Житие свщмч. Григория, патриарха Константинопольского¹

Из числа городов и селений Аркадии особенно известна Димитсана, небольшой город на одной из вершин так именуемых Аоранийских гор, при реке Лузии, впадающей в Алфей.

По сохранившимся историческим преданиям известно, что в средине прошедшего столетия два жителя Димитсаны, ученики знаменитого училища в Смирне, по образцу оного, и в собственном своем отечестве, как высшее пелопонезское учебное заведение, открыли доныне существующее Димитсанское училище, из которого излит обильный свет учения на весь греческий полуостров и на другие места.

Димитсана славится, как родина многих архиереев, архиепископов, патриархов, учителей, врачей, гражданских чиновников, и иных добрых и общеполезных мужей.

Сей небольшой город был местом рождения и воспитания и сего, мученическою смертью, в начале священной войны за независимость, прославившего и отечество и Церковь, Патриарха Григория, которого жизнеописание нам предлагается.

Родился он в 1745 году от отца Иоанна Ангелопула и матери Асимины Папанагиотопуло, и в св. крещении наречен Георгием.

Первым началам науки и начаткам жизни о Христе, обучался он на родине своей у дяди своего и восприемника, иеромонаха Мелетия, и у другого димитсанского учителя, иеромонаха Афанасия, по прозванию Русопуло. А в 1765 г., будучи уже двадцати лет, и пламенея желанием изучить науки священные, с учителем Русопуло удалился из Димитсаны и прибыл в Афины, где почти два года учился у многоученого в то время афинского наставника, Димитрия Воды.

Потом в 1767 г. Георгий отплыл в Смирну, а сотрудник и учитель его Русопуло, по приглашению афинян, остался в Афинах, где и проходил должность наставника в училище до смерти своей; скончался же в 1780 году.

По прибытии в Смирну, Георгий жил у другого дяди своего Мелетия, занимавшего должность екклисиарха при храме, прислуживал ему, и вместе с пользою слушал уроки в училище; а перешедши на Строфадские острова, недолгое время жил в одной небольшой обители подвизающихся в добродетельной жизни, и там облекся в иноческий образ, переименованный Григорием. Отсюда перешел на Патмос, и слушал Даниила Керамевса, с неослабным тщанием поучаясь божественной и человеческой мудрости.

По окончании Григорием всего поприща учебных занятий в училище патмосском, вызывает его в Смирну тогдашний смирнский Митрополит, приснопамятный Прокопий (урожденец и воспитанник также пелопонесский); потому что знал Григория во время пребывания его в Смирне, и уверен был в его благонравии и житии по Богу, украшающемся и истинным образованием. Так, Смирна снова приемлет к себе Григория; а Митрополит поставляет его архидиаконом.

Чрез несколько времени, когда, – в следствие бывших в 1770 г. общественных бедствий, усилилось в Пелононесе нестроение, Григорий вызывает в Смирну престарелых уже родителей своих (которых питал и покоил до кончины их), а вместе с ними и брата своего Панагиота и двух сестер – Анну и Ексакусту.

Вскоре, по рукоположении, Митрополит отправил его в отечество его, так как Григорию желательно было видеть родную свою землю и остававшихся там родных. Прибыв в Димитсану, и тамошнее училище, под смотрением Агапия Панаидопуло малого, нашедши в добром устройстве, на собственное иждивение построил в нем восемь обширных палат, в которых могли бы бесплатно жить бедные ученики, Из Димитсаны, но недолговременном в оной пребывании, Григорий возвратился в Смирну.²

В 1784 г. смирнский Митрополит Прокопий призван на престол патриаршеский. Еще до прибытия его в Константинополь, Князь Инсиланти в преемники Прокопию на смирнскую митрополию предлагал уже Собору одного ученого иеромонаха Нафанаила, который был учителем у него в доме. Но Прокопий, чрез месяц по прибытии из Смирны и по вступлении на патриарший престол, хотя одобрил Нафанаила, и определил рукоположить его на первую за сим вдовствующую епархию, однако же в пастыри Смирны предложил Собору Григория, засвидетельствовав об его образованности и добродетели, также о великом уважении и о любви к нему жителей смирнских. Посему и общим приговором всего Собора подтверждается избрание Григория; он вызывается из Смирны, и рукополагается в преемники Прокопию. Жители же Смирны, услышав, что Григорий возведен на престол митрополии, исполнились радости, и вскоре прибывшего Григория встретили всенародно.

Тринадцатилетнее пастырство его в Смирне, не только оправдало, но даже превзошло надежды жителей Смирны, как свидетельствуют о том самые дела.

Во-первых не преставал он часто проповедовать Божие слово в назидание словесного своего стада. Скорбя же душой в самом начале о малочисленности Божиих храмов в Смирне и в селениях, приложил попечение устранить сей недостаток. Много было непреоборимых препятствий, которые затрудняли жителей Смирны в построении церквей, но исполненный ревности Григорий воодушевил их на сей подвиг. И сперва, по силе права, данного епископам оттоманскою властью, в двух селениях строит он небольшие молитвенные дома, а потом без больших издержек, при благоразумных заготовлениях, преобразует их в обширные храмы. В самой Смирне была одна только благоустроенная, но тесная, церковь, другая же, святой Фотины, – обветшала и большею частью покрыта была клеенкой, отчего собиравшихся в оную во время непогоды мочил дождь. Григорий и сию церковь неутомимыми трудами, при посредстве сильных в Константинополе одноплеменников, построил вновь с самых оснований в обширном и великолепном виде; почему и доныне она возбуждает удивление зрителей.

Находя несносным видеть, как смиринских клириков влачат по улицам сборщики податей (хараджей), освободил он клир от сего насильственного налога, согласившись всем обществом платить определенное количество за поголовную подать со всех клириков.

А поскольку (что бывает и ныне) многие православные, при взаимных между собою ссорах, водили противников своих в гражданские судилища, и нередко терпели от сего убыток; то добрый пастырь взирал на сие со скорбью, и в предотвращение сего часто призывал к себе ссорящихся, вразумлял, примирял и соглашал их, воздавая каждому, чего требовала справедливость; а таким образом, по убедительному и кроткому гласу его, укрощались страсти, и ссоры между православными оканчивались.

Достоин упоминания и сей поступок, показывающий в Григории черты евангельских нравов. Однажды в Смирне между христианами произошел раздор. Митрополит, пытаясь согласить препирающихся, увлекается в обман и стоит за неправую сторону ссорящихся; но вскоре, увидев ошибку свою, произносит в церкви с седалища своего слово о единомыслии, потом в архиерейском облачении, с смиренным видом, с сокрушенным сердцем, с очами полными слез, сходит с своего места, исповедует грех, кланяется и просит у всех прощения.

И все тринадцатилетнее пастырство Григория в Смирне исполнено было многих добрых дел и примерных добродетелей.

В 1798 г., при Патриархе Герасиме III, урожденце деркском, Григорий вызван был в Константинополь, и присутствовал в Синоде. В это время поручено ему было освятить храм св. Иоанна при училище на острове Халки, воздвигнутый приснопамятным Князем Ипсиланти, сохранившийся и доныне; храм сей находится близ другого храма Успения Божией Матери, который построен предпоследним самодержцем царствующего града Палеологом, и также сохраняется в целости. Но по прошествии немногого времени Григорий возвратился в свою паству.

Когда же блаженной памяти Герасим отрекся от патриаршества; тогда, по общему приговору, соборным определением вызывается на патриаршеский престол Пастырь смирнский, Григорий V; и делается достойным преемником соименного ему великого Григория и других св. Отцов, украшавших патриаршеский константинопольский престол.

Но прежде, нежели приступить к повествованию о деяниях его во время патриаршества, изобразим здесь некоторые телесные и нравственные, черты его.

Григорий был высок ростом, сухощав телом; глаза у него были голубые, и зрачок, как венцем, обведен был кругом; взор имел он живой, быстрый, а это показывало живость и бдительность ума его в производстве и исполнении дел церковных, о чем скажем в последствии.

Образ жизни его соответствовал высокой его добродетели. Соблюдал он в одежде и опрятность и простоту; таковой же простоты строго требовал и от всех клириков, говоря евангельским словом; се, иже мягкая носящии, в домах царских суть (Мф.11:8).

В пище доволен был малым; и держался подвижнических уставов, когда принимал пищу наедине. Когда же угощал странников, или знакомых; тогда предлагал богатую трапезу, сам едва вкушая разных яств, чтобы только не показаться постником среди угощаемых. Исполненный божественной любви, неутомим он был и в молитвенном подвиге. Вечером, по выслушании сo всеми повечерия, удалялся в малую свою почивальню, и там, став вне мира, и наедине беседуя с единым Богом, посвящал много времени преимущественно умной молитве. Потом, почив немного телом, в полунощи (по слову Пророка) снова воставал исповедаться имени Господню (Пс.118:62. 121:4). По кратковременном сне предварял утреню, умом и устами повторяя словеса Божии, и собирал своих домашних к совершению церковного последования. Даже и днем, как скоро оставался один, возводил очи свои к Живущему на иебеси (Ис.122:1). Короче сказать, молитва была и пищею, и услаждением боголюбивой душе его, путеводительницею в деятельности, соучастницею в перенесении трудов патриаршеских.

Чуждый гордости и смиренный сердцем, готов он был утешить всякого скорбящего, хотя бы принадлежал он к самому низкому сословию. Кто ни приходил к нему, не был оставлен без внимания, как утруждающий не вовремя, и не отходил от него неутешенный или словом, или делом, как скоро возможна была действительная помощь.

Кроткий и миролюбивый духом, терпеливый делатель добродетели, Григорий в тоже время показывал пламенную ревность в делах и обстоятельствах, требовавших скорого распоряжения. Нелицемерный и незлобивый, как голубь, был он и мудр, яко змия, по слову Евангельскому (Мф.10:16). Незлопамятный и готовый прощать, был строгим судиею к собственным поступкам, но снисходительным и кротким к проступкам ближнего, а в тоже время непреклонным и неуступчивым на беззаконные требования и бестрепетным защитником правды. Подражая, по возможности, Апостолу, сребра, или злата, или риз ни единого возжела (Деян.20:33), Григорий не только не держал никогда при себе денег и не носил с собою кошелька, но даже не был искусен в счет монет. Хотя и знал он цену бывших в обращении монет, но, если когда требовалось определить общую сложность, сбивался в обыкновенном счете, и итог выводил всегда неверно. Так блаженный презирал многовзыскуемое многими богатство!

Хранилищем же обычных, собираемых в патриархии, доходов заведовал верный его архидиакон. И здесь было нечто совершенно отличное от того, что древний мудрец Симонид говаривал о своем ковчеге. Тот в шутку выражался так: «у меня два ковчега: один с деньгами, другой с милостями, и открывая последний, нахожу его пустым, а ковчег с деньгами у меня полон». У приснопамятного же Патриарха был один ковчег, в нем сберегались и деньги, в нем были и милости. Но милостей всегда был он полон, а денег часто в нем не было. Все доходы, какие по временам собирались, кроме необходимых издержек на пищу живущим в патриархии, Патриарх разделял на бедных и сирот. Нуждающиеся всякого рода, и вдовы, и старцы, и хромые, и слепые, и увечные, часто стекались в патриархию, и получали от архидиакона соразмерную помощь. Поскольку же нищелюбивый ковчег нередко оказывался исполненным небесных даров милосердия, нο скудным в деньгах; то однажды архидиакон, пришедши, сказал Патриарху об оскудении. А он отвечал: «так поди займи, что медлить?» И как архидиакон не трогался с места, Патриарх, покачав головою, продолжал: «Эх! стыдишься ты, видно, взять в долг, чтобы дать взаймы Богу. Ибо милуяй нища взаим дает Богови» (Притч.19:17). В другой раз пришла бедная вдова с дочерью-невестою и со слезами говорила, что жених требует приданого; Патриарх выносит дорогой пояс, присланный ему из уважения одним из знатных, и отдает его вдове на ее нужду. И все подобные сему дорогие подарки, приносимые патриарху в знак чести, делались наследием бедных. Особенно же заботился он о молодых девицах и вдовах, которых бедность нередко доводит до опасности ввергнуться в бездну бесславия. Но исполняя по возможности Господню заповедь: всякому просящему у тебе дай (Мф.5:42), делал он и должное различение, смотря не на лица, но на нужды и обстоятельства каждого. Доказательством же сему служит следующее: однажды Патриарха двоюродный его племянник известил об одном бедном родственнике; и Патриарх велел дать ему столько денег, сколько давали и другим подобным. Племянник стал напоминать о родстве; а Патриарх сказал: «забыл ты, что патриарх должен быть отцом всего христианского рода, не предпочитая сродников по плоти другим духовным своим чадам, когда имеют они нужду в помощи. Господь всех бедных, и низких родом и уничиженных, наименовал братьями».

Но чтобы не продолжать слова описанием частных примеров, присовокупим следующее прекрасное, и сколько краткое, столько полное, изображение Григорьевых нравов и церковной деятельности. «Честность и строгость нрава, простая пища, смиренная одежда, безсеребренничество, горячая ревность по вере, нелицеприятное, проницательное наблюдение за благоповедением клириков, чрезвычайная деятельность, пылкость и настойчивость, презрение к опасностям, непоколебимость в мыслях, непреклонное и неустрашимое убеждение в добре составляли отличительные черты досточтимого и строгого Григория».³

Но обратим внимание на более замечательные деяния его во время троекратного патриаршества.

Григорий, как скоро вступил на патриаршеский престол, всюду обратил проницательный взор свой, чтобы увидеть настоящие нужды вверенной ему церкви. И прежде всего привлекла на себя внимание его ветхость патриархии, построенной почти за сто лет (в 1716 г.) блаженной памяти Патриархом Иеремиею, после большого пожара, бывшего в 1707 или 1710 г. Сперва возбудил он соревнование к воссозданию патриархии, и предложил о сем на совещание священному Собору. Поскольку некоторые из архиереев, хотя признавали дело необходимым, однако ж боялась обременительности требуемых издержек; то Патриарх сказал: «справедливо рассуждаете, братия, о необходимом для строения. Хотяй столп создати, прежде сед разчтет имение, аще имать на совершение (Лук.14:28). И я, подобно вам, братия, рассуждал о сем, и нашел способы, которых будет не только достаточно, но даже с избытком». Немедленно взяв бумагу, сам первый подписался на значительное количество денег, а потом подписались и каждый из присутствующих архиереев. К живущим же в епархиях отправил он окружные послания, приглашая к вспомоществованию архиереев, иереев, диаконов и монастыри; и каждый усердно вносил по силе. А таким образом, собрано достаточное количество денег, и с оснований построена вновь патриархия с окружающими келлиями, сколько позволяло место, обширная и в том виде, в каком она и доныне. Денег еще осталось, и избыток употребили на другое общеполезное дело.

По обновлении патриархии, вторым делом высокого ума Григориева было заведение эллинской типографии в самой патриархии. Но поскольку предусматривал некоторое затруднение к получению на сие дозволения от правительства: то представил оному крайнюю нужду завести типографию под надзором церкви, чтобы церковно-служебные книги печатались в ней, а не в разных странах Европы (как было дотоле), где могли они подвергаться порче, и тем произвести соблазны, и смуты у христиан, покорных оттоманской державе. Правительство согласилось на сие справедливое и разумное прошение Патриарха, и заведена доныне существующая, и находящаяся уже в совершенстве, эллинская типография. Царствующий град Константинополь снова увидел оную почти чрез двести лет по уничтожении первой заведенной там типографии⁴. В новой типографии стали печатать книги церковные, и Патриарх для надзора за печатаемым поставил особых справщиков. Сделан и штемпель, который кладется на издаваемых книгах; на нем двуглавый орел и начальная буквы имени настоящего Патриapxa, a вокруг надпись: πατριαρχικον τυπογραφεῖον и год патриаршества.

После сих деяний Патриарх занялся мерами к усилению точного соблюдения и хранения священных правил. Для сего составил соборный свиток, часто издавал послания и окружные грамматы к архиереям, подчиненным вселенскому престолу, предписывая управлять Церквами по правилам; запретил рукополагать в архиереи неимеющих законного возраста и достоинства; ограничил излишние и произвольные рукоположения в иереи, установив рукополагать иереев неиначе, как к церквам, и не без предварительного испытания, также с обязательством не оставлять им своего места без причины, одобренной собственным их архиереем; запретил местным клирикам вмешиваться в дела мирские, равно как и мирянам в церковные.

Особенными окружными предписаниями убеждал всех архиереев строго соблюдать священные правила касательно таинства брака и не дозволять развода (кроме известной причинны, требующей по необходимости расторжения), стараться же, сколько возможно, примирять несогласных супругов частыми увещаниями, и вразумлять их, устраняя неосновательные причины к раздору.

Потом ввел строгий порядок во все подведомственные ему монастыри, по обстоятельствам того времени находившиеся в великом неустройстве; раздал им печати, записал их по порядку в общую книгу. Притом установил, чтобы и монастыри в общую казну великой церкви вносили ежегодно соразмерное с их состоянием количество денег. С ревностью заботился Григорий о восстановлении и обновлении местных церквей, с дозволения правительства, при содействии бывших тогда в силе единоплеменников.

Таковы были попечения Григорьевы о клире церковном. А в 1798 г. Патриарх целую Амвракию избавил от угрожавшей ей гибели. Островами ионическими владели в то время французы; они, посылая провозвестников свободы в Превезу и в приморские места Арты, возбудили умы легкомысленных к возмущению безмятежных, и некоторые из них стали носить знак французской демократии (кокарду). Узнает об этом соседний паша янинский Али, и уведомляет В. Порту, представляя дело сие, как настоящее отложение, и предлагая, что он добровольно готов вразумить нарушителей порядка. Но оттоманское правительство, зная честолюбивые намерения Али, велело остаться ему в покое, готовилось же в Амвракию, для восстановления спокойствия, послать другого пашу с многочисленным войском. Григорий, уведомленный о сем некоторыми из своих единоплеменников, пишет прошение к Порте, вызываясь быть посредником, и прося предоставить Церкви прекращение упомянутых смятений, в которых, как он думает, обвиняют его единоземцев больше по одному подозрению, по причине соседства с ними французов. Порта благосклонно согласилась на посредничество Патриарха. И Григорий, немедленно избрав доблестного мужа, известного и благоразумием и образованностью, а именно, своего протосинкелла, Иоанникия визаитийскаго, посылает его в Арту, уполномочив надлежащими грамматами Церкви. Иоанникий, отправившись и разумно все устроив, возвратился с доношением муллы артскаго, свидетельствующим, что в тех местах господствует совершенная тишина, и нет повода опасаться возмущения, а вместе привез и прошение жителей Арты, удостоверяющих в верноподданническом их повиновении державе оттоманской. Когда Патриарх представил сие Порте; удостоверилась она бумагами и словами Григорьевыми в безмятежии той страны, и клеветы Алиевы рассеялись, как дым; Амвракия освободилась от опасности, какою угрожало вооружение против нея оттоманов, и от бедствий, какие бы за тем последовали.

После сего случилось следующее. Один диакон Парфений, человек ученый и знающий европейские языки, приходит с одобрительными письмами в Элассон, как путешественник по эллинским странам, и, поместившись в митрополии, делается архидиаконом элассонскаго Митрополита Парфения, у которого и проживает один год. Потом идет в Константинополь и, явившись к Патриарху и на Собор, показывает (подложное) отречение от престола элассонскаго Митрополита в пользу сего Парфения, запечатанное Митрополичьею печатью. Когда же услышал, что таковое отречение в пользу другого лица запрещено Божественными правилами; удаляется, оставив принесенную им бумагу об отречении. А почти чрез месяц опять приходит на Собор, и приносит доношение жителей элассонских о кончине престарелого их архиерея, вместе же с сим доношением является и приказание от сестры Султана, принесенное одним из придворных служителей, чтобы Патриарх архиереем в Элассоне поставил не иного кого, но Парфения. Патриарх, приняв приказание с подобающею честью, и принесшего оное посадив подле себя, обошелся с ним ласково, как следовало, а диакону, после того, как отдал он доношение, велел на время выйти из палаты, в которой сидел, и тогда сказал придворному: «за этим человеком есть вина (разумея сказанное: не входяй дверьми и проч. (Ин.10:1), и по нашей вере невозможно ему быть архиереем». Сказав это и убедив в том посланного, отпустил его, а за ним последовал и диакон. Но в тоже время Патриарх письменно известил о случившемся Визиря, и опасаясь, чтобы во второй раз не получить приказания, созвал Собор и на следующий же день рукоположил в Элассоне упомянутого выше протосинкелла Иоанникия; потому что доношение элассонцев принято было за подлинное и истинное. Но едва прошло 15 дней, как от старца, Митрополита элассонскаго, приходит послание, при котором прислал он обычные приношения в церковь. После сего досточестный Иоанникий до трех месяцев оставался архиереем без епископии. Когда же старец элассонский действительно скончался, тогда Иоанникий отправился в епархию, явно дарованную ему свыше, а обманщик, не успев в кознях своих, скрылся.

Патриарх, видя в Константинополе стечение многих архиереев, приходящих туда без нужды, отослал их к священным их паствам, чтобы каждый пас верных той Церкви, в которую он рукоположен. Даже некоторых из заслуживших уважение архиереев отсылал он в принадлежащие им епархии. Посему казался он тяжелым; не нравился и некоторым из мирян. И, может быть, как думали некоторые, ему надлежало бы умерять сколько-нибудь строгость и быстроту своего нрава в производстве дел, предусмотрительно соглашаясь на менее вредное, и употребляя в пособие самое время к исправлению того, что имело в сем нужду; между тем как он по ревности хотел в короткое время сделать всех подобными себе, чем и раздражил немалое число людей. К тому же времени умер много чтивший и уважавший его и покровительствовавший ему господарь валахский, Георгий Ханджери. Наконец, Григорий оклеветан пред Портою, как человек крутой и неспособный соблюсти народ в покорности (как написано было в приказе о нем Визиря); и, патриаршествовав год и шесть месяцев, он удален на Афон.

Но что сие значило для непоколебимого делателя добродетели? Воcскорбел ли он, ниспал ли с высоты истинно-высокой мудрости? Совсем нет; напротив того, радуясь и ликуя, переплывал он волны, с благодарением следуя, куда вел его перст Божий; и снова продолжал свое духовное упражнение, молясь о наветниках и помышляя о том блаженстве, каким ублажил Господь гонимых ради Его и ради Евангелия.

Прибыв на святую гору, избрал он для жительства монастырь иверский, а по временам живал и в Лавре, везде наслаждаясь дорогою свободою аскетических подвигов. Часто проповедовал в церквах Божие слово, и примирял возникавшие иногда несогласия в некоторых монастырях, служа образцом и примером иноческого жития. Святогорцы доныне прославляют, и всегда будут прославлять, святость его жития, за которую уважали его как общего отца и учителя. И приходившие по временам богомольцы взирали на него, как на святого Божия человека. А что занимался он учеными делами и сочинениями, это в последствии покажет нам он сам.

Пребывая же, как сказано выше, в монастыре иверском, посещал он и другие афонские обители. Однажды в год выходя из монастыря, странствовал он по сим обителям, бывал и в скитах. Вместе с отцами он любомудрствовал, поучаясь горнему любомудрию, с ними подвизался в духовных подвигах, в одной с ними церкви молился, пребывал во бдениях, проливал сладостные слезы умиления. А если где примечал, что делается что-нибудь невполне надлежащим образом; то напоминал об исправлении недостатка. И на содержание беднейших вносил он все деньги, какие оставались от скудного его содержания и из ежегодно присылаемых ему, по обычаю, великою церковью (500 грошей в месяц) и из того, чем снабжала его признательность облагодетельствованных им в минувшее его патриаршество.

Таково было сего Патриарха Григория шестилетнее, по-видимому, заточение, а на самом деле знаменитое и радостотворное странствование на Афон, и даже, можно сказать, славное прохождение троекратно победоносного подвижника от торжества к торжеству.

Когда исполнилось уже шесть лет; в сентябре месяце 1806 г., тогдашний Патриарх Каллиник отказывается от престола, а Григорий вызывается с Афона. И сего общего отца со слезами прежние его соиноки и сподвижники собравшись сопровождают, а царствующий град сретает; и снова он вступает на позорище патриаршеских подвигов, не охладев еще от ревности, с какою проходил их прежде.

И во-первых, убеждает сотрудников своих архиереев усердно приходить на учрежденные заседания священного Собора; а если кому воспрепятствует какая-либо необходимая причина, письменно присылать свое мнение для единогласного решения текущих дел церковных. Если же кто из сильных светских людей склонял его на дело, казавшееся ему несправедливым; то вместо ответа с улыбкою указывал он на бывший при нем ключ от той келлии, в которой жил во время своего пребывания на Афоне, в шутку давая тем выразумезть, что снова готов он на изгнание, предпочитая оное нарушению священных правил.

Нашедши тогда вновь заведенное в Ксиро-крине (Курутчесме) большое и общеполезное народное училище, часто посещал оное, благословляя и ободряя и учителей и учеников; а в города и области писал окружные послания, побуждая заводить новые и улучшать существующие уже училища. И о других делах, особливо же о монастырях афонских и иных, посылал он окружные послания к местным архиереям и настоятелям, напоминая постановленные о иноческом житии правила св. Соборов. Издал соборное запрещение рукополагать архиереев с одним именем, без епархий. Постановил правила надзора, какой местные архиереи должны иметь за принадлежащими к их епархиям, но живущими вне оных, избирая для ceгo людей, которые бы доносили Церкви своей о всем, заслуживающем внимания. А поскольку некоторые из новорукоположенных архиереев, отправляясь в свои епархии, занимали деньги; то постановил: Церкви не брать на себя таких долгов; и если кто из задолжавших архиереев умрет, не заплатив своих долгов, то заимодавцу, приняв на себя убыток, не иметь права на оставшееся после умершего имущество, как принадлежащее той Церкви, в которой он пастырствовал.

В больший порядок привел он также управление и распоряжение доходами церквей в Константинополе и в его предместьях.

Много прилагал попечения и о любимой, и им самим основанной в патриархии, типографии. Поскольку же труждающемуся делателю первее подобает оm плода вкусити (2Тим.2:6); то u блаженный насладился некоторым плодом от сего произведения собственных его забот, и во второй год второго своего патриаршества, в типографии константинопольской патриархии, издал изъяснение одиннадцати бесед на Шестоднев иже во святых Богоносного Отца нашего Василия Великого. Сочинением же сего изъяснения на Шестоднев занимался он, как сказано выше, во время ученых своих трудов на Афоне, о чем и сам свидетельствует в кратком и медоточивом своем предисловии, говоря, что трудился над сим изъяснением во время изгнаннического своего пребывания на Афоне. ⁵

В сие второе патриаршество Григория придунайские казаки (упорные раскольники) обратились к Церкви с прошением, рукоположить им в диаконы и иереи, кого сами они выберут из своих единоплеменников. Патриарх отвечал: «приемлю прошение ваше, но прежде пошлю наставников и учителей, которые правым учением благочестия огласят сперва все ваше племя, особенно же тех, кого изберете для рукоположения. Притом дайте письменное от всего племени исповедание вашего обращения в православие». Поскольку же они отреклись, не внимая многим его вразумлениям; то Патриарх сказал им наконец: «идите же, как овцы блуждающие вне единого стада Христова». И они с неудовольствием возвратились назад. Сии раскольники и в другой раз обращались к Церкви с тою же целью, но изобличены были в лицемерии, обмане и лжи.

За сим последовало такое политическое событие.⁶ 20 Февраля 1807 г. является пред Константинополем английский флот и угрожает обратить в пепел царствующий град, если оттоманское правительство не расторгнет военного союза с французами (угроза сия была только на словах). Тогда местное правительство стало готовиться к сопротивлению, и много издано было воззваний, которыми подданные пpиглашаемы были строить около дворца бойницы. Из всех в городе сословий и племен стекалось на работы великое множество людей, и каждое сословие и племя следовало за своим вождем. Тогда и Патриарх Григорий (так как почитается он духовным народоначальником христиан подданных Султана), уведомленный от Порты тогдашним мудрым драгоманом Александром Ханджери, сам выходит на общую работу, взяв с собой некоторых архиереев и священников; за ним следует около трех тысяч греков; все стали работать; с ними разделял труд и сам блаженный, поощряя работающих, и два или три раза своими руками в небольшом мешке принес земли, и вместе с другими высыпал на упомянутые береговые бойницы. Султан, из окон дворца смотря на работающих, особенно подивился старцу Патриарху. Тогда же послал одного из сановников объявить ему царское благоволение и пригласить его к обеду при дворе (было же тогда обеденное время). Придворный, пришедши, передает приказ, а Патриарх, смиренно поблагодарив за все прочее, умолчал об обеде и сановник, догадавшись о причине молчания, присовокупил: «может быть, не едите вы мяса; но у нас есть и постное». Тогда Патриарх, изъявив согласие, пошел с клириками, и после обеда удалился благодушно.

Когда же кратковременный сей страх миновался и флот удалился; Григория призывает в В. Порту в воскресенье сырной седмицы; там принимает его Визирь, выражает ему благоволение Султана, надевают на него дорогую, красную соболью шубу, и с честью на коне отвозят его к патриархию.

Григорий всегда негорделивый и неизменный в образе мыслей, снова продолжает свое дело, держась принятого им правила; и некоторых архиереев высылает обратно в собственные их Церкви, нуждающаяся в их пастырстве; потому что долго проживали они в Константинополе.

После сего восстает в Константинополе мятеж: янычары свергают с престола Султана Селима и возводят Мустафу, сына Султана Гамеда. А в следующем (1808) году Мустафа Байрактар, вступив в Константинополь, воцаряет Султана Магмуда (отца ныне царствующего), и сам Байрактар делается наместником Султана (Визирем). Тогда, сверх чаяния, Каллиник V, патриаршествовавший прежде, снова возжелал не подвигов, но высокой степени патриаршества, на которой (как и на всякой высшей степени власти) виднее и заметнее бывают и добродетели и пороки восходящих на оную. Наконец Каллиник, восходит на вселенский престол без общего приговора, без правильного избрания, без ведома Собора, силою Байрактара и по его приказанию, а Григорий, по визирскому предписанию, низводится, патриаршествовав во второй раз два года.

Дав отречение свое с радостью, немедленно удаляется он из царствующего града, и с дозволения правительства переходит на Принцев остров, где и проводит несколько месяцев в монастыре Христовом, безмолвствуя и уединяясь, яко птица особящаяся на зде (Пс.101:8); принимает же к себе одних нищих, уделяя им из малого количества денег, какие имел у себя. Когда же пришли к нему две самые бедные вдовицы, и привели с собою дочерей-невест, велит им подождать, а сам вынимает из сундука Султанский дар, дорогую соболью шубу, раздирает ее на две части, и каждой вдовице дает по половине, чтобы они продали это, и вырученные деньги обратили в приданое дочерям.

Между тем Каллиник лишается патриаршества (патриаршествовал едва десять месяцев); на патриаршество же вступает Иеремия из Митилены (1809 г.), а Григорий снова изгоняется правительством на Афон. И достославный сей муж, получив приказ о своем изгнании, воскликнул псаломским словом: обратися душе моя в покой твой (Псал.114:6). И снова вступил он в иверскую обитель, в готовности имея и тот ключ от келлии, который (как сказано выше) знаменательно показывал в шутку во время второго своего патриаршества, и еще ключ разумения божественных Писаний, которым, отверзая оныя, часто изъяснял и преподавал слово Божие вместе с ним подвизающимся и иночествующим святогорцам, любимый и уважаемый ими, как и прежде. Прожил же он в этот раз на святой горе, целое десятилетие.

В конце 1818 г. (декабря 13), когда приснопамятный Кирилл отказался от престола, Григорий избирается и призывается с Афона на третье и последнее патриаршество. В Константинополь приходит он 1819 г. января 19; до сего же времени правил патриархиею, как местоблюститель, упомянутый выше достославный Иоанникий (после десятилетнего пастырства в Элассоне переведенный в Филииппополь). Григорий, восприяв бразды патриаршеской власти, снова правит кормилом Церкви, имея в виду общую пользу. И прежде всего издает окружное послание о внутреннем устройстве училищ, убеждая всех, как к изучению других наук, так особенно к занятию греческим языком; ибо слышал, что в некоторых училищах Греции ученики охотнее слушают нововводимое учение новейшей философии, нерадят же о точном и прилежном изучении эллинскаго языка. Патриарх, воспрещая сие постыдное для греков нерадение, всех, и учителей и учеников, убеждал во всей обширности изучать родной язык, и ради философии не пренебрегать матерью и питательницею философии. Самою же философиею советовал заниматься любомудренно, из каждого знания заимствуя лучшее и полезное для жизни, и преданное Отцами благочестие соблюдая невредимым от всякого чуждого и душепагубного учения. К сему окружному посланию побудила Григория не только великая ревность об истинном и свойственном православным грекам образовании, но и невыгодная ложная молва, распространенная некоторыми привительственными лицами, будто бы греки в училищах занимаются военными науками (так было перетолковано изучение наук физических и математических).

Потом бдительный взор отеческой благопопечительности Патриарха обратился на другую человеколюбивую цель. В обширном Константинополе много нищих и бедных, которые терпят великую скудость от дороговизны необходимых потребностей, а часто и от пожаров. Сие число нуждающихся увеличивают пришлые, нередко стекающиеся в царствующий град из других стран, и ищущие там себе пропитания, не говоря уже о вдовах и сиротах и о бедствующих за проступки в темницах. Обратив на сие внимание, Григорий избирает себе в помощники великого тогдашнего драгомана Иоанна Каллимаха и некоторых иных из людей знатных, и заводит кружку под именем кружки милосердия, а для первоначального наполнения оной влагают значительные суммы архиереи, вельможи, купцы и богатые из единоплеменников, а также и два княжества валахийское и молдавское. Установлено было также, чтобы ежегодно вносила определенное количество денег и великая Церковь, со включением и патриархии иерусалимской. И каждый из рукополагаемых архиереев обязывался вносить известное количество в сего священную сокровищехранительницу милостыни. Учреждены и попечители, надзирающие над сбором кружечных доходов и над раздаянием оных нуждающимся. Раздается же милостыня, как и в другие времена по открывшейся нужде, так особенно дважды в год, при наступлении праздников Рождества Христова и Пасхи.

К концу 1820 года пронеслась неясная молва о войне, угрожающей с севера. И некоторые из близких к Патриарху стали говорить ему: «не подвергнется ли в таких обстоятельствах и патриархия опасности?» Но он отвечал: «и прежде сего бывали войны; а Патриарху опасности не было. Если же случится что со мной; то да будет воля Господня». И еще присовокупил: «наемник, и не пастырь, бегает; а пастырь добрый душу свою полагает за овцы» (Ин.10:11,12).

Когда Ипсиланти вступил уже в Молдавию (10 Февр. 1821 г.), в Галаце умерщвлены бывшие там турецкие купцы, и чрез несколько дней весть о сем приходит в Константинополь; тогда множество оттоманов, до двух и более тысяч, мужчин и женщин, молодых и стариков, сбежавшись к Порте, начинают кричать, требуя отмщения за кровь родственников, убитых неверными (христианами), и Визирь с трудом уговаривает толпу разойтись, обещав отмщение.

В начале же марта, в среду второй седмицы поста, сперва ввергают в темницу досточестнаго ефесскаго Митрополита Дионисия Каллиорха (брата одному из бояр княжества молдавского), а на следующий день отсекают головы в Константинополе всем тем, которые, будучи благородного происхождения, имели родственников в Молдовлахии. На третьей седмице поста отведены в темницу другие два Архиерея, члены Собора, никомидийский Афавасий и деркский Григорий. Патриарх ходатайствует о сих трех Иерархах, в прошении своем к Порте свидетельствуя об их невинности. Но, в ожидании ответа, узнает, что и еще одного Архиерея, анхиальскаго Евгения, из епархии его привели связанного, и заключили в ту же темницу! С сего времени блаженный, примечая в Правительстве с каждым днем возрастающее устремление гнева на Церковь, предчувствовал уже его последствия, и свой собственный конец. Но не приходил в трепет, с благодарением ожидая исполнения Божией воли.

Во второе воскресенье поста около вечера Патриарх позван к министру иностранных дел Порты, и в передней у него нашел дожидающегося великого драгомана, пряснопамятнаго Константина Мурузи, который также был позван, и не знал, какая тому причина. Вскоре потом оба они вошли в палату; министр принял их с обычною ласковостью, и чрез несколько минут, обращая речь к Патриарху, сказал: «недавно изданным от Султана указом повелено пребывающим в Константинополе семи депутатам сербским состоять под строгим присмотром у тебя (Патриарха), и тебе наблюдать за их поступками». Патриарх, с обычным присутствием духа, отвечал министру, выражая ему невозможность, или трудность, выполнить поручение; потому что депутаты сии живут далеко и отделены и сушею и морем. Министр, выслушав сии замечания, сказал, что доложит о том Султану. И Патриарх удалился. На следующий же день вышел указ о сербах: переселиться им в патриархию, и там быть под стражею, где и оставались они до кончины Священномученика; а чрез несколько потом недель выпущены, и удалились.

Некоторыми предателями, и особенно пелопонесцем Ассимаки, сообщены уже были слухи об Этерии. Из самого Пелопонеса писал о некоторых своих подозрениях тогдашний паша морейский, по которым вызывал он к себе знатных пелопонесцев и Архиереев с намерением задержать их заложниками (что и сделал, заключив в темницу несколько пришедших к нему знатных особ и пятерых Архиереев). Наконец, Патриарх и великий драгоман позваны в Порту, и Визирь спрашивает их: «не известно ли им по слуху о каком-либо в одном из пограничных мест обществе злоумышляющих против общего спокойствия подданных?» Вопрос сей обращен был к Патриарху. «Нет, высокостененный, отвечали они оба; мы не слыхали и не знаем ничего подобного». Визирь, смотря на Патриарха, продолжал: «а будете ли поручителями за общее спокойствие подданных?» – Старец отвечал: «Патриарх, которого В. Порта признает народоначальником, без сомнения признается и поручителем в спокойствии подданных христиан, сколько зависит сие от духовной его власти; но есть местные начальники от правительства, которые бодрствуют над общим спокойствием ». Визирь, спросив и выслушав этo, отпустил их ласково.

Чрез несколько дней прежний Господарь, Александр Ханджери, со всем семейством скрылся внезапно из Балта-лимана, селения при Босфоре, где жил он. Тогда издается приказ, всем живущим при Босфоре семействам Господарей и бояр переселиться в Фанари. И они переселились. Неутомимый же Григорий, стараясь устроить неустроенное, входит в совещание с знатнейшими по роду для рассуждения о том, что должно делать. И в сем собрании разсуждено, представить Порте прошение, прописав в оном, что все знатные роды поручаются один за другой в желании оставаться в Константинополе верноподданными царства и, сколько могут, содействовать к восстановлению общего спокойствия.

С сим прошением Патриарх, в сопровождении трех Архиереев, 10 марта в воскресенье крестопоклонное, пошел в Порту, подать оное Визирю. Не нашедши же там драгомана, который был тогда у интернунция, Патриарх принужден был представиться местоблюстителю министра, по имени Занип-Ефенди, злому врагу христиан. Сей мусульманин, вначале приняв Патриарха и Архиереев ласково, потом с суровостью говорит Григорию: «Патриарх греческий! как тебе показались вести о восстании народа твоего?» Патриарх отвечал, что он с великим недоумением и скорби услышал о случившихся по местам смятениях, которые противны той верности, к какой обязаны подданные, и тому повиновению, какое должно оказывать державной царской власти, а равно противоречат и самым заповедям Церкви и евангелия, в котором Бог наш повелевает нам: всяка душа властем предержащим да повинуется (Рим.13:1); и: Царя чтите (1Петр.2:17). В сие время приглашают Патриарха войти к великому Визирю, Али-паше; и он, вошедши туда с Архиереями (в числе которых был и фессалоникский), подал прошение. Великий Визирь принял их ласково; посадив Патриарха, прочитал прошение, и благосклонно посмотрев на него, сказал: «очень хорошо»; потом среди других незначительных речей присовокупил, что был он некогда пашею в Пелопонесе, и помнит эту страну, а в след за сим спросил Патриарха: «где твое отечество?» Он отвечал прямо: и в Пелопонесе, и родина моя называется Димитсана». Визирь, посмотрев на фессалоникскаго, говорит: «верно много тому времени, как старец Патриарх не видал своей родины». – «Да, высокостепенный, – отвечал фессалоникский; еще в детстве удалился он оттуда». Визирь улыбнулся; потом, немного помедлив и, по-видимому, подумав, говорит неустрашимому Григорию: «Патриарх греческий! слышно, что в смятениях, какие произошли в Молдовлахии, имело участие и духовенство?» Но Григорий твердым и спокойным голосом отвечал: «кто из наших церковнослужителей противится, высокостепенный, и возмущается против державной царской власти, того вера наша (аини) лишает церковного сана, а правительство его наказывает, как и всякого другого отступника. Надеюсь же, высокостепенный, что державная дарская власть скоро сии самовольная по местам смятения утишит и непобедимым своим оружием, и обычным человеколюбием к виновным, когда обратятся и раскаются они в безрассудном проступке своем.» – «Поможет Бог!» отвечал Визирь, и вскоре простился с Патриархом и с бывшими при нем; и они ушли.

Около средины четвертой недели поста приходит к Патриарху указ, выслать в Порту троих Архиереев: фессалоникскаго, адрианопольскаго и терновскаго, чтобы вместе с другими оставаться им там заложниками безопасности. Патриарх пригласил их к себе; они пришли к обеду, и Григорий, отобедав с ними, после скорбной беседы о настоящих бедствиях, встает и сокрушенным голосом говорит им: «Господу угодно показать на нас, братия, многое тяжкое. Он питает нас хлебом болезней, и поит вином умиления. Вот этот указ вызывает и вас троих идти сегодня прямо в Порту, и там под стражею оставаться заложниками с прочими братьями. Что же будет и с вами и со мною, – Господь знает. Если для вас кончится сие мученичеством; то, конечно, не замедлю и я последовать за вами». Сказав сие, горько заплакал он; вместе с Архиереями проливали слезы и предстоявшие. И Архиереи, подошедши, сотворили с Патриархом последнее на земли лобзание о Христе и, приклонив головы, пошли к своему жребию.

Около вечера Лазаревой субботы (марта 31), приходит в Порту известие о восстании Пелопонеса. Поскольку же Порта подозревала, что и в самом Константинополе много этеристов, готовых к восстанию; то, приготовив стоявший в пристани флот и войско янычар, жаждущих христианской крови, захотела она подать повод к обнаружению замышляемого предприятия этеристов. И рано утром в Вербное воскресенье (апр. 1), вышедши из училищ толпы воспитанников (софтов), как бы подвигнутые сами собою, устремляются с воплями к церкви Живоприемнаго Источника, которая была тогда невелика, жгут и разоряют ее, а потом возвращаются домой. Патриарх в это время по обычаю раздавал христианам ваии в великой церкви; и никто, пришедши, тайно на ухо известил его о произошедшем. Но он, не сказав ни слова, продолжал спокойно раздавать ваии. По окончании божественной литургии, вступив в патриархию вместе с сошедшимися с ним Архиереями, сообщает им, что сделано с церковью Живоприемнаго Источника. Когда же они с ужасом спросили: «что́ это значит?» Григорий говорит им: «это начало болезней, а может быть, и конец близко».

Вскоре потом приходит к нему приказ, прислать в Порту список живущих в Фанари греческих семейств боярских и других, с точным показанием числа лиц, имени и отечества каждого. Патриарх отвечал, что такого списка в патриархии нет. Потом приходит второй приказ, дать двоих священников, которых будут сопровождать три янычара (и из них двое урожденцы критские, знающие по-гречески), и священники станут указывать янычарам домы и, входя с ними, созывать всех членов семейства вместе и с служителями, а турки будут записывать. Патриарх дал священников, и переписчики пошли для исполнения возложенного на них дела.

Утром в великий понедельник (апр. 2), близ дворца великой Порты (у Баб-Гумают), обезглавлен приснопамятный, преданнейший единоплеменникам своим и последний великий драгоман, избранный из княжеских семейств, Константин Мурузи. Как скоро узнал о сем Патриарх, заплакал и велел в церкви совершить обычное погребальное пение, а потом творить и поминовение об умершем, приказав сверх того у исполнителя казни купить труп и предать оный погребению ночью, где будет возможно. В тот же день удавлено, или повешено, несколько и других знатных особ, большей частью тех, которые происходили из Пелопонеса; а иных убивали мимоходом, встречая на пути.

Но из духовных никого нигде не трогали. Убийства сии определено было производить понемногу после того, как будет сперва принесен в жертву Архипастырь; ибо предполагали, что, если меч коснется духовных, то Патриарх, убоявшись сего, скроется и спасется бегством. Но он спокойно ходил в церковь, и слушал последование обычных бдений великой седмицы (отправляли же оныя поутру, потому что никто из христиан не осмеливался выходить ночью), и приснославимый нередко про себя повторял начало сего тропаря: «Се жених грядет в полунощи».

Утром в великую среду прислано приказание Патриарху, блюсти под стражей проживающее в Фанари семейство приснопамятнаго Димитрия Мурузи, дяди Константину Мурузи, который также был великим драгоманом и обезглавлен в Шумле 1812 года. Поскольку же Патриарх отвечал, что стражей у него нет, кроме двоих обыкновенно назначаемых янычар, стерегущих патриархию; то принесший повеление сказал: «есть на то монахи». Посему, посланы два священника стражами к упомянутому выше семейству Димитрия Мурузи. Матерь семейства, как скоро услышала, за чем они пришли, встретила их со слезами, и дала им горницы для отдыха. В великий четверток предложена стражам трапеза; они ели, пили и, задремав, заснули. Тогда семейство, улучив время и переодевшись, спаслось бегством в турецкой лодке, которая была у ведущей к морю двери стоявшего на берегу дома; беглецы, никем не узнанные, переправились в Галату, и оттуда на корабле, отходившем в Одессу, с великими опасностями достигли до сего города. Но едва прошло несколько времени по выходе их из дома, как пришли вооруженные воины отвести матерь семейства под стражу, а сыновей ея на казнь, и не нашедши никого в доме, кроме двоих спящих стражей – священников, взяли их и повлекли к начальству; и они сосланы на галеры.

В великую субботу прислан к Патриарху приказ, объявить христианам, чтобы в день Пасхи собирались в церковь молиться по обрядам веры своей, а потом тихо расходились все по домам, но не ходили друг к другу для обычных поздравлений; так и было сделано. Только Патриарх, обратясь к одному из бывших при нем Архиереев, сказал: «исполняется и на нас пророческое слово: и праздники их превратятся в плачь» (Амос.8:10).

Вечером в субботу, – так как предшествующие два дня провел в посте и крайне ослабел, – Григорий вкусил немного убогой пищи. У него сидели некоторые из близких к нему. Когда разговор коснулся приснопамятного Константина Мурузи, которому отсечена была голова; тогда, вздохнув, спросил он: «какая смерть почитается легче? когда отсекут голову, или когда удавят?» Поскольку же никто не отвечал; то, помедлив немного, снова повторил тот же вопрос. Некто сказал: «я не знаю, потому что не испытывал ни той ни другой смерти». – «Разумно отвечаешь», сказал Патриарх.– «Но если приведешь себе на мысль, что мученики Христовы претерпевали и усечение главы и бесчисленные роды смертей насильственных; то не будешь слишком бояться таковой смерти, как великого какого зла (если только подвергнут смерти неправедно и беззаконно). Тем же и мы, имуще облежащь облак свидетелей, терпением да течем на предлежащий нам подвиг, взирающе на начальника веры и совершителя Иисуса» (Евр.12:1,2). Из сего видно, что блаженный предусматривал смерть свою. Он и предсказал о ней вскоре потом, беседуя с бывшими в патриархии под стражею сербами, к которым приходил для утешения их.

По наступлении ночи вошел он один в горницу свою, и бодрственно провел всю почти ночь в молитве.

В тот же вечер великой субботы министр иностранных дел, призвав в Порту, определенного по обезглавлении Мурузи великим драгоманом, Аристарха Ставраки, дал ему приказ, рано утром в следующий день явиться к министру за получением нужных приказаний.

На утро (10 апреля), по наступлении святой и великой Пасхи, в день воскресения Христа Спасителя, Патриарх пришел в церковь; патриархию же окружила стража до трех тысяч воинов. Приснопамятный Григорий, облекшись в священную одежду, приступил к божественной литургии. Когда же совершал он проскомидию, было замечено, что Патриарх замедлил гораздо долее обыкновенного, и медление сие произошло от того, что на святой проскомидии воспоминал он всех почивших, кого знал, и друзей и недругов, чьи только имена соблюдал в неувядшей от старости памяти своей, а также и тех, которые недавно скончались в вере, и к которым вскоре отшел и сам он. Поминал он и живых верных, бедствующих в скорбях и всакаго рода напастях, молясь об избавлении их.

Когда же лики запели: возлюблю Тя Господи, крепосте моя, Патриарх со слезами воздал последнее целование Архиереям.

После литургии вошел он в патриархию вместе с служившими с ним Архиереями, и с ними разрешил пост, вкусив поданного по обычаю варения. После нескольких минут молчания Архиереи удалились с скорбью, и он в таком же расположении духа перешел в малую свою горницу. Тогда некто из домашних пришел, и сказал ему, как нечто достоверно им узнанное, что недавно пронесшаяся молва о восстании пелопонесском справедлива, а подтвердил сие ионический корабль, вчера пришедший из Пелопонеса. «Что-то будет теперь?» промолвил он. Но Патриарх, нимало не смутясь, отвечал ему: «И теперь, как и всегда, да будет воля Господня!» и, положив голову па подушку, успокоился.

После сего в 10 часов утра, когда приготовлена была трапеза, и Патриарх уже садился, один из диаконов, увидев, что на крыльцо входит великий драгоман, извещает: «великий драгоман идет». Патриарх, думая, что он идет посетить его, дожидался его стоя. В это время другой диакон пришедши известил, что драгоман но другой лестнице пошел вверх в большую соборную палату, и старец пошел, поспешая туда же в след за архидиаконом, шедшим вперед, чтобы объявить, о том великому драгоману. Но драгоман, скрыв слезу, говорит диакону: «поспеши сказать Святейшему, что прошу его подождать немного; скоро сам приду поговорить с ним». (Так говорил он только на словах; ибо что мог сказать ему доброго?) Старец, выслушав это, остановился. А драгоман, послав наскоро к одному из живущих по близости Архиереев, велел взять с собою и других, проживающих в Фанари Архиереев, и собраться, как можно, скорее; и они пришли. Вскоре после ceгo приходят в патриархию кесседарь министра иностранных дел и Чаушлар-Эмин. Последний отправился туда, где был великий драгоман, а первый пошел к Патриарху. И старец, когда вместо драгомана, которого ждал, увидел кесседаря, изменился в лице. Но тотчас велел принести обычные угощения; мусульманин же отказался принять что-либо, говоря, что ждет Патриарха идти с ним вместе, куда велено. Приснопамятный, выслушав это, немедленно собирается в путь, надевает рясу и камилавку, и взяв посох, идет за мусульманином.

Кесседарь отвел приснопамятного в приморское место, Ексостегон называемое, а оттуда внутрь дворца, где отведено помещение для Бостанджи-паши. Сей, увидев старца, идущего на мученическую смерть, утешал его в низвержении с патриаршеского престола, говоря, что Султан, трижды возводивши его на патриаршество, скоро возведет и снова. Здесь оставался Григорий столько времени, сколько почитали нужным для избрания нового Патриарха. Между тем некоторые, подошедши к Патриарху, обстоятельно расспрашивали его, кто предводители восстания? Старец молчал. Другие мучили eгo предлагали отречься от веры. Но Священномученик сказал: «напрасно трудитесь; Патриарх христианский умирает христианином».

Вскоре потом явился к приснопамятному начальник стражи, и сказал ему, что имеет приказание вести его в патриархию. Чрез Ексостегон сошли они на берег, где приготовлено было большое число трехвесельных лодок, из которых в каждую входило между тем по 4 или по 5 стражей. Тогда отдан приказ, чтобы следовавшие за Патриархом домашние его удалились от него; и они, обливаясь слезами, лобызали десницу у Отца, а он благословил их, и немедленно отведен в назначенную для него лодку. Вместе с ним в ту же лодку вошел Кочим-паша, и тотчас прочие лодки с стражами окружили свою добычу, некоторые же из них поплыли вперед, а в числе их и та, в которой был начальник стражей. Так отвозят Патриарха на определенное место мучения. Когда же он увидел множество оттоманов, собравшихся на площади, где часто отсекают головы осужденным; тогда сказал нечто, может быть, слова Писания: скори суть нозе их излияти кровь (Притч. 1:6). «Что ты говоришь?» спросил один из плывших вместе. Патриарх указал на толпу. И тот, испугавшись, чтобы Григорий не умер от страха прежде казни, говорит: «не для тебя собрались они».

Вышедши же из лодки, и сделав несколько шагов, преклонил он колена и главу, готовую на отсечение; а Кочим-паша, ударив его ногою, сказал: «вставай и иди»; и, протянув руку, помог ему встать. Когда прошли еще несколько шагов, и вступили в Фанарские ворота, где стоял уже ушедший вперед начальник стражи; получено известие из патриархии, которая была недалеко, что избрание нового Патриарха еще не кончено, и исполнением казни должно несколько помедлить. Тут остановили не надолго великого подвижника благочестия, и потом пошли далее. Когда же дошли до вымощенного камнем подъема на улице, ведущей к патриархии, и старец не в силах был идти; двое из сопровождавших стражей взял его с правой и с левой стороны, и привел к подъезду, где было трое дверей – одни на правой стороне, которые ведут в патриаршеския келлии, другие – с левой, ведущие на обширный двор великой церкви, а средние – в келлии, где помещаются клирики. Пред ними-то назначено было принести в жертву великого Архиерея, к бесчестию и посрамлению с одной стороны последующих Патриархов, а с другой – собирающихся в церковь христиан, как думали убийцы, не зная того, что не могли и избрать более приличного и славного места для приснопамятной кончины Патриарха. Вне врат патриархии и вне врат церковной ограды подобало пострадать Патриарху, и во славу веры, и в незабвенный и приснопамятный для патриархов и для прочих христиан пример мученического терпения.

Тут уже, как жертву пред алтарем, поставили сперва ненадолго того, которого хотели повесить, так как он был ученик Пригвожденного к древу. Но пока исполнители казни приготовляли, что было нужно к совершению оной, отвели мученика в бывшее по близости помещение жезлоносцев, и вскоре выведя оттуда, передали мучителям, которые повлекли его к виселице. В это время с священной главы его спадает покров, как бы уступая место неувядающему мученическому венцу, и начальник стражи велит снова возложить на него камилавку, может быть с тою мыслию, чтобы в полном одеянии предать позору сего повешенного. Так совершенную жертву совершенною и по наружности подводят к веревке, которую повесили на толстых бревнах, крепко утвержденных в стенный карниз над средними дверями. А Патриарх, простерши руки на благословение православных, и возведши очи к небу, воскликнул: «Господи Иисусе Христе, приими дух мой»; и, прияв удавление, воспарил победоносным в торжествующую на небесах Церковь первородных, пожив на земле семьдесят шесть лет. Когда у мертвого не прекратились еще трепетания; подходит начальник стражи, и на груди его вешает надпись, которая показывала причину осуждения, и была следующая: «сей отступник и зачинщик восстания был и соучастником и соотечественником мятежников».⁷ Сделав это, убийца с надменностью удалился; рассеялась и многочисленная толпа оттоманов, которые покивали главами своими, хулили и проклинали, его же благослови Господь (Числ.23:5).

В то же время, как совершилось печальное сие событие, и едва только было окончено наверху в патриархии избрание нового Патриарха, Евгения писидийскаго, который согласился на избрание против воли и со слезами, когда стали его поздравлять присутствующие Архиереи, и клирики, и пришедшие туда из светских, внезапно услышали, что Патриарх повешен, и все, поднявшись, с трепетом спрашивали, разведывали, приходили в ужас; и начались плач и рыдания. Но не знали еще о прочих жертвах, о тех Архиереях, которые в тот же самый день в других частях Константинополя совершили один с Патриархом путь мученичества.⁸

Тело священномучениика Патриарха оставалось повешенным целые три дня под охранением стражей. Хотя преемник патриаршества, блаженной памяти Евгений, всеми мерами старался за большую цену искупить сие тело для погребения: но труды его были напрасны; потому что турки имели повеление бросить тело в море, и таким образом истребить оное. Но не знали они, что сим исполняют мановение Божией воли, которая судила обесславленные сии останки перенести морем в иную благоденствующую и христианскую страну для славного и священного там погребения.

Пока тело оставалось еще повешенным, на сие зрелище сходилось множество оттоманов, и в городе не осталось почти ни одного из них, кто не приходил бы посмотреть на мертвого собственными своими глазами; многие, читая надпись, говорили, что, если сказанное в ней правда, то пострадал он справедливо; а если нет, то горе осудившим его, которые воздадут слово в день суда. Из приходивших турчанок некоторые старухи, по старости имея у себя жезлы, подходили и били мертвого жезлами. И сам Султан, как говорят, переодевшись, проходил поодаль, чтобы взглянуть мимоходом. А тогдашний великий Визирь, Вентерлис Али-паша, открыто приехав на коне и уныло посмотрев на мертвого, покачал головою, примолвив: «какая неправда!»

Из христиан же, особливо живущих внутри стены, ни один не показывался на улице; но каждый от страха оставался у себя в доме, заперши двери. Одни только жившие в Галате, римские католики радовались такому бедствию Церкви.

В третий день по удавлении пришли к священному мертвецу исполнители казни в сопровождении 20 евреев, которые готовы были с усердием исполнить все, что будет приказано. Первые, сняв священного мертвеца с виселицы, совлекли с него одежды, оставив только срачицу, и потом сказали евреям: «идите, возьмите мерзскаго сего пса, и бросьте в морскую глубину». Евреи, ухватясь за веревку, на которой был повешен Священномученик, повлекли его к Фанарскому сходу, крича: «вот что бывает с отступниками, врагами Султана!» Здесь, привязав к веревке больший камень, многоподвижническое тело ввергают в лодку, и отъехав от берега, бросают оное среди кератийскаго залива, потом возвращаются назад. Патриарх же Евгений, проливая слезы, пришел в церковь, и с бывшими там Архиереями и клириками совершил погребальное последование.

Тело Священноиученика, как скоро было брошено в море, сделалось невидимо; но потом показалось из воды вместе с влекущеюся за ним веревкою, носимое туда и суда по волнам, пока вечером (16 апреля) не пристало к боку единственного, стоявшего в пристани, греческого корабля под русским флагом (все же прочие бывшие в пристани корабли принадлежали другим европейским народам) и готовившагося отплыть в Одессу. Капитан корабля назывался Марин, по прозванию Склавос, родом кефалонянин. На сем самом корабле нашел себе прибежище и протосинкелл Священномученика, после страшного дня удавления немедленно избегший опасности. Капитан, увидев с палубы мертвое тело, по виду священническое, седую главу и небольшую бороду, с уважением смотрел на сего блаженного пришельца и непогребеннаго мертвеца, ищущего себе прибежища. Видя же веревку, подумал, что это один из повышенных Архиереев, или и сам Патриарх (которого не видывал он вблизи). И тотчас зовет к себе протосинкелла и спрашивает: «не узнает ли он мертвого?» Протосинкел, едва взглянув, воскликнул: «Патриарх мой, Патриарх!» и горько заплакал. Но благочестивый капитан говорит ему: «молчи, не плачь; и его возьмем в спутники». По наступлении же ночи поднял он на корабль священные останки, и обернув полотном, опустил в нижнюю часть корабля на балласт, а на другой день рано утром, имея в готовности нужные для мореходства бумаги, отплыл немедленно в Одессу.

Впрочем, по причине сильных противных ветров, едва после 24-дневного плавания добрый Склавос прибыл в одесскую пристань с мертвенными останками Патриарха, которые оставались неистлевшими, целыми и неповрежденными, какими приял их Склавос, и какими пребыли они в продолжении трех дней на виселице. О прибытии священных останков немедленно был уведомлен благочестивый и любивший греков, Граф Александр Федорович Ланжерон (бывший в то время военным губернатором новороссийским); и он, вскоре прибыв в пристань, созвал всех знатнейших греков, спасшихся в Одессу из Константинополя и других мест и близко знавших Патриарха Григория при жизни eгo, а также и некоторых более известных римско-католиков из Ставродромия, чтобы они освидетельствовали тело. Собравшиеся, как скоро увидели мертвеца лежащего на берегу, со слезами стали взывать к общему отцу православных, и все единогласно подтвердили, что это действительно его останки. В то же время составлена запись об освидетельствовании за собственноручною подписью всех свидетельствовавших; и Ланжерон бумагу сию в тот же день отправил с нарочнопосланным в Санкт-Петербург, извещая о сем деле Правительство. Останки же Патриарха из пристани перенесены (по обычаю) в карантин, и положенные в чистый ковчег, поставлены на видном месте, где день и ночь горели при них свечи, и два священника попеременно читали Евангелие.

Присночтимый Самодержец, получив известие, прослезился, и немедленно повелел с великолепием и подобающею сану честью предать погребению общего отца православных, и царскими дарами почтил останки его прислав златотканое священное патриаршеское облачение, многоценную митру и осыпанную алмазами панагию; все сие было доставлено с нарочным, и иереями возложено на умершего; потом тело переложено в многоценную раку, приготовленную к выносу на погребение, которое и происходило следующим образом:

Утром 17 июня (1821 г.) начался при церквах благовест. Вскоре Граф Ланжерон и все гражданские и военные чины прибыли на внешний двор карантина, где возвышенно стояла рака с телом, окружаемая священниками, и свечами, и благовонными курениями. Потом вступил туда священный клир с тремя Архиереями Кириллом дристрским, Григорием иринопольским и еще Григорием бендерским и аккерманским. По Трисвятом священники возложили раку на колесницу, и немедленно при всех городских церквах начался колокольный звон. В тоже время и все Императорские и купеческие корабли в одесской пристани, распустив флаги, как бывает в печальных случаях, начали стрельбу из пушек. И Императорские суда, равно как и военная стража на суше, сделали по 101 выстрелу, а суда купеческие по 51. Между тем шествие и вынос происходили в следующем порядке:

Предшествовал больший сребропозлащенный крест, пред которым причетники в стихарях несли высокие фонари с возженными свечами; за ними следовали церковные хоругви; потом четыре диакона несли крышу раки; за ними еще диакон нес иераршеский посох, другие же два диакона несли на позлощенных подушках, – один священную мантию, а другой архиерейскую панагию; в след за сим шел лик церковных певцов, воспевавших погребальные стихи; потом несен был серебряный подсвечник с высокою свечою, а за тем шествовал священный клир, – сперва монахи, потом иеродиаконы, иереи, архимандриты; и после них три Архиерея в предшествии диаконов, несших дикирии и трикирии и кадильницы, а за Архиереями следовала рака с священными останками на колеснице, которую везли шесть коней под черными покровами, и их держали шесть конюхов также в червой одежде. По четырем углам колесницы стояли четыре диакона с кадильницами, шесть иереев, по трое на каждой стороне колесницы, держали над ракою балдахин из красного бархата с золотою бахромою, а двенадцать из знатнейших одесских граждан несли большие зажженные свечи.

За колесницею шествовали Граф губернатор и все гражданские и военные чины с знатными греческими князьями и другими благородными особами, укрывшимися тогда в Одессу из Константинополя и из Молдовлахии; наконец, следовало великое множество народа, и мужи, и жены, и дети – все с знаком печали на правой руке. От ворот карантина до дверей кафедрального храма, на расстоянии часового пути, стояли по обеим сторонам дороги ряды воинов, а казаки и местная стража на конях наблюдали за благочинием во время шествия. Зрители всех сословий и вероисповеданий (кроме евреев, которым приказано было не выходить из домов), стекаясь отовсюду, теснились на пути. Шествие останавливалось в трех разных частях города, и во время стояния каждый из трех Архиереев читал по одному Евангелию.

В таком торжественном сопровождении тело Патриарха священниками внесено в кафедральный греко-российский собор Преображения Господня, и поставлено на возвышенном позлащенном катафалке, устроенном иждивением приснопамятной Императрицы Марии Федоровны. Четыре диакона, поставленные при четырех столбах катафалка, непрестанно кадили; около останков в 12 больших подсвечниках горели высокие свечи, и вся церковь была освещена.

Когда священные останки поставлены были на катафалке; немедленно начата Божественная литургия, которую совершал соборный протоиерей с другими сослужащими иереями. По окончании оной совершено все последование погребения, и Архиереи, стоя около священномученика Патриарха, читали, каждый в свою очередь, положенные уставом Евангелия. По окончании же последования, Архиереи и весь клир, целовав священные останки, удалились; но тело три дня оставалось посреди храма, куда непрестанно стекалось множество православных, нарочито пришедших в Одессу отовсюду, и из Малороссии, и из Москвы, и из Бессарабии, и из Тавриды, и из Молдовлахии; и все со слезами благоговения и печали целовали многострадальное тело. И вообще, молва произвела стечение всякого рода племен. Греки, русские, казаки, грузины, валахи, татары (христиане), сошедшись многими тысячами, теснились внутри города, и вне его расположились в шатрах. В продолжение же всех сих трех дней священники и диаконы ночь и день, поочередно, читали святое Евангелие.

А 19-го июня в восемь часов утра начался при церквах благовест. И когда собрались Архиереи и весь клир и множество народа; совершена Божественная литургия (около 10 часа), и потом панихида. Проповедник же Константин Икономос произнес надгробное слово.

Потом в подобном прежнему порядке священные останки из Преображенского храма перенесены в греческую Свято-Троицкую церковь, и погребены в приготовленном склепе, в самой церкви, напротив царских врат южного придела во имя св. Спиридона. Над склепом поставлен четырехугольный высокий монолит, а над ним сделан позлащенный балдахин, сохраняющийся доныне.

На церковной стене близ надгробного памятника на позлащенной металлической доске вырезаны три надписи, сочинения тем же проповедником Константином Икономосом.

По представлению Преосвященнейшаго Архиепископа Иннокентия, Святейший Правительствующий Всероссийский Синод установил ежегодно 19 июня совершать соборное поминовение Священномученика Патриарха. Сие и совершается с 1848 года; тогда в первый раз священнодействовал сам Иерарх; он и ежегодно священнодействует, если только бывает в Одессе.

Да процветает и да благоденствует во веки благочестивая и могущественная покровительница православия – Россия!