Из истории раскола в Санкт-Петербурге

Раскол в С. Петербурге не был туземным произведением, но заносился в этот город, как поветрие, из других раскольнических местностей и центров, ими жил постоянно и поддерживался. Притом, после основания С. Петербурга в 1703 году, и по образовании из новозавоеванных городов, в 1710 году, новой Петербургской губернии, с Меншиковым во главе, раскол распространялся в ней не от центра к окружности, и наоборот: из мест Петербургской губернии прилегающих к ней и ближайших отдаленных, он постепенно вносился в Петербург, тут развивался втайне в разных своих формах. По достоверным источникам, раскол в С. Петербургской губернии, прежде других мест, показался в уездах: Лугском, Нарвском, Ямбургском Копорском. В уезды Ямбургский и Копорский его принесли переселенцы из Новгородской губернии, в Лугский уезд из-за польского рубежа. В Лугском уезде раскольники жили в Вязолской волости, вотчины князя Меншикова. Они пришли из-за польского рубежа, поселились здесь; жили скитниками и принадлежали к безпоповщинской федосеевщине. Вожакою и большаком у них был перекрещиванец Иван Парфенов, который, в течение двадцати пяти лет, странствовал по разным местам и распространял свои верования. Скитники исправно платили дань Меншикову, светлейший князь оставлял их в покое по всем своим вотчинам. Князь вообще был большой милостивец к раскольникам. 12 мая 1711 года, он, по ходатайству Андрея Денисова с товарищами, объявил в своей С. Петербургской губернии всем обще как духовного, так светского чину людям, кому указ великаго государя надлежит ведать, дабы впредь никто общежителям Андрею Денисову с товарищи, посланным от них, обид и утеснения, в вере по старопечатным книгам помешательства, отнюдь не чинили, под опасением жестокого истязания. Неизвестно, каким путем дошли до правительства сведения о существовании раскольников в Нарве. Только в 1718 году от гвардии поручик Зиновьев приставлен был к раскольническим делам по C. Петербургской губернии, по именному царского пресветлого величества указу. Ему даны были, в приложении к указу, особые пункты насчет сыску раскольников. Отправившись в Нарву, Зиновьев нашел там раскольников, переписал их, собрал штраф за потаенность и двойной оклад. По 30 августа 1721 года со дня указа, им собрано в Нарве с людей мужского и женского пола 60 руб. 5алтын и 4деньги. Некоторые же из сысканных перешли к православию. Какого толку держались нарвские раскольники – неизвестно. Зиновьев, сыскивая их, не входил в такие подробности, за исключением отчетов денежных, ничего другого не сообщал. Дело о раскольниках в уездах Ямбургском и Копорском возникло вследствие доносов. В Ямбурге, при церкви архангела Михаила, служил священником, еще ранее 1718 года, Константин Федоров, который сам держался прежде раскола, но потом принял, вместе с некоторыми товарищами своими, православие. Неофиты в тоже время изъявили желание действовать увещаниями своими на других, коснеющих в раскол, а о непокорных доносить по начальству. 17 февраля 1718года, им, за рукою самого царя Петра I-го, дана была грамота с полномочием: «в копорском и ямбургском уездах принимать, призывать обращать свободно всякаго, кто хотел бы повиниться гласу истины». В качестве закащика (благочинного) в уездах Ямбургском и Копорском, Федоров после сего донес Петру I-му (св. Синода тогда еще не было), что в заказе его крестьяне деревень: Черной и Соснице держатся раскола. По предложению царского кабинета – секретаря Макарова, указом сената от 18 октября 1720 года, поручено было тому же Зиновьеву произвести розыск раскольников не только в названных местах, но во всем Ямбургском и Копорском уездах. На этот счет ему дана была особая инструкция из Сената, в которой определялась общими чертами деятельность сыщика. В ней предписывалось, чтобы Зиновьев, прибыв в Ямбург, сыскал там священника Константина Федорова и, пользуясь указаниями его и советами, произвел перепись раскольников, собрал с них в казну штраф и двойной оклад, согласно указам 1716 и 1718 годов. Инструкция уполномочивала Зиновьева брать по три обывательских подводы от мызы до мызы, от деревни до деревни, подьячего для письменных дел, бумагу чернила, также двух солдат для необходимых услуг – требовал бы из канцелярии над Ингерманландиею. На пути своих розысков, Зиновьев встречал постоянные затруднения со стороны местных и гражданских властей. Несмотря на сенатскую инструкцию, ему не давали ни подьячего, ни солдат. Однако же, от гвардии поручик вел свое дело быстро. По его сыску, наибольшее сосредоточение раскола оказалось в Копорском уезде, в деревнях: Заречье, вотчины князя Меншикова, Грязная, вотчины царицы Параскевы Федоровны, Фалилеево, вотчины также Меншикова. Грязновские раскольники все были из Новгородского уезда. В продолжении четырех лет, Зиновьев собрал тут с раскольников денег около 2.500 р. привел к православию 428 человек.

Бывали примеры, что раскольники сами от себя, т. е. помимо сыску, возвращались к Церкви. В феврале 1721 года упомянутый Иван Парфенов добровольно явился в Ямбурге к священнику Константину Федорову, в беседах с ним познав, «что раскольническое учение прелестное и вера неистова неправая», присоединен к православию через присягу, исповедь и причащение св. таин. Окружая, таким образом, с разных сторон С. Петербург, раскольники появились в нем довольно скоро после его основания. Нужда заставляла их приезжать в столичный город по разным делам, проживать здесь немалое время даже селиться на жительство. Заказчиком и управителем духовных дел по С. Петербургу и уездам его, в то время до 1721 года, был архимандрит Хутынского монастыря Феодосий, присланный из Новгорода. В инструкции, данной ему митрополитом Иовом, насчет раскольников было сказано: «а церковных противников, где проведав, имать и отсылать за крепким караулом в Великий Новгород, в архиерейский разряд». Действительно, на Петербургских заставах лавливали иногда раскольников, доставляли в Невскую канцелярию к Феодосию для дальнейшей расправы. Но то были люди не здешнего жительства, проходящие куда, либо просто странствующие. Из постоянных же обитателей С. Петербурга, принадлежавших к расколу, до 1721 года известны были два семейства купцов Мыльниковых. Их розыскивали по городу. Одна семья: Федор Мыльников с женою Анною, брат его Афанасий с женою Ариною, не были сысканы. Лука Мыльников с женою Ариною и племянником Стефаном Ивановым, составлявшие другую семью, быв сысканы, на увещаниях показали себя «явными св. Церкви противниками, по указу 1718 года записались под двойной оклад». Они были старообрядческой секты, принимали беглых попов, которые справляли службу по старопечатным книгам. Племянник Мыльникова Стефан Иванов больше других отличился стойкостию в деле раскола. Был приглашен в Москве в приказ церковных дел для разговора о вере, он, вместе с другими, и решительно объявил, что «без именного царского указа разговоров ни о чем иметь не будет, что им в раскольнической вере уволил быть царское величество, о чем публиковано было указами по грацким вратам». Таким образом, из форм раскола в С. Петербурге первою встречается поповщинская. По учреждении тиунской конторы при св. Синоде в 1721 году, тиуну, Колязинского монастыря архимандриту Трифиллию, дана была подробная инструкция, в которой было поставлено в преимущественную обязанность конторе – отыскивать по петербургской губернии в новозавоеванных городах раскольников, облагать их и собирать с них пошлину, также наблюдать за священниками, чтобы не утаивали раскольников (Опис. док. св. Синодат. 1, стр. 207). Мы пересмотрели все уцелевшия до нас дела бывшего тиунского правления, между ними не нашлось ни одного – ни касательно державшихся раскола, – ни относительно утайки их священниками. Автор истории министерства внутренних дел (изд. 1863 г., книг. VП, стр. 397, 405), за ним вслед составитель исторического очерка единоверия (изд.1867г., стр. 101) говорят, будто бы, при Петре I, слобода Охта частью Рыбацкая населялись почти одними раскольниками. Сведения эти не оправдываются архивом с. петербургской духовной консистории и, по меньшей мере, весьма преувеличены. Из консисторского архива мы знаем, что охтенские плотники, занимаясь строением города, открыто поставили на Охте, еще ранее 1707 года, свою часовню, украсив ее образами, что эта часовня была православная. При ней рабочие люди хоронили умерших. Вследствие указа Петра I-го, в 1707 году, закрытии всех часовен в столице, пришел на Охту петропавловскиий священник, описал часовню, но том, чтобы она имела что-нибудь раскольническое – не было речи, да самая часовня осталась по-прежнему незапертою. Документы консистории говорят совсем противное, именно: что на Охте жил православный люд при Петре, раскол туда, равно как в другие части, проникал из других губерний, даже отдаленных. Плотник охтинской слободы Пимен Григорьев, живя при Петре в С.Петербурге, содержал православную веру. Но потом, странствуя по России, он в 1730 году был, напоследок, Казанской губернии, Царевосарчейского уезда, в селе Трисвятском. Тут записной раскольник Андрей Григорьев Соткин научил Пимена с женою вере по старопечатным книгам, Григорьевы, в 1746 году, воротились на Охту к плотничеству раскольниками. Дело о них производилось в с. петербургской духовной консистории, Григорьевы опять перешли в православие. Факт этот показывает, что раскол, действительно, мало-помалу проникал на саму Охту. Ибо, кроме Григорьева, ни доносчики на него, ни семейство Григорьевых не оговорили в расколе ни одного человека из охтинских плотников. Надобно заметить, что на Григорьева сделало донос, по собственному усердию, начальство так называемой партикулярной верфи, которое заведывало Охтой. Конечно, это начальство, быстро узнавшее раскольника в новоприбывшем плотнике, не могло не знать, что у него почти вся слобода в расколе, с другой стороны не могло, щадя всех охтинских раскольников, выдать одного Григорьева с женою. Ясно, что факт, занесенный в историю министерства, сочинен, не из действительности взят. Когда С. Петербург, после Петра I, достаточно обстроился, когда установилось в нем постоянное обывательство, когда завязались деятельные и разнообразные сношения с ним других городов и мест; тогда начали сеять в нем раскол разные люди, в особенности из торгового сословия, приезжавшие по своим делам в новую столицу. Главным же центром, из которого он распространялся здесь, были олонецкие скиты. По документам св. Синода и духовной консистории, скиты делаются известными Петербургу вскоре после 1721 года. Деятельность их впервые тем обнаруживается, что они принимают к себе и укрывают беглых людей из Петербурга. В 1724 году Петр производил ревизию. Известно, как эта государственная мера была ненавистна народу. Между другими, в даниловские скиты бежал от ревизии живший в С. Петербурге, ростовского Богоявленского монастыря Спасской слободы, крестьянин Семен Алексеев Копнин с женою и двумя детьми. Он не хотел объявить себя раскольником и платить двойной оклад, в скитах можно было содержать старую веру «потаенно». В бытность же у даниловцев Осипа Самарина в 1739 г. семейство Копнина, явившись в его комиссию, записалось, уже в качестве старожилов, в раскол, с обязательством платить двойной оклад, потом жило спокойно на Березовке (из арх. бывш. дух. правл. в Спб.). Также православных из С. Петербурга, с паспортами беглых, даниловцы охотно принимали, уговаривали в свою веру, перекрещивали и скрывали у себя. Если же делались обыски о таких людях; то у них всегда на языке был такой ответ: «или-де умер, или сошел неведомо куды». Затем официальные документы, равно и сказания раскольников, дают нам видеть уже более активное действие скитов. Скитские отцы, начальники, старцы ходатаи по делам начинают сами посещать С. Петербург, делать сюрпризы правительству, заискивать милость милостивцев, даже писать письма. По сказанию выговского историка Филиппова, уже при Петре известный Симеон Денисьевич, брат Андрея Денисова, чтобы преклонить на милость его императорское величество прочих высоких персон, «посылаше братию на море в дальние места, и приказываше всяких живых зверей ловити и к дому привозити. Такожде оленей живых приказываше с Канина Носа к дому (т. е. привозити), посылаше в Москву и в С. Петербург, не точию к его императорскому величеству Петру II, но к великим господским лицам, письма посылаше к его императорскому величеству к господам» (истор. Выгов. пуст., Ив. Филиппова, изд. 1862 г., стр. 220).

Анна Иоанновна еще терпеливее и милостивее относилась к раскольникам Выговской пустыни. По сказанию того же историка, раз она вышла гулять. Выговцы же, «пришед с плачем слезами, поклонишася ея императорскому величеству, подаша свое доношение. Она же, государыня, веселым радостным оком воззре на них, глаголаше: наши зде, приняв доношение, рассмотрев малое число, распроси их на словах милостиво, чем бьют челом. Они же сказаша ея величеству все свое челобитье на словах смиренным плачевным гласом. Ея императорское величество милостиво челобитную приняла, отдала ее Ушакову, и заповеда, что сделайте сенатом, по их прошению, розыском, повеле оному, Ушакову, в Синод сходить, синодским правителем сказать ея императорского величества повеление, чтобы напрасно на оных не наступали, и подозрительным доносителям не верили б, и оной, Ушаков, взяв доношение, скоро отнесе в сенат, такожде съездил в Синод, указ ея величества словесный сказал (там же, стр. 236–237). «Ея императорское величество», пишет Филиппов в той же книге (стр. 384), «веры не отымает, всегда наши посланные к ея императорскому величеству со зверьми ходили многажды, всегда от нея милость получали, а истязания о вере от ея императорского величества, при ней от иных небывало». Под сенью такой свободы, расколоучители выговских скитов, особенно при императрице Анне, свободно приезжали в новую столицу, успешно вели всякие дела свои: ходатайство за выговцев, торговлю, сбор денег на монастыри, распространение раскола, и т. п. С 1727 года, в течение десяти лет, Петербург постоянно навещал Мануил Петров, келейник Денисова ближайший ученик его, тот самый, который выходил на состязание с иеромонахом Неофитом, чрез которого выговские законники, июля 1723 года, доставили иеромонаху Неофиту поморские ответы из ста шести пунктов (Опис. докум. св. Синод., и т. п., стр. 497). Елисавета Петровна, издавшая указ об изгнании жидов из России, не позволившая построить в С. Петербурге армянской церкви, к раскольникам относилась милостивее. Назначив в 1745 году генеральную ревизию, она повелела: «содержащим раскол только явиться определенных к ревизии мужского пола душ, для положения на прежнем, по силе указов, основании, в оклад, а бывшие у них комиссия оставить (т. е. закрыть), в том рассуждении, что, были довольны такою милостью, они не станут совращать других в свое заблуждение, других по бывшим комиссиям оказавшихся, действий, Церкви святой вредных, чинить перестанут спокойно останутся» (из ук. св. Синод. от 13 мая 1745 г.) Посему, в царствование Елисаветы, выговские раскольники, по готовым следам, свободно продолжали сноситься с Петербургом. В1743 году, выгорецкий староста учитель Ипат Ефремов приезжал в С. Петербург Кронштадт за сбором милостыни на скиты. У него было просительное письмо за руками скитских старцев. Ефремов собрал здесь 600 р. денег. Много раз, между прочим в 1745 г., был летним временем в столице другой известный старец из Выгова, Стахий Осипов с Авдеем Толошаниным и Петром, его сыном. Тут они занимались торговым делом, продавая у пеньковых амбаров лен, на судах привезенный. Все эти ходили по Петербургу, действовали свободно, прописывали свои паспорта, являлись по начальству, даже ко двору царского величества, но укрывались только от взоров духовенства. Впрочем, духовенство ничего не могло им сделать. Такой именно случай был с Мануилом Петровым, одним из главных деятелей выговского раскола. Дело его, раскрытое нами в прежних статьях «Странника» касательно с. петербургской епархии, кончилось в св. Синоде тем, что с него взяли расписку не распространять раскола ни в столице, ни в других местах.

Но раскольники только заверяли правительство, что не совращают православных, давая подписки впредь того не делать. На самом же деле, приезжая в Петербург, скитские расколоучители вели здесь пропаганду, действуя тайно и явно, с искусством истых миссионеров. Кроме приезжавших временно, главных руководителей дела, которые оставались в столице подолгу, бывали в ней и нарочные миссионеры, как, например, Бугаев, о котором скажем подробнее. Св. Синод, в указе 13 мая 1745 года, писал на основаниии доставленных ему сведений, что раскольников из выгорецкого, называемого ими данилова, и из других скитов немало распущено с данными от старости паспортами, «будто для промыслов прокормления», в разные места, когда эти промышленники попадались в руки правительства, в лице их оказывались миссионеры раскола с книгами и тетрадями в сумках, даже с раскольническим причастьем. Кроме Бугаева, который временами пропагандировал раскол, приезжая из даниловских скитов, в С. Петербурге миссию эту вел постоянный житель столицы купец Игнатий Гуттуев, оставивший фамилию свою Гуттуевскому острову. Этого Гуттуева в официальных показаниях величали обратившиеся из раскола не иначе, как прелестником раскольников в С. Петербурге.

Для распространения раскола они употребляли разные меры: рассказывали о скитах, о порядках, о жизни, о безопасности в них, продавали по рынкам свои иконы и старопечатные книги, дарили своего произведения кресты, сопровождая эти действия разными толкованиями. Познакомившись с православными, они входили в их домы, беседовали о старой вере, читали с толкованием священные книги, кормчую, цветники, давали списывать какие-то свои тетрадки. В С. Петербурге у них до времен Екатерины не было еще своих молитвенных зданий, даже потаенных. Следовательно, все учение их имело отвлеченный характер, оттого не на всех достаточно влияло в их пользу. Таких выговцы приглашали с собою в скиты. Там уже на деле они знакомили их с своею верою, допускали к своим службам, раскрывали пред ними весь свой быт религиозный и социальный. В тоже время опытнейшие из расколоучителей приходили к ним беседовать «о старой вере», вооруженные всеми своими авторитетами книгами. Если кто был корыстолюбив, то выговцы не скупились на деньги, чтобы только привлечь из православия в свою веру. В документах духовной консистории мы встретили именно такой факт. С. петербургский купец Димитрий Гаврилов, из бедных людей, по показанию сыщика Якова Сергеева, который сам дважды был в расколе и хорошо знал его состояние в С. Петербурге, со многими деньгами сманен был из С. Петербурга в даниловские скиты, был перекрещен даниловцами, жил между ними четыре года. Выговский казначей Ишат Ефремов, собирая на скиты деньги по С. Петербургу и его уездам, частью их жертвовал для поддержания неимущих бедных даниловского согласия. Большую силу придавало раскольникам в борьбе с православием действование не в отдельных личностях, а целым обществом. Все члены раскола, где бы они ни были, в выговских ли скитах, или в С. Петербурге, в Москве ли, или в Стародубских лесах, при встрече с петербургским жителем, склонным к их вере, принимали его, как своего брата, вводили в свое общество, продолжали усердно влиять на него в пользу своей веры, склонять к перекрещиванию. Кто не соглашался с ними, кого напрасно склонял какой-нибудь Ипат Ефремов, кто относился к ним неприязненно после долгого знакомства, к тому все становились во враждебные отношения. Если правительство забирало кого в руки за раскол, то он, обыкновенно, запирался в расколе, будто знал, что подвергнется опасности, но уже других своих единоверцев никогда не выдавал.

В самом С. Петербурге встречаются в сороковых годах личности, покровительствующие расколу, – и личности довольно сильные и влиятельные. Из них Иван Яковлев, сам потаенный раскольник, давал у себя приют даниловцам, тщательно скрывал их от сысков, от людей, которые могли бы сделать донос на «приезжих». Купец Афанасий Никитин Дорофеев поддерживал пропаганду, угнетал сыщиков, действовавших против раскола, подкупал в свою пользу деятелей правительства, оберегал единоверцев желающих пристать к ним, сносился со «своими» в Москве и по другим местам, не ленился хлопотать по начальству, не затруднялся в выборе средств. Кто хотел скрыться из Петербурга, для содержания потаенно раскола, тому Афанасий Дорофеев добывал паспорта из ратуши. При невозможности же достать такой вид, он давал пропуски от себя за своею рукою, господа, командующие на заставах, «чинили таким лицам свободный пропуск туда и обратно». В самых паспортах от ратуши, в которой состоял ратманом, Дорофеев свободно проводил разные фальши; пропускал фамилии, купцов писал на свое имя работниками, потаенным раскольникам, по согласию с другими торговцами, давал виды торговать на чужое имя. С. петербургский житель Яков Григорьев сын Сергеев, торговавший ластовыми судами, усмотря в С. Петербурге опасность, что его могут взять под суд за приверженность к даниловскому расколу, просил получитъ от Дорофеева паспорт, под видом его работника отправился в Москву, якобы для отправления его купечества, там держал потаенно раскол, проживая у брата Дорофеева Ивана Никитина, записного раскольника.

С тех пор, как выговцы стали развивать свою деятельность в С.Петербурге, формою раскола в нем сделалась беспоповщина. О старообрядцах прямо поповщинской секты в документах нет помину. Трудно, впрочем, сказать, чтоб беспоповщина в то время была формою в самих скитах чистою, не допускала никаких поповских «действ». Св. Синод в указе 13 мая 1745 года писал: «один (даниловец) недавно пойман, при осмотре явились у него в сумке книжицы, и тетрадки, и раскольническое причастие, и ножницы со стрижеными волосами, да в доме крестьянском сыскана панагия с причастием, и при том устав их, как они по раскольнически причащают, по следствию то причастие получено из раскольнического жилища известного данилова скита» (дело с.п.б. консистории, 1740 г. 3487). Из этого видно, что в 1745 г. в скитах существовали еще обряды и действия поповщины. Но собственно господствовали там беспоповцы, неслужившие литургий, только утрени, часы и молебны. Трудно, при чтении документов, узнавать характер секты раскола: потому что никогда они не описывались в подробностях, не обозначались нынешними терминами. Мы не встретили также никаких признаков тому, чтобы беспоповцы перекрещивали своих прозелитов в С. Петербурге. Не знаем – чем объяснить этот факт; но он верен: ибо ни один обличитель раскола не доказывал при следствиях, производившихся в духовном ведомстве, чтобы кто-нибудь перекрещивал или был перекрещен в С. Петербурге. Обыкновенно, тех, кто соглашался перекреститься, увозили или в даниловские скиты, или в Москву, уже там совершали над ними обряды беспоповщинского толка. Так Симон, сын купца Ивана Яковлева, тайного петербурского раскольника, перекрещен был не в С. Петербурге, в даниловском скиту, куда отец сам возил его для этого дела. Если перекрещенец был еще отрок, не умел читать; выговцы, оставив его себе, учили в своей школе грамоте по старопечатным книгам, утверждали въ «древнем благочестии». С. Петербургского купца Ивана Кузмина, торговавшего на новом гостином дворе ножами в полулавке, была мать Авдотья Федорова, благочестивая старуха, которая своею волею определилась, было в Тихвинский монастырь на спасение души. Кузмин, сманив ее из монастыря к себе, из С. Петербурга отправил в Москву с благонадежным человеком Иваном Фоминым Дорофеевым. Там, неизвестно который из двух выговских расколоучителей, или Мокей Гаврилов или Михайло Кирилов, перекрестил ее по беспоповщинскому толку. Обряд совершен был в Преображенской слободе, в Хопиловской улице, в доме даниловского беспоповца Осипова. Перекрещенница, получив новое имя, увезена была выговцами в Ивановский девичий монастырь, находившийся на Лексе, в двадцативерстном расстоянии от даниловского мужского скита. С. петербургскиий житель Димитрий Константинов, торговавший дровами и углем, был склонен выговцами к старой вере в С. Петербурге, но потом ездил в Москву, там Мокей Гаврилов перекрестил его со всем семейством, которое состояло из жены, тещи и сына Петра. Обряд совершался при восприемниках, перекрещенным дали каждому новое имя. Таким образом, пропаганда беспоповцев в С.Петербурге, в царствование Анны Иоанновны и Елисаветы Петровны, была хорошо поставлена и вела дело свое с успехом. Но в сороковых годах прошлого столетия в беспоповщинских общинах происходило необыкновенное брожение несогласия. Федосеевцы отделились от даниловцев. Лжеучители даниловского толка не почитали св. креста с надписанием: Иисус Назорянин царь иудейский, также не поклонялись св. иконам новописанным, преданным св. православною Церковью. Они делали от себя литые кресты, с надписанием: Царь славы, писали свои образа; им только кланялись и в народ пущали. Федосеевцы же, отвергая кресты и образа даниловцев, делали свои, изображая на кресте евангельское титло: Иисус Назорянин царь иудейский; лишь своим изображениям поклонялись. Тогда как даниловцы молились за царя, федосеевцы отвергли это, например, в песне: крепость даяй царем нашим Гос подъ, они пели: крепость даяй рабом своим Господь.¹ Споры о крестах и иконах возведены были между ними в письменность. По Москве ходила тетрадка, выпущенная федосеевскимъ лжеучителем Семеном Савельевымъ в которой разбиралась распря касательно надписи на животворящем кресте, и евангельская надпись: Иисус Назорянин царь иудейский, подвергалась хульным пререканиям. В среде этих двух ветвей беспоповщины возникали новые отделения. Так, в даниловских скитах жил старец Терентий, бывший в 1745 году старшим учителем. Куща его стояла на том горелом месте, где сжег себя старец Филипп. Ожидая новой после Самарина, бывшего в 1739 году, комиссии в даниловские скиты, старец Терентий все приготовил, чтобы, подражая Филиппу, зажечь свою келью, среди дыма пламени улететь на небо. Вот такой важный старец вмешался в спор, отверг федосеевцев с их системою, не принял даниловского креста, ихним образам не кланялся, начал делать свои кресты, сочинил для них особую надпись: Царь славы – Иисус Христос, только пред своими произведениями молился. Старец Терентий имел также последователей себе, между которыми упоминается Михайло Петров, отставной матрос. Другие беспоповцы, соблазняясь такими несогласиями, отстали от даниловцев, не пристали к федосеевцам, даже не хотели следовать за старцем Терентием, решились жить от всех отдельно в безмолвии, по уставу св. Пахомия. Сии брожения особенно были сильны в Москве, но отражались частью на петербургских раскольниках. В С. Петербурге средоточием их был Яков Григорьев Сергеев. История этого человека, замечательная сама по себе, объясняет распространение раскола в Петербурге, многие обстоятельства, к нему относящиеся. В 1710 году, при сдаче г. Выборга русской армии, один русский купеческий сын взял к себе малолетнего мальчика финна, лютеранской веры, прибывши в С. Петербург, продал его за деньги Петропавловского собора диакону Сергею Иванову. Соборный священник Григорий окрестил его в православную веру, причем диаконисса Саломонида Иванова была восприемницею, московский купец Григорий Осипов Турчанинов восприемником. После крещения финн назывался Яковом Григорьевым Сергеевым. Диакон обучил Сергеева русской грамоте, после смерти диакона С. петербургский купец Семен Димитриев, женившись на вдове-диакониссе, научил финна писать. В 1725 году, финн Яков Григорьев былъ повенчан в Сампсониевской церкви с солдатскою дочерью Авдотьею Петровою. Овдовев во второй раз, бывшая диаконисса Саломонида дала Сергееву, крестнику своему, в 1730 г. отпускное письмо, по которому он 16 марта из конторы военной коллегии получил указ для свободного житья и торгу в С. Петербурге, с обязательством приписаться, где надлежит. Только Сергеев не приписался к купечеству в С.Петербурге, торговал ластовыми мореходными судами. Сергеев и Авдотья Петрова имели в своем браке девять человек детей, из которых в живых остались сыновья: Петр, Иван, Матвей, Яков, Семен, дочери: Елена, Марфа, Мария, которые все крещены в разных приходах православными священниками. Дети Сергеева старшие были обучены, младшие учились еще российской грамоте, старший же сын Петр умел писать. До 1733 года все семейство Сергеева, хотя не каждогодно, исповедывалось св. таин и причащалось у священников тех приходов, где они живали на вольных квартирах. Содержа православную веру, без всякого сомнения, Сергеев с 1733 года начал колебаться в ней, склоняясь к расколу. Его погубило знакомство с раскольниками, совсем случайное, и чтение старопечатных книг. Раз, Сергеев поехал на своей лошади купить себе хлеба на барках, которые стояли у Выборгской стороны на Неве реке. На одной из таких барок сидели у каюты два человека, читали книгу. «Что то за книга?» спросил, подошедший к ним, Сергеев.

– Книга сия старопечатная именуется вера, отвечали купцы, неизвестно отколь прибывшие. Сергеев попросил у них тут же посмотреть книгу, между прочим, пробежал статью о двоеперстном сложении с доказательствами. Потом он купил у них хлеба, положил на повозку и уехал к себе. Но книга залегла у него на сердце. «С этого времени», говорил Сергеев, «я к нынешнему человеку больше стал в вере иметь сумнительство».

В другой раз случилось быть Сергееву в старом гостином дворе на с. петербургском острове. По гостиному ходил какой-то человек, и, держа в руках, продавал старопечатную книгу, под названием: псалтырь учебная. Сергеев сторговал книгу за шестьдесят копеек, как у него не случилось с собою столько денег, то незнакомец согласился за остальными идти к Сергееву на квартиру. Тут они познакомились. Незнакомец сказал, что его зовут Василий Бугаев, что он – раскольник из даниловских скитов.

У Сергеева лежала в это время на шкапу книга: старопечатная кормчая. Ему дал почитать ее кум, купец Никита Степанов, который воспринимал некоторых детей Сергеева от св. купели. С позволения хозяина, Бугаев, снявши со шкапа книгу, читал ее с таким толкованием, «что-де надобно тебе, Сергееву, сызнова креститься и жить, как в скитах живут», приглашая с собою Сергеева ехать в даниловские скиты. Тем кончилось первое их знакомство.

Но Бугаев с сих пор не переставал посещать Сергеева, всякий раз приносил с собою Цветник из старопечатных книг. Они прочитали статью о двоеперстном сложении, с угрозою проклятия на троеперстное. Также Бугаев протолковал Сергееву нагорную беседу Спасителя о кончине мира с такими заключениями «от толкования-де сего стиха – епископы, священницы, диаконы, всякие учительные люди отпадут от истины, не будет в жертвенниках истинного пения правого учения». Жена Сергеева Авдотья Петрова присутствовала при наставлениях Бугаева. «И от того времени, мы с женою», говорил Сергеев, «за оным писанием, в православной вере возымели всякое сумнительство».

Теща Сергеева, старуха солдатка Мавра Иванова, видя, что разговоры зятя с Бугаевым не поведут к добру, что зять, пожалуй, уйдет в скиты, объявила обо всем диакону Сампсониевской церкви–Ивану Григорьеву, диакон подал доношение в бывшее с. петербургское духовное правление. Сторожа правленские подкараулили, когда Бугаев пришел к Сергееву, поймали их за разговором о старой вере, обоих свели в духовное правление.

Дело Сергеева разбиралось в духовном правлении, восходило в св. Синод. Сергеевъ, как, оказалось, держался доселе православной веры, впредь обещавался в ней быть. Однако же, ясно было, что он уже склонился, было к расколу, принимал у себя льстеца развратителя Бугаева, о нем не доносил по начальству. Напротив, Сергеев следовал его развратительству, даже списывал у него для себя какие-то тетради. Посему, по определению св. Синода от 3 марта 1735 года, Сергеев учинил в один из праздничных дней публичное в церкви отречение от раскола, с исповеданием православной веры, потом исповедался пред отцом духовным во всех своих прегрешениях, и причащен св. таин. С Сергеева взята была расписка в том, что он впредь исповедь и св. причастие будет чинить вседомовне неотложно, развратителей к себе в дом не принимать, о них, если уведает, доносить.

Бугаев спустя несколько лет умер. Сергеев же со всем семейством, страха ради, чинил исповедь на духу, притворяясь православным, в сердце своем был уже мертвым и отъятым членом от св. Церкви. В 1737 или 1738 году, он дважды ездил один в даниловские скиты «для взыскания», по его словам, «в божественном Писании истины». Там каждый раз он живал недели по две. Лжеучители: сам Семен Денисов, Даниил Матвеев, Трифон Петров, Стахий Осипов наставляли его по разным книгам, старопечатным и письменным. В 1739 году, Сергеев, забрав с собою жену и детей: Петра, Ивана, Елену, Марфу, поехал в скит с решительным – было намерением перекреститься по раскольнической прелести, жить в скитах безсъездно. Однакож, на счет крещения он был еще сумнителен и не крестился, но во всем прочем держался даниловского раскола. Между прочим, его удержало от раскольнического крещения то обстоятельство, что, про меж разговоров скитских своих наставников, он услышал, что в Москве есть еще федосеевский толк, ветви которого существуют в Польше, Стародубе, в Старой Русе и во многих местах. Сергееву возмнилось, по такой великости федосеевского толка, не лучше ли он даниловского? Сергеев захотел повидать федосеевцев на месте, в 1741 году отправился с сыном Петром в Москву.

В Москве Сергеев нашел первопришедших из даниловского толка лжеучителей: Мокия Гаврилова, Михайло Кириллова, которые имели пристанище московских своих единомысленников: Ипата Григорьева на Хохловке, позументщика Федора Никитина в Семеновской слободе, Григория Яковлева, Сергея Никитина, Тихона Григорьева. Видал здесь Сергеевъ федосеевских лжеучителей, на время приехавших из Польши: Игнатия Трофимова, Семена Савельева, Илью Иванова, Михайло Григорьева и других. Живучи в Москве, Сергеевъ сам отправлял в своей квартире вечерни, заутрени часы по старопечатной псалтыри, по другим книгам того же типа. Пред сырною седмицею, 1743 года, у него служил всенощное, часы и молебен Божьей Матери по старопечатным книгам даниловец Михаил Кириллов, который служивал в даниловских скитах по домам московских единоверцев. Кириллов совершал службы с употреблением св. Евангелия, креста и кадила. За службу, Сергеев дал ему с товарищами полтину, сверх того угостил их обедом. В ночь на св. Пасху, Кириллов, начальствуя в службе, отправлял ее в доме потаенного раскольника Федора Никитина, при собрании других двадцати человек, на праздник Св. Троицы он же служил в доме Ипата Григорьева, причем было человекъ с тридцать народу.

Все эти федосеевцы и даниловцы, по свидетельству Сергеева, подговаривали и перекрещивали людей. Много беседовали они с Сергеевым; только Сергеев, усмотря распри между даниловцами и федосеевцами, окончательно не захотел пристать ни к тем, ни к другим. Даже он стал в оппозицию против обеих сект, стал обличать их от св. Писания, обличал, между прочим, на основании книги Никона черногорца, так победоносно, что, от нечего сказать в свою защиту, обе партии жестоко возненавидели Сергеева, очень его обижали. Московский купец, Алексей Иванов Жемчужников, федосеевец, говорил однажды Сергееву: «у нас лучше-де тебя были, те-де в тюрьме сгнили; ты-де один, нас много; буде много станешь говорить, то кол-те в горло, недолго будешь говорить». Прежде помянутый Игнатий Трофимов, федосеевец, сказывал Сергееву: «кабы де-ты у нас был в Польше, и там-де бы так стал говорить, скоро-б нас минул» (т. е. пропал). И многажды, не ограничиваясь словами, они бивали Сергеева, напоследок хотели было живот его истребить.

Возвратившись в Петербург, Сергеев окончательно разошелся со всеми сектами, продолжал спорить и обличать даниловцев, терпел от них разные поношения, решился, по его словам, жить по божественному Писанию по уставу св. Пахомия, в отшельничестве и в молчании, и в своих грехах плакатися, какбы мощно спастися.

(окончание)

В 1745 году, при с. петербургском архиепископе Феодосие, производилась генеральная ревизия. Должно заметить, что ревизионному присутствию было внушено раскольников, раньшезаписавшихся в двойной оклад, по возобновлении скаски, оставлять в покое жить попрежнему, записывающихся вновь подавать скаски в св. Синод, да самих под караулом отсылать в духовные команды. По С. Петербургу и Ингерманландии сенатом определен к ревизии полковник Давидов. Он должен был поверить раскольников в скитах и прочих явных жилищах по скаскам, от них подаваемым, немедленно, на местах учинить именные ведомости, кто, до ревизии 1745 года, действительно был записан в раскол и кто записывается вновь, и, как можно скорее, прислать сведения, между прочим, в св. Синод. Синод хотел обратить ревизию в пользу сокращения и искоренения раскола по всей России. Вот, в числе раскольников, прежде записанных в двойной оклад, которых было немного, явился Яковъ Григорьев, бывший доселе, по бумагам, православным, чтобы записаться в раскол. Ревизионное присутствие, по смыслу указа, немедленно, при промемории, отправило Сергеева в св. Синод. Объясняя откровенно обстоятельства дела, Сергеев раскрыл раскольников московских и петербургских. Для исследования дела о московских раскольниках, св. Синод послал распоряжение в московскую синодальную контору. О петербургских раскольниках оно производилось, по началу, в св. Синоде. От Сергеева и его семейства были отобраны подробные показания как о нем самом, так и других раскольниках. Сам Сергеев содержался под караулом при канцелярии св. Синода. Петербургский священник Игнатий приставлеъ был к нему, для отвращения его, путем убеждений, от раскольнической прелести. В октябре 1745 года, Сергеев из-под караула внес в св. Синод собственноручную бумагу, в которой писал, что он, по наставлению священника Игнатия, прозрел в свои заблуждения, просил, чтобы его с женою и детьми опять сопричли к единой святой соборной Апостольской Церкви, выражая желание, чтобы священник Игнатий продолжил с ним беседы от божественных писаний. В 1745 году, Сергеев вторично был присоединен тем же порядком к св. Церкви в Петропавловском соборе. Присем произнесена была им всенародно следующая присяга:

«Аз, нижеименованный, твердо верую и, кроме всякого сомнения, истинно исповедую всекупно коеждо особне, еже заключается в символе, сиесть в изложении веры, на святых вселенских соборах-Никейском первом и Константинопольском втором сложенных, егоже святая соборная апостольская восточная Церковь содержит и исповедует.»

«Верую во единаго Бога Отца... жизни будущего века. Аминь.»

«Апостольская и церковная предания, иная тоя жде Церкви узаконения, уставы же и распоряжения истинно и крепко приемлю и лобызаю.»

«Такожде св. Писание, поразумению, еже содержала и содержитъ Церковь святая восточная, мати наша, ей же приличествует рассуждати о истинном разумении истолковании св. писаний; приемляй же сие, когда разве по единодушному согласию св. отец, приимати и разумивати буду.»

«Исповедую такожде седмь быти истинно и свойственно таин нового завета, от Иисуса Христа, Господа нашего, уставленных на спасение рода человеческаго, сие есть: крещение, миропомазание, евхаристия, покаяние, елеосвящение, священство и супружество, имиже благодать приемлющим подавается.»

«Приятие такожде и утвержденные Церкве православнокатолическия восточныя чины предреченных всех таин приемлю и лобызаю.»

«К тому: церковное пение, моление, посты, поклоны и прочие дела добрыя, яко богоугодныя, приемлю, и исповедую, яко творящие таковая с верою и надеждою служат и покланяются Богу духом и истиною.»

«Исповедую к сему в литургии божественной приноситися Богу истинной свойственной и богоугодной, благоприятной жертве о живых и усопших , и в евхаристии тайне быти истинно и существенно телу и крови, купно с душею и божеством Господа нашего Иисуса Христа, и быти пременению всего существа хлеба-в тело и всего существа вина– в кровь, еже католическая восточная Церковь пресуществлением именует.»

«Исповедую такожде под двема виды хлеба и вина всего и целого Христа и истинную тайну верным приимати.»

«Твердо исповедую, яко иконы Христовы и приснодевы Богородицы и прочих святых достоит имети и содержати, и достойную честь тем воздавати подобает.»

«Такожде святых угодников Божиих, со Христом на небеси царствующих, и мощи их подобающею честию почитати, и на помощь их призывати, изряднее же пречистую приснодеву Марию Богородицу, нашего спасения ходатаицу.»

«Верую к сему и исповедую от Христа Бога данную быти власть, в Церкви православно-католической, архиереом и иереом друг-друго-приимательне, еже вязати и решити, и яко: еже аще они тою, им данною, властию свяжут и разрешат на земли, связано и разрешено будет на небеси.»

«Власть же сию, данную от Христа, нигде инде верю быти, но токмо-во единой православно-католической восточной Церкви, яже от начала в России цела, невредима, и доныне пребывает, и не всякому вручена, есть, токмо служителем божественных таин.»

«Прочая такожде вся, от святых отец на святых седми вселенскихъ поместныхъ соборех преданная, узаконенная и изъясненная, кроме всякого сомнения, приемлю и исповедую; купно же противная вся: и ереси всякия, от Церкви осужденныя, отверженныя и проклятыя, и аз такожде осуждаю, и отметаю и анафеме предаю.»

«Сию истинную православно-католическую веру, кроме ея же никто спастися может, юже ныне доброхотне исповедую, и истинно содержати буду, туюжде целу невредиму, даже до конечного издыхания, постоянно, Богу помогающу, содержати и исповедати, елико мощно ми, тщатися буду. Тако ми Бог да поможет сие божественное Христово евангелие (целует его). Аминь.»

«Аще же сие лицемерне глаголю, или когда бесовским навождением в прежнее заблуждение, аки пес на своя блевотины, возвращуся, или в чем либо Церкви святой католической восточной, ейже ныне, благодатию Божиею, самовольне, не страха ради приобщихся, противен явлюся, да буду, якоже язычник и мытарь.»

«Да возвратятся на главу мою вся клятвы и анафемы, на еретиков и на отступников от святых отец на вселенских седми и поместных соборех изреченныя, и да подлежу всем казнем, правилами церковными и гражданскими определенным, и суду Императорского Величества».

Эту присягу произносили в то время все, из раскола присоединяющиеся к православной вере. Сергеев с женою и детьми, по обычаю, подписал ее. Это уже во второй раз Сергеев произносил сию присягу и росписывался под нею. Сверх того, ему сказан в синодальной конторе указ, что бы «впредь ему той раскольнической прелести разговоров и учения неточию посторонним, но и в одном доме живущим, никому отнюдь не произносить, и никого тому не учить, и никакими способы к той раскольнической прелести не привлекать, и учителей раскольнических и потаенных раскольников в дом к себе не принимать, и противных правому св. Церкви мудрованию книг, на большее ими прельщение и другим на соблазн употребляемых, отнюдь у себя не держать, и где потаенных и незаписных раскольников и раскольническия книги уведает, объявлять ему без всякой утайки, где надлежит, непременно. Також отныне и впредь ему вседомовне тайны св. покаяния и причащения исправлять повсягодно, а не так, как он, Сергеев, напред сего, за таковым учиненным ему обязательством сверх того присягою, паки горшае явился в заблуждении и соблазне. А ежели все вышеписанное пренебрежет, то не токмо имения своего лишен будет, но, поучинении в светском суде жестокого наказания, послан будет на галеры, как Императорского Величества указы повелевают, неотменно». Сергеев собственноручно обязался все повеленное исполнять. Священнику Сампсониевской церкви Матфею, духовнику Сергеева при последнем присоединении, предписано было за Сергеевым наблюдать, чтобы он исполнял все сказанное в указе синодальной конторы.

Из подробных показаний Якова Сергеева, данных в синодальной канцелярии, сделались известными с. петербургские раскольники – безпоповцы выговского толка. Это были в 1745 году: Куприан Маркелов, жительствовавший своим двором против Морского рынка на земле графа Чернышева; Терентий Федосеев, Карп Семенов и Авдей Ларионов, которые жили в дворцовыъ слободаъ за аничковскими воротами; Михаил Федоров, жившій своим дворомъ в большой Никольской слободе; Димитрий Иванов с сыномъ, живший своим двором в Малой Оружейной улице; Иван и Димитрий Яковлевы, жившие своими дворами на Петербургском острове против старого гостиного двора, в мелочной линии; Иван Ипатов и Максим Андреев, мелочный торговец на Гостином, Матвей Осипов, да лабазники, торговавшие мукой на Московской стороне под Невским: Яков Ильин и Илья Федоров Романовцев; Афанасий Дорофеев, живший своим двором на берегу малой Невки с родными переселившийся впоследствии в даниловские скиты; торговец Василий Куравцев и другие. Некоторые из них, как например лабазники из под Невского: Яков Ильин и Илья Романовцев с отцами, братьями и сестрами были записаны в раскол. А все прочие потаенно держали старую веру. Тайные раскольники тем и отличались от явных, что не обозначали себя раскольниками в ревизских сказках, не платили двойного оклада, не надевали особого платья, ходили, за страх , на исповедь, дерзостно приступали к св. тайнам, крест на исповеди показывали священнику троеперстный. Некоторые из них, как напримеръ Афанасий Дорофеев, в показаниях подробно объясняли, что они родились от православных родителей и крещены в православной Церкви. Следовательно, в раскол они были совращены уже в С.Петербурге даниловскими лжеучителями. 21 июня 1750 года, по указу св. Синода, в С. Петербурге и по другим епархиям собирались сведения о лицах, записавшихся в раскол после ревизии 1745 года – и по истечении срочного термина, назначеннаго по предмету записи указами. С. петербургская консистория предписывала священникам дать справедливые, по священству, известия. В числе таких лиц показаны священниками из Вознесенского, чтó при адмиралтейских слободах, прихода, с. петербургский купец Григорий Михеев Соболев, с. петербургские купцы, жившие в Кронштадте: Лазарь Иванов Цветинин с женою Ириною, сыном Филиппом, вдовою матерью Матреною и работником Сергеем Никифоровым; Иван Андреев с женою Стефанидою и другие, да из прихода живоначальныя Троицы на Охте плотники: Петр Григорьев Волков с женою Ириною Ларионовою, племянник его Яков Тимофеев, тойже фамилии, с женою Федосьею Ивановою и матерью, которую звали Дарья Никитина; Иван Андриянов с детьми Григорием и Федором; Никита Гусев, сын Василья Ефимова, с женоюДарьею Григорьевою и матерьюУльяною Савиновою. По прочим приходам записавшихся в раскол после срочного термина не показано. Приведенный перечень объясняет, что раскол в С. Петербурге распространялся, преимущественно между ремесленниками торговым сословием, что раскольники из торговцев были всё люди достаточные, домовитые, что гнездо секты не ограничивалось одною какою-либо местностию, жили раскольники по всему Петербургу в разных приходах, в том числе контингент их на Охте теперь значительно увеличился против прежнего времени. Св. Синод чрез контору главного магистрата требовал к себе показанных раскольников на допросъ. Только не многие были сысканы и представлены по сему требованию, другие же не явились, отзываясь болезнью, иные совсем не были сысканы. Явившиеся в св. Синод, например Афанасий Дорофеев, упорно утверждали, что их оклеветал в расколе Яков Григорьев Сергеев, что о своих родственниках-раскольниках они не сведомы. Дело это в св. Синоде непременно было бы раскрыто придальнейшем следствопроизвождении. Но ведь раскольники эти жили в С.Петербурге, следственно подлежали власти епархиальнаго начальства. Св. Синод, в феврале 1746 года, передал следственное дело их преосвященному Феодосию, с. петербургскому архиепископу. Тут оно кончилось, кончилось, как говорится, ничем. Консистория писала от 19 февраля 1746 года промеморию в контору главнаго магистрата о высылке к допросу оговоренных выше в расколе. Но ответа из магистрата не последовало.

5 мая, консистория опять отнеслась в контору, которая на сей раз от 29 мая отвечала, что Василия Куравцева с сыном в петербургском купечестве не имеется, работники некоторыхъ торговцев, из купцов ли они или из мещанства, того знать невозможно; что раскольник Димитрий Яковлев, по показанию брата его, умер, сын его Симон обретается при покупке материалов к ластовым мореходным судам купца Афанасия Мартова (раскольника); что работник Афанасія Дорофеева Яков Ильин пошел на прежнее жительство, куда неизвестно, записки себе не оставил; что прочие оговоренные не сысканы, и когда сыщутся, будут представлены в консисторию. Преосвященный Феодосий подозревал не правоту магистратской конторы, при третьей промемории, от 10 июня того же года, угрожал обратиться к высшей команде с жалобою на членов магистратской конторы.

Между тем, пока контора магистрата тормозила ход дела, в св. Синоде оно снова возгорелось с большею силою. Сергеев, присоединившись к св. Церкви, добровольно вызвался пред св. Синодом сыскивать всяких, явных потаенных, раскольников, как дело семъ передано преосвященному Феодосию, то Сергеев прислан в ведение с. петербургской консистории. Тогда раскольники еще сильнее, чем в Москве, принялись преследовать Сергеева за личное присоединение к св. Церкви, за ревность к искоренению раскола, били его, даже хотели живот его истребить. По проискам их, Сергеев задержан был в с. петербургской ревиии в провиантской конторе. В самой консистории раскольники не давали ему пощады. 5 июня 1746 года, потаенный раскольник, с. петербургский купец, Иван Чубаров, за то, что Сергеев сказал ему евангельское слово: покайся, бранил Сергеева, при свидетелях, неприличными словами, присовокупляя: «мало-де вас (с другими обратившимися от раскола) кнутом бить; надлежит вас сжечь», в этих словах Чубаровъ повинился на следующий день сам на очной ставке. Чего же доброго мог ожидать теперь Сергеев от раскольников, встретившись с ними, например, на улице, или в каких-нибудь деловых отношениях? И точно, положение его было самое горькое.

Сидельцы: с. петербургского купца Димитрия Лукина – Михайла Дмитриев, купца Василия Ольхина – Яков Иванов, купца Федора Андреева – Данила Савельев, умысля воровски, в железной линии адмиралтейской части бранили и били Сергеева, с другим его товарищем Лялиным, также бросившим раскол. Того ж часу, к ним подоспели на подмогу сами, подославшие их, с. петербургские купцы: Иван Кокушкин и Данила Евсеев Лукин. Они били Сергеева и Лялина всенародно смертным боем, приговаривая: «вас-де убить вместо собаки, собака- де лучшее вас, что он-де, Сергеев, вор (в смысле того времени: злодей), надлежит его сжечь». Гвардейские солдаты, увидав эту сцену, вступились за Сергеева и Лялина, но едва отбили их от обидчиков. Прелестник раскольников в С. Петербурге Игнатий Гуттуев, сошедшись с Сергеевым, грозил ему и Маркелову, говоря: «будете вы нас знать и поминать», купецъ Иван Ипатов, потаенный раскольник, при самой канцелярии ревизии, обзывал Сергеева трикратно бесом всего света и прелестником, и смеясь говорил: «разве ты Кукушкина позабыл; попадись-де ты к нам в руки, не то тебе будет; да никак от наших рук не уйдешь». Другие подымались на такую высоту смелости, что злоупотребляли своею общественною должностью и правами, лишь бы насолить Сергееву. Приставленный от купечества к сбору подушных денег, тайный раскольник, с. петербургский купец Петр Рогожин, увидав на улице Сергеева, объявил ему, что он имеется у него, Рогожина, при реестре с. петербургским купцам с детьми, и, на основании такого ложного заявления, просил с него денег, позлодейски угрожая: «счастлив-де ты, что не с кем тебя взять; велено де тебя ловить». А когда Сергеев заявил, что он не в купечестве, в цеху состоит, отсылал сборщика на этот предмет за справкой в контору ревизии: то Рогожин злостно отвечал: «попадись-де ты к нам; будет тебе справка». А упомянутый прежде Игнатий Гуттуев сыграл с Сергеевым историю еще смелее и неприятнее. Он оболгал главную полициймейстерскую канцелярию, «будто бы Сергеев человек, шатающийся и без всякаго вида, и нигде не явлен». Приходит в квартиру Сергеева десятский съезжего двора с Адмиралтейской части Исай Антонов с солдатом и говорит, «что его, т. е. все же Сергеева, зовет к себе полицейский поручик до перспективной дороги для слова». Сергеев вышел из дому, не подозревая, что тут кроется обман, состроенный по научению Гуттуева. По дороге уже раскрылось дело. Десятский сказал, что ведет Сергеева под карау в полицию, что его велелъ взять Гуттуев. В полиции Сергеев объявил данный ему из военной конторы указ и обязательство с поруками о бытии ему в рукавишном цеху. Тут указ с обязательством у него отняли, ему велели явиться к альдерману (т. е. старшине) цеха. К внешним неприятностям присоединилось еще новое чувствительное наиболее близкое к личности Сергеева горе. По причине длинной проволочки дела из-за хитростей магистрата, Сергеев, волочась по Петербургу для сыску раскольников, истощал, и ходя за оным делом, как на пропитание, так на нужные расходы и на перевозы, почти ничего не имел, да и требовался для него телохранитель из солдат для защиты от раскольников. Ибоупомянутый прежде Рогожин, выбранный от купечества для сбору подушных денег, не ограничился одними угрозами перед Сергеевым, а и привел их в дело. Раз Сергеев шел где-то с солдатом, данным ему от св. Синода в проводники. Рогожинъ же зазвал их в сборную купеческую избу. Солдата тотчас же вытолкали из избы вон, Сергеева, обнажив, раскольники колотили палками. Сергеев стал было кричать: караул! Но это не помогло... Тогда он решился на последнюю меру, бывшую со времен Бирона в большом ходу, сказал, что он знает за собою слово и дело ея императорскаго величества. Ну, тогда бросив бить, его отправили в тайную канцелярию, и там засадили его в кандала под крепкий арест и караул. Св. Синод указом сносился с канцеляриею, прося ее передать Сергеева в духовное ведомство для сыску раскольников. Но из тайной канцелярии нелегко было выручить колодника, после заявления им о слове и деле. Еще в 1747 г. Сергеева продолжали держать в тайной канцелярии, откуда он в июне месяце прислал св. Синоду доношение о несчастных своих приключениях, неупоминая ни слова о том, что приходилось ему терпеть от розысков в самой канцелярии. Жалобы Сергеева достаточно показывают, какую силу имели раскольники петербургские в царствование Елисаветы Петровны, как исполнительная власть правительства покровительствовала им во всех их поступках.

Обстоятельства сии произвели сильное впечатление в св. Синоде, и вызвали его к энергическим действиям. 6 июня 1747 года, он, с негодованием на бездействие, строжайше предписывал архиепископу Феодосию не медлить с производством следствия, в контору магистрата послал указ, чтобы купцы, требуемые, по тогдашнему юридическому выражению, к следствопроизвождению, немедленно были представлены в консисторию. Преосвященный Феодосий в рапорте, поданном в начале июля 1747 г., отвечал св. Синоду, что им никакого опущения против синодальных указов не учинено, но что затем дело задержал магистрат: ибо, без присылки оговоренных в расколе, как и их святейшество, заблагорассудит изволятъ, какое следствие начать и о том определение учинить было можно? Начало-де того следствия, – ничто иное, как допросы оговоренных. Присланные же от св. Синода, прибавлял архиепископ Феодосий, в консистории не признают себя раскольниками. Присем архиепископ справедливо жаловался на магистратскую контору и просил св. Синод воздействовать на нее указом. В октябре того же года, архиепископ, не получив никаких сведений ни от магистрата, ни от св. Синода, вторично просил их святейшество о воздействии на магистратскую контору. Но ответов не нашлось в делах, и повидимому не было.

Тем не менее, синодальное предписание надоумило самого преосвященнаго Феодосия, что можно вести дело о раскольниках поскорее на основании данных консисторского ведомства, по крайней мере, о тех раскольниках, которые уже сидели в консистории под караулом. Подняли архив, стали справляться по консисторским записям, бывали ли эти лица, за последние годы, у исповеди и св. причастия. Ибо небывших регламентом указами предписано было прямо считать за раскольников, хотя бы они запирались в расколе. Оказалось, что в некоторых годах они записаны бывшими, в других не записаны. На вопрос: почему они не бывали у исповеди в некоторые годы, одни из оговоренных отвечали, что они, по торговым своим делам, находились в отсутствии, там в каком-нибудь городе, например Нарве, исполняли христианский долг, только не упомнятъ, у какого именно священника, и письма его руки о сем деле, за поспешностию отъезда, не успели от него взять. Другие же из оговоренных приносили письма от петербургских священников о бытии у исповеди и св. причастия за те годы, которых не нашлось записи в консисторских тетрадях. Еще иные показаны бывшими на исповеди, но не принявшими св. таинъ, кто – за нерачением, кто по совету духовника. Само собою ясно, что мера эта, принятая тогдашними законами, была недостаточна к изобличению кого-нибудь в расколе: ибо многие из заведомо-православных невсегда исполняли христианский долг исповеди, и, следовательно, вовсе несправедливо их могли считать раскольниками, с другой стороны – сами раскольники, так называемые «потаенные», ни во что, вменяя св. таинства, святотатственно приступали не только к исповеди, но к причащению, и, следовательно, этою же самою мерою правительства покрывали свой раскол.

Сверх этого, оговоренным делали в консистории допросы, но тут они уже с решительностию запирались в расколе, все в один тон писали, что они обретаются в православной, греческого исповедания, вере непоколебимо, отрицая все прочие наговоры Сергеева. Допрашивала еще консистория тех раскольников, которые, по последнему оговору, обижали и били Сергеева. Ибо немногие из этих лиц, служившие у торговцев, явились, по требованию, в консисторию, не предвидя никакой надобности скрываться или даже уклоняться от показаний. Но вот как, для примера, один из них, по имени Иван Ипатов, отписывался при допросе:

«Потаенного никакого расколу он, Ипатов, не имел и не имеет, состоит в православной, греческого исповедания, вере, чего для повсягодно исповедывается и св. Христовых таин сообщается; во время бытности бывшего в расколе Якова Сергеева при канцелярии ревизии он, Ипатов, его Сергеева, не ругал, трикратно его, Сергеева, бесом всего света и прелестником не называл, несмеялся, таковых речей ему, Сергееву: «разве-де ты Кукушкина позабылъ? Попадись-де ты к намъ в руки, нето тебе будет; да никак от наших рук ты не уйдешь», он, Ипатов, не говаривал. Токмо-де он, Ипатов, в летнее время, в котором году, месяц числе, – того не упомнит, когда шел мимо канцелярии ревизии, тогда видел онаго, Сергеева, стоящего у ревизии; в то время он, Яков Сергеев, поклоняся с ним, Ипатовым, выговорил ему, Ипатову, тако: «что пора вам обратиться от расколу». И тогда он, Ипатов, сказал ему, Сергееву, что он от рождения своего обретается в православной, греческого исповедания, вере непоколебимо, и расколу в себе он не имеет, и более ничего с ним, Сергеевым, не говоря, он, Ипатов, тогда пошел в путь свой. И все сие он, Ипатов, сказал самую сущую правду, без всякой лжи и утайки. ежели чтò явится ложно, то подвергает себя, по силе указов, жестокому штрафованию.»

Совершенно в таком же роде делали показания против в порядке обвинений другие обидчики Сергеева: Афанасий Мартов и сам даже Афанасий Дорофеев... Прочие же, причинившие Сергееву обиды, опять требовались консисториею, от 7 марта 1748 года, от конторы главного магистрата, но магистрат опять ничего не отвечал, ни этих раскольников, ни затребованных в прежние годы не высылал. Только 2 декабря 1747 года, по требованию консистории, прислан был в нее из канцелярии тайных розыскных дел с. петербургский купец Димитрий Гаврилов, оговоренный Сергеевым в расколе. Тайная канцелярия писала о Гаврилове: «аще свободе подлежателен будет, но его не освобождать». Посему колодник Гаврилов неослабно крепко содержался в консистории под арестом. Гаврилов в консистории показал, что он проездом, и то за немощью своею, прожил однажды, недели с две, в даниловских скитах, где некая старуха пользовала его «травами», раскола не держится. Консистория положила сделать ему очную ставку с доносчиком Сергеевым, требовала его из тайной канцелярии, где он сидел еще под караулом. Но канцелярия розыскных дел, 29 февраля 1748 года, для некоторого дела опять вытребовала к себе Гаврилова, дело о раскольничестве его остается без решения.

Таким образом, и о тех раскольниках, которые являлись в консисторию, дело кончалось ничем. Сами они в расколе не признались, некоторые даже принесли доказательства, что ходили на исповедь, а обвинитель Сергеев, кроме оговору, основанному, конечно, на непосредственном знании дела, никаких других улик не мог представить. Консистория думала сделать очную ставку Сергееву с теми, которых онъ обвинял в расколе и обидах. Но его все еще продолжали пытать о слове и деле в канцелярии тайных розыскных дел. Так все дело сыщика Сергеева, тянувшееся много лет, покончилось ничем. В 1750 году оно, по документам, находилось в том же застое, в каком мы оставляем его теперь. Затем, ему предстояла последняя участь: быть забыту и сдану в консисторский архив, чтò видим теперь на самом деле.

Мы выше сказали, что раскол в С.Петербурге увеличился новыми лицами, вписавшими себя под двойной оклад, после ревизии 1745 года. В 1750 г. св. Синод консистория требовали у священников сведений о новых раскольниках, чтобы убеждать их возвратиться в лоно св. Церкви. Священники доставили сведения. Но эта мера не принесла никаких результатов. В мае 1751 года, консистория посылала промемории в контору магистрата о высылке к ней, для исследования и увещаний, торговых людей, в контору партикулярной верфи – о высылке противников св. Церкви. Но и та и другая контора отвечали на требования консистории молчанием. И что еще сказать? С издания указа о ревизии в 1744 году прошло семь лет. А полковник Давидов, приставленный к ревизии раскольников в С.Петербурге, недоставил о них в св. Синод ни скасок, ни перечневых ведомостей, которые, по указу ее императорского величества, требовались в самом скором времени. Очень стоит подумать и исследовать, где скрывались причины такой непоследовательности и беспорядков в нашем быте ХVIII века. Но теперь вопрос этот лежит вне нашей задачи.

Следя исторически за движением раскола в С.Петербурге, мы видели, что официальные меры мало влияли на сокращение раскола и на возвращениие к православию раскольников. Добровольные же присоединения к св. Церкви из раскола в бумагах встречаются нередко. И кто бы мог это подумать, – они совершались с примеру и по убеждению нашего знакомого Якова Сергеева, пока он наслаждался свободою. В официальных бумагах в числе искренно обратившихся упоминаются: Киприан Маркелов с товарищи, Терентий Лялин, обратившийся по Сергееве (т. е. по его примеру), Татиана Димитриева с прочими, о которой Сергеев показал в самом св. Синоде, что она, перекрещенная уже, через его увещание, опять к св. Церкви пристала. Из этого можно заключить, что Сергеев во второй раз уже чистосердечно пристал к св. Церкви; ибо действовал в пользу ее ревностно. Некоторые же раскольники присоединялись к православной Церкви через сыщиков, последователей Сергеева. В апреле 1747 года, Терентий Лялин, живший в Вознесенском приходе, подал в св. Синод донос, что в Ярославской губернии крестьянин Спасо-Ярославского монастыря Федор Афанасьев, проживающий в том же приходе, держится старых книг, крестится двумя перстами, лет с восьми не ходитъ на исповедь. Присем Лялин, в начале доношения, заявлял о себе, что «он, нижайший, от нерассуждения своего впадал в раскольническую ересь, однако через увещание обратившегося от раскола Якова Сергеева, в 1746 году, добровольно отстал». В показании, учиненном в духовной консистории 10 апреля 1747 года, крестьянин Федор от всего отперся, даже показал, будто, в 1742 и 1743 годах, он был на исповеди и св. причастии в Выборге протопопа Рождественского собора Мокия Лаврентиева. Но справка с исповедными книгами уличила его во лжи, приведенный Лялиным во свидетели, с. петербургский купец Иван Белов подтвердил донос на Федора Афанасьева в раскольническом заблуждении. Вследствие сего, по поручению архиепископа Феодосия, петропавловский ключарь Петр Гребневский, утвердив Федора в православной вере, 19 июля в воскресенье присоединил его к св. Церкви через отречение от раскола, исповедь и причащение, со взятием обязательства оставаться верным православию и с раскольниками не иметь обращения.

Иные раскольники обращались сами. 31 октября 1749 года был прислан в с. петербургскую консисторию из Кронштадта гарнизонный солдат Петр Балашев. Он сам заявил желание своему начальству «от расколу обратиться к православной, святой Церкви». На допросе солдат, между прочим, показал, что его родители были раскольники-беспоповцы, что его, по рождении, крестил, в селе Балашеве Новгородской губернии, в отцовском доме в раскольническую ересь учитель раскола, простой крестьянин односелец Фома Яковлев. Отец сам с измалолетства научил Петра раскольнической вере. С. петербургская консистория, на основании семьдесятъ третьего правила Карфагенского собора, по изложению его кормчей книги, рассудила ввести Петра Балашева во св. Церковь, через совершение над ним св. крещения, которое всеусердно желал восприять сам Балашевъ. Священник Петропавловского собора Димитрий Рыковский, научив Петра православной вере, сначала предложил ему проклясть раскольнические все прелести публично при народном собрании, привел к присяге, в тот же день 15 мая 1750 г. окрестил его, с наречением имени Константина. Причем капитан лейб-кампании капрал Федор Старков был восприемником. Константин Балашев, выражая своему начальству желание креститься в православную веру, доносил между прочим, что отец его, Андрей, сущий раскольник, занимается деланием «воровских (фальшивых) рублей.» Об этом дано знать в монетную контору. А на счет сыску отца новокрещенного, Андрея Ульянова и расколоучителя Фомы Яковлева, который крестил Балашева, дано знать из с. петербургской консистории в тверскую для следствопроизвождения и решения.

В августе 1747 года, присоединен к православию священником Петропавловскаго собора Алексеем Флоровым рекрут Леонтий Петров, пойманный в бегах. Он сам пожелал отстать от раскола, для присоединения к св. Церкви и был прислан в духовную консисторию из с. петербургской гарнизонной канцелярии. В показании рекрут Петров сказал, что, во время бегов, жил он в каргопольском уезде в лесномъ месте Нименской волости–в Суземках. Тамъ государственный крестьянин деревни Заручевья Матвей Елисеев, записной раскольник, перекрестил его в Черном озере при Нименской волости. когда крестил, то он, Леонтий, стоял в озере, Елисеев, положа на главу его руку, читал по книге, чтò, того он, Леонтий, по какой книге, не знает; погружал в воду трижды, говоря: во имя Отца и Сына и Св. Духа – аминь.

В конце октября 1749 года, принята в православную Церковь, присланная из канцелярии тайных розыскных дел, записная раскольница Анна Никитина, жена пасацкаго человека в Новгороде Тимофея Лучанинова. В бумаге, при которой она прислана в консисторию, сказано, что она, Анна, Тимофеева жена, обращение от расколу к православной святой Церкви желает принять, «не для какого пристрастия, но по самому ее, от чиста сердца, желанию, впредь она в расколе быть не хочет». Присланная словесно подтвердила это в консистории (дело, августа 22 дня 1749 г., №3375).

В 1748году, явился в св. Синод даниловскаго скита раскольник Григорий Яковлев, записанный в двойной оклад, совершенно доброхотно просил Синода членов «принять его от раскольнического заблуждения в общую Христова стада церковную пажить» (дело за № 3297). Присоединение совершал членъ св. Синода архимандрит Амвросий Зертис-Каменский. С октября 1749 года, св. Синод, занимавшийся прежде сам производством дел о присоединении раскольников по Петербургу, перестал принимать доклады и прошения о них, внушая, чтобы дела эти подавались прямо в с. Петербургскую духовную консисторию, без всякой переписки с конторою св. Синода: «понеже при той конторе из священнаго чина таковых обращати и наставляти никого не имеется» (дело №3328).

С 1747 года введено в употребление новое клятвенное обещание, которое произносили приходящие от раскола. Оно начиналось прямочтением символа веры, а, по окончании его, приступающий к св. Церкви продолжал так:

«1) Верую и исповедую святую восточную и великороссийскую Церковь, в ней же ныне пребывает благочестивейшая самодержавнейшая великая государыня наша императрица Елисавета Петровна и все духовного и мирского чина люди, сущу православную, – такову, якоже из начала веры уставися от Христа и Апостол, и от соборов вселенских поместных.

«2) Верую и исповедую во святой восточной и великороссийской Церкви вся святыя седмь таин и прочие церковные молитвословия и последования от архиереев, от всего священного чина, по определенному, якоже издревле, уставленные от Христа и Апостол, и от соборов вселенских и поместных, и ныне совершенно действуются, и истинные святые суть таинства, и в наше суть спасение, – верую и приемлю.

«3) Верую и исповедую, яко во святой восточной и великороссийской Церкви и вся догматы суть православны, и никакими ересями и расколом не осквернены суть.

«4) Верую и исповедую, яко во святой великороссийской Церкви вся новопечатные и исправленные книги, их же Церковь содержит, суть православны, и никаких в себе ересей, и противностей и коноводств не имеют.

«5) Верую и исповедую, и исповедуя и приемлю святые восточные великороссийские Церкве, еже знаменатися тремя первыми персты, и по псалмах глаголати аллилуиа по трижды, с приложением: слава Тебе, Боже! Сущее и православное есть таковое предание.

«6) Верую, и исповедую и приемлю святое воображение креста Христова, таким образом воображенное на просфорах и на прочих вещах местах, и лобызаю и покланяюся.

«7)Верую и исповедую быти православию, и приемлю пишемое и печатаемое имя Иисусово со двумя буквами так: Iиcъ

«8) Верую, и исповедую и приемлю молитву Іисусову пишему и печатану так, соборне верными глаголемую: Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, яко есть святая, и предание древнее святой восточной Церкви, и глаголати тако всегда обещаюся.

«9) И прочая вся, яже ныне содержит святая восточная и великороссийская Церковь, приемлю, и верую, яко вся та суть православна содержание ее, тако и покоряюся, и пребывати в ней, Божиею помощью, желаю и обещаюся.

«10) Ащели же в вышеписанных не пребуду, или чего явлюся сопротивляяся тайно или явно, повинен буду суду церковному и гражданскому, без всякаго милосердия и прощения, и сам себе осуждаю смерти, аминь.»

Посем, сказано в клятвенном обещании – повелеть оному (т. е. обращающемуся от раскола) раскольников проклинать и себе самого таким образом:

«Проклинаю всех тех, которые святейшаго патриарха Никона называютъ еретиком неправославным, да будут прокляты и анафема!

«Проклинаю всех таковых, иже православных патриархов, восточных и из московских, по Никоне до сего настоящаго лета престол правящихъ, неисповедующих быти православными, наипаче называют раскольниками еретиками, и всех архииереев до священника такожде называющих, да будут все прокляты!

«Проклинаю всех таковых, иже ныне не исповедуют и не веруют, яко во святой восточной и великороссийской Церкви от архиереев и иереев совершается под видом хлеба – тело Христово, под видом вина – кровьХристова. Таковые да будут прокляты и анафема!

«Проклинаю всех таковых, иже не веруютъ и неисповедуют, яко во святой восточной и великороссийской Церкви, от архиереев и иереев все святые седмь тайн и прочие их церковные действа. Таковые да будут прокляты и анафема!

«Проклинаю всех, иже не крестятся тремя первыми персты, но крестятся двумя персты: указательным сред ним, и прочих учат творити тако. Да будут прокляты и анафема!

«Проклинаю всех таковых, иже ныне глаголют по псалмах аллилуиа по дважды, не по трижды, и прочих учат творити тако. Да будут прокляты и анафема!

«Проклинаю всех хулящих и отмещущих воображаемый крест Христов на просфорах таким (как изображено выше) образом, пишемое имя Спасителево так: Іисъ и молитву сию: Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Да будутъ прокляты и анафема!

«Проклинаю всех таковых, иже еретиков, раскольников бывших, Аввакума протопопа и Никиту попа, прозванием Пустосвята, и Лазаря и Федора и всех, тогда бывших, приемлют, и ныне им последуют, и не проклинают, но исповедуют их мучениками и страдальцами. Да будут сии со оными с последующими им прокляты и анафема!

«Проклинаю всех разных толков, иже ныне восточной великороссийской Церкви и ее пастырям не покаряются и учат не покорятися, якоже: поповщина, онуфриевщина, от них же аввакумовщина, софонтиевщина, от них же ильесеновщина и кадильники, и прочих толков безпоповщина и поповщина, перекрещиванцы и неперекрещиванцы, федосеевщина и андреевщина, иже за рубежом, и в Поморьи и в Польше, на Ветке и на Керженце, во всех городах и уездах, как мирских, так и старцев и стариц, и лживых их попов и учителей отрицаюся. Да будут прокляты и анафема!

«Аще же аз вышеписанных всех противников и раскольников проклинал ложно и лестно, да буду и я проклят и анафема непрощенно в сем веке и в будущем. Аминь».

Откуда произошла эта новая редакция клятвенного обещания – неизвестно. Но, конечно, первая половина ее целесообразно естъ делом присоединения к св. Церкви раскольников. Обе половины доказывают, что теперь духовное ведомство, в С. Петербурге ближе узнало разные отрасли раскола, главные их центры и характеристические подробности раскольнических учений. Что касается до второй половины клятвенного обещания, т. е. до проклятий, то они произошли из духа отношений того времени православных к раскольникам и обратно. Дух этот родился от проклятий московского собора 1667 года, все еще жил и действовал, и проницал решительно все отношения православных к раскольникам и обратно. Если требовалось к раскольнику приставить священника для вразумления его, то с. петербургская консистория нередко предписывала увещателю угрожением действовать на таких в особенности, которые запирались в расколе.

В виду деятельности духовной консистории и добровольного обращения некоторых, с. петербургские раскольники тоже не дремали: обращенных Сергеевым и всех других они, кроме брани и разных преследований, путем подговора опять склоняли к ереси. Этим делом особенно занимался Игнатий Гуттуев, Афанасий Дорофеев и другие, не столь знатные люди. Все они действовали открыто, защищая и укрывая раскольников, требуемых к духовному начальству, и совращая православных присоединившихся к св. Церкви из раскола, вообще употребляя, как замечено в современных бумагах консистории, потребные меры к сокращению благочестия и к распространению своей прелести.

Руководителем же во всех делах посредником между даниловскими скитами и петербургским расколом был тогда, т. е. в сороковых годах, даниловец Мануил Петров, с историею которого мы познакомились прежде. Обстоятельство это открылось по следующему случаю, который, с первого разу, казался весьма важным в свое время. 7 сентября 1746 года, какой-то человек, гуляя по Летнему саду, подошел к вновь построенному там летнему дворцу императрицы Елисаветы Петровны, и, несмотря на то, что у дворца стоял караул из солдат конной гвардии, бросил так называемое подметное письмо. Заметив это, солдаты подняли письмо, взяли человека, который метнул его, представили, вместе с письмом, в тайную канцелярию. При допросе в канцелярии, подметчик показал себе, что он из с. петербургских жителей купеческий человек, по имени Леонтий, по отчеству Семенов, по фамилии Копнин, от роду имеет тридцать девять лет. Канцелярия немало удивилась, прочитав подкинутое письмо: ибо оно не имело положительно никакого отношения къ императрице, вообще по содержанию не подходило к произведениям подметной письменности. Письмо было написано так:

«Премногомилостивому моему государю, всеусердному, сединами преукрашенному, и обо мне, убогом и многогрешном, способителю, родителю, государю и батюшке Семену Алексеевичу, желаю тебе, моему воспитателю доброго здравия и душевнаго спасения на неисчетные лета. Убогий и многогрешный сын твой Леонтий твоего родительского благословения прошу, и падъ пред ногами твоими, лицеземно покланяюся прошу прощения.

«Премногомилостивому моемугосударю, единоутробному любезному моему братцу и отцу Федору Семеновичу униженное лицеземное поклонение, и прошу, прощения.

«Недоумею ныне, чтó убо могу глаголати, или сим моим начертанием чтó писати? И откуда убо начну зело плакати?.. Понеже на кого могу возлагати упование, аще не на всещедрого милосердия, да на ваше родительское благословие и молитвы? И псаломским гласом праведного пророка Давида и царя возглашаю: доколе Господи, забудеши мя до конца? Доколе отвращаеши лице твое от мене..., и прочее до конца, пою имени Господню вышнему.

«При сем же и вам, моим милостивым государям, отцам и пастырем пасомых своих овец, стада своего собранного, верным крепителям, преукрашенным пустынножителям, пречестным М. Пчю, Т. Тчю, Н. Счю, д. Мчю, всему избранному и вкупе собранному стаду вашему и всея св. вашей обители, желаю вам всем вкупе от Владыки всещедрого доброго здравия и душевного спасения на неисчетныя лета.

«Что убо вам еще недоумею глаголати, или сим моим начертанием написати, токмо приглашая молитву царя Манассии: не положил еси покаяния праведным Аврааму, Исааку, Иакову, Тебе несогрешившим, но положил еси покаяние мне грешному, зане согреших паче числа песка морского... Не глаголет ли Господь в своем св. евангелии: грядущего ко Мне, да никогда иждену его вон; не приидох праведныя спасти, но грешныя на покаяние. Аще хотя и согреших аз, грешный, да не отступаю от вас, но хощу прийти убо к вам и испросити прощения; но понеже и ныне намерен к вам дойти, да еще пашпорта не могу выправить. Воспоминайте Господа Бога своего, напоминайте смертный час, да не снидет душа моя во ад, но помилуйте мя падшего; по Господню глаголу, приглашаю вам: блажени милостивии, яко тии помиловани будут... Прошу вас, отцев, и слезно молю, да приимете мя, яко Отец небесный прият блудного сына, или разбойника, или мытаря, или блудницу. Господь, коль многомилостив, всякого прощает, и всякому ревнуя благодать дает. Коликое Его щедролюбие, коликое Его милосердие, никому несчетное, никому непостижимое, никому неосязаемое, но человеколюбие велие нас многогрешных! У отца родителя такожде и у брата своего Ф. С.ча (Федора Семеновича) ничего не требую, но требую и прошу, имене ради Божия, чистого покаяния и прощения, не ради утечливого богатства мира сего суетного, но ради душевного спасения... Аще хотя так дерзнул написать, истинно не от радости, но от своей бедной скудости, но в том прошу прощения, иного более писать не имею, сим прекращаю. И прошу вашего отеческого благословения и молитв, да помолитеся о мне грешном, дабы Господь наставил меня на путь истинный. Да прошу вас, отцев моих, поклон отдать любезной моей единоутробной сестрице А. С. вне (Анне Семеновне) и всем при ней живущим и труждающимся, братцу (двоюродный) К. К.ичу (КиприануКузмичу), всем по нискому воздайте от меня, убогого и многогрешного, по поклону. При сем писавый непотребный Леонтий Копнин. Сентября дня 1746 года. Санктпетербург».

Надпись на письме: «Милостивому государю батюшке Семену Алексеевичу, на Березовке. Вручить через Мануила Петровича. Нового лета». (Раскольники считают начало нового года, с сентября, когда и писал свое покаянное письмо Копнин).

По полям письма на 2 стр. было написано: «приказ завтрашнего числа на караул в дом ее императорского величества.» На 4 стр. «Императрица виват, Елисавета всероссийская, радуйся российский орле двуглавный» и т. под.

Что было с Копниным в тайной канцелярии – неизвестно, только оттуда он был препровожден в канцелярию св. Синода, где на допросе объяснил, что отец его, умершая мать, сестра и брат живут в выгорецких скитах в расколе, что он в письме просит у них прощения в своих грехах и благословения, но что он сам содержит православную веру, не имея к расколу никакой склонности. Иероглифы письма М. Пчю, Т. Пчю, Н. Счю, Д. Мчю, значат: Мануилу Петровичу, Трофиму Петровичу, Никифору Семеновичу, Даниле Матвеевичу. «Это», говорил Копнин, «главные теперь наставники выгорецких скитов». И что приписка сделана касательно императрицы, что он письмо подбросил к дворцу, то сделал в повреждении ума и без памятстве, которые приключились ему от крайней бедности и вследствие сгорения его дома. Из св. Синода дело Копнина препровождено к с. петербургскому архиепископу Феодосию. Оказалось, что Копнин с малолетним сыном Иваном (жена оставалась в православной вере) потаенно содержали раскол, к которому привлечены были во время поездок в скиты (в 1729 и в 1735 годах). По поручению Феодосия, священник Петропавловского собора Алексей Флоров, утвердив Копнина с сыном в православной вере, торжественно присоединил их к св. Церкви.

Письмо Копнина ясно показывает, что вождем раскола в выговских скитах в С. Петербурге состоял теперь Мануил Петров, помимо которого нельзя было не только письма, но и поклона передать живущим на Березовке.

О семействе Копнина стоит сделать заметку, в пояснение того, что пишет о нем Филиппов в истории Выговской пустыни (стр. 445–446). Отец его, ростовского уезда, вотчины Богоявленского Аврамиева монастыря, Спасской слободы оброчный крестьянин Семен Алексеев, в1724 году, по случаю генеральной переписи, бежал в выгорецкие скиты, по уговору сына своего Федора, с женою Ксениею Федоровою и дочерью Анною. В бытность Осипа Самарина, в скитах, они записались ъ раскоъ с платежеъ двойного оклада. Ксения Федорова в 1735 году умерла. После сего, по доносу ростовского архиерея, как пишет Филиппов, но, согласнее со временем, по делу Леонтие Копнине, их розыскивали в скиту от св. Синода, но никого не нашли, и тако умирилося дело их, говорит Филиппов, между прочим, будто бы и Федоровым ходатайством в Синоде (стр. 446). Этот Федор Семенов, брат Леонтия Копнина, имел в выговских скитах немаловажное значение, носил звание соборного брата, участвовал в совещаниях старцев, хлопотал по делам скитов, Филиппов счел нужным посвятить ему в своей истории особую главу, поставляя его в числе замечательных деятелей выговского раскола.

Мы достаточно проследили историю распространения раскола в С. Петербурге, как она представляется в официальных документах своего времени. Св. Синод и местное духовное правительство с самаго основания столицы не теряло из виду раскольнического вопроса, принимало меры против вторжения старой веры в новый город. Но раскол, под разными предлогами, тайно проник в С. Петербург, отчасти благодаря покровительству той светской власти, которая, в тоже время, издавала против него строгие законы и суровые меры. Когда раскол после сороковых годов ясно доказал св. Синоду и с. петербургской консистории свое существование в С. Петербурге; тогда он был уже так силен, что вступил смело в решительную борьбу против духовенства и агентов его. Исполнительная власть правительства, вроде магистрата и полковника Давыдова, приставленного к ревизии, сами были в руках раскольников, своею намеренною недеятельностию обезсиливали энергию и меры, принимаемые духовенством против с. петербургского раскола. Раскол, вместо того, чтоб сокращаться, увеличивался и усиливался... Следствием всего этого было то, что раскол из потаенного сделался явным, и, спустя немного времени, приобрел себе важное право земельного существования в С. Петербурге. В 1760 году раскольников на Охте в Чернышевом переулке существовали уже публично деревяные часовни. Вслед затем, они приобретают себе земли под кладбища, которыя больше не скрывают уже ни от кого, ни от правительства, ни от св. Синода. Первое кладбище ими открыто было на Малой Охте. Дальнейший ход раскола в С. Петербурге имеет иной характер и может быть предметом особого исследования.