Собрание сочинений. Том 2

Солнце восходящее на высоких Господних, и доброта жены добрыя в красоте дома ея (Сир. 26, 20, 21).

Один из вопросов, наиболее занимающих мыслителей нашего времени, есть вопрос о назначении женщины, и одно из современных учений, наиболее возмущающих мирное и правильное развитие христианских девиц, есть учение о высвобождении женщины из того стеснительного положения, в котором, по мнению новых философов, она ныне находится под влиянием не древних заблуждений и предрассудков, а самого учения христианского. Доселе последователи учения Христова радовались, что в христианстве женщина не раба мужу, как была, и доселе еще есть в язычестве, – не предмет грубых наслаждений, как в магометанстве, а свободная помощница в трудах и равноправная участница не только в благах жизни земной, но и в блаженстве жизни вечной. Ныне говорят: этого мало. Значение помощницы мужу заключает женщину в строго очерченный и тесный круг семейной жизни, где стремления ее сердца и силы ее ума стеснены и не получают полного развития, к какому они могут быть способны. Надобно вывести и ее на то широкое поприще, которое присвоили себе мужчины; надобно открыть ей все источники знания, все роды деятельности; надобно сделать ей доступными все общественные должности и права: только тогда, говорят, она явится во всем совершенстве и блеске своей природы и вполне разделит с мужем как борьбу и труд жизни, так и торжество успеха.

Слово Божие содержит в себе весьма много положительных и ясных указаний на назначение женщины и с подробностью изъясняет ее обязанности, или условия, при которых это назначение достигается. Соединивши в одно целое обязанности женщины, изложенные в Библии, и описание достоинств, какие должны раскрыться в ее природе при исполнении этих обязанностей, мы получаем чистый и светлый образ женщины, в котором находим все данные для правильного развития и счастья человечества, – данные, каких только можно требовать от этой половины человеческого рода. По учению Библии, девица, радость матери, утешение отца и братьев, с кротостью нрава, с румянцем стыдливости на лице и целомудрием во взоре, – есть цветок, которому, по назначению самой природы, суждено расти в тени, где только и может он сохранить свою красоту и благоухание. Супруга – неизменный друг мужа, обеспечивающий ему довольство и спокойствие домашнего крова, участвующий всею душою в его радостях и печалях, готовый идти с ним всюду и разделять всякую участь. Мать – это неустанная попечительница о детях, насаждающая в сердцах их страх Божий и семена всяких добродетелей. Как член Церкви, библейская женщина есть душа, полная веры и покорности воле Божьей, смиренная и вместе мужественная, в скорбях и лишениях безропотная, в трудах любви неутомимая, ради истины и чести на все жертвы готовая, в опасностях бесстрашная, в страданиях несокрушимая. Для нее не закрыто поприще общественной деятельности, но она не порывается на него с самонадеянностью и с забвением коренных свойств своей природы, а выходит только по особому призванию Промысла Божия; и тогда она является руководительницею военачальников, мудрою царицею и законодательницею, всемирною проповедницею веры, покровительницею самой Церкви. Высшая равноправность ее с мужчиной открывается в том исповедании веры, что во Христе Иисусе несть мужеский пол ни женский (Гал. 3, 22), что жена наравне с мужем есть участница всех даров Духа Божия, что Пресвятая Дева Мария, послужившая тайне искупления человеков, есть Царица небесная, честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим.

Посему просвещенным христианам нашего времени надлежало бы уравнивать только пути и устранять препятствия к достижению назначения, указанного женщине христианством, а не обращать в вопрос того, что уже решено, и не искать того, что давно составляет нашу собственность.

Говоря это, мы не имеем в виду входить в прения с новыми писателями по так-называемому женскому вопросу, или с молодыми горячими их почитателями и почитательницами; в кратком слове мы не признаем этого возможным да знаем и бесплодность этих прений. Мы желаем только для христианских семейств, где не чуждаются христианского знания, где дорожат целостью нравственного чувства, где хотят утвердить в детях понятия об истинной и чистой красоте, – для них мы желаем, под руководством библейского мудреца, представить достолюбезный образ доброй жены, верной своей природе и своему естественному призванию. Нам представляется такой предмет слова вполне приличным и достойным дня, посвященного торжеству в честь Царственной жены, сияющей на престоле, как солнце восходящее на высоких Господних, добродетелями христианскими, семейными и общественными.

«Что восходящее солнце в небесах Господних, то красота доброй жены в малом мире ее дома». Премудрый разделяет всю область человеческой деятельности на два мира: малый и великий. Мир великий – это круг деятельности общественной, государственной и даже всемирной; мир малый, очевидно, есть дом частных людей, – семейство. Чтобы люди наполняли мир и действовали в нем, для этого нужно, чтобы они рождались. Еще в отдаленной древности, по простому наблюдению и здравому смыслу, все были убеждены, что люди не могут жить и рождаться на площадях и воспитываться на улицах; что для этого и человеку, как птице или зверю, нужно гнездо или логовище, т.е. безопасный шатер, или дом; что дом есть рассадник не только людей, но и всех тех свойств, которые люди с собою из него выносят в мир великий; что след. в этом малом мире должны быть свои законы, свой порядок, своя многосложная и многолетняя деятельность, и за всем этим должен быть постоянный, неотлучный наблюдатель. Этим наблюдателем всегда была признаваема женщина, и не нужно обширного знания наук естественных для того, чтобы понять, что самое строение женского тела, особенные качества женского ума, свойства женского сердца, природные инстинкты женщины – все указывает на эту главную цель и господствующую ее деятельность в земной жизни. Цель этой деятельности – высокая, и самая деятельность в своем роде сложна и многостороння; посему она требует приготовления тщательного и своеобразного, энергии непрестанной, труда неутомимого. Женщину верную своему долгу она занимает до такой степени и так наполняет и ее время и ее сердце, что вызов на всякую другую сложную деятельность не может не сопровождаться для нее обременением, а для ее дела – ущербом. Без сомнения, она не может и не должна чуждаться интересов общественных; по мере ее развития, ей свойственно сочувствовать всякому честному и великому общественному делу; по мере сил и свободы от главных своих обязанностей, она и сама может выходить на эту деятельность, судя по тому, сколько она сообразна с ее природою; но все это не уничтожает основного понятия, что ее собственный мир ее природное царство есть семейство. Потому всякая общественная ее деятельность тем будет плодотворнее, чем будет ближе к ее главному назначению, и самою почтенною из общественных деятельниц будет та, которая откроет своим подругам средства к наилучшему исполнению главных обязанностей женщины, или с ними сродных, как-то: супруги, матери, воспитательницы, хозяйки, домоправительницы, попечительницы о бедных и болящих и т. п. И так как истинная красота всякого создания Божия является только там, где оно поставлено самою природою, и только тогда, когда оно верно законам природы: то и женщина во всей своей красота является только в малом мире дома ее.

Эту красоту женщины, и притом не вообще женщины, а только доброй, т.е. верной своему призванию и обязанностям, Премудрый, по свойству языка своего времени, описывает образно, или сравнительно, уподобляя ее солнцу. Но он не говорит, что добрая жена, как солнце, в полном блеске сияет природными способностями, дарами воспитания и образования и нравственными добродетелями, а что она прекрасна, как солнце восходящее. Очевидно, этим объясняется радостное чувство мужа при взгляде на добрую подругу своей жизни в ее плодотворной деятельности: от ее ясного взгляда, мирного слова, сердечной заботы, усердного труда оживает дом и вся семья, как от восходящего солнца, его света, во всей природе пробуждается жизнь и радость. Вникая в составные черты этого прекрасного образа, мы можем определить и существенные свойства истинно женской, разумеется, внутренней красоты, с уверенностью впрочем, что ими обозначатся высшие качества и красоты внешней.

Солнце светит. И добрая жена, силою своих умственных дарований, свойственным ей светом озаряет свой малый мир. Напрасно думают, что женщина только тогда вносит в человеческое общество полный свет своего ума, когда она обогащена разнородными сведениями (часто ей ни на что и не нужными), когда она говорит как книга, когда почитает себя в состоянии входить в ученые прения и участвовать в решении самых высших вопросов. Все мы знаем, что здесь-то преимущественно и открываются слабые стороны женского ума (исключения редки), и не здесь надобно искать высших его достоинств. Неутомимость в исследованиях, широта и общность взгляда, сила в постижении глубочайших начал и законов бытия, точность и строгая последовательность выводов и, наконец, прочное обладание и целесообразное употребление познаний, – это неотъемлемые принадлежности ума мужского, разумеется, правильно развитого. Но особенности ума женского, которыми восполняются наши недостатки, – это: внимание к подробностям и частностям, пристальное наблюдение за течением действительной жизни, ясное понимание меры, а главное – неотлучное сопутствие сердца при всех движениях ума и, вследствие этого, тонкое чувство истины, нравственного достоинства, красоты и приличия, и иногда складывающееся из всех этих неуловимых свойств и поражающее своею верностью – предчувствие, или дар предугадывать последствия еще до полного появления или развития причин. От матери, жены, сестры сколько все мы получаем добрых советов, разумных указаний, благовременных предостережений, которые иногда имеют влияние на всю нашу жизнь! Часто рукою женщины указывается недосмотр в широком и тщательно обдуманном нами плане, или опасность в предприятии, по нашему мнению, самом верном. Где в общественной деятельности мы взяли на себя бремя выше наших сил, где мы обнаружили гордость, или лишнюю самоуверенность, где наше влияние начинает угнетать других, где мы поступили малодушно и не по совести, где, ради последовательности наших действий, мы становимся жестокосердыми и беспощадными, – всего этого никто не укажет нам лучше, чем добрая жена. Она между нашими друзьями лучше, чем мы сами, отличит истинных от ложных; она верно определит достоинство и влияние на нас посещаемого нами общества; она укажет вовремя зарождающуюся в нас страсть; ее советы и справедливые упреки, как совесть, сопровождают нас на путях нашей общественной жизни, а воспоминание о чистоте и доброте сердца, из которого исходят предостережения, хранит нас от падений. Одно легко выраженное ею сомнение, или недоумение, один печальный взгляд нередко служат для нас лучом света, открывающим нашу ошибку, или ложь в нашем поведений; а иногда слезы, проливаемые из опасения за нас и представляющиеся нам неуместными и обидными, при нашей гордой уверенности в наших силах и безошибочности наших действий, – служат предвестием нашего падения и разрушения нашего семейного благосостояния. Вот где, – в этом нравственном влиянии на мужа, которым жена содействует ему в самоусовершенствовании (как и он ей своими средствами), она прежде всего есть ему помощница, а не в хозяйстве только, или в воспитании детей, как мы привыкли думать. А так как, по закону Божественному, каждый мужчина должен иметь свою жену: то очевидно, что каждый из общественных деятелей получает дома восполнение своих сил из особенных даров женской природы, и чрез то влияние женщины становится всемирным, чрез одних только мужей, не говоря уже о детях. Эти-то особенности женской природы, при ясном понимании назначения женщины, мы и должны иметь в виду при воспитании девиц. С научным, до крайности сложным и дробным образованием, мы без пользы обременяем их головы; при насильственном принуждении к нашим школьным законам и правилам мышления, мы лишаем их драгоценных особенностей ума и неуловимых его приемов, исключительно им принадлежащих; мы срываем их с почвы действительной жизни, разрушаем в них связь ума с сердцем и, лишив их природных достоинств, приобретаем себе несколько лишних товарищей в общественной деятельности с нашими же недостатками, только гораздо более слабых, чем мы сами. Нам скажут, что мы враги просвещения, что мы хотим держать женщин в невежестве и порабощении. Нет; мы любим науку, мы знаем, что жена добрая еще прекраснее, если она просвещенная; но мы выражаем сожаление о том, что жена просвещенная в указанном нами смысле перестает быть доброю; мы выражаем только желание иного, более целесообразного порядка женского образования.

Солнце греет. Во все времена и все народы были убеждены, что сердце доброй жены, как свет, имеет притягательную силу, влекущую к ней и мужа и детей. В ее малом мире, прибранном и благоустроенном, муж отдыхает, дети счастливы. Здесь, в тишине уединения, незаметно для света, деятели большого мира получают такие впечатления, которые обнаруживают решительное влияние иногда и на громкие общественные дела, и на великие события. Здесь властитель, оскорбленный в своих правах и раздраженный сопротивлением его воли, или людскими пороками, и дышащий гневом и мщением, – утихает, успокаивается и, примиряясь с человеческими слабостями, возвращается к людям с пощадой и милостью. Здесь честный труженик, изнемогающий в борьбе с препятствиями, которые людская злоба и зависть нередко воздвигают в делах истинно добрых и полезных, получает ободрение и подкрепление, и выходит на подвиг с новым мужеством и новыми силами. Здесь несчастный, доведенный до отчаяния неудачами, или пораженный непоправимою бедою, находя утешение в любви доброй жены и ободряемый верою в Провидение, которой преимущественно живет женское сердце, получает убеждение, что не все в жизни для него потеряно, и возвращается к делам с надеждою на лучшее будущее. Нет столь обидного общественного положения, нет столь тяжкого труда, нет столь горькой доли, с которою не примирила бы мужа любящая и добрая жена. Потому-то с незапамятных времен за семейный кров, за жену и детей мужья и отцы обливали бранные поля своею кровью и устилали их своими трупами. Только ныне, и преимущественно у нас, враждебная сила ложного просвещения с яростью нападает на семейный кров и всеми способами развращает женское сердце. Всеми приманками общественных увеселений из тихой семейной жизни увлекают ныне женщину в жизнь уличную, чтобы сделать ее целью жадных взоров всякого проходящего. Ненужным знакомством с тайнами физиологии и медицины, соблазнительными зрелищами, преждевременным сближением с мужским, и нередко дурным, обществом лишают ее крепчайшего ограждения человеческой добродетели – стыдливости и внутреннего целомудрия. Вызывая ее на общественную, несвойственную ее природе, деятельность, возбуждают в ней ложную самоуверенность, иногда доходящую до дерзости. С помощью ложных учений лишая ее веры, составляющей основу внутренней ее жизни, делают ее сухой, холодной, озлобленной против священных убеждений, благочестивых семейных обычаев и против всех тех, которые их ценят и с любовью хранят. И вот, в новых супружествах мы увидим хозяек, – не тех, у которых от света обитающей в доме любви и гостю приветно и радостно, а ученых диспутанток, готовых всегда поднимать спорные вопросы, уже наскучившие нам и в книгах. Мужья, вместо приглашения к отдыху, в своем доме будут призываемы к отчету в их трудах, и вместо ободрения и утешений, встретят возражения и порицания. Ради общественных дел, хозяйство будет брошено; домашний кров только в крайних случаях будет видеть у себя непризванных ревнительниц общего блага.

Солнце животворит. Ясный, просвещенный верою, разум и доброе сердце матери составляют в деле воспитания детей такую же зиждительную силу, как для природы свет и тепло лучей солнечных. Не наука, не книга полагают в детской душе первые семена истины и добра, а живые люди, и прежде всех – матери; по их примеру прежде всего складывается человек, под их наблюдением он выдерживается и укрепляется. Кто даст дитяти первое понятие о Боге, Отце и Промыслителе человеков, лучше матери, которая всего ожидает от Господа, на все призывает благословение Божие, при всех радостях возводит благодарные взоры к небу, во всех скорбях, коленопреклоненная, пред Богом изливает печаль свою? Один образ благоговейно молящейся матери есть для дитяти живое изображение самой молитвы, возбуждающее молитвенные расположения в его сердце прежде всякого наставления. Отвращение от греха и порока и страх ответственности пред Богом, написанный на лице матери, раньше уроков раскрывают детскую совесть; взгляд матери исполненный сострадания, слезы участия, исторгаемые из ее очей чужою скорбью, проникают жалостью и соболезнованием сердце дитяти, еще не имеющего понятия о том, что такое горе. Дети возрастающие первые уроки в жизненной борьбе получают в примере матери, неутомимой в труде, терпеливой в лишениях и семейных невзгодах, и первые опыты великодушия – в ее постоянном стремлении труд и скорбь перенести на себе, а детям доставить удобства и удовольствия. – Этих примеров довольно для объяснения нашей мысли: но какой урок мы для себя из этого получаем? Никто не может уследить, когда именно в душе дитяти дают первые ростки семена добра и зла; но верно то, что если хорошие, или дурные свойства взрослых людей возрастают из этих семян: то большее количество добра, или зла, вносимое в общество каждым поколением, зависит от первоначального семейного воспитания. Посему ясно, что в образовании девиц самое существенное должно быть – правильное христианское миросозерцание, доброе нравственное настроение, ясное сознание их прямого назначения и, прежде всех других наук, знание христианских правил первоначального воспитания. Ясно также без доказательств, что для этого великого дела, на котором зиждется благо нашего отечества, от матерей нового направления, о котором мы говорили, нам доброго нечего ждать.

В заключение, дадим краткий ответ на возражение, которое обыкновенно делают при рассуждении о не свойственности женскому полу многих общественных должностей и занятий, на которые вызывают ныне женщин. «Не все, говорят, выходят замуж и могут быть матерями семейств; нужно же и девицам искать себе самостоятельного труда для приобретения средств жизни». Если жизнь образованных народов ныне уклонилась от естественной простоты и порядка; если роскошь так усилилась, что здоровый и способный мужчина один поедает весь свой труд и, под предлогом трудности содержать семейство, уклоняется от законного супружества: то участь женщин, остающихся в несвойственном их назначению положении, не облегчится, если они будут поставляемы в другие положения, столько же, или еще и более, несогласные с их природными свойствами. Зло злом не исправляется.

Благ еси Ты, Господи, и благостию Твоею научи нас оправданием Твоим (Пс. 118, 68)! Аминь.

Начало премудрости страх Господень, и совет святых разум: разумети бо закон помысла есть благаго: сим бо образом многое поживеши время и приложатса тебе лета живота твоего (Притч. 9, 10, 11).

Премудрость Божия устами Соломона призывает нас к познанию, вместе с другими тайнами духовного видения, и тайны продления жизни человеческой. Познание этой тайны должно быть всем нам приятно, потому что мы так любим нашу земную жизнь, и так тяжела нам мысль о близости смерти. Но к области ли духовного видения это познание принадлежит? Не есть ли оно плод изучения естественных законов природы, климатических условий, средств питания и врачевания нашего тела, искусства устроения одежд, сооружения, отопления и проветривания наших жилищ и т. под., чем так занята современная наука? Соломон не отрицает важности и пользы всего этого: он, как известно, сам любил естествознание, хотя впоследствии и предпочел ему боговедение. Но по учению Божественной Премудрости, которое он возвышает, тайна долголетия лежит глубже: в познании Самого Всевышнего, в страхе и благоговении пред Ним.

Каким же образом богопознание и богопочтение могут иметь влияние на наше долголетие?

Жизнь наша сокращается и пресекается прежде времени или от того, что мы сами не бережем ее, или от причин, от нас независящих и неустранимых. Премудрость Божия научает нас и беречь нашу жизнь, и устранять опасности для нее, даже превышающая человеческое знание и человеческие силы. Объясним то и другое.

Всем известно, что ныне многие весьма легко смотрят на жизнь и безжалостно оканчивают ее самоубийством, как бы сбрасывая ее с себя, как тяжелое бремя. Это недуг нашего времени, – и напрасно естествоиспытатели стараются объяснить его из причин физических: это недуг нравственный. Причина его – усиленное стремление к чувственным наслаждениям жизни и недостаток развития внутренней, духовной ее стороны. Человек не может жить только для того, чтобы наслаждаться чувственными удовольствиями: удовольствия вкуса, слуха, зрения, даже самого эстетического чувства не могут долго удовлетворять его. Они обременяют его требованием разнообразия и усиления впечатлений на тупеющие чувства, утомляют изысканием средств и трудами для их устроения, удручают болезненною тоскливостью, ощущаемою всякий раз, когда в употреблении их переступается мера. Это – истина, и будет верно, если мы выразим ее так; наслаждайся чаще, наслаждайся больше, если хочешь, чтобы жизнь тебе опротивела. Человек живет деятельностью, и деятельностью плодотворною. Его истинно и существенно утешает собственное саморазвитие, дающее ему чувствовать, что из глубины его природы притекают новые силы, что в его собственном человеческом облике являются новые черты красоты и совершенства, что кругозор его мысли и знания расширяется, что его жизнью восполняется жизнь других, что за нею упрочивается по праву принадлежащее ей место в области человеческой деятельности. При этом направлении, продолжаемость жизни есть потребность; охранять, защищать ее становится необходимостью, потому что в ней так много дорогого для нас – уже сделанного, или только еще начатого, задуманного, желаемого. Здесь, в этой возрастающей жажде деятельности, в этой способности человека развивать из себя без конца нить жизни, так живо чувствуется без всяких доказательств наша склонность к вечному продолжению жизни, или вера души в собственное бессмертие. А именно все это и внушает нам откровенное богопознание: ищи в Боге первообраза твоего совершенства, уподобляйся Ему и, складываясь, развиваясь по образу твоего Создателя и Отца, полюбишь истину, полюбишь добро, полюбишь самую любовь, – эти основные стихии твоей жизни, а с ними и самую жизнь, как питательный труд и как чистую, награждающую за труд радость.

Богопочтение требует от нас исполнения воли Божией или соблюдения святых Божьих заповедей. В этом для нас верный способ приготовления себя к жизни вечной и вместе охранения жизни земной. Слово Божие свидетельствует что заповеди Господни тяжки не суть (1Иоан. 5, 3). Это значит, что в соблюдении их заключается наше благо, и именно, охранение нас от пороков и страстей, разрушающих нашу жизнь, как духовную, так и телесную. Кто остерегается от обременяющего наши телесные органы объедения, от разрушающего пьянства, от растлевающего сладострастия, от расслабляющей сонливости и лености, от волнующего гнева и самолюбия, от изнуряющего корыстолюбия, от изнуряющей зависти и ревности: тот устраняет множество опасностей, угрожающих его жизни болезнями и преждевременным пресечением.

Памятование о Боге, Всесвятом и Всеправедном, побуждает нас остерегаться не только всякого преступного дела, но и всякого греховного помысла, всякого нечистого движения сердца; а это опасение заставляет держать тело наше в строгом подчинении духу, и никакие советы врачей, ни даже самая опасность болезней и смерти не могут приучить человека к такому строгому воздержанию, как постоянное христианское наблюдение, чтобы тело наше не сделалось источником страстных помышлений и движений, возмущающих мир души и чистоту совести. Это охранение душевного мира и стремление содержать дух в постоянной готовности и способности к размышлению о предметах возвышенных и к молитвенному общению с Богом, заставляет подвижников благочестия подвергать тело лишениям, продолжительному бдению и трудам. А раннее пробуждение от сна, постоянное движение, питание не до насыщения – не всеми ли признанное это условие сохранения здоровья? Человек истинно благочестивый – враг изнеженности и роскоши; по своей ли обязанности, на помощь ли ближнему, – он всегда готов являться всюду, где может быть полезным, не боясь никаких воздушных перемен, никаких неудобств путешествия; а простота и некоторая суровость жизни – не почитается ли всеми наилучшим предостережением от простуд и других непредвидимых опасностей, угрожающих нашему здоровью? Бодрость и спокойствие духа даже врачами, не верующими в бытие духа, признается наилучшим пособием при излечении самых опасных болезней; но кто может быть мужественнее и спокойнее человека, который ни к чему земному особенного пристрастия не имеет, ко всякой борьбе привык, в терпении искушен, которому и жить хорошо, и умереть не страшно?

Сим образом многое поживеши время. Нет сомнения, что благочестие, по изречению Aп. Павла, на все полезное, как имеющее обетования жизни временной и вечной (1Тим. 4, 8), содержит нас в самых благоприятных естественных условиях для продолжения нашей жизни до последних пределов; но, – что еще важнее, – оно приближает нас к Самому источнику жизни – Богу, из которого мы можем почерпать и восполнять нашу жизнь по мере веры нашей. Мы рождаемся и живем на земле по воле Божией, для целей Его премудрости и под Его постоянным наблюдением и промышлением. И так как мы сотворены для делания добра, на пользу собственную и для ближних: то не в воле ли Божией и не в силе ли Божией продолжать нашу жизнь и восполнять ее сколько Ему угодно, доколе Он признает полезным, чтобы мы дольше оставались на земле? Если Он повелевал Израильтянам истреблять из среды их людей, плодящих на земле зло: то не ясно ли, что в целях Его помышления – хранить делающих и распространяющих на земле добро? Итак, делай больше добра, – и приложатся тебе лета живота, и пройдешь, не замечая, мимо многих опасностей, угрожающих твоей жизни, и получишь исцеление от многих болезней, вопреки всяким законам и приговорам науки. Мы даже видим в истории веры, что люди благочестивые для окончания начатых ими добрых дел могут испрашивать у Господа продолжения жизни. Так царь иудейский Езекия, уже после объявленного ему Пророком наступления часа смерти, испросил себе пятнадцать лет жизни для покаяния и окончания начатых им дел так св. Василий Великий прожил, сверх всякого ожидания, лишний день жизни для обращения ко Христу врача-еврея с его семейством. Св. Апостол Павел с удивительным дерзновением и свободою духа рассуждает о своей смерти: мне уже соблюдается венец правды (2Тим. 4, 8), говорит он, мне лучше отойти ко Христу, но для вас (верующих) нужнее, чтобы я оставался во плоти. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере (Филип. 1, 23 – 25). И он остается, как бы имеющий жизнь в своих руках.

Очевидно, все эти мысли имеют близкое отношение к настоящему празднеству нашему. Мы собрались изъявить наше сочувствие и уважение к настоятелю сего храма и вместе с ним принести Господу благодарение за дарованную ему великую милость – в течение пятидесяти лет в сане священства предстоять престолу Господню и служить спасению душ человеческих. Было бы оскорбительно для его скромности, если бы мы его долголетие стали объяснять его христианскими свойствами и добродетелями. Христианское смирение не терпит открытого восхваления живых. Близко его знающие все изъяснят сами. Но мы также знаем, что для него ничего не может быть утешительнее, как именно это наше открытое исповедание особой милости Божией, явленной ему как в продолжительности, так и в благополучии его жизни, прославление за него имени Божия и нравственная польза, которую кому либо из нас может принести весь этот, в честь его устроенный, праздник. Если мы унесем с этого праздника убеждение, что жизнь дорога, что нужно заботиться об ее охранении и продолжении, так как она есть средство приобретения блаженной вечности; что любя жизнь, мы должны любить и христианское благочестие, которое одно делает ее счастливою и для вечности плодоносною, – если мы унесем отсюда такое убеждение, то это будет лучший ему подарок. Аминь.

Взыскати Господа, да поне осажут его и обращут, яко не далече о единаго коегождо нас суща (Деян. 17, 27).

Начало настоящего года ознаменовано объявлением двух новых великих законоположений Благочестивейшего Государя нашего ко благу отечества. Первое относится к средствам защиты страны силою оружия, второе к обеспечению христианского просвещения и нравственного развития народа. Предметы обоих чрезвычайно важны; но не усумнимся сказать, что второй важнее первого. Оружие сильно только в руках народа цельного, понимающего свой долг и свое призвание, мужественного, способного к подвигу и самоотвержению; но оно выпадает из рук народа умственно-растленного, нравственно-опустевшего, чувственно-изнеженного и слабодушного.

На дела государственного управления и благоустройства Православная Церковь только призывает Божие благословение, почитая их собственно принадлежащими богодарованной власти царей и правителей; но дело попечения о христианском просвещении и нравственном развитии народа не может быть ей чуждым: она для этой цели и учреждена на земле ее Основателем, Господом Иисусом Христом.

После многих, изданных в последние годы, законоположений относительно средних и высших учебных заведений, в настоящее время отеческий взор Царя обращен на школу народную, следовательно, школу начальную. На страже ее, вместе с духовенством и всеми просвещеннейшими людьми страны, поставляется преимущественно доблестное Российское дворянство. Ему вручается власть охранения в народной школе основных начал веры и нравственности христианской «от всякого колебания и от тлетворных и пагубных влияний»⁴; но за духовенством, кроме заботы об охранении, остается еще обязанность разъяснения трех приемов начального христианского воспитания, при которых эти основные начала веры и нравственности могут быть применяемы к раннему детскому возрасту и обращаемы в семена христианских добродетелей, которые в свое время должны принести свои плоды. Какие же это приемы и способы, которыми высочайшие начала веры и нравственности могут быть приближаемы к детским душам, и в них вселяемы в качестве оснований свободной деятельности будущих взрослых людей и граждан?

В последнее время мы слишком положились на науку, на учение; мы сосредоточили все просвещение на образовании ума; его мы признали приемником не только познаний, но и всякого человеческого совершенства. Многие из наших мыслителей и писателей доселе на его развитии и обогащении познаниями основывают все надежды преуспеяния народа как в нравственном, так и в государственном отношении. Но, во-первых, немыслимо, чтобы полное научное развитие ума и высшее образование когда-нибудь могли быть доступны целым массам народным; а полуобразование, соединенное с ложною самоуверенностью, как известно, есть источник неисчислимых зол. Во-вторых, самый ум есть частная сила духа человеческого, и его образование есть только часть человеческого совершенства. Много других сторон и сил в духе человеческом, которые развиваются не наукою; много всяких благотворных и вредных влияний проходит в душу человеческую мимо ума и действует на нее решительно – в пользу, или во вред правильному развитию человека. Кроме того, раннее детство есть возраст недоступный для науки, но в этом возрасте многое закладывается в наши души помимо нашего сознания и впоследствии обнаруживает влияние на всю жизнь и судьбу нашу. Наконец, люди всех возрастов и целые народные массы, по необходимости остающиеся чуждыми научного развит, не могут быть и руководимы наукою, а между тем в них заключаются громадные силы, которые должны быть чем-нибудь руководимы и направляемы к благим целям, к добрым делам как нравственного, так и общественного характера. Где же эти истины, которые могут проникать во всякую душу? Где способы учения, применимые ко всякому возрасту и всякому развитию человека? Где цели, обнимающие и объединяющие стремления многих миллионов душ человеческих? Где столь сильные побуждения, которые бы могли двигать эти массы верно и безостановочно по пути к совершенству и благосостоянию? – В Церкви Православной.

Великое воспитательное значение начальных приемов предлагаемых Церковью, мы видим еще и ныне во многих истинно-христианских семействах. Они имели полное свое применение и обнаруживали свое благотворное действие на народ наш в течение многих столетий, когда у него не было никаких школ, ни высших, ни низших; именно под влиянием их «собиралась, крепла и возвеличивалась Россия». Укажем их в кратком очерке.

Основное начало человеческой нравственности есть вера в Бога. Орган духа нашего, которым усвояется эта вера, есть сердце. Жизнь сердца шире жизни умственной. Оно пробуждается раньше ума, и не мыслями, не понятиями, а впечатлениями. Св. Апостол Павел говорит о целых народах, что Бог поселил каждый из них в своем месте и окружил благами и красотами природы с целью, «не ощутят ли Его, и не найдут ли Его, хотя Он не далеко от каждого из нас». Если целые народы в известной стране должны сначала ощутить Бога, как благодетеля, потом найти Его по следам дел Его, и затем уже возвышаться умом в познании Его: то тем более этим путем богопознания должны идти дети в семействе, которое составляет для них весь мир. И как облегчен этот способ богопознания в области Божественного откровения и в Православной Церкви! Мать-христианка, даже не получившая никакого научного образования, становится учителем богопознания для дитяти с самого его рождения. Приняв его от купели крещения с верою, что оно есть чадо Божие, возрожденное для вечной жизни, она смотрит на него не только с любовью, но и с уважением. Она наблюдает, чтоб оно не оставалось ни на минуту без св. креста, возложенного на него при крещении; она пред глазами дитяти прикрепляет к колыбели св. икону; она призывает к ней Ангела-хранителя. Едва покажутся в глазах дитяти первые признаки сознания, едва начнет язык его намекать первые слова, – она подносит его к кивоту, освещенному лампадою, и указывая на икону Спасителя, говорит ему: это Бог! И счастливо дитя, которое вместе с первыми решениями, доступными для его языка, усвоит это святое и достопокланяемое имя! От этого простого приема происходит то, что многие христиане не запомнят времени, с которого образ Спасителя стал для них любезным. И какое великое приобретение – полюбить Его с младенчества! Любовь направляется не к какому-нибудь вымышленному искусственному изображению божества, от которого впоследствии еще нужно будет отвлекать ум человека к чистому представлению о Боге; нет, это истинный образ Божества, снисшедшего во плоти к человечеству и сделавшегося доступным даже для детского созерцания: это Бог! Пред Ним дитя будет приносить свои первые молитвы, пред Ним, по возрасту, будет исповедовать свои грехи, пред Ним будет проливать слезы и просить помощи в скорбях жизни, на Него будет с упованием взирать на смертном одре; к Нему, Богу познанному с младенчества, оканчивая земную жизнь, будет стремиться в вечность. Это первое истинное представление о Боге, заложенное в чистое воображение дитяти, мать пополняет и поясняет изображениями Богоматери и святых Божьи, с посильными изъяснениями их значения. Все это пред взором возрастающего дитяти, в храме, куда его часто носят для приобретения св. Тайн, постепенно развертывается в полную картину священных предметов и знамений веры, производящих свойственное им впечатление на чистое детское сердце. Кто может объяснить эти впечатления? По слову Спасителя: «оставьте детей идти ко Мне, и не возбраняйте им» (Лук. 18, 16), по воспоминанию о том, что Он Сам возлагал руки на них, обнимал и благословлял их (Марк. 10, 16), – христианские родители верят, что в храме дети получают Божие благословение, что здесь преимущественно всеваются в их души семена веры и благочестия. Мы помним только, что в раннем детстве наши сердца проникались благоговением, когда благоговейно молились все стоящие в храме; мы помним чувство чистого умиления, обымавшее нас в великие праздники и особенно во дни Страстной седмицы; мы помним, как радостно трепетали сердца наши в Светлый день Пасхи. Мы знаем, что с этих пор напечатлелись не в памяти только, но и в сердце нашем главнейшие события из жизни Спасителя, что с этих пор знакомы нам чистые молитвенные расположения и любезен храм Божий. А все это вместе взятое – великое приобретение; это опыты зарождающейся духовной жизни и святые ощущения общения с Богом. И кто не приобрел этих духовных сокровищ в детстве, тот едва ли когда приобретет их. Чувств сердечных втолковать нельзя; любви к Богу нельзя выучиться по учебникам. Пока просвещенные родители, чуждающиеся этих приемов первоначального христианского воспитания, ожидают в своих детях пробуждения ума и сознания, пока признают их способными слушать уроки закона Божия, – воображение детей так засорится представлениями земных, а иногда и нечистых предметов, их сердца столько приобретут разных склонностей и привязанностей, что чистые духовные представления и чувствования будут не по вкусу их одичавшим душам.

По руководству Церкви, в добрых христианских семействах еще до школьной науки дети получают такие назидательные практические уроки из учения о Боге, которые глубже залегают в их памяти и сознании, чем уроки школьные. И эти практические уроки состоять не в изъяснении только, но в деятельном исповедании веры, остаются в душах детей не в качестве голых мыслей и понятий, а в качестве усвоенных навыков. Когда ни один член семейства не может остаться без вечерней и утренней молитвы; когда отец не выходить из дому на свое дело, не помолившись перед святыми иконами, а мать ничего не начинает без крестного знамения; когда и малому дитяти не позволяют дотронуться до пищи, пока оно не перекрестится: не приучаются ли этим дети просить во всем Божией помощи и призывать на все благословение Божие и веровать, что без помощи Божией нет безопасности в жизни, а без Его благословения нет успеха в делах человеческих? Какие одушевленные речи о молитве так привьют ее к сердцам детей, как простое наставление матери при постели болящего отца: «молитесь дети»? Или когда отец, выходя из комнаты, где мать семейства страдает в смертной опасности, поставит детей на колена от малого и до большого и станет сам с ними, и плачет и молится?... Не может остаться бесплодной для детей вера родителей, когда они при нужде и бедности, со слезами на глазах, говорят: «что делать? буди воля Божия»; при опасности: «Бог милостив»; при трудных обстоятельствах: «Бог поможет»; при успехе и радости: «слава Богу, Бог послал». Здесь всегда и во всем исповедуется Божия благость, Божие промышление, Божие правосудие. Не есть ли это живое учение о Боге и Его свойствах? И так как для детей нет ничего выше и дороже родителей, а родители с любовью и благоговением исповедуют, что они сами все имеют от Бога и во всем надеются на Бога, что Он есть общий и всеблагой Отец и Благодетель всех: то не ощутят ли дети и не поймут ли, что все «Богом живут и движутся и существуют», и затем не полюбят ли Бога? Многие из доблестного Российского дворянства вспомнят, как благочестивые матери, назначая их в военную службу, заставляли их заучивать на память псалом: «Живый в помощи Вышняго», и как, отпуская их на войну, возлагали им на грудь святую икону с молитвою, и как в минуту опасности вселяли в них бодрость и мужество и св. икона, и воспоминание о молитве матери. Это – проявление одного из тех начал, которые они должны охранять в народных школах.

Одна из самых трудных задач в деле воспитания есть раскрытие совести. Человек без совести – язва общества; человек с совестью нечувствительною, или слишком уступчивою, или изворотливою есть ненадежный член общества. В этом все согласны – и сколько желательны и дороги честные люди и честные граждане, столько же желательны и верные приемы и способы воспитания честных людей. Где же они? Где эти способы воспитания честных людей? Наука и образование ума, сколько мы знаем, не спасают от бесчестных поступков. Говорят: пробудите в человеке гордость и самолюбие; тогда он не позволит себе сделать что-либо бесчестное. Но довольно двух опытов, которые мы часто видим, чтобы убедиться в ненадежности и хрупкости этих опор честности. Первый опыт: там, где за доброе и истинно-честное дело приходится пострадать и понести уничижение и порицание, бегут от него прежде всех люди с сильно развитыми гордостью и самолюбием. Второй: чуждаясь мелких бесчестных дел, люди гордые всегда чувствуют великое искушение, когда, однажды наступивши на совесть, могут на целую жизнь составить себе блестящее положение в свет. Они утешают себя тем, что бесчестное дело останется втайне, или забудется, или загладится будущими добродетелями, а блестящее положение так лестно для их самолюбия! Наконец, говорят: преподайте дитяти и юноше твердые правила чести и нравственности и, без сомнения, из него выйдет честный человек. Но самые твердые правила тверды только сами по себе, по своей внутренней истинности; а чем мы можем быть обеспечены в том, что эти правила привьются к совести и сердцу человека? Опыт свидетельствует что самые лучшие мысли, самые полезные сведения и самые строгие правила могут храниться в нашей памяти очень твердо, но так же мало могут оказывать влияние на наше сердце и жизнь, как если бы они оставались в книгах, из которых мы их почерпнули.

Не то мы видим в христианском воспитании. Там наставление направляется главным образом не на внешние признаки, или принадлежности, или последствия худого дела, а на внутреннее состояние духа, которое от него происходить, т. е. на страдание сердца и совести. Поэтому христианские родители спешат прежде всего сообщить детям понятие о том, что грешно, чем прогневляется Бог, за что Он наказывает грешника и лишает его Своей любви и надежды вечного блаженства. Соединение в сознании дитяти мысли о Боге, к Которому уже возбуждено его благоговение, с представлением о любви Божией, которой оно уже причастно, и с естественным страданием совести, ко­торое при невинности в нем особенно сильно, – производить то недоступное для точного описания, но и неизобразимое во всех своих благотворных действиях и последствиях состояние духа, которое называется страхом Божьим. Это чувство, с первых лет жизни возбужденное, постоянно, поддерживаемое и постепенно углубляемое, становится тем внутренним стражем души, который один только может охранить ее от всякого порочного и бесчестного дела. При нем доброе дело приносит душе истинную радость и потому само по себе вожделенно; грех и порок производят в ней глубокую печаль и страдание, и потому сами по себе ненавистны. Когда душа уже знакома с этим чувством, – в ней заложено основание, на котором с несомненною пользою могут быть утверждаемы все познания и правила, относящиеся к нравственному учению и доброй жизни. Но важнее всех правил – чтобы человек возрос, развился и нравственно сложился под влиянием этого чувства; а это возможно только при тех духовных упражнениях, которые предписываются Церковью Православному христианину с детства. Упражнения эти известны: молитва, очищающая сердце и приближающая душу к Богу; постоянное посещение богослужения, как часто повторяемый опыт пребывания души в чувстве присутствия Божия; неопустительное говение, при котором пост высвобождает душу из-под тяжести тела, самоиспытание обозревает и обсуждает прошедшую жизнь и настоящее состояние души, исповедь освобождает от тяжести соделанных грехов, приобщение св. Таин возрождает к новой жизни умиротворением духа и надеждою лучшего будущего при ободрении и утешении благодати Божией. Посмотрите внимательно в больших храмах в минуты приобщения на сотни людей, обращенных умиленными взорами к алтарю Господню и св. чаши; подумайте, что в те же часы в тысячах храмов миллионы Православных людей, потрясенные до глубины души, повторяя священные слова: «Верую Господи», торжественно исповедуют свою греховность и просят исцеления болящим душам от чаши жизни, – подумайте, что это за действие? Это – суд над народами, суд верховный, Богом совершаемый; суд внутренний, объемлющий тайные дела и сокровенные помышления; суд, сопровождаемый беспрекословным согласием судимых; суд, обличающий ради исправления; суд, изрекающий помилование. Какой суд человеческий может потрясти совесть стольких людей, исторгнуть сознание в их преступлениях и получить обеты исправления?... Вот где училище страха Божия, – где Бог вселяется в душу человека и становится в его совести незримым свидетелем его жизни, помыслов и дел! С Ним, с Богом в совести, человек везде хорош и везде надежен. Это знают и простые люди и выражают очень определенно: «Бога в тебе нет», говорят они человеку, потерявшему совесть. Мы удивляемся, от чего ныне многие при образовании, при обилии и разнообразии познаний, решаются на бесчестные поступки по отношению к родителям и родственникам, на крупные похищения, на возмущения против властей, на самоубийства; от чего? – Бога в них нет.

Мало знать доброе и желать его; надобно еще иметь силу его достигнуть. Каждое доброе дело представляет две задачи: сначала нужно одолеть трудности и препятствия, которыми оно всегда окружено, потом употребить усилия, чтобы совершить его. То и другое требует от человека твердой воли, выдержки, духовной бодрости, неутомимости и, кроме всего этого, постоянного исправления и нещадного понуждения себя к добру, так как препятствий к деланию добра больше в нас самих, чем вне нас. Посему, как навык к напряжению ума, необходимому для ученого труда, приобретается в детстве в течение многих лет упражнением в мышлениях и разнообразных предметах, так и навык к напряжению воли, требуемому подвигами добра, приобретается не иначе, как с малых же лет и также упражнениями. Где же, в какой человеческой системе воспитания вы найдете столько предметов для упражнения воли, такую близость их ко всякой доброй деятельности и такое приспособление ко всем возрастам и состояниям, как в божественном училище Православной Церкви? – И замечательно, что все эти упражнения от большей части людей просвещенных ныне подвергаются нареканиям. Зачем, говорят, дитя рано будить и заставлять без пользы стоять целые часы в Церкви? Это напрасное истязание. Нет; это нужно затем, чтобы постепенно приучить его к бодрствованию, вниманию, собранности мыслей, терпению в подвиге, без чего не совершается ни одно доброе дело. Зачем детям в храме всегда выслушивать одно и то же? Затем, что в Православном богослужении, которое поверхностному взгляду представляется только повторением одного и того же, заключается неисчерпаемое обилие впечатлений и истин, позывающих и располагающих нас к духовному совершенству, внушений и примеров, пристыжающих наше нерадение о добродетели и нашу леность. Зачем во вред здоровью заставлять детей употреблять грубую и непитательную пищу, или надолго оставаться без пищи? Затем, чтобы приучить их подвергать себя лишениям и мужественно выносить их, без чего не обходится ни один подвиг, ни христианский, ни общественный. Св. Иоанн Лествичник говорит: «кто не привык обуздывать своего чрева, тот не начал никакой добродетели». И поверьте, что все возражения нападающих на эти упражнения происходя от того, что для них самих они тяжелы, и что в них самих нет навыка к истинно-христианским добродетелям. Кто эти добродетели имеет, от того, и при высоком образовании, никаких подобных возражений не слышно.

Эту суровую школу духовных упражнений наш народ с усердием проходил, под руководством христианских подвижников, в течение почти тысячи лет, и в ней приобрел те высокие свойства, которые сделали его народом великим. А нам, в наш просвещенный век, приходится, к сожалению, видеть его нравственно расслабевающим. От суровости школы церковной не вымерли и не оскудели дарованиями древние дворянские роды, не расслабело, не измельчало население, не упал дух народный. Народ наш чувством сердца понимает, какие сокровища он из Церкви выносит. В ней он получает ясные понятия о Боге и вечной жизни, о грехе и добродетели, обличение своих слабостей, побуждения к исправлению, утешение в скорби; в ней он живет духом, в ней торжествуют священные празднества веры и воспоминания великих событий отечественной истории. От того он и готов всегда положить жизнь свою за веру Православную, за храмы Божии, за святыни родной земли.

Скуден внутренним содержанием, в сравнении со всем этим, возможный для начальных народных школ запас научный. Итак ясно, что в народной школе церковности должно быть дано преобладание пред научностью. Пробуждение и охранение в детях духа благочестия и страха Божия, разъяснение им понятий о вере Православной, раскрытие для них духовных сокровищ Церкви – вот условия, при которых возможно охранение в народной школе начал, под сенью которых «собиралась, крепла и возвеличивалась Россия». О применении всего этого к делу и осуществлении в практике начальных школ Благочестивейший Государь дал великую думу своему правительству, духовенству, доблестному дворянству и всем просвещенным людям Русской земли. Аминь.

«Вскую свобода моя судится о иныя совести» (1Кор. 10, 29)?

Один из самых важных вопросов, требующих, по нуждам нашего времени, тщательного разъяснения, есть вопрос о свободе совести.

Мы знаем, что одною попыткою приступить к разъяснению и разрешению этого вопроса с церковной кафедры мы возбуждаем во многих недоумения и опасения. Он ныне в христианских странах стал вопросом политическим, и потому многим может представиться, что мы входим в область не принадлежащую церковному слову, или, по крайней мере, не можем быть беспристрастны в суждениях о нем. Но для устранения всяких недоразумений мы должны сказать, что вопрос о свободе совести прежде всего есть вопрос нравственный, как и сама совесть есть главный деятель нравственной жизни. Итак, даже для того, чтобы видеть, в какой мере и с каких сторон он может входить в область политических вопросов и не угрожают ли какие-либо опасности нашей нравственной жизни от неправильного его понимания и неверных приемов в его разрешении, – даже для этой цели мы должны возвратить вопрос на свое место и рассмотреть его в той сфере понятий, в которой он только и может быть верно поставлен и разрешен.

Скажем даже больше: это именно наш вопрос, принадлежащий к области учения церковного, потому что самое учение о свободе совести стало известно миру только из Божественного Откровения. Древние языческие философы, при всех своих усилиях, не могли и домыслиться до той высоты нравственного совершенства, где начинается для человека свобода совести; а философы нового времени только запутали это учение, как и многие другие чистые христианские понятия, перемешавши их с идеями философского характера. Поэтому мы со всем дерзновением ясного сознания истины утверждаем, что в разрешении вопроса о свободе совести, об этом высшем проявлении истинной свободы человека, первое место должно принадлежать Православной Церкви. А кто Православную Церковь и дух ее хорошо знает, тот разделит с нами и то убеждение, что она никогда и никого ни в ложное, ни в неясное нравственное или общественное положение не поставит, только бы мы, проповедники ее учения, неуклонно следовали ее указаниям и руководству.

Главные затруднения в применении к жизни христианского учения о свободе совести ныне происходят от того, что многие обращают к властям церковным и государственным требования на свободу жизни по праву неприкосновенности совести, исходящие из неверного понимания этого учения. Все такие требования, при всем разнообразии взглядов и выводов, на которых основываются, сводятся к одному общему положению: «всякий имеет свою совесть, а потому во всех своих действиях должен быть предоставлен самому себе, лишь бы его действия не нарушали личной свободы других и общественного порядка и безопасности». Правда, что совесть есть священная и неприкосновенная принадлежность человека, как существа разумно-нравственного; она есть главный внутренний руководитель его в стремлении к усовершенствованию по пути истины и правды, и принудить людей действовать против совести, это значит лишить их внутреннего света и силы, нравственно исказить и развратить их. В общем смысле, или, как говорят философы, в отвлеченном, идеальном представлении о человеке, каким он должен быть, это совершенно справедливо. Но не к такому заключению мы приходим при тщательном наблюдении над человеком в опытах действительной жизни. Чего бы, кажется, лучше, как пустить людей идти свободно по прямому пути к познанию истины, не задерживая и не стесняя ничьим чужим влиянием самостоятельного развития в них разнообразных умственных сил и дарований? Но на деле оказывается, что большую часть из них приходится во всю их жизнь учить и руководить на пути к истине; потому что они сами этого пути не находят, и даже не видят и не узнают, когда его ясно указывают им. Чего бы лучше, как дать людям волю упражнять свою свободу в самостоятельной деятельности по законам правды божеской и человеческой, без всякого вмешательства сторонних руководителей, и только радоваться проявлению в них свойственных каждой личности особых совершенств человеческой природы? Но на деле оказывается, что они до того иногда забывают и попирают эти законы, что приходится вязать их и заключать в темницы. Если таковы люди по отношению к познанию истины и к свободной деятельности по законам правды: то могут ли они быть иными в своей совести, которая есть выражение общего внутреннего состояния и направления человека и, так сказать, вывод из всей его деятельности? Очевидно, нет.

Разъясним эти мысли подробные. Что такое совесть? Ее называют законом Божьим, напечатленным в душе человека, внутренним свидетелем нашей жизни, неотлучным судиею наших помыслов и дел и т. под. Все эти выражения хотя и верно, но только сравнительно описывают различные действия и состояния нашей совести. По точному определению, совесть есть внутреннее чувство мира и благосостояния, испытываемое нами при соблюдены закона, и чувство скорби и страдания при нарушении его. Какой здесь разумеется закон? Тот, по которому мы созданы и жить должны, т. е. закон Божий. Этот закон жизни, вложенный в природу каждого существа, везде обнаруживает одинаковые действия: при соблюдении его везде разливается порядок и благосостояние, при нарушении – расстройство и страдание. Это, так сказать, совесть всей природы в совокупности и каждого создания порознь. Разность по отношению к различным существам состоит в том, что природа неодушевленная действий в себе и на себе этого закона не чувствует; животные чувствуют, но не сознают; человек и чувствует и сознает. Возьмем опыты нарушения закона. Растение не развивается в свойственную ему форму, чахнет и вянет, когда не соблюдены условия его питания и содержания, но не чувствует этого. Животное в болезни чувствует страдание (как и человек, живущий только одною животною жизнью, как например, в младенчестве или беспамятстве), но не сознает ни причины своих страданий, ни возможности выхода из тяжкого положения. Но человек, вполне обладающий своими силами во внутренней духовной своей жизни, например, при потере невинности, нарушении законов чести, справедливости, любви к ближнему, и страдает и, в то же время, сознает, от чего страдает, и как он впал в это состояние, и что он чувствовал до своего падения, – и тем убеждается, что ему для возвращения внутреннего мира и довольства самим собою непременно нужно выйти из этого неестественного состояния. Ясно, что здесь привходит деятельность собственно человеческих способностей: разумного самообсуждения и свободного самоопределения. Посему, совесть человеческая, как все основанное на постепенно развивающемся познании себя и других и постепенно возвышающемся свободном саморазвитии, удобоизменяема; а при возможности свободного нарушения законов со стороны человека и разнообразных ошибок и заблуждений, и легко возмущается, колеблется, затемняется и извращается. Никто так хорошо не знает различных болезненных состояний совести человеческой, как св. Церковь. По ее указаниям, больше чем по всяким психологическим исследованиям, нам известно, что есть совесть грубая, нечувствительная к внутренним страданиям духа даже при совершении тяжких преступлений, при которой человек, подобно умирающему, не чувствующему разрушения своего тела, не сознает близости вечной погибели, или подобно бедняку, привыкшему к душному воздуху своего жилища, дышит в своей зараженной нравственной атмосфере без тягости и отвращения. К таким людям относится увещание: возстани спяй и воскресни от мертвых (Ефес. 5, 14). Есть совесть беспечная и нерадивая, когда человек, не наблюдая за своими мыслями и делами, от легких нарушений закона переходит к более важным и, перемешивая проступки с преступлениями, не слушая обличений, постепенно день ото дня глубже развращается и, как говорить Писание, пришед во глубину зол нерадит (Прит. 18, 3). Есть, по указанию Апостола Павла, сожженная совесть лицемеров (1Тим. 4, 2), когда по привычке к расчетам самолюбия, честолюбия, корысти, ложные учения и лжетолкования становятся в уме человека на месте истины, а торжество страсти в развращенном сердце заменяет утешения совести. Есть совесть буквалистов, которые скорее готовы прощать преступления, чем уклонения от внешнего обряда, на что указывает Апостол Павел, говоря: буква убивает, дух животворит (2Кор. 3, 6). Есть совесть лукавая, когда человек худые дела свои извиняет и оправдывает благовидными предлогами. Об избавлении от этого порока церковь научает молиться и самих совершителей таинств: очисти, Господи, мой ум и сердце от совести лукавой. Есть совесть фанатическая, когда человек по горячему стремлению к распространению веры, или к водворению закона и порядка, готов действовать мерами насильственными, с забвением личных правь и свободы других, что Апостол называет ревностью не по разуму (Рим. 10, 2). Есть совесть рабская, когда человек, подавляемый силою греховных навыков, или страстей, и страдает внутренне, и страшится вечного осуждения и ищет выхода из своего тяжкого положения и не находить. К этим нравственным состояниям относится слово Спасителя: всяк творяй грех, раб есть греха (Иоан. 8, 34). Есть совесть робкая, страшливая, когда человек теряет спокойное и ясное настроение духа, смущаясь страхом осуждения за неизбежные грехи человеческой немощи. Здесь мы указали только главнейшие виды болезненных состояний совести. В действительной жизни эти пороки совести в душах наших так соединяются, переплетаются, получают такие разнообразные оттенки и степени силы, что ни уследить их, ни описать в подробности невозможно. Но и в этом общем очерке каждый из нас, внимательно всмотревшись в себя, найдет много такого, что близко относится и к нему, что составляет и его внутреннюю болезнь. Подумавши таким образом о людях нравственно недужных и испорченных (каковы все мы, более или менее), какой свободы совести мы можем пожелать для них? Позволения и разрешения говорить во всеуслышание о том, чего они внутренне еще стыдятся? Разоблачать пред всеми то, что они тщательно скрывают? Делать открыто и на глазах всех то, что, по остаткам совести, еще делается в четырех стенах и во тьме ночной? Или, с другой стороны, дать волю во вред другим делать то, что пожелают по своей совести делать интригующие, под разными именованиями, лицемеры, неукротимые фанатики, бесстыдные развратники, воры и разбойники? Но не значит ли это растворить настежь двери тому неизобразимому количеству зла, которое кроется в сердцах человеческих, и дозволить ему беспрепятственно вырываться наружу, на соблазн и развращение невинных и неопытных, на искушение колеблющихся, на расслабление терпящих и трудящихся в подвигах добра и чести?... Ясно, что это будет не свобода совести, а высвобождение людей из-под надзора и суда совести, или иначе, попрание и уничтожение самой совести.

Нам скажут: «кто же так понимает свободу совести? Это очевидная несообразность». – Согласны. Но именно эта несообразность, или внутренняя лож, прикрываемая разными софизмами, и заключается в современном понятий о свободе совести, указанном нами в начале. «Предоставьте каждому действовать по своей совести, так как совесть священна и неприкосновенна». Что это значите? Отдайте нравственный порядок обществ на личную совесть каждого человека, и во-первых, на нашу совесть, – на совесть, какая у нас, проповедников новых учений. Но мы вправе сказать им: покажите нам сначала, какая у вас совесть, что бы мы знали, можно ли ей довериться. Есть совесть общечеловеческая, на основании которой поставлены общечеловеческие законы жизни, заключенные в письменах, преданиях, правилах и обычаях целых народов. Не представляет ли ваша личная совесть чего-нибудь не соответствующего этой высшей совести, чего-нибудь болезненного искаженного, уродливого? Есть совесть христианская, руководимая Божественными законами. Как ваша совесть относится к этим святым и непреложным законам нравственности, которые чтит лучшая часть человечества и, в том числе вся Православная Церковь? Не представляет ли ваша совесть по отношению к ним чего-нибудь оскорбительного, враждебного, разрушительного?

Но совесть материалистов и их последователей нельзя обсуждать по законам какой бы то ни было религии, когда они отвергают всякую религию. О них можно судить только по совести общечеловеческой и исторической. Мы и возьмем из их действий такие, которые подлежать этому суду. Когда человек, состоящий в супружестве, соблазняет невинную девицу, и оставляя жену и детей, вступает с нею в открытое сожитие, – по какой совести это он делает? Когда жена говорите мужу: я люблю другого, отпусти меня без огласки, отдай мне всех или половину детей и возврати мне приданое, или назначь приличное содержание из своего состояния, – из какой совести исходит такое предложение? Когда муж, уважая эту мнимую святыню чувства своей жены, сам отдает ее в руки другому, награждает ее, и сам присутствует на торжестве нового брака, не скрывая его и от своих детей, – по какой совести это он делаете? Не по свободной совести, а по совести отупившей в сладострастии, по совести оглохшей ко всем внушениям стыда, нравственного приличия, родительской любви и здравого разума, по которому даже народы, едва изникающие из невежества, в единобрачии полагают истинное семейное счастье и прочные основы воспитания и народного благосостояния. Они говорят: «мы не стесняем личной свободы других, не производим общественных беспорядков». Но всему миру известно, что для нравственной свободы больше представляют опасностей соблазн и дурной пример, чем внешнее принуждение и стеснение; что семейные беспорядки суть семена всяких беспорядков и бедствий общественных. Пора, в предостережение христианских семейств, положить печать не только общественного, но и церковного осуждения на этих проповедников разврата под именем свободы совести.

В чем же однако состоит истинная свобода совести? Не во внешних правах и преимуществах, общественных и политических, а во внутреннем освобождении духа от всех препятствий к соблюдению закона, встречаемых в поврежденной человеческой природе, и затем в сознании правоты, в невозмущаемом чувстве внутреннего мира и благосостояния и в праве относиться к постановлениям закона обрядовым по высшему разумению законов и целей нравственных.

Мы сказали, что учение о свободе совести есть собственно христианское учение; потому и разъяснения его надобно искать в области христианских истин и церковных учреждений. В церкви мы знаем два рода законов: законы нравственные, утверждение которых в жизни и деятельности духа есть цель всех человеческих трудов и усилий, и законы обрядовые, или воспитательные, вспомоществующие человеку овладеть всеми своими нравственными силами для соблюдения первых. Св. Апостол Павел обрядовый закон ветхого завета, налагавший на членов ветхозаветной Церкви строгие правила о телесной чистоте, о жертвах, праздниках, разборе пищи, называет пестуном во Христа (Гал. 3, 24), или воспитателем, руководителем ко Христу. То же значение имеют и подобные обрядовые законы в Церкви новозаветной, каковы: времена богослужений, праздники, посты, правила о говении и молитве домашней и другие религиозные упражнения. Цель их – приучить христиан путем опытов, или нравственных уроков, к собранности ума, различению помыслов и сердечных движений, самообладанию и терпению в борьбе со страстями плоти, к самоотвержению в делах человеколюбия, к ощущениям высших влияний из мира духовного, пробуждающих в душе нашей стремление к жизни высшей и вечной. В этих упражнениях непрестанно внушаются чистые понятия о добре и зле, об обязанностях человека, об его истинном совершенстве, о способах исправления прирожденной порчи; здесь естественные внушения совести проясняются, исправляются и утверждаются, так что закон Божественный вызывается и из самой души, как прирожденный, и в то же время вводится в нее извне, как богооткровенный, положительный, из чего в совокупности и слагается полное и ясное познание и сознание воли Божией о человеке. И все это делается под живым влиянием пастырей и учителей Церкви, где совесть человеческая охраняется покровом глубокой тайны, где человек к нравственным подвигам убеждается, но не принуждается, где внешние упражнения, видимые со стороны, переходят во внутреннее, невидимое делание пред очами Божьими, где нравственно-больной с любовью обличается и врачуется, но не оскорбляется и не уничижается. Но внутреннюю силу, существо, душу всех этих законоположений и упражнений составляют святые Таинства, в которых, по силе крестной жертвы Искупителя, сообщается христианину благодать Божия, возрождающая нашу поврежденную природу, вспомоществующая нам, очищающая и освящающая нас. Только «кровь Христова, по учению Апостола, очищает совесть нашу от мертвых дел» (Евр. 9, 14) и освобождает нас «от порочной совести» (10, 22). Аще Сын вы свободит, говорит Господь, – воистину свободни будете (Иоан. 8, 36),

Очевидно, что эти законоположения, трудные для начинающих, становятся более легкими для успевающих и нечувствительными, как бы теряющими свою обязательную силу, для христиан совершенных. Кому все равно, как Апостолу Павлу, – терпеть голод, или насыщаться, быть в изобилии, или недостатке (Филип. 4, 12), для того незаметны, столь тяжелые для нас, посты; кто непрестанно молится (1Сол. 5, 17), для того не трудны продолжительные богослужения; кто живет духом (Гал. 5, 16), для того не соблазнительны наслаждения плоти – вкусные яства, дорогие вина, пиры, зрелища и пр. Вообще, кто ввел в свою природу как потребность, как необходимость, исполнение закона нравственного, для того теряют силу средства, только ведущие к этому совершенству. «Кто имеет», говорить св. Апостол Павел, «плоды Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание, на таковых нет закона», (Гал. 5, 23). «Закон положен не для праведника, но для беззаконных» (1Тим. 1, 9). «Если вы Духом водитесь, то вы не под законом» (Гал. 5, 18). Вот на какой нравственной высоте водружено знамя свободы совести! Здесь говорить человек: «мне все позволено» (1Кор. 10, 23), – потому что знает, что не только не сделает, но и не пожелает ничего вредного, или противозаконного; он говорить: вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе (Филип. 4, 13), потому что чувствует в себе обилие испытанных борьбою и восполняемых благодатию Божиею нравственных сил. Он говорить: «для чего моей свободе быть судимою чужою совестью» (Кор. 10, 29)? – потому что носить в себе Духа Божия, озаряющего его совесть (Рим. 9, 1). Какие внешние знаки свободы, какие права может дать таким людям церковная власть? Церковь сама почитает их своими учителями, руководителями, образцами, светилами на церковном небе, в каком бы звании они ни были – епископы, смиренные иноки, рабы, или рудокопы. Какие права на свободу совести может дать им власть государственная? Они никаких не желают, потому что все имеют. Они радуются, когда Церковь Божия не в гонении, а мирно и свободно совершает великое дело спасения людей; но терпят и гонения с покорностью попускающей их воле Божией, и затем внушают всем христианам: «повинуйтесь всякому человеческому начальству (единоверному и иноверному) Господа ради» (1Петр. 2, 13); «рабы, повинуйтесь своим господам не только за гнев, но и за совесть (Рим. 13, 5). По отношению ко всем властям они дают христианам одно общее правило, обеспечивающее их от всякого неудовольствия власти: хощеши ли не боятися власти, – благое твори (Рим. 13, 3). Счастливо христианское государство, в котором не оскудевают эти свободные исполнители и ревнители закона! Из них выходят слуги отечества, трудящиеся для него в целую жизнь без мысли о чинах и наградах; из них неподкупные судьи, правдивые и безбоязненные царские советники; из них в войсках составляются громоносные легионы.

Посмотрите, как с этой высоты ярко освещается ложное направление тех христиан, которые требуют себе свободы совести, не имея, не утвердивши в себе ни одного из нравственных свойств, составляющих существенные черты этой свободы. Св. Апостолы предвидели, что в христианских обществах будут злоупотребления этим высоким учением. Апостол Петр, определяя отношения первенствующих христиан именно к правителям, или гражданским властям, и притом языческим, говорит им: «такова есть воля Божья, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1Петр. 2, 15. 16). Апостол Павел остерегает с другой стороны: «к свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти (Гал. 5, 13). В этих двух наставлениях точным образом определяются два рода современных искателей свободы во имя совести. Одни требуют, чтобы в христианских странах из всех государственных учреждений и законоположений, относящихся к воспитанию и охранению народной нравственности, были устранены всякие меры, имеющие религиозный характер, как например: обязательное преподавание закона Божия в учебных заведениях, охранение христианских браков и церковных времен, требующих особого благоговения, и т. п., на том основании, что всякий имеет право действовать по своей совести. Такое требование есть, прикрытие зла или злонамеренности именем свободы. Как может вредить свободе христианской совести сообщение юношеству основательных научных познаний в христианской религии, охранение чистоты семейной жизни именно от этих беззаконных сожитий, о которых мы говорили выше, или остережение невежественных масс от пьянства и буйства в священные церковные времена? Это – пособия, а не препятствия к достижению истинной свободы совести. Но искатели свободы здесь радеют не о совести и ее правах, а о беспрепятственном распространении своих ложных, противохристианских учений. Церковной власти ослушаться легко, и во вред Церкви действовать удобно, но с государственной властью бороться трудно. Вот где истинная причина их жарких нападений на покровительство христианской нравственности, оказываемое государственным законодательством.

Другой род злоупотребления учением о свободе совести, предуказанный Апостолами, относится к обрядовым, или воспитательным церковным законоположениям. В этом злоупотреблении виновны все те, так называемые, образованные люди в нашем обществе, которые восстают против строгих уставов Православной Церкви. «Оставьте», говорят они нам, «все ваши напоминания о вечерних и утренних богослужениях, о постах и говении; не препятствуйте нам быть в театрах и концертах накануне праздников; мы желаем, чтобы театры были открыты и на великий пост, чтобы было убавлено и самое число ваших праздников, потому что нам нужны рабочие руки для множества необходимых дел и пр. К чему принуждение?» Здесь христианская свобода обращается в повод к угождению плоти и обнаруживается явное непонимание того, что именно в этих церковных правилах и лежит путь к свободе совести. Страсть к плотским наслаждениям всегда будет бунтовать против церковных правил, потому что плоть с великим трудом подчиняется духу и его высшим стремлениям. Но Православная Церковь не знает принуждения. В крайних случаях она только отрекается от своих непокорных чад и, отчуждает их от себя. Эти любители наслаждений вольны делать, что хотят, все, что выносит их совесть. Но жаль, что этой распущенностью по отношению к уставам Церкви нарушаются единообразие и порядок, столь важные для успехов христианской жизни, нравственно расслабляются молодые поколения, соблазняется простой народ, возмущается совесть ревнителей христианской нравственности. Здесь кроется великая опасность развращения – прежде цельного, нравственно крепкого русского народа. Не так поступают истинные ревнители свободы совести: они всегда – самые строгие исполнители церковных уставов, и пользуются правом уклонения от них, как мы сказали, только для высших нравственных целей. Но и в этих случаях они остерегаются, чтобы своей свободой не повредить кому-нибудь, чтобы, как говорит Ап. Павел, «их свобода не послужила соблазном для немощных, чтобы от их высшего знания не погиб немощный брат, за которого Христос умер» (1Кор. 8, 9. 11). В виду таких опасностей они говорят: не имам ясти мяса во веки, да не соблазню брата моего (1Кор. 8, 13).

Итак, свободы совести надобно искать не в области прав земных, а в области совершенств духовных. Ее надобно ждать не от законов государственных, а от наших собственных нравственных трудов и подвигов, и просить не у земных царей и властителей, а у Господа Бога. В смысле расширения разумной свободы в общественной жизни рассуждайте: о свободе мысли, о свободе слова, о свободе убеждений, о свободе вероисповеданий, – но не о свободе совести. Все эти роды свободы могут быть только путями к свободе совести; но она сама стоит выше их. Идеже Дух Господень, ту свобода (2Кор. 3, 17). Аминь.

Молим вы, братие вразумляйте безчинныя, утешайте малодушныя, заступайте немощныя, долготерпите ко всем (1Солун. 5, 14).

В прошедшем году здесь, в этот же самый торжественный день и пред этим же именитым собранием, мы беседовали о свободе совести. Не смеем думать, чтобы содержание нашего слова сохранилось в памяти слушателей, и даже просим извинения в этом напоминании, находя себе оправдание только в том, что напоминание это нужно для уяснения предмета, который мы намерены теперь предложить вашему вниманию, и который составляет необходимое продолжение прежде изложенного учения.

Мы напомним вам, к каким заключениям мы пришли после точного изложения учения Православной Церкви о свободе совести. Свобода совести не есть какая-либо привилегия, принадлежащая нам от рождения, во имя которой мы можем требовать себе от властей гражданских и церковных каких-либо уступок, расширяющих свободу нашей жизни. Она есть совершенство духовное, и притом для всех нас еще искомое, и вполне принадлежащее только праведникам. Она состоит в беспрепятственном, охотном, неуклонном и совершенном исполнении закона нравственного, чем мы не можем еще похвалиться. Она состоит в праве относиться к постановлениям закона обрядовым по высшему разумению законов и целей нравственных, чего мы не можем еще себе позволить, за немногими исключениями. А если у нас нет самого основания для нашего права: на чем же мы утвердим наше право чего-либо себе просить или требовать? Итак в устных беседах, в литературе, в самих даже рассуждениях о законах, относящихся к расширению прав вероисповеданий, супружеских, семейных и проч., мы несправедливо употребляем слова: «свобода совести». Для правильного определения оснований терпимости вообще, и веротерпимости в особенности, и указания пределов той и другой требуется иное понятие, и иное выражение, именно: «права совести». Когда Св. Апостол Павел умоляет нас вразумлять бесчинных, утешать малодушных, поддерживать слабых, – очевидно, он разумеет здесь людей, у которых совесть не только не свободна, но еще порабощена страстям, доводящим до бесчинства, или изнемогает в борьбе с искушениями и препятствиями к исполнению закона Христова. Когда он молит долготерпеть ко всем то очевидно, имеет в виду многих, нуждающихся не только в снисхождении, пощаде, но и в долготерпении, – следовательно, страдающих разными, иногда тяжкими недугами совести? Какие же права все эти люди имеют на терпение и попечение со стороны братий более их твердых в исполнении закона Христова? Права совести. Какая здесь имеется в виду цель долготерпения и попечений? Уврачевание душ, болящих недугами совести.

Что же такое «права совести», и как на них (а не на свободе совести) могут быть утверждаемы здравые правила христианской терпимости и веротерпимости?

Права каждого живого существа и каждой живой силы определяются целью их бытия, законами деятельности и средствами для достижения цели. Чем важнее жизнь какого-либо существа для окружающей его среды и порядка природы, тем больше оно имеет прав на существование; чем важнее силы известного существа и законы его деятельности для достижения им цели бытия, тем больше эти силы и законы имеют прав на уважение и охранение. На этом общем законе основано преимущественное уважение к жизни человека и заботливое охранение его сил и правильной их деятельности. Отсюда происходят права разума и заботливость о правильном развитии и направлении его деятельности посредством воспитания, образования и т. п., так как разум есть распорядитель всей жизни человеческой. Отсюда права свободы, так как свобода есть существенная принадлежность человека, возвышающая его над всею видимой природой и сообщающая его действиям духовное и нравственное достоинство. Отсюда права тела нашего на охранение его целости и здоровья, так как тело есть орудие духовной деятельности человека. Отсюда же происходят и права совести, как принадлежности, наиболее необходимой для правильной жизни человека и достижения им разнообразных целей его бытия. Если разум открывает и уясняет пути человеческой деятельности, если свобода движет человека по этим путям: то совесть проверяет в нравственном отношении правильность самих путей и уравновешивает свободные движения по ним человека. В ней хранилище законов нравственных; ее ощущениями проверяются как наши понятия о праве, правде, чести, достоинстве и благородстве человека, так и самые действия, направляемые согласно с этими понятиями. В смущении, производимом совестью при виде греха или соблазна, называемом стыдливостью, заключается охрана невинности и спасительное предостережение от преступлений. В ее обличениях и угрызениях – неизбежные, всюду нас преследующие, наказания за содеянные преступления. В ее утешениях, в пробуждаемом ею радостном чувстве и сознании сделанного добра – неотъемлемая и высшая награда за подвиги чести и добродетели. Наступите вы на совесть человека, принудьте его страхом и насилием, или приучите ложью, хитростью, обманом действовать против совести, заглушать ее требования, или обходить их – вы исказите, развратите, погубите в человеке именно то, что составляет в нем истинного человека. Так велики и неприкосновенны права совести! И так как человек может развиваться только самодеятельностью и притом свободною: то права совести, доколе не утратил их человек, не допускают по отношению к нему со стороны других ничего иного кроме наблюдения, направления, посредством действования на его разум, его убеждения и чрез то на его свободу.

Но человеку, по его назначению и цели бытия, предлежит необозримый ряд ступеней для восхождения кверху в нравственной деятельности по пути добра, а по прирожденной порче, к несчастью, всегда угрожает нисхождение книзу, по пути зла и порока. И это нисхождение в области зла бывает иногда в степени неопасной, иногда очень глубоко, а иногда и безвозвратно. Веками оправданные опыты и утвержденные законы дают попечительной любви и наблюдающей власти, религиозной, государственной и семейной, разнообразные основания для определения степеней развращения людей и употребления по отношению к ним мер исправительных и карательных, начинающихся от выговора и оканчивающихся смертною казнью. И во всяком случае, мерилом надежды на исправление человека, или безнадежности служит исследование – насколько собственная его совесть сохранила над ним свои права и, сверх того, насколько его развращение опасно для окружающей его среды, для общественной совести, а затем и нравственности. Чувство совести легко может притупиться, как обоняние, и к пороку так же легко привыкнуть, как к зараженному миазмами воздуху; поэтому власть, бдительно охраняющая порядок обществ, всегда высоко держит знамя закона не только на страх преступникам, но и на предостережение слабым. В этом смысле значительная доля обязанности охранения общественной нравственности лежит и на самом христианском обществе. По христианскому братолюбию, мы все должны помогать друг другу в нравственной жизни – участием, советом, поощрением, утешением, пособиями вещественными и всеми средствами, на которые так изобретательна истинно-христианская любовь. Но мы обязаны делать и ничто большее. Вместо бесплодных рассуждений о ложно-понимаемой свободе совести, нам полезнее принять в руководство учение об охранении прав совести и, вместо так называемых либеральных отношений к людям, глумящимся над законами нравственными и заповедями церковными, воспользоваться наставлением Апостола: вразумляйте безчиныя.

Те же священные права совести охраняются и веротерпимостью – этой высокой чертой в характере современных христианских правительств. Трезвая и прямая совесть человека ни к чему не относится с таким благоговением и страхом, как к Богу и Его верховной воле. Посему всякая религия, заслуживающая это имя, как совокупность понятий о Боге, законов, от Его имени изрекаемых, и правил, определяющих различные виды служения Богу, тем глубже чтится и тем строже соблюдается известным человеческим обществом или народом, чем тверже совесть этого общества или народа. От того, как свидетельствует опыт, гнать и преследовать людей за религию или заставлять их силой отречься от нее – это значит сделать их врагами власти и утвердить еще более в исповедуемой ими религии, а стараться подорвать в людях благоговение к религии значит лишить их души и нравственной силы. Посему Евангелие, которому собственно и принадлежит учение о веротерпимости, предписывает христианам один способ действования по отношению к людям, принадлежащим к ложным религиям или неправым христианским исповеданиям: долготерпение, любовное обращение, убеждение, просвещение. Высокий образец подобного действования показал нам св. Апостол Павел в своей речи, сказанной им в Ареопаге Афинском. При виде Афин, полных идолов, он, по свидетельству Деяний Апостольских, возмутился духом; но послушайте, что он сказал идолопоклонникам в Ареопаге: «Афиняне! по всему вижу, что вы как бы особенно набожны. Ибо проходя и осматривая то, что вы чтите, я нашел и жертвенник: неведомому Богу. Сего-то, Кого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян. 16, 17, 22, 23).

Каким образом можно определять качества совести людей, исповедующих известную религию, и их права на большую или меньшую терпимость? Во-первых, из совокупности тех истин, которые проповедует известная религия своим последователям, или из того миросозерцания, которое слагается в их умах под влиянием их верований; потом из правил нравственности, преподаваемых религией и ее установлений относительно богослужения и богоугождения и, наконец, из самых действий и поведения последователей известной религии, как прямых последствий, вытекающих из содержимого ими учения. Известно, что прирожденная совесть человека истинною христианской религией просвещается и утверждается, чрез усвоение умом и сердцем нашим откровенного учения о Боге и Его законе, а учениями ложных религий запутывается и искажается. Когда, например, магометанство учит, что человеком управляет судьба, что для просвещения людей довольно одного Корана, что правоверные призваны господствовать над целым миром, что чувственные наслаждения – их удел не только в этой жизни, но и в будущей: то очевидно, что от его последователей нельзя ожидать ни любви к наукам, ни самостоятельного духовного развития, ни человеколюбия, ни нравственной чистоты. Примера этого довольно для пояснения нашей мысли, но остается решить вопрос: какой вид должна принять терпимость по отношению к религиям не только ложным, но и особенно вредно действующим как на последователей их, так и на других людей, приходящих с ними в соприкосновение? Мы должны относиться с особою заботливостью к их последователям, в видах обращения их на путь истины, и притом с особою бдительностью предупреждать распространение подобных религий между чуждыми им населениями. Наше дело – изучать эти религии, приобретать доверие их последователей, давать им все способы познания истины и очищать их совесть словом и примером, – а преследование преступлений против государственных законов, происходящих от ложных верований и убеждений, предоставлять государственной власти.

В последнее время, под влиянием ложных понятий о свободе совести, мы пришли к странному, невиданному в истории состоянию умственному и нравственному. Мы вообразили, что как мы сами, так и другие вольны думать и делать что хотим, веровать и неверовать, признавать над собою обязательную силу нравственного закона и не признавать, и соблюдать веками установленные правила благоповедения и не соблюдать их. Мы забыли, что наша совесть имеет над нами свои природные, неотложные права, что совесть других также имеет права на наше внимание и уважение. Своей совести мы не проверяем, чужой – не щадим, – сами идем на все без оглядки, другим поставляем всевозможные соблазны и обольщения. Наша терпимость дошла до того, что мы и людей без всякой веры почитаем просвещенными людьми; думаем, что и без мысли о Боге, Виновнике и Охранителе закона совести, может быть у человека добрая совесть; что ее могут заменить какие-нибудь научные системы и познания. Мы дошли, осмеливаемся сказать, до несообразности, полагая, что может устоять в обществе и в целом народе единомыслие, единодушие и нравственный порядок, когда каждый безнаказанно может нарушать всякие законы, избегая только тюрьмы и ссылки. Что же делать? Разбудить совесть собственную, отрезвить общественную, вместо повторения чужих философских мыслей и бессодержательных фраз, обратиться к изучению души человеческой, ее священных прав и обязанностей, и к изучению христианства не по детским учебникам, а из коренных его источников; а это и есть путь и к вере, и к правильной жизни, и к доброй совести.

По мнимой свободе совести, мы желаем веротерпимости, при которой все было бы не только мирно во внешней жизни (чего всегда требовали от христиан и Апостолы Христовы), но не было бы и в области мысли и верований ни борьбы, ни прений, благодушно говоря: пусть каждый верует, как хочет! Но мы забываем, что этот мир есть нравственная мертвенность и гниение. Христос Спаситель не обещал нам этого мира; огонь и меч Он пришел низвесть на землю (Лук. 12, 49. Матф. 10, 34), – огонь ревности и духовный меч борьбы истины против лжи и добра против зла. Религиозные общины – не бездушные сады или огороды, которые могут мирно процветать один подле другого. В них живые люди, которые не признают нашей широкой веротерпимости: они движутся, нравственно живут, ревнуют о своей вере и ее распространении. Мы удивляемся, от чего так у нас усиливается магометанство, разные расколы и секты? Вспомним, как объясняет Евангельская притча, откуда у хозяина поля проявились плевелы посреди пшеницы: когда люди спали, говорит притча, пришел враг господина и посеял между пшеницею плевелы (Матф. 13, 25).

Мы не довольствуемся тем, что желаем нашим согражданам иных исповеданий или религий благоденствия внешнего наравне с нами: мы хотим чтобы и веры их были ограждены законами и процветали, как будто на нас лежит нравственная обязанность заботиться и об этом. Здесь одно из двух: или мы не убеждены в истинности вере, исповедуемой нами самими, или намеренно хотим закрепить совести людей под влиянием и властью их ложных религий.

Есть религии языческие в нашем отечестве, до того темные и скудные по отношению к истинам веры и нравственности, что их вернее назвать скоплением суеверий, как например шаманство. Их последователи у своих богов и их служителей просят только хлеба и безопасности от зверей и болезней, и для этого приносят омерзительные жертвы. Когда миссионеры обещают им дать хлеб и безопасность в среде христиан, привлекая их чрез это и к просвещению верою Христовою, наши образованные люди восклицают: «это подкуп, это противно свободе совести»! Но какому началу нравственности противно чрез внешние выгоды привлекать к свету истины людей, которые и от своей религии ничего не ищут, кроме этих выгод, и в умы которых прямо иногда нельзя провести ни одного луча духовного света? Неужели безнравственно – дитя или малоумного человека вывести гостинцем из горящего дома? Боятся такого образа действования может только тот, кто сам не уверен, что таким косвенным путем он выводит ближнего из тьмы к свету истины. Это значить, что он сам колеблется взять душу и судьбу ближнего на свою совесть и ответственность, и потому лучше готов оставить его коснеть и гибнуть во тьме грубого идолопоклонства и невежества. Если бы св. князь Владимир водился воззрениями современных нам мыслителей и почитал противным совести воспользоваться чувством преданности к нему его народа для привлечения его к христианству, может быть, еще несколько лишних веков наши предки блуждали бы во тьме язычества.

Много плевелов насеял враг на чистом поле Православной Церкви, нам спящим! Обыкновенно, винят в этом пастырей Церкви, духовенство. Не оправдывая себя, однако же еще раз скажем, что Апостол говорит не нам одним, а и всем членам Церкви: молим вы, братие, вразумляйте безчинныя, утешайте малодушныя. За ним и мы вправе молить вас: обновляйте в себе сознание, что вы собственно Церковь Христова, а мы – только служители Церкви, что вы – то единое живое тело, которое, по Апостолу, болит все, когда страдает один его член (1Кор. 12, 26). Проникнетесь заботой о целости и безопасности этого великого тела, от которого все мы, как члены, получаем духовную жизнь и нравственную силу и единство. Замечайте, что свое, что чужое. Различайте голоса наемников от гласа единого нашего Пастыря – Христа. Держитесь в ограде Церкви: за нею рыщут волки-хищники... Аминь.

Взыщите Бога, и жива будет душа ваша (Псал. 68, 33).

На торжества освящения храма всего приличнее говорить о значении храма. И в этом в настоящее время есть особенная, настоятельная нужда.

В нашем Православном народе недавно замечена новая нравственная болезнь, которая была в нем доселе неизвестна: это скука жизнью, или отягощение жизнью. Мы знаем, что народ наш во все время своего исторического существования терпел много невзгод, бед и страданий; мы знаем, что он был изнуряем междоусобиями, был врагами разоряем, избиваем и порабощаем, терпел бедность и лишения, выносил неоднократно борьбу тяжкую и труды великие, обливал свою родную землю потоками своей крови, – но не скучал жизнью. Скука жизнью, к нашему удивлению, является у нас во времена мира, благоденствия и славы. Явление странное и печальное.

Современные мыслители⁸ указывают на нее как на одну из причин другого, еще более печального, явления – умножения самоубийств. Указание верное. Зачем человеку жизнь, когда она для него составляет тяжелое бремя? Лучше с нею расстаться.

Но сколько противоестественны и отвратительны самоубийства, сколько страшно их умножение: столько же должна быть страшна и причина, которая их производит. Что же она такое? Откуда она? Современные философы не объясняют нам этого. Они говорят только, что скука жизни есть явление известное в языческой древности, – что для нас весьма не утешительно; откуда в христианском обществе могла взяться такая страшная языческая нравственная болезнь? Лучшие средства против этой болезни, по их мнению, – указывать нашему обществу больше идеалов, знакомить его с великими людьми и талантами и пробуждать его от апатии, вызывая его к самодеятельности и открывая простор лучшим его силам. Но и здесь мало утешения: идеалы изображаемые людьми не всегда отличаются верностью и совершенством; гоньба за идеалами и идеальным счастьем, при недостатке сил, составляет сама по себе скуку жизни; великие люди и таланты едва ли не первые знакомят человечество со скукою жизни: они сами называют жизнь даром напрасным и случайным и, изливая в поэтических песнопениях тоску жизни, дают вкушать людям незнакомым с этой тоской подслащенный яд уныния и отчаяния. А что касается до пробуждения апатии, развития в обществе лучших сил, открытия им простора, – то указание этих средств отличается у современных мыслителей крайней неопределенностью. Чем пробудить апатию? Какие возбудить силы? В чем их простор? На это напрасно вы будете искать у них ответа.

Скука жизнью, как болезнь языческая, есть естественное наказание христианам за их уклонение от христианских воззрений и правил жизни к языческим. Что она такое? Она есть скорбь души, утратившей высшую цель жизни и сознание этой цели. Мы знаем, что все живое в природе любит жизнь, трудится для ее охранения, борется за нее до последнего изнеможения, потому что находит наслаждение в самой жизни, целесообразно развивая в себе силы и действуя в круге очерченных природою прав и обязанностей. Если же человек тяготится жизнью, то ясно, что жизнь его стеснена и он не чувствует наслаждения, сопровождающего ее развитие и расширение; он не чувствует в себе и сил для борьбы за жизнь, потому что они сдавлены в стесненном кругу жизни; он не видит, за что и для чего ему бороться, потому что не знает, для чего живет; его не утешает надежда успеха и торжество победы в борьбе, потому что не знает, что он найдет после борьбы и победы. Скука жизнью есть вопль души, запертой в тесном кругу мира чувственного и ищущей выхода на простор и широту родного ей мира духовного, вечного и безграничного.

Древние язычники, и особенно лучшие из них, томились и тосковали в этой тесноте мира вещественного, где цели не соответствуют порывам души, где блага не прочны, наслаждения не питательны, жизнь коротка, – томились – и не находили выхода. Нам, христианам, открыт этот выход: вечность приближена к нашему разумению, доступна нашим стремлениям, небо отверсто для нашего созерцания, наших желаний, молений, надежд, – и мы добровольно погружаемся в эту безотрадную тьму язычества. Материализм научный и практический – вот та темница, где томится и тоскует душа человеческая, вот где родина скуки жизнью!

Взыщите Бога, и жива будет душа ваша. Вот приглашение опытно убедиться, что только стремясь к Богу душа наша получает полное развитие своей жизни во всю свойственную ее природе широту и высоту. Взыщите Бога, но не тем томительным исканием, какое видим в древнем язычестве, где человек добивается ему нужного, смутно желаемого, но неизвестного и непостигаемого; а тем трудолюбивым исканием известного сокровища, к которому нужно пройти только известный путь, более или менее далекий, судя по тому, сколько вы сами уклонились от него. Взыщите Бога не для того только, чтобы приобрести холодное познание о Нем, но чтобы вступить в живой союз с Ним, почерпать из полноты Его всесовершенной жизни недостающее вашей ограниченной и поврежденной природе – и оживет душа ваша, или сердце ваше.

Усиленное стремление к знанию обратило для нас и христианство в сухую, отвлеченную науку, и отодвинуло за пределы нашего сознания опыты христианской жизни. Между тем как мы всегда можем приближаться к Богу познанному, среди нас обитающему, всякую минуту нам доступному и всегда готовому открыть нам сокровищницу своей истины, любви и благодатной силы. Это – по преимуществу в христианских храмах. Наши храмы – не школы по произволу людей устрояемые, не простые здания удобно расположенные и украшенные для общественных собраний, публичных чтений, свиданий, совещаний т. п. Это места Божия присутствия, Божия обитания. Убеждаемся же мы в этом только опытом.

Когда мы, помня, что мы христиане, переступаем порог храма с мыслью, что входим в дом Отца нашего небесного; когда, сотворив на себе крестное знамение, говорим в глубине сердца словами мытаря: Боже, буди мне милостив грешнику, – нас невольно обымает благоговейное чувство присутствия Божия.

Когда в священный час Божественной литургии, отвергая гнетущие нас сомнения, мы устремляем без развлечения наш взор к алтарю Господню; когда усиливаемся веровать с верующими, что пред лицом и при соучастии самих небожителей приносится очистительная Жертва за грехи наши и за наше спасение! когда присоединяем к общей молитве предстоящих хотя один вздох нашего удрученного сердца, – мы чувствуем, что есть действительный высший мир, соответствующий вере нашей, что незримо совершаются действия, оживотворяющие душу, что сердцем веруется в правду.

Когда здесь в сердце наше, успокоенное, от житейских волнений и страстой и умягченное молитвою, мощно ударяют словеса Евангелия о бесконечной любви к нам Сына Божия, о любви к ближним, о прощении врагов, о благотворительности: как стыдно нам становится нашего эгоизма, жестокосердия, корыстолюбия и роскоши!

Когда внимательно слушаем здесь прославление святых, изображение их подвигов, нравственной чистоты и дивных добродетелей: как искренно мы желаем для себя подобной жизни, как нам становится жалко времени прожитого в праздности и суете, и как глубоко проникают в сердце наше слова праведников: «яко соние, яко цвет время жития течет; что всуе мятемся!».

Когда сердце наше, отзываясь на слова обличения, проникается скорбью о грехах, страхом вечной погибели: мы плачем и молим Господа о помиловании, но не горьки наши слезы, но не постылеет нам жизнь, не смерти мы жаждем, а очищения и обновления.

Когда, получив прощение грехов в Таинстве Покаяния и приобщившись благодатной жизни со Христом в Таинстве Евхаристии, мы выходим из храма в дома наши: как нам хочется сохранить навсегда эти чувства умиления, этот мир души, эту чистоту помыслов, намерений и желаний и эти святые обеты, которые мы принесли оттуда с собою!...

В последнее время в воспитании детей многими у нас не почитается делом важным и неотложным неопустительное посещение храмов и богослужения в дни праздничные. И в самых взрослых и зрелых образованных христианах весьма заметно отчуждение от храмов. Такое опущение в деле воспитания и порядке жизни, как мы сказали, не может оставаться безнаказанным: вот вам последствия пред глазами: это охлаждение к жизни, этот презрительный взгляд на нее, эта легкость в совершении самоубийств и возрастающее умножение их. Нам скажут, что мы смотрим на дело односторонне, что мы преувеличиваем значение храмов. Нет. Посещение храмов, духовные упражнения в них – это и есть самая духовная жизнь человека. Учащение, усиление, умножение и тщательное прохождение этих опытов и упражнений – это и есть самое развитие и возрастание в нас духовной жизни. Храм христианский, вмести с соответствующими его назначению церковными уставами и правилами домашней жизни, есть и начинатель, и двигатель, и совершитель нашего духовного воспитания от младенчества и до смерти. В этом убежден весь мир христианский, и только между материалистами и их слепыми последователями сложилось мнение, что его можно заменить театрами, музеями, читальнями, публичными аудиториями. Самое богословское образование, или научное приобретение христианских убеждений, находит ближайшее опытное приложение прежде всего в храмах. Без этого все убеждения и познания христианские испарятся, затеряются и должного влияния на практическую жизнь иметь не будут. Чтобы получить духовное настроение и удержаться в нем, христианин значительную часть своей жизни должен провести в храме. Здесь пробуждается в нем действием благодати внутренний человек, здесь от частого повторения впечатлений из высшего духовного мира развиваются в нем органы, составляющие особые чувства высшей стороны нашей природы, обращенной к миру духовному. Здесь даются опыты жизни без воззрения на внешний мир, без ястия и пития, без житейских развлечений и чувственных наслаждений, жизни сосредоточенной внутри человека, как бы уединяющей его от всего остального мира, но жизни приятной, усладительной, не зависящей от внешних перемен, неотъемлемой. Здесь собираются и крепнут побуждения к развитию в себе этой жизни путем доброй практической деятельности, к охранению ее от расхищения и растраты в соблазнах и грехах, к борьбе за нее с вредными сторонними влияниями. Здесь зачинается склонность к бескорыстному служению добру во имя Божие, по потребности сердца, для восполнения своих духовных сил и совершенств. Здесь приобретается опытное понятие о довольстве собою и своим жребием по чувству внутреннего мира и счастья, независящего от обстоятельств внешних. Отсюда покорность воле Божьей, и прозрение во внутреннюю связь судеб человеческих с волею Божьею и служения людям со служением Богу. Отсюда крепость и неутомимость в труде добродетели, терпение в бедствиях, ревность к приобретению даров духовных и затем, приток, внутренней жизни, простирающей свои стремления, и, так сказать, переливающейся за пределы смерти. Отсюда, наконец, несокрушимая вера в бессмертие и готовность на все для приобретения блаженной вечности. Мы удивляемся, от чего наши предки имели такую склонность к построению и умножению храмов. Они в них жили духом, и из них вносили в жизнь общественную ту нравственную силу, которой мы удивляемся, но которой сохранить не умеем.

Мы не станем изображать печальной картины нравственного упадка и разложения в тех жалких личностях, которые так презрительно относятся к святыне и благодати храмов. Мы можем видеть их самих и наблюдать за ними всякий день. Жажда к наслаждениям чувственным без разбора дозволенным и недозволенным, пресыщение когда эти наслаждения доступны, раздражение и вопли когда нет средств для их приобретения, в целях труда – одна корысть, в отношениях к ближним – эгоизм, при невзгодах – упадок духа, при бедности – презрение к жизни, при богатстве – малодушный страх пред смертью, – вот их общие характеристические черты.

Будем молить Господа, чтобы сохранялась любовь к созиданию, украшению и посещению храмов в той, по милости Божией, еще большей части нашего народа, которая в этом отношении остается верною заветам Церкви и преданиям отцов, и чтобы другая часть, увлекаемая, на погибель себе, ложным просвещением к иным воззрениям и привязанностям, возвратилась к этим преданиям. Возблагодарим обновителей этого храма, и особенно одному из них, достопочтенному и достолюбезному общественному деятелю⁹, молитвенно пожелаем выздоровления от тяжкой болезни. Аминь.

Да будут… купующии яко не содержаще и требующии мира сего яко не требующе: преходит бо образ мира сего (1Кор. 7, 29 – 31).

На годичном празднике нашего Братства, имеющего характер благотворительного учреждения, мы почитаем неизлишним для общей пользы коснуться весьма важного современного вопроса об источниках благотворения.

Вопросом этим заняты во всем образованном мире ревнители человеколюбия, политико-экономисты, мужи государственные и, наконец, философы, без участия которых не обходится решение ни одного высшего вопроса человеческой жизни. Такая усиленная деятельность разнородных мыслителей может быть вызвана только настоятельною нуждою. И нужда эта есть, – нужда действительная, неотложная, вопиющая. Все просвещенные народы жалуются на чрезвычайное развитие бедности, как какого-то общественного недуга, и изобрели для этого недуга особое название – павперизм, беднота. В странах, отличающихся наибольшим, повидимому, благосостоянием бедные классы общества, гнетомые нуждой и чувствуя себя как бы обиженными, начинают возмущаться против богатых. Картины нищеты самые поразительные являются в городах самых богатых: там бедные подбирают остатки пищи, выбрасываемые с сором, задыхаются в подвалах без света и воздуха, спят стоя, умирают на улицах. В этих явлениях обнаруживается какой-то новый, доселе незамеченный закон человеческой жизни: именно там, где наиболее изящною и увлекательною является жизнь богатых, наиболее ужасными и поразительными представляются и страдания бедных.

Филантропы выбиваются из сил, отыскивая и собирая пособия для бедных. Весьма разумно на одно дело человеколюбия они призывают силы многих и, не отягощая благотворителей большими пожертвованиями, из множества малых составляют иногда огромные суммы и сооружают великие благотворительные учреждения. Но бедность так увеличивается, что едва устроят благотворительное общество для облегчения одного ее вида, является множество других, требующих учреждения новых обществ. А благотворители все одни и те же; частые сборы понемногу составляют многое, и начинают прискучивать жертвователям. Встречая холодность в благотворителях, филантропы начинают соблазнять их наградами и увеселениями в пользу бедных, пускаются на разные извороты и хитрости, и таким образом только засаривают чистые источники благотворения.

Политико-экономисты возлагают надежды на успехи просвещения, на разработку сокровищ, накопленных веками в недрах земли, на облегчение труда с помощью машин, на развитие промышленности, на умножение удобств жизни; но отчего-то на опыте выходит так, что почти все плоды современных изобретений и улучшений достаются в руки богатых, а на долю бедных выпадает опять, большей частью, один суровый труд; жизнь становится дороже; при умножении удобств жизни, а с ними и новых привычек, нужда становится еще тяжелее, и бедность при образовании – еще больнее, еще унизительнее.

Мужи государственные и правители озабочены облегчением участи бедных, готовы открывать им пути к улучшению их быта, облегчать налоги, прощать недоимки; но строй государственной жизни год от году становится все сложнее и напряжение, так что власть государственная едва успевает удовлетворять потребностям защиты отечества, общественной безопасности, просвещения, правосудия и порядка; с нее довольно ныне быть справедливой и человеколюбивой, а быть еще и благотворительной – почти невозможно.

В виду таких затруднений, новые философы-социалисты и коммунисты, восходя к высшим точкам зрения, предлагают совершенное переустройство современных человеческих обществ. По их понятиям, богатые, вследствие вековых злоупотреблений, несправедливо присвоили себе больше имущества в ущерб бедным, и пользуются ими так, что иногда один человек или небольшое семейство проживают такой доход, какого достанет для безбедной жизни многих сотен и даже тысяч людей. Надобно, говорят, отобрать у них эти имущества и разделить поровну всем людям одного племени, или одной страны. Далее: другая несправедливость в действиях богатых, по их мнению, та, что пуская в обороты свои капиталы и приглашая бедных на тяжкие работы в их заведениях, они одни пользуются большими выгодами от своих предприятии, а бедным уступают только малую поденную заработную плату. Надобно, говорят, капиталы сделать общественными и, разделив между всеми участниками коммерческих предприятий труды, разделять поровну и прибыль.

Много книг написано в разъяснение этих новых начал общественной жизни; много незрелых умов уверовало в это новое учение; много добродушных молодых людей в разных странах погибло в попытках применения его к практической жизни. Главный недостаток этого учения, видный сразу для ума непредубежденного, есть его односторонность; причина односторонности – незнание, или отрицание внутренней, духовной стороны человеческой жизни. По началам материализма, приравнивая человека и его жизнь к неизменному порядку видимой природы, новые философы думают, что надобно только вещи разложить на новые места и людей расставить в новом порядке, – и машина общественной жизни пойдет лучше, и все будут благоденствовать. Но история всех веков свидетельствует, что главный деятель в жизни человечества есть дух человеческий, и затем – ум человека, с бесконечным разнообразием дарований, знаний и любимых мыслей, его совесть, с неуловимыми видоизменениями понятий о праве и правде, о чести и добродетели, – его свобода, со всеми уклонениями под влиянием его убеждений, привычек, пороков и страстей. Приведите сначала в желательный для вас порядок и единообразие этот внутренний мир человечества, и потом уже устанавливайте новые начала внешней человеческой жизни. Без этого условия, если вы разделите утром между бедными имения, отнятые у богатых, к вечеру явятся новые бедняки и новые богачи; если приставите ныне к общему делу людей на твердо поставленных условиях, завтра увидите, как эти условия различно будут поняты и неравномерно соблюдаемы. Бедный, чтоб он мог поправиться, требует помощи, поддержки, попечения; но он вечно будет беден, если не способен, не умеет и нравственно бессилен поддержать свое улучшенное положение. Всегда будут люди малоумные, малоспособные, больные, малолетние, вдовы и сироты; с другой стороны, всегда будут люди грешные, порочные, развратные, – и от всех этих недостатков для самостоятельной и правильной деятельности всегда будут люди бедные. Иисус Христос ясно сказал нам это: всегда нищия имате с собою (Матф. 26, 11). И так, бедная часть человечества, это – бремя, которое должны носить на своих плечах люди даровитые, умные, способные, сильные и богатые, и носить с сознанием, убеждением, свободно, с искреннею любовью; но никак не согласно с здравым разумом и справедливостью, чтоб эти лучшие люди в человечестве через насильственный раздел имуществ периодически были ограбляемы в пользу бедных.

Вопрос о павперизме в учении Христа Спасителя изъяснен всесторонне и решен окончательно, но истины и правила жизни, заповеданные по сему предмету Иисусом Христом и Его Апостолами, и опыты жизни, указанные истинными христианами, кажутся слишком строгими для плотских людей нашего времени. Им хотелось бы сохранить для себя во всей полноте все наслаждения жизни и совершенно уничтожить на земле бедность и нищету.

По учению Божественного Откровения, у нас нет ничего своего, а все – Божие, и потому всем мы должны распоряжаться по воле Божией. На земле мы не вечные жители, а временные жильцы, проходящие путем земной жизни в другой мере. Цель земной жизни есть приобретение вечного блаженства в жизни будущей. Оно приобретается борьбой с грехом и преуспеванием в добродетелях, делающих человека достойным блаженной жизни в вечности. Отсюда постоянная забота об устранении препятствий на пути добродетели, каковы страсти корыстолюбия, сластолюбия, гордости и пр., и все расслабляющие душу плотские удовольствия. Отсюда целое учение о христианском смиренномудрии, духовной нищете и самоотвержении, на которое указывает Апостол: «Да будут покупающие как не приобретающие, и пользующиеся миром как не пользующиеся; ибо приходит образ мира сего». Введите это учение в жизнь, исполняйте его требования как исполняли во все времена добрые христиане, – и ваши избытки потекут рекою в руки бедных. Вам нельзя много пить и есть, потому что тело ваше должно быть легко для сохранения чистоты сердца и совести, и бодро для труда добродетели. Вам нельзя много предаваться светским удовольствиям, из опасения рассеянности, разленения духа, воспламенения страстей плоти. Вам стыдно будет строить себе дворец при мысли о внутреннем убожестве, которое откроет вам христианское самоиспытание. Вам совестно будет изысканных одежд, потому что строгость вашего собственного христианского взгляда укажет вам в этом суетность и детское легкомыслие. Вы не пойдете во многолетние сложные спекуляции, потому что мысль о смерти и внутренняя честность заставят вас держать дела ваши в строгом порядке. Дела ваши будут цвести сами собою, потому что вы всегда трезвы, ум ваш чист, время не тратится даром. При таком настроении, при заботе о спасении своей души, об очищении грехов, о приобретении милости и благоволения Божия, вы не можете не проникнуться любовью к ближним и жалостью к бедным. Ваше сердце, ваша совесть непрестанно будут напоминать вам о них, и вы будете почитать преступлением употреблять ваши избытки на прихоти, а не на помощь им. Вот свободный раздел богатств между бедными, вот Божественный план уничтожения павперизма, вот единственный способ уравнения и примирения богатых с бедными, вот неиссякающий источник благотворения. Одно из двух: или богатые должны подчиняться этим правилам жизни, или видеть неизбежное и постоянно возрастающее умножение бедных и общественных беспорядков. Здесь хитрые проекты не помогут: сильные должны немощи немощных носити, а не себе угождати.

Образованная часть современного человечества, увлекаемая материалистическим духом времени, задалась мыслью устроить себе рай на земле. Отсюда стремление ко всевозможным улучшениям и усовершенствованиям, нужным и ненужным; отсюда гигантские предприятия, пожирающие громадные капиталы, лишающие иногда богатых свободы в распоряжении своими средствами, притягивающие миллион людей на черную тяжелую работу и порабощающие их неизменному плану предприятия, неумолимой цифре расчета. Умножению утонченных удобств жизни конца нет. Чтобы воспользоваться некоторыми из них, надо добиваться большого достатка, а чтобы иметь все – большого богатства. Но что еще замечательнее, ныне хотят сделать жизнь не только удобною, но и изящною. Мало иметь дом просторный, чистый, теплый: надо иметь художественный, чтобы все в нем до последней незначащей вещицы было изящным произведением искусства; мало иметь одежду чистую, даже ценную, приличную званию и состоянию человека: надобно одеваться так, чтобы представлять и из самого себя нечто художественное, и чтобы возможно чаще обновлять весь рисунок своей особы, из опасения наскучить себе и другим однообразием. Этот вкус к изящному простирается и на всех людей, окружающих современного богатого человека, и на все принадлежности его хозяйства, разбросанные иногда не только по разным местностям отечества, но и по разным государствам. Здесь никакое богатство не велико, здесь всякого дохода мало. И на этот рай современной роскоши смотрят миллионы небогатых людей, и в них разгорается жажда удобств и наслаждений жизни; смотрят с озлоблением и бедные, не имеющие необходимого для себя и детей. При общем стремлении к роскоши, низшие классы общества, чувствуя себя пристыжаемыми и унижаемыми изысканною жизнью высших, особенно при равенства по образованию, стремятся не отстать от них и, живя не по состоянию, разоряются и умножают собою количество бедных. Развитие новых потребностей простирается и на рабочие классы, и им нужно прожить больше прежнего, и потому надобно возвышать плату за работу. Вот отчего жизнь становится дороже, отчего на всех, от великого до малого, лежит, как гнёт, забота покрыть – постоянно увеличивающееся расходы по содержанию себя и семейства. Как тут думать о бедных? Что уделять им? Самим недостает!

Нам скажут: «Чего вы хотите? К чему усиливаетесь? Неужели вы думаете изменить направление века?» – Нет; мы знаем, что направление веков и духа времени изменяются по законам исторического движения событий, руководимого перстом Божественного Провидения. Мы знаем, что вековые заблуждения людей врачуются только тяжкими опытами, великими переворотами. Но мы исполняем нашу обязанность – охранять, по возможности, в среде верных чад Православной Церкви правильный взгляд на современное течение жизни и убеждение, что только учение Христово и жизнь христианская могут приводить в порядок дела человеческие и устроят благосостояние людей, что одно благочестие на все полезно есть, обетование имуще живота нынешняго и грядущаго (1Тимоф. 4, 8). В частности, думаем, что, может быть, кто-нибудь, при размышлении о том, что возрастающая роскошь одних людей увеличивает страдание других, иногда и удержится от исполнения какой-либо своей прихоти, с целью пожертвовать ее для бедного. А как много останется из наших расходов в пользу бедных, если мы только в своей жизни отсечем прихотливое, изысканное, излишнее, вредящее нам самим! Св. царь Давид, поместившись в ново-построенном своем доме и размышляя о замене скитании свидания благолепным храмом Богу Израилеву, говорил с заботою Пророку Нафану: «Вот, я живу в доме кедровом, а ковчег Божий находится под шатром» (2Цар. 7, 2). Да не умирает подобное чувство в сердцах наших по отношению к бедным, которых Господь назвал Своею братиею! Мы живем в довольстве, покое, мы жизнью наслаждаемся, а у соседей наших и холодно и голодно, дети и босы и наги! Одно это чувство есть уже семя благотворения и не останется без благословения Господа, Иже нас ради обнища, богат сый, да мы нищетою Его обогатимся (2Кор. 8, 9).

Десятилетнее существование Братства св. Николая и его благоуспешная деятельность, как и многих других обществ в нашем отечестве, представляют нам утешительное свидетельство, что христианские чувства любви к Богу и ближним еще живы и действенны в сердцах Православных. Принося благодарение Господу за прошедшее, помолимся, чтоб и в будущем Он не попустил возобладать над нами духу времени, чтобы соблазны века и ложные учения не затмили в душах наших вечной истины, что с любовью к наслаждениям богатства и роскоши нельзя совместить успешное служение делу человеколюбия: никто же может двема господинома работати: не можете Богу работати и мамоне (Матф. 6, 24). Аминь.  

Се воистину Израильтянин, в нем же льсти несть (Иоан. 1, 47).

Прежде нежели прибыли в отечество последние останки Юрия Федоровича для погребения в родной земле, много уже было высказано в наших современных изданиях воспоминаний о нем и суждений об его дарованиях, характере, литературной и общественной деятельности. Всюду и единогласно выражаются сожаления о преждевременной его кончине и глубокое уважение к его личности, трудам и заслугам. И слово церковное не может не принять участия в этом, говоря языком библейским, общем плаче о достойном соотечественнике. Нам он известен со стороны внутренней, недоступной для света. Поднять завесу, отделяющую слова и внешние действия человека от сокровенных его мыслей, тайных сердечных движений и побуждений, это значит закончить и открыть полный его образ, – всего человека. К несчастью, между нами раздвоение жизни внутренней и внешней есть обычное явление, особенно там, где человек является мыслителем, общественным деятелем, поборником известных начал. Проповедовать их в слове так легко, а проводить в своей собственной жизни так трудно, особенно когда эти начала нравственного характера. Но в этом именно смысле для нас и утешительно коснуться внутренней жизни почившего, насколько смерть дает на это право, потому что он, от публичной речи, печатного слова, до дружеской беседы, до самых искренних сердечных излияний, – везде один и тот же. И в этих тайниках его души, известных людям близким к нему по духу и сердцу, надобно искать истинного смысла и значения всей его деятельности. Здесь мы увидим, что он был не человек кружка, или известного политического направления; нет, он мог таким казаться только от разрозненности воззрений и смешения религиозных и философских понятий в нашем образованном обществе; он был тем, чем желательно было бы видеть всех Русских просвещенных людей, – он был человек с древнею любовью к своей вере и Церкви, со старинною ревностью о благе своего отечества и с богатством нового образования. И то и другое так сложилось, примирилось и объединилось в его дух, что его личность может быть образцом практического решения трудной задачи, от правильного решения которой зависит все благо, вся будущность нашего отечества, именно – сохранения в современных Русских людях древнего русского религиозного и патриотического настроения и совмещения его с истинными сокровищами нового образования.

Известно, что Юрий Федорович имел блестящие природные дарования: ум глубокий, точный, последовательный, с особенным оттенком способности к тонкому, всеразлагающему анализу, сердце впечатлительное и восприимчивое, редкий дар живого, плавного, свободно льющегося, блиставшего остроумием слова. Заботливость родителей дала ему образование широкое, воспитание тщательное. Ко всему этому присоединялась в нем, отчасти как черта наследственная, отчасти как плод нравственного воспитания, внутренняя честность, прямота, правдивость, по которой для него невозможно было действовать не по убеждению, не по своему мнению, не по правде пред собою, пред людьми, пред законом. Положение ясное, определенное, пути прямые, точное разграничение и определение истины и лжи, друга и недруга, с совершенным устранением полуистин, полумер, софизмов, малодушных уступок, натяжек, сделок, – вот сфера, в которой он любил вращаться и действовать с твердостью, неустрашимостью, самопожертвованием и трудолюбием.

Получив высшее образование в здешнем университете, который и отдает ему последнюю почесть, Юрий Федорович, по природному призванию, то есть по силе и качеству своих дарований, желал посвятить себя служению науке и искать кафедры профессорской; но на это не было воли его отца, и он покорился этой воле беспрекословно, Он вышел из университета последователем господствовавшей здесь в его время философии Гегеля; но отчасти впечатления домашнего воспитания, отчасти сближение с современными его молодости просвещенными ревнителями Православия и нашей народности, отчасти изучение творений Стефана Яворского и Феофана Прокоповича, избранных им для сочинения на магистерскую степень – расположили его обратиться к христианству. И прежде всего в этом нравственном перевороте, или сознательном возвращении от философских убеждений к христианским, пример его особенно поучителен для наших отечественных философов последнего времени. Он не поработился любимому философскому учению, не отдал ему безвозвратно своей веры, не ограничился и по отношению к христианству не требующим труда детским отрицанием; он отнесся к христианству своим пытливым умом, своим прямым сердцем, своею честною совестью; он принял влияние его истин, его духа, его правил, всею своею духовной природой, всем существом. Он уверовал снова по убеждению, изучив тщательно слово Божие, творения отеческие, историю Церкви и все разности христианских исповеданий. Он понял Божественное установление и значение Церкви, оценил истинный дух христианского аскетизма, и в жизни истинных христиан увидел образцы человеческого совершенства, руководимые идеалом небесным. Таким образом он явил в себе из древности известный, но немногим доступный прием сильных душ, по которому человек, честно сознавая ограниченность человеческого знания и сил, чувствуя потребность высшего озарения для решенья великих вопросов нравственной жизни, с радостью принимает Божественное Откровение и отдает свой ум в послушание веры (2Кор. 10. 5). Затем он не сочинил себе, как многие, особой рациональной религии, не вошел в Православную Церковь с гордостью распорядителя, принимающего одно и отвергающего другое по своему вкусу; он органически лился с нею, как живой член, чувствующий в себе обращение ее крови, биение ее сердца. Для него, при всей силе философского мышления и богатства знания, Распятый Христос был истинным Искупителем, благодать – истинною духовною силой, просвещающею и врачующею, молитва – общением с Богом, Таинства Церкви – источниками благодати, церковные обряды – духовными упражнениями, питающими религиозное чувство и отрезвляющими душу. Что это не были только новые мысли, заменившие собою прежние, – как у нас иногда понимают убеждения, – а убеждения действительные, объемлющие и проникающие всю душу человека – это доказал Юрий Федорович своею жизнью. Надобно было видеть его стоящим во храме, благоговейным, углубленным, сосредоточенным, чтобы понять, что он проникнут страхом Божиим и чувством Божия присутствия, что это не гордый мыслитель, а кающийся мытарь, не смеющий и очи возвести не небо. Нельзя было без глубокого уважения смотреть на него и слышать его в священные минуты исповеди: как этот человек, испытующий и строго разбирающий всех и все, строже и нещаднее всех судит себя самого, как отвергает облегчающие и утешающие объяснения его нравственных состояний, с какою полнотой и глубиной обозревает (особенно при болезнях) целую свою жизнь, как искренно признает заслуженною, примечаемую им в упадке телесных и душевных сил, по его собственному выражению, «кару Божию», и как смиренно, будто простейший из простых, преклоняет колена для принятия таинственного отпущения грехов. При искренних дружеских собеседованиях о чем он больше скорбел? Об этой, как он говорил, несчастной склонности и способности поражать противника в прениях и огорчать его торжеством своей мысли. В этой способности ума он винил свое сердце, почитал себя жестоким. Нежнейший сын, добрый брат, беззаветно преданный друг, разумный и щедрый благотворитель, – он впадал иногда в глубокую печаль от мысли, что у него любви мало. Так и слышится во всем этом сильный дух жаждущий совершенства, как путник, нетерпеливо стремящийся к вожделенной цели и жалующийся на медленность движения.

Порядком своей жизни Юрий Федорович напоминал древних аскетов, т. е. христиан, живших среди мира, но в отчуждении от него и в служении Богу и ближним. Ради свободы духовной и умственной деятельности, он отказался от супружества и семейного счастья; при богатстве он чужд был доставляемых им чувственных наслаждений. Круг близких знакомых он ограничивал людьми, которые пополняли его жизнь и доставляли ему утешения дарованиями, познаниями и благородством сердца. Бескорыстно, без мысли о славе и почестях, он трудился дни и ночи для блага отечества, не почитая для себя унизительной никакой работы для пользы общей. Часто утренняя заря заставала его с пером в руке, и он оканчивал горячие думы о благе своей родины горячей молитвой о ней к Богу.

Итак, это не был человек школы, системы, или известной партии; это не был и в общем смысле человек жизни, а это был раб Божий, служивший всеми своими силами славе Божий и благу человечества. Чем в самые последние дни жизни занята была душа его? В одном из центров европейского просвещения с высшими представителями современной науки он начал борьбу за веру в бытие Бога и бессмертие души человеческой. Это был истинный сын своей Церкви и своего народа, без двоедушия и лукавства. И в этом надобно искать причины, почему все знавшие его русские люди, самых разнообразных воззрений и направлений, так единодушно и с такою скорбью отозвались о его кончине. Эта сила ума, эта глубина знания, эта искренность убеждений придают в глазах наших особенную цену его любимым мыслям: о преимуществах, какие имеет член Православной Церкви, стоящей на древних канонах, в обсуждении всех уклонений в духе и направлениях иных христианских исповеданий и всех явлений современной науки и жизни; о необходимости стараться содержать наш народ в послушании Церкви, создавшей его нравственный характер и его высокую судьбу; о нашей обязанности тщательно сохранять наши права на каждый участок земли Русской, Богом нам дарованной и добытой кровью и трудами наших отцов и предков, и заботиться о бесспорном владычестве одной власти и одного закона во всей России, от одного конца ее до другого; о братской любви к единокровным и единоверным с нами Славянам и другим членам Православной Церкви не ради своекорыстных политических целей, а ради их собственной свободы, счастья и преуспевания. В его сознании ясно предносился светлый идеал России, достойно представляющей собою живую, великую часть Православной Вселенской Церкви, самостоятельно соединившей свободу, искренность и цельность веры с глубоким и всесторонним образованием, от нижних до верхних слоев народа, как было в старину, проникнутой одними началами и убеждениями, с ясным сознанием своего исторического призвания.

Прости наш умный, добрый, приветливый, любезный Юрий Федорович! Да призрит Господь на твою веру и любовь к Нему и св. Его Церкви, на твои труды, на твое бескорыстие и самоотвержение, на твою предсмертную жажду общения с Ним в напутственных Таинствах, да простит твои вольные и невольные прегрешения, и да речет души твоей слово милосердия Своего: добре, рабе, благий и верный, о мале был ecи верен, над многими тя поставлю: вниди в радость Господа твоего! (Матф. 25, 21). Аминь.  

Чадо, в болезни твоей не презирай, но молися Господеви, и Той та исцелит... И даждь место врачу, Господь бо его созда (Сир. 38, 9, 12).

Настоящий праздник Глазной больницы имеет все права на наше особенное внимание и сочувствие. Это заведение – единственное в Москве. По назначению своему, оно столько же нужно и дорого, сколько нужны и дороги глаза человеку. И вот, оно существует уже пятьдесят лет; оно достигло года, который по самым древним библейским законам признается юбилейным. Итак, принесем благодарение Господу, что благая мысль приснопамятных учредителей этого заведения не только осуществилась, но и упрочилась в полустолетней жизни, что привлечены к нему живые силы общественной благотворительности, что много в пятьдесят лет оно уврачевало недугов и облегчило страданий, и что наконец, особенно в последние десятилетия, оно приобрело добрых врачей, которые с усердием посвятили себя ему на служение, положили в него богатство своего знания, свою любовь, свою душу...

Но изложение истории этого многополезного заведения и его заслуг предоставим людям, которые ближе к нему поставлены и лучше его знают. Наша обязанность – не опустить минуты благоприятной для сияния слова Божия в сердца присутствующих, открытые добрыми впечатлениями настоящего дня.

Мы во врачебнице и в большом обществе врачей. Наша мысль естественно обращается к ним, и особенно потому, что в их среде в последнее время произошло, относительно религиозных воззрений и убеждений, чрезвычайно важное, всем известное движете и изменение. – Что же? Не хотим ли мы начать рассуждения о вере и мире духовном для тех из них, которые, согласно с направлением века, обосновали свои убеждения, правила и действия на опытах, законах и в пределах одного мира вещественного, с совершенным отрицанием духовного? Нет! Не хотим ли мы усиленным образом убеждать обратиться к христианским воззрениям и правилам тех из них, у которых еще жива в сердце вера, посеянная в детстве, но подавлена терниями бродячих ложных учений и печалями житейскими? Нет! Все это слишком сложно и слишком было бы трудно для краткого церковного слова. Мы только хотим, с помощью простых соображений и практических указаний, разъяснить и, по возможности, решить вопрос: не теряют ли врачи чего-нибудь важного и существенного в исполнении своего призвания, когда они перестают быть христианами или даже вообще верить в бытие Бога и другого мира?

Если они вдумаются в этот вопрос тщательно и добросовестно, то, может быть, пожалеют о многом, что действительно потеряли.

Ни философия, ни науки естественные не могут так высоко поставить и так ясно определить призвание врача, как это делает слово Божие. «Болезнью не пренебрегай, говорит библейский мудрец, но помолись Господу, и Он исцелит тебя; и даждь место врачу, Господь бо его созда». Здесь указываются два средства врачевания болезней: первое в молитве, привлекающей непосредственную силу врачующей благодати Божией, второе – в искусстве врача и врачевствах находимых в природе. А так как, по слову Премудрого, вместе с больным и сам врач молится, чтобы Бог помог ему облегчить и исцелить страждущего (Сир. 38, 14): то и он, к естественному знанию и средствам врачевания, приобретает еще Божественное озарение и помощь. Итак, место врача – в области Божественного милосердия и промышления о страждущем человечестве. Он есть орудие в руках Божьих, и если он сам в это верует и сердцем прилепляется к Богу, то он видит и на опыте, как незримый перст Провидения направляет его туда, где он особенно нужен, вразумляет его в минуты крайних затруднений и дает ему успех там, где, по всем соображениям ума и законам науки, не было на него никакой надежды. Указывая врачу такой прямой путь к исполнению его призвания, слово Божие, вместе с тем, избавляет его от огорчений, к каким может подать повод человеческая немощь и ограниченность, которую часто дает ему чувствовать его многотрудное служение. При убеждениях внушаемых верой, не обидна для врача ограниченность человеческого знания и не горько бессилие, лишающее его возможности сохранить жизнь человеку, вокруг постели которого семейство проливает потоки слез, или который нужен для общества, отечества, науки. Чувствуя себя и больного в руках Божьих, врач укрывается со своею печалью в тихую пристань покорности всеблагой воле Божией.

Где находит свое место и как определяет свое призвание врач, отрицающий бытие Бога и мира духовного? Он занимает место зрителя, наблюдателя и некоторого пособника в жизни и движении существ мира видимого, подчиненных неотразимым законам необходимости; его призвание – починивать поврежденные или обветшавшие части в вечно движущейся машине. Если он будет верен этому, единственно возможному для него, взгляду на свое назначение и последователен, если не будет водиться инстинктами духа, пробивающимися в ум и сердце его помимо его воли, – его положение безотрадно. Никакие обольстительные речи о вечном прогрессе науки не разубедят его в скудости средств для борьбы со всесокрушающею силой смерти. Если он пережил пору молодости и убедился, что в жизни больше горя и забот, чем радости и удовольствия, то непременно проникнет в его душу горькое убеждение, что не стоит труда заботиться о том, чтобы протянуть на нисколько лет эту ничтожную жизнь. А когда, при добром от природы сердце, печальное зрелище человеческих страданий потрясет его до глубины души, когда, при всем желании помочь другому, он чувствует себя самого бессильным и беспомощным: что остается ему делать, как не завернуться в искусственное хладнокровие и внутренно страдать тем глубже, чем яснее он сознает нещадное давление на человека механических законов природы? В этой неравной борьбе с природой без Бога у него нет друга, помощника и утешителя.

Еще разительнее обнаруживается различие положений врача-христианина и врача-материалиста у постели больного. Первый идет к существу духовно-нравственному, страждущему от болезни тела; второй – только к поврежденному, или вовсе разбитому организму. Первый знает, что если удержит еще на земле душу человека, то даст ей еще время для приобретения жизни вечной, – если нет, то посоветует приготовиться к вечности Божественными средствами религии; второй будет стараться дать больному еще пожить здесь, – хорошо ли, худо ли, – а в случае неуспеха лечения, предоставит его неизбежной участи – обратится в ничтожество. Настроение духа того и другого отражается в выражении лица, в речах и во всем поведении их и весьма ощутительно действует на больного. Врачи говорят, что первое условие для успешного лечения – поднять дух больного. Врач-христианин действительно поднимает дух страждущего – верою в помощь Божью, надеждою на милосердие Божие, утешительною и составляющею действительную нравственную силу во всяком случае, при всяком исходе болезни. Он может с силой сказать: подвизайтесь, болезнь есть труд, подвиг; терпите, надейтесь: вы христианин. Правда, врачи предоставляют это одним нам, служителям Церкви, но это несправедливо; врача прежде зовут к больным, чем нас; по долгу христианскому никто не свободен от обязанности помогать другому в нравственной жизни, и врач, отрицающий эту обязанность, опускает случай приобрести великую заслугу пред Богом, которая для него так удобна при ежедневных посещениях больных. Его кроткий и серьезный вид, заботливый взгляд, при слове о Боге с благоговением обращаемый к небу, его слово, дышащее верою и любовью – вот средства, поднимающие дух больного. Чем поднимет упадший дух человека врач, не признающий бытия духа? Веселою речью, шутками, напоминанием о близкой весне, о чистом воздухе, об южной природе, о летних удовольствиях? Все это хорошо, чтобы развлечь больного, но не для того, чтобы внутренне его настроить и нравственно укрепить. Развлечением можно обмануть его и подвергнуть опасности неожиданно упасть в разверстую под ним бездну вечности; а поведением христианским можно приготовить его мужественно встретить смерть и радостно возвратиться к жизни. Несколько лет тому, меня позвали навестить и расположить к приобщению св. Таин одного больного, служившего при театре, человека уже в летах преклонных, верующего и добродушного. Он принял меня приветливо, беседовал искренно и с радостью согласился на утро приобщиться; через час после меня прибыл молодой врач, сделал замечание семейству зачем напрасно смущать и тревожить больного: его самого уверил что он вовсе не опасен, что всегда успеет приобщиться, а теперь это только утомит его. Больной отложил приобщение, и на утро умер. Долго я после думал: зачем врачу это было нужно? Какую он провел здесь идею? В какую сторону он подвинул свою науку? Зачем было обманывать больного и огорчать христианское семейство, которое никогда не перестанет скорбеть о том, что отец умер без приобщения?... А между тем люди нового времени так много говорят о свободе убеждений!

Столь противоположные направления врачей двух указанных нами родов должны особенным образом отражаться в их собственном внутреннем настроений: в их частных целях, характерах, правилах и во всех душевных расположениях. Правда, многие из наших врачей-материалистов отличаются любовью к труду, приветливостью, состраданием, готовностью помочь бедному и бескорыстием; но все это не плоды направления ими принятого, а выражение добрых природных свойств, еще более – следствие влияния на них христианской среды, в которой они родились и получили первоначальное воспитание, а наконец и применения христианских идей к их материалистическим учениям. Из цельного и последовательного материалистического направления не может выходить ни неутомимости в труде, ни любви, ни бескорыстия. Жизнь коротка, за что себя много мучить? Надо дать себе время и насладиться удовольствиями ее. Удобства жизни – потребность современного человека; наслаждения наши дороги; надо спешить составить себе независимое состояние, и тем будет лучше, чем оно больше. А так как цветущее время, время славы врача в современном обществе большею частью продолжается недолго, то надобно возвышать цену за свой труд. Много бедных, – но не я виновата в этом. Много страждущих, – но один всем не поможешь. Вот прямые выводы из материалистических воззрений! Вот нравственная философия врача чистого материалиста! Мы не станем говорить о том, как отражается эта философия на нашем обществе; но в самих врачах этого направления мы видим сначала порывистую, торопливую деятельность, потом выражение самодовольства и самоуслаждения, затем – раздражение и утомление и, наконец, ко всему равнодушие и охлаждение. Иначе и быть не может: сеющий в плоть свою, по слову Апостола, от плоти пожнет тление; и только сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную (Гал. 6, 8).

Это сияние в собственном духе семян вечной жизни, или возращение в духе добродетелей составляющих зачатки блаженной деятельности, предлежащей человеку в вечности, возможны только для врача-христианина. Он смотрит на свое служение страждущему человечеству как на жребий, Промыслом Божьим ему назначенный, как на службу Богу, в которой заключено его собственное вечное благо и спасение, и прежде всего старается исполнять свои обязанности усердно и добросовестно, и потому отодвигает на второй план вещественные его плоды или выгоды, веря слову Спасителя: сия вся приложатся вам (Матф. 6, 33). От этого взгляда с самого начала его деятельности главнейшие его интересы переходят в область духа, и там сосредоточивается его истинная жизнь, его заботы, скорби и утешения, а удобства внешней жизни и ее удовольствия составляют не цель его жизни, а только отдохновение и поощрение на труд. Поэтому он трудится не напоказ пред людьми, а пред Богом и совестью. Он спешит не туда, где ему выгоднее, а туда, где он нужнее. Он радуется не тому, что приобрел, а больше тому, сколько принес пользы ближним, сколько людей утешил и осчастливил. Он не назначает сам себе цену, а ждет, когда люди оценят его самого и его труды и заслуги. Он уверен, что при честном исполнении обязанностей ни Бог, ни люди его не забудут, и полагает высшее благо в Божьем благословении на его труды, семейство и стяжания, которое одно все умножает и упрочивает. Таким образом, по слову Спасителя, он в Бога богатеет (Лук. 12, 21). Он растет внутренне; он преуспевает в вере, любви, терпении, безропотном перенесении трудностей своего служения – и, когда для него самого настанет очередь возлечь на смертный одр, он с упованием думает о раскрывающейся для него вечности, как человек, подвизавшийся добрым подвигом, и не боится за оставляемое на земле семейство, вспоминая слова Писания: «Я не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба» (Псал. 36, 25).

Нам скажут, что мы изображаем не действительную жизнь, а идеал человеческого совершенства. – Да, идеал совершенства, любезный и вожделенный, к которому желаем врачам приближаться, – также как мы намеренно и справедливо покрываем темными красками другой образ, которому не желательно бы видеть подражателей.

Глазная больница обеспечена заботливостью врачей-христиан. Здесь не только с усердием дают врачевания очам телесным, но просвещают и очи духовные. С этою последнею целью учреждено здесь, между прочим, в свободные часы чтение вслух для больных полезных и преимущественно духовно-нравственных книг. Может быть, к удивлению людей века, но без сомнения к утешению истинных христиан, скажем, что здесь даже читают жития Святых, составленные Святителем Димитрием Ростовским. Аминь.

Болаши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя (Иоан. 15, 13).

События настоящего времени вызвали весь наш народ, все наше отечество и Самого Благочестивейшего Государя нашего на самые разнообразные действия и опыты любви к ближним. Многие из соотечественников наших претерпели раны и увечья, а многие положили и души своя за други своя, за братий по племени и вере. Может быть, в непродолжительном времени Господу и Государю нашему угодно будет призвать нас еще к высшему напряжению христианской любви, еще к большим подвигам и жертвам для страждущих братий. Поэтому слово о любви, всегда полезное, ныне особенно благовременно. Пусть каждый из нас осмотрится, что он сделал и что еще может сделать в своем положении, и пусть делает требуемые временем дела любви с ясным сознанием, со спокойствием и мужеством христианского убеждения.

Высшим делом любви Господь называет самопожертвование: да кто душу свою положить за други своя. Что мы можем сказать об этом высоком полете христианского духа, об этом цельном, восторженном его устремлении, которое ни разложить на составные черты, ни разобрать в подробности, ни разъяснить невозможно? Можно описывать его порывы, проявления, подвиги, но перевести его в понятия, правила, наставления – был бы напрасный труд. Счастлив, кто может понимать сердцем это высокое настроение христианского духа и сочувствовать ему, а чрез сочувствие воодушевляться к подражанию.

Но Господь говорить: больши сея любве никтоже имат. Следовательно, до этой высоты есть разные степени христианской любви. О них мы можем размышлять с пользой и по ним подойти к высоте полного самопожертвования, на которую можно взглянуть с благоговением.

Христианство возвестило миру эту великую истину богопознания: Бог есть любовь. От этой любви, раздающей саму себя, мы, как и все духовноразумные существа, получили вместе с бытием способность любить, понимать любовь и склонность быть любимыми. Как планеты по силе тяжести тяготеют к солнцу и одна к другой, так и мы по этой способности или силе любви тяготеем к Богу, к миру чистых духов и друг к другу, стремясь свободно утвердиться в нравственном Царстве Божием, царстве любви. Поэтому любовь сама по себе есть чувство приятное, животворное, совершенствующее человека; она собственно и есть душа и жизнь нашего духа и всей нашей деятельности, так что без нее, по слову Апостола Павла, все дарования и познания – ничто, и всякое мудрое и возвышенное слово – не более как «медь звенящая, или кимвал звучащий» (1Кор. 13, 1–3).

Христианские богословы различают два рода любви: первая есть любовь естественная, прирожденная; ее отблески мы видим и в царстве неразумных существ, она связует людей в общества и устрояет земное человеческое общежитие. Это любовь инстинктивная, основывающаяся на взаимности, питающаяся внешними выражениями, одолжениями, услугами, удовольствиями. Она является в виде любви семейной, родственной, племенной, дружественной и общечеловеческой. Она, по слову Спасителя, свойственна и грешникам, или вообще всему невозрожденному человечеству: «и грешники любящих их любят» (Лук. 6, 32).

Выше ее стоит любовь христианская, благодатная, восстановляющая в поврежденном человечестве высшие духовные и разумные отношения и связи, расторгаемые себялюбием, своекорыстием, враждой, завистью и всеми страстями и пороками, расплодившимися между людьми вследствие наследственной порчи. Об этой любви говорит Господь: «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Матф. 5, 44).

Из этих понятий видно существенное различие между любовью естественной и христианской. По движению первой, человек любит то, к чему инстинктивно влечет его природа, что ему приятно и дорого, и иногда трудится и жертвует собою для любимого, чтоб удержать и сохранить за собою свое – для себя; любовь христианская, руководимая сознанием высших целей, высшего блага своего и других и нравственного долга, сама возвышается до свободного труда и жертв собственно для других, по предчувствию вечного счастья всех человеков без различия и взаимной любви и любви к Богу, по слову Спасителя: да вcи едино будут, яко же Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и той в Нас едино будут (Иоан. 17, 21). Любовь естественная, как природная способность любить, есть основание любви христианской, но переходит собственно в христианскую там, где под влиянием высших побуждений начинаются для блага других труды и жертвы бескорыстные, чистые, растворяемые одною благодатною радостью о счастье других. И любовь естественная, правильно и в законных пределах поставленная и действующая, есть достоинство человека, но не возвышающее его над понятиями о благе личном, земном и временном, а любовь христианская переносит нас в область разумения блага общего и постижения блаженства вечного.

Итак, христианская любовь начинается там, где начинается бескорыстное служение ближним. Какие же степени можно различать в развитии и проявлениях этой любви, для лучшего разумения ее возрастающей силы и совершенства? Мерилом этого совершенства должно принять понятие о самоотвержении: чем в большей степени проявляется в христианской любви самоотвержения, тем выше самая любовь.

Первая степень христианской любви есть жертвование для ближнего своим, или нашею собственность, по праву нам принадлежащею. Черту различая между уступкой нашей собственности в пользу ближнего по любви естественной и христианской Господь указует весьма ясно: по любви естественной, говорить Он, вы даете, от них же чаете восприяти (получить обратно); а по любви высшей – вы взаим дайте, ничегоже чающе (Лук. 6, 34, 35). Эта область благотворений из нашей собственности весьма обширна и нам хорошо известна. Она начинается чашей студеной воды, срачицею, лептой, и восходит до величественных учреждений в пользу бедных и страждущих, как больницы, богадельни, школы, приюты, общества миссионерские, попечения о раненых, для спасения погибающих и пр., которыми так отличается наше время. Чтобы найти наше место на этой степени любви, нужно по совести определить, сколько в вещественные пожертвования в пользу ближних мы влагаем нашей души, нашего разума и нашего сердца. В этом случае полезно давать себе вопросы: столько ли мы даем, сколько можем по нашему состоянию? Какое отношение между тем, что жертвуем и тем, что проживаем на свои потребности, удобства, прихоти и удовольствия? Даем ли с рассуждением, известным порядком, сумму честно отписанную в пользу бедных из наших доходов, или жертвуем случайно, когда и где придется, сами не зная, сколько в течение года? Даем ли с сердечным сочувствием и убеждением в пользе дела, или только от стыда пред обществом, и чтоб отвязаться от докучливых просьб бедного? Что нами больше движет: любовь к ближним или тщеславие? Спешим ли делать добро пока живы, или скупясь при жизни, располагаемся оказать большие благодеяния ближним после смерти, когда нам самим ничего не будет нужно? Без такого самоиспытания мы можем ошибиться относительно силы и достоинства своей благотворительной деятельности. Здесь руководящим правилом может быть слово св. Апостола Павла: «Кто сеет скупо, для того и жатва скупа; а кто сеет щедро, для того щедра и жатва» (2Кор. 9, 6).

Вторую степень христианской любви к ближним составляет служение страждущим личным трудом, телесным и душевным. Это служение требует большего самоотвержения, чем пожертвования имуществом. Деньги и вещи приобретаются трудом привычным, иногда тяжелым, но иногда любимым, для которого употребляется урочное рабочее время. У некоторых этот труд щедро вознаграждается, и потому в средствах есть избыток, которым легко делиться с бедными. У иных, наконец, есть состояние наследственное, доставшееся без труда, так что им только остается не пожалеть приобретенного чужим трудом. Но личное служение бедным и страждущим есть труд особый, на который решается не всякий. Выслушивать просьбы бедных и входить добросовестно в их положение – утомительно; удовлетворить всех, чтобы не слышать их жалоб и даже упреков – невозможно; видеть часто свойственные бедности пороки – нравственно тяжело; быть от них обманываемым, замечать, как ваши пожертвования и труды пропадают бесплодно, а иногда встречать от них порицания, насмешки и самую грубую неблагодарность – обидно и прискорбно. Еще более тяжкий труд составляет хождение за больными, особенно для людей, привыкших к удобствам жизни. Продолжительное пребывание в душном воздухе, бессонные ночи, прикосновение к предметам нечистым, перевязка ран, вид страданий больных, их нетерпеливость и раздражительность, иногда стоны и тяжкие болезненные припадки – все это требует от служителя милосердия, терпения, снисходительности, смирения, сострадания, бдительности и мужества, то есть, целого сонма добродетелей, на любви утверждаемых и любовью питаемых. Еще в высшей степени все эти качества требуются от тех, кто принимает на себя высокий подвиг хождения за ранеными в сражениях, в особенности оружием, употребляемым в наше время. Сюда же должно причислить не только телесные, но особенно умственные и душевные труды для воспитания бедных детей, исправления малолетних и взрослых преступников, обращения неверующих к вере Христовой и другие дела так-называемой милости духовной: в этих подвигах развивается не только долготерпение любви, но и духовная мудрость, в опытах любовью собираемая. Да будут благословенны эти раздаятели пособий нуждающимся, эти попечители, приготовляющие средства врачевания и успокоения для раненых воинов, эти братья и сестры милосердия, которых вызывают современные нужды! Это цвет истинного христианского просвещения.

Третью степень любви к ближним составляет служение им, соединенное с собственными опасностями и страданиями. Опасности и страдания могут быть и в указанных нами делах любви; но есть особенные роды благотворительности, где опасности стоят, так сказать, на первом плане, где страдания надобно ожидать вернее, чем избавление от них. Таковы подвиги спасения погибающих от челюстей хищных зверей, из горящих зданий, из воды при разливе рек, или из волн морских при кораблекрушениях; сюда можно отнести служение больным зараженным чумой, или другими страшными и несомненно прилипчивыми болезнями, причем нет у трудящихся того восторженного настроения как в случаях предыдущих, но где постоянно вам кажется, что смерть ходит за вами по пятам. Но самые обширные поприща подобных подвигов суть поля сражений, где каждый ожидает смерти, тяжкого и томительного, а иногда и мучительного, плена и еще вернее – ран, а за ними часто пожизненных страданий от потери или неисправимого повреждения членов тела. К числу подвижников, страждущих на войне, можно отнести и тех, которые отпускают на войну детей, мужей, братьев. Каждый день сопутствуя им мысленно, они сердцем страдают и умирают вместе с ними, так что для многих легче было бы действительно умереть вместе с ними, чем страдать в разлуке и неизвестности об их участи. И легче ли смерти, в самом деле, получать, как получили многие матери в отечественную войну, известия о двух и трех сыновьях разом: «убит, убит, убит»?

Здесь встречается вопрос: какое различие в достоинства подвигов, совершаемых по долгу службы и по свободному произволению? Нам кажется, что нет надобности пускаться в тонкие умствования при решении этого вопроса. Христианин верит, что как долг службы возлагается на него Промыслом Божьим, так и призвание к высшим нравственным подвигам совершается Божьею благодатью. Обязанность его – быть верным тому и другому званию, которое, будучи однажды принято, обращается в долг. Здесь главное, чтобы голос человеческой немощи: да мимо идет от Мене чаша сия, был побеждаем другим: буди воля Твоя.

Последний подвиг любви к ближнему, выше которого нет – это встреча неотвратимой смерти за братий, лицом к лицу. Чувство ли ужаса смерти преобладает в это время в душе подвижника? Напряжение ли сил в последней борьбе всецело овладевает им? Воспоминание ли о дорогих людях и радостях, оставляемых на земле, пролетает в его сознании? Мысль ли о тех, за кого он приносить себя в жертву, одушевляет его? Это остается известным одному Богу. «Я уже не в мире» (Иоан. 17, 11), говорил Иисус Христос в молитве к Отцу Небесному пред Своею крестною смертью. Пожелаем каждому из нас, кому предназначена будет волею Божьею смерть за братий, в последние минуты предсмертной борьбы, с верою устремиться мыслью и сердцем к небу, к Господу Иисусу, заповедавшему нам этот подвиг по образу Его собственных страданий и смерти, с обетованием вечного блаженства с Ним.

На Балканском полуострове кровь невинных жертв, проливаемая нечестивыми изуверами, вопиет на небо; в Западной Европе движутся страсти корыстолюбия и властолюбия, жаждущие поглотить богатства злополучной страны и пресмыкаются хитросплетатели лжи и лукавства; в Православной России от многих миллионов, как из единой груди, слышится вздох сострадания, как из одного сердца исторгаются порывы к жертвам и подвигам. Воскресни Боже, суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех (Псал. 81, 8)! Страждет Твой народ, Твоя Православная Церковь: яви ей правду и милость Твою! Не попусти хитрости человеческой восторжествовать, вопреки Твоему благому промышлению о народах и царствах! Аще есть воля Твоя святая, благослови Царя нашего и народ Его совершить подвиг избавления порабощенных, угнетенных и избиваемых братий наших, и прими как жертву чистую, как благовонное курение, нашу любовь к страждущим и жертвы за них приносимые и уготовляемые. Да будет народ наш велик и цари наши славны служением Твоей вечной правде, истине и любви. Аминь.

Есть замечательное явление в жизни человеческой, получившее силу какого-то неизбежного закона, по которому люди, более или менее выдающиеся из среды обыкновенных, становятся предметом самых противоположных суждений: от одних встречают они одобрение и даже восторженные похвалы, от других – порицание, а иногда и неприязненные чувства и действия. Не трудно найти этому причины, но гораздо труднее найти способ примирения и соглашения этих противоречивых взглядов и отношений к одним и тем же людям. Древний библейский мудрец указывает этот способ в исследовании тех путей, по которым идут выдающееся люди.

Если это пути мужей праведных: то соглашение взглядов и отношений к этим людям возможно и легко. «Приятны, говорит Премудрый, пред Господом пути праведных: они и врагов делают друзьями».

Пути праведных – это направление деятельности человеческой по законам истины, любви, чести, справедливости. На этих путях лучшие люди стремятся к целям святым, достигают их средствами законными, во славу Божию и во благо человечества. Понятно, почему эти пути приятны Господу. Но как они врагов делают друзьями? У истины ясно понятой, у правды сознанной, у любви почувствованной и испытанной – нет врагов. Вражду или нерасположение мы чувствуем к людям, в которых вместо этих свойств замечаем ложь, своекорыстие, злонамеренность и другие вредные и потому ненавистные свойства, или же о действиях которых сомневаемся, – действительно ли они происходят из побуждений чистых и направляются к добрым целям. При смешении в нас добра и зла, при соперничестве, борьбе из-за выгод и житейских преимуществ, при возбуждении страстей, при общей склонности нашей к суждениям ошибочным, – сомнения эти могут быть преувеличены, а иногда и вовсе несправедливы, – и вот являются предубеждения, незаслуженные порицания, дурные слухи, клеветы и враждебные действия. Здесь кроются причины гонения, воздвигаемых часто на людей истинно достойных, причины невнимания современников к людям великим, которым впоследствии история отдает справедливость. Очевидно, что в этих случаях сами судящие, порицающие, преследующие далеки от путей праведных; но пусть подойдут они ближе к этим путям, пусть проверят по ним тщательно, но и с сознанием собственных немощей, жизнь порицаемых, а главное – пусть сами испытают эту бескорыстную, исполненную трудов, борьбы и самоотвержения жизнь, требуемую путями правды и любви: тогда из врагов они сделаются искренними друзьями тех, кого порицали. Тогда и действительные слабости, бывшие предметом их нападков, может быть, окажутся ничтожными пред суммой истинно добрых дел. Такой обзор жизни людей, память которых, как особенно нам дорогую, мы хотим сделать любезною и для всех, всего лучше делается после их смерти. Смерть уносить человека с нашего жизненного пути, встречи и столкновения с ним прекращаются; благоговейный страх пред смертью и последним решением участи нашей на суде Божьем мгновенно погашает все движения нашего самолюбия, заставляете забывать личные расчеты, – и пред нами выступает образ почившего отвлеченным, освобожденным от житейских мелочей, в своих существенных, истинных чертах: добро оказывается истинным добром, а недостатки – неизбежною принадлежностью природы человеческой.

Мы уверены, что таково будет общее впечатление, которое останется в душе у всех нас после краткого даже обозрения существенных свойств и почтенных заслуг оплакиваемого нами покойного Василия Михайловича.

Василий Михайлович был грек по происхождению, родившийся в России. Следы этого происхождения сохранились в чертах его лица и в живости его характера. От добрых родителей он получил тщательное христианское воспитание. При достаточном общем научном образовании, пополненном в последствии чтением и кабинетными занятиями, и при основательных познаниях в Священном Писании, в истории Церкви и ее уставах, в нем сложился цельный нравственный характер христианина, сознательно верующего, для соблазнов неверия недоступного и искренно ревностного относительно дел веры и Церкви. Он знал хорошо древний греческий язык, мог на нем пользоваться по подлинникам писаниями великих отцов нашей Церкви, помнил на этом языке множество церковных песнопений, – и это сохранило в нем до конца жизни живое сочувствие к соплеменникам, в Греческой Церкви и к Востоку. Совершенно русский человек в душе, он в этом сочувствии к отечеству своих предков и родителей находил только особое поприще для своей многосторонней деятельности. Это делало его живым членом не только Русской, но и Вселенской Православной Церкви. Он вел переписку с иерархами Греческой Церкви, принимал с любовью приезжавших сюда с Востока по церковным нуждам, и помогал им материальными средствами. Освобождение Восточной Церкви от ига неверных было горячайшим его желанием и предметом его молитв. Но это не уменьшало его любви и к Церкви Русской. Как истый русский человек, он любил участвовать в построении и украшении святых храмов. В качестве купеческого старшины, он был главным пособником в построении новой Церкви при московском мещанском училище; как прихожанин, принял живое участие в обновлении приходской Церкви; как доброхотный жертвователь и сотрудник, он был деятельным помощником других, принимавших на себя труд храмоздания. В наше время многие эту добродетель называют пристрастием ко внешнему благолепию и усердие к храмозданию объясняют тщеславием: пример Василия Михайловича говорить иное. Из его деятельности видно, что это был только один из лучей того света, который называется искреннею верой. Кто любить храм, тот любит Церковь Божью и отзывается на все ее нужды и потребности. Василий Михайлович горячо принял к сердцу нужды Православных церквей и монастырей в Западном крае после бывшего там возмущения, особенно Виленского женского монастыря, имеющего особой задачей содействие утверждению Православия в крае путем воспитания девиц.

Он принимал деятельное участие в снабжении бедных церквей Витебской епархии священными облачениями и другими богослужебными принадлежностями, во время служения в этой епархии преосвященного Саввы.

Он оказал большие услуги Православному Миссионерскому Обществу при его открытии и, как член его Совета, не взирая на множество своих занятий, неоупустительно посещал его собрания, оживлял их своим вниманием ко всем вопросам, занимавшим Совет, и своею одушевленною речью. Надобно было видеть его воодушевление при рассуждениях об устранении препятствий, задерживающих успехи миссионерского дела в нашем отечестве, об улучшении состояния наших бедных миссионеров, о необходимости усиленных жертв для распространения Православия в Японии (на что он доставлял и весьма значительные пособия) и тому подобное, чтоб убедиться, что не пристрастие к обрядности, а истинная, многообъемлющая вера была душою его слова и дела в пользу Церкви Христовой.

Многие ныне думают, что любовь к Церкви, соблюдение ее уставов и попечение об ее нуждах делают человека односторонним, равнодушным к общему благу и успехам просвещения и гражданственности. Это неправда. Может встретиться человек, у которого при наклонностях христианских не развит вкус к научному образованно, не возбужден интерес к успехам гражданственности; могут встретиться и в обществе движения, под именем успехов просвещения, не соответствующие строгому христианскому взгляду, с которыми не мирится чистое чувство христианского благочестия; но чтобы просвещенный Православный христианин чуждался истинного образования и не желал от сердца всяких добрых успехов обществу и своему отечеству, – этого быть не может. Не таков дух Православной Церкви, чтоб ее члены враждовали против гражданского преуспевания христианских обществ. Пример почившего как нельзя более подтверждает это понятие об истинном духе Православия. Можно ли указать какое либо из общественных дел, которым бы не интересовался и которому бы не послужил, по мере сил своих, Василий Михайлович? Он оказал великие услуги делу воспитания – улучшением училищ своего сословия, – делу благотворительности и общественного благоустройства – расширением заведений для призрения бедных, умножением благотворительных капиталов Московского купеческого общества, возвышением доходов с его имущества; ни коммерческие учреждения, ни новые пути сообщения, ни частные общественные предприятия для какой бы то ни было доброй цели, – ни что не было ему чуждо. Мы не имеем нужды говорить об этом подробно, потому что все это прекрасно высказано в адрес, поднесенном покойному от Московского купечества в 1875 году, который все помнят, где между прочим сказано было Василию Михайловичу: «Энергия ваша не ослаблялась ни множеством возложенных на вас правительством и обществом обязанностей, ни расстроенным неусыпною деятельностью здоровьем вашим. Горячими заботами вашими о благе общественном вы приобрели общее доверие, любовь и уважение».

Но мы не можем не коснуться внутренней, нравственной стороны общественной деятельности покойного, обнаружившейся в таких очевидных и так торжественно засвидетельствованных успехах. Василий Михайлович был богат, он мог устроить себе жизнь тихую, покойную, со всеми удобствами, какая дает ныне богатство и каких естественно требует слабое здоровье, и, так сказать, на досуге, от лишних средств и от избытка свободного времени оказаться и благотворителем бедных, и полезным членом своего сословья. Но вот этот богатый человек принимает на себя на многие годы личные, утомительные, раздражающие труды и заботы. В доме, по утрам, продолжительный прием людей деловых и бесчисленного количества бедных просителей; в течение дня и вечера присутствие во многих советах, комитетах, обществах, в них продолжительные рассуждения и прения; разъезды по домам членов купеческого сословия для личных объяснений по делам; обширная переписка; наконец, необходимость о многом подумать и наедине, иногда и в глубокую ночь, и с потерею необходимого покойного сна, – что все это, как не обречение себя в жертву для блага других, как не служение ближним с христианским самоотвержением?

Многие объясняли эту напряженную деятельность покойного честолюбием. Нет! Без доброй души, без любви к ближнему, без христианского терпения нельзя вынести такой жизни; на это честолюбие и искомых им внешних отличий – мало. Богатый честолюбец, без христианских свойств, скорее купит себе отличие или награду, но не обречет себя на такие труды. Это – путь мужей праведных, а не честолюбцев. Сами средства, которыми покойный достигал успехов в своей общественной деятельности, – это искусство соглашать множество разнородных людей на осуществление одной мысли, это умение располагать на общую пользу громадными силами Московского купечества, это доверие, которым он пользовался, – свидетельствуют что он обладал высшими умственными и нравственными силами, и ими действовал на других. Мертвящее самолюбие и честолюбие ничего подобного не сделают.

В частной жизни покойный Василий Михайлович был добрый родственник, верный друг, гостеприимный хозяин. Обращение его носило на себе отпечаток его пылкого характера: горячность, в минуты гнева, или раздражения, стократно вознаграждалась его ласковостью, добродушием и необыкновенною приветливостью. Беседа его была искренна и увлекательна. В нем не было этой горделивости, которая, к несчастью, так часто встречается в людях, достигших собственным трудом высшего положения в обществе, и которая дает себя так оскорбительно чувствовать товарищам, отставшим от них на пути отличий. Он был и ласков в обращении с низшими. Дух любви, благожелательства ко всем выражался в его постоянной заботе отличить и поощрить наградами своих сотрудников по разным отраслям его общественной деятельности. Особенно поражала в нем всегдашняя готовность на всякую услугу и необыкновенное добродушие и терпение в выслушивании и исполнении просьб о призрении бедных детей, или престарелых во вверенных ему заведениях. Его преследовали этими просьбами каждый день на каждом шагу и он не выражал досады или утомления людей занятых, а только разве скорбь о том, что он не может для всех сделать всего, что желал бы сделать. Но что уже раз обещал Василий Михайлович, того не забывал никогда, ни среди трудов и забот, ни в болезни. Доказать расположение услугой – это было его удовольствием.

Но можно сказать, все истинное, глубоко-христианское настроение души покойного высказалось во время тяжкой и продолжительной его болезни. Он принял ее как волю Божию, с покорностью и без ропота; мучительные припадки переносил с терпением, и смотрел в лицо приближающейся смерти мужественно и с упованием на милость Божию. Принимая с благодарностью и послушанием попечение о нем врачей и родных, и подчиняясь их распоряжениям, он внутренне всего ожидал и надеялся только от Господа. В переписке с друзьями из-за границы он просил молитв их о себе; с благодарностью и верой принимал и возлагал на себя посылаемые ему отсюда священные вещи, как знамения милости и благословения Божия. Душою он стремился сюда и жил здесь; здесь мысленно молился и, как только был в силах, предавался обычным своим христианским заботам о здешних делах: он просил не забыть пособиями его бедных, разместить по богадельням престарелых, о которых был прошен, отсылать неупустительно пожертвования в монастыри, передать его сожаление и сочувствие болящим надзирателям и учителям училищ, позаботиться о них и замене их людьми способными. Изумительна была обширность его переписки из-за Границы. Всех знакомых он вспоминал, приветствовал во дни праздничные и выражал всем такие искренние, такие трогательные чувства любви и благожелания.

Не судил Господь ему пред кончиной взглянуть на горячо любимую им родину и друзей, а нам видеть еще раз хотя бы бренные его останки. В закрытом гробу его тело, в другом мире душа его; но так много было в нем душевной и нравственной силы и жизни, так крепко напечатлелся в нашем воображении и памяти его любезный образ, что как будто сейчас видишь его пред собой, как будто слышишь его задушевную речь.

С особенною живостью и с благодарностью вспомнят о нем те, которые были воспитаны, устроены, успокоены его любовью и попечением; вспомнят с чувством великой утраты находившие у него помощь и поддержку в делах церковных и патриотических; вспомнят с благодарностью общественные деятели, пользовавшиеся его светлым умом и ревностью к делу; вспомнят с сожалением и те, которые, по Писанию, судя прежде времени, относились к нему с сомнениями и недоверием.

Помолимся о нем все искренно и единодушно, да простит ему Господь его прегрешения и упокоит в вечных обителях его любящую трудолюбивую душу. Аминь.

Святейшие отцы!

В совокупном действии воли и власти священно-начальственной и Самодержавной, относительно призвания меня, недостойного, на высокое служение Церкви Божией, с благоговением признаю волю Божию. Приемлю звание с сердечною покорностью, но и с великим страхом.

Это чувство страха пред великою ответственностью епископского служения, столь естественное для призываемых к нему во всякое время, особенно увеличивается трудностями нашего времени.

Церковь во внутренней своей жизни никогда не имеет совершенного мира: борьба со врагами спасения рода человеческого – ее призвание, в борьбе обнаруживается ее сила, в победе – ее торжество и преуспеяние. И не то страшно, когда много у нее врагов, даже не то, когда враги ее особенно сильны, за нее борется и побеждает Господь Всемогущий, а то, когда враги перемешиваются с друзьями и распознаются с трудом. Затем, всего страшнее, когда эти враги действуют не извне, не из-за ограды Церкви, а в ней самой, в ее недрах.

Это именно несчастие и испытывает в настоящее время Православная Церковь. Я видел всю силу этого бедствия в двадцать девять лет моего священнического служения.

В нашем обществе наука, в смысле современных философских воззрений, получила силу авторитета высшую, чем самая Вера Христова, и чрез своих поборников и служителей, носящих, как и все, имя христиан Православных, стала проводником ложных идей всякого рода. Оттого у нас называются христианами и материалисты отвергающее бытие Бога и мира, духовного; называются верующими даже те, которые не признают Христа во плоти пришедша (1Иоан. 4, 3), оттого у нас никто не удивляется, когда слышит от людей ученых о Божественном Откровении, о Лице Иисуса Христа, о делах Божьих в домостроительстве нашего спасения, о Св. Таинствах, об уставах и законоположениях Церкви такие суждения, в которых господствует гордыня, произвол и дерзкое отрицание. Из общества таких ученых в массы людей полуобразованных течет широкая, мутная, заразительная струя ложных мыслей, софизмов и полуистин, сообщая последним мнимые основания для возражений против учения Церкви, а в сущности только поводы для грубого глумления над ее учреждениями. Все это действует разрушительно на цельность христианских убеждений даже в простых, добрых чадах Православной Церкви и порождает в душах их сомнения и колебания, вредящие твердости и силе веры. Таким образом, мы теряем день ото дня больше то единение в духе, мыслях и словах, которое хранит Ап. Павел умоляет именем Господа Иисуса Христа (1 Коринф. 1, 10). Что же? Выражая эти жалобы, хотим ли мы стеснить свободу знания, свободу убеждений? Нет, но только отделить ясною чертой современных язычников и полухристиан от христиан Православных. Как эту черту положить, – вот великая забота епископов.

За необузданною свободой мысли, вошедшею в недра Церкви, как естественное последствие, вошла ложно понятая свобода совести. По этой свободе ныне всякий почитает себя вправе делать все, что только способна вынести его совесть. Отсюда пренебрежение не только к так-называемым воспитательным постановлениям Православной Церкви, каковы: правила о говении, праздники, богослужения, посты и т. п., но и к самым Заповедям Божьим. Отсюда гласные незаконные сожития, столь частые расторжения христианских браков, стремления к противоестественным союзам в близком родстве, возмущения детей против родителей, открытый разврат молодых людей, крупные похищения, от которых не знают как защититься общественные учреждения и т. п. И что всего ужаснее, примеры таких пороков начинают гибельно действовать на самые народные массы, угрожая быстрым развращением народной нравственности, а затем и утратою народной силы.

Против такого гибельного потока бессильно научное просвещение: оно плодит одни познания, а с их накоплением, без содействия других духовных сил, по слову Апостола, питает только гордость ума (1Кор. 8, 1); бессильна власть государственная: она не проникает в область совести и внутреннюю жизнь духа. Здесь сильна только Церковь, со своею проповедью и, там где проповедь не приемлется, со своею властью. Только эта власть, разрешающая и связующая, раздающая дары благодати Божией и удерживающая их, может положить черту, разделяющую верных чад Церкви и ее отступников; только духовный опыт лишения даров благодати может вразумлять тех, кого не вразумляет слово учения. Но к великому бедствию Православной Церкви за чужие вины, за вины папства, и эта богодарованная власть окружена различными сомнениями и подозрениями со стороны не только врагов Православной Церкви, но даже и благожелательных ее членов, так что сама эта власть пред современным движением останавливается в недоумении. Что же делать? Будем делать, что можем.

Молю вас, святейшие отцы и досточтимые братия, помолиться о мне недостойном Верховному Пастыреначальнику Господу Иисусу Христу, да дарует и мне некоторую долю участия в этом великом делании во благо Церкви Его, и ниспошлет духа ревности растворяемой Его Божественною кротостью и любовью. Да позволено будет мне в эту торжественную для меня минуту обратиться особо к моему отцу по духу, архипастырю Московскому. Ты, человек Промысла, трудившийся для Церкви Божией по примеру св. Апостолов, в нужды, лишениях и злостраданиях, силою своего духа и веры овладел моею душой, и в одиннадцатый час моей жизни увлек меня на предстоящее деяние в вертограде Христовом. Помолись же, да не лишен буду от господина вертограда динария, даруемого и поздним делателям (Матф. 20, 9), да по мере моих грехов и недостоинства преизбыточествует во мне благодать Христова (Римл. 5, 20) и по мере трудностей меня ужасающих да будет дух, иже в тебе, сугуб во мне (4Цар. 2, 9).

Благочестивейший Государь!

Господь даровал Москве радость приветствовать Тебя, увенчанного новым венцом человеколюбия и славы.

Все мы мыслью и сердцем следовали за Тобою в трудное время Твоего подвига для освобождения страждущих христиан Востока. Мы трепетали за Твое здравие среди множества опасностей, так долго Тебя окружавших. Мы молились о преодолении встреченных Тобою затруднений и препятствий. Мы несказанно радовались и благодарили Бога за Твои блистательные победы.

Великое дело совершил Ты, Государь! Ныне молим мы Господа, да ниспошлет Тебе утешение – высшее утешение душ великих – видеть совершенно благоустроенными и счастливыми всех тех, за кого Ты подвизался.

Мм. Гг!

Я уже имел честь приветствовать досточтимого юбиляра, как служитель религии; теперь желал бы сказать ему приветственное слово в качестве любителя науки. Прошу позволения сказать это слово тотчас по возглашении этих громких, восторженных благожеланий Великому Государю нашему. Я полагаю, что не одни только чувства верноподданической любви и преданности, но и самое содержание нашего праздника обращают нас к благоговейной мысли о Государе нашем.

Всякий праздник, подобный настоящему, в наше время имеет не только общественное, патриотическое, но и государственное значение. Служители науки лучше всех знают и не без причины гордятся тем, что из ее области, из ее недр исходят в наше время все разнообразные направления в воззрениях и убеждениях как частных, так и правительственных лиц, и даже в самых учреждениях, законах, преобразованиях и во всех родах деятельности, обнимающих во всей широте жизнь просвещенной части человечества. Велика в этом отношении честь науке и ее служителями; но велика и лежащая на них ответственность. Они ответственны за благоденствие масс, за счастье семейств, за благотворность учреждений, за честное исполнение законов, за спокойствие царей и правителей. Посему из таких собраний, где празднуется торжество науки, восхваляются славные подвиги и успехи ее знаменитых деятелей, естественно обращаться мыслью к широкому полю жизни, где результаты науки получают практическое приложение и приносят свои плоды: все ли там идет так прекрасно, как предполагалось в кабинете ученого.

Я не боюсь омрачить радости праздника указанием на печальные явления, обнаруживающиеся в последнее время в нашем семейном и общественном быту. Дума так сродна ученому, что и среди пира печать ее не сходит с его чела; речь о благе человечества составляет для него лучшую приправу праздничной трапезы и веселых бесед. И вот дума, врывающаяся силой на наш праздник: откуда могли произойти на святой Руси, в стране мира, покорности, любви, самоотвержения, те печальные явления, которые недавно возмутили всех нас и которые показываются не в первый раз? Как в народе умном, отличающемся здравым смыслом, который издавна зовет ученье светом, а не ученье тьмою, могли явиться во имя науки, от людей, называющих себя учеными, такие темные дела, которые возбуждают в народе предубеждения против самой науки, а к ученым недоверие? Отвечать на это обязаны не власти, не законодатели и не общество, а сами ученые. Им, привыкшим домышляться до самых глубоких начал, из которых исходят частные и разнообразные явления жизни, свойственно не только отыскивать, но и называть по имени источники, из которых течет добро или зло.

Признаемся же наконец, что за исключением немногих разрозненных политических увлечений, бывших в прежнее время, только с появлением у нас в науке и с распространением в обществе материализма и позитивизма, отвергающего духовные и нравственные начала, явилось и зло, которому мы свидетели. Доказывать это излишне; мы все это видим своими глазами. Перемена этого направления в науке на иное, более соответствующее природе человеческой, есть и единственное, средство врачевания тех общественных недугов, от которых мы страдаем. Материализм, как философское направление, уже завершил свой круг, дошел до своих крайностей; он стал противен и нашему народу. Народ ждет перемены в направлении науки; он вправе надеяться от своих ученых людей не повторения чужих заблуждений, а мышления твердого, самостоятельного, миросозерцания полного и всестороннего.

Говорят: «науки точные не ведут нас к признанию начал духовных; естествознание не уживается с христианскою нравственностью». Неправда. Вот живое доказательство противного, – знаменитый юбиляр, которого мы чествуем ныне. Мы слушали и еще с радостью будем слушать перечень его заслуг в естествознании, который будет еще предложен людьми способными ценить их, и чем полнее будет их описание, тем яснее будет доказано, что его вера и благочестие, составляющие основания его нравственной жизни, не мешали, а могли только содействовать его ученым трудам и успехам; а затем и без доказательства будет ясно, что его столь всем любезный, кроткий приятный нрав, его сосредоточенность, скромность, бескорыстие любовь – суть всецело плоды христианского настроения. На него надо любоваться как на живой памятник лучшего времени нашего просвещения, когда оно утверждалось на иных началах, когда оно не было блестящим, но было благотворным.

Ваша почтенная личность, Григорий Ефимович, да убедит наших ученых иного склада, что кроме внешнего, осязательного опыта, есть опыт внутренно ощущаемый, опыт духовного самоусовершенствования; что рядом с физическою необходимостью поддерживать свою жизнь и благосостояние, в человеке существует необходимость искать внутреннего счастья в добродетели и мире совести; что вместе с невозможностью идти против законов внешней природы человек чувствует внутреннюю невозможность возвышаться до победы над пороками и страстями, до дел чистой любви, до подвигов истинного самоотвержения – без веры в Бога и вечную жизнь. Да будет ваш настоящей праздник моментом благоприятного поворота в воззрениях наших молодых ученых ко благу нашего народа на утешение нашего Великого Государя.

Для многих из нас, здесь присутствующих, был близок по сердцу покойный Николай Владимирович; но многие, не знавшие его лично, пришли помянуть его только по чувству христианского и гражданского долга. Одним жаль его как лично для них дорогого человека, другим – как невинную жертву закланную за благо отечества. Но у тех и других один вопрос на уме, вопрос мучительный: за что погиб человек?

Сердце верующее само скажет в утешение скорбящему об его утрате: он не погиб; у него прежде времени отнята земная жизнь, но за его насильственную смерть ему уготовано вечное воздаяние. Он умер как часовой на передовом посту, убитый из-за куста подкравшимся врагом; его доля с воинами положившими жизнь за Царя и отечество; разность в том, что он убит на войне с врагами не внешними, а внутренними. Но не так легко разрешается вопрос: по чьей же вине возмущается спокойствие отечества? По чьей вине нашли в нем место эти тайные враги? На ком лежит ответственность за преждевременную смерть этих невинных жертв?

На всех нас. Заботливый хозяин, по притче Евангельской, когда ожидает вора, бдит и не дает подкопать дома своего (Матф. 24, 43); но мы не бодрствовали, когда было нужно. И вот, в наш крепкий дом, в наш богатый дом забрались воры и расхитили наше лучшее достояние.

Мы имели веру цельную и глубокую в Божественность христианства и спасительную силу Церкви: нам втолковали, что вера наша невежественная, непросвещенная – и мы, как робкие школьники, согласились с этим, не замечая того, что в оснований нашей веры лежали две глубочайшие истины: бесконечное превосходство христианства пред человеческими учениями и превосходство Православия пред всеми другими христианскими исповеданиями. И вот, набросились на нас сначала непрошенные учители чуждых нам религий, от которых так мужественно защищались наши предки, и перепутали наши религиозные понятия; а потом и проповедники ложных учений разума, подорвавшие искренность самой веры.

Мы имели утвержденную веками, с божественною мудростью устроенную систему нравственного воспитания, которая от рождения до могилы ведет человека к духовному совершенству одним прямым и верным путем страха Божия. Она давала нам чистых и почтительных юношей, кротких и стыдливых девиц, верных супругов, покорных властям граждан, несравненных воинов; она давала нам мужей праведных, доблестных подвижников во всех родах добродетели. Нас успели уверить, что мы отсталые люди, – и вот европейские руководители принялись делать над нами опыты приложения разных теорий воспитания. Нам подменили золото христианской нравственности мишурой внешнего образования. С каждым днем стали умножаться ряды людей образованных, и начали редеть с каждым днем ряды людей честных, бескорыстных, правдивых, мужественных; мы вдруг, как будто пробудившись от сна, заметили и с изумлением восклицаем: «людей нет!...». Но зато много выродков, произведенных искусственными теориями воспитания, не похожих ни на свой народ и ни на какой другой народ в мире.

Мы имели приобретенное под влиянием Церкви, добрых преданий и навыков, а главное, под руководством Божией благодати, то духовное настроение, которое называется духовным опытом, которое полагает задатки внутреннего преуспевания, мира и счастья. Мы любили все то, что питает это духовное настроение, все памятники веры, все святыни, с давних времен народом чтимые, и наша родина имела имя: Русь святая. С утратою духовного настроения, сообщаемого верою, наша родина стала для многих из нас только местом рождения, питания, жительства, – и вот потянули русские люди в чужие страны, где живется привольнее, и явились наши космополиты, ненавистники родной земли.

Мы имели и философов, владевших обширнейшими познаниями в древней и новой философии, которые умели отличить истинных философов мира дохристианского и лжефилософов нового времени, которые умели развивать в юношах до высокой степени силу мышления, обогащать умы их познаниями в этой науке наук, и приводить их ко Христу в послушание веры. Мы не заметили этих отечественных мужей науки; мы искали в Европе последнего слова философии и за то видели, как пред нами проходили поколения шеллингистов, гегелистов, реалистов, материалистов, социалистов... Теперь наши молодые поколения не узнают друг друга, не в силах оценить по достоинству усвоенные ими учения, выбраться из противоречий, прийти к единству воззрений и убеждений, и в этом смысле они дают нам ясное понятие о том, что такое царство раздельшееся на ся.

Весь мир признает народ наш даровитым, любознательным на все способным. При этих достоинствах ему внушено было Церковью высокое понятие о науке, о просвещении, о книге. И просвещать бы нам его действительною наукою, обогащать бы полезными знаниями; а мы все спешим, вместо любознательности, удовлетворять его любопытство, давать чтение приятное, легкое и достигли того, что извратили вкус читающих, приучили к умственной праздности: развели писателей, собирающих уличную грязь, читателей, жаждущих скандалов; а более приличная часть литературы продолжает наводняться ложными мыслями, картинами искусственной жизни, раздражающими страсти, возбуждающими требовательность и притязательность. Чего же доброго ждать от молодых поколений, возрастающих под такими влияниями?

События последней Восточной войны показали истинные свойства и истинную силу нашего народа. Ученые нового времени называют эти силы стихийными, как буря, как наводнение, – а мы называем нравственными, как героизм, воодушевление, соединенное с сознанием высокой цели, бескорыстием и самоотвержением. Ясно, что основы народной жизни еще крепки, есть к чему вернуться, есть на что опереться, еще есть кем взяться.

Думайте, русские люди!

Любезные юноши!

В молодости все мы любим уноситься мыслью за пределы школы, в жизнь общественную, отыскивая себе в шумной толпе людской место для деятельности и рисуя в мечтах яркими красками счастливую будущность. Вы знаете, что это значит – создавать себе идеалы предстоящей общественной жизни и деятельности. Знаете также, что под влиянием господствующих идей нашего века эти идеалы у большинства молодых людей не поднимаются высоко над землей и облекаются большею частью в представления удобств, роскоши и наслаждений земной жизни. Даже у многих ревнителей общего блага они ограничиваются планами и проектами общественного благоустройства в смысле приобретения для масс тех же удобств жизни.

Судя по христианским началам, на которых зиждется ваше воспитание и складывается ваше духовное настроение, вы не можете, не обманывая самих себя, довольствоваться такими идеалами. Благородство сердца, сообщаемое христианством, побуждает юношу из богатства молодых сил дать вклад в общественную жизнь, а не взять только у нее для себя удобства и наслаждения; сначала внести в нее свою долю талантов, знания и труда, а не рассчитывать наперед, где лежит и у кого могу я взять мою долю тех средств, на которые приобретаются наслаждения жизни.

Тем не менее этот дух времени оказывает гибельное влияние на наши духовно-учебные заведения. Наши юноши бегут на распутия света, дарования похищаются у Церкви. Ее Божественное величие, ее высокие цели, ее внутренние силы ее борьба с духовными врагами человечества перестают вдохновлять наших молодых людей, и рвение служить высшим нравственным интересам человечества у многих из них заменяется мелкими, но страстными желаниями из скромной среды своего сословия выбиться в среду людей богатых, нарядных, веселящихся – по видимому, и большею частью только повидимому счастливых.

Правда, быт нашего духовенства с внешней стороны непривлекателен: в большинстве оно бедно, улучшение быта ему не удается; но почему не удается? Не потому ли именно, что за это улучшение мы не с того конца беремся? Мы именно хотим от народа взять, не заботясь прежде ему дать, то есть, по слову Апостола, посеять в него духовное, чтобы пожать от него телесное (I Кор. 9, 11).

Простой народ наш сам беден; его сокрушили пороки, его поработили грубые страсти. Поработаем для его духовного просвещения, отрезвления, для исправления гнетущих его недостатков, и первая дань его благодарности внутренней и внешней будет принесена нам. Но высшее утешение для общественного деятеля не в благодарности тех, кому он служит, а в сознании самого достоинства дела. Эта высокая цель – послужить духовному возрождению нашего народа, вывести его из тьмы неведения к свету просвещения, из темных дебрей расколов и сект к единению в духе веры и любви в лоне Церкви Христовой, – разве это не светлая черта для юношеского идеала, разве это не способно вдохновить самую даровитую душу, самое благородное сердце?

Наши передовые сословия, устремившись с жаром к научному образованию и уклонившись в направлении ума и жизни от немерцающего света веры и спасительного руководства Церкви, уже вкусили довольно горьких плодов от древа познания добра и зла, и в лучшей своей части ищут врачевания. Указать им возможность совмещения и внутреннюю связь искренней веры со здравыми научными познаниями, современных усовершенствований с вечными началами духовной жизни, наслаждений с добродетелью, труда и борьбы с миром сердца – это дело наше. И как много ныне от лучших людей нашего образованного общества обращено к нам внимания и уважения! Разве это не светлая черта для юношеского идеала – сделать себя достойным этого внимания, нужным, полезным, желательным для людей лучших, и послужить их истинному благу и счастью? А разве не великая идея, не высокая для нас цель – содействовать восстановлению в народе русском той цельности, того единства воззрений и стремлений от высшего слоя до низшего, каким он отличался в старину, с тою только великою разницей, что это единение будет основано не на предании только и обычае, как было прежде, а на истинном просвещении и сознательном убеждении, как требуется и как возможно ныне? О, здесь есть чем вдохновиться, есть за что не только удобствами жизни пожертвовать, но и жизнь положить!

Но кроме этих предлежащих нам великих задач, сколько других светлых сторон в нашем служении! Потрясать сердца человеческие силою слова, овладевать искренним доверием и любовью людей, вливать утешение в скорбящие души, высвобождать духовных пленников из рабства страстей, изрекать виновному и унывающему прощение и мир от имени Божия, – разве это не истинные утешения, не высокие наслаждения?

Молодость не верит, что нельзя быть счастливым одними внешними наслаждениями; она знать не хочет, что жизнь коротка, что истинное счастье, или задатки вечной жизни, только в честном труде, в служении Богу и благу человечества. Но это истины, неотразимые истины. Как убедить вас в них, как привить их к сердцам вашим? Только сами вы можете этого достигнуть – учением, размышлением, а вернее всего – ежедневным углублением в слово Божие и сердечною молитвой к Богу.

В многознаменательный день девятнадцатого февраля сердца наши бились робким, трепетным ожиданием вести о заключении мира. Весть эта в то время не пришла к нам. Но в этот самый день в земле вражеской, в земле пятивековых страданий христиан, наших братий, в земле мученических подвигов и славных побед нашего доблестного воинства, под стенами заветного Царяграда, был подписан этот мир, совершен этот великий акт освобождения христиан Востока. На другой день, когда была получена эта радостная весть, мы, служители Церкви, могли только вместе с вами в горячей молитве принести благодарение Господу и не успели почтить великое событие словом церковным. Но есть еще время: настоящий праздник, в честь Государя Наследника Цесаревича, доблестного Сподвижника Державного Родителя Своего в великом деле освобождения христиан, как нельзя более благоприятствует нашей беседе.

Что же можем мы высказать по этому предмету с церковной кафедры, кроме чувства радости, что Господь призрел на великую страждущую часть Своей Церкви, что возбудил в сердце Благочестивейшего Государя нашего скорбь о ней и вдохнул в Него дух ревности об избавлении ее от ига неверных, что благословил Его оружие победами и Его усилия успехом? Что скажем больше этого? Высшие патриотические порывы нашего народа, подвиги нашего воинства, мировое значение совершившегося события, его плоды в будущем, современное политическое состояние международных отношений, наши надежды и опасения по поводу этих отношений, – все это вне круга церковных поучений, все это по справедливости почитается достоянием мужей государственных и людей науки и публичного печатного слова.

Но потому-то Божественное Откровение, проповеданию которого мы служим, и называется Божественным, что в нем лежат основы для верного обсуждения и оценки всевозможных положений частных людей, народов и целого мира; в нем семена всяких благих мыслей, дел и подвигов человеческих; из него заранее почерпаются людьми верующими предчувствия успеха и упрочения всяких благих дел, так же как и опасения праведного наказания в будущем за всякое зло, совершаемое частными лицами и целыми народами.

Хотите ли видеть с высшей, Богооткровенной точки зрения обсуждение политического положения Европы за последнее время и значение, какое имеет оконченная нами война на весах высшей мудрости и правды? Раскройте Псалтирь и остановитесь на псалме восемьдесят первом.

Он начинается словами: «Бог стал в сонме богов; среди богов произнес суд». Боги – это властители земные, которым Господь уделяет часть Своей верховной власти и Своего промышления о благе человечества. Их Он избираете на высокое царственное служение, им дает права власти и суда, жизни и смерти; их делает орудиями для исполнения Своих предначертаний и судеб, отдавая во власть их силы народов; руководить их Своею премудростью, подкрепляет Своим всемогуществом, желает быть близко к ним, как к Своим споспешникам в делах мироправления, и потому говорит им: «вы – боги и сыны Всевышнего» (6). Итак, Бог стал в сонме царей, Бог произнес суд, – это значит, что бывают времена в истории рода человеческого, когда Верховный Властитель и Судия дает чувствовать властителям земным Свою волю и событиями изрекает им Свои веления, напоминая им в то же время и их обязанности, потрясая их сердца и совести и давая чувствовать всему миру, что в данные минуты от них нужно ждать исполнения законов правды Божией.

Что же говорит царям земным Верховный Судия?... «Доколе вы будете судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым? Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость. Избавляйте бедного и нищего; исторгайте его из руки нечестивых». Не был ли слышен всем нам этот голос Божий при первых событиях на Балканском полуострове? Бедные, нищие, угнетенные пятисотлетним варварским игом христиане в Герцеговине решились силой оружия искать своей свободы, права собственности и чести. Никто не спорил об их правах, но и в успех их никто не верил. Два года едва заметно светилась брошенная с неба искра, ее топтали ногами, – но она не погасла. Знавшие близко, видевшие своими глазами страдания этих бедных два Православные князя, сильные больше верой чем земным могуществом, бросились в неравную борьбу с вековым угнетателем. Хищный зверь рассвирепел, – и страдания бедных христиан в Болгарии ожесточилось до неслыханной крайности. Нет нужды их описывать; у нас доселе болит от них сердце. Дух Божий, – дух жалости, сострадания, праведного негодования, любви и ревности прошел по земле Русской. Весь народ наш готов был ринуться в борьбу, чтоб исхитить жертвы из когтей мучителей; но привыкнув думать думы вместе со своим Царем, делать вместе с Ним великие дела, жить одною жизнью, он обращал молящие взоры к Царю-Освободителю. Мы знали, чего наш Царь желал, угадывали что он думал; мы чувствовали как страдало Его сердце, и из собственных уст Его слышали, как Он борется между желанием помощи несчастным и мыслью об ужасах войны, как жаждет Его сердце свободы действий. И кто же стеснял Его свободу? Властители, водившиеся иными началами и побуждениями, о которых и произносится в дальнейших словах псалма суждение Верховного судии: «не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются».

Действительно, если основаниями земли или земной жизни должно признать основания нравственные, законы истины, добра, чести, справедливости, любви: то все они были потрясены виденною нами борьбой разных влияний на судьбу бедных Балканских христиан. Можно ли было думать народам христианским о корыстных расчётах, затронутых событиями на Балканском полуострове, когда всему миру слышны были вопли и стоны христиан, избиваемых беспощадными руками неверных? Можно ли было покровительствовать убийцам и мучителям невинных, ругателям Христова имени, осквернителям христианских храмов, ужаснувшим мир своими зверскими и животными инстинктами, не имеющим понятия о чести и стыде? Можно ли было назвать их братьми по оружию, становиться в ряды с ними против защитников христианства и умирать на поле битвы рядом с этими дикими зверями и вечную судьбу душ своих соединять с их судьбой? Можно ли было хладнокровно думать о дележе земель, на которых еще не остыла неповинная кровь? Можно ли думать народам просвещенным, что могущество царств и их долговечность могут быть утверждаемы на бесчеловечье и зверстве, на трупах беззащитных избиенных и опозоренных жен и детей, под проклятиями жертв, хладнокровно предаваемых на всю волю беспощадных мучителей? Так-то помрачаются умы и просвещенных людей под влиянием корыстолюбия, властолюбия, зависти и озлобления! И как страшно звучат эти слова: «не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются».

Вот и приговор всем тем мировым деятелям, которые на лжи, обмане, насилии, потворстве преступлениям и на страданиях ближних думают утвердить могущество своих народов, долговечность и процветание своих государства «Я сказал: вы боги и сыны Всевышнего все вы. Но вы умрете как человеки, и падете как всякий из князей». Здесь заключается не та только простая мысль, которая нередко внушается в псалмах, именно, о слабости человеческой, о краткости нашей жизни и о ничтожестве человеческого могущества, как например: не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения; изыдет дух его и возвратится в землю свою, в той день погибнут вся помышления его (Псал. 145, 3, 4). Здесь мы находим нечто большее и особенное. Вы падете, умрете как человеки, как всякий из князей; с вашею смертию падет ваша сила, прекратится ваше влияние на судьбы людей: останутся неоконченными ваши предприятия, разлетятся как дым ваши широкие планы, ваши дальновидные расчеты, это в порядке дел человеческих; но вы забываете самое главное: что Я останусь после вас, что Я могу покровительствовать только истине и правде, что Я разрушу ваши планы, взыщу угнетенных, отдам судьбу их в лучшие руки и Моя воля и Мои законы восторжествуют. Эта последняя мысль досказывается в заключительных словах псалма, произносимых как бы от другого лица, и влагаемых в уста наши в виде молитвы и во свидетельство нашего разумения мысли и воли Божией: «восстань, Боже, суди землю: ибо Ты наследуешь все народы».

Из всего этого ясно, какое место в последних событиях заняли наш Благочестивейший Государь и народ Его. Но прежде нежели станем говорить об этом, мы долгом почитаем сказать вам, братия: не превозноситесь, не говорите: «мы можем гордиться», не пишите: «мы с гордостью можем сказать». – Этим превозношением уничижаются все деятели, которых Господь благоволил избрать на совершение великого дела; отдавая им и себе мзду похвалы человеческой, вы умаляете свое и их вечное воздаяние. В тех же псалмах дается наставление: работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом (Псал. 2, 11).

Но ничто не мешает нам радоваться и благодарить Бога за то, что совершилось в наши дни, что видели очи наши, в чем дал Господь каждому из нас великую или малую долю участия. Ничто не мешает нам отдать должную дань благодарности всем, кого мы особенно видели действующими, кем утешались, за кого страдали, на кого надеялись...

И конечно, после Господа Бога, первая дань нашего благодарения принадлежит Великому Государю нашему. Утомившись борьбой с людскою хитростью и своекорыстием, истощив все убеждения и уступки, со смирением и мужеством царя Давида, Он ополчился и пошел во главе своих воинств, говоря в сердце своем, подобно Искупителю: иду сотворити волю Твою, Боже (Евр. 10, 7). Он принял на Себя труды и лишения походной жизни, Он страдал сердцем при виде страшных ран и страданий своих воинов, Он с горестью видел неустранимые нужды и лишения и неимоверные труды своих героев, Он мужественно переносил неудачи и, что еще больнее, покивания главами от своих завистников и недоброжелателей, Он трепетал за жизнь Своих сынов и братьев, вместе с ним подвизавшихся; но в сознании Своей правоты и святости Своего дела, Он бодро шел вперед, – и пали твердыни, и пленены целые армии, и враг у ног Его. И мы знаем, что сердце Его теперь радуется не собственной славе Его, а счастью освобожденных Им миллионов и славе Отечества. Сыны России, нового Сиона, – скажем словами псалмов – «да радуются о Царе своем» (Псал. 149, 2). «Приложи, Господи, дни к дням Царя, лета Его продли в род и род» (Псал. 60, 7). Господь, Наследник всех народов – «да утвердит на век семя Его, в род и род устроит престол Его» (Псал. 88, 5).

Да будет благословенно наше победоносное воинство, – краса и слава нашего Отечества, – его царственные полководцы, его храбрые витязи-предводители и все эти ряды дивных воинов, в битвах бесстрашных, в трудах неутомимых, в лишениях терпеливых, в ранах и страданиях безропотных, в смерти сияющих верой мучеников. Да будет благословенна память тех из них, которые сложили кости свои на землях освобожденных ими братий в залог вечного духовного единения нашего с ними и любви их к нам.

Да будут благословенны русские жены и девы – царственные, благородные и простые, и в великокняжеских черторгах, и в богатых палатах, и в бедных хижинах, и в душных лазаретах, и на полях битв неустанно работавшие и трудившиеся для воинов, приготовлявшие им больничные принадлежности, перевязывавшие их раны, утолявшие их жажду, подававшие врачевства, утешавшие их словами веры и надежды, и видевшие своими глазами, как суровый воин, смотря на их нежные попечения, на их светлые лица, умирает с улыбкой на устах. Как соответственна их полу и призванию, как благотворна, как чиста была их деятельность во все время этой войны! Они открыли новую нравственную силу в народе нашем, они сумели дать великое подкрепление и утешение нашему несравненному воинству.

Да будут благословенны врачи и их сотрудники, бесстрашно и с самоотвержением трудившиеся в исполнении своей тяжелой обязанности. Многие из них, сражаемые болезнями, ложились рядом с теми, кому служили, а многие в цвете лет положили и жизнь свою на своей честной, бескорыстной службе.

Да будут благословенны все добрые сыны и дочери Русской земли, – от края и до края ее, – принимавшие участие в великом подвиге трудами, пожертвованиями, молитвами, умною мыслью, честным и правдивым словом. Благодарение Богу, все принесли что могли на великое дело, и надолго этот подвиг, совершенный нашим отечеством, будет источником его нравственного освящения, одушевления, силы и могущества.

Что подняло народ наш на эту нравственную высоту, что соединило всех в одной мысли, в одном чувстве, в одном подвиге самоотвержения? Святая вера Православная. Не давайте же ложным учениям ослабить в нас эту Божественную силу, лишить нас этой истинной души нашей.

Наконец, как же можем мы смотреть вперед? Какого исхода можем ожидать в наступающих международных совещаниях о последствиях совершенного нами дела? Если кто пожелает повредить ему, умалить его великое значение, лишить его каких-либо благотворных плодов, – тот повредит не надолго. Думая о недоброжелателях наших, мы можем, для своего успокоения, с убеждением вспоминать святые слова: «вы умрете как человеки, падете как всякий из князей. Восстанет Господь и рассудит землю; Он наследник всех народов». Аминь.

Обыкновенными источниками познаний о человеке и его деятельности всегда были народные и исторические предания и памятники, находимые на поверхности земли. В недавнее время наука нашла как бы клад: множество данных для изучения человека во глубине недр земных, множество останков хорошо сохранившихся, так как они были недоступны для атмосферных влияний и произвола человеческого. Этот источник антропологии известен и Библии: первому человеку, после его грехопадения, Господь сказал: земля еси, и в землю отыдеши (Быт. 3, 19). И вот, чем глубже ученые проникают в недра земли, тем ближе подходят к могиле этого первого покойника. Оттуда, на различных слоях земной коры, добыты эти черепа и кости людей, разнообразные, судя по глубинам и пространствам земли, на которых они были находимы.

С ними лежали и орудия деятельности древних людей, сначала грубые, потом более совершенные. Так и по Библии. Первые ризы, которые сотворил Господь нашим прародителям, были кожаные, звериные шкуры (Быт. 3, 21). Из земли, лишенной первобытного плодородия, они должны были в поте лица добывать хлеб свой (19), сами изобретая орудия для возделывания ее, сначала из твердых вещей, находимых под руками, каковы дерево и самородные камни. Как этот труд был тяжел, мы слышим много веков спустя из уст Ламеха, при наречении им имени Ноя, на которого он возлагал свои надежды: он утешит нас в работе нашей и в трудах рук наших при возделывании земли, которую проклял Господь Бог (Быт. 5, 29). Около этого времени, уже вспоминаются млатобиец, ковач меди и железа и изобретатель свирели и гуслей (Быт. 4, 21. 22). Вот как давно намечены открытые ныне периоды – каменный, медный и железный. Затем, уже на памяти истории и ближе к поверхности земли, открываются все более и более совершенные произведения цивилизации – вавилонско-ассирийской, египетской и греко-римской.

Отсюда добывается весьма важный результат вообще для философии, и в частности для антропологии, именно: в труде человек совершенствуется. Нужда физическая возбуждает напряжение души, а это напряжение обратно действует на развитие и усовершенствование форм тела, особенно черепа и мозга. Это же говорит и Библия, но несколько в иных выражениях: здесь отчасти пролегает путь возвращения человека к первобытному совершенству – путь покаяния.

Добывается ли здесь какой-нибудь результат и для веры? Есть, и весьма великий. Посмотрите на эти памятники, извлеченные из всемирного кладбища.

Здесь найдете кости, орудия, вещи: но где думы, печали, радости и надежды людей, которым они принадлежали? Перенеситесь мыслью в будущее: и после нас будут открывать наши кости (если новейшая наука не сожжет наших тел), будут рассматривать наши вещи; но где же будем мы сами? Кто это мы сами? Это души наши. Они умирать не хотят. Вид смерти пробуждает в них страх разрушения и жажду жизни. Если эта жажда в нас есть, если она естественна, то есть существенна и всегда присуща нашей природе, – стало-быть, она истинна.

Чувство этой истины, сознание этого внутреннего факта, внутренней правды бытия – это и есть вера в бессмертие души.

Здесь есть великий результат и для веры во Христа, Спасителя нашего. Мы находим здесь изображение идолов: как они грубы! Не верится, чтобы люди чтили их как богов и поклонялись им; однако так было. Перенеситесь от них мыслью к греческим статуям Аполлона и Венеры: они чудо искусства; и опять не верится, чтобы создавшие их люди покланялись им как богам. Однако известно, что они покланялись им, может быть, только окружая их более художественными повествованиями, чем было у людей древнейших, и воплощая в них более утонченные страсти, чем страсть к войне или охоте у народов диких. Так человеческая цивилизация совершенствует, говоря языком библейским, нашу жизнь душевную, но не дает духовной. Учение о Боге-Духе, о служении Ему духом и истиною, об уподоблении ему в мудрости, праведности и любви проповедует, по свидетельству Библии, один Христос от периода каменного до сего дня, и будет проповедовать до конца мира, когда настанет последний период изменения мира огнем (2Пет. 3, 10).

Так ученые, путем точных исследований, подходят к вере. Жаль, что от многознания они иногда впадают в самомнение и тем поставляют преграду между естественною мудростью и видением Божественным, растворяемым благодатною простотой Христовою. Оттого Господь и избирает больше не мудрых, не ученых, а худородных (1Кор. 1, 26–29) и сеет свое небесное семя на рыхлой почве их душ, не заваленной камнями сомнений и предубеждений. Но тем не менее, душа развитая наукой и обогащенная разнообразными познаниями всегда была и будет дорогим сокровищем для веры и Церкви – по широте ее взгляда, по глубине и силе убеждения, по богатству средств для проповеди веры и защиты Церкви. Да благословит Господь труды русских ученых – веру оправдывающие и в вере утверждающие!

От Господа стопы человеку исправляются (Псал. 36, 23).

В Бозе почивший архипастырь, однажды, отъезжая в Петербург для присутствования в Святейшем Синоде, сказал мне при прощании, со свойственною ему оригинальностью выражение, следующее: «я уезжаю. Может быть, назад приеду, а может быть, меня и привезут. В последнем случае, дайте знать, чтобы при погребении моем речей не было; в них много похвал. А проповедь по мне скажите: она может иметь назидание; и вот вам текст для нее: «От Господа стопы человеку исправляются». То же подтвердил он мне и за несколько дней до своей кончины.

Таким образом, волей и завещанием самого почившего, нам указаны предмет настоящего слова и цель его. Предмет – раскрытие явленных в его протекшей многолетней жизни особенных путей промышления о нем Божия; цель – научиться из его примера вере в ту великую истину христианской жизни, что Господь направляет пути человека, и беспрекословной покорности Святой Его воле во всех обстоятельствах нашей жизни.

Митрополит Иннокентий родился в 1797 году от беднейшего сельского причетника Иркутской епархий и назывался Иоанн Вениаминов. Образование он получил в Иркутской семинарии. «Учился я хорошо, говорил он, но чистого ржаного хлеба (без мякины) до выхода из семинарии не пробовал». По окончании курса в 1817 году, он был рукоположен во диакона и затем вскоре (1821 года) во священника к Благовещенской церкви в Иркутске. Здесь через три года совершилось его призвание на миссионерское служение. Расскажем это важнейшее событие в жизни почившего его собственными словами: «Слыхал я, говорил он, о миссионерах, о дальних их путешествиях для просвещения язычников; но никогда на это дело не обращал особенного внимания. Но вот получаю я, вместе с другими, от епархиального начальства письменное приглашение на миссионерское служение на Алеутские острова. Только прочитал я его, как будто бы что поворотилось в моей груди, и я тут же объявляю своим домашним: я иду. Ни слезы родных, ни советы знакомых, ни опасения трудностей дальнего пути и ожидающих меня лишений – ничто не доходило до моего сердца; как будто огонь горел в моей душе, и я легко расстался с родиной и не чувствовал трудностей утомительнейшего путешествия».

Чрез шестнадцать лет трудов на избранном поприще, священник Вениаминов является в Петербург для напечатания сделанных им переводов св. книг на Алеутский язык, и здесь получает приглашение поступить в монашество и затем рукоположение во епископа Камчатского и Алеутского. Слыша голос Божий в событиях своей жизни, он пошел туда, куда Господь стопы его направил.

Миссионерские труды почившего известны всему свету. Он проезжал громадные пространства по снегам, тундрам и горам, на собаках и верхом, терпя холод, голод и жажду; выносил морские бури и опасности потопления. Он созидал Церкви, учреждал миссии и училища, переводил на инородческие языки священные книги, был другом и советником правителей наших владений в Америке, ныне уступленных Соединенным Штатам, и в Восточной Сибири, участвовал в устройстве края, в созидании городов. Вечным памятником на берегах Восточного Океана остались ему не только учреждения церковного характера, но и названия его именем – Иннокентиевскими – некоторых местностей и урочищ, данные в честь его светскими властями. В этих трудах и подвигах в сане епископа проведено им еще двадцать восемь лет.

Третий знаменательный поворот в его жизни было возведение его в сан митрополита Московского, неожиданное для всех нас и еще более для него самого. Насколько это было выше помышлений человеческих, докажет следующее обстоятельство. Незадолго до кончины блаженного памяти митрополита Филарета, архиепископ Иннокентий писал ему из Благовещенска на-Амуре, прося его дать ему приюта на старость в одном из Московских монастырей, вероятно с тою целью, чтобы провести последние годы жизни на покое, в кругу образованного общества и ученых людей. Филарет отклонил эту просьбу под тем предлогом, что Иннокентию, как основателю новых Церквей, надобно на поприще его деятельности и положить свои кости. И вот, немного лет спустя, Иннокентий является в Москву не на покой, а преемником Филарета. Это воспоминание не обидно будет для великой памяти митрополита Филарета, если мы вспомним слова Господа: яко же отстоит небо от земли, тако отстоит путь Мой от путей ваших и помышления ваша от мысли Моея (Ис. 55, 9).

Какую же, однако, можно видеть связь прежней миссионерской его деятельности со служением его на Московской кафедре? Вспомните учреждение в Москве, вскоре по прибытии его сюда, Православного Миссионерского Общества. Это Общество по тому развитию, какое оно получило в течение девяти лет под председательством великого миссионера, выходит совершенно из ряда учреждений, носящих подобное имя. Вот чем ознаменовалось его существование: Православный русский народ узнал, что такое миссии и где они у нас, и для чего они; в каком они положении, чем стесняется их деятельность и чем может быть оживлена.

Миссионерские станы умножены, миссионеры обеспечены; инородцы, кроме постоянных крещений свыше двух тысяч ежегодно, крестятся по три тысячи за один раз; отмечены сила и пути магометанской пропаганды; на дело миссионерское употребляются такие суммы, каких прежде и представить невозможно было; а главное, народ привыкает почитать своею святою обязанностью вспомоществование делу распространения и утверждения Православной веры. Таким образом, митрополит Иннокентий, руководимый Промыслом Божьим, отсюда сделал для миссионерского дела то, о чем он сам на месте своей прежней деятельности и помыслить не мог и чего никто другой сделать был не в состоянии. Этим делом, которого истинную цену мы сами теперь не довольно еще понимаем, достойно увенчалась его миссионерская деятельность.

Но в богатой природе митрополита Иннокентия нашлись силы и для деятельности на кафедре, не имеющей исключительно миссионерского характера. Прежде всего, он принял к сердцу и старался облегчить нужды местного духовенства и бедных этого сословия. Он озаботился благоустройством духовно-учебных заведений своей епархии, много содействовал решению трудного вопроса о приобретении домов духовенства в собственность Церквей, устроил новую обширную так-называемую Островскую богаделью, обеспечил благотворительные учреждения Сергиевой Лавры, спас от крушения Покровскую общину, собирал всевозможные крохи для пособий заштатным духовным, их вдовам и сиротам. Он привлек к себе любовь не только духовенства, но и паствы своею добротой, доступностью, простотой обращения. Он явил в себе образ любвеобильного отца-пастыря и своим примером разрушил искусственные преграды, установившиеся преданием между епископами и паствами, и приблизил первых к последним, являясь всюду, где можно и полезно быть, и принимая личное участие во всем, в чем можно и нужно принимать участие пастырю Церкви, обязанному в христианских отношениях быть душою своей паствы. Этот достолюбезный его образ так глубоко напечатлелся у всех нас в воображении, что мы, при воспоминании о нем, невольно представляем его себе не иначе как отцом, встречающим всех нас как детей, с любовью, приветливостью и лаской.

Но труды и заслуги митрополита Иннокентия принадлежат истории; их нельзя с достаточною полнотой описать в кратком слове.

Держась указанного нам им самим направления, мы перейдем ко внутренней стороне его жизни, с целью уяснить себе, как сложился его духовный образ на тех путях и в тех трудах, которые указуемы были ему Промыслом Божиим.

Почивший архипастырь был богато одарен от природы. Он имел ум ясный, проницательный, гибкий, хотя воспитание и не дало ему той особой склонности и способности к отвлеченному мышлению и системе, какую сообщает высшее научное образование и которая, кстати скажем, часто делает умы и бесплодными, а иногда и вредными в действительной жизни. Под влиянием указанной ему деятельности, его ум получил характер практический, с особым оттенком практического творчества или зиждительности. Понять потребность времени и обстоятельств, приискать средства, необходимые для ее удовлетворения, исполнить задуманное с решительностью и быстротой, разрушить затруднения, примирить противоречия, сблизить крайности, – все это составляло редкую способность и особенность его ума. Она и выразилась в созданных им учреждениях, в Сибири и здесь.

При таком направлений ума, особенным образом сложился и его взгляд на Церковь и ее нужды. Осмелимся сказать, что это был взгляд апостольский. Он знал, что нужно со стороны пастыря народу христианскому, как подойти к нуждающемуся в духовном просвещении, в помощи и утешении, как направить жизнь христианскую по канонам церковным – в воспитании, быту семейном и общественном, в духовных упражнениях, указанных Церковью для нравственного преуспеяния; но им всегда овладевал страх за благо Церкви при виденных им попытках привести в так-называемый систематический порядок жизнь церковную. Он глубоко понимал, что человеческая система, развивающая с неумолимою последовательностью предвзятые начала управления церковного, всегда грозит погасить в христианских обществах свободные проявления духа человеческого и затруднить доступ к душам верующим духа благодати, который идеже хощет дышет (Иоан. 3, 8).

Отсюда объясняется и та простота в обращении, которая так поражала нас, особенно сначала, в почившем архипастыре. Это не была простота недалекого человека, который не может вам дать больше того, что вы находите в нем с первого раза. При живости ума, речь митрополита Иннокентия отличалась остроумием и игривостью, по той простой причине, что природная способность сама выбивается наружу, а сдерживать себя с целью обратить речь в методически строгую, при которой человек сам себя слушает и следит за собою, он не находил нужным, да и не привык на том просторе, где протекла большая и лучшая часть его жизни. Оттого его речь дышала искренностью и тотчас приближала вас к нему, давала вам смелость, приобретала ваше доверие. Но нужно было только коснуться предмета, имеющего особенную важность, преимущественно относительно Церкви, как лицо архипастыря, его речь, все приемы его обращения мгновенно изменялись. В нем сейчас являлся пастырь с сильным духом ревности, суждения его поражали вас силою духовного опыта, слово его становилось властным. Духовная личность митрополита Иннокентия сложилась вне условий и искусственной обстановки нашей общественной жизни: сердце его было чисто, намерения он имел всегда добрые, им не руководило ни самолюбие, ни тщеславие; искать у людей ему было нечего, рисоваться пред другими он не имел ни причины, ни цели; он являлся наружно тем, чем был внутренне: прямым, честным, искренним, любвеобильным и благожелательным пастырем.

По нравственному характеру, он был человек дела и труда, на подвиг, на лишения и на терпение всегда готовый, к себе неумолимо строгий, неустанно деятельный. Многие задавали себе вопрос: по каким побуждениям он оставался на действительной службе при слабости, а под конец и совершенной потере зрения, и не удалялся на покой? Потому что, при его живой природе и деятельном уме, для него слово покой равносильно было слову: смерть. В одно время, помышляя удалиться в Гефсиманский скит, он говорил: «Там, по крайней мере, продолжительная служба; я меньше буду празден». Во время болезни, слушая доклады по делам, он говорил: «меня дела отвлекают от мысли о болезни»; и когда, уже приближаясь к смерти, он не мог встать с кресла и, на вопрос свой: нет ли новых дел? получил в ответ: «владыко, не думайте о делах успокойтесь», – он с грустью, склонив голову, сказал: «Скучно»!

Прости, архипастырь и отец наш, добрый, кроткий, любвеобильный! Благодарим Господа за Его милости и благопромышления, явленные в твоей жизни, – чего ты и желал, конечно: завещавая нам возвестить во всеуслышание, как обрел тебя Господь в глубине безвестности и бедности, какими одарил тебя дарованиями, какими трудами укреплял и возвышал твою душу, какие великие дела благословил совершить тебе и какими неисповедимыми путями привел тебя из отдаленнейших окраин отечества на престол Московских святителей. Память твою почтит Церковь, заслуги твои не забудет отечество, а Верховный Мздовоздаятель, как пастырю подвигом добрым подвизавшемуся, да воздаст тебе венец правды (2Тим. 4, 8). Мы молим Господа о упокоении твоей души; моли и ты Его, аще обрящеши дерзновение, да утверждает и расширяет Церковь Православную, которой ты так ревностно служил; да хранит от бед наше отечество, которое ты так горячо любил, и да умножает в стране нашей пастырей и граждан, подобных тебе. Аминь.

5 мая 1879 года

Храбрые воины, как полагающие на войне жизнь свою за отечество, так и получающие раны и увечья, имеют великие права на уважение и благодарность своих соотечественников. Они совершают высокий подвиг любви, полагая, или выражая полную готовность положить, по слову Спасителя, душу свою за други своя. Своею жизнью они жертвуют для сохранения нашей жизни, своими трудами и страданиями искупают наше спокойствие и безопасность. Итак, по отношению к убитым и раненым воинам на нас лежит одинаковый долг благодарности. Но одинаковы ли способы уплаты этого долга?

Убиенных воинов мы оплакиваем, иногда и во всю нашу жизнь, если они особенно близки нашему сердцу; мысленно переносимся в горы и долины чужих земель, где они сложили свои кости, к их одиноким могилам; верою проникаем в мир загробный, прося у Мздовоздаятеля Бога вечного упокоения душам их. Вот все, что мы можем для них сделать и делаем. Там, в обителях Отца Небесного, они здоровы, безопасны и обеспечены. Разве только еще семьи их остаются на нашем попечении.

Не такова судьба раненых и изувеченных. Многие из них завидуют убитым и с радостью легли бы в могилы на полях брани, рядом со своими ратными товарищами. При болящем или изувеченном теле, радости жизни для них потеряны; способность к полезному для себя и общества труду утрачена; они чувствуют себя как бы лишними на этом свете и никому не нужными, и предстоящий им, может быть, длинный ряд годов в будущем представляется им мертвою и безотрадною пустыней. Не в том ли состоит наш долг, чтобы не только спасать их от нужды и лишений, не только облегчать их недуги и страдания, но и доставлять им возможные для них утешения?

Но это не единственные трудности, лежащие на пути скорбной жизни этих почтенных страдальцев. Они и в нравственном отношении не так безопасны, как их убитые товарищи. Покончив с земною жизнью, убиенные на брани освободились и от всех ее соблазнов и искушений; не то с остающимися в живых. Повторяющиеся страдания, невольная праздность, скука, могут привести их ко многим опасностям грехов, а грехи могут умалить и даже совсем лишить их награды за совершенные ими подвиги и полученные раны. Не лежит ли на нас долг озаботиться и об охранении в страждущих доброго нравственного настроения?

Мы с радостью видим, что все эти нужды раненых воинов имеет в виду христианская любовь соотечественников, устрояющая уже десятое убежище для них на этом тихом, здоровом и приятном месте. Да благословит Господь трудящихся и жертвующих на эти учреждения! Добрый пример их да привлечет к ним возможно больше сотрудников и помощников в этом благом деле, и да укрепляется в нашем народе это свободное движете благодарной любви к нашим несравненным героям-воинам!

Да благословит Господь и вас, доблестный князь Владимир Андреевич, за то высокое нравственное искусство с которым вы своим вниманием и сочувствием умеете возбуждать и возгревать подобные проявления любви и благотворительности. На некоторых из учреждений такого рода, как и на этом, которое мы ныне открываем, увековечено ваше имя. Утешайтесь мыслью, что это будут самые изящные и самые живучие памятники вашей благотворной деятельности в Москве.

21 мая 1879 года

Чтобы с большим удовольствием нам закончить настоящей праздник, мне представляется не излишним проверить убеждение, что мы совершаем его законно и как должно. А для этого нужно обратиться к идее и цели празднования юбилеев.

Юбилейные праздники библейского происхождения, и первоначально были совершаемы по Божественному установлению (Лев. гл. 25). Господь заповедал Евреям праздновать день седьмой, год седьмой, и год семью седьмой, или по истечении сорока девяти лет, пятидесятый, который и назван юбилеем. Годам седьмому и пятидесятому дано такое же нравственное значение, как и дню субботнему.

Во-первых, это был покой Господу, или покой для Господа. В эти годы отдыхали люди от трудных телесных работ, отдыхали домашние рабочие животные, отдыхала земля, оставляемая без возделывания, отдыхали бедные от нужды, пользуясь даром самородными произведениями полей и виноградников, принадлежавших людям достаточным. Всем назначаем был покой для Господа. По краткости жизни человеческой, пятьдесят лет – срок значительный. Прошедши такой путь, земному страннику естественно отдохнуть от труда путешествия, остановиться и осмотреться. Много прожито лет, много испытано перемен, много перечувствовано радостей и печалей – и концом размышления естественно должно быть благоговейное обращение к Богу, Творцу и Промыслителю нашему. Отсюда сама собою должна возникнуть молитва благодарения за дары благости Божией, молитва покаяния при воспоминании о наказаниях за грехи понесенных, молитва о продлении к нам милости и долготерпения Божия. Отсюда, действительно, получается убеждение в законности, или целесообразности празднования пятидесятилетий для частных лиц и для общественных учреждений и определяется нравственный характер праздников: то есть, что они должны быть совершаемы не в духе горделивого исчисления своих заслуг, самовосхваления и самоуслаждения, а в духе успокоения сердца в Боге, или всецелой преданности Его святой воле и водительству Его благого промышления о нас.

Заметим кстати, что при этом взгляде оказываются неимеющими смысла юбилеи в память умерших людей и прошедших, потерявших свою жизненную силу и значение событий. Для отживших наступила вечность, счет годов для них не имеет значения. Очевидно, этим не устраняется обязанность воспоминать с благодарностью великих людей и с должным вниманием – великие события, и извлекать при этом воспоминании полезные для себя уроки; но уже не по счету прошедших годов, а по другим каким-либо причинам и поводам. Иначе у нас каждый день будет юбилей, так как каждым днем может оканчиваться пятидесятилетие или столетие рождения или смерти кого либо из многих умерших людей, или совершения какого либо из многих тысяч замечательных прошедших событий. Здесь открывается широкое поле одной праздной изобретательности.

По древнему еврейскому закону, в юбилейный год возвращались членам каждого израильского колена родовые земли, утраченные по обеднению фамилий, освобождались рабы, прекращались долговые обязательства, оканчивались всякие произвольные сделки и соглашения, или иначе – начиналась новая жизнь по древнему богоустановленному праву. Какой глубокий смысл имеет для людей всех времен этот, по видимому, только местный закон! В пятьдесят лет может совершенно выясниться истинное значение жизни и деятельности как частного человека, так и общественного учреждения. На этом основании могут быть решаемы важные вопросы: верна ли, судя по опытам пятидесяти лет, и плодотворна ли идея, положенная в основание учреждения? Такова ли деятельность человека, чтобы пятидесятый год его служения стоило обращать в общественный праздник? Не целесообразнее ли учреждение, оказавшееся ложным по идее и вредным по опыту, срыть до основания, а бесполезного человека предать забвению? Западная Европа в этом случае подает нам дурные примеры. Там, между прочим, недавно с большим торжеством праздновали столетний юбилей, может быть, к утешению человечества, сгнившего уже в земле Вольтера. Праздник в честь патриарха безбожников приятен был для современных нам достойных его потомков; но там, где заботятся о чистоте нравственной христианской атмосферы, не следует заражать ее, раскапывая прах подобных Вольтеру людей. С другой стороны, деятельность частного человека, и тем более общественного учреждения, в пятьдесят лет может принять неверное направление, уклониться от поставленной в начале цели. Юбилей есть лучшее время для очищения благого учреждения от наслоений, затруднивших его деятельность, по прихоти или ошибочным взглядам последующих поколений. В таких случаях, чтобы не прибавлять к прежним ошибкам еще новых, лучше возвратиться к старым межам, поставленным мудростью предков.

Есть в библейском юбилее еще одна черта, поучительная на все времена. Господь говорил Евреям: «Не сейте и не жните в юбилейный год. Я пошлю благословение Мое на вас в шестой год, и он принесет произведения на три года» (Лев. 25, 11, 20, 21). Это значит: будь покорен воле и Закону Божию. Верь в силу и жизненность добра, но только такого, которое согласно с волею и законом Божьим, а не самочинного, не произвольно понимаемого. И истинное добро делай в порядке, Богом установленном: манна небесная покрывалась червями, когда была собираема не в законном количестве (Исх. 16, 20). Все эти ветхозаветные указания Господь Иисус Христос выразил одним словом: «Всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится» (Матф. 15, 13). Только учреждение истинно-христианское всегда даст обильный урожай нравственной силы и будет праздновать многие юбилеи.

Вы, мм. гг., конечно, не без удовольствия видите, как Межевой Институт, празднующий ныне двойной или столетний юбилей, соответствует в настоящую минуту нравственным чертам, заимствованным нами из библейских указаний. Идея его первоначального учреждения была истинно добра, проста, ясна и верно поставлена, как мы слышали из читанной сейчас исторической записки. Время только развивало ее и принявшие ее деятели не увлекались новизнами, не хитрили, а держались ее твердо и обставляли ее теми условиями, в которых хранится и развивается истинное добро: то есть, верою, благочестием и добрыми нравами. И нет надобности много говорить о настоящем достоинстве заведения. Довольно было видеть, при совершенном нами торжественном богослужении, этих добрых, благочестивых юношей, чтобы не сомневаться, что они верны будут духу своего заведения и примером своих предшественников. Они с пользой послужат отечеству и, расходясь отсюда во все концы России, в глубь простого народа, не уронят в его глазах науки и просвещения и не внесут в него ни умственного, ни нравственного разложения.

Да благословит Господь Константиновский Межевой Институт на дальнейшую его деятельность, и да празднует он в будущем еще многие столетние юбилеи!

Раскуют мечи своя на орала и копия своя на серпы, и не возьмет язык на язык меча, и не навыкнут ктому ратоватися (Ис. 2, 4).

Приветствуем вас, братие, с совершением одного из радостнейших христианских торжеств, – освящения св. храма в доме вашем. Бог мира и любви утвердил место постоянного благодатного присутствия Своего в училище будущих воинов. Храм, устроенный в училище есть наилучшее средство для достижения высших целей воспитания. Высшее, чего желают от детей христианских, это – чтоб они были набожны, нравственно чисты, честны, послушны властям, кротки, любовны, благожелательны; во всем этом храм дает наилучшие уроки воспитанникам. Но не противоречит ли этим целям воспитания предназначение юношей быть воинами? Они должны изучать кровавую науку брани, устройство и употребление орудий для истребления людей, воодушевляться мыслями об успехах военного искусства, о поражении врагов, о торжествах победных. Может ли быть при таком назначении достигнута полнота и цельность христианского воспитания? Могут ли быть в одной душе совмещены уроки и впечатления любви и брани, мира и войны?

Большую свободу для нравственного развития людей нашего времени, по видимому, обещал Сам Бог чрез Пророков времени просвещения всех учением Христа Спасителя – о братстве, снисхождении, самоотвержении, мире и любви. И в каких прекрасных выражениях изрекаются эти обещания: «перекуют мечи свои на плуги, говорит Пророк Исайя, и копья свои – на серпы; не поднимут народ на народ меча, и не будут более учиться воевать». Как же это? А мы не только участвуем в кровопролитных войнах, но и устрояем особые училища для обучения детей искусству убивать людей. Нет ли здесь явного противоречия?...

Христианскому просвещенному воину, чтобы быть сознательным, истинным героем, да и целому христианскому народу, чтобы нести без ропота все тягости войны, надобно быть свободным от подобных недоразумений и противоречий; надобно иметь не смутные, не сбивчивые, а точные понятия о войне, которую установил нам в слове Своем Сам Бог мира и любви. Собственно воину надобно (и возможно, под руководством этих понятий) воспитать в себе сердце мягкое и человеколюбивое, но чтоб оно и бестрепетно встречало врага; надобно приобрести твердость и мужество, но не быть жестоким и равнодушным к бедствиям войны.

Приведенные нами слова Пророка Исайя сказаны были в то темное время, когда люди, движимые животными инстинктами, бросались на добычу, или отнимали ее друг у друга с оружием в руках, почитая войну средством приобретения и обеспечения себя более успешным, чем труды мирной жизни. Этот взгляд на войну, утвердившись в умах властителей, обращал и подвластные им народы в орудия удовлетворения страстям корыстолюбия и властолюбия. Первые правильные понятия о войне мы находим в книгах Моисеевых, где Бог повелевает врагов истины и правды, неспособных возвыситься до них силой разумения, но плодящих на земле зло, уничтожать или покорять истине силой оружия. Но первоначально, как свидетельствует библейская история, во время Богоправления, чтобы люди не обратили самую истину в повод и предлог к войне по личным видам и для своекорыстных целей, Господь Сам указывал народы, которые должен был покорять Израиль, Сам предводительствовал Своим воинством в Кивоте Завета, носимом руками священников, называл Себя Богом воинств, чудесною помощью Своею содействовал победам, но и допускал Своему народу претерпевать поражения за нарушение Его велений относительно самой войны и за грехи во времена мира. Но, вразумляя народ Свой, и потом судей и царей его, Своими собственными указаниями относительно войны и мира, Господь в то же время, чрез учение Пророков, в умах и сердцах людей утверждал понятия истины и правды и чувства человеколюбия, указуя однако ж только в отдаленном будущем с пришествием Мессии Спасителя, время полного просвещения людей учением любви и мира, и время водворения между ними, под руководством этого учения, мирной гражданской жизни под образом торжества плуга и серпа над мечом и копьем.

Господь Иисус Христос, преподав нам совершеннейшее учение об истине, справедливости, любви, самоотвержении и благах мирной жизни, не запретил войны. Он дал нам даже печальное предсказание, что пред концом мира иссякнет любовь между людьми, что восстанет язык на язык и царство на царство (Матф. 24, 7). Что же значат для нашего времени эти предсказания Пророков об уничтожении оружия, о том, что «волк будет жить вместе с ягненком, что младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змии» (Ис. 6 – 8)? То, что людям дана будет возможность и средство истреблять в себе страсти, как семена раздоров, уничтожать склонности вредить друг другу, достигать мира и счастья взаимною любовью и заботливостью о благе общем: «не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, говорит Господь, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море» (ст. 9).

Так и есть в настоящее время: море ведения излил Господь на Святую Гору Свою – на Церковь Свою, на мир христианский. Погрузись мир в это ведение Господа, усвой себе род человеческий эти чистые понятия об истине и правде, воплоти в себе эти чувства любви и самоотвержения, какие нам заповедует Евангелие, достигни того нравственного совершенства, или той высоты духа, на которой человек становится способным мирно разрешать недоразумение, предпочитая благо ближнего своим личным выгодам – и войны не будет; не будет ни волка, ни тигра, ни змей, ни аспида. Но как спасение и вечное блаженство обещаны всем людям, но не все их достигают, потому что не все этого хотят: так и безмятежный мир обещан всем народам, но не все его имеют, потому что не хотят его иметь, не умеют его соблюсти. Итак, война есть неизбежное зло, есть горькое произведение неумолкающих страстей и развращенной воли человеческой.

Если же война происходит из таких нечистых источников, то может ли она быть справедливою? Может ли служба воина почитаться почтенною и смерть на поле брани славною? Может: иначе Бог не называл бы Себя Богом воинств и не обещал бы побед воинам и народам, достойным их. При каких же условиях? Главное условие праведной войны для народа, имеющего чистые понятия об истине и справедливости, каким должен быть народ христианский, есть цель вразумлять, как мы сказали прежде, врагов истины и правды силою оружия, когда они не в состоянии возвыситься до понимания их путем убеждения, и достигать принуждением того, чего нельзя достигнуть мирным соглашением. Чтоб это основное начало праведной войны было выдерживаемо, нужно, чтоб и то, чего хотим достигнуть войной, было честно и справедливо. Отсюда является необходимость верно понимать достоинство самих предметов, по поводу которых предпринимается война. Укажем их по возможности.

Здесь на первом месте стоит защита религии от врагов, оскорбляющих ее и вредящих ей, каковы были войны, Богом заповеданные и покровительствованные в народе Израильском; так как религия есть главное основание нравственной и гражданской жизни каждого народа и всего человечества. На этой мысли вы встретите много пререканий и возражений. Вам скажут: всякий народ защищает свою религию, следовательно, народ языческий или магометанский может почитать войну за свою веру праведною. Пусть; если он убежден в ее истинности, естественно, должен и защищать ее. Но при всей условности человеческих понятий об истине вообще и религии в особенности, христианину, и тем более Православному надо иметь крепчайшее, на тщательном изучении и духовном опыте основанное, убеждение не в истинности только в смысле человеческом но и в Божественном достоинстве своей веры, и защищать ее как вои небесные защищают Славу Божию от врагов Божьих. Скажут: вы допускаете войны религиозные, самые ожесточенные, которые в разные времена причиняли столько бедствий человечеству. Нет. В этих войнах, которые известны из истории, всегда по крайней мере одна сторона имела целью, по фанатизму или из корыстных видов, распространять свою веру силой оружия, что несогласно с учением о христианской веротерпимости и потому преступно. Иное дело – защита собственной религии. Найдутся всегда и такие мыслители, которые станут доказывать, что религию, как принадлежность жизни внутренней, и защищать надо силой убеждения, а не оружием; но это говорят люди, у которых вся религия заключается только в признании некоторых истин веры; вмещая эти истины в одной своей голове, они уносят всю свою религию с собой туда, куда уносят свою голову. Но в сущности, религия есть учреждение или установление, согласное с верованиями народов и разветвляющееся во внешней жизни в разных видах: в исторических памятниках, храмах, святынях, обычаях, которые неразлучны со страной занимаемою известным народом и со всем его бытом. Так у нас религия, как совокупность верований, воплощается в видимом священном образе Православной Церкви со всеми ее святынями и со всеми предметами нашего почитания и благоговения. Это – Божественное здание, защищая которое русский народ всегда был и должен быть готов умереть до последнего человека.

Второй предмет праведной войны есть свобода народа и безопасность его отечества. Свобода есть необходимое условие полного и всестороннего развития народа, сообразно с племенными его свойствами, а страна, им занимаемая, есть место, поприще его разносторонней деятельности, где он, как дерево в почве, пускает свои корни и расширяет свои ветви по мере внутренних своих сил и приносит свои плоды на благо человечества. Раздаяние стран для обитания разным народам и в разные времена слово Божие приписывают Самому Богу, чтобы каждый народ в своем месте искал Бога, ощущал Его в благодеяниях Его и приближался к Нему (Деян. 17, 26, 27). Поэтому охранение неприкосновенности и безопасности отечества, порядка внутри его, мира на границах – есть, после религии, главнейшая обязанность воина.

Защита родины, ее спокойствия и безопасности границ требует укрощения силой оружия народов хищных и диких, живущих грабежом. В одной из тайных молитв на Божественной литургии, священнодействующий молится о Государе: «Покори Ему вся варварские языки, брани хотящие, даруй Ему глубокий и неотъемлемый мир». Бесспорно, что война справедлива против соседей хищных, разоряющих чужие города и селения и уводящих в плен и рабство мирных жителей; но она не менее справедлива и против народов христианских, которые по жадности и корыстолюбию уподобляются народам варварским и начинают войны, чтобы силой отнимать у других народов то, чего им не дал Бог в своей собственной стране.

Справедлива война на защиту народов христианских, порабощаемых варварами, не понимающими достоинства человека и по невежеству заграждающими христианам пути к нравственному усовершенствованию и гражданскому преуспеянию. Но сколько справедлива война на защиту христиан против варваров, столько же законопреступны союзы христианских народов с варварами для удержания христиан в рабстве из личных, своекорыстных видов. Так, в этом смысле, наши войны за освобождение восточных христиан были войны святые, и падших на брани за это святое дело наших воинов Церковь справедливо причисляет к лику мучеников. Пусть попытаются оправдать себя пред законом Христовым христианские народы, явно и тайно помогавшие против нас народам варварским за одни земные интересы.

Справедлива война в защиту честных и верных союзников, содействующих нам в достижении благих целей силой оружия. Союз народов для таких целей на жизнь и смерть против общего врага есть братский союз, имеющий такое же высокое нравственное значение, как и согласие народов в деле просвещения и нравственного развития человечества; избирается только средство для этой цели тяжелое и острое, за невозможностью употребить легкое и мягкое.

Справедлива война и для защиты чести отечества, когда эта честь понимается не в смысле оскорбленного самолюбия, а в смысле нравственной обязанности народа сохранять между другими народами уважение к своему достоинству, мировому значению, к своему умственному и нравственному развитию, внешней силе и могуществу, к славе и величию своего Государя. Охранение чести есть вместе и охранение безопасности. Кто опасается затронуть или оскорбить честь народа, тот тем более опасается посягнуть на его права и преимущества.

Но довольно. Проходя мысленно историю войн нашего отечества, мы выносим из этого обозрения утешительное убеждение, что каждая из них имеет на себе один, или многие из признаков праведной войны, нами указанных. Милостью Божьею, нам нет причин стыдиться за свое прошлое, а потому есть основание надеяться, что Господь и в будущем, если мы не прогневаем Его грехами своими, благословит победами русское оружие. По повелению нашего Великого Государя, отправляясь на войну, вынуждаемую требованиями права и силой обстоятельству помолившись во святых храмах, приняв благословение Церкви и напутственные благожелания сограждан, взяв с собою святые иконы, русские полки с верой и упованием всегда могут говорить в сердцах своих, как говорил Моисей, поднимая Ковчег Завета пред отправлением в поход полка Израильского: восстань, Господи, и рассыплются враги Твои и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя (Чис. 10, 35). Аминь.

Огонь пришел Я низвесть на землю: и как желал бы, чтобы он уже возгорелся (Лук. 12, 49).

Еще жертва тайного злодейства; еще невинная семья осиротела; опять люди порядка нравственно оскорблены, лица правительственные смущены и встревожены, все озабочены необычайностью событий.

Что же нам делать? Поминать невинно убиваемых? Ждать новых жертв? Смотреть, что будет делать правительство для нашего спокойствия и безопасности? По видимому, нам, частным людям, больше делать и нечего; по крайней мере, мы привыкли думать, что все это нас не касается...

Так ли это? Но эти тайные враги отечества не из чужой страны, не из другого народа: это наше порождение «это наши питомцы. На нас ложится ответственность за их преступления; именно нас должно озабочивать то, что они находят убежище среди наших сограждан; нас должна ужасать мысль, что число их может умножаться, что наш стомиллионный народ, при существующих условиях, может произвести их еще целые полки. Кто же должен перепахать наше поле, на котором растут такие плевелы? Кто должен засеять нашу ниву лучшими семенами? Конечно, мы сами.

Вот когда настала пора понять, что значили эти льстивые речи: «христианство есть религия любви и мира; не поднимайте прений о религиозных вопросах, свойственных средним векам; не раздражайте страстей; предоставьте каждому свободу думать и веровать, как он хочет; не смущайтесь разномыслием; все само собою придет в порядок; все идет к совершенству». – Это нам подкладывали мягкое возглавие для нашей умственной и нравственной лености и беспечности. Мы и заснули, – и сбылась над нами притча Спасителя: спящим же человеком, прииде враг и всея плевелы посреде пшеницы (Матф. 13, 25).

Не то говорил нам Господь: «огонь пришел Я низвесть на землю», говорил Он, – «и как желал бы, чтоб он уже возгорелся!» «Не мир пришел Я принести, но меч» (Матф. 10, 34). Итак, христианам предлежит прежде война, со всеми ее принадлежностями: бдительностью, искусством, мужеством, ранами, смертями, – а потом уже мир, как плод победы. Все не признающие неизбежности этой войны, не стоящие во всеоружии, не видящие врагов, не поражающие их – неизбежно сами терпят поражение; потому что враги наши не дремлют, мира не знают, пощады не дают: им нужна только наша погибель. Это – начала лжи и зла, это – начала тьмы, о которых непрестанно напоминает нам слово Божие (Еф. 6, 12 – 17). Если мы устали, они ободряются; если мы сложили оружие, думая, что все тихо, везде безопасно и спокойно, – это значить, что нам грозит великая беда. Об этом и упреждают беспечных христиан Апостолы Христовы: «когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба» (1Сол. 5, 3). – Вот она и постигла нас. Разве это не пагуба: верования наши потрясены, нравственные убеждения подорваны; преступления день ото дня умножаются, семейный быт расстроен, дети наши развращены, власть правительственная явно оскорбляется?...

Что же нам делать? Нам надо принести честное, глубокое, искреннее покаяние. Мы виновны пред Богом, пред Церковью, пред отечеством, пред потомством.

В последние полтораста лет наши передовые сословия уклонились от целости Православной веры и правил христианской жизни, и повлекли за собою простой народ. Это ясно, доказывать нечего; но как это случилось? Вследствие ли тщательного изучения нашей Церкви, ее догматов и постановлений, и сознательного убеждения, что предки наши приняли не истинную религию, и мы нашли лучшую? Или мы убедились, что само христианство должно уступить место философии, или язычеству? И притом это убеждение приобретено нами вследствие глубокого исследования, тщательного сличения, очевидных опытов? Ничего не бывало! Мы все побросали, как рассеянные или перепуганные дети. Мы оставили изучение нашей веры в ее источниках, ее истории, ее внутренней жизни и ограничились школьными учебниками. От этого, очевидно, Православная вера оказалась слабою и неудовлетворительною, но не сама в себе, а в наших головах, в наших познаниях. Мы приняли множество чуждых нам религиозных понятий и ложных философских учений без критики, потому что мы не знали основательно ни учения христианского, ни философии, и нам не с чем было их поверить. Мы оставили правила жизни по уставам Православной Церкви не потому, что мы убедились, что они вредны для нас и для народа, а потому, что нам больше понравилась распущенная чувственная жизнь и стал для нас тяжел труд духовный.

И вот нам предлежит первый акт покаяния: самоиспытание. Св. Апостол Петр обязывает нас не только знать про себя, но и высказывать другим, во что мы веруем и чего надеемся. «Будьте всегда готовы», говорить он, «всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1Пет. 3, 15).

Что если бы, в самом деле, каждого из нас теперь заставили вслух высказывать, во что он верует или не верует, что и почему принимает или отвергает: сколько бы мы услышали от Православных, в изложении их личной веры, неточностей, недоразумений, противоречий! Сколько бы обнаружилось прямого незнания, соединенного с гордостью, и решительных суждений, переполненных софизмами! В этом случае одно остается нам: все, у кого из нас еще живо чувство благоговения и любви к нашему Спасителю, Источнику веры и упования нашего, станем пред Ним со смирением, и скажем словами Пророка: Тебе, Господи, правда, а нам стыдение лиц (Вар. 1, 15).

Несомненно, однако, что подобное самоиспытание, если оно произведено будет искренно, заставит большинство нашего образованного общества примкнуть к Церкви: им тяжело будет отречься от нее, им страшно будет взглянуть в эту дикую пустыню сомнений, неверия отрицания. Если же это так, то надобно и изучать свою религию, знать, во что веруем, уметь защитить свои убеждения, показать нравственную твердость в охранении их, а не хромать на оба колена (3Цар. 18, 21), не увлекаться всяким ветром учения (Еф. 4, 14), как говорили людям, подобным нам, Пророки и Апостолы.

Затем нам надобно действовать, и прежде всего распознать друг друга, различить врагов от друзей, наших от чужих, верных нашему знамени от изменников. Вам слово изменник, может быть, покажется жестким; но здесь другого употребить нельзя. В какой же войне оставляющей свое знамя и перебегающий ко врагам не называется изменником? Послушайте, как умоляет Апостол Павел верующих о сохранении единения в вере: «дополните мою радость, говорит он, – имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны» (Фил. 2, 2). Почему он так просит? Потому что только в совершенном единении веры и единообразии поведения членов Церкви заключается ее сила; здесь уклонения неважные ведут к великим, как это и видим мы на себе. В Ветхом Завете еврея, изменяющего закону Господню и уклоняющегося к язычеству, повелено было выводить за ворота и побивать камнями: «истреби зло из среды себя» (Втор. 17, 2 – 7), говорил Моисей Израильтянам. Это было необходимо в то время, когда, по плотяности и грубости людей, нередко и подобные меры оказывались недействительными. Нам, чадам Нового Завета, завета духа и любви, Господь Иисус Христос дал иной закон: исключать нарушителей правил веры и христианской жизни из общества верующих: буди тебе, яко язычник и мытарь (Матф. 18, 17), – то есть, пусть изменяющий единству веры будет для тебя чужой. Люби его, как всякого человека; будь ему добрым соседом и согражданином, неси с ним единодушно все государственные повинности и обязанности, помогай ему в нужде, служи всем, чем можешь, будь ему даже другом по чувствам человеческим: но по отношению к вере твой внутренний мир должен быть замкнут для него, его внутренний мир должен быть чужд для тебя, если не вызывает обоих благожелательное и разумное собеседование о предметах разномыслия. Но последнее, то есть собеседование, безопасно только для твердого в вере, сильного в познании учения Церкви; остальные же члены Церкви должны с опасливостью выслушивать возражения и прения, помня долг послушания веры (2Кор. 10, 5). Что может быть справедливее этого? Если кому это кажется жестоким, – жаль кого-нибудь исключить из общества верующих, жаль расстаться и с собственными заблуждениями, – уходи сам. Так делается и во всяком благоустроенном обществе человеческом которое хочет быть верно своей цели и обязанностям. Нигде не допускают, чтоб каждый в обществе думал, говорил, делал что хочет, не обращая внимания на установленные правила и порядок. Только у нас, в образованных кружках, по отношению к вере и Церкви существует такое нигде невиданное исключение. У нас все верующие, все христиане – и лжетолкователи, и порицатели, и отрицатели, и хулители – все в одном стаде: для нас никто не опасен, ни чьи речи не оскорбительны, ни от какого уничижения наших святых верований и обычаев не страдает наше сердце. Это духовное состояние называется: развращение умов, и от него-то наиболее мы погибаем.

Мы наперед знаем, что ожидает нас за излагаемое нами учение. Вы завтра же услышите отзывы о нас: «это фанатики, клерикалы; им нужны анафемы, инквизиции, преследования, казни; это враги свободы мысли, враги человеческого развития». Ничто из всего этого для нас не страшно. Анафемою, по учению Православной Церкви, и называется именно это спокойное, решительное, не сопровождаемое никаким лишением гражданских прав и никакими преследованиями, отделение больных членов Церкви от здоровых. Фанатиками называются исступленные люди, силой навязывающее свои убеждения: мы этого не делаем. Клерикалы – это члены западной религиозной партий, которая стремится подчинить государство власти духовенства, и которой в нашем отечестве и следов не бывало; подобные имена навязывают нам люди, совершенно не знающие истории нашей Церкви. Инквизиции у нас также не было: мы казней никому не просим. Мы мирно и спокойно говорим всем этим порицателям Церкви: «оставьте нас». Мы говорим и Православным христианам, чадам нашим о Господе: «берегитесь их, бегите от них»; да будут они для вас яко язычники и мытари. Правда, что этот приговор окончательно произносится судом церковной власти; но не дай Бог нам дожить до этого суда. Как для вразумления грешника указываются ему мучения вечной жизни: так мы указываем совращаемым с истинного пути членам нашей Церкви на эту великую власть и право Церкви, чтоб они руководствовались ее взглядом на наше настоящее положение, так как только в этом наше спасение.

Но вот что еще особенно для нас важно в настоящее время: понять силу, которою враги нашей веры и Церкви порабощают нас своему влиянию и лишают нас твердости и свободы действий. Эта сила есть, так называемый, ложный стыд. Что это такое? Есть стыд истинный, – смущение души, или страдание совести, при виде порока или соблазна; это чувство святое. Но при нравственной испорченности, у нас место правил закона заменяют обычаи, поддерживаемые большинством, а место совести – самолюбие и тщеславие. От нарушения обычая принятого обществом, часто небезукоризненного, а иногда и совсем противного доброй нравственности, при опасении порицания и насмешек, страдает наше самолюбие, – и мы уступаем иногда требованиям других, вопреки совести. Так неопытный юноша, попавши в общество дурных товарищей, напивается вином, к которому вовсе не привык, чтобы не осмеяли его товарищи, как малолетнего. Так и многие христиане боятся, напр., пойти ко всенощной вместо театра или концерта, соблюсти пост, помолиться пред столом, чтобы не назвали их ханжами: – вот стыд ложный. Это нравственная болезнь русских христиан нашего времени; ею-то и пользуются искусно наши враги. Но чтоб избавиться от стыда ложного, призовем на помощь стыд истинный: допустить в своем христианском обществе такое умственное и нравственное разложение, так равнодушно относиться к этому великому бедствию, не принимать против него зависящих от нас мер, стать по легкомыслию, бесхарактерности и, так сказать, нравственной безличности, предметом поношения соседом нашим и притчею во языцех (Пс. 43, 14 – 15), – вот чего давно надлежало нам стыдиться! О ложном стыде, который ныне получил у нас такую силу, Господь сказал: иже аще постыдится Мене и словес Моих в роде семь прелюбодейнем и грешнем, и Сын человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со Ангелы святыми (Марк. 8, 38).

Наконец, нам надобно исполнять наши обязанности и пользоваться нашими правами. Так, мужья должны помнить обязанность нравственного попечения о своих супругах. Зачем вы их отдаете на волю обольстителям, развращающим их ум и сердце, нашептывающим им, как древний змий Еве, в отсутствии Адама: будете яко бози, ведяще доброе и лукавое? Ваша обязанность – напоминать им волю Божию: смертию умрете. Вам стыдно было показаться в глазах этих же самых обольстителей людьми старых мнений? Ложный стыд! И вот, от малодушия, от недостатка мужества супругов и смелости изгнать из своего дома развратителей семейства, сколько супружеств покрыто стыдом действительным, сколько семейного счастья разбито, сколько несчастных детей разбросано! Если вы отец, зачем оставляете без наблюдения дочерей ваших, не знающих опасностей по своей невинности, погибающих от доверчивости, как Ева, по слову Апостола, обманутая хитростию обольстителя (2Кор. 11, 3)? Ваша обязанность – всею силой любви и родительской предусмотрительности оградить их от влияния непрошенных просветителей, вредных книг, чрезмерной развязности и свободы молодых людей нашего времени. Но вы боялись, что вас назовут деспотом в семействе и другими насмешливыми именами. Ложный стыд! И сколько невинных девиц от этого погибло, сколько почтенных семейств обесславлено! По этим двум примерам все понятно: нам нет надобности указывать еще случаи, где обязанности не исполнены и законная власть не употреблена в дело из ложного стыда и напрасного страха.

Опасаясь утомить вас продолжением слова, я прошу позволения только указать еще на одну хитрость наших врагов, отличающуюся особенною тонкостью. Вы, давший присягу в верности, подданный своего Государя, член общества, обязанный заботиться об охранении общественной безопасности, вы сами нуждаетесь в покровительстве закона, – и вам, в случае нужды и опасности, запрещается оглашать преступление или опасный замысел, призывать власть на помощь – одним словом: «это донос»! Очевидно, вас хотят пристыдить приравнением к тем продажным людям, которые хотят только извлечь собственную выгоду из чужого несчастия или погубить врага, не имея прямой цели охранять Государя и общество от преступников и преступлений. Но устраните мысль о выгоде, награде и личных целях, оставьте пред собою один гражданский долг: и вы, обнаруживая гнездящуюся в вашем доме, соседстве, городе шайку развратников, преступников, бунтовщиков, исполняете также свою обязанность, как спасающий спящих соседей от воров и пожара. Так-то враги пользуются нашею беспечностью и издеваются над нашею простотой!

Рассуждая о нашем горе и бедствиях, мы не забыли тебя, невинно-убиенный князь Дмитрий Николаевич! Ты начало, конец и душа нашего слова. Мы чтим твою службу отечеству, оплакиваем твою преждевременную кончину, молимся о прощении твоих согрешений, состраждем от сердца твоей плачущей семьи. За рано отнятую жизнь, за твою мученическую смерть Господь воздаст тебе вечным успокоением. Но, как кровь древних мучеников была для мира семенем веры и истины, так кровь твоя и других, подобно тебе пострадавших, да будет для нашего отечества семенем покаяния, отрезвления, здравомыслия и нравственного исправления. Вам вменены будут в награду те плоды, которые принесут отечеству ваши неповинные страдания. Аминь.

Будите вы совершени, такоже Отец ваш небесный совершен есть (Матф. 5, 48).

Благочестивейший Государь наш в последнее пребывание Свое в Москве призывал всех нас к содействию, «чтоб остановить заблуждающуюся молодежь на том пагубном пути, на который люди неблагонадежные стараются ее завлечь».

Этот милостивый призыв есть знаменательная историческая черта нашего времени. История отдаст справедливость великим преобразованиям, совершенным Александром II в нашем отечестве, но она также отметит и то, что Великий Преобразователь скорбел о неспособности многих из не лишенных образования молодых людей Его времени понять Его великие предначертания для блага отечества. История отметит Его верный, глубокий взгляд на умственное и нравственное состояние нашей современной молодежи: Он находит наилучший способ вразумления ее не в преследовании со стороны власти, не в карах правосудия, а в средствах разумного убеждения. Ему жаль нашу даровитую, горячую русскую молодежь, сбиваемую с пути, и Он хочет облегчить ее виновность, признавая ее во всеуслышание жертвой людей неблагонамеренных. Он призывает родителей, наставников, воспитателей, писателей и всех граждан русской земли спасать от увлечений нашу заблуждающуюся молодежь, так как в ней гибнут молодые силы, столь нужные для блага и преуспеяния нашего отечества, ныне поставленного на путь всестороннего развития и преуспеяния.

Чем же мы можем и должны отозваться на это истинно-отеческое слово Великого Государя нашего? – Заботливою и усердною деятельностью по данному нам указанию.

В руках истинно-просвещенных и опытных руководителей много способов действовать на молодых людей; но главный способ, без которого все остальные бессильны, есть без сомнения воспитание. Здравое воспитание поставить на прямую дорогу детей и отроков, из которых молодежь выходит. Верные суждения о воспитании и счастливые опыты его вразумят и многих юношей, по самому возрасту своему еще способных перевоспитать или довоспитать себя. Из юношества, здраво воспитанного, явятся новые отцы и матери на смену тех, которые неисправимы и стареют в своих заблуждениях, поддерживаемых пороками.

Печальные опыты последнего времени убедили нас, что нам необходимо озаботиться установлением здравых и единообразных начал воспитания. Начала воспитания ложные искажают и развращают народ; начала разнообразные и противоречивые разделяют и разлагают его, лишая его целости, единомыслия и единодушия. Но как нам согласиться в началах и основных приемах воспитания? Невообразимая, ни в одном народе невиданная рознь в воззрениях и суждениях губит всякое наше отечественное дело и приводить в отчаяние самых благонамеренных и здравомыслящих русских людей. Мы боимся, что наши люди науки и об этом неотложном вопросе на много лет поднимут прения без надежды соглашения. А время уходить, молодежь наша не перестает быть жертвою людей неблагонадежных.

Что же нам делать? Одно спасение: – обратиться к просвещенным семействам, сохранившим еще, более или менее, христианское настроение и знающим по опыту благотворность христианских начал воспитания. Пусть они, эти христианские избранные семейства, возвысят свой голос за детей русской земли, покажут у себя пример как истинно-христианского воспитания детей, так и ограждения их от влияния пишущих и преподающих лжеучителей, губящих наше отечество: их голос поддержать тысячи семей, живущих без образования в простоте веры, и также страдающих от развращения своих детей духом времени; их голос поддержит весь народ русский, уже чувствующий тяжкие последствия современного развращения нравов, но, по милости Божией, еще живущий духом веры и благодати Христовой.

Но здесь чрезвычайно важно одно условие: именно – чтобы просвещенные христианские семейства имели сами разумное, сознательное и твердое убеждение, что христианския начала воспитания суть единственно верныя и надежныя. Они должны быть вооружены ясным пониманием достоинства хранимых ими начал против нападения наших современных философов. На них посыплются (как и прежде это было, когда нас еще только совращали с пути) замечания, что правила и приемы христианского воспитания, действовавшие у нас в течение тысячи лет, пропитаны буквализмом, мертвою обрядностью, лишены разумных (рациональных) начал и не дают детям надлежащего развитая, лишают их свободы мысли, порождают односторонних аскетов, отличающихся духом нетерпимости, и пр.

В ответ на это родители-христиане могут противопоставлять не только собственный опыт сердца и жизни, но и прямые доказательства, что христианская буква и обрядность имеют глубочайший смысл, что христианские приемы воспитания имеют в своем основании глубочайшие рациональные начала, которых искали, но до которых не могли домыслиться истинные философы древности, и которых не понимают только лжефилософы нашего времени.

Постараемся объяснить это. Но и здесь представляется затруднение: предмет отвлеченный; нужно некоторое напряжение мысли; а мыслить крепко и самостоятельно мы не привыкли. Оттого, скажем к слову, мы и делаемся легкою добычей всякого лжеучения, и попадаем в руки всякому заезжему проповеднику.

Наши новые философы не видят, или не хотят видеть, что христианство есть не только Божественное Откровение, но и совершеннейшая философия. Еще за полторы тысячи лет говорили люди мыслящие, что «душа человеческая от природы христианка». Христианство принимает человека как он есть, с его природой, свойствами, законами мышления и деятельности, – и по этим именно законам его воспитывает для временной и вечной жизни, исправляя худое, восполняя недостающее. Оно не прививает к человеку ничего несвойственного его природе, не дает ему иного назначения, не употребляет средств произвольных, не вызываемых существенною необходимостью. Поэтому начала и приемы христианского воспитания суть прежде всего начала философские, то есть, требуемые природой человека, потом – христианские, то есть, сообщающие нашей природе то, чего ей недостает в ее настоящем состоянии.

Что такое воспитание?

В обширном смысле, воспитание есть постепенное возведение живого существа к возможной для него полноте совершенства и благосостояния, чрез правильное развитие его сил и способностей. Из этого общего понятая видно, что для правильного воспитания человека, как и всякого живого существа, требуется, во-первых, ясное понятие о совершенстве, которое для него желается, во-вторых, о средствах, наиболее верных для достижения совершенства, наконец, в-третьих, о плодах развитая или ожидаемом благосостоянии воспитанника.

Все эти условия воспитания существенно необходимы. Без ясного понятая о человеческом совершенстве воспитание пойдет по способу хождения слепых – ощупью; без уверенности в средствах – с колебаниями, нерешительности и робости; без понятия об истинном благосостоянии воспитанника – воспитание пойдет не для его блага, а в удовлетворение только предположений и мечтаний родителей, или в исполнение любимой теории воспитателей.

Первое условие, или понятие о совершенстве человеческом, иначе называется идеалом или первообразом человеческого совершенства. Недавно еще у нас была проповедуема теория воспитания без всяких идеалов и предвзятых понятий о совершенстве; но скоро дети, возрастающие под руководством только своей природы, показали в себе развитыми наиболее ее недостатки, и отличались преимущественно пороками. Сознались современные мыслители в необходимости идеалов, и растерялись в искании их.

Под влиянием материалистических понятий, что религия есть собрание суеверий, а нравственность – совокупность бессодержательных правил и обычаев, и что истинное совершенство человека состоит только в знании, – новые мыслители усиленно, не давая опомниться, гонят наших юношей и девиц к многознанию, воображая в будущем наше отечество в блеске научного образования и всевозможных усовершенствований. Знания распространяются; специальности размножаются до бесконечности; число специалистов, даровитых и бездарных, сведущих и несведущих, увеличивается с каждым днем: но вместе с ними умножается и число людей, у которых видимо не обработано сердце; щекотливость самолюбия заменяет чувство чести и человеческого достоинства; страсти не сдержаны; своеволие не обуздано. Ясно, что в них не воспитаны целые обширные стороны души человеческой; природа дает себя знать. Стало быть, идеал не полон.

Поняв эту односторонность, стали налегать на развитие чувства красоты, на художественное образование, полагая, что, полюбив прекрасное, человек и сам сделается прекрасным. И эта надежда не оправдывается. Опыт показал, что и любя прекрасное, человек сам может быть безобразнее собственных своих произведений. Здесь не досмотрено одно важное обстоятельство: что сделать самого человека прекрасным так же трудно, как образовать из куска крепкого мрамора прекрасную статую.

Нашли еще идеалы – в великих характерах, созданных фантазией драматургов и других поэтов, и в исторических личностях нового и старого времени. Но во-первых, надо воспитывать целые народы, а произведения поэтов и великие люди истории, вопреки всем усилиям любителей просвещения, народным массам много если будут известны только по именам. Наука дорога, а им впору добывать себе насущный хлеб. Далее: не у всякого человека достанет сил на великое; что же делать людям, обладающим малою долею сил и талантов? Наконец, во всех великих личностях, исторических и вымышленных, есть односторонности и недостатки: подражание полное повторит в подражателях недостатки образцов, а забота об избежании их недостатков подорвет в подражателях благоговение к ним. В последнем же развитии этой теорий будет создание новой языческой мифологии, с преступными героями и безнравственными богами.

Где же идеал истинный, объемлющий всю природу человека во всей полноте и в нескончаемом его развитии, всем близкий и для всех доступный, легко познаваемый, дающий слабому малое, сильному великое, достолюбезный, всех к себе влекущий и всех удовлетворяющий? Такой идеал один, – это Бог Христианский: будите вы совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть. Ему-то, несозданному, обрадовался, когда услышал благовестие о Нем, испробовавший все созданные идеалы древний мир языческий, или – что то же – мир философский. Но так как человек, поврежденный во всех основах своей природы, не мог сам собою возвыситься к Богу невидимому и войти в общение с Ним, то Бог послал в мир во плоти Сына Своего Единородного (Гал. 4,4), Который взывает: приидите ко мне вси (Матф. 11 28); видевый Мене виде Отца (Иоан. 14, 9). И вот Он представляется нам и ныне стоящим пред новыми врагами Своими, как стоял некогда пред иудеями, и вопрошающим: много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за которое из них хотите побить Меня камнями (Иоанн. 10, 32)? Только гордость фарисейская и самообольщение эллинское могут отрицать всесовершеннейшие свойства этого идеала и родство Его с душою человека. Укажите в человеке самое высшее требование природы, которое бы в Нем не находило удовлетворения; вообразите самое высшее совершенство, которого бы в Нем не было. Он есть сама истина, любовь, благость, чистота, правда, бескорыстие, самоотвержение, трудолюбие, терпение, мужество, – но кто исчислит все Его совершенства? Разве то в Нем не по духу нашего века, что в Нем нет страстей, которыми бы мы могли себя оправдывать, и Он не потворствует им, – что Он беззакония не сотвори, ниже обретеся лесть в устех Его (Ис. 53, 9).

К нему приводят, пред Него ставят христианские родители своих детей в том священном училище, которое называется Церковью. Здесь воспитание идет по всем законам человеческого развития. Сначала чрез чувства, – посредством впечатлений. Как красоты природы в главных чертах человек узнает и начинает любить раньше всякой науки, знакомясь с нею посредством простого созерцания и опытов детства: так и в Церкви приобретаются первые представления о Боге, самые ранние и наиболее важные в жизни человека, чрез созерцание изображений, действий, символов, указывающих на мир духовный. Мать, предмет всей любви и нежности дитяти, стоит с благоговейным выражением лица и молится пред иконой Спасителя: дитя посмотрит то на нее, то на образ – и не нуждается в длинных объяснениях того, что это значит. Вот первый, безмолвный урок Богопознания. Дитя в храме: благолепие храма, освещение, светлые облачения священнослужащих, пение и безмолвное предстояние молящихся, обращенных к алтарю, священные действия, отсутствие предметов обыденной жизни, запрещенные неблагоговейных движений, требование внимания к чему-то высшему, особенному, – это уроки благоговения пред Богом, которых не заменит никакая красноречивая речь законоучителя. При этих уроках нельзя заметить минуты, с которой открывается в детях понимание того, что читается и поется в храме: мы знаем только, что любили нашего Спасителя еще задолго до уроков Закона Божия, потому что часто слышали повествования о Нем, много Ему молились, лобызали Его Евангелие, плакали о Нем при чтении Его страданий и радовались всем сердцем, празднуя Светлое Воскресение. Этого обилия благодатных влияний и самой благодати Божией лишают родители своих детей, не нося их в храм для приобщения св. Таин и не приводя в раннем возрасте в Церковь по тому пустому предлогу, что дитя ничего не понимает: как будто только один анализующий рассудок есть проводник всех влияний, действующих на развитие человека! Здесь собственно воспитывается религиозное чувство, главный двигатель духовной жизни. Потеря этого времени и этого способа развития сердца есть потеря невознаградимая. После дитя и отвлеченные понятия усвоивать будет, и уроки твердить станет; но сердце, которым овладели уже иные впечатления и склонности, будет тупо и глухо к впечатлениям духовным.

Дальнейшее воспитание, сообщаемое Церковью, точно также рационально. Не легко душу человека, отвсюду окруженную земными предметами и непрестанно вызываемую в мир внешний, возвести в мир духовный и приучить внутренне чаще к нему обращаться и жить в нем. Для этого мало заставить детей по два часа в неделю слушать школьные уроки Закона Божия, оставляя их затем на все время на жертву всяким влияниям, без предостерегающего напоминания о Боге. Церковь поступает не так. Она обязывает своих учеников с раннего детства, с самого обучения грамоте, дня не проводить без чтения слова Божия, не опускать ни одного праздничного Богослужения, не обращать домашней молитвы в минутный бессознательный обряд, не пренебрегать урочными временами, в которые запрещаются удовольствия и развлечения, душа сосредоточивается в себе и обсуждает свое нравственное состояние... Все это нам самим ныне трудно. Нам самим желательно, чтобы нас не обязывали ни к какому духовному труду, чтоб у нас был вечный праздник со всеми увеселениями, чтобы нам разрешили спектакли и на Страстной неделе, и никто бы ничем не тревожил нашей совести... Ленясь сами, мы от всех благочестивых упражнений, как излишних, освобождаем и детей своих. За то и пожинаем что сеем, и оправдывается над нами слово Спасителя: собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы (Матф. 7, 16)?

Нет надобности распространяться о дальнейших приемах религиозного образования, употребляемых Церковью. Заложив в душах детей и отроков чувства благочестия первоначальным воспитанием, оно открывает молодым людями все источники знания под охраною веры, приучая их к употреблению свободы под наблюдением нравственного закона. Правила Церкви для возрастного христианина: все испытывайте, хорошего держитесь (1Сол. 5, 21); все мне позволительно, но не все полезно (1Кор. 10, 23). Она ставит законом одно основное начало знания и жизни: все от Бога исходит и к Богу возвращается. Истинный питомец Церкви видит Бога в истории домостроительства нашего спасенья, в истории мира, в природе, в опытах своей жизни, а главное – чувствует Его в своем сердце: пред Ним трудится, скорбит и радуется, от Него всего надеется, с Ним живет и к Нему отходит по смерти. С каким же иным идеалом человек может внутренне так сдружиться и быть неразлучно, в каком другом идеале может почерпнуть столько внутреннего успокоения, вдохновения и силы?

Вместе с выяснением в сознании воспитанника высочайшего первообраза человеческого совершенства, Церковь принимает меры и к направлению его деятельности, согласно с совершенствами первообраза. Так должно быть по требованиям и всякой науки о человеке, к какому бы философскому направлению она ни принадлежала. Но никакая педагогия не обладает такими средствами или приемами для направления человека к совершенству, какими владеет Церковь.

Внутренняя жизнь человека есть тайна. Мы можем говорить воспитаннику, учить, советовать, но что происходить в его духе вследствие наших убеждений – мы не можем знать, если он сам этого не откроет; да еще и в силах ли он сам объяснить, что в нем происходит? Притом, всем нашим влияниям становится, так сказать, на дороге особая способность человека, составляющая величайшее его преимущество, но вместе и величайшее затруднение для воспитателей: это – его свобода. Можно наклонить его свободу по нашему желанию хитростью, обольщением; но он скоро поймет и, найдя себя обманутым, потеряет к нам доверие. Его можно принудить делать то, чего мы желаем; но он внутренне будет нам противиться, и сделанное по насилию не признает своим. Кто может войти в душу человека и привести все в ней в порядок, – заставить ее думать, желать, делать все так, как мы полагаем лучшим для ее блага? Никто, кроме Бога-Сердцеведца. Ему-то, познанному детьми христианскими от рождения, Церковь и поручает воспитание их, оставляя каждого из них на попечение неотлучного приставника, недремлющего наблюдателя – их собственной совести.

Что такое совесть? По наблюдениям психологическим, она есть чувство жизни духовной, подобное чувству жизни физической, какое мы имеем в нашем теле. Это чувство свидетельствует о правильном гармоническом настроении нашего духа и расширении его жизни, когда мы делаем добро, и о расстройстве, стеснении, страдании, когда мы делаем злое, подобно тому, как чувство жизни в теле дает нам знать, тепло ему или холодно, больно оно или здорово. Смущение дитяти уличенного во лжи, краска стыда на лице девицы при появлении соблазна – вот самые первые проявления совести, свидетельствующей о нравственном замешательстве или расстройстве души. Самые страшные потрясения совести испытывает невинная молодость при первом падении. Опыты утешения совести при добром деле также начинаются в душе нашей весьма рано, и никогда ее не покидают. Отсюда видно, в чем заключается тайна нравственного воспитания. Она состоит в том, во-первых, чтоб сохранить в воспитаннике совесть чистою, то есть, чуткою, бодрою, верно показывающею нравственные состояния души, и самую душу охранить от расстройства, или немедленно восстановлять после расстройства, чтобы дать юному человеку почувствовать внутреннее благосостояние, приобретаемое исполнением нравственного закона, или, иначе, познакомить его с духовным опытом. В этом опять единственно безошибочною и благонадежною руководительницей является Церковь.

Великие усилия она употребляет, чтобы прежде всего просветлить, или, так сказать, выверить совесть своих сынов юных и возрастных, чтоб она была безошибочным показателем преступления и добродетели, от самого зарождения их в мысли и неясной мечты до последнего осуществления на деле. Для этого непрестанно при богослужениях, в чтениях и песнопениях, преподается учение о Боге всесовершенном и всеправедном, ненавидящем грех и любящем добродетель; предлагаются описания преступлений и подвигов добродетели и повествования о грешниках, наказанных или помилованных и праведниках блаженствующих; возносятся умилительные молитвы о прощении наших согрешений и избавлены от соблазнов и искушений. Сюда направлены все правила о говении, все законоположения об исповеди и приобщении. Здесь дитя, вместе с родителями и всеми христианами, непрестанно поставляется со своею совестью пред Богом, – ни для кого невидимо, но для него понятно. Здесь, говоря современным языком, совершается тот медленный процесс, – не передаваемый ни в каком красноречивом уроке, – процесс разделения в нашем сознании двух присущих нам природ, или двух человеков – ветхого и нового, доброго и злого, и не только предлагается нашей свободе выбор направления жизни, но и прямо дается чувствовать, что только в направлении к добродетели есть истинная жизнь и счастье души человеческой. Чем вы это замените в научных системах воспитания? Рационалисты могут строить только не оправдываемые опытом теории; а педагоги, позитивисты и материалисты, из любимого ими животного царства ни до чего подобного и возвыситься не могут.

Эти приемы нравственного воспитания Церковь ввела и в семейства. Мать – истинная христианка – в прежнее время непрестанно указывала дитяти: «это грех». Что это значить? Может быть, нам это понятнее будет на языке ученом, нежели на библейском. Это значит указание на уклонение от идеала человеческого совершенства. Ничего не может быть рациональнее, как замечать дитяти с раннего возраста его уклонения от предназначенного ему совершенства. При мысли о Боге, наказующем грех, частое указание на возможность греха есть самый верный способ научить дитя различать грехи и бояться грехов. А так как прежде страшились не только нарушения Заповедей Десятословия, но и воспитательных уставов Церкви, то случаи остерегать детей от греха представлялись часто. Ныне многими ничто не почитается за грех, кроме разве уголовных преступление ведущих к лишению всех прав состояния. Но по учению Церкви, есть грехи малые, ведущие к великим. Дитяти говорили, когда оно просило пищи скоромной в постный день, или в праздник до обедни: «грех»; это значило – учись воздержанию и терпению; когда оно позволяло себе неприличные движения на молитве, говорили: «грех»; это значило учись благоговению; уронило часть просфоры: «грех»; это значило – чти святыню; небрежно обращается с хлебом: «грех» – невнимание к дару Божию; упрямится исполнить приказание отца, или матери: «грех»; это значило – повинуйся законной власти, и т. п. Оттого-то прежде и боялись больших грехов, что совесть чутка была к малым, что велик был страх ответственности пред Богом, что хорошо знакомы были страдания души, впадающей по несчастию в тяжкий грех. Ныне все можно и ничто не страшно. От тупости нравственного чувства происходить это бесстрашие и дерзость по отношению к порокам и страшным преступлениям, какие видим мы ныне.

При этих же уроках Церкви зарождается и духовный опыт, о котором мы говорили выше. Он начинается борьбой с влечениями испорченной природы, обнаруживающимися с раннего детства, и сопровождается чувством удовольствия при преодолении их, и таким образом полагается начало мужества и твердости в подвигах добродетели. Здесь приобретается опытное познание высших утешений, какие может иметь человек и помимо чувственных увеселений, каковы: молитвенное умиление, сладость уединенного размышления при чтении слова Божия, чувство душевного мира и при телесной усталости после продолжительных богослужений, облегчение совести после исповеди, радость по приобщении Св. Таин и при церковных торжествах. Все это дает опытное понятие об иной жизни, чем наша земная, дает позыв к этой жизни, соединяющейся с охлаждением к чувственным увеселениям. Отсюда происходить приобретаемое с летами и духовною зрелостью бесстрашное расставание с этою жизнью и надежда вечного успокоения за гробом.

Какие плоды эти воспитанники Церкви приносят с собою, вступая в общественную жизнь? Юноши и девицы во всем складе или настроении своего духа получают противовесие соблазнам света, предостережение в совести против искушений; они, и одолеваемые силою страсти, пройдут долгую борьбу, много переплачут внутренне, прежде нежели решатся на тяжкий проступок; а в случае падения, им есть к чему возвратиться: они знают способы лечения душевных болезней, им знакомо и приятное чувство нравственного выздоровления. О, как они не похожи на этих одичавших нравственно питомцев современной науки!

Воспитанники Церкви опытом жизни, с помощью благодати Божией, утвердившейся в добрых правилах и навыках, становятся недоступными для преступлений. Видят, или не видят их люди, угрожает, или не угрожает им наказание, – они не совершат преступления: оно им гадко, оно им страшно и противно их природе. Никакие обольщения – богатства, наслаждений, роскоши не соблазняют их: им приятные сухая корка черного хлеба с миром совести, чем самые роскошные яства, добытые преступлением. Оттого-то артельщик, воспитанный в деревне, у вдовы-матери, простой христианки, в страхе Божием, носит миллионы от банка до банка и не заглядывается на них, а образованный кассир систематически обкрадывает кредитные учреждения. Оттого прежде бывало, что грубый крестьянин, знавший с детства Церковь Божию, совершив убийство, идет донести сам на себя, чтобы праведною карой закона облегчить страдания своей души, а ныне бывает, что образованный юноша-убийца заранее добывает фальшивые паспорта.

Только воспитанники Церкви знают возможность быть внутренне счастливыми при трудностях и лишениях жизни. У них всегда есть в готовности утешение: честно день потрудиться, усердно помолиться, оказать ближнему услугу, отдохнуть мирно в своем семействе, или в обществе друзей, в беде возложить печаль свою на Господа. Оттого они всегда довольны своим состоянием, не смотрят с завистью на довольство других, не разделяют мысленно между собою чужого богатства; беспорядки, волнения, возмущения – не их дело.

Еще Соломон говорил: в благословении правых возвысится град, усты же нечестивых раскопается (Прит. 11, 11). Как, по видимому, труды праведников, приобретающие городам и царствам Божие благословение и благоденствие, могут быть уничтожаемы болтливыми, или лживыми устами? Однако, это так. Никто не познал этого горьким опытом лучше нас. Кто раскапывает основы нашего могущества: единомыслие, единодушие, нравственную твердость, верность, покорность властям, чистоту нравов? Уста и перья нечестивых! Пора нам заградить, если не уста лживые, то собственный наш слух от их речей и обратиться к трудам благочестивых предков наших, чтобы возвратить себе приобретенное ими Божие благословение. Аминь.

о неравенстве состояний

Богат и нищ сретоста друг дуга: обоих же где сотвори (Прит. 22, 2).

В дни празднеств в честь Благочестивейшего Государя Императора и Благочестивейшей Государыни Императрицы в настоящее время нам всего приличнее беседовать о средствах к прекращению тех (известных всем) печальных явлений в нашем отечестве, которые так глубоко огорчают нашего великого Государя, Отца своих подданных и Освободителя народов, и великую Государыню, сердобольную Матерь и попечительницу о всех страждущих и нуждающихся.

И прежде всего нам нужно стараться о том, чтобы возмутителей общественного спокойствия лишить возможности распространять их вредные учения. Если нельзя их самих вразумить и возвратить на путь истинный: то пусть они, сколько их есть, остаются одни со своими ложными убеждениями, и одни за свои действия отвечают перед нашим народом, правительством и потомством. Как же мы можем остановить распространение этих учений? Раскрытием их внутренней лжи, неестественности, несоответствия с непреложными законами и опытами человеческой жизни, и затем, – указанием противоположных им воззрений здравых, учений верных, правил благотворных.

Исходную точку всех ложных учений, проповедуемых современными возмутителями общественного порядка (социалистами), составляет трудный вопрос о неравенстве состояний, или положений, выпадающих на долю людей в общественной жизни. Зачем один богат, а другой беден; один повелевает, другой должен повиноваться; одному достается труд приятный и благородный, другому грубый и унизительный; одному доступны все наслаждения жизни, другой как бы обречен на одни лишения и страдания? По справедливости все должны быть равны, никто не должен быть обделен: отчего же мы этого не видим? Богатого и бедного, как размышлял древний мудрец за тысячи лет до нашего времени, один Господь сотворил, а между тем они постоянно встречаются друг с другом, обличая самым внешним видом своим это противоречие, эту неправду человеческой жизни.

Мы с убеждением говорим, что это неправда жизни, что ее не должно быть, что все люди сотворены для счастья и имеют равные права на благополучие, что указанное противоречие должно быть устранено; но как? Теми ли насильственными средствами, теми ли переворотами, какие предпринимаю социалисты? Нужно ли для уравнения благосостояния людей ниспровергнуть существующие власти и начальства, отнять у богатых людей состояние и разделить всем поровну, всем дать равные права и участие в делах общественных и правительственных? Прибудет ли у людей свободы с уничтожением веками освященных законов? Прибудет ли счастье, когда во имя, так называемой, свободы чувства супружеские союзы перестанут быть обязательными, браки будут расторгаемы по произволу и дети будут оставляемы на попечение обществ? Приведут ли все эти средства к желаемой цели? Не напрасно ли эти преобразователи государств возмущают порядок общественный и гибнут сами?

Где причины неравенства человеческих состояний? Во-первых, в неравенстве и разнообразии способностей, получаемых людьми от природы. Один родится с отличными умственными способностями, другой со средними, а третий со слабыми. Один, получив богатые способности души, не имеет крепких сил телесных, другой обладает преимущественно последними. Таким образом, степенью и родом способностей каждого человека определяется его призвание к общественной деятельности и намечается свойственный ему род занятий и труда, так что человек, взявшийся за дело не по способностям, оказывается не на своем месте. Человек отличного ума является руководителем других, люди среднего уровня дарований его сотрудниками и помощниками, остальные же только практическими исполнителями чужой воли; поставьте все это наоборот, – извратится совершенно порядок общественной жизни.

Правда, что в распределении должностей и преимуществ бывают злоупотребления, что иногда люди даровитые к занятию высших должностей встречают препятствия и затруднения; но отсюда происходит только обязанность мудрого правительства эти злоупотребления преследовать и препятствия устранять, а общие законы распределения должностей по способностям остаются неизменными. Массы людей, не признающие себя по самомнению на все способными, при нравственной честности и скромности всегда в этом отношении справедливы: они всегда выдвигают вперед и окружают почестями и удобствами жизни людей, которые руководят ими, заботятся о них, благоустрояют их жизнь. Как ни объясняйте эту неравномерность в распределении дарований, наследственным ли повреждением людей и размножением между ними пороков, как учит Божественное Откровение, или какими другими причинами, – самое положение дела остается неизменным. Как сказал Господь Иисус Христос за две тысячи лет, что мы, по своей воле, вопреки, природе, не можем у себя сделать ни одного волоса белым или черным и прибавить себе росту на один локоть (Матф. 5, 16. 6, 27), так остается и доселе. Каким же образом уравнять общественные права и преимущества людей, когда нельзя уравнять способностей, а за ними успехов, заслуг?

Другая причина неравенства состояний кроется в области нравственной жизни. Люди от природы вместе со способностями к добру получают и наклонность ко злу. При хорошем воспитании в них получает преобладание добро, при худом – зло, и одни направляются к деятельности доброй и полезной, другие еще в детстве привыкают к лености, праздности, грубым удовольствиям и порокам. Среда, в которой юноши и девицы начинают свою общественную жизнь, решает их участь: под влиянием добрых примеров, при упражнении в добрых делах, развиваются люди честные, трудолюбивые, благожелательные, склонные к миру, порядку, готовые делать все для пользы своих семейств и общества. Напротив, в среде людей порочных складываются праздные любители удовольствий, жадные к наслаждениям чувственным, для которых труд – мучение. Из последней среды выходят люди составляющее бремя для всех государств, язву всех человеческих обществ, люди разнообразные только по видам и степеням развращения, – от ленивцев и тунеядцев до неисправимых преступников и злодеев. Если благополучие людей созидается их собственною свободною деятельности, – что несомненно, – то как вы сделаете счастливыми людей ненавидящих труд, не признающих чужих прав и законов нравственных и общественных? Отдать им состояние богатых? Они только этого и желают, чтобы жить на чужой счет, но и полученное даром, по беспорядочной жизни, скоро растеряют. Взять их на попечение обществ? И этим они будут довольны, – только станут жаловаться, что их худо содержат и не дают им всего, чего им хочется, как ныне и слышно в самых тюрьмах от преступников. Нет! Только голод может заставить подобных людей трудиться, только власть и сила могут держать их в порядке. Вековой опыт научил целые народы и государства не жертвовать для этих людей благом и спокойствием лучшей части человечества, а лишать их свободы, или удалять из человеческих обществ.

Третья причина неравенства состояний заключается в неожиданных и непредвиденных переворотах в человеческой жизни. Как в природе видимой бывают моровые поветрия, наводнения, бури, землетрясения, засухи, от которых страдают и люди: так и собственно в жизни человеческих обществ и частных лиц бывают потрясения и перевороты, которые оставляют по себе печальные следы, и которых однако не может ни предупредить, ни отвратить никакая человеческая мудрость. Войны, пожары опустошают целые города и селения и разоряют множество людей. Преждевременная смерть отцов лишает средств жизни их семейства, которые они питали своими трудами. Неизбежная вообще шаткость торговых предприятий, случайности, бесчестные поступки должников разоряют иногда мгновенно богатые торговые дома. И мало ли мелких случайностей, от которых происходят гибельные последствия! Простудиться, упасть с высоты, поскользнуться на дороге, и т. под. – иногда значит потерять благосостояние собственное и всех нам близких. Какой раздел имений, какое обеспечение, какие законы могут упредить и облегчить все бедствия, происходящие от таких случайностей, которым ни времени, ни размера, ни предела определить нельзя? Никакое гражданское переустройство общества этому злу не поможет. Источников для облегчения его надобно искать в нравственном направлений людей, в законах любви и благотворительности.

Итак, если мы не можем по собственному желанию наделять всех детей хорошими способностями, если не можем заставить свободных людей не делать зла, которое их губит, если не можем предотвратить бедствий, происходящих от случайностей, превышающих наше предвидение и наши силы: то можем ли мы уравнять состояния людей и сделать всех и навсегда равно богатыми, довольными, счастливыми?

Истинное учение о равенстве людей и верные средства к уравнению их относительно земного благополучия представляет только Божественное Откровение. Все люди равны между собою – по происхождению от единого Бога, по одинаковой природе, по назначению к вечному блаженству, по избавлению от греха и вечной смерти заслугами Искупителя, по участию в дарах благодати Св. Духа для нравственного исправления и усовершенствования, по праву и возможности достигать еще на земле самого высшего духовного совершенства, внутреннего мира и довольства, чистоты, святости и близости к Богу, – не взирая ни на какие разности по отношению к земным состояниям.

Все люди равны между собою – по естественному повреждению вследствие грехопадения прародителей, по происходящим отсюда природным недостаткам и немощам, по склонности к заблуждениям и грехопадениям, по обречению всех судом правды Божией на труды, болезни, лишения и телесную смерть и, наконец, по опасности вечного осуждения и погибели за грехи, – так же не взирая ни на какие разности земных состояний.

Вот два единственно верные и существенные основания, на которых сходятся и совершенно уравниваются все люди! Правда, при этом уравнении не отменяются и всегда будут существовать разности состояний, неизбежные и необходимые по потребностям и обстоятельствам земной жизни: власть для охранения на земле порядка и правосудия, богатство, законно приобретаемое, как плод дарований и труда, или как принадлежность прав, соединенных с властью. Но не уничтожая этих разностей, или отличий, Божественное Откровение смягчает, сглаживает их, обращая внимание людей главным образом на равенство по существенным основаниям природы и жизни человеческой. Напоминая непрестанно людям, что все происходит от Бога и состоит в Его власти, что Он управляет судьбами людей, убожит и богатит, смиряет и высит, что люди сами по себе немощны, вечно подвержены переменам и опасностям, – Божественное Откровение уравнивает всех в чувстве страха Божия, зависимости от Него, покорности Его воле. Отсюда происходит взгляд на жизнь, который располагает бедных мириться со своим положением, терпеть, трудиться с упованием на милость Божию, а богатых и сильных, во имя равенства людей по природе и перед Богом, свободно отрекаться от своих преимуществ там, где они не нужны для известных целей, и так же трудиться, снисходить, терпеть, носить немощи немощных (Рим. 5, 1), и охотно делиться избытком с нуждающимися. По этому христианскому идеалу жизни люди действительно братья, дети одного небесного Отца, связанные союзом любви от Него заповеданной. Здесь все свободно, нет принуждения и насилия, не нужны общественные перевороты, а нужен только переворот нравственный: смирение и отречение от зависти и притязательности со стороны бедных, тоже смирение и самоотвержение со стороны богатых.

Чтобы направить современных людей на этот истинный путь к равенству и действительному, а не воображаемому счастью, нужно, если только это возможно, возвратиться к тому порядку и правилам жизни, каких держались люди в лучшие времена христианства.

Если хотите, чтобы дарования в народе не оскудевали, чтобы число людей, способных устраивать собственное благополучие, превышало число бездарных, исправьте собственные нравы, ведите жизнь воздержную и целомудренную. Только от таких супругов могут рождаться здоровые и способные дети. Охраняйте ваших юношей и девиц от советов современных врачей, предлагающих невинной и едва расцветшей молодости заводить противозаконные связи для сохранения здоровья. Берегите молодых людей в целости сил души и тела для законного супружества в урочное время: тогда и супружеские союзы их будут прочны, и дети здоровы и даровиты. Если вы скажете, что это, по тем или другим причинам, невозможно, это будет значить, что вы произносите своему потомству и всему своему народу приговор на растление, упадок и исчезновение из среды свободных народов мира.

При образовании способных детей не столько заботьтесь о сообщении им многосторонних познаний, сколько о развитии силы суждения и приобретении ими правильного миросозерцания. Распространение в нашем отечестве таких диких учений, как социализм, ясно указывает на упадок силы мышления и рациональных познаний в наших молодых поколениях. При практическом воспитании детей приучайте их больше к простому и суровому образу жизни нежели к удобствам и роскоши, больше к лишениям, нежели к наслаждениям. В первых задаток силы для борьбы с трудностями жизни и способности к самоотвержению, в последних – семена эгоизма, бессердечности, равнодушия к чужим страданиям и нравственного бессилия.

Меньше заботьтесь об общественных удовольствиях и увеселениях, особенно обставленных блеском и роскошью и распаляющих страсти. После них люди нужды и труда, возвратившись домой, с тоскою смотрят на свой убогий быт, и с замиранием сердца помышляют о работе, предстоящей на утро. Изобретайте для народа в дни отдохновения упражнения легкие и разумные, согласные с требованиями чистой нравственности, питающие и развивающие силы души и тела. Не ставьте ему на глаза соблазнов; всеми средствами удерживайте его в покорности и подчинении церковным правилам и благочестивым обычаям: развязать нравственную свободу людей легко, но ввести потом в законные границы трудно. Соображайте строго законоположения и учреждения государственные с законами и правилами христианской нравственности: никакое улучшение быта народного не поведет его к гражданскому преуспеянию и благополучию, если в этом улучшении кроется что-либо стесняющее нравственную жизнь, или вредящее ей. Христианское чувство бодро должно стоять на страже в наш материалистический век: все дающее плоти перевес над духом убивает нравственную, а с нею и государственную силу народов.

Во всех просвещенных государствах ныне великая пропасть начинает отделять людей богатых от бедных: это – роскошь, с каждым днем возрастающая. Если желаете блага своему отечеству, спишите зарывать эту пропасть, сближаясь с народом в правилах и порядке жизни. Это бесконечное умножение прихотливых удобств жизни, эти дворцы вместо приличных домов, эти праздно стоящие дорогие украшения, эта непрестанная смена и бросание ценных одежд, эти роскошные столы, за которыми в один день подается годовое содержание нескольких семейств, – все это нередко разоряет и богатых, а главное, нравственно оскорбляет и раздражает против богатых бедных людей, а людей среднего состояния увлекает к гибельному для них подражанию. Философы древнего Рима и Отцы Церкви цветущих времен Византии на подобную роскошь указывали, как на признак злокачественный относительно силы народной и прочности государств. Может ли этот признак не быть таким и для нас?

Историки говорят, что для всякого народа есть время юности, зрелости, состарения и смерти. Это верно, если счесть все народы, сошедшие с поприща мировой жизни. Что же? Подчиняться ли нам молча, и с покорностью склонив голову, этому роковому закону при мысли о судьбе нашего великого отечества? Нет! Для частного человека борьба со смертью невозможна, но она возможна для народа. Народ живет в будущих поколениях, в них падает или возвышается, возрождается или умирает; он может продлять свою жизнь до конца мира, если поймет, что эта жизнь в его руках, что от его ума зависит понять вовремя грозящие ему нравственные опасности, и от его свободы – избежать их. Аминь.

1 октября 1879 года О Православной вере, как главнейшей нравственной силе русского воина

Мы сегодня празднуем двухсотлетний юбилей этого святого храма. Кроме внутреннего, духовного своего значения, этот величественный храм есть драгоценный для нас исторический памятник. Он основан, как известно, Царем Алексеем Михайловичем в память рождения Преобразователя России, первого ее Императора Петра Великого, освящен 1 октября 1679 года, в присутствии Царя Феодора Алексеевича, одним из последних наших патриархов – Иоакимом. В настоящее время он служит местом молитв и источником духовных утешений для отслуживших героев наших, воинов здесь призреваемых. Как соответствует это его назначение первоначальной мысли о построении его и первым годам его существования! Не Петром ли созданы наши новые военные силы? Не здесь ли, в Измайлове и в соседнем Преображенском, в виду этого храма, отрок Петр обучал свои детские полки новому военному строю? С тех пор, в течение двухсот лет пока стоял этот храм, какие великие события совершились в нашем отечестве! На какое необозримое пространство раздвинуты его пределы, сколько великих войн выдержано, сколько славных подвигов совершено войсками нашими! И с того времени доселе наши воины всегда одинаковы: в великих войнах Петра, Екатерины, Александра I, Николая и в последнюю Восточную войну – везде они герои, беззаветно храбрые, мужественные, неустрашимые, терпеливые, великодушные и человеколюбивые. На них зиждется и ими охраняется могущество и слава нашего отечества.

На юбилее храма, основанного в память рождения Великого Императора-воина, в виду стоящих здесь воинов-предводителей и отслуживших ветеранов, я увлекаюсь мыслью о войнах, которые в последние годы особенно стали близки нашему сердцу по своим изумительным подвигам. Да будет мне позволено исключительно им посвятить моё слово.

По смыслу праздника, теперь естественно нам желать сохранения этого храма еще на многие столетия; но не свойственно ли еще более желать сохранения на веки вечные в наших несравненных войнах тех высоких качеств, которые составляют силу и славу нашего отечества, которыми они изумляют весь мир? И если одно из условий сохранения древних зданий есть защищение их от выветривания и перемен воздушных: то и средством сохранения вековых доблестей наших воинов не должно ли быть защищение их от перемен, наносимых разрушительным духом нашего времени?...

Что же особенно должно быть сохраняемо в наших воинах? То, что составляет главную основу их высоких качеств. А что составляет эту основу? Не ошибемся, если скажем: вера Православная.

Святая вера наша своим учением прежде всего установляет в наших воинах истинный взгляд на войну. Они не смотрят на нее, как на случайное событие, а как на дело великое и страшное, которое не может быть начато без особенной воли Божией и не может быть окончено так или иначе без водительства Божественного Промысла. Наши воины веруют, что если без воли Божией и воробей не упадет с ветки дерева, то тем более без этой Вседержащей воли не могут быть поля и горы обливаемы кровью и устилаемы костями человеческими. Они веруют, что сердце царево в руце Божией, что и самые кажущиеся ошибки властителей в таком великом деле, как война, не могут быть без Божия попущения, испытующего народы и наказующего грехи человеческие. Потому, когда Государь объявляет войну, не смущают, не расслабляют их духа противоречивые мнения, недоумения, колебания; они единомысленно и единодушно, как один человек, идут по данному указанию. И когда святая Церковь, помолившись вмести с ними, преподаст им свое напутственное благословение, они, подчиняясь велениям власти земной и небесной, вступают в великие подвиги войны с ясным сознанием лежащего на них святого долга. Оттого их не нужно возбуждать к подвигу искусными речами, а довольно указать, как и где они должны исполнить свою обязанность. Они чувствуют себя орудиями в руках Божьих; веруют, что Бог их предводитель, хранитель и помощник. Оттого они ее боятся, когда слышат, что несколько народов идет против нашего Царя, не считают врагов, против которых ведут их. Умереть надо, а Бог силен дать и победу: вот их убеждение, ведущее их к победам. Оттого они после неудачного сражения не теряют бодрости, не упадают духом; они переносят несчастье со смирением, как посланное Богом. Оттого после победы первое их движение – благодарение Богу. Оттого они не тщеславны, не мстительны, не злопамятны, не оскорбляют побежденного врага, не обижают безоружного; они с раненым или пленным врагом разделяют последний сухарь, последний глоток воды. Они исполнили свой долг и счастливы внутренне, а потому благодушны и человеколюбивы. Да, только вера и Божия благодать могут воспитывать в воинах такие свойства!

Православная вера сообщает нашему воину особый, возвышенный взгляд на его отечество. Дорога ему его родина не по привязанности только к ней, как к месту рождения и жительства, но и по священным предметам его веры и благоговения. Православная Церковь своими святынями, храмами, праздниками, богослужениями, обрядами, так многосторонне объемлет нашу жизнь, так осязательно вводит нас в чистую область духа, так проникает нас благодатными ощущениями общения с Богом, что при расставании с родиной сердце русского человека вдвойне страдает, отрываясь от предметов человеческой и духовной привязанности. Известно, что всякий истинно русский человек на чужой стороне считает время по своим праздникам и тоскует без храмов Божьих. И наш воин в чужой земле, выходя из лагерной палатки, творит на себе крестное знамение, обращаясь мысленно ко святым храмам и золотым крестам, сияющим на светлом горизонте его родины. Поэтому он идет сражаться не только за свою любимую, великую, славную Россию, но и за Церковь Божию; он чувствует на себе обязанность службы не только Царю и Отечеству, но и Богу. Он жертвует своею жизнью за все, что есть для человека на земле дорогого, великого и святого. Здесь источник его несокрушимого мужества и безграничного самоотвержения!

Отсюда происходит и особенный взгляд нашего воина на свою судьбу. Он живо чувствует, что, расставаясь с отечеством, не прерывает с ним своей внутренней связи, своего духовного общения. Он знает, что на родине не только вспоминают о нем, но и молятся за него, и не родные только, но и сограждане, и вся Церковь. Его объемлет незнающая границ и расстояний духовная христианская любовь, сильная силой Вездесущего Бога; он чувствует себя духовно в лоне Церкви, в объятиях матери. Он знает, что в случае его смерти и о душе его помолится Церковь, что Господь простит ему грехи его, и он умирает, перекрестясь, с несомненною надеждой вечного успокоения... Вот почему в пылу битвы наши воины так бесстрашно смотрят в лицо смерти.

Удивляются иностранцы терпеливости, умеренности, выносливости нашего воина. Объясняют эти качества простотой жизни нашего народа, суровостью воспитания наших поселян. Бесспорно, все это имеет значение в перенесении трудностей военной жизни; но русскому воину на нашей памяти и еще так недавно приходилось выносить лишения, превышающие силы человеческие, и он выносил их с терпением и безропотною покорностью. Для этого мало физической привычки к лишениям; для этого нужна сила духа, превозмогающая страдания, для этого нужны опоры, поддерживающие самый дух человека, следовательно опоры нравственные. Ими нельзя запастись мгновенно в минуты воодушевления; здесь нужен также и навык, поддерживающей дух человека изо дня в день, на целые недели и месяцы голода, жажды, мороза, или зноя. Здесь-то во всей силе обнаруживаются плоды уроков Церкви, тех уставов о бдении, говении, которых мы в слепоте нашей образованности так чуждаемся, тех постов, против которых мы так восстаем. И здесь главное значение получает не телесное воздержание, а безропотное послушание правилу, долгу, приобретаемое с детства. Для нашего воина, по духовному его настроению, и подвиг войны имеет значение труда Богоугодного, спасительного, на который послало его отечество и благословила Церковь. Потому он и не волнуется, когда нет того или другого; потому он и в лишениях умирает с тем же покорным и неропщущим духом, как и среди ужасов битвы. Для нашего Православного воина с детства слышанные им дома слова: «нельзя, грешно», и слова, слышимые на войне: «нет, взять негде», – равносильны, и имеют одинаковое нравственное значение. Они завершаются общим глубоким убеждением: «знать, так Богу угодно». Вот где источник его терпения!

Под сенью древнего храма, одного из свидетелей молитв и духовных подвигов наших предков, помолимся, как молился некогда Сам Спаситель наш за Симона-Петра, да не оскудеет вера наша среди всех искушений и гибельных влияний нашего времени. Во главе всех наших уставов и программ для народного образования, так-сказать, на дверях всех наших учебных, гражданских и военных заведений, напишем крупными буквами эту непререкаемую истину: «до тех пор будет велико и славно наше отечество и непобедимы наши армии, пока крепка в нас вера Православная, и мы сами послушны руководству Церкви». Аминь.

Мы в истории ищем чудес для подкрепления нашей веры; мы ищем в науках оснований для веры в самую возможность чудес; но вот, по выражению нашего наблюдательного народа, чудеса воочию совершаются пред нами. Остается веровать.

В четвертый раз, при величайших опасностях, против всех вероятностей человеческих, Господь особым Своим промышлением, по слову Псалмопевца, величественно спасает Помазанника Своего (Пс. 17, 51).

По учению веры, Господь творит чудеса только по особым причинам и для особых целей. Какие же в настоящем случае могут быть причины и цели чудесного действия? Вопрос дерзновенный, но не для верующего. Верующему само слово Божие повелевает испытывать в чем состоит воля Божья о нас, благая и совершенная (Рим. 12, 2).

Пророк Давид в одном из псалмов своих (71), описывая высокие качества истинного, богоугодного царя, говорит между прочим: Он избавит нищего, вопиющего, угнетенного, у которого нет помощника, и затем удостоверяет, что эта царственная добродетель будете особым образом награждаема. Каким же? И будет он жить, и будут молиться о нем непрестанно, всякий день благословлять его (ст. 12 и 15). Вот одна из тайных причин чудесного избавления Государя нашего от опасности. О Нем молятся миллионы наших освобожденных от крепостной зависимости крестьян, миллионы Славян, изведенных Им из рабства и нищеты, ободренных, утешенных, у которых не было помощника; они каждый день благословляют Его. И Он живет, – не взирая на все хитрые злоумышления врагов: милость и истина, по слову Премудрого, охраняют царя (Прич. 20, 26). И да живете Он, наш человеколюбивый Царь, окруженный любовью и осеняемый благословениями, до последнейших пределов жизни человеческой!

Иисус Христос – Мессия, или Помазанник, свое служение спасению человеков называл волею и делом пославшего Его (Иоан. 4, 34), и совершением этого дела определял последний час свой (Map. 14, 41). Помазанники-Цари, называемые соучастниками Христовыми (Евр. 1. 9), также совершают дела, возлагаемые на них волею Божьею относительно правления и судеб народных, и этими делами Божьими более чем другими условиями человеческой жизни определяется час их. Они живут доколе Богу нужны, как его орудия на земле. Великие дела Богом суждено совершить Государю нашему, и все они еще нуждаются в Нем; таковы между прочим: устройство быта освобожденных крестьян, не умеющих пользоваться своею свободой и ожидающих просвещения; приведение в порядок воспитания молодых поколений, о которых Он говорит с такою жалостью и любовью; утверждение безопасности на раздвинутых Им отдаленных границах нашего отечества и, наконец, – переустройство расшатанного Его могучею рукою ветхого соседнего царства неверных в царство свободных, полных сил, единоверных нам народов. О, живи наш Великий Царь, и да увенчается чело Твое венцом торжества на всех поприщах Твоей деятельности ко благу человечества.

Ветхозаветный мудрец, восхваляя древних Пророков говорит об одном из них, Исаии: он прибавил жизни царю (Сир. 48, 8. 26). Итак, в числе наград, даруемых от Господа благочестивым царям, есть не только охранение, но и прибавление жизни. Посему дивно ли, что Царь наш, – наш Давид по кротости и смирению, наш Езекия, по духу веры и благочестия, – имеет от Господа, в воздаяние за попечение о благе народов, Ангела Господня, ополчающегося вокруг Его и избавляющего Его от опасности смерти (Пс. 33, 8)? Да дарует Ему Господь с продолжением жизни радость узреть Своими очами полные плоды Его великих начинаний и деяний!

Пусть другие просвещенные народы ухищряются в изобретении новых видов правления и самоуправления! Изобретения человеческие не имеют за себя ручательства прочности и несомненной благотворности; только Божие вечно, прочно и всегда благотворно. Видя на Царе своем чудные действия милости и промышления Божия, мы счастливы сознанием, что живем под кровом Божьим, живя под рукой Царя Православного и Самодержавного.

О союзе государства с церковью

Подобно есть царствие небесное зерну горушичну (Матф. 13, 13).

Вот, благодарение Господу, и храм величественный и благолепный в приюте, при зарождении которого девять лет тому назад мы присутствовали. Этот приют напоминает нам притчу Христа Спасителя о зерне горчичном.

Был он мал и едва заметен, как это зерно «меньшее всех семян»; но вот он возрос в древо, и эти дети как птицы небесные, птицы распуганные и сиротствующие, уже в значительном количестве, по выражению притчи, «прилетают и укрываются в ветвях его» (Матф. 13, 32). Да будут благословенны те, которые взяли зерно благой мысли об учреждении такого приюта и «посеяли его на поле своем», – на поле сердец человеколюбивых и благотворительных. Да будет благословенно Солнце с высоты царственного величия осиявающее и согревающее его лучами своей милости и благоволения. Да будут благословенны люди, сущие во власти и обладающие средствами благотворения, которые «поливали» его своею попечительностью, любовью и сердечным участием. Остается молиться, да будет неотступна от этого заведения, как источник жизни внутренней и внешней, вселившаяся ныне в его храме благопромыслительная благодать все «возращающего» Бога (I Кор. 3, 6).

Но притча, которую напомнил нам этот приют своим быстрым возрастанием и развитием, сказана Спасителем собственно о Церкви Его. Церковь есть то необозримо великое древо, возросшее из малого зерна первых учеников Христовых, раскинувшее ветви свои по всему миру и служащее пристанищем миллионов людей, ищущих спасения. Ей, Церкви Божией, дана эта великая растительная или жизненная сила, эта широта, вмещающая всех к ней притекающих, эта благотворная сень, дающая всем успокоение и мир. Не ее ли ветви – учреждения подобные этому приюту? Не ее ли соками они питаются? Не она ли – та плодотворная почва, на которой у нас доселе всякое дело веры и любви, по слову Апостола, плодоносно и растимо (Кол. 4, 6)?

Многие ныне почитают лишним участие Церкви в учреждениях подобного рода. Многие даже думают, что Церковь, устроенная Богом для вечного спасения людей, не должна иметь никаких отношений к жизни гражданской или общественной. Правда, составляя сама в себе особое духовное царство, Церковь не берет на себя устроения внешнего, земного, человеческого общежития. Она не предлагает никаких законов и постановлений относительно научного, или, по древнему выражению, внешнего образования, государственного управления, суда, войны, охранения народного здравия, условных общественных приличий и т. под. Но значит ли это, что она должна быть совершенно устранена от всякого соучастия в подобных законоположениях и соответствующих им учреждениях? На западе имеют основание так думать, но не должны так думать христиане Церкви Восточной, или Православные. Учение Православной веры видит в этом взгляде несообразность, или очевидное противоречие. Кто составляет видимую на земле Церковь? Вы сами, члены общества, исповедующие Православную веру совокупно со священством, служащим делу вашего спасения. Как же вы можете разделиться в самих себе? Как вы можете быть христианами в духе, как члены Церкви, и переставать быть ими всякий раз, когда обращаетесь ко благоустройству общественной жизни? Чтобы быть верными себе, цельными, последовательными, вы везде должны быть христианами. В противном случае одно из двух: или вы перестаете быть христианами в духе, или руководитесь нехристианскими воззрениями в общественной жизни. Такое положение неестественно и опасно. Противоречия в воззрениях производят разлад и нестроение в жизни.

В каких же отношениях должны стоять к Церкви государственные и общественные деятели и их постановления и учреждения? Они должны быть в союзе с церковью. Как этот союз достигается? Свободным применением начал христианского миросозерцания и опытов жизни к общественной деятельности. Кто это применение или соглашение должен делать? Сами общественные и государственные деятели. В какое же положение становится при этом Церковь? Она предлагает им сокровища своего ведения и опыта, ничего не навязывая насильно, никого ни к чему не принуждая, никого ничем не стесняя. Православная Церковь ничего от своих членов не скрывает, затаенных мыслей и целей не имеет, тайных пружин, или происков в обществе для достижения своих выгод не употребляет, все предоставляет свободному исследованию и испытанию желающих.

Где же точки соприкосновения церковной и государственной жизни? В чем должен состоять их союз? В единстве взглядов и понятий о благе народов и о средствах для его достижения.

Во-первых, общественные деятели, согласно с Церковью, должны быть убеждены, что люди не могут совершенствоваться и быть счастливыми без развития в себе жизни духовной, когда они трудятся только для земного благосостояния, как кроты роются только в земле и собирают в свои норы нужные им запасы. Без мысли о вечности, без взора на небо они не могут быть сами собою, то есть людьми, и одна жизнь животная не удовлетворит их; она сделает из них только самых вредных и опасных животных. Возбуждение и развитие в людях духовной жизни, охранение в них человеческого достоинства и есть первая услуга Церкви человеческому обществу. Государство своими средствами может устроять и охранять только внешнюю безопасность людей; наука развивает только умы и обогащаете их познаниями, и даже не в силах дать им единство в направлении самых познаний; искусства ведут только к утонченным наслаждениям и легко могут ниспасть в область грубой чувственности. Обнимает дух человека со всех сторон, поднимает глубочайшие его силы – совесть, свободу, любовь, чувство истины и правды, способность самоотвержения, всестороннего саморазвития и дает всем этим силам должное направление, крепость и взаимное согласие – только Церковь. У нее одной есть для этого нужные средства, данные ей от Господа, ей одной «известны нужные для этого способы и приемы». Поэтому общественные деятели не должны относиться к Церкви горделиво, смотреть на нее как на какую-то старинную общину, которую каждый в праве понимать как хочет, и преобразовывать как ему заблагорассудится. Христианский деятель, исповедующий с детства догмата: «верую во святую Церковь», должен глубоко знать ее достоинство, строение, права, законы, и всеми своими распоряжениями и учреждениями давать ей свободу воспитывать дух народа и сообразовать с этою ее задачей свои цели и средства для устроения общественного благосостояния. Всякое законоположение, не приведенное в согласие с целями, с деятельностью Церкви, будете бесплодно или вредно в деле развития и совершенствования народа. Рознь с нею в мероприятиях для развития умов породит заблуждения, направление человеческих склонностей и стремлений, несогласное с ее приемами, в общем развитии духа расплодит страсти и преступления.

Наше время представляет нам в этом отношении поучительные опыты. Многие мыслители и общественные деятели сначала на Западе, а потом и у нас, отрешились от Церкви, тяготясь ее влиянием и указаниями. С Евангелием в руках, питая уважение к просветительным началам христианства, они взяли самые высшие истины из учения Христова и принялись применять их по своему к различным планам и предположениям относительно устроения блага народов. Опыты не удались. Что может быть выше учения Христа Спасителя и Его Апостолов о различных видах свободы человеческой? Но в их руках из свободы испытующего разума вышла свобода отрицания, из свободы воли – необузданное своеволие, из свободы совести – распущенность и бесстрашие по отношению ко греху, из свободы вероисповеданий – безразличие в вере и покровительство ложным религиям, из свободы в выборе супругов – безнравственные перемены связей. Что может быть благотворнее для человеческих обществ учения Христова об отречении от своей собственности для блага других, об уважении к человеческой личности и многообразных видах благотворительности? Но у них из добровольного отречения от прав собственности вышло право насильственного отнятия чужой собственности; уважение к личности породило возмущение детей против родителей, служителей – против господ, работников – против хозяев; а к чистым видам благотворительности привились увеселения, порождающие в бедных притязания не только на пропитание, но и на увеселения, доступные богатым. И оправдалась на них глубокая притча Христа Спасителя: «не вливают вина молодого в мехи ветхие, а иначе и вино вытекает, и мехи пропадают» (Матф. 9. 17). Расторгаются общественные связи, как ветхие мехи, от непосильного возбуждения высокими Евангельскими истинами развращенных умов и растленных сердец человеческих. Тайною истолкования высоких истин христианства, приучением к их созерцанию умственных очей человеческих, применением этих истин к жизни – владеет только Церковь. Она же одна имеет от Господа дары возрождения растленной природы человеческой и способы укрепления человеческих сил для осуществления в жизни учения Христова.

В наше время совершенно справедливо основанием общественного благосостояния признается труд: жить на чужой счет и поедать чужие средства почитается унизительным. Церковь давно это знает. Апостол Павел говорить: «кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2Сол. 3, 10). Церковь заставляет трудиться и бедного, и богатого. Но вот великое различие во взгляде на труд Церкви и современной науки о народном хозяйстве. Наука целью труда поставляет только довольство частных лиц и развитие богатства страны, и в труде указывает право на удобства жизни и наслаждения. Но Церковь дает труду высшее значение: она требует от человека труда для развития души и тела, для устранения вредных последствий праздности, для приучения человека к исканию утешений ума и совести в сознании честного и полезного труда. Здесь воспитывается потребность деятельности, чистое желание приложить свои силы к устроению общего блага, и отсюда получается высокое понятие о труде бескорыстном. Это понятие не устраняет вознаграждения за труд в смысле средств содержания, но не дает ему преобладающее значение, не делает плату единственною и высшею целью труда. Оттого труд по взгляду Церкви всегда дает в сокровищницу общего блага избыток от ревности и самоотвержения трудящихся по внутренней потребности и по совести. Напротив, при труде по понятиям науки, всегда будет в сумме общего блага недочет, потому что труд продается, за него торгуются, и сами предлагающие труд обыкновенно ценят его очень дорого, имея в виду приобрести им большее количество удобств и наслаждений, и затем плоды своих трудов поедают большею частью сами без остатка. Отсюда происходит в молодых людях пренебрежение к скромным занятиям, чувство обиды от вознаграждения не дающего желательных удобств и наслаждений, а за ним склонность, под предлогом обиженной гордости и неоцененного достоинства, совсем бросить труд, или щедро наградить самого себя похищением казенной или общественной собственности. И сюда общество должно призвать помощь Церкви, чтоб облагородить труд сознанием его высшего значения, развить в трудящихся внутреннюю потребность труда и сохранить плоды его от потребления не нуждою, а прихотливостью и страстью к наслаждениям.

Общественный порядок и благосостояние держатся на чувстве зависимости, подчиненности, повиновения властям. Церковь воспитывает в своих членах это чувство пробуждением сознания о собственной слабости, склонности к ошибкам и проступкам, о воле Промысла, дающего каждому в мире свое место, о значении земной власти как права, дарованного от Верховного Правителя мира одним людям для охранения порядка и безопасности между другими. Ныне, при отрицании этого учения о повреждении человека, о Промысле, о происхождении власти, все чувства зависимости, подчиненности, почтения к высшим получили название рабских, унижающих человеческое достоинство. Отсюда произошли устремления целых масс ко власти; возмущения против властей законных и появление властителей самозваных. Правда, политические и научные воззрения могут по времени измениться, умы могут получить иное направление, но ни наука, ни государственное законодательство не успокоят поднятого ныне в просвещенном мире возбуждения страстей человеческих. Это может сделать только Церковь своим влиянием на сердца и совести человеческие всевластвующей силой Того, Кому «и ветры, и море повинуются» (Мат. 8, 27).

Чтобы на этих указанных нами точках соприкосновения могло произойти сближение Церкви и государства и мог быть заключен между ними крепкий союз, для этого нужно рассеять господствующие у нас предрассудки и устранить препятствия.

Первый предрассудок, это – учение, что Церковь сама по себе, а государство и наука сами по себе, что у них совершенно разные задачи, что последние могут только тогда самостоятельно делать свое дело, когда не стеснены сторонним влиянием Церкви. Как будто религия стороннее дело для человечества, как будто Церковь, хранительница религии и ее нравственно-воспитательных средств, делает не одно дело с наукой и государством! Церковь совершенствует людей из глубины их душ, во вех отраслях их духовной жизни, подготовляете их ко всякому роду деятельности – ученой, общественной, государственной. Только воспитанные ею люди, умиротворенные в умах, возделанные в нравах, отрезвленные в совести, могут быть везде благонадежными, а главное, в самых разнообразных отраслях общественной деятельности согласными между собою и единомысленными, что составляет необходимое условие при устроении благосостояния человеческих обществ.

Второй предрассудок, – это опасение преобладающего влияния Церкви, это страх порабощения государства Церковью. Но это опасение навеяно нам со стороны: у нас нет для него оснований, не таковы каноны нашей Церкви. У нас нет, как мы сказали, плотно составленного своекорыстного общества церковников (клерикалов), с которыми борются на Западе. Наша Церковь – вы, Православное Русское царство, великая часть Церкви Вселенской. Призывайте на дело служителей вашей Церкви, входите с ними в общение, разделяйте труд. Если мы, наличные служители Церкви, недостаточны, восполняйте наши ряды из своей среды; уделите нам, по примеру древней Церкви, из ваших сил, из ваших дарований; если мы оскудели познаниями, поделитесь с нами вашим умственным богатством. Нас всех по случайным причинам, происходящих из одного сословия, замените людьми из своей среды, лишь бы они были приготовлены право править слово истины (2Тим. 2, 15). Тогда вам не будет причины бояться самих себя.

Но скажем правдивое слово и нашим общественным деятелям. Устраните препятствия к сближению с Церковью, существующие в вас самих. Соглашение своих воззрений с церковными начните в глубине своих душ, и потом плоды его износите на общественное дело. Церковь есть царство духа: – пробудите в себе дух и его внутреннюю жизнь, его потребности и стремления; взыщите Господа (Пс. 104, 4), просвещающего дух человеческий Своею истиною и благодатью. Для этого нужно изучать Его святое слово, для правильного разумения его искать руководства святых истолкователей Писания, познакомиться с опытами и правилами духовной жизни, почувствовать на себе их благотворную силу, уверовать сердцем в правду (Рим. 10, 10) Православной Церкви, узнать ее историю, ее борьбу с врагами и силу ее оружия. Тогда причины возникновения враждебных ей учений, их источники, свойства, их внутренняя ложь и зло, вносимые ими в человеческое общество, будут для вас совершенно ясны. Только тогда недоразумения между вами и Церковью исчезнут совершенно. Сомнения и разногласия, основанные на незнании и поддерживаемые нежеланием знать, – самые непобедимые препятствия к познанию истины.

Будем надеяться, что опыт жизни приведет наших общественных деятелей к тщательному изучению нашей Церкви; но и рассеяние предрассудков относительно ее – великое дело. Много мы погрешили против нашей Матери-Церкви в последнее время. Будем молиться, «да даст нам Бог покаяние к познанию истины» (2Тим. 2, 23), да соберет всех нас воедино, и да поможет нам обрести под сению Церкви успокоение от всех треволнений наших умов и нашей общественной жизни». Аминь.

Молю вас, братие, аз юзник о Господе, достойно ходити звания, в неже звани бысте со всяким смиренномудрием (Ефес 4, 1).

Под словом звание св. Апостол разумеет вообще призвание христианина к наследию жизни вечной во Христе Иисусе, и умоляет нас поступать во всем достойно этого призвания. Но так как путь к царствию Божию пролегает для каждого из нас в том роде жизни, который мы проходим на земле, то и этот самый род жизни, указываемый нам Промыслом Божиим, справедливо называется призванием, или званием, таковы звания: духовное, военное, гражданское и т. п. Достойно проходить служение, требуемое от нас нашим званием или общественным положением, значит вместе соответствовать и призванию христианина.

Напоминать Православному русскому воинству о достойном прохождении своего звания нет надобности. Его историческая слава, его неисчислимые победы, его недавние подвиги и труды, – все это составляет честь, славу, радость и утешение нашего Государя и Отечества. Но чем выше и славнее подвиги христианина в роде его служения, тем нужнее для него напоминание о прохождении его звания со всяким смиренномудрием. Правда, и эта черта – скромность и смирение при совершении величайших подвигов есть, так сказать, природное свойство русского воина; но наша забота о будущем. Мы молим Бога, чтоб это драгоценное христианское свойство, вместе с другими высокими качествами, сохранилось неповрежденным в русских воинах среди угрожающих им, как и всем нам, нравственных опасностей нашего времени.

Наш век не отличается смиренномудрием. Успехи просвещения, всякого рода открытия и изобретения надмевают его до крайности. Беспрестанно слышим и читаем в печати выражения: «мы справедливо можем этим гордиться; мы с гордостью можем сказать о себе»... Как это неприятно возмущает христианское чувство! Но есть нечто худшее в образе мыслей многих из образованных людей нашего времени, – это убеждение, что гордость может быть благородною, что она есть необходимый и благотворный деятель в нашей нравственной жизни в качестве чувства, побуждающего к совершенству, поддерживающего соревнование, охраняющего честь. «Я настолько горд», многие говорят ныне, «что никогда себе такого дурного дела не позволю». Но гордость не может быть благородною; она есть порок, как преувеличенное понятие о себе, соединенное с высокоумием, тщеславием и крайнею обидчивостью. Она не может быть источником чистого соревнования в добрых делах, а только острым побуждением к исканию отличий; она не охраняет от ошибок и падения, а ведет к ним, так как неразлучна с самообольщением, самоуверенностью и самонадеянностью.

Есть другое человеческое чувство, чистое и возвышенное, могущее быть верным и надежным двигателем людей к совершенству безопаснее гордости, – это чувство собственного достоинства. Что же это за чувство? Сознание дарований и ощущение сил, которые мы имеем? Отчасти так: нельзя скрыть от себя своих дарований, нельзя браться и за дело, не чувствуя в себе способностей к нему; но христианское учение повелевает нам не услаждаться мыслью о своих дарованиях, а помнить, что они не наша собственность, а Божии дары, и что за употребление их мы дадим Богу ответ. Сознание своих заслуг? И этого нельзя отрицать, но нам не велено заглядываться на свои заслуги, а заднее забывая, простираться вперед (Филипп. 3, 13), чтобы прежде времени не счесть себя окончившими нравственный подвиг жизни, и не ослабеть в стремлении к цели.

Молю вас, братие, достойно ходити звания. Очевидно, в христианском учении о чувстве собственного достоинства как бы устраняется наша личность, а обращается все наше внимание на положение, в какое мы поставлены нашим служением, т.е. Слово Божие приучает нас думать не о том, чего мы достойны, а о том, чего удостоены.

Таким образом, в состав этого чувства входит, во-первых, сознание высоты и важности нашего призвания. Здесь, как поучает Апостол, первое место занимает призвание христианина – развить в себе совершенства и добродетели, указанные нам законом Христовым, и делающие нас способными к вечному усовершенствованию и достойными вечно-блаженной жизни. Это призвание уравнивает все земные звания, и всякого христианина на всех степенях отличий одинаково должно озабочивать тем, как бы недостойною жизнью и пороками не уронить своего высокого небесного звания, которого причастниками всех нас называет Апостол (Еф. 3, 1). Это сознание нашего высшего призвания кладет свою печать и на всякое наше земное служение. Оно от простого работника и слуги требует служения честного и усердного, «как Господу, а не человекам» (Еф. 6, 7), от гражданина – с тем же расположением сердца, неустанной деятельности на пользу общества, от судий – неуклонной справедливости, от воина – мужества и неутомимости, от правителя – мудрости и бдительности, от священнослужителя – чистоты, ревности и благоговения. Постоянная память о важности своего звания, или о том чего оно от нас требует, действительно может сохранить нас от всякого поступка, унижающего нас. Поэтому мы, при виде всякого соблазна или побуждения к дурному делу, с достоинством и без гордости можем о себе говорить: «как верноподданный, как гражданин, как судья, как воин, даже как честный слуга, – я не могу себе этого позволить».

Сюда же привходит чувство долга, или сознание обязанностей, сопряженных с нашим званием. Чем обязанности наши важнее, тем мы должны быть к ним внимательнее и в делах наших исполнительнее. Строго относясь к своим обязанностям, мы естественно становимся требовательными и по отношению к людям, которые должны нам содействовать в исполнении их, и строгими ко всякому, кто отвлекает нас от нашего дела или препятствует нам честно его исполнить. Заносчивая и беспрестанно раздражающаяся личность человека гордого никогда не может иметь такого благотворного влияния на окружающую его среду, как личность человека спокойного и твердого, ясно сознающего и неуклонно исполняющего свой долг. Гордость шумлива и щедро расточает обиды и оскорбления; а чувство долга выражается в поведении обдуманном и ровном, которое примером честной и неутомимой деятельности оживляет слабых, поощряет медлительных, пристыжает нарушителей закона и порядка.

В чувстве собственного достоинства имеет великое значение и сознание прав, какие дает нам наше звание. Доверенность, какою мы пользуемся от людей выше нас поставленных, власть, которая нам дана по нашему знанию, начальствование нам порученное, – все это, не составляя части нас самих и не давая нам повода к превозношению, должно, однакоже, возвышать нас в духе и поощрять нас в деятельности, чтоб оправдать доверенность, быть достойными власти, сделать благотворным и плодоносным наше начальствование. Кто защищает свои права и преимущества, и дорожит ими как средствами и силами для делания добра, тому, по слову Спасителя, «дастся и приумножится»; а кто, почитая их своими личными принадлежностями, горделиво и бесплодно носит их на себе, как внешние украшения, у того, как не имеющего, отнимется и то, что мнится имея (Матф. 26, 29).

Присоедините ко всему этому столь свойственный честной христианской души страх ответственности пред совестью, пред людьми и пред Богом – за опущения и ошибки, за вольные и невольные проступки в делах звания и в пользовании правами и преимуществами, и вы не найдете в такой душе места для горделивого самодовольства и самоуслаждения. Но тем не менее, сознание собственного достоинства, смиряя христианина страхом ответственности, открывает в душе его не иссякающий источник чистой радости и истинных утешений в сознании совершаемых им добрых дел и приобретаемых успехов – при непременном условии во всем видеть милость Божию и за все благодарить Бога. Св. Апостол Павел открыто говорил о своих правах, что он «призванный Апостол, избранный к благовестию Божию» (Римл. I, 1), не скрывал от себя, что он потрудился больше всех своих собратий, указывал для пользы верующих на свои дарования и подвиги, питал в сердце своем несомненную надежду, что ему соблюдается венец правды; но чем он завершал суждение о самом себе и своей деятельности? Что он «помилован от Господа быть Ему верным» (I Кор. 7, 25).

Воззрим с благоговением и радостью и на живой пример смиренномудрия на высоте призвания и при величии дел – в Благочестивейшем Государе нашем. Он ли не властен? Он ли не велик и не славен? Но по примеру Христа Спасителя, Он «трости надломленной не преломит и льна курящего не угасит, пока не доставит суду (т. е. правде) победы». Потому и на Нем исполняется пророчество: «и на имя Его будут уповать народы» (Матф. 12,20). Аминь.

Мы испрашивали в общей молитве Божия благословения на деятельность нашего нового Общества попечения о детях, просящих милостыни; остается тщательно вникнуть в сущность обязанностей, которые мы на себя принимаем, и воодушевиться ревностью к их исполнению.

Где же нам искать руководственных наставлений и воодушевления? Для воспитания детей, извлекаемых из нищеты, и устройства судьбы их мало одного человеческого благоразумия и опытности; здесь нужно содействие Божественного руководства и промышления. Для того, чтобы ревность наша в этом многотрудном деле не ослабевала, мало нашего естественного человеколюбия; надо, чтобы нам были открыты небесные, благодатные источники для умягчения и оживотворения наших сухих человеческих сердец. Итак, нужно искать и наставлений и воодушевления у единого нашего Учителя и Источника любви – Христа Спасителя.

Есть в Евангелии изречение нашего Господа, относящееся к нашему настоящему положению – краткое, но столь обильное содержанием, что наставлений и побуждений к исполнению нашего долга, как мы можем извлекать из него, достаточно будет не только для нашего Общества, но и для всего христианского мира. «Смотрите», говорил Он, указывая на детей, «не презирайте ни одного из малых сих; ибо сказываю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного» (Матф. 18, 10).

Это слово Господне указывает нам на необозримое количество высоких, непременных и неизменных членов и покровителей нашего Общества в светлом сонме Ангелов Божьих. Чтобы мы не сомневались, что к нашему земному делу обращено сочувствие небожителей, Господь приводит и основание для нашего убеждения: «Кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает» (Матф. 18, 5). Обещая принимать все, что делается для бедных детей так, как бы это делаемо было для Него Самого, Господь дает нам понять, что на подобные дела всегда будет обращено Его особенное благоволение и промышление. Могут ли поэтому не обращаться туда же и заботливые взоры «служебных духов, посылаемых, по учению Апостола, на служение для тех, которые имеют наследовать спасение» (Евр. 1,14)?

«Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих». Наставление настоятельное, и дается нам не без причины. Господь знает, что разные земные отношения полагают великие преграды между людьми, препятствующие их взаимному попечению друг о друге: богатые чуждаются бедных, великие малых, образованные необразованных. Что замечается по отношению ко взрослым, то же и к детям. Детей благородных, благонравных, красивых, изящно одетых ласкают; бедных, растущих без надзора, непривлекательных чуждаются. «Смотрите, говорит Господь, не презирайте ни одного из них», следовательно, и бродящего по улицам, просящего милостыни. Почему? Потому что и такие дети имеют покровителей выше, лучше, благороднее всех вас, – это их Ангелы на небесах. Что же видят в них Ангелы достойного их внимания и попечения? Образ Божий напечатленный в их природе, благодать искупления и усыновления Богу, духовные задатки, права и силы для возращения из них людей добрых и наследников царствия Божия. Эти дары Божии и нас должны привлекать к бедным детям. В том и состоит задача нашего Общества, чтобы в них отыскивать и развивать эти природные и благодатные дарования, и чрез то со временем делать их добрыми людьми. И светлые Ангелы ждут, чтобы мы, люди, прежде начинали это благое дело, как ближайшие приставники к детям и тем дали им, самим Ангелам, возможность к усердию человеческому приложить помощь небесную.

Не без особенной цели прибавлено: «Ангелы их всегда видят лице Отца Моего Небесного». Этим дается нам понять, что небесные покровители детей не только любвеобильны и сильны сами по своей природе, но непрестанно находятся при бесконечном Источнике любви и силы, пред лицом Верховного Промыслителя о мире и спасении людей, – Отца Небесного. Из этого видно, что о судьбе несчастных детей из чистых ангельских уст непрестанно возносятся молитвы Отцу их Небесному, у Него Самого испрашиваются наставления и средства для устроения их участи. Ему приносится благодарение за людей, которые под руководством Ангелов заботятся о бедных детях, и этим людям испрашивается помощь в их труде и благословение на них самих и их собственные семейства. Таким образом, чрез посредство бедных детей мы вступаем в живую связь со святыми Ангелами, и сами становимся под их покровительство.

Эта невидимая, но существенная связь налагает на нас обязанность тщательно блюсти в нашем новом Обществе дух и характер истинно христианский, делать наше дело по примеру Ангелов пред лицом Отца Небесного, на земли, яко на небеси: с любовью и неутомимостью, со смирением и упованием на бога, без зависти и соперничества, без самонадеянности и самовосхваления.

При этих условиях столько же обеспечен и верен успех нашего дела, сколько верен Господь во всех словесах Своих.

Аще кто хощет волю Его творити, разумеет о учении, кое о Бога есть (Иоан. 7, 17).

Это слово Христа Спасителя, по обстоятельствам нашего времени, имеет для нас особенное значение. Ныне весьма многие из людей мыслящих верят только в то, что видят и осязают, что утверждается на несомненном свидетельстве внешнего опыта. Все отвлеченное, тем более относящееся к области веры, изъясняемое по началам разума путем созерцательным, многими почти исключается из области достоверных познаний. Но все ли, относящееся к области отвлеченных познаний и веры, так удалено от действительной жизни, что не имеет за себя никакого свидетельства несомненного опыта? Наш положительный век забывает, что есть другой, столь же несомненный и надежный, как и внешний опыт, из глубокой древности известный источник убеждений в предметах вышечувственных, это, так называемый, опыт внутренний. Его всегда признавала философия, он составляет, по слову Иисуса Христа, и в области веры один из главных и несомненных источников убеждения. «Кто хочет волю Отца небесного творить, говорит Господь, тот узнает и об учении, от Бога ли оно».

Учение, исходящее от Бога, это и есть то, что мы называем истиной. К какой бы области знания истина ни принадлежала, если только она применима к жизни, испытай ее влияние на себе, и убедишься, точно ли она есть истина. Истина есть основа жизни. Когда наши познания приводят жизнь в благоустройство и порядок, сообщают ей правильное развитие и преуспеяние, тогда они истинны, в противном случае – ложны. Если это верно по отношению к познаниям, применяемым к жизни внешней, то также должно быть справедливо и относительно познаний вышечувственных, осуществляемых в жизни внутренней.

Посему слово Христа Спасителя: «испытай учение, и узнаешь от Бога ли оно», разрешает для нас величайшие затруднения. Оно указывает самое верное средство к исцелению нашего главного современного недуга, – этой неустойчивости и розни в воззрениях и убеждениях, которые господствуют преимущественно в нашем образованном обществе. Оно возвращает нас на прямой путь, который мы оставили, и с которого разбрелись в разные стороны, на путь внутреннего опыта. На этом пути мы сойдемся в убеждениях относительно предметов веры, нравственности, воспитания, жизни семейной и общественной; мы будем опять единым, цельным, нравственно крепким народом.

Что же такое опыт внутренний? Опыт внутренний есть деятельное прохождение различных душевных перемен и состояний, отражающееся в свидетельстве сознания, сердца и совести. Так мы знаем из этого опыта душевное состояние знания и неведения, радости и печали, мужества и страха, бодрости и уныния, добра и зла. Материалисты признают этот душевный опыт тождественным с внутренним чувством телесной жизни и происходящих в теле перемен: здоровья, болезни, тепла, холода, жажды, голода и т. п., но это несправедливо. Как бы они ни называли нашу душу, как бы ни объясняли ее природу и строение, внутренняя жизнь ее, по свидетельству того же самого опыта, всегда будет оказываться особою, отличною и высшею жизни телесной. Самым очевидным доказательством этому служит свободное движение жизни душевной по высшим требованиям ума и совести, вопреки телесным ощущениям. Таковы опыты ограничения телесных потребностей и страстей для сохранения мира и чистоты душевной; таковы действия по долгу чести, вопреки внешним выгодам; таковы примеры самоотвержения и самопожертвования за ближнего, за Отечество; таковы преимущественно страдания за истину, не обещающую вещественной пользы. Но это учение о внутреннем опыте души в естественном ее состоянии собственно принадлежит философии, нам же оно нужно только для того, чтобы на его основаниях приступить к изъяснению другого христианского учения – о внутреннем духовном опыте.

Христианство, принимая и вводя в свою область естественного человека, не отрицает ни одного из свидетельств его душевного опыта, не уничтожает и не обрекает на бездействие ни одной из его душевных сил; но открывая душе путь к самостоятельному развитию и высшему совершенству до уподобления Богу и общения с миром чистых духов в жизни вечной, вводит ее в новые состояния и степени жизни, в новые ощущения, в действительности которых удостоверяет тот же внутренний опыт. Мы беседуем с христианами, людьми возрожденными благодатию Христовою и призванными к жизни духовной; потому при изложении опытов этой жизни, или истории развития духа и различных его состояний, мы не будем приводить никаких доказательств. Мы знаем, что собственные сердца и совести ваши скажут: «Да, это правда; это я знаю по опыту; это во мне есть или было».

Начнем с детства. Мы не знаем, что происходит в душе нашей от рождения нашего и призвания ее в жизнь духовную благодатию святых Таинств Крещения и Миропомазания до пробуждения нашего сознания. Но мы убеждены, что это время для души младенца, осеняемого благодатию Божиею, питаемого духовно приобщением Крови Христовой, ограждаемого от вредных влияний Ангелом Хранителем, – не проходить бесплодно. Тотчас с пробуждением умственных сил и сознания, дитя оказывается готовым и способным к Богопознанию. Здесь исполняется пророчество Иеремии о временах новозаветных: «Не будут учить друг друга, брат брата, и говорит: познайте Господа, ибо все сами будут знать Меня от малого и до большого» (Иерем. 31, 34). Поэтому дитя христианское, с пробуждением его сознания, нужно только поставить пред Богом в молитве, оно узнает Его, потому что Бог неведомо для него самого уже обитал в его сердце. Что бы вы ни стали говорить ему о Боге, о Христе Спасители, об Ангелах и святых Божьих, – все это, если не было понятно его уму, то знакомо его сердцу: весь этот мир духовный оно предчувствовало и уже любило, прежде нежели стало постигать умом. Мы помним, как мы любили Христа Спасителя в детстве, с каким услаждением слушали историю Его жизни, как воодушевлялись ревностью при повествованиях о подвигах святых и страданиях мучеников, с каким усердием участвовали в священных обрядах Церкви, как легко верилось, как чиста была наша молитва, как близко было и доступно нашему сердцу все святое и благородное... Это было время невинности, это был рай души, о котором мы вспоминаем с умилением, но чаще со скорбью, как о потерянном. Только позднейший опыт раскрывает нам истинный смысл слова Христова: «Кто не примет Царствия Божия как дитя, тот не войдет в него» (Марк. 10, 15).

Мы помним это жадное любопытство отрочества, это стремление ранней юности все узнать и испытать скорее. Но с этого времени, для одних раньше, для других позднее, начинает обозначаться глубокая черта, разделяющая жизнь на две полосы: светлую и темную, добра и зла. На одной стоит стыдливость невинности, строгость совести, страх греха, на другой – пробуждающиеся страсти, прельщения соблазнов, картины украшенного порока, льстивые голоса искусителей. Нам памятны страдания сердца и совести при первых падениях, но большею частью уже поздно мы начинаем сознавать, как незаметно и много с годами набралось всякого зла в нашу душу: в ум – сомнений, в сердце – страстей, в жизнь – порочных навыков. В минуты честного самоиспытания и самообсуждения, мы с горестью спрашиваем самих себя: куда девались в нас прежняя чувствительность к чистым впечатлениям истины и добра благородные стремления к честной деятельности, горячие порывы к бескорыстному служению благу ближних? Плевелы грехов и страстей перемешались с чистыми ростками пшеницы, а по местам и совсем задавили их.

Время юности большею частью дает решительное направление всей последующей жизни нашей. Утвердившиеся в это время склонности к добру и злу начинают находить полное приложение и проявление в свободной деятельности зрелого возраста. Кто не сохранил чистых впечатлений истины и добра, полученных в детстве и юности, кто утратил страх пред Богом и Его Законом, кто заглушил пороками голос совести, тот постепенно погружается в бездну зла и пороков и составляет бремя для семейств общества и человечества. Но большею частью мы представляем из себя в это время разноцветную смесь добра и зла, нечто похожее на картину великого художника, обезображенную и изорванную рукой завистливого и озлобленного врага истинной красоты и изящества. Кто из людей неразвращенных окончательно не испытывает во всю остальную жизнь этой печали о грехах и растлении своей души, этих обещаний исправления пред Богом и самим собою и непрестанного их нарушения, этой пробуждающейся по временам ревности к борьбе со страстями и постыдных поражений от утвердившихся греховных навыков, этих воздыханий и молитв о высшей помощи и произвольных отречений от той самой благодати Божией, которой просим? Всю жизнь нашу проникает недуг: «добра, которого хочу, не делаю, а зло, которого не хочу, делаю» (Рим. 7, 19). И в старости возникаете в сердце страх при мысли: в чем застигнет меня смерть, и что будет со мною там, в этом загробном мире, к которому приближаюсь?...

Есть, однако, счастливые люди, у которых жизнь идет иначе. Опишем их, если не по своему, то по чужому опыту. Охраненные в детстве Божьею благодатью и попечением родителей и христианских воспитателей, они избежали соблазнов и раннего развращения. Чистые радости жизни пришли к ним в свое время, и в виде дозволенном совестью и Законом Божьим. И их касались искушения, но были отражаемы силою воли, укрепляемой соблюдением Закона Божия и уставов Церкви. Эти же законы и уставы охранили их и от излишеств, порождающих дурные навыки и страсти. Им навсегда осталось любезным и приятным только чистое, святое и благородное. Они до старости сохраняют стыдливость и целомудрие юности. В душах их осталась та же вера, детская по искренности и цельности, но уже просвещенная познаниями и утвержденная опытами; то же доверчивое послушание, но не по чувству только зависимости от чужой воли, а по сознанию его благотворности; та же чувствительность к страданиям человеческим, но уже находящая в служении людям дознанную опытом радость о счастье ближнего. Они во всем поступают без хитрости, своекорыстия – честно и справедливо, но не по одному простосердечию, а потому, что под влиянием Закона Божия силою свободной деятельности это вошло в их природу, что поступать иначе составляет для них нравственную невозможность, равносильную невозможности физической. У них та же чистая молитва, но уже как обычное, не требующее понуждений, устремление души к Богу и горнему миру с исканием озарения и высшей помощи в труде жизни. Они знают борьбу, им известны скорби больше чем кому-нибудь другому; они плачут как все, но без горечи, без порывов отчаяния; сквозь их слезы, как лучи солнца сквозь дождь, просвечивают спокойное сознание неизбежности скорбей в земной жизни, тихая покорность воле Божией и надежда увидеть жизнь, где нет ни печали, ни воздыхания. В их сердцах водворился мир, как свет, как теплота, свидетельствуют о пребывании в них Божией благодари. Это избранники Божьи, которыми мир стоит. Но и нам их внутренняя жизнь понятна по тем проблескам духовного света, которого иногда удостаиваемся и мы; и для нас в лучшие минуты она представляется невозможною, и никогда не перестает быть вожделенною.

Эти свидетельства опыта могут отвергать или перетолковывать по-своему только люди, у которых, под гнетом чувственности, совершенно угасла духовная жизнь, или утрачена всякая память о ранних ее проявлениях. Это указанные Спасителем нравственные мертвецы; оставим их погребать друг друга (Матф. 8, 22). Но у кого душа нравственно жива, – невинная, или падшая, борющаяся со злом, или побеждаемая им, мирная, или страждущая, достигающая совершенства, или далекая от него, – для того эти опыты так же убедительны и доказательны как и различные состояния внешней жизни, переживаемые на глазах всех. Посему, как из опытов внешней жизни мы делаем нужные нам выводы и заключения так с тою же уверенностью можем их делать и из опытов жизни внутренней.

И первое, что мы чувствуем, смотря с точки зрения этого опыта на наше разномыслие, о котором мы говорили, есть изумление, – как могли получить значение в христианском обществе вопросы: есть в нас душа, как отличное от других земных созданий, высшее существо, или нет? Что мы: животные, подобные бессловесным, или нечто лучшее? Самосознание, объемлющее нашу душу, обходящее ее, так сказать, со всех сторон и обозревающее ее внутреннюю жизнь во всех движениях и проявлениях, делает безрассудными всякие подобные вопросы, раскрывая нам в подробностях этот особый внутренний мир, эту деятельность, превышающую все земное, от правильного течения которой зависит и весь порядок в жизни внешней. Естествоиспытатели нашего времени с похвальною настойчивостью и наблюдательностью при помощи орудий изучают микроскопический мир, и к удивлению всех открывают, какие великие бедствия происходят для нас из этого мира мелких существ. Если бы с тою же добросовестностью они изучали и наш внутренний мир, они сами изумились бы, какие ими забыты великие существа, называемые душами человеческими, как жалко их нравственное искажение, и как последовательно исходят из этого мира все наши современные недуги и бедствия.

Человека, живущего духовною жизнью, еще более удивляет, как христианин может задумываться над вопросом: есть ли Бог на небесах, и нужно ли с нашей стороны общение с Ним и служение Ему духом и истиною, или мы должны довольствоваться от рождения до могилы этим кружением, этою мелкою суетною жизнью, которая кипит и волнуется пред нашими глазами? Опыт внутренний раньше и сильнее всяких доказательств удостоверяет нас, что без Бога и Христа Спасителя нет для духа нашего ни цели, ни идеала совершенства, к которому он так стремится по своей природе, ни закона для внутренней жизни, ни побуждений к его исполнению, ни силы, ни надежды, ни утешения. Это древние истины; но замечательно, что один из современных просвещеннейших людей, которого раннюю смерть еще многие оплакивают, и имя которого произносится с уважением, говорил: «кто с детства не чувствовал Бога в своем сердце, тот не может истинно в Него веровать». Это и естественно: когда вся душа с детства обращена к миру внешнему и развивается исключительно под его впечатлениями, тогда тупеет внутреннее духовное зрение, предназначенное для созерцания Бога, и замирает чувство необходимое для принятия впечатлений из мира горного. Прибавим, однако, что таким людям, по свидетельству того же опыта возможно исцеление от Единого Врача душ – Иисуса Христа.

Опыт внутренний, для того, кто его имеете, как нельзя лучше, объясняет недостатки и ошибки в нашем современном воспитании. Это оставление детей без духовных упражнений под предлогом их умственной неразвитости, это наряжание их делающее из них игрушки для родителей и между тем так рано пробуждающее в них тщеславие и зависть, эти детские балы, подготовляющие их заранее ко всем страстям и порокам взрослых, это пустое и рассеевающее чтение разных сказок, иногда соблазнительных, – что все это как не систематическое развращение их? Пророк Исаия, предсказывая рождение от Девы Божественного Младенца Иисуса, совершеннейшую чистоту Его изображает так: «Он будет питаться молоком и медом, доколи не будет разуметь: отвергать худое и избирать доброе» (Ис. 7, 15). Это означает охранение младенческой души от всего, что для нее преждевременно, и поставление ее под влияние одних чистых и благодатных впечатлений. Вот идеал для воспитания христианских детей! А мы как будто намеренно спешим наполнить воображение и сердца их всяким злом, прежде нежели они достигли способности «отвергать худое и избирать доброе», и потом предоставляем им самим бороться с этим злом и страдать от него целую жизнь. Те же ошибки мы продолжаем и в воспитании отроков и юношей. Мы надеемся на обилие и многосторонность познаний, которыми обогащаем их; но этого мало. Надобно утвердить юношей в доброй жизни, а этого мы не достигнем одним учением даже о вере и Законе Божием. Нравственную жизнь, как и всякую другую, нельзя втолковать словами; надобно ввести в нее молодых людей и дать им опытом изведать различные состояния этой жизни. Надобно, чтоб отроки и юноши почувствовали в себе движения жизни духовной и влечение к ней в размышлении о Боге и в молитве; оценили чистоту и мир сердца в борьбе с приражающимися порочными помыслами; сознали в себе силу духа в перенесении лишений и борьбе со страстями; испытали радость торжества в нравственных победах и успехах, и полюбили красоту добродетели или: внутреннее счастье и гармонию жизни при постепенном воплощении добра в своей природе, с помощью добрых навыков, что только и может поставить их в нравственную невозможность совершать преступления. Где у нас школы для обучения этой жизни? Где проходятся эти курсы воспитания? Прежде всякая семья была подобною школой; родители и воспитатели входили в нравственную жизнь детей и юношей и были руководителями в ней, пользуясь сами наставлениями, учреждениями и уставами Церкви. Ныне это почитается лишним; дело оканчивается одними научными уроками, то есть словами. Оттого люди труда, подвига, терпения, самоотвержения, высокой честности редеют с каждым днем. Если мы признали деятельное обучение юношей добродетели делом лишним, то и самые добродетели молодых поколний не будут нашим достоянием.

Припомните из своего опыта, с каким трудом приобретали вы расположение к молитве, побеждали леность тела, рассеянность ума, холодность сердца, и как вы были счастливы, когда успевали провести один час в усердной сосредоточенной молитве. В труде молитвы вы убеждались, что для успеха в ней нужен навык, а для поддержания этого навыка нужно постоянное упражнение, в чем особенно содействуете посещение церковного богослужения. Этот собственный опыт покажет вам, что значит для нашей нравственной жизни посещение театральных представлений, концертов и вечеринок под праздники и особенно в Великий Пост, это самое важное время для упражнений духовных. Опускается всенощная, просыпается литургия, и так у многих часто, у иных постоянно, и к этому мы привыкаем как к делу обыкновенному. Что же это однако значит? То, что новые обычаи отнимают у нас последнее средство для поддержания духовной жизни – богослужения, и таким образом погашают последние остатки этой жизни. Многие в оправдание себе говорят, что театральные представления в Великий Пост разрешены правительством. Но в отечестве нашем много народов и разных вер. Для тех, кому их религия и совесть не препятствуют быть в театре во время нашего поста они и открыты, те пусть посещают их; а нам никто не предписывает нарушать уставы нашей Церкви, и никто не увлекает нас силою к нравственному разращению. Некоторые благомыслящие родители чувствуют несообразность этих новых обычаев с христианским долгом, но оправдывают себя тем, что не имеют силы остановить молодых людей, увлекаемых общим потоком и не находящих ничего предосудительного в так называемых художественных наслаждениях. Но здесь-то и кроется злокачественный признак нравственного упадка. Родители, получившие христианское воспитание, сидя накануне праздников в концертах и на зрелищах, чувствуют угрызение совести, вспоминая о том, что в это время делается в Церкви, а молодые люди этого уже не чувствуют. Ясно, что у них начинает преобладать влечение к наслаждениям художественным. Дальнейшая жизнь и покажет, что чувство изящного – источник наслаждений – разовьется в них до страсти к удовольствиям, а чувство религиозное – источник всякого добра – погаснет.

Люди зрелого возраста, получившие христианское воспитание, помнят, чего стоило им охранять ум и сердце от впечатлений и помыслов оскорбляющих чувство целомудрия, как тяжела была борьба со страстью, как болезненны были для души падения. Они ценили мирное пристанище законного супружества. Они знали, что семейная жизнь не без трудностей; при невзгодах они с утешением вспоминали, что Церковь устами священнодействующего молится о них Господу в самое важное время Божественной литургии: «супружества их в мире и единомыслии соблюди, младенцы воспитай, юность настави, старость поддержи, малодушие утеши»²¹. Но вот новые воззрения разрушают и эту ограду доброй нравственности. Учение о свободе чувства ныне открывает широкие двери к развращению. И эти, беспрестанно видимые нами, разрывы супружеских союзов оправдываются такими предлогами, из которых ясно видно, что супруги нового склада не признают и не имеют даже начальных правил и добродетей общежития: верности данному слову и обету, склонности изучать характеры людей, с которыми живут, терпения, снисходительности, прощения обид, и что всего ужаснее – заботы о судьбе собственных детей. Если так складывается у новых поколений быт семейный, этот питомник общественных добродетелей, то чего от таких семейств общество может ожидать в будущем? Каких нам еще нужно более очевидных признаков современного упадка нравственности в нашем обществе?

Мы не должны упускать из виду, что мы современники Великого Императора Александра II, даровавшего в первое двадцатипятилетие своего славного царствования новую жизнь нашему отечеству. Правда, восторженные приветствия, которые мы приносили и продолжаем приносить Ему по случаю совершения этого первого периода Его Царственной деятельности, свидетельствую о нашей благодарности и любви к Нему; правда, мы счастливы мыслью, что когда потомство будет обсуждать Его славные дела и великие события Его царствования, оно отметит, что и мы, Его современники, ценили Его, понимали, любили и были Ему благодарны. Но это не все, чем мы обязаны пред Царем и потомством. До нашего времени русский народ во всей своей истории шел путем одного послушания власти, подчиняясь ее велениям. А нам ныне дано право свободно думать, говорить и действовать. Нам указаны новые пути деятельности, и мы ответствуем пред царем и потомством за первые движения по этим путям. Жизнь нами ложно направленная отразится бедствиями в дальнейшей истории нашего отечества, и не будет нам чести пред потомством, если мы заставим его исправлять посеянное нами зло, и тем более терпеть бедствия от зла непоправимого. История назовет настоящее царствование временем самосознания нашего народа, и потому с нашей стороны первым главнейшим актом этого самосознания должно быть возвращение нашей жизни к вечно истинным началам христианства и к вечно благотворным уставам Православной Церкви. Только чистая струя христианской жизни в совокупности с благотворными государственными учреждениями принесет счастье нашему потомству, и сохранит в нем чуткое понимание истины и правды и любовь ко всему доброму, истинно прекрасному и святому. Аминь.

Вам, благородные девицы, оканчивающие ныне курс учения, вашему личному желанию я обязан утешением совершить ныне Божественную литургию в благолепном храме вашего заведения, при вашем прекрасном пении, при молитвенном соучастии стольких чистых, юных сердец. В наше время для служителей Церкви не часто достается радость видеть в молодых людях благочестивое желание выйти в свет из учебного заведения не после шумного веселья, так свойственного юности, а после торжественного Богослужения, и притом с напутствием епископского благословения. И да благословить вас Господь! Да будут для вас памятны навсегда эти чувства умиления, эти молитвенные движения сердец ваших, волнуемых радостью и страхом в настоящие часы вашей жизни, столь для вас знаменательные.

Но мне хотелось бы, в благодарность за ваше приглашение, заложить на память в ваши добрые души нечто более прочное и более плодотворное, чем одни приятные воспоминания о последних днях вашего пребывания под благодетельным кровом этого заведения. Вы выходите на широкое поле жизни. Вам, в вашем возрасти, свойственно ожидать на этом поле цветов и радостей; но оно само, это трудовое поле, ждет от вас прежде всего трудов, тщательного возделывания участка каждой из вас Промыслом Божьим предназначенного; ждет и достоинств ума и сердца, ждет нравственной красоты, чтобы вы сами, как цветы, были украшением этого поля и бросали от себя во все стороны добрые семена. Вас снабдили здесь орудиями для труда – образованием, познаниями, добрыми правилами и навыками; но уже вам самим предстоит объединить черты требуемых от вас достоинств в один образ совершенства, носить его в своем воображении и с ним сообразовать свои склонности, мысли и действия. Это называется – создать для себя идеал той личности, какую желает воплотить в себе силою свободной деятельности для собственного счастья и для блага и утешения общества.

Ныне вообще жалуются на утрату людьми нашего времени идеалов человеческого совершенства; но всего заметнее, и особенно достойно сожаления, если не совершенное исчезновение, то искажение идеала истинной женщины, и тем более женщины-христианки. Его-то в чистом виде мне желательно оставить на память в вашем уме и сердце.

И нам нет надобности искать, или вновь составлять его. В светлых, прекрасных чертах он всегда хранится в Божественном Откровении. Ясный очерк его мы имеем в словах св. Апостола Петра, обращенных к женам-христианкам: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1Петр. 3. 3, 4).

Здесь прежде всего мы видим, что слово Божие предоставляет женщине как право, как существенную принадлежность, красоту и украшения: «да будет украшением вашим». Женщина, пока остается девицей, на нее, как существо, требующее особого охранения, обращено преимущественное внимание и нежность родителей и братьев; когда она становится женой, в ней заключается сила тяготения, удерживающая мужа при доме и сосредоточивающая все его заботы на семье; когда она стала матерью, на ней покоятся взоры детей, и под ближайшим ее влиянием раскрываются их души. Женщина, служащая средоточием стольких привязанностей, должна быть прекрасна, потому что должна быть любима; а любить непрекрасное несвойственно человеку. Но по тому самому, что на любви к женщине опирается столько основ для развития и благосостояния человечества, черты красоты ее должны быть истинны, существенны и долговечны. В чем же они состоять?

«Да будет украшением вашим, продолжает Апостол, не внешнее плетение волос, не золотые уборы, или нарядность в одежде». Этими словами, очевидно, только устраняется черта, не входящая в состав истинного идеала женщины, и часто несправедливо к нему присоедимая, так как внешнее убранство не составляете собственно человека. Образованные христианки знают это. Для них нет надобности объяснять, что излишняя роскошь и изысканность в нарядах, даже при богатом состоянии, несоответствие их с возрастом, достатком, общественным положением, обстоятельствами времени, всегда обнаруживают недостаток в женщине ума, вкуса и должного понимания нравственного и общественного приличия. Они знают, что Апостол своим замечанием предостерегает христианок от унижающей их суетности, тщеславия, соперничества, зависти и других пороков, которые плодит в женском поле пристрастие к нарядам. Нам нет нужды распространяться и о том, как это вредит истинному достоинству женщины. Но мы не можем не указать на одно современное явление, относящееся к нашему предмету, которого не было при Апостолах, но которое легко оценить под руководством учения апостольского. Мы говорим о моде, этой деспотической властительнице, которая ныне поработила мир христианский. У нас с вами нет сил поставить преграду этому всезаливающему потоку новостей и непрестанных перемен в украшениях всякого рода. Но не давайте ему уносить вас, как несутся по течению воды ладьи без кормила и кормчего. Призывайте свой здравый смысл, устанавливайте свой взгляд как на моду вообще, так и на ее произведения, и да не будут – скажем применительно к выражениям Апостола – любимым, страстно желаемым украшением вашим эти наряды и уборы, которые надевает на вас неведомо кто, переменяет неведомо зачем, разнообразит не справляясь ни с вашим вкусом, ни с вашими потребностями, ни с вашими средствами. Но, если уже вы порабощены общему обычаю, то не миритесь в душе с этим рабством, а обсуждайте его унизительную тягость и желайте освобождения. И это уже много будет значить.

В числе внешних украшений Апостол не упоминаете о природной телесной красоте женщины. Это, конечно, потому, что она есть дар Божий, хотя сама по себе и не долговечна. К ней женщина, когда ее имеет, должна и относиться как к особенному дару Божию: не примешивать к нему прикрас искусственных, не гордиться им пред другими, не употреблять его на соблазн людям, заботиться, чтобы не повредили его так легко отпечатлевающиеся на лице душевные страсти, возвышать его цветами скромности, стыдливости и целомудрия. Но истинная, нетленная, способная к беспредельному развитию красота человека заключается в его духе. Ее составляют добродетели или совершенства, приобретаемые нами под руководством Заповедей Божьих, по примеру Спасителя Нашего, – по слову пророческому, «прекраснейшего паче сынов человеческих» (Пс. 44, 3). Только эта красота и многоценна пред Богом, как образ Единородного Сына Его. Она общая для всех христиан. Все черты этой красоты, во всех видах и степенях, доступны и духу женщины. Но в женском духе, имеющем все общечеловеческие свойства, Апостол желает еще видеть человека сердца: «да будет украшением вашим в нетленной красоте духа сокровенный сердца человек». Что это за особенность? Это – преимущественно свойственное женщине, своеобразное развитие духа под влиянием присущего женской природе обилия любви, дарованного ее сердцу по особенному ее назначению. Об этом качестве женской природы свидетельствует история всего мира. Женщина есть по преимуществу человек сердца. Сердцем верующим, покорным, смиренным, преданным, долготерпеливым, относится она к Богу; тем же сердцем доверчивым, сострадательным, выносливым, всепрощающим – относится она и к людям. Этого человека сердца в отношении к Богу мы видим в мужественной Сарре, по повелению Божию, оставившей родину и последовавшей за Авраамом в землю неизвестную; в Анне, матери Самуила, изливавшей пред Богом душу свою в молитве о даровании сына; в жене грешнице, обливавшей слезами ноги Спасителя; хананеянке, силою дерзновения исторгающей слово милости из уст Господа, отвергавшего ее; в кровоточивой, тайно касающейся ризы Христовой; в Мироносицах, с трепетом сердца поспешающих на восходе солнца ко гробу Господню, чтобы только помазать миром тело возлюбленного Учителя; в высочайшем же совершенстве – в Преблагословенной Деве Марии, изрекшей, в великие минуты Благовещения свое чудное «буди», слагавшей все глаголы в сердце своем, стоявшей в безмолвных страданиях при кресте Иисусове. По отношению женщины к людям мы не имеем такого обилия исторических примеров, в которых бы с такою силою проявлялся человек ее сердца, но для того, чтоб ясно видеть и здесь его черты довольно опытов обыкновенной жизни. Мы видим его в вере женщины, не подозревающей лукавства человеческого, в слезах и порывах скорби при виде страданий ближних, в бессонных ночах, проводимых у колыбели младенца и постели больного, в прощении горьких обид от несправедливого мужа, в неистощимой любви и заботе о бездарных и даже преступных детях, отвергаемых целым миром, в готовности разделить печальную участь погибающего любимого человека, в способности отдать все и все вынести по завету любви.

Не трудно понять, почему этот человек сердца, или любви, может получить полное и правильное развитие только при общей красоте духа, или при других добродетелях христианских. Любовь, как всякое свойство нашей души, может быть направлена и в добрую, и худую сторону. Для направления ее к предметам достойным, нужно хранить христианские понятия о Боге, о людях, о нашем назначении и обязанностях; нужно иметь бдительную и твердую совесть, чистоту сердца и помыслов. Только при таких условиях любовь может развиться в высокую и благотворную силу; напротив, не ограждаемая истиною и не направляемая добродетелью, может перейти в страстную и разрушающую энергию. Ложные учения и дурные советы могут направить самопожертвование женщины к целям нечистым, страсти превратят мужество любви в дерзость и озлобление; столь драгоценные в женском сердце доверчивость и сила привязанности могут быть похищены людьми порочными, ввести женщин в круг преступников и сделать их участницами преступлений. Нашему времени выпала печальная судьба дать всему этому множество потрясающих опытных доказательств.

Но почему Апостол требует, чтоб этот человек сердца в женщине был непременно сокровенный? Многим из современных людей это требование покажется совпадающим со свойственною варварским временам и народам замкнутости и запуганности женщины, с желанием скрывать ее от, света, не давать ей свободного и деятельного участия в жизни общественной. Ныне так стараются освободить женщину ото всякого стеснения, раскрыть перед целым миром сокровища ее сердца и сделать их общим достоянием. Но есть великое различие между насильственным отчуждением женщины от общества и сохранением в сокровенности ее внутренней жизни среди самого общества. Преимущество женщины есть обилие любви. Но что такое любовь? Она есть способность духа усвоять себе другое существо и отдавать себя ему, когда оно гармонирует с его природой и восполняет его жизнь. Так дух наш соединяется с Богом и в Нем находить свое блаженство; так человек узами любви соединяется с человеком, и в этом союзе находит свое счастье, или восполнение и расширение своей жизни. Очевидно, что это составление связей по закону любви, выбор людей, возрастание, или ослабление привязанности к ним есть глубокий, многосторонний, сложный и, что всего важнее, свободный процесс развития духа. Можно ли допустить, чтобы всякий желающий любопытным глазом заглядывал в этот тайник нашей души? Можно ли дозволить вмешательство чужого влияния в эту внутреннюю жизнь нашу? Молитва к Богу есть излияние любви к Нему, и Господь требует, чтобы мы приносили ее в уединенной клети и затворяли за собою двери. Тот смутит горячо молящегося, кто подсмотрит его молитву. Правила нашей Церкви не допускают, чтобы при общественной молитве сильные душевные движения молящихся были обнаруживаемы выходящими из общего порядка внешними действиями; татя движения души во всей силе должны быть видимы Единому Богу. Самую милостыню, как дело любви к ближним и вместе служение Богу, Господь повелевает творить втайне, чтобы душа благотворящая ничем не была смущаема. Того же требует самая природа любви и по отношению к людям. Кто подслушал беседу искренних друзей, или супругов, тот у всех народов почитается похитителем чужой тайны. Тот, кого любят, оскорбляется даже тем, когда без его позволения рассматривают вещи, подаренные ему любящим его человеком. Ясно, что тайна есть существенная принадлежность любви. Поэтому как не желать, чтобы человек сердца в духе женщины, этот нежный, робкий, стыдливый человек, возрастал и развивался на свободе от непрошенных свидетелей в тайне и сокровенности? Но не повредит ли эта сокровенность деятельному выражению любви женщины в опытах жизни? Нет! Любовь – сила живая. Она скажется, но там, где нужно, насколько нужно, и пред кем нужно. Может быть, женщина, не открывающая пред всеми своих чувств, останется незамеченною и потому бесполезною для общества? Нет! Люди знают, что где крепко стерегут, там есть сокровища, а где двери отворены настежь, – там пусто.

Отсюда понятно, почему Апостол необходимыми свойствами истинно достойной женщины признает кротость и молчаливость. Любовь не уживается с надменностью, гневливостью и раздражительностью. Сама кротость, соединенная с нелицемерною тихостью и мягкостью нрава есть принадлежность любви, так как любовь по существу своему не взыскательна и не требовательна, но всегда склонна к уступкам и жертвам. Сам Сын Божий – Сама любовь – говорить о Себе, что Он пришел не для того, чтоб Ему служили, но чтобы послужить (Мат. 20, 28). Если жена создана на помощь и утешение мужа: то пойдем ли мы искать этого утешения там, где всегда угрожают вспышки гневливости, гордости и тщеславия? Кротость, как выражение души мирной и любящей, всегда отпечатлевается и на лице женщины и служит наилучшим ее украшением. Это выражение и не прекрасное от природы лицо делает прекрасным. Ныне требуют, чтобы женщина сама заявляла и защищала свои права. Но не на борьбу создана женщина. Для того, чтобы права женщины были неприкосновенны, нужно, чтобы в другой половине рода человеческого были умеряемы страсти, чтобы мужчины умели по слову того же Апостола, женам как немощнейшему сосуду оказывать честь (1Пет. 3, 7). Где понимают истинное достоинство женщины, там, когда ее оскорбляют в ее чести и правах, довольно одного выражения печали на лице ее, довольно одной слезы, чтобы нашлись для нее надежные защитники. Скорбь и негодование выражающиеся на лице достойной женщины, скорее смирят ее обидчиков, чем шумные заявления прав с ее стороны.

Наконец, при кротости, для истинного достоинства женщины требуется еще и молчаливость. Это свойство еще менее, чем кротость, согласно с духом нашего времени. Скажут, что это опять отзывается отчуждением женщины от общества, обречением ее на молчание. Но молчаливость есть особенная осторожность в слове, а не постоянное молчание. Это свойство женщины делает ее сосредоточенною, ко всему внимательною, наблюдательною, осторожною, способною изучать людей и верно определять свое место и значение между ними; тогда как излишняя говорливость, обнаруживая тайны ее сердца, делает ее предметом праздного любопытства, а иногда и жертвою человеческой хитрости. Еще древние говорили, что сосуд с благовониями часто открываемый выдыхается, что нужные и дорогие плоды на деревьях от птиц закрывают сетью. Ныне мы и видим, как от излишней развязности теряется в женщинах скромность и стыдливость, и жадными птицами расхищаются лучшие плоды незащищаемого молчаливостью женского сердца. Хранить свою любовь для людей достойных и дел благах, меньше высказываться, но слагать все глаголы в сердце своем – вот правила для охранения истинного достоинства женщины. К женщине такого характера лучшие люди всегда отнесутся с доверием; ей охотно откроют свою тайну, ей скорее, чем кому другому, сообщат свою радость, пред нею, в надежде искреннего участия, с отрадой выплачут свое горе. Человек сердца, – глубоки, искренни, надежный – вот что истинно драгоценно для всех в женской природе.

Да поможете вам Господь приближаться в ваших мыслях, чувствах, действиях и во всем вашем поведении к этому светлому идеалу женщины-христианки. Имея его пред собою, идите бодро на труд жизни. С любовью встретит вас общество. Вы будете иметь и среди трудов, и среди лишений истинные утешения и истинных друзей. Да сопутствует вам всем и всюду Божие благословение.

Опять преступное покушение на жизнь Благочестивейшего Государя нашего; еще тонко рассчитанный замысел, но на этот раз приведенный в исполнение уже не на городской улице, не в поле, не на железном пути, а в самом жилище Царей наших. Царский Дворец потрясен в своих основаниях; страждущая Государыня Императрица, наша сердобольная Мать, предмет наших молитв и печали, не пощажена на одре болезни. Царственная Семья поражена ужасом!.. Но что же Он, Кого так упорно преследуют враги, за Кого так дрожит наше сердце? Он, как всегда, сохраняете спокойствие духа, ободряет испуганных, посещает Своих воинов невинно за Него пострадавших. И опять исполняются на Нем с изумительною точностью слова Псалмопевца о помазанниках Божьих: «Царь уповает на Господа, и по благости Всевышнего не поколеблется. Он просит у Тебя жизни: Ты дал Ему долгоденствие. Велика слава Его во спасении Твоем» (Псал. 20).

Истинно, велика слава Его, в пятый раз спасаемого чудесным действием Промысла Божия при величайших опасностях. Изумляется этому мир, самые разнообразные чувствования волнуют сердца Его подданных. Мы слышим, как отдаленные раскаты грома, движения народного гнева и негодования против тайных врагов нашего Царя и Отечества; мы видим рыдания, не женщин только добросердечных и впечатлительных, но крепких духом мужчин, поражаемых необычайностью событий; мы получаем отовсюду требования общественных молитв, не в смысле только благодарения Богу, но как торжественного исповедания нашей веры, нашего убеждения, что среди нас, как древле среди Израиля, открывается и действует дивная Десница Божия, что посещает Господь и нас людей Своих; мы все нетерпеливо желаем возгласить пред всем миром устами Церкви: Господи! исповедуем благодать, проповедуем милость, не таим благодеяния.

Но самые лучшие, самые священные чувствования, чтоб они могли принести плод, должны уступать место размышлению. Мы переживаем знаменательное время: Господь, при охлаждении нашем и невнимании к святому Слову Его, поучает нас событиями. Послушаем Пророка изъясняющего смысл печальных событий в избранном народе Божием, и поучимся у него пониманию событий нашего времени. «Внемли народ Мой закону Моему, говорит он, приклоните ухо ваше к словам уст Моих. Что слышали мы и узнали, и отцы наши рассказали нам, не скроем от детей их, возвещая роду грядущему славу Господа, и силу Его, и чудеса Его, которые Он сотворил. Он постановил устав в Иакове, и положил закон в Израиле, который заповедал отцам нашим возвещать детям их, чтобы знал род грядущий, дети, которые родятся; и чтоб они в свое время возвещали своим детям, возлагать надежду свою на Бога и не забывать дел Божьих, и хранить Заповеди Его» (Псал. 77, 1–7). Забвением и пренебрежением этого повеления Божия – возвещать вновь рождающимся детям дела Божии, закон положенный в Израиле, утверждать в них упование на Бога и послушание Его Заповедям, – Пророк из поколения в поколение изъясняет преступления народа и постигавшие его бедствия.

С какого года, с какого поколения, в каких семействах прежде у нас пресеклось это преемственное передавание вновь рождающимся детям заветов Божьих: там и ищите зародыша и начала настоящих печальных событий. Где родители и воспитатели не умели, или не хотели просветить детей верою в Бога, там привилось вольномыслие и ложные учения под именем просвещения; где не внушили упования на Бога, там возникли гордость и самомнение, ожесточение и отчаяние; где не позаботились подчинить пробуждающиеся силы и стремления детей воле родительской, там родилось неповиновение властям; где не покорили свободу юности Заповедям Божьим – о честности, любви, целомудрии, смирении, трудолюбии, там внедрились пороки, и в молодых людях открылась готовая почва для всяких злых семян и всяких не призванных сеятелей. Чему же мы люди старых поколений, должны удивляться? Собственной неосмотрительности. На кого должны больше гневаться? На самих себя. С чего начать поправление нашей расстроенной общественной жизни? С подчинения самих себя и еще неиспорченных детей наших уставу поставленному в Иакове, и закону положенному в Израиле. Церковь и Церковь – вот наше спасение! Всякое уклонение наше из-под ее руководства есть шаг к погибели; всякое необдуманное общественное движение и учреждение, вредящее ее влиянию на народ, есть удар нравственной жизни народа, сбивающий его с пути закона на путь развращения.

Какой же урок мы получаем из этих многократных случаев чудного избавления от опасностей нашего Великого Государя? Господь напоминает нам завет отцов наших о преданности царям самодержавным, и охраняет нас от искушений и увлечений чуждыми учениями о властях и народных правительствах. Мы издали слышим, как в странах просвещенных волнуются народные массы, борются партии, разгораются страсти, подкапываются основания подчиненности и повиновения, как люди здравомыслящие желают власти цельной, единой, твердой. Господь веками утвердил в нашем отечестве единую власть царей, и в лице Государя нашего, Богом хранимого, в Его благости, кротости, постоянной заботе дать свободное развитие всем народным силам ко благу отечества, мы видим живое опровержение всех когда-то бывших в народах поводов к устроению иных способов правления. На многие века Он будет идеалом царей самодержавных. В Нем наше народное единство, наше самосознание, наша честь, наша сила и слава. «Господи, спаси Царя и услыши нас, когда будем взывать к Тебе!» (Псал. 19, 10).

Чувству праведного негодования против тайных врагов Царя нашего дадим исход и деятельное приложение в посильном для каждого содействии правительствам, к раскрытию их замыслов и козней. Наконец, утешимся словами Пророка, обращенными к Богу вслед за учением о хранении царя силою Божией, в которых он врагов царя называет врагами Божьими: «Рука Твоя найдет всех врагов Твоих. Они предприняли против Тебя злое, составили замыслы, но не могли выполнить их. Ты поставишь их целью, из луков Твоих пустишь стрелы в лицо их. Вознесись Господи силою Твоею: мы будем воспевать и прославлять Твое могущество» (Пс. 20, 9, 19–14).

Мы все скорбим и тужим о постигшем нас несчастье. Точно в каждом семействе близкий сердцу покойник; так всех объяло уныние, так обще, так глубоко чувство печали во всем народе о кончине нашего возлюбленного Государя.

Но в тяжких бедствиях полезно печаль растворять размышлением. Мы спрашиваем себя: что это случилось? Как это могло быть? Да, совершилось у нас дело великое, дело страшное; но по самой великой важности своей оно не могло совершиться без воли Божественного Провидения. Кто, как не Господь Всеправедный, мог поразить весь народ наш таким ударом? Кто, как не Владыка мира, мог взять жизнь у Благодетельнейшего из Государей, и таким необычайным образом? Итак, на наших глазах совершилось таинственное действие Промысла Божия, управляющего судьбами народов. Кто объяснит нам его значение и цель?

Только Сам Владыка мира, допустивший совершиться этому страшному событию. Только в Божественном откровении мы можем найти ключ к разрешению тайны.

Однажды Иудеи, раздраженные непонятным и неприятным для них учением Спасителя, схватили камни, чтобы побить Его. Видя их намерение, Господь спокойно сказал им: «Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего: за которое из них хотите побить Меня камнями?» (Иоан. 10, 32). Руки пристыженных убийц опустились. В другой раз, когда Господь сам обнаружил им их намерение, они с упреком говорили: «кто ищет убить Тебя?» (Иоан. 7, 20). Но тем не менее, они Его убили. Не много их было; они боялись народа, преданного всем сердцем Великому Учителю, Благодетелю и Чудотворцу: но тем не менее они достигли своей цели. Враждовали против Господа только книжники и фарисеи, установившие себе особые понятия о Мессии и благоустройстве и славе Израильского народа. Они употребляли разные происки, подкупы и другие тайны средства, чтобы запугать, обольстить народ и найти в нем себе соучастников. Сколько они успели в этом, мы видим из криков множества голосов пред Пилатом: «распни Его». Как хитро они действовали, это видно из того, что они нашли себе соучастника в тесном круге ближайших друзей Господа, в числе дванадесяти избранных учеников Его. Для чего же были допущены Промыслом Божиим все эти хитрые происки, все эти темные козни и это страшное убийство Спасителя мира, в защиту Которого даже разбойник почел своим долгом сказать: Сей же ни единого зла сотвори?

Здесь обнаружена пред всем миром решительная борьба Искупителя с князем тьмы (Иоан. 16, 11), добра со злом – и открыто Самим Богом последнее средство, употребляемое Им для вразумления и обращения людей от заблуждений к истине, именно – смерть самого Проповедника истины, правды и любви, пролитие на глазах всех неповинной крови, как последнее свидетельство истины с одной, и крайнего ожесточения с другой стороны. Когда понятия людей до крайности извращаются; когда, при растлении нравов и сердец, при помрачении умов, преобладают софизмы, полуистины, насмешливые или злобные отношения к невинности, правде и добродетели; когда не оказывается возможным привести людей путем знания и размышления к единству истинных воззрений и убеждений: Господь попускает совершиться между ними преступлению, – убиению Праведника, в котором все чувствуют себя виновниками, одни по небрежению, другие по ожесточению, и по совершении которого все говорят: «что мы сделали»! Это значить, что Промысл Божий, помимо омраченных и извращенных умов человеческих, производить громовой удар в их совести, чтобы дать почувствовать, в какую глубину зла завело их легкомыслие, небрежение к познанию истины, преступная игра знаниями и убеждениями, попрание законов веры и нравственности и чувственная жизнь.

Мы знаем, какая перемена произошла в расположении умов человеческих после смерти Спасителя. Сам Иуда бросил свои сребренники, сказав: «согреших, предав кровь неповинную» – и весь мир понял, что убили его Спасителя, Богочеловека, и затем настало нравственное обновление человечества. С тех пор все кающиеся грешники любят шаг за шагом проходить крестный путь Спасителя и обливать этот путь слезами, любят лобызать спасительный язвы и животворящий крест Его.

Как это естественно человеческой совести, как свойственно человеческому сердцу плакать над неповинным страдальцем, – это мы ныне и испытываем. Неотступно и всюду с нами этот величественный образ нашего прекрасного, доброго, Великого Царя, Повелителя миллионов, павшего под страшным ударом, с раздробленными голенями и окровавленным лицом. Нам слышатся Его кроткие слова, сказанные по миновании первой опасности: «где убийца?» – «Посмотрю моих раненых», – так близкие к словам Спасителя: Отче, отпусти им, не ведят бо что творят. Его, Властителя необъятного царства, мы представляем себе без верхней одежды, с непокрытою головой, поднимаемого верными руками в простые сани, и нам видится, как они наполняются Его кровью. «Холодно», говорить Он: как это похоже на слово Спасителя: «жажду!» Последние слова изнемогающего Государя: «домой, умереть» – что это, как не отзвук последнего слова Христова: «совершишася?»

Мы не желаем врагам почившего нашего Государя отчаяния и погибели Иуды, хотя многие из них кончают свои преступления самоубийством, но желаем, чтоб и они, обличаемые совестью, сказали: согрешихом, предавши кровь неповинную! Нам же слезы, проливаемые над гробом нашего Государя, да будут банею очищения и обновления (Тит. 3, 5). Благо народам, которые вразумляются и исцеляются подобными действиями Божественного Промышления. Видно, Господь ожидает от народа нашего, Им избранного и возвеличенного, понимания его призвания и попечения о нем Божия. Господь, по слову Св. Писания, бьет всякого сына, которого принимает» (Евр. 12, 6). А Царю-Освободителю Его мученический подвиг, сопровождаемый нашим исправлением, да усвоит еще имя спасителя своего народа из тьмы современных лжеучений и развращения.

Глава и первообраз Помазанников Божьих, Господь Иисус Христос, во время Своего торжественного служения спасению людей, неоднократно подвергался опасности смерти от своих врагов: то хотели свергнуть Его с горы, то взять чрез тайно подосланных воинов, но Евангелисты замечали: никтоже возложи нан руце, яко не у бе пришел час Его (Иоан. 7, 30).

Но вот в саду Гефсиманском, после крепкой молитвы, Он будит спящих учеников Своих и говорить: приспе конец, прииде час... се предаяй Мя приближися (Map. 14, 41, 42).

Пять раз Государь наш Александр Николаевич повергался опасности смерти от руки врагов, но Промысл Божий чудесно спасал Его, потому что еще не пришел час Его. Но вот когда мы успокоились на уповании, что Он огражден от врагов, что все опасности миновали, – приспе конец, прииде час. Чувствовало ли Его сердце, что, возвращаясь во Дворец после обычных мирных занятий по службе и посещения родственного семейства, он встретит на пути своем убийц со смертоносными орудиями в руках, и что час Его пробил?...

Мы сокрушаемся, что Он не довольно берег Себя, что мы не довольно тщательно Его охраняли; но оставим бесплодные сожаления о том, чего не сделали и не могли сделать человеческие силы и предусмотрительность. Он сам знал, что делал. Он чувствовал себя орудием Промысла Божия; Он с верою и сознанием проходил Свой крестный путь; Он ожидал и был готов пасть искупительною жертвой за спасение отечества. И вот драгоценная жизнь принесена, неповинная кровь пролита, Государь, – один из величайших, – Освободитель миллионов людей своих и чужих, беспримерный благодетель своего царства и человечества, пал от рук убийц, – и по земле Русской проходит то чувство ужаса и страдания, с которым, по словам Евангелиста, расходились никогда с Голгофы зрители страданий и смерти нашего Спасителя: и все пришедшие народи на позор сей, видяще бывающая, биюще перси своя возвращахуся (Лук. 23, 48).

Он уничтожил у нас рабство, отменил позорные телесные наказания, дал свободу мысли, свободу слова, свободу самоуправления, свободу правосудия, свободу составления обществ для дел благотворения и пользы отечества; Он открыл Своему великому царству все пути к истине, справедливости, добру, чести, величию и славе. Но Он знал, что по этим путям к совершенству нельзя вести людей насильно, что к каждому гражданину не может быть приставлен сторож и руководитель, что свободные люди должны уметь пользоваться свободой и защищать ее. И с какою невозмутимостью и долготерпением, с какою неистощимою благостью Он смотрел на проявления нашей новой жизни по новым, дарованным нам началам! Только что не говорил Он лично каждому из нас: «смотрите, свободные люди, сколько у вас недостатков, какие у вас недуги, сколько у вас врагов внутренних, незримых, от которых не может защитить вас никакая внешняя власть, – врагов истины, порядка, ваших отечественных преданий, вашей национальной силы, вашего преуспеяния и счастья! Становитесь сами на свои ноги; сами о себе заботьтесь, ищите истины, правды, добродетели; будьте счастливы, как Я этого вам желаю; а Я готов умереть за вас». И вот Он умер, напоив родную землю Своею кровью. И эта заветная кровь во все грядущие века будет говорить нашему отечеству, что величие и счастье свободных народов достигается самосознанием, самозащитой, трудом, подвигом.

И как ясны на самой кончине нашего возлюбленного Государя, знамения особого промышления о Нем Божия! Душа Его взята от земли в лучшие минуты человеческой жизни, очищенная говением, покаянием, приобщением Тела и Крови Христа Спасителя, в тихом и мирном настроении сердца и совести. Возблагодарим Господа, что имели такого Великого Царя, Отца и Благодетеля, что получили от Него неоцененные дары для благоустроения отечества, что видели в Нем пример любви, полагающей душу за други своя. Утешимся мыслью, что, пpияв кончину мученическую, сопровождаемый в вечную жизнь молитвами облагодетельствованных Им миллионов людей, Он станет пред престолом Божьим, со Свв. Владимиром и Александром Невским, ходатаем за землю Русскую, которую возлюбил даже до смерти. Но да будет эта смерть чертою и гранью, отделяющею время наших недоразумений, погрешностей и заблуждений от грядущего времени нашего исправления. История нашего отечества отмечает новую главу – нового царствования.

Мы дали присягу в верности нашему Благочестивейшему Государю Александру Александровичу, мы клялись именем Божьим служить Ему с нелицемерною верностью до пожертвования за Него жизнью. Дадим еще обет над священною кровью почившего Отца Его и нашего, за нас пролитою, – всеми силами и средствами содействовать новому Государю нашему в восстановлении здравомыслия, порядка и мира в нашем отечестве.

Ободримся. Почивший Государь оставил нам Сына, унаследовавшего от Него и всего Своего рода высокие качества, – царственные и человеческие. Мы присягнули Императору зрелому возрастом, приобыкшему к правлению, испытанному в боях, крепкому духом и характером, знающему и любящему свой верный, покорный и великий народ. Будем молить Господа, да благословит Его и нас на грядущие труды и подвиги для чести и блага отечества.

Со слезами на глазах мы выслушали обращенное ко всем нам, верноподданным, доброе, сердечное и мощное слово Благочестивейшего Государя нашего. Как обильный и прохладный дождь на жаждущую землю, падает оно на удрученные и изнуренные скорбью сердца наши.

Это слово есть высокий дар любви Царя Русского к Его народу. Как родной отец с детьми говорит Он с нами о Своих и наших страданиях, опасениях и заботах, сливая во едино в Своем сердце Свое и наше благо, спокойствие и счастье. Это голос Сына, достойного Своего Родителя, Царя-Мученика.

Государь верит нам. Он называет нас «народом во всем свете известным любовью и преданностью своим Государям». Он верит, что «наши горячие молитвы привлекут благословение Божие на Него и на предлежащий Ему труд правления». Усугубим же наши о Нем молитвы; дадим Ему доказательства верности и любви нашей прежде всего ревностью «к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю русскую».

Государь ободряет нас. «Да ободрятся, говорить Он, пораженные смущением и ужасом сердца верных наших подданных». Он Сам становится, по Божию велению, бодро на дело правления, с верою в силу истины самодержавной власти. Он призывает нас под синь ее, чтобы мы могли в неразрывном союзе с нею, по примеру предков наших, пережить современные смуты и испытания и вывести наше отечество в новую силу и славу. О, да скажет Ему собственное Его сердце, с какою радостью мы ответствуем на Его призыв; с какою несокрушимою силой убеждения в истины самодержавия мы готовы всегда стоять под синью Его власти и вместе с Ним охранять эту священную власть от всяких на нее «поползновений». Мы с горестью смотрели на эти поползновения. Мы видели, как легкомысленные последователи новых учений, развивая пред нами чуждое нашей истории системы управления, как буйные дети в чужом саду, в потьмах, подсаживая друг друга, лезли на многоветвистое древо нашей общественной и государственной жизни, и протягивали дерзкие руки к плодам веками укорененной и Богом покровительствуемой власти. Но вот раздался мощный голос Хозяина земли Русской, – и нам предстоит радость наблюдения как эти дети века исчезнут из среды нашей. Отныне всем подобным покушениям дано самою Верховною Властью точное определение и всем понятное название, которым все мы можем пользоваться, отвечая на всякие ложно-свободные речи: «Это поползновения на власть самодержавную».

Государь ограждает ото всяких недоразумений и ложных суждений дарованные в Бозе почившим Родителем Его нашему Отечеству учреждения, которыми Он «всех без различия сделал навсегда свободными и призвал к распоряжению делами местного управления и общественного хозяйства». Но вместе с тем, Государь призывает всех нас на труды к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, истреблению неправды и хищения, водворению порядка и правды в действии самых учреждений России, дарованных в Бозе почившим Его Родителем. Ясно, что за нашими действиями в пределах дарованных нам прав будет бдительно смотреть Его недремлющее око, и направлять их будет Его единая, нераздельная, неприкосновенная, самодержавная власть.

Заключим молитвою Псалмопевца: Господь, крепость народа Своего и спасительная защита Помазанника Своего! Спаси народ твой и благослови наследие Твое; паси их и возвышай их во веки! (Пс. 27, 8. 9).

Мы испрашиваем в молитве Божия благословения на наше новое Общество. Чтоб иметь надежду получить Божие благословение на какое-либо дело, как залог несомненного его успеха, для этого надобно иметь убеждение, что дело наше честно, согласно с волею Божиею и служит к славе Божией и пользе человечества. Все эти качества несомненно имеют за собою церковное пение, и следовательно, оно может быть достойным предметом и нашей любви, и наших занятий; а если мы будем понимать его и упражняться в нем как должно, то можем надеяться и благословения Божия на труды наши.

Церковное пение – небесного происхождения. Пророк Исаия «видел Господа сидящего на Престоле высоком и превознесенном. Его окружали шестокрылые Серафимы и взывали друг к другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Полна вся земля славы Его» (Ис. 6, 2. 3). Серафимы – бестелесные, чистые духи; в их царстве нет звуков подобных нашим, и хотя содержание их песнопения переведено было Пророку на язык человеческий, но в чем собственно состояло их взывание, или пение, мы не можем себе представить, как и Апостол Павел говорит, что в том же царстве чистых духов он «слышал неизреченные глаголы, которых человеку нельзя пересказать» (2Кор. 12, 4). Но они взывали друг к другу: следовательно, передавали друг другу свои ощущения и, возбуждая друг друга к славословию величия Божия, взаимным соучастием умножали свою внутреннюю радость и блаженство. Но не зная серафимского пения, мы знаем серафимские ощущения гармонии духа, благодатного мира и радости о Господе при созерцании величия Божия, и учимся в самые великие минуты нашего богослужения славословить Господа их же словами: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!».

Но вот другой опыт небесного пения в ином роде. К Ангелу, возвестившему Вифлеемским пастырям радость рождения Спасителя мира, слетает на землю многочисленное воинство небесное, славить Бога и взывает стройным хором и уже земными звуками и голосами человеческими: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение» (Лук. 2, 13. 14), что поем и мы часто, по примеру Ангелов.

Заметим, что как Серафимы на небесах, так и Ангелы на земле славословят Бога за благодеяния, являемые Им у нас, в нашем земном мире: «Полна вся земля славы Его», восклицают они, – «на земли мир, в человецех благоволение». Итак, они учат нас созерцать славу Божию, возвышаться умом и сердцем к чистым духовным утешениям, долженствующим составить для нас со временем в мире чистых духов источник вечного блаженства. Совершенства Божия, явленныя нам в природе, благодеяния Божии дарованные в искуплении – вот предметы, доступные на земле для нашего созерцания. Не постигая гармонии, небесной, возбуждающей Ангелов к созерцанию, мы понимаем Богом устроенные законы гармонии земной в природе и в искусствах нам доступных: гармонии линий и пропорций – в архитектуре, гармонии форм и цветов – в живописи, гармонии звуков – в музыке и пении. Всеми этими средствами для возвышения нашего духа пользуется Церковь Божия, руководимая небесными откровениями. Наше дело держаться в пользовании искусствами на той высоте, которая Богом и Его Церковью нам указана.

Мы знаем по опытам, что внутренние движения счастья и радости человек любит сам выражать во внешних гармонических произведениях и что, наоборот, со стороны ощущаемая гармония также производит на нас приятные, услаждающие душу впечатления. Но создание искусства только тогда производит полное впечатление на созерцающего, питает и возвышает его душу, когда при внешней гармонии форм дает понять и внутреннее его содержание; в противном случай оно производит в душе хотя и возбужденное, но смутное настроение. Поэтому музыка инструментальная, не обладающая средствами выражения мысли, производя в духе нашем приятные ощущения, оставляет их неопределенными, беспредметными, и путем наслаждений не возводит нас к совершенству, потому что не оставляет в нашем сознании ясного представления об искомых нами состояниях счастья и блаженства; оттого она и не принята в богослужение нашею Православною Церковью. То же происходит в нас и при наслаждении пением, когда слишком изысканное его построение застилает от нас содержание песнопений и оставляет нас под влиянием тех же неопределенных впечатлений. Поэтому Серафимы обращаются друг к другу и поют ясными голосами: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф», поэтому и Ангелы, обращаясь к пастырям, дают понять им, за какое великое благодеяние, оказанное людям, славят они Бога: «На земле мир, в человеках благоволение»; поэтому и учредители Церкви, Пророки и Апостолы, требуют от поющих прежде всего понимания содержания возносимых к Богу песнопений. Псалмопевец говорить: «пойте Богу нашему; Бог Царь всей земли, пойте все разумно» (Пс. 46, 7. 8). Апостол Павел пение без понимания его содержания сравнивает с молитвой на незнакомом языке и дает понять, что подобные упражнения могут дать участвующему в них общее со всеми возбужденное настроение духа, но бессодержательное, при котором, по его выражению, «ум остается без плода». Поэтому, говорить он: «стану молиться духом, стану молиться и умом; буду пить духом, буду пить и умом» (1Кор. 14, 14. 15). Именно такими песнопениями, каких требует Апостол, т. е. при изящной музыкальной мелодии сохраняющими ясность и понятность содержания, богата наша Православная Церковь. И вот первая цель нашего нового Общества – достойным исполнением этих песнопений доставлять своим членам истинно-духовное, назидательное утешение и наслаждение.

Мы не привыкли соединять в одно понятие слова: наслаждение и назидательность. Но в смысли духовном они легко соединяются. Под словом воспою и умом Ап. Павел именно разумеет окрыляемое пением созерцание пути, ведущего к совершенству и блаженству. В церковном пении высший интерес – отдать свою душу под впечатления благодатного содержания песнопений, удобнее приемлемых с помощью размягчающих наше сердце музыкальных мелодий. Возвыситься к созерцанию Бога, Его совершенств и благодеяний, проникнуться воспоминаниями великих событий из истории веры, одушевиться примерами Святых, Церковью прославляемых, почувствовать очищение помыслов и облегчение сердца в отделении от мирской суеты, или услаждение высшею духовною жизнью, это значить, по выражению Апостола, иметь плод духовный, т. е. некоторое возрастание в духе, достигаемое посредством духовного опыта. Мы очень будем счастливы, если подобные опыты послужат хотя для немногих в воскресные и праздничные дни средствами отвлечения и охранения их от чувственных удовольствий и нравственно расслабляющих наслаждений, так овладевших нами в последнее время.

Нам скажут, что это делается в храмах именно в праздничные дни; но, во-первых, по Заповеди Божией от нас требуются не посещение только богослужения в праздники, но и соответствующие им домашние упражнения. А какое упражнение, после поучения в слове Божием, более церковного пения соответствует значению дней праздничных? Во-вторых, к великому сожалению, многие не успевают понять в храмах смысла церковных песнопений, многие не посещают всенощных бдений на праздники и будничных богослужений, например, в Великий Пост, и поэтому вовсе не слышат многих прекраснейших церковных песнопений; эти недостатки могут быть хотя отчасти восполняемы нашими хоровыми исполнениями. Наконец, всюду слышны жалобы, что пение в наших Церквах так неудовлетворительно, что, поэтому, трудно выдержать наше продолжительное богослужение. На этих жалобах следует остановиться. Кто должен, по нашим понятиям, петь для нас в храмах и удовлетворять нашим музыкальным вкусам? Немногочисленные клирики, или же не на наш счет нанимаемые певцы? А что же мы сами, особенно когда имеем для этого нужные таланты? Зачем мы утратили добрый обычай наших предков петь во храмах вместе с церковным клиром? Зачем мы потеряли и самую память о древнем обычае петь всею Церковью? Отчего мы не стыдимся отдавать свои голоса на служение театральным зрелищам, а стыдимся, или ленимся посвятить их во славу Божию на служение Церкви? Пора нам понять, что упадок церковного благолепия есть одно из свидетельств нашего собственного нравственного упадка. Улучшению нашего церковного пения во храмах, между прочим, и желает от всего сердца помочь наше новое Общество, предлагая свои услуги для обучения желающих церковному пению и для упражнения в нем. Если из членов Общества появятся певцы по приходским Церквам, – это будет исполнение одного из лучших его желаний.

Наконец, у нас ныне замечается и еще великий недостаток в умении пет в удобное время лично для себя, для своего утешения, или для утешения своего семейства. Апостол Иаков говорит: «Весел ли кто из вас, пусть поет псалмы» (Иак. 5, 13). А нам и петь нечего, в смысле духовном, ни в радости, ни в печали; большая часть из нас не знает ни одного псалма, ни употребительных для псалмов напевов, в чем далеко превосходят нас многие христиане иных исповеданий. Апостол Павел советует: «Научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу» (Кол. 3, 16). А мы большею частью не знаем как и взяться за исполнение этого наставления. Между тем еще не так давно, на нашей памяти, в семействах и в кружках знакомых было в употреблении в свободное время духовное пение. Как все эти прекрасные обычаи у нас быстро исчезают! И между тем как желательно бы нашему Обществу, да я полагаю и всем добрым христианам, содействовать их восстановлению! Духовное пение в семействах, – какое это было бы могущественное и верное средство для воспитания в детях чувства благочестия! Мы видим в некоторых учебных заведениях, особенно женских, с каким усердием и одушевлением поют церковные песнопения неиспорченные дети. Смотря на них поющих и в семействах, родители, конечно, от всего сердца пожелали бы, чтобы Господь сохранил их от пороков века, и чтоб они со временем были причислены к лику небесных певцов, которые, обращаясь друг к другу, неустанно восклицают: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф»!

Вот цели и желание нашего нового Общества! Примемся с усердием за предстоящее нам дело. Усердие чистое и искреннее, и притом к такому христианскому делу, надеемся, привлечет к нам сочувствие нашей Православной Москвы, многолюдной и богатой всеми талантами и средствами, и при помощи Божией мы не останемся без успеха.

Много возникает в уме вопросов и недоумений по поводу преждевременной и неожиданной кончины нашего знаменитого героя, Михаила Дмитриевича Скобелева. Не был ли он еще так молод и полон сил? Не были ли так нужны для отечества его дарования? Не покоилось ли на нем так много наших надежд, не сопутствовали ли ему всюду наши благожелания? Не был ли он видимо храним Провидением для будущего, оставаясь невредимым среди тысячи опасностей и смертей? Зачем же и почему же все это так внезапно пало и рушилось?

Но, при возникновении подобных вопросов, на уста всех благоговеющих пред неисповедимыми судьбами Божественного Провидения налагает печать молчания известная притча Христа Спасителя: «вы знаете, говорит Господь, что если бы ведал хозяин дома, в который час придет вор, то бодрствовал бы и не допустил бы подкопать дом свой. Будьте же и вы готовы; ибо в который час не думаете, придет Сын Человеческий!» (Лук. 12, 39. 40).

И вот дом подкопан, – драгоценная жизнь похищена. Великая утрата так внезапна, нравственное потрясете так сильно, что не знаешь, что сказать, при всем желании почтить благодарным словом дорогую память почившего. Как из глаз матери, склонившейся над гробом юного сына, вперившей взор в его милые черты и отыскивающей в потускневшем лице прежних выражений жизни, красоты, любви, незаметно для нее самой ручьями текут слезы, застилая и закрывая пред нею туманом самый предмет ее печального созерцания: так каждый из нас теперь, пред безжизненными останками нашего народного любимца, напрасно стал бы усиливаться восстановить для себя и других в целости и полноте его мужественный, светлый, вдохновляющий, нравственный облик, какой при его жизни с его именем возникал всегда в нашем воображении. Все застилают неудержимые слезы: горько, жалко; отечество хоронит милого сына; все мы оплакиваем близкого, родного по духу человека. Плачь о нем русское воинство: он был твоею честью и украшением; плачьте крестьяне и крестьянки: он был отцом детей ваших, этих дивных наших рядовых воинов, с которыми по-братски он делил труды и лишения; плачь Русский народ: в нем бился пульс твоей жизни, он был чутким истолкователем твоего призвания, носителем твоих идеалов, ревнителем твоей чести и славы.

Предоставим времени раскрыть события жизни, особенности талантов, тайны военных успехов, черты личной доблести и характера, убеждения, думы и помыслы этого замечательно русского человека, так рано похищенного смертью. В этом не оставят, конечно, удовлетворить нашим справедливым желаниям беспристрастные и опытные ценители военных дарований и успехов, боевые товарищи почившего и друзья его, пред которыми он открывал свою душу и ее заветные стремления. Но нам желательно бы понять тайну той редкой общеизвестности и той любви народной, которые в такие молодые годы жизни успел приобрести почивший и которые составляют высшую награду и утешение для всякого общественного деятеля.

Нам кажется, что тайна эта заключалась, главным образом, не в талантах его и победах, не в личных свойствах его характера, а в его полной, всецелой, безграничной любви к отечеству и к Государю, которых никогда не разделяет в своем сознании истинно русский человек. У него не было другой любви и привязанности, кроме любви к отечеству; не было личных интересов: его занимали только нужды отечества. О нем он думал непрестанно; с мыслью о нем пил и ел, ложился и вставал. У него не было других разговоров, кроме разговоров о предстоящей отечеству будущности, об угрожающих ему опасностях и о способах предупреждения их. Он любил отечество с ревностью; его оскорбляло все, что казалось ему в суждениях других непониманием истинного блага отечества, или холодностью и равнодушием к судьбе его. Любовь к отечеству была пламенем в его сердце, пожиравшим его самого. Она была источником и той беззаветной храбрости и бестрепетного мужества пред лицом смерти, которые сделали его в памяти народа героем легендарным. Он везде носил жизнь на своих руках как готовую жертву, ожидая случая с радостью и благоговением возложить ее на алтарь любви к отечеству. Любовь к отечеству делала его неутомимым в трудах, нечувствительным к лишениям, неудержимым в речах. Ни в пылу битв, ни в борьбе партии, ни в раздражении врагов, он не видел, не признавал опасностей: он несся выше всего в своем неудержимом стремлении жить, действовать, жертвовать для блага, величия и славы отечества.

Но любовь к отечеству есть сила живая, светящая, согревающая. Она сообщает всем действиям человеческим чистоту и возвышенность, словам искренность и правду, мыслям определенность, намерениям крепость, отдаленным планам и предположениям близость и удобоисполнимость, – и на все кладет печать одной ей свойственной красоты и привлекательности. И народ – не предубежденный, прямодушный, – сердцем понимает эти возвышенные качества дел из любви к нему исходящих, и по чувству взаимности влечется к человеку, объемлющему его своею любовью. И «сам этот человек становится для него олицетворением любви и совершенства и врезывается навсегда в его воображении, увековечивается в его памяти, и имя его переходит из уст в уста, из рода в род.

Этого великого счастья достиг Михаил Дмитриевич в немногие годы своей непродолжительной жизни. Мы видели, какие массы народа наполняли улицу пред домом, где лежало тело его в первое время после его смерти; на всех лицах были написаны скорбь и отчаяние; народ, казалось, хотел бы вырвать его из самых челюстей смерти. Это – любовь за любовь. Но не забудьте, что это любовь народа христианского, Православного. На следующее утро мы видим иное ее проявление: ко всем алтарям Московских Церквей принесены пред литургией во множестве просфоры и поминания: «о упокоении новопреставленного раба Божия Михаила». И это пойдет из рода в род. Что может быть прекраснее и утешительнее этого выражения любви народной?

Да будет, Господи, эта народная молитва очистительною жертвой за грехи почившего! Ради любви его к нашему Православному отечеству, ради любви к нему народа Твоего, ради слез наших и сердечной молитвы нашей о нем, паче же ради Твоей бесконечной любви, благоволительно приемлющей чистую любовь человеческую во всех ее видах и проявлениях, – буди к нему милостив на суде Твоем праведном!

Мы принесли благодарение Господу за благополучное окончание великого труда по Всероссийской Промышленно-Художественной Выставке и за дарование ей доброго успеха. Утешены трудившиеся в произведениях искусства общим к ним вниманием, утешен наш народ широким развитием такой важной отрасли нашей народной жизни; а что особенно нас радует – утешен наш Благочестивейший Государь, таким блистательным явлением пред целым светом одной из многих сторон величия и славы Его великого царства. Остается молить Господа о дальнейшем преуспеянии показанных нам здесь всех разнообразных отраслей промышленности и искусства.

Но и мы сами должны обеспечивать зависящими от нас средствами это преуспеяние. Промышленность и искусства – это цветы на великом древе народной жизни; а цветы пышно распускаются только там, где здоровы ветки и корни. Эти ветви и корни суть духовные силы и свойства народов. Да не оскудевает у нас вера в Бога и Его святое промышление, да укрепляется уважение и благоговейный страх к законам божественным и государственным, да не ослабеваем в подвигах и трудах нравственных и патриотических, да укрепляется между нами единомыслие и единодушие по всем вопросам и предприятиям общественной жизни, да процветает доброе и благонадежное воспитание молодых поколений, да не возобладает над духом нашим и его жизнью чувственность и плотские страсти, так легко развевающиеся на почве промышленности и искусства, как сорные травы на тучной ниве! При этих только условиях все относящееся к благоустроению и украшению нашей внешней народной жизни будет и благоуспешно, и благонадежно, и истинно прекрасно.

Мир вам и Божие благословение!

В воскресенье, 10 октября, был дан отъезжающему архипастырю прощальный обед. Прекрасная была мысль устроить эту трапезу в доме Мариинского Приюта, созданного московскою благотворительностью при руководительном участии преосвященного Амвросия, – приюта, где призреваются бедные дети сосланных преступников, сироты из сирот. К изящному зданию этого благотворительного заведения, скромно спрятавшемуся в одном из захолустьев Москвы, близ Пресни, около четырех часов стали съезжаться участники пиршества. Распорядители, именитые лица московского купечества, С Д. Ширяев, В. Д. Аксенов, С. И. Протопопов, А. Н. Дьячков, встречая приезжавших, направляли всех в домовую Церковь заведения, где преосвященный Амвросий, только что возвратившийся с преосвященным Алексеем и с архиепископом Фаворским Никодимом с крестного хода, был как бы хозяином, принимавшим гостей. Прекрасная, в художественной простоте своей, Церковь скоро наполнилась. Умилительное зрелище представляли выстроенные в ряд ее воспитанники, мальчики и девочки, прибыль князь В. А. Долгоруков, вслед за ним К. П. Победоносцев, наконец владыка-митрополит. Раздался хор воспитанников, растворились царские двери. Помолившись пред престолом владыка благословил собравшихся, и все общество отправилось в залу трапезы.

Среди обеда, Князь В. А. Долгоруков, встав, провозгласил тост за здоровье Государя Императора и Государыни Императрицы, покрытый восторженными, долго неумолкавшими кликами.

Затем, следовали, принятые с большим одушевлением, тосты за высокопреосвященного Иоанникия, за Князя В. А. Долгорукова, за К. П. Победосцева. Наконец Владимир Андреевич, подняв тост за преосвященного Амвросия, сказал следующее:

«Ваше преосвященство! Призванные всемилостивейшим соизволением Государя Императора на самостоятельную кафедру, вы оставляете многочисленных почитателей, которые навсегда сохранять о вас самые теплые и благодарные воспоминания как о добром пастыре и красноречивом наставнике.

Для меня лично ваше отбытие из Москвы составляет прискорбную утрату. Вы так долго были моим духовным отцом, и в вашем расположении, в вашем пастырском слове, я привык обретать духовную пищу истинного христианина и нравственную помощь на чреде служения моему Государю и Отечеству.

Провожая вас напутственными благожеланиями, я уповаю, что и на новой кафедре ваше преосвященство не забудете в своем сердце и в своих молитвах вашего духовного и преданного сына».

Слова эти сопровождались горячими и единодушными изъявлениями сочувствия присутствовавших.

Преосвященный Амвросий отвечал:

«Это сердечное прощальное слово вашего сиятельства, так открыто высказанное, доставляет мне великое утешение. Оно есть итог семнадцатилетних отношений моих к вам, которые вы удостоили сделать столь близкими. Когда я был еще мало известным приходским священником, вы, при вашем высоком положении, своим христианским смирением сумели внушить мне такую бодрость и смелость, что я в свободных речах моих к вам забывал, что имею дело не с простым и бедным сыном духовным, из каких в большинстве состоял мой приход. Ваш дом был мне открыт, как и сердце ваше. Я входил в него не со стеснением и робостью, имея в виду исполнить только долг урочного посещения высокому лицу, а с радостью, чтоб у вас за вашею трапезой отдохнуть душой и освежиться умом в этих незабвенных беседах и живых прениях о предметах веры, которые вы так любили в кругу близких к вам людей. Уж если вы официальные отношения ваши к жителям управляемой вами столицы сумели сделать столь добрыми и любовными, что овладели сердцами всех, то по одному этому можно судить, каковы вы в ваших интимных отношениях, в которых я имел честь быть принятым. Любить вас и заботиться о вас было моею отрадой, молиться о вас – долгом моего сердца и моим утешением. При расставании с Москвою разлука с вами составляет для меня одно из самых тяжелых сердечных ощущений. Да хранит вас Господь! Живите долго и счастливо на благо и утешение Москвы, которая вас любит родственною сыновнею любовью!»

Когда умолкли клики, покрывшие эту речь, преосвященный Амвросий встал снова и сказал следующее:

«Этою прощальной трапезой вы, м.м. г.г., конечно, желали по любви своей облегчить для меня расставанье с Москвой, где я служил тридцать три года и провел лучшую и большую часть моей жизни. Действительно, это расставанье не легко, но верно и то, что оно облегчается сочувствием провожающих и надеждой сохранить навсегда с Москвой связь умственную и нравственную.

Москва – чудный город. Из нее нельзя русскому человеку выехать и потом прекратить внутреннее общение и сердечную связь с нею. Сложившись в Москве в известный тип москвича, уезжайте вы на самую отдаленную окраину России, вы все будете прислушиваться как движется и бьется русская жизнь в Москве, и всякое более или менее ясное выражение этой жизни будет находить отзвук в вашем сердце; вы всегда будете про себя говорить: да, это по нашему, по-московски, по-русски.

Москву зовут сердцем России, столицей Православия. Эти выражения верны, но они – образные, сравнительные и желательно выяснить и пополнить точные и скрывающиеся под ними мысли. Действительно, мы видим, что ученые русские мыслители рассуждают, пишут и спорят о вопросах религии и внутренней и внешней политики, но независимо от них умственная и нравственная жизнь народа, как кровь, переливается и движется от Москвы к окраинам России и от них к ней, как к сердцу. Москва постоянно ведет торговые и другие сношения со всеми городами России от большого до малого. Из нее к ним и из них к ней притекают массы даровитых русских людей – простых, не знающих научного образования, и образованных, и притом не утративших русской личности. И они все думают, судят, говорят, слагают свое собственное общественное мнение, и пока мы собираемся путем газет распространить по России свои взгляды, мнение народа по известному вопросу (разумеется для него близкому) уже сложилось и его не сломит никакая журнальная полемика. Эти два движения русской мысли – новое письменное и древнее жизненное, похожи на два известные морские течения – верхнее и нижнее. Наша письменность, журналистика, течение верхнее, зависящее от времени года и воздушных перемен, а движение жизни народной, направляемое из Москвы – течение нижнее, глубокое, постоянное и однородное. К нему всегда и прислушиваются мыслящие истинно-русские люди и писатели, что и делает подобных мыслителей популярными, отчего и принимает народ их суждение с восторгом, как угаданную и формулированную его собственную мысль.

Народ русский – великий народ. Мы знаем его глубокую веру и покорность Промыслу Божию, его доброту, благодушие и способность к величайшему воодушевлению, напряжению и самоотвержению под влиянием событий, затрагивающих его веру и любовь к Царю и Отечеству. Эти качества нашего народа бесспорные, они признаются всеми, но также бесспорно и доказано историей и то, что они находили всегда свое полнейшее выражение в Москве. Но признавая это, мы не должны забывать, что эти качества: любовь, героизм, самоотвержение принадлежат человеческому сердцу, но, чтобы в их обнаружениях соблюдены были мера и порядок, они должны быть руководимы и направляемы умом. Следовательно, если эти свойства русского народа находят свое полнейшее и лучшее выражение в Москве, то они в Москве же и направляются русским умом. И вот где, по моему мнению, тайна великого значения Москвы: она есть по преимуществу столица русского разума.

Позвольте мне объяснить эту мысль с некоторою подробностью. Ум или разум человеческий есть сила души весьма обширная, многосторонняя и в своих проявлениях чрезвычайно разнообразная. Умы не только отдельных лиц, но и целых народов имеют свои особые свойства, свой склад и свои преобладающие приемы в воззрениях, мышлении и в способах решения вопросов. Русский ум, которым наши предки жили тысячу лет до европейской науки, – и большинство нашего народа живет доселе, – своеобразный и достойный изучения психологов. Он способен к постижению самых высших идей и глубоких мыслей, к быстрому соображению и точному определению понятий, но он не терпит отвлеченных, сложных, систематических построений, имеющих притязание подчинить себе целую область свободных явлений жизни. Он называет их «мутною водой», где легко попадает в сети рыба, лишенная возможности далеко и ясно видеть. Обеспеченный в верности решения высших вопросов жизни и без философии, вечно верным и неизменным учением Православной Церкви, русский ум легко и свободно движется от начал к выводам и от причин к последствиям, с постоянным требованием приложения отвлеченной мысли к делу, или теорий к опыту. «Выведи ты это мне, говорить он, «на свежую воду», то есть, покажи мне отношение мысли к жизни так ясно, как на перекате речки из темного омута на мелкое место видны на дне и рыбки, и камешки, и песчинки. Если мыслитель этого сделать не может, русский человек смотрит на него с улыбкой, подозревая запутанность понятий. Поэтому особенность русского ума состоит в том, что называется здравым смыслом, т. е. верным пониманием отношений отвлеченной мысли к действительной жизни. Отсюда происходит всеми признанная в русском человеке наблюдательность, сметливость и, при умении замечать несообразности, насмешливость. Отсюда верная оценка людей, понимание всего фальшивого, мечтательного, преувеличенного, хитросплетенного. Все это легко доказать опытами. Наш народ всегда верил, что ученье свет, а не ученье тьма, но он возненавидел современную науку за смуты, произведенные учащимися молодыми людьми; он не верит в благотворность космополитических проектов общественного благоустройства, когда не видит ближайшего приложения их ко благу своего отечества; он негодует, когда осложняют и запутывают учеными приемами практические вопросы о народных нуждах, легко разрешаемые простым соображением; он оскорбляется, когда во имя отвлеченной любви ко всему человечеству жертвуют благом народов, близких к нему по племени и вере; он сомневается в искренности веры и благочестия образованных людей, когда не видит в них склонности к благочестивым упражнениям и трудам, предписанным Церковью; он не верит и в благотворность современной цивилизации, питающей роскошь, праздность и легкомыслие. Этих примеров довольно. Вот этим-то русским умом на крепких началах здравого смысла обсуждают здесь цельные русские люди современные явления народной жизни; здесь оцениваются и получают свою настоящую славу герои и подвижники за отечество; здесь возрождаются к истинно русской жизни и разумению русские люди, отуманенные чуждыми воззрениями и учениями, но не утратившие чуткости русского сердца.

Счастливая Москва! К ней издавна с любовью и нежностью, как к матери, обращены взоры Русского народа со всех концов России. Не напрасно в 1612 году Нижегородцы ринулись спасать Москву от нашествия Ляхов; не напрасно, как рассказывали нам отцы наши, в 1812 году, за сто верст от Москвы, народ собирался на возвышенностях и, смотря на московское зарево, обливаясь слезами, говорил: «Москва горит!» Народ наш знает за что любит столицу своего сердца и своего разума. Да хранят ее и защищают от современного растления умов и нравов молитвы Московских святителей!

Я не знаю как назвать чувство, наполняющее теперь мое сердце при виде этого публичного выражения благосклонного внимания ко мне от истых Москвичей. Назвать это чувство благодарностью, – мало; назвать утешением, – тоже мало. Это восполнение моего сердца, как чаши, до краев тем чувством счастья, которое испытывал я в Москве, руководясь ее разумом и живя с нею одним сердцем, одною жизнью. И я уношу с собою не воспоминания только о Москве, но живое не прекращающееся ощущение духовного общения с нею. Если Россия есть великое, многоветвистое дерево, а Москва ее корень, то я желаю быть хотя самым мелким листком на этом дереве, удаленным от корня, но из него питающимся и крепко держащимся на своем месте, не взирая на ветер, который порывается оторвать его».

На эту речь, выслушанную с глубоким вниманием и сопровождавшуюся изъявлениями сочувствия, отозвался городской голова, говоривший о значении русских архипастырей в жизни России и заключившей сочувственным отзывом о деятельности преосвященного Амвросия среди Московского общества.

Преосвященный Амвросий выразил желание, чтобы религиозно-нравственные начала, проповедуемые духовенством, были положены в основание деятельности Московской Городской Думы, при ее заботах о народной нравственности и деле воспитания.

Владыка митрополит, в сильных, от души сказавшихся словах, указал на возбужденный в последнее время вопрос о «клерикализме», который не имеет смысла в России: Русское духовенство никогда не разъединялось с Русским государством. Владыка выразил сожаление, что еще не успел ознакомиться с Московским обществом. Слова архипастыря произвели глубокое впечатление на присутствовавших, и все в единодушном движении спешили приблизиться к владыке и выразить ему свое сочувствие. Преосвященный Амвросий присовокупил, что Москва всегда отличалась любовью к своим архипастырям и единением с ними и что новому владыке, при его доброте, весьма легко будет установить задушевные отношения к его пастве. А что касается незнакомства его с паствой, то преосвященный Амвросий указав на присутствовавших, сказал: вот она здесь, в этих представителях, со всеми качествами, с сердечною верою и со склонностью ко всяким жертвам на пользу Церкви и в делах благотворительности.

Профессор Московской Духовной Академий Н. И. Субботин, напомнив преосвященному Амвросию, как воспитаннику Московской Академии, время его юности, заметил, что преосвященный оставил в Академии добрую память и упомянул притом о добрых отношениях его за последнее время к Александро-Мариинскому дому призрения при Троицкой лавре. Преосвященный отвечал, что воспоминание о счастливом времени юности составляет утешение для старости, и благодарил за память Духовную Академию и просил заявить ее наставникам, особенно его современникам глубочайшее уважение. Что же касается Дома Призрения, то легко было о нем заботиться, заметил преосвященный, при умной и благопопечительной начальнице, благонамеренном Совете и таком руководителе в деле воспитания детей, как сам г. Субботин.

В одной из последних речей преосвященного была высказана просьба: поддержать юное Общество церковного пения. При единодушном выражении от всех сочувствия этому Обществу, казначей Совета этого Общества, И. Н. Коншин, обращаясь к преосвященному, сказал: «но вы нас оставляете сиротами, укажите нам председателя!» Преосвященный указал на преосвященного Алексия, епископа Можайского, который и был единодушно приветствован, как председатель Совета Певческого Общества.

Последний тост был за процветание приюта Цесаревны Марий и заботящегося о нем Общества.

После обеда почитателями преосвященного составлена была подписка и собрано было 4,000 руб. на учреждение двух стипендий имени преосвященного Амвросия, одной в мужском, а другой в женском отделениях Приюта.

Вы слишком щедро, м.м. г.г., награждали меня вашим благосклонным вниманием за ту малую долю участия, какую я успел принять в деятельности вашего почтенного Общества. Отвечать вам на это могу только желанием вам добрых успехов истинных утешений в дальнейших трудах ваших. Об успехах ваших я молю Господа, Который Один может сделать плодоносною нашу деятельность Своим вседействующим благословением, а источник утешений может указать вам только Его Божественное учение.

Благотворительная деятельность, совершаемая в духе Христовом, преисполнена утешений.

Первое из них есть сознание исполненного долга совести и справедливости. Горька для честного человека обильная и вкусная пища, темно и мрачно роскошно убранное жилище, тяжелы красивые и богатые одежды при мысли, что многие тысячи братий его и голодны, и наги, и безпокровны. Только разделяя с ними свой избыток, он может сделать его и законным, и приятным, если он честно приобретен. Предоставляя Всеведущему и Премудрому Богу тайну неравномерного распределения состояний между людьми, он входит в дело промышления Божия, облегчая любовью бедствия ближних и в расширении этой любви признавая единственный закон и верное средство прогрессивного уменьшения страданий человеческих.

Второй источник утешений в делах благотворения – это доступная нашему сердцу ангельская, небесная радость о счастье ближнего. Чтобы дать нам опытно вкусить это счастье любви, Господь вселил в сердца наши естественную любовь к детям, и Сам в слове Своем указывает нам, как на лучший опыт этой любви, на любовь матери. Посмотрите на бедную мать, окруженную детьми и успевшую при всех недостатках дать им достаточную и приятную пищу. Она не думает о том, что сама еще не ела и что мало ей остается от недогадливых детей, а улыбается и радуется, видя, что они наслаждаются. Вот чувство, которое Господь желает воспитать в сердцах наших по отношению ко всем ближним нашим. Ищи счастья в некрадомой радости духа о счастье других, а не в своекорыстных и мимолетных наслаждениях плоти.

Третий источник – есть благоговейное наблюдение действий Промысла Божия, содействующего нам в делах благотворения. Благотворители суть Апостолы любви, подобные Апостолам истины, просветившим мир Христовым учением. Они имеют и обетования, подобные тем, какие получили от Господа Апостолы Евангелия. С теми и другими Он обещал быть Сам; одних обнадежил просвещением благодати в трудных случаях проповеди, других – умножением средств благотворения по миру увеличения потребности в них: дающая рука не оскудеет. И вот это утешение вы уже имеете, видя как дело, начатое вами с христианским смирением, не умирает, как Господь призывает к вам помощников и сотрудников, как насаждение ваше растет на глазах ваших. Наблюдайте, – и убедитесь, что Господь смотрит за вами, поправляет ваши ошибки, устраняете встречаемые вами препятствия, благословляет ваши чистые помыслы и намерения, восполняет ваши недостатки. Не утешительно ли не только в это веровать, но и видеть на деле оправдание веры?

«Ближайшее же утешение есть общение любви, соединяющее богатых с бедными и между собою. Видеть благоустроение жизни бедных людей и слышать их сердечные слова признательности, получать от сотрудников добрые вести об успехах общего дела, разделять взаимно добрые мысли и святые чувства любви, возрастать и совершенствоваться в любви – это значит начинать на земле жизнь небесную, где царствует любовь, источник вечного блаженства.»

«Да почивает на деле вашем Божие благословение и да откроет вам Господь все источники благодатных утешений».