Диалектика человеческого преступления («Преступник»)
Поэма «Преступник» также была написана во время учебы в Московском университетском пансионе, в котором, как было сказано, поощрялись занятия литературой. (Между прочим, воспитанниками этого же пансиона были и другие выдающиеся литераторы — Д. И. Фонвизин, В. А. Жуковский, А. С. Грибоедов.) Как пишет в своих записках дальний родственник и друг Лермонтова А. П. Шан-Гирей, Мишель отличался от своих сверстников по пансиону тем, что «был уже не дитя». Другой мемуарист, В. С. Межевич, соученик Лермонтова пансионного периода, отмечал ту же черту поэта, говоря о достоинстве его стиха, отличавшегося «живым поэтическим чувством и нередко зрелостию мысли не по летам»[28]. Поэма «Преступник» является подтверждением правдивости этих наблюдений.
«Преступник» — первое произведение, в котором поэт обращается к жанру исповеди. С самого начала творческого пути у Лермонтова обнаруживается тяготение к повествовательной форме, которая позволила бы проникнуть во внутренний мир героя, максимально приблизиться к нему. Для юного Лермонтова человеческая душа — это та сфера, которая требует к себе предельно вдумчивого, бережного отношения. С пристальным вниманием он старается вглядываться в переживания, думы, терзания и муки своего героя, утверждая неповторимость человеческой индивидуальности. Для Лермонтова человеческая душа — безусловная ценность, абсолютная величина, которая определяет место всему, что совершается в истории. Подобный взгляд на человека, подобное отношение к нему Лермонтов мог усвоить только в лоне христианской веры, утверждающей высокое, богоподобное достоинство каждой человеческой личности.
Выбирая жанр исповеди для своей поэмы, Лермонтов устанавливал отличительную, присущую только его манере письма особенность в использовании этого литературного приема. В исповеди лермонтовского героя значимо не только то, что он сам говорит о себе, но и то, что присутствует в его речи в скрытом виде. В такой исповеди герой раскрывает себя не только посредством прямого рассказа или перечисления событий своей жизни, но и бессознательным образом. Например, в том месте, где атаман упоминает о своих первых разбойничьих днях, он употребляет фразу: «Придет ли ночи мрак печальный, Идем к дороге столбовой» (2, 57). Словосочетанием «мрак печальный» герой не только отмечает факт своей биографии, но и дает субъективную оценку наступившему периоду своей жизни. Исповедь лермонтовского персонажа — это не только поток его сознания, но, что гораздо важнее и существеннее, — поток его подсознания. Принцип такого построения исповеди героя широко будет использован в дневнике Печорина. Но его первоначальный опыт осуществлен уже здесь, в поэме «Преступник».
Поэма представляет собой повествование героя о своих злоключениях. Главный персонаж — атаман разбойничьей шайки — рассказывает сотоварищам о своей жизни. «Добры молодцы», обратившиеся к нему с просьбой поделиться опытом, ждут от него истории в романтическом вкусе. Вместо нее они слышат правдивую речь о бедствиях существования их предводителя, к которому они питают искреннее уважение. Рассказ атамана лишен увлекательных примеров разбойничьей удали и состоит из картин противоположного свойства. Атаман не столько «тешит добрых молодцов» красивой речью, сколько приобщает их к драме своей жизни, к суровым фактам своего нелегкого бытия. Несколько эпизодов становятся объектом его воспоминаний.
Первая зарисовка относится к тому времени, когда атаман жил в доме своего престарелого отца, где он вступил в преступную связь со своей мачехой,«красоткой молодой». В самом начале жизненного пути предводитель становится жертвой женского сладострастия, а также своей неопытности, в результате чего лишается и отцовской любви, и домашнего крова. Обращаясь к событиям, толкнувшим его на путь преступной жизни, атаман слегка касается черт, присущих женской натуре. Прежде всего он отмечает в мачехе наличие жестокого вероломства. Она может «ласкаться» к мужу, «хранить его в минуту сна», но только до тех пор, пока не встретит на своем пути кого-нибудь более привлекательного. Тогда
Она без всякого зазренья
Клевком лишит супруга зренья
И от гнезда уж мчится прочь!
(II, 54–55)
Вторая черта мачехи — неспособность к глубоким человеческим привязанностям. Эта женщина отличалась не только легковесностью, переменчивостью, но и неуловимостью своих желаний. «Бог весть, меня она любила, / иль это был притворный жар?» — не без скорбной иронии замечает атаман. Если в «Кавказском пленнике» Лермонтов воспевает женскую способность к просветленной, жертвенной любви, глубоко преклоняясь перед ней, то в поэме, написанной в том же году, он выявляет в женщине совсем другое начало. Поэтическая идеализация женского чувства не мешала поэту видеть таящуюся в представительницах слабого пола бездну лжи, эгоизма, жестокости и холодной расчетливости. «Женская душа, / как океан, неисследима!» — такими словами заключает атаман свой рассказ о жизни в доме отца, прибегая к образному сравнению для обозначения тайны женского сердца.
Роль женщины в «Преступнике», в отличие от «Кавказского пленника», оказывается не спасительной, а, напротив, губительной, толкающей героя на путь преступной жизни. Именно благодаря ненасытимой страсти молодой мачехи атаман лишается родительского крова и оказывается в сообществе двух профессиональных грабителей. Этой же теме о темных глубинах женской страстности, в стремнинах которой личность может найти свою гибель, поэт посвятил и свое стихотворение зрелого периода «Тамара» (1841). У Лермонтова, наделенного талантом сверхчеловеческой проницательности, не было юности, той счастливой поры, когда взору все явления жизни предстают в солнечном, лучезарном, многообещающем свете. В четырнадцать лет правда жизни, лишенная каких бы то ни было прикрас, представала его взору в своем беспощадном обличии.
Второй эпизод, который приходит на память атаману, — убийство ямщика. Смерть ямщика является бытовым эскизом к картине разбойничьего ремесла. Лаконичная зарисовка его гибели имеет натуралистичный характер. Вместе с тем она содержит в себе едва уловимые оттенки отношения героя к тому, что становится объектом его изображения. «Придет ли мрак ночи печальный, / Идем к дороге столбовой» — такими словами начинает рассказчик повествование о первых днях, проведенных им в новом окружении. Жизнь за пределами родных стен с самого начала обрушивается на него своим «печальным мраком». В этом словосочетании, как уже отмечалось, кроется моральная оценка атаманом нового периода своего существования. Во второй части предложения («идем к дороге столбовой») присутствует элемент некоторой насильственности, испытываемой героем: он как будто кем-то принуждаем к участию в преступлении. «С обезображенным лицом / упал ямщик!» — замечает далее атаман, и в скупости этой фразы спрятана его горечь о невинной жертве разбоя. Своим рассказом об убиении несчастного ямщика повествователь говорит о том, что, лишившись отцовской опеки, ограждавшей его от мрачных сторон жизни, он попадает в тот мир, в котором жестокость является нормой существования и приобретает силу непреложного закона.
Далее атаман обращается к повествованию о другом преступлении — об убийстве старика-отца, вернее, к рассказу о том, что он испытал, когда увидел его окровавленный труп. Известие о его смерти было для него сильнейшим потрясением и вызвало в нем состояние глубокого обморока. Подчеркивая бессердечие тех, с кем пришлось атаману идти по жизни, Лермонтов использует прием контраста: рядом с героем, убитым горем, поэт изображает его компаньонов, озабоченных подсчетом барыша. Юный герой находится в той жизненной среде, где каждый взволнован только вопросами собственного выживания, а началом, объединяющим людей, становится алчность. Взаимовыгода — это та единственная сила, которая заставляет двух разбойников держаться друг возле друга. Вместе с тем главный герой поэмы после гибели отца вступает в полосу абсолютного одиночества, безысходного сиротства. Его рассказ о гибели отца еще и потому достигает предельной экспрессивной выразительности («Великий Боже! Я узнаю / его О!.. други!.. Это мой отец» — II, 57), что становится историей о потере единственного близкого человека.
В следующей стихотворной строфе атаман говорит о душевных муках, которые периодически посещали его в те далекие годы. Он признается слушателям в преследовавших его терзаниях совести и в тревожном, болезненном ожидании различных наказаний. Эти чувства завладевали им с такой неотразимой силой, что лишали его самообладания. Затем он делится воспоминаниями о том, как преступная стезя последовательно приводит его к поджогу и разграблению собственного дома, во время которого он становится свидетелем бессмысленного убиения «младой женщины», совершенного своим напарником. И завершает рассказ повествованием о расправе, которую сам учинил над жестоким, кровожадным убийцей ни в чем не повинной женщины.
В своем откровенном повествовании атаман все время оказывается в положении противопоставленности по отношению к тем, с кем ему приходится рука об руку заниматься кровавым ремеслом. С одной стороны, он является частью преступного мира, с которым составляет единое целое, а с другой — отличен от него, не тождествен ему, не вписывается в его жесткие рамки. Во всех эпизодах, которые приходят герою на память, проступает разница, заметно отличающая его от коллег по грабежу. Он знаком с мучительными терзаниями совести и никак не может огрубеть настолько, чтобы научиться так же, как и другие разбойники, равнодушно созерцать сцены убиения невинных жертв. Героем, в отличие от них, он ощущает себя не тогда, когда совершает удачные набеги и грабежи, а в том единственном случае, когда собственноручно расправляется со своим лесным «собратом» за убиение им «младой женщины». Вот как он комментирует свои действия:
Пришло Иуде наказанье:
Он в ту же самую весну
Повешен мною на сосну,
На пищу вранам…
(II, 59)
Библейское сравнение в речи атамана появляется в силу того, что в данном случае он чувствует себя не преступником, а орудием высшего правосудия, участвующим в акте справедливого возмездия. По этой же причине его фраза имеет страдательную конструкцию: не «я повесил Иуду», а он «повешен мною на сосну». Словно не самим атаманом, а через него, его руками совершилось то, что непременно, по его мнению, должно было совершиться.
Предводитель шайки грабителей оказывается не столько героем разбоя и грабежа, чего, вероятно, ожидали услышать в его рассказе «добры молодцы», сколько личностью, испытавшей в своей жизни грубое насилие зла. В откровенной беседе он предстает человеком, изуродованным злом, подпавшим под его влияние, но сделавшим жестокие нормы окружавшего его мира правилами своего личного существования. Он молчаливо скорбит об убиении невинных жертв, терзается совестью, возмущается жестокостью, вершит суд над лицом, ее проявившим…
Можно говорить о том, в поэме «Преступник», как и в «Кавказском пленнике», находит отражение проблема поглощения героя окружающим злом. Собственно говоря, проблема личности, оказывающейся перед лицом зла, является основной, стержневой проблемой всего творчества Лермонтова. В поэме «Преступник» эта тема выходит за узкие рамки фольклорного материала, на котором она построена, а сам материал приобретает масштаб философского обобщения[29]. Общество, в которое попадает юноша, изгнанный из дома, — это символическое обозначение не только разбойничьего, а всего внешнего мира, жизнь которого построена на жестоких законах выживания сильнейшего. Вступая в этот мир, личность неизбежно подвергается его давлению и постепенно теряет начатки человечности. Вот первый вывод, который делает Лермонтов, наблюдая за судьбой своего героя.
Второе наблюдение поэта имеет совершенно противоположный характер. Герой поэмы, становясь объектом жуткого воздействия внешнего мира, не может до конца соединиться с ним. Подвергаясь его нажиму, подчиняясь силе обстоятельств, он продолжает сохранять в себе то, что принципиально отличает его от окружающей его действительности. Атаману не удается до конца слиться с миром преступности в единое целое. Его душа и в том мрачном средоточии зла, в которое попадает, продолжает оставаться живой. Этой живой частью души герой понимает, что достиг самоутверждения в той сфере, в которой оказался, путем подчинения диктату зла, путем духовного самоубийства. Поэтому он и говорит о себе в конце рассказа: «Я всем далек, я всем чужой». Всем — значит, и самому себе, той лучшей части души, которая не получила должного развития и реализации ввиду внешнего диктата зла и которая оказалась в состоянии парализованности, скованности внешней принудительной силой. (Примечательно, что лучшую часть души в исповеди атаман называет «жаром подавленным»: «Но жар подавленный очнется, / когда за волюшку мою…».)
Лермонтовский герой, завоевывая место в окружающем мире, усваивает правила существования в нем и на этом пути неизбежно поступается лучшей частью своего «я». Драматизм его положения заключается, однако, в том, что распрощаться с ней, этой лучшей частью, он так и не сможет. Именно здесь, в этой раздвоенности находится исток неизбежного одиночества героя. Ни с самим собой, ни тем более в обществе разбойников атаман не может найти гармоничного существования. Эта особенность лермонтовского героя впоследствии получит развитие и законченное литературное воплощение в главном персонаже романа «Герой нашего времени». Но впервые попытка отобразить портрет такого героя крупным планом осуществлена в «Преступнике». В его создании и заключается главная цель этой поэмы.
Человек в творческом мире Лермонтова сложен и противоречив. Лермонтовский герой сочетает в себе несоединимые начала. Он — сильная, волевая личность. Изгнанный из дома юноша впоследствии становится предводителем шайки разбойников. Герой неординарен, при всех неожиданностях, злоключениях и превратностях судьбы ему не дано стать заурядностью. В нем от природы заложены недюжинные задатки. Вступая в мир, он проходит множество испытаний и без особого труда, естественным образом приобретает право на исключительное место в нем. В ряде случаев он оставляет за собой право вершить суд над несправедливостью. Во всем этом проявляет себя сила лермонтовской личности. С другой стороны, герой оказывается бессильным перед лицом окружающего зла. Он становится жертвой как существующей несправедливости, так и собственных страстей. Герой живет в атмосфере преступности, в общем потоке человеческой жестокости, неизбежно подчиняясь установившемуся порядку бытия. И даже более того: благодаря исключительным задаткам своей природы, становясь предводителем лесной банды, он приумножает эту жестокость.
Но лермонтовский герой оригинален не только тем, что сочетает в себе противоположные начала, силу и бессилие. Эти начала не только странным образом сосуществуют в нем, но и вступают в драматичный диалог. Наделенный инстинктом правды атаман не может не признавать банкротства своей жизни («я всем далек, я всем чужой»), но ощущение своих задатков, своей исключительности побуждает его искать то, что могло бы возвысить его в собственных глаза даже в положении жизненного проигрыша. Отсюда и появляется в конце поэмы неожиданное прославление атаманом разбойничьей «волюшки», ценности весьма относительной и художественно неоправданной, не увязанной со всем предыдущим рассказом героя. Предводитель после правдивой исповеди вдруг воспевает «шум крамол» былых, которые не принесли ему ничего, кроме горечи. Не удовлетворяясь определенной искусственностью такой концовки, понимая ее логическую несообразность, Лермонтов усиливает ее звучание образом кровавого ножа, вонзенного атаманом в дубовый стол:
И нож мой, нож окровавленный
Воткну смеясь в дубовый стол!
(II, 60)
Смех атамана имеет не совсем естественный характер, так как смеяться после того, что он поведал о своей жизни «добрым молодцам», у него вроде бы нет оснований. Его смех напоминает реакцию человека проигравшего, но не желающего признавать свое поражение.
Эта затейливая борьба силы и бессилия в герое «Преступника» потом перейдет и в другие произведения Лермонтова, в частности в шесть редакций «Демона». В финале, потерпев фиаско в отношениях с Тамарой, хорошо понимая свое положение, герой старается возвыситься над силами, обусловившими его поражение. Потерпев сокрушительную жизненную неудачу, осознавая свой проигрыш, Демон в конце поэмы упрекает ангела с саркастической улыбкой, как бы возвышаясь и над ним, и над своим неосуществившимся чувством к Тамаре. Впервые это стремление героя возвыситься в собственных глазах даже в ситуации жизненного поражения появляется в концовке поэмы «Преступник».
Воображение шестнадцатилетнего поэта, когда он писал поэму «Преступник», было занято отнюдь не юношескими темами. Несколько мотивов проходит через поэму. Впоследствии они станут постоянными темами творчества Лермонтова. Это мотив женского непостоянства и вероломства, мотив изгнанности героя и утраты им своего дома, мотив вынужденной вовлеченности личности в стихии зла, мотив феноменальной жестокости человека, всегда поражавшей поэта, мотив гордого самоутверждения покалеченного злом героя и некоторые другие. Поэма занимает всего несколько страниц, но по своей идейной насыщенности она превосходит пушкинских «Братьев-разбойников», которые считаются в лермонтоведении первоисточником поэмы «Преступник». Явно отставая от пушкинской в поэтическом отношении, она намного опережает ее в содержательности, в той глубине, которой достигает Лермонтов в изображении сложных противоречий души своего героя.
[28] Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964. С. 85.
[29] Фольклорная тематика не имеет в «Преступнике» самостоятельного значения. Вряд ли правомерно рассматривать фольклорный сюжет поэмы как «свидетельство внимания Лермонтова к проблеме народности» (см.: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 445). Его глубокая и сокровенная дума, получившая художественное воплощение в этом произведении, находится совершенно в иной области.
Комментировать