Дорогая моя Марина

Спасибо Тебе за Твое письмо <...>, за заботы о мама и за теплые и ласковые слова. Знаешь, часто себя спрашиваю, чем могу я показать милому Кламару мою любовь и как ответить на исключительное родственное отношение со стороны всех вас?

Отвечаю на Твое письмо.

Как бороться с раздражением? Способов много. Очень хорошо на самого себя рассердиться. Очень важно и перебороть себя, и просто считать малым в отношении того, на кого раздражаешься. Отчего происходит раздражение? Т. к. объекты его все разные, то один, то другой, то, следовательно, во всех них есть что-то общее, что раздражает. Знаешь что? Свои собственные недостатки, которые мы так отчетливо видим у других, но которые совершенно не замечаем у себя. Тонкий психолог Б. Мангиас очень верно заметил: « chacun hait dans l’autre son propre vice¹» . Вот Тебе и пример для использования своих внутренних духовных сил. Это «number one».

Теперь дальше: «непонятная тоска». Знаешь что? Человек, кажется, со всеми стихиями умеет справляться, и электричество, и воду, и ветер – все он умеет себе подчинить. А вот стихию своих собственных настроений никак не умеет себе покорить и управлять ею. То непонятная тоска, то безумное веселье, то смех, то слезы и т. д. Отчего это происходит, трудно сказать, но возможно, что от порывистости натуры, от привычки всему отдаваться с головою и всей душой. Помнишь у Ал. Толстого: «коль любишь, так без рассудку...» и т. д. Владей собой, подчиняй свои порывы. На это рассудок дан, который всегда умеет холодно, аналитически разобрать и остудить порывы. По крайней мере, должен это делать...

<...> Грустно ей, так вот переживи с ней ее грусть. Камень у нее на сердце, поддержи ее. Посочувствуй ей. А главное, – и Ты это, Марина, умеешь – покажи ей сердце свое. Грустно Тебе, войди в чужую грусть. Весело Тебе, дай другим от Твоего веселья.

Ну вот Тебе мои весьма убогие мысли и немудрые советы.<...>

Христос с Тобой! Пиши мне.<...>

С любовью, Твой

отец Киприан

Дорогая Марина

Я не успел Тебе ответить сегодня утром. Твое письмо я получил, уже уходя из дому в Bibliothèque Nationale. Оно меня озадачило и встревожило; если хочешь, и огорчило. Я прекрасно понимаю, что между Любовью и Андреем еще не сказано никакого решительного слова, и, следовательно, Твое сердце совершенно свободно. Очень хорошо, что поездка в лагерь внесла перерыв в ваши встречи и привела с собою новые переживания и восприятия. Таким путем всего лучше проверить себя и свои чувства. Но, – спрашиваю я себя, – неужели чувство Марины и Андрея было только шестнадцатилетним увлечением, головокружением и влюбленностью? Неужели только? Неужели ошибся Андрей? Значит, ошибся и я. Жалко и грустно. Я любил и люблю мысль о вашей любви. Неужели это была только мечта, созданная вашими встречами, шарадами, концертами? Пришло маленькое искушение, даже не искушение по-настоящему, а просто маленькое испытание, появился новый и малоизвестный человек, и Ты уже как во сне, и не знаешь, что творится и т. д.

Я не забыл, как Ты первый раз сказала мне о Твоем чувстве к Андрею, как Ты жила все это время этими чувствами. Я помню Твои исповеди, я искренне радовался тому, что вот и ей, этой милой и дорогой девочке Марине, открылось что-то самое большое, что есть в жизни. Неужели уже в ней распускается внутренний цветок? Как хорошо! Я помню, как ты после одной службы подошла ко мне в церкви с намерением серьезно поговорить. Ты мне, почти всхлипывая, и уж во всяком случае, с тяжким вздохом заявила, что Тебе «нестерпимо тяжело», что Ты не в состоянии «ждать еще пять лет». Ты так крепко любишь Андрея. Я прекрасно знаю, что любовь вольна, как птица, что по закону нельзя полюбить и насилу не удержишь никого. Никто из вас еще не связал себя словом. Это верно. Я не спрашивал Тебя, хозяин ли Ты своего слова, но просто знаешь ли Ты, что хочешь. Уверена ли Ты в своих чувствах. Не отдаешься ли Ты порыву, минутному влечению и настроениям, уверена ли Ты, что Твое чувство к Андрею было поверхностным, а настоящая встреча сулит Тебе настоящее, подлинное чувство? Марина, друг мой, проверяй себя строже и чаще. Я говорю не только про этот данный случай, но вообще про отношение к людям, про свое внутреннее состояние и расположение сердца. Я совсем не являюсь каким-то защитником интересов Андрея, как адвокат на суде, мне просто за него больно, а за Тебя грустно.

Знаю, что Ты человек порыва, настроения, что Ты увлекающаяся натура, но надо быть хозяином своих настроений и надо, чтобы Ты владела темпераментом, а не он управлял Тобою. Ни к чему Тебя не принуждаю, не упрекаю, не сужу, не прошу ничего. Одно только мне бы хотелось – чтобы Ты поняла серьезность этого чувства. «Влюбиться не значит еще любить, влюбиться можно и ненавидя», – сказал Достоевский. Увлечение не есть любовь. Увлекаются голосом, глазами, внешностью, повадкой. Любить – подлинного человека, любить самую суть человека. Спроси себя строго, где любовь, где увлечение. Если чувство Твое теперешнее – любовь, позволь спросить, неужели Ты уверена, что Ты дошла за эти месяцы до внутренней сути человека? Тогда, значит, и Андрей было только увлечение. Грустно! Если же настоящее – к Андрею, то почему же Ты теперь «как во сне». Отчего Ты вдруг стала забывать настоящую суть своего сердца и отдаешься минутному влечению?

Вы ведь все имеете огромную власть над нашим братом. Помни, что от Твоего отношения ко всему этому зависит многое в жизни Андрея. Я не заступаюсь за него, но хочу лишь, чтобы у вас все было сознательно, искренне, подлинно.

Я Тебе всегда говорил, что Ты настоящий человек, что от Тебя много будет потребовано. Я к Тебе лично отношусь с гораздо более повышенными требованиями, чем к кому бы то ни было. Марина, моя дорогая, сколько Тебе лет? Можно ли к Тебе предъявлять требования, как к уже взрослому и сознательному человеку, или Ты в данном случае играешь? Тогда спроси себя, с кем Ты играешь: с Андреем или тут, в лагере? Уверена ли Ты, что и это не игра? Тогда-то что? Я то знаю, что Андрей не играет.

Прости меня, друг мой, если я Тебе всю правду-матку высказал, но я таков. Я люблю с моими друзьями быть начистоту. Если я Тебя огорчил этим письмом, то прямо скажи мне. Не для того Тебе пишу, чтобы сделать больно, но, как подлинный друг, по-дружески Тебе все высказал. И как духовный отец.

Напиши мне, не гневайся, не обижайся. Очень крепко Тебя любит и желает Тебе радости и успокоения Твой

отец Киприан.

Дорогая моя Марина

Спасибо Тебе за письмо и такие ласковые слова. <...>

Итак, ты отправляешься в лагерь.<...> Я не знаю, что Тебе сказать о лагере, о лете, об Андрее. Я все больше думаю, что надо самому времени дать сделать свое дело. Время мудро, и время очень сильно. Оно многое поставит на место, многое решит. Со временем придет какое-то свое, пока еще неясное, решение. А пока что, конечно, все эти переживания и жгут, и колют сердце. Вот Ты теперь сама понимать начинаешь, как много в этом великом чувстве страдания, и как много скорби оно с собой несет. Ведь, друг мой, не только брать надо, но и жертвовать нужно. И этого боятся. А если и брать, то все, то трудное, что несет в себе тот, кого любим. Не мудри сейчас, не выноси заранее решений, которые, может быть и не придется выполнять. Представь все течению событий и времени. А так что благодари Господа за счастливое спасение от опасности bachot² , живи своим счастьем, давай его другим. Неси с собой мир и свет. Много Тебе, Марина, дано. <...> Покойный дедушка особенно мне про Тебя говорил.

Любящий Тебя крепко

о. Киприан.

Сергиевское подворье, 5.8.42

Дорогая моя Марина

Только что говорил по телефону с мама, и она мне сообщила про Твои трудности и угнетенное настроение. Сказала мне, что Ты ждешь от меня утешительного письма. Что же могу я Тебе сказать и как Тебя утешить? Хотя не знаю ничего от Тебя лично, но догадываюсь.

Думается мне, что Ты невероятно переутомлена после напряжения bachot. Только теперь сказывается все это: волнения, бессонные ночи, усталые нервы. Это так, понятно, и это так и должно быть. Но это физика. А я считаю, что главное не в физических силах, а в душевном состоянии. Не тело управляет духом, а дух влияет на тело. А что касается внутренних настроений, то у тебя тоже нет недостатка в тяжелых минутах.

Друг мой, начинаешь ли ты понимать, что жизнь вовсе не веселая прогулка по цветущему садику, а очень серьезная, очень грустная, очень тяжелая ноша. Это не «дар напрасный, дар случайный », но дар очень нелегкий. Не хочу на Тебя наводить пессимизма, но только трезво и без всякого очарования говорю, что жизнь надо принимать с готовностью, много перенести и пострадать.

Страдание – это главное, что входит в нашу жизнь и определяет ее. Не смех и не беспечность, а слезы и страдания – наши спутники в жизни. Не думай, что я на Тебя хочу еще больший мрак нагнать, когда у Тебя и без того не весело.

Наоборот, хочу сказать Тебе о радости. Ибо радость неотделима от страданий. «Радость, о радость – страдание, боль неизведанных ран...». Сумей заглянуть в глубину сердца и найти там тихую, но верную нотку, маленькую, но яркую искорку. Спросишь, какую? А вот какую. Помнишь, Марина, Великую Субботу? Помнишь «Воскресни, Боже, судяй земли...»? Помнишь перемену черных облачений на белые, Евангелие о Воскресении, святую заутреню, пасхальную литургию, все в белом, светлом? Помнишь? А потом все это стало забываться, жизнь начала брать свое, будни стали ближе, чем праздник, и это яркое пламя угасло. Но если заглянешь внутрь сердца, то найдешь там маленькую, яркую искорку, не погасшую искорку пасхальной ночи. Вспомни про это, оживи все это. Вспомни про радость Причастия, про чистоту сердца после искренней исповеди. Вспомни, что не только, дождливая осень бывает на земле, но и ясная, светлая весна.

Тебе теперь, может быть, кажется, что Ты очень несчастна, что Ты самый несчастный человек, что Ты одинока, никому не нужна.

Марина, а уныние, не есть ли самый страшный грех? Смеем ли предаваться мраку и безнадежности? Возьми страдание, как основное в жизни, как свыше данное. Не очаровывайся, не строй иллюзий, и тогда не будет разочарований, огорчений, уныния. Тогда и радость сильнее ощутишь.

Так ли все кругом мрачно, и так ли Ты несчастна? А сколько было радостей, а сколько их кругом! Забудь себя со своими болячками и сразу увидишь страдания других, и сама ощутишь, что не все так плохо, что радости есть и у Тебя.

Ты одинока? Марина это неправда! А Отец Небесный, а Матерь Божия, а Дух Святый-Утешитель? Помолись Ему: «Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны». А Твой лучший друг – Ангел Хранитель, который за Тебя ни на час не отступает и всегда Тебя оберегает от всякого зла.

А мама, папа, близкие? Да на худой конец – отец Киприан, разве все они не с Тобой?

Сергиевское подворье, 19.8.42

Дорогая Марина

Знаешь ли Ты, что весь день я хожу под впечатлением того письма, которое Ты мне сегодня показала. И это впечатление настолько тягостное, что не могу не написать Тебе несколько слов. Нового, конечно, я Тебе ничего не скажу. Да я думаю, Ты от меня не слов ждала. А то, что Ты от меня ожидала, что Ты имеешь в полной мере, – это искреннее и большое сочувствие, дружеское, отеческое понимание всего того, что у Тебя творится в сердце. Верь этому чувству и рассчитывай на него. Если могу только чем, либо помочь Тебе, то от всего сердца это хотел бы сделать. Мысленно, молитвенно, душевно – я весь с Тобою, мой дорогой друг.

По поводу письма, впрочем, два слова. Спасибо, что прежде всего мне Ты его принесла. Очень ценю этот порыв и доверие. Скажу еще, что меня особенно поразило в этом письме, это его банальность, его пошлость. Пусть это не будет Тебе неприятно, что так пишу. Я не думал никогда, что он так легок на пошлость. Повторяю Тебе, что уже и утром сказал Тебе: если бы это было только легкомыслие, пустота, легкое отношение к чужому чувству – это еще не так грустно, это можно объяснить годами. Увлечение, легкомыслие – это налет на душе человека. А пошлость – это какая-то ткань души; это что-то существенное. И в связи со всей лагерной обстановкой это так дополняет внутренний облик его.

Хочу Тебя об одном просить: отнесись к этому с достоинством и «по настоящему». В моем каталоге, Марина, Ты относишься к разряду «настоящих» людей. Если он может написать ничего не значащую фразу, что он Тебя разлюбил, то Ты-то поступи, как следует. Любовь никогда не перестает, и поэтому постарайся найти в себе силы и мудрость покрыть своей любовью к нему этот его поступок. Время многое исправит и залечит раны сердца. Ты только, друг мой, не озлобись, не ожесточись, а с покорностью прими этот первый серьезный удар в жизни и с достоинством неси свое горе. Молись об утешении Пречистой Заступнице Богородице.

Кроме всего прочего, помни, что у Тебя есть крепко Тебя любящий и постоянно о Тебе помнящий Твой

отец Киприан.

Дорогая моя Марина

Спасибо Тебе за письмо. Меня очень радует и трогает, что Ты идешь ко мне с таким доверием и прямотой в Твоих грустных обстоятельствах После Твоего письма хочется Тебе сказать все то многое, что о Тебе думаю. Хочется поддержать Тебя, сказать слово бодрости и дружеского утешения. Просто-напросто хочется оправдать Твое доверие. Скажи, как Тебе помочь? Как оправдать Твое доверие? Как утешить тебя?

Ты писала вечером, после рассказов из Чонгу, под впечатлением игры мамá, м.б. Твоей любимой мазурки Шопена. Так и вижу Вас всех, когда дверь полуоткрыта, когда

Круг от лампы желтый,

Шорохам внимаю,

Отчего ушла ты?

Я не понимаю...

И Тебе грустно и грустно, и щемит сердце от какой-то боли. И в то же время боль эта приятна, и Тебе самоё себя жалко. О! Я так Тебя понимаю, так сочувствую Тебе. Пойми, дружок, не сожалею (не надо сожалеть!), а сочувствую и, конечно, все понимаю. Вот в этом можешь быть уверена: понимаю. Помощь не от меня, а от Утешителя. Но вот понять – все пойму. Положись и поверь. Кажется мне, что я все сумею понять.

Знаешь, я стараюсь понять и вчуже извинить все Андрею, но понимаю, что это все головное, а у Тебя чувство, боль сердца, пустота от обожженного сердца. Что делать? Не знаю. М.б. только одно: любить его, любить такого, какой он есть. Это не значит искать возобновления прежних отношений – они не восстановятся искусственно, – а любовью своей покрыть все происшедшее. Не озлобиться на него, внутренне замолчать. В этом больше всего будет достоинства.

Ты спрашиваешь, писать ли Андрею? Не знаю. Не считайся со мной. Это не совет, не наставление, но я бы не писал. Что писать? Письмо с «выяснением отношений»? Или же холодную записку официального типа? Искренне ли это? Нужна искренность, а она, по-моему, может привести только к решительным и м.б. резким словам. Не знаю... Но я бы не писал. Но делай, как скажет сердце. <...>

Столько кругом всего этого вашего романтизма кламарского неискреннего и недоброго ходит, что хороших людей и, главное, хорошие прямые отношения особенно ценить надо. Марина, никого не обвиняй в том, что случилось. Помоги Тебе Господь и Пречистая пересилить это все в простоте сердца и без озлобления.

Если напишешь мне, то меня очень порадуешь. Кланяюсь мама и папа. Храни Тебя Христос, моя дорогая Марина.

Любящий Тебя

отец Киприан.

Дорогая Марина

Ты выражаешь неудовольствие, что я редко и мало пишу. Я думаю, что это неверно. К тому же, не хочу часто приставать с письмами. Но вот вернулся вчера в Moisenay и сегодня Тебе пишу.

Прежде всего о них. Там хорошо. В церкви и в самом скиту очень все утешает. Как они ни молоды (как монастырь, конечно), но у них чувствуется как-то уже традиция, уклад. К ним едешь на богомолье, и получаешь поддержку. В сентябре (вероятно, 22-го) будет пострижение с. Марии. Там очень много народу, масса детишек; резвятся, визжат, попадаются под ноги, как щенята.

Очень мило там живут Шмеманы. У них светло уютно, радостно. Они читают, занимаются, гуляют. С ними ходил по округе. Там была и Анна Тихоновна. Тетя Соня и Сонечка тоже там отдыхают.

Теперь о другом. О В. хочу Тебе кое-что сказать. Я не собираюсь открыто вторгаться в Твои отношения и настроения. Скажу только по поводу Твоих о нем слов: «он ненавидит Кламар, он совсем иного воспитания, был безбожником, красноармейцем и т.д.». Вот это-то и главное.

Одна сторона медали – чувство, которое в очень многом от нас зависит. В настоящей любви мы всецело отдаемся порыву того чувства, его стихии. А в увлечении, во влюбленности мы многое воображаем, создаем себе сами то, чего нет в действительности. И когда жар влюбленности проходит, то остается очень непривлекательная действительность.

Другая сторона медали – совместная жизнь навсегда, до смерти. Хорошо если есть согласие, симфоничность всех интересов, вкусов, традиций, привычек, короче говоря – всей культуры. А если вы оба разной культуры, и если все, что дорого Тебе – ему противно; а его кровное Тебе отвратительно, то, что же тогда?

Вот почему так важно быть одного культурного круга, происхождения, традиций. Вот почему так важен аристократизм, не крови, конечно, а духа, культуры. Вот почему я Тебе подарил книгу о К. Леонтьеве.

Храни Тебя Господь, моя дорогая, искренняя, и до конца прямая, а потому и близкая мне, Марина. Не теряй голову. Не забывай головой командовать над сердцем. Сердце, будь же мудро!

С любовью,

архимандрит Киприан.

«Ну а что же неистовствующее сердце, когда оно выплескивает из себя клокочущую жажду отмщения...»

Вот слова, дорогая моя Марина, которые я прочитал в одной книге, когда в дверь постучали. Вошла София Михайловна и с большой печалью рассказала мне о том, что имело место в воскресенье. Меня так поразило совпадение этих слов с той «клокочущей жаждой отмщения», которая выплеснулась из очень мне близкого сердца.

Марина, не всегда дружба и отношения духовничества уполномочивают говорить только приятное, гладить по голове и восхищаться. Иногда эта самая дружба заставляет сказать другое и сказать голосом властным, что так поступать нельзя и что всему есть предел. Одними нервами и душевными переживаниями, одним утомлением и сердечной тоской нельзя оправдать того, что просто есть распущенность и злоба. Клокотать отмщением никто не смеет. А тем более недопустимо и возмутительно, когда молодая девушка позволяет сказать своему отцу то, что было сказано. Всему есть предел.

Непочтение и нелюбовь к родителям нельзя ничем оправдать. Дерзости, и даже неприличные дерзости, никому не позволено говорить.

Надо помнить, что даже отрицательные стороны нашего характера доступны нашему влиянию и должны быть изменены и перевоспитываемы. Своим чувствам, какие бы они ни были – увлечения кем-нибудь, которое мы слишком дешево и легко называем любовью, гнева, восторга – можно и должно полагать пределы. Как будем мы воспитывать близких своих, руководимых, детей – своих или чужих, – когда не в состоянии справится с нарастающей в душе жаждой мести и злобы.

То, что было сказано, нельзя даже обсуждать с точки зрения христианских заповедей; оно не умещается в рамки самого элементарного языческого приличия и благовоспитанности.

Вспомни, Марина, имя того библейского сына, который надругался над своим отцом, тогда как тот был достоин глубочайшего сожаления.

Ты неоднократно говорила, что я Тебя только хвалю и говорю о Твоих достоинствах. Вот теперь я уже и о недостатках заговорил, и хвалить за происшедшее и происходящее в Ваших с Н. С. отношениях я не могу и не хочу.

Не думай, что я переменился к Тебе, не обижайся и не сердись. Помни и пойми, что ни отчего другого, как от чувства большого огорчения к случившемуся и большой любви к Тебе это пишу. Люблю я Тебя, дорого мне многое в Тебе, и потому-то с болью вижу я многое в Твоей внутренней жизни.

Запомни раз и навсегда, что расстояние между Тобою и Н. С. настолько неизмеримо, настолько для Тебя должно быть недосягаемым, что Ты и в сердце своем и в мыслях своих не смеешь допускать никакого намерения на недоброжелательство и никакой тени критики. Если нельзя осуждать вообще никого, то грех осуждения родителей – вопиющий на небо грех.

Раздражает тебя что-то в Н. С., уйди в свою комнату, переломи себя. Вспомни, что Н. С. в три с лишним раза старше тебя; перенесенное им – скорби, заботы, унижения – Тебе и не снилось. Спроси себя, какова будешь Ты, когда Тебе минет столько, сколько ему.

Неси другим свое стихийное веселье, свое радостное настроение, свое смеющееся сердце. Утешь старого человека, которому тоже так же, как и тебе, а наверное и больше, нужно утешение. И на это утешение он имеет во много раз большее прав, чем когда Ты жмешься к мама за утешением.

Перед Тобою Н. С. ни в чем не виноват. А если бы и был виноват, то прости, улыбнись, приласкай его. Подумай, неужели же он никому уже больше не нужен, и ему осталось только одно – умереть?

Ну, если обидел Тебя, то прости меня. Сказал Тебе все это только потому, то считаю вправе сказать. Вправе, потому что так сильно, так от сердца, так искренне Тебя люблю.

М. б. и на это Ты, мое «клокочущее сердце», ответишь жаждой отмщения. Хочу этому не верить.

Напиши мне, что Ты не сердишься. Я очень сожалею, что Тебя не взял в прошлый вторник. Теперь дело прошлое; скажу откровенно: я был очень не здоров и потому три дня пролежал. Теперь «чума» прошла.

Храни Тебя Господь в мире и тишине, моя дорогая и любимая Марина. Не теряй головы и держи свое сердце в строгих удилах.

Любящий Тебя духовный отец

Твой архимандрит Киприан.

Дорогая Марина

Всегда служба Великого канона оставляет большую полосу света в душе, но в этом году она особенно мне показалась значительной. Конечно, это увеличивается благодаря изумительному с точки зрения духовной и литературной житию св. Марии Египетской. Думаю, между прочим, и о том, что Ты должна особенно ее оценить. А вчера один мой знакомый, бывший в тот день в церкви, спросил меня: «А кто эта девушка, которая так внимательно слушала на клиросе чтение канона? На ее лице было выражено такое переживание, и лицо ее было так значительно».

Да, Марина, как велика сила духа, как чудотворна может и должна она быть, и как мало мы ее знаем. Мы ее словно боимся. Ничто, пойми ты это, ничто не может спасти этот гибнущий мир, кроме силы духа и святости. Одна из лучших вещей Leon Bloy кончается такими словами: «Il n’y a qu’une tristesse, c'est de n’être pas des saints³» .

A нам святое кажется случайным, не жизненным и устаревшим... Вот это Тебе хотел сказать. Храни Тебя Господь в мире, в радости, в любви – для святости.

Твой духовный отец архимандрит Киприан.

Дорогая Марина

Письмо твое было неожиданностью, и мне было приятно, что Ты мне пишешь о своих девичьих скорбях и невзгодах. Но то, как и что написано, не принесло мне радости. Ты все хочешь понять то, что глубже понятий, что идет от непосредственного, внутреннего чутья. Ты хочешь убеждать и уговаривать в том, что вне логики и доводов.

Ты убеждена, что Твое чувство к Всеволоду даст тебе счастье и что Он – Твоя линия в жизни. Другие же – Твои родители, Твои близкие, Тебя любящие – убеждены в другом, в обратном. Кто кому докажет его неправоту? Кто переубедит? Ведь дело идет о возможном будущем счастье. Ты не пророк, чтобы уверенно говорить об этом будущем и убедить других в своей правоте. Так же точно не обладают и другие этими доказательствами. Бесполезно, мне кажется, убеждать.

Но факт налицо несомненный. Твое «счастье» пока что приносит глубокое несчастье другим: в первую очередь мама, папа, а потом и всем близким. Для мама это глубокая скорбь, тревога и разлад. Я не берусь судить, кто из вас прав, потому что для этого тоже надо провидеть будущее, каковым даром я не обладаю. Но я знаю о настоящем и я убежден, что самая большая скорбь и тревога у мама – это Твое личное будущее, Твоя судьба, Твое счастье. Зачем я пишу тебе это? Убедить? Доказать? О, нет! Я слишком хорошо знаю, что эти вещи и эти истины постигаются не умными доводами, а собственным житейским опытом.

За последние годы все сильнее вырабатывается у меня убеждение, что не одни радости нам полезны, а часто и даже чаще всего нужны для нашего внутреннего созревания жестокие удары и испытания. Во всяком случае, сами мы многое себе готовим и сами должны нести ответственность. И когда это знаешь, и когда, Марина, видишь близкого и любимого человека в таких испытаниях и самоуверенно идущим вперед вопреки всему, то у любящего человека – будь то мама, папа или очень близкий и верный друг – сжимается сердце от тревоги. Сжимается от любви к этому упрямому, самоуверенному существу, от жалости к нему, от нежной заботы.

А кроме того, Марина, не бросай вызова тем, кто с Тобою связан не минутными и сильными переживаниями, а гораздо более глубокими, врожденными, кровными узами.

Прости, друг мой, что написал Тебе не поощрительное письмо. Оно, если прочтешь его внимательно, если вникнешь в него, и если за ним угадаешь то выражение лица, с которым оно писалось, – оно проникнуто все той же нежной заботой и глубоко испытанной любовью. При этом любовь эта вытекает хоть и не из тех сильных, волнующих переживаний, что к Всеволоду, и не из тех кровных родственных, душевных чувств, а из духовной близости, от церковного «соуза любве», от неразумеваемого, но единственно верного Источника.

Прости, Марина, не гневайся на мое клокочущее благородным гневом, но и пылкой любовью сердце. Подумай, поскорби, поплачь.

Не думаешь ли Ты, что Тебе пора уже и к Святой Чаше подойти? Давно Ты не говела. Не сердись. Господь да сохранит Тебя, моя радость.

Твой доброжелатель и духовник

отец Киприан.

Сергиевское подворье, 12.7.49

Дорогая моя Марина

Вчера в Кламаре я узнал эту грустную весть о Тебе и хочу от всего сердца послать Тебе слово утешения. Собственно, я и не знаю, какими словами можно утешить в таких случаях. Ведь Ты так много работала, так усердно занималась, что неудача особенно обидна. Хочу только Тебе сказать: не опускай рук, не поддавайся настроению безнадежности, уныния и тоски. Не Ты первая и не Ты последняя проходишь через это неприятное испытанье. Говорю Тебе От своего собственного опыта, знаю как себя глупо и обидно чувствуешь после того, что много работал и взвесил все возможное, и вдруг – провал. Очень трудно опять взяться за книгу и сесть заниматься. Все кажется, что все уже известно, и в то же время ничего не знаешь. Приблизительно то же чувство, что у человека, сломавшего ногу и не решающегося снова твердо ступить ею.

Но ведь надо учиться ходить, надо снова браться за книгу и не бросать раз начатого дела. Не робей, не падай духом, не унывай.

Моя бедная, бедная Марина! От всей души Тебе сочувствую. Так понимаю Тебя и много о Тебе думаю. Вчера в Кламаре много и с разными людьми говорили о Тебе, говорили с любовью, теплом и участием.

Поднимай свои крылья и верь в лучшее будущее. Не только в жизни одно радостное и светлое. Надо и горечь уметь нести.

Итак, еще раз шлю Тебе слово утешения и привета. Храни Тебя Господь.

О Тебе думает, за тебя молится и ждет от Тебя хороших писем любящий Тебя

отец Киприан.

Сергиевское подворье, 30.11 "13.12.1946

Дорогая Марина

Спасибо Тебе за письмо, на которое немедленно же отвечаю. Мне самому очень жалко, что мы давно не встречались и не разговаривали по душам. Я надеюсь, что как только Ты несколько освободишься от своего сочинения и занятий в школе, Ты найдешь часок заехать на rue de Crime и побеседовать со мной.

То, что Ты пишешь о своей работе в школе и в стаже, о своей не полной удовлетворенности этим, о своей бабушке, служебных перспективах, – все это очень и очень важно. Хочу Тебе многое сказать о той неестественности и фальши, о которых Ты пишешь. Ты хочешь знать мое мнение?

Что же? Поскольку Ты выбрала этот путь и специальность, то начатое дело надо продолжать, а не бросать на полдороге. Я не отрицаю пользу assistance sociale как принципа, но еще задолго до Твоих теперешних оценок оценил для себя это дело. И мой взгляд не далек от Твоего. Принцип очень хорош и возвышен, но самые лучшие принципы могут потерять свою ценность и возвышенность, как скоро они становятся на путь профессиональности и ремесла. Те высокие начала, которые положены в основу assistance sociale могут быть проведены в жизнь только при наличии настоящего чувства любви и сострадания, которому не научают, а которое исходит только из абсолютных, т. е. религиозных побуждений. Это может быть естественно только в семье, в пастырстве, в монастыре или в наших русских старых дореволюционных общинах сестер милосердия, которые были в основе своей communautés religieuses. Вне всего этого настоящее, не фальшивое отношение к ближнему не будет почивать на подлинно духовном основании. Следовательно, искать надо – сама знаешь, где.

Отношение матери к детям, священника к пасомым, настоятельницы к своим сестрам черпает из источника духовного, и в силу этого оно не может быть долговым. Ну, на эту тему поговорим когда-нибудь в личном разговоре. А теперь о другом.

Не загадывай ничего в Твоих отношениях с К. Не подавай повода неразумным объяснениям и советам и не провоцируй, если Ты не чувствуешь сама, что Твое чувство настоящее и глубокое. Своим личным самооценкам не придавай значения. Если нет увлечения и признаков влюбленности, это еще не значит, что нет, и не может быть подлинного чувства. Хотел бы и об этом с тобой поговорить пообстоятельней. Не торопись ни в одну, ни в другую сторону.

Твой самый опасный друг и он же недруг – это Твое бурно кипящее сердце. Сердце, будь мудро!

Господь с Тобой, мой дорогой друг. Не забывай молиться чаще и искреннее: «Скажи мне, Господи, путь, в онь же пойду...»

Заочно благословляю Тебя. Любящий Тебя

отец Киприан.

Дорогая моя Марина

Я решительно отвергаю от себя упрек в том, что я от Тебя отошел. Кто от кого?.. Жду Тебя давно и очень хочу с Тобой посидеть и, – о! если бы это было в моих силах, – то как-то Тебе помочь. Скажи, как? Если слова мои могут дать Тебе хоть что-нибудь, я так бы хотел суметь найти эти слова.

Я отлично понимаю и даже – это важнее – чувствую всю тяжесть и запутанность Твоего положения. Но как бы не было мрачно, тоскливо, безвыходно, верь, что это все временно, что это не безнадежно. Это только облачко, за которым где-то светится настоящее солнце и оно, это солнце, порвет своими лучами густой слой туч и осветит, и согреет, и обрадует своим светом. Поверь, что Ты еще увидишь, и может быть очень скоро, хорошие дни, что снова Ты будешь радоваться и придешь к мысли, что все это, сегодняшнее, так было нужно Тебе.

Гони эти мрачные мысли, не задерживайся на личном горе и личных неудачах. Помоги кому-нибудь. А главное, успокойся, моя милая беспокойная девочка. Бог Тебя не забыл; только Ты Его не забывай. Жди этого радостного утреннего света, который и Тебя осветит и все кругом, Тебя согреет.

Ты не оставлена никем, а менее всего мною. Не торопись ни с какими решениями. Время – лучший врач и лучший советник.

Обязательно возьми себя в руки. Помолись кротко и настойчиво, не ожидай никаких моментальных результатов от Твоей молитвы. Помолись и молись вообще, чтобы не дать места унынию, тоске и самозамыканию.

Господь с Тобой, мой милый, милый друг. Твой с любовью

отец Киприан.

† Bibliothèque Nationale, 10/23.6.1947

Дорогая Марина

Спасибо за письмо. Очень жалею, что перед Твоим отъездом не видел Тебя. Было у меня стремление позвонить Тебе и пригласить к себе, но знал, что Ты переутомлена и слишком занята перед отъездом.

Сижу в Национальной библиотеке и, устав от работы, решил послать Тебе слово привета и побеседовать с Тобой. Кругом тихо, науколюбиво, кругом почтенные лысины и бороды, сутаны и старые девы, со стен смотрят барельефы Данте, Платона, Сервантеса... Словом, почтенное общество.

Подумал о Тебе, решил Тебе написать и сказать, что радуюсь за Тебя. Тебе, наверное, приятно. Англия такая страна, в которой, вероятно, может быть приятно, если... конечно уметь эту страну понимать. Но вспоминая, кажется Lichtenberg’a, что Англия это такой остров, который море с удовольствием бы проглотило, если бы только было уверено, что его не стошнит... Я как-то чувствую себя бесчувственным к Англии.

У меня какой-то к ней иммунитет. То, что я никогда не был в Англии, то, что я прескверно знаю их язык, меня нисколько не огорчает. Но вот у меня искренняя грусть, что я не говорю по-итальянски и плохо могу пользоваться итальянской книгой.

Вероятно, есть какое-то чувство Англии, но у меня его нет. А вот «чувство Италии» у меня было с детства. По моему, не может быть религиозного отношения к Англии, а вот религия Италии у меня очень остро развита.

Если я не умру в греческом монастыре на Афоне или в Архипелаге, то очень бы хотел умереть в Риме...

Но Господь с Тобой. Наслаждайся breakfast-ами, lunch-ами, газонами и старыми соборами... Думай иногда о тех, кто Тебя любит.

Христос с Тобой. Не влюбись в какого-нибудь старого мистера Пиквика... Прости мое зубоскальство. Любит Тебя Твой

отец Киприан.

Христос воскресе!

Дорогая моя Марина

Шлю Тебе мой пасхальный привет и пожелание радости и света, которые всегда должны для каждого из нас сиять из Светозарного Гроба Воскресшего Христа. Но кроме того, желаю Тебе и очень прошу, чтобы пасхальная радость Твоя не была омрачена моим отсутствием в церкви и не моим служением заутрени и пасхальной обедни. Так же радостно и восторженно, как и обычно, пой и переживай всю полноту красоты и света этой «спасительной ночи». Так же, как и всегда, отвечай и радостным убеждением «Воистину воскресе!»

Я так грущу, что я не с вами всеми, что я не с Тобой. Но меня искренно тронули все хорошие слова, которые я вчера слышал, и Твои, Марина, слезы.

Знаешь ли Ты, отчего это все так? Ты скажешь, от любви всех вас ко мне и моей к вам. Но дело не только в том, что от любви, но и от качества этой любви. Если бы это только было общечеловеческим чувством любви, основанном только на милых отношениях и симпатиях, то не было бы тогда такой горечи расставания. А потому, что наша любовь всех нас основана на подлинной абсолютной основе церковности и веры в Евангелие, в Христа и в Церковь.

Это и дает нашим отношениям оттенок глубины и надмирности. Только на этом основании любовь прочна и духовна. Только на этом основании и Ты должна строить свою любовь к тому человеку, которого Ты любишь и с которым Ты хочешь идти всю Твою жизнь по одному пути.

Желаю Тебе еще одного: будь решительно тверда в принятом Тобою намерении. Желаю Тебе твердости в понедельник в Твоем разговоре.

Храни Тебя Господь, мой дорогой друг. Еще раз поздравляю. Жду в четверг.

С большой жалостью, что не буду с Тобой вместе и с любовью Твой

отец Киприан.