IV. Учение Фейербаха о сущности религии.

Учение Фейербаха о религии и её сущности принято называть антропологизмом, а его общее философское мировоззрение – натурализмом. Сам Фейербах в одно и то же время был и самым последовательным учеником и самым непримиримым и открытым противником своего учителя – Гегеля. Это явление может показаться странным; но оно было совершенно естественно. Последователи Гегеля, как известно, разделились на две школы: правую и левую. Представители первой (Габлер, Гешел, Руст, Конради, Маргей- неке и Дауб) в своих сочинениях отличались консервативным направлением, стремлением к догматизму, схоластицизму и даже к примирению с учением католической церкви; от этой школы, по крайней мере на почве политических воззрений и отношения к католичеству, отвернулся и сам Гегель. Левая школа напротив приняла направление одностороннего радикализма и показала всю изнанку гегелевского мировоззрения. Первым, выдающимся и самым энергичным представителем её быль Людвиг Фейербах. (1804 – 1872), слушавший Гегеля в берлинском университете (1824 – 1828) и затем сам читавший лекции в Эрлангене. Долгое время он не решался переступить границы собственно Гегелевского мировоззрения. Решительным приверженцем Гегеля и пантеистическим мыслителем он является еще в своих сочинениях, написанных от 1828 до 1840 года). Но Гегель, как известно, в своем философском мировоззрении остановился на полпути. Фейербах не мог примириться с таким поведением своего учителя. И вот в 1840 году он переступаете границы гегельянского мировоззрения; но тем не менее идет только по пути, предначертанному Гегелем, и таким образом, от пантеизма переходит к антропологизму, от абсолютного идеализма – к натурализму, от Бога, как абсолютного духа – к человеку, от абсолютной идеи – к внешней природе. Фейербах сам указывает тот путь, которым он из приверженца гегелевской спекуляции превратился в материалистического атеиста: „Бог был моей первой мыслью, разум – второй, человек – третьей и последней; субъект божества ест разум, а субъект разума человек. Впрочем, собственно говоря, и в самых крайних своих воззрениях Фейербах не переставал быть последовательным учеником Гегеля, ибо и в своих сочинениях, принадлежащих к этому (второму) периоду его жизни и литературной деятельности, он изложил только выводы, которые сами собой вытекают из общего мировоззрения Гегеля, и который, конечно, должен был бы сделать сам Гегель, если бы он высказался до конца.

Так именно поступил Фейербах в своем учении о религии и её сущности. Это учение он изложил в двух своих сочинениях: 1. „Сущность христианства»⁴¹ и 2. «Сущность религии»⁴², хотя взгляд его на сущность религии уже довольно определенно был отмечен в двух его сочинениях, изданных раньше указанных: 1. „Пьере Бейл по его интереснейшим моментам для истории философии и человечества»⁴³ и 2. „О философии и христианстве» (написанном в защиту Гегеля)⁴⁴. Уже в этих сочинениях Фейербахе явно склоняется к атеизму, нападая на христианское богословие и догматы, которые будто бы ограничивают свободу духа и запрещает человеку мыслить, и указывая философии задачу – не оправдывать догматы христианской религии, но обнаружить иллюзии, благодаря которой они появились. Уже в этих сочинениях Фейербах всячески старался уверить своих читателей, что „религия есть нечто человеческого духа», разрушенная разумом и наукой, и что даже „христианство уже исчезло не только из сферы мысли, но и из жизни человечества, что оно стало теперь только idee fixee. наглядным образом противоречащей наш им первым жизненным потребностям – потребностям огня и воды, нашим железным дорогам и пароходам нашим военным и промышленным школам, нашим театрам и естественно-научным кабинетам».

Странное однако же явление! Мыслители нашего времени – материалисты, позитивисты, дарвинисты и эволюционисты – с презрением относятся к «пустой», „бессмысленной» и „отвратительнейшей метафизике Гегеля», „игравшего лишь словами, и построениями сухой и безжизненной абстракции» (слова Бюхнера), – и в то же время приходят в восторг ж энергично защищают учение Фейербаха о религии и её сущности, всецело обязанное своим появлением и существовашем той же самой „пустой метафизике» Гегеля Такое поведение, очевидно, заключает в себе явное самопротиворечие; тем не менее в виду особенной популярности, какой пользуется взгляд Фейербаха на религию еще и в наше время, мы считаем себя вынужденными обратить на него внимание читателей.

Хотя вся сущность мнимо-научных исследований и рассуждений Фейербаха носит на себе явно отрицательный даже разрушительный характер; хотя результат, достигнутый этим немецким философом, может быть выражен кратко как: „религия есть иллюзия, ничто, бессмысленное, мечта человеческого духа», а христианство – даже явление, противоречащее потребностям нашего времени – нашим железным дорогам и пароходам, нашим театрам и военным школам; тем не менее, к немалому нашему удивлению, сам Фейербах приписывает своим выводам даже и положительное значение, достигнутое будто бы научной объективности и беспристрастным исследованием. Вот как он характеризует, свои труды: „Моя книга („Сущность христианства“) есть не что иное, как верный, буквальный перевод христианской религии с восточного библейского языка фантазии на хороший понятный язык немецкий. Я и хотел только того, чтобы она была буквальным переводом, – выражаясь без метафор, – эмпирически или исторически философским анализом, решением задачи христианской религии. Общие положения, предпосылаемые во введении к ней, не суть априорический, самоизмышленный продукт спекуляции, они родились из анализа религии; они, как вообще все основные идеи моей книги, суть фактические обнаружения человеческой сущности, и притом – сущности религиозного, сознания религиозного, облеченный в идеи, т. е., в общие выражения. Идеи моего сочинения суть только заключения, следствия из данных; они собственно не идеи, а объектированные, живые или исторические факты. Я вообще отвергаю безусловно – б абсолютное, нематериальное, самим собою довольствующееся созерцание, – созерцание, заимствующее свое содержание из себя самого. Я, как небо от земли, отличаюсь от тех философов, которые вырывают из своей головы глаза, чтобы легче мыслить; для мысли служат у меня чувства, и прежде всего глаза, я основываю ее на материи, которую мы можем усвоить себе только посредством чувственной деятельности, я не вывожу предмета из идеи, а наоборот идеи вывожу из предмета, для меня предмета есть то, что есть он вит моей головы... Я не что иное, как духовный естествоиспытатель. Таким образом моя книга („Сущность христианства“) – хотя с одной стороны есть плоть и кровь, результат предшествовавшей философии, нисколько не подпадает под категории продуктов спекулятивного мышления, она скорее есть прямой Кантраст его, уничтожение отвлеченных созерцании. Мышление спекулятивное заставляет религию говорить то, что оно само измышляет и выражает гораздо лучше, чем религия; оно определяет религию, само не определяясь ею, оно не выходит из себя самого. Я предоставляю религии право говорить самой о себе, делаю себя её слушателем и переводчиком, а не суфлером.

Не изобретать, не открывать, не „снимать покрывало с бытия“ было моей цели; единственным моим желанием было смотреть на все правильно и верно; не я, а религия обожает человека, хотя и не признают этого наши богословы; не мое ничтожество, а сама религия говорит: „Бог есть человек, человек есть Бог“; не я, а сама религия отрицает и уничтожает такого бога, который есть не человек, а только ens mtionis, заставляя Бога быть человеком, ничем от него неотличным, имеющим человеческий образ, человеческое сердце. Я разгадал только тайну христианской религии, я исхитил ее из хитросплетений богословских, исполненных лжи и противоречия, и тем самым вошел в святое святых. Если моя книга представляется вам отрицательной, безрелигиозной, атеистической, то вспомните, что атеизм – как понимается он в моей книге – есть тайна самой религии, что она сама, в истинной своей сущности, верит не в иное что, как только в истину и божественность человеческого существа, – истина, которую я – хотя это и лишнее – раскрою и, к посрамлению наших богословов и философов, докажу самым яснейшим образом“.

„Правда, – говорит Фейербах далее, – сочинение мое отрицательное, уничтожающее, но – заметьте это – оно отрицает только нечеловеческую сущность религии, а сущность человеческую признает и утверждает. Вследствие этого оно распадается на две части, из которых первая главным образом утверждает, а вторая – не вся, по крайней мере, большей частью – отрицает, но обе они доказывают то же самое, только различным, или даже противоположным образом. А именно, первая есть разрушение религии в её сущности, её истины, а вторая – в её противоречиях, первая есть развитие, а вторая – полемика. В первой части я показываю, что истинный смысл теологии есть антропология: во второй напротив я показываю, что различие, делаемое между теологическими и авропологическими предикатами, обращается в ничто, в бессмыслие. Вот нагляднейший пример. В первой части я доказываю, что Сын Божий в религии есть сын действительный, Сын Бога в том смысле, в каком человек есть сын человека, и нахожу истину, сущность религии в том, что она глубоко-человечественные отношения понимает и представляет отношениями божественными, во второй, напротив, в томе, что Сыне Божий – конечно, не по смыслу самой религии, а по смыслу рефлексии религиозной – не есть сын в естественном, человеческом смысле, а в каком-то совершенно другом, противоречищем природе и разуму, следовательно – в смысле бессмысленном и непонятном, – в таком отрицании человеческого смысла и разума я нахожу ложь, отрицательную сторону религии. Первая часть поэтому есть посредственное, а вторая – непосредственное доказательство того, что теология есть антропология, вторая необходимо приводит к первой, она не имеете самостоятельного значения, цель её – доказать только то, что смысл, в каком понимается религия в первой части, должен быть смыслом правильным, потому что противоположный смысла есть бессмыслие. Одним словом: в первой части и имею дело главным образом (говорю главным потому, что как в первой части нельзя было обойтись без теологии, так и во второй – без религии) – с религией, а во второй – с богословием“...

«Если бы моя книга (продолжаете Фейербах) состояла только из одной второй части, то, конечно, вы имели бы полное право приписать ей лишь отрицательная тенденции, – и положение: религия есть ничто, бессмыслие, – считать её существенным содержанием; но я не говорю: „Боге есть ничто, Троица – ничто, Слово Божие – ничто и т. д.; я показываю только, что они не то, чем их представляют нам богословские иллюзии, что они не чужие, а родные нам мистерии, мистерии человеческой природы; я показываю лишь, что призрачную, поверхностную сущность природы и человечества религии принимает за их истинную, внутреннюю сущность, а потому истинную, эзотерическую их сущность представляет другим, особенным существом, что, следовательно, в тех определениях, которые она относит к Богу, напр., Слову Божию, объектируется ей или определяется только истинная сущность человеческого слова. С религией, как и со спекулятивной философией или богословием, я делаю не что иное, как только открываю им глаза, или – лучше – заставляю их смотреть на то, что есть вне их, а не на то, что внутри их, т. е., предмет представления или воображения я делаю предметом действительности».

В этих словах Фейербаха, которые мы привели из его предисловия к сочинению „Сущность христианства“, уже ясно предуказан тот путь, которым Фейербах пришел к разрешению взятой им на себя нелегкой задачи, равно как кратко предначертан и самый ответ на вопрос о сущности религии вообще и христианства в частности. В самом сочинении Фейербах только старается полнее и обстоятельнее раскрыть свои мысли, высказанные уже в «Предисловии».

Религия, – говорит Фейербах, – основывается на существенном различии человека от животного; у животных нет религии; даже религия слонов принадлежите к области сказок. По наблюдениям великого знатока животного царства, Кювье, за слонами столько же следуете признавать высших, духовных степеней жизни, сколько и за собаками. Существенное отличие человека от животного состоит в сознании, но – сознании – говорит Фейербах – в строгом смысле этого слова, ибо сознание в строгом смысле этого слова можете быть только у такого существа, которое способно делать предметом его свой род, свою сущность (Wesenlieit). Человек мыслит, т. е., он обращается, говорит с самым собою. Он в одно и то же время сам для себя есть „я“ и „ты“, он может поставлять себя на место другого именно потому, что предметом его сознания служат его собственный род, собственная сущность, а не одна лишь его индивидуальность, как у животного.

Религия вообще, как тождественная с сущностью человека, тождественна, говорит Фейербах, и с самосознанием, с сознанием человека своей сущности. Но она, выражаясь вообще, есть сознание бесконечного, следовательно, она есть не что иное, как сознание человеком своей не конечной, ограниченной, а бесконечной сущности. Сознание в самом строгом или собственном смысле и сознание бесконечного тождественны; ограниченное сознание не сознание: сознание, но самой своей сущности, бесконечного свойства. Сознание бесконечного есть не что иное, как сознание бесконечности сознания; или: в сознании бесконечного для сознания служить предметом бесконечность собственной своей сущности. Сущность человека составляют разум, воля и сердце. К совершенству человека принадлежит сила мысли, сила воли, сила сердца. Разум, любовь и сила воли – продолжаете Фейербахе – суть совершенства, совершенства человеческой сущности, даже абсолютный совершенства. Воля, любовь, мысль суть высота силы, абсолютная сущность человека как человека и основание его бытия. Человек существует для того, чтобы мыслить, любить и хотеть; а что составляет конечную цель, то есть истинное основание и первоначало сущности. Таким образом разум, воля и сердце заключают цель в себе и существуют для себя. Истинное, совершенное, божественное есть то, что существуете для себя самого. А такова любовь, таков разуме, такова воля. Божественная троичность, существующая в человеке и сущая выше индивидуальная человека есть единство разума, любви и воли. Разум, воля, любовь не суть силы, составляющая предмет владения человека, – потому что без них он ничто, то, что он есть, он есть благодаря лишь им, – они, как элементы, определяющее его сущность, которая человеком не делается и не составляет предмет владения, суть одушевляющая его, определяющая, господствующая над ним власти – божественный, абсолютные власти, которыми не может оказывать он никакого противодействия.

Далее, – человек – учит Фейербахе – ничто без предмета. Но такой предмет, к которому субъект относится существенным, необходимым образом, есть не что иное, как собственная, – но объектированная сущность этого субъекта. В предмете, следовательно, человек, сознает себя самого: сознает предмет есть самосознание человека. Из предмета узнаешь ты человека, в нем является впредь тобой его сущность: предмет есть его открывшаяся сущность, его истинное, объективное я. Абсолютное существо человека есть его собственная сущность. Власть предмета над ним есть поэтому власть собственной его сущности. Так сила предмета чувства есть сила самого чувства, сила предмета разума – самого разума, сила предмета воли – самой воля. И насколько широка твоя сущность, – говорит Фейербах далее, – настолько широко твое неограниченное самоощущение, настолько ты – бог. Следовательно, если ты мыслишь бесконечно, то мыслишь и утверждаешь бесконечность способности мысли, если чувствуешь бесконечное, то чувствуешь также и утверждаешь бесконечность способности чувства. Предмет мысли разума есть объектированные разум, предмет чувства – объектированное чувство. Поэтому все то, что по смыслу гиперфизической, трансцендентальной, спекулятивной философии и религии имеет значение второстепенного, субъективного, средства, органа, по смыслу истины имеет значение первостепенного, сущности, самого предмета. Если, напр., чувство есть существенный орган религии, то сущность Бога выражает собою не что иное, как сущность чувства. Истинный, но сокровенный смысл слов «чувство есть орган божественного» таков: чувство есть самое благородное, прекрасное, т. е., божественное в человеке. Как мог бы ты воспринимать чувством божественное, если бы само чувство не было божественной природы? Божественное познается только божественным, Бог познается только через самого себя. Божественное существо, ощущаемое чувством, на самом деле есть не что иное, как восхищающаяся сама собою, сама собою увлекающаяся сущность чувства, чувство блаженствующее в себе самом. И тут для Бога у тебя нет другого определения, кроме следующего: то есть чистое, безграничное, свободное чувство, ибо чувство является религиозным не от определенного предмета, а от самой природы своей, проявляющейся в каждом чувстве без различия предмета. Чувство признается святым потому только, что оно чувство; основание его святости, религиозности заключается в нем самом. Чувство – атеисте в смысле православной веры, привязывающей религии к внешним предметам; оно отрицает предметное, внешнего Бога, – оно само для себя есть бог. Только отрицание чувства, с точки зрения чувства, есть отрицание Бога. Чувство есть твоя внутреннейшая и в то же время отличная от тебя, независимая сила, – оно в тебе выше тебя: оно само объективно в тебе, твоя собственная сущность, действующая на тебя как другое существо, одним словом: твой бог.

На чувство здесь Фейербах указывает однако же только как на пример. Но то же самое он утверждает и о всякой другой силе, способности, потенции, реальности, деятельности, признаваемой существенным органом предмета, в особенности т. е. – о человеческом разуме и человеческой воле.

Таким пониманием „сущности человека» Фейербах подготовил себе путь и к изложению своего взгляда на. „сущность религии вообще». Как всякий предмет субъекта, так и религия для Фейербаха есть не что иное, как обьектированная сущность самого субъекта. Поэтому каковы мысли человека, каковы расположения его, – думает Фейербах, – таков его и Бог: сколько достоинства в самом человеке, столько же – не более – имеет достоинства и Бог его. Сознать Бога есть самосознание человека, познание Бога – самопознание человека. Из его Бога узнаешь ты человека, и наоборот – из человека – его Бога, оба они тождественны. Что есть для человека Бог, то – его дух, душа и что есть дух человека, его душа, сердце, – то есть его Бог. Бог есть откровенная внутренняя природа человека, выразившая себя его самость; религия – торжественное откровение сокрытых в человеке сокровищ проявление внутреннейших его мыслей, открытое исповедание его тайн любви. Впрочем, говорит Фейербах, когда мы называем религию, сознание Бога самосознанием человека, то это надо не так понимать как будто религиозный человек непосредственно сознает, что его сознание Бога есть самосознание собственной сущности, потому что на отсутствие то этого сознания и основывается собственная сущность религии. Чтобы не дать повода к такому ложному пониманию наших слов, – продолжает Фейербах, – мы лучше так скажем: религия есть первое, хотя и не непосредственное самопознание человека. Она всегда предшествует философии, как в истории человечества, так и в истории индивидуума. Человек сначала полагает свою сущность вне себя, прежде чем находит себя в ней. Собственная сущность первоначально является ему другою сущностью. Религия есть детская сущность человечества, а дитя видит свою сущность, человека вне себя – в период детства человек кажется себе самому другим человеком. Исторически прогресс в религии состоит именно в том, что считавшееся в предшествовавших религиях чем-то объективным становится потом субъективным т. е., во что прежде смотрели как на Бога и чему поклонялись сначала как Богу, то теперь уже признается человеческим. Предшествующая религии для позднейших становятся идолопоклонством: человек начинаешь обожать свою собственную сущность. Сначала он объектировал себя, но объект не считал своею сущностью, позднейшая религия делает этот шаг вперед: каждый дальнейший её шаг есть момент более глубокого самопознания человечества. Но всякая определенная религия, считающая старших сестер своих идолопоклонницами, исключает саму себя – и притом необходимо, – иначе она больше не была бы религией, – из общей судьбы, общей сущности религии; она обвиняет другие религии в том, что составляет вину – если только это есть вина – религии вообще. Так как она имеет у себя другой предмет, другое содержание, так как она возвысилась над содержанием предшествовавших религий, то и думает возвыситься над необходимыми и вечными законами, определяющими сущность религии, думает, будто её предмет, её содержание есть нечто выше человеческое. Но самая сокровенная сущность религии открывается перед взором мыслителя, для которого религия составляет предмет мысли, чем самой для себя она быть не может. И наша задача (говорит Фейербах) состоит в том, чтобы показать, что противоположность между божественным и человеческим элементом в религии есть противоположность иллюзорическая, что она есть не что иное, как противоположность между человеческой сущностью и человеческим индивидуумом, что, следовательно, предмет и содержание даже христианской религии суть чисто человеческие.

Установив таким образом путь своего исследования, Фейербах, наконец, приходит к следующему заключению: Религия есть отношение человека к себе самому или – точнее – к своей и – притом к субъективной – сущности, но только как к сущности другой. Божественная сущность есть не что иное, как сущность человеческая или – лучше – сущность человека, очищенная, освобожденная от ограничений человека индивидуальная, объектированная, т. е., созерцаемая и почитаемая как другие, отличная от него, собственная сущность – все определения божественной сущности суть поэтому определения сущности человеческой.

Что в религии человек боготворит вообще человека и, поклоняясь Богу, покланяется собственно самому себе, доказательство этого Фейербахе усматривает в особенности в тожестве божеских и человеческих предикатов, т. е., в антропоморфизме религии. При этом на антропоморфизме он не хочет смотреть, только как на субъективный и случайный способе представления о Боге, а в нем-то именно он и полагаете сущность религии. Далее Фейербах не знает никакого различия между субъектом и предикатом; а предикат, как определение, есть . ограничение предмета; поэтому Бог в религии есть существо вообще конечное, а в частности – чисто человеческое. Отрицание субъекта, говорит он, считают безрелигиозностью, даже атеизмом, но не считают атеизмом отрицание предикатов. Но что не имеете никаких определений, то не имеете и никакого действия на меня, то и не существуете для меня. Отрицать все определения значите то же, что и отрицать самую сущность. Существо, лишенное всех определений, есть существо, не имеющее объективного бытия, а существо, не имеющее объективного бытия есть существо – не существующее. Когда человек удаляет от Бога все определения, тогда для него Бог есть существо отрицательное. Для истинно-религиозного человека Бог вовсе не есть какое-нибудь лишенное определений существо, потому что он для него – существо известное, действительное. Отсутствие всякого определения и тождественная с ним непостижимость Божия есть поэтому плод времен новейших, продукта нового безверия. Догматом непостижимости Божией – продолжает Фейербах – человек хочет только извиниться перед своей, еще остающейся религиозной, совести в своем забвении Бога. На самом деле, отрицание определенных положительных предикатов Божественной сущности есть не что иное, как отрицание религии, прикрывающееся маской религии, так что его нельзя будто бы узнать, что оно есть отрицание – такое отрицание есть не что иное, как субтильный, прехитрый атеизм. Различие между тем, что такое Бог сам в себе и что такое он для меня, разрушает мир религии я не могу знать, есть ли Бог сам в себе или сам для себя что-нибудь другое, чем он есть для меня; каков он для меня, таков он все для меня. В тех предикатах, под которыми он существует для меня, заключается его бытие в себе самом, самая его сущность. Как можно еще спрашивать, – недоумевает Фейербах, – что он есть сам в себе? Если бы Бог мог быть предметом для птиц, говорит он, то он был бы для них непременно существом крылатым: птица не знает ничего более высшего, более блаженного, кроме бытия с крыльями. Как смешно было бы, если бы птица начала рассуждать так: мне представляется Бог птицей; но что такое он сам в себе, – этого я не знаю. Высочайшее существо для птицы есть существо птичье. Если ты отнимешь у нее представление существа птичьего, то отнимешь и представление существа высочайшего. Как могла бы она еще спрашивать: крылат ли Бог сам в себе. Спрашивать, таков ли Бог сам в себе, каким он кажется мне, значит спрашивать о том, есть ли Бог – Бог? Значит – возвышаться над своим Богом, восставать против Него. Итак, доказано теперь, – утверждает Фейербах, – что то, что есть субъект, содержится в его определениях, т. е., доказано, что предикат есть истинный субъект, а вместе с этим уже доказано и то, что если божественные предикаты суть определения человеческой сущности, то и субъект их – той же человеческой сущности. Но божественные предикаты суть с одной стороны общие, а с другой – личные. Предикаты общие суть предикаты метафизические, но они служат для религии только внешним пунктом соединения, они не суть характеристические определения религии. Только предикаты личные определяют сущность религии, в них только божественное существо служить предметом поклонения. Таковы эти предикаты, что Бог, напр., – лицо, что он – отец людей; святый, правосудный, благой, милосердый. Но из этих и других определений, говорит Фейербах, видно, что они, именно как личные определения, суть определения чисто человеческие, и что, следовательно, в религии отношения человека к Богу есть отношение его к своей собственной сущности, так как для религии эти предикаты не суть лишь образы или представления, делаемые человеком о Боге, отличные от того, что такое Бог сам в себе, а истины, самые вещи, реальности. Религия не знает антропоморфизма: антропоморфизм для неё не – аптропоморфизм. Сущность религии именно в том и состоит, что эти определения её выражают собою божественную сущность.

Вот тот взгляд на религию и её сущность, который изложен Фейербахом в его сочинении „Сущность христианства». Кратко выразить его можно в следующих немногих словах: в религии человек боготворит и почитает как Бога самого себя, но не как индивидуума, а как человека вообще. В свое время этот взгляд на религию взволновал всех выдающихся западно-европейских богословов и философов, хотя, собственно говоря, он не представлял ничего нового или оригинальная в школе тогдашних гегельянцев. Если, по Гегелю, абсолютная идея или – что то же – Бог яснейшим образом познает себя только в человеческом самосознании, то не оставалось ничего более, как сделать заключение, что она есть непосредственный продукт того же самого человеческого самосознания. У Фейербаха оказалось много защитников; но не было недостатка и в противниках⁴⁵. Возникла ожесточенная полемика, продолжающаяся еще и в настоящее время. Впрочем, христианским апологетам было- не трудно доказать, что учение Фейербаха о сущности религии вообще научно несостоятельно и ложно. Фейербах не сдержал своего слова: он обещал своим читателям предоставить разрешение вопроса с полным беспристрастием, быть не суфлером, а только переводчиком религии, которая должна была говорить сама за себя; он уверял, что будет вести дело не как метафизик, а как „духовный естествоиспытатель»; он утверждал, что не будет подтасовывать факты под какую либо предвзятую идею, а наоборот – идею будет выводить из существующих на лицо фактов и опыта. В действительности же оказалось, что он в своей книге придерживался именно тех приемов, которые им осуждены как ненаучные и ни к чему негодные. В действительности он рассуждал о религии не как „духовный естествоиспытатель», а как чистый метафизик и именно – гегельянец, смотрящий на вещи через призму предвзятой идеи. Прежде всего у него ясно проглядывает повсюду гегельянское положение о тожестве бытия и мышления, вследствие чего он часто смешивает понимание предмета с самым предметом. Так, напр., он говорит: „Каковы мысли человека, каковы расположения его, таков его и Бог. Из его Бога узнаешь ты человека и наоборот“. В этой фразе понимание предмета или представление о нем ясно отожествляется с самым предметом. Представление о Боге действительно создает человек; а потому мы и встречаем у людей разнообразные религиозные верования и различные представления о Боге; но отсюда еще никак не следует, что человек измышляет и самого Бога. У людей существуют различные представления о самых простых и обыденных предметах; но людьми создаются не самые эти предметы, существующие несомненно вне нас, а только в представлениях об них.

По той же самой причине отождествляет бытие и мышление Фейербах не мог сдержать своего слова и относительно того, чтобы не факты выводить из идеи, а наоборот. Все его рассуждения не выходят за границы его собственной фантазии; он говорит не о действительной религии, а о какой-то измышленной им самим и существующей разве только в его фантазии. В самом деле, – Фейербах хочет нас уверить, что в религии человек боготворить себя самого, но не как определенное лицо, а как человека вообще и что сущность религии поэтому чисто человеческая. Стоит только это положение проверить с действительностью и мы тотчас увидим всю его нелепость. Древние египтяне поклонялись Серапису – быку; евреи – однажды захотели приносить жертвы золотому тельцу; многие дикари боготворят камни, деревья, небесные светила, рыбью кость и т. п. Неужели же можно – допустить, что человеческий разум в образе тельца объектировал сущность человечества, – разума, воли, сердца? Неужели же можно думать, что древний египтянин в образе быка боготворил себя самого, но только как другое существо? Ясно, что Фейербах говорит не о действительной религии, а о существующей лишь в его воображении.

К чести Фейербаха нужно, впрочем, сказать, что он не отличался тем странным упорством и слепым высокомерием, которые часто не позволяли многим односторонним мыслителям отказываться от своих заблуждений и ложных воззрений. Есть писатели, которые даже с гордостью объявляют, что они никогда не читают критических отзывов о своих трудах. Фейербах не принадлежал к таким мыслителям. Он читал своих критиков и относился к ним справедливо. Когда противники Фейербаха с ясностью доказали ему, что его учете о сущности религии вообще ложно и научно несостоятельно, он сам отказался от него в значительной степени и решился заменить его иным, по его мнению, более правильными в 1845 г., т. е. четыре года спустя после напечатания своего сочинения „Сущность христианства“, он пишет новое сочинение „Сущность религии». В этом сочинении Фейербах уже высказывает такой взгляд на религию и её сущность, на кото- роме ясно заметны следы влияния с одной стороны Шлейермахера, а с другой германских материалистов; свой же взгляд он удерживает только для религии, достигшей высшей ступени своего естественная развитая. В кратких словах он выражаете такой „исправленный и дополненный» взгляд уже в самом начале сочинения. „Чувство зависимости в человеке – говорит он – есть основание религии; предмет же этого чувства-то, от чего он зависит и чувствует себя зависимым, первоначально не что иное, как природа. Природа – первый, первоначальный предмет религии, что достаточно доказывают историю всех религий и народов». Это общее положение Фейербах и силится доказать на последующих страницах своего нового сочинения. Утверждает, что религия естественна или врождена человеку, Фейербах признает ложным в том случае, когда под религией разумеют деизм, т. е., веру в Бога, но он объявляет его безусловно истинным, когда под религией разумеет только чувство зависимости, т. е., чувство или сознание человека, что он не существует и не может существовать без другого, отличного от него существа, что он не себе обязан своим существованием. В этом случае – говорит Фейербах – религия для человека то же, что свет для глаза, воздух – для легких, пища для желудка. Религия есть уважение и признание того, что я есмь. Но я прежде всего существо не живущее без света, без воздуха, без воды, без земли, безе пищи, – существо зависимое от природы. В животных и в животном человеке эта зависимость лишь бессознательна, неосмысленная; возвысить это чувство до сознания, представлять его себе, признавать, уважать – значение возвыситься до религии.

Внешний ход развития естественной религии Фейербахе хочет уяснить своим читателям таким образом. Каждый человек, взятый отдельно, как и народ и племя, зависят не от природы или земли вообще, но от этой почвы, от этой земли, и не от воды вообще, а именно от этой воды, от этой руки, от этого источника. Поэтому древние народы, ограниченные духом и телом, привязанные к своей земле, народы, полагавшие свою сущность не в их человечности, но в том, что они известный народ, известное племя, – поклонялись горам, деревьям, зверям, рекам, и источникам своей земли, как божественным существам, ибо вся их жизнь, все существо их основывались только на свойствах их земли, их природы.

Легким делом кажется Фейербаху уяснить и то, каким образом от боготворения гор и рек люди перешли к боготворению животных. Совершенно наивно положение, – говорит он, – что человек возвысился над животным состоянием, благодаря провидению, помощи „сверхъестественных“ существ, напр., богов, духов, гениев, ангелов. Конечно, человек не сам по себе и не через себя одного стал тем, что он есть; для этого он нуждался в помощи других существ; но эти другие существа вовсе не были сверхъестественными, воображаемыми созданиями, – но действительными и совершенно естественными существами, – существами не выше человека, а ниже его, как и вообще все, что поддерживает человека в его сознательном и произвольном в так называемом собственно-человеческом поведении его. Этими помощниками, этими ангелами – хранителями человека были в особенности животные. Этим значением животных для человека, именно во времена зачинающейся культуры, (будто бы) совершенно оправдывается (?) религиозное почитание их. Животные были для человека неизбежным, нужным творением, от них зависело его существование; а то, от чего зависит жизнь, бытие человека, то для него Бог.

На высшей ступени своего развития человек перестает почитать горы, реки и животных, т. е., природу, эмпирически данную, а начинает чтить особенное существо, обнаруживающееся в природе. Но это божественное существо, обнаруживающееся в природе, не что иное, как природа сама, которая открывается, представляется и навязывается человеку как божественное существо. Вера, что и в природе обнаруживается какое-то иное существо, чем сама природа, что будто природа наполнена и обладает каким-то отличным от неё существом, в основами своем, – продолжает Фейербах, – одного корня с верою, что духи, демоны, черти обнаруживаются, по крайней мера, при известных обстоятельствах, в человеке, обладают им; на самом деле, это – вера, что природа занята посторонним, духовным существом. Впрочем, и действительно, с точки зрения этой веры, природа занята духом, только дух этот – дух самого же человека, его фантазия, его характер, – которым невольно проникается природа и который делаете природу символом и зеркалом человеческого существа. Таким образом, природа есть не только первый, первоначальный предмет, но и непреложное основание, постоянный, хотя и скрытый задний фон религии. Если христиане не почитают более природу, как Бога, то это только потому, что, по их вере, существовавшие их зависит не от природы, а от воли одного существа, отличного от них по природе, и притом – они потому только смотрят на это существо, как на божеское, т. е., высшее существо, и исповедуют его, что считают его виновником и хранителем своего бытия, своей жизни. Так богопочитание зависит только от самопоклонения человека и есть не более, как его проявление.

Здесь, как видит читатель, Фейербах снова возвращается к тому взгляду на сущность религии, который им был высказан уже раньше – в сочинении „Сущность христианства». Впрочем, здесь Фейербах высказывается несколько полнее и откровеннее: он указываете здесь и те факторы, которые побудили человека создать свою религию. Такими факторами он объявляет с одной стороны – эгоизме человека, его высокомерие, гордость, заносчивость и бесконечность его желание, се другой – его безграничную фантазию. Человек только тогда перестал боготворить природу, окружающую его, и только тогда стал почитать как Бога себя, когда признал, что выше его в природе нет ничего, что он – венец творения и что природа по отношению к нему имеет лишь значение – служебное и подчиненное. Собственный теизм или монотеизме, говорите Фейербах, возникает лишь там, где человек только к себе относит природу потому, что она невольно и бессознательно позволяет употреблять себя не только для его необходимых, органических, жизненных отправлений, но и для его произвольных, сознательных целей, дел и наслаждений, и это отношение полагает её сущностью, а себя объявляет конечной цели, центральным пунктом, точкой единства природы. Где природа имеете свою цель в себя, так необходимо и окончание и начало её находятся также в её; где она только для другого существа, там она необходимо от другого существа, и притом существа, которого нам'Ьретем или целью при создании природы был человек, как существо наслаждающееся природой и употребляющее ее в свое благо. Поэтому начало природы только – так сводится к Богу, где конец ее сводится к человеку, или учение: „Бог есть творец Мира имеет свое основание и смысл только в учении: „человек – цель творения́». Если веру в человека, как в цель природы, вы считаете человеческим высокомерием, говорит Фейербах, так смотрите же и на веру в творца природы как на человеческое высокомерие!

Главным побуждением, заставившим человека создать религию и измыслить божественное существо, Фейербах объявляет наши грубо эгоистические желания, вытекающие из наших чувственных потребностей, ограничения, зависимости. Религия, говорит он, имеет своим предположением противоположность или противоположение между волей и возможностью, желанием и достижением, намерением и следствием, представлением и действительностью, – между мыслью и бытием. В желании, стремлении, представлении человек неограничен, свободен, всемогущ – бог; но в способности, в достижении, в действительности – обусловлен, зависим, ограничен – человек, и притом – человек в смысле конечного, противоположного Богу существа. „Человек предполагает, а Бог располагает. Человек задумаете что-либо, а Зевс окончит это иначе“. Мышление, желание – это мое; по то, что я желаю и мыслю, – не мое, в меня, не от меня зависит. Устранение этого противоречия или противоположности – главная тенденция, цель религии; а то именно существо, в котором устранено это противоречие, которому возможно или – скорее действительно то, что для меня возможно по моим желанием и представлениям, но невозможно по моим силам, – и есть Бог. То, что не зависит от человеческой воли и знания, есть первоначальное, собственное, характеристическое дело религии – дело Бога. „Я насадил, говорит апостол Павел, Аполлос оросил, а плод даровал Бог. И так, ни тот, кто сажаете, ни тот кто орошает, значить что-либо, но Бог, который дает плод“. Но что же такое Бог? – спрашивает Фейербах далее и отвечает: Первоначально не что иное, как природа или существо природы, но вместе и предмет молитвы, умилостивляемое, следовательно, желающее существо. Предмет религии есть только то, что составляет предмет человеческих целей и потребностей. То же, что составляет предмет человеческих потребностей и целей, именно по тому самому есть вместе с телом и предметом человеческих желаний. Но чего я желаю, то я заколдовываю, одушевляю своими желаниями. В одушевлении – и только в одушевлении, в чувстве заключается начало религии, – человек ставить свое существо вне себя, с безжизненным обращается как с живым, с непроизвольным – как произвольным, одушевляет предмет своими вздохами, ибо невозможно ему, в порыве страсти, обращаться к существу бесчувственному. Чувство, продолжает Фейербах, не остается в пределах, предписанных ему разумом; оно бьет через край у человека; в груди слишком тесно чувству; оно должно явиться внешнему миру и тем бесчувственное существо природы сделать существом сочувствующими Заколдованная человеческим чувством, соответствующая чувству и приобщенная ему, следовательно сама восприимчивая природа есть именно природа, как предмет религии, как божественное существо. Желание есть начало, самая сущность религии, сущность богов не что иное, как сущность желания. Правда, говорит Фейербах, боги – существа вышечеловеческие и сверхъестественные; но разве и желания не вышечеловеческие и не сверхъестественные существа? Напр., человек ли в моем желании и в моей фантазии, если желаю быть бессмертным существом, разрешенным от оков земного тела? Нет, кто не имеет никаких желаний, тот не имеет и никаких богов. Боги – это тучные, воплощенные, осуществленные желания человека. Так как границы, какими человек представляет их себе с точки зрения религии, как, напр., ограничение, вследствие которого он не знает будущего, не вечно живет, не постоянно и не без усилий счастлив, не имеет тела без веса, не может летать как боги, ни греметь подобно Иегове, не может по произволу увеличить или сделать невидимым свой образ, не может, как ангел, жить без чувственных потребностей и влечений, – короче, – не в состоянии сделать того, чего желает, – суть границы только для представления и фантазии, а на самом деле не границы, потому что они основаны на существа, лежат в природе вещей; так и свободное от этих границ, безграничное божеское существо есть только существо представления, фантазии, зависящих от фантазии, чувства или духовного настроения. Следовательно, что бы ни было предметом религии, будь это хоть скорлупа улитки или кремень, – они будут предметом религии только как существа духа, представления, фантазии. „Каково твое сердце, такой твой и Бог“. Каковы желания людей, таковы их и боги. Греки имели ограниченных богов – это значит: они имели ограниченные желания. Христиане не имеют ограниченного Бога; они имеют только Бога неограниченного, вознесенного, выше всякой естественной необходимости, выше человеческого, поставленного вне мира, сверхчувственного; это значить: они имеют неограниченные, сверхчувственный, выходящие из пределов мира, природы, человеческого существа, т. е., абсолютно фантастические желания. Христиане хотят быть бесконечно больше и счастливее, чем боги Олимпа; их желание – небо, в котором уничтожены все границы, всякая необходимость природы, все желания исполнены, небо, в котором нет никаких потребностей, никаких страданий, никаких ранг, никаких битв, ни страстей, ни помех, нгып мтьны дня и ночи, света и тьмы, радости и горя, как это бывает на небе греков. После этого Фейербах в третий раз повторяет свою любимую фразу: Кто не имеете сверхъестественных желаний, тот не имеете более и сверхъестественных существ, и этим заканчивает свою книгу.

Итак, боги суть воплощения желаний людей, воплощенное их высокомерие, эгоизм. Сила, которая создает эти образы или воплощения, есть безграничная фантазия человека: „Бог, говорит Фейербах, это – глубокий и прекрасный колодезь фантазии, в котором содержится все живущее». Область религии есть область фантазии, не знающий никаких логических пределов. Содержание религии может быт воспринимаемо только верой, как и все другие фантастические вымыслы. Предмет религии, насколько он предмет её, в действительности не существует, скорее стоит в противоречии с ней, потому что он есть только предмет фантазии, чувства и веры. Так, напр., бессмертие человека, или человек, как существо бессмертное – предмет религии, но именно потому только он и предмет веры, что действительность показываете как раз противное – смертность человека. Веровать, по определенно Фейербаха, значит воображать себе, что есть то, чего нет, значит, напр., вообразить, что эта картина – живое существо, что этот хлебе – мясо, это вино – кровь, т. е., вообразить эти вещи тем, чем они на самом деле не бывают. Следовательно, говорит Фейербах, ты обнаруживаешь величайшее незнание религии. когда надеешься найти Бога с телескопом на небе астрономии, или се лупой в ботаническому саду, или се минералогическим молотом в рудниках геологии, или с анатомическим ножом и микроскопом во внутренностях животных и людей, – ты найдешь Его только в вере, только в воображательной способности, только в сердце человека, потому что Сам Он не что иное, как существо фантазии или воображения.

Но и фантазия из ничего творить не может. Необходимый материал она находит в природе и из него уже создает предикаты божества. Свойства, основывающие и выражающие различие божеского существа от существа человеческого или, по крайней мере, от человеческого индивидуума, первоначально или в основании своем, говорит Фейербах, суть только свойства природы. Бог – могущественнейшее или – более – всемогущее существо, т.е., Он может, чего не может человек, и более – что бесконечно превосходит человеческие силы и потому внушает человеку покорное чувство своей ограниченности, своего бессилия, своей ничтожности. „Можешь ли ты, говорит Бог Иову, связать связи семи звезд? Или развязать связь Ориона? Можешь ли ты извергать молнии, чтобы они падали и говорили: мы здесь? Можешь ли ты дать силы коню? По твоему ли разуму летает ястреб? Имеешь ли ты такую руку как Бог и так ли подобен грому глас твой, как Его? Что отвечает Фейербах. Этого человек не может; с громом нельзя сравнивать человеческого голоса. Но чье же могущество обнаруживается в силе грома, в силе коня, в полете ястреба, в неудержимом беге семизвездия? Сила природы. Далее, – Бог есть существо вечное. Но в самой Библии сказано: „одно поколение проходит, другое приходит, земля же остается вечно“. В Зенд – Авесте солнце и месяце по их непреходимости положительно называются бессмертными. И один перуанский инок сказал однажды доминиканцу: „ты молишься Богу, который умер на кресте, а я молюсь солнцу, которое никогда не умирает“. Бог, – рассуждает Фейербах далее, – есть существо всеблагое, „ибо солнце Его восходит над злыми и добрыми и дождь Он посылает на правых и неправых“; но существо не делающее различия между добрым и злым, правым и неправым, которое раздает блага жизни не по нравственным заслугам, и потому именно производит на человека впечатление существа благаго, ибо действия его, как, напр., оживляющий солнечный луч и дождевая туча – источники самых благодетельных ощущений, – это именно и есть природа. Бог, – продолжает Фейербах, – есть существо всеобъемлющее, мировое, одно и то же существо; но и солнце одно и то же, которое светит всем людям и тварям земли или мира, – ибо первоначально и во всех религиях земля и есть самый мир, – одно и то же небо, которое всех их покрываете, одна и та же земля, которая всех их носит. Что Бог один, говорит Амвросий, в этом убеждает вся природа, ибо только один мир. Солнце, месяц, небо, земля и море всем общи, говорит Плутарх, но называются у одних так, а других иначе, почему и Дух, управляющей миром, один, но у него разные названия и культы. Бог „не есть существо, живущее в храмах, сделанных человеческими руками»; но не такова ли, – спрашивает Фейербах, – и природа? Кто может свет или небо или море заключить в ограниченный человеческое пространство? Древние персы и германцы поклонялись только природе, но никаких храмов у них не было. Поклоннику природы слишком тесно, слишком душно в сделанном, в отмеренном пространстве какого-нибудь храма или церкви; ему привольно только под открытым, безграничным небом умственного созерцания. Бог не есть существо измеряемое по человеческому масштабу, – Он неизмеримое, великое, бесконечное существо; но ведь Он таков потому, что мир, его творение, велик, неизмерим, бесконечен, или, по крайней мере, таким кажется человеку. Бог – существо неземное, выше человеческое, высочайшее; но и это высшее существо, по своему началу и основанию, не что иное, как по пространству или оптически высшее существо, – небо с его чудными явлениями. Все сколько-нибудь нескудные фантазией религии, помещают своих богов в недра облаков, в эфир и в солнце, в месяц или в звезды, наконец все боги теряются в синеве неба. Даже спиритуальный Бог христиан имеет свое пребывание, свой базис наверху, в небе. Бог – таинственное, непостижимое существо; но ведь только потому, объясняете Фейербах, что для человека, и именно религиозного, природа есть существо таинственное, непонятное. Наконец, Бог есть существо, возвышенное над человеческим произволом, непричастное человеческим потребностям и страстям, вечно себе равное, которое правит по неизменным законам, то что оно однажды установило, на все времена оставляет неизменным. Но и это существо, – что же оно, как не остающаяся при всех переменах самой себе равною, строго – законная, неизменная, беспристрастная, непроизвольная природа? Правда, во всех религиях Бог представляется виновником природы и существом отличным от неё, но то, что это существо содержит и выражает, истинное содержание его, – говорит Фейербах, – есть только природа. И что мы имеем в природе, то мы представили себе в Боге, как виновнике или причине природы, следовательно, и нравственное, духовное, но естественнее, физическое существо. Положим, виновнику природы приписываются разум и воля; но то именно, где воля хочет, где этот разум мыслит, есть как раз то, для чего не требуется никакой воли, никакого разума, для чего достаточно просто механических, физических, химических, растительных и животных сил и пружин.

Вот взгляд Фейербаха на религию вообще и её сущность. В приведенных выдержках заключается все, то, что заслуживает наибольшего внимания в сочинении Фейербаха „Сущность религии“. Чтобы не подать кому-либо повода делать нам упрек за неполноту изложения или за неверную передачу учения Фейербаха о сущности религии, мы старались излагать его с полнотой, быть может, большей, чем какой оно заслуживает, и притом, по возможности, даже собственными словами Фейербаха. Что мы были вполне беспристрастны и совершенно объективны, это легко увидит каждый знакомый с сочинениями Фейербаха или хотя только с общим мировоззрением его. Такой же объективности с беспристрастием будет отличаться и наш критический разбор всего учения Фейербаха о религии и её сущности. Этого мы желаем и об этом мы будем заботиться.

Взгляд Фейербаха заслуживает того, чтобы посвятить ему серьезное внимание. Впрочем, сам по себе он, как будет показано ниже, не имеете никакого научного значения; но в свое время, как мы сказали уже, он пользовался чрезвычайною популярностью, неутраченной еще и теперь. Кто не говорил и не говорит о Фейербахе. Но если взгляд Фейербаха сам по себе ничтожен, то чем объяснить его популярность? Дать ответ на этот вопрос не трудно. Известно, что популярность писателя в значительной степени зависит от его языка и изложения. Новейший материалистический монист – Геккель в своем последнем сочинении – Weltrathsel- откровенно сознается, что многие из его сочинений, написанных строго – научным языком, не нашли себе читателей даже среди людей образованных и интеллигентных. Но те же самые сочинения в простом и популярном изложении расходились в короткое время во множестве экземпляров. В наше время большой спрос предъявляется только на легкое и популярное чтение. Что же касается сочинений Фейербаха, то, – нужно сказать правду, – все они написаны языком живым, простым, общедоступным, а изложение их картинно, даже эффектно. Они читаются легко и с интересом. Взяв в руки книгу Фейербаха, не бросишь её, не дочитав до последней страницы. В этом отношении Фейербах – безбожник немецкий – может поспорить с французским безбожником – Ренаном. После сухих, отвлеченных и туманных сочинений Гегеля и гегельянцев книги Фейербаха были философской новинкой; их могли читать даже люди, питавшие страх перед метафизикой. Но само собой разумеется, что одно указание на простоту и популярность изложения сочинений Фейербаха еще не объясняет популярности и самых воззрений Фейербаха на религию. Необходимо принять во внимание их характер. Фейербах взял под свое покровительство всех атеистов своего времени. Атеизм являет в человеческом духе ненормальное, болезненное и совершенно беспочвенное. Совесть атеиста никогда не можете быть покойна, и она всегда ищет для себя успокоения. Как утопающий хватается за соломенку для своего спасения, так атеист хватается за каждую книжонку, которая обещает ему дать научное оправдание его атеистического настроения. Известно каждому книгопродавцу, как туго расходятся книги религиозного содержания, написанные в духе Божественного откровения (ибо даже не всякий верующий нуждается в научных доказательствах своей веры) и как много изданий в короткое время выдерживают сочинения хотя и легкомысленные, но написанные в лжелиберальном и враждебном богооткровенной религии духе. А между теме атеистическое направление умов, начавшееся еще в XVII и XVIII веках, к временам Фейербаха достигло своего высшего напряжения. Фейербах был выразителем возражений и настроений своих современников и своего времени, а потому он и был модным и самым популярным писателем.

Тем не менее, несмотря на всю свою популярность, учение Фейербаха о религии и её сущности, само по себе, вовсе не заключает тех достоинств истинно-научного свойства, которые давали бы ему право господствовать над умами образованного общества продолжительное время. Несомненно, и сам Фейербах не столько заботился об отысканий истины, сколько о своей собственной популярности. Как ученик Гегеля, он естественно сущность религии полагал только в человекобоготворении; но когда критика, как мы упомянули выше, разъяснила ему, что такая гипотеза совершенно неприложима к объяснение многих видов религии (напр., фетишизма) и что она вовсе не нова и не оригинальна, так как уже Эвгемер и его последователи задолго до P. X. объясняли происхождение религии боготворением людей, он обратился к гипотезе Шлейермахера и натуралистической гипотезе германских материалистов, очевидно, заботясь лишь о своей популярности и не обращая внимания на то, что последние гипотезы во многом противоречат и одна другой и его первоначальному учению о сущности религии вообще, а потому могли быть соединены вместе только механически. В последнем обстоятельстве заключается истинная причина того, что учете Фейербаха о религии и её сущности, как оно изложено в двух его самых популярных сочинениях – „Сущность христианства» и „Сущность религии», – заключает в себе такие непримиримые противоречия, что положительно нет никакой возможности ответить с уверенности на вопрос: в чем, собственно, Фейербах полагает сущность религии вообще?

В самом деле, – в сочинении „Сущность христианства Фейербах утверждает, что религия есть отношение человека к самому себе или к своей субъективной сущности, но только как к сущности другой, что сознание Бога есть само-сознание человека, познание Бога – самопознание человека и.т.д. С этой точки зрения Фейербах последовательно утверждает, что Бог есть объективированная сущность разума, – чистое, совершенное, чуждое недостатков божественное существо есть самосознание рассудка, сознание им своего собственного совершенства. Свобода и независимость – вот мотивы обоготворения разума и вместе происхождения религии. Рассудок (Фейербах не полагает строгого различия между рассудком и разумом) ничего не знает, говорит Файербах, о страданиях сердечных, у него нет никаких страстей, влечений, потребностей, и потому и́Ьт никаких недостатков и слабостей. Чистый человеке рассудка, те люди, которые олицетворяют перед нами, хотя односторонним, за то характеристическим образом сущность рассудка, изъяты от всех мук сердца, страданий, потрясений, которым подвержены люди чувствительные; над ними не может господствовать никакой конечный, т.е., определенный предмет, они не надевают на себя цепей, они свободны. „Не иметь ни в чем нужды и бесстрастностью своею подобиться богам бессмертным, не себя покорять вещам, а вещи покорять себе“, – „все суета“ – эти и подобные им выражения суть мотивы абстрактных людей рассудка. Рассудок, – продолжает Фейербах, – есть существо самостоятельное и независимое. Зависимо и несамостоятельно то, что не имеете никакого рассудка. Человек без разума в то же время есть человеке и без воли. Кто не имеет рассудка, тот позволяет обольщать себя, ослеплять, пользоваться собою другим, как средством. Только тот, кто мыслит, – свободен и самостоятелен. Только посредством своего рассудка человек делает находящихся вне его существа простым средством для своего существования. Если я мыслю, то знаю, что во мне мыслит мое я, а не какая-нибудь другая вещь. Только рассудок есть такое существо, которое все делает предметом своего употребления, сам не делаясь им никогда, – он только есть существо, наслаждающееся самим собою, самодовольствующийся, – абсолютный субъект, который никогда не может быть низведен до степени объекта для другого существа, так как он делает все предметы объектами, предикатами себя самого, он объемлет все вещи, потому что сам не есть вещь, сам свободен от всех вещей. Мышление есть быт в себе и мыслить – значит быть богом. Акт мысли есть свобода бессмертных богов от всех внешних ограничений и необходимостей жизни...

Совершенно иное говорит нам Фейербах в другом своем сочинении – „Сущность религии». Здесь он уже оставляет ту мысль, что чувства свободы и независимости, свойственные только одному разуму, были мотивами происхождения религии или – вернее – мотивами религиозного творчества. Здесь он, как мы видели, проявляется уже совершенно противоположное. „Чувство зависимости в человеке – так начинает он свое сочинение – есть основание религии». Оставляет он здесь уже мысль и о том, что Бог или предмет религии есть объектированный разум человечества – свободный, непостижимый, независимый, неограниченный, всемогущий, вездесущий, вечный, единый и т. д. Здесь Фейербах утверждает уже нечто противное, – именно, – что в религии: человек боготворит будто бы неразумную и слепую, ограниченную и конечную природу. Природа, говорит он, есть первый и первоначальный предмет религии, ибо предмет чувства зависимости в человеке, составляющего основание религии, то, от чего человек зависит и чувствует себя зависимым, есть первоначально не что иное, как природа. Итак, чему же верить из двух противоположных утверждений Фейербаха? Что должно быть признано основанием религии – чувство зависимости или независимости? Что человек боготворит в своей религии – разум или неразумную природу? Если вы прочитали бы только одно сочинение Фейербаха – „Сущность христианства», то, конечно, вы с уверенностью отвечали бы, что Фейербах признает основателя религии чувство свободы и независимости, а предметом религии объявляет человеческий разум. Но вы откажетесь от этого, когда прочитаете другое сочинение его – „Сущность религии», в котором он наоборот утверждает, что основанием религии служит чувство зависимости в человеке, а предметом религии должна быть признана неразумная природа... Конечно, взгляды могут изменяться. При новых данных, при новом освещении предмета люди честные и мыслители добросовестные всегда могут отказаться от своего первоначального, одностороннего мнения об этом предмете, составленного на основании недостаточного количества данных, и высказать новое мнение, более соответствующее истине. Им можно ставить в вину лишь поспешность и скороспелость их первоначальных выводов, но их достоинством является то мужество, с которым они публично в печати отказываются, ради любви к истине, от своих первоначальных заблуждений. Ничто не мешало и Фейербаху изменить свой первоначальный взгляд на религию и её сущность, высказанный в его сочинении „Сущность христианства“. Правда, Фейербах нигде торжественно не отрекается от этого взгляда; но уже одно то обстоятельство, что в сочинении – «Сущность религии», – явившемся в свет позже, Фейербахом высказывается совершенно иной, даже противоположный взгляд, дает, по видимому, право думать, что Фейербах по крайней мере молча, опубликованием второго взгляда отрекся от противоположного ему первого. К сожалению, и таким путем мы не можем спасти чести Фейербаха, как строго- логического мыслителя, неспособного путаться в непримиримых противоречиях, ибо если свое второе сочинение он и начинает словами: „Чувство зависимости в человеке есть основание религии“, то в конце книги (§42) утверждает совершенно противное: «Сущность религии» составляет человеческое высокомерие»... И так, в виду указанных непримиримых противоречий не только в различных, но даже в одном и том же сочинении Фейербаха мы положительно отказываемся ответить на вопрос: в чем, собственно, Фейербах полагал сущность религии: в независимости ли и свободе или в зависимости, – в смирении ли человека и сознании его ничтожества или в высокомерии и гордости, доведшей человека до самообоготворения. По всей вероятности, и сам Фейербах категорически не ответил бы на этот вопрос, не прибегая к каким-либо диалектическим изворотам. Думаем, что, перемешивая в своих сочинениях безусловно непримиримо-противоречивые положения, Фейербах хотел уподобить себя торговцу, который, желая „привлечь покупателей» и приобрести популярность в публике, старается держать в своей лавке самые различные товары: и лопаты, и желтую глину, и хомуты, и гофманские капли, и ваксу, и чай, – что кому потребуется. Такие торговцы встречаются в глухих селениях; но и покупатели у них – нетребовательные, простые сельские крестьяне...

Можно было бы сделать еще одну попытку – спасти честь Фейербаха, как философствующего мыслителя. Некоторые писатели как Шлейермахер, Шиллер, Гете и др., утверждая, что в религии человек преклоняется перед природой, под природой разумеют вселенную, универс, природу вообще. В таком понятии природы, конечно, мыслится и человек, как член её, вместе с его разумом, волей, высшими духовными стремленьями, и потому хотя с натяжками, но можно было бы утверждать, что учение о боготворении универса не противоречить будто бы мысль и о боготворении объектированнаго человеческого разума, как части универса или природы вообще. Но Фейербаха не может защитить даже и такая „деланная» диалектика. В обоих своих сочинениях он ясно противополагает разум человеческой природе внешней, физической. В последнем же своем сочинении („Сущность религии»), утверждая будто бы в основе всякой религии лежит поклонение природе, он под природой разумеет не универс, не вселенную, не природу вообще, а только известные, индивидуальные, конкретные явления природы и именно природы внешней, физической, слепой и неразумной, противоположной человеческому духу.

Вот как, напр., Фейербах объясняет сущность фетишизма или религии на первой ступени ее внешнего и естественного развит. „Известный человек, такой-то народ, такое-то племя, – говорит он, зависит не от природы или земли вообще, но от этой почвы, от этой земли, и – не вообще от воды, а именно от этой воды, от этой реки, от этого источника. Египтянин вне Египта уже не египтянин, индеец – не индеец вне Индии. С полным правом, с тем же самым правом, по которому универсальный человек почитает богом свое универсальное существо, точно также древние, ограниченные духом и телом, привязанные к своей земле народы, полагавшие свое существо не в их человечности, но в том, что они – известный народ, известное племя, поклонялись горам, деревьям, зверям, рекам и источникам своей земли, как божественным существам, ибо вся их жизнь, все существо их основывались ведь только на свойствах их земли, их природы».

Что сказать об этом решении вопроса о сущности и происхождении первоначальной религии? Может ли она удовлетворить даже самого «снисходительного» читателя? По нашему мнению, такое „объяснение» есть возмутительное издевательство и над здравым человеческим разумом, и над историей человечества, и над свидетельством действительной жизни нашего времени! Неужели вы, читатель, можете согласиться с Фейербахом в том, чтобы когда либо человек, хотя бы то и дикарь, не лишившись рассудка, полагал свое существо в той горе, у подошвы которой он устроил свой шалаш, в дереве, которое росло перед его глазами, и „полагая в них свое существо», покланялся им как Богу, т. е., как существу высочайшему, всесовершенному, вечному, неизменяемому, премудрому, всемогущему и т. п.? По Фейербаху, выходит, что древние народы „поклонялись всем горам, деревьям, зверям, рекам и источникам своей земли, как божественным существам». Но ни история, ни грубые языческие верования ничего подобного нам не говорят, очевидно, потому, что ничего подобного не было в действительности. По свидетельству истории и религиозных верований самых грубых язычников, дикари почитали не все горы, деревья и источники своей земли, а только некоторые из них. Чем же объясняется этот выбор различных предметов поклонения? По Фейербаху, такого выбора не могло быть, ибо свою сущность дикарь полагал во всех явлениях окружавшая его мира. По истории, поведете дикаря объясняется проще и естественнее: имея идею Высочайшая Существа, вложенную в самую его духовную природу, он, лишенный непосредственного божественного откровения, по ограниченности и помраченности своего разума, полагал, что это Высочайшее существо, всемогущее, вечное и всесовершенное, живет в известной ему горе, дереве или реке и потому относился к нему с боязнью, почитанием и благоговением не как к самому Божеству, а лишь как к местопребыванием его. Так, напр., по верованию наших языческих предков – славян, в лесу жил будто бы леший, в руках – водяной и русалки, на чердаке изб – домовой; но и наши языческие предки ясно различали лось от лешего, реку от русалок, чердак избы от домового. То же самое нужно сказать и об язычниках вообще. Таким образом, что совершенно необъяснимо по гипотезе Фейербаха, то легко и просто объясняют нам история и самые языческие религиозные верования. Напр., у языческих греков, разумеется, было много рощ, но из них они почитали только одну и по шелесту листьев некоторых деревьев этой рощи старались гадать о будущем. Чем же объяснить это? Отчего греки почитали не все свои рощи и не все находившиеся в них деревья, а только некоторые? У Фейербаха мы не найдем ответа на этот вопрос; ибо, по его учению, греки должны бы „полагать свое существо“ в рощах вообще, а не в некоторых только. Но вполне удовлетворительный ответ на поставленный вопрос мы найдем в самых религиозных верованиях греков, по которым боги обитали не во всех рощах вообще, а только в одной, к которой языческие греки по этой причине и относились с особенным благоговением. Не они виноваты, если впоследствии некоторые недальновидные исследователи это благоговейное отношение к роще, как место пребыванию божества, отожествили с боготворением её.

Столь же легкомысленно объясняет Фейербах и встречаемое у языческих народов почитание некоторых животных. По его объяснениям, человек возвысился над животным состоянием, благодаря именно животным, а не провидение, не помощи сверхъестественных сил, т. е., богов, духов, гениев, ангелов. И когда человек понял это, равно как и то, что лучше дары и способности идут не сверху, а снизу, не от того, что выше его, а от того, что ниже его, не с высоты природы, а из глубины ее, когда он понял, что истинными помощниками его, его ангелами хранителями были именно животные, он и стал почитать животных как своих богов! Этим значением животных для человека, говорит Фейербах, совершенно оправдывается религиозное почитание их: животные были для человека неизбежным, нужным творением, от них зависело его существование, а то, от чего зависит жизнь, быт человека, то для него – Бог!

Когда мы читали это легкомысленное рассуждение немецкого мыслителя, не имевшего недостатка в почитателях и популяризаторах, мы невольно подумали: вот новое непозволительное и преступное издевательство над человеческим разумом! Где Фейербах мог найти основание для своего заключения, что человек боготворил животных за то только, что они стоят ниже его, покорны ему, находятся в служебном отношении к нему? Какой историк, какие верования дикаря говорят нам об этом? Фактических и объективных оснований у Фейербаха не было и даже быть не могло. Приведенное объяснение есть лишь дело его фантазии, – есть его предположение, чуждое даже и формального, логического основания. В самом деле, кто же может допустить, чтобы человек, как разумное существо, признавал высочайшим существом или Богом не то, что выше, но то, что ниже его самого, т. е., самое низшее, по его понятию, мыслил в то же время самым высшим? И заметим, что так думает Фейербах не об отдельном каком либо человеке – исключительном или умалишенном, а обо всем человечестве.

Фейербах утверждает, что люди стали поклоняться животным, как божествам потому именно, что животные нужны им, что люди пользовались их услугами. Но здравая логика требует как-раз противоположного заключения, именно, – что люди потому и не могли признавать животных божествами, что животные ниже их, что животными они пользовались как служебными тварями. Фейербаху известна речь греческого комика Анаксандрида к египтянам; но, к сожалению, он не понял ее смысла. Анаксандрид так говорил египтянам: „В ваше общество я не гожусь; законы и нравы ваши странны: вы молитесь быку, которого я приношу в жертву богам; для вас угорь – великий бог, для меня же он – великое лакомство; вы страшитесь свинины, я же ем ее с удовольствием; вы почитаете собаку, а я бью ее, когда она стащит у меня что-либо съестное; вы сокрушаетесь сердцем, когда кошке не по себе, а я радуюсь и сдираю с нее шкуру; вы придаете какое-то значение землеройке, а я – ровно никакого... Никто не станет спорить, что в этом случае Анаксандрид рассуждал совершенно здраво и разумно; но неужели же кто-либо может серьезно думать вместе с Фейербахом, что в то время во всем тогдашнем мире был только один разумный и здравомыслящи человек – Анаксандрид? Неужели целый египетский народ был лишен здравого смысла и не мог рассуждать так, как рассуждал тогдашний греческий комик? Неужели современные Анаксандриду египтяне не признавали, что животные должны находиться в служебном отношении к человеку? На этот вопрос и сам Фейербах не должен был бы ответить отрицательно, ибо, как мы видели выше, по его идеи, люди потому именно и боготворили животных, что пользовались ими для своих нужд, как служебными тварями. Здесь Фейербах, очевидно вращается в каком-то заколдованном кругу: в § 3-м своего сочинения – „Сущность религии“ он доказывает, что люди потому боготворили животных, что смотрели на них как на нужных им служебных тварей, стоящих ниже человека; в § 38-м того же самого сочинениях, опираясь на приведенную речь Анаксандрида, он доказывает уже противное, – именно, – что разумные люди не должны были бы боготворить животных, потому что они ниже человека, подчинены ему, употребляются по его усмотрению... Из этого круга противореча, конечно, выбраться нельзя, а еще менее можно уяснить себе учением Фейербаха то, каким образом люди стали воздавать различным животным божеские почести. Между тем на основании исторических указаний и свидетельств самых религиозных языческих верований дело объясняется весьма просто. Первоначально язычники вовсе не боготворили животных, а признавали их только носителями божества и притом – не всех вообще животных известного рода, а только некоторых и даже немногих. Соответственно такому верованию они и почитали их. Отожествление какого-либо животного, признанного первоначально носителем божества, с самым божеством могло быть делом уже позднейших поколений, забывших смысл почитания животных, установленный отдаленными предками. С этой точки зрения, очевидно, не представляется уже затруднения объяснить, каким образом египтяне, признавая всех быков служебными тварями, запрягая их в плуг и обрабатывая ими землю, одного из них объявляли Сераписом и воздавали ему божеские почести.

Думаем, что и сам Фейербах ясно видел все научные недостатки натуралистической гипотезы происхождения религии в роде человеческом, и если он, по-видимому, защищает и поддерживает ее в своем рассуждении о сущности религии, то не потому, что был убежден в ее научной состоятельности и истинности, а потому, что держал ее в своей лавочке „для желающих». Такое предположение мы высказываем на том основании, что рядом с натуралистической гипотезою, по которой первоначальным и главным предметом религии, т.е., Богом, признается внешняя, физическая природа и её явления, Фейербах помещает в свою первую гипотезу о боготворении человека, только – не в первоначальном её виде, а, так сказать, в „исправленном и дополненном“ или – во всяком случае – в измененном как мы видели, по учению Фейербаха, изложенному в последней редакции, предметом религии или Богом объявляется уже не объектированный разум человеческий, а объектированное человеческое высокомерие, эгоизм, чувственные желания.

Правда, и в сочинения „Сущность христианства», как мы видели, Фейербах признает чувства и желания человека источником религиозной иллюзии, но только иллюзии христианской, а не религии вообще, сущность которой он полагаете в объективировании человеческого рассудка или разума. Фейербах смотрит на религию как на неразумное и болезненное явление в человеческом духе, – и вот это-то болезненное явление, развиваясь постепенно, в христианстве достигает того пункта, за которым должна последовать смерть. В христианстве, выродившемся из иудейства, говорит он, чувство получает перевес над рассудком, а потому и христианский Бог не есть уже объектированный разум, каким он является для языческих религии и философии, а есть только объектированное чувство – любовь и объектированные эгоистические желания человека, ибо объективированная любовь есть самый грубый эгоизм и утилитаризм. Эгоизм объектировался уже в иудейской религии. Вера в особенный Божий промысел, говорит Фейербах, есть характеристическая вера Буденства, вера в промысел есть вера в чудо, а вера в чудо может быть только там, где природа созерцается как предмет произвола, эгоизма, употребляющего ее для произвольных целей. Вот почему там вода то течет каплями, то сгущается в одну массу, жизнь обращается в змею, вода прилагается в кровь, течет из камня, на одном и том же месте в одно и то же время бывает свет и тьма, солнце то останавливает свое течение, то идет опять. И все эти противоестественности совершаются для блага Израиля, по повелению, конечно, Иеговы, который кроме Израиля не заботится ни о чем, который есть не что иное, как олицетворенное самолюбие израильского народа, исключающее из себя все другие народы, ибо абсолютная нетерпимость есть тайна монотеизма. Греки – продолжает Фейербах – смотрели на природу теоретически, они слышали небесную музыку в гармоническом движение звезд, они видели природу в образе Венеры, восстающей из пены всерождающего океана. Израильтяне, напротив, открывали для природы только свои гастрономическая чувства, только небом своим уразумевали они вкус её, только в наслаждении манною видели они своего Бога. У греков были стремления гуманные, – свободные искусства, философия, израильтянин не возвышался над попечением о хлебе. „Вечером будете есть мясо, а поутру насытитесь хлебом и узнаете, что Я Господь, Бог ваш“ (Исх. 16, 12). „И положил Иаков обет сказав: если Господь Бог будет со мною и сохранить меня в пути сем, в который я иду, и даст мне хлеб есть, и одежду одеться, и я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом» (Быт. 28, 20). Когда семьдесят старейшин взошли с Моисеем на гору, тогда видели они Бога, пили и ели (Исх. 2, 24). Таким образом, легкомысленно иронизирует Фейербах, созерцание высочайшего существа у евреев возбуждало только один аппетит к еде. По объяснению Фейербаха, Иудейский Бог есть самый грубый эгоизм, облеченный в форму религии. Эгоизм, говорит Фейербахе, есть бог, никому не позволяющей оскорблять своих слуг. Эгоизм в существе своем есть единобожие, потому что имеете своей целью только одно – себя самого. Он сосредоточивает, концентрирует человека в самом себе, даете ему твердое начало жизни, но за то теоретически делает его ограниченным потому что заставляет быть равнодушным ко всему, что не относится непосредственно к его собственному благу. Науки и свободные искусства рождаются, говорит Фейербах, из политеизма, потому что политеизм есть открытое для всего, безразличие, изящного и доброго, дружественное чувство, чувство мира универсального. Греки смотрели на обширный мир за тем, чтобы расширить круг своего зрения, Иудеи до сих пор обращают сердце свое во время молитвы к Иерусалиму. Словом: монотеистический эгоизм лишил израильтянина свободных теоретических чувств. Соломон, без сомнения, превосходил мудростью своей всех детей востока и говорил о деревьях от кедра ливанского до иссопа, растущего на стенах, о скотах, птицах, червях и рыбах (В Д. 4. 30 – 34). Но за то он не служил Иегове всем сердцем своим, благоволил к богам чуждым и женам, имел, стало быть, политеистическое чувство и вкус. Чувство политеистическое, повторю опять, есть начало наук и искусств. Для эгоиста неприятно, что удовлетворение его желаний и потребностей условно, что между реальностью и желанием находится целая пропасть. Вот почему, дабы удалить от себя эту иерархичность, он и представляет себя высочайшим существом, таким существом, которое одним простым „я хочу“ творит предмет. От этого-то природа, мир Иудею казались продуктом диктаторского слова, безусловного императорства, волшебного могущества. Евреи возвысились от идолопоклонства к почитанию Бога, т. е., поясняет Фейербах, они возвысились над теоретическими созерцанием природы до созерцания чисто практическая, подчиняющая природу целям одного эгоизма. Христианская религия, по мнению Фейербаха, есть явление еще более позорное и еще более вредное, чем религия Иудейская. Христианская религия, говорит Фейербах, есть та же Иудейская религия, но только очищенная от национального эгоизма. Иудейство есть мирское христианство, а христианство – духовное Иудейство. Если мы отвлечем от самосознания Израиля национальные ограничения, то вместо него у нас будет человек вообще. И христианин действительно объектирует в Боге общечеловеческий эгоизм, общечеловеческую сущность. Христианский Бог есть любовь, исполняющая все наши желания, все потребности нашего сердца, он есть реализованное желание сердца. Бог есть любовь, т.е., чувство есть бог человека. Особенно характеристическое различие христианства от язычества, учит Фейербах, заключается в отношении индивидуума к понятиям, к рассудку к νοδς. Христиан объиндивидуализировали рассудок, язычники делали его существом всеобщим. Для язычников рассудок, понятие были самой сущностью человеческой, а для христиан они стали казаться частью самого человека, для первых поэтому представлялись бессмертными, т. е., божественными – понятиями, род, а для последних – индивидуум, личность, эгоизм. Homo homini Deus est! Но отвергнув понятие, род, ограничение, христианство стало проповедовать безграничную свободу или – что тоже – безграничный эгоизм, не стесняющийся ни семью, ни обществом, ни далее всей земной жизнью. Ему не нужна ни наука, ни образование, ни любовь женщины, отца, детей, ни собственная воля, ни даже собственное тело, собственная жизнь на земле. С водворением христианства исчезла идея рода и вместе с нею значение родовой жизни. Высказанное нами раньше положение, что христианство не имеет у себя начала образования, говорит Фейербах, получает теперь новое подтверждение. Там, где человек непосредственно отожествляет род с индивидуумом и это отожествление считает своим высочайшим существом, своим богом, где, следовательно, идея человечества является ему как идея божества, там уничтожается потребность образования, человек все имеет в себе, все в своем Боге, стадо быть не чувствуете никакой потребности восполнять себя другим человеком, представителем рода, потребности, на которой единственно и основывается побуждение к образованию. Христианский Бог есть абсолютная субъективность, субъективность, отрешенная от мира, премирная, освобожденная от Mamepiu, от родовой жизни и вместе с тем от половых различий. Поэтому, говорит Фейербах, отречение от Mipa, материи, родовой жизни есть существенная цель христиан. И эта цель чувственным образом реализируется в монашестве, которое есть сильнейшее выражениe беспредельного эгоизма, т. е., самой сущности христианства.

Так рассуждает Фейербах в своем сочинении „Сущность христианства“. По его учению, изложенному здесь, сущность язычества состоит в боготворении объектированного человеческого разума, сущность христианства – в боготворении объектированного человеческого чувства, эгоизма и эгоистических желаний. В другом своем сочинении – позднейшем – „Сущность религии“ – он уже значительно видоизменяет свое первоначальное учение и то, что он раньше считал только сущностью христианства, теперь объявляет сущностью религии вообще. О томе, что сущность языческих религий состоит в боготворении объектированного разума, здесь уже нет речи. Здесь Фейербах говорит только об объектированных эгоистических чувственных желаниях человека.

Такое изменение гипотезы, изложенной первоначально в сочинение Фейербаха – «Сущность христианства», по нашему мнению, не улучшаете, а ухудшаете дело. Вопрос о религии, ее сущности и происхождение здесь не только не разрешается, а еще более запутывается. Кажется, что излагая свою гипотезу, Фейербахе имел в виду не действительно существование или существующие реалии в человеческом роде, а нечто самоизмышленное и – измышленное именно с целью унизить достоинство человека как существа свободно – разумного.

Когда в своем сочинении „Сущность христианства“ Фейербах хотел уверить своих читателей в том, что в религии Бог есть не что иное, как объектированный разум человеческий, он изо всех сил старался о том, чтобы разум или рассудок человека возвысит на счет сердца и воли, рассудок, говорил Фейербах, есть сущность, все устанавливающая, все обусловливающая и все посредствующая, все поставляющая во взаимной связи и зависимости, потому что сам он есть сущность непосредственная, безусловная, имеющая сама в себе свою цель и основание и спрашивающая об основании всех вещей. Рассудок есть критерий всякой реальности; выше всемогущества стоит высшее могущество разума, выше существа божественного – сущность рассудка. Рассудок есть ens realissimum, всереальнейшая сущность древних онтогеологий; рассудок есть сущность самостоятельная и независимая; рассудок есть сущность бесконечная, он – источник истины, а его единство есть единство Божие. Противоположным началом в душе человека должно быть признано сердце, как источник чувств и желаний. Из него вытекают и к нему сходятся все наши душевные страдания, страсти, чувственные похоти и влечения, все потребности, слабости и недостатки человека. Когда сердце достигает господства над разумом, оно лишает его хладнокровия, необходимого для постижения истины, помрачает его и толкает на ложный путь: в этом случае человек представляет себе меры не в его истинном свете, а в таком, какого желает сердце. Вот почему у людей чувствительных с подавлением рассудка открывается широкий путь для самой разнузданной фантазии или воображения. Как сила желаний, сердце не стесняет себя никаким временем, оно хочет безусловного, мгновенная исполнения. Отсюда-то и происходить, что каждая религия наполнена чудесами: лишь явилось желание, – тот час же – готово и чудо; для разума же чудо лишено смысла, немыслимо. Так как основание христианской религии составляют наши грубо-эгоистические желания, то, по учению Фейербаха, было только в порядке вещей, когда христианство закончило свое существование кровопролитиями крестовых походов, инквизицией, преследованием еретиков, борьбой со светской властью, одним словом – нетерпимостью и фанатизмом.

Учение Фейербаха о религии, помимо того, что заключаешь в себе указанный выше, странные для философа, самопротиворечия, настолько шатко, ложно и тенденциозно, что, собственно говоря, оно даже и не нуждается в подробном опровержении. Нам кажется, что достаточно было бы только изложить его обстоятельно и правдиво, – и всякий благоразумный и беспристрастный читатель скажет: „Нет, Фейербах не разрушил вопрос о сущности религии, а только запутал его; да не о действительной религии он и говорит, если только не намеренно искажает ее!“

Начнем с обсуждения частных положений. Христианство, говорит Фейербах, – отвергло понятие, род, общее и ничего не знает кроме индивидуума, отдельной личности. Правда ли это? – Нет, это ложь для всякого очевидная. Скорее нужно сказать почти противное: не уничтожая индивидуума и высоко ценя личность каждого человека, христианство в то же время не уничтожает и общего или рода и даже требует постоянного, хотя и добровольного подчинения частного общему, индивидуально родовому. Зерно христианской нравственной жизни заключается в заповеди Христа о самоотречении: „Если кто хочет идти за Мною, пусть отвергается себя, и возьмет крест свой и следует за Мною́». Какой смысл заключает в себе эта заповедь, как не подчинение частного общему? Этой заповедью общее не уничтожается, а возвышается, значение же его усиливается. Христос основал Церковь, общество верующих, вручил ей все средства спасения частных людей и суд над ними: если согрешит против тебя брате твой и не послушает твоих частных обличений, объяви об Нем Церкви! Что это как не возвышениe общего и подчинение ему частного? Христос требует от Своих последователей любви к ближнему, даже ко врагам; существенный признак христианской любви – жертва: а потому, по учению Спасителя, христианин должен быть готов не только на жертвы, но и на самопожертвование: для блага других он должен пожертвовать даже и душу свою. Ап. Павел высказывал готовность пожертвовать за своих братьев – Иудеев даже своим вечным блаженством. Значить, нельзя сказать, что христиане жертвуют только своими земными благами, которые они, „по беспредельности своего эгоизма», презирают. Фейербах указывает на христианское монашество в доказательство той мысли, что христианство знает только индивидуум, а не род или общее, так как монашество будто бы есть „сильнейшее выражение беспредельного эгоизма в христианстве». Но монашество именно представляет нагляднейшее доказательство того, что в христианстве частное или индивидуальное подчиняется общему и родовому, ибо монах, чтобы принадлежать к обществу, отказывается от всего индивидуального, частного и исключительного, отказывается не только от своего имущества, но даже от собственной воли.

Клевещет Фейербах на христианство и в том случае, когда утверждает, будто бы христианство презираете брак и семью. Каждому известно, что христианство, признающее „брак честным и ложе нескверным», не только не презирает брака, но, в сравнении со всеми другими религиями, возвышаете и освящаете его. Сам Христос объявил, что в христианстве брак должен быть нерасторжим. Ап. Павел, называющий христианскую семью „домашнею церковью“, выяснил все нравственное значение брака. По христианскому учению брак установлен самим Богом и есть таинство, в котором верующим преподается особенная благодать или – что тоже – спасительная сила Божия. Если девство в христианстве ставится выше супружества, то именно потому, что в нем общее предпочитается частному. Христианство одобряете девство и Господе, а не эгоистическое. Если старый холостяк не хочет вступать в брак только потому, что боится беспокойства от семьи, не хочет жертвовать своим трудом, собой детям, – такого эгоистического безбрачия христианство не одобряет потому именно, что оно эгоистично; но если сын отказывается от вступления в брак и семейных радостей ради поддержания семьи своего умершего отца, ради своих меньших братьев и сестер, то такое девство выше супружества, потому что с ним соединяется жертва, любовь к ближнему, победа над грубо – чувственным эгоизмом, предпочтение общего частному.

Фейербах далее утверждает, что христианство враждебно науке, просвещение и умственному образованию, что науки и искусства процветают только там, где религия носит форму политеизма, а не монотеизма. Таким образом по Фейербаху выходит, что науки, искусства, технические усовершенствования, литература и философия, прогресс и цивилизация нашли для себя роскошную и удобную почву не среди христианских европейцев, а среди австралийских дикарей, бразильских индейцев, канадских гуронов, сурикозов, армутикозов, азиатских и цейлонских ведов, африканских кафров и зулусов! Нужно ли приводить какие-либо доказательства в опровержение столь странного и нелепого утверждения Фейербаха? Кто же, не утратив здравого смысла, может не видеть, что в самой сущности христианства уже заключаются начала духовного просвещения, науки, образования, ибо оно есть „свет миру“, „путь, истина и жизнь“, что оно и существует в мире для того, чтобы свидетельствовать об истине. Оно постоянно заповедует „возгреват в себе дар Божий“, знать твердое основание веры, „испытывать писания“, укреплять свою веру во Христа рассмотрением Его дел, свидетельствующих о Его Божественном посольстве. Ясно, что христианство не отвергает, а даже рекомендует чисто научный, апологетически, рациональный метод исследования и в делах самой веры, в области бытия вышечувственного, сверхъестественного. Тот, Кто любил Самого Себя называть по преимуществу учителем, а своих последователей учениками, не может быть противником ни учения, ни науки. Если вы обратитесь к истории, – и она скажет вам, что христианство повсюду несло за собою грамотность, книги, науку, народное просвещение и благословляло труды ученых.

Нам справедливо могут сделать упрек, что мы теряем напрасно время, доказывая то, что очевидно и ясно для каждого. Этот упрек имеет для себя полное основание; но мы и не имели в виду, собственно говоря, того, чтобы доказывать всем известной истины, т. е., – что христианство не возвышает индивидуума на счет рода, не презирает семьи, не враждует против науки. Мы хотели только показать, с каким тенденциозным мыслителем, в лице Фейербаха, нам приходится иметь дело. И мы думаем, что достигли своей цели. Фейербах, действительно, тенденциозен, как немногие из его единомышленников. Самою очевидною истиною, самою несомненною действительностью он жертвует своему наперед усвоенному школьно-философскому мировоззрению; ради его именно он готов утверждать, что снег черен, лед горяч, железо – жидкость. Пример и доказательство приведены выше. Усвоив наперед совершенно ложную мысль, будто бы сущность религии вообще и христианства в частности составляет эгоизм, он и начинает уверять своих читателей, что христианство знает только личность и уничтожает род, презирает семью ради индивидуума, уничтожило самые начала образования, науки, искусства. Ослепленный своим школьно-философским, односторонним ложным и тенденциозным мировоззрением, он, под его давлением, принимает вымысел фантазии за реальные факты, иллюзию – за действительность. К сожалению, Фейербах остается таким во всех своих сочинениях и во всех своих выводах.

Как мы видели, Фейербах объявляет, что сущность религии состоит в обоготворении человека, потому что представления о Боге люди выражают человекообразно, по аналогии с собой. В этом антропоморфизме он усматривает не простые и случайные образы представления, а самую сущность представляемого Божества, потому что, по его ложному и тенденциозному учению, субъект и предикат тожественны, между подлежащим и сказуемым он не признает никакого различия. Каким человек представляет себе Бога, таков Бог и есть для него. Говорить о Боге самом в себе, по его мнению, значит отрицать самое бытие Божие и проповедовать атеизм – безбожье и безверие. Здесь Фейербах, очевидно, стоит на том пункте, на котором учение – Гегеля соприкасается с грубым материализмом. С одной стороны он проповедует безусловный или абсолютный субъективизм вместе с его тожеством законов бытия и мышление как предмет мыслится или представляется таков он и есть на самом деле; с другой стороны, отожествляя предикаты предмета (по неточному выражение Фейербаха – „субъекта»), Фейербах, очевидно, усвояет поверхностный способ исследования, встречающейся только у сенсуалистов и материалистов, ничего не желающих знать о сущности вещи или о вещи самой в себе и отожествляющих сущность вещей с явлениями их. Но ни то, ни другое положение не может быть названо научным и верным. Если бы вещи были eceida такими, какими они нам представляются, то мы никогда не могли бы ошибаться в своем представлении о них и у всех людей представления были бы одинаковы; различие мнений было бы невозможно. Но действительность говорит нам часто противное: представления о вещах не только бывают различны у различных людей, но часто мы сами должны изменять свои первоначальные представления о предметах. В этом изменении представлен менее верных на более верные состоит и самая сущность нашего научного образования и умственного развитая. Еще менее истинно и научно утверждение материалистов, что вещь сама в себе и ее явления тожественны, что каким является предмет, таков он и есть сам в себе. Неверно и основанное на этом положение Фейербаха, что назвать вещь саму в cебе непостижимой или непознаваемой значит – отрицать самое бытие, восставать против неё. Как известно, как, величайший критический философ, с которым по глубине мысли и строгости логики нельзя и сравнивать Фейербаха, утверждал, что вещь сама, в себе – Ding an sicli – непознаваема; но он был слишком далек от того, чтобы вместе с тем отрицать и ее объективное бытие. По его учению, вещь сама в себе должна остаться для нас навсегда неизвестным Х-ом; но однако же этот X не перестает существовать от того, что он недоступен для нашего познания. Для Фейербаха необходимо было утверждать противное лишь для оправдания своего предвзятого и тенденциозного школьно-философского учения. Ему нужно было это для того, чтобы вещь саму в себе или – что то же – сущность вещи объявить тожественною с ее предикатами, а сущность религии с такими образными представленьями или формами антропоморфизма, в которых человек мыслит главный предмет религии – Бога. Но нетрудно доказать, как легкомысленно и ненаучно это утверждение. Вы видите, и напр., серую лошадь: по Фейербаху вы должны утверждать, что серая шерсть и есть самая сущность лошади, ибо цвет шерсти есть предикат виденной вами лошади, а предикат будто бы тожествен с самою сущностью предмета. Нелепость такого положения, без сомнения, сознавал и сам Фейербах, как это видно из его дальнейшего поведения. Ему хотелось, во что бы то ни стало, объявить антропоморфизм самою сущностью религии, чтобы этим подтвердить свое предвзятое положение, что в религии человек боготворить самого себя как человека вообще (в язычестве) и как индивидуума (в христианстве); но многие предикаты Божества даже и он не мог отнести к антропоморфизму, как, напр., самосущность, вечность, неизменяемость, всемогущество и т. д. Что же он делает? – Без всякого основания он их выкидывает за борт религии. «Эти предикаты, говорит он, суть предикаты метафизическое (?), но они служат для религии только внешним пунктом (?) соединения (чего? – неизвестно); они не суть характеристические определения религии. Только предикаты личные определяют сущность религии, в них только божественное существо служить предметом поклонения. Таковы предикаты, – что Бог, напр., лицо, что Он – Отец людей, святой, благой, милосердый». Но так ли это в действительности? Не только не так, а как раз наоборот. Если мы обратимся к верованиям действительно существовавших или существующих религий, то мы увидим, что предикаты Божества, которые Фейербах называет личными (вернее было бы назвать их моральными), свойственны только очень немногим религиям, если тольконе одной богооткровенной религии, – по крайней мере, учете, что Бог есть Отец людей (не по сотворению их, а по отношению к ним) возвещено лишь христианством; а так называемые общие предикаты Божества (самосущность, абсолютность, вечность, независимость, неизменяемость, первопричинность, всемогущество, вездеприсутствие) наоборот свойственны всем, вообще религиям, а потому и должны быть названы не метафизическими, а в собственном смысле религиозными и характеристическими для каждой религии. Фейербаху самому известно возражение американского дикаря христианскому миссионеру: «ты молишься Богу, Который был распят на кресте и умер; а я поклоняюсь солнцу, которое живет вечно". Из этих слов Фейербах мог бы вывести естественно и вполне логично вытекающее заключение, что, по убежденно этого дикаря, вечность есть самый существенный предикат Божества и самый необходимый момент в определении религии.

Вообще нужно сказать, что гипотеза Фейербаха, как фантастическая в самой сущности своей, встречает для себя самое решительное опровержение в верованиях действительно существовавших или существующих религии. Так, напр. Фейербах утверждаете, что сущность религии состоит в антропоморфизме; но все так называемые естественные, не богооткровенные или языческие религии ничего подобного не знают. Дикарь боготворить солнце, луну и звезды. Он считает их живыми существами, – молится и поклоняется им, как божествам. Но он не представляет их существами человекообразными; они для него остаются светилами небесными. Если же есть и были многочисленные религии, не имеющие следов антропоморфизма, то ясно, что антропоморфизм не только не есть сущность религии, но даже не есть и существенная форма религиозного представления. Прекрасное рассуждение по этому предмету мы встречаем у В. Д. Кудрявцева. «Если обратим внимание на всю совокупность существующих проявлений религиозного сознания, говорит он, то легко заметим, что так называемый антропоморфизм вовсе не составляет существенной, тем более исключительной формы религии. На низших ступенях религии и мы видим не одно только представленье Божества под формою совершенного человека, но не менее распространенное почитание его под видом неодушевленных предметов природы (фетишизм), светил небесных (саббеизм), животных (зоолятpия). Мы видим, далее, сравнительно высшие формы религиозного сознания, где Божество отожествляется с силами и явлениями неодушевленной природы, напр., в религиях персидской, египетской. Если здесь и являются антропоморфические представления, то они служат не для изображения Божества, как идеального человека, но для символического обозначения сил неодушевленной природы. Фантазия в человеческих чертах, очевидно, думает выразить здесь не человека в его идеальном совершенстве, но силы природы, не имеющие ничего общего с человеком; так, напр., в религии Египта олицетворяются в виде человекообразных богов и богинь отвлеченные понятия духа и материи, пространства и времени, эмпирические представления солнца, луны, небесного свода, реки Нила и пр. Все эти формы религиозного сознания решительно необяснимы с точки зрения Фейербаха: какое отношение к чувственно-эгоистические, стремлениям нашего я и к идеализации нашего собственного существа может иметь, напр., пространство или время солнце или луна, тьма или свет? Очевидно, что в религиозных стремлениях, внешним покровом которых служат эти представления, человек ищет не себя самого, а чего-то такого, что кажется ему высшим его самого».

Когда человек хочет наглядно и живо представить себе или другим какой либо предмет, он употребляет для этого образы, подобия, сравнения и аналогии. Самыми ясными и живыми образами он находит те, которые заимствуются из его собственной жизни и деятельности. Эти черты он иногда переносить даже и на неодушевленные предметы.

«Скажи мне, ветка Палестины»...

»О чем шумит зеленый лес»?

«Что, зеленый лес, призадумался?

"Дело это говорит само за себя» (фраза Фейербаха). «Солнце выглянуло из-за облаков» и т. п. Неужели же кто либо может утверждать, как это следовало бы с точки зрения Фейербаха, что в антропоморфизме состоит сущность многих предметов неодушевленных? Дело в том, что человеческий язык не настолько богат, чтобы в нем были вполне соответствующие слова не только для обозначения свойств высочайшего существа, но даже явлений духовной жизни человека, вследствие чего синонимы, образы, аналогии, аллегории оказываются безусловно необходимыми. Они заимствуются часто из области физической природы для определения явлений психических; мы говорим, напр., горячее сердце, пылкое воображение, острый ум, каменное сердце, кремень-человек, мягкий характер и т. д. Что же после этого удивительного если человек, сознавая себя наивысшим существом среди творений, и пользуется свойствами человеческого существа как образами для наглядного представления свойств Существа Высочайшего – Бога?

Далее, нельзя не заметить, что Фейербах, рассуждая о сущности религии и предлагая свою гипотезу для объяснения ее происхождения, говорит ведь собственно не о действительной религии, а о чем-то таком, чего в действительности не существует и никогда не существовало. «Теория Фейербаха, говорит В. Д. Кудрявцев, служит ясным примером, до какой степени самоуничижения и насмешки над самим собою может дойти человеческий разум, как скоро он отвергнет истину бытия высочайшего творческого разума. Религия есть не что иное, как иллюзия, плод фантазии и эгоизма. Но эта иллюзия, в действительности, есть явление, принадлежащее всем векам, всем народам, на всех ступенях развитая; это – иллюзия не только младенческого возраста человечества, но множества умов крепких и зрелых, мыслителей, считавшихся передовыми вождями человечества на пути умственной жизни; это – иллюзия не только испорченных эгоистов, но людей высокой нравственной чистоты н самоотвержения; эта иллюзия является нам, наконец, великою всемирно-историческою силою, изменившею судьбы царств и народов. Что же после всего этого подумать о человеке, о его разуме, его достоинстве, когда одним из главных руководительных начал его жизни являлся и является пустой вымысел его испорченного сердца и необузданного воображения? Что подумать о лучших представителях человечества в области знания и жизни? Почитать религию, самое существенное, самое дорогое для человека сокровище – иллюзией, не значить ли признавать весь род человеческий одержимым хроническим сумасшествием? Потому что, чем, как не сумасшествием должно назвать то состояние души, когда человек считает реально существующими вне себя предметами образы, созданные его собственною фантазией и постоянно вплетает эти образы во все отношения своей жизни? Фейербах начинает свою известную книгу «О сущности христианства» словами: «религия основывается на существенном отличии человека от животных, звери не имеют никакой религии»; но не будет ли самою жестокою насмешкою над этим отличием, когда оно будет состоять в том, чтобы признавать недействительное действительным, ложь и мечту истиною? Вообще трудно и представить меньше уважения к человечеству, человеческому разуму и истории, чем то, какое высказывается в понятии Фейербаха о сущности религии. В сравнении с этим понятием, даже те воззрения на нее, которые представляли ее вымыслом жрецов или законодателей, несмотря на их легкомысленность и шаткость, имеют несравненно больше достоинства. Пусть религия будет вымыслом отдельных лиц; все-таки это будет вымысел сколько-нибудь разумный и достойный человеческого ума; при нем имелась в виду какая-нибудь общественная польза, например, утверждение нравственности, законов, по крайней мере, хотя личная польза тех, которые изобрели религию: и в этом последнем случае она служила бы хотя образчиком изобретательности человеческого ума, как всякий хитрый и удачный вымысел. Но религия Фейербаха – это вымысел бессмысленный, бесцельный, бесполезный, свидетельствующий не об уме человека, а объего безумии. Не смотря на измеряемый тысячелетьями возраст, человек представляется жалким, безумным существом, не имеющим смысла и умственного здоровья даже настолько, чтобы разубедиться в реальности видений своей расстроенной фантазии.

Желая доказать, что людям естественно было, так сказать, «выдумать Бога» и человекообразно, в форме антропоморфизма, представлять его себе, Фейербах, как мы видели, ссылается на «птичьего бога», уверяя своих читателей, что птицы представляли бы себе Бога существом крылатым, если бы Бог мог быть предметом для них. Этот пример совершенно ничего не выесняете и он более, чем неуместен. Сам Фейербах в своем сочинении утверждаете как неподлежащее сомнению положение, что религию человек существенно отличается от всех животных и что религии нет не только у птиц, но и у слонов. А как представляли бы птицы своего бога, если бы могли представлять его, т. е., если бы имели религию (безумное предположение), рассуждать об этом значите – болтать по-пустому. В этом случае Фейербах, очевидно, только повторяет чужие слова. Еще задолго до P. X. Ксенофан сказал:

«Люди себе представляют, будто бы боги родились,

«Что нашу одежду они, наш голос и образ имеют;

«Но если бы львы и быки получили такие же руки,

«Могли бы ими писать и делать, что делают люди,

«То лошадь и бык идею богов по себе б выражали

«И тело богам придавали, какое сами имеют».

Как мы видели, Фейербах двоится в своем мнении относительно того, в чем собственно нужно полагать сущность религии: то он утверждаете, что главным предметом почитания в религии служит внешняя природа, от которой человек чувствует себя всецело зависимым, то на место природы он ставит человека вообще, уверяя, что в религии человек покланяется самому себе, но только как другому существу. Из этих двух почти противоположных и противоречивых мнении первого мы касаться не будем, так как, излагая так называемую натуралистическую гипотезу о сущности и происхождении религии, мы с очевидностью доказали, что внешняя природа не могла быть первоначальными предметом почитания в религии и что даже в самые мрачные времена языческого заблуждения люди, почитая явления и силы природы, признавали их существами живыми, т. е., покланялись более, чем простым явлениям и силам природы. Теперь мы остановим свое внимание только на втором мнении Фейербаха о сущности религии. В религии – говорит Фейербах – человек боготворить себя, но только как другое существо; следовательно, сущность религии составляет человеческое самолюбие. Христианство будто бы наилучшим образом подтверждаете это мнение. Христианский Бог, по словам Фейербаха, есть воплощение человеческого эгоизма и самолюбия! Что сказать на это? Наглое издевательство Фейербаха над религией вообще и христианскою религией в частности не столько возмущает, сколько поражает нас. Можно подумать, что мы имеем дело с человеком душевнобольным, находящимся не в здравом уме и потому выдающим свои иллюзии за действительность. Когда лжец нагло лжете, тогда поражаешься не тому, что он вообще лжете, а тому, как он может так нахально лгать, интересуешься уже не тем, что он говорит, а тем, как обяснить его собственное поведете.

Сущность каждой, даже естественной и несовершенной религии состоит в борьбе с человеческим самолюбием и отрицанием, по крайней мере, грубого проявления эгоизма. Каждая религия требуете от человека жертв и подвигов. Но в особенности это нужно сказать о религии богооткровенной христианской. Христианство в учении о нравственности есть безусловное отрицание эгоизма и самолюбия. Эгоист, может быть христианином разве только по имени. Первое требование к человеку, желающему быть христианином, состоит в отрицании эгоизма и уничтожении его. Если ты хочешь быть Моим последователем, говорит Христос, отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мною. Отвержение себя есть совершенное отрицание и уничтожение эгоизма; следование за Христом есть безусловное подчинение себя и своей воли воле Христа. Кто же этого не знаете? Только христианину, чуждому всяких эгоистических стремлений и побуждений можете быть понятна и заповедь Христа, повелевающая любить врогов, благословлять проклинающих, благотворить ненавидящим, молиться за обижающих и гонящих, душу свою полагать за ближних, терпеливо и безропотно переносить обиды. Это нравственное учение христианства находится в тесной и генетической связи с догматическим. По учению христианскому, Бог есть любовь. Все Его действия вытекают из любви и объясняются только любовью. Он так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Никто не скажет, что это учение о Боге, о любви, об отрицании и уничтожении эгоизма нами измышлено и навязано христианству. А если так, то мы совершенно отказываемся понять и уяснить себе с психологической точки зрения, как Фейербах открыто в своих напечатанных сочинениях мог утверждать противное и мог уверять своих читателей, что христианство есть сильнейшее выражение грубо-чувственного эгоизма!... Если не предполагать в поведении Фейербаха ничего дурного, пошлого и безнравственного, то необходимо прийти к заключению, что не человечество, а один Фейербах находился в том психически – ненормальном состоянии, когда пустую иллюзию и праздный вымысел необузданной фантазии принимают за реальную действительность. Нельзя же допустить, чтобы, проповедуя свою гипотезу о сущности религии вообще и христианской в частности, Фейербах серьезно мог думать, что его читателями будут такие только простецы, которые даже никогда не читали ни одного Евангелия и ничего не слыхали о христианстве! Во всяком случае поведете Фейербаха может служить одним из бесчисленных доказательств того, до какой степени утраты здравого смысла, добросовестности исследования и ясного понимания действительности может дойти человек, ослепленный предвзятым и тенденциозным школьно-философским учешем!

Полную научную несостоятельность гипотезы Фейербаха о сущности религии люди благоразумные и ученые беспристрастные обнаружили уже тот-час после её появления на свет. Из русских писателей весьма основательное опровержение её предложил уже В. Д. Кудрявцева более двадцати лет тому назад. Вот что читаем мы у него: «Даже в самых низших и грубых своих видах, религия всегда более или менее требует отречения от чувственности, господства над страстями, пожертвовать своим эгоистическим я и его стремлением в пользу обязанностей и требований, которые налагаются от имени Существа высочайшего. Религия всегда является как нечто стесняющее, ограничивающее чувственные желания и стремления, узами высшего закона. Чем выше религия, тем яснее и выразительнее высказывается характеристическая ее черта, по отношению к чувству личному и нашему эгоистическому я, это – требование самоотвержения, самопожертвования, пожертвования самыми дорогими личными желаниями, требованиями, наслаждениями, во имя высших религиозных интересов. Человек приносить в жертву Божеству самые ценные и лучшие вещи своей собственности, ограничивает удовлетворение своих естественных потребностей, подвергает себя лишениям, чувствительным для организма, жертвует даже иногда жизнью близких себе и собственною, чтобы угодить Богу. Удовлетворение ли это эгоистических и чувственных потребностей? Не говорим о высочайшей и совершеннейшей религии – христианской, которая требует не внешних только и вещественных жертв, но полного самоотречения, которая повелевает отвергнуться себя, возненавидеть и погубить свое греховное, эгоистическое я, чтобы найти истинную жизнь и блаженство в Боге путем креста и страданий. Не видим ли здесь совершенной противоположности эгоизму и чувственно-эгоистическим стремлениям, думающим найти свое удовлетворение в мечтательной сфере религиозных вымыслов?»

Не менее основательно опровергли учете Фейербаха о сущности религии и многие западно-европейские ученые, не только богословы – протестантские и католические, но и философские мыслители и притом – даже из лагеря близко-родственного новейшим проповедникам материализма и позитивизма. В виду это мы положительно недоумеваем, каким образом еще в наше время могут появляться единомышленники и почитатели Фейербаха, решающиеся защищать его учение о сущности религии. Их, без сомнения, может порождать только неверие и тенденциозная враждебность к Божественному Откровенно. Ведь защищать учение Фейербаха о сущности религии может только тот, кто намеренно закрыл глаза, чтобы не видеть истины, и для кого может представлять интерес теория без приложения ее к реальной действительности!

Полагая сущность религии в эгоизме и самолюбии человека, Фейербах обявляет источником ее наши «низшие, чувственные, противонравственные, грубо-эгоистические стремления», а богов, как главный предмет религии, называет «объективированными желаниями людей». Человек, говорит он, не может летать, как птица, а желает он этого, – вот он и выдумывает себе бога, летающего лучше птицы. – После сказанного о том, что сущность религии не может быть полагаема в эгоизме или самолюбии, если мы имеем в виду не измышленную и фантастическую, а действительно существовавшие или существующие религии, само собою оказывается совершенно несостоятельным и только – что приведенное предположение Фейербаха о том, будто бы источником религии вообще служат наши низшие, чувственные, противонравственные, грубо-эгоистические стремления и желания. Но в виду того, что Фейербах очень много посвятил внимания и времени на доказательства этого странного предположения и придает ему особенное значение в своей гипотезе, мы несколько ближе коснемся его. Прежде всего нас поражает то внутреннее противоречие, в котором и здесь запутался Фейербах, но которого он даже как бы не замечает. С одной стороны он утверждает, что самая сущность религии состоит в антропоморфизме, с другой стороны он доказывает, что та же самая сущность той же самой религии состоит уже будто бы в объектировании грубочувственных и эгоистических желаний человека. Но при логической последовательности мысли то и другое одновременно утверждать нельзя, не противореча самому себе. По предположение Фейербаха, человек измыслить своею фантазию быте Высочайшего существа вследствие недовольства собою и своею ограниченностью: он не может летать, как птица; он не может все знать, он не может все сделать, он не может жить вечно; а ему хотелось бы и летать, как летает птица, и быть всемогущим, всеведущим, неизменяемым и вечным. И вот его фантазия, чтобы вполне удовлетворить его, создает образ такого существа, которое летает даже без крыльев, которое никогда не умирает, все знает и все может сделать. Таким образом, по Фейербаху, человеческая фантазия создала образ Высочайшего существа, которого в действительности нет, но в котором она объективировала все то, чего недостает человеку, но что человек желал бы иметь. Но если в образе Высочайшего существа объективировано все то, чего нет у человека и чего у него и быть не может, то как же можно утверждать, не противореча самому себе, что сущность религии состоит в антропоморфизме или – что то же – что в религии человек боготворить самого себя, покланяется себе, человеку, но только как другому существу?

Гипотеза Фейербаха о сущности и происхождении религии своим предположением имеет такое безумие, которое не только несвойственно духовно-разумной природе всего человечества, но которое не может быть мыслимо даже и у отдельных лиц. Сумасшедшие способны принять фантастические образы за действительное осуществление их желаний, – почему они и признаются душевно-больными людьми. Но сумасшествие – явление до некоторой степени понятное: сумасшедший ошибается только в пункте своего помешательства; но ход мыслей у него с формальной стороны целесообразен; ему захотелось, напр., быть испанским королем, – и он достигает этой цели в области своей фантазии, принимая измышленное за действительное. По гипотезе Фейербаха, все человечество даже в формальном отношении действуете безумнее сумасшедшего, измышляя своего бога, ибо действует совершенно нецелесообразно. Допустим, что у человека явилось безумное желание – летать, как летает птица; это желание, имеющее своим объектом человека, как желание эгоистическое, в своем исполнении должно стать и целью его стремлений. Но так как желание это безумное, ибо оно неосуществимо в действительности, то естественно предположить, что человек, подобно сумасшедшему, должен был бы вообразить себя летающим, как птица; между тем, по Фейербаху, он считаете себя вполне удовлетворенным, измыслив третье мнимое существо, летающее будто бы лучше самой птицы, т. е., фантаз1я пошла даже дальше того, чего от нее требовал человек и чего он, собственно, желал. Теперь спрашивается: какая же польза человеку, что он измыслил третье существо летающее даже лучше, чем он желал? Ведь желание его было эгоистично; он сам желал летать, как птица; следовательно, его желание в религиозном вымысле не было удовлетворено; фантазия создала нечто такое чего он, будучи грубым эгоистом, не только не желал, но и не мог желать. Да и какой смысл был бы в том, чтобы человек измышлял третье существо, в котором он мог бы видеть исполненными свои заветные, но эгоистические желания? Такой вымысел противоречил бы самой сущности эгоизма, который рядом с собою не терпит существования даже подобных себе. Но допустим (чего однако же и допускать нельзя), что человек считаете себя удовлетворенным, когда он видит, что его желание, имевшие целью только его самого, осуществились в ком либо другом, вне его. Зачем же было бы человеку и в этом случае измышлять своего фантастического бога, когда он на каждом шагу в действительности видит множество птиц летающих именно так, как он сам хотел бы летать? Ясно, что с психологической точки зрения гипотеза Фейербаха оказывается не только не основательною, но и бессмысленною.

Проверим еще эту странную гипотезу с действительно существовавшими и существующими религиями. Персидская или Зороастрова религия знает не только доброго бога – Ормузда, но и злого, столь же могущественного – Агромана или Аримана (ʽΑρεɩμάυος) – этого «убивающего духа», «полного смерти», под властно которого находится еще целое полчище злых духов – злобное, всеразрушающее, многочисленное воинство. Неужели же кто либо вместе с Фейербахом решится утверждать, что и в этом абсолютно злом боге и его воинстве человек олицетворил себя самого и поклоняется себе, но только как другому существу? Подобное предположение составляло бы психологическую аномалию. Злые люди всегда были (после грехопадения прародителей) и будут; но идеала зла или идеального зла быть не может. При всей извращенности нравственной природы человека, какою мы находим ее в действительности, в ней оставлены и семена добра, и притом в таком количестве, что человек не может обратиться в существо абсолютно злое. Самый закоренелый преступник не скажет нам, что он больше любит зло, чем добро, – и ни для кого не закрыть совершенно путь к исправлению и раскаянию. Чем живее и полнее изображается пред нами зло творческою фантазией поэта или художника, чем конкретнее оно выражается в действительности, чем оно противнее и отвратительнее для нас; в этом виде оно решительно отталкивает от себя человека. Зло может являться искусительным, т. е., может привлекать нас к себе только тогда, когда мы не узнаем его, когда оно является пред нами в форме добра и обманывает нас. Но мы приходим от него в ужас, когда нам его обнажают и показывают его таким, каково оно в действительности. Вот почему идеала зла даже и быть не может. Между тем не одна только персидская религия знает злого бога и злых духов. В большей или меньшей степени идее эта свойственна всем религиям вообще. И в древних Ведах есть свой злой бог, удерживающей даже и имя персидского бога вместе с его характеристическими свойствами и особенностями. Что же касается религии многих дикарей, еще ныне обитающих на земном шаре, то у них представленье о злом боге если не вытеснило совершенно, то значительно затемнило даже идею Бога доброго. Впрочем, мы уверены, что никто из людей, а в том числе и сам Фейербах, не захочет увидеть своего идеала даже в дьяволе, о котором нам говорит Божественное Откровение, и никто не скажет, что в лице дьявола человек преклоняется пред самим собою, но только – как пред другим существом.

Наконец, нельзя не отметить еще одного ложного пункта в учении Фейербаха о сущности религии, ложь которого особенно ясно обнаруживается при поверке гипотезы нашего философа по учении действительно существовавших или существующих религий. Как мы видели, Фейербах утверждает, что каждое религиозное учение есть не что иное как система наших объектированных желаний. Последователи Фейербаха придают такое важное значение этому положению, что даже прямо утверждают (напр., Штраус): не будь у человека никаких желаний, он не знал бы никаких богов и не имел бы никакой религий. Но так ли это? Действительно ли в религии человек находит объектированными свои желания й заветные стремления? И: исчерпывается ли этим сущность религии и ее содержание?

Предположение Фейербаха и его последователей могло бы показаться более или менее правдоподобным, если бы в религии шла речь только о том, что приятно человеку: о вечном блаженстве по ту сторону гроба (и притом в смысле рая Могометова), о милости и благости Божьей, о сверхестественной и всесильной помощи человеку в борьбе с земными скорбями и т. п. Но ведь каждая религия учит об аде, тартаре, месте вечных и ужасаемых мучений; неужели же кто-либо станет утверждать, что такие ужасные, невыразимые и бесконечные страдания и мучения грешников по ту сторону гроба, на которые указывает нам даже христианская религия, суть заветные желания и всегдашние стремления людей? Людям благочестивым, т. е., религиозным, о которых в данном случае и должна именно идти речь, как показывает опыт, и умирать бывает страшно в виду предстоящих вечных страданий за гробом; как же можно говорить, что эти страдания суть их желания, т. е., то, к чему они будто бы только и стремились? Еще Бекон совершенно справедливо заметил, что бьтие Божие отрицают обыкновенно те люди, которым было бы выгодно, если бы Бога не было. И действительно, опыт показывает, что большинство людей живет так, что как будто бы совершенно ничего не знает о бытии Божием; заповеди Божии для них как бы не существуют; люди всегда нарушают их, поступая против их требований; заповеди Божии «не тяжки» только для немногих. При таком положении дела только в насмешку над грешниками (а таковы все люди) можно утверждать, что религия с её требованиями или заповедями содержит лишь объектированные желания людей, ибо эти желания, т.е. заповеди религии, для большинства людей оказываются совсем нежелательными и лишь с большим трудом осуществимыми. Таким образом действительность вынуждает нас сказать совершенно противоположное тому, что утверждает Фейербах, а именно, что в религии люди (по крайней мере, значительное большинство людей) не только не находят объектированными своих желаний, а наоборот – многие требования религии они признают противными своим желаниям. Правда, есть немного людей – религиозных, любящих закон Божий и с радостно выполняющих его требования, но 1) таких людей – немного, а 2) таких людей сам Фейербах признает исключениями, людьми ненормальными; для того, чтобы „исправить» и этих людей, обратив их в неверующих и безбожных, как большинство, Фейербах и написал ведь свою книгу. Говоря это, мы вовсе не иронизируем и не шутим, Фейербах в своих «Чтениях», которые во множестве экземпляров рукописного и литографированного русского перевода еще и теперь бродят у нас по рукам, открыто заявил, что борьбу с религией и уничтожение последней он поставит целью всей своей жизни и своих трудов с тем, чтобы молельщиков обратит в людей трудящихся, болезненных фантазеров в здравомыслящих, празднолюбцев в полезных членов общества. Как будто бы верующие и благочестивые христиане – ничего не делающие лентяи и вредные члены общества! К счастью человечества, поставленная Фейербахом цель оказалась не вполне осуществимою; ибо не только она сама, а и средства, употребленные для её осуществления т.е. самое учени Фейербаха о сущности религии, людьми здравомыслящими были признаны безусловно ложными и неоправдываемыми действительности. Фейербаху поверили только действительно фантазеры и те грубо чувственные и в нравственном отношении не безупречные люди, которым, как сказал великий английский мыслитель, было бы выгодно, если бы не было Бога!