К кончине заслуженного проф. КазДА П.В. Знаменского

2-го мая настоящего 1917г. во вторник в 8-м часу утра, в своей квартире на улице Гоголя (Старокомиссариатской) г. Казани, тихо скончался Петр Васильевич Знаменский на 82-м году жизни. В лице покойного Казанская Духовная Академия, русская наука и вся Россия понесли тяжелую утрату. Вполне искренне и правдиво писал один из почитателей Петра Васильевича, ныне член Св. Синода протоиерей А. В. Смирнов по поводу 50-летнего юбилея учено-профессорской деятельности П. В.: «Здравствуйте многие, многие годы, Глубокоуважаемый Петр Васильевич. Не будет Вас, мир, как бы, оскудеет хорошими людьми; тогда и нам маленьким людям¹ будет опять тяжко, все равно, что слепцу без света»... Конечно, кто не знал близко покойного Петра Васильевича, тому слова почтенного о. протоиерея покажутся преувеличенными, напротив, кто хорошо знал этого исключительного человека, для того они будут сущей правдой.

Утомленный профессорской служебной и ученой деятельностью, потрясенный тяжелым ударом судьбы – потерей заветного друга и сотрудника, в лице супруги Антонины Михайловны (сконч. 14 февр. 1906 года), нежно лелеявшей и оберегавшей его, и, наконец, – преклонным возрастом, на пороге псаломского предела человеческой безболезненной жизни, Петр Васильевич, всегда бодрый и благодушный, стал перемогать. В последние два года он совершенно не выходил из квартиры. Ноги отказывались ему служить, а ездить он не привык с молодых лет. Впрочем, и до невольного затворничества, по смерти Антонины Михайловны, его можно было видеть только на двух путях – в Академию и в Спасо-Преображенский монастырь, где погребена его супруга. Все видели, что угасала жизнь Петра Васильевича, как догоравшая свеча, поставленная на свещнице, чтобы светить миpy. Однако никому не хотелось верить, что скоро Петра Васильевича не станет. Всем знавшим его хотелось, чтобы он жил, и жил без конца. Особенно тяжелую и невознаградимую утрату в лице покойного понесла Казанская Духовная Академия, украшением и гордостью которой он был до самой кончины, хотя еще в 1897 году вышел в отставку, утомленный непосильными работами, особенно составлением и изданием замечательной и беспримерной в истории русских высших учебных заведений – юбилейной Истории Казанской Духовной Академии за первый (дореформенный) период ее существования (1842–1870 г.). Казань 1891–1892 г. в трех томах, всего около 1500 стр. убористой печати. По выходе в отставку Петр Васильевич, кажется, еще больше привязался к Академии, которую он всегда нежно и любовно называл моя «Alma Mater». Он постоянно повторял «я весь принадлежу Академии..., я все получил от Академии...» и нередко подписывался: «неизменно академический человек заслуженный профессор Петр Знаменский». Из всех своих титулов и званий он больше всего дорожил званием «профессор Академии» и всегда с горечью в душе и болью на сердце, в необходимых официальных случаях, подписывался «бывший профессор Казанской Академии..» при чем оговаривался: «какой же я бывший профессор.. Ведь профессорское звание, заслуженное мной в Казанской Академии, всегда останется при мне и с ним я уйду в могилу, превратившись тогда в раба Божия Петра», как он обыкновенно именовал себя, делая пожертвования в храмы или благотворительные учреждения. Оставляя профессорскую службу в Академии, Петр Васильевич твердо верил и сознавал, что, с выходом из Академии, он „не лишился связи с Академией“ и что он останется „человеком академической веры и членом одной и той же поместной церкви Арского поля»², как он называл академическую общину. Таким образом, в лице Петра Васильевича, Казанская Академия лишилась не „отставного» своего профессора, а своего старейшего, заслуженного и действительного профессора и самого близкого, живого члена Академической общины.

П. В. Знаменский родился 27-го марта 1836 года, в Нижнем Новгородe в семье дьякона; первоначальное образование получил в Нижегородском духовном училище, затем в семинарии, в 1856 году поступил на казенный счет в Казанскую Духовную Академию, каковую окончил в 1860 году вторым магистром в составе VIII выпуска. С 23 сентября 1860 г по 22 августа 1861 г он состоял преподавателем философии и логики в Самарской семинарии; 22 августа 1861 г, по выбору архим. Иоанна, недавно семинарский преподаватель получил академическую кафедру математики в звании бакалавра; с 19 сентября он вступал в новую должность. Математики тогда доживали в Академии свои последние годы. До конца учебного года П. В. преподавал математику низшему отделению; в следующем 1862 году он временно преподавал алгебру до половины ноября, но с мая уже превратился, по воле того же ректора архим. Иоанна (Соколова), в историка.

Академическая кафедра русской истории досталась П. В-чу случайно. По увольнении из Академии известного А.П.Щапова, преемником ему по кафедре русской истории в Академическом правлении намечен был товарищ П. В-ча – А. С. Никольский, преподаватель Казанской дух. семинарии–третий магистр курса. Но А. С-ч тогда успел выйти из духовно-училищной службы и поступить на открывшиеся при Казанском Университете педагогические курсы³). Пришлось искать нового заместителя Щапова. Архимандр. Иоанн, внимательно следивший за назначением новых преподавателей Академии весьма удачно выбрал на кафедру русской истории молодого бакалавра математики П. В. Знаменского, которого о. ректор хорошо знал еще студентом и которого не хотел выпускать из Академии, в случай прикрытия кафедры математики. Лучшего выбора не могло быть. 12-го мая 1862 года П. В-ч был переведен на кафедру русской истории и вместе с тем продолжал преподавать алгебру. Таким образом, П. В-ч меньше чем в два года по окончании академического курса перешел на третью специальность, побывавши сначала философом, потом математиком и, сделавшись, наконец, историком. На этой специальности он обосновался и стяжал бессмертную славу, как русский церковный историк. По действующему тогда уставу ему одному пришлось преподавать русскую гражданскую и церковную историю. По введении в действие устава 1869 г. в Казанской Академии, с 15 августа 1870 года П. В-ч оставил за собой преподавание только русской церковной истории, после долгого колебания относительно того, какой предмет оставить за собой. Русская гражданская история тогда представлялась интереснее и он уже освоился с нею, к тому же она была более разработана, чем русская церковная история. Но последняя была ближе его сердцу, как питомцу духовной школы, вышедшему из духовной среды, лично пережившему многое из того, чем жила Русская церковь в лице духовенства и мирян. Впрочем, П. В-ч успел много сделать и по Истории Русской церкви и не сразу прервал преподавание русской гражданской истории: в 1870–1871 учеб. году он продолжал преподавать ее по поручении Совета Академии и в то же время в 1870 году в первый раз издал свой замечательный труд: «Руководство к русской церковной истории». Учебный Комитет при Св. Синоде, удостоил П. В-ча за этот труд половинной (?!) премией митр.Макария, назвав Руководство.. «замечательным явлением в области нашей церковно-исторической литературы»... По 1888-й год оно выдержало еще четыре издания (1876,1880, 1886, 1888 гг.), сделавшись лучшим учебником для духовных семинарий, хотя самим автором оно предназначалось для подготовки к экзаменам студентов Академии. В 1891 году оно было переделано П. В-чем применительно к семинарской программе и сделалось учебным руководством по Истории Русской церкви в духовных семинариях. Издание его автор уступил Учебному Комитету при Св.Синоде. В 1904 году Руководство было вторично переиздано.

Нужно удивляться, каким образом молодой профессор, преподававший две академических науки, подавленный массой официальных поручений, не жалевший труда для аудитории, успел все делать. В 1871–1872 г. приготовлено к печати и напечатано его капитальнейшее и замечательнейшее исследование – докторская диссертация «Приходское духовенство со времени реформы Петра». Казань. 1873 г. (850 стр.). До этого П. В-чем напечатан не один десяток серьезных научных статей, из которых многие до сего времени не утратили своего значения, таковы, например, «Очерки по Истории славянской мифологии» (1865–1866 г.), «Приходское духовенство на Руси (до Петра 1») 1866–1867 г. и многие др.

Петр Васильевич оставила учено-литературную работу только тогда, когда перо перестало держаться в его ослабевшей руке, исписавшей тысячи листов писчей бумаги. Последним литературно-художественным произведением П. В-ча является, к сожалению, не законченная его автобиография, доведенная только до философского класса его обучения в Нижегородской Семинарии. Рука отказалась держать перо... Как жаль, что мы теперь лишены возможности иметь полную автобиографию великого литературного художника. П. В-ч не имел привычки излагать своих мыслей под диктовку; – он не мог делать этого. Он даже никогда не отдавал в переписку своих литературных творений, переписывая все собственноручно, своим бисерным, но четким, оригинальным почерком.

В настоящей заметке мы не задаемся целью всесторонне изобразить облик незабвенного П. В-ча, как профессора, ученого и как человека. Для этого нужно время и подготовка. Да одному человеку невозможно обнять всей замечательной и исключительной личности П. В-ча. К тому же Академия, в лице Совета, постановила увековечить память своего знаменитого профессора и историка изданием учено-литературного Сборника, в который между прочим войдет полный биографический очерк П. В-ча с оценкой его профессорской и учено-литературной деятельности.

Над свежей его могилой мы считаем своим нравственным долгом только кратко очертить образ незабвенного Петра Васильевича, как профессора, ученого и как исключительного человека, прибавив и то, как Alma Mater – Академия проводила своего дорогого сына на место вечного упокоения.

Преподавание математики в профессорской деятельности П. В-ча было каким-то случайным эпизодом. Что и как преподавал он по этой неакадемической науке, он сам ничего не сообщает в Истории Академии, начиная изображать свою преподавательскую деятельность со времени вступления в должность бакалавра по русской истории. К чтению лекций по истории он при- ступил «с большим смущением как к делу в высшей степени ответственному пред слушателями, в числе которых был целый X курс студентов, еще слушавший блестящие лекции Щапова и бывший свидетелем всех университетских в честь его оваций» (История Академии II, стр. 137). Как ученик А.П. Щапова, П. В-ч на первых порах довольно близко держался щаповских приемов преподавания и его программы, составляя лекции в форме руководительных синтетических очерков разных сторон русской исторической жизни, но вместе с тем он старался сглаживать крайне-народническое и одностороннее направление щаповской программы. Скоро молодой преподаватель-историк повел преподавание по собственной программе и лично выработанному методу, сделавшись истинным украшением кафедры русской, особенно церковной, истории в Казанской Академии. Скажем словами⁴ одного из старейших сослуживцев П. В., земляка, знавшего его по Академии еще в 60-х гг., Я. А. Богородского, выразившего мысли и чувства всей академической семьи при оставлении П. В. Академии. «П. В-ч своей личностью возвысил блеск академической кафедры. Целое поколение сидело пред этой кафедрой и с захватывающим никогда не ослабевавшим интересом, слушало его спокойное, но выразительное (говорящее) чтение, развертывавшее пред слушателями картины протекшей жизни и уяснявшее сокровенные законы движения этой жизни. Студенты всегда считали лекции П. В-ча как бы праздником: в них чувствовалось что-то освежающее, подымающее дух, возбуждающее мыслительную деятельность и удовлетворяющее эстетическим запросам души». Понятно, что пропускать такие лекции у студентов считалось признаком крайнего нерадения. Аудитория П. В-ча всегда была полна, когда он читал обязательный курс Истории Русской церкви. Со своей стороны сам лектор не жалел труда для аудитории; он никогда не шел на лекцию без предварительной подготовки накануне, не смотря на то, что совершенно специализировался в своем предмете. П. В-ч тщательно обрабатывал свои лекции, почему они очаровывали слушателей гармоническим соединением обильного фактического материала с художественной обработкой его. В своих лекциях он старался воскресить русскую историческую, в частности церковную, жизнь и представить ее в живых и праведных картинах. Исторические лица в мастерских характеристиках лектора-художника представлялись слушателям не в форме сухих мумий, ничего не говорящих уму и сердцу, напротив, они одухотворялись, оживлялись мыслью и чувством и говорили сами о себе, о своих деяниях и скрытых причинах своих поступков, которые (причины) понимал лектор, благодаря своему необыкновенно развитому историческому чутью. П. В-ч умел понимать не только деятельность исторических лиц, но вместе с тем постигал психологию и их поступков. Историческое и художественное чутье часто помогало ему дорисовывать неясные картины русского прошлого. Само собой понятно, что напряженное внимание аудитории при слушании таких лекций нисколько не ослабевало и память слушателей не обременялась. В аудитории П. В-ча неизменно царило вдохновенное спокойствие, и бодрое, даже веселое настроение слушателей, при наличности которых легко усваивался предлагаемый исторический материал очищенный, обработанный, систематизированный, всегда находящийся во внутренней органической связи с предлагаемыми историческими образами или уясняемой исторической идеей. Даже самые cyxие материи П. В-ч передавал живо и увлекательно. В немногих положениях и выводах своего глубокого ума и несколькими меткими штрихами своего художественного слова П. В-ч умел осветить целые исторические эпохи.

Серьезное отношение к лекциям и всегдашняя тщательная подготовка к ним у П.В-ча сказывались, между прочим, в том, что он никогда не читал лекции без тетради. Но чаще тетрадь у него только лежала пред глазами совсем не раскрытой, или раскрытой не на том месте, где следовало читать. П. В-ч читал приготовленную лекцию наизусть, хотя слушателям казалось, что он читал ее по тетрадке. В аудитории он держался необыкновенно скромно и даже, как будто, робко. В течение 36 лет он всякий раз входил на лекторскую кафедру с каким-то душевным волнением, считая профессорскую кафедру местом священным и боясь уронить ее в глазах слушателей – студентов, которых обыкновенно называл «нелицеприятными» и «чуткими» критиками профессорских чтений.

То, что сказано о лекциях П. В-ча, вполне применимо и к его учено-литературным трудам, доставившим ему всероссийскую известность. Ученые труды П. В-ча «оставили неизгладимый след на умственной жизни Казанской Академии. Если не первые по времени, говорит проф. Я.А. Богородский, то наиболее других они содействовали повороту от первоначального формально диалектического направления умственной деятельности к научно-историческому, сделавшемуся отличительным для Казанской Дух. Академии». В своих церковно-исторических ученых работах П. В-ч шел самостоятельно и, если так можно выразиться, параллельно с покойным знаменитым русским гражданским историком В. О. Ключевским. Лично они почти не знали друг друга⁵, но в науке были друзьями и всегда письменно приветствовали один другого, обмениваясь своими новыми учено-художественными творениями. Последним приветствием В. О-ча была его телеграмма по случаю исполнившегося 50-летия учено-литературной деятельности П. В-ча, в которой писалось: «Сердечный привет досточтимому Петру Васильевичу с глубоким уважением и пожеланием еще много лет обогащать своим трудом русскую историческую науку. Ключевский». Но ни тому, ни другому из ученых друзей не суждено было исполнить, в прежней мере, святое пожелание.

Как самостоятельный и талантливый исследователь, П. В-ч «открыл и осветил многие углы в протекшей русской жизни, остававшейся до него темными; он установил новые точки зрения на отдельные эпохи и на общий ход русской церковно-исторической жизни, удовлетворяющие чувству объективной правды, согретый теплыми лучами православия и просвещенной любви к отечеству».

В своих ученых трудах П. В-ч, между прочим, разъяснил вопрос о научном методе в разработке истории религиозных верований русского народа, его церковного быта, в истории русского приходского духовенства, которое он воскресил и печальное бытие которого явил миpy в своей замечательной докторской диссертации. История русского духовного низшего, среднего и высшего просвещения не только учено, но еще художественно выяснена в его капитальнейших трудах. «Духовные школы…», «История Казанской Духовной Академии» и в кратком замечательном очерке «Основные начала духовно-училищной реформы в царствование Императора Александра I». А сколько глубоких и руководящих мыслей внесено им по тому же вопросу о русском духовном просвещении в серьезных и внимательных рецензиях на сочинения по вопросам о духовной школе, составленных по поручению академического Совета, Учебного Комитета при Св. Синоде и Академии Наук. При всех недочетах в русском церковном школьном образовании П. В-ч высоко ставил духовную школу и признавал неоспоримую заслугу ее перед русским человеком и для государства, не говоря о церкви и духовенстве и православно-богословской науке. Его предсмертным завещанием, в личных беседах по поводу современных событий, было горячее желание сохранить самостоятельной духовную школу в виде духовных училищ, семинарий и особенно академий, которые всегда стояли на высоте своего призвания по разработке церковно-богословских и исторических вопросов, на пользу православной Церкви. Не имея ничего против изменения программ и постановки самого богословского образования в православном духе, он желал видеть самостоятельную духовную школу всесословной и находящеюся в ведении церковной власти. Церковная власть, со своей стороны, должна приложить все старание к тому, чтобы духовная школа в ее ведении служила широкому богословскому образованию и воспитанию в христианском духе, а не узко клерикальным целям, иначе она потеряет под собой почву для дальнейшего существования.

В своих ученых трудах П. В-ч старался поставить в причинную и логическую связь явления русской церковно-исторической жизни с общим ходом русской государственной, общественной и народной жизни. Достаточно для этого указать на его чтения из Истории Русской церкви за царствование Екатерины II и Александра I. На таком характере ученых работ П. В-ча несомненно сказалось десятилетнее преподавание им в Академии совместно русской гражданской и церковной истории. Историю Русской церкви он понимал как важнейшую часть русской истории вообще государственной, общественной и религиозно-культурной и чужд был мысли полного разрыва между церковью и государством на Руси с их интересами, некогда не только близко соприкасавшимися, но и совпадавшими. Русское государство выросло и окрепло под сильным влиянием и при содействии Церкви, которая давно могла быть самостоятельной, но это было бы не в интересах русской государственной и общественной жизни. Вот почему П. В-ч, как ученый исследователь, все явления русской религиозной и церковной жизни рассматривал в связи с общими условиями жизни и роста русского народа, следя постоянно за тысячелетним развитием христианского учения и усвоением его массой русского народа, не исключая мелких народностей, вошедших в состав Русского государства и Русской церкви. Он всячески старается проникнуть в психические, бытовые и общественные основы всех насельников Русского государства. В изучении Истории России вообще П. В-ч основывал свои выводы на предварительном рассмотрении культурно-экономического и общественного развития всех слоев русского народа, а не одного крестьянства, как это делал учитель П. В-ча А.П.Щапов и историки-народники 60-х годов.

В своих ученых изысканиях П.В-ч один из первых в 60-х гг. прошлого века обратил внимание на значение экономических факторов в истории русского народа, но по складу своего глубоко-философского ума и благодаря широте образования, он не вдался в крайности исторического экономизма в жизни русского народа, – обращая внимание и на другие высшие явления в духовной жизни народных масс – именно на развитие религиозно- нравственное и культурно – общественное не только коренного русского населения России, но и мелких народностей, которые у нас принято называть инородцами.

Миссионерско-культурный инородческий вопрос, в его самом широком смысле, всегда интересовал П. В-ча, почему он много раз литературно отзывался на миссионерское дело в Казани, особенно в последние годы своей службы и литературной деятельности, когда не стало приснопамятного апостола и просветителя русских восточных инородцев – Николая Ивановича Ильминского (сконч. 26 дек. 1891 г.). Из трудов П. В-ча по миссионерскому вопросу можно назвать «На память о Николае Ивановиче Ильминском». Казань. 1892г. Это лучшее слово из всего сказанного по ныне о Н. И-че, до самой кончины бывшем другом П. В-ча, с которым Н. И-ч всегда делился своими думами, намерениями, радостями и горем по вопросам миссии. В 1894 г. П. В-чем напечатана статья «О татарских переводах христианских книг» (Рус. Арх. 1894 г.); в 1896 г. он принимал самое деятельное участие в издании писем Н. И. Ильминского к крещеным татарам»; в том же году напечатал идейный некролог о. В. Т. Тимофеева, происходившего из природных татар-крестьян, состоявшего заведующим крещено-татарской школой в Казани, основанной Н. И-чем и любимой П. В-чем. Помянутый теплым словом П. В-ча о. Василий Тимофеевич был ближайшим сотрудником Н. И. Ильминскаго. П. В-ч лучше всех понимал смысл и значение системы Н. И-ча по просвещении русских восточных инородцев и следовал его идеалам в своих статьях о просвещении инородческих масс. Он всегда близко стоял к казанскому Братству св. Гурия и миссионерским курсам в Казани, выражая свои отношения к Курсам, кроме материальной помощи, постоянным обогащением библиотеки Курсов своими книгами, соответственно задачам и целям миссионерского образования.

Не останавливаясь на других предметах учено-литературной деятельности П. В-ча, скажем кратко, что, кажется, не осталось ни одного вопроса в русской церковной истории, которого бы не коснулось его перо. П. В-ч неустанно следил за развитием и ходом русской исторической науки, почему всегда стоял на высоте требований от историков. Правда, он не был завзятым архивистом по нынешним требованиям разработки Русской Истории, но, как критик, высоко ставил архивные изыскания и с присущим ему умением пользовался ими для своих преимущественно синтетических работ, протекавших вдали от столичных и богатейших провинциальных архивов. Впрочем, литературные и вещественные памятники русской старины всегда интересовали его. Он прекрасно знал русские летописи и все книжные сокровища богатейшей Соловецкой библиотеки, находящейся при Казанской Академии, как главный редактор Описания ее. В его литературных работах встречается не одна статья, составленная по архивным первоисточникам. Можно указать статьи: «Иоанн Неронов» (1869 г.), «Описание Седмиозерной пустыни» (1869 г.), «Сергей Шелонин» – один из малоизвестных писателей XVII в.» (1882г.), «Произведения Соловецкой письменности, относящиеся к личности Филиппа Московского» (1883 г.), «Шестоднев Афанасия Холмогорского» (1883 г.), «Житие Варлаама Керетского» и пр.

Критерием ученых изысканий II. В-ча всегда была строго-научная и объективная историческая правда, художественно выраженная русским языком и правильной живой русской речью. Он не любил сухой и холодной ученой трактации и учено-напыщенного доктринерства с выдвинутым наперед авторским „Я“. И здесь П. В-ч был необыкновенно скромен. В критике чужих мнений он был чрезмерно снисходителен и деликатен; он не любил критиковать „с плеча“ и „словами без дела“ обижать авторов, с которыми не соглашался. Никогда в жизни он не вступал ни с кем в литературные пререкания, хотя бывало, что его ни за что, ни про что обижали злостные критики. Так например, случилось с ним по выходе в свет Истории Академии. Нашлись потомки, обидевшиеся на П. В-ча за правдивое его слово об их отцах... Рецензии П. В-ча иногда были убийственны для авторов рецензируемых книг, но по своим выражениям и приемам они отличались необыкновенной мягкостью и даже почтительностью к авторам. В каждой рецензируемой книге он прежде всего старался найти хорошее и давал отзыв с перевесом отрицательных положений лишь тогда, когда критикуемое сочинение претендующее на ученость слишком противоречило строгонаучной и объективной правде. За более чем 50 лет своей учено-профессорской и литературной деятельности он составил не одну сотню рецензий, из которых некоторые носят характер ученых трактатов, поражающих глубоким анализом разбираемых сочинений. Можно указать следующие печатные его официальные и полуофициальные рецензии а)на сочинение свящ. В.Жмакина «М. Даниил» (Церк. Вед. 1883 г.), б) на сочинение проф. С. Т. Голубева «Петр Могила», т. I (Христ. Чт. 1887 г.), в) на сочинение проф. А.Ф. Каптерева «Характер отношения России к православному востоку» (Записк. Акад. Наук 1889 г.). По поручении Учебного Комитета при Св.Синоде и Академии Наук П. В-ч составил не один десяток рецензий.

Нельзя не остановиться на его профессорских рецензиях студенческих курсовых работ. Никому из преподавателей не приходилось прочитывать такую массу курсовых работ и давать отзывы о них, как П. В-чу. В лице П. В-ча студенты встречали необыкновенно тщательного и добросовестного, но вместе с тем самого доброжелательного рецензента. П. В-чу иногда приходилось по несколько раз перечитывать нескладно и неумело написанное неопытным ученым сочинение, чтобы найти то хорошее, закопавшееся в груде туманных и спутанных выражений и положений, за что бы похвалить автора и дать ему «ученую» степень. Не было случая, чтобы П. В. отказывал в ученой степени за сочинение, писанное ему⁶

Отличаясь острым, метким и глубоким критическим анализом исторических первоисточников, ученых и литературных трудов, а также отдельных исторических явлений и фактов, П. В-ч всюду проявлял свойственную его философскому уму и необыкновенно развитую им в ученых работах другую силу исторического мышления – широкий синтез исторического мышления и рядом с ним известный уже нам художественный дар – ярко и вместе с тем правдиво живописать исторические явления и образы исторических церковных и государственных, крупных и мелких деятелей. Эти деятели не описываются в ученых трудах П. В-ча, а живут и действуют в них, как живые личности. Все его капитальные труды, начиная с Руководства к русской церковной истории, обнимающего все вопросы русской церковной жизни в самых сжатых синтетических очерках, от начала русской церкви почти до наших времен и кончая бессмертной Историей Казанской Дух. Академии, служат наглядным доказательством указанных качеств, редко соединяемых в лице одного исторического писателя и исследователя. Кстати заметить П. В-ч с молодости был художником-самоучкой, не только копиистом, но и оригинальным творцом. Его квартира, обставленная с присущим П. В-чу вкусом, представляла собой художественную галерею его собственных произведений. Множество картин и священных изображений собственной работы П. В-ч раздарил своим хорошим знакомым и в храмы. В своих копиях с картин лучших русских художников он делал, по своему художественному вкусу, серьезные поправки, придавая самым сюжетам и персонажам особенную выразительность, осмысленность и правдивость. Разнообразие сюжетов художественных произведений кисти П. В-ча поразительно. Вместе с художеством он был прекрасный техник и механик, устраивая самостоятельно разные оптические инструменты–стереоскопы, волшебные фонари, механические панорамы и т. п. Все это он называл „проделками» на досуге. П. В-ч никогда не был без дела.. Бывало застанешь его за какой-либо послеобеденной работой – в роде устройства граммофонной трубы из картона для мягкости звука или устройства детской панорамы, изображающей в лицах «сказку о рыбаке и рыбке» и т. п. и спросишь, что это Вы делаете П. В-ч? – всегда был ответ: „бездельничаю после обеда». После обеда он никогда не отдыхал. Распределение занятий дня у него было самое точное. На все у него были свои часы. Точно из минуты в минуту он вставал, садился пить утренний чай, работал, обедал, пил вечерний чай, ужинал, ложился спать. Он не понимал, как можно ходить и жит без часов. Часы у него были самые верные. Пока он мог ходить, то в неделю раз, а иногда два лично проверял их в Университетской обсерватории. В его квартире все часы отбивали время согласно из минуты в минуты... Точность и аккуратность y П. В-ча проявлялись во всем положительно, не исключая ответов на самые важные письма к нему.... Он ни у кого и ни в чем не был в долгу.

В течение целого полстолетия П. В-ч оставался верен приемам своих ученых исследований и как оригинальный писатель-историк неизменно занимал выдающееся место среди ученых историков. Его яркая ученая звезда на русском просвещенном небосклоне никогда не меркла, пока литературное перо держалось в его руках.

Многочисленные учено-литературные труды доставили П. В-чу всероссийскую известность и снискали ему уважение среди многих ученых, учебных и просветительных yчpeждeний, интересующихся учеными историческими трудами. В 1892 г. Московский Университет удостоил его степени «доктора Русской истории», Казанский Университет избрал его своим почетным членом; в начале следующего 1893 г. Академия Наук избрала его в число своих членов-корреспондентов множество ученых обществ, во главе с Москов. Общ. Истории и Древностей Российских избрали его своим почетным пожизненным! и действительным членом. Составляя гордость и красу Казанской Академии, П. В-ч состоял почетным членом всех духовных академий.

Ученая критика всегда с восторгом приветствовала появление в свет трудов П. В-ча. Популярнее всех книг П. В-ча было и остается его Руководство к Русской Церковной Истории, как известно, переделанное в 1896 году в учебное руководство по Истории Русской церкви, применительно к семинарской программе. Посредством своего «Руководства» Петр Васильевич издавна сделался учителем всего российского юношества, насадителем в русской духовной школе здравых неприкрашенных понятий о религиозности русского народа и православии Русской церкви.

П. В-ч прослужил родной ему Академии 36 лет, служил при трех академических уставах (1814 г., 1869 г. и 1884 г.), при четырех ректорах (архим. Иоанн (Соколов), Иннокентий (Новгородцев), Никанор (Бровкович), прот. А. П. Владимирский) и при пяти казанских архиепископах (Афанасии – Соколов, Антонии – Амфитеатров, Палладии – Раев, Павел – Лебедев и Владимир – Петров). Два года он служил при ректоре Академии архим. Антонии – Храповицком, при чем один год служил, уже выйдя в отставку. По выходе из Академии он прожил двадцать лет; за это время управляли Академией в сане епископов – Антоний – Храповицкий, ныне на покое apxиeп. Харьковский, Алексий – Молчанов, скончавшийся экзархом Грузии, Алексий – Дородницын, ныне apxиeп. Владимирский, Анастасий–Александров, ныне еписк. Ямбургский, викарий Петроградский, ректор столичной Академии, и нынешний ректор Академии епископ Чистополский Анатолий, которому суждено благословить в последний раз в академическом храме незабвенного Петра Васильевича и проводить на место вечного упокоения. Казанской епархией, а вместе Академией за это время, после архиепископа Владимира, последовательно управляли ныне скончавшиеся архиепископы: Арсений – Брянцев, Димитрий Ковальницкий, Димитрий – Самбикин, Никанор – Каменский и ныне здравствующий архиепископ Иаков – Пятницкий, которому суждено встать во главе сонма духовенства при отпевании Петра Васильевича.

Таким образом, покойный маститый ученый и профессор П. В-ч знал девять ректоров Казанской Академии⁷ и десять казанских архиепископов. Для самой Академии он был живым носителем и выразителем шестидесятилетней истории, верным хранителем преданий родной Академии, в которой он сам долгое время стоял при кормиле правления Академии в должности помощника ректора по церковно-историческому отделению и члена Правления, получив еще в 1879г. степень доктора Богословия и ранее того в декабре въ1868 г. звание ординарного профессора. В течение 36-летней профессорской службы он проходил другие академические должности, преимущественно бесплатные, но связанные с учено-просветительными задачами Академии, начиная с библиотекаря Академии (1865–1870 г.). Только инспекторская должность и соединенные с нею обязанности чужды были характеру П. В-ча. За них он никогда не брался, хотя при избирательном порядке в должность инспектора, на то имел полное право по службе и старшинству. Вообще П. В-ч старался избегать таких должностей, которые, хотя и оплачивались, но мешали его профессорской и ученой деятельности.

Как сослуживец, он был человеком прекрасной души и добрым товарищем. И тут скажем словами Я. А. Богородского. «Хотя П. В-ч не жил по традициям провинциального общежития, не гостился, но всем был близок душой. Каждая встреча с ним оставляла по себе прекрасное впечатление. Этому содействовали уравновешенность натуры П. В-ча, простота и естественность в обращении, изящество и какой то прирожденный аристократизм в манерах. Безукоризненность последних была такова, что даже зоркая, сметливая молодежь ничего не могла подметить, чтобы благодушно представить П. В-ча в лицах. Многостороннее образование, ясное понимание вещей и тонкий, – ни для кого не обидный, юмор делали его беседу в обществе поучительной и оживленной; благородство души П. В-ча, любовь к правде отзывчивость ко всему доброму и прекрасному поселяли к нему доверие и вызывали на полную откровенность. Доброта души и любовь к Академии у него всегда выражались в щедрых пожертвованиях, в ученой и материальной помощи студентам и для успехов научной деятельности Академии. П. В-ч никогда не оставлял без утешения и материальной помощи своих сослуживцев и всех лиц, принадлежащих к Академии – от профессора до маленького служителя – когда они приходили к нему в трудные минуты душевного горя и материальной нужды.

Выше было сказано, что за 36 лет своей усердной профессорской службы и непрерывной ученой деятельности П. В-ч утомился. Близко стоявшие к нему лица воочию видели, что П. В-ч с каждым годом не только облегчался, но еще больше подавлялся работами не по своей доброй воле, но, главным образом, от неравномерности распределения академических работ. Здесь на первом месте нужно поставить чтение студенческих семестровых и курсовых сочинений, составление отзывов об ученых трудах на степени магистра и доктора, исполнение всяких поручений от академического начальства и Совета в виде составления публичных речей, адресов, приветствий, некрологов и т. п. Все это распределялось между преподавателями далеко неравномерно, вследствие обычного на Руси недостатка общественной солидарности, частью и от свойства преподаваемого П. В-чем предмета. На долю П. В-ча всегда выпадала самая большая часть работ. Между тем число студентов в Академии увеличивалось, следовательно и работы еще прибавлялось... Петр Васильевич окончательно задумал оставить официальную службу в Академии и не скрывал своего намерения от сослуживцев, едва не убедивших его не покидать Академии. Но честность и прямота намерения у П. В-ча взяли верх. «Меня спас от этого соблазна, – говорил он сослуживцам, огорченным его выходом из Академии,–некоторый навык – плод многолетних занятий историей–смотреть на текущие обстоятельства и даже на самого себя с возможно объективной точки зрения, со стороны и даже сверху: Посмотрел я так на себя повнимательнее и увидел, что я сила уже утомившаяся, отработавшая свой термин, что не поспеваю идти вровень, нога в ногу, ни с современным развитием моей науки, ни с работой других членов академической корпорации...», а потому и вышел из Академии. Конечно в словах II. В-ча звучала присущая ему скромность, но с другой стороны, он всегда высоко ставил положение профессора в аудитории и на кафедре. Кажется П. В-ча очень смущало то обстоятельство, что голос его, никогда не бывший сильным, стал слаб для аудитории и студенты, чтобы не проронить дорогих слов любимого профессора, в последние годы его службы стали придвигать парты чуть не вплотную к его кафедре. Но была еще причина его торопливого ухода из штатных профессоров Академии, о которой он говорил только самым близким к нему людям. Нужно было освободить штатную ординатуру для давно ждавшего ее доктора Богословия М. И. Б-го, человека семейного и нуждающегося.... Наши духовные академии в отношении штатных ординатур в недавнем прошлом были поставлены в тяжелое положение. Лица с докторскими степенями, за неимением штатных ординатур и экстраординатур, оставались доцентами, ожидая или смерти профессора или какой-либо служебной катастрофы своего ближнего из штатных профессоров. П. В-ч первый имел духовное мужество, почувствовав некоторое утомление, освободить свою ординатуру для М. И-ча. Этот добрый и всегда детски наивный старец (вечная ему память!) даже приходил благодарить П. В-ча за то, что он освободил для него ординатуру.

П. В-ч с присущим ему благодушием принял эту благодарность и даже выражал удовольствие, что своим выходом из состава штатных профессоров сделал добро другому, отчасти и себе, так как академические порядки значительно изменились в последние годы его штатной службы… У него достало сил прослужить сверх штата только ещё один 1896/97 учеб. год, когда он совершенно оставил профессорскую службу в Академии, но не оставил самой Академии. «Теперь, заочно, говаривал П. В-ч, я, кажется, еще больше люблю Академию, чем любил ее воочию. У меня от нее сохраняется в памяти только одно хорошее»... Пишущему эти строки незабвенный Петр Васильевич, задумав совсем выйти из Академии, говорил, что неудобно в одном деле хозяйничать двоим. Когда же его преемник на слова своего учителя и руководителя отвечал, что «хозяином» в деле будет он, П. В-ч, а молодой преемник будет только работником и усердно просил его остаться хозяйничать, по прежнему, то услышал решительный ответь: «нет так нельзя. Быть хозяином я не имею права».– Не о праве здесь может быть речь, а пользе дела говорилось на это П. В-чу, но он оставался непреклонен, уверяя, что в душе и потом он никогда не оставит Академии и своего преемника....

Корпорация Академии, прощаясь с П. В-чем после его 36-летней академической профессорской службы, надеялась, что П. В-ч не порвет с нею житейских и ученых отношений. Сам он тогда же пожелал остаться членом поместной церкви Арского поля, как человек все еще академической веры. Он сдержал свое слово, и Академия всегда считала его своим самым близким ей человеком, живым выразителем ее истории почти с первых годов существования, хранителем старых академических преданий и мудрым наставником. Освободившись от официальной профессуры, П. В-ч сделался неофициальным, «свободным» профессором с измененным составом аудитории. Этот состав стал отличаться удивительным разнообразием. Его уединенную аудиторию, в скромной квартире, поодиночке и сообща стали посещать лица разных положений, званий, профессий и возрастов. Среди посетителей П. В-ча мы не раз встречали иерархов, ученых, профессоров, администраторов, пастырей, учителей, учеников, – старцев, мужей, юношей, русских и инородцев. В квартиру „свободного профессора» смелее пошли все, не боясь помешать его официальным и срочным работам, как раньше. Всегда добрый, внимательный и услужливый, П. В-ч никогда не отказывал в нужном и возможном совете. Всем доступный, он, по-прежнему, не жалел дорогих сокровищ своего ума, знания, опыта, делясь ими со всеми. Можно смело сказать, что никто из добровольных посетителей П. В-ча не уходил от него неудовлетворенным и без новых знаний. Оставив академическую кафедру Истории Русской церкви П. В-ч, сам, без всякой официальной нужды, продолжал обогащаться знаниями, стремясь еще более расширить свой ученый кругозор. Положение и обстановка „отставного профессора» не ослабили научных интересов его. Даже удар судьбы – потеря супруги – не помешал этому. П. В-ч похристански, философски терпеливо переносил постигшее его горе, оставшись совершенно одиноким; он не пал духом, интересуясь успехами академической науки. Ученая и популярная книга по всевозможным отраслям знания оставалась его неизменным другом в тихой квартире. За три дня до своей мирной кончины он „от скуки“ и „от нечего делать* в постели читал книжку «Русского Архива». Находясь в курсе современной академической, отчасти и университетской науки , он продолжал оставаться не только профессором-историком, но делался еще ученым энциклопедистом. Одинаково полезно и приятно было всем беседовать с П. В-чем, сохранившим до конца своих дней светлый ум. Разные новости в академической науке и литературе, преломляясь в призме широко-просвещенного и глубоко-философского и практического ума и художественной чуткости, при свежести мысли, в комментариях П. В-ча являлись в лучшем понимании и освещении. Все, что выходило из-под его пера, носит прежний характер могучего и неослабевающего таланта. Как на пример такой литературной работы можно указать на его трактат «Богословская полемика 1860-х годов об отношении православия к современной жизни» (Прав. Соб. 1902 г. и отдельно). Его автобиография, хотя не законченная, представляет собой не случайные записки, но высоко-художественное литературное произведение. Естественно, что Академия, по прежнему гордилась П. В-чем и ценила его, как своего профессора, преклоняясь пред его авторитетом. В академической корпорации часто приходилось слышать вопрос: «А как на этот счет думает II. В-ч». Его слово было решающим. К нему, как носителю старых академических традиций и выразителю более полувековой истории Казанской Академии, обращались за нужными историческими справками о делах давно минувших дней академической жизни. П. В-ч никогда не отказывал в этом своей Almae Matri. Можно сказать в лице его объединялись старая и новая Академия. Со своей стороны П. В-ч не переставал радоваться радостями и печалиться печалями нынешней Академии. Академическую семью, значительно изменившуюся в своем составе, он, -, считал для себя родной и близкой. Стар и юн из этой семьи одинаково любезно был принят П. В-чем. Для всех он и теперь являлся образцом корректности, деликатности и высокочестного отношения к своим обязанностям, как человека и гражданина. До самого последнего времени, чувствуя слабость в ногах, он не позволял себе присесть, когда стоял его собеседник. Только на последнем году своей жизни он стал очень тяготиться сторонними посетителями, не имея возможности, по болезни всего организма, особенно ног, уделять им внимания более 10 минут. Его усталое тело постоянно требовало изменения позы и даже положения. К этому же у больного стал развиваться нефрит. Но были у него такие посетители, которых он принимал почти во всякое время и не стеснялся их присутствием. Мы не будем говорить о семье пишущего эти строки, которую он считал за родную семью.... Одним из постоянных его посетителей был проф. К. Харлампович, делившийся с П. В-чем разными новостями из ученого, литературного, общественного и др. миров. Любил он принимать у себя также бывшего секретаря Академии, ныне инспектора народных училищ Волынской губ., А. А. Нечаева, человека прекрасной души и горячо любившего Академию, готового сделать для нее все возможное. Эта черта в А. А-че особенно нравилась П. В-чу, весьма и весьма жалевшему, когда А. А. Нечаеву, по разным обстоятельствам, с тяжелым чувством пришлось оставить службу в Академии в качестве секретаря и не удалось войти в состав академической корпорации. Близко принят был П. В-чем молодой академический доцент А. Г. Лушников, с которым у маститого профессора завязались особенно близкие отношения, когда талантливый бедняк А. Г. был еще студентом.... Принять не надолго П. В. рад был всех, когда чувствовал себя не совсем больным....

Академическое студенчество, по прежнему, оставалось близким доброму и отзывчивому сердцу П. В-ча. Он просто и ласково встречал и принимал студентов, не только Академии, но и Университета, не редко являвшихся к нему за ученым советом и за помощью при тяжких материальных обстоятельствах. Испытав на себе крайнюю бедность в дни студенчества, П. В-ч не забывал бедных студентов. Составив из собственных средств две стипендии для бедтнейших студентов, он продолжал до самой кончины делать щедрые вклады в общество недостаточных студентов, а частной своевременной и секретной денежной помощью иногда избавлял лучших студентов от печальной необходимости, по семейным обстоятельствам, среди курса оставлять Академию.

Академическая библиотека в течение более полувека принимала от П. В-ча весьма ценные книжные дары, заключающееся иногда в редких изданиях. Все самое ценное из своей библиотеки он при жизни передал в академическую библиотеку. Эти дары можно считать тысячами экземпляров.

Можно было бы много сказать о щедрости и благотворительности П. В-ча в других случаях. П. В-ч до самой своей кончины неизменно оставался не только профессором, ученым, но еще человеком благородным и благодарным сыном воспитавшей его Академии. С наступлением нынешней весны он вместе с проф.Покровским вырабатывал план выезда из квартиры, чтобы посмотреть Казань, что с ней произошло за полтора года его невольного затворничества; особенно ему хотелось побывать в Академии и академическом храме, который он любил. Но этим планам не суждено было осуществиться.

Кончина П. В-ча невознаградимая утрата для Академии. Покойный отдал Академии все свои умственные и нравственные силы; он на всю жизнь оставался академическим человеком. Он сам открыто говорил: «Я всецело принадлежу Академии, от которой получил все и отдам все». Это были не одни слова. У Петра Васильевича слово никогда не расходилось с делом. Отдав Академии все свои умственные таланты, он еще при жизни большую часть своих денежных средств употребил на образование стипендии для беднейших студентов, а по смерти отдал своей Almae Matri самое дорогое для него – свои сочинения и всю свою недвижимость с идеальным назначением доходов с него. П. В-ч знал нужды воспитавшей его Матери-Академии и всячески старался ослабить их. Как известно у Казанской Академии в материальном отношении три самых больных места: это „библиотека Академии”, „Редакция академического журнала Православный Собеседник“ и „дело вспомоществования бедным студентам Академии“. Нежно и бескорыстно любивший Академию П. В-ч в своем завещании, составленном еще в 1907 году, сделал на случай смерти следующее распоряжение о своем имуществе: „Недвижимое имущество мое, заключающееся в дворовом месте с деревянным домом и двумя флигелями и другими постройками, состоящее в 3 ч. г. Казани по Старо-Комиссар. ул., завещаю в собственность Казанской Дух. Академии с тем, чтобы доходы с этого имущества или, если это имущество будет продано, то с капитала, вырученного от этой продажи, употреблены были в равных долях: а) на усиление фонда академической редакции, библиотеку и другие ученые и учебные надобности Академии и б) на пособие бедным студентам Академии в стипендиальной и другой какой форме, как найдете лучшим, по требованиям обстоятельств академической администрации. Ей же Академии, представляю все права собственности на мои печатные сочинешния ... Из движимого имущества мою библиотеку, не имеющую особенно ценности, так как лучшие и более ценные книги я роздал лично еще при жизни, завещаю раздать по учебным заведениям. В числе этих заведений на первом месте стоит та же Академия, которой П. В-ч при жизни щедро отдавал все самое ценное из своих книжных сокровищниц. Без преувеличения можно сказать, что из книг, пожертвованных П. В-чем в Академическую библиотеку, в течение 55 лет можно составить огромную ценную и разнообразную библиотеку. Рукописные сокровища П. В-ча – его лекции, не напечатанные статьи, переписка с разными лицами, автобиографические записки и пр. передано в распоряжение проф. И. М. Покровского – это равносильно передаче их Академии.

П. В-ч, как автор учебника по Истории Русской церкви, плодовитого писателя, сочинения которого расходились весьма быстро, имел возможность быть капиталистом, но скончался не имея никаких личных денежных средств, кроме небольшой суммы, приготовленной истинным христианином-профессором только: « на погребение, поминовение и на памятник». И умирая, он не хотел быть в тягость кому-либо. Он всю жизнь прожил для других – безразлично чужих или родственников.      Всем молодым силам, желавшим получить образование – среднее или высшее, он давал средства к безбедному существованию время обучения.

Болезнь П. В-ча стала принимать угрожающий характер после нынешней Пасхи. Развертывающиеся современные события исстрадавшейся России сказывались на нем, он с каждым днем все более и более слабел и с трудом переходил с места на место, придерживаясь за окружающие его предметы, но лежать в постели не хотел; значение медицинской помощи в своем возрасте и при своей болезни не признавал. Однако ни ему, ни окружавшим его близким людям не казалось, что близка развязка. Совсем плохо почувствовал себя П. В-ч в ночь на 28-е апреля. С ним случился легкий удар, когда он ложился в постель. Послали за профессором И. М. Покровским; последний застал П. В-ча в 12-м часу ночи лежащим в постели, но в полном сознании и ничто не предвещало близкого конца... На следующий день ему стало лучше... П. В-ч встал, пил чай, кушал, читал и беседовал...

29-го апреля он пожелал видеть всю семью проф. Покровского, шутил с его детьми и даже был благодушен, хотя чувствовал слабость. Когда дети уходили от больного и пожелали ему скорого выздоровления, то П. В-ч твердым голосом ответил: «рад стараться».

30-го      апреля положение его ни улучшалось и ни ухудшалось. На предложение проф. Покровского пригласить доктора, больной отвечал: «бесполезно. Умирать я не собираюсь». И действительно, можно было ему поверить. 1-го мая он встал, кушал чай... Сыну проф. Покровского, посланному справиться о здоровье П. В-ча, ответили, что ему лучше.. – И, слава Богу, облегченно сказал справлявшийся, и занялся срочными академическими делами – чтением курсовых студенческих сочинений... Вечером П. В-ча навестил К. В. Харлампович, но застал его в постели. Окружающие П. В-ча лица, не смотря на наказ проф. Покровского известить его немедленно, во всякое время дня и ночи, если больному будет хуже, не видели нужды делать это ночью, когда П. В-ч спокойно уснул... Утром 2-го мая, в 8-мъ часу утра, пришел к нему посол, но с печальной вестью: „Петр Васильевич скончался“. Проф. Покровский быстро собрался и нашел Петра Васильевича еще не охладевшим трупом; он совершенно спокойно лежал в постели и, как будто, спал... Даже близкие к П. В-чу лица, ухаживавшие за ним и не оставлявшие его более как на пять-десять минут, не видели, как скончался он. Кончина была совершенно спокойная и мирная, каковую просят себе все верующие христиане. А Петр Васильевич был человеком глубоко и искренне верующим... В последние годы, не имея возможности посещать храм, он исправно на дому Великим постом исповедовался и причащался Святых Тайн с христианским приготовлением, избрав своим духовником студента Академии о. К.Соловьева. Настольными книгами в его спальне всегда были Св. Евангелие в русском переводе, Псалтирь и Молитвослов. И самая мирная кончина П. В-ча произошла в единении его с Богом, а не с людьми.

Весть о кончине П. В-ча быстро распространилась по Казани. В том же 8-м часу утра Академия знала о кончине своего заслуженнейшего профессора, в 11 ч. утра, собравшийся на очередное заседание, Совет Академии узнал о ней и пропел в Академии первую „Вечную память» своему патриарху-профессору.

Около 10 ч. утра была отслужена первая панихида о. инспектором Академии архим. Гурием над покойным П. В-чем. Почти тогда же узнал о кончине его собравшийся и заседавший в Епархиальном женском училище Епархиальный съезд духовенства и пропел „Вечную память» известному всему Казанскому краю академическому профессору – печальнику за приходское духовенство...

В час дня была совершена панихида Преосвящ. Ректором Академии Епископом Анатолием в сослужении многочисленного академического и казанского городского духовенства, в присутствии академической корпорации. Затем следовал ряд панихид от разных учреждений в Казани, к которым особенно близко стоял покойный П. В-ч. На кануне погребения совершен был в квартире при гробе П. В-ча парастас с сонмом академического духовенства и Варваринского прихода, к которому П. В-ч принадлежал, как домовладелец.

П. В-ч при жизни не раз наказывал, чтобы погребение его было совершено возможно скромнее, даже „по-сельски“, чтобы не утомлять присутствующих и прошло бы без всяких речей и без возложения венков... Но самые близкие к П. В-чу лица нарушили устное завещание Покойного, сказав ему краткое «последнее прости», а студенты от своего горячего и любящего сердца возложили на гроб П. В-ча венок с надписью: «Дорогому профессору – другу учащихся – от любящих студентов Академии». Отпевание совершено в Академическом храме 4-го мая.

В 8½ ч. утра 4-го мая, после краткой литии, тело П. В-ча вынесено было из его квартиры в Академический храм, где было встречено Преосвящ. Ректором, Епископом Анатолием. Пред выносом П. В-ча из квартиры проф. И. М. Покровский сказал ему следующее свое последнее прости:

Дорогой и незабвенный Петр Васильевич!

Ты мне, как самому близкому человеку, не раз говорил, чтобы никаких речей не было при твоем гробе, они ничего не прибавят к тому, что не раз было сказано тебе Академией и другими лицами в день твоего двадцатипятилетия академической службы, при выходе из Академии и по случаю 50-летия твоей учено-профессорской деятельности. „Меня на словах три раза уже хоронили”, говорил ты.... Но прости меня, дорогой и незабвенный Петр Васильевич, если я в настоящую, необыкновенно тяжелую для меня минуту не исполню твоего завещания и скажу тебе в последний раз несколько слов. Это будет не речь при твоем гробе, а мое последнее «прости» и коснется не ученой твоей деятельности, а твоего чудного образа, как доброго хозяина, оставляющего свой дом, и как моего наставника по кафедре и в жизни.

У тебя было только два места, где ты чувствовал себя свободно и спокойно: это Академия и твой дом с уютным кабинетом, созданный твоими трудами с самыми небольшими средствами, добытыми академической службой... Ты часто говорил: «Я принадлежу Академии..., я человек академический», «мне все дала Академия»... О своих трудах и хлопотах ты всегда умалчивал. Но ведь то место, где построен твой дом, из которого тебя сейчас выносят в место вечного упокоения, когда вступала на него твоя нога, представляло собой овраги, поросшие крапивой и диким бурьяном. Ты все это культивировал на досуге от ученых занятий, создал тихий прекрасный уютный уголок, из которого ты в последний десяток лет твоей одинокой жизни никогда не вы- бывал, разве только в Академию, и Спасский монастырь и то весьма не надолго. Здесь ты, подвижник науки, не знал другой работы, как ученый труд, литература и художество. Чудный твой садик, первоначально расчищенный и насаженный твоими собственными руками и руками незабвенной твоей сподвижницы Антонины Михайловны, был местом твоего умственного и физического отдохновения. Ты не знал, что такое выезд на дачу.... До самой своей смерти, а в последний год твоей жизни только чрез окно, ты любовался им и жалел, что не мог выйти в садик и подышать в нем свежим воздухом... Ты любил свой дом и сад и дорожил им, как своим творением, созданным параллельно с учеными творениями твоего глубокого ума и эстетического чувства... Ныне ты покидаешь все это, но с прекрасным завещанием.

Ты, добрый и ласковый хозяин, владея домами, не считал их статьей своего дохода. Свой домик ты устроил для удобства профессорской службы и ученой деятельности в тихой половине усадьбы, а другие два домика-флигеля всегда были у тебя полублаготворительными учреждениями. Ты не искал квартирантов, которые платили бы тебе дороже, а искал таких жильцов, которые жили честным благородным трудом, были бы нуждающимися людьми и спокойными соседями, не тревожащими и без того слабых нервов постоянно занятого ученого профессора. Не думаю обижать твоих квартирантов, со слезами окружающих тебя, если скажу, что в последнее время ты брал с них только половинную плату стоимости квартир... Большую часть твоей усадьбы с давних пол называют профессорским уголком. Тут издавна жили и живут академические и университетские профессора († В. А. Снегирев, † А. К. Волков, † А. И. Смирнов – все философы, – ныне проф. о. Н.В. Петров), ты умел благотворить всем всеми доступными тебе способами.

В твоем доме и садике я в течение почти 25-ти лет встречал неизменную ласку и находил душевный покой, сначала один, затем с семьей... С радостью и горем я шел к тебе сюда и уходил с мирной душой... Буду откровенен... Я затрудняюсь сказать, к кому я питал больше сыновних чувств – к тебе, дорогой Петр Васильевич, или к моему, ныне также покойному, – родному отцу. Между ним и тобой было общее. Вы были сверстники; его семинарские товарищи обучались с тобой в Казанской Академии. Когда скончался мой отец, то оставшаяся вдовой мать и сироты-сестры завидовали мне, говоря – „у тебя остался другой отец – Петр Васильевич». Пред тобой они также благоговели и вспоминали тебя с каким-то особым чувством не только уважения, но и любви, хотя видели тебя только один раз... Действительно, ты был для меня не только наставником и руководителем, ты был для меня отцом, любовно называя меня «приемным сыном», а официально «самым близким тебе человеком». Спасибо тебе за это, дорогой Петр Васильевич. Твоя любовь ко мне, незаслуженная мной, перешла и на мою семью, которая вся окружает тебя в настоящую минуту и глубоко чувствует – от велика до мала – кого она лишается в твоем лице. Ты, как родной и любящий отец, всего за три дня до смерти пожелал видеть ее около себя и, как бы проститься с ней... Даже малые мои дети, возвратившись домой, чувствовали, что дорогой Петр Васильевич, пригласил их, чтобы навсегда проститься с ними. А нам – большим – это последнее свидание семьи с дорогим нам человеком было еще грустнее.

Прости меня, дорогой Петр Васильевич, если я огорчал тебя и может быть, невольно оказывался невнимательным к тем наставлениям, которые слышал от тебя в твоем доме, ставшем моей новой аудиторией, в которой я продолжал учиться от тебя до самой твоей кончины. Я всегда чувствовал себя мальчиком пред тобой во всех отношениях... Прости меня, если я, как твой преемник оказался недостойным тебя в Академии, которой ты отдал все свои недюжинные умственные таланты, свои физические силы, наконец, самое дорогое свое детище – ученые труды и чудный дом с усадьбой. Ведь люди с таким умом, таким чутким сердцем и редким стремлением ко всему доброму, какими отличался ты, родятся веками. Я смело говорю, не оскорбляя твоей всегдашней скромности, что ты прожил жизнь, не для себя, а для других. Все доброе находило отклик в твоей душе.

Ты любил свою Almam Matrem – Академию с ее профессорами и студентами. Даже самый последний служитель в ней не чужд был твоих забот в тяжелые минуты душевной скорби и материальной нужды. Ты был слишком скромен и не делал добра напоказ. Мне известно, как ты, узнавши, что один из академических ординарных профессоров, скончался, оставив совершенно необеспеченную семью и 12 руб. денег на „все“, сразу послал семье покойного сто рублей с просьбой не говорить от кого... Таких случаев мне, как самому близкому к тебе человеку, известно много. Ты благотворил всем и всюду. Мне неизвестно ни одного благотворительного и просветительного учреждения по духовному ведомству и не по духовному только, на нужды которых ты не отозвался бы в числе первых. Ты мог быть богачом, но умираешь бедняком. В последнее время, получая только профессорскую пенсию, ты начинал даже нуждаться при самом скромном образе жизни.

Не желая быть бременем для других ты, как добрый христианин, оставил себе небольшую сумму только на погребение, поминовение и памятник. Все свое состояние ты при жизни роздал нуждающимся, – безразлично родным и чужим, особенно на учащихся и в благотворительные учреждения. Ты щедрой рукой давал средства родным, молодым людям и девицам, – желавшим получить среднее и высшее образование…

Иди же, добрый хозяин и мой дорогой наставник, к Хозяину Небесного Вертограда, который, зная твою христианскую жизнь, воздаст тебе по вере и делам твоим.

Погребальная литургия совершена была Преосвящ. Анатолием в сослужении академического духовенства. На отпевание прибыли Высокопреосвященнейший Иаков, Архиепископ Казанский , и второй Казанский викарий Епископ Чебоксарский Борис. Отпевание носило величественный характер. Маститый Иерарх русской церкви со своими викариями возглавлял многочисленный сонм казанского духовенства, в числе которого находились заслуженнейший митрофорный протоиерей Е.А. Малов, старейший сослуживец П. В-ча (из IX кур. Академии 1862 г.), три архимандрита, множество протоиереев и иереев бывших сослуживцев (прот. Н. П. Виноградов) учеников и почитателей П. В-ча. При многочисленности присутствующих на погребении и торжественности самого отпевания все время чувствовалось какое-то величавое спокойствие, гармонирующее с личностью покойника. Прекрасно пел хор сорганизовавшийся из студентов Академии, еще не выбывших из Казани. Пред отпеванием Преосвящ. Ректор Академии сказал теплое слово над покойником:

Сейчас мы начинаем отпевание не кого другого, как нашего глубокочтимого и дорогого Петра Васильевича. Как созревшая пшеница, во время сжатая (Иов.5,26), или как спелый колос, вошел он в гроб свой, и мы должны отдать ему последний долг. Правда, при жизни своей, удаляясь вообще от всего, чтобы могло его сделать центром внимания, он просил как можно проще проводить его в «путь всея земли» и не удлинять надгробного пения над ним всякими речами и восхвалениями. Но хотя такова была скромность нашего дорогого усопшего, но Академия не может не поведать всем, – кого, какого именно своего деятеля она потеряла в лице Петра Васильевича.

Наша Казанская Духовная Академия лишилась в Петре Васильевиче одного из самых талантливых своих сыновей, студента столь далеких от нас пятидесятых годов прошлого столетия, соединявшего в своем лице Академию самых первых лег ее существования с тою же Академией всех последующих десятилетий, бывшего как бы живою историей за все время до сегодняшнего дня нашей высшей богословской школы. Но этот даровитый студент, ставши ее профессором, развил такую плодотворную учено-литературную деятельность, что своим именем он прославил воспитавшую его Академию. Имя Петра Васильевича Знаменского стало украшать списки почетных членов всех Академий, двух Университетов и к его ученым услугам стала прибегать Академия Наук. Историк-художник, поставивший предметом своих научных трудов преимущественно бытовую, столь мало до него разрабатывавшуюся, сторону русской церковной истории, он своими исследованиями внес ценный вклад в сокровищницу русской церковно-исторической науки. Но не только работникам науки, но и ученикам нашей средней духовной школы имя Петра Васильевича было известно и соединялось с лучшими чувствами благодарности и уважения, ибо по его учебнику они знакомились с минувшими судьбами родной Русской церкви.

Но это был не только большой ученый, но и вместе с тем истинный профессор, который хотел жить и работать для своих слушателей и который представлял тип человека высокой духовной культуры, широкого просвещенного взгляда на все явления действительности. Нельзя без умиления слушать рассказы о том, как он, обремененный большими годами и немощами своего престарелого возраста, отказывал себе в том, в чем менее нуждающиеся себе не отказывают, единственно по тому соображению, что если все хотя бы ценою усиленной платы будут добиваться улучшения суровых условий переживаемого бедственного времени, то тяжесть этих условий быстро увеличится к несчастью многих больных и детей.

Но чем особенно дорог и близок был Петр Васильевич родной ему Академии, так это своею беззаветною нежною любовью к ней. Это был глубоко академический человек, горячий и испытанный академический патриот. Мы все любим воспитавшую нас Академию и чем больше мы удаляемся на своем жизненном пути от Академии, тем нежнее наше чувство в отношении к ней. В косых лучах заходящего солнца нашей жизни величественнее и ярче рисуется образ оставленной в начале нашей жизненной дороги высшей школы. Молодые годы, совпадающие с раскрытием идеальных стремлений и высших запросов, те годы, которые мы в общении с профессорами и товарищами студентами проводим в Академии, навсегда остаются памятными для нас и служат источником освежения и ободрения в трудных обстоятельствах жизни. Но наша любовь к Академии большею частью выражается в словах и в воспоминаниях.

Петр Васильевич любил Академию подлинною любовью, не на словах только, но и на деле. Он посвятил ей свою замечательную историческую работу. Его трехтомная «История Казанской Духовной Академии» – труд исключительный среди подобных по замечательной художественности воспроизведения и изложения и по той симпатии, какою проникнута каждая строка этого труда. Ни одна из Академий, хотя все они старше нашей, не имеет подобной «Истории». И долго-долго эта «История» будет служить для всех приходящих сюда, в эту высшую богословскую школу, единственный рассадник высшего богословского просвещения и миссионерской науки на всем Востоке России и для всей Сибири настольной книгой для изучения прошлого Казанской Академии и для воспитания любви и уважения к ней. Но исполнив с неподражаемым мастерством задачу историографа своей родной Академии, Петр Васильевич свой труд обратил не только в назидание всем желающим знать славное прошлое этой Академии, но и в прямую пользу для столь любимых им студентов ее. Он пожертвовал свой прекрасный труд в пользу Общества вспомоществования недостаточным студентам и сколько материальной нужды академической молодежи он этим утолил, – можно себе только представить. Но и помимо этого пожертвования он и непосредственно много передал своих крупных взносов в кассу Общества. Это был подлинно друг студенчества, покровитель учащейся в Академии молодежи. Но и вообще это был чрезвычайно близкий и чуткий в отношении Академии ее член. Он весьма живо и сердечно интересовался всем, что происходило в Академии и что ее касалось. Будучи прикован старческою слабостью к своему жилищу, он старался узнавать о жизни Академии от приходивших к нему лиц, и еще не задолго до своей кончины он выражал свое задушевное желание – добраться так или иначе до Академии и пройтись по ее зданиям, окинув прощальным любящим взором ее комнаты и коридоры. Так он любил Академию даже по ее внешности. Истинная любовь не прекращается и по смерти или, вернее, смерть запечатлевает ее жизненное проявление и обнаруживает всю ее глубину. Из посмертного завещания П.В. мы видим, что он с любовью к Академии отходил из сей жизни в жизнь иную. Все, что у него было материально ценного, он завещал не кому-либо, не своим родным или присным, а именно Академии. Да, велика и сильна была любовь почившего к Академии. Надо сказать, что и ответная любовь Академии к Петру Васильевичу также была не малою. Хотя мы редко, а в последние годы и совсем не видели Петра Васильевича в своей среде, но он продолжал оставаться нравственным центром и общепризнанным патриархом нашей академической семьи. Его мнениями по текущим вопросами академической жизни продолжали интересоваться и их очень ценили. Знаменательные дни в его жизни отмечались молитвою и приветствиями. К нему обращались за советами. Вообще его именем духовно утешались и ободрялись.

Вот почему велика наша скорбь об уходе от нас нашего дорогого и незабвенного Петра Васильевича. Мы лишились его на рубеже нового периода истории нашей уже три четверти века существующей Академии, когда общие преобразования захватывают и ее жизнь. Но любовь Академии к Петру Васильевичу не прекратилась и не может прекратиться. Мы верим, что пока будут раздаваться молитвы в этих святых стенах, будет с благодарностью молитвенно вспоминаться и имя столь любившего Академию, Петра Васильевича. Особенно обновляться будет его память в нарочитые дни поминовения, когда Академия земная будет вспоминать Академию небесную, своих отошедших ко Господу деятелей и тружеников. А теперь мы, бpaтиe, начнем свои постоянные заупокойные молитвы о нем, совершим над нашим дорогим усопшим исходные надгробные песни и проводим его к месту вечного упокоения, усердно моля Господа, – да учинит Он дух новопреставленного раба Своего Петра „идеже праведнии упокоеваются». Аминь.

По шестой песни погребального канона сказано было несколько следующих прощальных слов близким П. В-чу молодым доцентом А. Г. Лушниковым:

Дорогой Петр Васильевич!

Когда, несколько дней тому назад, до меня дошла печальная весть о том, что твоя двухлетняя болезнь сильно обострилась и угрожает самой твоей жизни, я решил было немедленно идти к тебе. Такое решение я принял было не потому, что думал видеть тебя в последний раз, но потому, что думал лично удостовериться в серьезности твоего положения, a вернее сказать: хотел убедиться в том, что еще не конец твоей жизни. Ведь на протяжении последних двух лет у тебя иногда бывали сильные приступы твоей болезни, но они потом проходили и ты возвращался в свое прежнее, относительно здоровое состояние. И отчасти под влиянием вот этих мыслей и соображений я своего намерения – идти к тебе немедленно, по получении тревожных сведений о тебе–не исполнил, не исполнил я его еще, и главным образом, потому, что знал, что в периоды обострения твоей болезни ты предпочитаешь быть один и даже нисколько тяготишься в это время своими посетителями, насколько это, конечно, было возможно твоей благородной и чуткой душе. И вот, когда разнеслась затем другая, более печальная весть о том, что тебя не стало, к моей печали, общей у меня под впечатлением факта твоей кончины со всеми, кто тебя знал и был с тобою в тех или иных отношениях, присоединилась еще новая печаль о том, что я не воспользовался последними днями твоей жизни для того, чтобы тебя видеть и выслушать от тебя, хотя слабого физически, но сильного духовно, несколько если уже не бодрых, то бодрящих слов – мудрых слов о жизни. Твоя, дорогой П. В., личность была, ведь, так ценна для всех, знавших тебя, и так глубоко содержательна, что каждый лишний день твоей жизни и каждая минута общения с тобою не могли не сопровождаться заметными результатами для тех, кто имел счастье быть в общении с тобою и тебя знать. Я это говорю не потому, что у меня есть стремление искать оправдания твоей жизни,– не потому, что смысл ее для кого-либо, для меня в частности, является неясным, и те немногие слова, какие я скажу тебе, являются лишь естественною потребностью для меня, как более или менее близко тебя знавшего, и естественным выражением той печали, тех мыслей и чувств, какие по поводу факта твоей кончины волнуют меня, волнуют и всю академическую семью. Как ты хорошо знаешь, Академия, в частности академическая корпорация живет известными общими интересами и одушевляется известными общими всем ее членам чувствами. Предметы этих интересов и чувств могут быть сведены к двум основным понятиям: академическая наука и ее наиболее видные представители. Ты дорогой П. В. был, по общему мнению ученого Mиpa, одним из видных, даже одним из виднейших представителей академической науки, и потому вполне понятно, что, подобно тому, как жизнь твоя воспринималась нами с чувством глубокого удовлетворения, так твоя смерть не может не вызывать у нас самого глубокого чувства печали. Но между членами академической семьи существует не одна только чисто-научная связь, связь научного предания, авторитета или руководства. Между членами академической корпорации существует еще другая, более тесная духовная связь, создаваемая особым предметом и характером академической науки. Связь эта, заключающаяся в общем всем членам академической семьи идейном мировоззрении, необыкновенно углубляет и обычные, житейские и чисто-научные отношения между ними, связывая неразрываемыми нитями разные поколения деятелей академической науки. Здесь, таким образом, в нашей школе, как бы в соответствии с тем православным мировоззрением, какое живет у нас и проповедуется и которое основывается между прочим на предании, возникает и живет еще свое, своеобразное предание, гласящее нам о славных мужах академической науки и их жизни. И подобно тому, как предание церковное необыкновенно важно и живительно для церковного сознания, так это наше школьное предание живительно и существенно важно для нашей науки. Вот почему, когда уходит от нас какой-либо видный представитель академической семьи, глубокая печаль проникает сердца оставшихся живых ее членов. А на твоей личности, дорогой П. В., этот особый характер высокого служения академической науке отпечатлелся еще и с особой силой. Не говоря уже о том, что ты в течение долгого времени был виднейшим представителем академической науки, не говоря о твоей необыкновенной популярности, как в среде духовно-учебной, так и в среде светского образованного общества, ты, помимо всего этого, являешься еще историком нашей духовной школы, истолкователем ее важного идейного и исторического значения. Останавливаясь, в частности в твоей истории родной Академии, твоим острым историческим зрением, и с такой любовью, на прошлых деятелях Академии и прошлой судьбе академической науки, ты не только нас, академических людей, но и представителей светского общества научил любить и ценить должным образом духовную школу, а твоя заслуга специально пред духовной школой заключается в том, что ты своей капитальной историей Академии, как и другими трудами о духовной школе, положил самый прочный камень нашего самосознания, – если так можно выразиться, самосознания академического. Таким образом, ты же и ввел нас в понимание преемственности служения академической науке, в понимание высокого значения прежних деятелей Академии, того значения, о котором я только что говорил. Но что особенно отличает тебя от многих, ушедших из жизни крупных представителей нашей школы, – ты в самой твоей жизни еще воплотил высокий смысл служения академической науке и понимание этого смысла. Жизнь твоя всякому, даже не желающему размышлять и думать над ней, наглядно показывает, что ты, уча нас любить прежнюю Академию, сам подал пример любви к Академии не только прошлой, но и современной. Мы знаем, как живо, до последних дней твоих, тебя интересовала жизнь Академии: ты всегда исправно читал академические журналы, интересовался всякою подробностью нашей жизни, тебе близка была, по твоему сердечному расположению к Академии, жизнь студентов, почти совершенно тебе в последнее время не известных. Многочисленные факты твоей заботливости об Академии у всех на виду и о них довольно сейчас лишь вспомнить. Однако едва ли не самым выразительным завершением твоего отношения к Академии, полным в то же время глубокого художественного и морального значения, является твое распоряжение о передаче твоего дома Академии. Этот факт особенно наглядно показывает, как ты мыслил свое отношение к Академии; этот факт показывает, что свои отношения к Академии ты понимал, как отношения отеческие и что Академия, позднейшая сравнительно молодая, для тебя была любимым детищем, которому ты передал все, что осталось у тебя наиболее ценного. Последним твоим распоряжением о передаче твоего дома Академии ты наглядно признал свою органическую нравственную связь с Академией и кроме того этим твоим распоряжением ты вполне завершил свой образ академического профессора, служившего всю свою жизнь высокой идее Академии, – идее духовной школы. Таковы, дорогой П. В., причины нашей глубокой скорби под впечатлением факта твоей кончины. Эта печаль наша была бы еще резче и острее, если бы ты давно уже не создал среди нас себе бессмертия, если бы не продолжал его создавать. Последнее твое распоряжение является в этом отношении как бы педагогической мерой, делающей твой уход от нас хотя отчасти не так резким, а как бы постепенным. Ты оставил нам свой чудный профессорский уголок, где ты в течение нескольких десятилетий работал над своей наукой и где, кроме того, почти все, до мельчайших подробностей, носит печать твоего личного творчества. Нам, людям живущим среди вещественного Mиpa, вещественные предметы не всегда нужны, как имущество, они иногда нужны нам, как факты, закрепляющие в этой жизни личность уходящего от нас, как живые, выразительные памятники о лицах. Пусть же и твой дом, дорогой П. В., в котором так ярко и наглядно и теперь еще живет твоя личность, сохраняется возможно долго в неприкосновенности, как в течение долгого времени сохранялся он в неприкосновенности при твоей жизни, и пусть он живым языком говорит нам о тебе, продолжающим жить среди нас. Пусть, с другой стороны, деятели современной и будущей Академии приходят туда, чтобы в обстановке созданного тобою быта приобщиться традициям старой Академии, чтобы вдохнуть в себя живительный воздух предания, чтобы научиться учить и целесообразно вести свою собственную жизнь, и – пусть никогда к твоему дому не зарастает тропа тружеников академической науки, как, конечно, никогда не зарастет она к тому более вечному дому, где ты найдешь себе упокоение, среди памятников нашего церковно-исторического прошлого, знаменитый историк Русской церкви.

Пред прощанием с П. В-чем оканчивающий Академию студент Г.Ф. Сретенский от лица студентов сказал:

Дорогой профессор!

Разреши мне сказать еще несколько прощальных слов от лица академического студенчества....

Когда мы соображали, что бы такое написать на ленте того скромного венка, который мы возложили на твой гроб, написать то, что не было бы просто красивой фразой, то мы не нашли ничего лучше, как назвать тебя – „другом учащихся”...

Нам, действительно, ты был известен только с этой стороны...

Мы не знали тебя, как профессора; не слышали твоих вдумчивых, интересных лекций, а они, как говорят, именно были таковыми...

Немногие из нас, а в особенности те, кому приходилось специально работать в области русской церковной истории, знали тебя, как ученого, исследования которого не потеряли своей ценности и до настоящего времени.

Все же мы знали тебя именно, как «друга учащихся». В твоем лице мы знали человека, сердце которого бьется в унисон с сердцами учащейся молодежи, который радуется ее радостями и скорбит ее печалью, который всегда готов оказать всяческую моральную и материальную поддержку....

В настоящую минуту прощаясь с тобой, мы говорим тебе: «Спи с миром, дорогой профессор, покойся тихим, безмятежным сном в надежде воскресения, и, как при жизни ты был другом учащихся, таким оставайся и там, вознося за нас молитвы пред престолом Всевышнего. А мы за тебя помолимся здесь. Помни, дорогой профессор, что благородное юношеское сердце никогда не забудет всего того доброго, хорошего, что сделал ты в продолжение своей долгой, но воистину прекрасной жизни».

Отпевание П. В-ча кончилось около часа дня, после чего торжественная погребальная процессия, возглавленная Преосвященным Ректором Анатолием с многочисленным сонмом духовенства, при благоприятной погоде, от Академии двинулась чрез весь город в Спасский монастырь в кремле, где рядом с могилой супруги П. В-ча приготовлена была могила и ему. Но в нее не сразу опустили останки его. Пришлось до следующего дня, 5-го мая, поставить их в Киприановской монастырской церкви, в виду того, что его племянница, ехавшая из Н. Новгорода на погребение дяди, не могла прибыть в Казань к погребению, но телеграммой выразила желание проститься с ним. На следующий день, 5-го мая, в пятницу, гроб с останками П. В-ча был вынесен в монастырский собор к заупокойной литургии, совершенной настоятелем монастыря архим. Иоасафом. После литургии и панихиды в храме состоялось самое предание земле П. В-ча. Пред опусканием его в могилу проф. К.В. Харлампович сказал теплое последнее слово П. В-чу, оставлявшему сей мир скорбей и печали. Он говорил:

Незабвенный Петр Васильевич, из всей многочисленной академической семьи, объединяющей корпорацию четырех духовных академий, двух университетов и Академии Наук, к составу которых ты принадлежал, как их почетный член, – мне последнему пришлось видеть тебя живым и беседовать с тобой. Позволь же теперь, когда твои смертные останки готовы на веки опуститься в недра земли, позволь опять мне последнему обратиться к тебе с прощальным приветом и с словом благодарности.

20 с лишком лет тому назад я, еще юношей, появился в Казани, в городе, мне до того времени совершенно неизвестном и чужом. Я тогда очень нуждался в нравственном сочувствии и общении с людьми, которые могли бы поддержать меня на первых шагах моего жизненного и научного пути. Такую поддержку я нашел у тебя в доме. Здесь, сколько раз ни бывал я, я встречал с твоей стороны и со стороны твоей дорогой супруги Антонины Михайловны, чей прах давно уже здесь почивает, неизменно ласковый прием, ободряющие речи и увлекательные воспоминания о жизни твоей, родной тебе Казанской Академии, рассказы о Н.И. Ильминском и о ходе Казанской миссии. Не раз я шел к тебе с своим горем и с тобою первым делился своими радостями. К моим несчастиям и невзгодам ты или относился с оптимизмом молодого идеалиста и вселял в меня надежду на лучшее будущее, или смотрел на них с точки зрения вечности и тогда они представлялись мне такими мелкими, такими ничтожными... И к успехам моим служебным и научным ты относился хотя с сорадованием, но со спокойным, как будто давая понять, что и это все – суета в конце концов...

Не без твоего влияния я заинтересовался историей местной миссии и духовного просвещения, и ты охотно читал мои статьи в рукописном еще виде и был первым их критиком и цензором, проявляя при этом и большое знакомство с делом и полную благожелательность. Ты мягко отмечал то, с чем не согласен, и готов был „подписаться обеими руками” под тем, что соответствовало твоему взгляду на вещи. Эти частные и частые критические замечания на мои работы, хотя никогда не появлялись в печати, сближают меня с теми учеными, о трудах которых ты имел случай печатно высказываться. Как раз ты делал отзывы о сочинениях целой группы питомцев и профессоров воспитавшей меня Петербургской духовной Академии (Т.В. Барсова, Н.Н. Глубоковского, о. Вас. Жмакина, Б.В. Титлинова, А.Н. Котовича). Отзывы эти несли обычно авторам и суд справедливый, и массу ценных замечаний и новых точек зрения и премии. Для меня высшей наградой было личное знакомство с тобой и возможность беседовать с тобой, когда только мне угодно было.

Прими же, дорогой Петр Васильевич, низкий поклон от Петербургской духовной Академии, коей ты был почетным членом, и мою личную благодарность за все то добро, что я получил от тебя.

В заключение еще одна, последняя просьба. Из той области, куда ты ушел и где сияет вечная истина, вдохни в меня, твоего приемного сына по науке, ту бескорыстную любовь к исторической истине, какой горел ты сам. Пусть не только в Академии Казанской, где оставленную тобой ниву разрабатывает твой родной сын по науке и преемник твоей деятельности, Иван Михайлович но и в Казанском Университете, куда тебя некогда приглашали, но куда попасть помешали тебе формальные препятствия, пусть и там над кафедрой церковной истории витают твои научная пытливость, дар проникновения в ход исторических событий и художественного воспроизведения давно минувшей жизни. Благослови нас обоих, наш общий дорогой друг, отец и учитель!

Так оставил нас незабвенный П. В-ч и так Академия и все его почитатели проводили лучшего из смертных в загробный мир, где „несть болезни, печали и воздыхания, но жизнь бесконечная“.

Проф. И. Покровский.