Сергей Фомин

Источник

Часть I. Три жизни митрополита Нестора

Миссионер

Шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

(Мф. 28:19)

В день празднования иконы Божией Матери «Скоропослушница», 9 ноября 1885 г., в Вятке в семье военного чиновника Александра Александровича Анисимова родился второй сын, названный во Святом Крещении Николаем. Горячей религиозностью, проявившейся с детских лет, он был обязан своей матери Антонине Евлампиевне, дочери настоятеля Вятской кладбищенской церкви, женщине с хорошим светским образованием и в то же время весьма набожной. Частое пребывание в храме, чистая детская молитва – всё это ещё в раннем детстве возбудило в нём желание, может быть, ещё и неосознанное, послужить Господу в священном сане. В этом желании шестилетнего мальчика утвердил местный епископ, предсказавший, что пройдёт время и он действительно станет архиереем.

Ещё в юные годы в стенах Казанского реального училища произошло его знакомство с архимандритом Андреем (Ухтомским)1, решающим образом повлиявшим на дальнейшую судьбу Николая Анисимова. Сразу же по окончании училища он поступил на миссионерское монгольско-калмыцкое отделение при Казанской Духовной Академии. Именно в это время он был принят в число послушников Казанского Спасо-Преображенского монастыря. Молитва и усиленные занятия восточными языками под духовным руководством архимандрита Андрея – всё это вольно или невольно приближало его к вступлению на предопределенный ему Господом путь.

Дело решил случай. Как-то сам Николай передал отцу Андрею письмо от архиепископа Владивостокского Евсевия (Никольского,  1922)2, содержащее просьбу прислать на Камчатку миссионера, и тот совершенно неожиданно благословил своё духовное чадо на это служение. 17 апреля 1907 г. 22-летний Николай Анисимов принял монашеский постриг, с именем Нестор (в честь мученика Нестора Солунского, память 27 октября). Постригал его архимандрит Андрей. Вскоре (6 мая 1907 г.) епископом Благовещенским и Приамурским Иннокентием (Солодчиным) ( 1919)3 он был рукоположен во иеродиакона, а через несколько дней (9 мая) епископом Чистопольским Алексием (Дородницыным,  1919)4 – во иеромонаха. Получив благословение от святого праведного отца Иоанна Кронштадтского, в том же 1907 г., летом, отец Нестор выехал к месту своего будущего служения – на Камчатку, где обосновался в отдаленнейшем тогда посёлении – Гижиге.

Случай этот был не вполне обычный, достаточно вспомнить многочисленные жалобы в дневнике святителя Николая Японского5: «О как больно, как горько иной раз душе за наше любезное Православие! Я ездил в Россию звать людей на пир жизни и труда, на самое прямое дело служения Православию. Был во всех четырех академиях, звал цвет молодежи русской – по интеллектуальному развитию и, казалось бы, по благочестию и желанию посвятить свои силы на дело веры, в которой она с младенчества воспитана. И что же? Из всех один, только один отозвался на мой зов, да и тот дал не совсем твёрдое и решительное слово, и тот, быть может, изменит. Все прочие, все положительно, или не хотели и слышать, или вопрошали о выгодах и привилегиях службы. Таково настроение православного духовенства в России относительно интересов Православия! Не грустно ли?»6

Когда семья Анисимовых, по воспоминаниям впоследствии близких Владыке людей, находилась в Казани «на пристани в ожидании парохода, раздался голос: “А где здесь камчатский миссионер?”. Иеромонах Нестор отозвался на зов. Ему сообщили, чтобы он немедленно направился в монастырь, где его ожидает нарочный от отца Иоанна Кронштадтского.

В монастыре посланный отцом Иоанном вручил о. Нестору иерейское облачение, сказав, что Батюшка не знает его нового имени, но знает, что он должен быть священником, и посылает ему своё облачение. Кроме того, он передал о. Нестору неполную бутылочку хереса»7.

В 1908 г. именно в этом облачении, подаренном Батюшкой, отец Нестор служил знаменитую (подробно описанную им в воспоминаниях) Пасхальную службу в колонии для прокажённых8.

Что касается бутылочки хереса, то, по словам нарочного, «о. Иоанн велел ему передать, что он сам выпил половину этого, а ему [о. Нестору] надлежит испить вторую половину. Впоследствии на Камчатке в тяжёлые минуты болезни одна капля этого хереса являлась для о. Нестора лучшим лекарством»9.

Номинально принадлежавшая России Камчатка в ту пору фактически была оторвана от неё. Неграмотные, лишённые весомой поддержки со стороны государства и элементарной медицинской помощи камчадалы не были просвещены и светом Христовой Истины, исповедовали тёмные языческие верования, крайне осложнявшие и без того нелёгкую их жизнь. Единственным «утешением» была водка, которую, несмотря на трудноодолимые препятствия, беспрерывно доставлял сюда «цивилизованный» мир. Американские, английские, японские да и доморощенные авантюристы выменивали на неё у простодушных туземцев ценнейшую пушнину.

За несколько лет неустанной работы иеромонаху Нестору удалось сделать немало. Пред его даром любви и терпения открылись души многих камчадалов. Его проповедь слова Божия была успешна. Тысячи людей, пребывавших в языческой тьме, были им крещены.

И всё-таки силы одного человека, даже такого деятельного, были ограничены.

Отец Нестор решил обратиться к православным русским людям. В 1909 г. он участвовал в Монархическом съезде русских людей, проходившем в Москве с 27 сентября по 4 октября10. Большинство его заседаний проходило под почётным председательством будущего священномученика митрополита Московского Владимира. «Воскресенье 27 сентября, – сообщали газеты,– всё посвящено было торжеству открытия Московского съезда монархистов. Утром с 9–12 часов в храме Епархиального дома торжественно была совершена Литургия, а после неё молебен»11. Среди тех, кто служил в тот день, был и «иеромонах Нестор с Камчатки»12.

Выступать ему пришлось лишь в последний день съезда: кафедру «поочередно занимают представители отдаленных окраин, прибывшие на съезд. Выступали с речами: иеромонах Нестор, протоиерей Мичурин (из Никольска Уссурийского), протоиерей Кузнецов (из Читы), г. Разночинцев (из Красноярска), свящ. Голеновский (из Томска). <...> Всё горе, все беды Русской земли, все свои безысходные скорби поведали они этому собранию русских людей. На призыв иеромонаха Нестора, камчатского миссионера, помочь делу духовного просвещения на Камчатке материально, собрание откликнулось щедрыми пожертвованиями»13.

Выступление отца Нестора оказало большое влияние на Постановление Монархического съезда русских людей 1909 г. Приведём все его части, имеющие отношение к Камчатке.

В первом отделе («Церковные вопросы») в разделе «Внешняя миссия» было «признано желательным»:

«<...> 2) Чтобы учреждена была на Камчатке особая кафедра Епископа с нахождением её в Петропавловском селении и чтобы местная министерская школа была преобразована в церковно-учительскую семинарию.

3) Чтобы был увеличен оклад содержания миссионеров Камчатской внутренней миссии, для чего надлежит сравнять их в этом с другими миссионерами Православной Русской Церкви и определить им особые разъездные суммы, соответственно их миссионерским поездкам»14.

В разделе «Переселенческий вопрос» в пункте 14-м читаем: «На Камчатку население должно быть привлекаемо чрезвычайными льготами»15. В 20-м говорится: «С большим интересом был заслушан и принят к сведению доклад иеромонаха Нестора, миссионера Камчатки, живущего там около 3 лет, о печальном положении населения как русского, так и инородческого. Переселение в этот край, обильный пушниной, рыбой и минеральными богатствами, возможно преимущественно для охотников, рыболовов и рудокопов, при условии снабжения полуострова хлебом из плодородных местностей Приморской области и усиления и ускорения пароходного сообщения с полуостровом. Господами края и желанными гостями для камчадалов являются ныне японцы и американцы, снабжающие край в изобилии спиртом, в обмен на пушнину и рыбу»16.

В пятом отделе «Государственное благоустройство» в специальном разделе «Дальний Восток» проблема эта получила дальнейшее развитие: «Отдаленнейший край наш Камчатка, который в настоящее время подвергается большой опасности захвата со стороны Японии и Америки, должен обратить на себя внимание правительства; японцы и американцы, спаивая инородцев, отбирают у них всю пушнину за бесценок; на севере американцы вполне подчинили своему влиянию чукчей, оказывая им некоторую медицинскую и хозяйственную помощь; принимая их детей в свои школы, американцы настолько влияют на них, что чукчи, ни слова не понимающие по-русски, в большинстве своей массы все говорят по-английски; на всю Камчатку у нас имеется только один врач, да и тот живет на юге, в г. Петропавловске; военная охрана Камчатки совершенно отсутствует, напр., в Гижиге на несколько десятков собачных (вместо конных) казаков имеется только одна шашка; – ввиду сказанного и вместе с состоявшимся уже назначением губернатора обратить внимание на всестороннее изучение Камчатки, быта её населения и её природных богатств; а население необходимо оградить от бессовестной эксплуатации и спаивания его как со стороны скупщиков, так и со стороны нередко самой администрации»17.

В те же годы у отца Нестора и зародилась мысль о создании Православного Камчатского братства со многими отделениями в крупных городах Российской Империи. Для осуществления этого замысла, с благословения местного архиерея, отец Нестор и выехал в Петербург. Все перипетии хлопот об учреждении Братства описаны в публикуемых воспоминаниях. Здесь скажем лишь, что успех миссии отца Нестора, несмотря на противодействие Святейшего Синода и особое упорство его тогдашнего обер-прокурора С.М. Лукьянова18, стал возможен исключительно благодаря личной поддержке Государя Николая Александровича и Императрицы-Матери Марии Феодоровны.

В числе основателей созданного в 1910 г. Православного Камчатского братства во имя Нерукотворенного Образа Всемилостивейшего Спаса19 были: архиепископ Тверской и Кашинский Антоний (Каржавин), епископ Вологодский и Тотемский Никон (Рождественский), епископ Холмский Евлогий (Георгиевский), епископ Гомельский Митрофан (Краснопольский), епископ Гдовский Вениамин (Казанский), духовник Свято-Троицкой Сергиевой лавры иеромонах Ипполит (Яковлев), настоятель Петропавловского придворного собора протоиерей Александр Дернов, член Государственной Думы священник Савва Богданов, Государственный секретарь А.А. Макаров, член Государственного совета, сенатор, бывший обер-прокурор Святейшего Синода В.К. Саблер20, академик А.И. Соболевский, профессор Н.И. Веселовский, А.А. Вырубова. В состав учредителей братства входили: А.А. Майков, Г.В. Бутми, А.З. Назаревский, Л.Е. Катанский и другие21. Особое участие в деятельности братства принимали князья Жеваховы: Николай Давидович (24.12.1874–1947) – будущий товарищ обер-прокурора Святейшего Синода и его брат Владимир Давидович (1874–1938), впоследствии епископ Могилевский Иоасаф, а также их двоюродный брат – доктор Сергей Владимирович Жевахов. Все трое были удостоены награды Братским крестом 2-й степени, причём князь Н.Д. Жевахов получил награду в марте 1911 г. как учредитель Братства22. Членом Совета Православного Камчатского братства состоял также святой равноапостольный Николай, архиепископ Японский.

Во многих городах Империи открывались отделы Братства. Московский отдел был торжественно открыт 27 октября 1911 г. в Кремле при Чудовом монастыре трудами его настоятеля архимандрита (позднее епископа) Арсения (Жадановского, 1874–1937)23 под покровительством митрополита Московского Владимира (Богоявленского)24.

С удвоенной энергией отец Нестор принимается за работу на Камчатке по строительству церквей, школ, интернатов, больниц.

Прожив несколько лет среди камчадалов, иеромонах Нестор изучил корякский и тунгусский языки, перевёл на корякский Божественную литургию, частично Евангелие, а на тунгусский – молитву «Отче наш», заповеди Моисея и заповеди Блаженства, молитвы на лов рыбы, на освящение рыбы, рыбных снастей и мрежей (сетей – Ред.), утверждённые Святейшим Синодом в 1910 г. Среди составленных им в то время молитв была и такая:

Спаси и сохрани, Господи, всех любящих и отзывающихся на нужды нашей холодной и голодной Камчатки, умиротвори, Господи, обидящих нас и, благодаря отдалённости края, долгое время беззащитных. Прости, Господи, и ненавидящих нас за наше стремление к церковной, нравственной, трезвой и честной христианской жизни.

В те годы состоялась встреча отца Нестора с прославленным православным миссионером, «Апостолом Алтая», святителем Макарием (Парвицким – Невским)25, митрополитом Московским. ещё в вышедшем в 1910 г. очерке отец Нестор писал о нём: «...Игумен Макарий Невский снискал среди населения Алтая такую любовь, что был у них не только пастырем-учителем, но и судьею совести. А его духовные стихи знали там и до сих пор знают наизусть почти все дети. Этот неутомимый труженик 28 лет обогревал ниву православного просвещения на Алтае своею поэтическою душою, исполненною чувством глубокого благожелания»26.

О встрече со Святителем Божиим отца Нестора мы знаем со слов секретаря последнего:

«Ещё до революции, будучи молодым миссионером на Камчатке среди чукчей и коряков, отец Нестор приехал в Москву и пошёл к митрополиту Макарию.

В приёмном зале толпилось много народа, ожидая выхода Митрополита.

Наконец он вышел и пошёл по рядам просителей. Почти неизменно каждому он говорил:

– А вы идите к викарию, Преосвященный всё это лучше меня знает.

Приблизительно в середине ожидавших стоял отец Нестор. Подойдя к нему, Митрополит спросил:

– А вы откуда, батюшка?

– С Камчатки.

– А что Вы там делаете?

– Я миссионер, веду миссионерскую работу среди коряков и чукчей.

– Миссионер... А вы язык их знаете?

– Корякский знаю, а чукотский ещё нет.

– А Евангелие на корякский язык перевели?

– Перевёл.

– Идёмте ко мне, – проговорил Митрополий и, обернувшись к оставшимся просителям, умоляюще сказал:

– Идите все к викарию, он всё лучше знает. А я вот с миссионером про миссионерство поговорю»27.

За понесенные труды отец Нестор в 1914 г. был возведён в сан игумена.

Объявление войны застало его в России. Об обстоятельствах этого времени узнаем из письма игумена графине С.С. Игнатьевой:

Ваше Сиятельство,

Глубокочтимейшая,

добрейшая Графиня София Сергеевна.

Шлю Вам сердечнейший привет и молитвенно призываю на Вас и всё Ваше семейство Божие благословение. Приехал я в Россию со своими серьёзыми Камчатскими делами, но обстоятельства, застигшие меня на пороге России, заставляют меня терпеливо ожидать Славного исхода войны для Великой Христолюбивой России и более благоприятного времени для моих серьёзых, имеющих тоже великое Церковное и Государственное значение дел в смысле благоустройства Камчатской области.

Владыка арх[иепископ] Евсевий дал мне отпуск по делам Камчатки на всю зиму, и я полагаю, что будет же возможность мне хотя долю тех серьёзных дел выполнить, которые, на мой взгляд, не терпят отлагательства. Беспредельно благодарю Вас, добрейшая Графиня, за Вашу неизменную истинно Православно-русскую отзывчивость на нужды и пользу отдаленной Русской окраины Камч[атской] области, Я и мои детки духовные можем только выразить Вам нашу искреннюю благодарность нашей посильной молитвой за всех Вас благодетелей.

Дар Вашего Чертолина Свв. Иконостасы украсили наши маленькие убогие храмы. Ещё раз благодарим Вас и Ваше Богохранимое доброе Чертолино.

Петербургский стан устрояется всё лучше и лучше, в чём много содействовал неусыпно заботящийся Петербургский отдел Братства Камчатского. Спаси Его Господи! Нынешним летом окончательно устроен приют с больницей, аптекой, церковью и богадельней, а также в приюте будут жить дети учащиеся кочующих инородцев. Школа Петербургского стана только лишь всех утешает своими сверхожидаемыми успехами. В Петербурге сочту за счастье и великую для себя честь лично более подробно доложить о моих миссионерских делах.

Есть у меня и горя не мало и весьма существенного, которое, уверен, Вы, как чуткий и добрый человек, разделите со мной и в то же время придёте посильно на помощь. Разговор желаю иметь с Вами добрая Графиня, совершенно конфиденциальный. Я уверен, что горе Камчатки – горе моё – это горе и Ваше. Сейчас не могу я писать об этих скорбях, а лично сообщу Вам всё.

Желательно скорейшего с Вами свидания, но буду терпелив. Сейчас я нахожусь в Вятке у своей дорогой, безгранично любимой мамочки и являюсь в трудное время некоторой поддержкой и для неё. Мой отец и брат Иларий ушли на войну. Спаси и сохрани их Господи и всё православное Русское воинство. Мамочка сильно прихворнула и чувствует большой упадок сил, хотя сильно бодрится.

Где в настоящее время Ваши сыновья, если на поле брани, то да сохранит их Господь и да пошлёт славную победу над гордым и надменным врагом. Слава Богу, что вся Россия сейчас единодушна и все люди, как один человек, сознают важный исторический момент всемирного переживания. При таком равенстве чувств и действий никто не усомнится в славной победе и Бог сохранит верующих в Его всесильную помощь.

Шлю сердечный привет Ольге Алексеевне, я считаю её Вашей радостью и утешением, спаси её Христос! Прошу передать мой привет всем Вашим сыновьям, которые должны составлять чистую и светлую гордость Вашу. Бог да сохранит всех Вас. Искренне благодарный и всепреданный Ваш посильный молитвенник и всегда готовый к услугам.

Игумен НЕСТОР,

Начальник Камчатск. Дух. Миссии.

Мой адрес: Вятка, Преображенская ул. Дом Нелюбина, кв. Анисимовых. Игумену Нестору Камчатскому.

8 авг. 1914 г.

P.S. Приветствую с наступлением нашего братского Камчатского праздника 16 авг[уста]. Иг. Нестор.

P.P.S. Мамочка шлёт Вам сердечный привет. Иг. Нестор28

Вслед за отцом и братом вскоре ушёл на фронт и отец Нестор. Во время первой мировой войны он два года провёл на передовой. Организовав санитарный отряд «Первая помощь под огнём», отец Нестор сам выносил раненых с поля боя, перевязывал, напутствовал, направлял пострадавших в госпитали и лазареты. Состоя при Лейб-гвардии Драгунском полку, ходил с ним верхом в кавалерийскую атаку, за что был удостоен высшей духовной награды – наперсного креста на Георгиевской ленте, а также орденов Святого равноапостольного Великого Князя Владимира с мечами 4-й степени и Святой Анны 2-й и 3-й степеней также с мечами. В 1915 г. Святейшим Синодом игумен Нестор был возведён в сан архимандрита.

После фронта отец Нестор возвратился на Камчатку. «6 декабря, – говорилось в телеграмме, полученной в 1915 г. из Петропавловска-Камчатского в одной из столичных газет, – миссионером Камчатской миссии, архимандритом Нестором, устроен патриотический вечер в пользу раненых воинов и беженцев. Архимандритом Нестором, как очевидцем войны, прочитан доклад, сопровождавшийся световыми картинами из эпизодов войны. Зал собрания не мог вместить всех желающих, приехавших на собаках за сотни вёрст послушать высокочтимого в крае пастыря»29.

16 октября 1916 г. архимандрит Нестор по Высочайшему повелению был хиротонисан во епископа Камчатского и Петропавловского и стал вторым викарием Владивостокской епархии. «...Митрополит [Петроградский] Питирим [Окнов], – писала 20 лет спустя харбинская газета, – на основании доклада архиепископа Евсевия внёс в Синод предложение основать Камчатскую епархию. Синод принял проект и архиепископу Евсевию было предложено назвать кандидатов на новую кафедру. Владыка ответил, что кандидат только один – работающий уже 9 лет на Камчатке архимандрит Нестор»30. И действительно, благодаря его трудам в крае к 1917 г. было уже 37 храмов, 38 часовен и 42 школы31. Отец Нестор в этот момент только что оправился от тяжёлой болезни, едва не сведшей его в могилу. По срочному вызову отец Нестор выехал во Владивосток, а оттуда в Петроград. По его желанию хиротонию совершили во Владивостоке. Через несколько дней новопоставленный Владыка выехал на Камчатку, куда прибыл ровно в день своего рождения – 9 ноября. Епископу Нестору исполнился 31 год. Знаменательно, что первую архипастырскую поездку по епархии он совершил во время эпидемии чёрной оспы.

Дальнейшие обстоятельства жизни владыки Нестора не нашли отражения в его воспоминаниях. Постараемся, насколько возможно, восполнить этот пробел, используя архивные документы, воспоминания современников и материалы периодической печати.

Расстрел московского кремля

      В 1917–1918 гг. епископ Нестор участвовал в работе Всероссийского Церковного Собора и выборах Патриарха. В Москву он отправился в сопровождении делегата от мирян – камчадала Ивана Трифоновича Новограбленова.

В октябре 1917-го уже явственны были таинственные гулы близкого будущего. Зверь рвался из бездны. 21 октября двое нетрезвых солдат попытались осквернить в Кремле мощи священномученика Ермогена. На заседании Собора 23 октября епископ Нестор выступил с внеочередным заявлением: «Вчерашний день мы слышали от протопресвитера Н.А. Любимова о том ужасном святотатстве, которое проявлено в Успенском соборе над ракой со святыми мощами святителя Ермогена. Это начало тех ужасов и святотатств, которые ожидают нас впереди.

В моих руках я держу сейчас с отвращением брошюру “Религиозная язва”. Таких брошюр в настоящее время раздаётся и продаётся среди простого народа очень много. Я не буду её всю читать: здесь столько хулы на Духа Святаго, на Святую Троицу! Но позвольте сообщить вам самый конец этой брошюры. Враги Церкви пишут: “Будем надеяться, что скоро наступит тот день, когда распятие и иконы будут брошены в печь, из священных сосудов и кадильниц будут приготовлять полезные предметы; церкви будут обращены в залы для концертов, театральных представлений или собраний, а в случае, если они не будут годиться для этих целей, то в хлебные магазины или в конюшни”.

За минувшую неделю мне пришлось быть в массе народной и пришлось видеть и слышать много тяжелого и назидательного. Одни ищут веры, подкрепления и утешения в ней, а другие, пользуясь растерянностью народа, проникают в массу народную и разлагают Русский Православный народ. Святотатцы проникают и в храмы. Если бы члены Собора хоть раз в неделю стали ближе к массе народной и пошли бы к народу с молитвою и проповедью, то они лично бы сделали великое дело и совершили бы дело спасения Православной Церкви»32.

Но…

Начисто отвергнуто былое,

Всё родное вдруг отсечено.

С русскою кончает стариною

Вдруг зашевелившееся дно.

Автор этих строк – участник московских событий осени 1917 г. Он не только поэт, но и офицер. Жизненные пути его и епископа Нестора пересекутся ещё раз – на Дальнем Востоке. Пока же он в составе горстки юнкеров, обороняющих Кремль:

Мы заняли Кремль, мы – всюду

Под влажным покровом тьмы,

И всё-таки только чуду

Вверяем победу мы.

Ведь заперты мы во вражьем

Кольце, что замкнуло нас,

И с башни кремлёвской – стражам

Бьет гулко полночный час33.

С приходом к власти большевиков и началом братоубийства в Москве Собор заседал ежедневно. 31 октября 1917 г. по почину архиепископа Таврического Димитрия (Абашидзе) и епископа Нестора было решено отправить «к воюющим гражданам» посольство, чтобы водворить в Москве мир и спокойствие.

«По зову электрических звонков в 10 час. вечера все живущие в духовной семинарии члены Собора экстренно собрались, по архипастырскому почину Димитрия, архиепископа Таврического, и Нестора, епископа Камчатского, в семинарский актовый зал, чтобы решить вопрос о посольстве к воюющим гражданам с предложением водворить между собой и в Москве мир. Весь зал и хоры быстро заполнились соборянами. Раздались краткие, но сильные и воодушевленные речи упомянутых Владык и других членов Собора. Начали затем выбирать членов посольства. Вдруг проходит вперёд в грустной задумчивости сидевший в одном из последних рядов стульев Тифлисский митрополит Платон и заявляет: «Усердно прошу зачислить и меня в состав посольства”. <...> Окончилось собрание уже в первом часу ночи»34.

Один из участников посольства впоследствии вспоминал: «...Изъявили желание идти Платон, митрополит Кавказский; Димитрий, архиепископ Таврический; Нестор, епископ Камчатский; Виссарион, архимандрит Макариевского-Желтоводского монастыря, протоиереи Чернявский и Бекаревич, крестьяне А.И. Июдин35 и П.И. Уткин; вечером к ряду же отслужили молебен об умиротворении; молились весьма усердно, многие со слезами на глазах. После молебна собрались переговорить, когда и как, с чем идти. Митрополит пожелал взять в руки Святой Крест, белый клобук на голове и омофор на плечах, епископ Димитрий – Святое Евангелие, епископ Нестор и священники – повязки Красного Креста, архимандрит – с иконой святителя Гермогена36; Июдин и Уткин – с флажками Красного Креста; выйти из дома в 9 ½ часа утра.

Уткин и Июдин вечером решили отговеть и утром, подготовившись, исповедались и приобщились Святых Таин. Это уже 2-го ноября, попив чаю после обедни, вышли из семинарии. Нас провожали товарищи делегаты со слезами, вероятно, многие думали, что едва ли увидятся больше, как на явную смерть; зашли мы в Епархиальный дом, взяв от Соборного Совета благословение, и пошли на Петровскую улицу. Нас с пением “Святый Боже” провожали многие и молитву эту пели не так красиво и стройно, но весьма умилительно»37.

Вот как описывает события того дня другой очевидец: «Наступило утро 2 ноября. Шёл дождь. <...> Около 10 ч. из церкви через соборную палату двинулось соборное посольское шествие во главе с бывшим в белом клобуке, омофоре и епитрахили с крестом в руке митрополитом Платоном. По бокам процессии развевалось два белых флага с нашитыми на них красными крестами. Идут посланцы при пении: “Спаси, Господи, люди Твоя” и направляются в военно-революционный комитет (большевицкий штаб), поместившийся в бывшем генерал-губернаторском доме на Тверской улице. <...>

Митрополит вёл переговоры с управляющим делами военно-революционного комитета и в конце беседы стал умолять его прекратить бойню. Так как одни слова не действовали, то Владыка стал умоляюще опускаться на колена, но управляющий делами военно-революционного комитета взял Митрополита за руки, поднял и усадил, заверив Владыку, что особая комиссия работает над вопросом об окончании сражения и что Собор вечером уже узнает о прекращении партийной борьбы. На прощание он взял у Митрополита благословение и проводил его из дома к группе соборной депутации, а затем особый проводник провёл всех на некоторое расстояние в направлении к Епархиальному дому»38.

Во время этой встречи митрополит Платон передал комитету обращение:

Во имя Божие Всероссийский Священный Собор призывает сражающихся между собой дорогих наших братьев и детей воздержаться от дальнейшей ужасной кровопролитной брани. Священный Собор от лица нашей дорогой Православной России умоляет победителей не допускать никаких актов мести, жестокой расправы и во всех случаях щадить жизнь побеждённых. Во имя спасения Кремля и спасения дорогих всем нам святынь, разрушения которых и поругания русский народ никогда никому не простит, Священный Собор умоляет не подвергать Кремль артиллерийскому обстрелу.

Председатель Собора митрополит ТИХОН39.

В этот же день, 2 ноября, как раз во время выступления протопресвитера Н.А. Любимова, призывавшего членов Собора приступить к избранию Патриарха через неделю, чтобы совершить его в Успенском соборе – Доме Пресвятой Богородицы, в соборную палату, где происходило заседание, вошло, в преднесении иконы священномученика Ермогена, посольство, посетившее Московский военно-революционный комитет. При этом весь Собор встал с пением «Заступнице Усердная»40.

Среди участников соборного посольства на этом заседании выступал и епископ Нестор: «Я не буду повторять того, что сказано, но подчеркну только то, что я заметил. Когда мы встретились с вооруженными солдатами, они нас встретили неприветливо, но постепенно мало-помалу, когда приходилось с ними разговаривать, сердце их смягчалось, и оказалось, что к ним можно подойти, и озлобленные солдаты нас слушали. Мы спрашивали: “Зачем вы проливаете кровь мирного населения?” Некоторые солдаты говорили: «Что вы их слушаете: мы люди верующие, пусть они идут к неверующим людям, к юнкерам!” Получалось всё- таки впечатление, что нашими беседами смягчаются их озлобленные сердца. Когда толпа солдат стала с нами разговаривать, немногие постарались оттеснить нас от солдат и запретили им разговаривать с нами. Ясно, что получался благоприятный результат от наших бесед. Этот результат надо развить и не следует останавливаться на том, что нами сделано. Вот ведут разоруженного офицера. “Посмотрите на эту рожу,– говорили в толпе, – они всегда нас толкали вперёд, а сами не шли!”. Я вступился за них и сказал, что это – неправда: я сам был на войне и видел, как офицеры шли впереди солдат. Я вынес убеждение, что солдат можно смягчить и что народ ждёт крестного хода. Нам нужно выйти с народом на общую молитву»41.

«Я видел Кремль, – писал позднее епископ Нестор,– ещё когда горячие раны сочились кровью, когда стены храмов, пробитые снарядами, рассыпались. Без боли в сердце нельзя было смотреть на эти поруганные святыни»42. И далее: «...Какие нужны слёзы покаяния, чтобы смыть всю ту нечистоту, которой осквернили священный Кремль наши русские братья, руководимые врагами!»43

«Вы хотите знать, что сделали “завоеватели” с Москвой... – свидетельствовал в частном письме от 23 ноября 1917 г. художник М.В. Нестеров, – О! Они её сильно покалечили. Тягостное зрелище являет собой Кремль. Успенский собор поврежден двумя снарядами – отверстие в куполе в диаметре 3 ½ аршина. Чудов мон[астырь], Ивановская колокольня и особенно в ней помещающаяся Патриаршая ризница. Там на полу груда стёкол от икон, шкапов, наличников, витрин – всё это смешалось с алмазами, рубинами, всякими драгоценностями. Облачения Царей, святителей порваны, эмали на Евангелии – разбиты и так далее. Снаружи разбита Беклемишева башня, Спасские и Никольские ворота, на последних сильно пострадал образ. Весь изрешечён Окружной суд, стены Кремля, Николаевский дворец и многое другое. Там же теперь, около Кремлёвской стены, как народ говорит, “под забором”, похоронены “жертвы третьей великой революции”, те бедняги, которых втянули в злое, братоубийственное дело. Крестов на могилах нет, со стен болтаются красные тряпки – «символы и эмблемы» великой революции. Из улиц пострадали: Остоженка, Пречистенка, Арбат с переулками. Особенно Поварская, Никитская и страшное зрелище дают Никитские ворота. Там разрушено три дома, под ними погребено много народа. Наш район тоже был обстрелян. День и ночь мы жили под выстрелами. В мою квартиру попали две пули, едва не убив прислугу. Военные, бывшие на фронте, говорят, что в Москве было тяжелей по одному тому, что стрельба шла со всех сторон. Снаряды и пули летели беспорядочно. На людей охотились, как на зайцев, это мы наблюдали из окон»44.

«В чём же сказалась наша самая большая беда? – записал 21 февраля 1918 г. в своём дневнике писатель М.М. Пришвин. – Конечно, в поругании святынь народных: не важно, что снаряд сделал дыру в Успенском соборе – это легко заделать. А беда в том духе, который направил пушку на Успенский собор. Раз он посягнул на это, ему ничего не стоит посягнуть и на личность человеческую»45.

Отважной горсти юнкеров

Ты не помог, огромный город, –

Из запертых своих домов,

Из-за окон в тяжёлых шторах –

Ты лишь исхода ждал борьбы

И каменел в поту от страха,

И вырвала из рук судьбы

Победу красная папаха.

Всего мгновение, момент

Упущен был, упал со стоном,

И тащится интеллигент

К совдепу с просьбой и поклоном.

Службишка, хлебец, керосин,

Крупу какую-то для детской –

Так выю тянет гражданин

Под яростный ярем советский46.

Но и настроение самих юнкеров оставляло желать лучшего. Против кого они выступили, возможно, им и было понятно, но за что, во имя чего – вряд ли. «Настроение нудное, минорное, – вспоминал очевидец осады, служащий Московской Синодальной конторы. – Сочувствия к юнкерам (политического характера) никакого. Пока по силе обстоятельств – в их власти. Покорно ждут, когда от неё избавятся. Да и вообще, пассивность и инерция заметны повсюду. Никакого боевого возбуждения нет, пожалуй, и в самих юнкерах»47. Да и как могло быть иначе после клятвопреступного февральского бунта 1917 года, когда Россия отреклась от своего Царя. Страна лишилась стержня. И перерастание «февраля» в «октябрь» было лишь делом времени. Как говорится, снявши голову, по волосам не плачут.

Не все ужаснулись содеянному в Московском Кремле. Иной дух уже завладел многими, призывавшими «всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушать Революцию». «Почему дырявят древний собор? – кликушествовал А. Блок. – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. <...> Не бойтесь разрушения кремлей, дворцов, картин, книг. Беречь их для народа надо; но, потеряв их, народ не всё потеряет. Дворец разрушаемый – не дворец. Кремль, стираемый с лица земли, – не кремль»48. Недаром, думается, могила творца «Двенадцати», поэмы, неизменно входившей во все советские школьные хрестоматии, оказалась, тем не менее, утраченной на Смоленском кладбище Петербурга49.

Во время заседания Собора 8 ноября 1917 г. поступило предложение за подписью 40 соборян, в котором, в частности, говорилось: «Собору необходимо широко опубликовать свои данные о состоянии народных святынь в Кремле: это его обязанность пред всем народом земли православной. <...> Необходимо установить громко, во всеуслышание, правильные факты, подтвердив их и фотографическими снимками. Ввиду сего, предлагаем Собору сделать постановление: 1) о немедленном сфотографировании при контроле Собора повреждённых святынь, 2) о составлении из Членов Освященного Собора комиссии для протокольного описания их повреждений <...>, поручив этой комиссии и заботу о наблюдении за фотографированием...»50

Предложение было принято. В состав комиссии под председательством митрополита Петроградского Вениамина (Казанского) вошли: архиепископ Гродненский Михаил (Ермаков), епископ Камчатский Нестор (Анисимов), протопресвитер Н.А. Любимов (председатель незадолго до этого созданного Всероссийского Православного Братства ревнителей Святынь Московского Кремля), священники С.К. Верховский, И.А. Чельцов, М.Ф. Глаголев, В.Ф. Калиманов, Ф.Г. Кашменский и В.В. Успенский, граф П.Н. Апраксин, директор Московского археологического института профессор А.И. Успенский, а также несостоящий членом Собора наместник Чудова монастыря епископ Арсений (Жадановский)51.

И ноября 1917 года Собор обратился ко всем чадам Православной Российской Церкви: «В течение ряда дней русские пушки обстреливали величайшую святыню России – наш священный Московский Кремль с древними его соборами, хранящими святые чудотворные иконы, мощи святых угодников и древности российские. Пушечным снарядом пробита кровля Дома Богоматери, нашего Успенского собора, поврежден образ Святителя Николая, сохранившийся на Никольских воротах и во время войны 1812 г., произведено разрушение в Чудовом монастыре, хранящем святые мощи митрополита Алексия. С ужасом взирает православный народ на совершившееся, с гневом и отвращением будут клеймить это злое дело потомки наши, стыд покрывает нас пред всем миром, не можем поднять головы от посрамления и горя. Поистине исполняется и над нами слово Иеремиина плача: Сором и мерзостью Ты сделал нас среди народов... Ужас и яма, опустошение и разорение – доля наша (Плач 3:45–47). Но чьими же руками совершено это ужасное деяние? Увы! Нашего русского воинства, частью того воинства, которое мы молитвенно чтим именованием христолюбивого, которое ещё недавно являло подвиги храбрости, смирения, благочестия. А к нему присоединились и некоторые слои московского населения. Совершители этого дела живут теперь среди нас. С грехом страшного кощунства на совести, быть может, упоенные кровавою своею победой, они и не думают о сделанном. Но есть Божий суд и Божия правда, – Бог поругаем не бывает. Вместо обещанного лжеучителями нового общественного строения – кровавая распря строителей, вместо мира и братства народов – смешение языков и ожесточённая ненависть братьев. Люди, забывшие Бога, как голодные волки, бросаются друг на друга. Происходит всеобщее затемнение совести и разума. <...> Но не может никакое земное царство держаться на безбожии, оно гибнет от внутренней распри и партийных раздоров, от всего этого беснующегося безбожия. На наших глазах совершается праведный суд Божий над народом, утратившим святыню. Вместе с кремлёвскими храмами начинает рушиться всё мирское строение Державы Российской. Ещё недавно великая, могучая, славная, она ныне распадается на части. Покинутая благодатию Божиею, она разлагается, как тело, от которого отлетел дух, и совершается речённое Пророком: И в народе один будет угнетаем другим, и каждый – ближним своим; юноша будет нагло превозноситься над старцем, и простолюдин над вельможею (Ис. 3:5).

Для тех, кто видит единственное основание своей власти в насилии одного сословия над всем народом, не существует родины и её святыни. Они становятся изменниками родины, которые чинят неслыханное предательство России и верных союзников наших. К нашему несчастью, доселе не народилось ещё власти воистину народной, достойной получить благословение Церкви Православной. И не явится её на Русской земле, пока со скорбною молитвою и слёзным покаянием не обратимся мы к Тому, без Кого всуе трудятся зиждущие град.

Священный Собор ныне призывает всю Российскую Церковь принести молитвенное покаяние за великий грех тех своих сынов, которые, поддавшись прельщению по неведению, впали в братоубийство и кощунственное разрушение святынь народных. Примем содеянное ими как всенародный грех и будем просить Господа, да пробудит в сердцах их спасительное покаяние и сознание всей вины их перед Богом и русским народом.

Покайтесь же и сотворите плоды покаяния. Оставьте безумную и нечестивую мечту лжеучителей, призывающих осуществить всемирное братство путем всемирного междоусобия. Вернитесь на путь Христов»52.

Всю вторую половину ноября епископ Нестор работал над составлением своей ставшей впоследствии широко известной книги. Наконец 8 декабря Комиссия по фотографированию и документальному описанию повреждений Кремля во время бывшей междоусобицы на своём заседании заслушала текст брошюры Владыки «Расстрел Московского Кремля»: «Признавая составленную брошюру во всём отвечающей действительности, всецело соответствующей фактической стороне составленного Комиссией акта, притом изложенной в доступной для народа форме, а также признавая чрезвычайную важность немедленного же опубликования в широких народных массах сведений о повреждениях русской святыни – Кремлёвских соборов, Комиссия просит Священный Собор преподать своё Соборное благословение на напечатание таковой брошюры с воспроизведением в ней фотографий кремлёвских разрушений. Издание брошюры берёт на себя сам автор её»53.

Священный Собор на следующий день постановил «разрешить епископу Камчатскому Нестору напечатать составленную им брошюру»54.

Выход книги, предназначавшейся «для широкого распространения в народе», не остался незамеченным новыми «хозяевами» России. Патриарху Тихону даже в 1923 г. ставилось это в вину: «Собор, преследуя исключительно контрреволюционные цели возбуждения невежественных масс против новой рабоче-крестьянской власти, сознательно решил лживо изобразить дело так, что все разрушения были произведены умышленно, с оскорбительными для религии целями и именно большевиками. С этой именно целью Собор издаёт по инициативе епископа Камчатского Нестора специальную книгу под нарочито бульварным провокационным названием: “Расстрел Московского Кремля”, с иллюстрациями, под которыми поставлены надписи вроде следующей: “св. Никольские ворота и образ св. Николая, осквернённые большевиками”. В этой брошюрке, изданной, как значится на её обложке, “с благословения Священного Собора Православной Российской Церкви”, Собор пишет: “ещё становится страшнее, когда вы увидите, что эта вся Российская Народная святыня расстреливалась по прицелу, по обдуманному плану”»55.

Отрицательную интерпретацию в «Обвинительном заключении» получила также соборная депутация с просьбой остановить братоубийственное кровопролитие: «Когда же после упорной и кровавой борьбы пролетариат вырвал у белогвардейцев победу, Собор, тревожась за судьбу контрреволюционеров, немедленно послал к военно-революционному комитету специальную делегацию в составе митрополита Платона, впоследствии одного из виднейших деятелей контрреволюционной эмигрантщины, архиепископа Димитрия, епископа Нестора и других, каковая делегация, как это видно из отчета митрополита Платона перед Собором, должна была ходатайствовать о судьбе восставших против рабоче-крестьянской власти юнкеров»56.

О настроениях среди православных иерархов и духовенства в первые месяцы владычества большевиков писал позднее в Своих воспоминаниях митрополит Вениамин (Федченков), участвовавший (будучи ещё в сане архимандрита) в Поместном Соборе: «Насколько тревожно была принята нами вторая, февральская революция, настолько, наоборот, уже почти равнодушно отнеслись мы к третьей – большевицкой. Уже привыкли к ним: человек ко всему привыкает. И притом нам казалось, что никакой особой разницы не будет между уже пережитым и только начинающимся. Один архиерей [митрополит Антоний (Храповицкий)] бросил тогда крылатую фразу из Ветхого Завета: Не хватай за головы псов дерущихся [ср.: Притч. 26:17], чтобы самому не пострадать от злобы их. Такое пренебрежительное и постороннее отношение к боровшимся политическим партиям не было, впрочем, общим нашим настроением. Большинство членов Собора были благоразумны, осторожны и даже уже пассивно-лояльны к тому, что делалось вокруг нас: государство имеет свои задачи, а Церковь – свои. Пока нам лучше быть в стороне, ожидая конца событий. <...>

На чьей стороне был я и вообще мы, члены Собора?

Разумеется, юнкера были нам более своими по духу. Не были мы и против народа. Но благоразумие говорило нам, что уже придётся мириться с пришедшей новой жизнью и властью, и мы заняли позицию посередине, и, пожалуй, это было верно исторически: Церковь тогда стала на линию нейтральности, не отрекаясь от одной стороны, но признавая уже другую, новую. <...> Церковь должна была быть и стала “осторожною” »57.

К тому времени сформировались взгляды будущего Патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского). В 1917 г. «не очень разговорчивый» владыка Сергий (тогда ещё архиепископ Финляндский) «тихо говорил в ответ на свои думы:

– А Божий мир по-прежнему стоит... А Божий мир по-прежнему стоит...

Меняются правительства, а он стоит... Меняются политические системы, он опять стоит. Будут войны, революции, а он всё стоит»58.

Попытка спасения царя

      Позиция Патриарха Тихона была несколько иной. (Возможно, оставались ещё какие-то надежды, а, может, дело было в Тех Семи, остававшихся ещё в живых, Правду Божию перед лицом Которых следовало исполнить до конца.) Общеизвестен факт отказа Святителя в благословении белым генералам лично, не говоря уже о Белой армии как таковой59. Но не забудем, что речь шла о людях, изменивших присяге Государю (целовавших крест и Евангелие), об армии, которая сражалась за Учредительное собрание, в которой офицерские монархические организации были на нелегальном положении, генералы которой приказывали пороть крестьян, встречавших их не только хлебом-солью, но и Царскими портретами.

Во всяком случае, повод для размышлений о мотивах отказа святителя Тихона в благословении белым генералам и Белому движению, а также о его подлинной позиции даёт факт, сообщенный в 1967 году г-жой Е.Б. (Е.Н. Безак, урождённой Шиповой (1880–1971), супругой известного киевского монархиста Ф.Н. Безака): «Патриарх Тихон прислал тогда (в конце 1918 года) через еп[ископа] Нестора Камчатского графу Келлеру (рыцарю чести и преданности Государю) шейную иконочку Державной Богоматери и просфору, когда он должен был возглавить Северную Армию...»60

Речь идёт о генерале от кавалерии графе Ф.А. Келлере (1857–8/21.12.1918). Будучи человеком православным, монархизм которого проистекал из глубокой веры, он категорически отказался присягнуть временному правительству и привести к этой присяге вверенный ему 3-й кавалерийский корпус. Подобно хану Гусейну Нахичеванскому, граф Келлер подал телеграмму Государю, предлагая себя и свои войска для подавления февральского мятежа. Приняв в начале гражданской войны предложение возглавить Северную Армию, он заявил, что через два месяца поднимет «Императорский штандарт над священным Кремлём». По дороге во Псков, в Киеве, он был схвачен петлюровцами и убит перед Софийским собором.

23 января 1918 года Императрица Александра Феодоровна доверительно писала А. А. Вырубовой из своего тобольского заточения: «Епископ Гермоген за нас, и Патриарх в Москве тоже, и большая часть духовенства»61. И писала не без основания. Кроме давно известного факта передачи Патриархом Тихоном через назначенного 8 марта 1917 г. на Тобольскую и Сибирскую кафедру епископа Гермогена (Долганова,  16.6.1918) просфоры, вынутой «по царскому чину»62 63, обратим внимание на ещё один малоизвестный эпизод, связанный с епископом Нестором.

Ещё в декабре 1917 г. московскую квартиру близкого к духовным кругам присяжного поверенного П.64 посетил командир 2-го Сумского гусарского эскадрона Стрелкового полка 1-й кавалерийской дивизии штаб-ротмистр К. Соколов. Тут он обнаружил епископа Нестора Камчатского и услышал: «Надо спасти Царя, медлить нельзя; он в опасности». Разговор шёл не только «об опасности, угрожающей Государю», но и «о необходимости восстановления монархии, о войне, о подборе для выполнения задачи надежных людей». О том, как мыслилось восстановление монархии, было видно из прокламаций, которые штаб-ротмистр должен был передать Союзу хоругвеносцев при одном из подмосковных монастырей: «...соорганизоваться в ячейки для созыва в ближайшем будущем Всероссийского Собора». (Как мы увидим далее, эта идея будет осуществлена лишь в 1922 году на Дальнем Востоке, и тоже не без участия владыки Нестора.)

Решающая встреча группы по освобождению Царской Семьи состоялась 2 января 1918 г. в одном из лазаретов на Яузском бульваре. Кроме епископа Нестора, господина П. и штаб-ротмистра К. Соколова, на ней присутствовал начальник группы – командир пехотного полка, кавалер ордена Святого Георгия и Почётного легиона полковник Н. и курьер из Тобольска – поручик Лейб-гвардии Московского полка Р. Принятым планом предусматривалось вывезти Царскую Семью в Троицк, занятый войсками генерала А.И. Дутова. В окрестности (Екатеринбург – Тюмень – Троицк – Омск) должно было быть командировано до 30 офицеров под командованием ротмистра Л. Наконец, для окончательного выполнения задачи ожидалось прибытие 100 гардемаринов во главе с полковником Н. Выезд первой партии намечался на 6 января.

В тот день, вспоминал К. Соколов, «мы явились в лазарет, где уже были П., еп. Нестор и Р. Нам выдали полный комплект солдатского обмундирования, начиная от белья из бязи, кончая серой папахой, и по две тысячи рублей на каждого. Мы тут же переоделись. Еп. Нестор благословил нас иконами Божией Матери “Утоли моя печали”, и мы простились»65. Вдумчивый историк-эмигрант С.П. Мельгунов, анализируя действия этой группы, оценивает их как «единственную, если не серьёзную, то реальную попытку организовать побег [Императора] Николая II и Его Семьи»66. К сожалению, эта попытка освобождения Царственных Мучеников, как и немногие последующие, окончилась неудачей...

«Р.» – это один из братьев Раевских. Приехав в Тобольск ночью, рано утром он, не повидавшись даже со своим братом, приехавшим туда ранее, отправился прямо к епископу Гермогену. Сразу же по выходе из Архиерейского дома он был арестован большевиками. При обыске у него была обнаружена бумага от Всероссийского братства православных приходов. Во время допроса выяснилось, что он привёз Владыке письмо от епископа Нестора, содержания которого, по его словам, он не знал. Эти сведения, подчерпнутые нами из книги сотрудничавшего с большевиками попа-расстриги М. Галкина (Горева) «Последний святой» (М.-Л. 1928. С. 251–252), – последнее из известных ныне свидетельств об участии владыки Нестора в попытке освобождения Царственных Узников.

Много позже, уже пройдя через эмиграцию и тяжкие годы лагерного заключения, митрополит Русской Православной Церкви Нестор, отвечая на вопросы очень близких ему людей о Царственных Мучениках и попытках их спасти, говорил прерывающимся от рыданий голосом: «Все они... святые, ибо претерпели ужас, особенно дети... Что мы только не предпринимали, чтобы вызволить их. Ничто не получалось»67.

Под арестом

Такая деятельность епископа Нестора не могла остаться не замеченной новой властью: в ночь на 16 февраля 1918 г. он был арестован. Однако непосредственной причиной ареста было иное. На одном из заседаний Собора, посвящённых судьбе арестованного Владыки, один из соборян, архимандрит Матфей без всяких обиняков заявил: «Епископ Нестор несёт арест за исполнение приказаний Святейшего Патриарха – за свои проповеди. Были лица, которые не могли примириться с этим явлением»68. Об обстоятельствах ареста на Соборе рассказал архиепископ Гродненский Михаил: «Преосвященный Нестор Камчатский квартирует в Гродненском военном госпитале в Трёхсвятительском переулке. В ночь на сегодня в 12 часов в госпиталь явилось 9 красногвардейцев для производства обыска. Домовый комитет обратился в местный комиссариат, откуда были присланы милиционеры. Милиционеры сначала не хотели позволять красногвардейцам производить обыск и не признавали правильным предъявленный красногвардейцами ордер, так что между красногвардейцами и милиционерами едва не произошло драки. Но после ордер был признан правильным, и обыск продолжался с 12 часов до 4 часов ночи. У Преосвященного Нестора найдено было письмо от родных и ещё шуточное стихотворение, в которых красногвардейцы усмотрели неуважительное отношение к советской власти. Однако ареста произведено не было, красногвардейцы, уехали, и Преосвященный Нестор собирался лечь в постель, но около 5 часов утра к зданию госпиталя подъехал вновь автомобиль с четырьмя красногвардейцами. Из них двое было из тех, которые уже приезжали раньше, а двое было новых. Эти-то четверо и арестовали Преосвященного Нестора. Когда его увозили в автомобиле, то санитары просили разрешения проводить его. Красногвардейцы с неохотой разрешили проводы только одному санитару, причём предупредили, что назад его они не повезут, в помещение, где будет заключен Преосвященный Нестор, не допустят, а позволят сопровождать только до этого помещения. Один санитар оделся и поехал в автомобиле с Преосвященным. Автомобиль направился к Александровскому военному училищу, куда и был введён Преосвященный Нестор. Сопровождавший же его санитар пешком возвратился обратно»69.

«В Александровском училище, – вспоминал впоследствии о первых часах пребывания под стражей епископ Нестор, – где я провёл первые моменты своего заключения, мне пришлось находиться в обществе явно враждебном. Там были арестованные анархисты, какие-то солдаты. Стража не умеет говорить по русски: это латыши и ещё какие-то интернационалисты. Спать пришлось на голом полу, подложив под голову полено. На вопрос, куда нас повезут, нам отвечали: “Конечно, на расстрел”»70.

Подчеркнем: это был первый арест архиерея большевиками. По благословению святителя Тихона, «для выяснения обстоятельств и причин ареста» к командующему войсками Н.И. Муралову была послана делегация в составе членов Собора А.И. Июдина и П.И. Астрова (последний был заменён А.А. Садовым).

Уже в 10 утра 17 февраля, сразу, же после открытия очередного заседания, последний докладывал Собору о посещении штаба красной армии, помещавшегося в здании Александровского военного училища у Арбатских ворот. Начальник политического отдела штаба на вопрос о причинах ареста Владыки заявил, что «он этих причин не знает и что этот арест произведён чинами красной гвардии, которые получили приказ от штаба красной армии, а не от штаба Московского военного округа». На просьбу показать подлинный приказ об аресте последовал ответ, что «приказ дан не в письменной форме, а по телефону или лично, на словах»71. Единственное, что было предъявлено, – это протокол, составленный за подписью помощника комиссара 3-го участка Мясницкого комиссариата «с иностранной фамилией». Туда был занесён следующий ответ епископа Нестора на заданный ему вопрос: «Никакого участия в контрреволюционной деятельности я не принимал и не принимаю. У меня был произведён обыск, причём отобраны письма, которые я получил от родных, и стихотворение, написанное на машинке, юмористического содержания, имеющее характер политического памфлета на власть советов рабочих депутатов. Это стихотворение я хранил просто из любопытства, а письма получены мною от родных»72. На настойчивые вопросы о причинах обыска начальник политотдела заявил: «Да что вы говорите о причинах. Для обыска и ареста достаточно тех данных, которые здесь есть. Вот в этих письмах резко критикуется советская власть и заключается неуважительный отзыв о депутатах»73.

Пришлось побывать членам Собора и на Пречистенской, в штабе Московского военного округа. Адъютант начальника штаба, «молодой человек, одетый в военную форму, по виду интеллигент, по типу еврей», на такие же вопросы смог ответить лишь после двухчасового ожидания: «Никаких сведений о причинах обыска и ареста у епископа Нестора в военном штабе не имеется»74.

«Лица, к которым мы являлись, – подвёл итог своим мытарствам у большевиков А. А. Салов, – производили впечатление людей растерянных. Затем, кого мы видели в штабе красной армии, по-видимому, были не русские люди. Человек в кожаной куртке разговаривал с другими на языке, которого я не знаю, но который, судя по звуку, был латышский. Те, которые приходили, вели разговор не на русском языке. <...> Такая картина растерянности и отсутствие твёрдой почвы под ногами встретила нас и в помещении штаба военного округа, только там было меньше сутолоки, лица, находящиеся здесь, производили также впечатление людей не русских. По крайней мере, первый из них был жгучий брюнет, с крючковатым носом и оттопыренными ушами. Он сначала внимательно рассмотрел наш документ, причём старался показать, что он – власть имеющий. Я просил его дать ответ; он заявил, что об этом передаст товарищу. Потом явился молодой человек, который тоже производил впечатление не русского. Когда мы уходили из штаба, то также видели людей не русских. Некоторые из них суетливо садились в автомобиль и куда-то уезжали»75.

Вот та обстановка, по свидетельству очевидца, в которой находился в узах Владыка: в стенах Императорского военного училища Русской столицы, попущением Божиим отданной галдящему интернационалу за русский грех отречения от Бога и Его Помазанника.

В результате обсуждения, которому целиком было посвящено заседание Собора 17 февраля, было принято постановление: «Заслушав сообщение о беззаконном аресте в г. Москве члена Собора епископа Камчатского Нестора, Священный Собор, в полном единении с верующим народом, выражает глубочайшее негодование по случаю нового насилия над Церковью и требует немедленного освобождения Преосвященного узника»76. Было решено оповестить всё московское население об аресте епископа Нестора для совершения молений о его здравии и спасении.

Первоначально, как видим, епископ Нестор содержался в бывшем Александровском военном училище, занятом штабом красной армии. Пребывание его здесь было недолгим. Вскоре он должен был быть переведён в Таганскую тюрьму. Об этом уже имелось даже распоряжение77. Однако хлопоты Собора возымели своё действие: в тюрьме Владыка пробыл около суток, дальнейшим местопребыванием его был определен Новоспасский монастырь. Об этом он сам смог сообщить по телефону в субботу, 17 февраля (2 марта), сразу же после окончания заседания Собора. «Когда я выходил из Епархиального дома, – вспоминал один из соборян, – то архиепископа Кирилла [Смирнова] позвали к телефону; оказывается, с ним говорил – откуда неизвестно – епископ Нестор, сообщивший, что из тюрьмы его перевозят в какой-то монастырь»78.

18 февраля (3 марта), в воскресенье, в соборе Марфо-Мариинской обители после Литургии был отслужен молебен об освобождении от уз епископа Нестора. Молилась и пребывавшая в храме Великая Княгиня Елисавета Феодоровна79. Служивший в обители в тот день протоиерей Георгий Голубцов занёс в свой дневник запись: «Во время обеда сестра общины вошла в столовую, что-то тихо сказала Великой Княгине, и последняя объявила нам, что сейчас по телефону только что для доклада ей сообщено, что епископ Нестор сейчас находится в НовоСпасском монастыре, где и будет пребывать под домашним арестом впредь до решения его дела в военно-революционном суде»80.

В тот же день епископа Нестора посетил посланник Собора А.А. Салов: «Он выглядит удовлетворительно. Обычная обстановка подействовала успокаивающим образом на его нервы. Он отслужил обедню. Он шлёт поклоны Собору и благодарность за участие в его деле»81.

Вскоре у Владыки побывал корреспондент газеты «Утро России», который писал: «Грязная, узкая лестница в самом заднем углу монастырского двора ведёт в келлию епископа, похожую на дешёвенький номер грязного постоялого двора. На обитой какой-то дерюгой двери сделана от руки “визитная карточка”: “Епископ Нестор Камчатский, заключённый большевиками”. В комнате из всей мебели только маленький кухонный столик, клеёнчатый диван и в углу икона.

– Тяжело, тоскливо, – говорит епископ Нестор.– Тяжело то, что пришлось перенести, и не менее угнетает и то, что приходится переносить теперь: угнетает бездействие, лишение возможности работать. Пришлось оставить научные занятия, бросить на произвол судьбы коллекции с Камчатки. Скучаю по Соборной работе. Большое лишение для меня и то, что я не могу проповедовать. Уста замкнуты. Правда, мне здесь временно разрешено совершать богослужение, но живого общения с верующими я лишён. Немыслимо что-нибудь говорить теперь в моём положении подследственного арестанта.

– Что вы считаете причиной ареста?

– Причин нет. Я не политик, а всего только церковник, болевший душой об уничтожении Церкви и не скрывавший этого»82.

О спасении Камчатского епископа молилась Первопрестольная. За его судьбой внимательно следил Собор, а значит, и вся Православная Россия.

Знаменательным было освобождение Владыки. 12/25 марта, в понедельник, на заседании Собора митрополит Платон делал доклад с отчетом о своей поездке в Киев, в том числе и об обстоятельствах убиения священномученика Владимира, митрополита Киевского.       «В конце доклада, – читаем запись в дневнике одного очевидца, – в соборный зал вошёл отпущенный большевиками на свободу епископ Нестор, которого Священный Собор во главе с Патриархом приветствовал вставанием и пением: “Ис полла...”»83 В ближайшее воскресенье 18/31 марта владыка Нестор сослужил Святейшему Патриарху Тихону на заупокойной Литургии в храме Московской Духовной семинарии, на которой поминались имена первых новомучеников и исповедников Российских84.

Миссия в Омск

      Летом 1918 г. епископ Нестор отправился из пленённой большевиками Москвы за линию фронта. Вот как описывает обстоятельства отъезда автор статьи из харбинской газеты 1936 г.: «Получив в марте свободу, Владыка ездил в Казань повидаться с родными. Вернувшись в Москву, он узнал, что разыскивается сов. властями за брошюру “Расстрел Московского Кремля”, и в августе выехал в Киев, где провёл время [у] гетмана Скоропадского и Петлюры. С приходом большевиков Владыка перебрался в Одессу, а оттуда в Ялту, где был духовником вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны, Великого Князя Николая Николаевича и других особ Царского Дома. После эвакуации Крыма епископ Нестор выехал в Константинополь и с пароходом Добровольного флота проехал на Камчатку»85.

А сейчас уточним хронологию и напомним читателям, что в захваченный большевиками 26 января (8 февраля) 1818 г. Киев 16 февраля (1 марта) вошли немцы. На Украине началось правление гетмана П.П. Скоропадского. Оно завершилось с приходом к власти 1/14 декабря 1918 г. так называемой Украинской директории С. Петлюры. Именно петлюровцами в Киеве 8/21 декабря 1918 г. выстрелом в спину был вероломно убит генерал граф Ф.А. Келлер, которому, как мы помним, епископ Нестор вручил, по благословению Патриарха Тихона, «Державную» икону Божией Матери.

Советская власть вторично была установлена в Киеве 23 января (5 февраля) 1919 г. Следовательно, Владыка выехал в Одессу, а потом в Ялту вскоре после этой даты. Крым после ухода из него в ноябре 1918 г. германской армии был в руках высадившихся в портовых городах войск Антанты и Вооруженных сил Юга России А.И. Деникина. Пребывание Владыки в Ялте можно датировать приблизительно февралем-мартом 1919 г., ибо 31 марта (11 апреля) Императрица Мария Феодоровна, которую епископ Нестор хорошо знал ещё по Петербургу, взошла на борт английского дредноута «Мальборо» и навсегда оставила пределы бывшей Российской Империи86.

Дальнейший путь его на Камчатку лежал через Константинополь, Александрию, Египет, Гонконг, Шанхай... Плыл он 84 дня. Посетил посёления камчадалов. Но в Петропавловск пароход не пустили из-за революционных событий. В воспоминаниях Владыка вновь спрямляет свой дальнейший путь: «Я отправился через Японию в Харбин...» До этого состоялась его миссия в Омск87. И, понятно, не по собственной инициативе.

Достоверно известно о его пребывании там осенью 1919 г. «Прибывший к Колчаку из Москвы епископ Нестор, – сообщала 4 декабря сибирская газета «Новое слово», – привёз благословение Патриарха Тихона и словесное обращение ко всему русскому народу, взявшемуся за оружие для того, чтобы освободить священный город»88. Приведём также телеграфное сообщение из американского журнала «Struggling Russia» («Сражающаяся Россия») (20.9.1919): «Омск, 1-го сентября 1919 г. – Богослужения совершались в г. Омске в память святителя Тихона Задонского, мощи которого были поруганы большевиками в г. Задонске. Епископ Нестор, который только что убежал из Москвы, присутствовал на этом богослужении и передал народу следующий призыв Патриарха Тихона: “Скажите народу, что если они не объединятся89 и не возьмут Москву опять с оружием, то мы погибнем и Святая Русь погибнет с нами”. Как передаёт епископ Нестор, большевики в Москве знают об анти- большевицкой деятельности Патриарха Тихона, но они боятся его преследовать, ибо опасаются народного восстания в защиту Патриарха»90. :

О миссии владыки Нестора знали, безусловно, и большевики. В январе 1920 г. VIII отдел наркомата юстиции подготовил секретный «Доклад об основаниях и причинах содержания Патриарха Тихона под домашним арестом», в котором, между прочим, читаем о том, что ВЧК «обратила внимание на один эпизод, находящийся в тесной связи с вышеизложенным, – на появление известия в белогвардейской зарубежной (тогда в Омске) газете о том, что Патриарх Тихон через епископа Камчатского Нестора послал одобрительное приветствие Колчаку и благословение его победам. Известие сенсационное, перепечатанное “РОСТОЙ”91 во всех газетах и получившее широкое распространение, естественно вызвало сенсацию, особенно в связи и после появления в свет последнего послания Тихона с призывом к духовенству о невмешательстве его в политическую жизнь и междоусобицу. Казалось, что Патриарх, учитывая момент и его значение, с гневом выступит против возводимого на него обвинения и окончательно и раз навсегда покончит со своими прежними посланиями. Но три недели спустя, вызванный Чрезвычайной комиссией в связи с полученными последней новыми данными Тихон остался на прежней своей позиции. – Патриарх в ожидании побед [войск] Деникина, уже захвативших Орёл и подступавших к Туле, не считал для себя удобным делать какие бы то ни было опровержения. Приглашённый в Чрезвычайную комиссию к т. Лацису для объяснений, Патриарх вынужден был дать ответы по следующим вопросам:

1) почему он, прочтя известие “РОСТА”, следовательно, официально распространяемое известие и требующее поэтому естественно опровержения или хотя бы объяснения, также официального, ни одним словом не обмолвился по этому поводу и, точно вкушая плоды победоносного в то время шествия деникинских войск, оставил таким образом в силе среди масс известие о посылке к Колчаку Нестора, а следовательно, и уверенность в сочувствии ему Патриарха, а с ним и всего православного духовенства, контрреволюции, возглавляемой Колчаком и Деникиным.

Патриарх объяснил, что он не считал нужным делать опровержения по явной несообразности обвинений, к нему предъявленных, ибо он Нестора к Колчаку не посылал, и этот Епископ уехал из Москвы после Собора в ту пору, когда ещё о Колчаке и не было помина, но что он, Патриарх, ещё и потому стеснялся посылать опровержения, что на опыте убедился, что опровержения его, как и остального духовенства, не печатаются, а если иногда и помещаются, то с неприятными для духовенства комментариями.

На это т. Лацис, как передают, возразил по существу, что совершенно безразлично, было ли помещено в газетах опровержение и объяснение Тихона, или редакции отказались бы сделать это, но для советской власти важно было оценить самое отношение Патриарха к подобным известиям. И на советские сферы уже достаточно бы повлияло даже получение письма от Тихона, отрицающего подобные сведения белогвардейской газеты, подносившей эти сведения всему миру, как достоверные и как определенный аргумент не в пользу советской власти. Однако умолчание Тихона и нежелание его послать в частном порядке письмо по этому поводу, хотя бы в Совет народных комиссаров, куда так охотно раньше посылал также в частном порядке свои послания, – показывают, если не доказывают вполне, то наводят на мысль, что Патриарх умышленно желал использовать неблагоприятный эффект от этого известия в сторону противодействия советской власти и притом в самые критические дни для последней, во время натиска Деникина, когда опровержение могло бы подействовать отрезвляюще на массы. Даже простая рассылка писем своим соратникам-архиереям (если уж Патриарх считал для себя неудобным или ниже достоинства направлять объяснения в советские учреждения) писем с указанием, что появившееся известие ложно и что об этом надлежит знать по крайней мере всему духовному миру, если не российской пастве, произвело бы положительное отношение к Тихону в советских кругах. Но полное молчание по такому вопросу – это более чем согласие»92.

28 марта 1922 г., выдвигая «обвинения» против святителя Тихона, «Известия» задавались вопросом: «Что привёз Колчаку от Патриарха прибывший из Москвы епископ Нестор?». И вправду – что? Неужели просто «благословение и пожелание успеха», как сообщал советский официоз?

Из книги епископа Нестора о расстреле Московского Кремля известно о повреждённой кощунниками иконе Святителя Николая, находившейся над воротами Никольской башни Кремля. Очевидец вспоминал: «Весной 1918 года 15-летним мальчиком я прибыл из Тулы в Москву для хлопот о моей матери, сидевшей в Бутырской тюрьме. В эти дни Москву обошёл слух о некоем событии, случившемся у Никольских ворот. Я также пошёл к этим воротам. Я увидел там толпы людей. Большая икона Святителя Николая Чудотворца висела над воротами. Она была занавешена красной материей. Материя была прибита гвоздями к краям иконы и закрывала её всю. И вот, в этот тихий солнечный день москвичи увидели, что эта красная материя, закрывавшая икону, во-первых, разорвалась сверху донизу, и далее полоски материи стали, как ленточки, отрываться от иконы сверху вниз и падать на землю... Я стоял среди благоговейной и сосредоточенной толпы. Икона на глазах у всех очистилась совершенно от красной материи, её закрывавшей. И вдруг я услышал позади себя выстрелы – один, другой, третий. Я оглянулся и увидел парня в солдатской одежде. Он стрелял из ружья, метя в икону. Лицо его было типично русское, крестьянское, круглое, с напряжением, но безо всякого выражения. Очевидно, он стрелял в икону Святителя, исполняя чьё-то распоряжение. Метки от пуль его оставались на иконе, уже ничем не закрытой. Оставались только маленькие кусочки красной материи по краям иконы, где были гвозди. Я видел, как в своей одержимости грешная Русь (но всё-таки по “чьему-то распоряжению”! – С.Ф.) расстреливала свои святыни, а Русь Святая молитвенно созерцала чудесное знамение Божией силы над миром»93.

В память об этих событиях и появились иконы «раненого Николы» с отстреленной во время бомбардировки Кремля левой рукой – с крестом – и сохранившейся правой – с мечом. Эту-то икону небольших размеров и послал святитель Тихон адмиралу А.В. Колчаку через епископа Нестора94.

Образ этот носили в больших крестных ходах, в которых принимали участие члены Омского правительства и высший командный состав Сибирской армии. Глава Высшего Временного Церковного управления Сибири, священномученик архиепископ Омский Сильвестр (Ольшевский, 1860–1920) заявил: «Не напрасно сохранился меч в правой руке Святителя. Под его водительством освободит наше Христолюбивое воинство Русскую землю»95.

Осенью 1919 г. или в самом начале 1920 г. владыка Нестор побывал в Чите. С середины августа 1919 г. вплоть до 26 февраля 1920 г. в Читинском Богородицком женском монастыре находились тела Алапаевских мучеников, среди которых были мощи преподобномучениц Великой Княгини Елисаветы Феодоровны и инокини Варвары. Об обстоятельствах своего пребывания в Чите позднее он поведал внучке священномученика митрополита Серафима (Чичагова) – монахине Пюхтицкого монастыря Серафиме (Резон, 1883–1963). Сохранился рассказ последней об этом монахине Сергии (Клименко, 1905–1994): «...митрополит Нестор приехал в Читу, город на границе с Китаем, чтобы оттуда эмигрировать. Он служил на родине последнюю Литургию в соборе, где тайно, под спудом, были погребены тела Алапаевских мучеников. Но об этом никто, кроме настоятеля, не знал. Во время совершения малого входа все священнослужители выходят из алтаря на середину храма с Евангелием, свечами, дикирием, трикирием, рипидами. Митрополит Нестор стоит посредине храма на приготовленном для него амвоне. В это время Владыка видит, как из левого придела, живая, выходит Елизавета Фёдоровна. Молится пред алтарём и последней подходит к нему. Он её благословляет. Все переглядываются. Кого он благословляет? Пустое место? Никто ничего не видит. “Владыка, малый вход!” Но владыка Нестор никого не слышит. Радостный, сияющий, он входит в алтарь. В конце обедни говорит настоятелю: Что же ты скрываешь? Елизавета Фёдоровна жива! Всё неправда!” Тогда настоятель заплакал. “Какой там жива! Она лежит под спудом. Там восемь гробов”. Но Владыка не верит: “Я видел её живую!...”»96

Что касается дальнейшей жизни епископа Нестора, то нам известно сравнительно немного. Кратковременным, как мы писали, было его пребывание на Камчатке. В то время как в 1920 г. Владыка объезжал на пароходе приходы, на полуострове водворились большевики. Судно не пустили в Петропавловск, и оно взяло курс на Японию. Епископ Нестор обосновался в Цуруге, совершая службы для православных русских и японцев. Здесь им был построен храм во имя Святителя Николая.

Пребывание Владыки в Японии ознаменовалось выходом в Токио второго исправленного и дополненного издания его книги «Расстрел Московского Кремля», причём одновременно на русском и японском языках. Через Российского императорского посла в Японии Василия Николаевича Крупенского книга была представлена японскому Императору, который выразил автору через посла высочайшую благодарность.

Во время пребывания епископа Нестора в Японии он установил связи с Маньчжурией, где сосредоточилось немалое число русских беженцев. Здесь, в Харбине, в 1921 г. он основал Камчатское подворье, открыв при нём 14 августа школу; стал вдохновителем и организатором созданного там же Международного комитета помощи голодающим и беженцам. Тогда же, вероятно, до него дошли скорбные вести о том, что в захваченной большевиками России скончался «замученный голодной смертью» уцелевший на фронте его отец – Александр Александрович Анисимов ( 6.2.1921), с которым он успел повидаться летом 1918 г. перед отъездом на Дальний Восток.

Тем временем политические события на Дальнем Востоке сделали возможным его возвращение на Родину.

В дальней России

      «26 мая 1921 г., – пишет современный исследователь А. Хвалин, – небольшая горстка каппелевцев, имевшая на всех двенадцать винтовок и несколько револьверов, выступила во Владивостоке против коммунистического режима, охранявшегося двумя тысячами хорошо вооруженных милиционеров. Натиск средь бела дня был так стремителен и смел, что одни узурпаторы бежали в сопки, а другие спрятались в японской миссии и были переправлены впоследствии «интервентами» в советскую Россию. К власти пришло Временное Приамурское правительство под председательством сына амурского крестьянина, юриста по образованию, некогда трудившегося в Петербурге в Министерстве земледелия Спиридона Дионисьевича Меркулова. <...> 16 июня во Владивостоке созывается Второй съезд представителей несоциалистического населения Дальнего Востока, на котором <...> священник Владимир Давыдов призывает забыть честолюбие и страсти. Оратор восклицает: “Да здравствует единый вождь России Патриарх Тихон!” <...>

С 1 по 11 июня 1922 г. в Приморье разразился политический кризис, явившийся логическим финалом несоциалистического движения, пёстрого по своему составу и неоднородного по идеологической созидательной платформе. <...> Наученные горьким опытом революции и гражданской войны, русские люди во Владивостоке смогли преодолеть внутреннюю смуту. Указом Приамурского Временного правительства № 149 от 6 июня 1922 г. объявлялось о созыве Земского Собора»97, прошедшего во Владивостоке с 10 (23) июля по 28 июля (10 августа) 1922 года.

Подобно свече, вспыхивающей ярко, прежде чем окончательно потухнуть, явился он на нашей земле, на последнем её клочке, не погрузившемся ещё в красную мглу. На этом Соборе русские православные люди договорили всё до конца. Собор высветил наши грехи, приведшие к падению, от имени всего народа покаялся в них, наметил пути выхода из создавшегося положения.

Ключевую роль в Соборе сыграл генерал-лейтенант Михаил Константинович Дитерихс (1874–1937), вызванный к политической жизни из харбинского прозябания, где этот несомненно выдающийся человек, разработавший план «брусиловского прорыва», Главнокомандующий войсками Восточного фронта адмирала Колчака, возглавлявший следствие по цареубийству, зарабатывал на хлеб тем, что работал сапожником. Твёрдая его православная вера давала пищу многочисленным кривотолкам в обезбоженной уже к тому времени армейской среде. Многие подобные острословы называли его (заглазно, разумеется) «Ваше Преосвященство»98. Таков был, к сожалению, состав сформированных генералом из прежних полков дружин, вошедших в численно невеликую армию края – Земскую рать.

Став в результате Собора Правителем Приамурского Земского Края, Михаил Константинович был у всех на виду. Деятельность же епископа Нестора была внешне не столь заметной для широкой публики по многим причинам. Не последнюю роль в этом играла близость Владыки к святителю Тихону, несомненно, предоставившему ему широкие полномочия. Кое-какие подтверждения этому имеются в материалах самого Земского Собора. Уже на втором его заседании 25 июля аплодисментами было встречено предложение об избрании Святейшего Патриарха Тихона почётным председателем Приамурского

Земского Собора99. Словно во плоть облекались слова крестьянина, участника Всероссийского Поместного Собора Российской Православной Церкви: «У нас нет больше Царя, нет больше отца, которого мы любили, Синод любить невозможно, а потому мы, крестьяне, хотим Патриарха»100.

Собор во Владивостоке завершился крестным ходом к кафедральному собору, во главе которого духовенство несло иконы Спасителя и Божией Матери «Державная», большая часть акафиста которой написана, как известно, святителем Тихоном. При огромном стечении народа епископ Камчатский Нестор (Анисимов) совершил молебен, кропил войска святою водою, вручив им одну из икон Божией Матери «Державная», а другую – Правителю генерал-лейтенанту М.К. Дитерихсу101.

На последнем заседании Собора была избрана делегация из трёх человек во главе с епископом Нестором «для поездки в Западную Европу»102. Возможно, не последнюю роль в этом сыграло личное знакомство Владыки с Императрицей Марией Феодоровной, которую Собор приветствовал телеграммой. Примечательно, что именно во время работы Собора (8.8.1922) Великий Князь Кирилл Владимирович издал Манифест, в котором он объявил себя «блюстителем Русского Престола» вплоть до выяснения судьбы Императора Николая II и Великого Князя Михаила Александровича103. Кроме того, нужно было определить отношение к Реставрационному движению, оформлявшемуся я Европе.

Перечислим лишь основные события такого рода.

Летом 1920 г. в Баварии собрались монархисты трёх павших в результате первой мировой войны империй – Российской, Германской и Австро-Венгерской; был разработан план создания Союза побеждённых держав для восстановления тронов. В Меморандуме генерала В.В. Бискупского, представленном на Общеевропейскую конференцию монархистов, состоявшуюся в июне-июле 1920 г. в Будапеште, говорилось об охватившем всю Европу после войны кризисе: «Монархические группы, царские генералы и большая часть русского народа ясно видят, что это катастрофическое положение может кончиться лишь в одном случае: если побеждённые народы заключат между собой тайный союз, избрав общую программу и начав очень активную политику. Великая Россия, Великая Германия и Великая Венгрия, связанные друг с другом экономически и политически, – вот единственное спасение в нашем отчаянном положении»104.

Съезд хозяйственного восстановления России, проходивший в баварском городке Бад Рейхенгаль с 29 мая по 7 июня 1921 г., в котором участвовало 106 делегатов из стран Европы и Америки, провозгласил монархию «единственным путем к возрождению России». Почётным председателем съезда был митрополит Антоний (Храповицкий).

Наконец, Первый Всезарубежный Церковный Собор, проходивший в сербском городе Сремские Карловцы с 21 ноября по 3 декабря 1921 г., на который собрались 13 епископов, 23 священника и 67 мирян, призвал молиться за восстановление в России «законного Православного Царя из Дома Романовых».

Всё это, повторяем, требовало осмысления, а главное – нужно было ознакомиться с документами, поговорить с непосредственными участниками Собора, съезда и конференции. Кстати, представителям Дальней России было чем поделиться со своими европейскими сотоварищами по несчастью. Принятые ими документы, выступления на Земском Соборе были много более церковнее, а потому и глубже, чем аналогичные в Европе.

Указ № 1 Правителя Приамурского Земского Края генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса (8.8.1922):

«Тысячу лет росла, ширилась и крепла Великая Русь, осуществляя смысл Государственного единения в святом символе религиозно-нравственной идеологии народа: в Вере, Государе и Земле. И всегда, когда этот величественный завет нашей истории, освященный Христовой верой, твёрдо, верно и сознательно исповедовался всем народом земли Русской, Русь была могучей, сильной и единой в служении своему историческому, мировому предназначению быть Россией Христа. Но бывали в нашем бытии годы и великих соблазнов и искушений сойти с истинных национальных путей, отказавшись от того или другого заветов исторического символа. Народ впадал в грех против Богом данной ему идеологии и тогда постигали землю Русскую великие смуты, разорения, моры и глады с пленением различными иноверцами и иноплеменниками. И только с искренним покаянием в отступничестве, с горячим порывом массы к возвращению снова на путь исторических, святых начал своего единения в дружном, тесном, беззаветном и самоотверженном служении своей Родине, и только ей, народ обретал прощение греха и возвращал Святую Русь к прежнему величию и славе. А вместе с возрождением земли возрождалось и благоденствие и мир самого народа под скипетром его наследственно-преемственного Державного Вождя – Помазанника, в значении коего для русской монархической идеологии тесно объединяются Верховная Власть от Бога с Богохранимым народом всея земли. По грехам нашим против Помазанника Божия, мученически убиенного советской властью Императора Николая II со всей Семьей, ужасная смута постигла народ Русский, и Святая Русь подверглась величайшему разорению, расхищению, истязанию и рабству безбожных русских и иноплеменных воров и грабителей, руководимых изуверами из еврейского племени, отрекшимися и от своей иудейской веры. Пять лет народ земли, размётанной гневом Божиим, несёт наказание за свой грех, несёт тяжёлый, но заслуженный крест за безумное попрание святого исторического завета, за уклонение в своём символе от исповедания чистоты веры Православной и от святыни Единой Державной власти от Бога. Но милостив Творец Своей Святой Руси и молитвы кающегося народа “всея земли” услышаны и приняты Им. Близится час прощения и освобождения. Мы уже “у дверей”. Здесь, на краю земли Русской, в Приамурье, вложил Господь в сердца и мысль всех людей, собравшихся на Земский Собор, едину мысль и едину веру: России Великой не быть без Государя, не быть без преемственно наследственного Помазанника Божия. И перед собравшимися здесь, в маленьком телом, но сильном верой и национальным духом Приамурском объединении, последними людьми земли Русской стоит задача, долг и благой крест направить всё служение своё к уготованию пути Ему – нашему будущему Боговидцу. Скрепим, соединим в одну силу оставшиеся нам от исторического символа святые заветы – Веру и Землю, отдадим им беззаветно свою жизнь и достояние; в горячей молитве очищенных от земных слабостей сердцах вымолим милость Всемогущего Творца, освободим святую нашу Родину от хищных интернациональных лап зверя и уготовим поле будущему Собору “всея земли”. Он завершит наше служение Родине, и Господь, простив Своему народу, увенчает родную землю Своим избранником – Державным Помазанником»105.

Какую же конкретную программу возрождения России предлагал М.К. Дитерихс?

«Первой нашей задачей, – считал он, – стоит единственная, исключительная и определенная борьба с советской властью – свержение её. Далее – это уже не мы. Далее это будущий Земский Собор. Это чрезвычайно важно, потому что до сих пор этот принцип не был чистым и постоянно возникавшие русские власти, кроме Приамурской, постоянно преследовали принцип Верховенства Всероссийского, так как они ставили не только принцип борьбы с советской властью, но и возглавление всей России. Это была странная ошибка. И то, что Земский Собор отверг этот принцип, хотя бы в той форме, что он отверг звание Верховного Правителя, он этим самым и подчеркнул нашу идею. Мы можем нашу борьбу возглавлять Династическим лицом, но всё равно сейчас стоит перед нами одна задача – борьба с советской властью, низвержение её. После этого мы можем сказать Господу Богу: “Ныне Ты нас отпускаеши. Будут работать другие”. Третий принцип – это идеология, установленная Земским Собором, говорит то, что теперешние призванные правители для этой борьбы, кем бы они ни были, даже хотя бы из ДИНАСТИИ РОМАНОВЫХ, не могут смотреть на себя в данную минуту, как на верховных Помазанников будущей России, ибо вопрос сей опять разрешается не нами. ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ могла быть Помазанниками, но для нас смертных нельзя и мечтать о том, чтобы принять на себя звание Правителей всей России. Мы Правители борьбы с советской властью и Правители тех Государственных объединений, которые для этого рождаются. Когда я услышал эти три начала, я получил глубокое внутри себя моральное удовлетворение и ту колоссальную веру, которая даёт мне смелость сказать: на этих трёх принципах мы пойдём к успеху и успеха достигнем»106.

О некоторых практических шагах государственного строительства на последнем клочке свободной от большевиков Русской земли писал генерал-майор В.А. Бабушкин, помощник Правителя на правах Министра внутренних дел: «Только религиозные люди могут принять участие в строительстве Приамурского государства. За основание берётся церковный приход. Каждый гражданин по вере его должен быть приписан при приходе своего вероисповедания. Церковные приходы объединяются в совет церковных приходов города и земских районов. <...> Соединения церковных приходов должны будут заменить собой то, что теперь называется городским и земским самоуправлением. Все граждане должны приписаться к приходам. <...> В назначенный день прихожане собираются в храме. После молитвы в церкви устанавливается урна, в которую прихожане опускают свои личные номера. Затем священник вынимает необходимое количество из них; таким образом составляется совет прихода. Во главе приходов будут стоять лица по назначению верховной власти. Лица недостойные и несоответствующие будут заменяться следующими, получившими очередной жребий. Благодаря этому в принцип будущих самоуправлений будут положены усмотрение и воля Божия. Надо думать, что новые органы самоуправления будут вполне авторитетны в населении. Никакой милиции, вероятно, не будет. Гражданам будет предоставлено право организации самообороны под контролем церковных приходов»107.

В сентябре 1922 г. в Никольске Уссурийском прошло совещание епископов: Харбинского и Маньчжурского Мефодия, Забайкальского и Нерчинского Мелетия, Владивостокского и Приморского Михаила, Токийского и Японского Сергия, Камчатского и Петропавловского Нестора. На совещании было решено 22 октября 1922 г. созвать во Владивостоке Дальневосточный Поместный Церковный Собор. На Соборе намечалось создать Высшее Церковное Управление для дальневосточных епархий. Ожидалось прибытие на него около 50 членов: архиереев, священников, участников Всероссийского Поместного Церковного Собора 1917–1918 гг., выборных от мирян, военного духовенства и приходов.

Видная роль в его подготовке принадлежала владыке Нестору. «Так как в настоящее время, – подчеркивал он, – в России большевиками совершенно разрушено церковное управление, Патриарх Тихон арестован, большинство епископов расстреляно и так

или иначе, но отстранено от управления Церковью; в жизнь Церкви внесён развал последними антиканоническими постановлениями большевистствующего духовенства: крещение в 18 лет, богослужение на русском языке, возведение женатых священников в сан епископа и многое другое, – поэтому есть настоятельная необходимость в создании объединяющего церковного центра»108.

Однако в конце октября 1922 г. под ударами большевиков Приамурский Земский Край прекратил своё существование. Решающее значение имело прекращение поставки Японией оружия и другой помощи в Приморье. Сделано это было по категорическому требованию США109. В последнем указе Правителя края М.К. Дитерихса, датированном 17 октября, читаем: «Силы Земли Приамурской рати сломлены. Двенадцать тяжёлых дней борьбы одними кадрами бессмертных героев Сибири и Ледяного Похода без пополнения, без патронов решили участь Земского Приамурского Края. Скоро его уже не станет. Он как тело – умрёт. Но только как тело. В духовном отношении, в значении ярко вспыхнувшей в пределах его русской, исторической, нравственно-религиозной идеологии он никогда не умрёт в будущей истории возрождения Великой Святой Руси. Семя брошено. Оно сейчас упало на ещё не подготовленную почву. Но грядущая буря ужасов советской власти разнесёт это семя по широкой ниве Великой Матушки Отчизны. И приткнется оно в будущем через предел нашего раскаяния и по бесконечной милости Господней к плодородному и подготовленному клочку Земли Русской и тогда даст желанный плод. Я верю в эту благость Господню; верю, что духовное значение кратковременного существования Приамурского Края оставит даже в народе края глубокие, неизгладимые следы. Я верю, что Россия вернётся к России Христа, России – Помазанника Божия, но что мы были недостойны ещё этой милости Всевышнего Творца»110.

Действительно, само, хотя и краткое, существование Земского Края оказало большое влияние на людей, его населявших. Вот что писал в записке «Общее политико-стратегическое положение на Дальнем Востоке с русской национально-патриотической точки зрения» командированный сюда в 1929 г. европейскими монархистами капитан 2-го ранга Б. Апрелев: «Японская империя, сыграв роль тарана для новых смут, должна исчезнуть с лица земли, как исчезли Империи Российская, Австро-Венгерская и Германская. В связи с этим, используя противоречия между борющимися за господство державами, можно было бы предпринять попытку создания на Дальнем Востоке малого Великого Княжества, похожего на Московское Княжество самого тяжёлого периода татарского ига, которой отличалось бы глубокой религиозностью, высоким национальным сознанием, скупостью и бережливостью. Это малое Великое Княжество должно будет нести тяжёлый крест унижения, как несла его в своё время Москва. Великий Князь его будет унижен и перед японцами, которые ему должны покровительствовать, и перед иностранцами, и перед русскими, которые будут его, может быть, считать изменником, – но сила его, как и в старой Москве, должна заключаться в том, что у него будет полное основание верить в свой народ, который русский до мозга костей; его поддержит и Церковь Православная и вера в то, что наступят дни, когда все русские найдут общий дом, найдут потерянную ими Россию. Постепенно, по мысли дальневосточных монархистов, <...> это небольшое Великое Княжество должно прирастать восточносибирскими и забайкальскими землями, став ядром будущего возрождённого Всероссийского Царства. Остро встает вопрос о возглавлении и властях Великого Княжества»111.

Прикоснуться к подвигу последних защитников Православной Руси, к тому духу, который жил в них, помогут немногие дошедшие до нас воспоминания.

Сотни лучших русских юношей (кадетов, реалистов, гимназистов) как могли держали многокилометровый фронт по реке Амур. Только по малолетству в Земскую рать не попал будущий секретарь епископа Нестора отец Нафанаил (Львов).

Эвакуация Владивостока была проведена молниеносно. Известен случай... Четверо воспитанников Владивостокского Морского кадетского корпуса, до последней возможности вместе с другими своими товарищами сдерживавшие в глухой тайге в составе Земской рати натиск красных отрядов, вернулись в город, найдя казармы пустыми. Кадеты бросились на набережную, надеясь найти хоть какое-нибудь отходящее судно. Тщетно. Кругом стояла зловещая тишина. Город замер в ожидании вступления большевиков.

Но вот – о счастье! – у одного из причалов они обнаружили маленький парусно-моторный бот «Рязань». На нём оказался бочонок пресной воды. Неподалёкдалёку они нашли пожилого боцмана. Предложили плыть в Японию. Тот неожиданно легко согласился. Сбегав в покинутый всеми Корпус, кадеты принесли найденную там провизию. Через час бот уже выходил из Владивостокской гавани в открытое море.

Неделю плыли они по Японскому морю. Наконец впереди показался город Цуруга. Однако на берег их не пустили, приказав плыть в Нагасаки. Хорошо хоть разрешили пополнить запасы продовольствия. В этом им помог незадолго до этого приехавший сюда епископ Нестор, продолжавший после этого внимательно следить за дальнейшей судьбой бесстрашных юных моряков.

В Нагасаки их снова не пустили на берег, исполняя распоряжение японского правительства, опасавшегося наплыва беженцев из Приморья, не впускать в страну ни одного русского. Однако многие наши соотечественники не остались безучастными, снабдив кадетов в изобилии съестными припасами и подарив им специальный аппарат для перегонки морской воды в пресную. Там им посоветовали плыть на Филиппины, где, по слухам, американцы устраивали лагеря для беженцев. Но кадеты, посоветовавшись с боцманом, решили держать курс на Америку. По крайней мере, так, в отличие от небольших островов, не промахнешься.

Три месяца в море.

Плавно поднимет и бросит вниз;

Всхлипнув, скрипуче положит набок.

Лампа качается и карниз

Тёмной каюты качает как бы.

……………………………….

Прём на восток и молись иконе!

Примерно на середине пути встретили американский пассажирский пароход «Empress of Asia». Оттуда запросили, не нуждаются ли в помощи, а также не хотят ли, чтобы их взяли на борт. С бота последовало два отрицательных ответа. После того как суда разошлись, с парохода по радиотелеграфу последовало сообщение о необычной встрече. Оно практически немедленно попало в американскую прессу, в раздел сенсаций. Американцы с нетерпением ждали прибытия, как им казалось, молодых спортсменов, явно идущих на установление нового мирового трансокеанского рекорда на сверх малотоннажном судне.

Близился берег, но кадетами овладело беспокойство: а что если их снова не пустят на берег и заставят плыть обратно. После четырехмесячной болтанки по морям-океанам им этого вовсе не хотелось. Поэтому было решено попытаться высадиться на берег с наступлением темноты.

Велико же было удивление мореплавателей, когда они вскоре обнаружили себя окружёнными целой флотилией яхт и парусников, команды которых приветствовали их с чувством восхищения и восторга:

Говорят, и этому я верю,

Что тот город, где кадет-матрос

Бросил якорь, вынес бот на берег

И по улицам его понёс.

Всё это было, но, к сожалению, в глазах американцев так и осталось всего лишь спортивным подвигом. Действительных причин они не могли да, вероятно, и не хотели постигнуть…

Милые, что ныне с вами сталось,

Я не знаю. Вероятно там

Растворившись, приняли за милость

Славу, улыбнувшуюся вам.

…………………………….

Лбом мы прошибали океаны

Волн летящих и слепой тайги:

В жребий отщепенства окаянный

Заковал нас Рок, а не враги.

Мы плечами поднимали подвиг,

Только сердце было наш домкрат;

Мы не знали, что такое отдых

В раззолоченном венце наград.

Много нас рассеяно по свету,

Отоснившихся уже врагу;

Мы – лишь тема, милая поэту,

Мы – лишь след на тающем снегу.

Победителя, конечно, судят,

Только побеждённый не судим,

И в грядущем мы одеты будем

Ореолом славы золотым.

И кричу, строфу восторгом скомкав,

Зоркий, злой и цепкий, как репей:

– Как торнадо, захлестнёт потомков

Дерзкий ветер наших эпопей.

Это строки из поэмы широко известного когда-то всей дальневосточной русской эмиграции поэта Арсения Несмелова (1889–1945), того самого офицера, который в 1917-м оборонял Московский Кремль, а после второй мировой принял смерть на бетонном полу советской тюремной камеры. Поэма называется «Через океан». Написана в Харбине в 1930 г. Вызвана она была потрясшим поэта сообщением о подвиге русских кадетов, переплывших Тихий океан, исходившим, вероятно, из кругов, близких епископу Нестору112.

Судьба других беженцев из Приморья, хлынувших в Маньчжурию после падения Приамурского Земского Края в ноябре 1922 года, была более прозаичной. К тому времени их сосредоточилось здесь до 300 тысяч человек (в том числе в Харбине до 100 тысяч). Позднее, после массового переселения в область Трехречья113 около 100 тысяч забайкальских казаков, число русских в Маньчжурии ещё более возросло.

Что же представлял собою этот край, получивший среди русских эмигрантов имя Жёлтой Руси? Какова его предыдущая история?

Стояла Русь жёлтая...

      Северная Маньчжурия выросла вокруг Китайско-Восточной железной дороги на территории, которую правительство Российской Империи получило в 1896 г. в концессию от Китая на 99 лет. На правах частного лица Россия получала полосу земли для прокладки через Маньчжурию железнодорожного полотна, а также особо оговоренные участки (через установленные промежутки) для постройки на них разъездов, станций, посёлков и городов общей площадью в несколько квадратных километров.

Фактическим правителем этого огромного края, по площади равного Германии, Франции и Италии вместе взятыми, был управляющий железной дорогой. С прекращением после октябрьского переворота 1917 г. существования Министерства финансов Управляющий (им был в описываемое время генерал-лейтенант Д.Л. Хорват) превратился по существу в единоличного правителя. В 1920 г. управление КВЖД перешло к Русско-Азиатскому банку, большинство акций которого принадлежало французам. Управляющим банк назначил инженера Б.В. Остроумова, администрация которого всячески поддерживала Православную Церковь. Почти четверть века после революции здесь сохранялась иллюзия мирной дореволюционной жизни.

Постепенно, однако, приходилось считаться с китайскими военными властями. Вскоре после революции в Китае 1911 г., результатом которой было падение Маньчжурской династии, страна впала в состояние хронической анархии. Контроль над Маньчжурией с 1918 г. постепенно стал переходить в руки её уроженца, военного правителя, присвоившего себе титул маршала Чжан Цзолиня. Местопребыванием его стал город Фыньтян (иначе Мукден, в настоящее время Шэньян). «С русскими беженцами,– свидетельствует американский историк Дж. Стефан, – попавшими в его владения, Чжан Цзолинь вёл себя по-джентльменски, проявляя к тем, кто волею судеб оказался у него в руках, не только вежливость, но и сочувствие. Десять тысяч забайкальских казаков получили от него в подарок обширную территорию вдоль реки Аргунь в Северной Маньчжурии. Тысячи русских работали в его правительственных учреждениях, армии и полиции, причём им часто отдавали предпочтение перед китайцами»114.

К 1930 г. в Маньчжурии насчитывалось более 80 православных церквей, только в одном Харбине их было 26115. При церковных приходах действовали дешёвые или бесплатные столовые для малоимущих. Работали 4 церковных детских приюта, 2 церковные больницы. Функционировали подготавливавшие молодых священнослужителей Высшие пастырско-богословские курсы (1928), преобразованные позднее в Богословский факультет. В Харбине было до 15 средних учебных заведений и 6 высших школ.

В дореволюционную пору русские приходы в Маньчжурии, составлявшие благочиние, входили (за исключением нескольких приходов, находившихся в Пекинской епархии) в состав Владивостокско-Приморской епархии. 29 марта 1922 г. они «временно» вошли в подчинение Архиерейскому Заграничному Синоду и были преобразованы в отдельную Харбинско-Маньчжурскую епархию, возглавлявшуюся архиепископом (впоследствии митрополитом) Харбинским и Маньчжурским Мефодием116.

Помимо него в Харбине пребывали ещё два архиерея117: архиепископ Мелетий118, ставший митрополитом после смерти Мефодия, а в описываемое время возглавлявший прихода Пекинской епархии в Маньчжурии; и епископ Нестор Камчатский, пользовавшийся самостоятельностью, поскольку имел на таковое положение благословение Владивостокского епархиального архиерея, архиепископа Евсевия (Никольского) (впоследствии митрополита Крутицкого, ближайшего помощника Патриарха Тихона) ещё в те времена, когда церкви в Маньчжурии входили в состав Владивостокской епархии (с 8.8.1907).

Примечательно, что в первом проекте «Обращения Патриарха Тихона» («Предсмертном завещании»), датируемом апрелем 1925 г., имя епископа Нестора Камчатского поминается среди зарубежных архиереев, по поводу которых Святейший грозился учинить «строжайшее расследование для предания их суду», до решения которого им воспрещалось священнослужение, пастырское общение с верующими; чада же Церкви предостерегались от всякого с ними общения; а во втором проекте и в окончательной редакции (наряду со смягчением прещений) имя Владыки вовсе не упоминается119. В 1930 г. в интервью иностранным корреспондента в Москве Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) среди прочего заявил, что епископ Нестор «в Китае» находится «в каноническом подчинении Патриархии»120. Это, как мы увидим позднее, соответствовало в то время политическому положению в Маньчжурии. Политические изменения, последовавшие через год, заставили Владыку искать контактов с Зарубежным Синодом. В письме митрополита Антония (Храповицкого) 9 июня 1931 г. читаем: «Еп[ископ] Нестор просится назад к нам, а был он у Евлогия»121 122.

Итак, положение резко изменилось в 1924 г., когда Чжан Цзолинь признал большевиков законным правительством России и передал им все отсюда вытекающие права. В Маньчжурию прибыл первый советский председатель правления КВЖД Д.П. Серебряков, впоследствии репрессированный Сталиным. «В Харбине, – вспоминал секретарь епископа Нестора, – появился комсомол (по-харбински называвшийся «отмол»), красные пионеры, с которыми немедленно вступили в столкновения, иногда в кровавые драки, русские белые патриотические молодежные организации. Появились советские газеты и журналы. Началась всесторонняя коммунистическая пропаганда среди населения, впрочем, особым успехом не пользовавшаяся. Все служащие железной дороги должны были стать или советскими или китайскими гражданами и состоять или в советском или в китайском профсоюзе. Часть учебных заведений перешла в советские руки. Церковь не только лишилась поддержки железной дороги, но и стала подвергаться нападкам, как официальным в виде всевозможных судебных к ней претензий, так и хулиганским выходкам комсомольцев»123.

В связи с этим многим харбинцам памятен случай с иконой Святителя Николая, находившейся на железнодорожном вокзале. Новые советские управители хотели немедленно убрать икону, но китайская администрация неожиданно воспротивилась, и чтимый образ остался на месте124. С этого времени начались чудеса Святителя Николая и именно в отношении китайцев.

«В 1926 г., – вспоминал тот же секретарь Владыки, – один, пользовавшийся всеобщим уважением старик плыл в лодке через реку Сунгари, где она имеет более километра ширины. Началась буря, лодку опрокинуло, китаец, не умевший плавать, начал тонуть. В последнюю минуту он вспомнил про святого старца, изображённого в зале на вокзале, и возопил: “Русский старик, стоящий на вокзале, спаси меня!”. И волны мягко донесли его до берега, выбросив на прибрежный песок. Старик китаец в признательность за это чудо сделал пред чудотворным образом Святителя Николая серебряные подсвечники и две серебряные доски, на которых по-русски и по-китайски было описано совершившееся с ним чудо.

Через два года группа китайских мальчуганов играла у подножия высокого обрыва на границе между русской частью города и китайской (так называемой Фуцзяцзян). К ним подошёл неизвестный старик и приказал им отойти от обрыва. Детишки послушались, и едва они отошли от каменного склона, как от него отвалился широкий пласт, рухнувший на то место, где играли дети. Они стали оглядываться, ища старика, спасшего им жизнь, но его не было видно. И они не могли догадаться, кто это был. Спустя несколько дней один из спасенных мальчиков проходил с отцом по Харбинскому вокзалу. Увидя икону Святителя Николая, он закричал отцу: “Папа, папа, вот старик, который нас спас!”»125.

Русскому населению Маньчжурии предстояло серьёзное испытание. «Советские агенты, – пишет американский историк Дж. Стефан, – не жалели сил, сея смятение и раздор в русской эмигрантской колонии. Было применено несколько тонких тактических приёмов, и все с успехом. Пропагандисты соблазняли эмигрантов сладкими речами о “строительстве новой достойной жизни» на родине. Сотрудники ЧК внедрялись в эмигрантские организации. <...> Так широка была сеть шпионов Москвы, что время от времени для инструктивных совещаний in situ126 использовалась православная церковь. Священник-то был марксист-ленинец.

Русские эмигранты мало что могли сделать для защиты от советского проникновения. <...> Более двадцати тысяч харбинских русских имели советские паспорта. Многие взяли их просто для удобства. Это были так называемые “редиски” (красные снаружи, белые изнутри), работавшие на КВЖД, над которой СССР установил, наконец, контроль в 1924 году, и требовалось какое-то шестое чувство, чтобы отличить настоящую “редиску” от мнимой.

Повсеместное советское проникновение приводило многих эмигрантов в состояние хронической подозрительности, граничившей с паранойей. “Красный агент”, «шпион Коминтерна” – эти слова то и дело звучали в разговорах, и почти каждого харбинского общественного деятеля – будь то социалист, либерал, монархист, казак или фашист – противники в какой-то момент объявляли шпионом Кремля. Независимо от того, подтверждались эти обвинения или нет, они раздирали общество на части»127. Парадоксально, но факт: общей участи не избежал создатель и председатель Российского фашистского союза (почётным членом которого числился, кстати, и владыка Нестор128) К.В. Родзаевский129, заподозренный в том, что он советский агент130.

«Харбин, – вспоминал позднее епископ Нестор, – близкий и дорогой для меня город. <...> Часто приходится слышать о жителях Харбина как о неотзывчивых людях, невнимательных к Церкви и её служителям. Мне довелось видеть обратное. С самого моего приезда в Харбин я видел неизменное уважение к моему сану, все призывы мои о помощи встречали и встречают горячий отклик. Вспоминаются два случая. В первый год моего пребывания в Харбине я жил на Бульварном пр., а служил в Иверском храме. Однажды еду, по недостатку средств, на китайской двуколке. Навстречу едут верхом тогдашний Управляющий дорогой инж. Б.В. Остроумов и А.В. Оболенский. Оба они поклонились мне, приняли благословение и проехали дальше. На другой день ко мне приезжает ныне покойный помощник управляющего ген. М.Е. Афанасьев и говорит, что общее желание как его, так и инж. Остроумова предоставить мне в пользование для всех поездок по городу прекрасный казенный выезд. Это продолжалось до прихода на дорогу большевиков. В другой раз я встретился с Б.В. Остроумовым на станции Бухэду. Он узнал, что мне приходится ездить в третьем классе и немедленно распорядился о предоставлении мне при всех поездках по линии отдельного вагона. Вот два примера особенно поразившие меня, нового ещё в Харбине человека. А таких случаев было очень много»131.

Между тем епископ Нестор развил в Харбине широкую благотворительную деятельность. «Почти сразу по приезде в наш город, – вспоминал в 1936 г. Владыка, – я занялся благотворительной работой. 16 февраля 1923 года я учредил Кружок Милосердия, существующий до настоящего времени. Это было первое созданное мною благотворительное учреждение. До этого я лишь принимал участие в деятельности других организаций. В августе того же года создаётся Патронат, где нашли приют до 90 хроников и престарелых. Прекращение поддержки со стороны муниципалитета в 1927 г. заставило ликвидировать Патронат. Пришлось изменить методы работы и 1 февраля 1927 г. был учрежден существующий до сих пор Дом Милосердия»132.

Дом Милосердия епископ Нестор основал по примеру когда-то благословившего его на миссионерство отца Иоанна Кронштадтского. «Вопиющие нужды бедноты, калек, душевнобольных людей, несчастных подростков-наркоманов и детей улицы – сирот, – писала эмигрантская пресса, – вызывали в чутком сердце деятельный порыв владыки Нестора к организации сначала Патроната, а потом и Дома Милосердия, в коем Владыка сосредоточил впоследствии главным образом свою благотворительную и культурно-просветительную работу»133. Первоначально это был открытый в наемном помещении дом для тихопомешанных. А после того как через несколько лет, по распоряжению городских властей, больные были отправлены в открытую тогда городскую психиатрическую лечебницу, дом был превращён в убежище для престарелых.

Ещё в 1923 году в церкви при Доме Милосердия произошло чудесное событие, сделавшее этот домовый храм известным каждому православному эмигранту в Маньчжурии.

В своё время, узнав, что епископ Нестор устроил и освятил храм в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте», одна из ближайших сотрудниц Владыки, глубоко верующая православная русская женщина Екатерина Ивановна Курмей передала туда свой родовой образ. «Пожертвованный мною в церковь при богадельне образ Пресвятыя Богородицы “Всех скорбящих Радость”,– свидетельствовала она позднее, – является родовым в семействе Бологовых, из которого я происхожу. Насколько мне известно по семейным разговорам, образу этому около 300 лет. Это по меньшей мере. Икона переходила из рода в род и досталась мне с моей родной сестрой Софией Ивановной Бологовой от моей покойной матери, умершей три года тому назад в г. Одессе, где я в то время проживала и откуда прибыла в Харбин 27 февраля н. ст. текущего года. Насколько помню, данная икона всегда имела совершенно тёмный вид с неразборчивыми ликами святителей (святых) и имевшимися на иконе надписями. Ни моим покойным родителям, ни тем более даже мне не было известно, какие именно лики святителей (святых) имелись на образе. Довольно того, что муж мой (ныне покойный) всегда чтил память Иоанна Воина, а лично я – мученика Антипия, спасшего меня ещё в молодости от заражения крови при зубной боли. И муж и я, бывая в святых храмах, всегда старались отыскивать эти образа и для поклонения и для постановки свечей. И вот ни муж, ни я не знали, что эти святые имеются на образе, который ныне обновился. И только чудесное просветление иконы даёт мне теперь возможность свидетельствовать о том, кто именно из святых угодников воспроизведён на образе. Чудны дела Твои, Господи!»134.

«Икона, – подтверждал архиепископ Харбинский Мефодий, – хорошей иконописной работы. Эту икону сам пишущий сие видел как до обновления, так и после обновления. Краски и золото на иконе просветлели как живые, но повреждения от времени, выкрошившиеся места, сохранились как бы для того, чтобы свидетельствовать о чуде. Храм приюта хроников устроен в честь иконы “Всех скорбящих Радость”, и икона лежала на аналое, где больные и молящиеся постоянно к ней прикладывались»135.

Следует отметить, что в 1923 году волна благодатных обновлений икон (причём, прежде всего икон Божией Матери) прокатилась по всему Дальнему Востоку. Первые случаи благодатных обновлений икон произошли на территории Владивостокской епархии. Начались они в преддверии Великого Поста 1923 года. Вслед за Приморьем волна обновлений двинулась на запад, в пределы Харбинской епархии. Самого Харбина она достигла поздней осенью.

Второй иконой, обновившейся в Харбине, и стал образ Божией Матери «Всех скорбящих Радосте» из домовой церкви при Доме Милосердия. Вот как об этом событии писали очевидцы:

«В четверг, 23 ноября по ст. ст. и 6 декабря по н. ст. после 9 часов утра описанный выше вид образа стал наружно изменяться. Постепенно, способом совершенно неуловимым для глаза стали проявляться цвета разных красок и тона отдельных штрихов кисти. Происходившая перемена может быть уподоблена рассеиванию в воздухе тумана. Насколько явилась возможность заметить, перемена совершалась в последовательном порядке: первоначально стали светлеть над святыми ликами круги, составляющие символическое изображение ореола святости; далее просветлели надписи, имевшиеся на иконе, затем – одеяние и, наконец, лики святителей и угодников Божиих и Пресвятыя Богородицы с Предвечным Младенцем. Несколько ранее просветления Ликов Богоматери и Спасителя вырисовались имеющиеся с правой и с левой стороны иконы два Ангела, держащие плат с хвалебным песнопением в честь Богородицы, и тогда, в конце концов, прояснились цвета среднего диска вверху иконы и изображение Господа Саваофа. За сутки 23 ноября ст. ст. и 6 декабря н. ст. произошедшие изменения были хотя и довольно заметны, но ещё весьма незначительны. Главным моментом обновления надо считать утро 24 ноября ст. ст., день святой великомученицы Екатерины, причём вполне ясные очертания, приближающие образ к его настоящему виду, выявились около 2 часов дня 24 ноября по ст. ст., хотя фактически процесс заметного обновления происходил и далее до позднего вечера и даже всю ночь на 25 ноября (8 декабря). Происходившее обновление образа заметил целый ряд лиц из служебного персонала богадельни, а также призреваемых в ней, и бывшая владелица иконы, прибывшая в церковь 23 ноября вечером к всенощному бдению и украшавшая храм, а также всегдашние богомольцы, но, однако, каждый из видевших и следивших за событием о замеченном ни с кем не делился, боясь встретить недоверие. Только утром 24 ноября (7 декабря) перед началом Божественной литургии, прикладываясь к образу, молившиеся впервые высказали вслух мысль о невероятном изменении, происходящем с иконой; а после Литургии служебный персонал богадельни и церкви уже заговорил между собою об этом факте вполне открыто и непринуждённо, признавая полную неоспоримость случая чудесного обновления святой иконы»136.

«Поразительное чудо Божией благодати, – писал позднее протопресвитер Александр Киселев, – всколыхнуло весь город... Старые харбинцы помнят хорошо это событие. Отовсюду стали приходить верующие люди к новоявленной святыне на поклонение и на молитву – и обновлённый Образ стал одной из главных святынь не только храма, но и всего православного Харбина»137.

В 1928–1929 гг. на собранные среди русских эмигрантов средства владыка Нестор купил в харбинском пригороде Модягоу участок земли и построил на нём Дом Милосердия с церковью также во имя иконы «Всех скорбящих Радосте» при нём, перенеся туда и чудесно обновившийся образ. Большой колокол пожертвовал митрополит Пекинский Иннокентий (Фигуровский,  28.6.1931). В четырех домах находились помещения для призреваемых (в 1927 г. 84 ребенка и 37 престарелых), типография, свечной завод, прачечная, пекарня, квартиры для Владыки, причта и служащих. Сюда владыка Нестор не только перевёл убежище для престарелых, но и открыл приют для девочек-сирот, а когда, со временем, оказалось, что приют для мальчиков «Русский Дом» не может вместить всех нуждающихся, – открыл и приют для мальчиков.

При девичьем приюте работала швейная мастерская. Там воспитанницы обучались ремеслу, которое могло прокормить их в последующей жизни. Многие из них проходили обучение и в открытой тут же иконописной мастерской, возглавлявшейся бежавшей из Приморья игуменией Олимпиадой и её помощницами – монахинями Стефанидой и Варварой.

Мальчики обучались в столярной мастерской и помогали в типографии, в которой печатались, богослужебные книги, духовные издания и ежемесячный журнал «Православный голос» (1934–1937). .

Вся эта деятельность осуществлялась на благотворительные взносы доброхотов. Дело в том, что. каждый русский в Харбине был записан в два-три прихода, внося туда, как правило, весьма значительные суммы. «Все эти благотворительные учреждения, – подтверждал Владыка, – встретили самую широкую помощь со стороны харбинцев. В цифрах она выразилась так: Кружок Милосердия за несколько первых месяцев своей работы до открытия Патроната собрал и израсходовал на различную помощь беднякам свыше 2000 иен. На. Патронат израсходовано 66 000 иен. В Доме Милосердия за время с 1 февраля 1927 г. по 1 октября 1936 г. издержано на постройки 37 600 иен и на содержание 157 200 иен. Всего же на Патронат и Дом. Милосердия собрано и израсходовано свыше 260 000 иен»138.

Словно бы в ответ на эти слова Владыки ректор Педагогического института в Харбине С.В. Кузнецов писал: «...Мы все знаем и без отчетов, сколько стариков и старух, калек и безродных, нуждающихся и сирот там получают самый разнообразный приют, последнее и первое земное пристанище, а иначе бы им грозил голод, холод, улица, ночлежка, углы, черствая человеческая эксплуатация, обиды и оскорбления. И в обделённое наше юдольное время, и во время наших стихийных бедствий Дом Милосердия – верное пристанище. Это не временная, не случайная помощь. Дом Милосердия – организация, организованная помощь. Сирот надо не только накормить, одеть, а надо вырастить, их надо поставить на ноги, сделать людьми, воспитать трудоспособными и полезными русскими людьми. Архиепископ Нестор организует правильную школу с практическими навыками и знаниями-умениями. На пустыре возник энергией Преосвященного не только просторный вместительный храм, но и службы. Пустырь превращен в благоустроенный квартал – получилась усадьба, появился церковно-религиозный и культурный центр. Это не скит, не монастырь, это место реальной любви и доброго деяния»139.

Вскоре политические события ещё более осложнили обстановку в Маньчжурии.

К концу 1920-х гг. усилился интерес к Маньчжурии японцев. В 1928 г. был взорван поезд ставшего неуправляемым маршала Чжан Цзолиня. Преемником стал его сын, также провозгласивший себя маршалом, – Чжан Сюэлян.

В 1929 г. произошёл так называемый «конфликт на КВЖД», в ходе которого красная армия не только разгромила китайские войска, но и вторглась в Трехречье, уничтожив или насильно уведя в СССР около 30000 бежавших сюда после гражданской войны забайкальских казаков. В тот год красные отряды под командованием комиссара Моисея Жуча несколько раз совершали через границу набеги на Заамурский край (Маньчжурию), сопровождавшиеся зверствами над мирным населением.

«Душу раздирающие сведения, – писал в специальном обращении митрополит Антоний (Храповицкий), – идут с Дальнего Востока. Красные отряды вторглись в пределы Китая и со всей своей жестокостью обрушились на русских беженцев – выходцев из России, нашедших в гостеприимной китайской стране прибежище от красного зверя. Уничтожаются целые посёлки русских, истребляется всё мужское население, насилуются и убиваются дети, женщины. Нет пощады ни возрасту, ни полу, ни слабым, ни больным. Всё русское население, безоружное, на китайской территории Трехречья умерщвляется, расстреливается с ужасающей жестокостью и с безумными пытками»140.

Многочисленные беженцы хлынули в города Маньчжурии. Детские приюты Харбина, в том числе действовавший и при Доме Милосердия епископа Нестора, пополнились новыми обитателями.

Все эти события с наглядностью демонстрировали слабость власти. Маньчжурия стояла на пороге анархии. Ненормальность положения бесстрастно подтверждала статистика. Мужское население Харбина было вдвое больше женского. Количество рождений соответствовало числу смертей. Причём причины последних (аборты, убийства, алкогольные отравления и самоубийства) не были естественными и свидетельствовали о нравственном состоянии общества. Обычным явлением стали грабежи и похищения людей, причём нередко при потворстве полиции141.

Перемены не заставили себя долго ждать. Последовал так называемый Мукденский инцидент: 18 сентября 1931 г. близ этого города был инсценирован взрыв на железной дороге.

В тот же день Квантунская армия Японии вторглась в северо-восточные провинции Китая. Продвижение армии японская пропаганда преподносила, как стихийное восстание народа Маньчжурии против ненавистного китайского ига. В самом начале 1932 г. Япония установила контроль над всей территорией Маньчжурии. 18 февраля было провозглашено отделение Маньчжурии от Китая, а 1 марта было объявлено о создании государства Маньчжоуго142, править которым стал последний император Цинской династии Генри Пу И, лишившийся трона в Китае в семилетием возрасте в результате революции 1911 г. и живший все эти годы в Тянцзине. Уже на следующий день после официального провозглашения его верховным правителем русская эмигрантская газета «Мукден», издававшаяся под редакцией генерала Клерже, вышла под шапкой «Да здравствует новая и счастливая эра “Да-Тунь”!» Маньчжурского императора приветствовали, как писали тогда, «от всей души и с полной почтительностью и искренностью».

Вступивших 5 февраля в Харбин японских солдат русские девушки целовали в запыленные щеки. Под неумолкаемые крики русских «Банзай!» они буквально шли по букетам цветов. Справа и слева от колонны трепетали сотни японских флагов. Восторг, охвативший русскую дальневосточную эмиграцию, передался и в Европу. Изменивший в далёком феврале 1917 г. своему законному Императору Всероссийскому, а в 1924 г. незаконно объявивший себя «императором Кириллом I», Великий Князь Кирилл Владимирович в эти дни «публично выразил своё удовлетворение тем, что четверть миллиона его подданных оказались под покровительством Дай Ниппон»143 – Великой Японии.

Однако, как оказалось, радость была преждевременна. Вскоре одно за другим были закрыты все русские учреждения и фирмы. Даже советское правительство вынуждено было в 1935 г. продать новым хозяевам КВЖД за смехотворно малую сумму. Харбинцы подсчитали, что средний железнодорожный дом обошелся японцам в 30 центов. При этом были уволены все русские железнодорожники. Среди них было много молодежи, получившей атеистическое воспитание в советской школе. По благословению владыки Нестора, иноки Дома Милосердия, с помощью Божией, возвращали их к вере отцов.

«Над Церковью, – свидетельствовал очевидец, – был установлен строгий контроль, приводивший иногда к трагикомическим результатам. Так, японский контролер Ильинской церкви, просматривая церковные денежные отчеты и увидев суммы расходов на покупку просфор и вина, заявил: “Это нехорошо. В церкви кушать нельзя, в церкви надо молиться. А вино, это совсем нехорошо». <...>

В 1935 г. типография Дома Милосердия решила к Страстной неделе издать 12 Евангелий. На все издания надо было испрашивать разрешения у полицейских властей, составляя подробные анкеты об авторах. Один из священнослужителей Дома Милосердия отправился к главному японскому цензору, Фудзивара-сан, с вопросом, как поступить в данном случае. “Подавайте прошение и установленную анкету, как всегда, – ответил г. Фудзивара. – Никаких исключений делать нельзя”.

Внутренне смеясь над абсурдностью такого распоряжения, священник заполнил анкету:

Имя, фамилия и звание автора или авторов:

1) Матфей Левин, финансовый чиновник.

2) Марк Иоанн, помощник учителя.

3) Лука Антиохиец, врач.

4) Иоанн Воаннергес, рыбак.

Место рождения:

1) Капернаум.

2) Иерусалим.

3) Антиохия.

4) Вифсаида.

Национальная принадлежность: Еврейская.

Подданство: Римское.

Есть ли родственники в Японской Империи: Нет.

в Советском Союзе: Неизвестно.

в Соединённых Штатах: Вероятно.

И т. д.»144.

Жесточайшим бичом эмиграции, как и всего местного населения, стала наркомания. Властями и японцами она «всячески поощрялась, потому что, во-первых, приносила доход, во-вторых, отвлекала от политики. Для увеличения спроса на наркотики принимались хитроумные меры. С самолетов летели листовки, расписывавшие прелести трубки, а на банкнотах Маньчжоуго многозначительно цвели пышные маки. Один только Харбин мог похвастаться сотнями магазинов, по лицензиям продававших героин и морфий без всяких рецептов. Шикарные заведения предлагали богатым клиентам доставку на дом. В дешёвых притонах можно было с улицы просунуть в специальное отверстие руку с двенадцатью сенами (что равнялось восьми центам) и получить укол морфия. Подросткам предлагали “юношеские дозы” в торговых точках рядом со школами. <...> Японцы могли свободно торговать наркотиками, но им было категорически запрещено употреблять их. <...> В Синьцзине, Мукдене, Порт-Артуре, Гирине, Цицикаре и Харбине (в районе Сунбей) были построены фабрики по производству морфия, героина и кокаина»»145

В 1930-е годы русские эмигранты тысячами бежали из Маньчжурии в Китай – Бэйпин (Пекин), Шанхай и Тянцзин. О динамике этого процесса красноречиво свидетельствует статистика русского населения Харбина. Если в 1916 г. там проживало их 34 200 человек, а в 1922 г, – 120 000, то в 1932 г, – 55 000 146.

В брошюре, подводившей итог 20-летней деятельности Дома Милосердия, читаем: «Первое десятилетие благотворительной работы отличалось необыкновенным скоплением, можно сказать, наводнением самых разнообразных тяжёлых видов житейского горя и нужды! Сначала влилась бурная волна голодных русских людей, устремившихся из голодной России на благодатные мирные поля Маньчжурии. Приходилось в громадном количестве изыскивать одежду, белье, обувь для оборванных и голых беженцев. Одновременно надо было устраивать для них теплый угол, изыскивать работу, устраивать на службу и кормить горячей пищей. Тогда епископ Нестор объединил при храме множество русских добросердечных женщин, создал сестричество, разделил их труд и работу по разным отраслям. Для питания беженской бедноты Владыка организовал столовую при Иверской церкви, затем и на Зелёном базаре, а впоследствии и на пристанском базаре. При сестричестве был образован склад, куда со всего города собиралась одежда и обувь и по обследовании бедноты раздавалась нуждающимся. Для спасения наводнивших город подростков-наркоманов Владыка при содействии властей собрал в одну ночь широкой облавой на улицах Харбина 46 мальчиков и молодых людей. Все они были помещены в отведённый специально для них дом, и владыка Нестор приставил к ним специального смотрителя. Наркоманов ежедневно посещал врач и сам Владыка. В строгой изоляции юноши были постоянно заняты работой на ткацких станках, за чулочными вязальными машинами, типографской работой и уроками Закона Божия. Всё это, конечно, спасло юношей от тоски и убийственного порока.

Все тяжёлые беды и несчастья, павшие на голову русских беженцев, отразились, во многих случаях на их психике, душевном состоянии. Тогда владыка Нестор организовал Патронат не только для старцев и хроников, но и для душевнобольных... 100 человек хроников и, душевнобольных каждый день получали пищу, и лечение, имели, кров над головой. В 1927 г. основатель и руководитель Дома Милосердия получил от Харбинского городского совета официальное благодарственное постановление за принятие в Дом Милосердия душевнобольных (вместо городской больницы), благодаря чему принес 114 000 гоби147 экономии муниципалитету.

Сухие цифры говорят, что за минувшие годы благотворительной работы в Доме Милосердия пережили свыше 1500 человек хроников и детей обоего пола. Израсходовано собранных Владыкой и друзьями милосердия до 600 000 гоби. В ограде Дома Милосердия больше нет свободных площадей для возведения построек, а нужда настойчиво всё стучится и стучится в двери переполненного Дома Милосердия, приютившего сейчас 143 человека больных и детей...»148.

Владыка снова и снова продолжал призывать к милосердию харбинцев. «...Я приношу самую горячую благодарность, – говорил он в юбилейные дни 20-летия своей архиерейской хиротонии, – всем жертвователям и сотрудникам моим по благотворительной работе ещё раз напоминаю своим друзьям, желающим отметить мой юбилей, что лично мне ничего не нужно. Пусть всё внимание будет обращено на Дом Милосердия. Каждое, самое незначительное по размеру пожертвование несравненно дороже мне, чем ценный, но лишь мне пригодный подарок»149

Насельники Дома Милосердия

      Самое время рассказать о Сотрудниках епископа Нестора в эти нелёгкие годы.

Как мы помним, ещё в 1929 г. при Доме Милосердия была построена церковь, а в 1936 г. у самого входа была воздвигнута часовня-памятник «Венценосным Мученикам»150 и Королю Югославии Александру I Карагеоргиевичу (1888–1934). Естественно, что явилась нужда в священнослужителях.

В 1929 г. епископ Нестор постриг в монахи, а затем рукоположил во иерея Василия Владимировича Львова, рабочего КВЖД, учившегося на вечерних богословских курсах. То был уже упоминавшийся нами будущий секретарь Владыки – отец Нафанаил151 – сын печально известного революционного обер-прокурора Святейшего Синода В.Н. Львова152. Сблизила Владыку и отца Нафанаила, безусловно, общая любовь к миссионерству.

Ещё в юношеские годы отец Нафанаил был членом созданного в Харбине Научно-исследовательского общества имени Н.М. Пржевальского. Часть коллекций, собранных Обществом, попала при его содействии в музей при Доме Милосердия.

Вспоминая одну из своих экспедиций в район Трехречья и встречу там с кочевниками-тунгусами, переселившимися после революции из Приамурского края в Маньчжурию, он писал:

«Ещё в XIX веке они были обращены в Православие, хотя отчасти сохранили и свои языческие верования. Впрочем, некоторые из них лишь вернулись к этим языческим верованиям после прекращения миссионерской работы с ними в результате революции.

Один из шаманов таких тунгусских кочевий говорил: “Пятнадцать лет я не шаманил, а как батюшки (миссионера, работавшего с ними до 1929 года) не стало, так ч... толкнул, опять шаманить стал”.

Другой говорил: “Я раньше три веры был: христьянска вера, шаманьска вера, ламайска (буддийская) вера. А потом думаю: не хорошо три вера. Теперь два вера: христьянска вера и шаманьска вера”.

Казалось бы, такое христианство очень принижено и недостойно. Но за эту свою “христьянску веру” эти дикари-тунгусы шли на очень серьёзные испытания и притеснения.

Дело в том, что при образовании государства Маньчжудиго в 1932 году японцам трудно было установить, кто из родственных между собою тунгусских племён, кочующих на западе и севере Маньчжурии, коренные жители, а кто – перекочевавшие из России. В качестве определяющего признака они выдвинули религиозный: те из кочевников, кто были язычниками, были признаны маньчжурскими подданными, христиане же – русскими эмигрантами.

Русские эмигранты должны были брать паспорта, платя за них по несколько долларов в год, должны были получать специальные разрешения при переезде из одной провинции в другую. Всё это выполнять при кочевом быте тунгусов было трудно. И они этого не выполняли. За нарушения паспортных правил их подвергали штрафам, арестовывали, сажали в тюрьму. Им так легко было бы избавиться от всех этих неприятностей, если бы они заявили, что они отказываются от своей “христьянска вера”.

Но они не отказывались, и потому мы имеем полное право утверждать, что эти дикие тунгусы, “ руганием искушени быша, еще же и узами и темницею”, страдали за Христа, за то, что своим простым сердцем полюбили они, пусть и не до конца познанную Святую Православную “христьянску веру”»153

Как удалось узнать позднее, тунгусы эти приняли христианство от Благовещенского епископа Евгения (Молчанова).

«...Я поразился, – писал отец Нафанаил, – силе Божией, так глубоко проникшей в эти простые, совершенно первобытные сердца, и преклонился перед подвигом скромных, совершенно никому не известных великих наших миссионеров, сумевших за краткий период владения Россией Приамурьем посеять так прочно святые семена.

Уже через несколько недель после нашего знакомства, мой новый приятель Наяхун оконфузил меня в церковном отношении. Надо сказать, что весь календарный год эти тунгусы распределяют по святым, так как другого календаря они не знают. “Это за десять дней до Ильюшкина дня”, “то-то через пять дней после Николкина дня” и т. д. Как-то, ещё в начале апреля, я спросил Наяхуна, когда погонит он на продажу в Хайлар своих оленей? – “На Кирикин день”, – ответил он. И я, русский, с детства воспитанный в церковной семье, пять лет прислуживавший в церкви в качестве иподиакона, – не знал, когда же это “Кирикин день”!»154

Трудно удержаться, чтобы не привести и другой рассказ отца Нафанаила, раскрывающий силу и радость нашей веры:

«Очень огорчало тунгусов, что и в Маньчжурии они не могли достать себе постоянного священника. Для крестин, похорон и свадеб они должны были откочевывать за триста-четыреста километров в казачьи трехреченские деревни. <...> Весною 1938 года у меня с ними оказалась общая скорбь по случаю отсутствия в наступающие страстные и пасхальные дни священника и церкви.

Был поздний вечер в конце поста, когда ко мне подбежал взволнованный маленький Соктуй, внук Наяхуна, и сообщил, что к их кочевью идут солоны155 с какими-то русскими.

На опушку леса выходила странная группа: впереди шёл высокий статный солон Альчука. <...> Я бросился к ним навстречу. Альчука величественным жестом, указывая на русских, сказал мне по-тунгусски:

– Я знал, что ты – русский, и они – русские, и вы будете рады видеть друг друга. Я знал, что ты и эти тунгусы – христианской веры, и хотите иметь христианского шамана-попа, и вот тут, когда они пришли к нам, я узнал, что этот старик – христианский шаман- поп. Я и привёл их сюда. <...>

За ужином, который тунгусы приготовили для нас, старик-священник, отец Макарий, рассказал свою несложную, типичную для маньчжурских приграничных окраин историю.

– Как перешли мы через Амур, <...> я, старик, заплакал: в первый раз на старости лет пришлось мне уходить с родной земли. Увижу ли её ещё когда?

Я бы не бежал. Видит Бог, смерти-то мне уж недолго ждать, так в заточении сущу, может, и лучше приять её, да Иван Палыч с Мишуткой уговорили, чтобы обязательно всем нам троим с заимки уходить. Нельзя, говорит, чтобы кто-нибудь оставался. По одному могут и других найти. Ну что ж, для ближнего своего если, и я уговорился.

А тут плакать стал! Тридцать лет Богу и родному народу служил. Ни до какой политики не мешался. Сколько комиссаров в нашу глушь ни приезжало, только об одном их просил: дайте Богу молиться, больше ничего мне не надо, на житьё я всего от пчелок достаю.

Нет, как двадцать лет их советского строя исполнилось, не захотели они и у нас в Алтае, на Катуни, терпеть, чтобы хоть где Богу молились.

Всех почти наших стариков расселили, а меня – убогого иерея Божия, на БАМ отправили, хоть какая, кажись, корысть от моей работы в семьдесят, почитай, лет!

В тот день, как мы Амур переходили, Чистый понедельник был – я сосчитал это. Ивану Палычу и Мише, конечно, до этого и дела нет, они уж нового поколения люди, а мне до чего больно! В такие вот святые дни иди по лесу дикому, ешь всякую гадость, какую ни попало, ни службы, ни молитвы. <...>

...Тунгусы мои были трогательными: они окружили старика-священника разнообразными попечениями, вниманием и заботами. Через несколько дней, когда старик немного оправился от трудного пути, они принесли ему небольшой кожаный мешок, в котором они собирали камушки с могил своих умерших в кочевьях соплеменников. По неграмотности они не могли записать их имена, а чтобы не забыть кого-нибудь, они, похоронив умершего без священника, брали с его могилы камушки и складывали их в особый мешок, с тем, чтобы, когда прикочуют к русскому селению, где есть священник, по этим камушкам он мог бы отпеть тунгусских покойников.

Так сделали они и теперь. Мешок был довольно большой, потому что тунгусы уже давно не были около русских селений.

– Это Иван Наяхун, это Степан Култай, это Марья, это Дарья, – говорил мой старый приятель Иннокентий Наяхун, вытаскивая перед отцом Макарием камушки из заветного мешка. И старый батюшка, сразу понявший своих новых знакомых, с радостью служил им отпевания, панихиды, молебны, а потом крестил многочисленное потомство кочевых тунгусов верховья реки Хаула. <...>

Пасха эта была очень радостная для всех нас. Редкостно дружной единодушной семьей встретили её все мы: русские с обеих сторон рубежа – пожилые и молодые, ученые этнографы и дикари тунгусы. Мы все вместе исповедовались у сияющего светлой тихой радостью старого исповедника-батюшки, вместе подходили к Святой Чаше, сделанной бывшим комсомольцем Мишуткой, теперь бежавшим вместе с о. Макарием, мастером на все руки; пели “Христос воскресе” на заутрени, которую батюшка служил в сплетенной всеми нами из ветвей церкви; потом разговлялись щедрыми дарами тунгусов»156.

Одновременно с отцом Нафанаилом в Доме Милосердия появился отец Георгий Вознесенский, через некоторое время решившийся также принять монашество. Получивший при пострижении имя Филарет157, он также поселился здесь в одной келлии с отцом Нафанаилом. Так была основана монашеская община при Доме Милосердия.

Много лет спустя он рассказывал одной из монахинь Леснинского монастыря во Франции: «Мы с отцом Нафанаилом прожили восемь лет в одной келлии и ни разу не поссорились»158.

«Оба молодых монаха, – вспоминал отец Нафанаил, – ежедневно по очереди совершали богослужения в церкви, вычитывали богослужебные молитвенные правила, читали Святых Отцов. Однако о специальных монашеских богослужениях, как полунощница и повечерие, они не имели надлежащего представления»159.

Но вот посылает Господь в общину при Доме Милосердия новых насельников.

Ещё до революции не раз посещал епископ Нестор обитель, расположенную на крайней восточной окраине России. Основанный в 1894 г., по благословению святителя Иннокентия (Вениаминова), Свято-Троицкий Николаевский мужской монастырь получил среди боголюбцев наименование «Новый Валаам».

Жизнь первого настоятеля обители игумена Алексия (Осколкова) была исполнена неожиданных перемен: «Бывший артиллерийский офицер, участник обороны Севастополя, а в дальнейшем предприимчивый организатор, какое-то время он руководит крупным строительством железных дорог, затем снова возвращается в армию в последний год русско-турецкой войны и неожиданно уезжает на Афон, принимает монашество, посещает Палестину, сближается там с настоятелем Иерусалимской миссии Антонином (Капустиным). На Востоке раскрылось художественное дарование о. Алексия – им расписан храм Св. апостола Петра в Яффе. Перейдя на службу в Камчатскую епархию, о. Алексий деятельно подготавливает открытие монастыря, избирает место для его строительства (первоначально на Амуре), с разрешения Синода вновь направляется в Иерусалим и на Афон, чтобы привлечь русских иноков к церковному служению на Дальнем Востоке. В Россию о. Алексий вернулся со многими святынями, переданными в дар будущей обители...»160.

Однако не ему суждено было стать подлинным духовным основателем обители. Ими стали насельники Валаамского монастыря архимандрит Сергий (Озеров,  11.6. После 1933) и схиархимандрит Герман ( 3.11.1938), которых лично очень хорошо знал епископ Нестор. Более 300 монахов и послушников вели обширное хозяйство. Тут были пасека, скотный двор (с особым отделением для разведения оленей на панты), оранжереи и питомники, в которых происходила акклиматизация овощных и плодовых растений России для Дальнего Востока, Отвальная, сапожная, слесарная, столярная и кузнечная мастерские. Была своя типография и переплётная. Тут выходили знаменитые далёко за пределами Дальней России «Заветы инокам», издававшиеся отдельными выпусками и содержащие выдержки из творений Святых Отцов и старческие советы. (Недавно, по благословению старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина), они вновь увидели свет в издательстве «Правило веры».)

Строгий Валаамский устав, введённый в обители, способствовал высокой подвижнической духовной жизни, к которой тянулись все жаждущие «жития постнического». Среди братии были не только русские, но и китайцы, корейцы, японцы.

Монастырь был закрыт в 1924 г., но службы правились до 1926 г. Монахов разогнали. Уже через два года после коллективизации от захваченного хозяйства ничего не осталось: олени вымерли, акклиматизированные питомники выродились.

В 1930 г., через четыре года после закрытия монастыря, спасаясь от гонения безбожников, из Приморья в Маньчжурию бежали два насельника обители: вдовый священник Василий Быстров и рясофорный послушник Андрей, вскоре постриженные и ставшие иеромонахом Иннокентием161 и иеромонахом Климентом.

С их приходом в иноческую общину Дома Милосердия вошёл монастырский устав.

Вставали в 4.30 утра. В 5 часов начинали читать полунощницу. Потом была Литургия, которую служили по очереди: в понедельник и вторник – иеромонах Филарет, в среду и четверг – иеромонах Нафанаил, в пятницу и субботу – иеромонах Иннокентий, в воскресенье – епископ Нестор со всем духовенством Дома Милосердия.

«Вечером после ужина, – вспоминал отец Нафанаил, – монахи совершали повечерие. На повечерии читался канон, на каноне акафист. Духовное усердие заставляло этих монахов изыскивать, какое молитвенное чинопоследование можно было бы ещё включить в совершаемое.

После повечерия и до конца полунощницы совершенно запрещались всякие разговоры.

Духовное горение всегда заразительно. К молодым монахам Дома Милосердия стали присоединяться любящие Церковь юноши, втягивавшиеся в монастырскую жизнь. Некоторые из них принимали монашество. <...>

Не все юноши, регулярно посещавшие обитель Дома Милосердия, становились монахами, но все тесно привязывались к Церкви. <...>

Кроме ежедневных богослужений монахи Дома Милосердия несли послушания по преподаванию Закона Божия в детском приюте и в различных среднеучебных школах Харбина»162.

К середине 30-х годов в иноческой общине было уже девять монахов.

Одним из самых необычных пострижеников епископа Нестора был англичанин Чарльз Сидней Гиббс (19.1.1876 – 11/24.3.1963) – учитель Августейших Детей Царственных Мучеников. В 1917 г. он последовал за ними в Тобольск и Екатеринбург, где их разлучили. Его выслали в Тюмень, а затем в Тобольск. Достоверно известно, что Гиббс предпринимал попытки к освобождению Царственных Узников. В августе 1918 г. он вернулся в Екатеринбург, где помогал следствию. В 1919 г. он был секретарём британского Верховного комиссара в Омске. Сопровождал найденные под Екатеринбургом следствием частицы мощей Царственных Мучеников во Владивосток. Позднее некоторое время жил в Китае; служил секретарём в Британском посольстве в Пекине и на китайской морской таможне.

Жизнь в России и Уральская трагедия навсегда наложили на него особый отпечаток. Душа Гиббса, не находя в миру покоя, всё сильнее жаждала Истины. Зиму 1928–1929 гг. он проводит в Оксфорде при соборе святого Стефана. Он решил было принять духовный сан в Англиканской церкви, к которой принадлежал по рождению, но не почувствовал сильного влечения. Возвращение в Маньчжурию и последовавшая вскоре оккупация её японцами (1931–1932) не только лишили Гиббса работы, но заставили ещё и ещё раз задуматься о переходе в лоно Русской Православной Церкви и принятии там священного сана. Именно в это время он перевёл на английский православный служебник и несколько православных богослужебных книг. Но сомнения всё ещё посещали его душу, около года пробыл он в синтоистских монастырях в Японии. Но это не переменило принятого им ранее решения. 25 апреля 1934 г., через два дня после дня ангела Царицы-Мученицы, 58-летний Чарльз Сидней Гиббс принял Православие, получив в крещении имя Алексий – в честь Царевича-Мученика Алексия, которого он когда-то учил.

В декабре 1934 г. (не исключено, что даже в день Святителя Николая 6/19 декабря) в Харбине от епископа Камчатского и Петропавловского Нестора он принял монашеский постриг с именем Николай – в память Царя-Мученика.

«...Одетый в мой саван, длинную белую срачицу, покрывающую меня с головы до ног», – описывает он свой постриг в длинном письме сестре Винифред 23 и 31 марта 1935 г. Под мантиями двух архимандритов постриженика вели сквозь густую толпу, собравшуюся в церкви. «Я мог ощущать, как она колеблется из стороны в сторону, но по сути мне были видны лишь плитки пола, к которому я склонялся головой... Постепенно мы достигли ступеней алтаря, где я вновь склонился ниц. Здесь мне дали свечу, при свете которой я мог видеть ровно столько, чтобы читать свою часть обряда. <...> Послушание постригаемого испытывается трижды. Ему велят поднять ножницы, лежащие на раскрытом Св. Евангелии, и подать их архиепископу. Он исполняет это, одновременно целуя руку архиепископа. Это повторяется дважды: в третий раз архиепископ оставляет ножницы в правой своей руке, в то время как левой он поднимает прядь волос постригаемого. Он отрезает её, и это действие совершается вновь в противоположном направлении, так что постригаемый оказывается остриженным крестообразно... <...> Сам я не плакал, но вся церковь была в слезах... Я был без сил»163.

В 1935 г. владыка Нестор рукоположил монаха Николая в иеродиакона, а затем – в иеромонаха. Наконец его нарекли игуменом. Об этом последнем отец Николай писал в уже упоминавшемся письме сестре: «Когда проповедь окончилась, архиепископ благословил народ и освободил своё место для меня, чтобы я в свой черед благословил народ. Архиепископ вернулся в алтарь и предоставил мне завершить это самому... Это заняло у меня более получаса, поскольку там было несколько сот человек. Как большинство церемоний, это потом окончилось чашкой чая у архиепископа»164.

Вскоре игумен Николай покинул Маньчжурию. Проведя год в Иерусалиме в Русской миссии, в 1938 г. он вернулся в Англию. Архиепископ Серафим (Лукьянов,  1959), экзарх Западной Европы Зарубежной Церкви, назначил отца Николая в Лондоне на два прихода: Всех святых и Святителя Филиппа.

В июне 1945 г. митрополитом Николаем (Ярушевичем,  1961) архимандрит Николай (Гиббс) был принят в юрисдикцию Русской Православной Церкви165. На это решение отца Николая (Гиббса), несомненно, повлиял пример владыки Нестора. После второй мировой войны он основал православный приход в Оксфорде для англоязычной православной общины.

В начале 1950-х годов архимандрит сослужил последнюю службу Царственным Мученикам: его письменное показание под присягой положило конец интриге второй Лжеанастасии (в 1928 г. он участвовал в разоблачении первой Лжеанастасии – Чайковской; сохранилось его письмо по этому поводу Великому Князю Александру Михайловичу)166.

«Несколько лет о. Николай, – читаем в книге о нём, – продолжал свой труд и сохранял свои реликвии, связанные с Августейшей Семьей: прекрасные иконы, одну из которых Императрица дала ему, надписав, в Тобольске, и такие реликвии, как пара высоких фетровых сапог и носовой платок бывшего Царя, колокольчик и пенал, принадлежавшие Цесаревичу. Теперь о. Николай, идущий по улицам со своим высоким посохом и золотым наперсным крестом., стал привычной фигурой в Оксфорде. Стройный, безукоризненный воспитатель преобразился в почтенного черноризца-архимандрита с густой и пышной белой бородой. <...> Его авторитет и мудрость почитались – в своё время он отклонил предложения двух значительных епархий – но, хотя он неизменно служил на Марстон-стрит, ему в конце концов пришлось вверить службы приезжающим сербским священникам и почти всё время жить в своей лондонской квартире близ Риджентс-парка. Это был крошечный уголок, большая часть которого была занята тщательно обустроенной баней, где, как было известно, он при случае мог провести чуть не всю ночь»167.

Среди тех, с кем он общался в последние годы жизни, был русский философ, индолог и историк Г.М. Катков (1903–1985), внучатый племянник известного русского консервативного мыслителя.

Архимандрит Николай (Гиббс) скончался через два месяца после своего восьмидесятилетия в госпитале святого Панкратия. Погребен он на местном кладбище Хэдингтон.

Одним из монахов общины при Доме Милосердия был молодой иеромонах Мефодий (Кирилл Иогель,  7.7.1940) – выдающийся проповедник. Ему едва исполнилось 28 лет, как он скончался от туберкулёза.

«Самим собою становился в полной мере о. Мефодий, – писал о нём хорошо его знавший архимандрит Константин (Зайцев)168, – лишь в часы иерейского служения в храме Божием и особенно, конечно, за Литургией: Литургия была не просто центром его существования, а живым ядром его, бьющимся его сердцем... Накануне расставания души с телом, в субботу, в положенные для Литургии часы, о. Мефодий, в предсмертном забытии, отслужил её полностью, до последнего возгласа, с чтением Апостола и Евангелия. Вот где обнаружилось духовное ядро личности о. Мефодия, когда с неё уже почти спали покровы душевные и телесные...»169

Также в юном возрасте ушёл в жизнь вечную иеродиакон Нил. До пострижения это был самоотверженный юноша Константин Носов, входивший в одну из русских патриотических антисоветских организаций в Маньчжурии. Он должен был отправиться с литературой и листовками на советский берег. Сделать это можно было лишь с помощью японцев (значит, нужно было выполнить и их разведывательное задание). Один из подобных схваченных красными пограничниками в 1934 г. патриотов на вопрос в суде, почему он называет себя русским патриотом, если служит японцам, ответил: «Потому, что вы враги русского народа худшие, чем японцы». Ответ этот, по недомыслию, напечатала хабаровская газета «Тихоокеанская звезда».

Зачастую японцы поступали с русскими, выполнявшими их задания, весьма коварно. Считая, например, что одновременное выполнение патриотических задач и их разведывательных несовместимо, японская разведка тайно давала указание полиции произвести по дороге к границе у их агента обыск, чтобы изъять всю антисоветскую литературу. Если агент, выполнивший задание, был им больше не нужен, они, ссылаясь на неожиданную поломку катера, не забирали его с советского берега, обрекая на верную смерть.

Так поступили они и с Носовым. Он двое суток просидел в холодной осенней воде Амура, пока товарищи по организации не вывезли его на простой гребной лодке.

Вернувшись в Харбин, Костя оставил политическую деятельность, постригся в монахи при Доме Милосердия. Вскоре он был рукоположен во иеродиакона. Но со времени сидения в холодной воде он не протянул и года, скончавшись от туберкулёза летом 1936 г. в возрасте 24 лет170.

Однако самая необычная история была у послушника, имя которого осталось неизвестным.

...В конце 1920-х годов на берегу Байкала был закрыт скит Иркутского Вознесенско-Иннокентиевского монастыря. Иеромонах и два монаха, служившие там, были арестованы. ещё ранее, после закрытия монастыря, братия его рассеялась (кто был выслан в родные места, кто через Троицкосавск (Кяхту) и Монголию ушёл в Маньчжурию). Монастырские святыни настоятель архимандрит Палладий благословил укрыть в скиту. Теперь пришёл конец и скиту. На суде иеромонах Владимир, сознавшийся, что скрыл святыни и при этом решительно отказавшийся указать место их нахождения, был приговорен к расстрелу.

Исполнял приговор молодой красный командир, пораженный не только полным отсутствием страха смерти у приговоренного, но каким-то непонятным ему спокойствием, безмятежием и радостью, что вот сейчас смерть приведёт его прямо ко Христу.

...Прошли годы. Через Амур с советской стороны перешёл высокий исхудалый человек. Этот беглец, в отличие от других, не искал заработка. Он искал ближайший православный монастырь.

Вскоре в обители при Доме Милосердия «стал работать высокий, хмурый, никогда не улыбающийся, почти ни с кем не разговаривающий послушник. Работал он за четверых. По изредка оброненным фразам можно было заключить, что он человек достаточно интеллигентный. Но всякий раз, когда... предлагали ему принять постриг, чтобы стать потом иеродиаконом или иеромонахом, послушник отказывался. И монастырский духовник однажды, когда настоятель особенно настаивал, неожиданно стал на сторону послушника и не благословил его постригать. <...>

Но когда в 1945 году, после второй мировой войны советские войска заняли Маньчжурию, мрачный послушник ушёл из монастыря и в короткой записке, оставленной им настоятелю, рассказал о перевернувшей его жизнь мученической кончине отца Владимира, о котором в обители слышали и ранее.

Заканчивал свою записку ушедший послушник словами: «Спаси вас Господь, отец настоятель, за то, что в вашей обители я нашёл то, что искал: научился не бояться смерти за правду. А теперь я иду, чтобы принять такую смерть от той сатанинской власти, которой я тогда служил»171.

Дела европейские

      Деятельность епископа Нестора не ограничивалась пределами епархии и даже Дальнего Востока: в 1933 и 1937 гг. Владыка приезжал в Белград для участия в Архиерейских Соборах Русской Православной Церкви Заграницей. В 1933 г. епископ Нестор был возведён в сан архиепископа. В эти годы ему пришлось побывать во многих странах (Египте, Италии, Югославии), несколько раз он совершал паломничество в Святую Землю.

На поездке в Югославию стоит остановиться подробнее.

О его приезде знали заранее. Его ждали. Митрополит Антоний (Храповицкий) писал в частном письме 9/22 августа 1933 г.: «Мы ожидаем приезда (ненадолго) Еп. Нестора»172

Была известна и цель приезда. ещё за два года до этого тот же митрополит Антоний писал тому же адресату в явном раздражении на епископа Нестора: «С недавнего времени живет в Харбине и всё говорит лямур, лямур: зачем разделения? должна быть любоф и любоф. Будто кто-либо проповедует ненависть! Передаю его письмо в Синод»173. Между тем проблема существовала и её хорошо видел, например, такой дружелюбный по отношению к Зарубежному Архиерейскому Синоду известный иерарх, как Патриарх Сербский Варнава (Росич, 1880–1937). Посетив 22 июня 1930 г., почти сразу же после своего избрания, русскую церковь в Белграде, он, между прочим, сказал: «Знайте, что изуверы, гонящие Церковь, не только её мучают, но стараются её расколоть, разъединить и всячески простирают свои преступные руки и к вам, находящимся за пределами вашего Отечества. <...> Посеянные врагами вашей Родины церковные раздоры должны во что бы то ни стало прекратиться. Я, как Сербский Патриарх, как ваш родной брат, горячо молюсь Богу, чтобы он соединил русских людей, находящихся за границей, в единое целое, чтобы восстала Россия такою, какою она была, во главе с Православным Самодержавным Царём, и от Имени Господа Иисуса Христа и всех Его святых благословляю всех вас благословением патриаршим»174.

Благодаря сохранившимся записям секретаря владыки Нестора отца Нафанаила мы можем услышать некоторые разговоры, которые велись осенью 1933 года в резиденции митрополита Антония (Храповицкого):

«Первый разговор наш с митрополитом Антонием был о России. Мы с владыкой Нестором приехали с Дальнего Востока, где в то время начиналась большая антибольшевицкая работа, инспирируемая Японией. Владыка Нестор рассказывал о подробностях этой работы. И вдруг владыка Антоний прервал и произнес:

– А я о России скажу пушкинскими словами: “...И как вино печаль минувших дней в душе моей чем старей, тем сильней”175.

И заплакал»176.

«Мой правящий архиерей, Преосвященный Нестор, хотел представить нас, отца Филарета и меня, к игуменскому сану. Я об этом знал и знал, что митрополит Антоний об этом знает. Поэтому в общем разговоре при нём я с юношеским легкомыслием заявил:

– А знаете, Владыка, я этим отличиям не придаю значение. По-моему, важны лишь три основных сана: диакона, священника, архиерея. Вот иеромонахом мне очень хотелось стать, а игуменству или архимандритству я значения не придаю.

Митрополит Антоний посмотрел на меня с полуусмешкой – полуупрёком:

– А скажи, вот если ты получишь подарок, хотя бы пустяшный, от людей, которых ты любишь: от матери или от духовного отца, или от друга. А потом получишь внешне ценный подарок от людей, тебе безразличных, – какой подарок будет тебе отраднее?

– Конечно, первый, – воскликнул я.

– Ну, вот видишь, значит, ценность подарка зависит прежде всего от того, кто его дарит. А ты получаешь подарок от Церкви. Понимаешь?

– Да, – смущенно сказал я.

– Ну вот, милый мой, смущайся и радуйся, – уже совсем ласково сказал великий Авва»177.

«Однажды я читал Владыке жития святых и после чтения с сокрушением исповедал митрополиту Антонию о том, что грешу маловерием: не во всё в житиях святых могу верить.

– Вот особенно огорчаюсь, что в отношении Вашего, Владыка святый, Небесного Покровителя, преп. Антония Римлянина... Верю, искренне верю, что благодать Божия могла сделать и сделала, что он на камне поплыл. Но что он проплыл Гибралтарский пролив, Бискайский залив, Ламанш, Северное море, Балтийское море... Когда всё это представишь – не могу поверить.

Владыка ответил успокоительно:

– Не огорчайся и не сетуй. Это согрешение твоего воображения, которому ты дал излишний разгон, а не маловерие. Неужели ты думаешь, что Господу нужно было вести Антония таким сложным путем, и Он не мог перенести его прямо к устью Волхова?»178

«С владыкой Нестором из Белграда мы собирались ехать в Святую Землю. По этому поводу в присутствии митр. Антония начались разговоры о том, что недавно греческие монахи около Гроба Господня подрались с католическими. И владыка Нестор повторил очень распространенную в таких случаях фразу:

– Какой позор, что у Гроба Того, Кто учил любви и миру, монахи дерутся.

Митрополит Антоний прервал:

– Нет, Владыка, слава Богу, что дерутся. Значит, любят. За то, к чему равнодушны, драться не будут, а за то, что любят, полезут в драку. Слава Богу, что эти простые монахи так любят Господа нашего и Его Святой Гроб»179.

«Отец Николай Вознесенский собрался принять монашество. Другой харбинский протоиерей, о. Пётр, дружный с о. Николаем, писал об этом архиепископу Нестору в скрыто-благоговейном, а внешне шутливом и насмешливом тоне. Владыка Нестор приказал мне прочитать это письмо пред митрополитом Антонием. Мы с владыкой Нестором, конечно, тоже видели благоговение сквозь насмешку в письме о. Петра, но мы не ожидали, как воспримет это митр. Антоний.

О. Пётр писал: “О. Николай уходит в монахи. Туда ему и дорога. Какой от него толк: он всё молится да молится. Вот недавно я был у него. Отслужили вместе всенощную. Помолились. Я правило прочитал. Всегда читаю. Лёг спать. А он всё молится. Я поспал, проснулся – он молится. Я опять заснул, опять проснулся. Он всё молится. Говорю ему: “О. Николай, а о. Николай, ты когда ж спать-то будешь?”. Не слышит – молится. Ну какой же от него толк?! Туда ему и дорога – в монахи...”

Вдруг владыка Антоний положил голову на руки и громко заплакал.

– А я и не знал, что отец Николай такой молитвенник180, – повторял он, всхлипывая.       – Не знал. Спаси его Господь, спаси его Господь»181.

«...Мне хочется отметить некоторые, особенно нас удивившие, суждения митрополита Антония. Он, например, сравнительно снисходительно относился к Л. Толстому и в то же время очень отрицательно к В. Соловьеву. Между тем, мы – харбинская церковная молодежь, были воспитаны в отталкивании от Л. Толстого, а к В. Соловьеву, хотя и знали, что он не вполне православен, но хранили теплое место в сердце, многое прощали ему за его интересность, яркость, за умение метко бить врагов христианства. Но митрополит Антоний уважал в Л. Толстом прямолинейность и то, что тот пытался жить по своим принципам. А В. Соловьева упрекал за позу, за “нечестные фокусы”. <...>

Однажды при митрополите Антонии зашёл разговор об о. Сергии Булгакове. Всё окружение митрополита Антония относилось к о. Сергию отрицательно. Но владыка Антоний сказал мне о нём:

– Несчастный о. Сергий, несчастный о. Сергий. Ведь это очень умный человек, один из самых умных на свете. Он понимает многие вещи, которые понятны только очень немногим. А это страшно гордит. Трудно не возгордиться, если ты знаешь, что вот это тебе ясно и совершенно понятно, а никто кругом понять этого не может. Это сознание возносит и гордит. Только Божия благодать, привлекаемая смирением, которого у о. Сергия, повидимому, не хватало, только она может защитить душу от такой гордости»182.

Говорили в тот раз и о митрополите Сергии (Страгородском). Через 20 с лишним лет, уже в России, вспоминал владыка Нестор об этих разговорах. Он вынес впечатление «добрых чувств к Митрополиту Сергию» владыки Антония, «сохранившихся до конца жизни». По словам владыки Нестора, митрополит Антоний «никогда не расставался с панагией, подаренной ему когда-то старым его другом»183.

Одно из немногочисленных воспоминаний о пребывании владыки Нестора в Югославии принадлежит секретарю Патриарха Варнавы184, русскому эмигранту В.А. Маевскому (1893–1975): «В это время с Дальнего Востока приехал архиепископ Нестор со своим секретарём иер. Нафанаилом. Владыка этот отличался добродушием, общительностью и щедростью, располагая к себе. Он сблизился с лицами окружения митр. Антония. Владыку Нестора надолго задержали: возили по приходам Югославии и Европы, чествовали, принимали в частных домах – и всячески склоняли на его сторону церковные круги. А в то же время ожесточенно критиковали митрополита Анастасия [(Грибановского)] и предостерегали от него, рассказывая факты о его тяжёлом характере»185.

Что касается окружения митрополита Антония, то это, по словам владыки Василия (Родзянко), были люди, создавшие «в результате Зарубежную Церковь, которую мы сейчас имеем»186. То же, собственно, подтверждал и В.А. Маевский, писавший, что болезненным «состоянием митрополита заметно пользовалось его окружение, которое стало управлять по своему усмотрению, но именем митрополита»187.

Чтобы понять, как это происходило, вновь обратимся к воспоминаниям владыки Василия (Родзянко): «Когда я поехал к родственникам в Париж, я неожиданно для себя узнал, что мои сёстры, принадлежат к евлогианской церкви. Это было уже после 1926 г., когда с Архиерейского Собора ушли митрополиты Платон188 и Евлогий, сказав: “Вы нам не указ”. Владыка Антоний видел Церковь в идеале, а люди, которые от нас уехали, не почувствовали, что мы должны быть вместе. У них, евлогианцев, был совсем другой подход. Вернувшись из Парижа, я рассказал о своих впечатлениях владыке Антонию. Он начал плакать.

Я сказал, что надо что-то делать, надо встретиться с митрополитом Евлогием. И Вдадыка написал письмо и попросил меня отвезти его митрополиту Евлогию. Я отвез, и с этого началось примирение. Дело кончилось тем, что митрополит Евлогий приехал в Сремские Карловцы. Все надеялись на примирение. И тогда владыка Антоний взял епитрахиль и прочитал разрешительную молитву над митрополитом Евлогием, потому что Собор запретил его в священнослужении. Потом снял с себя епитрахиль, надел её на Евлогия, сказав: “Теперь вы прочтите надо мной”. После этого все ожидали; совместного богослужения в Свято-Троицкой церкви. Но тут граф Граббе, Пётр Сергеевич Лопухин и целый ряд “очень праведных людей» сказали: “Нет, так нельзя. Надо согласие Архиерейского Собора. Это личное их примирение, а здесь – вопрос принципа”, т.е. принципа соборности. Но не учли того, что Собор состоит из архиереев, которые уже не являются правящими, находятся на покое. Как они могут налагать запрещение?»189

Не лучше было, конечно, и масонское окружение митрополита Евлогия. В 1934 г., будучи в Белграде, он признавался: «Вы не понимаете, в какое время мы живем: не мы рулём управляем, а те, кто сильнее нас»190.

Тут следует отметить, что на вторую поездку в Париж автора приведённых воспоминаний благословил архиепископ Нестор. «Он очень поддерживал меня в моей “примирительной поездке в Париж”»191, – писал впоследствии владыка Василий.

Архиепископ Нестор и позднее не оставил своих примирительных попыток. Вот, что сообщал, например, бывший первый секретарь посольства России в Лондоне Е.В. Саблин (1875–1949) известному кадетскому деятелю В.А. Маклакову (1869–1957) о пребывании Владыки в Великобритании в своём письме 24 апреля 1938 г.: «Архиепископ сей, к сожалению, приездом своим разбередил нашу рану церковного разделения. Не будучи вполне “куран”192 наших церковных распрь, он выразил намерение – похвальное – служить заутреню и обедню совместно с двумя приходами193. Но соборный приход, так наз. антоньевцы, воспротивились. Нестор снёсся с Серафимом [Лукьяновым] в Париже, и оттуда пришло распоряжение ни в коем случае не объединяться с авлогиянами [sic!]. Всё это вызвало большое огорчение среди паствы, старая рана вскрылась»194 195.

Решающую роль в примирении сыграл Сербский Патриарх Варнава. «Он у меня, –пишет владыка Василий, – всё подробно узнал и полностью встал на мою сторону. Он пришёл на Собор и сказал: “Я буду говорить не только от себя, но и от имени Короля Александра. Если вы сейчас не снимете запрещения со всех тех, кого вы запретили в других странах, и не восстановите полное евхаристическое общение, то, к сожалению, Король считает, что он не может вам больше продолжать оказывать гостеприимство». Владыки поняли угрозу. И быстро сняли запрещение. Результатом этого было то, что во время войны абсолютно всюду можно было в очень трудных военных условиях всем общаться и быть вместе. И снятие прещения нигде потом не было нарушено. Во время войны мы могли молиться и служить вместе»196

То же подтверждает и секретарь архиепископа Нестора: «К сожалению, вернувшись из Югославии в Париж, митрополит Евлогий отказался от достигнутого единения. И тем не менее, даже не увенчавшись успехом, эти усилия принесли пользу. Американская часть Церкви осталась в составе Зарубежной Русской Церкви до 1946 года, а в Европе снятие друг с друга запрещений позволило во время войны русским священнослужителям совершать вместе богослужения, и когда в Европу хлынули потоки русских военнопленных и так называемых ост-арбайтеров, т. е. насильственно привезённых в Германию и в занятые немцами области рабочих из России, Русская Церковь смогла встретить их объединённой, а не демонстрировать пред ними свою разделённость, могшую их легко соблазнить»197.

В Индии и на Цейлоне

      А впереди владыку Нестора вновь ждали заботы миссионерские.

В 1938 г. его пригласил посетить Индию Католикос-Патриарх Мар-Василиус, возглавлявший христианскую Малабарскую Церковь, ведущую своё начало от апостола Фомы198, проповедавшего Христово учение в Индии и доходившего со словом Божиим даже до Китая. 600 тысяч этих христиан во главе с Патриархом и митрополитами возжелали соединиться с Русской Православной Церковью, которую считали среди всех христианских Церквей «непогрешимо преемственной от апостольских времен, сохранившей чистоту Христова вероучения». Ещё до приезда Владыки в 1935–1936 гг. среди христиан Южной Индии жил, по его благословению, игумен Нафанаил (Львов).

Архиепископ Нестор изучил церковно-догматические установления этой Церкви, заключив, что эти христиане в своё время подверглись распространившемуся лжеучению Ария, но со временем эта ересь была изжита у них окончательно. У них совершалась Божественная литургия святого апостола Иакова, брата Господня, первого совершителя Евхаристии в Иерусалиме.

Поездке Владыки в Индию предшествовало посещение им ряда европейских стран: Югославии (7–16 марта, 26 марта –12 апреля – Белград, Жича, Студеница, Битоль, Охрид); Северной Албании (12 марта – источник Пресвятой Богородицы у келлии святого Наума); Болгарии (17–23 марта – София, монастырь святого Иоанна Рыльского); Чехословакии, Франции и Великобритании. Бывший русский дипломат Е.В. Саблин сообщал в своём письме из Лондона 24 апреля 1938 г.: «Среди посетителей, с позволения сказать, высокопоставленных тут объявился архиепископ Нестор из Маньчжурии. Едет он в Малабар в Индию, где, оказывается, имеются какие-то православные индусы и где Белградский наш Собор епископов решил устроить некую епархию»199.

Дело в том, что Католикос Мар-Василиус посетил Белград в конце сентября 1937 г. проездом из Англии, где он в Эдинбурге принимал участие в экуменической конференции «Вера и церковное устройство» (кстати, в ней от Зарубежной Церкви принимал участие владыка Серафим Венский). На вокзале 21 сентября его встречали: председатель Синода Сербской Церкви митрополит Досифей, епископ Рашский и Призренский Серафим и Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Анастасий. Целью поездки Католикоса, согласно официальной информации, которую мы почерпнули в белградской газете «Царский вестник» (23.9.1937), являлось «ближайшее ознакомление с учением, церковной практикой и бытом Православной Церкви». На следующий день, 22 сентября, состоялась продолжительная беседа Католикоса Мар-Василиуса со специально прибывшим в Белград епископом Охридским и Жичским Николаем (Велимировичем, 1881–1956), «особо заинтересованным в вопросах Православной миссии в Индии, изучению истории и духовной культуры которой он отдал очень много внимания и времени в прежние годы». (Как известно, святитель Николай Жичский был близко знаком со святителем Нестором Камчатским.) Вечером того же дня прошла продолжительная беседа предстоятеля индийских христиан с митрополитом Анастасией (Грибановским), с которым Мар-Василиуса связывали близкие и сердечные отношения ещё со времен пребывания их в Иерусалиме. Как видим, миссия архиепископа Нестора в Индии имела свою предысторию.

Приехав в Индию, владыка Нестор ознакомил этих христиан с установлениями и каноническими правилами Вселенских Соборов, особенно последних четырёх, в которых не принимали участия представители их Церкви. Таким образом, было согласовано воссоединение индийских христиан с Русской Православной Церковью, но официальный акт отложили до 1939 г., когда должен был быть подготовлен к хиротонии во епископа Индусской Православной Церкви русский архимандрит Андроник. Он был известен как аскет и подвижник, пользовался высоким авторитетом среди местных христиан. Однако вспыхнувшая война Японии с Англией прервала сношения с Индией, связь с Индусской Церковью была потеряна...

В те же годы архиепископ Нестор побывал и на Цейлоне, где настолько тяжко заболел воспалением почек, что его вынуждены были поместить в больницу. Ежедневно навещавший его там архимандрит Нафанаил (Львов), в 1937–1939 гг. начальник Православной духовной миссии на Цейлоне, однажды сообщил Владыке, что его желает видеть один старый падре, именующий себя «независимым католиком». С разрешения лечащего врача архиепископ Нестор решил принять его, недоумевая, кто такие «независимые католики», о которых до сих пор он и слыхом не слыхивал.

В палату вошёл человек лет восьмидесяти. Представился: падре Иосиф Альварэш, португалец. Узнав из местных газет о прибытии русского православного архиепископа, он, посовещавшись с паствой, решил просить его принять в безвозмездный дар храм с весьма внушительной усадьбой, включая дом причта и пальмовую рощу, дававшую богатый урожай кокосовых орехов, бананов и других тропических плодов.

Причину столь необычного щедрого дара падре Альварэш объяснил следующим образом. Первыми на Цейлоне католическую церковь основали, разумеется с благословения Ватикана, португальцы. Дядя падре, епископ, открыл на Цейлоне 18 приходов. Мирная жизнь не нарушалась, пока на остров, по благословению папы римского, не вторглись иезуиты, сразу же вознамерившиеся прибрать к рукам все приходы. Причём для достижения своих целей, по своему обыкновению, они не брезговали никакими средствами, вплоть до лишения жизни священников-португальцев.

Ко времени разговора в больнице из священнослужителей в живых остался лишь один собеседник архиепископа Нестора, только один его приход не отошёл пока к иезуитам. Но в последнее время стали подбираться и к нему. Падре рассказал Владыке, что совсем недавно, воспользовавшись отсутствием и его самого и его слуги в доме, посланцы иезуитов подсыпали в приготовленный к завтраку рис яд. Заметив неестественный зеленоватый цвет риса, падре дал его собаке, которая тотчас околела. Тогда-то прихожане падре Альварэша объявили себя «независимыми католиками», независимыми от папы и Ватикана.

– Устал я от этих преступников-иезуитов, – сокрушался 80-летний падре, – измучились и мои прихожане. И вот, узнав о вашем приезде, мы и решили обратиться со слёзной просьбой к вам, русский Архиерей: примите в дар наш храм и всю усадьбу. Мы не хотим, чтобы всё это досталось иезуитам. Правда, до сего дня мне никогда не приходилось видеть не только русского архиерея, но даже священника, слышал только, что в вашей Церкви нет таких убийц, как в Ватикане. Я уже стар и скоро предстану пред Господом, и мне бы не хотелось напоследок взять на себя грех, отдав на поругание храм и мою паству. А потому все мы просим вас, Владыко, возьмите нас под своё архипастырское покровительство. Если позволите, мы будем ходить на ваше богослужение, изучать ваше Православие. А когда поймем, станем вашими духовными детьми, вашей паствой.

Предложение было неожиданным. Архиепископ Нестор ответил, что прикован пока к постели и не знает, поправится ли. Если выздоровеет, то непременно посетит отца Альварэша, поближе ознакомится с делом, а тогда, с общего согласия, и примет решение. А за доверие Владыка поблагодарил и пожелал католикам мира и спокойствия.

Сразу же по выходе из больницы в сопровождении архимандрита Нафанаила, англиканского священника-сингалозца200, который предоставил Владыке временный приют, и адвоката Абиратни (также сингалозца) архиепископ Нестор посетил падре и, осмотрев храм и усадьбу, а также изучив документы, удовлетворил просьбу отца Альварэша. Был составлен дарственный акт, подписанный обеими сторонами. Окружной Цейлонский суд утвердил архиепископа Нестора полноправным владельцем храма, дома и усадьбы. Радость падре Альварэша была неописуема. Он просил только разрешить ему дожить свой век под покровительством нашей Русской Православной Церкви.

В день преподобного Нестора Летописца и мученика Нестора Солунского (небесного покровителя Владыки) архиепископ Нестор, освятив бывший католический храм в честь Успения Божией Матери, отслужил в нём первую Божественную литургию, за которой молились четверо русских, живших на Цейлоне, несколько православных греков и «независимые католики». Так торжествовало наше Русское Православие.

Сохранились запросы владыки Нестора в Зарубежный Архиерейский Синод по поводу этого последнего дела и ответ на него из Белграда.

«Церковь и участок земли в Коломбо, – писал Владыка 28 октября 1938 г., – переданы Православной Церкви священником от. Иосифом Альварэшом. <...> Официально от. И. Альварэш не заявлял о своём желании присоединиться к Православной

Церкви, так как он ещё присматривается к нам и знакомится с вероучением и обрядами Православной Церкви. Но имею все основания полагать, что таковое желание воссоединиться со Святой Православной Церковью будет проявлено указанным священником в ближайшее время. <...>

В среде священников и пасомых Англиканской церкви на Цейлоне заметно глубокое движение к Православной Церкви. Желание быть присоединённым к Православной Церкви неоднократно выражал столь часто мною упоминаемый от. Джиявардена, а вместе с ним 12 священников настоятелей местных англиканских храмов. Желание своё все они выражали пока совершенно конфиденциально». Архиепископ Нестор спрашивал благословения, как присоединять к Православию указанных священников.

Была и ещё одна проблема: «Кроме того, возникает в Коломбо вопрос о календаре, так как местная греческая колония категорически настаивает на новом стиле. Между тем греки здесь с первых же шагов нашей Миссии приняли в ней ближайшее участие как денежной помощью, так и моральной поддержкой. Без них нам ничего не удалось бы осуществить. Конечно, основным календарным стилем нашей Миссии будет хранимый Русской Православной Церковью старый стиль календаря, но я очень прошу разрешения в то же время совершать для греческой колонии в Главные праздники богослужения и по-новому стилю»201.

Ответ был отправлен 22 декабря 1938 г. за подписью митрополита Анастасия (Грибановского). Отца Иосифа Альварэша разрешено было принимать третьим чином, то есть «после прочтения подписанного им исповедания Православия». Англиканских священников из-за отсутствия мнения по этому поводу Архиерейского Собора разрешалось пока «после вышеупомянутого исповедания веры и письменного прошения, а также исповеди принимать в общение с совершением нового рукоположения».

По поводу же календарного вопроса был получен следующий ответ: «Ходатайство о разрешении в некоторые праздники совершать богослужения по новому стилю отклонить как вследствие того, что стиль этот не принят всею Православной, а в частности Русскою, Церковью, так и потому, что совершение богослужений по разным стилям могло бы оказаться соблазнительным для новообращенных»202.

Когда владыка Нестор вернулся в Харбин к своей пастве, иезуиты, что называется, опомнились: с помощью подкупленных людей они стали ломать ворота усадьбы, били камнями стёкла храма и тому подобное. Наконец, они подали на Владыку в суд как на незаконно захватившего ватиканское имущество. По телеграфу из Харбина архиепископ Нестор уполномочил трёх лиц отстаивать наши законные интересы. Вскоре суд признал Владыку единственно законным владельцем, однако начавшаяся война Японии с Англией, а потом и с Америкой отрезала Маньчжурию от Цейлона, и Архиепископ остался в неведении о дальнейшей судьбе русского православного храма и усадьбы.

Выбор

      В июле 1937 г. Япония начала военные действия непосредственно в Китае. Пекин был взят 28 июля. Перемены, разумеется, немедленно почувствовали и в Маньчжурии.

В 1937 г. в харбинской газете «Наш путь» появилась небольшая статья архиепископа Нестора «Пушкин и современность»: «Среди мучительных переживаний современности, когда наша Родина стонет под тяжким гнетом, а мы, её изгнанники, едим горчайший хлеб изгнания в нищете и унижении, когда отчаяние порой готово охватить малодушное настрадавшееся сердце, – радостно вдруг осознать не разумом только, но сердцем почувствовать, что вопреки всем унижениям, всякому презрению, которых мы пьем полную чашу, всё же принадлежим мы к великому, к величайшему в мире народу.

А это чувство, это неоспоримое сознание никто в нас не будит так ярко, как именно Пушкин – “наше всё”, по словам Достоевского.

И недаром с именем Пушкина в дальнейшей истории русской мысли так связаны крупнейшие переломные моменты оживления и пробуждения национальных светлых чувств. Таким моментом было торжество открытия памятника Пушкину в Москве в 1880 году, а когда огненным словом Достоевского, именем Пушкина русское общество оказалось пробуждённым от чар интернациональных и революционных бредней и вдруг почувствовало себя снова русским, православным, облечённым высшим духовным призванием. Быть может, это духовное пробуждение отсрочило на сорок лет нашу тяжкую катастрофу и дало много здоровых ростков в русской душе, не умерших и доселе.

Кто знает, какие последствия для пробуждения русского чувства будет иметь нынешнее чествование его имени. Не будет ли оно связано с зарей возрождения нашей Родины?

Да свершит это чудо Господь»203.

1938–1939 гг. были временем активных действий японцев на Дальнем Востоке против СССР. Вспомним бои 1938 г. у озера Хасан, а в 1939 г. – у реки Халхин-Гол в Монголии. Шла подготовка и к иным событиям.

«Квантунская армия, – пишет Дж. Стефан, – на всякий случай имела план наступательных действий против СССР, условно называемый “Оцу”204. Выработанный генеральным штабом в 1934 г. план предусматривал кинжальный удар, отсекающий Восточную Сибирь и советский Дальний Восток от остальной части СССР. Часть войск должна была защищать западные рубежи Маньчжоуго от нападения из Внешней Монголии, главным же силам предстояло атаковать Советский Союз в двух направлениях. Дивизии, сосредоточенные в нижнем течении Сунгари и у станции Пограничная, должны были занять Хабаровск и изолировать всё Приморье, включая Владивосток – главную базу Тихоокеанского флота. Другая группа войск, двигаясь от Маньчжоули на северо-запад, захватила бы Читу и Иркутск, отрезая тем самым Забайкалье. Нацеленный на ключевые станции Транссибирской железной дороги, план “Оцу» учитывал уязвимость системы снабжения частей Красной армии на Дальнем Востоке. Советские войска, во всём зависевшие от железной дороги, были вытянуты вдоль неё в одну линию. Стратеги Квантунской армии рассчитывали, что, перерезав дорогу в Иркутске и Хабаровске, японцы смогут уничтожить лишённые поддержки красноармейские части ещё до прихода подкреплений из Европейской части России»205. Этим планом предусматривалось создание «Дальневосточного антикоминтерновского самоуправления», составить которое должны были представители эмиграции.

Понятно, что при таких обстоятельствах японцы внимательно наблюдали и за внутренним состоянием ближайшего тыла. Таковым, как известно, была Маньчжурия. При этом русской эмиграции, учитывая особенности её формирования, уделялось особое внимание.

Настроения владыки Нестора начала 1930-х годов не отличались от мнения большинства эмигрантов. В «Очерках Дальнего Востока» (Белград. 1934. С. 60) он, например, писал: «Нет сейчас русского ни за рубежом, ни тем более в пределах нашей родной страны, который не сознавал бы, насколько важно было бы сейчас для России, для всего нашего национального дела вооруженное столкновение Советской России с любым достаточно сильным противником». Тем не менее, архиепископ Нестор стал одним из главных объектов самых изощренных интриг.

Сведения о нём усердно собирали сотрудничавшие с японцами соотечественники. «Некоторые русские, – писал историк Дж. Стефан, – сделались стукачами – они тёрлись на вокзалах, в гостиницах и кафе, слушали обрывки разговоров и доносили о подозрительном поведении. Были стукачи явные, как, например, некий желчный грек, который постоянно сидел в вестибюле отеля “Модерн”. Другие работали тайно. И людям приходилось подумать дважды, прежде чем сказать что-нибудь откровенно – даже близкому другу»206.

Секретные агенты не брезговали ничем. В ход шли совершенно фантастические сведения о родителях Владыки, о его образе жизни, о благодетелях Дома Милосердия (воистину, старый обманщик до сих пор ничего нового не придумал!). Сознавая шаткость таких «обвинений», соглядатаи заключали: «Всё вышеизложенное необходимо, проверить, ибо приближаются сроки, когда один предатель в наших рядах будет гораздо опаснее десятка открытых наших противников»207.

Агенты обращали внимание на то, что отцом секретаря епископа Нестора игумена Нафанаила был пресловутый обер-прокурор Святейшего Синода при Временном правительстве В.Н. Львов, впоследствии обновленец. Припомнили Владыке и то, что он предъявлял митрополиту Харбинскому Мефодию грамоту, полученную им в своё время от митрополита Московского Сергия (Страгородского)208.

Удивительную способность выдавать белое за чёрное демонстрировали соглядатаи в своих донесениях. Награждение югославским орденом Святого Саввы Владыки, а через него «ряда лиц в Харбине», вызвало, утверждали они, «большое волнение среди местных югославян»209. Чехословацкому консулу в Харбине Выбиралу приписывали «недовольство» назначением архиепископа Нестора «старшиною местных югославян», а также тем, что он «получил югославянское подданство»210.

Но даже таких «фактов» явно не хватало. Тогда их решили заменить самой изощренной выдумкой и клеветой...

26 июля 1938 г. харбинская газета «Заря» опубликовала заявление архиепископа Нестора, полученное из Лондона:

«Некий господин Моллер пишет: “...Например, в ложе розенкрейцеров состоит популярный русский архиепископ Камчатский и Петропавловский Нестор, друг харбинских иудо-масонов. Факт его пребывания в указанной сатанинской ложе был установлен 22 декабря 1933 года в гор. Харбине на квартире русского почтенного и уважаемого генерала Н.П. Злобина, где это обстоятельство подтвердил присутствовавший в качестве гостя один розенкрейцер, защищавший ложу как филантропическую организацию и ссылавшийся на архиепископа Нестора как на общественный авторитет” (Г. Моллер “Враги Вселенной”, часть 1-я, 1936 г. Издательство “Голос Правды”. Гамбург – Прага – Рига, стр. 152).

Кто-то, скрывающий своё имя, неведомый мне, вписал моё имя в ложу розенкрейцеров в г. Харбине и называет меня масоном. Я совершенно не знаком ни с ложей розенкрейцеров, ни с какими другими масонскими ложами, никогда не имел с ними ничего общего и никогда не интересовался ими, так как я Божией милостью Архиерей Русской Православной Церкви и носитель Божией благодати, и моя совесть чиста и незапятнана никаким прикосновением к масонству.

Приписываемое мне вышеприведённое обвинение и опорочение моего имени причастностью к масонству я объявляю грязной клеветой, кому-то и для чего-то нужной. И в первый раз в жизни за 31 год моего пастырства и 22-й год моего архипастырского служения с душевной тугой налагаю на тех русских православных людей без различия их сана или звания, которые позволяют себе подобную клевету на архиерея, – отлучение от Церкви. И никакой другой архиерей или духовник не может снять с виновных этого отлучения, пока сами виновные не покаются предо мной в своём грехе, за который, если они веруют в Бога, будут они отвечать на Страшном Суде Божием. Для не верующих, конечно, моё настоящее заявление не имеет значения. Я связываю совесть верующего клеветника, чтобы привести его к сознательному покаянию. Лицами, взявшими на себя дерзость клеветы на архиерея, а потому подлежащими отлучению, почитаю я всех тех, кто соучаствует в составлении клеветы и распространении её. Те, кто, по неведению, поверив злому обману; приняли участие в этом тяжёлом грехе, должны написать мне, и тогда я сниму с них своё настоящее отлучение.

В наше время некоторые русские люди в тоске по Родине действительно болеют болезнью, которая может назваться масономания. И в каждом неугодном им человеке они видят опасного врага, жидо-масона. Сколько хороших видных представителей старой России было таким образом оклеветано.

Знаю я, что в настоящее время многих соблазняют и увлекают в свои сети различные враждебные нашей вере и Церкви организации и общества. С этим надо бороться, но клевета и обман, приписывающие масонство лицам, никакого отношения к тому не имеющим, служат не делу нашей Церкви, а делу Её врагов.

Приведённая заметка и другие инсинуации возводят клевету не только на меня; но и на то благотворительное человеколюбивое филантропическое дело, которое я веду в Харбине, – Дом Милосердия. Этот приют содержится мною на средства, поступающие от церкви в честь иконы Божией Матери Всех скорбящих Радости, куда приносят свои трудовые лепты верующие русские люди. Клевета на Дом Милосердия является , клеветой на милость Царицы Небесной и на доброе дело богомольцев нашей церкви.

Настоящее моё заявление об отлучении клеветников представляю я Священному Синоду Русской Православной Церкви Заграницей и посылаю в редакцию “Голоса Правды”, взявшего на себя большую дерзость писать неправду о моём имени. Все газеты и журналы прошу перепечатать где бы то ни было полностью, моё настоящее заявление об отлучении от Церкви клеветников.

Божией милостью

смиренный НЕСТОР,

архиепископ Камчатский и Петропавловский.

6/19.6.1938».

Заявление Владыки вызвало шок среди его противников.

Уже в день его публикации, 26 июля, с упомянутым архиепископом Нестором генералом Н.П. Злобиным беседовал сотрудник харбинской газеты «Время» Герасимов: «Злобин заявил, что у него на квартире никогда подобного совещания не было, что в то время как раз болел скарлатиной его сын и что вообще он ни о чём подобном не знает. Он выдал Герасимову письмо, в коем пишет, что, всё сказанное автором книги о арх[иепископе] Несторе ложь и выдумка, что он всегда уважал и поныне уважает арх [иепископа] Нестора и никакого участия в истории против него не принимал»211.

Вскоре стали известны и авторы клеветнической брошюры. «По сведениям, идущим из православных кругов, анафема, которую наложил <...> еп. Нестор, касается о. Аристарха Пономарева, В.Ф. Иванова212 и Васи Голицына. <...> Говорят, что Пономарев выпустил в Шанхае книгу про еп. Нестора, причём помечено, что книга издана в Берлине. <...> Эта книга и была главным образом причиной оглашения анафемы»213. Донесение другого агента, со ссылкой на «духовенство Дома Милосердия», подтверждает, что автором брошюры был настоятель Модягоуского214 прихода, епархиальный миссионер протоиерей Аристарх Пономарев. «В книге, – сообщалось в доносе, – приведены настолько скандальные детали, что Собор Епископов заинтересовался делом и потребовал объяснений. Вот почему Нестор в доказательство, что всё про него написанное ложь, анафематствовал своих противников. По словам [духовенства] Дома Милосердия, местное высшее духовенство настроено против Пономарева и ожидает, что в Сремских Карловцах произойдут серьёзные события»215 216.

В.Ф. Иванов пытался бодриться. «По моему мнению, – заявил он в частной беседе, – местные церковные власти не будут считаться с этой анафемой, т. к. в таком случае мне и многим другим пришлось бы запретить посещать храмы и т. п. Во всяком случае, настоящее выступление архиепископа Нестора нельзя назвать своевременным...»217 Для того чтобы вполне понять последнюю фразу, следует вспомнить о планах японцев в конце 1930-х годов.

Из одного источника, имевшего отношение к японской разведке, можно заключить, что в июне-июле 1938 г. ожидался свободный въезд во Владивосток. В состав же будущего предполагаемого Сибирского правительства, которое должен был возглавить генерал Г.М. Семенов218, входил и В.Ф. Иванов219.

Следует подчеркнуть, что реакция русского православного населения Маньчжурии была неблагоприятна для клеветников. «За последнее время, – доносили агенты, – замечается резкая перемена в отношении к этой анафеме местных эмигрантов. Теперь большинство стало на сторону Нестора, считая, что не подобает выступать против епископа с подобного рода обвинениями»220.

Потерпев полное фиаско, «доброжелатели» Владыки не оставили своих намерений. На этот раз они попытались столкнуть его с Зарубежным Синодом. В 1939 г. в берлинской газете «Слово» была напечатана корреспонденция из Харбина о том, что архиепископ Нестор, возвратившись с синодальной конференции, проходившей в Сремских Карловцах, вручил благодарственную грамоту Синода некоему Кауфману. Причём текст корреспонденции был составлен таким образом, что главный редактор одной из харбинских газет Е.С. Кауфман был нарочито смешан с доктором А.И. Кауфманом, возглавлявшим еврейскую общину Харбина.

В Харбин из Зарубежного Синода был немедленно послан запрос за подписью митрополита Анастасия (Грибановского).

«Нестор, – говорится в донесении, – написал Анастасию ответ, в котором указал, что грамота была вручена не еврею Кауфману, а Е.С. Кауфману, родившемуся от православных родителей, хорошему христианину, и его газете, в редакционном составе которой нет ни одного еврея. В письме указано, что смешение в корреспонденции двух Кауфманов произошло безсомненно нарочито»221.

16 октября 1941 г. исполнилась четверть века архиерейства владыки Нестора. Предстоял также 35-летний юбилей служения его в священном сане. За свои труды Заграничным Архиерейским Собором и Синодом в 1941 г. архиепископ Нестор был награжден бриллиантовым крестом на клобук. Об этом он был извещён архиепископом Гермогеном (Максимовым,  1945), являвшимся членом-представителем Русской Церкви Дальнего Востока в Архиерейском Синоде.

С началом Великой Отечественной войны Православная Церковь в Китае и Маньчжурии оказалась в изоляции от всего Православного мира.

«...Японской администрацией края парализована вся хозяйственная жизнь эмиграции, исковерканы и больше чем наполовину уничтожены русские школы, <...> некоторые из священников подверглись тяжёлым репрессиям, избиениям и даже смерти. Наличные иерархи, а именно Высокопреосвященнейший митрополит Мелетий [Заборовский], Высокопреосвященнейший архиепископ Нестор [Анисимов], Высокопреосвященнейший архиепископ Виктор [Святин], Высокопреосвященнейший архиепископ Димитрий [Вознесенский], Преосвященнейший епископ Иоанн [Максимович] и Преосвященнейший епископ Ювеналий [Килин], не находятся между собой в дружеском согласии»222, – писал в рапорте Патриарху Московскому и всея Руси Алексию (Симанскому) священник Богородско-Казанской Табынской женской обители в Какагаши близ Дайрена (Дальний) протоиерей Иоанн Петелин.

Последнее обстоятельство сыграло немаловажную роль в страшном искушении, выпавшем на долю русской эмиграции на Дальнем Востоке.

Как писал архимандрит Константин (Зайцев) (в предвоенное время он, будучи ещё мирским человеком, служил у японцев по Министерству иностранных дел): «Создана была для не-японцев целая идеология, совершенно искусственная, но единственно способная уверить японца, что он действительно победитель. Практически это в Харбине выразилось так. Сначала японцы потребовали у всех, кто хоть какое-нибудь общественное дело делает, начинать его с поклона в сторону императора. Школа ли, присутственное ли место, официальная какая организация – все и всегда обязаны так начинать каждый день. Тут ещё ничего дѵховно-недозволительного не было: знак почтения в отношении действующей власти. Потом постепенно стали давать понять, что поклон этот делается не только в сторону дворца, но и в сторону “храма” – богини Аматерасу»223.

«В государстве Маньчжудиго, – наставлял в 1943 г. русский эмигрантский журнал “Движение молодежи», – законом предписывается все наиболее выдающиеся дни и события в жизни населения отмечать проведением государственных церемоний. Церемония является для всех нас символом глубочайшего уважения и почитания государственного строя страны, уважения к религиозным верованиям, быту и нравам народов, населяющих эту страну»224.

Епархиальный миссионер протоиерей Аристарх Пономарев в годовом отчете подтверждал, что виднейшие представители русской эмиграции, подавая пример соотечественникам, не только поклонялись богине, но также участвовали в ритуальных жертвоприношениях225. Харбинская газета «Время» сообщала, например, 6 февраля 1944 г. об открытии накануне съезда руководителей русской эмиграции в Маньчжурской империи, начавшегося молебном в Свято-Николаевском соборе и поклонением в храме «Харбин- Дзиндзя».

«Богиня Аматерасу, – увещевал сомневающихся начальник Японской военной миссии, – прародительница Императорской династии. Отвергнуть её – значит отвергнуть весь наш государственный строй... Вы, конечно, можете иметь своих богов – Христа, Кришну, Будду, Конфуция, Магомета – это ваше частное дело, но все эти ваши боги пребывают в свете великой богини солнца Аматерасу»226

«В особые дни все школы, по классам, строем во главе с учителями, идут к Собору, сбоку от которого стояло какое-то подобие храма, и все должны были, перед всем известной часовней Божией Матери – делать эти поклоны в сторону этого подобия храма... И делали! Что касается детей, то, конечно, часто не давали они себе даже полного отчета в смысле совершаемого. Но тут бывали и исключения. По соседству с нами жила одна семья, так девочка их, одного уже из старших классов, с плачем выбежала из строя и примчалась домой – не может она этого делать... Но, по общему правилу, все так делали...»227

Другая подобная картина. Русская школа в Трехречье. В присутствии благочинного и казачьего атамана проходит собрание, на котором зачитываются составленные японскими властями «Наставления верноподданным»: «Мы, верноподданные, должны благоговейно почитать богиню Аматерасу Оомиками». «Я невольно взглянул на отца благочинного, – вспоминает очевидец, – стараясь определить впечатление, произведённое на него этими словами, но отец Прокопий, к сожалению, сидел с опущенной головой; тогда я перевёл взгляд на атамана и молодежь. На их лицах была написана безнадежная покорность, безразличие и скука»228.

Японский следователь, ведший дело нашедшегося всё же человека, который, как христианин, отказался отдавать неподобающие почести синтоистской богине, недоумевал: «Что вас заставляет так упорно отстаивать ваши убеждения? Только вы один протестуете против почитания нашей богини Аматерасу. Нигде, даже в Харбине, где живут тысячи русских и ваши архиереи, этот вопрос не вызывает никаких возражений»229.

Более того, находились и такие, что оправдывали...

«Как правительственные чиновники, так за ними и некоторые пастыри харбинские, – свидетельствовал епархиальный миссионер протоиерей Аристарх Пономарев, – пытались затушевать дело измены Христу и Церкви Бога Живого различными софизмами, как, например: “Вы, ведь, – защитники истинного и единственного поклонения “в духе и истине”, кланяетесь вашим знакомым ниппонцам – почему же не хотите поклониться храму, посвященному героям ниппонцев?”. Кланяющиеся храму в память основания государства кланяются богине Аматерасу – прародительнице Императорской династии. Таков дух основания государства»230. Более того, позднее на епископском совещании, специально посвященном обсуждению создавшегося положения, по свидетельству секретаря священника Леонида Упшинского, находились, как это ни чудовищно, оправдывающие такие поклоны: «Заседание было бурным, так как некоторые возражали, что... Аматерасу Оомиками – не богиня, а Прародительница»231.

(Господи, как же правы суды Твои: не хотели чтить своего Всероссийского Императора, злословили его, – кланяйтесь императору японскому. Соучаствовали в свержении Им установленной власти, поправ тем самым веру своих отцов, – кланяйтесь языческому идолу.)

Но, разумеется, не во всех иссякла вера.

Архиепископ Нестор обратился к митрополиту Харбинскому Мелетию с просьбой оградить православных людей и прежде всего детей от участия в богопротивных церемониях. «Мой одинокий голос, – писал позднее, 26 октября 1945 г., в рапорте Патриарху Владыка – остался неподдержанным, а поклонение продолжалось. Защитить же себя в то время ещё можно было, примером чего служит русская гимназия в Дальнем, бывшем Дайрене, где директор В. С. Фролов, столкнувшись с “поклонениями”, отстоял перед Дайренской военной миссией свою русскую гимназию от служения этому языческому культу и не водил детей на поклонение к храмам. Так же поступили в Харбине руководители униатских школ и приютов. Мой приют, Дом Милосердия, я никогда не пускал на эти поклонения и ни на какие японские праздники или события»232.

В церковной среде, правда, не тотчас, возникло сопротивление. Харбинским властям были направлены «Основные положения Православной веры» – документ, составленный по инициативе епископа Хайларского Димитрия (Вознесенского) и подписанный митрополитом Мелетием (Заборовским), архиепископом Нестором (сделавшим несколько критических замечаний) и епископом Ювеналием (Килиным). Как считал владыка Нестор, «доклад этот был написан вычурным, трудным для понимания языком с трактовкой Православного богословского учения Русской Церкви. Для перевода на японский язык очень труден и для японцев совершенно непонятен... Доклад не достиг своей цели и возбудил только злобу и неприязнь японцев к русскому духовенству»233.

Впоследствии вопрос обсуждался на епископских совещаниях (8 сентябри и 2 октября 1943 г., 2 мая, 31 августа и 21 декабря 1944 г.). 12 февраля 1944 г. митрополит Мелетий подписал «Архипастырское послание православному духовенству и мирянам Харбинской епархии», в котором поклоны эти объявлялись грехом, недопустимым для православного христианина. Послание это огласили с Церковного амвона, опубликовано же оно из-за опасения недовольства японских властей не было. Что же японцы? Отношение их к подобным явлениям, по словам архимандрита Константина (Зайцева), «было обычно таким: их тактика должна была вызвать “добровольное» выполнение требуемого! Никаких видимых проявлений принуждения не должно быть! Тех, кто после этого не совершали поклонов,– не трогали. Не трогали и тех представителей духовенства, которые соответственно себя вели. Но моё положение было иное: я был мирянин – и не в своё дело вмешался: Меня надо убрать»234. И не только убрать, но и выслать в... советскую Россию.

Характерно; что после подписания «Основных положений Православной веры» архиепископ Нестор не принимал никакого участия в дальнейшем обсуждении этого вопроса. Формальным поводом был особый, независимый от Харбинской епархии, канонический статус Владыки. Подлинные причины заключались, вероятно, в несогласии с тем, как пытались решать эту проблему.

Известно, что в мае 1944 г. митрополит Мелетий вместе с двумя своими викариями, по настоянию начальника полиции г. Харбина господина Кобаяси, подписали следующий документ: «Даём обещание не высказываться против государственных церемоний публично на время войны, при условий, если не будет принуждения к поклонениям, предоставляя таковые на совесть каждого. Принуждением будет, если заставят кланяться насильно; если же добровольно, то это будет делом каждого; и если разъяснения властей успокоят совесть православных, то это не будет принуждением»235.

Ознакомившись с «письменным обещанием», архиепископ Нестор охарактеризовал его как недопустимый компромисс. У Владыки имелось собственное обращение по поводу поклонов, которое было одобрено епископским совещанием и оглашено архиепископом Нестором 4 ноября за богослужением на Камчатском подворье236.

Какие же выводы можно сделать из всей этой истории с поклонами? Прежде всего, оказалась забытой вся история первохристиан, были преданы подвиги тысяч христианских мучеников. И ведь, заметьте, отказ поклониться языческому капищу смертью не грозил, могли последовать лишь какие-то ущемления, неудобства. Но и на такие микроскопические жертвы большинство русских, именовавших себя православными и осуждавших своих малодушных братьев и сестёр в России, были не готовы. И ещё, заметьте, на поверхностный взгляд, в эмиграции был не худший отбор людей. Но только вот по какому признаку «не худший»? Митрополит Сергий Японский в одном из своих писем того времени писал: «В шанхайских газетах так и печатают: состоится панихида протеста... То-то до Бога дойдёт!»237

Но Бог милостив: в условиях охватившего тогда дальневосточную (говорим о том, что знаем точно) эмиграцию духовного нечувствия Он не довёл дело до выбора перед каждым эмигрантом, каковой должен был сделать К.И. Зайцев (будущий архимандрит Константин): поклоны языческому храму или высылка в советскую Россию на верную смерть. Если бы это было попущено, сколько бы душ погибло безвозвратно...

По свидетельству отца Нафанаила, «во время войны столкновение православного духовенства с японскими властями чуть-чуть не привело к кровавой развязке. Вторжение советских войск остановило это столкновение. Но православной церковной и общественной русской жизни в Харбине, этому почти на 30 лет дополнительно сохранившемуся уголку прежней Православной России, пришёл конец»238.

Милый город, горд и строен,

Будет день такой,

Что не вспомнят, что построен

Русской ты рукой.

Пусть удел подобный горек, –

Не опустим глаз:

Вспомяни, старик историк,

Вспомяни о нас239.

«Один японский дипломат в Шанхае, – писал американец Дж. Стефан, – в 1944 г. мрачно докладывал, что 90% русских эмигрантов в Восточной Азии настроены просоветски. Помимо побед Красной армии, сочувственное внимание эмигрантов привлекали перемены в СССР – частью реальные, частью мнимые, – происшедшие после 1941 г. Терпимость Сталина к Православной Церкви во время войны рождала отклик у верующих. Восстановление знаков отличия в Красной армии импонировало бывшим царским офицерам. <...> Роспуск Коминтерна в мае 1943 г. говорил об отказе от идей мировой революции и пролетарского интернационализма. Своё тяготение к Советскому Союзу эмигранты выражали по-разному. Советские консульства в Харбине, Синьцзяне, Дайрене, Тяньцзине, Бэйпине и Шанхае захлестнула волна просьб о советском гражданстве. Молодые эмигранты рвались в Красную армию. Обладатели советских паспортов, в том числе бывшие “редиски», говорили о репатриации. Торговцы искали покровительства у советских дипломатов. Банкиры вдруг открыли для себя достоинства социализма. Тысячи людей, в 1932 г. приветствовавших японцев, а в 1941 г. – Гитлера, в 1944 г. аплодировали Сталину. Конечно, этот новый порыв выглядел более искренним, потому что он был основан не только на желании выжить, но и на любви к родине»240.

«Ни японцы, ни русские, – описывает дальнейшие события тот же историк, – не знали, что судьба Маньчжоуго уже была решена. В секретном соглашении, подписанном 8 февраля 1945 г. в Ялте Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, Соединённые Штаты и Великобритания давали санкцию на советские территориальные и прочие приобретения на Дальнем Востоке и обещали обеспечить согласие на них Чан Кайши. В свою очередь, Сталин обязался нанести удар по Японии через три месяца после капитуляции Германии. После этого дипломаты освободили сцену для военного финала, хотя многим актерам были ещё неведомы их роли. <...>

8 августа в 17.00 в своём кремлёвском кабинете Молотов вручил японскому послу Сато Наотакэ ноту, где говорилось, что с 9 августа Япония и СССР будут находиться в состоянии войны. В этот момент в Хабаровске наступила полночь, и маршал Василевский только что приказал советским войскам начать сжимать клещи. Через десять минут передовые части Забайкальского фронта без шума проникли в Маньчжоуго. В течение часа границу перешли подразделения Первого и Второго Дальневосточных фронтов; кое-где наступлению предшествовала артиллерийская подготовка, в других местах оно началось скрытно под покровом грозы. <...>

В последующие три дня Квантунская армия была смята, как тростник под паровым катком. Три советские группы армий прорвали внешнюю линию обороны и двигались к Синьцзину и Мукдену с востока, запада и севера. В некоторых местах части Красной армии тихо переходили границу и овладевали позициями японцев, не давая им сделать ни единого выстрела. <...>

18 августа части генерал-майора Г.А. Шелахова вошли в Харбин. <...> На рассвете 19 августа красноармейцы заняли железнодорожные вокзалы и мост через Сунгари, а на главных дорогах установили посты. <...> Марионеточный император Маньчжоуго Генри Пу И был схвачен советскими военными на аэродроме Мукдена, где он пытался сесть на самолёт, готовый к вылету в Японию241. <...> 19 августа площадь у собора в Новом городе заполнили тысячи русских эмигрантов, кричавших “ура” советским солдатам и размахивавших красными флагами. <...> Архиепископ Нестор отслужил на соборной площади в Харбине благодарственный молебен, на котором, сняв головные уборы, стояли и красноармейцы»242.

Ещё до издания обращения Патриарха Алексия (Симанского) к архипастырям и клиру, находящимся в подчинении Заграничного Архиерейского Синода, русские епископы Дальнего Востока направили Святейшему 26 июня 1945 г. своё обращение:

«Наша Дальневосточная Православная Церковь за границей и, в частности, Харбинская епархия, в течение всего своего существования с 1922 г., по милости Божией пользовалась тишиной и миром во внутренней своей жизни; Церковь умножалась, приходы устроились, насаждались рассадники духовного просвещения – Богословский факультет и Духовная семинария, и вся жизнь текла по указаниям Соборного определения 1917–1918 гг. и по заветам Патриарха Тихона. Но каждый из нас в эти долгие годы переживал великую душевную тяжесть, будучи оторван прошедшими событиями от нашей святой Матери родной Российской Православной Церкви. В настоящее же время благодаря великой милости Господней снова радостью забились сердца наши, ибо, почитая себя верными сынами святой Матери нашей Русской Православной Церкви (мы всегда в храмах наших поминали православное епископство Церкви Российский и богохранимую страну Российскую), мы снова имеем возможность возносить в молитвах наших имя первосвятителя Церкви Российской – Святейшего отца нашего Алексия, Патриарха Московского и всея Руси, законного преемника Святейшего Патриарха Тихона, избранного Поместным Собором 1945 г., имеющего каноническую связь с прошлым Собором 1917–1918 гг. Всем этим великую радость и милость послал нам Господь, ибо не оставил нас сирых – воздвиг нам отца, Святейшего Патриарха Московского и всея Руси, поминаемого ныне нами в наших молитвах в храмах наших за богослужением. Смиренно припадая к стопам Вашего Святейшества и испрашивая Вашего Первосвятительского благословения, усердно молим Ваше Святейшество раскрыть нам объятия отца, принять нас под высокую руку Вашего Первосвятительского окормления». Обращение было подписано митрополитом Харбинским и Маньчжурским Мелетием (Заборовским), архиепископом Камчатским и Петропавловским Нестором (Анисимовым), архиепископом Хайларским Димитрием (Вознесенским) и епископом Цицикарским Ювеналием (Килиным)243.

1 октября 1945 г. Патриарх Алексий благословил епископа Ростовского и Таганрогского Елевферия и священника Григория Разумовского посетить Харбин и «воссоединить находящихся в расколе» на территории Маньчжурии архиереев. «Наша делегация, – писал Святейший митрополиту Мелетию в телеграмме 7 декабря 1945 г. благополучно вернулась в Москву. С отеческой радостью и любовию принимаем возвращение в лоно Матери-Церкви архипастырей, клира и мирян Харбинской, Камчатско-Петропавловской и Китайско-Пекинской епархий...»244

После того как делегацию заслушали на заседании Святейшего Синода, 27 декабря было принято особое определение. «...Было решено, – пишет отец Дионисий Поздняев, –считать воссоединенными с Русской Православной Церковью с 26.10.45 архипастырей: митрополита Харбинского Мелетия (Заборовского), архиепископа Димитрия (Вознесенского), архиепископа Нестора (Анисимова), архиепископа Виктора (Святина), епископа Цицикарского Ювеналия (Килина) и Начальника Корейской Миссии архимандрита Поликарпа (Приймака), клир и мирян Харбинской епархии. В пределах Китая и Кореи был образован единый митрополичий округ с присвоением митрополиту титула Харбинский и Восточно-Азиатский. Хайларское и Цицикарское викариатства Харбинской епархии упразднялись. Высокопреосвященнейшему митрополиту Мелетию по болезни предоставлялся отпуск, временно управлять митрополичьим округом назначался архиепископ Нестор. Архиепископ Димитрий и епископ Ювеналий возвращались в Россию. Митрополиту Нестору предписывалось направить все православные силы на возобновление и развитие миссионерской работы, причём особое внимание следовало обратить на реорганизацию учебного дела в Маньчжурии. Московская Патриархия отказывалась от установленных церковных отчислений в пользу развития миссионерской деятельности»245.

Назначение архиепископа Нестора не было случайным. ещё только начавшаяся Великая Отечественная война всколыхнула в архиепископе Несторе патриотические чувства. В маньчжурских храмах звучали его яркие проповеди. От лица православных Харбина Владыка приветствовал вступившую в город Советскую армию. Вместе с маршалом Р.Я. Малиновским стоял на почётных трибунах, присутствовал на торжественных официальных приёмах.

Между тем Патриаршим указом от 11 июня 1945 г. Восточно-Азиатский Митрополичий округ был преобразован в Восточно-Азиатский Экзархат Московского Патриархата. Побудительными причинами этого, считают исследователи, был особый канонический статус Харбинской епархии246 и занятие её территории Советской армией. Именно это позволяло ей претендовать на первенство на Дальнем Востоке. Экзархом был назначен Высокопреосвященный Нестор с, присвоением ему титула митрополита Харбинского и Маньчжурского.

Многогранная деятельность митрополита Нестора в этот период ещё ждёт своего исследователя. Есть сведения, например, что Московская Патриархия пользовалась в эти годы печатными изданиями Харбинской епархии247.

В самом начале лета 1948 г. митрополит Нестор собирался в Москву на Совещание глав и представителей Поместных Православных Церквей. На сердце у Владыки была тревога. О том, что он готов был к самым неожиданным событиям, свидетельствовала его забота о самых дорогих ему памятных вещах – первом архиерейском саккосе, митре, вышитой мамой, золотом наперсном кресте на Георгиевской ленте, орденах и архиве. На всякий случай он передал их на хранение надежным людям. 13 июня, в Неделю святых отцев, в кафедральном соборе Харбина духовенство епархии служило молебен о собирающемся в путешествие митрополите Несторе.

На следующий день, в понедельник, рано утром он был задержан в Харбине китайцами248. Вместе с ним арестовали секретаря Епархиального совета Е.Н. Сумарокова, секретаря Владыки, священника Василия Герасимова и монахиню Зинаиду (Бридди). «Китайское правительство (коммунистическое), – пишет отец Дионисий Поздняев, – информировало Генеральное консульство СССР в Харбине о том, что митрополиту Нестору инкриминируются деяния политического характера. 22 июня консульство было информировано о том, что заключённые не подлежат освобождению и депортируются – вероятно, по просьбе дружественных советских властей – в СССР. В Хабаровске митрополит Нестор на суде был обвинён в антисоветской деятельности...»249.

Со слов самого Владыки, ему ставились в вину книга «Расстрел Московского Кремля», участие в перенесении мощей преподобномученицы Великой Княгини Елисаветы Феодоровны и совершение панихид по Алапаевским мученикам250.

В узах

      Отбывая заключение в мордовском посёлке Явас, находившемся вблизи Саровской пустыни и Дивеевского монастыря, вместе с другими заключёнными Владыка оказался в 1951 г. на работах в самом Дивееве. Кто-то из лагерников узнал домик блаженной Паши251 (сохранившийся, кстати, и до сих пор). И митрополит Нестор не мог не вспомнить о своём приезде сюда сорок лет назад...

Впоследствии Владыка часто вспоминал об этой своей удивительной встрече с блаженной Пашей Саровской. Произошло это ещё когда он, будучи иеромонахом, на обратном пути из Петербурга приезжал в Саров поклониться мощам преподобного Серафима Саровского. После этого он «отправился в Дивеевскую обитель, где в подвиге юродства подвизалась известная всей России блаженная Паша. Отец Нестор с детских лет чтил её как величайшую подвижницу и аккуратно собирал все газетные и журнальные статьи, посвященные Блаженной, так что у него с течением времени накопились целые папки. И вот он оказался на пороге келлии юродивой. Очень волнуясь, отец Нестор произнёс входную молитву и, услышав в ответ: “Аминь», – отворил дверь. Блаженная, уже седовласая старица, сидела на полу в широком красном сарафане и хомутовой иглой шила из цветных лоскутков куклу. Вдруг, резко подняв голову, она закричала:

– А, Нестор пришёл! Вот когда будешь в Саровском монастыре, тогда... (далее следовала чёрная брань).

После этих слов молодой иеромонах, столько лет почитавший Блаженную, выскочил от неё, словно ошпаренный. Тут же сел он в коляску и вернулся в Саров. Там обошёл всех монахов, желая понять смысл такого поступка Блаженной. Но все отсылали его к старцу-затворнику, который жил в маленькой избушке в лесу. Все окна в избушке были закрашены белой краской, лишь в одном была проделана маленькая форточка, через которую затворник благословлял посетителей. На недоумение отца Нестора старец ответил:

– Не уезжай на Камчатку, навести ещё раз блаженную Пашу.

Послушался его отец Нестор и, как ему ни не хотелось, всё же поехал в Дивеево второй раз. Только вошёл он в уже знакомую ему келлию, как тут же оказался в объятиях Блаженной. Словно родная мать, обрадованная внезапным возвращением сына, она то бросалась его целовать, то суетливо усаживала за стол.

– Самовар, подать самовар, – кричала.

Потом блаженная Паша поила отца Нестора чаем и без меры подкладывала в его чашку сахар.

Спустя много лет вновь оказался владыка Нестор в Саровском монастыре. Теперь здесь размещалась тюрьма. Живя в одном бараке с уголовниками, много пришлось ему претерпеть. В воздухе, пропитанном человеческим потом и табаком, постоянно звучала площадная брань.

– Эх, Паша, Паша! – восклицал Владыка, вспоминая пророческие слова Блаженной...»252

О лагерных годах впоследствии он почти никогда не рассказывал. Только иногда, «когда он вспоминал о том, как сидел в китайских тюрьмах, где подозревался как русский шпион и ему загоняли иглы под ногти, или как в наших тюрьмах пытались согнуть его давно не сгибающуюся ногу, думая, что он притворяется, слёзы начинали капать из его глаз...»253

Заключение он отбывал в мордовских лагерях Явас, где сидел, кстати, вместе с известным исповедником епископом, ныне святителем Афанасием (Сахаровым), и в Чите254. Святитель Афанасий, находившийся в 1947–1954 гг. в Дубровлаге, отмечает: «Здесь был митроп[олит] Харбинский Нестор»255. Освобожден он был лишь в январе 1956 г.

Сохранилась справка, свидетельствующая о том, что он «содержался в местах заключения МВД с 5 июля 1948 года по 10 января 1956 года, откуда освобожден по постановлению Центральной Комиссии МВД СССР от 27.12.55 года досрочно без последующих поражений прав»256.

Согласно лагерной характеристике, Владыка «за время нахождения в Исправительно-трудовом лагере был отнесен по своему физическому профилю к группе инвалидов. Однако, не взирая на свою инвалидность, принимал активное участие в оказании помощи лагерной администрации в проведении ею разных хозяйственных мероприятий и как лучший дисциплинированный и культурный человек был назначен бригадиром и в бригаде к своим бригадникам был дисциплинирован и требовательный в соблюдении внутреннего распорядка. Активное участие принимал в общественно-массовой и культурно-массовой работах, читал лекции и принимал участие в стенной печати. К порученным обязанностям относился добросовестно, лагерный режим не нарушал и в быту служил примером для других»257

Однако лучше всего об условиях, в которых он содержался в лагере, свидетельствует состояние здоровья, в каком он из него вышел. Об этом повествуют дошедшие до нас воспоминания очевидцев.

«...1956 год, – вспоминает духовный сын Владыки, ныне регент хора Патриаршего Соборного Храма Христа Спасителя Н. Георгиевский. – Возвращаются реабилитированные из тюрем. Владыка реабилитирован не был. Он полностью отсидел своё и с длинным списком своих болезней, не умещавшихся на одном печатном листе, был препровожден в Патриархию, где братски встречен Святейшим Патриархом Алексием (Симанским), тут же предоставившим свою дачу для проживания и лечения “Владыки Нестора Камчатского», как все его называли с глубочайшим уважением и так почтительно, что было сразу понятно, что человек он особенный.

В один из весенних вечеров 1956 года как всегда пришёл с работы из Патриархии папа и тихонько сказал нам с мамой, что освобождённый из ссылки митрополит Нестор помещён в Переделкино, на дачу Патриарха, где его осмотрят врачи, и что, когда он окрепнет, мы съездим к нему получить благословение. По папиному тону стало ясно, что он говорит о каком- то необычном Архиерее. Я, конечно, попросил рассказать о нём. В ответ отец серьёзно посмотрел на меня и сказал доверительным шепотом: “Владыка Нестор – личность легендарная. Апостол Камчатки, просветитель эвенков и тунгусов, проповедник Истины Христовой. Он перевёл на их языки молитвы и Священное Писание, сам эти языки изучив. Создатель Камчатского Православного братства под патронажем Цесаревича Алексия, лично и близко знавший Царскую Семью, друг адмирала А. Колчака и участник Белого Движения, доверенное лицо Патриарха Тихона”... Для мальчика в двенадцать лет, интересующегося историей, этого было предостаточно. Я был совершенно заинтригован и стал ждать.

Прошло некоторое время, и мы собрались к владыке Нестору. Территорию для летней резиденции в Переделкино (село Лукино под Москвой) Патриарх получил недавно, в 1955 году, в бывшем имении Бодэ-Колычевых, где были развалины небольшого барского дома, лужи, грязь, наскоро выстроенное общежитие, всюду бегали сопливые дети, да развешано было белье на верёвках после стирки. <...>

Патриарх считался советской номенклатурой, и внешнее почтение к нему было явной демонстрацией перед заграницей, с которой приходилось считаться, объявляя себя цивилизованным государством. Нужен был красивый фасад для “первой в мире социалистической державы”! А что за фасадом? “Патриарх должен понимать и не обижаться, что мы ведём дело к ликвидации Церкви в нашем государстве, и это вопрос времени”,–говорил чуть позже новый председатель Совета по делам религии В.А. Куроедов, в голове которого этот вопрос уже давно решился, и ему предстояло только всемерно ускорить его практическое осуществление.

Николай Александрович Булганин (тогда председатель Совета министров), наконец, подписал акт передачи. <...> Работа пошла быстро: выстроили дома, куда отселили живших в бараках, весьма этим довольных. Отремонтировали и достроили дом под руководством П.И. Булычева, архитектора Патриархии. На месте барака построили маленькую гостиницу, в которую и был помещён исстрадавшийся митрополит Нестор. <...>

Руководил реставрацией личный секретарь Святейшего Патриарха Даниил Андреевич Остапов, папин начальник, человек острого ума, всю жизнь отдавший Патриарху, его нянька и друг, секретарь и советчик, 67 лет с ним проживший и спавший в проходной в спальню Патриарха на диванчике, свирепо ненавидимый “Советом по делам». Он как-то говорил нам, что очень давно во сне видел эту церковь...

Мы вошли в небольшой номер этой крохотной гостиницы, ежели её так шикарно можно было назвать, но тогда она воспринималась с восторгом. Там всегда было мало солнца и немного сыровато. Но всё же... Входишь – матушки, лампадки перед иконами! Чем-то домашним, уютным веяло там, особенно, вероятно, для владыки Нестора, возвратившегося только недавно в нормальную жизнь.

Предупреждённый о нашем приходе, Владыка ждал нас. Он сидел в небольшом кресле, вполоборота к окну, у стола, в рясе, в особой скуфье с бортиком, на которой был крест. Небольшая панагия, четки, узловатые старческие пальцы рук, благословляющие нас, отяжелевшие веки прикрывали глаза, столь много видевшие. Настороженная улыбка озарила нас мягкой теплотой.

С особым чувством, которое я помню и сегодня, мы с папой и мамой подошли под благословение. Папа, познакомившись с Владыкой, вероятно, раньше, представил нас. Сказав несколько вежливых слов, Владыка пригласил нас пить чай. Чаепитие не было многословным и долгим. Боясь утомить Митрополита, мы скоро откланялись. Этот визит стал для меня приобщением к живой русской истории. Аромат прошлого и той, дореволюционной, Церкви излучал он»258.

А вот воспоминания Человека более искушённого: схиархимандрита Серафима (Томина), духовника и келейника Митрополита в последние 7 лет его жизни:

«Шёл 1956 год. В этот год многие репрессированные архипастыри возвращались из мест заключения. Время было тревожное, но светлая память о сотнях, тысячах наших братьев во Христе, пострадавших за веру, отнимала у нас страх и вселяла дерзкое упование на что-то светлое впереди.

Только приехал я в Одессу, звонит из Москвы Даниил Андреевич Остапов, с детских лет бывший келейником, у Патриарха: Алексия I, и даёт нам задание: встретить прибывающего из тюрьмы владыку Даниила (Юзвьюка)259. Владыка Даниил во время войны управлял белорусскими приходами, находящимися на оккупированных фашистами, территориях. И после освобождения Белоруссии советскими войсками формальной причиной его ареста был, тот факт, что он, шантажируемый фашистами расстрелом всех православных священнослужителей Белоруссии, был вынужден официально поздравить с днём рождения Адольфа Гитлера. В заключении владыка Даниил провёл 10 [неточно] страшных лет. В тюрьме он окончательно подорвал здоровье и ослеп. Мы не могли удержать слёз при виде этого глубокого старца-слепого, с измождённым лицом, но когда он сказал нам всего несколько слов, мы поняли, что перед нами богатырь духа.

На следующий день снова звонок из Москвы. На этот раз нам предстояло встретить митрополита Нестора (Анисимова). Владыка Нестор провёл в заключении 8 лет. В тюрьме он тяжко заболел водянкой, и всё его тело было опухшим. Мы встречали его с носилками. Владыка видел всех нас в первый раз, но всё спрашивал и спрашивал сквозь слёзы:

– Деточки, родненькие, вы откуда?

– Я, Владыка, только из Средней Азии вернулся,– отвечал я.

– А чей будешь?

– Схиепископа Петра260 духовный сын.

– Петра Ладыгина?! – воскликнул Митрополит.

– Да.

Тут же достал он из тюремной кирзовой сумки крест и, благословляя меня, сказал:

– Отныне и до моей кончины будешь моим духовником.

Долго плакали мы со смешанным чувством горя и радости, вспоминая уже почившего к тому времени [ошибочные сведения] высокочтимого владыку Петра. Так я, молодой монах, имея от роду 33 года, стал духовником легендарного российского архипастыря митрополита Нестора (Анисимова).

У святых ворот Одесского Успенского монастыря нас встречала вся братия во главе с архимандритом Назарием – 90-летним старцем, ещё до революции награждённым тремя наперсными крестами. Рядом с отцом Назарием стояли четверо заслуженных архипастырей. Все только что прибывшие из мест заключения. Это были: уже упомянутый мною владыка Даниил (Юзвьюк), владыка Серафим (Лукьянов)261, владыка Феодор Аргентинский262 (духовный сын владыки Вениамина (Федченкова)) и владыка Иоанникий Красноярский263. Когда мы подошли к святым монастырским воротам, владыка Нестор попросил опустить его на колени. Мы исполнили его просьбу, и он долго плакал, припав к монастырской земле. А затем старые архиереи – все уже седовласые старцы, не видевшиеся друг с другом по 10 и более лет и претерпевшие за эти годы суровые испытания, долго и трогательно обнимались.

За что послал мне Господь такую радость – назначили меня келейником всех пяти архиереев. А в мае в Одессу на патриаршую дачу приехал Святейший Патриарх Алексий I. И опять я, недостойный, был награжден большим утешением. Благословили меня каждое утро ходить к Патриарху вычитывать молитвенное правило. У Святейшего были больные ноги, и когда я вычитывал правило, он всегда сидел на кровати в простой зеленой рясе, опершись на палочку. Святейший часто приглашал старцев-архиереев к обеду. Пища всегда была очень простая. Завтрак, как правило, состоял из квашеной капусты с медом и ржаного хлеба. Обеды были немногим богаче. А какие беседы велись за этим столом! Я тихо сидел, благоговея от мудрых, исполненных смиренной дерзости и любви речей этих старцев. При мне бывали здесь и архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), и профессор Владимир Петрович Филатов с супругой Варварой Васильевной, а также профессор Владимир Евгеньевич Шевелев и многие другие истинные рабы Божии. Но недолгой была наша радость. Вскоре, под Ильин день, всем проживающим в Одесском монастыре архиереям было “предложено” советскими властями разъехаться по разным дальним обителям. И было это не без Промысла Божия. Когда многомиллионная православная паства осталась без пастырей, принявших мученическую кончину или малодушно отрекшихся от священного сана, старые иноки и архиереи заняли их место. По всей России раскиданы тайные центры духовно-старческого окормления. Они соединялись между собой незримыми нитями. И это была та самая Церковь Христова, которую и врата ада не одолеют.

Владыка Нестор, перед тем как уехать в Балтовский Онуфриевский монастырь, спросил Патриарха:

– Ваше Святейшество, благословите отца Мисаила (моё монашеское имя) быть моим духовником.

Святейший благословил. Это благословение и позволило мне быть вместе с митрополитом Нестором до последних дней его жизни»264.

В центре России

      В летний Сергиев день, после службы в Троице-Сергиевой Лавре митрополит Нестор принял первое своё назначение – на кафедру Новосибирскую и Барнаульскую, сменив за несколько дней до этого скончавшегося глубокого (за 90 лет) старца митрополита Варфоломея (Городцова,  1.6.1956).

Получив у «доверенных людей» хранившиеся у них все годы заточения первый архиерейский саккос, митру, вышитую мамой, золотой наперсный крест на Георгиевской ленте, ордена и архив, митрополит Нестор отбыл на новое место служения.

Готовился и «Совет по делам». Из Москвы новосибирскому уполномоченному Ф.Т. Воротилову полетело конфиденциальное письмо: «Во взаимоотношениях с митрополитом Нестором Вам необходимо учесть то обстоятельство, что он всего несколько месяцев находится в СССР и не знает советских условий, поэтому с его стороны возможны действия, которые не будут соответствовать нашему законодательству, относящемуся к Церкви, и сложившейся практике взаимоотношений Церкви к советским органам. В такого рода вопросах Вам следует оказывать ему необходимую помощь, разъясняя существо законов и практику взаимоотношений Уполномоченного с митрополитом Варфоломеем»265.

Новониколаевск (или по-нынешнему Новосибирск) считается географическим центром России. Здесь и была первая после долголетней эмиграции и мучительных лагерных лет кафедра Апостола Камчатки. «В те годы, – рассказывает его келейник, – во всей Новосибирской епархии, охватывающей почти всю Восточную Сибирь, оставалось лишь 50 действующих приходов. Владыка, несмотря на слабость своего здоровья, часто выезжал на самые дальние, затерянные в сибирской тайге приходы. Сибирь очень напоминала ему Камчатку, где он ещё молодым иеромонахом совершал миссионерские подвиги. А когда Владыка вспоминал про Камчатку, у него всегда наворачивались на глаза слёзы»266.

Первое богослужение Митрополит совершил в Вознесенском кафедральном соборе 4/17 августа 1956 г. 22 мая 1957 г., к 50-летию пребывания в священном сане, он был награжден правом ношения двух панагий.

С местным же уполномоченным отношения не складывались. Когда последний, вполне в духе того времени, решил закрыть один из городских храмов, обратившись к Владыке за «формальным согласием», то услышал твёрдый ответ: «Всю свою жизнь я только открывал храмы». По свидетельству людей, близко знавших Митрополита, даже пройдя лагеря, он остался при своём убеждении: «Церковь отделена, но не удалена от государства»267.

Часто посещая в 1956–1958 гг. Томск и Томское благочиние, Владыка узнал о знаменитом старце Феодоре Козьмиче ( 1864), канонизированном в 1984 г., и весьма его чтил.

Владыка сохранял связи с некоторыми из солагерников. Встречался и вёл переписку, например, с епископом Афанасием (Сахаровым). «Сердечно благодарю за Вашу любовь, – писал последний в письме от 27 июля 1957 г., – выразившуюся в присылке Ваших последних фотографий и службы святителю Иоанну»268. Имелась в виду служба святителю Иоанну Тобольскому, написанная предшественником митрополита Нестора на кафедре и посланная последним епископу Афанасию в Петушки.

Налаживанию отношений не способствовало и обращение митрополита Нестора в советские карательные органы. Предыстория этого поступка была такова. В 1957 г. в Новосибирск с Колымы приехал один старый батюшка. Он-то и поведал Митрополиту, что его любимый «великий авва», его приснопамятный духовный отец и учитель владыка Андрей (Ухтомский) вовсе не погиб в ярославской тюрьме, не сгинул в ссылке, как считали до этого, а «жив и находится на вечном поселении, без права переписки, в местечке Кресты. С ним проживают ещё три монахини». Владыка немедленно выехал в Москву. Отправился прямо на Лубянку. Там ответили строго и однозначно: «Освобождению не подлежит». Что это значило, так и осталось загадкой. Но с таким непредсказуемым архиереем решили расстаться, отправив на покой. Осталось найти повод. И он не заставил себя долго ждать.

«В первый день Великого Поста [1958 г.], когда Владыка читал канон Андрея Критского, в храме произошло смятение. Священник Алексий Осипов, по гордыне своей ополчившийся на Митрополита, убежал из алтаря, а его духовные чада – несколько женщин-кликуш – с бранью и нечленораздельными воплями набросились на Владыку и сорвали с него клобук и мантию.

Вскоре в Москве главным уполномоченным по делам религии В. Куроедовым было принято решение “о неспособности митрополита Нестора, по старости лет, управлять Новосибирской епархией”»269.

Увольнение на покой состоялось 8 сентября 1958 г. Митрополит Нестор удалился в Жировицкий монастырь. Однако Владыка, вспоминал его келейник, «до такой степени был возмущен подобным решением, что заявил: в случае, если его не назначат управляющим епархией, он, как старейший митрополит, будет требовать суда перед Вселенским Патриархом. Во избежание шумного дела советские власти позволили назначить митрополита Нестора на Кировоградскую кафедру»270. К сожалению, и до сих пор приходится встречаться с утверждениями, сглаживающими все острые углы в ущерб истине. Например, такими: «Возраст (митрополит Нестор родился в 1884 г.) и тяжёлая болезнь заставили его в 1958 г. уйти на покой, но, как только он немного поправился, он захотел вернуться к архиерейскому служению и был назначен временно управляющим Кировоградской епархией»271.

«... Патриарх Алексий, – пишет Н. Георгиевский, – проявил волю и характер. Уволен на покой Владыка был 8 сентября 1958 года, а уже 9 декабря 1959 года получил свою последнюю, как оказалось, кафедру – Кировоградскую и Николаевскую, “где потеплее, сказал Святейший, и поближе к Одессе, где Вы проходите лечение и можете пользоваться моей резиденцией круглый год, когда Вам надо”.

Эти слова Святейшего Патриарха свидетельствовали о его высоком уважении к владыке Нестору и были просто невозможными для большинства архиереев. Поскольку наша семья была близка Святейшему Патриарху Алексию (папа, кроме должности псаломщика крестовых церквей, занимал место казначея Московской Патриархии, “наш министр финансов”, как говорил о нём Святейший), то и отдыхали все мы в одно и то же время, вместе со Святейшим Патриархом и семьей Остаповых, вместе столовались и близко общались. Это сделалось возможным благодаря кристальной честности моего отца, его незаменимости на Патриаршем клиросе: папа имел прекрасный голос и профессионально занимался декламацией. Взыскательный вкус Патриарха был удовлетворен и доскональным знанием Устава и “интеллигентным”, как говорил Патриарх, к нему (Уставу) отношением. В крестовых церквах пел и читал сам Патриарх Алексий, выдающийся литургист, Государь Церкви. Его гнев или милость все переживали очень сильно. Его уважал сам И.В. Сталин.

Дачу Патриарха на Чёрном море, под Одессой, организовал архиепископ Никон (Петин). С большой помпой служил владыка Никон в Одессе, продолжая деятельность епископа Сергия (Ларина), который считал, что если папа римский, имеет в 300 человек хор, то православному епископу стыдно иметь менее 70. И хор при нём в кафедральном соборе Одессы под управлением профессора консерватории Пирогова в 70 человек был лучшим, и порядок был отменным. Епископ Сергий (Ларин) по своим знаниям – настоящий профессор, русский интеллигент, личность столь интересная, что с удовольствием с ним общался маршал Г.К. Жуков, которого Сталин сослал в Одессу после всех побед и почестей. Архиепископ Никон лишь продолжил то, что начал епископ Сергий, однако тоже, очень талантливо.

Патриаршей даче был отдан изолированный берег, построена архиерейская гостиница, специальный фуникулер спускал и поднимал на крутой берег. Словом, создали все условия для отдыха Патриарха на море, который ему был необходим из-за болезни суставов ног, – и подлечиться можно было только там, грязями. На берегу стояли две купальни и шатер, где мы и отдыхали, ловили бычков, рачков и крабов. В наше время вся эта благодать ещё водилась в Чёрном море. Сама дача была построена в духе Ливадийского дворца, в миниатюре, при Успенском мужском монастыре.

Вот там-то и началась наша дружба с владыкой Нестором, который тоже каждый год (с 1957 по 1961 гг.), до своей смертельной болезни, приезжал под Одессу, на Большой Фонтан, подлечить ноги и глаза в Филатовской больнице, даже осенью, когда, как он писал мне, “Чёрное море ревело, как зверь, и спать было невозможно”. <...> Именно тогда посвятил он меня в иподиаконы. Я за его редкими службами в монастыре держал жезл о чём с благодарностью и гордостью сейчас вспоминаю...»272

Последняя кафедра

      О некоторых особенностях нового назначения узнаем из писем святителя Афанасия (Сахарова), «Как Вы, вероятно, знаете, – писал он протоиерею Иосифу Потапову 3 апреля 1959 г., – Владыка Нестор сейчас – временно управляющий Кировоградской епархией. В первый. месяц своего здесь служения он совершил здесь богослужения в ДВАДЦАТИ ОДНОМ ХРАМЕ!.. И... временно управляющий, а не епархиальный!..»273 Об этом же он сообщает и в другом своём письме, 21 апреля, в Прагу бывшему их общему знакомому со-лагернику известному ученому П.Н. Савицкому (1895–1968): «Вы вспоминаете о Владыке Несторе. Без прощения уволенный на покой “по прошению”, он теперь, как Вы знаете из журнала, “временно управляет” Кировоградской епархией, откуда он прислал мне письмо, в котором между прочим сообщает, что в первый месяц, своего управления он посетил 21 храм и совершал там богослужения... И с такой энергией – на покой?.. Помоги ему Бог»274.

Немногочисленные, к сожалению, воспоминания людей, знавших владыку Нестора, доносят до нас образ нищелюбивого, страннолюбивого христианина, богобоязненного Святителя, неустанно заботившегося о вверенных ему пастырях и пастве, твёрдо стоявшего в Христовой истине.

«Келейник Владыки схиархимандрит Серафим, – вспоминает протоиерей Валериан Кречетов, – рассказывал, что митрополит Нестор, по примеру ветхозаветного Авраама, никогда не садился за трапезу, не посадив за стол нищих и странников. Когда их не было, на все увещевания келейника, что пора, мол, садиться за стол, что всё уже давно простыло, он, укоризненно качая головой, говорил: “Тебе хорошо говорить, ты-то сыт”».

Много хлопот доставляли келейнику «недостаточные» священники, особенно из отдалённых приходов епархии. Не уследишь – и Владыка новый подрясник чуть ли не с себя снимет да и отдаст, весело приговаривая: «Смотри-ка, а тебе-то он в самую пору». Беда и с провинившимися. Все епитимии (в основном поклоны) записывались келейнику в специальную тетрадочку. Владыка за этим строго следил, время от времени считал, сколько всего поклонов назначено, а сосчитав, у себя в моленной клал эти поклоны. На вопрос, что это вы, мол, Владыко, сами-то поклоны кладёте, с улыбкой отвечал: «Так ведь они (провинившиеся) забудут». Словом, сам епитимию налагал, сам же и исполнял...

«Каждый день в архиерейский дом, – пишет схиархимандрит Серафим, – приносили десятки писем и телеграмм. Стараясь никого не оставить без ответа, целыми ночами разбирал Владыка эту корреспонденцию. Но всё равно, даже после его кончины, осталось два полных чемодана нераспечатанных писем.

Его архиерейский дом часто напоминал вокзал. Кто-то постоянно приезжал, кого-то провожали. Когда же Владыка оставался один, он просто заболевал. Но это случалось редко. К нему непрестанным потоком ехали все, кто нуждался в поддержке и помощи. Столетних старцев он называл “деточки”. Он одинаково принимал заслуженных архиереев и нищих странников. Иногда у нас собиралось сразу по 10–15 архиереев. А какие архиерейские службы совершались в Кировоградском кафедральном соборе, когда сразу 10 архипастырей совершали богослужение! В будничные дни служили в нашей домовой церкви. Митрополит Нестор распределял, кому из архиереев читать шестопсалмие, кому часы и так далее. Я чаще всего служил, а владыка Нестор пономарил – сам кадил и носил подсвечники. Архиереи пели и читали – всё сами.

– Ну, Святители Божии, – часто обращался владыка Нестор к собравшимся у него архипастырям, – давайте устроим архиерейские говения.

И все владыки несколько дней строго постились, а затем исповедовались и причащались Святых Таин.

Почти каждую ночь в архиерейском доме Владыка постригал кого-нибудь в монашество. Делалось это в строжайшей тайне. Игумения Киевского Введенского женского монастыря матушка Елевферия275, посылая нам в Кировоград для пострига нескольких послушниц, в сопроводительном письме писала: “Дорогой мой папочка. Посылаю тебе козляточек, верни мне ягняточек. Ваша дурочка Елевферушка”. Легендарная была игумения. <...>

Когда владыка Нестор бывал в Киеве, он всегда навещал матушку Елевферию. А как любили митрополита Нестора сестры Введенской обители! После службы они всегда собирались в большом зале, где впереди на двух креслах сидели сам Владыка с игуменией, а у их ног, прямо на полу, размещались сёстры обители. Монахини плакали от речей любимого Архипастыря. Владыка и сам порой не стеснялся расплакаться у всех на глазах.

– Вы бескровные мученицы за Христа, – увещевал он. – Вас не будут ни резать, ни жечь, ни бросать на съедение львам, вас родные не будут пускать на порог и священники выгонят из церквей. И всё это следует вам потерпеть.

Каждую субботу владыка Нестор исповедовался. Семь лет я был его духовником, и каждая его исповедь была ступенькой моего личного духовного роста. Я учился у него внимательному, даже придирчивому отношению к каждому своему слову, поступку. Себя он искренне считал величайшим грешником, потерянным человеком. Зато как сильно радовался он добрым делам живущих с ним рядом людей. Для него все были если не подвижники, то непременно добрые, милые люди. Он умел оправдывать любые человеческие недостатки. Свои же мельчайшие проступки возводил в ранг преступлений. “Как в чистой комнате мельчайшие пылинки бывают заметны, так и в доброустроенной душе всякое прегрешение видно сразу”,– говорят Святые Отцы. И Владыка так сокрушенно каялся и плакал о грехах своих, что нередко я, духовник его, призванный быть судьёй и наставником, ласково успокаивал Владыку, уверяя, что грех его не так уж и велик.

Каждый год в Кировограде владыка Нестор устраивал епархиальные семинары. Со всех приходов, а было их в Кировоградской епархии 320, съезжались священники. Какая любовь царила на этих собраниях! Маститые протоиереи и молодые батюшки слушали Владыку, затаив дыхание, а он всегда говорил очень просто, но живо и искренне. Его речь увлекала, заставляла переживать. Однажды один старец – митрофорный протоиерей, расстроганный словами Архипастыря, сказал:

– Владыка святый, как хорошо, если бы вы прямо сейчас всех нас исповедовали.

– Деточки мои, – ответил Владыка, – если я вас исповедую, то вынужден буду почти всех вас запретить в служении. Вот скажут тогда: хороший митрополит, сам церкви позакрывал. <...>

Во всей епархии в годы правления митрополита Нестора не было закрыто ни одной церкви. Зато через три месяца после его кончины из 320 приходов Кировоградской епархии осталось лишь около 30»276.

Протоиерей Владимир Сорокин из Санкт-Петербурга, бывший иподиаконом Владыки в период его служения на Кировоградской кафедре, вспоминает: «Владыка Нестор приехал в епархию в самый разгар атеистических нападок на Церковь. Тогда пытались закрывать храмы, дискредитировать духовенство и верующих. В меру своих сил и возможностей он стремился, как сказано в Евангелии, уберечь хотя “малое стадо”. И это ему отчасти удавалось... В то время как раз боролись со всем дореволюционным, со всем царским. А Владыка носил ордена, полученные при Царе, и чувствовал себя при этом уверенно и спокойно, хотя это коробило и раздражало советских чиновников. Власти вынуждены были с ним считаться. В то время они ничего не могли с ним поделать. Тогда, при Хрущеве, побаиваясь международного резонанса, не предпринимали никаких резких действий против представителей высшей церковной иерархии. Верующих прорабатывали, сочувствующих Церкви высмеивали. Архиереи же находились на особом положении. Владыка Нестор, хотя и пользовался благами и возможностями, предоставляемыми ему саном, но воспринимал это как уважение к самой Церкви Христовой. Для нас, молодых тогда людей (ведь не я один был тогда иподиаконом), Митрополит был высоким примером. То был спокойный, уравновешенный, высокообразованный человек, предвидящий течение событий... И в то же время он был человек загадочный...»277.

Как уже говорилось, в торжественных случаях митрополит Нестор надевал Российские ордена, полученные в годы первой германской войны. На недоумённые вопросы обкомовского начальства он сдержанно-вежливо отвечал: «Передайте (имярек), что мои (выделял это слово голосом) ордена заслуженны». Напомним, что это были тяжёлые для Русской Православной Церкви годы послесталинской «оттепели».

Кировоградский уполномоченный Н. Кравченко относился к Владыке настороженно. В характеристике на митрополита Нестора, написанной в августе 1961 г. по просьбе В.А. Куроедова, после краткой дореволюционной биографии он писал: «Из выше приведённых данных видно, что Нестор (Анисимов Н.А.) прошёл большую школу в царской империи и по убеждениям является монархистом, реакционным религиозником Православной Церкви. Находясь Управляющим Кировоградской епархией, ведёт замкнутый образ жизни, занимает отдельный большой дом для жилья, хотя семьи не имеет, служебные приёмы проводит не в управлении епархии, а дома. В доме, где он живет, организовал “домашний храм”, якобы для личного духовного удовлетворения, однако при себе держит служителей – иеромонаха Горошенко [так!], 24 лет, и диакона Кулинец (одинокий). При печатании критических статей в газетах и журналах (см. журнал “Огонек”, № 22 за 1961 год), в которых упоминается митрополит Нестор, реагирует болезненно, заявляет, что он этого не заслужил и, как он выражается, его знают за границей как известную личность среди духовенства России. <...> Ведёт активную работу по укреплению Церкви в области. В последнее время поступили данные о том, что Анисимов озабочен приобретением личного особняка в гор. Одессе, чтобы обеспечить себе на старости покой, куда и выехал по его заявлению в отпуск на 2 месяца»278.

За этот дом и зацепились... «Келейником у Владыки, – вспоминает Н. Георгиевский,– тогда был о. Сергий (Горошенко) [так!], молодой ловкий человек под влиянием Митрополита принявший монашество, он стал для него и нянькой, и секретарём, и медсестрой, и поваром. Непритязательный, но очень тяжёлый в быту, Владыка был от него в совершенном восторге. Поэтому когда о. Сергия посадили в тюрьму на два, по-моему, года за дачу взятки должностному лицу при покупке небольшого домика под Одессой, по поручению Митрополита, помышлявшего о покое, это явилось для него тяжёлым ударом, на что, видимо, и рассчитывали люди, устроившие эту “дивную комбинацию”. Без “специалистов” не обошлось, считал и сам Владыка... Жить ему оставалось недолго – болезней было хоть отбавляй!

Помню, как зимой по вызову Патриарха в 1961 году, когда началась новая хрущевская травля Церкви, митрополит Нестор приехал в Москву, и я в числе немногих встречал его и провожал в гостиницу “Украина”. Я взялся келейничать у него и только тогда понял, какой труд нёс о. Сергий (Горошенко). Владыка работал, писал, молился. Меня он отправлял спать часов в двенадцать ночи. Сам он ложился спать часу во втором, а в три – полчетвертого утра у него сводило икры обеих ног. Одна нога не сгибалась у него вовсе. Боль нестерпимая – он стонал, я просыпался и вёл его, опирая на себя, в горячую ванну.

Только это спасало его. Потом он снова ложился, а часов в шесть вставал на молитвенное правило. Пожив так с недельку, я был совершенно измотан, но другого выхода не было. Всё это приходилось сочетать с учебой в музыкальном училище им. Гнесиных. Владыке надоела гостиница, и я пригласил его к нам на дачу в Переделкино. Боже мой! Какие это были сборы! Владыка с собой предусмотрительно брал всё и всегда. Весь свой архив, безотлучно и всегда находившийся с ним»279.

Однако, несмотря на многочисленные неприятности и изматывающие болезни, Владыка всегда сохранял не только удивительное присутствие духа, но и безграничную подлинную любовь к людям, выражавшуюся, на первый взгляд, в незначительных мелочах. «Как-то однажды приехав в Москву (в начале 60-х годов), – вспоминает очевидец, – митрополит Нестор пришёл в гости в православный дом, где всем, и детям в том числе, принёс подарки, отнюдь не роскошные; но очень подходящие каждому. Хозяйке дома, особе несколько экстравагантной, Владыка вручил чёрную пластмассовую коробку, тщательно перевязанную, с изображением дымящейся сигареты на крышке. На удивление хозяйки, конечно же некурящей (было ясно, что в коробке сигареты), Владыка изобразил некоторое смущение, замешательство: “Я думал – мне кто-то сказал, – что Вы курите...” Общее замешательство, Владыка всё же просит открыть коробку, и – к общему удовольствию и радости – в ней оказываются орехи в шоколаде...

Как отвыкли мы в сегодняшней нашей жизни от таких чудесных милых розыгрышей, шуток, разукрашающих жизнь, идущих от какого-то, можно сказать, внутреннего изящества, от доброты, теплоты души...

Именно эта любовь к людям, душевная теплота, доброта открывали когда-то Преосвященному Нестору юрты и сердца далёких камчадалов»280.

Болезнь и кончина

      «Владыка Нестор, – вспоминал его духовник, – очень трепетно относился к Казанской иконе Пресвятой Богородицы. На мой вопрос, есть ли какая-то особая причина этого почитания, он ответил:

– Во-первых, я некоторое время жил в Спасском монастыре в Казани, где находилась чудотворная икона Божией Матери, а, во-вторых, в день Казанской иконы я и скончаюсь.

Прошло около года, и у Владыки обнаружилось воспаление предстательной железы. Он очень страдал. Тогда владыка Нестор часто вспоминал содержание записки, переданной ему отцом Иоанном Сергиевым вместе с маленькой бутылочкой, наполненной хересом. “Отец Нестор, – писал Кронштадтский подвижник, – половину испил я, остальное тебе допивать”. Было это в 1907 году, когда Владыка отправлялся на Камчатку. Лишь спустя более полувека смысл этой записки стал ясен. Дело в том, что отец Иоанн Кронштадтский тоже страдал воспалением предстательной железы, от этой болезни он и скончался.

– Теперь я допиваю чашу страданий праведного Иоанна, – говорил Владыка.

Будучи тяжелобольным, страдая от ужасных болей, митрополит Нестор всё равно служил. Во время службы его часто держали под руки»281.

«Владыке, – пишет Н. Георгиевский, – пришлось лечь в 1-ю Градскую больницу, в урологическое отделение – ему предстояла большая, полостная операция на предстательной железе. Мы с мамой и Борисом Васильевичем Зиминым, его бывшим иподиаконом с 1918 года, с женой [последнего] Еленой Ивановной ухаживали за ним, как могли. Зиминых, мою маму и меня Владыка записал в книжку для каждодневной молитвы. Надеюсь, что его молитвы были угодны Богу, а мы, делая добрые дела для такого человека, были рады хоть как-то быть ему полезны, навещая его каждый день.

Владыке сделали первую часть операции – поправлялся он на Патриаршей даче в Переделкино. Шёл Великий Пост, и я сопровождал его в Преображенскую церковь, на вынос Плащаницы. Прикладываясь к Плащанице, он заплакал, понимая своё положение. Но была и радость. Досрочно, по хлопотам, освободили о. Сергия (Горошенко), и он, неузнаваемый, бритый, приехал к Владыке в Переделкино. Владыка уезжал в Епархию уже с ним, это нас успокаивало»282.

Прошло несколько месяцев. Наступила осень. «Приближался день Казанской иконы Божией Матери, – продолжает повествование схиархимандрит Серафим. – Болезнь обострялась. Владыка решил ехать в Москву на операцию. Меня с собой он не взял.

– Кто же в нашей церквушке будет служить? – говорил Владыка.

Он очень любил маленькую крестовую церковь в архиерейском доме, освященную во имя Всех святых, в земле Российской просиявших. Он называл её “кусочком неба”.

На прощание Владыка сказал мне:

– В день Казанской иконы Божией Матери Литургию начнешь в два часа ночи.

– Как в два часа? – удивился я.

– Именно в два, – подтвердил Владыка»283.

Дело в том, что, как писал Н. Георгиевский, после первой операции «владыка Нестор был отпущен врачами до второй операции, окончательной, для которой он и приехал осенью, в конце октября 1962 года “к доктору Гураму”, так звали врача, который оперировал Владыку. Доктор жил на Кропоткинской, и Владыка посылал меня к нему с немудреными гостинцами, которые присылал из Епархии. Но случилось непредвиденное...»284

17 октября Архипастырь приехал в Москву, и в самый этот день у него произошло кровоизлияние в мозг (инсульт). Тихая и мирная кончина Владыки последовала 22 октября (4 ноября) 1962 г., в праздник Казанской иконы Божией Матери. Именно в городе Казани он учился, принял монашеский постриг, отсюда, получив благословение святого праведного отца Иоанна Кронштадтского, уехал на Камчатку, которая с тех пор оставалась в его сердце до последнего вздоха. Наконец, его духовный отец, будущий владыка Андрей (Ухтомский) благословил новоначального инока Нестора в день пострига Казанской иконой Божией Матери.

«Наступил день Казанской иконы Божией Матери,– вспоминал оставшийся в Кировограде о. Серафим. – Ровно в два часа ночи, по слову Владыки, я начал служить Божественную литургию. А уже к концу службы мне принесли срочную телеграмму. В ней сообщалось о внезапной кончине митрополита Нестора. Умер Владыка, как и предсказывал, в четыре часа утра в день Казанской иконы Божией Матери.

В ту ночь в архиерейском доме происходили удивительные события. У Владыки был сибирский кот, очень умный и преданный. Ни у кого не брал он пищу, пока не станет кормить его сам хозяин. Бывало, по несколько дней ходил голодный. Когда же Владыка начинал молиться и перебирать четки, кот всегда уходил прочь, чтобы не мешать. А ещё во дворе архиерейского дома жил огромный пес, который тоже был верным другом Владыки. Пёс сидел на цепи и угрожающе скалил зубы на всех, кто проходил мимо. Но только завидя Владыку, этот страшный зверь вдруг превращался в ласковую собачонку. Он клал лапы на плечи хозяина и нежно заглядывал ему в глаза. А в ту ночь, когда скончался Владыка, кот, разогнавшись по комнате, бросился на стену и насмерть разбился. Пёс же всю ночь жалобно выл, а наутро его нашли мертвым.

После смерти Владыки мне одно за другим на память стали приходить удивительные свидетельства его прозорливости. Митрополит Нестор часто говорил мне:

– Архипастыри никогда не умирают по одному. Господь призывает их на Свой суд по трое.

Тогда мне казалась странной эта мысль. Но вот вам факт: владыка Афанасий (Сахаров) умер 28 октября, владыка Нестор (Анисимов) – 4 ноября, владыка Антоний (Романовский) Ставропольский – 7 ноября. За одну неделю скончались три архиерея. И это не единственный случай.

За 9 месяцев до смерти мы были с владыкой Нестором под Москвой в Переделкино на Патриаршей даче. Тогда, проходя мимо храма, Владыка вдруг остановился, оперся на посох и расплакался.

– Что случилось? – испуганно спрашивали мы. Он же отмахивался от нас, говоря сквозь слёзы: – Отойдите, отойдите от меня.

Долго плакал, а потом сказал:

– На этом месте будет лежать счастливейший из всех счастливцев на планете.

Уже после смерти митрополита Нестора Патриарх сам указал это место для захоронения. Святейший не Мог знать о предсказании Владыки.

В гробу у митрополита Нестора был яркий румянец на щеках. Говорили, что это кровь играет. А многие даже предполагали, что он уснул летаргическим сном. На его могиле поставили большой деревянный крест. Впоследствии, по благословению Патриарха Пимена, его заменили на мраморный. Там всегда теплится неугасимая лампада – зримый символ того, что мы помним владыку Нестора и будем помнить его всегда. Да не забудет и он нас в своих молитвах у Престола Небесного!»285

В гроб Владыку положили в облачении, подаренном ему когда-то отцом Иоанном Кронштадтским, в первом его архиерейском саккосе и митре, которую ему некогда своими руками вышила его мама.

День его погребения так же, как и день смерти, был знаменателен. Дело в том, что оно состоялось 24 октября (6 ноября) – в день празднования иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте». Именно эта икона, чудесным образом обновившаяся, особо чтилась прихожанами храма при Доме Милосердия в Харбине286.

В день погребения митрополита Нестора, по свидетельству очевидцев, «в храме Подворья Троице-Сергиевой Лавры287 в Переделкино собралось много хорошо знавших его людей, чтобы проводить в последний путь новопреставленного Архипастыря. Заупокойную Литургию и отпевание совершил архиепископ Можайский Леонид288 в сослужении местного духовенства. В конце отпевания к гробу подошёл Святейший Патриарх Алексий и произнес краткое надгробное слово, а затем прочитал разрешительную молитву и простился с почившим289.

Подняв на свои рамена гроб с прахом Владыки, священнослужители совершили крестный ход вокруг храма при пении ирмосов “Помощник и Покровитель’’»290.

«Митрополит Нестор, – вспоминал его духовник, – миссионер по призванию, был удивительно любвеобильным, ласковым пастырем. Жил он исключительно для людей, готовый всё отдать для их благополучия и личного счастья. Деньги не задерживались у него более одного дня. А когда он встречал человека, которому нужна была помощь, а помочь было нечем, Владыка посылал меня к казначею епархии взять необходимую сумму в счет его будущей архиерейской зарплаты. И получалось так, что зарплату Владыка никогда не получал. Более того, уже после его смерти обнаружилось, что он должен епархии 38 тысяч рублей. Деньги немалые. Доложили Святейшему. А Патриарх сказал так:

– Считать деньги эти истраченными на дела милосердия. Митрополит Нестор ни копейки не взял для себя»291.

Прошли годы... Не самые лёгкие для Церкви... Решением Святейшего Синода 23 февраля 1993 г. была вновь образована в качестве самостоятельной Петропавловская и Камчатская епархия, где, как стало известно, начат сбор материалов для канонизации Владыки. Примечательно, что имя первого после более чем 70-летнего перерыва епископа Камчатского было Нестор (Сапсай).

Уже во время подготовки настоящей книги к переизданию на официальном сайте епархии появилась следующая информация: «Совсем недавно в адрес епархиального управления пришла посылка, отправленная бывшим келейником митрополита Нестора отцом Сергием. В посылке бережно уложены индийский подрясник владыки с архиерейским поясом, которые он носил на богослужения, будучи представителем Русской Православной Церкви на территории Индии. Также отец Сергий прислал множество фотографий святителя Нестора самых разных периодов его жизни. На одной из них будущий Владыка в юном возрасте с родителями, на другой запечатлен в годы служения иеромонахом на Камчатке, затем епископом в Японии. Кроме того, есть фотографии других современных ему архиереев, участвовавших в его, хиротонии, и даже фотография генерал-губернатора Камчатки Завойко с надписью “Завоеватель Камчатки – адмирал Завойко”.

Ещё в посылке – обращение митрополита Нестора к Святейшему Патриарху Алексию I, в котором он представляет свою книгу “Моя Камчатка” и просит благословение на её публикацию. В книге описываются труды подвижника на нашем полуострове. Также в посылку вложена книга о расстреле Московского Кремля. <...> Все экспонаты будут переданы и со временем выставлены в музее Православия на Камчатке и в Русской Америке».

Вскоре после выхода в 1995 г. в свет, первого издания воспоминаний митрополита Нестора стало известно, что хранившийся в переделкинском храме со времени погребения архиерейский посох Владыки был отправлен на Камчатку – первую и любимейшую его кафедру. «Как любил он этих, данных ему Господом детей, – писали духовные чада Владыки, – с какой любовью вспоминал о них уже в глубокой старости при этих дорогих его старческому сердцу воспоминаниях улыбкой озарялось его лицо, и с нежностью произносил он тогда: “Моя Камчатка"»292.

Сергей ФОМИН

* * *

1

       Архиепископ Андрей (князь Ухтомский, 26.12.1872 – 4.9.1937) – родился в с. Вослома Арефинской волости Рыбинского уезда Ярославской губернии. Окончив 5 классов гимназии, поступил (1887) в Нижегородский имени гр. Аракчеева кадетский корпус, по окончании которого был принят в Московскую Духовную Академию (1891). Определен учителем русского языка в 1-й класс Казанского Духовного училища (9.11.1895). Пострижен в монахи (2.12.1895), рукоположен в иеромонаха (6.12.1895). Инспектор Александровской миссионерской семинарии (1897), наблюдатель Казанских миссионерских курсов в сане архимандрита (1899). Хиротонисан (4.10.1907) во епископа Мамадышского, викария Казанской епархии (был первым Казанским викарием по делам миссионерства). С 25.6.1911 – епископ Сухумский, а с 22.12.1913 – епископ Уфимский и Мензелинский. Духовником епископа Андрея был владыка Антоний (Храповицкий). Играл видную роль в «революционном Синоде» 1917 г. Участвовал в созванном в Омске (1918) Сибирском Поместном Соборе, где был избран в созданное на Соборе Временное Высшее Церковное Управление, руководил духовенством III армии адмирала А.В.Колчака. Арестован большевиками в Новониколаевске (фев. 1920), но через десять месяцев выпущен, после особого заявления, в котором Владыка «раскаивался в прежних нападках на советскую власть за её декрет об отделении Церкви от государства»; направлен в Уфу «под надзор верующих». В программе созданного там Уфимского братства, в частности, говорилось: «...Чрез церковное единение славянства идти к единению Вселенской Церкви и будущему VIII Вселенскому Собору». В 1921 г. назначен епископом Томским, но к месту служения не поехал. Арестован в феврале 1922 г. «за произнесение проповеди, в которой призывал крестьян организоваться в крестьянские союзы»; этапирован в Москву на Лубянку, где был выпущен на свободу для лечения (!). В том же году Московский ревтрибунал постановил прекратить дело Владыки «за недостатком улик». В 1922–1928 гг. во исполнение благословения свт. Тихона явно и тайно поставил (хиротонисал) ряд архиереев. В 1923 г. сослан в Среднюю Азию (Ташкент, Педжент, Ашхабад). 28.8.1925 в молитвенном доме ашхабадской старообрядческой общины во имя Святителя Николая епископ Андрей принял миропомазание от старообрядцев, перейдя таким образам в раскол, за что Патриаршим Местоблюстителем Петром (Полянским), митрополитом Крутицким; запрещён в священнослужении (13/26.4.1926); Осенью І927 г. арестован в Москве и выслан в Казахстан, – в Кзыл-Орду. Вновь арестован (4.10.1928) и препровожден в Ярославль, где в местном изоляторе отсидел в одиночной камере три года (до 7.10.1931). После освобождения уехал в Москву, где находился в молитвенном общении со старообрядцами. Новый арест и новая ссылка, на этот раз в Алма-Ату (с 1.4.1932). Характерно, что в письмах этого периода владыка Андрей рекомендовал своим ученикам посещать собрания евангелистов (протестантов), когда там читалось и толковалось Священное Писание. Это, по его мнению, должно было способствовать укреплению веры, а также помочь осознать непреходящее значение Библии. 19.9.1932 епископ Андрей получил Святые Дары и миро от старообрядческого архиепископа Московского и всея Руси Мелетия. В письме, написанном 23.5.1933 предсовнаркома В.Молотову, он призывал главу советского правительства дать возможность созвать собор, целью которого будет «нравственное оправдание социализма». Сведения о дальнейшей судьбе Владыки противоречивы. По одним данным, он после возвращения в Москву из среднеазиатской ссылки некоторое время жил там в старообрядческой архиепископии, а затем был выслан в Архангельскую область, где и завершил свой жизненный путь в 1944 году. По другим, более достоверным, данным, в 1934 г. он был приговорен к трем годам тюремного заключения, которое отбыл в Ярославской тюрьме. Там же вновь приговорен (27.3.1937) к лишению свободы, а 4.9.1937 расстрелян.

2

       Митрополит Крутицкий Евсевий (Никольский, 1861–18.1.1922) – родился в Тульской губернии в семье священника. В 1855 г. окончил Московскую Духовную Академию. Пострижен в монахи (1893), тогда же рукоположен в иеромонаха. Хиротонисан во епископа Киренского, викария Иркутской епархии (26.1.1897). Епископ Камчатский, Курильский и Благовещенский (4.10.1897); Владивостокский и Камчатский (1.1.1899; с 6.5.1906 – архиепископ). С 1916 г. архиепископ Владивостокский и Приморский. За годы своего правления построил на Дальнем Востоке более ста храмов. Участник Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917–1918 гг., после которого остался в Москве в связи с невозможностью вернуться назад из-за начавшейся гражданской войны. Митрополит Крутицкий, временно управляющий Московской Патриаршей областью (1920). Скончался в Москве. Погребен у Смоленского собора Новодевичьего монастыря.

3

      Епископ Благовещенский и Приамурский Иннокентий (Солодчин, 1842–23.10.1919) – родился в семье священника Рязанской губернии. После окончания Томских Духовных училища и Семинарии, а также Санкт-Петербургской Духовной Академии (1863) поступил в Алтайскую Духовную миссию, где состоял учителем Улалинского миссионерского училища. Трудился в Забайкальской миссии (с 16.2.1874). Пострижен в монахи (30.11.1876). Возведён в сан игумена (1889) и архимандрита (1893). Миссионерское служение сочетал с преподавательской работой. Настоятель Томского Алексеевского монастыря (31.8.1898). Хиротонисан во епископа Благовещенского и Приамурского (9.2.1899). На покое (24.9.1900). Проживал в одном из монастырей Таврической епархии. Принял схиму с именем Иоанн.

4

      Архиепископ Владимирский и Суздальский Алексий (Дородницын, 22.11.1859–1919) – родился в с. Успенское Славяносербского уезда Екатеринославской губернии в семье дьячка. Окончил Екатеринославскую Духовную Семинарию и Московскую Духовную Академию (1885) со степенью кандидата богословия. Учитель Херсонского Духовного училища (1886). Боролся против распространения штундизма в Херсоне (с июня 1890). Присвоена степень магистра богословия (1891) за сочинение «Церковно-законодательная деятельность Карла Великого». Помощник строителя Бахмутского Духовного училища (1892). Епархиальный миссионер Екатеринославской епархии (1894); преподаватель обличительного богословия Черниговской Духовной семинарии. Пострижен в монахи (1902); посвящен в иеромонаха. Инспектор Ставропольской Духовной семинарии (1902). Ректор Литовской Духовной Семинарии (1903). Хиротонисан во епископа Сумского, викария Харьковской епархии (30.5.1904). Епископ Елисаветградский, викарий Херсонской епархии (18.7.1905) и одновременно ректор Казанской Духовной Академии, доктор церковной истории (март 1910). Епископ Чистопольский,, викарий Казанской епархии (27.8.1905); Саратовский и Царицынский (17.1.1912). Архиепископ Владимирский и Суздальский (30.7.1914). Весной 1917 г. съездом духовенства снят с епархии «за деспотическое» управление и дерзкое обращение с: духовенством. За попытку захватить церковную власть на Украине и объявить автокефалию запрещён в служении (1918). Скончался, примирившись с Церковью. Отпет в Новосибирске.

5

      Равноапостольный Николай (Касаткин, 13.8.1836 – 3.2.1912), архиепископ Японский – родился в бедной семье диакона Димитрия Касаткина в с. Березовка Смоленской губернии. Блестяще окончив Санкт-Петербургскую Духовную Академию (1860), принял монашеский постриг и отправился миссионером в Японию. Был настоятелем православной церкви при Русском консульстве в Хакодате. В 1868 г. зародилась Японская Православная Церковь, а в 1870 г. о. Николай назначается начальником Российской Духовной миссии в Японии. Хиротонисан во епископа Японского (1880), заложил в японской столице собор во имя Воскресения Христова (1884). На пожертвование Императора Николая II, сделанное им, когда он был ещё Наследником Престола, основал в Токио Духовную семинарию (1897). «Епископ Николай, – пишет списатель его жития, – сделал для японцев то же самое, что святые равноапостольные Кирилл и Мефодий для славян: он создал для них христианский язык и стремился поднять их до понимания евангельского и богослужебного языка». Накануне русско-японской войны 1904–1905 гг. «встревоженные возможностью войны со своими единоверцами, православные японцы обратились к своему Епископу. Он ответил им, что они по присяге обязаны исполнять свой воинский долг, но воевать – совсем не значит ненавидеть неприятеля, это значит – защищать своё Отечество. Патриотизм завещал нам Сам Спаситель, скорбевший об участи Иерусалима». Японское правительство, взяв под защиту Миссию и её сотрудников, разрешило свт. Николаю и священникам (которые все были японцы) окормлять русских военнопленных. Характерно, что во время войны никто из японцев не отпал от веры; более того, они продолжали принимать крещёещение (в 1905 г. крестилось 627 человек). Росло и число сотрудников Миссии. Никто в России не понял Японского святителя так хорошо, как Император Николай II. По окончании войны Царь писал ему: «Вы явили перед всеми, что Православная Церковь Христова, чуждая мирского владычества и всякой племенной вражды, одинаково объемлет любовью все племена и языки. В тяжкое время войны, когда оружие брани разрывает мирные отношения народов и правителей, Вы, по завету Христову, не оставили вверенного Вам стада, и благодать любви и веры дала Вам силу выдержать огненное испытание и посреди вражды бранной удержать мир веры и любви в созданной Вашими трудами Церкви...» Святителю был вручен орден св. блгв. Вел. Кн. Александра Невского (9.10.1906). По желанию Царя-Мученика Святитель был возведён в сан архиепископа (24.3.1906). Прославлен Русской Православной Церковью (10.4.1970).

6

      Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского, по его собственноручным записям. Ч. 1. СПб., 1996. С. 4.

7

       Митрополит Нестор, камчатский миссионер//Надежда. Христианское чтение. Вып. 7. Франкфурт-на-Майне, 1982. С. 53.

8

       Там же. С. 57.

9

       Там же. С. 53–54.

10

Как это ни парадоксально, много лет спустя, уже в Маньчжурии, владыку Нестора за его сыновнее отношение к Московской Патриархии и к Родине – России, облеченной насильниками-богоборцами в красную хламиду СССР, голословно обвиняли в принадлежности к... масонству.

11

      Колокол. СПб. 29 9.1909.

12

      Там же.

13

      Правые партии. Документы и материалы. Т. 1. 1905–1910. М.: РОССПЭН, 1998. С. 473.

14

      Там же. С. 480.

15

      Там же. С. 492.

16

      Правые партии. Документы и материалы. Т. 1. 1905–1910. М.: РОССПЭН, 1998. С. 494.

17

      Там же. С. 510.

18

       Сергей Михайлович Лукьянов (23.8.1855–2.09.1935) – обер- прокурор Святейшего Синода (5.2.1909–2.5.1911), тайный советник, сенатор. Родился в Москве. Окончил Военно-медицинскую академию. Работал при клинике профессора С.П. Боткина в лабораториях профессоров Гольтца и Гоп-пе-Зейлера (Страсбург), в Лейпциге и Геттингене. Доктор медицины (1883). Приват-доцент по кафедре общей патологии. Экстраординарный профессор Варшавского университета (1886). Директор Института экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге (1894). Совещательный член Медицинского совета Министерства внутренних дел (1897). Преподаватель кафедры судебной медицины Училища правоведения (1898). Член Комиссии по вопросу о реформе средней общеобразовательной школы (1900). Товарищ министра народного просвещения (1902–1905). Член Государственного совета (1904).

19

      Устав 1910 г., поднесенный Царю-Мученику, см. в Царском фонде архива: ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Е. х. 2313. Лл. 15–23. За указание на это дело благодарю Г.Б. Кремнева.

20

       Владимир Карлович Саблер (с 1914 г. взял фамилию жены – Десятовский; 1845 или 1847–1929) – сын штаб-лекаря и дворянки Тульской губернии. После окончания юридического факультета Московского университета был привлечен К.П. Победоносцевым к службе по духовному ведомству в качестве юрисконсульта. Оставил службу в Святейшем Синоде (6.5.1905) из-за разногласий с Победоносцевым – противником восстановления Патриаршества. Назначен членом Государственного совета. Действительный тайный советник, сенатор. Обер-прокурор Святейшего Синода (2.5.1911–1913). Человек обновленческого духа, весьма пристрастный в характеристиках, протопресвитер военного и морского духовенства Г.И. Шавельский, тем не менее, говорил о нем: «В.К. Саблер был оригинальнейшим обер- прокурором. Он всегда был другом архиереев... Но он был другом и всего духовного и особенно монашеского чина. Его приёмная всегда была переполнена монахами и монахинями, игуменами и игумениями, архимандритами и протоиереями. Ревность к делу у В.К. не оставляла желать большего. Он был занят каждый день, очень часто принимал посетителей после 12 часов ночи, всё время, казалось, дышал церковностью». В имении Саблеров, в 15 верстах от Каширы, была создана женская богословская семинария, рассчитанная на 500 девочек, с 6-летним курсом обучения; выпускницам предоставлялось право преподавания Закона Божия в общеобразовательных школах. В апреле 1918 г. В.К. Саблер был репрессирован; под усиленным конвоем его доставили в Москву из-под Новочеркасска, где он был арестован. Из ЧК его скоро выпустили «за отсутствием состава преступления». Проживая в начале 1920-х гг. в Москве на Поварской, он влачил жалкое существование. Саблер прекрасно знал Патриарха Тихона, ценил его чрезвычайно высоко, но считал, что политика Церкви должна быть более гибкая, более лояльная в отношении «внешних», и в связи с этим большие надежды возлагал на митрополита Сергия (Страгородского). В конце жизни, будучи уже древним старцем, он был сослан в Тверь, где, обречённый на медленную муку, он голодал, ютясь в церковной сторожке.

21

      Степанов С. Между миром и монастырем. Жизненный путь князя Николая Жевахова//Православие или смерть! Публицистический альманах. Вып. 14.; Чёрная сотня. М., 2000. С. 33. Со ссылкой на: ЦГИА. Ф. 753. Камчатское Православное братство. Оп. 1. Е. х. 6. Лл. 1–4. См., также: Список основателей Братства//ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Е. х. 2313. Лл. 7–10.

22

      Там же. С. 23.

23

       Епископ Арсений (Жадановский, 6.3.1874 – 27.9.1937) – родился в с. Писаревка Харьковской губернии в семье священника. Окончил харьковские духовные училище (1888) и Семинарию (1894). Учитель Осиновской церковно-приходской школы Харьковской епархии (1894). Надзиратель-репетитор в Сумском Духовном училище (26.1.1896). Пострижен в мантию в Святогорской Успенской пустыни Харьковской епархии (17.7.1899). Рукоположен в иеродиакона (14.8.1899) и иеромонаха (9.5.1902). Учился в Московской Духовной Академии (1.10.1899 – 1903), которую закончил со степенью кандидата богословия. Казначей Московского Чудова монастыря (2.9.1903). Наместник (26.3.1904). Возведён в сан архимандрита (27.3.1904). Открыл при обители Московский отдел Камчатского миссионерского братства (1911), публикуя материалы о его деятельности в издававшемся им журнале «Голос Церкви» (1912 – 1917). Хиротонисан во епископа Серпуховского, викария Московской епархии (8.6.1914). В 1918 – 1919 гг. проживал в Серафимо-Знаменском скиту, основанном его духовной дочерью схиигуменией Фамарью (Марджанишвили), вместе с архимандритом (впоследствии епископом) свщмч. Серафимом (Звездинским). С 1923 г. епархией не управлял. В общественных богослужениях участия не принимал. Проживал в подмосковных и нижегородских обителях. Неоднократно арестовывался (1931, 1932, 1933, 1937). Расстрелян в посёлке Бутово под Москвой на полигоне НКВД. См. о нем: «Свете тихий». Жизнеописание и труды епископа Серпуховского Арсения (Жадановского) Сост. С.В. Фомин. Т. 1. М.: Паломник, 1996.

24

      Свете Тихий. Жизнеописание и труды епископа Серпуховского Арсения (Жадановского), Сост. С.В. Фомин. Т. 1 М.: Паломникъ, 1996. С. 411.

25

       Святитель Макарий (Парвицкий-Невский, 1.10.1835 – 16.2/2.3.1926), митрополит Московский и Коломенский – старец-митрополит, выдающийся миссионер, просветитель алтайского народа (его называли «Сибирским столпом Православия», «Апостолом Алтая»). Родился в с. Шапкине Ковровского уезда Владимирской губернии в семье пономаря. После окончания Тобольской Духовной Семинарии (1854), в которой он получил прозвание Невский, поступил в состав Алтайской Духовной миссии. Приняв монашество и будучи рукоположен во иеромонаха (1861), трудился над устроением Чулышмановского монастыря (1861–1864), работал в Казани над грамматикой алтайского языка, издал на нем ряд богослужебных и святоотеческих книг (1868 – 1869). Начальник Алтайской Духовной миссии, архимандрит (1883). Хиротонисан во епископа Бийского, викария Томской епархии (12.2.1884). Епископ Томский и Семипалатинский (26.5.1891); Томский и Барнаульский (18.2.1895; с 6.5.1906 – архиепископ). Архиепископ Томский и Алтайский (17.10.1908). Митрополит Московский и Коломенский, член Святейшего Синода (25.11.1912). Почётный член Санкт-Петербургской Духовной Академии (1913). Революционным обер-прокурором Святейшего Синода Львовым антиканонично уволен на покой (20.3.1917). Местом пребывания определен Николо-Угрешский монастырь. Святителем Тихоном митрополиту Макарию дарован почётный пожизненный титул митрополита Алтайского (август 1920). Скончался в пос. Котельники Московской губернии. В 1956 г. останки Святителя (по свидетельству очевидцев – нетленные) были перенесены в Сергиев Посад и упокоены под Успенским собором Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Канонизирован на юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви 13–16.8.2000.

26

      [Иеромонах Нестор.] Православие в Сибири. (Исторический очерк.) В память основания Камчатского Православного братства во имя Нерукотворенного Образа Всемилостивого Спаса. СПб., 1910. С. 65.

27

      Архиепископ Нафанаил (Львов). Беседы о Священном Писании и о вере и Церкви. Т. 5. Нью-Йорк: Комитет русской православной молодежи за границей. 1995. С. 211–212.

28

      ГАРФ. Ф. 730. Оп. 1. Е. х. 4816. Лл. 1–2 об. Автор выражает благодарность Г.Б. Кремневу, взявшему на себя труд скопировать данное письмо.

29

      Доклад архимандрита Нестора о войне//Новое время. СПб. 9/22.12.1915. № 14279. С. 5.

30

      Заря. Харбин. 1.11.1936. №296. С. 9.

31

      Мелихов Г.В. Российская эмиграция в Китае (1917–1924). М. 1997. С. 69.

32

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 2. М., 1994. С. 369.

33

      Несмелов А. Без Москвы, без России: Стихотворения. Поэмы. Рассказы. М., 1990. С. 300, 302.

34

      Всероссийский церковно-общественный вестник. 15.11.1917.

35

      Встречается и написание Иудин. – Ред.

36

      Встречаются разные написания: старое – Гермоген, новое – Ермоген. – Ред.

37

      [Июдин А.И.] Воспоминания о революционных событиях с 1 ноября 1917 года и роли духовенства/Московский Кремль, осаждённый революцией. Октябрь-ноябрь 1917 г. Свидетельства очевидцев. Публ. М.И. Одинцова // Исторический архив. 1997. № 3. С. 66.

38

      Всероссийский церковно-общественный вестник. 15.11.1917.

39

      Расстрелянные Святыни. Москва. 27 октября – 3 ноября 1917 г. Сост. С.В. Фомин // Град-Китеж. М., 1992. № 4 (9). С. 9.

40

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 3. М., 1994. С. 67, 82.

41

      Там же. С. 75.

42

      Епископ Нестор Камчатский. Расстрел Московского Кремля. 27-го октября – 3-го ноября 1917 года. (С 48-ю фотографиями). Изд. 2-е. Токио, 1920. См. в нашем изд. с. 409.

43

      Там же.

44

      Из письма М.В. Нестерова А.В. Жиркевичу. Нестеров М.В. «Продолжаю верить в торжество русских идеалов» // Наше наследие. 1990. № 3. С. 21–22.

45

      Пришвин М.М. Леса к «Осударевой дороге». 1909–1930. Из дневников // Наше наследие. 1990. № 1. С. 67.

46

      Несмелов А. Указ. соч. С. 305–306.

47

      [Денисов А.И.] Первые дни Февральской и Октябрьской революций 1917 года в Московском Кремле / Московский Кремль, осаждённый революцией. Октябрь-ноябрь 1917 г. Свидетельства очевидцев. Публ. М.И.Одинцова // Исторический архив. 1997. № 3. С. 75.

48

      Блок А. Интеллигенция и революция. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1982. Т. 4. С. 235.

49

      Словно подтверждение всемогущества Божия рядом с предполагаемой могилой Блока сохранилась могила 40 мучеников – священников и мирян, замученных той самой властью, которую приветствовал поэт и которая вроде бы должна была заботиться о памяти своего певца.

50

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 3. С. 122–123.

51

      Там же. С. 123–125.

52

      Сосуд избранный. История российских духовных школ. 1888–1932. СПб., 1994. С. 203–204.

53

      Епископ Нестор Камчатский. Расстрел Московского Кремля. М.: Столица, 1995. С. 31.

54

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 5. М., 1996. С. 375.

55

      Следственное дело Патриарха Тихона. Сборник документов по материалам Центрального архива ФСБ РФ. М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского Богословского Института, 2000. С. 266.

56

      Следственное дело Патриарха Тихона. Сборник документов по материалам Центрального архива ФСБ РФ. М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского Богословского Института, 2000. С. 265.

57

      Митрополит Вениамин (Федченков). На рубеже двух эпох. М., 1994. С. 160–161.

58

      Там же. С. 164.

59

      Посетивший Патриарха Тихона перед отъездом на юг России весной 1918 года генерал князь Г.И. Трубецкой вспоминал: «... Я не просил разрешения Патриарха передать благословение его войскам Добровольческой армии, и Святейшему Тихону не пришлось мне в этом отказывать, но я просил разрешения Его Святейшества передать от его имени благословение лично одному из видных участников Белого движения, при условии соблюдения полной тайны. Патриарх, однако, не счёл и это для себя возможным, настолько он держался в стороне от всякой политики...» (Руль. Берлин. 1923. 17 июля).

60

      Е.Б. ещё раз о Державной иконе Божией Матери // Православная Русь. Джорданвилль. 1967. № 8. С. 9.

61

      Письма Царской Семьи из заточения. Джорданвилль, 1974. С. 250.

62

       Отвечая на вопросы следователя А.Я. Агранова, 5 марта 1923 г. Патриарх Тихон заявил: «27/Х1 1917 г. во время моего служения в Знаменском монастыре (в то время в Москве заседал Собор) ко мне обратился служивший со мной Литургию Тобольский епископ Гермоген с просьбой вынуть частицы из поданной им мне просфоры за Николая, Александру, Алексея, Ольгу и прочих. Я, вынимая частицы, спросил у Гермогена: “Это, вероятно, за бывшего Государя с Семьей?» Гермоген ответил: “Да, я с собой это отвезу Государю”. Через несколько дней Гермоген уехал в Тобольск, так как сессия Церковного Собора заканчивалась в первых числах декабря 1917 г.» (Следственное дело Патриарха Тихона. Сборник документов по материалам Центрального архива ФСБ РФ. М.: Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, 2000. С. 227). Давая советы, как половчее построить обвинения против Святителя, главный атеист страны советов Губельман-Ярославский писал весной 1923 г. заместителю наркома юстиции Н. В. Крыленко: «5) Связь Патриарха с [Императором] Николаем. Письмо еп. Гермогена к тов. Белобородову (в Екатеринбурге). Воспоминания Вырубовой-Танеевой с письмами [Императрицы] Александры, которая подтверждает соглашения с [Патриархом] Тихоном» (там же, с. 262). Всё сказанное нашло отражение в так называемом Обвинительном заключении Верховного суда РСФСР по делу Патриарха Тихона 1923 г. (там же, с. 319).

63

      Хвалин А. Восстановление монархии в России. Приамурский Земский Собор 1922 года. (Материалы и документы.) М., 1993. С. 30. Со ссылкой: Государственный архив Приморского края. Ф. 1368. Оп. 1. Е. х. 3. Л. 28.

64

       С.П. Мельгунов делает к этому инициалу примечание: «Не Минятов ли?» (Мельгунов С. Судьба Императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки. Париж, 1951. С. 251). Далее он уточняет, что присяжный поверенный Константин Александрович Минятов «в январе принимал участие в снаряжении экспедиции Соловьева», в мае 1918 г. прибыл в Сибирь и вскоре погиб «в связи с делом еп. Гермогена» (там же, с. 359).

65

      Соколов К. Попытка освобождения Царской Семьи (декабрь 1917 г, – февраль 1918 г.) // Архив русской революции. Т. 17. Берлин. 1926. С. 280–283. Подробный обзор этой попытки см. в кн.: Мельгунов С. Судьба Императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки. Париж, 1951. С. 228–229, 250–255.

66

      Мельгунов С. Судьба Императора Николая II после отречения. Париж, 1951. С. 250.

67

      Георгиевский Н. Светлой памяти моего духовного отца. Митрополит Нестор (Анисимов) – просветитель Камчатки / / Десятина. 2000. № 13 (46). С. 4.

68

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 7. М., 1999. С. 108.

69

      Там же. С. 99–100.

70

      Церковные ведомости. 1918. № 9–10. С. 366.

71

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 7. С. 101–102.

72

      Там же. С. 102.

73

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 7. С. 102.

74

      Там же. С. 103.

75

      Там же. С. 103–104.

76

      Там же. С. 113.

77

      Там же. С. 103.

78

      Российская Церковь в годы революции (1917–1918). Сборник. М.: Крутицкое Патриаршее подворье, 1995. С. 194.

79

       В своё время Владыка, будучи игуменом, принимал участие в освящении Обители Милосердия Великой Княгини.

80

      Российская Церковь в годы революции (1917–1918). Сборник. М.: Крутицкое Патриаршее подворье, 1995. С. 194. С. 195.

81

      Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 7. С. 147.

82

      Церковные ведомости. 1918. № 9–10. С. 365–366.

83

      Российская Церковь в годы революции. С. 233.

84

      См. Церковные ведомости. 1918. № 15–16. С. 518–519.

85

      Заря. Харбин. 1.11.1936. №296. С. 9.

86

      О пребывании Императрицы Марии Феодоровны и других членов Дома Романовых в Крыму см.: Князь Ф.Ф. Юсупов. Мемуары в двух книгах. До изгнания. 1887–1919. В изгнании. М., 1998. С. 231–243, 250–252; Великий Князь Александр Михайлович. Воспоминания. Две книги в одном томе. М., 1999. С. 282–297; Ден Л. Подлинная Царица. Воррес Йен. Последняя Великая Княгиня. М., 1998. С. 307–317; Кудрина Ю.В. Императрица Мария Феодоровна (1847–1928 гг.): Дневники. Письма. Воспоминания. М., 2000. С. 169–206, 233–238.

87

       По сообщению журнала «Луч Азии» (1937. № 26. Октябрь), в Омск епископ Нестор добрался из Крыма через Индию.

88

      Тубанов С. Церковь на службе врагов народа. Свердловск. 1940. С. 44. Датировка статьи газеты 4 декабря 1918 г. является, видимо, ошибкой. Поскольку известно, что Владыка 1/14.12.1918 г. был в Киеве. Впрочем, такую же датировку см. в кн.: Алексеев В.А. Иллюзии и догмы. М. 1991. С. 162–163.

89

       Заметим, кстати, что миссия «объединения» как нельзя больше подходила епископу Нестору (он продолжал исполнять её, как мы убедимся далее, в 1930-х годах, но уже в отношении эмигрантских церковных кругов). Видимо, недаром путь его в Омск проходил через Киев, Одессу, Крым и Дальний Восток. Немалую роль в укреплении авторитета епископа Нестора в Омске сыграл и его авва – епископ Андрей (Ухтомский), занимавший видное положение на Сибирском Поместном Соборе 1918 г., – член Сибирского Временного Высшего Церковного Управления, руководивший духовенством 3-й армии адмирала А.В. Колчака. – С . Ф .

90

      Православная Русь. Джорданвилль. 1975. № 14. С. 9.

91

       Правильно РОСТА – Российское телеграфное агентство. – С . Ф .

92

      Следственное дело Патриарха Тихона. С. 94–96.

93

      Архиепископ Иоанн (Шаховской). Интервью по случаю 80-летия //Вестник Русского христианского движения. № 137. Париж, 1982. С. 279–280. О других свидетельствах этого чуда см. в статье: Паламарчук П. Перед картой России //Москва. 1998. № 1. С. 197.

94

      Жизнь за всех и смерть за всех. Записки личного адъютанта Верховного правителя адмирала А.В. Колчака ротмистра B. В. Князева. Джорданвилль, 1971. С. 20–23; Паламарчук П.Г. Сорок сороков. Т. 1. М., 1992. С. 107; Георгиевский Н. Светлой памяти моего духовного отца. Митрополит Нестор (Анисимов). С. 4. К сожалению, само письмо Патриарха Тихона адмиралу А.В. Колчаку, приводимое В.В. Князевым, вызывает большие сомнения в аутентичности (см. его публикацию П.Г. Паламарчуком в журнале «Москва». 1998. № 1. C. 52).

95

      Эйнгорн И. Союз несбывшихся надежд. Церковь и контрреволюция в Сибири //Наука и религия. 1987. № 2. С. 23.

96

      Монахиня Сергия (Клименко). Минувшее развертывает свиток... //Благо. 1998. С. 109–110.

97

      Хвалин А. Указ. соч. С. 43, 45, 52.

98

      Атаман Семенов. О себе. Воспоминания, мысли и выводы. М., 1999. С. 249.

99

      Хвалин А. Указ. соч. С. 64

100

      Россия перед Вторым пришествием. (Материалы к очерку Русской эсхатологии.) Иэд. 3-е испр. и расширенное. Сост. С.В. и Т.И. Фомины. СПб., 1998. С. 159.

101

      Хвалин А. Указ. соч. С. 82, 84.

102

      Там же. С. 81.

103

       Ещё осенью 1918 г. адъютант Великого Князя рассказывал в семье Львовых, что Великий Князь Михаил Александрович «спасся и направляется на Восток» (Архиепископ Нафанаил (Львов). Беседы о Священном Писании и о вере и Церкви. Т. 5. Нью-Йорк, 1995. С. 225). В мае 1921 г. известный на Дальнем Востоке генерал барон Р.Ф. Унгерн-Штернберг (1885–1921), выступая из Урги на север, отдал «Приказ русским отрядам на территории советской Сибири»: «Россию надо строить заново, по частям. Но в народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно,– законный хозяин Земли Русской Император Всероссийский Михаил Александрович, видевший шатанье народное и словами Своего Высочайшего Манифеста мудро воздержавшийся от осуществления своих державных прав до времени опамятования и выздоровления народа русского». На трёхцветном Российском знамени. знаменитой Азиатской конной дивизии Унгерна золотом было выткано «Михаил II». Некоторое представление о мыслях барона могут дать вот эти отрывки из его личных писем: «Я знаю, что лишь восстановление Царей спасёт испорченное Западом человечество. Как земля не может быть без Неба, так и государства не могут жить без Царей». «Лично мне ничего не надо. Я рад умереть за восстановление монархии хотя бы и не своего государства, а другого». «По моему мнению, каждый честный воин должен стоять за честь и добро, а носители этой чести – Цари. Кроме того, ежели у соседних государств не будет Царей, то Они будут взаимно подтачивать и приносить вред одно другому...» «Единственно, кто может сохранить правду, добро, честь и обычаи, так жестоко попираемые нечестивыми людьми – революционерами, Это Цари. Только они могут охранить религию и возвысить веру на земле. <...> Самое наивысшее воплощение идеи Царизма – это соединение; божества с человеческой властью, как был Богдыхан в Китае, Богдохан в Халхе (Сев. Монголия. – Ред.) И в старые времена – Русские Цари». (Юзефович Л.А. Самодержец пустыни. Феномен судьбы барона Р.Ф. Унгерн-Штернберга. М., 1993. С. 139, 225, 226, ,230).

104

      Воля России. Прага. 5.12.1920.

105

      Хвалин А. Указ соч. С. 132–134.

106

      Хвалин А. Указ соч. С 74–75.

107

      Вечер. Владивосток. 21.8.1922.

108

      Хвалин А. Указ. соч. С. 93.

109

      См. Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 5. 262–263.

110

      Хвалин А. Указ соч. С. 154–155.

111

      Там же. С. 96–97.

112

      См. Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ соч. Т. 5. С. 263–265; Несмелов А. Указ. соч. С. 272–280.

113

       Территория на северо-востоке современного Китая, являющаяся бассейном рек Ган, Дербул и Хаул и ограниченная с севера Амуром, с юга и востока – Сунгари, с Запада – Аргунью. На западе, севере и востоке эта территория граничила с землями Забайкальского, Амурского и Уссурийского казачьих войск. Большая часть русского населения бежала сюда из Сибири и Приморья после 1922 г.

114

      Стефан Дж. Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции 1925–1945. М., 1992. С. 60.

115

       Только с 1922 по 1945 г. в Маньчжурии было построено 48 православных храмов, в том числе 23 в Харбине. По другим данным, в период с 1917 по 1924 г. в том же Харбине возвели 13 церквей. Во всех храмах Маньчжурии служили около 460 священников (Мелихов Г. В. Российская эмиграция в Китае (1917– 1924 гг.). М., 1997. С. 67).

116

       Митрополит Мефодий (Герасимов, 1856–15/28.3.1931) – после окончания Казанской Духовной Академии (1882) принял монашеский постриг (1886). Хиротонисан во епископа Бийского, викария Томской епархии (2.6.1894). Епископ Забайкальский и Нерчинский (24.12.1898); Томский и Алтайский (20.12.1912); Оренбургский и Тургайский (30.7.1914). Возведён в сан архиепископа (1918). В эмиграции (1919). Архиепископ Харбинский и Маньчжурский (1920). Возведён в сан митрополита (1929).

117

       Впоследствии в архиерейский сан в качестве викариев Харбинского митрополита были посвящены протоиерей Николай Вознесенский (епископ Хайларский Димитрий), архимандрит Ювеналий (Килин) (епископ Цицикарский) и протоиерей Леонид Викторов (епископ Никандр). Архиепископ Ювеналий (Иоанн Кельсиевич Килин, 1875– 28.12.1958) – поступил в Белогорский Свято-Николаевский монастырь близ Перми (1896). Заведовал Белогорским подворьем в Перми (1904). Строитель Спасо-Преображенской Фаворской пустыни (1909). После революции и гражданской войны настоятель Казанско-Богородицкого монастыря в Харбине в сане архимандрита. Хиротонисан во епископа Синьцзянского (16.2.1935) с пребыванием в Урумчи. Военная обстановка не позволила ему проехать в Синьцзян. Выехал в Пекин, где исполнял различные поручения Православной Миссии. Вернулся в Харбин (1940). Епископ Цицикарский (май 1945). Воссоединился с Московской Патриархией (октябрь 1945). Епископ Шанхайский (1946). На покое (январь 1947). Епископ Челябинский и Златоустовский (12.5.1947); Иркутский и Читинский (3.6.1948). Архиепископ Омский и Тюменский (21.2.1949); Ижевский и Удмуртский (31.7.1952). Скончался, приняв схиму с именем Иоанн. Архиепископ Никандр (Викторов, 16.8.1961) – хиротонисан во епископа Цицикарского, викария Харбинской епархии (22.9.1946). Епископ Харбинский и Маньчжурский, управляющий Восточноазиатским экзархатом (1952); Курский (7.2.1956); Архангельский и Холмогорский (1956). Архиепископ (25.2.1957). Архиепископ Ростовский и Новочеркасский (16.3.1961).

118

       Митрополит Мелетий (Заборовский, t 6.4.1946) – хиротонисан во епископа Барнаульского, викария Томской епархии (21.11.1908). Епископ Якутский и Вилюйский (23.2.1912); Забайкальский и Нерчинский (26.1.1916). Епископ Харбинский (1929). Митрополит Харбинский и Маньчжурский (1939).

119

      См. Следственное дело Патриарха Тихона. С. 405, 408, 411–412.

120

      Известия. 19.2.1930.

121

       Имеется в виду отколовшийся в 1920-х годах от Зарубежного Синода митрополит Евлогий (Георгиевский) с приверженцами. Это был так называемый «Парижский раскол», организованный при участии «русских» масонов, – С.Ф.

122

      Письма Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого). Джорданвилль, 1988. С. 246.

123

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 118.

124

       Этот чудотворный образ, позднее перенесенный В Свято-Николаевский собор в Харбине, к сожалению, не избежал обшей участи святынь, оставшихся в Китайской Народной Республике. Во время «культурной революции» 23 августа 1966 г. он был сожжён хунвэйбинами на огромном костре (Священник Дионисий Поздняев. Православие в Китае (1900–1997 гг.) . М., 1998. С. 164).

125

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 116.

126

       На месте (лат .).

127

      Стефан Дж. Указ. соч. С. 65–66.

128

      Там же. С. 399.

129

       Константин Владимирович Родзаевский (1907 – 30.8.1946) – родился в Благовещенске в семье нотариуса. В 1925 г. бежал в Маньчжурию. Генеральный секретарь созданной в 1931 г. в Харбине Русской фашистской партии (с 1934 г. – Всероссийская фашистская партия, с 1938 г. – Российский фашистский союз; распущен японцами в 1943 г.), ставившей себе целью борьбу с “антирусской властью» в России. По свидетельству современников, Родзаевский был человеком глубокой православной веры. В результате операции МГБ в октябре 1945 г. захвачен советскими спецслужбами. Расстрелян.

130

      Стефан Дж. Указ. соч. С. 367.

131

      К юбилею архиепископа Нестора. Интересные воспоминания Владыки//Заря. Харбин. 30.10.1936. №294. С. 5.

132

      Там же.

133

      Вараксина Л. А. Харбинский Дом Милосердия – приют для неприкаянных душ // Словесница искусств. Журнал Хабаровского краевого благотворительного общественного фонда культуры. Хабаровск, 2000. № 6. С. 23.

134

      Архиепископ Мефодий. О знамении обновления святых икон. М.: Паломникъ, 1999. С. 61–62.

135

      Там же, С. 58.

136

      Там же. С. 58–60.

137

      Протопресвитер Александр Киселев. Чудотворные иконы Божией Матери в русской истории. N. Y. 1976. С. 113.

138

      Заря. Харбин. 30.10.1936. №294. С. 5.

139

      Мелихов Г.В. Российская эмиграция в Китае (1917–1924 гг.). М., 1997. С. 70.

140

      Письма Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого). С. 106.

141

      См. Стефан Дж. Указ. соч. С. 67.

142

       Столица Чанчунь; переименована в Синьцзин (Новая столица). Ровно через два года (1.3.1934) была провозглашена Маньчжурская империя (Маньчжудиго). Позже (1.3.1937) последовало объявление наследственной монархии с императором Пу И во главе.

143

      См. Стефан Дж. Указ. соч. С. 84.

144

      Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3., С. 127–128/

145

      Стефан Дж. Указ. соч. С. 87–88.

146

       Стефан Дж. Указ. соч. С. 61.

147

       Денежная единица в Маньчжоуго. – С.Ф

148

       Вараксина Л.А. Указ. соч. С. 23.

149

       Заря. Харбин. 30.10.1936. №294. С. 5.

150

       Через всю свою жизнь пронес Владыка почитание Царственных Мучеников. Вот как, например, описывает харбинская газета «Заря» празднование 20-летия пребывания архиепископа Камчатского и Петропавловского Нестора в сане епископа 19 октября (1 ноября) 1936 г.: «...Владыка совершил в храме Дома Милосердия всенощную и по окончании её панихиду по Императоре Николае II, Августейшем Покровителе Камчатского Братства Наследнике Алексее Николаевиче, всей Царской Семье, почившим архипастырям, принимавшим участие в хиротонии – митрополите Евсевии, епископе Павле, и о. Иоанне Кронштадтском по случаю дня его Ангела [прп. Иоанна Рыльского]. Юбилейное торжество началось... Литургией, которую совершал высокий юбиляр в сослужении с причтом и городским духовенством. Владыка был в облачении, пожалованной ему [Императором. Николаем П] в день хиротонии» (Заря. Харбин. 2.11.1936. № 297. С. 5).

151

       Архиепископ Нафанаил (Львов, 17/30.8.1906–26.10/ 8.11.1985) – родился в Москве. Учился в Петербургской гимназии, Бугурусланском и Томском реальных училищах. Окончил Харбинское реальное училище (1922). Рабочий на КВЖД (1922–1929). Учился на вечерних богословских курсах (1928–1939), а впоследствии на богословском факультете Свято-Владимирского института. Принял монашеский постриг (1929). Рукоположен во иеромонаха (1929). Законоучитель в детском приюте при Доме Милосердия в Харбине. Игумен (1933). Редактор в Харбине журнала «Православный голос» (1934–1937). В качестве секретаря и келейника владыки Нестора предпринял ряд миссионерских путешествий. Жил среди христиан Южной Индии (1935–1936). Архимандрит (1936). Начальник Православной миссии на Цейлоне (1937–1939). Вступил в братство преп. Иова Почаевского в Ладомировой на Карпатах в Словакии (1939). Помощник настоятеля монастыря преп. Иова. Редактор журналов «Православная Русь» (1939–1945) и «Детство во Христе» (1939–1944). Настоятель Воскресенского собора в Берлине (1945). Хиротонисан в епископа Брюссельского и Западноевропейского (1946). Находился в Англии (1951), Тунисе (1952). Преподавал Ветхий и Новый Завет в монастыре преп. Иова (1953–1956). Окормлял приходы в Маннгейме и Берлине (с 1954). Настоятель монастыря преп. Иова в Мюнхене (1966). Временно управлял Австрийской епархией (1971). Епископ Венский и Австрийский (1976). Возведён в сан архиепископа (1981). Скончался в обители преп. Иова. Погребён на русском кладбище в Висбадене.

152

       По странному стечению обстоятельств двоюродным дедом его был Алексей Федорович Львов (1798–1870) – автор Русского народного гимна «Боже, Царя храни».

153

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 125–126.

154

       Там же. С. 135–136.

155

       Солоны – дальневосточная народность. – С.Ф.

156

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 136–140.

157

       Митрополит Филарет (Вознесенский, 8/21.11.1985) хиротонисан во епископа Брисбенского (13/26.5.1963). Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви (1965–1985).

158

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. Т. 4. С. 76.

159

       Там же.

160

      Валаам Христовой Руси. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2000. С. 542.

161

       Впоследствии в сане архимандрита стал настоятелем монастыря в Магопаке (США).

162

      Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 4. С. 78, 81, 82.

163

      Trewin J.C. The House of Special Purpose. N.Y., 1975.P. 143–144. Пер. Н. Ганиной.

164

       Trewin J.C. The House of Special Purpose. N.Y., 1975. Р. 144. Пер. Н. Ганиной.

165

       В докладной записке Владыки в Совет по делам Русской Православной Церкви с отчетом о поездке в Англию (в записи под 15 июня) читаем: «В 2 ч. м[итрополит] Николай с делегатами посетил русскую церковь св. Филиппа (евлогианской ориентации), где м[итрополит] Николай выступил с большой речью к русским, проживающим в Лондоне. Речь была принята восторженно. <...> В результате этого выступления в русской церкви принята в Московскую юрисдикцию (из карловацкой группы) церковь св. Варфоломея в Оксфорде во главе с настоятелем архимандритом Николаем Гриббсом [sic!], который со значительной частью своих прихожан прибыл в лондонскую русскую церковь к выступлению в ней м[итрополита] Николая» (ГАРФ. Ф. 6991. Е. х. 26. Лондон – Москва: межцерковный диалог. Обмен делегациями Англиканской и Русской Православной церквей. 1943–1945 гг. Публ. М.И. Одинцова // Исторический архив. 1995: № 1. С. 105).

166

       См. публикацию этих писем в указ. кн. Тревина. Р. 133–134, 146–147.

167

       Trewin J.C. The House of Special Purpose. N.Y., 1975. Р. 145–146. Пер. Н. Ганиной.

168

       Архимандрит Константин (Зайцев, 1886–1975) – зарубежный духовный писатель. С 1950 г. редактировал такие известные православные периодические издания, как «Православная Русь», «Православная жизнь» и «Православный путь», выходившие в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле (США).

169

       Архимандрит Константин (Зайцев). Чудо Русской истории / Сост. С.В. Фомин. М., 2000. С. 817.

170

       См.: Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 129–132.

171

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 5. С. 106–107.

172

       Письма Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого). С. 267.

173

       Там же. С. 246.

174

       Полчанинов Р. Варнава, Патриарх Сербский (1880–1937 гг.) // Православная Русь. Джорданвилль, 1995. М? 17. С. 6, 14.

175

       Цитируется неточно. – Ред.

176

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 78.

177

       Там же. С. 79–80.

178

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 80.

179

       Там же. С. 80–81

180

       Протоиерей Николай Вознесенский бежал из СССР, где жил в Благовещенске. В Харбине он был настоятелем храма Иверской иконы Божией Матери. Его сыном был иеромонах Филарет (впоследствии митрополит). Постриженный в монахи с именем Димитрий, он вскоре был хиротонисан во епископа Хайларского (1934). В 1944 г. был возведён в сан архиепископа. В сентябре 1946 г. ушёл на покой. Скончался 31 января 1947 г. Свидетельством его любви к молитве остался составленный им в 1943 г. «Молитвослов для усердствующих», недавно переизданный (М.: Православный молитвослов, 1999). – С.Ф.

181

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 3. С. 81.

182

       Там же. С. 86–87.

183

      Архиепископ Иоанн (Разумов). Патриарх Сергий и его значение в истории Русской Православной Церкви. Машинопись. Псков. С. 319.

184

       Владыка Нестор был лично знаком с Патриархом Варнавой. Около 1934 г. Предстоятель Сербской Церкви вручил архиепископу Нестору драгоценный дар для Скорбященского храма в Харбине – гробницу со святыми мощами святителя Арсения I ( 1266), архиепископа Сербского. Перу Владыки принадлежит изданное им «Житие святителя Арсения» (Харбин, 1934) и акафист Святителю, «одобренный к служению Патриархом Сербским Варнавой». После отъезда в Австралию архимандрита Филарета (Вознесенского) Камчатское подворье и Дом Милосердия были закрыты 23 февраля 1962 г. Во время последовавшей затем «культурной революции» в Китае было уничтожено большинство храмов, исчезли многие чтимые святыни. Известна фотография «Перенесение мощей святителя Арсения Сербского в Харбине, 31 мая 1965 г.» (Священник Дионисий Поздняев. Православие в Китае (1900–1997 гг.). М., 1998. С. 159, 160).

185

       Маевский В. Русские в Югославии. Взаимоотношения России и Сербии. Т. 2. Нью-Йорк, 1966. С. 155.

186

       Воспоминания владыки Василия (Родзянко) // Косик В.И. Русская Церковь в Югославии (20–40-е гг. XX века). М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского Богословского Института, 2000. С. 214.

187

       Маевский В. Указ. соч. Т. 2. С. 154.

188

       Епископ Платон Чигиринский (Рождественский, 23.2.1866–20.4.1934) – овдовевший сельский священник (поступил в Киевскую Духовную Академию в 1891 г.), пострижен в монахи в 1894 г. С 1902 г. – ректор Киевской Духовной Академии, 3.6.1902 хиротонисан во епископа Чигиринского, викария Киевской епархии, был настоятелем Киево-Братского монастыря. С 8.6.1907 – архиепископ Алеутский и Северо-Американский. С 1914 г. – архиепископ Кишиневский и Хотинский, в 1915–1917 гг. – архиепископ Карталинский и Кахетинский, Экзарх Грузии. Именно он благословил Великого Князя Николая Николаевича просить св. Императора Николая II об отречении. Участник Собора 1917–1918 гг. С 9/22.2.1918 – митрополит Одесский и Херсонский. В 1920 г. эмигрировал в США. В сентябре 1923 г. свт. Тихоном назначен управляющим Северо-Американской епархией с освобождением от управления Одесской и Херсонской епархией в России. Назначен на эту же кафедру Синодом Русской Православной Церкви Заграницей. С 16.1.1924 уволен свт. Тихоном от управления Северо-Американскими приходами, однако приказа не выполнил и продолжал управлять епархией. В 1923 г. объявил Американскую Церковь автономной. 16.8.1933 запрещен в священнослужении митрополитом Сергием. Скончался в расколе, не покаявшись. 19.4.1946, внимая просьбе паствы митрополита Платона, Святейший Патриарх Алексий разрешил совершать панихиды по митрополиту Платону.

189

       Воспоминания владыки Василия (Родзянко). С. 213–214.

190

       Протоиерей Митрофан Зноско-Боровский. В защиту правды. Статьи 1952–1977. Нью-Йорк, 1983. С. 97.

191

       Воспоминания владыки Василия (Родзянко). С. 215.

192

       В курсе ( фр.).

193

       Один из приходов, которые он посетил, был храм Святителя Филиппа в Лондоне, настоятелем которого был отец Николай (Гиббс), постриженный в монахи и рукоположенный в священный сан архиепископом Нестором ещё в Харбине. Во время приезда Владыки в Лондон в 1938 г. он возвёл о. Николая в сан архимандрита (4 /17 апреля, в Вербное воскресенье), вручив ему митру (это был первый православный англичанин, удостоившийся столь высокой церковной награды). – С.Ф.

194

       Примечательны при этом церковные взгляды самого Е.В. Саблина – старого царского дипломата, выраженные им в том же письме: «Я в этом году в церковь не ходил и слушал заутреню и обедню по радио с рю Дарю. И думалось мне, что как было бы хорошо, если бы слова божественного утешения и вообще вся служба церковная преподносились бы нам из какого-то центрального невидимого места, как подаётся нам газ или электричество». («Чему свидетели мы были...» Переписка бывших Царских дипломатов. 1934–1940 гг.: Сб. документов. В 2 кн. Кн. 2. М.: Гея, 1998. С. 85).

195

       Там же.

196

       Там же.

197

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ. соч. Т. 5. С. 8.

198

       Отсюда другое название этих несториан, утвердившихся в Индии, – фомиты. О пребывании епископа Нестора в Индии и на Цейлоне пишем, используя сведения, содержащиеся в труде митрополита Мануила (Лемешевского, 12.8.1968), в свою очередь пользовавшегося неопубликованными воспоминаниями Владыки «Путешествие в Индию и на Цейлон».

199

       Чему свидетели мы были... Кн. 2. С. 85.

200

       Сингалоэцы (или сингалы) – основная коренная национальность на о. Цейлон.

201

       Митрополит Нестор (Анисимов). Мои воспоминания. Материалы к биографии, письма. Подготовка текста и публикация М.И. Одинцова. М.: Крутицкое Патриаршее подворье, 1995.С. 180–181.

202

       Там же. С. 182–183.

203

       Архиепископ Нестор. Пушкин и современность //Вятские епархиальные ведомости. 1994. Июнь. Публикация В. Сергеева.

204

       Иероглиф «оцу» [乙] может означать «второй», «последний», «странный», «изысканный». Между прочим, так называется город в Японии, в котором 29.4.1891 г. произошло покушение на будущего Царя-Мученика Николая II. См. об этом: Денисьевский М. Путешествие на Восток Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича и Великого Князя Николая Александровича. С подробностями злодейского покушения 29 апреля в г. Оцу. СПб., 1891; Злодейское покушение японца Сан-дзо Цуда // Русский вестник. СПб., 1891. № 8. С. 322–324; С нами Бог! Премудрый вторично сохранил нам жизнь Наследника Цесаревича от угрожавшей Его Императорскому Высочеству страшной опасности в Японии от руки злоумышленника. М., 1891; Беклемишев Н. Описание покушения на жизнь Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича в г. Отсу. СПб., б. г.; Ухтомский Э.Э. Путешествие на Восток Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича. 1890–1891. Т. 3. С. 1–49 . – С.Ф.

205

       Стефан Дж. Указ. соч. С. 364.

206

       Там же. С. 85.

207

       Государственный аркив Хабаровского края (в дальнейшем Г А Х К ). Ф . Р-830. Оп. 3. Е. х. 1069. Л. 11 об. Пользуясь случаем, автор благодарит священника Дионисия Поздняева за возможность использования найденных им документов из Хабаровского архива.

208

       ГАХК. Ф . Р-830. Оп. 3. Е. х. 1069. Л. 11.

209

       Там же. Л . 18. 2.5.1938.

210

       Там же. Л . 21. 3.5.1938

211

       ГАХК. Ф . Р-830. Оп. 3. Е. х. 1069. Л. 17. 29.7.1938.

212

       Присяжный поверенный Василий Федорович Иванов в годы гражданской войны был министром внутренних дел в дальневосточном правительстве братьев Меркуловых. Впоследствии он стал одним из видных деятелей дальневосточной правой эмиграции. Труды его о масонстве, часто содержащие непроверенные сведения, а порой и вздорные слухи, не выдерживают элементарной научной критики. Тем не менее, они в последнее время неоднократно переиздавались. В предисловиях к ним автора именуют не иначе как «крупнейшим русским исследователем масонства». – С,Ф.

213

       ГАХК. Ф . Р-830. Оп. 3. Е. х. 1069. Л. 24. 29.8.1938.

214

       Один из районов Харбина, располагавшийся на юго-востоке от Нового города. Построили его русские эмигранты уже после революции. В составлявших его маленьких деревянных домиках с резными наличниками жили люди с умеренным достатком. Именно на территории этого района находился и Дом Милосердия.

215

       Не знаем, принес ли покаяние владыке Нестору прот. Аристарх Пономарев. Возможно, у него была личная антипатия к Владыке, не угасшая и после разоблачения клеветы (ГАХК. Ф. Р-830. Оп. 3. Е. х. 1069. Л. 26). Судя по его рапортам, касающимся положения дел в Маньчжурии и позднее направленным в ОВЦС Московской Патриархии, от него вполне можно было получить сведения для решения послевоенной участи митрополита Нестора.

216

       ГАХК. Ф . Р-830. Оп. 3. Е. х. 1069.. Л. 25. 13.8.1938.

217

       ГАХК. Ф . Р-830. Оп. 3. Е. х. 1069. С. 27. 28.7.1938.

218

       Григорий Михайлович Семенов (1890–30.08.1946) – сын казака Забайкальского казачьего войска. Участник Германской войны. Награждён орденом св. вмч. Георгия 4-й степени и золотым Георгиевским оружием. Есаул. После революции возглавил борьбу с большевиками в Забайкалье, объявив себя в начале 1919 г. атаманом Забайкальского казачьего войска. Продолжал антибольшевицкую борьбу даже после вынужденного ухода за границу в сентябре 1921 г. После второй мировой войны был схвачен советскими спецслужбами. Казнён.

219

       Шкаренков Л.К. Агония Белой эмиграции. Изд. 2-е. М., 1986. С. 173.

220

       ГАХК. Ф. Р-830. Оп. 3. Е. X. 1069. Л. 24. 29.8.1938.

221

       Там же. Л. 37. 10.5/1939.

222

       Протоиерей Иоанн Петелин. Письмо Патриарху Московскому и всея Руси Алексию 1 от 24 марта 1945. // ив ОВЦС Московской Патриархии. Д , .№[ 39. Цит. по га.: Священник Дионисий Поздняед. Православие в Китае (1900–1997 гг.). М., 1998. С, 88.

223

       Православный путь. Джорданвилль, 1970. С. 25.

224

       Цит. по ст.: Диакон Иоанн Хайдаров. Харбинские. архиереи и поклонение Аматерасу в Маньчжурской империи //Китайский благовестиик. М., 2000, № 2. С. 20.

225

       См.: Там же. С. 21.

226

       Дьяков И.А. Аматерасу. Правда о пережигом в Трехречье за веру , и отчизну // Священник Дионисий Поздняев. Указ. соч. С. 189. См. также отд.; изд.; Дьяков И.А. О пережитом в Маньчжурии за веру и Отечество. Записки православного. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2000.

227

       Православный путь. Джорданвилль, 1970. С. 25.

228

       Дьяков И.А. Аматерасу. С: 180.

229

       Там же. С. 226.

230

       Цит. по ст.: Диакон Иоанн Хайдаров. Харбинские-архиереи и поклонение Аматерасу и Маньчжурской империи. С.:21.

231

       Там же. С. 23.

232

       Там же. С. 22–23

233

       Там же. С. 23.

234

       Архимандрит Константин (Зайцев). Указ. соч. С. 17–18.

235

       Архимандрит Константин (Зайцев). Указ. соч. С. 26.

236

       Там же.

237

       Священник Андрей Голиков, С. Фомин. Кровью убелённые. Мученики и исповедники Северо-Запада России и Прибалтики (1940–1955). М.: Паломникъ, 1999. С. ХLII.

238

       Архиепископ Нафанаил (Львов). Указ соч. Т. 3. С. 133.

239

       Несмелов А. Указ. соч. С. 118.

240

       Стефан Дж. Указ. соч. С. 370–371.

241

       В течение почти что пяти лет император Пу И находился в СССР. Затем был передан властям КНР по их просьбе. Там он до 1959 г. находился в заключении в особом лагере. Позднее, амнистированный, стал депутатом Всекитайского народно-политического консультативного совета. Работал в ботаническом саду Академии наук КНР. Известны его мемуары. Скончался в 1967 г. – С.Ф.

242

       Стефан Дж. Указ. соч.. С. 372–373, 375, 377, 395, 399.

243

       Журнал Московской Патриархии. 1945. № 9. С. 5–6.

244

       Священник Дионисий Поздняев. Указ. соч. С. 90.

245

       Там же. С. 109–110.

246

       «В 1922 г., – пишет отец Дионисий Поздняев, – Харбинская епархия была выделена из Владивостокской епархии Заграничным Высшим Церковным Управлением, её правящим архиереем был назначен архиепископ Мефодий . Открытие Харбинской епархии было фактически признано Всероссийской церковной властью: её не приписывали к соседней Пекинской епархии и не назначали в Харбин нового архиерея. Владивостокским архиереям Харбинская епархия не подчинялась. Вместе с тем Московская Церковная власть не подчиняла Харбинскую епархию каким-либо иерархам, находившимся за рубежом. Епархия эта, выделившаяся из состава Владивостокской, подобно Благовещенской, должна была быть рассматриваема как каноническая территория Русской Православной Церкви, находящаяся в пределах Китая. Вопрос о выделении Харбинской епархии в самостоятельную стоял ещё в 1907 г., поднимался он и на Поместном Соборе 1917–1918 гг. С 1907 г. в составе Владивостокской епархии существовало Харбинское благочиние, не подчинявшееся Духовной Миссии в Китае, хотя и находившееся на его территории» (Священник Дионисий Поздняев. Православие в Китае, 1900–1997 гг. М., 1998.).

247

       Священник Дионисий Поздняев. Указ. соч. С. 112.

248

       Таким образом, сведения об аресте Владыки в Москве, когда он сошёл с трапа самолета, распространённые в том числе и в мемуарных заметках, следует признать недостоверными. Документы об обстоятельствах ареста см. в Приложениях к книге.

249

       Священник Дионисий Поздняев. Указ. соч. С. 112.

250

       Эти панихиды Владыка совершал во время пребывания тел мучеников в Харбине. В последнее время появилось безосновательное утверждение, что «на исходе гражданской войны он вывез святые мощи Великой Княгини Елисаветы и её келейницы Варвары с Урала на Святую землю» (Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 1917–1997 гг. М., 1997. С. 402). В действительности сделал это игумен Серафим (Кузнецов, 1873–1959). См. предисл. к кн.: Игумен Серафим (Кузнецов). Православный Царь-Мученик/Сост. С.В. Фомин. –М.: Паломникъ, 1997.

251

       См. Краснов-Левитин А. Воспоминания. В поисках нового града. Тель-Авив, 1980. С. 180.

252

       Люди Божии. Рассказы отца Серафима // Духовный собеседник. Журнал Самарской епархии Русской Православной Церкви. 1995. № 4. С. 32–33.

253

       Георгиевский Н. Указ. соч. С. 4.

254

       Рассказ А. Георгиевского и его ст.: Камчатский миссионер // Журнал Московской Патриархии. 1990. № 11. С. 32; Hermanowicz T. Chiny – Sybir – Moskwa. Wsomnienia misjonarzazfagrow Sowiecjich. London. 1966. S 14–15, 63, 88; Mitr. Manuil (Lemeševskii). Die Russischen orthodoxen Bischöfe von 1893–1965. Т. 5. Erlangen. 1987. S. 42, 47.

255

       Молитва всех вас спасёт. Материалы к жизнеописанию святителя Афанасия, епископа Ковровского / Сост. О.В. Косик. М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского Богословского Института. 2000. С. 25.

256

       Митрополит Нестор (Анисимов). Указ. соч. С. 184.

257

       Там же. С. 185.

258

       Георгиевский Н. Указ. соч. С. 4.

259

       Архиепископ Даниил (Юэвьюк, 2.10.1880–27.8.1965) – окончил Духовную Семинарию. Преподаватель Виленской Духовной Семинарии (1925–1939). Секретарь митрополита. Литовского и Виленского Елевферия (1939). Пострижен в мантию (апрель 1942). Рукоположен во иеромонаха: Хиротонисан во епископа Ковенского, викария Литовской митрополии (1942). Архиепископ (май 1944). Временно управляющий Виленской и Литовской епархией. Находился в лагере перемещённых лиц в Чехословакии (май 1945). Архиепископ Пинский и Брестский (30.12.1945). Арестован (1949). Освобожден (1955): На покое (с 1956). – С.Ф.

260

       Схиепископ Пётр (Потапий Трофимович Ладыгин, 1.12.1861–2.6.1957) – родился в г. Глазове. После прохождения воинской, службы уехал на Афон, где поступил в Андреевский монастырь. Пострижен в мантию с именем Питирим (1880): Рукоположен в иеромонаха (1889). Настоятель Андреевского подворья в Одессе (1910). Арестован (1923). В ссылке в Уфе (1923). В Уфимских лесах основал скит. В Ссылке на ст. Теджен в Таджикистане (1925). Хиротонисан архиепископом Андреем (Ухтомским) И епископом Львом (Черепановым) во епископа Нижегородского и Уржумского (8.6.1925). Находился под следствием по делу уфимского духовенства (1926). Постригся в схиму с именем Пётр (21.4.1927). Арестован (декабрь 1928) и приговорен к 3 годам лагерей (1931–1933). На нелегальном положении: в Глазове (1934–1937), Калуге (1937–1940), в Белорецке (1940–1945). Арестован в Уфе (1945). Приговорен к 5 годам ссылки в Среднюю Азию, Скрывался в горах. На нелегальном положении в Белоруссии и на Кубани (1949–1951). Скончался в

Глазове. – С. Ф.

261

       Митрополит Серафим (Лукьянов, 18.2.1959) – хиротонисан во епископа Сердобольского, викария Финляндской епархии (7.9.1914). Епископ Финляндский и Выборгский (17.1.1918). Архиепископ (1920). Глава автономной Православной Церкви в Финляндии (1921). Сведен с кафедры за нежелание переходить под омофор Константинопольского Патриарха (1923). В юрисдикции Зарубежной Церкви (1927). Воссоединился с Московской Патриархией (31.8.1945). Экзарх Западной Европы в сане митрополита (9.8.1946). Арестован (15.11.1949). – С.Ф.

262

       Епископ Феодор (Текучее, 1908–3.4.1985) –хиротонисан во епископа Аргентинского (1943). Епископ Сан-Францисский и Калифорнийский (июль 1952). На покое (с ноября 1956). Проживал в Псково-Печерском монастыре. – С. Ф.

263

       Епископ Иоанникий (Сперанский, 31.12.1885–2.11.1969) – окончил С.-Петербургскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия (1912). Рукоположен во иеромонаха (27.5.1919). Настоятель Новгородского Антониева монастыря. Тайно хиротонисан во епископа Старорусского, викария Новгородской епархии (27.5.1923). Временно управлял Новгородской епархией (1923–1924). В заключении в новгородской тюрьме (1926–1927). Епископ Орловский (29.4.1931). В заключении (31.12.1931). Выслан в Красноярск (1941). Временно управлял Красноярской епархией (декабрь 1947). Проживал на покое в Кицканском монастыре Кишиневской епархии (с 1956). Позднее – в Псково-Печерском монастыре. – С. Ф.

264

       Люди Божии. С. 26–28.

265

       Митрополит Нестор (Анисимов). Указ. соч. С. 186.

266

       Люди Божии. С. 28–29.

267

       Протоиерей Борис Пивоваров. Церковь и консолидация гражданского общества // Исторический вестник. № 9–10. М ., 2000. С. 100.

268

       Молитва всех вас спасет. С. 499.

269

       Люди Божии. С. 29.

270

       Там же.

271

       Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 1917–1997 гг. М.: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1997. С. 403.

272

       Георгиевский Н. Указ. соч. С. 4.

273

       Молитва всех вас спасет. С. 546.

274

       Там же. С. 550. Письма П.Н. Савицкого находятся в архиве Православного Свято-Тихоновского Богословского Института.

275

       Игумения Елевферия ( 1965) – подвижница высокой духовной жизни. Духовная дочь уже упоминавшегося нами схиепископа Петра (Ладыгина). Из 106 лет земной жизни 103, не считая нескольких лет тюремного заключения, подвизалась в киевских обителях. Насельница, а потом игумения известного своим строгим уставом Киевского Введенского женского Монастыря. После закрытия обители (1962), уже будучи глубокой старицей, доживала свой век в Киевском Покровском женском монастыре. Старицу весьма чтил Патриарх Алексий (Симанский). Перед кончиной пострижена в схиму с именем Михаила. Тело её покоится в Киеве на Зверинецком кладбище. – С.Ф.

276

       Люди Божии. С. 29–32.

277

       Запись О.Т. Ковалевской.

278

       Митрополит Нестор (Анисимов). Указ. соч. С. 189–190.

279

       Георгиевский Н. Указ. соч. С. 4.

280

       Георгиевский А.С. Клейма // Слово. 1995. № 1–2. С. 22–23.

281

       Люди Божии. С. 33–34.

282

       Георгиевский Н. Указ. соч. С. 4.

283

       Люди Божии. С. 34.

284

       Георгиевский Н. Указ. соч. С. 4.

285

       Люди Божии. С. 34–35.

286

       В послевоенные годы она была вывезена из Харбина и помещена в особом киоте в Синодальном соборе Зарубежной Церкви в Нью-Йорке. «Когда последний настоятель храма Дома Милосердия архимандрит Филарет [Вознесенский] (ныне митрополит), – пишет протопресвитер Александр Киселев, – также после больших затруднений выехал из Харбина в Австралию, а оттуда в США, обновлённый образ продолжал оставаться, как и другие святыни, в этом храме, который был закрыт после отъезда настоятеля, а его святыни и утварь перешли в распоряжение китайского правительства. После долгих, напряженных и трудных хлопот исполнявшей в последние годы обязанности церковного старосты З.Л. Тауц-Зверевой удалось добиться разрешения на вывоз святынь за границу. И только осенью 1965 года, во время поездки владыки митрополита Филарета в Европу, обновлённый образ, после длительного пребывания в Гонконге, был отправлен в США...» (Протопресвитер Александр Киселев. Чудотворные иконы Божией Матери в русской истории. N. V., 1976. С. 114)

287

       Место упокоения владыки Нестора под сенью Подворья Лавры Преподобного Сергия глубоко символично. Дело в том, что, по личному свидетельству Митрополита, в августе 1948 года (уже после ареста!) он посылал Патриарху Алексию «на рассмотрение и утверждение исправленный текст акафиста Преподобному Сергию Радонежскому» (Mitr. Manuil (Lemeševskii). Die Russischen orthodoxen Bischöfe von 1893. T. 5. Erlangen. 1987. S. 45). – С. Ф.

288

       Владыка Леонид (Поляков) скончался в сане митрополита 8 сентября 1990 г. – С.Ф.

289

       «В конце отпевания,– вспоминал присутствовавший при этом Н. Георгиевский, – происходившего в Преображенской церкви Подворья Троице-Сергиевой Лавры, в Переделкино, в боковой вход, расположенный у ворот дачи Патриарха, вошли Святейший Патриарх Алексий (Симанский) и Д.А. Остапов. Патриарх испытывал недомогание, как я помню, в этот день, поэтому отпевал Владыку архиепископ Можайский Леонид с сонмом духовенства» (Георгиевский Н. Светлой памяти моего духовного отца. Митрополит Нестор (Анисимов) – просветитель Камчатки. С. 4 ). – С.Ф.

290

       Журнал Московской Патриархии. 1962. № 12.

291

      Люди Божии. С. 29.

292

       Митрополит Нестор, Камчатский миссионер // Надежда. Христианское чтение. Вып. 7. Франкфурт-на-Майне, 1982. С. 69.


Источник: Божией милостию архиерей Русской церкви / [Авт.-сост. Сергей Фомин]. - М. : Правило веры, 2002. - 558, [1] c., [17] л. ил., портр. : ил.; 21 см.; ISBN 5-7533-0126-6

Комментарии для сайта Cackle