В ПУСТЫНЕ ЕГИПЕТСКОЙ МАЛАЯ АЗИЯ. ПАЛЛАДИЙ ЕЛЕНОПОЛЬСКИЙ

IV. О Дидиме

Много явилось между мужей и жен, которые совершали подвиг свой в Церкви Александрийской, таких, что воистину были достойны земли, кротким обетованной. Был меж оных и книжник Дидим, зрения лишенный. Встречался же с ним сам я четырежды, в разное время, на протяжении десяти годов.

Скончался он осьмидесяти пяти лет; лишился же употребления очей своих, как сам мне сказывал, четырех лет от роду, так что ни грамоте не учился, ни в школу не хаживал. Однако же от природы получил наставника отменного, сиречь собственное свое разумение; и таким он был по благодати украшен даром ведения, что на нем прямо исполнилось реченное в Писании: «Господь умудряет слепых» (Пс. 145:8). Ибо он толковал Новый и Ветхий Завет слово за словом; а что до догматов, то в них он столь изощрился и с толикою тонкостью и силою излагал их, что ведением своим превосходил всех древних.

Однажды велел он мне сотворить в келейке его молитву, я же отказался, и тогда рассказал он мне:

– В эту самую келейку приходил блаженный Антоний трижды навестить меня; когда же предложил я ему сотворить молитву, немедля преклонил он колени в келейке сей и не заставил меня повторить сказанное, но делом преподал урок послушания. Итак, если желаешь идти по стопам его, монашествуя и добродетелей ради от мира удаляясь, отложи любопрение.

И еще поведал он мне:

– Когда печалился я о делах злополучного царя Юлиана, гнавшего Церковь, случилось мне сидеть день до глубокого вечера, не вкушая хлеба по причине сей; когда же задремал я, продолжая сидеть, было мне видение всадников, что скакали на белых конях и возвещали:

– скажите Дидиму, что в седьмом часу дня сего скончал Юлиан жизнь свою; пусть встанет он и есть, да пусть передаст весть сию епископу Афанасию, чтоб и тот знал!

– И заметил я, – промолвил Дидим, – и час, и месяц, и седьмицу, и день; и все сошлось в точности.

V. О Александре

Рассказывал он мне о некоей девице по имени Александра, которая оставила город, затворилась в гробнице, взяв с собою необходимое для жизни, и десять лет не встречалась лицом к лицу ни с женщинами, ни с мужчинами; на десятый же год она почила, прибрав себя к погребению.

– А сказала нам о том одна женщина, по обыкновению своему подошедшая к гробнице той и не получившая ответа, после чего мы сняли с двери печать, вошли и увидели, что она упокоилась.

О ней же сказывала и триблаженная Меланион, о которой я еще буду говорить ниже:

– В лицо я ее не видела, а только, ставши перед щелью, вопросила о причине, коей ради затворилась она в гробнице. Она же через щель заговорила со мною и отвечала:

– Человек некий повредился из-за меня в уме; и вот я, чтобы не вводить его в печаль или в грех, предпочла лучше живая в могилу сойти, нежели соблазном быть для души, по образу Божию сотворенной.

А я и спросила ее:

– Как же терпишь ты сие, как воюешь с унынием, и лица человеческого не видя?

Она же ответила:

– От рассвета и до девятого часа творю я молитвы на каждый час да лён пряду; а в оставшееся время размышляю в уме своем о святых патриархах, и пророках, и апостолах, и мучениках, да хлеб свой ем, а время и проходит; и так дожидаюсь я конца с благою надеждою.

XXI. О Евлогии и калеке

Так рассказывал мне Кроний, пресвитер Нитрийский:

– В молодые мои годы ушел я, унынием понуждаемый, из обители архимандрита моего и ходил до самой горы святого Антония. Гора же сия лежит между Вавилоном и Ираклеополем в пустыне великой, до Чермного моря простирающейся, в тридцати милях от реки. Придя засим в монастырь, подле реки, где в месте, называемом Писпир, подвизались ученики святого мужа сего, Макарий и Амат, которым суждено было по кончине его предать его погребению. Провел я там пять дней, дабы встретиться мне со святым Антонием; сказывали, что навещает он монастырь тот через десять или двадцать дней, как направить Господь его на благо посетившим в это время обитель. И вот собрались там различные христолюбцы, различные имея нужды до святого мужа; в числе их был некто Евлогий, монашествующий александриец, и с ним еще другой, калека, а пришли они вот чего ради.

Евлогий этот был человек книжный и обучался наукам; уязвясь любовию к нетленному, удалился он от шума житейского, роздал все, что было у него, и оставил себе лишь малую толику монет, ибо не имел сил для труда телесного. И вот, прискучив сам себе, он ни в общину не желал войти, ни наедине с собою покоя не имел; между тем нашел он на торжище выброшенного калеку, безрукого и безногого, которому один только язык и остался, дабы испрашивать помощь у проходящих. И вот Евлогий, остановясь, вперяется в него взором, и молится Богу, и полагает с Богом такой завет:

– Господи, во имя Твое принимаю калеку этого и покою его даже до смерти, дабы через него и мне спастись; ниспошли мне терпение служить ему.

Затем, подойдя к калеке, говорит он ему:

– Желаешь ли, почтеннейший, я приму тебя в дом и буду тебя ублажать?

А тот отвечает:

– И весьма!

– Итак, я привожу осла и забираю тебя!

Тот согласился; и Евлогий привел осла, поднял калеку, отвез его в странноприимную комнату келейки своей и стал о нем печься. И был терпелив калека пятнадцать лет, живя у него как во врачебнице, омываемый и прибираемый руками Евлогиевыми и питаемый от него так, как должно при недуге его.

Когда же прошло пятнадцать лет, вселился в калеку бес и принялся возмущать его противу Евлогия; и начал калека изрыгать на благодетеля своего всякие слова хульные и бранные, говоря:

– У, захребетник, раб неверный, чужие денежки утаил, а через меня спастись хочешь? Тащи меня на площадь! Мяса хочу!

Принес ему Евлогий мяса, а тот снова как закричит:

– Мало мне! Хочу народа! Хочу на площадь! Насилие! Брось меня туда где нашел!

Будь в него руки, недолго бы ему и придушить Евлогия, так ожесточал его бес.

Идет Евлогий к ближним подвижникам и жалуется им:

– Что мне делать? Привел меня этот калека в отчаяние. Выброшу ли его? Страшусь, ибо давал обет Богу. Не выброшу его? Злые дни и злые ночи доставляет он мне. Что делать, не ведаю.

Они же говорят ему:

– Коль скоро Великий еще жив, – а «Великим» именовали они Антония, – ступай к нему, а калеку положи в челн и так отвези в монастырь, а там дожидайся, покуда святой муж выйдет из пещеры своей, и представь все на суд ему; что он тебе ни скажет, смотри, держись решения его, потому что Бог глаголет к тебе через него.

И послушался он их, и взвалил калеку на лодочку пастушью, и оставил в ночи город, и привез калеку в монастырь учеников святого Антония. А случилось так, что пришел Великий на другой день, поздним вечером, и была на нем, как сказывал Кроний, хламида кожаная. А когда приходил он в монастырь, был у него вот какой обычай: он подзывал к себе Макария и спрашивал его:

– Брат, Макарий, что, пришли братья?

Тот отвечал:

– Да!

– А что, египтяне это или иерусалимляне? – потому что он заранее условился с ним так: «Если увидишь, что странники пришли празднолюбивые, скажи, что они египтяне; а если люди богобоязненные и разумные, скажи, что иерусалимляне».

И вот он спросил по обыкновению своему:

– Египтяне ли братья или иерусалимляне?

Макарий сказал в ответ:

– И такие есть, и такие.

А когда отвечал он ему, что это, мол, египтяне, говорил ему святой Антоний: приготовь, мол, им чечевицы и дай им поесть, – да творил для них молитву единую, и с тем отпускал; когда же, напротив, отвечал тот, что это, мол, иерусалимляне, сидел он с ними всю ночь и наставлял о вещах душеспасительных.

И в этот вечер, как сказывал Кроний, садится он и обращается ко всем; и хотя никто ничего не сказал ему еще, какое кому имя, при наступлении темноты взывает он громко до трех раз:

– Евлогий! Евлогий! Евлогий!

А тот книжный человек не отзывался, думая, будто зовут другого Евлогия.

И говорит ему Антоний сызнова:

– Тебе говорю, Евлогий, что пришел из Александрии!

Говорит ему Евлогий:

– Что велишь ты мне? Изволь молвить!

А тот:

– С чем пришел-то?

Отвечает ему Евлогий так:

– Кто открыл тебе имя мое, открыл и нужду мою.

Говорит ему Антоний:

– Знаю, для чего ты пришел; расскажи, однако, при всей братии, чтобы и они послушали.

Сказывает ему Евлогий:

– Калеку этого я нашел на площади; и положил я с Богом завет, что буду за недужным ходить, дабы спастись мне через него, а ему через меня. И вот, когда минуло уже столько годов, принялся он мучить меня до крайности и понуждает выбросить его. Сего ради и пришел я к твоей святости, дабы присоветовал ты мне, что мне делать, да и помолился бы обо мне; страшную терплю бурю.

Говорит ему Антоний голосом строгим и грозным:

– Выкинешь его? Но Сотворивший его не выкинул его. Ты – и выкинешь его? Но возбудит Бог иного, лучше тебя, и тот возьмет его к себе.

И вот Евлогий поник в безмолвии; Антоний же сызнова, оставив Евлогия, начинает бичевать калеку языком своим и вопиять:

– Калека злополучный, ни земли, ни неба недостойный, ужели не перестанешь с Богом враждовать? Ужели не знаешь, что Христос служит тебе? Как же смеешь ты говорить такие слова против Христа? Не Христа ли ради человек этот по доброй воле соделал себя рабом твоим на служение тебе?

Укорив, он оставил в покое и того; а после, преподав советы прочим, возвращается к Евлогию и калеке и говорит им:

– Не блуждайте более, ступайте домой, в келью вашу старую, да смотрите, не разлучайтесь. Уже посылает Бог по ваши души. Искушение же сие приключилось с вами по той причине, что близки вы оба к кончине вашей и уготованы вам венцы. Так не творите ничего неподобного, и пусть ангел ваш, придя за вами, не застанет вас в месте сем.

Итак, в скорости совершив путь, вернулись они в келью свою. И в сорокадневный срок преставился Евлогий; а еще через три дня преставляется калека.

XXII. О Павле Простом

Вот еще что сказывал Кроний, а с ним святой Иерак и другие многие; а я о том поведаю.

Павел некий, земледелец неотесанный, при том до крайности незлобивый и безхитростный, взял за себя жену прекраснейшую, душою же развращенную; и обманывала она его долгое время. Но, возвратясь с поля нежданно, застиг их Павел за делом срамным; было же сие по действию Провидения, наставлявшего Павла на благой путь. Скромно усмехнувшись, обращается он к ним и говорит:

– Добро же, добро же; воистину, до меня сие не касается. Иисус свидетель, ее мне больше не надобно; ступай и забирай к себе ее и детей ее, а я отойду от мира и сделаюсь иноком.

И, никому ни слова не сказав, бежит он восемь дневных переходов, приходит к блаженному Антонию, стучится в дверь его; тот же, вышед, спрашивает его:

– Чего тебе надобно?

Говорит ему Павел:

– Иноком быть хочу.

Отвечает ему Антоний и говорит так:

– Человек ты уже старый, тебе лет шестьдесят, и в месте сем не можешь ты иночествовать; ступай лучше в деревню и трудись, и в трудах провождай жизнь, да благодари Бога; а тягот пустынножительства тебе не понести.

А старик ему снова свое:

– Если научишь меня, все буду делать.

Говорит ему Антоний:

– Сказал ведь я тебе, что ты стар и сил не имеешь; если уж хочешь быть иноком, ступай в общежительный монастырь, где много братии, и они смогут понести немощи твои; а то я сижу тут один, пищу вкушая в пять дней единожды, и не досыта.

Таковыми и подобными речами силился он прогнать Павла; поскольку же тот не отставал, Антоний, заперши дверь свою, не выходил три дня, даже и за нуждою. А тот не уходил. На четвертый день, отворив дверь, вышел Антоний по нужде и сызнова говорит Павлу:

– Уходи ты отсюда, старик! Что ты меня мучаешь? Нет у тебя сил здесь оставаться!

А Павел ему:

– Невозможно мне окончить жизнь мою в ином месте, кроме как здесь.

Оглядел его Антоний и приметил, что у того нет с собою ничего съестного, ни хлеба, ни воды, и что поститься он четвертый уже день.

Говорит Антоний:

– Смотри мне, так ведь и помрешь здесь, грех на мне будет!

И принимает его к себе.

Во дни те стал Антоний вести жизнь такую строгую, какой не вел и в юности. Намочив веток, говорит он Павлу:

– Бери, плети веревку, как я!

Плетет старик до девятого часа и с трудами великими выделывает веревку в пятнадцать саженей. Антоний же, посмотрев, изъявляет неудовольствие и говорит ему:

– Худо ты сплел; все расплети и начни сначала!

Так он корил его, чтобы старик, который в таких летах еще и во рту ничего не имел, не стерпел бы, рассердился и сбежал бы от него. А тот ничего, расплел и сызнова заплел те же самые прутья, хотя и было ему трудно весьма, потому что ветки теперь закрутились. И вот Антоний, видя, что Павел ни взроптал, ни смалодушествовал, ни возмутился, был тронут; на закате солнца говорит ему:

– Не желаешь ли, съедим по куску хлеба?

Отвечает ему Павел:

– Как удобно тебе авва.

И этим он снова расположил к себе Антония, что не подхватил с жадностию слова о трапезе, но предоставил решать ему. Итак, поставив стол, вносит он хлебы. Положив паксамады по шести унций каждая, Антоний себе размочил одну (а были они черствы) и ему три. И Затягивает Антоний псалом, который знал наизусть, и поет его двенадцать раз подряд, а после двенадцати раз повторяет молитву, чтобы испытать Павла; а тот знай себе молится с усердием. Я думаю, что старик рад был бы скорпионов пасти, лишь бы не делить жизнь с распутною женою.

После двенадцати молитв сели они поесть, а был в это время вечер уже поздний. И вот съел Антоний одну паксамаду, а к другой не притронулся; а старик больше мешкал, и у него еще оставался кусок паксамады. Подождал Антоний, пока тот управится, и говорит ему:

– Бери, батюшка, и вторую паксамаду.

Отвечает ему Павел:

– Коли ты возьмешь, и я возьму; а коли ты не будешь, то и я не буду.

Говорит ему Антоний:

– С меня довольно, ведь я монах!

Отвечает ему Павел:

– И с меня довольно; ведь я хочу сделаться монахом.

Встает Антоний и сызнова творит двенадцать молитв да воспевает двенадцать псалмов; после спит немного самую первую часть ночи, а в полночь сызнова встает, чтобы воспевать псалмы уже до рассвета. Поскольку видел же он, что старик ревностно подражает строгому его житию, говорит он ему:

– Если можешь так изо дня в день, оставайся со мною.

Говорит ему Павел:

– Вот если бы что сверх этого, тогда не знаю; а то, что я видал у тебя, творю без труда.

И на другой день Антоний говорит ему:

– Отныне ты монах.

По истечении установленных для того месяцев уверился Антоний, что имеет Павел душу совершенную, прост будучи весьма, и благодатию не оставляем. И строит он Павлу келейку в трех или четырех тысячах шагов от своей и говорит ему:

– Монахом ты сделался; уединись теперь, дабы испытать искушение от бесов.

Прожив в уединении год, сподобился Павел благодатной силы на бесов и на недуги.

Привели однажды к Антонию бесноватого, страшного до крайности, люто одержимого духом начальника демонского, который и на небо изрекал хулу. Посмотрел на не Антоний, да и говорит приведшим его:

– Не для меня дело сие; не сподобился я еще силы противу чина князей демонских; Павлу дано это.

Идет Антоний к Павлу, ведет их и говорит ему:

– Авва Павел, изгони беса из человека сего, чтобы отошел он в дом свой здравым.

Спрашивает его Павел:

– А ты сам что же?

Говорит ему Антоний:

– Недосуг мне, другое дело есть.

И, оставив его, отошел Антоний обратно в келейку свою. Старце же, восставши и сотворив молитву действенную, говорит бесноватому:

– Велел тебе авва Антоний: выйди из человека сего!

Бес же со словами хульными завопил:

– Не выйду, старец негодный!

Павел же, взяв милоть свою, ударил ею бесноватого по хребту, говоря:

– Выйди, как велел тебе авва Антоний!

Пуще поносит бес и Антония, и его. Под конец говорит он бесу:

– Выходишь ты, или пойду скажу самому Христу. Иисус мне свидетель, если не выйдешь тотчас, пойду скажу Христу, и ты у него наплачешься.

И опять принялся бес за хуления, крича:

– Не выйду!

И вот Павел, осердясь на беса, вышел из-под навеса для паломников на самый жар полуденный; а зной египетский сродни есть пещи огненной вавилонской. Став на скале, молится он и говорит таковые слова:

– Иисусе Христе, распятый при Понтийском Пилате, Ты видишь, что не сойду с камня этого, ни есть не буду, ни пить, даже до смерти, если не изгонишь демона из человека того и не сотворишь человека того свободным!

Прежде, нежели скончать устам его слово сие, вскричал бес:

– Насилие терплю! Простота Павлова гонит меня, и куда деться мне?

И тотчас вышел дух нечистый, и приял вид змия великого, семидесяти локтей длинною, и пополз к Чермному морю, да исполнится сказанное: «Явленную веру возвестит праведник».

Таково чудо Павла, который наречен был Простым от всей братии.