4. О божественном законодательстве чрез св. пророка и боговидца Моисея

О божественном законодательстве, ходатаем которого (Гал.3:19) был Боговидец Моисей, намерены мы говорить с тою же мыслью, с какою говорили вообще о ветхом завете²¹: хотелось бы помочь любящим истину, и особенно подвизающимся на поприще мысли и слова, – находить в ветхозаветных книгах слова Божия благопотребные указания и руководство по разным вопросам и нуждам нашего времени. В Израиле, которому дан был чрез Моисея Божий закон, явился миру народ, Богоизбранный и Богоправимый в образец для всех верующих народов: в нем образно открывались духовные нужды и опасности вообще спасаемого Богом человека. Только уже надо нам следить не изветшавшую форму, а живой дух и самую силу Богоправления в этом народе. Следует нам раскрыть, в живой силе дела, во-первых – то, в каком состоянии найден и в какое состояние поставлен Израиль, или вообще спасаемый человек, Богоданным Моисеевым законом, и во-вторых – то, каким для этого орудием и сосудом Божественной премудрости и любви оказался и послужил Моисей. И тогда, в-третьих, Божий закон, начертанный в Пятикнижии Моисеевом, легко может открыться нам в живом значении благодатного руководства, простираемого от Бога и к нашему времени, указующего его опасности и нужды духовные, с выходом из них, и вразумляющего, как каждый из нас, на своем месте, может споспешествовать этому спасительному выходу...

Итак, мысленно перенесемся ко временам Моисея и вникнем в обстоятельства и потребности тогдашнего человека, в руководство которого ко спасению дан был первоначально закон Божий, содержащийся в Пятикнижии. Само собою разумеется, что этим историческим делом мы должны заняться не так, чтобы у нас вскрылось минувшее, как гробы с костями, имеющее значение уже только археологическое. В отношении к делу спасения в его существе, человек тогдашний и нынешний не имеют существенного между собою различия и не допускают взаимного разрыва; ибо существенные нужды и способы спасения одни и те же для всех времен. Итак, намереваясь раскрыть обстоятельства и потребности человека Моисеевых времен в отношении к делу спасения, мы займемся не совсем чужими нам обстоятельствами и потребностями, но будем как бы припоминать прошлое из нашей же человеческой жизни, относящееся к самому бесценному и важному для всех нас делу спасения нашего. Такую точку зрения, относительно времени Моисеева и вообще прошедшего в церковно-духовной жизни человечества, утверждает для нас Апостол Павел, когда говорит о минувшем в роде человеческом и Церкви, как бы об испытанном и пережитом им самим: аз живях кроме закона иногда: пришедшей же заповеди, грех убо оживе, аз же умрох (Рим.7:9).

Рассмотрим сначала внутреннее, а потом внешнее состояние человека спасаемого, его внутренние и внешние удобства и затруднения, опасности и нужды в деле спасения, при Моисее.

Приведенные сейчас слова Апостола указывают на одну из самых главных сторон внутреннего состояния человека, в каком застал еще его закон Моисеев: – аз живях кроме закона иногда («я был жив некогда без закона»). Какую жизнь разумеет здесь Апостол? Этой жизни, какую имел человек кроме закона иногда, Апостол далее противополагает смерть того же человека, произведенную грехом посредством самой заповеди закона (грех бо вину приемь заповедию прельсти мя и тою умертви мя, Рим.7:11), – смерть, как очевидно, духовную. Отсюда понятно, что и жизнь он разумеет духовную же, и следовательно, как бы так он сказал: живях духом, которого грех еще не успел вовсе убить. Но как Апостол в том же послании (одною главою выше настоящего места, в 5 гл.) показал, что еще в Адаме во вся человеки вниде осуждение смерти (Рим.5:18): то ясно, что сказано: живях, в смысле не безотносительном, т. е. не в том, чтоб человек до закона жил вполне первобытною жизнью в Боге, но разве в том, что он имел, сравнительно с последующим временем, значительнейшие останки первобытной жизни, хоть в корне поврежденной, – останки, уже после законодательства Моисеева, истощенные грехом.

В самом деле, посмотрите, в какой еще близости к Богу, с какою живою приемлемостью к Божественному нашел человека самый закон. И взыде, так повествует книга Исход (Исх.24:9–11), и взыде Моисей, и Аарон, и Надав, и Авиуд, и семьдесят от старец Израилевых. И видеши место. идеже стояше Бог Израилев: и под ногами Его яко дело камене сапфира и яко видение тверди небесныя чистотою (т. е. под ногами Его нечто подобное работе из сапфира, подобное самому ясному небу). И от избранных Израилевых неповредися ни един (собственно: и Он не простер руки своей на избранных из сынов Израилевых). И явишася на место Божие и ядоша и пиша (т. е. они видели место Бога, и ели и пили). Очевидны здесь светлые следы эдемской жизни, когда люди слышали глас Господа Бога, ходящего в раю (Быт.3:8), и предметы чувственного вкушения относились к открытым урокам и способам Божественного откровения. Но вместе с сим приметим, что только «избранные из сынов Израилевых» допущены до такой райской свободы и простоты Боговидения. Притом, из всех многочисленных и разнообразных чудесных явлений, при Моисее, не было еще другого подобного случая, когда, кроме Моисея, несколько десятков старейшин израильских так удобоприступно и просто видели место стояния Божия, еще же ели и пили при этом. Да и в изображение настоящего случая Боговидец Моисей нашел нужным заметить, как видно, нечто уже необыкновенное, что Господь Бог «не простер руки своей на сих избранных из сынов Израилевых». При первом Боговидении сам Моисей, как сказано в 3 гл. (Исх.3:6): «закрыл лицо свое, потому что боялся воззреть на Бога». Во время синайского законодательства, сам Господь строго подтверждал народу чрез Моисея «чтобы он не порывался ко Господу, чтобы видеть», да никогда, приступят к Господу уразумети и падут из них мнози (Исх.19:21). После уже самого опыта слышания Божиих глаголов не только весь народ говорит Моисею: глаголи ты с нами, и да не глаголет к нам Бог, да не когда умрем» (Исх.20:20); но и самые избранные из сынов Израилевых, их старейшины, выражали то же, с обстоятельным объяснением своей неспособности к открытым и непосредственным Богоявлениям: и бысть яко услышасте глас из среды огня, говорил Моисей, воспоминая синайские обстоятельства (Втор.5:23–27), и приидосте ко мне вси начальницы племен ваших, и старейшины ваши и ресте: се показа нам Господь Бог наш славу Свою, и глас Его слышахом. И ныне да не измрем... Аще приложим мы слышати глас Господа Бога нашего ктому, и умрем. Кая бо плоть, яже слыша глас Бога жива... яко же мы, и жива будет? Приступи ты, и проч. Вот уже до какой степени дошел тот страх грешных людей пред лицезрением Божиим, которого началом было стыдливое движение первых преступников скрыть от Бога свою наготу (Быт.3:8–10)! Мало сего, – до того уже уменьшилась естественная близость и приемлемость человека к открытому общению с Богом, что уклонение от сего могло происходить не только по невольному движению в человеке нечистой и обличающей совести, как в прародителях, или даже по упорству, как в Каине, скрывшемся от лица Божия после братоубийства и суда над ним Божия, – но уже и по свободному и святому движению благоговения и чистого страха Божия, как бы, столько отдалясь от Бога грехом, не оскорбить Его открытым к Нему приближением. Так подданные, чем отдаленнее живут от местопребывания и лицезрения царя, тем более по самому благоговению к священной особе царя, признают себя недостойными его лицезрения; тогда как намеренное уклонение от того же лицезрения, при всегдашней его удобности и доступности, было бы знаком вообще недобрых отношений таких подданных к царю. Сюда же относится и из сказанного объясняется следующее замечательное обстоятельство: некогда уклонение Каиново от лица Божия было выражением решительного его отпадения от Бога и Его Церкви, – а теперь уклонение сынов Израилевых от слышания гласа Божия сам Господь приемлет, как изъявление с их стороны достойных и святых чувств к Богу. И услыша Господь глас словес ваших, глаголющим вам ко Мне, – говорил Моисей об отречении Израильтян открыто предстоять лицу Бога и слышать Его глас и, – и рече Господь ко мне: слышах глас словес людей сих, елика глаголаши к тебе: право вся, елика глаголаша. Кто даст, еже быти тако сердцу их в них, яко боятися Мене, да благо будет им и сынам их во веки. Гряди, рцы им: возвратитеся в домы своя. Ты же стани зде со Мною и возглаголю к тебе вся заповеди и оправдания и суды, еликим научиши их (Втор.5:28–31).

Итак, из всех указанных случаев выходит такое общее заключение о приемлемости человека к Богоявлениям и Боговидениям: с одной стороны, столько еще она жива была сравнительно с последующим, что можно было по крайней мере избранным возноситься даже до райски-свободных и простых видений Божественных, а в некотором отдалении быть свидетелями, хотя не столь простых, сколько поразительных явлений силы и слова Божия, было доступно и сродно еще всякому верующему; но, с другой стороны, столько уже оскудела она сравнительно с прежним временем, что разве избраннейший из самых избранных мог свободно принимать и выносить продолжительные и частые Боговидения и Богооткровения, а все прочие необходимо, по самому долгу благоговения пред Богом, требовали уже посредника для принятия от Бога откровений. Это заметим.

Книга Иова (содержание которой показывает во внешнем состоянии человека довольно уже развитые начала жизни народной, а во внутреннем явные еще следы и резкие черты жизни патриархальной, и следовательно, относится к времени переходному или колеблющемуся между патриархальностью отживающею и возникшею народностью, – ко времени, очевидно, отчасти еще застигнутому Моисеем²² дает нам удобство глубже вникнуть во внутреннее отношение духа человеческого к Духу Божию, в то время. Первозданная духовная природа человека была такова: «Иегова Бог, – говорит св. Бытописание, – вдунул в ноздри его дыхание жизней» (Быт.2:7). Не только сам Иов еще живо ощущал и сознавал в своей душе дыхание Божие или, то же сказать иначе, сознавал свою душу оживляемою и дышащею Богом: «доколе есть во мне дыхание и Дух Божий в ноздрях моих», так говорит страждущий праведник (Иов.27:3), – но и юнейший из его собеседников, осмелившийся обратиться к нему с своею речью уже после многих продолжительных бесед троих друзей Иова, – вот еще как богат и силен был остатком первобытной духовной жизни, животворимой внутренне самим Духом Божиим:

Я полон речами,

Дух теснит грудь мою.

Вот грудь моя, как с неоткрытым вином,

Рвется как новые мехи.

Поговорю, и – мне будет легче».

(Иов.32:18–20,)

И он же так изъясняет свое состояние:

«Дух Божий настроил меня,

И дыхание Вседержителево оживило меня».

(Иов.33:4).

еще то же, но касательно вообще человека:

«Дух в человеке, и дыхание Вседержителево дает ему смысл».

Что здесь речь точно о естественных останках в человеке первобытного духовного света и жизни, а не о вышеестественном Боговдохновении, свойственном например – пророкам и апостолам, видно из того, что юный Елиус, так настроенный Духом Божиим и оживленный «дыханием Вседержителевым», столь же несправедливо и даже в более резких выражениях винил и осуждал праведного Иова, как и другие его собеседники. Что сказанное Елиусом было отражением общего духа того времени, а не просто юности и личности его самого, – в доказательство сего приведем слово другого и при том старейшего из друзей Иовлевых (Елифаза). Он рассказывает, с какою чрезвычайною живостью он ощущал своим духом Духа Божия, углубясь в уединенные размышления:

«Среди размышлений, прежде ночных сновидений,

Когда сон нападает на человеков,

Объял меня страх, и трепет,

И все кости мои потряс:

Понесся передо мною Дух,

Волоса на теле моем стали дыбом;

Он остановился, лица его рассмотреть не мог;

Только облик стоял, пред глазами моими.

Тишина... и слышу потом, голос».

(Иов.4:13–16.)

О подобных же случаях духовного соприкосновения души с Духом Божиим Елиус говорит просто, как о явлениях обыкновенных.

«Бог говорит – однажды (вразумляя человека в случае какой-либо его погрешности);

И, если этого не заметят, – в другой раз.

Во сне, в ночном видении,

Когда он находит на человека,

Во время дремоты на ложе.

Тогда он открывает человеку ухо,

И не запечатлевая, дает им наставление,

Чтоб отвести человека от какого-либо дела».

(Иов.33:14–17).

В такой еще степени дух человека, долженствующий по своей первозданной природе дышать и живиться духом Божиим, естественно был близок, сроден и привычен к внутреннему соприкосновению с Духом Божиим. Но не опустим из виду и того, как при этом, с другой стороны, был близок дух человеческий уже к обольщению собственными мечтами, даже при добром и благонамеренном своем настроении. Так, тот же Елиус желал, по его чистосердечным словам, воздать достодолжное Создателю своему (Иов.34:3): но столь чистое и высокое намерение не попрепятствовало ему допустить в своих речах крайнюю несправедливость против величайшего праведника и закрыть ее для себя сердечным убеждением в том, что он говорит по вдохновеннию Вседержителевым дыханием. И, следовательно, отличить внутренние внушения Духа Святого от собственных воззрений души свойственно было уже разве чрезвычайному избраннику Божию. Тот же собеседник Иова, ощущавший дыхание Божие в движениях своего духа, засвидетельствовал, что «истинный посол, нелживый истолкователь Божий может быть один из тысячи, который бы указал человеку долг его» (Иов.33:23).

Сделаем же общие выводы из сих наблюдений над внутренним состоянием тогдашнего человека и подтвердим их фактами из современности Моисея, описанной им самим.

Опасность для тогдашнего человека смешать, при внутренних озарениях, свет Божий с собственными движениями и взглядами, – опасность, от которой не избавляло уже и чистое намерение или высокая духовная ревность, как оказалось в Елиусе, необходимо требовала великой перемены в домостроительстве человеческого спасения. Истинное и чистое просвещение человеческого духа Божественным Духом должно быть уже только особенным чрезвычайным призванием тесного круга избранных, а для общего состава тогдашней Церкви (не исключая и верных ее чад) должно составлять только предмет чаяния и желания. Особенно ясным и поразительным доказательством на это может служить тот случай, когда для Моисея оказались нужными помощники в его служении (Числ.11:16). По слову Божию, Моисей собрал семьдесят мужей из старейшин народа и поставил их около скинии. «Тогда, – так повествует книга Чисел, – сошел Господь в облаке и говорил с ним (Моисеем), и взял от Духа, который на нем, и дал семидесяти мужам старейшинам; и, когда почил на них Дух, они стали пророчествовать». Стали также пророчествовать двое из избранных же мужей, случайно не бывших при скинии. Но это вдохновение последних, открывшееся у них не при святилище, а просто в стану народном, сейчас же показалось ближайшему к Моисею человеку и притом будущему его преемнику (Иисусу Навину) притязанием на совместничество с Моисеем и, следовательно, увлечением собственною их мечтательностью, требующим строгости запрещения. Господи мой Моисею, запрети им, так говорил Навин. И хотя Моисей подтвердил истинность Боговдохновения Элдада и Модада, не препятствующую собственному его достоинству и служению, и даже изъявил горячее желание и некоторую надежду такого же дара и всей Церкви или всему Израилю (еда ревнуеши ты мне, отвечал он Иисусу Навину, и кто даст всем людем Господним быти пророки, егда Господь даст Духа своего на них); однако, Божественное вдохновение и в получивших этот дар семидесяти избранных мужах прекратилось: пророчествоваша и ктому не приложиша, «стали пророчествовать, и потом перестали» (Числ.11:24–29). Что же касается всецелого света спасительной истины, какой только тогда мог быть доступен и нужен был для веры, – такое просвещение Духом Божиим могло принадлежать, действительно, разве одному избраннейшему из самых избранных, пользующемуся полною свободою и открытостью Боговидения. Сие с поразительностью открылось в том обстоятельстве, когда даже Аарон и Мариам пророчица Богопросвещение своего духа смешали с своими мятежными внутренними движениями: ибо они, в качестве Богопросвещаемых людей, стали уничижать самого Моисея: «неужели только чрез Моисея говорит Господь? неужели Он не говорит и чрез нас!» И Господь о Моисее сам подтвердил, что только ему одному доступно полное озарение духа благопотребным тогда духовным светом: послушайте словес Моих: аще будет в вас пророк Господень, в видении ему познаюся и во сне возглаголю ему. Не тако, якоже раб Мой Моисей, во всем дому Моем верен есть. Усты ко устом возлаголю ему, «и даю ему видеть не в загадках, но он видит Образ Господень» (12:1–8). И таким образом, общему составу Церкви спасительная истина должна быть не только преподаваема вообще чрез внешнее научение, но и доверяема или внушаема Вере, для хранения и преемственной на будущее время передачи, уже не иначе, как во внешней строго-положительной форме, сколько возможно независимой от произвольных действий самого человека; такою положительною формою и для того времени уже служили именно письмена. В доказательство потребности в письменном изложении Божественной истины довольно сказать того, что после того, как сам Господь Бог в слух всего народа изглаголал десятисловие, во главе которого стоит заповедь: Аз есмь Господь Бог твой, изведый тя из земли египетская (Исх.20:2), – после того, как чрез это дух народа подвигнут был искренним и чистым благоговением, одобренным от самого Господа, – Израильтяне эту самую Божественную истину, уже духовно-действенную в них, смешали с своими мечтами и призраками. «Израиль, вот Бог твой, который вывел тебя из земли египетской», это слово первой заповеди говорили они вскоре уже о самодельном божестве. Сам Аарон увлекся общим обольщением до того, что провозгласил: «завтра праздник Иегов»; здесь употреблено имя Бога, глаголавшего с Синая и самому Аарону, недавно влагавшего во уста свое Божественное слово пред Фараоном; но праздник разумелся – освящение тельца, пред которым Аарон и поставил жертвенник (Исх.32:1–8). Как доверить Божественную истину простой вере таких людей, всегда готовых извратить самую первую заповедь и высочайшую истину своими чувственно-мечтательными воззрениями? Посему-то сам Господь даже двукратно начертывал десятисловие письменами на скрижалях. Не говорим уже о нужде заключить в письмена столь разнообразные частности Божественной истины, составляющие закон.

Но при таком оскудении духовной приемлемости к внутреннему Богопросвещению, с другой стороны, мы должны твердо помнить из сделанных выше наблюдений над внутренним состоянием тогдашнего человека то, как еще живо, хотя и с опасностью обольщений, ощущал в себе человек дыхание Вседержителя. Прямо и необходимо отсюда следует такое заключение чрезвычайной важности: нужно только на таких людей действовать истинным Богооткровением и от обольщения ограждать их незатмимым Богопросвещением одного, по крайней мере, их представителя и вождя, и – духовная благодатная сила Божественной истины удобно и внятно может отзываться и действовать в их душах. Прочно ли, глубоко ли? Это – другой вопрос. Довольно того, что внешнее научение Божественной истине, наружные Божественные учреждения и разнообразные вышеестественные явления, по роду и значению своему, удобно могли проникать своим духовным светоносным влиянием в сердце каждого внимательного, как естественно, весьма еще чувствительное к веянию Вседержителева дыхания, и даже, при самом обольщении, мнящееся оживляться и возбуждаться сим Божественным дыханием. Прямое свидетельство о том, что вообще предписания и принадлежности Богоданного чрез Моисея завета не были внешнею мертвою буквою, напротив, удобно касались своим благодатным духом сердец и без затруднения могли сокровенною во всем законе благодатию Христовою двигать и проникать послушные души, дает сам Моисей пред концом своей жизни и служения: Заповедь сия, юже аз заповедаю тебе днесь, не тяжка, есть, ниже далече есть от Тебе. Ни на небеси есть, и пр. Близь тебе есть глагол зело, во устех твоих, и в сердце твоем, и в руку твоею, творити его (Втор.30:11–14). Когда же самая положительная и внешняя буква Божественной истины сияла вообще для всех верующих столь животворным и действенным в их душах светом благодати: то душа, во всей глубине своей открытая Божественному спасительному свету в той его полноте, какая только была тогда доступна, могла даже отчасти предъявить в себе, хотя уже неудобовыносимо для прочих, славу совершенного спасения, простирающуюся до просветления самого тела. И такое состояние открытого духовного просветления, поколику еще упреждало совершение благодатного возрождения, могло быть не иначе, как еще также на основания остатков природной сообщимости с Божественным в человеческом духе и в естественных его отношениях к телу, и, значит, должно быть по необходимости временное и престающее. Такое состояние, выразительным образом обозначающее и обнаруживающее характер всего церковного домостроительства того времени, открылось именно в Моисее: «когда сходил Моисей с горы Синая.... тогда.... лицо его издавало лучи от того, что Бог говорил с ним. Аарон же и все сыны Израилевы, видя, что лицо Моисея издавало лучи, боялись подойти к нему, и пр., так что Моисей должен был положить на себя покрывало» (Исх. 34:29–30). Итак, когда, на основании не ослабевшей еще сообщимости с Божественным самой природы человеческой, спасающая любовь Божия столь могущественно и славно могла раскрыться хотя в одном величайшем избраннике, а для прочих по крайней мере была внятна, ощутительна и удобоприступна: то понятно, что не было еще потребности явиться самому единому истинному и вечному Посреднику между Богом и человеками, или спасительной истине и благодати раскрыться во всей полноте и существенности своей. Напротив, для спасения человека достаточно было спасающей во Христе любви Божией продолжать домостроительство спасения еще на основании эдемских остатков духовного света и жизни, – домостроительства, очевидно, временного, которое уже и тогда, при всей своей действенности и светлости, начало уже закрываться покрывалом с своей высшей и светозарной стороны....

Все это заметим и пополним. Между тем с сей, так сказать, вершины человеческой природы, где дух человека сообщается с Богом, низойдем вниманием к тем духовным силам человека, которыми он действует в мире, в которых особенно усматривается степень или возраст естественного развития человеческого духа. Посмотрим на образ мыслительности тогдашнего человека, на его умственные и нравственные воззрения, на характер внутренних его движений и внешней деятельности. – Образ мыслительности его, равно воззрения умственные, всего яснее можно усмотреть опять из книги Иова – из содержащегося здесь продолжительного собеседования между Иовом и его друзьями. Кто хотя однажды читал сию книгу, тот знает, что у собеседников способ исследования и доказывания состоит, собственно, не в умозаключениях рассудка, или не в нити отвлеченных мыслей, логически развиваемых. Таких мыслей здесь немного, и они просты. Со стороны друзей Иова: – «страдание и беды – участь грешных; праведник должен быть благополучен: того требует правда Божия; так бывало и бывает». Со стороны Иова: – «хотя бы так надлежало быть, но бывает и противное; не дам оспорить чистоты моей совести, хотя и стражду беспримерно, не зная за что». Но и не простая наглядность или впечатления внешних чувств служат основою мысли в беседах: если бы в них, главным образом, внешние впечатления внушали или доказывали истину, то для исследования или поучения достаточно было бы просто указать на известные внешние предметы; а здесь – сильные, неудержимые и обильные речи. В чем же состоит главный прием и пружина мысли в сих беседах? Преимущественно в поражении духа чрезвычайными впечатлениями, образами и картинами величественными и разнообразными: отсюда – и это обилие и эта стремительность речи; отсюда, при столь многократном повторении мыслей, если брать их в голой отвлеченности, никак однако ж не повторяются здесь доказательства или возражения, в существе дела для того времени. Сам Господь Бог (как это и вообще обычно Его премудрости и благости) снисходит к образу разумения своих земных чад, вразумляя Иова сим же способом!»: т. е. в Своем явлении (в буре и вихре) и величественном слове действует главным образом на его воображение и внутренние чувства поразительностью и разновидностью образов и картин. Прощальные речи Моисея, во Второзаконии, отличаются тем же самым характером. Итак, простота мысли, вынесенная из Эдема, где мысль человеческая питалась и раскрывалась преимущественно внешними простыми впечатлениями, уже не мало изменилась. Теперь требовалось просвещать и назидать веру сильнодействующими на воображение и движущими внутреннее чувство представлениями, возбуждались ли они чрезвычайными и величественными явлениями, или поразительными и разнообразными искусственными учреждениями, или словом сильным, сопровождаемым поразительными обстоятельствами и обилующим такими же образами.

Перейдем теперь к рассмотрению самых воззрений или основных понятий умственных и нравственных, в Моисеев век. – От не вовсе еще утратившейся удобоприступности человека к самому Боговидению и особенно от внутренней его чуткости к Божественному, о чем прежде была у нас речь, и от познавания истины чрез поразительные впечатления и образы, о чем сейчас мы говорили, – естественно происходило то, что человек, даже высшие духовные тайны и истины созерцал и понимал более или менее чувственно (т. е. чувственно по форме, а не по сущности, которая для истинной веры оставалась всегда духовная и благодатно действенная); равно и наоборот, видимое и чувственное, особенно чрезвычайное и поразительное, человек ощущал и понимал в значении и силе духовного, и в самых явлениях природы с восторгом видел или слышал Бога. В пример этого последнего воззрения к Божественному и духовному в видимом и чувственном довольно указать на то, как Елиус встречает начинающуюся грозу в видимой природе:

«И от сего содрогается сердце мое

И чуть не выпрыгнет из своего места.

Слышите ли гул гласа Его (Бога)

И гром, исходящий из уст Его?

По всему небу Он раскатывает его;

И свет молнии Его на краях земли....

Гремит Он величественным гласом своим,

...И дожди проливные в Его власти.

На руку всякого человека Он кладет тогда печать, чтоб вразумлять всех сотворенных Им людей» и пр.

(Иов.37:1–8).

Величественный пример чувственно-образного созерцания высочайше-духовных предметов, представляется нам в начале книги Иова, именно – в зрелище невидимого мира духов и самого Вседержителя, зрелище сокровенных духовных пружин Божественного мироправления. Обратите внимание здесь особенно на то, что это, выспренное по мысли, но чувственно-образное по изображению, зрелище Бога, пред Которым предстоят небесные Его служители и Которого мановения раболепно следит и выполняет сам мятежный сатана, введено в историю не как внутреннее видение какого-либо Святого мужа, как например рассказывается, в священных дееписаниях о царях народа Божия, подобное видение одного из пророков (Михея), но как самостоятельный факт, не отделяемый от фактов, относящихся к нашему земному миру. Это первоначальное чрезвычайное явление из невидимого мира и земные обстоятельства праведного Иова стоят на одной общей картине, в общей последовательной связи видимой действительности. Так близко к чувственно-земному созерцаемо и представляемо было небесно-духовное! Укажем и прямо из современности Моисея хоть два-три ясных примера как чувственно- образного созерцания духовных тайн, так и воззрения на чувственное с ощущением в нем силы и значения вышечувственного. Пример сего последнего: В видимом избавлении Израильтян от египетского мирского преобладания, с наказанием поработителей, сам Господь, согласно тогдашним человеческим представлениям, указывал совершение суда своего собственно над мнимыми богами египетскими; так, Он сказал относительно последней из казней египетских, побудившей Египтян даже гнать Израильтян от себя: «над всеми богами египетскими произведу суд. Я Иегова» (Исх.12:12). Равно и сторонний зритель или только слышатель сих событий тоже признал и исповедовал: «благословен Иегова, избавившей вас из рук Египтян, – говорил Иофор, тесть Моисеев, – ныне узнал я, что Иегова велик паче всех богов в том самом, чем они превозносились» (Исх.18:10–11).

Пример чувственного и образного представления духовных тайн и истин: смотрите, как Моисей ощущал и изображал самую любовь Божию, начавшую дело избавления Израильтян – «Сыны Израилевы стенали от работы и вопияли, и – вопль их от работы взошел к Богу. Бог услышал стенание их, и вспомнил Бог завет свой с Авраамом, Исааком и Иаковом, и увидел Бог сынов Израилевых, и стал Бог знать их» (Исх.2:23–25). И затем, в том же последовательном ряду фактов, повествует Моисей о своем пребывании у Иофора, о видении несгораемой в пламени купине, и проч. Историческая простота повествования дает представленному изображение любви Божией совсем иной характер, нежели какой имеют у нас подобные образные выражения, составляемые уже чрез подражание сему (Исх.2:23–25). Пример вместе того и другого, т. е. и чувственно-образного воззрения на духовное, и ощущения духовности в чувственном: Моисей повелевает покрывать естественные и видимые нечистоты землею, – для чего же? «Поскольку Иегова Бог твой, – так сказано далее у Моисея, – ходит среди стана твоего, чтобы избавлять тебя и предавать врагов твоих в руки твои, а посему стан твой должен быть свят, чтобы Он не увидел у тебя чего срамного и не отступил от тебя» (Втор. 24:13–14). Так внешняя естественная нечистота берется в значении скверны, несовместной с благодатью присутствия Божия, – в значении, следовательно, духовной нечистоты. Но, с другой стороны, благодатное Божие присутствие представляется, как чувственное хождение Его среди стана и озирание даже таких видимых предметов, какова просто естественная нечистота.

Сколько свойственно и сродно было человеку разуметь и воспринимать как созерцательные, так и нравственные истины веры и благодати – именно в образах видимого и естественного, столько напротив еще не удобоприемлема человеком и не по силам ему была чистая духовная истина, – как бы высоко он ни был развит естественно или совершен духовно. Лучшее и яснейшее свидетельство о том – опять та же книга Иова. И такие просвещенные мужи, каковы эти мудрецы – собеседники Иова, и такой необыкновенный праведник, каков Иов, любовь Божию, милующую и спасающую благопокорных и напротив отвергающую мятежных, созерцали именно в земном видимом благополучии и злополучии человека. Первые сими воззрениями доведены были до жестокой несправедливости винить страдальца и величайшего праведника в великих беззакониях; а сам Иов тем же воззрением поставлен был в такое ужасное противоречие между сознанием своей пламенеющей любви к Богу и чувством отвержения от Божией любви, что не рад был своему бытию и проклял день своего рождения. И только чрезвычайным духовным подвигом он возвысился до того, чтобы воззреть и воззвать прямо к Искупителю из мрака своего безотрадного положения – против клеветы друзей; однако, после сего великого испытания, благодатное спасение предъявлено было Иову и его современникам опять в образе видимого, только усугубленного, благоденствия сего праведника. Для такого, еще застигнутого Моисеем, времени, очевидно, необходимо было созерцательные и нравственные истины благодатного спасения выражать еще чертами, взятыми с видимого и чувственного. Таковы и есть постановления закона Моисеева с своими прещенями и обещаниями. С особенною же силою возбужденное в человеке воображение не только позволяло, но и требовало даже искусственного построения видимых образов духовного и благодатного. При удобосообщимости духа человеческого с Духом Божиим, простым художникам и мастерам просто и удобно было при совершении дела, предначертанного спасающею человека любовью Божиею, вдохновляться ее Божественным Духом. Так, не только о главном художнике, при устроении скинии, сам Господь засвидетельствовал: се нарекох именем Веселиила... и исполних его Духом Божиим, премудрости, и смышления, и ведения, во всяком деле разумети, но и вообще о всех мастерах, работавших над теми или другими принадлежностями скинии, сказано также от Господа: и всякому смысленному сердцем дах смысл, и потрудятся и сотворят вся, елика заповедах (Исх.31:1–7). Как рад был современный Моисею человек искусственному построению образов небесного в скинии, как, следовательно, сие соответствовало его потребностям, видно это из неудержимого усердия Израильтян к пожертвованиям для устройства скинии.

Рассмотрим теперь характер внутренних движений и внешней деятельности человека. Относительно сего, самая чрезвычайная живость его воображения уже показывает, что тогдашний человек кипел страстями, ибо они обыкновенно воспламеняют воображение, как и сами возбуждаются и оживляются его образами. И в самом деле, как страстен был человек, и потому как порывист и непостоянен, упрям и нетерпелив, своенравен и легкомыслен и т. п., – многочисленные тому примеры и доказательства представляются в книгах Моисеевых. Не будем говорить уже о Фараоне, которого упорство развивалось и принесло столь страшный плод решительного ожесточения, очевидно, на почве духа, неудержимого и необузданного в своих страстных порывах, или – о Валаке, усиливавшемся самое вдохновение Божественное, которому он верил, покорить своему страстному желанию проклясть и погубить ненавистный ему народ. Сами Израильтяне сколько раз или по движению панического страха пред опасностью, закрывавшего для них все величие видимо покрывавшей их Божией десницы, или просто по прихоти, мятежничали против Моисея с ропотом на то, зачем он вывел их из Египта! Проследим содержание с 14 гл. книги Исход, по 17. После столь поразительных казней над Египтянами, с такою чудесною торжественностью освобожденные из их ига, при первоначальных еще движениях своего исшествия из Египта, воззревше сынове Израилевы очами, видеша: и се Египтяне ополчишася в след их, и убояшася зело.... и рекоша к Моисею: за еже не быти гробом в Египте, извел еси нас умертвити в пустыни и пр. Далее, столь чудесно и славно вышедшие из сей опасности, воспев Господу, потребившему их врагов в море, а их проведшему чрез море сухим путем, Израильтяне идяху еще только три дни в пустыню, и не обретаху воды пити. Приидоша же в Мерру и не можаху пити воды от Мерры, горька бо бе. Как приняли они это искушение? И роптаху людие на Моисея, глаголюще: что пием? Удовлетворенные и притом, с избытком против того, чего желали, получив при этом особенное подтверждение Божие о спасении всякого верующего и покорного, не более как чрез месяц от дня, в которой они оставили свой Гесем, возропта весь сонм сынов Израилевых на Моисея и Аарона: и рекоша к ним сынове Израилевы: о дабы быхом измерли мы уязвлены от Господа в земли египетской, егда сидяхом под котлы мясными, и проч. Удовлетворенные и на сей раз крастелями и начавшимся ниспосыланием для них манны, Израильтяне получили об употреблении последней сию заповедь: никто же да оставит на утрие от сего небесного хлеба, и – что-ж? И не послушаша Моисея, но оставиша нецыи от него на утрие и воскип червми и воссмердеся. Но между тем, как оставленная на день субботы та же самая манна не воссмердеся, ниже червь бысть в ней, и притом Моисей с усилием подтвердил народу касательно сего самого дня, чтоб не выходили собирать манну в сей день: ядите днесь, есть бо суббота покой Господу: днесь не обрящете на поле. Что же Израильтяне? Бысть же в седьмой день изыдоша нецыи от людей собирати и не обретоша... С продолжением времени искушение от недостатка воды повторилось, и народ повторил и даже до крайности усилил свое нетерпение, как будто доселе ничего особенного не видали и не принимали от Господа. И хуляху людие Моисея, глаголюще: даждь нам воду, да пием, и на успокоительное увещание Моисея народ отвечал почти бешенством: вскую сие? извел еси нас из Египта уморити нас и чада наши и скоты наша жаждею... И при сем случае крайней нетерпеливости и необузданности народа, даже сам Моисей, видя, что еще мало, и побиют его камением, – как он это выразил пред Богом, – допустил коснуться своего сердца тому же духу нетерпения и жестоковыйного пререкания. Получив уже повеление от Бога об изведении воды из камени и с чудодейственным жезлом в руке, созва Моисей и Аарон сонм пред камень, и рече к ним... еда из камени сего изведем вам воду? И воздвиг Моисей руку свою, удари в камень жезлом дважды, и тогда же последовало сие слово Господне к Моисею и Аарону: понеже не вероваша освятити мя пред сынами Израильтескими, сего ради не введете вы сонма сего в землю, юже дах им (Чис.20). Не упустим из виду, что человеку, чувственному и в самых духовных воззрениях, свойственно посему было и увлекаться страстями особенно плотскими. Так, некогда и самая небесная манна до того прискучила прихотливому народу, что вслед за тем, как беша людие ропщуще злая пред Господом и за то наказаны были огнем от Господа, потребившим часть некую от полка, – вслед за тем седше плакахуся сынове Израилевы, и рекоша: кто ны напитает мясы? Помянухом рыбы, яже ядохом в земли египетской тун, и огурцы, и дыни, лук, и червленый (репчатый) лук, и чеснок. Ныне же душа наша иссохла, ничтоже, точию манна пред очима нашими (Чис.11). Был еще случай, что, когда уже возгорелся гнев Божий на Израильтян за прелюбодейные связи с мадианитянками, «вот некто из сынов Израилевых, – как сказано в книге Чисел, – пришел и привел к братьям своим мадианитянку, в глазах Моисея и в глазах всего общества сынов Израилевых, когда они плакали у дверей скинии собрания» (Чис.25). Тем же характером стремительных порывов запечатлены и добрые движения современного Моисею человека. Так, при последнем из указанных выше случаев, бесстыдной страсти Еврея противостала пламенная ревность по Боге Финееса, который, в глазах также Моисея и всего общества, пошел с мечем вслед за прелюбодеем и пронзил точно, можно сказать, самое действие преступления. Так, усердие всего народа жертвовать для скинии драгоценностями могло быть остановлено только прямым запрещением сих приношений (Исх.36:5,6).

Что ж было делать спасающей Божией любви с сим страстным человеком, не только увлекающимся к крайностям и открытым порокам своими страстями, но не знающим должной меры и в добрых своих движениях? Очевидно, что нужно было следить его на всех путях его жизни и подчинить строгим приставникам заповедей – даже касательно и таких предметов, каковы – ястие и питие. Нужно обуздать его строгостью закона, чтобы он не погиб в своей беспорядочности и излишествах; а в случаях такого рода, где не совсем исключался или извращался дух спасительного добра и истины²³, полезно было и снисхождение к жестоковыйности, чтоб беспощадною строгостью правды совсем не ожесточить такого человека. Таков вообще был Богоданный чрез Моисея закон; ибо все вышесказанное мы и выследили в самом этом законе.

Доселе мы рассматривали общее состояние человеческой природы, отчужденной от Бога грехом, но довольно еще небедной остатками прежней приемлемости и удобосообщимости к Божественному. Теперь остается нам указать и объяснить господствующие в то время проявления греха и заблуждений в жизни человека. И это уже легко нам раскрыть из вышеговоренного.

Вспомним из сказанного, что человек, с одной стороны, имел в своей духовной природе столь живую приемлемость и удобосообщимость с Божественным, что удобно мог ощущать и в обилии воспринимать в себя истинные благодатные влияния Духа Вседержителя, и вообще имел преобладающее духовное направление и влечение к Божественному; а с другой стороны, был в опасности, даже и при добром намерении, принять за дыхание Вседержителево собственное, и притом ошибочное, устремление к истине Божественной, собственные мечтания о Божественном. Вспомним также, что, с такою же опасностью обольщения, всюду и в видимом мире, как созданном словом Господним и совершенном Духом уст Его, человек видел или слышал духовное и вышечувственное; и наоборот, духовные и вышеестественные тайны обыкновенно разумевал и созерцал в образах чувственного и естественного. Не упустим при сем из внимания и того, что кипели в нем страсти, едва сдерживаемые в границах долга в самых избранных и притом при самых даже похвальных движениях, – страсти, особенно наклонные к плотскому и обыкновенно сопровождаемые образами фантазии, управляющие и неразумно играющие всею жизнью без исключения, впрочем, господствующего тогда духовного направления к Божественному. Возьмем во внимание, при всем сказанном, и самую живость и так называемую, творческую производительность воображения, в то время подчиненный также господствующему в духовной природе направлению к Божественному. Не забудем того всеобщего свойства человеческой жизни, что человек удобнее и охотнее служит греху даже и в христианстве, и что враг истины и добра, введший в наш мир грех и заблуждение, конечно, не дремал с своими невидимыми человекоубийственными кознями; а победоносная над ним Благодать предъявлялась еще только в такой мере, сколько ей было места в остатках первозданной благодатной жизни, которые, притом, и в самой светлой своей стороне могли давать пищу греху и опору обольщению для природно-грешного человека. И таким образом, из всего этого становится для нас вполне понятным, почему господствующим духовным злом в мире того времени было именно то охватившее почти весь мир заблуждение, что – самообольщаемый столько же, сколько обольщаемый духом лжи, человек, игру собственных страстей и воображения принимал за Божественные и небесные вдохновения, и потому свои мечты и басни (мифы) выдавал за откровения, – что человек, при тогдашних воззрениях на природу, с усвоением ей духовного религиозно-высшего значения, и в то же время при деятельном служении своем греховным страстям и, следовательно, при духовном удалении от истинного Бога, самые обольстительные для его страстей или воображения образы и явления природы принимал за божества – что, при сильной производительности своего воображения, даже сам для себя искусственно устроял мнимые божества по предначертанию своих мечтаний и измышляемых им басней. Так и действительно, не было в природе предмета, которого бы не только в естественном его виде, но и в искусственном не обоготворял современный Моисею человек. Это видно из следующего Моисеева исчисления существовавших тогда видов обоготворения твари, в предсмертных беседах Боговидца с народом: «дабы вы не развратились и не сделали себе кумиров, изображений какого-либо вида, представляющих мужчину или женщину, представляющих какого-либо скота, который на земле, представляющих какую-либо птицу крылатую, которая летает под небесами, представляющих какого-либо гада ползающего по земле, представляющих какую-либо рыбу, которая в воде, ниже земли». И особенно обольстительными, в сем отношении, представляет Боговидец величественные явления природы: «и дабы ты, – продолжает он свою речь к Израилю, – взглянув на небо и увидев солнце и луну и звезды и все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им, и не служил им, которых Иегова Бог твой разделил всем народам под всем небом» (Втор.4:16–20). Как неудержимо поползновен был к сему заблуждению тогдашний человек, видно с особенною поразительностью из того, что, при столь славных и непрестанных явлениях силы и славы истинного Бога, после слышания самого гласа Божия, при самом Синае, Израильтяне (при увлечении общим обольщением и самого первосвященника Аарона), слили золотого тельца и составили в честь его, хотя под именем Иеговы, праздник своей мечтательности и чувственности. Итак, в духовной жизни тогдашнего человека, при всем его (господствующем) религиозном настроении, померкала самая основная духовная идея о Божестве; ибо внутренний свет сей идеи наибольшая часть людей смешивала с собственными мечтами, а внешние соответствующие ей виды принимала за самый основной и существенный ее предмет, за самого Бога. Таким образом, в силу всеобщего и коренного закона в Божественном водительстве человека ко спасению²⁴, потребно было, сколь ни чувствен был человек в своих, даже и духовных, воззрениях, идею о самом Божественном существе отрешить совершенно от всяких образов. И действительно: законодательство Моисеево идею об истинном Боге поставляет в открытом строго-духовном виде, как идею Духа единого, невидимого, превысшего вещественности, Творца природы, владычествующего над природою; тогда как прочие стороны спасительной истины, при удержании духовного значения главной ее стороны – идеи о Божестве , могли быть еще безопасно предъявляемы и в законе преимущественно выражены в образах, взятых из области видимого и естественного.

О человеческой греховности того времени скажем в заключение вообще: когда грех извращал в наибольшей части человечества господствующую сторону духовной жизни – религии, то, понятно, какой простор для себя имела его тирания в жизни человеческой. Закон Моисеев самые низкие и отвратительные виды греховности указывает, как самые обычные языческим народам и совершающиеся в самом Израиле: ибо закон содержит и определяет суды над сими видами беззаконий. Итак, правде Божией потребно было вооружиться всею грозою своего нетерпения человеческих неправд, чтоб человек до безнадежности не предался растлению и таким образом не погиб прежде удобности и нужды совершенного открытия Благодати спасения, приемлемой сыновне-послушною верою. Так изъясняется апостольское слово о законодательстве Моисеевом: Что убо закон? преступлений ради приложися... Под законам стрегоми бехом (Гал.3:19,23).

Само собою разумеется, что не все человечество в одинаковой степени увлекалось обольщением боготворить природу или создание собственных рук, и не все в равной степени растлевалось грехом. При всей поползновенности к тем падениям, которые свойственны были духу того времени, Израиль представляет, сравнительно с прочими народами, особенно отрадное явление в нравственном отношении. Можно приметить, что Израильтяне того времени тяжкие свои падения по большей части заглаждали хотя некоторым исправлением, и при всяком обольщении были у них не увлекшееся оным. Посмотрим, как они приняли Моисея, удостоверясь в его Божественном посланничестве: и вероваша людие и возрадовашася: яко посети Бог сыны Израилевы, и яко призре на их скорбение: и преклоншеся людие поклонишася. Известно, какою торжественною песнею, и доселе не исходящею из уст Церкви в хвалебных славословиях, прославили они Бога Спасителя, по переходе чрез Чермное море. Тяжко согрешили они при Синае, так тяжко, что Господь готов был истребить весь народ: но у них на сию страшную минуту нашелся представитель всего народа – Моисей, который и стал, по выражению одного псалма, «в проломе стены» и своим ходатайством пременил гнев Божий на благодатную милость. И притом, после сего самого греха и суда над ним Божия, Израильтяне доказали свое покаянное чувство тем чрезмерным усердием к пожертвованиям для сооружения скинии, о котором уже мы имели случай говорить. Когда соглядатаи земли обетованной своими рассказами о силе Хананеев смутили Израильтян до того, что они не только прямо отвергнули повеление Божие идти завоевать сию землю, но и самого Моисея готовы были побить камнями и избрать себе вождей для возвращения в Египет: тогда между самыми соглядатаями нашлись не увлекшиеся общим мятежничеством и малодушным духом, именно Халев и Иисус Навин. И когда Моисей возвестил народу об определении Божием, чтобы все неверующие умерли в пустыне, не видав земли: то восплакашася людие зело. Сюда относятся все случаи подобного рода: Исх.19:3; 20:18 и сл.;24:3; 33:4–6; 35 вся глава; 36:5. Вообще сам Моисей при конце своего служения, обличая народ в жестоковыйности, по которой Израильтяне и доселе не обрезанны сердцем, в тех же беседах засвидетельствовал (Втор.30:11–14), что заповедь закона была в устах и сердцах их... Так Израильтяне если и не заслуживали по делам, по крайней мере не отвергали общим неверием благодатного спасения или прощения грехов по милости.

Что же прочие народы? Египтяне, которых можно назвать первыми известными представителями всего языческого мира по совершенно-развитой их народности, по нечестию оказали решительное противление явной для них по всемогуществу деснице Божией, и по бесчеловечию не соглашаясь на столь умеренное и справедливое прошение отпустить (не покоренных притом ими) сынов Израилевых, совершить в пустыне жертвоприношение всевластному над самим Египтом Богу. Прочие языки, к которым соприкасались Израильтяне, – не смотря на то, что слава Бога Израилева в казнях над Фараоном и его погибели отозвалась во всем известном тогда мире, как свидетельствовали сами иноплеменники – царь Валак, а после Раав блудница (Чис.22:5. Нав.2:10), – оказывали только враждебность сему народу и, следовательно, Самому, видимо для сих языков покрывающему их, Богу. Особенно растлены были жившие в обетованной Израилю земле потомки Ханаана, которые, по словам Моисея, могли только и научить Израиля делать такие же мерзости, какие они сами делали для богов своих (Втор. 20:18). Конечно, лучший человек из языков того времени был провидец Валаам; но и он столько занят был льстивыми предложениями царя моавитского Валака и так страстно желал угодить ему, что не только в угоду ему переходил с места на место, для удобности проклять Израиля, но, еще прежде будучи останавливаем человеческим гласом ослицы, занятый своею страстью, даже не обращал внимания на вышеестественность сего явления и запросто без ужаса разговаривал с ослицею, «обличавшею безумие пророка», и только пред явлением ангела пал на землю. Мифы языческие, известные у всех исторических народов того времени, показывают, что прочие языки приняли решительное направление ходить своим самовольным путем, передаваемым уже от предков в свои роды. Беспорядки, открывавшиеся и среди Израиля, возбуждались или начинались иногда прямо иноплеменниками, какие вышли из Египта вместе с Израилем. Так (Лев.11:4), «скопище иноплеменников, которые были в них, стало обнаруживать прихоти: от чего и сыны Израилевы заплакали и говорили: кто накормит нас мясом?» Языческие народы старались открыто развратить Израильтян, чтобы возбудить против них гнев покровительствующего им всевластного Бога. Так, Моавитяне жертвовали честью своих жен и дочерей, чтобы только их красотою обольстить Евреев. – Что же было свойственно делать относительно язычников спасающей мир Божией любви? Область свою, доселе открытую и для языков и в них находившую также избранных, каков напр. был Иов и еще прежде Мелхиседек, заградить для языков, ограничить ее уже одним избранным родом и за ним упрочить заветы спасения, теперь и прежде верою полученные, а безнадежных к исправлению язычников даже открыто отринуть и истребить. Время же, в которое преобладало воображение и кипели страсти в человеке, требовало, чтоб сие совершено было «рукою крепкою и мышцею высокою» при множестве, разнообразии и величии вышеестественных знамений и чудес (что потребно было и по причинам иного рода, который увидим далее).

Каким именно образом и в каком порядке дел и событий свойственно и благопотребно было совершить все, чего требовало внутреннее состояние спасаемого человека, – для уяснения сей стороны совершенного чрез Моисея дела спасающей мир любви и премудрости Божией – обратим внимание на внешнее состояние и внешние обстоятельства спасаемого человечества.

Вообще во внешнем быте человечества, в век Моисея патриархальность решительно сменялась уже жизнью народною. Впрочем, самая особенность каждого известного народа того времени обозначалась и определялась тем, от какого родоначальника происходил тот или другой народ. Это видно из Моисеева описания племен и народов, сделанного в книге Бытия именно по родословию их патриархов или родоначальников (Быт.10). Имена сих последних становились именами и произошедших от них племен, или целых народов, и самых земель, ими занимаемых.

Всеобщее движение рассеявшихся и размножившихся племен и народов уже окончилось. Но в частности то или другое племя, случалось, переменяло свое место и для сего изгоняло или истребляло на избранной ими земле прежних ее жителей; так же поступали с прежними обитателями той или другой страны вновь возникавшие или размножившиеся в сих странах народы. Пример первого рода представляют упоминаемые во Второзак. (Втор.2:23) – Кафторяне, которые, пришедши из Кафтора и истребив Аввеев, живших около Газы, поселились на их месте. Примером второго рода служат Идумеи, размножившиеся на горе Сеир и изгнавшие или истребившие здесь прежних ее жителей – Хорреев (Втор.2:12), – также Моавитяне, наследовавшие землю после народа Еммимов (Втор.2:10), – и Аммонитяне, занявшие землю изгнанных ими Рефаимов (Втор.2:20–21).

Все такие перемены и судьбы общественной жизни народов общими того времени понятиями о народном праве возводимы были к распоряжениям Божественным, как бы ни понимали самое Божество: это известно о всех народах древности. Иначе и быть не могло по господствующему и живому, хотя большею частию извращаемому, направлению духа и мысли тогдашнего человека к Божественному. Само собою разумеется, что всеми народными переменами располагала мироправительная десница Всевышнего. Так, сам Господь относительно земель, занятых Аммонитянами и Моавитянами, сказал: сынам Лотовым дах наследити... сынам Лотовым дах в жребий (Втор.2:9,19).

Таковы существенные черты и основания внешнего быта тогдашнего человечества вообще!

Чтобы, среди такой народной жизни языков, Израиль был отдельною и огражденною от них областью спасающей человека Божией любви, – для этого, очевидно, надобно дать и ему свойственную его назначению народную самостоятельность. Когда земли, занятые уже известными племенами, могли поступать, по распоряжению свыше и по общим тогда понятиям самих народов, в законное наследие других племен, имевших возможность изгнать первых: то тем более законным наследием Богоизбранного народа свойственно быть Богоизбранной земле, хотя бы она была занята уже другими народами. И при таком устроении народного быта избранного рода только бы явно для всех действовала рука Вседержителя, в котором Едином заключается верховная и вечная Правда народов: это, по самым понятиям того времени о народном праве, так же как и по существу или по внутренней правоте дела, должно было составлять непреложное и непререкаемое право для избранного народа – торжественно искать, защищать и утверждать свою народную самостоятельность; а напротив, всякие посягательства других народов на самостоятельность сего избранного народа и вообще враждебные против него действия должны были получать значение вопиющих нарушений народного права – в самых его основаниях и, след., подлежать строжайшему наказанию народными казнями. – Итак, с общим ходом внешней жизни тогдашнего человечества вполне сообразно было, чтоб избранный из всех народов и племен народ поставлен был в упроченное народное состояние, в наследственной земле, и чтобы это сделано было открытою пред всеми рукою крепкою и мышцею высокою Вседержителя. Так просто устраняются дерзкие возражения, будто Израиль, по народной правде, не имел права на гражданскую самостоятельность и на занятие земли обетованной. А вместе тем же объясняется общий образ чрезвычайного водительства Божия, чрез которое область спасения благодатного ограничена одним Израилем и заграждена для языков.

Обратим внимание в особенности на внешней быт и обстоятельства самого избранного рода. Во-первых, он теперь, в век Моисеев, уже является размноженным в народ и, следовательно; необходимо уже требующим народного устройства вместо прежнего патриархального. И основание к народной самостоятельности, соответственной назначению избранного рода, и начатки народной его жизни были положены еще в жизни и небесном водительстве избранных патриархов: подобно как основанием для народности и прочих языков были их родоначальники и движения последних при рассеянии племен. Еще в то время, когда область спасающей любви Божией была открыта для всех племен и народов, и когда, между тем, уже началось общее направление их «ходить своими путями», – еще тогда спасающая Божественная любовь избрала из всех родов и племен собственно Авраама, Исаака и Иакова и усвоила исключительно им в родовое наследие свои заветы и обетования о Христе, начавшиеся еще при выходе прародителей из Эдема. Тогда же была назначена в народное наследие для их потомства земля обетованная, которой обитатели, потомки проклятого в роды Ханаана, тогда еще не исполнили меры долготерпения Божия грехами своими: (не бо исполнишася греси Амморреов до ныне, – так сказано было Аврааму: Быт.15). По такому благодатному избранию патриархов, долженствующему идти в род их, самые семейные их обстоятельства и отношения имели значение Церковное: ибо обетование о Христе было управляющим началом в их жизни, а в естественном и видимом тогда еще удобнее было, нежели в век Моисеев, прозревать и ощущать духовное и Божественное. Самое происхождение от корня избранных патриархов имело значение благодатного избрания, запечатленное и видимым знамением обрезания; и след., размножившийся род их, среди всех других племен и народов, уже составлял избранное достояние спасающей Божественной любви. Тогда же обозначались и главные народные отделы сего избранного Божия достояния; двенадцать колен обоих родоначальников получили также в родовое наследие особые благословения, средоточием которых было предречение также о Христе, как грядущем «Князе от Иудеи» – чаянии самых язычников. Итак, основания и начатки самостоятельной народной жизни, свойственной благодатному избранию Израиля (так названного по имени своего патриарха), уже были готовы. Следовало только (что согласно и с показанными выше потребностями времени) положительным образам воспроизвести и упрочить, как основоположение народности и законодательства в Израиле, все прежние заветы спасающей человека любви Божией, идущие от прародителей и уже усвоенные исключительно Аврааму, Исааку и Иакову в родовую собственность. Все это и содержится в первой книге данного чрез Моисея Божия закона – книге Бытия.

Во-вторых, современные Моисею внешние обстоятельства Израиля были таковы, что, с одной стороны, сами языки давали случай и побуждение оградить от них область благодатного спасения, а с другой, Израиль мог вступить в свою народную жизнь не иначе, как прияв оную, в ее самостоятельности и устройстве, от самой спасающей во грядущем Христе любви Божией. Израильтяне были не только вне обетованного им наследства, но и в самом тяжком и губительном порабощении чуждому народу. Поработители усиливались довести их до невозможности не только достигнуть народной самостоятельности, но и продолжать свое отдельно – родовое бытие: ибо самое основание и корень рода – мужской пол Израиля присужден был к истреблению при самом появлении на свет, или как скоро младенец попадется на глаза какому-либо Египтянину. Значение сих отношений Израиля к языческому миру, которого Египтяне были достойными представителями, определяется тем, что Израиль, по заветам Божиим с его патриархами, был уже особенным образом присвоен от спасающей во Христе любви Божией, и что, притом, современное народное право, по понятиям самих язычников, перемены и судьбы общественной жизни возводило к распоряжениям самого Божества, если не истинного, то мнимого. Если бы теперь язычникам удалось достигнуть желаемого истребления Израиля: то они, в силу современного народного права, мечтали бы, что само Божество Израиля или слабо или не любит своего народа, – как это не раз выражал Моисей в ходатайстве за свой народ пред Богом; и след. напротив мнимые Божества самых язычников суть истинные властители над порядком вещей в мире и надежные и верные покровители. Египтяне, столь жестоко преобладая над Израильтянами, чрез это самое превозносились превосходством своих богов пред Богом Израилевым и властью их над Израильтянами, – как это прямо выразил Иофор после чудесного избавления Израиля: «ныне узнал я, что Иегова велик паче всех богов в том самом, чем они превозносились пред ними» (Израильтянами). Итак, очевидно, что вопрос о взаимных отношениях избранного народа и языков был для того времени вопросом о силе и власти, с одной стороны, Бога Израилева, заветы которого о спасении мира перешли к сему народу от патриархов, а с другой – языческих мнимых божеств. «Над всеми богами египетскими произведу суд» – так сказано самим Богом о наказании Египтян (Исх.12:12). – Вражда народа, стоявшего во главе языческого мира, против Израиля – наследника заветов спасающей Божественной любви, была, по своему значению, враждою именно темной области князя мира против царства благодати, предъявляемого в Израиле. Следовало только дать место раскрыться сей вражде во всей богоборной ее силе; и – по поводу сей самой вражды, необходимо должно было совершиться и открыться разделению между языческим миром и Израилем, как совершенно несовместными и противоположными областями – областью богоборного Мира, гибнущего под державою боготворимых Миродержителей тьмы, и областью спасающей человека Божественной любви. Такое разделение между языками и Израилем и продолжалось дотоле, пока не изветшал в Церкви ветхозаветный порядок вещей. С другой стороны, когда Израиль был в крайнем озлоблении и даже в неотвратимой человеческими способами опасности истребления: то, очевидно, что надежда спасения оставалась ему разве в одних заветах любви Божией, наследованных от патриархов. В силу заветов и подвиглась Божественная любовь, дабы извести свой народ «из железной пещи» египетского порабощения и даровать ему своеобразное народное устройство. «Вспомнил Бог завет свой с Авраамом, Исааком и Иаковом», – как обозначает Моисей основание всего дела избавления Евреев от египетского порабощения (Исх.2:24). «Иегова Бог отцов ваших, Бог Авраамов, Бог Исааков и Бог Иаковлев послал меня к вам», – с таким уполномочием явился к Израильтянам Моисей (Исх.3:15). И таким образом, в самостоятельную народную жизнь Израиль, осужденный к естественно-неизбежной гибели, должен был, так сказать, снова родиться от самой спасающей, в обетованном Христе, любви Божией, как и действительно Господь говорил о нем: «Израиль есть сын Мой, первенец Мой» (Исх.4:22). И сами Израильтяне сознавали и чувствовали это, когда воспели по переходе чрез Чермное море: «Ты ведешь милостью своею народ сей, Тобою избавленный, провожаешь силою Твоею в жилище святыни Твоей... проходит народ Твой, Господи.... проходит народ, Тобою приобретенный» (Исх.15:14–16). При сем у Израиля все частные обстоятельства и Божественные установления должны были относиться к открытию и устроению сей общественной жизни, воспринимаемой им от самой спасающей, в грядущем Христе, Божественной любви. Все, сказанное здесь, так именно и совершилось, и изложено во второй книге закона – Исход.

В-третьих, чтобы упрочить и облагоустроить народную жизнь Израиля в разных ее отношениях до подробностей, раскрывая оные из начала и духа самой Божественной любви, при совершенной противоположности сему начал и духа языческих народностей, столь обольстительных и соблазнительных вообще для тогдашнего человека, – следовательно, и для Израиля (как выше показано): для этого требовалось уединить Израиля от всех сторонних влияний. И действительно, законодательство происходило в пустыне, где Израиль находился под открытым охранением днем и ночью самой спасающей Божией любви и удовлетворяем был в жизненных своих потребностях чрезвычайными ее же способами и дарами. Таким образом и разные порядки и законы общественной теократической жизни Израиля были направленными к его освящению и отделению от прочего мира учреждениями и требованиями той же спасающей человека небесной Любви; стражи сих порядков и законов оказывались ее же священными приставниками и служителями. Эта сторона и характер законодательства выражены в третьей Моисеевой книге – Левит.

В-четвертых, чтобы сколько-нибудь утвердиться и окрепнуть Израилю в новой общественной жизни, требовалось вообще некоторое время для Израиля; не свойственно – тотчас по рождении в новую жизнь оказаться взрослым и крепким. Нужно помнить, притом, чрезвычайную поползновенность тогдашнего человека к страстным увлечениям. Сверх того, поколение, возросшее в самом тяжком порабощении, кроме заимствования у поработителей нравов и заблуждений их, имело и дух, в следствие прежнего жестокого рабства, особенно неудобовосприимчивый к добровольному и охотному послушанию веры в ведущую и спасающую человека Любовь небесную. Это открылось при самом еще начале Моисеева дела (Исх.6). Господь удостоверил, что Он примет Израиля в свой народ и введет его в землю обетованную и проч. «Моисей, как сказано в кн. Исхода (Исх.6:9), пересказал сие сынам Израилевым; но они не послушали Моисея от упадка духа и тяжкого рабства». Это поколение Евреев, возросших в рабстве египетском, в последствии решительно отвергло волю Божию идти прямо в обетованную землю и сражаться с прежними ее жителями, не смотря на бесчисленные и явные знамения того, что сам Иегова с Израилем. Итак, нужно было воспитать и возрастить в новой народной жизни новое поколение, под впечатлениями открытого водительства заветной милости и истины Божественной; нужно было дать некоторое время и место для движения и отправлений новой теократической жизни, дабы обозначились все наиболее важные потребности, злоупотребления и затруднения сей жизни, для удовлетворения первых, пресечения других и разрешения последних новыми законоположениями. Все это так и было, и изложено в четвертой книге закона – Чисел.

И наконец, в-пятых, род возмужавших еще под египетским порабощением прешел. Место его занято новым поколением, которое с самых ранних лет своей жизни, не знало других учреждений, кроме теократических, или происходящих прямо от самого Бога, и возросло в столь ощутительном и открытом для них значении избранников Божиих, питающихся небесным хлебом, получавших живую воду из камня, в бесплодной пустыне ни в чем необходимом не терпевших нужды, не удовлетворенной самим Богом, и проч, и проч. Теократические порядки и законы были в действии не один уже десяток лет, и – каждый Израильтянин самым сердцем мог ощутить в них именно дух жизни и спасения. Что же оставалось? Разве одно – дать сему поколению обозреть верующим сердцем и мыслью поприще водительства Божия, им пройденное, и круг законодательства, им полученного, – подтвердить ему все заветные внушения и оправдания Господни, – закончить изложение оных в положительных письменах, и – таким образом уже открыть Израилю вход в обетованное наследие, для торжества над боговраждебными ее обитателями и для вседовольного жительства под державою Божиею, для верного и постоянного наследования написанному в книге закона Божия. Все это и содержится в последней книге закона – Второзаконии.

Так объяснился и самый внешний порядок дел и откровений, оградивший Израиля законом Божественной любви, и вместе обозначился весь состав ветхозаветного законодательства. Само собою разумеется, что сии дела и откровения Божии имели соответственность внутреннему состоянию и нуждам человека, выше нами раскрытым и таким образом составляли закон, строго обуздывающий греховные увлечения и наказующий страстные пререкания и упорство, – запечатленный чрезвычайною поразительностью, как внутреннего своего содержания, так и внешних выше-естественных явлений, бывших при его откровении и обнародовании, – выражающий духовные тайны и уроки грядущей Благодати в образах видимого и естественного, – исходящий непосредственно от Бога при открытых для всех знамениях Его присутствия, впрочем чрез непосредственное собеседование с Богом о Его воле только одного чрезвычайного представителя и вождя Израильского. Ибо всего этого требовало, как показано выше, внутреннее состояние спасаемого человека²⁵.

Довольно сказано нами для раскрытия, в каком состоянии найден и в какое состояние поставлен Израиль, или вообще спасаемый человек, Богоданным Моисеевым законом. Израиль, наследник заветов и обетований Божиих о спасении всего мира, и по внутреннему и по внешнему состоянию, был в крайней опасности быть подавленным воспреобладавшим язычеством; это в существе дела было то же, что вообще человек был в опасности погибнуть со всеми еще очень нескудными останками естественной своей приемлемости к Божественному и благодатно-спасительному. Божественное законодательство, предъявляя грядущую Христову благодать на основании еще этих эдемских останков в природе человека, поставило Израиля в твердое, огражденное от язычества, положение Богоуправляемой державы, назначенной для соблюдения сокровищ всемирного спасения впредь до раскрытия этих духовных сокровищ во всей их полноте и в самом существе благодати, т. е. до пришествия обетованного Спасителя миру – Мессии. И таким образом человек продолжал быть (как и всегда, прежде и после) дивно во Христе спасаем.

***

Раскроем, каким для этого великого и спасительного дела орудием Божественной премудрости и силы послужил Моисей.

Самое происхождение Моисея в известном семействе и обстоятельства его рождения и воспитания были ознаменованы особенными путями Промысла, избравшего и готовившего его к великому служению. Семейство Аврама, потомка Левиина, от которого произошел Моисей, было благословенное в Израиле; оно оказалось образцом для всего Израиля по благочестию и вообще духовно-нравственному достоинству своих членов, каковы были, кроме Моисея, Аарон, сотрудник его и первый в избранном народе первосвященник, и Мариама пророчица. Когда на таком прекрасном дереве суждено было возникнуть этой чудной ветви – будущему освободителю и законодателю Израиля: в то время (если продолжать аллегорическую речь) опустошавшая порабощенного Израиля буря усилилась до всегубительности урагана. Ибо заповеда фараон не только повивальным бабкам, но и всем людям своим, глаголя: всех мужеского пола, иже родятся Евреом, в реку ввергайте (Исх.1:22). И воля Фараонова была исполняема Египтянами со всею бесчеловечною точностью; наблюдения их, не родился ли у Евреев мужеский пол, простирались в самые домы порабощенных, и – за примеченное укрывательство младенцев грозила опасность самим укрывателям. Все это можно видеть из того, что, при всех желаниях и усилиях родительских сберечь новорожденное дитя, нельзя было долго скрыть его, и – самая мать принуждена была оторвать от себя своего младенца, как это случилось именно с матерью самого Моисея. В таких обстоятельствах, чадам Израилевым жениться и посягать свойственно было уже не иначе, как или прямо и чисто по плотской неразумной похоти, или же по живой вере в наследственные для Израиля заветы Божии, по силе которых сыны Израилевы, по самому происхождению своему от избранных патриархов, были избранники Божии, наследники обетования о всемирном и вечном благословении, и следовательно, не должны и не могли погибнуть. Благословения Божьи, столь видимо почившие на семействе Аврама, не дают места первому предположению. Следовательно, когда Моисей историю о себе самом, после вступительного указания на общую для своего народа опасность гибели, начинает так: быше же некто от племене Левиина, иже поя от дщерей Левииных и имяше ю: и зача во чреве и роди и проч. (Исх.2:1–2): то сим он показывает, что самое супружество его родителей было делом веры, и следоват., он по самому рождению своему, был плодом веры.

Вера в избравшую Израиля заветную любовь Божию и открылась в родителях Моисея немедленно по его рождении, и именно – в отношении к нему самому. Новорожденный младенец был необыкновенно красив по виду. Но видимое прекрасное, в подобных летах, и для нас имеет выражение чего-то высшего, свойственного Миру духовному²⁶; а в то время даже слишком живо было ощущение в видимом – чувственном духовного, горнего, равно как и образ представлен о духовном был довольно чувственный. Отсюда понятно, сколь ощутительно должно быть для сердца и духа родителей Моисея высшее и духовное выражение младенческой его красоты. Заветы же и обетования Божии, которые усвояли значение и права благодатного избрания как всему вообще роду, так и в частности каждой отрасли Авраама, Исаака и Иакова, направляли и возвышали родительские воззрения на новорожденного Моисея именно к заветной Божественной любви, и таким образом давали определенный смысл выражению красоты Моисеевой: т. е. верующим его родителям свойственно было в прекрасном своем младенце с особенною ясностью и силою видеть именно одного из избранников заветной Божией любви, одного из наследников ее заветов и обетований о всемирном и вечном благословении в грядущем Христе. Отсюда произошло, и простерлось до самоотвержения, стремление их веры сохранить такое дитя от грозящей ему погибели. Так объясняются слова Апостола: верою Моисей родився сокровен бысть три месяцы от отцев своих, зане видеша красно отроча: и не убояшася повеления царева (Евр.11:23).

Эта бесстрашная вера родителей Моисея не пала ли жалким образом, когда наконец, понеже не можаху его ктому крыти, взя ему мати ковчежец ситовый, и помаза и клеем и смолою, и вложи отроча в него, и положи его в лужице при реке? Но чтобы мать своими руками приготовила гроб для своего младенца, и сама положила в оный его живого, это само по себе неестественно родительской любви. Не было это и порывом отчаяния в спасении дитяти. Для удостоверения в этом припомним, что некогда Агарь, отчаясь в сохранении жизни своего ребенка, истаевающего от жажды, спешила удалиться от него, чтобы не видать его смерти; а в настоящем случае поставляется на страже надзор любви за младенцем, оставленным, по видимому, на верную смерть. И наблюдаше, так продолжает священное сказание о Моисее, наблюдаше сестра его издалеча, да уведает, что будет ему. Итак, видно, еще надеялись, что не погибнет прекрасный любимец и избранник небес. Следовательно, и при настоящем случае проявлялась и действовала в этом благодатном доме также вера: увидя совершенную невозможность собственными усилиями и средствами сберечь дитя – избранника и залог заветной Божественной любви, мать его решилась своими же руками вручить его самой Божественной любви, да сохранит его имиже весть судьбами, а сестра его взялась наблюдать за спасительными относительно его путями Промысла. – Такой вере, конечно, наилучшего во Израиле семейства, даруется новое чрезвычайное благодеяние Божественной любви; младенец не только остается в целости и безопасности по материнскому участию в нем дочери самого Фараона, но и возвращается на воспитание в родной дом. Понятное дело, что чрез это вера сего семейства, оправдываемая в отношении к Моисею самыми обстоятельствами, еще более возвысилась и оживилась; воспитание же Моисея давало ей новую пищу и предмет для упражнения. Итак, Моисей был вскормлен, можно сказать, самою верою в Божественное избрание и хранение чад Израиля ради обетованного Мессии, имевшего произойти в этом народе. И в самом деле, этим обстоятельством, что силы Моисеева духа пробуждались и получали первое направление к деятельности именно под пестунством и влияниями веры в спасительные Божии обетования и заветы, наследственные в Израиле, много объясняется дальнейшая судьба Моисея. Усыновление его царской дочерью, придворная жизнь и вся премудрость египетская не только не подавляли в нем глубоко всеянной веры в Бога Израилева, напротив сами подчинялись господствующему в нем началу веры, и таким образом способствовали к более обширному ее раскрытию. Так еще при дворе фараоновом Моисей оказался, по Боговдохновенному свидетельству первомученика Стефана, силен в словесех и делех (Деян.7:22). Но тогдашнее отношение между Египтянами и Израильтянами было таково, как уже было говорено о сем, что те и другие представляли совершенно несовместные и взаимно противоположные области: область обетованной Христовой благодати и не терпящую оной область Мира сего. Чтобы душою принадлежать одной области, надобно решительно пренебречь и отвергнуть другую. Между тем для Моисея в Египте было все, что только могло льстить в настоящем и будущем; а Израиль в настоящем подлежал крайнему озлоблению, а в будущем видел грозящую опасность истребления и только обладал обетованным вере благодатным наследием всеблагословляющего грядущего семени Мессии. Моисей не колебался в выборе: от двора Фараонова ходил он к страждущим братьям, сынам Израилевым. – Значение сего уже понятно само собою: верою Моисей в душе своей отвержеся нарицатися сыном дщери фараоновой: паче же изволи страдати с людьми Божиими, нежели имети временную греха сладость: большое богатство вменив египетских сокровищ поношение именно Христово: взираше бо на мздовоздаяние (Евр.11:24–26).

Сим-то самоотвержением веры Моисей и достиг того, что, поразись первым же случайно представившимся ему видом бесчеловечного преобладания Египтян над Израилем, он внутренне тогда же услышал свое призвание, яко Бог рукою его дает им спасение (Деян.7:25). Так именно первомученик Стефан изъясняет частный случай, когда Моисей, увидев, что Египтянин бьет Еврея, вступился за Еврея и убил Египтянина. Судя по доказанной уже вере Моисея, можно нам понять, что в настоящем случае Моисей подвигнут был убить собственноручно Египтянина мыслью о Боге Израилевом, отмщающем чрез него за свой народ; а живая в то время, еще по самой природе, удобосообщимость человеческого духа с Духом Божиим соединяла сию мысль веры Моисеевой с непосредственным внушением самого Бога.... По той же естественной чувствительности человеческого духа к влияниям и проявлениям Духа Вседержителева, не трудно было приметить сие в Моисее и посторонним, при должном их вникании в настоящее дело.... Таким образом Моисей, как говорит св. Стефан пред синедрионом иерусалимским. мняше разумети и самым братиям своим, яко Бог рукою его дает им спасение.

Действительно, рассмотренное дело Моисея столько заняло сынов Израилевых, что оно, хотя совершилось только при одном свидетеле из их среды, немедленно огласилось между ними. Но призвание Моисея было не просто – освободить Израиля от губительного порабощения, но вместе ввести его в правильную теократическую жизнь. В следующий же после указанного случая день, Господь дал своему избранному новый случай – самому понять и явить пред сынами Израилевыми и эту другую сторону своего призвания. Изшед во вторый день, виде два мужа Евреаныни биющияся. Мысли о Боге Израилевом, избравшем семя Авраамово в наследника и в область спасительной любви своей, имевшей распространить свое благословение во Христе, и на вся племена земные, – свойственно было тем сильнее возбуждаться в верующем духе Моисеевом. Посему удобно было ему и на сей раз услышать внутренне глас самого Духа Божественного заветной любви – только уже не об отмщении врагам Израиля, а об обуздании беспорядочных страстей в самом Израиле. И таким образом, Моисей глагола обидящему со властию как бы судии над преступником закона: чего ради ты биеши искренняго своего? Голос власти и суда во имя строгого закона и был услышан в сих словах Моисея, но так не понравился страстному человеку того времени, что на сей раз Израильтянин обвинил самого Моисея в мятежных притязаниях, отрекаяся уже и от самой столь вожделенной для Израиля защиты от преобладания врагов: кто тя постави князем и судиею над нами? Еда убити ты мя хощеши, имже образом убил еси вчера Египтянина?...

Чтобы понять, как были жестоко обидны и возмутительны для духа Моисеева такие слова, надобно помнить сказанное выше, что Моисей в душе своей уже жертвовал для Израиля своим усыновлением царской дочери, своим высоким положением в настоящем и блестящими видами в будущем. С таким самоотвержением разделять страдания своего родного народа, и за это самое быть так открыто и жестоко обвиняему от своего же народа в мятежнических замыслах – это было чрезвычайно тяжкое испытание для Моисея. В народе своем он видел измену и предательство; от правительства же теперь, при гласности поступков его в пользу своих единоплеменников, должно было ему ожидать неминуемого суда и казни, если будет еще продолжать держаться своею душою стороны родного народа. Таким образом, рассматривая свои обстоятельства в отношении к Египтянам и Израильтянам, с той и другой стороны Моисей находил сильнейшие и настоятельнейшие побуждения отречься от неблагодарных соплеменников и перейти на сторону правительства, вооруженного против Израиля. Немедленною открытою враждою против Евреев он оправдал бы и даже отличил бы себя пред правительством, а вместе дал бы и Израильтянам жестоко почувствовать в себе самом, уже по праву, властительного и беспощадного судию и отмстителя. Искушение усиливалось свойственною тогдашнему человеку кипучею страстностью, по которой и Моисей принадлежал и, случалось, платил некоторую дань своему времени: по этой страстности, не говоря уже о прямом побуждении отмстить предателям, самый страх ярости царевой должен был занять всю душу беззащитного защитника Израильтян. Требовалась необыкновенная сила веры, чтобы не поколебаться таким многосложным искушением. И Моисей доказал, что был предан своему народу истинно по такой вере в Бога своих отцов, которая всем обольщениям Египта и страху ярости царевой противопоставила живое чувство и сознание присутствия над собою Божественного покровительства и надзора, – которая искала не человеческой благодарности или сочувствия своим предприятиям, но угождения и служения собственно Богу Израилеву. Таким образом, точно верою он остави Египет, не убояся ярости царевы: невидимого бо яко видя, был тверд (Евр.12:27). Господу Богу не угодно было видимым образом принять и исполнить духовного порыва его – спасти Израиля; и Моисей покоряется сему, заботясь уже только о своей личной безопасности, предоставляя спасение Израиля самому Господу, и так. образ., самым бегством своим из Египта доказывая новую покорность веры.

Моисей поселился в земле Мадиамской, вступил в семейную жизнь и бяше пасый овцы Иофора тестя своего. Вера, однако же не позволяла ему успокоиться в сем состоянии. Он жил надеждами обетованного Израилю благодатного наследия, и потому признавал себя пришельцем на земле чужой. Это он и выразил в имени своего первого сына: нарече Моисей имя ему Гирсан, глаголя: яко пришлец есмь в земле чуждей. Утешение для себя в своем странничестве он полагал в благодатном избрании своего рода, к которому относил и дело своего спасения от Египтян, как опять выразил это в названии другого своего сына: и нарече имя ему Елиезер, глаголя: Бог бо отца моего помощник мой, и избави мя из руки фараоновы. Следовательно, вера в избравшую Израиля заветную Божию любовь по-прежнему оставалась началом его жизни, возвышаясь до самоотвержения в отношении к самому призванию, услышанному им в Египте – принять на себя дело освобождения Израиля. Ибо наконец он уже не думал о сем и даже боялся и считал себя недостойным сего жребия, – как он и выразил сие при торжественном призвании его к сему делу на Хориве, чрез сорок лет своего пришельничества в Мадиамской земле: кто есмь аз, яко да пойду к Фараону царю египетскому, и яко да изведу сыны Израилевы из земли египетския? Такого именно расположения и требует дело Божие для своего совершения; ибо оно совершается не человеком самостоятельно, но Богом чрез человека. Таким образом, странническая и пастушеская жизнь Моисея у Иофора была не в противоречии с его призванием, но приготовила в духе Моисея совершенно удобное место и твердое основание к совершенному принятию и усвоению сего призвания, которое наконец и последовало открытым и торжественным образом. Буду с тобою, говорил ему в видении купины, горящей и неопалимой, Господь (Исх.3:12); Аз отверзу уста твоя, и устрою тебе, еже имати глаголати (Исх.4:12), и вооружил его Своею силою творить знамения и чудеса.

Посмотрим же теперь на духовные свойства Моисея, как избранного и совершенного орудия Божественного Духа.

И каждый человек носит на себе печать своего времени; тем боле представители и вожди своего времени, каким по превосходству был законодатель еврейский. Моисей носит в своей духовной природе черты своего времени, но с своими личными высокими особенностями и притом, как орган Св. Духа. Но предварительно заметим об общих свойствах Боговдохновенных мужей ветхого завета: а) тайна спасающей мир Христа Божией любви еще не была совершена в своем существе и открыта во всей полноте; отсюда и в чрезвычайном служителе и сосуде духа сей Любви еще могли иметь место некоторые личные недоумение и нерешительность, – как именно св. Апостол противополагает сему свойству ходатая ветхого завета отважность и необыкновенную свободу провозвестников нового завета, как взирающих на славу Господню откровенным лицом, т. е. вполне владевших во Св. Духе тайною спасения благодатного (2Кор.3:12,13); и б) Дух Святой вдохновлял своего избранного в ветхом завете, еще не как возрожденного христианством, а только имеющего в душе естественную удобосообщимость к Духу Божию. Отсюда в ветхом завете могли быть случаи, что и в сосуде Духа Св., по особенным намерениям Божиим, могли быть приведены в движения некоторые силы природы, не очищенной от греховности, и следоват., могли открыться некоторые действия, не только отдельные от Божественного в нем действия, но и не совсем согласные с сим последним. – С этой точки зрения нам и нужно смотреть на главные черты личности Боговидца. – Мысль Моисея, сообразно с временем его, запечатлена характером непосредственно-наглядного и простого воззрения на предметы. Послушаем напр., как он выражает пред Богом, посылавшим его освободить Евреев, вот эту простую мысль: «от чьего же имени я приду к Евреям? Чем уверить мне их в Божественном своем посольстве?» Се аз пойду к сынам Израилевым и реку к ним: Бог отцев наших посла мя к вам; и аще вопросят мя: что имя Ему? Что реку к ним.... аще не уверуют ми, ниже послушают гласа моего: рекут бо, яко не явися тебе Бог, что реку к ним? (Исх.3:13; 4:1). Ясное дело, что, говоря таким образом, Моисей как бы и смотрит на себя, как он приходит к Евреям и вступает в объяснение с ними. И такая наглядная простота мысли соединяется у него обыкновенно с живою и свободною игрою внутренних образов. Вот напр. как он выражает пред Богом, призвавшим его к многотрудному делу – руководить Евреев, жалобу на это: вскую озлобил еси раба Твоего? И почто не обретох благодати пред Тобою, еже возложити устремление сих людей на мя? Еда аз во утробю зачах люди сие, или аз родих я? Яко глаголеши ми: возми их в недра твоя, яко доилица носит доимыя в землю, еюже клялся еси отцем им? Такая речь далека уже от простоты не только допотопных, но и послепотопных патриархов. Но вот затем сейчас же представляется самая простая наглядность его мысли: откуда мне мяса дати всем людем сим? яко плачут на мя, глаголюще: даждь нам мяса, да ядим (Чис.11:11–13). Но эта черта времени, в лице Моисея, имеет ту великую особенность, что, с одной стороны, было чрезвычайно ясно и вместе глубоко такое простое и вместе образное воззрение его на вещи, а с другой – он ни мало не подчинялся живым и сильным впечатлениям и образам своим, но всегда становился выше их и совершенно овладевал ими. Доказательством первого служит то, что призвание от Бога: и ныне гряди, да послю тя к Фараону... и изведеши люди Моя (Исх.3:10) – в мысли Моисея сейчас же отчетливо отразилось со всем необычайным своим величием (Исх.11), с затруднениями своими, и относительно Израильтян и относительно его самого (Исх.4:1,10), и возбудило в нем живое и глубокое сознание собственного недостоинства и немощи для такого призвания (Исх.3:11; 4:13) Второе видно из того, что, поразясь зрелищем купины горящей и не сгорающей, он не отступает и не останавливается в изумлении, но говорит: мимошед увижду видение великое сие, яко не сгорает купина, и приступает видети, – что, потом услышав глас Самого Бога из купины, и уже боясь воззрети пред Богом, он однако обстоятельно и спокойно обсуживает призвание Божественное и со дерзновением объясняет свои недоумения и даже отречение от призвания, как ему непосильного. Далее, сообразною тому времени чертою Моисея была чрезвычайная живость чувства, простирающаяся иногда до нетерпеливости и едва умиряемая сильною мерою при своем сильном движении. Это открылось в Моисее при том же самом обстоятельстве призвания его: чтобы Моисея, пораженного необыкновенным по величию и трудности призванием, приклонить к послушанию, разгневася яростию Господь на Моисея. Или еще: Когда при недостатке воды народ роптал с крайне-оскорбительным и горьким упреком ему, возмущенный духом Моисей не удержался даже после слов Господних: возьми жезл твой.... и рцыте к камени пред ними.... и изведете им воды из камене, – не удержался от нетерпеливости, не только не довольно верующей, но даже пререкающей Богу: послушайте мене не покоривии, – говорил он народу, – еда из камене сего изведем вам воду (Чис.20)? И такому нетерпеливому и сильному движению его сердца тут же противоставлен был от Бога гнев: не введете вы сонма сего в землю, юже дах им. Но столь живое и неудержимое в своих движениях сердце – эта столь открытая для уязвления змия сторона времени – не было в Моисее заражено сластолюбием, своекорыстием и вообще самолюбивыми прихотями; напротив, он имел непреодолимое и готовое на всякую жертву влечение любви к своим ближним, ни чем не заглушаемое сочувствие и сострадание особенно к страждущим и находящимся в опасности. Не однажды рука Божия была поднята на истребление своенравного и жестоковыйного народа; Моисею повелевалось отступить от него и предлагалось произвести от чресл его самого новый народ; он забывал все крайние и бесчисленные свои преогорчения от своего народа, не смотрел на высокую честь быть родоначальником всего избранного народа или новым Авраамом, всецело жертвовал собою, и самою славою Божиею умолял Бога помиловать непокорных. Что начало такого духовного совершенства было от юности сродно его сердцу, это видно из того, как он вступился за Еврея, обижаемого Египтянином, и в другой раз – за другого, Еврея же, обижаемого от своего соплеменника: чего ради ты биеши искреннего; – известно, как защитил он дочерей Иофора от обиды пастухов.

Небоязненная решительность и предприимчивость воли Моисея составляла также всегда отличительное свойство Моисея. Это открывается из того, что он, не смотря на крайнюю ненависть Египтян и их царя к Евреям, выходил к братиям своим, сынам Израилевым, и мало того, не усумнился убить одного из Египтян за своего соплеменника. Но в нем при сем была та особенность, что он так поступал не по изменчивым увлечениям, но обдуманно и осторожно. Обозревся семо и овамо, никогоже виде: и поразив Египтянина, скры его в песце. По сей же осторожности, он сейчас же увидел свою опасность в Египте, как только услышал и при том еще от Еврея: убил еси вчера Египтянина, и – заблаговременно избежал опасности. Такая мудрая осторожность видна в его медлительности принять Божественное призвание избавить Евреев, хотя оно было столь согласно с его собственными стремлениями.

Поскольку же с таким духовным настроением и чрез такие великие подвиги веры он предавался вполне Духу заветной любви Божией: то и понятно, почему он, один из всех соплеменников, беседовал с Богом усты ко устом, как друг, и таким образом, один из всех современников способен был к открытому Боговидению и Богосообщению, потребному для законодательств ветхозаветной Божией Церкви. А повержение Моисеем мирской образованности пред Богом Израилевым, или покорение оной началам веры в обетования Божии, данный Аврааму, Ною и даже еще Адаму, составляло готовую приемлемость Моисея к таким откровениям Св. Духа, в которых, с одной стороны, воспроизводились спасительные для человека тайны Божия откровения начиная от сотворения Мира, а с другой – образно проявлялись тайны грядущей Благодати чрез самые разнообразные виды предметов природы и искусства (в устройстве скинии и в законах, касающихся болезней, употребления животных и т. п.).

Вот вообще каким был Моисей орудием и сосудом Св. Духа! И что требовалось для совершения и начертания в письменах Божественного законодательства ветхого завета, – все это и было совершено им или Духом Божиим чрез него именно так, как показано выше в первом отделе.

Поставим же теперь, наконец, наше время пред зерцалом Божественного законодательства, раскрытого нами в том главном и общем отношении, как оно совершено чрез Моисея, и из какого погибельного состояния, и в какое спасительное ввело оно Израиля.

Новый Израиль, прообразованный ветхозаветным, это – Христиане, которым тайны веры и благодати, открываемые и действующие в древнем Израиле чрез сеновные образы, взятые из области естественного и мирского, известны и принадлежат прямо в своем духовном существе. Каково же теперь состояние этого нового Израиля? По духу и силе дела, во многих отношениях, таково, каково было состояние Израиля, подавляемого язычеством в Египте. Христиане Запада уже много веков порабощены египетскому игу неправославия; христиане Востока православного, по внешнему состоянию, порабощены такому же игу магометанства. Наше отечество – Россию Господь помиловал и ущедрил как православием, так и внешнею силою и славою. Что-ж? Выдерживаем ли мы нравственно, даже в большинстве нашем сознаем ли по надлежащему все превосходство нашего положения, а вместе и страшную ответственность нашу равно пред Западом и Востоком? Напротив, если иметь в виду наше большинство: одни из нас и в мыслях и в жизни держатся начал не благодати и истины Христовой, следоват., начал не Израиля новоблагодатного, а скорее египетского или какого другого язычества; другие же, мнящиеся быть верными призванию нового Израиля, своим направлением, а иногда и словом, только или почти только осуждают и отвергают первых, не разбирая того, что поражают не столько ложь и неправду, сколько людей, и то лежачих, и потому не столько привлекают их к истине, сколько от нее отталкивают. В таком положении нравственных наших дел, если и случается возникать чему-нибудь свежему и освежающему дух и мысли, то и это, как вначале естественно не зрелое и слабое, или попадает под секиру грозной и почти только убивающей ревности по истине и правде, или увлекается духом безблагодатным и пропадает в зародыше. Так ужасно мысленный Фараон распоряжается иногда у нас новорожденными духовными младенцами! С другой же стороны, общее почти недовольство таким нравственным положением вещей, общее стремление и желание выйти из него, а вместе и оживляющая общественный дух надежда лучшего, основательно разумного и следовательно не противохристианского, в будущем – все это, кажется, удостоверяет, что наше духовное положение еще не безнадежное, что Господь силен проявить в мире торжество Своей истины и благодати, еще прежде раскрытия их в славу вечной жизни или второго Своего пришествия (хотя к сему и следует ежеминутно готовиться), и что, следов., еще можно новому Израилю выйти из мысленного или духовного Египта, на началах благодатно-церковного домостроительства.

Что же для этого нужно? То же в духе нужно для нового Израиля, что образно было нужно для освобождения от египетского ига и для благоустроения законом Израиля ветхозаветного. Мы видели, что спасающая человека любовь Божия, по отношению к ветхому Израилю, глубоко снизошла в Моисеевом законодательстве к духовной приемлемости и потребности спасаемого человека: по состоянию тогдашнего человека требовалось упрочить для него Божию истину письменем, и – закон Божий дан ему в письмени; Израиль вышел уже из родового патриархального в народное состояние, и – законом Божиим облагоустроена именно народность Израиля. Такой дух любви Божией, сообразующейся всегда с настоящею, живою приемлемостию и нуждою человека, вечен и, значит, имеет всю свою силу для веры и в наше время, для спасения нынешнего человека. Человек нашего времени (говорим это относительно самого большинства) – не то, чтобы уже отвращался прямо от истины Божией; нет, он только с особенною энергией любит земные порядки, заботится о способах, удобствах и благоустройстве земной жизни, хочет заниматься действительностью, какова она есть в сей жизни, и притом еще (надобно отдать ему справедливость) стремится во всем этом к основательности и разумности. Что же? Противно ли истине и любви Божией снизойти (впрочем, без потачки) к такому состоянию, стремлению и требованию нынешнего человека? Или уж нельзя для самых земных порядков раскрыть и указать разумные основания и законы именно в Христовой истине? Ведь Христос, для возведения оземленевшего человека на небо сам сходил с неба на землю; иначе человек ниспал бы еще ниже земли, до самой преисподней. Так и истине Господней свойственно входить с своим светом и жизнью в многообразные виды самой земной действительности для благонаправления здесь человека; иначе он окончательно увлечется и растлится духом мирским, и рано или поздно самую земную действительность доведет до всегубительства. Без озарения светом Христовой истины всех областей земной действительности, которою так крепко занят нынешний человек, можно ли и добраться до искренней мысли, до господствующего направления воли нынешнего человека, даже у нас в православной России, тем более на Западе? Можно ли думать о благожеланной православию свободе православного Востока, порабощенного исламу? (Ибо эта свобода, установленная на началах, каких бы ни было, вне Христа, конечно, нежеланна и для самих страдальцев Востока, и только вредна была бы им относительно православия). О прочем же человечестве, о возможности напр. иначе тронуть Евангелием живую струну земледельческого Китая, или тоскующих о древней гражданской теократии Евреев, и говорить нечего. – Божественное законодательство, облагоустроившее чрез Моисея именно земной народный быт Израиля на началах обетованной и грядущей благодати Христовой, есть великое свидетельство самого слова Божия, что тем паче, по пришествии и явлении Христовой благодати, можно и должно светом ее уяснять и на ее основании устроять, во благо и спасение человека, все земное. Сам Господь научил нас молиться Своему небесному Отцу: да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли.

В частности, во-первых, как для благоустроения Израиля Божиим законом требовалось поставить на всегдашний вид Божию народу заветы и обетования Божии о спасении , данные его отцам и праотцам, начиная от прародителей: так для озарения светом Христовым всего земного, всей действительности у нового Израиля необходимо воспроизвести или раскрыть в живой силе и духе все Божественные в Церкви законоположения и чиноположения, начиная от догматов Веры до обрядности церковной, начиная от первенствующей Церкви и времени вселенских соборов до православной старины в России. Живой же дух и сила всей истины новозаветной, всей православной церковности есть именно дух и сила самой любви Божией, явленной в Христе и изливающейся в верующие души Св. Духом, – той любви, по которой единосущный Сын Божий восприял, для спасения человека, всечеловеческое естество в единство Своего лица, и в этом естестве явился Агнцем Божиим, вземлющем грехи мира, понесшим до смерти бремя всех наших заблуждении и преступлений, как будто именно он и был виноват во всем этом. В этом самом духе и силе и надобно поставить на вид новому Израилю Божию истину и благодать в догматах Веры и во всей церковности, как предали нам эту истину и благодать Христову от самого Христа апостолы Его, а от апостолов св. отцы Христовой Церкви. Сие книга бытия человека во Христе!

Во-вторых, как ветхого Израиля надобно было сначала извести из Египта, и – потом уже даны ему в громах и молниях основоположения всего Божия закона: так и чадам нового Израиля необходимо прежде выйти сколько из того направления, чтобы вне Христа заниматься земною действительностью и вне же Его поставлять разумность и правду, столько же и из того, не сродного завету благодати духа, чтобы истиною Божьею только поражать и осуждать немощных и заблуждающих людей, и особенно чтобы считать недостойным и несвойственным ей снизойти до просвещения и благоустроения своим благодатным светом всего дольнего – человеческого, как бы ни болело оно духовно. Если этот последний, истинно жидовский, дух будет держать нас в своих узах: то и первое, положим – языческое, направление не ослабит оков на своих пленниках; ибо для освобождения их необходимо требуется снизойти с благодатною истиною до самой области их плена. Другого исхода из современного нравственного и мысленного Египта не представляется во свете Слова Божия.

В-третьих, как ветхого Израиля, для введения его в законополагаемое Богом состояние, нужно было уединить, под открытым Богоправлением, ото всех сторонних влияний: так мысли и духу христиан, если они стали бы подвизаться войти во всеозаряющий и самою тьмою мирскою необъемлемый свет Христовой истины и благодати, надобно уже во всем – и важном и мелочном неуклонно держаться воззрений и правил именно по Христу, Богу и Агнцу Божию, спасающему от греха и лжи все человеческое. Пусть бы для этого пришлось проходить духовно какую-либо пустыню каменистой Аравии, встречаясь постоянно с внутренними и внешними озлоблениями. И даже пусть бы наше шествие по такой пустыне соединялось с ежеминутными преткновениями и увлечениями, как это было с ветхозаветным Израилем … Во всяком случае, только бы нам уже не возвращаться к Египту льстивых, оковывающих ложью, направлений; только бы, при всяком преткновении и падении нашего духа и мысли, опять становиться на ноги и идти или влещися во Христе вперед. Господь своею благодатью направит все наши шаги и доведет или донесет нашу мысль и всю душу до земли обетованной, до живого значения царственного священства.

И тогда, в-четвертых, как старое поколение возросших в рабстве Евреев должно было прейти и уступить свое место новому поколению, возмужавшему под впечатлениями ощутительной руководящей Божией десницы: так и в нас несчастное, строптивое духовное поколение ветхого человека, развившееся в нашем образе мыслей и жизни, связанном односторонними и лживыми направлениями, уступит же наконец место новому человеку, мыслящему и живущему по Христу, по истинному Его духу. У Господа исчислены и измерены все движения ветхого и нового нашего человека.

И так. обр., в-пятых, настанет же наконец такое блистательное время, когда столько же радостно, сколько назидательно, будет вере нашей обозреть пройденные нами и нашими предшественниками трудности и опасности под водительством Христовой истины и благодати: подобно, как в виду земли обетованной Израилю напомянуты были Богодвижимым вождем и законодателем все пройденные пути Божии. Ибо должна же наконец православная Церковь явиться во всей красоте и благолепии как в одержании Востока так и в очах западного человека; и в этом, может быть, Господь даст послужить человечеству и тем уплатить свой долг пред Востоком и Западом – нашей православной России, которой уже пора бы сознательно и дружно взяться за дело истины и жизни во Христе. – Но да будет во всем воля Божия!

Мы же посмотрим теперь на то: кто в этом многосложном деле будет нашим Моисеем? Новозаветный Моисей или, сказать то же, ходатай нового завета есть един наш Господь Иисус Христос. Моисею, ходатаю ветхозаветного закона, дано самому сознавать и засвидетельствовать отображение в себе Христа Спасителя: Пророка восставлю им, – так самим Богом сказано Моисею о Христе, – от среды братий их, якоже тебе: и вдам слово Мое во уста Его, и возглаголет им, якоже заповедаю Ему: и человек той, иже не послушает Его, елика возглаголет Пророк оный, Аз отмшу от Него (Втор. 18:18,19). Пророка от братии твоея, – говорил Моисей Израилю о Христе, – якоже мене, восставит тебе Господь Бог твой, Того послушайте (там же, ст. 15, слич. Деян.3:22; 7:37). И новому Израилю нашего времени всеми опытами тяжкого скитальничества мысли и жизни не по Христу, как в частных личностях, так и в целых народах, можно бы уже, кажется, вразумиться чтобы не дерзать самим только собою изыскивать высочайшую истину и благо всеобщее. Это значило бы не чистому брению устремляться к обнятию невещественного огня Верховного блага и истины. Вот, и плотский Израиль умел почувствовать или только предчувствовать нужду в едином ходатае Бога и человеков, представителем которого был для них Моисей: и ныне да не измрем, говорили они Моисею, яко потребит нас огнь великий сей... Приступи ты, и послушай вся, елика речет Господь Бог наш к тебе, и услышим и сотворим (Втор.5:25,27). Сами же собою да не приложим слышати гласа Господа Бога нашего, и огня великого сего не увидим по сем, да не измрем (Втор.18:15). Как же нам, духовному Израилю, в деле раскрытия истины, правды и порядка на все, устранять Того, Кто, в тайне единосущия Своего со Отцом, слышит от Него и передает нам в своем слове все благопотребное и просветительное для нас, и Кто, именно для удобосообщимости этого нам, восприял наше естество и понес на Себе вину всего, удаляющего нас от Бога истины, правды и порядка? Но, с другой стороны, остережемся и держаться Его только по одной мертвой букве, по одному мертвому и бездейственному согласию на то, что конечно Христос есть начало и спаситель всего, без действительного и живого устремления к Нему нашей мысли и духа во всем. Вот и в ветхом завете, до явления еще благодати возрождения, в Моисее отобразился Христос в самой силе и действии, так что духовный свет, принадлежащий одному Христу – сиянию славы Отчей, просиявал видимо в самом лице Моисея. Нам ли, в св. крещении уже духовно облеченным всецело во Христа для раскрытия Его жизни и света во всем нашем существе и во всей нашей жизни, – нам ли не стремиться к тому и не достигать того, чтобы мыслью, волею, сердцем, душою и телом быть един дух со Господем? И эту благодать, притом, следует нам усвоять себе, в силе Св. Духа, так, чтобы верою своею сознавать и ощущать Его, как стоящего, так сказать, своим Богочеловечеством за спасение всего человеческого от лжи и греха, за всех людей – иудеев и язычников, за всех немощных и гибнущих. Ибо всецело решительный суд Его последует уже при открытии вечной жизни: и следоват., дотоле еще всячески должно, кого можно, исхищать из греха и гибели и тем более и более усвоять самим себе любовь и правду Спасителя всех человеков. Повторю: вот и из сумрака ветхозаветного Моисей входил в такой свет и силу любви Христовой и к грешному погибающему человеку, что, когда уже самим Богом изречен был приговор суда на истребление непокорного народа, Моисей в живом образе Христа стал за этот народ и отстоял его от поядающего Божественного гнева таким дивным ходатайством!.: аще убо оставиши им грехи их, остави: аще же ни, изглади мя из книги твоея, внюже вписал еси (Исх.32:32).

И если бы хотя малая росинка или семя такого истинно Христова мудрствования и расположения оказалось в нашем общественном духе: то, как бы ни поедал мысленный Фараон новорождаемые мысли и движения духа, хотя бы духовное дитя благодати самою верою ввергаемо было в какой-нибудь смоляной корзине в Нил, – этот новый Моисей сохранится, отдастся самой вере на воспитание, будет обогащаться плодами самой мирской науки – этой многовековой египетской премудрости, – с незыблемо уже утвержденным в нем корнем Христовой истины и благодати; а потому, с привитием к сему корню всевозможных знаний, чувствуя и давая другим чувствовать свое призвание к освобождению нового Израиля с его наукой и жизнью от мысленного порабощения, это Христово направление мысли и сердца пройдет все испытания странничества и раскроет же наконец пред миром всю беспорочную красоту Христовой невесты – Церкви православной на радость всему миру.

И ужели слишком уже трудно направление мысли и дела по Христовой истине и благодати? Было бы внутреннее противоречие находить слишком тяжелую трудность в принятии благодати, мыслью ли, или сердцем, или волею. Вот Боговидец Моисей, и с чувственно-образным воззрением своей мысли, так чудно-просто выразил ту превыспреннюю тайну творения всего мира и каждого создания, как вечный Отец своим ипостасным Словом – Сыном единородным воззывал твари из небытия в бытие, и бытие их запечатлевал и утверждал благоволительным призрением Своего ипостасного Духа: «и рече Бог: да будет... и бысть... и виде Бог, яко добро». Что же мешает и нам, после уже полного открытия в христианстве тайны творчества триединого Бога, так и изучать и употреблять каждое создание, чтобы следить в нем именно мысли Отца небесного, осуществленные Его Сыном и проникнуться животворящим Его Духом? – Моисей об устроении скинии, бывшей только сению открытых и дарованных нам благ Христовых, написал в книге закона: се нарече Бог именем Веселиила... и наполни его Духа Божия... архитектонствовать во всех делесех древоделания, творити злато и сребро и медь, и ваяти камени и делати древо и проч. (Исх.35:30–33). Что же мешает нашей вере, в области искусства, открывать нам дух влиянию духа творческой Божьей любви, в Христе уже таинственно запечатлевшего своею благодатью и ум и сердце и чувства наши с самыми телесными их органами, и так. образ., из различных видов искусства делать духовно Божию скинию, вместо языческого капища? – Боговидец Моисей весь народный и гражданский быт Израиля устроил на началах и по духу обетованной в грядущем Христе благодати; самое одержание земли обетованной и освященное праздниками и жертвенными приношениями земледелие, по закону Моисееву, выражают тот же дух. У нового ли Израиля, после пришествия и жизни нашего Спасителя на земле под народными и гражданскими условиями, народный и гражданский быт, особенно смиренная рабочая доля земледельцев, будет иметь порядок, не подлежащей Христовой истине и Благодати, и след., только плотской и мирской? Жалко и постыдно было бы для нового Израиля стать в этом отношении ниже ветхого Израиля; обидно было бы и для самой спасительной Благодати, чтобы, по ее пришествии и раскрытии в самой истине, отнять из ее одержания ту область, которая принадлежала ей, когда она проявлялась только в образах.

Если сердца наши слишком огрубели и ожестели для искреннего и живого воззрения во всем к Христовой благодати и истине, то вспомним, что и у самого законодателя еврейского было неудобосмягчимое в сильных своих движениях сердце, возбуждавшее против него ярость Господню. Тем не менее, однако, он оказался таким сосудом любви Христовой, что готов был собою, своею вечною участью, жертвовать для спасения своего народа. Итак, только бы не противились, а предавались мы влечению и действию духа Христовой истины и благодати, наша огрубелость и жесткость не устоят пред Ним. В особенности пусть отдаются духу и силе Господней любви сердца наиболее удободвижные; тогда послужат они верным орудием к смягчению и упорных, ожесточенных. В слове Божьем сказано: несть мужеский пол, ни женский, вси бо вы едино есте о Христе Иисусе (Гал.3:28). Это значит, что относительно усвоения нам Христа, Его благодати и истины, в чем заключается все существенное и спасительное для всех, и женщина не разнится от мужчины, и женщина может входить в Христов дух, наравне с мужчиной; все здесь зависит от свободной преданности веры, могущей принадлежать одинаково мужескому полу и женскому, без уничтожения особенностей того и другого. Итак, пусть верующая женщина, живя Господом, свойственным своему полу мягкосердечием послужит к тому, да и аще нецыи по жесткости и упорству духа своего не повинуются слову, женскими житием без слова пленени будут (1Пет.1:1). А с своей стороны мужчина, просвещаясь Христовою истиною, да усвояет себе Моисееву твердость и обдуманную предприимчивость, верою своею яко видя невидимого (Евр.11:27). Таким образом Дух Христов и воздействует в духе нашем к изведению нас из мысленного Египта к живому и полному разумению и употреблению всемирного сокровища православия.

Но главная трудность для нас в этом отношении может быть и состоит, собственно, в том, чтобы нам с своими силами, с своими знаниями или с своим неведением, предаться верою Христу и Его духу. Ведь и Моисей, скажет кто-либо, только один в своем роде безусловно и всецело отдался Духу Божию, и явился светлым прообразом. Но он служит образом для всех верующих; нужно, чтобы вообразился Христос в нас всех (Гал.14:19). И мы все еще в крещении, погружаясь в смерть Его, умерли чрез это для всего чуждого Христу, чтобы жить уже в Нем и Им; мы духовно оделись в Него. Итак, не будем хромать на обе ноги нашими мыслями и правилами. Нам предлежит одно из двух: или мыслить и жить во Христе, или прямо и сознательно обнажаться, совлекая с своего ума, воли и сердца одеяние Его благодати. Не будем в этом лицемерить пред собою. Сколько зла и лжи от этого лицемерия пред собственною совестью. Там толкуют, что та или другая область – не Богословская, не духовная, а философская, физическая, гражданская и т. д. Что же? Поэтому выходит, что в некоторых только областях или средах христианину надобно быть одетым во Христа, а в других можно ходить без стыда в своей греховной наготе. Здесь с осторожности внушают, чтобы, мысля или действуя в той или другой сфере независимо от Христовой истины, смотреть, однако за собою, как бы не дойти до открытого разноречия с верой и с словом Божиим. Это выходит, что душа наша, еще в крещении отдавшись вполне своему Божественному Жениху – Христу, может и любодействовать от Него, только бы по внешности не отставала от Него. Может ли эту измену, скрывающуюся за ребяческою личиною, потерпеть ревность Божественной любви, крепкой как смерть (Песн.8:6). Нужно стремиться вон из этого Египта.

Другое дело, если кто имел великое несчастье уже смутиться или потерпеть колебание в вере. Он иногда и рад бы возвратиться к вере, да уж как узник, чувствует себя не в силах освободиться от оков сомнения или неверия. Как такому или таким возвратить утраченную или возмущенную преданность и успокоение во Христе? И для этого есть в Моисее образец и руководство. Ведь и он, – после отвержения его сынами Израилевыми, когда он заступался за них и мирил их между собою, после сорока лет пришельничества своего в дому Иофора, – под конец уже оставил пламенную мысль и решимость веры своей стараться о свободе Евреев (как видно из его, можно сказать, упрямого отречения от Божественного призвания при купине). Но вот, увидя, яко купина горит огнем, купина же не сгораше, он понял чрезвычайность этого явления и не пошел от него в сторону, напротив сказал: мимошед увижду видение великое сие, яко не сгорает купина. (Исх.3:2,3). Подошел, и услышал Божественное призвание именно к тому, во что уже внутренне он отказался верить. Так и ты, кто бы ни был и во что бы ты не поколебался веровать, только не убегай прочь от Божественной истины, где бы и как бы она ни настигала тебя, но поди, внимательно и осторожно посмотри на дело сам. Положим напр., что ты не можешь или не хочешь успокоиться во Христе верою, по причине возбужденного в тебе неудержимого стремления отчетливо сознавать начало вещей и основание всякого знания и мысли. Смотри же, уж на слепую веру и не принимай за коренное основание мысли о бытии ту или другую идею или главный закон разума, что требует еще для тебя оправдания и основания. Изыскивай до тонкости, что такое в своем основании и существе – самые высшие наши идеи или самый главный или всеобщий закон разума и бытия. Посмотри добросовестно и на то, чужда ли света должной отчетливости – вера в Христову истину. Эта истина открывает вере, что самые врожденные идеи нашего духа об истине или добре, о прекрасном и о бытии, самые высшие законы нашего разума, в своем основании и существе, суть именно светлые или мерцающие указания Света просвещающего всякого человека, грядущего в мир (Ин.1:9), Христа Бога Слова, основания всяческих, – указания, касающиеся еще нашей духовной природы, и в настоящем ее расстройстве или удалении от Бога. Христова истина и оправдывает это – для веры внутренними опытами верующих, обретающих в ее свете именно то, к чему стремится душа по своим существенным потребностям, а – для неверия и испытания непрестающими и до ныне явлениями того, что мысль и слово, внутренне сообщные Христу Богу Слову, основанию всяческих, властительно движут природу видимую и невидимую в знамениях и чудесах. Божественная истина готова открыть для осязательного испытания всякого Фомы – свою красоту и жизнь в своем Божественно-высоком и вместе для детей доступном содержании, свою всеобщность в уяснении светом своим всего круга знаний, в руководительстве своем для всех и во всем. Только приступи к этой духовной, горящей и несгораемой купине с добровольным Моисеевым испытанием: мимошед увижду видение великое сие, яко не сгорает купина. Доступ к ней не закрыт ни для кого, если свет от Божественного Огня этой купины сияет или мерцает в идеях духу всякого человека грядущего в мир. Господь силен, и упрямого мыслителя заставит послужить, в той или другой мере, изведению из египетского рабства христианской мысли и науки. Только уже не отступать от купины Боговидения, т. е. поставить одну задачу для себя – основательно и твердо дознать истинный свет Христов, чтобы войти в него безусловною и полною верою, без лицемерного двоедушия, без хромания на обе плесне. Мечта, нельзя ли не расходиться со Христом при образе мыслей, в чем-либо от Него независимом, – сама себе противоречит. Довольно для нас уроков и опытов наших предшественников на поприще мысли, куда она без Христа может идти и вести в чем бы то ни было. С другой стороны, сколько и они были добросовестно верны мерцаниям истины, в собственном их духе светившимся, – это составляет несомненную их заслугу для истины; и потому, наверно найдутся и у них зерна в житницу Христа Спасителя – единой всеобъемлющей истины. Нужно нам восхитить все эти драгоценности у мысленных Египтян, держащих в долговременном тяжком рабстве мысли многих, многих Христиан.

***