Патриарх Сергий (Страгородский)

Патриархом ему довелось стать в самые последние годы своей жизни, в очень сложных, как вы помните, условиях. Но наш с вами разговор об этой, действительно, то ли судьбоносной, то ли роковой личности в истории Русской Православной Церкви должен начаться с рассказа о его истоках. Действительно, и смысл наших лекций заключается в том, чтобы сквозь обстоятельства жизненного пути того или иного патриарха попытаться понять его личность. Не тот трафаретный образ святителя, переходящего в первосвятителя, а потом оказывающегося на лоне Авраамовом, как мы обычно размышляем о наших предстоятелях, а именно живой, конкретный, немощной человек, в силу обстоятельств, по произволению Божию, несущий на себе бремя возглавления Церкви.

Я не знаю, какое впечатление у вас осталось от личности святого Патриарха Тихона. Но личность Патриарха Сергия (Страгородского), безусловно, должна вызвать у вас гораздо более противоречивые чувства. И, может быть, в этой парадоксальности, внутренней противоречивости Патриарха Сергия и заключается, может быть, даже большая значимость и глубина его в истории Церкви.

Начнем мы с его детства, с того самого детства, которое нам трудно представимо. Ибо он родился, кстати сказать, подобно многим нашим архиереям, в семье провинциального священника, семья которого, так же, как, впрочем, и семья будущего Патриарха Тихона, как будто символизировала собой эту незыблемость и нерушимость православного церковного уклада русской жизни. Он родился 11 января 1867 года, в миру Иван Николаевич Страгородский, родился он в городе Арзамасе Нижегородской губернии, олицетворявшей собой, с одной стороны, такую типичную русскую провинцию, а, с другой стороны, где церковная жизнь развивалась довольно выразительно. Неслучайно его отец, довольно образованный для своей среды той эпохи священник, был духовником Алексеевского женского монастыря. Это всегда свидетельствовало о незаурядности священника – быть долгое время духовником женского монастыря. Трудно представить более тяжелое и душевно-вредное для пастыря служение, чем пребывание в качестве окормителя душ женской монастырской общины. И, тем не менее, он нес это послушание, нес, не теряя интереса к жизни, к культуре.

Это происхождение из семьи образованного провинциального священника нам даже сейчас не представить. У нас если священник провинциальный – значит, необразованный, иногда, впрочем, и городской необразованный; если образованный – то уж никак не провинциальный. Но тогда такого рода чудеса бывали. И вот эта полученная в семье еще глубокая привычка к культуре проявила себя, в частности, в том, что пройдя традиционное для любого поповского сына Арзамасское духовное училище, он успешно в 1886 году закончил Нижегородскую духовную семинарию, которая была одной из лучших провинциальных семинарий. Закончил он семинарию по первому разряду, и вот в этом первом разряде его уже проступила очень важная черта его личности в будущем – быть первым, всегда и во всем. Он, действительно, был способен, был честолюбив, был, можно сказать, талантлив.

Его обучение продолжалось в Санкт-Петербургской Духовной академии в 1886–90 годах, в то самое время, когда наша академия переживала период своего подлинного расцвета благодаря руководству сначала в качестве инспектора, потом в качестве ректора будущего митрополита Антония (Вадковского). И здесь происходит его встреча со своим старшим товарищем, а потом и учителем, будущим митрополитом Антонием (Храповицким). Здесь перед ним в качестве идеала пастырства проходит фигура Михаила Грибановского. Здесь вместе с ним учится будущий Патриарх Тихон, и здесь же учится одновременно с ним человек, который всей мощью своего духовного авторитета и своей мученической кровью, по существу, на мой взгляд, вынесет самый суровый приговор всей последующей жизни и деятельности митрополита Сергия (Страгородского) – будущий священномученик митрополит Кирилл (Смирнов). Все они были собраны в стенах Санкт-Петербургской Духовной академии тогда.

Конечно, он учится блестяще – иначе не умел. И, конечно же, принимает постриг на последнем курсе Духовной академии. Постриг и пресвитерский сан, что, казалось бы, знаменует собой типовой путь ученого монаха через несколько церковно-административных должностей к архиерейству. Он защищает кандидатское сочинение на тему «Православное учение о вере и добрых делах», которое потом очень творчески и вместе с тем очень дипломатично преобразует в свою магистерскую диссертацию «Православное учение о спасении».

Но уже на этом этапе своей жизни он повел себя очень неординарно и принял назначение на служение в Японскую православную миссию. Это сейчас мы представляем себе Японию как страну, которая живет по высшим бытовым стандартам. Это сейчас мы представляем, что православной миссией в Японии руководил святитель Николая Японский. А тогда это было назначение весьма даже непрезентабельное. И вот то, что молодой иеромонах Сергий (Страгородский) решил отправиться в Японскую православную миссию, свидетельствовало, конечно же, об одном: он, действительно, хотел послужить своей Церкви. Послужить своей Церкви в условиях подчас экстремально-сложных, и в то же время с осознанием себя в качестве носителя определенного рода миссии. Он приехал в одну из немногих ведомых ему языческих стран, в которых языческая вера цементировала древнюю цивилизацию и древнее государство. Напомню, что ведь японские императоры почитались как живые боги и почитаются таковыми японцами до сего времени. Он служит в древней японской столице Киото, конечно же, живо отзываясь своей очень чуткой, тонкой душой на все величие и всю чуждость этой языческой страны, языческой истории. Он преподает догматическое богословие в Токийской духовной семинарии. Это громко сказано – духовная семинария; в ней студентов было меньше, чем вас, сейчас здесь сидящих. Но преподает он уже на японском языке – поразительная способность к языкам ему была свойственна.

Так проходит три года. Три года, когда молодой иеромонах с обязательной для каждого нормального человека долей идеализма вступает на свое служение. Это сейчас кажется, что нужно быть здравым и прагматичным уже, наверное, с семилетнего возраста. Но в те времена человек обязан был быть идеалистом и оставаться им, по крайней мере, лет до тридцати. Если этого не происходило – значит, это была какая-то аномалия души. Тем более, если человек был ярким и выдающимся.

Таковым был Сергий Страгородский. Он действительно ощущал себя продолжателем тех великих миссионеров, которых, кстати сказать, не так уж много было в Русской Православной Церкви. Собственно, как наша страна развивалась так незаметно – было Московское царство, а неожиданно появилась Российская империя, вобравшая в себя огромные пространства; так мы и миссионерствовали, живя бок о бок с инородцами, незаметно приобщая их через семейные узы, через смешанные браки к православной вере. Не любили у нас миссионерствовать. Потом мы будем говорить об этом как о проявлениях нашей терпимости, толерантности – а за этим часто стояли косность и равнодушие к собственной вере. Вот он таковым не был; он ориентировался на великих миссионеров прошлого.

Но служение его продолжалось недолго. В 1893 году его отзывают, как это, увы, часто имело место в нашей Церкви по отношению к ученым монахам, на преподавательскую работу в Санкт-Петербургскую Духовную академию. Проходит буквально несколько месяцев, и далее следует поразительное назначение: его, 26-летнего игумена, назначают инспектором Московской Духовной академии, в которой ректором является 27-летний архимандрит Антоний (Храповицкий). Это был очень интересный эксперимент, поставленный в тех условиях, казалось бы, такой стабильной синодальной церковной жизни, когда двум молодым энтузиастам была дана возможность преобразовать одну из ведущих Духовных академий. И они отчаянно бросились в эту свою новую миссию.

Тут нужно было бы сказать несколько слов об Антонии Храповицком. Это был, действительно, поразительный человек, в своем роде харизматичный. Он видел будущее Церкви в доминировании в ней вот таких молодых образованных монахов, которые, в отличие от всегда обремененных, как казалось Антонию Храповицкому, суетными семейными житейскими заботами женатых священников, самоотверженно поведут Церковь по пути её преображения. Антоний Храповицкий терпеть не мог ту традиционную академическую профессуру – как он говорил, «пиджачников и сюртучников». А ведь большинство профессоров Духовной академии были мирянами, которые, готовя будущих священников, сами не знали, ни что такое священство, ни что такое монашество.

И Антоний мечтал о такой спаянной монашеской корпорации Московской Духовной академии, призывая всех практически, мало-мальски талантливых студентов идти вслед за ним по пути монашеской жизни. Более того: начал он свою деятельность с того примечательного факта, что собрал всех профессоров-мирян Московской Духовной академии и поставил им условие в течение нескольких лет либо принять духовный сан, если они женаты, либо принять монашество, если они были одиноки – если, конечно, у них не было для этого канонических препятствий. Иначе, утверждал он, они не имеют права преподавать в Московской Духовной академии. Нужно себе представлять эту профессуру – часто это были ученые с европейскими именами, которые уже многие годы совмещали свое преподавание в Московской Духовной академии с Московским университетом, например. Там были член-корреспонденты и академики. Вот такого рода вызов молодого архимандрита. Впрочем, интересная деталь: с одной кафедры он не позвал преподавателей, видимо, понимая, что их никакими ультиматумами не возьмешь в их заскорузлом убеждении, что лучше быть мирянином профессору. Это с кафедры церковной истории. Это была кафедра самая непримиримая, её никакими идеалами уже невозможно было увлечь. Они действительно хорошо знали церковную жизнь прошлого. И, кроме того, там был академик Евгений Евстигнеевич Голубинский, который мог и закурить в присутствии молодого архимандрита, давая ему понять, что благочестие в этой жизни бывает весьма многообразным. Напомню вам, что он преподавал в Московской Духовной академии и при этом несколько томов его «Истории Русской Церкви» были запрещены церковной цензурой. Вот такая мера свободы была, на самом деле, даже в Духовных академиях тогда.

Кончился этот эксперимент тем, что сам Антоний Храповицкий через несколько лет отправился в Казанскую Духовную академию. И здесь можно говорить о том, что профессорско-преподавательская корпорация смогла себя защитить от такого рода монашеских импровизаций юного ректора. Но за это время Антоний Храповицкий сумел вдохновить Сергия Страгородского, куда более осторожного, куда более склонного к компромиссам, на преобразование своей кандидатской работы в магистерскую диссертацию. «Православное учение о спасении» стало вызовом господствовавшим тогда догматическим стереотипам в духовных школах. Это действительно был очень серьезный, радикальный шаг. Но будущий Патриарх Сергий (Страгородский) сумел так написать свою магистерскую диссертацию, что это заметили только те, кто хотел заметить. Защита прошла блестяще, и лишь немногие обратили внимание на то, что молодой игумен, по существу, вслед за своим духовным наставником Антонием Храповицким вступает в полемику с маститыми профессорами Духовных академий.

Я сейчас не хочу вдаваться в специфику этой работы; речь шла о том, что он подвергал очень жесткой и аргументированной критике проявления сотериологического учения самые крайние, юридические, в духе такой схоластики Средних веков. Первые люди согрешили, поэтому они, естественно, исполнены греха, первородного греха. А раз они грешны, то в принципе, каждый из них может попасть в ад. И это существует, пока существует мир. И Бог вынужден принимать эту позицию дьявола, потому что, раз уж дал свободу воли человеку, а человек злоупотребил своей свободой, то уж не удивляйся, что злоупотребившие своей свободой люди стали грешны и попадают в ад. И вдруг – такая неприятность: смерть принимает Безгрешный, хотя и Бог, но все-таки и Человек – Христос. Да еще и в ад спускается. После этого у дьявола уже нет возможности на паритетных началах с Богом распоряжаться людьми. Смерть Богочеловека на кресте становится наживкой, которую заглатывает дьявол и лишается тем самым возможности безусловно распоряжаться посмертными судьбами людей уже после того, как Безгрешного принял в свои объятия.

Я говорю, может быть, в достаточной степени афористично и образно, но я хочу, чтобы вы почувствовали, что в этом подходе отсутствует самое главное – переживание того, что Христос прежде всего из любви к человеку не оставил его ни в чем, в том числе и в смерти. И эта способность Христа преобразить все уровни мироздания, даже ад, сделала уже невозможным победу дьявола над людьми. Сергий предлагает, может быть, нарочито этическое толкование догматов. Но это было неважно. Важно было то, что он действительно блестящую работу защитил, был оценен по заслугам и получил новое назначение – опять-таки в Японскую православную миссию, уже в качестве помощника начальника миссии. Это было такое промежуточное административное назначение, предполагавшее дальнейший карьерный рост.

Он опять отправляется в Японию. Во время путешествия по Японскому морю он сильно простудился, у него возникло воспаление среднего уха. И потом постепенно он стал глохнуть, и слух постепенно пропадал у него практически в течение всей жизни. Кажется, пустяк. Наоборот: человеку, прожившему трудную жизнь, бывшему пастырю, кажется, естественно поменьше слышать и видеть на склоне своих лет, чтобы не печалиться. Но если мы вспомним эту страшную ночь с 3 на 4 сентября 1943 года, когда на встрече со Сталиным он должен был улавливать своими, почти ничего не слышащими, ушами интонации этого самого косноязычного лица кавказской национальности, который говорил с ним о новых условиях существования Церкви. Он ведь знал, что в деспотиях важно не то, что говорит деспот, а как он говорит. Это было великое испытание. Но тогда он еще не предполагал, что ему, уже очевидно заявившему о себе как о богослове, преуспевающему архимандриту придется через многие годы, почти что через пятьдесят лет, держать урок у недоучившегося семинариста в кремлевских стенах.

Итак, он помощник начальника Японской миссии. А затем с 1889 года инспектор, а вскоре – ректор Санкт-Петебургской Духовной академии. Ректорская должность предполагала возведение в сан епископа, и 25 февраля 1901 года здесь, рядом, в Троицком соборе он был возведен в епископа Ямбургского. По всем стандартам это был выдающийся карьерный успех: за год до исполнения ему канонического возраста, когда можно рукополагать в епископы – 35 лет, его в 34 года рукополагают в епископский сан.

А далее он становится не просто ректором Санкт-Петебургской Духовной академии, не просто профессором кафедры истории и разбора западных вероисповеданий, но и одновременно одним из наиболее известных в Петербурге церковных иерархов. Потому что с 1901 года председательствует на религиозно-философских собраниях, которые проходят недалеко от Сенной площади, в здании Географического общества, и ныне там существующего, в течение более чем двух лет. Это был, действительно, уникальный опыт общения русской интеллигенции, интеллигенции в высоком, в подлинном смысле этого слова – Мережковский, Гиппиус, Розанов, Минский, Бакст, с представителями духовенства, с представителями духовного образования, с представителями православного богословия мирянского. Разнообразно и интенсивно развивавшаяся русская культура в лице этих представителей интеллигенции потянулась в сторону Церкви. И Церкви нужно было на должном уровне отвечать на запросы этих взыскующих умов. И вполне уместно было председательство на этих собраниях епископа Сергия (Страгородского), который умел действительно явить нашим богоищущим интеллигентам пример выдающегося богослова, выдающегося церковного интеллигента. Конечно, Зинаида Гиппиус, естественно, нашла нелицеприятные слова по отношению к своему современнику, называя его довольно средним буддистом по своему мироощущению. Но факт остается фактом, что вот этот опыт действительно символизировал собой возможность и способность Церкви говорить с представителями нашего Серебряного века на самом высоком уровне.

Я не могу здесь не отвлечься и не вспомнить эпизод, который имел место в 2001 году, когда исполнилось сто лет с момента открытия религиозно-философских собраний. Собрали конференцию по этому поводу в музее истории религии в его новом уже помещении. Пришло несколько представителей нашей Духовной школы, представители современной философской науки, в основном, бывшие научные атеисты, преобразившиеся в религиоведов. Пошли какие-то доклады, и когда очередь дошла до меня, я не мог не провести параллель между нашим собранием и тогда еще свежим в памяти учредительным съездом партии «Наш дом – Россия». Я посмотрел на них, посмотрел на нас и процитировал Черномырдина: «Какую партию не начнешь создавать, все равно получается КПСС». Кем были мы и кем были они на фоне тех, кто тогда собирался в здании Географического общества, и что же произошло за эти сто лет с нашей страной? Что мы могли сказать друг другу, что мы могли сказать тем, кто религиозно взыскует в нашей стране сейчас? Если гораздо более правильные и высокие слова были сказаны на этих собраниях, и далеко не всеми, даже можно сказать, почти никем не были услышаны?

А для Сергия Страгородского это был выход в мир петербургской элиты, которая оценила его достаточно высоко как современного мыслящего образованного иерарха. Затем, уже в процессе работы религиозно-философских собраний, он становится председателем комиссии при Синоде по старокатолическим и англиканским вопросам. Речь шла о диалоге со старокатоликами и англиканами на предмет воссоединения их с Православной Церковью. Это был не какой-то политизированный, никого и ни к чему не обязывающий экуменический диалог; это была, действительно, творческая богословская работа, в ходе которой многие выдающиеся наши профессора, действительно, обогащали русское, да и не только русское богословие своими размышлениями о важнейших догматических вопросах.

Далее Победоносцев закрывает религиозно-философские собрания. Но репутация Сергия Страгородского от этого не страдает. Наоборот, он приобретает то, что особенно ценилось в России того периода времени – он становится почти оппозиционером, почти опальным, при этом сохраняя хорошие отношения с Победоносцевым, оставаясь на должности ректора. То есть он имеет и как бы официальное признание церковных и светских властей, и одновременно неофициальное признание русской интеллигенции как тот, с кем можно говорить как с равным.

6 октября 1905 года в разгар революционных событий он получает новое назначение и становится архиепископом Финляндским и Выборгским. Уже, заметьте, не епископом, а архиепископом. Эта епархия не будет у него отнимать столько усилий, сколько она в свое время, например, отнимала у митрополита Антония (Вадковского). Большую часть времени он будет проводить не на своей кафедре, ибо в Великом княжестве Финляндском было очень мало православных христиан. Незначительная часть финнов из Карелии, и в основном русские чиновники довоенные, которые располагались там. То есть действительно паства была небольшой. Но его главной задачей в это время будет, конечно же, участие в подготовке Поместного собора.

В 1905 году вопреки сопротивлению Победоносцева митрополиту Антонию (Вадковскому) при поддержке председателя Комитета министров Витте удалось оживить дискуссию о созыве Поместного собора. И пытавшийся опереться на оппозицию епархиальных архиереев Победоносцев обязал Синод издать указ о том, чтобы каждый епископ представил в Синод свое мнение о целесообразности или нецелесообразности созыва Собора. Все епископы, за исключением трех, высказались за необходимость созыва Собора, за восстановление Патриаршества. То есть Победоносцев потерпел здесь полное поражение; епископат пошел против него, за восстановление в Церкви каноничного управления. И надо сказать, что когда мы анализируем отзывы епархиальных архиереев, мы видим поразительную картину по глубине восприятия, по искренности выражения многих проблем русской церковной жизни.

Когда читаешь отзыв архиепископа Сергия, поражаешься тому, как этот, в, общем-то еще достаточно молодой, но уже во многом ощутивший обаяние огромной власти архиерея, пастырь честно писал о многих проблемах церковной жизни, предлагая их подчас весьма радикальное решение. Действительно, много он предлагал такого, что впоследствии даже Поместный собор 1917 года не решится ввести в оборот церковной жизни.

Например, интересную процедуру избрания приходских священников; рукоположение архиереев по преимуществу из белого духовенства без принятия ими монашества; второбрачие вдовых священников, которые овдовели до 45 лет; упрощение церковно-славянского языка и предоставление права приходам служить на родном языке. Это была очень радикальная программа.

Другое дело, что многие другие архиереи предлагали не менее радикальные предложения по преобразованию церковной жизни. Вас это может даже удивить: как же так? Может ли такое быть, когда, например, полтора десятка архиереев предлагало перевести все богослужение на русский язык? Когда, например, епископ Евлогий (Георгиевский) предлагал самую радикальную постовую реформу – среды и пятницы и Великий пост сохраняются; Рождественский пост уменьшается до недели; Успенский пост до одного дня, а Петров пост отменяется вообще. Вот такого рода самые радикальные предложения, с самых разных сторон предлагались архиереями, причем архиереями, которые происходили из потомственных семей духовенства, которые в отличие от нынешних «ревнителей древлеправославного благочестия», часто не понимающих Апостола, который читают на богослужении, но ратующих за церковно-славянский язык, даже не отредактированный – чем больше ошибок, тем подлинней, потому что уж совсем не понять… Так вот эти люди, взращенные в атмосфере живой церковной жизни, знавшие это благочестие сызмальства, готовы были на серьезные церковные преобразования, печалясь о том, что многое из того, что составляет богатство церковной традиции, недоступно их современникам или же просто не реализуется. Ну кто же всерьез у нас соблюдал монастырский пост? Его не соблюдали вообще как монастырский, разве что в монастырях, да и то не во всех. Кто же мог отстаивать подобного рода жесткую постовую дисциплину в Церкви, где большинство чад соблюдали лишь Страстную седмицу Великого поста? И вот это понимание того, что канонические нормы либо должны соблюдаться, либо должны изменяться, было характерно для многих архиереев, и Сергий Страгородский шел в этом же направлении.

Обратим внимание на то, насколько сейчас вот те вопросы, по которым спорили тогда архиереи, кажутся уже неразрешимыми. Разве можно ставить вопрос не то, что о переводе на русский язык богослужения, но даже о серьезном редактировании книг? «Народ этого не поймет». Разве можно сокращать посты, которые, конечно же, не соблюдаются, но которые должны же даже в своем несоблюдении напоминать нам о том, что мы грешные, раз мы их не соблюдаем. Вот такое парадоксальное мышление наших современников архиереям той поры казалось совершенно диким.

И вот что интересно: никому не приходило в голову, например, обличить Сергия Страгородского в ереси, что наверняка было бы сделано сегодня разного рода православными изданиями и братствами. Однако, как вы знаете, отзывы епархиальных архиереев легли в основу работы Предсоборного Присутствия, которое работало в 1906 году, и это был период больших надежд многих, в том числе и самого архиепископа Сергия, который возглавлял один из семи отделом Предсоборного Присутствия.

Предсоборное Присутствие завершило свою работу к концу 1906 года; Поместный Собор был подготовлен и, наверняка, архиепископ Сергий размышлял о том месте, которое он займет на этом Соборе. Ему было что сказать Церкви, ему было что предложить своим собратьям-епископам. Но Собор, как вы знаете, был отменен. И резолюция императора звучала очень выразительно: «Собор пока не созывать». Так он написал весной 1907 года на представленных ему материалах Собора. И это «пока» продлилось до 1917 года; и собрали Собор уже когда император находился под домашним арестом в Александровском дворце Царского Села. Собрали не благодаря ему, а, по сути дела, помимо него. Собрали тогда, когда уже, возможно, поздно было созывать церковный Собор.

Для многих это нежелание собрать уже подготовленный Поместный Собор стало очень сильным психологическим ударом. Это многих разочаровало в государе – я имею в виду священнослужителей, именно тех, кто видел в нем первого русского государя, который, наконец, признал право Церкви жить по канонам. Ведь двести лет нельзя было ставить вопрос о созыве Поместного Собора. И вот вопрос был поставлен, и император признал, что Собор необходим. И вдруг, в последний момент, как, увы, нередко бывало с последним государем, проявил нерешительность. А надо иметь в виду, что наши архипастыри, хотя и были православными архипастырями, но были еще и русскими людьми. А русский человек загорается и гаснет очень легко. Наступил период апатии, наступил период, который, в общем-то, побуждал многих из них погрузиться в текущую, рутинную жизнь.

Но не таков был Сергий Страгородский. Поняв, что провести необходимые для Церкви преобразования с помощью Собора невозможно, он взялся за то, к чему чувствовал всегда вкус и в отношении чего он обладал большим талантом – он взялся за такую незаметную административно-бюрократическую работу, дабы осуществить без Собора то, что должен был бы осуществить Собор.

В 1907 году он инициирует создание и возглавляет Особое совещание при Святейшем Синоде по выработке общего проекта организации приходов. Попросту говоря, он создает Совещание, которое разрабатывает новый приходской устав. И этот устав будет принят в 1914 году, и активно будет способствовать развитию нашей приходской жизни, хотя опять-таки все это будет довольно запоздало. Это был очень правильный выбор Сергия Страгородского – без активного, живого прихода не может быть активной живой церковной жизни вообще.

В 1911 году опять-таки по его инициативе начинает работать Особое совещание при Святейшем Синоде по вопросам внутренней и внешней миссии и по исправлению церковно-служебных книг. Сергий любит не только инициировать какие-то проекты, но и возглавлять управление ими. И вот это совещание, совершенно незаметно, готовит серьезную редакционную правку богослужебных книг. То есть он начинает идти по тому самому пути, который Патриарха Никона привел к конфликту со своими друзьями, ставшими потом старообрядческими лидерами. Он правит церковные книги, и до революции незаметно происходит правка Постной и Цветной Триодей. Правка очень аккуратная, на очень хорошем научном уровне осуществленная. То есть речь идет о том, что имеющие немало ошибок церковно-славянские тексты исправляются таким образом, что не только ошибки, но и меняется часто порядок слов, соответствующий греческой грамматике и затрудняющий восприятие нами смысла произносимых фраз. Эта легкая правка очень сильно прояснила содержание этих двух выдающихся богослужебных книг. И никто почти ничего не заметил. Только стало лучше, яснее восприниматься – тот же самый Покаянный канон Андрея Критского, например. Можно сказать, что в большинстве случаев у нас почему-то читают по неправленным Триодям – то есть не по той, которая была издана в 1914 году, а по другим, которые издавались до них и потом переиздавались Московской Патриархией.

То есть опять мы видим его, осуществившего очень важное начинание, начинание, не у всех вызывавшее понимание, но для Церкви необходимое и осуществленное таким образом, что он не только не вызвал критику в свой адрес, но даже приобрел гораздо больший авторитет. Вот почему с 1911 года он становится самым молодым бессменно заседающим на Синоде архиереем. Вот это поразительное умение Сергия Страгородского добиваться для Церкви очень важных успехов, при этом достигая успехов собственных, личных.

В 1912 году он уже председатель Предсоборного совещания, которое почти ничего не сделает, но активизирует процесс подготовки Поместного Собора. Он награжден при этом бриллиантовым крестом на клобуке. С 1913 он председатель Учебного комитета. Кстати, подчиненным ему будет статский советник Петр Федорович Полянский, будущий Патриарший Местоблюститель, который и назначит его, во многом роковым для себя образом, своим заместителем. Будущий священномученик митрополит Петр (Полянский).

Как видите, перед нами один из самых известных и успешных архиереев Российской Империи. В 1915 году он награждается орденом святого Александра Невского. В 48 лет получить орден Александра Невского означало по сути дела подняться на самый высокий уровень архиерейской статусности. Теперь ему осталось только получить орден Андрея Первозванного. Напомню, что когда Витте отправляли в отставку с поста премьер-министра, ему дали орден святого Александра Невского. Казалось, все у архиепископа Сергия получается прекрасно. Главное особенностью его жизни в это время становится вот эта поразительная способность делать успешную карьеру, но при этом добиваться, действительно, нужных для Церкви побед. Действительно, легко можно было обольститься собой – он может все. Он может все, успешно осуществляя вот это манипулирование через церковно-административный аппарат людьми и идеями – но при этом все во благо Церкви.

В 1915 году происходит срыв – первый, способный оказаться серьезным неудачным эпизодом его карьеры момент. Когда епископ Варнава (Накропин), ставленник Распутина на Тобольской кафедре, провел самочинно канонизацию святителя Иоанна Тобольского, совершенно недопустимым образом поправ элементарные нормы проведения канонизации, на Синоде самые разные архиереи возмутились происходящим, понимая, что их возмущение может быть чревато для них осложнениями. Возмутился один из самых дремучих и мракобесных наших членов Синода – архиепископ Никон (Рождественский). Возмутился самый либеральный член тогдашнего Синода – епископ Агафангел (Преображенский), будущий священноисповедник. И возмутился архиепископ Сергий (Страгородский). Они не допустили признания этой канонизации.

А далее обиженный Григорий Ефимович Распутин пожаловался императрице, а императрица написала весьма лаконичное письмо, которое не пристало цитировать в широком кругу – такие оценки она давала членам Синода, требуя от государя убрать из Синода вот этих самых непослушных архиереев. И, действительно, убрали. Агафангела (Преображенского) и Никона (Рождественского). А Сергий остался и здесь. Трудно сказать, каким образом удалось ему в этом ситуации сгладить впечатление, но он сумел это сделать.

Далее – отречение государя, приход к власти Временного правительства. Обер-прокурор Владимир Николаевич Львов начинает активно вмешиваться в дела Синода, который с такой легкостью простился с государем. Когда многие монархисты сейчас говорят о том, что не может существовать Церковь полноценно без монархии, монархия нам нужна, и Церковь всегда бок о бок существовала в нашей стране с монархией, всегда была сторонницей монархии, хочется достать для них послание Синода от 9 марта 1917 года – послание, которое начинается словами: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни». И так далее. И ни слова о монархе в нем не говорится.

Показательно, что послание это было написано членами Синода, назначенными еще государем. И нельзя сказать, что все они только и мечтали, чтобы оставаться в Синоде при новом Временном правительстве. Они просто поступали так, как их приучала государственная власть поступать веками. Они славословили монархию, пока монархия была, ибо таково было распоряжение начальства. Но когда сейчас законное Временное правительство, глава которого был назначен последним государем, признало отсутствие монархии как данность и получило в свои руки всю полноту власти, Синод готов был принять это как проявление воли Божией.

Но вот когда Временное правительство по завершении зимней сессии Синода решило изменить его состав, члены Синода возмутились и дали слово не входить в новый состав Синода, даже если кого-то из них туда назначит новый обер-прокурор. Синод весной собрался вновь, и как вам нетрудно догадаться, единственным членом прежнего Синода, который оказался в членах нового Синода, был архиепископ Сергий (Страгородский). Это был поступок, который в значительной степени уронил его престиж среди епископата, но очень скоро многие забыли ему эту непоследовательность. Ибо в составе нового Синода он стал очень активно работать в Предсоборном совете, стремясь как можно скорее в условиях все более и более распадающейся власти созвать Поместный Собор.

Вообще, нужно сказать, что тогда в Поместном Соборе стали многие видеть вообще единственное средство спасения страны. Вот соберется Поместный Собор, изберет он Патриарха, и в стране, где нет ни царя, ни твердой власти, в стране, которая ведет тяжелую войну с внешним врагом, сразу наступит мир и покой. На самом деле ситуация, как вы знаете, развивалась иначе. Этот Собор ожидали тогда многие, в него верили очень многие. И архиепископ Сергий (Страгородский), действительно, очень умело строя отношения со Львовым, а потом с его преемником Карташевым, шел по пути подготовки этого Поместного Собора, который в августе и открылся.

А далее произошел эпизод, который должен был бы архиепископа Сергия заставить насторожиться. По инициативе Временного правительства Синод принял еще недавно не вмещавшееся в головы русских архиереев решение о том, что епископы на кафедры должны избираться голосами мирян и представителей духовенства на епархиальных собраниях. И по всей стране прошли выборы, выборы епархиальных архиереев. Это был очень интересный эпизод в истории Русской Церкви.

Надо сказать, что выбор епархии был, как правило, очень правильным. Почему? Сразу оговорюсь. Не потому, что весь наш церковный народ проявил поразительную сознательность и ответственность. А потому что большая часть нашего церковного народа эти выборы просто игнорировала. 15-ти миллионная армия, уставшая от войны и распадавшаяся на глазах; толпы солдат-дезертиров, бежавшие с фронта в свои деревни делить землю – вот что было гораздо важнее. За какими политическими демагогами пойти, а не кого избрать на кафедру – вот это был главный вопрос для очень многих.

Вспомните опыт со Страстной седмицей перед Пасхой 1917 года, когда в вооруженных силах отменили обязательное причащение для православных воинских чинов, и причастилось уже не 97%, как в 1916 году, а 10%.

И получилось так, что в выборах епархиальных архиереев участвовала только малая часть русских православных христиан, но именно тех, кто подходил очень ответственно, осмысленно к церковной жизни. Результаты получились прекрасные. На нашу кафедру был избран митрополит Вениамин, очень известный викарный епископ, которого, действительно, воспринимали как настоящего пастыря. На Московскую кафедру был избран архиепископ Виленский Тихон. Самое интересное произошло на Харьковской кафедре, с которой сместили в марте месяце Антония (Храповицкого) как правого монархиста, и которого избрали, даже в его отсутствии, вновь на эту кафедру. Вот это был настоящий архипастырский триумф Антония (Храповицкого). Потому что всем нам хорошо известно, что подавляющее большинство архиереев радостно встречают в епархии и еще более радостно провожают. Здесь произошло нечто неожиданное. Он, с его сложным характером, с его тяжелым нравом, управляющий этой епархией в течение нескольких лет и убранный из епархии властями, был снова избран на свое архиерейское служение.

Ну а что касается Сергия (Страгородского)? Он впервые в своей жизни потерпел два провала и в первый раз провалился на выборах в Петрограде, проиграв митрополиту Вениамину. Причем, провалился именно потому, что здесь выяснилось очень интересное обстоятельство – его никто не знал как пастыря; его знали как ректора, его знали как постоянного члена Синода, его знали как царедворца – как символа вот этой прошлой имперской государственной Православной Церкви. Но как пастыря его не знал никто. И поэтому предпочли простеца, архиепископа Гдовского Вениамина, ему, вот такому выдающемуся церковному политику и богослову.

Только на Владимирской кафедре ему удается быть избранным – и то, потому, что, в общем и целом, не было сколь бы то ни было значительных конкурентов. Вот тут-то ему и нужно было задуматься. За плечами выдающаяся карьера, известность, авторитет. Но основан этот авторитет был не на том, что составляет суть служения любого священнослужителя – не на его пастырской деятельности, а на его поразительном умении быть церковным политиком, впрочем, весьма успешным; быть выдающимся богословом, впрочем, уже достаточно давно забывшим свое былое богословие в суете административной деятельности; было основано на его реноме человека, символизировавшего вот этот нерушимый союз Православной Российской Церкви и уже не существовавшей тогда православной российской монархии. Именно представители правых монархических кругов и голосовали за него, представители русской аристократии, чиновничества – но они оказались в меньшинстве.

Ну а далее следует период Поместного Собора, где он получает совершенно заслуженный сан митрополита и избирается в Священный Синод. Гражданская война. Пребывание в тюремном заключении кратковременном. И далее – зловещий эпизод, когда 16 июня 1922 года, когда Патриарх Тихон всего лишь месяц как в заточении, власть в Церкви захватили обновленцы, епископат в сомнениях, в раздумьях. И вдруг Сергий Страгородский с двумя другими, менее известными архиереями, признает обновленческое Высшее Церковное Управление и призывает всех пойти по его пути. Как это было прекрасно – увидеть, что впереди выдающийся иерарх, выдающийся богослов идет по пути, который, может быть, приведет к тихой заводи в этом бушующем богоборческом море, каким стала Россия.

16 июня 1922 года, Патриарх всего лишь месяц как в заточении, власть в Церкви захватили, как вы помните, обновленцы. Епископат в сомнениях, в раздумьях. И вдруг Сергий Страгородский с двумя другими, менее известными архиереями, признает обновленческое Высшее церковное управление и призывает всех пойти по его пути. Почему Сергий пошел в это сомнительное сборище? Конечно, для него лидеры обновленчества были людьми, на которых он смотрел сверху вниз – и заслуженно смотрел. Но он действовал в привычной для него парадигме. Он видел, что в этот момент перспектива не только освобождения, а сохранения жизни Патриарха Тихона весьма сомнительна. Он видел то, что государственная власть безусловно поддерживает обновленцев. Он видел то, что обновленцы, желая приобрести хоть какой-то авторитет в Церкви, призывают к созыву Поместного Собора. И он решился пойти в движение, которое невозможно было подавить, и возглавить его – с тем, чтобы на будущем обновленческом соборе переиграть вот этих, на фоне его самого, безусловно, дилетантов в церковной политике, невесть откуда взявшихся петроградских попов – Красницкого, Введенского, Боярского и прочих.

А потом, опять-таки, очень выразительный эпизод: он видел, что творят обновленцы в Церкви; ему органически чуждо было то, что они делают. Но он не знал, что им возразить, ибо власть их поддерживала, а Церковь, находящуюся в конфликте с властью, митрополит Сергий представить не мог. Но он все-таки был православным иерархом, православным христианином, и когда он увидел, что собранный обновленцами весной 1923 года собор представляет собой марионеточное учреждение, которым с легкостью манипулирует начальник 5-го отделения Секретно-оперативного отдела ГПУ Тучков, он на этот собор даже не приехал.

А потом, через покаяние вернулся в патриаршую Церковь. Вот здесь ему было бы надо понять, после своего неудачного опыта обновленческого, как опасно пытаться перехитрить тех, кто засел теперь в высших эшелонах власти в России. Весь его многолетний опыт умения выстраивать отношения с чиновниками Российской Империи ни на что не годился в той ситуации, когда его оппонентом выступал выпускник четырехклассной церковно-приходской школы, бывший конторщик, унтер-офицер Евгений Александрович Тучков. За ним стояла какая-то другая сила, гораздо более страшная, с которой пытаться идти на соглашение было очень опасно. Но он как будто забудет об этом своем эпизоде.

Ну а далее, возвращенный Патриархом Тихоном к архиерейскому служению в патриаршей Церкви, он станет, подобно многим, свидетелем его, не побоюсь этого слова, действительно, трагической кончины. У нас обычно святители должны переживать блаженную кончину. Уровень блаженности ведом Господу, но то, о чем мы с вами говорили в прошлый раз, конечно, не может вызвать в нас, я думаю, особенно умилительные чувства. Патриарх Тихон умирал то ли естественной, то ли насильственной смертью, для самого себя осквернив праздник Благовещения подписанием документа, который был для него совершенно внутренне неприемлем – последнего своего послания, в ощущении того, что те многочисленные уступки, на которые он пошел по отношению к власти, возможно, оказываются бессмысленными. И он унес с собой эту тайну – тайну возможного переосмысления того самого пути компромиссов, на который он вступил в 1923 году.

Для митрополита Сергия иного пути просто и существовать не могло. Но тогда он оказался в положении одного из шестидесяти епископов, приехавших в Москву на похороны Патриарха. А далее происходит эпизод очень значимый и очень противоречивый. Здесь, уже вы извините, мне придется в такую формально-казуистическую сферу погрузиться, но вы должны в необходимости этого отдавать себе отчет. Мы уже говорили о том, что Предстоятель Церкви не имеет права назначать себе преемника с полнотой своих прав. Хотя Патриарха Тихона Поместный Собор в порядке исключения обязал это сделать, не будучи уверен, что Собор не будет разогнан, не будучи уверен, что Патриарх не будет арестован или убит. Патриарх Тихон сделал это.

И действительно, после его кончины было оглашено его завещание, согласно которому он передавал власть одному из трех Местоблюстителей: либо митрополиту Казанскому Кириллу (Смирнову), находившемуся в это время в ссылке; либо митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому), находившемуся тоже в это время в ссылке; либо митрополиту Петру (Полянскому), находившемуся в это время в Москве. Обратим внимание, что Сергия Страгородского среди них не было. Показательно, что лично наиболее близкими Патриарху в этой группе Местоблюстителей были Агафангел Преображенский и Петр Полянский. Митрополита Кирилла он поставил первым именно потому, что уже тогда было очевидно, что авторитет именно этого иерарха, когда-то однокашника митрополита Сергия по Санкт-Петербургской Духовной академии, является самым непререкаемым в Русской Церкви – несмотря на то, что после 1918 года он только несколько месяцев провел на свободе к этому времени; остальное время он провел в ссылках.

Митрополит Петр (Полянский) лишь до конца 1925 года осуществлял управление церковными делами и был арестован. При этом митрополит Петр знал, что когда арестуют его в декабре, то два других митрополита-Местоблюстителя остаются также в ссылках. И что же здесь делать? Тогда остается только один выход: до появления на свободе одного из Местоблюстителей епархиальные архиереи должны управлять своими епархиями самостоятельно, на основе тех канонов и соборных решений, которые уже существуют в Церкви.

Но разве может такое быть? Без центра власти, без единоначалия? Мы, конечно, не римо-католики, но все-таки нужен же нам свой «папа Московский». И что же делать? И вот здесь как раз возникает та самая ситуация, в которой оказался митрополит Петр. Он, конечно, понимал, что он не имеет права назначить себе преемника с полнотой своих прав. И это впоследствии очень четко будет заявлено в его письмах, которые, впрочем, станут известны церковным историкам лишь в 1990-е годы. Но он решил, понимая очень хорошо психологию нашего епископата, которому обязательно нужен какой угодно центр, лишь бы это был центр, назначить заместителем своим иерарха, который бы находился на свободе и который бы был как-то способен управлять церковными делами, но в качестве всего лишь управляющего делами, а не предстоятеля.

Полномочия Местоблюстителя и Заместителя Местоблюстителя в сознании митрополита Петра не были тождественны, ибо Собор дал только Патриарху Тихону полномочия назначить себе преемника с полнотой своих прав. И вот митрополит Петр тоже называет себе трех заместителей: митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский), митрополит Киевский Михаил (Ермаков) и архиепископ Ростовский Иосиф (Петровых). Казалось бы, проблема решена, хотя и довольно условно.

А далее происходит следующее. Митрополит Сергий (Страгородский) заявляет о своем намерении приехать в Москву и приступить к исполнению обязанностей заместителя, но власти не допускают его в Москву. Нужно отдавать себе отчет в том, что, собственно, власти тогда контролировали передвижение архиереев довольно жестко. Тогда он пишет письмо в Москву о своем намерении вступить в исполнение обязанностей заместителя Местоблюстителя. Но в это время в Москве группа архиереев во главе с архиепископом Екатеринбургским Григорием (Яцковским) создает орган, который называется Временный Высший Церковный совет, который заявляет о том, что в виду отсутствия у нас Местоблюстителей, ибо все они арестованы, эта группа архиереев временно берет на себя управление высшей церковной власти, тем более, что заместителя Местоблюстителя в Москве нет. И что самое поразительное: через несколько дней Временный Высший Церковный совет получает от властей регистрацию. То есть официальное признание получает то, чего не имело патриаршее Высшее Церковное управление, но что имело обновленческое Высшее церковное управление в лице Синода.

Что это за люди? Очевидно, что за этими людьми стоит Тучков, который теперь уже не через священников-обновленцев, а через архиереев, вступивши с ними в определенного рода отношения, готов взять под контроль управление церковной жизнью. Что делать в это время митрополиту Сергию – тем более, что его самого члены Временного Высшего Церковного совета приглашали вступить в этот самый орган управления. Он отказывается это делать, и запрещает священнослужение всех епископов, которые вступили во Временный Высший Церковный совет, это десять архиереев. Имел он право это делать? Ни один епископ не имеет права другого епископа запрещать в священнослужении. Даже Патриарх, строго говоря, не имеет права запрещать в священнослужении другого епископа. Нужно созывать Синод, и только Синод как собрание архиереев может это сделать. Но Синод собрать было невозможно, и митрополит Сергий сделал это сам.

И вот здесь произошло нечто неожиданное: большая часть наших епископов поддержала действия митрополита Сергия, прекрасно понимая, что за Временным Высшим Церковным советом стоит ГПУ. Это, конечно, митрополита Сергия окрылило, хотя и расстроило Евгения Александровича Тучкова. Он не ожидал от Сергия такого рода активности и твердости. Тогда Тучков придумывает новую комбинацию: закончился срок ссылки Местоблюстителя митрополита Агафангела (Преображенского). Человек уже очень преклонных лет, находившийся на восьмом десятке, он представлялся Тучкову человеком, безусловно, сломленным в трехлетней нарымской ссылке. И вот Тучков встречает его по дороге из ссылки, сам выезжает из Москвы, и в Пермской пересыльной тюрьме происходит их встреча. Он предлагает митрополиту Агафангелу вступить в должность Местоблюстителя в связи с арестом митрополита Петра и в связи с пребыванием в ссылке митрополита Кирилла и в связи с отсутствием в Москве митрополита Сергия, тем более, что он только заместитель. Митрополит Агафангел заявляет о своей готовности вступить в обязанности Местоблюстителя. Что должен сделать митрополит Сергий в этой ситуации? Естественно, уступить. Потому что ведь он только заместитель Местоблюстителя, а тут приезжает сам Местоблюститель, назначенный Патриархом. Но митрополит Сергий отказывается передать митрополиту Агафангелу полномочия главы церковной иерархии, заявляя о том, что уж коль скоро его митрополит Петр назначил заместителем, то только он может это сделать – передать права управления Церковью митрополиту Агафангелу. Хотя митрополит Петр его назначил всего лишь заместителем.

Между заместителем и Местоблюстителем возникает конфликт. Тучков дает возможность митрополиту Петру получить информацию обо всем происходящем. И митрополит Петр пишет письмо митрополиту Сергию, в котором обязывает его передать свои полномочия митрополиту Агафангелу, признать его главой церковной иерархии. И митрополит Сергий отказывается это сделать, говоря о том, что находясь в заключении, митрополит Петр уже не правомочен решать эти вопросы. И самое примечательное заключается в том, что большая часть епископов поддерживает митрополита Сергия. Речь идет о событиях апреля-мая-июня 1926 года. Епископат доверяет митрополиту Сергию. Своей твердой позицией в отношении григориан он доказал свою способность противостоять давлению власти, а престарелый митрополит Агафангел, только что вернувшийся из ссылки, вряд ли это сможет делать столь же успешно. Начинают вспоминать былой административный талант Сергия как церковного политика. Большинство епископов поддерживает Сергия, заместителя Местоблюстителя, а меньшинство – Агафангела, Местоблюстителя. И в этой ситуации митрополит Агафангел уступает, заявляя, что он больше не будет вообще претендовать на права Местоблюстителя. Он, действительно, скончается в 1928 году.

Здесь возникает очень серьезная коллизия. Строго говоря, митрополит Сергий поступал здесь совершенно неправомочно. Но он мог указать на авторитет епископата – большинство же епископов поддерживает его. Раз мы не можем собрать формальный Архиерейский собор, мы можем рассматривать их волеизъявление как волеизъявление собора. Можно на это возразить: если без всяких канонических оснований, только на том основании, что ему доверяют епископы, он берет в свои руки бразды правления, а что будет он делать, если ему перестанут доверять епископы? А это случится, и случится очень скоро – через полтора года. И как нетрудно догадаться, митрополит Сергий и после этого останется у власти.

Так вот тогда, в июне 1926 года, происходит еще один интересный эпизод. Значительная часть наших епископов находится в ссылках или в Соловецком лагере. Понимая, что от митрополита Сергия, канонические права которого очень неопределенны, власти ожидают нового послания с изложением своей позиции относительно отношений государства и Церкви, группа соловецких епископов пишет послание, которое должно было бы стать проектом послания митрополита Сергия властям. Это послание митрополит Сергий получит уже после того, как он сам напишет свой проект послания или проект декларации, который он также передаст властям 10 июня 1926 года.

Поражает в этих двух документах то, насколько они созвучны, насколько многие важнейшие положения в этих документах совпадают один с другим. Вот смотрите, что пишет Сергий в 1926 году властям, в документе, который, казалось бы, был призван подчеркнуть его лояльность власти. Говоря о попытках Патриарха Тихона добиться признания, легализации Церкви и о том, что он продолжает дело Патриарха Тихона, митрополит Сергий пишет: «Я взял на себя от лица всей православной староцерковной иерархии и паствы засвидетельствовать перед советской властью нашу искреннюю готовность быть вполне законопослушными гражданами Советского Союза, лояльными к его правительству и решительно отмежеваться от всяких политических партий, чьи действия направлены во вред Союзу». Мягко, но вполне достойно, в духе последний посланий Патриарха. А далее: «Но, будучи искренними до конца, мы не можем замалчивать того противоречия, которое существует между нами, православными, и коммунистами-большевиками, управляющими Союзом. Они ставят своей задачей борьбу с Богом и Его властью в сердцах народа. Мы же весь смысл и цель существования нашего видим в исповедании веры в Бога, в возможно широком распространении и укреплении этой веры в сердцах народа. Они признают лишь материалистическое понимание истории, а мы верим в Промысл Божий, в чудо и так далее. Отнюдь не обещая примирить непримиримое и подкрасить нашу веру под коммунизм и религиозно оставаясь такими, какие мы есть – староцерковниками, или, как нас величают, «тихоновцами», прогресс церковный мы видим не в приспособляемости Церкви к современными требованиям, не в урезке её идеала и не в изменении её учения и канонов, а в том, чтобы при современных условиях церковной жизни, в современной обстановке суметь зажечь и поддержать в сердцах нашей паствы весь прежний огонь ревности о Боге».

Согласитесь, это напоминает, скорее, послания Патриарха Тихона периода гражданской войны. А дальше – еще больше. Ведь вы помните, что главным требованием властей было обязать наших Предстоятелей назначать архиереев только приемлемых для власти, после согласования их кандидатур с органами ГПУ. И Сергий продолжает: «Обещая полную лояльность, обязательную для всех граждан Союза, мы, представители церковной иерархии, не можем взять на себя каких-либо особых обязательств для доказательств такой нашей лояльности. Не можем взять на себя, например, наблюдение за политическим настроением наших единоверцев, хотя бы это наблюдение ограничивалось тем, что за благонадежность одних мы ручаемся, а других будем лишать такого ручательства. Для этой цели у Советской власти есть органы более подходящие и средства более действительные. Тем паче не можем взять на себя функций экзекуторских и применять церковные кары к недоброжелателям Советской власти».

А дальше он как будто просто издевается над ГПУ: «Одно из завоеваний революции есть свобода Церкви от всякой политической и государственной миссии. Мы отнюдь не можем отказаться от этого завоевания, да и верующий народ не простит нам этого отказа».

Кажется, что же происходит? Неужели этот самый Сергий, который всегда был готов к разным компромиссам? И здесь он, в ответственнейший момент пишет такое послание, заведомо неприемлемое для власти. И власти его и не примут. И чем же объяснить тогда, что через год появится его Декларация, документ, написанный совсем в другом тоне?

На самом деле Сергий, скорее всего, понимал, что проект Декларации не будет принят властями. Но зато тот эффект, который он произвел на епископат был, конечно, ошеломлящий. Его стали поддерживать те епископы, которые потом будут его самыми непримиримыми противниками. Но тогда они поверили, что во главе церковной иерархии оказался, действительно, твердый и непреклонный иерарх, который, как им казалось, уже ненужные, излишние, бессмысленные компромиссы Патриарха Тихона аннулирует и поведет Церковь по такому твердому пути.

Правда, никому из них не было ведомо, что еще в декабре 1924 года, при жизни Патриарха Тихона, митрополит Сергий (Страгородский) обратился к Тучкову с секретной запиской, в которой предлагал Тучкову разрешить созыв церковного Собора и гарантировал при этом, что Собор примет такие решения, которые вызовут у Советской власти совершенно приемлемую реакцию. Он, в частности, говорил о том, что он гарантирует власти на этом Соборе принятие резолюции следующего содержания: «Освобождение всех православных граждан СССР от присяги императору и его наследнику, ибо великий князь Михаил Александрович отрекся от престола в пользу народа, а также, усматривая в окончательном утверждении Советской власти в пределах СССР изъявление воли Божией о судьбах нашего Отечества».

Второй пункт, очень важный, который войдет в резолюцию будущего Собора: «Этот строй (т. е. коммунистический строй) не только не противен христианству, но и желателен для него более всякого другого. Ибо православная наша Церковь своими уставными чтениями из отцов Церкви, где собственность подчас называлась, не обинуясь, кражей, своими прологами, житиями святых, содержанием своих богослужебных текстов; всем этим Церковь в значительной степени участвовала в выработке вышеописанного антибуржуазного идеала, свойственного русскому народу. Церковь призывает радостно приветствовать узаконенный Советской властью в СССР коммунистический строй, а богатых и неимущих во имя той же веры ему безропотно подчиниться».

Когда читаешь эти строки, поражаешься тому, насколько они тождественны тому, что говорили обновленцы. Это было, может быть, самое страшное. Потому что в конечном итоге представить коммунистический строй как христианнейший после того, как большевики уже сделали в отношении Церкви и тысяч христиан – это было почти кощунство.

И Сергий тем не менее предлагал подобного рода вариант Тучкову в конце 1924 года, в момент тяжелой болезни Патриарха Тихона, сам будучи еще, по существу, никем – одним из епархиальных архиереев. Этот документ остался лежать в архиве Тучкова, хотя Тучков после такого документа мог преисполниться к Сергию гораздо большего доверия. Вот почему и странно было Тучкову наблюдать все эти неожиданные проявления твердости митрополита Сергия в отношении его же ставленников из числа епископов.

Но, тем не менее, летом 1926 года митрополит Сергий пережил период наибольшей популярности в среде русского епископата. Об этой записке не знал никто, а Сергий выступал в качестве строгого поборника твердой позиции в отношении власти. Но вот прошло несколько месяцев, и Сергий оказался арестован в ноябре 1926 года.

Предшествовал этому аресту довольно странный эпизод, когда по инициативе архиепископа Павлина (Крошечкина) несколько эмиссаров объехали всех русских епископов, проводя опрос их относительно того, кого бы они хотели видеть Предстоятелем Русской Церкви. Этот опрос привел к тому, что семьдесят с лишним епископов высказались за то, чтобы Предстоятелем Русской Церкви считать находившегося в очередной своей ссылке митрополита Кирилла (Смирнова), который, впрочем, и был первым Местоблюстителем. После этого странного мероприятия начались массовые аресты епископов. До сих пор историки спорят, не было ли все это провокацией ГПУ.

Был арестован и Сергий. Он провел в тюрьме несколько месяцев – кстати, оказавшись в довольно сложном положении: кто теперь должен возглавить церковную иерархию? Очередной заместитель? Но Иосиф Петровых даже не получил возможности выехать из Ростова. Получалась какая-то странная ситуация, когда уже не заместитель Местоблюстителя, а заместитель заместителя Местоблюстителя должен был возглавить церковное управление. И это был полный канонический тупик.

И вдруг 20 марта 1927 года митрополит Сергий был освобожден. Мы не знаем всех обстоятельств пребывания Сергия в заключении. Мы не знаем, какие с ним велись переговоры. Но мы можем только по его дальнейшим шагам предполагать, что происходило в тюрьме и какие обязательства взял на себя митрополит Сергий (Страгородский).

И что же началось после его освобождения? Началась череда почти что чудесных явлений. Во-первых, как были рады выходу Патриарха Тихона из заточения, который, в общем и целом, воспринимался как единственный законный Предстоятель, так и здесь многие облегченно вздохнули, когда на свободу, наконец, вышел митрополит Сергий. Почему вздохнули? Не только потому, что ему сочувствовали, а вот по этому, уже очень хорошо ощущавшемуся многими чувству, мелкому, страшному чувству – если уж Сергия освободили, значит, и нас не посадят, нас, связанных с ним каноническими узами. Значит, нашел мудрый Сергий такие слова для новых властителей России, что они, может быть, нас гнать не будут.

И действительно, Сергий получает разрешение приехать в Москву, чего не имел раньше. Он собирает 18 мая 1927 года совещание из нескольких архиереев – в общем, архиереев не очень известных, не очень авторитетных и даже совсем не авторитетных, как, например, митрополит Серафим (Александров), митрополит Тверской, которого называли «Тверской-Лубянский» и оказались правы. Он к этому времени был уже секретным осведомителем ГПУ. И еще ряд архиереев, включая будущего Патриарха Алексия Симанского. Семь человек вместе с самим Сергием. Они собираются в Москве и 20 мая получают справку административного отдела НКВД о разрешении деятельности Синода в составе вызванных митрополитом Сергием в Москву архиереев.

Вот теперь попытайтесь напрячься в смысле восприятия бюрократической терминологии. 25 мая 1927 года заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий и временный при нем Патриарший Священный Синод собираются на совместное заседание. Вас уже не коробит от этого сочетания? Если он заместитель Местоблюстителя, то какой может быть при нем даже временный Патриарший Синод? А вообще, как Синод, согласно постановлению Поместного Собора 1917–18 гг., собирался? Из кого он состоял? Из архиереев, частично избранных Поместным Собором, и архиереев, частично вызывающихся Патриархом как временные члены на его заседания. Мог заместитель Патриашего Местоблюстителя собрать какой-то Синод? Естественно, нет. Это был не Синод. Может формально заместитель Патриашего Местоблюстителя запретить в священнослужении епископа? Нет. А Синод может. Только Синод настоящий, а не такой, какой собрался в мае 1927 года.

Но Сергий собирает такой Синод, и он получает регистрацию от власти. Вот этот столь незначительный термин «справка административного отдела НКВД» было то, чего десять лет тщетно добивался Патриарх Тихон. Эта была как раз та самая регистрация, официальное признание властями Высшего Церковного управления. Мы уже говорили об определенного рода наивности Патриарха Тихона. Он думал, что если власти признают Высшее Церковное управление, то они прекратят гонения. Это в правовых государствах, там, в российском имперском прошлом, там, на Западе, то, что власть признает законным, она не пытается репрессировать. У нас же, как мы будем знать из уст недоучившегося семинариста, «нет таких крепостей, которые бы не могли взять большевики», а уж тем более собственные законы. Сегодня признают – а завтра ликвидируют. И все. Но они этого еще не предполагали.

И вот, наконец, ценой каких-то компромиссов получена вот эта самая регистрация. И далее Сергий пишет распоряжение о том, чтобы все епархиальные архиереи обратились в местные власти с просьбой о регистрации их епархиальных управлений. Действительно, нельзя было, наверное, многим архиереям ностальгически не вспомнить то самое имперское синодальное прошлое, которое помогло сформироваться в нашей иерархии такому уникальному человеку как митрополит Сергий (Страгородский). И из тюрьмы вышел сам, спаси его Господи, и добился того для нас, чего так долго тщетно добивались его предшественники. И вот теперь мы будем жить почти так же, как жили. Конечно, не так роскошно, но, по крайней мере, Церковь будет жить, наконец, спокойно – бок о бок с родным советским богоборческим государством.

А вот далее начинаются вещи, которые даже у тех, кто умилен был митрополитом Сергием, вызывают некоторое недоумение. 1 июля 1927 года он подписывает постановление №95, обращенное к заграничному духовенству, в котором предписывает к 15 сентября 1927 года дать подписку о лояльности советской власти. Представляете: митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Евлогий (Георгиевский), военное духовенство белых армий дает подписку о лояльности ГПУ? Не было лучшего способа вызвать конфликт, взрыв в русской церковной эмиграции. А главное – зачем? В течение всей весны и лета 1927 года начинают происходить массовые перемещения епископов. Около сорока епископов было перемещено со своих кафедр митрополитом Сергием, который, строго говоря, по канонам как заместитель Местоблюстителя на это права не имел.

Но теперь у него бы временный Патриарший Синод, а Синод имеет право перемещать епископов. Причем, когда размышляли над характером этих перемещений, обращали внимание на то, что архиереи, считавшиеся нелояльными власти, перемещались куда-то на периферию; а те, кто был лоялен, получал назначение более респектабельное. Возникает впервые страшное подозрение о том, что митрополит Сергий делает свои назначения не самостоятельно, а по согласованию с кем-то еще. И вот здесь проступает известное многим архиереям требование власти: вы получите признание, регистрацию, если поставите под контроль ГПУ кадровую политику Церкви. Об этом еще только предполагают, в это многие не хотят верить. Но все ждут, что будет происходить дальше.

А дальше появляется 29 июля новое послание митрополита Сергия, новая декларация, уже совершенно не похожая на то, о чем он писал в 1926 году. Как будто два разных человека писали. Одно только примечательно: чувствуется, что писал человек, умевший писать очень сложные документы, умевший что-то высказывать, так сказать, между строк. Начинает он с того, что вспоминает, как пытался Патриарх Тихон получить регистрацию; радуется тому, что теперь ему удалось эту регистрацию получить. «Теперь наша Православная Церковь имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное центральное управление. И мы надеемся, что легализация постепенно распространится и на низшее наше церковное управление – епархиальное, уездное и так далее. Едва ли нужно объяснять значение и все последствия перемены, совершившейся таким образом в положении вещей в Православной Церкви».

И далее: «Вознесем же наши благодарственные молитвы ко Господу, тако благоволившему о Святой нашей Церкви, выразим всенародную нашу благодарность и советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения, а вместе с тем заверим правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия». Читать это, конечно, тоскливо. Но, с другой стороны – а что же? Дипломатическая фигура речи. Дали нам, наконец, регистрацию – и мы вас за это благодарим. Правда, многие современники риторически возражали: а за что уж так их благодарить-то? За то, что в течение последних десяти лет Церковь гнали; за то, что сейчас, наконец, соблаговолили формально Церковь признать? И что же будет дальше?

Дальше митрополит Сергий продолжает: «Приступив с благословения Божия к нашей синодальной работе, мы ясно сознаем всю величину задачи, предстоящей как нам, так и всем вообще представителями Церкви. Нам нужно не на словах, а на деле показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти, могут быть не только равнодушные к Православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные приверженцы его, для которых оно дорого как Истина и Жизнь со всеми его догматами, преданиями, со всем его каноническим и богослужебным укладом. Мы хотим быть православными, и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости, а неудачи – наши неудачи».

Вот это тоже станет предметом пререканий. Это какие же у нас могут быть общие радости с большевиками-богоборцами? Наоборот, надо думать, что их радости – это наше несчастье, а их несчастье – наша радость, если они ведут непримиримую борьбу с Церковью. Но Сергий мог указать, что ведь разговор-то он ведет не о государстве, а о Родине. Но здесь можно возразить: ведь, собственно, у христиан родина – это, прежде всего, Царство Небесное. А родина земная принимается постольку, поскольку соответствует идеалу Царства Небесного.

Я вспоминаю слова Константина Николаевича Леонтьева: «Я пойду против моей родины, если моя родина пойдет против Христа». А то, что происходило в нашей стране с 1917 по 1927 год, безусловно, свидетельствовало о том, что с такой родиной не может быть у Церкви общих радостей.

И вот здесь возникает серьезная проблема: кому должна служить Церковь – царству земному или Царству Небесному? А здесь предлагается нечто иное. Нет, деликатно предлагается. Это не радости большевистского государства – наши радости; это радости родины – наши радости. Но если наша родина оказалась такой уродиной, как пропоет впоследствии наш известный бард, рок-музыкант православного вероисповедания, всем известный, из группы «ДДТ», будем приноравливаться к этим обстоятельствам. Но тогда Церковь ли мы после этого? Если мы выживаем в любых обстоятельствах и любой ценой? Конечно, перед нами отдание казуистической дани требованиям Тучкова.

Но дальше митрополит Сергий становится самим собой и начинает говорить о вещах более серьезных, для внутрицерковного пользования. «Мешать нам может лишь то, что мешало в первые годы советской власти устроению церковной жизни на началах лояльности. Это недостаточное сознание серьезности совершившегося в нашей стране. Учреждение советской власти многим представлялось недоразумением, случайным и потому недолговечным. Забывали люди, что случайностей для христианина нет, и что в совершившемся у нас, так же, как везде и всегда, действует та же десница Божия, неуклонно ведущая каждый народ к предназначенной ему цели. Таким людям, не желающим понять знамения времени, и может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с Православием. Такое настроение известных церковных кругов, выражавшееся, конечно, не в словах, но в делах, навлекавшее подозрение советской власти, тормозило все усилия Святейшего Патриарха установить мирные отношения Церкви с советским правительством. Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество как наша Православная Церковь со всей её организацией может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти. Теперь, когда наша Патриархия, исполняя волю почившего Патриарха, решительно и бесповоротно становится на путь лояльности, людям указанного настроения придется или переломить себя, и, оставив свои политические симпатии дома, принести в Церковь только веру и работать с нами только во имя веры; или, если переломить себя они сразу не смогут, по крайней мере, не мешать нам, устранившись временно от дел. Мы уверены, что они опять и очень скоро возвратятся работать с нами, убедившись, что изменилось лишь отношение к власти, а вера и православная жизнь остаются незыблемыми».

Что мы можем увидеть в этих строках? Действительно, справедливо говорит митрополит Сергий о том, что Церковь должна существовать в государстве, независимо от того, есть там монархия или нет. Но на каких условиях? И дело здесь ведь не только в монархии, а в том, является ли государство дающим возможность Церкви существовать нормально – или же это государство является гонителем Церкви?

Далее. Он как будто предупреждает людей, которые готовы разорвать с ним отношения, чтобы они пока воздержались от этого. Он верит в то, что политика компромиссов, на которые он пошел, даст положительный результат, и гонения на Церковь не будет. И тогда эти люди должны будут вернуться к активной церковной деятельности.

«Не менее важной своей задачей мы считаем и приготовление к созыву и самый созыв нашего Второго Поместного Собора, который изберет нам уже не временное, а постоянное центральное церковное управление, а также вынесет решение и о всех «похитителях власти» церковной, раздирающих хитон Христов. Теперь же мы выразим лишь наше твердое убеждение, что наш будущий Собор, разрешив многие наболевшие вопросы нашей внутренней церковной жизни, в то же время своим соборным разумом и голосом даст окончательное одобрение и предпринятому нами делу установления правильных отношений нашей Церкви к Советскому правительству».

Это была ложь в устах митрополита Сергия. Он прекрасно понимал, что никакого Собора власти созвать не дадут. Да и нужна ли была ему соборная дискуссия о его деятельности, ибо он, будучи заместителем Патриаршего Местоблюстителя, прикрывшись временным Патриаршим Синодом, по существу получил в свои руки власть в Церкви при одобрении этого, на определенным условиях, пока еще не ясно каких, со стороны государственной власти?

Вот так складывалась ситуация летом 1927 года. Но именно осенью 1927 года, именно в связи с церковной ситуацией в нашем городе, против митрополита Сергия выступит ряд влиятельных представителей духовенства, епископов, которые впервые бросят ему вызов, бросят ему обвинение в том, что он пошел на недопустимые уступки богоборческой государственной власти и взял курс на полное подчинение Церкви атеистическому государству, при этом попирая основополагающие каноны, при этом узурпируя в Церкви власть, при этом, на самом-то деле, даже не спасая Церковь от новых гонений.

Итак, это неожиданное освобождение митрополита Сергия из заключения, неожиданное получение им регистрации для органов высшего церковного управления, для органов епархиального управления; получение того, чего тщетно добивались его предшественники, а также активная деятельность, связанная с тем, что он образовал с довольно неясным каноническим статусом временный Патриарший Синод при самом себе; многочисленные перемещения епископов вызывали среди епископата, еще недавно поддерживавшего все действия митрополита Сергия, даже и не бесспорные (я напоминаю о конфликте с митрополитом Агафангелом (Преображенским), Патриаршим Местоблюстителем) – все эти действия, наряду с появившейся декларацией, становились все более и более острым предметом обсуждения среди епископов.

27 сентября 1927 года часть епископов, находившихся на Соловках – именно часть, потому что к тому времени те, кто участвовал в составлении Послания соловецких епископов, покинули лагерь, а кто-то появился новый, сформулировали свое отношение к декларации митрополита Сергия: «Мы вполне искренне принимаем чисто политическую часть послания, а именно: мы полагаем, что клир и прочие церковные деятели обязаны подчиняться всем законам и правительственным распоряжениям, касающимся гражданского благоустройства государства. Мы полагаем, что тем более они не должны принимать никакого – ни прямого, ни косвенного, ни тайного, ни явного – участия в заговорах и организациях, имеющих целью ниспровержение существующего порядка и формы правления. Мы считаем совершенно недопустимым обращение Церкви к иноземным правительствам с целью подвигнуть их к вооруженному вмешательству во внутренние дела Союза для политического переворота в нашей стране. Вполне искренно принимая закон, устраняющий служителей культа от политической деятельности, мы полагаем, что священнослужитель как в своей открытой церковно-общественной деятельности, так и в интимной области пастырского воздействия на совесть верующих не должен ни одобрять, ни порицать действий правительства. Но мы не можем принять и одобрить послание в его целом по следующим соображениям: в абзаце 7-м мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категорической и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и государства.

Послание Патриархии без всяких оговорок принимает официальную версию и всю вину в прискорбных столкновениях между Церковью и государством возлагает на Церковь. Послание угрожает исключением из клира Московской Патриархии священнослужителям, ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, т. е. налагает церковное наказание за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского Собора 1917–1918 гг., разъяснившему всю каноническую недопустимость подобных кар и реабилитировавшему всех лиц, лишенных сана за политические преступления в прошлом. Наконец, мы находим послание Патриаршего Синода неполным, недоговоренным, а потому недостаточным».

Вот так влиятельная группа епископов, находившихся в заключении, которые в 1926 году поддерживали митрополита Сергия, высказались по поводу его декларации в сентябре 1927 года. Среди авторов Соловецкого послания впоследствии примерно треть станет противниками митрополита Сергия и разорвет с ним канонические отношения. А две трети станут его сторонниками. Тогда же еще никто из них не собирался порывать с ним канонические отношения. Хотя на свободе такая тенденция, безусловно, наметилась, в связи с событиями в Ленинграде.

Что же произошло в Ленинграде? Еще в 1926 году митрополит Сергий назначил на кафедру митрополита Иосифа (Петровых), который, кстати сказать, поддержал его в конфликте с митрополитом Агафангелом (Преображенским). Затем последовал арест, и уже после освобождения из-под ареста, когда, казалось бы, митрополит Сергий, безусловно, заручился расположением властей, митрополита Иосифа на ленинградскую кафедру власти по-прежнему не допускали – просто не разрешали ему въезда в Ленинград. И прождав какое-то время, митрополит Сергий 17 сентября 1927 года назначает митрополита Иосифа на Одесскую кафедру. Имел ли он право это делать? Собственно говоря, он не имел права и на Ленинградскую кафедру его назначать, будучи только заместителем Местоблюстителя. Но формальные каноны у нас подчас игнорировались в это время, тем более, что сам митрополит Иосиф согласился с назначением в 1926 году. А вот здесь, узнав о новом назначении, он 28 сентября 1927 года отказал митрополиту Сергию в подчинении и заявил, что не будет принимать нового назначения, так как оно инициировано властями, которые не хотели видеть митрополита Иосифа в Ленинграде, но готовы были признать его Одесским архиереем.

Собственно, то, что впервые вслух высказал митрополит Иосиф, в это время говорили очень многие, потому что среди сорока назначений, которые осуществил митрополит Сергий за летний период – это уникальное количество перемещений епископов в истории Русской Церкви, чтобы за три с небольшим месяца перемещалось сорок архиереев! Так вот, в этих перемещениях, безусловно, присутствовала некая логика. Логика, которая ориентирована была на позицию властей. Те архиереи, которые считались менее лояльными советской власти, получали одного рода назначения; те, которые считались более лояльными власти, назначались на более значимые кафедры. Все это заставляло полагать, что митрополит Сергий в отличие от своих предшественников делает свои назначения по указанию ГПУ. И вот это митрополит Иосиф и озвучил, тем более, что это было очевидно в данном случае.

7 октября 1927 года викарный епископ нашей епархии епископ Петергофский Николай (Ярушевич) сообщил митрополиту Сергию в Москву о том, что в Ленинградской епархии возникли волнения, связанные с тем, что некоторые викарные епископы и духовенство возмущены решением митрополита Сергия и продолжают считать своим правящим архиереем митрополита Иосифа. Надо себе отдавать отчет в том, что приходская жизнь Ленинграда конца 20-х годов была весьма активной, и приходы подчас состояли из людей, отнюдь не напоминавших тех самых пресловутых бабушек, которые со смирение и радостью принимают любое не то, что архиерейское, а даже поповское решение. Это были люди весьма активные, образованные, мыслящие. Это касалось и духовенства, весьма образованного, и мирян, весьма активных и молодых, связанных, впрочем, с теми самыми классами, которые должны были исчезнуть с приходом советской власти. С ними нельзя было не считаться, с их позицией.

И тогда митрополит Сергий взял на себя временное управление Ленинградской епархией. Он учитывал то, что, действительно, связанные в прошлом с элитой российского обществе вот эти самые недобитые буржуазные элементы, «мутившие воду на ленинградских приходах», как об этом уже писала советская пропаганда, могут оказать ему доверие. Ему, столь много лет пребывавшему в Синоде, столь хорошо известному когда-то в Петербурге.

Но власти со своей стороны наблюдали за происходящим и стремились к дальнейшему обострению конфликта. Потому что здесь впервые стала сбываться мечта Тучкова о вбивании клина между самими православными. Уже не обновленцы стравливались с православными, не григориане, а православные начинали конфликтовать между собой. Поэтому от митрополита Сергия потребовали издать указ о поминовении властей за богослужением и об отмене поминовения епархиальных архиереев, находящихся в ссылках. Так появился с 21 октября 1927 года Указ №549. В принципе, поминовение властей у нас с вами вроде бы не вызывает никаких сильных чувств – «о богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Пройдя десятилетия советского периода, мы с легкостью дерзаем называть страну, в свое время залившую себя кровью своих мучеников, страной «богохранимой» и поминать эти власти да еще и их воинства как нечто самой собой разумеющееся. Но тогда это казалось предательством, предательством той исторической России, которую уничтожали большевики; предательством тех, уже тысяч, мучеников, которые принимали страдания за Церковь.

Что же касается требования отменить поминовение епархиальных епископов, то оно сводилось к следующему: когда епархиального епископа арестовывали, сажали в тюрьму или высылали, в епархии его продолжали поминать как правящего за богослужением велегласно, а управление епархией осуществлял викарный епископ. Тем самым Церковь подчеркивала, что она ни во что вменяет арест и заключение епископа властями, а, наоборот, она видит в этом несение своего исповеднического подвига и, конечно же, продолжает считать его своим правящим архиереем, как, собственно, это делает и само священноначалие. Теперь же стало происходить следующее. Митрополит Сергий стал назначать на места арестованных епископов новых правящих архиереев и даже запрещал их теперь поминать за богослужением. Это воспринималось как отступничество от тех, кто принимает страдания за Христа. И власти именно в этот момент потребовали от митрополита Сергия издать подобный указ, который должен был всем продемонстрировать то, что он действительно действует по указанию власти, во всех вопросах – в том числе и вопросах внутренней церковной жизни.

Митрополит Иосиф 30 октября 1927 года заявил о категорическом отказе оставить Ленинградскую кафедру, и уже в ноябре 1927 года в Ленинградской епархии появились приходы, которые перестали поминать митрополита Сергия. Поминали Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра и своего правящего архиерея митрополита Иосифа. Это был уже, действительно, вызов. При подобного рода поминовении приходы подчеркивали, что они, по существу, выходят из канонического подчинения митрополиту Сергию как главе русской церковной иерархии.

И вот 24 ноября на квартире протоиерея Федора Андреева – напомню, это бывший профессор Московской Духовной академии, друг отца Павла Флоренского и Розанова, епископ Дмитрий Любимов, один из самых авторитетных викарных архиереев Ленинградской епархии, профессор-протоиерей Василий Верюжский, архимандрит Ермоген (Голубев), будущий архиерей, Новоселов, будущий мученик, составили обращение к митрополиту Сергию от имени ленинградского духовенства. И 12 декабря группа духовенства во главе с епископом Димитрием (Любимовым) написала, с подписями еще пяти епископов, обращение, которое и было привезено ими в Москву. По существу, в этом обращении содержались пункты, исполнив которые митрополит Сергий получал возможность рассчитывать на подчинение ему Ленинградской епархии.

Но что же это за постановка вопроса? С какой стати главе церковной иерархии часть духовенства предъявляет какие-то требования? Но давайте вспомним о положении митрополита Сергия. Никто не оспаривал того, что он является митрополитом Нижегородской епархии. Но его положение возглавителя русской церковной иерархии было отнюдь не бесспорным. Да, ему поверили в конце 1925-начале 1926 года, когда он противостоял григорианам, и даже поддержали в споре с митрополитом Агафангелом, законным Местоблюстителем, Но теперь ему перестали доверять. И он должен был либо вернуть это доверие, либо согласиться с тем, что он всего лишь митрополит Нижегородский.

Что же за требования выдвигались ленинградским духовенством? Первое: отказаться от намечавшегося курса порабощения Церкви государством. Звучит в достаточной степени, на первый взгляд, абстрактно. Но по существу они были правы; они, мало что еще зная о конкретных договоренностях митрополита Сергия с ГПУ, чувствовали, что митрополит Сергий переступил какую-то очень важную черту – ту черту, которую не переступали его предшественники. Второе: отказаться от перемещения и назначения епископов помимо согласия на то паствы и самих перемещаемых епископов.

Тут вы можете совсем удивиться: разве это возможно? С какой стати священноначалие должно при перемещении епископа спрашивать согласие его, а уж тем более его паствы? Когда-нибудь у вас спрашивало священноначалие согласия на перемещение нашего правящего архиерея? И где-нибудь в каких-нибудь епархиях такое бывает? Может быть, епископа и спрашивают. А, может быть, и не спрашивают, мы это не знаем, мы только предполагаем, что все наши епископы всегда с радостью принимают новое назначение священноначалия. Но духовенство и паства епархии – разве они имеют к этому какое-то отношение? Вы скажете: конечно же, нет. С какой же тогда стати они вдруг этого требуют?

Но вот здесь перед нами проступает нечто очень важное. Действительно, первые десять лет гонений у многих православных христиан стали вырабатывать потребность держаться сплоченно, вместе со своими пастырями, со своими архиереями – в понимании того, что только будучи рядом, поддерживая друг друга, они могут выстоять по отношению к гонениям внешних. И до революции не спрашивали паству при перемещении епископов – но сейчас ситуация изменилась, и духовенство считало себя вправе высказывать свою позицию в данном случае. Вправе – тем более, что речь шла об архиерее, который не имел формального права перемещать епископов. Поэтому, если уж это нужно сделать по каким-то причинам, то необходимо учитывать мнение и паствы, и самих епископов. А здесь ни паства не хотела перемещения митрополита Иосифа, ни сам митрополит Иосиф не хотел этого перемещения.

Третье условие: поставить временный Патриарший Синод на то место, которое было определено ему при самом его учреждении – в смысле совещательного органа, и чтобы распоряжения исходили только от имени заместителя. Ну, эта проблема полной неканоничности этого Синода, которую создал митрополит Сергий. Его предлагали упразднить.

Четвертое: удалить из состава Синода пререкаемых лиц, в том числе епископа Алексия.

Пятое: при организации епархиального управления должны быть всемерно охраняемы устои Православной Церкви, каноны, постановления Поместного Собора 1917 года и авторитет епископата.

Шестое: возвратить на Ленинградскую кафедру митрополита Иосифа (Петровых).

Седьмое: отменить возношение имени заместителя Местоблюстителя. Наконец, восьмое: отменить распоряжение об устранении из богослужения молений о ссыльных епископах и возношения молений за гражданскую власть.

Вот только в этом случае часть духовенства Ленинградской епархии и почти все викарные епископы готовы были подчиняться митрополиту Сергию. Митрополит Сергий 14 декабря ответил по всем этим пунктам. «Первое: отказаться от курса церковной политики, который я считаю правильным и обязательным для христианина и отвечающим нуждам Церкви, было бы с моей стороны не только безрассудно, но и преступно».

А вот далее вы попытайтесь вдуматься в ответ. Это письменный ответ митрополита Сергия, в котором проступает его понимание сути церковной жизни: «перемещение епископов – явление временное, и обязано своим происхождение тому обстоятельству, что отношение нашей церковной организации к гражданской власти до сих пор остается неясным». В принципе, это правильно, тут нечего возразить. «Согласен, что перемещение – это часто удар, но не по Церкви, а по личным чувствам самого епископа и паствы». Чувствуете некое противоречие? А что такое Церковь, возникает вопрос? Церковь – это ведь и есть епископ и паства. И если перемещение является ударом по епископу и пастве, значит, это удар по Церкви. Здесь получается так, что епископы и паства – это какая-то часть Церкви, но часть Церкви, подчиненная чему-то большему. А что это большее? А большее – это священноначалие. Это митрополит Сергий с созданным им самозваным Синодом, который лучше всякой паствы и епископов знает, что пастве и епископам надо, что Церкви надо. То есть для него уже в это время, а на самом деле – значительно раньше, ощущение средоточия Церкви перенеслось с приходов, с епархий в Синод, в котором он так благополучно заседал многие годы, будучи одним из самых молодых и активных его членов. А теперь все сосредоточилось в нем самом, который знает лучше других, что надо Церкви.

«Но принимая во внимание чрезвычайность положения и усилие многих разрывать церковное тело тем или иным путем, епископ и паства должны пожертвовать своими личными чувствами во имя блага общецерковного».Вот эти заветные слова: «общецерковное благо», которое ведомо только митрополиту Сергию. Хорошо хоть не сказал «общенародное благо», тогда было бы совсем все ясно с его экклезиологией.

«Синод стоит на своем месте как орган управляющий. Таким он был при Патриархе, хотя тоже состоял из людей приглашенных». Здесь лукавая подмена понятий: заместитель Местоблюстителя и Патриарх – это одно и то же? То, что было при Патриархе, не может быть при заместителе Местоблюстителя. Но это игнорируется митрополитом Сергием.

«По поводу митрополита Серафима (Александрова) (а его, напомню, обвиняли в прямом сотрудничестве с ГПУ – прот.Г.М.) я не знаю ничего, кроме сплетен и беспредметной молвы. Для опорочения человека нужны факты, а не слухи. Не любят его за то, что, имея некоторый кругозор, он не остался при наших взглядах на государственное положение». Забегая вперед, нужно сказать, что кругозор у него, действительно, был широкий, и секретным сотрудником ГПУ он стал уже в 20-е годы. Это подтвердилось архивными материалами. И хотя он был расстрелян в 30-е годы, но, как вы знаете, расстреливали не только подвижников, но и своих собственных сотрудников соответствующие органы. Но молва о том, что Серафим Александров уже тогда сотрудничал с ГПУ, была уже широко распространена, и он, конечно же, неслучайно оказался в Синоде митрополита Сергия. Сергий наверняка знал о его связях. Неслучайно прозвище у этого Серафима Александрова было «Тверской-Лубянский». Но митрополит Сергий предпочел держать его рядом по каким-то причинам, может быть, вынужденно. И здесь он предпочел проигнорировать это требование.

«А епископ Алексий допустил в прошлом ошибку, но имел мужество её исправить. При этом он перенес такое же изгнание, как некоторые из теперешних его недоброжелателей». То есть и Алексия Симанского он не намерен был устранять.

«Устранено не моление за сущих в темницах и пленениях. Ектения осталась, а устранено только то место, которым иногда злоупотребляли, превращая молитвенное возглашение в демонстрации». Опять лукавство. Молитва о сущих в темницах и пленениях – это одно. Поминовение своего правящего архиерея, хотя бы и арестованного – это совсем другое. И что здесь демонстративно? Если здесь есть элемент демонстрации, то только демонстрации того, что паства хранит верность своем арестованному богоборцами епископу. Так это не демонстрация, а свидетельство о верности.

Таким образом, все требования ленинградского духовенства были отклонены. Они отправились в Ленинград, в раздумьях о том, как же быть теперь. А на секретном донесении из Ленинграда 15 декабря 1927 появилась резолюция Евгения Александровича Тучкова, начальника 6-го отделения секретно-оперативного отдела ГПУ. Страшная резолюция, адресованная ленинградским чекистам: «сообщите, что мы повлияем на Сергия, чтобы он запретил в служении некоторых оппозиционных епископов. А Ярушевич после этого пусть запретит некоторых попов». Речь идет о епископе Николае (Ярушевиче).

То есть эта резолюция наглядно показывает, что уже в декабре 1927 года Тучков воспринимал и митрополита Сергия, и епископа Николая, которого он называет по-простецки Ярушевичем, как собственные орудия по борьбе с Церковью, которые будут налагать церковные прещения по его указанию. Которые будут не просто перемещать, а назначать и запрещать в священнослужении. И подозревавшие об этом сторонники митрополита Иосифа 26 декабря 1927 года вручили епископу Николаю (Ярушевичу) на квартире епископа Дмитрия Любимова акт о разрыве канонического общения с митрополитом Сергием, который был подписан Гдовским епископом Дмитрием (Любимовым), Нарвским епископом Сергием (Дружининым), в котором говорилось: «Не по гордости, да не будет сего, но ради мира с совестью отрицаемся мы лица и дел нашего бывшего предстоятеля, незаконно и безмерно превысившего свои права и внесшего великое смущение. Посему, оставаясь по милости Божией во всем послушными чадами единой святой соборной и апостольской Церкви, сохраняя апостольское преемство через Патриаршего Местоблюстителя Петра, митрополита Крутицкого, и имея благословение нашего законного епархиального митрополита, мы прекращаем каноническое общение с митрополитом Сергием и со всеми, кого он возглавляет. И впредь до суда «совершенного собора местности», т, е. с участием всех православных епископов или до открытого и полного покаяния перед Святой Церковью самого Митрополита Сергия сохраняем молитвенное общение лишь с теми, кто блюдет «да не преступаются правила отец».

Не заявляя о разрыве молитвенно-канонического общения с митрополитом Сергием, его имя отказались возносить за богослужением епископы Колпинский Серафим (Протопопов), епископ Шлиссельбургский Григорий (Лебедев), священномученик, канонизованный ныне, тогда – наместник Александро-Невской лавры, и проживашие в Ленинграде архиепископ Гавриил (Воеводин) и епископ Стефан (Бех). И 30 декабря 1927 года последовало постановление митрополита Сергия о запрещении в священнослужении епископов Дмитрия (Любимова) и Сергия (Дружинина). Сразу же после этого митрополит Николай (Ярушевич) запретил в священнослужении протоиереев Василия Верюжского, который служил в Спасе-на-крови, и Федора Андреева, который служил в Сергиевском храме на углу Литейного и Сергиевской улицы. То есть было проделано все то, что в резолюции рекомендовал сделать Тучков.

И опять мы возвращаемся к вопросу: а имел ли право митрополит Сергий запрещать епископов в священнослужении? Конечно же, нет. Но в свое время он запретил григориан, и большинство епископата это одобрило. И вот теперь он проделал то же самое в отношении других епископов. И здесь уже безусловного одобрения не было. Более того, против митрополита Сергия стали теперь выступать епископы в других епархиях. 27 декабря епископ Глазовский, будущий священномученик, Виктор (Островидов) заявил, что он разрывает каноническое общение с митрополитом Сергием. И сразу же, буквально через день, последовало запрещение и его в священнослужении митрополитом Сергием.

Затем последовала целая серия разрывов отношений с Сергием епископов: епископ Козловский Алексий (Буй) в начале 1928 года, епископ Серпуховской Алексий (Готовцев). И опять-таки на них обрушились прещения со стороны митрополита Сергия. Прещения, которые были совершенно неканоничны. Причем обратим внимание: ни митрополит Иосиф, ни епископ Дмитрий (Любимов), они же митрополита Сергия не запрещают в священнослужении. Они просто отказываются признавать его главой русской церковной иерархии. А он их запрещает в священнослужении. На каком основании? Ведь они в равных канонических статусах пребывают, как правящие каноничные архиереи или как викарные архиереи, которых, опять-таки, не в праве даже правящие архиереи запретить в священнослужении, а только Синод. Вы чувствуете, как меняется уже мироощущение самого митрополита Сергия? Если ты выступаешь против него, ты выступаешь против Церкви. Потому что Церковь – это я. Но важно было теперь то, что теперь позицию митрополита Иосифа и его сторонников в Ленинграде стали поддерживать епископы в разных частях страны, в разных епархиях. Причем они не просто разрывали канонические отношения с митрополитом Сергием, они пытались свою позицию обосновать.

Что же писали три очень разных епископа, размышляя над тем, что происходит с Церковью в это время?

Епископ Виктор (Островидов) писал из заключения летом 1928 года (подчеркну – из заключения): «Являясь во всей своей деятельности еретиком антицерковником, как превращающий Святую Православную Церковь из дома благодатного спасения верующих в безблагодатную плотскую организацию, лишенную духа жизни, митрополит Сергий в то же время через свое сознательное отречение от истины и в своей безумной измене Христу является открытым отступником от Бога Истины».

Конечно, это уж чересчур резкое суждение! Не приходится упрекать митрополита Сергия в ереси. Но насколько же, хочу подчеркнуть, канонизованный нашей Церковью священноисповедник Виктор (Островидов) ужасался тому, что делает митрополит Сергий, если приходил к таким выводам.

Да, нужно сказать, что единомысленные с митрополитом Иосифом епископы и священнослужители и миряне будут, действительно, воспринимать со временем митрополита Сергия как еретика. Это, конечно, будет ошибочным суждением. Другое дело, что подталкивать к этому их будет сам митрополит Сергий своими действиями – и в отношении безоглядного сотрудничества с богоборческой властью, и такими своими прещениями. И даже более тяжелыми решениями – когда он, например, откажется допускать отпевание тех, кто пребывал в единомыслии с митрополитом Иосифом.

Пожалуй, самый впечатляющий документ этого времени – письмо, написанное митрополиту Сергию в связи с Пасхой будущим священномучеником епископом Дамаскиным (Цедриком), священномучеником, подчеркиваю, прославленным в нашей Церкви:

«Неужели никогда мысль Вашего Высокопреосвященства не остановилась над тем обстоятельством, что, разделяя своей деклараций пастырей на «легализованных» и «нелегализованных», бросая в сторону последних неправедное обвинение в контрреволюции, Вы тем самым поставляете всю ссыльную Церковь, оставшихся еще на свободе некоторых иерархов и значительную часть остальных пастырей под постоянные удары подозрительной советской власти, которая только и выискивает предлоги для большего ущемления ненавистного для нее духовенства? Не тем ли объясняется «бессрочность» ссылки наших первоиерархов? Известно ли Вам, например, в каких невыносимых условиях живут двое достойнейших носителей православного церковного сознания – «бессрочные» Патриарший Местоблюститель митрополит Петр и митрополит Кирилл? Не мелькнула ли когда-нибудь у Вас мысль о том, что «свободой и покоем» Вы пользуетесь, может быть, за счет медленного умирания «неугодных» Первосвятителей наших? Если же подобная мысль хоть раз прожгла сознание Ваше, как можете Вы спокойно спать, мирно предстоять святому Престолу?»

Это очень глубокие слова, которые заставляют нас задуматься над тем, что получивший какую-то власть от митрополита Петра, который продолжает оставаться в заключении, митрополит Сергий как будто подчеркивал, что те, кто подчиняются ему, те лояльны и легальны, а те, кто не подчиняется ему – не лояльны властям, а значит – не легальны. И тем самым он и осужденного митрополита Петра ставит в положение обреченного. И епископ Дамаскин напоминает ему об этом.

А далее движение сторонников митрополита Иосифа стало шириться. И вскоре на территории СССР из тридцати тысяч действующих приходов две с половиной тысячи приходов уже стояли на иосифлянских позициях. На других приходах тоже могли не поминать митрополита Сергия, но позиция не была такой резкой. Пока же те, кто следовал по пути, предложенному митрополитом Иосифом, множились. И сам митрополит Иосиф 7 января 1928 года писал своим викарным епископам в Ленинграде: «…Для осуждения и обезвреживания последних действий митрополита Сергия (Страгородского), противных духу и благу Святой Христовой Церкви, у нас, по нынешним обстоятельствам, не имеется других средств, кроме как решительный отход от него и игнорирование его распоряжений. Пусть эти распоряжения приемлет одна всетерпящая бумага, да всевмещающий бесчувственный воздух, а не живые души верных чад Церкви Христовой».

Вскоре митрополита Иосифа выслали в Николо-Моденский монастырь. А митрополит Сергий попытался справиться с иосифлянским движением здесь, в нашем городе, назначив сюда правящим архиереем митрополита Серафима (Чичагова). Всем хорошо известный человек, прадед его – на памятнике Екатерине Великой, аристократ, гвардейский офицер, монархист, человек, олицетворявший собой эту прошлую имперскую Россию и являвшийся ныне сторонником митрополита Сергия, он, казалось бы, должен был умиротворить тех участников иосифлянского движения, которые, действительно, в своей политической оппозиционности власти пошли против митрополита Сергия. Если с ним митрополит Серафим (Чичагов) – можно ли считать его «красным архиереем»?

Надо сказать, что митрополит Серафим, впоследствии священномученик, действовал здесь в достаточной степени жестко. Его поддерживали только два викарных архиерея – Николай Ярушевич и Сергий Зенкевич; шесть других оказались в оппозиции. Кто-то был выслан, кто-то уволен на покой. Но когда он приехал в Ленинградскую епархию, из ста пятидесяти действующих храмов Ленинградской епархии в городе и области шестьдесят один храм был сторонником митрополита Иосифа. После его деятельности ситуация изменилась, и в Ленинграде из двадцати двух иосифлянских храмов семь вернулось к митрополиту Сергию, пятнадцать было закрыто, а один храм просуществовал довольно долго как иосифлянский, до 1944 года. Но связано это было с тем, что будучи формально храмом, не поминавшим митрополита Сергия, этот храм по существу был своеобразной западней для непоминающих, потому что оба его настоятеля были осведомителями НКВД, и именно для того, чтобы выявлять тех, кто не хочет ходить в храмы, поминающие Сергия, и находятся в оппозиции, этот храм и был оставлен.

Что касается иосифлян, то в отношении их начались уже не просто прещения, а аресты. И что поражало современников? Митрополит Сергий налагает на кого-то прещения, и вскоре этот епископ или священник оказывается арестованным и высланным. Как будто своими прещениями он указывал властям, кто в первую очередь является их врагом в Церкви и на кого нужно обрушивать репрессии.

Конечно, все перечисленные мною епископы и священники были арестованы с 1928 по 1930 годы. И в подавляющем большинстве своем расстреляны. В этой ситуации 6 августа 1929 года митрополит Сергий и его Синод выносят следующее постановление:

«Таинства, совершенные в отделении от единства церковного… последователями бывшего Ленинградского митрополита Иосифа (Петровых), бывшего Гдовского епископа Димитрия (Любимова), бывшего Уразовского епископа Алексия (Буй), как тоже находящихся в состоянии запрещения, также недействительны, и обращающихся из этих расколов, если последние крещены в расколе, принимать через Таинство св. миропомазания. Умерших в обновленчестве и в указанных расколах не следует хотя бы и по усиленной просьбе родственников отпевать, как и не следует совершать по их и заупокойную литургию. Разрешать только проводы на кладбище с пением «Святый Боже».

Вот здесь, конечно, митрополит Сергий рассчитывал на очень значительный успех. Вы знаете, что для простых православных христиан означает возможность отпевания. И вдруг выяснялось, что если вы ходите в храм, в которых не поминают Сергия, а поминают митрополита Иосифа, знайте, что храм этот закроется, а если вы умрете, то не будет вам даже отпевания. И принимать вас в церковное общение будут через миропомазание – как еретиков. То есть не просто запрещение в священнослужении, но, по существу, констатация того факта, что его оппоненты были еретиками. И поэтому естественна реакция некоторых из них – самого митрополита Сергия считать еретиком, тем более, что в условиях гонений они становились первыми жертвами митрополита Сергия, а не его сторонники.

А что же можно сказать о позиции ключевых деятелей нашей церковной иерархии? Кто был таковыми? Три Местоблюстителя, назначенные Патриархом: митрополиты Кирилл, Агафангел и Петр. Митрополит Сергий прекрасно понимал, что бы он при этом ни писал, что он всего лишь заместитель Патриаршего Местоблюстителя, и позиция трех Местоблюстителей очень важна для легитимизации его деятельности в Церкви. Так какова же была позиция этих трех иерархов, которым более всего доверял Патриарх Тихон и которые по своим каноническим полномочиям превосходили митрополита Сергия? Правда, в это время двое из них находились в «бессрочных», как было сказано в письме, ссылках, а один находился в своей епархии – митрополит Агафангел. Митрополит Агафангел в августе 1927 года согласился признать декларацию при условии, если его духовенству будет дана возможность зачитывать эту декларацию в храмах с комментариями митрополита Агафангела. Власти это не разрешили, и митрополит Агафангел запретил оглашать декларацию митрополита Сергия в Ярославской епархии. А далее группа ярославских епископов приняла очень важный документ, который представлял собой обращение к митрополиту Сергию Патриаршего Местоблюстителя митрополита Агафангела и четырех епископов его епархии:

«Хотя ни церковные каноны, ни практика Кафолической Соборной Церкви, ни постановления Всероссийского Церковного Собора 1917–18 г.г. далеко не оправдывали Вашего стояния у кормила Высшего Управления нашею отечественною Церковью, мы нижеподписавшиеся, Епископы Ярославской Церковной области, ради блага и мира церковного считали долгом своей совести быть в единении с Вами и в иерархическом Вам подчинении. Мы видим и убеждаемся, что Ваша деятельность по управлению Церковью чем дальше, тем в большей степени, вызывает недовольство и осуждение со стороны многих и многих представителей православного епископата – смущение, осуждение и ропот в среде клира и широких кругов мирян.

Сознавая всю неканоничность своего единоличного управления Церковью – управления никаким соборным актом не санкционированного, Вы организуете при себе «Патриарший Синод». Но ни порядок организации этого Синода, Вами единолично учрежденного и от Вас получающего свои полномочия, ни личный состав его, из людей случайных, доверием епископата не пользующихся, в значительной части своей проявивших даже неустойчивость своих православно-церковных убеждений (отпадение в обновленчество и, один, – в раскол бегло-поповства), не могут быть квалифицированы иначе, как только явления определенно противоканонические.

В своем обращении к чадам Православной Церкви 29.07.1927 года (имеется в виду декларация – прот.Г.М.), Вы в категоричной форме объявляете такую программу Вашей будущей руководящей деятельности, осуществление которой неминуемо принесло бы Церкви новые бедствия, усугубило бы Ее недуги и страдания. По Вашей программе, начало духовное и Божественное в домостроительстве Церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному. Чадам Церкви и, прежде всего, конечно, епископату Вы вменяете в обязанность лояльное отношение к гражданской власти.

Мы приветствуем это требование и свидетельствуем, что мы всегда были, есть и будем лояльны и послушны гражданской власти; но это, полагаем, не имеет ничего общего с навязываемым Вами политиканством и заигрыванием и не обязывает чад Церкви к добровольному отказу от тех прав свободного устроения внутренней религиозной жизни церковного общества, которые даны самою же гражданской властью. На место возвещенной Христом внутрицерковной свободы Вами широко применяется административный произвол, от которого много терпела Церковь и раньше. По личному своему усмотрению Вы практикуете бесцельное, ничем не оправдываемое, перемещение епископов, часто вопреки желанию их самих и их паствы, назначение викариев без ведома епархиальных архиереев, запрещение неугодных Вам епископов в священнослужении.

Мы, епископы Ярославской Церковной области, сознавая лежащую на нас ответственность пред Богом за вверенных нашему пастырскому руководству чад наших и почитая священным долгом своим всемерно охранять чистоту святой Православной веры и завещанную Христом свободу устроения внутренней религиозно-церковной жизни, отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и за Вашим Синодом право на высшее управление Церковью».

Так от митрополита Сергия формально отделился один из Местоблюстителей. Это было еще более серьезно, тем более, что среди подписантов были и другие выдающиеся иерархи – в будущем канонизованный священномученик архиепископ Угличский Серафим (Самойлович), архиепископ Варлаам (Ряшенцев), епископ Ростовский Евгений (Кобранов).

Показательно, что в этот же день архиепископ Серафим (Самойлович) пишет письмо митрополиту Сергию. Оно написано в несколько иной тональности, но говорит о том же самом: «Проявите мужество, сознайтесь в своей роковой ошибке и, если невозможно Вам издать новую декларацию, то для блага мира церковного передайте власть и права заместительства другому. Я имею право писать Вам эти строки и делать это предложение, ибо многие теперь укоряют меня, что я поспешно и безоговорочно передал Вам права заместительства». Кстати сказать, Серафим Самойлович, как и Иосиф Петровых тоже был заместителем Патриашего Местоблюстителя. Но им в голову не приходило заявить себя возглавителем Церкви.

Каковы же были действия митрополита Сергия в этой ситуации? Он попытался сначала вступить в переговоры с митрополитом Агафангелом. А потом издал указ, по которому обязывал митрополита Агафангела в месячный срок предоставить ему заявление о том, что он сохраняет ему лояльность. В противном случае предполагалось уволить митрополита Агафангела от управления Ярославской епархией на покой и передать его каноническому суду православных архиереев с запрещением в священнослужении впредь до раскаяния и решения дела судом архиереев.

Теперь уже опять-таки, как и в прошлой ситуации, заместитель Местоблюстителя готов был запретить в священнослужении Местоблюстителя. Митрополит Агафангел, который уже находился на грани своей кончины, 10 мая издал следующий документ: «Мы до сих пор не прерывали и не прерываем нашего молитвенного общения с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием. Никакого раскола мы не желаем учинять и не учиняем. Принципиально власть Вашу, как Заместителя, не отрицаем. Распоряжения Заместителя, смущающие нашу и народную религиозную совесть и, по нашему убеждению, нарушающие церковные каноны, в силу создавшихся обстоятельств на месте, исполнять не могли и не можем».

То есть, не разорвав канонических общений с митрополитом Сергием, митрополит Агафангел оставил за собой свободу исполнять или не исполнять те или иные решения митрополита Сергия. Тем более, что у него были для этого все основания – и как у правящего архиерея Ярославской епархии, и как у Патриаршего Местоблюстителя. 16 октября 1928 года он скончался, в своей позиции заняв как бы самую мягкую оппозиционную точку зрения, условно принимая, избирательно принимая возглавление митрополитом Сергием церковной иерархии.

Какова же была позиция самого авторитетного Местоблюстителя, будущего священномученика, митрополита Кирилла (Смирнова)? Напомню, что митрополит Агафангел тоже у нас канонизован как священноисповедник. Митрополит Кирилл, который, в общем, провел после гражданской войны менее года на свободе до своего расстрела в 1937 году, прибывая в ссылках, поддерживал переписку со многими своими сторонниками. А затем, уже начиная с 1929 года, он ведет активную переписку и со своими единомышленниками в разных епархиях, и с самим митрополитом Сергием.

У меня нет сейчас возможности подробно анализировать эту переписку, она очень глубока и серьезна. Позиция митрополита Кирилла была такова: он, конечно, не считал митрополита Сергия еретиком, спорил по этому поводу с иосифлянами; он, конечно, не считал духовенство митрополита Сергия безблагодатным, но при этом подчеркивал, что не может канонически подчиняться митрополиту Сергию, у которого нет никаких властных полномочий над ним; подчеркивал, что сослужить с митрополитом Сергием он не может, и что у него нет иного пути указать митрополиту Сергию на неправоту его действий. Люди, предстоящие у престола, должны созвучно понимать суть церковной жизни. «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы». А если этого нет, то, как он будет писать митрополиту Сергию: «Евхаристия будет для нас обоих во осуждение. Она будет благодатна, и у Вас, и у меня. Но если мы будем сослужить вместе, она будет нам во осуждение, ибо у нас с Вами совершенно разное понимание церковной жизни, смысла её сейчас, цели церковной деятельности». Какова была реакция митрополита Сергия? 15 февраля 1930 года в силу вступит его постановление от 2 января о запрещении в священнослужении митрополита Кирилла.

Второй Патриарший Местоблюститель запрещается им, заместителем Местоблюстителя. Митрополит Сергий запрещает его в священнослужении, а власти вновь его арестовывают и дают ему новый срок. И вот что мы читаем в обвинительном заключении во время ареста митрополита Кирилла в 1930 году: «Пользуясь среди духовенства и верующих СССР громадным авторитетом как первый кандидат согласно завещанию Патриарха Тихона в заместители Патриарха Смирнов (митрополит Кирилл – прот.Г.М.) с первого момента организации в Москве митрополитом Старогородским Синода и опубликования последним декларации о лояльном отношении церкви к советскому правительству становится в оппозицию Старогородскому и начинает кампанию за ликвидацию Синода и за восстановление во главе Церкви Патриарха с неограниченной властью, вербуя этим себе контрреволюционно настроенных сторонников в различных городах СССР. В конце 1929 года Смирнов, зная, что срок ссылки ему оканчивается, открыто порывает всякое общение с Синодом, о чем пишет в Москву митрополиту Старогородскому и в копиях ставит об этом же в известность своих едономышленников». Новый приговор – три года ссылки. Как мы видим, в обвинительном заключении митрополиту Кириллу инкриминируют то, что он выступает против митрополита Сергия – не против даже власти! Насколько же в сознании властей позиция лояльности Сергию становится свидетельством лояльности власти!

Митрополита Кирилла расстреляют 20 ноября 1937 года. Их расстреляют втроем, вместе: митрополита Кирилла, митрополита Иосифа и епископа Евгения (Кобранова) – кстати сказать, сторонника митрополита Сергия.

Начинается новая трагическая страница в жизни Сергия – аресты и уничтожения его же собственных сторонников. Но это будет в 1937 году. А незадолго до своего расстрела, в марте 1937 года, митрополит Кирилл пишет, подводя итог своим размышлениям о митрополите Сергие: «Ожидания, что митрополит Сергий исправит свои ошибки, не оправдались. Но для прежде несознательных членов Церкви было довольно времени, побуждений и возможностей разобраться в происходящем. И очень многие разобрались и поняли, что митрополит Сергий отходит от той Православной Церкви, какую нам завещал хранить Святейший Патриарх Тихон. И, следовательно, для православных нет с ним части и жребия. Происшествия же последнего времени окончательно выявили обновленческую природу сергианства. Спасутся ли пребывающие в сергианстве верующие, мы не можем знать, потому что дело спасения вечного есть дело милости и благодати Божией, но для видящих и чувствующих неправду сергианства было бы непросительным лукавством закрывать глаза на эту неправду и там искать удовлетворения своих духовных нужд и потребностей с совестью, сомневающеюся в возможности такого удовлетворения. Все, что не от веры, грех. Ложь нельзя исправлять ложью».

Вот это позиция митрополита Кирилла, священномученика, канонизованного в нашей Церкви. Конечно, для митрополита Сергия такая оппозиция ему авторитетнейших иерархов была серьезным вызовом. И надежда у него была только на одно, что политикой своих компромиссов он все-таки сможет сохранить ту часть Церкви, которая подчинялась ему, от репрессий. И он на это надеялся.

Конечно, для митрополита Сергия оппозиция ему авторитетнейших иерархов была вызовом. И надежда у него была только на одно – что своей политикой компромиссов он все-таки сможет сохранить ту часть Церкви, которая подчинялась ему, от репрессий.

Что же при этом происходило на практике? В 1929 году начинается коллективизация, а с ней начинается новый виток репрессий, обрушившихся на Церковь теперь уже в сельской местности. Если, скажем, в 1928 году храмов у нас было закрыто 354, то в 1929 году будет закрыто уже 1 119 храмов. А на 1 января 1931 года будет действовать только 23 213 храмов по всей стране. В середине же тридцатых годов останется менее 10 000 храмов. Более того, в условиях коллективизации начнутся массовые аресты духовенства. Более 40000 священнослужителей будет арестовано, правда, расстреляно будет где-то около 5000. Но многие из тех, кто будет арестован тогда, так из лагерей и не выйдут, а будут расстреляны в 1937 году.

Митрополит Сергий видел с ужасом для самого себя, что эти репрессии, начинающиеся в 1929 году, ширятся. Он не знал, что делать. И неожиданно власти предложили ему новый компромисс, который, может быть, мог бы привести к ослаблению репрессий – а, может быть, и нет. Тут уж все зависело от воли властей. Какой же это был компромисс? Митрополит Сергий должен был выступить перед советскими и иностранными журналистами. Вопросы у них были взяты, ответы были написаны ГПУ и предложены митрополиту Сергию. И вот 15 февраля 1930 года он выступил с этим, так называемым, «интервью», в котором, по существу, озвучил то, что в его уста вложили власти.

Вопрос: Действительно ли существует в СССР гонение на религию и в каких формах оно проявляется?

Ответ: Гонения на религию в СССР никогда не было и нет. В силу декрета об отделении Церкви от государства исповедание любой веры вполне свободно и никаким государственным органом не преследуется. Больше того. Последнее постановление ВЦИК и СНК РСФСР о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 г. совершенно исключает даже малейшую видимость какого-либо гонения на религию.

Вопрос: Верно ли, что безбожники закрывают церкви, и как к этому относятся верующие?

Ответ: Да, действительно, некоторые церкви закрываются. Но производится это закрытие не по инициативе власти, а по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих. Безбожники в СССР организованы в частное общество, и поэтому их требования в области закрытия церквей правительственные органы отнюдь не считают для себя обязательными.

Вопрос: Верно ли, что священнослужители и верующие подвергаются репрессиям за свои религиозные убеждения, арестовываются, высылаются и т. д.?

Ответ: Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния. Надо сказать, что несчастье Церкви состоит в том, что в прошлом, как это всем хорошо известно, она слишком срослась с монархическим строем. Поэтому церковные круги не смогли своевременно оценить всего значения совершившегося великого социального переворота и долгое время вели себя как открытые враги соввласти (при Колчаке, при Деникине и пр.). Лучшие умы Церкви, как, например, Патриарх Тихон, поняли это и старались исправить создавшееся положение, рекомендуя своим последователям не идти против воли народа и быть лояльными к советскому правительству. К сожалению, даже до сего времени некоторые из нас не могут понять, что к старому нет возврата и продолжают вести себя как политические противники советского государства.

Итак, из этого ответа получалось, что все арестованные священнослужители не за религиозные убеждения арестованы, а как государственные преступники или уголовники. А значит, таким же уголовным преступником является, в том числе, и митрополит Петр, назначивший митрополита Сергия. Здесь уже речь идет не только об отречении от многих осужденных, но об отречении от того, кто дал ему возможность возглавить иерархию.

Вопрос: Допускается ли в СССР свобода религиозной пропаганды?

Ответ: Священнослужителям не запрещается отправление религиозных служб и произнесение проповедей (только, к сожалению, мы сами подчас не особенно усердствуем в этом). Допускается даже преподавание вероучений лицам, достигшим совершеннолетия.

Что имеется в виду, трудно сказать…

Вопрос: Соответствуют ли действительности сведения, помещаемые в заграничной прессе, относительно жестокостей, чинимых агентами соввласти по отношению к отдельным священнослужителям?

Ответ: Ни в какой степени эти сведения не отвечают действительности. Все это – сплошной вымысел, клевета, совершенно недостойная серьезных людей. К ответственности привлекаются отдельные священнослужители не за религиозную деятельность, а по обвинению в тех или иных антиправительственных деяниях, и это, разумеется, происходит не в форме каких-то гонений и жестокостей, а в форме, обычной для всех обвиняемых.

То же самое. Митрополит Сергий, по существу, признает, что все тысячи находящихся сейчас в заключении священнослужителей, а заодно и мирян, не жертвы религиозных гонений, а просто преступники и уголовники, к которым применяется, так сказать, справедливое наказание.

Вопрос: Как управляется Церковь, и нет ли стеснений для управления?

Ответ: У нас, как и в дореволюционное время, существуют центральные и местные церковные управления. В управлениях всех наших органов до сих пор не было никаких стеснений, и Преосвященные находятся на местах своих епархиях.

Вопрос: Как бы вы смотрели на материальную поддержку из-за границы и, в чем бы она могла выразиться?

Ответ (и тут уже нечто совсем уникальное; тут, конечно, чекисты немножко не продумали ответы): Наше положение как священнослужителей в достаточной степени обеспечивается материальной поддержкой наших верующих. Мы считаем для себя нравственно допустимым содержание нас только верующими. Получение же материальной поддержки людей другой веры и извне было бы для нас унизительным и налагало бы для нас большие моральные, а может быть, даже и политические обязательства и связывало бы нас в нашей религиозной деятельности.

Ну, все ясно: помощь материальная не нужна, унизительна, от иноверцев принимать не будем, у нас всего в изобилии. Хотя, как вы прекрасно знаете, многие храмы закрывались именно на основании того, что священники не могли платить налоги, потому что такие налоги были на все храмы наложены, что это было просто невозможно выплачивать.

Вопрос: Существуют ли в СССР пастырские, богословские и т. п. школы?

Вслушайтесь в ответ и сравните с предыдущим:

Ответ: Да, в Москве до сих пор существует богословская академия у обновленцев. Если же у нас теперь академии нет, то это происходит прежде всего в силу отсутствия достаточных материальных средств для этой цели.

А дальше – нечто уже совсем фантасмагорическое в устах бывшего ректора Санкт-Петербургской академии:

и к тому же мы считаем теперь наиболее целесообразной персональную подготовку отдельных лиц, чувствующих призвание к служению церковному.

Вот какая педагогическая инновация: оказывается, не нужно никаких духовных академий – лучше персонально готовить священнослужителей.

Вопрос: Как вы относитесь в недавнему обращению папы Римского?

Ответ: Считаем необходимым указать, что нас крайне удивляет недавнее обращение папы Римского против советской власти (это было обращение против гонений на верующих). Папа Римский считает себя «наместником Христа», но Христос пострадал за угнетенных и обездоленных, между тем как папа Римский в своем обращении оказался в одном лагере с английскими помещиками и франко-итальянскими толстосумами. Христос так не поступил бы. Он заклеймил бы такое отступление от христианского пути. Тем более странно слышать из уст главы католической Церкви обвинения в гонениях на инаковерующих, что вся история католической Церкви есть непрерывная цепь гонений на инаковерующих, вплоть до пыток и сожжения их на кострах. Нам кажется, что папа Римский в данном случае идет по стопам старых традиций католической Церкви, натравливая свою паству на нашу страну и тем поджигая костер для подготовки войны против народов СССР.

Мы считаем излишним и ненужным это выступление папы Римского, в котором мы, православные, совершенно не нуждаемся. Мы сами можем защищать нашу Православную Церковь. У папы есть давнишняя мечта окатоличить нашу Церковь, которая, будучи всегда твердой в своих отношениях к католицизму, как к ложному учению, никогда не сможет связать себя с ним какими бы то ни было отношениями. На днях нами будет издано специальное обращение к верующим с указанием на новые попытки папы Римского насадить среди православных христиан католицизм совершенно непозволительными путями, к каким прибегает папа.

Вот, оказывается, главная проблема Русской Церкви в 1930 году – католическая миссионерская деятельность. Как это все воспринималось современниками? Не говоря уже о том, что католические храмы уже практически не существовали на территории Советского Союза вообще. В чем была главная проблема церковной жизни? Как раз в этих самых гонениях, отнюдь католиков, не инквизиторов каких-то, а родных чекистов.

Вопрос: Как вы относитесь к выступлению архиепископа Кентерберийского на Кентерберийском церковном Соборе? (это тоже было выступление в защиту верующих от гонений)

Ответ: Нам кажется вообще странным и подозрительным внезапное выступление целого сонма глав разного рода церквей – в Италии, во Франции, в Германии, в Англии – в «защиту Православной Церкви». Внезапный необъяснимый порыв «дружеских» чувств к Православной Церкви обычных противников Православия невольно наводит на мысль, что дело тут не в защите Православной Церкви, а в преследовании каких-то земных целей. Мы не беремся объяснять, какие это земные цели, но что они имеют мало общего с духовными запросами верующих, в этом нет никакого сомнения. Что касается, в частности, выступления архиепископа Кентерберийскога, то оно грешит той же неправдой на счет якобы преследований в СССР религиозных убеждений, как и выступление Римского папы. Трудящиеся люди Лондона расценивают выступление архиепископа Кентерберийского как выступление, «пахнущее нефтью». Нам кажется, что оно если не пахнет нефтью, то, во всяком случае, пахнет подталкиванием паствы на новую интервенцию, от которой так много пострадала Россия.

Надо отметить, что этот текст подписал не только митрополит Сергий, но и члены его Синода: митрополит Серафим (Александров), архиепископ Алексий (Симанский), архиепископ Филипп (Гумилевский), епископ Питирим (Крылов).

Что же сказать об этом интервью? Конечно, это было страшно, в особенности, для современников. Это была не только ложь – хотя, впрочем, мы люди закаленные. В штудировании «Журнала Московской Патриархии» 70–80-х годов, вообще в жизни в стране, где ложь стала нормой, и где, конечно же, солгать во имя блага – непонятно, какого: церковного, общенародного, производственного – считается нормой. И, действительно, а, может быть, и не было у митрополита Сергия другого пути, кроме этой лжи? И пойдя на эту ложь, он что-то сохранил? Нет. Оппоненты его говорили, что лгать не надо. Оппоненты его говорили, что ложью он Церковь не спасет. Кто же окажется прав?

Пока митрополит Сергий лгал. Лгал в надежде остановить репрессии хотя бы теперь по отношению к его собственным сторонникам. Ладно, то, что преследуют Местоблюстителей, преследуют сторонников митрополита Иосифа, митрополита Кирилла – в конце концов они идут против Сергия, а, значит, против Церкви! Так им и надо! Но моих-то сторонников преследовать не должны! Но власти начинают преследовать их. Достаточно вспомнить, что именно во время этой репрессии 1930-х годов расстреляют одного из самых последовательных сторонников митрополита Сергия здесь, в Ленинграде, священномученика протоиерея Михаила Чельцова. И Сергий уже и их не может спасти.

А в 1932 году «Союз воинствующих безбожников» разворачивает огромную пропагандистскую кампанию; почти 6 миллионов членов в этой организации. И декларируется очередная «пятилетка безбожия»: первый год – закрытие всех духовных школ, впрочем, оставались они у обновленцев; второй год – массовое закрытие храмов; третий – высылка всего духовенства заграницу (какая граница имелась в виду, оставалось только предполагать); четвертый год – закрытие всех храмов, относящихся ко всем религиям; и пятый год – закрепление достигнутых успехов. То есть закончить пятилетку планировалось к 1938 году.

А в это время 12 апреля 1932 года Синод при митрополите Сергии выносит неожиданное постановление «О награждении митрополита Сергия правом совершать богослужение с предношением креста». А что это означает? Предношение креста по время богослужения является атрибутом служения Предстоятеля Церкви, законного главы церковной иерархии. А как же быть с митрополитом Петром? Он ведь вроде бы еще жив?

В 1933–34 году закрывают последние действующие монастыри, и все это время, все тридцатые годы, происходит, может быть, самое страшное для митрополита Сергия. Понятно, что ужасны массовые репрессии духовенства. Но Церковь жива, когда есть епископат, потому что епископы могут рукополагать новых епископов. А здесь уже начинается целенаправленные репрессии против епископов.

Вот, начнем с 1929 года. В 1929 году арестовывается шесть епископов. Митрополит Сергий совершает две хиротонии – двух новых епископов вводит. В 1930 году арестовывается восемь епископов – три хиротонии совершает Сергий. В 1931 году арестовывается шестнадцать епископов – семь хиротоний совершает Сергий. Правда, в 1932 году он совершат шесть хиротоний, а арестовывается один епископ. Но уже в 1933 году арестовывается девять епископов, а он совершает четыре хиротонии. В 1934 году арестовывается шесть епископов – он совершает две хиротонии. В 1935–36 году арестовывается тридцать четыре епископа – он совершает пять хиротоний. А потом власти распускают его Синод и запрещают ему совершать новые хиротонии. И в 1937 году арестовывается и, в основном, расстреливается уже пятьдесят епископов.

То есть уничтожается епископская иерархия, а это самый прямой путь к свертыванию вообще религиозной жизни в стране. И вот все это происходит на протяжении тридцатых годов.

И вот в это самое время, 10 мая 1934 года, появляется указ Синода – того самого Синода, еще не закрытого, но уже перед роспуском в 1935 году, о назначении митрополита Сергия на вдовствующую Московскую и Коломенскую кафедру. Действительно, Патриарх Тихон скончался, не было архиерея в Москве. А также о присвоении митрополиту Сергию титула «Блаженнейший». Митрополит Алексий (Симанский), будущий Патриарх, огласит следующий адрес Синода митрополиту Сергию:

«Мудрое руководство кораблем церковным, безграничная любовь Ваша к Матери-Церкви, братское любовное отношение к соепископам-братьям и отеческое ко всем чадам Церкви сделали Вас в общецерковном сознании фактически первым епископом страны. Посему приняв во внимание вышеизложенное и продолжающееся вдовство первой кафедры страны мы, митрополиты Русской Православной Церкви и члены Патриаршего Священного Синода, в безграничной преданности Вашему Высокопреосвященству, как своему правящему первоиерарху, единогласным решением своим положили усвоить Вашему Высокопреосвященству в соответствии Вашему высокому особому положению правящего первоиерарха Русской Православной Церкви титул Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского».

Я оставляю в стороне это жуткое словосочетание слова «блаженнейший» и того, что происходило в Церкви; оставляю в стороне и этот пафосный стиль. Видите, какое интересное каноническое основание: оказывается, что для того, чтобы одного из епископов сделать Предстоятелем Церкви, нужны безграничная любовь Ваша к Матери-Церкви, братское любовное отношение к соепископам-братьям и отеческое ко всем чадам Церкви. Вот критерий-то. Я уж не говорю о том, а было ли такое отношение к митрополиту Кириллу, к митрополиту Агафангелу, к митрополиту Иосифу, митрополиту Петру (о чем дальше речь пойдет)? Но это все каноническое основание, чтобы объявить человека Предстоятелем Церкви? Предстоятелем Церкви избирает Поместный Собор. А титул «Блаженнейший» это, действительно, титул, который присваивается Предстоятелям Церкви.

В это время в милитаристской Японии, в которой, казалось бы, по определению положение Православной Церкви должно было бы быть хуже, чем, хотя и в советской, но все же России, когда-то православной, митрополит Сергий (Тихомиров), когда-то соработник по Духовной школе митрополита Сергия, по религиозно-философским собраниям, потом по Японской миссии, узнав о том, что митрополит Сергий стал Блаженнейшим, направил ему поздравительную телеграмму. И эта телеграмма стала основанием для заведения против митрополита Сергия дела о связях с японской разведкой. Благо был в Японии несколько лет до революции, да еще и японский язык изучить успел. Этому делу не дали ход, но то, что это стало возможным в условиях, конечно, не только шпиономании, которой была пронизана наша страна, но и в условиях, когда даже он, самый лояльный власти церковный иерарх, мог быть обреченным на гибель. И, видимо, это митрополит Сергий тоже с определенного момента начал ощущать.

А как же реагировали на происходящее те, кто был в оппозиции митрополиту Сергию, но еще был жив? Вот что писал будущий священномученик епископ Дамаскин (Цедрик) другому будущему священномученику архиепископу Серафиму (Самойловичу): «Вам еще, вероятно, неизвестно о готовящемся в Москве преподнесении титула Блаженнейший и митрополита Московского? Как видите, они сами себя топят. Что же можем сделать мы при нынешних условиях? Добиваться удаления митрополита Сергия поздно, да и бесполезно. Уйдет митрополит Сергий – остается сергианство, то есть то сознательное попрание идеала святой Церкви ради сохранения внешнего декорума и личного благополучия, которое необходимо является в результате так называемой легализации». Это очень значимая характеристика. Действительно, митрополит Сергий получил эту самую пресловутую легализацию. Но что она дала Церкви в действительности? Церковь продолжают преследовать, Церковь принуждают лгать и создавать здесь иллюзию жизни при отсутствии таковой. И опять, вот видите, в который раз звучит это странное определение – сергианство. Сергианство как разновидность обновленчества. Хотя, казалось бы, митрополит Сергий никаких реформ церковных не проводит. Значит, суть обновленчества «непоминающие» видят в чем-то другом.

А вот что писал епископ Макарий (Кармазин): «Я отдельным своим единомышленникам высказывал свой взгляд об акте присвоения митрополиту Сергию титула Блаженнейшего. Я высказывал, что этот акт является мероприятием, подготавливающим безболезненную замену Петра Крутицкого Сергием». Действительно, задумаемся над этим. Митрополит Петр остается Местоблюстителем. Пока он еще жив, но находится в заключении. Но если полноценным главой Церкви становится Сергий, что же происходит с митрополитом Петром? Кто он? Никто? А значит, его можно просто физически устранить. Что и произойдет. Но зависимость митрополита Сергия от властей меньше не становилась. Ему, несмотря на то, что он стал теперь Блаженнейшим, приходилось действовать в угоду властям во многих направлениях.

Так, 22 июня 1934 года он издал указ о запрещении в священнослужении теперь уже всех епископов Русской Православной Церкви заграницей – сделал то, от чего, как вы понимаете, уклонялись его предшественники. Под это запрещение подпадал его учитель – митрополит Антоний (Храповицкий), который на это отреагировал в достаточной степени резко и который, конечно же, не признал всех этих запрещений.

Власти 18 мая 1935 года подталкивают митрополита Сергия к роспуску Синода, и теперь власть концентрируется в его руках и в руках его ближайшего викария епископа Дмитровского Сергия (Воскресенского). Молодой епископ, который входит вот в эту тройку самых близких митрополиту Сергию иерархов: Алексий (Симанский), Николай (Ярушевич) и Сергий (Воскресенский). В 1936 году, 11 декабря, как сообщают власти митрополиту Сергию, последовала смерть митрополита Петра в заключении. И на этом основании 27 декабря 1936 митрополит Сергий издал акт о переходе прав и обязанностей Местоблюстителя к заместителю Патриаршего Местоблюстителя – Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию. Вдумаемся в эту логику: издал сам себе указ – Синода-то уже нет – что к нему переходят права Местоблюстителя. А Петр Полянский был в это время жив, и до сих пор историки спорят, почему же властям понадобилась эта дезинформация. Митрополита Петра расстреляют в 1937 году, а тогда он был еще жив. Скорее всего, митрополит Сергий мог об этом и не знать. Но факт остается фактом – при живом митрополите Петре он объявил себя Местоблюстителем.

Наступил 1937 год, год, во время которого было только расстреляно 85 тысяч 300 священнослужителей. Впрочем, сюда входят также и церковные старосты и псаломщики. Казалось бы, этот год перечеркнул все надежды митрополита Сергия на то, что его курс церковный приведет к сохранению Церкви, к спасению хотя бы какой-то части Церкви.

Но мы с вами говорили об отношении к Сергию двух Местоблюстителей. Теперь остается третий – митрополит Петр (Полянский). Что с ним происходило все эти годы? Ведь, в конце концов, именно он назначил Сергия своим заместителем, и, может быть, он-то одобрял то, что делает митрополит Сергий? До последнего времени, до конца 90-х – начала 2000-х годов многие склонны были это утверждать. Тогда не были исследованы материалы следственного дела митрополита Петра. И вот теперь мы можем, в общем, восстановить картину отношения митрополита Петра, священномученика Петра к митрополиту Сергию. Получив 5 ноября 1926 года приговор к трем годам ссылки, он оказался в ссылке недалеко от уже закрытого Абалакского монастыря, потом был вновь арестован, переведен в Тобольскую тюрьму, откуда отправлен за Полярный круг в поселок Хэ.

В 1928 году он напишет оттуда: «Оставление меня в селе Хэ Обдорского района далеко за Полярным кругом среди суровой обстановки слишком пагубно отражается на моем здоровье, которое после моего годичного здесь проживания пришло в окончательный упадок. Дальнейшее оставление меня в настоящем трудно переносимом климате при моих сильно развившихся болезнях (эмфизема, миокардит, хронический ларингит и др.) и при отсутствии средств для ослабления их, равносильно обречению меня на смерть». Власти проигнорировали это его письмо, тем более, что срок его ссылки заканчивался в 1928 году. Срок ссылки закончился, его из ссылки не отпустили. И в декабре 1929 года, ожидая получения нового срока – и он его получил (это будет жуткая система, при которой ему будут давать постепенно малые сроки: сначала три года, потом два года, потом еще три года…) – митрополит Петр написал митрополиту Сергию письмо. Послушайте его и сделайте сами выводы о том, как митрополит Петр относился к политике митрополита Сергия:

«Ваше Высокопреосвященство, простите великодушно, если настоящим письмом я нарушу душевный покой Вашего Высокопреосвященства». Опять-таки, вспомним несопоставимость их положений: один в Москве, другой – в ссылке.

«Мне сообщают о тяжелых обстоятельствах, складывающихся для Церкви в связи с переходом границ доверенной Вам церковной власти. Очень скорблю, что Вы не потрудились посвятить меня в свои планы по управлению Церковью. А между тем Вам известно, что от местоблюстительства я не отказывался и, следовательно, Высшее Церковное Управление и общее руководство церковной жизнью сохранил за собою. В то же время смею заявить, что с должностью заместителя Вам предоставлены полномочия только для распоряжения текущими делами, быть только охранителем текущего порядка вещей». То есть никаких синодов он не имеет права создавать.

«Я глубоко уверен, что без предварительного сношения со мною Вы не предпринимаете ни одного ответственного решения, каких-либо учредительных прав я Вам не предоставлял, пока со мною местоблюстительство и пока здравствует митрополит Кирилл и в то же время был жив митрополит Агафангел.

Поэтому же я и не счел нужным в своем распоряжении о назначении кандидатов в заместители упомянуть об ограничении их обязанностей, для меня не было сомнений, что заместитель прав установленных не заменит, а лишь заместит, явит собой, так сказать, тот центральный орган, через который местоблюститель мог бы иметь общение с паствой».

То есть он подтверждает понимание статуса заместителя, который высказывали и митрополит Кирилл, и митрополит Агафангел, и тот же самый митрополит Иосиф. Ошибка его была в том, что он это не оговорил, но не оговорил он именно потому, что ему в голову не приходило, что митрополит Сергий может так произвольно это толковать.

«Проводимая же Вами система управления не только исключает это, но и самую потребность в существовании местоблюстителя, таких больших шагов церковное сознание, конечно, одобрить не может. Не допускал я оговорок, ограничивающих обязанности заместителя, и по чувству глубокого уважения и доверия к назначенным кандидатам, и прежде всего к Вам, имея в виду при этом и Вашу мудрость.

Мне тяжело перечислять все подробности отрицательного отношения к Вашему управлению: о чем раздаются протесты и вопли со стороны верующих, от иерархов до мирян. Картина церковных разделений изображается потрясающей. Долг и совесть не позволяют мне оставаться безучастным к такому прискорбному явлению, побуждая обратиться к Вашему Высокопреосвященству с убедительной просьбой исправить допущенную ошибку, поставившую Церковь в унизительное положение, вызвавшее в ней раздоры и разделения и омрачившее репутацию её предстоятелей.

Равным образом прошу устранить и прочие мероприятия, превышающие Ваши полномочия. Такая Ваша решимость, надеюсь, создаст доброе настроение в Церкви и успокоит измученные души чад ее, а по отношению к Вам для общего нашего утешения сохранит то расположение, каким Вы заслуженно пользовались и как церковный деятель, и как человек. Возложите все упование на Господа, и Его помощь всегда будет с Вами».

Уже ясна точка зрения митрополита Петра. Но митрополит Сергий на это никак не отреагировал. Это письмо было найдено в следственном деле, и можно только гадать, сообщили ли власти митрополиту Сергию об этом письме. Но будем надеяться, что он об этом письме не знал и пребывал в убеждении, что митрополит Петр одобряет его действия.

Февраль 1930 года, второе письмо митрополита Петра:

«Я постоянно думаю, что Вы являетесь прибежищем для всех истинно верующих людей. Признаюсь, что из всех огорчительных известий, какие мне приходилось получать, самыми огорчительными были сообщения о том, что множество верующих остаются за стенами храмов, в которых возносится Ваше имя. Исполнен я душевной боли и о возникших раздорах вокруг Вашего управления и других печальных явлениях. На мой взгляд, ввиду чрезвычайных условий жизни Церкви, когда нормальные правила управления подвергаются всяким колебаниям, необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше заместительство. Вот и благоволите вернуться к той, всеми уважаемой Вашей деятельности. Повторяю, что очень скорблю, что Вы не писали мне и не посвятили в свои намерения. Раз поступают письма от других, то, несомненно, дошло бы и Ваше. Пишу Вам откровенно, как самому близкому мне Архипастырю, которому многим обязан в прошлом и от святительской руки которого принял постриг и благодать священства».

Но все было тщетно. Митрополита Петра опять арестовали, потом дали новый срок. Так продолжалось еще некоторое время. А затем, уже в 1931 году его приговорили к пяти годам лагеря. Он был обрадован, надеясь, что он теперь будет пребывать не в одиночке – а он все время в тюрьмах проводил в одиночке – но попадет в лагерь, он даже просил об этом в письмах. Но при этом он категорически отказывался идти на уступки властям. А власти предлагали ему освобождение, если он будет, как митрополит Сергий, исполнять волю властей. Но он от этого отказался.

И вот его оставили в тюрьме, перевели в 1933 году в Верхнеуральскую тюрьму особого назначения, где все узники носили только номера и были неведомы никому, кроме начальника тюрьмы и заместителя начальника. Его очередной срок в этом тяжелом одиночном заключении закончился в 1936 году, но его оставили в тюрьме и вновь продлили срок на три года. То есть к этому времени находился в тюрьме уже одиннадцать лет. Есть свидетельства о том, что когда он услышал очередной себе продленный срок, он улыбнулся и сказал: «Ну, теперь, видимо, я буду жить вечно».

А далее близился 1937 год, и против митрополита Петра решили завести новое дело, которое должно было завершиться расстрельным приговором. И вот что показательно: составляя его дело, впопыхах, когда уже шли массовые расстрелы, начальник тюрьмы, младший лейтенант госбезопасности Арсеньев, в частности, писал, выявляя новый состав преступления митрополита Петра – а какое он мог совершить преступление в этой тюрьме, где он сидел, как «Железная Маска», можно сказать? Трудно даже представить себе, но тем не менее: «Отбывая заключение в Верхнеуральской тюрьме, проявляет себя непримиримым врагом Советского государства, клевещет на существующий государственный строй, обвиняя в гонениях на Церковь и её деятелей, клеветнически обвиняет органы НКВД в пристрастном к нему отношении, в результате чего якобы явилось заключение, так как он не принял к исполнению требований НКВД отказаться от местоблюстительского сана. Пытался связаться с внешним миром из заключения, используя для этого медицинский персонал тюрьмы. В результате чего получил от духовенства города Верхнеуральска просфору как знак привета».

После просфоры остается, конечно, только расстреливать. О самое главное, посмотрите: «клеветнически говорит о пристрастном к нему отношении». А что это такое? Когда ему неоднократно, без всякой мотивировки, дают новые и новые сроки заключения. И как всю эту историю митрополита Петра воспринять в контексте интервью митрополита Сергия – что те, кто у нас осужден, осуждены как обыкновенные уголовные государственные преступники?

В результате 10 октября 1937 года в 4 часа дня митрополит Петр был расстрелян. Так ушел из жизни еще один святой наш Местоблюститель, митрополит Петр. Таково было его отношению к политике митрополита Сергия. И возникает вопрос, а с чем же и с кем же оставался митрополит Сергий в конце 30-х годов?

Оставалось из 67 с лишним тысяч церквей и часовен, действовавших когда-то, наверное, менее трехсот (точной статистики нет) действующих храмов на всей территории Советского Союза в границах 1939 года. Из 64 правящих архиереев оставалось четверо – митрополит Сергий, митрополиты Николай (Ярушевич) и Алексий (Симанский) и архиепископ Сергий (Воскресенский). Из когда-то 66 с лишним тысяч приходского духовенства оставалось вряд ли более пятисот священнослужителей. И это к тому, что к концу пятилетки, заканчивавшейся в 1942 года, очередной пятилетки, должны были быть ликвидированы все действующие храмы и все действующее духовенство.

Конечно, осуществить эту задачу было властям вполне по силам. И невольно задаешься вопросом: а с какими мыслями и чувствами должен был пребывать митрополит Сергий в это время во главе вот той самой церковной организации, во имя сохранения которой он не просто вступил в конфликт, а наложил прещения на очень многих наших выдающихся иерархов, которым предстояло впоследствии быть прославленными как святые в той самой Церкви, которую, как казалось митрополиту Сергию, он пытался сохранить. И, главное, возникает вопрос: а правильна ли была его политика? Невольно вспоминаешь дискуссии, которые с ним вели его оппоненты из числа иосифлян, когда на его заявление о том, что он спасает Церковь, ему говорили, что это не Вы спасаете Церковь, а мы все спасаемся в Церкви. Неужели Вы думаете, что Вы в состоянии спасти Церковь сами, да еще подобного рода методами?

Действительно, оказалось, что Церковь он спасти не мог. И после этого возникает вопрос: а правильным ли путем шла Церковь? И был ли путь митрополита Сергия единственно возможным? Как правило, главным аргументом сторонников митрополита Сергия было то, что да, пусть митрополиту Сергию приходилось лукавить, приходилось говорить неправду – но ведь все это для блага Церкви, ведь он Церковь сохранил! Но сохранил ли, во-первых? А, во-вторых, почему мы считаем, что это был единственно правильный путь? А те, кто предлагал другой путь, разве они не были правы? Разве не могла бы Церковь пойти их путем?

Понимаете, когда митрополита Сергия критиковали представители Зарубежной Церкви, на всю их критику всегда можно было сказать: вы там, вы свободны; вот приезжайте сюда и действуйте иначе, как вы считаете нужным; будьте прямыми и честными. Действительно, таких прецедентов практически не было. И наиболее мудрые церковные иерархи на Западе никогда так резко митрополита Сергия не критиковали – например, Евлогий Георгиевский. Действительно, от критики зарубежного духовенства всегда можно было отмахнуться словами: вы-то там, а мы-то – здесь; вы – на бездуховном Западе живете легко и свободно, а мы-то на Святой Руси в крови собственной захлебываемся. Не учите нас.

Но вот когда 90-е годы открыли нам позицию здешних критиков митрополита Сергия, когда мы узнали о позиции тех, кто каждое свое слово, сказанное против Сергия, доказывал собственной кровью, то оказалось, что, по существу, все те, кому наиболее всего доверял Патриарх Тихон, выступили против митрополита Сергия и поплатились за это жизнью. Вот от такой критики уже отмахнуться нельзя. От этой внутренней критики. Потому что они имели моральное право критиковать Сергия. И не только моральное, но и каноническое, если говорить о Местоблюстителях, которые выше его стояли по положению и пользовались доверием Патриарха Тихона куда большим, чем Сергий.

Это первое основание, которое, как мне кажется, должно побудить, да, собственно, и побуждает нашу Церковь сейчас критически осмыслять наследие Сергия. Вот почему Зарубежная Церковь, по существу, отказалась от требования покаяния нашего в сергианстве, потому что они поверили нам, что мы отказываемся от сергианства, раз мы канонизовали противников митрополита Сергия. Мы ведь не просто канонизовали митрополита Кирилла, например, мы ведь даже не аннулировали запрещение в священнослужении митрополита Кирилла. Как же так? Как можно канонизовывать иерарха, который запрещен в священнослужении? Нужно ведь сначала отменить это запрещение в священнослужении? Но мы его не отменяли и тем самым признали, что прещение митрополита Сергия было незаконным. После чего зарубежники решили, что в Русской Церкви Московского Патриархата произошло, действительно, отторжение от сергианской политики, что Церковь стала другой.

Но есть еще серьезное основание нам задуматься о ложности сергианского пути – это размышление над тем, как развивается наша церковная жизнь в 90-е, в 2000-е годы. Ибо очень многие вопиющие язвы нашей церковной жизни обусловлены именно непреодоленным сергианским наследием. Но, даст Бог, мы об этом поговорим дальше, потому что тогда еще этот образ сергианства как такового только еще мелькал в посланиях наших епископов-новомучеников, тогда еще суть того, что чувствовали они, многим была не ясна.

Да и сам митрополит Сергий был жив и, в общем, тоже мог считаться страдальцем. Он вступал во Вторую мировую войну в 1939 году в тяжелейшем состоянии. Его политика не спасла даже тех, кто поверил ему и пошел за ним по пути компромиссов, Церковь находилась на грани уничтожения. И сам он, почти совсем оглохший и разбитый болезнью Паркинсона, все более прогрессирующей, был уже неспособен противостоять побеждающему богоборческому государству.

И вот тут началась Вторая мировая война, в сентября 1939 года. И ситуация стала, совсем неожиданно для всех, меняться. Но об этом мы уже поговорим в следующий раз.

1939 год стал годом, когда можно было подвести определенного рода итоги всей предшествующей деятельности митрополита Сергия (Страгородского). Прежде всего, он сам должен был для себя подводить итоги, исходя из того, что для него та политика компромиссов, на которую он пошел, и трудно давалась ему самому, и оставалась для него, наверняка, не безусловно ясной.

Результаты, на мой взгляд, и на ваш взгляд, наверняка, да и на его собственный взгляд были плачевны. В 1939 году на территории СССР, в границах, я повторяю, 1939 года, из 67 тысяч 108 церквей и часовен оставалось триста пятьдесят действующих. Эта цифра приблизительная, может быть, их было чуть меньше, вряд ли – чуть больше. Больше данных нет, но, во всяком случае, речь идет о трех сотнях из 67 тысяч. Из 64 правящих когда-то архиереев оставалось четверо архиереев, включая самого митрополита Сергия, а также прошедших с ним все этапы его политики митрополитов Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича) и самого близкого в то время иерарха, о котором я скажу несколько слов отдельно, митрополита Сергия (Воскресенского). Из 66 тысяч ста сорока представителей приходского духовенства, бывших в 1914 году, на свободе оставалось не более пятисот. Из более, чем тысячи монастырей не было уже ни одного. И, конечно, не существовало всей системы духовного образования – четыре духовных академии, пятьдесят семь семинарий, 185 духовных училищ, когда-то 47 с чем-то тысяч церковно-приходских школ, все это было уничтожено. А из 146 тысяч представителей православного духовенства, куда входят и монашествующие, и штатные псаломщики, как-то было до революции, было расстреляно 110 700, это по официальным государственным данным. Только расстреляно. Есть еще одна поразительная цифра, которую я назвал – вот всего до революции было 146 тысяч православного духовенства, включая монашествующих. Репрессировано было за период 1937–41 годов 175 800 человек. Что за парадокс, скажете вы? Но сюда входят и церковные старосты, и представители семей духовенства.

Таким образом, мы можем говорить о почти полном физическом уничтожении того духовенства, которое у нас было к 1917 году, если они продолжали осуществлять свое служение, и о почти полном уничтожении духовенства, которое рукополагали уже после революции. Мы можем говорить, действительно, о политике государственного стратоцида – то есть об уничтожении людей по принципу их принадлежности к определенного рода социальной группе.

Что это – успех политики митрополита Сергия или поражение? Как это можно расценить? Все-таки ведь оставалось четыре правящих архиерея, включая его самого? Оставалось же несколько сот храмов? Но мы помним, что очередная пятилетка, заканчивавшаяся в 1942 году, была объявлена «пятилеткой безбожия», и вопрос стоял о том, чтобы ликвидировать к этому времени вообще все формы религиозной жизни в стране, легально действующие. Да, существовала катакомбная церковная жизнь, но она была не менее легко уязвима для властей, чем церковная жизнь, существовавшая легально. И поэтому перспектив долговременных по сохранению церковной жизни в подполье, в катакомбах, в общем-то, тоже не было. Это, кстати сказать, и подталкивало митрополита Сергия искать любые пути сохранения легальной Церкви. В условиях тоталитарного государства очень сложно существовать чему бы то ни было широко и организованно в подполье, потому что такой карательный аппарат, какой существовал у большевиков, он был несопоставим ни с каким другим. Не потому, что он такой уж был продуктивный. Просто если, например, даже гестапо для того, чтобы арестовать человека, нуждалось в двух доносчиках, и на допросах в гестапо чуть больше половины подследственных давали признательные показания, то на допросах в НКВД признательные показания давало процентов 98 из всех последственных. А для ареста не требовалось вообще никаких оснований – кроме необходимости выполнить нормы, которые постоянно спускались в местные отделения НКВД.

Но вдруг ситуация изменилась. Изменилась в связи с тем, что в сентябре 1939 года Советский Союз и нацистская Германия начали Вторую мировую войну, разделив Восточную Европу. По соглашению с Гитлером Советский Союз получил возможность оккупировать половину Польши – Западную Украину и Западную Белоруссию, три прибалтийские государства – Эстонию, Латвию и Литву, и кусок Румынии. Сталин прихватил вместе с Бессарабией еще и Северную Буковину. Что это изменило в церковной ситуации к 1941 году? Изменило то, что в состав Советского Союза вошли территории, на которых продолжалась нормальная церковная жизнь. На Западной Белоруссии, на Западной Украине, в странах Прибалтики в общей сложности было три тысячи триста сорок два действующих православных храма. Было шестьдесят четыре монастыря, в которых подвизалось более пяти тысяч насельников. Более того, на этих территориях существовало даже около десятка духовных школ, в частности, например, семинарии в Черновцах, в Вильно, богословские факультеты в Рижском университете, в Дерптском университете, семинария в Печорах и так далее. То есть еще и система духовного образования.

Конечно, перспектива сохранения церковной жизни на этих территориях тоже была плачевна. Но оккупировавшие эти территории советские войска, прежде всего, обрушили свои репрессии на представителей господствующих классов – представителей государственного аппарата, местных помещиков, буржуазии – всех тех, кто подлежал в первую очередь уничтожению. Что же касается церковной жизни, то, конечно, было запрещено преподавание Закона Божия в школах, все церковное имущество было объявлено государственным. Начались аресты – хотя и немногочисленные – среди духовенства. Некоторые храмы закрывались, кратковременно арестовали нескольких архиереев.

Но ситуация была такова, что находившиеся на этих территориях православные церкви были в разном положении. На Западной Украине и в Западной Белоруссии храмы эти были в юрисдикции Польской автокефальной Православной Церкви. В Эстонии и Латвии православные епархии входили в юрисдикцию Вселенского Патриарха. И только в Литве митрополит Елевферий (Богоявленский) сохранял юрисдикцию митрополита Сергия. Конечно, православное духовенство этих территорий, нередко, кстати сказать, состоявшее из русских эмигрантов, отдавало себе отчет в том, что репрессии все равно обрушатся и на них. И единственная надежда связывалась ими с тем, чтобы перейдя в юрисдикцию митрополита Сергия, сохранить свое существование. Ведь, в конце концов, сохранился же он каким-то образом в Советском Союзе! И вот почему митрополит Таллиннский Александр (Паулус), митрополит Рижский Августин (Петерсон) и архиепископ Волынский Алексий (Громадский) вместе со всеми своими архиереями перешли сразу в юрисдикцию митрополита Сергия, надеясь таким образом сохранить себя от репрессий.

Репрессии эти все равно начались. Было закрыто несколько десятков храмов, арестовано к тому времени не более двухсот священнослужителей, хотя расстреляно уже несколько десятков священнослужителей. Это, конечно, было уже довольно много в первые годы советской оккупации. Но затем ситуация изменилась – война перешла в другое качество.

Митрополит Сергий, конечно же, принял в свое общение всех перешедших к нему архиереев. Для него это было, безусловно, важно. Теперь у него появлялась возможность к своим нескольким сотням храмов прибавить еще три с лишним тысячи, соответствующее духовенство на этих территориях. У него появилась возможность дополнительно вести какой-то диалог с властью. И вот короткий документ, документ, показывающий, насколько уже к этому времени митрополит Сергий интегрировался со своими сподвижниками в государственную антирелигиозную политику. Это доклад наркома госбезопасности Меркулова Сталину в марте 1941 года: «Наркомат госбезопасности подготовил проведение следующих мероприятий:

1. через агентуру госбезопасности вынести решении Московской Патриархии о подчинении ей православных церквей Латвии, Эстонии и Литвы».

Вдумайтесь в формулировку: нарком госбезопасности обращается к Сталину, и все вещи называются своими именами: наркомат госбезопасности решил через свою агентуру вынести решение Московской Патриархии. Кто же эта агентура в Московской Патриархии и через кого выносятся решения наркомата госбезопасности?

Далее:

«Для управления епархиями прибалтийских республик решением Московской Патриархии назначить в качестве экзарха уполномоченного архиепископа Воскресенского Дмитрия Николаевича (агент наркомата госбезопасности)».

Дмитрий Николаевич Воскресенский – это и есть тот самый митрополит Сергий (Воскресенский). Для Меркулова он всего лишь агент его ведомства.

В марте 1941 года митрополит Сергий (Воскресенский), действительно, был направлен в Прибалтику, где стал возглавлять православные приходы всех трех прибалтийских государств в качестве экзарха.

А далее нацистская Германия 22 июня нападает на Советский Союз, и характер войны начинает меняться. Но прежде чем мы будем говорить об этом, я бы хотел предоставить слово митрополиту Сергию (Воскресенскому), тому самому, которого Меркулов называет «агентом наркомата госбезопасности». Забегая вперед, я хочу сказать, что он останется на оккупированной территории в Риге, с первых дней приветствует приход немецких войск и до своего смертного часа в 1944 году будет призывать всех православных христиан всеми возможными силами помогать Германии в борьбе с большевистским Советским Союзом. При этом сохраняя юрисдикцию митрополита Сергия (Страгородского).

У меня нет возможности говорить подробно об этой личности, очень яркой, очень интересной, очень противоречивой, как вы видите. Но я просто хотел бы отметить следующее: именно этот иерарх был самым близким митрополиту Сергию (Страгородскому) из всех остальных трех иерархов. Он, действительно, вместе с ним шел на все самые страшные компромиссы – неслучайно и заслужил почетное наименование «агента наркомата госбезопасности» в докладе Меркулова. И вместе с тем, оказавшись на оккупированной территории, он подал одну из записок, в которой дал свою характеристику той ситуации, в которой пребывала Церковь в Советском Союзе:

«Большевики поставили себе целью уничтожить христианство. Отказ от этой задачи был бы для большевизма равносилен самоупразднению. Такой отказ немыслим. Это ясно всякому, кто отдает себе отчет в сатанинской сущности большевизма. Свои удары большевизм направил на все стороны церковной жизни. Он разогнал, сослал, истребил почти все духовенство и выделявшихся своей церковной работой мирян; закрыл все монастыри и почти все храмы; ликвидировал все учебные и благотворительные учреждения Церкви; экспроприировал церковное имущество; запретил церковную печать; лишил верующих права вести церковную пропаганду – то есть права защищать и распространять свою веру; организовал и повел неистовую пропаганду безбожия. Особые усилия большевизм приложил к тому, чтобы разрушить внутреннюю организацию Церкви. Для этого он, прежде всего, поставил её в положении организации нелегальной, государством не признанной. Поместная Церковь, её каноническое устройство, её иерархия, её вчлененность в Церковь Вселенскую, её епархии, благочиния, приходы – все это понятия, неизвестные советским законам; понятия, ссылаться на которые в сношениях с советской властью юридически непозволительно и практически бесполезно. Легально существуют в Советском Союзе только так называемые «двадцатки», заведующие отдельными храмами, да еще Патриархия, подчиняться которой эти «двадцатки» отнюдь не обязаны».

Вот что представляла собой легально существовавшая Церковь в Советском Союзе. Понятно, что Церкви как иерархии полноценной не существовало. Это собственное признание митрополита Сергия (Воскресенского).

«Двадцатка» находится фактически в полной зависимости от Комиссии культов. В состав «двадцатки» непременно вводятся советские агенты, которые доносят своему начальству обо всем, что творится в храме, о поведении духовенства и верующих. Малейшей неосторожности или неисправности в соблюдении тех условий, на которых храм передается в заведование «двадцатки», достаточно для того, чтобы храм был закрыт и чтобы зарегистрированные при нем священнослужители, члены «двадцатки» и другие, связанные с храмом, лица были сосланы».

Далее он говорит о том, как с помощью непомерных налогов удушаются храмы; говорит о том, как без всяких оснований осуществляются репрессии по отношению к духовенству. Очень пространная записка, у меня нет возможности всю её прочесть. Он говорит о том, что большевики полностью игнорируют те внутренние каноны Церкви, даже те, которые они сами официально признали.

А далее – следующее:

«Посильно замедлить и затормозить предпринятое большевиками разрушение Церкви всегда было главной задачей Патриархии. Она стремилась оградить догматическую чистоту и каноническую верность Православию, одолеть схизмы, сохранить каноническое законное преемство высшей церковной власти, удержать каноническое законное положение Российской Церкви среди прочих автокефальных Церквей и довести таким образом Церковь до лучшего будущего, когда после крушения большевизма Церковь могла бы вновь воспрянуть. Чтобы работать над выполнением этой задачи Патриархии, прежде всего, надлежало сохранить собственное существование, которому грозила большая опасность».

Вот это идея фикс митрополита Сергия (Страгородского): если сохранится Патриархия, его канцелярия – значит, сохранится Церковь. Но так ли это?

Далее: «Большевики решились пойти на компромисс с митрополитом Сергием (имеется в виду Декларация – прот.Г.М.), который, со своей стороны, также пришел к убеждению, что компромисс необходим, чтобы восстановить каноническое управление в Церкви, освободить её от обновленческого засилья. Этот компромисс состоялся в 1927 году и заключался в том, что митрополит Сергий провозгласил обязательность лояльного отношения верующих к советской власти. А большевики зарегистрировали Патриархию как легальное учреждение, отказавшись от попыток передать его обновленцам. Таким образом, ценой политической декларации митрополита Сергия была куплена легализация Патриархии и освобождение Церкви от обновленческого засилья. По этому типу строились и в дальнейшем отношения между Патриархией и советской властью. Когда большевики требовали от митрополита Сергия каких-либо политических шагов, то он принимал их требования лишь под условием тех или иных послаблений Церкви».

Здесь он приводит в пример то страшное интервью 1930 года, где митрополит Сергий отрицал существование гонений – по существу, отрекся от своих же новомучеников, от митрополита Петра, его назначившего. «Согласившись на компромисс, на какие-то уступки Церкви, большевики затем обманывали Патриархию, делая эти уступки иллюзорными. Нужно сказать, что и сама легализация Патриархии не оправдала на практике тех ожиданий, которые первоначально на нее возлагались. Легализована была не Православная Церковь как целое, а именно лишь Патриархия. В результате получилось крайне парадоксальное положение: Патриархия оказалась легальным органом нелегальной организации. Она получила признанную возможность говорить от имени непризнанной Церкви. Сказанное относится ко всем институтам Церкви, как-то приходы, настоятели и архиереи. Работая в Патриархии, мы сравнивали свое положение с положением кур в садке, из которого повар выхватывает свою очередную жертву – одну сегодня, другую завтра. Но не всех сразу. Мы прекрасно сознавали, что большевики терпят существование Патриархии только ради собственных выгод, преимущественно пропаганды, и что нам приходится быть почти бессильными зрителями постепенного удушения Церкви большевиками. Но ради Церкви мы все же мирились со своим унизительным положением, веря в её конечную непобедимость и стараясь посильно сохранить её до лучших времен, до крушения большевизма. Нас поддерживало в этом отношении то, что верующие, добровольно подчиняясь нашему руководству, сами помогают нам поддерживать на канонических основах некоторый минимальный порядок в Церкви и не дают ей рассыпаться. Патриархия оставалась единственным легализованным органом церковного управления, и потому она одна только сохраняла возможность хоть несколько упорядочивать церковную жизнь и тормозить разрушение Церкви большевиками. Упускать эту возможность мы не хотели, потому что видели в ней определенную практическую ценность, отказываться от которой Церкви, по нашему размышлению, не следовало. Я и теперь думаю, что мы в этом отношении не ошибались. Но все наши усилия, страдания и унижения окажутся, конечно, напрасными, если безбожный большевизм не падет, с его падением связаны все надежды православных русских людей. Верю, что Господь этих надежд наших не посрамит».

Вот так, как видите, сам главный созидатель сергианской политики, наряду с митрополитом Сергием (Страгородским), конечно, митрополит Сергий (Воскресенский) оценивал результаты собственной деятельности. Согласитесь, выводы отнюдь не радужные. Теперь он связывает все надежды с победой Германии над большевистским режимом – иначе Церковь по его мнению просто не сохранится.

Вот с такими мыслями он оказался в Прибалтике, пользуясь еще доверием наркомата госбезопасности. Вы спросите – а какой он был подлинный? Я не знаю. Я не знаю, отдавал ли он сам себе отчет в том, какой он был на самом деле.

Но 22 июня 1941 года стало известно о нападении Германии на Советский Союз. И все вы хорошо знаете, что в этот день, отслужив Божественную Литургию – это было воскресенье, праздник Всех святых, в земле Российской просиявших – митрополит Сергий (Страгородский) тут же составил послание пастве, которое было, впрочем, разрешено зачитать лишь 6 июля 1941 года, спустя два дня после того, как выступил Сталин, вышедший из состояния полного ступора. Я прочту вам это послание митрополита Сергия, повторяю, прозвучавшее только лишь 6 июля в храмах, но написанное, действительно, 22 июня, написанное самостоятельно. А вы решайте сами, насколько с вашей точки зрения это послание адекватно отражает то положение, в котором оказалась Церковь и страна 22 июня 1941 года.

«Фашиствующие разбойники напали на нашу родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему отечеству.

Вспомним святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину.

Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг.

Нам, пастырям Церкви, в такое время, когда отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу.

Положим же души своя вместе с нашей паствой. Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнь свою за родину и веру во все времена нашествий врагов на нашу родину. Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей. Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей родины. Господь нам дарует победу».

Ну что, приемлете вы это послание? На мой взгляд, оно пронизано неправдой. Обратим внимание на следующее. Вот перечисляются враги православного христианства. Кого тут только нет: Батый, немецкие рыцари, Карл шведский, Наполеон. Да все они, вместе взятые, не причинили Церкви столько вреда, сколько причинили одни лишь большевики! Но большевиков в этом ряду мы не увидим. Более того, он призывает православных христиан, ориентируясь на пример Александра Невского и Димитрия Донского. А доживи они до 1917 года – что бы с ними было? Я думаю, что не приходится сомневаться в том, как бы они отнеслись к большевизму и как бы большевизм отнесся к ним. Так вот, ссылаясь на их примеры, митрополит Сергий призывает православных христиан защищать свою Родину. Возникает вопрос: какую Родину? В которой их Церковь, по мнению его собственного сподвижника, практически полностью уничтожена? Так что же, кого же должен защищать христианин в этой ситуации? Родину, в которой его Церковь уничтожается, а Церковь – это, прежде всего, христиане? И от неведомого врага – ведь что знали православные христиане в Советском Союзе о фашистской Германии? То она была врагом, то вдруг стала другом – а потом опять стала врагом? Помните рассуждения Сталина о том, что в разделенной Польше союз Германии и Советского Союза скреплен их общей кровью, в 1939 году?

Здесь все пронизано неправдой. И самое главное заключается здесь в том, что православному христианину в основную обязанность вменяется служить Родине, а не Церкви – какая бы это Родина не была, даже такая, какой она была в данном случае, уничтожавшая его собственную Церковь.

Тем не менее слово прозвучало. Повторяю, прозвучало не сразу, но с разрешения, конечно же, властей.

А дальше 6 июля он служил молебен о победе Красной армии в Богоявленском соборе. Для определенного контрапункта я бы хотел привести написанную в это же время статью архимандрита Иоанна (Шаховского), находившегося в это время в Берлине, но упорно отказывавшегося принимать юрисдикцию Зарубежной Церкви, как на этом настаивали нацистские власти. Вот как он воспринимает начало войны Германии и Советского Союза:

« Кровь, начавшая проливаться на русских полях 22 июня 1941 г., есть кровь, льющаяся вместо крови многих и многих тысяч русских людей, которые будут скоро выпущены из всех тюрем, застенков и концлагерей Советской России. Одно это уже исполняет сердце радостью. Лучшие русские люди будут скоро отданы России. Лучшие пастыри будут отданы Церкви,

Промысл избавляет русских людей от новой гражданской войны, призывая иноземную силу исполнить свое предначертание.

Кровавая операция свержения третьего интернационала поручается искусному, опытному в науке своей германскому хирургу. Лечь под этот хирургический нож тому, кто болен, не зазорно.

Обессиленные и закрепощенные по лагерям, заводам и колхозам русские люди были бессильны подняться против международной атеистической силы, засевшей в Кремле. Понадобилась профессионально-военная, испытанная в самых ответственных боях, железно-точная рука германской армии.

Новая страница русской истории открылась 22 июня 1941 года, в день празднования русской церковью памяти «Всех святых, в земле русской просиявших». Не ясное ли это даже для самых слепых знамение того, что событиями руководить Высшая Воля. В этот чисто русский (и только русский) праздник, соединенный с днем воскресения, началось исчезновение демонских криков «Интернационала» с земли русской…

Скоро, скоро русское пламя взовьется над огромными складами безбожной литературы. Мученики веры Христовой, и мученики любви к ближнему, и мученики правды человеческой выйдут из своих застенков. Откроются оскверненные храмы и освятятся молитвой. Священники, родители и педагоги будут вновь открыто учить детей истине Евангелия.

Это будет «Пасха среди лета», о которой 100 лет тому назад, в прозрении радостного духа пророчествовал великий святой Русской земли преподобный Серафим.

Лето пришло. Близка русская Пасха…»

Что можно сказать об этом обращении будущего епископа Иоанна (Шаховского), труды которого вам, наверное, знакомы? И здесь нельзя со многим согласиться. Да, действительно, на оккупированной территории будет открыто не менее 9 000 храмов. Церковь получит возможности такие, какими она никогда не располагала ни до, ни после войны. Будет преподаваться в школах закон Божий, священнослужители будут выступать в газетах, на радио, будут открываться приходские школы, будет осуществляться социальная деятельность. Но пребывавший в Германии архимандрит Иоанн не мог себе не отдавать отчета в том, что это будет временная мера; что стратегия нацистского режима – что в Германии, что в Советском Союзе – будет одна: уничтожение христианства как такового. Они, правда, буду действовать другими методами.

И вот здесь я бы хотел обратить ваше внимание на следующее: перед нами, действительно, неразрешимый парадокс. Два богоборческих режима, сцепившихся в смертельной схватке друг с другом, коммунистический и нацистский, в конечном итоге были одинаково враждебны Церкви. И перед многими священнослужителями тогда вставал один и тот же вопрос: что же все-таки делать? Какую позицию занять в этой самой ситуации?

И вот два митрополита Сергия займут позицию зеркально одинаковую. Они оба попытаются остаться сергианами в разных ситуациях. Митрополит Сергий (Воскресенский), чтобы уже закончить о нем разговор, с самого начала будет призывать всех православных христиан поддерживать Германию – в том числе вступая в германскую армию. Да, при этом он достигнет очень многого. Достаточно хотя бы вспомнить опыт Псковской миссии, когда на территориях Новгородской, Псковской, Ленинградской, Калининской областей будут действовать только несколько храмов, а после деятельности Псковской миссии будут действовать уже более четырехсот храмов и начнется подлинное церковное возрождение. Но при этом митрополит Сергий (Воскресенский) будет занимать ту же позицию, которую занимал митрополит Сергий (Страгородский) все эти годы – конец 20-х, 30-е годы, начало 40-х, а именно: союз с любой властью на любых условиях. Вот что он будет говорить в воскресной проповеди уже в марте 1943 года: «Борьба, предпринятая Германией против большевизма, вошла в решительную стадию. Ничего не может быть страшнее коммунизма. Если он победит, население многих стран будет обречено нечеловеческим страданиям и даже уничтожено. Чтобы предотвратить эту грозную опасность, необходимо напряжение и полное объединение всех имеющихся сил. Теперь не время спорить о том, как в будущем создастся наша национальная социальная и культурная жизнь. Если горит дом, то не спорят о том, как после пожара удобнее разместиться в его комнатах, а немедленно приступают к тушению огня. Точно так же и мы стоим перед задачей победить любой ценой. Поэтому каждый из нас обязан следовать указаниям властей и приложить все свои силы к борьбе с большевизмом. Обратимся с молитвой ко Всемогущему, чтобы Он помог нам всегда и всюду преодолеть это зло, и прежде всего в сердцах людей».

Кажется парадоксальным, что сохраняющие между собой каноническое единство митрополиты Сергий (Страгородский) и Сергий (Воскресенский) говорят о прямо противоположном. И куда в данном случае православному христианину податься? Какую же позицию занять?

Но оставим Сергия (Воскресенского), который при до сих пор невыясненных обстоятельствах был убит 28 апреля 1944 года. Вернемся к нашему главному герою – митрополиту Сергию (Страгородскому). Итак, в своем послании, мною зачитанном, он, по существу, продолжал ту же самую политику, которую вел все предыдущие полтора десятилетия – политику сохранения верности коммунистическому режиму, политику лояльности. А что же коммунистический режим? Он, в общем и целом, пока ни в чем не менял свою политику. Правда, в газете «Правда» в сентябре 1941 года появилась санкционированная Сталиным статья Емельяна Ярославского, руководителя «Союза воинствующих безбожников», под псевдонимом, впрочем, «Каций Адамиани» «Почему религиозные люди против Гитлера», из которой советские люди вдруг узнали, что, оказывается, христиане могут быть против Гитлера. До этого времени подчеркивалось, что христиане – это одна из опор нацистского режима. Но придавать этому большого значения не приходилось.

Нужно сказать, что к этому времени митрополит Сергий был уже очень болен, он уже почти полностью оглох. Но самое страшное заключалось в том, что у него постепенно началась развиваться болезнь Паркинсона, и он чувствовал это свое тяжелое состояние. 12 октября 1941 года он написал завещание о передаче своих полномочий в случае смерти митрополиту Алексию (Симанскому). Опять мы оказываемся в совершенно канонически немыслимом положении. Он, являвшийся всего лишь заместителем Патриаршего Местоблюстителя, сам сделал себя Местоблюстителем, а теперь сам присвоил себе право назначать себе преемника с полнотой прав Предстоятеля Церкви.

Но Советское правительство проявило о нем заботу. 19 октября 1941 года было принято решение об эвакуации его в Ульяновск. Он отправился на вокзал вместе с митрополитом Николаем (Ярушевичем), вывезенным из занятого немцами Киева, и с небольшой группой православного духовенства и личным врачом. Он был помещен в вагон вместе со священнослужителями других конфессий. Был там и обновленческий митрополит Введенский, с которым, по некоторым свидетельствам, он обнялся, увидев его. Был там и мусульманский мулла, и иудейский раввин. Вот такой религиозный «Ноев ковчег» в виде этого вагона и отправился в эвакуацию в Ульяновск.

Ульяновск, надо сказать, был выбран неслучайно. Это был не просто город в тылу; это был город, в котором оставался один неразрушенный православный храм. Все храмы, конечно, давно были закрыты и почти все, кроме одного, разрушены. В этом единственном неразрушенном православном храме стал служить обновленческий митрополит Александр (Введенский), которого власти еще не сбрасывали со счетов. А митрополиту Сергию передали здание бывшего католического костела, которое он освятил 30 ноября 1941 года в честь Казанской иконы Божией Матери и в котором он стал служить. Уже 24 ноября 1941 года он пишет свое первое послание к пастве, уже из эвакуации. Вдумаемся в это послание, я прочту фрагмент из него, и сравним с тем, что писал митрополит Сергий (Воскресенский) в это время:

«Гитлеровский молох продолжает вещать миру, будто бы он поднял меч на «защиту религии» и «спасение» якобы поруганной веры. Но всему миру ведомо, что это исчадие ада старается лживой личиной благочестия только прикрыть свои злодеяния. Во всех порабощенных им странах он творит гнусные надругательства над свободой совести, издевается над святынями, бомбами разрушает храмы Божии, бросает в тюрьмы и казнит христианских пастырей, гноит в тюрьмах верующих, восставших против его безумной гордыни, против его замыслов утвердить его сатанинскую власть над всей землей. Православные, бежавшие из фашистского плена, поведали нам о глумлении фашистов над храмами».

Все бы можно было принять, кроме одного – а что это за православные, которые убежали из фашистского плена, перешли линию фронта, прибежали аж в Ульяновск, были допущены до встречи с митрополитом Сергием – чтобы рассказать ему, что происходит на оккупированных территориях? Это в ноябре-то 1941 года! Недоработка была, конечно, со стороны властей, когда они готовили это послание.

Но самое главное заключалось в том, что, конечно, в ходе боевых действий разрушались какие-то храмы. Однако факт остается фактом: за годы оккупации на оккупированных территориях было открыто около 9000 храмов, а действовавшие не закрывались, а на неоккупированных территориях было открыто 716 храмов за все годы войны. Делайте выводы сами. Но более всего, конечно, немцев поражало в нашей стране обилие разрушенных к моменту их прихода храмов. Они еще не видели стран, пройдя почти всю Европу, чтобы такое количество храмов было кем-то уничтожено, отнюдь не ими. Опять перед нами ложь, ложь вполне, впрочем, укладывающаяся в официальную пропаганду – а не пастырское слово.

В ноябре 1941 года в Москву срочно отозвали митрополита Николая (Ярушевича). Его определили работать в Международный Всеславянский комитет, которые вещал по радио на славянские страны, оккупированные Германией, призывая всех славян к борьбе против фашизма. Хотя славяне очень сложно относились к Германии. Скажем, Словакия была союзной с Германией страной, Болгария тоже была союзной с Германией страной, хорватские усташи были союзниками Германии в отличие от сербов. И так далее. И митрополиту Николаю была поручена такая деятельность. Но самое главное – его ввели в ноябре этого года в Чрезвычайную государственную комиссию по расследованию немецко-фашистских злодеяний. Комиссия, конечно, работала в жестких идеологических рамках и часто взваливала на немцев то, что творили органы НКВД. Например, расстрел в Катыни 14 000 польских офицеров. И митрополит Николай подписывал все то, что выходило из этой комиссии. Ложь, но ложь, дававшая надежду на то, что Церковь, наконец, стала нужна существующему режиму, хотя и в пропагандистских целях.

Когда произошло первое контрнаступление советских войск под Москвой в декабре 1941 года, и была от немцев освобождена часть Московской и Тульской областей, где за месяцы оккупации были открыты храмы, то политика советских властей оказалась прежней: все открытые во время оккупации храмы были закрыты, а духовенство, не успевшее отступить с немцами, было арестовано. Опыт контрнаступления под Москвой, казалось, свидетельствовал о том, что советская политика не меняется в отношении Церкви.

Но митрополиту Сергию выбирать уже не приходилось, и одной из важных форм демонстрации своей лояльности стали сборы материальных средств в церквях, немногочисленных оставшихся открытыми, для нужд Красной армии. Вообще всего было собрано более трехсот миллионов рублей только деньгами, не считая драгоценностей, вещей, продуктов. Правда, эта помощь поступала военнослужащим анонимно, они не знали, получая, например, какую-то посылку из вещей, собранных православными, что это именно от православных христиан. «От пионеров», «от комсомольцев», «от трудящихся такого-то завода» – но только не от православных. И, кроме того, на деньги Церкви была построена танковая колонна «Димитрий Донской» и авиационная эскадрилья «Александр Невский». Невиданное в истории Русской Церкви мероприятие. Церковь, конечно же, всегда отзывалась на нужды страны в годы войны, организуя лазареты, организуя какую-то гуманитарную помощь военнослужащим. Более того, существовала испокон веков еще одна форма помощи Церкви воюющему народу – выкуп пленных. В храмах даже стояли кружки «на выкуп пленных». Потому что Россия нередко вела войны со странами, которые захватывали пленных, а потом их продавали – либо опять в Россию, в Казанское или Крымское ханство, либо на невольничьи рынки. И Церковь всегда старалась не допустить того, чтобы русских православных христиан продавали в невольники. Но, конечно, такую форму помощи Церкви сталинское государство не принимало. Все пленные у нас были предателями. Их не то, что выкупать не собирались; от них государство отреклось уже в 1941 году. А вот танковую колонну – пожалуйста! Никогда еще Русская Церковь на свои деньги не передавала государству оружие. Это было нечто новое, хотя заповедь «не убий» никто не отменял.

С начала войны в томительных ожиданиях прошел год. В Пасху 1942 года, пока еще не обнаруживая никаких ощутимых перемен в политике власти по отношению к Церкви, митрополит Сергий вновь обозначает свою позицию. Он живет в Ульяновске, совершает богослужения в этом самом бывшем католическом костеле, ныне – церкви Казанской иконы Божией Матери. Никакую Казанскую икону, естественно, никуда не увозят – вы знаете этот нелепый кощунственный апокриф: в Москву, в Ленинград, под Сталинград и т.д. Ничего этого не было. И вот митрополит Сергий обозначает свою позицию посланием, посланием пасхальным. Судите сами, насколько приятно ему было писать, а православным христианам немногочисленным слушать это послание:

«…не победить фашистам, возымевшим дерзость вместо креста Христова признать своим знаменем языческую свастику. Не забудем слов – “Сим победиши”. Не свастика, а крест призван возглавить христианскую нашу культуру, наше “христианское жительство”.

В фашистской Германии утверждают, что христианство не удалось и для будущего мирового прогресса не годится. Значит, Германия, предназначенная владеть миром будущего, должна забыть Христа и идти своим новым путем.

За эти безумные слова да поразит праведный Судия и Гитлера и всех соумышленников его. Будем же тверды в нашем завете со Христом, с Которым мы сочетались при нашем крещении. Теперь мы «имеем терпения потребу»…»

Ну что же, свастика – это, конечно, языческий знак, да только в германской армии оставалась и христианская символика. А вот насколько пятиконечная звезда соответствует духу христианства – это еще вопрос. Опять перед нами послание, по существу, не столько пастырское, сколько политическая декларация, вполне в рамках существовавшей идеологии.

Но летом 1942 года, в условиях, когда Сталин, действительно, стал постепенно менять облик Советского Союза, появилось неожиданное издание. Пятидесятитысячным тиражом, что в условиях войны уже было само по себе неожиданным, на прекрасной бумаге была издана книга «Правда о религии в СССР», иллюстрированная фотографиями, со статьями ряда священнослужителей и в том числе и самого митрополита Сергия. Содержание книги сводилось к тому, что после некоторых временных осложнений отношений Церкви и государства после Октябрьской революции, потом был достигнут замечательный консенсус, в ходе которого Церковь чувствовала себя в советской стране вполне прилично, и вот только нападение Германии на Советский Союз привело к тому, что священников стали убивать, храмы стали разрушаться – разумеется, немцами.

Читать эту книгу сейчас, конечно, довольно грустно. Но здесь можно сказать, что Бог шельму метил. В сложных условиях войны книгу издавали в нескольких типографиях, и часть тиража издавали в типографии, в которой сохранялся гриф «Антирелигиозное издательство». И вот эта книга «Правда о религии в СССР», изданная антирелигиозным издательством, сразу давала возможность задуматься читателям над тем, а все ли в этой книжке правда? Большая часть тиража, конечно, ушла заграницу. Нужно было придать Советскому Союзу перед лицом Запада, в помощи которого Советский Союз был очень заинтересован, характер страны, в которой Церковь, по крайней мере, не уничтожена, а существует.

В 1942 году атеистическая пропаганда постепенно сокращается. Формально сохранявшийся «Союз воинствующих безбожников» практически уже никак себя не проявляет. А в конце 1942 года происходят более существенные перемены. Митрополит Сергий, конечно же, совершенно не представлял, какое у него в наличие есть духовенство – не только на свободе, но и, конечно же, в лагерях. Тем более, что многие священнослужители, которые были арестованы в конце 30-х годов, были расстреляны. А тот, кто оставался в живых, получил большие сроки, которые могли к тому же продлеваться до бесконечности. Но даже человек, который по 58-й статье срок свой отсидел и чудом выходил из лагеря на свободу, пять лет еще должен был находиться в ссылке.

И вдруг к митрополиту Сергию в Ульяновск начинают направлять некоторых священнослужителей, которые выжили, которые закончили свой срок заключения и вместо того, чтобы отправиться в ссылку, отправляются к нему. Но некоторых даже досрочно освобождали. Более того, советские власти разрешили митрополиту Сергию ставить новых епископов – что ему было запрещено в 30-е годы. Так, в частности, появляется архиепископ Саратовский Григорий (Чуков) из протоиерея Николая Чукова 14 октября 1942 года и еще несколько епископов.

Вы знаете, что с начала 1943 года начинается широкомасштабное контрнаступление Красной армии. И вот теперь, когда Красная армия занимает ту или иную территорию, где действуют храмы, если священнослужителей в первые же недели не арестовывает СМЕРШ, они получают возможность продолжать священнодействовать в своих храмах, и храмы закрываются, в общем-то, в редких случаях. Это было тоже нечто новое. Хотя значительная часть духовенства предпочитала отступать, конечно, с немцами поначалу. Конечно, эта информация доходила до митрополита Сергия – доходила через официальные же источники. Тем более, что от него постоянно требовали запретить в священнослужении митрополита Сергия (Воскресенского), чего митрополит Сергий так и не сделал.

5 февраля 1943 года митрополит Сергий подал в правительство просьбу открыть банковский счет Московской Патриархии для того, чтобы централизованно направлять средства на нужды обороны. Казалось бы, ничего из ряда вон выходящего нет, если забыть, что по советскому законодательству Московская Патриархия не имела права иметь счет. То есть по существу, митрополит Сергий просил советское правительство нарушить собственное законодательство 1929 года. Но мы с вами знаем, что, как говорил Сталин, «нет таких препятствий, которые не могли бы преодолеть большевики», тем более в собственных законах. И Сталин разрешил лично открыть такой банковский счет – из чего Сергий сделал вывод опять-таки об определенного рода переменах.

И он, конечно же, ждал. Ждал какой-то еще более значимой перемены в политике власти. Тем более, что к этому времени патриотическая риторика режима все чаще апеллировала к историческому прошлому России, в которой, конечно же, Православная Церковь была одним из самых заметных явлений. Православная Церковь, действительно, могла восприниматься как символ вот этой преемственности патриотической коммунистического режима, сражающегося за свое выживание, но сражающегося еще и за Россию, преемственности с той самой Россией, которую этот режим столь методично уничтожал двадцать лет предыдущих.

Понятно, что состояние здоровья Сергия не становилось лучше. Более того – нельзя этого не сказать, и это скорее не минус ему, а плюс – он был уже человеком чрезвычайно и старым, и больным, все больше приобщался к алкоголю, то есть у него было полное ощущение в начале бесперспективности своего положения. Хотя он продолжал проводить ту же самую линию, которую и проводил. Это, впрочем, не мешало ему оставаться человеком, строго соблюдавшим монашеские обеты и даже в обязательном порядке вычитывавшим келейное монашеское правило.

В конце августа 1943 года он возвращается из Ульяновска в Москву – то есть власти его возвращают. Митрополит в это время в основном пребывает в Москве, митрополит Алексий – в блокадном Ленинграде. Тут их собирают всех вместе в Москве, и 4 сентября 1943 года, около полуночи, происходит вот та самая историческая встреча Сталина с митрополитами Сергием, Алексием и Николаем.

4 сентября 1943 года около полуночи происходит та самая историческая встреча Сталина с митрополитами Сергием, Алексием и Николаем. Эта встреча, конечно, обросла разного рода апокрифическими сказаниями, которым способствовал, в частности, Анатолий Ведерников – сотрудник Московской Патриархии, близкий к митрополиту Николаю, одному из участников встречи.

Может быть, вы слышали об этих апокрифах – якобы в ходе разговора Сталин, когда услышал, что существует недостаток духовенства, спросил: а куда же делось ваше духовенство? И митрополит Сергий ответил, что некоторые выпускники наших семинарий стали не священниками, а маршалами. И якобы Сталин улыбнулся на эту остроту митрополита Сергия. Или же, например, упоминание о том, что якобы в конце встречи Сталин подошел к митрополиту Сергию и на ухо ему прошептал: «Это все, что я пока могу для Вас сделать», подытоживая разговор. Ну, и многое другое – у нас любят апокрифы по поводу Сталина и войны. В частности, окормление Сталина блаженной Матроной, это очередной апокриф новый.

Но в данном случае апокрифы не проходят, потому что у нас есть замечательный документ, в котором эта встреча нашла свое отражение исчерпывающим образом. Это стенограмма этой встречи, которую вел не кто-нибудь, а полковник госбезопасности Карпов, который на этой встрече превратился из высокопоставленного офицера госбезопасности, который руководил отделом по борьбе с церковно-сектантской контрреволюцией, в председателя Совета по делам Русской Православной Церкви, который теперь должен был поддерживать деятельность нашей Церкви. Для него, как для чекиста, чудом не попавшего под бериевские чистки 1939 года за особо жестокое обращение с подследственными (а он вел дела многих священнослужителей), теперь было важно все зафиксировать и все понять. Потому что он прекрасно отдавал себе отчет в том, что ротация кадров у чекистов одна – расстрел. И если он чего-то бы здесь не зафиксировал, что-то не так бы понял в этой метаморфозе, когда из гонителя Церкви ему нужно было превратиться в её покровителя, ему самому было бы плохо. Поэтому стенограмма его безупречна:

«Товарищ Сталин, кратко отметив положительное значение патриотической деятельности Церкви за время войны, просил митрополитов Сергия, Алексия и Николая высказаться об имеющихся у Патриархии и у них лично назревших, но не разрешенных вопросах. Митрополит Сергий сказал товарищу Сталину, что самым главным и наиболее назревшим вопросом является вопрос о центральном руководстве Церкви, так как он почти восемнадцать лет является Патриаршим Местоблюстителем. И потому он считает, что желательно, чтобы правительство разрешило собрать Архиерейский собор, который и изберет Патриарха, а также образует при главе Церкви Священный Синод как совещательный орган в составе пяти-шести архиереев».

Карпов, в основном, все зафиксировал, что говорил Сергий. Он ведь не канонист, он ведь не размышлял о церковных канонах. А мы поразмышляем.

Опять, как все предыдущие годы Сергий озабочен прежде всего одним – проблемой высшего церковного управления. Ему хочется легитимизировать свое положение главы церковной иерархии. Поэтому ему надо собрать Архиерейский собор, который должен избрать Патриарха. А сам он при этом уже восемнадцать лет – Патриарший Местоблюститель. Неужели восемнадцать лет? Это при том, что Патриарший Местоблюститель митрополит Петр, назначивший его своим заместителем, был расстрелян только в 1937 году? Как же так? Какие восемнадцать лет? Но, видимо, Сергий на нюансы не обращает внимания.

Но поражает другое: собор должен избрать Патриарха, а также образовать Священный Синод как совещательный орган при Патриархе. А это что такое? Ведь Синод – это орган, не подчиненный Патриарху, а стоящий над Патриархом. Это собрание епископов. Так было по определению о высшем церковном управлении на Поместном Соборе 1917–18 гг., точно так же и сейчас. И он прекрасно понимает, что у нас Синод выше Патриарха, а не является при нем совещательным органом. Это только при Сергии, когда он был заместителем Местоблюстителя, появился какой-то странный Временный Патриарший Синод, который не имел права собирать Сергий. Но он его собрал и постоянно говорил, что это при нем совещательный орган. Хотя именно от этого совещательного органа исходили все его прещения, запрещения в священнослужении, в том числе и самим Патриаршим Местоблюстителям. Здесь предлагается то же самое.

«Одобрив предложение митрополита Сергия, товарищ Сталин спросил: как будет называться Патриарх? Когда может быть собран Архиерейский собор? Нужна ли какая-либо помощь со стороны правительства для успешного проведения собора? Имеется ли помещение, нужен ли транспорт, нужны ли деньги? И так далее.

Сергий ответил, что эти вопросы предварительно ими между собой обсуждались, и они бы считали желательным и правильным, если бы правительство разрешило принять для Патриарха титул Патриарха Московского и всея Руси. Хотя Патриарх Тихон, избранный в 1917 году при Временном правительстве, назывался Патриархом Московским и всея России. Товарищ Сталин согласился, сказав, что это правильно».

Вот интересный нюанс. Вы, наверное, не задумывались, что такого несусветного титула, какой есть сейчас у нашего Патриарха – «Московский и всея Руси» – никогда не существовало. Патриарх Иов, в 1589 году поставленный, назывался Патриархом Московский и всея России. Что же это за такое изобретение Сергия и Сталина? Вам никогда не приходила в голову странность этого названия: «Московский и всея Руси»? А что это такое? Где эта Русь?

На самом деле, Сергий поступил очень тонко. Он почувствовал определенного рода тенденции в изменившейся идеологической политике Сталина. Слово «Россия» оставалось тогда, конечно, очень одиозным. Ведь Россия – это та самая страна, с которой большевики боролись и которую уничтожали. А сейчас – СССР. Предложить Сергию титул «Патриарх Московский и всего Советского Союза» было бы, действительно, странно. А вот – Русь. Страна, которой нет и которая, тем не менее, когда-то существовала. И которая, так сказать, прикрыта мхом истории.

Сталину это понравилось: есть СССР, реальная страна; нет напоминания о России, столь ему ненавистной. Зато есть некая Русь. Это как, знаете, сказочные фильмы режиссера Роу про каких-то царей горохов.

Сейчас, правда, когда задумываешься над этим вопросом, действительно, начинаешь отдавать себе отчет, насколько же уже вот такой дряхлый, уже умиравший митрополит Сергий, тем не менее, сохранял в каких-то ситуациях свою точную интуицию церковного функционера. Тем более, что, как вы знаете, для Сталина любимым историческим персонажем в России был именно Иван Грозный. И Русь не вызывала у него такой идиосинкразии, как Россия. И здесь митрополит Сергий нашел вполне, так сказать, понимающего собеседника.

Но был поставлен второй вопрос – уже не о титуле, а о созыве собора. Вот здесь очень интересный нюанс – пожалуй, в стенограмме мы обнаруживаем определенного рода эмоциональную составляющую разговора.

«На второй вопрос митрополит Сергий ответил, что Архиерейский собор можно было бы собрать через месяц».

А что ему было отвечать? Вопрос застал его врасплох. Из кого собирать собор? Из тех нескольких архиереев, которые у него в распоряжении? Это будет не собор. На Синод-то не хватит толком. А вождь спрашивает. Вот он отвечает: «можно собрать через месяц». И тогда «товарищ Сталин, улыбнувшись, сказал (тут Карпов закавычивает): «А нельзя ли проявить большевистские темпы?» Обратившись ко мне, товарищ Сталин спросил мое мнение. Я высказался, что если мы поможем митрополиту Сергию соответствующим транспортом для быстрейшей доставки епископата в Москву самолетами, то собор может быть собран и через три-четыре дня».

Вот здесь полковник госбезопасности старается во всем большевисткие темпы соблюсти. «После короткого обмена мнениями согласились, что Архиерейский собор соберется в Москве 8 сентября».

Замечательная шутка Сталина: «Нельзя ли проявить большевистские темпы?» И мы уже готовы проявить большевистские темпы. Настолько мы уже слились в единении с этой самой системой. Даже терминологически. И мы будем называться несусветными титулами, будем работать в большевистских темпах – только бы сохраниться. Или сохранить? Я уже не знаю.

Да, действительно (я тут немножко отвлекусь от беседы) начнется очень активная работа. Срочно поднимут списки всех репрессированных архиереев, будут выявлять тех, кто еще оставался в живых, будут предлагать им досрочное освобождение. Не все из немногочисленных оставшихся в живых архиереев согласятся сотрудничать с митрополитом Сергием; для некоторых он будет оставаться узурпатором церковной власти и предателем Церкви. Некоторые из них только после 1945 года, если останутся в живых, готовы будут вернуться в Московскую Патриархию – как, например, архиепископ Афанасий (Сахаров), священноисповедник, у нас канонизованный.

Но некоторые будут соглашаться. И их, действительно, самолетами будут везти из отдаленных лагерей в Москву, срочно приводить их в порядок, откармливать за эти несколько дней, вставлять им выбитые на допросах или выпавшие от цинги зубы. Одна была радость – согласно патриархальному соловецкому обычаю архиереи могли не брить бороды. Так что они хотя бы были все бородатые. И вот на них, худых и изнеможденных, многие из которых были надломлены, будут срочно надевать рясы. В Москве срочно стали искать портных – но какой портной мог решиться сказать, что он умеет шить рясы? Ведь сразу можно было задаться вопросом: а кому это он рясы шил в прежние годы? Поэтому таких портных не могли найти. Тогда привлекли театральных портных, которые из ткани, предназначавшихся для формы морских офицеров, сшили рясы. В общем, таким образом собрали некоторую группу архиереев. Но мы к этому вопросу еще вернемся. А сейчас снова обратимся к стенограмме беседы.

«Вторым вопросом митрополит Сергий поднял, а митрополит Алексий развил вопрос о подготовке кадров духовенства. Причем оба попросили товарища Сталина, чтобы им было разрешено организовать богословские курсы при некоторых епархиях. Товарищ Сталин сказал (тут опять прямая речь): «Ну как хотите. Это дело ваше. Если хотите богословские курсы, начинайте с них. Но правительство не будет иметь возражений и против открытия семинарий и академий».

Это, конечно, звучало как издевательство. Откуда было найти ресурсы для семинарий и академий, если фактически вся профессура была либо уничтожена, либо была в эмиграции, либо сошла на нет. Когда откроют нашу Ленинградскую академию сразу после войны, то там найдется только три преподавателя бывшей Духовной Академии. «Затем митрополит Сергий затронул вопрос об открытии церквей в ряде епархий, сказав, что вопрос об этом перед нами ставят почти все епархиальные архиереи». Какие «все» епархиальные архиереи? Их ведь было всего несколько человек в Ульяновске!

«Что церквей мало, и что уже очень много лет церкви не открываются. Товарищ Сталин ответил, что по этому вопросу никаких препятствий со стороны правительства не будет». Конечно, это была ложь. Потому что открыто будет 716 храмов, а заявлений будет более трех тысяч на открытие храмов. Это в годы войны.

«Затем митрополит Алексий поднял вопрос перед товарищем Сталиным об освобождении некоторых архиереев, находившихся в ссылках, лагерях, тюрьмах и так далее. Товарищ Сталин сказал: «Представьте такой список, его рассмотрим».

Они действительно не представляли, кто из репрессированных архиереев оставался в живых.

«После этого товарищ Сталин, обращаясь к митрополитам Сергию, Алексию и Николаю, сказал: «Вот мне доложил товарищ Карпов, что вы очень плохо живете. Тесная квартира, покупаете продукты на рынке, нет у вас никакого транспорта. Поэтому правительство хотело бы знать, какие у вас есть нужды, и что вы хотели бы получить от правительства».

В ответ на вопрос товарища Сталина митрополит Сергий сказал, что в качестве помещения для Патриархии и для Патриарха он просит принять внесенное митрополитом Алексием предложение о предоставлении в распоряжении Патриархии помещения бывшего игуменского корпуса Новодевичьего монастыря. А что касается обеспечения продуктами, то эти продукты они покупают на рынке. Но по части транспорта он попросил бы помочь, если можно, выделением машины».

Да, действительно, он не имел даже машины все эти годы. Но вновь обратите внимание на Сталина:

«Товарищ Сталин сказал митрополиту Сергию: «Правительство может предоставить завтра уже вполне благоустроенное и подготовленное помещение, предоставив Вам трехэтажный особняк на Чистом переулке, который занимался ранее бывшим немецким послом. Но это здание советское, не немецкое. Так что Вы можете совершенно спокойно в нем жить. При этом особняк Вам предоставляем со всем имуществом, мебелью, которая имеется в этом особняке. А для того, чтобы лучше иметь представление об этом здании, мы сейчас Вам покажем план его».

Ну что же, все хорошо? Только представьте себе, что это такое – здание немецкого посольства? Как оно было органами НКВД начинено и прослушивалось со всех сторон? Это было все равно, что в аквариум поселить Московскую Патриархию. Но отказываться не приходилось. И до сих пор, как вы знаете, в Чистом переулке у нас существует Московская Патриархия.

А далее опять Сталин возвращается к вопросу, казалось бы, мелкому, второстепенному.

«Вновь затронув вопрос о продовольственном снабжении, товарищ Сталин сказал митрополитам: «На рынке продукты покупать вам неудобно и дорого. Сейчас продуктов на рынок колхозники выбрасывают мало. Поэтому государство может обеспечить продуктами вас по государственным ценам. Кроме того, мы завтра-послезавтра предоставим вам в ваше распоряжение две-три легковые машины с горючим».

Конечно, митрополит Сергий и в силу уровня своего духовного развития, и в силу своего возраста, в силу своего внутреннего состояния не нуждался ни в каких продуктах по госценам – из распределителя кремлевского. Но он не откажется от этого, прекрасно отдавая себе отчет в том, что нарочито повторенное Сталиным предложение свидетельствует о том, что в стране, где не законы, а именно приобщенность к определенного рода привилегиям является лучшей гарантией для сохранения себя, такое предложение нужно принять. Хотя, конечно, и это ни от чего не спасает. У нас и члены Политбюро после какого-нибудь очередного ужина из дефицитных продуктов из кремлевского распределителя могли оказаться в подвале на Лубянке. Но тем не менее. И это нечто новое: государство готово приобщить руководство Церкви к системе распределения, которая характерна для номенклатуры. И этим нельзя не воспользоваться – не потому, что хочется есть. А потому что это определенного рода статусность. И Сергий соглашается на это.

«После этого товарищ Сталин сказал митрополитам: «Ну если у вас больше нет к правительству вопросов, то, может быть, будут потом. Правительство предполагает образовать специальный государственный аппарат, который будет называться Совет по делам Русской Православной Церкви. И председателем Совета предполагается назначить товарища Карпова. Как вы смотрите на это?» Все трое заявили, что они весьма благодарны за это правительству и лично товарищу Сталину и весьма благожелательно принимают назначение на этот пост товарища Карпова».

Существует версия, что якобы они оторопели от такого рода своего куратора и что якобы кто-то из них сказал, что с товарищем Карповым связывается иная политика в отношении Церкви и что, может быть, лучше назначить кого-то другого? И что, якобы, Сталин, усмехнувшись, сказал, что у вас была возможность убедиться в том, как добросовестно работал товарищ Карпов в прошлом, изничтожая вас, а теперь он будет получать другие указания и будет так же их добросовестно исполнять.

Но, скорее всего, этого не было. Вы чувствуете, что тональность разговора совсем другая – все четко, прагматично, без всякой лирики. Разве что – «большевистские темпы». И Карпов фиксирует, что все, конечно, благодарны.

«Затем, обращаясь ко мне, товарищ Сталин сказал: «Подберите себе два-три помощника, которые будут членами вашего Совета, образуйте аппарат. Но только помните, во-первых, что Вы – не обер-прокурор, а, во-вторых, своей деятельностью больше подчеркивайте самостоятельность Церкви».

Каково было это митрополитам слышать? Нужно подчеркивать их самостоятельность, которой на самом деле не предполагается.

«В заключение этого приема у товарища Сталина выступил митрополит Сергий с кратким благодарственным словом правительству и лично товарищу Сталину. Товарищ Сталин, попрощавшись с митрополитами, проводил их до дверей своего кабинета. От фотографирования Сталин отказался».

Потом, через два дня, было принято решение дать короткое сообщение в прессе об этой встрече. А, покинув Сталина, три митрополита 5 сентября, когда «большевистскими темпами» шла подготовка Архиерейского собора, написали Сталину письмо – беспрецедентный случай.

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Исторический день свидания нашего с великим для всей Русской земли вождем нашего народа, ведущим Родину к славе и процветанию, навсегда останется в глубине сердца нас, служителей Церкви. Мы почувствовали в каждом слове, в каждом обращении, в каждом предложении сердце, горящее отеческой любовью ко всем своим детям. Русской Православной Церкви особенно дорого то, что Вы своим сердцем почувствовали, что она действительно живет вместе со всем русским народом общей волей к победе и священной готовностью ко всякой жертве ради спасения Родины.

Русская Церковь никогда не забудет того, что признанный всем миром Вождь – не только Сталинской Конституцией, но и личным участием в судьбах Церкви поднял дух всех церковных людей к еще более усиленной работе на благо дорогого отечества. От лица Русской Церкви приносим Вам великую благодарность.

Да сохранит Вас Бог на многие лета, дорогой Иосиф Виссарионович!»

Что здесь показательно? Определена очень четко задача Церкви – она должна служить Родине. Той самой Родине, которой управляет богоборческий сталинский режим, которую попирает богоборческий сталинский режим. Она должна служить ему – и тогда все, может быть, все будет не так уж плохо.

Да, письмо написано в характерной для той эпохи тональности: тут и «отеческая забота», и «отец». Что же это? Для них, представителей Русской Церкви, отец – это он? У них вроде бы другой Отец, помимо их кровных отцов, уже умерших, из мира иного глядящих на своих чад в архиерейских облачениях? У них – Отец Небесный. А это кто?

Письмо это не было опубликовано в советской печати; уж слишком это было фамильярно так обращаться к Сталину церковникам. Но, в принципе, это было то, что нужно. Итак, Архиерейский собор собрался в 1943 году, 8 сентября. Участвовало в нем девятнадцать архиереев – это при том, что у нас было 64 правящих архиерея к 1917 году, 64 епархии было. То есть, кого могли собрать – собрали. И, кажется, о чем должны были на этом соборе прежде всего беседовать? Конечно же, о том, что произошло за предыдущую четверть века, ведь ситуация в Церкви кардинально изменилась с того момента, когда проходил Собор 1917–18 гг. Нужно было осмыслить очень многое – в частности, в плане того, чтобы, скажем, уподобить устав Русской Церкви – определении о высшем церковном управлении, епархиальном, приходском – тем законодательным нормам, которые сейчас существовали в стране.

Но что мы видим? Митрополит Сергий выступает с докладом «О деятельности Православной Церкви за два года Отечественной войны». А предшествующие двадцать с лишним лет? Это что, не тема для серьезного разговора? А что было за эти двадцать лет? Что же он мог сказать этим восемнадцати архиереям, которые прекрасно отдавали себе отчет, что все предыдущие двадцать лет Церковь уничтожалась? И сами они чудом остались в живых. Чудом – а иногда и ценой компромиссов. Говорить было не о чем. О главном говорить было нельзя. Но зато нужно было говорить о том, как Церковь активно исполняла свой патриотический долг в годы Отечественной войны.

Затем выступает митрополит Алексий с докладом «Долг христианина перед Родиной в переживаемую эпоху Отечественной войны». Опять та же тема. Опять рассмотрение того, как Церковь призывает всех бороться с врагами – то ли Родины, то ли режима, который уничтожал нашу Родину до войны?

Но все-таки главный вопрос надо было рассмотреть: о выборах Патриарха. Здесь все прошло очень просто. Митрополит Алексий обратился к членам собора с предложением избрать Патриарха сразу. «Я думаю, что этот вопрос бесконечно облегчается для нас тем, что у нас имеется уже носитель Патриарших полномочий». Вот, оказывается: «носитель Патриарших полномочий». «Поэтому я полагаю, что избрание со всеми подробностями, которые сопровождают его, для нас является как будто бы и ненужным». После этого участники собора встали и дружно пропели «Аксиос».

Что тут можно сказать? Конечно, все понимали, кого хочет видеть Сталин, превратившийся в одну ночь из лучшего друга авиаторов и физкультурников в лучшего друга церковников. Конечно, Сергия. Сергий доказал Сталину, что он всегда будет ему предан, что бы ни происходило и как бы не вел себя его ближайший сподвижник Сергий (Воскресенский) на той стороне. Поэтому какие уж тут еще «подробности»…

Был избран Свяшенный Синод из трех постоянных и временных членов, было принято постановление, о котором я уже говорил: «Всякий, виновный в измене общецерковному делу, перешедший на сторону фашизма как противник Креста Господня да числится отлученным, а епископ и клирик – лишенным сана». Надо сказать, что это постановление, которое я уже упоминал, действительно, на практике не выполнялось. И вы, я думаю, сами встречались со священнослужителями, которые в прежние годы были рукоположены на оккупированной территории, которые служили на оккупированной территории, а потом совершенно спокойно перетекли в Московскую Патриархию. И это было правильно, потому что эти люди исполняли свой пастырский долг. Но тогда зачем нужно было принимать собором вот это самое постановление? Дабы доказать власти свою лояльность – но тайным желанием не исполнять собственное постановление, если будет для этого возможность. Потому что духовенства-то не было. И большая часть духовенства, которая у нас будет служить после войны, это будет духовенство, которое служило на оккупированных территориях.

Конечно, под прещение этого собора подпадало и все духовенство Зарубежной Церкви. Поэтому когда происходило воссоединение с Зарубежной Церковью в 2007 году, этот акт, как и другие аналогичные акты, был дезавуирован. Но что здесь поражает? Готовность в силу политических обстоятельств принимать такие постановления, которые сама же иерархия склонна не исполнять, если будет такая возможность. Вот так постепенно профанируется то, что называется церковным правом.

Ну и, конечно, собор принял обращение к советскому правительству: «Глубоко тронутый сочувственным отношением нашего всенародного вождя главы Советского правительства И.В.Сталина к нуждам Русской Православной Церкви и к скромным трудам нашим, её смиренных служителей, приносим правительству нашу общесоборную искреннюю благодарность и радостное уверение, что ободренные этим сочувствием мы преумножим нашу долю работы в общенародном подвиге за спасение Родины».

Опять вот эта самая тема – Церковь служит Родине. Разве не удел христиан – иметь свою родину на небесах? Но нас почему-то усиленно привязывают к этой самой Родине, здешней – какой бы она ни была. И это очень серьезная проблема, которая у нас остается очень больной и неразрешенной. Кому же мы должны служить? Богу или кесарю?

12 сентября 1943 года в Богоявленском соборе состоялась Патриаршия интронизация митрополита Сергия. Это было по советским временам беспрецедентное событие – не только потому, что оно состоялось, но и потому, что туда пропустили огромное количество иностранных дипломатов, журналистов. Тогда же, в сентябре, был создан Издательский отдел, который спешно, уже в 1943 году, выпустил четыре номера «Журнала Московской Патриархии». Надо сказать, что этот собор был небезусловен, и неслучайно некоторые из наших архиереев, которые оставались на позициях «непоминающих», этот собор не признали. Вот почему придется, и мы с вами будем об этом говорить, уже на новом уровне созывать Поместный собор в 1945 году для избрания Патриархом митрополита Алексия (Симанского).

Тогда же собор был, конечно, хотя и Архиерейский, но он не мог быть таким признан по существу, ибо две трети епархий тогда не имели у нас вообще архиереев. Но какой смогли тогда собрать, такой и собрали.

А 8 октября 1943 года был образован Совет по делам Русской Православной Церкви, который возглавил полковник Карпов, дослужившийся на этом посту до звания генерал-майора госбезопасности. Он даже не ушел из госбезопасности – вот почему потом у нас и будет наша Церковь в цепких лапах уполномоченных Совета уже не по делам Русской Православной Церкви, а Совета по делам религий. У нас многие годы уполномоченный Совета по делам религий был бывший полковник Особого отдела Григорий Семенович Жаринов – вот он, по существу, и определял всю политику.

При создании Совета по делам Русской Православной Церкви создался орган беспрецедентный. Если одна из главных уступок митрополита Сергия заключалась в чем, помните? Он согласился на то, чтобы кандидатура каждого нового епископа, чтобы перемещение каждого епископа согласовывалось с ГПУ, с Тучковым. Вот на это не пошел митрополит Петр, за что и был арестован. А Сергий согласился.

Но затем система начнет развиваться дальше. И уже не только кандидатуры епископа будут согласовываться с представителями органом госбезопасности, но и кандидатуры священников. Что будет происходить в дальнейшем – в 60-е, в 70-е годы? Любому священнику, чтобы получить постоянное место служения, нужно сначала было получить не указ архиерея, а свидетельство о регистрации его у какого-то уполномоченного. То есть уполномоченные определяли кадровую политику на уровне приходского духовенства. И контроль над церковными кадрами будет тотальный. А что это будет означать? Это будет означать, что каждый священнослужитель в конечном итоге – уже не епископ, а любой священнослужитель – будет подвергаться постоянному прессингу со стороны пятого управления КГБ, которое всячески будет пытаться склонять их к сотрудничеству. И в зависимости от меры гуттаперчивости священнослужителя будет помогать ему – либо мешать.

Но это в будущем, а тогда этот орган еще только появился, и речь шла, конечно, о контроле, прежде всего, над назначением епископов. Вы помните, что Сталин предложил подать список тех, кого, как считает митрополит Сергий, нужно освободить. Подали список, в котором было двадцать четыре архиерея, один архимандрит и один протоиерей. То есть о них не было сведений, что они погибли. 27 октября этот список был передан. И, в частности, митрополит Сергий написал: «Прошу Вас возбудить перед правительством СССР ходатайство об амнистии перечисленных в прилагаемом списке лиц, которых я желал бы привлечь к церковной работе под моим ведением. Я не беру на себя решать вопрос о том, насколько эти лица заслуживают отбываемые ими наказания, но я питаю уверенность, что оказанная им со стороны правительства милость побудит их и даст возможность приложить все свое старание, чтобы показать свою лояльность правительству СССР и без следа загладить свою прошлую вину». Это он об исповедниках, о мучениках. Это они должны заглаживать свою вину перед правительством?

Ответ на это обращение был очень характерный. Карпов сообщил, что из предлагаемого списка все, кроме одного, были расстреляны или погибли в лагерях. Жив остался только епископ Николай Могилевский, который и будет освобожден.

Вот таков был итог этого собора – избрание Патриархом митрополита Сергия, которому к тому времени оставалось жить чуть более полугода.

Какой мы можем подвести итог этому периоду правления митрополита Сергия? И, в частности, вот эта встреча со Сталиным – что это: все-таки победа митрополита Сергия и Церкви над Сталиным или окончательное поражение? На мой взгляд, это поражение. Потому что, в конечном итоге, Сталин добился того, что недоуничтоженная им Церковь в лице митрополита Сергия была готова стать послушным инструментом в проведении его политики.

Вы скажете: ну хорошо, а если бы митрополит Сергий не шел на уступки и погиб бы вместе с теми, кто занимал более твердую позицию, что было бы тогда в годы войны, когда Сталин решил восстановить Церковь? А тогда бы Сталину пришлось бы обратиться либо к тем, кто находился на лагерных нарах, и те бы с ним могли вести разговор уже совсем в другой тональности: либо принимайте наши условия – то есть Церковь отделена от государства, так и не вмешивайтесь. Помните, позицию послания Соловецких епископов: «соблюдайте ваше же собственное законодательство». Либо мы останемся там, где мы находимся. Либо Сталин мог обратиться к представителям Зарубежной Церкви – ведь православный мир не исчез бы вместе с исчезновением Московской Патриархии. И с ними бы ему переговоры пришлось вести тоже более сложные, ибо они были ему не подвластны в такой степени, в какой был подвластен митрополит Сергий. Вы скажете, что Сталин мог был собрать какую-то самозваную структуру: собрать каких-нибудь офицеров госбезопасности, научить их, так сказать, кадилом махать, выдать их за священнослужителей – в принципе, можно себе представить и такое. И что было бы тогда?

Но сейчас мы имеем дело с тем, что имеем. А имеем мы дело с тем, что митрополит Сергий, действительно, пережил тогда свой звездный час. Но что это было, повторяю – победа или поражение? Для меня это является поражением именно потому, что его союз со Сталиным в это время приобрел такие формы, при которых уже и у его преемников не оставалось никакого выбора. Он оставлял будущему Патриарху Алексию (Симанскому), который так же, как и Сергий (Воскресенский) прошел с ним все самые тяжелые этапы политики компромиссов, очень тяжелое наследство. Он, по существу, оставлял ему ту самую золоченую патриаршую клетку, в которую должен был войти его преемник именно как в клетку, в которой его действия были очень жестко ограничены. И мы увидим далее, когда будем вести речь о деятельности Патриарха Алексия (Симанского), какую политику будет вынужден проводить этот преемник митрополита Сергия (Страгородского), не обладавший, конечно, масштабом личности митрополита Сергия (Страгородского).

Но митрополит Сергий – теперь Патриарх Сергий – к тому времени уже тихо угасал, и 15 мая 1944 года он скончался. Скончался и, как вы знаете, покоится под сводами Богоявленского собора в Москве, собора, в котором его и хиротонисали в Патриарха.

Что можно сказать об этом человеке в заключение в связи с тем, о чем мы с вами говорили на протяжении этих бесед. Безусловно, перед нами один из самых выдающихся церковных иерархов Синодального времени. Да, иерарх, который, в общем-то, с ранних лет своего епископского служения главное внимание в своей жизни уделял, прежде всего, высокой церковной политике; который очень много преуспел – не только в своих карьерных начинаниях, будучи одним из самых молодых и успешных русских архиереев дореволюционного времени, но и во многом преуспел в отстаивании интересов Церкви. Который, действительно, считал, что огромный административно-церковный опыт позволит ему переиграть и обновленцев, и чекистов, и даже Сталина. Который, тем не менее, разделял характерное для Православной Церкви, впрочем, не только Синодального периода, да и не только Православной Церкви нашей страны, убеждение, что существовать дистанцированно от государства, а не в союзе с государством Церковь по определению не может, и который готов был идти на союз с любым государством на любых уже условиях, поняв, что его политика в конечном итоге терпит крах. Она и терпела крах от года к году, как мы видели динамику свертывания церковной жизни в эти годы. И вот – война.

Действительно, если бы не было войны, трудно сказать, как бы осуществлялась религиозная политика сталинского режима. Даже сейчас, когда мы с вами говорим о перемене в этой политике, связывая её и с проблемами чисто военного характера – необходимо было укреплять отношения с союзниками, а значит, учитывать западное общественное мнение; необходимо было какую-то контрпропаганду вести по отношению к немецкой политике поддержания религиозной жизни на оккупированных территориях; необходимо было вдохнуть какую-то новую идеологию, используя идеи патриотизма. Ведь по существу Сталин в своем первом выступлении будет говорить очень созвучно с первым посланием митрополита Сергия 22 июня 1941 года, посланием, еще тогда не ведомым никому. Это попытка представить коммунистический режим как государственность, защищающую русские интересы, которой должны все, в том числе и православные. Это будет перемена в сталинской политике в условиях войны.

Но, вы знаете, я бы не стал связывать перемену в политике Сталина с этими факторами. Она все равно необъяснима. В принципе, Сталин мог бы уничтожить религиозную жизнь в России полностью во время войны. И это бы не остановило союзников от сотрудничества со Сталиным – слишком важно было для них участие Советского Союза в войне с Германией. И это не помогло бы Германии победить, ибо она была обречена на поражение. И самое страшное заключается в том, что это бы не вызвало массовое возмущение русского народа против сталинского режима – как не вызывало массового выступления против Сталина, против коммунистического режима проводившаяся на протяжении четверти века антирелигиозная политика. У нас уже почти не было Церкви, а во время переписи 1938 года 56% людей называло себя верующими. Вера их уже не нуждалась в Церкви. Ну а когда Церковь вновь появилась – почему бы и не начать ходить в храмы вновь?

Поэтому то, что у нас Церковь не оказалась уничтожена – это не заслуга Сталина, и это не заслуга митрополита Сергия. Это, действительно, милость Божия. Бог в отличие от земных правителей Свое слово держит. Он сказал, что врата адовы не одолеют Церкви – вот они её и не одолели. И не мудрая политика митрополита Сергия сему способствовала. Его политика способствовала лишь другому – что Церковь, сохранившаяся в годы войны, оказалась в положении полностью подчиненной богоборческому режиму. И здесь нельзя не вспомнить оппонентов Сергия, которые говорили ему: «Не считайте, что Вы спасаете Церковь. Мы все в Церкви спасаемся. Церковь Христос спасет и без нас, даже если нас не будет на этой земле. Поэтому нельзя идти на компромиссы, а есть ситуации, когда приходится умирать – просто достойно умирать, а не пытаться, спасая собственную жизнь, считать, что ты спасаешь этим Церковь».

Но, повторяю, наследие митрополита Сергия – Патриарха Сергия, доставшееся Патриарху Алексию, действительно, оказалось очень сложным, очень тяжелым. И разговор о нем мы с вами продолжим в следующий раз.