свящ. Феодосий Иванов

Церковь в эпоху Смутного времени на Руси

Источник

Содержание

Предисловие Литература предмета Источники Пособия Введение Часть I-я. Церковь в период от смерти Феодора Иоанновича до низвержения Шуйского Общая характеристика состояния церкви в рассматриваемый период Глава I-я. Церковь в царствование Годуновых до воцарения самозванца Глава II-я. Церковь при первом самозванце Глава III-я. Церковь во время царствования Шуйского Часть II -я. Церковь в период междуцарствия с низвержения с престола Шуйского до воцарения Михаила Феодоровича Романова (1610–1618 г.) Общая характеристика рассматриваемого периода Глава IV-я. Церковь спасает православие в кандидатуре Владислава на престол и поднимает ополчение Ляпунова Глава V-я. Расстройство ополчения городов и убийство Ляпунова. Видения и общий пост. Последняя грамота Гермогена в Нижний, смерть его. Характеристика патриарха Гермогена. Лжепатриарх Игнатий. Глава VI-я. Деятельность Троицкой обители. Нижегородское ополчение. Минин и Пожарский. Деятельность Палицына на соединение рати Пожарского с казаками. Очищение Москвы от врагов. Избрание на царство Михаила Феодоровича Романова. Глава VII-я. Церковь в эпоху смутного времени на Руси спасла государство, проявив основное жизненное начало – свободное внутреннее единение по вере в любви по закону Христову. Заключение  

 

Предисловие

От крещения в купели русского Иордана, в струях Днепра, в течение девяти веков и до сего дня русский народ смотрел с полной верой и искренним убеждением на свою Православную Церковь, как на свою чадолюбивую, одаренную свыше могучими, непреодолимыми силами, мать, как на верную руководительницу и самую сильную помощницу на всех путях его жизни. То был и есть для него тот кокош, который учил и учит его, как питаться зернами тех Божественных глаголов, которые имеют обетования живота временного и вечного; то был и есть для него тот кокош, под крыльями которого он согревался и согревается самой животворной теплотой, укрывался и укрывается от врагов внешних и внутренних, от всех бед и напастей. Вся наша история подтверждает, что Православная Церковь была для русского народа и царства зиждительной силой, щитом и ограждением1... Бесспорно признаваемый исторической наукой факт благотворного влияния Церкви на судьбы нашего отечества не отрицается даже теми, кто говорит, что не только откровенно теологическое, но и откровенно метафизическое доказательство преимущества духовной культуры перед материальной, давно потеряло всякий кредит в глазах людей, стремящихся к достижению научного знания. Высказавшийся так, Милюков говорит, что культурное влияние Церкви и религии было безусловно преобладающим в исторической жизни русского народа2. Проходя красной нитью через всю нашу историю, значение Церкви особенно ярко обнаруживалось в те моменты, когда правильная государственная жизнь парализовалась какими-либо обстоятельствами, разлагавшими государственный организм. Церковь в такие моменты являлась силой, оживотворявшей разлагающееся государство. Особенно такое влияние Церкви обнаружилось в смутное время, когда государство, казалось, окончательно погибло. Церковь спасла государство в это время от распадения. Этот факт является настолько очевидным, что оспаривать благотворное значение церкви в смутное время, значить называть белое черным. И нужно отдать честь нашей исторической науке, что значение Церкви Православной в это время разработано при блестящей разработке вообще всей этой эпохи. Изучая вопрос о значении Церкви в это время, мы можем найти обилие исторической литературы. Поэтому писать об этой эпохе и в частности исследовать вопрос о значении Церкви, казалось, значило бы повторять старое, чужое, черпать готовый, прекрасно разработанный материал, быть только компилятором, не давая ничего хотя сколько-либо полезного для науки. Да, так представляется дело, если ставить задачей истории только объективное изложение фактов, открытие новых данных на основании вновь открытых источников. Но кроме этого, история может идти несколько вперед и давать истину и при чисто идейной работе, когда уже исследованное другими с фактической стороны получает новое освещение с идейной стороны. „Беспредельное развитие исторической науки, писал покойный Коялович, обусловливается не только более или менее полным и основательным изучением фактов, но и сменяющимся освещением их. Не признавать этого и ожидать полной объективности, – значит идеализировать дело, и идеализировать вредно, ссобенно у нас. У нас отнюдь нельзя пожаловаться на избыток субъективного освещения исторических явлений; напротив, справедливее можно жаловаться на недостаток этого освещения, на непроглядный туман, покрывающий необозримую массу фактов нашей истории. Наши историки страдают, прежде всего, вольной или невольной неохотой освещать изученное, и множество основательнейших выводов пропадает в черняках их трудов, а чаще в их головах с их смертью. Их преемники ничем из этого не пользуются и должны вновь работать для облегчения над сырым материалом. Наука замедляется в своем развитии, общество позже усвояет взгляды, которые должно-бы усвоить давно“3. ..

По отношению к затрагиваемому нами вопросу о значении церкви в смутное время нужно сказать следующее: „В нашей исторической литературе есть один существенно важный пробел, именно: у нас не появлялось труда, который поставил бы предметом исследования значение Церкви, как таковой, т. е. как духовного организма, проникнутого своим особым жизненным началом. А между тем глубокая религиозность русского народа сослужила службу государству в эпоху всеобщей разрухи именно этой своей стороной. В то время, как под давлением расходившихся страстей устои государства рушились в самом основании своем, жизненное начало Церкви оставалось крепким и нерушимым Временно ослабленное в своем проявлении, благодаря крайне неблагоприятно сложившемуся стечению обстоятельств, церковное начало, как бы выждав благоприятный момент, опять выступило со своей умиротворяющей и объединяющей силой, которое и возродило разрушенное государство, не находившее, как казалось, средств для спасения“4. Таким образом, вопрос о значении Церкви в смутное время может быть предметом особого исследования. Оно не может ставить себе задачей дать что-либо новое с фактической стороны, так полно разработанной. Задачей такого исследования может быть выяснение того, что в смутное время Церковь проявила свое жизненное начало, делающее ее духовным организмом. Анализ фактов деятельности Церкви в смутное время показывает, что не простая вспышка религиозного чувства у народа спасла государство, но та живая сила, которая верующих соединяет не в механическую группу отдельных единиц, но в живой организм, делает верующих церковью – телом Христовым. К такому, именно, выводу пришли мы, изучив деятельность Церкви в эпоху смутного времени.

Такую именно задачу и берем мы на себя смелость поставить нашим исследованием – выяснить значение в смутное время Церкви, как духовного организма, проникнутого своим особым жизненным началом. Являясь, поэтому, по преимуществу работой идейного характера, наш труд со стороны фактической компилятивен.

Мы и не ставим себе задачи сказать что-либо новое с фактической стороны на основании новых, неисследованных источников. Говорим это во избежание упреков в компиляции, хотя работа велась нами на основании не только пособий, но и первоисточников в доступных для нас размерах.

План нашей работы такой. Предварительно систематическому обзору деятельности церкви в течение смутного времени, мы считаем нужным обратиться к вопросу о том жизненном начале церкви, которое делает ее организмом. Вопрос этот, являясь, по-видимому, побочным для нашей задачи, может осветить деятельность церкви в смутное время надлежащим образом и таким образом ослабить кажущуюся тенденциозность нашего освещения деятельности Церкви в смутное время. Вслед за сим мы считаем нужным установить смысл смуты, как явления социально-политического, – болезни государственного организма. Почему, именно, это явление в нашей истории вызвало Церковь на обнаружение своего животворного начала. Уяснив причину и сущность смуты, мы обращаемся к вопросу, что такое своеобразное явление, каким представляется Церковь в эпоху смуты на Руси, имело ли корни в предыдущей истории. Для этого мы стараемся кратко уяснить значение Церкви во всей нашей истории. После такого введения, мы обращаемся к основной своей задаче.

Главную часть своего труда мы делим на две основных части на чисто исторических основаниях: Церковь в эпоху до свержения Шуйского при Годунове, I-м самозванце и Шуйском (I-я часть). Деятельность Церкви за это время по характеру своему однообразна. В эпоху же междуцарствия выступает Церковь иначе, так как государство как бы уже не существовало. Поэтому 2-я часть нашего труда обнимает деятельность Церкви за время междуцарствия. Если до низвержения Шуйского Церковь поддерживает на престоле законную власть в лице Годуновых и Шуйского и пассивно подчиняется самозванцу, то в эпоху междуцарствия действия Церкви исключительно активны по своему характеру. Обозревши деятельность Церкви за все время смуты, мы пытаемся раскрыть, что представленная нами картина правильно может быть понята как обнаружение Церковью своего жизненного начала, сплотившего народ и спасшего государство. Поэтому-то заключительная глава является резюме всей работы.

Осмеливаясь выступить в печать со своим трудом, мы считаем нравственным долгом выразить нашу глубокую признательность и искреннюю благодарность нашему почтенному руководителю профессору Киевской Духовной Академии Владимиру Зеноновичу Завитневичу, предложившему разработанный нами вопрос в качестве темы для курсового студенческого сочинения и всегда внимательно руководившого нами.

Литература предмета

Источники

Собрание государственных грамот и договоров, томы I и II.

Акты исторические археографич. комиссии, т. II.

Акты археографической экспедиции, т. II.

Акты западной России, т. IV.

Дополнения к актам историческим, т. I.

Русская историческая библиотека, томы – I и XIII.

Летопись о мятежах, издание 2-е.

Новый летописец, Временник Императорск. Моск. Общества истории и древностей, книга 17, 1853 года

Иное сказание, там же, книга 16.

Сказание Авраамия Палицына, издание 2-е.

Рукопись Филарета в Сб. Муханова, под № 195.

Сборник хронографов, А. Попова.

Сказания соврем, о Димитрии Самозванце, т. I–V.

Пособия

История госуд. Российского, Карамзин, т. XI и XII.

История России, Соловьева, т. VIII.

История смутного времени, Бутурлина, ч. 1–3.

Смутное время, Костомарова, т. I–III, (исторические монографии, т. IV–VI).

Смутное время, – Иловайского.

И. Забелин, – Минин и Пожарский, прямые и кривые в смутное время.

Платонов. Очерки по истории смутн. врем., изд. 1.

Его-же: Древне-Русские сказания и повести о смутном времени, XVII века, как историч. источник.

Преосвящ Макарий. История русск. церкви, т. X.

Доброклонский. Руков. по ист. русск. церкви, вып. III.

Кедров, Авраамий Палицын. Чтения в Обществе истории и древностей, 1880 г., книга IV.

Смирнов, Святейший патриарх Филарет Никитич. Чтения в Обществе люб. дух. просв., 1873–1874 г.

Скворцов, Дионисий Зобниновский, архим. Троице-Сергиева монастыря.

Дмитревский. Арсений Елассонский и его мемуары по русской истории. Разбор этого соч. проф. Завитневичем в Прот. Совета Киевск. дух. Акад. за 1900/1 уч. г.

Пирлинг. Из смутного времени.

Левитский, Игнатий, патр. Московский. – Христианское чтение 1886 г., Странник, 1864 года.

Его-же: Лжедмитрий, как пропагандист католичества в Москве – Христ. чтение, 1885–1886 г.

Русская церковь на служении государству в период смутного времени, Труды Киевск. дух. Акад, 1861 г.

Статьи о патр. Гермогене в журн.: Духовная беседа–1861 г., –Странник–1864 г , –Православный собеседник–1866 г., –Русский архив–1902 г.

Иов, патриарх Московский, Прав. Соб., 1867 г.

Служение Филарета, митроп. Ростовского, бедствующему отечеству, Правосл. Собесед., 1866 г.

Николаевский, Учр. патриарш. в России, Хр. чт., 1879 г.

Тихомиров. Царь Борис Феодорович в церк. и граж. меропр. его времени. Хр. Чт. 1903 г. стр. 635–648.

В. З. Завитневич, А. С. Хомяков, т. I, кн. 1 и 2.

Коялович. История русского самосознания.

Введение

Пытаясь уяснить своим трудом, что в смутное время значение Церкви должно быть понимаемо как обнаружение церковью своего основного жизненного начала, делающего церковь организмом, мы считаем нужным прежде всего раскрыть сущность этого начала.

По учению Слова Божия, Церковь, как общество верующих во Христа, в своей жизни подобна живому организму – телу. Как тело одно, но имеет многие члены, говорит Св. Ап. Павел, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос (1Кор.12:12). Изъясняя это место, Златоуст говорит: надлежало бы сказать: так и Церковь, – это именно следовало из предыдущого, но он не сказал так, а вместо Церкви наименовал Христа, употребив выражение более возвышенное и более пристыдив слушателя. Смысл его слов следующий: так и тело Христово, которое есть Церковь. Как тело и голова составляют одного человека, так и Церковь и Христос едино суть; потому и именует вместо Церкви Христа, разумея здесь тело Его. Как наше тело есть нечто единое, хотя состоит из многих членов, так и в Церкви все мы составляем нечто единое; хотя она состоит из многих членов, но эти многие суть одно тело5. Чем же достигается единение верующих во Христа, через что их жизнь, как членов церкви, обращается в жизнь организма? Прежде всего их напояет духом жизни Глава Церкви – Господь Иисус Христос, но если верующие разъединяются друг от друга, они не члены тела Христова, в котором должна быть между членами живая связь. Такой связью может быть только любовь членов друг ко другу, как брату о Христе. Страдает ли один член, говорит там же Апостол, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены (1Кор.12:26). Давши картину жизни церкви, как тела Христова, в которой не должно быть разделения, Апостол следующую главу посвящает раскрытию христианской любви, ставя ее даже выше мученичества за Христа. Изъясняя слова Апостола, что любовь выше дара языков, Златоустый говорит: любовь, по справедливости, должна представляться важной уже и потому, что дары не только не соединяли их (Коринфян), но и разделяли соединенных, а она, напротив, сама собой может соединить разделенных и сделать их одним телом6. Если в нашем теле не должно быть несогласия, то гораздо более в теле Христовом. Бог устроил так не только для того, чтобы члены (церкви – тела Христова) не отделялись друг от друга, но чтобы между ними были любовь и согласие7. В послании к Ефесянам Апостол говорит, что члены церкви должны истиной любовью все возращать в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при содействии в свою меру каждого члена, получает приращение для создания себя самого в любви (Еф.4:15–16). В толковании на эти слова Златоустый говорит: любовь возсозидает, соединяет, сближает и сопрягает нас между собой. Итак, если хотим получить Духа от Главы, будем в союзе друг с другом8. Как известно, вопрос о Церкви, как живом организме, получил широкую разработку у нашего светского Богослова – Хомякова. Основным пунктом богословского мировоззрения Хомякова, говорит проф. Завитневич, является вопрос о Церкви. Церковь трактуется как духовный организм, как тело Христово. Церковь, говорит Хомяков, не в более или менее значительном числе верующих, но в духовной связи, их объединяющей. Единство в Церкви достигается путем свободного единения её членов по закону любви: примирение начал единства и свободы на начале любви – вот первая характерная особенность Церкви, которой последняя отличается от всякого человеческого общества. Легко заметить, что то основание, на котором утверждается учение о Церкви (у Хомякова) есть любовь: где нет любви, там нет истинно христианского единства, там нет и Церкви, как тела Христова, там нет и её Главы, там нет и Духа Божия, живущего в любовном единении верующих и т. д9. Хомяков говорит: выше всего (в Церкви) любовь и единение10. Человек находит в Церкви не чуждое что-либо себе. Он находит в ней себя самого, но себя не в беcсилии своего духовного одиночества, а в силе своего искреннего духовного единения со своими братьями, своим Спасителем. Но каким же образом, скажут нам, могло бы единение христиан дать каждому то, чего не имеет никто в отдельности? Песчинка, действительно, не получает нового бытия от груды, в которую забросил ее случай. Кирпич, уложенный в стене, нисколько не изменяется и не улучшается от места, назначенного ему наугольником каменщика. Но всякая частица вещества, усвоенная живым телом, делается неотъемлемой частью его организма и сама получает от него новый смысл и новую жизнь: таков человек в Церкви, теле Христовом, органическое основание которого есть любовь11. Ясно, что любовь в Церкви является живой связью, которая безусловно прочнее всяких политических и национальных связей, поэтому-то в Церкви братья о Христе царь и подданный, господин и раб, грек и римлянин, варвар и скиф и т. п. Поэтому-то Церковь, как общество, безусловно жизненнее и прочнее, чем государство и последнее может найти для себя опору в Церкви, которая и в период гонений от государства процветала даже более, чем по признании государством правоспособности её существования. В противоположность государству, говорит проф. Завитиевич, которое зиждется на формально-юридической основе, Церковь есть институт по преимуществу нравственный. Личность, искренне вступающая в Церковь, заблаговременно отрекается от своего эгоизма и выражает готовность добровольно подчиниться водительству Духа Божия, живущего в единстве человеческих убеждений, в единстве человеческих совестей. Цель высших идеальных стремлений Церкви в отношении к государству заключается в том, чтобы ассимилировать его по своим законам, пропитать его своим духом, т. е. формально-юридические отношения его членов заменить отношениями нравственными12. По мнению Владимира С. Соловьева, государство есть только часть в организации собирательного человека, часть, обусловленная другой высшей частью, от которой оно получает свое освящение и окончательное назначение. Церковь есть выражение Божественной стихии, тогда как государство – выражение чисто человеческой стихии. Воистину мирская политика должна быть подчинена политике церковной, но никак не через уподобление Церкви государству, а напротив – через постепенное уподобление государства Церкви. Мирская действительность должна пересоздаваться по образу Церкви13.

Если мы от такого идеального отношения Церкви к государству обратимся к исторической действительности у нас на Руси в эпоху смутного времени, то увидим, что это время было торжеством начал, разложивших государство. Но если последовал распад государства и разрыв государственных связей, то спасение государству вышло от Церкви, обладающей живым, прочным основным началом, каковым, как мы видели, является любовь друг к другу, как брату по вере во Христа. Уяснивши сущность жизненного начала Церкви как организма и её превосходство в силу этого начала перед государством, мы взглянем, в чем же была сущность смуты на Руси, чтобы рельефнее видеть значение Церкви в это время. Где причины разложения государства, разрыва политических связей.

Сам русский народ, переживавший смуту, по своей набожности, видел в событиях этого тяжелого времени наказание от Бога за грехи. Так, везде мы встречаем в грамотах и сказаниях этой эпохи выражения – грех наших ради, по грехам всего православного хрестьянства и т. п. В грехе повинны все – от царя и патриарха до простолюдина. Что же это были за грехи всех? Обращаясь к летописным сказаниям рассматриваемой эпохи, мы видим следующее. Общим грехом всех православных крестьян можно признать преследование только своих выгод за спинами самозванцев, особенно тех общественных слоев, которые чувствовали на себе тяжесть социального устройства. В силу этого общественные классы, из которых один сидел на плечах другого, должны были столкнуться между собой и выступить в борьбу. Борьба частей социального организма между собой только за свои интересы – вот причина смуты. Эта рознь и борьба между собой исходит от бояр еще при жизни царя Феодора I. Предвидя пресечение династии, бояре начали вражду из за престола: „Видя враг царя праведна, и ста, и вложи вражду в бояре, разделяхуся на двое“14. „Богу попустившему грех ради наших в множайших владомых сугубу зависть и гордость и неправду, наипаче множайших не токмо друг друга ненавидяще, но кийждо един и на самого Государя помышляху смертным убивством, и неправду деяху“15. Так бояре начинают ту страшную рознь и вражду общественных классов, какая, достигши особенного развития в эпоху междуцарствия, едва не погубила государственного организма, при напиравших еще внешних врагах. Вражда бояр между собой выдвинула I-го самозванца, его свергнул Шуйский. В его царствование рознь и смута становятся уже социальной, начинаются возмущения тех классов, – которые особенно чувствовали тяжесть крепостного порядка. Эти возмущения начинаются прежде всего на Украине, где связь с центром чувствовалась слабо. „Наведе на нас Бог, говорит автор летописи о мятежах, яко убо пострадахом и убиени быхом не от неверных, но от своих раб и крестьян поругаемы, убиваемы. Бысть в лето 7115, собрахуся боярские люди и крестьяне, к ним же приступаху и Украинские посадские люди и стрельцы, и казаки и начаша по градам воевод имати и сажати по темницам. Бояр же своих домы разоряху и животы грабяху, а жен их и детей разоряху и за себя имаху“16. Это антисоциальное движение, начавшись в Украйне, идет к Москве, где в Тушине образуется второе государство с Цариком во главе. Из Москвы начинается течение сюда так называемых перелетов, бояре ясиво изменяют слабому на престоле Шуйскому и едут, после целования креста ему, в Тушино; „последи же кресного целования в другий день возвратишась паки на первое (т. е. Тушино), аки пес на блевотины, и множество людей всякого чина измениша, отъехаша в Тушино к вору“17. По словам Палицына, „мнози пять крат и десять в Тушино и к Москве переезжаху“18. Так царская власть Шуйского в Москве легко меняется на Царика в Тушине, потому что быть с ним было выгоднее. Легкость измены, крайнее вероломство являются дополнением к общественным грехам смутного времени – вражде и розни общественных классов между собой. Конечно, при таких условиях государственный организм должен был распаcться. Отсюда широкое развитие самозванства, доходящее до того, в Астрахани одновременно являются три вора19, затем разбойничества шайками. Ко всему этому мы должны прибавить деморализацию: разврат20, крайнюю жестокость при борьбе русских между собой. Особенно яркую картину крайнего эгоизма и жестокости общественных классов в борьбе между собой дает нам Палицын. „На единой трапезе, говорит он, седяще в пиршествах в царствующем граде, по веселии же убо овии царския палаты, овии же в тушинские таборы прискакаху. И разделишася на двое вси человецы, вси же мысляще лукавне о себе: аще убо взято будет Москва, то тамо отцы наши, и братья, и род, и друзи, тии нас соблюдут, аще ли же мы одолеем, то также мы им заступницы будем“21. Какой крайний эгоизм в отношении к законной власти: если с ней будет нам хорошо, мы за нее, – если же она в ущерб нашей выгоде, мы против нее. При таких отношениях к власти, враждующие между собой русские, по словам Палицына, доходили до таких жестокостей к своим противникам, что им ужасались даже поляки и литва22: „аще случится взяту быти кому русскими изменники и на того, яко на люта звери прискакаху со оружии, и составы того разсыпаху люте. И видяще поляки и литва каковы пытки и злое мучительство от своих к своим и единоверным, и уступающе дивляхуся окаянной вражий жестокости, и сердцы своими содрагахуся, и зверски взирающе отбегаху“. Здесь мы видим крайнее обострение враждующих между собою – своих со своими. Эта вражда была, конечно, результатом того, что „всяк от своего чину выше начаша восходити: раби убо господие хотяще быти, и невольные к свободе прескачуще; сильние же разумом от тех в правах вменяемы бываху, и ничто-же не по них не смеюще рещи; царем же играху яко детищем, и всяк выше меры своея жалованья хотяше“23.

Таким образом, вражда и борьба общественных классов между собой из за преследования своих интересов была коренной причиной смуты, по воззрениям современников. Борьба эта исходила из недовольства своим социальным положением. Недовольство это более всего заметно в тяглом классе и холопах, которые, по выражению современников, захотели быть господами. Вот это-то преследование каждым своего и как необходимое следствие отсюда борьбу и вражду всех между собой и можно считать тем грехом, который был присущ всем общественным слоям и создал смуту. Выяснив, насколько возможно, вопрос о том, где причина и сущность смутного времени, по воззрениям современников отразившимся в летописях и сказаниях, – мы перейдем к нашей исторической литературе, чтобы дать определенный взгляд на болезнь нашего государственного организма, известную под именем великой разрухи и тем яснее понять отношение к ней Церкви. Не останавливаясь на мнениях по вопросу о сущности смуты у каждого из историков, мы обратимся к тем из них, которые более или менее всесторонне разрешают этот вопрос. Так, Соловьев указывает в смуте особое значение казачества, как противообщественного элемента. Развитие казачества, говорит Соловьев, такого в сущности антигосударственного элемента, было одной из важных причин, благоприятствовавших развитию смут в Московском государстве в описываемое время24. Другой причиной, по Соловьеву, была деморализация, что он называет болезнью общественного тела, заключавшего в себе много дурных соков. Симптомы этой болезни следующие: неуважение жизни, чести, имущества ближнего, сокрушение прав слабого перед сильным, слабое сознание должного отношения человека к обществу, господство внешней силы, страшное недоверие друг к другу25. Отмеченная Соловьевым, как причина смуты, общественная деморализация имеет выдающееся значение для работы Церкви в это время. Если причина болезни коренилась не только во внешних обстоятельствах, но и в глубине народного духа, то толъко моральная сила могла положить начало оздоровлению его, что и сделала Церковь.

Не останавливаясь на мнениях других историков по вопросу о сущности смуты, мы обратимся к последнему слову исторической науки – к специальной монографии С. Ф. Платонова – Очерки по истории смуты, – Мы, говорит Платонов, следуем тем из наших писателей, которые полагают, что смута в начале XVII века имела корни в московской жизни, а не была сюрпризом, приготовленным Московскому государству польскими кознями и папской интригой26. Что же это были за корни смуты в самой московской жизни. Это был сложный внутренний кризис, переживаемый Московским государством во второй половине XVI века. Кризис этот был, во-первых, политическим и представлял собой последствие вражды московской верховной власти с родовой княжеской аристократией; во-вторых, кризис этот был социальным и представлял собой последствие крупных перемен, произведенных в области поземельных отношений в интересах служилого класса. Под действием кризиса, московское общество разделилось на враждебные друг другу слои и приближалось к открытому междоусобию настолько явно, что еще до прекращения старой московской династии наблюдатели событий, иноземные и местные, уже имели возможность предсказывать неизбежность внутренней смуты в Московском государстве. В развитии смуты, по Платонову, различаются три периода борьбы – династической, социальной и национальной. В первом происходит борьба за московский престол между различными на него претендентами. Во втором совершается разложение государственного порядка и падение политической самостоятельности Москвы вследствие социального междоусобия, вызванного борьбой за престол. В третьем наблюдаем ряд попыток со стороны московских людей к восстановлению государственной самостоятельности и общественного порядка, разрушенного смутой и иноземным завоеванием27. Итак, но Платонову в смуте общество разделилось на враждебные друг другу слои еще до смуты; затем, самая смута – борьба, сначала в верхних слоях общества, затем во всем обществе.

Борьба и вражда с крайней деморализацией, особенно выражавшейся в попрании прав другого, – вот что наполняет смуту, как историческое явление. Борьба и вражда довели государство до окончательного разложения. Вот тогда и выступила Церковь с своим жизненным началом и спасла государство. Вместо борьбы и вражды все православные христиане стали в соединении и любви, вспомнивши свое братство во Христе. Если Церковь так могуче проявила свою деятельность, что народ хотя чутьем понял и проявил свободное внутреннее единение по закону христианской любви в силу братства во Христе, то стало быть закон этот не был чужд народному духу. Другими словами, проявивши в смутное время себя в своем основном жизненном начале, Церковь имела влияние на народ и в предшествовавшее время с момента принятия христианства. Различные обстоятельства ослабляли это влияние, но оно все-таки просачивалось под корой обрядоверия. Неоспоримо, что мы приняли в христианстве больше обряд, но свести влияние Церкви только на обрядность нельзя. Мы приняли закон Христов скорей в простоте сердца, как близкую ему истину, нежели как ясное вероучение. Кто имел возможность близко и долго наблюдать наш простой народ, тот не мог не заметить, как глубоки и искренни в нем вера в Бога, надежда на Него и любовь к Нему, с каким простодушным и детским доверием он вручает себя и свои дела водительству Промысла; тому не раз приходилось, конечно, быть свидетелем его кротости, глубокого смирения и непоколебимого терпения, с которыми он переносил и переносит до сих пор невзгоды своей тяжелой доли. А кто не знает, с каким милосердием, соболезнованием и сердсбольным участием относится наш народ ко всем бедным, нищим, страждущим, калекам и даже к самым преступникам и своим врагам. Кто не знает его преданности православной Церкви, её законам и уставам, его любви к храму и церковному Богослужению, его жажды слушать Слово Божие28. Все это говорит, что влияние Церкви на народ является очевидным в истории. По словам Ключевского, Церковь, не ломая старых привычек и предрассудков, исподволь прививала (у нас на Руси) к туземному быту новые понятия и отношения, перевоспитывая умы и нравы, приготовляя к восприятию новых норм и таким путем глубоко проникала в юридический и нравственный склад общества... Рядом с общественным делением по правам и имущественной состоятельности Церковь вводила свое деление, основанное на иных началах. Она соединяла в одно общество людей разных состояний во имя цели, житейского назначения, религиозно-нравственного служения или во имя человеческого сострадания и милосердия. При таком составе церковное общество являлось не новым государственным сословием с духовенством во главе, а особым обществом, параллельным государственному, в котором люди разных государственных сословий соединялись во имя равенства и религиозно-нравственных побуждений29. Итак, Церковь объединила всех: князь и простой человек, холоп и господин были равны как дети одной матери Церкви, берущей под свою защиту особенно людей несчастных и угнетенных. Но до общего признания братства во Христе русское общество поднималось медленно. Подтверждением этого являются такие факты, когда один князь, нападая на удел другого, разрушал, как чужие ему, храмы. Жители Новгорода имели свои местные святыни, Ростовцы свои. Но Церковь уже имела с момента крещения народа выразителя единства веры в лице единого митрополита. Затем она немало способствовала уничтожению разделения политического, выражавшагося в удельной системе. Опираясь на Церковь, Московские князья привели под свой стяг все уделы. Имена святителей строителей земли русской известны каждому. Но единство, которого достигли Московские князья при помощи Церкви, было политического характера. До сознания единства веры, братства во Христе было далеко. И вот, когда единство политическое пало и началась социальная рознь и вражда, Церковь напомнила всем, что они братия во Христе и потому во имя веры православной нужно оставить рознь и вражду, стать в соединении и любви. Скрытое за политическим единством, оказавшимся непрочным, братство по вере во Христа дошло от представителей Церкви и до народа. И он, примирившись друг с другом общим постом и покаянием, встал на защиту отечества, в котором Церковь и государство были в народном сознании неотделимы. К исследованию этого своеобразного явления в истории не только русской, но и общей мы и переходим. Отмечая деятельность Церкви, мы не говорим, что чисто гражданские интересы были забыты в борьбе со смутой. Самое движение, поднятое Церковью, имело целью спасти государство, водворить гражданский порядок. Но для этого прежде всего нужно было побороть рознь и вражду, сплотить всех. Это и сделала Церковь.

Часть I-я. Церковь в период от смерти Феодора Иоанновича до низвержения Шуйского

Общая характеристика состояния церкви в рассматриваемый период

Все смутное время от смерти Феодора Иоанновича до избрания на престол Михаила Феодоровича Романова может быть разделено на два периода. Первый – царствование Годунова, I-го самозванца и Шуйского. Второй – эпоха междуцарствия, смутное время в собственном смысле. Такое деление мы внесли и в наше исследование о Церкви в смутное время. Первый период мы можем назвать периодом охранительной политики со стороны духовенства по отношению к законной власти на престоле, именно по отношению к Годуновым – отцу и сыну – и затем к Шуйскому. Время I-го самозванца было пассивным отношением к нему представителей Церкви, так как он был признан царем со стороны народа и духовенство пассивно подчинилось ему. Таково в общем состояние Церкви за первый период смуты.

Глава I-я.

Церковь в царствование Годуновых до воцарения самозванца

7 января 1598 года умер последний потомок из династии Рюриковичей царь Феодор Иоаннович, не оставив наследника престола. В лице его прекращался царственный род, с которым так неразрывно была связана идея царя, только непосредственно в лицах сознаваемая народом. В минуту кончины последнего лица, замкнувшего собой целый ряд великих князей и царей, должно было упраздниться живое средоточие государства и Феодор, разумеется, бессознательно перенес это средоточие в церковь, возвысив её первосвятителя в сан патриарха30. По смерти Феодора Иоанновича весь царский синклит с Борисом Годуновым во главе тотчас же принес присягу царице Ирине Феодоровне. Если бы она захотела удержать за собой власть, никто не мог прекословить. Все государство признало её право на власть31. Но она „на своих государствах Российского царствия не изволила быти“32 и, приняв иночеческий сан, удалилась в Новодевичий монастырь. Глава церкви тотчас принял на себя заботу об избрании царя33. Еще при жизни Феодора Иоанновича, человека не от мира сего, бразды правления находились в руках шурина его, умного и энергичного боярина Бориса Годунова. Это обстоятельство, равно как и близкое родство Годунова с угасшей династией, были приняты патриархом во внимание и он выдвигает Бориса, как кандидата на престол. Нельзя не согласиться и с тем, что здесь имели до некоторой степени влияние и личные дружеские отношения между патриархом и Годуновым, но не одни эти отношения были причиной избрания Бориса34. Москве был нужен царь, права на избрание имел каждый родовитый боярин, а тем более Годунов, как близкий родственник угасшей династии. После отказа Ирины на просьбу патриарха и бояр быть на простоле и держать при себе правителем брата Бориса, в Кремле собрались толпы народа. Когда дьяк Василий Щелканов прокричал, что по смерти царя Феодора за прекращением царствующого рода правление переходит в думу боярскую, толпа закричала, чтобы патриарх избрал того, кого укажет ему Бог35. Патриарх указал на Бориса Годунова. Чтобы дать этому указанию законный вес, он отправился к царице инокине во главе процессии духовенства, бояр и народа просить Ирину благословить на царство Бориса, а его – принять царство. Борис решительно отказался, говоря: „как мне помыслити на такову высоту царствия и на престол такого великаго государя моего пресветлаго царя“36. Патриарх „по вся дни многажды особь на едине моляше со слезами и прещаше ему“, т. е, Борису37. 17 февраля был созван земский собор38. Патриарх доложил ему о ходе дела избрания царя и просил, чтобы все собравшиеся мысль свою объявили и совет дали: „кому на великом престоле государевом быти“39. А у меня, продолжал Иов, и у всего священного собора мысль и совет единодушно, чтобы на царстве был Борис Феодорович. Он выразил свою мысль как председатель собора40. Остальные члены собора выразили свое согласие „аки едиными усты“ и били челом патриарху, чтобы он просил инокиню царицу благословить на царство брата, а Бориса быть царем. Решено было устроить соборное моление, чтобы „милосердный Бог, по своей неизреченной милости, устроил полезная всему православному христианству“, – после молебна идти всем с женами и детьми и младенцами в Новодевичий монастырь просить Бориса принять царство и Ирину благословить его на это. Такое решение было закреплено анафемой на всякого злоумышленника на Бориса. 20 февраля огромное посольство с патриархом во главе и отправилось в Новодевичий монастырь. Борис продолжал отказываться. Решено было принять строгие церковные меры – отлучить от церкви Бориса и Ирину и сложить с себя саны святительские. 21 февраля совершено было торжественное моление по всем церквам Москвы, а затем в Новодевичий монастырь отправилась процессия при несении многих чудотворных икон. Борис вышел навстречу этой процессии. После продолжительных и слезных молений он, по благословению сестры, дал свое согласие быть царем. Через несколько дней он торжественно въехал в Москву, что было ознаменовано трехдневной благодарственной молитвой. Избрание было утверждено грамотой всех съехавшихся на земский собор, в которой излагался процесс избрания и присяга новоизбранному царю, с отлучением от церкви каждого, противящегося избранию.

Мы видели, что глава церкви – патриах Иов – принимал самое живое участие в деле избрания Бориса на престол. Хотя влияние его и сильно было в этом деле, но нельзя видеть в нем только орудие и угодника Годунова. Избрание с формальной стороны было совершено вполне законно земским собором. Принцип соборности, так строго всегда присущий жизни православной церкви и применяемый в жизни государственной, был вполне приложен здесь: не Иов своим давлением, как патриарх, единолично избрал Бориса, но собор, согласившись с ним. Но Борис был избран не без агитационной борьбы. Были и другие претенденты на престол, а агитация в пользу их захватила кое-кого и из духовенства. Так, Псково-печерские монахи отказались присягать Борису после письма к ним игумена Иоакима, бывшего на соборе, но не подписавшего избирательной грамоты41. Конечно, партия Годунова была гораздо сильней и он при содействии патриарха собором был избран на престол42. При агитационной борьбе Иову пришлось пережить немало неприятностей. „Весть-же Бог, говорит он в своей прощальной грамоте, в колико рыдание и слезы впадох отнележ на мя взыде сан святительства.... ещеж к сим в многи скорби впадох о преставлений сына моего царя Феодора Иоанновича и всяко вещем сопротивное нападе на мя озлобление, и клеветы и укоризны, рыданиям и слезы сия убо вся мене смиреннаго достигоша“43. Таким образом представитель церкви, содействуя для избрания царя, на законном соборе вовсе не уронил высоты церкви. Царь был избран формально вполне законно и государственная жизнь потекла прежней струей, что обнаружилось в дальнейшем событии – войне с крымским ханом.

Во время этой войны царь и патриарх обменивались посланиями. Новоизбранный царь хотел найти для себя опору в первоиерархе церкви, а последний – укрепить в сознании народа мысль о Божием изволении на избрание Бориса. Царь просил у патриарха его молитв, – патриарх отвечал, что он всегда молится всей церковью за него. Когда Борис возвращался из похода, Иов встретил его приветственной речью, в которой говорил, что успех похода является милостью Божией новоизбранному царю.

Когда происходило коронование Бориса на престол44, царь и патриарх говорили речи. Хотя содержание их, как и вообще официальных грамот, отличается крайней напыщенностью45, но под покровом искусных риторических украшений выступают идеи об отношении церкви к избранию Бориса. Несмотря на официальность выражений, здесь Борис изображается, как помазанник Божий на царство. Нельзя не отметить таких мелких особенностей при этих событиях, как присяга в церквах у мощей и чудотворных икон, – избирательная грамота кладется в раку мощей святителя Петра.

За короткое время царствования Годунова патриарх Иов заботился о распространении христианства между казанскими татарами и поддерживал Грузинскую церковь. Будущий поборник спасения отечества, в это время Казанский митрополит Гермоген, просил патриарха Иова поднять начавшую упадать христианскую веру среди татар. По ходатайству патриарха перед царем в Казани построена была слобода с церковью, чтобы туда переселить всех новокрещенных татар. Запрещено было магометанам держать у себя в услужении христиан, а христианам повелено пленников иноверцев или отпускать или обращать в христианство, вступать в браки только с христианками и вообще жить по христиански46. В Грузию отправлены были священники для восстановления порядка в Богослужении и иконописцы для украшения ветхих и опустелых храмов живописью. В ответ грузинскому царю Иов отвечал посланием, в котором увещевал царя и народ смириться перед судьбами Божьими, посылающими бедствия на Грузию47.

За это же время – в 1600 году – установлено было повсеместное празднование преподобному Корнилию Koмельскому48. Книгопечатание продолжалось хотя и с ошибками по недостатку лиц, знающих греческий язык49.

Ряд бедствий, пережитых Россией за время царствования Годунова, начался сильным голодом. Борис старался помочь в беде народу и щедро раздавал деньги. Это приманило в Москву несметное число нищих и ужасы голода достигли крайней степени. Мясо человеческое продавалось в пирогах на рынках. Но в такое тяжелое время мы видим и светлое явление истинно-христианского милосердия в лице одной вдовы Иулиании Осоргиной. Она распродала скот и все свое имущество и кормила на эти деньги всех, кто бы не просил её помощи. Когда голод усилился, она распустила своих слуг. Оставшимся у неё она велела собирать лебеду и кору и готовила хлеб, который казался сладким вкушавшим его. Таким образом она кормила множество народа50.

Кроме голода начались и другие бедствия. Среди народа поднялся ропот, стало развиваться бродяжничество и таким образом подготовлялась почва для самозванческого движения. В то же время Борис сам по себе сделался весьма подозрителен. Пошли в ход доносы, шпионство. Печальным результатом этого была опала и преследование многих бояр, среди которых особенно жестоко пострадали Романовы. Феодор Никитич был насильно пострижен и сослан в Антониев Сийский монастырь на далеком севере. Годунов, как мы видели, был избран на престол при влиянии патриарха Иова. Поэтому, когда начались преследования бояр, они обратились к нему с упреком: „что, святый отче, новотворимое сие видиши и молчиши“51. И совесть сердца его, т. е. патриарха, говорит его биограф, яко стрелами устрелена бываше и не могий что сотворити еже семена лукавствия сеема видя и винограда Христова деятель сый изнеможе, токмо ко Господу Богу единому взирая ниву ту, недобрую слезами обливаше52. Чтобы воздействовать на народ, Иов стал совершать молебствия и со слезами увещевал не творить зла, а особенно клеветы и доносов. Конечно, не такие меры должен был употребить он, как печальник за угнетенных и гонимых, и выступить перед Годуновым с грозным словом обличения. Далекий от мужества мученика – святителя Филиппа, Иов вступил на защиту не только Годунова, как законного царя, но и сына его по смерти Бориса. В последнем случае никак нельзя допустить каких-либо корыстных расчетов со стороны Иова, который переходом на сторону самозванца мог бы создать непоколебимую прочность его власти и получить выгоды. Но Иов этого не сделал и низвергнутый самозванцем до некоторой степени искупил в этом насилии над ним свое молчание перед Годуновым. Таков ход дальнейших событий до воцарения самозванца, к движению которого мы переходим.

Надвигалась туча грозная на землю русскую – пошли слухи, что жив царевич Димитрий, законный претендент на престол, занятый Борисом. С первого момента появления этих слухов церковь в лице духовенства выступила на поддержку Бориса, как законного царя. Чтобы подавить движение в корне, патриарх отправил в Польшу к католическому духовенству посла Андрея Бунакова с грамотой. Грамота эта повествует, кто такой появившийся в Польше и называющий себя сыном Иоанна Грозного – царевичем Димитрием. Патриарх просил мира ради не верить самозванцу53. Но Бунаков был задержан на границе в Орше54. Помимо грамоты польскому духовенству, Иов послал такую же Киевскому воеводе – князю Константину Острожскому с Афанасием Пальчиковым55. Убеждая, что выдающий себя царевичем есть на самом деле беглый дьякон Отрепьев, известный князю, патриарх просил Острожского, как поборника православия, схватить Лжедимитрия. Но заботы Иова предотвратить беду в самом начале были напрасны. Самозванец выступил из Польши и вошел в пределы России. Против него было выслано войско. Патриарх стал еще более ревностно содействовать Борису в борьбе с самозванцем. Когда последним был взят Путивль, Иов желая образумить мятежников, послал туда трех монахов, убеждая народ оставить самозванца. Несчастные монахи были схвачены приверженцами самозванца и подверглись жестокой пытке. Двое из них молодые вытерпели жестокие мучения и остались верны законному государю, – третий – дряхлый старик уступил жестокой боли и изменил56. По распоряжению Иова в Москве служились молебны, чтобы Господь даровал победу царю над врагами, к тому же в провинции призывали грамоты. Сам Иов выступил в Москве со словом увещания к народу помнить присягу, принесенную царю, и под клятвой говорил, что идущий к Москве – самозванец, но не истинный царевич, который погребен в Угличе57. Такое вещание было предметом и грамот патриарха. Грамоты эти рассылались по всей России. В них Иов обрисовывал самозванца, как противника православной веры. Цель его движения – в Российском государстве церкви Божии разорити и костелы латинские и люторские учинити и веру крестьянскую попрати и православных крестьян в латынскую и люторскую ересь привести и погубити58. Извещая, что всему миру подлинно ведомо о смерти царевича Димитрия, бывшей 14 лет тому назад при Феодоре Иоанновиче, патриарх говорил, что мощи царевича лежат в Угличе в соборной церкви у всемилостивого Спаса, и на погребении его были мать его и братья её Нагие. Погребение царевича совершено митрополитом Сарским и Подонским Геласием с освященным собором в присутствии посланного от царя. „И то, продолжает патриарх, не явное-ли их злодейское умышление и воровство и бесовския мечты“. Далее излагается биография самозванца, его похождения монахом в России и переход в Польшу с переменой веры. Считая самозванца беглым дьяконом Отрепьевым, патриарх ссылается на себя, что Отрепьев был и у него на дворе для книжного письма в сане дьякона. Убежав отсюда и побывав в Киеве, Отрепьев, по словам патриарха, отвергся в Литве от христианской веры, иноческий образ попрал, платье с себя чернеческое скинул, уклонился в латинскую ересь, впал в чернокнижие и в ведовство, и, по призыванию бесовскому и по замыслу короля литовского Жигимонта и литовских людей, начал называться царевичем Димитрием. Ярко оттеняя латинство самозванца и указывая на его планы окатоличить Россию, патриарх как-бы взывал к народу восстать на защиту веры, которой грозит опасность от самозванца. Царь Борис, говорит грамота, выслал против самозванца войско на защиту святых Божиих церквей, честных икон и православной веры. Видя в движении самозванца гнев Божий, грамота призывает не только к молитве, но и вообще к христианским подвигам. „Подвигнитеся трудолюбезно со игумены и протопопы и со всем освященным собором и со всеми православными крестьяны постом и молитвою и чистотою душевне и телесне и прочими духовными добродетельми“. Так первосвятитель церкви старается защитить царя. Грамота эта должна быть прочитана во всеуслышание всюду. В заключение грамоты изрекается проклятие изменнику и преступнику креста Христова, еретику, отметинку, поругателю христианской веры – Гришке Отрепьеву со всеми его приверженцами. „А мы здесь, говорит грамота, в царствующем граде Москве, соборне, с митрополиты и епископы и игумены и со всем освященным собором и со всеми православными христианы також их вечному проклятию предахом и впредь проклинати повелеваем“.

По поводу этой грамоты, разосланной патриархом Иовом для противодействия движению самозванца, Костомаров говорит: первопрестольник церкви взялся объяснить запутанное дело русской земли; по его словам, все это дело происходило из крамолы врага и поругателя христианской веры Жигимонта, Литовского короля; цель у него была разорить в Российском государстве православные церкви и построить костелы латинские и люторские и жидовские. Грамота оповещала, что патриарху и всему освященному собору и всему миру известно, что Димитрия царевича не стало еще в 1590 году, 14 лет тому назад. Святейший первопрестольник русской церкви счел уместным покрыть благоразумным молчанием вопрос о том, как не стало этого дитяти; довольно казалось припомнить отпевание его59. Нельзя здесь не видеть тенденции почтенного историка набросить тень на патриарха, которого он характеризует крайне непривлекательными штрихами. Отмечая в грамоте смерть и погребение царевича Димитрия, патриарх не имел в виду объяснить запутанное дело русской земли, но прежде всего укрепить власть царя на престоле и тем сохранить русскую землю от тех бед, какие нес самозванец. Борис был законно избранным царем. Призывая к повиновению ему, патриарх выполняет свой архипастырский долг, по отношению к законной власти, безотносительно личности Бориса. Но допустим, что грамота эта составлена под сильным давлением Годунова, чтобы выгородить его в факте смерти царевича и через это подтвердить его власть, или, говоря словами Костомарова, цель грамоты объяснить запутанное дело русской земли. В таком случае мы не поймем твердую защиту патриархом законных прав на престол сына Бориса после его смерти. Здесь была полная свобода от всякого давления, возможного со стороны Бориса, не его сына. Очевидно, патриарх имел в виду не объяснить запутанное дело смерти царевича и оправдать Бориса, но показать народу, что повиновение законной власти и противодействие самозванцу охранит землю русскую от нестроений и бед, между которыми могла представляться опасность и для веры православной, так как самозванец двигался с помощью Польши, готовой воспользоваться этим моментом для окатоличения схизматиков русских.

Грамота патриарха рассылалась всюду с указанием получивших ее пастырей. Как далеко достигала она, мы видим по сохранившейся при этой грамоте надписке митрополита Новгородского Исидора, пересылавшего грамоту на крайний северный пункт – в Соловецкий монастырь60.

Но поддержка церковью Бориса, как законного царя, выражалась не только в грамотах, но и материально-вспомоществованием царскому войску. Для этой цели высланы были в Калугу к Мстиславскому слуги патриарха, епископов и монастырей. „Судихом и повелехом, говорится в грамоте, да вси патриаршие, митрополичьи, архиепископли, епископли и монастырей слуги колико их есть годных, вскоре собрався, со всяким поспешением, с оружием и запасы идут в Калугу к боярам нашим и воеводам князю Феодору Ивановичу Мстиславскому с товарищи, а останутся токмо престарелые и немощные“61

Не смотря на все усилия Бориса бороться при содействии духовенства, самозванец приближался к Москве. 5 апреля 1605 г. скончался Борис Годунов, наскоро постриженный в схиму с именем Боголепа62. Церковь молилась об успокоении его души63. Наследником престола являлся сын его Феодор, который, по отзывам современников, хотя и был молод, но смыслом и разумом превосходил многих стариков седовласых, потому что был научен премудрости и всякому философскому естественнословию64. Церковь тотчас-же выступила освятить власть Феодора Борисовича. „И наречен бысть Феодор Борисович на царстве Московском Российского государства по благословению патриарха Иова и всего освященного собора65. Патриарх со всей церковью принесли присягу новому царю. Этим действием была успокоена готовая уже к волнению Москва. Для привода к присяге войска, высланного против самозванца, под Кромы был отправлен Новгородский митрополит Исидор66. Войска разделились: кои православную веру христианскую и, по государе своем плакаху и крест целоваху с правдою, – коиж не хотяху видети в московском государстве добра, те о такой погибели радовахуся67. Здесь невольно обращает на себя внимание точка зрения автора летописи о мятежах, выраженная в словах: кои, помня православную веру христианскую, по государе плакаху и кресте целоваху с правдою“.

Распоряжение о приводе к присяге в провинции было в грамоте, рассылаемой с этой целью патриархом Иовом68. Обратимся к содержанию этой грамоты, чтобы в ней видеть отношение церкви к преемнику Бориса в критическую минуту, когда самозванец взволновал большую часть государства и приближался к Москве. После обычного благословения, посылаемого от всего освященного собора во главе с патриархом, идет извещение о смерти Бориса, низпосланной Божьим праведным судом за грехи. „А после себя государя, продолжает грамота, приказал и благословил (Борис) на царство сына своего Феодора Борисовича животворящим крестом, им же венчаются на царство все великие государи наши прежние цари, да крестом чудотворца Петра“. Нельзя не отметить здесь того, как первосвятитель церкви оттеняет образ благословения царем отцом сына наследника престола. Благословение это совершается крестом животворящим, которым венчались все прежние цари, затем крестом чудотворца Петра. Отмечая это в грамоте в то время, когда наследнику престола грозил самозванец, патриарх Иов хочет как-бы этими деталями утвердить в сознании присягавших неоспоримость прав Феодора Годунова на престол. Поэтому патриарх упоминает, что новому царю уже присягнули он и освященный собор, а так же и все жители Москвы, чтоб иного государя не искать и не хотеть и им Государю не изменить. Последние слова имели в данный момент особый смысл, так как иной государь шел к Москве. Призывая к присяге жителей провинции, напоминает патриарх и о присяге Борису Годунову с его семьей. „И ныне, говорит патриарх, к тому же вас благословляем.... Служите и прямите без всякия хитрости и иного государя не искати и не хотети и ни в чем ни изменити“. Таково содержание грамоты, в которой мы не можем не заметить стараний первосвятителя церкви утвердить власть нового государя, как законного наследника престола. Костомаров говорит об этой грамоте: чтобы придать Феодору Борисовичу право признания со стороны народа, была пущена во все пределы русской земли грамота от патриарха, где представлялось дело так, будто юный царь Феодор Борисович избран на престол земским собором, излагалась небывалая история единодушного всеми моления матери, чтобы благословила сына на царство, и Феодора Борисовича, чтобы принял царство. По силе этого-то вымышленного избрания требовалась присяга на службу царице Марье Григорьевне, царю Феодору Борисовичу и царевне Ксении Борисовне. Этой ложью явно показывалось, что сын Бориса не имеет родового права на престол и эта ложь повредила делу. Патриарх и Годуновы обманывали русскую землю, будто бы новое преемничество совершилось избранием69. Из обзора содержания грамоты мы видели, что в ней не упоминалось о соборном избрании на престол Феодора. Неоспоримая, как мы видели, законность избрания Бориса подтверждала и законность преемства Феодора, а потому и обмана в грамоте не было.

Несмотря на все старания патриарха поддержать Феодора Годунова на престоле, измена ему и переход на сторону самозванца стали увеличиваться. Мы видели, что для привода к присяге войска был отправлен Новгородский митрополит Исидор. Едва только этот представитель церкви удалился отсюда, приведя всех к присяге, после него вскоре „начася в боярех измена“70. Изменившие, стоявшие под Кромами, поцеловали крест служить и всякого добра хотеть Гришке Отрепьеву71. Последний в это время приближался к Москве. Он отправил от себя с грамотой двух послов, которые явились сначала в Красное село. Здесь народ их принял с радостью. Решено было идти в Москву на лобное место и там всем людям прочитать грамоту Лжедимитрия72. Таким образом движение самозванца уже доходит до Москвы. Посланные им вместе с жителями Красного села собрались на Лобное место, где и было прочитано послание самозванца73. В нем он взывал к народу принять его, как сына царя Ивана Васильевича, помня Бога и православную веру, и послать к нему митрополитов, архиепископов и бояр. Видя возмущение народа, бояре пришли к патриарху, сообщая ему о происшедшем на Лобном месте. Патриарх всячески старался укротить мятеж, увещевая и лаской и угрозой судом Божиим, но ничего не сделал74. По просьбе патриарха выходили на Лобное место и некоторые из бояр для увещания, но также ничего не поделали75. Это было последней попыткой патриарха непоколебимо стоять против самозванца и поддержать Феодора Годунова. Можно сказать, что он был уже одинок в этом. Он даже со слезами просил бояр укротить возмутившийся народ. Карамзин говорит о действиях его в это время: патриарх молил бояр действовать, а сам в смятении духа не мыслил явиться на Лобном месте в ризах святительских, с крестом в деснице, с благословением для верных, с клятвой для изменников: он только плакал76. Но первосвятитель церкви старался словом увещания укротить мятеж и без сомнения, хотя без риз святительских и креста в руке, выходил к народу. Если его не пощадили от оскорблений во время совершения им литургии, то ничего не помогла бы и помпа выхода на Лобное место.

3 июня была послана самозванцу повинная грамота от имени всех жителей московских с просьбой оказать им милость, как верным подданным, и пожаловать в Москву77. Преосвящ. Макарий говорит об этой грамоте: замечательно, она была отправлена только с боярами, а не с митрополитами и архиепископами, как требовал Лжедимитрий в своей грамоте и как следовало бы: знак, что патриарх тут вовсе не участвовал и все творилось без его согласия78. На эту грамоту самозванец отвечал, что он вступит в Москву только тогда, когда враги его будут истреблены до последнего79. Такими врагами являлись, конечно, Годуновы и патриарх Иов. И самозванец не замедлил свести последнего и убить Годуновых80. Самозванец послал из Тулы в Москву для выполнения этого своих сторонников, „суровейших человек“, по выражению хронографа81, которые, придя в Москву, „по повелению его окаяннаго творяху“82. Патриарх Иов был с безчестьем низведен во время совершения им литургии, как об этом говорит он сам в своей разрешительной грамоте: „Множество народа царствующаго града Москвы внидоша в церковь с оружием и дреколием во время святого и Божественнаго пения и не дав совершити Божественныя литургии, и внидоша во святый алтарь и меня Иова патриарха из алтаря взяша и по церкви и по площади таская позориша многими позоры“83, Автор летописи о мятежах дополняет эту картину, говоря, что ворвавшиеся в храм сняли с патриарха святительское облачение. „Он же взя с себя панагию и пришед к образу Пресвятыя Богородицы, ее-же написа благогласный евангелист Лука, и начат со слезами у образа глаголати: милостивая владычица Богородица, сия панагия и сан святительский возложен на мя недостойного в храме твоем у честного образа Твоего чудотворныя иконы. Сию-же аз грешный исправлял в хвалу Сына твоего Христа Бога нашего 10 лет. Сия праведная христианская вера нерушима была; ныне-же грех наших ради мы видим на сию православную христианскую веру находяща еретика. Мы-же, грешные молим, умоли Пречистая Богородица Сына твоего Христа Бога нашего, утвердити сию православную христианскую веру непоколебиму. И плакався на мног час, тую панагию положи у образа Пречистыя Богородицы“84. Взявши патриарха, одели его в черное платье, стали таскать сначала по храму, а потом по площади. На вопрос окружавших, где он хочет быть под началом, Иов стал просить, чтобы Расстрига отпустил его в Старицкий монастырь85. Сюда патриарх и был сослан. Имущество его было, конечно, разграблено86. Такому насилию был подвергнут твердо стоявший за Годуновых первосвятитель церкви. Этим актом грубого насилия Иов был удален от патриаршей кафедры, но канонически не был низложен87. Канонически низложить мог только собор, как потом было поступлено с лжепатриархом Игнатием.

Сосланный в Старицкий монастырь, Иов удаляется от происходивших событий до того времени, пока не был вызван Шуйским в Москву для разрешения народа от клятв в 1607 году. Но мы встречаем его имя на грамоте самозванца, которой он возвещает о своем восшествии на престол88. „Иов патриарх Московский и всея Руси, говорит самозванец, и митрополиты и архиепископы и освященный собор и бояре и окольничие и т. д., узнав прирожденного в нас государя своего царя и великаго князя Дмитрия Ивановича всея Руси, в своих винах били челом“. Как смотреть на это выражение самозванца о патриархе, что и он бил челом? Действительно ли это, или же это только действие хитрой политики самозванца, нуждавшегося в поддержке церкви и желавшего показать, что и первосвятитель церкви был на его стороне? Имя Иова стоит только в двух сохранившихся грамотах из времен Лжедимитрия I-го: обе они извещают о восшествии самозванца на престол, – одна в Сольвычегодск от 6 июня 1605 г.89, другая в Иелым от 11 июня90. Обратившись к другим грамотам Лжедимитрия, мы видим, что он в них вовсе не упоминает не только о патриархе Иове, но и об освященном соборе. Так, в грамоте в тот же Сольвычегодск самозванец говорит: „и на Москве и во всех городах бояре наши и окольничьи и приказные люди нам прирожденному государю своему крест целовали“91. Буквально сходное выражение мы видим воеводам и дьякам от 11 июня92 и от того же числа к сибирским воеводам93. Как мы сказали, здесь имя не только патриарха, но далее и освященного собора здесь вовсе не упоминается. Почему же самозванец, извещая одних, говорит, что его признали патриарх и освященный собор, а другим молчит об этом?

Обратившись к нашей исторической литературе, мы видим следующее. Одни из историков высказывают свое мнение об участии патриарха в челобитьи самозванцу, характеризуя Иова с дурной стороны. Так Карамзин говорит об Иове: „слабодушным участием в кознях Борисовых лишив себя доверенности народной, не имев мужества, умереть за истину и зa Феодора, онемев от страха и даже, как уверяют, вместе с другими святителями бив челом самозванцу, надеялся ли Иов снискать в нем (Лжедимитрии) срамную милость? Но Лжедимитрий не верил его бесстыдству, не верил, чтобы он мог с видом благоговения возложить царский венец на своего беглого дьякона, и для того послы самозванцевы объявили народу московскому, что раб Годуновых не должен остаться первосвятителем“94. В примечании к этому тексту Карамзин цитирует указанные нами грамоты Лжедимитрия, где последний говорит, что и патриарх Иов бил ему челом95.

Такое предположение высказывает о патриархе и Костомаров. „Невозможно теперь решить, говорит он, до какой степени в самом деле участвовали все сословия, поименованные в призвании нового царя, и, равным образом, патриарх Иов. Трудно, кажется, чтобы написали имя патриарха, лица единственного во всей России, если он этого не желал. Патриарх оставался на своем престоле несколько дней по свержении Годуновых; еслибы он не хотел признавать Димитрия царем, то сам бы удалился по свержении царя. Но этого не было. Он священнодействовал и не оставил своего сана; не видно также, чтобы он заявил тогда что-нибудь против Лжедимитрия. Это обстоятельство невольно заставляет подозревать, не поклонился ли новому царю наравне с другими этот архипастырь, всегда уважавший силу и успех, думая, авось, не удастся ли под сению его оставаться в покойном и благоденственном житии, как и при Борисе“96. Таково мнение двух историков об отношении патриарха Иова к самозванцу. Другие, как, например, Соловьев, не высказывают такого предположения о признании Иовом самозванца как царя. Соловьев только передает содержание грамоты, в которой царь писал, что Бог поручил ему московское государство и патриарх Иов и всяких, чинов люди, узнав прирожденного государя своего, в своих винах били челом97. Иловайский совершенно не упоминает о выражении грамоты, что и патриарх бил челом, а лишь отмечает тот факт, что самозванец раcсылал по городам известительные грамоты о своем восшествии на престол, прилагая к ним форму присяги, которую жители должны были ему приносить98. Обратившись по данному вопросу к историку нашей церкви-преосвященному Макарию, мы видим, что он высказывается положительно против признания Иовом замозванца. Если Лжедимитрий, говорит Преосв. Макарий, в грамотах о восшествии своем на престол (от 6 и 11 июня) говорил перед Россией, что патриарх Иов и весь освященный собор, вместе с боярами и приказными людьми, узнали в нем прирожденного государя своего и били ему челом, то это была или намеренная ложь, чтобы сильнее подействовать на народные толпы, или, быть может, ненамеренная: самозванцу могли сказать прибывшие из Москвы с повинной грамотой, что и патриарх вместе со всеми присягнул ему, и самозванец легко мог поверить приятной вести, пока не узнал истины. По крайней мере в следующих своих грамотах о приведении всех жителей России к присяге (от 11 и 12 июня) Лжедимитрий говорил уже о том, что на Москве и в других городах ему целовали крест бояре и прочие, а о патриархе Иове и об архиереях вовсе не упомянул. Да и те немногие москвичи, которые дерзнули напасть на своего первосвятителя в церкви, во время его священнодействия, и низвергнуть его с кафедры, без сомнения, не поступили бы так, если бы он был с ними единомысленным, т. е. вместе с ними признал нового государя и присягнул ему99. Таково положение в исторической литературе поставленного нами вопроса, правду ли говорил самозванец в своих грамотах, что и патриарх Иов бил ему с прочими челом. Мы видели, что упоминание о патриархе, как признавшем в самозванце царя, встречается только в двух грамотах, а в исторической литературе вопрос этот решается в смысле участия Иова в признании самозванца только у Карамзина и Костомарова, характеризующих Иова довольно резко. Конечно, нельзя не согласиться с мнением Пр. Макария, отрицающего решительно участие самозванца. Невозможно, чтобы Иов, стоявший так твердо за Годуновых и показавший это так ясно в своих грамотах, потом так круто повернул свои отношения к самозванцу. Последнему нужно было показать, что и патриарх, так упорно боровшийся с ним; заблуждался и признал в нем царевича Димитрия. Но такой хитрый маневр самозванец допускает только в двух сохранившихся до нас грамотах. Ясно, что первосвятитель Церкви остался непоколебимым в отношении к нему.

Заканчивая настоящую главу, главным лицом которой является патриарх Иов, мы считаем нужным сделать общую характеристику его, как представителя церкви в его отношениях к смуте. В нашей исторической литературе есть крайне резкий отзыв о нем. Мы уже сказали, что такую резкую характеристику Иова делают Карамзин и Костомаров. Карамзин признает Иова рабом Годунова, слабодушным участником козней его, человеком лишенным мужества умереть за истину и Феодора100. Костомаров еще более сгущает краски. Он говорит: это был один из таких духовных сановников, общих всем временам, которые с непритворным обрядовым постничеством и обрядовым благочестием упивались своим собственным величием и спокойствием своей собственной совести, были себялюбцы и угодники сильных мира. Не смотря на свое риторство, патриарх Иов не был настолько образован, чтобы всегда искусно наружным благочестием скрывать то, что было внутри души у него. Так, в своей отреченной грамоте, которую он писал в 1604 году, он расточает похвалы Борису за то, что он оказывал милости во время пребывания его на Коломенской, Ростовской и Московской епархиях, и говорит, что когда сделался патриархом, то был от него не забыт и пребывал в благоденствии, а когда Борис сделался царем, то он был этому очень рад, а Борис успокоил его во все дни живота его. Патриарху, продолжает Костомаров, не было дела до поведения и правления Бориса, лишь бы он, Иов, проводил тихое и благоденственное житие, достигая в спокойствии царствия Божиего101. Общая черта в приведенных характеристиках – это угодливость Иова перед Годуновым и потворство ему. Конечно, нельзя отрицать дружественных отношений между Иовом и Борисом, но признавать их главным мотивом действий Иова по отношению к Годунову и видеть в Иове только орудие действий Годунова, будет преувеличением. Иов выдвинул кандидатуру Годунова на престол и оказал участие для избрания его, но избрание это было вполне законно с формальной стороны. Когда Годунов стал царем, патриарх всегда имел в виду его как законную власть. Это было отличительной чертой отношений Иова к Годунову во время движения самозванца. Конечно, Иов не блистал своей деятельностью, как его преемник адамант Гермоген. В то время, когда Годунов стал подозрителен и подверг страшной опале многих бояр, мы не слышим твердого обличения патриархом царя. Конечно, нельзя не видеть здесь слабости Иова, но потворство Годунову здесь не имело места Иов, повторяем, стоял за него только как за законную власть. Царствование Годунова было, так сказать, только вводным актом той страшной драмы, которую предстояло дальше пережить России. В это время церковь в лице патриарха стояла только на стороне законной власти и употребляла усилия, чтобы подавить начинающуюся смуту. Но её усилия пока оказались безуспешны.

Глава II-я. Церковь при первом самозванце

Положение церкви при первом самозванце можно охарактеризовать так: это было время насилия над свободой церкви. Насилие это выразилось в низведении с патриаршей кафедры Иова, незаконном поставлении патриархом Игнатия и затем в своеволии, проявленном самозванцем, благодаря Игнатию, в деле принятия Марины в православие102. Отняв у Церкви основной её закон жизни – свободу её действий, самозванец является грубым обманщиком всего народа в своем замысле и исполнении его, взойдя на престол как законный наследник престола. Когда он был убит, народ выразил свои взгляды на него в тех эпитетах, какими стал звать его. Для примера приведем некоторые из них: „Фока мучитель, Константин мотылоимянный, Улиан законопреступник, Фараон, изостривший меч, елже посекати до конца православных христиан103, сын погибели и предтеча антихриста, еретик богомерзкий“. Мы видим, что все эти эпитеты, которыми народ стал характеризовать самозванца, окрашены с религиозной стороны: самозванец прежде всего враг православной веры. Одна мысль, говорит Левитский, назваться незаконно царевичем, была уже прелютой и богомерзкой ересью, прелестью дьявола104. Смотря на все с религиозной точки зрения, народ русский видел в законном царе помазанника Божия. И вдруг на престоле оказывается самозванец. Кем, как не еретиком должен был показаться он в глазах всего православного „хрестьянства“. Но характеризуя так самозванца в своих сказаниях, народ отмечал намерение самозванца ввести в России католичество. Такое намерение – уничтожить в России православную веру – этот исконный оплот и твердыню её и заменить еретическим, по взгляду народа, латинством было в глазах православных христиан действием дьявола, и самозванец являлся сыном погибели, предтечей антихриста. Такой взгляд впервые высказал в своих грамотах патриарх Иов. Когда же по убиении самозванца окрылись данные, указывающие на сношения самозванца с папой, народ стал видеть в самозванце еретика. Мы указали, какими эпитетами народ характеризовал его. Таков взгляд современников на него: самозванец признается пропагандистом католичества и потому гонителем православной веры, еретиком.

Обращаясь к исторической литературе, мы видим два противоположных взгляда по вопросу об отношении самозванца к католицизму и православию105. Взгляд современников, что самозванец был насадителем католицизма и гонителем православия, разделяют и наши церковные историки – митрополиты Платон и Макарий. „Явное имел самозванец пренебрежение, говорит митрополит Платон в своей истории русской церкви, к вере нашей и к церквам и к духовенству российскому, так что когда говорил, дабы ввести латинскую веру в Россию, а нашу веру истребить, не говорил переменить веру нашу или Российскую, но веру их, не говорил обратить в костелы римские церкви наши, но церкви их, показывая явно, что он не был уже веры нашей“106. Преосв. Макарий разделяет такой же взгляд на самозванца, как на пропагандиста католицизма в России и гонителя православия, планы которого не были осуществлены107. Другой взгляд мы видим у наших гражданских историков. По словам Карамзина, самозванец имел намерение ввести в России католицизм, но, кажется, он охладел в усердии сделать Россиян папистами: ибо, не взирая на свойственную ему безрассудность, усмотрел опасность сего преступного замысла, и едва ли бы решился к исполнению оного, если бы и долее царствовал108. Соловьев признает принятие самозванцем католицизма из за расчета; мысль о решительных, насильственных мерах в пользу католицизма была ему совершенно чужда, как видно изо всех известных нам его поступков и сношений с Римским двором109. Такой же взгляд высказывает и Костомаров110. Московский государь, т. е. самозванец, говорит он, не только уклонялся от обещаний сделать римско-католическую религию господствующей в своем государстве, но еще ободрял и поощрял ревность к православной вере в польских владениях и послал грамоту Львовскому собору с соболями на 300 руб. Платонов так же скептически высказывается об этом: за попустительство и личный либерализм в сфере обряда и внешнего культа самозванец получил репутацию еретика, главной целью которого якобы было ниспровержение православия в государстве111. Таково положение вопроса у наших историков об отношении самозванца к католицизму и православию. Намерение его ввести в России католицизм и тем более сношение с Римом являются верными фактами. Но насколько это намерение было приведено в исполнение, это другой вопрос. Самозванец, приняв католичество, обещался насадить его в России, но нельзя признать, что все это было искренне, а являлось скорей делом расчета. Тем не менее православной вере в это время грозила опасность от католицизма. Опасность эта возлагала на пастырей Русской церкви заботу быть на страже православия. Охраняя его, пастыри воздерживаются от политической деятельности, подчиняются той власти, которая признавалась в это время всем народом, т. е. подчиняются самозванцу, как признанному всеми законным наследником престола. Таковы общие положения, которые мы считаем нужным указать предварительно обзору состояния церкви во время 1-го самозванца.

Постоянное стремление папства насадить в России католицизм находило для себя самый благоприятный момент, когда мнимый русский царевич, наследник престола, явился в Польше и стал искать через нее поддержки у папского престола в борьбе за московскую корону. Мы оставляем в стороне вопрос о том, кто был первый самозванец по своему происхождению. Для нас важно проследить то образование, которое он проходил в Польше. Религиозное мировоззрение его должно было сказаться на исполнении обещания, данного Польше, ввести в России католицизм. В нашей исторической литературе есть мнение митрополита Платона, что самозванец был воспитанник иезуитов112. Такое мнение дает приводимое Карамзиным свидетельство Вассенберга, который говорит, что Лжедимитрий 7 лет учился в иезуитской школе113. Взгляд этот опровергается следующими соображениями. Если самозванец был воспитанник иезуитов, то его выдвинули тотчас бы по смерти Феодора Иоанновича. Но он появляется в Польше уже взрослым114. Затем против такого взгляда говорит то, что самозванец пишет по латыни неправильно in peratov115. Воспитанник иезуитов никогда не сделал бы такой грубой ошибки в латинской орфографии. Мы остановились на указанном мнении потому, что если бы оно было верно, то давало бы исходную точку для уяснения религиозных убеждений самозванца. Если бы он был воспитанник иезуитов, то можно было ожидать от него фанатизма в насаждении католицизма, чего, как увидим, вовсе не было. Противоположное указанному мнению высказывают Левитский и Пирлинг, признающие православно-русское происхождение самозванца116. Перейдя границу, самозванец попал в школу Гойских: „изучал в Гощи учитися в школе по латински и по польски и по люторской грамоте и бысть отметник и отступник православныя веры“117. Школа эта была рационалистического направления118, поэтому учение в ней будущего насадителя на Руси католицизма могло ему дать убеждения не только не католические, но индеферентные вообще к религии. Пройдя такую школу, самозванец вступает в лоно католической церкви и дает обещание подчинить ей свое русское государство. Тотчас после того, как он заявил на исповеди духовнику в доме Вишневецкого о своем царском происхождении, начались его сношения с Римом через папского нунция в Кракове Клавдия Рангони119, результатом чего было обещание присоединить себя и московское государство к католической церкви120. Самозванец был представлен польскому королю Сигизмунду III и затем нунцию Рангони121. Присоединенный к католической церкви отцом Савицким, самозванец, как известно, находился в это время в доме Мнишка, тестя Вишневецкого. Здесь он засватал дочь Юрия Мнишка Марину. Когда он возвратился сюда из Кракова, то дал своему тестю запись о выдаче ему денег о бракосочетании с дочерью его Мариной и о предоставлении в вечное владение Пскова и Новгорода, с дозволением совершать там католическое богослужение122. Для нас важен последний пункт этой записи: „вольно ей (Марине), как ей полюбится, что в своих прямых удельных государствах монастыри и костелы ставити римские и бискупы и попы латинские и школы поставляти и их наполняти, как им вперед жити... а попы свои держати, сколько ей надобно также набоженство своей веры держати без всякой забороны, а как и мы сами с Божией милостью, соединение сие приняли, и станем о том накрепко промышляти, чтобы государство московское в одну веру римскую всех привести, и костелыб римские устроити“. Мы видим, что самозванец, признавая свободу исповедания Мариной католичества, в то же время высказывает твердое намерение – накрепко промышляти – о подчинении русской церкви Риму. Это намерение он также проводил в своем собственноручном письме папе Клименту VIII123: „а в грамоте его, т. е. самозванца, пишет о том, что мысль его вся и радеет от всего сердца к папе римскому, его латинской вере“124. Когда самозванец выступил в поход в Россию с польским войском, ему сопутствовали в качестве полковых священников два иезуита – Николай Чижовский и Андрей Лавицкий125. К польскому войску присоединились казаки. Что было в южной Руси тогда буйного, говорит Костомаров, развратного, враждебного гражданскому порядку и спокойствию, стекалось под знамя московского претендента126. Движение самозванца быстро охватило южные города России. По пути к Москве он получил грамоты от папы127, но в то же время народ склонялся к нему как законному царю, выходя к нему навстречу с православным духовенством и иконами. В такие минуты папская грамота, по словам Костомарова, должна была стать для самозванца невольно зловещим кошмаром, предсказывавшим ему, что в будущем не так легко расплатиться он может за помощь, которую ему теперь оказывают чужие128. Видя неподдельное религиозное чувство склонявшегося к нему народа, самозванец хотел показать ему свою набожность. Во время пребывания в Путивле он велел принести из Курска чудотворную икону Божией матери, пред которой ежедневно молился129.

Мы сказали, что вместе с народом встречало самозванца и духовенство. Конечно, ему были известны грамоты патриарха Иова о самозванце, но раз весь народ признавал в нем царевича, то духовенство не отделялось от народа и не протестовало. Отношение это можно назвать пассивным.

Иное отношение к самозванцу мы видим со стороны Рязанского архиепископа Игнатия. Он сам является к самозванцу в Тулу. Признав самозванца законным государем, Игнатий приводил к присяге в соборе в Туле всех переходящих к самозванцу. Это был первый из русских архипастырей, признавших самозванца без всяких давлений. Он берет на себя роль, на которую не был способен ни один из русских архиереев130. Грек по происхождению, Игнатий умело и хитро воспользовался обстоятельствами и вошел в милость у самозванца. Оба они вполне подходили друг ко другу, так что современники точно характеризовали его потаковником Лжедимитрия, подобным ему. Самозванец мечтал о короне и ради неё не останавливался ни перед чем. Таков же был и Игнатий. Он дальновидно примкнул к самозванцу, когда увидел, что Годуновы, его благодетели, должны погибнуть, Ему из грамот патриаха было известно о движении самозванца. Но он является в Тулу из Рязани, еще не охваченной движением131.

Совершенно иначе поступил Астраханский епископ Феодосий132. Когда он получил патриаршую грамоту о движении самозванца, стал следовать ей. Когда в Астрахань дошли вести, что Москва в руках самозванца, святитель был предан поруганию со стороны перешедших на сторону самозванца. Бунтующаяся толпа бросилась на архиерейский двор, разграбила его и сбросила с раската нескольких слуг владыки. Самого его оскорбили бранью, заключили под стражу в Троицкий монастырь, а, по воцарении самозванца, повезли в Москву. Этот мужественный архипастырь – яркий пример отношения духовенства к смуте – предстал пред очи Лжедимитрия. „Владыка, обратился к нему царь-авантюрист, за что ты меня, прирожденного государя, именуешь Гришкой Отрепьевым?“ Святитель с достоинством отвечал ему: нам ведомо теперь только то, что ты царствуешь. Бог тебя знает кто ты таков и как тебя зовут: но прирожденный царевич Димитрий убит в Угличе. Такой смелый ответ в лицо самозванцу так смутил его, что он оставил в мире мужественного архипастыря.

Имея на своей стороне уже архиепископа Игнатия, что было весьма важно в глазах народа, самозванец 20 июня торжественно въехал в Москву, Народ с радостью встречал его, восклицая: здравствуй наше красное солнышко, великий государь Димитрий Иванович133. При таком приеме его со стороны народа, пастырям церкви ничего не оставалось, как отнестись к самозванцу, как к признанному народом царю. Первосвятитель их был в это время в заточении в Старице, а Москва вся признала самозванца. Осудим ли, скажем мы словами знаменитого историка нашей Церкви преосвященного Макария, тогдашних святителей наших за то, что они покорились самозванцу: это было бы несправедливо134. Они подчинились самозванцу не как законному царевичу Димитрию, но как власти, которая была признана всем народом. Отношение их к самозванцу так рельефно характеризуется данным ему ответом от Астраханского архиепископа Феодосия. Он, как мы видели, твердо заявляет, что царевич Димитрий убит в Угличе, а самозванец, кто бы он ни был, в данную минуту царь в глазах всего народа. И святители столицы вышли поэтому вместе с народом навстречу мнимому царю в торжественной религиозной процессии. Костомаров так описывает эту процессию: За войском несли церковные хоругви, а потом шло духовенство в светлых золотых ризах: каждый держал образ или евангелие; в конце ряда духовных несли четыре образа: Спасителя, Божией Матери и Св. Московских чудотворцев, богатые изукрашенные золотом и жемчугом. За этими образами Ехал новый первопрестольник русской Церкви, вместо сверженного Иова, еще не посвященный в этот сан, но уже назначенный царем. Перед ним несли посох. Вслед за нареченным патриархом ехал царь135. Религиозный характер этой торжественной процессии грубо нарушала музыка польского войска, так непривычная уху православного русского человека в минуты церковного торжества136. Самозванец хорошо понимал психологию встречавшего его народа и ловко исполнял взятую на себя роль православного, глубого набожного царя. Когда пред его глазами предстал Кремль, это сердце России, он со слезами радостно благодарил Бога за спасение137. По совершении молебна на Лобном месте, он пошел в соборы: Успенский и Архангельский. В последнем пред гробницами своих мнимых прародителей мнимый их наследник произнес эффектную речь. Здесь на него была возложена шапка Мономаха сопровождавшим его из Успенского собора архиепископом Архангельским Арсением138. Народ плакал от радости, видя слезы своего спасенного царя. Пастыри церкви, пассивно подчиняясь самозванцу, как царю, признанному народом, освятили молитвой его вступление в Москву.

Архиепископ Рязанский Игнатий, первый из архиереев, встретивший самозванца в Туле, а потом в Москве, как нареченый, по мнению Костомарова, патриарх, и тем обративший на себя его благосклонное внимание, не был забыт самозванцем. Совершив грубое насилие над Церковью в незаконном свержении патриарха Иова, самозванец продолжал такое к ней отношение в самовольном избрании в патриархи Игнатия при живом Иове. Эти два человека смутной эпохи, как мы сказали, вполне подошли друг к другу. Для полноты характеристики Игнатия, обратимся к его прошлому.

Грек, по происхождению, Игнатий попадает в Россию, так благодетельствовавшую своей просветительнице Греции в царствование Феодора Иоанновича. На короновании Годунова он присутствовал в качестве представителя восточной церкви, находясь в это время в сане епископа Ериссо и святой Горы. Так повествует нам о нем его единоплеменник, также попавший в Россию, архиепископ, сначала Елассонский, а потом Архангельский Арсений139. При Годунове и патриархе Иове он получил в управление Рязанскую епархию. Царь Борис, „не познав в нем окаянном ереси, посла его на Рязань“, замечает автор Летописи о мятежах140. Так говорит этот автор, писавший уже после смутного времени141, когда стал известен факт перехода Игнатия в унию. Факт этот, свидетельствуя о симпатии Игнатия к католичеству, говорит в то же время об умении его приспосабливаться к обстоятельствам. Эту черту характера он обнаружил, как мы видели, и в переходе первым из русских архиереев на сторону самозванца. Таков был будущий кандидат в патриархи, человек, плывущий по течению и с шаткими православными убеждениями.

Мы сказали, что в низвержении Иова и самовольном избрании патриархом Игнатия выразилось отношение самозванца к русской Церкви – насилие её основного закона свободы. Для более точного исследования этого факта, мы обратимся, как к летописным сказаниям и запискам современников смутной эпохи, выражающим взгляд современников на избрание Игнатия, так и к нашей исторической литературе. Автор Летописи о мятежах так говорит об этом факте: „Тот же расстрига начат думати, как бы избрать на престол патриаршеский такого-ж окаянного, каков и сам... и взя из Рязани Архиепископа Игнатия“142. В другой редакции лежащего в основе этой летописи о мятежах текста Никоновой летописи143 – так называемом Новом летописце, мы встречаем то же: „та же расстрига умысли возвести на престол патриаршеский, иже бы ему единомыслен был, и обрете на Рязани архиепископа Игнатия... возведе его на престол патриаршеский“144. Взгляд автора этого летописного произведения на разбираемый нами факт можно формулировать так: самозванец избирает и поставляет патриархом Игнатия не так, как это обычно совершалось в практике русской церкви: он проявляет свое участие в этом деле не только больше, чем требовала от него, как от царя, практика, но как-бы совсем устраняет участие Церкви. Автор говорит, что самозванец избрал и возвел Игнатия, не упоминая о бывшем при этом соборе иерархов, выражающим участие Церкви. Автор, так называемого „Иного сказания“ выражается в том же смысле: самозванец поставил патриархом Игнатия Гречаника145. Такой же взгляд высказывают современнники этой эпохи, писавшие о смутном времени: дьяк Иван Тимофеев в своем Временнике146, князья Котырев-Ростовский147, Шаховский148 и авторы сказаний о Гришке Отрепьеве149 и Истории о первом патриархе Иове150. Более рельефно оттеняет нарушение самозванцем прав Церкви в этом деле князь Иван Хворостин в своей повести: „и властию его извергается первый и прежде его бывший патриарх и пастырь наш Иов, яко чудный Герман и вводится он, яко Анастасий, возненавиденный не единым градом, но всемирно и всеградно всеми человеки, Игнатий, мерзость запустения, на святом месте святых отец посаждается и церковный чин отъемлет“151. Автор повести сравнивает отношение самозванца к Церкви с отношением к ней в эпоху иконоборчества известного гонителя иконопочитания Льва Исаврянина. Последний, как известно из церковной истории, низверг с Константинопольского патриаршего престола Германа, отказавшегося выполнить императорский эдикт о вынесении из храмов икон, и возвел в патриархи Анастасия, подчинявшегося эдикту. Ясно, говорит профессор В. Завитневич, что мы имеем здесь, т. е. у Хворостина, дело с точкой зрения чисто канонической и притом широко освещающей факт: низложение Иова и поставление Игнатия признается незаконным, во-первых, потому, что на святом месте поставлен человек недостойный и всеми ненавидимый, чем с одной стороны осквернена святыня архипастырства и с другой изнасилована совесть всей Церкви. Смеем думать, что это и есть тот истинный угол зрения (свобода Церкви), под которым церковный историк должен освещать этот факт152. Такая же точка зрения, как у Хворостина, у автора одного хронографа, который говорит, что Игнатия самозванец избрал не по правилу святых отец153. Так смотрят на это дело современники указанного события. При односоставности тогдашнего общества, при полном совпадении объема государства с объемом церкви, каждый член государства в тогдашнее время был вместе с тем и членом Церкви, и потому в голосе общества историк не может не слышать голоса церкви. Отдельная личность, конечно, не гарантирована от впадения в крайности и для неё всегда возможны преувеличения и искажения; но с мнением целого народа историк не может не считаться, ибо голос народа часто, действительно, бывает голосом Божиим, особенно когда идет речь об оценке фактов и явлений порядка нравственного154. Так, в сказаниях и хронографах авторы их – члены государства и в то же время церкви – выразили голос церкви. Так смотрели на дело православные русские люди, близкие по времени к рассматриваемому нами событию. Иначе смотрит на дело земляк Игнатия, принимавший живое участие в его избрании и поставлении, архиепископ Архангельский Арсений. В своих мемуарах по русской истории он так описывает это событие. На следующий день (т. е. по въезде самозванца в Москву) он (самозванец) пригласил к себе всех архиереев, архимандритов и игуменов, дал совет им, чтобы они избрали патриарха, сказав при этом, что патриарх, святейший отец наш, господин Иов – великий старец и слепец и не может пребывать на патриаршестве, посему обсудите, чтобы назначить вместо него другого патриарха, кого вы изберете. Все ответили: Хорошо ты определяешь, благочестивейший царь и великий князь всея России, Димитрий Иванович; да исполнится воля твоя, как ты повелеваешь. Поклонившись и благословивши его, они отправились в соборный храм пречистой Богородицы. Совершив поклонение и поклонясь, все архиереи вошли в предел Покрова Пречистой, т. е. в Покров Пресвятыя и, совершив там литию, сели все на тронах. С ними находился и смиренный архиепископ Архангельский господин Арсений. Поговоривши все единодушно друг с другом, решили: пусть будет снова патриархом святейший патриарх господин Иов, но так как он великий старец и слепец и не в силах пасти великую Церковь Христову и столь многочисленную паству, то порешили не его оставить, но избрать другого, вместо сего старца и слепца, патриарха кир Иова, для смотрения за великой Церковью Христовой и за словесными овцами Христа. И действительно, законно все архиереи единогласно избрали и нарекли преосвященнейшего архиепископа кир Игнатия патриархом Москвы и всей России и, подписавши кодекс, показали царю и синклиту. Царь и весь синклит одобрили избранного патриарха155. Мы видим, как архиепископ Арсений оттеняет действительную законность избрания и наречения Игнатия. Не делая пока анализа этого показания Арсения, мы скажем, что оно и записки современников, выше нами указанные, являются крайне резким контрастом. Что для архиепископа Арсения – грека кажется законным, то для Ивана Хворостина, православно русского человека, – событием подобным факту грубого насилия над церковью от императорской власти из печальной в жизни православной церкви эпохи иконоборчества.

Переходим к нашей исторической литературе. Карамзин выражается так же, как и современники, что Лжедимитрий на место сверженного Иова выбрал чужеземца Грека Игнатия, которого наспех поставили в патриархи156. Церковь в лице иерархов не упоминается в этом деле, а действует самозванец. Более неопределенный взгляд высказывает Соловьев. Упомянув, что Игнатий встретил самозванца в Туле, он говорит: „этого Игнатия 24 июня возвели в патриархи“, а далее передает вкратце содержание его грамоты о возведении на патриаршество „по царскому изволению“157. Также несколько неопределенно выражается и Иловайский, говоря лишь, что на место Иова назначен Рязанский архиепископ Игнатий, родом грек, который прежде других архиереев признал самозванца и явился к нему на поклон158. Костомаров выставляет в разбираемом нами событии самозванца, как главное действующее лицо. Он говорит, что Димитрий решил заменить Иова Игнатием; этот архипастырь во многом сходился с царем... 24 июня он был посвящен в патриархи. Освященный собор уже привык повиноваться, в таких случаях воля царская и прежде была исполняема159. Конечно, нельзя требовать, чтобы гражданские историки всесторонне останавливались на причинах события церковного, но из приведенных нами мест можно видеть, что избрание Игнатия в патриархи является и у них делом самозванца, – событием, не подходящим под обычную практику церкви, к которой на этот раз гражданская власть является одним главным действующим лицом. Обращаясь к знаменитому историку нашей церкви Пр. Макарию, мы находим следующее суждение о разбираемом нами событии: избрание нового патриарха было пренебрежением нового царя к уставам церкви. По церковному правилу, избрание патриарха в России было предоставлено собору русских святителей, а государю принадлежала только власть утверждать одного из избранных собором кандидатов на патриаршество. Лжедимитрий поступил иначе: он сам избрал патриарха и, как можно догадываться, еще прежде, чем вступил в Москву... Царь приказал архиереям возвести Игнатия в сан патриарха160. Мы видим, что пр. Макарий дает вполне определенный взгляд на избрание Игнатия, самозванец нарушал здесь уставы церкви. Левитский, посвятивший Игнатию специальное исследование, высказывается так: Избрание Игнатия, не отвечая всей строгости формальных требований, однако, думаем, было вполне законно161. Но он же говорит: к избранию Игнатия, конечно, не было применено выборное начало и в этом избрании обнаружилось нарушение церковного правила, по которому государю предоставлялось только право утверждать одного из кандидатов на патриаршество, выбранных собором святителей (с. г. гр. и дог. II, 59). Нарушив отчасти формальную сторону дела при избрании патриарха, Лжедимитрий отчасти и выполнил ее: не прибегая к ненужному избранию кандидатов, он прямо предложил собору пастырей рязанского архиепископа Игнатия на вакантную кафедру русского патриарха и собор пастырей, без сомнения, согласился с волей царя162. Так обрисовывается разбираемый нами факт в нашей исторической литературе. Общий вывод из неё можно формулировать так. Самозванец избранием и возведением в патриархи Игнатия произвел нарушение в жизни церкви. Нарушение это является насилием, когда первосвятитель церкви был низвергнут, а на место его возводился другой – угодный уже царю. Свидетельство Арсения Элласонского освещает разбираемый факт неверно. Собору иерархов самозванцем был предложен кандидат. Отцы собора соглашаются с самозванцем, потому что свобода их мнения, что коренное условие законности всякого собора, была стеснена очевидным давлением самозванца. Если вопреки лживому освещению Арсения хода событий, говорит проф. Завитневич, свобода отцов собора была парализована, то разве может быть речь о законности того, что произошло на этом соборе. Из церковной истории мы знаем соборы, удовлетворявшие всем требованиям внешней формы, и не смотря на это постановления их отвергались церковью как незаконные, исключительно потому, что соборы эти лишены были коренного условия законности – свободы мнения. А что члены рассматриваемого собора избрали Игнатия не по доброй воле, это сразу же выяснилось в том, что по смерти самозванца, как только не стало насильника и представители церкви получили свободу действий, они начали с того, что прежде всего низложили насильно навязанного им патриарха163.

Но допустим, что при избрании Игнатия были соблюдены все законные формальности, – и в таком случае оно остается чуждым для церкви. В жизни церкви, напояемой духом благодати, мертвая формальность исключается. Рассуждать так, скажем словами того же проф. Завитневича, т. е. стоять на почве лишь законной формальности, это значит – понятия, имеющие место в конторе нотариуса или в полицейском участке, переносить в стены института покоящегося на чисто нравственной основе. В глазах православной церкви только те действия её членов признаются законными, которые сопровождаются свободным единодушием, ибо только в свободном единении душ проявляется живущая в церкви благодать Божия, освещающая человеческие действия164.

По Арсению, отцы собора единодушно соглашаются на избрание патриархом Игнатия, законно избирают его и потом свергают без какого-либо законного расследования. Но вполне естественно было низринуть с патриаршего престола того, кто был избран самозванцем, но не законным царем. На такой точке зрения стояли отцы собора, низвергнувшие Игнатия вслед за убиением боярами самого самозванца, возведшего Игнатия в патриархи. Таким образом нельзя признать того, что Игнатий был избран законно, потому что незаконна была власть его избравшая. Незаконность избрания Игнатия сознавалась и самим самозванцем. Это можно заключить из того, что новоизбранного патриарха он посылает к живому предшественнику его за благословением на патриаршество. Если бы Иов согласился дать благословение, то этим актом как-бы признал законность избрания Игнатия. Но он „ведая в нем – Игнатии римския веры мудрование и не попусти сему в патриархах быти. Паки же растрига к патриарху того посылает и муками страх налагая.... Святитель же Божий Иов, вся сия ни во что вменив и с поношением к растриге говорил, яко по ватаге и атаман, а по овцам и пастырь“165. Наконец, сам Игнатий, хотя и считает себя законным патриархом, но в своей грамоте говорит: И по его (самозванца) царскому изволению учинены есть мы в царствующем граде Москве на престоле Святых чудотворцев патриархом Московским и всея великия России166. Почему-то он вовсе и не упоминает, что его избрание – акт церковный, совершено собором архипастырей. Грамота эта пишется 30 июня 1605 года в день поставления Игнатия в патриархи, когда естественно упомянуть об избрании и посвящении не только по царскому изволению, а и от освященного собора.

30 июня 1605 года Игнатий был поставлен в патриархи. Учавствовавший в этом событии Арсений, архиепископ Архангельский, так описывает это событие. В 30 день июня месяца, в воскресенье, возвели преосвященнейшого архиепископа рязанского кир Игнатия и нареченного на великий и высочайший патриарший трон великой Москвы и всея России, на память славнейших 12 апостолов, в воскресение, когда совершалась с великим торжеством литургия, в присутствии царя, синклита и всего народа. После литургии царь в большом дворце приветствовал патриарха, архиереев, священников и весь синклит. После трапезы царь одарил многими дарами патриарха и архиереев и все возвратились домой с великой радостью167. Хотя свидетельство Арсения является верным, но в некоторых сказаниях есть мнения, что Игнатий возведен самозванцем без священных рукоположений. Так в одной редакции „Иного сказания“ говорится, что расстрига Игнатия без священных рукоположений возведе на престол168. Дьяк Иван Тимофеев так же говорит, что самозванец патриарха несвященна Игната именем изобрет169. Подобное мнение, являясь исторически неверным, должно быть понимаемо просто как взгляд некоторых людей той эпохи на Игнатия. Как лицо, возведенное самолично на патриаршеский престол по свержении Иова, он мог казаться и непосвященным.

Возведя на патриаршеский престол человека, который мог быть уступчивым по своей угодливости, самозванец был обеспечен в своих планах. Он находился бы между двух огней – православием и католицизмом, если бы на патриаршем престоле был преемник Игнатия – мужественный Гермоген, заявивший свою непреклонную стойкость еще в это время. Не таков был Игнатий. Мы уже видели, что народное сказание называет его единогласником, единомысленником, потаковником самозванца. Естественно предположить, говорит Левитский, что их сближали между собой какие-нибудь общие тому и другому черты характера, из коих главной и выдающейся был либеральный взгляд на все нерусское, иноземное от мелочей обыденной жизни до полной религиозной терпимости170. Эта терпимость, как известно, особенно ярко обнаружилась в отношениях Игнатия, как патриарха, к присоединению к православию Марины. За ней стояло католичество, заручившееся обещаниями самого самозванца. Патриарх на все смотрел сквозь пальцы и по своей угодливости соглашался с царем говоря: „на твоей царю, воле, буди“171.

Новостью в положении наших архипастырей во дни самозванца явилось участие их в заседаниях государственной думы, преобразованной по образцу польского сената. В собрании государственных грамот и договоров сохранилась подробная роспись духовным и светским чинам, составлявшим государственный Совет172. Духовные лица стоят здесь впереди светских, патриарх сидит по правую руку царя, за ним идут митрополит архиепископы и епископы. Можно думать, говорит Пр. Макарий, что Лжедимитрий желал привлечь к себе наших архипастырей, даровав им такое почетное достоинство; но, вероятно, он сделал лишь потому, что так было в польской раде, которую он принял за образец русской173. С той же целью привлечь более духовенство на свою сторону Лжедимитрий поставил на кафедру Ростовского митрополита своего мнимого родственника – Филарета Никитича Романова. Он возвратил его из ссылки из Антониева Сийского монастыря, куда, как известно, он был сослан Борисом Годуновым. Арсений Элласонский дает в своих мемуарах подробное описание факта возвращения Филарета Никитича из ссылки и поставления его. Феодор, т. е. Филарет Никитич, после того, говорит Арсений, как был вызван из ссылки, по приказанию царя, когда патриарх и синод разрешили ему принять свою жену, еще в живых находящуюся, и снять с себя монашеские одежды, надетые на него вопреки канонов и силою, не пожелал, но так как будучи мудрым и боящимся Бога, не решился снять с себя монашеский сан, то снова приглашенный к царю, патриархом и архиереями был рукоположен ростовским митрополитом с именем Филарета. По имени и деяние его было по истине милостивое174. Взысканный милостью самозванца, митрополит Филарет Никитич в то же время знал, кто такой самозванец. У Филарета Никитича, говорит Смирнов в своем о нем исследовании175, не могло быть и тени сомнения в том, кто сидел теперь на престоле Московском и считал себя родственником Романовых. Если так, то психологически нельзя допустить, чтобы он признавал самозванца, как действительного царя. Хотя Лжедимитрий осыпал его милостями, возвратив из заточения, и тем более других архипастырей располагал его к себе, но Филарет Никитич, зная, кто такой сидевший на престоле, также относился к нему, как и другие архипастыри. Он признавал его царем и подчинился ему, отправившись на ростовскую кафедру. Нельзя отрицать того, что поставление Филарета Никитича в ростовские митрополиты было своевольным действием самозванца. Как известно, ростовская кафедра в то время была не праздна, на ней был митрополит Кирилл. Самозванец приказал ему удалиться в Троицкий монастырь, где он был прежде архимандритом.

Появление двух иезуитов и поляков в Москве, пренебрежение последних к русской святыне, наконец, доносившиеся слухи о сношении царя с папой возбуждало духовенство быть на страже православия. К этому нужно прибавить, что самозванец обирал некоторые монастыри, отбирал участки церковной земли в самой Москве176, предавал иноков за гражданские преступления торговой казни177. Эти факты в общей сумме создавали враждебное отношение духовенства к царю, по мнению Карамзина и Платонова. Первый называет духовенство даже злейшим врагом самозванца178. Но на стороне мнимого царя был патриарх, который по своей индиферентности безразлично относился и к стремлениям католицизма179.

Для окончательного утверждения на престоле самозванец по обычаю русских царей короновался 21 июля 1605 года. Чин коронования совершал новопосвященный патриарх и, без сомнения, по словам Пр. Макария, произнес речь царю, как положено в чине180. В это же время приветствовал самозванца речью и иезуит патер Черниковский на латинском языке181. Зорко следя за всем, происходящим в Москве, Рим обратился к коронованному московскому царю с напоминанием о данных им обещаниях. Папа Павел III неоднократно писал Лжедимитрию об этом и послал своего чиновника Александра Рангони182. Вместе с последним прибыли в Москву Кармелиты – католические миссионеры, проезжавшие в Персию, и привезли Лжедимитрию поздравительное письмо от Павла III. Как Рангони, так и Кармелиты, хорошо были приняты в Москве183. В то же время папский нунций в Кракове Клавдий Рангони, игравший важную роль в сношениях Лжедимитрия с Римом, также пишет ему приветствие с напоминанием о данном обещании и посылает в подарок крест, четки и Библию184. Лжедимитрий на письма папы дважды отвечает, но о вожделенном желании папы соединении церквей с подчинением Риму – молчит и говорит лишь о своем намерении идти вместе с римским императором в поход против турок. Этот же поход был в виду и при посольстве в Рим от Лжедимитрия патера Лавицкого185. Таковы были отношения между Лжедимитрием и Римом до брака его с Мариной, когда желанная цель – пропаганда и насаждение католицизма в Москве – должна была, по мнению Рима, круто повернуться к лучшему от неопределенных отношений к этому делу самого Лжедимитрия.

Вопрос о приеме Марины в православие является весьма важным в положении церкви в раcсматриваемый период. Обычное убеждение всех „православных хрестьян“ – всей русской церкви в этот период было таково, что латинян–католиков следует перекрещивать. Хотя такой чиноприем канонически является неправильным, но мы имеем в виду не формально-каноническую сторону, но общий взгляд русских на католиков в это время. Взгляд этот выражен, как известно, на соборе 1620 года патриархом Филаретом, который ставит Игнатию в вину принятие Марины без перекрещиванья. Важность указанного вопроса хорошо сознавал и сам Лжедимитрий. В разрешении его он сталкивался и с православием и с католицизмом. Перекрещивание Марины, без чего ее нельзя было тогда принять в православие, для Рима, возлагавшего большие надежды на брак самозванца, должно было показаться крайним унижением. Марина, говорит Левитский, в глазах слуг папы получила апостольское призвание, являясь орудием для окатоличения Московии. И король и патеры увещевали ее содействовать распространению католической веры в России и укреплять в своем муже ревность к Римской церкви; от её брака ожидали духовных плодов для всего христианства и особенно для католичества186. Лжедимитрий, зная взгляд русской церкви на католиков, что православные не пойдут на уступки, обращается через своего секретаря к Клавдию Рангони. Секретарю Бучинскому он дает наказ, которым он должен у папского легата исходатайствовать разрешение для Марины причаститься на обедне от православного патриарха, потому что без этого она не может быть коронована, ходить в греческую церковь, затем разрешить есть в субботу мясо и поститься в среду187. Наказ этот говорит о том, как Лжедимитрий хотел пройти между православием и католицизмом. Испрашивая разрешения причаститься у патриарха, ходить в православную церковь и т. д., Лжедимитрий в то-же время говорит, что набоженство и чин свой вольно ей будет держать как похочет. Таким образом Марина внешним исполнением обрядов православия избегала подозрений со стороны православных, оставаясь в сущности тайно католичкой. Рангони в своем письме от 3 февраля 1606 г. писал самозванцу, что удовлетворить его желание не в силах, так как это дело, „будучи великой трудности и важности, гораздо сильнейшей требует помощи и зрелого испытания“188. Но я уверен, прибавляет Рангони, что ваше величество, тщательно обсудив дело по своей власти, которой никто не должен противиться, преодолеете все препятствия и не нанесете вашей невесте принуждения. Для большей убедительности Рангони ссылается на то, что перемена обрядов веры необязательна при браках лиц разных исповеданий и что кто-то из предков самозванца хотел жениться на польской королевне, предоставляя ей свободу исповедания католической веры. В виду неправоспособности легата дать нужное самозванцу разрешение, дело было передано папе. Отсюда через кардинала Боргезе писали Рангони в феврале: пусть Марина остается непременно при обрядах латинской церкви, иначе сам Димитрий будет находить новые оправдания своего упорства189. Таким образом Рим не шел на уступки. Но то, говорит Пр. Макарий, чего не разрешили гласно, верно, нашли возможным разрешить негласно190.

Сносясь с Римской церковью по вопросу об отношении Марины к православию, самозванец в то же время представляет собору русских иерархов обсудить венчание с Мариной без перекрещивания её. Он знал, что на стороне его находится патриарх, но в то же время хотел этим предложением соблюсти формальную сторону дела. Автор сказания „еже содеяся“ – говорит, что самозванец рассуждал по данному вопросу с властями, боярами и ближними людьми, прося их благословить венчаться на Марине, не крестя ее, и устроить римские костелы191. По словам Левитского, можно думать, что соборных заседаний по делу о царской невесте было несколько: это нужно допустить в виду того, что крайне трудно было ожидать единодушного решения предложенного царем вопроса192. Бесстрашный голос протеста против такого намерения самозванца раздался из уст двух русских святителей, бывших на соборе – Гермогена, митрополита Казанского, и Коломенского епископа Иосифа193, за что они и были удалены самозванцем из собора, а Иосиф даже отправлен в заточение194. Не так отнесся к предлагаемому вопросу патриарх Игнатий, который говорил самозванцу: „на твоей, царю, воле буди“195. Требуя со стороны папского престола разрешения причащения Марины патриархом и исполнения ей обрядов восточной церкви, самозванец в то же время оставлял ей свободу вероисповедания. Марина таким образом формально для вида присоединялась к православию, оставаясь на самом деле паписткой. Нет сомнения, говорит Левитский, что в составлении такого проекта (приема Марины) принимал деятельное участие Игнатий. Кроме Лжедимитрия и Игнатия, никто, думаем мы, и не обсуждал такой план соглашения православия и католичества в лице Марины196. Как мы видели, Игнатий дает согласие принять Марину таким образом, как это желательно было самозванцу. Таким образом в деле присоединения Марины патриарх имел важное влияние в смысле решения дела в духе самозванца. Мы не имеем исторических свидетельств о том, чтобы среди русских архипастырей, к которым обращался самозванец с просьбой принять Марину без перекрещивания, были протестующие, кроме Гермогена и Иосифа. Но это не говорит о том, что остальные иерархи были сторонниками самозванца. За принятие Марины по этому церемониалу без перекрещивания, говорит проф. Завитневич, стоял только один грек патриарх Игнатий, оказавшийся в стачке с самозванцем; все же русское духовенство этой стачке не сочувствовало, а некоторые из святителей и протоиереев, наприм., Казанский митрополит Гермоген и Коломенский епископ Иосиф прямо протестовали197. Гермогена и Иосифа мы можем считать лишь выразителями этого несочувствия плану присоединения Марины от лица всего духовенства, кроме главы его Игнатия198.

Заручившись согласием патриарха в деле присоединения Марины без перекрещивания и негласным, как думает Пр. Макарий, разрешением папы быть ей внешне присоединенной к православию, самозванец в ноябре 1605 года отправил в Краков своего посла Афанасия Власьева для совершения чина обручения по обряду римской церкви199. В Москву же нареченная невеста Лжедимитрия прибыла в мае 1606 года и была помещена в православном монастыре. 8 мая200 1606 года состоялось венчание Марины с Лжедимитрием и коронование. Чин обручения и венчания совершал Благовещенский протоиерей Феодор, а коронование патриарх, присутствовавший при бракосочетании. На литургии, бывшей по обручении и короновании, во время причастияна патриарх помазал ее миром в знак присоединения к православной церкви и причастил Св. тайн. После литургии было совершено венчание201. Во все время были в соборе и два иезуита Савицкий и Черниковский. Последний сказал приветственную речь на латинском языке. Совесть иезуитов, говорит Пр. Макарий, нимало не смущалась, когда их духовная дочь, пред ими и пред всеми, притворялась православной и лицедействовала: они знали, что это недостойное средство ведет ее к браку с московским царем, а брак этот обещал для них и для излюбленного папства великие выгоды. Но не лучше была совесть и русского патриарха, когда он из угодливости перед царем в присутствии православных преподавал, по их убеждению, еретичке таинства православной церкви202. Историческую достоверность миропомазания и причащения Марины патриархом Игнатием подтверждает собор 1620 года. На нем председателем его, патриархом Филаретом, бывшим, без сомнения, очевидцем причащения Марины, было сказано о патриархе Игнатии, что он „введе еретическия папежския веры Маринку, святым же крещением совершенным христианскаго закона не крестил ю, но токмо единым святым миром помаза и потом венчал ю с тем растригою. И якоже Июда предатель и сей поругася Христу, и обоим убо сим врагом Божиим растриге и Маринке подаде пречистое тело Христово ясти и святую и честную кровь Христову пити, его же Игнатия за такую вину священноначальницы великия святыя церкви Российския, яко презревшаго правила св. апостолов и св. отцов от престола изринуша в лето 7114“ (1606)–203. В нашей исторической литературе вопрос этот имеет такое освещение. Проф. Завитневич говорит, что эта выдержка из актов собора 1620 года есть ничто иное, как официальный доклад председателя собора, содержащий историческую справку и констатирующий факт, имевший место на предшествующем соборе 1606 года.... Чтобы рассматриваемое свидетельство объявить личным мнением патриарха Филарета Никитича и потом отвергнуть его достоверность, необходимо допустить, что сей знаменитый исторический деятель, ссылаясь на постановление собора 1906 года, лгал, а отцы собора 1620 года, слушая его ложь, поддакивали ему…. Члены обоих соборов, все без исключения, современниками Марины, а многие из них были непосредственными участниками этого акта204. Пирлинг в указанной нами монографии, как мы сказали, стоит за свидетельство Арсения, высказываясь, что Иов, современник Димитрия, вовсе не возводил на Игнатия этого последнего нарекания, т. е. обвинения в причащении Марины. В своей прощальной грамоте 1607 г. он говорит только о миропомазании и ничего о причастии. Предложение причастия есть ничто иное, как позднейший нарост, который впервые является 14 лет после события. Пирлинг таким образом признает ложью свидетельство Филарета, доверяя почему-то Арсению. Но Филарет во время венчания самозванца, такого торжественного момента, был в Москве, хотя и назначен был самозванцем митрополитом в Ростов, а потому является таким же очевидцем венчания, как и Арсений. Он в Ростов был отправлен, по мнению Платонова, лишь Шуйским205. Причащение Марины признают, между прочим, Пр. Макарий206, и Левитский в исследовании об Игнатии.

На бракосочетание Лжедимитрия с Мариной, как известно, католицизм возлагал большие надежды. Когда оно было совершено, папа напомнил Лжедимитрию о данном им обещании в письмах и грамоте, писал о том же и Марине и Юрию Мнишку207. Но, как известно, 17 мая 1606 года, по состоявшемуся ранее заговору среди бояр, самозванец был убит. Говоря о начавшемся движении к свержению самозванца, Платонов замечает, что в числе врагов самозванца явилось и духовенство. Оно, по словам Платонова, считало подвигом благочестия всякую опозицию расстриге..., несомненно не отказало бы в своем благословении всякому, кто дерзнул бы на расстригу208. Но если представители православной церкви стойко защищали православие даже в чиноприеме Марины и тем более при слухах о сношениях самозванца с Римом, то участия в заговоре для убийства самозванца, хотя бы только в форме благословения дерзнувшего на расстригу, как думает Платонов, допустить нельзя. Это участие не подтверждается никакими историческими свидетельствами. Церковь русская признала самозванца, как признанного народом царя, и подчинилась ему, протестуя там против этого царя, где нарушались её основные начала, как это обнаружилось в свержении Игнатия. Освящать же благословением убийство самозванца, другими словами, по – иезуитски, освящать средство ради цели, церковь русская в это время, как и во весь период смуты, не допускала, оберегая своими средствами свои жизненные начала.

С убийством самозванца стало ясно, что возлагаемые на него католицизмом надежды не оправдались. Мы не можем признать в нем ярого поборника католицизма209. Это был просто авантюрист, добившийся престола в удобное время и не разбиравший средств на пути к нему. Для Лжедимитрия католицизм и православие были именно только средством для получения короны. Католицизму он давал обещание насадить его в России, но в то же время казался и православным, благотворя членам Львовского братства, стоявшим в опозиции не только католицизму, но даже и унии, мосту от православия к католицизму210. Но народные сказания охарактеризовали самозванца гонителем православных, антихристом. Такая резкая характеристика явилась уже по смерти самозванца. Исходный пункт всех резких эпитетов, которыми народ назвал самозванца, именно его самозванчество. Индиферентный по складу своих убеждений вообще к религии, являвшейся только средством на пути к престолу, Лжедимитрий в то же время не был ревнителем всего уклада русской жизни, а вносил в него новшества. Мы знаем, что печать церковности, религиозного духа, лежала на всем русском быте. Отсюда самозванцу ставились в вину, как нарушение церковного устава самые мелочные факты, как, например, вкушение телятины, нехождение в баню и т. п. На все это русский человек смотрел совершенно иными глазами, чем Лжедимитрий, Он был по своей индиферентности веротерпим к католикам, допускал возможность 8 и 9 вселенских соборов211. С точки зрения народной психологии, по которой только русское свято и православно в религии, самозванец явился еретиком, нанесшим поругание всему православному христианству.

Вслед за позорной смертью самозванца, явившейся результатом боярского заговора, был низвержен и потаковник его – патриарх Игнатий. По свидетельству патриарха Филарета на соборе 1620 г., он был низвергнут иерархами русской церкви. „Иное сказание“ говорит, что Игнатий был низвержен уже Шуйским и освященным собором и был заключен в Чудов монастырь212. Удалением Игнатия с патриаршества русская церковь показала, что он ей навязан насильно самозванцем и таким образом заявила о своем основном праве и коренном принципе – свободе действий. Главной причиной отдаления Игнатия на соборе 1620 года ставили причащение Марины без перекрещивания. Но это был лишь частный факт во всей сумме того, что творили над русской церковью Игнатий и самозванец. Избранный последним вместе с ним Игнатий был удален с кафедры. Главная причина низвержения в том, что он был вызван самозванцем. Черная тень еретика, говорит Левитский, сосуда диавола, павшая на самозванца, естественно ложилась и на его избранника патриарха213. Современник события смерти самозванца и низвержения Игнатия, Арсений Елассонский в своих мемуарах об этой эпохе замечает, что низвержение Игнатия было без всякого законного исследования214. Разбирая это свидетельство Арсения, проф. Завитневич говорит: став на формально-юридическую точку зрения, еще можно было бы кое-как доказывать законность избрания Игнатия в патриархи, но никаким образом нельзя было доказывать незаконность его низложения, ибо он низложен целым собором и низложен за действия, которые одинаково признавались незаконными и русской и греческой церковью215.

Заканчивая главу о положении русской церкви при I-м самозванце, мы должны сказать следующее. Общая смута, поразившая в это время государство, не коснулась церкви, хотя православию грозила опасность от католицизма. Пастыри церкви стояли на страже православия. Подчиняясь самозванцу, они подчинялись и патриарху там, где не нарушалась целость православия, и смело протестовали и самозванцу и его ставленнику патриарху при попытках нарушить его, как в чиноприеме Марины. Низложив Игнатия, церковь выразила, что она видела и в самозванце и в Игнатии лишь насильников жизни её, всего православного христианства. Поэтому и в резких отзывах современников о самозванце и Игнатии мы можем слышать голос всей русской церкви, в которой не было разделения между гражданином государства и членом церкви, каждый считал себя православным христианином. Живым и ярким примером отношения к самозванцу как к еретику со стороны православно-русского человека того времени является дьяк Тимофей Осипов. Движимый ревностью к вере, он решился обличить лжецаря и приготовился к мученичеству. Он несколько дней постился и молился; потом, причастившись Св. Таин, пришел в царские палаты и перед всеми сказал самозванцу: „ты воистину Гришка Отрепьев, растрига, а не цесарь непобедимый, ни царев сын Димитрий, но греху раб“216.

Глава III-я. Церковь во время царствования Шуйского

19-го мая 1606 года, два дня спустя по смерти самозванца и низложении с патриаршего престола Игнатия, собрались на так называемое Лобное место весь синклит царского величества, митрополиты, архиепископы, архимандриты, игумены, всяких чинов люди и весь народ от мала до велика и начали говорить о рассылке грамот по всем городам, чтобы в Москву съезжались все для избрания царя и патриарха217. Со смертью самозванца и низложением Игнатия, государство осталось без царя и Церковь без патриарха. В немедленном избрании сначала царя более сознавалась нужда, так как за плечами убитого самозванца стояла Польша. Поэтому-то собравшийся народ говорил, чтобы вперед был избран самодержавный царь. Слово это было „угодно“ всем. Единогласно был всеми провозглашен в цари великий князь Василий Иванович Шуйский, главный виновник смерти самозванца. Так представляется избрание Шуйского по „Рукописи Филарета“218. Но в повести Котырева-Ростовского есть следующее замечание после разговора о народном собрании для избрания царя и патриарха: „От боярина князя Василия многия друзи и советницы посланы в народ и заповедано им бысть, да изберут на царство его, князя Василия. Те же людие наустиша народы, да изберется царь Василий на царский степень; народы же воздвигоша гласы своя, да будет над ними надо всеми царь Василий“219. Таким образом хотя все собравшиеся провозгласили царем Шуйского, но весьма важное влияние оказала на это его партия: его провозгласили царем, говорит Платонов, советники и сотрудники его в борьбе с расстригой и поляками220. По словам Соловьева, „Шуйский был не скажем избран, но выкрикнут царем“221. Какое же положение занимала в этом избрании русская церковь? Она, как и ранее, проявила свою непричастность к обстоятельствам, игравшим важную роль в избрании Шуйского, – свободу от политической борьбы. Шуйский был признан Церковью законным царем и до свержения ею поддерживался.

Новоизбранный царь, по обыкновению, тотчас же разослал по всей Руси грамоты, с разъяснением всего происшедшего в Москве за последние дни222. Кроме него, грамоты рассылали также от себя бояре и царица Марфа, мать убитого царевича Димитрия. Главная цель всех этих трех грамот – разъяснение всем, кто такой был пред тем царствовавший на Руси и какая опасность от него православной вере – этому оплоту Руси. То был не истинный царевич, сын Иоанна Грозного, а „прямой вор“ Гришка Отрепьев, который хотел „истинную христианскую веру попрати и учинити латынскую веру и по одному злокозненному умыслу всех христиан отвести“. Новоизбранный царь, говорилось в грамоте бояр, много пострадал от того еретика, как поборник православной веры, Поэтому-то его и избрали все в цари. Сам Шуйский более подробно раскрывал и доказывал замыслы самозванца, говоря, что „взяты в хоромах его грамоты многия, ссылочныя воровския с Польшей и Литвой... да ту-то же грамота к нему вору, от Римского папы, чтобы он держал крепко латвийскую веру“. Избывши от такого злодейства, все люди Москвы, с освященным собором во главе, били нам челом по степенем прародителей наших223. Извещая об этом и призывая к присяге, Шуйский в то же время просил благодарить Бога, что „нас и вас всех православных крестьян не предал в руце врагу и Богоотступнику, и что непорочная истинная наша крестьянская вера не порушилася“, и просить у Бога в молитве, „чтобы церкви Божии впредь стояли неподвижны и истинная крестьянская вера была ненарушима“.

Грамота царицы Марфы извещала, что бывший царь – не её сын, а Гришка Отрепьев, который заставил ее признать публично своим сыном, а действительный сын её – царевич Димитрий – убит в Угличе Годуновым224.

Чтобы представить народу очевидное доказательство смерти царевича Димитрия и самозванство бывшего царя, решено было перенести из Углича в Москву мощи царевича. С этой целью в Углич отправились Ростовский митрополит Филарет, Астраханский епископ Феодосий225, архимандрит Сергий Спасский и Авраамий Андроновский и несколько бояр226. Патриарха в это время не было еще избрано. Но есть, как исторические свидетельства, так и мнения некоторых историков, что Филарет Никитич, поставленный в Ростовские митрополиты при самозванце, был намечен Шуйским, как кандидат в патриархи. Первое свидетельство в пользу этого мнения мы находим в словах поляков, писанных ими в 1608 году московским боярам: „а у вас патриарху своему такого пошаванья нет. За Бориса Иов был, и того скинуто, а посажено на патриарховство Игнатия Грека; потом за нынешняго господаря Грека того скинуто, а посажено на патриарховстве Феодора Микитича, яко о том бояре думные по оной смуте в Ответной палате нам, послам, сами сказывали, менуючи, что по мощи Дмитровы до Углича послано патриарха Феодора Микитича; а говорил тые слова Михайло Татищев при всех боярах. Потом в колько недель и скинули, учинили есте Гермогена патриархом. И так теперь живых патриархов на Москве четыре маете“227. Слова поляков находят свое подтверждение в дневнике послов польских. Здесь за 6-е число июня (новый стиль) записано о беседе польских послов с боярами, которые говорили, что „истинный Димитрий наш погребен был в Угличе. Тело его, привезенное сюда патриархом Феодором Никитичем и епископами, будет положено вместе с прахом его предков“228. Из этих двух свидетельств мы видим, что 6 го июня (по новому стилю, или 26 мая по старому) 1606 года Филарет Никитич называется патриархом. Поляки стали считать его патриархом, что мы видим в одном из писем нунция Симонетты к кардиналу Боргезе (из Вильны от 23 апреля 1610 года). Со слов ксендза Фирлея, коронного референдария, Симонетта сообщает, что в королевском лагере под Смоленском ожидают московского патриарха, которому на встречу король Сигизмунд послал далее свою карету. Здесь подразумевается нареченный „тушинский патриарх“ Филарет: как раз в то время Гр. Валуев отбил его от войск Рожинского и Филарет, поэтому, попал не к Сигизмунду, а в Москву. Симонетта так характеризует тщетно ожидаемого поляками Филарета: „этот патриарх – тот самый, который помогал делу покойного Димитрия и за то подвергся преследованию со стороны Шуйского, нового (московского) царя, поставившего на его место другого патриарха, каковой и находится в Москве; упомянутый старый патриарх (Филарет) держал также сторону нового Лжедимитрия, а (теперь для него) наступил час смиренно предать себя его величеству (королю)“229. Приводя это свидетельство, Платонов говорит: „Таким образом и после пребывания Филарета в Тушине поляки продолжали думать, что наречение его в патриархи произошло в Москве, до тушинского плена, и полагали, что Шуйский сместил его за приверженность к первому самозванцу. Еще определеннее и решительнее, чем показание Фирлея и Симонетты, звучат слова пана Хвалибога в его известном „донесении о ложной смерти Лжедимитрия перваго“. Он пишет, что „около недели (после переворота 17-го мая) листы прибиты были на воротах боярских от Димитрия, где он давал знать, что ушел и Бог его от изменников спас, которые листы изменники (т. е. лица, совершившие переворот) патриарху приписали, за что его и сложили предлагая Гермогена“. Здесь, как и в письме Симонетты, под именем патриарха мы должны разуметь не Игнатия, а Филарета, так как Игнатий был сведен с престола еще до воцарения Шуйского, тотчас по свержении самозванца, а Хвалибог рассказывает о событиях, несколько позднейших, когда, как увидим ниже, в народе началось движение против самого Шуйского и поляки, выдержанные в Москве, „другой революции боялись“230. Приведя все эти свидетельства в пользу высказываемого мнения о наречении Шуйским Филарета в патриархи, Платонов заключает: „совокупность приведенных известий ставит вне всяких сомнений факт кратковременного пребывания Филарета в достоинстве названного патриарха Московского“231. В пользу указанного нами мнения говорит также следующее. В некоторых грамотах, разосланных от имени царя Василия Ивановича Шуйского, он говорит, что „принял царство благословением патриарха“232. По „молению патриарха“233. Грамоты эти писаны до того времени, когда Гермоген был избран патриархом. Имея лишь в виду в кандидаты Филарета, который, таким образом, был нареченным патриархом, Шуйский мог говорить, что он избран благословением патриарха. Неупоминание имени, по нашему мнению, и указывает на то, что Шуйский лишь имел в виду Филарета. Если бы это было лишь хитрым маневром для показания большого авторитета признания царем со стороны освященного собора, подобным тому, какой допускал в своих грамотах самозванец, говоря, что и патриарх Иов признал его царем, то Шуйский не мог этого сделать, если бы никто в то время не намечался в патриархи. Кроме указанных мест в грамотах, в „Дневнике“ Ивана Тимофеева мы встречаем такое замечание о Шуйском: „ниже первопрестольнейшему поречений его возвести... но яко простолюдина тогда святителя смени“234. Не Игнатию же надо было, по мнению Тимофеева, говорит Платонов, приведя эти слова, – доказывать воцарение Шуйского, а Иову и нельзя было своевременно об этом, потому, что Иов был за несколько сот верст от Москвы. Вряд ли может быть сомнение, что Тимофеев разумеет здесь Филарета, который, стало быть, уже считался „первопрестольнейшим“ в момент воцарения Шуйского235. Таковы исторические свидетельства в пользу того мнения, что по низвержении Игнатия митрополит Филарет намечался в патриархи236. В нашей исторической литературе такого мнения, как мы видели, держится Платонов. Высказывая его, он объясняет и причины, почему намеченный в патриархи Филарет не был окончательно избран и освящен в патриархи. „В то время, когда названный патриарх Филарет открывал мощи подлинного царевича Димитрия, в Москве открыли заговор против царя Василия. Шуйский увидел против себя имена Мстиславского, Шереметьева – лиц, принадлежащих к тому слою дворцовой власти, который первенствовал во дворце до последнего торжества Шуйского с его родословным принципом. Во главе же этого слоя стояли Романовы, родственники Шереметьевых и тому же Мстиславскому. Уже в одной этой близости должны мы искать причину подозрений Шуйского против Романовых и их родни. Если бы Шуйский далее и не нашел никакой улики против Филарета в майском заговоре, он просто мог бы побояться иметь его около себя в сане патриарха. Раз ему пришлось убедиться в том, что среда нетитулованных бояр мало расположена к нему, он должен был особенно страшиться передать её представителю и вожаку патриаршую власть с её громадным авторитетом и обширными средствами“237.

Кроме Платонова, такое же мнение высказывает и Иловайский, говоря: „Любопытно, что митрополит Филарет Никитич, посланный в Углич за телом царевича, в то время, по-видимому, предназначался занять патриарший престол, но потом возведен в это достоинство Гермоген – так говорили польские послы в Москве в 1608 году“238. А. Смирнов, посвятивший личности Филарета специальное исследование, высказывается, по-видимому, против данного мнения. Он, приведя указанное уже нами свидетельство польских послов на съезде 1608 года239, говорит: „Очевидная ошибка. Однако Филарета Никитича с этого времени многие называют патриархом“240. Знаменитый историк нашей церкви, пр. Макарий, вовсе не высказывает указанного нами мнения и не приводит ни одного свидетельства, хотя бы в опровержение его. Он говорит, что по воцарении Шуйский обратил внимание на то, чтобы патриарший престол не оставался более праздным. Еще жив был в своем заточении патриарх Иов, но он лишился зрения и уже не мог править Церковью. Нужно было избрать нового патриарха и выбор государя, естественно, пал на того из представленных ему собором кандидатов, кто ревностнее всех воспротивился незаконному браку самозванца, требовал крещения его невесты и за то подвергся изгнанию – на казанского митрополита Гермогена241.

Мнения Платонова и Иловайского являются единственными в нашей исторической литературе о положении митрополита Ростовского Филарета при воцарении Шуйского. Из приведенных свидетедств видно, что Филарет именуется патриархом поляками, на основании речей бояр думных в Ответной Палате. Поляки упрекают бояр в неуважении к патриарху, сан которого имеют четыре живых лица одновременно: Иов, Игнатий, Филарет и Гермоген. Поэтому нельзя думать, чтобы эти упреки не имели под собой какого-либо реального факта. Поэтому можно думать, что Филарет намечался Шуйским в патриархи.

Мы уже сказали, что во главе посольства для перенесения мощей царевича был митрополит Филарет. От 28 мая посланные писали в Москву, что вынутые из земли мощи цесаревича мученика найдены целыми и источают чудеса, подтверждаемые свидетельствами242. В Москве между тем в это время 1-го июня происходило коронование Шуйского, которое совершал митрополит новгородский Исидор243. 3-го июня244 мощи были перенесены в Москву и с торжественной процессией принесены в Архангельский собор, где перед гробом сына цесаревича мать царица Марфа покаялась в ложном и вынужденном признании самозванца своим сыном. В виду совершившихся чудес245 при гробе новоявленных мощей, царевич Димитрий был причислен к лику святых, о чем царь извещал всех своей грамотой246. Открытие и перенесение мощей царевича Димитрия, являясь чисто церковным торжеством, в данную минуту имело весьма важное значение. „Явление новых мощей, говорит Костомаров, было важно для русского народа. Он не привык подвергать сомнению такие происшествия, которые Церковь ему указывала за явление Божией благодати. Известие о том, что мощи скоро перевезут в Москву, поразило толпу и она согласилась ждать указания свыше, которое должно успокоить совесть“247.

„Сам Шуйский, по словам Платонова, придавал этому церковному торжеству особенную политическую цену, полагая, что присутствие мощей в Москве сделает самозванщину невозможной. Но он жестоко ошибался“248. Столицу возмущали подметные письма, что Димитрий спасся во время переворота 17-го мая. Такие слухи должны были волновать тем более провинцию. Мы сказали, что Шуйский рассылал грамоты об открытии и перенесении мощей царевича Димитрия. Кроме этого, так сказать, официального извещения об этом событии, в противовес могущим быть слухам о спасении самозванца, „были пущены в ход писания, по мнению Платонова, и официозные“249. Такова повесть 1606 года, заменившая собой житие царевича Димитрия, описание перенесения мощей царевича Димитрия и „Извет старца Варлаама“250. „Как „Извет“, говорит исследователь сказаний о смутном времени Платонов, так и прочие произведения, указанные выше, были составлены с большим искусством: без сомнения, над ними трудились люди, обладавшие остроумным и шибким пером. По некоторым намекам можно думать, что к авторству были привлечены лица из братии знаменитой Троицкой обители, прославленной немного лет спустя „борзыми писцами“ иного склада и направления“251. По нашему мнению, это направление было не иным с последующим, когда троицкие старцы призывали всю Русь на защиту родной земли. В указанных выше сказаниях троицкие иноки, если только они были их авторами, выражали общее отношение всей Церкви к Шуйскому, как действительному царю, хотя и „выкрикнутому“ толпой Шуйский для неё был законной властью и она старалась поддержать его. Такой беспристрастный образ действий Церкви в её отношениях к царю особенно выразился в лице знаменитого столпа Церкви и государства в эпоху шатания государства – патриарха Гермогена, к обзору деятельности которого мы и переходим.

Мы уже видели ту непоколебимую ревность о чистоте православия, какую обнаружил в деле присоединения Марины к православной Церкви митрополит казанский Гермоген, избранный в патриархи Шуйским. 3-го июля 1606 года состоялось его посвящение252. С этого момента первосвятитель начал свою неутомимую деятельность на пользу Церкви и государства. Во время царствования Шуйского она выразилась в поддержании его, как законного государя. Избранный, или точнее, выкрикнутый толпой, Шуйский был весьма непрочен на престоле. Это обнаружилось с первых же дней его царствования. Все, кто были недовольны его избранием, представляли собой самую удобную среду для появления нового самозванца. И, действительно, вскоре по воцарении его, пошли слухи, что царевич Димитрий остался живым во время переворота 17 мая и бежал из Москвы, а убит кто-то другой. Шаховский, Путивльский воевода, похитивший в это время государственную печать, первый поднял весть о спасении царя Димитрия, называя Шуйского похитителем престола. Путивль оказался тотчас же на стороне нового самозванческого движения. За ним изменили московскому царю другие соседние города: Дмитревск, Чернигов, Стародуб, Новгород-Северск и др. и вообще движение скоро охватило юг. Затем поднялись Заокские, Украинские и Рязанские края253. Церковь явилась на помощь законной колеблемой начавшимся мятежем власти. По совещании царя с патриархом, в восставшие города был послан для увещания митрополит Крутицкий Панфнутий с архимандритами и игуменами254. Но для восставших он был только сторонником Шуйского и голос Церкви, взывавший к народу, оказался бессильным. Хотя еще не явилось лицо, которое взяло бы на себя имя Димитрия, но нашелся уже предводитель движения Ив. Болотников, который нанес поражение высланным царем войскам у Кром. Это поражение открыло путь на среднее течение Оки. Движение Болотникова охватило уже низшие классы общества – боярских людей и крестьян, которые восстали против воевод и бояр и стали разорять и грабить их имения255. Охватывая все больший и больший район, оно нашло себе мужественное сопротивление в Твери. Здесь „государев Богомолец, архиепископ Феоктист, призвав к себе весь освященный собор и приказных государевых людей и своего архиепископля двора детей боярских и града Твери всех православных крестьян и укрепяся все единомысленно, поборая за святыя Божия Церкви и за православную веру и за государство крестное целование, стояти безо всякого сумнения и страха“256. Результатом архипастырского слова было то, что Тверитяне поразили мятежников, взявши многих из них в плен. Так повествует о мужественном архиепископе Феоктисте грамота патриарха. Но мы этим не отрицаем и других причин почему тверитяне были против движения. „Здесь по мнению Платонова, как и вообще в городах, не примыкавших к самозванцу, не было острых проявлений общественной розни и экономического кризиса, которым страдали другие места московского центра и юга“257. Для нас важно то, что Церковь действует словом увещания против движения и сплачивает „православных крестьян“ стоять во имя веры за законного царя.

Открытая война Шуйского с Болотниковым оказалась неудачной для первого. Мятежники в своем наступательном движении на Москву с юга с Болотниковым во главе и с востока рязанские дружины с Истомой Пашковым соединились под Коломной, взяли ее и разбили царские войска и стали здесь258. Патриарх выступил против них с грамотами259, призывая всех к молитве о даровании победы царю Василию в борьбе с мятежниками. Грамоты сначала говорили о кознях I-го Лжедимитрия, хотевшего превратить в римские костелы святые церкви. Господь по своему милосердию воздвиг на него нынешнего государя Василия Ивановича Шуйского, который явился обличителем самозванца и „за сию истинную проповедь не токмо множество бед претерпе от этого злодея“, но даже подвергся смертной опасности. „Истина“ сказанного о Лжедимитрии объявилась, по словам Гермогена, в обретении мощей царевича Димитрия, прославленных чудесами. Господь „вся ведый“, говорит патриарх, видя в Шуйском „твердую веру и мужество и крепость и розум, – возлюбил его и поставил царем над всей Русью“. Шуйский, выкрикнутый царем, более чем кто-либо нуждался в санкционировании власти в данное время, в виду движения, отрицающего его права на престол. Церковь и заявляет в этой грамоте, что он – действительный царь. Но „древний враг наш паки вооружился на крепкого пастыря веры крестьянския и паки собирает человеки, приемлющих соблазны его, воли же Божии не ведущих и глаголющих ложная: сказывают его злодея жива“. Далее грамота говорит о мужественном сопротивлении мятежникам Твери, благодаря увещанию архиепископа Феоктиста, а также и других городов, которые не преступили крестного целования, помня смертный час и страшный суд. Некоторые из городов, уже приставши к мятежникам, принесли повинную к царю и он с любовию принял их. Таково содержание грамоты, в которой мы видим голос церкви, борющейся с мятежным движением словом увещания во имя законного царя. Призыв её не остался бесследным. Жители Смоленска, услыхав, вероятно, из грамот патриарха, что воры хотят побить царя и воевод, единодушно двинулись к Москве и очистили Дорогобуж и Вязьму. „Гради же многие слышавше то (т. е. о движении Смольнян против мятежников) начали присылать с повинными к царю Василию260. Против засевших в Коломне царь выслал войско с князем Михаилом Скопиным-Шуйским. Чтобы укрепить дух войска, говорит Иловайский, по желанию царя, патриарх Гермоген соборно служил молебен у гробницы царевича Димитрия, освятил воду и окропил ей ратных людей; после чего взяли покров с гробницы и в торжественной процессии понесли его к Калужским воротам“261. После битвы Истома Пашков отъехал в Москву с дворянами и детьми, а Болотников ушел с боярскими людьми в Калугу262. Эта победа была оглашена по всей России, как дело великое, как явление Божией благодати263. В рассылаемых грамотах предписывалось петь благодарственные молебны и победа приписывалась новоявленному чудотворцу царевичу Димитрию264. Ярким примером живого воздействия церкви на народ в это время явился Казанский митрополит Ефрем, преемник Гермогена. Когда жители Свияжска явились изменниками Шуйскому и стали целовать крест Димитрию Углицкому, Ефрем издал на них запрещение и дал духовенству Свияжска распоряжение не принимать от жителей города приношений. Эта мера так подействовала на Свияжцев, что они тотчас же повинились в клятвопреступлении и стали просить через своего архипастыря у царя простить их вину, а у патриарха разрешить их. Патриарх Гермоген ответил на это митрополиту Ефрему грамотой265, что царь Василий Шуйский „отдал им их вины, а патриарх соборне разрешил их, и восхвалял Ефрема, как мудраго и ревностнаго пастыря, благословляя его и впредь имети попечение о пастве своей“.

Мы уже видели, что движение мятежников остановилось в Коломне, вблизи самой Москвы. „Москвичи испытали панику при виде воров“266. Интересной иллюстрацией того, как в это критическое время работало общественное самосознание, служит рассказ о бывшем в Москве видении некоему мужу духовному, который поведал об этом видении Благовещенскому протопопу Терентию. Полные религиозной веры и потому на все привыкшие смотреть с точки зрения религиозной, „православные крестьяне“, видели в бедствиях смутной эпохи гнев Божий. Отсюда в это время мы встречаем рассказы о видениях, где весьма ясно приводился такой взгляд. Так как гнев Божий постиг за грехи, то все сознали необходимость очистить себя покаянием. В рассматриваемый нами случай, когда грозное движение против Москвы остановилось около её самой, овладевшая москвичами паника невольно пробудила мысль, что гнев Божий постиг их. И вот среди народа разносится слух о „бывшем некоему мужу духовном видении“, в чем все видели перст Божий. „Некий духовный муж во время сна был удостоен следующего видения. В соборной церкви ему предстал сидящим на престоле Сам Господь, окруженный ангелами и святыми. Пречистая Богородица молилась Господу, Сыну Своему, чтобы Он простил и помиловал людей своих, которые каются в забвении путей Божиих. Господь отвечал Своей Матери, что люди все творят многие грехи, заимствуя „от скверных язык мерзкия их обычаи и нравы“. Пречистая Богородица, вместе со всеми святыми, со слезами припала к ногам Господа, моля Его, чтобы он помиловал „род крестьянский“. Господь сказал своей Пречистой Матери и молящемуся сонму святых, что в народе „крестьянском нет истины“, ни в царе, ни в патриархе, ни во всем священном чине, ни во всем народе, и за это Он предает их „кровоядцам и немилостивым разбойникам“. Пречистая Богородица опять молит Господа пощать людей Его, и Он обещал это, если они покаются. Один из предстоящих сказал видевшему все это, чтобы он поведал всем без утайки о милости Господней „роду крестьянскому“ и о молитве за него Пречистой Богородицы. Видевший это пришел к протопопу Благовещенского собора и поведал о всем. Видение было записано по его словам и по царскому повелению прочитано в Успенском соборе, в присутствии большого собрания. Затем был учрежден четырехдневный пост и всюду молились об отвращении праведного гнева Божия267. „Не имея значения исторического источника, говорит Платонов, рассказ протопопа Терентия очень любопытен в другом отношении. Он свидетельствует нам, до какого напряжения доходит чувство и воображение народа, ошеломленного чрезвычайными явлениями самозванщины и междоусобной смуты. Историк не имеет оснований видеть какой-либо затаенный умысел или обман как в рассказе о видении, так и в предписанном всему „царству“ покаянии по поводу этого чудесного события. Не одно только записанное Терентием чудесное видение огласилось в то время в Москве: можно указать и другие необычайные факты, которые, по убеждению современников, совершались тогда на Руси. И все эти факты говорят нам о глубоком нравственном потрясении русского общества, которое не могло отыскать правды и смысла в удивительных событиях реальной жизни, часто не верило очевидности, но верило сверхъестественному и вместе с тем возвышалось до открытого сознания, что „несть истины во царе же и в патриархе, ни во всем священном чину, ни во всем народе“. При такого рода сознании вряд ли мог быть обман, да и говоривший такими словами обманщик многим рисковал бы, если бы был уличен“268. Для нас важна психология общества в этом факте. По видению „несть истины ни в ком“, все сознают себя греховными и учреждается общий пост. Здесь мы видим, как все – и пастыри и пасомые, вся церковь постится и каются в своих грехах. Это покаяние и пост приводили к единению всех в духе мира и любви, так как покаяние и пост невозможны без примирения с ближним, братского отношения к нему. Такое своеобразное явление в психологии русского народа в смут-ное время, развиваясь пропорционально давлению смуты, выразилось в конце её в объединении во имя веры Христовой. Народ понял свое братство во Христе и чутьем поднялся до основного проявления жизненного начала церкви, как духовного организма – любовного единства душ по вере во Христа. Общий пост по случаю видения был только, так сказать, предупреждением к дальнейшим событиям, в которых продолжала выступать деятельность русской церкви в эту эпоху. Мы имеем в виду известный обряд разрешения всего народа от клятвопреступлений, совершенный патриархами – престарелым Иовом и Гермогеном с освященным собором.

3-го февраля 1607 года, по приглашению царя Шуйского, собрались у него патриарх с освященным собором. На общем совете решено было отправить в Старицу к бывшему патриарху Иову посольство из духовных и светских лиц – Крутицкого митрополита Пафнутия, Симоновского архимандрита Пимена и др. Посольство это должно было просить Иова приехать в Москву, чтобы здесь простить и разрешить всех православных христиан в преступлении ими крестного целования и многих клятв269. Патриарх Гермоген послал Иову грамоту, в которой просил его от имени государя, всего освященного собора и всех православных христиан приехать в Москву для „его государева и земскаго великаго дела“. По прибытии Иова в Москву270, 15-го февраля был совет, в присутствии его, у всего освященного собора, на котором постановлено было прибегнуть к молитве, чтобы Господь простил и разрешил всех от клятвопреступлений. Составлена была особая прощальная грамота. В ней после обычного приступа упоминалось о первых князьях Руси – Рюрике, Владимире, от которых „произыдоша великие христианские поборницы, благоверныя цари и великие князи Рустии“. Затем рассказывалось о всех событиях, произошедших после Грозного до данного времени. Здесь партриарх Иов говорил, что он „подлинно“ сказывал о смерти царевича Димитрия в Угличе и „о том подлинныя памяти рассылал“, укрепляя всех „памятовать Бога и крестное целование Годунову“. „И вы, говорит Иов народу, в том наше заклинание и свои души и крестное целование, все в презрении положили“. „Грех ради наших“ в Москве воцарился Гришка Отрепьев. Но Господь воздвиг поборника против него в лице Василия Ивановича Шуйского, который был избран потом царем. „И святая наша христианская вера, по воцарении Шуйского, в прежний благий покой возвратитися и сияти нача яко солнце“.. Но враг рода человеческого снова поднял мятежников, „не хотя православных христиан во святей христианской вере и в любви и в мире сожительствовати“. Положение Шуйского на престоле, в виду мятежников, разглашающих о спасении законного наследника престола царевича Димитрия, было непрочно. Поэтому в вышеизложенных строках этой грамоты, которую читали в храме, в присутствии многочисленного собрания, так ясно видно стремление укрепить в сознании присутствующих мысль о Шуйском, как законном царе, и о тех бедствиях, какие несут за собою мятежники „всему православному крестьянству“.

Далее грамота говорит, что весь освященный собор молит Бога простить клятвопреступление и призывает к тому же весь народ, чтобы утвердить в сердцах крепость о крестном целовании и „Российское государство от непотребнаго сего разделения в прежнее благое соединение и мирный союз устроить“. Прежние клятвопреступления „аз Гермоген, патриарх московский и всея Руси, говорилось в грамоте, и аз Иов, бывший патриарх, по данной нам благодати Св. Духа, прощаем и разрешаем в сей век и будущий“. Таково содержание прощальной грамоты, этого замечательного памятника нашей церковной жизни в смутное время, свидетельствующего о том, как Церковь в это время ревностно старалась доказать важность законной власти царя и тем дать оплот ему в борьбе с антигосударственным элементом. По составлении грамоты, патриарх, по государеву указу, приказал разослать „памяти“, чтобы собрать народ на 20-е число февраля в соборную церковь Успения.

В назначенный день в этот храм собрались царь Василий Шуйский, патриархи Гермоген и Иов и народ. Стечение людей было так велико, что не вместились в храме, но стояли возле него. Патриарх Иов, придя в храм и приложившись чудотворным иконам и мощам, стоял у патриаршего места, по словам Карамзина „в виде простого инока, в бедной ризе, но возвышаемый в глазах зрителей памятию его знаменитости и страдания за истину, смирением и святостию: отшельник, вызванный почти из гроба примирить Россию с законом и Небом“271. По совершении патриархом Гермогеном молебна, все люди стали пред Иовом „просить прощения, с великим плачем и неутешным воплем“, говоря, что он пастырь, всегда „крепко берег их, словесных овец, от восхищения лукаваго змия, но они, по своим малодушным нравам, отбегали от него, предивнаго пастыря“. „Восхити нас, о Богоданный решителю, от нерешимых уз, по данней тебе Божественной благодати, о их же просим и молим и касаемся святительства твоего стопам“272. Затем подана была Иову особая челобитная, составленная „от всенароднаго множества“. В ней все просили патриарха Иова, как свидетеля их клятв Годуновым, разрешить и простить их от клятвопреступления. „Яко же бо тогда, говорилось здесь, от твоея святыни связани быхом, тако же и ныне от твоея ж святыни и разрешитися ищем, да не токмо еже мы живи суще во граде сем, но и о всех православных християнех, иже во всех градех страны сия живущих, да не точию о сих сим прощения и разрешения, но и о тех, иже света сего отшедшая отца и братию нашу, и о тех молим и просим от твоея же разрешитися святыни, и вси равно в купе, от мала до велика, во православной вере живущии, вси прощения и разрешения яже на нас клятвы нашея просим“273. По повелению патриарха Гермогена, челобитная эта была прочитана архидиаконом Алимпием с амвона, а за ней прощальная разрешительная грамота. Слушающие чтение „вси неутерпными слезами объяти быша, еже многую клятву и целование животворящаго креста приступиша; осмотривше же прилежне, еже на них происшедшее разрешение от клятвенных уз, вси радостию возрадовашася, пришедше к стопам Иова патриарха глаголюще: „во всех сих виновнии, о честный отче, токмо глаголем прости, прости нас и подаждь благословение десницы своея, да прочее приемлет в душах своих радость велию“274. Патриарх Иов, слышав такое желание о прощении и разрешении всенародного множества, сказал, что он прощает их, своих чад духовных, но молит, чтобы они не покушались впредь „таковая творити“, потому, что клятвопреступление – великий грех. Народ на это отвечал твердым обещанием не делать так впредь. „Действие обряда, говорит Карамзин, было неописанное. Народу казалось, что тяжкие узы клятвы спали с него и что сам Всевышний устами праведника изрек помилование России. Плакали, радовались – и тем сильнее тронуты были вестию, что Иов, едва успел доехать из Москвы до Старицы, преставился. Мысль, что он, уже стоя на пороге вечности, беседовал с Москвой, умиляла сердца. Забыли в нем слугу Борисова: видели единственно мужа святого, который в последние минуты жизни и в последних молениях души своей ревностно занимался судьбой горестного отечества, умер, благословля его и возвестил ему умилостивление Неба“275.

Так происходило одно из замечательнейших событий в жизни нашей церкви – обряд прощения и разрешения от клятв, совершившийся только в смутную эпоху.

Но стремления Церкви поддержать царя были тщетны. Движение против Москвы все более осложнялось. С Шаховским соединился самозванец Лже-Петр, явившийся еще при жизни I-го Лжедимитрия во главе шайки казаков и разбойничавший с ними на юге. Из Путивля они двинулись в Тулу на помощь Болотникову, который так же вышел из Калуги и соединился с ними. Шуйский, „переговоря с патриархом Гермогеном и бояры“276, сам решился выступить в поход. Церковь шла на помощь ему в этом деле не только духовной помощью, но и материально. Патриарх Гермоген разослал всюду грамоты, чтобы в церквах служили молебны о даровании победы царю277.

В грамотах этих говорилось, что царь Василий Шуйский, „поборая по благочестивой христианской вере и имея великое желание о святых Божиих Церквах, прося у Бога милости, пошел на свое государево и земское великое дело, против врагов креста Христова, которыя изменники, воры, тати и разбойники, и холопы боярские и казаки донские и волские, отступили от Бога жива и от православныя христианския веры и крестное целование преступив, разбойнически и немилостивне Церкви Божия оскверняют и кровь хрестьянскую несытне проливают, и чужия имения грабят, и жены и дети насилуют, и хотят до конца разорити святую нашу православную христианскую веру и святыя Божии Церкви, и с собой прельщают малодушных людей, называя мертваго злодея Ростригу жива суща и именующе его царевичем Дмитрием“278. Как и в прежних грамотах патриарх, так и здесь Шуйский представлялся поборником прежде всего православной веры. Мятежники же были врагами креста Христова, готовили разорить православную веру, и в то же время разбойниками, которые грабили чужие имения, насиловали жен и детей. Болотников с его сообщниками предавались проклятию. Вотчины монастырей и церквей должны были выставить ратников, доставлять съестные припасы в войско и „далее самые иноки готовились сражаться за веру, когда потребует необходимость“279. Поход царя увенчался успехом. Передовой его полк разбил мятежников, бывших под предводительством князя Андрея Телятевского280. Патриарх разослал по этому поводу известительные грамоты, в которых говорилось об этой победе, и приказывал, по прочтении грамоты, петь благодарственные молебны281. Сам Шуйский одержал победу под Тулой, взяв ее после осады282. При торжественном въезде Шуйского в Москву, патриарх встретил его речью283 и затем он направился в Троицкий монастырь на Богомолье284.

Происходившее до сих пор движение во имя спасшегося царевича Димитрия еще не имело лица, принявшего на себя это имя. Наконец, оно отыскалось в Стародубе „в лето 7116 (1608) “ еще во время Тульской осады285. Польша тотчас же явилась к нему на помощь: вокруг него живо собрались „ратные люди, вышедшие из Речи Посполитой искать в Московии счастья и добычи, среди которых были польские вожди со своими отрядами – Лисовский и Сапега и др.“286. Вспомоществуемый ими, Вор мало помалу охватил всю южную и среднюю Россию. Двигаясь к Москве, он остановился своим лагерем в подмосковном селе Тушине287. Таким образом Москва видела уже пред собой нового самозванца. Патриарх Гермоген, слышав о всем этом, „вельми болезненно о сем поскорбе“. Он обратился к Шуйскому с речью288, „умоляя его бороться с хищным волком, названным царем Димитрием. Помощью царя будет всемирная заступница Владычица Богородица и Московские чудотворцы, и сам Господь подкрепит его“289. Шуйский высылал свои полки на пути „Вора“ к Москве, но он их разбивал. Кроме вора, в это время появилось еще много других самозванцев. ,,Самозванство, говорит Иловайский, в то время на Руси вошло в какую-то моду; особенно пользовались им казаки, как подвигом для своих грабительских подвигов. После казни Лже-Петра, один за другим появились новые самозванные царевичи, так что число их дошло до десяти. Одни называли себя сыновьями Федора Иоанновича, кто Федором, кто Клементьем, Савелием, Ерофеем и пр.; в Астрахани некто назвался Лаврентием, сыном царевича Ивана Ивановича; другой объявился там же и выдавал себя за Августа, сына самого Ивана Грозного от четвертой его супруги Анны Колтовской. Со Лже-Федором казаки пришли было на помощь к Лжедимитрию II, когда тот стоял под Брянском. Однако, последний не признал в нем своего племянника и приказал казнить. Так же казнил он пришедших после самозванцев Лаврентия и Августа. Тогда и другие самозванцы исчезли бесследно“290. Но Тушинский вор явился сильным противником Шуйского. Рим, потерявший надежду окатоличить Россию при первом самозванце, снова выступил на сцену. Орудием его действий опять явилась Марина, признавшая Тушинского вора своим мужем и тайно с ним повенчанная одним иезуитом291. В целях пропаганды для Тушинского вора составлен был обширный наказ292, обсуждавший подробно все пути и способы насаждения и развития в России не прямо католицизма, но так называемой унии. Мы не останавливаемся подробно на обзоре его содержания, как малоимеющего отношение к нашей основной задаче, так как наказ этот остался только на бумаге. Но в это же время мы видим хитрое лицемерие второго самозванца. Он хочет казаться православным и побуждает к тому же Марину. На пути в Тушино она простояла два дня в Звенигороде, присутствуя на переложении мощей Св. Саввы. Это она сделала по просьбе самозванца, который писал ей об этом: ,,от чего бы, т. е. от присутствия при переложении мощей в виду народа, почтение и удивление к нам в Москве возрасло, в рассуждении чего мы прежде величайшую ненависть и пагубу в государстве нашем претерпели“293.

С воцарением Вора в Тушине, государство как бы разделилось. Из Москвы начинают отъезжать в Тушино боярские дети, стольники и т. д. Поцеловавши крест царю Василию, многие на другой день уезжали в Тушино294. Все эти лица были известны в то время под именем „перелетов“. Но если такое печальное явление наблюдалось среди граждан, то церковь, в лице многих архипастырей, являлась защитницей и поборницей только царя Василия Шуйского. В это время мы видим, кроме патриарха, ряд святителей, смело и энергично стоящих за законную власть. Монастыри помогают материально, или же являются своего рода крепостями, с которыми мятежники долго и упорно борятся. К обзору деятельности церкви в лице иерархов и монастырей в это время легкой измены законной власти, время перелетов, мы и переходим.

Из всех иерархов церкви в более близкие отношения со вторым самозванцем за это время пришлось стать митрополиту Ростовскому Филарету, нареченному Тушинскому патриарху. „В Тушинском лагере, говорит Костомаров, знали, что этот человек не был из числа лиц, искренно преданных Шуйскому. Филарета нужно было достать. Прежде послали ему увещания. Он не принял их. Тогда решили достать его силою“295. Когда движение за 2-го самозванца охватило соседние города Ростова, жители обратились к своему архипастырю и умоляли его уйти в Ярославль. „Он же государь великий, аки адамант крепкий и столб непоколебимый, приговоряше людий Божиих на то, и утверждаше, чтобы стояли за веру истинную християнскую и за государство по крестному целованию, чтобы стать против тех злодеев, и многими словесы утверждаше, глаголя: если мы погибны будем от них, и мы от Бога венцы воспиемем мученические“296. В виду того, что в городе были лица крайне малодушные, Филарет велел им выйти, отвечая на просьбы их уйти вместе с ними: „аще будет и многия муки претерплю, а дому Пресвятыя Богородицы и Ростовских чудотворцев не покину“297. Летописец сохранил нам величественную картину мужественного стояния Филарета против врагов в храме, во время осады города. „Митрополит же, видя гнев Божий, пойде в соборную церковь Пресвятыя Богородицы и облечеся в свой святительский сан. Многие же люди приидоша и седоша с ним во храме. Он же, святитель, готовился аки агнец к заколению, сподобися пречистых и животворящих Таин и всему миру спасения, и похоте дати ответ Богу, праведный, по пророческому словеси: се аз и дети, яже ми дал Бог, и повеле протопопу и священницам, кои ни есть в церкве, поновляти и причащати весь народ, и сподоби всех Божествниных Таин, Литва же приидоша во град, начаша люди избивати, кои не успели в церковь уйти и из града в Ярославль убежати. Они же идоша к церкви. Митрополит же повеле двери утвердити, видя, что прямо к церкви идут. Они же начата к дверям приступати, а из церкви к ним биющиеся и не давше им приступати. Митрополит же, видя изнеможение, прииде к дверям церковным, и нача Преславцам говорити от Божественнаго писания, чтобы напомнити свою православную веру, от Литовских людей отстали и к государю обратилися. Они же, Преславцы, аки волки свирепы, возопиша великим гласом, и начаша к церкви приступати и выбиша двери церковныя, и начаша людей сещи и побиша множество много народа. Митрополита же взяша и святительския ризы на нем ободраша и одеша его в худыя ризы и даша его за пристава“298. В таком-то виде святитель Ростовский, посаженный на воз с какой-то женкой, отправлен был в Тушино к царику. Самозванец принял его ласково и нарек в сан патриарха299. По сообщению иностранца Бера, „митрополит вынул при этом из своего жезла восточный яхонт ценою в пол бочки золота и подарил его Димитрию“300. Возведенный в патриаршее достоинство Филарет, по словам современника иностранца Маскевича, встретил в Тушине многочисленную паству, – перелетов москвичей здесь было от 200 до 300 тысяч301. Если Филарет был возведен в сан патриарха самозванцем, то все области, целовавшие крест ему, являлись под его управлением. Историческим памятником, свидетельствующим о том, как Филарет относился к возложенному на него сану, является только одна грамота к Яну Сапеге. Последний писал Филарету, что в его патриаршей области в Киржачском монастыре разорен храм, в котором осквернен престол и разграблены сосуды, так, что нельзя совершать богослужение и миряне умирают без напутствия Св. Тайнами, и просил дать антиминс и благословение на освящение храма. Нареченный Тушинский патриарх ответил на эту просьбу Сапеги своей грамотой302, писанной в ноябре 1608 года, в которой писал об исполнении той просьбы, с которой к нему обратился Сапега. В конце её стоит благословение, посылаемое от имени Московских и Ростовских чудотворцев. Это, по мнению Смирнова, показывает „несомнительно“, что Филарет Никитич считал (если только не был принужден считать себя, – на что кажется не было оснований) действительно нареченным патриархом Московским и всея России. Патриархи Московские в окончаниях своих грамот всегда упоминали о благословении и милости чудотворцев Московских и всея России и святых того города или области, куда писали303. По словам Платонова, грамоты, рассылаемые нареченным Тушинским патриархом, скреплялись диаконом Григорием Терпигоревым и печатались особой патриаршей печатью304. Грамоты эти являются свидетельствами только административной деятельности Филарета, но для более важного вопроса, как относился Филарет к самозванцу, они не открывают данных. Для решения указанного вопроса могут быть приняты во внимание следующие исторические свидетельства, Официальное жизнеописание Филарета, известное под именем „Сказание о поставлении на патриаршество Филарета Никитича“305, совершенно не говорит о пребывании Филарета в Тушине306. В грамотах Гермогена, написанных по случаю низвержения Шуйского с престола, высказывается порицание тем лицам, которые отъехали в Тушино. Но далее говорится: „сие слово не ко всем пишем, но к тем, которые..., преступив крестное целование, отъехали, изменив государю и великому князю Василию Ивановичу и всей Руси..., а которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие, не своею волею, но нужею.,.. на таковых мы не порицаем“307. Более определенно высказывается о пребывании Филарета в Тушине Авраамий Палицын, говоря: „сей Филарет разумен сый и не преклонился ни на десно, ни на лево, но пребысть твердо в правой вере“308. Общий вывод, какой мы можем сделать из указанных исторических свидетельств, таков. Современники в своем взгляде на пребывание Филарета в Тушине разделялись на два лагеря. Одни, как и первосвититель Гермоген, видели в нем только пленника и отношения к самозванцу, по их взгляду, были скорей пассивные, вынужденные, чем добровольные, основанные на признании самозванца царем. Другие, как и признавшие самозванца царем, видели в Филарете сторонника самозванца. Находились даже и такие, которые прямо порицали Филарета; как намек на это можно видеть в словах Гермогена о Филарете309. Обращаясь по данному вопросу к нашей исторической литературе, мы видим следующее. Пр. Макарий вовсе не ставит вопроса об отношениях Филарета ко второму самозванцу, но лишь передает о факте пленения Филарета и наречении его патриархом, замечая, впрочем, „что, оказав Филарету, по наружности, столько почестей, самозванец не доверял ему и окружил его стражниками, которые наблюдали за каждым его словом и мановением“310. Карамзин говорит, что самозванец „держал Филарета в тесном заключении, как непреклонного в верности царю Василию“311, а в другом месте312 называет его „мужем добродетельным, пленником и безгласным участником думы крамольников, т. е. Тушинцев, вступивших в переговоры с Сигизмундом“. Соловьев, как и пр. Макарий, говорит только о плене Филарета, называя наречение его в патриархи „унизительной почестью“313. Костомаров высказывается за признание Филаретом самозванца, говоря: „Филарет не обличил пред всеми вора, хоть прежнего Димитрия он знал лично очень хорошо и никак не мог теперь ошибиться... Но в Тушине все-таки побаивались Филарета, не доверяли ему и подстерегали за каждым его словом и мановением. Было от чего. Признав первого Димитрия, получив от него милости, он потом служил Шуйскому, открывал мощи младенца Димитрия, теперь служил второму Димитрию, и, конечно, не мог быть ему столько же предан, сколько сам ему был нужен. Тем не менее, именем новонареченного патриарха писались грамоты, и признание Филаретом Димитрия усиливало доверие и расположение к этому новому Димитрию“314. Кроме Костомарова, никто более из наших историков не высказывается об отношениях Филарета к самозванцу в смысле признания первым последнего. Платонов так говорит об этом: „Филарет не пожелал купить себе свободу от Вора ценой такого риска, как Тверской архиепископ Феоктист, который был ворами убит на пути к царствующему граду в бегстве“. Филарет не пытался бежать из Тушина и жил там как-бы на свободе, окруженный почестями, окруженный штатом слуг – „рабов“, которых ему так даровали, „яко же и прочим святителем“. Он не устранялся от официальных сношений с вором и его правительством315. Смирнов, посвятивший Филарету свое специальное исследование, высказывается, подобно Платонову, за пассивное отношение Филарета к самозванцу. „За то, что митрополит не обличил пред всеми вора, хотя прежнего Димитрия он хорошо знал и никак не мог ошибиться, Филарета Никитича обвиняют и говорят, что признание его Димитрием царика усиливало доверие и расположение народа к новому самозванцу. Мы не можем согласиться с таким мнением. Нам ниоткуда, во-первых, не известно, чтобы Филарет Никитич признавал истинного сына Ивана Грозного в первом ли, или во втором самозванце; но всякому было известно, что он открывал мощи убитого царевича в Угличе Да и мог ли в мнении народном стать митрополит выше царя Шуйского и патриарха Гермогена со своим признанием. Его голос заглушали в то время грамоты из Москвы против Тушинского вора. В митрополите видно скорее пассивное отношение к тому, что вокруг него делалось, и потому напрасно приписывать наплыв русских к царику именно Филарету Никитичу. Мы знаем, что не всегда и ни во всем он был свободен, живя в Тушине, хотя иногда и действовал в качестве патриарха“316. Таково положение вопроса об отношении митрополита Филарета к Тушинскому вору в нашей исторической литературе. Мы обратили особенно внимание на этот вопрос потому, что среди иерархов, живших и действовавших в эту эпоху, Филарет более, чем кто либо, „загадочен“ по своей тушинской жизни, по отношению к смутам государства. Если он признал самозванца царем, то тем самым явился врагом Шуйского, законного царя. Но высказаться так определенно о Филарете безусловно нельзя. Его дальнейшая деятельность, к которой мы обратимся ниже, показывала в ней борца за законный порядок и благоденствие России, покупаемые хотя бы ценой признания польского царевича Владислава царем Московским.

Кроме Филарета, в царствовании Шуйского мы, как говорили, видим многих иерархов, мужественно боровшихся против Тушинского вора. „Священных чин, говорит Палицын, потреблен бысть, и вси иерархи, право учащие, или в правде стоящие, водими яко злодеи в узах не токмо от меньших, но и от первопрестольных“317. „В духовенстве, по словам Карамзина, особенно сияла доблесть“318. Упомянутый нами Тверской архиепископ Феоктист, так мужественно отразивший мятежников в начале движения, в настоящее время был взят и перевезен в Тушино. Здесь он был подвергнут не только поруганию, но далее мучениям. Когда он хотел уйти отсюда в Москву, на пути был убит. Брошенное тело святителя было найдено потом обезображенным319. Псковский Епископ Геннадий, когда увидел, что в Псков доходят „смутныя грамоты от Вора“, стал увещевать псковитян стоять за законного царя Шуйского, Те граждане, которые внимали слову своего архипастыря и оставались на стороне Шуйского, предавались пыткам и казни. Святитель Геннадий, болея сердцем за пострадавших, не мог вынести этого и умер от горя320. Сильвестр, епископ Вологодский, взятый в плен, содержался 4 ночи под стражей, много раз приводился к жизни и едва отпущен живой321. Суздальский епископ Галактион при взятии города сначала с прочими гражданами сдался мятежникам322, но потом, отказавшись благословить самозванца, был сослан в изгнание, где и скончался323. Коломенского епископа Иосифа, взятого в в плен, мятежники таскали при своем отряде и привязывали к пушке, чтобы устрашать противников. Воеводы царя Василия Ивановича отбили у них страдальца-святителя и привели в Москву. Возвращенный отсюда на свою епархию, епископ Иосиф продолжал ревностно стоять за царя324. Новгородский митрополит Исидор удержал новгородцев от перехода на сторону Тушинского вора325. Кроме епископов и „малии от священнаго чина, говорит Авраамий Палицын, тех бед избегоша, память же тех язв многими и до смерти остася“326. Среди сих лиц, „малых от священнаго чина“, летописи сохранили нам имя Зарайского протопопа Димитрия. Когда под Зарайск явился Лисовский и взял город, протопоп Димитрий был взят в плен вместе со святителем Коломенским Иосифом, быв в отряде мятежников. По освобождении вместе с ним-же из плена при битве на так называемой Медвежьем броде327, он возвратился в свой город и продолжал мужественно стоять за царя. Когда по взятии мятежниками Коломны, в Зарайск явились послы с предложением целовать крест вору, протопоп Димитрий, вместе с воеводой, князем Димитрием Михайловичем Пожарским, удержал город от измены царю328. Конечно, тяжесть бедствий приводила и к обратным примерам – измене и со стороны духовенства. „Нецыи не стерпевши бед, говорит Палицын, и ко врагам причастницы быша“329. Мы видели, что даже епископ Суздальский Галактион сначала передался на сторону вора330, но потом скончался в изгнании и таким образом искупил свою вину. Можно сказать, что подобные примеры были лишь исключениями, вызванными силой бедствий. Общий же голос церкви, во главе с мужественным патриархом Гермогеном, был за законного царя. Кроме иерархов, обессмертивших свое имя в это время своим мужеством в борьбе с мятежниками, мы видим такую же энергичную деятельность и в монастырях. Среди последних знаменитая Троицкая обитель явилась своего рода крепостью, с которой долгое время (16 месяцев) боролись безуспешно мятежники.

Переходя к осаде этой знаменитой обители, мы должны предварительно отметить важное её значение в глазах русского народа, как обители преподобного Сергия, столь близкого сердцу каждого православно-русского человека. То же, что Киево-печерская обитель на юге, то в средине России её сердцем Москвою – был Троицкий монастырь. В рассматриваемый нами момент смутной эпохи Троицкая обитель была всецело предана Шуйскому. „Велика же тогда польза царствующему граду бысть от обители чудотворца Сергия, говорит знаменитый борец из её стен Палицын, ради святых его молитв. Иже бо к морю на полунощь живущие людие на краех студенаго моря Окияна к царствующему граду всяк промысел извещают и способляют. От Великаго бо Новгорода и до Вологоды, и по Двине реке до Моря и на восток вся Сибирская земля, и яже за нею, вси способствоваху к Москве. Такоже и от Нижегородския земли и от Казани вси без имено служаще, и из тех всех прежереченных мест егда кому некуды минути, то вси ко обители чудотворца притекаху. Тогда же в той велицей Лавре архимандриту Иосафу и келарю старцу Авраамию Палицыну и с прочтими доброхотствующими к царствующему граду со всем усердием велико тщание о сем показующе, и велик промысел бываше от обители Чудотворца всем людем в Москве правящим во всяких нуждах, и в провождениях, и всякому весть тем подаваху: себе убо соблюдаше, и тех охраняюще до конца монастырскую казну истощеваху“331. Но кроме религиозного значения и материальной помощи, обитель Сергиева уже в это время посылала свои грамоты на укрепление власти Шуйского. Об этом свидетельствовали сторонники второго самозванца, советуя ему осадить Троицкий монастырь. „Иноки сего монастыря, говорили они, всех всяко укрепляют, еже не покорится величеству твоему, и небрещи о твоем благородии, но служити учат царю Шуйскому, печатлеют же всяко писание с лестьми, глаголюще: да сохранят убо всех всегда молитвы чудотворцев Сергия и Никона“332. Хотя этих грамот не сохранилось, но что иное разуметь под указываемыми „писаниями“, как не грамоты, составлением которых потом, в конце смуты, принесла великую пользу для отечества Троицкая обитель. Важный в отношении и религиозно-нравственного влияния и материальной помощи Троицкий монастырь был важен и в стратегическом отношении. Он находился на проезжей дороге из Москвы в Заволжье, по которой в Москву подвозили запас. Захватить этот путь – это значило отрезать доставку продовольствия в Москву. Все это прекрасно понимали поляки и потому „23 сентября 1608 года Лисовский и Сапега со многими Литовскими и Польскими людьми“333 осадили монастырь. В нем в это время находилось около 300 человек братии, небольшая ратная дружина под предводительством двух воевод Голохвастова и Долгорукова и пришедшие сюда из окрестных селений крестьяне. Невелико было количество осажденных, но они мужественно боролись, воодушевленные твердой надеждой на небесную помощь основателя обители. „Надежда наша, говорили в обители, и упование святая живоначальная Троица, стена же наша и заступление и покров – пренепорочная Владычица наша Богородица и Приснодева Мария, способницы же нам и молитвенницы к Богу о нас – преподобнии отцы наши велицыи чудотворцы Сергий и Никон“334. Осаждавшие, зная это и видя крепкие стены обители, обратились к осажденным с грамотами, приглашая их покориться Тушинскому вору. Грамоты были, как на имя воевод, так и на имя настоятеля о бители, архимандрита Иосафа. По получении их, из обители учинили отписку. „Да весть ваше темное державство, писали из обители полякам, вскую нас прельщаете Христово стадо православных христиан, Богоборцы, мерзость запустения да весте, яко и десяти лет христианское отроча в Троицком Сергиевом монастыре посмеется вашему безумному совету, а о них же есте к нам писати, мы сия приемше оплевахом. Кая бо польза человеку возлюбити тьму паче света, и преложити лжу на истину, и честь на безчестие, и свободу на горькую работу, како же вечную оставити нам святую истинную свою православную христианскую веру греческого закона и покориться новым еретическим законам отпадшим от четырех вселенских патриархов. Или кое приобретение и почесть, еже оставити нам своего православнаго государя царя, и покоритися ложному врагу, и вам Латине иноверным, и быти нам яко жидом или горши сих. Они бо жидове не познавше Господа своего распяше, нам же знающим своего православнаго государя, под их же царскою христианскою властию от прародителей наших родихомся в винограде истиннаго пастыря Христа, како оставити нам повелеваете христианскаго царя и ложною ласкою, и тщетною лестию, и суетным богатством прельстити нас хощете. Но ни всего мира богатства не хощем против своего крестнаго целования“335. Мы остановились подробно на содержании этой отписки. Она, подобно всем грамотам, исходившим от представителей церкви в эту эпоху, проникнута глубокой преданностью колеблемому в это время престолу царя. Отпасть от царя и предаться полякам, по смыслу отписки, все равно, что быть подобным евреям, отвергшим Христа. Не смотря на такое резкое сравнение, оно показывало ту высокую степень санкции царской власти, которая проникает все грамоты церкви, посланные в царствование Шуйского. Осада обители продолжалась 16 месяцев, но она была безуспешна для поляков. Много бедствий пришлось испытать в это время осажденным. Вследствие тесноты помещения и от недостатка пищи и хорошей питьевой воды, в обители развилась цынга, от которой ежедневно умирало от 20 до 100 человек. „Овии убо, говорит Палицын, над умирающими плачущи, овии же над износимыми, инии же над погребенными“336. Священники изнемогали от трудов напутствия больных и погребая умерших. Бедственное положение привело даже к тому, что в монастыре стали обвинять в измене казначея Иосафа Девочкина, будто он посылал письма Тушинскому вору. „Нет возможности, говорит Костомаров, добраться до истины, справедливо ли подозревали в измене этих лиц. Раздраженные беспрерывными и долговременными опасностями, среди болезней, тесноты, духоты, под непрестанным страхом смерти, люди всегда способны давать волю воображению и видеть друг в друге виновников своих бед“337. Не смотря на всю тяжесть бедствий, монастырь не сдавался. „Гроб каменный“ был твердый, незыблемый. Надежда на небесную помощь преподобного Сергия не покидала все время осады сидевших в обители. Сказание келаря её, Авраамия Палицына, отмечает много видений, которых удостоивались осажденные. Преподобный Сергий часто являлся многим во сне и подкреплял в трудной борьбе, предсказывая приступы и нападения на поляков. Он говорил осажденным, что за обитель молится Господу Пречистая Богородица с ангелы и святыми338. Во время битв сражавшиеся видели „воина вооруженнаго, помогающаго одолевать врагов339, слышали неведомое пение в церквах, видели здесь необычайный свет“. Явления преподобного Сергия, помогающего осажденным, видели даже враги: „многа видения видехом, яко мнихом поспешествует сила Божия“340. Все эти видения говорят о том, как глубока была у осажденных вера в помощь небесного защитника обители. Когда число сражавшихся с поляками очень уменьшилось и оставшиеся стали изнемогать в борьбе, в Москву к Шуйскому была отправлена челобитная о помощи. В Москве в это время находился упомянутый нами келарь Палицын. Он явился ходатаем пред царем за свою обитель. Но Шуйский в это время сам был в затруднительном положении. Келарь всюду и всегда просил Шуйского помочь дому чудотворца. К его голосу присоединился и патриарх со всем освященным собором, говоря: „аще, царю, взята будет обитель преподобнаго, то и весь предел, Российский и до Окияна моря погибнет, конечне же и царствующему граду теснота будет“341. Царь внял их просьбе и послал в помощь монастырю 60 человек да зелия 20 пудов. Эту помощь царя предсказывает явившийся во сне преподобный Сергий старцу Иринарху342. 12 января 1610 года343 кончилась осада обители. Сапега ушел со своим отрядом отсюда к Дмитрову. Каменный, как называли поляки Троицкий монастырь явился непоколебимой крепостью. Осада её, составляя неизгладимые страницы нашей истории, говорит о том важном значении, какое имела в эту эпоху обитель преподобного Сергия. Выдержав осаду при Шуйском, она прислала ему в помощь 20000 руб.344

Рядом с центром наших монастырей на севере России – Троицкой обителью, мы видим в смутную эпоху и другие обители, так же энергично борющиеся с врагами, или же помогающие материально Московскому царю Шуйскому в этом деле. Так, Кирилло-Белоозерский монастырь – долгое время выдерживал осаду от врагов. По мере того, как были разрушаемы стены монастыря осаждавшими, иноки строили новые более крепкие. Монастырь содержал на свой счет войско, отчего весьма разорился. Твердо выдерживая осаду, эта обитель „и по городом окрепление писала и укрепляла многия места стоять за дом пречистыя Богородицы, за московских чудотворцев“, т. е. за Москву и за царя Шуйского345. Материальную помощь московскому правительству оказывали многие в это время монастыри. Соловецкий монастырь переслал громадную по тому времени сумму – около 5500 рублей346. В Спасо-Прилуцком монастыре к монастырским деньгам братия сделала еще сбор со всех живших в обители, кто сколько мог, и собранную сумму отправила к Скопину347. Устюжский и Архангельский монастыри несколько раз посылали в ополчение ратных людей на свой счет, а также снаряжали и своих монастырских людей и помогали деньгами348. Симонов монастырь упорно боролся с шайками Болотникова349. Конечно, весьма многие обители в это время были разрушены или разграблены350. Иноки монастырей подвергались пыткам и даже смертной казни. Так, в Николаевском-Малоярославецком монастыре избита была врагами за сопротивление вся братия, так что монастырь более 10-ти лет был в запустении351.

Высокий пример обителей, мужественно стоявших за царя Шуйского против мятежников, конечно, не оставался бесследным в ближайшем к ним районе. Окружавшие ту или другую обитель города шли по её стопам. Такое значение имели для Вологды окружавшие ее обители и главным образом Троицкая – преподобного Димитрия. Вологда сделалась сборным средоточием восстания против мятежников. Преподобный Димитрий Прилуцкий, явившись во сне одному духовному старцу, велел принести в город свой образ, что и было исполнено в торжественной процессии. Явление это послужило как-бы укреплением Вологожан „дерзать на государевых врагов и крепко стоять за крестное целование царю“352. Примером глубокого религиозного воодушевления, проявившегося в борьбе со врагами, явился небольшой городок на севере – Устюжна. Граждан этого города сплотила и объединила вера в небесное заступничество Богоматери, и они отразили врагов. Этот городок был, так сказать, прототипом объединения всей русской земли под знаменем веры на борьбу со врагами. Сознание всеми православными христианами братства по вере вырабатывалось постепенно. Городок Устюжна, повторяем, показал на себе животворность этого объединения. Работа в этом направлении исходила, конечно, от духовенства. В Устюжне оно не обращалось к гражданам с призывом к этому началу потому, что граждане были уже воодушевлены религиозно, но оно ободряло их молитвенно во время самих сражений. Когда к городу подошел неприятель, „был пономарю церкви Рождества голос: „не устрашайтеся, православные христиане, не отпадайте, не дам дома своего на разорение иноплеменным“. Враги отошли от Устюжна и не взяли ее, хотя в ней почти не было укреплений. Устюжане приписывали это событие заступничеству Богоматери“. Когда неприятель снова подошел к стенам города „священники вынесли икону Богоматери к воротам, посвященным имени Св. Димитрия (вероятно потому, что там стояла икона этого святого), куда направляли приступ. Рассказывали: когда священники пришли в церковь за этой иконой, – она сама двинулась со своего места и стала посреди церкви. Когда икона появилась на стене, это так воодушевило Устюжан, что они начали дружно отбивать и воры отступили“. Заступничество Богоматери проявилось еще раз. Когда воры еще раз подошли к городу, выступившие на борьбу с ними горожане, стоя на коленах начали ослабевать. „Священники вынесли снова образ Богоматери при колокольном звоне на стену, – набрались Устюжане мужества, отбивали дружно и отняли у врагов знамя. Враги отступили и уже не нападали на город. Устюжане в память этого события установили празднество в честь Богородицы, февраля в 10-й день“353.

Не смотря на все усилия церкви поддержать власть Шуйского, как законного государя, дни его царствования были уже сочтены. Государство как-бы раскололось на две половины. Рядом с Москвой была другая столица – Тушино со своим царем и нареченным патриархом. Мы уже говорили о том, что из Москвы сюда ехали все, кто был недоволен царем. Общественные бедствия дополнил распространившийся в это время в Москве голод. Он был причиной неоднократных волнений против Шуйского. Против него в это время составлялись заговоры с целью убийства его354. Патриарх Гермоген, стремясь поддержать законного царя и помочь голодающим, созывает в Храме Успения Божией Матери всех вельмож и купцов, заклиная их быть сострадательными, не повышать цены на хлеб. Но слово архипастыря не подействовало. Тогда он призвал келаря Троицкой обители Авраамия Палицына и просил его открыть монастырские житницы. Небесная помощь преподобного Сергия, как повествует об этом Палицын, проявилась и здесь. Когда стали сметать в житнице рожь, она посыпалась обильно из щели в стене355. Затем в самой Москве было такое видение. В город восточными воротами въехал „старец святолепен, сединами довольно исполнь, за ним поехали люди с двенадцатью возами, наполненными печенными хлебами. На вопрос откуда они едут, старец отвечал: „от дому пресвятыя и живоначальныя Троицы все мы“356.

Завершением бедственного положения России при Шуйском был польский король Сигизмунд, появившийся на юго-западе. Зная враждебное настроение в Москве многих бояр против Шуйского и непрочность Тушинского вора, он решил воспользоваться этими обстоятельствами. „До сих пор, говорит Костомаров, Польша косвенно, чрез частных удальцев, вредила Московскому государству, теперь сам король двинулся с войском и объявил себя против Шуйского357. Перейдя границу, он послал в Смоленск грамоту. В ней он говорил, что, соболезнуя бедствиям русских людей, он выступил с войском не для войны, а чтобы остановить кровопролитие, ненарушимо утвердить православную веру и даровать всем спокойствие и тишину. Смольнянам он предлагал отдаться под его охрану358. Те отказались на его предложение и началась осада города. Зная настроение умов среди Тушинцев, Сигизмунд вступил с ними в переговоры. Отправлены были в Тушино послы, которые объявили Филарету Никитичу, Салтыкову и Трубецкому цель пришествия Сигизмунда, как и в грамоте Смольнянам, и предлагали всем отдаться под покровительство короля, который сохранит им их веру и права. Филарет Никитич и бояре, поверя такому обещанию Сигизмунда, со слезами благодарили Бога за это и просили только одного, чтобы король сохранил православную веру359. Решено было отречься от царика и от Шуйского, передаться Сигизмунду и стараться о подчинении ему Московского государства“. „Стеснительное положение Филарета Никитича, – говорит Смирнов, – могло, конечно, побудить его к тому, что он решился признать Сигизмуда заступником и умирителем земли Русской. Действительно, ему нельзя было не видеть, что Шуйский не был в силах очистить от вора государство. Оставаться в нерешительном положении было невозможно. Нужно было склониться или на сторону Сигизмунда, или на сторону царика. Но на царика не мог положиться Филарет, а Сигизмунду еще можно было доверять“360. В это время и вор покинул Тушино, что произвело здесь волнение. Часть Тушинцев хотела идти в Москву, а другая продолжала начатые переговоры с Сигизмундом. Отправлено было в Смоленск посольство, которое и прибыло к королю 27 января 1610 г. Принятые с честью, послы благодарили короля „за то, что, видя великое смятение между всеми людьми московскими, он желал, чтобы Московское государство было как прежде в тишине и мире“. Послы били челом, чтобы королевич Владислав был государем и ненарушимо сохранил „апостольскую их Церковь и греческую веру и их давния права и вольности“. После переговоров, не приведших к окончательным результатам, послы возвратились в Тушино. Король послал грамоту на имя Филарета, „нареченнаго патриарха Московскаго, святейших архиепископов, епископов... и всяких чинов людей..., в которой говорил, что желание московских людей будет вполне и точно исполнено“. Филарет отвечал на это: „за такое желание короля, мы, Филарет патриарх и весь освященный собор... Господа Бога хвалим и челом бьем“... Но такое решение „без полномочия от Московскаго государства и полады всего освященнаго собора и бояр думных постановить и утвердить нельзя“361. Грамотой короля и ответом на нее королю кончились, пока, на время, переговоры относительно избрания Владислава. Такова фактическая сторона дела362. Мы видели, что митрополит Филарет принял в сношениях с Сигизмундом деятельное участие. Цель переговоров – избрание на престол Московский королевича Владислава. Но в Москве в это время был еще царем Шуйский, которого Церковь всеми мерами старалась поддержать на престоле. Невольно возникает вопрос, как же смотреть в таком случае на деятельность Филарета, идущую в переговорах с Сигизмундом в разрез с деятельностью Церкви, до последнего момента поддерживавшей Шуйского. Филарет как-бы является противником его. Филарет мог предвидеть исход событий – падение Шуйского. По словам Платонова, „между Шуйским и Романовским родом отсутствовали солидарность и согласие и Филарета нельзя заподозрить в том, чтобы он когда-нибудь желал поддержать власть именно Шуйского. Во время переговоров с Сигизмундом, после бегства вора из Тушина, Филарет обнаружил полное отчуждение от вора и решил склониться на сторону Владислава, вступив вместе с прочими тушинцами в особые переговоры с королем. Если только можно характеризовать поведение Филарета, оно скорее всего заслуживает название оппортунизма и политики результатов. Нареченный патриарх не связывал себя ни с какой стороной борцов и действительно не склонялся ни на десно, ни на лево, хотя далеко не всегда держался прямо“363. Кроме Платонова, вопрос о положении Филарета в переговорах с Сигизмундом до низвержения Шуйского затрагивает еще Смирнов. В упомянутом нами исследовании о Филарете Никитиче он говорит: „Нельзя отрицать участия Филарета во всем этом деле, как лица, занимавшего первое место, по крайней мере, формально, в ряду всех москвитян, бывших в лагере; но нельзя не заметить и той осмотрительности и осторожности, с какой он вел дело. Самовольный поступок послов, требовавших немедленных переговоров о Владиславе, он ослабил своей грамотой к Сигизмунду, в которой признавал высшую над собой власть – общий голос народа в деле избрания нового царя. Он никак не хотел далее и в звании патриарха Московского и всея России, без совета и полномочия от всего Московского государства и всего освященного собора, брать на себя лично великую ответственность. Нужно думать, что его слово и совет, всегда осмотрительные, в толпе бояр, бывших в лагере, не всегда были выслушиваемы, и тем менее принимаемы во внимание. Формально перед лицом Сигизмунда и польских сенаторов, бояре выставляли Филарета Никитича на вид как патриарха, как руководителя делом, но в лагере все были равны, или, по крайней мере, хотели казаться равными; всякий мог не уважать голоса и прав другого, хотя бы и высшего“364. Вот два мнения нашей исторической литературы по поставленному нами вопросу. Для современников переговоры с Сигизмундом еще при Шуйском казались преступлением против Бога и православной веры. Летописец о мятежах, констатируя этот факт, говорит о лицах, посланных к королю, что они „не помня Бога и православныя христианския веры, пойдоша в Смоленск и биша челом королю о сыне его Владиславе“365. „В Новом летописце“ также считается это непокорением к Шуйскому, преступлением против веры крестного целования царю366. Но участие в этом деле Филарета умолчено. Из дальнейшей деятельности Филарета, в посольстве его под Смоленск, мы видим в нем прежде всего непоколебимого защитника православной веры. Филарет понимал ненормальность пребывания Шуйского на престоле и мог явиться не столько противником его пребывания на престоле, сколько поборником прекращения бедствий государства, чего не мог сделать Шуйский367.

5-го марта 1610 года поляки разошлись из под Тушина, зажегши лагерь. Один отряд взял с собой митрополита Филарета и повел его „с великою крепостию“368. В это время Скопиным выслан был против них отряд под предводительством Валуева, который и отбил Филарета у поляков369. Отсюда он возвратился в Москву 14 марта. „Царь же Василий рад прихождению его, говорит по этому поводу рукопись Филарета370 и всем повелевая по прежнему житию пребывати без опасения“. Платонов, смотря на митрополита Филарета, как на представителя рода Романовых, враждебных Шуйскому, придает приезду Филарета в Москву важное значение для Шуйского. „В лице Филарета, говорит он, в Москву явился влиятельный и умный враг Шуйских, уже признавший в Тушине власть Владислава и располагавший в Москве целым кругом родни и клиентов“. Впоследствии бояре говорили о Филарете, что „он был тогда в Москве самою большею властью под патриархом, а братья его и племянники (были) бояре большие же“.... „С приездом Филарета получила руководителя враждебная княжатам и Шуйскому сторона некняжескаго боярства.,.. С кончиною Скопина и приездом Филарета в Москву, Шуйский проигрывал: уменьшились его шансы на поддержку тех общественных сил, которыя шли за Скопиным и увеличивались сили враждебной ему боярской стороны“371. Если Филарет и соглашался на кандидатуру Владислава, то выдвигал на первый план ненарушимость православия и здесь он, повторяем, действовал понимая и видя, что Шуйский неспособен успокоить государство. Признавая Филарета враждебным Шуйскому, Платонов высказывается и за то, что Филарет способствовал низвержению Шуйского, находясь уже в Москве. „Во время возмущения против Шуйского, Филарет Никитич, по мнению Платонова, умел вести закрытую игру и держался в стороне от площадной суеты, сохранял вид спокойного наблюдателя им самим вызванных событий“372. Явившись в Москву, Филарет мог видеть, как защищал Шуйского патриарх Гермоген. Прямых исторических данных, подтверждающих враждебное отношение Филарета к Шуйскому при низвержении последнего, нет. Напротив, есть данные, говорящие о намерении Филарета поддержать Шуйского при попытках толпы свергнуть последнего с престола. Филарет в это время выезжал на Лобное место и говорил: „Не прелыцайтеся злым прелестным королевским листом, никако то истина быти не может, то мне самому подлинно ведомо, что королевское злое умышление над Московским государством, хотя Московским государством с сыном к Польше и к Литве завладети, и нашу истинную непорочную христианскую веру разорити, а свою латинскую веру во всем Московском государстве утвердити“. „Московскаго ж государства бояре и воеводы, и дворяне, и всяких чинов люди не послушали преосвященнаго Филарета, митрополита Ростовскаго и Ярославскаго, укрепления“373. Конечно, соглашение его на кандидатуру Владислава говорит, что Филарет был против Шуйского. Но мотивом на это было скорее желание успокоения государства, чем вражда лица, облеченного при том в сан митрополита. Мы остановились на данном вопросе потому, что факт враждебного отношения Филарета к Шуйскому, как царю, является противоречием отношениям к нему Гермогена и, таким образом, набрасывает тень на Филарета, как на церковного иерарха, принимающего участие в боярских смутах перед свержением Шуйского. Если бы это и было верно исторически, то им не подрывался бы факт, что церковь стояла в стороне от политических смут и партийной борьбы данной эпохи. За это говорит своей деятельностью в пользу Шуйского патриарх Гермоген, особенно настойчиво поддерживавший его при свержении.

Первая попытка к свержению Шуйского со стороны враждебной ему партии была 25 февраля 1609 года в сырную субботу374, Мятежники вошли толпой в Кремль и стали говорить боярам, „чтобы царя Василия переменити“375. Бояре отказали им в этом. Тогда они пошли к патриарху, взяли его из соборной церкви и повели его на лобное место, „и ведуще ругахуся ему всячески, бияще созади, инии песок и сор и смрад в лицо и на главу ему метуще; а инии за перси емлюще, трясаху зле его“376. С патриархом явился на площадь Дионисий, – архимандрит Старицкий – впоследствие Троицкий, знаменитый составитель грамот. „Он вместе с ним перенес и побои и поругания и нимало в таковых бедах не отступил от патриарха, но умолял народ от Божественных книг, оставить бесчинства“377. Патриарх „аки крепкий адамант, их укрепляше и заклинаше, не веле на такую диавольскую прелесть прельститися“378. Он говорил им: „Ни чада, не начинайте такого беззакония; писано бо есть: да повинуются раби господем своим и точию благим, но и строптивым; сей же царь наш благ и кроток и милостив; и никто же не может собой чести получити, аще Бог не возвысит, яко ж глаголет апостол: никто же приемлет честь токмо званный от Бога. А еже вы глаголете, яко его ради несчастия все зло чинится, и сие зло не его ради творится, но вашего ради народнаго нестроения и междуусобия и аще между вами не будет междуусобныя вражды, тогда и Бог поможет нам и вся благая подаст нам, аже ли-ж не послушаете мене и не престанете от начинания своего, аз чист от сего, но вы узрите, и клятву за сие от нас имате носити“379. Не смотря на увещания патриарха, который удалился, толпа мятежников с криками двинулась к палатам царя. Шуйский неустрашимо вышел к ним и говорил, что если они пришли убить его, он готов на смерть, если же свергнуть с престола, то таковое дело может быть учинено только по общему совету „больших бояр и всех чинов людей“380. Мятежники были парализованы таким ответом царя и тотчас же из них „человек 300“381 уехали в Тушино к Вору. Патриарх Гермоген, в виду этого мятежа и отъезда многих лиц в Тушино, обратился к ним с воззванием382. „Аз смиренный Гермоген, так говорит он после обычного приступа, воспоминаю вам прежде бывшим господием и братием и всему священническому и иноческому чину383, и бояром, и окольничим, и дворяном..., бывшим православным христианом всякого чина и возраста же и сана, ныне же, грех ради наших, сопротивно обретеся, не ведаем как вас и называти, – оставивши бо свет во тьму отойдосте, отступивше от Бога к сатане прилепистеся, возненавидевше правду, лжу возлюбысте, отпадши от соборныя и апостольския церкви, Пречистыя Владычицы нашея Богородицы, крестьянския непогрешимыя надежи, и великих чудотворцов Петра и Алексея и Ионы и прочих святых просиявших в России, и чуждившихся православных догмат я святых вселенских седми соборов, и невосхотевшим святительских настольник и нашего смирения благословения, и отступивших от Богом венчаннаго и святым елеом мазаннаго и ото всего мира и от вас самех избраннаго царя и великаго князя Василия Ивановича всея Русии, туне или незнаючи, яко Вышний владеет царством человеческим и ему же хощет и дает; вы же забыв обещания православныя – крестьянский нашея веры, в нем же родихомся, в нем же крестихомся и воспитахомся и возрастохом, и бывши во свободе и волею иноязычным поработившимся, преступивши крестное целование и клятву, еже стояти было за дом Пречистыя Богородицы и за Московское государство до крови и до смерти, сего не воспомянувше и преступивше клятву ко врагом креста Христова и к ложномнимому вашему от поляк именуемому царику пристали“384. Так патриарх приравнивает измену царю отпадению от православной веры и церкви. Здесь видно стремление поставить на высоту царскую власть Шуйского, что проходило красной нитью через всю деятельность Гермогена по отношению к Шуйскому, как к царю. „И что, продолжает Гермоген, много глаголю? Не достает ми слово, болезнует ли душа, болезнует сердце и вся внутренняя утерзается и вся состави мои содрагают и плачуся, глаголю и рыданием вопию: помилуйте, помилуйте братия и чада единородныя, своя душа и своя родителя отошедшая и живыя, отец своих и матерей, и жены своя и чада, и сродники, други, возникните и вразумейте и возвратитеся! Видите бо отечество свое чуждими расхищаемо и разоряемо, и святыя иконы и церкви обругаемы, и неповинных кровь проливаема, еже вопиет к Богу, яко праведнаго Авеля, прося отмщения; вспомните на кого воздвизаете оружие и не на Бога ли сотворившаго нас, не жребия ли Пречистыя Богородицы и великих чудотворцев? не на своих ли единоплеменных братию? не свое ли отечество разоряете, ему же иноплеменных многия орды чудишася, ныне же вами обругаемо и попираемо?“385; Здесь Гермоген с отечески-пастырьской любовью увещевает изменников подумать, на что они собственно восстали, – на свое отечество, расхищаемое и раздираемое. Желая пробудить в них чувство любви к родной земле, он говорит, что они восстали на жребий Пречистой Богородицы и Московских чудотворцев, т. е. на Москву, сердце Руси православной. Идея отечества, как единого целого по вере всех, развитая в позднейших грамотах Гермогена и Троицких иноков, появляется уже здесь. Сравнив преступление отъехавших в Тушино с примером иудейской истории, патриарх призывает их „отстати от таковаго начинания“. „Мы, по благодати Св, Духа, данной нам, обращающихся и кающихся восприймем и спросим о том же у государя, который милостив и незлопамятлив, и простит вину“. В другой своей грамоте, проводя те же мысли, патриарх говорил: „сие же слово не ко всем пишем, но к тем, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов и преступив крестное целование, отъехали, изменив царю государю и великому князю Василию Ивановичу всея Русии, и всей земле, и своим родителям, и женам своим, и детям, и всем своим ближним, паче же и Богу; а которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие, не своею волею, но нужею, и на христианской закон не стоят и крови православных братий своих не проливают, на таковых мы не порицаем“.... Пострадавший в плену удостоится чести мученической. Призывая обратиться к исправлению вины, Гермоген вспоминает о попытке к свержению Шуйского в сырную неделю. При этом доказывает, со своей стороны, величие царской власти, с другой – законность избрания Шуйского на престол Москвой, которой доселе не указывал ни один город, а указывала она им. Поэтому, сведение Шуйского с престола есть беззаконие, ведущее к гибели государства. Заканчивая грамоту, Гермоген напоминает, что предки отъехавших не только не допускали врагов к Москве, но сами как орлы, „вся покоряху“ московскому царю и увещевает подражать им, не отметаться от веры, в которой они крестились, и возвратиться к царю. Таково содержание этих грамот – памятников деятельности патриарха Гермогена, направленной на спасение погибавшего отечества и на поддержку законного царя. Проникнутые от начала до конца горячей пастырской любовью к бедствующему отечеству, они, можно сказать, вылились прямо от сердца Гермогена, глубоко болевшего за все происшедшее... „Сильно и убедительно в них слово архипастыря, говорит один исследователь о патриархе Гермогене, говорящего от сердца и к сердцу, трогательны чувствования его, которые высказывает он здесь, пораженный скорбью о бедствиях отчизны, хочет изобразить всю бездну зла, в которую отклонились отставшие от Шуйского“386.

Не смотря на этот голос церкви, раздававшийся в этих воззваниях, против Шуйского продолжались вестись заговоры, имевшие целью даже убить его, что было во время голода в Москве387. Церковь, как мы видели, явилась и здесь на помощь, открыв житницы Троицкой обители. Наконец, 17-го июля 1610 года последовало низвержение Шуйского и пострижение его в иноки. К этому времени бедственное состояние России достигло крайних пределов, что сказалось в кандидатуре на Московский престол польского королевича Владислава при находившемся на престоле Шуйском. Успешно борясь с царскими войсками и покоряя один город за другим388, Тушинский вор 11 июня 1610 года стал своим отрядом под Москвой в селе Коломенском389. Москва встревожилась. Ей памятно было её положение, когда под тем же знаменем полчище стояло в Тушине390. Кроме вора, на юге был Сигизмунд. Чтобы избавиться от вора, враждебные Шуйскому Ляпуновы решили свести его с престола, войдя в соглашение с русскими, служившими вору, которые и требовали свержения Шуйского, обещая связать вора и привести в Москву391. 17-го июля 1610 года толпа дворян и детей боярских подняла народное движение. Около Лобного места собралось множество народа, – отсюда все двинулись за Серпуховские ворота; все кричали о сведении Шуйского с престола. Патриарх Гермоген был взят насильно и приведен сюда392. Со слезами на глазах, он умолял их оставить „таковыя начинания“, угрожая большими бедстиями, как наказанием Божиим за сведение законного царя. Среди бояр нашлись многие, которые стояли с патриархом за царя Василия, но, видя безуспешность этого, присоединились к общему движению „и все единогласно возопиша, да сведен будет с царства царь Василий“393. Патриарх удалился со слезами394. После этого явились к Шуйскому князь Воротынский с Ляпуновым и „иными заводчики“395 и объявили ему о решении всех. Шуйский удалился в свой старый дом. Когда приверженцы вора нагло обманули москвичей в своем обещании привести его в Москву, патриарх Гермоген стал молить весь народ, чтобы снова возвести Шуйского на престол396. Но такого предложения патриарха никто не послушал. 19-го июля, два дня спустя по низвержении с престола, Шуйский был насильно пострижен и отправлен в Чудов монастырь. Обеты за него произносил князь Василий Тюфякин397. Патриарх Гермоген весьма скорбел об этом и не признал этого пострижения законным. Он считал и называл Шуйского царем с мирским именем, а Тюфякина проклинал и называл его иноком398. Когда, впоследствии, при взятии поляками Москвы, началось народное волнение, виновником которого признавали Шуйского, бояре хотели перебить весь род их, но Гермоген предлагал сослать его в Соловки. Он надеялся снова восстановить его на престоле, но Шуйский был сослан в Иосифов монастырь399.

Мы видели, что патриарх Гермоген все время поддерживал Шуйского, как законного царя, и даже, можно сказать, был в Москве одиноким от лица церкви непоколебимым защитником его. Это является характерной чертой в положении церкви при Шуйском, хотя, как мы видели, были из духовенства лица, изменившие Шуйскому400.

Часть II -я. Церковь в период междуцарствия с низвержения с престола Шуйского до воцарения Михаила Феодоровича Романова (1610–1618 г.)

Общая характеристика рассматриваемого периода

Эпоха междуцарствия, наступившая с низвержением с престола Шуйского, выдвинула на первый план представителей церкви и особенно патриарха Гермогена, как главу церкви. Государство как-бы перестало существовать, потому что не было царя, в лице которого народ сознавал себя единым целым. Сознание государственного единства под напором расходившихся политических страстей, не сдерживаемых единой сильной властью, исчезло, государственный организм не имел основного начала – объединения отдельных личностей во имя общей политической целостности. Эгоизм отдельных частей государственного организма разложил его. Очевидно, нужно было пробудить в народе сознание иного объединяющего начала, перед которым эгоизм личности погас бы, как разлагающее начало. Такое объединяющее начало, перед которым эгоизм личности уступает и даже охотно покоряется обществу, заключается, как известно, в церкви – свободном единстве всех по вере и вытекающей отсюда любви друг к другу, как брату во Христе. Это начало – основной закон жизни церкви – и было пробуждено в народе представителями церкви и сплотило его в единую силу. Главным действующим лицом был здесь патриарх Гермоген. Когда государство осталось без царя, взоры всех обратились на него, и патриарха называли „начальным человеком“ в государстве. Он всецело оправдывает своей деятельностью возлагаемые на него надежды. Он обращается постоянно со словом увещания стоять за православную веру и отечество, пишет грамоты и послания, призывая всех стоять за спасение родной земли. Враги государства, прекрасно поняв роль патриарха, заключили его в темницу, где он умер с голода. Смерть святителя Гермогена была заключительной жертвой на спасение отечества. Его высокий пример побуждал и все остальное духовенство подражать ему. Троицкие иноки были прямыми его продолжателями в начатом им деле подъема народа под знаменем веры православной на спасение отечества. Рознь и вражда всех уступили место единению во имя веры Христовой – вот внутренний смысл событий, завершившихся единодушным избранием на престол М. О. Романова.

Глава IV-я. Церковь спасает православие в кандидатуре Владислава на престол и поднимает ополчение Ляпунова

После низвержения с престола Шуйского во главе Московского государства стала боярская дума. О всем случившемся за последние дни в Москве, именно о сведении с престола Шуйского и о причинах, вызвавших это, тотчас же были разосланы грамоты от имени бояр, окольничьих, приказных людей и т. д.401 Грамоты эти вовсе не упоминали о кандидатуре на престол польского королевича Владислава, а призывали всех „быти в соединении, чтобы православная крестьянская вера не разорилась от веры латинской, на Московское государство выбрать государя всей землею, кого Бог даст“. Призыв избрать государя всей землей, а не Владислава, о котором вовсе не упоминалось, показывал, что грамоты эти были от той партии, которая хотела видеть на престоле кого-либо из своих русских людей.

Этой стороны, говорит Соловьев, держался патриарх и нет сомнения, что под его-то влиянием преимущественно писаны были присяжная запись и грамоты, разосланные по городам. Эта сторона имела в виду двух кандидатов на престол – князя Василия Васильевича Голицына и 14-летнего Михаила Феодоровича Романова, сына Филарета Никитича Романова. Но эта сторона по обстоятельствам времени скоро должна была уступить другой402. Как мы видели, тушинцы жестоко насмеялись над Москвичами. Москва таким образом была окружена двумя врагами – Поляками, которые под предводительством Жолкевского приближались к Москве, требуя признания царем Владислава, – и Тушинцами, стоявшими лагерем в Коломне. Выход из такого критического положения был в избрании королевича Владислава на Московский престол боярами и всеми Московскими людьми403. Партия Голицына и М. Ф. Романова таким образом должна была уступить. Когда об этом избрании доложили патриарху, он сильно противился, напоминая о том зле, какое причиняли Поляки, приходившие в Москву еще с 1-м самозванцем. „А ныне, говорил Гермоген, чего еще чаете, токмо конечнаго разорения царству и христианству и вере? или невозможно вам избрати на царство из князей русских?“404. Он предложил или Голицына или М. Ф. Романова. „Так Гермоген бессмертный, говорит Карамзин по поводу этого указания, предвозвестил России волю небес“405. Не смотря на это, бояре настояли на своем. Тогда патриарх выступил ревностным защитником православной веры. В вопросе о Владиславе сердце его долго не могло помириться с мыслью о государе иноземном и иноверном406. Он говорил боярам: „если Владислав будет креститься в православную веру, то я вас благословляю, а если не будет креститься, то во всем Московском государстве будет нарушение православной веры и да не будет на вас наше благословение“407. Боярами был заключен договор с Жолкевским. В нем в общем повторены были те условия, какие принимались Тушинскими послами пред Сигизмундом408. Главное требование этого договора – ненарушимость православной веры с обязательным переходом в нее Владислава и с венчанием от патриарха по древнему чину царей русских, при точных границах власти будущего монарха, в обоих договорах, т. е. Тушинских послов и настоящем, исходило, по словам Платонова, из национально-охранительной тенденции. Ограничения эти диктовала не политическая теория, а национальное чувство409. В виду этого мы находим в договоре такое требование: „не быть в России ни Латинским, ни других исповеданий костелам и молебным храмам; ни склонять никого в Римскую, ни в другия веры, чтобы святая православная вера, имела свою красоту и целость по прежнему; жидам ни въезжать в Москву для торговли“. Земская и боярская дума стоит рядом с государем в новых законодательных мероприятиях и в деле гражданского правосудия. Заключенный договор был отправлен к патриарху на благословение. В это же время явились к нему бояре, подавшие мысль первыми об избрании Владислава, – Салтыков, Мосальский и др. Благословив их, патриарх сказал: „буде вы пришли в соборную и апостольскую церковь с правдой, а не с лестию, и буде в вашем умысле не будет нарушения православной христианской веры, то буди на вас благословение от всего великаго собора, и мое грешное благословение, а буде вы пришли с лестию и нарушение будет в вашем умысле православной христианской веры, то не буди на вас милость Божия и Пречистыя Богородицы, и будьте прокляты от всего вселенскаго собора“. Салтыков со слезами стал уверять, что Владислав будет „прямой истинный православный государь и вере православной не будет нарушения“. Когда же к святителю Гермогену подошел за благословением Молчанов, убийца Феодора Борисовича Годунова и бывший некоторое время в роли 2-го самозванца, он воскликнул: „окаянный еретик! не подобает быти тебе в соборной церкви“, – и велел удалить Молчанова410. После этого на Девичьем поле двумя епископами в течение нескольких дней народ приводился к присяге новоизбранному государю. По городам были разосланы грамоты. В них извещали народ, что бояре, по совету с патриархом и освященным собором, целовали крест королевичу Владиславу на том, что быть ему Московским государем в православной христианской вере греческого закона411. Везде присягал, говорит Костомаров, обманутый таким образом народ, и присягал в уверенности, что Владислав примет православную веру. Присягать на верность царю католического вероисповедания никто не был расположен на Руси, кроме таких, для которых важнее всего были их личные выгоды. Но как ни много было тогда склонных ко всякого рода обманам, вынуждаемых страхом или личными выгодами, вера и для них была такая святыня, за которую и они преображались в доблестных героев412.

Для переговоров с королем Сигизмундом о состоявшемся в Москве решении избрать сына его царем, в Смоленск было снаряжено посольство. В состав его вошли: от духовенства – митрополит Ростовский Филарет, Новоспасский архимандрит Евфимий, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий, Угрешский игумен Иона, Вознесенский протопоп Кирилл и свита при митрополите413, от бояр князь Василий Голицын, от окольничьих Мезецкий и т. д. Выбор в число послов митрополита Филарета имел, по мнению Костомарова, своей причиной опасение Жолкевского, чтобы Филарет Никитич, как отец М. Е. Романова, претендента на престол, не мог противодействовать избранию Владислава. Жолкевскому, говорит Костомаров, хотелось удалить из Москвы этого опасного человека и иметь в своих руках. Гетман слышал как тогда же поговаривали, не выбрать ли в цари Филаретова сына, Михаила414. В руководство послам был дан особый наказ415. В нем после наставления о том, что должен говорить каждый посол, идут статьи договора с королем. Согласно им, отпущенный на Московское государство Владислав должен быть крещен еще в Смоленске, в Москву прийти уже православным и жениться на девице греческого закона. Находясь на Московском престоле, Владислав не должен от папы Римского их закону о вере просить, благословения не принимать и вообще с папой не сноситься (Статья 2-я). Если каких ради либо выгод кто захочет отступить от греческой веры к римской, король должен разрешить смертную казнь таким вероотступникам (Ст. 3-я). Ревностно оберегая таким образом православие, наказ требовал далее, чтобы Сигизмунд, очистив от поляков занятые ими города, также очистил их и от мятежников Тушинского вора, вышел из Смоленска со своим войском, не причиняя никакого вреда городу (Ст. 10). Патриарх Гермоген вручил митрополиту Филарету „особое писание, избрав от правил св. апостол, св. отец на укрепление против еретиков различных многих еретических вер ответ, чесо ради крестити их“416. Кроме того, патриарх самому митрополиту поручил дополнить данные правила собственными изысканиями, чтобы с помощью их доказать Владиславу необходимость крещения и еретичество исповедуемого им католицизма, что Филарет и исполнил417. Гермоген со слезами увещевал Филарета и послов словами Св. писания – за веру крепко стоять и непоколебимо даже до смерти и не щадить живота своего. Митрополит также со слезами говорил на это: „сие твое наказание, о, честнейший господине святителю, с радостию в сердце своем приемлем и готови есми за дом Пречистыя Богородицы и великих чудотворцев, до смерти пострадати и за веру крепко и непоколебимо стояти“418. От лица всего православного христианства были посланы Сигизмунду и Владиславу грамоты, в которых просили – первого отпустить своего сына в православную греческую веру, а второго принять крещение в три погружения419. Перед самым отправлением послов в Успенском соборе патриархом совершено было торжественное молебствие с коленопреклонением о помощи в таком важном деле420. Напутствуя благословением, Гермоген сказал послам: „идите, Бог с вами Пречистая Богородица и великие чудотворцы, иже в России просиявших, наши-ж заступники и хранители: Петр, Алексий и Иона и Сергий чудотворцы и св. новострадальный благоверный царевич Димитрий“421.

Отправляя посольство к Сигизмунду, патриарх Гермоген, как мы видим, оберегал прежде всего целость православия. Нельзя было не опасаться, что за Сигизмундом стоит католицизм, зорко следивший за всем, происходившим в Москве. Гарантией безопасности могло быть только принятие Владиславом православия. И патриарх, как мы видели, настойчиво требовал этого и увещал послов быть непреклонными в этом деле. Не так смотрел на все это Сигизмунд. Он решил сам воспользоваться настоящим случаем. По присоединении Москвы к Польше, он намеревался лично сесть на престол Московский. Через это он, по мнению Костомарова, хотел решить вековой спор между двумя соперничающими державами и отвратить от Речи Посполитой опасность в будущем, которую тогда уже многие зрелые умы, подобно Сигизмунду, предвидели, понимая, что история так поставила отношения между Польшей и Московским государством, что если первая не уничтожит последнее, так последнее уничтожит первую422.

Таким образом выдвигался вопрос о политическом бытии России. Но планы Сигизмунда, как увидим далее, разбились как о скалу – о церковь православную. Спасши православие, Церковь спасла и государство.

В духе своих намерений Сигизмунд начал хитро действовать не только под Смоленском, но и в Москве. Еще до отправления послов, он отправил в Москву Андронова с письмом к Жолкевскому, где высказывал свой взгляд на избрание Владислава и личное намерение сесть царем в Москве. О том же он просил гетмана переговорить и с Салтыковым423. Последний, равно как и Андронов и мн. др., принадлежал к тому кружку тушинских бояр и дьяков, который прежде других русских людей перебежал к Сигизмунду из Тушина и стал ему служить424. У Сигизмунда в Москве таким образом была своя партия из русских изменников. Они были сторонниками Польши, вкусившей плодов европейской культуры. Через союз с ней, или далее подчинением Польше, эта партия искала выхода в Европу из всего уклада древне-русской жизни. „Борьба 1612 года, говорит Хомяков, была не только государственной и политической, но борьбой духовной. Европеизм с его добром и злом, с его соблазнами и истиной являлся в России в образе польской партии. Салтыков и его товарищи были представителями западной мысли“425. Но какой дорогой ценой покупалась в этом случае западная культура. За Польшей стоял католицизм, готовый стереть ненавистную схизму. В перспективе у России был бы в случае успеха Сигизмунда не союз с Польшей, а полное подчинение Польше с потерей православия и национальной самобытности. Затем мы знаем и суд истории над Польшей, дошедшей до саморазложения и гибели.

Заключая договор с патриархом, боярами и народом об избрании Владислава, Жолкевский из письма Сигизмунда знал его планы, но действовал в пользу его скрыто. С этой целью тотчас по удалении послов под Смоленск он стал требовать введения польского гарнизона в Москву. Основанием для такого требования он выставлял возможность появления в Москве Вора, который хотя и удалился из под Москвы в Калугу, но был еще врагом Москвы, знаменем для многих недовольных426. Ревностным противником введения поляков в Москву явился патриарх Гермоген. Перед введением польского войска он созвал к себе большую толпу служилого люда и обсуждал с ней общее положение дел и главным образом вопрос о занятии Москвы поляками и литвою427. С этой же целью он дважды посылал за боярами, обещаясь, что если они не придут к нему, то он сам придет к ним со всем духовенством428. Когда они, наконец, пришли, святитель Гермоген со слезами и великим запрещением говорил им, чтобы не пускали Литвы в город429. На это кто-то из бояр заметил ему: дело твое, святейший патриарх, смотреть за церковными делами, а в мирские не следует вмешиваться. Изстари так ведется, что попы не управляют государством430. Польское войско было введено в Москву. В ней, говорит Платонов, водворилась военная диктатура польских вождей, под тисками которой бояре, по их словам, в это время живы все не были. Это был естественный исход из того политического хаоса, в котором находилась тогда Москва. Хотя и небольшая численно, но организованная сила польско-литовского войска до времени сознавала себя единственной, действительной силой в Москве и служила, конечно, не московским боярам, а своей родине и собственным интересам431. Потому-то Гермоген так упорно противился этому. Нагло обманывая москвичей, Жолкевский всячески старался войти в расположение перед Гермогеном. Но введением войск он поступал как раз наоборот. Не решаясь навестить его, он посылал к патриарху очень вежливые и почтительные письма, обещая в них справедливость и, главное, уважение к греческой вере, а потом отправился к нему лично и затем несколько раз бывал у него432. Едва ли Жолкевский в душе своей искренне был расположен к Гермогену, ярому противнику латинников. Скорей сказалась здесь польско-иезуитская готовность пойти на все, лишь бы затуманить глаза Москвичам, что и патриарх Гермоген на стороне поляков. Успокоив таким образом Москву, Жолкевский сам поспешил убраться из неё и оставил для охраны польский гарнизон под начальством Гонсевского. Оставшиеся поляки показали себя далеко не хорошими охранителями. Грубые кощунственные выходки с их стороны в это время были нередки. Мы нагрешим, да исповедуемся, говорили они, а у отцев францисканцев такое есть из Рима отпущение, что хотя-бы кто черта съел, так и тому грех простится433. Пользуясь таким принципом, они щеголяли своими оскорбительными для русской святыни выходками, стреляя для забавы то в иконы на воротах, то в церковные купола434. Без сомнения, такие дикие выходки глубоко оскорбляли набожных москвичей и в то же время побуждали чувство ненависти к полякам вообще, как врагам православной веры. Здесь затрагивалась, можно сказать, самая народная душа, которая реагировала сознанием необходимости встать на защиту православной веры.

Заручившись своей партией в Москве и явившись здесь военным диктатором, Сигизмунд в том же духе действовал и в переговорах с послами. Принятые в стан короля, они скоро увидели, что далеко не честно поступает Сигизмунд. Во время переговоров на просьбу послать Владислава в Москву им отвечали требованием сдачи Смоленска, хитро умалчивая о Владиславе435. Когда послы настоятельно потребовали крещения Владислава, им дали уклончивый ответ, что в „этом деле волен Бог да королевич“. Тогда митрополит Филарет решительно приступил к Сапеге с этим вопросом436. Сапега говорил, что королевич получил крещение во имя Св. Троицы и не имеет нужды креститься вторично, крещение не повторяется. Филарет напротив доказывал, что римская церковь нарушила догмат древней православной веры об исхождении Св. Духа, потому крещение её не крещение, оно необходимо требуется от королевича. Спор перешел на догмат об исхождении Св. Духа. Сапега текстами доказывал законность прибавления и от Сына, Филарет Никитич так же текстами Писания и словами Дамаскина доказывал противное. Замечательно одно из его доказательств. „Апостол Иаков говорит, доказывал Филарет, – всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть сходяй от Отца светом, сиречь Христом, и потому есть разумно, что Дух Святый от Отца только чрез Сына. И иныя многия свидетельства от Богоносных отец ведаем подлинно, что они учили об исхождении Св. Духа только от Отца, но ныне малым временем некогда всего подробно сказать. О сем Христовым словом затвердим: горе хулящим на Духа Святаго“. Но Сапега не убедился такими доводами: „о том поговорим промеж себя иным часом.... и я к тебе приеду нарочно поговорить. А королевич крещен и иного крещения нигде не написано“. Неизвестно, были ли еще между ними богословские споры437. Когда в стан короля из Москвы приехал Жолкевский, послы обратились к нему, как к заключавшему договор. Он также давал крайне уклончивые ответы, ставя условием исполнения договора сдачу королю Смоленска. Когда зашла речь о Шуйском, которого из Москвы привез с собой Жолкевский, то митрополит Филарет крайне негодовал на Жолкевского, что он привез Шуйского в светлом, а не иноческом платье. Он сказал Жолкевскому: „в записи утверждено, чтоб ни единаго человека из русских людей не вывозить в Польшу и Литву. Ты на том крест целовал, и то сделалось от вас мимо договору: надобно бояться Бога, а расстригать Василия и жены его не пригоже, чтобы нашей православной вере порухи не было“438. Гетман отвечал, что на то была воля патриарха и народа. Продолжая вести себя в переговорах крайне уклончиво от главного дела – отправления и крещения Владислава, поляки говорили только о сдаче Смоленска королю. Послы требовали послать гонца в Москву, так как без совета с патриархом, боярами и всеми людьми нельзя впускать кого бы то ни было в Смоленск. Стараясь лишь продлить время, поляки угрожали взять Смоленск, который в то время крепко стоял, благодаря архиепископу Сергию и воеводе Шеину. Но среди послов в это время произошел раскол. Обещанием различных льгот и дарованием грамот на поместья королю удалось достичь того, что часть послов отделилась и отъехала в Москву. Среди отъехавших были: Спасский архимандрит Евфимий, Троицкий келарь Авраамий Палицын, Протопоп Кирилл и с ним священники и дьяконы439. Митрополит Филарет увещевал их не ездить, говоря: „мы отпущенные люди из соборной церкви Богородицы от чудотворнаго ея образа, благословили нас патриарх и весь исвященный собор и посылали нас бояре и все люди московскаго государства. Попомните это: побойтесь Бога и Его праведнаго суда, не метайте государскаго и земскаго дела; видите, каково дело настоит: такого в Московском государстве никогда не бывало; Московское государство разоряется, кровь христианская льется безпрестанно и неведомо, когда и как ей уняться, а вы то видя, кидаете такое великое дело и едете в Москву, а у нас дело не токмо не вершится, а еще не почалось“440. Но они не послушались и уехали441. Митрополита Филарета и оставшихся послов после этого стали еще сильнее теснить, но они мужественно стояли на своем, требуя посольства в Москву Владислава и крещения его442. В это время и из самой Москвы бояре и всякие люди поехали к королю, прося у него чести, вотчин и жалованья443. Вместе с известными уже московскими изменниками все эти лица, сторонники Польши, заменили собой московское правительство – боярскую думу. В виду этого была составлена даже роспись бояр и дьяков, с назначением им в управление московских приказов и других судебных дел444. Сигизмунд грамотой своей утверждал эту роспись445 и таким образом Московское правительство было уже в его руках. Кроме того, как мы видели, было раздвоено посольство и под Смоленском. Если среди этого посольства мужественно стоял против замыслов короля митрополит Филарет, то в Москве против польской партии выступил патриарх Гермоген. Если пало боярское правительство, говорит Платонов, если земский совет, бывший при боярах, был разогнан изменниками или милостиво распущен Сигизмундом из его королевского стана, то еще было цело правительство церковное и не был поколеблен патриарший авторитет446. Против Сигизмунда и поляков встала вся русская церковь. Глава её – патриарх вместе с прочим духовенством поняли, что оплотом в настоящей борьбе может быть сознание своего единства по вере и как результат этого сознания – победа эгоизма отдельных партий в разлагающемся государстве любовью друг ко другу, как брату о Христе.

Современники понимали положение патриарха Гермогена в этой борьбе среди бояр – изменников в Москве. Они называют его столпом великим, который „един уединен стоит и всех держит и врагом сурово прет и иному некому пособити ни в слове, ни в деле“447. Если в самой Москве все было закуплено и прельщено королем и таким образом бороться с поляками было здесь трудно, то в городах скоро нашлись люди, которые встали за одно с патриархом. Помощь Гермогену, говорит Платонов, могла идти только из-за московских стен, оттуда, где еще было цело и могло действовать привычное земское устройство, незадавленное польской властью. Служилые люди, державшиеся вокруг городских воевод, поставленных еще при Шуйском, да тяглый городской люд со своими выборными старостами, – вот те общественные силы, на которые мог рассчитывать Гермоген, задумывая борьбу с врагами. Необходимо было сплотить эти силы, сорганизовать их в видах борьбы за народную независимость и с помощью их решить неразрешенный боярством вопрос о восстановлении государственного порядка448. И вот первосвятитель взялся за это дело объединения народа на защиту отечества во имя веры православной. Обстоятельствами, способствовавшими началу этого великого дела, были следующие события.

Польский гарнизон, стоявший в Москве под начальством Гонсевского, стал крайне теснить москвичей449. В это же время дошли до них вести и из Смоленска о приступе на него со стороны короля Сигизмунда. Об этом доносили послы в Москву из стана короля450. Они просили бояр посоветоваться с патриархом и всеми людьми и прислать им грамоты за патриаршей и прочими печатями в указание, что они должны делать в виду приступа короля к Смоленску. Все это производило, конечно, в Москве возбуждение умов против Сигизмунда, планы которого стали ясны. „Чаю, говорит автор новой повести, яко и малым отрочатем, слышавше, разумети мощно, не токмо сверстным и в разуме совершенным человеком: коли отец лиха хощет сыну, – и нам сына дати, а самому, аки злому волку, под городом Смоленском стояти, и тем врагом волю дати землю нашу разоряти.... и тамо посланных наших на смерть морити, и у нас здесь в великом граде великое утеснение чинити.... он, окаянный, тем делом не токмо сыну прочит, но и сам зде жити хочет, токмо-бы ему свою волю сотворити“451. Поляки и русские изменники – Михайло Салтыков с товарищами; видя движение среди москвичей, стали говорить боярам о передаче на волю самого Сигизмунда и извещении о том же и послов452. Составлены были для этого грамоты без участия патриарха. Поэтому к нему сначала явился Салтыков и стал требовать, чтобы Гермоген повелел целовать крест самому королю. Патриах решительно отказался от этого. Салтыков начал его, „аки безумный пес лаяти и нелепымы словами, аки сущий буй камением на лицо святителю метати и великоименитое святительство безчестити“453. Поносимый патриарх „никако тому речению внять и того буесловия не убоялся.... ему изрек: да будеши проклят со всем своим сонмом и с тем его-же желаеши и всего мира ему усты касатися немаеши.... И еще прирек: не токмо нам он годе, но и тако его отрасль аще не приидет в наше хотение“454, т. е. и Владислав, если он не крестится. На другой день к патриарху пришли и другие бояре с Мстиславским во главе455. Они так же просили передаться на волю короля и подписать грамоту. Святитель Гермоген сказал им: „стану писати к королю грамоты, на том и рукою своею приложу и властям велю руки приложити, и вас благословлю писать, буде король даст сына своего на московское государство, и крестится в православную христианскую веру, и литовских людей выведет из Москвы, и вас благословляю писать такия грамоты, что во всем положиться на королевскую волю, и послати о том королю бить челом и класться на его волю: и то ведомое стало дело, что нам целовати крест королю, а не королевичу: и я таких грамот не токмо, что мне рукой приложить не благословляю, и вам писати не повелеваю, но проклинаю, кто такия грамоты учнет писати“456. Раздраженный таким ответом и бесчестивший накануне патриарха, Салтыков опять стал „позорити и лаяти“ святителя Гермогена. Вынув нож, Салтыков стал угрожать им. Неустрашимый святитель осенил его крестным знаменем и сказал ему громко: „крестное знамя да будет против твоего окаяннаго ножа; да буди проклят ты в сем веце и будущем“. Обратившись к боярину Мстиславскому, патриарх тихо говорил ему: „твое есть начало, тебе за то добро есть пострадать за православную христианскую веру, – аще-же прельстишися на таковую диавольскую прелесть, преселит Бог твой корень от земли живых, да и сам такою смертию умреши“457. Бояре не послушали его и послали свои грамоты королю и послам без подписи патриарха. Когда послы получили эти грамоты, то отказались повиноваться им, так как на грамотах не было подписи патриарха. Поляки на это говорили, что духовенству не следует вмешиваться в мирские дела, а потому послы должны повиноваться грамотам и без патриаршей подписи. Послы на это отвечали: „из начала у нас в русском государстве так велось: если великия государственныя или земския дела начнутся, то государи наши призывали к себе на собор патриарха, митрополитов, архиепископов и с ними советовались, без их совета ничего не приговаривали, и почитают наши государи патриархов великою честью: теперь мы стали безгосударны, и патриарх у нас человек начальный, без патриарха теперь советовать о таком великом деле непригоже. Когда мы в Москве были, то без патриархова ведома бояре никакого дела не делывали, обо всем с ним советовались, и отпускал нас патриарх вместе с боярами, да и в верющих грамотах и в наказе и во всяких делах в начале писан у нас патриарх, и потому нам теперь без патриарховых грамот по одним боярским нельзя делать“458.

После разговора с боярами патриарх послал по сотням к гостям и торговым людям, чтобы они явились в соборную церковь. Когда они собрались, Гермоген сказал им о замыслах короля и бояр. Все отказались целовать крест королю и объявили о том полякам, подъехавшим в это время к храму459. Таким образом, бояре, сторонники Сигизмунда, с Мстиславским и Салтыковым и патриарх Гермоген с гостями и торговыми людьми составляли два лагеря, противоположных между собой по своим целям. Если первых объединяло стремление вкусить плодов западной культуры, то вторых – забота о спасении отечества, которому грозили Польша и стоявший за ней католицизм.

В это время был убит в Калуге Тушинский вор460. Это обстоятельство было поводом к движению городов против поляков. Патриарх Гермоген стал рассылать грамоты, призывая к восстанию на спасение отечества461. Первым поднял движение Рязанский воевода Ляпунов. Ему патриах писал, чтобы он не дал в расхищение и в вечное падение царствующего града Москвы462. Ляпунов начал ссылаться со всеми городскими людьми московского государства, чтобы им стать заодно463. По городам собрались воеводы – в Калуге Трубецкой и Заруцкий, в Рязани Ляпунов, во Владимире Мосальский и т. д. Все они соединились в мысли, чтоб всем помереть за православную христианскую веру464. Между городами начинается оживленная переписка, призывающая к восстанию. Осажденные Смоленцы писали465 в Москву о своих бедствиях, говоря: „братия есми и сродницы, понеже от святыя купели и крещением породихомся и обещахомся веровать во святую и единосущную Троицу, Богу живу и истину“. Здесь мы видим уже сознание братства во Христе и призыв проявлять это братство любовью, единением. Как главное бедствие Смоленцы отмечают поругание христианской веры, разорение Божиих церквей. Описывая козни короля, они призывают встать на спасение отечества во имя веры православной: „если которые еще хотят в православной вере скончатись, начните таковому делу душами своими и головами, чтоб быть всем крестьянам обще всем в соединении. Для Бога положите о том крепкий совет меж себя: пошлите в Новгород, Вологду и в Нижний нашу грамоту списав и свой ответ к ним отпишите, чтобы всем было ведомо всею землею обще стати за православную крестьянскую веру“. По получении этой грамоты в Москве отсюда по городам была разослана окружная грамота466 с той же идеей вспомнить братство во Христе. Грамота эта зовет к Москве, как к центру святынь, оскорбляемых в то время поляками. Голос народа, говорит К. Аксаков, голос Божий, назвал Москву матерью русских городов, корнем русского государства, признал ее своей столицей и возвестил к ней народную любовь467. Конечно, Москва отмечалась в данный момент центром и государственной жизни, но в основе этого самознания лежало религиозное чувство благоговения пред московскими святынями, так дорогими сердцу каждого человека – православного христианина. Поэтому мы и говорим о Москве, как о религиозном центре земли русской. Православные христиане этого времени с глубоким сокрушением вспоминали о разорении Москвы врагами, подобно тому, как евреи плакали в плену вавилонском о разоренном Сионе, центре их религиозно-политической жизни468.

Обратимся к обзору содержания окружной грамоты, ходившей по городам. „Для Бога, Судии живых и мертвых, не презрите беднаго и слезнаго нашего рыдания – взывают москвичи: будьте с нами обще, за одно против врагов наших и ваших общих, помните одно: только коренье, основанье крепко, то и древо неподвижно: толко коренье не будет, к чему прилепиться. Здесь образ Божия Матери, вечныя Заступницы крестьянския, Богородицы, ея-же евангелист Лука написал, и великие светильники и хранители Петр, Алексий и Иона чудотворцы: или вам православным крестьянам то не во чтож поставить“. Описывая бедствия, постигшие землю от врагов, и главным образом поругание храмов и святынь, грамота зовет: „душами и головами станьте с нами обще против врага креста Христова.... послати вам грамоту тое, что написано к вам от братьи нашей из-под Смоленска и сю нашу грамоту и свой совет отпишите во все города, чтоб была ведома смертная наша погибель конечная“. Далее противопоставляются враги государства всем тем, кто ратует за спасение отечества, – „враги привлекают к себе немногих. У нас же, православных крестьян, вначале Божия Мати и Пречистая Богородица и московские чудотворцы, да первопрестольник апостольския церкви святейший Гермоген патриарх, прямо яко сам пастырь душу свою за веру крестьянскую полагает несомненно: а ему все крестьяне православные последуют“. В заключение грамота призывает „не презрети презрением, ни восхотети видети поруган образ Пречистыя Богородицы, иконы Бладимирския и великих московских чудотворцев и братий своих, православных крестьян, не видети быти посеченными и в плен разведенным в Латынство“.

Окружная грамота пришла, между прочим, в Нижний Новгород. По прочтении её нижегородцы дружно встали идти к Москве и в то же время от себя послали грамоту в Вологду469. В ней они извещали о движении Ляпунова к Москве по благословению патриарха и о посылке полученных ими грамот от московских людей и смольнян в Вологду. Далее грамота говорит: приказывал нам святейший патриарх Гермоген, чтоб нам, собрався с окольными и Повольскими городы, однолично идти на польских и литовских людей вскоре. Сказав, что воля патриарха исполнена, Нижегородцы зовут Волжан к тому же, чтоб „все за перво за православную крестьянскую веру и за свои души стати за один“. В то же время в Вологду пишут Ярославцы, призывая к движению против поляков470. Вологда со своей стороны рассылала гонцов в окружные города и пригороды. Словом, весь север поднялся против поляков по благословению патриарха471. Вслед за Великим Новгородом, поднявшимся по благословению митрополита Исидора, присоединился к движению Псков, Иван-город и т. д.472. Костомаров так описывает это движение: повсюду бегали из города в город гонцы, иногда по два и по три, иногда по несколько человек, То были дети боярские и посадские: они возили грамоты, через их город извещал другой, что он со своей землей стоит за православную веру и идет на польских людей за московское государство. Из городов бегали посыльщики по селам, сзывали помещиков, собирали сдаточных людей с монастырских и архиерейских сел: везде по приходе таких посыльщиков, звонили в колокола, собирались люди на сходки, делали приговор, вооружались чем ни попало, и спешили в свой город кто пешком, кто верхом, а в город везли порох, свинец, сухари, толокно, разные снасти. Пред соборным духовенством происходило крестное целование всего уезда. Тут русский человек присягал и обещался пред Богом стоять за православную веру и московское государство473. Духовенство всех городов, куда достигали грамоты, без сомнения, принимало близкое участие в движении городов. На это указывает стоящие во всех грамотах обращения: архимандритам, игуменам и всему священному собору.... такого-то города архимандриты, игумены, протопопы и весь освященный собор. Что же соединило в одну крепкую силу всех русских людей, погасило враждовавшие страсти? Мимо политических прав, говорит Костомаров, которыми Польша так гордилась и которых Русь не знала, была на Руси сила животворная, способная привести в движение неповоротливую громаду – это вера православная. Она-то соединила русский народ, она для него творила и государственную связь, и заменила политические права. Знамением восстания тогда была единственно вера: во всех грамотах выставлялось на первом плане побуждение религиозное, необходимость защищать церкви, образа, мощи, которым творили поругание польские и литовские люди. Эти-то драгоценные для сердца и воображения предметы подняли тогда русских всех земель. Они-то, между прочим, привязывали области к Москве, где было много церквей и мощей474.

Прекрасно понимая роль патриарха в движении городов, поляки и партия их, изменников – бояр, всячески старались стеснить его, пока, заключив под стражу, не уморили голодом. Еще в то время, когда Гермоген, после бурного объяснения с боярами и особенно с Салтыковым, собрал народ в Успенский собор и разрешил его от клятвы Владиславу, поляки окружили его стражею и не допускали к нему дворовых людей. Это было сделано с той целью, чтобы патриарх не посылал в города воззваний и не сообщал, что делается в Москве, что затевают бояре с Гонсевским475. Не смотря на это, о действиях Гермогена всюду разносились вести. Так Ярославцы писали в Казань о противодействии патриарха боярам и собрании народа, который был укреплен Гермогеном в стоянии за православную веру476. Донеслась весть об утеснении патриарху от поляков до Рязанского воеводы Ляпунова. Он написал по этому случаю от себя грамоту боярам московским. В ней он высказывал им порицание, что они, „прельстясь на славу века сего, отступили от Бога и приложились к западным и жестокосердным, на своя овцы обратились“, и грозил им походом на Москву в соединении многих городов477. В то же время он пишет Нижегородцам: „и мы, господа, про то ведаем подлинно, что на Москве Святейшему Гермогену патриарху.... и всему освященному собору и Христоименитому народу от польских и литовских людей гоненье и теснота велия“478. Бояре испугались этих угроз и, чтобы не раздражать народ, уговорили Гонсевского не держать патриарха под стражей и отдать ему дворовых людей, но в то же время советовали следить за Гермогеном479. Когда к патриарху стали сходиться со всех сторон желавшие встать за спасение отечества, он благословлял всех и писал грамоты. За ним стали еще строже следить. Когда одна из грамот была перехвачена, патриарха снова стали теснить, увели у него дьяков и поддьячих, отняли бумагу, чтоб не дать писать грамот, взяли и дворовых людей, чтобы не было кого посылать с грамотами, но не усмотрели за ним. Писать он не мог, а говорить еще мог с русскими людьми. Явились к нему под благословение Нижегородцы, сын боярский Роман Пахомов да посадский человек Родион Мокеев. Он им передал на словах: писать мне нельзя: все побрали поляки, и двор у меня пограбили, а вы, помятуя Бога и Пречистую Богородицу и московских чудотворцев, стойте все за одно против наших врагов480. Не смотря на все стеснения патриарха поляками, народное движение началось. Когда к Москве приближался организатор ополчения городов Ляпунов, бояре по приказанию поляков стали требовать у Гермогена, чтобы он писал о возвращении от Москвы идущего к ней ополчения. К патриарху обратился с этим требованием Салтыков, говоря: ты писал к ним идти под Москву, ныне пиши, чтобы вернулись. Святитель ответил на это: я стану к ним писать, если ты изменник с литовекими людьми выйдешь вон из Москвы, и я не велю им ходить; если-же вы будете сидеть в Москве, то я благословлю всех их умереть за веру православную: я вижу поругание православной веры и разорение святых Божиих церквей, слышу латинское пение: не могу терпеть видеть у них костел на старом царе-Борисовском дворе481. Непоколебимого святителя отдали под надзор приставов и не велели никого пускать к нему. „Гонсевский, по свидетельству Кобержицкого, говорит Костомаров, сам обращался к патриарху и говорил ему: ты, Гермоген, первый зачинщик измены, ты заводчик всего возмущения – не пройдет это тебе даром: дождешься ты достойной кары: не думай, что тебя охранит твое достоинство – не благочестием ты отличаешься, а оскверняешь свой сан гнусной изменой“482. Такое отношение к патриарху, на которого народ в это время возлагал все надежды спасения отечества, весьма взволновало Москву. Приближалась неделя Ваий 1611 г., когда обычно патриарх совершал торжественное шествие на осляти. Опасаясь волнения, бояре-изменники хотели сначала отменить этот церковный обряд, всегда привлекающий в Москву много народа. Но такое распоряжение еще более смутило народ, и Гермоген, освобожденный из под стражи, совершил шествие на осляти. Подражая шествию Спасителя в Иерусалим на вольную страсть, святитель, совершая этот обряд, сам готовился на ожидавшую его вольную смерть483. Среди православнорусских людей носились слухи, что патриарха убьют и будут бить народ во время совершения обряда. Поэтому никто не присутствовал на шествии, которое на этот раз прошло сквозь строй вооруженных польских воинов. Во вторник на страстной неделе в Москве русские сошлись с поляками, вышедшими из Кремля. Началось кровавое побоище, продолжавшееся 2 дня. Поляки, видя, что не могут одолеть москвичей, стали зажигать город. Салтыков первым из русских изменников зажег свой двор. Страшный пожар во многих местах опустошил так называемый Деревянный город484. Разбойничавшие поляки свели доблестного защитника отечества с патриаршего престола и заключили под сильной стражей в Чудов монастырь485. Содержали его здесь, по словам Костомарова, дурно, обходились неуважительно486. Но непоколебимый святитель и отсюда продолжал действовать на спасение родной земли. „Сей муж бессмертный, говорит Карамзин, один среди врагов неистовых и Россян презрительных – между памятниками нашей славы, в ограде священной для веков могилами Димитрия Донского, Иоанна III, Михаила Шуйского, в темной келии сиял как добродетельно как лучезарное солнце отечества, готовое угаснуть, но уже воспламенив в нем жизнь и ревность к великому делу“487.

В это время ополчение городов, созванное грамотами Гермогена, приблизилось к Москве. Для начальства над общей ратью всех городов были выбраны: Ляпунов, Трубецкой и Заруцкий. Каждый день бывали у них битвы с поляками. Поляки и русские изменники находились в осаде в Кремле и Китай-городе. Чудов монастырь, в котором был заключен патриарх Гермоген, был в территории осажденных. Когда ополчение городов подошло к Москве, поляки снова взялись за святителя-страдальца, требуя, чтобы оп писал об отходе от Москвы этого ополчения. К нему явились Салтыков и Гонсевский, говоря: „пошли к людям, под Москвою стоящим, чтобы они отошли прочь, потому что они пришли сюда послушавшись тебя: если же ты нас не послушаешь, то мы уморим тебя злою смертью“. Не страшась такой угрозы, Гермоген ответил: „мне-ли обещаете злую смерть. Я уже давно жду ее от вас, чтобы получить страданием за правду венец у Бога; угроз ваших я не боюсь, но лишь единаго Бога. Если вы все выйдете из Московскаго государства, я их благословляю отойти прочь: если же вы станете здесь стоять, то я их благословляю сражаться против вас и помереть за православную христианскую веру“488. Такой решительный ответ еще более раздражил Салтыкова. Он всячески теснил святителя-страдальца, как говорит летописец: „наипаче начат ему творити пакости и скорбь“489. По непоколебимый поборник спасения отечества лишь возсылал свои святительские молитвы об успехе сражавшихся с врагами. „Незримый для истинных сынов отечества, Гермоген сообщался с ними молитвой, слышал звуки битв за веру православную и независимость государственную и тайно, из глубины сердца, пылавшего чистейшим огнем добродетели, препосылал благословение добрым Россиянам“490.

Если патриарх Гермоглт усердно действовал на спасение отечества в Москве, к которой собирались все ополчившиеся по его призыву, то везде, куда ни доходили призывные грамоты, духовенство шло по примеру своего патриарха. Мы уже говорили об обращениях в начале грамот, указывавших на близкое участие духовенства в общем деле борьбы с врагами. Обратимся к обзору деятельности более видных ратоборцев из духовенства.

Ярким примером ревностного следования по стопам своего первосвятителя Гермогена в деле спасения отечества явился, как мы видели, митрополит Ростовский Филарет в стане Сигизмунда. Связав с именами двух самозванцев свое невольное возвышение, Филарет искупил свое привилегированное при них положение, пятнавшее его, своей стойкостью за веру православную перед королем, а затем своим пленом в Польше. Находясь в стане Сигизмунда, Филарет всецело слушался патриарха. Получается грамота из Москвы от изменников-бояр без подписи Гермогена, Филарет, как мы видели, упорно отказывается принять эту грамоту. Как ни бились поляки получить его согласие на впуск войск в Смоленск, он был непоколебим. Ни хитрость их, ни стеснение и даже голод не заставили Филарета сдаться врагам государства на просимую им уступку. За это его с прочими послами отправили в Польшу в плен491, где он пробыл до 1619 года. Не добившись от него согласия на введение хотя части войск в Смоленск, Сигизмунд решительно приступил к Смоленску, упорно не сдававшемуся, благодаря архиепископу Сергию и воеводе Шеину492. При страшном пожаре город был взят. Костомаров рисует нам картину мужественного стояния архиепископа Сергия во время разгрома города. Толпы народа бежали в соборную церковь. Владыка Смоленский Сергий во всем облачении стоял пред престолом и гласно молился за души погибших и готовых погибать. Тогда русские, видя, что все уже пропадает, зажгли пороховой склад под домом владыки. Владычные палаты с громом полетели на воздух: треснула и отвалилась одна стена в соборе. Жолнеры ворвались в полуразрушенные стены собора: там среди развалин и дыма лежала склонив головы толпа народа, женщин и детей: над ними стоял в царских дверях в блестящем облачении владыка. Враги были поражены его видом, он был прекрасен с белокурыми волосами, с окладистой бородой. Первая ярость прошла: поляки не стали более умерщвлять никого, но сами русские, предводимые священниками и монахами, бросались в огонь, решаясь лучше погибнуть, чем терпеть поругание и унижение от победителей493. Так святитель смоленский бесстрашно ободрял свою паству в критический момент, когда смерть угрожала всем. Вместе с Шеиным он был отправлен в Польшу в плен494.

Подобно Смоленскому архиепископу, проявили свое мужество в Новгороде во время войны с Швецией митрополит Исидор и протоиерей Аммос. Швеция, призванная в качестве союзницы при Шуйском, по свержении его и при выдвинутой кандидатуре Владислава, обратилась во врага для России, при своей вражде с Польшей Как мы уже видели, Новгородцы не отказывались идти в общем движении городов495. В это время Шведский военачальник Делагарди осадил город. Митрополит Новгородский Исидор во время осады мужественно поддерживал осажденных своей молитвой. Он совершал крестные ходы с чудотворной иконой Знамения Божией Матери, древней святыней Новгородской, некогда спасшей город от неприятеля. Народ в течение целого дня молился со своим архипастырем о спасении города496. Когда во время взятия города многие из граждан бились на смерть со врагами, не уступил им в мужестве Софийский протоиерей Аммос. Он был за что-то под запрещением у своего архипастыря и потому не принимал участия в молебствиях, совершаемых митрополитом Исидором на городской стене. Запершись со своими людьми в своем дворе, протоиерей Аммос упорно отбивался от неприятеля. Митрополит Исидор, видя с городской стены мужество этого воина-пастыря, издали благословил и тем разрешил его от запрещения, когда встретились их взоры. И протоиерей Аммос, в мире с церковью, мученически за отечество кончил свою жизнь. Когда неприятель подложил огонь под его двор, он погиб в пламени вместе со своими слугами497.

Глава V-я. Расстройство ополчения городов и убийство Ляпунова. Видения и общий пост. Последняя грамота Гермогена в Нижний, смерть его. Характеристика патриарха Гермогена. Лжепатриарх Игнатий.

В состав городового ополчения, организованного Ляпуновым, вошли такие элементы, которые были доселе на стороне Тушина. Все, говорит Платонов, что прежде в Замосковье держалось Тушина, теперь увлеклось в движение против польской власти498. Призыв во имя веры на очищение земли от врагов, провозглашенный святителем Гермогеном, на которого в это время были обращены взоры всех, не остался бесследным, и среди этих старых врагов государства. Они увидели, что встает по этому призыву вся земля „в соединении и любви“ и потому примкнули к общему ополчению на земскую службу. Задачей этого ополчения была не только борьба с поляками, засевшими в Москве, но организация управления государством. Административные функции этого соборного правительства выразились в постановлении 30 июня 1611 года499, выработанном по челобитной всех находящихся в ополчении. „Эта челобитная не люба бысть Трубецкому и Заруцкому“500. Однако собралась дума. Она, говорит Костомаров, хоть и казалась собранием чинов всей земли, но не была тем на самом деле, потому что в ней не было духовных501. По мнению Платонова, из анализа приговора 30 июня неизбежно следует вывод, что редакция данного законодательного акта принадлежит той стороне подмосковного ополчения, которую можно назвать консервативной и землевладельческой. Приговором 30 июня эта сторона ополчения набросила на вольную казачью массу сеть стеснений и обязательств. Казаки, разумеется, поняли то положение, в какое их поставил земский приговор и не склонны были с ним помириться. Не имея законных средств повернуть дело по своему и переделать приговор в свою пользу, они пошли на открытый мятеж против земской власти502. „И с тояж поры, говорит автор летописи о мятежах, начаша казаки над Прокофьем думати, как бы его убити“503. И, действительно, Ляпунов был вскоре убит. Этот печальный факт насилия казачества над земщиной заставил последнюю разойтись по домам504. Таким образом, старания святителя Гермогена остались тщетными. Под Москвой остались казачьи таборы и воровские власти. Правительственная организация, говорит Платонов, созданная усилиями земщины, теперь стала служить казачеству. Обладание центральным административным организмом обращало воровских вожаков в правительственную власть и открывало им возможность распоряжаться всей страной. В этом была большая опасность для московского общества. Оно теперь имело над собой два правительства: польско-литовское в Москве и казацко-воровское в таборах под Москвой. Первое грозило ему политическим порабощением, второе – общественным переворотом. Первое было страшно, потому что опиралось на военную силу, – второе – потому, что овладело только что созданным в рати 1611 г. правительственным устройством505. Захватив власть в свои руки, казаки ездили вокруг Москвы и занимались грабежом. В Пскове появился новый самозванец Сидорка. Он послал казакам грамоту и они с радостью целовали ему крест, отправив в помощь ему отряд506. Благодаря этому, Сидорка взял Псков. Кроме сего Псковского вора или 3-го Лжедимитрия, в это же время явился и 4-й, Астраханский, которого признало почти все Поволжье507. При крайне печальном положении центра государства, на его окраинах господствовали Польша и Швеция, Сигизмунд в это время захватил Смоленск, – Новгород по договору подчинился Швеции. Наступила самая печальная пора смутной эпохи, известная под именем лихолетья. Казалось, что государство окончательно погибнет.. Бедствия достигли высшего напряжения... Нужна была сила, способная сплотить всех в одно целое, подавить эгоизм и вражду. Если все русские люди разъединены были как государство, то оставалась крепкая связь, не нарушившаяся государственными бедствиями. Интересы партийные пали пред этой связью. Это была вера православная, делавшая всех без различия единым братством во Христе. Она налагала на каждого долг забыть вражду и проявить любовь решительно ко всем. Говоря иначе, в это-то именно время Церковь, как организм, проявила основной закон своей жизни, – единение по вере, любовь в силу братства во Христе. Государство погибало и распадалось в силу вражды его членов между собой, эгоизма, желания одних слоев населения захватить в свои руки власть и подчинить других. Это вело к вражде и междоусобиям, грозившим окончательным распадением государства, потерей национальной и политической самобытности. От этой катастрофы и спасает Церковь, пробудивши в народе сознание единства по вере и, как вытекающее из этого сознания следствие, – прекращение вражды, примирение всех во имя веры, любовь друг ко другу, как брату во Христе.

Обратимся к фактической стороне происходивших далее событий. Что переживал народ под влиянием надвигающейся государственной катастрофы в это тяжелое время, – это мы видим из народных сказаний о видениях. Прежде всего народ понял, что текущие тяжелые события – грех его самого, это вражда, эгоизм, словом все те дурные соки, которые выступили наружу в это время. Греху этому повинна вся Россия: „от великих, благородных, от премудрых и до простых, от главы до ногу, вси неисцельными струпами обязашася и Содома и Гомора и безчисленных исполнишася“508. Поэтому и постигло всю Русь такое наказание, какое ни произносили не едина книга богословец, ниже жития святых, и ни философския и ни царьственныя книги, ни гранографы и ни историки, ни прочия повестныя книги509. Видя в бедствиях смуты свой грех, народ пришел к сознанию необходимости всеобщего нравственного очищения, покаяния. Это и видим мы из видений, так ярко иллюстрирующих народную психологию в это время.

„Хощу вам поведати: зело то дело полезно нынешнему роду лукавому и непокоривому сему отбегших от заповедей Божиих и уклонившихся от милости Господни: помрачи убогих зависть бесовская и направи отпадших свету диаволю, многоразличие имущи“510. Так начинает автор свою повесть о видениях, желая преподать наставление роду лукавому и называет далее словом Божиим эту повесть: „аще кто благоверен и благочестив хощет быти, да с радостию приидут послушати слова Божии511. Одному благочестивому человеку, именем Григорию, в Нижнем Новгороде 26 мая 1611 г. во время сна в храмине было следующее видение. Вдруг поднялся покров храма того (где спал Григорий) и раскрылся на все четыре страны. В сиянии небеснаго света увидел Григорий Господа, сходяща в образе человеческом, и с ним человека в белых ризах, который стал с правой стороны от Григория. Господь возсел на персях Григория и благословил его. Он велел Григорию проповедать во граде сем, чтобы приняли пост с покаянием. Затем предстоящий сказал Господу: Господи, зри в Российском государстве вселенский собор собирают от всея земли власти митрополиты и архиепископы и епископы, и архимандриты и все православные христиане и молятся тебе человеколюбцу Богу: простити ли их. На вопрос предстоящаго Господь отвечал: да, аще буде покаются что и верою и от всего сердца своего во всех гресех своих и постятся и молятся Богу три дня и три нощи неумолкно и не ядуще и отвращу от них праведный гнев свой“. Так к общему посту и покаянию призывает, по словам видения, сам Господь. Это показывает самоанализ народом своего нравственного состояния. Разбираясь в грехах смуты, народ видел, что „несть истины в царе-же и в патриарсе, ни во всем священном чине, ни во всем народе“512. Поэтому и призыв к покаянию, казалось ему, мог раздаться только свыше – от самого Бога. – Получив такой ответ Господа, предстоящий спросил его, какие именно дни нужно поститься. Господь назначил понедельник, вторник и среду. Постясь, народ должен оставить разбои, татьбу, душегубство, ... и всякия злыя неподобныя дела. Кроме того, он должен построить храм Господу и Богоматери513 и освятить его вселенским собором. Если народ все это исполнит, то Господь наполнит и насытит его Духом Святым. Нельзя не обратить внимания на то, что нравственное самоочищение всего православного христианства должно завершиться построением храма. Здесь сказалась чисто православно-русская черта – любовь к храму Божию, постройкой которых народ как-бы ставит памятники важных в его исторической жизни событий. Когда предстоящий сказал Господу, что Московское государство стало нечисто от иноплеменников врагов, и потому лучше поставить храм в Новгороде, Господь отвечал: доколе собирается вселенский собор, Московское государство очищу Духом Святым. Затем Господь велел принести образ Владимирской Божией Матери из Владимира и поставить в новоосвященном храме. Здесь же должны быть положены свеща от соборныя церкви воску невозженнаго и бумага, на которой по истечении трех дней будет написано имя будущаго царя, указуемаго самим Господом. „Аще-ли поставят царя, по своей воле, на веки не будет царь“…. Здесь так рельефно выступает идея, что новоизбранный, по очищении земли от врагов, царь должен быть указан свыше. Исстрадавшись под правлением царей, избираемых по своей воле, – Годунова и Шуйского, народ пришел к мысли, что будущий царь должен быть чист от грехов смуты и сам Бог вложит имя его в сердца православных христиан. Выслушав все сказанное Господом, предстоящий спросил Его: что будет, если народ не послушает Его воли и не поверит видению. Господь грозил за это погибелью всему государству. Тогда предстоящий велел Григорию проповедывать без боязни о своем видении. При этом ему было открыто, что Нижний Новгород постигнет буря велия из реки Волги, если Григорий скроет свое видение, или же, если Новгородцы во граде своем удержат Господне явление и написав не пошлют в Московское государство и в иные грады. Было указано даже время бури этой – в день недельный, с вечеру в последнем часу дни как солнце на закат пойдет514. Затем видение исчезло. Повеление Господа записать видение и послать в Москву и иные грады Григорий немедленно исполнил и весть о видении стала быстро распространяться. Появился список его под Москвой в полках, „неведомо откуда взявся“. Описав самое видение летописец говорит: „в Нижнем-же того отнюдь не бяше, и мужа Григория незнаша и посту в Нижнем не бывшу, и Нижегородцы о том дивляхуся, откуда то взяся: но обаче аз написах се, а не мимо идох“515. Поэтому все происшедшее – и видение, и сильный подъем религиозного чувства, вызванный им, кажутся ему тайной от Бога или от человек, но „видя такую веру в Бога, он в забвение положити не смел“516. Другое видение517 было во Владимире 24 августа того же года некоей Мелании, жене одного торговца мясом. Во время сна явилась ей при сильном свете жена в светлых ризах, держа поверх своей головы на руках большой и чудный образ. Она повелела Мелании идти в соборную Церковь и там исповедать духовенству и всем православным христианам, чтобы постилися и молилися со слезами. Господь услышит моление их, отвратит праведный гнев свой, победит врагов, борющих и волнующих, и даст земли тишину и благодетельное житие. Мелания отвечала: „аз есмь млада, – аще и повем, не имут веры“. Тогда жена сказала, что неверующие будут наказаны жаром и гадами и показала Мелании этих гадов: много жужелиц и червей множество и змия превелика. Мелания от страху никому не говорила о своем видении и оно повторилось. Жена с прещением велела ей проповедывать пост и покаяние. Услышав о видении, Владимирцы старые и молодые постились и молились три дня, а затем писали в ближние и дальние города о происшедшем у них. Повесть об обоих видениях – Нижегородском и Владимирском – быстро распространилась по всему государству. Получая отписки о них, каждый город пересылал их в ближайшие. По совету освященного собора и всей земли, во всех городах все православные христиане постились и молились в указанное время, воздерживаясь совершенно от пищи и питья518. Это был пост всего православного христианства, всей русской Церкви. Каждый кающийся примирялся, конечно, со своим соседом, так как примирение с окружающими пред постом и покаянием – освященный веками обычай, сохраняющийся доселе. Но мир и единение в данный момент были естественными психологическими следствиями после покаяния. Примиренные друг с другом объединялись на одно общее дело – очищение земли от врагов. Внутреннее единство приводило таким образом к единству внешнему. Рознь и вражда гасли при общем посте и покаянии. Таким образом создавалась почва для восстания на борьбу с врагами. Молитва и пост, говорит Платонов, сделавши всех готовыми к жертве и подвигу, не указывали, какой надобен подвиг и какие потребны жертвы519. Каждый город был готов идти на врага и звал своего соседа: программа действий указывалась многими голосами. Но все эти голоса повторяли в сущности лишь то, что писали в своих посланиях заточенный поляками патриарх Гермоген и освобожденная от Тушинской осады братия Троицкого монастыря520.

Когда все православное христианство совершало нравственное самоочищение постом и покаянием, его первосвятитель томился в заключении в Чудовом монастыре. Но он своим великим духом сообщался со своей паствой молитвою. Не смотря на строгость заключения, он слышал о всем происходившем за стенами заключавшей его обители. К нему являлись бесстрашные люди, с которыми он вел беседу. Они сообщали ему обо всем, происходившем в погибающем отечестве, и он давал свои руководственные указания. Нижний, как мы видим из грамоты патриарха521, прислал к нему бывших уже у него Родиона Моисеева и Романа Пахомова с советными челобитными. Когда под Москвой в ополчении Ляпунова казаки взяли на себя роль правительства с Заруцким во главе, то стал распространяться слух, что Заруцкий, известный своими близкими отношениями к Марине, хочет возвести на царство её сына522. Нижегородцы, вероятно, и сообщили об этом патриарху через указанных лиц в своей челобитной, прося у Гермогена совета и руководства. Патриарх понял, какую беду могут принести казаки, если они восторжествуют с Марининым сыном во главе. Свои мысли он высказал и послам из Нижнего и отправил туда с ними грамоту, которая была последней в его жизни523. Преподавши благословение, мир, прощение и разрешение освященнному собору и всем людям, патриарх просит Нижегородцев писать в Казань митрополиту Ефрему. Последний должен писать в полки боярам учительную грамоту, да и к Казанскому войску524, чтобы они стояли крепко в вере и не брали бы на царство Маринкина сына. Патриарх сообщал всем о злоумышлении казаков возвести на царство воренка. Города завели между собой переписку о действиях воров, призывая быть в любви и соединении, стоять крепко против поляков и воров, т. е. казаков и не пускать их в города. Государь, писали города, должен быть избран всею землею, а если казаки начнут выбирать государя, „по своему изволению, не сославшись со всею землею, того государя не хотети“525. Такое общее и единодушное движение против казаков и за выбор государя всей землей было вполне естественно после общего внутреннего объединения всех постом и покаянием. Патриарх Гермоген спешил известить через Нижний все города о том, против чего города единодушно восстали – -выбора казаками государя. Он, проклиная от себя и от освященного собора Маринина сына, просил Нижегородцев писать об этом всюду, и послать с грамотами в полки Родиона Моисеева и Романа Пахомова, которые должны сообщить о том же словом самого патриарха. Отправляя грамоту с ними, Гермоген увещевал их говорить в полках бесстрашно, что „отнюдь проклятый, т. е. сын Марины, не надобе“, говорить от лица его самого. „Если вы и постраждете, говорил патриарх послам, Бог простит Вам и разрешит в сем веке и будущем. А вам всем, заключает Гермоген свою последнюю грамоту, от нас благословение и разрешение в сем веке и будущем, что стоите за веру неподвижно и я должен за вас Бога молити“. Мы видим, с какой настойчивостью Гермоген зовет всех против казаков. Он, как видно из его грамоты, был весьма взволнован слухом о намерениях их – новом самозванце и потому так настойчиво звал на борьбу с казаками. Грамота, как увидим далее, оказала свое быстрое действие, – движение началось из Нижнего, куда обратился патриарх. Как мы сказали, грамота эта была последним памятником деятельности приснопятного святителя – борца за спасение родной земли. Когда поляки, сидевшие в Кремле, услышали о движении в Нижнем, то послали к Гермогену с требованием остановить движение. Он ответил на это: да будут благословенны те, которые идут на очищение Московского государства, а вы и окаянные изменники Московского государства будьте прокляты526. Раздраженные поляки и русские изменники стали еще более теснить святителя-страдальца за отечество. Они решили морить его голодом. 17 февраля 1612 г. он мученически кончил свою жизнь голодной смертью527. Тело его было погребено сначала в Чудовом монастыре, а в 1652 году торжественно перенесено в Успенский собор528.

Деятельность патриарха Гермогена, как мы видели, проходит ярко через всю эпоху смуты. Он, можно сказать, спас все государство от распадения и чужеземного порабощения. Около него группировались и другие доблестные иерархи в деле спасения отечества, а народ слушался его голоса, Святитель Гермоген был центром движения на спасение погибающого отечества, того движения, которое вышло от церкви – сначала от пастырей, а затем и от пасомых, объединившихся во имя единой веры православной. При имени Гермогена, говорит о нем один исследователь его жизни и деятельности, – мысль каждого русского человека как-бы окрыляется чувством живейшей благодарности и с ним переносится в ту эпоху нашей исторической жизни, когда этот святитель, знаменитый своими историческими подвигами, послужил спасению отечества и церкви русской. Он, столп церкви и отечества, непоколебимый тогда, когда колебалась вся Россия. Изучая Гермогена, можно изучать русских в эту самую многознаменательную эпоху нашего отечества, можно изучить и русского человека вообще, потому что, здесь-то по преимуществу он становится во круг своего первосвятителя, как-бы на духовный суд со своими прекрасными качествами и недостатками529. Приснопамятный для каждого православно-русского человека, патриарх Гермоген, конечно, не был в тени и у современников, летописцев смутной эпохи. Для характеристики его мы извлечем взгляды современников, а затем обратимся к нашим историкам.

Деятельность патриарха Гермогена запечатлена его грамотами. В них отразился образ великого святителя, так болевшего о спасении отечества, – в них он зовет свою паству – русскую церковь – крепко стоять за основу нашей национальной самобытности – веру православную и тем представляется сам как истинный пастырь, непоколебимый защитник целости православной веры и церкви русской, а вместе с тем, как примерный гражданин своего отечества. Поэтому и дееписатели смутной эпохи личности патриарха Гермогена уделяют много внимания, характеризуя его также как защитника веры и спасителя отечества. Характеристика их выразилась, главным образом, в тех эпитетах, какие присвоили они ему, упоминая его имя. Они называют его „неложным стоятелем и крепким поборателем по вере христианской530, великим и крепким непоколебимым столпом, по Бозе и Пречистой Его Матери, крепкой стеной и забралом, поборником непобедимым, добрым евангельским пастырем531, разумным и твердым адамантом532, отцом отцов533, крепким воином Христовым, препоясанным Словом Божиим“534. Все эти эпитеты говорят нам о том, каким ореолом нравственного величия был окружен во взглядах современников святитель Гермоген535. Поэтому резким диссонансом звучит характеристика его в устах автора так называемого „Иного сказания“. Он так говорит о патриархе Гермогене: „бысть словесен муж и хитроречив, но не сладкогласив, о Божественных-же словесех присно упражняшеся и вся книги Ветхаго закона и Новыя Благодати и уставы церковныя и правила законныя до конца извыче. А нравом груб и к бывающим в запрещении до конца извыче, ко злым-же и благим не быстро распрозрителен, но льстивым паче и к лукавым прилежа и слуховерствователен бысть. О сем бо убо некий прорече: яко во всех земнородных ум человечь погрешителен есть и от добраго нрава злыми совратен, якоже и сей преложен бысть от неких мужей змиеобразных, иже лесть сшивающе, козньми сплетоша, иже о Василии царе злоречством наводиша мятежницы словесы лестными. Он-же им всем верует и сего ради к царю Василию строптивно, а не благолепно беседоваше всегда, понеже внутрь уду имый на советованный огнь ненависти: и на супостатныя коварства, якоже лепо бе, никакоже отчелюбно совещевающе с царем“536. Такая резкая характеристика святителя Гермогена говорит, по-видимому, не в пользу его. Автор повести ставит ему в упрек как-бы жестокую суровость. Скорей можно видеть здесь не это, но лишь непреклонную твердость патриарха – столь драгоценное качество в это время общего шатания. Автор повести мог принять это качество за суровость. Мы видим, что другими современниками святитель Гермоген характеризуется как пастырь добрый, готовый положить душу за своих овец. И мы знаем, что он завершил свой деятельность на спасение столь дорогого ему гибнущего отечества мученической смертью. Таким образом не суровую жестокость, а любовь носил в сердце этот страдалец за отчизну. Любвеобильный к истинным сынам церкви и отечества, Гермоген мог быть суров к тем, кто колебался и на десно и на шуе. Его видимая суровость была скорей пастырски-отеческой строгостью и ревностью о спасении отечества и пасомых, о которых так он болел своей прямой душой. Вспомним хотя-бы сцену беседы его с изменниками-боярами и особенно с Салтыковым, готовым поднять нож на него. Здесь мы видим поражающее величие святителя в минуту угроз ему смертью. Он, действительно резко говорит убийце Молчанову, но эта резкость вполне естественное негодование того, кто так ратовал за спасение отечества. – Что-же касается отношений Гермогена к Шуйскому, то из самых действий его видно, что он больше всех видел в Шуйском законного царя, так необходимого в то время. Гермоген рассеевал и опровергал ложные слухи о царе. Если летописца возбуждало против Гермогена то, что он твердо и прямо говорил Шуйскому о его деятельности, то здесь опять надо видеть прежде всего ревность Гермогена о прекращении смуты. Поэтому и прилежание Гермогена к слухам клевет на Шуйского – позволяет видеть в лице, говорившем так о Гермогене, одного из врагов святителя, которых у него при прямоте его характера, без сомнения, было немало. Что это верно, то мы видим из следующего. В одном списке Степенной книги, принадлежавшей патриарху Никону, есть отповедь иа характеристику, автор которой говорит, что это писание о патриархе Гермогене „некто от мятежных написа, хулу и ложь сказуя“. Как видно из самого Хронографа (где помещена резкая характеристика Гермогена), этот некто жил в Москве и принадлежал к церковному клиру. Вероятно, это был протопоп Благовещенского собора Терентий, давший невыгодный отзыв о патриархе Гермогене еще в повести о видении некоему мужу духовну. После 1606 года он был лишен своей должности и получил ее снова только в конце 1610 года и не через патриарха, а по указу Сигизмунда. Уже одно это обстоятельство о нравственных качествах Терентия и его отзыв о Гермогене, конечно, не может быть беспристрастен537. Итак указанная резкая характеристика святителя Гермогена является единственной среди других, проникнутых глубоким уважением к личности святителя, и потому не может набросить тени на великого борца за спасение отечества.

Обращаясь к нашей исторической литературе, мы видим, что в исследованиях о смутном времени святитель Гермоген представляется вождем среди православно-русских людей, ратовавших за спасение погибавшего отечества. Каждый из наших отечественных историков считает несомненными исторические заслуги патриарха Гермогена в эпоху смуты. Но некоторые из них повторяют в своих характеристиках вышеуказанный резкий отзыв автора „Иного сказания“. Так, Костомаров не только берет этот отзыв, но расширяет его в крайне непривлекательную характеристику. Он называет Гермогена ревнителем старины, ненавистником иноземщины. „В архиерейском сане Гермоген показывал высокомерие, был вообще злого нрава, чрезвычайно суров и жесток, окружал себя дурными и злыми людьми и вообще делал много несправедливостей. Сделавшись патриархом, он беспрестанно досаждал царю, чтобы выказать свое достоинство. И патриарх и царь равно любили слушать сплетни и наушничества“538. Соловьев, приводя указанный отзыв, говорит, что современники жалуются на жестокость нрава, непривлекательность в обращении, неумеренную строгость и охотное слушание наветов и доносов539. Но сам Соловьев так характеризует патриарха Гермогена: сопротивление неправославным поступкам Лжедимитрия уже показывало в Гермогене человека с твердым характером, готового страдать за свои убеждения, за правду и неприкосновенность вверенного ему дела: таким образом патриарх по природе своей был совершенно в уровень своему высокому положению в бурное смутное время540. Платонов также приводит этот резкий отзыв автора „Иного сказания“ и говорит: трудно, разумеется, проверить эту характеристику. Высокий подвиг патриарха, запечатленный его мученичеством за народное дело, закрыл от глаз потомства всю предшествующую деятельность Гермогена и поставил его на высокий пьедестал, с которого стали незаметны действительные черты его личности. Но историк должен сознаться, что тонкая характеристика писателя современника, звучащая сочувственным сожалением о судьбе Гермогена, не может быть опровергнута другими данными о патриархе. Напротив, она как будто вполне соответствует прочим данным... Приехав в Москву из Казани, Гермоген застал в столице известный порядок, политический и церковный, установленный безо всякого с его стороны участия. И он признал этот порядок... Личный авторитет и личное влияние Гермогена в царствование Шуйского были ничтожны.... Бурное течение Московских дел увлекло собою Гермогена не в том направлевии, какого он хотел держаться541. Обратившись к историку нашей церкви – Преосвященному Макарию, мы находим у него следующую характеристику святителя Гермогена: „имя патриарха Гермогена должно остаться бессмертным в истории России и русской церкви потому, что он ревностнее, мужественнее, непоколебимее всех стоял за ту и другую, он преимущественно спас их в самую критическую минуту их жизни. Неудивительно, если первосвятителя этого так высоко ценили и уважали современные ему русские люди“542. Далее Пр. Макарий приводит отзывы современников русских о Гермогене. Указывая отмеченный нами резкий отзыв, он говорит: нашелся только один неизвестный по имени тогдашний летописатель, который желал указать и темные стороны в характере и деятельности патриарха Гермогена, но мало заслуживает веры543. Так характеризуется в нашей исторической литературе великий поборник спасения отечества в самые тяжелые его минуты. Имя его должно быть известно каждому русскому человеку, для которого прошлое его родины дорого и свято... Пусть дух Гермогена живет не только в пастырях нашей церкви, но и в каждом русском человеке.

Заканчивая настоящую главу, мы считаем нужным сказать несколько слов о сверженном патриархе Игнатии. В то время, когда патриарх Гермоген томился в заключении в Чудовом монастыре, русские изменники вывели отсюда Игнатия. С ним во главе, считая его своим патриархом, они представляли собой резкий контраст всей русской церкви с патриархом Гермогеном во главе, который хотя и был в заключении, но признавался всеми патриархом. Пять лет прожил Игнатий опальным иноком в совершенной нищете. Едва-ли вполне индиферентно он относился к смутам государства. Строгий монастырский надзор, суровое обращение как с опальным убили в Игнатии и то малое чувство расположения к нашему отчеству, какое могло быть у него544. Своим переходом на сторону русских изменников Игнатий стал решительно врагом России. Но по пастве был и пастырь. О возведении его в патриархи его пасомые известили своего патрона – короля Сигизмунда545. 24 марта 1611 г. в Пасху Игнатий выступил служить в Кремле, сердце России, среди врагов её546, он молился за Сигизмунда и Владислава547. Но вскоре после этого, предвидя опасность своего положения, он бежал в Литву. Захваченный на пути поляками, он был представлен Сигизмунду. Тот предложил ему возвратиться в Москву или остаться в Польше. Игнатий поселился в Виленском униатском монастыре. Здесь он принял унию и таким образом подвел итог своей деятельности, выйдя на сцену истории с самозванцев и сойдя с неё с нашими врагами в Польшу, так много наделавшую зла нашему отечеству в эту эпоху.

Глава VI-я. Деятельность Троицкой обители. Нижегородское ополчение. Минин и Пожарский. Деятельность Палицына на соединение рати Пожарского с казаками. Очищение Москвы от врагов. Избрание на царство Михаила Феодоровича Романова.

Смерть патриарха Гермогена не оказала парализующего влияния на народное движение для спасения отечества, но оно было доведено до конца. Еще при жизни Гермогена, но уже по заключении его под стражу, на спасение отечества выступила знаменитая Троицкая обитель. Не смотря на то, что она выдержала продолжительную осаду от поляков, она была сильна духом своего великого основателя. Поэтому она выступила и в годину лихолетия на спасение земли в лице своего настоятеля, уже известного нам своей деятельностью на защиту власти Шуйского, как царя, а также в лице келаря Авраамия Палицына, бывшего в посольстве под Смоленском, и вообще всей братии. Из стен этой обители, выдержавших осаду от врагов, в это время одна за другой летели грамоты, призывавшие все православное крестьянство на то великое дело, на которое звал и патриарх Гермоген. Еще в то время, когда на престоле был Шуйский, отсюда, как мы видели, выходили писания, увещевавшие повиноваться законному царю548. Но вот настало время, особенно тяжелое для России, когда поляки стали хозяйничать в Москве. 10-го марта 1611 г. Москва была опустошена страшным пожаром и многие жители её были избиты поляками. Весть об этом разорении столицы донеслась до Троицкой обители. Келарь Палицын так говорит об этом, описавши страшное опустошение города: „тогож дни на страстной неделе во вторник в Троицкой Сергиев монастырь прибежал из Москвы боярский сын Яков Алеханов и сказал архимандриту Дионисию, келарю старцу Авраамию и всей братии злоубийственную весть, иже сотворися над царствующим градом Москвою“549. Архимандрит и братия, услышав это, прежде всего обратились с горячей молитвой к Богу и небесным покровителям обители и всей земли русской преподобным Сергию и Никону. А затем „наспех отпустили к царствующему граду на помощь отряд Андрея Палицына с 50 монастырскими слугами князя Туменскаго с двумя товарищами, двух сотников с 200 стрельцами“. Кроме того, они отправили посла в Переяславль Залесский с просьбой о помощи. Затем по всем городам к боярам и воеводам были посланы грамоты550. Кроме Палицына551, о посылке этих грамот свидетельствует Симон Азарьин. Он говорит, что после того, как в монастыре узнали о разорении Москвы, поспешили послать туда грамоты поучительные, которые составлялись в келии архимандрита Дионисия. „И сих его трудов грамотам во многи города дошедшим ходяще и приидоша под Москву боярин князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Заруцкий и прочие от многих городов со многим воинством и вместе с Прокофием Ляпуновым обступиша Московское государство“552. Таким образом, грамоты Дионисия так же, как и Гермогена, способствовали движению к Москве городового ополчения. Палицын об этом высказывается: сицевым-же грамотам от обители живоначальныя Троицы во вся российские грады достизающим и слуху сему в ушеса всем распространяющемуся, милостию Пребезначальныя Троицы по всем градом вси бояре и воеводы и все христолюбивое воинство и всенародное множество православных христиан помале разгарающеся духом ратным и вскоре сославшеся, сподвигошася от всех градов со всеми своими воинствы поидоша к царствующему граду на отомщение крови христианския553. Грамоты эти сообщали о многоплачевном разорении московского государства и призывали поспешно идти к царствующему граду на поляков и русских изменников554. Палицын перечисляет всех тех воевод, которые собрались в Москве. По мнению Скворцова, грамоты Дионисия застали Ляпунова с ополчением в Коломне. Конечно, говорит он, эти новые грамоты с известием о новых бедствиях (т. е. о происшедшем в Москве пожаре перед приходом городового ополчения), проникнутые истинным патриотизмом и живо рисовавшие картину новых бедствий, оказали свой долю влияния и на Ляпунова и на его ополчение: они поддерживали в войске то настроение и дух, которые были возбуждены в нем грамотами и воззваниями Гермогена и самого Ляпунова555.

Кроме грамот и присылки ратной помощи в Москву, деятельность Дионисия выразилась еще в широком благотворении всем беглецам из разоренной и сожженной поляками Москвы на страстной неделе 1611 г. Они целыми толпами бежали из столицы556, не имея там ни жилищ, ни средств к жизни. Так как кругом Москвы в это время всюду грабили, то бежавшие устремились в Троицкий монастырь, как безопасное убежище. Трудно себе представить, говорит Скворцов, в каком отчаянном положении многие из них являлись в монастырь. Вот как описывает их современник и очевидец Иван Наседка: „мнози испечены быша, а с иных власы с глав содраны, а у иных ремение из хребтов вырезаны, а у иных на крест руки и ноги обсечены, а у иных чрева прожжены камением разженным, – паче-же, заключает он, изрещи невозможно, каковыми различными смертьми томими бяху“557. Такими-то крайне несчастными людьми монастырь был переполнен; иные спешили сюда только для того, чтобы исповедаться и помереть; некоторые помирали еще на дороге к монастырю. Одним словом, монастырь, слободы, окрестные деревни и дороги наполнены были мертвыми и умирающими или же не имущими ни крова, ни пищи, ни одежды. Сам князь Пожарский, израненный во время стычки с поляками на Сретенской улице, привезен был в обитель преподобного Сергия558. При виде такого множества несчастных архимандрит Дионисий решил созвать на общий совет братию обители. Материальные средства монастыря, вынесшего столь продолжительную осаду, весьма истощились. Но не истощился у иночествующих поборников спасения отечества дух христианского благотворения. На общем совете решено было „…промышлять, кто что смыслит, или сбирать на потребу бедным“559. Все стали трудиться. Небесный покровитель этого приюта – монастыря – оказал свою помощь в чуде. Когда выходила к концу вся мука, бравшие ее из житницы заметили, что она не убавляется в сусеках. Все сочли, что это небесная помощь основателя обители560. И вот все несчастные нашли себе в обители и приют, и пищу, и одежду, – больные врачевались, умирающие погребались по христиански. Но не только приходившие в монастырь находили помощь. По распоряжению архимандрита, монастырские слуги ездили по соседним селам и деревням, чтобы помочь больным, не могущим дойти до обители561.

Как нам уже известно, ополчение Ляпунова заключало в своем составе враждебные друг дргу элементы, а потому „бысть у них промеж себя рознь великая и делу ратному спорины не бысть меж ими“562. Что должны были чувствовать, говорит Скворцов, люди, много потрудившиеся в деле возбуждения и собрания ополчения и возлагавшие на него, несомненно, большую надежду, – что должны были они чувствовать, видя, что дело рук их разрушается. Конечно, они не могли не скорбеть563. Архимандрит Дионисий с келарем и братией по все дни совершали молебны о помощи ополчению, о прекращении в нем вражды и несогласия. С целью религиозно-нравственного воздействия на ополчение Дионисий освятил воду и послал с ней в стан келаря Палицына. Тот, явившись сюда, укреплял все христолюбивое воинство от Божественных писаний быть в мире564. Желая призвать на помощь для рати Ляпунова новые силы, Дионисий с Палицыным разослали об этом свои грамоты в Казань, Новгород, Вологду, Пермь, во все понизовые города и на Поморье565. Основная идея грамот такова: враги отечества разорили государство и причинили вред церкви, так тесно связанной с государством: поднимемся на защиту их. Но для этого нам нужно тесно объединиться, мы сами враждуем между собой. Вражда ненормальна между нами, так как мы по своей вере должны проявлять друг ко другу любовь, по вере мы должны быть братьями между собой, мы христиане, законом жизни которых должна быть любовь друг ко другу. Объединившись братской христианской любовью, мы можем бороться с врагами нашего отечества и веры православной. Вот общие мысли грамот. После обычного приветствия всем освященным собором грамоты эти говорят, что за грехи православного крестьянства учинилось в Московском государстве междоусобие в крайней степени вражды даже родных между собой – отца на сына, сына на отца – и пролилась единородная кровь в этом междоусобии. Усмотря такое междоусобное время, враги государства Салтыков и Андронов, предатели христианские, оставив православную веру и перейдя в латинство к полякам и литовским людям, вечным врагам христианства, навели этих иноплеменников на святые Божии церкви, на поругание и сокрушение Божиих образов и разорение нашей истинной православно-христианской веры. В этой фразе ясно видно желание авторов грамот представить читателю Салтыкова и Андронова прежде всего врагами церкви и веры православной и тем пробудить в народе религиозное чувство, сознание необходимости встать против врагов веры православной. Поэтому и говорится, что Салтыков и Андронов перешли в латинство, чего на самом деле не было. Пусть Салтыков и Андронов не переходили в латинство, но они были на стороне католической Польши, на стороне врагов православия. Упомянув далее о целовании всеми креста Владиславу, при условии перехода его в православие, грамоты говорят о тех безобразиях, какие творили вошедшие в Москву поляки, благодаря Салтыкову и Андронову. Они Московское государство выжгли, людей убивали, разрушили и надругались над храмами и иконами, низвергнули с бесчестием защитника церкви и отечества патриарха Гермогена и пролили много христианской крови. Видя такое злое и страшное дело, воеводы Трубецкой, Заруцкий и Ляпунов, а с ними бояре и дети боярские, положа упование на Бога, Пресвятую Богородицу, на Московских чудотворцев и всех святых, сошлись под Москвой для борьбы с врагами, а другие города так же шлют сюда свои рати. Поэтому вспомните истинную православную христианскую веру, взывали грамоты, вспомните, что все мы родились от христианских родителей и знаменались печатью, святым крещением и обещались веровать во святую живоначальную и нераздельную, единосущную Троицу, веровать Богу живому и истинному. Прося у Бога милости и возложив упование на силу животворящего креста Господня, Бога ради, положите подвиг своего страдания, просите служилых людей, чтобы быти всем православным крестьянам в соединении и стати сообща против вечных врагов креста Христова. Вы сами видите конечную гибель от них и то разорение, какое учинили они в Московском государстве. Где святые Божии церкви и святые иконы? Где иноки, многолетними сединами цветущие, и инокини, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено, оскорблено поруганием? Где народ христианский, – не все ли скончались от горькой и лютой смерти или, без милосердия пострадавши, отведены в плен? Враги не пощадили глубоких старцев, не устыдились их седин, – не пощадили и мланденцев грудных.... Все мы испили чашу постигшего нас гнева Божия.... Вспомните это и смилуйтесь при общей смертной опасности, чтобы и вас самих не постигла такая же гибель. Пусть служилые люди без всякого промедления спешат в Москву на собрание всем православным христианам. Сами знаете, что всякому делу бывает одно время, а дело не во время не ведет к цели. Отложите всякое недовольство и вражду между собой ради Бога, чтобы единодушно всем положить подвиг страдания для избавления православной христианской веры. Если совокупным и единогласным молением прибегнем к Богу, Пресвятой Богородице, Московским чудотворцам и всем святым и сообща дадим обещание положить жизнь за православную христианскую веру, то Господь услышит молитву нашу и избавит нас от нашествия лютой смерти и вечного порабощения латинского. Смилуйтесь и умилитесь, немедленно возьмитесь за это дело ради крестьянского избавления, помогите казной и посылкой ратных людей, чтобы собравшиеся под Москвой ради скудости не разошлись, об этом вас со слезами усердно всем народом христианским слезно челом бьем566. Так заключают свою грамоту Троицкие духовные ратоборцы за спасение отечества. Как желали они возжечь в народе религиозно-патриотические чувства, погасить вражду во имя веры Христовой, объединить всех, как братьев по вере! И труды их не остались бесплодными. Мы уже видели, как православное христианство поняло необходимость проявить на деле, что они друг другу братья по вере – все каялись и примирялись друг с другом, как братом во Христе, для объединения на спасение отечества. Нужно было уничтожить раздор между собой, погасить вражду для единодушной борьбы за спасение гибнущего отечества. И это совершается всеми общим покаянием, приведшим к примирению всех. Общего единения не было в рати Ляпунова, в нем казачество было разлагающим элементом. Оно, как мы видели, готовило новую смуту в лице сына Марины. Сначала казаки сошлись с общей ратью городов, – призыв патриаха не остался и для них бесплодным. По своей вольной натуре ради своих личных выгод они готовы были на новый мятеж. Но и у них не угасло сознание, что они православные христиане и они откликнулись на призыв патриарха. Вместе с ополчением городов они встали на общего врага – поляков. Но вот создается решение 30 июня 1611 г. о привилегиях служилых людей. Дикие инстинкты снова пробудились в казацкой вольнице. Напрасно звали Троицкие иноки Казань и другие города на помощ Ляпунову. Казаки подняли вражду, кончившуюся убийством Ляпунова, и снова были готовы на мятеж. Они стали грабить и убивать народ вблизи Москвы. Патриарх Гермоген, как мы знаем, услышал, что они снова готовят самозванца, и всецело вооружился против них, как показывает рассмотренная нами его грамота в Нижний. Иначе относились к казачеству Троицкие власти. После расстройства ополчения Ляпунова роль правительства, которую имело это ополчение, захватили в свои руки казаки. Обитель Троицкая территориально находилась в их власти. Для патриарха, говорит Платонов, таборы казаков были вражеским станом, для монастыря они были правительственным центром: патриарх предостерегал города от общения с подмосковным войском, а монастырь взывал к тем же городам о помощи этому войску и о соединении с ним на общего врага. Сидя в тюрьме на Кирилловском подворье, Гермоген совершенно был свободен от всяких партий и влияний, действовавших в Московском обществе, а монастырские власти, трудясь на просторе, были связаны по рукам и ногам своими отношениями к возобладавшей временно казаческой власти567. Помимо этого Троицкие иноки могли понимать, что казачество – сила, которая может быть и полезной и вредной в борьбе с врагами. И они взяли на себя роль воспользоваться этой силой, всецело стараясь соединить казачество с земщиной. Поэтому мы и видим между казаками и Троицкой обителью такое согласное взаимное отношение. Монастырь бьет челом Трубецкому и Заруцкому об утверждении своих прав на завещанные имения и те исполняют это568. В это время враги государства усилились с приходом под Москву польского гетмана Хоткевича. Ополчение Ляпунова давно уже разошлось по городам, а под Москвой были лишь казаки с Трубецким и Заруцким во главе. К ополчению городов они вышли для борьбы с поляками. Расстроив это ополчение, они с приходом Хоткевича очутились лицом к лицу с врагами-поляками, их осадившими569. В таком критическом положении Трубецкой с товарищими и многими атаманами обратились „со многим молением“ в Троицкую обитель, чтобы писали грамоты во все города о помощи против польских и литовских людей, а также о присылке свинца и пороха570. По мнению Скворцова, хотя архимандрит обители, Дионисий, уже знал, что проделывают казаки под Москвой, но когда от одного из вождей их услыхал желание биться с поляками, лишь бы новые силы русского народа помогли ему, то преподобный не мог не задаться мыслью об объединении различных слоев русского народа для общего дела571. Но он сначала все-таки созывает совет с братией и находящимися в обители боярами, дворянами и дьяками, и потом исполняет просьбу Трубецкого. Снова пишутся грамоты со многим молением ко всему христолюбивому воинству о помощи на иноплеменных и посылаются во все города Российские для сбора ратных людей. Кроме того, для этого же дела в Ярославль и во все замосковные города были разосланы послы. На помощь Трубецкому посланы были пешие монастырские слуги с увещательными посланиями ждать помощи. Со слугами послали свинец и порох, чего просил Трубецкой, и потом отправляли эти снаряды всегда, вынимая их даже из орудий572.

Грамота, писанная на этот случай по просьбе Трубецкого, была послана 6-го октября 1611 г. Она по своему содержанию буквально сходна с грамотами от 13 июля того же года и проникнута той же идеей необходимости во имя веры забыть взаимную вражду и объединиться как братьям во Христе для защиты отечества и веры православной573. Но говоря о воеводах, собравшихся под Москвой весной 1611 г., грамота эта совершенно умалчивает о Ляпунове, так что ополчение это является по грамоте имеющим во главе только Трубецкого и Заруцкого. Поэтому здесь обойдены молчанием и смуты, бывшие в ополчении городов, и убийство Ляпунова. Впрочем, в этой грамоте, как и в июльской, есть такая фраза: „хотя будет и есть близко в ваших пределех которые недовольни, Бога ради отложите на время“…. В течение 1611 г., говорит Платонов, Дионисий и его писцы борзые еще верят в возможность общего действия и прочного единения казачества и земских слоев и рознь их представляется временной и случайной574. На это и указывает взятая нами фраза из грамоты о прекращении недовольства. В виду такого намерения, Троицкие иноки и молчали о смуте. Пока эти смуты казались переходящими („на время отложите“), иноки должны были, по мнению Платонова, молчать о них уже из простого приличия и из боязни повредить делу народного единения оглашением их575.

Хотя грамота патриарха в Нижний о злоумышлении казаков возвести на царство Маринина сына и грамоты Троицкой обители представляли казачество различно, но в них одинаково продолжалась объединительная миссия церковью народа во имя веры православной. Почин народного движения, приведшего к желаемым результатам – очищению государства от врагов и избрания всей землей царя, принадлежал Нижнему Новгороду. Город этот еще во дни царя Василия Шуйского, среди измен при 2-м самозванце, был подобен острову среди бурного моря576. Сюда, как мы видели, обратился патриарх Гермоген с грамотой о намерении казаков возвести на царство Маринина сына. Из Нижнего также вышло видение об очищении народа постом и покаянием. Словом, здесь началась и развивалась та сложная работа общественного самосознания, какую хотела пробудить церковь в грамотах Гермогена и Троицкой обители. Этому способствовал здесь видный деятель вообще в жизни города протоиерей Савва. Еще при Шуйском он приобрел здесь важное влияние среди всего духовенства, которое по царской грамоте Шуйского должно было слушаться Саввы577. Кроме него, здесь был печерский архимандрит Феодосий. Оба они, конечно, внимали голосу своего первоиерарха и Троицкой обители и действовали в том же направлении, как и они. Народ не оставался глух к призыву пастырей церкви. Поэтому-то среди Новгородцев и появился такой человек, который „по–Зоровавельски“ скорбел душой о гибели отечества: – мы имеем в виду Козьму Минина. Симон Азарьин в своей книге о чудесах преподобного Сергия так характеризует эту замечательную личность смутной эпохи: „человек живый благочестивым житием и целомудрием и в прочих добродетелях живот свой препровождая... безмолвие любя, отходя в особую храмину, Бога присно имея в сердце своем“578. Общая, по смыслу, характеристика эта все-таки говорит, что Минин был глубоко религиозным человеком, каких людей воспитывала наша дореформенная Русь с её церковным укладом даже в домашнем быту. В смутную эпоху, когда устои государственной жизни были расшатаны и выступили наружу прививавшиеся долго нехорошие черты в народе, осталась одна сила, которую не могли в людях, подобных Минину, поколебать бедствия – это глубокая религиозность. Прежде чем выступить Минину в роли организатора народного движения, он призывает на это особым чудесным образом, как об этом рассказывает Симон Азарьин579. Преподобный Сергий Радонежский, небесный покровитель нашего отечества, является во сне Минину, повелевая ему казну собирать, воинских людей наделять и идти на очищение Московского государства. Когда проснувшийся Минин поразмыслил, что „воинское строение ему незнакомо, и забыл о видении“, оно повторилось. Пр. Сергий на этот раз говорит уже с гневом ему: „не рех-ли ти о сем, понеже изволение праведных судеб Божиих помиловать православных христиан и от многаго мятежа в тишину привести. Сего ради рех ти казну собирати и ратных людей поделити, да очистят с Божиею помощью Московское государство от безбожных поляков и прогонят еретиков. И сие ему прирече, яко старейшие в таковое дело не внидут. Но и паче юнии начнут творити и начинание их дело благо будет и в совершение приидет“580. Нельзя, конечно, под старейшими разуметь лиц вообще старших возрастом, а под юными молодых. Смысл этой фразы таков, что движение за спасение отечества и веры должно исходить от юных т. е. низших слоев государства, незапятнавших себя теми грехами, в каких повинны были старейшие, т. е. высшие слои. Пробудившись от страха и чувствуя себя больным, Минин стал молиться пр. Сергию об исцелении и раскаивался в своем небрежении, размышляя, „как и откуда начать дело“. В это время он избирается в земские старосты и видит в этом Божий промысел. Со слезами и плачем он стал говорить в земской избе и в других местах о немедленном единодушном восстании на врагов для спасения гибнущего отечества. Речи Минина имели свое влияние. Начались пожертвования на ратных людей. Минин принял по общему приговору роль сборщика и хранителя пожертвований на ратных людей581. Так почин ополчения, говорит Платонов, принадлежал бесспорно Нижегородской посадской общине, а в среде этой общины земскому старосте Минину. Он первый собою начал пожертвования на ратных, за ним пошли и прочие гости и торговые люди, принося казну582. Таким образом, общественное самосознание Нижегородцев было уже подготовлено к тому великому делу, на которое отозвалась вся земля. Если начало этому положил тяглый класс, то для общего признания нужна была широкая его огласка. В это время, когда уже зародилось сознание необходимости встать на спасение отечества, но оставалось так сказать в потенциальном состоянии, в Нижний пришла грамота Троицкой обители от 6-го октября.

Здесь мы считаем нужным указать положение в нашей исторической литературе вопроса, что послужило началом к движению Нижегородцев, грамота ли Троицкой обители или работа общественного самосознания под влиянием грамоты Гермогена. Мы не вдаемся в полемику с тем или другим мнением по данному вопросу, что не входит в нашу задачу.

Первый поднял вопрос о значении для Нижняго грамоты Троицкой обители И. Е. Забелин. В своей монографии – „Минин и Пожарский, прямые и кривые в смутное время“ – он говорит: обыкновенно рассказывают (и это стало уже непогрешимой истиной), что Нижегородцы поднялись и вошли, так сказать, в разум только с той минуты, как прочитали призывную грамоту из Троицкого монастыря. Дело вообще представляется в таком виде, – что Нижегородцы до того времени как будто по словам легенды в самом деле спали и слухом не слыхали, что делается в Москве: из этой только грамоты они узнали именно о том, что настает необходимость помочь отечеству. Так написал об этом Авраамий Палицын и ему одному поверили историки предпочтительно пред всеми летописцами, которые о таковом действии троицких грамот и самых грамотах не говорят ни слова583. Против такого крайнего мнения Забелина выступили – Кедров в своем сочинении „Авраамий Палицын“584 и Скворцов в сочинении – „Дионисий Зобниновский, архимандрит Троицко-Сергиева монастыря (ныне лавры)“585. Оба они подробно разбирают мнение Забелина по данному вопросу и высказываются в том смысле, что Троицкая грамота имела решающее значение для Нижегородцев, уже готовых встать на спасение отечества под влиянием грамоты Гермогена. Троицкой грамоте, говорит Скворцов, мы придаем значение последнего толчка и это не значит, что мы считаем ее единственной силой, поднявшей восстание; последним толчком Троицкая грамота явилась потому, что она пришла в Нижний в такое время, когда Нижегородцы были уже достаточно возбуждены и настроены чтобы вставать за общее дело; не доставало, если можно так выразиться, еще некоторых градусов в этой настроенности, чтобы она перешла на степень самоотверженности; эти недостающие градусы и были восполнены Троицкой грамотой и речью Минина586. Забелин, высказавшись крайне отрицательно о значении Троицкой грамоты в Нижнем Новгороде, говорит, что сказанию Палицына поверили и историки. Возражая против такого мнения, Скворцов говорит: Забелин несправедлив, когда приписывает историкам мнение о действии в Нижнем Троицкой грамоты в той крайней форме, в какой выразил он его сам. На поверку оказывается, что такого мнения, с каким борется Забелин, вовсе и нет у историков (разумеется, историков более известных), а его выдумал сам Забелин587. Обращаясь к историку Соловьеву, мы видим, что он не подтверждает мнения Забелина. Соловьев говорит: Троицкие грамоты не могли остаться без влияния; народ готов был встать как один человек; непрерывный ряд смут и бедствий не сокрушил сил могучего народа, но очистил общество, привел его к сознанию необходимости пожертвовать всем для спасения веры, угрожаемой врагами, и наряда государственного, которому грозили враги внутренние, воры. Сказав далее об очищении всей земли покаянием по откровению свыше в видениях, он продолжает: и так все было готово: движение обнаружилось в Нижнем Новгороде. Далее Соловьев продолжает рассказывать о получении Троицкой грамоты в Нижнем и о её действии здесь588. Таким образом, по мнению Соловьева, грамота Троицкой обители была получена тогда, когда здесь, как и во всей земле, народ возбужденный покаянием, готов был встать на спасение отечества. Костомаров, предпосылая рассказу о действии Троицкой грамоты в Нижнем описание очищения всей земли постом и покаянием, говорит: только в Нижнем Новгороде, где меньше, чем в других местах, верили этому откровению, всенародного сокрушения не было, а между тем из этого-то Нижнего Новгорода исходило действительное спасение земли русской. Далее Костомаров передает о приходе Троицкой грамоты в Нижний и о её действии здесь589. Иловайский ставит Нижегородское движение в зависимость от лиц, способных поднять к движению народную массу. Грамоты, говорит он, несомненно, везде читались с умилением и воспламеняли сердца русского народа. Но от умиления до дела было еще далеко, если бы не явились люди, которые стали во главе нового движения и увлекли за собой народную массу. Такие люди нашлись в Нижнем Новгороде590. Затем идет рассказ о действии Троицкой грамоты в Нижнем Новгороде. Мнение Забелина поддерживает Платонов. В своей монографии – „Очерки по истории смуты“ он говорит: большую заслугу И. Е. Забелина перед русской наукой составляет его исследование о начале нижегородского ополчения. Он вывел вопрос из круга летописных сказаний в область критического изучения и впервые показал, что не случайное влияние монашеской грамоты, а сложная работа общественного самосознания подняла нижегородский мир на его знаменитый подвиг. Нижегородское движение И. Е. Забелин ведет от грамоты Гермогена о воренке и начало нижегородских сборов относит ко времени этой грамоты. После всего сказанного выше не может быть, кажется, сомнений в том, что Нижегородцы стояли действительно гораздо ближе к патриарху, чем к Троицкой братии. После хронологических соображений И. Е. Забелина, можно считать доказанным, что Троицкая грамота от 6-го октября 1611 года – та самая, которой приписывали решительное влияние на Нижний Новгород, застала уже начатое там до неё движение591. Таково положение в исторической науке данного вопроса. Конечно, нельзя отрицать, что, взвешивая на хронологических весах начала движения, Забелин прав. Наша задача в данном случае – проследить развитие общественного самосознания всего народа. Троицкая грамота от 6-го октября, предмет полемики между Скворцовым и Кедровым с одной стороны и Забелиным с другой служит выражением вообще деятельности Церкви в данную эпоху. Она, как и грамота Гермогена, действовала в том же направлении и одинаковой цели – сплотить народ во имя веры на спасение отечества. В Нижнем Новгороде Троицкая грамота не была первым толчком для пробуждения сознания необходимости встать на спасение отечества, – такая работа общественного самосознания здесь началась раньше. Но все-таки Троицкая грамота имела свое влияние и здесь. Ее можно сравнить с искрой, которая, попадая в горючий материал, воспламеняет его и выводит скрытую силу в действие из потенциального состояния. Нижегородцы, без сомнения, как и все, готовы были встать на спасение отечества. Последняя грамота Гермогена пробудила их сознание, что государству грозит гибель. Нельзя согласиться с Костомаровым, который, как мы видели, говорит, что в Нижнем не было всенародного сокрушения. Нижний отделился бы здесь от всей русской церкви, постившейся по приговору всей землей.

По получении грамоты в Нижнем был составлен совет, на котором были: Феодосий – печерский архимандрит, Савва – Спасский протоиерей, другие священники, дворяне, дети боярские, головы и старосты боярские, от которых выступил Козьма Минин592. Последний сказал: „Св. Сергий явился мне и повелел возбудить спящих, прочтите же грамоту властей монастыря Живоначальныя Троицы в соборе, а что Бог велит“. На другой день у церкви Св. Спаса заблаговестили в большой колокол. Народ дивился этому, так как был будничный день, но толпами шел в церковь. По совершении литургии протоиерей Савва вышел на амвон к народу и стал говорить: „Увы нам господие чада мои и братия мои, увы нам. Се бо приидоша дни конечные гибели: гибнет Московское государство и вера православная гибнет. О горе нам! О лютаго обстояния! Польские и литовские люди в нечестивом совете своем умыслили московское государство разорити и непорочную веру Христову в латинскую многопрелестную ересь обратити. И кто не восплачет зде, кто не источит слез от очей своих. Грехов ради наших попущает Господь врагам нашим возноситися. Увы нам, братия мои и чада – благокрасный бо град Москву оные еретики до основания разорили и людей его всеядному мечу предали. Что сотворим братия и что возглаголем? Не утвердимся ли в соединении и не станем ли до смерти стояти за веру христианскую и за святую церковь Успения и за многоцелебныя мощи московских чудотворцев? Се же и грамота просительная властей Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря“593. Затем Савва со слезами стал читать эту грамоту. Народ слушал его и со слезами восклицал: Увы нам, погибает царствующий град Москва, погибает и московское государство. После этого был отслужен с коленопреклонением молебен594. По выходе из храма Минин, выйдя к народу, стал увещевать его пожертвовать всем для спасения отечества. Народ отклинулся с радостью на это. После общего совета отправили послами к воеводе Димитрию Михайловичу Пожарскому печерского архимандрита Феодосия, и изо всех чинов лучших людей бить ему челом, чтобы ехал к ним в Нижний Новгород, стал бы за православную веру и помочь государству учинил бы595. Пожарский согласился на это и указал на Минина, как на человека, способного собрать и хранить казну. Общим приговором Пожарский был избран воеводой, а Минин хранителем казны. Народ с радостью жертвовал свое имущество на общее дело596. Нижегородцы писали грамоты в поморские и понизовые города, чтобы они помогали идти на очищение Московского государства597. Извещая о всем доселе происходившем от врагов и единодушном восстании на них, они писали: „и вам бы, господа, помнити свое общее на чем мы все животворящий крест целовали, чтобы было нам за надежду нашу, Пресвятую Богородицу, и цельбоносныя мощи великих московских чудотворцев и за непорочную христианскую веру против врагов наших польских и литовских людей до смерти своей стояти и ныне бы идти на литовских людей всем“598. На этот призыв единодушно откликнулись многие города: Коломна, Рязань, Дорогобуж, Арзамас и др.599 Нижний стал на время сборным пунктом нового ополчения, над которым военачальником и был Пожарский.

Собравшееся ополчение в марте 1612 г. выступило из Нижнего. Сборным пунктом, куда направилось оно, был Ярославль600, незадолго перед этим очищенный от казаков. Намерение Просовецкого захватить Ярославль, чтобы тем отрезать путь Нижегородскому ополчению, было остановлено. Но в силу этого Пожарский пошел не к Суздалю, а на Ярославль. Приходом сюда, говорит Платонов, закончился первый период деятельности Нижегородских воевод. В Нижнем они были местной властью, в Ярославле им было суждено стать общегосударственной. Общий совет Нижегородский в Ярославле должен был превратиться в совет всей земли и был пополнен новыми элементами. Деятельность воевод и этого совета в Нижнем была военно-административной, а в Ярославле получила характер политический. Словом, в Ярославле нижегородская власть преобразилась в новое правительство всей русской земли601. Прибыв в Ярославль, Пожарский остановился здесь, не двигаясь к Москве, под которой были казаки с Трубецким, Просовецким и Заруцким. Кроме того, что Просовецкий хотел овладеть Ярославлем, Трубецкой и Заруцкий поцеловали крест новому самозванцу Псковскому – Сидорке602. Казачество заявило себя таким образом опять враждебно новому ополчению, имевшему роль правительства. Казалось, смуте приходил уже конец, но казаки как будто хотели продолжить ее. Это и было причиной того, что Пожарский медлил идти к Москве. Примирение и соединение казачества и нижегородского ополчения для совместных действий против поляков оказалось невозможным, и, по мнению Платонова, по одной этой причине незачем было идти в Москву603. Но если для Пожарского и его ополчения казаки были враждебным элементом, то не так смотрели на них Троицкие власти. В это время уже не было доблестного патриарха Гермогена, старавшегося до самой своей смерти сплотить православных христиан во имя веры против врагов. Для него, в заключении, казаки были только врагами. Для Троицких же властей было видно, что и эта сила, враждебная в силу своих хищнических инстинктов и вольности, может быть объединена с земщиной хотя бы путем удовлетворения этих источников. Как мы увидим, Троицкие власти потом старались примирить казаков с земцами даже материальными средствами. И для казаков поляки были врагами, что доказывалось их приходом под Москву в ополчение Ляпунова. Поэтому-то объединение их с земцами и старались всячески устроить Троицкие власти.

Придя в Ярославль, воеводы ополчения во главе с Пожарским разослали по всем городам грамоты от 7 апреля 1612 года604. Здесь они, повествуя о всем происшедшем доселе с момента избрания Годунова на престол, сообщали о расстройстве казаками ополчения Ляпунова и о последнем умысле их с Заруцким и Трубецким во главе выдвинуть нового самозванца. Казаки называются здесь старыми заводчиками старому злу. Казаки – вредный элемент в государстве – вот как на них смотрят земцы. Поэтому земское ополчение зовет всю землю на выбор государя, кого Бог положит, и стоять крепко против польских и литовских людей и русских воров. О походе к Москве грамоты эти не говорят ни слова, но первым и неотложным делом считают избрание всей землей государя. Здесь сказывается правительственная роль этого ополчения.

Что же за состав был этого правительства? Состав его, говорит Платонов, может быть определен лишь приблизительно. В совокупности своей оно представляло земский собор обычной Московской конструкции, – иначе говоря, оно слагалось из духовного совета, заменявшего патриарший освященный собор, боярского совета, заменявшего московскую государеву думу, и земских выборных служилых и тяглых чинов. Во главе освященного собора или властей, по терминологии летописи, был поставлен живший на покое в Троицком монастыре бывший Ростовский и Ярославский митрополит Кирилл, тот самый, который был в Ростове перед назначением туда Филарета605. О призвании Кирилла в состав этого временного правительства автор летописи о мятежах говорит так: „бысть в начальниках в Ярославле и во всех людех смута велия, прибегнути не к кому и рассудити их некому. Они ж советоваху и послаша в Троицкий монастырь к бывшему митрополиту Кирилле молить его, чтобы он был на прежнем престоле своем в Ростове. Он же не презре их челобитья, прииде в Ростов, а из Ростова прииде к Ярославль и люди Божии укрепляше и которая ссора учинится у начальников, и начальники во всем докладываху ему“606. Итак, представитель церкви в этом правительстве имел роль примирителя, т. е. продолжал ту же миссию, какую имела в это время церковь – поднимать народ до закона Христова, попранного эгоизмом и враждой. Митрополит Кирилл, говорит Забелин, сопровождал ополчение в Москву, где потом, во время избрания Михаила, занял первое место между собравшимся духовенством и первенствовал во всех распоряжениях Земской думы, которая, кстати надо заметить, была уже на половину собрана Нижегородским же ополчением и шла вместе с ним очищать Москву607. Главы всей русской церкви патриарха Гермогена в это время уже не было в живых. Поэтому управление церковью до выбора нового патриарха должно было перейти к митрополиту, следовавшему за патриархом по правам чести, каковым обычно являлся Новгородский митрополит608. Но в настоящее время Новгородский митрополит не мог выполнять роли главы церкви русской, так как Новгород был на стороне Шведов. Далее правом чести пользовался Казанский митрополит и за ним Ростовский609. Митрополит Казанский Ефрем и встал поэтому во главе русской церкви в это время. Ему Пожарский с Шенуцкого стана 29 июля 1612 г. послал грамоту610. В ней от имени всех чинов он писал митрополиту Ефрему: за преумножение греха всех нас православных христиан Вседержитель Бог наш, по своему праведному наказанию, совершил ярость гнева своего в народе нашем, угасил два великия светила в мире: отъят от нас главу Московскаго государства и вождя людем словеснаго языка, Государя, Царя и великаго князя всея Руси, и пастыря и учителя словесных овец стада его, святейшаго патриарха Московскаго и всея Руси, но и по градам многие пастыри наши и учители, митрополиты, архиепископы и епископы, яко пресветлыя звезды погасоша: и ныне оставил нас сиротствующих, и быхом в посмех на поругание языком. Но сия вся наведе на ны Бог за грехи наша, понеже бо несть конца злобе нашей: но еще не до конца оставил нас сирых, дарова нам едино утешение – тебя великаго господина, яко некое великое светило положи на свещнице в Российском государстве сияюща.... И ныне, великий господин, немало скорбь нам належит, что под Москвой вся земля в собраньи, а пастыря и учителя у нас нет: единая соборная церковь осталась на Крутицах и та вдовствует. И мы, по совету всея земли, приговорили в дому Пречистыя Богородицы быти на Крутицах бывшаго митрополита на Пафнутьево место, митрополитом Старожевскаго монастыря игумену Исаию, а тот игумен Исаия от многих свидетельствован, что житье имеет по Бозе. И мы игумена Исаию послали к тебе, господину, в Казань, и молим твое преподобие всей землей, чтобы тебе великому господину не оставити нас в последней скорби и безпастырных: пожаловати бы тебе игумена Исаию совершити в дом Пречистыя Богородицы на Крутицах митрополитом и отпустить его под Москву к нам в полки вскоре: да и ризницу бы тебе, великому господину, пожаловати дать ему совсем понеже церков Пречистыя Богородицы в последнем оскуденьи и разореньи да твоим, великаго господина, благословением паки на Московском государстве угасший светильник возжется611. Это ясно свидетельствует, говорит Пр. Макарий, что на Ефрема тогда смотрели все как на главного архипастыря всей России612. О положении Ефрема и Кирилла высказывается также Платонов. Он говорит: Ярославские воеводы, чествуя Ефрема яко некое светило, в то же время не звали его к рати в Ярославль. За Казанским митрополитом следующее место принадлежало Ростовскому митрополиту, которого местопребывание было всего ближе к Ярославлю. Так как Филарет Ростовский был в польском плену, то вспомнили о его предшественнике и потому поставили Кирилла во главе духовных властей в Ярославле. А в то же время обращались по важнейшим делам и в Казань, к первенствовавшему в иерархии Ефрему. Так образовано было временное церковное управление. Под главенством Кирилла мало помалу сложился такой церковный совет в Ярославле, который почел себя в праве именоваться освященным собором, вместе с земской ратью перешел под Москву и участвовал в царском избрании613. Церковь, таким образом, не устранена была от влияния на ход событий далее во временном правительстве, но её представители стояли впереди в составе его.

Остановка ополчения, бывшего в это время в лице своих воевод и правительством земли, казалась Троицким властям неуместной и даже могущей повредить делу. Причиной остановки был замысел казаков о новом самозване – Сидорке. Грамота его, призывающая к подчинению, была прислана и в Троицкую обитель, которая осталась непоколебимой и на грамоту не обратила никакого внимания. Есть известие, говорит Скворцов, что в это же время архимандрит Дионисий с братией разослал грамоты в Москву к боярам и в другие многие города с целью удержать их от присяги новому самозванцу. „И во многие грады архимандрит Дионисий от себя с братией и служилые люди, говорится об этом известии – грамоты посылающе, також и под Москву боярам посылающе и пишуще с молением, да не прельстятся на воровские заводы и крепко постоят за православную веру на безбожных поляков и поможет им господь Бог“614. О том же свидетельствует и Симон Азарьин. Он говорит: когда появился вор Митюшка, то в Троицком монастыре грамоты его оплевали и во многие города о сем писали... архимандрит Дионисий с братией, увещевая отстать от вора и стояти за веру православную. Милостиею же Божиею вскоре люди обратишася от таковой прелести на истинный путь615. Палицын также говорит, что „многие грады не присташа вору крест целовати“616. По мнению Кедрова, сам по себе авторитет Троицкого монастыря, упроченный за ним его прежними грамотами, мог внушить городам о несостоятельности дела, затеянного казаками, как скоро города узнавали через приходивших к Троице людей о том, что в Великой Лавре грамоту воровскую из казацкого табора оплевали617. Глава казаков Трубецкой, слыша, что у Троицы в Сергиевом монастыре все остались непоколебимыми и не целовали креста Псковскому самозванцу, но прямят Московскому государству, послал в монастырь Михайла и Никиту Пушиных618. Он просил Троицких властей, чтобы писали Пожарскому о немедленном приходе к Москве, в виду критического положения под Москвой при ожидаемом приближении Хоткевича619. Из грамоты, которую послали по этой просьбе Троицкие власти, видно, что Трубецкой говорит им не о добровольном, а вынужденном целовании креста Псковскому самозванцу620. Архимандрит Дионисий послал к Пожарскому и его ополчению соборных старцев Макария Куровского и Иллариона Вровцына с грамотой621 следующего содержания. Повторивши о том кровопролитии, которое произвели в государстве Салтыков и Андронов, приведшие Поляков и Литву, грамота говорит, что князь Трубецкой и многие воеводы, дворяне и дети боярские пришли под Москву для избавления от польских и литовских людей. Здесь в сущности речь идет об ополчении Ляпунова, которого главой и организатором представляется здесь Трубецкой, вождь казаков, убивших Ляпунова и тем расстроивших ополчение его. О смутах казаков Троицкие власти молчат. Заявляя от себя Пожарскому о вынужденном целовании креста Трубецким, Троицкие власти говорят про Трубецкого, что он радеет соединиться с воеводами Нижегородского ополчения. Далее грамота говорит, что Трубецкой присылал в Троицкую обитель Пушина с просьбой о посольстве к Пожарскому с известием о желании Трубецкого и казаков всем соединиться для общей борьбы со врагом. Затем Троицкие власти сами обращаются с увещанием об единодушном соединении православных христиан, об единении Нижегородского ополчения с казаками. Они, как и в прежних грамотах, прежде всего напоминают, что все и земцы и казаки – братья во Христе по вере, а потому между ними должно быть единение. Ради общего дела, т. е. борьбы со врагом, для освобождения от врага и единодушного выбора государя всей землей, нужно забыть недовольство и вражду друг с другом. Если вас страшит, пишут Троицкие власти Пожарскому, измена казаков новому самозванцу, то нам известно о многих городах, что там креста не целовали этому самозванцу и ждут вашего совета. „Молим вас с усердием, заключает грамота, смилуйтеся и умилитеся, незакосненно сотворите дело сие, избавления ради общаго народа христианскаго, чтобы нам тщание свое на Богоугодное и земское дело совершати и идти в дом живоначалъныя Троицы и великаго чудотворца Сергия на спех, пишем к вам о подвиге, потому, чтобы те люди, которые ныне под Москвой, рознью своей не потеряли Большого Каменнаго города и острогов и наряду“622. Нельзя не остановиться на одном её пункте, именно, на отношении Троицких властей к Трубецкому. Из этой грамоты мы видим, что Троицкие власти стараются оправдать Трубецкого перед Пожарским. Но здесь мы наталкиваемся на следующее противоположное свидетельство княза Пожарского о Трубецком. Он говорит в своей Окружной грамоте: „писали к нам из под Москвы бояре князь Димитрий Трубецкой, да Иван Заруцкий и атаманы и казаки, что они преступя всемирное крестное целование, как они целовали, пришед под Москву, все крест, чтобы им без совета всея земли государя не выбирать, и умысля воровством целовали крест вору, который в Пскове, именуя его Димитрием, что был в Калуге, да Марине и сыну ея“623. Для разбора этого свидетельства нужно принять во внимание следующее. Еще во время шествия Нижегородского ополчения к Ярославлю, когда оно было в Решме, к Пожарскому явились послы от Трубецкого и Заруцкого. Они извещали, что Трубецкой и Заруцкий узнали вражию прелесть и целовали крест снова624. Не было ли это лишь обманом? Забелин говорит по этому поводу: из переписки Пожарского узнаем, что воровская присяга оставалась в своей силе до 6 июня, когда казацкие воеводы прислали настоящую повинную и раскаялись в своей лжи. Стало быть, в Решму (в начале марта) они писали обманом, что образумились и отступились от вора. Вероятнее всего, их посланцы ездили в Решму разузнать, что делается в ополчении, как оно сильно и скоро ли дойдет в Москву. Из Троицкой грамоты к Пожарскому узнаем, что воровская присяга была затеяна в полках еще 2 марта. Она затеяна, разумеется, с той целью, чтобы смять и спутать нижегородское движение, которое тогда только что выступало в поход. Но когда нижегородцы стояли уже в Ярославле, куда они успели прийти еще по зимнему пути (значит, во второй половине марта), то Трубецкой, узнав, вероятно (иначе его действий нельзя объяснить), что дело выходит нешуточное, которое смять и разорить уже невозможно, повернул свой воеводский флюгер в эту же сторону“625. Дальнейший ход событий таков. 28 марта Трубецкой один писал Троицким властям, что он неволей целовал крест новому самозванцу и просил их о том же известить Пожарского. В то же время Пожарский из Ярославля уже, как мы отметили, извещает, что Трубецкой и Заруцкий писали ему о целовании креста Псковскому вору. „Оказывается, говорит Кедров, разбирая мнение по этому поводу Забелина, что в одно и то же время Трубецкой писал Пожарскому, что присягнул вору и просит Троицких властей сказать, что он присягнул неволей. Теперь, если бы Трубецкой действовал с Заруцким, то зачем бы Трубецкому в то же самое время, как послана была из под Москвы Пожарскому грамота о присяге их самозванцу, через властей лавры просить походатайствовать за него перед Пожарским? Если бы это произошло действительно от того, что Трубецкой увидел, что расстроить Нижегородское ополчение нельзя, как того хотел Заруцкий, то как объяснить то, что Трубецкой в одно и то же время хотел расстроить ополчение, когда писал вместе с Заруцким о присяге самозванцу (конечно, с целью устрашить Пожарского и задержать его в Ярославле, как это понял и Пожарский, говоря: и мы, видя их злое начинание, под Москву не пошли) и не хотел, призывая Пожарского через Троицких властей к Москве. Из отписки к Пожарскому Трубецкого с Заруцким оказывается, что Трубецкой еще не воображал, что смять Нижегородское ополчение дело нешуточное, а из отписки к властям лавры Трубецкой уже воображает. Странно! Но эта странность для нас понятна, если мы поверим Троицкой апрельской грамоте, в которой власти пишут Пожарскому, что Трубецкой присягнул неволей, и что он живет в великом утеснении от Заруцкого. А так как Заруцкий и действительно имел намерение расстроить Нижегородское ополчение, то он и известил Пожарского о присяге, принудив и Трубецкого к этому извещению“626. Скворцов также останавливается над вопросом, действительно ли неволей Трубецкой целовал крест Псковскому самозванцу627. Общий вывод его рассуждений таков: „ясно, что, не будучи единомышленником Заруцкого, не разделяя планов его, Трубецкой целовал крест неволею“. Останавливаясь над разбираемым Забелиным и Кедровым вопросом, – действительно ли неволей целовал крест Трубецкой Псковскому самозванцу, – мы желаем уяснить отношение Троицких властей к Трубецкому. Если он не был повинен в присяге вору, то Троицкие власти своей грамотой действовали не в ущерб ополчению, стоявшему в Ярославле, а лишь желали соединения и примирения Трубецкого с Пожарским. Конечно, они сами были убеждены в правоте Трубецкого. Поэтому их действия не подлежат осуждению, что они поступали опрометчиво, призывая Пожарского соединиться с Трубецким.

Получивши эту грамоту Троицких властей628, Пожарский ее „в презрение положи“ и долгое время пробыл в Ярославле629. Он таким образом не поверил Троицким властям о Трубецком. В виду этого они вторично отправляют к нему послами старцев Серапиона Воейкова и Афанасия Ощерина, „много моляще Пожарского вскоре приити и помощь учинити, ово пишуще ему с молением, ово с запрещением... и к сему прирекше... еще прежде вашего пришествия к Москве гетман Хоткевич придет со множеством войска, то всуе труд вам будет и тще ваше собрание“. Пожарский, отпустивши в обитель старцев „косно и медленно о шествии промышляше некоих ради междоусобных смутных словес“. Он продолжал стоять в Ярославле, „войско учреждающе“630. Этой второй отписки, т. е. со старцами Воейковым и Ощериным, по словам Кедрова, к сожалению, не дошло до нас. „Тем не менее, говорит он, нельзя думать, чтобы Палицын в настоящем случае лгал. Ведь нашлась же первая грамота Троицких властей к Пожарскому, подтверждающая повествование Палицына о том же предмете. Очень может быть, что и эта вторая грамота лежит где-нибудь в архиве. Вот почему мы принимаем эти слова Палицына за такие, в которых сообщается исторический факт, и не думаем, что старец Авраамий в настоящем случае на словах спасал отечество. Да и естественно было Троицким властям после прихода первых соборных старцев послать вторых к Пожарскому с той же целью, так как они, как видели, хорошо были убеждены в справедливости своих требований перед Пожарским“631. Приводя мнение Кедрова, защищающего Палицына от Забелина, мы отмечаем его, как имеющееся в исторической литературе, так как мы говорим о действиях Троицких властей вообще, насколько эти действия свидетельствуют о значении этой обители в смутное время. Не Палицын, оправдываемый Кедровым, спасал отечество, но Троицкая обитель в лице своих властей.

В виду медлительности Пожарского, Палицын 28 июня отправился в Ярославль632. По своем приходе он увидел „мятежников и трапезолюбителей и ласкателей, а не Боголюбцев, и воздвижущих гнев велик и свар между воевод и во всем воинстве“. Как сообщает Палицын, он всех стал увещевать от Слова Божия и умолять идти к Москве633. Увещания Палицына на этот раз возымели свое влияние. Пожарский выступил из Ярославля.

Наряду с Троицкими иноками в это же время мы видим еще одно лицо, ободрявшее Пожарского идти к Москве и не бояться казаков, – именно, Иринарха, затворника Борисоглебского монастыря. Услышав, что Пожарский с Мининым стоят в Ярославле и опасаются идти, боясь убийства со стороны Трубецкого и Заруцкого, Иринарх послал Пожарскому челобитную и просфору, повелевая идти без боязни634. Выйдя из Ярославля, Пожарский с Мининым в Ростове зашли за благословением к подвижнику сами. Он укреплял их словом и дал им в помощь свой подвижнический крест, с которым Пожарский и довершил свой подвиг в Москве635.

14 августа Пожарский со своим ополчением дошел до Троицкого монастыря. Власти обители встретили, конечно, его с честью. Они, наконец, увидели в стенах обители вблизи уже Москвы ту рать, на которую возлагали надежды очищения отечества от врагов. Пожарский остановился здесь, не идя к Москве, чтоб укрепиться с казаками, друг на друга никакого зла не умышлять636. Трубецкой в это время писал неоднократно в монастырь, что все казаки из под Москвы хотят идти прочь, на помощь же полякам идет Хоткевич, поэтому Пожарскому нужно спешить идти к Москве637. Архимандрит Дионисий с келарем усердно просил об этом же Пожарского и его ополчение. В ополчении, по словам Палицына, было много розни и нестроения. Одни хотели идти под Москву, другие, наоборот, опасаясь, что Пожарского казаки зовут для убийства его, не хотели идти. В виду этого архимандрит Дионисий и келарь Палицын ободряли Пожарского безбоязненно идти638. Нерешимость Пожарского исчезла, когда к нему явились из под Москвы с вестью о скором приходе Хоткевича. Ему было теперь не до уговора с казаками и он выслал впереди себя наскоро Туренина639. Перед своим выступлением Пожарский просил архимандрита дать ему благословение. 18 августа после молебствия ополчение выступило из обители. Архимандрит Дионисий, взявши иконы, крест и воду, провожал рать с молебным пением640. Все со слезами молились Господу, „да помилует падший народ и да восставит, и противных рог да сокрушит и веру ненарушену да сохранит и расточенныя паки да соберет“641. Зрелище было умилительное. Воины, шедшие на избавление отечества от врагов, рыдали, молясь о даровании победы. Вся эта торжественная процессия дошла до горы Волкуши. Здесь все остановились. В это время дул противный ветер навстречу рати, что считалось худым предзнаменованием в то время. Чтобы ободрить воинов, архимандрит Дионисий со слезами стал молиться Пресвятой Богородице и Троицким чудотворцам, Сергию и Никону. Ополчение стало подходить к образам для лобызания их. Всех проходящих воинов Дионисий окроплял св. водой и, осеняя крестом, говорил: „идите, чада мои, Бог да поможет вам, постраждите яко добрые воины Христовы“. За ополчением подходили для окропления св. водой и военачальники его. Вдруг ветер, доселе дувший навстречу идущим, переменился и стал им попутным, „яко от самаго чудотворцова Сергиева гроба“642, дуя так сильно, что едва сидели воины на лошадях. Радость и бодрость овладели всеми ратными. „О великое чудо, воскицает по этому поводу автор летописи о мятежах, тогда содеяся великим угодником Святой и Живоначальной Троицы, Сергием. Молитвами его единым часом страх от всей рати отъяся и на храбрость превратися“643. Воины бодро и храбро зашагали впред, обещаясь умереть за дом Пречистыя Богородицы и за православную христианскую веру644. Ветер попутно дул до тех мест, когда „побиша гетмана и отгнаша от Москвы“645. Пожарский пригласил с собой в Москву келаря Авраамия Палицына646.

Таким образом обитель Преподобного Сергия напутствовала рать всего православного христианства, шедшую на очищение Москвы от врагов. Подобно тому, как некогда её великий основатель благословлял и ободрял на битву с татарами князя Димитрия Донского, так в настоящее время молитвами пред его мощами ободрялись воины, шедшие на очищение отечества от врагов. Мы видели, что из стен обители этой летели грамота за грамотой, призывавшие все православное христианство на соединение в любви по вере во Христа. Пусть эти грамоты говорили о казаках, которые враждебны были земскому ополчению, но по смыслу этих грамот есть объединяющая всех сила – вера во Христа, делающая братьями и земцев и казаков. Объединенные внутренне на этой почве, все сплачиваются на общее дело – избавление от врагов.

20 августа ополчение Пожарского подошло в Москве. Несмотря на призыв Трубецкого – соединиться станом, Пожарский встал отдельно от него647. Таким образом соглашения между земским ополчением и казаками не состоялось. В стане Пожарского был келарь Палицын. Он всячески старался примирить их, и казаки, слушаясь его увещаний, помогали земскому ополчению. Когда по приходе Хоткевича к Москве, началось с ним сражение, казаки безучастно смотрели на это, вовсе не желая помочь. Но религиозное чувство жило и в этой дикой вольнице и в критические моменты казаки принимали участие в битве, вспоминая свое братство по вере с враждебными им земцами. Вот они видят на православном храме литовское знамя. Религиозное чувство вспыхнуло в них, оскорбленное таким фактом со стороны врага. „Зело умилившеся, вздохнувши и прослезившись, устремляются они в бой и одерживают победу“648. На этой-то почве религиозного чувства и старался воздействовать на них Палицын. Взявши занятый поляками острог и преследуя их, казаки заметили, что нижегородское ополчение стоит, не помогая им. Религиозный подъем духа сразу уступил место необузданному гневу, и казаки стали ругать ополчение. Быстро они отступили и стали своими обозом. Неприятель, видя это, сразу воспользовался удобным моментом. При таком обороте дела Пожарский с Мининым были в недоумении. Они решили прибегнуть к келарю Палицыну, который в то время совершал молебны о даровании победы, и послали к нему князя Пожарского-Лопату. Палицын быстро явился. Его стали просить идти в стан к казакам и убедить их помочь в битве с врагом. Палицын тотчас же пошел в Клементьевский острог, где были казаки. Со слезами он стал говорить им: „от вас началось доброе дело крепкого стояния за веру православную. Вы приняли раны, терпели голод и наготу, – храбрость ваша известна во многих дальних государствах. Теперь ли это доброе начало хотите погубить“. Казаки отозвались на слово старца, просили его ехать и в табор убеждать их товарищей. Умрем, но победим врага, говорили они Палицыну. Тот продолжал увещевать их: „дерзайте зовите в битве Св. Сергия и увидите славу Божию“. – Отсюда Палицын обходил весь казацкий стан и везде слово увещания действовало на казаков. Они умилялись и говорили: „поспешим, братья, пострадать за веру православную“. Одни, видя идущими на бой других, сами бросались в бой. В самом таборе Палицын застал казаков за пьянством и проигрыванием в карты захваченной добычи. Не побоявшись оскорблений, чего вполне возможно было ожидать от пьяной вольницы, Палицын стал увещевать казаков. Одни послушались его и для большего воодушевления велели звонить в колокола. При колокольном звоне с криками: „Сергиев, Сергиев“ ринулись все в бой. Видя это, воодушевилось и земское ополчение и бодро вступило в битву. Хоткевич был разбит и стал станом на Воробьевых горах. Келарь после победы пришел в стан к Пожарскому и здесь был отслужен благодарственный молебен перед сопровождавшими в Москву земское ополчение иконами из обители пр. Сергия649.

Как мы видим в описанных событиях, Палицын принимал участие, увещевая казаков принимать участие в битве со врагом. Так представляется дело в его сказании. Вопрос о том, насколько оно в этом случае достоверно, в исторической литературе решается различно. Нельзя не обратить внимания на другие летописные сказания по данному вопросу. В так называемом Новом летописце дело представляется иначе. Здесь казаки вмешиваются в битву, благодаря обещанию Палицыным казны, но исход битвы решают не они, а Минин со взятыми у Пожарского людьми650. В рукописи Филарета Пожарский и Трубецкой, соединившись на бой и единогласно призвав Бога, сразились с литвой и казаки принимали участие в битве651. О Палицыне здесь вовсе нет речи. Симон Азарьин в книге о новоявленных чудесах пр. Сергия представляет и архимандрита Дионисия и Авраамия Палицына всячески содействующими соединению Пожарского и Трубецкого – земцев и казаков и казаки принимают участие в битве при обещании монастырской казны со стороны Троицких властей652. В исторической литературе по этому вопросу существуют два противоположных мнения – Забелина и Кедрова. Забелив в своем труде – „Минин и Пожарский, прямые и кривые в смутное время“, – сказав о битве с Хоткевичем, как она представляется в Новом летописце, говорит: „иначе повествует старец Авраамий“. Передав изложенное Палицыным, Забелин говорит, что Палицын ставит свою личность в весьма почетное положение. Летописи таких деяний Авраамия не помнят... Так описывает себя сам старец Аврамий, умаляя для красоты своего портрета заслуги Пожарского и Минина, увеличивая для той же красоты заслуги казаков, заставляя верить себе легковерных историков, которые его беззастенчивый панегирик предпочитают правдивым сказаниям правдивых летописцев653. Кедров в упомянутом нами исследовании об Авраамии Палицыне разбирает подробно достоверность сказания его по данному вопросу и делает такой вывод: „из всего сказанного несомненно, что честь и слава победы над Хоткевичем должна быть приписана казакам, которых возбудил на бой живым словом воинской речи Троицкий келарь – старец Авраамий Палицын. Подвиг Палицина был тем славнее, чем сильнее была рознь в ополчениях“654. Кедров считает показания Нового летописца недостоверным: ход событий необходимо представлять так, как представляет Палицын, а не так, как повествует о нем Новый летописец. Приводя суждения Забелина и Кедрова, как имеющиеся в исторической литературе о деятельности Троицкой обители в смутное время, мы не разделяем то или иное мнение о Палицыне. Без сомнения, дикая казацкая вольница требовала воздействия словом увещания. Для нас важно то, что это слово, от кого бы оно не исходило, в казаках не оставалось тщетным, а действовало на них потому, что в них под грубой корой своевольных диких инстинктов теплилась искра религиозного чувства. Под влиянием этого чувства они забывали вражду против земского ополчения и видели в нем единоверных себе людей. Вера православная и для казаков была такой же святыней, как и для ополченцев. Сражаясь с поляками, казаки знали, что они отстаивают эту святыню и это примиряло их с Нижегородским ополчением.

Победа над Хоткевичем, виновницами которой были и казаки и земское ополчение, не сблизила их потом. Они сражались вместе, но потом расходились, и вражда не прекращалась. В виду такого славного и радостного дела, говорит Забелин, казалось, должна была смолкнуть всякая сердечная злоба, всякий раздор. Но корень смуты не исчезал. Он, как огонек, тлелся под пеплом общего раздора и тотчас разгорался более или менее ярким пламенем, как скоро находил себе случай и средство выказаться. Этот корень заключался в самовластных боярских притязаниях, во всяких притязаниях великородства и владычества, какими была исполнена боярская среда снизу и доверху. И вот, как только был приобретен успех над врагами и стало всем легче и свободнее, боярское великородство и владычество тотчас первые заговорили о своих правах655. „Начальники, говорит об этом Новый летописец, начаша быти между собою не в совете того ради: Трубецкому бо хотящу, да вси к нему приезжают, яко к честнейшему, и совет у него бы сотворяли, а Пожарский и Кузьма не хотяху ездити в табор его, не чести ради, но убийства от казаков бояхуся: таж присудиша и начаша съезжатися на Неглиннем и тамо о всем советоваху“656. Палицын сообщает, что казаки восстали на дворян и детей боярских полка Пожарского, называюще их „многим имением богатящихся... и хотяху разытися от Московскаго государства, инии же хотяху дворян побити и имения их разграбити, и бысть в них велико нестроение“657. Что должны были чувствовать и думать в таком случае Троицкие власти, всячески старавшие соединить враждующие стороны. Не могли они не печалиться, видя такое положение дел под Москвой. Понятно, говорит Скворцов, что они после всего этого не могли остаться равнодушными зрителями враждебных отношений в ополчениях, – несомненно, они принимали меры для прекращения вражды658. Памятником деятельности Троицких властей, направленной примирению земского ополчения и казаков, является послание к воеводам Пожарскому и Трубецкому о соединении и любви659. Обычного надписания, от кого направляется послание, здесь нет ни в начале, ни в конце послания. Пославшие лишь называют себя нищими. Послание это найдено в архивах Троицкой лавры. Известно, что примирение казаков и земского ополчения было делом забот властей Троицкой обители. Эти обстоятельства могут служить основанием предположения, что послание это вышло из стен Троицкой обители. В нашей исторической литературе мнение о принадлежности послания властям этой обители высказывали Кедров, Скворцов, Забелин, А. В. Горский, Голохвастов, Иловайский660. Оставляя в стороне вопрос, кто именно из Троицких властей писал это послание, – Палицын, или архимандрит Дионисий, или оба вместе661, мы считаем его вышедшим из стен Троицкой обители, так как её деятельность в последние моменты смуты не подлежит сомнению. Отсутствие надписания могло иметь особую цель замаскировать от ополчения и казаков так желательное соединение их, над которым более всего болели Троицкие иноки. „По чувству, говорит Кедров, с каким написано послание, по чрезвычайному глубокомыслию и силе аргументации, высказываемой в защиту приводимых мнений и, наконец, по членораздельному характеру изложения, точности и ясности оборотов речи, это послание представляет собой особенно образцовый памятник русской богословствующей мысли начала XVII века“662. Читая содержание послания нельзя не заметить, что оно может быть разделено на три части. Послание начинается приветствием от нищих, ушедших в пустыню. Затем идет восхваление храбрости и мужества князей, происходивших от одного корня с родом царей от Владимира до Феодора Иоанновича. Увещающие обещаются воссылать свои молитвы перед Богом об успехе начатого князьями дела очищения земли от врагов. Но для этого необходимо единодушие. „Молим, пишут увещающие, в человецех отрините клеветников и смутителей от ушей ваших и возлюбите друг друга нелицемерно, не словом, но делом от права сердца“. Затем идут тексты из Св. писания, преимущественно из евангелия и посланий Иоанна Богослова, говорящие о любви вообще и о любви ко врагам (в виду вражды князей). Во второй части послания раскрываются качества истинных вождей народа как прямыми текстами Св. писания, так примерами ветхозаветных судей и священников. Вражда воевод между собой давала повод обратиться с таким наставлением. Третья часть вывод из всего сказанного. „Кто от нас непричастен есть сим злым“, т. е. всему произошедшему на Руси во время смуты, несмотря на такие угрозы, высказанные еще в ветхом завете пророками израильтянам, не внимавшим пророкам. Внутренние нестроения среди евреев напоминают современное состояние на Руси при смуте. „Согрешихом, беззаконновахом“, взывают увещающие, как-бы выражая этими словами всенародное самосознание, проявившееся в общем посте и покаянии. К покаянию, говорят увещатели, взывал Господь чрез пророка: „измыйтся и чисти будете“. В заключение идут еще тексты Св. писания, доказывающие необходимость всеобщего покаяния в виду всеобщего нестроения и вражды. Таково в общем содержание послания. О факте получения его князьями и о впечатлении, произведенном им, нет сведений. Но в конце сентября или в начале октября, говорит Платонов, в таборе (казаков) совсем оставили мысль о борьбе с земским войском и боярин Трубецкой уступил стольнику Пожарскому и выборному человеку Кузьме Минину663. От конца октября или начала ноября 1612 года сохранилась грамота воевод Пожарского и Трубецкого664. В ней они извещают, что прекратили бывшую между ними рознь, о которой ранее писали. „Ныне, говорят воеводы, по милости Божией, промеж себя, мы, Димитрий Трубецкой и Димитрий Пожарский по челобитью и приговору чинов всех людей стали во единочестве и укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московскаго государства доступать и Российскому государству во всем добра хотеть безо всякия хитрости и разряд и всякие приказы поставили на Неглиннем, на Трубе и снесли в одно место и всякия дела делаем за одно, и над Московскими сидельцы, т. е. над осажденными промышляем, уповая на Бога, начаемся до Москвы достигнути вскоре. И вам-бы, господа, заключают воеводы свою грамоту, о всяких делах слушати наших Димитрия Трубецкого и Димитрия Пожарскаго с товарищи грамот и писати о всяких делех к нам обоим“. Таким образом Троицкие власти могли видеть, что их труды не пропали даром. Но если это можно сказать относительно враждовавших доселе и примирившихся теперь вождей, то масса казачества продолжала волноваться. Инстинкты дикого разгула и своеволия и привычки грабежа, на время гасимые подъемом религиозного чувства, вспыхивали в этой буйной толпе. Казаки жаловались, что они наги и голодны, а люди земского ополчения богаты, поэтому они хотели уйти от Москвы для грабежа665. Троицкие власти все это видели и решили помочь материально казакам, чтобы удовлетворить их. По сказанию Палицына, архимандрит, келарь и старцы созвали собор, так как казна обители, много помогавшей в это время государству, оскудела. Общим советом решено было отправить казакам ризницу в залог на 1000 рублей. Вместе с тем на имя казаков была отправлена грамота со многим молением от Божественных писаний, чтобы подвиг страдания своего совершили, от московского государства не расходилися. Устыдились эти дикие натуры, привыкшие к грабежу, читая грамоту и видя священные предметы в залоге, „приидоша в разум и страх Божий“, как выражается Палицын. „Вся сия, сказали казаки, многими леты собрана и возложена Господеви на службу“666 и возвратили все присланное монастырю. Для этого они выбрали двух атаманов с грамотами архимандриту, келарю и братии, говоря, что они готовы по просьбе их всегда все исполнять и, не возвратив Москвы, не отойдут от неё667. Обещание свое казаки исполнили и ревностно приступили к очищению Москвы от врагов. Последние, находясь в осаде, от голода не могли долго сопротивляться. 22 октября 1612 г. соединенные силы казаков и земского ополчения взяли приступом Китай-город. Вскоре после этого сдались поляки, сидевшие в Кремле668. Таким образом, сердце России было очищено от врагов. Решено было отпраздновать такую великую победу торжественно.

В первый воскресный день по взятии Кремля рать Трубецкого сошлась в церковь Казанской Божией Матери за Покровскими воротами, а Пожарский со своим ополчением – в церкви св. Иоанна Милостивого на Арбате. Оба ополчения в сопровождении духовенства с архимандритом Дионисием во главе, прибывшим в Москву, с иконами направились на Лобное место. Из Кремля вышел также крестный ход с чудотворной святыней – иконой Владимирской Божией Матери. Когда все сошлись на Лобном месте, здесь начался торжественный благодарственный молебен. Народ, видя икону Владимирской Божией Матери, бывшую вместе с осажденными врагами в Кремле, плакал от умиления. После молебна все направились в Кремль. Всем бросилась в глаза картина безобразий, какие натворили здесь осажденные враги. „Что безумия сего безумнейши, говорит Палицын, еже сотвориша окаянии лютори с треклятыми и богомерзкими отступники и прелагатаи с русскими изменники, видяху – бо церкви Божии осквернены и поруганы и скверных мотыл наполнены, святые же и покланяемые образы Владыки Христа и Его Пречистыя Богоматери и всех святых разсечены и очеса извертаеми, и престолы Божии ободраны и осквернены и всяку святыню до конца разорену и обругану злым поруганием, и множества трупа людей разсечены от человекоядец и в осудех лежащих“669. Что должны были почувствовать при виде всего этого русские люди? Но, тем не менее все сознавали, что враги изгнаны отсюда и совершилось то, чего жаждало сердце каждого русского человека. По приходе процессии в Успенский собор совершена была литургия и молебен, чем закончилось торжество, подобное которому видели отцы наши ровно чрез два века, по словам Соловьева670.

Так совершилось очищение земли русской от врагов. Важнейшая и труднейшая задача, говорит Иловайский, была исполнена: Москва очищена от неприятеля и снова стала средоточием государственной жизни671. Но впереди была еще другая важнейшая задача – избрание государя. Царское избрание, по словам Платонова, должно было завершить земский подвиг, дав временной Московской власти характер постоянного и законного правительства672. Такое важное дело должно было решаться общим советом всей земли. Для этого по всем городам Московского государства были разосланы грамоты с приказом прислать в Москву от всех чинов людей673. Грамоты эти, по мнению Иловайского, были разосланы приблизительно в 1-й половине ноября 1612 года674. К началу февраля съехалась в Москву знаменитая великая земская дума. В состав её вошел священный собор: три митрополита – Казанский Ефрем, глава русской церкви в это время бывший Ростовский митрополит Кирилл и Сарский Иона, архиепископы, епископы и многие другие духовные лица. Сознавая важность предстоящей задачи, великая земская дума начала свою работу молитвой и постом. Не только в Москве, но и по всем другим городам было разослано распоряжение поститься в течение трех дней и молиться об устроении всей земли и даровании ей государя. И все православные христиане с женами, детьми и далее с грудными младенцами по всей России молились об этом и постились в течении трех дней, воздерживаясь от пищи и пития. Плодом такого внутреннего объединения на почве молитвенного настроения было то, что Господь по своему человеколюбию послал Святого Духа в сердца объединенных молитвой и постом христиан единомышленный невозвратный совет675. Таковы подлинные выражения грамоты об избрании Михаила Феодоровича на царство. Единодушным общим признанием решено было избрать государем его и не желать ни польского, ни шведского королевича. Но, конечно, такое решение прошло не без избирательной борьбы и волнений, „кийждо-бо хотяще по своей мысли деяти676 овии глаголаху того, овии иного и вси разно вещаху. Мнозии же от вельмож, желающе царем быти подкупахуся, многим дающи и обещающи многие дары. Но Бог не изволил ни единому быти от них на такое избрание“. Общие симпатии были на стороне Михаила Феодоровича Романова. Не трудно выяснить те мотивы, которыми руководился в этом случае глас народа, если обратить внимание на психологию событий, предшествовавших избранию, общую молитву и пост. Ими народ выражал свое самосознание, что в грехах смуты – вражде друг на друга повинны все, поэтому и необходимо было всеобщее очищение постом и молитвой. В силу этого и новоизбранный царь должен был подходить по характеру своей нравственой личности под общий тон тогдашнего душевного настроения677. Личность юного Михаила Феодоровича Романова и была таковой, как незамешанная в грехах смуты. Поэтому ему только и могли повиноваться все, сознавая себя повинными в грехе смуты – вражде и эгоизме. В силу этого, в грамоте об избрании Михаила Феодоровича так настойчиво и проводится мысль, что он избран Божием изволением, а не „многомятежным человеческим хотением“... Это говорит проф. Завитневич, понятно. Наученные примером соседней Польши, русские люди уже давно стали оттенять ту мысль, что в Москве государи, скажем словами Ивана Васильевича Грозного, занимают престол по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению. Однако, сложившиеся обстоятельства вынудили русских людей проявить свое хотение в деле избрания государей. По человеческому хотению, как известно, заняли престол Борис Годунов и Василий Иванович Шуйский. Но оба эти избранника не оправдали возложенных на них надежд: не оправдали не в том смысле, что им не доставало государственных способностей, а в том, что по характеру своей нравственной личности они не могли привлечь к себе сердца своих подданных, а потому не в состоянии были укротить пробудившийся старый славянский дух неповиновения одному мужу678. Эти-то нравственные качества, чуждые Борису Годунову и Шуйскому, как необходимое условие повиновения одной воли другой, и имел в себе юный Михаилый Феодорович.

Избрав его царем, великая земская дума не сразу обнародовала свое решение. Для большего укрепления общенародное оглашение было отложено с 7 февраля до 21679. Здесь сказалась, конечно, осторожность, которой научила смута. По рассказу Авраамия Палицына, находившегося в это время в Москве на Богоявленском подворье, к нему явилось много дворян, детей боярских и гостей разных городов. Они открыли келарю совет свой и благое изволение и принесли писания свои об избрании царском, моля его, „да известит о сем державствующим тогда боярам и воеводам“. Старец был весьма рад такому решению, так что далее плакал от радости. Похвалив общее решение, он тотчас пошел и возвестил об этом всему священному собору, боярам, воеводам и всему синклиту680. Относительно такого рассказа Палицына в нашей исторической литературе существует два противоположных мнения. Забелин, как известно, относящийся тенденциозно к Палицыну и его сказанию, говорит: Палицын ставит себя очень важным деятелем в обстоятельствах избрания Михаила Феодоровича Романова: через его руки прошли в этом случае все надобные голоса681. Кедров, имея в виду приведенное мнение Забелина, подробно разбирает рассказ Палицына, считая его посредничество делом секретным и потому не внесенным в официальную грамоту, и признает достоверным рассказ келаря682. Не отвергая достоверности рассказа Палицына, мы можем видеть в обращении к нему лишь осторожное ведение дела со стороны избирателей. Палицын, как принимавший близкое участие в обстоятельствах,способствовавших очищению Москвы от врагов, мог вызвать со стороны народа доверие. К нему пришли просто посоветоваться, как вообще в то время, да и в наше, простолюдин идет за советом к иноку во всех затруднительных житейских обстоятельствах.

В течение двух недель от 7 февраля до 21 весь освященный собор с народом, по словам грамоты, молили Бога, „чтобы устроил всему православному христианству полезная, якоже весть Его святая воля“683. В это время во все города были посланы тайно разведчики, чтобы узнать, кого хотят избрать государем. Общее желание всех останавливалось на Михаиле Феодоровиче Романове. К 21 февраля приехал в Москву боярин Ф.И. Мстиславский с товарищами. К этому же времени в Москву съехалось множество народа изо всех городов. Вся толпа народа даже с малыми детьми находилась на Лобном месте. Освященный собор с боярами и воеводами находился в это время в Успенском соборе, где происходило торжественное моление. Так как великой земской думой уже решено было избрание Михаила Феодоровича Романова, то необходимо было оповестить об этом весь народ, стоявший на Лобном месте. С этой целью сюда отправлено было посольство, состоящее из следующих лиц: Рязанский архиепископ Феодорит, Спасский архимандрит Иосиф, Троицкий келарь Авраамий Палицын и боярин Морозов. Едва только они появились на Лобном месте, раздался во всем народе „еще прежде вопрошения яко от единых уст клик: Михаил Феодорович да будет царем Московского государства и всей русской державы“684. Официальная грамота об избрании этом говорит: „и по данней благодати Св. Духа вси во единомыслие совокупившеся и утвердившеся во Христе верою, Московскаго государства богомольцы, митрополиты и архиепископы и епископы и архимандриты и игумены и весь освященный собор и всего Московскаго государства всех чинов люди всякие всенародное безчисленное множество, все православные христиане, всяк возраст от мала до велика избрали на царство Михаила Феодоровича Романова“. Так грамота освещает идею, что это избрание совершилось не по человеческому хотению, а по Божьему изволению, как плод единодушной молитвы всех православных христиан. Поэтому в грамоте находится такое обоснование этого избрания: „А кто не похощет послушати сего соборнаго уложения, его же Бог благоизволи, и начнет глаголати ино и молву в людех чинити: таковый аще от священнаго чину и от бояр царских синклит и воинственных или ин кто от простых людей и в каком чину кто ни буди, по священным правилом святых апостол и вселенских седьми соборов святых отец и поместных и по соборному уложению всего освященнаго собора, чину своего извержен будет и от церкви Божия отлучен и св. тайн Христовых приобщения, яко раскольник, церкви Божия и всего православнаго христианства мятежник и разоритель закону Божию, а по царским законам месть воспримет“.

После всенародного избрания Михаила Феодоровича царем, для челобитья и возвещения народной воли ему, отправлено было в Ипатьевский монастырь, местопребывания Михаила Феодоровича, нарочитое посольство. Оно состояло из следующих лиц: Рязанского архиепископа Феодорита, Чудовского архимандрита Авраамия, Троицкого келаря Авраамия и иных монастырей архимандритов и игуменов, боярина Шереметьева с товарищами и всяких чинов людей. 13 марта посольство это прибыло в Кострому. На другой день из города в Ипатьевский монастырь направилась громадная торжественная процессия во главе с прибывшим духовенством и с иконами. Михаил Феодорович со своей матерью Марфой Ивановой вышел на встречу процессии. Когда он узнал цель прибытия посольства, то долгое время отказывался. Мать его также долго не благословляла на царство. Народ с плачем умолял взять власть. Наконец, когда члены посольства стали угрожать гневом Божиим за те бедствия, которые могут постичь землю русскую при отказе, Марфа Ивановна согласилась и благословила своего юного сына быть царем. „Аще на то воля Божия, говорила она, буди тако и се твори“. Изъявившего согласие Михаила Феодоровича Рязанский архиепископ Феодорит тотчас же благословил животворящим крестом и со всем освященным собором совершил благодарственное молебствие. Немедленно были посланы грамоты в Москву с извещением о результатах посольства. Здесь по получении такой радостной вести совершено было также всенародное благодарственное молебствие. 18 апреля новоизбранный царь прибыл в Москву и был весьма торжественно встречен685 и 1 июля коронован на царство в Успенском соборе митрополитом Казанским Ефремом.

Так кончилась смутная эпоха. Фактическую сторону деятельности Церкви мы обозрели. Теперь наша задача проанализировать эту деятельность, чтобы понять то замечательное явление в истории смуты, какое обнаружилось в таком подъеме религиозного чувства, сплотившем народ и спасшем государство от окончательной гибели. Этот подъем не есть простая вспышка религиозного чувства, потому что он объединил враждовавших между собою во имя единой веры во Христа. Это объединение по вере есть своеобразное явление в истории русской Церкви, на которое нельзя смотреть только как на повышение религиозного чувства под влиянием бедствий. Чго такое представляет собой это явление, на это мы и попытаемся дальше ответить, анализируя представленную уже нами деятельность Церкви.

Глава VII-я. Церковь в эпоху смутного времени на Руси спасла государство, проявив основное жизненное начало – свободное внутреннее единение по вере в любви по закону Христову.

Если мы окинем одним взором всю деятельность Церкви в эпоху смутного времени, то увидим, что спасение государства создалось на почве внутреннего единения всего православного христианства во имя веры во Христа. Это единение развивалось постепенно. В первый период смуты до эпохи междуцарствия деятельность Церкви направлялась на поддержку законной власти на престоле в лице Годуновых – отца и сына – и Шуйского. Церковь далека от участия в смуте и старается своими средствами поддержать законный порядок. Когда же нарушается свобода её действий в низвержении её первосвятителя – патриарха Иова и поставлении Игнатия, она пассивно подчиняется самозвавцу, как признанному народом царю. Когда низвержен был самозванец, Церковь низлагает Игнатия, как насильно навязанного ей. Государственный организм, начавший распадаться, еще имел выразителя политического единства в лице царей Годуновых и Шуйского. Поэтому-то в лице их хотя слабо, но сознавалась связь государственная и не могло быть видно для народа благотворное и сильное единство веры. Носители государственного единства Годунов и особенно Шуйский были собственно такими же участниками в общей смуте, как и все, и потому их положение на престоле было крайне непрочно. Созданная искусно в лице их связь распадавшегося государства не имела под собой нравственной основы – свободного повиновения им, как избранникам всего народа. Здесь была скорей солидарность интересов членов борющихся партий, эгоистический расчет захватить в свои руки власть. Борьба из верхних слоев перешла вниз и стала социальной. Еще в это время Церковь старалась нравственно объединить народ, исправить нестроения общим раскаянием в клятвопреступлениях, что так торжественно было обставлено при Шуйском вызовом из заточения престарелого патриарха Иова, как-бы очевидца народного греха – измены Годуновым. Но этот церковный обряд не имел благих последствий: Шуйский, нечистый от греха смуты, был низвергнут с престола, не смотря на поддержку патриарха Гермогена. И вот государство остается без царя. Естественно было взору всех обратиться на главу Церкви патриарха, как выразителя крепкой связи всех – веры. Сам патриарх, сознавая силу религиозной связи, так настойчиво стал требовать от королевича Владислава перекрещивания. Когда выяснилось, что Владислав не может быть на престоле, и открылись планы Сигизмунда с опасностью окатоличения, то оставалось самое лучшее средство – избрать всем царя из своих людей. Но для этого нужно было полное единодушие и забвение своих партийных выгод, выдвигаемых за спинами того или иного самозванца. Вместо единения мы видели перелетов. В это-то время создались обстоятельства, которые говорили за то, что и вере православной – этой последней связи распавшегося государства угрожает опасность: Сигизмунд захватил в свои руки Смоленск. Его агитаторы в Москве и вообще поведение поляков в Москве, глубоко оскорбительное по отношению к вере православной, пробудили в народе сознание, что нужно встать единодушно за веру православную. Интересы социальные отошли на задний план, опасность стала общей и притом для самого дорогого – для веры. Рознь и вражду нужно забыть и единодушно встать на защиту её. Вот эту-то мысль и выдвигает в своих грамотах патриарх Гермоген, разрешивши всех от присяги королевичу Владиславу. Оттуда, где обнаружились планы Сигизмунда, из Смоленска пишется грамота, в которой так ярко выступила идея братства во Христе по вере. Смоленцы пишут: „братия есми и сродницы, понеже от купели святыя и крещением породихомся и обещахомся веровать во Святую и единосущную Троицу, Богу живу и истинну“. Идей братства во Христе Москвичи в своей окружной грамоте связывают с идеей религиозного центра – Москвы, как средоточия всех святынь, дорогих серцу каждого православного человека: будьте с нами за одно; здесь, в Москве, образ Божией Матери, писанный Евангелистом Лукой, здесь мощи Московских чудотворцев. Это, как-бы так выражаются они, особенно должно сплотить всех вокруг Москвы. Города дружно повели между собой переписку, повторяя идею Смоленцев. Сознание братства во Христе поднимает движение Ляпунова. Но оно, как мы знаем, не имело успеха, ополчение было расстроено убийством Ляпунова казаками. Они не отделились от всех и выступили на защиту веры православной против поляков. Но когда они увидели, что, примкнув к общему движению, они резко, стеснены в своих правах, что сделано было постановлением от 30 июня 1611 года, тотчас забыли все и убили Ляпунова. От сознания братства по вере до проявления этого братства на деле народ еще не дошел. Казаки не хотели поступиться своими вольностями, а другие слои спешили накинуть на них сеть ограничений. Вместо любви друг ко другу, как брату во вере, прежний эгоизм еще был силен, рознь и вражда продолжались. Печальный результат, повидимому, единодушного движения городов был очевиден. И народ приходит к мысли, что необходимо всем раскаяться, очиститься от общего греха – вражды и розни, примириться как братьям по вере и показать действительное единение в любви. Смерть патриарха Гермогена не останавливает деятельности Церкви, ее продолжают Троицкие иноки. В своих грамотах они еще ярче выдвигают идею необходимости встать всем в любви и соединении, как братьям по вере, на защиту веры. „Вспомните православную христианскую веру, пишут они, яко вси родихомся от крестьянских родителей и знаменахомся печатью и Св. крещением и обещахомся веровать во Св. Живоначальную Троицу, Богу живу и истинну, – отложите всякое недовольство и вражду между собою Бога ради“. Желая возбудить подъем религиозных чувств иноки рисуют яркую картину разорения православной веры. „Где св. Божии Церкви и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие, и инокини, добродетелями украшенныя? Не все-ли до конца разорено и поругано злым поруганием?“ Народ, не остался глух к призыву Церкви. Сознавши необходимость общего очищения и покаяния, он выразил это в видениях, призывающих от имени самого Бога к раскаянию. Все стали каяться и примиряться друг с другом. Результатом этого чисто нравственного самоочищения явилось движение к очищению Москвы от врагов, начавшееся в Нижнем Новгороде и завершившееся изгнанием поляков из Кремля и единодушным избранием М. Ф. Романова. Когда это движение начинало парализоваться казаками, Троицкие иноки и словом и делом, не жалея сил и средств, стараются поддержать движение. В лице их Церковь завершила спасение государства.

Итак, объединившись во имя веры по призыву Церкви, народ подавил смуту. Источником спасения оказалось свободное внутреннее единение людей во имя христианского закона любви. Единение это, говорим мы, было свободным, оно достигнуто призывом Церкви. Старавшиеся поднять это единение просят и убеждают народ, бьют слезно челом. Сознавший необходимость этого единения, народ свободно его проявляет в покаянии, примирении друг с другом во имя братства во Христе. О принуждении здесь не может быть и речи, потому что народ сам выражает необходимость всеобщего нравственного самоочищения в видениях. Мотивом или точнее девизом единения служит не какой-либо политический лозунг, но вера православная. Вспомните православную христианскую веру, пишут Троицкие иноки; от святыя купели, во святом крещении породихомся, – пишут Смоленцы; Москвичи усиливают эту мысль напоминанием о дорогих всем Московских святынях. Единение это не есть простая солидарность каких-либо расчетов или интересов, но оно зиждется на христианской любви друг ко другу, как брату по вере: братья есми и сродницы, понеже от святыя купели породихомся. Братья, родные между собой, конечно, должны любить друг друга в силу кровного родства, а здесь это родство во Христе, от купели крещения, следовательно, родство должно быть выражаемо любовью по закону Христову. Братские и любовные во Христе отношения должны прежде выразиться прекращением вражды, розни между братьями во Христе, да вражда и рознь и немыслимы у братьев. Сознавши это, народ весь кается во вражде друг на друга, постится и примиряется друг с другом. Здесь единение по закону христианской любви, требующей мира и прощения обид, становится уже реальным фактом. Здесь-то и действует Церковь. Народное сердце бьется Христовой любовью друг ко другу в минуту общего покаяния. Все сознают себя братьями во Христе, прощая друг другу зло. Розни и единства нет. Вместо их братские отношения. Церковь показывает себя в этот момент живым организмом, в котором живой силой, всех связующей, является любовь во Христе. „Братья есми и сродницы, понеже от святыя купели крещением породихомся“, говорят грамоты и народ отвечает на это взаимным всепрощением, общим постом и покаянием. Здесь побеждается общая рознь и вражда, недостойная братьев во Христе, получается свободное единение по закону любви, характерная особенность, отличающая Церковь от всякого другого общества. Органическим основанием Церкви, тела Христова, служит любовь. Как мы видели, по изъяснению Златоустого, любовь в Церкви соединяет разделенных и делает их одним телом, между членами Церкви не должно быть разделения, но любовь и согласие. Политическая смута на Руси разделила православных христиан на враждебные друг другу партии. Вражда на противников, своих же русских людей, поражала даже поляков и литовцев. Видяще поляки и Литва, говорит Палицын, каковы пытки и злое мучительство от своих к своим и единоверным, и уступающе дивляхуся окаянной вражией (т. е. русских жестокости)686. Забыли русские люди, что они христиане. Но вот выступает Церковь. Вере православной начинает грозить опасность от католичества. И Церковь зовет вспомнить, что враждующие – братья и сродницы во Христе. Мысль эта сквозь кору вражды просачивается до сердца народного. Видя крайние бедствия, особенно когда убит был Ляпунов, Сигизмунд захватил Смоленск и готов был явиться в Москву, где хозяйничали поляки, оскорбляя религиозное чувство, народ как-бы задумался и выразил свои думы в видениях. Сам Бог зовет всех к раскаянию. Вместо вражды общее примирение по голосу Церкви. Народ отзывается на её голос, а Церковь показывает свое жизненное начало в сердцах примиренных и очищенных покаянием – единение по закону любви. Призывая Ефесян к единению духа в союзе мира как членов Церкви, тела Христова, Св. Апостол Павел писал: умоляю вас, поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротость снисходя друг ко другу любовию, стараясь сохранить единство духа в союзе мира. Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех... (Еф.4:1–5). И Церковь в эпоху смутного времени у нас на Руси звала прежде всего к единству духа в союзе мира. Подобно Апостолу, она говорит народу: братья есми и сродницы, понеже от святыя купели крещением породихомся и обещахомся веровать во Святую и единосущную Троицу, Богу живу и истину, вспомните православную христианскую веру яко вси родихомся от крестьянских родителей, знаменахомся печатью и святым крещением. И народ ее слышит, проявляет единство духа в союзе мира в момент всеобщего покаяния. Примиренному народу сам Бог влагает в уста и сердце имя одного избранника на престол М. Ф. Романова. „И по данной благодати от Св. Духа, вси во единомыслие совокупившеся и утвердившеся во Христе вере избрали на царство М. Ф. Романова“ говорит официальная грамота, освещая мысль составителей, что Дух Святый открыл истину любовному согласию верующих. Не народ, но как-бы Церковь, в любовном единении членов которой живет Дух Святый, изрекает имя будущего царя, вдохновляемая Духом Святым. Но такая мысль, конечно, была у представителей Церкви. Народ-же не умом, но сердцем показал чутье основного жизненного начала Церкви – свободного единения по вере в любви по закону Христову.

Заключение

Итак, допетровская, „невежественная“ Русь показала в смутное время понимание основ христианского закона. Пусть некоторые видели в ней застой и гниение, – она показала чутье истинно-христианской культуры, победивши смуту соединением в любви по вере во Христа. Было ли это бессознательным механическим делом? Да, если мы взглянем на то, что произошло полвека спустя, то придется сказать, по-видимому, механически, бессознательно проявилось так в народе религиозное чувство. В смутное время любовь и всепрощение друг ко другу, как брату во Христе, в конце этого же столетия рознь и вражда из-за того, как читать – Исус или Иисус, самосожжение из-за обрядов. Какой контраст! Как будто другой народ в расколе! Но народ был тот же. И в расколе, без сомнения, были те, кто в смуту примирялся друг с другом, как с братом во Христе, сознавая, что братья по вере должны простить во имя Христа и любить, но не враждовать. В расколе же фанатизм и ненависть. Приходится сделать вывод, что в смутное время народ показал знание христианства и его начал, но оно не имело под собой почвы сознательного восприятия христианского вероучения. Не умом, но сердцем в смутное время народ жил тем началом, которое Церковь делает организмом. Недостаток просвещения привел его к расколу. В смутное время представители Церкви сеяли на восприимчивое народное сердце христианские семена и они дали росток. В расколе же на ту же почву сеялись иные начала под видом истинного христианства. Привыкнувши видеть в Богослужении не человеческое изменчивое явление, но святыню, которой приближаешься к Богу и Его правде, народ не мог примириться с изменением Богослужебных обрядов. Пусть исправление их было правильным, но этим они низводились на одну ступень с обыденными мирскими явлениями. Конечно, и раскольник, сжигавший себя, и каждый „православный хрестьянин“ в смутное время были продуктом того-же недостатка просвещения. Смутное время показало, что не каменистой, но доброй почвой является русский народ среди общечеловеческого поля для сеяния истинно-христианского просвещения, истинной культуры. Если мы взглянем на то, как опередившая нас Европа боролась с аналогичным нашей смуте явлением, то увидим резкий контраст. У нас на Руси для подавления смуты в корне люди каются и постятся, примиряются друг с другом во имя Христа. В Германии в эпоху великого междуцарствия (1254–1273 г.) буйные рыцари превратили в разбойничьи притоны свои замки, у рек или больших дорог хватали проезжих, сажали в темницы, требуя потом выкупа...Суд был бессилен, буйство, необуздываемое никем, вошло в обычай у немецких вельмож, совершенно притупило в них чувство законности, заглушило в них всякие мысли о благе государства и т. д. Для борьбы с этим злом общество выдвинуло, как известно, Святую Фему, председателем которой был Кельнский архиепископ, следовательно, она была учреждением, созданным как-бы с благословения Церкви. Человек, незнакомый с этим учреждением, может подумать, что это было нечто в роде христианского общества, имевшего целью проповедовать идеи мира и любви, подобно тому, как проповедовала в эпоху нашего междуцарствия Троицко-Сергиевская Лавра. Ничуть не бывало. Чтобы получить представление о Святой Феме, достаточно вспомнить, что символом её служили кинжал и веревка, а народная память сохранила о ней предание, при знакомстве с которым ужас охватывает человека. Такое же впечатление получается и от первых шагов императорской власти, когда она была восстановлена в Германии. Вспомним, сколько рыцарей вздернуто было на виселицу, сколько их разбойничьих замков было разрушено уже с первым представителем Габсбургского дома687. В представленной картине видно, что просвещенная Европа в данный момент как будто вовсе не знает того соединения в любви по вере во Христа, к которому у нас призвала Церковь в смутное время. Кельнский архиепископ, представитель Церкви, председательствует в инквизиторской Святой Феме, прибегавшей к виселице и ножу, а у нас патриарх Гермоген крестным знамением вооружается против ножа Салтыкова и слезно зовет в своих грамотах к миру и любви во имя Христа, Троицкая обитель посылает казакам в залог свою ризницу. Казалось бы не нам показывать чутье христианского закона любви, а Европе, где в то же почти время великого междуцарствия процветал знаменитый Фома Аквинат. Следовательно, то, что давал Фома Аквинат, было односторонне, не шло дальше рассудка. Наш же народ отстаивал как догматы сугубую аллилуию и т. п., не имея надлежащего просвещения. У нас два века спустя после Фомы Аквината Геннадий, архиепископ Новгородский, говорил про круглую неграмотность духовенства. И все-таки, в смутное время мы победили рознь и вражду, каясь и примиряясь друг с другом как братья во Христе. На западе за Фомой Аквинатом мы знаем Лютера и постепенное развитие антихристианского рационализма, приведшего к Ренану и Штраусу. У нас за подъемом истинно-христианских чувств в годину лихолетья явился раскол с самосожигательством. Но ровно через век со времени начала раскола у нас засиял истинно-христианским светом Преподобный Серафим. В то время, когда Европа кровью добывала себе права человека и гражданина, этот любвеобильный старец действительно создавал вокруг себя атмосферу истинно-человеческих отношений, где тем любовнее обходились с человеком, чем он был ниже в глазах общества. Поэтому-то Достоевский до некоторой степени прав, когда говорит, что наш народ просветился уже давно, принял в свою суть Христа и Его учение. Но это усвоение Христова учения, как мы уже говорили, не имеет под собой почвы ясного просвещения. Поэтому, желая света для нашего отечества, надо помнить наше историческое прошлое, которое учит нас, что народная душа восприимчива к Христову свету. (Народ наш напоминает в своем прошлом Евангельскую Марию, слушавшую Христа). В смутное время народ приник ухом к тому, что говорила Церковь и голосу её внял. Дошел этот голос до его сердца и он показал себя христианином любящим брата во Христе и потому прощающим всем и каждому вражду.

* * *

1

Палимисестов.–За истину и правду–стр. 29.

2

Милюков. Очерки по истории русской культуры, ч. II, стр. 2, 5.

3

Коялович. История русского самосознания, – стр. 434–435.

4

Проф. В. З. Завитневич. – Протоколы Сов. Киев. Дух. Ак. за 1903 г.

5

Творения в русск. переводе, т. X, кн. 1-я. стр. 297–298.

6

Златоустый, толков. на посл. к Кор., стр. 319, изд. 1904 г. СПб.

7

Там же, стр. 310.

8

Толкование на посл, к Ефес., стр. 102, т. XI, кн. 1-я.

9

В. Завитневич,–А. С. Хомяков, т. I, кн. 2-я, стр. 1402, 1404.

10

Хомяков, соч., т. II, стр. 23.

11

Хомяков, соч., т. II, стр. 111–112.

12

В. Завитневич,–А. С. Хомяков, т. I, кн. 2-я, стр. 925, 926.

13

В. С. Соловьев. Оправдание добра, стр. 559. Духовные основы жизни, стр. 158; соч. т. III, стр. 386.

14

Летопись о мятежах, 9.

15

Там же: с 19–20 стр.

16

Летопись о мятежах, 108.

17

Новый летописец–Временник Императ. Московск. Общества и др. рос. 1853 года, кн. XVII, 95.

18

Сказание, 42 стр.

19

Нов. Летоп., стр. 105. Ник. летоп., стр. 116, по Карамзину, стр. 414.

20

Сказание Палицына, стр. 40.

21

Сказ., стр. 37.

22

Там же, стр. 38.

23

Сказание Палицына, стр. 41.

24

Соловьев, ист. Рос., т. VIII, стр. 730.

25

Там же, стр. 729.

26

Очерки, стр. 122.

27

Платонов, Положения извлеченные из монографии–Очерки по истории смутного времени.

28

Палимпсестов, За истину и правду, стр. 49.

29

Ключевский, курс русской истории, ч. I, стр. 326.–М. 1904.

30

Самарин – Стефан Яворский и Феофан Прокопович – т. V, стр. 180.

31

Платонов, Очерки по истории смуты, стр. 226.

32

А. А. Э. II, стр. 19.

33

По мнению Соловьева, в деле царского избрания патриарху принадлежал I-ый голос, за ним оставалось самое сильное влияние и патриарх старался закрепить за собою право на это влияние в сознании современников. Благодатью Св. Духа, писал он, имеем мы власть как апостольские ученики, сошедшись собором поставлять своему отечеству пастыря и учителя и царя достойно, кого Бог избрал. – Ист. Рос., т. VIII, стр, 683.

34

В нашей исторической литературе такой взгляд всегда проводился, но особенно он выдвигается Костомаровым. Он представляет это дело так, что патриарх и самое духовенство были орудием Годунова на его пути к престолу. Кажется, говорит Костомаров, и самое учреждение патриаршества соединялось у Бориса с дальнейшими планами воцарения (Смут, время, т. I, стр. 28). Против такого крайнего мнения о зависимости учреждения у нас патриаршества от планов Годунова на воцарение высказывается проф. прот. Николаевский. Он говорит: „что касается высказываемого историками мнения о том, что мысль о патриаршестве внушена государю Годуновым, то мнение это имеет против себя серьезные возражения. Борис Годунов принимал непосредственное деятельное участие в переговорах о патриаршестве, но мысль об учреждении последнего в России, как пособие к выполнению успешному честолюбивых планов Годунова, не могла еще так рано окрепнуть в Годунове и настойчиво проводиться им за пять или далее за двенадцать лет до начала выполнения его замыслов, царь Феодор мог иметь прямого наследника и помешать планам Годунова; для выполнения этих замыслов достаточно было содействия и митрополита, потому что неизвестно, будет ли он всегда на стороне Годунова; наконец, самые переговоры об учреждении патриаршества начались еще при митрополите Дионисии, который вовсе не был сторонником Годунова“. (Хр. чтение, 1880 г. II, 375).

35

Костомаров, смут, время, т. I, стр. 32.

36

А. Э. II, стр. 21.

37

Там же.

38

Костомаров говорит: „это т. е. собор, как указывают подписи на утвержденной грамоте – был только призрак собора, а не в самом деле собор“. Но собор по своему составу был вполне правильный и потому формально законный. Вряд-ли кто, говорит Платонов, из серьезных писателей решится теперь повторять по поводу избрания Годунова в цари старые обличения, столь горячо обращенные на самого Бориса и патриарха Иова Карамзиным, Костомаровым и И. Е. Беляевым. Можно считать окончательно оставленным прежний взгляд на царское избрание 1598 г., как на грубую комедию, и на земский собор, избравший Бориса, как на грубую комедию в руках лукаваго правителя. После известного исследования В. О. Ключевского, не остается сомнения, что состав земского собора 1598 г. был нормален и правилен. В составе избирательного собора, говорит В. Ключевский, нельзя подметить никакого следа выборной агитации или какой-либо подтасовки членов. (Платонов цит. соч., стр. 227–228). Костомаров, смут, время, т. I, стр. 35.

39

А. Э. II, стр. 24.

40

Костомаров тенденциозно оттеняет мысль, что патриарх действует на соборе смело и самовластно ради Годунова. О данном ответе он говорит, что Иов, спросив, кого хотят в цари, сказал свое мнение тотчас же, не дав затем никому сказать своей мысли и не допустив их ни ражсуждать, ни спорить. (Смут. время, т. I, стр. 36). А. Э. II, стр. 25.

41

В грамоте об избрании Бориса мы читаем: вместо печерскаго игумена Псковскаго Иоакима Генадья епископа Псковскаго. Тоже за игумена Новгородскаго Антониева монастыря Вежицкий игумен Закхей. (А. Э. II, стр. 47).

42

Агитаторы Бориса могли и на Иова оказать давление. Так, по словам дьяка Тимофеева, „рачители Годунова ускориша самаго Архиереа во дворъ“ т. е. побуждали Иова идти процессией к Годунову (Р. И. Б. XIII, стр. 528).

43

С. Г. г. и д., т. II, стр. 181.

44

В качестве новинки, говорит проф. Дмитревский, нельзя не отметить у Арсения, архиеп. Елассонского, упоминания о многих представителях восточной православной церкви при коронации сего государя. Так,например, от Константинопольского патриарха был епископ Ериссо и святой горы кир Игнатий, который вскоре после того был назначен архиепископом Рязанским, а при Лжедимитрии избран патриархом Москвы и всея России, – архиепископ Охридский кир Нектарий, – митрополит Видинский Феофан, великий архимандрит Иерусалимский кир Дамаскин, по происхождению из Эллады, – великий старец великой лавры св. Саввы освященного в Иерусалиме Дамаскин и многие другие иеромонахи и монахи св. Горы Афонской и из других различных монастырей (Дмитревский – Арсений Елассонский – стр. 94).

45

А. Э., II, № 8. К. Аксаков так говорит об этих грамотах: при официальных актах или лучше при официальном изложении дел вступала в свои права византийская риторика, к которой считало как-бы обязанностью прибегать в известных случаях наше высшее духовенство, и от которой столько отличается старинное летописное изложение, составленное, однако – духовными же лицами, но при других условиях. Эту официальную реторику встречаем мы в актах, относящихся к избранию Годунова. Это не официальная ложь, это просто высокопарный слог, цветы красноречия, сочувствия к которым не имеем, ибо это все-таки ложь, хотя и риторическая, ибо это цветы поддельные ради красоты слога. (Сочинения, – т. I, стр. 263).

46

А. Э. т. II, стр. 350.

47

А. И. т. I, стр. 227.

48

А. Э. т. II, стр. 222.

49

Толстой, рассказы из ист. р. п., стр. 406.

50

Душепол. чт., 1869 г. № 1.

51

Р. И. Б., т. XIII, стр. 930. Исследователь сказаний о смутном времени, Платонов говорит: очевидно, что здесь под словами – та вся новотворимая Борисом – нельзя разуметь культурных новшеств Бориса, о которых автор истории о патриархе Иове не говорил ни слова, а следует понимать событие политическое – узурпацию Борисом престола путем преступлений. Вот почему мы не можем согласиться с тем толкованием, какое дал приведенному месту памятника Соловьев в заключительных строках 1-й главы, VIII т., истории Древ. рус. сказ, о смут. врем., стр. 280. пр. 2-е. Соловьев (VIII т., стр. 60) говорит, что приверженцы старины обратились к патриарху с указанным вопросом. Пр. Мак. разумеет здесь то, что и Платонов, именно – крайнюю подозрительность Годунова, доносы на бояр и их преследования. (Ист. рус. церкви, т. X, стр. 89).

52

Там же, стр. 930–932.

53

Акты Западн. Рос., т. IV, стр. 279. Бутурлин – Ист. Смутн. Врем. в Рос., ч. I, стр. 96.

54

Соловьев, Ист. Рос., т. VIII, стр. 97.

55

Там же.

56

Иов, патриарх Московский – Правосл. Соб., 1867 г., т. X, стр. 92.

57

Р. И. Б., т. XIII, стр. 37, 934. Избор. Поп., стр. 227.

58

А. Э., т. II, стр. № 29.

59

Костомаров, смутное время, т. I, стр. 184.

60

А. Э. II, 29.–

61

С. г. г. и д., II, 78. Иловайский, смутное время, стр. 27. Приговор послать помощь царскому войску подписан 12 июля 1604 г., но в нем есть обстоятельства, дающие возможность отнести его к более позднему времени: „войска наши вельми оскудеша: овии прельщени тем вором, к нему предались, оные от долгаго стояния изнурились и не проторились, в домы разошлись“.... Измена войск и их оскудение не могли быть в июне 1604 г. в самом начале борьбы с самозванцем, а потому и поддержка войск явилась делом необходимости.

62

Нов. лет., Временник, кн. 17, стр. 66.

63

А. Э. II, 31. Карамзин говорит: духовенство льстило Борису и в могиле; святители в окружных грамотах писали о беспородной и праведной душе его, мирно отшедшей к Богу. (XII, 184). Странная тенденция видеть лесть в обычном выражении об усопшем.

64

Избор. Поп. 191. Соловьев. VIII, 109.

65

Сказ. о Гришке Отреп. Р. И. Б. XIII, 727–728.

66

Лет. о мят., стр. 87.

67

Там же.

68

С. Г. Г. и Д. П, 84, стр. 189.

69

Смутное время, т. I, стр. 200.

70

Нов. летоп. Врем. XVII, 66.

71

Там же, стр. 67.

72

Там же.

73

А. Э. II, № 34, стр. 91.

74

Нов. летоп., стр. 68.

75

Бутурлин – ист. смут. врем., стр. 136, ч. 1-я.

76

Карамзин, История государства Рос., т. XI, стр. 201.

77

Бэр, Сказ. современ. о Димит. самозван., т. I, стр. 57.

78

Ист. рус. цер., т. X, стр. 92.

79

Бэр, сказ. стр. 57.

80

Вместе с Иовом были низвержены архимандриты – Чудовского монастыря Варлаам и Андрониевского Василий (А. Дмитриевский: Арсений Эл.), стр. 100.

81

Избор. Поп., стр. 415.

82

Летоп. о мят., стр. 92. Левитский в своем исследовании: Лжедимитрий, как пропагандист католичества – основываясь на приведенном месте из хронографа говорит: едва-ли самозванец давал прямое приказание низложить патриарха и посылал для этой цели гонцов в Москву – это было делом каких-то человек суровейших, но не самозванца (Хр. чтение 1886 г., I, 83–84, прим. 1-е). Положим, что самозванец и не давал сам приказания низложить его, но Иов был низложен как противник его приверженцами, а потому не без его ведома.

83

А. Э. II, № 67, стр. 154.

84

Летоп. о мят., стр. 92–93.

85

Р. И. Б. XIII, стр. 937.

86

Там же.

87

В. 3. Завитневич, разбор соч. проф. Дмитриевского – Арсений Элассонский – Протоколы Совета Киевской духов. Академ., 1900–1901 г., стр. 178.

88

С. г. г. и д., II, стр. 200. А. Э. II, стр. 92.

89

А. Э. II, стр. 92.

90

С. г. г. и д., II, № 89.

91

А. Э. II, № 38.

92

Там же, № 38.

93

С. г. г. и д., II, № 90.

94

История государства Рос., т. XI, стр. 203.

95

Там же, прим. 343.

96

Костомаров, Смут, время, т. I, стр. 236.

97

Соловьев, ист. Рос., т, VIII, стр. 116.

98

Смутное время, стр. 41.

99

Ист. рус цер., т. X, стр. 93–94.

100

Карамзин, ист. госуд. рос., т. XI, стр. 203.

101

Костомаров, Смутное время, т., стр. 41–42.

102

Проф. Завитневич, Разбор соч. проф. Дмитриевского: Арсений Элассонский. – Протокол Совета Киевской дух. ак., 1901 г., стр. 176.

103

Избор. Поп., стр. 209, 270, 437.

104

Христ. чт., 1886 г., т. I, стр. 97.

105

Левитский. Лжедимитрий, как пропагандист католич. – Христ. чтение, 1885 г., т. II, стр, 671.

106

Краткая церк. рос. ист., т. II, стр. 155.

107

Ист. рус. цер., т. X, стр. 120–121.

108

Карамзин. Ист. госуд. рос., т. XI, стр. 238.

109

Соловьев, Ист. Рос., т. VIII. стр. 126.

110

Костомаров, Смут, время, т. I, стр. 321.

111

Платонов. Очерки по ист. смут., стр. 223 (по изд. 2-му).

112

Крат. рос. церк. ист., стр. 181, т. 2.

113

Карамзин, Ист. гос. рос., т. XI, прм. 577.

114

Карамзин, там же, стр. 213.

115

С. г. г. и д., II, стр. 229.

116

Левитский, хр. чт. 1885 г. ч. II, стр. 675. Пирлинг, из смутного времени, стр. 21: „Димитрий великорусс, побывавший в монастырях“.

117

Иное сказ. Времен., книга XVI, стр. 12., Избор. Поп., стр. 321.

118

Левитский, там же.

119

Карамзин (Ист. гос. рос., т. XI, стр. 130) и Преосв. Макарий (Ист. рус. пер., т. X, стр. 102) представляют дело так, что иезуиты тотчас же окружили самозванца, после того, как он открыл свое царское происхождение, и затем началась переписка с папским нунцием. Пр. Макарий здесь ссылается на Карамзина (т. X, ст. 102, прим. 70). Пнрлинг говорит: теперь документально установлено, что до своего приезда в Краков Димитрий не имел никаких сношений ни с нунциатурой, ни с иезуитами (Из смут, врем., стр. 177). Затем у Карамзина дело представляется так, что самозванец был сначала на аудиенции у Рангони, а потом у короля Сигизмунда. На самом деле, говорит Пирлинг, свидания совершились в обратном порядке. Карамзин заимствовал у Чилли небывалую сцену торжественной присяги Димитрия в доме нунция. В этом рассказе, по словам Пирлинга, есть доля правды: Димитрий, приняв сам католичество, обещал свое содействие для религиозных целей; его обещание было принято к сведению и при случае напоминалось ему. Но клятвы особенно торжественной не было и следов её нигде нет. Заимствования эти Карамзиным у Чилли, по словам Пирлинга, не подвергались надлежащей критике и, таким образом, на целый ряд событий образовался неверный взгляд. Главным виновником является здесь едва ли не Карамзин (цит. соч., стр. 175). Карамзин, говорит там же Пирлинг, допустил крупные недочеты и дал совершенно неверную окраску сношениям Димитрия с Римом.

120

С. г. г. и д., II, № 76, стр. 161. Ин. сказ. Времен., кн. XVI, стр. 15. Лет. о мят., стр. 79. Р. И. Б., т. I, стр. 95.

121

У Пр. Макария говорится, что Лжедимитрий прибыл в Краков и был принят Рангони в начале 1604 г. (цит. соч.,стр. 102). По мнению же Пирлинга, строго и твердо проведенные отношения между Римом и Димитрием начинаются не раньше второй половины 1605 г, (цит. соч. стр. 178).

122

С. г. г. и д., II, № 76.

123

Письмо написано по-польски, размашисто на трех больших страницах. Оно было немедленно послано в Рим, представлено папе и перешло в инквизицию, где обсуждалось дело о переходе Димитрия в католичество. В архиве этого ведомства оно и пролежало целых 3 столетия и только недавно, по милостивому разрешению папы Льва XIII, сделалось достоянием науки (Пирлинг, цит. соч., стр. 13–14 прим. 1). По Преосв. Макарию письмо это от 30 июля 1604 г., а по Пирлингу, от 24 апреля. О филологическом анализе этого письма и результатах его в пользу великорусского происхождения самозванца см. у Пирлинга. цит. соч., стр. 13–14.

124

А. Э, II, № 48. Пр. Макарий кратко передает содержание этого письма, пользуясь грамотами из актов Экспедиции, что и цитирует на 104 стр., прим. 71.

125

Пирлинг говорит: оба эти иезуита искренно верили, что самозванец истинный сын Грозного и наследник престола. Эта мысль проходит через дневник Левицкого (Пирлинг, цитированное сочинение – Из смутного времени – стр. 100, 144).

126

Смут. врем., т. I, стр. 145.

127

С. г. г. и д., II, стр. 169:18 ноября (новый стиль) принесена папская грамота.

128

Костомаров, смут, врем., I, стр. 158.

129

Пр. Макарий, ист. рус. церкв., стр. 104. Костомаров, смут, вр., I, стр. 216.

130

В. Завитневич, разбор соч. Арсений Элассонский – А. Дмитриевского – Проток. Сов. Киев. дух. ак. 1900–1901 г.

131

Левитский в своем исследовании – патриарх Игнатий (Христ. чтен. 1886 г. II) говорит: при общей смуте и неурядице, при постоянных изменах бояр и народа, нелегко было Игнатию оставаться непоколебимым защитником Годуновых. Правда, другие святители противились Лжедимитрию, – чего, однако, не сделал Игнатий. Но к извинению его нужно сказать, что он находился несколько в ином положении, чем прочие русские архиереи, и его измена Годуновым, следовательно, более простительна. В Москве Игнатий был заезжим человеком и по делу царевича Димитрия знал, конечно, мало. Это дело, как крайне неблаговидное и слишком подозрительное, до времени было забыто; о нем не старались говорить и очень может быть, что Игнатий, по приезде в нашу столицу, не получил никаких верных сведений о несчастном Углицком событии 15 мая 1591 года, – значит, тем легче он мог признать Лжедимитрия за истинного сына Грозного.

132

Источником сведений о Феодосии, епископе Астраханском, является житие его, находящееся в рукописи в Имп. публ. Библиотеке. Внешняя история этого памятника, говорит Платонов (Древ. рус. сказ, о смут, врем., стр. 296), восстановлена В. О. Ключевским (Древн. русские жития святых, стр. 333) и все то, чем житие может быть интересно историку смуты, уже пересказано Костомаровым. Последний склонен доверчиво относиться ко всем подробностям рассказа жития о том, что Феодосий упорно не желал признавать Расстригу истинным Димитрием и обличал его самозванство с ним самим. Справедливее, однако, думать, что разговор Феодосия с Лжедимитрием дошел до нас уже в легендарной форме.

133

Изборник Попова, стр. 292. Летоп. о мятежах, стр. 95. Карамзин XI, стр. 212.

134

Макарий, X, 105.

135

Костомаров, цит. соч. 251.

136

Лет. о мят., стр. 95.

137

Костомар. I, 252.

138

Арс. Элассонский и его мемуары по Р. И., А. Дмитриевского, стр. 32. Костомаров, См. вр., I, стр. 253. Карамзин, XI, 213.

139

А. Дмитриевского, цит. соч. 94. Свидетельство Арсения является новым в нашей исторической литературе. По Пр. Макарию, Игнатий занимал до прибытия в Россию архиепископскую кафедру на Кипре (X, 106), откуда бежал в Рим и там, будто бы, принял унию. Мы признаем первоначальным местом жительства не Кипр, а Ериссо, как об этом говорит Арсений, который мог хорошо знать место служения Игнатия. Не можем мы согласиться и с тем, что Игнатий принял унию в Риме, что Преосвященный Макарий высказал предположительно, а тем более с тем мнением, что он возвратился из Рима уже католиком (Чтение в Обществе истор. и др. 1848 года, № 8). Из дальнейшей истории Игнатия, говорит Левитский (Игнатий патриарх Московский), мы видим, что унию он принял в Литве после бегства из Москвы. „Это было бы уже лишним, если бы Игнатий принял унию раньше“. Но факт перехода в унию говорит за несомненные симпатии Игнатия к католичеству.

140

Летоп. о мят., 95.

141

Платонов, Древн. русск. сказ., Стр. 253.

142

Летоп. о мятеж., 95.

143

Платонов, Др. русск. ск., стр. 240, прим. 8.

144

Нов. летоп. Времен. XVII, 71.

145

Ин. сказ. Р. И. Б. XIII, 52.

146

Р. И. Б. XIII, стр. 370.

147

Там же, стр. 578.

148

Там же, стр. 865.

149

Там же, стр. 732.

150

Там же, стр. 937.

151

Там же, стр. 539–540.

152

Разбор соч. проф. А. Дмитриевского – Арс. Елассонский – Проток. Сов. Киев. дух. ак. 1900–1 г., стр. 182.

153

Избор. Поп., стр. 407.

154

Проф. Завитневич, Там же.

155

А. Дмитриевский, Арс. Элласонский. стр. 101–103.

156

Т. XI, стр. 219.

157

Т. VIII, стр. 119.

158

Илов. Смутн. вр. М-ского г-ства, стр. 42.

159

Костомар. Смутн. вр., 238, 258.

160

Истор. русск. церкви, т. X, стр, 106–7.

161

Игнат., патр. Московск.., – Христ. чтен. 1886 г. II т., стр. 562.

162

Левитский, там же.

163

Профес. Завитневич, Разбор сочин. Арсений Елассонский – стр. 180–181.

164

В. Завитневич, Разб. соч. Дмитриевск. – Арс. Елас. – стр. 180–181.

165

Карамзин, Ист. гос. Рос., т. XI, пр. 378.

166

С. г. гр. и дог. II, 92, стр. 204.

167

А. Дмитриевский, цит. соч., 103 стр. Мемуары Арсения являются важными здесь особенно в установлении точной даты времени поставления Игнатия. По иному сказанию поставление Игнатия было 24 июня (Р. И. Б. XIII, 52). Но это свидетельство, говорит также проф. Дмитриевский, нельзя считать достоверным. В 1605 году день недельный падал на 23 июня, что видно и из рассказа того же автора о вступлении Лжедимитрия в Москву месяца июня, в 20 день, четвертка (там же стр. 51). Следовательно, 24 июня в этот год приходилось в понедельник, а не в день воскресный, к которому обыкновенно приурочивались всегда патриаршеские хиротонии (Цит. соч. прим. 2, 122 стр.). Ошибку иного сказания повторяют и наши историки: пр. Макарий, т. X, 107; Соловьев, VIII, 119; Левитский в своем исследовании: Игнатий Патриарх Московский (Xp. чтен. 1886, II, 567); Доброклонский в руководстве по ист. русск. церкви, вып. 3-ий, 69 стр. У Костомарова, день поставления 24 июля (I, 258).

168

Временник, т. XVI, стр. 97; то же в Избор. Пон., стр. 194, 242.

169

Р. И. Б., т. XIII, стр. 370.

170

Игнатий, патр. Московский, Хр. чтен. 1886 года, II, 574.

171

Р. И. Б. XIII, 739.

172

С. г. гр. и дог. II, № 93, стр. 207.

173

Истор. р. ц, т. X, 109.

174

Apс. Эллас. А. А. Дмитриевского, стр. 106.

175

Чтен. в О-ве любит. духовн. просв. 1873 г., 335 стр.

176

Платонов, очерки по ист. смуты, стр. 292.

177

Карамзин, XI, 250.

178

Там же.

179

Пр. Макарий говорит, что о симпатиях Игнатия к католичеству свидетельствует письмо кардинала Боргезе к нунцию Рангони (ист. рус. церкв., т. X, стр. 108). Левитский об этом высказывается иначе: в достоверности сего (симпатии Игнатия католичеству) мы имеем полное право усомниться, что подтверждается гробовым молчанием Ватикана об этом деле (Лжедимитрий, как пропагандист католичества. – Христ. чтен., 1885 г., II, 393).

180

Ист. рус. церкв., т. X. стр. 111.

181

По мнению Пр. Макария (там же), самозванца приветствовал речью и протоиерей Благовещенского собора Терентий. Речь эта напечатана во II томе А. Э. под № 224. Платонов говорит об этой речи, что она литературная челобитная, но ни простое приветствие государю, ни речь при торжестве царского венчания. (Древне-русские сказания о смутном времени, стр. 58, прим. 2-е). Костомаров отнес эту речь ко времени пребывания самозванца в Москве (Смут, вр., т. I, стр. 254).

182

Сведения об этом посольстве есть в дневнике неизвестного спутника Рангони, хранящемся в Неаполитанской национальной библиотеке (Пирлинг, цит. соч., стр. 107–108).

183

Пребывание Кармелитов в Москве, хотя и краткое, говорит Пирлинг, доказывает, что Димитрий дорожил до самого конца хорошими, хотя бы только и внешними, отношениями с Римом и, не смотря на свои выходки против папы, старался угодить его желаниям и просьбам (цит. соч., стр. 60). Пр. Мак. говорит (цит. соч., стр. 112), что папа прислал в это время в Москву несколько иезуитов.

184

По словам Пирлинга, там же Рангони при встрече с самозванцем вручил ему икону мадонны и кольцо с её изображениями.

185

Левитский говорит, что патер Лавицкий ничего не сообщил о введении в России католицизма (Лжедимитрий, как пропаганд. катол., стр. 397). По словам Карамзина (Ист. XI, 237), посольство это было более для государственного, нежели для церковного, дела.

186

Лжедимитрий, как пропагандист катол. – Христ. чтен, 1885 г., т. II. стр. 402: ты должна, писал папа Марине, вместе с возлюбленным сыном нашим, твоим супругом, всеми силами стараться чтобы Богослужение католической религии и учение Св. апостольской церкви были приняты вашими подданными и водворены в вашем государстве прочно и незыблемо. Вот твое первое и главнейшее дело.

187

С. г. г. и д., II, стр. 228–229.

188

Там же, 124.

189

Костомаров, цит. соч., I, 321. Пр. Мак. – цит. соч., стр. 116.

190

Пр. Мак., там же.

191

Р. И. Б., т. XIII, стр. 79. Арсении Елассонский в своих мемуарах по рус. ист. говорит, что, посоветовавшись с боярами, синклитом двора относительно того, чтобы взять в жены Марину, дочь польского воеводы, все порешили взять ее, если она будет перекрещена в нашей восточной церкви (А. Дмитриевский – цит. соч., стр. 106).

192

В так называемом хронографе Кубасова говорится о Гермогене, что он подавал запрещение самозванцу на соборе – Избор. Поп., стр. 295. Левитский, Лжедимитрии, как пропагандист католичества – Христ. чтение, 1885 год, т. II, стр. 582.

193

Пр. Макарий говорит, что в числе протестующих были и протоиереи (цит. соч., стр. 115).

194

Относительно Иосифа существуют противоречивые свидетельства в одном и том же сказании „еже содеяся“. В редакции его, напечатанной в Чтениях О-ва ист. и древ. за 1847 г., сказано, что Иосифа самозванец хотел „последи сослати в заточение“. В редакции же Русской Исторической Библиотеки (т. XIII, стр. 740) говорится: „а епископа Коломенска Иосифа сосла (прим. 83 – сослати) в заточение“. Пр. Макарий (X, 115) и Карамзин (Ист. XI, 264) признают ссылку Иосифа. Соловьев, (История, VIII, стр. 123) говорит,что Иосифа оставили неизвестно по каким причинам.

195

Р. И. Б. XIII, 739.

196

Христ. чт. 1886 г., т. II, стр. 578.

197

Протоколы Совета Киев. дух. ак. 1900–1 г., стр. 170.

198

Иначе смотрит на отношение остальных архипастырей просьбе Лжедимитрия Левитский в своем исследовании – Игнатий, патриарх Московский – (Хр. чт. 1886 г.). Он признает их согласие с самозванцем и мотивирует его тем, что канонически такой чиноприем Марины был вполне правилен. „Говоря о законности согласия пастырей, говорит Левитский, мы не исключаем их намерения сделать угодное самозванцу. Угодливость эта не есть совершенное лукавство и безумие, как называет ее летопись, она не нарушала церковных постановлений, собор был на легальной почве“ (цит. соч., стр. 587). Мы знаем, что в 1606 г. собором иерархов был низложен Игнатий именно за присоединение Марины без перекрещивания. Собор 1620 года выставляет единственным участником самозванца в исполнении им плана присоединения Марины только Игнатия и констатирует именно эту вину, упоминая о низвержении Игнатия отцами собора 1606 года. На соборе 1620 года могли быть живы иерархи, рассуждавшие с самозванцем по указанному вопросу о чиноприеме Марины в православие. Они соглашались с мнением председателя собора – патриарха Филарета о низвержении Игнатия, что собор 1606 года поступил правильно. Если бы они были согласны с Игнатием, то собор 1020 года осуждал бы и их. – иначе говоря, они осудили бы сами себя.

199

Р. И. Б., т. I-й, стр. 51.

200

День этот приходился в четверг и был кануном праздника перенесения мощей св. Николая, столь почитаемого на Руси. Совершение брака в такой день в настоящее время, как известно, запрещается. Но было ли такое запрещение в практике русской церкви в XVII веке, ответить на этот вопрос определенно нельзя. У современников в их сказаниях мы не находим упрека самозванцу за выбор такого дня для венчания. Из историков Соловьев (Ист., VIII, 136) и Костомаров (Смут. время, II, 375) считают это нарушением церковнаго устава. Пр. Макарий не упоминает, чтобы выбор такого дня для брака был нарушением церковного устава. Замечательно, что в наших народных песнях это отмечено: А свадьба была на великий праздник–на великий праздник Миколин день,–Миколин день был в пятницу. (Киреевский, песни, вып. VIII, стр. 68).

201

Так представляется дело в известном церемониале, составленном для этого случая (С. г. г. и. д. – II, 138). Совершенно другое говорит в своих мемуарах Арсений, епископ Елассонский. Рассказав о короновании Марины, он совершенно умалчивает о том, что на литургии патриарх миропомазал и причастил Марину Св. тайн. Исследователь мемуаров Арсения, проф. А. А. Дмитриевский (Арсений Елассонский, стр. 111). говорит, что свидетельство Арсения нимало не оставляет в нас сомнения в исторической его достоверности и должно, по нашему мнению, быть отмечено, как новый и в высшей степени любопытный факт, проясняющий в значительной степени ускоренный ход дальнейших событий в жизни I-го самозванца, приведший к трагической развязке. Свидетельство Арсения и мнение в защиту его проф. А. Дмитриевского подробно разбирает в своей рецензии на эту монографию проф. Дмитриевского проф. В. З. Завитневич (Протоколы Совета Киев. дух. акад. за 1900–1 г.), отвергая историческую достоверность свидетельства Арсения. Пирлинг в своей монографии – Из смутнаго времени – упоминая свидетельство Арсения, говорит, что оно внушает более доверия, чем обличительная выходка Филарета (на соборе 1620 г. по адресу Игнатия).

202

История рус. церкв., т. X, стр. 117–118.

203

Заимствуем у Пp. Макария, цит. соч., т. X, стр. 122, прим. 85.

204

Протоколы Совета Киевск. духовн. академии за 1900–1 год, стр. 172–173.

205

Очерки, стр. 464, прим. 86.

206

Рук. по ист. р. ц., вып. 3, стр. 70.

207

Пр. Макарий, цит. соч., стр. 118.

208

Очерки, стр. 223.

209

Пр. Макарий (цит. соч., стр. 120–121) приписывает самозванцу намерение взяться за насаждение католицизма тотчас после брака, основываясь на известном показании Бучинских. Здесь мы находим следующие слова, приписываемые самозванцу и сказанные им наедине князю Вишневецкому 16 мая: „время-де мне своим делом промышляти, чтоб государство свое утвердити и веру костела римскаго распространити. А начальное-де дело то, что бояр побити“ (С. г. г. и д. II, № 140). Такое же намерение приписывают самозванцу и наши хронографы и сказания – Избор. Поп., стр. 237–8, – Ин. Сказ. Врем. кн. XVI, стр. 32–33, – Сказ, о Гр. Отреп. Чт. в О-ве ист. и др., 1847 г., IX. ст. 22. Пр. Макарий считает это за достоверное историческое свидетельство. Левитский в своем исследовании о Лжедимитрии (Хр. чт. 1885–6 г.г.) подробно разбирает показание Бунинских и считает его неверным исторически.

210

Пр. Макарий – История русской церкви, т. X, стр. 113. Сказ. современников о Димитр. самозванце, т. III, стр. 147.

211

Избор. Поп., стр. 192, 234.

212

Времен. т. XVI, стр. 97. Нов. Лет. Времен. т. XVII, стр. 97.

213

Игнатий, патриарх Московский – Хр. чт. 1887 г., т. I, стр. 31.

214

А. Дмитриевский, цит. соч., стр. 137.

215

Проток. Совета Киев. дух. акад. за 1900–1 г.г., стр. 118.

216

Иловайский, смутное время, стр. 65.

217

Рукоп. Филар. Сборн. Муханова. Изд. 2, стр. 263–264.

218

Она, по мнению исследовавшего ее Кондратьева, есть простая переделка повести Котырева, иногда довольно неумелая и неловкая.... Несочувственное отношение Котырева к В. И. Шуйскому закрыто в Рукописи Филарета рядом официальных похвал и царь Василий изображен законным монархом, мужественно боровшимся с изменниками (Платонов. .,Древне-рус. сказания о смутном времени, как исторический источник“, стр. 224).

219

Р. И. Б. XIII, 582. В своей повести Котырев, по словам Платонова, хотя и не щадит Шуйского, представляя его избрание незаконным, однако воздерживается от его прямого осуждения и удачно сохраняет по отношению к нему тон беспристрастия. Платонов. „Древне-русск. Сказ. о см. врем.“ 219 и проч.

220

Очерки по истории смуты, стр. 298.

221

История России VIII, 162.

222

С. г. гр. и дог. II, №№ 144 и 146.

223

С. г. гр. и дог. II, № 144.

224

Там же, №146.

225

Костомаров [„Смут, время“ т. II. стр. 12. прим. I-е] говорит о нем: „по житию его видно, что он не был тогда при открытии мощей, но, едучи из Астрахани в Москву, умер на дороге в Царицын“.

226

А. Э. II. стр. 110. „Ин. сказ.“ Врем. XVI, 48; в рукоп. Филарета [Сб. Мух. стр. 267] Авраамий называется Спасским архимандритом. В „Житии царевича Димитрия“ [Р. И. Б. XIII, 918]: „бояре, архиепископы, и многий чин освященный“. В одном хронографе вместо Филарета Никитича стоит Геласий, митрополит Сарский и Годонский [Изб. II, 195]. Автору хронографа, говорит Платонов, изменила память: митрополит Геласий в 1591 году хоронил царевича в Угличе [С. г. гр. и дог. II, № 60, стр. 121. „Древне-русские сказания, как историч, источник, стр. 67, прим. 2-е].

227

А. З. Р. т. IV, стр. 287.

228

Сказание соврем. о Дим. Сам, т. IV, стр. 200.

229

Платонов. „Очерки по истории смуты“ стр. 306.

230

„Очерки“ стр. 307.

231

Платонов, там же.

232

Там же.

233

А. Э. II, стр. 311. Иное Сказ. Р. И. Б. XIII, 82.

234

Р. И. Б. XIII, 389–90.

235

„Очерки“, стр. 308.

236

Мы заимствуем эти свидетельства из соч. Платонова „Очерки по истории смутного времени“.

237

„Очерки по ист. смуты“ Платонов, стр. 310.

238

„Смутное время Моск. госуд.“ стр. 288.

239

Стр. 8, пр. 1-е. А. 3. Р., т. IV, стр. 287.

240

„Святейший патриарх Филарет Никитич“. Чт. в О-ве любит. дух. просв., 1873, стр. 336.

241

„Ист. русск. церкви“, т X, стр. 126.

242

По мнению Платонова, в Ркп. Филарета здесь есть замечания самого митрополита Филарета. Такова может быть приписка, сделанная на полях: „приписать: долго не берли и молебны пели и по молебны само явилось тело, кабы дымок из стороны рва копанова показался благовонии, тут скоро обрели“ (Ркп. Ф-та Сб. Мух. 4 (267). Платонов: „Древне-русск. сказ.“ стр. 227, прим. I, А. э. II, стр. 1111.

243

„Нов. Летоп.“ 76; Летоп. о мят. 103–106, говорится, что Шуйского венчал Гермоген. Но в официальном чине венчания царя Василия (А. Э. II, № 47), первое место занимает митрополит новгородский Исидор. Гермоген был посвящен в патриархи 3 июля 1606 года (пр. Макарий. Ист. Русск. Церкви, т. X, стр. 130; Платонов „Др. русск. сказ. о см. вр.“ 227). В чине венчания упоминается ростовский митрополит, который в это время был в Угличе, так что чин венчания мог быть только предполагаемой программой.

244

Пр. Макарий. „Ист. Русск. Церкви“ X, 125. „В указании числа перенесения мощей в Москву тоже разница. Ркп. Ф-та, А. А. Э., Иное сказ, о сам., Голиков, Карамзин, Арцыб. считают 3 июня; по Беру, за мощами царь послал 30 июня; по Паерле, народу говорили 4 июня, что мощи везут к Москве; по писателю дневника Марины – что мощи везли в Москву 12 июня сказ. соврем. о самозв. I, стр. 108; т. II, стр. 77, т. IV, стр. 64“ (Смирнов: „Свят. патр. Филарет Никитич“. Чтен. в О-ве люб. дух. проcв. 1873 г., стр. 337, пр. 1-е). В ркп. Ф-та (Сб. Мух. 270) сказано, что при встрече мощей в Москве был патриарх; в Изб. Поп., 195, Нов. Лет., Врем. XVII, 76; Лет. о мят., 103; патриарх при встрече мощей – Гермоген. Но „по свидетельству царя и царицы патриарха при этом не было“ (С. г. гр. и дог. II, стр. 311–316); Макар. X, 126, примеч. 88. Гермоген же был поставлен в патр. 3 июля (Макар. X, 130, пр. 95).

245

„По одному известию, случилось, что введенный во храм один больной умер. Это объяснили его безверием. Иностранцы-протестанты спрашивали у сидевших около Церкви увечных и слепых: Что же вас не исцеляет царевич“. „По маловерию нашему“ отвечали страдальцы: „Бог чрез ангела своего объявляет нашим архиереям и попам, кого он удостоит исцелить“. Иноземцы удивлялись находчивости этих людей и крепости веры православных, непонятной для их протестантского свободомыслия (Комаров. „Смутное время Московск. госуд.“ т. II, стр. 36).

246

А. Э. II, № 48; С. г. гр. и дог. II, № 47.

247

„Смутн. время“. II, 18.

248

„Очерки по ист. смуты“ стр. 316.

249

„Очерки по истории смуты“ стр. 316.

250

Р. И. Б, XIII.

251

„Очерки по истории смуты“ стр. 317.

252

M. м. Макарий. Ист. русск. церкви, X, 130.

253

Летоп. о мят., 105; Платонов „Очерки“, 320.

254

Палицын. „Сказание“, изд. 2-е, стр. 35.

255

Летопись о мятеж., 108.

256

А. Э. II, стр. 132.

257

„Очерки по истории смуты“ стр. 328.

258

Летоп. о мят., стр. 109.

259

А. Э. II. № 57–58.

260

Летопись о мят. III.

261

„Смутное время“ стр. 85.

262

Летопись о мят. Там же.

263

Костомаров. См. вр., II, 81.

264

А. Э. II, стр. 106.

265

А. Э. № 61.

266

Платонов. Очерки по ист. рус. см. стр. 256, изд. 2.

267

Р. И. Б. XIII, 177–184.

268

Др.-русск. сказ. о см. вр., стр. 60–61, прим. I.

269

А. Э. II, стр. 149.

270

Скворцов в своем исследовании (Пр. Дион. Зобн., стр. 54) делает предположение, что в это время прибыл с Иовом Старицкий, архимандрит Дионисий, впоследствие знаменитый архимандрит Троицкой лавры.

271

Карамзин. Ист. г. Р, т. Х II, стр. 47.

272

А. Э. II, стр. 157.

273

А. Э. II, стр. 159.

274

Там же, стр. 160.

275

Карамзин, ист. гр. XII, стр. 49–50.

276

Летоп. о мят. 117.

277

А. Э. II, № 73.

278

Там же, стр. 164, ст. 2-й.

279

Карамз., цит. соч. XII, прим. 126.

280

Летоп. о мят., стр. 118.

281

А. Э. II, № 74.

282

Там же, стр. 123; Ркп. Ф-та, Сб. Мух. II. 275.

283

Карамз. XIII, 67.

284

Сказ. совр. о Дм. Сам. I, 131; II, 111.

285

Лет. о мят. 120; Нов. Лет. Врем. XVII, 87. Р. И. Б. I, 124.

286

Р. И. Б. I, 124, 136, 140.

287

Р. И. Б. I, стр. 134.

288

Ркп. Ф-та Сб. Мух. 278–280.

289

Речь Гермогена находится в так называемой рукописи Филарета (Сб. Мух. 278–80). Платонов относит эту речь к риторическим упражнениям, составленным для того, чтобы украсить простой и краткий слог Котырева, послуживший основой для этого памятника (Древнерусск. сказ., 228 и прим. I).

290

См. вр., стр. 94; Летоп. о мят., стр. 124; Платонов. Очерки. 330.

291

Бутурлин. Ист. смутн, вр. т. II, ст. 148; Сказ, совр. I. 153; С. г. г. и дог. II, 342.

292

Соловьев. VIII, 211–219; Костомаров, См. вр. II, 159, прим. 1-е.

293

С. г. гр. и дог. № 163, стр. 339.

294

Летоп. о мят., стр. 137.

295

См. вр. II, 184.

296

Летоп. о мят., стр. 139.

297

Там же.

298

Летоп. о мят. 139–141; А. Э. II, № 88.

299

Это, по словам пр. Макария, было знаком того, „что самозванец действовал под влиянием поляков или литовцев: ибо только в литовской митрополии существовал обычай, что святители, назначаемые государем на ту или другую кафедру, назывались сперва „нареченными“, пока кафедра та была еще занята другим иерархом, или пока они сами не были посвящены, а в Руси Московской такого обычая не было никогда“. (История русск. церкви, X, 139). Смирнов в своем исследовании о Филарете, говорит: „Причиною этого не была ли польская инструкция первому еще самозванцу, в которой, между прочим, были такие пункты: не нужно много хлопотать о титуле императора, и потому, что для принятия его необходимо новое венчание, которое патриарх совершить не может, предложить вопрос об отношении патриарха Московского к Византийскому, откуда его власть раздавать должности людям, приверженным к унии. Особенно высшее духовенство должно быть за унию, оно должно руководить народ к предположенной цели, – а это в руках его царского величества“ (Чт. в О-ве люб. духовн. просв. 1873 г., стр. 344, пр. 97-е).

300

Сказ. совр. о самозв. т. I, стр. 144. „Невероятно, говорит Смирнов в упомянутом нами исследовании, чтобы такая бросающаяся в глаза драгоценная вещь могла сохраниться при митрополите. Мы знаем что его застали в полном святительском облачении и, конечно, с жезлом. Как же мог не броситься в глаза такой дорогой яхонт, когда снимали ризы со святителя? Как мог он сохраниться от алчности поляков, когда они раку святого Леонтия на части рассекли“ (Лет. о мятеж., 141) Цит. соч. 344, прим. 99.

301

Сказ. совр., т. V, стр. 29.

302

А. И. т. II, № 106.

303

А. И. II, № 128. Смирнов. Цит. соч. Чт. в О-ве люб. дух. просв. 1873 г., стр. 346. „Судя по тому, говорит Смирнов, что Филарет Никитич писал грамоты за своею печатью в Юрьев-Подольский и считал в своем патриархате Суздальский уезд, можно думать, что он распоряжался всеми делами до него, как нареченного патриарха, относящимися, во всех тех областях, которые целовали крест Тушинскому вору. Данных исторических, правда, для такого заключения нет, но можно с вероятностью так думать. Известно, например, что в 1609 году царик прислал в архимандриты в Суздальский Ефимиев монастырь какого-то старца Иова. Конечно, назначение и утверждение его не могли произойти без участия и содействия высшей духовной власти, каковою в Тушине был Филарет. С просьбами по делам и нуждам духовным, русские часто обращались, как видно из актов, к Сапеге, и если такие просьбы, как, например, о поставлении в архимандриты старца Левкия, уважались и исполнялись: все такое не могло пройти без участия в делах, касающихся церкви, нареченного патриарха. Из сохранившейся грамоты, которую мы указали, видно, что Сапега стоял в близких отношениях к наречённому патриарху, давал ему знать о нуждах церковных, и патриарх удовлетворял требованиям. Распоряжения царика о старце Иове и Левкии предполагают также церковную деятельность пленника. Все это уполномочивает нас признать, что ведению Филарета Никитича подлежали все области, признавшие Тушинского вора настоящим царем русским“.

304

Очерки по ист. см., стр. 419.

305

Доп. к А. И. II, № 76.

306

По словам Платонова, „все это произведение носит характер официального панегирика Филарету и для биографии Филарета нет в нем ни одной такой подробности, которой бы не было в „Новом Летописце“ (Древне-русск. сказ, о см. вр., как истор. источн., 275).

307

А. Э. II, № 169, стр. 288. „Патриарху, говорит Смирнов в упомянутом нами исследовании, незачем было бы защищать правоту пленных, если бы все так смотрели на попавших в Тушино нуждею как смотрел сам он; незачем было бы упоминать, что „таковых мы не порицаем“, если бы не было порицающих“. (Цит. соч., стр. 349). Платонов так высказывается об этом свидетельстве Гермогена: „Вполне доверяя искренности слов Гермогена, слушатели и читатели его грамот могли однако соображать, что для Московского правительства было бы совершенно невозможно отозваться о Филарете иначе, как о пленнике вора. Если бы оно объявило его добровольным приверженцем „царя Димитрия“, то этим самым сильно подняло бы шансы своего Тушинского противника. Признание вора Романовыми, было бы тяжким ударом Шуйскому. Впрочем заявлениям Гермогена русские люди позднейшего времени охотно давали веру. Трудно было бы подозревать в добровольном служении Вору того иерарха, который при первой возможности отстал от Вора, желал на Московский престол Владислава и, возвратясь в Москву весною 1610 года из Тушина, стал затем в рядах правительства, безусловно враждебного Вору“. (Очерки по ист. см., стр. 417).

308

Р. И. Б. XIII, 513. „Тонко сплетенная фраза, говорит Платонов об этом свидетельстве Палицына о Филарете, способна навести читателя на справедливую, по-видимому, догадку, что, попав поневоле в Тушино, Филарет и в самом деле не намерен был преклоняться ни перед Вором, ни перед Шуйским, а терпеливо ожидал“. (Очерки по ист. смуты, стр. 418).

309

Приведя эти свидетельства, Смирнов говорит: „Есть основание думать, что о Филарете Никитиче в народе ходила не совсем благоприятная для него молва в то время, когда он был в Тушине“ (Цит соч. 348).

310

История русск. церкви, т. X, стр. 140.

311

Ист. гос. российск., т. XII, стр. 12.

312

Там же, стр. 187.

313

Ист. России, VII, 246.

314

Смутное время. II, 184–5.

315

Очерки по ист. русск. смуты, стр. 418–419.

316

Цит. соч., стр. 347–348.

317

Палицын „Сказание“ стр. 50.

318

Цит. соч. XII, стр. 128.

319

Палицын. Сказание, стр. 51; Летопись о мятеж., стран. 175.

320

Карамзин. XII, 310; пр. Макарий X, 138.

321

Пр. Макарий. Ист. русск. церк. X, 217.

322

А. И. II, № 99 и 100.

323

Палицын. Сказание, стр. 51.

324

Там же; Летоп. о мят., стр. 184; пр. Макарий X, 138; Карамзин XII, 128, 224.

325

Лет. о мят., стр. 145; Костомаров II, 190.

326

Палицын. Сказание, стр. 51. Как-бы в подтверждение словам Палицына, в синодике Софийского Вологодского собора находим такую запись: „Помяни Господи, иже во граде Вологде избиенных и сожженных священников и диаконов от польских и литовских людей и от русских воров“. Затем поименно исчисляются 68 человек убитых, среди которых было 3 протоиерея, 34 священника, 6 диаконов и 6 иноков. (Толстой, Рассказы из истории русской церкви, стр. 420, прим. 6-е).

327

О плене протопопа Димитрия.–Летопись о мятеж., стр. 132–133.

328

Летопись о мятеж., стр. 185. Карамзин, XII, 224, примечан. 553. Костомаров, См. вр., II, 403.

329

Сказание, стр. 51.

330

Летоп. о мят., стр. 188. Иловайский, говоря об измене Галактиона, замечает: „пример тогда довольно частый среди игуменов и священников, но очень редкий среди высшего русского духовенства“ (Смутное время, стран. 107).

331

Сказание, стр. 65.

332

Там же, стр. 68–69.

333

Палицын, Сказание, стр. 70–71.

334

Палицын, Сказание, стр. 80.

335

Палицын, Сказание, стр. 81–82.

336

Там же, стр. 151.

337

Смутн, вр., II, 212, прим. 1.

338

Палицын, Сказание, стр. 113.

339

Там же, стр. 121.

340

Там же, стр. 154 и 213.

341

Палицын, Сказание, стр. 155.

342

Там же, стр. 185.

343

Там же, стр. 203. Историю осады Троице-Сергиева монастыря мы излагаем по сказанию Палицына. Об этом сказании Коялович говорит так: самым выдающимся произведением в деле прагматического изложения нужно признать сказание Авраамия Палицына об осаде. Здесь мы уже видим цельное изображение исторического движения русской жизни от начала и до конца смутного времени, видим в авторе ясное народное сознание и сознание значения для будущего времени его труда; наконец, видим твердые приемы изложения, давно вырабатывавшиеся на Руси, особенно в житиях XVI столетия (История русского самосознания, стр. 61).

344

Русск. церковь на служении государству в период смутн, врем., Труды Киевской духовной академии 1861 года, III, 238.

345

А. Э. II, № 138.

346

А. Э. II, № 145; Костомаров. См. вр. II, 300.

347

А. Э. II, 158.

348

Там же.

349

Труды Киев. Дух. Акад. 1861 года, III, стр. 256. Цит. соч.

350

Так были разграблены или разорены следующие обители. Шайка Сапеги, взявши после осады Панфутьев монастырь, убила игумена и братию, так что число всех побитых вместе с людьми достигало до 12000 (Нов. лет., стр. 117). Лисовский со своим отрядом взял Калязинский монастырь препод. Макария. Мощи преподобного, почивавшие в раке, были повергнуты на землю, рака же рассечена. Игумен с братией и людьми перебиты, казна разграблена и самый монастырь сожжен (Нов. лет., стр. 123). При разорении Толгского монастыря в Ярославле, убиты были все иноки и служки в числе 46 человек (Пр. Макарий. Ист. русск. церкви X, 217). Кроме того были разграблены монастыри: Валаамский, Волоколамский, Угличский, Алексеевский, Корельский, Песоцкий, Свияжский- Богородицкий, Муромский, Кожеозерский, Костромско-Ипатьевский, Саввин-Сторожевский, Ярославский, Галичский-Симоновский, Плесский-Николаевский, Тихвинский и многие другие. (А. Э. II, № 6, 168; т. III, №№ 15, 41, 47, 69, 75, 86, 96, 103; А. И. т. II, №№ 137 и 343; т. III, №№ 76, 79; Доп. к Ак. ист. I, №№ 142, 143, 152, 168, 170, 174, 232).

351

Толстой, цит. соч.. стр. 424, пр. 18. Кроме указанных нами обителей и подвижников пострадали в это время и другие. Мы не останавливаемся на подробностях всего этого разорения, как не входящих в нашу основную задачу.

352

А. Э. II, № 99, стр. 196.

353

Костомаров. См. вр. II, стр. 237–239.

354

А. И. II, № 212, стр. 249.

355

Сказание, стр. 218.

356

Палицын. Сказание, стр. 220.

357

См. вр. II, 309.

358

Костомаров. II, 316.

359

Там же, II, 339.

360

Цит. соч., стр. 350.

361

Бутурлин. Ист. смутн, вр. III, прим. 7-е; Смирнов, цит. соч. стр. 355.

362

Р. И. Б. I, стр. 524–533.

363

Очерки по ист. см., стр. 418–419.

364

Смирнов. Цит. соч., стр. 356.

365

Летоп. о мят., стр. 171.

366

Нов. летоп. Времен. XVII. III.

367

Указанный нами вопрос ставится, как мы видели, Платоновым и Смирновым. Кроме них, мы не находим его у других историков граждан., равно как и у знаменитого историка нашей церкви Макария.

368

Летоп. о мят., стр. 169–170.

369

Там же; Р. И. Б. I, 184, 191, 592, здесь сказано про Филарета, что „его кажется ранили“.

370

См. Мух., 289.

371

Очерки по истории смуты, стр. 440–441.

372

Очерки по ист. см., стр. 447.

373

С. г. гр. и д. I. № 163, стр. 607.

374

Что именно в это число была попытка к свержению Шуйского, это доказывает Платонов в „Очерках по истории смуты“ (Стр. 624 прим. 172). У наших историков ошибочно повторяется дата 17 февраля (Макар. Ист. Рус. Церк. X. 142; Соловьев, VIII. 265; Костомаров II, 262; Иловайский, цит. соч. 126).

375

Летоп. о мят., стр. 150.

376

„Житие преп. Дионисия“, стр. II, заимств. у Платонова „Очерки“, 436.

377

Скворцов. Преп. Дионисий Зобниновский, стр. 58.

378

Летоп. о мят., стр. 150.

379

Нов. летоп., Времен. XVII, стр. 101.

380

Изб. II., стр. 198.

381

Нов. летоп., Времен. XVII, 102; Летоп. о мят., стр. 151.

382

А. Э. II, № 169, стр. 286–291.

383

Эти слова патриарха дают основание думать, что и из духовенства в это время нашлись такие, которые были на стороне Тушинского вора, но это были лица только священнического и иноческого чина из низшего духовенства.

384

А. Э. II, стр. 286, № 169.

385

А. Э. II, стр. 287; столб. 2.

386

Странник. 1864 г., II, 121.

387

А. И. II, № 212.

388

Летоп. о мят., 184–185; Нов. лет., 115–118.

389

Иное Сказание Врем. XVII, II.

390

Костомаров, цит. соч. II, 404.

391

Летоп. о мят., стр. 186; Нов. лет., 119.

392

Летоп. о мят., стр. 186; Нов. лет., 119.

393

Нов. летоп., 120.

394

Там же.

395

Там же.

396

Палицын. Сказание, 234–235.

397

Лет. о мят., 183; Нов. лет., 120. У Палицына (Сказ. 235) вместо Тюфякина стоит Василий Туренин.

398

Летоп. о мят., стр. 188.

399

Летоп. о мят., стр. 196.

400

А. Э. II, № 109. Несмотря на такую яркую очевидность стояния Гермогена за Шуйского, мы находим свидетельства, что он и весь освященный собор просили Шуйского оставить престол (А. З. Р., т. IV, № 183. ДХСL.) Такое свидетельство, исходившее от Сигизмунда, можно считать не только невероятным, но умышленной клеветой на личность того, кто, защищая Шуйского, подвергался не раз оскорблениям.

401

Пр. 1-e С. г. г. и д. II, 197.

402

Сол. ист. р. VIII. 339.

403

Летопись о мятеж., 189.

404

Карамзин, XII, Прим. 582.

405

Там же, стр. 235.

406

Странник, 1864 г. II, стр. 133.

407

Летоп. о мят., стр. 189.

408

Договор этот помещен в С. г. г. и д. II, 189.

409

Платонов, очерки по ист. смут. врем., стр. 463.

410

Летоп. о мятеж., стр. 190–191.

411

С. г. г. и д. II, 202.

412

Костомаров, Смут. врем. т. III. стр. 27–28.

413

Ркп. Филарета в сборнике Муханова, стр. 297.

414

Костомаров, См. вр. Ill, 37. Такое же мнение высказывает А. Смирнов в своем исследовании о Филарете Никитиче. Чтение в О-ве люб. дух. просвещ, 1873 г., VI. стр. 784, Примеч. 128.

415

С. г. г. и д. II, 201.

416

Мак. ист. р. ц., X, ст. 149 и пр. 104.

417

Смирнов, цит. соч., ст. 484.

418

Ркп. Фил., ст. 298.

419

С. г. г. и д. II, 205–207.

420

Смирнов, цит. соч., стр. 784. Карамзин, Ист. г. р., XII, стр. 249.

421

Ркп. Фил., стр. 298.

422

См. вр. III, стр. 43.

423

Костомаров, там же, стр. 43. Платонов, там же, стр. 468.

424

Платонов, там же, стр. 467.

425

В. 3. Завитневич – А. С. Хомяков, т. I, стр. 721.

426

Костомаров, см. вр., т. III, стр. 45.

427

Платонов, Очерки, стр. 479.

428

Костомаров, там же, стр. 52.

429

Лет. о мят., стр. 193.

430

Костомаров, там же, стр. 52.

431

Платонов, Очерки, стр. 465.

432

Костомаров, там же, стр. 57.

433

Костомаров, там же, стр. 64.

434

Ркп. Фил., стр. 302; Костомаров, там же.

435

Нов. Летописец – Временник, VII, 124.

436

Костомаров, там же, стр. 75.

437

А. Смирнов – цит. соч., стр. 787–788.

438

Костомаров, там же, стр. 82.

439

Нов. Лет., 125–126; Лет. о мят., стр. 199.

440

Костомаров, См. вр. III, 94.

441

Относительно вопроса, как смотреть на этот отъезд, видеть ли в нем действительную измену или только проницательность в безполезность посольства, – существуют различные взгляды. Одни из историков видят здесь измену: Соловьев, (Ист. Рос. т. VIII. стр. 380), – Забелин, (Минин и Пожарский, стр. 236–240). – Платонов (Очерки по истории смуты врем., стр. 475). Противоположный взгляд высказывают Карамзин (Ист. госуд. Рос. т. XII, стр. 274), Костомаров (Смут. время, т. III, 95). Летописец смутного времени, Палицын, уехавший сам из под Смоленска, выражается глухо об этом отъезде: „нецыи от послов к царствующему граду возвратишася; вообще же об этом посольстве Палицын говорит, называя его „бездельным“. (Сказание о смут, врем., стр. 240).

442

Летопись о мятежах, стр. 199–200; Новый летописец, стр. 126.

443

Собрание государст. грамот и договоров, II, 208, 212, 216, 220. Нов. лет., там же; Летоп. о мят., там же.

444

Акты ист. II, № 314.

445

С. г. г. и д. II, № 219.

446

Очерки, стр. 475.

447

Р. Ист. Библиотека, т. 13, стр. 196–208.

448

Платонов, Очерки, 482, 483.

449

С. г. г. и д. II, стр. 497; Акты экспед. II, стр. 292.

450

С. г. г. и д. II, стр. 417.

451

Р. Ист. Б. XIII, 202–203.

452

Лет. о мят., стр. 204.

453

Р. Ист. Б. XIII, 204.

454

Там же. Так повествует об этом разговоре патриарха с Салтыковым автор так называемой – Новой Повести. –Он не называет Салтыкова по имени, а лишь упоминает о нем с презрительными эпитетами, как начальный губитель, злой человекоядный волк–. Если не предполагать, говорит Платонов, в начальном губителе Салтыкова, то трудно указать другое лицо из московского боярства, всем известное и стоявшее во главе сторонников Сигизмунда (Древ. рус. сказ. о смут, врем., стр. 90, прим. 1-е).

455

Платонов, Очерки по ист. см. вр., стр. 484.

456

Лет. о мят., стр. 205; Нов. летоп., стр. 127.

457

Лет. о мят., стр. 206; Нов. лет., стр. 129; С. г. г. и д. II, № 224; А. Э. II, № 170.

458

Пр. Мак., ист. р. ц., т. X, стр. 151–152; Летоп. о мят., стр. 206–207; Нов. летоп., стр. 129–130.

459

С. г. г. и д. II, стр. 491.

460

Акт. ист. II, № 307.

461

Ркп. Фил., стр. 304–305; Р. И. Б. XIII, 606.

462

Р. И. Б. XIII, стр. 606; Изб. Поп., стр. 306; С. г. и д. II, № 229; А. э. II, №№ 176, 179; Платонов, Др. рус. сказ., стр. 92, пр. 5.

463

Лет. о мят., стр. 202.

464

Там же, стр. 203.

465

С. г. г. и д. II, № 226.

466

Там же, № 227.

467

Сочинения, т. 1, стр. 599.

468

Для иллюстрации сознания народом Москвы, как центра религиозной святыни земли русской, можно указать на следующий обычай, практиковавшийся до Петра I в Москве. До Петра Великого, говорит К. Аксаков, существовала в Москве такая перекличка стрельцов, когда вечером в 8 или 9 часов запирались ворота Кремлевские. Близ Успенского сбора часовой страж первый начинает протяжно и громогласно, как-бы на распев, возглашать: Пресвятая Богородица, спаси нас; за ним 2-й, в ближнем притине, возглашает: святые Московские Чудотворцы, молите Бога о нас; потом 3-й – святый Николай чудотворец, моли Бога о нас; потом 4-й – все святые, молите Бога о нас; 5-й – славен город Москва; 6-й – славен город Киев; 7-й – славен город Владимир; 8-й – славен город Суздаль – и так поименуют: Ростов, Смоленск, Ярославль и пр. многозначительное свидетельство. В этой перекличке раздается голос русской земли: слышишь как она сама себя чувствует, сама себя называет и сознает в городах своих, в общем чувстве себя самой единым совершенным целым. В этом не придуманом народном голосе слышишь, что царствующий град Москва помнила все города русские, всю русскую землю – (Константин Аксаков, сочинения, т. 1-й, стр. 603–601).

469

С. г. г. и д., II, 229.

470

А. Э. II, № 179.

471

Там же, №№ 174–180.

472

Там же, № 183.

473

Костомаров, Смут. врем., III, 127.

474

Костомаров, Смут. время, III, 129.

475

Там же, стр. 100.

476

А. Э. II, № 188.

477

С. г. г. и д, II, стр. 498.

478

Там же, стр. 228.

479

Костомаров, См. вр. III, стр. 101.

480

Там же, стр. 108.

481

Лет. о мят., стр. 209. Нов. Лет., стр. 131.

482

Костомаров, смут. врем. III, стр. 101.

483

Патриарх Гермоген-Странник, 1864 г.. II, стр. 145.

484

Лет. о мят., стр. 209–213; Нов. лет., стр. 131–132.

485

Лет. о мят., стр. 214. По сообщению Бэра, Гермоген был заключен на Кириллово подворье – Сказ. соврем. о Дим. сам., т. I, стр. 209; V, 87.

486

Костомаров, там же, стр. 157.

487

Карамзин, ист. Рос., т. XII, стр. 292.

488

Лет. о мят., стр. 210; Нов. лет., стр. 135.

489

Там же.

490

Странник, 1864 г., т. II, стр. 145.

491

Лет. о мят., стр. 215; Нов. лет., стр. 134; Ркп. Фил., стр. 300.

492

А. Э. II, 188. стр. 322. Автор летописи о мятежах говорит, что архиепископ Сергий был в розни с Шеиным, потому что хотел сдаться королю. По свидетельству-же Кобержицкого, Шеин, с совета архиепископа Сергия, не хотел ни слушать, ни толковать предложений о сдаче. Костомаров, Смут. время, т. III, стр. 352; См. о том же – ист. рус. цер. Пр. Мак., т. X, стр. 205.

493

Костомаров, смут. время, т. III, стр. 191.

494

Карамзин, ист. Рос., т. XII, стр. 191.

495

А. Э. II, стр. 314.

496

Костомаров, Смут. время, т. III, стр. 218.

497

Лет. о мят., стр. 227–228.

498

Платонов, Очерки по ист. смуты, стр. 493.

499

Карамзин, т. XII, прим. 793. – Платонов, Очерки по ист. смуты, стр. 502. – Костомаров, См. вр., т. III, стр. 171–174.

500

Лет. о мят., стр. 224.

501

Костомаров, там же, стр. 171.

502

Очерки, стр. 513–514.

503

Лет. о мят., стр. 224.

504

Там же.

505

Очерки по ист. см., стр. 516.

506

Лет. о мят., стр. 230–231.

507

Иловайский, Смут. время, стр. 215.

508

Р. И. Б., XIII, 225.

509

Там же.

510

P. И. Б., т. XIII, стр. 235.

511

Там же.

512

Там же, стр. 183.

513

Платонов, Древ. рус. сказ. о смут. врем., стр. 124.

514

Лет. о мят., стр. 232.

515

Там же, стр. 231.

516

Там же.

517

Р. И. Б., т. XIII, стр. 240–242.

518

А. Э. II, 149.

519

Очерки по ист. см., стр. 520.

520

Платонов, там же, стр. 521.

521

А. э. II, 194,–С. г. г. и д., II, 268.

522

Там же.

523

Там же.

524

В актах экспедиции вместо казанскому стоит казацкому – так и в С. г. г. и д.

525

А. Э. II, № 197, – С. г. г. и д., II, 209, – А. И. II, № 333.

526

Лет. о мят., стр. 238.

527

Там же. – Нов. лет., стр. 146. – А. Э. II. № 202. – Сказ. совр. о Дим. Самозв., т. V, стр. 87. В Рукописи Фил. (Сб. Мух., стр. 319) сказано: генваря в 17 день святейший Гермоген патриарх мученически за веру Христову скончась, от зноя затхошася... По польским известиям, Гермоген удавлен был (Ист. р. ц. Пр. М., т. X, стр. 156, прим. 107).

528

Прав, соб., 1866, июнь. Мощи свящеиномученника Гермогена при перенесении их в Успенский собор были найдены нетленными. В 1812 г. враги – грабители извлекли их из ящика, думая, что там скрыты сокровища. По изгнании Наполеона из Москвы мощи Гермогена найдены нетленными на полу. Толстой, расск. из ист. рус. цер., стр. 432, пр. 31 – по изд. 5-му.

529

Рублевский, патриарх Гермоген, Странник, 1864 г. II, стр. 78.

530

P. И. Б., т. XIII, стр. 191.

531

Там же, стр. 207.

532

P. И. Б., т. XIII, стр. 197.

533

Там же, стр. 203.

534

Там же, стр. 206.

535

Эпитеты эти мы заимствуем из так называемой Новой повести о Московском государстве. Взгляды на события, говорит об этом произведении исследователь их Платонов (Древ. рус. сказ. о смут. врем., стр. 102), отзывы о лицах, тон, которым говорит автор о том или другом современном явлении, драгоцены для историка потому, что помогают ему уловить и воссоздать первые проблески того общественного настроения, которое быстро окрепло, сплотило народную массу одним национальным чувством и повело к возвращению государственного порядка и национальной самостоятельности.

536

Р. И. Б., т. XIII, стр. 124–125. Изб. Поп., стр. 200–201.

537

Христ. чтение за 1903 г., т. 2 стр. 660–661, – Обзор журналов.

538

Костомаров, смут. время, т. II, стр. 40.

539

Соловьев, Ист. Рос., т. VIII, стр. 169.

540

Там же.

541

Очерки по ист. см., стр. 477–478.

542

Ист. р. ц., т. X, стр. 164.

543

Там же, стр. 165.

544

Игнатий, патриарх Московский, – Левитский, Хр. чт. 1887 г., I, 32.

545

Нов. лет., стр. 134.

546

Левицкий, там же; Пр. Мак., истор. р. ц., т. X., стр. 157.

547

Акты Зап. Рос., т. 4, стр. 435.

548

Сказ. Палицына, стр. 69.

549

Сказ. Пал., стр. 247.

550

Там же, стр. 248.

551

Говоря о точной посылке грамоты в Казань в июле, он замечает, что она составлена по прежписанному (сказ., стр. 253). Выражением по прежписанному, по мнению Скворцова, предполагается, что и раньше этого из монастыря посылались грамоты (Скворцов, Пр. Дионисий, стр. 72).

552

Заимствуем из цит. соч. Скворцова., стр. 72–73.

553

Сказ. Палиц., стр. 251.

554

Там же, стр. 249–250.

555

Скворцов, цит. соч., стр. 75. Он даже приписывает им такое значение, что Ляпунов пользовался формою их для своих отписок (стр. 76). Признавая за грамотами Дионисия такое влияние на ополчение Ляпунова, что оно поспешило идти к Москве благодаря им, Скворцов полемизирует с Голохвастовым и Забелинным. Они видят в свидетельствах Палицына анахронизм, потому что по Палицыну выходит, как будто только Троицкие грамоты возбудили народное движение на защиту Москвы. Свидетельство Палицына, говорит Скворцов, не есть следствие намеренной лжи, скрывшей хорошие подвиги других, а произошло это скорей от неточности сообщения, которую можно объяснить следующим образом. Так как рассылка первых Троицких грамот произошла все-таки раньше окончательного собрания к Москве ополчения, то естественно рассказать о ней и поместить раньше, а потом уже сделать описание того, что произошло после (т. е. описание собрания войск под Москвою). Скворцов, цит. соч., стр. 80.

556

Нов. лет., стр. 133.

557

Скворцов, там же, стр. 196.

558

Там же, ст. 96–97.

559

Скворцов, цит. соч., стр. 98.

560

Там же, стр. 100–101.

561

Там же, стр. 99.

562

Лет. о мят., стр. 214.

563

Скворцов, цит. соч., стр. 84.

564

Сказ. Пал., стр. 253.

565

А. Э. II, № 190.

566

А. Э. II. № 190, 202; С. г. г. и д., II. № 275.

567

Очерки по ист. см., стр. 525.

568

А. Э. II, № 192; Платонов, там же, стр. 525.

569

Сказ. Пал., стр. 257.

570

Палицын, там же, стр. 257.

571

Скворцов, цит. соч., стр. 89.

572

Сказ. Пал., стр. 257–258.

573

С. г. г. и д., № 275.

574

Платонов, Очерки, стр. 526.

575

Там же.

576

Скворцов, цитированное сочинение, стр. 130; А. Э., II, № 107.

577

А. И. II, № 96.

578

Кедров. Авраамий. Палицын–Чт. в О-ве ист. и др. 1880 г., т. IV, стр. 97.

579

Кедров, там же.

580

Кедров, цит. соч., стр. 98.

581

Там же, стр. 98–99.

582

Очерки, стр. 529.

583

Стр. 74.

584

Чт. в О-ве ист. и др., 1880 г.

585

Отдел. Изд., Тверь 1890 г.

586

Скворцов, цит. соч., стр. 131.

587

Там же, стр. 115.

588

Ист. Рос., т. XIII, стр. 455–456.

589

Смут. время, стр. 261.

590

Иловайский, смут. время, стр. 221.

591

Цит. соч., стр. 528. В примечании к странице 226 – Платонов говорит: мы не считаем удачными возражений, предъявленных в последнее время Забелину: см. – Дионисий Зобниновский – Д. Скворцова (Очерки по ист. см., стр. 638).

592

Скворцов, цит. соч., стр. 110. Костомар. Смут. время, III, стр. 261.

593

Скворцов, цит. соч., стр. 110–111.

594

Так об этом повествует так называемая Ельнинская рукопись, открытая в 1843 г. П. И. Мельниковым (Скворцов, цит. соч., ст. 109) и напечатанная в отечественных записках за 1843 г., т. XXIX, отд. II, стр. 31 (Платонов, Древ. рус. сказ. о смут. врем., стр. 304, пр. 3). Рассказ этой рукописи, представленной нами, Забелин признал легендой, составленной народом в дополнение к сказанию о видению Минину пр. Сергия (Скворцов, цит. соч., стр. 115). Иное мнение высказал об этой рукописи Костомаров, признавший рассказ её правдоподобным и относящимся по происхождению не к XVIII веку, а к более раннему времени (Вестник Европы, 1871 г. июнь, стр. 512, 1872 г.г. сентябрь, стр. 20). Против Забелина высказались также по данному вопросу: Кедров (Авраамий Палицын, стр. 100–101) и Скворцов (Дионисий Зобниновский. стр. 124). Платонов, исследователь сказаний о смутном времени, признавая рукопись историческим памятником начала XVIII или конца XVII века, говорит: очевидно, если сам автор и не был современником описанных им событий, то имел о них какие-то данные. Объяснить сочетание точных данных легендарными чертами всего рассказа возможно только тем предположением, что дошедшая до нас легенда Ельнинского хронографа представляет собою позднее изложение и развитие какого-то раннего и нам неизвестного предания о подвиге Минина. С этой только точки зрения она и может иметь некоторое историческое значение (Древ. рус. сказ. о смут. врем., стр. 306). Он же в Очерках по ист. см. (стр. 532) говорит: все указания Ельнинской рукописи на лиц, учавствовавших на первом общем Нижегородском совещании, могут быть признаны основательными, а потому самое известие рукописи может быть принято, как заслуживающее доверия.

595

Лет. о мят., стр. 234, 235.

596

Лет. о мятеж., стр. 236, 237.

597

Там же.

598

А. Э. II., № 201.

599

Лет. о мят., стр. 236–237.

600

Там же, стр. 239.

601

Очерки по ист. смут. врем., стр. 544–545.

602

Лет. о мят., стр. 241.

603

Очерки, стр. 545.

604

А. Э. II, № 201.

605

Очерки по ист. смут. врем., стр. 548.

606

Лет. о мят., стр. 247.

607

Минин и Пожарский, стр. 104.

608

Пр. Мак., ист. р. ц., т. X. стр. 60.

609

Там же.

610

С. г. и д. II, № 283.

611

С. г. г. и д. II, № 283.

612

Ист. рус. церкви, т. X, стр. 168.

613

Очерки по ист. смуты, стр. 549 и примеч. 239.

614

Житие преп. Дионисия, заимств. у Скворцова, цит. соч., стр. 137 и пр. 1-е.

615

Кедров, цит. соч., стр. 105.

616

Палицын, сказ., стр. 261.

617

Кедров, там же.

618

Палицын, Сказ., стр. 262.

619

Палицын, там же.

620

Кедров, цит. соч., стр. 106.

621

А. Э. II, № 202.

622

Забелин говорит о содержании этой грамоты: „в ней Троицкие власти просили идти на Москву наспех для того, чтобы те люди, которые ныне под Москвою, рознью своей не потеряли большого Каменного города и острогов – укреплений и пушек. Как будто все дело отечества заключалось в этом Каменном Белом городе и не было других важнейших обстоятельств, с которыми требовалось сладить прежде всего. Самое любопытное в грамоте то обстоятельство, что в коротком изложении событий она опять ни слова не говорит о Ляпунове и указывает, что Ляпуновское ополчепие привел под Москву Трубецкой“ (Минин и Пожарский, прямые и кривые в смутное время, стр. 86). В этом рассуждении нельзя не видеть тенденции приписать Троицким властям желание только того, чтобы Пожарский шел наспех к Москве, чтобы люди, стоящие под Москвой, не потеряли большого каменного города, острогов – укреплений и пушек. Неужели Троицкие власти только потому и звали Пожарского к Москве? Забелин совершенно умалчивает о призыве к единодушному восстанию против врагов и избранию всей землей государя. В другом месте он говорит, что грамота эта по содержанию принадлежит к казацким. Казацкий воевода Трубецкой и просил написать эту грамоту. Но сверх того она написана, кроме монастырских властей, еще и от имени бывших изменников Филаретовского посольства, от Василия Сукина и Андрея Палицына (цит. соч., стр. 264). „Наполовину монастырская, наполовину казацкая грамота призывала Нижегородцев на прямую гибель. Таковы на самом деле были окружающие обстоятельства в первых числах апреля. Нам кажется, что Палицыны и Сукины, составлявшие эту грамоту, действовали по тому же направлению, как действовал, например. Ив. Шереметьев, т. е., в пользу сидевших в Кремле бояр, для которых Нижегородцы в Ярославле являлись немалою помехою. Несомненно, что польская партия до последних дней употребляла, как и следовало, всякие усилия, дабы поворотить дело в свою сторону. А старец Аврамий с Сукиным и другим Палицыным, хотя и не очень явственно, но по-прежнему, как видится, оставались слугами этой партии и непременно ожидали, что ветер может еще перемениться. Не даром же они набрали владомых и тарханных грамот и чин стряпчего у короля Сигизмунда“ (там же, стр. 257). Далее Забелин продолжает в том же тенденциозном духе говорить о Палицыне, что он всюду выставлял себя в роли всенародного поучителя. Но грамота, посланная Пожарскому, писана, конечно, и от лица настоятеля монастыря Дионисия, о чем Забелин почему-то молчит. Беспристрастный читатель не может сказать, что грамота эта звала Нижегородцев на прямую гибель и была на половину казацкой. Интересно знать, откуда начинается казацкая половина этой грамоты? Во всем вышеприведенном рассуждении Забелина нельзя не видеть тенденции – очернить Палицына на основании его сказания.

623

С. г. г. и д. II, стр. 595.

624

Лет. о мят., стр. .241.

625

Цит. соч., стр. 85.

626

Кедров, цит. coч., стр. 104–108.

627

Скворцов, цит. соч., стр. 143–149.

628

Забелин, на основании того, что Пожарский не упоминает в своих грамотах об этой грамоте (в Путивль от 6-го июня – С. г. г. и д. II, № 593 – и в Сольвычегодск от 7-го апреля – А. Э. II, № 203), думает, что Пожарский не знал грамоты Троицких властей еще от 7-го апреля. Из слов Палицына видно, что Пожарский получил эту грамоту, но не обратил на неё внимания (Палицын, Сказание об осаде Троиц. монастыря, стр. 262; Кедров, цит. соч., стр. 113 и др.).

629

Палицын, сказ., стр. 262–263.

630

Пал., Сказ., Там же.

631

Кедров, цит. соч., стр. 111–115. – Забелин, цит. соч., стр. 100.

632

Палицын, сказание, стр. 264, 28 июля. Кедров (цит. соч., стр. 120, прим. 2) подробно разбирает мнение Голохвастова, что Палицын не мог уже 28 июля застать Пожарского в Ярославле и потому его поход в Ярославль – вымысел. На основании 6 рукоп. списков Сказания Палицына, где вместо – июля – стоит – июня, Кедров признает, что стоящее в печатном издании – июля – описка, а должно быть – июня.

633

Палицын, сказ., стр. 264. Как известно, в исторической литературе было высказано мнение Забелиным, Погодиным и Голохвастовым, что словам Палицына о Пожарском здесь нельзя доверять, как о трепезолюбителе. Кедров говорит: Палицын сообщает здесь действительный факт, то, что ему говорили и что он сам видел, когда был в Ярославле (цит. соч., стр. 116).

634

Забелин, Минин и Пожарский, стр. 101.

635

Там же, стр. 102. См. главу IX – Безвестный герой смут. врем. Иринарх.

636

Лет. о мят., стр. 254.

637

Палицын, сказ., стр. 266.

638

Келарь, по его словам, говорил Пожарскому: „помни, княже, Господне слово в Евангелии реченное: не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих коснуться, но аще что и случится, и постраждеши, то мученик будешь Господеви. Многа же и ина глаголя ему от Божественных писаний“ (Сказ., стр. 267). Забелин по поводу этих слов Сказания говорит: „старец и именно он, даже и не архимандрит Дионисий, много поучал всех, особенно Пожарского… он из обычного поучения в церкви устраивает похвалу для своего личного подвига, высовывая и здесь свою фигуру всем на глаза“ (цит. соч., стр. 104). Кедров признает, что Палицын, не желая приписывать себе одному инициативу выхода Пожарского из Лавры, все-таки выделялся при этих поучениях, что доказывается приглашением Палицына Пожарским следовать в Москву.

639

Лет. о мят., стр. 253–254.

640

Там же, стр. 255.

641

Нов. лет., стр. 153.

642

Скворцов, цит. соч., стр. 155.

643

Лет. о мят., стр. 256.

644

Там же.

645

Там же.

646

Сказ. Пал., стр. 268.

647

Лет. о мят., стр. 257.

648

Сказ. Пал., стр. 273.

649

Сказ. Пал., стр. 270–278.

650

Нов. Лет., стр. 155–157; Лет. о мят., стр. 260–261.

651

Сбор. Мух., стр. 322–323.

652

Кедров, цит. соч., стр. 141–143.

653

Забелин, цит. соч., стр. 110–112.

654

Кедров, цит. соч., стр. 147.

655

Забелин, цит. соч., стр. 112.

656

Нов. лет., стр. 157.

657

Сказ. Пал., стр. 279.

658

Скворцов, цит. соч., стр. 158.

659

А. Э. II, № 219.

660

Кедров, цит. соч., стр. 148; Скворцов, цит. соч., стр. 159; Забелин, цит. соч., стр. 115; Иловайский (Смут, время, стр. 240).

661

Вопрос этот в нашей литературе решается различно. Кедров предполагает совместное участие в составлении этого послания архим. Дионисия и келаря (цит. соч., стр. 149). Скворцов (цит. соч., стр. 161), А. В. Горский и Голохвастов (см. Скворцов, 159) признают автором лишь Дионисия. Забелин и Иловайский говорят, что послание было вообще из Троицкой обители. Коялович высказывает мнение, что послание это написано какими-то неведомыми миру подвижниками, бежавшими в пустыню (Акт. речь в Спб. Дух. Ак. в 1880 г., стр. 60). Скворцов, приводя это мнение, отвергает его (цит. соч., стр. 160, пр. 1-е).

662

Кедров, цит. соч., стр. 149.

663

Очерки по ист. см., стр. 557. В примечании 246-м Платонов доказывает, почему соединение князей должно относить к этому времени. т. е. к концу сентября или к началу октября.

664

А. Э. II, № 214.

665

Сказ. Палицына, стр. 279.

666

Скворцов., цит. соч., стр. 165. Кедров, цит. соч., стр. 151.

667

Нов. лет., стр. 157–158.

668

Лет. о мят., стр. 164. Пал., Сказ., стр. 283–284.

669

Сказ. Пал., стр. 285.

670

Соловьев, ист. Рос., т. VIII, стр. 495.

671

Смут. врем., стр. 243.

672

Очерки по ист. см., стр. 559.

673

С. г. г. и д., I, стр. 612.

674

Смутное время, стр. 289.

675

С. г. г. и д., II, № 203.

676

Лет. о мят., стр. 270.

677

В. 3. Завитневич, – Откуда пошло спасение славяно-русского мира, стр. 11.

678

Завитневич, там же.

679

С. Г. Г. И. Д., I, стр. 613.

680

Сказ. Пал., стр. 291.

681

Минин и Пожарский, стр. 269.

682

Кедров, цит. соч., стр. 154–155. Кроме Кедрова признает достоверным рассказ Палицына Костомаров (Смут. врем., Ill, 321).

683

С. г. г. и д., I, стр. 613.

684

Пал., сказ., стр. 292. С. г. г. и д., I, стр. 614.

685

Нов. лет., стр. 163.

686

Палицын, Сказ., стр. 41.

687

В. Завитневич – А. С. Хомяков т. I, кн. 2, стр. 948.


Источник: Екатеринослав. Типо-литография губернского правления. 1906

Комментарии для сайта Cackle