Собрание сочинений. Том 1

Тщaнием не лениви‚ духом гораще‚

Господеви работающе (Римл. 12, 11).

Полезный урок на новый год мы находим себе в этом наставлении св. Апостола Павла: «в усердии не ослабевайте; духом пламенейте; Господу служите».

В сих немногих словах Апостола указываются те свойства, или черты, из которых слагаются так называемые сильные характеры, столь высоко ценимые на всяком поприще деятельности. Цельность и единство в направлены сил к благим целям во имя истины, добра и чести, или, что то же, во славу Божию, огонь ревности в духе, постоянство и неутомимость в труде – не прекрасные ли это черты? Можем ли мы не пожелать их для себя в будущем, чтоб обеспечить наши успехи во всех великих преобразованиях, предначатых для развития благосостояния нашего отечества?

Как не пожелать, чтобы с умножением людей просвещенных умножались в нашем обществе те честные неутомимые труженики, для которых все равно, где бы ни трудиться, только бы трудиться во славу Божию и с пользою для общества? Как не пожелать, чтоб умножались те сильные, энергичные деятели, которые увлекают за собою других не громкими словами, а достоинством дела, славою подвигов? Как не пожелать, чтобы чаще являлись в нашем отечестве мужи, с духом и силою Илииною, которые, исходя на поприще общественной деятельности во имя истины и правды, как буря, сокрушают препятствия, которых ни порицания и насмешки, ни происки тайных и явных врагов не только не охлаждают и не утомляют, а напротив возбуждают и воспламеняют к деятельности? В обилии людей сильных духом и крепких характерами – свидетельство силы народов, залог их долговечности, могущества и славы; оскудениe их всегда было предвестием падения царств. В течение целого тысячелетия наш русский народ отличался великою силой духа и обилием сильных и мужественных людей, которых имена мы с любовью и благодарностью встречаем в наших бытописаниях. Как же не желать и как не молить Господа о том, чтоб и в будущем такие люди умножались в нашем отечестве?

Но люди с сильными характерами, как и с сильными умами, не только родятся, но и воспитываются. Как богатые умственные дарования, полученные от природы, без образования могут заглохнуть, затеряться, или даже получить превратное направление во вред обществу: так и природные зачатки нравственной силы духа, оставленные без воспитания и развития, могут исчезнуть без следа, или, что еще хуже, обратиться в орудия для распространения зла. Поэтому не только нужно желать молиться, но нужно и заботиться о том, чтобы сильные характеры у нас воспитывались, и в среде нашей общественной жизни развивались и укреплялись.

Обратимся опять к апостольскому наставлению, с которого мы начали. В нем указываются не только черты сильных характеров, но и условия их воспитания.

«Господу служите», говорит Апостол. По законам души человеческой сила воли, составляющая основание характера, направляется желанием; желание воспламеняется и устремляется к ясно понятому и сознанному благу и совершенству. Христианское учение указывает нам это благо и совершенство в исполнении воли Божией. Никогда человеческая наука не изображала такого первообраза совершенства для духа человеческого, какое изобразило нам Евангелие, и никогда она не осмелится ни одной черты этого совершенства назвать не чистою или излишнею. Что заповедует нам Евангелие? Внутреннюю чистоту мыслей и желаний, совершенную честность пред самими собою и перед другими, – соединенную со строгим обсуждением себя и снисходительностью к другим, – воздержание и умеренность, Tepпениe и трудолюбие, безкорыстие, благожелательность, приветливость и любовь к ближним, простирающуюся до самопожертвования. Современная наука забывшая Евангелие, назвала многие из этих прекрасных свойств, под именем гуманных, своим собственным приобретением, недавнею находкою; но мы знаем, что они тысячу лет уже были известны предкам нашим, а еще раньше – всему христианскому Миру. В чем же прежде всего должна бы состоять для нас задача воспитания характеров? В раскрытии, в ясном изображении этих свойств юным душам, с тем, чтоб они полюбили их и возгорелись желанием осуществить их в себе. Как раскрыть их, чтобы не ввести в заблуждение неопытные умы, чтобы не исказить чистых чувств невинных сердец, чтобы ложно не направить молодую волю? На основании и под руководством того же Евангелия, из которого почерпнуто учение об этих чертах совершенства, на основании примеров деятельного совершенства, представленных нам в жизни Господа Иисуса Христа и святых его. Как легко прививается при опытном руководстве это учение к душам неиспорченным; каким благодатным огнем ревности в совершенству оно воспламеняете их!

Это ли мы видим в опыте в современном движении научного просвещения, которое угрожаете овладеть нашим, православным, великим народом? Мы видим, что все относящееся к человеческому совершенству, ныне обращено в предмет прений и противоречивых суждений. Все основы нравственной деятельности потрясены, расшатались. Понятия о добре и зле, о законном и незаконном, о позволенном и непозволенном, о честном и бесчестном, о человеколюбии и правде, о власти и отношениях к ней, о правах и уважении к ним, обратились в истины еще искомые, подкрепнет и закаляется, если он, по слову Апостола, не ослабевает в усердии. Кто привык к трудам и бдениям для очищения своего духа, тот не побоится их, когда они будут нужны для общего дела; кто привык к лишениям для укрощения своих страстей, того не испугают лишения, встречающиеся на службе отечеству; кто не отступал в борьбе с врагами невидимыми, тот не отступит в борьбе с видимыми; кто расположился внутренно так, что всегда готов лучше страдать, нежели согрешить, тот никогда не изменит ни долгу, ни присяге, ни чести.

Воспитанники этого божественного училища не будут излишне говорливы, как это бывает с воспитанниками науки, наполняющей только ум и развязывающей язык: так как они знают, что кто много говорит, тот мало делает. Они будут добрыми советниками, но не будут нещадными порицателями: потому что знают, как легко порицать, и как трудно исправляться. Они не будут порываться целыми толпами в начальники и законодатели: потому что уверились опытом, что безопаснее повиноваться, нежели повелевать. Они не будут увлекаться только новостью дела, а внутренним его достоинством. Они не будут браться ныне за одно, а завтра за другое: потому что не в их духе бросать другим то дело, которое они начали. Они не будут стремиться туда, где веселее служить, а где они нужнее, где могут больше принести пользы отечеству. Они не будут выбирать дела почище, оставляя черную работу другим, потому что они себя не дорого ценят. Они не будут убегать от службы по тайной лености и под явными предлогами, что там учреждения не хороши, там общество дурно; потому что они уверены, что разумная служба восполняет недостаток учреждения, а добрый пример исправляет других. Когда других смущают легкие выговоры, их не смутит и явная несправедливость: они привыкли к внутренней скорби и туге сердечной в борьбе со злом. Цель их службы-не отличия, а мир совести и правота пред Богом. Не испытав себя в малом, они не возьмутся за великое, по завету их Учителя Христа: верный в малом, во многом верен будет. Только характеры христианские могут быть характерами надежными. Только ученики Христовы могут быть мучениками за истину, за правду, за благо ближних, за честь и славу царя и отечества. Для них одних не дорога жизнь земная и ее удовольствия, а дорога жизнь вечная и ее блаженство.

Это устремление всех мыслей, желаний и надежд к Богу и вечности святой Апостол выражает словами: «духом пламенейте». Как пламя тем выше поднимается в воздухе, чем больше находит для себя на земле горючих веществ: так дух человека, утвердившийся в добре деятельностью, получает свойство возвышаться к небу, питаясь добром, на земле собираемым. Он с жаждою ищет дел добрых, с быстротою пламени их обнимает и переносится от одного к другому, единственно потому, что они питают и возвышают его. Это – огненные души, не знающие покоя и отдыха; это люди, смотря на которых, мы удивляемся, где они берут силы и где находят время для своей необъятной деятельности. Огонь их ревности не поедает их самих, как это бывает с людьми возбужденными страстно, когда отнимают предмет их страсти или пресекают их любимую деятельность. Они всегда освещают все вокруг себя пламенем чистым и светлым, они находят для себя пищу, дело, всегда и везде, где есть люди, где есть жизнь. Делать добро и одно добро – их потребность, свойство их природы. Это слуги общества, которым только смерть дает отставку. За ними не нужны смотрители и ревизоры, они всегда выше всякой ревизии. Они не боятся суда закона; потому что закон воплощен в них самих. Как Ангелы Божии, как блюстители чести и славы Божией, они сами поражают пламенным мечем противную их природе лесть, неправду, хитрость, обман, корыстолюбие и всякие пороки и преступления. Это – вожди народов, это сила царств, это приемники и раздаятели благословений небесных на всех своих соотечественников, на все человечество. Кто их может воспитать, кроме Самого Христа и Духа Божия? Вот о чем особенно нам надобно молиться, чтобы ими не оскудевала наша Русская земля.

На твердом камени – Христе основал Промысл Божий великое здание Русского царства. В божественном училище, Церкви Христовой, воспитался великий дух нашего народа. Не будем переосновывать этого здания на рыхлом песке человеческих мнений и новоизобретенных учений: разрушение велие постигает храмины, на песке основанные. На Христе утвержденное Русское царство всегда, при всех бурях и потрясениях, будет твердо стоять, «как стояло доселе, и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину ту, и не падеся: основана бо бе на камени» (Матф. 7, 25). Аминь.

Множество премyдрых спасение мру‚

и царь премyдр утверждение людем (Прем.6, 26).

Благодарение Господу: с настоящего дня мы вступаем в девятое лето благополучного царствования благочестивейшего Государя нашего Императора Александра Николаевича. Все мы, – Его подданные, от великого до малого, в прошедшие восемь лет Его царствования, успели уже увидеть, убедиться и почувствовать на себе, что в лице Его над нами царствуют кротость, милосердие, правдолюбие, мудрая отеческая заботливость о благе каждого из нас и всего нашего обширного отечества.

Многое уже Им сделано для блага подданных, многое начато, и все, – не только сделанное, но и предначатое, – не скрывается в недоступной тайне, но на виду у всех нас. Он милостиво позволяет нам размышлять об Его царственных предначертаниях, хочет, чтобы мы присматривались, привыкали к ним и приготовлялись вместе с Ним трудиться, вместе созидать великое дело общественного благосостояния. Призывая таким образом на дело общественного благоустройства умы и руки целого народа, Он возлагает на нас великие обязанности. Он хочет, чтобы мы понимали истинные цели Его деяний и предначертаний, от сердца им сочувствовали и содействовали их исполнению всеми средствами, какие каждый из нас имеет в своем кругу и на своем месте. Он хочет иметь во всех нас помощников Себе, желает от нас облегчения и утешения в Своих царственных заботах. Он ищет в своем царстве, как говорит древний мудрец, множества премудрых, чтобы их совокупною деятельностью устроять спасение, благосостояние мира, или обширного общества человеческого, предоставляя самому Себе быть утверждением для людей, то есть, распорядителем общих трудов, главою и верховным руководителем всех, основанием всякого благотворного движения, державным защитником порядка, мира и безопасности царства.

Поэтому долг справедливости требует, чтобы мы, радуясь благодетельным преобразованиям, которые Государь наш совершает во всех частях государственного управления и общественной жизни, в то же время обращались к самим себе, спрашивали себя: какие мы даем Ему залоги благонадежного исполнения Его велений, начинаний и намерений? Утешаясь Его отеческою заботливостью о благе нашем, мы обязаны и с своей стороны с заботливостью подумать о том, есть ли и Ему чем утешиться, есть ли чему порадоваться, смотря на нас.

Пройдем мысленно некоторые преобразования, совершенные или начатые Государем нашим для блага нашего, и посмотрим, – как мы относимся к ним. Испытаем нашу совесть в отношении к Царю земному здесь, в храме, – пред лицем Царя небесного. Отсюда многое можно видеть яснее, потому что здесь взор наш просветляется учением божественным. Здесь о многом можно судить беспристрастнее, потому что сюда не проникают односторонние воззрения людей, чуждых веры; сюда не достигает голос страстей человеческих.

Первое великое дело, совершенное Государем нашим, есть освобождение двадцати миллионов подданных из крепостной зависимости. Оно было сопряжено с величайшими затруднениями, оно встретило множество недоразумений и опасений, но, благодарение Господу, державная воля уже благополучно приводить его к окончанию. Это вечно-живой памятник Александру II-му! Но там, где оканчивает власть свои распоряжения, еще только открывается поприще для нашей деятельности. Мы знаем, что в этих миллионах новых свободных людей веками укоренились скрытность, недоверчивость, робость, нерешительность, – связывающие их внутренние и внешние силы; мы знаем, что их (да и не их одних) облегает глубокая тьма умственного и нравственного невежества. На ком лежит обязанность освобождать их из этого внутреннего, духовного рабства? На всех нас. Пусть пастырь Церкви обратит на них свою заботу, свою бескорыстную любовь, свое просвещающее влияние. Пусть начальник и судия приобретают их доверие приветливостью и справедливостью; купец и наемщик – честностью; домохозяин и фабрикант – заботливостью о них. Пусть чиновник без торга поделится с ними знанием законов, грамотник – своею грамотностью, зажиточный поселянин – своим избытком. Кто не сделает для этих новых сограждан ничего подобного, тот не примет участия в великом деле Царя своего, тот не принесет Ему своей доли благодарности. Кто будет спешить, прежде здравого умственного и нравственного развития этих поселян, знакомить их с прихотями современной роскоши; кто будет расслаблять их твердые души лишними привычками, которые нас расслабили; кто из видов корысти будет пользоваться их неопытностью и слабостями и развивать их пороки: тот, смеем думать, поступит против мысли и намерения Царя, их освободителя.

Благочестивый Государь, в справедливом убеждении, что только просвещение можете пробудить дремлющие духовные силы многих миллионов простого русского народа, озаботился делом народного образования. С восторгом встречена была эта забота Царя просвещенными классами нашего общества. Но восторженные, откровенные речи большинства наших ученых и просвещенных людей скоро показали, как мало мы готовы на дело народного образования, несмотря на то, что давно уже хвалимся успехами просвещения. Поборники

(НЕТ СТР. 12–13)

природе душ погибло для веры, для Церкви, для Бога и царствия Божия! Они не жалеют об этом, они смеются над такими указаниями, но от них и ожидать больше нечего. Так всегда выражается ожесточение в неверии и упорное противление Богу и Его истине. Надобно подумать и позаботиться о поколениях последующих. – Довольно было в нашей литературе здравых суждений о вопросах гражданских, много сообщено полезных сведений из наук исторических и естественных, но это не вознаграждает нашего общества за то вредное влияние, какое имели на него ложные мысли неустроенных умов и страсти невозделанных сердец. Крикливая молодость доселе нестройным шумом заглушает спокойные голоса зрелых мужей-правдолюбцев; печатные прения доселе превращаются в возмутительные ссоры, наполненные личными оскорблениями; почтенные имена подвергаются безнаказанному осмеянию и унижению, и не раз уже печатное слово покушалось распространять безнравственность и развращение, так что заботливые родители были вынуждаемы отводить своих детей от этого мутного источника просвещения. И здесь мало радости Царю, снисходительному и долготерпеливому! Мы сами будем виновны в том, если Он будет вынужден взять назад, или строго ограничить дарованную нам свободу. Так мало мы понимаем, так мало ценим Его отеческое отношение к нам! Кто должен упрочивать эту свободу за литературою? – Наше общество. Пусть оно само руководствуется чистым христианским учением, здравым смыслом, строгим чувством нравственного благо приличия; пусть оно с негодованием отворачивается от всякого глумления над предметами, достойными благоговения и уважения, от всего возмущающего чистое сердце и совесть: тогда непризванные писатели будут писать друг для друга и читать друг друга; тогда они сами скроются с литературного поприща. Мы сами поощряем их своих вниманием, потому все должны сознаться в вине перед Царем нашим, от которого так желали свободы слова и которого не умели возблагодарить за нее надлежащим её употреблением.

Благочестивейший Государь, – в уверенности, что каждый из нас, больше чем чужие люди, позаботится о собственной пользе и благосостоянии, – благоволил разрешить городским обществам устраивать собственное управление из граждан, избираемых обществами из среды их самих. Вот, можно сказать, испытание нашей ревности к общему благу, нашей нравственной способности жертвовать благу общества личною выгодою, собственным покоем и всеми пристрастиями, происходящими от связей, дружбы и родства! Оставляйте, граждане, старую привычку уклоняться от общественной службы под предлогом множества собственных дел, искать службы легкой и неответственной, служить только по имени и для виду. Общественное злоупотребление почитайте оскорблением для целого общества, обиду согражданина – собственною обидою; изучайте законы и порядок управления, переставайте жить чужим умом, дорожите правами, которые даруются каждому из вас, облекайте своим доверием людей достойных. Если прежний порядок городского управления найден неудовлетворительным, если вам предоставляется устроить лучший, если к вам обращено внимание и доверие Царя: оправдайте это внимание и доверие. Кто сам не заботится о себе, того и другие находят недостойным заботы и попечения. Кто в своем деле не умеет, или не хочет истребить беспорядка и злоупотреблений, того почитают стоящим зла, которое от них происходит. Искать своего счастья в счастье ближних, находить свое благо в благе общем, – это закон общественной и христианской жизни. Если в этом малом опыте самоуправления покажете себя достойным доверия Царя, тогда с надеждою благого успеха будет исполняемо и новое, великое преобразование, столь нужное для водворения правосудия в нашем отечестве, – открытое судопроизводство.

Будем молить Господа, чтобы Он продлил жизнь Благочестивейшего Государя нашего до последних пределов жизни человеческой, хранил Его здравие, ниспосылал Свое благословение на Его благие труды и начинания, и умножал людей премудрых в нашем отечестве, премудрых не только человеческою, но и божественною, мудростью. Вера в Бога, всем управляющая, наблюдение путей Его промышления, благоговение к Его святому закону, внутренняя чистота помыслов и намерений, чистая любовь ко всем, непрестанный труд во славу Божию и для блага ближних, тщательное изучение своего дела и обязанностей, подчинение временного блага благу вечному, скромное сознание своих недостатков, снисхождение к человеческим немощам, мира в слове, твердость в деле, неподкупная честность и бескорыстие, – вот. черты истинной мудрости! Множество таких премудрых людей устрояет спасение мира. Да предстоят такие мужи престолу Царя, да станут на всех ступенях общественного управления, да предводительствуют народными общинами от столиц до последних селений, да говорят громко в слух Царя и народа твердое, правдивое слово! Их руки будут надежны для устроения блага общего, они водворят правду и мир в нашем отечестве, и потомки наши назовут счастливым время царствования Александра II-го. Аминь.

Открый ко Господу путь твой и уповай на Него‚

и Той сотворит. И изведет ко свет правду твою‚

и судьбу ко полудне (Пс. 26, 5, 6).

Это слово св. псалмопевца дает нам твердые основания для размышлений об одной прекрасной добродетели, ныне нам особенно нужной и всеми желаемой. Добродетель эта называется гражданскою доблестью.

Живым сознанаем потребности в этой добродетели и стремлением к ней, повсюду замечаемым, мы всецело обязаны Благочестивейшему Государю нашему. Самодержавную власть свою, всем обладающую и повелевающую, содержащую в руке своей жизнь и смерть людей, Он являет нам в виде отеческого попечения и благопромышления о своем народе, все возбуждающего к свободной и правильной жизни, всем руководящего, все поощряющего, долготерпящего и милующего. Любовь и благоснисхождение царя подъемлет и возвышает к нему сердца и дух народа. В народе исчезает томительный страх перед властно, по слову писания: страха несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх (1Иоан. 4, 18). В его духе место робкого повиновения занимает свободная сердечная покорность и преданность. Сознание обязанности в нем возвышается до ревности, всегда готовой не только на труды, которых требует долг, но и на подвиги, которые совершает одна любовь, – и на жертвы которые приносит одно самоотвержение, порождаемое любовью.

Свободное, живое стремление послужить отечеству мыслью, словом и делом, обречение себя на всякий подвиг для его блага, готовность на все жертвы для его счастья и славы, – это уже не простая исполнительность, которая не двигается далее пределов предписанного, почитает чуждым для себя все то, что ей не указано; – это светлые черты гражданской доблести, это залоги доблестных дел. Проблески этой добродетели заметны повсюду на всем пространстве нашего необъятного отечества. Отовсюду спешат сообщать во всеобщее сведение новые мысли, которые признаются полезными для общества; и не служащие люди стараются вывести наружу застарелые злоупотребления на государственной службе, или тайные происки недоброжелателей нашего отечества; служители науки горят желанием повсеместного распространения просвещения; воспитатели юношества заботятся о приготовлении для отечества доблестных граждан; охранители правосудия ищут средств для водворения в судах неподкупной честности и нелицеприятной правды; люди богатые не щадят средств для дел благотворительных и общеполезных; и земле дельцы начинают приносить охотно плоды своих тяжких трудов на пользу общую. Всюду возникают добрые желания, везде роятся мысли, везде зачинаются труды, посвящаемые благу и славе отечества.

Остается желать одного, – и это одно есть главное и самое важное, – чтобы добрые порывы, горячие стремления и благие начинания были направлены к одной, ясно сознанной цели, возведены на степень правильной и твердой деятельности, объединяемой одними общими свойствами, утвержденной на одном начале, проникнутой одним духом, – что и составляет характер истинной добродетели. Без этого условия в наших предприятиях и делах, начинаемых для блага отечества, не будет связи и единства. Когда один поставляет благо отечества в одном, а другой в другом; когда один предлагает такие средства для достижения этого блага, а другой – иные и, можете быть, совершенно противоположные: тогда, чем горячее будет наша деятельность, тем хуже будет нашему отечеству. Тогда оно похоже будет на растение, за которым ухаживает множество садовников, несогласных в правилах и приемах садоводства. Дело окончится тем, что каждый будет пересаживать и обрезывать его по-своему, и на нем не останется ни одной живой ветки. Оно похоже будет на больного, окруженного множеством врачей, несогласных в воззрениях на болезнь его и способах лечения. Чем настойчивее они будут давать ему каждый свои лекарства, тем вернее его смерть. Противоречивые стремления, планы и предприятия граждан для отечества, это – внутренняя война при внешнем мире, это – гражданское междоусобие. При нем нет пролития крови, не пожираются пламенем города и селения, – но, что несравненно хуже, разрушаются твердые убеждения умов, подрываются коренные основания деятельности, убивается внутренняя жизнь. Тяжело видеть, когда разность в воззрениях производит то, что граждане, исходя на общественное дело, предпринимаемое по одному святому побуждение любви к отечеству, не узнают друг друга, и одни разрушают то, что созидают другие. Тогда не нужно много прозорливости, чтобы видеть, что их потомки еще с большими усилиями будут разрушать дела их, что их труды останутся без продолжателей, их добро – без наследников.

Но возможно ли одно начало для деятельности миллионов? Кто может влить в них один дух? Кто может дать им единство убеждений и связать их разнообразную деятельность в одно стройное целое? Слишком смел был бы тот из людей, кто взял бы это на себя. От человек это невозможно, а возможно только от одного Бога. Это начало-в христианстве, это единство – в единение умов, сердец и всех внутренних и внешних сил человеческих под руководством божественного учения Христа Спасителя нашего. Мы поставлены на этом начале историею нашего отечества, или лучше – самим Промыслом Божим. Наша вина, если мы на нем не удерживаемся, и от того страдаем.

«Предай Господу путь твой и надейся на Него, и, Он совершит». Путь жизни каждого человека и целых народов и царств только тогда прям, безопасен и ведет к совершенству и счастию, когда он открыт, или предоставлен Господу, Его руководству и попечению. Когда в умах человеческих сияет свете Его вечной истины, в сердцах водворяется Его святость, в делах владычествует Его правда: тогда царство человеческое становится царством Божим. И оно всегда может надеяться, что его дело Сам Бог совершит, потому что оно направлено к исполнению Божией воли, оно относится к Божией славе; Сам Бог защищает его и исполняет как Свое собственное. Здесь начало благоуспешности всех общественных дел и вместе гражданского единомыслия и единодушия.

Мы знаем одно великое имя, пред которым беспрекословно преклоняется все человечество, кроме немногих несчастных выродков из него, – это имя Божие. Только одного учителя оно слушаете без возражений, – говорящего от имени Божия. Одной власти повинуется, – власти Божией, или той, которая носит на себе ясные знамения божественного избрания. Одному руководителю оно без страха вверяете свою судьбу, – это всеблагому Богу, или Его избранникам. Ни истины, ни власти, ни закона оно не признает обязательными для себя, если не найдет в них связи с истиною, властию и законом Божим. Итак, если хотите вести к совершенству целые миллионы людей, или идти вместе с ними, – входите с ними в связь прежде всего верою в Бога, благоговением к Его истине, правде и власти; иначе вы встретите недоверие, противоречие, непослушание, – явные, или затаенные, но всегда вредные для успехов общего дела. От того-то и возросло наше отечество в государство, какого прежде не видал мир, что его граждане, наши предки, были единомысленны в единой истинной вере, послушны одним законам божественным и одной власти, Богом поставленной: они мыслили и действовали как один человек.

В наше время думают, что жизнь религиозная может идти своим порядком, а общественная своим: великая ошибка! Нет такого отдаленного угла в великом здании государства, куда бы не проникал свет религии; нет такой тонкой нити в общественной жизни, которая бы не была прикреплена к началам духовным и нравственным. Как в видимом мире всякое, даже самое малое, существо живет жизнью от Бога данною: так в мире человеческом или в обществе, самое малое, но истинное добро происходит от правильной жизни духа, живущего верою и добром нравственным. Итак, достигайте прежде всего в eдинениe веры, блюдите единение духа в союзе мира (Еф. 4, 13, 3), – потом помышляйте об успехах общественных дел, о благе отечества.

В этих основаниях скрываются и светлые черты истинной гражданской доблести. Отсюда почерпается гражданская мудрость и здравомыслие. Не тот доблестный гражданин, кто спешит наводнить свое отечество новыми мыслями, а тот, кто возьмет на себя тяжелый труд испытать новое наносимое духом времени, и, избрав истинно доброе и полезное, принесет его в дар своему отечеству. Где этот пробный камень, оценивающий достоинство нового? В собственном просвещении мыслителя верою, в чистоте его сердца, в тонкости его нравственного чувства. Если нет у него этого тонкого духовного обоняния, отличающего прежде вкушения ложь от истины, добро от зла, – его суждения ненадежны, он не приобретет благодарности сограждан, как приобретает ее учитель, верный божественной истине. Многие у нас сетуют, что трудно прививается в нашем отечестве наука, медленно распространяется просвещение. Не спешите обвинять в этом народ, а посмотрите, – не от того ли он чуждается науки, что не доверяет ей, и не от того ли не доверяет, что не видит от ней нравственного плода – возвышения ума к богопознанию и богопочтении, просветления совести, очищения сердца, улучшения нравов. Что для него в этом просвещении, с которым оскудевает вера в Бога, почтение детей к родителям, супружеская верность и чистота жизни? – Многие ныне трудятся для улучшения внешнего быта народа, для умножения удобств его жизни: прозирайте в последствия этих улучшений. Если они плодят и развивают в народе страсти, подрывают крепость его духа, лишают его силы самообладания, способности самоусовершенствования: вялость и слабость последующих поколений, упадок дарований в них будут печальным памятником современных улучшений. Тот гражданин сооружает себе вечный памятник в отечестве, кто посевает в нем нравственное добро, которое одно вечно.

Только под руководством святой веры воспитывается гражданская честность и правдолюбие. У земной власти нет средств делать людей честными и правдивыми: никакие законы не оградят общественного достояния от расхищения, и судебной правды – от нарушений и уклонений, доколе к каждому гражданину не будет приставлен внутренний страж и свидетель всех его сокровенных помышлений, желаний и дел. Этот свидетель – чистая, озаряемая законом Божим и строгая совесть; этот страж – страх греха, как нарушения воли всеведущего и правосудного Бога. Только христианское настроение духа ручается за честность и правдивость гражданина. Оно состоит в том, что истина, честь и правда обращаются у человека в любимые склонности, в господствующие свойства. Он ими счастлив, и утрата или нарушение их сопровождается страданием его сердца, которое начинается для него раньше, чем власть земная заметит его проступок, и для него тяжелее, чем лишение земных выгод. Оставьте его одного на грудах казенного золота, – он его не коснется; потому что мир души и счастье от сознания правоты своей он не променяет на все сокровища Мира. Не наблюдайте за ним и в суде: его подкупить нельзя; потому что он знает, что обвинение невинности, оправдание преступления, хотя бы и однажды допущенные, отравят все счастье его жизни. Говорят, что нужно распространять образование, чтобы иметь честных граждан. Если под образованием разуметь развитие ума и обогащение его сведениями, – то его мало для этой цели. Если с этим не будет заботы о внутреннем просвещении духа, о воспитании в нем любви к истине и правде, как свойствам божественным и для человека вожделенным: то одно внешнее образование только научит извинять, скрывать и облагораживать преступление. Говорят еще: дайте служащим отечеству людям хорошее содержание, тогда они будут честны. Хорошее содержание трудящемуся много – есть долг справедливости, но ненадежное ограждение честности. Оно может уменьшить количество мелких взяток, но не истребит больших. Кто положил предел желаниям человеческим? Кто не знает, что делает страсть корыстолюбия? Кто не видит, как ныне роскошь обращается в потребность? Кому неизвестны гражданские преступления, совершаемые с хладнокровием и тонким расчетом, не для избавления от вопиющих нужд, а для поддержания блестящего положения в свете?

На основаниях святой веры утверждаются, и ее утешениями питаются, гражданская твердость и мужество. Во многих общественных деятелях ныне мы замечаем вместе с ревностью и горячностью к делу какую-то нетерпеливость, раздражение и потом скорое утомление. От чего это? Они, как говорят ныне, стремятся проводить в жизнь общества свои мысли, хотят его благодетельствовать своим добром. Но вот их мысли встречают возражения, их добро не тотчас оценивается, им не повинуются с покорностью и быстротою, какой они ожидали, – и они с негодованием отворачиваются, как от тупоумной толпы, от того самого общества, о котором по-видимому так заботились. Очевидно, что их двигателем было самолюбие – самый ненадежный деятель в трудах для общей пользы. Не то мы видим в истинном подвижнике гражданской добродетели, одушевляемом христианскою любовью к согражданам. Он знает, с каким долготерпением сам Бог прививает истину и добро к душам человеческим и как долго ожидает благих плодов. Почитая себя не иным чем, как служителем божественного промышления о благе его отечества, свою добрую мысль он приписывает Божией милости и внушению, призывает на нее Божие благословение, распространяет ее с терпением и постоянством, радуясь о том, когда и немногие признают ее благотворность, подобно тому, как сам Бог радуется об обращение и одной души на путь истинный. Множество противников, сила врагов его не устрашают и не приводят в уныние: он знает, что сам он немощен, но всесилен Бог, во имя которого он подвизается. «Уповай на Него, Он совершит», – говорит ему вера. Он не порывается вдруг к делам великим, и потому не знает самообольщения и обманутых надежд. Его правило: верный в малом и во многом верен будет. Но когда при тщательном исполнении обязанностей, при развитии трудом собственных сил, при обогащении опытности, круг его деятельности расширяется, он сам растет внутренно, совершенствуется и чувствует в себе самом оправдание слов Спасителя: имущему везде дано будет, и преизбудет. Он живет не для наград за дело, а для самого дела: успех в деле – его радость, благосостояние ближних, приносимое его трудами, – есть его торжество. Он не оставить службы под влиянием оскорбленного самолюбия. Он не побоится отставки за правду, не побоится нужды и бедности. Его верующее сердце не допускает возможности, чтобы оставил его беспомощным Бог, Которому он служит, трудясь для истинного блага своих сограждан.

Но высшую силу гражданской доблести сообщает вера в истину обетования: «и выведет, как свет, правду твою, и справедливость твою – как полдень». Едва ли не самое тяжкое страдание честного труженика для блага отечества состоит в том, когда сами его сограждане не отдают ему справедливости. А как часто это бывает! Прямота в слове и правдивость в деле часто и друзей обращают во врагов. Раздраженные страсти покрывают самые чистые и великие дела тьмою клевет. И легче быть забытым, жить в неизвестности и бедности, чем видеть, как те, кого мы любим, не верят бескорыстью и чистоте нашей любви; как те, для которых мы живем и всем жертвуем, искажают самые чистые наши намерения, наши честные дела обращают в преступления, и предают на посрамление и поругание наше имя. Этот подвиг подобен подвигу Христа, Спасителя нашего, и вынести его может только тот, кто во Христе находит себе утешителя и, одушевляясь Его божественною любовью, может вместе с Ним молиться о своих заблуждающихся соотечественниках: Отче, отпусти им, не видят бо что творят! Ныне верховным судьей и ценителем подвигов, предпринимаемых для блага отечества, признают общественное мнение. Но разве не заблуждаются иногда целые общества, как один человек? Разве закон изменчивости человеческих мнений не простирается на всех людей, взятых порознь и целыми обществами? Не говорит ли история, что по общим народным приговорам были изгоняемы из отечества истинные его благодетели? Что ни в людском мнение и одобрение ищет себе оценки и награды истинный служитель правды; христианин находит ее во внутреннем свидетельстве духа, утешаемого и одобряемого благодатью Божиею, в опытном убеждении, что правда есть Божие совершенство, что её чтитель и служитель сам входит в союз с божественною силою, которая имеет сама в себе вечную жизнь и самосветящий свет. И он служит для непризнательных и неблагодарных, благотворит даже врагам, с сердечною верою и предчувствием, что не только его ожидает вечная награда на небесах, для которой он исключительно живет, но что и на земле рано или поздно тучи рассеются, свет правды его озарит, если не его современников, то потомков, и с почтением будет произноситься его имя; и на его могилу падет не одна благодарная слеза. И он радуется при мысли не о том, что он сам, а что правда, им столько любимая, восторжествует.

Пусть строгие судьи и завистливые враги обвиняют наше отечество в отсталости по отношению к новым движениям просвещения и гражданственности, лишь бы мы сами, его граждане, с благоговением хранили свое старое, как вечное, – нашу святую веру, заповеди Божии, уставы церкви и наши христианские свойства – как родные, как национальные, и принимали только то из нового, что им не противоречит. Преходит образ мира сего; его воззрения, его учения будут без конца изменяться, а нашею наградою будет благоденствиe и процветание нашего отечества. Опыт докажет всему миру незыблемость оснований, на которых мы утверждаемся, и Господь выведет нашу правду как свет, и справедливость – как полдень. Аминь.

Прияхом, Боже, милость Твою посреди людей Твоих (Пс. 47, 10).

В день, посвященный торжеству в честь Благочестивейшего Государя нашего и общественной молитве за Него, наши мысли и чувства естественно обращаются к Нему, как виновнику торжества и предмету наших молитв и искренних благожеланий. Справедливость требует сказать, что немногим из царей земных доставалась счастливая доля так овладевать общею народною любовью, как владеет ею Государь наш. Потому не одно сознание долга побуждаете нас говорить о Нем, но и чувство сердца: о Нем хочется говорить. Не только каждый год, но, можно сказать, каждый день Его царствования приносит нам новые благодеяния; потому что изо дня в день постепенно зреют и обнаруживаются Его мудрые предначертания, и исполняются великие преобразования, предпринятые Им ко благу отечества. И нам нет надобности исчислять Его великие дела: их знает весь мир, и они напечатлены в сердце каждого русского человека. Нам надобно думать о том, чем и как мы можем на деле выражать нашу любовь к Царю и нашу благодарность за Его благодеяния.

Есть одно только средство для народов деятельным образом благодарить царей: это – служить им по их мысли, действовать в их духе, сообразно с их целями и стремлениями. Какой же господствующей характер царственной деятельности нашего Благочестивейшего Государя? – Отречение от своих личных видов и принесение всего в жертву благу отечества.

Сделал ли Он что-нибудь под влиянием честолюбия или властолюбия, составляющих величайшее искушение для царей и сильных земли? Увлекся ли Он в чем-нибудь блеском и громом земной славы, для которой цари, как свидетельствует история, нередко жертвуют благосостоянием своих народов и жизнью миллионов людей? Двигал ли Он когда-либо народные силы на помощь личному своему другу или для отмщения личному своему врагу? Предпринимал ли что-нибудь под влиянием гнева, вследствие личного оскорбления? Заботился ли о сооружении какого-либо вещественного памятника, которым хотел бы увековечить имя Свое в потомстве? Нет! Одна у него дума и забота – о счастье народа, о благе отечества. Один памятник Он желает оставить по Себе последующим родам, – это Свое царство, объединенное, умиротворенное, благоустроенное, счастливое и возвеличенное! И так, основное начало Его царственной деятельности, источник всех Его стремлений и побуждений есть любовь к отечеству.

Очевидно, что в Нем и чрез Него Господь призрел милостиво на отечество наше.

Принесем благодарение Господу не только словами, но и в духе древнего Псалмопевца, «исповедуем, Боже, милость Твою среди храма Твоего!» Псалмопевец этими словами благодарил Бога за покровительство его родной стране, за славу Cионa, за благоденствие и величие отечества, и просил современников: «перескажите все, что видите, поздним родам». С благодарением Господу мы также можем утешиться надеждой, что и поздние роды узнают о счастье, которое мы имеем, о счастье не только радоваться благоустроению отечества, не только любить Царя, как его благодетеля, но и служить Ему самым легким и приятным из всех родов служения любовью к отечеству; соединяться с Ним в одном чувстве, в одном стремление, в одном подвиге жить одною жизнью.

Что же? Хотим ли мы убеждать себя и других в том, что должно любить свое отечество? Нет: в этом все убеждены. Хотим ли мы рассуждать о том, как надобно любить свое отечество? Нет: любви нельзя ни учить, ни учиться, точно также, как нельзя насильно заставить полюбить кого-нибудь или что-нибудь. Справедливо говорят, что любовь есть чувство свободное и не терпит принуждения. Можно только содействовать развитию любви к предмету достойному ее, раскрытием его совершенств и устранением препятствий от ума и сердца, мешающих ясному взгляду ума на предмет и прямому действию впечатлений от него на наше сердце. Так Сам Бог, желая любви нашей для нашего блага, не принуждает нас к ней, не учит нас ей, но только требует очищения нашего сердца, при котором оно само почувствует естественное влечение к Нему, как источнику всяких совершенств.

Так и любви к отечеству никто не учит; она есть одна из самых крепких естественных привязанностей человека. Мы знаем силу и свойства этой любви; она живет и движется в сердце каждого из нас. Можно только содействовать ее расширению и возвышению, питая ее тем, чем она питается; можно только охранять ее, устраняя все то, что возмущает ее и вредит ей. В наше время пищи для нее много: это – разнообразные труды для отечества, всем предлагаемые. Но есть и препятствия ее правильному движению, с которыми нужно бороться; есть обстоятельства, ее возмущающие, которые надобно устранять. Последнее, то есть, устранение всего, что возмущает нашу любовь к отечеству, должно быть предметом нашей особенной заботливости.

Главный враг всякой истинной любви к земным предметам, достойным ее, есть увлечение или пристрастие. Оно бывает тогда, когда избыток чувства и сила привязанности вредят спокойной и ясной деятельности ума. В этом состоянии человек преувеличивает хорошие свойства любимого предмета и не видит его недостатков. Так есть пристрастные родители, которые всегда склонны видеть в собственных своих детях всевозможные достоинства, а в чужих видят одни недостатки. Так есть патриоты, для которых собственная страна есть рай земной, все соотечественники – лучшие люди в мире, все учреждения – верх совершенства. Бывает и противное: любовь к чужим достойным предметам, перешедшая в пристрастие, заставляет хвалить все чужое и порицать все свое. Так есть домохозяева, мало живущиее дома, для которых в гостях все хорошо, а дома все худо; от того они в гостях всегда веселы, а дома – мрачны и раздражительны. Есть и путешественники, у которых, по возвращению на родину, не сходит с языка превозношение всего иностранного и порицание всего родного.

Если внимательно рассудить, какой из этих двух родов пристрастия вреднее для блага отечества, то окажется, что пристрастие к отечественному, хотя само по себе достойно порицания, но менее вредно для народов, чем пристрастие к чужому. Первое вредит развитию народа, препятствуя ему заимствовать то, что есть лучшего у других, но не изменяете личного характера народа, с ревностью бережет основные начала народной силы, и хотя преувеличивает, но сохраняет цельною, чуткою, бдительною и мужественною любовь к отечеству. Пристрастие к иноземному, напротив, вредит чувству любви к отечеству в самом корне, потому именно, что переносите наше сочувствие и наши сердечные привязанности за пределы отечества и, так-сказать, похищает у него наше сердце.

Пристрастие к своему бывает источником односторонних и ложных суждений о благах чужих стран, которые могут быть для нас вожделенны; но пристрастие к иноземному порождает ложный взгляд и превратные суждения о благах, которые мы уже имеем, и нередко о том, что составляет истинную силу народа и основание его благосостояния и процветания, – а это, очевидно, гораздо опаснее и вреднее для отечества, чем первое.

Пристрастие к своему препятствует принимать чужое добро; но пристрастие к чужому заставляет пренебрегать своим добром, расточать его, нередко приносить его в жертву для чужих видов и целей, а иногда и прямо без борьбы отдавать чужим то, что приобретено трудами и кровью предков.

Когда пристрастие к своему умеряется, постепенно рассевается: тогда народ начинает ясно и спокойно смотреть на чужое добро и усвоять его себе, сохраняя к отечеству всю теплоту и силу любви. Но когда человек начинает излечиваться от пристрастия к чужому, тогда для его сердца предстоит еще задача полюбить свое родное, забытое и пренебреженное; а это иногда бывает так трудно, как пepeродиться, особенно, когда человек с детства воспитан в иностранном духе.

Мы много осуждали наших предков за чрезмерное пристрастие ко всему родному до последних подробностей народной жизни и обычаев, и осуждали справедливо. Не настала ли теперь для нас пора осудить самих себя за пристрастие к чужому, во вред любви к отечеству, и не будет ли это осуждение также справедливо?

Многообъемлющее чувство любви к отечеству слагается из различных привязанностей. Укажем на некоторые из них. Первое место занимает между ними привязанность к стране, где мы получили жизнь, где вкусили первые ее радости, и где, под влиянием различных условий, сложились наши привычки и наш характер. Слово Божие говорит, что Господь разделяет страны для обитания народам, чтобы каждый из них, пользуясь дарами природы в той, которая дана ему, взыскал Господа, возблагодарил Его и служил Ему (Деян. 17, 26–28). Трудно даже мыслью обойти пределы страны, которую Господь дал нам в обладание. Ни один народ никогда не имел подобной. Соседи смотрят на нее с завистью, находят, что она слишком для нас обширна, исчисляют ее богатства и осуждают нас за неуменье ими пользоваться. Не обличают ли они этим в неблагодарности Божественному Промыслу и в непонимание высокого призвания народа русского тех из нас, которые, засмотревшись на красоты чужих стран, охладели к своей? Предки наши звали землю русскую землею святою в той мысли, что она в течение веков служила местом явления великих знамений промышления Божия о народе нашем, что она обагрена кровью великих подвижников за отечество, что освящена памятниками св. веры и почивающими в ней и на ней святыми останками угодников Божиих. Не обличает ли это убеждение предков тех из их потомков, которые не путешествуют только по чужим странам, чтобы, как говорить Премудрый, «узнать добро и зло между людьми», а выселяются из своей родины, чтобы найти себе другую на чужбине? Что же? Или им здесь тесно? Или земля наша скудна? Или страна наша не заслужила себе уважения? Или жить с родным народом для них унизительно? Нет! Это – жертвы развившегося в последнее время до крайней степени пристрастия к чужому, о котором мы говорили. Воспитанные с малых лет под влиянием чужих воззрений, убеждений, привычек, они всем строем своей жизни смотрят вон из отечества. Им легче жить с теми, кому они усвоены воспитанием, чем с теми, кому принадлежать по рождению. И они живут многие годы на чужбине, иногда до самой смерти, лишая свое отечество сил нравственных и вещественных, которые так ему нужны. По какому-то тайному внушению совести они завещают только погрести свои кости в родной земле. Незавидное наследство для отечества от тех, которые должны были посвятить ему свою жизнь, силы, труды! Они однако ж оправдывают себя. Чем же? Одни – тем, что там, в благословенных странах, небо яснее, воздух мягче, растительность роскошнее; другие – тем, что там учреждения лучше, удобств жизни больше; иные наконец – тем, чего лучше бы и не говорить, что там воспитание детей дешевле. Но если эти добровольные изгнанники из отечества меньше привыкали к неге и роскоши, – они не боялись бы суровости воздуха своей родины. Если б они больше любили отечество, то не предпочитали бы его благу красот природы и личных наслаждений. Узнав доброе у других народов, они спешили бы домой, как пчелы в свой улей с медом, чтобы водворить это добро на родине. Если б они лучше понимали глубокое значение для блага народа воспитания детей в его среде, – они знали бы, что граждане, воспитанные среди чужих народов, в их духе, никогда не будут иметь дорогой цены для отечества. Им справедливо может сказать земля русская: сыны родих и вознесох, ти же ошвергошася мене.

Другой предмет народной привязанности составляет родной язык. Мы любим его, потому что в его речениях мы от младенчества слышим выражения любви и дружбы, он служит для нас орудием приобретения первых познаний; он передает нам памятники народной мудрости и народной славы, и в нем мы с детства наслаждаемся красотами человеческого слова. И этим даром мы не обижены: мы имеем язык богатый, звучный, выразительный и живописный. Предки наши не любили учиться языкам иностранным, и это было вследствие предубеждения. Но что сказали бы они о тех потомках своих, которые детей своих с раннего младенчества спешат учить прежде языкам чужих образованных стран, а не своему? Они как будто стыдятся своего языка, как языка страны невежественной. Они озабочены тем, чтобы чужим народам их дети не показались иностранцами; а если они на родине, на своем языке, в своей стране будут говорить и писать как иностранцы, это не почитают их родители бесчестием для них. Только народы порабощенные и потерявшие всякую надежду на самостоятельность могут так пренебрегать своим языком и с такою заботливостью учить детей языку господ своих. Между тем, это пристрастие к языкам иностранным, это тщеславие пред иноземцами, по которым мы стараемся привиться больше к ним, чем к своему родному народу, разлучают с народом тех, которые по образованию должны бы быть его руководителями. Известно, что мы любим больше то, что лучше знаем, и не ценим того, что знаем мало. Незнание языка отечественного порождает пренебрежение к нему, а вместе с ним – и ко всем отпечаткам и памятникам народности, которые сохраняются в языке народа. Мы знаем, что должно дорожить наукой, что надобно радоваться приобретению всякого полезного сведения от народов, успевших больше нас на поприще просвещения. Но может ли народ уважать тех из своих писателей, которые, сообщая ему новые познания, не умеют или не хотят передать их на чистом родном его языке, а без всякой нужды загромождают его язык иностранными словами, так что русский человек для русских книг должен еще иметь толкователя и переводчика?

Но главный предмет любви и благоговейного почитания для каждого народа есть его отечественная вера, как источник высшей духовной жизни. Мы исповедуем благодатью Божиею, святую, истинную, богопреданную веру и принадлежим к православной, богоучрежденной церкви. Если бы кто из наших соотечественников по неведению в этом усомнился, то его вразумят ученые иноземцы, из просвещеннейших стран мира ищущие общения с нашей церковью, или уже нашедшие в ней успокоение от обуревавших их сомнений и трудных исканий спасительной истины. Православная вера есть душа нашего народа, св. церковь есть его мать, учительница и воспитательница. Кто не знает православной церкви, тот не узнает и не будет участником коренных, лучших свойств нашего народа. Пока народ русский верен своей вере и церкви, он не утратит того тонкого чувства истины и справедливости, которое составляет основание его здравомыслия и делает его проницательным и осторожным при всех обольщениях и ухищрениях врагов. Дух благочестия и нравственного подвижничества, под руководством уставов церкви, есть источник той крепости внутренних сил, той покорности Промыслу, того терпения в несчастиях и испытаниях, той готовности к перенесению всяких лишений и к самопожертвованию за отечество, которые выражались в его великих делах, свидетельствуемых историей. Под руководством церкви сложились его обычаи и порядок его семейной и общественной жизни. В церкви он вдохновляется, поучается, скорбит и радуется; воспоминает великие события своего прошедшего и утверждается в надежде на будущее. Для хранения истинной церкви он призван Промыслом Божиим, и он будет расти и возвышаться только по мере верности православной церкви. С жизнью церкви сопряжена его собственная жизнь, с ее целостью – его безопасность, с ее процветанием – его слава.

Если единение в вере и в церковной жизни признается за крепкую связь между народами неродственными: может ли оно не быть живою связью между соотечественниками? Наоборот, могут ли не отделяться от своего народа существенным образом в мыслях, стремлениях, привязанностях, свойствах, привычках те из его членов, которые не живут с ним одною церковною жизнью? Мы не станем изображать современной печальной картины разномыслия, умственного и нравственного разложения в той части нашего общества, которая, вследствие ложных научных убеждений, отделилась от церкви, но которая имеет притязания быть руководящею частью для всего народа. Горькие плоды этого разномыслия и отделения уже показал нам опыт.

От чего могло произойти это разделение в среде цельного и крепкого народа? От пристрастия к иноземному. Нужно было нам искать просвещения, заимствовать благоустройство, приобретать всякого рода улучшения у других народов, но без пристрастия, помня слова апостола: вся искушающе, добрая держите. Не нужно было жертвовать для благ внешнего просвещения крепким, веками сложившимся, строем нашей внутренней жизни.

Наука полезна, но она изменчива, как все человеческое, и не заменить вечных истин православной веры. Искусства приятны, как наслаждения, но не заменяют чувств благочестия, возвышающих дух человеческий. Успехи гражданственности нужны, но они не заменять подвигов веры и любви христианской, совершенствующих человека. Обычаи чужих образованных стран, может быть, все хороши для них, но не все хороши для нас, когда разлучают нас с церковью и с народов, живущим под ее святыми уставами.

Как незаметно подготовилось для многих русских граждан добровольное изгнание из отечества, о котором мы говорили прежде, также незаметно подготовилось для многих и добровольное отлучение от церкви. Безусловная вера в чужую науку потрясла веру в божественное откровение. Тесное сближение с иноверцами, без тщательного изучения догматов православной веры, произвело запутанность понятий о предметах веры и отразилось неуважением к своему исповеданию. Отчуждение от русского языка и неумеренное стремление к изучению языков чужих отвлекло от изучения языка церковного; богослужение стало непонятно; к обрядам церкви, питающим чувство благочестия, и к святым таинствам, источникам духовной жизни, явилось охлаждение. Подражание иностранцам в порядке домашней жизни породило пренебрежение к уставам церкви. Посты, так укрепляющее нравственный характер христиан православных, стали предметом глумления. Часы вечерних богослужений отданы зрелищам и увеселениям, часы богослужений утренних – безвременному сну. Церковные торжества стали забываться; праздничный церковный благовест стал предметом недоумений и вопросов. При умножении наслаждений и развитии роскоши явилось духовное расслабление, немощь, леность. Все труды благочестия стали тяжки, все христианские подвиги подверглись нареканиям. Для многих осталось из церковной жизни только то, чего требует и закон гражданский: быть крещенным, повенчанным и погребенным. Явились в среде русского народа русские люди, чуждые и церкви и народу.

Перестанем почитать патриотами тех, которые привыкли все отечественное порицать с раздражением. Где раздражение, там нет любви, там увлечение. Любовь кротка; она скорбит, а не порицает. Будем осторожны по отношению к тем непризванным преобразователям нашего отечества, которые хотят водворять в нем свои учения и новые планы благоустройства нашей общественной жизни: они больше любят свои учения и планы, нежели отечество; для них отечество то же, что для врача сильное тело, на котором можно пробовать действие новых лекарств. Будем следовать в деле благоустроения отечества указаниям Благочестивейшего Государя нашего. Будем верны основным вековым началам нашей народной жизни, и посвятим нашу ревность и труды их выяснению, свободному развитию и защите от всякого возмущения и чуждого вмешательства. Для кого не вожделенно, чтобы потомство, благословляя и прославляя нашего Царя, великого подвижника для блага отечества, присоединило с благодарностью, что Он имел и достойных Его сподвижников? Аминь.

Ревную по вaс Божиею ревностию (2Кор. 11, 2).

Полагая в основание нашей беседы слова св. апостола Павла о ревности по вере и церкви, мы, по всей вероятности, от многих из просвещенных наших слушателей встретим замечание, что подобные предметы для церковной проповеди ныне не современны. «Ныне, скажут нам, век свободы: свободы мысли, свободы слова, свободы убеждений, свободы совести. Говорить с церковной кафедры о ревности, не значит ли возбуждать в большинстве христиан тот дух раздражения и нетерпимости, который в разные времена в различных христианских странах производил столько смятения и бед всякого рода? Веротерпимость – вот достойный предмет для христианских проповедников нашего времени».

Спешим сказать, что именно этот предмет нам и желательно избрать для настоящего слова, по нашему глубокому убеждению в его великой важности не только для настоящего времени, но и для всех времен. Зачем же мы упоминаем о ревности, когда хотим говорить о веротерпимости?-Затем, что без христианской ревности нет веротерпимости; без ясного понятия о ревности нельзя определить ни существа, ни духа, ни пределов веротерпимости.

Итак, определим сначала, что такое христианская ревность; тогда увидим, в чем состоит веротерпимость, и каковы должны быть взаимные отношения между ними.

Ревную по вас Божиею ревностию, говорит апостол. Ревность, как естественное чувство, действующее в общежитии человеческом, есть забота любви о прибретении и сохранении привязанности дорогих для нас людей и о соблюдении их чести и благосостояния. Это чувство вложено в нас природою для охранения наших семейных, дружеских и общественных связей и отношений. Оно живо и деятельно; в высшем своем развитии оно становится пламенным и неукротимым. Это естественное чувство наше, с лучшей его стороны, на языке библейском нередко принимается как образ для объяснения попечений и страданий духа, проникнутого любовью божественною, в трудах приобретения Богу душ человеческих, и при опасении отторжения их от святого союза с Богом и чистыми Его созданиями, составляющими единое духовное семейство. Сам Бог, бесстрастный и неизменяемый до своей природе, еще в ветхом завете благоволил назвать Себя Богом ревнителем (Исх. 20, 5), для того, что бы объяснить нам силу и действия Своей любви, окружающей нас всякими попечениями для охранения нашей верности духовному союзу с Ним. Об Искупителе нашем, восставляющем падшее человечество и являющем славу Божию между людьми, сказано было в пророчестве: «ревность по доме Твоем снедает Меня» (Пс. 68, 10). Апостолы Христовы раз личными чертами того же самого образа объясняют нам свои заботы о сохранении членов церкви Христовой. Так св. Павел, при виде христиан, колеблемых в вере уподобляет себя отцу, который обручил дочь свою вожделенному жениху, но которому угрожает великое бесчестие от ее измены: «ревную о вас Божиею ревностию: потому что я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистой девой» (2Кор. 11, 2).

Если мы вошли в действительный союз с Богом и живыми членами святой Его церкви, если участвуем в трудах духовной жизни для спасения себя и других, и причастны духовных утешений, то эта ревность Божия, или ревность о славе Божией, должна быть свойственна каждому из нас, какое бы место мы ни занимали в церкви. Если мы возлюбили Господа: можем ли не ревновать о славе Его? Если нашли свое высшее счастье в общении с ним: можем ли не призывать к этому общению других? Если это общение с Богом и живыми членами Его церкви состоит в познании Христовой истины или единстве веры, в исполнены одного закона Христова, в причастии таинств благодати Христовой: то можем ли мы не заботиться о чистоте веры, о неприкосновенности закона Христова, об охранении святыни таинств, о защищении как членов церкви, так и ее учреждений от посягательства всяких врагов? Итак, скажем словами нашего архипастыря: «ревность человека в отношении к вере есть такое качество и расположение духа, по которому человек с пламенным желанием и живейшею деятельностью старается истинную веру, которую он познал и возлюбил, сохранить, распространить, очистить от примешения суеверий и соблазнов, и врагов ее – или умягчить и обратить, или довести до невозможности вредить ей»⁶.

Что же такое веротерпимость? Веротерпимость не есть самостоятельная добродетель, имеющая свою собственную задачу и цель. Она есть только ограничение ревности. Она есть один из видов того христианского благоразумия, которое и самой доброй деятельности полагает меру и предел, чтоб она не уклонялась в односторонность, не вторгалась в чужую область во вред другим добродетелям. По самому буквальному значению слова, веротерпимость есть терпение или допущение чужой веры или церкви подле своей. Надобно сначала основательно знать свою собственную веру и быть убежденным в ее истинности, желать себе и другим, как высшего блага, преуспеяния в ней, стараться о распространении ее всеми способами, согласными с духом христианства, и потом уже относиться с христианским снисхождением, кротостью, долготерпением и любовью ко всем, кто нашего исповедания не знает, не ценит и не принимает. Вот что значит иметь христианскую веротерпимость!

Нам кажется, что это христианское понятие о веротерпимости у многих из современных нам христиан совершенно потеряно, а у других затемнено и искажено. Мы часто слышим выражения: «наш век отличается самою широкою веротерпимостью. Уважение к личности, предоставление каждому полной свободы веровать и жить как ему угодно, есть преимущество нашего века». Веротерпимость ли это? Нет! Выражения благовидные, но расположение духа, ими прикрываемое, – не христианское. Кто требует другим такой свободы, тот прежде других желает ее для себя. И от кого он защищается? От ревнителей ли христианства, стесняющих его свободу своею неотступностью? Нет, а от самого христианства и его учреждений. Если бы защитник такой веротерпимости признавал божественное достоинство христианства и спасительную силу его учения и закона, он подчинился бы ему и не мог бы требовать для себя и для других такой, безусловной свободы. Такая свобода, по выражению св. апостола Петра, есть прикрытие зла (1Петр. 2, 16). Оставляйте юношей без научения, заблуждающих без вразумления, порицателей без ограничения, нарушителей закона без обличения, святыню веры без охранения, церковь без защиты, – вот чего требует такая неограниченная свобода. Если все действия, охраняющие святыню веры и силу божественного закона, почитать несправедливым посягательством на чужую свободу: то надобно отказаться от всякой борьбы со злом и дать полную волю духу неверия и необузданного своеволия.

Есть другие, не менее вредные для церкви защитники этой широкой веротерпимости хотя прямо и не враждующие против христианства. Это христиане, принадлежащее только по имени к православной церкви. Они не знают основательно ни своего исповедания, ни чужих. В их сердце нет живой веры и искренней любви к своей церкви, и потому они относятся ко всем исповеданиям с одинаковым равнодушием и совершенною холодностью, прикрываясь именем веротерпимости. Они не вправе присвоить себе это прекрасное качество души христианской. Не зная разностей, отличающих исповедуемую ими веру от других вер, и не понимая важности этих разностей, они не могут дать себе отчета в том, что именно терпят они в других исповеданиях, и для чего терпят, и где должен быть предел их терпения. Они не знают, что в чужой вере представляет наибольшую опасность для их единоверцев; они не в состоянии заметить, когда терпимые ими иноверцы возьмут преобладание над ними самими, и когда их собственной церкви может грозить опасность расхищения и разрушения. Не живя духовною жизнью в лоне своей церкви, они не в состоянии понять, что различные веры с их учреждениями не могут стоять всегда спокойно, как каменные здания, что разность религиозных убеждений в живых людях не может оставаться без движения и борьбы. Почивая на возглавии мнимой веротерпимости, они не заметят и не почувствуют этой борьбы. Борьба эта будет поднимать в христианском обществе бурные волны, а они, как мертвые тела, будут плавать на их поверхности. Это – защитники веротерпимости не по убеждению, а понаслышке и по тщеславию. Они не хотят отстать от века; им страшно название фанатиков, которым запугивают их люди, извлекающее свои выгоды из их широкой веротерпимости.

В этом нельзя не видеть печального примера нашей незрелости в познании христианства и истинного его духа, и нашей шаткости в убеждениях. Думая, что мы избегаем раздражения и смут, происходящих в христианских обществах от так называемой ревности не по разуму, мы не берем на себя труда приобрести здравые понятия об истинной ревности, и впадаем в другую крайность, – в небрежение об истинной пользе нашей православной церкви.

В каких же отношениях должны стоять между собою истинная ревность по вере и здравая веротерпимость?

Христианская ревность о спасении людей, по существу своему, не должна бы иметь преград и пределов. Она есть образ любви Божией, стремящейся все привлечь к себе и всем даровать блаженство в общении с собою. Как Самому Богу, так и Его служителям, в деле спасения людей, поставляет непреодолимые преграды одна свобода человеческая. И как Сам Бог щадит эту свободу, хотя и ложно направленную, так заповедал щадить ее и проповедникам Своей истины. Посылая апостолов на проповедь, Господь говорил им: «когда будут гнать вас в одном городе, бегите в другой» (Матф. 10, 23). Он не повелел им запасаться деньгами для приобретения себе последователей; Он не дал им в руки оружия, как Магомет, для покорения своему учению непокорных. Насилие, подкуп, хитрость, обман, лицемерие, соблазн – все такие орудия обращения не чисты и запрещены проповедникам Евангелия. Господу нашему нужны не порабощенные или купленные рабы, а свободные служители. Итак, уважение к личности и свободе человека не есть новое приобретение нашего просвещенного века, а древнее, коренное начало христианства. Христианские проповедники не делают жертвами своих предприятий и усилий тех, которых хотят обратить ко Христу, а сами жертвуют собой, чтобы приобрести их для царствия Божия. Сила слова, дышащего любовью и подкрепляемого чистою жизнью и дарованиями духовными, неутомимый труд, терпение, перенесение страданий и вера во всепобеждающую силу благости Христовой, – вот их оружие! Итак там, где люди преданы грубой чувственности и не готовы к принятию высоких истин христианства, где является непобедимая сила привычек к обрядам ложных религий, где представляются несокрушимыми ложные убеждения, утвержденные веками, – там предел ревности и начало веротерпимости. Что же? Отвергающее истину, недоступные убеждениям должны ли быть врагами нам? Нет: они люди, следовательно нам братья. Им принадлежит та доля любви нашей, которою мы обязаны всему человечеству.

Но, встретив преграды нашей ревности, должны ли мы оставаться спокойными, почитая эти преграды навсегда не преодолимыми? Нет! Душа человеческая вечно в движении; в ней всегда возможны всякие перемены: завтра она может быть доступна влиянию истины, которой противится сегодня. Потому ревность должна быть бдительною и неутомимою как сама любовь; а веротерпимость не должна быть прикрытием духовной лености и мертвенности. Св. апостол Павел в одном своем распоряжении дает нам образец самой полной веротерпимости и вместе указывает ее истинный дух и значение. В коринфской церкви возник вопрос: оставаться ли в союзе супружеском лицам, из которых одно перешло в христианство, а другое остается в язычестве? Апостол решил, что муж-христианин не должен разводиться с женою-язычницей, и жена-христианка – с мужем-язычником. Нет ближе отношений между людьми, как супружеские, и их-то допускает апостол между христианами и язычниками, столь противоположными по вере и жизни. В этом мы находим как сильное обличение тем, которые не хотят жить в одном доме, или пить или есть из одних сосудов с христианами, несогласными с ними в каких-либо чертах вероучения, или обрядов, так и указание на истинную цель веротерпимости. «Почему ты знаешь, жена, говорить апостол, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены?» (1Кор. 7, 16). И мы не знаем, кого и когда Господу угодно Своею благодатию призвать ко спасению. Потому наша обязанность – не пренебрегать никем, не отталкивать от себя никого, как Сам Господь никем не пренебрегает и никого не отвергает. Истинная веротерпимость есть образ Божия долготерпения, ожидающего обращения всех – и заблуждающихся, и ожесточенных, и враждующих. Живя со всеми иноверцами в мире, оказывая им во всех делах общежития услужливость, внимание и благожелательство, мы должны всегда думать: «почему мы знаем, не спасем ли кого»? И это всегда может быть, если нашею жизнью не уничижается наша вера и имя Божие между иноверцами (Рим.2:24. 1Тим.6:1).

Веротерпимость есть плод христианской мудрости. В применении ее к частным случаям жизни встречаются трудности, которые могут быть разрешаемы только зрелым обсуждением всех обстоятельств дела на началах и в духе истинного христианства. Таковы вопросы о средствах к охранению веры и церкви от посягательств врагов православия. Ныне и эти охранительные меры многими почитаются стеснением чужой свободы и несогласными с веротерпимостью. Не так смотрит на это св. апостол Павел. Он говорить Коринфянам: «Боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонясь от простоты во Христе» (2Кор. 11, 3). Он признает, что большинство христиан, приняв в простоте сердца слово истины, и совершая свое спасение в детском послушании уставам церкви, может быть совращено с прямого пути хитростью лжеучителей, как невинная Ева лукавством змия. Боюсь за вас, говорить он: вот ревность и забота любви! Он трепещет за них и ищет средств охранить их. Он знает, что с его ревностью за чад церкви борется другая ревность – лжеучителей, и желает спасти их от совращения: «ревнуют по вас не чисто, говорит он, а хотят вас отлучить, чтобы вы ревновали по них» (Гал. 4, 17). Но потому чада церкви и называются чадами, что имеют отцов, и на то даны им отцы, чтобы защищать и охранять их. Нет сомнения, что первое средство для такого охранения есть проповедь, забота о духовном просвещении простых христиан, борьба с ложными учениями. Но что может быть противного духу христианства в том, если мы будем удалять алчных волков от Христова стада? Не почитается же противным чести и справедливости, когда родители, для охранения невинных детей, своею властью удаляют из семейств соблазнителей.

Христианская веротерпимость обязывает чад церкви относиться ко всем в духе мира и любви, не вторгаться насильственно в чужую область, но она не требует беззащитности от врагов, когда они с оружием в руках вторгаются в пределы церкви, оскорбляют ее святыни, расхищают ее достояние. Тогда веротерпимость устраняется и дает место одной ревности Божией, как огонь поядающий сопротивныя (Евр. 10, 27). Тогда чада церкви становятся воинами Божими, и Сам Бог их, Бог мира, является Богом воинств и брани.

Нынешний день мы посвящаем торжеству в честь Благочестивейшего Государя нашего и молитвам за Него. В нем православная церковь имеете державного Покровителя и Защитника. Он охраняет ее мир и безопасность, восстановляет ее честь и достоинство в пределах нашего отечества, где она издавна подверглась уничижению от насилия врагов, и с любовью обращает заботливые взоры к странам восточным, где чада православной церкви несут тяжкий крест неволи и страданий. Помолимся о нем: «укрепи, Господи, Его мышцу, возвыси Его десницу, удержави Его царство, покори Ему вся варварские языки, брани хотящи, даруй Ему глубокий и неотъемлемый мир, возглаголи в сердце Его благая о церкви Твоей и о всех людях Твоих»! (Мол. на лит. св. Вас. Вел.). Аминь.

Иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небеснемъ (Матф. 5, 19).

Великую награду в царствии небесном Господь обещает за великое дело, – за распространение словом и примером истины и добра в роде человеческом. И люди это дело высоко ценят, особенно в наше время. Никто не пользуется ныне такою честью, как покровители просвещения, служители науки, писатели, изобретатели. Честь заслуженная, если действительно они распространяют между людьми чистую истину и истинное добро.

Но вот замечательная разность между воззрениями современных людей на это дело и учением Христа Спасителя. Многие ныне говорят: «нам нет нужды до внутренней, домашней жизни просвещенного человека, это его дело: мы чтим его за ученые труды и заслуги, оказанные человечеству». Но Господь учит, что только тогда служитель просвещения истинно велик, и велика его заслуга пред Богом и людьми, когда он, проповедуя истину словом, воплощает ее в себе, когда вся его жизнь от сердечных помышлений и домашних упражнений до самых громких дел общественных проникнута светом истины и становится живою ее проповедью. Очевидно, что во многих людей современных не отдается должной справедливости доброму примеру и доброй жизни, или, иначе сказать, жизнь не почитается сильным средством для распространения истины и добра между людьми, а только мысль и слово; между тем как Господь требует непременно их совокупного действия, и жизни – в смысле средства для распространения добра и истины – отдает преимущество пред словом.

Учить делом и жизнью труднее, нежели одним словом. Чтоб учить словом, для этого нужно только усвоение познания умом и обладание искусством передавать мысль в слове; но чтоб учить делом, для этого нужно, во-первых, быть глубоко убежденным в истине, потом иметь о ней совершенно ясные и точные понятия, и наконец силою воли устранить в себе все противное истине, и расположить, образовать, возрастить себя по требованиям истины. Это труд продолжительный, сопряженный со многими лишениями и страданиями. Не в этой ли трудности кроется причина, по которой ныне так охотно учат словом, а жизни не дают участия в деле просвещения человечества?

Но как бы ни было трудно совмещение ученой деятельности с нравственною, или науки с жизнью, он должны быть неразлучны. Жизнь должна быть целью науки и последними наилучшим ее выражением. Посему, кто желает с успехом (а можно ли этого не желать?) послужить распространению истины и добра в роде человеческом, тот должен действовать на людей сколько словом, столько и жизнью, и еще более жизнью, чем словом.

Если бы современное просвещение приняло это направлениe, указываемое Христом Спасителем, добрые плоды его для человечества были бы неисчислимы. И прежде всего весьма ясно обозначились бы пределы человеческого знания и правильное распределение и оценка как самых познаний, так и деятелей на поприще просвещения. Ныне все – наука, всякое умственное занятие, и все – ученые люди, каким бы кто предметом и исследованием не занимался. Но когда при входе, так сказать, в область науки, на вратах ее будет написано, какую отрасль жизни человеческой она усовершает, чего от нее ждать для развития духа или тела, или для благоустроения жизни общественной, тогда будут точно определены науки крайне необходимые, потом полезные, затем соcтaвляющие роскошь образования. Тогда прекратится то рассеяние ума человеческого по бесконечной области знания, та страсть изобретать для каждой части изучаемого предмета особую науку, то нескончаемое дробление знания на так-называемые специальности, которые в наше время делают просвещение во многих частях его бесполезным бременем для человечества. Когда служитель науки с ранних лет получал бы убеждение, что богатство знания не вознаграждает в нем скудости добрых дел, что хороший ученый не есть еще хороший человек, что от него, как говорить Господь, много взыщется, потому что он много знает: тогда за недосугом от множества ученых занятий, не оставались бы в небрежении и запустении область сердца и совести и все те стороны духа, которые обращены к Богу и вечности; тогда учете о Боге и жизни духа вступило бы в свои права; тогда знание Мира вещественного не посмевалось бы над учением веры, и ученые были бы не только представителями знания, но и других совершенств природы человеческой, совмещаемых в понятии истинного человека. Тогда правильнее распределялись бы и почести известным труженикам науки: одному был бы памятник бо́льший, другому – меньший, а иной остался бы и вовсе без памятника. Тогда человечество перестало бы чествовать прямых врагов своих под именем великих ученых.

Жизнь не только оказывает великую услугу просвещению тем, что определяет прямую цель и достоинство познаний, но она сама в себе вмещает больше просветительных начал, чем одно знание. Истина есть усвоение умом чело века мысли творческой, явленной в создании. Осуществленная в жизни разумного и свободного духа, она является в виде добра, и наконец, отражаясь в его сознании чувством благосостояния от правильного течения жизни, она дает видеть в опыте то, что мы называем счастьем. Таким образом, когда наука дает, или большею частью только стремится дать человечеству познание истины, жизнь дает больше: она дает еще опыты добра и счастья, к которым человечество стремится точно так же, как и к истине. И как есть у всего человечества приемник истины – разум, так есть приемник добра – совесть, есть и приемник счастья – сердце, способное своим сочувствием входить в чужую жизнь и участвовать в ней. Отсюда видно, что от человека добродетельного окружающие его люди почерпают больше, чем только от ученого. Он возбуждает любовь к истине, которая сделала его добрым, любовь к добру, которая обильно разливается от него в разных видах на его ближних, и наконец – желание чистого, истинного счастья, которым он обладает, и которого так жаждет наше сердце. Ученый действует на разум человеческий, развитие которого так трудно, особенно для людей обязанных все свое время и силы употреблять на добывание насущного хлеба, но добродетельный больше действует на сердце и совесть, которые развиваются легче. Ученый совершенствует людей путем обучения, добродетельный путем уподобления, – что легче для народных масс. Из этого видно, что одного размножения школ и общепонятных сочинений мало для просвещения народов, но нужны образцы истинно-человеческой жизни. Народные массы боятся ученых, которых они не понимают, но охотно окружают людей добродетельных, ждут от них наставлений, стараются подражать им. Какой удобный доступ к народным массам получила бы наука, если б она приближалась к ним в сообществе с добродетелью! Но в последнее время она сделалась страшною для народов и, если не изменится, сделается ненавистною, порицая и отрицая веру, жизнь духа и христианские добродетели, столь дорогия для человечества.

Жизнь разрешает недоумения и возражения относительно усовершенствования человека легче и вернее, чем ученые словопрения. Если б ученые меньше жили в отвлеченной области умозрения, а тщательнее изучали жизнь, преимущественно духовную: не являлось бы на свете многих учений, которые долго держались в науке, и потом оставлены вследствие испытанного от них вреда, по слову Спасителя: по плодам их познаете их. Христианство не подвергалось бы стольким нападкам и возражениям со стороны ученых, если б они не смотрели на него как на простую науку, а, руководствуясь словом Христовым: словеса моя дух суть, и живот суть, следили за его благотворными действиями в жизни человечества. При изменчивости человеческих мнений, при продолжительности односторонних направлений и увлечений, называемых духом времени, давно утратилась бы вера в нравственное усовершенствование природы человеческой, если бы в истории не были видны нам, как маяки плавателям в темную ночь, высокие образцы жизни, выработанные с необычайными усилиями воли человеческой. Прислушайтесь, чем оправдывают себя современные христиане в уклонении от своих обязанностей; – обыкновенными отговорками: «не то ныне время, не те ныне люди, кто же ныне это делает?» Попытайтесь словесными убеждениями доказать им неосновательность этих отговорок: вы напрасно будете тратить время. Только высокие примеры жизни св. отцов и добрых христиан современных могут доказать им, что люди всегда одни, что добродетель всегда трудна, что благодать Христова всегда готова на помощь ревностному подвижнику, что истинное призвание христианина и состоит в борьбе с духом времени, что победа истины над заблуждениями, добра над злом есть высшее его торжество. Посмотрите на несчастных людей, порабощенных страстям, изнемогающих и плачущих под их мучительным бременем; попробуйте доказать им словами возможность исправления, и вы услышите вопль отчаяния: «не могу, я погиб». Но укажите им на пример человека, освободившаяся от подобной страсти силою борьбы и терпения, и они ободрятся, в сердце их проникнет надежда, и они почувствуют движение соревнования. Так, жизнь имеет зиждительную, творческую силу, от Творца ей дарованную, которую всякое создание, богатое ею, разливает на все окружающее и все животворить. Напротив, мысль и слово могут только открывать и указывать направление жизни.

Никакое человеческое слово и никакая земная власть не имеют столько силы для охранения нравственного и общественного порядка, сколько пример и присутствие людей высокой нравственности. Дух человеческий есть высокое, могущественное существо. Когда человек развивается правильно, с каждым новым делом, с каждым новым подвигом добродетели возрастает его сила и начинает преобладать над людьми, низшими его по развитию. Он побеждает их сознанием своей силы, внутреннею правотой, решительностью, непреклонною твердостью, мужеством, и слово его становится властным. Все слабейшее невольно отступает перед ним и уступает ему первенство. Не нужно при этом забывать, что дух истинного христианина становится сосудом и орудием благодати Св. Духа, Живущею в нем силой благодати он смиряет и укрощает всякое движение зла, заставляет скрываться всякую неправду, умолкать всякое дерзкое слово. Иногда один такой человек овладеваете доверием не одного селения или города, но целого обширного края; без всякой видимой власти управляет равными себе, и в трудную пору решает судьбы целого народа. Это – люди жизни, люди дела. Но в настоящее время у нас преобладают люди слов. Они никого не побеждают кроме детей и незрелых юношей, и делают их столько же говорливыми и самонадеянными, как они сами. Они отличаются резкостью, заносчивостью, раздражительностью; это самые несомненные признаки внутреннего бессилия.

Печальная судьба угрожает народам, у которых умственное образование и жизнь идут разными путями, образованные классы, довольные богатством своих познаний и внешнею красотой и удобствами своей жизни, почитают себя людьми совершенными и счастливы счастьем чувственной жизни. При этом ложном убеждении в своем высоком развитии, они забывают о нравственном самообразовании, в котором почерпается истинная сила и величие как отдельных лиц, так и целых народов. Классы низшие, видящие в них образцы совершенства, уподобляясь им во всем, кроме приобретения познаний, к которому они неспособны, перенимают у них один внешний лоск и пороки. Таким образом, вместе с возвышением образования, в народ проникает нравственное растление; люди жизни являются реже; сила народная падает. Вот где причина совпадения времени гибели великих народов со временем высшего развития их образования и гражданственности. Их стирает с лица земли сила других народов, может быть грубая и дикая, но все же сила, против которой бессильны мысли и слова.

Наше отечество недавно еще вступило на путь просвещения. Для нас есть еще время воспользоваться божественным светом учения Христова, руководством церкви и уроками истории. Да благословит Господь успехом и в этом великом деле славное царствование Благочестивейшего Государя нашего, человека жизни, совершившего уже столько великих жизненных преобразований в нашем отечестве! Аминь.

Сем свято стояние Его (Пс. 6, 15)

В этом кратком слове Господь открыл нам еще в Ветхом Завете чрез пророка Исаию тайну долговечности царств и народов. Посылая Исаию объявить народу Израильскому гнев Божий за грехи его, Господь повелевает сказать, что земля его будет опустошена и жители побиты и рассеяны до такой степени, что в городах и селах едва останется из них десятая часть. И этим однако же бедствие не кончится, и при таком уменьшении населения опустошение еще повторится. Но, чтобы не подумали, что народ Божий обречен на окончательную гибель и истребление, и что обетования Божии, данные ему, не исполнятся, Господь повелел присовокупить, что в земле Израильской есть залог жизненности ее народа, – это святое семя: «как от теревинфа, и как от дуба, когда они и срублены, остается корень их, – святое семя корень ея».

Какое же это святое семя, подобно корням сохраняющее в таинственной глубине жизненную силу и всегда способное дать новые и свежие отпрыски, возрождающие и обновляющие жизнь народов? В народе Израильском в тесном смысле это было семя обетованное, то есть ожидаемый Спаситель мира, до рождения Которого не мог пресечься род Его предков, и не мог вымереть народ, хранивший в себе этот благословенный род Авраама, Иессея, Давида. Но так как Сын Божий имел воплотиться на земле не для Себя, но для спасения людей: то от Него, именуемого у того же пророка жезлом, или отраслью от корени Иессеева (Ис. 11, 1), должны были рождаться новые по роду его растения, люди спасаемые Им, то есть усвояющие верою силу спасительных заслуг Его и возвышающиеся святость жизни к первообразу совершенства в Нем явленному. Посему в православной церкви принято под именем святого семени разуметь вместе со Христом и Христовых подвижников, которые воплощают в своей жизни дух учения Христова, разливают вокруг себя силу и жизненность христианских начал, возбуждают своим примером в среде людей, их окружающих, ревность к духовным подвигам, удостаиваются за святость жизни благодатных дарований и знамений и становятся учителями, руководителями и благодетелями народов. Отличительный характер этих великих деятелей есть дух аскетизма, или христианского подвижничества, руководимого духовными целями и управляемого, при свете благодати, духовным опытом и христианскою мудростью.

Против аскетизма в настоящее время много распространено предубеждений. Его называют направлением противным человеческой природе и вредным для жизни общественной. Почему же церковь так высоко чтит подвижников, приписывает им такие великие заслуги и возлагает на них такие светлые надежды? Раскроем истинный смысл и значение аскетизма в противоположность современной, враждебной ему науке и господствующему направлению жизни в современном мире.

Аскетизм есть добровольное ограничение себя в удовлетворении естественных потребностей, отречение от дозволенных удовольствий и иногда обречет тела на лишения и страдания для духовных целей. Это начало нравственности противоположное современному, которое говорит: «природа твоя одна может предписывать тебе законы: делай все, чего она требует и к чему влечете тебя». Христианские подвижники знают, что такое природа, и в какой степени обязательны для человека ее законы. Они признают ее созданием Божим, и законы ее – законами божественными. Зачем же они идут против природы? Они идут не против природы, а против расстройства в своей собственной природе, и особенно против развращенной воли человека, неспособной держать его при удовлетворении потребностей в пределах предписываемых природою. Прежде нежели человек стал грешником против законов, предписываемых божественным Откровением, он был грешником против природы, или против законов, вложенных в нее Творцом. Все в природе имеет нужду в пище для продолжения жизни, но один человек способен обращать питание в наслаждение, доходящее до страсти, и утучнять себя пищею до потери здоровья. Все в природе имеет нужду в питие, но один человек находит наслаждение в таких видах и в таком количестве пития, которые лишают его самосознания и самообладания. Все в природе имеет нужду в отдыхе и сне, но один человек может просыпать срок, назначенный для деятельности, и обращать сон в негу, расстраивающую правильность кровообращения и законную деятельность телесных органов. Все живущее в природе имеете инстинкт продолжения рода, но один человек обращает этот инстинкт в источник отвратительных пороков и ужасающих болезней. Все живое любит свободу жизни и движение, но один человек доводит свою свободу до своеволия и буйства, которые плодят такое множество преступлений, что законодатели доселе не придумают достаточных мер и законов для их предупреждения и прекращения. Всякое создание Божие в природе в часы свободы и благоденствия радуется от играющего в нем чувства жизни, но один человек стремится всю жизнь свою обратить в непрерывный праздник, истощается в изобретении удовольствий, и в праздности губит, или оставляет неразвитыми лучшие свои силы и способности. И так, чтобы быть только верным природе, человек должен быть аскетом. Это сознавали еще древние языческие философы. Может ли не быть аскетом христианин, желающий воплотить в своей расстроенной природе тот высокий идеал истинно человеческой жизни, который изображен для него в Евангелие?

Мы привыкли присвоять имя аскетов только пустынникам и инокам, но это несправедливо. Правда, что высокие аскетические подвиги явлены миру в пустынях и иноческих обителях, но аскеты могут быть, и всегда были, и в среде христианских обществ. По обету, или без обета, по одной твердой решимости они предпринимали подвиги ограничения себя в удовлетворены естественных потребностей и отречения от удовольствий, или так называемого умерщвления плоти, с двоякою целью: во-первых, чтоб удалить от себя соблазны ко греху и в своей плоти иссушить так сказать почву, на которой может возникнуть и разрастись нечистое семя греха; во-вторых, чтобы приобрести больше свободы и силы для исполнения воли Божией и служения Христу. Если вам скажут, что можно быть истинным христианином, не подвергая себя особенным трудам и лишениям, не верьте. Слово Божие и опыт говорят противное. Предвидя такие ошибочные мнения своих последователей, Господь сказал, что нельзя с одинаковой ревностью служить двум господам, – Богу и богатству (Матф. 6, 24) или миру; и апостол Павел решительно объявил, что в настоящем состоянии человека совершенное равновесие между духом и плотью невозможно, и что всякая уступка плоти сопровождается вредом для духа, и все делаемое в пользу духа сопровождается тягостью и стеснением для плоти (Гал. 5, 17). Победа останется на той стороне, куда склонится своею любовно сердце, и своим тяготением и стремлением воля человека. В христианской жизни ничего не делается без важной причины и достойной цели. Если бесцельным и напрасным самоискажением представляются многим из современных мыслителей аскетические подвиги, то это потому, что они не потрудились вникнуть в их истинное значение. Аскет ест и спит мало, чтобы не дать отучнеть и отяжелеть своему телу и не развести в нем гнезда лености и сладострастия, чтобы не сделать из него гнилого болота, из которого непрестанно поднимаются в область духа вредные испарения праздных и нечистых мечтаний и вожделений. Суровую пищу он предпочитает роскошной и лакомой, потому что при употреблении первой легче соблюсти строгое воздержание. Он остерегается вина, потому что оно производит волнение крови, пробуждающее страсти и излишнюю веселость, чрез меру развязывающую язык. Он остерегается быть в обществе лиц другого пола, особенно отличающихся красотой и свободой обращения, потому что в таком обществе трудно сохраняется внутренняя чистота и целомудрие. Он избегаете зрелищ, игр, праздных бесед и других развлечений, потому что они прерывают строгое настроение его ума, расслабляют дух, наполняют воображение образами и воспоминаниями по меньшей мере пустыми, которые человеку, духовно настроенному, носить с собою тягостно и неприятно. Он отрекается от имений, от законного супружества, чтобы житейские заботы не лишили его свободы в служении Богу.

Нам скажут: «Все это еще понятно, но зачем эти власяницы и вериги, эти кельи, в которых нельзя ни встать, ни разогнуться? Зачем эти столпы и многолетнее стояние на них? Зачем жизнь под открытым небом, лежание на голой земле, питание травою и кореньями? Зачем эти непрестанные коленопреклонения и деннонощные пения и молитвословия?»... Сильные духовные болезни, и особенно застарелые, по выражению отцов, врачуются сильными средствами. Мудрено ли, что ревнители духовной чистоты, и после многих усилий в борьбе со страстями, были оскорбляемы в совести возникающими из глубины сердца приражениями греха, и чувством боли и страданиями отвлекали от них свое сознаниe. Тем более это уместно в начале огненной борьбы разгоревшаяся духа с застарелым греховным навыком, так как по званию благодати выходили на это поприще сильные души из всякой глубины нравственного растления. Только тот, кто не принимался за борьбу с застарелыми греховными навыками, не знает, чего борьба эта стоит. Далее, подвижники, по учению апостола Павла, переносили свою борьбу со злом из области плоти и крови в невидимую область самих виновников греха – духов злобы: кто же может объяснить, на какие хитрости и нападения невидимых врагов они отвечали своими подвигами, видимыми только со внешней стороны? Наконец, если для них действием благодати, хотя вдали, хотя по временам, открывался светлый горизонт вечной и блаженной жизни: могли ли они не усиливать своих подвигов, чтобы приблизиться духом к вожделенной цели. Впрочем св. апостол Павел в этих случаях полагает предел нашей пытливости одним замечанием: «духовный судит о всем, а о нем судить никто не может» (1Кор. 11,15).

Высшие аскетические подвиги – дело свободных избранников: но аскетизм, как нравственное начало, доступен, как мы сказали, для всех, и самою церковью в ее учении и учреждениях с великою мудростью предлагается каждому право славному христианину в меру его сил и духовного возраста. Прививаемый к жизни христиан, живущих в обществе, он скоро обнаруживает не только на духовную жизнь, но и на жизнь общественную и народную благотворнейшее влияние, которого не имеет, и которому может только вредить, безусловное последование природе.

Прежде всего, аскетизм дает развязь и свободу духу для высших упражнений посредством постепенного отречения от лишних телесных привычек и чувственных наслаждений. Наша чувственность требовательна. Она именно становится господином духа, если дух не господствует над нею. Она во-первых, отнимает у него время до такой степени, что он, как крепостной раб бесчеловечного господина, не найдет свободного часа, чтобы поработать на себя, для своего собственного развития. Она удлиняет сон, одевание, убирание, завтраки, обеды; учащает выезды и приемы, умножаете до безконечности развлечения и наслаждения вкуса, зрения, слуха; изобретаете разные игры и забавы, продолжающиеся многие часы дня, а иногда и целые ночи. «Некогда!» вот ответ, который достается на долю духа от человека, порабощенного чувственности, когда голос религии или совести призываете его к размышлению о себе, к молитве, или другим духовным упражнениям. Не сдерживаемая чувственность присвояет себе все силы духа и тела и поедает весь труд их. Богатые озабочены поддержанием своей внешней жизни в том высоком строе и изысканном порядке, какие установила современная роскошь, а бедные – добыванием средств на удовлетворение потребностей, год от году умножающихся. Многое, о чем не имели понятия отцы наши, ныне обращено в потребность. Удобства жизни умножаются, а бедный человек должен убиваться в неусыпном труде, чтоб иметь эти удобства. Так явился способ умирать от изнурения, гоняясь за удобствами жизни. Чувственность самому духовному или душевному труду сообщает особенный, земной – плотяный характер. В наше время наука порабощена интересам чувственности. Философия работает, чтоб оправдать и представить законными ее излишния притязания; естествознание – чтобы дать ей новые удобства, искусства – новые наслаждения. Какой благодетельный перевороте совершил бы в этом направлены общества христианский аскетизм, уменьшая потребности, упрощая жизнь, изгоняя лишние наслаждения! Думают, что он не отдает справедливости современным улучшениям в общежитии, сделает жизнь неопрятною, возвратите прежнюю грубость нравов. Напрасно. Он сохранит все требуемое существенною пользой и нравственным приличием. Он отвергнет только лишнее, бездельное, прихотливое, и тем даст первые опыты перевеса духа над плотью.

Как в основании аскетизма лежите самоотвержение и великодушие, так, напротив, в основании чувственного направления – эгоизм и самоугождение; не развлекаемый и не озабочиваемый множеством телесных нужд и наслаждений, аскет свободным умом как легко устремляется в высшую область духа, так же легко объемлет и высшие вопросы общественной жизни. Честь и безопасность отечества, нужды бедных классов населения, общественные пороки и злоупотребления, заботы правительства он ближе принимает к сердцу, чем вялый, сонливый и изнуренный наслаждениями сластолюбец. Зная по опыту, как трудно отказывать себе и переносить лишения, аскет живо сочувствует страданиям бедных, тогда как пресыщенный всеми благами жизни только удивляется, откуда берется такое множество бедных, и досадует на то, что они так неотступно просят. У аскета и из небольшого дохода довольно остается для нищих, у прихотливого и из большого уделить нечего. Чтоб он подвигался на дела человеколюбия, для него нужно было изобресть увеселительную благотворительность. Мы не можем забыть рассказа одного почтенного отца семейства (уже покойного), пришедшего к нам прямо от старшего сына, к которому он ходил просить помощи. «Ты знаешь, говорил он сыну, сколько вас у меня, и как я тружусь для вашего воспитания. Теперь я выбился из сил, мне не на что купить для семейства дневного пропитания. Теперь ты занимаешь хорошее место; помоги мне. Найду работу, я поправлюсь». – «Помилуйте, батюшка, отвечал сын, я еще только начинаю жить. Видите, у меня нет в квартире приличной мебели; я человек образованный, должен за всем следить, и мне нужно иметь газеты и журналы, мне надобно хотя раз или два в неделю быть в опере.... Извините, я не могу помогать вам». – Крупные слезы катились по лицу отца, когда он говорил это.

Современные ученые попечители о страждущем человечестве чего не предлагают для облегчения его нужд? И насильственное отобрание имений у богатых для равномерного раздела их между бедными, с снисходительным оставлением такой же части и настоящим их владельцам, и приостановление законных брачных союзов между недостаточными людьми, и умерщвление новорожденных детей у многосемейных родителей, и yбиение медицинскими средствами страждущих больных, когда наука признает их болезни не исцелимыми и т. п.! Только любезной им роскоши они коснуться не хотят; между тем как в уничтожении ее только и есть законный и обильный источник благотворительности.

Аскетизм, как проявление нравственной силы, обличает примером подвижников человеческие слабости и малодушие, а в высоких достоинствах их открывает высшие стороны человеческой природы и тем возбуждает соревнование и подражание; между тем как роскошная жизнь только порождает зависть, жалобы на мнимую несправедливость судьбы и поощряет преступные желания и покушения. Отчего ныне всякая услуга ждет вознаграждения, всякий талант оценивается на деньги? От того, что страсть к наслаждениям заранее рассчитывает на деньги, ожидаемые за услугу или за произведение таланта. Отчего умножаются обманы, похищения казенных имуществ, грабежи и убийства, даже между людьми, имеющими притязания на образованность? От желания быстрого обогащения, которое обещает привольную жизнь. Отчего эти жалкие самоубийства полуобразованных молодых людей? От недостатка в них выдержки при воспитании, от непривычки к лишениям, от несбывшихся преувеличенных надежд и ожиданий, от страха встретиться с трудовою жизнью, которая представляется слабодушным и испорченным юношам ужаснее насильственной смерти и мрачной вечности.

Нет сомнения, что несколько истинных аскетов в состоянии освежить и обновить умственную и нравственную жизнь многих испорченных людей, и умножение их надобно почитать притоком нравственной силы, которая дает великих деятелей во всех отраслях жизни, способных восстановлять целые народы. Но, как мы видели, по учению Откровения, корни, дающие жизнь самым этим цветущим духовным отраслям, лежат глубже в силе Божией. Не только отдельные народы, но и все человечество в слове Божием представляется материалом, из которого Господь избирает годное для царствия Божия. Как золотопромышленник разрабатывает месторождение золота, доколе находит в нем драгоценный металл, так и Господь щадит народы, доколе находит в них души, способные к духовному воспитанию под руководством благодати и к наследию царствия Божия. Так Он сказал Аврааму, что ради десяти праведников Он пощадил бы несколько беззаконных городов. Так Он утешал пророка Илию, уже оплакивавшего погибель народа израильского, откровением, что есть еще в Израиле семь тысяч человек, не преклонивших колен Ваалу. Напротив, – продолжим сравнение, – как золотопромышленник оставляет землю, в которой не находит более золотой россыпи, и переносит в другое место свое заведение, так и Господь оставляет нравственно опустевший народ и переносит в другие страны Свою церковь, как Он говорил Иудеям, что отымет от них царствие Божие и передаст другим, способным приносить добрые плоды, что виноград предаст иным делателям. Господь терпит еще народ, если предвидит его обращение, как щадит доселе народ израильский; но если этого не предвидит, стирает его с лица земли. Так Господь погубил весь допотопный мир, потому что он утратил все духовные силы, к которым могли бы привиться действия благодати. Не имать дух Мой пребывати в человецех сих во век, сказал Господь о предпотопных людях, зане суть плоть (Быт. 6, 3). Это оплотенение, это погружение людей в чувственность будет причиною кончины и настоящего мира. Господь сказал: «Сын человеческий пришед обрящет ли веру на земли?» (Лук. 18, 8).

Хорошо просвещение, приятны успехи гражданственности, но страшно становится за народ, когда он погружается в жизнь чувственную. Молясь ныне о здравии и долгоденствии Благочестивейшего Государя нашего, помолимся и о том, чтобы в Его царствие пребывало святое семя, не оскудевал преподобный. Наша земля утучнена костями святых; наша история полна великими деяниями угодников Божиих и знамениями благодати Божией; наша народная сила возникла от святых корней. Дадим ли ложному просвещению и обаятельному влиянию чувственного мира лишить нас этой силы, обездушить нас?... Аминь.

Тебе же творящу милостыню, да не увесть шyйца твоя

что творит десница твоя яко

да будет милостыня твоя втайне, и Tой твой видяй втайне,

той воздaст тебе яве (Матф. 6:3–4).

Одним из отличительных свойств нашего века должно признать стремление к благотворительности. Не только правительства, но и все мыслящие люди всех образованных стран озабочены приискиванием средств для облегчения участи бедных населений. Целые сословия стараются из общих пожертвований составлять суммы для обеспечения обедневших своих членов, их вдов и сирот. С каждым годом увеличивается число благотворительных заведений всякого рода, – для воспитания и обучения бедных или увечных детей, для призрения престарелых, для излечения больных, для успокоения неизлечимых. И в настоящие дни к местам неслыханных побоищ, где две образованнейшие державы усовершенствованными орудиями истребления проливают реки человеческой крови, спешит благотворительность, движимая любовью ко всему человечеству, без различия народностей и враждующих сторон, с единственною целью облегчить страдания раненых, изувеченных, умирающих, собирая может быть на одном ложе ожесточенных врагов, только что истерзавших друг друга. Это – движение, заслуживающее всякого уважения; мы сказали бы: эта черта нашего века истинно христианская, если бы все современные деятели на пользу человечества почитали для себя честью, когда в делах их находят истинно христианский характер.

К сожалению, во многих случаях современное просвещение любит гордиться пред христианством, сравнивая свои новые успехи с трудами христиан прежнего времени. Так и здесь. Одною из главных причин современных успехов в делах благотворительных ныне почитается гласность. Она делает известными обществу истинные нужды бедных и страждующих; она привлекает благотворительность туда, где оказывается в ней особенная надобность; она открываете злоупотребления; она, с помощью печатного обмена мыслей и сведений, находит лучшие средства для достижения благотворительных целей; наконец, она на известный предмет обращает общее внимание, к одному месту притягивает общественные, даже всенародные силы, и таким образом помогает совершать в области благотворений столь же великие дела, как в области государственного благоустройства железные пути, каналы, водопроводы и другие сооружения совершаемые многими тысячами рук. «Что значит, говорят многие из людей современных, пред всем этим тайная, одиночная, разрозненная благотворительность, заповедуемая христианством? Не ясно ли доказывает опыт, что это не удовлетворительный, устарелый, отживший способ благотворительности?» Мы не высказываем тех отзывов о самом христианстве, которые делаются вследствие подобных заключений.

Христианин обязан отдавать справедливость всякому истинному добру, большому и малому, где бы и у кого бы оно ни встретилось, по примеру Самого Христа Спасителя, Который, по выражению пророка, «трости надломленной не преломить, и льна курящегося не угасит» (Матф. 12, 20). Но больно для чувства христианского видеть, когда не отдают справедливости учениям и заповедям нашего Господа единственно по недоразумениям, по нежеланию вникнуть в их истинный смысл и значение.

Не труби перед собою; твори милостыню втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. Мы выражаем убеждение, что в этой заповеди Иисуса Христа заключается неиссякающий источник не частной только, но и всемирной благотворительности, и ею определяется истинное значение той самой гласности в делах благотворения, которая почитается для них столь полезною.

Эта заповедь имеет две цели: воспитание в душе человеческой чувства любви к ближним и облегчение участи несчастных. Последнее, очевидно, стоит в зависимости от первого: были бы любящие души, будут служители милосердия, и бедные не будут оставлены без помощи. Поэтому, изрекая эту заповедь, Господь не убеждает учеников Своих к исполнению ее, так как Он почитает ее неотложною нашею обязанностью, а указывает средство для возбуждения в сердцах наших любви, которая составляет душу и жизнь благотворительности. Она-то, эта жизненная сила благотворительности, воспитывается с успехом не на площадях и торжищах, не в шуме света, не в прениях книжных, даже не в открытом служении бедным и страждущим, а в тишине уединенного духовного делания пред лицом Отца нашего небесного. Так молодое растение укрывают от бурь, и непогод до тех пор, пока оно окрепнет и в состоянии будет с ними бороться, так и нежное насаждение божественной любви к человечеству должно быть укрываемо в глубине христианского сердца, под кровом Божией благодати, доколе оно не получит полного развития и силы. И здесь только оно может достигнуть надлежащей высоты, крепости и красоты.

Кто делает добрые дела на виду у людей, тот должен быть готов на всякого рода испытания. Эти испытания особенно предстоят служителям милосердия. Всегда много истинно-нуждающихся, но мнимо-нуждающихся еще больше. Получать даровые пособия так легко, – и вот первое истязание для открытого благотворителя, – это множество просящих. Быть на каждом шагу застигаемым просителями, выслушивать разнообразные просьбы, нередко полные лжи и обмана, вместе с несчастными открыть к себе доступ порочным, – это труд тяжкий, требующий самоотвержения. И как же на него жалуются люди к нему не приготовленные! Какие резкие отзывы произносят о бедных! Какая скука и утомление выражаются на их лицах, когда они говорят с бедными! Многие из них кончают тем, что, утомленные и раздраженные, совсем запирают свои ворота для бедных. Не то было бы, если бы сначала тайными делами благотворения, понемногу, на свободе, в небольшом кругу, со смирением, они приготовили себя к подобному подвигу, и потом уже выходили на него. Если апостолы для удовлетворения внешних нужд первого христианского общества нашли нужным поставить людей исполненных Духа Святого и веры (Деян. 6. 2–6), то тем более нужны вера и помощь Божия для служения страждущему человечеству. Кто не привык благотворить тайно пред лицом единого Бога и для Бога, тот скоро утомится трудами для одних людей. Кто не приобщился любви Божией, сияющей на злая и благая, тому скоро опротивеют дурные люди, и скоро с ними он смешает и добрых. Кто не знаком с утешениями, сопровождающими тайную, бескорыстную, единому Богу видимую благотворительность, тот не будет уметь находить их в глубине своего сердца, при благотворительности публичной, и ни в чем не найдет утешения равномерного и равносильного своим трудам и огорчениям.

За благотворителем, открыто раздающим милостыню, ревниво следят глаза человеческие. В то время, когда он раз дает одним по чувству милосердия, другие предъявляют свои законные права на раздаваемое. Сродники, друзья, знакомые начинают тайно и явно выражать неудовольствие на то, что так много идет в руки чужих людей. Наследники, опасаясь, что им ничего не достанется из готового состояния, разными способами дают почувствовать благотворителю, что и они имеют право рассчитывать на его доброту. Начинаются намеки, внушения, предостережения, и вот духовная свобода доброго дела, чистота доброго чувства подвергаются смущениям и колебаниям. Подпадая влиянию чужих советов, отзывающихся человеческими рассчетами и житейским благоразумием, благотворитель услышит замечания, что жизнь еще велика, что будущее неизвестно, что раздать всегда можно, что такие-то люди и богаче его, но берегут свое добро; и вот из глубины его души поднимаются столь свойственные грешному сердцу человеческому движения себялюбия, корыстолюбия; является робость, которая мешает смотреть вперед и заботиться о том, что еще надлежит сделать; а заставляет оборачиваться назад, чтобы счесть, что израсходовано и что остается. От всего этого душа наша защищена в тайной благотворительности. Кому даем и что даем, знает один Господь. Он Свидетель нашего дела, и Советник, и Помощник. Исполняя волю Его пред очами Его, мы чувствуем на себе Его взор, нас сопровождающий и ободряющий. Никем не смущаемую и не развлекаемую душу нашу всецело обнимает чувство любви и сострадания к тем, кому, как орудие милосердия Божия, как Божии посланники, мы несем помощь из средств Богом нам дарованных. Мы вместе с бедными, которым служим, и со всем, что имеем, чувствуем себя в руках Божиих, в Его воле, в Его силе и в Его любви. В нас возрастает вера в непреложность обетований Божиих, упование на Его помощь. Время и наблюдение открывают уму нашему связь между тайными благотворениями нашими и явным благословением Божиим на дела наши, и вселяют в сердце наше мужество и твердость при воспоминании о наших собственных нуждах, семействах и об изменчивости человеческих обстоятельств. Удобство наблюдать за людьми незаметно для них самих обогащает нас опытом и знанием человеческих характеров, слабостей и действительных нужд, и научает правильно определять меру пособий для своих и чужих.

Не опускайте из виду человеческой неблагодарности, с которою вы неизбежно встретитесь при открытой благотворительности, и которую нашему сердцу переносить очень трудно. Будьте готовы на несправедливости и огорчения всякого рода: вы хотели обрадовать человека щедрым пособием, а он говорит, что ему дали мало, и что не того он ждал; вы придумали один способ облегчения его участи, а он говорит, что для него лучше был бы другой, что напрасно вы это сделали; вы желали помочь вопиющей его нужде, а он употребил ваши деньги на удовлетворение постыдной страсти. Притом не дивитесь, если услышите, что вместо благословения на имя ваше сыплются порицания, что благотворительные дела ваши называются неблагоразумными и неуместными, и что намерения ваши, самые честные, добрые, искажаются до крайности; на ваши отношения к людям, приемы и посещения, самые чистые и благонамеренные, набрасывается тень самых обидных подозрений. Все это обыкновенно, но много надо твердости и смирения, много других духовных дарований, чтобы с покорностью подчиниться этому печальному обыкновению испорченной природы человеческой, и не ослабеть в подвиге благотворительности. На эту трудность жаловался Богу в молитве псалмопевец: «избави мя от клеветы человеческия, и сохраню заповеди Твоя» (Пс. 118, 134). От всего этого желаете нас избавить или ко всему приготовить Спаситель наш, научая нас тайной благотворительности пред лицом единого Отца небесного.

Доселе мы указывали трудности открытого подвига благотворительности. Есть одна, по-видимому светлая сторона этого дела, но более всех темных вредная для нашего нравственного усовершенствования. Это – слава человеческая. Является ли она в виде корыстной лести, или преувеличенной похвалы, или даже заслуженного одобрения, – во всех видах она опасна для нашего сердца. Мы горды от природы, мы падки на похвалы, мы всегда склонны ценить себя выше чем в самом деле стоим. Это услаждение гордости, находимое в славе, побуждает нас искать ее, прислушиваться к молве, дорожить людским мнением. Когда на это мнение мы смотрим как на оценку нашего доброго дела, мы цель этому делу ставим на земле, и тем самым лишаем его и истинных побуждений, и прямого направления. Потому-то Господь так заботливо остерегает нас, чтобы мы не сбивались с прямого пути в делах милосердия; чтобы, вместо уподобления Богу, не начали рисоваться пред людьми, вместо вечного усовершенствования в любви под влиянием бесконечной любви Божией, не закончили своего развития в этом отношении представлением из себя нарядной картины на показ людям. «Не труби перед собою», говорит Он, не привлекай на свое дело внимания людей. Они отклонят твой взор от Отца твоего небесного, по образу Которого ты должен совершенствоваться. Уподобляясь Ему, ты будешь возращать в душе своей истинную добродетель, истинное совершенство, а применяясь к людям, ты покажешь только образ добродетели. Не присоединяйся к лицемерам, которые достигают похвалы человеческой, но тем и оканчивают свое усовершенствование: восприемлют мзду свою. Трудясь пред очами Отца небесного, по Его учению, под кровом Его промышления, при утешениях Его благодати, ты будешь расти в жизнь вечную; твоя добродетель будет истинная сила, которой со временем не удержат никакие покровы тайны; она явится миру, но зрелою, твердою, несокрушимою.

Таким образом учете Иисуса Христа о тайной милостыне не исключает общественной благотворительности и нужной для нее гласности, и не обрекает навсегда христианина в делах милосердия на одиночную деятельность. Если всего того, что предпринимается в наше время истинно-доброго мы не встречаем в опытах христианской жизни прежних времен, то из этого не следует, чтобы такие дела не предполагались в основаниях христианского учения. Вслед за учением о тайной милостыне Господь излагает подобное же учение о тайной молитве. Как запрещает Он христианину, подобно лицемерам, трубить о своей милостыне, так запрещает молиться на торжищах и перекрестках на показ людям. Как повелевает благотворить, чтобы левая рука не знала, что делает правая, так и молиться повелевает в уединенной комнате с затворенными дверьми. Но как тайная молитва не исключает общественной, так и тайная милостыня не исключает публичной. В изречении Христа Спасителя: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их» (Мф. 18, 20), лежит основание как для молитвы общественной, так и для общественной благотворительности. Подвиг молитвы и дело любви равно угодны Богу, и Он пребудет посреди двоих или троих, благотворящих вместе, как пребываете посреди молящихся. Различие в том, что характер общественной молитвы и отношения к ней молитвы домашней определены и установлены церковью, а характер общественной христианской благотворительности и отношения к ней благотворительности тайной, может быть, предлежит определить и установить христианам нашего времени, так во многом отличающегося от времен прежних.

Чтобы не впасть в произвол при определены требуемых духом христианства свойств общественной благотворительности и неразлучной с ней гласности, мы возьмем в руководство учение церкви об общественном богослужение.

При общественном богослужении требуется от предстоящего благоговение, внимание, собранность, постоянное памятование о том, что мы делаем дело Божие, предстоим пред Богом. Такое же внимание, смиренное и благоговейное представление себя в присутствии Божием, требуется и для собирающихся на дела благотворительные, которые также составляют особый род служения Богу. Неестественно было бы, если бы кто почитал за честь для храма и собравшегося в нем народа, что удостаивает их своего посещения; также неестественны горделивые отношения членов благотворительных обществ к своим сотрудникам и к общему делу. Как никого не упрашивают идти во храм, хотя и напоминают иногда об этом, как об общей обязанности, так несправедливо ждать упрашивания, чтобы принять участие в благотворительном деле. Если имеешь время – иди молиться во славу Божию; если имеешь средства – спеши принимать участие в делах благотворения для той же славы Божией.

Как участие в общественном богослужении не освобождает нас от молитвы домашней, которая служит приготовлением к первому, приучая нас владеть своими мыслями и находить духовное утешение в умилении сердца; так участие в делах общественной благотворительности не освобождает нас от милостыни тайной, которая обогащает нас любовно и смирением.

Как при общественном богослужении предосудительно выдаваться из ряда молящихся какими-нибудь особенными действиями, привлекающими на нас общее внимание, – воздеянием рук, громкими воздыханиями или плачем (все такия действия принадлежат молитве тайной, или иначе будут лицемерием); так и при общественной благотворительности поражать других необычайно великими гласными приношениями значило бы обращать на себя слишком много внимания и подвергать себя опасности превозношения. В храме молись как все, – особые сердечныея излияния позволяй себе в своей уединенной клети; в делах общественных жертвуй как все, прилично своему состоянию, а великие жертвы приноси хотя на то же дело, но пред очами единого Бога. Лучше потерпеть от людей упрек в скупости, нежели стать предметом молвы и восхваления.

Как странно и безрассудно поступил бы тот, кто, побывавши в храме на общественном богослужении, стал бы просить за это денег, как за какую-либо работу, предпринятую для других, также странно желать или искать земной награды за дела общественной благотворительности. Платит тот, для кого мы работаем. Поэтому уж если ждать платы, то от бедных, для которых жертвуем. Если же это странно, то не страннее ли ждать награды за наше доброе дело от других? Это не благотворение, а торговля, мена одного товара, менее для нас ценного или нужного, на другой, который для нас дороже. Наградами поощрять благотворительность значит созидать милосердие на гордости и тщеславии. Не собирают, по слову Спасителя, с терновника виноград, и с репейника смоквы (Матф. 7, 16). На страстях нельзя утверждать добродетелей.

Если бы кто предложил для облегчения труда молящихся соединять молитву и бдение с какими-либо развлечениями и увеселениями, это сочтено было бы богохульством; таково же сочетание общественной благотворительности с увеселениями. Если это замечание наше многим покажется слишком строгим, то это будет знаком, как у многих запутаны понятия о христианской благотворительности.

Наконец, не удивились ли бы мы, если бы кто сказал устно или печатно: «мы можем гордиться тем, как сегодня мы хорошо молились, или совершали праздник»? Также неприятно поражает христианский слух языческое самовосхваление при гласных извещениях о делах благотворительных. Можно благодарить Бога по совершении доброго дела, можно утешаться успехом как милостью Божиею, но не должно гордиться. Не труби перед собою, христианин. Трубят только лицемеры о своих добрых делах, по слову нашего Спасителя.

Возблагодарим Господа, что мы под сенью державы Благочестивейшего Государя нашего в мире можем поучаться мирным христианским добродетелям, когда у недалеких от нас народов гремят громы войны, текут реки крови, падает цвет населения. Вознесем молитву, да хранит Его Господь в нерушимом здравии, да минуют Его и нас страшные бедствия войны, и да умиротворятся сердца враждующих! Аминь.

Глаголы, яже Аз глаголах вaм, дyх сyть и живот сyть (Ин.6:63).

Первый день каждого нового года составляет для нас заметную черту, разделяющую наше прошедшее и будущее. Кто живет с сознанием, кто не уносится потоком времени, как ладья без кормила и весла, тот всегда остановится на этой черте с размышлением. Чего недоставало для его благополучия в прошедшем году, тому он желает и ищете восполнения в будущем. Люди мыслящие не ограничиваются обозрением своей частной жизни, но ищут средств для исправления ошибок и восполнения недостатков в жизни общественной, гражданской, государственной и церковной.

Есть у нас недостаток, над которым для нового года стоит всем нам остановиться и призадуматься. Есть болезнь, усиливающаяся с каждым годом, о врачевании которой пора всем позаботиться. Она разрушает жизнь личную и семейную, извращает общественную, подрывает государственную, убивает церковную. Это – оскудение веры, это – распространение духа неверия в нашем отечестве! Дух неверия в православной России, которая, по изречению апостола, верою побеждала царства (Евр. 11, 43), содевала дела великие, достигла силы и могущества безпримерного! Как-то в это не верится, как-то трудно это выговаривается. Но тем не менее это истина, печальная истина.

Большинство нашего народа, по милости Божией, еще имеете веру цельную, искреннюю и крепкую, хотя не довольно просвещенную познанием; но не находят ли многие из людей образованных именно в этой искренности и цельности веры признака его неразвитости? Церковные уставы и обряды большинством еще тщательно соблюдаются, но не досадуют ли многие именно на то, что православная Церковь так глубоко заложила свои уставы в нашей народной жизни?.... Равнодушее к делам веры, безразличие в ее исповедании, господственное и критическое отношение к ней во имя науки, вера по выбору в то, что нравится, и отвержение того, что не по вкусу; освобождение себя от обязанностей веры, не примиряющихся с любимым строем домашней или общественной жизни, – все это явления у нас обыкновенные, которыми никто не тревожится и не озабочивается. Правда, совершенное неверие новых материалистов, их отрицание, глумление, кощунство, богохульство смущают многих; но ведь это, говорят, явление временное; оно пройдет вместе с направлением века. Так; оно пройдет, погубив зараженные неверием поколения (которые однако ж стоит пожалеть), но не оставит ли оно следов в умственном и нравственном растлении народа, как многие уже пережитые нами и исчезнувшие учения?

Когда и откуда явился у нас дух неверия, кто и чем содействовал его распространению в нашем отечестве, – это скажет история. Наше дело в настоящее время понять и взвесить грозящую нам опасность, и искать средств к спасению нашего народа от этой нравственной заразы.

Внешних средств ко спасению христианских обществ от духа неверия, совершенно надежных и сильных, нет и быть не может. Вера есть дело свободы, дело нашей внутренней жизни, малодоступное внешним принудительным мерам. Дух неверия не занесен в христианские страны из стран языческих, а возник в среде самих христианских народов. Священноначалие западной церкви своими крайними усилиями сохранить ее членов от свободомыслия посредством запрещений, устрашений, преследований и казней наиболее содействовало распространению духа неверия в среде народов западных. Православная Церковь, верная завету духовной свободы, преданному ей Христом Спасителем и апостолами, таких средств чуждается, и всякое обвинение в чем-нибудь подобном, возводимое на нее ее врагами, не может найти для себя доказательств в ее основных учреждениях и коренных законах. Итак, о чем же мы говорим после этого? Не должны ли мы предоставить каждого человека, по отношению к вере, самому себе, не беспокоя его, так сказать, нашим содействием, в каком бы виде оно ни являлось? Нет; именно в этом содействии свободному развитию в духе человеческом веры мы и должны искать средств ко спасению его от неверия. Как растение развивается, цветет и приносит плод силою внутренней жизни, и все, что может сделать для него садовник, – это поставить его в благоприятные для него условия: так и с духом человеческим. Поставьте христианина в самые благоприятные условия для свободного развития в его духе веры, – и вы сделаете все для его охранения от неверия. Если вас самих томят помыслы сомнения и неверия, – станьте и вы в эти условия, – и вздохнете чистым, благодатным, живительным воздухом веры.

Какие же это условия? Сущность их указует нам Сам Господь в Своем кратком изречении: «слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». Объясним кратко смысл этого изречения, и мы увидим ошибки в наших отношениях к учению Христа Спасителя, которые ведут к охлаждению веры и дают простор и свободу духу неверия.

«Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». Так свидетельствуете о своем учении Тот, Кто явил Себя Сыном Божиим, и в Кого верует, как в Сына Божия, весь мир христианский. Итак, Его слово не есть только выражение мысли, направленной к уму человека, но движет Бога-Духа к духу человека, взятого во всей полноте его духовной природы. Это слово творческое, дающее жизнь духу, как оно дало жизнь всему миру, только под условием свободного открытия себя действию этого слова со стороны человека. Божественную силу слова Христова чувствовали на себе самые первые Его слушатели во время земной Его жизни, еще не знавшие Его Иудеи: и ужасахуся о учении Его: яко со властию бы слово Его (Лук. 4, 32). Это изведано опытом христиан всех веков, и прекрасно выражено в предисловии к одной из богослужебных книг, бывшей некогда детским учебником нашим: «Когда читаешь слово Божие, Бог с тобою говорит; когда читая молишься, ты с Ним говоришь».

«Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». По силе этого изречения, слово Христово, принимаемое применительно к нашему языку человеческому в смысле выражения мыслей, чувствований и внутренних движений говорящего, должно иметь особую силу как во внутреннем содержании, так и в способе выражения, – силу, которой во всей полноте никто, кроме Его Самого и людей Им Самим избранных и просвещенных Духом Святым, передать человеку не может, как никто не может иметь сам по себе Божией премудрости, Божией благости и любви. Это привлечение посредством слова духа нашего к Духу Христову объяснил Сам Господь в простом сравнении: «Овцы мои слушают голоса Моего» (Иоан. 10, 27), и очень искренно выразили самые простые люди, слуги Иудейского первосвященника. Посланные взять Иисуса Христа, на вопрос: для чего вы не привели Его? они отвечали: «никогда человек не говорил так, как этот Человек» (Иоан. 8, 46). Пришедши к Нему для исполнения воли Его врагов, Они заслушались Его и забыли зачем были посланы.

«Слова, которые Я говорю вам, суть дух и жизнь». Если, наконец, слово дух принять в смысле направления, как однажды употребил это слово Сам Господь, сказав ученикам Своим: «вы не знаете какого вы духа» (Лук. 9, 55), то кто может строже и последовательнее выдержать однажды принятое направление в учении и делах для спасения людей, нежели Сам Спаситель всех человеков и Его нарочитые посланники? И это убеждение засвидетельствовали первые ученики Христовы. Когда многие из Его слушателей, пораженные Его учением о тайне Евхаристии, ушли от Него, Он сказал апостолам: «не хотите ли и вы отойти»? – Петр отвечал Ему: «Господи, к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Иоан. 6, 48).

«Итак, самое первое, самое благоприятное условие для приобретения и сохранения веры есть чтение или слушание и изучение слова Божия. Это древняя истина, но новое наше постепенно допущенное отступление от нее. Мы больше изучаем разные науки о слове Божием, нежели читаем и слагаем в своем уме и сердце самое слово Божие. Мы больше преследуем как говорится, интерес научный, нежели интерес нашего внутреннего духовного просвещения в деле вечного спасения. Мы принимаем слово Христово не то что из вторых и третьих, а может быть из сотых рук, а не непосредственно от Него Самого. Между Им и нами становится длинный ряд самых разнообразных учителей из всех стран просвященного мира, и Его глаголы жизни вечной доходят к нам в виде суммы христианских мыслей, сухих и голых, связанных и расположенных по желанию учителя, или в виде христианских идей, извлеченных из Библии, и легко сближаемых со всякими человеческими учениями. Слова людей ученых не удерживают духа и власти слова Христова. Это заметили еще древние Иудеи, имевшие много равинов и сравнивавшие их учение с учением Христовым: «дивляхуся народи о учении Его: бы бо уча их, яко власть имея, а не яко книжницы и фарисее» (Матф. 7, 29). И вот где прокрадывается прежде всего дух сомнения и неверия! Учение христианское из уст человеческих холодно, неубедительно, мало подобно словесам благодати, исходящим из уст Иисусовых (Лук. 4, 24).

Учители непричастные силе Божией, являющейся в знамениях благодати, не имеют должного авторитета в глазах наших. Мы находим у них разности, противоречия, ошибки; мы сравниваем, судим и осуждаем их, и, теряя веру к ним, теряем ее и по отношению к самому учению христианскому. Учитесь прежде у Христа и его богоносных и духоносных апостолов, пророков, благовестников, пастырей и учителей (Ефес. 4, 11), тогда в состоянии будете оценить по достоинству всякого писателя, и отличить истинного учителя от самозванного, и пастыря от татя и разбойника (Иоан. 10, 1).

Другое благоприятное условие для развития и сохранения в душах наших веры есть осуществление слова Христова в нашей жизни: «слова Мои суть жизнь». Знание христианского учения, скопляемое в уме, не есть вера, и тот, кто не отрицает достоинства учения Христова, не есть еще верующий. Истинно верующие, по слову Спасителя, «те, которые услышав слово, хранят его в чистом и добром сердце, и плод творят в терпении» (Лук. 8, 15). Этот плод есть усовершение духа нашего, по слову Господа и по указанному им первообразу человеческого совершенства. Оно при самых начатках нашей духовной деятельности отражается в нашем сознании и сердце отрадными ощущениями. В болезненном труде покаяния оно отражается сознанием нашего отрезвления, пробуждения, обращения к свету; в тягостной борьбе со страстями – сознанием выздоровления; в подвигах добродетели – торжеством успеха; в делах любви – счастьем от счастья других; в восторгах молитвы и утешениях благодати – радостью о Господе и предвкушением вечной жизни, что вполне знают только истинные Христовы последователи. Все это вместе называется духовным опытом, в котором утверждаются по слову Господа корни веры (Лук. 8, 13). И это значение его весьма понятно: больной верит в искусство врача, который возвращает ему здоровье; путник верит знанию провожатого, который уже выводит его на обещанные и искомые места. В наше время, при рассуждениях о вере, духовный опыт совсем опускают из виду. Материалисты его отрицают по очень понятной при чине, – потому что его не имеют, – и, не зная того, самым этим отрицанием доказывают божественную истинность учения Христова; это состояние их заранее описано в слове Божием (1Кор. 2, 14).

Христиане, полагающие всю силу убеждения в прениях и исследованиях о религии, слишком легко на него смотрят. Но он-то, этот духовный опыт, и составляет то глубочайшее, незыблемое основание, на котором зиждется вера простых христиан, служащих предметом напрасного в этом отношении сожаления ревнителей современной науки. «Добро есть нам здесь быти» (Матф. 17, 4), – вот что говорит сердце их, руководимое опытом. Они не переведут вам исповедуемой веры в понятия, они не отразят ваших нападений силою доказательств, но они издали чувствуют приближение лжи, враждебной учению Христову, и, смущаясь, чуждаются ее, как невинность, не знающая порока, чувством стыда ограждается от его прикосновения. Они, по слову апостола, «сердцем веруют в правду» (Римл.10:10). Но те христиане, которые соединяют познание учения Христова, почерпаемое из первоначальных и чистых источников с осуществлением его в своей жизни, ясно видят бесконечное его превосходство пред всяким человеческим учением, и духу неверия у них нет места. Они с чувством жалости смотрят на людей, которые, по слову апостола, всегда учатся, но никогда не могут дойти до познания истины (2Тим.3, 7).

Но как личное понимание Божественного Откровения при слабости человеческой не свободно от заблуждений, так и личный духовный опыт не безопасен от уклонений с прямого пути к совершенству. Это доказано бесчисленными опытами частных лиц и историей разных христианских исповеданий и обществ. Для охранения верующих от той и другой опасности Господь основал единую вселенскую Церковь, которая есть дом Божий (1Тим.8, 15), где каждый из чад ее воспитывается для вечной жизни и растет под непрестанным руководством и влиянием разнообразных духовных сил. Ложное просвещение и гордость знания, предвиденная проповедниками веры Христовой (1Кор. 8, 1), научили нас с высокомерием относиться к церкви. Мы беспрестанно порываемся учить ее, забывая, что она есть не человеческое учреждение, а божественное, и что мы должны у нее учиться. Смиримся. Она для всех открыта. Постараемся узнать ее ближе, и мы найдем в ней больше, нежели думаем.

В кратком слове нельзя с достаточною полнотой изобразить все силы и средства, которыми владеет церковь для истинного просвещения человечества. Она хранит не только Божественное Откровение, но и истинное его понимание под руководством непрерывного предания от первых веков христианства. Она имеете в своей истории неисчислимые опыты духовных подвигов и всевозможных добродетелей, которые представляют воплощение в жизни учения Христова и наилучшие образцы совершенств возрожденной природы человеческой. Она в течение тысячелетия боролась с различными врагами, и видела самые разнообразные видоизменения и направления духа времени. Как гранитная скала, незыблемая под непрестанным яростным напором морских волн, она видела у своего подножия крушение многих кораблей, не управляемых единым Кормчим, Которому ветры и море повинуются (Матф. 8, 27). Вечно присущая церкви благодать Божия, ясное раскрытие воли Божией, положительное и всегда оправдываемое жизнью решение высших вопросов, касающихся судеб человечества, опыт личный и исторический, непрестанное благотворное влияние спасительных таинств, уставов и обрядов, – вот силы, которыми она постоянно действуете на христианина. Под влиянием их он получает такое твердое настроение, такое спокойствие убеждения, такую цельность миросозерцания, такую способность светом и силою вечных начал христианства освещать и испытывать всякое новое явление в мире мысли и жизни, что он легко выйдет из всякой умственной запутанности, и не собьет его с пути истины новое ложное учение каких-нибудь последних десятилетий.

После всего этого оглянитесь вокруг себя, и вы с изумлением увидите – какой у нас простор духу неверия! Сколько юношей и девиц, которые вступают в жизнь с одними скудными, начальными, детскими понятиями о вере и с обильным запасом всяких сведений, почерпнутых из сочинений врагов веры! Сколько возражений против Христа, и как мало знания о Христе! Сколько усилий доказать небытие духа, и ни малейшего желания поискать его в себе! Сколько глумления над внешнею церковною жизнью, и совершенное неведение ее жизни внутренней!

Воспитание, воспитание, вот единственное поприще, на котором мы успешно можем бороться с духом неверия. Дайте детям вашим полюбить Христа Спасителя; дайте им почувствовать в себе трепетание и движение духовной жизни; приучите их чувствовать себя в церкви Божией как в родном доме, как на родной стороне; тогда может быть спокойны за их веру и нравственное преуспеяние. Дух времени и страсти будут колебать и увлекать их, но они всегда будут иметь к чему возвратиться, и где найти врачевание испорченной жизни и утешение разбитому сердцу. Аминь!

Пророк иже имать сновидение, да вещaет сновидение свое

аз иже имать слово Мое, да глаголет слово Мое во истине (Иер. 23, 28).

Распространение в среде христианских народов новых учений, от которых происходят опасности для благосостояния народов и для спокойствия их правительств, – вызывает к усиленной деятельности христианскую или церковную проповедь. Этот вызов она слышит с разных сторон. Враги христианства вызывают ее на борьбу с тем, чтобы пред целым светом доказать ее мнимое бессилие и обнаружить воображаемую ими скудость ее внутреннего содержания. Добрые христиане ищут от нее помощи и руководства для охранения целости и чистоты своей веры. Христиане, обольщаемые в ущерб веры знанием, но не вкусившие еще горьких плодов его, хотят, чтобы она примиряла веру с современною наукою, строгость христианства с свободою ума и жизни, услаждаемой и украшаемой новейшими изобретениями. Все это вместе требует от церковной проповеди так называемой современности.

В общем смысле это требование совершенно справедливо и законно. Церковная проповедь должна иметь дело с живыми людьми: отвечать на их вопросы, удовлетворять их потребностям, сочувствовать их радостям и печалям. Но понятия о современности церковной проповеди, особенно у нас, весьма сбивчивы и неопределенны. Большинство наших просвещенных людей склоняется к той мысли, что церковная проповедь должна не руководствовать людей известного времени, а идти за временем, и не только применяться к нему во внешних приемах, но и соглашаться с ним в самом решении вопросов современной жизни. Во всяком случае, весьма важно указать существенные черты проповеди, требуемой нуждами нашего времени. Это важно и для нас, проповедников слова Божия, чтобы нам самим не сбиться с прямого пути, идти дружно к одной цели, под одним знаменем. Это важно и для вас, слушатели, чтобы вы знали, чего от нас требовать, что мы можем дать, или уступить вам, и чего не можем.

Пророки ветхого завета, которых служение состояло не только в предсказании будущего, но и в учительстве, в возвещении народу воли Божией, бывали в положении подобном тому, в каком находимся мы ныне. Известное время с своими особенностями и от них требовало уступок. Современники нередко обвиняли их в том, что они все обличают, все плачут, все грозят гневом Божиим, что они слишком строги и суровы. В противоположность им являлись учители, которые были мягче и снисходительнее. Они говорили по сердцу своих современников, и также от имени веры, или что то же – от имени Божия. Они вместе с народом порицали суровых пророков и, утешая народ, говорили, что они сами видели сны, что им сны их не предвещают ничего страшного, что все идет прекрасно и обещает благоденствие в будущем. Но вот что сказал Господь чрез пророка Иеремию: «Пророк, у которого есть сон, пусть и рассказывает его за сон, а у которого есть Мое слово, тот пусть говорит слово Мое верно» (Иер.23:28).

Вот заповедь для проповедника богооткровенной истины на все времена. Он должен различать в себе человека, который может иметь свое сновидение, свое личное мнение, воззрение, сочувствие, стремление и т. п., и другого человека, который имеет в своих руках слово Божие. Как человек вообще, он волен, отвечая сам за себя, сочувствовать всему, что ему нравится, но пусть он будет честен, и выдает свое за свое, а не за Божие, пусть говорить от себя, а не от имени возвещаемой им веры. Если же он взглянет на себя, как на проповедника слова Божия, то пусть возвещает слово Господне верно, без искажений, ограничений, послаблений; иначе он будет лжепророком или лжеучителем. Тогда и народ будет знать, что избрать и что предпочесть, – человеческий ли взгляд и мнение проповедника, или ясно и верно возвещаемую ему волю Божию. Не только мы, слабые и грешные люди, обязаны это делать, но это делали и духоносные Апостолы. Так Апостол Павел в одном случае сказал: «я говорю, а не Господь», хотя, как устроитель церкви Божией нашел нужным прибавить: «а, думаю, и я имею, Духа Божия» (1Кор. 7:12, 40). Как же можем осмелиться мы смешать свое личное мнение с волею Божиею?

Только с этой точки зрения и могут быть верно определены истинные черты современной проповеди. Скажем нашему времени – по силам нашим верно суд слова Божия о нем – об его науке, вере и жизни.

Самая трудная задача для православного проповедника нашего времени, и преимущественно в нашем отечестве, это – оценить нашу современную науку, или наше просвещение. И это трудно не потому, чтобы у нас просвещение взошло на высоту недосягаемую для христианского мыслителя. Христианство не заключено и не замерло в книгах, как человеческое учение, так что им можно пользоваться только как суммою данных сведений и понятий, и в дальнейшем его развитии идти только с своими силами, прибегая к другим источникам знания. Богооткровенному учению присущ даровавший его Дух Божий, просвещающий всякого, кто приемлет Его слово непредубежденным умом и открытым сердцем.

Христианство есть свет, есть сила, которая вселяется в живых людей, ходит с ними, действуете в них, и не только сопутствует им при восхождении, но и сама возносит их на всякую высоту знания и совершенства. Итак, до чего достигают ученые всякого времени, до того может достигнуть и честный христианский мыслитель, с тою только разностью, что он кроме человеческого знания носит в себе чистый свете вечной истины, освещающий всякое время и все, что в нем.

В чем же трудность? В разрозненности, неопределенности, безхарактерности тех идей, которые бродят в нашем обществе под именем последних выводов современной науки. Иногда эти идеи дробятся в такие мелкие, неточные, несвязные, но в то же время досадные и вредные для общества мысли, что их ни привести к единству, ни оценить, ни с силою опровергнуть невозможно. Они похожи на тех, недавно замеченных естествознанием; незримых животных, которые мириадами плодятся и кружатся в воздухе, проникают во все органы нашего тела и всюду, как говорят, производят гниение и разложение, и которых уничтожает только гром небесный. Так иногда мы вынуждены думать, что только гром гнева Божия может очистить нашу умственную и нравственную атмосферу.

Что же? Верить ли в прогресс, который так обольщает наших молодых ученых, в это постепенное и постоянное восхождение человечества к совершенству путем ошибок и переворотов, без ясных понятий о нашей природе, без сознания наших потребностей, без предчувствия предлежащей нам цели? Верить ли в успех этого плавания по волнам времени без кормила и кормчего, в надежде, что чем дальше плывем, тем выше будут волны, и ближе поднимут нас к небу? Предаться ли руководству тех, которые, веря в непогрешимость механизма внешней, а с тем и своей собственной природы, стремятся куда-то, ища и ожидая нового с закрытыми глазами? Нет! Ум, сердце, совесть человека, просвещенного учением Христовым, не могут помириться с таким направлением и довериться таким руководителям.

«Слепец слепца аще водит, сказал Господь, оба в яму впадут» (Матф. 15, 14). И вот уже на наших глазах много простодушных последователей этих темных учений попадали не только в ямы нищеты, разврата, преступлений, но даже в бездну самоубийства, которая, к общему ужасу, как будто все шире и шире разверзается перед людьми нашего времени.

Однако мы беспрестанно слышим слово «наука». Она соперничает и борется с верою и Церковью. Она стремится сесть на седалище Христовом, как некогда на Моисеовы седалищи седоша книжницы и фарисеи (Матф. 23, 2). От ее имени, как от какого-то незримого верховного судилища, произносятся приговоры и решения на всевозможные вопросы. Говорят: «наукою дознано, наукою решено», и это не о частных только предметах, входящих в круг какой-либо точной науки, занимающейся известною отраслью знания и имеющей свое собственное название, а о всяких высших вопросах жизни и судеб человечества. Что же это за наука? Это философия, наука знакомая Церкви. Она собирает выводы всех наук и занимается решением высших вопросов. Но, что удивительно, в наше время, когда надлежало бы ожидать наибольшего и высшего развития духа и учения о нем, она является в самом грубом из всех своих видов, в виде материализма. Она несправедливо присвояет себе успехи естествознания и ими оправдывает свои заблуждения. Естествознание, как и сама природа, безразлично относится к вере. Какие-нибудь частные недоразумения между им и верою, происходящие или от незаконченности исследований наук естественных, или от неточности нашего толкования Библии, не могут опрокинуть всего учения о мире духовном. Только делая из сведений, добываемых науками естественными, произвольные выводы и скачки в заключениях, материалистическая философия может осмелиться отвергать бытие духа в человеке, бытие Бога и высшего мира, вечную жизнь и все те истины, которые относятся в этой области веры и ведения. От этой-то науки произносятся решения и приговоры. Она сообщаете умам господствующее направление; она производит то, что называется духом нашего времени. И вот откуда заимствуют свои воззрения и решения наши полупросвещенные, полуграмотные философы, которые, не имея понятия о философии, философствуют, и не умея доказать ничего, отрицают все; пляшут под чужую свирель, движут своими членами по воле чужой руки, как известные детские игрушки. Отсюда происходят кощунственные и богохульные речи и все софизмы, направленные против религии; отсюда презрение к духовным благочестивым упражнениям; отсюда пренебрежение к чистым христианским добродетелям, страсть к наслаждениям чувственным, стремление к скорому обогащению, затем потеря честности, поразительное умножение похищений, делаемых людьми по-видимому порядочными и в случае неудач – конец всему – самоубийство.

Древние отцы Церкви с церковной кафедры боролись с ложной философией, употребляя против нее ее же оружие. Та же борьба предлежит и нам, и мы веруем; что Господь вышлет достойных делателей на жатву свою. Но вот особые трудности, предлежащая нам в этой борьбе, которых не встречали древние отцы наши. Они имели дело с действительною философией, т. е. как с произведением ума и естественных сил человека, и противопоставляли ей светлые истины христианства, как богооткровенного учения. Но современные нам философы похищают у христианства всю нравственную часть его учения, и тем придают своим системам благовидность, соблазняющую христиан. От того мы и слышим часто от наших образованных людей, что «нравственное учение христианское принять можно; но что же такое ваши догматы»? Материалисты принимают это учение по той простой причине, что им не из чего построить своего. Отрицание личного бытия духа, подчинение человека законам необходимости, мысль об уничтожение всего человеческого существа вместе с смертью, не дают никаких материалов для нравственного учения, кроме правил касательно сохранения здоровья и порядка, необходимого для наслаждения земною жизнью.

И вот где оправдывается над ними слово Христа Спасителя: «никто к ветхой одежде не приставляет заплат из небеленной (новой) ткани: иначе вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет хуже» (Мк.2, 20). Высшие правила христианской нравственности, пришитые к ветхому рубищу языческой философии, производят очевидные дыры, противоречия, слабость в исполнении, расстройство в жизни личной и общественной. Философам нравится христианское учение о свободе, но у последователей их свобода, не ограждаемая доброю и чистою совестно, переходит в своеволие, отрицание властей, мятежи и возмущения. Им нравится учение Апостола Павла о равноправности мужчины и женщины: но равноправность нравственную они переменили в служебную, перенесли ее за пределы законов женской природы, и из нежной блюстительницы семейного счастья и добродетели делают слабого публичного деятеля, чтобы не сказать – предмет публичного соблазна. Им завидно счастье христианских супругов; но не заметив, что оно охраняется целомудрием и терпением, они приписали его только взаимной склонности, и сами ищут счастья в перемене предметов своей привязанности, стараясь учение о свободе брачных союзов облечь в такие законные формы, чтобы можно было делать эти перемены безнаказанно. Им кажутся справедливыми христианские увещания, обращаемые к богатым о разделе с бедными их избытков, и вот они переводят убеждения в обязательства под именем равномерного разделения труда и собственности, а их последователи прибегают к грабежам и насилию. Учение о любви и благотворительности, – этот цвет христианства, – они не могли отвергнуть, но, не приняв вместе с ним строгого христианского учения об умеренности, добровольной нищете и самоотвержении, они вынуждены для поддержания у себя благотворительности прибегать к различным изворотам и унизительным хитростям. Есть несчастная христианская страна, которая сеяла в целый мир лжеучения, и вот в наше время ей суждено представить в себе миру пример всевозможных бедствий и страданий, происшедших от смешения христианства с язычеством. Много труда предстоит современной церковной проповеди, чтобы восстановить в нашем обществе точные и здравые понятия об истинно-христианских добродетелях.

После этого спросим тех простодушных христиан, которые требуют от нашей проповеди мягкости, снисходительности, уступок, примирения с современностью: кому и из чего мы будем уступать? Кого и с кем мы должны заставлять мириться? Христианство с материалистическою философией? Веру с неверием?

Глубоко растление и падение христианского общества, когда оно, умственно и нравственно погружаясь в материализм, и не разорвав еще связи с Церковью, требует от нее уступок и сделок. Чем мы должны отвечать на это? Нашими собственными воззрениями, рассуждениями, как сделали не которые проповедники на западе, нашими сновидениями, или верными и ясным истолкованием слова Божия? Мы – служители Церкви православной. Мы благодатью Божиею не испытали отпадения от вселенского ее единства: мы не принадлежим к учёной христианской общине, которая выделилась уже из отпадшей части вселенской церкви; мы не переходили от своеволия в деле веры к необузданной свободе так называемого философствующего разума; мы не могли освоиться с этим смешением христианства с язычеством, и благодатью Божиею сохранили благоговейный страх к божественному Откровению, который обязывает нас в целости содержать и в непогрешительной точности, без ложного стыда пред современниками, исповедывать учение веры.

Поставленные на страже события, предуказанных Откровением, мы обязаны высказывать о наших современных философах горькую истину. Напрасно они почитают себя людьми новыми, которым мир, как редкости, как сокровищу, должен радоваться. Церковь Божия всегда их ожидает, и за появлением их следит. Они вперед с поразительной ясностью описаны и обрисованы. Наперед известно, что, руководствуясь одними естественными силами и способами знания, и притом погружаясь в материализм всем своим существом, они должны обнаруживать отчуждение от веры и Церкви. Им, по самой их природе, становится дико, странно, чуждо все, что от Духа Божия (1Кор. 2, 14), потому что они теряют способность принимать благодатные впечатления, которые есть плод возрождения от Духа Святого. Наперед сказано, что для них, по их душевному складу, не только будут не убедительны свидетельства Откровения догматические, исторические и нравственные, но что если и воскресший из мертвых будет говорить им о загробной жизни, они и тому не поверят (Лук. 16, 31), а истолкуют его появление по своему. Что они должны насмехаться и издеваться над всем, что относится к вере и Церкви, – это совершенно естественно, потому что самое учете о Христе распятом им должно представляться «безумием» (1Кор. 1, 23). Стремление разорвать с Церковью всякие связи и высвобождать христиан из-под ее спасительного влияния и руководства есть непременное последствие их убеждение; потому что, переставши исповедывать коренной догмат христианства, Христа во плоти пришедша, они должны сделаться деятельными служителями врага Его – антихриста (1Иоан. 4, 3). Самое название передовых людей, которым они так гордятся, есть, при этих условиях, зловещее название. Это не те передовые люди, которые действительно прокладывают человечеству учением истины и подвигами добродетели новые пути к совершенству и счастью, а это передние ряды тех, которые наводнят весь мир в то время, о котором сказано: «Сын человеческий, пришед, обрящет ли веру на земли?» (Лук. 18, 8).

По всему этому мы обязаны в настоящее время усиленно убеждать, молить и просить православных христиан, – тех, которые хранят свято догматы веры и уставы Церкви, стоят твердо, не смущаясь никакими нападениями врагов истины; а тех, которые относятся к вере и Церкви легкомысленно, отрезвиться и умом, и сердцем. Кто чувствует в себе присутствие особой духовной природы (а не чувствует ее только тот, кто намеренно задушает ее в себе), далее, кто видит свое нравственное повреждение (а не видит его только тот, кто за собою не наблюдает), для того нужен Спаситель, нужна Его крестная жертва, нужна возрождающая и освящающая благодать Его. Он должен принять учение о своем спасение так, как оно преподано, в целости и чистоте, как исповедуете его изначала Церковь Божия. Догматы – не простые мысли, совокупность их не система знаний, с которою можно обращаться по своему усмотрению. Это живые органические части нового, Христом Спасителем воссозданного мира. Мы не все в них понимаем, но все в них для нас необходимо. В глубине небесного свода плавают бесчисленные светила разных величин; все они совершают свои пути, и силою тяготения связаны друг с другом. Никакая наука никогда не проследит в точности их взаимных отношений, и кто посмеет сказать, что которое-нибудь из них лишнее, и что, если в данную минуту вынуть одно, то его исчезновение не отразится расстройством жизни на нашей земле и других планетах? Так только может быть определяемо и значение догматов святой веры! Это – светила на церковном небе. В истории христианства можно проследить, как отрицание, или неверное понимание одного из них непременно сопровождалось ложным толкованием других и расстройством нравственной жизни христианских обществ. То же должно сказать и о самой Церкви. В ней нельзя хозяйничать нашему человеческому уму и произволу. Она есть здание Божие. Ее домовладыка – Дух Божий. Дарами благодати можно пользоваться в Церкви только при соблюдении тех непременных условий, при которых обещано их сообщение. Сохранить органическую связь с нею, чтобы, так сказать, ее соки переливались в наше тело, чтобы ее кровь обращалась в наших жилах, можно только при соблюдении постоянного единения и общения с нею мыслями, чувствами и действиями. Всякое продолжительное удаление от нее, или выделение из нее сопровождается истощением, а потом и смертью отделенного члена. К несчастью, за доказательствами этой истины нам не нужно ходить далеко. Нам достаточно для этой цели только взглянуть на умственное и нравственное разложение той части нашего общества, которая вырывается из церковной ограды. Посему-то всякий из нас, кто без высшей церковной власти, которой даны права управления Церковью под руководством Духа Божия, осмелился бы обещать в церковных учреждениях перемены, уступки, делать ограничения, послабления, – проповедывал бы вам не волю Божию, а свои собственные сновидения.

Но нигде влияние на нас материализма так сильно не обнаруживается, как в нашей современной практической жизни. Потребности наши искусственно умножаются, нужды растут, труды осложняются. Остающееся от работы время похищают развлечения, которые признаются необходимыми. Страсть к наслаждениям растет так, что совесть нашего общества, воспитанная под влиянием Церкви и отеческих преданий, смущается при виде усиления этого, всех увлекающего, потока. Уносимые вихрем времени, чада Церкви обращаются к нам с недоумениями и вопросами: им было бы легче, если бы мы на все, чего им хочется, на что их беспрестанно вызывают – от имени Церкви сказали разрешение и одобрение. И здесь-то особенно мы чувствуем в себе раздвоение, о котором говорили прежде. И мы – люди, и на нас действуют соблазны. Но рассматривая внимательно характер настоящего времени, поразмыслив над словом Божиим и писаниями отеческими, очистив помыслы молитвою пред престолом Божиим, вспомнив ответ, который должны будем дать верховному Судие о приставлении домовнем, мы можем только повторить вам один известный и непреложный догмата христианской нравственности и жизни: узкий путь воздержания, бдения, самоотвержения, покаяния, ведет к царствию Божему; широкий путь беспечности, веселья, наслаждений – к погибели (Матф. 7, 13. 14). Здесь трудно все определить и оценить точно и подробно: в выборе удовольствий и в мере может руководить вас ваше собственное нравственное чувство, просветляемое словом Божиим и молитвою. Но если мы скажем вам, что можно спастись отрывочными делами благотворения без внутреннего труда покаяния, что светское просвещение может сделать всех истинно нравственными людьми без просвещения христианского, что нет преступления – время вечерних богослужений проводить в веселых собраниях, а утреннее просыпать, что можно быть готовым на всякие подвиги добродетели, не приучивши себя к лишениям и христианским трудам; если мы скажем вам, что театр – не скользкая тропа для христианской нравственности, что драматическое искусство – родня церковной проповеди, что актеры и театральные певцы достойны вечной памяти, как просветители и благодетели человечества, – если мы скажем что-либо подобное, – не верьте нам. Это будут даже и не сновидения, имеющие благовидность, а сонный бред обремененного пресыщением человека.

Будем молить Господа, чтобы Он для всех нас воздвиг в нашей Церкви мужей с духом и силою наших древних отцов и учителей, чтобы эти мужи – огненными обличениями, прозорливым разъяснением наших заблуждений и заражающихся в них бедствий, разрывающим сердце плачем о растлении и развращении наших врагов потрясли наши души, пробудили в них чувство страха Божия и озаботили нас делом спасения нашего. Аминь.

И рече Господь ко Аарону: в земли их да не наследиши наследие,

и части да не будет тебе в них: яко Аз часть твоя

и наследие твое посреди сынов израилевых (Чис. 18, 20).

Истек первый год со дня открыт Братства Святителя Николая. В первый раз мы торжественно воспоминаем этот день. Мы приносим благодарение Господу за прошедшее, и просим благословения Божия на будущее. Мы молим Господа и о упокоении души в Бозе почившего Цесаревича Николая Александровича, так как Его незабвенное имя соединило нас в один братский союз для благого дела.

Когда дело само по себе чисто и предпринято во славу Божию и ко благу человечества, тогда нет причины сомневаться в том, что почиет на нем и на богоугодно трудящихся благословение Божие. Поэтому мы можем смотреть с надеждой на успех нашего дела в будущем. Когда мы искренно веруем в живой союз и единение во Христе живых и усопших, когда приносим свою жертву и труд любви христианской в память почивших, умоляя милосердие Божие усвоить им эту жертву и свободный труд нашей любви: тогда можно надеяться, что их утешение возрастает там по мере умножения плодов нашей добродетели здесь.

Таким образом исполнение всех надежд достоуважаемого Братства зависит от того, чтобы члены его не ослабевали в деле, чтобы увеличивалось их число, чтобы возрастало сочувствие общества к делу Братства, а с ним умножались средства к успешному достижение его благой цели.

Но на сочувствие общества надобно иметь право. Где же это право у православного духовенства? Неужели в одной, всем известной, его бедности? Неужели чувство состраданья есть единственное чувство, которого мы, служители церкви, можем ждать от христианского общества? Нет! Нам кажется, что мы найдем высшее наше право на сочувствие общества, станем сами на прямой путь к прибретению этого сочувствия и напомним нашему обществу высшее побуждение к тому, чтоб оно принимало к сердцу нужды духовенства, если укажем те основания, на которых утверждено Самим Богом его внешнее положение в христианском обществе и общественной жизни.

Богоустановленные начала, на которых должен устрояться и улучшаться внешний быт духовенства, всегда были одни в церкви Божией как ветхозаветной, так и новозаветной. В пустыне Аравийской, незадолго до вступления Израильтян в землю обетованную, где каждый из них надеялся получить давно назначенный ему удел и, после долгих лишений и бедствий, найти покой и изобилие, Господь сказал Аарону и всему колену Левиину: «в земле их не будешь иметь удела, и части не будет тебе между ними. Я часть твоя и удел твой среди сынов Израилевых» (Чис.18:20; Лев.10:9). Это значило, что в священстве и служении Богу, которое Господь, как Он сам сказал, дал в дар дому Ааронову и колену Левиину, будет единственный источник их внешнего обеспечения. По духу ветхого завета, отличавшегося подробным изложением законов, относящихся ко внешней жизни, Господь определенно указал и самые предметы, которыми могло пользоваться духовенство: десятины, приносимые народом от плодов земных, первородные из животных, или выкуп за них, известный части из жертв, приносимых Богу и т. п. Но в новом завете, завете духа и свободы, ничего подобного для служителей Божиих не указано. Господь Иисус Христос, посылая апостолов на проповедь Евангелия, заповедал им: «ничего не берите на дорогу, ни посоха, ни сумы, ни хлеба, ни денег, ни по две одежды. И в какой дом войдете, там и оставайтесь, ешьте и пейте, что у них есть: ибо трудящийся достоин награды за труды свои» (Лук.9:3, 4, 10:7). Св. апостол Павел в этих словах Господа видит положительный закон: «Господь повелел, говорит он, проповедующим Евангелие жить от благовествования» (1Кор.9: 14). Но он только поясняет его указанием на постановления ветхого завета, не восстановляя их подробностей: «разве не знаете, говорит он, что священно действующее питаются от жертвенника» (1Кор.9:13)? Слова Господа: «трудящийся достоин награды за труды свои» он поясняет только примерами этого справедливого воздаяния за труды в общежитии: «какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» (1Кор.9:7). Вот в сущности все, что можно назвать божественным законом, обеспечивающим внешнее положение новозаветного духовенства. Применение этого общего закона к действительной жизни предоставлено свободе и усердию верующих. По этому мы видим в истории православной Церкви, что у различных народов в разные времена внешний быт духовенства был обеспечиваем различными гражданскими постановлениями и народными обычаями. Оно всегда жило щедротами православных государей, дарами благочестивых христиан – богатыми от богатых, посильными от бедных. Но оно никогда с нарушением церковного мира и общественного спокойствия не стояло за какие-либо свои земные права, не составляло из себя обществ с затаенною целью обогащения; оно само постановляло строгие законы против святокупства, вымогательства, искательства, корыстолюбия; оно благоденствовало с народами свободными и процветавшими, бедствовало и страдало с народами порабощенными и угнетенными.

В настоящее время, при всеобщем стремлении к улучшению всех отраслей нашей народной жизни, и печальный быт бедного православного духовенства обратил на себя общее внимание. Много было думано и говорено об его улучшении, но по расположению обстоятельств, а может быть и по тайному действию Промысла Божия, существенно верным и прочным оказалось только то, что в древности сказал духовенству Господь: «в земле их не будешь иметь удела, и части не будет тебе между ними. Я часть твоя и удел твой среди сынов Израилевых». И: «трудящийся достоин награды за труды свои». Итак, труд служения Богу, труд благовествования, труд попечения о спасении душ, труд любви для утешения страждущего человечества – вот наше вечное обеспечение, вот наше единственное право на участие верующих к нашим земным нуждам. Премудрость Божия поставила наше внешнее благосостояние в зависимость от нашей ревности к служению Богу, чтоб самые нужды наши обращали нас к Тому, в Ком часть наша и удел наш.

Мы знаем, что к нам прежде других христиан относится слово Спасителя нашего: «тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, иже на небесех» (Матф. 5, 16). Усердное молитвенное предстояние престолу Божию, чистота сердца, кротость нрава; назидательность слова, бескорыстная готовность ко всякому служению благу ближнего, терпение и снисходительность к его немощам и недостаткам, – все эти черты истинно благочестивой жизни имеют свой свет, далеко видимый, и свое благоухание, издалека чувствуемое. Этот дух истинного благочестия прежде всего привлекает христиан к служителю Божию, окружает его вниманием и уважением, и приобретает ему право на всякого рода сочувствие и соучастие. Мы знаем это, и молим Господа, чтоб Он Своею благодатью «немощная врачующею и оскудевающая восполняющею», утвердил нас в добром житие, какого требует наше высокое служение.

Мы знаем пример пастырской деятельности, утверждающей за служителями церкви их законные права, в св. апостоле Павле. Рассуждая о своих апостольских правах с коринфскими христианами, он между прочим сказал им: «я ищу не вашего, а вас» (2Кор. 12, 14). Приобретать души верующих для царствия Божия, освобождать их силой слова Божия, молитвы и благодати таинств от тяжкого служения греху, водворять в сердцах их чувство мира и радости о Господе, утверждать их в надежде вечного спасения, – вот что значит, по слову апостола, искать людей, а не того, что принадлежит людям. Приобретая таким образом людей, апостол имел право говорить им: «если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» (1Кор. 9, 11). Прося себе в услужение у Филимона раба его Онисима, им же самим исправленного и обращенного в христианство, апостол мог надеяться, что не будет ему отказа, когда имел право сказать господину: «ты и самим собою мне должен» (Фил. 19). Мы знаем это великое право на участие верующих к нам, и молим Господа, чтоб не прельщало очей наших богатство человеческое и напрасный труд его искания, без права заслуги, а водворялась в сердцах наших ревность о спасении душ. Посеяв в христианском обществе духовное, мы, без сомнения, пожнем необходимое для нашей внешней жизни.

Мы знаем смысл заповеди Спасителя, относящейся прямо к нам, проповедникам Евангелия: «входя в дом, приветствуйте его, говоря: мир дому сему» (Матф. 10, 12). Мы должны вносить с собою в семейства христианский дух благодати, нам дарованной, всеоживляющей, умиротворяющей. Благословение от имени Господня на счастливых и несчастных, сочувствие и утешение страждущим, примирение враждующих, примеры умеренности и воздержания, душевной ясности и благодушия, сердечной теплоты и приветливости, – вот что мы должны вносить в христианские дома. Мы знаем, что при нашем внимании к духовным нуждам христианских семейств, – и с их стороны не останутся без внимания наши дома, и без участия наши семейные нужды.

Говоря все это, мы даем вам оружие против нас самих. Высказывая наши обязанности, мы тем самым всем даем возможность проверять нашу жизнь и судить о том, чего недостает нам. Но, преклоняясь смиренно пред всяким справедливым упреком, выражая искреннее сокрушение о своем недостоинстве и желание исправления, мы тем самым приобретаем право также откровенно и искренно указать и обязанности христианского общества по отношению к нам.

Мы говорим: обязанности, и говорим не напрасно. Проповедники ветхозаветной церкви, зная, что Господь не дал священству удела во Израиле, а повелел питаться от жертвенника, – напоминали Израильтянам о законоположениях по отношении к служителям храма. «Всею душею служи Господу, говорит сын Сирахов, и чти священников Его. Всеми силами люби Создателя своего, и не оставляй служителей Его. Бойся Господа и чти священника; давай ему часть, как заповедано тебе» (Сир. 7, 31–33). Св. апостол Павел не повелевает, а просит об этом верующих (1Сол.5:12, 13). Замечательно, что здесь попечение о духовенстве соединяется с любовью к Богу, и принимается как свидетельство любви к Богу. Так и должно быть. Где пренебрегают служителем Божиим, служителем храма Его, там не оказывают уважения самому Господу храма, которому они служат. Итак, если Господь поручил вашему попечению Своих служителей, не относитесь к ним в духе господства и обладания, потому что в ваших руках их земное благополучие. Не будьте к ним холодны и безучастны, потому что они не нужны и не полезны вам для ваших земных выгод и целей. Не для того они поставлены Богом, чтобы вознаграждать вас за земные приношения земными услугами. Не порабощайте их себе, потому что они бедны и нуждаются в вашем пособии; не доводите их до унижения и чрез то до неуважения к собственному званию, которое в унижении становится для них тягостным. Не обращайте в повод к обиде и раздраженно их прямодушных и благонамеренных советов, или их твердости в соблюдении церковных установлений. Не пользуйтесь их бедностью, – не соблазняйте их к нарушению законов щедрыми обещаниями. Перестаньте забавлять себя уничижением, порицанием, осмеянием вашего бедного духовенства. К нашим порокам, за которые нас осуждает, не прибавляйте своих, равно достойных сожаления. Все это не согласно с любовно к Богу, которая полагается в основание почитания служителей Божиих. Порицание и пренебрежение никого не исцеляют и ничего не улучшают. Жизненная сила, все доброе возбуждающая и усовершающая, заключается в христианской любви – снисходительной, внимательной, попечительной. Не почитайте чужими для себя тех, кого Сам Господь поручил вашему попечению.

«Я часть твоя и удел твой среди сынов Израилевых». Это великое обетование Божие служителям церкви. Оно обязует нас принимать все, что относится к нашему обеспечению от нужд житейских, как дар Божий, дар чистый, свободный от всего, что делает нечистым человеческое пpиoбpениe. По силе этого обетования всякое движение любви и внимания к служителям церкви в душах христианских есть движение, возбуждаемое любовь Господа, благоволившего наименовать Самого Себя нашею частью и уделом. Не тяготитесь тем, что вы делаете к обеспечению служителей Божиих: это ваша нравственная заслуга пред Богом; вы делаете дело Божие, во славу Его святого имени, в исполнение Его заповеди, относящейся к благоустроению Его святой церкви. И пусть всякий дар ваш будет даром любви, не отнимайте у него истинной целью примесью ропота, огорчения, пренебрежения. Господь не останется у вас в долгу. Ваш дар Он возвратит вам с лихвою в Своем благословению на ваши собственные труды, на ваши дома, семейства.

В таком именно духе служения Богу, чрез облегчение житейских нужд служителей Божиих, в чистом духе свободной любви христианской, учреждено Братство Святителя Николая.

В намерении охранит от огорчения служителей церкви в их трудах для спасения душ, св. апостол Павел сказал однажды христианам: «да с радостью cиe творят, а не воздыхающе» (Евр. 13, 17). Воспитание детей составляет одну из причин тяжких забот и глубоких воздыхание нашего бедного духовенства. Легче самим родителям перенести неудобства жилища, скудость пищи, недостаток в одежде, чем видеть детей почти с младенчества обреченных на эти лишения вдали от родительских домов, – без ухода, без надзора. Еще несравненно тяжелее, когда нет вовсе средств и к скудному содержанию детей вблизи от училищ, – и они, при дарованиях, должны быть лишены совсем образования, нравственного развития и благонадежной будущности. Мы можем свидетельствовать перед Братством, что не мало видели слез радости и слышали живых выражений благодарности от бедных служителей церкви, утешенных его пособиями.

В недостатке доброго внимания и попечения о тех детях, которые воспитываются в крайней нужде, но предназначаются на служение церкви, быть может кроется много начатков тех свойств, не соответствующих их служению, которые составляют предмет скорби нашей и вашей. Вот случай для нашего православного общества послужить Господу воспитанием добрых служителей Его церкви.

Господь, часть наша и удел наш, открывает новые и невиданные прежде источники для облегчения нужд наших. Признаем действием Его промышления о нас учреждение достоуважаемого Братства, и помолимся Ему, да утвердит его, да расширит во все пределы нашего отечества и благопоспешит его благим начинаниям и трудам. Аминь.

По милости Божией Братство Святителя Николая совершило ныне пятилетие своего существования и своей полезной деятельности. Для изображения его деятельности будет другое слово в другом месте; здесь место молитвы, здесь целые слова должно быть нравственное назидание. Предмет для такого слова на этот раз мы находим весьма близко, в самом празднестве, ныне совершаемом.

Наш досточтимый Архипастырь пришел в нашу братскую церковь, чтобы вместе с нами принести Господу благодарение за благоуспешное совершение пройденного Братством поприща. Соединим нашу благодарственную молитву с его святительскими молитвами. Но для нашего Братства предстоит продолжение той же благотворительной деятельности в новом наступившем для него лете. На чем можем утвердить наши надежды на успех в будущем? Во-первых на той же молитве, во-вторых, на одном священном действии, которое мы нередко совсем опускаем из виду, но которое может служит основанием многих надежд, – на святительском благословении Архипастыря, в котором преподается благословение Божие.

Имеем ли мы право так утвердительно говорить, что в благословении пастырей церкви преподается нам само вседействующее благословение Божие? Имеем. Увериться в этом весьма полезно в настоящее время для многих чад православной церкви.

Итак, что такое благословение Божие? Когда и где пастырям церкви дарована власть преподавать его верующим?

Учет Божественного Откровения о благословении Божием мы находим в книгах Моисеевых при описании самых первых дней бытия мира. Сотворивши все видимое всесильным словом: да будет, Бог не ограничил Своей творческой деятельности по отношению к тварям дарованием им бытия, но присоединил нечто особенное, что Моисей называет благословением. После создания неразумных тварей, благослови я Бог, глаголя: «раститеся и множитеся» (Быт. 1, 22). После сотворения первых человеков благослови их Бог, глаголя: «раститеся и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ею» (Быт.1:28). Что же еще, кроме жизни, дарованной при сотворении, сообщается тварям благословением Божим? Способность продолжения жизни и правильного развития сил, данных каждому созданию вместе с бытием. Бытие вечное, неизменяющееся, неоскудевающее, принадлежит единому Богу; тварь такого бытия иметь не может; ее жизнь должна быть восполняема и обновляема из безконечной полноты жизни Божией. Притом, как вскоре показало падение первых человеков, жизнь тварей может быть расстроена по их собственной или по чужой вине, и может нуждаться не только в восполнении, но и в исправлении. Посему после потопа, при обновлении мира, снова преподается Ною и сынам его благословение Божие: «и благослови Бог Ноя и сыны его, и рече им: раститеся и множитеся, и наполните землю, и обладайте ею» (Быт.9:1). Посему благословением Божиим называется промыслительное действие силы или благодати Божией, которым восполняются, обновляются и направляются ко благу и счастью жизнь, силы и действия созданий Божих. Псалмопевец благословение Божие, даруемое тварям, называет посланием духа, или зиждительной силы Божией: «отымеши дух их, и исчезнуть, и в персть свою возвратятся: послеши духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли» (Пс. 103, 30). Итак, когда вы видите цветущие луга, поля покрытые золотистыми колосьями, дерева обремененные спелыми плодами, стада птиц и животных, резвых от полноты играющей в них жизни, – знайте, что все это действие благословения Божия. Если видите дом, полный, как чаша, всякого добра, где обитают честный труд, здоровье, мир между супругами, невинная веселость и дружба между детьми, где на лицах старцев сияет тихая улыбка, как вечерний свет догорающего ясного дня, – знайте, что здесь почиет благословение Божие. Если у целого народа мир на границах, изобилие и благоденствие внутри; если умножается его население, если процветают у него благочестие, истиное просвещение, правосудие, честность, – все это плоды благословения Божия. Разнообразные дары, преподаваемые природе и человеку благословением Божиим, исчислены с особенною подробностью Моисеем в последнем слове его к народу Израильскому пред вступлением в землю обетованную: «если будешь слушать гласа Господа Бога твоего, благословен ты в городе, и благословен на поле. Благословен плод чрева твоего, и плод земли твоей, и плод скота твоего, и плод твоих волов, и плод овец твоих. Благословенны житницы твои и кладовые твои. Благословен ты при входе твоем, и благословен ты при выходе твоем» (Втор. 28, 2–6).

Нам понятно, что под благословляющею десницею Всевышнего все растет, цветет и радуется; но где доказательства, что эта творческая сила благословения уступлена людям? Она уступлена, во-первых, родителям по отношению к детям вместе с творческою силою деторождения; она дарована и священству церкви Божией по отношению к чадам церкви. Церковь есть Божие здание, в котором небесный Домовладыка собрал и благоустроил все необходимое для спасения и блага людей, положивши, так сказать, каждый дар на своем месте, и для преподаяния каждого дара определивши свой способ и порядок. Он повелел по установленному чину освящать храмы для Своего в них обитания; Он определил порядок избрания и посвящения служителей церкви; Он установил неизменные чиноположения для совершения Таин; Он сам научил, о чем и как нам молиться; Он же указал и способ раздаяния даров Его действенного благословения. Судя по тому, как определен в Божественном Откровении способ преподаяния благословения Божия, мы по справедливости можем называть его священнодействием благословения.

Вот заповедь, данная Богом Моисею о благословении при устроении церкви ветхозаветной: «Скажи Аарону (первосвященнику) и сынам его (священникам), так благословляйте сынов Израилевых, говоря им: да благословит тебя Господь и сохранит тебя! да призрит на тебя Господь светлым лицем Своим и помилует тебя! да обратит Господь лице Свое на тебя и дает тебе мир! Так пусть призывают имя Мое на сынов Израилевых, и Я Господь благословлю их». В этом троекратном призывании имени Божия на благословляемого прежде всего представляется знаменательным указание на троичность Божества; потом, в каждом члене этого призывания, указуется личное свойство каждого из лиц Пресвятыя Троицы. Господь да сохранит тебя, – здесь разумеется Бог Отец, верховный Промыслитель нашего спасения; Господь да помилует тебя, – Бог Сын, по милости Своей искупивший нас Своею кровью; Господь да дает тебе мир, – Дух Святый, Утешитель, дарующий благодатный мир спасаемым. Итак, по духу ветхого завета, здесь прикровенно преподается благословение во имя Св. Троицы. Это – то самое благословение, которое в новозаветной церкви, раскрывшей во всей ясности верховный догмат о Пресвятой Троице, преподается во имя Отца и Сына и Святого Духа. Неизвестно определенно, сопровождалось ли ветхозаветное первосвященническое и священническое благословение воздеянием или возложением рук; но по примеру благословения патриаpxa Иакова, который благословлял детей своих, возлагая на них руки, можно думать, что и здесь, по преданию, благословение было сопровождаемо возложением рук.

Иисус Христос примером Своим утвердил благословение в новозаветной церкви. Так Он благословлял детей, возлагая на них Свои пречистые руки (Матф.19:11–15; Мк.10:16). Так Он преподал благословение Апостолам, как первосвященник, в торжественную минуту Своего вознесения. Евангелист Лука повествует, что в последнее явление Свое Апостолам по воскресении «Он вывел их вон из города (Иерyсалима) до Сиоана и, подняв руки Свои, благословил их, и когда благословлял их, отступил от них и возносился на небо» (Лук. 24, 50). Какой ясный и неизобразимо величественный первообраз святительского благословения, употребляемого и ныне в православной церкви!

Подобно тому, как в ветхом завете право благословения было даровано Аарону и сынам его, в церкви новозаветной оно усвоено епископам и пресвитерам. Нет сомнения, что самый способ преподаяния благословения сохранен церковью по преданию от Апостолов. И какое великое значение дано ему в церкви, – это видно из церковных чиноположений. Не говоря уже о том, что в православном богослужении при епископе, и без него при пресвитере, все действия диаконов, чтецов и певцов, возглашения, чтение и каждение и т. под. совершаются по благословению предстоятеля, – в самых чиноположениях таинств, к самим тайноводственным словам и действиям присоединяется благословение. Так в чиноположении таинства брака, при всей силе молитв, при знаменательности тайнодейственных обрядов, не забыто благословение. Пред отпуском пресвитер, благословляя новобрачных, говорит: «Отец, Сын и Св. Дух, всесвятая и единосущная и живоначальная Троица, едино Божество и царство, да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие преспеяние живота и веры».... При окончании литургии, по совершении таинства причащения, священно действующий благословляет всех стоящих в храме, возглашая: «благословение Господне на вас».

Таково учение Божественного Откровения о благословении, и таково употребление его в церкви. Те, которым дано право преподавать благословение, должны помнить, что они в минуту благословения становятся орудиями, препровождающими благословение Самого Господа на тех, кто его приемлет. Им всегда должны быть слышны слова Божии, обращенные к ним: призывайте имя Мое на сынов Израилевых, и Я Господь благословлю их. Потому благословение должно быть преподаваемо правильно, благоговейно, неспешно. Дух времени производит то, что мы сами нередко обращаем его в простое приветствие; как бы стыдясь, совершаем его торопливо; спешим заменить его принятым в свете рукопожатием; в рассеянности пересекаем его сторонними словами, а иногда и боимся над главою знатных с достоинством вознести благословляющую руку. Это наши опущения и немощи, требующие исправления.

Что же касается до приемлющих благословение, то иногда поражает и смущает нас горделивость и даже явное пренебрежение, с которыми многие относятся к этому священному действию. Мы не говорим о тех язычниках нового времени, которые, живя в среде христиан и нося христианские имена, относятся к вере и церкви, как к учреждениям, с которыми у них нет ничего общего. На это их добрая воля. К вере никто не принуждает, и Господь ни кого не держит насильно в ограде церкви. Мы от них вправе требовать только одной гражданской вежливости и соблюдения приличий. Но нам прискорбно видеть, как ошибаются в этом случае и добрые христиане от незнания, или от ложного, высокомерного взгляда на обряды православной церкви, занесенного к нам со стороны. В изложенном нами учении о благословении мы ничего не преувеличили. По самому точному изъяснению, право благословения есть божественный дар, сообщаемый священству церкви Христовой вместе с властью вязать и решить. По слову Апостола, «меньший благословляется большим» (Евр. 7, 7). При рассуждении о дарах благодати внешние преимущества должны быть отодвигаемы в сторону. Вы приемлете благословение не от священника, иногда слабого и бедного, но чрез него – от Самого Господа, Который дал ему право призывать имя Его на нас с обетованием благословить вас.

Итак, нуждаетесь ли вы в благословении Божием? желаете ли иметь его? Для вас открыт его источник в благословении священства Божия. Принимайте благословение на главы и перси ваши для соблюдения в чистоте ума и сердца вашего, и на все тело ваше для сохранения его в целости и непорочности. Принимайте благословение на трапезу вашу, чтобы вкушать ее во здравие, – на труд ваш, чтобы он был благоуспешен, – на путь ваш, чтобы он был благополучен, – на детей ваших, чтобы они возрастали в невинности и благочестие, – на все стяжания ваши, чтобы они умножались во благо вам и ближним вашим. Не ищите общения с Богом мимо церкви Его; вы его не найдете. Да благословит тя Господь от Cиoнa (Псал. 127, 5), говорит Псалмопевец боящемуся Господа. От церкви исходит благословение Божие.

Что скажем вам, достопочтенные члены Братства Святителя Николая? Можете ли вы сомневаться в благословении Божием на вас и дело ваше? Труд и жертва для воспитания достойных служителей церкви Божией есть труд высокий, жертва святая. И в нас, свидетелях вашего святого дела, и в тех, которые при ваших пособиях получают доброе воспитание и заменят нас у престола Божия, вы имеете и будете иметь признательных молитвенников. Да благословит вас Господь от Сиона! Аминь.

Того бо есмы творение, создани в Христе Иисусе на дела благая,

яже прежде уготова Бог, да в них ходим (Еф. 2, 10).

Наш век отличается напряженною деятельностью во всех отраслях человеческой жизни. Все честные современные деятели, каждый по своему разумению, имеет целью своей деятельности благо собственное, благо ближних и в последнем конце, – чем они особенно и справедливо воодушевляются, – благо целого человечества. Итак, все частные дела, из которых слагается эта деятельность, в области ли просвещения, или общественного благоустройства, или нравственного усовершенствования народов, суть, или должны быть, дела благая. Для зла, или, что то же, для бедствия и погибели не может сознательно трудиться человечество.

Но при виде этого необъятного множества и разнообразия современных дел, имеющих в виду благо и следовательно предъявляющих право на именование дел добрых, христианин часто становится в недоумение и затруднительное положение. Многое ныне называется нравственным и добрым, чему этого имени прежде в христианском обществе не давали. Иныя дела, по цели и внешнему виду, представляются христианскими, но совершаются такими необычными средствами и в таких невиданных формах, что трудно становится решить, точно ли это дела по учению и духу Христову. Иные дела, имевшие всегда в церкви Христовой высокую нравственную цену и достоинство, совсем оставляются, или даже и отрицаются, как несогласные с добрыми делами нового порядка и характера. Наконец, самый идеал подвижника чистой христианской добродетели, строгого, немногоречивого, сосредоточенного, дышащего ревностью, но вместе и благостию, любовью, кротостью и смирением, – самый этот светлый идеал, который прежде так ясно предносился в нашем сознании, ныне затемняется или изображается иными чертами, покрывается иными красками.

Каждому из нас дана одна только жизнь; только в короткий срок этой жизни мы можем потрудиться для достижения царствия Божия. Как бы нам не проработать наш день на чужом поле, на котором не сеял Христос Спаситель; как бы не набрать плодов, которые не будут приняты в небесную житницу.

Проверим наши понятия о добрых делах с точным учением о них слова Божия; освежим наше нравственное чувство благодатным веянием Духа Христова, всегда слышимого и всегда ощутимого для нас в жизни святой Его церкви.

Св. апостол Павел говорит: «Того есмы творение, создани во Христе Иисусе на дела благая, яже прежде уготова Бог, да в них ходим». В этих немногих словах излагается учение о нравственной деятельности и нравственном достоинстве человека такое ясное, такое полное, и так легко применимое к жизни человечества, какого не дают целые философские системы – древняя и новая.

Первая основная истина учения о человеческой нравственности: «Того есмы творение»: мы – творение Божие. Без мысли о Боге, виновнике нашего бытия, мы не можем иметь правильного понятия о себе. Только при ясном познании причины верно определяются свойства и назначение произведения; только при цельном и связном сопоставлении учения о Боге и человеке верно определяется судьба человека. Изъяснить происхождение человека разумного, свободного, способного к нескончаемому самоусовершенствованию, из механической природы и из мира животного (как делают философы нашего времени) – напрасный труд и горькая обида достоинству природы человеческой. Сами поборники этого учения своими успехами в изучении природы и в подчинении ее себе всякий день доказывают утешительную для нас истину, так просто выражаемую в слове Божием: «вся покорил еси под нозе Его» (Псал. 8, 7). Человек хвалится господством над природою, пользуется ее благами, как хозяин, и в то же время обращается к ней, как к своему творцу; как это напоминает обличение Премудрого, направленное против древнего, грубого идолопоклонства! Срубил, говорит он, человек дерево, одну часть его исколол в дрова и сварил себе на них пищу, а из другой вытесал себе идола, поставил его в передний угол, кланяется ему и восклицает: ты бог мой, ты питатель мой! (Прем. 13, 11–19). В такие же отношения к природе становятся и новые философы с новыми теориями происхождения человека. Мы управляем, говорят они, не вещами только, но самыми силами природы, мы извлекаем невиданные богатства из недр земли, мы по воле нашей искусственно размножаем животных, рыб и растения, мы по железным путям пробегаем огромные пространства в несколько часов, мы облекаем земной шар сетью телеграфов, заставляем молнию переносить наши мысли и слова; а от кого происходим сами? От обезьян! Видно, останется вечною та истина, что, если наука пренебрегает руководством Божественного Откровения, то какими бы ни шла новыми путями, непременно приведет, может быть и к новому, но все к боготворению твари, к идолопоклонству.

Итак, «Того есмы творение», Того единого, всесовершенного и всеблагого нашего Творца и Промыслителя! В Его намерении от вечности определена цель нашего бытия, в Его творческой мысли сокрыт образ человека со всеми свойствами и совершенствами, к развитии и достижении которых способна дарованная нам природа в предлежащем нам бесконечном будущем. Это и утверждает апостол, когда говорит, что мы «создани на дела благая, яже прежде уготова Бог, да в них ходим». Мы, по коренному свойству нашей природы, можем действовать только с свободным выбором цели нашего дела. Итак необходимо, чтобы нам указана была общая цель нашей деятельности, в которой бы сходились все частные цели навсегда, во всю предназначенную нам вечность. Кто же может указать эту цель, кроме Самого вечного Бога? Мы можем свободною самодеятельности развивать в себе данные нам силы и способности, но только тогда будем делать это безошибочно, когда предуказан нам будет первообраз нашего совершенства, в котором бы сходились в полной гармонии все истинно-человеческие свойства. А кто может показать нам этот первообраз человека, кроме Творца? Только он может, или под непосредственным и постоянным Своим руководством возводить нас к этому, Ему одному известному первообразу, или открыть его нам в описании, изображении, или в живом существе, доступном нашему созерцанию, постижению и подражанию. Все это Он и сделал для нас: первое, т. е. непосредственное руководство, Он оказывал нашим прародителям до их падения; последнее показал нам всем в благодатном домостроительстве нашего спасения.

Сравнительно с этим ясным учением о нравственном самоусовершенствовании человека как темно и безотрадно новое учение о механическом прогрессе природы человеческой в общем движении всего живущего куда-то вперед, не известными путями, к неизвестной цели! В этом учении нет места свободе человека, а без нее человек не человек. Здесь нет места стремлению к личному и притом вечному усовершенствованию и блаженству; а лишение этого есть нравственное человекоубийство. Нам говорят: утешайтесь надеждою, что следующие поколения будут лучше и счастливее вас. Так: мы готовы желать блага и трудиться для счастья детей, внуков и отдаленных потомков: но мы не можем ложиться мертвыми ступенями для их восхождения к совершенству по лестнице наших погибших жизней. Зачем нам это мрачное учение, когда есть другое, дающее нам возможность сохранить наше личное бытие и нашу свободу, развить в течение земной жизни все, что есть лучшего в нас, до возможной степени совершенства, перейти в другую жизнь с надеждою усовершенствовать и счастье нескончаемого, и оставить после себя внукам и отдаленным потомкам наследство знания и добрых дел?

«Того есмы творение, создани во Христе Иисусе на дела благая». Мы погубили дары первого творения в своем падении, мы потеряли право на непосредственное руководство к совершенству и блаженству от Самого Творца, мы утратили способность творения тех добрых дел, которые предназначены были нам первоначально, – и вот всеблагий Бог создаете нас вновь благодатным возрождением во Христе Иисусе.

Право общения с Богом нам возвращается заслугами Христа Спасителя; утраченные силы благодати Св. Духа не только восстановляются, но и даруются вновь в большем обилии чем прежде; первообраз нашего совершенства, не в изображении только, не в одном учении, но во всесовершенном существе Богочеловека нисходит к нам на землю и становится для нас не только удобосозерцаемым, но и видимым и осязаемым. Истинные последователи Христовы, сочетавшиеся с Ним в духе верою и любовью, представили нам в себе бесчисленные опыты всевозможных совершенств, усвоенных человеческою природою из первообраза богочеловеческой жизни Иисуса Христа. Никто не скажет, что это не были лучше из людей; никто не будет утверждать, что если бы ими наполнился мир, было бы худо жить на земле. Никто из них самих не сказал в конце своего земного поприща, что он несчастлив, что напрасно трудился. Напротив, не все ли они, умирая с светлым лицем и радостным духом, свидетельствовали, что носят в себе начатки вечной жизни, и не все ли они приглашали нас променять тленное на нетленное, временное на вечное?

Когда в добрые минуты свободы от забота житейских и чистоты помыслов вознесешься мыслью к этому светлому сонму равноангельных людей, идущих к царствию Божию, или уже достигших его, под крепкою рукою Началовождя и Руководителя их, Сына Божия, – душа просится в их святое сообщество, и противны становятся все скороспелые выводы современной науки, которая старается низвести нас в грубое, немыслящее, неспособное к самоусовершенствование и незнающее нравственного приличия общество бессловесных животных.

Теперь нам не трудно определить, в чем состоит истинно-доброе человеческое и христианское дело. Доброе дело есть опыт свободного упражнения в какой-либо добродетели, составляющей существенную черту первообраза человеческого совершенства, явленного нам в учении слова Божия и в примере Иисуса Христа. Так, например, подаяние милостыни, или помощь, оказанная страждущему, есть доброе дело, служащее к развитию в нас любви. Постоянное исполнение данного обещания или слова есть доброе дело, приучающее нас к верности. Точный рассчет с людьми, которые нам служат и для нас трудятся, воздаяние услугою за оказанную нам услугу, – это добрые дела, обнаруживающая в нас навык к справедливости. Так всякое свободное действие, представляющее хотя в малом семени, хотя в зачатке опыт правильного и твердого развития в человеке какой-либо его духовной силы, способной перейти с ним в будущую жизнь для дальнейшего возрастания и усовершенствования в вечности по образу совершенства Христова, – есть нравственное, доброе, христианское дело. Напротив, всякое дело, в котором нет этого семени и зачатка, или которое не обещает правильного развития духовных сил, – такое дело добрым и нравственным названо быть не может.

Эти существенные признаки истинно-добрых дел укажут многим отраслям нашей современной деятельности настоящую нравственную цену.

Благодарение Господу, большинство наших православных христиан чуждается новых материалистических учений, но тем не менее практически материализм с каждым днем глубже внедряется в нашу жизнь. Мы погрузились в общеполезную деятельность, в улучшение нашего внешнего быта, с утра и до ночи все хлопочем по делам и утешаемся тем, что год от году умножаются новые учреждения, установления, сооружения. Все это может быть и прекрасно, и приятно, и утешительно в смысле облегчения и украшения нашей земной жизни, но все это дела только внешне-полезные, а не нравственно-добрые. В среде их и вырастают и складываются люди с новыми добродетелями-с уменьем составить себе независимое состояние, с искусством изобретать себе удобства и разнообразить свои наслаждения. Если интересы этих людей не простираются далее горизонта земной жизни: то как их самих, так и все их разумные дела ожидает общая участь вместе со всем земным, – погребете в земле. Мы желаем блага нашему православному отечеству, мы молимся об его благосостоянии и процветании, но законы жизни, истории, или лучше, законы правды Божией непреложны. Были своеобразные цивилизации: ассирийская, вавилонская, египетская, греко-римская, – и все они лежат под разными слоями земли, – древнейшие глубже, позднейшие выше. Над их великолепными сооружениями уже многие века ходит плуг, и только ученые новейшего времени с большими трудами и издержками стали доставать и вызывать на свет их разбитые и обезображенные остатки. Только дух переживает века, и учреждения, служащие его потребностям, благоговейно хранятся из поколения в поколение. Одухотворите ваши улучшения христианскими идеями, и сделайте орудиями христианских добродетелей: тогда они будут обновляема из века в век.

Мы утешаемся распространением у нас просвещения, а вера и христианские добродетели оскудевают. Мы устрояем в учебных заведениях храмы, вносим в программы наук Закон Божий, причисляем к составу наставников законоучителей: а тем меньше становится верующих, чем больше является ученых, и все наши труды в устроении высших учебных заведений и народных школ, все пожертвования и стипендии, может быть, будут делами общественно-полезными, но не будут нравственно-добрыми, если не сделаются действительными источниками здравых познаний и доброй нравственности. Как это сделать? В умах самих служителей и преподавателей науки утвердите владычество божественного Откровения над человеческим знанием, в их сердцах поставьте алтари веры: тогда все преподаватели наук в каждом учебном заведении будут единодушными охранителями христианских начал, а не законоучитель только – один бессильный в борьбе со многими. Нам скажут: вы думаете легко это сделать? Мы знаем, что теперь труднее, чем было четверть века назад, а еще чрез четверть века будет труднее, чем теперь. Но еще нет в этом невозможности, пока вера сильна в большинстве православного народа.

Любимою добродетелью нашего времени стала благотворительность, но и эту прекрасную добродетель под влиянием духа времени мы стремимся поставить вместо христианских начал на коммерческие. Вечный, неизсякающий источник средств для благотворений – это заповедуемые учением Христовым – трудолюбие, воздержание, умеренность, простота жизни, самоотвержение, сострадание к бедствующим и уделение им избытков от труда за издержками на необходимое. Мы не прибегаем к этому источнику, а ухищряемся сохранить себе не только избыток, но и всепожирающую роскошь, и вместе добывать средства для дел благотворения. Учредители благотворительных заведений стараются завлечь благотворителей замысловатостью проектов и тронуть их сердца описанием новооткрытых нужд, и бедствий человечества, а благотворители соображают, как бы за меньшие издержки добыть себе высшую награду, или поставить себя виднее в общественном мнении. Собиратели пожертвований утомляются сборами, жертвователи тяготятся множеством требований и притязаний, а призреваемые в благотворительных заведениях скучают от стеснения свободы, и жалуются на скудость содержания. Суеты много, а плода духовного мало. Но что сказать о таких способах собирания пожертвований, как благотворительные лотереи, благотворительные увеселения? это хулы на христианскую благотворительность. Одни дали на лотерею ненужные вещи, другие насильственно взяли за них цену в сто раз высшую, чем они стоят, третьи же выиграли их, посмеялись и бросили, – и доброе дело сделано. В которой из трех сторон оно оставило след добра? Любителям увеселений за пожертвование на доброе дело доставили наслаждение; художникам, которые для них трудились, заплатили; учредители увеселений довольны тем, что ловко обернулись и добыли денег для поддержания своей чести, как покровителей известного заведения: кто из них оказал бескорыстный подвиг христианской любви? Кто сделал шаг вперед по пути нравственного развития? Никто. Но говорят: бедным достался кусок хлеба! Это-то и есть материалистическая противо-христианская благотворительность, которая рассчитывает не на развитие в людях христианских свойств, как на источник добра, а на один так или иначе добытый кусок хлеба. Такой кусок долго бедных не прокормит; на нем нет Божия благословения. Верх успеха для современных благотворителей – обеспечение известного учреждения вечным капиталом. Это, действительно, с нашей человеческой точки зрения, есть обеспечение. Но слово Божие учит христианина ничего не почитать вечным на земле, и ни в чем не полагать себе вечного обеспечения, кроме милости Божией, обеспечиваемой нам соблюдением заповедей Божиих: «милость Господня от века и до века на боящихся Его» (Пс. 102, 17).

В последнее время вошло в обычай вымогательство денег у богатых людей на благотворительные учреждения, на украшение храмов, на поддержание обителей, – лестью, угодничеством, обещаниями без надежды исполнения и без разбора людей и общественных отношений. Православная Церковь, верная слову Божию и примеру Христа Спасителя, не терпит таких способов и приемов в совершении добрых дел. В деле, совершаемом во имя Христово, все должно быть прямо, честно, чисто и свято. Зачем лишать богатого мзды небесной, воздавая ему за пожертвование земную мзду удовлетворенной гордости и тщеславья? Зачем изображать усиленно яркими красками одну добродетель во вред другой? Зачем прибегать к мирским проискам вместо уединенного труда добродетели, привлекающей внимание людей своим светом и благоуханием? «Ищите прежде царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам» (Матф. 6, 33).

Нас могут обвинять в том, что мы порицаем людей, желающих делать добро, вместо того, чтобы поощрять их. Но смешение ложных понятий с истинными опаснее голой лжи, и мнимая добродетель вреднее открытого порока, как и сам сатана опаснее, когда принимает образ светлого ангела, нежели когда является в собственном своем виде (2Кор. 11, 14). Легче обличить явное заблуждение и порок, чем отделить тонко вплетающиеся нити лжи и страстей человеческих в светлую ткань христианской добродетели. Потому-то и нужно делать это в начале, пока чуждые учения и примеры не исказили совсем нашей совести, пока еще не потускли совсем в нашей памяти и в нашем сознании истинные образцы чистых христианских добродетелей, возросшие на чистой почве православной Церкви.

Пожелаем достопочтенному Братству святителя Николая благоуспешного продолжения его прямой, простой и ясной христианской деятельности. Братские пожертвования приносятся доброхотно; родители детей, получающих пособие, выражают Братству искреннюю признательность; дети становятся благонравными юношами, и некоторые из них уже приближаются к священному служению Церкви Божией. Да приемлет Господь милостиво это служение от искренних христианских сердец, во славу Его приносимое, и да благословит его благими плодами на пользу святой Своей Церкви! Аминь.

обувше нозе во уготование благовествовaние мира (Еф. 6, 15).

Мы должны принять, братия, за особенную милость Божию к нам переселение средоточия Православного Миссионерского Общества в Москву, совершаемое ныне по воле Благочестивейшего Государя нашего. Призвание к участию, и притом ближайшему, в деле многополезном, достославном и спасительном – что как не милость Божия?

Есть и основания надеяться, что при помощи Божией, святое дело вспомоществования распространению веры Христовой между миллионами наших сограждан, неведущих своего Искупителя, отныне пойдет благоуспешно. Разве не добрый знак это живое участие к делу настоящего многолюдного собрания? Здесь – вся Москва в высших и влиятельнейших представителях всех сословий. Москва – великая сила в делах православной веры и народной жизни. По милости Господа и молитвам святителей, здесь почивающих, ее участие в делах такого рода, во все семьсот лет ее существования, никогда не было бесплодным. Москва – любимица России; она есть древнее хранилище святынь народной веры и народной славы. Когда она с любовью приложит свое сердце к делу распространения святой веры, – оставят ли ее без помощи новая славная и цветущая столица царей русских и все областные города России, где по Высочайшей воле должны устроиться особые отделения Миссионерского Общества? Когда по всем главнейшим городам нашего отечества устроятся особые отделения Общества и будут расти и расширяться: тогда не летучие только известия печати, проходящие все по одним и тем же слоям нашего читающего общества, будут рассказывать о действиях евангельской проповеди, но живые голоса живых членов Общества будут разносить об этом сведения по всему пространству русской земли. Они дадут понять и нечитающим и малограмотным, как грешно нам, православным, оставаться равнодушными к тому, что вместе с нами на русской земле, которую мы привыкли называть святою, обитают многие миллионы сограждан наших, остающихся некрещенными и даже поклоняющихся идолам. Тогда из самых недр, так сказать, русской земли потекут приношения на святое дело распространения веры, и как светлые точки будут постепенно умножаться кресты святых храмов на горах Алтая, на берегах Байкала и Амура, в степях киргизских, на равнинах Средней Азии, доколе весь необозримый восток нашего необъятного царства не озарится чистым светом православия. Можно придти в восторг при мысли, как вокруг храмов с их училищами и благотворительными учреждениями будут постепенно, так сказать, усаживаться кочующие племена, возникнут новые тысячи селений и городов, и на степях пустынных вырастет многомиллионная, просвещенная, цветущая часть Русского царства, которая в свою очередь понесет во глубины Азии святую веру и просвещение.

Нам скажут: воздержитесь от преждевременной радости и больших надежд. Вы вступаете в дело вековое, у нас еще новое, трудное, требующее многих сил и великих деятелей. Но, во первых, и вековые дела начинает же кто-нибудь. И как утешительно в них участвовать! Потом, справедливо, что надежды самые чистые и по-видимому твердые всегда более или менее возмущаются ожиданием препятствия и опасением неудач; но это – в делах человеческих.

В делах Божих, каково и настоящее наше дело, препятствия не страшны, как бы велики ни были, потому что они будут побеждаемы не нашими силами, а силою Божиею; без успешности опасаться не следует: потому что ее не может быть там, где люди только орудия, а деятель – Господь Всемогущий. Вся сила только в том, чтобы на нашем деле было благословение Божие, чтобы мы, желающие послужить орудиями во святом деле, смотрели на него как на дело не наше, а Божие, и относились к нему с уважением, без самонадеянности и тщеславия; сохранили чистоту побуждений и намерений; действовали в мире и согласии, и приложили к делу искреннее усердие с терпением и смиренным сознанием, что мы только исполняем прямой долг наш, который давно нам исполнять надлежало.

Откуда же проистекает этот долг? и неужели все христиане должны участвовать в деле распространения веры Христовой? Непременно все; каждый по мере сил своих, и по своему положению в обществе и в церкви Божией: одни словом учения, совета, утешения, другие – внешними пособиями, и все вообще – сердечным сочувствием, благожеланиями и молитвами.

Св. апостол Павел, изображая христианина в виде духовного воина, всегда готового на борьбу со врагами Христовыми, говорит, что он должен быть облечен в броню праведности, препоясан истиной, покрыт шлемом спасения, иметь в руках щит веры и меч слова Божия, и быть обутым в готовность благовествовать мир. Ему нужны и свойственны сколько забота об охранении ума и сердца от стрел лжеучения и содержание своих мыслей в пределах святых догматов, сколько меч слова Божия для рассечения хитросплетений ума человеческого; столько же и готовность идти ко всем и всюду с благовестием мира, или словом Евангелия.

Откуда в нем может быть эта готовность? Из силы его собственной веры, из глубины и жизненности его убеждений. Если всякому человеку по самой его природе свойственно делиться с другими людьми теми благами, которые он имеет, то тем более это свойственно христианину. Благо веры во Христа, или обладание истиной и благодатно Христовою по вере в Него; – высочайшее, несравненное благо. Кто обладает им, у того оно не может лежать в душе запертым и неподвижным. Как счастье и радость, наполняющая сердце человека, делают его сообщительным, заставляют его искать соучастников, с которыми бы он мог поделиться своим чувством: так и умиротворение души во Христе, и радость о Господе Спасителе ищут излиться из души ими исполненной в другие души и сердца. Мало этого: чувства духовного мира и радости – не простые чувства человеческие; это струи живой, благодатной силы, исходящей от Духа Божия. Он, Дух Божий, вдохновляя души верующих, делает их органами истины, правды, любви, просветителями человечества. Поэтому жалость возникает в сердце христианина при виде заблуждений, суеверий и пороков, господствующих между людьми непросвещенными верою Христовою. Он готов сообщить им всем ту цельность и ясность миросозерцания, при которых он живет в мире как доме Божием, среди созданий Божиих, под кровом и любвеобильным попечением единого Отца небесного. Он готов дать почувствовать силу духовных утешений всем тем, которые не знают ничего выше чувственных наслаждений. Он знает, что без Христа сиротствующее сердце человеческое пусто и холодно, будущее для человека темно, вечность безотрадна, земные страдания – без внутреннего смысла и надежды воздаяния, раскаяние – без утешения. И всем бы он сообщил, и любовь ко Христу, и упование вечного блаженства с Ним и в Нем. Хотя бы не верил язычник в жизнь будущую и не сознавал опасности вечной погибели: за него боится и страдает христианин, и молит ему избавления. Итак, если мы знаем христиан, для которых все равно во что бы ни верил их ближний, которые находят иногда более приличным обращать язычников в магометанство, нежели в христианство, или помогать магометанам и язычникам оставаться в их заблуждениях, то это христиане только по имени: их духовное настроение не выше магометанского и языческого, хотя бы они и обладали внешним образованием.

Самый живой источник побуждений к усердному распространению веры Христовой заключается в наших отношениях к Самому Спасителю нашему Иисусу Христу. Он воплотился, трудился, страдал и умер для всех и за всех человеков: итак Его святая воля, Его божественное желание таковы, чтобы не мы одни пользовались дарами Его благости, но все люди, все, кто желает и может. Не обязаны ли мы, по долгу любви и благодарности к Нему, желать и трудиться всеми способами, чтобы спасением многих приносить удовлетворение и утешение Его бесконечной любви? Почему мы должны это делать? Потому что все Свое Он сделал на земле, все сделали Его пророки и апостолы; и чтобы мы сами продолжали просвещение друг друга, Он сделал нас участниками даров пророческих и апостольских, обещал нам навсегда Свое всесильное, невидимое содействие. Так понимали эту святую обязанность христиане во все времена, когда они не были отуманиваемы и расслабляемы духом мира. Так со времен древних были Его проповедниками епископы и пресвитеры, иноки и миряне, купцы и воины, ссыльные и пленники, рабы и рабыни, все кто пламенел любовью к Нему, и чрез Него ко всему человечеству. И их слово было сильно, потому что они проповедывали не идеи христианские, искаженные и перемешанные с измышлениями человеческими, а Самого Искупителя, Его же словом, с знамениями Его благодати. Они не искали в странах, не просвещенных христианством, обширных рынков для сбыта товаров на удовлетворение роскоши образованных христианских народов; потому что желали не их стяжаний, а их самих, и не для себя, а для общего всех Искупителя, для собственного их спасения и для братского единомысленного служения вместе с ними единому истинному Богу и, Его же послал Он, Иисусу Христу (Иоан. 17, 3).

В трудах для просвещения неверующих светом учения Христова, Господь открыл нам самим средство нравственного усовершенствования и спасения. Господь поручает нам возвещать имя Его неверующим, но призвание и просвещение их совершает Сам Своею благодати. Поэтому миссионерская деятельность внимательному взору открываете обширное поприще для благоговейного наблюдения действия благодати и поучения делам премудрости и благости Божией. Сами апостолы, собираясь в Иерусалим после путешествий для проповеди Евангелия, с удивлением и благоговением сообщали друг другу, что сотворил Господь у язычников служением их (Деян. 15:4, 21:19, 20). Там, где впервые открывается это служение спасения людей, видна та упорная борьба, с которою невидимые враги наши силятся удержать в своей власти порабощенные ими души человеческие. Там совершаются эти опыты внезапного озарения светом Христовым, по которому призываемые благодатью разрывают кровные союзы, выдерживают преследования и страдания, и с готовностью на мученичество бегут ко храмам христианским и Христовым служителям, прося крещения. Там становится ясным понятие о возрождении человека благодатью таинств в чудных, осязательных переменах, совершающихся с новопросвещенными. Там эти высокие добродетели: простота и сила веры, послушание и терпение, предстояние Богу неустанное, молитва умиленная, честность и благотворительность, не ищущая вознаграждения, служение с самоотвержением. Там живые напоминания о событиях первых веков христианства, которые многие в наше время в ослеплении неверия и ложного просвещения почитают неповторяемыми или даже невероятными. Итак, не только тот, кто действует на миссионерском поприще, но и тот, кто с сочувствием следит за этою деятельностью, получает духовную пользу. Он будет «прославлять Бога», как прославляли и сами апостолы, выслушивая один от другого сказания о действиях благодати между язычниками (Деян. 21, 20).

Забота о просвещении неверующих учением Христовым есть высший род благотворительности. Ей, в каких бы действиях она ни выражалась, присвоены высокие обетования. Если тот, кто учит и проповедует Христа, участвует в Его подвиге спасения душ человеческих и за обращение одного неверного получает прощение множества своих грехов, то и содействующий проповеднику в его трудах становится участником его награды. «Принимающей пророка во имя пророка получит награду пророка» (Матф. 10, 41), и напоивший, по слову Спасителя, чашею студеной воды Его ученика во имя ученика, или апостола, не взирая на всю незначительность услуги, не потеряет награды своей (Матф.10:42). В наше время не любят говорить и слушать о подобных обетованиях Господа за подвиги добродетели, и уничижают самую деятельность христианина, взирающего на мздовоздаяние, как бы из одной корысти трудящегося. Но послушайте, как рассуждающие таким образом о делах христианских превозносят похвалами покровителей наук, снаряжающих для изучения неизвестных стран ученые экспедиции, или посылающих на свои средства корабли в Ледовитый океан, хотя бы для отыскания праха или каких-либо следов погибшего мореплавателя. Они уделяют им целую половину в заслугах ученых людей, справедливо рассуждая, что без их помощи ничего не было бы сделано; но говорить о чести, заслуживаемой христианином пред Богом и людьми, как об естественном последствии или плоде его трудов и жертв, им это представляется лишним. Вы много услышите, братия, по поводу нашего святого начинания кривых суждений, насмешливых замечаний, мрачных предсказаний: не смущайтесь ничем. Как жены, сопутствовавшие Господу во время земной Его жизни и служившие Ему от имений своих (Матф. 8, 2. 3), удостоились наравне с апостолами явления им Христа по воскресении: так всякая вещественная жертва, приносимая нами для успеха проповеди о Христе, оценится в свое время и получит свою долю при разборе Всеведущим сил и причин, помогавших успеху дела. Ни одно приношение для миссионерских храмов, училищ, общин, больниц, ни один аршин холста, ни одна ленточка на крест для новокрещенных, ни одна одежда для защиты от холода проповедника веры, ни один сосуд, данный ему для употребления в пути, ни одна подушка для отдохновения его утомленной головы, – ничто не лишится мзды своей.

Нужно ли говорить о великой пользе для нашего отечества, какая может произойти от обращения в православную веру миллионов наших сограждан, коснеющих в магометанстве и язычестве? Все, даже и враги христианства, согласны в том, что в нем есть могучая сила, возбуждающая людей к высшему умственному и нравственному развитию. Итак в диких племенах, с обращением их в христианство, мы найдем сотрудников, способных сочувствовать и содействовать всестороннему развитию благосостояния нашего отечества. Но всего важнее в этом отношении то, что единством веры мы введем их в живую, родственную связь с русским народом. Единство веры есть крепчайшая из всех связей, соединяющих народы. Если от разномыслия в предметах веры возникают ожесточенные споры, если эти споры превращаются в преследования и даже в религиозные войны, почитаемые самыми страшными и опустошительными, то единство веры, устраняющей подобные бедствия, уже по одному этому значит что-нибудь. Если оно заставляет братски относиться между собою народы разных царств, то конечно не может оставаться бесследным для обитающих в одном государстве. В чем же его сила? Наш дух имеет свою родину, – это та область духовная, из которой его верою изъясняется для него его происхождение; он имеет своего отца, – это тот Бог, какого он знает по учению своей религии; он имеет своих сродников, – это те великие люди его религии, под влиянием которых совершилось его внутреннее развитие; он имеет свои любимые места, свои заветные воспоминания, – это те места, где хранятся святыни его веры, это те воспоминания, с которыми связаны его высшие религиозные ощущения; он имеет заветную цель своих стремлений и надежд, – это та вечность, какую он себе представляет по учению своей веры. Скажите ему: перемени все это разом, он ужаснется. Начните отнимать у него одно за другим против его убеждения, он возмутится; отнеситесь ко всему этому с хулою и порицанием, он готов будет защищать любимые верования всеми средствами. Во всем этом он вырос и сложился, и все это срослось с ним. Потому-то христианство и учит, что только Бог силен возродить дух наш из одной, хотя бы и ложной, для другой, хотя бы и истинной веры. Муж и жена разных вер, крепко убежденные каждый в своей, только тогда спокойны, когда не говорят об этом и много не думают. Ясные выражения разномыслия повергнут их по меньшей мере в печаль.

Теперь не время вдаваться в обстоятельные исследования об этом, но и из немногого очевидно, что столько умножится сила русского народа и даже сам русский народ, сколько инородцев соделается членами православной церкви. Не торжество ли это будет, когда с миллионами новообращенных сограждан, хотя наши потомки будут, по выражению нашей церкви, едиными устами и единым сердцем славити и воспевати пречистное и великолепное имя единого истинного Бога, в Троице славимого, любить одну святую церковь чтить и защищать одни святыни?

Мы убеждаем озаботиться прежде всего духовным просвещением нехристиан, обитающих в пределах нашего отечества; другие, напротив, уверяют, что надобно прежде познакомить их с современною цивилизацией, чтобы при готовить к принятию христианства. Оба эти воззрения и направления, при современных условиях, рядом стоять и идти не могут. Где истина? Мы с своей стороны находим особенные побуждения спешить просвещением диких племен православною верой, именно в том, чтобы силою учения и благодати Христовой приготовить их к борьба с теми недостатками и злоупотреблениями цивилизации, с которыми она к ним подвигается. Кого она высылает прежде других к инородцам? Мелких промышленников с одуряющими напитками, от которых и среди нас погибают многие тысячи. С чем она знакомит их прежде всего? С прихотливыми удобствами жизни, развивающими в них множество новых потребностей, которым и для нас ныне так трудно удовлетворять, и с которыми еще труднее бороться. Она понесет им книги, – но какие? Так называемое легкое чтение? Но оно и у нас всех полуобразованных приучило к праздному перебору в уме и воображении легких представлений и впечатлений, и сделало умы их вялыми и неспособными к трезвому и продолжительному размышлению о предметах духовных. Она познакомит их с наукою? Но с какою? Если с таким изучением природы, которое закрывает от ума и сердца человека его Создателя и делает из христианина просвещенного язычника, то она и у нас есть зло, требующее врачевания. Что мы видим в наших соотечественниках, которые, едва вкусив просвещения, без религиозной и строго научной подготовки, схватились за последние выводы современной науки? Легкомысленное порицание и голословное отрицание всего досточтимого и святого, соединенное с ленивою апатией ко всему духовному и вышечувственному. Вот первые проповедники цивилизации, которые полетят охотно, особенно на даровые средства, просвещать дикие племена! Истинным и надежным ученым еще здесь слишком много дела; их и для нас еще мало. Нет! мы сами не видим еще христианской цивилизации, той цивилизации, которая, соединяя свет веры с светом науки, делает человека скромным исследователем дел Божих, любителем истины и добродетели, направляющим все науки и искусства к пользе духа и ко славе Божией, трудолюбивым и умеренным при богатстве, всегда склонным с самоотвержением предпочесть блага ближнего своему собственному, победителем страстей и пророков, наследником неба на земле. Да просвещает полудиких сограждан наших прежде всего свете Евангелия и сила креста Христова! Их неизнеженные души и тела дадут благодати Божией крепкий материал для образования из них истинных христиан. Такими нашло христианство наших предков, и их силою мы живем доселе.

Заключим словами святого апостола: Молитеся, братие да слово Господне течет и славится, и да избавимся от злых и лукавых человек: «не во всех бо есть вера» (2Сол. 3, 12). Аминь.

Испытайте Писания, яко в них мните вы живот вечный имети,

и та суть свидетельствующая о Мне (Иоан. 5, 39).

В этих словах Христа Спасителя мы находим основания для разъяснения современных недоразумений касательно одного умственно-нравственного состояния духа человеческого, о котором ныне много говорят, и на которое часто ссылаются. Оно называется убеждением.

Убеждение – великое слово. Состояние духа человеческого, которое им обозначается, есть чрезвычайно важное состояние. Убеждениями определяется склад мыслей, направление и характер человека. Убеждения служат источником побуждений для человеческой деятельности. Они сплотняют человеческие общества и разлагают их. Они направляют к одной цели громадные силы, и производят великие перевороты. Убеждениям посвящаются труды целой жизни; за убеждения приносят жертвы, терпят страдания и умирают.

Так было всегда и везде; только у нас с недавнего времени слово убеждение стали употреблять без разбора, не понимая его истинного смысла и значения. Дитя, не обращая внимания на выговор здравомыслящей матери за непослушание, говорит: «это мое убеждение». Незрелые школьники, принося домой в простые христианские семейства ложные мысли и кощунственные выражения о религии, на замечания старших членов семейств с важностью отвечают: «это наши убеждения». Многочисленные поклонники материализма, под прикрытием слова убеждение, почитают себя освобожденными от всех возражений, от обязанности прислушиваться ко мнениям других, входить в исследование отрицаемого ими, тем более изучать мало им знакомое, а иногда и совершенно неизвестное. При ложном учении о достоинстве и непогрешительности всего нового, при преувеличенном понятии о неприкосновенности человеческой личности, простирающемся даже до неприкосновенности мысли, вооружаясь презрением ко всему и насмешкою над всем несогласным с их образом мыслей, под знаменем убеждения они начинают производить решительное нравственное давление и насилие в нашем христианском обществе.

Разбор такой умственной запутанности принадлежит собственно философским наукам, а не поучениям с церковной кафедры; но, во-первых, ничто так много не терпит от этого странного направления умов, как наша святая вера и Церковь; во-вторых, мы имеем в творениях великих отцов и учителей Церкви высокие образцы сближения науки о природе и жизни духа человеческого с религией, которые были делаемы с целью показать необходимость и благотворность веры во Христа Спасителя для нашего истинного просвещения и совершенства. Будем подражать им.

Итак, что такое убеждение?

Убеждение есть твердая уверенность в полном и ясном познании истины, соединенная с сочувствием к ней сердца. Чем полнее познание, тем глубже убеждение; чем познание яснее, тем живее сочувствие сердца к его предмету; чем живее сочувствие сердца, тем убеждение тверже и непоколебимее.

Только совершенное незнание христианства может утверждать, что оно держится на одной, как говорят, непосредственной, разумея под этим, – слепой вере.

Господь Иисус Христос в приведенных нами словах говорит Иудеям применительно к их миросозерцанию: вы думаете найти жизнь вечную, предмет всех человеческих стремлений и трудов, в писаниях Моисея и пророков? Исследуйте эти писания, пройдите их во всю широту и глубину, и вы увидите, что там все говорит обо Мне. Применим это слово Христово к другим областям человеческих познаний, и для нас будет ясно, что Он желает от нас веры сознательной, утверждающейся на убеждении. В чем наш век думает найти жизнь вечную, или по крайней мере существенные ее черты: истину, правду, красоту, счастье и блаженство? В истории? В науках о человеке? В изучении природы? Все это, все пути человеческого знания приведут вас ко Христу, при условиях искренности, беспристратия, многосторонности и полноты знания.

Для приобретения убеждения прежде всего требуется знание. Знание приобретается двумя способами: собственным, самостоятельным исследованием, и сознательным усвоением чужих познаний. Оно есть умственное стяжание, приобретаемое как собственными усилиями, так и по наследству. Но здесь есть весьма важное отличие от наследства вещественного: горе ученому, который собрал чужие мысли в свою голову, как в мертвый сундук! Усвоение чужих познаний, судя по обширности и высоте, или отвлеченности предмета, в способном и честном мыслителе иногда немногим уступает самостоятельному исследованию. Итак, для приобретения познаний, которые могли бы привести к убеждению, требуется достаточный запас природных дарований и значительная зрелость умственных сил, навык к строгому мышлению и продолжительный труд, необходимый для того, чтобы не только предмет познания обозреть во всех его частях и подробностях, но и все с ним смежное и соприкосновенное. Итак ясно, что насколько дитя неспособно ко всему этому, настолько оно неспособно иметь свои убеждения; насколько книжки и тетрадки ученика по своим предметам далеки от высших вопросов, касающихся человеческого духа и человеческой жизни, настолько он не вправе тот или другой способ решения таких вопросов называть своим убеждением. Скажем больше: насколько специальность учащегося, или даже ученого, далека по своему предмету от высших областей человеческого знания, где лежат корни всех высших вопросов и материалы для их решения, настолько он далек даже от возможности принимать участие в их решении, доколе не пополнит суммы своих познаний. Следовательно, кто под свои убеждения не может подвести, в виде основания, полных, твердых и отчетливых познаний, тот водится чужими убеждениями, повторяет чужие мысли. Поэтому, людям незрелым и мало развитым, или посвятившим себя изучению какой-либо крайней специальности из наук естественных, при решении вопросов из области философии и религии вместо слов: «это мои убеждения», справедливее было бы говорить: «это новейшие мысли ученых самого последнего времени, которые мне очень нравятся». Человек волен иметь мысли, какие ему угодно, на его выбор, его вкус, его личные воззрения, или пристрастия ни для кого необязательны. Совсем иное значение имеет для других то, в чем человек называет себя убежденным. Если он убежден, стало быть, он имел основания для убеждения. Основания для убеждения заслуживают внимания; тут может скрываться истина, которая для всех обязательна. Вот где опасность от злоупотребления словом убеждение. При множестве так называемых убежденных, особенно из людей образованных, люди простые, по неведению, по ложному стыду, или по тщеславию, легко увлекаются ложными мыслями, оправдывая себя тем, что ныне все в них убеждены, между тем как эти мысли в самых их проповедниках держатся да первого нового учения, до первого ветра по, выражению св. Апостола Павла (Еф. 4, 14).

Второй признак действительного убеждения есть сочувствие или любовь к познанной истине. Трудно исследование и добросовестное усвоение истины; это знают люди не по имени только, а действительно ученые. Еще труднее переучиваться или переубеждать себя, оставляя с трудом добытые убеждения ради новых, требуемых новыми исследованиями, новыми основаниями. Поэтому истинно ученые и истинно убежденные люди большею частью кротки, терпеливы, снисходительны. Они не порицают неведущих или несогласных с ними, а жалеют о них; они не требуют с раздражением от других, чтобы те сбросили с себя старые убеждения, как старую одежду, и надели на себя новые убеждения, как наряд, только что полученный из-за границы, потому что переубеждение есть болезненное внутреннее перерождение; оно происходит постепенно, и его нужно ждать в других с терпением и снисходительностью. Приложение к жизни новой мысли или нового начала для любителя истины – новый труд и забота; он знает, что не все то, что стройно, складно и последовательно в ряду мыслей, будет также гладко и несомненно благотворно в действительной жизни. Поэтому и здесь он не обнаруживает торопливости, а действует с постепенностью и неутомимою наблюдательностью. Не таковы наши юные проповедники новых воззрений: у них все невежды, все любители мрака; они не терпят противоречия, им все должно подчиняться. Они готовы бы в несколько дней переделать весь свет; для них лучше бы стереть с лица земли старые, упрямые поколения, только бы восторжествовали новые начала. Так и видно, что они привыкли относиться к старому по способу простого бездоказательного отрицания или отвержения, не потрудившись его узнать и тщательно над ним подумать. Так и видно, что новое они приняли по способу бесспорного послушного усвоения и подчинения, что слишком дешево и легко достались им их мнимые убеждения. Любитель истины знает, что она безгранична и безконечна как Сам Бог, ее источник. Устремляется ли наш ум к познанию Его Самого, нашего Создателя, и духовного мира, созерцающего славу Его, старается ли проникнуть во внутреннюю жизнь собственного нашего духа, погружается ли в исследование дел Божиих в природе видимой, везде область знания, по мере углубления в нее, пред ним расширяется, везде истина, по мере приближения к ней, сообщая уму нашему больше света, сама остается на недосягаемой высоте, как звезда на небосклоне. Поэтому, как наши познания никогда не могут быть совершенно полными и законченными, так и наши убеждения в истине не могут оставаться не подвижными и неизменными. Они могут быть совершенно верны в общих основаниях и в главных чертах, они могут быть совершенно достаточны для нашей жизни в данную минуту; но по мере расширения знания, они могут быть расширяемы, проверяемы и углубляемы, и для самой жизни могут давать новые побуждения и указывать высшие степени совершенства. Поэтому человек истинно убежденный, не взирая на неизменную верность своему убеждению и на несокрушимую твердость, никогда не почитает излишним послушать других и побеседовать о предмете своего убеждения. Он знает, что иногда и человек простой одним своим вопросом может указать ему новую сторону его предмета, или новую точку зрения на него; а если мыслитель человек верующий, то он знает, что и малое дитя, как пророк Самуил, может быть по воле Промысла Божия провозвестником истины. Поэтому тот не имеет настоящих убеждений, кто порывается всех учить, а не склонен у других учиться, кто думает, что истина в руках только у него и его единомышленников, а что у всех, несогласных с ним, нет и тени ее. Он подвергается опасности остаться от выхода из училищ до старости (как часто у нас и бывает) неподвижно с своими новыми идеями. При уверенности, что он идет впереди других, он может остаться назади: его может постигнуть окаменелость в убеждениях, напоминающая наших старообрядцев.

Судя по горячности, с какою наши новые люди стараются навязать всем свои новые воззрения, можно подумать, что они прониклись ими до костей, что они последовательно проводят их в своей жизни, что их можно везде отличить и узнать не по словам только, а по всем их действиям, как выражениям убеждения. Так бывает с людьми действительно убежденными и уверенными в правоте и истине принятых ими начал. Не то делается с большинством наших проповедников новых воззрений, столь рьяных в своем отечестве, когда они являются в западной Европе, по-видимому у самого источника своих учений. Не принося с собой ничего положительного и характерного, по привычке к подражанию, они везде хотят быть похожими на местных жителей, а не на самих себя, и тем решительно обнаруживают в себе людей без твердых характерных свойств, и следовательно без убеждений.

Мы не то говорим, что убеждение только тогда достойно своего имени, когда предметом своим имеет чистую, несомненную истину. Убеждения, по ограниченности и слабости человеческой, могут быть и ложные, но пусть они будут действительными убеждениями: с основательными познаниями, строгим мышлением, любовью к истине. Такое убеждение может быть и враждебно христианству, но с врагом, который его имеет, приятно бороться. Он отдает справедливость вашим силам и средствам борьбы, он в ваших воззрениях отнесется с уважением ко всему, не превышающему степени его постижения и развития нравственного чувства истины; с ним исследования могут вести к соглашению. С такими людьми из язычества и иудейства бывали в искренней дружбе наши святые отцы и учители церкви. Не то у наших современных врагов веры: у них в познаниях из области религии и философии крайняя скудость, в исследованиях беспрестанные смешения понятий и уклонения от вопроса, в приемах – резкость, а иногда и дерзость, особенно пред служителями церкви; в словах – оскорбительная насмешливость и недостойное глумление. С ними беседовать тяжело, а вести правильные ученые прения и совершенно невозможно. Это ли философы? Это ли люди с убеждениями?

Какое отношение все это наше исследование имеет к настоящему торжеству нашему? О, весьма близкое! Приветствуя членов досточтимого Православного Миссионерского Общества с благополучным совершением первой годовщины их учреждения, желая им продолжения благоуспешной деятельности в будущем, – мы хотим сказать им: то ли бы могли мы сделать, если бы большинство русских людей, идущих на поприще просвещения впереди простого народа нашего, не было разбито, разрознено, запутано в своих воззрениях на предметы веры и на религиозные интересы нашего отечества! Один доказывает, что для народов никакой веры не нужно, что все благо их в цивилизации, то есть во внешнем гражданском благоустройстве; другой говорите, что все веры хороши, и что проповедовать одну в ущерб другой – несправедливо; третьи – что вера даже диких племен, состоящая из сплетения суеверий, есть также убеждение, которого даже увещаниями касаться не должно, а нужно предоставить эти племена движению истории и самостоятельному свободному развитию; четвертый – что христианство слишком высоко для наших полудиких инородцев, что надобно изобрести для них особую, переходную религию; пятый – что прежде надобно идти к ним с книгою науки, а потом уже с благовестием веры; шестой – что все иноверцы, как подданные одного государя, имеют право на покровительство во всем, не исключая и религии, что правительство обязано строить и буддистам монастыри и магометанам мечети, и содержать на свой счет их мнимое духовенство; иначе сказать: обязано врагу построить лагерь, снабдить его оружием, научить его военному искусству, и потом предоставить ревнителям блага отечества вести с ним борьбу. Но можно ли перечесть все софизмы, которыми возмущается, преграждается и задерживается ясное, простое, святое, историей всего мира и нашего отечества оправданное дело евангельской проповеди племенам неведущим единого истинного Бога и, Его же послал Он, Иисуса Христа?

Принося молитву Господу о просвещении неверных верою Христовою, помолимся и о возвращении в лоно веры совращенных ложным просвещением, чтобы весь русский народ снова пришел в единомыслие и единение веры для совершения в единении духа и в союзе мира дел великих. Аминь.

Аще изведеши честное от недостойнаго, яко уста моя будеши (Иер. 15, 19).

Пред пленением Вавилонским Господь заранее чрез пророка Иеремию возвещал народу Израильскому, что его ожидают страшные казни за измену закону Божию и за крайнее развращение нравов, что мера долготерпения Божия переполняется, и что сами великие праведники, Моисей и Самуил, на предстательство которых народ так надеялся, не будут в силах испросить ему помилование. Но в это же страшное время, вместе с угрозами, обращенными к нераскаянным, для лучшей части народа, которая с покорностью принимала от Господа слово вразумления и готова была в покаянии искать надежды помилования, для этой части на рода из неистощимой сокровищницы Божия милосердия были износимы слова милости: аще обратишися, восставлю тя, и пред лицем Моим станеши: и аще изведеши честное от недостойного, яко уста Моя будеши. Это значит: вы, у которых совесть еще не заглушена страстями и пороками, а сердце трепещет гнева Божия, вы обращайтесь сами и обращайте других; и как сами будете помилованы и введены в блаженное общение с Богом, так и для других будете как бы устами Божиими, или провозвестниками Божией истины, Божией правды, Божией милости, Божия благословения и всего того, чем живет человек, и что даруется творческим глаголом, исходящим из уст Божиих (Матф. 4, 4).

Такия отношения между людьми и всех людей к Богу не только всегда возможны, но и никогда не прекращаются. Всегда есть в роде человеческом недостойное: это часть людей, с упорством и ожесточением враждующая против Бога и Его святого закона, и от того погибающая. До конца мира будет, хотя в количестве из века в век уменьшающемся, честное, дорогое для Господа: это люди, которые могут быть исторгаемы из среды погибающих и силою Его благодати спасаемы от развращения и приобретаемы для царствия Божия. И до конца мира доколе стоит церковь Божия, между этими двумя сторонами будут служители божественного милосердия, люди с любовно к Богу, с заботливостью о своем спасении и с жалостью и состраданием к тем, которым угрожает опасность погибели, – люди готовые словом, трудом, жертвою и собственным страданием служить спасению ближних. Им принадлежит высокое обетование: яко уста Моя будеши.

Редко случается видеть совпадение всех этих отношений в действительной жизни с такою ясностью, как мы видим это ныне. Из этого, что по приговорам правосудия извергается обществом как недостойное, из среды преступников выделяется честное: невинные дети их, непричастные страшным делам своих отцов. К ним обращается жалость и попечение благотворителей. Их желают спасти от преждевременной смерти при предстоящих им лишениях в следовании за родителями и от заразительной атмосферы порока. По их невинности, по дарам благодати, которым они причастны как христиане, из них надеются возрастить добрых людей и честных граждан. Их хотят сохранить для Бога и человеческого общества. Цель высокая, задача прекрасная, дело святое! Всякого, кто несет на это дело жертву, кто предлагает слово учения, кто принимает на себя труд и заботу воспитания, сретает слово Господне: яко уста Моя будеши.

Итак, для нас очевидна вся сила побуждений к ревности о начатом деле и все достоинство того, что предстоит нам делать. Остается уяснить себе, как это нужно делать, чтобы делать с успехом. Но не так трудно поставить себе высокую цель и взять на себя великую задачу, как найти средства к их достижению и исполнению. Найти верные средства спасать детей преступников от уклонения на путь преступлений, это значит решить великий вопрос о предупреждении, уменьшении, или пресечении преступлений, которые умножаются с каждым годом, – вопрос, занимающий всех современных философов, моралистов, педагогов, экономистов и самих законодателей образованнейших государств и народов. Решите ли вы, начинатели нового благого дела, то, над чем доселе напрасно истощается вся современная мудрость человеческая?

Философы изобретают новые учения, но эти учения с течением времени оказываются ложными, или односторонними, или непонятными для народных масс и неприменимыми к жизни. Философы принимаются за новую работу, а преступления умножаются, и люди гибнут.

Моралисты сочинениями учеными и художественными стараются возбудить в людях отвращение к безобразным проявлениям порока и ужас к преступлениям; действуют на чувство истины, чести, справедливости, сострадания.... Книги читаются с удовольствием, а преступления не уменьшаются.

Педагоги, в недоверии ко всякого рода учениям о воспитании, прибегают к руководству природы, и, предоставляя ей самой развивать человеческие совершенства в их питомцах, с изумлением замечают, что прежде всего и сильнее всего в них обнаруживаются дикие инстинкты, которые сначала, в виде школьных шалостей и грубостей, обращаются на самих воспитателей, потом, в виде своевольных и бесчинных поступков, оскорбляют родителей и родственников, и наконец, в виде порочных навыков и страстей, нарушают правила и возмущают порядок жизни общественной.

Экономисты, почитая бедность источником всех преступлений, ожидают их уменьшения от развития промышленности, народного труда и за ними благосостояния. Эти средства облегчают участь и приобретают благодарность людей хороших, но не исправляют и не уменьшают числа дурных. Последние в самой западной Европе, изобретательнице новых учений, волнуются, рассчитывая с завистью, как мал их заработок, приобретаемый тяжким трудом, сравнительно с прибылью, получаемою от их труда людьми богатыми. А между тем на глазах у всех в самом богатстве роятся преступления, происходящая от корыстолюбия, праздности, роскоши, сладострастия, пресыщения.

Законодатели со скорбью замечают, как самые благие их намерения и желания остаются непонятыми испорченною частью человечества, как самые коренные и святые государственные законы попираются и нарушаются людьми развращенными с дерзостью и отчаянием, без мысли о последствиях, без страха казней. И затем, мы сами с удивлением наблюдаем, как на одной стороне ум человеческий, являясь в виде попечительной мудрости, усиливается оградить общественное благосостояние твердыми законами; а на другой стороне тот же ум человеческий, в виде неуловимой хитрости, изощряется в способах обходить и безнаказанно нарушать законы.

Итак опыт современный, а еще более опыт веков прошедших убеждает нас, что задача остановить всесокрушающий разлив зла в роде человеческом превышает человеческие силы. Попытки мудрецов века в этом случае похожи на попытки детей, которые, запруживая в виды игры весенние ручейки, вздумали бы остановить большую реку в ее разливе. При всех подобных заботах, вопросах, начинаниях, усилиях, христианину слышится как бы с небес простираемый, кроткий и вместе властный глас Христа Спасителя нашего: «без Мене не можете творити ничегоже» (Иоан. 15, 5).

И посмотрите, как легко этот трудный, занимающей нас вопрос разрешается учением Христовым.

Все возмущающие нашу душу преступления, за которыми следуют тюремные заключения, ссылки, смертные казни – это зло, достигшее последнего своего развития и проявления, законом обличенное, осужденное и наказанное. Его много. Но еще больше зла кроется в преступлениях законом незамеченных и неуличенных, которые совершаются всякий день во тьме ночной, в притонах разврата, в испорченных семействах, в похождениях людей, потерявших стыд и совесть. Это злые дела; но есть злые намерения и помышления, которые гнездятся во всякой душе человеческой, от которых не свободны даже добрые и честные люди: их несравненно больше чем злых дел. Наконец есть порочные склонности, из которых собственно и исходит всякое зло, с которыми родятся люди, которых источник в сердце человека. К этому-то источнику, из которого непрестанно бьют и разливаются по всему миру мутные волны зла, и приводит нас Христос Спаситель, и говорит нам: «от сердца исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы» (Матф. 15, 19). Уврачуйте ваше сердце, или всю вашу внутреннюю, живую, чувствующую природу, производящую дурные мысли, желания, слова и дела, природу испорченную в самых основаниях, в самой глубине своей: тогда вы не увидите зла в мире. Этой истины в отношении к человеку ныне не признают весьма многие просвещенные люди, но по отношению к шелковичному червю признают ее. Это знаменитое насекомое прядет из себя драгоценную нить, служащую матepиaлoм для лучших наших одежд и украшений. Заметив, что в последнее время во многих странах шелк оказывается недоброкачественным естествоиспытатели скоро и справедливо решили, что причиною этого болезнь червя, расстройство во внутренних отправлениях его организма, требующее лечения, которое пока остается еще тайною. Итак,. заключение от недоброкачественности произведения к болезни насекомого, которое дает его, признается справедливым: а когда человек мечет из себя ложь и преступления, заражающие мир, его не признают больным в глубине его природы, не находят нужным поискать способов исправления и пересоздания этой природы внутри ее самой, а довольствуются одними наружными средствами, или праздно ожидают, что все исправится само собою.

Шелковичный червь есть животное, действующее по механическим законам природы, но и его исправить трудно. Несравненно труднее исправить свободного человека. Учение Христово решительно признает невозможным исправление человека его собственными естественными силами. Для того воплотился Сын Божий, для того Он пострадал и умер на кресте, для того ниспослал на землю от Отца небесного Духа Святого, чтобы возродить и воссоздать человека, и сделать для него доступными благодатные средства врачевания его поврежденной природы, – средства собранные и хранимые в церкви Божией. Это священные догматы веры, без признания которых все христианские истины, относящиеся к просвещению и исправлению человека, и от врагов веры признаваемые драгоценными, останутся бессильными идеями. Это и доказывается нравственною бесплодностью новых учений, в которых истины христианские, по-видимому искусно применяемые к потребностям человеческим, оторваны от связи с догматами и церковными учреждениями. Но мы веруем, Господи, мы чувствуем в добрые минуты, как бьется в груди нашей, подобно голубю, этот новый человек, рожденный Тобою, и как он расправляет крылья, когда видит ясно указанный законом Твоим светлый путь к небу и вечной жизни; и радуется, когда падает на него животворный луч умиротворяющей и вдохновляющей благодати Твоей; и скорбит и болеет, когда душит его смрад греха, когда теснят его наши страсти, когда наносят ему удары наши преступления!

Этот новый, рождаемый в св. крещении человек жив и чуток в невинном дитяти, и замирает в грешнике и закоренелом преступнике; но действием той же благодати Божией и свободы человеческой возможно как возращение его в дитяти, так и оживление и возбуждение в преступнике. Здесь тайна исправления каждого человека, и целого человечества. Дайте христианину ясное познание Бога и Его св. закона, вселите в него страх rpеxa, как нарушения воли Божией, познакомьте его с благодатными, сладостными сердечными ощущениями душевной чистоты, мира, умиления и духовной радости; научите его отвергать дурные мысли и бороться с соблазнами, утвердите в добрых навыках, дайте ему совершить опыты свободной доброй деятельности, которой плод был бы для него очевиден и утешителен, – и человек воспитан, или исправлен для Бога и для общества.

Итак, новые деятели на новом поприще! Если желаете не бесполезно трудиться, обратитесь к вечно-верным приемам и способам нравственного христианского воспитания. Стойте сами, как сказано у Пророка, пред лицем Божиим, будьте устами Божиими: тогда чрез ваше посредство сам Бог будет воспитателем детей вам порученных; Он непогрешительно и успешно сделает из детей преступников добрых христиан и честных граждан.

Не ограничивайте наставление в законе Божием изучением уроков, а чаще с любовно и благоговением, сколько их сами имеете, говорите им о Боге, Отце, Промыслителе и Суде человеков, о Боге всевидящем, назирающем всякую мысль и дело человеческое, и благословляющем все доброе, отвращающемся от всякого зла. Возводите мысли детей к Богу не с тем только, чтоб они познавали Его, но чтобы возможно чаще вспоминали о Нем и обращали к Нему сердца свои с любовью и благодарностью. Это наука хождения пред Богом и страха Божия, которая вселяет образ Божий в сердце человека и приучает дитя обсуживать свои мысли и дела из опасения оскорбить Бога.

При обсуждении детских проступков не ограничивайте ваших замечаний словами: «как это стыдно, или неприлично», а говорите чаще: «как это грешно и страшно». Сколько сами понимаете силу греха, сколько сами боитесь его, – пусть это будет написано на лице вашем. Ваша скорбь о проступке дитяти отразится в его сердце; ваше внушение, что вы отвечаете за его проступок пред Богом, заставит и его бояться той же ответственности. Тогда и ваше взыскание он примет как Божие наказание. Эти уроки воспитывают юношей, которые в самых трудных испытаниях, при самых страшных соблазнах, выходят победителями, выносимые из опасности одним воспоминанием: «како сотворю глагол злый сей, и согрешу пред Богом?» (Быт. 39, 9).

Научайте детей не словам только молитвы, а знакомьте их с состоянием и опытом молитвы. Не делайте молитвы слишком краткою, не бойтесь за усталость детей, введите их в труд молитвы, объясняя им науку собирания мыслей и бодренного предстояния ума пред Богом. Молитесь сами при них и за них с горячностью и усердием: теплота вашего сердца сообщится и их сердцам; они узнают утешения, находимые в молитве, и она будет для них отрадою и прибежищем во всех испытаниях и скорбях жизни.

Раскройте им науку испытания помыслов и внутренней борьбы с мыслями и склонностями греховными. Расскажите им по мере их возраста историю зарождения греха в едва сознаваемой мысли, его возрастание в волнении чувств и влечениях сердца, его бурные движения в порывах страстей, его крайние обнаружения в делах преступных, – и тогда будет для них нечистая мысль также страшна, как преступное дело. Укажите им нашу немощь в борьбе с грехом, постоянную потребность в помощи Божией и непобедимую силу имени Иисусова. Дайте им опыты внутренней победы над злом силою призывания имени Господня, и тогда они будут отпущены в мир, исполненный нравственных опасностей, с оружием в руках.

В часы досуга, в часы ремесленных занятий, когда возможно, читайте им жития святых по четиим-минеям, не боясь трудности языка и длиноты повествований. Детская душа разгорается ревностью по Боге при повествованиях о трудах подвижников и страданиях мучеников, воображение наполняется светлыми образами святых, память обогащается опытами добродетелей и мудрыми наставлениями. Дурные товарищества противны будут душе, ознакомившейся мыслью и сердцем с сообществом святых.

Нам скажут: «все это очень просто, все очень известно».

Ответим: почему же не употребляется, если известно? Бросает ли промышленность известные верные способы выделки полезных произведений, или обрабатывания земли, или воспитания растений? Бросает ли медицина верные и веками испытанные средства врачевания болезней? Один знаменитый германский поэт и мыслитель новейших времен сказал: «ученые оставляют христианство потому, что оно очень просто; им хочется чего-нибудь хитрее». Итак, если ученые, увлекаемые жаждою знания, погрузятся в суету знания, указанную Соломоном (Еккл. 1, 14), оставляя существенное и единственно верное для блага и счастья человечества: неужели и мы должны погибать ради чести не отставать от века?... Аминь.

Поминайте наставники ваша, иже глаголаша вам слово Божие,

иже взирающе на скончание жительства, подражaйте вере их (Евр. 18, 7).

Много прекрасных слов и речей, исполненных искренних чувств любви и благодарности, сказано было над гробом в Бозе почившего митрополита Филарета в печальные дни его погребения. Но нам все кажется, что мы еще не довольно сказали. Так полна протекшая его жизнь достопамятных деяний, так полны наши души разнообразных воспоминаний о нем и горестных впечатлений от его внезапной кончины. Проводив его всем нашим духовным сонмом на место вечного покоя, мы с чувством одиночества разошлись каждый к месту своего служения, и вот теперь о нем же порознь беседуем с вами, духовные чада его и наши. Так зрелые дети престарелого отца, схоронив его, возвращаются каждый в свой дом, и каждый в кругу собственного семейства начинает снова, со слезами на глазах, вспоминать его достоинства и труды, его любовь и наставления.

Итак, знаменитый архипастырь наш сошел в могилу. Человек, ко мнению которого все прислушивались, суда которого многие боялись, сам стал достоянием истории, предметом суждений для всех желающих судить. Такова участь всех людей, и особенно знаменитых. Его характер и многолетнее служение церкви и отечеству надолго будут предметом изучения для многих мыслящих людей; его деяния и памятники его трудов надолго многим пишущим дадут работу. Многое будет восхвалено по достоинству, во многом, может быть, найдут следы человеческих немощей и недостатков. Но наш взгляд на его протекшую жизнь с церковной кафедры должен быть строго внимателен и вместе благоговейно почтителен. Мы должны восстановить в нашей памяти его величавый образ, не с целью простого, хотя и разумного обсуждения, даже не с целью только духовного утешения, а преимущественно с целью нравственного назидания. Так именно повелевает нам относиться к почившим достойным служителям веры и церкви св. апостол Павел. «Поминайте, говорит он, наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте их вере».

Вспоминайте во глубине своей души, в собеседованиях ваших и преимущественно в молитвах пред Богом, наставников ваших в вере. Это будет с вашей стороны справедливая дань благодарности им за труды, поднятые ими для вашего спасения, и, преимущественно, за проповедь слова Божия. С особенным вниманием смотрите на конец их жизни: если кончина их была мученическая, или мирно праведная, в этом усматривайте венец и печать их веры. Проникайтесь этим благодатным духом веры, обитавшим в ваших наставниках, подражайте подвигам веры, в которых этот дух преимущественно выражался: тогда вы будете достойными учениками их; ваша духовная жизнь будет плодом и продолжением их жизни, и по отшествии их в вечность не прекратится духовная связь между вами и ими. Вот смысл апостольского наставления!

Очень свежи еще в нашей памяти все обстоятельства кончины в Бозе почившаго святителя. Воспоминание о них еще действует главным образом на наше сердце и восстановляет в нем скорбные чувства. Но пора во все эти обстоятельства вдуматься и понять их внутренний смысл. Если бы все, чему мы были очевидными свидетелями, случилось в давнишние времена, и мы прочитали рассказ об этом в летописях церкви: мы назвали бы счастливыми современников мужа, последние дни жизни и кончина которого озарились такою необычайною духовною славой.

Осьмидесятипятилетний архипастырь в пятидесятилетие своего архиерейского служения принимает выражение уважения и благодарности от своего царя; от всего своего отечества и от церкви вселенской. Сам он, выслушивая восторженные приветствия, смотрит уже в другой мир, и не наслаждается почестями, а только, уступая любви современников дает им возможность исполнить долг справедливости почтением заслуг. Он с любовью и признательностью ответствует всем его приветствовавшим и молится за царя, отечество и церковь, как прекрасно выразился один проповедник, «первосвященническою молитвой». Но проходит немного более месяца, и ему уже прикровенно указуется приближающейся день его кончины. Он по извещению «бережет 19-е число» каждого месяца, и в третий из этих девятнадцатых дней, совершив с радостью духа божественную литурию, соединившись со Христом во св. таинстве тела и крови Его, среди обычных занятий, переселяется в вечность безболезненно и мгновенно. С быстротою молнии разносится в царствующем граде весть о кончине его пастыря. Потрясеся весь град: народ устремляется к дому святителя, и с первых часов после его кончины, в течение недели широкою рекой волнуется у его гроба, с любовью лобызая его останки. И в глубокую полночь, и за полночь, толпы народа в безмолвии движутся по улицам города ко гробу почившего и обратно. Многие, простояв целую ночь на холоде, и не пробившись ко гробу сквозь толпы народа, со слезами возвращаются домой. В несметном количестве народ становится на расстоянии нескольких верст по улицам города, где совершаются шествия с гробом святителя. Самый наружный вид стоящих говорит, что это не праздные любители зрелищ и торжественных шествий, а любящие дети погребаемого отца, – умиленные, плачущие, молящиеся. На пути шествия рассыпаны древесные ветви; шествие проходит и ни одной ветки не остается на дороге; все разбирается на память. Когда и где это происходит? В первые века христианства? В Константинополе? В Кесарии? В Александрии? Нет; все это происходило в Москве, и в наше время, так недавно. Мы все это видели своими глазами; но видели ли во всем этом свидетельство промысла Божия и сознание православного народа, что мы погребаем мужа веры, явившего в своей жизни подвиги веры, достойные памяти и подражания?

При обозрении жизни достопамятных христиан, мы тщательно рассматриваем их труды и заслуги, но редко обращаем должное внимание на внутренний источник всех их трудов и деяний, называемый в слове Божием верою; между тем как только вера, как внутренний строй духа, и дает истинное освещение всей деятельности человека, только она и делает для большинства христиан возможным подражание людям великим в христианском смысле. Невозможно определить меру веры, приближающую христианина к Богу и одному Богу известную, но можно усматривать внутренние качества веры, известные нам из слова Божия, и отпечатлевающаяся на деятельности человека.

Нам кажется, что господствующею чертой в духе почившего святителя была целость и совершенная искренность его веры, сообщавшая глубокий смысл и необыкновенную плодотворность всей его деятельности. Скажут на это, что такие свойства веры общи многим христианам, и не составляют отличительных качеств, принадлежавших одному почившему. Мы ответим: укажите нам этих многих, и мы всех их почтим именем христиан истинных и назовем веру их достоподражаемою.

В почившем поражала нас не столько христианская ученость, ныне не редкая, но, к сожалению, в большинстве сообщающая духу холодность, и иногда восседающая на месте веры, как книжники и фарисеи на седалище Моисеевом; в нем поражала не одна глубина и тонкость исследований ныне тоже не редкая, и, к сожалению, нередко слишком далеко уклоняющаяся из области веры в область разума, ко вреду для веры; – в нем поражала постоянная ясность сознания, что вера есть живой союз с Богом, что каждая мысль и дело должны укреплять христианина в этом союзе, что в области православной веры все от Бога, что наша обязанность только с благодарностью принимать и усвоять даруемое. Его духовная самодеятельность именно и заключалась не в произведении нового, человеческого, а в усвоении себе и сообщении другим; – вечного, божественного.

Так он всецело веровал в божественность догматов православной веры и любил углубляться в них, и изъяснял их с силою созерцания и рассуждения, достойною великих отцов церкви: но он не прибегал к искусственному сближению таин веры с началами разума с целью доказать их истинность. Он думал, что истинность их при ясном понимании, ощутительна сама собою для возрожденного духа, христианина. От того все его догматическая исследования имеют священный характер чисто откровенного учения, проникнуты духом глубокого благоговения и могут быть названы не столько научно-исследовательными, сколько духовно-просветительными. Так он богословствовал о тайне воплощения и искупления, о силе крестной жертвы Христовой, о благодати возрождения, о приснодевстве и непорочности Пресвятой Девы Марии и других догматах. Его нравственные творения всегда стоят в такой тесной связи с догматами, что их можно назвать раскрытием той стороны веры, которая в союзе с Богом выясняет наши отношения к Нему. Они отличаются тем же характером благоговейного богословствования.

Почивший святитель от всего сердца веровал, что священное писание есть истинное слово Божие. Все христиане этому верят; но его вера имела ту жизненную силу, которая побуждала его постоянно изучать священное писание с любовью и благоговением, как слово Божие. Он не ограничивался, как человек все уже знающий, советами другим читать слово Божие, но сам, от ранней юности до глубокой старости, ежедневно поучался в нем. Согласно с учением святых отец, он видел в нем не только источник духовного познания и просвещения, но и средство очищения и освящения ума и сердца. Почитая слово Божие божественным руководством для всех наших мыслей и суждений, он не только на нем основывал все свои творения и исследования, но любил им же начинать приветственные речи, письма, устные наставления и даже, как вы видели, им начал свое духовное завещание. Он так проникся силою и благодатью слова Божия, что его собственное слово получало пробуждающую и отрезвляющую нас силу, как голос свыше.

Он веровал, что святая православная церковь есть здание Божие, дом Божий, и действовал в ней, как в доме Божием, со страхом и благоговением. Он не только сам тщательно соблюдал все законы и уставы церкви, но и защищал их с ревностью и неутомимостью. Он был убежден, что в священном здании церкви каждый и малый камень положен рукою, небесного Строителя, и что на той грани, где человеческие общественные учреждения сходятся с установлениями божественными, нужна для деятелей не только крайняя осторожность и проницательность, но и благодатная помощь Божия, чтобы не примешать к нетленному делу Божию тленного дела человеческого. Он радовался, что уставы православной церкви во все века ее существования ни в одном народе ни в чем не стеснили правильной общественной жизни, тогда как совершенно противное мы видим в других христианских исповеданиях, где божественные учреждения дерзновенно перемешаны с человеческими измышлениями. В требованиях перемен, уступок из строгих уставов церкви, ему слышался голос мира, который, будучи однажды допущен в область церкви, ничем не удовольствуется, и из уступленного никогда не сдвигает доброго употребления. Потому все такие требования он встречал с беспокойством и страшливостью, боясь ответственности за целость дома Божия пред его небесным Строителем и Домовладыкою. Он находил, что строгие уставы церкви навсегда хранят в себе прямой путь для воспитания ревнителей веры и благочестия, а уступки, делаемые миру, только поощряют его требовательность и ведут к расслаблению христианских нравов. Пусть лучше в виду строгих уставов церкви общество сознается в своей немощи и расслабление, чем остается спокойным со своими недостатками, никем не обличаемое. Это глубокая истина. В Бозе почивший владыка отошел ко Господу с ответом: веру соблюдох, и своим примером завещал другим – крайнюю осторожность предпочитать большой смелости и решительности, а смиренное послушание церкви предпочитать нетерпеливой ропотливости, происходящей не от ревнующего духа, а от ленивой плоти.

В церкви Христовой, где все основано на вере и зиждется верою, и самое призвание и служение пастырей церкви есть предмета веры. Если кто из нас ведет себя недостойно своего звания, – это знак, что он утрачивает веру в свое призвание, и только внешняя обстановка и порядок служения напоминают ему, кто он такой. Почивший архипастырь, приявши сан святительства, не нуждался в подобном напоминании. Всякую минуту была видна в нем заботливость о том, чтобы быть достойным сосудом благодати, и ни словом, ни делом не уронить своего достоинства. Его быстрый, но глубокий и сосредоточенный взгляд, мерность в его поступи и всех движениях, всегдашняя обдуманность и сила мысли в разговоре, постоянная озабоченность делами служения, как бы написанное на лице его ожидание от всякого желавшего беседовать с ним – дела, и одного только дела, при необычайной быстроте ума и остроте слова, – все внушало к нему не только уважение, но и некоторый страх. Эта важность, требуемая саном, переходила в нем в величие истинного первосвященника, когда он совершал Богослужение и преимущественно рукоположение. Поэтому кто из священнослужителей участвовал с ним в Богослужении, тот помнит какое благоговение к божественной службе внушало его присутствие и пример; а память о священных минутах рукоположения для всех нас служит лучшею поддержкой в исполнении обязанностей служения. Поэтому один из знаменитых подвижников нашей церкви за многие тысячи верст прислал своего сына для рукоположения в Иерея к митрополиту Филарету, хотя в то время он сам был уже святителем. Но все это, братия, вы сами знаете и помните. Вы с любовью устремлялись во храмы, где совершал Богослужение владыка, вы жаждали принять его благословение, вы истинно чтили его, как истинного пастыря, и если мы вспоминаем об этом, то только потому, что нам навсегда остаются уже только одни воспоминания о нем, а они так утешительны.

Еще одно слово. Святитель, как истинный инок, веровал, что «сеяй в плоть свою – от плоти пожнет истлете, а сеяй в дух – от духа пожнет живот вечный» (Гал. 6, 8), и во всю жизнь свою жил только духом, забывая о плоти и едва вспоминая о ней по необходимости. Трудно было найти человека скуднее и слабее его по плоти, – и что же? Покоил он ее, берег, много заботился о ней? Вечно занятый делом, и преимущественно умственным, постоянно заботясь о том, как бы на все достало у него времени, он вкушал свою крайне умеренную трапезу тогда, когда ему о ней напоминали, отходил ко сну, когда этого требовали поздний час ночи и совершенное изнеможение от трудов дня. Никогда не видали его праздным или отдыхающим среди дня в покойном положении; если немощь принуждала его лечь, то он принимал самое неудобное положение, чтобы не предаться сну, по его мнению, безвременному. Об его келейных молитвенных подвигах один Господь знает. Так проведена жизнь от ранней молодости до восьмидесяти пяти лет – без роздыха, без развлечений, без всяких, так-называемых, утешений плоти, в заботах, трудах, бдении, воздержании.

Московская паства чувствовала, что ее архипастырь – раб Божий, верный в дому Божием, страж церкви бдительный, труженик неусыпный, молитвенник и предстатель за всех пред Господом благонадежный. На него все опирались, на него возлагали свои надежды, только следили за ним и его трудами утешались. От того-то теперь так живо и чувствуется наше духовное сиротство.

Оставим избранным Божиим то, что уделяет Господь им одним и что для большинства неподражаемо: необычайные природные дарования, раннее и высокое призвание, редкое долголетие. Усвоим себе их веру, что для всех возможно; исполним то, что знаем, употребим до конца на дела добрые те силы, которые имеем, возлюбим труд, умерим страсть к наслаждениям плоти, – и не лишимся надежды спасения.

Нас утешает, братия, что мы во многих помянниках ваших уже встречаем имя митрополита Филарета; и мы, молясь о нем сами, с радостью вспоминаем и по любви вашей пред престолом Божиим это незабвенное имя. Не скорбите о том, что многим из вас не довелось проститься с ним последним целованием. Он жив пред Господом, Которому веровал и служил; он видел ваше усердие. Соединяйтесь с ним в духе веры, молитвы, богомыслия, – и как здесь он был отцом всех нас, так будет нашим предстателем у Отца небесного и по преселении в вечность. Аминь.

Преходит oбраз мира сего (1Кор. 7, 31).

Ничем лучше мы не можем почтить память в Бозе почившего святителя, как соединением молитвы о упокоении души его с поучением в слове Божием. Уповаем о Господе, что после многолетней, многотрудной и многоплодной земной жизни своей, он предвкушает ныне радость вечного успокоения в обителях Отца небесного. Нет сомнения, что он того же желает и всем нам. Но путь к царствию Божию есть путь свободного труда, направленного к осуществлению в жизни спасительных истин Евангелия. Этому поучал всех нас мудрый учитель, живя на земле; и оттуда он, без сомнения, простер бы к нам слово о том же, если бы перешедшим в другую жизнь позволена было по их желанию беседовать с нами, а нам можно было их слушать.

Но, если мы не можем ныне слышать его самого, вспомним хотя одно из множества его знаменательных изречений, некогда слышанных нами.

«Что ныне за время! Трудное ныне время!» говорил не редко с грустью почивший архипастырь в последние годы своей жизни, размышляя о препятствиях, воздвигаемых христианам на пути к царствию Божию духом нашего времени. В этом скорбном выражении слышится забота о нас, переживших его, ревность о спасении душ наших. Примем эту отеческую его заботу, как доброе наследство, и подумаем о трудностях настоящего времени.

Одну из великих опасностей для веры христиан православных представляет ныне весьма распространенное ложное понятие о так называемой «современности». Разберем и разъясним его по мере сил наших, и установим на современность взгляд христианский. Если мы, с Божиею помощью, успеем это сделать, а наши слушатели примут христианское учение о современности для себя в руководство: тогда мы достойно почтим память почившего.

Под именем «современности» ныне вообще разумеют совершенное уподобление так называемым передовым людям века в воззрениях, действиях, обычаях, вкусах, привычках. Основанием для этого понятия о современности и для того обязательного значения, которое придают ему, служит убеждение, что не только последнему веку, но даже последнему взрослому его поколению непременно принадлежит право и способность сказать новую истину, и явить новое добро человечеству, которые безусловно должны заменить старые истины и прежние виды добра. Быстрое развитие и смена новых, разнообразных учений, упорный труд в приобретении обширных и многосторонних познаний, нескончаемый ряд полезных для науки и общежития открытий дают, по-видимому, право нашему веку увлекать всех за своею колесницею, быстро несущеюся вперед. Слово ныне на современном языке означает как будто новый век, а слово вчера – как будто век уже прошедший. Кто не успел узнать и усвоить новость, явившуюся в последнее время, тот почитается отставшим от века, отодвигается в область прошедшего, в область смерти; понятие истинности и жизненности соединяется только с понятием современности.

Это учение, само по себе ложное и вредное, становится еще более опасным для веры и жизни христианской от того, что сопровождается побуждениями, сильно действующими на нравственное чувство христиан и на их естественные, человеческие слабости: эти побуждения – ложный стыд и страх и обольщение чувственными удовольствиями. Грозное слово: «это несовременно», равносильное выражениям: это ложно, устарело, всеми умными людьми брошено, – это слово заставляет многих малодушных христиан отрекаться от убеждений священных, оставлять обычаи почтенные, пренебрегать упражнениями полезными. Соблазнительное слово: «помилуйте, кто же ныне этого не делает? это всеми современными людьми принято», заставляете многих делать то, что запрещает совесть, уставы церкви и заповеди Божии. И так как в убеждениях и обычаях людей нынешнего века есть и неверие и глумление над церковными преданиями и уставами, и пренебрежение к нравственному закону: то это безоглядное следование за современностью есть прямая дорога к отречению не только от веры Христовой, но и от самого имени христианского.

Что же однако? Неужели нам, в угоду веку, отречься от исповедания вечной истины, возвещенной Христом Спасителем нашим? Неужели мы должны без борьбы уступить ему победу? Где же та вера, которою еще до пришествия Христова члены церкви Его побеждали царства? (Евр. 21, 33). Где то оружие, которое в руках Апостолов было сильно на разрушение твердынь? (2Кор. 10, 4). Многие, и очень многие из нас – духовных и мирян – утратили силу этой веры; многие, и очень многие не знают, где лежит это оружие, или побросали его, как робкие воины, обращающееся в бегство при наступлении врага!

Христианин – отсталый человек! Христианин не найдет себе ни места, ни дела в современном движении века! Это – христианин, который должен быть человеком всех времен, вносить свет вечной истины и добра во все века! Век прав с своей стороны, требуя от нас жизни и движения. Мы привыкли ссылаться на чужую веру, на веру отцов наших, но не являем ее побеждающих знамений в нашей собственной жизни. Мы от нападений века привыкли укрываться за чужие щиты, за щиты древних великих борцов за истину, а свои у нас выпадают из рук! От того наш век, видя наше бессилие, и отвечает нам, как некогда злой дух ответствовал людям, вздумавшим без веры и благодати изгонять духов именем Иисуса, которого Павел проповедует, – ответствовал, сопровождая слова свои крепкими ударами: «Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?» (Деян. 19, 15).

Господь Иисус Христос Сам лично и чрез Своих Апостолов снабдил Своих последователей предречениями, предостережениями, указаниями, утешениями и обетованиями на все времена, на случай встречи со всяким веком, со всяким направлением умов. Опирайтесь на эти указания, держитесь за них со всею силой убеждения в их истине, и вы увидите, как твердо станете на почву современности, какую жизнь и силу внесете в деятельность современного общества.

Господь и Его Апостолы веком или миром называют все человечество, находящееся за оградою церкви Божией, неведущее Христа и неусвоенное Им, живущее остатками своих естественных сил, движущееся по влечению своих помыслов, стремлений, страстей. Во дни земной жизни Спасителя оно представляло действительно целый мир и было управляемо князем Мира, врагом Божим. «Ныне суд есть миру сему: ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Иоан. 12, 31), говорил Господь незадолго пред Своими страданиями. Он низложил Своею смертью князя мира сего, и после вознесения на крестное древо привлекает к Себе из мира все способное в Него уверовать, Его принять, возлюбить и Ему последовать. Верных «Ему, как пастырь овец, Он держит в ограде церкви Своей, под крепкою рукою Своей, и не восхитить их никто же из руки Его» (Иоан. 10, 28). Но люди свободны. Подлинно, как овцы неразумные, они нередко своенравно выбегают из двора Господня и делаются добычею древнего волка. Из этих побегов и в странах, которые считают миллионами людей, носящих имя Христово, образуется опять мир, тот же мир языческий, с теми же древними свойствами: враждою к церкви Божией, со страстью к чувственным наслаждениям, с особенным стремлением их разнообразить и доводить до животности и противоестественности, с гаданиями, волхвованиями, вызыванием духов и в то же время с тоскливым исканием потерянной истины, добра и счастья. Вот мир, вот век, с которыми вы имеете дело. Осмотритесь кругом, прислушайтесь к тому, что делается в чужих краях, и вы узнаете его по этим чертам. Он вас порицает, над вами смеется, старается пристыдить и смутить вас! Это так естественно после того, что сказал Господь: «если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Иоан. 15, 19).

На случай опасного сближения и столкновений с этим миром христианам даны предостережения. Преходить образ мира сего, говорит св. Апостол Павел. Люди, непризнающие единой, откровенной Богом истины и неутвердившиеся в общении с Ним, как источником вечного усовершенствования человека, – эти люди не могут стоять долго в одном направлении. У них один учитель поборает другого, и одно учете вытесняется другим. У них каждый сильный мыслитель изобретает своего бога, и дает свое назначение природе и человеку. Эта самая смена новых учений, которую они хотят обличить христианина в косности и неподвижности, есть верный признак непрочности их собственного положения. Смотрите на них, как внимательные наблюдатели; изучайте их, храня в сердце своем благодатные залоги своей веры; радуйтесь их повороту к церкви; молитесь о возвращении их, когда они бегут от Христа; но следовать за ними в смене своих убеждений – все равно, что гнаться за течением ветра.

В виду древнего мира, многочисленного, сильного и по тому страшного, Господь сказал Апостолам: «не бойся малое стадо! Отец ваш благоволил дать вам царство» (Лук. 12, 32). Не более как каплю пред морем представляло общество верующих в сравнении с миром тогда, когда это было сказано. Капля обратилась, в море, а море иссякло, язычество исчезло пред христианством. Примыкайте к малому числу истинно верующих; не страшитесь множества врагов веры; не смущайтесь при восклицаниях: «кто ныне в это верит»? Но ответствуйте в сердце своем: «мы – немногие, которым сказал Господь: дерзайте яко Аз победих мир (Иоан. 16, 31).

В виду сильных, всякого рода, господствующих в этом мире, Спаситель сказал ученикам Своим: «когда будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать» (Лук. 10, 19). Так пред мудрыми века, изумляющими вас множеством своих познаний, тонкости своих исследований, забрасывающих вас словами, не заботьтесь, что ответствовать и как защищать свои убеждения: если не находите в себе силы, предоставьте Господу защиту вашей веры, и тем, кого Он призовет на это дело. Ответствуйте нападающим простотой и чистотой вашего исповедания и непреклонною твердостью в вере, говоря подобно древним исповедникам: «христианин есмь»! Если при этом искренность вашего убеждения будет светить в ваших делах, в ваших движениях, в вашем взоре, выражающем внутренний мир и довольство; ваша нравственная твердость победит возражателей и совопросников.

Движение этого мира ныне живо чувствуется во всех народах, исповедующих веру христианскую; он охватывает и нас незримыми сетями; ощутительно стесняет церковь Божию, видимо похищает ее членов. Он необозрим в своем пространстве, неуловим в своих действиях. Кто из нас окончательно передался на его сторону, кто колеблется и тяготеет к нему, кто со страхом от него отбивается, – это ясно видит один Господь всеведущий. Если мы хотим быть от него безопасными, должны изощрять наш ум и наше внутреннее чувство с помощью слова Божия и благодати Божией, и мы будем ясно распознавать его дыхание, называемое духом времени.

Древним христианам виднее был этот мир, стоящий отдельно от церкви под знаменем язычества. Ныне он вошел в недра христианства, перемешал своих членов с его членами и тем затруднил для верных распознавание его служителей и борьбу с ними. Это предвидели Апостолы, и дали нам наставление: «не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они» (Иоан. 4, 1). Не увлекайтесь ни мягкостью и доброжелательством новых учителей, ни благовидностью и временною пользой их учений, ни множеством их последователей: все это может быть по действию духа льсти, выманивающего вас из ограды церкви. Но чтобы кто из неопытных не поддался обольщению, вот вам решительный признак: всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога. Всякого нового учителя и его учение испытывайте на этом пробном камне, данном вам в руки евангелистом Иоанном. Если новый учитель обходит учение о тайне воплощения и искупления, если он стыдится имени Христова, чуждается церкви, которая есть тело Христово, мимо ее указывает вам путь к совершенству, прельщает вас многознанием, как бы говоря: будете яко бози, – это служитель мира, враг Христов. Берегитесь его, и берегите от него детей ваших. Из уст его, и из рук его ничто для вас не безопасно. Если вы приобретете опытность в распознавании подобного рода лжеучителей: вы будете многополезный современный деятель, спасающий церковь от современного зла.

По тому самому, что для нас трудно распознавать людей, что они часто изменяются, и что сам Господь везде и из всякого рода людей находит Себе последователей: Он заповедал нам быть мудрыми, как змия, в охранении себя и своих, но в то же время быть незлобивыми, как голуби, даже по отношению к тем, которые кажутся нам чужими (Матф.10, 16). Господь из неплодного мира языческого устроил Себе плодоносную церковь. И как Он Сам, по выражению пророка, трости надломленной не переломил и льна курящегося не погасил (Матф. 12, 20), так и нам заповедал никого не отталкивать от себя раздражением и ожесточением, но тщательно оберегать и раздувать всякую искру добра, примечаемую нами в ближних. Какое обширное поле для современной деятельности христианина, в предостережении неопытной юности от духа мира, в вразумлении обманутых и обольщенных, в врачевании претерпевших падение и крушение!

Напрасно современные люди говорят, что христианин бегает знания, что его вера боится света науки. Истинные христиане здравую науку всегда почитали родною младшею сестрою религии. Они питают глубокое убеждение, что изучение природы, как дела рук Божиих, приводит беспристрастного исследователя к богопознанию и богопочтению, что всестороннее познание человека убеждает ученых в необходимости для страждущего человечества единого всесильного врача – Христа. Не наука страшна для цельности и чистоты веры христианской, а предзанятая мысль ученого, обращающего науку из прямого изучения дел премудрости Божией в орудие для подтверждения своих личных воззрений. На этот случай дано нам наставление святым Апостолом Павлом: «все испытывайте, хорошего держитесь» (1Сол.5:20). Какой прекрасный труд предлежит христианам не только современным, но и будущим, в разборе быстро накопляемых нашим веком сокровищ естествознания и высвобождении их из рабского служения ложным философским теориям! Так поступил св. Григорий Богослов с плодами знания, приобретенного им в высших училищах языческих. «Я все узнал, говорил он, и все положил к подножью креста Христова». Так поступил св. Василий Великий, употребив все современное ему знание природы на изъяснение слова Божья. Мы верим, что современная трудолюбивая наука ту же пользу принесет в будущем нашей вере.

Все испытывайте, хорошего держитесь. В нашем веке есть примечательная особенность. Он почитает недавними своими приобретениями древние сокровища христианства, и дает им своеобразное применение и употребление. Так он похищает у христианства уважение к личности и свободе человека, но простирает свободу до безначалия, и уважение к личности до потворства неразумию и своеволию детей. Там же он почерпнул учение о благотворительности, но обращает ее в повод к увеселениям и в пищу тщеславию. Оттуда же он узнал право свободного выбора при заключении брачных союзов, но простер его до свободы животных. Еще современный труд христианину – в возвращении добродетелей к их первоначальному источнику, и в восстановлении их истинного характера и границ!

Спорный вопрос между строгим учением христианства и свободными воззрениями нашего века составляют удовольствия и увеселения, которые в наше время умножаются и разнообразятся до бесконечности, и иногда возвышаются до изящества. Нас засыпают вопросами: «что в этом вредного? что в этом грешного? почему не позволить себе то и это?» Все подобные вопросы решает одним словом св. Апостол Павел: «все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1Кор. 6:12). То есть свобода и сила христианского духа боится расслабляющего действия удовольствий и увеселений, очень привлекательных и легко обращающихся в навык.

После всех этих указаний слова Божия на наши отношения к миру, оглянитесь на прошедшую жизнь приснопамятного святителя. Он бодро и недремленно стоял на божественной страже, не потворствуя миру, не делая ему уступок из цельного и чистого учения церкви. Он знал, что дружба с ним опасна, и предпочитал лучше быть строгим, чем повредить верующим неуместным снисхождением. Сладкогласная свирель его слова во всю многолетнюю жизнь его неустанно созывала овец Христовых в безопасный двор Господень. На многие века он будет современным в своих творениях, хранящих чистое исповедание и глубокое изъяснение Христовой веры и возвышенное учение о христианских добродетелях. В струях его учения освежатся многие души, отуманенные чадом мира.

Да дарует ему Господь дерзновение ходатайствовать за паству его, чтущую его память, и за всю православную церковь; да дарует ему и силу охранять всех нас благодатию Божиею от ухищрений и соблазнов века сего. Аминь.

Аще бо и многи пестуны имате о Христе, но не многи отцы

о Христе бо Иисусе благовествованием аз вы родих (1Кор. 4, 15).

Погасла жизнь маститого архипастыря, долго как искра тлевшая под пеплом и боровшаяся со смертью, – жизнь почти столетняя. Она принадлежит истории отечественной церкви и составит в ней назидательную страницу. Но, чтобы почтить память почившего, мы теперь изберем из нее черты наиболее поучительные для настоящего времени.

Преосвященный Евгений был одним из последних представителей школы знаменитого московского митрополита Платона. Не напрасно воспитанники Платона, на наших глазах один за другим сходившие в могилу, с любовью вспоминали и его самого, и его время. Это было время живого и правильного движения по пути духовного просвещения, и сам Платон был образцом истинного воспитателя. Это для нас стало яснее, чем было для самих его воспитанников, потому что мы на пути образования испытали переходы и повороты, заставляющее жалеть об этом времени. Не говорим о. крепком классическом образовании, которое он так высоко ценил, которое впоследствии без жалости стерли с лица земли, вместо того чтобы пополнять тем, чего ему не доставало, и теперь с большими усилиями опять отыскивают и устанавливают, затрудняясь даже убедить большинство образованных людей в его важности и достоинстве. В особе и приемах митрополита Платона было нечто еще важнее этого. К нему можно отнести слова св. Апостола Павла: хотя у вас и тысячи наставников о Христе, но не много отцов. Действительно, отцов, как он, у нас было не много, и весьма желательно, чтоб из его примера мы ясно поняли эту тонкую и весьма важную черту различия между наставником и отцом, которую указывает Апостол.

Отец рождает благовествованием. Духом и силою собственной жизни, являемой в слове и примере, он возбуждает или зажигает жизнь сердца в своем сыне, хотя и не принадлежащем ему по рождению. Наставник поддерживает готовую жизнь учением, наблюдением, сохранением правил и порядка. Наставник стоит под влиянием закона и долга, отец водится движениями любви. Наставник ищет своей чести в успехи ученика; отец страдает от его малоуспешности, видя в этом его собственное несчастье. Наставник боится ответственности, когда ученик не является к известному часу; отец боится, чтобы воспитанник, в час свободы, не сделал чего вредного для себя и не потерял чего доброго. Наставника уважают, отца любят. Слово наставника принимается как слово науки, мудрости; слово отца – как священное завещание. Уроки наставника сливаются в уме ученика в одну сумму знания, и в ней смешиваются с познаниями приобретенными от других; слова отца выделяются изо всего и становятся руководящими в жизни, любимыми изречениями. Наставника оставляют с сожалением, с отцом расстаются со слезами. Без сомнения, и отец может быть наставником, и наставник может иметь свойства отца; но не от того ли у нас так страдает воспитание, что мы имеем тысячи наставников, но мало отцов? Не от того ли, что мы, имея множество училищ, всевозможные пособия, широкие программы наук, мало имеем живых людей, влияющих на юношество отеческою искренностью, заботливостью, любовью, долготерпением, благожелательством, а главное – примером веры и добродетели? Не от того ли что из множества учащихся наиболее взрослые и, следовательно, вполне способные ценить достоинства и принимать внушения отцов-воспитателей, совсем неизвестны им даже и по имени, ходят в учебные заведения как в чужой дом, и складываются в убеждениях и правилах кому как пришлось?

Трогательно читать в собственном дневнике преосвященного Евгения выражения его любви к митрополиту Платону и описание отношений Платона к его воспитанникам. Школы Платона были его семьей, которую он любил посещать. Из множества учеников он узнавал даровитейших, и из них избирал учителей. Учителя становились его собеседниками и друзьями, и здесь завязывалась та сердечная связь, по которой Платон совершенно овладевал своими питомцами, располагал их силами и распоряжался их судьбой, имея в виду прежде всего и выше всего благо церкви. Он был причиной, что Андрей Казанцев (мирское имя почившего) вступил в монашество, как и многие другие воспитанники Платона, в последствии знаменитые пастыри церкви. «Не без борьбы», как писал сам преосвященный, было избрано им иночество. В его время ученые были редки, духовных воспитанников охотно принимали на государственную. службу и открывали им дорогу к почетной и привольной жизни. Такого рода приглашение было причиной его борьбы. «Зачем же они шли в монашество, когда чувствовали борьбу»? скажут многие ныне. «Это значит идти против призвания. Это насилие. Свои дарования с равною пользой они могли употребить и на государственной службе». В этом-то и тайна воспитателя, приобретающего права отца. Он действовал не властью и насилием, а убеждением, которому, по замечанию почившего, трудно было противиться. Но важно то, что целая половина силы этого убеждения скрывалась в самих воспитанниках митрополита Платона. Они воспитывались не под руководством науки о вере, а самой веры; они не много изучали книг о Священном Писании, но глубоко знали самое Писание. Они читали в подлинниках великих истолкователей Писания, св. отцов; они изучали историю церкви не по кратким, сухим учебникам, а по первоначальным живым памятникам и источникам. Дух аскетизма жил в сердцах их, им отличались воспитанники Платона и в белом духовенства. Поэтому борьба в выборе между светскою жизнью и монашеством для них принимала значение непротивления призванию, а просто искушения слабой плоти и страстей, которое они преодолевали, и, приняв трудный подвиг, победоносно его проходили. Поэтому долго и после Платона, по силе той же веры и ревности о благе церкви, как бы по обязательному преданию, цвет дарований из духовных училищ был охотно при носим на жертвеннике иноческого самоотвержения в дар церкви.

Преосвященный Евгений был истинным учеником и по духу сыном митрополита Платона. Первые годы службы при духовных училищах, цветущие годы молодости, он провел, по выражению Писания, при ногу своего великого воспитателя, пользуясь весьма часто его сообществом, гостеприимством, отеческим приветом и беседою, по его собственному выражение, «сколько полезною, столько же и приятною, и по учености, и по опытности, и по суждению, и по искренности, и по веселости, и по разнообразию». На один год Иеромонах Евгений был отозван на службу в новооткрытую Петербургскую Академию, и, сколько скорбел в разлуке с отцом своим, столько же был обрадован и его обрадовал возвращением, когда опять был отпущен к нему для служения под его начальством. Он был ректором семинарии Троицкой и потом Перервинской, преемственно настоятелем монастырей Дмитровского-Борисоглебского, Можайского-Лужецкого, ставропигиальных Заиконоспасского и наконец Донского, в котором в последние годы жизни настоятельствовал во второй раз и обрел себе вечное упокоение. Отсюда он воззван был на кафедру святительскую в Курск, потом был архипастырем во Пскове, Тобольске, Рязани и наконец в Ярославле, и во всех сих паствах святительствовал тридцать шесть лет. Все перемещения его были совершаемы по велениям высшей власти, но из Пскова в Тобольск он переведен по собственному желанию, вследствие одного знаменательного видения, которое без сомнения со временем будет сделано известным благочестивым наблюдателям судеб Божиих. В Тобольске, по-видимому, он нашел обыкновенные труды и заботы пастырские, и ничто не показало ясно особенной цели его таинственного призвания на эту кафедру. Но вот примечательное совпадение событий. Тогда к Тобольской епархии принадлежала и Томская губерния. Ревнуя об обращении в христианство многочисленных инородцев-магометан и язычников, обитающих в Тобольской и Томской губерниях, преосвященный хотел лет на шесть оставить кафедру, поселиться между полудикими племенами, изучить их язык, заняться переводом для них священного Писания и богослужебных книг и из их же соплеменников воспитать им священнослужителей и учителей. Ему самому не суждено исполнить это желание, но вот исполнителем его святых намерений является к нему, проникнутый духом апостольской ревности о обращении неверных ко Христу, архимандрит Макарий, находит в нем готового покровителя и помощника, и, открыв миссионерскую деятельность на Алтае, становится учредителем первой миссии в нашем отечестве. Не для этой ли цели Господь Сердцеведец свел на далеком востоке людей единомысленных, чтоб один из них с помощью другого положил начало устроению миссии взамен одиночных и разрозненных трудов немногих избранников на поприще евангельской проповеди?

В своей пастырской деятельности преосвященный Евгений на всех местах своего служения выдержал один ясный и строго определенный характер. В священнослужении – величие и благоговение; в келейной молитве – бдение и теплое усердие; в делах – неутомимость; в суде – неподкупная и нелицепрятная правда; по отношению к подчиненным – общедоступность и всегдашняя готовность защитить слабого и обиженного, хотя бы против сильных земли и для него самого страшных своею силой; в домашней жизни – простота и строгое воздержание; к родным – попечительная заботливость, к бедным – сострадание и благотворительность. В кратком слове невозможно все это доказать событиями из его жизни, но любители христианской добродетели на каждую черту из указанных нами найдут подтверждение в сведениях о жизни архипастыря, обнародованных в печати ранее его кончины, потому что последние годы его жизни были постепенным умиранием.

Но не можем не сказать, что преосвященный Евгений во всю жизнь свою был верен началу христианского воспитания, принятому от великого его наставника, митрополита Платона: если желаешь с пользою действовать на человека не только юного, но и зрелого, заставь его полюбить себя, приобрести его доверие, расположи его к себе личными добрыми отношениями, а не внешним холодным исполнением долга. Во всех епархиях, где он святительствовал, любимым местом его посещении были семинарии, где он знакомился лично с будущими пастырями: он присутствовал, подобно Платону, при уроках, проводил многие часы при испытаниях, ласкал и отличал воспитанников способных и благонравных. Начальники и наставники семинарии были его любимыми гостями и собеседниками. С ними он делился своими мыслями, заботами и своею опытностью. Семинариям он оставлял на память значительные собрания своих, собственною рукою написанных, поучений. Духовенство своей паствы старался узнавать лично и личными наблюдениями проверял сведения, получаемые на бумаге. Таковы же были и его отношения ко всем членам его паствы, кто только желал быть у него: ко всем приветливость, благожелательность и отеческая любовь. От того во всех паствах, когда он раздавался с ними, всегда провожали его со слезами.

Почивший архипастырь не оставил после себя иного наследства, кроме некоторой суммы, завещанной бедным духовного звания, и частью назначенной на его погребение. Он употреблял свои средства на небольшие пособия бедным родным при их жизни и на вечное поминовение их после смерти, на построение церкви на своей родине и в последнее время на украшение храмов в здешнем монастыре. Для всех нас дорого наследство его примера, его добродетели и святительских молитв.

Для нашего времени весьма поучителен пример его редкого долголетия. Он скончался 93-х лет. Но можно ли подражать такому примеру? Можно, в смысле сохранения жизни и сил от расстройства излишеством, невоздержанием и неподвижностью лености. У почившаго все было в свой час, все принималось в неизменно-одинаковом малом количестве, и все принятое более обыкновенного, ради любви, с гостями, было вычитаемо из положенного количества в последующее дни. Что сказать при этом о современном мнении новых ученых, выдаваемом ими за закон, что лишение мяса и брачного сожития есть намеренное сокращение жизни? Вот почти столетняя жизнь, и не единственная в иночестве, проведенная в продолжение семидесяти лет без мяса и всегда в строгом соблюдении постов и целомудрия. Мясо питательнее всех веществ, но есть состояния тела и духа, в которых вредны именно особенно питательные вещества. Страсть плотская может сокращать жизнь, но тогда, когда она волнуется без возможности удовлетворения, но не тогда, когда смиряется силой воли и благодати и наконец совершенно погасает от перевеса деятельности других высших органов наших, сохраняя нам целость нерастраченных и нерасстроенных сил ума, сердца и тела.

Помолимся, да простит Господь почившему архипастырю грехи человеческой немощи, да успокоит его как доброго раба, верно служившего в дому Господнем, в Своих небесных обителях, и да дарует нам в нем нового предстателя и молитвенника за церковь и отечество наше, за благоденствие и спасение всех нас. Аминь.

Хощеши ли не боитися власти; благое твори (Римл. 13, 3).

Святый Апостол Павел в послании к Римлянам представляет нам поразительную, потрясающую сердце картину умственного омрачения и нравственного растления древнего мира языческого (гл. 1). Мудрецы этого мира, по слову Апостола, «обезумели»; религиозные пoнятия у людей ученых и неученых извратились и упали до степени самого грубого поклонения и служения тварям; все погрузились в жизнь плотскую, пред которою жизнь самых животных представляла более законности и порядка. Но замечательно, что в этом нравственно тлеющем мире Апостол нашел сохранившимися «божественныя установления»; между этими язычниками нашел «слуг Божиих». Какие это установления? – Правительственные власти. Кто эти слуги Божии? Законные правители и начальники (гл. 13, 1–8). И этим властям и начальникам языческим Апостол требует повиновения, уважения, чести, исправной платы податей и оброков от учеников своих, христиан, просвещенных познанием божественной истины, представлявших неведомые в мире языческом образцы нравственной чистоты и всевозможных добродетелей. Так просветительные и животворные начала христианства входили в расстроенный, разрушавшийся мир языческий.

Совершенно иное явление представляет нам в настоящее время мир христианский. В странах христианских, наиболее просвещенных и благоденствующих, где целым многочисленным народам известна божественная истина, где открыты все пути к совершенству и счастью, где венценосцы и властители – христиане, где учреждения и законы из века в век совершенствуются и под благотворным духом христианства становятся безпристрастнее, свободнее, человеколюбивее, – в этих благословенных странах ныне является умственное, а иногда и деятельное восстание против властей предержащих; слышится более или менее громкий ропот против власти; видны стремления подорвать ее права. Порицание властителей и правителей у новых поколений почитается признаком образованности, принадлежностью независимого характера; беспрекословное повиновение власти – свойством ограниченных душ. Безусловная, ничем не воздерживаемая свобода мысли, слова и дела, – вот единственный закон, который признают они. В безнадзорном развитии всех сил каждого человека и всего человечества они видят залог постепенного усовершенствования и возрастающего благоденствия всего мира. Пусть жизнь идет как хочет, и куда хочет. Нужно дать ей беспрепятственное течениe, и каждый должен отдаться с доверенностью этому течению, этому движению вперед. Древние учреждения, на старых началах утвержденные власти, только задерживают это движение жизни. Проповедники этого учения, вопреки внушениям осторожной опытности и благоразумия, жаждут не постепенного улучшения, а крушения веками утвержденного порядка, обещая нам благо, которое будто бы вырастет само собою на его развалинах. Им тесно в правительственном порядке; им ненавистны распорядительные и обязательные действия власти... Что это за явление? Что оно значит? Это новое язычество вторгается в мир христианский. Оно не сохраняет и той доли добра, которую Апостол находил в древнем. Оно направляется против божественных учреждений, которые сохраняло и чтило древнее язычество. Оно заражает доверчивых христиан, овладевая их умами под благовидным именем просвещения; оно возбуждает дух недоверия к власти, дух порицания и противления.

Хощеши ли не боятися власти? благое твори. Это мудрое слово Апостола подает нам ключ к раскрытию тайного смысла этой вражды против властей, отличающей современное движение молодых поколений.

История говорит нам, что от начала мира не было народа без правительства, без властей и начальников. Зарождаясь в правах родительских, по мере размножения рода человеческого, власть из семейной возрастала в племенную, общественную и государственную. Слово Божие усвояет ей божественное происхождение и божественные права. Изображая мир поприщем непрестающей борьбы добра со злом, Откровение почитает священною обязанностью власти делать дело Божие, охранять добро, уничтожать или ограничивать зло. Отсюда происходят действия власти предупредительные, исправительные, наказательные и карательные. «Начальник, – говорит Апостол, – есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч» (Римл. 13, 4). Требуя от христиан повиновения властям даже языческим, Апостол знал, что и язычники, руководимые совестью, различают добро от зла, добродетели от преступлены, понимают, что благоприятствует, и что вредит общественному спокойствию и благосостояние. Он был уверен, что первообраз совершеннейшей жизни, начертанный в Евангелии, и действительные добродетели христиан скоро удивят мир языческий своим светом и силою. Он предвидел, что истина и жизнь христианская мирно, но твердо поведут мир языческий к великим преобразованиям, будут руководством и образцом для законодателей и правителей. Власть увидит, учил он, и признает добро, которое ты делаешь, и ты не будешь ее бояться; тебя ждет похвала от нее. Учение, тобою исповедуемое, и жизнь, требуемая сим учением, скоро покорят себе самих царей и правителей.

У проповедников новых учений нет нового добра, которое они могли бы указать христианскому миру, как невиданное и вожделенное благо, подобно тому, как христианство указало такое благо миру языческому. Попросите их начертать ясную картину того счастья, к которому они хотят вести человечество путем разрушения древних основ общественного благосостояния. Спросите их: что вы нам дадите взамен просвещающей, усовершающей и утешающей нас веры во Христа, Сына Божия, которую вы порицаете и называете устаревшим cyeвepиeм? Что вы нам дадите взамен заповедей евангельских, которые вы почитаете стеснительными? Каким научите добродетелям, называя христианские подвиги суровыми, убивающими жизнь? Какое обещаете благо взамен благодатного мира чистой совести? Чем оградите, при требуемой вами свободе, общественный порядок и благосостояние, потрясая и подрывая своими суждениями силу власти церковной, общественной, государственной? – Они не укажут вам никакого блага, которого бы вы не знали, кроме каких-нибудь новых открытий в науках естественных, кроме каких-нибудь новых удобств жизни, и всегда кончат пустыми словами: «из разрушения старого выйдет новое, и тогда увидим, что принесет оно нам». Итак, они влекут нас в безбрежное море без кормила – веры, без кормчего – Провидения. Это – языческое боготворение сотворенной жизни; это – языческая вера в человеческую природу, которой воздается поклонение, если не внешними знаками, то подчинением ума и свободной воли всем ее случайным движениям и естественным изменениям. Апостол сказал бы, что и новые учители, «называя себя мудрыми, обезумели».

Дух отрицания и разрушения, отличающий этих новых учителей, выражается в порицании власти. В этом порицании власти таится страх, что власть не признает нового учения, что примет меры против учителей. Ее нельзя обольстить искусною игрою мыслей и красными словами, как обольщается юность. Ее доверие приобретается добром действительным и видимым, или ожидаемым и несомненным. Хощеши ли не боятися власти? благое твори.

Вера в природу человеческую, открытие ей совершенной неограниченной свободы привела мир языческий к развращению; к нему же она ведет и последователей нового учения. Божественное Откровение возродило древний мир, указав ему великую тайну смешения добра и зла в человеке, преобладание зла над добром, и даровав ему средства возращать в себе добро и уничтожать зло. Называя всякую мысль, чувство, склонность, желание, дело – добрыми и позволительными, новое учете снимает с зла те узы, которыми сковал его закон христианский. Зло вырывается на свободу и выражается прежде всего в страсти к чувственным наслаждениям. Наслаждения, называемые изящными и невинными, день ото дня становятся нецеломудреннее, бесстыднее, преступнее. В след за этим и люди становятся день ото дня неразборчивее в приобретении средств для наслаждений, которых ищут с увлечением и жаждою. Мир христианский уже видит горькие плоды нового учения и, по завету Спасителя, начинает оценивать достоинство учения и учителей по плодам их. Много детей уже перепорчено так называемым свободным воспитанием, при котором дали волю развиться в юных душах дурным склонностям; склонности обратились в навыки и пороки; добро заглохло; и горе целой жизни ждет невинные жертвы ложных убеждений. Довольно уже родителей, которые терпят от детей, воспитанных в полной свободе, и не только от юношей, но и от девиц, пренебрежение и унижение. Немало счастливых супружеских союзов расторгнуто проповедниками свободы чувства; немало невинных душ сделались жертвами обольщения своих просветителей, освободивших их от власти и страха закона. Уже не редкость ныне слышать, как юноши, расслабленные преступными наслаждениями, уставшие повторять бесплодные мысли и пустые слова, не проложившие себе дороги к земному счастью честным трудом, повергаются в бездну отчаяния. Апостол сказал бы: «Бог предал их превратному уму и постыдным страстям». Власть видит, как нарушается законный порядок жизни; она старается предупредить умножение беспорядка, поставляет преграды распространению зла: ее укоряют в излишней строгости, в несовременности мер исправительных. И во всем этом – тайный страх праведного суда власти. Хощеши ли не боятися власти? благое твори.

Нам могут сказать, что мы смешиваем порицанья властей с теми разумными, откровенными и правдивыми суждениями и советами опытности, которых в наше время требует от образованного общества сама правительственная власть, ища себе в познаниях и усердии подданных и подчиненных помощи и содействия к устроению общего блага. Нет! Христианское учение всему доброму знает цену и всему указывает надлежащее место и употребление. Апостол Павел, требуя от христиан, чтобы они воздавали всякому начальству должную покорность, честь и уважение, не разумеет под этим рабского, бездеятельного, ко всему равнодушного подчинения. Он прибавляет: «не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви: любовь есть исполнение закона» (Римл. 13:8, 10). Христианская любовь, почтительно обращенная ко властям, видит в них людей, несущих тяжкое бремя, обязанных быть представителями божественной правды на земле, участниками божественного мироправления, споспешниками действиям Божья промысла, направленным к уничтожению зла и торжеству добра на земле. Она видит, что власть часто обязана поднимать труды, превышающее силы человеческие. Она возносит о власти молитвы, обращает к ней свои благожелания, посвящает ей труды ума, подвиги доброй воли. Безукоризненная, правая перед властно, она не чувствует над собою власти; власть не тяготит и не устрашает ее. В ней не может быть ропотливых движений: ее язык правдив и честен, но чужд порицания. Так обращаясь к власти, она и в ней встречает одну заботливость, попечение и благоволение. Так ныне в нашем отечестве добрые христиане и честные граждане подвластно милосердого и любвеобильнейшего Царя и кроткого правительства пользуются совершенною свободою делать всякое добро и, чуждые страха перед властью, только утешаются попечением Царя и правителей о благе нашем, и сердцем сочувствуют, и умом и делом соучаствуют в благих мирах, предприемлемых к устроению благоденствия, к славе и чести нашего отечества.

Все эти мысли были внушены нам воспоминанием о высоком служении Царю и отечеству, пройденном на глазах наших почившим сановником, которому мы ныне отдаем последнюю почесть. Благословенны усопшие, коих жизнь рождает в живых благие мысли, а добрые дела располагают к подражанию! Они оставляют семя добра на земле. Это семя развертывается и возрастает в деятельности преемников и составляет живой памятник почившим, угодный Богу и благодетельный для человечества.

Мы не будем обозревать всей жизни и общественной деятельности, не будем исчислять всех добрых свойств почившего: это сделает история; это уже и начали наши благонамеренные писатели в повременных изданиях. Цель проповеди церковной есть назидание, и для этой цели довольно одной мысли, осуществленной в деятельности Павла Алексеевича, именно: какою является правительственная власть в лице христианина, в соединении с истинно христианскими свойствами?

Искренно верующий и благочестивый, кроткий и смиренный Павел Алексеевичу служа в первопрестольной столице представителем Царя, облеченный Монаршим доверием и высокою властно, можно сказать, носил дарованную ему власть и честь на себе, а не в себе. Власть не проникала в его душу, не прирастала к ней и потому не воздымала и не надмевала ее. От того и в его властных распоряжениях и действиях не видно было, как нередко случается, вмешательства личных свойств души, упоенной властно: надменности, горделивости, гневливости. Он был всегда и равно доступен и для богатого и для бедного, и для знатного и для крестьянина. Почитая свое высокое звание служением обществу, он ничего не извлекал для себя из своих прав и власти, и потому совершеннейшее бескорыстие было отличительною чертою его самого и близких к нему исполнителей его распоряжение. Он не любил без нужды показываться обществу в блеске власти. Без лишней огласки, без желания производить сильные впечатления и возбуждать говор, лестный для тщеславия, в тишине и уединении он обдумывал благие предначертания и исполнял полезные для общества распоряжения. От того Москва и не чувствовала над собою тягости от власти Павла Алексеевича. Власть с таким христианским характером в своих распоряжениях уподобляется действиям благого Провидения, которые незримы и неслышимы, но постоянно выражаются в благотворных влияниях на устроение блага и счастья живых существ.

В наше время нередко в такой христианской тихости думают видеть недостаток силы. Нет, тверда и мужественна кротость христианская. Почивший не напрасно носил знак отличия за гражданскую доблесть. Наш Царь – любитель правды – награждал его особенным благоволением за прямое и откровенное ее выражение.

Душе сановника, смиренной и кроткой, не пристрастившейся к власти и почестям земным, легче предстать на суд Всевышнего, куда не доходят и где не оправдывают земные отличия, а только добрые дела. Обратим нашу общую любовь к почившему, так живо выразившуюся в скорби об его утрате, в сердечную молитву, да удостоит его Господь почестей небесных за равнодушие к почестям земным! – Аминь.

молим же вы, братие, знайте труждающихся у вас

и настоятелей ваших о Господе, и наказующих вы

и имейте их по преизлиха в любви за дело их (1Сол.5:12, 13).

В сих словах святого Апостола Павла заключается великое утешение для пастырей и служителей церкви Христовой. Внушая нам, служителям церкви, в других местах своих писании, чистоту и строгость жизни, ревность к делу учительства, благоговение к таинствам веры, хранение нашему преданным, непрерывную заботу о спасении душ, вверенных попечению нашему от Самого Господа, искупившего их кровью Своею, непрестанное ожидание страшного суда Божия, на котором Господь истяжет от нас каждую душу, погибшую от небрежения нашего, – святый Апостол исполняет страхом сердца наши и скорбит о наших немощах и нашем недостоинстве. При таких его внушениях, нам страшным становится великое дело служения нашего, и еще более страшною мысль о часе смерти нашей и суде Божием. Но вот любвеобильный Апостол сообщает нам ободрение, подкрепление и утешение, располагая, даже умоляя тех самых, которые должны составлять предмет забот и попечений наших, иметь взаимную любовь к нам и сею любовью облегчать для нас дело нашего служения и восполнять наши немощи и недостатки. Молим вы, братие, говорит он христианам Солунским, а вместе с ними и всем вам, чада церкви Христовой, знайте, то есть не оставляйте своею снисходительностью, благорасположенностью, соответствующим званию уважением, любовью и доброю памятно труждающихся у вас настоятелей ваших о Господе и наказующих вы: и имейте их по преизлиха в любви за дело их.

Убеждая верующих любить и чтить пастырей и служителей церкви Христовой, святый Апостол все побуждения к сей любви заключает в одном знаменательном слове. за дело их. Это и сомнение, что лицо пастыря, его природные дарования, его личные добрые свойства, его ревность к служению и христианские добродетели могут и должны привлекать к нему любовь и уважение паствы и тем внушать уважение к самому его служению. По сему, между прочим, слово Божие так настоятельно внушает пастырю: «образ буди верным словом, житием, любовью, духом, верою, чистотою» (1Тим. 4, 12). Но как непрочен был бы сей святый союз любви между отцами и чадами по духу, если бы он держался только на личных достоинствах пастыря, как человека! Люди так смело и часто так легко и превратно судят о достоинствах и добродетелях других, так склоны думать больше о своих преимуществах, нежели о преимуществах своих ближних, что при одних правах и достоинствах человеческих, служители Христовы, строители таин Божиих, судии человеческой совести, скорее, чем другие, были бы с строгостью судимы и осуждаемы. Это, к несчастью и бывает, когда христиане, забывая свои духовные отношения к пастырям церкви, смотрят на них только как на простых людей, но перестают в них видеть Христовых служителей. Посему-то святой Апостол, внушая верующим любовь к пастырям, заповедует любовь преимущественную, – но преизлиха, за дело их: потому что дело служения их выше всякого служения человеческого.

Велико дело пастырей, но и сила любви верующих велика и могущественна для того, чтобы соделать успешным и плодоносным их служение. Дело пастыря – углубляться в познание закона Господня, возвещать верующим святую волю Его, освещать мир и дела человеческие светом Евангелия, указывать опасности, угрожающие вере и доброй жизни членов церкви Христовой. Любовь верующих открывает слух и сердца их его учению, ищет в его слове не дарований и искусства человеческого, но истины и силы Божией, не передается на сторону мира и не попускает ложным суждениям человеческим ослаблять добрых внушений пастыря; слышит в его учении голос Божий, призывающий всех ко спасению.

Дело пастыря – хранить в чистой совести дары Духа Святого, сообщенные ему чрез рукоположение святительское и питать души верующих благодатью святых таинств. Любовь чад его по духу видит в нем живое орудие благодати Божией, страшится уничижить его словом, или делом, и тем же охраняет его собственное благоговение к его высокому служению; радуется его духовному преуспеянию; его добрую славу почитает своею славою; дорожит его благословением, как нисходящим от Бога и отеческим, и благоговейным принятием и хранением благодати святых таинств освобождает его совесть от великой ответственности пред судом Божиим.

Дело пастыря – врачевать уязвленные грехами души людей, промыслом Божиим вверенные его попечению. Любовь чад его располагает их открывать ему души свои, с кротостью принимать его обличения, с сыновнею покорностью исполнять его советы и наставления, ценить его отеческие попечения и находить в них поощрение к исправлению.

Дело пастыря – предстоять в Богослужении пред престолом Божим, приносить бескровную жертву и молитвы о спасении верующих. Любовь чад его побуждает их не оставлять его одиноким молитвенником, спешить вместе с ним к престолу благодати, вспомоществовать его молитве своими молитвами, и, в то самое время, когда он молится о прощении грехов их и спасении их, просить и ему у Господа прощения его прегрешений, уврачевания его немощей, ниспослания ему духовной силы для достойного прохождения его великого служения.

Последнее дело пастыря – предстать, по совершении земного поприща, пред страшным престолом небесного Судьи – Господа Иисуса Христа, и дать отчет в своем служении, дать ответ не только за себя, но и за чад своих духовных. Призываемый в другую жизнь, он оставляет паству, но его паства не должна оставлять его. Он готовится предстать пред престолом суда, она еще остается пред престолом благодати. Он одинок и беспомощен, только дела его идут во след его; а его чада по духу более или менее многочисленны, их вера может быть сильна, их молитва благоуспешна. Здесь-то особенно нужна и благовременна та преимущественная любовь, которая, по слову Апостола, должна быть воздаваема пастырям за дело их. В сие-то время каждый из чад почившего пастыря должен припомнить и обозреть дела его служения и труды его, как для всей паствы, так и для каждого из них. Если его живое слово возбуждало чад его к благочестию, если его жизнь была для них добрым примером, если его благоговейное священнослужение воспламеняло в них дух молитвы, если его любовь врачевала их духовные болезни и немощи, если он был примирителем враждующих, утешителем страждущих, добрым советником и другом всех: то не лежит ли на чадах его обязанность не только вознести о нем теплые молитвы, когда душа его грядет к престолу Вседержителя, но и на всю свою жизнь сохранить благодарную память о нем и присоединить имя его к именам присных для воспоминания в молитвах пред Богом?...

Таков, братия святого храма сего, был почивший пастырь ваш, которого мы ныне оплакиваем. Ваш духовный союз с ним имел те прекрасные черты, какими изображаете слово Божие союз пастырей и пасомых. Вы были его честью и хвалою, и он был вашим украшением, и не только вашим, но и всего священного чина служителей Божиих.

Удостоенный доверия и благоволения архипастыря нашего, кроме попечения о своих чадах духовных, он нес разнообразные труды на пользу церкви. На всякое служение он шел с готовностью и ревностью, как на дело Самим Богом ему указанное; везде был равнодеятелен, равноправдив и честен, ко всем благорасположен и благожелателен. Но как отличительными природными свойствами, так и любимыми его добродетелями были – смирение, кротость и милосердие.

Ни отличия, каких он был удостаиваем, ни власть, какою был облекаем, не изменяли его характера и обращения с другими, всегда дружественного, всегда снисходительного и приветливого. Он меньше находил удовольствия в расположены к нему людей богатых и знатных, нежели в том, когда сам имел возможность утешить бедного и смиренного своим добрым расположением. В нем подчиненные видели отца; в нем юноши находили друга.

Гнев и раздражение почти совсем были ему неизвестны. Вид враждующих возмущал его душу. Порок, замечаемый в другом, проступок, ошибка производили в душе его страдания, как несчастие его ближнего, и он всегда готов был пожертвовать собственным своим спокойствием для его исправления и успокоения. Никогда не видали его обиженным, никто не слыхал его жалобы на полученное им оскорбление. У него не было врагов и людей нелюбимых. Его кроткая душа всегда была мирна; ее скорби и печали он возвещал одному Богу.

Но самому промыслу Божию угодно было избрать его на служение, всего более ему любезное, на служение бедным. Вдовы и сироты, вверенные начальством его попечение, бы ли постоянным предметом его дум и забот. Он скорбел не от того, что он его утруждали, а от того, что он не мог для всех сделать все, в чем они нуждались. Собственный дом его всегда был прибежищем бедных его родных, сирот, больных и престарелых. С ними он с любовью разделял последний хлеб свой и всегда утешался тем, что ими дом его полон. За два дня до кончины, в тяжких страданиях, когда с трудом он мог выслушать и произнести слово, он выслушал рассказ о семейных делах недостаточных родных его, и отвечал: «нужно помочь: мы на то рождены».

Вознесите, чада его духовные, вместе с нами усердную молитву, да дарует ему верховный Пастырь душ наших, Господь Иисус Христос, добрый ответ на суде Своем; Милующий милостивых да простит ему прегрешения его; Обещавший кротким и смиренным наследие на земле живых, да упокоит дух его в Своих небесных обителях! Аминь.

Прилежащии же добре пресвитеры сугубыя чести да сподобляются

паче же труждaющиися в слове и учении (1Тим. 5, 17).

Слова сии сказаны великим строителем таин Божиих и учредителем благочиния церковного, св. Апостолом Павлом – юному возрастом, но зрелому в добродетелях – епископу Тимофею. Повелевая ему рукополагать во пресвитеры людей достойных, с строгим разбором и великою осторожностью, судить виновных беспристрастным пастырским судом, обличать нещадно согрешающих в страх другим, Апостол в то же время требует, чтобы была оказываема сугубая честь пресвитерам прилежащим добре, паче же труждающимся в слове и учении.

Когда о воздаянии чести говорит Апостол, притом епископу и относительно пресвитеров: тогда наперед надобно знать, что здесь из понятия о чести или почести устраняется все льстящее человеческому самолюбию, питающее тщеславие, дух первенстволюбия и превозношения, а за тем и дух соперничества и недоброжелательства, вредный для единодушия и единомыслия служителей церкви Божией. Верховный пастыреначальник, Господь Иисус Христос, посылая апостолов на проповедь Евангелия, не обещал им мирских почестей, а напротив предварял их об ожидающих их трудах и лишениях, скорбях и гонениях. Не имея сами этих почестей, апостолы не могли поделиться ими с епископами и тем менее могли требовать их от епископов для пресвитеров. Сам Господь и Его св. апостолы так изобразили в слове Божием назначение, обязанности и труды, предлежащие служителям церкви, что если пресвитер обозрит их во всей широте и полноте, то страх проникнет в его душу; а если будет прилежать добре ко всем делам своего служения, то он потеряет и вкус к мирским почестям; ему некогда будет утешаться своими преимуществами, любоваться отличиями и озираться по сторонам с мыслью – замечают ли люди его преимущества и отличия.

Какой же чести требует Апостол от епископа для пресвитеров? Во-первых, общей для всех пресвитеров чести или внимания и уважения к их священному призванию и высокому служению. Епископ, благоговея к дарам благодати Св. Духа, приятым чрез апостольское рукоположение и почивающим на нем самом (1Тим. 4, 14), чтит сии самые дары и в пресвитерах, которым сообщает их в меру их служения чрез свое святительское рукоположение. Разделяя с ними свои богодарованные права и власть пасти церковь Господа и Бога, он видит в них богоизбранных руководителей чад св. церкви, совершителей божественных таин, молитвенников за народ Божий, свидетелей сокровенных движений человеческой совести, разрешающих согрешения властью Христовою, наблюдателей тайных путей промысла Божия и действия благодати Св. Духа в душах и жизни верующих; одним словом: епископ видит в пресвитерах своих соучастников и сотрудников в великом служении спасению людей. Только божественная мудрость апостолов могла так уяснить и скрепить духовный союз епископов и пресвитеров, возбуждая их общее благоговение к единому, всеосвящающему и всесовершающему Духу Святому, во всех их действующему и всех руководящему.

Рукоположение пресвитеров совершается самим Духом Святым чрез посредство епископов, и потому благодатные дарования Ему единому принадлежат. Посему честь, воздаваемая людям, удостоенным рукоположения и даров благодати, принадлежит Богу. Такая честь может только смирять пресвитеров, возбуждать в них непрестанное памятование о своем недостоинстве и трепетное ожидание суда за уничижение даров божественных небрежением и грехопадениями.

Но как раздаяние даров есть дело благой воли Духа Святого: так употребление сих даров есть дело доброй воли и свободы человека. Св. апостол Павел говорит тому же св. епископу Тимофею: «воспоминаю тебе возгревать дар Божий, живущий в тебе возложением руку моею» (2Тим. 1, 6). Это апостольское напоминание епископу во всей своей силе относится и к пресвитерам. Как сила тепла, живущая в теле человека и поддерживающая его жизнь, увеличивается по мере телесного движения: так дар благодати, живущий в духе человеческом и питающий его внутреннюю жизнь, возрастает по мере движения сил духовных и употребления их на дела законные и богоугодные. Возгревая дары благодати в самом себе непрестанными трудами на пользу паствы, епископ не может не радоваться, когда и пресвитеры приумножают в себе те же самые дары и силою их преуспевают каждый на поприще своего служения. Посему честь сугубая воздается пресвитерам, прилежащим добре, т. е. возгревающим в себе дар молитвы неустанным возношением ума, сердца и чистых рук к Богу за спасение верных, дар священнодействия благоговерным, преисполненным страха Божия совершением св. таинств, дар любви состраданием к немощам и сердечною заботою о исправлении согревающих, о укреплении и ободрении ревностных в деле спасения, паче же дар слова и учительства келейным, денно-нощным поучением о законе Господнем и неумолчным проповеданием слова Божия, этого залога и семени веры и всякой христианской добродетели. В чем же состоит эта сугубая честь? В любви епископа, возрастающей по мере ревности, трудов и заслуг пресвитеров, в той любви, которою объемлет и которую с такою полнотою выражает сам верховный раздаятель талантов, Господь Иисус Христос верным рабам Своим: добре, рабе благий и верный, о мале был ecu верен, над многими тя поставлю (Матф. 25, 21). Эта любовь, или почесть Христова и апостольская со стороны епископов к пресвитерам в действительной жизни выражается: в уважении к дарованию, как дару Божиему, в справедливой оценке честного труда, в отеческом соучастии в заботах и затруднениях, в снисхождении к немощам и невольным ошибкам, в молитвенной и деятельной помощи для побеждения препятствий, в возможной защите от врагов, в теплом сердечном слове, в искреннем доверии и в поощрении ревности открытием более широкого поприща деятельности. Люди нашего времени, падкие на внешние отличия и преимущества, могут подумать, что такая честь для добрых пресвитеров скудна, недовольно открыта, мало поощрительна. Нет! Апостолы знали, что говорили. Св. Павел, поощряя епископа Тимофея к ревностному исполнению его пастырских обязанностей, заботится о том, чтобы «успех его был для всех очевиден» (1Тим. 4, 15). Он же говорит, что и добрые дела пресвитеров «явны, а если и не таковы, скрыться не могут» (1Тим.5, 25). Связуемые союзом взаимной любви, крепите единодушием, сильные ревностью и духом благодати, украшаемые добродетелями и плодоносною деятельностью, пресвитеры вместе с епископом становятся, по слову Спасителя, на том свещнике, с которого они видны для всего общества верных. Они составят радость и утешение сего общества, и оно само свободно принесет им дань заслуженного уважения и окружит их всевозможными знаками чести и внимания.

Как дорога любовь епископа для доброго пресвитера, мы это видели в последние дни жизни ныне оплакиваемого нами новопреставленного раба Божия, Иерея Василия. За неделю до своей кончины, приняв таинственное освящение св. елеем, он отозвал в свою уединенную комнату одного из друзей своих, и высказав, какое глубокое уважение он питает к нашему архипастырю, поручил ему просить владыку, что бы он воспомянул его – страждущего – в своих молитвах. Надобно было видеть, как он был утешен, получив извещение, что владыка скорбит об его болезни и с любовью исполнит его желание. Ему легче было страдать и отраднее приготовляться к исходу под покровом святительских молитв. Как любезен и для епископов добрый пресвитер, мы об этом можем судить теперь по присутствии епископа²⁴, пришедшего вознести свои святительские молитвы о почившем и воздать ему последнюю священную почесть.

Можем с утешением сказать, что эта почесть воздается ему не напрасно. Он был пресвитером по призванию, любил свое служение от сердца, прилежал добре к исполнению своих обязанностей.

Щедро одаренный от природы, получив возможно полное образование, быв довольно долго преподавателем философских наук в московской Духовной Академии, он изведал на опыте свободу мышления, узнал близко все враждебные св. вере покушения ложно направленного ума человеческого. Но, несмотря на это, вопреки ложному мнению многих ученых настоящего времени, будто вера христианина сокрушается под ударами свободномыслящего ума, он сохранил в сердце своем простую и живую веру в богооткровенные истины слова Божия и божественные установления св. церкви. Вместо всех философов его любимым учителем стал св. Иоанн Златоуст. Творения его он изучал тщательно и составил лучшее на нашем языке описание значительной части жития сего великого святителя.

Приняв сан священства, он явился мужем благоговейным, усердным молитвенником, добрым наставником духовных чад, ревностным проповедником слова Божия. Вы, братья св. храма сего, часто слышали здесь его живые беседы, проникнутые теплотою сердца, дышавшие ревностью о вашем благе и спасении. Пока тяжкая и продолжительная болезнь не сокрушила сил его, нередко по трижды в один праздник он беседовал с вами: за всенощным бдением, за раннею и позднею литургиею. Сохраните добрую память о нем и его наставления в сердцах ваших; воздайте ему долг признательности вашими молитвами о нем; впишите имя его в ваши помянники вместе с именами ваших сродников. Он был отцом вашим по духу, по любви его к вам, по заботе о спасении вашем. А мы с своей стороны приносим вам нашу общую благодарность за вашу снисходительность, любовь и попечения, оказанные ему вами во время продолжительной его болезни.

Почивший был муж – правдолюбец. Он не различал богатого от бедного; язык его не знал слов лести и угодничества. Им не руководили никогда корыстные побуждения; он не любил задних мыслей и кривых путей. Отношения его ко всем были прямы и искренни. Все искусственное, натянутое, лицемерное, возмущало его душу.

Но труды его для церкви Божией не ограничивались пределами его прихода. Скорбя духом о недостатке духовного просвещения и познания о предметах св. веры в нашем обществе, и преимущественно в простом народе, он принял сердечное и самое деятельное участие в нашем скромном издании. Обладая ученостью, и при своих дарованиях имея всякую возможность занять почетное место в ряду писателей для людей высшего образования, он посвятил свои труды душам простым и таким образом славе учености предпочел обетование Христа Спасителя: «иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном» (Матф. 5:19). И что другим доставалось с трудом, то легко было для его ума, просвещенного светом евангельской истины, обученного святым Златоустом, и для его сердца проникнутого живою верою. Его наставления лились в потоках ясной, одушевленной, приятной речи.

Господу угодно было, по недоведомым судьбам Его премудрости и промышления, пресечь на половине пути полезную деятельность сего доброго служителя Своего. Да будет о нем и о всех нас – Его святая воля!

Прости наш добрый сослужитель, присный друг и дорогой сотрудник! За два года пред сим в дружеской беседе ты выразил желание, чтобы именно я почтил словом любви твою память, если Господь призовет тебя в вечность прежде нас. Видно это было тайное предчувствие твоего сердца. Я исполнил твою волю по силам моим. Воспомяни и ты меня и всех нас в своих молитвах, посколику будешь иметь дерзновение у престола Вседержителя, да дарует Он нам время на покаяние, да благословит труды наши и направит их ко благу чад св. Своей церкви.

Призри, Господи, на сердечную любовь нашу к почившему рабу Твоему, на молитвы святителей Твоих и чад его по духу и, простив вольные и невольные его прегрешения, всели его в место покоя, в обителях верных рабов Твоих! Аминь.

Мне бо еже жити, Христос: и еже умрети, приобретение есть (Флп. 1:21).

Не часто можно видеть такую общую любовь присных и знаемых к сроднику, или другу, и такую общую и искреннюю скорбь об его утрате, какие мы видели и видим во всех оплакивающих преждевременную кончину новопреставленной рабы Божией болярыни Варвары. Не только те, которые видели в ней свое сокровище и утешение, как мать, братья и сестры, не только те, которые имели в ней услаждение жизни, как супруг ее, не только те, которые жили и дышали ее благодеяниями, или в скорбях своих находили отраду в ее любви, – не только они проливают о почившей обильные слезы, но и все пользовавшиеся ее дружеством или знакомством, все знавшие ее скорбят о кончине ее, как об утрате человека родного и близкого сердцу. Добрый знак и немалое утешение в этом для скорбящих! Это значит, что жизнь ее была плодоносна, хотя и не продолжительна; что она не оставила по себе темного следа и укора своей памяти; что никому при ней не было тесно, и с кончиною ее не стало просторнее и свободнее, как нередко бывает, но все чувствуют одну утрату и лишение ее любезного общества. Такие люди для сродников и друзей – особенный и неоцененный дар Божий. Тяжко лишаться их, но в то же время грешно не воздать благодарения Богу, даровавшему их, хотя на непродолжительное время, но ко благу и утешению нашему. «Господь даде, Господь отъят: якоже Господеви изволися, тако и бысть: буди имя Господне благословенно!» (Иов. 1, 21).

Но при гробе оплакиваемой нами почившей истина и справедливость требуют сказать нечто более сего. Не в одном воспоминании об ее природных прекрасных свойствах должно состоять наше утешение, но в размышлении об ее внутренней духовной жизни, представлявшей поучительный пример истинного благочестия и христианских добродетелей. Эта, не для всех заметная, истинная основа всякого человеческого совершенства споспешествовала обнаружению в ней тех прекрасных свойств, которые все видели, и которыми все утешались. Все естественное, составляющее даже цвет природы человеческой, или сокрушается смертью, или остается вне царствия Божия; в жизнь же блаженную, в царство Христово переходит только насажденное и возращенное, или очищенное благодатью Божиею. Для телесной красоты, для внешней образованности, для знатности и богатства смерть есть конец и утрата всего; приобретением же она бывает только для того, что Христово, и для тех, у кого основанием и целью жизни был Христос. Мне еже жити, Христос, говорит Апостол, и еже умрети, приобретение есть.

Посему истинное утешение для нас при утрате близких сердцу нашему должно состоять в том, когда имеем возможность усматривать в протекшей жизни их искрение духовные расположения и стремления к нравственному преуспеяние, труды, подъятые ими во исполнение воли Божией и во славу Божию, и плоды духовные, ими принесенные с помощью благодати Божией. Чем больше мы увидим в их жизни соответствия с волею и законом Господним, тем тверже будут наши благия надежды на их загробную участь, тем вернее наше собственное утешение.

Мне еже жити Христос – сие апостольское слово было, можно сказать, основанием и правилом жизни почившей рабы Божией боляр. Варвары. По происхождению, по воспитанию, по супружеству и связям родства, по внешнему состоянию, она имела полную возможность пользоваться всеми удовольствиями света и жить, по его понятиям, весело и счастливо; но руководимое благодатью, сердце ее рано охладело к удовольствиям мира. Она рано почувствовала, что украшением христианки должны быть не внешняя плетение влас и обложение злата, или одеяние риз лепота: но потаенный сердца человек в неистлении кроткого и молчаливого духа (1Пет. 3:3, 4), и предпочла всем обольщениям света жизнь тихую и уединенную, тщательное исполнение своих семейных обязанностей, труды и заботы, требуемые не мирскою суетою, но долгом супруги и госпожи дома. Что расстраивало обычный порядок ее тихой семейной жизни, что возмущало мирским шумом мир ее сердца, от того она удалялась, того боялась. Любимая ее храмина в доме была не та, где, по обычаю света, гости сменяют одни других, где не умолкают праздные беседы, где показываются дорогие наряды, но та, где пред иконами, украшенными сребром и златом, у нее всегда теплилась лампада и всегда готовы были на аналогии молитвенные книги, в которых она находила успокоение встревоженного духа и смятенного сердца.

Убегая мира, она неутомимо искала Христа, как жизни духа, в Его св. слове, св. таинствах, в молитве, богослужении, исполнении уставов церкви. Когда в руках людей мирских сменялись одни за другими, хвалимые по духу времени, светские книги, ее любимою книгою было св. Евангелие, чтению которого она посвящала лучшие часы утра, а любимым занятием было выписывание из творений отеческих и других духовных писаний тех мест, от которых она чувствовала особенно благотворное действие на сердце и совесть. Когда другие жены равного с нею состояния, утомленные с вечера мирскими удовольствиями, покоились утром, она на заре, по раннему звону колокола, спешила к литургию. Ее утешением были святительские богослужения в древних храмах нашего града и поклонение святыням в них почивающим, а любимая прогулка утром – к часовне Иверской для поклонения икон Богоматери. Но никогда, по ее собственному выражению, она не была так счастлива, как когда могла прожить довольно времени при св. обителях и особенно говеть и приобщаться св. таин в лавре преподобного Сергия и в пещерах киевских. К сим св. местам были ее любимые путешествия, которых не могли заменить для нее увеселительные странствования по лучшим странам мира к редкостям природы и искусства. Не отличаясь крепким здоровьем, она не почитала тяжким для себя строгое соблюдение постов православной церкви и трехкратное и даже четырехкратное, в течение года, тщательное приготовление к исповеди и св. причастию; усердие же ее к молитве домашней требовало не возбуждения, а меры.

Все сии живые духовные расположения и стремления тем большую имели цену и прочность в душе ее, что основанием для них служили деятельные христианские добродетели – очищение сердца, смирение и любовь. Трогательно было видеть ее заботливость о чистоте помыслов, о собранности ума, об осторожности в слове и при этом постоянное не довольство собою, – ясный знак истинного духовного преуспеяния. Храня постоянно в душе своей глубокое чувство своего недостоинства пред Богом, она с детскою простотою и с благодарностью принимала даже прискорбное слово, клонившееся к ее духовному благу, и тем больше им была довольна, чем с большею прямотою оно было сказано. Страшась гордости, она не любила слушать выражений благодарности, не терпела похвал столь приятных светской женщине, и не любила хвалить других, опасаясь возбудить в сердце их самомнение. Но не любя в глаза хвалить других, она в то же время не любила и осуждать никого. Когда в ее присутствии слышались невыгодные отзывы о ком либо, она защищала, или извиняла судимого, или же просто просила прекратить оскорбительную для чести ближнего беседу. Слово ее всегда было просто, прямо, живо, искренно, чуждо той изысканной мягкости и изворотливости, которою отличается льстивое слово людей светских, ищущее похвалы себе, а не пользы слушающего.

Но можно сказать, душою ее жизни была любовь. Кто знал ее, тот не забудет ее приятного лица, дышавшего скромностью, искренностью, приветливостью, благорасположенностью, тою духовною красотою, в которой светится душа христианская. Она жила не для себя, а для других и только тогда казалась совершенно довольною и счастливою, когда могла успокоить и осчастливить другого. Она не заботилась о своем покое и еще менее о прихотливых удобствах жизни; но рада была всяким избытком поделиться с нуждающимися. Вид бедности, слух о чужом горе и несчастье поражали ее так же, как горе собственное. И не было просьбы о других, которой бы она не приняла к сердцу, и ничто не останавливало ее в труде для блага и утешения ближнего, ни нездоровье, ни собственные заботы, ни опасение безуспешности труда. «Наше дело трудиться для других, а успех от Бога», говорила она. И так искренна, так действенна была любовь ее к ближнему, что, нисходя к людям низшим себя по состояние с словом участия и утешения, она заставляла забывать расстояние, отделявшее ее от других, и во всех возбуждала к себе ту же прямую любовь и доверенность.

Таковы основные черты жизни и характера почившей рабы Божией боляр. Варвары, черты утешительные и поучительные! В таких духовных расположениях и действиях кто может быть учителем, руководителем, помощником, кроме единого Христа и Его благодати? Размышляя о них, не можем ли сказать с некоторым дерзновением, что для нее еже умерети, приобретение есть? Знают близкие к ней, что она не боялась смерти, но желала ее. И это, без сомненья, не от нужды и горя (она была счастлива в жизни), не от трудов и лишений внешних (она жила в избытке), но по одному внутреннему сознанию бесконечного превосходства будущей жизни со Христом пред жизнью настоящею, по тайному желанию полной свободы для жизни духа и беспрепятственного служения Господу Иисусу Христу.

Итак, обратим слезы скорби в слезы молитвенные, да приимет Господь со благоволением благие начатки ее духовного делания и да покроет Своим милосердием вольные и невольные ее прегрешения. Вечное, блаженное славословие имени Божия в храме небесном да будет ей воздаянием за ее любовь к богослужению в храмах земных; всепросвещающий свет истины от престола Бога Слова да озаряет душу ее, возлюбившую слово евангельское; возносящий смиренных, милующий милостивых, любящий любящих Его, Жених небесный да приимет ее с мудрыми девами в вечный чертог Свой для вечного покоя и блаженства! Аминь.

Любит бо язык наш, и сонмище той созда нам (Лук. 7, 5).

В Евангелии св. Луки мы находим поучительный пример ходатайства друзей пред Господом Иисусом Христом за одного доброго человека, имевшего нужду в милосердии Господа. У добродетельного римского сотника тяжко заболел любимый слуга. Сотник веровал в Господа, как всемогущего целителя всех недугов, но как язычник по происхождению, непринадлежавший к народу Божию, по смиренно своему, «почел самого себя недостойным придти ко Господу» и послал старейшин Иудейских просить Его, что бы Он пришел к нему и исцелил слугу его. И вот как просили о нем старейшины Иудейские: «он достоин, чтобы Ты сделал для него это, ибо он любит народ наш и построил нам синагогу». Господь внял мольбе старейшин, пошел к сотнику, но не дошедши до дома его, встретил его самого и услышал из уст этого язычника то прекрасное выражение смирения, которое и мы, христиане, часто с умилением произносим в молитвах наших: Господи, несмь достоин, да под кровь мой внидеши. Исцелив больного заочно, согласно с желанием сотника: «скажи только слово, и выздоровеет слуга мой», Господь засвидетельствовал пред всем народом его высокую веру: ни во Израили толики веры обретох!

В этом событии мы находим полное подтверждение той утешительной истины, что молитва наша ко Господу за ближнего без сомнения будет услышана, когда побуждает нас к ней существенная нужда, или скорбь его; когда возгревает ее наше сочувствие и любовь к нему; наконец, когда в нем самом мы находим зачатки веры и истинных добродетелей, которые с некоторым дерзновением можем воспомянуть пред бесконечным милосердием Спасителя нашего.

Кажется, мы имеем все эти залоги благонадежности нашей молитвы за почившего раба Божия Петра, ныне нами оплакиваемого и сопровождаемого в невозвратный путь к жизни вечной. Никогда он не имел такой нужды в молитве нашей, как теперь: его душа готовится предстать пред престол всеправедного Судии, где произнесется решение ее вечной участи. Мысль об этом кого из знавших его не подвигнет на молитву? Он имел друзей преданных; его чтили все, имевшие с ним более или менее близкие сношения; и знавшие его только по слуху произносили с уважением его имя. Можно ли сомневаться в том, что молитва об упокоении души его будет тепла и сердечна? И, благодарение Господу, довольно строго-правдивого воспоминания об его жизни и характере, и предсмертных его распоряжениях и минутах, чтобы каждый из нас со смирением и с надеждою мог сказать в глубине сердца: «Господи, он достоин Твоего милосердия».

«Он любит народ наш», говорили Господу о сотнике старейшины Иудейские. В Римлянине любовь к народу Иудейскому справедливо могла быть заслугою и истинною добродетелью. Любить древних Иудеев и оказывать им покровительство, – это значило любить и чтить народ Божий, признавать божественное достоинство закона Моисеева, по которому сложилась жизнь этого народа, верить в его высокую судьбу, в особенное божественное о нем промышление, и следственно, в Самого истинного Бога-Промыслителя. Так, это добродетель. Но почтим ли мы в русском человеке добродетель, когда скажем о нем: он любит свой родной народ, он был истинно русский человек? Не значит ли это хвалить сына за то, что он похож на отца своего или мать; что по сердцу и характеру он служит представителем своей родной семьи, в которой родился и воспитался? Это так естественно; это так должно быть по природе вещей. Это досталось ему без усилий и труда; тут не было пожертвований и нравственной борьбы; тут нет того, что составляет сущность нравственной заслуги и добродетели. Кем же и быть русскому человеку, как не русским? Так и было в нашем великом отечестве в старое время, когда народ наш от боярина до поселянина жил одною жизнью, когда все русские люди одно мыслили, одно любили, для одних целей трудились, одних благ искали, за одно проливали кровь свою и слагали вместе свои кости на полях бранных. И могло ли быть иначе, когда всю землю русскую проникало одно убеждение, что народ наш, как и древний Израиль, отмечен печатью божественного избрания, что ему вверено хранение единой истинной веры и церкви Божией, что его, как любимого сына, наказует Отец небесный за грехи для исправления, и за верность святому закону ущедряет благословениями, что Сам Господь обитает среди его, что Он Сам, Бог воинств, предводительствует им во дни брани, что не кто иной, как Он Сам покоряет ему царство за царством, расширяет пределы земли его до обладания девятою частью мира, что Он готовит ему высокую судьбу?... Ныне, когда, под влиянием чуждого духа и двусмысленного просвещения, среди русских людей поселилось разномыслие, когда стал непохож брат на брата, – ныне русскому человеку, особенно тому, кого коснулось просвещение, нельзя без борьбы сохранить этих святых убеждений, этого завета отцов наших; ныне это обращается в нравственную заслугу и действительную добродетель.

В этом-то смысле мы с утешением говорим о покойном Петре Ивановиче, он любил народ наш, он был истинно русский человек, воистину Израильтянин, в нем же лести несть. Петр Иванович был одарен от природы умом светлым, здравым и самостоятельным, с тем особенным оттенком тонкости и проницательности, которая легко открывает внутреннюю ложь во всяком искусном, но в сущности неестественном сплетении мыслей, и которая составляет отличительную черту русского ума. При внутренней природной силе его ума, трудно было заметить, что он не получил обширного научного образования. Любовь к чтение и многолетняя разносторонняя опытность достаточно обогатили его разнообразными сведениями. За то ум его не был засорен готовыми предзанятыми воззрениями, его нельзя было увлечь одною нарядностью какого-либо учения; нельзя было навязать ему чужой мысли, заставить его говорить с чужого голоса. Он не усвоял себе ничего, не обдумав здраво и обстоятельно. Начав общественную жизнь с низших должностей в области отечественной промышленности, силою ума, упорного и многолетнего труда, терпения и всяких лишений, он стал по состоянию и общественному положению наряду с высшими московскими купеческими фамилиями. Он знал русский народ от низшего слоя до высшего, пожив в каждом из них его жизнью. Ему известны были все добрые свойства и все слабости нашего простого народа; он искренно утешался его разнообразными дарованиями: гибким умом, расторопностью, покорностью, терпеливостью в трудах и лишениях и скорбел об его пороках. «Что это за чудный народ, говаривал он, и что может сделать из него истинное просвещение! Но не так за него берутся. Спешат сообщать ему сведения из наук естественных, собираются устраивать для него театры, разнообразят его увеселения; не то ему нужно. Просвещение в вере, развитие нравственного чувства, познание христианских обязанностей, – вот хлеб насущный, в котором он крайне нуждается. Это одно, что может сделать его честным, трудолюбивым и богатым?» И как он радовался, когда являлись новые, благотворные для народа учреждения, обеспечивающие его свободное и правильное развитие! Его душа полна была горячею любовью к отечеству. Как внимательно он следил за всеми внутренними преобразованиями и внешними политическими событиями и среди дел, и в часы досуга, и здоровый и больной! И в суждениях обо всем его руководителями были – ясный русский ум и тонкое религиозное и патриотическое чувство. Как истинно русский, он дышал кротостью и благорасположением ко всем инородцам, населяющим наше обширное отечество, но он скорбел, когда видел, что для них готовы жертвовать благом русских: «живи и благоденствуй все, говорил он, под кровом России, но не порабощай они того, кому Сам Господь дал свободу и обладание!» Когда политические свободолюбцы из покровительства чуждым для нас национальностям изъявляли готовность уступить им часть собственного достояния народа русского, душа его возмущалась. «Это добыто кровью отцов наших, говорил он, и детям нашим придется возвращать потоками крови!» Такое безрассудное великодушие, по его мнению, было посягательством на собственную жизнь для чужой пользы, а все покушения современных мыслителей слить русский народ в убеждениях и обычаях с чуждыми нам народами Европы «и лишить его лучших национальных его свойств во имя успехов гражданственности, он почитал добровольным порабощением нашего народа чужому влиянию. «Им наскучило, говорил он о таких мыслителях, быть великим, самостоятельным народом; им захотелось в рабы»! Как свойственно православному, он относился не только с терпимостью, но и с христианскою любовью к иноверцам, но негодовал, когда веротерпимость простиралась до совершенного равнодушия и холодности к православной вере и успехам нашей св. церкви. Такую терпимость он называл изменою своей вере и церкви. Он любил истинное просвещение, но не мог без страха за благо нашего отечества и без отвращения говорит о размножения в нашем обществе порицателей веры и уставов церкви, безбожников и богохульников, прикрывающихся почтенным именем людей ученых и просвещенных. Это расположение его духа выразилось в его предсмертном завещании, где, оставляя навсегда весьма значительное ежегодное пособие бедным студентам Московского Университета, он поставил непременным условием, «чтобы его пособия были выдаваемы лицам чисто русского происхождения, православного исповедания и при том отличающимся хорошими успехами в науках, религиозным направлением и хорошим поведением. Он оставил такую же сумму для учреждения или поддержания народных школ в западных и других губерниях, но только основанных на началах православия и русской народности. Так, он был русский человек. Призри Господи на его любовь к избранному и хранимому Тобою народу русскому, и умножай подобных граждан в земле нашей!

«Он построил нам синагогу» – (дом для молитвы и поучения в законе Божием), говорили Господу старейшины Иудейские, прося Его за сотника. И эту святую добродетель мы знаем в почившем, и можем воспомянуть ее, умоляя за него милосердие Господа. Он не любил современных возгласов: «зачем умножать церкви и монастыри! Ныне так нужны у нас средства на дела просвещения и человеколюбия». Он строго следовал заповеди Спасителя нашего: сие подобает твориши, и онех не оставляти. И для благоустроения этого храма, в котором мы предстоим ныне, еще при жизни своей тайно он делал значительные пособия. А там, где он назначил место покоя бренным останкам своим, в обители Св. Николая на Угреше, в уединенном ските, он заблаговременно устроил храм и на вечное время обеспечил содержание братии, чтобы сокровенные подвижники, с полною свободою трудясь для своего спасения, своими духовными успехами и тихою молитвою умилостивляли правосудие Божие, оскорбленное какими-либо грехами его, соделанными им в многомятежном мире.O многих и очень многих обителях и храмах и их причтах он позаботился в своем духовном завещании не только в Москве, но и на севере России, и в западном ее краю и в отдаленной Сибири, где протекло цветущее время его жизни.

Петр Иванович не любил праздной молвы человеческой и делал добро другим всегда в глубочайшей тайне, чтобы левая рука не знала, что делает правая. И от людей им одолженных он не любил выслушивать выражения благодарности. Близким к нему людям было известно, что он не потворствовал лености, праздности и человеческим слабостям; тех, которые имеют способности, он оставлял собственным их силам и труду; но когда хотел сделать добро, делал его разумно, не ограничиваясь малым пособием, а оказывая помощь значительную, выводящую человека из его затруднительного положения. Но сколько было любви к человечеству в его сердце, это он дал узнать только после своей смерти. Он завещал устроить в Москве богаделенный дом на 125 человек престарелых обоего пола, и до такой степени озаботился их покоем и содержанием, что определил качество их пищи и приставил им в попечители людей ему известных и благонадежных, пока они будут живы. Подобное же учреждение, хотя в меньшем размере, он приказал устроить в Угрешском монастыре. Он не забыл и бедных невест своего и мещанского сословья, и малолетних сирот, неимеющих средств для воспитания и образования, и нищую братию, питающуюся подаяниями. Последние на вечное время будут получать милостыню в день его кончины и ангела в Угрешском монастыре. Никто из служивших ему не оставался без щедрой награды; он вспомнил и дальних сродников, и старинных знакомых, и крестных своих детей, особенно имеющих недостаточное состояние, живущих в разных концах России. Это целый изумительный поток благодеяний, в котором излилось почти все его обширное состояние.

Нужно ли напоминать друзьям его, что он был друг приветливый, принимавший сердечное участие во всех их заботах и радостях и скорбях, что и сердце и дом его всегда были для них открыты? И разумный совет, и правдивое обсуждение ошибки, нелицеприятное вразумление и приятный отдых, и живую разумную беседу, – все находили они у Петра Ивановича.

Господь послал ему и кончину истинно христианскую. Он понес безропотно, с христианским мужеством и терпением тяжкий труд продолжительной болезни и пятимесячного лежания на одре. Многократно приобщаясь св. Христовых таин, он сретал Господа в пречистом теле и крови Его со смирением сотника, выражая и чувствами сердца и телесными движениями: Господи, несмь достоин, да под кровь мой внидеши. Когда было у него еще несколько сил, он собирал весь их остаток и для приобщения сходил с постели, или поднимался на ней, и громкими рыданиями и потоками слез выражал глубину и искренность покаяния во грехах своих. Накануне дня своей смерти, он сам потребовал, чтобы его переодели в чистые одежды и пожелал принять таинство елеосвящения. «Я всех простил», сказал он с усилием, когда по чиноположению церковному совершитель таинства напоминал ему священные слова христианского примирения. Нередко при жизни своей он говаривал: «как бы я желал умереть тотчас после приобщения»! Господь явил ему и эту милость: за несколько часов до кончины он еще удостоился приобщения св. таин, потом слушал чтение Евангелия и канона Богоматери. И когда начались уже предсмертные страдания, когда изменили ему и слух и язык, он непрестанно поднимал слабеющую правую руку для изображения на себе креста Христова. До последнего издыхания рука его двигалась в этом направление и, по отделению души от тела, осталась с перстами, сложенными для крестного знамения.

Усугубим, братия, наши молитвы за этого доброго сына св. церкви, истинного сына отечества и друга человечества, да простит ему Господь вольные и невольные его прегрешения и вселит дух его в месте покоя, в обителях праведных. Аминь.