Общественное значение монастырей

Причины появления монашества. Значение монашества и его влияние. Общественная деятельность монастырей. Особенное значение монастырей в России. Участие их в строении государства и духовной жизни народа. Начала руководившие устройством монастырей. Обнаружение их в истории Византии и России. Значение в России монастырей как церковных учреждений. Забвение духовных интересов самих монахов. Желательность расширения церковно-общественной деятельности монастырей. Необходимость сохранения монастырских земель.

«Монастыри совершенно излишни, их следует позакрывать, все имущество монастырей нужно обратить на другое назначение, а земли их передать крестьянам» – вот какие разговоры часто приходится теперь слышать в известной части общества. В дополнение к этому в литературе раздаются голоса, что монастыри виноваты еще чуть ли не в извращении христианства, которое они будто бы свели к аскетическому идеалу, оторванному от действительной человеческой жизни с ее общественными потребностями и построенному не на ощущении радостей бытия, а на самоограничении и отрицании земной жизни. Раболепствующие перед духом времени публицисты подхватывают эти мысли и в разных газетных статейках и заметках выражают недовольство уклонением монастырей от необходимой, по их мнению, общественной деятельности, и с свойственным им легкомыслием производят отрицательную оценку такого великого проявления силы и мощи человеческого духа, какое представляет христианский аскетизм, да притом еще под ясным влиянием побуждений политических и представляющегося им несоответствия аскетизма с программами тех или иных партий. Один из таких публицистов, захваченных политиканствующей религиозностью, и почти идолопоклонническим стремлением все оценивать интересами текущего политического момента, недавно договорился, напр. до того, что в большинстве подвижников, признаваемых Церковью святыми, он, по-видимому, усмотрел не красносотенников, а черносотенников, т. е. людей самых правых политических партий, и отсюда пришел к выводу, что Церковь не может рассчитывать на привлечение к себе современного общества и завязать связи с культурой, пока не преобразует своих взглядов. Вот между прочим хороший пример, что в последнее время у немалого числа людей в России многие понятия точно сдвинулись с своих мест и перемешались в головах. При таких условиях я считаю долгом сказать несколько слов по поводу не только монастырских земель, но и самих монастырей.

Изучение истории монашества и сочинений выдающихся его представителей приводит к заключению, что монашество вовсе не претендует заменить собой принесенный христианством идеал жизни, а представляет лишь один из способов его осуществления¹, причем вызывается он не отрицанием земной жизни, а обычными ее нормальными условиями, которые слишком проникнуты греховностью. Греховность эта, как показывает даже самое поверхностное самонаблюдение, действует в каждом из нас (Гал.5:17; Рим.7:15–24). Она так и высматривает из большинства учреждений и порядков частной и общественной жизни. Греховность является препятствием на пути христианской жизни, и с ней невозможны компромиссы, а нужна известная борьба при помощи христианства. Один из главных моментов этой борьбы составляет стремление культивировать лучшие стороны человеческой природы и подавлять греховные. Между тем окружающая жизнь обыкновенно действует как раз наоборот. И вот у людей, одушевленных желанием следовать христианству и сознающих невозможность изменить окружающие условия и их вредное на себе влияние, естественна потребность стараться устраивать иные формы и порядки жизни, которые не только не давали бы пищу для развития гнездящихся в нас страстей, но и были бы рассчитаны на их искоренение. Монашество отрицает не земную жизнь в ее нормальном виде, принесенном христианством, а земную жизнь в ее греховных формах и направлениях. Напомним себе идущее из глубины веков замечание по этому поводу св. Иоанна Златоуста, хорошо знавшего монашескую и общественную жизнь своего времени: «Хотел бы и я, говорит он лицам настроенным враждебно против монашеской жизни, не меньше, а гораздо больше вас, и часто молил, чтобы миновалась надобность в монастырях и такой бы настал добрый порядок в городах, чтобы никому никогда не нужно было убегать в пустыню. Но так как все пошло вверх дном, и города, где судилища и законы полны великого беззакония и неправды, а пустыня произращает обильный плод любомудрия, то справедливость требует, чтобы вы винили не тех, которые желающих спастись исторгают из этой бури и волнения и руководят к тихой пристани, но тех, которые каждый город делают столь недоступным и непригодным для любомудрия, что желавшие спастись принуждены бывают убегать в пустыни»². Монахи, по разъяснению св. Иоанна Златоуста, стремятся исполнять те же обязанности, которые установлены и для каждого христианина, и все они ответственны за их исполнение. Ты очень заблуждаешься и обманываешься, говорит он в другом месте, если думаешь, что иное требуется от мирянина, а другое от монаха. Различие между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет, во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности. Всем людям должно восходить на одну и ту же высоту. Мы привлекаем в монастыри, чтобы люди избегали греха и любили добродетель. «Если бы кто, замечает св. Иоанн Златоуст, представил надежное ручательство, что дети при воспитании в городе приобретут добродетель, я не вывел бы в пустыню приобревших такое искусство, напротив тогда особенно и посоветовал бы им оставаться в городе и не похвалил бы тех, которые стали бы склонять их к бегству, но отнесся бы к ним как к врагам общественной жизни, так как, срывая светильники и унося светила из города в пустыню, они лишили бы живущих там величайших благ. Но дети прежде красноречия научаются порокам и теряют силу души и все доброе расположение»³. Вообще для правильного понятия о монастырской жизни нужно выслушивать тех, кто является ее истинными представителями, а не руководствоваться одними ходячими и обыкновенно очень поверхностными суждениями по этому вопросу. Разве можно, напр., утверждать, что монашеская жизнь, разъясняемая одним из ее первых устроителей св. Василием Великим, есть отрицание земной жизни? То общение жизни называю совершеннейшим, говорит св. Василий Великий по поводу монашеского общежития, из которого исключена собственность имущества, изгнана противоположность расположений, в котором с корнем истреблены всякое смятение, споры и ссоры, все же общее и души и расположение и телесные силы и, что нужно к питанию тела и на служение ему, в котором один общий Бог, одна общая купля благочестия, общее спасение, общие подвиги, общие труды, общие венцы, в котором многие составляют одно и один не единственен, но во многих. Что равняется сему житию? Что совершеннее такой близости и такого единения? Что приятнее этого слияния нравов и душ? Люди, подвигшиеся из разных племен и стран, привели себя в такое совершенное тождество, что во многих телах видится одна душа и многие тела оказываются орудиями одной воли. Немощной телом имеет у себя многих состраждущих ему расположением; больной и упадающий душой имеет у себя многих врачующих и восстановляющих его⁴. Подобные же взгляды с свойственной ему силой и яркостью мысли выражает и св. Иоанн Златоуст⁵. Ведь даже мечтающие теперь об устроении именно земной жизни по идеям равенства и братства, хотя и оторванные от связи с пониманием действительного состояния человеческой природы и в противоречие этим идеям допускающие насильственные способы их осуществления, и те – едва ли не признали бы желательной описываемую здесь жизнь, но конечно, помимо ее религиозной основы. Кроме того в истории жизни того или другого подвижника нередко попадаются указания, что монашество далеко не отвергает возможность спасения и в обыкновенной жизни и не сводит христианство к одному аскетическому идеалу. О св. Антонии, который как известно проводил один из наиболее аскетических образов жизни, замечено, что несмотря на его подвиги Антоний еще не достиг духовного состояния одного башмачника в Александрии, который, живя по-христиански, считал себя ниже всех⁶. В другой раз Антоний узнал, что ему равен один врач в городе, отдавший избытки свои нуждающимся и ежедневно молящийся с ангелами⁷. Относительно св. Пафнутия передают, что подобными ему по духовному состоянию были признаны разные лица, живущие в миру. Один христианин флейтщик в городе, который однажды защитил от разбойников девицу и выкупил семейство, попавшее в тяжелое рабство за долги. Один купец христианин в Александрии, который всю прибыль от торговли издерживал на бедных и монахов, и старшина христианин одного селения, который принимал странников, помогал бедным, никого не обижал и воспитывал детей в страхе Божием. При описании же жизни св. Макария Великого мы встречаем замечание, что по духовному совершенству он был объявлен ниже двух женщин, бывших замужем за родными братьями⁸. Подобно этому два старца – подвижника узнали, что они еще не достигли степени совершенства жителя одного селения Евхариста и жены его Марии⁹. Где же во всем этом столь усердно навязываемое теперь монашеству отрицание земной жизни? Наконец не следует забывать, что монашество, как свидетельствует его история, обнаруживало и большое общественное значение, чего не могло бы быть, если бы оно не имело оснований в условиях действительной жизни и данного состояния человеческой природы. Уже один факт стремления осуществлять на земле христианскую жизнь и создать для этого иную внешнюю обстановку, доступную зрению каждого и приглашающую к себе всех желающих, оказался способным сильно влиять на людей и приобрел важное церковное значение.

На почве именно монашеского образа жизни появились столь великие в нравственно-духовном отношении личности, которые ясно свидетельствовали о его важном значении для человечества и которые не только для своих современников, но и для нас, отделяемых от них целыми веками, служат нравственно духовными возбудителями к высшей духовной жизни и ее наставниками. Я уже не говорю здесь об оставленных ими сочинениях, в которых они говорят, как люди, по собственному опыту и наблюдению над другими, глубоко проникшие в человеческую природу. Они раскрывают в ней пред нами великие красоты и показывают такие черты, какие обыкновенно скрыты от нас под слоем разных других впечатлений и настроений. Сочинения их – это психология человеческой души на высших ступенях ее духовного развития, и по ним мы можем узнавать ее важные свойства и природу.

Примеры жизни св. Антония и св. Пахомия, учредителя монашеского общежития, нашли большой отклик в тогдашнем обществе. В пустынях Египта, по замечанию историков, было почти столько же иноков, сколько народу в городах¹⁰. Мало по малу к монахам особенно в лице их высших представителей, начали приходить и люди, оставшиеся жить в миру. Они убедились на опыте, что монахи, упрекаемые в отрицании земной жизни, могут, однако, удовлетворять разным их насущным нуждам. Мирские люди шли к ним за советом, молитвою, наставлением, утешением и даже материальною помощью, и уходили от них, кто с проясненным сознанием, кто укрепленный духом, а кто получившим и пособие. Обыкновенно монахи занимались рукоделием, иногда огородничеством и садоводством, часто во время жатвы нанимались у землевладельцев жать хлеб и получали плату хлебом. Руфин, напр., прямо утверждает, что обычай наниматься на работу во время жатвы был распространен вообще между всеми египетскими иноками¹¹. Все это и давало им возможность кормиться трудами рук своих и оказывать материальную помощь нуждающимся и заключенным в темницах. О влиянии, напр., св. Антония св. Афанасий Великий замечает: «Кто, если приходил к нему печальным, возвращался от него не радующимся? Кто, если приходил к нему проливающим слезы об умерших, не оставлял тотчас своего плача? Кто, если приходил гневным, не переменял гнева на кротость? Какой нищий, пришедший к нему в унынии, послушав его и несмотря на него, не начинал презирать богатство и не утешался в нищете своей»¹². Св. Иоанн Златоуст, разъясняя с своей стороны значение монастырей, обращает внимание, что бедняки уходят оттуда с утешением в своей бедности, богатые возвращаются лучшими и с здравыми понятиями о вещах, облеченные саном теряют там свою обычную надменнность¹³.

Св. Иоанн Златоуст говорит также, что по указанию монахов люди готовы были тратить большие суммы на дела благотворения¹⁴. Известно, что даже римские императоры, привыкшие, чтобы перед ними все трепетало, вступали в переписку и беседы с подвижниками, иногда спрашивали их совета и вообще в отношениях с ними как бы разоблачались от своего величества и начинали чувствовать, что и они грешные люди, подлежащие нравственной ответственности. В глазах многих жизнь подвижников производит впечатлите и обнаруживает их величие тем, что они – не рабы ни духа времени, ни народа, ни общепринятого строя жизни, ни общественного мнения, столь обезличивающих и подавляющих большинство человечества, а напротив обладают безграничной энергией и силой духа – стать вне среды, чтобы тем глубже воздействовать на ту же среду¹⁵. Монашеская жизнь вызывала уважение даже со стороны язычников, и они посещали монастыри, чтобы посмотреть и поговорить с их подвижниками. Какое значение в глазах людей получили монастыри, хорошо показывает император Юлиан Отступник. При своей борьбе с христианством в противовес ему он намеревался, кроме домов для странников и убогих устроить и языческие мужские и женские монастыри¹⁶.

Столкновение с иной обстановкой жизни, напоминающей о высших ее задачах, в которой не имеют значения обыкновенные земные различая, богатство и бедность, знатность и незначительность положения, где все рассчитано на высшие цели, очевидно, само по себе способно производить впечатление на человека и пробуждать в его душе какие-то интересы, обыкновенно подавляемые в сутолоке окружающей жизни. Монашеский идеал не препятствовал занятию и такими важными делами, как воспитание и обучение детей. По свидетельству св. Василия Великого, монахи принимали к себе детей, у которых нет родителей, чтобы по примеру Иова (Иов 29:12) быть отцами сирот¹⁷. На эту сторону монашеской жизни, как известно обращал внимание и св. Пахомий Великий. Он сравнивает детей с землей, которая приносит или благие плоды, если ее возделывать с заботливостью, или терние, если оставляют невозделанной и без надзора, хотя бы и брошены были в нее семена добрые. «Поэтому мы, говорил св. Пахомий монахам, должны иметь особенное попечение о детях, как повелел нам Господь; тогда можем надеяться, что он будет милостив и к нашим душам¹⁸. В Правилах св. Пахомия, этом первом уставе иноческого общежития, как называет их Филарет архиепископ Черниговский, воспитанию и обучению детей при монастырях посвящены даже особые правила 172 и 173¹⁹.

Св. Василий Великий также составил правила о содержании при монастырях детей, которых обучали там и разным искусствам и ремеслам²⁰. Как в Египте, так и в других местах при монастырях были училища. Основателем и первым наставником Эдесского училища был, наприм., известный св. Ефрем Сирин²¹. До нас дошли сведения об училище при монастыре св. Саввы Освященного, при монастыре Студийском и друг. Училища для христианского образования, как свидетельствуют историки, учреждались во многих обителях востока вместе с утверждением общежительной иноческой жизни²². По вопросу о значении монастырского обучения св. Иоанн Златоуст сообщает, что из монастырских училищ выходило столь же мало дурных воспитанников, сколь много из училищ мирских. Обращая внимание на извращение в окружающем обществе понятий добра и зла, св. Иоанн Златоуст советовал родителям отдавать детей на воспитание в монастыри и оставлять их там, пока в них укоренятся семена благочестия, они окрепнут духом и сделаются способны различать добро и зло. Кроме того при монастырях существовали особые дома для приема странников, в которых прибывшие могли подолгу проживать на средства монастыря и которые по тогдашнему времени составляли большое благодеяние²³. При монастырях устраивались также богадельни и больницы, что, напр., видно из житий пр. Феодосия, Илариона, Никиты Исповедника и др. По словам Палладия, автора Лавсаика, пресвитер Серапион, настоятель многих монастырей и игумен братства числом до десяти тысяч, через братию собирал множество хозяйственных припасов. Во время жатвы все они приносили к нему плоды, которые получали вместо платы за уборку полей у соседних владельцев. И все это Серапион употреблял на вспомоществование бедным, так что никто не терпел нужды в окрестности: хлеб отсылали бедным даже в Александрию. «И другие отцы, прибавляет Палладий, жившие по Египту от трудов братии посылали бедным в Александрию корабли, наполненные хлебом и одеждой²⁴.

Нельзя не указать также на деятельность св. Ефрема Сирианина. Во время голода в стране, где была Эдесса, св. Ефрем вышел из своей кельи, побудил богатых людей прийти на помощь бедным: на полученные от них деньги устроил дома с разными отделениями, поставил в них до 300 кроватей, заботился о больных, кормил голодных, погребал умиравших. По окончании же голода он возвратился в свою келью²⁵.

Наконец вспомним об участии монахов в деле распространения христианства и поддержания его правильного учения. Св. Антоний Великий, напр., услыша о гонении и мучениях христиан, оставил пустыню. Он отправился стать во главе их и подкреплять в вере. По словам биографа св. Антония, во время непродолжительного пребывания в Александрии Антоний обратил ко Христу столько людей, сколько в другое время обращали в течение года. Немалая роль принадлежала монахам в борьбе с арианством. Народ следовал преимущественно за ними и ариане очень старались привлечь на свою сторону монахов, не останавливаясь для этого перед угрозами и насилиями²⁶. Как ярко выступает деятельность представителей аскетического идеала, полная силы и твердости духа, в эпоху иконоборческих смут, напр., в лице св. Иоанна Дамаскина, св. Феодора Студита и др.! Кому не известна их миссионерская деятельность, напр. в лице св. Кирилла и Мефодия, просветителей славян? – Вот что свидетельствует о монашестве его история, которая естественно входит как составная часть и в историю Православной Церкви. «Как непонятна была бы история Церкви в первые три века христианства, замечает проф. П. Казанский, без истории мученичества, так непонятна была бы история последующих веков без истории монашества²⁷. Вообще монашество много послужило Церкви, и разве оно не обнаружило великой христианской общественной деятельности и высших забот о людях? Не представляет ли факт возникновения монашества и факт его значения ясное доказательство необходимости для нашей природы, в ее теперешнем состоянии и, известной степени аскетизма в деле осуществления христианской жизни. Не забудем, что ведь и перед пришествием в мир Христа предтечей Его явился св. Иоанн Креститель, суровый аскет и отшельник, который и подготовлял сознание и сердца людей к принятию Спасителя. Факт этот очень знаменателен по вопросу об аскетизме. Очевидно, обыкновенным людям гораздо легче было последовать Христу, после того как их внимание было привлечено св. Иоанном Предтечей, представившим яркий образ самоотречения в целях высшей жизни и призывавшим их к покаянию. Аскетическому идеалу в лице св. Иоанна Крестителя должно было подготовить человеческую природу и как бы расчистить в ней путь для мирового идеала Спасителя. Не ясное ли это указание и по отношению к нашей жизни, что в ней должна быть известная доля аскетизма, т. е. борьба с своею греховностью, для положительного развития в нас христианской жизни! Если св. Иоанн заявил, что он не достоин развязать ремень на обуви Спасителя, то нам нечто подобное приходится высказать о себе по отношению к самому Иоанну Крестителю и многим великим христианским подвижникам. К этим лицам также справедливо относят замечание апостола: «те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр.11:38).

При таких условиях по отношению к современным стремлениям унизить монашество во имя восстановления чистоты христианского идеала естественно может закрадываться подозрение, да не извращают ли они сами христианский путь жизни. Эти подозрения еще болеe усиливаются, когда мы обратим внимание на игнорирование при этом вопроса о грехе и упреки монашеству за его склонность предпочитать печаль, окружать себя преимущественно ее символами и отвергать радости жизни.

Голоса, порицающие таким образом монашество, часто кроме того сливаются с другими, которые поучают современное общество приблизительно так: берегите человеческую природу, как она есть, и давайте простор свойственным ей влечениям. Иначе вы будете только портить свою природу и насиловать ее стремления. Не имея возможности разбирать здесь подобные возражения против монашества и значение их перед судом христианства, замечу лишь, что они очень напоминают то, что высказывали о монашестве еще язычники под очевидным влиянием языческого взгляда на жизнь, как на погоню за удовольствиями и как на какой-то вечный праздник. Ливаний, наприм., в своей речи в защиту языческих храмов, для опровержения значения монашества указывал, что оно усматривает добродетель в печали и ношении траурных одежд. Жизнь, посвященная покаянию и вне обычных удовольствий, к которым столь часто примешивается влияние греха, казалась язычникам глупостью. Между тем христианство в условиях теперешней жизни вследствие присутствия в ней греха требует покаяния, которое содержит в себе момент печали. Оно признает блаженными плачущих, а не смеющихся.... (Мф.5:4; Лк.6:21 и 25)²⁸ Только через христианскую печаль, как хорошо показывает и жизнь подвижников, человек доходит и до переживания настоящих, радостей бытия²⁹. К этому, конечно, стремятся и современные отрицатели идеи монашества, но по ошибке и духовной неопытности они готовы принимать вместо высших радостей бытия просто удовольствия, соединенные с забвением христианского смысла жизни, обыкновенно повергающие человека в пучину рабства и безволия. По поводу ходячих в обществе мнений о монашестве невольно припоминается замечание московского митрополита Филарета в одном из его слов в день памяти преп. Сергия: «Гордость мира не позволяет ему признаться, что он оставлен (лицами подобными св. Сергию) как недостойный, и потому он старается уверить тех, которые легковерно его слушают, что он сам как ни к чему не способных отвергает тех, кто оставляет его, или что они, оставляя его добровольно, оставляют безрассудно. Но истина и опыт, говорят вопреки ему, что не столько он их отвергает, сколько они оставляют его, и что он безрассуден и несправедлив, поскольку отвергает их, а не они, поскольку удаляются от него»³⁰.

Переходя к монастырям собственно в России, мы наталкиваемся на единственное во всемирной истории государств явление. Монастыри и истинные представители аскетического идеала принимают широкое участие в самом строении русского государства и общественной жизни русского народа. Известно, что уже в первые века после принятия христианства религиозное усердие в России между прочим обнаруживалось в учреждении монастырей. В эпоху татарского господства, когда угрожала опасность самому существованию России и русский народ легко мог быть поглощен монголами, монастыри оказывали против этого великую помощь. Они получали от татарских ханов особые ярлыки, которыми они охранялись от всяких притеснений, не исключая и татарских чиновников. При таких условиях монастыри могли делать многое, что было почти невозможно для других, и они широко пользовались своими правами, способствуя этим и благу самого государства. Благодаря особому положению монастырей могла происходить разработка новых земель, поддержание судоходства, торговли и т. д., а главное монастыри поддерживали в народе духовную энергию, терпение и надежду на избавление, пробуждали в нем христианское самосознание, не допускавшее окончательного порабощения народа. В XIV веке, по разъяснению нашего историка, профессора В. О. Ключевского, на север и северо-восток за Волгой лежал глухой непроходимый край, кое-где занятый дикарями финнами. Русскому крестьянину с семьей и бедными пожитками страшно было пуститься в эти бездорожные дебри. Но монах-пустынник пошел туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с половины XIV до конца XV века возникло среди лесов костромского, ярославского и вологодского края. «Старинные памятники истории русской церкви рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в этом мирном завоевании финского языческого Заволжья для христианской церкви и русской народности. Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем и ссудной кассой и приходской церковью и, наконец, приютом под старость. Вокруг монастырей оседало бродячее население, как корнями деревьев сцепляется зыбучая песчаная почва. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась верхневолжская Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество преподобный Сергий». Даже факты самого освобождения от татарского ига и возможности образования прочного, независимого русского государства проф. Ключевский ставил в непременную связь с тихой деятельностью преп. Сергия в его Радонежской пустыни, который своим влиянием поднял нравственно-духовные силы русского народа, приниженные вековым порабощением и унынием и вдохнул в народ чувства нравственной бодрости и духовной крепости. «При имени преп. Cepгия, говорит он в своей замечательной речи 26 сентября 1892 года, народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Эго возрождение и это правило – самые драгоценные вклады преп. Сергия, не архивные или теоретические, а положенные в живую душу народа, в его нравственное содержание»³¹. Вообще достижение самостоятельного политического существования русского народа произошло вследствие сосредоточения его материальных и политических сил у московских князей и приобщения восточно-европейских и азиатских инородцев к Русской Церкви и народности посредством христианской проповеди. Во всем этом, по свидетельству проф. Ключевского, великая роль принадлежала трем лицам: св. Алексию, митрополиту Московскому, св. Стефану Пермскому и св. Серию Радонежскому. Каждый из них подвизался на своем поприще и совершал принятое им на себя дело. Но духовная деятельность иная, чем другие: она сразу может влиять на многие стороны жизни. Так и значение дела этих трех лиц простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало политическое положение всего народа. Они, по выражению проф. Ключевского, «ярким созвездием блещут на нашем XIV веке, делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли»³².

Вспомним затем о значении в нашей истории, напр., Киево-Печерской лавры. Монастырь этот справедливо называют культурным центром домонгольской Руси. Он оказал громадное влияние на народ, поддерживал в нем христианские начала жизни и долгое время служил средоточием христианской просветительной деятельности и всей русской образованности³³. Вообще из-за монастырских стен русскому народу светился идеал христианской жизни. Он шел туда, чтобы поучаться и укрепить там свои нравственно-духовные силы. Ослабевала ли в русском человеке надежда, истощалось ли терпение, начинала ли погасать вера, он отправлялся в монастырь к какому-либо подвижнику или его последователям и здесь, подобно тому как от горящего светильника зажигаются потухающие свечи, в нем вновь загорался огонек духовной жизни, осмысливающий его земное существование и согревающий его сердце от охлаждения под влиянием окружающей обстановки. В монастыре кроме того он получал полезное наставление, нужный совет, утешение и убеждался в возможности для человека иных порядков жизни и в великом значении для него христианства. Мир, скажем мы словами проф. Ключевского, относящимися к монастырю св. Сергия XVI века, уходил из многих монастырей «ободренный и освеженный, подобно тому как мутная волна, прибивая к прибрежной скале, отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой и прозрачной струей». Такое влияние монастырей, как и всякое духовное влияние, действовало органически, подобно закваске, широко захватывало общество и вошло в содержание духовного богатства русского народа.

Итак, монастыри с их аскетическим идеалом участвовали в самом строении русского государства и целые века руководили духовной жизнью народа. О них прямо можно сказать, что они составляют как бы камни в основании здания русского государства. Монастыри в истории России приобрели также и государственное значение. Поэтому русскому государству следует очень осторожно обсуждать вопросы, связанные с монастырями, и помнить, что отрицательное отношение к ним во многих случаях может оказаться тем же, что и отламывание камней из фундамента большого здания.

Даже в Византии, где монастыри вообще не имели такого значения для государства, как в России, но где, однако, достаточно понимали, что все способствующие поддержанию задач христианской жизни совпадает и с благом государства, хорошо сознавали пользу монастырей для религиозно-нравственных интересов народа. Подобное отношение к ним обнаруживал, наприм. император Юстиниан, который усматривал благотворное влияние их в государстве как центров предназначенных для осуществления христианских задач жизни.

Но ведь в настоящее время монастыри не то, что были раньше во времена св. Антония, св. Сергия и др. великих подвижников, монахи очень плохи и вовсе не выполняют их заветов, – может быть, скажут некоторые. Да, конечно, нельзя отвергать, что теперь монастыри находятся в ином положении, и большинство их изменило даже своему древнему назначению – служить прежде всего на духовную пользу самих монахов. При изучении истории монастырей в ней замечается по отношению к монастырям процесс ослабления начала общинного и все большее и большее развитие начала институтного, которое в настоящее время сделалось не только преобладающим, но почти одно составляет природу большинства монастырей. Возникновение монастырей было вызвано потребностью людей устраивать жизнь возможно удобнее для достижения ее высших целей. На первом плане выступали духовные интересы монахов, которые составляли основание самого образования монастырей и отражались на самых порядках их жизни. Наприм., в монастырях св. Пахомия не было даже монахов-священников, и литургию для них совершали священники из соседних сел. Пахомий считал вредным для монахов получать степени священства, так как это питает в них дух любочестия и желания преимущества, вызывающие в монастырях распри, зависть и разделение. Из сочинений св. Иоанна Кассиана видно, что в иных монастырях не было даже особого храма, и монахи в субботу и воскресенье ходили в ближайшую сельскую церковь. В горе Нитрийской к концу IV века жило около 5000 иноков, разделенных на 50 монастырей, частью общежительных, частью келейных. Общим местом собрания был один храм, куда они собирались в субботу и воскресенье для общих молитв, проводя остальные дни в подвигах благочестия в своих монастырях. На горе Нитрийской было 8 пресвитеров, но только один из них совершал литургию³⁴. Таким образом монастыри представляли из себя общества монахов. С течением времени, когда языческий греко-римский мир стал все более и более принимать христианские формы жизни, число монахов в пустынях стало уменьшаться, что сделалось уже особенно заметно в VI веке. Но впечатление, произведенное на христианское общество монашеством, оказалось настолько сильно, что оно вызвало в нем стремление с своей стороны поддерживать монастыри и сохранять для мира хотя часть того, что обнаружили монахи в своих порывах к единению с Богом. Одно из наиболее сильных впечатлений, произведенных на мир монахами, составляла, по-видимому, их способность к молитве, особенно же в лице их высших представителей. На важное значение их молитвы обращали внимание многие св. отцы, и очень нередко, напр. св. Иоанн Златоуст, который в одном месте, разъясняя значение монашества., прямо указывает, что они молятся за мир. Под влиянием этого императоры и частные люди начали обнаруживать желание снабжать монастыри всем необходимым и учреждать в разных местах новые, лишь бы в них совершалась монахами частая молитва за учредителей и благотворителей монастырей с их родными и за целое государство. В подобных отношениях к монастырям стали усматривать также и дар Богу вообще. Приток людей в качестве монахов в пустыни мало по малу стал сменяться стремлением самих мирских людей устраивать и поддерживать монастыри.

Известно, что. наприм., Император Юстиниан много заботился о сооружении монастырей и издал разные законы, направленные к обеспечению монастырей имуществом, нужным для них, как церковных учреждений. Подобным образом поступали и многие другие Византийские императоры.

По свидетельству Вальсамона, в 1158 году, наприм., последовал императорский хрисовул, которым было повелено: все недвижимые имущества, находившиеся в тот момент во владении монастырей, со всеми принадлежащими им правами, по установленным документам, или без них, если только до тех пор не были доказаны на них права казны, считать полною собственностью монастырей, чтобы они владели ей на все века непоколебимо и без всякого постороннего вмешательства, как даром императорского величества и чистым приношением. Этим хрисовулом, как пояснено в нем, император приносит Богу некий малый дар взамен тех бесчисленных благодеяний, какие получил от щедродательной Его десницы. В хрисовуле же 1181 года, подтверждающем эти постановления, по отношению к монастырям замечено: «мое императорское величество, нуждаясь в подкреплении вашими молитвами и во всем желая идти по стопам блаженной памяти императора самодержца и отца моего, благоволило подражать и его благотворительности по отношению к вам, посвятившим себя Богу, а таким образом и через единое благотворение к вам, приносится дар и Богу, царствующему над нами, и святой душе самодержца и отца моего императорского величества, и для нашей державы полагается опора и основание к преспеянию во благое»... Вместе с этим монастырям напоминается заботиться об исполнении, при поминовениях отца императора, всего, что указано монастырями в поданном императору прошении³⁵. Как видно, напр., из 17 правила VII Вселенского собора, устраивать монастыри предоставлено было право и лицам не из монахов, клирикам и мирянам, лишь бы они могли обеспечить их устройство и содержание нужными средствами. XIV новелла императора Льва Философа предписывала, ссылаясь на слова Спасителя: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф.18:20), что средства эти кроме построены храма и снабжения его утварью должны быть достаточны для содержания не менее трех монахов. Государственный закон в Византии поддерживал такие явно выраженные намерения. Если жертвователь умирал, не успев осуществить своего намерения и сделать соответствующее распоряжение своим имуществом, то согласно XIV новелле Льва Философа монастырь получал долю его наследства наравне с детьми умершего. Когда умерший был бездетен, – но оставлял родителей, то одна часть его имущества поступала родителям, а другая монастырю. При переходе же наследства в боковые линии все такие родственники получали лишь 1/3 часть, а 2/3 шли на монастырь³⁶.

Из других византийских узаконений видно, что ктиторы монастырей, какого бы звания они ни были, получали большое влияние на самое их управление, на избрание настоятелей, на определение способов их содержания и распоряжались монастырским имуществом. Они, как показывает I правило Константинопольского Двукратного Собора, иногда смотрели на монастыри как на свою собственность, и, по замечанию Собора, «надписывали себя владельцами пожертвованного и придумывали хитрость делать посвящения Богу посредством одного наименования. Они не стыдятся и после пожертвования усвоять себе ту же власть, какую не возбранялось иметь им прежде. И столько корчемничества примешалось к этому делу, что многое из посвященного Богу явно продается самими жертвователями к изумлению и огорчению видящих все это». Если вспомнить при этом о св. Антонии, св. Пахомии и других основателях монастырей и о преследовавшихся ими при этом целях, то мы ясно чувствуем, что уже в Византии монастыри начали изменять свое прежнее назначение. Церковная власть того времени вполне примирялась с этим и с этой точки зрения устанавливала свое отношение к монастырям. Со времени императора Алексея Комнена, который желал временно обеспечить разоренные епископские кафедры, к этим кафедрам начали присоединять богатые монастыри³⁷, и порядок этот мало по малу вошел в обыкновение. Епископ являлся игуменом монастыря и пользовался его доходами. Конечно, епископ, предназначенный к управлению епархией, требовавшему много внимания и труда, мог быть настоятелем монастыря только формально и не имел возможности выполнять то, в чем должны заключаться обязанности игумена по разъяснению самих представителей монашества. Епископ волей-неволей становился просто административным начальником монастыря и поддерживал с ним лишь чисто внешние отношения. Даже сами патриархи, по своему положению еще менеe способные заботиться о духовной жизни каждого монаха, однако находили возможным пользоваться так называемым правом ставропигии, т. е. принимать в свое собственное управление монастыри, и притом не один, a многие. Патриархи, конечно, получали с таких монастырей известные доходы и с этой точки зрения, по-видимому, нередко и смотрели на них. По крайней мере, относительно епископов вообще об этом свидетельствует Константинопольский Двукратный Собор в своем правиле. Здесь сказано, что многие епископии приходят в упадок, потому что предстоятели их свои попечения вместо них обращают на созидание новых монастырей и, ухищряясь на подрыв епископий, доходы с этих монастырей присваивают себе, заботясь об умножении последних. Будем также иметь в виду, что патриархи, как утверждает Вальсамон в своем толковании на 13 правило VII Вселенского Собора, находили возможным дарить монастыри мирским людям³⁸. Во многом из этого разве можно усматривать отношение к монастырям, вытекающее из принципов, положенных в их основание великими представителями монашества? Они едва-ли оправдали бы, напр., такое положение монастырей, что они могут служить средством для доходов епископам, или что настоятели их могут ограничиваться лишь ролью административных начальников, да еще с высшим духовным саном, и не быть из лиц, посвятивших себя тому же, чему и остальные монахи, и живущих с ними одной общей жизнью.... Где же при таких условиях забота о духовном развитии каждого монаха, которую подвижники выдвигали на первый план, и ради которой возникали и самые монастыри? Нет, нужно признать, что очень много монастырей во времена еще Византии из общин монахов, на удовлетворение духовных нужд которых они прежде всего были рассчитаны, превратились в особые церковные учреждения, к которым монахи оказались, так сказать, приставленными, как лица наиболее подходящие и носящие на себе монастырскую традицию.

Византийские взгляды и порядки, естественно, отразились в России и на отношении к монастырям. Почти с самого же начала у нас появились два рода монастырей. Одни были вызваны к существованию людьми, ищущими в них духовного развития, основаны, по выражению летописца, слезами, пощением и молитвой. Другие же учреждались князьями и боярами в благодарность Богу за какую-либо милость, для поминовения умерших или живых, в воспоминание какого-либо важного события в жизни государственной или частной и т. п. Эти последние монастыри сразу возникали как церковные учреждения, для которых, мало-по-малу набирались и монахи. Понятно, что летописец различает эти два рода монастырей и, отмечая, что вторые не таковы, как первые, отдает преимущество основанным слезами, пощением и молитвой³⁹. В России также были эпохи высшего расцвета монашества, когда появлялись среди него такие личности, как св. Антоний и Феодосий Печерские с их последователями, св. Сергий Радонежский с его многочисленными учениками и др. Но затем стремление к монашеству ослабевало, хотя число монастырей, по-видимому, не уменьшалось. Почти все они, не исключая и основанных лучшими представителями монашества, получили характер институтный, т. е. учреждений, которые стали служить не только для проживания и спасения монахов, но и разным другим целям. Этот взгляд на монастыри, как на учреждение, хотя не получивший словесного выражения, но воспринятый из опыта жизни, ясно обнаруживался в России и в прежнее время и вызывал те или иные отношения к монастырям. Особенно сильно влияние его чувствуется в известных спорах св. Иосифа Волоцкого с св. Нилом Сорским и их сторонников по вопросу о монастырских имениях. Обе стороны исходили из разных взглядов на монастыри. Сторонники св. Нила Сорского считали, что монастыри должны быть понимаемы, как общины монахов, заботящихся о спасении свойственным им образом, а Иосиф Волоцкий ясно сознавал, что в их природе образовалось и начало институтное, не покрываемое интересами живущих в монастырях монахов и служащее еще и другим целям. Раз это не ясно, наприм., из рассуждений Иосифа на соборе 1503 года? Многие монастыри, по его разъяснению, построены епископами и князьями еще в начале просвещения русской земли верой. Основатели монастырей прежде всего старались сооружать в них храмы, а для богослужения в храмах необходимы были хлеб, свечи, ладан и средства для содержания священнослужителей. Чтобы монастыри и по смерти своих ктиторов не пришли в упадок, нужно было обеспечить их существование надежными и постоянными средствами. Этими средствами служили села и другие источники, которыми благочестивые ктиторы наделяли монастыри, между прочим и для того, чтобы бедные и больные находили здесь приют и успокоение. А монахи, отрекшиеся от мира, должны были исполнять все монастырские работы с постом и молитвой и заведовать делами благотворительности. Трудясь для успокоения странников и больных, для содержания церковных людей и предстоятелей, монахи не только не заслуживают осуждения, но за свои труды и постничество получат еще сугубую награду. И блаженные ктиторы восприимут за свои приношения воздаяние от Бога, что в монастырях совершается по ним вечное поминовение, на пользу их душам. Если же некоторые монахи под влиянием корыстолюбия употребляют во зло достояние Божие, то они одни и будут отвечать за свои действия, и ради этих немногих, невнимательных к спасению своей души, не следует закрывать путь к спасению другим, вступающим в монастыри, и лишать душевной пользы ктиторов⁴⁰. Игумены, иноки и попы могут впадать в согрешения, справедливо замечает св. Иосиф в другом месте, а церковь Божия и монастыри никогда не согрешают⁴¹. Св. Нил же Сорский, обращая взоры ко временам процветания египетского монашества, настаивал на лишение монастырей права иметь села и – чтобы чернецы жили по пустыням и кормились рукоделием⁴². Оба были правы с своих точек зрения, – и вследствие отсутствия стремления прежде всего примирить самые исходные пункты спор этот не получил разрешения. Собор же под влиянием ясных указаний самой жизни склонился на сторону св. Иосифа Волоцкого и признал необходимым сохранение за монастырями их недвижимых имуществ, которые сами по себе не могут вредить инокам, искренно заботящимся о спасении своей души. Принятие с течением времени в свою природу институтного начала – удел каждого великого духовного явления, не исключая и монашества. Это необходимо уже для самого сохранения влияния на последующие поколения. Приобретая характер института, или учреждения, духовное явление продолжают действовать в мире как бы независимо от изменчивых человеческих настроений и взглядов и направляться той волей, которая вызвала явление. Иначе самое духовное явление может быть легко затеряно в человечестве, и быть вытеснено из душ людей разными другими интересами и влияниями. На переживание же духовного явления во всем его объеме людьми данного времени, чтобы они были живыми его носителями, рассчитывать невозможно, и в этом отношении трудно что-либо сделать. Каким образом можем мы, наприм. заставить появиться таких людей, как св. Антоний Великий, св. Антоний и Феодосий Печерские, св. Сергий Радонежский и др.? Однако от нас зависит стараться возможно лучше и в более живом виде сохранить завещанные ими идеи, примеры, формы жизни и т. и. Этой важной задаче между прочим и служат монастыри. Через них перед каждым новым поколением людей как бы снова оживает личность того или другого подвижника и выступает из глубины веков со своею уже давно протекшею жизнью. Завеса времени, отделяющая нас от подвижника, как бы расступается. Он снова и снова производит на людей поднимающее дух впечатление и переносит нас в область высших целей жизни. Здесь мы как бы становимся у порога бессмертия и начинаем чувствовать связь загробного мира с нашим. Так приходится характеризовать то, что испытывают часто многие при осмысленном посещении наших монастырей. Мне не раз приходилось слышать, как сильно может действовать в духовном отношении пребывание, напр., в Киево-Печерской Лавре. Там человек сталкивается со следами такой мощи человеческого духа и силы воли, и такой возможности веры и стремления к иным задачам жизни, которых ранее обыкновенно он не мог себе и представить. В своей душе он чувствует появление какого-то нового содержания, которое начинает бросать иной свет на всю жизнь. Даже люди неверующие и презрительно думающие о монастырях, и те под влиянием Лавры переживают иногда нечто такое, что как бы клином врывается в их душу. Одни из них начинают испытывать какой-то непонятный им страх, а другие, встревоженные новыми для них чувствами, стараются скорее прервать свое пребываете в Лавре, и спешат обратно в обычную обстановку жизни. И вот мысли и чувства, какие может вызывать Троицкая Сергеева Лавра, и который хорошо выражает Филарет, митрополит московский.

«Мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергиеву», говорит он, как бы погружаясь в переживание окружающих его в Лавре впечатлений и обращаясь к самой Лавре. «Чту и в красующихся ныне храмах твоих дела святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современнического благочестия; люблю чин твоих богослужений, и ныне с непосредственным благословением преп. Сергия совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, не поколебавшиеся и тогда, когда поколебалась было Россия. Знаю, что и Лавра Сергиева и пустыня Сергиева есть одна и та же и тем же сокровищем богата, т. е. Божией благодатью, которая обитала в Преподобном Сергии, в его пустыне, и еще обитает в нем и в его мощах, в его Лавре; но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свечи, и пламень их досягает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламень их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной келлии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных. Дайте мне облобызать порог ее сеней, который истерт ногами святых, и через который однажды переступили стопы Царицы Небесной. Укажите мне еще другие сени другой келлии, которые в один день своими руками построил Преподобный Сергий, и в награду за труд дня, и за глад (голод) нескольких дней, получил укрух (кусок) согнивающего хлеба. Посмотрел бы я, как, позже других насажденный в сей пустыне, Преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником преподобного Сергия. Послушал бы молчания Исаакиева, которое, без сомнения, поучительнее моего слова. Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте. Ведь это все здесь: только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег; покажите сокровище; оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, напр., безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования»⁴³.

«И в наши дни», справедливо замечает проф. Ключевский, «люди всех классов русского общества притекают ко гробу преп. Сергия с своими думами, мольбами и упованиями: государственные деятели приходят в трудные переломы народной жизни, простые люди в печальные или радостные минуты своего частного существования. И этот приток не изменялся в течение веков, несмотря на неоднократные и глубокие перемены в строе и настроении русского общества. Старые понятия иссякали, новые пробивались или наплывали, а чувства и верования, которые влекли сюда людей со всех концов русской земли, бьют до сих пор тем же свежим ключом, как били в XIV веке. Если-бы возможно было воспроизвести писанием все, что соединилось с памятью Преподобного, что в эти 500 лет было молчаливо передумано и перечувствовано перед его гробом миллионами умов и сердец, это писание было бы полной глубокого содержания историей нашей всенародной, политической и нравственной, жизни»⁴⁴.

Монастыри, очевидно, должны быть дороги для нас, и вполне оправдывают свое существование уже одним тем, что на их почве появились многие великие подвижники, до сих пор оказывающие благотворное нравственно-духовное влияние, и преимущественно через монастыри.

Кроме того монастыри являются местом, где истово и уставно совершается богослужение. А хорошее отправление богослужения, обыкновенно встречаемое в монастырях, очень важно для современного общества, так как оно служит почти главной связью его с Церковью. Многие из монастырей построены в память какого-либо события милости Божией. Вступающий в эту среду человек сразу попадает в атмосферу соответствующих воспоминаний, от них в нем сильнее загорается вера, и душа делается способнее к молитве. Немало людей находят в монастырях самое удобное для себя место для исповеди и св. причащения. Обычная обстановка часто не даст человеку возможности сосредоточиться и спокойно подумать о своем нравственно-духовном состоянии. Попадая же в иные условия, он легче удерживает в себе слабые порывы духа и сознательнее приступает к таинствам, хранимым Церковью. Мне пришлось посетить немало различных мест России, и на основании многочисленных наблюдений я должен сказать, что где в самом городе или селении или недалеко от них есть монастырь, особенно же из наиболее известных, там религиозное чувство населения живее и доступнее для духовного воздействия. Для людей, порвавших связи с церковью, или для лиц с погасающей религиозной жизнью, все это мало заметно и даже мало понятно. Но уважение к чужой личности с ее высшими интересами, о котором так много говорят в последнее время, должно заставить и таких людей, особенно же призванных к законодательству или государственному управлению, прислушиваться к подобным заявлениям. Ведь и каждому из них при желании не трудно убедиться, хотя бы по одним внешним фактам, какое великое значение для нравственно-духовной жизни русского народа имеют, напр., Киево-Печерская и Почаевская лавры в юго-западной России, Соловецкий и Валаамский монастыри на севере, Иннокентьевский близ Иркутска в Сибири, Троицкая Сергиева лавра, монастыри Митрофаниевский, Воронежский, Задонский, Саровский, Оптина и Зосимова пустыни, в средней России, и многие другие. Некоторые из них оказывают влияние на всю Россию. Сколько народа всякого звания еще на наших глазах приезжало в Оптину пустынь к старцу о. Амвросию, и большинство из них, по их собственным словам, получали от него нужную им помощь! Мне хорошо также известно. что, напр., Зосимову пустынь, верстах в 20 от Сергиевой лавры, немало посещает людей вполне интеллигентных с большой духовной пользой для себя. Разве можно было бы уничтожить все подобные монастыри? Ведь это значило бы изуродовать русскую жизнь и совершить насилие над русским народом по отношению к удовлетворению им своих лучших и сокровенных духовных потребностей. Таким образом вопрос о монастырях вовсе не сводится к вопросу о монахах, как стараются думать многие. Монастыри в России существуют не только для монахов, но составляют и общее народное достояние, которое мы должны оберегать ради духовных интересов русского народа.

Что же касается монашества, то я отнюдь не утверждаю, что относительно его все обстоит благополучно. Нормальное состояние монастырей требует развития их, как учреждений и как монашеских общин. Но, к сожалению, с монахами вообще, по-видимому, произошло то, что с гениальной прозорливостью предвидел еще св. Антоний Великий 1500 лет тому назад. «Придет время», сказал он с воздыханием и слезами своим ученикам, «когда монахи оставят пустыни и потекут вместо них в богатые города, где вместо этих пустынных пещер и тесных келлий воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей, вместо нищеты возрастет любовь к собиранию богатств; смирение заменится гордостью; многие будут гордиться знанием, но голым, чуждым добрых дел, соответствующих знанию; любовь охладеет; вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах, не меньше самих мирян, от которых монахи ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником: и несмотря на то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками, т. е. монахами. Притом они будут величаться, говоря: я Павлов, я Аполлосов (Кор.1:12), как бы вся сила их монашества состояла в достоинстве их предшественников: они будут величаться отцами своими, как иудеи – отцом своим Авраамом. Но будут в то время и такие, – прибавил св. Антоний, – которые окажутся гораздо лучше и совершеннее нас, ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не преступил, – зло сотворить и не сотворил (Сир.31:11), чем тот, кто влеком был к добру массою стремящихся к тому ревнителей. Почему Ной, Авраам и Лот, которые вели ревностную жизнь среди злых людей, справедливо так много прославляются в Писании»⁴⁵.

Духовные интересы монахов в настоящее время в большинстве монастырей действительно отошли куда-то на второй план, и о них почти нет заботы. Чтобы быть монахом, достаточно известного внешнего поведения и ношения монашеской одежды. Монахи являются лишь лицами приставленными к монастырю, как учреждению, и задача их почти ограничивается совершением богослужения или каким-либо внешним служением монастырю, не исключая и заведывания в городах приносящими доход монастырскими домами, или другим недвижимым имуществом. Каждому известно, что основатели монашества и его лучшие представители одним из непременных условий монашеской жизни считали необходимость отказаться от всякого права на личное имущество, и соответственно этому устраивали порядки жизни и составляли правила. Константинопольский же Двукратный Собор в своем 6 правиле категорически постановил, что монахи не должны иметь ничего собственного, но все их имущество да укрепляется за монастырем, потому что блаженный Лука о верующих во Христа и служащих образцом монашеского общежития говорит: «никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян.4:32). Между тем в наше время в большинстве монастырей установились как раз противоположные этому порядки. Обет нестяжательности, требующийся при вступлении в монашество, на практике стали понимать, по-видимому, лишь как оставление имущества, которое принадлежало при вступлении, а не как отказ от всякого права на него в последующее время. Монахи после пострижения могут иметь сколько угодно денег и держать их на свое имя в кредитных учреждениях. А чем дальше подвигается монах по своей службе при монастыре, т. е. получает сан игумена, архимандрита, звание настоятеля и т. д., тем более возвращается ему прав по имуществу, от которых он отказался в момент пострижения. Закон в 1025 ст. тома X, ч. I, предоставляет архиереям, архимандритам и прочим «монашествующим властям» передавать даже свое движимое, частное имущество по духовным завещаниям кому угодно. Что это за монашествующая власти, о которых говорит закон? Очевидно, это те лица, которые, по правилам монашеским, должны жить одинаковой жизнью с монахами, заботиться о их духовном состоянии и во всем подавать им пример. При отсутствии духовных завещаний имущество монашествующих властей по закону переходит в качестве наследства к их родственникам, т. е. восстановляются даже родственный связи монахов, которые, однако, порвались при их пострижении. Благодаря таким порядкам и вообще некоторым внешним преимуществам, соединенным у нас с принятием монашества, люди, которые ничего не имеют в миру и которым не из чего отказываться, могут через пострижение в монашество достигать очень хорошего материального положения и делать жизненную карьеру, о которой они не могли бы и мечтать, не произнося монашеских обетов. – Кроме того, настоятелями многих монастырей по византийскому примеру состоят епархиальные или викарные епископы, по своим обязанностям не имеющие возможности входить в духовные нужды монахов. Управление монастырями через наместников нисколько не помогает делу. Наместники являются лишь простыми помощниками епископа, не обладающими достаточной самостоятельностью, необходимой для руководства братией, и обыкновенно это создает только двойное начальство в монастыре, одинаково чисто внешнего характера. О забвении духовных интересов монашествующих свидетельствует и назначение монастырских настоятелей вообще. Обыкновенно при этом руководствуются почти исключительно умением монаха приносить пользу монастырю внешним образом и особенно его способностями по хозяйственному управлению, а не способностями его идти во главе братии по пути монашеской жизни. Если все это терпимо при отношении к монастырям, как учреждениям, к которым монахи приставлены для служения, то едва ли это примиримо со взглядом на них, как на монашеские общины, спасающиеся особенным образом по примеру древних подвижников. В интересах восстановления в монастырях этого начала необходимы реформы, и первая из них – обращение по возможности всех монастырей в общежительные, которые и теперь все-таки лучше поддерживают свойственные монашеству порядки жизни, а вторая – выбор в монастыри настоятелей прежде всего в зависимости от их способностей быть духовными руководителями братства.

Если у нас подорвалось расположение к монастырям, как общинам монахов, будем хранить их, как особого рода церковные учреждения, в которых, как в форме, заключено много духовного богатства. Разбейте форму, и восприятие духовного богатства затруднится, а для многих сделается почти вовсе невозможным. Спасение же для монахов, искренно к нему стремящихся, как заметил еще св. Антоний Великий, возможно и при настоящих условиях, но только соединено с большими препятствиями. Обращая внимание на уклонения монахов от прежних порядков жизни, св. Антоний однако ничего не говорит о необходимости уничтожения из-за этого самих монастырей, очевидно, сознавая возможность служения их и другим церковным целям. По отношению же к монастырям, как учреждениям, нельзя не высказать пожелания, чтобы они принимали более активное участие в духовных интересах посещающего их народа, чтобы народ получил возможность лучше понимать и воспринимать хранящееся в монастырях в разных видах духовное богатство. Пусть бы в наших монастырях, особенно таких, как лавры, была приложена о стекающемся в них народе хотя часть тех духовных забот, которые, как мне пришлось лично наблюдать, обнаруживает католическое духовенство к посетителям известного Лурда в Южной Франции. Тогда влияние наших монастырей еще более возросло бы и еще сильнее содействовало бы религиозной жизни русского народа. Если монахи, как мне случалось слышать, отказываются от подобной деятельности, прикрываясь своими обетами и однако вполне примиряя с ними приобретение личной денежной собственности, или оказываются вообще неспособны к этому, то почему бы не поручить духовную заботу о богомольцах представителям белого духовенства, что едва-ли создало бы какое-либо противоречие с понятием монастыря, как церковного учреждения.

Условия переживаемой нами эпохи требуют затем от монастырей возможной для них христианской общественной деятельности. Монастырям следовало бы основывать училища, в которых учащиеся кроме обучения наукам и ремеслам приобретали бы умение различать добро и зло, что дух времени старается окончательно запутать. Большую пользу могли бы приносить больницы при монастырях, в которых больные были бы окружены атмосферой, проникнутой религиозным началом, и многим не приходилось бы страдать в болезни и умирать в таких местах, где даже нельзя услышать спасительного имени Христа. Подобно этому для людей престарелых и увечных, неспособных к труду, составило бы истинное благодеяние устройство при монастырях соответствующих учреждений, чтобы, проживая в них, эти люди могли постоянно чувствовать на себе духовное влияние монастыря и проводить жизнь в более удобной для спасения обстановке.

Все это, как мы видели, не противоречит задачам монастырей и самому строгому аскетическому идеалу, в чем порукой нам отмеченная выше деятельность великих представителей монашества, которые могут служить примером для монахов вообще. Вспомним, кроме того, что, например, в Киево-Печерском монастыре, как видно из Клево-Печерского Патерика, преп. Феодосием был устроен при монастыре двор с церковью, где всегда жило много нищих, слепых, хромых, прокаженных, которые питались от монастыря. На них тратилась одна десятая часть монастырского имения. Кроме того преп. Феодосий посылал каждую субботу воз хлебов находящимся в темницах и во узах⁴⁶. История свидетельствует также относительно св. Иосифа Волоцкого (Волоколамского), что он устраивал училища для детей, дома призрения для старых и убогих, во время голода кормил народ на монастырские средства, а когда увидел, что вследствие большой смертности очень много детей потеряли родителей, построил особый дом для сирот⁴⁷. Заботы монастырей об одержимых нищетой и недугами св. Иосиф, как приведено выше, выставлял даже одним из оправданий владения монастырей недвижимыми имуществами и признавал для монахов полную возможность заведовать делами благотворительности. Подобные заботы о ближнем, требуемая христианской любовью, может быть вполне покрыли бы по отношению к современным монахам многие грехи и недостатки их монашеской жизни (1Пет.4:8). При таких условиях монастыри привлекли бы к себе немало новых лиц из мира, которые часто жаждут отдать себя на служение ближним, да не находят твердой точки для приложения своих сил.

Итак существование монастырей должно быть твердо охраняемо. Уничтожение их вредно отозвалось бы на интересах церкви и народа. Этим между прочим, была бы уничтожена важная историческая особенность самой России, благотворно действующая на ее жизнь, что, конечно, уже не может входить в задачу законодателей и правительства. Недостаток от отсутствия таких учреждений, как монастыри, сознается в последнее время даже в некоторых местах Западной Европы. До нас дошли сообщения, что в Английской церкви и, кажется, еще в какой-то протестантской стране, недавно был возбужден вопрос об устройстве учреждений, напоминающих наши монастыри.

Для более прочного обеспечения монастырей в достижении ими многоразличных целей за ними необходимо сохранить по крайней мере те недвижимые имущества, которыми они владеют в настоящее время, и в том числе земли. Необходимость для монастырей недвижимых имуществ хорошо разъяснена, как мы видели, еще св. Иосифом Волоцким. Древние церковные правила, напр. 12 правило VII Вселенского собора, 24 пр. IV Вселенского собора, 49 пр. Трульского и др. показывают, что Церковь вообще допускала для монастырей владение недвижимыми имениями и распространила на них свойства имущества церковного. 24 пр. Халкидонского собора в Славянской Кормчей, напр., прямо разъясняется в том смысле, что «сел и виноградов и прочих стяжаний церковных у монастырей не отъимати»⁴⁸. Если самые монастыри должны быть оберегаемы, то по вопросу собственно о монастырских землях пришлось бы повторить многое, что уже высказано относительно земель церковных. Для монастырей земли могут быть важны между прочим и потому, что через них монахам предоставляется возможность кормиться трудами рук своих и, хотя этим напоминать собою древних египетских иноков, нанимавшихся на жатву у соседних владельцев для получения хлеба на прокормление себя и других, нуждающихся в помощи.

Некоторые, недовольные монахами, в доказательство необходимости отобрать монастырские земли приводят соображение, что доходы с них все равно тратятся напрасно, на содержание не заслуживающих уважения монахов. Но думать так, значит не отдавать себе отчета в действительном положении дела. Я уже обращал внимание, что понятие «монастыри» теперь совсем не совпадает с понятием «монахи». Земли принадлежат монастырям, а доходы с них и других недвижимых имений идут на общие нужды монастырей, как церковных учреждений. Если же некоторая часть доходов употребляется собственно на содержание приставленных к монастырю и служащих ему в разных отношениях монахов, то, конечно, они имеют право на получение от этого учреждения содержания, без которого нельзя жить и исполнять свои обязанности в нашем мире. Не забудем, что и русский народ в своей массе умеет различать понятие монастыря и монахов, что, как мы видели, ясно обнаруживается еще у св. Иосифа Волоцкого. Если народ замечает неправильную жизнь монахов, то это в его глазах не подрывает еще значения монастырей, как учреждений, и возможности для него пользоваться хранящимся в монастырях духовным богатством.

Приведенные выше статистические данные показывают, что количество монастырских земель в России еще гораздо меньше, чем церковных. В Европейской России оно не достигает 0,1% ее пространства, в Азиатской составляет лишь немногим более 0,001%, а во всей России около 0,02%. Монастырской земли в России оказывается столь мало сравнительно с разными другими ее видами, что крики именно оба ее отчуждении в интересах облагодетельствования крестьян, которым могут быть отведены другие земли, становятся прямо смешными, если только они не направляются скрытым стремлением чем-либо повредить монастырям.

Таким образом в настоящее время ни о каком отчуждении принадлежащих монастырям земель не должно быть и речи. Помимо всего другого, это пошло бы в разрез с самими государственными интересами России.