Об омофоре, саккосе и митре

(Историко-археологический этюд)

Представителям высшего иерархического служения в нашей Церкви в числе других богослужебных одежд усвояются: омофор, саккос и митра. Об этих инсигниях епископского сана мы намерены предложить несколько археологических разысканий и исторических справок.

На перечисленных архиерейских облачениях как на предмете для своей лекции мы остановились по следующим соображениям. Во-первых, предмет сам по себе интересен, и интересен настолько, что издавна привлекал и теперь привлекает к себе самое серьезное внимание исследователей церковных древностей. Во-вторых, нам удалось добыть некоторый новый, неиспользованный еще в науке материал, изучение которого дало возможность, с одной стороны, известное в церковно-археологической науке по вопросу об архиерейских облачениях осветить еще больше, а с другой стороны – на необследованное совсем или обследованное в недостаточной степени бросить, хотя бы и слабые, лучи научного света.

Приступая к изложению результатов своей работы на избранную тему, считаем долгом предупредить, что речь о древних омофорах, саккосах и митрах не может быть вполне ясной для слушателей, если не сопровождается демонстрированием снимков, раз нет возможности иметь под руками самые предметы. Считаясь с этим обстоятельством, мы и приготовили серию снимков с важнейших предметов, о которых будем говорить в своей лекции. Снимки эти должны иллюстрировать дальнейшую речь.

I

Самым древним отличием епископского сана в облачении современных нам архиереев, бесспорно, оказывается омофор, но только не тот большой омофор, в котором епископ является к народу во славе, окруженный целым сонмом священнослужителей, а тот малый омофор, в котором епископ предстоит престолу Божию и возносит на алтаре церковном Бескровную Жертву. Малый омофор, знаменующий заблудшую евангельскую овцу (Лк. 15: 4–5), которую взимает на рамена свои архиерей, следуя примеру Доброго Пастыря, имеет, надо думать, апостольское происхождение. Уже в век апостольский под именем ὠμοφόριον или μαφόριον была известна у христиан одежда, покрывавшая шею и плечи (слово ὠμοφόριον состоит из ὦμος = плечо и φέρω = несу). Одежда эта не составляла, впрочем, исключительной принадлежности высших иерархических лиц в Христовой Церкви – апостолов и их преемников. Она носима была и Божией Матерью, и другими святыми женами, причем покрывала у них не только шею и плечи, но еще и главу¹. В короткой накидке у восточных монахов, покрывавшей плечи и на языке древнейших греческих чинов пострижения в монашество именуемой иногда словом πάλλιον², также можно усматривать разновидность ὠμοφόριον᾿а или μαφόριον᾿а. Такой-то ὠμοφόριον или μαφόριον, покрывавший шею и плечи, и был, по преданию, соткан собственноручно Богоматерью для Лазаря праведного, тридцать лет епископствовавшего, после своего воскресения, в Китейском граде³. Ὀμοφόριον не имел ничего общего с эфодом иудейского первосвященника, – как это прекрасно выяснено проф. И. Д. Мансветовым в его специальном исследовании об омофоре, – так что ставить эфод и омофор в генетическую связь невозможно: столько отличны они друг от друга⁴. Сближение эфода и омофора, конечно, допустимо, и еще интерполятор толкований на церковные службы и обряды свт. Германа, патр. Константинопольского (715–730 г.), дававший в рассуждениях большой простор элементу созерцания, высказывал взгляд, что архиерейский омофор «соответствует той Аароновой одежде, которую носили подзаконные архиереи» и пр.⁵. Но допуская искусственное сближение, не надо, однако, забывать коренного различия между омофором и эфодом по существу.

Восточному омофору на Западе соответствовал у епископов паллий. Он совершенно так же, как омофор, облегал шею и плечи. В таком виде паллий представляется на изображениях римских епископов свт. Каллиста I (218–223 г.) и свт. Марцеллина (296–325 г.), у R. Garrucci в его издании: «Storia della arte cristiana nei primi otto secoli della сhiesa». Паллии у названных епископов застегнуты на груди геммами⁶.

Свой священный характер ὠμοφόριον получил, вероятно, в апостольский еще век. Но прямое свидетельство о таком характере главного теперь архиерейского облачения мы имеем только от IV века. Именно, о свт. Митрофане, архиепископе Константинопольском (315–325 г.) повествуется, что, объявив пресвитера Александра своим преемником, согласно воле императора и желанию народа, он сложил с себя омофор на св. трапезу⁷ . Этого последнего свт. Митрофан, конечно, не сделал бы, если бы омофор не был священной одеждой.

Вместе со священным характером епископский омофор из глубокой древности получает и символическое знаменование. Свт. Исидор Пелусиот († 436 г.) говорит, что «омофор епископа, сделанный из волны, а не из льна (ἐξ ἐρέας ὄν, ἀλλ᾿ οὐ λίνου), означает кожу заблудшей овцы, которую Господь, взыскав, восприял на рамена свои»⁸.

Когда епископский омофор принял вид более или менее широкой ленты, облегающей шею с плечами и спускающейся спереди и сзади, – с точностью неизвестно. Можно лишь предполагать, что это случилось уже после торжества христианства. Тогда епископы, по своему высокому положению в просвещенном христианской верой греко-римском государстве, вступили в ранг знатных вельмож государства и должны были принять в свое облачение те внешние знаки отличия, которые усвоены были светским чиновным лицам. Главным отличием должностных лиц в греко-римском государстве был лор, – широкая кайма пурпурового цвета по тунике сенаторов и консула. В доимператорский период эта кайма отделилась от туники и в консульном одеянии образовала из себя широкую повязку вокруг шеи, падавшую на грудь. Консульская повязка вышивалась разноцветными узорами, а когда от консулов перешла она затем к императорам, то стала украшаться драгоценными камнями и жемчугом⁹. Этот-то лор, как отличие должностных лиц в греко-римском государстве, и приняли для себя христианские епископы, украсив его первоначально одними крестами¹⁰ и бахромой. Замена древнейшего ὠμοφόριον᾿а или μαφόριον᾿а лором в эпоху торжества Церкви могла произойти с тем большей легкостью, что преобразовать ὠμοφόριον в лор было очень удобно: следовало только присоединить к ὠμοφόριον᾿у спереди и сзади два спускающиеся конца той же самой материи, из которой сделан был ὠμοφόριον. Получался трехсоставный архиерейский омофор-лор. Об этой трехсоставности или «трехскладности» архиерейского омофора после его преобразования сохранилось свидетельство у свт. Софрония, патр. Иерусалимского, предполагаемого автора «Слова о Божественном священнодействии»¹¹. Он прямо называет архиерейский омофор трехсоставным. Хотя свт. Софроний тут же и объясняет, что трехсоставный омофор «надевает архиерей потому, что служить Троице», но для нас важно не это символическое и, конечно, позднейшее толкование омофора. В свидетельстве свт. Софрония о трехсоставности архиерейского омофора для нас важно подтверждение самого факта соединения древнейшего ὠμοφόριον᾿а с лором, каковое соединение произошло в эпоху торжества Церкви. Неудобство всякий раз снова пристегивать дополнительные части к ὠμοφόριον᾿у послужило, надо полагать, причиной того, что удлиненный архиерейский омофор стал изготовляться из одного куска материи. Таким омофор представляется уже в VI в., как свидетельствует биограф свт. Григория В., папы Римского, Иоанн диакон и как это видно на изображениях омофоров на уцелевших от VI в. мозаиках.

По описанию Иоанна диакона, омофор надевался в VI в. так, что один конец омофора спускался с правого плеча под грудь, поднимался затем вверх на левое плечо и падал на спину; другой конец омофора шел точно таким же образом с противоположной стороны и чрез левое плечо спускался сбоку¹². На стене Равеннской базилики св. Виталия, построенной имп. Юстианом в 547 г., при входе в алтарь доселе сохранилась исполненная мозаикой картина: стоит император, окруженный придворною свитой, с тремя духовными лицами. В числе последних – епископ Максимиан. Он облачен в тунику, в серую фелонь и омофор; в руке епископа – крест. Омофор в виде довольно узкой ленты с крестами и с бахромой по концам лежит на епископе Максимиане так, как описывает биограф свт. Григория: один конец омофора спускается с левого плеча наперед до бедра, другой конец должен лежать на спине. Омофор не плотно прилегает к шее, но низко падает на грудь: sub pectore, super stomachum, как с большой точностью определяет диакон Иоанн¹³. В другой Равеннской базилике – св. Аполлинария этот епископ Аполлинарий изображен в таком же облачении, как и еп. Максимиан, и омофор лежит на нем совершенно так же, как лежит он на Максимиане¹⁴.

Из восточных мозаик остановимся прежде всего на мозаиках св. Софии Константинопольской. Мозаики св. Софии великолепно изданы Зальценбергом¹⁵, а наш русский ученый В. Прохоров из издания Зальценберга позаимствовал интересные для нас изображения святителей: Василия Великого, Григория Богослова, Николая Чудотворца и др. и поместил их во 2-й книге «Христианских древностей и археологии» за 1864 г. В сравнении с омофорами Максимиана и Аполлинария, омофоры у восточных иерархов шире и длиннее. Широкой полосой лежат омофоры у святителей на оконечностях плеч, перегибаются на груди и широкой же полосой спускаются долу. Спускающийся конец омофора как бы выходит из перегиба. Перегиб – опять sub pectore, super stomachum. Вейсс называет омофоры у святителей на мозаиках константинопольской Софии «раздвояющимися», «вилкообразными»¹⁶.

Минологий имп. Василия Багрянородного (976–1025 г.) представляет в своих миниатюрах епископский омофор уже иного устройства. Это – длинная повязка, оборачивающаяся вокруг шеи, без раздвоения. Перегиб лежит высоко; концы омофора спереди и сзади – длинные. В омофорах такого типа изображены в Минологии шесть епископов на картине заседания VII Вселенского Собора. Епископы сидят на полукруглом возвышении по обе стороны императрицы Ирины, председательствующей на Соборе. Омофоры на епископах напоминают, до некоторой степени, наши диаконские орари¹⁷.Такие же омофоры, как в Минологии имп. Василия, надеты и на святителях в недавно изданных миниатюрах греческого Минология XI в. (месяцы февраль и март), хранящегося в Московской синодальной библиотеке¹⁸. Такие же омофоры и на шитых образах четырех святителей: Григория Богослова, Василия В., Иоанна Златоуста и Николая Чудотворца на греческой епитрахили XI-XII в. Патмосской скевофилакии¹⁹. С такими же омофорами изображены святители и на мозаиках нашего Киево-Софийского собора²⁰, на фресках ХII в. в Спасо-Нередицкой церкви близь Новгорода²¹, на фресках Кирилловского монастыря возле Киева того же века²² и др. В России доселе уцелел омофор свт. Никиты, епископа Новгородского († 1107 г.), наиболее древний из омофоров, находящихся в ризницах России; он одинакового типа с современными ему омофорами византийскими²³. Современным ему можно признать греческий омофор Московской синодальной (б. патриаршей) ризницы, усвояемый, по темному преданию, даже свт. Александру, еп. Александрийскому († 326 г.), участнику I Вселенского Собора²⁴. Отличительной особенностью архиерейских омофоров, начиная с X-XI в., является, на наш взгляд, то, что они становятся широкими и длинными. Шириной и длиной омофоры эти резко выделяются при сопоставлении их с омофорами на изображениях VI века, и если о последних можно сказать, что они близки к лорам греко-римских вельмож, то об омофорах с X в. следует сказать, что они весьма напоминают лоры византийских императоров. Они не имеют только присущих императорским лорам драгоценностей. Драгоценные камни и жемчуг не так скоро перешли с императорских лоров на епископские омофоры. Но лор, надетый, напр., на имп. Никифоре III Вотаниате (1078–1081 г.), по своему внешнему виду и положению на корпусе, весьма напоминает наш нынешний украшенный епископский омофор²⁵.

Проф. А. А. Дмитриевский делает удачную попытку более точно определить время, когда императорский лор перешел в облачение византийских архиереев. Проф. Дмитриевский обращает внимание на 14 правило Константинопольского Собора 869 г., каковым правилом разрешается носить омофор только некоторым епископам, и притом в определенные дни. Вопреки мнению акад. Е. Е. Голубинского, который, основываясь на 14 правиле Константинопольского Собора 869 г., думал, что омофор сначала, до IV в., даже не употреблялся епископами и только «не ранее как в продолжение второй половины IX – первой половины X века» принят был всеми епископами²⁶, проф. Дмитриевский совершенно справедливо утверждает, что в 14 правиле Собора 869 г. идет речь не об омофоре вообще, а о большом омофоре-лоре, который разрешался Собором к ношению действительно определенным (τούς ὁρισθέντας) епископам и в определенные праздничные дни²⁷. Подобно тому, как широкий императорский лор сначала носили из светских лиц не все придворные чины, но только 12 высших сановников, так как и византийские епископы получили императорский лор – большой омофор сначала не все. Только в X-XI вв. большой омофор вошел всюду в церковное употребление, хотя, – прибавим к словам проф. Дмитриевского, – и в это время, да и долго потом, епископский омофор все-таки не был столь роскошно убран драгоценными камнями и жемчугом, как был убран ими императорский лор²⁸.

Кресты на омофоре да бахрома на концах составляли первоначально единственное, по-видимому, украшение епископского омофора в Византийской Церкви и у нас, в древней Руси²⁹…

Богато украшенные золотым, серебряным и шелковым шитьем, унизанные драгоценными камнями и крупным жемчугом (варзужским, кафимским, гурмыжским), большие омофоры-лоры всероссийских патриархов сохраняются и доныне в Московской патриаршей (теперь синодальной) ризнице³⁰. Но и у нас, в Киеве, в ризнице Софийского собора, есть драгоценный по материалу (тканный золотом, серебром и шелками) и весьма художественно исполненный большой грузинский омофор конца XVII века. Об этом омофоре позволим себе поговорить более подробно, как ввиду высокой художественной ценности омофора, так и ввиду еще того, что мы решаемся сделать некоторые поправки к суждениям об омофоре митр. Евгения Болховитинова, который дал первое печатное известие об омофоре на страницах своего труда: «Описание Киево-Софийского собора и киевской иерархии, с присовокуплением различных граммат и выписок, объясняющих оное, также планов и фасадов Константинопольской Софийской церкви и Ярославова надгробия» (Киев 1825 г.)³¹. Данные митр. Евгением сведения о грузинском омофоре были потом без проверки приняты и повторены прот. И. М. Скворцовым в его книжке: «Описание Киево-Софийского собора по обновлении его в 1843–1853 годах» (Киев, 1854)³², Н. Закревским в издании: «Описание Киева» (М. 1868)³³ и др.

Грузинский омофор состоит из двенадцати частей, соединенных одной общей шелковой подкладкой, с вышитыми на них золотом, серебром и разноцветными шелками двенадцатью священными изображениями из новозаветной истории³⁴. Внизу омофора, на особых кусках атласа, украшенного золотым кружевом и ворворками, вышита грузинская подпись. Митр. Евгений переводит ее так: «Святейшие и блаженнейшие патриархи града Москвы и всего Севера! Помяните нас, грешных, принесших храму Св. Богородицы омофор сей 1611 года». Это написано на одном конце омофора. На другом конце: «Богородице Дево Марие, не одной Москвы и всего Севера, но и всего мира покровительнице, поклоняющимися Богу, Сыну Твоему, величаемая! Спаси нас в день страшного суда рабов твоих – царя Арчила, царицу Катавану (sic) и детей наших». Таким образом, митр. Евгений указывает 1611 г. как дату омофора. С датой 1611 г. омофор занесен и в первую (из сохранившихся) опись ризницы Киево-Софийского собора от 1837 года³⁵. Но ближайшее ознакомление с надписью на омофоре, сделанное нами при любезном содействии ученых грузин³⁶, убедило нас, что преосв. митр. Евгений неправильно перевел на наше летосчисление дату 379 грузинского короникона, который выставлен на омофоре. 379 короникон будет равняться не 1611, а 1691 г.³⁷. По справкам с «Хрониками» Ф. Д. Жордании и с документами из Главного архива М-ва иностр. дел (в Москве) оказывается, что в этом, 1691 году, царь Арчил, доселе неоднократно бывавший и подолгу гостивший с семьей в России, возсел на престол Имеретии³⁸, но супруга царя Арчила царица Кетеван осталась проживать в Москве³⁹ и, след., лично могла поднести омофор патр. Адриану.

Каждое священное изображение на омофоре имеет двоякую надпись: внизу – на греческом языке, вверху – на арабском⁴⁰. Наличность таких надписей указывает, во-первых, на то, что греческий оригинал, с которого был взят рисунок для вышивания, прошел чрез руки арабов раньше, чем попал к грузинам⁴¹. Во-вторых, бросающиеся в глаза недочеты в начертании греческих букв обнаруживают в грузинке-исполнительнице омофора незнакомство с греческим языком, а прекрасное исполнение арабских букв доказывает знание ею персидского языка, который, как известно, имеет алфавит общий с арабским⁴². Знание персидского языка и алфавита неудивительно в грузинке. Образованные лица в Грузии в XVII и XVIII вв., а тем более – царского рода, в совершенстве владели персидским языком, необходимым для дипломатических переговоров с персидским правительством, и изучали даже персидскую литературу. Сам царь Арчил, жертвователь омофора, далеко не составляет исключения в этом случае⁴³…

Каждое священное изображение на грузинском омофоре из Киево-Софийской ризницы заслуживало бы самого внимательного исследования не только потому, что мы имеем здесь дело с высокохудожественным произведением золотошвейного искусства, в котором подбор тканей и сочетание цветов находят для себя наилучшее осуществление, а самые образы, созданные из тканей, как бы живут; но еще и потому, что эти священные изображения представляют большой интерес с точки зрения иконографии⁴⁴. Но вдаваться в пространное исследование в данную минуту мы не будем⁴⁵. Мы ограничимся указанием местных грузинских черт, какие нашли себе выражение в иконографических сюжетах на омофоре, признаваемых нами, в своем оригинале, за греческие. Так, бесспорно грузинская черта – конусообразные храмы на изображениях Входа Господня в Иерусалим и Пятидесятницы. Грузинская же бытовая черта – терзание волос женами у тела снятого со креста Господа⁴⁶. Ключ в руке ап. Павла с широкой плоской рукояткой на картине Сошествия Св. Духа тоже – старинный грузинский; рукоятка его напоминает рукоятки наших нынешних ключей к английским замкам⁴⁷. Очертания лиц и некоторые принадлежности одежд (напр., шапочка с околышем на бабке, шапка на пастухе) тоже дают знать о Грузии⁴⁸. Положение младенца Христа на лоне одной из двух бабок, приготовляющих омывать Новорожденного, напоминает аналогичную картину на верхней части оклада Гелатской иконы Божией Матери (в Гелатском монастыре возле г. Кутаиса), каковой оклад относится акад. Н. П. Кондаковым к XV в. и представляет работу мастера-грузина⁴⁹.

Как мог попасть грузинский омофор, предназначенный жертвователями для московского Успенского собора, в ризницу Киево-Софийского собора? – Митр. Евгений высказал предположение, что омофор был подарен Московским патриархом преосвященному Гедеону, кн. Святополк-Четвертинскому, при возведении его в Москве в сан митрополита Киевского из епископов луцких. Но преосв. Гедеон был возведен в сан Киевского митрополита в 1685 г., омофор же был поднесен Московскому патриарху позже, в 1691 г.⁵⁰. Нам думается, что омофор мог попасть в Киев чрез посредство католикоса Имеретинского и Абхазского Максима⁵¹, жившего в Киево-Печерской Лавре с ноября 1792 г. по день своей кончины – 30 мая 1795 г. Католикосу же Максиму этот омофор мог быть подарен в Москве, которую он посетил в своей жизни несколько раз с 1769 г., когда еще был в сане митрополита Кутаисского⁵². С конца 1787 г. до половины октября 1789 г. католикос Максим пребывает на покое в Москве, в Высокопетровском монастыре, и участвует в торжественных соборных богослужениях⁵³. Тогда-то ему и могли предоставить в пользование из ризницы Успенского собора или из ризницы синодальной омофор близких его национальному чувству имеретинских царей. Это для московских церковных властей возможно было сделать применительно к указу Св. Синода от 22 дек. 1721 г. о раздаче лишних патриарших мантий и одежд на церковное обличение «в неимущия своего довольства церкви»⁵⁴ и притом сделать это было возможно с тем большим удобством, что (по нашим справкам) грузинский омофор ни в опись ризницы Успенского собора, ни в опись Патриаршей ризницы почему-то не был занесен. С половины ноября 1789 г. католикос Максим живет на покое в Астрахани в Спасо-Преображенском монастыре и пребывает здесь до отъезда в Киев на богомолье в сентябре 1792 г.⁵⁵. В Киев католикос выехал из Астрахани, по обычаю, со всем своим имуществом и облачениями, в числе которых должен был находиться и омофор, полученный им в Москве. Живя в Киеве, в лавре, католикос Максим так же, как и в Москве, и в других городах, совершал торжественные богослужения, и даже посвящал ставленников за больного митр. Самуила Миславского, пока сам не разболелся⁵⁶. Весьма возможно, что после одной из торжественных служб в Софийском соборе католикос Максим оставил омофор в соборе и не брал его до кончины; по смерти же католикоса омофор его так и остался навсегда в ризнице Киево-Софийского собора.

II

Подобно тому, как большой архиерейский омофор сначала являлся в Риме и Византии одним из облачений консула, императора и вельмож, – так и наш нынешний архиерейский саккос был сначала отличием лишь одного византийского императора. Первоначально саккос представлял собой узкую и длинную тунику, надевавшуюся с головы, и внешним видом действительно оправдывал свое позднейшее наименование σάκκος (= мешок). По месту своего происхождения из Далматии, эта туника называлась Dalmatensis, Dalmatense, или, – что то же, – Divitensis, Divitense: Далматик, Дивитисий⁵⁷. Иногда такого рода одежда для удобства надевания разрезалась по бокам, и отдельные полотнища ее связывались у разреза тесьмой или застегивались фибулами (на архиерейском саккосе фибулы были заменены «звонцами»). Достаточно взглянуть на далматику, в которую облачались западно-римские (германские) императоры (далматика составляет теперь собственность Ватикана, существует много снимков с нее в археологическом и художественных изданиях), чтобы без колебания признать в ней как бы прототип наших архиерейских саккосов⁵⁸. Ватиканская далматика – из синей шелковой ткани и великолепно расшита золотом и серебром; на ней изображен Христос во славе, с силами небесными и святыми; далматика относится к XII веку.

Полагают, что в облачение Константинопольского патриарха далматик вошел одновременно с тем, как он стал доступен знатным придворным вельможам византийского двора, т. е. в XI-XII веках⁵⁹. Но патриарх облачался в далматик-саккос (пурпурового цвета) только по особо торжественным дням церковных воспоминаний, как – на Пасху, на Рождество и в Пятидесятницу. Так было не только в XII в., но даже и в XIII в., по свидетельствам Феодора Вальсамона и Димитрия Хоматина, архиеп. Болгарского⁶⁰. В обыкновенные праздничные дни при священнослужении Константинопольский патриарх довольствовался фелонью. Патриаршая фелонь только тем отличалась от фелони епископской и священнической, что имела на себе украшение в виде крестов в большом количестве, отчего и называлась πολυσταύριον. Из рассуждений блаж. Симеона Солунского по вопросу, данному Пентапольским епископом Гавриилом: «Почему не носят епископы полиставрий и саккос и, если надевают, то что в том худого?», видно, что к XV веку, в начале которого жил сей литургист, саккос получил и у патриарха более широкое употребление, чем имел раньше, а с другой стороны, и архиепископы стали носить его так же, как носил патриарх. Πολυσταύριον отошел к митрополитам. Такому порядку сочувствовал блаж. Симеон; он говорил: «Должно, чтобы каждый хранил принадлежащее его чину, потому что делать то, что не дано, и получать, что не подобает, свойственно гордости»⁶¹. Но жизнь имеет, очевидно, свою логику. Невзирая на доводы блюстителей церковного порядка, в XVI веке саккосы входят во всеобщее употребление у греческих архиереев без различия их служебного ранга⁶².

А русский митрополит? – В период домонгольский русский митрополит не только не имел саккоса, но, как справедливо полагает акад. Е. Е. Голубинский, он не имел даже и πολυσταύριον᾿а. Среди рядовых митрополитов русский митрополит занимал невысокое место. Он совершал богослужение в одинаковой с прочими епископами фелони, и если чем от них отличался, то только поручами и епигонатием (палицею)⁶³. Но в 1346 году митрополит Киевский уже благословляет архиепископа Новгородского Василия «ризы хресцяты»⁶⁴, сам имея саккос. В 1358 году Новгородский владыка Моисей получает также из Константинополя, от патр. Филофея и имп. Иоанна Кантакузина, кресчатые ризы⁶⁵.

Древнейший из саккосов, хранящихся в Московской синодальной ризнице, датируется 1322 годом⁶⁶. Саккос этот был устроен тогда, когда святитель Петр митрополит, облачавшийся в него, пребывал пока еще во Владимире. В Московской Руси в саккос облачался только всероссийский митрополит, по учреждении же в 1589 г. патриаршества – только патриарх. Но когда с учреждением патриаршества в России начали учреждаться и митрополии по древнейшим и значительнейшим русским городам, как в Новгороде, в Казани, в Ростове и на Крутицах, то владыки вновь учрежденных митрополий получили от патриарха Всероссийского и право облачаться в саккосы⁶⁷. Собор 1667 года увеличил еще больше число митрополий в России. Открыты были митрополии в Астрахани, в Тобольске, в стране Украинской, в Белгороде. На архиереев, возводимых в сан митрополита, восточные патриархи Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский соборне с патр. Всероссийским Иоасафом II возлагали саккосы при особой церковной церемонии⁶⁸. Одним из таких саккосов является саккос Иосифа убиенного, († 1671 г.) митр. Астраханского и Терского, сохраняющийся доселе в ризнице астраханского кафедрального собора⁶⁹.

Саккос был привезен патр. Паисием из Александрии и возложен на митр. Иосифа при торжественной обстановке 17 марта 1667 г., в день тезоименитства царя Алексея Михайловича и в его присутствии, за богослужением в Чудовом монастыре. Саккос – из шелковой, сученной с золотом, синеватой ткани. По всему саккосу вытканы в виде медальонов образа Спасителя в полном архиерейском облачении (но – без митры), благословляющего т. н. именословным благословением. Искусством исполнения изображения на саккосе не отличаются, как не отличается и исправностью греческая подпись при образах Спасителя: Ὁ Μέγας Αρχαερεύς (вм. ἀρχιερεύς). Неисправность подписи, бросающая в глаза своей грубостью, может указывать на то, что подпись была начертана, а потом и вышита – не греками… Между образами – четвероконечные кресты и серафимы. Сохранилось предание, что саккос с этого рода украшениями был привезен патриархами в Россию с Востока нарочито. Патриархи хотели наглядно показать в России блюстителям старины, как должно слагать персты в благословение и какой следует чтить крест⁷⁰. В Москве в полемике со старообрядцами относительно именословного благословения обращаются к привезенным из Греции саккосам митр. Фотия и рассматривают сложение перстов у святителей, изображенных на этих саккосах⁷¹; так и в низовьях Поволжья приверженцы старых обрядов издавна обличаются указанием на именословное благословение Спасителя и на четвероконечные кресты на саккосе митр. Иосифа⁷².

Толчок к присвоению саккосов, кроме митрополитов, еще и архиепископам Русской Церкви должна была бы дать грамота патр. Паисия к патр. Иоасафу, писанная патр. Паисием с дороги в 1668 г., от 26 числа июля месяца. Грамота служит как бы закреплением взгляда, выраженного на этот предмет патр. Паисием в личных беседах с патр. Иоасафом. «Еще же воспоминаем брату нашему тебе, святейшему Иоасафу патриарху, – пишет между прочим патр. Паисий, – «о еже и прежде сего глаголахом многажды (л. 1) о еже благословити архиепископов священи сакосы носити во священнослужении и священнодействовати с сакосами во своих епархиях и, пожалуй, советуй со великим государем о том и благослови их, и мое благословение в том деле и есть и будет» (об.)⁷³. Но невзирая на авторитет патр. Паисия, собравшийся в 1674 г. Собор в Москве признал право на саккосы только за митрополитами, да разрешил им то, чего не было раньше: «в царствующем граде Москве или во иной епархии, за изволением тамо сущаго архиерея, потребе случившейся, священнодействовати в саккосе же, звонцов не имущем»⁷⁴. Особенностью митрополичьего саккоса, сравнительно с саккосом патриаршим, является, как указал Собор 1674 г., отсутствие на нем «преднашвенного приперсника, – сие бо единого токмо патриарха»⁷⁵.

Общей принадлежностью облачения русских епископов саккос сделался при имп. Петре Великом, по уничтожении патриаршества⁷⁶. Но замечательно, что даже в эпоху императрицы Елизаветы Петровны и позднее, в эпоху императрицы Екатерины II, некоторые архиереи служивали в фелонях. Это объясняется отчасти приверженностью некоторых архиереев к обычаям и порядкам старины, отчасти же – исключительной материальной ценностью и знаменательностью той или другой фелони. В ризнице Киево-Печерской Лавры есть, напр., фелонь, пожертвованная в лавру имп. Елизаветой Петровной в 1745 году. Фелонь сделана из роскошного, расшитого золотом и серебром и осыпанного жемчугом и бриллиантами, атласного платья императрицы вишневого цвета. На спине и спереди имеются петельки, очевидно, – для пристегивания архиерейского омофора⁷⁷. Святитель Павел, митр. Тобольский, скончавшийся в 1770 г., и служил в фелони, и в фелони же был погребен.

III

В вопросе о происхождении архиерейской митры большинство современных археологов не разделяют того старого мнения, по которому митра ставилась в связь с головными повязками апостолов Иакова, Иоанна и Марка⁷⁸. И в самом деле, можно ли говорить о πέταλον и lamina – головных повязках с золотыми на них дщицами у апостолов, как о прототипе архиерейских митр, раз церковные писатели: свт. Епифаний, еп. Кипрский, Евсевий Кесарийский и блаж. Иероним не сообщают точных сведений относительно внешнего вида этих повязок и не говорят, что современные им епископы – преемники служения апостолов украшают свои головы такими же повязками, какими украшали апостолы Иоанн, Иаков и Марк? Передавая предание о πέταλον и lamina апостолов, церковные писатели сами уже не видели этих πέταλον и lamina на главах современных им епископов⁷⁹.

Обращает на себя внимание одно место в греческой записи деяний Константинопольского Собора 869 г., именно – где идет речь о присылке даров Иерусалимским патриархом Феодосием восстановленному в иерархических правах патриарху Константинопольскому Игнатию. В числе даров указываются: подир, нарамник и митра – иерархическая одежда св. Иакова, брата Божия⁸⁰. Конечно, подиром и нарамником обозначаются, по ветхозаветной номенклатуре, фелонь и омофор. Но что разуметь здесь под митрою?

Прежде всего, самое слово μίτρα (от μίω = связываю), с приложением к нему слова στολή, показывает, что это была не просто только повязка, но целый головной убор (στολή = платье, убор). О присутствии на этом главном уборе каких-либо украшений из золота, серебра и пр. в записи не говорится. По-видимому, одно имя апостола Иакова, соединяемое с этим головным убором, дает ему особенную ценность в глазах патр. Феодосия. Но, раз нет украшений на головном уборе, хотя бы этот убор и принадлежал иерархическому лицу, – невозможно признать его за то, что разумеется ныне у нас под именем архиерейской митры.

Что же это такое?

С древних времен с именем апостолов вообще соединялся головной убор у монахов. К своему головному убору монахи относили слова апостола: τήν περικεφαλαίαν τοῦ σωτηρίου δέξασθε (= шлем спасения воспримите, Еф. 6:17), и ему они усвоили даже наименование τό ἀποστολικόν, как это всего яснее можно видеть из Последований пострижения в монашество⁸¹. Думается нам, что и под словом μίτρα в перечне даров Иерусалимского патр. Феодосия патр. Игнатию следует разуметь не более как монашеский головной убор, который патр. Феодосию как преемнику апостола Иакова по священноначальствованию в Иерусалимской Церкви естественно было соединить с определенным именем этого апостола Иакова.

В древнейших памятниках восточной иконографии на главах святителей нет наших митр, как и вообще нет каких-либо головных покровов. Только в миниатюрах Минология имп. Василия Багрянородного в своеобразных скуфейках изображены александрийские святители: Афанасий и Кирилл, и, кроме их, почему-то – свт. Спиридон Тримифунтский, по нижнему краю маленькой, плотно облегающей голову скуфейке которого приходит как бы зубчатый (из треугольников) венчик⁸². По-видимому, тот же свт. Кирилл Александрийский изображен и во главе Собора трех святителей в Изборнике Святослава 1073 г., ибо у этого святителя с темной бородой на голове скуфейка белого цвета со складками поперек⁸³.

В XII в., по свидетельству Феодора Вальсамона, Александрийский патриарх уже украшал свою голову золотым лором; этим лором он один только из иерархов покрывал голову за богослужением, – все прочие епископы священнодействовали с непокрытыми главами⁸⁴. В объяснение обычая александрийских патриархов надевать на голову золотой лор Вальсамон приводит маловероятную «историческую» справку, будто свт. Кирилл, председательствовавший на Ефесском Соборе, получил этот золотой лор от папы Римского Целестина, так как являлся на соборе заместителем папы⁸⁵. Если бы дело было так, то почему свт. Кирилл Александрийский в древнейших памятниках иконографии изображается не с золотой повязкой-лором на голове, а – с простой, очень напоминающей или скуфейку, или, как находит акад. Е. Е. Голубинский⁸⁶, «женский повойник и чепец»? Ясно, что золотой покров на голове Александрийского патриарха появился не особенно задолго до времени Феодора Вальсамона. Это доказывается, между прочим, также существованием и другого объяснения причины, почему Александрийский патриарх носит на голове золотой лор, именно, что он был дан в награду патр. Феофилу Александрийскому от имп. Василия Багрянородного за примирение его с патриархом Константинопольским Евстафием в 1026 году. Объяснение такого рода принадлежит Епифанию, великому логофету (XII в.), и приводится между прочим в Евхологии Я. Гоара⁸⁷.

Но и опять-таки, золотой лор, носимый, по свидетельству Вальсамона, в XII в. Александрийским патриархом, не то же, что наша нынешняя архиерейская митра. Наша митра по своей форме есть, вне сомнения, венец византийских императоров эпохи приблизительно XIII века; лор же надо представлять головным убором совершенно иного типа, убором, более или менее напоминающим покров на монашеском кукуле…

Исследователи церковных древностей соглашаются, что митра-корона появилась сначала на главе Константинопольского патриарха, а затем постепенно перешла к архиепископам, митрополитам, и наконец, ко всем вообще епископам. Но когда же надел на себя митру-корону Константинопольский патриарх? – Акад. Е. Е. Голубинский думал, что это произошло не ранее XVI века⁸⁸. Проф. Д. Ф. Беляев подверг основательной критике взгляд акад. Голубинского, но, признавая в современной нам архиерейской митре царскую корону формы позднейших времен Византийской империи, не решился, однако, произнести собственное суждение о времени появления митры-короны на главе Константинопольского патриарха. «К сожалению, сколько мне известно, – сказал этот известный византолог, – прямых свидетельств о времени введения корон-митр в состав патриаршего облачения не имеется»⁸⁹. Профессор А. А. Дмитриевский высказывается за XV век. В своем «Ставленнике» он пишет: «Греческому национальному самолюбию было вполне естественно после падения Константинополя в 1453 году возложить венец несуществующих уже императоров на голову своего Вселенского патриарха, главного и единственного блюстителя интересов Православия и самой национальности во всем мусульманском Востоке»⁹⁰. Проф. Дмитриевский аргументирует свой взгляд: а) указанием на то, что древнейшие и позднейшие греческие, югославянские и славяно-русские чины хиротоний в епископа, митрополита и даже патриарха, равно как старопечатные чины, хранят о митре полное молчание; б) в XV в. блаж. Симеон Солунский, разъясняя еп. Пентапольскому Гавриилу, почему Александрийский патриарх и папа Римский покрывают свою голову священным покрывалом (ἱερὸν ἐπικάλυμμα), когда совершают богослужение, рекомендует еп. Гавриилу следовать другому, более распространенному на Востоке обычаю, именно – совершать богослужение с непокрытой головой; в) в XVI в. и даже в XVII в. восточные иерархи не употребляли митр за богослужением, кроме патриархов, как это засвидетельствовал известный старец Арсений Суханов в «Проскинитарии» и в другом своем сочинении «О чинах греческих вкратце»; г) да, наконец, и теперь на Востоке при соборном служении епископов митру возлагают на себя не все участвующие в богослужении епископы, но только один – старейший из них по служебному положению⁹¹.

Аргументацию проф. Дмитриевского нельзя не признать убедительной. Поэтому остается принять взгляд профессора и приступить к обозрению нескольких экземпляров старых митр-корон, хранящихся в более замечательных ризницах России, руководясь представлением о византийском императорском венце, который в своей истории пережил, как известно, несколько фаз развития.

Императорский венец был принят Константином В. с Востока в форме диадемы, представлявшей собой сначала матерчатую повязку, затем – металлический обруч. Со времен Юстиниана диадема заменяется стеммой, т. е. таким золотым обручем, который, вмещая внутри себя матерчатую шапочку, имел невысокое перекрестье над шапочкой, образованное крестообразно сложенными дужками; на перекрестье утверждается драгоценный крест. Около X в. головные уборы византийского императора принимают разнообразные формы. Матерчатый верх шапочки у стеммы делается из материи различных цветов – из белой, красной, зеленой, голубой и из золотой парчи. При стемме появляются подвески – προπενδούλια⁹². Перекрестье обнаруживает тенденцию подниматься выше и выше. На миниатюрах греческих рукописей венец императора Иоанна Комнена (1118–1143 г.) и сына его Алексия Комнена (1180–1183 г.) иметь перекрестье настолько вытянутое, что венец представляется конусообразным⁹³. На изображениях имп. Михаила Палеолога (1259–1261 г.) мы видим венец уже вот какой формы. От довольно узкого золотого околыша, заменившего собой более или менее широкий обруч диадемы, идут вверх, не пересекаясь, в правую и левую сторону две дуги, положенные на сферовидную шапку⁹⁴.

По внешнему виду венец имп. Михаила Палеолога – настоящая наша архиерейская митра, особенно, если бы расходящиеся дуги соединялись в перекрестье. Впрочем, на святительской шапке Всероссийского митрополита, как она представлена на рисунке венчания царя Иоанна Грозного на царство в т. н. «Царственной Книге» и там же, на рисунке, изображающем встречу Грозным и братом его, князем Юрием, чудотворной иконы Богоматери, – эти дуги также расходятся в правую и в левую сторону от околыша святительской шапки, как на венце имп. Михаила Палеолога⁹⁵. Корона имп. Иоанна Кантакузина (1341–1355 г.), изображаемая в греческих миниатюрах, имеет совершенно одинаковую форму с нашей архиерейской митрой. От околыша идет вверх перекрестье, и центр перекрестья венчается крестом⁹⁶… Такие-то, в общем, видоизменения пережила византийская императорская корона. Посмотрим теперь на наши старинные архиерейские митры. Прежде всего, обратимся к Московской синодальной (б. патриаршей) ризнице.

На табл. V «Указателя» архиеп. Саввы под № 23 представлен снимок с митры, приписываемой свт. Кириллу Александрийскому. Поводом относить эту привезенную в Россию с Востока в XVI в. митру ко временам столь глубокой древности, как V век, послужило, между прочим, предание (недостоверное!) о присылке папой Целестином митры свт. Кириллу, как местоблюстителю папы на Ефесском Соборе. Кроме того, митра Александрийского патриарха, как бы в отличие от митры Константинопольского патриарха, имела форму вытянутую, а такой фасон византийских корон признается более древним, чем сферовидный. Конечно, столь глубокой древности, как V век, митре под № 23 усвоить нельзя. Не говоря уже о том, что верхняя чашка, поставленная на митру, с изображениями русских святителей Петра, Алексия и Ионы (четвертое изображение – свт. Василия Кесарийского), должна быть отнесена к времени не ранее половины XVII в., самый удлиненный фасон митры-короны, образовавшийся вследствие вытянутости перекрестий, свидетельствует о более позднем, чем V в., происхождении митры. Конусообразные короны появляются на византийских миниатюрах в XII веке. Архиерейская же митра могла быть сделана по образцу таких корон не ранее, как в XV веке⁹⁷.

Почетное место среди митр в Московской патриаршей ризнице по относительной древности происхождения, а главное – по богатству убранства, занимают митры патр. Никона (табл. III «Указателя», №№ 24–27). Все митры патр. Никона имеют околыш, а от околыша – дуги, пересекающиеся на вершине, увенчанной крестом. К околышу присоединяются симметрически расположенные украшения в виде икон в киотиках, и листьев или прижатых к остову митры, собственно – к шапке, или же откидывающихся несколько в сторону. В старой описи Московской патриаршей ризницы две митры с украшениями у околыша в виде листьев названы коронами⁹⁸. Но в сущности, не только эти две митры, а все никоновские митры суть византийские императорские короны позднейшей эпохи (XIII-XIV в.), когда диадему заменил в короне околыш, а дуги высоко поднялись вверх на сферовидной шапке. Документально известно, что одна из корон патр. Никона, та, у которой при околыше разбрасываются в четыре стороны золотые листья (№ 25), делалась по заказу царя Алексея Михайловича в Константинополе под наблюдением самого патриарха Константинопольского Иоанникия II в 1653 году⁹⁹.

Расходящиеся в сторону от околыша украшения в виде листьев, которые захватывают собой шапку до половины ее высоты, можно видеть на драгоценной митре католикоса Восточной Грузии в ризнице тифлисского Сионского собора¹⁰⁰. Но наибольшего внимания в этой ризнице заслуживает другая митра, чеканного золота¹⁰¹. Вместо обычного околыша по нижнему краю митры идет цепь золотых образков: Спасителя, Богоматери, Иоанна Богослова, еванг. Луки, св. Георгия, еванг. Марка, еванг. Матфея и св. Иоанна Предтечи. Верхние края образков, равномерно поднимаясь и опускаясь, образуют своим соединением как бы зубцы; ряд таких зубцов идет вокруг всей митры. Скрепленные друг с другом, образки привинчены к острову митры, к шапке, но могут быть и сняты. Если их снять, откроется грузинская подпись по нижнему краю шапки, указывающая, что митра сделана по заказу царицы Елены, супруги царя Давида, по возращении ее из России мастером Папуа Бебуришвили в 1683 г. По обычаю патриарших митр, и эта митра украшена на верху алмазным крестом, а по шапке – серафимами. Но самое интересное, это – то, что когда снимается с митры цепь образков, она удивительно напоминает собой шапку Мономаха, которую царица Елена, конечно, могла видеть в России и с нее взять образец для архиерейской митры.

В Киевских ризницах могут заслуживать внимание следующие митры. В ризнице Киево-Софийского собора – митра чеканного золота, принадлежавшая преосв. Гедеону, кн. Святополк-Четвертинскому. Митра – царский подарок Гедеону при возведении его в сан митрополита Киевского, о чем свидетельствует и надпись на митре¹⁰². Осыпанная драгоценными камнями и увенчанная алмазным крестом, с обручем-околышем и с перекрещивающимися дугами, митра преосв. Гедеона принадлежит к типу позднейших визант. царских корон. Подобного же устройства две сребропозлащенные кованые митры в ризнице Киево-Михайловского монастыря, от первой половины XVIII в.¹⁰³.

Из богато украшенных митр, хранящихся в ризнице Киево-Печерской Лавры, но древностью не восходящих далее средины и конца XVIII века, остановимся вниманием, прежде всего, на митре, шитой жемчугом по красному бархату, с жемчужным же перекрестьем; по околышу митра имеет сребропозолоченный обруч, до некоторой степени напоминающий о диадеме¹⁰⁴. Обруч из чистого кованого золота и такое же из золота перекрестье украшают драгоценную и художественно исполненную митру архим. Зосимы Валькевича († 1783 г.)¹⁰⁵. К типу корон принадлежит и митра кованого золота с околышем и с перекрестьями из драгоценных камней¹⁰⁶. Интересна красная бархатная митра, оставшаяся после умершего в лавре в 1795 году католикоса Имеретинского и Абхазского Максима Абашидзе¹⁰⁷. Митра украшена шитыми жемчугом серафимами, имеет по средине, вокруг шапки вышитую золотом огородку, а по краю околыша – ряд зубцов. Зубцы, или шипы составляли принадлежность древнейших диадем и известны были задолго до Р. Х. Встречаются они на изображениях ветхозаветных царей в памятниках первобытного христианского искусства¹⁰⁸ и на изображениях византийских императоров в миниатюрах. Шипы, или зубцы на короне символизируют отвлеченные понятия ἐλεημοσύνη и δικαιοσύνη – милость и справедливость¹⁰⁹. Очевидно, то же символизируют зубцы и на митре верховного владыки Грузинской Церкви. Судя по характеру изображений на иконках, а главное – по русским при них надписям, митра кн. Максима делалась в России, хотя, вероятно, по особым указаниям католикоса, желавшего удержать на митре грузинские черты. По крайней мере, такие же зубцы и такая же огородка вокруг есть на митре грузинской работы конца XVII в. в ризнице Гелатского (возле г. Кутаиса) монастыря¹¹⁰. Совершенно такие же, как и на митре католикоса Максима, зубцы сделаны на лаврской жемчужной с драгоценными камнями золотой глазетовой («патриаршей») митре¹¹¹, и на подобной же митре в ризнице Киево-Софийского собора, для которого эта последняя митра была устроена в 1802 г. митр. Гавриилом Банулеско¹¹².

Рассмотренные образцы архиерейских митр имеют тесную связь с византийским императорским венцом. Они воспроизводят его или в целом виде, или заимствуют от него отдельные части; так, напр., на митре католикоса Максима мы видим околыш с зубцами, взятый от древнейшего царского венца – диадемы, но дуг, соединяющихся в царском венце в перекрестье, на митре католикоса Максима нет…

В распоряжении исследователей церковной старины находится еще тип митр, это – так называемые святительские шапки. Они делались обыкновенно из шелковой узорчатой ткани – «камки» (род нынешнего штофа), украшались шитыми золотом священными изображениями и имели по нижнему краю меховую оторочку. На святительской, напр., шапке патр. Иова, датируемой 1595 годом, на плоской верхушке шапки вышит и обнизан жемчугом образ Знамения Пресв. Богородицы, а по челу – деисус, два архангела, два апостола Петр и Павел, два святителя и два преподобных¹¹³. Акад. Е. Е. Голубинскому очень нравился этот тип митр, и он говорил, что весьма рекомендовал бы нашим архиереям возвратиться к этой форме митры¹¹⁴. Относительно происхождения святительской шапки акад. Голубинский высказывает то предположение, что она образовалась из монашеского клобука, имевшего прежде, до патр. Никона, форму нынешней скуфьи, если бы ее покрыть крепом. За богослужением креп с монашеского клобука снимался, и архиерей, как и прочие священнослужители, оставался в скуфье, которая тоже, в известные моменты богослужения, снималась. «Чтобы не класть скуфьи плашмя и сплющенно, что весьма непредставительно, а ставить, начали делать их (богослужебные скуфии) на твердой подкладке, так что они получили вид шапочек. Шапочки начали делать из дорогих материй, украшать простыми украшениями и иконами, таким образом и явились у наших архиереев особые богослужебные шапочки, увеличенные потом до размера шапок, и эти-то сначала шапочки, потом шапки и суть нынешние нашли митры»¹¹⁵.

Конечно, ставить во внутреннюю связь святительскую шапку и митру при объяснении происхождения последней нельзя – в этом заключается ошибка акад. Голубинского; современная нам архиерейская митра должна быть объяснена чрез сопоставление ее с византийским царским венцом. Но та мысль Голубинского, что святительская шапка выродилась из монашеского клобука – кукуля, заслуживает, на наш взгляд, серьезного внимания и сочувствия. Обычай монахов не только носить в домашнем быту кукули, но и присутствовать в храме за богослужением в кукулях – весьма древний. Был в древности и у белого духовенства обычай надевать за богослужением скуфейки; этот обычай связан с другим древним же обычаем духовенства выстригать на голове гуменце. Западный ученый VII в. Алкуин говорит о греческих священниках, что они совершают Божественные Тайны с покрытыми главами и имеют на главах скуфии: pileatos Divina Mysteria cerebrare et chufias in capite gestare, dum assistunt altaribus¹¹⁶. Но все-таки из рассуждений акад. Голубинского не видно, почему же у епископов появились на кукулях-скуфиях украшения в виде икон и крестов? – Нам кажется, что ответ на поставленный вопрос может дать история монашеского клобука у епископов, когда такая история будет составлена. Но пока нет этой истории, приходится довольствоваться отрывочными историческими справками и положениями, имеющими характер простой вероятности.

Издревле все монахи украшали свои одежды и кукули крестами и «иконами воображенными»¹¹⁷. Нетрудно догадаться, – это дело вполне естественное, – что кресты и «иконы воображенные» на клобуках епископов их монахов исполнялись со всей тонкостью и изяществом золотошвейного искусства¹¹⁸. Акад. Голубинский указывает на патр. Константинопольского Иоанна Глику (1316–1319 г.) как на первого из иерархов, украсивших свой головной покров из белого полотна золотыми изображениями Спасителя, Богоматери и Иоанна Предтечи: об этом свидетельствует в своей «Хронике» Иоанн Кантакузин¹¹⁹. Но о чем говорит Иоанн Кантакузин: о том ли, что патр. Иоанн Глика действительно первый из иерархов возложил на свой головной убор шитые золотом или прямо золотые изображения Спасителя, Богоматери и Иоанна Предтечи (деисус), или только о том, что патриарх Иоанн первый решился перенести с клобука патриарха-монаха украшение на тот особый головной убор (καλύπτρα), какой носили иерархи не из монахов?¹²⁰ Нам думается, что Иоанн Кантакузин говорит именно о втором, так как украшения на кукуле патриарха-монаха не составляли бы ничего замечательного, и о них не представлялось бы необходимости вести нарочитую речь. К сожалению, мы не можем в данное время положительными доказательствами подтвердить свою мысль о более раннем происхождении украшений на святительских клобуках, чем времена патр. Иоанна Глики, и поэтому в дальнейших своих рассуждениях будем базироваться на свидетельстве Иоанна Кантакузина, как на первом пока, известном нам, свидетельстве о появлении на патриаршем белом головном уборе украшений в виде священных изображений из золота.

Когда бы, однако, ни появились искусно исполненные и материально драгоценные украшения на патриаршем клобуке, во времена ли патр. Иоанна Глики в начале XIV в. или ранее того, – во всяком случае, у рядовых епископов украшения на клобуках не могли быть во всем одинаковыми с богатыми украшениями на патриаршем клобуке. Да и право на богатые украшения клобука епископ должен был получить от патриарха, который, конечно, давал это право не всякому епископу, но заслужившему чем-либо эту честь. Прежде других епископов ставрофорами оказывались, конечно, приближенные к патриаршему трону духовные лица, так называемые «архонты».

Русский митрополит не мог скоро получить украшения – «рясна» на клобук, а притом – таких же, какие могли быть у Константинопольского патриарха, в иерархической зависимости от которого находился митрополит. Но со временем «рясна» украсили и клобук Русского митрополита. Так думаем на основании, во-первых, того, что киевский владыка сохранил у себя на клобуке крест, перешедший затем и на митру, даже тогда, когда Киев подпал литовско-польскому владычеству, так что при поставлении преосв. Гедеона, кн. Святополк-Четвертинского, из луцких епископов в митрополиты киевские в 1685 г. московскому правительству оставалось лишь «попустить» ношение ему креста на клобуке «ради в той стране обыклости»¹²¹; а во-вторых, на Московском Соборе 1564 г. при рассуждениях о восстановлении для митр. Афанасия утраченных его ближайшими предшественниками, митрополитами Всероссийскими, прав на белый клобук с «ряснами» и херувимами, было выведено на справку, что прежние первопрестольницы Петр и Алексий носили такие же белые клобуки с ряснами. Считая, по-видимому, «рясна» неотъемлемой принадлежностью белого клобука, Собор 1564 г. вспоминает и о белых клобуках Ростовских свт. епископов: Леонтия, Исайи и Игнатия, а также указывает, что новгородский архиепископ носит белый клобук и теперь, как носили прежние новгородские владыки, напр., свт. Иоанн. Ввиду таких исторических данных, выведенных на справку, Собор 1564 г. постановил и относительно митр. Афанасия: «тому бы отцу нашему и богомольцу митрополиту высокопрестольная древняя почесть учинити, носити бы ему белой клобук с ряснами»¹²².

Не будем вступать в оценку научного достоинства исторических справок Собора 1564 г. относительно белого клобука. Известно, что Собор 1667 г. не признал историчным изображение святителей Петра, Алексия и Ионы в белых клобуках¹²³. Но тот же Собор не возражал против рясн, которые, конечно, вполне допустимы на монашеских клобуках сановных епископов. Сто с небольшим лет тому назад такие рясна украшали еще черные клобуки обоих католикосов Грузии и наиболее почетных грузинских архиереев…

Подобно тому, как в настоящее время, кроме трех митрополитов и экзарха Грузии, крест на клобук могут получить и другие русские иерархи в виде особой награды, так могли получить и получали «рясна» и древние русские архиереи сначала от Константинопольского патриарха, а затем от патриарха Всероссийского. Таким образом получил «рясна» на клобук себе Новгородский архиепископ Василий (1330–1352 г.) и получил их, как предполагают, непосредственно от патриарха Константинопольского ¹²⁴ .

На архиерейские богослужебные скуфии, на «шапочки святительские», рясна и перешли, думается нам, с украшенных ими архиерейских клобуков. Ведь, в сущности, если даже и не снимать креп с кукуля, а отделить воскрилия от него, то и получится «шапочка».

Древнейшей из сохранившихся святительских шапочек признают шапочку, положенную после 1558 г. новгородцами ко гробу свт. Никиты, шестого Новгородского архиепископа (1096–1108). Шапочка сделана из синего гродетура и имеет на себе вышитые золотом кресты и по два херувима с серафимами, при которых есть подписи: «херовим» и «серафим». Шапочка оторочена горностаевым мехом. Вопреки мнению архим. Макария и других, признававших шапочку за собственность свт. Никиты Новгородского, ее необходимо отнести, по происхождению, не ранее как ко временам XV-XVI в¹²⁵.

Кругловерхая шапочка, отороченная мехом, на Всероссийском митрополите времен Грозного в изображениях «Царственной Книги» представляет разновидность монашеского кукуля¹²⁶.

Конусообразный верх на «шапке» патр. Иова от 1595 г. заменен плоским, вероятно, для более удобного изображения наверху шапки иконы Знамения Пресв. Богородицы¹²⁷. К типу святительских шапок принадлежат две шапки-митры католикоса Западной Грузии, хранящиеся в ризнице Гелатского (возле г. Кутаиса) монастыря. Обе митры относятся к XVII веку¹²⁸. На одной из митр, именно на той, которая имеет украшение в виде поднимающихся вверх от околыша листьев или щитов (№ 26), могло сказаться влияние митр никоновского типа – с раскидывающимися листьями, а другая митра (№ 27) вполне удержала характерные черты «шапки» патр. Иова, особенно, – если бы придать к ней мех¹²⁹.

Что касается до присутствия на святительских шапках меха по околышу, то, помимо практической цели – предохранять голову от простуды в зимнюю пору при совершении богослужения в холодном храме и на открытом воздухе¹³⁰, – мех на святительских шапках являлся показателем высокого положения в Церкви и государстве носителя такой шапки. Отметим присутствие выпушки, правда, не из меха, а из бархата (но он заменяет в данном случае мех) на клобуке монастырских властей в наших женских обителях даже и теперь и признаем, что сближение древней русской святительской шапки, отороченной мехом, с шапкой Мономаха и с великокняжескими шапками имеет свое значение¹³¹. Говорить о связи между святительскими шапками и шапками великокняжескими едва ли возможно. Но, во всяком случае, горностаевая или, вообще, меховая опушка есть принадлежность общая и для шапки государя и для шапки святителя. Возможно, что мех на святительскую шапку-кукуль перешел с шапки великокняжеской, и перешел именно после того, как старая великокняжеская шапка была заменена у московских царей венцом. По крайней мере, на тех изображениях «Царственной Книги», где фигурируют и царь Иоанн Грозный и Всероссийский митрополит, головные уборы их различаются. Царь – в невысоком венце с острыми шипами, а митрополит – в круглой, плотно облегающей голову шапке с меховым околышем.

Как нравился русским святителям мех на головном уборе, видно из присутствия горностая даже на митрах-коронах конца XVII и начала XVIII века. С горностаевым околышем сохранилось от этого времени довольно много митр; таковы, напр.: митра, полукорона полушапка, с жемчугом и дробницами, от 1691 г. в ризнице Ипатьевского монастыря Костромской губ.¹³², – митра с сребропозолоченным круглым верхом, от 1704 г., в ризнице Кириллова монастыря Новгородской губ.¹³³, – митра с 19 сребропозлащенными дробницами, от 1705 г., в ризнице новгородского Софийского собора¹³⁴ и др. Украшены были горностаевой опушкой и митры свт. Димитрия Ростовского († 28 окт. 1709 г.); одна из митр его, с серафимами, хранится в ризнице Новгород-северского монастыря, Черниговской губ.¹³⁵. Дороговизна горностаевого меха служила, по всей вероятности, причиною того, что на митрах конца XVII и начала XIX в. вместо меха появляется выпушка из серебряных или золотых нитей¹³⁶; такую выпушку иногда и теперь можно видеть на архиерейских и архимандричьих митрах¹³⁷.

Митру XVII в. в ризнице Гелатского монастыря, представленную у Кондакова и Бакрадзе в снимке под № 28¹³⁸, и митру «греческой формы» в ризнице Киево-Печерской Лавры¹³⁹, с несколько расширенным плоским верхом, надо рассматривать как греческую цилиндрической формы камилавку, вошедшую в употребление в Греции с XVI в. и сделавшуюся известной в России при патр. Никоне в несколько измененном виде. Сходство с греческой камилавкой гелатской митры и отсутствие на ней перекрестия, характерного для митры-короны, еще раз подтверждают нашу мысль о происхождении старой архиерейской шапки из святительского клобука.

Итак, по всем видимостям, и в Византии, и в Грузии, и у нас, в России, святительская шапка предшествует по времени своего происхождения архиерейской митре-короне. Время появления святительской шапки установить с точностью пока нельзя… С приблизительной тоже точностью устанавливается и время появления митры-короны на главе Константинопольского патриарха; для нее указывается эпоха XV века, после падения Византийской империи. На митре-венце Константинопольского патриарха, единственного главы греческого народа, рельефно выделяется нижняя часть императорской короны позднейшего образца (имп. Иоанна Кантакузина), и острые листья короны откидываются в сторону. Под иконой Спасителя митра-корона Константинопольского патриарха украшается двуглавым византийским орлом¹⁴⁰. Патриарх как бы сосредоточивает в себе потенциально прерогативы и светской власти. В Грузии митра-корона стала известна, кажется, раньше, чем в России. По крайней мере, в 1639 г. 25 янв., архиепископ Алавердский Зеведей служил в присутствии русского посла, кн. Волконского и бывших с ним – Хватова и архим. Иосифа, в шапке, сделанной, по отзыву русских, наподобие венца¹⁴¹. В Россию митра-корона перешла из Греции при патр. Никоне. Но надо заметить, что такой важный элемент византийской короны, как дуги, направляющиеся вверх от околыша и пока еще не пересекающиеся (венец имп. Михаила Палеолога), находят себе место уже на святительской шапке Всероссийского митрополита самых начальных времен царствования Иоанна Грозного: в такой шапке митрополит изображен совершающим венчание Грозного на царство в «Царственной Книге». Значит, переход от святительской шапки к митре-короне в России совершился постепенно…

В 1561 г. царь Иоанн Грозный даровал в первый раз шапку с деисусом и херувимами лицу из монашествующих, – игумену Елевферию, при возведении его в сан архимандрита. В 1786 г. получило митру в первый раз лицо из белого духовенства – духовник императрицы Екатерины II, протоирей Иоанн Памфилов¹⁴². Наконец, в нынешнем, 1912 году, Высочайше даровано было игуменам Валаамского монастыря право возлагать на себя митру в пределах Валаама (но не вне его)¹⁴³.