Самосожигательство Сибирских старообрядцев в XVII и XVIII столетии

В течение двух с лишком столетий Русский раскол подвергался и подвергается со стороны нашей духовной и светской литературы постоянному и самому критическому анализу. Из написанных и напечатанных за это время книг по расколу составились целые библиотеки. История русской литературы произведениями этого рода уступила особый отдел. По-видимому, в настоящее время не осталось ни одного, даже самого незначительного, явления из прошлой и настоящей жизни старообрядцев, которое на было бы исследовано со всех сторон. Можно подумать даже, что нет ни одного учения, ни одной сокровенной мысли старообрядцев всех времен и всех толков, которые бы не были известны нашим ученым литераторам и не были бы опровергнуты. Но это так только кажется со стороны, пока не вникнем хорошенько и не углубимся в суть дела.

На самом деле раскол и в историческом, и богословском и религиозно-нравственном отношениях неисчерпаем. Достаточным подтверждением сего может служить то, что ни духовная, ни светская наша литература в продолжении двух столетий почти не обращала еще серьезного внимания на одно из самых крупных и печальных явлений в истории раскола, именно: на религиозные убийства и самоубийства старообрядцев. Из всех многочисленных духовных и светских писателей – не старообрядцев прошлого времени упоминают об этом мимоходом только святитель Димитрий Ростовский в своем «Розыске» и митрополит тобольский Игнатий в своих пастырских посланиях (изд. 1855 г.) Сами старообрядцы также молчат, не считая уместным касаться этого крайне больного места в своей истории. Из старообрядческих писателей упоминают об этом только двое: Семен Денисов в «Истории о отцах и страдальцах Соловецкий» – слегка, между прочим, и Иван Филиппов в «Истории Выговской пустыни» – несколько подробнее о самосожигательствах в Беломорском крае.

В последнее только время светская литература стала обращать внимание и на эту мрачную сторону вековой и устойчивой жизни наших старообрядцев, стараясь прежде всего определить число случаев и жертв религиозных самоубийств. Как на попытки в этом роде, можно указать на следующие литературные произведения последнего времени: а) «Сводный старообрядческий Синодик», изданный г. Пыниным, где приводится 45 случаев самосожжений, с 10 102 человеческими жертвами; б) «Перечень самосожжений», составленный профессором казанского университета г. Загоскиным¹ и в) «Самоистребление» – более других полное исчисление всех случаев и видов старообрядческих самоубийств, составленное г. Пругавиным и помещенное в I и II кн. «Русской мысли» за 1885 год. Но даже исчисление случаев самоубийств в литературе далеко еще не доведено до желаемой полноты, а к исследованию самоубийств с других сторон никто еще не приступал.

В бытность на службе в Сибири, мне удалось познакомиться с религиозными самоубийствами сибирских старообрядцев по подлинным делам Тобольской дух. Консистории прошлого столетия, и я был бы счастлив, если бы предлагаемый по этому поводу мой очерк самосожигательств сибирских старообрядцев, в связи с русскими, послужил хотя ничтожной лептой в нашу небогатую по этому вопросу литературу.

Религиозные самоубийства и убийства – явление почти неслыханное не только между православными христианами всех времен и всех наций, но и между другими христианскими общинами. Отсюда понятно, что появлению идеи самоубийств исключительно между русскими раскольниками благоприятствовали особые условия русской жизни, не свойственный другим нациям. История появления и развития идеи самоубийств и убийств ради спасения, следовательно, нам может открыть такие черты в жизни русского народа вообще и, в частности, в жизни старообрядцев, которые остаются или темными на посторонний взгляд, или еще совсем не подмеченными. Но этого можно достигнуть только тогда, когда вопрос о самоубийствах и убийствах будет исследован со всех сторон, что представляется пока выше наших сил.

К мысли о самоубийстве «ради вечного блаженства» наши старообрядцы пришли очень рано, при самом отпадении от Православной церкви, последовавшем формально в 166 6/7 году. В 1677 г. известный расколоучитель протопоп Аввакум уже с восторгом и полным одобрением писал из Пустозерской тюрьмы к некоему Симеону о дошедших до него слухах о том, что в Нижнем Новгороде некоторые из приверженцев «древляго благочестия, распальшеся любовью и плакав о благоверии, недождався еретического осуждения, сами во огнь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут благоверие, и сожегше своя телеса, душа же в руци Божии предавше, ликовстуют со Христом во веки веком, самовольные мученики, Христовы рабы».² Следовательно, начало самоубийств можно относить ко времени до 1677 года, но никак не раньше 1337 ода, когда был в Москве большой собор, который тщательно разбирал все стороны старообрядческих заблуждений и ни разу не упомянул о самоубийствах.

Кому из старообрядческих первоучителей пришла в голову столь страшная и пагубная мысль, – неизвестно. Изувер скрыл свое позорное имя не только от посторонних людей, ни и от своих собратий по вере и убеждениям, и таким образом избавился от тех проклятий, которые неизбежно должны были преследовать память его, как виновника преждевременной погибели множества невинных душ.

Мы не знаем в точности даже основ этого ужасного учения, потому что ни сам изобретатель его, ни кто-либо из последователей его, не решились письменно передать об этом потомству. Нам известно только то, что это учение и применение его к жизни старообрядцев было одобрено и похвалами превознесено до небес, не только Аввакумом, но и другими старообрядческими авторитетами, каковы братья Семен и Андрей Денисовы и Иван Филиппов. Семен Денисов в своей «Истории о отцах и страдальцам соловецких» и И. Филиппов в «Истории Выговской пустыни» говорят о соловецких старцах Игнатии, Гермогене, Иосифе и др., сжегших в Беломорском крае целые тысячи обольщенных ими, – как о великих чудотворцах и страстотерпцах, стараясь особенно выставить на вид их подвиги склонения других к самоубийствам. Само собой разумеется, что и погибшие по научению этих старцев-изуверов не оставлены от старообрядческих знаменитостей без особой похвалы, – они причислены к лику святых мучеников за благочестие и веру. «История Выговской пустыни» больше, чем на половину составляет панегирик подобного рода страдальцам. На первых порах к обольщению простого и доверчивого народа, может быть, достаточно было одного одобрения самоубийств со стороны первоучителей и руководителей раскола.

Между тем придуманы были кое-какие и оправдания самоубийств, основанные на Св. Писании и на практике церковной.³ Оправдания находили, например, в словах Спасителя: Иже погубить душу свою Мене ради, – обращет ю. Указывали и на апостола Павла, который учил: Яко многими скорбями подобает нам внити в царствие Божие (Деян.14:22). Говорили, наконец, что «многие из мучеников сами либо закалались, или бросались в воду, или же добровольно сжигались», ссылаясь, как на пример, на добровольную кончину мученицы Домники и ее друзей. Было придумано даже оправдание для убийств, по крайней мере, младенцев. Это оправдание заключалось только в одном соображении. «Где де такого младенца кормить»? – говорили детоубийцы. «Но и вскормясь однако пойдет в нечестие, – так лучше ему не согрешившему умереть».⁴ Таким образом самоубийства и убийства были приравнены к мученичеству.

И действительно, самоубийства и убийства старообрядцев легче и ближе будет к истине объяснить стремлением к приобретению мученических венцов. Старообрядцы, как известно, строго убеждены, что с 1666 г. в мире царствует антихрист и что мученичество в это время от руки самого антихриста, или слуг его, будет несравненно выше мученичества первых 3-х веков христианства. Соловецкие монахи – старообрядцы в челобитной к царю Алексею Михайловичу первые высказали эту мысль и первые сподобились в 1667 г. мученических венцов от руки воеводы Мещеринова. «И воистину, государь, писали монахи в 1668 году в своей челобитной, блажен той, его же сподобит Господь от таковых нынешних учителей до смерти пострадати, и веруем божественному писанию, яко тии паче прежних мучеников у Бога обрящутся».⁵

Настоятель Выговской пустыни Семен Денисов, написав панегирик Соловецким монахам –бунтовщикам, под заглавием «История о отцах и страдальцах соловецких, иже за благочестие и святые церковные законы и предания в настоящие времена великодушно пострадавша», таким образом в глазах старообрядцев, так сказать, канонизировал монахов в мучеников за веру.

Печальная судьба соловецких монахов была в некотором отношении воззванием к мученичеству. И в подражающих монахам в упорстве до конца жизни не было недостатка: многие из ревностных старообрядцев не только не старались избегать преследований со стороны правительства, напротив сами искали казни. Таковы из первоучителей раскола: протопоп Аввакум, диакон Федор, поп Лазарь, соловецкий инок Епифаний – сожженные на костре в 1681 г, поп Никита Пустосвят, Григорий Талицкий, диакон Александр и многие другие, так или иначе, по суду правительства, погибшие за старое благочестие. Все эти несчастные ослушники правительства со стороны старообрядцев причислены к лику святых мучеников. В старообрядческих домах, например, до сих пор можно встретить на божницах образ священномученика протопопа «Аввакума». Историк Выговской пустыни Филиппов ставит на оду степень с первомучеником Стефаном соловецкого старца Иосифа, который в 1693 году в Подужемском погосте (каргопольского вед.) был убит выстрелом из ружья на крыше здания, в котором он собирался сгореть с целью тысячью обольщенных им старообрядцев.⁶

Слава мучеников за старую веру, таким образом, росла и распространялась в старообрядческом мире не по дням, а по часам и возбуждала в ревностных старообрядцах новые и новые желания сподобиться мученического венца, который будет несравненно краше венцов первых мучеников христианства.

Правительственные меры против раскольников до воцарения Екатерины II много способствовали достижению этих желаний старообрядцев. Правительство смотрело на старообрядцев не как на простых противников новым церковным порядкам и обычаям, а как на «богохульников» и, руководствуясь, «Уложением царя Алексея Михайловича и указами царевны Софьи Алексеевны, старообрядческих предводителей беспощадно предавало казни; их жгли на кострах, коптили до смерти в дыму, рубили на плахах. Но это был для старообрядцев более легкий способ приобретения мученических венцов.

Несравненно большее приходилось терпеть тем из несчастных приверженцев старины, которых вели к мученическим венцам медленным путем, через Преображенский Приказ с его страшными пытками, через рудники и заточения в крепостях и монастырях.

Такими мерами правительство, особенно во дни правления государством Софьи Алексеевны, старообрядцы были поставлены совершенно в безвыходное положение. Им оставалось для выбора одно из двух: или оставить свою веру, или обречь себя на всякого рода мучения. И то и другое для старообрядца было не легко сделать и не всякий мог решиться на выбор безусловно, не колеблясь. Уступить требованиям правительства, значило, по понятиям старообрядцев, прямо отдаться во власть антихриста и навсегда лишиться надежды на милость Божию и на вечное блаженство. Не уступить – значит попасть на костер, или по меньшей мере в ссылку в ни известные страны. На первое решались только люди не твердые в старой вере, а на последнее – старообрядческие герои. Остальные скрывали свою веру, объявляя себя православными и наружно выполняли требования духовных и гражданских властей.

Но последний способ сохранения старой веры выходил «двоеверием», претящим старообрядческой совести. Поэтому и из остальных старообрядцев большая часть искали другого выхода из своего опасного положения. В этом случае самоубийство, так кстати подсказанное кем-то из первоучителей, одобренное «священномученика Аввакумом» и воспетое Иваном Филипповым, как добровольное мученичество за веру, старообрядцами средней руки могло показаться величайшим благодеянием Божиим, так как оно избавляло от временных и вечных мучений.

И вот, целые массы старообрядцев, не рассчитывающих на свое мужество терпеть до конца различные истязания и в то же время страшившихся попасть во власть мнимого антихриста, пошли искать мученических венцов в самоубийстве.

На первых порах с особой силой привилось учение «о добровольном мученичестве» к старообрядцам Беломорского края, в Архангельской и Олонецкой губерниях. Это легко объясняется обилием здесь особых старцев – поджигателей, каковы вышеупомянутые: Игнатий, Гермоген и Иосиф. Старцы эти постоянно бродили по раскольническим поселкам, проповедуя о наступившем царствовании антихриста и призывая всех к добровольному мученичеству. В главе их стоял соловецкий диакон Игнатий, которому еще в бытность его в Соловецком монастыре, до запору (1668 г.) предсказал, будто бы, юродивый монах Гурий, что «чрез него Игнатия в последние времена, наконец последнего века, в Обонежских странах явится целый сонм мучеников, – больше, чем было их в Соловецком монастыре во время известного соловецкого сидения».⁷

Излюбленным способом «добровольного мученичества» этих и им подобных старцев было самосожжение.⁸ Сами они пламенно желали таким способом стяжать себе венцы, но еще более желали доставить их другим. В силу этого каждый старец считал священным долгом склонить к самосожигательству как можно больше простых доверчивых людей и принимать на себя все заботы по устроению самосожжений.

Было принято у старцев-сожигателей за правило, чтобы каждый горел непременно со своими, а не с чужими учениками, – иначе жертва не будет принята от Бога. Раз старец Иосиф собрался в Порме гореть с толпой, обольщенной не им, а другими старцами. Игнатий протестовал против этого нарушения обычного правила; но Иосиф не послушался и после должен был простить у Игнатия прощения. Дело в том, что «незаконное» самосожжение ему на этот раз не удалось: он был вытащен из пламени солдатами с прочими 60 человек. Игнатий принял раскаяние Иосифа в таком поступке и предрек, что он Иосиф за старание в скором времени сгорит с большим числом своих учеников, что и исполнилось в 1693 году.⁹

Главные старцы – жрецы не хотели гореть прежде, нежели соберут тысячи жертв. Так, Игнатий сгорел с 2700, Герман с 1500, Иосиф 1200, Иларион с 1000 обольщенных старообрядцев обоего пола, в возрасте от грудного младенца до 80-летних старцев.¹⁰ Лишь не многие, более скромные и менее опытные в пропаганде ограничивались сотнями и десятками. Таковы упоминаемые в « Истории Выговской пустыни»: Семен Хомкин, сгоревший с 470 челов., некий Игнатий, сгоревший со своей семьей из 25 человек и др.¹¹ Еще менее было желающих погибать в одиночку, по пословице: «на людях и смерть красна». Иван Филиппов в Истории Выговской пустыни приводит только один пример подобного рода, именно: старец Епифаний бросился за мученическим венцом в озеро.¹²

Самоубийства и убийства такого рода старцами –жрецами устраивались со всеми предосторожностями так, чтобы ни одна попавшая в их когти жертва уже не могла выскользнуть.

Из вышеприведенного числа человеческих жертв понятно, что клич старцев к добровольному мученичеству не оставался гласом вопиющего в пустыне. Перепуганные проповедью об антихристе и скорой кончине мира простые люди, по призыву пропагандистов спешили расстаться со всеми земными привязанностями – бросали лачуги и хозяйство и шли туда, куда их призывали, с женами и детьми. Жрецы – руководители, при помощи самих, обреченных ими на смерть жертв, опрастывали для них православные монастыри (напр. Палеостровский), изгоняя вон монахов, отнимали у православных храмы и часовни, или нарочно строили в глухих пустынных дебрях особые сараи.¹³ Выбранное здание наполнялось людьми, готовившимися к смерти, укреплялось, двери и окна заколачивались, кругом здания и под самое здание складывалось множество горючего материала: смолья, хвороста, береста, лучины, стружек, иногда селитры и пороха.

Но чтобы хотя сколько-нибудь придать самоубийству вид мученичества, старцы-руководители не торопились делом, ждали мучителей слуг антихристовых, в образе православных увещателей, или воинской команды. Для этого не требовались в собственном смысле мучители, пришедшие разорить гнездо несчастных сумасбродов и подвергнуть их истязаниям; достаточно было, если появлялась у здания хотя один православный человек с целью вразумить и остановить от задуманной погибели.

Случалось иногда, до начальства долго не доходили сведения о том, что известные старообрядцы приготовились к добровольному мученичеству и ждут только мучителей. Во все это время обреченные на смерть люди должны были томиться в небольшом сравнительно здании, переполненном людьми, претерпевая холод и голод. Между тем старцы продолжали принимать новых пришельцев, не выпуская никого обратно.¹⁴

С появлением мнимых мучителей сами старцы, обыкновенно, показывались на крышах, чтобы подразнить «антихристовых слуг», поспорить с ними, поиздеваться. Иногда отстреливались; но по уверению Ивана Филиппова – не пулями, а простыми пыжами.¹⁵ Между тем помощники главных жрецов, другие старцы, внутри здания хлопотливо приготовляли народ к смерти: перекрещивали, молились с ними, пели псалмы, переодевали в чистую одежду, укладывали на нары или на пол, как укладывают покойников в гроб, иногда ослабевших в намерении и рвавшихся к выходы связывали…¹⁶

Малейшее поползновение солдат приблизиться к зданию служило сигналом к горению. Старец, издевавшийся с крыши над мучителями, моментально скрывался во внутрь здания, захлопнув за собой единственное отверстие и прежде, нежели солдаты успевали прикоснуться к укрепленному зданию, здание с людьми начинало уже пылать. Подожженная селитра, порох, стружки и тому подобный горючий материал моментально охватывал пламенем здание со всех сторон так, что иногда и приступить к нему не было никакой возможности. Теперь то большая часть несчастных, замурованных и начавших испытывать ужасные мучения, готовы были вырваться и взывали о помощи, но было уже поздно.

Бывали иногда, хотя и очень редко, случаи, когда солдатам удавалось часть обгоревших людей вырвать из пламени. Так, холмогорской команде однажды в Каргопольском уезде, в пустыне Пормы, удалось проломать стены переполненной людьми и уже пылавшей часовни и вытащить из огня главных виновников пожарища старцев: Андроника и Иосифа (вышеупомянутого) и простых старообрядцев обоего пола до 60 человек. Андроник вскоре помер в ужасных муках, Иосиф сгорел после, а спасенные старообрядцы разбрелись по домам и занялись хозяйством, не думая больше о мученических венцах. Иван Филиппов объясняет эту неудачу тем, что – с одной стороны старец Иосиф, вопреки совету диакона Игнатия, вздумал гореть с чужими учениками, с другой – эти ученики, по своим грехам, не были достойны мученических венцов, потому и были вытащены, а достойные у двери сидели, да сгорели.¹⁷

По уверению Ивана Филиппова, почти каждый случай самосожжения сопровождался чудесами: например, все видели, как диакон Игнатий из пламени восходил на небо; иногда с наступлением времени горения сами зажигались свечи и вспыхивал хворост и т. д.

Таков общий характер религиозных самоубийств старообрядцев, выразившийся в конце XVII и начале XVIII столетия в Беломорском крае, по преимуществу – в самосожжении, как более скором и удобном способе самоумерщвления. Этот характер носят на себе самоубийства и убийства и сибирских старообрядцев прошлого столетия. Но нам полезно знать и частности, обуславливающие общее.

В Сибири учение о религиозном самоубийстве, под видом самосожжения, проникло из России и стало применяться к делу с первыми проповедниками раскола, т. е. еще во второй половине XVII столетия. Самосожжение Сибирские проповедники раскола на первых же порах провозгласили «вторым неоскверняемым крещением», которое обязательно для всякого, желающего спастись, так как «от воды крещение человецы живы суще множицею оскверняют»¹⁸. Поэтому оно привилось здесь несравненно прочнее, чем в России, и продолжало существовать дальше, охватывая по временам своим адским огнем иногда целые области.

Первым провозвестником учения о самосожжении в Сибири был расстриженный из монашества и сосланный в 1660 г. из Казани в Енисейск старец Иосиф Истомин. По собственному сознанию, Иосиф был армянин, переселившийся в Россию и принявший православие (заменив несторианство) вместе со своими родителями и братиями в царствование Михаила Федоровича. До 1660 года он жил в городе Казани, где и был пострижен в монашество. Когда патриарх Никон приступил к церковной реформе, Иосиф явился жарким защитником двуперстного сложения, к которому привык еще на родине в Армении, будучи несторианином. Это было причиной лишения его монашеского сана и ссылки в Енисейск.

Наказание не привело Иосифа к раскаянию, а только раздражило, и он решился всеми силами мстить Никону. На пути в Сибирь и во время продолжительного пребывания в Енисейске и в Тобольске, он всех и каждого учил: не ходить в православные храмы, не венчаться, не исповедаться, не причащаться святых таин, не креститься трема первыми перстами правой руки, а креститься двумя, так как крестящийся троеперстным сложением печатается антихристовым знамением. В конце всего стал призывать к «пагубе огненной», называя оную вторым неоскверняемым крещением, имеющим заменить часто оскверняемое людьми первое крещение от воды.¹⁹

В 1684 году Иосиф, после 24 летнего пребывания в Енисейске, был вызван митрополитом Павлом в Тобольск, подвергнут обычным увещаниям и пыткам и принес было раскаяние во всем, но на этот раз – ложное, вынужденное нестерпимыми пытками. Помещенный после мнимого раскаяния на жительство в Тобольский Знаменский монастырь он снова «тайно начал изрыгать яд своей ереси и учить приходящих в монастырь: да творят на себе крест святый двумя персты». После десятилетней тайной проповеди в Знаменском монастыре, Иосиф вторично раскаялся в 1693 году и вскоре затем помер, в мире с церковью.

Таким образом Иосиф был ярым проповедником раскола и между прочим самосожигательства в течении целых 33 лет. Ему, правда не удалось лично устроить ни одной «гари» из человеческих тел, но проповедь его осталась далеко не бесплодной.

Проповедь Иосифа нашла в Сибири самую восприимчивую плодотворную почву. Еще до кончины его, всюду, где он бывал, или куда рассылал свои послания, явились многочисленные его последователи и, между ними, новые проповедники раскола и учения о самосожигательстве, более фанатичные, чем он сам. Таковы: бродячий старец Авраам Жидовин, тюменский поп Дометиан, бывший казачий атаман Яков Лепехин из Верхотурья, какой-то Василий Шапошников из Томска, Тарасий из Березова и Антоний Чупалов из Тобольска. Все они, странствуя по городам и селам, учили в духе Иосифа, говоря, что настало царство антихриста и скоро последует кончина мира, что православная церковь и православные иерархи предались антихристу и поэтому не должно ни в церковь ходить, ни духовный чин почитать, никакой святыни принимать, а по нужде можно и без святыни обходиться, что наконец, всякий не желающий попасть во власть антихриста, и таким образом погубить душу и тело, должен спешить креститься вторым неоскверняемым крещением от огня.²⁰. Независимо от устной проповеди и множества тетрадок, пущенных этими лжеучителями в народ, Яков Лепехин, как «иконник», написал и показывал простым людям картину, которая представляла Церковь Христову, изображенной в виде обыкновенного храма, обвитой гигантским змеем (антихристом), испускающим яд свой на святые тайны тело и кровь Христову. «И сим листом», говорит преосвященный Игнатий, «прельстяше, окаянный, простшие сельные жители: и покусися злочестивый христиан осквернити».²¹

Тюменский поп Дометиан и томский обыватель Василий Шапошников, не довольствуясь проповедью об антихристе, специально занялись устраиванием самосожигательств.

Поп Дометиан, совращенный в раскол Иосифом во время пребывания в Тюмени, поездом из Казани в Енисейск, бросил свой приход, семью и хозяйство, постригся, от какого-то бродячего старца Иоанна, в монашество, приняв новое имя Даниил, поселился на жительство в лесу. Напуганный проповедью об антихристе и скорой кончине мира простой народ отыскал пустынника Даниила и пошел к нему за духовным наставлением толпами. Даниил всем твердил, что для спасения ничего другого не остается, как только принять второе крещение от огня. Нашлось множество простодушных людей, веривших Даниилу на слово, как пророку, или апостолу. Наконец, собралась к нему толпа мужчин, женщин и детей около 1700 человек и решительно заявила, что все готовы на добровольное мученичество. Даниил смутился и обратился за советом к своему духовному отцу лжеиноку Иоанну, жившему тоже в лесу, в недалеком от него расстоянии. «Собрались ко мне в пустыню», писал Даниил Иоанну, «добродетельнии мужие и жены, и девы и отрочате, и просят все второго не оскверняемого крещения огнем, что убо твоя святыня повелевает им сотворити»? Иоанн отвечал: «Заварил еси кашу, и, якоже хощеши, тако ю и да яси».

Не смотря, однако на неодобрительный ответ своего духовного отца, Даниил решился удовлетворить желание собравшейся к нему, обольщенной им толпы, тем более, что к самосожжению уже были почти покончены все приготовления: построены избы и выкопаны под ними могилы, оставалось только понатаскать побольше легко воспламеняющегося материала, в роде хвороста, лучины, соломы и т.п.

По примеру беломорских старцев сожигателей, Даниил, однако, не хотел гореть иначе, как в присутствии «мучителей, слуг антихристовых», чтобы таким образом, самоубийство сделать «добровольным мученичеством». Не стало дело и за этим. Как сделалось известно о намерении Даниила со всеми своими последователями предать себя огню, митрополит Тобольский Павел I поспешил послать на место происшествия несколько иереев и добродетельных мужей, чтобы образумить нечастных кроткими увещаниями. Но на увещания этих посланных Даниил и его последователи отвечали «многими хулами на святую церковь, на царя и на архиереев». Тогда из Тобольска был послан отряд солдат, чтобы силой разогнать собравшихся для самосожжения; к отряду присоединилось множество посторонних людей, желавших вырвать из рук изувера друзей, родственников, иногда родителей и детей. Не мало солдаты и народ взывали к обольщенным и засевшим в укрепленных избах раскольникам: «да не погубят себя в безумии своем, но да изыдут каждый в свой дом и да покаются пред Богом». На этот раз в ответ на увещания показался во всех зданиях пламень; прошло затем несколько минут и несчастные в числе 1700 человек свалились в заранее приготовленные могилы и были завалены головнями и раскаленным углем.²² Это был, кажется первый пример самосожжения в Сибири. Вслед за этим было устроено и другое самосожжение, уже другим лицом и в другом месте.

Виновником второго случая самосожжения раскольников был вышеупомянутый томский обыватель Василий Шапошников друг и единомышленник Даниила. Шапошников хотел устроить самосожжение на своей родине в Томске, чтобы доставить мученические венцы своим землякам. По свидетельству томского православного старца Гурия¸ Шапошников обращался к жителям г. Томска с такой речью: «отступайте от святые церкви и не ходите в нее на минуту, потому что всякий, посещающий православные храмы оскверняется и бывает антихристу раб». Пропаганда его скоро сделалась известной настоятелю томского Алексеева монастыря архимандриту Варлааму и десятильному тобольского митрополита некоему мирянину. Шапошников был этими представителями духовной власти призван к ответу. Впрочем, Варлаам и десятильник, задобренные будто бы Шапошниковым, не признали его виновным в пропаганде и даже запретили другим на него доносы.

Тогда Шапошников со своими учениками и последователями удалился в лес, с решительным намерением поскорее устроить желанное самоубийство. По обычаю, были приготовлены избы со всеми приспособлениями для надежного скорого горения. Но после оказалось, что сам Шапошников вовсе не имел ни желания, ни намерения гореть. В этих видах им был устроен от предназначенных к сгоранию с людьми изб подземный выход, через который он думал выбраться во время самого пожала, захватив и те сокровища, которые должны были остаться после погибших. О намерении Шапошникова устроить страшное убийство стало известно томскому воеводе; но воевода не знал, как в этом случае поступить, и обратился за разрешением своего недоумения в Тобольск к митрополиту Павлу. Митрополит отписал воеводе: «да повелит увещевать собравшихся, словесы от Божественного писания, тамошним Томского града священному чину».

Вследствие этого из Томска в лес, к Шапошникову были посланы для вразумления отряд солдат и несколько священников.

Когда православные священники начали говорить к засевши в избах и совсем уже приготовившимся к «добровольному мученичеству»: «да престанут от такового неистовства и да не погубят себя самих огнесожжением», тогда Васили Шапошников, взобравшийся на крышу одной избы, отвечал от лица всех: «Мы здешним огнем горим, вы же горите и ныне вечным огнем"… «Отойдите от нас дальше: егда загорится наша храмина и начнет селитра и порох рваться, тогда вас бревнами всех прибьет». На самом деле, по свидетельству одной девицы, оставшейся случайно в живых, селитры и пороха было в кадиях и корчагах ничтожное количество, так что нем могло случиться больших взрывов. Шапошников же этим манером хотел испугать солдат и увещателей и заставить отойти подальше от пожарища, чтобы свободно было самому во время суматохи скрыться через потайной ход. Солдаты и священники поддались обману и поспешили отойти от изб. Тогда, по словам той же девицы, Шапошников обратился к ожидающим смерти жертвам и сказал: «Я сейчас выйду из избы, подожгу в известных местах и снова возвращусь сюда». Но тайный его замысел был разгадан одной из жертв – девицей. Последняя сказала: «пусть он сам не выходит, а пошлет поджечь избы какую-нибудь малую отроковицу». Шапошников стоял на своем и намеревался выйти. Тогда обольщенные им жертвы ухватились за него крепко, говоря: «нас хочешь погубить, а сам желаешь спастись», и таким образом удержали его. Между тем для поджога была выслана небольшая девочка, которая исполнила свое дело добросовестно, не возвратившись в пылающие храмины, где скоро погибли и сам Шапошников и все обольщенные ими раскольники.²³

Так положено было в Сибири начало самосожжению в конце XVII столетия. И начало, нужно сказать, слишком удачное. Первыми примерами раскольники были увлечены, что наповал лезли в огонь. Мы привели из конца XVII столетия только два случая, замечательные по руководителям самосожжений; но из было за это время несравненно больше. Сибирская летопись нам передает еще о следующих случаях, где поджигатели неизвестны.

В 1687 году в Верхотурском уезде в лесу около Киргизской слободы сгорело 100 человек. В том же 1687 году в Тюменском уезде на реке Тегенке в 50 верстах от Тюмени сгорело до 300 человек, при чем из окон выскочили два старца и две старицы, которые и были взяты прибывшими на пожарище солдатами. В том же 1687 г. на реке Пышме Куровской слободы в деревне Боровиковой в доме одного раскольника сгорело до 150 человек. В 1688 г. в Тобольском уезде Коркинской слободы в деревне на Юмаче в своих домах сгорело мужчин, женщин и детей до 50 человек.²⁴

Присутствовали или нет при этих самосожжениях, так называемые раскольниками, «мучители слуги антихриста», – летопись об этом, исключая случая на реке Тегенке, ничего не говорит, хотя бы это для нас было очень важно при решении вопроса о том: всегда ли сибирскими старообрядцами соблюдалось строгое правило беломорских поджигателей – гореть непременно на глазах «мучителей». Впрочем, случаи самосожжения в собственных домах, без особых приготовлений, дают некоторое основание предполагать, что сибирские старообрядцы не всегда нуждались в «мучителях».

Во всяком случае духовное и гражданское начальство было довольно озабочено прекращением небывалого в истории рода человеческого пожарища и принимало меры, иногда не безуспешно. В 1687 году, например, командированным из Тобольска в Верхотурский уезд соборному ключарю Иоанну Васильеву, боярскому сыну Афанасию Ушакову и подьячему Стефану в Киргизской слободе, на Юрмаче, удалось вразумить и разогнать по домам до 350 чел., совсем уже приготовившихся к смерти.²⁵

Но замечательнее всего то, что сибирские раскольники, доведенные первоучителями до полного фанатизма, стремились навязать «мученические венцы» и православным, и прибегали в этом случае к ужасным, до сих пор потрясающих душу, средствам. В сибирской летописи под 1687 г., 27 марта, описан следующий ужасный факт: Тюменского уезда в селе на Каменке собралось на 27 марта к пасхальной утрени разных деревень православных жителей обоего пола до 400 человек. В полночь началась в церкви Покрова Пресвятой Богородицы утреня. Во время самого торжества, вдруг, церковь, переполненная до крайней тесноты народом, загорелась, снизу из-под трапезы и паперти. В несколько минут огонь проник в самых храм и загородил выход. Народ бросился к окнам и некоторым действительно удалось выскочить из пламени, но ха то убивались до смерти от падения на землю с большой высоты, и не многие только отделались увечьями. Все остальные, до 250 человек погибли в пламени, вместе с причтом и со святыней храма. И виновниками этого ужасного пожара, в светлый Христов праздник, когда все смертные приглашались ко всеобщей радости и любви, – были раскольники, подбросившие и воспламенившие под церковью порох, «да хотящие и не хотящие» спасутся!²⁶ Тем же старообрядцам сибирский летописец приписывает и пожар в Тобольске, происшедший 26 апреля 1687 года, при чем сгорели: две соборные церкви и церковь Ильи Пророка с колокольней, гостиные ряды, оба приказа, гостиный двор, две Спасские церкви: на посаде: мирские дворы и церкви: Знаменья Пресвятой Богородицы и Архистратига Михаила, без остатка и, наконец, татарские слободы.²⁷ Может быть этот поджог был сделан и не с целью доставить «не хотящим» мученические венцы, а из мщения? Но он характеристичнее в том отношении, что свидетельствует о крайнем фанатизме раскольников этого времени, готовых на всякое ужасное, ради победы над антихристом и слугами его. Об этом же, конечно, свидетельствует и такого рода обстоятельство, занесенное в сибирскую летопись под 1679 годом. 20 апреля, в день Пасхи, только что прибывший в Тобольск новый митрополит Павел (1679–1682 г.) торжественно шел в собор для служения литургии, причем пели «Христос Воскресе», по-новому, не «Христос воскресе из мертвых, смертию на смерть наступи и гробным живот даровав», как пели в Тобольске до сих пор. Литургия была совершена тоже по исправленному служебнику. Вот, литургия кончилась, и митрополит возвращается в свои покои, сопровождаемый многочисленным духовенством и народом. В это время, вдруг, выступают из толпы три старца-раскольника и груб о обращаются к митрополиту с такой речью: «Что ты, владыка, за новую веру привез и все переменно, а не по уставу церковному службу Божию отправляешь»; при чем и иные многие слова произносили, латинистом и противником веры называли митрополита.²⁸

Со смертью первых учителей и руководителей, самосожжения в Сибири прекратились почти на полстолетия, пока не нашлись новые фанатики-руководители. В течении 50-ти лет т. е. первой половины прошлого столетия исторические памятники и сибирская летопись упоминают только о четырех случаях самосожжений, не выдающихся притом большой численностью жертв, именно:

В 1722 году Ишимского дистрикта близ Коркиной слободы в деревне Зырянской на реке Ишиме, в заимке раскольника Ивана Смирнова сгорело несколько человек, собравшихся из разных деревень.

В том же дистрикте, Адбатской слободы в деревне Выревской сгорело около этого же времени еще несколько человек «самоохотно».

В 1724 году Тюменского уезда за рекой Пышмой в одной пустыне собралось 190 человек, но сгорело только 145, а остальные разбежались²⁹.

В 1743 г. в Кузнецком ведомстве Белоярской крепости (в 16 верстах от Барнаула) сгорело 18 человек.³⁰

О других видах самоубийств и убийств ради царствия небесного сибирские раскольники почти до нынешнего столетия совсем не знали,³¹ тогда как русские раскольники-поморцы, особенно в конце XVII века не редко умерщвляли себя и других посредством голодной смерти, воды и ножа.³²

В Сибири склонность старообрядцев к религиозным самоубийствам и убийствам держалась, как было уже замечено, несравненно сильнее и может быть возбуждена несравненно легче, чем в России. Это главным образом зависит от того характера, которым отличается сибирский раскол от раскола русского и от других многих условий жизни, свойственных только Сибири. Раскол в Сибири с самого начала получил более резки беспоповщинский характер, и не только никогда не смягчался, напротив, все более и более ожесточается. Отдаленность от русских поповщинских центров приучила сибиряков обходиться без попов; поэтому они почти никогда не знали деления на поповщину и беспоповщину с многочисленными подразделениями и до сих пор весьма равнодушны к появившимся во множестве попам австрийского посвящения. Наплыв ссыльных и добровольно идущих из России ожесточенных преследованием раскольников, свободно странствующих по Сибири, всегда служил и служит к поддержанию и развитию учения о народившемся и царствующем в мире антихристе, так что это учение принимают к сердцу положительно все сибирские старообрядцы.³³ Воздвигаемые, по временам, преследования старообрядцев и принуждения к принятию православия, когда их оставляли более или менее в покое в России и непосильные налоги и поборы со стороны гражданской власти часто ставили сибирских раскольников в такое безвыходное положение, что самоубийство представлялось почти единственным исходом. Таков общий характер сибирского раскола.

Но в половине прошлого столетия на дело сибирских старообрядцев выпало такое испытание, какого они не претерпевали ни раньше, ни после. Об этом теперь и будет наша речь.

По официальным записям в половине прошлого столетия, численность старообрядцев в Сибири не простиралась дальше 6000 душ обоего пола. В 1760 году, например, их было по духовным росписям 5875 душ, именно в заказах: тюменском 98, краснослободском 526, ялуторовском 49, рафаиловском 222, воскресенском 87, троицком 8, далматовском 237, екатеринбургском 863, демидовском 3442, ишимском 2, Тарском 16, томском 109 и барнаульском 216³⁴. Но это только старообрядцы, записавшиеся в 1745 году, во время генеральной ревизии, в двойной подушный оклад.

Несравненно было больше старообрядцев, не записанных в двойной оклад, «потаенных», считавшихся по духовным росписям православным. Это подтверждается множеством случаев самосожжений, когда вместе с записными старообрядцами горели и не записные. Так, в числе сгоревших 8 февраля 1751 года 68 человек, жителей Куратмышского прихода, воскресенского заказа, было не записных 60 человек, которые по отзыву местного духовенства, «были подлинно не раскольники и потаенного расколу не имели, и всякие требы от них священников им отправляемы были». В числе сгоревших на 22 марта 1751 г. в деревне Гусевой, тюменского заказа, 74 человек, было не записных 25 человек. В том же марте месяце в тюменском заказе сгорело 70 человек, жителей разных селений, в числе коих не было ни одного записного раскольника. Словом, дух старообрядческих верований и убеждений носился над всей Сибирью и число приверженцев церковной старины едва ли не превышало числа истинных членов церкви.

Большая часть старообрядцев предпочитали оставаться «потаенными» раскольниками во избежание двойного оклада и тех притеснений, какие делались записным раскольникам со стороны духовных и гражданских представителей власти. В этом укрывательстве раскольникам помогали иногда и приходские священники, записывая явных раскольников в число православных, чтобы большим числом в своем приходе раскольников не навлечь на себя гнев и преследование со стороны строгих тобольских митрополитов и консистории. Митрополиты и консистория знали об этом послаблении расколу со стороны местных священников и постоянно напоминали закащикам (благочинным), чтобы они наблюдали за правильным показанием причтами числа раскольников, поощряли частных докасчиков, предавали священников – укрывателей суду и наказывали. Митрополит Павел, в 1760 году даже открыл в Екатеринбурге особую комиссию из духовных лиц, которой поручил привести в известность всех не записных раскольников. Но ничего не помогало: комиссия еще более убедила митрополита, что открыть действительное число раскольников нет никакой возможности, что раскольников скрывают не только простые священники, но и протопопы-закащики. К числу укрывателей принадлежали первые члены комиссии протопоп Кочнев и священник Воинственный, за что и были, как увидим впереди, удалены из комиссии и строго наказаны.

Между тем по раскольническим и православным селам и деревням бродило множество попов, старцев и стариц – пропагандистов, которые систематически развивали, укрепляли и ожесточали раскол по Сибири. Невьянский железоделательный, демидовский, густонаселенный завод был настоящим рассадником таких бродяг, живших под покровительством заводского начальства. Для них здесь существовала богадельня, в которой они были только записаны, но почти никогда не жили. Жили же они большей частью по деревням в домах богатых раскольников и по пустыням в своих кельях и пещерах, проповедуя раскольническое учение и исполняя священные требы, и были известны в Сибири под именем «невьянских нищих», «богадельщиков».

В богадельню Невьянского заводы стекались разные бродяги, иногда бежавшие из острогов и из-под монастырского надзора, из Москвы, Нижнего, Архангельска, словом со всех сторон. В 50-х годах прошлого столетия в Невьянской богадельне считалось таких нищих больше 300 человек. Но по одной поверке местного начальства оказалось налицо в богадельне только 50 человек (из 286), самых немощных, – все остальные были в разброде, на проповеди.

В 1761 г. собранные из разных мест в Екатеринбург «потаенные» раскольники, пред комиссией дали показания относительно исправления треб у раскольнических старцев в таком роде: «Мы хотим крестить детей, венчаться, исповедоваться и причащаться на Кузину гору, где всегда проживают попы и старцы» Раскольник Меркурий Рязанов, в частности, говорил, что он женился в 1759 г. на дочери раскольника Татьяне Тарасовой и венчался за рекой Пышмой, в лесах, в пустынной келье, у раскольнического попа Петра Иванова, которому за венчание заплатил 50 коп. и который во время венчания на головы их, вместо венцов, накладывал иконы, и после венчания исповедовал и причащал, а чем, – он Рязанов не знает.

Раскольник Федор Балясников показывал: «крещен я раскольническим попом в нижегородской губернии. венчался в черовисинских лесах, на Кузиной горе, в келье у попа Василия, которому и дал за это рубль; из шестерых детей пятеро крещены тем же попом Василием, а один попом Петром, поселившимся на той же Кузиной горе». В этом роде дано было пред комиссией до двадцати показаний, при чем указывались различные попы и старцы, проживающие в разных местах.

Когда по близости не находилось беглых попов, старообрядцы, как мы выше заметили, нисколько не стеснялись обращаться за выполнение треб к простым мужикам-старцам и старицам. В 1750 г. в Нижнетагильске был пойман местным духовенством «превеликий волхв в чернеческом платье, знающий многие языки и выдающий себя за диакона Севастиана», который у потаенных раскольников, живущих под видом православных, «пребеззаконно исполнял всякие требы: крестил, венчал, исповедовал, причащал, погребал и тому подобное и, в довершение всего, всех уговаривал к самосожигательству». В том же 1750 г челябинский заказчик священник Петр Флоринский, проезжая в Уйскую крепость для освящения новой церкви, в 12 верстах от деревни Увельской, в пустынном месте наткнулся на людей, скрывавшихся в каменных расселинах, приспособленных к жизни, на подобие келий. Всех обитателей – «пещерников» оказалось 7 чел., из коих пятеро мужчин и двое женщин. Между ними пришедшие из далека крестьяне Степан Петров и Никита Журавлев были наставниками и исполнителями всяких треб. При них были найдены: небольшой сосуд с завернутыми в бумажке крохами пшеничного хлеба (запасные дары), маленькая деревянная чашечка, заменяющая потир, несколько восьмиконечных крестов, написанных на бумаге и молитвенник. Петров и Журавлев первые пришли и поселились в каменной расселине и начали было призвать к себе окрестных раскольников, учить их и приготовлять к самосожигательству, но заказчик Петр Флоринский помешал им в дальнейшей проповеди, представив в Тобольск в губернскую канцелярию.

Своих духовных отцев старообрядцы оберегали от преследования со стороны властей всеми способами и даже, когда было нужно, защищали силой. В 1760 году было забрано из Исетской провинции в Тобольскую консисторию оговоренных разными доказчиками в укрывательстве беглых попов и лжеучителей до 43 раскольников. Все они были допрошены по тогдашнему обыкновению «с пристрастием», т. е. при помощи кнута и других орудий пыток, и некоторые из них признались, что в Исетской провинции действительно скрываются до 15 человек попов и старцев. За отысканием и поимкой бродяг были немедленно командированы священник Иосиф Нагибин и поручик сибирского батальона Полтырев с небольшой командой. В начале их поиски были удачны: огни смогли захватить, заковать и взять с собой нескольких бродяг, причем были отобраны у разных пристанодержателей, как вещественные доказательства пропаганды старцев, священные сосуды, как то: дароносицы с запасными крупицами пшеничного хлеба, потир, дискос, лжица, архиерейское облачение и т. п. Но вскоре затем пришлось не только лишиться того, что имели уже в своих руках, но и испытать за свое усердие жесткие побои.

Прибыв 31 января 1761 г. в деревню Ильинскую, священник Нагибин и поручик Полтырев, по указанию «доказателя» крестьянина Порошина, которого они возили с собой по всем селениям, захватили здесь попа Козьму Безденежного. Лишь только стало об этом известно жителям деревни Ильинской, последние немедленно сбежались в числе около 100 человек с оглоблями, стягами и дубинами, атаковали священника Нагибина и поручика Полтырева с командой из 15 чел., избили их до полусмерти, некоторых изувечили и переломали у солдат все ружья. Когда очередь дошла до Порошина, которого Ильинцы считали главным виновником своей беды, то после жестоких побоев, заломили ему назад руки и ноги, притянули из к самой шее, закрепили веревкой и в таком положении самого бросили на снег. Справившись со всеми, раскольники прежде всего освободили забранных Нагибиным с товарищами бродяг попа Безденежного и других. Затем, подкинув кое-что из своих пожитков в возы Нагибина и Полтырева, отправили их с командой под своим строгим караулом в Исетскую канцелярию, как грабителей и разбойников.

Подобных случаев защиты со стороны раскольников, бродяг-проповедников можно бы здесь представить целый ряд; но мы ограничимся только одним выдающимся случаем потому, что в дальнейшем нашем рассказе нам придется наталкиваться на такого рода явления еще раз.

Главной задачей всех бродяг проповедников раскола было: внушить простому народу, что настало последнее время и близка уже кончина мира, что в мире давно уже (с 1666 г.) царствует антихрист (мысленный, а не личный), который подчинил своей власти всех людей, исключая только не многих, сохранивших старые дониконовские церковные порядки и обычаи, что духовная и гражданская власти служат не Богу, а сатане-антихристу, что, наконец, к избежанию антихристовой прелести остается одно средство, – это самоубийство, и в особенности– «неоскверяемое крещение от огня». И в подтверждение всего этого указывалось народу на народные бедствия, непосильные налоги и повинности, притеснения, преследования и всякого рода несправедливости со стороны духовной и гражданской власти, со стороны даже ничтожных ярыжек и приходского духовенства. Все это по учению старцев – признаки царствования антихриста, предсказанные в Божественном откровении.

Действительно, положение сибиряков-поселян половины прошлого столетия было слишком печальное, чтобы не сказать – ужасное, не выносимое. Кто только их не притеснял, не обижал, не обирал?...

Гражданской власти до раскольников, без почина власти духовной, не было никакого дела; но она отягощала раскольников наравне с прочими поселянами чрезмерными налогами и разными натуральными повинностями, а по временам и незаконными поборами. Тобольский губернатор Чичерин в 1753 году писал командору Сибирского корпуса, генералу Ширингеру относительно народных тягостей следующее: «Предаю в великодушное вашего превосходительства рассмотрение: поныне вновь в казну 2 руб. 70 коп. подушных денег; располагая в то число малолетних, престарелых, увечных, выбылых (умерших) и командированных для взводу дощаников, то по последней мере должен всякий работник заплатить за пять душ, и то составит 13 руб. 50 коп. Какое это отягощение бедному крестьянству, – они же притом всякую ямскую тягость несут, всем воинским проходящим командам конвой давать должны; к тому же ялуторовский и ишимский дистрикты пограничными состоят к киргизам, на которых (крестьян) жители свою надежду от набегов полагают. Что же всего важнее, по известному от меня к вашему превосходительству секретному сообщению, некоторые важнейшие мне внутренние подозрения открываются. В предосторожность того до получения от вашего превосходительства сообщения, сей бедный народ вооружить и к обороне готовым сделать, от меня во все места ордеровано».³⁵

В 1756 году жители Томской провинции, Чаусского острога, разных деревень Иван Носков, Михаил Тропин, Степан Мальцев и другие, в числе 15 человек, подали в Чаусскую судную контору от лица всех собравшихся и уже приготовившихся гореть в числе около 200 чел. раскольников, «известие», в котором, указывая, как на одно из побуждений к самоубийству, на народные тягости, выставляют на вид следующие несправедливости к себе со стороны гражданских властей.

В 1747 г., говорится в известии, начальством было возложено на каждого жителя отправить по возу, по два и по три казенного провианта до Ямышевской крепости. Жители разных селений приняли провиант, доставили к месту в сохранности и сдали под квитанцию. Вскоре из Тобольской губернской канцелярии последовал указ о выдаче им за каждый воз по 12 руб. Деньги раздать поручено было посадским Прокопию Титову и Федору Устюжанину. Но они вместо 12 руб. отдали только по 5 и 6 руб. за воз. Обыватели пожаловались на них комиссару Прокопию Соболевскому. Соболевский приказал им досмотреть пожитки Титова и Устюжанина и объявить в судной избе. Пожитков оказалось на 44 руб., о чем и было объявлено в судной избе и комиссару. Но Титов пожаловался на извозчиков Томской воеводской канцелярии, объявляя, что они обобрали его совсем. Томская канцелярия, не входя в разбирательство дела, дала Титову указ на право взыскания с них обывателей 540 руб., которые и были взысканы.

В 1753 году обывателям разных селений, приписанных к Чаусскому острогу, приказано было пригнать в деревню Кабанову 285 подвод под казенный провиант и, приняв провиант, доставить оный в Колывано-Воскресенский завод. Подводы были отправлены, а принимали их нарочно командированный из Барнаульского заводы солдат Илья Безголовый и посадский Михаил Басов. Приемщики забраковали всех лошадей и наняли под провиант со стороны, а с жителей, обязанных доставить подводы, было взыскано по 5 руб. 50 коп. за каждую подводу.

Вскоре после этого, в том же году, потребовалось под провиант опять 285 подвод. На этот раз посадский Басов, распоряжавшийся отправкой провианта, уже не потребовал от обывателей подвод, а прямо нанял посторонних возчиков на счет обывателей и донес о том Томской канцелярии. Томский воевода Микулин и «с приписью» Соколов дали Басову указ о взыскании с обывателей за нанятые подводы денег. Басов, забирая жителей в съездную избу, брал за каждую подводу по 7, 8 и 10 руб., а кто не отдавал денег, тех садил в баню и душил дымом. В конце всего от неимущих были взяты векселя и по векселям были взысканы деньги после.

В 1755 г. из Томской канцелярии от воеводы Никулина и с приписью Соколова последовал в Чаусскую судную избу указ, чтобы она заставила обывателей Чаусского острога послать в Кузнецк для доставки из тамошних магазинов в Бийский острог казенного провианта 300 подвод. Не будучи в состоянии набрать столько подвод, жители обратились к Никулино с просьбой убавить число подвод и к просьбе приложили взятку в 150 руб. Просьба была уважена: приказано было отправить только 150 подвод, на которых провиант и был доставлен в Бийск. Но спустя несколько времени от Микулина последовал в Чауск вторичный указ, чтобы и остальные, сбавленные 150 подвод были посланы в Кузнецк. Жители вынуждены были на тех же лошадях вторично ехать в Кузнецк, а 150 руб. возвращены от Микулина не были.

В 1756 г. снова было приказано набрать и оправить в Кузнецк для той же цели 300 обывательских подвод. На этот раз было собрано все указанное число подвод. На обратном пути из Бийска в Барнаул всех извозчиков задержали и заставили рубить и возить лес для постройки казенных амбаров. Но платы ни за подводы, ни за вырубку и вывоз леса никакой выдано не было.

«Помимо этого», пишут в своем «известии» крестьяне, Иван Носков с товарищами, «местное начальство нас постоянно, зиму и лето, мучит на работах при Чаусском остроге, около казенных судов, не позволяя нам куда-либо отлучаться из домов на заработки и не давая времени обрабатывать свои поля. Весной и летом мы починяем, конопатим и смолим суда и отливаем из них воду, а зимой отдалбливаем около них лед, рубим в лесу и возим к судам лес, дерем бересту и варим смолу. Платы же за все это никакой нам не дают».

Справедливость этой жалобы жители Чаусского острога подтвердилась следствием, произведенным по поручению Тобольской губернской канцелярии тобольским воеводой Бушневым.

Справедливость требует сказать, что не мало доставалось беднякам-поселянам, особенно придерживавшимся раскола, и от приходского духовенства. Независимо от преследования за раскол, приходские причты правдой и неправдой иногда старались с раскольника стянуть лишний рубль… Те же Чауссцы почти накануне своего самоубийства, из приготовленных к самосожжению изб, заявляли следователю и увещателю воеводе Бушневу, что священники Чаусского острога Ильинской церкви Иоанн Пономарев и Стефан Курбановский, с диаконом и причетниками постоянно причиняют им обиды и разорения. За венчальные памяти, например, берут по шести и по десяти руб. за первый брак, забирают скот и хлеб и без того не венчают. Но при этом многие, приехавшие в Чаусск проживают в ожидании венчания по несколько дней, иногда по неделе, и часто возвращаются не венчанные и живут так. Крестьянин Иван Кубашев к этому прибавил, что диакон Ильинской церкви Евфимий Курбановский и дьячек Михаил Дулебов раз напали на него на дороге, связали и стали неотступно требовать за какую-то молитву денег. Пришлось отдать топор, с тем, чтобы шли к нему в дом, показали топор жене его и сказали, что он Кубашев велел отдать им 2 руб.

Высшая духовная сибирская власть воздвигала на раскольников гонение только по временам, когда являлись на тобольской кафедре митрополиты, особенно заботящиеся о благосостоянии сибирской православной церкви. Таковы были митрополиты Сильвестр и Павел Конюскевич, ко временам которых относиться наше повествование. Но рассказ о преследовании при этих митрополитах раскольников мы откладываем до следующей главы, а теперь, в заключение настоящей главы только скажем о том: на сколько проповедь старцев-пропагандистов раскола, при вышеизложенных условиях жизни сибиряков-поселян, была успешна?

Можно быть вполне и глубоко убежденным в том, что каждое слово старцев пропагандистов раскола для забитого, измученного, доведенного условиями жизни до отчаянного положения простого народа было единственным утешением и отрадой и ложилось глубоко на сердце каждого. Старцы-пропагандисты имели все преимущества народных проповедников: они вели строгую жизнь, именно такую, какая по понятиям простого народа, прямо ведет в царствие небесное, – постническую, большей частью пустынную, или скитальческую; не обдирали народ, а довольствовались милостыней; говорили простым народом языком и говорили не о пустяках, а всегда о предметах возвышенных: о Боге, об антихристе, о загробной жизни; разделяли с народом их скорби и лишения, сердечно жалели бедняков и желали им добра, указывая на единственный выход из беды – терпение ради Бога и, в крайнем случае, самоубийство. Ничего подобного простой народ не видел от проповедников православия: там одна официальность, укоры и поборы и ни одного слова сочувствия, сострадания….

Благодаря всему этому, большая часть народа, даже не уклонившегося еще от православной церкви, была на стороне непризванных старцев проповедников. Идеями этих проповедников народ был пропитан и жил. Народу был ненавистен самый мир, во зле лежащий, зараженный антихристовой прелестью; ненавистны были представители православия потому, что они по понятию народному, служат антихристу, обижают народ и насильно тянут с собой в погибель В подтверждение сего, мы думаем, достаточно будет представить исповедь 172 чел., сгоревших в 1756 году чауссцев; им нельзя не доверять потому, что изливали свою скорбь накануне смерти, не рассчитывая на какие-либо земные выгоды.

Собравшись с решительным намерением покончить свою жизнь самоубийством, жители разных деревень Чаусского острога в числе около 200 человек,³⁶ 17 июня 1756 года подали вторичное письменное, за своим подписом «известие» в Чаусскую судную контору, в котором, стараясь доказать мысль, что в мире уже царствует антихрист, высказывают на православную церковь с ее иерархией и обрядами, на гражданскую власть и православный народ такой взгляд:

Церковь православная, по убеждению чауссцев, превратилась в «вертеп разбойников», как говорил некогда Спаситель о храме Иерусалимском (Мф. зач. 51). Подобно тому, как во времена Спасителя, в храме Божием люди устраивали продажу голубей, так в нынешней церкви продается благодать хиротонии, крещения, исповеди. «У вас поставляют», пишут раскольники, «епископы и священники и прочие духовные чины злата ради, а не по избранию Святаго Духа, и за то по евангельскому гласу, прокляты, а от проклятых – когда бывает благословение и от диавола спасение? И от крещения, и от исповеди (священника) дар принимают и таким образом чистоту продают диаволу» (статья известия 1).

Притом православная церковь, будто бы, проповедует не истинного Христа Спасителя Исуса, а Иисуса, а той Иисус в древних временах эллинский мудрец (был); учит православная церковь покланяться не истинному троедревнему (восьмиконечному) кресту Христову с изображением трости и копия и надписанием: Исъ Христос, Ісъ Назарянин и Царь Иудейский, а латинскому крыжу, которым всякое дело вместо святыни совершает (ст. 3) и который, будучи внесен на престол, означает царя-антихриста (ст. 4); повелевает церковь знаменатися троеперстным крестом, антихристовой печатью (ст. 10); в крещении прибавила четвертый аминь: по благословенным Потребникам крестили и при крещении говорили: «Крещается раб Божий имя рек во имя Отца аминь, и Сына аминь и Святаго Духа и ныне и присно и вовеки веком аминь», и то именуется Троица в три погружения, а ныне по крещении говорят: «крещается раб Божий во имя Отца аминь, и Сына аминь и Святаго Духа аминь (прибавлен) и ныне и присно и вовеки веков аминь», и таким образом приложили к Троице четвертое лице – исхождение от Сына Святаго Духа, и сия именуется Арьева ересь, на которую от первого и второго вселенских соборов проклятие положено (ст. 12); при богослужении, наконец, аллилуия поют в четыре, а не в три Лица и таким образом проповедует не Троицу, а четверицу и исхождение от Сына Святаго Духа (ст. 13).

Православные пастыри, по убеждению чаусских старообрядцев, – это «врата адовы», постоянно и всеми силами стараются одолеть церковь (раскольников) Христову. В Благовестнике евангельские слова: « и врата адовы не одолеют ей» толкуются: повременех бывающие гонители, иже прельщением во ад отпущаху христиан, еретицы же суть врата, во ад низводяща; многим бо гонителем и многим еретиком одоле церковь"… «А нынешние епископы и весь чин духовный», благочестивую церковь гонят и те старые иконы и кресты, также и святые книги сжигают, и веру благочестивую проклинают, а которые христиане верующие в те святые книги, и тех христиан неотменно мучат и смерти предают (ст. 2); принуждают христиан к латинскому крыжу, к троеперстному знамению и к церквам невольно, и грозой и мучением (ст. 4); а пастырские чести не хранят и учения от них никакого не бывает, а какое когда и бывает, и то учит к погибели (ст. 5); прежде благочестивые епископы и пресвитеры учили люди и наставляли на спасенный путь не злата ради токмо от Бога чести и богатства и царства небесного желали, как себе так и ученикам своим, а нынешние у вас епископы и пресвитеры и прочие духовные чины, – учения от них ко спасению никакого не бывает, разве токмо к погибели, собирают злато, и коней, и волы, и стад, и села похищают, и вино и масло, и берут волну и копрониму – сиречь шерсть и куделю, а о ином не радят прилежно; за все у них пиры и трапезы обильные, и вина благовонные, и рыбы красные, паству же свою нерадивы зрят (обозревают), и о теле своем прилежат, а о душе не радят. Воистину пастыри ваши волцы быша; бывает ли от волка благословение и святыня, и како можно овцам от волка сохраненным быти без пакости, так же и от ваших пастырей без повреждения»? (ст. 11).

На власть вообще, как духовную, так и гражданскую чаусские раскольники смотрят не иначе, как на гонителей, слуг антихристовых, бесов в образе человеческом. «А ныне, зрите вы и сами, что у вас совершается, неправдой приторгнули (проникнуты) как духовные власти, так и земские, мздами ослепляемы; ныне у вас весь народ мздами отягчают, наипаче же верных (раскольников), которые последуют благочестивой вере (ст. 5); ныне, как духовные, так и земские власти не по избранию Святаго Духа поставляются, а злата ради, того ради они нарицаются от бесов, а не от Бога; того ради нынешние власти во всем жестоки, гневливы, наглы, моты, яры, нестройные, страшны, ненавистны, мерзки, не кротки, лукавы (ст. 6); своими ересями и прельщением они отставляют человеков от пути правого и сводят в погибельный путь» (ст. 7); «ныне во все страны посылают указы и узаконения с посланники жестокими, – те нарицаются бесы, чувственные человеки и принуждают отверщися от православной веры» (ст. 9).

«Ныне», говорят в заключение чаусские раскольники, «глад по всей земле, запустение церкви, умножение ересям и неслышание Слова Божия, понеже, что святые книги извели, сожгли и того ради стало запустение и мерзость (ст. 8). Весь народ отягощен мздами (ст. 5), приведен к антихристу и перепечатан его печатью; тесноты ради пищныя вси к нему (антихристу) приходят и кланяются, и он дает им знамение свое на руце десной и на челе, еже есть крест троеперстный, нарицаемой щепоть, то нарицается антихристова печать, а которые ныне от вас (властей духовных и гражданских) знаменуются тою печатью, то погибнут от Бога и от человек и таковым покаяния несть, ежели не обратятся в благочестивую веру; печати же его (антихриста), иже на челе и не десной руце есть число 666, то отпадение римское; тогда (сказано) вся выдут на вселенную чувствия антихристова сиречь дела все, а ныне у вас все дела антихристова делаются» (ст.9).

Словом, «во многих святых старых книгах многие вины на нынешней церкви показаны, и о сем мы уведали от Господа, и от учения святых апостол, и от богоносных отец и от божественных книг (ст. 13). (Следовало сказать: «от старцев пустынников, невьянских нищих и других подобных им»).

Таковы были в половине прошлого столетия убеждения и настроение сибирских раскольников. Вся масса раскольников была похожа на легковоспламеняющийся материал, к которому нельзя было приблизиться. а тем более дотронуться с огнем в руках, в виде принуждения к православию. Между тем в 50-х годах тобольские митрополиты Сильвестр и Павел II обратили на раскольников свое серьезное внимание, думали силой привлечь их к православию, и вызвали в раскольниках такой пожар, какого история человеческого рода еще не заносила на свои страницы, исключая разве русской истории конца XVII столетия.

В 1750 году последовало распоряжение со стороны Святейшего Синода и Правительствующего Сената о том, чтобы «записавшихся в раскол в последнюю ревизии 1745 года, и после, отсылать в духовные правления, как мужчин, так и женщин, для исследования об их состоянии, без задержания». (Указы: Сената от 25 мая, Синода от 21 июня 1750 года).

Независимо от сего Святейший Синод, указами от 22 июня и 2 августа, повелел митрополиту Сильвестру: «о записавшихся вновь в раскол следовать, и оных исправлять и всеприлежнейшее тщание имать к церковному таковых соединению, по долгу своему пастырскому, без наималейшего продолжения, упущения же и послабления; со всеми отысканными и имеющими вновь отыскаться, незаписанными в двойной подушный оклад, поступать по правилам Св. Отцев и по Регламенту непременно».

Митрополит Сильвестр в свою очередь разослал свои указы ко всем заказчикам (благочинным) о том, чтобы они всеми мерами старались склонять записанных и потаенных раскольников к обращению в лоно православной церкви, которые согласятся, тех повелевалось немедленно приводить к присяге по печатному чиноположению, с поруками, а которые не согласятся обратиться в православие, тех отсылать в Тобольск, под караулом».

Между тем в Тобольской консистории были составлены и разосланы к тем же заказчикам особые «правила для приведения раскольников в православие». Правила эти заключались в следующем:

1) У обращающегося из раскола берется письменная сказка о том, что он желает соединиться с церковью.

2) По взятии сказки, раскольник присоединяется к церкви по печатному чиноположению, с произнесением проклятия раскольнических заблуждений, и приводится к присяге в том, что более не оставит православия.

3) По присоединению, бывший раскольник обязывается подпиской в том, что он отселе будет в православии постоянен, т. е. станет ходить в церковь, исповедоваться и причащаться Святых таин, не будет иметь никакого согласия и общения с раскольниками, под опасением жестокого наказания и ссылки.

4) После уже всего этого бывших раскольник допускается к исповеди и святому причащению публично, получает должное наставление и отпускается в свой дом, а заказчик сообщает куда следует об исключении его из двойного подушного оклада.

5) Совратившийся в раскол вторично судится, как клятвопреступник, на основании указа Петра Великого от 5 мая 1722 года, в коем между прочим, говорится: «которые раскольники по обращении к церкви и по учинении присяги паки будет в раскол обращаться, таковых отсылать к гражданскому суду, прописав обязательство его и сказку, как он из раскола к церкви приходил; архиерею же места того настоят, и буде судья гражданский понаровит оным, писать в Святейший Синод, а если противник паки обратится, то по наказании граждански, паки принять к церкви».

Распорядившись таким образом по своему ведомству, митрополит Сильвестр не замедлил обратиться со своими промемориями в Сибирскую и Оренбургскую губернские канцелярии о том, чтобы они предписали местным властям оказывать духовным заказчикам в отыскании, забирании и приведении к церкви раскольников всякое содействие. Губернские канцелярии, имея в виду многие об этом Высочайшие и Сенатские указы, особенно же указ Сената от 25 мая 1750 года, предписали провинциальным канцеляриям, а последние – отдали приказы в дистрикты.

Таким образом началось против раскольников «гонение».

Провинциальные власти, заказчики и воеводы на первых порах приступили к делу со всем усердием. Они забирали в духовные правления всех раскольников записных и «потаенных», с женами и детьми, ковали в кандалы, садили в тюрьму и не выпускали до тех пор, пока не добивались от них обращения в православие; в противном случае виновных массами отсылали в Тобольск в консисторию, хотя Тобольск отстоял за несколько сот верст. Раскольникам приходилось оставаться при духовных правлениях недели, месяцы, даже годы – терпя холод, голод и подчас истязания. Но высылка в Тобольск была для них еще большим испытанием: нужно было отправляться за целые сотни, иногда тысячи верст за свои средства, пешком, под караулом, в оковах; в самом Тобольске их ожидали увещания и допросы с «пристрастием» и непосильные, бесконечные работы в архиерейских владениях… Поэтому большая часть забираемых раскольников приносили раскаяние, присоединялись к церкви и распускались по домам, но затем горели. Другие при первой посылке за ними, отставляли свои дома, бежали в лес и там ждали случая сгореть с другими. Приводим ряд более крупных самосожжений и других видов самоубийств.

По требованию челябинского заказчика протоиерея Петра Флоринского и по распоряжению Исетской провинциальной канцелярии, в июне 1750 года были собраны в Челябу все записные и потаенные раскольники с женами и детьми из дистриктов шадринского и окуневского и все, по довольном увещании, обратились к правоверию. Но из них 12 человек, собравшись на заимке при мукомольной мельнице в помольную избу, в 4-х верстах от Челябы, 25 июля сгорели. В августе 1751 г. исетского острога Богородицкой церкви священники Афанасий Райков и Гавриил Лыткин доносили митрополиту Сильвестру, что из жителей Исетского острога, придерживавшихся раскола, 29 человек мужчин и женщин, когда к ним прибыл со словом убеждения священник Афанасий Райков, обратились из раскола в православие, но остальные 23 человека не принимают никаких увещаний и поэтому были отправлены в Челябу для увещаний через заказчика в духовном правлении. Однако и заказчик ничего с ними не мог сделать и по настоянию исетской провинциальной канцелярии должны были распустить их по домам. Когда последние возвратились домой, устояв в расколе, то и обратившиеся к православию 29 человек снова сделались раскольниками и затем вскоре сгорели в числе 61 человек. В половине октября 1750 г. управитель окуневского дистрикта Иван Руков и наместник долматовского монастыря иеромонах Митрофан были ради поверки и увещания раскольников в Буткинской слободе. Им пришлось привести к православию до 30 человек, но еще больше оставалось упорных. Из числа последних, крестьянин деревни Смолиной Елизар Телмиков, как скоро оставили слободу увещатели, явился к своему родному дяде Кириллу Телмикову, по-видимому, человеку влиятельному между соседями, и стал говорить ему, чтобы немедленно собирал народ и уговаривал бы их гореть грозя, в противном случае донести на него начальству, как на распространителя раскола. Дядя убоялся доноса и начал созывать народ в одну избу, стоящую отдельно на задах деревни Смолиной, в саженях 30-ти от жилищ, в коей жили вдовы постницы. На призыв Кирилла Телмикова собралось до 64 человек, в том числе и только что оставившие раскол 30 человек и на глазах прочих соседей 20 октября в полдень все сгорели.

В половине июня 1750 г. тюменская воеводская канцелярия получила из Тобольской губернской канцелярии указ, коим предписывалось объявить записным раскольникам, что они через обращение в православие могут избавиться от двойного подушного оклада. Воеводская канцелярия приступила к собиранию раскольников в Тюмень, через особых рассыльных. Один из рассыльных Никифор Паутов явился в деревню Зайкову в дом раскольника Ивана Зайкова, которого дома не прилучилось, и сказал жене его, что мужа ее требуют в воеводскую канцелярию не объяснив причины. Вскоре по уходу Паутова возвращается домой и хозяин. Когда жена его сказала ему, что приходил за ним из Тюмени рассыльный, – требуют неизвестно за чем в воеводскую канцелярию, он задумался и сказал: «пришел должно быть конец житию». Напуганный уже преследованием раскольников, Иван Зайков прямо заключил, что его требуют к ответу за «правую» веру, и порешил лучше покончить с жизнью самоубийством, чем томиться в тюрьме. Посоветовавшись затем с женой и детьми, он снова удалился из дома на свою пашню за 6 верст от деревни, где у него стояла небольшая избушка. Оставаясь здесь в течении двух недель, он приспособил избу к самосожжению своему с семейством и пришел за семьей. 31 июля все семейство Ивана Зайкова, состоящее из жены и детей, всего из 13 человек, незаметно для соседей, отправилось в приготовленную к самосожжению избу и в ночь на 1 августа сгорело.

В начале октября 1750 г. записные раскольники разных селений Тюменского уезда, под предводительством крестьянина деревни Медведевой Петра Сидорова, только наслышавшись о преследовании раскольников, бросали свои дома и хозяйство и отправились в непроходимые места за болота, в бор. Здесь общими силами выстроили огромнейший сруб из самых толстых сосновых бревен (20 человек ворочали одно бревно). В сруб была поставлена особая изба из сухого и ветхого леса. Изба была обложена хворостом и берестой и по разным местам был положен порох. Наконец на 6 октября все собравшиеся в числе 61 человек мужчин, женщин и детей, добровольного сгорели, не дождавшись прибытия «мучителей», как поступали другие самосожигатели.

В ночь на 10 декабря 1750 г. скрылись из домов, оставив сои пожитки и скота, шесть семейств жителей слободы Городищ. Беглецы собрались в доме крестьянина деревни Бурмистовой Анисима Васильева и стали готовиться к самосожжению. Кругом дома был поставлен денной и ночной караул, чтобы кто-либо внезапно не напал и не разогнал решившихся покончить с жизнью. Прежде все узнал про это деревенский десятник Дмитрий Бурмистов, который и явился к дому Васильева с понятыми. В самый дом его не пустили. Только из окна раскольник Осип Бурмистов объявил, что, как скоро станут их насильно брать, они сгорят, потому что их сгоняют к трехперстному кресту (антихристовой печати). Между тем явилась для разогнания собравшихся команда солдат. Как только показались солдаты, раскольники подпалили дом и 19 декабря все сгорели.

15 мая 1751 года исетская провинциальная канцелярия предписала окуневской управительской канцелярии выслать в Исет для отправки в Челябу в духовное правление на увещание всех раскольников обоего пола, начиная с 20-ти летнего возраста. Окуневская канцелярия в свою очередь дала об этом приказ особо к учрежденным по деревням раскольническим (из православных) надзирателям. Но надзиратели в ответ на требование донесли следующее: «как только было объявлено раскольникам, чтобы они собирались в Исет, из них крестьянин деревни Журавлевой Иван Белых и крестьянка Варвара Япанчинцева с двумя малолетними дочерьми скрылись из дома и в ночь на 25 апреля на пашне, в избе «не ведомо от чего сгорели»; из остальных раскольников 29 человек женщин и детей разбежались неизвестно куда.

Ночью на 8 февраля 1751 года сожглись 68 человек жителей Куратмышского прихода воскресенского заказа. В числе сгоревших было записных раскольников только 8 человек; все остальные, по отзыву воскресенского заказчика священника Василия Протасова и приходского священника Василия Лыткина, были «подлинно не раскольники, и потаенного раскола не имели и всякие требы от приходского священника принимали». От чего же сгорели? «Не ведомо отчего», отвечали оо. Протасов и Лыткин, а мы скажем: должно быть не сладко жилось на свете при тех условиях, которые нами описаны в III статье.

В начале 1751 года митрополит Сильвестр предложил исетской провинциальной канцелярии воспретить раскольникам переселяться из деревень на новые места, а переселившихся возвратить на прежние места жительства. По поверке оказалось, что многие раскольники отделились от православных соседей и устроились особо в лесах. Началось возвращение. Вследствие этого раскольники Новозаводской Куртымышской слободы в числе 9 человек записных и 63 потаенных собрались в деревне Коновалову в дом крестьянина Данила Облазова и в первых числах все сгорели, «не ведом с какого умыслу», говорит канцелярия. Из всей массы горевших удалось прибывшей на пожар команде солдат вырвать только одного человека, крестьянина Луку Шимолина. Он был вытащен уже до того обгорелый, что через три дня помер, однако обратился к церкви после долгого упорства, за несколько часов. В предсмертной исповеди несчастный поведал, что он сам и все сгоревшие его товарищи были сговорены к самоубийству крестьянином Буткинской слободы Пантелеем Ивановым Путинцевым и сестрой его Маремьяной Ивановой, что они напутствовали пред смертью всех исповедью и причастием – Пантелей мужчин, а Маремьяна – женщин и сами сгорели.

В марте 1751 г. настоятель Тюменского Троицкого монастыря архимандрит Иосиф доносил митрополиту Сильвестру, что «неведомо каким злым умыслом» в разных избах сгорело до 70 мужчин, женщин и детей из деревень тюменского заказа: Гусевой, Нилевой и Кулижной. Все сгоревшие были потаенными раскольниками. Спаслось только несколько человек детей, которые, по объяснению деревенских надзирателей Ивана Обносова и Федора Вершинина выскочили, когда сбежавшимся народом было выбито в пылающем доме одно окно. Выскочили разночинца Никифора Сургутова сыновья Иван и Никита, ямщика Ивана Панкратова сыновья Иван и Алексей и замужняя дочь раскольника Андрея Шамаева Пелагея Мутовкина. Отец последней Андрей Шамаев показался затем сам в окне, крикнул народу: «не мешайте нам гореть и захлопнул окно». По числу трупов сгорело до 74 человек.

В апреле 1751 г. по поручению митрополита Сильвестра, Тобольская консистория и челябинский заказчик протоиерей Петр Флоринский потребовали от исетской провинциальной канцелярии, чтобы все раскольники, не исключая женщин и детей были собраны в Исеть для поверки и увещания. По распоряжению канцелярии, действительно, собрано было из разных дистриктов множество раскольников. Почти все собранные, по убеждению о. Флоринского, обратились в православие, были приведены к присяге, дали подписки в том, что останутся навсегда верны церкви и были распущены по домам. Но не прошло после этого и недели, как в канцелярию из дистриктов поступило несколько донесений о том, что до 64 человек из обратившихся в православие «по злому своему упрямству», не желая расстаться с расколом, на пашне, в особой избе сгорели; некоторые из жителей Буткинской слободы засели в особо выстроенных домах и готовятся к самосожжению, а другие разбежались из домов неизвестно куда.

Троицкого Рафайловского монастыря игумен Александр, 15 апреля 1751 г, донес митрополиту Сильвестру, что ночью на 12 апреля в деревне Береговой сгорело 33 человека записных раскольников и что с этой же целью собралось в деревне Дворцовой в один дом множество других раскольников, для увещания которых оправились из исетской канцелярии титулярный советник Мирович и священник Афанасий Райков.

Барнаульского завода заказчик протоиерей Василий Иванов 22 февраля 1753 г. «не терпя богомерзких и противных раскольнических деяний и ревнуя истинной и святой и апостольской церкви» (собственные его слова в рапорте), доносил митрополиту Сильвестру, что он во время разъездов по своему заказу, для сбора данных и других денег, достоверно узнал, что на Чумыше реке в деревне Шипициной потаенные раскольники собрались в особо устроенный двор, называемый ими «пустынею» и намереваются сгореть; не горят же пока по всей вероятности, потому, что некоторые еще не утвердились в решимости; за то другие имеют решительное желание и намерение, а попасть к ним во двор и разогнать из некем и нет никакой возможности, потому что двор укреплен.

Некоторые из раскольников предавались самоубийству и другим способом. Так, в апреле месяце 1752 г. окуневского острога, дер. Каралей жена обратившегося из раскола в православие крестьянина Степана Кудрявцева, напуганная дьячком села Киплянского Саввой Ивановым и пономарем Андреем Гавриловым, которые сказали ей, что ее за раскол заберут в острог, нарочно выдолбила на озере большую прорубь и спустилась под лед, с детьми в числе 7 человек.

В апреле 1751 года прибыл из Мианска в Челябу с казенными податями сборщик раскольник Челпанов. В это время как раз заказчик протоиерей Флоринский занимался приведением к православию во множестве согнанных к нему раскольников. Видя насилие совести и опасаясь сам подвергнуться тому же, недолго думая, «по своем пагубному суеверию, сам себя зарезал до смерти».

Во всех перечисленных случаях раскольнических самоубийств, конечно, главную роль играли темные старцы и старицы – пропагандисты, которые теперь из простых проповедников превратились в истинных жрецов и которые большей частью сами горели со своими жертвами. Так погибли крестьянин Пантелей Путинцев и сестра его Маремьяна Иванова, устроившие самосожжение в феврале 1751 г. в дер. Коноваловой. В числе 14 обгоревших трупов раскольников, сгоревших на 1 августа 1750 г. на пашне крестьянина Зайкова, были найден один неизвестный, одетый в кафтан красного доброго сукна, с четками на руках и на шее. В числе сгоревших 22 марта 1751 г. в доме крестьянина Андрея Шамаева, были, по словам вытащенного из пламени Ивана Сургутова, три старухи, пришедшие откуда-то из далека, которые наставляли собравшихся гореть и т. п.

Некоторые из старцев-поджигателей на столько замечательны по своей пагубной деятельности, что мы решаемся привести здесь две-три краткие биографии их.

Самосожжение 64 чел. в октябре 1750 г, в деревне Соболиной, Буткинской слободы, было устроено раскольником Абрамом Михайловым. По словам выхваченного солдатами из пламени крестьянина Василия Лебедева, Абрам Михайлов был уже старик, лет 70; по генеральной переписи 1745 года он из потаенных и неплатежных раскольников был приписан к Невьянской богадельне под именем «нищенствующего»: Лебедев был порукой за него в том, что он будет жить постоянно в богадельне; но Михайлов вскоре скрылся неизвестно куда. Посланные от Лебедева для розыска Михайлова не раз видели его в Буткинской слободе в июле, августе и сентябре 1750 г., но поймать не могли. В это время он исправлял для буткинских раскольников священные требы и в то же время уговаривал всех принять второе крещение от огня. Раскольники с благоговением слушали его и 20 октября исполнили его желание, т. е. сгорели. Сам Михайлов, однако не счел нужным креститься огнем и отправился по разным селениям искать новых жертв, разъезжая на тройке. В одном селении нанятые Лебедевым сыщики снова встретили Михайлова и стали звать в Невьянскую богадельню; но он на это сказал, что теперь пока не поедет с ними, а когда время придет, явится сам без всякого сыска; при этом одному из сыщиков посоветовал, чтобы убирался поскорее, а то и ног с собой не унесет.

В марте 1751 г. крестьянин Тюменского ведомства, села Покровского Даниил Санников собрал в дер. Гусеву, приготовил и благословил гореть до 70 человек раскольников, которые и сгорели 22 марта, но сам Санников куда-то скрылся. Спрошенный после этого « с пристрастием, под битьем батогами» брат Даниила Иван Санников отозвался, что Даниил отлучился из дома 20 марта с сыном, своим Семеном, на лошади и где теперь находится, неизвестно. О розыске Даниила и Семена Санниковых была затем сделана публикация по всей Сибирской губернии, но и это не помогло. 2 июля солдаты сибирского батальона Максим и Федор Шуваловы, разъезжавшие по разным местам для розыска бродяг, донесли тобольской консистории, что они в дер. Насекиной слышали о том, что разыскиваемые через публикацию раскольники Данил и Симон Санниковы живут в пустыне при Кошутском озере и оттуда часто выезжают для свидания с родственниками и для проповеди раскольнической. По требованию митрополита Сильвестра, тобольская губернская канцелярия послала к Кошутскому озеру для взятия Санниковых нарочных сыщиков; но сыщики нашли только 90-летнего старца Минея Санникова, который жил здесь больше 30 лет, и теперь был представлен в Тобольск, как пропагандист раскола.

По словам раскольника Ивана Сургутова, бывшего в дер. Гусевой в числе собравшихся по приглашению Даниила Санникова гореть, и выхваченного солдатами из пламени, сам Даниил прибыл в собрание в ночь накануне погибели. Первым долгом по прибытии, он приказал всем мужчинам удалиться в особую избу и, оставшись с женщинами, стал каждую из них исповедовать, как священник. Когда были все женщины исповеданы, им было приказано удалиться в горницу и явились на исповедь мужчины. Мужчин Санников исповедал всех зараз. Затем снова соединились мужчины и женщины в одной избе; Санников наставнически сказал, чтобы сейчас запирались хорошенько и горели, а сам удалился из собрания неизвестно куда. Вслед наставника все поклонились до земли и через несколько часов исполнили его заповедь.

В ноябре 1751 года челябинскому заказчику протоиерею Флоровскому стало известно, что в дер. Калиновке проявился «злой учитель и наставник раскольник» крестьянин Иона Булатов, который грамоте обучен и содержит при себе пришлых девок и с ними беззаконствует. По требованию о. Флоровского, исетская провинциальная канцелярия немедленно командировала в дер. Калиновку для ареста Булатова шадринского управителя Верховцева, снабдив его инструкцией такого рода: «ехать тебе дворянину Верховцеву в дер. Калиновку секретно, так чтобы никто из сопровождавших тебя подьячных и солдат не знал, куда ты идешь и не подал бы оному Булатову ведомости прежде твоего прибытия. Из Шадринска ты должен выехать ночью, а прибыть в дер. Калиновку на рассвете. По прибытии прежде всего должен окружить дом Булатова караулом и затем пристойным образом, как можно, его Булатова изловить и взять под крепкий караул. Затем взять всех пришлых девок и всех раскольников, какие окажутся в доме Булатова; обыскать все углы и тайники, все переписать и перепечатать» и т. д. Верховцев поступил по данной инструкции во всей точности. Но в доме Булатова, кроме двух старых девок Лукерьи Артемьевой и Агафьи Григорьевой, никого не оказалось. По отзыву жителей дер. Калиновки, Булатов давно уже оставил свой дом, удалившись в Томск. Пришлось удовольствоваться старыми девками, которых и начали таскать по различным мытарствам: из Калиновки в Исеть, из Исети в Челябу, из Челябы в Тобольск.

Впрочем, мелкие семейные самосожжения нередко совершались без помощи подобных жрецов, самими домохозяевами, главами семейств. Так, на 22 марта 1751 года, в дер. Гусевой сгорела в своем доме драгунша Прасковья Неустроева с сыном Ефимом и двумя дочерьми Прасковьей и Ксенией. 28 июня 1751 года, исетского ведомства, дер. Обаниной сгорел на своей заимке, в избе, крестьянин Аника Жерновников с 4-мя малолетними детьми и т. д.

Вера старообрядцев в спасительность самоубийств, вызванных гонением, была так сильна, что они, раз решившись покончить с собой, положительно никогда не отменяли своего решения, и принимали самые строгие предосторожности к тому, чтобы кто-либо не помешал исполнению их намерений. Возникшее в среде тех или других раскольников намерение «сподобиться мученического венца» хранилось обыкновенно в таком секрете от православных соседей и особенно от властей, что последние всегда узнавали об этом уже тогда, когда раскольники совсем приготовятся к самоубийству. Большая часть самоубийств, особенно когда раскольники не видели нужды торопиться, устраивались в лесу, вдали от селений, за болотами, куда можно пробраться с большим трудом. В избранном месте устраивались новые хоромы, которые укреплялись на подобие крепостей, обкладывались кругом хворостом, берестой, иногда порохом, так что хоромы загорались от первой брошенной искры, моментально. В видах предохранения от внезапного нападения со стороны власти, всегда становился кругом хором, на дорогах и перекрестках надежный, иногда вооруженный караул. Вот пример: когда раскольники Чаусского острога разных селений, сгоревшие в 1756 году в числе 172 человек, решились «неотменно» гореть, то предварительно выбрано было ими место за дер. Мальцевой, между непроходимыми болотистыми топями и озерами. Здесь еще раньше услужливыми коноводами было выстроено до пяти сараев и амбаров. С прибытием в одну ночь толпы из 200 человек, обреченных на смерь жертв, присоединены к прежним сараям еще четыре избы, перенесенные из дер. Мальцевой. Из двух изб, поставленных рядом, было устроено нечто в роде храма, куда готовящиеся к смерти должны были собираться на общую молитву. В подполья изб было навалено множество сосновых смолистых стружек и соломы. А чтобы раз решившиеся умереть не вздумали оставить своего намерения и ускользнуть из собрания, или, чтобы не могли быть выхвачены имеющимися прибыть солдатами внезапно и насильно, дома, сараи и амбары были окружены заплотом и стоячим тыном сажени в три вышиной; в окна были вставлены железные решетки и ворота в острог были постоянно заперты. Помимо всего этого, на крышах постоянно день и ночь стояли с заряженными ружьями четыре человека караульных на обязанности которых лежало: наблюдать за приближением «неприятеля», не допускать его близко, по крайней мере – прежде, чем дано будет знать собранию. В собрание никто не допускался, кроме тех, кто заявлял неотменное желание умереть вместе с другими. «Приходили иногда», говорит раскольник Иван Кубышев, «родственники некоторых сидевших в избах, чтобы образумить близких своем сердцу, но их и близко не подпускали». Но за то пожелавших разделить участь собравшихся в избах принимали с распростертыми объятьями. И в таких пришельцах недостатка не было: они являлись почти каждый день. Раз даже явились два казака, из числа прибывших из Чаусска для разорения раскольнического убежища, Гавриил Кандышев и Семен Жданов. Оставив свои посты, они прибыли в собрание с тем, чтобы предупредить раскольников, что власть намеревается помешать им гореть, и остались здесь.

Подобного рода предосторожности принимали почти все раскольники, горевшие. Только те не бежали в лес, не укреплялись по заведенному порядку и горели в своих домах, или где попало, которые не находили времени и средств к должному приготовлению, слишком спешили доставить себе мученические венцы.

С какой готовностью раскольники спешили по призыву старцев – коноводов приобрести мученические венцы – это можно видеть из следующего рассказа Ивана Кубышева: в начале мая 1756 года крестьяне Иван Носков, Степан Мальцев и брат последнего казак Федор Мальцев стали говорить народу, разъезжая по деревням, что «за многими ныне народными тягостями никакой человек в мире спасти себя никак не может, а когда де сожгутся то де спасение получить могут». Однажды Иван Носков пригласил меня к себе в дом и стал уговаривать, чтобы я согласился гореть, присовокупив, что многие уже этого желают и готовы собраться во всякое время. После недолгого колебания я согласился, хотя и не был настоящим раскольником. Вскоре узнал, что кроме меня действительно уже многие дали такое же согласие. Когда было таким образом подготовлено к самосожжению несколько человек, Иван Носков и Степан Мальцев отправились в Барабинскую степь за старцами, которые должны были благословить самоубийство. Ездили они дней десять и привезли с собой двоих расколоучителей Семена Шадрина (он же святой отец Яков Степанович) и Федора Немчинова. С прибытием этих старцев в нашу деревню, я, пользуясь отсутствием их дома моего православного отца, склонил к самосожжению мать, жену и прочих членов семейства, в числе 7 человек отправились в дом Ивана Мальцева. Но раньше нас по приглашению Мальцева в одну ночь прибыло к нему уже до 200 человек мужчин, женщин и детей. Вскоре затем, под предводительством степных старцев, все отправились в бес за болота.

Но нельзя сказать, чтобы между раскольниками не было и колеблющихся, нерешительных. Некоторые не поддавались ни на какие уговоры старцев-проповедников, а другие, увлеченные общим потоком, иногда раскаивались и были после не прочь вырваться из когтей суровых и жестоких жрецов. Против таких личностей старцы-коноводы, а иногда и родители, не пренебрегали и насилием. Раскольник Иван Сургутова рассказывал про себя на следствии следующее. В ночь на 22 марта отец мой Никифор Сургутов и мать Анна Ивановна стали уговаривать меня, братьев Максима и Никиту, и сестер: Устинью, Ирину, Прасковью и Василису, чтобы шли с ними в дом Андрея Шамаева. Мы уже знали, что Андрей Шамаев, наш дядя, подговаривал наших родителей и других к самосожжению и возразили отцу, что мы гореть не желаем, так как мы еще люди молодые и желаем жить на свете. Отец с матерью наложили на нас проклятие и не хотели дать последнего благословения; пришлось идти с ними. Однако и в доме Шамаева, где собралось множество пожелавших гореть, нас не оставлял страх и желание спасти свою жизнь. Мы выжидали удобного случая, чтобы бежать, пренебрегая уже и проклятием родителей. Случай представился когда дом, подожженный самим хозяином, начал пылать: набежавшие соседи проломили одно окно и мы выскочили. Сын ямщика Иван Панкратьев, выскочивший из пожарища по следам Ивана Сургутова, говорил на следствии, что и он попал в собрание по настоянию своей матери, которая в противном случае грозила проклятием и отказом в благословении, а брат его малолетний Алексей был унесен матерью с собой в дом Шамаева сонный. Дочь Андрея Шамаева показала, что она накануне пожара пришла к отцу в гости, не подозревая намерения отца гореть, и была в доме задержана насильно, пока не удалось с прочими выскочить в окно. Много и других в проломанное окно намеревалось выскочить, но они были уже удержаны за ноги и оттащены в глубь избы. Чаусские раскольники во время продолжительного сидения в 1756 году в приготовленных к сожжению с ними избах, раз вздумали сделать вылазку против «неприятеля», т. е. казаков, приведенных тобольским воеводой Бушневым. Вышло ночью до 15 человек, вооружившись ружьями и саблями; они напали на стоявших в карауле казаков Черепанова и Долгакова, избили их «смертельно», утащили с собой в избы и не выпустили, сгубив вместе с собой.

Руководители самоубийств все силы употребляли к тому, чтобы самоубийство в глазах обольщенных, представить делом святым, добровольным мученичеством, угодным Господу Богу. В этих видах последние минуты жизни посвящались обыкновенно на исповедование грехов, на общую пламенную молитву и на совершение некоторых измышленных старцами и старухами обрядностей. Так, по рассказам Ивана Сургутова, когда он прибыл в дом соседа Андрея Шамаева с отцом, матерью, братьями и сестрами, здесь раньше их собравшиеся уже молились. Во главе всех стояли три старухи, прибывшие к самосожжению из села Каменки. Молитва продолжалась до рассвета. На рассвете явился главный руководитель самосожжения крестьянин Данило Санников. Началась исповедь: сначала Санников исповедал поодиночке женщин, потом мужчин всех за раз, но никого не приобщал. После исповеди Санников удалился из собрания неизвестно куда, благословив самоубийство и приказав хорошенько запереться. Оставшийся народ стали исповедовать свои грехи друг другу, прощаться друг с другом, кланяясь в ноги и, наконец, снова стали на молитву, которая на этот раз продолжалась до самого начала горения. В назначенный час наутро Андрей Шамаев взял большой пук зажженной лучины, поджег приготовленные в сенях солому и веники, и остатки огня бросил под горницу. Когда пламя охватило здание, молившиеся поклонились в последний раз до земли и затем легли на пол в ожидании смерти.

По рассказам раскольника Ивана Кубышева, сидевшего с чаусскими раскольниками в 1756 году около семи недель, привезенные из Барабинской степи старцы-учителя Семен Шадрин и Федор Немчинов во все время сидели постоянно читали пред собранием какие-то книги, толкуя, что троеперстным сложением креститься не следует, что во избежание наложения антихристовой печати (т. е. троеперстного сложения) и для очищения грехов, нужно гореть. Впрочем, большая часть безграмотных слушателей, к числу коих принадлежал и Кубышев, не понимали чтения и только кое о чем догадывались. В последнее время Шадрин и Немчинов часто исповедовали готовящихся к смерти и приобщали водой, смешанной с мукой.

Так кончали свою жизнь все раскольники-самоубийцы, будучи глубоко убеждены, что приносят себя в жертву угодную Богу.

Не безынтересно знать о том, как относились к доселе описанным нами печальным явлениям в жизни раскольников власти духовные и гражданские, возбудившие в раскольниках самосожжения? Власти имели не одинаковый взгляд на причину раскольнических самосожжений: гражданские власти видели причину в преследовании раскольников и принуждении из к принятию православия, а духовные власти видели ее в послаблении раскольникам со стороны гражданских властей. Следствием этого разногласия было то, что митрополит тобольский Сильвестр, не смотря на бегство раскольников в леса и на многочисленные самосожжения, не переставал требовать от гражданских властей забирания раскольников в духовные правления, а от заказчиков – обращения заблудших к истинной вере; между тем как гражданские власти, действовавшие на первых порах за одно с духовными, спустя некоторое время стали давать раскольникам послабление и, под конец совсем перестали выполнять требования преосвященного, занявшись исключительно тушением необыкновенных пожаров.

В июле 1750 года митрополит Сильвестр, получив донесение от тюменского заказчика наместника тюменского монастыря, иеромонаха Александра с городским и сельским духовенством о том, что большая часть жителей тюменского ведомства хотя и считаются православными и были в минувшую четыредесятницу у исповеди и святого причастия, но крестятся двуперстно, – обратился особой промеморией, от 13 июля, в Сибирскую губернскую канцелярию, прося исследовать, кто учит тюменцев двуперстному сложению и самое следствие с виновными прислать к нему. В то же время иеромонаху Александру с тюменским духовенством было предписано: увещевать крестящихся двуперстно, чтобы оставили это сложение и крестились бы троеперстным сложением; которые согласятся на это, тех приводить к присяге в тюменском монастыре по печатному чиноположению, как обращающихся из раскола, а которые не согласятся, тех высылать в Тобольск под караулом. Это новое распоряжение митрополита, касающееся уже не одних раскольников, но и православных, крестящихся только двуперстно, возбудило в народе всеобщий ропот, бегство в леса и склонность к самосожжению, не только между потаенными раскольниками, но и «подлинно» православными. Гражданская власть была сильно озадачена этим необычным явлением, но пока продолжала помогать митрополиту в преследовании заблудших. Тем не менее в конце 1750 года митрополит жаловался Святейшему Синоду, что гражданские власти, и особенно заводские приказчики, сами придерживающиеся раскола, покровительствуют раскольникам, не разгоняют их, когда они собираются для самосожжения, не забирают и не высылают к заказчикам для увещаний. В подтверждение сего были приведены два таких случая. В октябре 1750 года собрались гореть жители окуневского дистрикта дер. Соловьевой и сгорели 20 октября, в числе 64 человек. О намерении этом заблаговременно был извещен окуневский управитель Рукин, но не хотел предупредить несчастье: ни сам не поехал в дер. Соловьеву, ни команды не послал, а послал только, и то уже по третьему известию, старосту Матфея Сорокина, сотского Осипа Оботурова и разночинца Федора Рыжкова. Что могли сделать эти три человека, когда собравшихся было больше 60 человек? Сознавая свое бессилие, староста Сорокин думал подействовать на людей добрыми словами, просил отдать, по крайней мере, младенцев, невинно обреченных на погибель, но раскольники отвечали только бранью. Попробовал было староста заставить прибывшую с ним толпу понятых разорить гнездо раскольников насильно, но толпа сама с вожделением смотрела на готовившихся умереть за веру и готова была присоединиться к ним. Вскоре, на глазах старосты и понятых раскольники загорелись, и стали бросать в окна народу различные монеты приговаривая: «примите, кто хочет и поминайте нас». Народ спокойно подбирал деньги, не думая спасать погибающих. Отсутствие сострадания в посторонних простиралось до того, что никто не хотел помочь высвободиться из пламени даже тем, кто пытался это сделать. Таков был крестьянин Семен Темников, пришедший в собрание раскольников, чтобы проститься с дедом Кириллом Темниковым и насильно задержанный раскольниками. Теперь он, разорвав холст, которым был связан, пытался выскочить через окно и просил из вне помощи. Помощи подано не было и коноводы-самоубийцы увлекли его за ноги во внутрь избы, где он и сгорел. Будь бы на месте происшествия сам управитель Рукин с солдатами, ничего этого, по мнению митрополита, не могло бы случиться. Другой случай: Краснослободская управительская канцелярия, пишет митрополит, совсем отказала священнику Карпову Федору в высылке на увещание некоторых раскольников под тем предлогом, что если из потребовать к увещанию, то пожалуй все краснослободские жители перегорят, так как они все держатся раскола и ни за что не желают присоединиться к церкви.

Независимо от жалобы Святейшему Синоду, митрополит снова просил Сибирскую и Оренбургскую канцелярии, чтобы подтвердили провинциальным канцеляриям о содействии духовным заказчикам и сыщикам в отыскании и приведении к православию раскольников. Причем просил учредить по деревням особых надзирателей из правоверных, которые бы наблюдали за соседями и немедленно доносили начальству об всем, что касается раскола. Для большей убедительности были препровождены в губернские канцелярии копии с нескольких царских, сенатских и синодских указов прежнего времени, коими повелевалось не делать раскольникам ни малейшего послабления.

Святейший Синод не отвечал митрополиту ничего. Губернские канцелярии, по требованию митрополита, сделали строгание напоминания провинциальным канцеляриям о содействии духовным заказчикам в деле обращения раскольников. Но местные гражданские власти стали совсем склоняться на сторону раскольников единственно потому, чтобы прекратить самосожжения. Не стала, например, выполнять требования митрополита, несмотря на строгие подтверждения со стороны губернского начальства, Исетская провинциальная канцелярия. К этому она была вызвана следующим случаем. В апреле 1751 г. были высланы к челябинскому заказчику протоиерею Петру Флоровскому все записные раскольники шадринского и окуневского дистриктов. Все они по увещанию обратились в православие, были приведены к присяге и распущены по домам; но домой почти никто из них не возвратился: одни собрались в поле и на пашне в старой избе и сгорели в числе 64 человек, другие разбежались неизвестно куда. Следуя примеру их, и не записные раскольники окуневского дистрикта стали во множестве собираться и объявлять уличным надзирателям, что намерены сгореть, потому, что ожидают из Исетска челябинского заказчика Флоровского со строгими указами от канцелярии. Но если, сказали раскольники, никто им никакого притеснения в вере делать не станет, то они разойдутся по домам и будут жить спокойно, станут платить государственные подати и двойной подушный оклад без недоимок. Когда было доведено об этом до сведения Исетской канцелярии, она рассудила так: «ежели не дать раскольникам отваги, то чаятельно, все они сгорят без остатка, а правоверным крестьянам, оставшимся в тем местах, где жили раскольники, будет великая тягость, ибо провиант придется платить им, и они от этого могут придти в крайнюю несостоятельность». «Раскольники», продолжает рассуждать канцелярия, «так злонравны и настолько замерзли в богопротивной раскольнической ереси, что не желают не только домов своих и пожитков, чем им можно платить казенные подати, но и жизни своей, предавая себя сожжению. От притеснения и принуждения к православию не только перегорело их большое множество ныне и раньше в Буткинской, Куртымышской и Челябинской провинциях, и множество намерены гореть, но даже мианский сборщик податей Челпанов в Челябе, куда прибыл для сдачи податей зарезался».

Принимая все это во внимание, Исетская канцелярия решила: раскольников из острогов и слобод в канцелярию и заказы ныне, впредь до указа, не высылать, и никакого им озлобления и страху не чинить, и объявить им, чтобы они, не опасаясь ничего, жили при своих домах и по прежнему платили указные подати, и о том во все дистрикты и особенно в Буткинскую слободу (где собрались раскольники гореть, но еще не сгорели) послать указы, ибо другого способа к тому (т. е. к прекращению самосожжений) не отыскалось. Между тем просит Оренбургскую губернскую канцелярию дать свой указ: каким способом раскольников ловить и приводить к правоверию, или дать им ради вышеописанных резонов отвагу и к тому не принуждать, дабы они хотя мало отважились, к сгоранию себя не предали».

Мера эта к прекращению самосожжения оказалась несравненно действительнее насильственного разорения скопищ и увещаний. Раскольница девица Агафья Григорьева в ноябре 1751 г. в Челябинском духовном правлении рассказывала про Буткинских раскольников, намеревавшихся гореть, следующее. «На пасхе нынешнего года больше сотни записных раскольников мужчин и женщин собрались из разных деревень в дом крестьянина дер. Калиновки Егора Неприна, где была и я, и учинили между собой такой совет, чтобы им раскольникам, якобы для спасения души, сгореть. Все уже было приготовлено к самосожжению: принесено в избу множество сухих дров, кое-куда подложено пороху, – оставалось только поджечь. Но самоубийством не торопились, ждали новых известий из Исети и в таком ожидании прошел целый месяц. Между тем из Буткинской слободы пришел рассыльный и объявил, что раскольников требуют в Исеть для выслушивания какого-то нового указа. Некоторые из мужчин раскольников решились сходить и возвратившись объявили собранию, что начальство позволяет им креститься двуперстно и дает полную свободу в других обычаях и верованиях. Тогда все раскольники разошлись по домам и зажили по-прежнему.

К сожалению, Оренбургское губернское начальство пока еще оставалось на стороне крупных мер против раскольников и потому представление Исетской канцелярии о предоставлении им хотя малой отваги было оставлено без последствий. Не получая на свое представление никакого ответа, Исетская канцелярия, через месяц поколебалась в свое решении и по настоятельному требованию челябинского заказчика протоиерея Флоровского снова стала рассылать указы о высылке раскольников в Исеть и Челябу. Такой указ был послан между прочим в Окуневскую управительскую канцелярию. Раскольники снова побежали в лес и произошло несколько новых случаев самосожжений и потоплений. По этому именно поводу сгорели 25 апреля 1751 года крестьянин дер. Журавлевой Иван Белых и жена разночинца Варвара Япончинцева с двумя дочерьми, крестьянин дер. Обаниной Аника Журавников с четырьмя малолетними детьми, разбежалось до 29 человек женщин и детей и утопилась в проруби жена крестьянина дер. Королей Стефана Кудрявцева с шестерыми детьми.

В виду новых самоубийств, Исетская канцелярия опять стала смягчаться, не стала по крайней мере, подолгу держать у себя забранных раскольников, хотя бы они и не обращались в православие. В сентябре 1751 г. священники Исетского острога Афанасий Райков и Гавриил Лыткин жаловались митрополиту Сильвестру, что жители исетского острога – раскольники 29 челов. хотя и были вожены в Челябу и спрашиваемы о вере, но по требованию Исетской канцелярии отпущены обратно, не обратившимися, а взять из к принуждению стало не кем.

В начале 1752 г. Исетская канцелярия снова решилась дать раскольникам полную свободу и стала отстаивать из от притеснений со стороны заказчиков. Воскресенский заказчик священник Иоанн Протасов, 18 апреля 1752 г. за № 32, доносил митрополиту Сильвестру, что он согласно указа преосвященного в феврале и марте требовал к себе раскольников для увещаний и обращения через окуневскую провинциальную канцелярию, но канцелярия ответила, что она, имея в виду особое распоряжение о раскольниках со стороны Исетской канцелярии, озлоблять своим требованием раскольников больше не может и объявила им, чтобы они не опасаясь ничего жили при домах своих по-прежнему и указанные подати платили, дабы оные (раскольники) наивящше все без остатка разориться или сжечь себя не могли и затем не могло бы последовать в платеже государственной подати не малой недоимки.³⁸

Митрополит Сильвестр, однако оставался убежденным в том, что самосожжения случаются скорее от послабления раскольникам, чем от преследования их, и настаивал на забирании их и приведении в правоверие, тем более, что роспуск из духовных правлений и канцелярий раскольников не обращенными производит в народе большой соблазн, – многие потаенные раскольники и обращенные из раскола открыто начинали быть раскольниками. Так случилось, например, при отпуске из Челябы 23 человек упорных раскольников; как скоро они возвратились по домам необращенными, к ним присоединились и недавно обращенные 29 человек, и никакие увещания со стороны исетских священников Райкова и Лыткина уже нем могли убедить их в ложности раскольнического учения, «а взять их под караул стало не кем», прибавляют о.о. Райков и Лыткин в своем рапорте митрополиту.

Получив рапорт от исетских священников Афанасия Райкова и Гавриила Лыткина об освобождении Исетской канцелярии из- под караула 23-х упорных раскольников, митрополит Сильвестр промеморией, от 6 сентября 1751 г. за № 21716, на имя Оренбургской губернской канцелярии старается выставить на вид: какое зло причиняют церкви православной разные шатающиеся во множестве под именем «невьянских нищих» бродяги расколоучители, и указывает: как небезопасно и соблазнительно давать раскольникам послабление, как дает Исетская канцелярия, отпуская их по домам необращенными и не забирая вновь под караул. Вместе с тем он просил губернскую канцелярию еще раз вменить Исетской канцелярии в непременную обязанность руководствоваться по отношению к раскольникам последним указом Святейшего Синода от 18 июня 1750 года, коим повелевается «записавшихся вновь в раскол следовать и исправлять без малейшего продолжения, упущения же и послабления, а с не записавшимися поступать по правилам святых отец и по Регламенту непременно». Но ни откуда не видно, чтобы Оренбургская канцелярия по этому требованию митрополита сделала подтверждение Исетской и другим провинциальным канцеляриям. Легко предположить, что и губернские власти стали склоняться на сторону раскольников, если не из сострадания к несчастным, то из видов государственно-экономических, как поступала Исетская канцелярия. Однако и одобрения действий Исетской канцелярии со стороны губернского начальства не последовало, из опасения нажить неприятности от митрополита. Во всяком случае Исетская канцелярия продолжала давать раскольникам более и более отвагу и благодаря этому по исетской провинции с конца 1752 года раскольнические самосожжения прекратились.

Но не прекратились они в других провинциях, там, где сила распоряжения митрополита Сильвестра не подрывалась никакими противодействиями, а напротив увеличивалась усердием как духовных заказчиков, так и местных гражданских властей. К числу самых замечательных самосожжений после 1752 года принадлежит самосожжение 172 человек раскольников, томской провинции чаусского острога, случившееся в 1756 году, когда не было уже в Сибирской епархии митрополита Сильвестра и новый митрополит Павел еще не прибыл к месту служения. Нам уже не раз приходилось упоминать об этом самосожжении; к сказанному можно прибавить только то, что одной из главных причин, вызвавших его, было усердие местного духовенства в выполнении распоряжений бывшего митрополита. «Мы собрались», писали чаусские раскольники 17 июня 1756 г. в Чаусскую судную контору, «чаусского острогу из разных деревень в дер. Кашламскую для того, что Чаусского острогу Ильинской церкви священники принуждают нас к церкви».

Не давая раскольникам никакой отваги, как поступала Исетская провинциальная канцелярия, губернские власти, однако были сильно озабочены прекращением самосожжений, охвативших почти всю западную Сибирь, и принимали энергичные меры. Меры эти состояли исключительно в посылке к месту горения солдат и священников увещателей и в производстве следствий о причине, вызвавшей то или другое самосожжение. Этого требовала и учрежденная при Сенате Контора о раскольниках. В 1751 г. из этой Конторы на имя сибирских властей последовал целый ряд указов, повелевающих принять меры к прекращению самосожжений. Таковы указы на имя Сибирской губернской и тюменской воеводской канцелярий: от 28 февраля за № 80 и 6 марта за № 465 по поводу самосожжений 6 октября 1750 года раскольников Верхотурского, Туринского и Тюменского ямов, от 14 марта за № 763, по поводу самосожжения 20 октября шадринских раскольников 64 челов., от 18 марта за № 814 по поводу сгоревших 1 августа 1750 г. в дер. Мальцевой 14 человек и т. д. Во всех указах повторялось одно и то же: «о сгоревших произвести следствие, отыскать наставников и сообщников самосожжений и поступить с ними по законам».³⁹

Обыкновенно случалось так, что о намерении тех или других раскольников гореть власти узнавали уже тогда, когда раскольники соберутся в известном месте, примут все предосторожности на случай прибытия солдат и совсем приготовятся к самоубийству. По первому известию начальство спешило командировать к месту скопления самоубийц особого чиновника с солдатами и понятыми и священников. Иногда давало чиновнику в руководство подробную инструкцию. Вот текс одной инструкции, данной из Сибирской губернской канцелярии тюменскому воеводе.

1) Немедленно отправить из Тюмени в дер. Гусеву (где раскольники готовились гореть и сгорели) искусного и надежного обер-офицера с командой из 20 драгун и 20 казаков. Обер-офицер должен ехать секретно; по прибытии в дер. Гусеву, команду должен оставить в скрытном месте, так чтобы собравшиеся гореть об ней ничего не знали, а сам с небольшим числом понятых должен ехать в деревню и объявить раскольникам, что они будут помилованы, если разойдутся, что притеснять их и к присяге приводить насильно никто не будет. Между тем скрывшаяся за деревней команда должна переодеться в деревенских мужиков и нищих, вступать в деревню не торопясь небольшими партиями и окружить дом, в котором раскольники засели. Когда окажется, что раскольники не с даются ни на какие увещания и не хотят оставить своего намерения, тогда обер-офицер должен отдать команде приказ переловить всех собравшихся, выбрав к тому удобное время, хотя бы даже в праздник Воскресения Христова (дело было перед Пасхой), вытаскивать из избы особо устроенными на длинных шестах крючьях; изловленных таким образом должен перековать по рукам и по ногам и прислать в Тобольскую губернскую канцелярию.

2) Родственников, собравшихся для самосожжения, призвав немедленно в воеводскую канцелярию, обязать подпиской в том, что они под опасением смертной казни будут от себя писать к намеревающимся гореть, чтобы они возвратились в свои дома; но самим родственникам и никому другому ни в каком случае не позволять входить в избу, предназначенную к сгоранию с людьми, и с целью воспрепятствовать им в этом, расставить по дорогам драгун и казаков.

3) Немедленно по всему тюменскому ведомству, не только в острогах и слободах, но и в деревнях, объявить с подписками высочайший указ 1722 года, обязывающий всякого объявлять начальству о раскольниках, намеревающихся гореть, и ловить их.

Такого рода инструкции разосланы были во все города и дистрикты тобольской губернии (Дело. № 61).

В свою очередь тобольский митрополит Сильвестр ставил заказчикам и приходским священникам в непременную обязанность отправляться с гражданскими чиновниками, а иногда и без них, к раскольникам для увещания их, и наказывал неисправных. Троицкого Рафайловского монастыря игумен Александр 15 апреля 1751 г. донес митр. Сильвестру, что ночью 12 апреля в дер. Береговой сгорело 33 челов. раскольников и что с этой же целью в дер. Дворцовой собралось множество других раскольников, для увещания которых отправились из Исетской канцелярии титулярный советник Мирович и священник Афанасий Райков. Митрополит оштрафовал игумена Александра 6 руб. в пользу семинарии и приказал положить в церкви при братии 300 земных поклонов за то, что сам не поехал к раскольникам для увещания их.

Но раскольники, как мы уже замечали, были более предусмотрительны; они укреплялись в своих избах и нарочно выстроенных срубах так, что могли спокойно сидеть, не боясь приступов солдат, недели и месяцы, и в случае неустойки, имели возможность почти моментально воспламениться. Присутствие чиновников и увещателей давало раскольникам только повод высказаться. излить пред ними всю горечь своей земной жизни. Приведем несколько сцен в этом роде.

В октябре 1750 г. до сведения Тюменской воеводской канцелярии и Тюменского духовного правления дошло, что жители дер. Жолобовой куда-то из домов скрылись. Немедленно были командированы по следам их канцелярист Иван Непряхин и священник Иван Карпов с пристойным числом казаков. Священник Карпович, впрочем, не торопился и отстал от Непряхина. Последний, побывав в дер. Жолобовой, узнал, что раскольники скрылись на заимку крестьян. дер. Медведевой Петра Сидорова. К Непряхину с казаками присоединилось до 70 человек понятых. Все отправились на заимку; но здесь никого не нашли; однако были видны свежие следы дальше в бор. Отправились по этим следам и наткнулись на оставленную кем-то у дерева запряженную лошадь. Дальше в бор путь был болотистый, почти непроходимый. Хотя с большим трудом и опасностью, однако пошли дальше в полной уверенности, что раскольники скрылись за болотами. Через несколько часов был замечен огромнейший, новый сруб, переполненный народом.

– Не подходите к нам близко, закричали обрекшие себя на смерь раскольники, мы сейчас будем гореть и взрывы пороха убьют вас.

В это время некоторые из сидевших в срубе показались на крыше с ружьями и грозили стрельбой.

Однако один из понятых крестьянин Петр Салтыков не убоялся угроз, подошел к самому срубу и вступил в переговоры с предводителем раскольников крестьян Петром Сидоровым.

– Для чего вы, братцы, губите себя, сказал Салтыков, образумьтесь, разойдитесь, никто вас не станет притеснять и обижать.

– Не стало нам житья на свете, отвечал Петр Сидоров, нас отягощают налогами и поборами, морят в тюрьме, возят в Тобольск, принуждают креститься тремя перстами. Легче для нас умереть, чем терпеть медленное мучение и погибать на веки.

– Начальство жалеет вас и хочет дать вам свободу, поверьте мне, разойдитесь, не губите себя и своих ничем неповинных детей.

– Нет, никому не поверим, что начальство смилуется над нами, натерпелись, больше не можем. Прощайте, молитесь за нас Богу.

С этими словами Сидоров захлопнул окно, через которое разговаривал – и не прошло четверти часа, как сруб запылал сразу в трех местах.

Непряхин с казаками и понятыми бросились было ломать здание и таскать погибающих; но оно было так прочно устроено, что не могли сдвинуть ни одного бревна. Пришлось отказаться от попытки, пережидать, пока не сгорят здания, и сосчитать трупы. Это было единственным результатом командировки канцеляриста Непряхина с казаками.

В декабре 1750 г. скрылось из домов несколько семейств из слободы Городище, ишемской провинции, и собрались в дом крестьянина дер. Бурмистовой Анисима Васильева. По просьбе ишемской управительской канцелярии, командир Луцкого полка секунд-майор Дониус немедленно командировал в дер. Бурмистову прапорщика Ивана Молостова с командой солдат из 25 чел. Молостов прибыл в дер. Бурмистову ночью на 19 декабря, с небольшим числом понятых, оставив команду за версту от деревни, чтобы преждевременно не перепугать раскольников. Пользуясь темнотой ночи, он незаметно расставил около дома Анисима Васильева караул и готов был войти в дом. Но раскольники были предупреждены своими караульными и немедленно подожглись.

Молостов скомандовал было ломать двери, окна, самый дом; но оказалось, что этого сделать положительно невозможно: двери и окна были изнутри приперты большими бревнами, дом был со всех сторон обложен льном, соломой, стружками, смольем и мгновенно запылал так, сто к нему нельзя было приблизиться. Между тем на крыше показались некоторые, более ярые фанатики и начали бросать в народ серебряные монеты, старопечатные книги, тетради, платье, приговаривая: «поминайте нас и спасайтесь сами. В мере нет спасения, антихрист воцарился и разослал своих слуг по всем странам»⁴⁰.

В мае 1756 года засели в нарочно выстроенных за болотами, в бору, семи избах раскольники Чаусского острога и сидели около двух месяцев. 17 июня из своей засады они послали в Чаусскую судную контору «Известие», содержание которого нами изложено в 3 главе. К ним несколько раз ездили чиновники и увещатели – священники. В последнее время их убежище даже было постоянно окружено казаками. Случаев высказаться представлялось таким образом множество.

В конце мая несколько дней вел переговори с засевшими чаусскими управитель Копьев, прибывший, по обычаю, с казаками и понятыми.

24 мая, например, происходил у Копьева с показавшимся на крыше наставником Федором Немчиновым следующий разговор:

– Расходитесь, вас не станут притеснять ни чиновники, ни священники. Все, кто раньше притеснял, будет уволены от службы и преданы суду. Губернская канцелярия уже повелела произвести следствие.

Так говорил Копьев наставнику Немчинову.

– Напрасно вы, господин управитель, говорите так, мы не поверим, не может быть, чтобы слуги антихриста перестали выполнять его повеления, выведите прежде из церкви ереси, – ответил Немчинов и скрылся в глубине дома.

На месте Немчинова скоро показалось до 20 человек прочих раскольников с ружьями и сказали:

– Если бы перестали нас гонять, мы разошлись бы по домам и стали бы жить, пока Бог не пошлет смерть, но этого нельзя ожидать, и мы умрем, как скоро кто-либо из вас, хотя бы три человека, станете нападать на нас.

25 мая раскольники сами вызвали Копьева на беседу, но с тем, чтобы он и прочие, сопровождавшие его, дворяне Греченины и казаки приблизились к избам без ружей и без шпаг.

Вышел на крышу тот же Немчинов и заговорил:

– Я сам лет тридцать назад был комиссаром в Берегомацкой слободе, но отлучился ради гонения. И в то время также гоняли, как и ныне: креститься велели тремя, а не двумя перстами и бороды брить понуждали. Прежде того и поднесь в церквах нет благочестия, но ересь.

Вслед за Немчиновым выскочил другой наставник Семен Шадрин и закричал толпе, окружающей Копьева:

– В церкви ересь: служат на пяти просфорах, просфоры печатают крыжем, бороды бреют, пьют табак, а священники этого в грех не ставят. Что вы стоите и слушаете слуг антихристовых? Не слушайте, не верьте им, всех благочестивых предадут казни, посадят на колье. Идите к нам!...

Спустя несколько минут показалось на крышах до 30 чел., которые сказали: «ежели нам выйти, то нечем будет платить подати, мы разорены поборами и казенными работами, лучше умереть, не мешайте нам».

В этом роде велись Копьевым переговоры и в другие дни.

В половине июня был у чаусских раскольников, по поручению Тобольской губернской канцелярии, тобольский воевода Бушнев. Он объявил раскольникам, что губернская канцелярия поручила ему произвести следствие о притеснителях раскольников, что некоторые чиновники, несправедливо поступавшие с ними уже оштрафованы, даже уволены от службы, что губернское начальство обещает раскольникам покровительство и защиту, лишь бы только расходились по домам и жили по-прежнему.

Раскольники на отрез, почти все в голос сказали: «Мы собрались страдать за веру и крест Христов и не отменим своего намерения».

Через несколько дней, действительно, сидевшие в числе 172 чел. сгорели на глазах Бушнева, солдат и многочисленной толпы понятых. Спаслось только несколько человек не больше десяти: человек пять раньше тайно вышли из собрания, и тоже не больше пяти вытащены из пламени солдатами.

С 1756 до 1760 г. не было ни одного случая самосожжений. Вероятно, этому способствовала перемена тобольского митрополита. С отбытием из Тобольска митрополита Сильвестра до прибытия нового митрополита Павла некому было настаивать на преследовании раскольников. Но и новый митрополит первые годы своего служения пока еще не обращал на раскольников своего особого внимания. Раскольники почувствовали малую «отвагу» и жили по домам спокойно. Но с 1760 года снова запылали в разных концах Сибири срубы с людьми. Краткую историю этих самосожжений мы изложим в следующей главе.

К возбуждению новых самосожжений между Сибирскими старообрядцами послужила учрежденная митрополитом Павлом Конашевичем в 1760 году в городе Екатеринбурге комиссия о раскольниках.

Комиссия была учреждена по следующему ничтожному, по-видимому, поводу. Диакон Невьянского Демидовского завода Преображенской церкви Иван Конюхов однажды проведал, что в доме раскольника заводского крестьянина Антона Сковородникова появилась какая-то «лжестарица». Желая выслужиться пред своим начальством и недолго думая, он 4 августа 1760 года пошел в дом Сковородникова, действительно нашел там какую-то пришлую старуху в монашеском одеянии и повел ее из дома, намереваясь представить начальству, как бродягу и лжеучительницу. Но Сковородников не хотел выдать старухи. Он известил о случившемся соседей раскольников Ивана Тараканова и Василия Кириякова. Последние поспешили прибыть, отняли старуху и самого диакона побили.

Диакон Конюхов пожаловался на побивших его Тобольскому митрополиту Павлу. Преосвященный Павел потребовал от Сибирской губернской канцелярии, чтобы появившаяся в Невьянске старуха-раскольница была поймана, а укрывающий ее раскольник Антон Сковородников и причинившие диакону Конюхову побои Тараканов и Кирияков были взяты в Тобольск и преданы суду. Сибирская канцелярия командировала с этой целью в Невьянск прапорщика Якова Кокшарова с тремя солдатами, а митрополит со своей стороны 6 сентября 1760 года предписал екатеринбургскому протоиерею Феодору Кочневу быть при выполнении Кокшаровым поручения депутатом с духовной стороны.

Прапорщик Кокшаров с солдатами и протоиерей Кочнев в конце сентября прибыли в Невьянск. Старухи-старицы здесь они уже не нашли; зато узнали, что в Невьянске, кроме записных раскольников, есть не мало и не записных, «потаенных». Ревнуя по вере православной, они были намерены, вместе с Антоном Сковородниковым с товарищами, забрать и отправить в Тобольск и этих потаенных раскольников. Но за раскольников неожиданно вступилась Невьянская заводская контора. Она решительно объявила сыщикам, что без разрешения со стороны Главного правления казанских, оренбургских и пермских заводов не выдаст им из заводских крестьян ни одного человека. Сыщики пожаловались на Невьянскую контору Главному правлению заводов, но и правление отказало в выдаче раскольников, написав Тобольской консистории, чтобы она, если находит за раскольниками какие вины, поручила произвести о них следствие на месте в Невьянске, или по близости в Екатеринбурге, не требуя их в Тобольск, отстоящей больше, чем за 500 верст.

Внимание преосвященного Павла было обращено теперь по преимуществу на потаенных раскольников. Он согласился не требовать их без особенной нужды в Тобольск. Но в видах большого открытия их, поручил протоиерею Кочневу с прапорщиком Кокшаровым произвести о них тщательное исследование и в помощь Кочневу назначил екатеринбургского священника Афанасия Воинственного и билимбаевского десятильника священника Симеона Алексеева.

Таким образом в конце 1760 года в Екатеринбурге составилась следственная комиссия о потаенных раскольниках, получившая от преосвященного Павла в руководство довольно подробную инструкцию.⁴²

Екатеринбургская судных и земских дел контора 26 мая 1761 года доносила в канцелярию Главного правления сибирских, казанских и оренбургских заводов, между прочим, следующее: «Промеморией из учрежденной здесь в Екатеринбурге о раскольнических делах следственной комиссии объявлено: понеже де по присланному в ту комиссию из канцелярии Тобольской духовной консистории указу и поделенной инструкции велено здесь в Екатеринбурге и ведомства оного в прочих заводах о находящихся раскольниках, неправильно женившихся и венчанных в лесах потаенными раскольническими попами, таких и после ревизии о вновь рожденных детях произвесть в той комиссии в неотлагательном времени, в силу именных ее императорского величества указов, следствие. А по данным де той комиссии следователям инструкциям, между прочим, повелено: буде кто по каким-либо доносам и обличениям окажется в подозрении, брать в ту комиссию и допрашивать, ежели же до пряма окажется, что они раскольники так учинили, в противность святых апостол и богоносных отец правил, прав государственных и ее императорского величества высочайших указов, таковых раскольников содержать кованных в ручных и ножных кандалах, под особым и неослабным караулом, не отписываясь: под чьим оные судом состоят, понеже де в силу тех же именных ее императорского величества высочайших указов светским командирам по требованиям духовных команд велено чинить в поимке тех воров раскольников всякое и без отрицательное вспоможение».

Такова была задача комиссии, насколько можно судить по приведенному, постороннему документу.

Но комиссия на первых же порах возбудила сильное неудовольствие и даже противодействие, как мы уже заметили, со стороны заводских властей. В виду этого митрополит Павел желал, чтобы комиссия была утверждена и получила широкое полномочие со стороны высшего начальства. Изложив причины, побудившие его командировать в Екатеринбург особых следователей о раскольниках, митрополит 5 июня 1761 года, между прочим, писал Святейшему Синоду следующее: «Не соблаговолит ли Святейший Синод для способнейшего удоба возможнейшего раскольнических попов и происходивших от них действ изыскания и истребления, чтобы в епархии нашей оная прелесть более не размножалась, находящегося в гор. Екатеринбурге подполковника Савву Тихомирова к оному следствию присовокупя и придав ему команду определить, и быть особо учрежденной на то в Екатеринбурге комиссии. Это признается мной за лучшее к скорому тех раскольников искоренению потому, что о сыске таковых прелестников пока еще по командам идет время в переписках, а за дальностью расстояний и в пересылках, они раскольники прежде времени сведав укрываются в другие им сведомые места и прельщая простой народ сгоранию предают, а сами оставшимися от них пожитками, заграбливая оные, корыстуются и богатеют, и так с места на место переходя лжеучение свое рассеивают и сожжение от времени до времени усугублять кране не унимаются. И ежели комиссия учреждена и уполномочена будет, то оная кто бы к тому следствию по раскольническим делам ни вознадобился. могла сама собой их сыскивать в скором времени без упущения и разглашения, так чтобы они раскольнические льстецы и сведать о себе, а потом куда-либо скрыться не могли. А если такого учреждения определено не будет, то за вышеописанными обстоятельствами и разнообразными препятствии никаким образом искоренить и в противных церкви святой и государственным правам действах совершенно изведать и изыскать отнюдь неудобно, разве что один только может в таких следствиях производит труд без всякого благополезного для церкви Христовы приобретения.»

Святейший Синод ничего не отвечал на это представление митрополита. Тем не менее следственная комиссия продолжала трудиться по данной инструкции.

Впрочем, состав комиссии был довольно неудачен: одни из членов были глубоко преданы интересам церкви и готовы были преследовать раскольников до самоотвержения, другие напротив, имели расчет покровительствовать расколу. Начались вследствие этого между членами пререкания, интриги, доносы друг на друга и митрополиту стоило немалого труда и времени установить порядок, сколько-нибудь сносный в самой комиссии.

Усерднее всех в комиссии хлопотал билимбаевский десятильник священник Семен Алексеев, добивавшийся председательства и «вольности». «14 января 1761 г. священник Алексеев от себя лично и секретно донес митр. Павлу, что он, Алексеев, через некоторых обывателей Екатеринбурга узнал, что в Екатеринбурге, в приходе священника Георгия Кочнева (брат протоиерея) есть многие незаписанные раскольники, о чем и объявил для исследования о них его протоиерейству Феодору Кочневу и прапорщику Кокшарову, с приложением списка открытых раскольников. Прапорщик Кокшаров на заявлении Алексеева положил помету, чтобы в силу данной от вашего преосвященства инструкции, по пятому пункту исследовать. Но его протоиерейство о. протопоп Феодор Кочнев, неведомо чего ради, учинился тому не согласен, и не подписал и вольности нам в том не д ал. А весьма бы должно для пресечения. такового их самодовольства учинить разбор, и произвести в силу святых апостол и богоносных отец правил, прав государственных и высочайших ее императорского величества указов справедливое следствие».

Представление о. Алексеева не осталось без неприятных для протоиерея Кочнева последствий. Тобольская консистория 6 марта 1761 года послала на имя комиссии, кроме протоиерея Кочнева указ, коим повелевалось: о вновь открытых раскольниках произвести строгое и неотложное следствие, в котором Феодор Кочнев участвовать не должен, хотя от участия в делах о других раскольниках не устранялся.

Но о. Алексеев по отношению к протоиерею Кочневу добивался большего и на этом не успокоился. 21 марта он, в союзе с прапорщиком Кокшаровым, снова рапортовал митрополиту, что «солдат сибирского батальона Феодор Свинников, уроженец екатеринбургский и состоящий на службе в г. Екатеринбурге, знает многих раскольников и укрывателей раскольнических попов и лжеучителей, но объявить по именам боится господ командиров, протоиерея Феодора Кочнева и брата его священника Георгия Кочнева, покровительствующих раскольникам».

Проведав об этом доносе, протоиерей Кочнев поспешил было послать митрополиту свое объяснение, в коем не отвергал, что в Екатеринбурге в приходе брата его священника Георгия Кочнева есть раскольники, поженившиеся без венчания в православной церкви и не крестившие по православному своих детей; не отвергал и того, что не согласился по предложению священника Алексеева начать об этих раскольниках следствие; но говорил, что эти раскольники давно уже известны духовному правлению и правление еще раньше начало об них производить следствие. Священнику Алексееву самому об этом хорошо известно, но он представил преосвященному дело в извращенном виде «несправедливо, желая его протопопа и священника Георгия Кочнева ввести в подозрение. В подтверждение своих слов протоиерей Кочнев приложил к объяснению самое производство о раскольниках, начато е в духовном правлении, и просил преосвященного подтвердить священнику Алексееву, чтобы «от непорядочных поступков и напрасных затей удержался, и поступал бы как священническая совесть требует».

Однако, митрополит Павел склонился доверием в сторону священника Алексеева и протоиерея Кочнева от участия в комиссии совсем устранил.

Но о. Алексееву и этого казалось мало; ему захотелось протоиерея выжить из самого Екатеринбурга, может быть с тайным желанием занять его место в екатеринбургском соборе. 25 мая 1761 года он с Кокшаровым сочинил на о. Кочнева новый донос митрополиту. «Следствие о раскольниках, писали они теперь, по силе высочайших указов и данной нам инструкции проводится начато, точию протоиерей Феодор Кочнев завиствуя тому и злобствуя, что от той следственной комиссии указами вашего преосвященства по нашему донесению отрешен, а паче по давно бывшему его в Екатеринбурге пребыванию и по ближнему с господами главнокомандующими свойству, особливо же за лакомство от раскольников, которые от следствия нынешнего укрываются, а к нему повсегда приходят и проискивая, дабы через просьбу его протопопа в том о раскольниках следствие было запущение, – чинить на нижайшими (т. е. над доносителями) нестерпимые обиды и напрасные нарекания, а раскольникам из лакомства понаровку; где бы при таких обстоятельствах надлежало в случаях нам придать руку помощи, а не обносить, и господ главнокомандующих в отдаче раскольников, и в поимке их и в пресечении раскольнической прелести убеждать, но он как по частому быванию у них в домах, так и в компаниях с ними, ни о чем другом более не говорил, как о ныне происходящей о раскольниках комиссии и в разговорах всегда приводит господ присутствующих в великие азартные смущения"… «Почему, сегодня мая 27 дня, будучи у зятя своего священника Михаила Флоровского, он протопопа и господа Арцыбашев, Софонов и проч., в компании погуляв, и не в благообразном лице приехав в дом господ барон Строгановых, где квартиру имеет из нас священник Алексеев, для ругательства и шуму, поносил комиссию непристойными и скверными словами и называл ее пустой, якобы не по указу учреждена, и вменял в великую противность и в непростительный грех, а священника Алексеева называл блудником и прочими непристойными словами; говоря, что де во время обыска по доносу тюменского жителя Решетникова для поимки раскольнического попа Петра Иванова ездили и наряжались иеромонах Евфимий (новый член комиссии) в епанчу, а священник Алексеев в платье солдатское, что будто Шартакской деревни раскольники скоплялись и караулили нас на пути в тесном лесном месте и хотели учинить смертное убийство».

«И по такому возмущению, ежели реченный протопоп Кочнев из здешнего места в другое отменен не будет, то хотя и другие следователи определены будут, никакого добропорядочного производства, по проискам его, быть не уповаемо, кроме того, что разве такими же мерами, закрывая себя, перестанем заниматься уловлением раскольников».

В заключение сей жалобы Алексеев и Кокшаров взывают: «Помилуй нас, владыко святый, от таких злонравных поношений и сильных лиц оборони и благослови нас Алексеева с товарищами перевесть из Екатеринбурга, куда сам преосвященство соблаговолит, по невозможному с ним протопопом бытию, в другое место, и от таких злобствующих нападений кровом благости вашего преосвященства защити».

Не видно, однако, из дела, чтобы протоиерей Кочнев по этой жалобе был подвергнут новому наказанию. По крайней мере, он пережил в Екатеринбурге трехлетнее существование комиссии, не будучи отрешен от собора.

Более печальная участь ожидала, по интригам священника Алексеева, другого члена комиссии, екатеринбургского священника Афанасия Воинственного, председательствовавшего после протоиерея Кочнева. 21 марта 1761 г. о. Алексеева счел долгом послать лично от себя секретно митрополиту известие о том, что священник Воинственный распечатал полученный от преосвященного указ о производстве следствия о екатеринбургских раскольниках один, без общего собрания, и дал об этом знать раскольникам, почему многие из раскольников укрылись и разбежались. На другой день он уже вместе с прапорщиком Кокшаровым отправил к митрополиту форменный рапорт, в котором писал: « В Екатеринбурге раскольников множество, но их поверенные приказчики заводов не выдают и назначенный к следствию священник Афанасий Воинственный по его в Екатеринбурге довольному пребыванию, как видно, тем раскольникам чинит понаровку и укрывательство. На его место о определении к нам в товарищи Уткинской пристани священника Илью Веснина просим от вашего преосвященства рассмотрения».

Первым и ближайшим следствием этого доноса было устранение от следственных дел священника Воинственного, на место которого, однако, к досаде о. Алексеева, был послан не священник Веснин, так как он не был хорошо известен митрополиту, а иеромонах тобольского Знаменского монастыря Евфимий, занявший в комиссии председательский стул.

Но Воинственный этим еще не отделался. Он был потребован к ответу в Тобольск, где представил митрополиту Павлу лично объяснение такого рода: 1) В силу присланного из Тобольской духовной консистории от 6 марта 1761 г. указа мне велено быть при следствии о раскольниках со священником Алексеевым и прапорщиком Кокшаровым и я некоторое время был; но видя, что священник Алексеев и прапорщик Кокшаров не в силу прав государственных, духовного регламента и ее императорского величества указов возъимел чинить производство, понеже безо всякого от команд требования и доносу хватали раскольников на базаре, в гостином дворе, из лавок, я и перестал ходить в комиссию, опасаясь, чтобы не подпасть от вашего преосвященства за неправильное и государственным правам противное следствие в какой-либо штраф. 2) А хотя я нижайший означенному священнику и прапорщику Кокшарову о сем и предлагал неоднократно, но от того они не переставали; к тому же пойманных раскольников отпущали без моего совета и согласия. 3) Запрещения и понаровки раскольникам я, нижайший, никакой и никогда не чинил, да и чинить мне нечего, потому что означенные раскольники нас ни к каким требам, т. е. как молитвить, крестить, браки венчать и мертвых погребать не призывают, и того ради есть неудобство знать неправильные через лжеучителей их действия.

Дело было передано в консисторию, которая, призвав о. Воинственного в свое присутствие, предложила ему следующих два вопроса: 1) Почему ты в своем объяснении назвал производство следствия о раскольниках неправильным и государственным правам противным? 2) Почему от следствия отстал самовольно, не испросив увольнения его преосвященства? Совсем сбитый с толку и растерявшийся о. Воинственный сослался на свою простоту и неведение и во всем принес повинную. Тогда митр. Павел положив (5 января 1762 г.) резолюцию: «Слово, произнесенное в запирательстве свидетелями доказанное. правильное приемлет мздовоздаяние. Ежели от поспешного довода отпереться не могл, а за козни дела (о. Воинственный был до сих пор членом екатеринбургского духовного правления) правящий прежде един, а потом и в товарищах с другими, простотой своей выправиться хотел, чему верить и за праведное почесть весьма здравому уму невозможно: того ради хитреца законно спросить, и потверже, до испытания истины и в железа заковать безысходно». 12 января 1762 года о. Воинственный был препровожден в оковах в Тобольский Знаменский монастырь с тем, чтобы здесь находился в приличных монастырских трудах впредь до усмотрения. Испытание продолжалось почти пять месяцев.

30 апреля консистория представила преосвященному свое мнение о том, что священника Воинственного можно оштрафовать 10 руб. и возвратить в Екатеринбург к Богоявленской церкви, не устраняя и от дел духовного правления. Но митрополит Павел 2 июня в резолюции написал: «Довольно и преизлишне (Павел малоросс, сохранивший малороссийский выговор) довольно ежели в тот же приход, не переводя в другой для сожаления семейства и имени двора своего, чего и более достоин, яко защититель раскольников; для священнослужения и исправления мирских треб отпустить, с подпиской под лишением священства, ежели впредь о защищении раскольников донос будет и обличится, как и по сему делу обличил себя».

Только в июле 1762 года бедный священник Воинственный избавился от оков, которые надел на него своими клеветами собрат священник Алексеев, и возвратился к месту прежнего служения и в свою семью.

Не оставил священник Алексеев без своих интриг и нового председателя комиссии, присланного из Тобольска, иеромонаха Евфимия. 3 июня 1761 года священник Алексеев с прапорщиком Кокшаровым доносили преосвященному Павлу на иеромонаха Евфимия следующее: «При указа из тобольской духовной вашего преосвященства консистории прислан Знаменского монастыря иеромонах Евфимий, с которым велено произвесть о раскольнических действах следствие, который сначала с нами единодушно наступал на раскольников, яко воин крепкий Христа Бога нашего; но как разно привозный свой товар китайский он иеромонах Евфимий раскольнику Сергею Ряхину в лавку для продажи отдал, тогда обольстясь от них и учиня таковые с ними кондиции, начал чинить в делах великие отмены и раскольнической стороне пользу; а оной Ряхин во отдаче своей дочери за раскольника же обстоит в комиссию для допроса весьма потребен, но по защищению и дружеству его преподобие Евфимий вольности нам не дает.

К тому же и Верхнеисецкой конторы приказчики сообщась с ним повсегдашними друг к другу гулянками в компаниях, убеждая его иеромонаха обещанием через господина своего графа (Воронцова) исходотайствовать, где он быть пожелает, архимандритом или епископом от Святейшего Синода испросить могут, чем наиболее обольстясь при случаях в текущих делах нам нисколько помощи не оказывает, и тем явно нам нижайшим чинит прекословие и немалую обиду».

Первый донос на о. Евфимия не подействовал, так как о. Евфимий был лично известен митрополиту и пользовался от него большим доверием и благоволением. Тогда Алексеев с Кокшаровым решились еще испробовать силу своих интриг. При рапорте от 31 августа 1761 года они представили митрополиту Павлу поданное в комиссию от доказателя тюменского разночинца Ивана Решетникова заявление, в коем, между прочим, было написано: «А ныне я, Решетников, имею сверх того показать в Староневьянском Демидовском заводе раскольников, неправильно же бракоженившихся, и о вновь рожденных их детях, крещенных в лесных местах раскольническими попами. И когда в тот завод прибудем, то по именам показать имею. А ныне не показываю затем, чтобы через кого-либо те раскольники уведать и куда разбежаться не могли. А особливо имею сомнение и недоверку из присутствующих к комиссии на иеромонаха Евфимия, потому что, когда он по доказательству моему в ту Шартанскую деревню прежде всех заехал с посланными от канцелярии главного правления заводов солдатами, до прибытия еще священника Алексеева и прапорщика Кокшарова, то имел со старостой Иваном Грязным шептание знатно, чтобы раскольнические учителя и прочие раскольники, собравшиеся во множестве с великими дубинами, не выдавали лжеучителей».

Но и этот донос был оставлен митрополитом без последствий. Священнику Алексееву пришлось на время смириться, пока Евфимий сам добровольно из-за неприятностей не вышел из комиссии.

Первой заботой комиссии было собрать о раскольниках екатеринбургского ведомства всевозможные сведения, например, о том: сколько между ними записных и незаписных, крестят ли они своих детей в православной церкви, не живут ли сводными браками и т. п. Известный уже нам член комиссии священник Симеон Алексеев был в этом случае самым находчивым, и комиссия могла бы гордиться им, если бы находчивость его оставалась в пределах благоразумия и осторожности.

Всюду отыскивая раскольников, священник Алексеев спрашивал об них у правоверных обывателей и солдат, состоящих на службе в разных командах и часть бывающих в командировках по заводам и в деревнях, ходил подслушивать разговоры на базар, нарочно заходил в лавки и выпытывал об этом всякого встречного. Этим способом он еще в январе 1761 года узнал и доложил комиссии, что в самом Екатеринбурге в Духосошественском приходе, где священником состоит брат председателя комиссии, протоиерея Кочнева Георгий Кочнев, раскольники есть многие, которые поженились на раскольнических девках, а где венчаны, за подлинно не известно, только слух носится, что венчаны потаенными раскольническими попами; у многих из этих раскольников, притом, есть дети, о крещении которых тоже ничего не известно.

Весьма важную роль в деле открытия раскольников и расколоучителей играли в комиссии и так называемые доказатели, которыми комиссия позаботилась обзавестись на первых же порах и с которыми не расставалась до конца своего существования. Это были правоверные, иногда из только что обращенных из раскола мужики и солдаты, служившие комиссии больше из житейских расчетов, чем из усердия к церкви. Таков был тюменских разночинец Иван Решетников, проживавший до этого времени в дер. Шартанской у раскольников в батраках. В марте 1761 года он явился в комиссию и объявил, что шартанские раскольники содержат у себя в домах потаенных расколоучителей и попов, из коих однако, именем Петра Иванова, он Решетников недавно лично видел и проводил к живущему в лесу на однодворке крестьянину Павлу Шапошникову. Вскоре затем Решетников представил в комиссию именно список всех раскольников дер. Шартанской, неправильно поженившихся, и их детей молитвенных и крещенных по лесам раскольническими попами. В августе 1761 года, наконец, Решетников объявил комиссии, что он имеет сверх того указать на раскольников и в Староневьянском Демидовском заводе, но пока комиссия не отправит на завод с ним вместе, он не может назвать из по именам, чтобы кто-либо не предупредил их и не дал бы, таким образом, возможности им разбежаться.

В одно почти время с Решетниковым предложил комиссии свои услуги солдат сибирского батальона Федор Свинников, который заявил комиссии, что он уроженец дер. Шартанской в которое жил с детства до самого поступления в солдаты, а ныне находится на руднике, по близости к родине, и по часту бывает у своих родственников, живет у них долговременно и родственники его раскольники ни в чем от него опасности не имеют; между тем у них проживают лжеучители и раскольнические попы, которые служат у них по старопечатным книгам и исправляют всякие требы и к поимке которых он Свинников может содействовать. Причем Свинников просил комиссию довести об этом до сведения митрополита Павла и через него выхлопотать ему от Сибирской губернской канцелярии освобождение от службы. Тогда, прибавил Свинников, я на точию о потаенных и неправильных тридцати браках, но и о старцах, и о старицах, и о лживых раскольнических попах имею объявить комиссии точно; и поймать, и привести их, и лицом представить могу, также и служебную их, вместо церкви, часовню предъявить имею. Для священник Алексеева это был дорогой человек, и он просил митрополита Павла снестись с губернской канцелярией о переводе Свинникова из-под команды подпоручика Толстомордова в команду прапорщика Кокшарова; не раз повторял свою просьбу и жаловался на Толстомордова, что он многим требованиям не присылает в комиссию Свинникова для указания раскольников; в конце всего Свинников был отдан в распоряжение комиссии.

В одну поездку членов комиссии по деревням за отысканием раскольников был, между прочим, взят вышеупомянутый раскольник Павел Шапошников. Он долго оставался упорным, сидел при комиссии в кандалах и не раз был побит плетьми; наконец, решился бросить раскол и пожелал быть при комиссии доказателем на своих соседей. Через него комиссии, между прочим, удалось узнать, что в разных деревнях есть тринадцать младенцев молитвенных и крещеных, двадцать четыре человека свенчанных и двадцать пять человек исповедавшихся на Кузиной горе у раскольнических попов Василия, Иоанна, Симеона, Луки и Петра Иванова.

При помощи доказателей и другими путями комиссия открывала всюду множество раскольников. Оставалось только ловить из и приводить в православие. И комиссия ловила, насколько позволяли ей собственные силы, так как помощи от гражданских властей не оказывалось.

Руководимые доказателями священник Алексеев с прапорщиком Кокшаровым нередко занимались ловлением раскольников в Екатеринбурге на базаре в праздничные дни, но больше всего с этой целью разъезжали по деревням. Член комиссии священник Афанасий Воинственный 9 августа 1761 года писал митрополиту Павлу, что он потому и перестал принимать участие в делах комиссии, что священник Алексеев с прапорщиком Кокшаровым, не в силу регламента и указов, возъимели чинить производство: без всякого от команд требования и доносу хватают раскольников на базаре и в гостином дворе из лавок. В одну поездку с доказателем солдатом Свинниковым было взято несколько человек раскольников из деревень Становской, Сарапульской и Шартанской. Раз предпринята была поездка с доказателем Шапошниковым, в которой участвовали иеромонах Евфимий, священник Алексеев, прапорщик Кокшаров, письмоводитель комиссии копиист Михневский и несколько солдат; причем священник Алексеев, чтобы не быть узнанным от раскольников наряжался в офицерский кафтан с камзолом и шпагой, подобрав и завязав свои волосы в пукли. В июне месяце Тобольская консистория спрашивала священника Алексеева: почем он с прапорщиком Кокшаровым и командой солдат ездили за раскольниками в деревню Шартанскую, имея с собой множество ножных желез.

При всех предосторожностях, в роде завивания длинных волос в пукли, поездки бывали не всегда удачны: раскольники кем-либо предупреждались и разбегались, а иногда давали и отпор. 2 июня 1761 года комиссия доносила митрополиту, между прочим, следующее: «сего июня 1 дня, в вечеру, мы принуждены были следовать с командой в деревню Шартанскую для обыска и поимки расколоучителей и раскольников. Когда прибыли в деревню, то раскольники, собравшись скопом во множестве, более 200 человек, в том числе и те, которые были потребны комиссии для допросов, устремились на нас с дубинами, кольем и копьями, не пустили нас для обысков в те дома, где скрывались лжеучители и с великим криком и ругательствами нападали на нас, намереваясь избить, и мы от их злодейства и наглого нападения едва с командой обратно уехали».

В виду таких приключений комиссия очень жалела о том, что у ней собственные силы недостаточны, а светские власти совсем не помогают, и не раз просила митрополита о прибавке команды из тобольских солдат. «А команды при здешней комиссии сибирского батальона солдат только два человека», писала она митрополиту Павлу 29 мая, «а на здешних екатеринбургских солдат в поимке и в содержании под караулом раскольников обнадежиться никак невозможно; из-под караула этих солдат убежало уже раскольников три человека. Того ради просим ваше преосвященство сообщить в Сибирскую губернскую канцелярию о присылке в здешнюю комиссию сибирского гарнизона надежных солдат человек до десяти». Но присылки новых солдат из Тобольска не было.

Тем не менее комиссия занималась розысками и забиранием раскольников не без успеха. При самом еще начале следствия, в марте 1761 года, она могла похвалиться пред митрополитом, что ей уже поймано раскольников до десяти человек, которые и содержатся в особом месте под крепким караулом.

Забранные в комиссию раскольники томились продолжительное время скованные по рукам и по ногам, или в ножных колодках, допрашивались с «пристрастием» т. е. с пытками, в роде наказания кнутом. Так, в одну поездку в деревню Становскую были взяты «без всякой винности», скованы и оставались в этом положении крестьянин Петр Свинников и 13-летний сын деревенского старосты Ивана Грязного Никифор. Раскольник Павел Шапошников, обратившийся в православие и сделавшийся после доказателем, до своего обращения был не однажды бит плетьми. Крестьянина Романа Комягина жена Анна Иванова, с апреля до ноября 1761 года содержавшаяся при комиссии в кандалах, подвергалась от письмоводителя комиссии Александра Михневского наказанию плетьми и палками до шести раз. 19 ноября 1761 года Тобольская консистория по дошедшим до нее сведениям о жестоком обращении комиссии с раскольниками, спрашивала главного виновника жестокостей священника Алексеева, бывшего по делам в Тобольске: «почему он с товарищами писали екатеринбургской судной земских дел конторе, что будто бы дана им такая инструкция, чтобы раскольников содержать скованными в ручные и ножные кандалы под особым и неослабным караулом, не объясняя под чьим оные судом состоят, чего вам от консистории никогда в инструкции повелеваемо не было? Ты же священник Алексеев с копиистом Михневским в какие именно времена и для чего одни по часту разъезжая около деревень Шартанской, Сарапульской и Становской и кого в том разъезде можете поймать, быв увозили? При взятии Павла Шапошникова для чего 12-летнюю дочь его Ксению безжалостно бив плетью едва живу оставили?... Алексеев, впрочем, отделался от консистории личным объяснением митрополиту и возвратился в Екатеринбург для дальнейших подвигов в этом роде.

Из забранных в комиссию раскольников те, которые отказывались принять православие, после продолжительных увещаний и истязаний, отсылались, наконец, в Тобольск, отстоящий от Екатеринбурга почти за 600 верст и здесь при консистории снова подвергались тем же пыткам. Так 21 марта 1761 года комиссия писала митрополиту, что забранные в комиссию раскольники десть человек на увещание наше нимало не взирают, и от церкви святой отдираются, и упорствуют и обратиться не желают. Митрополит повелел их выслать в Тобольск, и они были отправлены.

Из Тобольска, как и из Екатеринбургской комиссии, возвратиться на родину раскольнику можно было только под условием обращения, иначе не должен был и помышлять о возвращении. В декабре 1760 года другими сыщиками священником Иосифом Нагибиным и прапорщиком Полтыревым, командированными преосвященным Павлом, независимо от учрежденной комиссии, в Исецкий дистрикт, в числе многих других раскольников был взят и представлен в Тобольск крестьян дер. Крутихи Абрам Белобородов с сыном Федором. Отец и сын были упорные раскольники и не думали обращаться, а потому были оставлены при консистории на неопределенное время. Только после годичного из пребывания в Тобольске Федор Белобородов был местным обществом назначен к отдаче в только что учрежденные для охранения сибирских линий ландмозицкие полки. Сибирский губернатор особым сообщением просил консисторию прислать Федора Белобородова в приемную комиссию в непродолжительном времени. Консистория 22 декабря 1761 г. доложила митрополиту Павлу, что Федор Белобородов хотя и остается упорным раскольником, но троих своих детей крестил в православной церкви, и потому может быть отослан в приемную комиссию, как более уже ненужный консистории. Но митрополит Павел этого не хотел; он приказал консистории спросить Сибирскую губернскую канцелярию: могут ли быть записные раскольники определяемы в какую-либо службу; если могут, то в какую именно, и на основании каких указов и приводятся ли при этом к присяге? Губернская канцелярия отвечала, что консистория должна об этом знать сама из опубликованных печатных указов о раскольниках и рекрутских наборах и повторила требование о Федоре Белобородове. Знала или нет это консистория, однако она придержала Белобородова еще несколько месяцев, до конца июня 1762 года, пока Сибирский губернатор не обратился с новым и решительным требованием от 25 июня 1762 года. Но и теперь было выполнено требование губернатора с такого рода оговоркой митрополита Павла. «Раскольника Федора Белобородова до воспоследовавшей на учиненное от меня представление указной от Святейшего Синода резолюции хотя из содержания под караулом еще освободить и не следовало бы, но по неоднократному его превосходительства тайного советника и Сибирского губернатора господина Соймонова требованию, впредь до указу, освободя из-под караула отослать к его превосходительству».

Так было трудно раскольникам выбраться из Тобольска, и в 1761 году их при консистории оставалось в оковах и тяжких работах десятки, почти сотни.

Поэтому, при первом появлении членов Екатеринбургской комиссии с командой и запасными кандалами, естественно, раскольники скрывались кто где мог, иногда оставляли свои дома совсем, собирались по лесам и стали думать об испытанном уже средстве спасения – самосожигательстве. В июне 1761 года граф Воронцов, по заводам и деревням которого Екатеринбургская комиссия больше всего разыскивала и ловила раскольников, жаловался Святейшему Синоду, что от находящихся в гор. Екатеринбурге следователей иеромонаха Евфимия, священника Алексеева и прапорщика Кокшарова заводским и сельским крестьянам не стало житья, что из них до 600 человек разбежалось с заводов по лесам и до 300 – в Польшу.

Не замедлили обнаружиться и попытки к самосожжению и самые самосожжения раскольников.

В декабре 1761 года стало известно Тобольской консистории, что из разных деревень исецкого дистрикта скрылось до 150 чел. записных и не записных раскольников, которые собрались в доме раскольника дер. Крутихи, ялуторовского дистрикта, Абрама Белобородова и намерены сгореть. Они, конечно, и сгорели бы, но консистория вовремя распорядилась командировать для разогнания их священника Иосифа Нагибина с прапорщиком Полтыревым и командой солдат. За то главные подстрекатели их хозяин дома Абрам Белобородов с сыном Федором, Афанасий Бородин, Исаак Долгих, Максим Кармакулин и Федор Лавров были взяты в Тобольск и там томились при консистории пока в 1762 году не вступил на царство Петр III, который повелел освободить из острогов всех раскольников.

В феврале 1761 года Тюменское духовное правление кратко донесло Тобольской консистории, что жители деревень Ильиной и Саввиной в числе 70 человек (мужчин 26 и женщин 44 с детьми) самовольно сгорели. Преосвященный Павел обратил внимание только на то, что духовное правление рапортовало не ему непосредственно, а в консисторию, и оштрафовал за это членов правления 5-ю рублями. По-видимому, на самосожжения власти смотрели уже как на явление обычное.

В феврале 1763 года в Тюменскую воеводскую канцелярию были поданы о случившемся на 13 февраля в дер. Кулаковой раскольническом самосожжении три рапорта: от уличного десятника Михаила Попова, от жены разночинца Лысковой и от ямской конторы. Десятник Попов доносил, то на 13 число ночью в дер. Кулаковой сгорел дом ямщика Ивана Агапитова вместе с хозяином и семейством, состоявшим из 5 мужчин и 2 женщин; кроме того из обывателей не стало 4 человека, которые, вероятно, тоже сгорели в доме Агапитова. Лыскова доносила, что на 13 число куда-то скрылся из дома свекор ее разночинец Петр Иванов, – вероятно сгорел с Агапитовым. Контора ямских дел Тюменского яму доносила, что десятник дер. Кулаковой Коснов на 13 число, часу в 8 вечера, заметил, что горит дом ямщика Ивана Агапитова и с соседями прибежал на пожар; потушить пожал было уже невозможно, но было замечено, что в горнице, охваченной пламенем находится множество людей мужчин и женщин, которые не стараются выскочить и все сгорели.

На место происшествия был послан из Тюменской канцелярии тюменский сын боярский Семен Текутьев. По освидетельствованию трупов оказалось: сгоревших жителей дер. Кулаковой 17 чел. и неизвестных мужского и женского пола с младенцами 35 чел., всего, следовательно, 52 человека; сверх того оказалось не мало отдельных человеческих костей от совершенно сгоревших трупов.

Святейший Синод, Сенат и местные гражданские власти давно уже пришли к убеждению, что строгое преследование раскольников составляет одну из важных причин самосожжений, Святейший Синод циркулярным указом на имя епархиальных преосвященных, от 20 ноября 1760 года, предписывал поступить в отношении к раскольникам со всей осторожностью, так как от преследования они сжигаются. В 1757 году в Архангельской губернии сгорело 27 человек и в 1760 году в Новгородской – 15 человек. Правительствующий Сенат указом от 28 февраля 1762 года предписывал губернским канцеляриям разведывать о раскольнических сборищах для самосожжения и убеждать раскольников разойтись, уверяя, что все дела об них прекращаются. Сибирские гражданские и заводские власти всякий отказ преосвященному Павлу в выдаче раскольников основывали на склонности к самосожжению их. Но преосвященный Павел смотрел на самосожжение иначе. По поводу самосожжения 13 февраля 1763 года в дер. Кулаковой он доносил Святейшему Синоду, что это случилось «не от притеснений и принудительного обращения к церкви, а от лжеучителей, подстрекающих к тому ради спасения. Таковы из пойманных в Сибири старцы: Варлаам Сапогов и Самсон Дмитриев, из коих первый прельщая простой народ, носил переменное платье, являясь в народе то простым мужиком, то иноком, то женщиной и употреблял волшебство и чарованья. Поэтому митрополит Павел долго не думал прекращать начатое в 1760 году с учреждением комиссии преследование раскольников и постоянно вел жаркую полемику с заводскими и гражданскими властями, отказывающими в содействии екатеринбургской комиссии.

Впрочем, преосвященный Павел, преследуя раскольников, стоял на законной почве. Множество указов высочайших и синодских, изданных за время с Петра I до начала 60 годов и требующих строгого преследования раскольников, не были еще отменены, хотя время и ослабило их силу. Таковы, например, указы: высочайший от 5 мая 1722 г., коим повелевалось раскольнических детей крестить обязательно в православной церкви и за уклонение раскольников от такого крещения наказывать гражданским судом; синодские: от 13 мая 1743 года, коим повелевалось строго следить, чтобы никто не совращался в раскол и не записывался в раскольнические книги, в противном случае поступать с виновными по всей строгости правил святых отец, регламента и прежних указов; от 13 ноября 1756 года, коим давалось преосвященным знать, что от сената сделано подтверждение светским властям, чтобы помогали духовным властям в разыскании новых раскольников и расколоучителей, согласно высочайшему указу от 19 ноября 1721 года и т. д. Преосвященный Павел был не больше, как только ревностным исполнителем повелений высшей власти.

Основываясь на приведенных и многих других прежних высочайших, синодских и сенатских указах о раскольниках, преосвященный Павел поспешил сообщить об учреждении в Екатеринбурге следственной о раскольниках комиссии всем сибирским властям, как-то: губернским канцеляриям тобольской (сибирской) и оренбургской, канцелярии главного правления сибирских, казанских и оренбургских заводов, екатеринбургской судной и Верхнеисецкой заводской конторам и не просил, а требовал от всех содействия комиссии. Но светское начальство с самого начала положило за правило не обращать на эти требования никакого внимания. Дальнейшие требования самого митрополита и комиссии и самовольное забирание в комиссию раскольников повело к противодействию и жалобам высшему гражданскому начальству со стороны раскольников и местных властей. В свою очередь и невыполнение законных требований вызвало несколько жалоб Святейшему Синоду со стороны митрополита. Жалобы и противодействие начались снизу от самих раскольников и местных заводских властей, особенно ведомства графа Романа Ларионовича Воронцова.

Как только комиссия в лице своих членов священника Алексеева, прапорщика Кокшарова с командой из 20 человек раз побывала в приписанных к железным заводам сенатора графа Воронцова деревнях Шартанской, Станиславской и Сарапульской и забрала несколько человек, жители этих деревень раскольники тотчас же выбрали из среды своей крестьянина Ивана Косова и отправили в Петербург к графу Воронцову с жалобой на притеснения со стороны духовных властей. Граф принял выборного очень ласково, обещал защиту и покровительство, а между тем приказал Косову изложить подробно и подать жалобу лично в учрежденную при Сенате контору по раскольническим делам. Косов исполнил приказание графа в точности, сообщил обо всем своим соседям и вскоре сам воротился; раскольники ободрились, стали сами отбиваться от нападений комиссии. Мы уже видели, как Шартанские раскольники 2 июня 1761 года прогнали из своей деревни комиссию дубинами; это было вскоре по возвращении Косова из Петербурга.

Но еще до возвращения Косова, в мае месяце Верхнеисецкая заводская контора получила от графа Воронцова приказание просить тобольского митрополита: «буде о умедлении следствия милость сотворить невозможно, то по крайней мере повелеть определенных по ныне следователей всех переменить и определить добрых учителей церковных, знающих лучше истинный путь обращать об погибели раскольнической прелести человеческих душ ко спасению, а не лишать оного побегом, как чинят нынешние следователи». Верхнеисецкая контора 29 мая представляла об этом митрополиту Павлу, но ни ответа, ни перемены следователей не последовало; комиссия продолжала трудиться в принятом направлении.

Не раз пробовала просить митрополита Павла о перемене следователей и особенно священника Алексеева и прапорщика Кокшарова и канцелярия главного правления сибирских, казанских и оренбургских заводов, выставляя на вид, что от преследования раскольники разбежались, заводские работы стали, и казна и граф Воронцов терпят от этого большие убытки; но и эти просьбы оставались без удовлетворения. Митрополит на такого рода просьбы отвечал иногда так: «За силу духовного регламента и состоявшихся их императорского величества указов, по требованию Екатеринбургской комиссии раскольники обоего пола должны быть отдаваемы без всякого препятствия и промедления, не отговариваясь, что будто через это может последовать остановка в заводских работах, а паче уважая, чтобы в заблуждении раскольнические прелести человеческой души не погибали»; или: «убыток души, больше всех убытков»; или: «судных и земских дел контора (екатеринбургская) не в свое дело вступается и о том нечего рассуждать». Мало того, митрополит 5 июля просил Святейший Синоды о том, чтобы он снесся с Сенатом о побуждении канцелярии главного правления заводов выдать раскольников екатеринбургской комиссии без всяких отговорок.

После этого канцелярии главного правления заводов и прочим заводским властям оставалось жаловаться графу Воронцову и ожидать распоряжений свыше, а до того времени самим защищать раскольников, насколько это представляется возможным. Власти так и поступали: обо всем доводили до сведения графа Воронцова, не удовлетворяли никакие требования комиссии, предоставляя ей в свою очередь жаловаться куда знает, и не редко оскорбляли членов комиссии так, что положение последних наконец стало невыносимо и опасно.

«Верхнеисецкого его графского сиятельства Романа Ларионовича заводу приказчика Андрей Щипунов, да Федор Артаболевский», писали митрополиту Павлу священник Алексеев с прапорщиком Кокшаровым 31 марта 1761 г., «чинят раскольникам явное запрещение и понаровку, а нам нижайшим в поимке их злодеев и в следствопровождении, до кого касается дело – крайнее помешательство. И угрожают нам смертным убийством, или где случиться подхватя нас (хотят) увести в Петербург к графу и отдать к наказанию и лишению членов, ибо де и один раскольник, который живет богоугодно, лучше тысяч лицемеров и обманщиков, называющихся православными». В другой раз приказчики Щипунов и Артаболевский лично объявили священнику Алексееву: «ежели наших графских приписных деревень Шартанской и других раскольников в комиссию брать будете, то и вас комиссиан приказано будет раскольникам захватить и руки, и ноги переломать».

27 марта в доме приказчика Щипунова приказчик Строгановского Билимбаевского завода Иван Швецов хвалился: «ежели к нам попадут в руки комиссии судящии двое: десятоначальник Семен Алексеев и прапорщик Кокшаров, то мы им руки и ноги переломаем и самих в реку бросим, а у графа нашего (Строганова) взять нечего».

18 и 22 мая комиссия жаловалась митрополиту, что Воронцовские приказчики Щипунов и Артаболевский по многократным требованиям комиссии нужных раскольников не отдавали, не отдают и впредь не хотят отдавать под чем предлогом, что некому будет работать на заводах, и всячески поносят комиссию, говоря, что она учреждена в противовес указов. 29 мая члены комиссии просили митрополита уже о переводе их из Екатеринбурга в какое-либо другое место, например, в Невьянск, на Демидовские заводы. «Господин Демидов еще дворянин сущий, а не граф», писали они, «и такого упорства и страхования как здесь в Екатеринбурге быть не от кого… А ежели паче чаяния переехать будет не позволено, то, от чего Боже сохрани, нам здесь живым не быть».

31 августа комиссия доносила: «Консистория вашего преосвященства промеморией просила канцелярию главного правления заводов, чтобы касающиеся по делам раскольники как от Верхнеисецкой заводской конторы, так и от конторы Шайтанского дворянина Никиты Демидова завода, отдаваны были в комиссию беспрепятственно. О том и от здешней комиссии 19 и 28 августа посланными доношениями с приобщением раскольнических реестров в канцелярию главного заводов правления представлено и требовано было. Точию принуждения никакого не видится и в присылке ни одного человека и по ныне нет"… «И самой комиссии канцелярия главного правления и Верхнеисецкая контора не токмо не дают вольности ловить лжеучителей и попов, скрывающихся у раскольников, но и не в деревни, ни в дома к раскольникам входить не велят и потому в производстве учинилась остановка».

23 октября, наконец, священник Алексеев с Кокшаровым писали митрополиту: «Чтобы больше чинить, – недоумеваем, уже бо сила наша в немощь претворяется. Не соблаговолите ли, ваше преосвященство, о таких противниках (т. е. раскольниках) следствие приказать произвести в Тобольске? Тогда уже по необходимости в силу указов канцелярия главного заводов правления раскольников представить имеет. Теперь же раскольники, защищаемые от властей, яко неистовии бесы плескают руками и гордятся».

Но преосвященный Павел не знал на что решиться и ожидал указанной резолюции от Священного Синода на свое представление от 5 июля, каковой так и не последовало. Между тем жалобы, поданные в Сенат выборным от раскольников Иваном Косовым и самим графом Строгановым, подвигли к защите сибирских раскольников от преследования со стороны Екатеринбургской комиссии и других духовных команд самый Сенат.

13 августа 1761 г. от Сената были посланы на имя сибирской и оренбургской губернских канцелярий и канцелярии главного правления сибирских, казанских и оренбургских заводов особые указы, коими повелевалось: как верхнеистецких крестьян (приносивших Сенату жалобу, повторенную графом Воронцовым о том, что Екатеринбургская комиссия забирает собой через посланные от нее команды приписных к Верхнеистецкому железному заводу крестьян и наезжая в их деревни грабит дома и все имения, и их крестьян бьет и мучит немилосердно и сажает в цепях под караул), так и прочих оренбургской и сибирской губерний обывателей от вышеозначенных чинимых духовыми командами разорений прилежнейше защищать и ни за чем посланных от вышеозначенной (Екатеринбургской) раскольнической комиссии и от Тобольской консистории команд в их жительство въезжать отнюдь не допускать, кольми же паче самим губерниям (губернским канцеляриям) для забирания тех жителей, а особливо не своего ведомства (например. ведомства г. г. Воронцова, Строганова, Демидова) без сношения с теми присутственными местами не токмо команд не давать, но и ни малейшего в том духовным командам вспомоществования не чинить, под опасением неупустительного штрафа». Сибирская губернская канцелярия поспешила при особой промемории от 5 декабря послать сего указа в Тобол. консисторию точную копию.

Комиссия о раскольниках после этого стало совсем нечего делать в Екатеринбурге и она благополучно возвратилась в Тобольск, оставив после себя очень нехорошую память, не только в раскольниках, но во всех тех, кто с грустью смотрел на раскольнические самосожжения, вызываемые преследованием несчастных заблудших простолюдинов.

Однако привезенные с собой дела комиссии не сразу были сданы в архив: в Тобольске были раскольники, которых комиссии удалось захватить и выслать. Теперь все внимание преосвященного и консистории было сосредоточено на этих несчастных; их увещевали, пытали, томили в тюрьмах, в оковах, заставляли работать на казенных дощениках, в садах и огородах архиерейских, не давая средств к существованию, а только позволяя в известные часы ходить с солдатами за милостыней по тобольским улицам. Отрада к ним явилась только со вступлением на престол царских императора Петра Федоровича, именно в 1762 году. По высочайшему повелению нового императора, правительствующий Сенат циркулярным указом, от 28 февраля 1762 года, на имя губернских канцелярий предписал всех раскольников из острогов распустить и дела об них производством прекратить. По этому поводу преосвященный Павел с соболезнованием доносил Священному Синоду, что вследствие сенатского указа, которые раскольники для обращения их к церкви святой в Тобольской духовной консистории содержались, хотя и не следовало до окончания об них дел отпущать, но за силу того указа и по требованию Сибирской губернской канцелярии без окончания об них тех следственных дел решения и без обращения к церкви святой отпущены».

Кончились преследования, не стало и самосожжений.

* * *

Проследив историю самосожжений в Сибири, в связи с самоубийствами в России, мы невольно приходим к такого рода заключению:

1) Исходным пунктом религиозных самоубийств и убийств для русских старообрядцев было то безвыходное положение, в которое они были поставлены в начале, когда им предлагалось на выбор: или оставить свои верования, убеждения и привязанности, или идти в тюрьму, под пытки, а подчас и на костер.

2) Страх пред Богом за измену, вытекающий из пламенной веры в правоту своих убеждений и воззрений и страх пред лютой казнью за непокорность не дали первым самоубийцам опомниться и обсудить вопрос о самоубийстве здраво; они решились на самоубийство, чтобы предупредить казнь, не зная еще сами: будет ли это жертва угодная Богу, или смертный грех.

3) Со стороны первоучителей раскола, в роде протопопа Аввакума, было не естественно не одобрить этот необдуманный, отчаянный поступок и не назвать его ревностью о Боге, хотя бы в душе сам Аввакум и ему подобные и сознавали опрометчивость поступка и не верили в спасительность самоубийств. Иначе пришлось бы судить своих последователей, обуздывать их ревность и таким образом вредить своему делу противления ненавистным новшества.

4) Раз случившееся необдуманное, но одобренное первоучителями раскола самоубийство в глазах прочих старообрядцев естественно и скоро стало «добровольным мученичеством», избавляющим от временной и вечной погибели.

5) Для новых расколоучителей осуждать самоубийство, противное закону естественному и Божию, и разочаровывать старообрядцев было уже поздно и тоже не выгодно, как и для первых расколоучителей. Приходилось по неволе искать для него оправдания в священных и отеческих книгах. И оправдания были найдены, благодаря бесцеремонной изворотливости расколоучителей в толковании священных книг.

6) Теперь всякий, даже не важный случай мог служить достаточным поводом к добровольному мученичеству. Но малейшее преследование, а тем более принудительное привлечение в лоно церкви служило главным поводом к самоубийству потому, что в преследовании всякий видел оправдание собственного самоубийства, представляя его добровольным мученичеством, предупреждающим мученичество в собственном смысле.

Таково наше крайнее убеждение относительно религиозных старообрядческих самоубийств и убийств, составившееся при воззрении на многочисленные самоубийства в России и Сибири.