Высокопреосвященный Леонтий [Лебединский], митрополит Московский

(† 1 августа 1893 г.)

Августа 1 дня сего 1893 года в 9 ч. 45 м. вечера, после продолжительной и тяжкой болезни, тихо почил, на 72-м году жизни, один из старейших архипастырей Русской церкви, высокопреосвященнейший митрополит Московский и Коломенский и священно-архимандрит Свято-Троицкой Сергиевой Лавры Леонтий.

Высокопреосвященнейший митрополит Леонтий, в мире Иван Алексеевич Лебединский, сын священника села Новой Калитвы Острогожского уезда Воронежской епархии, родился 22 января 1822 года. В этой же епархии получил он свое первоначальное и среднее образование, причем постоянно шел в числе самых лучших учеников и в училище, и в семинарии. От семинарского курса его учения в Воронеже, за годы 1837–1843, до нас сохранились принадлежащие его перу разного рода письменные упражнения: периоды, хрии, рассуждения и проч., которые почти все имеют самые лестные рекомендации со стороны наставников, как например: «Во всех отношениях очень хорошая хрия»; – «с удовольствием прочитал упражнение твое: весьма хорошо»; – «Очень достойное похвалы упражнение»; – «Отлично хорошо» и т.п. или латинские: «Eleganter»; – «Optime» и т.п.¹ В семинарии же Воронежской И. А. Лебединский своими способностями, трудолюбием ², отличными ответами па экзаменах и даром слова обратил на себя особенное внимание тогдашнего архипастыря Воронежской епархии, известного своим глубоким благочестием и святостию жизни, архиепископа Антония († 1846), который тогда же предуказал ему будущее высокое служение его Церкви. По окончании курса наук в Воронежской семинарии в 1843 году с отличным успехом, И. А. Лебединский, для получения высшего образования, поступил в С.-Петербургскую Духовную Академию, где все четыре года (1843–1847) учился также с отличным успехом, имея между прочими такого высокого руководителя в своей учебной и нравственной жизни, как в Бозе почивший (в 1882 году) митрополит Московский Макарий (Булгаков)³, в то время профессор и инспектор означенной Академии, известный своею глубокою ученостью богослов и историк. В 1847 году И. А. Лебединский окончил курс в Академии пятым по списку магистром, имея товарищами своими по курсу (ХVII-му со времени открытия Академии) многих, получивших впоследствии известность в том или другом отношении, каковы покойные преосвященные: Кирилл (Наумов), епископ Мелитопольский († 1866) и Виталий (Гречулевич), епископ Могилевский († 1885), профессоры (С.-Петербургской Духовной Академии: доселе здравствующий, тайный советник Е.И. Ловягин, покойный М. А. Голубев († 1869), и другие. В том же 1847 году, пред окончанием курса, И. А. Лебединский, на 26-м году жизни, принял монашество с именем Леонтия, данным ему в память празднуемого Церковию 23 мая св. Леонтия епископа Ростовского; июня 8 был рукоположен в иеродиакона, а 18 июля и в сан иеромонаха. Тогда же молодой инок, полный свежих и могучих сил духа и тела, полный высоких идеалов и стремлений, направленных ко благу церкви и отечества, выступил па поприще общественного служения. Первые, и по собственному признанию почившего – лучшие, 12 лет своей службы он провел па учебно-воспитательном поприще и главным образом в Киеве, матери городов Русских. Ибо едва только он был назначен на должность помощника ректора по преподаванию богословских паук в С.-Петербургскую духовную семинарию, как в том же 1847 году перемещен был на высшую должность инспектора и профессора богословских наук в Киевскую духовную семинарию, а прослужив пять лет (1847 –1852) в этой должности, переведен был на должность инспектора Киевской Духовной Академии с званием экстраординарного профессора и с возведением в сан архимандрита (15 февраля 1853 года), причем предметом преподавания его на академической кафедре было нравственное богословие. И только уже в 1856 году архимандрит Леонтий выбыл из Киева, быв назначен на должность ректора семинарии, каковую должность и проходил последовательно в трех семинариях: Владимирской, Новгородской и С.-Петербургской (1856–1860), возвратившись таким образом снова в ту семинарию, в которой начал свое учебно-воспитательное поприще и всюду оставляя по себе намять, как о талантливом наставнике, умном, добром, распорядительном и авторитетном начальнике и администраторе, искреннем, задушевном человеке. Тысячи учеников в разных епархиях воспитались под его руководством «и нравственный образ своего учителя,– как свидетельствует один из них, – никогда не забудут, особенно не забудут те, в коих зажжена им искра огня Божественного»⁴. Служба по духовно-учебному ведомству и для самого служившего была школою, в которой окончательно сложился и окреп его характер, приобретена житейская опытность, изучены разнообразные характеры людей и выработался административный такт, столь необходимый для него в видах возведения его на высшую степень иерархического служения. К этому возведению он таким образом вполне созрел при возвращении в Петербург, несмотря на то что тогда ему далеко не было и сорока лет от роду. В Петербурге теперь, с одной стороны, он сам ближе познакомился и с делами, и с лицами высшего церковного управления, а с другой и его ближе увидели и узнали многие люди влиятельные в этом управлении. Между прочим, его хорошо узнал, по достоинству оценил и искренно полюбил первенствующий член Св. Синода, митрополит Новгородский и С.-Петербургский Григорий, бывший человеком ума глубокого и строго дисциплинированного, характера твердого и решительного, прямой и откровенный. Во внимании к высоким достоинствам ректора С.-Петербургской семинарии, владыка Григорий не усомнился призвать его на высшую чреду служения Церкви в сане епископском, несмотря на то, что в то время были ректоры семинарий старейшие его по службе⁵, к тому же призвать на служение именно в помощь себе, в качестве викария, епископа Ревельского. Определение Св. Синода о сем Высочайше утверждено было 5 марта 1860 года, 10 марта состоялось наречение, а 13 марта и рукоположение архимандрита Леонтия во епископа. Привыкши с детства видеть во всем, совершающемся в жизни своей, руку промысла Божия, направляющую все ко благу и потому с смиренною покорностью воле Божией приемля свое повое призвание к епископскому служению, архимандрит Леонтий и сам не мог не сознавать чрезмерной быстроты своего возвышения. «Приемля с благоговением столь высокое назначение, – говорил он в своей речи к Св. Синоду по наречении во епископа, – не могу умолчать, что оно для меня было неожиданно. Трудясь доселе, по мере моих сил, над образованием и воспитанием духовного юношества, я не дерзал думать, что на меня так скоро падет жребий епископства, и я, не окончивши еще и годичного круга на поприще приставника в здешнем духовном вертограде наук⁶, должен буду стать в сонме святителей, которым вверены не только овцы стада Христова, но и пастыри, – не только учащиеся истинам премудрости Божией, но и самые учители веры». В своем смущении от такой неожиданности и от сознания высоты предстоящего служения, призванный к сему служению, уповая лишь на благодатную помощь Божию, ободрял себя еще благодарною к Богу мыслью о том, что начинать это служение он будет под руководством «мудрого первостоятеля церкви Русской»⁷. – «В твоей долголетней опытности, милостивейший архипастырь мой, взыскавший меня отеческим благовниманием, – обращался к сему последнему новонареченный, – уповаю найти для себя совет и опору, в твоей неутомимой деятельности – побуждение к своему самоотвержению в трудах, в твоей апостольской ревности по Бозе – пламенное усердие к пользам веры и церкви».⁸ – Самая хиротония новонареченного совершена была в освященном незадолго пред тем величественном Исаакиевском соборе, рукоположением того же митрополита Григория в сослужении собора архиереев, и в числе их еще с Киева известного рукоположенному архиепископа Херсонского Димитрия⁹, в присутствии Их Императорских Высочеств: в Бозе почившего Государя Наследника Цесаревича Великого Князя Николая Александровича († 1865), Великого Князя, ныне благополучно царствующего Государя Императора, Александра Александровича и Великих Князей Владимира и Алексея Александровичей. – Недолго однако же пришлось преосвященному Леонтию пользоваться руководством мудрого и опытного архипастыря, митрополита Григория. Июня 17 дня того же 1860 года владыка Григорий скончался. Но семена, брошенные почившим владыкою в душу новорукоположенного им епископа – викария, пали на добрую почву и, несмотря на краткость времени, успели уже принести благовременный плод. По смерти митрополита Григория, до прибытия в северную столицу нового архипастыря, преосвященнейшему Леонтию вверено было управление целою С.-Петербургскою епархией, и только 11 августа означенного 1860 года он сдал это управление новоназначенному архипастырю, митрополиту Исидору, которого, по прибытии его на епархию, приветствовал прочувствованною речью¹⁰. Между прочим, в свое и кратковременное управление С.-Петербургскою митрополией, преосвященный Леонтий имел случай быть полезным доживавшему свой век тогдашнему знаменитому архипастырю Московскому, митрополиту Филарету¹¹, которому и вообще был известен с хорошей стороны¹² и с которым имел случаи видеться и беседовать. – Владыка Исидор вступил на кафедру Новгородской и С.-Петербургской митрополии и в звание первенствующего члена Св. Синода уже как умудренный долговременным опытом архипастырского служения и участия в делах высшего церковного управления и пользуясь советами такого мудрого и многоопытного святителя, как упомянутый Филарет, митрополит Московский, а потому и его руководство для преосв. Леонтия было не только нелишне, но и весьма полезно, как дополнение к тому, что воспринято было им в руководство от его рукоположителя, митрополита Григория. Преемник последнего также вскоре хорошо узнал преосв. Леонтия (хотя мимоходом он видел его и прежде), оценил и полюбил его, сохранив искреннее расположение к нему до конца своей жизни (f 1892). Летом следующего 1861 года, отправляясь в Задонск на открытие мощей святителя Тихона, Владыка Исидор вверил преосв. Леонтию заведывание делами С.-Петербургского епархиального управления. Между тем в это время уже готова была к освящению православная Русская церковь в Париже, устроенная, при живом содействии и участии Русского Императорского Дома и представителя Российского Императора в Париже графа Киселева, с разрешения Французского Правительства, особенно благодаря стараниям тогдашнего настоятеля русской церкви в Париже протоиерея И. В. Васильева († 1882). Отцу протоиерею по многим, весьма уважительным, причинам, желалось, чтобы освящение церкви было совершенно архиерейским служением, и он просил о том Св. Синод. По совещании о том в Св. Синоде и между старейшими иерархами русской церкви, синодальными членами – первенствующим, митрополитом Исидором и святителем Филаретом, митрополитом Московским, решено было послать в Париж на освящение именно преосвященного Леонтия, как викария епархии, к округу которой принадлежит церковь Парижская¹³. По возвращении в Петербург с торжества открытия мощей святителя Тихона, 21 августа 1861 года, митрополит Исидор и распорядился отправлением преосв. Леонтия в Париж, где освящение предположено было на 30-е августа¹⁴ – день памяти св. благоверного князя Александра Невского, в честь которого и самый храм Парижский устроен был. Преосв. Леонтий, отправившись из Петербурга 22 августа, благовременно прибыл в Париж, с подобающею торжественностью совершил освящение церкви, в сослужении означенного протоиерея И. В. Васильева¹⁵ и других лиц православного заграничного духовенства, при многочисленном стечении молящихся как православного, так и инославных исповеданий, произнес при этом знаменательное, произведшее глубокое впечатление на слушателей, слово, которое вскоре же было переведено на французский язык и напечатано и вообще исполнил данное ему важное поручение с полным успехом, оставив по себе в Париже самое отрадное воспоминание и как иерарх, и как человек.¹⁶ – Такому архиерею и человеку, каким был уже тогда преосв. Леонтий, не нужно было много времени, чтобы вполне быть готовым и для управления самостоятельною епархией. Время это настало для него через три года бытности викарием, и 20 декабря 1863 года преосв. Леонтий прямо назначен был на второклассную епархию Подольскую¹⁷, куда раньше обыкновенно назначались архиереи с других, самостоятельных же, епархий. Свое вступление на новую епархию преосв. Леонтий ознаменовал словом к Подольской пастве, сказанным при первом среди ее священнослужении своем, 16 февраля 1864 года. В этом слове, умоляя всех словами св. Апостола – достойно ходити Звания своего (Ефес.4:1–3), новый архипастырь вместе с тем просил всех, и пастырей и пасомых, своими молитвами споспешествовать ему, да соделает Господь служение его у них «достойным и благоплодным во славу Его святой церкви, да даст ему силу и крепость к успешному несению нелегкого бремени пастырских трудов»¹⁸. Подлинно нелегкое бремя возложено было на рамена нового архипастыря Подольского. Известно, с какими трудностями приходится и вообще бороться русской администрации на западных окраинах нашего обширного отечества. Еще больше трудностей на этих окраинах выпадает на долю наших православных архипастырей, особенно таких, которые, обладая характером твердым и решительным, будучи всецело преданы церкви и престолу православной России, не хотят сидеть там сложа руки и быть безучастными зрителями латино-польской, иезуитской пропаганды, намеренного попирания всего русского и т. п. А таков и был преосв. Леонтий, который, верно следуя примеру своего рукоположителя, митрополита Григория в «пламенном усердии к пользам веры и церкви» и твердом, решительном действовании на пользу той и другой, вступив на Подольскую епархию с свежими силами, деятельно стремился к тому, чтобы оказаться в пей достойным своего звания. Для сего много, очень много ему предстояло там сделать, и он в течение слишком 10-летнего своего пребывания па этой епархии весьма много сделал на пользу не только веры и церкви, но и отечества, по всем частям управления ею. «Имя его, – говорит о преосв. Леонтии один из священников Подольской епархии, – было окружено здесь особенным блеском: им восхищалось юношество, им гордилось духовенство, к ному тяготело сословие учащих, к нему направлялись симпатии всего светского общества. Умом и сердцем его жила вся епархия. Это достопамятное имя начертано на храмах Подольских¹⁹, па страницах истории местной церкви и общества православного. Неизгладимыми буквами начертано оно и на сердцах Подольской паствы, из которых многие и многие бились к нему горячей любовью.²⁰ И я твердо знаю это и свидетельствую пред миром, и истинно есть свидетельство мое».²¹ Сам высокопреосвященнейший Леонтий, в одном из искренне-дружеских, доселе не напечатанных, писем своих к земляку, покойному преосв. архиепископу Тульскому Никандру, именно в письме от 10 ноября 1872 года, исповедал это. «Поработавши 9 лет в Подолии, – писал он в этом письме, – я, по милости Божией, сделал кое-что довольно прочно; не сидел без пользы. Полонизм поборол изрядно; но дух шляхетский и жидовскую меркантильность в духовенстве нашем – не скоро еще выкурить можно. Надеюсь на семинарию и училища, которые идут у меня добрым путем».²² Но в общем и духовенство было им поднято на довольно значительную, особенно по сравнению с прежним, высоту и в умственном и в нравственном отношениях, словом и примером архипастыря было вызвано из состояния апатии и подвигнуто к деятельности, ближе всего миссионерской и проповеднической, оживлено, поднято им и в своем самосознании и самочувствии, раньше подавленном. И правительство ценило деятельность архипастыря Подольского. Сверх Высочайшего пожалования, при лестных рескриптах, орденами, преосв. Леонтий 8 апреля 1873 года на Подольской же епархии возведен был и в звание архиепископа. Однако постоянная борьба с полонизмом, иезуитизмом и жидовством, неустанные и разнообразные труды, которым, казалось, и конца не было, стали утомлять и его сильную и деятельную натуру: он не мог не желать перехода на более покойную епархию, вообще «переменить епархию, где» он, – как сам писал к тому же преосв. Никандру от 8 апреля 1874 года, – «измучился и здоровье испортил», где так много претерпел разного рода неприятностей, которые «осадили его голову», и т. д., хотя формально никуда не просился, ибо опасался, «что бы не пойти против воли Божией».²³ И он, конечно, заслуживал перемещения на лучшую епархию. Таковою епархией оказалась Херсонская, на которую он и перемещен был в том же 1874 году 2 октября. Ноября 10 дня он совершил последнее священнослужение на Подольской епархии и при этом сказал слово к пастве, в котором, согласно вышеизложенному, между прочим говорил: «Почти одиннадцать лет Господь судил мне нести бремя архипастырского служения Подолии. Эти годы, по долгу звания моего, посвящены были трудам, направленным к преуспеянию православия и благочестия в пастве, – и труды не остались бесплодными»; в заключение же от имени Божия призывал «прощальное пастырское благословение на всю возлюбленную паству Подольскую».²⁴ – В день праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы 21 ноября преосв. Леонтий совершал первое свое священнослужение в Одесском кафедральном соборе и словом с церковной кафедры приветствовал свою новую Херсоно-Одесскую паству;²⁵ а немного более, нежели через год после того, именно 7 декабря 1875 года владыка уже и прощался с этою паствою;²⁶ ибо высшею церковною и державною властью был призван (16 ноября 1875 года) на епархию Холмско-Варшавскую, в самое главное средоточие полонизма, как уже испытанный в борьбе с ним и латинским иезуитизмом, и к тому же призван в то время, когда в Холмской Руси только что совершилось (в мае того же 1875 года) воссоединение остальных униатов с православием, которых таким образом нужно было утверждать в вере православной, а потому и вообще благоустроить епархию сообразно потребностям, вызванным этим воссоединением. С этого времени начинается и затем в течение шестнадцати лет продолжается самый блестящий и обильный плодами период архипастырской деятельности высокопреосвященнейшего Леонтия, но в то же время и самый изумительный по широте и напряжению этой деятельности, тесно связанной с предшествовавшим ничем особенным не успевшему ознаменовать себя краткому Херсонскому периоду Подольским периодом таковой же деятельности. Подробное и обстоятельное изображение этой деятельности можно находить в изданных покойным П.Н.Батюшковым обширных исторических описаниях Подолии и Холмской Руси. Мы ограничимся здесь указанием на главнейшие черты ее. Уже при первом своем служении в Варшавском кафедральном соборе 18 января 1876 года, приветствуя свою новую паству словом с церковной кафедры и призывая на нее благодать Божию, он не скрывал трудностей предстоявшего ему служения. «Вступая в служение церкви Холмско-Варшавской, – говорил он тогда, – требующее многих трудов, я сознаю свою немощь; но со смирением уповаю на помощь всесильной благодати Божией. Призванный Промыслом Вышнего заботиться о благе и спасении врученной мне паствы среди смешанного населения, и в большинстве недавно пришедшей в ограду православия, – я потщусь трудиться с полным усердием, по мере моих сил; но надежду на успех своих забот возлагаю на благодать Божию».²⁷ И благодать Божия помогла архипастырю совершить свое дело в новой епархии с полным и вожделенным успехом. Его архипастырскими заботами и усилиями окраина, в которой он поставлен был главным стражем православия, к концу его там пребывания, видимо для всех объединилась в духовном отношении с православною Россией. С целью такого объединения и вообще утверждения православия в Привислянском крае им было увеличено число лиц православного духовенства почти при всех городских церквах, восстановлено много пришедших в разрушение во времена унии православных храмов и много устроено новых;²⁸ в видах увеличения числа монашествующих в монастырях, долженствующих, по его искреннему убеждению,²⁹ служить хорошими рассадниками православия и благочестия в крае, им исходатайствовано возведение Яблочинского мужского монастыря, древнего памятника православия в крае, на степень первоклассного, а в посаде Лесне, во времена унии служившем центром латинской пропаганды, устроена православная женская община, и т. п. В то же время им предпринимаемы были целесообразные меры как для возвышения умственного уровня и нравственного улучшения духовенства, так и для поднятия авторитета его в глазах иноверных. Для сего он поднял, улучшил и благоустроил местные духовно-учебные заведения, особенно же Холмскую семинарию, увеличил число благочиннических округов в видах более удобного и бдительного надзора за приходским духовенством, – исходатайствовал от Правительства увеличение окладов жалованья духовенству, дабы оно по имело нужды во взимании платы за требы с прихожан, и т.д. Не оставлял высокопреосвященнейший Леонтий своим архипастырским попечением и народ. Памятниками его деятельности в этом направлении служат: восстановление и усиление, распространение деятельности церковных братств, издревле существовавших в юго-западном крае, увеличение числа и благоустроение церковно-приходских школ, церковно-приходских попечительств, школ и приютов при монастырях (Яблочинском и Лесническом), усиление церковной проповеди и проч. Благодаря этому, восстановленное им в 1879 году Холмское Православное Свято-Богородицкое Братство, состоящее под Высочайшим Его Императорского Величества покровительством п имеющее целью содействовать укреплению и преуспеянию православия в Холмском Руси, уже успело многое сделать для достижения сей цели, как например, еще в 1885 году впервые выпустило в свет «Холмский народный календарь», в тех видах, чтобы вытеснить из народного употребления составленные в латинским и польском духе календари польские; Холмская духовная семинария достигла такого благосостояния во всех отношениях, о котором до 1875 года нельзя было и думать, и т. д.

И вот, как высшее воздаяние за все эти, подлинно великие, заслуги высокопреосвященнейшего Леонтия на пользу церкви и отечества в западной окраине России, последовало назначение его, при лестном Высочайшем рескрипте от 17 ноября 1891 года, исчислявшем эти заслуги, на кафедру святителей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа. В день памяти первого из сих святителей св. Петра митрополита, 21 декабря того же 1891 года высокопреосвященнейший митрополит Леонтий совершил свое первое торжественное вшествие в большой Московский Успенский Собор и первое в нем священнослужение, которое сопровождено было, по обычаю, поучением к повой пастве; а в день памяти другого из тех же святителей, св. Филиппа митрополита 9 января следующего 1892 года он совершил свое первое священнослужение в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, как священноархимандрит ее. Не много времени судил Господь ему пробыть на этой кафедре, всего полтора года, а действительное служение его на ней продолжалось и того меньше, именно около года; но и за это короткое время почивший владыка многое сделал, еще больше того предначертал или предполагал сделать на пользу церкви Московской. Сюда относятся распоряжения его по отношению к духовенству, направленные, с одной стороны, к восстановлению должного порядка при совершении богослужения,³⁰ а с другой, к усилению просветительной деятельности духовенства, особенно с помощью церковно-приходских школ.³¹ Сюда же должно отнести истинно-отеческие попечения его о духовно-учебных заведениях епархии, из коих столичные и находящиеся в Сергиевой Лавре и Вифании он лично посещал, и даже не раз, о подъеме духовно-литературной деятельности³², и т.д. Между прочим особенно милостивым вниманием его пользовалась Московская Духовная Академия. Ее корпорация, без сомнения, памятует его первое посещение Академии 10 января 1892 года, его мудрые, глубоко-назидательные беседы с нею и с учащеюся в Академии молодежью в этот и в ближайшие предшествующий и последующий дни, его всестороннее обозрение зданий академических, тогда же высказанные им благожелания относительно расширения академического храма, относительно учено-литературной деятельности Академии и проч.³³ Такой же характер носили и последующие его посещения Академии. В исполнение своих благожеланий по отношению к ней, владыка, несмотря на кратковременность своего пребывания па Московской архиерейской кафедре, успел сделать то, что храм академический, преимущественно на изысканные им средства, был в том же 1892 году расширен, благоукрашен и 20 сентября освящен самим владыкою, успел не только поддержать, ободрить и усилить учено-литературную деятельность Академии, но и поместить в академическом журнале свои академические лекции по нравственному богословию,³⁴ привлек Академию к участию в чествовании 500-летия со дня блаженной кончины преподобного Сергия 25 сентября 1892 года и дал средства к изданию трудов Академии, составленных в память этого события, с деятельным сочувствием отнесся к существующему при Академии Братству преподобного Сергия для вспомоществования нуждающимся студентам и воспитанникам ее, пожертвовав в Братство и от себя значительную сумму, и т. д. Но без сомнения, самым важным событием в кратковременное пребывание владыки Леонтия на Московской кафедре было упомянутое чествование 500-летия памяти преподобного Сергия, в каковом чествовании владыка принимал самое живое и деятельное участие. Под его непосредственным руководством выработана программа торжества; им исходатайствовано совершение торжественного крестного хода из Москвы в Сергиеву Лавру; он же первенствовал и в самом церковном чипе празднования, которое занимало внимание всех и описываемо было едва не во всех повременных органах печати. Наконец, драгоценным не только в церковно-общественном, а и в научно-богословском отношении памятником его живого участия в том же чествовании служит и навсегда останется исполненное им на собственные средства фототипическое издание Нового Завета, писанного рукою духовного друга преподобного Сергия, одного из трех святителей Московских, св. Алексия митрополита.³⁵

Так светла, широка и многоплодна была свыше 46-летняя пастырски-педагогическая и 33-летняя архипастырская деятельность почившего владыки Московского. Не менее светлыми чертами сияет и общий его духовно-нравственный облик. Это была личность живая по природе, полная высоких стремлений и жажды кипучей деятельности, при обладании могучими силами и несокрушимою энергией, – натура творческая. Этим объясняется все то, что он делал и сделал в своей почти полустолетней общественной жизни и деятельности. Если какая-либо идея доброго, общеполезного и т.п. западала в его душу, то желание довести ее до осуществления во что бы то ни было овладевало всем его существом. Он волновался, не успокаивался ни днем, ни ночью до тех пор, пока не достигал цели своего желания, пока не видел благотворности исполненного дела. Отсюда и в учениках и в подчиненных своих он особенно ценил и отмечал выдающиеся дарования с таким же творческим характером, приближал их к себе, делал своими сотрудниками и никогда не оставлял и не забывал их после, когда обстоятельства отдаляли их от него. В связи с тем он был человек в высшей степени искренний, прямой, откровенный и в словах, и в действиях. Его мысль быстро переходила в слово и дело. Он часто не заботился даже и о последствиях сказанного и сделанного им, о том, что подумают и заговорят о нем. Поэтому он везде и всегда, – и на церковной кафедре, и в общественных собраниях и в частных беседах, – был человеком простым, задушевным, любвеобильным. Такие люди, как известно, на первых порах производят смешанное впечатление; но затем, чем больше и ближе их узнают, тем большее возбуждают они к себе удивление и расположение. Так было с высокопреосвященным Леонтием на Подольской и Холмско-Варшавской кафедрах. Встречали его там сдержанно и даже с недоверием, а провожали со всеми признаками искренней любви и горячего сожаления, с горькими воздыханиями и громким плачем. Далее, такие натуры не замыкаются в себе, а бывают широкими и общительными. Таков был и почивший владыка, всегда и везде, входя в общение и с важными лицами, и с простыми людьми, с учеными и некнижными и отовсюду извлекая годное для общеполезного. И такую общительность, свободную от бюрократической замкнутости, он считал одним из достоинств пастыря, так как видел в ней могущественное средство к приобретению опытности в пастырском душепопечении, к развитию и усовершенствованию дара слова, столь необходимого для проповедничества, и т. п. По связи с тем же учительство, проповедничество он считал самою существенною обязанностью пастыря Церкви и во всякое, а особенно в настоящее, время, сам в себе подавая живой пример исполнения этой обязанности и обладая к исполнению ее выдающимися способностями. Еще когда он был в Воронежской семинарии учеником, на его проповеди в великий пяток наставник сделал такую заметку: «Сочинитель подает лестные о себе надежды; можно надеяться, что он со временем будет прекрасным проповедником; и первый опыт сей довольно зрел, и заслуживает очень хорошую похвалу».³⁶ Эта заметка имела пророчественное значение. Высокопреосвященный Леонтий является одним из выдающихся проповедников нашего времени и нашей церкви. Слова и речи его, которые впервые изданы были уже в 1867 году, а в 1888 году напечатаны были третьим, значительно пополненным, изданием в двух томах, вполне отражают па себе обрисованные нами черты его нравственного образа и характера. Они суть плод непосредственного вдохновения и чувства, и не обнаруживают продолжительной и часто утомительной работы мысли, хотя, конечно, все они хорошо продуманы. Будучи свободны, с одной стороны, от диалектических тонкостей и извитий мысли, а с другой, – от искусственности в слововыражениях, ораторских приемах и прочего, относящегося до школьного красноречия, они все просты и вместе глубоко-содержательны, обильны мыслями, добрыми, задушевными чувствованиями и назиданием, жизненны. По большей части это суть экспромты, импровизации. В отношении к направлению содержания своего они являются, в большинстве случаев, попыткой соединить догматическую сторону проповеди с бытовою, так как и произносимы были обыкновенно в виду того или другого случая или события в церковной жизни, как это мы и могли видеть на приведенных из них отрывках. – Вообще же черты духовно-нравственного облика, характера почившего архипастыря, никогда не терпевшего ни в себе, ни в других фарисейства, можно видеть описанными в его же собственном послании к пастырям Херсоно-Одесской епархии, в котором он, выставляя на вид высокие требования от пастырского служения, вместе с тем и тем самым невольно затрагивает и свои задушевные мысли, желания, чувствования, описывает, так сказать, свою душу.³⁷ Неудивительно поэтому, что его высоко ценило и начальство, и общество. Кроме наград орденами, которые он имел, из русских, все по орден св. Владимира I степени включительно и многие из иностранных (Черногорский, Болгарский и др.), он уже в 1883 году Высочайше пожалован званием члена Св. Синода; затем он состоял почетным членом всех православных духовных Академий, Общества истории и древностей Российских, Общества любителей духовного просвещения и других обществ и учреждений.

И такого архипастыря не стало. Еще в 1891 году, подъезжая к первопрестольной столице, он говорил одному из встретивших его собеседников: «С одной стороны рад я, что еду в православную Москву. Вся жизнь моя прошла на чужбине, среди иноверцев, и я рад, как воин, возвращающийся с поля брани на свою родину, а с другой, – чувствую, что я еду сюда уже умирать; если бы я ехал сюда десять лет тому назад, то мог бы сделать много полезного, а теперь уже изнемог. – Зачем, владыко, – заметил ему собеседник, – навевать на себя такие мрачные думы; жизнь наша зависит от воли Божией. – Но вы мой ученик, – возразил владыка, – и должны знать, что воля Божия часто сказывается в предчувствиях».³⁸ И предчувствие его не обмануло. Оно оправдалось даже раньше, нежели как можно было думать, судя по крепкому от природы телесному составу владыки. Не много более года прошло со времени вступления его на Московскую кафедру, как по неисповедимым судьбам Владыки неба и земли, жизни и смерти, он в самый праздник Рождества Христова 25 декабря прошлого 1892 года, застигнут был па своем жизненном пути тяжкою болезнью, нервным ударом, выразившимся в так называемой афазии, принудившей его покинуть неутомимую дотоле деятельность и, при свойственной ему, даже во время продолжавшейся целые месяцы болезни, не оставлявшей его жажде деятельности, сидеть сложа руки. В течение этих месяцев болезнь то облегчалась, – и владыка совершал священнослужение, говорил поучения, мелькал и для него, и для паствы луч надежды на полное его выздоровление, – а то снова обострялась и принимала тревожный характер. Не далее, как в летний праздник преподобного Сергия 5 июля сего 1893 владыка приехал и в Лавру Сергиеву, совершил здесь праздничное священнослужение, принимал представителей Лавры с ее учреждениями, Академии, Сергиево-Посадского духовенства и других лиц. Но уже вскоре после этого врачи заметили новый зловещий признак в течении болезни владыки, закупорение вен в правой ноге, угрожавшее гангреною и действительно вскоре произведшее последнюю. Тогда для всех стала ясною безнадежность положения болящего. Не скрывал этого от себя и сам владыка, во все время болезни своей находившийся в полном сознании, хотя, вследствие афазии, говоривший иногда и не то, что думал и сознавал. Он стал заботливо готовиться к переходу в загробную жизнь и делал распоряжения па случай смерти. Так он выразил желание быть погребенным в том именно облачении, которое получил в дар от покойной Государыни Императрицы Марии Александровны († 1880) по случаю хиротонии своей во епископа, в котором совершал освящение Парижской православной русской церкви в 1861 году и которое потому особенно бережно хранил, как дорогое сокровище. Митру он просил надеть на пего при погребении ту именно, на которой, кроме изображений Спасителя и Божией Матери, имеются еще изображения св. Леонтия Ростовского, его небесного покровителя в иночестве, и св. Митрофана Воронежского, покровителя его родины. Близко стоявших к нему в последнее время, и особенно во все продолжение его тяжкой болезни, лиц (как напр. о. архим. Лаврентия, О.П. Богоявленского, С. А. Кольцова и др.) он благословил иконами. Но главное, он выразил твердое и искреннее желание встретить вполне христиански час смерти. Он благовременно исповедался, приобщился св. тайн и особоровался. Это было 31 июля. В это время навестили его, кроме обоих викариев, преосвященный Герман, настоятель Московского Донского монастыря, и только что прибывший в Москву высокопреосвященный Феогност, архиепископ Новгородский, который был его добрым сотрудником и помощником во Владимире, Новгороде и в Подолии в 1856–1859 и 1864–1870 годах. Последние сутки до кончины владыка был почти постоянно в забытьи и в 9 ч. 45 м. вечера 1 августа, в день празднования происхождения честных древ Креста Господня, тихо почил навеки, закончив несение креста, волею Господнею на него возложенного.

Тотчас же по кончине владыки, тело его по уставу опрятано было и поставлено па катафалк в зале покоев его летнего местопребывания, Черкизовского архиерейского дома. Двенадцать редких ударов колокола Ильинской церкви села Черкизова возвестили о кончине Московского архипастыря, а за тем около 11 часов ночи и с Московской Ивановской колокольни послышались такие же печальные 12 ударов. В ту же ночь о кончине архипастыря дано было знать по телеграфу в Петербург высокопоставленным особам, родственникам почившего и в Сергиеву Лавру. – Первая панихида по усопшем совершена была еще в 12-м часу ночи 1 августа о. архимандритом Лаврентием. На другой день 2 августа, в 6-м часу утра, на дачу в Черкизово прибыли: управляющий Московской митрополией преосвященный Александр, епископ Дмитровский, преосвященный Тихон, епископ Можайский и другие духовные особы и, по облачении усопшего владыки в архиерейские одежды при пении псалма: Да возрадуется душа моя о Господе и проч., соборне совершили над ним панихиду, после которой сами же эти преосвященные и положили начало чтению св. Евангелия по усопшем. В тоже утро совершена была там, на даче, первая заупокойная литургия по усопшем, а по литургии почти непрерывно совершаемы были панихиды архиерейским и иерейским служением, при чем на одной из них присутствовал Его Императорское Высочество Московский Генерал-Губернатор Великий Князь Сергий Александрович и другие начальствующие лица Москвы и разные почетные особы. В Сергиевой Лавре также еще утром совершены были заупокойная литургия и панихида, совершенная в Троицком соборе о. наместником Лавры архимандритом Павлом соборне, а в Академической Покровской церкви, где литургию в этот день совершал прибывший накануне о. протоиерей Иоанн Кронштадтский, – на панихиду после литургии, кроме о. Иоанна, выходили еще, с о. ректором Академии архимандритом Антонием во главе, прибывшие к тому времени архимандриты Афинской посольской церкви Михаил (Грибановский), Самарского Преображенского единоверческого монастыря Тихон и член учрежденного собора Сергиевой Лавры Рафаил и прочее духовенство, в присутствии множества молящихся. Между тем в Черкизове, в 7-м часу вечера, тело усопшего владыки было положено архимандритами во гроб, после чего опять совершаемы были архиерейским служением панихиды. В совершении одной из них участвовал и прибывший к вечеру в Москву о. ректор Академии архимандрит Антоний с о. Иоанном Кронштадтским. На третий день по кончине владыки, 3 августа, тело его торжественно перенесено было из Черкизова в соборный храм святителя Алексия в Чудов монастырь, при участии в священнослужениях на сей случай преосвященнейших: Феогноста, архиепископа Новгородского, Нестора, Александра и Феодосия, настоятелей Московских, Новоспасского, Симонова и Заиконоспасского монастырей, и Александра и Тихона, викариев Московской митрополии, с сонмом архимандритов, протоиереев, иеромонахов и иереев и в сопровождении разных начальствующих и почетных, лиц светских и массы народа. Перед перенесением протопресвитер Большого Московского Успенского собора И. В. Благоразумов сказал небольшую, но сильную по мысли и чувству любви к почившему, речь, произведшую глубокое впечатление на слушателей.³⁹ Это перенесение, состоявшееся после ранней заупокойной литургии, начатой в Черкизовской церкви в 6 ч. утра и совершенной преосв. Феодосием, и после панихиды, совершенной высокопреосвященным Феогностом с обоими викариями Московской митрополии и в сослужении многочисленного сонма духовенства, с 8 ³/4 ч. утра продлилось до 1¹/2 ч. дня, когда гроб с телом владыки, при печальном перезвоне колоколов Московских церквей, с торжественным крестным ходом, был внесен в Чудов монастырь, где поставлен был па катафалк в Алексиевской церкви. В 2 часа пополудни здесь совершена была торжественная панихида по усопшем, в служении коей участвовали: архиепископ Феогност, епископы: Герман, Нестор, Александр, многие архимандриты, протоиереи и проч., причем после пения «Со святым упокой» председатель общества любителей духовного просвещения о. И. Д. Петропавловский произнес глубоко-прочувствованную и весьма назидательную надгробную речь из слов стихиры последования погребения священнического: Приидите, узрим все чудо паче ума, иже вчера с нами сый, ныне лежит мертв.⁴⁰ После панихиды стали допускать народ для поклонения усопшему. В 6 часов вечера того же дня, после панихиды, совершена была заупокойная всенощная, а на другой день, 4 августа, состоялось отпевание тела усопшего. При этом заупокойную литургию совершал высокопреосвященнейший Феогност в сослужении обоих викариев Московской митрополии, ректора Московской Духовной Академии архимандрита Антония, протопресвитера Н. В. Благоразумова и прочего духовенства. Вместо причастного стиха ректор Московской духовной семинарии архимандрит Климент произнес весьма поучительное слово, имевшее предметом своим заветы, оставленные нам почившим владыкою, и сказанное на текст: Подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох и проч. (2Тим. 4:7–8).⁴¹ На отпевание, кроме упомянутых преосвященных, вышли еще преосвященные: Герман, Нестор, Феодосий п Александр, семнадцать архимандритов, протопресвитер и множество протоиереев и прочего духовенства. Присутствовали: Великий Князь Сергий Александрович с своею Августейшею супругою, товарищ обер-прокурора св. Синода тайный советник В. К. Саблер, начальствующие лица Московского военного и гражданского управления, почетные особы обоего пола, представители сословий и учреждений, настоятельницы монастырей, различные депутации и проч. Во время отпевания св. Евангелие читали поочередно преосвященные: Феогност, Александр, Герман, Нестор и Феодосий, а канон – преосвященный Александр епископ Дмитровский. В 1 ¹/2 ч. пополудни окончилось отпевание, и печальная процессия двинулась в путь из Кремля по направлению к вокзалу Ярославской дороги, для дальнейшего следования к месту погребения почившего, в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, сопровождаемая всеми присутствовавшими при отпевании и массою парода, в предшествии множества хоругвей из соборов и монастырей, св. икон и проч. Из архиереев на всем пути следования процессии сопровождали тело усопшего высокопреосвященнейший Феогност и преосвященные викарии Александр и Тихон; из других лиц духовенства – ректор Московской Духовной Академии архимандрит Антоний, ректор Московской духовной семинарии архимандрит Климент, архимандриты – Покровского монастыря Сергий, Златоустовского Поликарп и Николо-Перервинского Лаврентий, члены духовной консистории протоиереи А. И. Соколов, П. И. Казанский, В. С. Марков и другие; а из светских лиц товарищ обер-прокурора св. Синода тайный советник В. К. Саблер, Московский губернатор действительный статский советник А. Г. Булыгин и другие. Во многих местах, на пути следования процессии от Кремля по Никольской, Мясницкой и Каланчевской улицам, были остановки для совершения литий по усопшем, при многочисленном стечении молитвенников о душе почившего. В 3 ч. 15 м. дня печальная процессия прибыла на вокзал Ярославской железной дороги, гроб на руках архимандритов снят был с катафалка и перенесен на особо приготовленную открытую платформу, где также был подобающим образом установлен на катафалк, при чем и самая платформа была задрапирована черным сукном, а по обеим сторонам гроба поместились четыре иеродиакона с хоругвями и иеромонахи, и размещены были иконы и принадлежности архиерейского сана. В 4 ч. 35 мин. пополудни траурный поезд двинулся в путь и на этом пути совершаемы были заупокойные литии, с остановками поезда, при множестве молившихся дачников и поселян, на Перловской платформе, на станциях Мытищи, Пушкино и Хотьково, а в ближайших к пути следования поезда церквах производился печальный перезвон колоколов. Между тем на станцию Сергиево заблаговременно собрались Лаврское духовенство, в числе 68 иеромонахов и иеродиаконов, с о. наместником Лавры архимандритом Павлом во главе, профессоры Московской Духовной Академии и наставники Вифанской духовной семинарии, представители местной администрации и городского управления и другие лица начальствующие, прибывшие из Москвы и Дмитрова. Крестный ход с хоругвями и иконами двинулся из Лавры на вокзал в 5 ¹/2 ч. В 6 ч. 50 минут печальный поезд прибыл на станцию Сергиево и встречен был всеми собравшимися на вокзале, при перезвоне колоколов Лаврской колокольни и Посадских приходских церквей. По остановке поезда и перенесении гроба на летний вокзал сопровождавшие тело почившего архиереи вышли из вагона и облачившись, вместе с другими также сопровождавшими гроб духовными лицами и прибывшим из Лавры на станцию духовенством, совершили заупокойную литию, после которой печально-торжественная процессия с гробом усопшего двинулась с вокзала в Лавру, сопровождаемая, кроме приехавших с поездом и прибывших на вокзал, множеством народа, занимавшего не только все протяжение дороги от вокзала к Лавре, но и прилегающие к пей места и здания, при не умолкавшем печальном перезвоне колоколов в Лавре с его учреждениями и в Посаде. Пред Пятницкою церковью и святыми вратами Лавры были остановки для совершения литий. По внесении гроба в Успенский собор, архиепископом Феогностом и обоими викариями Московской митрополии была совершена соборне панихида и затем около 8 часов вечера началось заупокойное всенощное бдение, после которого начатое иеромонахами чтение Евангелия при гробе продолжалось всю ночь, также как всю ночь местные жители и с разных сторон прибывшие богомольцы допускаемы были к поклонению праху усопшего. Между тем еще в тот же день 4 августа в 9 ч. 25 минут вечера, во время всенощного, прибыл из Москвы Его Императорское Высочество Великий Князь Сергий Александрович с Супругою Великою Княгинею Елисаветой Феодоровной и со свитою, и прямо с вокзала проследовал в Троицкий собор по обычаю для поклонения св. мощам преп. Сергия. В соборе Августейшие Особы встречены были архиепископом Феогностом и епископами Александром и Тихоном, а также наместником Лавры архимандритом Павлом и братией. По выслушивании молебствия Преподобному, Их Высочества приложились к св. мощам преподобного Сергия и были благословлены от высокопреосвященнейшего Феогноста иконою Угодника Божия, а затем проследовали в митрополичьи покои. Несколько позднее Великий Князь посетил Успенский собор, причем поклонился усопшему архипастырю и затем осматривал место под Успенским собором, приготовленное для погребения праха усопшего. – На другой день, 5 августа, заупокойная литургия в Успенском соборе началась в 8 часов утра и совершал се опять высокопреосвященнейший Феогност с обоими викариями Московскими в сослужении наместника Лавры архимандрита Павла, ректора Московской духовной семинарии архимандрита Климента, инспектора Московской Духовной Академии архимандрита Григория, настоятеля Московского Покровского монастыря архимандрита Сергия, настоятеля Московского же Златоустовского монастыря архимандрита Поликарпа, священника Чичагова и чередного иеромонаха. Пел хор Заирских певчих. В начале литургии в собор прибыли Их Высочества со свитою. Кроме того, за литургией присутствовали: командующий войсками Московского округа А. С. Костанда, товарищ оберъ-прокурора св. Синода В. К. Саблер, Московский губернатор А. Г. Булыгин, управляющий канцелярией Московского Генерал-губернатора В. К. Истомин, Московский губернский предводитель дворянства князь П. Н. Трубецкой, Московский городской голова К. В. Рукавишников, профессор Московской Духовной Академии, преподаватели Вифанской духовной семинарии, директор местной гимназии Н. И. Тихомиров, представители местной администрации и городского управления, Дмитровский уездный предводитель дворянства Г. И. Кристи, игуменья Хотькова монастыря Варсонофия, начальница Дома Призрения Е. С. Кроткова с группою воспитанниц управляемого ею приюта и многие другие лица обоего пола. Вместо причастного стиха о. ректор Академии архимандрит Антоний произнес следующее слово:

«Погребальные молитвословия убеждают нас в непрестающей никогда силе той духовной любви, которая связывает между собою сынов царства Божия, а между архипастырем и его паствой бывает крепка настолько, что по справедливости уподобляется взаимной любви жениха и невесты. Посему, казалось бы, все мы сыны церкви Московской должны были взирать на кончину земной жизни усопшего владыки без того тяжелого чувства ужасной, по своей таинственности разлуки, которое тем не менее испытывается нами во всей силе. Томительное чувство это прежде всего показывает нам, что усопший не был нам чужд по духу. Но ведь если наше единение и общение с ним действительно существует, то это было общение не в делах мирских, не в брашне и питии, или временных предприятиях внешней жизни, но прежде всего общение в молитве, в слушании от него слова Божия и в исполнении предначертаний из жизни церковной. Откуда же тяжелая, тупая боль разлуки, если вечное нас соединяет? Источник нашей скорби довольно понятен. Мы томимся при виде гроба нашего святителя мыслью о чем-то невыясненном, о чем-то им недоговоренном; думается, что большинство скорбящих о разлуке с ним сходятся в желании услышать его исповедь, хотя бы на один час проникнуть во внутреннее содержание его духа и затем уже спокойно отпустить его в вечность. Не о том наша томительная тоска, возлюбленный архипастырь, что ты не успел ознаменовать свое краткое пребывание с нами множеством внешних мероприятий и новых учреждений. Что значить могли бы они для того дела духовного возрождения паствы, которое совершается прежде всего в самой душе, во внутренней жизни архипастыря, в отличие от жизни учреждений мирских и временных, где исчисление внешних заслуг деятеля, может быть, и имеет какое-либо значение. Напротив, в том таинственном единении совестей человеческих, к которому сводится содержание жизни церковной, бесконечно большую нравственную пользу могут получить люди, когда пред ними откроется внутреннее святилище души пастыря, скорбящего и плачущего о наших несовершенствах, неустанно в горячей мольбе повергающегося пред Господом и словом евангельского назидания умоляющего нас покаяться, возлюбить Господа и друг друга и хранить в чистоте свое христианское звание. Так раскрытый пред веками и народами всеобъемлющий дух божественного Павла, или одна покаянная скорбь Марии Египетской, приближая их вместе с прочим сонмом св. угодников к нашей жизни, является для христианина источником нравственных сил, преимущественно пред воспоминаниями о внешних заслугах не только недавних деятелей общественных, но даже родных или товарищей каждого. Дух владыки Леонтия не успел раскрыться во всей полноте пред паствой Московскою и в этом причины нашей теперешней тяжелой скорби. Но если мало познан нами дух усопшего, братия, то не его мы можем винить в этом. Господу угодно было, чтобы не во всей полноте владыка Леонтий мог преподать вам некое дарование духовное к утверждению вашему, как стремился это сделать Апостол, собираясь видеть Римскую церковь. И при всем том не вполне обездоленными оставил нас Господь, ибо знавшие усопшего близко, внимательно следившие за обнаружениями внутренней жизни владыки, теперь при его гробе могут несомнительно указать братьям главнейшие и лучшие упования жизни, которые днесь он завещает нам возделывать, и которым он был настолько постоянно и твердо предан, что даже и по кончине его живы пред нами, знавшими его, эти стремления его сильного духа. Поистине он мог бы сказать с апостолом Петром: буду стараться, чтоб и после моего отшествия, всегда приводили это на память».

«Какие же это упования? Владыка прежде всего никогда не удовлетворялся наблюдением за исполнением внешнего закона; он разумел, что одна служебная исправность не может обеспечить плодотворной жизни церкви. Он искал в людях собственной, бескорыстной преданности каким-либо высоким целям и с какою радостью он встречал ее и пользовался ею для нужд церкви! С готовностью шел он навстречу ученым, духовно-просветительным, благотворительным предприятиям и с великою любовью и даже благодарностью спешил со своею властною помощью всюду, где чуял своим вещим сердцем биение жизни и бескорыстного одушевления и нелицемерного труда. Хорошо сознавая, что новозаветная церковь, не послабляя, а напротив, еще возвышая строгость постановлений ветхозаветных, все-таки сильна не столько запрещениями, сколько благословениями на все доброе в людях, освящая и усовершая сие благодатью, – владыка не был только начальником духовного ведомства, начальником над духовенством, но старался всегда быть духовным вождем и светочем всей своей пастве, с любовью поддерживающим всякий росток добра даже в тех отраслях разных жизней семейных и общественных, к которым не имел обязательных отношений. Много есть обществ, семейств и людей, для которых его кончина, скорбная, по немощи нашего плотского неразумия, не будет однако кончиной их духовного общения с ним. Но особенно любвеобильно был открыт его дух ободряющий и подвизающий в такой среде, где он надеялся встретить столь же отзывчивую восприимчивость, которою сам отличался. Такою средой с давних лет для него было учащееся юношество, а в церкви Московской – братство его обители Сергиевской. Приходилось нам встречать уже давно состарившихся, согбенных скорбями и нуждой сельских пастырей, в жизни которых чуть не единственною светлою и путеводною звездой было какое-либо слово, или дело отеческого участия владыки Леонтия; семинаристы, студенты, послушники Лавры, питомицы женских училищ, – вот та очень скромная, но очень благодарная духовная нива, на которой вырастает сторицей плод его духовного дела. В их обществе усопший проводил лучшие и полезнейшие часы своей жизни и не столько самое содержание его речей, сколько чутко усвоенное детьми разумение сей бескорыстной любви и светлой надежды архипастыря пробуждало могучий отклик веры и святых пастырских стремлений в юных душах, которые и явились дорогим, хотя и очень поздним, плодом его духовного делания, плодом, который он и сам мог редко видеть, согласно Христову предупреждению: ин есть сеяй и ин есть жняй. Не внешние порядки жизни стремился преобразовать и упорядочивать усопший, но любовью и деловою помощью вызывать и поддерживать в людях все лучшее, на что они способны. Этот завет он передает нам и по кончине, оставляя за собою в жизни церкви Московской немного новых учреждений, но много пробужденных к духовной жизни молодых сердец. Он научает нас не пренебрегать ни в других, ни в себе самих теми хотя бы немногими дарами Божиими, которые уделены каждому, но возделывая их, совершать свое спасение. Исполняя сей завет, мы возлюбим гораздо сильнее христианскую добродетель, чем взирая на нее, как только на ряд ограничений нашей воли. Многогрешный Закхей потщился послушать доброго голоса своего сердца, чтоб узреть чудного Учителя любви, и что же? сей малый подвиг приводит его к полному покаянию и обновлению».

«И вот если мы по завету почившаего каждый будем поступать по сему примеру, то спасая собственные души сложим святителю венец правды не менее ценный для души его, чем наши за нее молитвы, и тогда оправдаются другие слова Христовы: Жнущий получает награду и собирает плод в жизнь вечную; так что и сеющий и жнущий вместе радоваться будут».

По окончании литургии началась панихида, на которую, кроме служивших литургию, вышли еще: ректор Академии архимандрит Антоний, протопресвитер Н. В. Благоразумов, протоиерей храма Христа Спасителя А. И. Соколов, ризничий Лавры архимандрит Афанасий, казначей архимандрит Никон, архимандрит Лаврентий, инспектор Вифанской духовной семинарии иеромонах Герман, игумен Гефсиманского скита Даниил, члены духовной консистории протоиерей П. И. Казанский и В. С. Марков, протоиерей И. И. Приклонский и многие другие лица Лаврского и Посадского духовенства. На панихиду прямо с поезда прибыл Обер-прокурор св. Синода действительный тайный советник К. П. Победоносцев. После провозглашения вечной памяти усопшему архидиаконом Лавры Димитрианом, гроб с телом архипастыря взят был на руки иеромонахами и торжественно обнесен был вокруг Успенского собора, в предшествии хоругвей и икон и в сопровождении как всех бывших в соборе, так и множества народа, все время окружавшего собор, несмотря на начавшуюся во время литургии дождливую погоду. По обнесении вокруг собора гроб внесен был в помещение под собором с южной стороны, где после литии и опущен был в могилу, вырытую рядом с могилою скончавшегося в 1651 году архиепископа Рязанского Моисея и невдалеке от могилы митрополита Макария. Печальный обряд погребения закончился в исходе 12 часа дня.

Моления о усопшем затем совершались в Лавре непрерывно и в следующие дни. Да будут они воссылаемы и на будущее время непрестанно за его душу, много пришельствовавшую, много потрудившуюся и много молившуюся за люди в жизни сей!

И. Корсунский.