Памяти высокопреосвященного Антония, митрополита Санкт-Петербургского

Ранним утром 2 ноября печальный звон колокола возвестил столице о кончине её любимого, пользовавшегося высоким почитанием, архипастыря – высокопреосвященного Антония, митрополита С.-Петербургского. С тяжелым чувством незаменимой утраты встретит вся Россия эту печальную весть. Православная Церковь потеряла в почившем выдающегося по уму и нравственному складу пастыря, Святейший Синод – опытного руководителя, столица и вся Россия – популярнейшего иерарха.

Высокопреосвященный Антоний, – сын священника с. Ширингуши, Спасского уезда, Тамбовской губ., в миру Александр Васильевич Вадковский, родился в 1846 году, среднее образование получил в Тамбовской духовной семинарии, a высшее в Казанской духовной академии, где окончил курс в 1870 году. Академия произвела на своего питомца глубокое и благотворное воздействие. «Здесь, говорил он, положено начало моей духовной самодеятельности, здесь я получил зачатки той нравственной устойчивости, которая поддерживала меня во всех моих несчастьях, здесь же сложился окончательно мой внутренний человек с известным воззрением на задачи и дела человеческой жизни. Академия – духовная мать моя» ... Вполне оценила и Казанская академия дарования своего лучшего воспитанника, вверив ему кафедру церковного проповедничества и его истории. Отдаваясь с любовью этому предмету, молодой профессор в 1871 г. получает утверждение в степени магистра богословия и становится деятельным сотрудником академического «Православного Собеседника», a с 1874 г. его редактором.

Обстоятельства сложились так, что высокопреосвященный Антоний в первые годы своей учёной деятельности почти всецело сосредоточился на изучении славяно-русского проповедничества по источникам рукописным. Когда после ревизии Казанской академии в 1874 г. архиепископом Литовским Макарием (впоследствии митрополит Московский) были отпущены средства на описание рукописей Соловецкой библиотеки, владыка надолго погрузился в эту работу. Почти целая треть обширного первого выпуска «Описания» принадлежит его перу. Эта работа вводит молодого ученого в широкий круг знакомства с святоотеческою проповедью. Высокопреосвященным владыкой здесь были описаны: Огласительные и Тайноводственные слова св. Кирилла Иерусалимского, Постнические слова св. Василия Великого, Андриатис, т. е. беседы св. Иоанна Златоуста к антиохийскому народу по случаю низвержения царских статуй, – св. Григория Двоеслова собеседование о жизни италийских отцов и о бессмертии души, Согласительные слова Феодора Студита, древнерусские проповеднические сборники «Измарагд», «Златоуст», «Торжественник» и друг. В августе 1876 года, в самый разгар русского добровольческого движения в Сербию, владыка, выражая горячее сочувствие славянофильскому движению, отдается изучению древне-болгарской проповеднической литературы по рукописным же источникам. По мере изучения этого нового предмета y высокопреосвященного Антония уже созрел план большой ученой работы, в трех выпусках, по истории древне-болгарской проповеднической литературы. В первом предполагалось обследовать проповеди Климента «Славеньского», во втором – Константина, епископа Болгарского, и в третьем – Иоанна, экзарха Болгарского. Из них был закончен только первый выпуск.

В 1879 году Господь послал испытание ревностному труженику – скончалась горячо любимая жена молодого профессора, a через два года дифтерит унес в могилу и двух малюток-детей. Можно судить, каким глубоким потрясением, каким крушением надежд было для него это испытание; и вот, обнищавшее в миру сердце спешит в «объятия Отчи». В 1883 г. молодой учёный принимает пострижение в иноческий сан с именем Антония.

Потеря живы и обоих малюток-детей и принятие монашества дали совершенно новое направление жизни и деятельности молодого ученого. Вскоре он был назначен инспектором родной Казанской академии, a в 1885 году переведён на ту же должность в С.-Петербургскую духовную академию; 15 апреля 1887 года он уже ректор С.-Петербургской академии, a 1 мая того же года состоялось наречение его в сан епископа Выборгского, викария С.-Петербургской епархии. Владыке в то время только что исполнилось сорок лет. На хиротонии присутствовали его отец и мать. Своею мягкостью, приветливостью и искренностью владыка еще тогда сумел снискать расположение и любовь столичного духовенства и всего общества. Неотразимое впечатление на всех произвела глубокая по мысли и весьма характерная для владыки речь его при наречении во епископа.

«Спаситель, призывая апостола Петра к пастырскому служению, обращается к нему с знаменательным троекратным вопросом: «Симоне Ионин, любиши ли Мя?..» Апостол призывается к пастырству не просто, но под одним необходимым условием: если его совесть, его чувство говорят ему, что он любит Христа. Вопрос этот, очевидно, имеет значение не для одного только апостола Петра, но для всех преемников апостольского служения. Вот теперь и я, предназначенный к епископскому служению, в своей совести, в откровеннейших тайниках души чувствую и слышу этот вопрошающий меня голос: любиши ли Мя?.. По преимуществу – в любви ощущается, разумевается Бог, ибо и Сам Он есть Любовь, и пребывая в любви в Бозе пребывает... A в Боге наша жизнь, наша сила, наша крепость, наше могущество. Дай же мне немощному, Господи, этой любви к Тебе больше, больше, сколько слабый дух мой вместить может!» ...

Нужно сказать, что в этой речи нарекаемого во епископа вылился весь дух, все настроение его сердца, ею определился и весь его дальнейший жизненный подвиг.

Трогательно было приветствие отцом почившего, сельским иереем, своего сына иерарха после его хиротонии. Отец принял благословение y своего сына, последний же земно поклонялся своему отцу.

Время, когда почивший был инспектором академии и затем ректором, до сих пор памятно в С.-Петербургской академии, как период благоустройства и процветания академической жизни. Студенты горячо любили своего доброго, отзывчивого к их нуждам, но в то же время и настойчивого относительно исполнения студенческих обязанностей начальника. Направление академического образования при нем из отвлеченного сделалось более жизненным и практически деятельным. Кроме книжных, замкнутых в себе работников науки, академия стала воспитывать церковных деятелей; около преосвященного ректора образовался кружок студентов-проповедников, которые с юношеским жаром понесли народу все богословские науки в общедоступных вне богослужебных беседах по церквам, общественным залам, тюрьмам и ночлежным домам. Неослабно продолжалась во время ректорства и учено-литературная деятельность владыки; часто он подавал пример и юношам проповедникам, при всяком удобном случае произнося с церковной кафедры слова и речи. Ученые и публицистические статьи высокопреосвященного владыки помещались в «Православном Собеседнике», в «Православном Обозрении», в «Страннике», в «Христианском Чтении» и «Церковном Вестнике». Учено-литературные статьи были изданы отдельной книгой под заглавием: «К истории христианской проповеди. Очерки и исследования»; a проповеди и речи, произносившиеся в разных местах и по разным случаям, собраны были в отдельную книгу под заглавием «Слова и речи Антония, епископа Выборгского, ректора С.-Петербургской духовной академии» (первое издание вышло в 1890 году). По серьезной и талантливой разработке разнообразного и сложного научного материала ученые труды высокопреосвященного в русской историко-гомилетической литературе занимают почетное место. Почивший был одним из выдающихся проповедников, многие его слова и речи заслуженно включены в гомилетические хрестоматии в качестве лучших образцов русской проповеди. Богатые богословскими знаниями, художественные по построению, простые и ясные по изложению, они всегда производили сильное и цельное впечатление. Какой-то особою свежестью мысли веяло от каждого его слова.

В 1895 году, во внимание к широкой ученой и учительной деятельности преосвященного Антония, Казанская духовная академия удостоила владыку высшей ученой степени доктора церковной истории. В то же время академии: Казанская, Московская, С.-Петербургская избрали его своим почетным членом. Еще раньше этого, 24 октября 1892 года, владыка был избран Святейшим Синодом на ново-открытую кафедру Финляндскую и возведен в сан архиепископа. С назначением высокопреосвященного Антония на самостоятельную Финляндскую епархию, пред ним открылось новое поле деятельности, широкой и многообразной. Церковно-религиозные нужды этой окраины находились в небрежении. Немногочисленное православное население края, разбросанное среди лютеран, чувствовало свое полное сиротство и невольно поддавалось протестантским влияниям. Церкви находились в упадке, церковное хозяйство – в расстройстве. Сделавшись самостоятельным архипастырем этой епархии, владыка с необычайной энергией взялся за её благоустроение. Частыми личными посещениями он скоро поднял православно-русский дух паствы. Повсюду началось церковное строительство, организовались религиозно-просветительные союзы, закипела церковно-религиозная деятельность. Всюду являлся и сам владыка со словом назидания, ободрения, любви и совета... С 1893 г. ученая деятельность владыки получила особое приложение, когда высокопреосвященный Антоний был поставлен во главе ученой комиссии, которой поручено было обсудить старокатолический вопрос в видах уяснения возможности соединения восточной и западной церквей. Выработанные комиссией ответы старокатоликам получили европейскую известность, как чрезвычайно важный документ, и приняты в Европе с уважением. Особенно популярен стал высокопреосвященный Антоний заграницей с 1897 г., когда был назначен в качестве представителя от русской Церкви на юбилейные торжества в Англии по случаю юбилея королевы Виктории. Владыка не владел свободно иностранными языками, но все выступления его через переводчика производили в высшей степени выгодное впечатление. Самая внешность владыки с строгими, умными глазами, своеобразно красивым и стильным лицом, исполненная благородства и величия, производила большое впечатление. Из Англии высокопреосвященный Антоний возвратился в Россию с докторскими дипломами от Оксфордского и Кембриджского университетов и с ценным подарком, в виде коллекции церковных сосудов высокохудожественной работы, от многочисленных его английских почитателей. С этого времени имя высокопреосвященного Антония получило широкую известность и в западноевропейских богословских кругах.

В день Рождества Христова, в 1898 году, высокопреосвященный Антоний возведен в сан митрополита С.-Петербургского, a 9 июня 1900 г. назначен первенствующим членом Святейшего Синода. В 1906 г. Владыка-митрополит был избран членом Государственного Совета, по освобожден от сего звания согласно прошению, в котором первосвятитель столицы указывал на многосложность своих обязанностей по управлению обширной митрополией и в качестве первенствующего члена Святейшего Синода. Высокопреосвященный Антоний умел управлять, не угнетая подчинённых; с редкою мягкостью и высокою деликатностью относясь к каждому даже самому маленькому члену клира, он в то же время умел соблюсти везде строгую законность и полный порядок церковного управления. Любвеобильный, доступный для всех, внимательный ко всякому делу, владыка-митрополит умел поднять энергию и возбудить бодрость в работе именно этой своею любовною близостью к каждому труженику. С его вступлением в управление С.-Петербургской митрополией, религиозно-просветительная работа в столице и пастырская деятельность во всей епархии приняли особенно оживленный и бодрый характер. Быстро стала расти деятельность Общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной Церкви, зародились и быстро развились в фабрично-заводских районах общества трезвости, были приведены в порядок и получили надлежащее благоустройство все вообще епархиальные учреждения. Эта благотворная деятельность владыки скоро была оценена по достоинству и духовенством и всею паствою. Владыка-митрополит сделался всеобщим любимцем, к которому относились не только с горячим расположением, но и глубоким почитанием. К тому побуждало и высоко авторитетное руководство им ходом церковных дел в Св. Синоде, которое было y всех на глазах. Как председатель и руководитель заседаний, он широко проявлял присущую ему уравновешенность, такт и уменье согласовать часто-противоположные взгляды и направить общие желания на верную дорогу. Он всем давал высказаться и ко всем относился приветливо и благожелательно.

Широкий взгляд на жизнь, уменье заметить и разгадать назревающие церковные нужды и требующие ответа запросы общественной мысли, чуткость, большой административный такт и непоколебимая устойчивость при выдающемся уме и широкой образованности ставили С.-Петербургского владыку высоко над окружающей его средой, как яркий светильник на свещнице Христовой Церкви. Трезвое и в то же время глубокое отношение к жизни стремление во всем отправляться только от прочно установленного и в то же время внимательное и проникновенное отношение ко всякой вещи и всякому делу, отличавшее почившего святителя, характерно отмечали в нем питомца Казанской духовной академии, усвоившего на всю жизнь её дух и настроение. Поразительны были в высокопреосвященном две высоко-христианские черты. Это – всепрощающая любовь владыки и невозмутимое, кроткое спокойствие духа, с которыми встречал высокопреосвященный всякую неприязнь и всяческие нападки.

Тяжелый крест и ответственная роль выпали ему на долю в деле руководства церковными делами в смутный период жизни нашей родины, когда к Церкви предъявлялось столько всевозможных домогательств. И как высоко, как непоколебимо-стойко держал владыка церковную хоругвь в то грозное время, несмотря на вражду и нападки близоруких общественных и церковных деятелей, готовых унизить Церковь до злобы дня.

Когда государственная власть предложила, например, владыки высказать свои взгляды на вопрос «о свободе совести», он ответил только то, что соответствовало духу православной Церкви и достоинству её высокого представителя, высказав, что Церковь, не удерживая насильно невозвратно заблудших, в то же время «отрицая» их, подвергает таковых самому тяжкому церковному наказанию. «Церковь, всегда болизнующая об отпадающих от нея, не может в то же время желать насильственного в ней их удержания против их воли и убеждений. По правилам церковным: еретика-человека по первом и втором наказании (вразумлении) отрицайся».

Ta чуткость, с которою откликнулся владыка-митрополит в 1904 году на только что возникший вопрос о созыве церковного собора и об усовершенствовании строя русской поместной Церкви, то мудрое руководство, с которым вел он сложные работы Предсоборного Присутствия по подготовке и разработке вопросов к рассмотрению на всероссийском соборе, свидетельствуют о глубоком понимании этим святителем церковных интересов и нужд.

К науке вообще и к духовной академической в особенности высокопреосвященный относился с величайшим уважением. «Я люблю свет, говорит владыка в одной из своих речей, – ибо он есть источник жизни. Я люблю работающих и труждающихся для распространения сего света ... Наука подчеркивает свет знания, вера – свет жизни во Христе... Таким образом явно обнаруживается родство света веры и света науки» ... «Просвещение носит в себе, – внушает владыка в другой своей речи питомцам духовной академии, – зиждительные начала общественной и церковной жизни, оно же дает силу и успех и в пастырской деятельности. Изучайте не только богословие, но с полным усердием и другие науки: историю, литературу, философию. Без этого и хорошими богословами не будете» ...

Идеал христианина есть царствие Божее. Владыка-митрополит твердо верил, что «оно есть царство света и любви, истины и свободы, незлобия и кротости». Для насаждения этого святого царства среди людей и трудился всю свою жизнь благостный, христолюбивый святитель. Человек глубокой и искренней религиозности, высокопреосвященный Антоний был исполнен христианской кротости и смирения. Всякая пышность и всякое величавие были чужды его духу. Печать крайней простоты легла на все обычаи и привычки владыки-митрополита. Были отменены выезды на четверке лошадей, цугом, стали крайне редки парадные обеды; для владыки готовился самый простой стол, a вместо шелковых и бархатных ряс он всю жизнь носил только простую шерстяную рясу черного цвета. Его тяготили официальные праздничные поздравления и земные «метания» духовенства, и они также были отменены. В высокой степени характерно и трогательно завещание владыки.

Все митрополиты второй половины минувшего столетия были погребены в особой усыпальнице; высокопреосвященный Антоний завещал похоронить его в очередной могиле на братском кладбище среди иноков лавры. Почивший архипастырь просил похоронить его в простом деревянном гробу и на могиле поставить только простой деревянный крест. Далее почивший святитель обращается ко всем, знавшим его, с просьбой простить его вольные и невольные по отношению к ним прегрешения. Братии лавры он завещевает жить всегда в мире и любви и не забывать его в своих молитвах. Высокопреосвященный Антоний состоял председателем Императорского человеколюбивого Общества и кроме того состоял членом почти всех благотворительных учреждений столицы и многих городов России; на дела благотворительности он отдавал свои доходы; благодаря его помощи многие далёкие и совершенно чужие владыки лица получали образование в высших духовных и светских учебных заведениях. Свою богатую и разностороннюю библиотеку, почивший святитель завещал родной Тамбовской семинарии. Облачение и кресты должны быть распределены между Казанской и С.-Петербургской духовными академиями и Александро-Невской лаврой.

«В жизни человеческой нет более тяжелой и грустной минуты, как минута прощания и расставания с близкими и дорогими сердцу, связанными с нами узами крепкого духовного родства. Такая минута настала теперь для меня! Дорогие мои братья! Видит Бог, как грустна для меня эта минута, как болит теперь сердце мое! Но да будет во всем Его святая воля!»

Так говорил высокопреосвященный Антоний, покидая С.-Петербургскую духовную академию, так сказал бы он и теперь в свои последние дни. И как хочется с сугубою тяжестью и болью повторить эти слова теперь y могилы благостного святителя, присоединив к ним и то, что ответила тогда ему дружная академическая семья: «Забвена буди десница наша, если мы забудем тебя, наш добрый владыка!»

Сердца наши, православные слушатели, устремлены в настоящий час к отошедшей от нас души усопшего владыки. Где она теперь? Что она испытывает?

По откровению, бывшему некоторым святым, души умерших после смерти предстоят страшному престолу Божию в ожидании приговора Предвечного Судии; сей приговор основывается на взвешивании дел, мыслей и чувств судимого, которое образно или символически описывается так, как будто душа видит пред собою непогрешимые весы Божественного правосудия. На одну чашку весов Ангел-Хранитель и другие Ангелы складывают рукописания добрых дел умершего, его благодеяния, его молитвы, его покаянные слезы; на другую чашку мрачные демоны складывают записи его грехов со злорадством и лукавыми угрозами.

Где твое чувство и твои думы, предстоящий телу усопшего богомолец-мирянин, монах, священник, епископ и всякого звания христианин? – Надеюсь, что на том собрании дел, которое с надеждою и молитвою слагают на весы правосудия Божия святые Ангелы, a не там, где трудятся злые диаволы!

Посмотрим же, что написано на радостных хартиях надежды для усопшего владыки. Будем искать доброго в его душе, a не судить ее: не судите, да не судимы будете (Лк.6:37). И вот эти слова Христовы суть первое, чему он, усопший, следовал: в продолжение всей жизни, он не осуждал и не любил слушать осуждений ближнего. И если бы в душе его не было сверх сего ни одной добродетели, то и этой довольно было бы чтобы избежать вечного осуждения, ибо приведенные слова Евангелия продолжаются следующим подтверждением сего: «не осуждайте и не будете осуждены». A предание Церкви описывает нам такое событие, как умирал в одной очень строгой и святой обители инок, менее всех прочих подвизавшийся и более других позволявший себе рассеяние и отдых; смерть его была совершенно чужда страха и мучений, он радостно воспивал псалмы и славословил Творда. Скажи, брат, спрашивали его изумленные отшельники, как избежал ты предсмертного страха, от которого не были свободны многие великие постники, молитвенники и даже чудотворцы?

– Да, ответил умирающий, я менее всех вас подвизался и более всех согрешил, но я никогда не осуждал ближнего, я вот Господь удостоверил меня в том, что душа моя будет помилована.

Однако, добродетель неосуждения далеко не была единственною в душе нашего усопшего архипастыря: она, как это обычно бывает, была соединена с другою спасительною добродетелью – глубокого смиренномудрия, столь редко сохраняемого в сердце лица высокопоставленного. Покойный преосвященный Антоний был чужд бесовской гордыни и какой бы то ни было надменности в отношении к своим подчиненным и вообще к людям, но всегда был исполнен сознанием своей греховности, всегда почитал себя пред Богом за грешника.

Неосуждение, соединенное со смиренномудрием, рождает в душе человека еще одно драгоценное качество – кротость и братолюбие. Эту добродетель усопший владыка никогда ие удалял из своего сердца. Он был верен тем словам архиерейской присяги, в которых мы, архиереи, обещаемся следовать словам: «рабу Божию не подобает сваритися, но тиху быти». Этой присяги преосвященный Антоний не нарушал никогда, и самым тяжелым делом в исполнении его обязанностей было для него налагать взыскание или делать выговоры.

В этих случаях он сам часто страдал более, чем наказуемое лицо; страдал более, чем перенося разные многочисленные обиды и оскорбления, неизбежные в его положении в последние семь лет, когда разрушительная буря свирепствовала над русскою общественною и церковною жизнью.

Напротив, высшею радостью, высшим услаждением в этой жизни было для усопшего – кого-либо утешать, облагодетельствовать, примирить с жизнью. И с этой-то стороны преосвященный Антоний более всего ценил свое высокое положение в общественной и церковной жизни, нисколько не услаждаюсь ни окружавшим его почетом, ни, тем менее, стекавшимися к нему денежными средствами. Почетом он скорее тяготился, комфорта особенного не любил, a денег никогда не копил, кроме сохранения трех тысяч рублей на погребальные издержки после своей кончины – в особом конверте, который, однако, после его смерти найден пустым с надписью: «деньги эти истрачены».

Да! Почивший не будет отвечать Богу, как нарушитель монашеского обета нестяжания: избытки его доходов щедрою рукою лились на бедняков. И эта добродетель, соединенная с глубоким состраданием ко всем вообще скорбящим людям, с сердечным свисхождением к падшим, с умиленною радостью о кающихся и исправляющихся, – это всестороннее милосердие к людям дает нам подлинное право удостовериться в том, что слова Писания «милуяй нищаго взаим дает Богови» в полной силе относятся к усопшему архипастырю: такой человек приобрел себе должника в лице Самого Господа Бога. И это долговое обязательство Божие, намеченное в Ветхом Завете, подтверждено Единородным и занесено в долговую запись; записано Христовым избранником, евангелистом Матфеем, запечатлено Божественным Духом и напечатано в книге.

Да. В той книге, которую вы видите положенною на грудь умершего и с которою он предстанет на Суд Всевышнего. Запись эта читается так: «Блажени нищии духом, яко тих есть царствие небесное, блажени кротцыи, яко тии наслидят землю; блажени милостивии, яко тии помиловани будут». Слышите! – «Помиловани будут». Это значит, что и такой человек, который, имея милосердие, по всем прочим своим делам заслуживал бы кары, за это одно свое милосердие будет помилован. A покойный владыка соединял с милосердием и другие добродетели, и потому мы можем со светлым упованием молиться об упокоении его души и утешать себя в тех тяжких страданиях, которые переносил два с половиной года в своем мучительном недуге и особенно за последние десять дней своей предсмертной, столь ужасной болезни.

Другие проповедники скажут в ближайшие дни об общественных заслугах почившего, но русские благочестивые люди ценят в общественном деятеле прежде всего человека. Они более всего интересуются знать, каков был он сам, особенно когда речь идет о служители Божием. «Ты нам скажи, какая y него была душа-то? Знал ли он дорогу к Господу, Спасителю нашему?» – Вот для них-то мы и указали, какой широкий путь к небесному царствию проложил себе почивший, хотя и не свободный, как человек, от многих прегрешений. Указанные добродетели торжествуют над всем земным и условным. Они преодолевают все преграды на пути к престолу Господню и дают возможность светлым Ангелам спокойно взирать на весы Божественного правосудия, коими испытываются все дела и помышления умершего, – a нам, любящим и помнящим его, вливают в сердце сладкую надежду на то, что не будут бесплодны наши грешные молитвы об упокоении души его, которая, очистившись от грехов, и сама вознесет в свое время молитвы Богу о спасения нас, молящихся за нее. Аминь.

Перед последним братским целованием и прощанием с тобою, владыко, разреши мне, твоему ученику и другу, знавшему тебя тридцать лет, встать y ног твоих и сказать последнее слово любви к тебе, слово сыновнего благоговения к высокому духовному твоему облику. Ты был отцом, учителем, советником и рукоположителем не только моим, но и многих братьев епископов, окружающих ныне этот гроб твой. Разреши же, дорогой первосвятитель, это слово сердца, слово скорби нашей в разлуки с тобою.

Разнообразными, иногда непонятными и странными на человеческий взгляд путями Промысл Божий избирает людей для высоких целей Своих и особою печатью запечатлевает это избрание. Назад тому тридцать лет ты, скромный профессор Казанской академии, подошел к ступеням святого алтаря с твердым, ясным ответом на известный вопрос, – что желаешь жития иноческого. Церковь приобретала в тебе, по выражению пострадавшего, ученую силу, но мы, студенты, в недоумении спрашивали себя, что привело тебя к монашеству? И объясняли тем, что повисли над тобою семейные скорби и несчастья, сквозь которые уже тогда прорезывался луч особого призвания Божия, воли Божией о тебе. Скончалась жена; остались на попечении отца двое детей. Через два года туда же, в могилу, идут и эти дети – твое последнее земное утешение – и вот ты, как библейский Иов, остался сир от семьи и одинок. Под этими ударами жизни ты остановился в тяжком раздумьи и понял их, понял, уразумил в них десницу Божию, указующую тебе иной путь жизни, понял, что воля Божия требует от тебя жертвы силами и знаниями твоими на благо святой Церкви. И как подневольный раб, как страдающий Иов, потерявший все земное, упал ты пред святым алтарем с твердым обетом служить ему и Церкви.

Но та же незримая, но ведомая сердцу твоему воля Божия скоро и твердо поставила тебя на этом новом пути и поднимала на нем все выше и выше; она быстро вела тебя по ступеням лестницы церковной иерархии; она делала тебя, по твоему выражению, широко известным от хижины рыбака в Финляндии до Царских чертогов в этой столице. И, наконец, любовью и доверием возлюбленного Монарха, Государя нашего, воля Господня поставила тебя так высоко на свещник православной Церкви, в звании её первоиерарха, что свет твоего разума светил не только нам, твоим собратиям и ученикам. Нет. Этот свет светильника русской Церкви, её первоиерарха митрополита Антония, видел и глубоко ценил и православный Восток и его патриархи, что доказывают их письма к тебе, и иноверный Запад, начиная от епископальной церкви Англии и кончая маловерующей Францией, президента которой ты приветствовал в этом храме.

Почти четырнадцать лет ты держал в руке своей руль церковного корабля, как первый член Синода русской Церкви. Встал ты y кормила Церкви во время тихое и мирное. Но мы все звали, что имеем в лице твоем кормчего надежного, иерарха ума глубокого, проникновенного, y которого поле зрения граничит с прозорливостью кормчего мудрой осторожности, иерарха высокого авторитета, орлиного по широте полета мысли и такой тонкой чуткости, которая провидит обстоятельства за многие годы вперед. С таким кормчим нам, собратиям твоим, не страшно было вести корабль Церкви по морю житейскому; мы чутко прислушивались к мнению владыки митрополита Антония; мы просили его совета, как умудренного опытом старца; мы доверчиво смотрели на его прозорливость, умное руководство делами святой Церкви.

Но море житейское, водвизаемое всегда бурею напастей, заколыхалось грозно, шумно, бурливо в памятные годы смуты. Шторм моря закачал корабль церковный, затрещал он от напора волнений народных. Что же делал в это время беды церковной ты, наш кормчий, наш путеводитель? To же, что во время бурь происходит в природе с могучим дубом и гибкою ивою. Ты не повел корабля на встречу волнам, справедливо боясь разбить его о гребни их, a опытной рукой направил его по движению их, – и на требование реформ и обновления России ответил заявлением такой же необходимости реформ во внутреннем строе Церкви, обновления её на началах канонической соборности. В ней указал ты спасение Церкви православной, при возвещенных с высоты Престола началах веротерпимости, – и не ошибся: корабль Церкви был спасен среди пронесшейся бури. Этой великой исторической заслуги твоей не забудет русская Церковь. Чем дальше идет время, тем яснее обрисовывается она. Суд истории скажет впоследствии о ней свое беспристрастное слово.

Твой нравственный облик, твои настроения, переживания, качества и склонности носили глубокий отпечаток христианских начал. Для наблюдателя, каким я был в течение тридцати лет, ясно было, что тобой всегда владел один порыв, одно стремление, упорное и настойчивое: глубже проникнуться, совершенно пропитаться Христовыми заветами так, чтобы руководиться ими всегда, везде и во всем. Из обширного круга этих начал совершенно срослись, спаялись с твоим душевным складом Христовы заветы любви, кротости и смирения. Воистину вместе со Христом ты можешь сказать о себе, что ты, как и ОН, был кроток и смирен сердцем, – и заповедать вам: любите друг друга, как Я возлюбил вас. Ты любил всех братскою Христовою любовью. Эту любовь твою все чувствовали и платили за любовь тою же любовью. Эта любовь собрала ныне вокруг твоего гроба во множестве твою паству, твоих сопастырей и нас, епископов, чтобы нам, как детям, оплакать тебя, любящего нас отца. Твоя кротость не звала границ в терпении обид, снисхождении и прощении людей. Самые тяжкие поношения и оскорбления ты умел прощать и находил для этого силы в себе; самые жестокие нарушения долга и ошибки пастырства наказывал и исправлял с тою же кротостью. Твое смирение – в твоих черных одеяниях, в этом сосновом деревянном гробу, в скромной монашеской могиле на братском кладбище. Твое бескорыстие – в твоей личной нищете и в тысячах бедняков, которым ты тайно благотворил обеими руками.

Вот какое обилие талантов даровал тебе Господь, какою силою ума и красотою души одарил Он тебя и поставил высоко на церковном свещнике, дабы светился свет твой пред человеки. И мы радовались, что таков нам подобает первый архиерей, непорочен, беззлобен, кроток и смирен, и отлучен от грешных, – радовались и в грядущем устроении церковной жизни вашей возлагали наши чаяния и надежды на тебя, как избранника Божия. Но не судил Господь сбыться им. Скорби жизни, особенно многия и великия скорби пастырства в столичном граде сломили твоё здоровье… Жертва на благо Церкви твоими силами оказалась достаточной, a блаженная, кроткая и смиренная душа твоя – совершенно приготовленной, чтобы в чистоте и духовной красоте своей предстать на небе пред Престолом Господа Сил. Помолись же там, святитель Божий, Господу нашему Иисусу Христу, чтобы сохранил Он Церковь Свою святую в мире и единомыслии и уберег ее от нестроений, ересей и соблазнов. Пошли нам от Престола Славы, где ныне ты духом своим, твое благословение на наши тяжкие пастырские труды и прости нам всем, и пастырям, и пасомым, все огорчения, обиды и скорби, которые вольно или невольно мы причинили тебе. Молитвою о тебе потщимся загладить свои грехи противу тебя. Со святыми упокой Христе душу усопшего раба Твоего митрополита Антония в месте светле, месте злачне, месте покойне. Аминь.

Дорогой владыка! Петербургская духовная академия в лице моем приносит к твоему гробу свою печаль и слезы, как выражение искренней любви к тебе. Она была тесно связана с тобою, и эта связь не прерывалась до кончины твоей. Ты вошел в академию, чуждый ей, как питомец другой академии, но скоро стал дорогим и близким ей, как отдавший ей свое сердце и душу. Твое продолжительное служение в должности инспектора и ректора снискало тебе любовь всех... Твой ровный характер, твоя ласковость, твое уважение к академической науке и её деятелям покорили тебе сердца всех.

О твоей деятельности в академии сохранились теплые и светлые воспоминания. Когда ты должен был оставить академию за назначением тебя на кафедру Финляндскую, академия была весьма опечалена, теряя в тебе лицо, для неё дорогое и много для её пользы потрудившееся. И она, чтобы не разрывать связи с тобою, избрала тебя в свои почетные члевы. Когда ты вступил в сан митрополита на кафедру Петербургскую, то стал высшим начальником академии: живая связь снова возобновилась. И как в годы непосредственного служения в академии, так и теперь ты был всегда к ней благожелателен, принимал близко к сердцу её интересы, старался оказать ей то или другое внимание. Даже более. Ты так же любил академию и теперь, как и прежде, так же интересовался академической наукой и её деятелями, как и прежде, – остался по своим симпатиям человеком академическим, – как бы родным членом академической корпорации... С особенною нежною внимательностью ты относился к академическому студенчеству, всегда идя ему на помощь в его беде и нужде. Об этом прекрасно знает и нынешнее академическое студенчество.

Прими же, владыко, низкий поклон от профессоров академии, студентов и меня!.. Знай, что академия любила и любит тебя... Она скорбела в дни болезни твоей, радовалась при утешительных известиях о твоем здоровье и ныне погружена в глубокую печаль. Она молилась и молится о тебе... И теперь она напутствует тебя молитвенным благопожеланием: да откроет тебе Отец небесный двери царствия Своего и приобщит тебя вечной блаженной жизни. Да будет блажен путь, которым ты ныне идешь, и да уготовится тебе светлое место упокоения, – тебе, много потрудившемуся в подвиге жизни и уставшему путнику, верному служителю Христовой истины. Аминь.

«Возлюби Господа Бога твоего...

и ближнего твоего... так поступай,

и будешь жить»

(Лк.10:27–28)

В сегодняшнем евангельском чтении мы выслушали Божественный урок о любви, как основном начале и принципе жизни, – так сказать, источном роднике её, – преподанный Христом Спасителем законнику, a в лице его всему человеческому роду. Когда законник на вопрос Господа прочитал слова Закона: «возлюби Господа Бога твоего... и ближнего твоего...» Иисус сказал ему: « ..так поступай и жив будеши» (Лк.10:27–28). A в рассказанной затем Евангельской притче о милосердном Самарянине Христос Спаситель с жизненной картинностью изобразил и самое действие любви в человеческом мире. Он показал,как эта любовь созидает человеческое общество, нравственно сближая членов его; как Она входит в мир, как сила победная, расширяющая самое начало жизни и дающая ей самые нежные, теплые краски.

И основанная Христом Церковь близко к сердцу приняла Божественный завет своего Основателя. Она не стала на путь ветхозаветного священника и левита. Она осудила их равнодушие, a урок Евангельской притчи ввела, как норму, в широкое течение своей церковно-общественной жизни. Она хотела, чтобы дух милосердного самарянина царил во взаимных отношениях её членов. И по-видимому, не случайно на фоне Евангельской картины проходят пред нами ветхозаветные блюстители закона – священник и левит. Завернувшись в тогу мертвой законнической праведности, они неуклонно идут cвoeù дорогою, равнодушно минуя «впавшего в разбойники».

Не хотел ли здесь Пастыреначальник наш Христос показать, как отсутствие духа милосердного Самарянина обездушивает, лишает нравственной красоты и силы даже самих стражей закона? А, с другой стороны, не хотел ли Он влить в сознание христианского мира новую мысль и убеждение, что любовь милосердная есть сердце, самый жизненный нерв новозаветного пастырства, что каждый пастырь христианский должен идти в жизни не своей дорогой, a тем путем, который проложил Христос Спаситель от Вифлеемских яслей до Голгофы, указав на Себя, как на Путь, Истину и Жизнь (Ин.14:6).

Не этой ли любовию запечатлена вся история домостроительства нашего спасения?! Не склонилось ли, как милосердный Самарянин «над впавшим в разбойники», и Святейшее Небо над грешной землей?! Не явился ли делом снисходящей любви беспримерный факт воплощения Сына Божия, снисшедшего с неба на землю, дабы спасти изъязвленное грехом человечество! И не эту ли мысль выражает св. Церковь, когда поет: «Царь Небесный за человеколюбие на земли явися и с человеки поживе».

Действительно, не столько силой божественного всемогущества, сколько силой любви распятого Голгофского Страдальца был спасен человеческий мир. И эта мировая жертва была плодом любви к миру Самого Бога любви: «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин.3:16).

Таким образом, любовь не была отвлеченно выраженным, теоретическим принципом. Получив полное историческое воплощение в образе Богочеловека, она светила и грела потом человеческий мир во все моменты христианской истории в лице целого сонма носителей и подвижников этого великого животворящего начала. Пред благоговейным сознанием верующего обозревателя судеб Церкви Христовой вырастает целая историческая галерея таких священных образов, в которых любовь явила силу на всех ступенях человеческой жизни. Любовь дала не только историческое бессмертие, но и вечную жизнь множеству тех «немощных», «немудрых» и «худородных мира, которых избрал Господь, дабы посрамить мудрых и знатных» (1Кор.1:21). И эту любовь особенно громогласно проповедовала Церковь на пространстве всей своей многовековой истории. К этой любви призывает вас и святый апостол Павел в сегодняшнем апостольском чтении. Из римских уз, из мрачной римской темницы рукой, закованной в кандалы, и как бы кровью апостольского сердца апостол пишет в послании к Ефесянам: «я, узник о Господи, умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием, и кротостью, и долготерпением, снисходя друг к другу любовию» (Еф.4:1– 2).

Наконец, живой урок такой любви мы слышим сегодня уже не из римских уз, не из римской темницы, a из сего предлежащего вам гроба, в котором почил вечным сном наш незабвенный первосвятитель.

Может быть, чтобы этот урок вышел полнее и нагляднее, мы должны бы начертать во всем величии нравственный облик почившего?! Но нам ли своим бедным, немощным словом живописать этот образ?! Да и время ли теперь, когда ваши сердца разрываются от скорби, подходить с холодным анализом к нравственной оценки личности нашего святителя!

Его дивный и светлый образ жив. Он непосредственно чувствуется, ощущается нами и как бы витает сейчас в настоящих ваших переживаниях скорби, – скорби глубокой и острой, готовой излиться целыми потоками слез.

Да, горькое чувство переживает теперь православно верующее население нашей столицы... Осиротела Петербургская паства... В лице почившего архипастыря она, действительно, потеряла своего отца, с которым была связана кровными узами самого тесного духовного родства, к которому питала чувства самой нежной и искренней любви.

Но не за то только любили мы тебя, дорогой наш святитель, что ты благостным оком взирает на наши немощи и недостатки. Мы любили тебя за твою преданность и любовь к Церкви Христовой, за твое самоотверженное служение ей, за твою ревность о её величии и неземной красоты, за твою беззаветную готовность пожертвовать всем ради славы Церкви, которую Господь стяжал кровию Своею (Деян.20:28).

В нашей православно-русской иконописи есть образ святителя и чудотворца Николая, где этот столп веры изображен держащим в одной руке храм, a в другой обнаженный меч. Здесь Церковь картинно, в конкретном образе выразила свой взгляд на задачи епископского служения. Епископ, действительно, призван мечом слова Божия и духовной ревности ограждать чистоту и святость Церкви от натиска враждебных ей сил. И мы знаем, дорогой наш святитель, с каким достоинством стоял ты на этой «божественной стражи». Ты был воистину ангелом врученной твоему управлению паствы. Как приставленный к дверям рая с пламенным оружием архангел, ты, архипастырь Божий, хранил и берег священную высоту и чистоту небесных идеалов Церкви, ты защищал её достоинство и честь. Ты сам верит в её благодатную жизненность и непобедимость и нас научил выше всего чтить ее, свято хранить её достояние, и ни за какие «сребренники» или «чечевичную похлебку» не придавать её первородства средн других ценностей жизни. Как милосердный Самарянин, ты сам влек и нас побуждал привлекать всех, разбойнически изъязвленных жизнию мира сего, в ту евангельскую «гостиницу», какой является Церковь с её благодатно врачебными и целящими силами. В служении Церкви, в преданности её заветам какой яркий образец христианской любви дал ты нам своею жизнию! Ты все принес ей в жертву. Ты все сложил к подножию алтаря Господня.

«Архиерей не имеет своей личной жизни, жизни для себя, – писал ты в предисловии к изданному сборнику своих речей и поучений, который навсегда останется теперь для нас живым памятником твоего ревностного служения Слову, – но он живет жизнию Церкви, посвящая свою жизнь спасению других, в жизни которых и заключаются его радости и невзгоды».

Эхо – твоя исповедь. Но это и твоя жизнь. Не здесь ли тайна той духовной красоты твоей, которой ты привлекал к себе сердца многих! Твоя мысль всегда витала в небесных сферах. Вичность была родной стихией для твоего ума и сердца. И все явления и события жизни ты расценивал не с точки зрения момента, хотя бы исторически и важного, a от лида вечности. Её принципы, её начала полагал ты и в основу своих отношений к людям.

И все, что попадало в лучи этого присносущного света Христова, просвещающего всякого человека, грядущего в мире, – все было близко твоему сердцу, все было дорого для тебя. Вот где источник твоего широкого христианского миросозерцания. Вот чем определялись единство и цельность твоих настроений.

Ты умер для этого мира гораздо раньше, чем возлег в этот гроб... все блага земные, вся прелесть мирская отслаивались, отмирали от твоего сложившегося настроения, как шелуха от созревшего плода. Потому-то и в твоем вдумчивом слове, и во всей обстановки твоего жизненного быта, и в каждом проявлении святительского такта чувствовалась иноческая собранность и выдержанность аскетического духа. – Потому-то также соприкасался ли ты с верхними слоями нашего общества, спускался ли любовию своею до несчастных героев печального образа, поверженных на самое дно нашей общественной жизни, – всегда в обращении с людьми отличали тебя величавая серьезность и священная простота.

И широко лились в окружающую темь жизни мягкие, согревающие лучи от твоей высокой нравственной личности.

Как евангельский Самарянин, ты охотно склонялся над каждым человеческим страданием, ты мужественно и смело шел в самые смрадные и темные углы нашей жизни, раз только дело касалось спасения души человеческой.

Сколько раз твоя святительская рука, как рука Мирликийского милостивца и чудотворда Николая, отводила меч правосудия, уже занесенный над головою преступника. Сколько раз являл ты свой ободряющий ватопедский лик среди умирающих во время холерной эпидемии. Сколько ласки и нежности вносил ты в эти приюты страданий и человеческих скорбей. Согривающий свет твоей архипастырской любви проник даже в темные узилища Шлиссельбурга и внес сюда примиряющий луч христианских упований.

Казалось, что ты владеешь какой-то особенной и тайной силой, силой великого чуда – воскрешать мертвые души, оживлять окаменевшие сердца. Как ветхозаветный вождь народа еврейского ударом жезла своего извлек из каменной скалы струю живой воды, так и ты, но не тяжелым жезлом своей власти, a мягким, любовным прикосновением к самому зачерствелому человеческому сердцу умел извлекать из него живые, светлые, возрождающие порывы... Ты рождал в вас пастырский дух и от своего святительского сердца умел зажигать нас огнем пастырской ревности...

Co временем, когда пора твоей жизни и деятельности отойдет в историческую глубь, – все отдельные черты твоей личности сложатся в определенный, законченный, величавый исторический образ. И вдвинется этот образ в панораму родной нам истории, как один из светлых её моментов. И останется он памятным здесь навсегда. На нем сбудется пророчество церковного стиха: «в память вечную будет праведник».

Уже сейчас мы видим, как широко раскрылось сердце народное, чтобы восприять этот образ. Народ верным чутьем своим предугадал, какое нравственное величие имели мы в лице почившего Владыки Митрополита Антония. Смотрите, как всколыхнулось народное море! Смотрите, какими могучими всплесками отвечает оно на тот грозный громовой удар, каким явилась для всех нас смерть любимого Архипастыря! Смотрите, каким неиссякаемым, широким потоком льется к гробу святителя народ, дабы облобызать его хладную руку.

И какие великие заветы дает этот величавый образ грядущим поколениям, – заветы, особенно ценные сейчас, на знаменательном перегибе нашей истории.

В церковном сознании уже давно бродит и зреет мысль о разных преобразованиях в самом строе нашей Церкви до патриаршества включительно. И казалось бы, – кого же и облечь высоким саном патриарха, кого же и венчать этой славой, как не того, кто чрез возложение своих святительских рук поставил на чреду епископского служения такое множество епископов и чрез то в буквальном смысле сделался духовным их родоначальником.

Но ты, великий наш Первосвященник, не восприял этого величия в нашей воинствующей Церкви. Ты отошел в лоно ветхозаветных патриархов Авраама, Исаака и Иакова, ты приобщился к лику Церкви торжествующей. И оттуда, с высоты небесного величия, ты как бы вещаешь нам: стремитесь к вечному, любите Церковь, храните её чистоту, поддерживайте её великолепие, возвеличивайте её красоту... Пусть стоит она, как Невеста Христова. «рясны златыми преукрашенная и приодеянная»...

Но помните, что истинное величие Церкви не во внешнем блеске, a в полноте её жизни и благодатных сил... И под золотым покровом пышного благолепия, царственного господства, и под жалким рубищем гонимой мученицы – Церковь прежде всего должна хранить свое главное сокровище, свое настоящее, неподдельное золото, – это живой созидающий дух евангельской любви... Лейте же этот целящий бальзам на язвы народной души, которая, как «впавший в разбойники», лежит при дороге жизни забытая и истерзанная... Врачуйте пастырской любовию её греховные раны... Внимательно и чутко вслушайтесь в тот урок, который дает всем нам сегодня святой Апостол Павел в недельном апостольском чтении. «Поступайте достойно своего звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием, и кротостью, и долготерпением, снисходя друг ко другу любовию, стараясь сохранять единство духа в союзе мира. Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, который над всеми и чрез всех и во всех нас» (Еф.4:1–6). Аминь.

Протоиерей Петр Миртов

Не для похвал, не для сплетения венков на гроб твой, дорогой владыка наш, я вышел на это священное место, a для того, чтобы, в присутствии твоих бренных останков, получить от тебя последний урок.

Для меня урок твой начался давно, со дня наречения твоего во епископа. Тогда, пред сонмом богомудрых святителей, взору твоему предносилась картина первого и единственного наречения, происходившего на берегах моря Тивериадского. Нарекаемый во епископа был апостол Петр, наречение совершал Сам Пастыреначальник Христос, свидетелями наречения были другие апостолы – епископы. Господь трижды спрашивал Петра: «Любишь ли Мя», и на троекратное исповедание им любви своей ко Христу он получал в ответ: «паси овец Моих». Обращая этот вопрос Господа к себе, приемлющему бремя апостольского служения, ты отвечал: Ты, Господи, Сам веси степень любви моей к Тебе. Я же твердо знаю, что эта любовь необходима, что без любви, по апостолу, я – ничто, что Бог не есть отвлеченное начало всесовершенного бытия, предмет понимания, мысли, а источник жизни и всякого блага, от которого мы получаем жизнь, и дыхание, и все. Ныне мы видим Божество как бы сквозь тусклое стекло, но будет время, когда увидим Его лицом к лицу. Орудиями и средствами для ощущения Божества, для нашего приближения к Нему служат, по апостолу, три сия: вера, надежда и любовь, но больше всего любовь, ибо Сам Бог есть любовь и пребывающий в любви в Боге пребывает и Бог в нем пребывает. О, дай же, Боже, молился ты пред сонмом архипастырей, мне недостойному больше, больше этой любви, сколько мой слабый дух вместить может!

Теперь, когда поприще земного странствования и архипастырского служения твоего окончнлось, мы, свидители твоих трудов, можем сказать, что эта молитва твоя была услышана Богом, и ты явил в своей жизни много любви к Богу и людям. Вся жизнь твоя была проявлением этой любви. Чтобы всех принять в объятия любви своей, надо быть доступным всем, надо опроститься. Величавая простота твоя была стилем твоей жизни, и ты выдержал этот стиль до конца. Ты одевался в рясу черного цвета, ты отменил парадный архиерейский выезд прежнего времени, ты открыл двери своего дома для всех. Трогательно было видеть в покоях твоих людей всякого звания и положения, духовных и мирян, мужчин и женщин, знатных и простых. Ты всех принимал, иных просто потому, что они хотели взглянуть на тебя, слышать твой ласковый голос, получить от тебя ободрение, поддержку, a иногда и материальную помощь. Лиц духовного звания, даже и низших членов клира ты целовал, сажал с собою, внимательно выслушивал, говорил любовно, ласково. В духе той же простоты твоей ты завещал похоронить себя в простом сосновом гробе, под деревянным крестом, в очередной братской могиле.

Ты понял и приобрел ту мудрость, о которой говорит святый Апостол: «сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисуси, Иже во образе Божии сый… смирил Себе, послушлив быв даже до смерти крестныя». И если смирение есть душа христианства, то ты любящий, простой и смиренный был истинный высокий христианин.

И вот ты – начальник высшей богословской школы, С.-Петербургской духовной академии. «Начальству в простоте», помнил ты завет апостольский. Ты не полагал коренного иротиворечия между религиею и наукою. Если иногда наука и отрицает религию, то это – временное явление и есть плод человеческой немощи. В конце концов цели их сходятся, ибо и религия, и наука должны служить на благо людям. Как религия потеряла бы свое истинное назначение, если бы вся свелась к богослужебным церемониям, так и наука, если бы она скрылась в своих таинственных кабинетах и лабораториях. Для христианина чистая и непорочная вера состоит в том, чтобы «призирать сирот и вдов в их скорбях» (Иак.1:27), и для науки высшее торжество её заключается в том, когда она из своих кабинетов и лабораторий износит свои сокровища на помощь и утешение страждущему человечеству. Поэтому ты был другом ученых. Ты был среди них первым между равными, – первым в Христовом смысле, чтобы быть последним и всем слугою. Своих соработников, высоких подвижников науки «честию больше творяще», ты называл на юбилейном акте академии святыми. Ты хотел править студентами не приказом, не угрозою, а внутренним авторитетом, обращаясь к их внутреннему чувству, напоминая им о том высоком звании пастыря и учителя детей духовенства, к которому они готовятся. Тебе принадлежит историческая заслуга ты, по благословению митрополита Исидора, вывел студентов из стен академии на дело проповеди народу вечных истин Евангельских, и они пошли в народ, не в прежнем понятии хождения в народ для его развращения, а для того, чтобы уча учиться и практически готовиться к предлежащему им пастырскому служению. Петербургским студентам в этом отношении, благодаря своему сотруднику того времени, последовали студенты Московской и Казанской академий, а затем и Киевской.

Но, вот, ты – правящий архипастырь сначала Финляндской епархии, а затем и царствующего града и епархии Петербургской. Ты хотел, по Апостолу, быть всем вся, и прежде всего не словом только, но и примером руководить пастырей словесного стада Христова. Пастыри Церкви, хотя уже и пастыри, должны много работать над собою, много молиться, ежедневно читать слово Божие, как ты ежедневно утром читал Евангелие, a вечером – послания апостольские, должны хорошо знать тот путь, по которому должны вести пасомых. Они должны бодрствовать над собою и уметь побеждать себя, чтобы других вести к победе.

Пред умственным взором твоим предносилась картина. Стадо овец. Пред ними идет пастырь. Велик, восхитителен для созерцания его труд приведения душ человеческих ко Христу. Но он не может отдаться созерцанию своего высокого подвига. Он должен быть многоочитым. Он должен озираться по сторонам, оглядываться назад. За ним идут овцы – не сбилась ли с пути та, не заболела ли эта, не угрожает ли иной пасть волка. И одну он должен подогнать, другую – полечить, иную – вырвать из челюстей волчьих, чтобы взять на рамена свои и принести к Отцу.

Ты хотел зажечь любовию сердца людские, вдохновить ею все учреждения церковныя, призванные служить нуждам ближних. Приходские церкви должны служить центром просветительной и благотворительной деятельности; мало учить, надо и помогать; мало светить, надо и согревать. Если нет, не гонитесь за многим, помогите фунтом хлеба. и уже напитан алчущий. Епархиальные учреждения потеряли в тебе отца. В учебных заведениях ты был в своей сфере, ты любил учителей, понимал и очаровывал детей. Появление твое, как начальника, ожидалось не с трепетом, но с нетерпением детей, любящих своего отца и желающих показаться достойными его любви.

Но ты не замыкался в сферу только епархиального управления. Ты хотел обнять своею любовию всю свою паству, во всем разнообразии её интересов, трудов, печалей и радостей. человеколюбец, ты был отцом человеколюбивого общества. Ты был другом и покровителем слепых. Несчастнейшие из смертных – эпилептики, идиоты, калеки, вовсе не знавшие общественного призрения в России, годами сидевшие иногда на привязи в домах своих, не менее несчастных родителей, тебе больше всего обязаны правильным истолкованием чуда милости Божией к ним³ и организацией призрения их чрез братство во имя Царицы Небесной, уже вырастающее во всероссийское братство. Ты благословлял труды духовенства по борьбе с народным пьянством и радовался их успехам в столице. По твоей мысли учрежден в Петербурге христианский союз образованных женщин и девиц, принявших на себя труд чтения Слова Божия в тюрьмах, больницах, богадельнях. Еще за несколько дней до твоей предсмертной болезни ты интересовался деятельностью христианского содружества учащейся в высших учебных заведениях молодежи, просил передать свое благословение этой христианской организации и желал открытия подобных союзов, как это, по примеру нашей столицы, сделано уже в Варшаве и в других городах России. – Слово мое затянулось бы надолго, если бы я продолжал перечислять те учреждения и общества, не только в столице, но и вне её, по России, которые были дороги тебе, и к которым ты спешил со своею помощью. И из сказанного видна твоя мысль, твоя забота – всех привлечь, всех объединить для дела Христова, для устроения Царствия Божия под покровом святой Церкви.

Вот, наконец, ты – первенствующий член Святейшего Синода, первоиерарх русской православной Церкви. Велик и сложен был твой труд «попечения о всех церквах». Он вне поля нашего зрения. И кто может исчислить твои заботы на этом высоком посту, твои успехи и огорчения, твои печали и радости, – обозреть твой ежедневный подвиг постоянной думы о благе святой Церкви? Тебя обвиняли в малодеятельности, a ты только в 12 часов ночи отпускал от себя секретаря с делами и часто в полночь можно было ожидать от тебя телефонного звонка. Скажем лишь о самом главном, о том, что всем ведомо, о чем все говорят и пишут. Ты пошел навстречу назревшей потребности в церковном преобразовании и смело поставил вопрос о созыве поместного всероссийского собора для уврачевания недугов церковно-народной жизни. Возглавляемое тобою предсоборное присутствие, руководимое твоею христианскою мудростию, завершило дело предстоящей реформы церковного управления в предварительной стадии. Бог не судил тебе дожить до осуществления твоей заветной мечты, и на тебе исполнилось слово Христово: «инии трудишася, a вы в труд их внидосте». Другие завершат это дело, стоившее тебе рановременной кончины, и когда соберется собор и, Духу Святому помогающу, исполнит свое великое назначение, тогда он с благодарностью помянет труды твои и пропоет вечную память вечному в летописях православно-русской Церкви митрополиту Антонию.

Что сказать еще? Во дни недавней смуты, когда взволновался океан народной жизни, и самому кораблю церковному волны угрожали потоплением, люди малодушные и маловерные осуждали тебя, требовали, чтобы ты развернул хоругвь и повел народ... Куда? Против кого? На междуусобие? Нет, ты был спокоен и в твоем спокойствии обретали покой и другие. Ты крепко веровал, что кораблем церковным правит не слабая рука человеческая, что на корме его стоит Кормчий, Который сказал бури – «умолкни» и волнению – «перестань», «и бысть тишина велия». Ты знал, что, пока народ не потерял веры и не отступил от Церкви, Бог даст ему тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте. К этому ты направлял во дни смуты и твоих сопастырей, предостерегал их от партийности, от увлечения политикой. Ты говорил, и мы никогда не забудем этого, что наше первое дело – строение Церкви, a не политика; что где партии, – там разделение, a мы призваны к единодушию, к тому, чтобы всех обединять во единое стадо Единого Пастыря, Господа Иисуса Христа.

С этого священного места уже говорено оратором более авторитетным⁴ об исполнении тобою, дорогой архипастырь наш, заповедей о неосуждении других, о кротости и смирении, о милосердии, чем стяжал ты себе блаженство вечное. Я хочу не забыть сказать о твоем миролюбии и миротворчестве. Ты был истинным другом и покровителем упавших по своей ли вине или по злобе людской, гонимых, несчастных, озлобленных, тюремных узников. Ты величайшим счастием считал поддержать падающего, ободрить его, поднять, воспитать и сохранить для царствия Божия. Легко человека обидеть, наказать, священника извергнуть и сослать, говорил ты, – свято – сохранить его, a суд Божий и церковный не минует недостойных и нераскаянных. Поддержание и сохранение мира в человеке – драгоценная добродетель твоя, которая многих несчастных будет приводить к твоей могилке на молитву о тебе и – чрез тебя – о своих скорбях и печалях. Эта добродетель роднит тебя с земляком твоим, родным тебе по духу, Преподобным Серафимом, Саровским чудотворцем, для прославления которого тебя именно избрал Господь во время благопотребное.

И вот ты умер. Прости же нас, твоих сопастырей, преосвященнейший владыко, если мы недостойно относились к твоим советам и наставлениям, если не исполнили долга своего пред тобою, если чем-либо огорчили тебя, – прости и благослови.

Благослови, преосвященнейший владыко, осиротевших пастырей твоих и паству, дабы все мы непреткновенно шли по указанному тобою словом и примером любви твоей пути в царство Отца и Сына и Святого Духа, Триединого Бога, Ему же честь и слава и за святую жизнь твою, и за многострадальную искупительную кончину твою, и за блаженство в обителях святых Божиих, во веки веков. Аминь.

Протоиерей Философ Орнатский

После торжественной панихиды, совершенной в Крестовой митрополичьей церкви членами Святейшего Синода в 8 часов вечера, 2-го ноября, около 11 часов вечера преосвященным Никандром, епископом Нарвским, по окроплении гроба святою водою, совершено было положение во гроб тела почившего святителя. Тело владыки по обычаю покрыто архиерейской лиловой мантией, лицо накрыто воздухом.

3-го ноября с 7 часов утра y гроба почившего начали совершаться панихиды. В 9 часов утра временно управляющий С.-Петербургской епархией епископ Нарвский Никандр, в сослужении со старшей братией лавры, начал совершение Божественной литургии, по окончании которой, до самого выноса, различными учреждениями и учебными заведениями снова совершались панихиды.

В 1 час дня состоялось торжественное перенесение тела почившего архипастыря из Крестовой церкви в большой лаврский собор.

К этому времени принесены были из лаврских церквей в Крестовую церковь образа: Спасителя, Богоматери и Александра Невского, хоругви, запрестольный крест и фонарь со свищею. К гробу вышли: высокопреосвященный митрополит Московский Владимир, архиепископы: экзарх Грузии Иннокентий, Сергий Финляндский, Антоний Волынский, епископы: член Святейшего Синода Никон, Феодосий Смоленский, Константин Могилевский, Палладий Пермский, Никанор Олонецкий, Григорий Орловский, Никандр Нарвский, Георгий Ямбургский, Вениамин Гдовский, пребывающие на покое: Антонин, бывший Нарвский, Владимир, бывший Благовещенский и многочисленное белое и монашествующее духовенство.

По совершении литии, при величественно-печальном пении ирмосов Великого Канона «Помощник и Покровитель» и при печальном трезвоне колоколов лавры и столичных церквей, началось торжественное шествие. Впереди процессии псаломщик одной из столичных церквей нес фонарь, за ним диакон нес запрестольный крест, 2 псаломщика хоругви, 4 диакона несли крышку гроба; далее следовали секретари духовной консистории, административный персонал духовных училищ и семинарий, инспектор и профессора духовной академии и чины учреждений ведомства Святейшего Синода.

Вслед за ними длинной лентой, все в белых облачениях, следовало духовенство. Протоиереи Входоиерусалимской Знаменской церкви и Собора всех учебных заведений на подушках несли панагию и наперсный крест почившего владыки, настоятель Владимирской церкви – белый клобук с четками, a настоятель Казанского собора – драгоценную митру.

Далее следовали певчие метрополичьего хора, иеродиаконы, иеромонахи лавры и Сергиевой пустыни, некоторые с образами, члены консистории, архимандриты, архиереи, первенствующий в служении митрополит Московский Владимир с посохом, a зa ним два перводиакона, посошник с посохом покойного и лампадник с лампадой, духовник усопшего наместник Киево-Печерской лавры архимандрит Амвросий с Евангелием, рядом с ним протоиерей П.И. Соколов с иконою Воскресения Христова, находившеюся в келии усопшего, за ними два диакона с кадилами, 4 диакона с мантиею почившего, и, наконец, 4 архимандрита и 4 протоиерея которые несли гроб с телом владыки. По углам гроба 4 псаломщика несли подсвечники и 4 диакона шли с рипидами, a по сторонам 2 иподиакона с дикирием и трикирием.

За гробом шли родственники усопшего и богомольцы, среди которых находились Его Императорское Высочество Князь Иоанн Константинович, Обер-Прокурор Святейшего Синода В.К. Саблер и многие высокопоставленные лица, принимавшие участие в несении гроба. При выносе гроба из Крестовой церкви многочисленные толпы народа, наполнявшие с раннего утра лаврский сад, обнажили головы, набожно осеняя себя крестным знамением.

Воспитанники академии, семинарии и училищ с лицами инспекторского надзора, от Крестовой церкви до собора стояли шпалерами по сторонам.

Печальная процессия направилась мимо митрополичьих покоев. здесь, y парадного входа, была совершена краткая лития, после которой шествие направилось средней аллеей к болыпому лаврскому собору, где его встретил высокопреосвященный митрополит Киевский Флавиан (не участвовавший в процессии). В соборе гроб с телом митрополита был установлен на глазетовый катафалк. Подсвечники и рипиды были расположены по углам гроба, трикирии и дикирии по сторонам, впереди гроба посошник с лампадчиком. Тотчас же началась панихида, которую служил митрополит Московский Владимир с митрополитом Киевским Флавианом и всем участвовавшим в продессин духовенством. Во время панихиды архиепископ Волынский Антоний произнес посвященное памяти почившего выше помещенное слово.

После этой панихиды y гроба почившего почти беспрерывно совершались панихиды разными учреждениями и лицами. В 8 часов вечера снова была совершена торжественная панихида всеми членами Святейшего Синода с пребывающими в столице иерархами и прочим духовенством, на которой присутствовало много высокопоставленных лиц.

4-го ноября в соборе лавры совершена была заупокойная литургия, которую служили соборно архиепископ Финляндский Сергий и епископы: Смоленский Феодосий и Антонин, бывший Нарвский, в сослужении с многочисленным монашествующим и белым духовенством. За литургией протоиерей П. Миртов произнес выше помещенную речь. По окончании литургии членами Святейшего Синода, с митрополитом Московским во главе, была совершена торжественная панихида. Затем начался длинный ряд панихид. Служили: придворное духовенство собора, во главе с заведующим им протоиереем Благовещенским; греческое духовенство, во главе с настоятелем греческой посольской церкви архимандритом Софронием; Императорское человеколюбивое общество, главным попечителем коего состоял почивший Владыка. В три часа y праха усопшего митрополита особую панихиду служило ведомство учреждений Императрицы Марии, которую совершал ейское Гдовский Вениамин в сослужении законоучителей всех учреждений ведомства. На панихиде присутствовали представители ведомства. Затем были отслужены панихиды Училищным Советом при Святейшем Синоде и состоящим под Высочайшим Его Императорского Величества покровительством обществом повсемистной помощи на войне солдатам и их семьям. В 6 час. вечера высокопреосвященным Иннокентием Экзархом Грузии в сослужении с пребывающими в столице иерархами и множеством духовенства было совершено глубоко умилительное служение парастаса, закончившееся в 11-м часу ночи.

В течение этого дня громадные толпы народа с раннего утра наполняли не только собор лавры, но и лаврский сад. К вечеру же наплыв желающих поклониться праху усопшего был настолько велик, что, во избежание тесноты и связанных с ней недоразумений, доступ в лавру был прекращен. Собор лавры оставался открытым почти до 12 часов ночи. За это время тысячи богомольцев перебывали y гроба.

На следующий день, 5 ноября, в день отпевания усопшего архипастыря, лавра была открыта значительно ранее обыкновенного, и громадные толпы богомольцев, одна другую сменяя, стали притекать ко гробу, стремясь в последний раз «приложиться» к благословляющей их руке владыки. Перед началом богослужения впуск богомольцев в собор был прекращен.

В 9 часов утра началась заупокойная литургия, которую совершал высокопреосвященный митрополит Московский Владимир в сослужении архиепископов – экзарха Грузии Иннокентия, Михаила Гродненского, епископов – Константина Могилевского, Никандра Нарвского, Георгия Ямбургского, Вениамина Гдовского и многочисленного из заслуженных протоиереев духовенства. За литургиею пели два хора певчих – митрополичий и братский. Во время литургии, после причастного стиха, протоиерей Ф.Н. Орнатский произнес выше помещенное слово.

Во время совершения литургии в соборе присутствовали Обер-Прокурор Святейшего Синода д.т.с. В.К. Саблер, чины центральных учреждений ведомства православного исповедания, учащие и учащиеся всех сточных духовно-учебных заведений и множество почитателей почившего.

По окончании литургии для отпевания почившего митрополита Антония на средину храма вышли: первенствующий в служении митрополит Московский Владимир, за ним – митрополит Киевский Флавиан и экзарх Грузии Иннокентий, архиепископы: Сергий Финляндский и Антоний Волынский, Арсений Новгородский и Михаил Гродненский, епископы: Никон, бывший Вологодский и Никанор Олонецкий, Константин Могилевский и Кирилл Тамбовский, Агапит Екатеринославский и Евсевий Псковский, Феодосий Смоленский и Палладий Пермский, Григорий Орловский и Никандр Нарвский, Георгий Ямбургский и Вениамин Гдовский и пребывающие на покое Антонин, бывший Нарвский, и Владимир, бывший Благовещенский, множество архимандритов, протоиереев, священников и монахов, которые расположились по обе стороны (местами в два и три ряда) чрез солею и алтарь до горняго места. В отпевании также приняли участие приехавшие в С.-Петербург представители восточных церквей: Александрийской – архимандрит Павел, Антиохийской – архимандрит Антоний, Иерусалимской – архимандрит Аоанасий и Константинопольской – архимандрит Иаков. Все в белых облачениях. Такого количества иерархов при отбивании владык еще не было.

К отбиванию в собор прибыли Его Императорское Высочество Князь Иоанн Константинович, Председатель Совета Министров статс-секретарь В.Н. Коковцев, Министры: Военный В.А. Сухомлинов, Внутренних Дел A.А. Макаров, Юстиции И.Г. Щегловитов, Путей Сообщения С.В. Рухлов, Торговли и Промышленности С.И. Тимашев; члены Государственного Совета: бывший Обер-Прокурор Святейшего Синода С.М. Лукьянов, бывший Товарищ Обер-Прокурора Святейшего Синода А.П. Рогович и много других высокопоставленных лиц, среди которых находился прибывший в собор во время совершения отпевания архиепископ Варшавский Николай.

В 12 ч. 40 м. дня трогательно и, вместе с тем, высокоторжественно началось совершение чина священнического отпевания. Первое Евангелие было прочитано митрополитом Киевским Флавианом. Особенно умилительное впечатление производило при чтении канона величественное пение всем многочисленным (свыше 200 человек) сонмом духовенства припева «Упокой Господи душу усопшего раба Твоего». Протоиереи по очереди читали тропари канона, певчие пили ирмосы Великой субботы «Волною морскою». Иерархи читали икосы при трогательном пении всем сонмом священнослужителей «Аллилуиа». При пении «со святыми упокой» все молящиеся опустились на колени. После этого экзарх Грузии архиепископ Иннокентий взошел на ступени катафалка и, став y ног почившего, весьма прочувствованно произнес вышепомещенную речь, по окончании которой снова было пропето «со святыми упокой».

Затем, пред чтением разрешительной молитвы, ректор С.-Петербургской духовной академии епископ Георгий произнес от имени академии помещенную выше речь. Митрополит Владимир прочитал разрешительную молитву. Началось прощание с почившим. Хоры в это время поочередно, с канонархом, весьма умилительно пили стихиры на целование.

Во все время отпевания на лаврской колокольне, a также и в церквах столицы производился перезвон, сменившийся, по окончании отпевания, трезвоном.

После прощания и краткой литии, в исходе 4-го часа, гроб установили на носилки, подняли на рамена архимандриты и протоиереи и понесли из храма, при пении «Помощник и Покровитель», тем же порядком, какой был установлен при перенесении из Крестовой церкви.

К этому времени многотысячные толпы богомольцев, пришедших сказать свое последнее прости горячо любимому архипастырю, усеяли лаврский сад и путь к Никольскому кладбищу. Многие из них пришли с раннего утра и, не имея возможности проникнуть в собор, почти до 5 часов вечера, со слезами на глазах, ожидали последнего торжественного и в то же время печального шествия всеми глубокочтимого святителя. Как только гроб показался в дверях собора, вся эта многочисленная масса, точно взволнованное море, всколыхнулась, обнажая головы и осеняя себя крестным знамением. Шествие направлялось вокруг соборного храма к Никольскому кладбищу. В это время порывом ветра, в утешение любящих сердец, воздух, которым все время было покрыто лицо архипастыря, был откинут, и народ еще раз, уже в последний, увидел все то же глубокососредоточенное и задумчиво-спокойное выражение лица почившего архипастыря. Слышны были замечания: «это батюшка сам захотел показаться вам в последний раз». – У ворот Никольского кладбища шествие остановилось, лидо святителя снова было закрыто, гроб снят с носилок и на руках отнесен к месту вечного упокоения. Здесь, по совсрипении литии и по предании тела земле, в 4 часа 40 минут дня, полили гроб елеем, оставшимся от таинства елеосвящения, совершенного над почившим во время болезни, закрыли его, поставили в простой деревянный ящик и, при пении «вечная память», опустили в могилу. Первым бросил землю в могилу Московский митрополит Владимир, за ним остальные иерархи и пастыри и участвовавшие в несении гроба во все время шествия: Князь Иоанн Константинович, Обер-Прокурор Святейшего Синода В.К. Саблер, родственники почившего и другие. Пока засыпалась могила, преосвященные Никандр и Вениамин неирерывно служили литии. Когда же холм был насыпан, принесли приготовленный, согласно воле усопшего, осмиконечный дубовый крест. Преосвященный Никандр окропил его святою водою, водрузил в землю, зажег на нем лампадку и совершил последнюю литию, после которой священнослужители начали расходиться.

На крест сделаны следующие надписи.

С одной стороны:

«Митрополит Антоний, волею Божиею скончался 2 ноября 1912 г. Жития его было 66 лет. Упокой, Господи, душу раба Твоего».

С другой стороны:

«Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы: больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. Аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите» (Ин.15:12–13, 14:15).

Согласно воле почившего гроб, в котором похоронили владыку, совершенно простой, сосновый, ничем не обит и даже не окрашен. Похоронить себя завещал владыка на Никольском братском кладбище в очередной могиле.

Также согласно воле почившего владыки на гроб не было возложено ни одного венка.

До поздней ночи y могилы огромная толпа народа с обважевными головами без перерыва пила «Вечную память».

В день погребения высокопреосвященного митрополита Антония лаврой было роздано на устройство поминальных обедов по разным учебным заведениям, детским приютам и дешевым столовым, более 1000 рублей. Кроме того в лаврской трапезной было предложено обедов более чем на 300 душ, причем ни какие вина к столам не подавались.

* * *

7 ноября в Синодальной Седми Вселенских Соборов церкви, пред первым по кончине митрополита Антония заседанием Св. Синода, совершена была панихида по усопшем первевствующем члене Святийшего Синода высокопреосвященнейшем Владимиром. митрополитом Московским, в сослужении с председателем Учебного Комитета при Святейшем Синоде протоиереем Д.Н. Беликовым и ключарем Исаакиевского кафедрального собора протоиереем В.Н. Велтистовым.

Во время панихиды в алтаре церкви находились члены Св. Синода высокопреосвященные: митрополит Киевский Флавиан, архиепископы: Экзарх Грузии Иннокентий, Сергий Финляндский, Антоний Волынский, Михаил Гродненский и епископы Никон, бывший Вологодский, и Агапит Екатеринославский.

Вся церковь и прилегающая к ней помещения были полны молящимися из служащих в центральных учреждениях Св. Синода с Товарищем Обер-Прокурора Св. Синода П.С. Даманским во главе.

По поводу кончины высокопреосвященного митрополита С.-Петербургского Антония в Святейший Синод поступили, с разных сторон, многочисленные выражения соболезнования о понесенной Церковию в его лице тяжелой утраты и сообщения о возводимых повсюду за почившего Первоиерарха русской Церкви молитвах. Между прочими: телеграмма от блаженнейшего патриарха Иерусалимского Дамиана: «Узнав с великою скорбию о кончине митрополита Антония, шлю свое искреннее соболезнование о великой потере, понесенной святою русскою Церковию, молю Бora о упокоении его души. Патриарх Дамиан»; телеграмма от митрополита Черногорского: «Весть о преставлении митрополита Антония вызвала y нас глубокую скорбь; эту великую утрату черногорская Церковь оплакивает за одно с Церковию русскою, прося Господа упокоить душу великого иерарха Антония в Царствии небесном Митрополит Митрофан».

Телеграммы с выражением соболизвовавия получены также почти от всех епархиальных, преосвященных русской Церкви, которые не имели возможности лично принять участие в погребении почившего митрополита; так, от преосвященного Херсонского Димитрия из Одессы: «С глубокою скорбию осведомился о кончине приснопамятного первосвятителя Церкви русской высокопреосвященного митрополита Антония; вместе с вверенною мне паствою молюсь, да упокоит Господь с праведными его душу»; от преосвященного Пензенского Митрофана: «Со Святейшим Синодом оплакиваю кончину первоприсутствующего его члена, первоиерарха отечествевной Церкви, в Бозе почившего высокопреосвященного митрополита Антония; горячо молюсь о упокоении души ушедшего святителя в царствие небесном»: от епископа Таврического Димитрия: «Таврическое духовенство во главе со мной, глубоко опечаленное кончиною своего великого духом первосвятителя; смиренно молит Отца Небесного даровать вечное блаженство светлой любившей всех душе его»; от епископа Тобольсигого Алексия: «Сегодня в кафедральном соборе совершена мною литургия и панихида по почившем митрополите Антонии; ирисутствовали начальник губернии, учащие и учащиеся духовно-учебных заведений, все городское духовенство, народ, земно кланяюсь праху дорогого моего учителя»; от архиепископа Тульского Парфения: «Тульская паства скорбит и молится о почившем первосвятителе митрополите Антонии»; от епископа Омского Владимира: «Отдано распоряжение по всем церквам епархии совершить заупокойные богослужения по в Бозе почившем иервосвятителе Российской Церкви митрополите Антонии»; от епископа Сарапульского Мефодия: «Глубоко скорблю с вверенным мне духовенством об утрате первоиерарха и светыльника русской Церкви высокопреосвященного митрополита Антония и усердно молюсь с моими сопастырями о упокоении его души в селениях праведных».

От архиепископа Алеутского и Северо-Американского Платона из Нью-Йорка «Американская Русь шлет ко гробу праведного святителя свою горячую молитву»; из Берлина от настоятеля Берлинской посольской церкви протоиерея Мальцева, на имя временно управляющего С.-Петербургскою епархиею преосвященного Нарвского «Церковный клир и прихожане, оплакивая кончину первосвятителя русской Церкви, молятся о упокоении возлюбленного иерарха, церковное братство – своего Почетного Члена»; из Ментона (Южная Франции) от протоиерея Аквилонова: «Ментонская паства оплакивает тяжелую утрату и молится о упокоении души приснопамятного архипастыря»; из Тифлиса на имя высокопреосвященного экзарха Грузии архиепископа Иннокентия от Наместника Его Величества на Кавказе: «Жена и я глубоко опечалены кончиною глубокочтимого митрополпта Антония. В тяжелые минуты, переживаемые православною Церковию, выбыл из строя защитник её, хранитель её чистоты и невмешательства в дрязги житейские. Душевно сочувствуем вашему горю. Воронцовы»; из Новочеркасска от архиепископа Донского Владимира на имя экзарха Грузии высокопреосвященного Иннокентия: «Угас светильник русской Церкви, светивший тихим, ровным светом, озаривший дебри злых страстей людских, воплощая и себе высокие заветы Христа любви и всепрощения и мудро управляя рулем корабля отечественной Церкви. Потеря такого первоиерарха – великая скорбь для нас. Приими, Господи, моления наши об усопшем святители Антонии и ниспосли благодатные утешения в скорбящие сердца наши. Усердно прошу вас, владыко, при прощании с усопшим поклонитесь от меня до земли праху незабвевного иерарха и облобызайте святнтельскую его десницу, возлагавшуюся никогда во время епископской хиротонии на главу мою; завтра во всех Новочеркасских церквах служится заупокойная литургия. Архиепископ Донской Владимир».

10–14-го ноября получены следующие телеграммы от патриархов восточной Церкви с выражением соболезнования по поводу кончины высокопреосвященного митрополита Антония.

Из Константинополя от блаженнейшего, ныне в Бозе почившего, патриарха Константинопольского Иоакима: «По случаю кончины митрополита Антония, первенствующего члена Святейшего Синода и достойнейшего иерарха православной российской Церкви и вашего возлюбленнейшего собрата во Христе, выражаем наше глубокое соболезнование и усердно молимся о упокоении его души, желая в то же время православной Церкви Русской, Сестре нашей, иметь много иерархов, наделённых такими же добродетелям, как усопший митрополит Антоний. Патриарх Иоаким».

Из Александрии от блаженного патриарха Фотия: «Александрийская Церковь, соединенная с Русскою Церковью любовию во Христе и священными узами, молится за достославного митрополита С.-Петербургского Антония и сегодня, в священную память о нем (телеграмма отправлена 10 ноября в 9 день кончины митрополита Антония), возносит всеобщую молитву к Господу о упокоении в селении праведных избранного возлюбленного брата, достойно поставленного во главе Российской Церкви. Патриарх Фотий».

Из Дамаска от патриарха Антиохийского Григория: «Антиохийская Церковь соболезнует Святейшему Синоду и глубоко скорбит о кончине в Бозе почившего митрополита Антония, ревностного первенствующего архипастыря дорогой нам Русской Церкви, приносит чрез нас братское соболезнование и усердно молит Бога о упокоении души его в обителях небесных. Патриарх Антиохийский Григорий».

В ночь на 2-е ноября сего года, после продолжительной, тяжкой болезни и мучительных десятидневных страданий, почил о Господи председатель Всероссийского Святейшего Синода и почётный член Славянского благотворительного общества, С.-Петербургский митрополит Антоний. Смерть эта, к которой русское общественное сознание было подготовлено постепенно, годами предшествующих ей и повторявшихся неоднократно болезненных тяжелых симптомов, вынуждавших почившего иерарха прекращать активную деятельность и искать облегчения недуга в делительных водах Кавказа, произвела на всех одинаково глубокое, тяжелое впечатление и вызвала искреннее сожаление. Последнее выразилось и в умилительно-трогательных проводах бренных останков почившего иерарха на вечный покой, и в сердечном соболезновании и сожалении о почившем не только в России, в печати самых разнообразных направлений общественный мысли, но даже и за пределами нашего Отечества, на всем православном Востоке – в церквах греческой и юго-славянских. По словам петербургских старожилов, такого стечения к скромному сосновому гробу почившего митрополита Антония со стороны его бывшей и горячо его любившей паствы – пастырей и особенно пасомых, из обитателей столицы самых отдаленных её окраин, они не запомнят по отношению к его предшественникам по кафедре. Это трогательное проявление любви и горячей благодарности к почившему святителю С.-Петербургской епархии со стороны его паствы является, несомненно, результатом той замечательной популярности и того высокого авторитета, которые почивший митрополит Антоний, наделённый от природы светлым умом, добрым любящим сердцем, уравновешенным характером и привлекательными, чарующими чертами обаятельной наружности, успел приобрести за 14 лет своей, исполненной глубокой мудрости, святительской деятельности.

В настоящем собрании я не ставлю себе целью делать всестороннюю оценку богато одарённой личности почившего митрополита Антония. Далек я от мысли и оживить пред вами обаятельный светлый образ горячо мною любимого почившего иерарха своими живыми личным воспоминаниями, хотя за 35 лет моего знакомства с ним – и в качестве ученика (1878–1882 г.г.)⁶, и сослуживца по Казанской Академии (1882–1884 гг. март), и в качестве доброго, келейного знакомого, искреннего почитателя, находившегося с ним в переписке и довольно не редком устном общении вплоть до 31-го июля настоящего года, – этих воспоминаний y меня и довольно много. Под живым впечатлением. только что пережитой мною жгучей сердечной туги, я опасаюсь заслужить от одних упрек в излишней идеализации почившего иерарха, a от других в повторении таких фактов из жизни его, которые всем и каждому известны из многочисленных появившихся уже в печати, воспоминаний о нем. Позволяю себе занять ваше просвещённое внимание предметом более, по моему мнению, интересным, и так сказать, нейтральным, который, представляя живой интерес переживаемых вами минут, в то же время осветит перед вами обаятельную личность отошедшего в вечность первоиерарха Русской Церкви с новой, мало видимой большинству, точки зрения – со стороны его славянофильских воззрений. Капитальные учено-литературные труды митрополита Антония и особенно его слова и речи проливают нам яркий свет на эту сторону его светлой личности.

Славянофильские воззрения митрополита Антония начали складываться y него довольно рано в Казанской духовной Академии, под влиянием его самостоятельных работ по гомилетике, которая ему была поручена для чтения студентам в 1870 году, с введением нового академического Устава. Несмотря на то, что кафедра гомилетики и пастырского богословия была в академическом курсе не новая, она, однако же, не пользовалась почему-то благоволением академического начальства и передавалась из рук в руки от одного профессора к другому. За преподавание гомилетики брались И.Я. Порфирьев, А.И. Гревков, Н.Я. Биляев, A.А. Некрасов и даже ламаист В.В. Миротворцев. Но это весьма печальное обстоятельство в смысле поступательного движения данной специальности в курсе академических наук вообще, в частности для XIII курса студентов Казанской Академии, к составу которого принадлежал будущий специалист гомилет профессор A.В. Вадковский (мирское имя почившего владыки), имело весьма благоприятное значение и сказалось как в постановке его предмета в Казанской Академии по новому уставу, так и во всей последующей плодотворной учено-литературной его деятельности, давшей ему в науке известность и снискавшей ему ученую степень honoris causa доктора церковной истории (в 1895 г.). Дело в том, что эту «несчастную», как ее характеризует историк Академии профессор П.В. Знаменский (История Казанской духовной Академии, вып. II, стр. 311. Казань, 1892 г.) науку, пересаженную из Киевской духовной Академии, с 1858 г. по февраль 1867 г., по указанию ректора Академии Иоанна, читал на низшем отделении известный в истории русской литературы профессор И.Я. Порфирьев, который, углубляясь в изучение памятников древнерусской письменности, и на лекциях по гомилетике читал студентам историю русского по преимуществу до-Петровского проповедничества. Перелом в судьбе этой науки в Казанской Академии с переходом её в руки профессора А.И. Гренкова падает как раз на то время, когда A.В. Вадковский был студентом низшего отделения. Несомненно-талантливые, увлекательные и оригинально-самостоятельные в большей своей части лекции по истории проповедничества красноречивого энтузиаста профессора И.Я. Порфирьева, уже пользовавшегося в то время среди выдающихся профессоров Академии известностью и почетом, произвели на него глубокое впечатление. A.В. Вадковский, с вступлением на кафедру гомилетики, как это мы можем говорить по личному наблюдению в качестве его ученика и усердного слушателя, пошел по пути, указанному ему его высокочтимым и горячо любимым учителем И.Я. Порфирьевым⁷.

Курс гомилетики, как систематической науки теории церковного красноречия, имевшей замечательных представителей её в Киевской духовной Академии в лице профессора В.К. Амфитеатрова и его достойнейшего ученика и преемника по кафедре, недавно почившего профессора В.Ф. Певницкого († 1911 г.), не пришёлся по душе А.В. Вадковскому, и он теории гомилетики уделял минимальное количество лекций, сообщая своим слушателям лишь самое необходимое и существенное из неё. Не пользовалась его особыми симпатиями и другая богословская наука – пастырское богословие, разрабатывавшаяся с особенным успехом в Киевской духовной Академии выше названным профессором В.Ф. Певницким, из-под красноречивого пера коего появились такие капитальные пастырологические труды, как «Священник. Приготовление к священству и жизнь священника» (Киев. 1885 г.), «Служение священника в качестве духовного руководителя прихожан» (Киев. 1891 г., изд. 2-ое) и «Священство. Основные пункты в учении о пастырском служении» (Киев. 1892 г.) и в Московской духовной Академии, из которой вышли труды архиепископа Волынского Антония. И по этой науке y A.В.Вадковского набиралось тоже всего несколько лекций, в которых он знакомил своих слушателей, главным образом, с сочинениями святых отцов и учителей Церквей Восточной и Западной по пастырскому богословию. Его внимание и весь интерес к предмету сосредоточился на истории древне-христианской проповеди и древнерусской церковной литературы до-Петровского времени.

Лекции его по истории проповеди апостольского времени и, главным образом золотого века церковной проповеди – свв. Василия Великого, Иоанна Златоуста, Амвросия Медианского и др. излагались A.В. Вадковским с таким одушевлением и в таких образцово-литературных художественных очерках, что производили на слушателей глубокое впечатление и привлекали в аудиторию к нему не только студентов церковно-практического отделения, к которому относилась эта наука уставом 1869 года, но и студентов других отделений – богословского и церковно-исторического. Нелишне при этом отметить, что эти свои блестящие по мастерской литературной обработке лекции почивший владыка читал спокойно, ровно, без аффектаций, не повышая и не понижая голоса, как это сделал бы профессор с более нервным темпераментом.

Но сам молодой профессор, видимо, искал интерес для себя в разработке самостоятельного курса по истории древнерусского проповедничества, где он стяжал себе потом известность и почетное имя. «Избранный в октябре 1870 г. советом Академии преподавателем такого обширного предмета, как история христианского проповедничества и притом предмета в наших учебных заведениях тогда нового, откровенно исповедуется архиепископ Антоний, я не сразу нашел в нем место, на котором мог бы остановить свое особенное внимание. Но обстоятельства сложились так, что я скоро почти всецело сосредоточился на изучении славяно-русского проповедничества по источникам рукописным. Это была для меня область совершенно новая, но тем более заманчивая и увлекательная, и далеко притом нелегкая. В первый раз я стал знакомиться с рукописною нашею древне-русскою письменностью, при обследовании источников поучений митрополита Фотия. Затем, когда, после ревизии Академии в октябре 1874 года покойным митрополитом Макарием, тогда еще Литовским архиепископом, по его ходатайству, отпущены были из сумм Святейшего Синода деньги на расходы по описанию рукописей Соловецкой библиотеки и составлена была в Академии для работ по описанию особая комиссия, то в эту комиссию привлечен был и я. Это обстоятельство на многие годы погрузило меня безраздельно в область нашей рукописной литературы и её первоисточников. Мне пришлось работать по своей специальности исключительно для первого выпуска Описания, и почти делая треть этого обширного тома принадлежит мне»⁸.

По своим воззрениям A.В.Вадковский (митрополит Антоний тож) с молодых лет тяготел к представителям y нас на Руси, так называемого, славянофильского направления в лице лучших его представителей Аксакова, Хомякова, Киреевского, Тютчева в др. Оригинальное богословско-философское мышление Хомякова он ставил высоко и предсказывал еще в 80 годах, что идеи Хомякова будут занимать в русском самосознании одно из видных мест. В своем прекрасном поучении, произнесённом в Казанском соборе 24-го июля 1887 года по поводу кончины M.Н.Каткова, решая поставленный им вопрос, отчего и чем так сильны, могучи и крепки были Достоевский Ф.М., Аксаков И.С. и Катков M.Н., почивший митрополит Антоний дает такой ответ: «оттого, что они в своем первоначальном подготовительном развитии воспитались на началах возвышенного философского идеализма, который укреплял их ум, окрылял воображение, расширял их духовный кругозор и возвышал духовное их созерцание, постоянно удерживая запросы их мысли и чувства в области высшей, духовной. Это еще более и главным образом оттого, что такой чисто-человеческий естественный путь их развития совершался под животворным воздействием благодатных начал истинного православного христианства, составляющего коренное и основное духовно-жизненное начало русского народа, без которого он сделался бы мёртвым трупом... Их душа питалась настоящею, сродною ей, питательною пищею, оживотворилась и согрелась истинным Божественным светом и утоляла свою жажду из источников воды живой.

Они питали ее Словом Божиим и жили жизнию Церкви. Их излюбленною областью была область Божественная, идеальная, их сокровище было на небе, там же было и сердце их, туда направлены были все их конечные цели и стремления»⁹.

Нисколько поэтому неудивительно, что та волна народного подъёма и пробужденного жизнью интереса к славянству и южно-славянской культуре, какую подняли в 76–77 годах прошлого столетия московские славянофилы и С.-Петербургское Славянское благотворительное Общество, когда возгорелось на Балканах герцеговинское восстание, перешедшее сначала в сербско-черногорскую, a потом и в русскую войну с Турцией из-за освобождения славянских народностей, населяющих этот полуостров и изнывавших в тяжкой неволе y оттоманских турок, захлестнула и A.В.Вадковского и надолго приковала его интерес к лучшей поре расцвета славянской письменности, оставив в нем горячую отзывчивость к судьбе славянства на всю его последующую жизнь до преждевременной, судя по человечеству, могилы. Об этом своем превращении в славянолюба или горячего славянофила митрополит Антоний, с присущею ему задушевною откровенностью, в предисловии к своей книги: «Из истории христианской проповеди» рассказывает так:

«В августе 1876 г., в самый разгар русского добровольческого движения в Сербию, Казань посетил член (и доселе здравствующий почётный член) С.-Петербургского Славянского Общества А.В. Васильев. Названное движение и беседа с г. Васильевым не могли не вызвать во мне самого горячего сочувствия славянофильству вообще, и я тогда же решился заняться изучением древне-болгарской проповеднической литературы по рукописным источникам. При занятиях описанием рукописей, это изучение, весьма трудное по совершенной своей новизне, не могло идти быстро. Но по мере моего большего и большего знакомства с предметом, y меня назревал и план осуществления своей работы. Я хотел сделать три выпуска по истории древне-болгарской проповеднической литературы. В первом предполагал я обследовать проповеди Климента «Словиньского», во втором – Константина, епископа болгарского, и в третьем – Иоанна, экзарха болгарского. Выпуск с исследованием проповедей Константина епископа, и то не вполне законченный, я сделал в 1885 году, пред отправлением своим на должность инспектора С.-Петербургской духовной Академии, где я должен был преподавать другой предмет, из Климента же «Словиньского» напечатал только несколько неизданных его проповедей отчасти по рукописям Соловецкой библиотеки, отчасти же по хранящимся в Румянцевском музее бумагам покойного Ундольского, с кратким к ним моим предисловием, в III томе «Православного Собеседника» за 1881 год. В этом предисловии мною кратко рассказав история открытия поучений Климента»¹⁰.

Принятие монашества, переход на службу в С.-Петербург и чтение обязательных лекций по новому предмету – по Священному Писанию Ветхого Завета, оторвали почившего владыку от излюбленной им специальности, к которой он, к глубокому сожалению, так и не вернулся до конца дней своих, «чтобы хотя закончить задуманное и неоконченное», будучи отвлечен в сферу высоко-церковной административной деятельности. Но, насколько можно судить по очеркам, уже появившимся в печати, митрополит Антоний широко и всесторонне изучил литературу избранного им предмета, ознакомившись с трудами известных в свое время знатоков славянской письменности, каковы Шафарик, Бодянский, Калайдович, Добровский, Ундольский, Палаузов, Срезневский, Ягич, прот. Горский и Невоструев, архиепископ Черниговский Филарет, профессор Воронов и др., и, если бы не был выведен на иную дорогу не по своей воле, то, при своем трудолюбии и добросовестности, несомненно, закончил бы эту обещанную им серию трудов по изучению древне-болгарской письменности с полным успехом и бесспорно с громадною пользою для дела.

Перемена профессорской скромной аудитории на народную – в храмах и на площадях открыла возможность почившему владыки уже в услышание многих, по собственному влечению и по назначению от начальства, громче заявлять о своих задушевных убеждениях и воззрениях. Так, по поводу празднования тысячелетия кончины св. Мефодия, епископа Моравского, архимандрит Антоний на площади города Казани, во время молебствия в 1885 году 6 апреля, говорил следующее: «Протекла со дня кончины св. Мефодия ровно одна тысяча лет, и смотрите, какой плод принесла великая идея святых братьев, в какой многочисленный народ разрослась малая горсть их учеников... Но не без препятствий совершилось это возрастание великого древа Церкви всеславянской. После смерти святого Мефодия, ученики его, после тяжких преследований, были совсем изгнаны из Моравии. Казалось бы, что с этим вместе полагался и конец славянскому просвещению, славянскому росту, славянской самобытности. Так оно и было, действительно, для славян Моравских и Паннонских, но не для всего славянства. Ученики св. Мефодия глубоко внедрили в сердце своем завет своего великого учителя – не оставлять дела религиозно-национального просвещения славян и, изгнанные из Моравии, ревностно продолжали это святое дело y славян болгарских, принявших святых изгнанников с величайшею радостью и глубокою почтительностью. Семя славянского просвещения быстро дало зеленеющие, роскошные ростки. Начало X века, при книголюбце – царе Симеоне, было блестящим временем в истории развития славянской письменности и, по справедливости, названо «расцветом» её¹¹.

С большею выразительностью, полнотою и силою убеждения епископ Антоний об основных заветах святых славянских первоучителей братьев Кирилла и Мефодия витийствовал в квартире покойного славянского деятеля В.В. Комарова пред начатием издания «Славянских Известий» 15 января 1889 г.

«Есть одно начало, которое дало, дает и будет давать жизнь Славянству, говорил почивший владыка Антоний, есть одно неизменное знамя, вокруг которого все мы неуклонно должны сосредоточиваться, почерпая в нем и мужество, и крепость, и силу, – это святое знамя великих отцев наших и просветителей святых Кирилла и Мефодия... Святые братья выступили на всемирно-историческое поприще жизни с новым культурным началом, миру дотоле неведомым. Они явились провозвестниками дотоле не существовавшего независимого, самостоятельного славянского просвещения, которое должно было вызвать в культурно-исторической жизни молодой, храбрый, мощный, но нежный и ласковый славянский народ. Вдохновляемые этою великою идеею, они вместе со светом истинной православной веры дают славянам книги и родную грамоту, как залог их великой исторической будущности, и смело и безбоязненно идут со своею новою проповедью с востока на запад до самого Рима. Заволновался Запад. Ему неприятны эти новые, неведомые проповедники. Он не хочет принять в братское общение христианской культурной жизни юный народ. «Долой – славянство», «прочь славянское просвещение»! – завопил он. Но сила веры и святого убеждения непобедимы. Братья-проповедники отвергли лжемудрования «триязычной ереси», пришли в Рим и здесь победоносно отстояли свою идею»¹².

Заканчивая изучение проповеднических трудов Константина, епископа болгарского, и в частности указание греческих источников для его, так называемого, «Учительного Евангелия», митрополит Антоний дает такую весьма любопытную характеристику литературно-просветительной деятельности в Болгарии после смерти св. первоучителей славянских: «В епископе Константине, как в природном славянине, весьма приятно встретить сильно сказывающиеся y него чувство национальной гордости по поводу успехов христианского просвещения в Болгарии в его время. С восторгом говорит он о крещении славян: «Летит бо ныне словеньско племя, к крещению обратишася вси». Широкое развитие литературной деятельности при царе Симеоне возбуждало некоторого рода чувство национальной гордости в просвещенном проповеднике, сознававшем, что просвещение могло сравнять славянскую нацию с образованнейшими тогдашними народами, т. е. с греками и латинянами. Сознание это, с одной стороны, a с другой, высокомерное отношение греков к славянам, как к варварам, и гонения на славянское просвещение в Моравии со стороны немцев, испытанное, быть может, им самим, вызвали y него следующие, исполненные глубокой любви к славянам и справедливого укора к их недругам, прекрасные и многознаменательные слова: «Не грьци бо точью обогатишася отцьм сим (т. е. Св. И. Златоустом), но и словенский род, мнимый попран бысть всеми» (Бесед. 47)¹³. Т. е. не одни греки знакомы с творениями великого отца Церкви Св. Иоанна Златоуста, но и славяне, напрасно и несправедливо всеми почитаемые за невежд. «Дело церковной проповеди в юной Болгарии, говорит владыка об Учительном Евангелии епископа Константина, с самого же начала получило вполне правильную и прочную постановку. Оно поставлено было здесь так целесообразно и широко, что лучшего нельзя было желать и требовать. Достойные ученики Мефодия, просветители болгарского народа, старались давать ему духовную пищу самую разнообразную и питательную. Они назидали своих слушателей и изъяснением Евангелий и поучительными словами, принаровленными к празднествам. В этом отношении Болгария была счастливее древней России, в которой самостоятельная, живая церковная проповедь не получила широкого развития, но, заявив себя с самого начала в немногих, но, впрочем, в прекрасных образцах (митрополит Иларион, Кирилл Туровский), скоро заменилась обыкновенными уставными чтениями»¹⁴.

Относительно роли славянства вообще в будущей мировой истории, почивший архипастырь высказал глубоко-верные и высокопоучительные, особенно для переживаемых нами дней, мысли уже в цитированном нами слове, при открытии издания «Славянских Известий». Изобразив враждебное отношение Запада к Славянству после смерти первоучителей славянских Кирилла и Мефодия, митрополит Антоний ставит вопрос: «что же было дальше»? И дает на него высоко-поучительный ответ. прислушаться к которому следует с особенным вниманием каждому славянину. «Запад, говорит он, по видимому восторжествовал, треязычники победили. О славянах забыли, да и само славянство, вследствие разных несчастных исторических обстоятельств, позабыло и о своем историческом призвании, и о святом деле братьев-просветителей. Одни страдали от татар, другие от турок, a иные от латинства. На сцене исторической жизни и культурного её развития славяне перестали иметь какое-либо значение. Славян стали считать только мертвою материею, мясом, плотию, которая может быть оплодотворена только Западом, германским духом. Да и сами славяне стали раболепствовать пред Западом, нередко, к сожалению, стыдясь и своей веры, и своей народности, и своего языка. О многих исторических славянских народах забыли, да и они забыли самих себя. Вот чем стали для нас, к великому несчастью, в долгом историческом прошлом снятые братья и их великое дело. Но, благодарение Богу, мы их забыли на время, но они не умерли для нас. Мы и Бога славили, и света знания набирались в святых книгах на родном славянском языке. Это поддерживало нашу жизнь в тяжкие годины наших исторических испытаний, это же воскресило нас к новой жизни. Жива святая православная вера, живы святые братья Кирилл и Мефодий, жив великий народ славянский!

«Не более полстолетия тому назад он начал сознавать и свое единство, и свое великое историческое призвание и собираться вокруг святого знамени святых братьев. Посмотрите, каких великих плодов достигло в столь короткое время славянское самосознание? В славянстве все теперь видят великую историческую силу, которой принадлежит ближайшее будущее мировой истории. Никто теперь не скажет, что оно – бездушная материя, могущая жить только германским духом. Нет, славянство живо своею святою православною верою, оно живо своим богослужением на родном языке, оно живо святым делом своих просветителей Кирилла и Мефодия, историею которых оно призвано в славнейший своей части повторить в истории своего близкого будущего. Оно также призывается идти с проповедью истинной веры, истинной свободы, истинной любви к эгоистичному Западу и исполнит таким образом свое настоящее историческое призвание. Призывается идти, но не с тем, чтобы быть оттисненным назад, но, чтобы быть обновителем дряхлеющей жизни своекорыстного и себялюбивого Запада»¹⁵.

В юбилейном слове по поводу тысячелетней кончины святого Мефодия, переходя к истории христианства y нас на Руси, владыка Антоний витийствовал так: «Славянское просвещение, славянская христианская грамотность выступили тогда из тесных границ Болгарского княжества и вместе с ростом русского народа получили чуть не всесветное распространение. Великий русский народ, сделавшись христианским, вместе с тем, по особым указаниям Промысла Божия, сделался истинным чадом своих святых апостолов и распространителем великой идеи своих славянских просветителей. На каком необъятном пространстве вселенной слышится теперь славянское православно-христианское богослужение и возвещается Слово Божие. Слово Божие повидается ныне на славянском языке от берегов Адриатики и до дальних Сибирских берегов Тихого океана, от границ Индии и до Белого моря»¹⁶.

Но в Бозе почивший митрополит Антоний не был славянофилом, лишь платоническим теоретиком, a старался крепко сложившиеся y него славянофильские взгляды и убеждения проводить последовательно и в жизни. По собственному признанию почившего владыки, «в самый разгар русского добровольческого движения в Сербию» в 1876 году, беседа с почтеннейшим A.В. Васильевым и самое движение «не могли не вызвать в нем самого горячего сочувствия славянофильству». Занимая потом высокие посты ректора С.-Петербургской духовной Академии и С.-Петербургского митрополита, он весьма доброжелательно и сердечно относился ко всем учащимся южным славянам, оказывая им свое покровительство и посильную материальную помощь чрез своего сочлена и горячего славянофила И.С. Пальмова. В его отношениях к южным славянам никогда не было ни излишней сентиментальности, ни сурового ригоризма, который иногда проявляли к ним даже видные русские иерархи в положении начальников наших духовно-учебных заведений. Иерархи-славяне и ученые профессора Софии, Белграда и других мест охотно вступали с почившим владыкою и в личные сношения и в живую переписку для обмена с ним мнений по вопросам церковного характера. В России и именно в С-Петербурге эти южно-славянские деятели были желанными гостями, и он относился к ним с горячею отеческою ласкою и сердечностью. Оживим, ради примера, в памяти всех еще не забывших, а у многих уже, наверно, улетучившийся из памяти недавний факт – приезд к нам в Россию в 1909 году из Черногории Захолмско-Расской епархии настоятеля Василе-Островского монастыря архимандрита Кирилла Митровича и хиротонию его 31 мая в Александро-Невской лавре во епископа Захолмско-Расской епархии.

Прибывший гость, обласканный почившим митрополитом Антонием и членами Святейшего Синода, при своем наречении произнес глубоко-прочувствованную благодарственную речь, некоторые места которой, в виду наших симпатий к Черногории в данное время, я полагаю, весьма небезынтересно привести и здесь.

«Моя милая Черногория, в которой я Промыслом Божиим призван на служение, – говорил нарекаемый во епископа, – всегда была твердым и непоколебимым столпом православия. Она – известный балканский Арарат, где ковчег Завета святого православия и неразрывно связанной с ним славяно-сербской свободы устоял и от волн диких османов, и лукавых латинян, слава Богу, сохранился цел и Невредим. Неимоверные мучения и страдания вынес великомученик-черногорец в многовековой борьбе за православие и сербскую свободу, и за эти великие жертвы он щедро награжден твердою верою в Бога и Его святой покров над более светлою будущностью сербского народа, награжден и благоволением милой и могущественной матери славянской благоверной России. Эта потоками мученической крови освященная привязанность черногорцев к святой православной вере и Церкви, за которую они всегда готовы жертвовать собою, вливает в меня, будущего духовного их пастыря, сладкую надежду, что она облегчит и мое епископское служение. Вместе с тем, поддерживает во мне эту надежду непоколебимая вера в братскую родственную любовь и вероисповедное единство, которое крепко связывают Богом благословенных Государей русского и черногорского и богохранимых их верноподданных. И эта, веками утвержденная и засвидетельствованная, братская любовь и солидарность поддерживают во мне несомненную уверенность, что, при исполнении мною архиерейских обязанностей, никогда не будет оскудевать ваша, всемилостивейшие представители великой православной русской Церкви, духовная помощь».

«Богомудрые архипастыри и отцы святые. Черногорский Государь, его Королевское Высочество Князь Николай I и Его народ никогда не могут забыть те неисчислимые благодеяния, которые могущественная Россия, матерь наша Россия, сделала и непрестанно делает Черногории. За эти благодеяния преисполнен всегда величайшей благодарностью и безграничной любовью к Его Императорскому Величеству, Его Августейшему Дому и народу русскому, мой возлюбленный Государь, его Августейший Дом и весь геройский черногорский народ».¹⁷

Вручая архиерейский жезл новохиротонисанному черногорскому епископу Кириллу, почивший Владыка славянофил на его горячую исповедь и выраженные чувства любви и благодарности к русскому народу в лице его, со стороны всего храброго черногорского народа, сказал следующие знаменательные слова:

«Пред твоею мыслию пронеслись все исторические тяжелые испытания, пережитые в многовековом прошлом славянскими народностями, болью сказались в сердце твоем и нынешния его великия горести, и ты посему с трепетом, как сам говорил, помышляешь об особенной трудности предстоящего тебе служения при современных именно условиях жизни Славянства, сопоставляя с сими трудностями немощи свои. Но, возлюбленный брат, вспоминай апостола, хвалившегося именно немощами своими того ради, что сила Божия в немощи человеческой совершается. Храни твердо залог святой православной веры, в которой воспитан, и учи паству твою и всех просящих твоего наставления быть верными чадами святой православной Церкви, разъясняя им, что дотоле и живо Славянство, доколе пребывает, по завету святых Мефодии и Кирилла, в Церкви православной, молясь и учась на своем родном языке. С этою верою благоуспешен будет подвиг своего архиерейского служения, скорби минуют и воссияет для сердца твоего свет радости»¹⁸.

Крепкую веру в лучшие светлые дни славянства и свою горячую любовь к нему почивший первосвятитель Русской Церкви хранил с дней юности и донес, можно с полною уверенностью говорить, этот священный огонь в своем добром сердце до рядовой могилы посреди иноков Александро-Невской лаврской братии. Всего за две-три недели до своей страдальческой кончины, лишь только загрохотали пушки на высотах черногорских, по воле неустрашимого вождя Короля Черногорского Николая I, когда к митрополиту Антонию явилась, по постановлению Совета Славянского благотворительного Общества, депутация, состоящая из почтеннейшего вашего председателя генерала-от-инфантерии П.Д. Паренсова и старейших членов A.В. Васильева и A.А. Башмакова, с просьбою разрешить сбор в пользу славян на 22 октября, в день праздника в честь иконы Казанской Божией Матери, то почивший владыка не только милостиво принял депутацию, но охотно согласился на просьбу её, и со своей стороны предложил этот сбор произвести даже за литургиею накануне этого праздника, так как это было воскресенье. Сбор производили члены Общества, и успех его выразился в Казанском соборе в свыше 500 руб., в Александро-Невской лавре в 200 руб., в Исаакиевском соборе и в церкви y Покрова на Коломне около 150 р. и т. д. Затем, с разрешения почившего владыки, архимандрита Александро-Невской лавры, в Совет Славянского благотворительного Общества было передано от лавры в пользу славян пожертвование в 5.000 р. Все это дало возможность Славянскому благотворительному Обществу оказать воюющим православным балканским народностям помощь медицинскую, денежную и посылкою необходимых предметов перевязочных и одежды. Православные братья славяне, мы уверены, никогда не забудут горячо их любившего почившего первосвятителя Русской Церкви митрополита Антония, как славянофила в лучшем и благороднейшем смысле этого слова, и сохранят о нем благодарную вечную память.

Профессор А. Дмитриевский