Сестры после закрытия монастыря

Из упоминавшихся в послужных списках послушниц успела принять полный постриг до закрытия монастыря Анна Иванова, ставшая монахиней Анатолией. Она поселилась вместе с Вассой Громовой в селе Новом (Свердлове) на Волге, в Тверской области, в доме Вассы. Многие монахини стали жить в окрестных селах и деревнях – на квартирах, у родственников или в своих домах, кто имел. Сестры не теряли связи друг с другом, со своими духовными отцами. Мы мало знаем об их наставниках, известно лишь, что, когда еще монастырь не был закрыт, там бывали иеромонахи Пешношского монастыря, находившегося в Дмитровском уезде. Фотографии игумена Ксенофонта (Чернышова, впоследствии схиархимандрита Онуфрия), иеродиакона Никандра (впоследствии иеромонаха) хранились у игумении Олимпиады.

Первая «безбожная» пятилетка (так ее и называли в газетах) сопровождалась новой волной репрессий.

По следам дела 1929 года о поджоге, по которому была осуждена игумения Олимпиада, весной 1931 года были арестованы по обвинению в антисоветской агитации:

Анастасия Павловна Шишкова,

Ксения Илларионовна Дьячкова,

Наталья Алексеевна Мамонтова.

Предполагался также арест Прасковьи Поликарповны Сафоновой и ее тетки, Евдокии Тимофеевны Сафоновой (монахини Евпраксии), но они уехали и были арестованы позднее. Очевидно, на них было заведено отдельное дело.

Следственные дела не найдены. Копия обвинительного заключения по обвинению Шишковой, Дьячковой и Мамонтовой содержится в деле Шишковой и сестер Сафоновых 1937 года.

Из обвинительного заключения:

Из-за антисоветской агитации монахинь «в прошлом имело место массовое выступление женщин против представителей местной власти и поджог 1929 г. с целью классовой мести у председателя сельсовета сенного сарая. Из этих же данных усматривалось, что означенную агитацию ведут проживающие по деревням после ликвидации Акатовского монастыря и лжеартели монашки... Допрошенные в качестве обвиняемых Шишкова А.П., Дьячкова К.И., Мамонтова Н.А. виновными себя в антисоветской деятельности и агитации не признали и показали, что они действительно состояли членами монашеской лжеартели».

В деле А.П. Шишковой 1937 года указано, что в 1931 году она была осуждена на три года ссылки условно. Очевидно, такой же приговор был вынесен и остальным.

ГАРФ. Ф.10035. Оп. 2. Д. П-60406. Т. 2.

В марте 1931 года было начато громкое дело, по которому было осуждено 57 человек (среди них начальник Гефсиманского скита игумен Израиль, лаврские и зосимовские иеромонахи, сергиевопосадские священники), девять из них были приговорены к расстрелу – в их числе преподобномученик иеромонах Макарий (Моржов), келейник старца Алексия Зосимовского. Общее обвинение для всех – «участие в антисоветской группировке церковников в Загорском, Сходненском и Клинском районах Московской области».

Из акатовских монахинь были арестованы:

Ольга Поликарповна Сафонова, 42 года, до ареста служила в церкви села Демьяново (полтора километра от Клина) псаломщицей, жила в церковной сторожке. Воспитывалась в Акатовском монастыре с десятилетнего возраста и оставалась там до его закрытия. В антисоветской и антиколхозной агитации не признала себя виновной: «...с монашками встречалась в Скорбященской церкви, вели беседы как духовные сестры, политические вопросы не обсуждали. Я лично убеждена в том, что власть постоянная, послана также Богом для испытания, после чего придет антихрист. До конца испытания должны терпеть, но этого я никому из крестьян не говорила».

Марфа Никитична Гарнова, 47 лет, до ареста служила в церкви села Петровского. В монастыре с 1896 года до закрытия, занималась стежкой одеял. Виновной себя не признала. «Я считаю, что советская власть послана нам за наши грехи. Я как христианка думаю, но точно утверждать не могу, что советская власть по признакам своего безбожия, возможно, и является царством антихриста». Вместе с Гарновой была арестована Мария Пономарева, но отпущена.

Алевтина Степановна Маурина, из крестьян Вологодской губернии, 35 лет, неграмотная, проживала в селе Елгузино, занималась стежкой одеял. Сначала не признает себя виновной, но под нажимом следователя, после месяца тюремного заключения, признает, однако заявляет: «показать по делу ничего не могу».

Александра Степановна Страхова, из крестьян Московской губернии, 42 года, неграмотная, в монастыре с 1910 года до закрытия. В селе Елгузине жила в своем доме вместе с Мауриной, стегали одеяла и изготавливали туфли. Виновной себя в антисоветской агитации не признает: «из монашек, кроме матери Иннокентии (Николаевой, монахини Алексеевского монастыря. – А.В.), к нам никто не ходил... о делах мирских мы ничего не говорили». Но одну неожиданную для следователя вину монахиня все же признала: «Виновной себя признаю в том, что считаю, что советская власть послана нам за наши грехи, а я, как истинная христианка, безбожную власть не признаю и молиться за нее не могу».

Екатерина Егоровна Виноградова, из крестьян Московской губернии, 43 года, служила при церкви в селе Введенском. В монастыре с 1912 по 1925 год. Виновной себя не признала: «связи ни с какими монашками не имела, жила одиноко».

Фекла Андреевна Патрикеева, из крестьян (?) Московской губернии, 40 лет, в монастыре с 1911 по 1925 год, сторожиха церкви села Введенского. Виновной себя не признала, но от своего монашеского прошлого отреклась: «Не знаю, за что меня арестовали. Я никакого отношения к монашкам не имею, сама ушла из монастыря. Нигде ничего не говорила и не хочу отвечать за то, что натворили монашки, которые объедались с попами за счет таких, как я».

Александра Петровна Карелина, из крестьян Московской губернии, 43 года, проживала в селе Малощапово Клинского сельсовета, занималась стеганием одеял, в монастыре с 1906 года до закрытия. Виновной себя не признала.

Как свидетель по этому делу была привлечена Зоя Алексеевна Мегалинская, из крестьян Костромской губернии, 34 года, казначей Скорбященской церкви в Клину, с шестилетнего возраста воспитывалась в Акатовском монастыре и жила в нем до 1927 года. Она дала пространные показания, оговорив других монахинь, священников, а также иеромонахов Иннокентия и Мелхиседека (Зосимовой пустыни), у которых, по-видимому, духовно окормлялись некоторые акатовские сестры, в «злейшей агитации»²¹. Сообщает, что иеромонах Иннокентий (жил в Москве за Крестовской заставой) поддерживает связь с епископами Серафимом (Звездинским) и Арсением (Жадановским). Церкви, которые посещали в Москве акатовские монахини – Воздвижения на Воздвиженке и [свят. Николая] на Ильинке – «непоминающие», «связаны с Ленинградом»²².

Все монахини были осуждены на пять лет лагерей, а Зоя Мегалинская продолжила свою работу в церкви в качестве казначея и вскоре стала старостой.

В том же 1931 же году были арестованы, по воспоминаниям родственников, – следственное дело не найдено – Евдокия Владимировна Добрякова, монахиня Анатолия (Анна Терентьевна Иванова), Васса Петровна Громова и осуждены также на пять лет ссылки в Казахстан. Евдокия и Васса оказались вместе в Актюбинске, там они выращивали кроликов на каком-то государственном предприятии. Кролики у них дохли, и они готовились к тому, что их за это посадят. Сейчас мало кто помнит об этой малоудачной затее советских чиновников, призванной «разрешить проблему обеспечения населения мясом». Разведение кроликов навязывалось людям, не имевшим никаких знаний в этой отрасли. Кролики закупались за границей безграмотными и равнодушными чиновниками, иногда оказывалось, например, что все купленные особи одного пола, и проч. Вопиющая бесхозяйственность, несмотря на известные успехи, была присуща советской власти с самого начала и до конца, и никакие кары и даже расстрелы не могли исправить порочность экономической системы, порождавшей безразличие людей к «народной собственности».

Монахиня Анатолия отбывала ссылку в Караганде. Многие высланные в Казахстан в 1931 году на пять лет были освобождены досрочно. Освободившись, Евдокия прежде всего поехала к монахине Анатолии, чтобы помочь ей. Весной или летом 1935 года они вернулись в село Новое.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. П-37124.

В мае 1931 года в селах Теплово и Покровское-Жуково Новопетровского района Московской области были арестованы акатовские монахини Мамонтова Марфа Ивановна, из крестьян Московской губернии, 54 года, 18 лет жила в монастыре и Безукладшина Анна Антоновна, из крестьян Вологодской губернии, 56 лет, проведшая в монашестве 30 лет. Обе неграмотные. Вместе с ними по делу проходила и монахиня московского Головинского монастыря Евдокия Николаевна Лобанова (54 года, с 14 лет в монастыре), служившая псаломщицей в церкви.

Из обвинительного заключения: В селах Теплово и Покровское-Жуково «монашки... сумели себе завоевать авторитет посредством умелого подхода к крестьянам. Пользуясь этим авторитетом, они... ходили к многим крестьянам под видом каких-либо надобностей, как-то: носили крестьянам для скота пищевые отбросы, к некоторым крестьянам ходили помогать в полевых работах, в силу чего среди крестьян слыли трудолюбивыми и богобоязненными. Пользуясь уважением среди отсталого населения, монашки проводили среди крестьян беседы, направленные против предстоящих кампаний в деревне...»

В предъявленном им обвинении – антисоветская агитация – виновными себя не признали. Приговорены к пяти годам ссылки в Казахстан.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. П-76236.

В начале июня 1931 года по обвинению в антисоветской и антиколхозной агитации арестованы акатовские монахини:

Татьяна Егоровна Куликова, из крестьян Вологодской губернии, 60 лет, неграмотная (в послужных списках есть Куликова Татьяна Петровна – по-видимому, она же), в монастыре с 20-летнего возраста жила 37 лет до закрытия, потом проживала на квартире в деревне Коренки Солнечногорского района Московской области, работала на полях крестьян, нянчила детей.

Два лжесвидетеля почти слово в слово, под диктовку следователя, показывают одно и то же: «лишена избирательных прав, проживает на неизвестные средства, есть слухи, что у последней много иного имущества, занимается агитацией среди женщин по сбору ценностей на церкву, а также разыскивает попов для служения в церкви... ездят женщины под видом заказать себе туфли... живет замкнуто. С ней живут монахини Манькова, Степаненкова, Круглова, они вместе работают на полях крестьян».

Домашнее изготовление туфель было распространенным занятием еще до революции, и многие монахини владели этим ремеслом. Слова «ездят женщины под видом заказать себе туфли» повторяются в показаниях несколько раз и в других свидетельствах имеют идейное заключение: «что является тормозом в деле проведения мероприятий партии и советской власти, как-то: коллективизации и т. д.»

Виновной себя в антисоветской агитации не признала.

Ксения Яковлевна Степаненкова (Степаненко, упомянута в послужных списках), из казаков Черниговской губернии, 60 лет, неграмотная, пришла в монастырь в возрасте 21 года, жила в нем 35 лет, потом проживала в деревне Коренки с монахиней Татьяной Куликовой.

Виновной себя не признала. «Иногда к нам в дом приходят другие монашки в гости из окрестных деревень».

Показания лжесвидетелей, кроме приведенных выше: «пользуется большим влиянием через свою религиозность среди женщин... имеет связь с монашеством других районов... религиозна, в церкви не пропускает ни одного обряда».

Такие же обвинения повторяются и против других монахинь.

Антонида Павловна Ефимова, из мещан города Москвы, 43 года, проживала в деревне Хохлово Солнечногорского района Московской области. «В 1918 году пошла в монастырь Акатово... потому что была знакома с монашками, они меня пригласили туда посмотреть, где и осталась. В 1922 году вышла из монастыря и поселилась жить в деревне Хохлово вместе с монашкой Мешалкиной, которая имела в деревне Хохлово свой дом. Иногда из других районов заходят в гости монашенки... Кулаков у нас нет, есть одни середняки. Вообще все селение пойдет в колхоз, когда на этом будет настаивать власть, а так в колхоз не пойдут».

Виновной себя не признала.

Вера Егоровна Мешалкина, из крестьян Московской губернии, 55 лет, неграмотная, поступила в монастырь 20-ти лет, прожила там 20 лет [до 1922 года], «после чего поселилась в деревне Хохлово в своем доме... Помогает мне в работе и вместе живет монашенка Ефимова... В колхоз пойду тогда, когда заставят идти всю деревню, а так в колхоз не пойду».

Не признала себя виновной.

Мария Васильевна Круглова, из крестьян Владимирской губернии, 50 лет, в монастыре с 20-летнего возраста, прожила там 27 лет. После закрытия монастыря поселилась в деревне Коренки, работала на полях крестьян.

Виновной в антисоветской агитации себя не признала.

Но у Марии Кругловой есть и особенная вина: «Есть слухи, что последняя занимается писанием икон, а также читает Посалтыри о умерших и что за работу берет не деньгами, а хлебом и другими с/х продуктами».

Мария Тихоновна Манькова, из крестьян Московской губернии, 60 лет, в монастыре с 20-летнего возраста прожила 35 лет, потом поселилась в деревне Коренки.

«Живу на то только, что заработаю у местных крестьян своим трудом. Иногда приходят ко мне подруги монашки из близлежащих деревень».

Виновной себя не признала.

Мария Ивановна Колобашкина, из крестьян Московской губернии, 37 лет, жила в монастыре в 1923 – 1927 годах, после закрытия поселилась в деревне Соскино в своем доме.

«Я не против советской власти, она мне дала строевой лес... Я религиозна, в церковь хожу часто... Кто меня в монастырь сагитировал пойти, сказать не хочу и не могу... Я не агитирую против колхоза. Меня не заставляют идти в колхоз, а заставят, тогда пойду. Также все наши крестьяне пойдут в колхоз только тогда, когда их заставят».

Виновной себя не признала.

Интересно отметить, что против монахинь лжесвидетельствуют исключительно мужчины, преимущественно молодые, до 35 лет, по одному-два лжесвидетеля на каждую – женщины еще не достигли на этом поприще малопочетного равенства.

По этому же делу были арестованы и восемь монахинь Казанского Головинского монастыря в Москве, проживавшие в Солнечногорском районе.

Из обвинительного заключения: «Монашенки при деревне Коренки... связаны между собой, действовали сплоченно с духовенством, влияя на население для отравления церковных обрядов, разыскивают и приглашают из разных новых мест попов, где таковых в церквях нет. У монашенок на квартире всегда происходят большие сборища женщин, которых монашки обрабатывают для подрывной работы против мероприятий партии и Соввласти».

Обвиняемые «виновными себя не признали, но уличаются свидетельскими показаниями».

Допрошенные по делу в качестве свидетелей (11 фамилий) в конце мая, до арестов, показали:

«Монашенки вели активную подрывную работу против всех мероприятий партии и Соввласти, агитируя: “Коммунизм и коллективизация – путь к анархисту (антихристу – следователь явно не различал значения этих слов, имея грамотность, судя по написанным им протоколам допросов, на уровне одного- трех классов сельской школы. – А.В.), нищете, погибели всего народа»... Своим призывом предлагают встать под защиту церкви и бога...»

Все монахини приговорены к высылке в Казахстан на пять лет.

Кроме того, ОПТУ ходатайствовало перед президиумом ЦИК СССР о конфискации домов, построек и скота осужденных монахинь. Антонида Ефимова (ошибочно включена в список вместо Веры Мешалкиной – проглядели из-за множества работы) и Мария Колобашкина должны были лишиться своего хозяйства.

В 1937 году в селе Новом была повторно арестована Евдокия Добрякова. Как и Васса Громова, она пришла в монастырь еще до революции и, очевидно, была в числе 107 послушниц, находившихся в 1917 году «на испытании». В селе Новом работала в столовой. Следственное дело не найдено. Обвинение, по-видимому, было стандартным: антисоветская агитация. Но сама Евдокия не сомневалась, что настоящей причиной ареста был ее отказ дать свою монашескую одежду для кощунственного представления в клубе. Осуждена на десять лет лагерей.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. П-28262.

По этому делу были арестованы шесть акатовских монахинь, которым было предъявлено обвинение в антисоветской и антиколхозной агитации, а также в связи с «монашкой Ивановой» (игуменией Олимпиадой).

Первой 13 ноября была арестована, по доносу, уже известная нам Зоя Мегалинская (р. 1891 г.), которая в это время была старостой Скорбященской церкви в Клину. Доносчики, трое мужчин, сообщили (или сочинили), что она «говорила на базаре по поводу расстрела троцкистов», и донесли, что она «ездила к попам» и собирала деньги для ссыльных священников. По ее показаниям, до конца месяца были выписаны справки на арест еще пяти монахинь.

Из протокола допроса Зои Мегалинской 15 ноября:

«Всех нас, бывших монашек и послушниц... объединяет бывшая игуменья бывшего Акатьевского монастыря Иванова Вера, с. Новое (местожительство игуменьи) следует считать центром, объединяющим всех бывших монашек Акатьевского монастыря. Оттуда, от игуменьи монашки получают соответствующие наставления... Игуменья Иванова иногда рассылает монашкам... письма утешительного содержания, в этих письмах она просит прежде всего оказывать ей материальную поддержку... Она благодарит нас за содержание ее, просит помнить о ней, не забывать, что мы монашки, терпеть все лишения и мучения сейчас на советской земле. При этом она, ссылаясь на “учение» Христа, пишет, что он терпел не такие лишения и преследования, а мы люди грешные, должны подражать ему. “Помните его учение и пропагандируйте его в народе, и тем более теперь, в это тяжелое наступившее время гонения на христиан»... Она просит эти письма тут же уничтожать, так как боится, что это может создать неприятности... Помогают ей все монашки, особенно или больше всех Пономарева Мария и Белова Анна, они собирают среди верующих, главным образом среди женщин, деньги и продукты, возят ей, от нее получают письма с благодарностью и просвирки...

Все мы активно участвовали и участвуем до сих пор в церковной службе, ведем разговоры с верующими о помощи и содержании церкви, стремимся как можно больше привлечь верующих в церковь и объединить их вокруг церкви, при этом, как я знаю, наиболее активную религиозную агитацию проводят среди верующих Рогозина Варвара Ивановна, что я вам говорила о ней выше, и Ерофеева Пелагея, с ними я наиболее часто была связана и могла наблюдать поэтому лучше за их активностью».

Помимо арестованных, Зоя Мегалинская называет имена монахинь:

Анна Белова,

Нина Белова и Степанида Громова (возвратилась из ссылки 6 месяцев назад), работает на Высоковской ткацкой фабрике,

Дарья Белотелова (вернулась два года назад из ссылки) и Анна Челобитчикова в селе Щапово служат при церкви,

Матрена (фамилия неизвестна, вернулась из ссылки два года тому назад), служит при церкви в селе Георгия на Озере,

Варвара Ивановна Рогозина (выселена за стокилометровую зону от Москвы), часто появляется в Клину.

Сообщает она также, что «в селе Новое (на Волге) Калининской области проживает бывшая настоятельница монастыря Акатово Иванова Вера Марковна (дочь бывшего крупного купца), вернулась из ссылки три года тому назад, нигде не работает, проживает на средства бывших монашек», и что там же живут еще три монахини: Василиса Громова, Анна Иванова и Евдокия (фамилию не помнит), все три находились в ссылке (ошибочно считает, что вместе с игуменией) и вернулись примерно два года назад.

Были арестованы не все названные монахини, а только пять. По какому принципу производился отбор, а также какие устные характеристики, не вошедшие в протокол, давала им Мегалинская, мы не знаем, но возможно, просто для выполнения плана (ибо и это советское учреждение имело свой план) такого числа было достаточно.

В Клину были арестованы служившая в Скорбященской церкви уборщицей Пелагея Акимовна Ерофеева, 66 лет, неграмотная, из крестьян Московской губернии, в монастыре 37 лет, с начала до его роспуска, и сторожиха этой же церкви Васса Васильевна Грязнова, из крестьян Московской губернии, в монастыре 12 лет, 49 лет, неграмотная, отбывшая ссылку в Казахстане.

В селе Введенском – Мария Акимовна Алексеева, 63 года, из крестьян Московской губернии, уборщица церкви; в 1931 году – ссылка на 5 лет в Казахстан по статье 58–10.

В селе Петровском Мария Яковлевна Пономарева, 59 лет, из крестьян Вологодской губернии, в монастыре жила 27 лет вместе с сестрой Анной (Анна Яковлевна Пономарева – мантийная монахиня Аглаида, упоминается в послужных списках), уборщица церкви.

В селе Селинском Евдокия Александровна Седова, из крестьян Владимирской губернии, 56 лет, неграмотная, в монастыре до 1927 года, уборщица церкви.

Хотя в протоколах допросов отражено, что все обвиняемые не признали себя виновными в антисоветской агитации, а только подтвердили, что как верующие, говорили с верующими же людьми о религии, Седовой, Ерофеевой и Грязновой в заключительном обвинении приписано признание вины, Алексеева и Пономарева, не признавшие вины, «уличаются показаниями... Мегалинской». Сама же Мегалинская, «будучи допрошена в качестве обвиняемой, виновной себя... в к/р выступлениях не признала, но уличается показаниями ряда свидетелей, признала себя виновной в том, что была как монашка нелегально связана с бывшей настоятельницей бывшего Акатьевского монастыря Ивановой, поддерживая с ней личную связь, получая от нее письма, в которых Иванова требовала от них пропагандировать в народе “учение» Христа (следователю нравилось писать имя Божие с маленькой буквы. – А.В.), что они делали, т. е. они признали, что они своей целью привлекали (то есть имели своей целью привлекать. – А.В.) через агитацию в народе больше верующих».

Теперь, в разгар «ежовщины», получить ссылку вместо лагерей или расстрела было бы счастьем. Зоя Мегалинская не облегчила своей участи «сотрудничеством со следствием» – она, как и Мария Алексеева, была осуждена на десять лет заключения в концлагерь, а остальные оговоренные ею сестры – на восемь лет. Но нельзя думать, как, возможно, казалось в то время осужденным монахиням, что, если бы не предательство Зои, они были бы освобождены. Нет, вина их, в том числе и малодушной Зои, перед новой властью была очевидная и великая – они были православными христианками, не пожелавшими в угоду властям предержащим отступиться от веры.

В 1939 году, находясь в Амурском лагере, в Хабаровске, Зоя Мегалинская, считая приговор несправедливым, направила жалобу на имя народного комиссара внутренних дел Берия с просьбой пересмотреть дело (написана не ее рукой, ею подписано), в которой говорилось: «Поскольку я сирота от бедных крестьян, то для Вас понятно, что и в монастыре я не жила, а существовала, никакими привилегиями не пользовалась, а наоборот, подвергалась эксплоатации исключительно на черной тяжелой работе. Таким образом я влачила свое жалкое существование до роспуска монастыря... Я убеждена, что нахожусь в лагере только потому, что имела несчастье быть монашкой». Подобная жалоба была кем- то сочинена и от имени неграмотной Вассы. В ней, между прочим, сообщалось и о том, что следователь предлагал Вассе отказаться от веры и «опубликовать об этом в печати», обещая за это освободить, но она предпочла остаться верующей.

Разжалобить нового главу НКВД монашкам не удалось. Действительно, с приходом Берия под флагом «восстановления социалистической законности» многие следственные дела были прекращены, десятки тысяч заключенных амнистированы, но идеологический враг – Православная Церковь – не подлежал амнистии.

Почему не была тогда же арестована игумения Олимпиада, когда сестер обвиняли в связях с нею? Возможно, за ней собирались последить, чтобы выявить других приезжавших к ней монахинь. Но смена начальства в НКВД и затем начавшаяся война отвлекли внимание от старицы игумении, и наводившие на людей ужас «органы» больше не трогали ее.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. У-18752.

Мы уже упоминали ранее Ксению Зайцеву, одну из молодых девушек, принятых в монастырь в начале двадцатых годов. Она и до прихода в Акатов не раз ходила на богомолье в Пешношский монастырь и имела там духовных наставников. Ее духовный отец иеромонах Никандр (Никонов) числился на ее иждивении и проживал вместе с ней.

Ксения Павловна Зайцева, 36 лет (р. в 1902 году), из крестьян Московской губернии, в монастыре с 1922 по 1927 год, до ареста жила в поселке Жаворонки, работала на дому (клеила конверты).

Доносчица (квартирная хозяйка) сообщила, что она «ходит по поселку Жаворонки и ведет контрреволюционные разговоры в отношении Соввласти и высмеивает вождей партии и при этом наносит оскорбление по адресу тт. Сталина и Ленина... она просила всех молиться Богу и крестить детей».

К тому же одна арестованная ранее дивеевская монахиня оговорила себя и некоторых знакомых ей верующих в «антисоветской деятельности», которая выразилась в том, что они возмущались между собой гонениями на Церковь, вспоминали пророчества об антихристе и говорили: «Вот это время и пришло... Касаясь колхозов, мы говорили, что колхозы это есть крепостное право... В отношении выпущенного советским правительством нового займа мы говорили: советская власть только и знает, что насиловать крестьян...»

Вместе с Ксенией Зайцевой был арестован и иеромонах Никандр (Никитин), которого она называла своим родственником. По справке Жаворонковского поселкового совета, выданной следователю, вместе с Зайцевой «прописан Никитин Никон Никитьевич, бывший аэромонах». (Прогресс шагнул вперед, аэропланы всем стали известны, а иеромонахи сделались экзотикой. В анкетах обвиняемых «аэромонах» иногда встречается в графе «профессия».)

Зайцева признает, что говорила о гонениях на верующих и что «при царской власти жили лучше, религия была в почете», обвинения же в других антисоветских высказываниях отрицает.

На очной ставке с доносчицей 14 мая 1938 года она заявила: «виновной себя в том, что высказывала антисоветские взгляды, не признаю... разговоры среди населения никогда не вела, за исключением одного случая, который был летом 1937 года около церкви, где были женщины... и Никонов, и все мы высказывали, что в Священном Писании было писано, что скоро придет антихрист и разгонит всех православных, вот видите, пришло то время, антихристы коммунисты и поломали все монастыри, и церкви поломали и разорили всю Россию...»

По решению Особого Совещания при НКВД Ксения Зайцева приговорена к пяти годам концлагеря и в сентябре 1938 года направлена в Сиблаг.

Следствие велось в Звенигороде. В 1940 году три сотрудника звенигородского отделения милиции были приговорены к лишению свободы за фальсификацию дел. В связи с этим пересматривались сфабрикованные ими следственные дела, в том числе и дело Ксении Зайцевой. Заключение эксперта гласило: «Принимая во внимание, что а/с деятельность Зайцевой показаниями свидетелей подтверждается и учитывая ее соц. прошлое, руководствуясь приказом НКВД и Прокурора СССР... полагал бы решение Особого Совещания при НКВД СССР от 9/\ЛН-38 г. об осуждении Зайцевой К.П. на 5 лет ИТЛ оставить в силе, дело сдать в архив».

На вторую половину 1937-го и 1938 год приходится пик беззаконных репрессий и наибольшее число расстрелов. К настоящему времени выявлено пять следственных дел в отношении акатовских монахинь, завершившихся смертным приговором.

Вот перед нами дело, в котором отразился трагический разлад в семье, то неизбежное разделение на «овец и козлищ», своих Богу и чужих, о котором говорил Господь, – дело сестер Сафоновых и Анастасии Шишковой.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 21061.

Сестры Сафоновы, Прасковья Поликарповна (р. 28 октября 1883 года) и Ольга Поликарповна (р. в 1887 году), воспитывались в монастыре под надзором тетки, рясофорной монахини Евдокии Сафоновой (в полном постриге Евпраксии), хотя у них были родители и они жили не бедно. Сначала, в десятилетнем возрасте, была взята старшая, Прасковья, потом, также десяти лет, и Ольга – очевидно, девочки сами просились в монастырь. Там они обучились грамоте, окончили трехлетнюю школу. Прасковья оказалось способной к певческому послушанию и стала певчей. После закрытия Акатовского монастыря она, вместе с сестрой и теткой, поселилась у родных в деревне Тиликтине, недалеко от Акатова, и вскоре, с их помощью, сестры построили себе отдельный дом, жили своим хозяйством. Прасковья оставалась певчей – возможно, в бывшей монастырской церкви, которая просуществовала еще несколько лет как приходская, или в другом селе. Ольга устроилась в 1930 году в церковь села Демьяново под Клином псаломщицей («исполняла должность жаломщика», в написании следователя), где она и была арестована в 1931 году.

В том же году, по другому делу, но по тому же стандартному обвинению в антисоветской агитации должны были быть арестованы также монахиня Евпраксия и Прасковья Сафонова – вместе с Шишковой, Дьячковой и Мамонтовой. Их не оказалось на месте в день ареста, и, как отмечено в выписке, они были арестованы позднее. Следственным делом мы не располагаем, но из анкеты Шишковой известно, что тогда она была приговорена условно к трем годам ссылки. Возможно, Сафоновы после ареста были отпущены, а может быть, ареста все-таки не было, и в деле просто ложная отписка для начальства. Во всяком случае, в анкете Прасковьи Сафоновой о предыдущем аресте не говорится.

Ольга вернулась из Соловецкого лагеря в 1933 году и снова стала жить с сестрой и теткой. Теперь сестры нигде не служили, занимались своим хозяйством, брали заказы на стегание одеял, а тетке монахине Евпраксии было уже семьдесят лет. Ходили ли они в своих монашеских подрясниках (игумения Олимпиада и монахиня Анатолия до смерти всегда носили монашескую одежду), мы не знаем. Но монахиня и в мирской одежде – монахиня, у нее «не такое» выражение лица, «живет замкнуто», молчит-молчит, да вдруг и скажет что-нибудь о Боге, душа не стерпит. Сознательному коммунисту (а может быть, просто карьеристу, без всяких идей), мужу двоюродной сестры Прасковьи и Ольги, противно было и смотреть на эти странные фигуры, а уж видеть их в числе родственников жены и вовсе невыносимо. А поскольку теща и жена никак не соглашались прекратить всякое общение с родственницами, он сочиняет донос – верное средство удалить с глаз долой ненавистных монашек.

6 августа 1937 года сестры Сафоновы и с ними Анастасия Шишкова были арестованы. Племянница Анастасии, которой было тогда десять лет, помнит, как была арестована ее тетка. Арест был произведен ночью, быстро и почти бесшумно. Только и услышали негромкий стук в стену (изба была пятистенная, с двумя входами, Анастасия жила отдельно), и когда выбежали, увидели настежь открытую дверь и отъезжавшую машину.

Сначала арестованные содержались в Волоколамске, а на следующий день были отправлены в Москву, в Таганскую тюрьму. Обвинение, предъявленное Ольге Сафоновой: «Вернувшись с места высылки, в своем доме организовала нелегальную церковь, где проводила моления, сгруппировала вокруг себя церковников, среди которых вела к/революционную агитацию, руководила к/р группой, состоящей из монашек». Прасковья Сафонова обвиняется в том, что «будучи враждебно настроена к существующему строю, состояла в к/революционной группе монашек при селе Тиликтине, в своем доме содержала нелегальную церковь, в которой помимо молений обрабатывала церковников в а /с духе». Также и Анастасия Шишкова – «состояла в к /р группе монашек, посещала нелегальную церковь, организованную Сафоновой О.П., среди населения высказывала недовольство существующим строем».

Председатель тиликтинского сельсовета тут же выдал требуемую справку «о социальном и имущественном положении и происхождении» арестованных: «все они бывшие монашки... дочери в прошлом купцов (в послужных списках говорится о происхождении монахини Евпраксии из крестьян; очевидно, не был купцом и ее брат, но возможно, чем-то и торговал, как крепкий крестьянин. – А.В.)... занимаются пошивкой одеял, в колхозе не состоят, среди колхозников ведут а /с пропаганду, пропагандируют религию, часто собирают группы верующих у себя на дому... организовали массовый сбор денег среди колхозников на покупку дома попу, ведут активную агитацию среди крестьян против подписки на заем обороны... Ежедневно обходят ряд селений под видом искания себе работы и так ведут среди колхозников а /с пропаганду за веру в бога, посещение церкви».

При обыске изъяты три ящика религиозной литературы, портрет царя Николая II в рамке, два письма иеромонаха Аристоклия²³.

Письмо от 22 февраля 1908 года, с Афона, адресовано монахине Августе²⁴ и ее келейнице Евдокии:

Ваше Преподобие, Всечестнейшая матушка Августа и смиренная послушница раба Божия Евдокия. Благословение с горы Афона буди на Вас! Извещаю Вас, что писание Ваше мною получено и прочитано со вниманием, прежде всего поздравляю Вас с душеполезною Четыредесятницею, молитвенно желаю Вам провести оную душеспасительно и в радости о Господе сретить Его пресветлое Воскресение, а также приветствую Вас с новым послушанием (благочинной). Молю Господа, да укрепит Ваши силы духовные и телесные для благословенных трудов и подвигов во славу имени Его святого, во спасение Ваше и на пользу святой обители.

Имейте преданность воле Божией и не смущайтесь, если иногда и благие желания Ваши не исполняются, относите это к недостоинству своему. В мире сем скорбни будете2²⁵, – сказал Господь ученикам Своим; это ко всем нам относится, но эти скорби и болезни служат залогом будущего вечного блаженства.

Да укрепит Вас Господь в терпении нести крест иночества до конца жизни своей, спокойствия и утешения ожидайте в будущем, а здесь скорби, болезни и печали.

Другое письмо, не полностью сохранившееся, из Москвы с подворья Пантелеймонова монастыря, от 14 апреля 1917 года, послушнице Прасковье, горевавшей после кончины матери: «Боголюбивейшая раба Христова Параскева, мир Вам и спасение от Господа. Исполненное скорби письмецо Ваше получил, из которого видно, что Вы падаете духом в постигшем Вас испытании... Спасайтесь, молитесь и трудитесь, пока есть времечко, всему приближается конец».

На допросе 7 августа Ольга Сафонова сказала: «По приезде из ссылки я узнала, что в местной церкви священника нет, но так как мы, будучи воспитаны в монастыре, и до сих пор убеждены веру Божию (в вере Божией. – А.В.), мы стали устраивать коллективные моления. Кроме нас, монашек- сестер, приходила монашка Шишкова А.П., никаких разговоров о существующем строе мы не вели».

Допрос 8 августа: «Виновной себя в предъявленном обвинении я признаюсь, что действительно нами на дому была организована группа наших подруг монашек и мы устраивали моление и службу, читали Евангелие. (Это слово следователю незнакомо, он пишет «Евангель».) От Бога мы никогда не отказывались и не откажемся, что хотите с нами делайте. Крестьяне к нам сами ходили и также молились Богу вместе с нами. Контрреволюционной агитации среди верующих я никакой не вела».

Протокол остался без подписи, видно, Ольге не хотелось признавать себя виновной даже в такой формулировке.

В тот же день ей устраивается очная ставка с зятем доносчиком. Он повторяет обвинения в антисоветской агитации, называет в числе группы монашек также Матрену Лукину. В ответ Ольга говорит: «Мы как монашки в Бога веруем и признаем Его, поэтому мы и собирались у себя в доме для богослужения, читали псалтырь, еще религиозные книги, к нам ходили и колхозники. Считаем, в этом нет никакого преступления, раз в Конституции говорится, что мы теперь можем делать [это] без запрета».

Но 13 сентября следователь добивается от Ольги Сафоновой подписи под сочиненным им протоколом, в котором она «признавалась» в антисоветской агитации и оговаривала в том же сестру и Анастасию Шишкову. Это было время, когда избиениям и пыткам подвергались все арестованные, кроме тех малодушных, кто сразу изъявлял согласие подписать что угодно.

Так совершалось беззаконное, дьявольское дело, насилие над совестью человека.

Прасковья Сафонова на допросах 7 и 8 августа говорит: «Я не отрицаю того, что мы у себя в доме, монашки, собирались и устраивали моления с читкой различных Евангелий, на эти моления из местных крестьян никто не ходил, кроме монашки Шишковой Анастасии, бесед о существующей советской власти мы не вели». То же повторено другому следователю: «Я не отрицаю, что в своем доме я совместно с сестрой и теткой устраивала моления, так как я с десятилетнего возраста была так воспитана при Акатовском женском монастыре... Сборов на организацию церкви с населения я не собирала и данные мною показания на допросах 7 и 8 августа полностью подтверждаю. Никакой антисоветской агитации я не проводила».

На очной ставке с зятем доносчиком на его многословную клевету Прасковья отвечает: «Против советской власти я никакой агитации не вела. Собираться мы монашки все у себя дома собирались, читали Евангелие и пели религиозные псальмы».

На последнем допросе 13 сентября Прасковья Сафонова мужественно подтвердила свои прежние показания. В обвинительном заключении следователь произвольно приписал ей признание вины, не подтверждаемое протоколами ее допросов.

Анастасия Шишкова была допрошена 8 августа:

«После того как Сафонова Ольга Поликарповна вернулась с ссылки, я часто с ней виделась в церкви в деревне Поджигородово. Кроме этого я несколько раз была в дому у монашек Сафоновых, которые организовали у себя в доме церковь. В домашней церкви много было книг, стены были увешаны иконами, имели налой, на котором монашки читали священные книги. Несколько раз мы у монашек Сафоновых проводили коллективное пение священных песен. Кроме этого монашки Сафоновы имели тесную связь с попом поджигородской церкви»²⁶.

Допрос продолжает другой следователь: «Поскольку я монашка, проживаю в селе Тиликтине, где проживают мои подруги монашки Сафонова Ольга и Прасковья, как и раньше мы были в одном монастыре, все время мы были в хороших отношениях. На протяжении того времени, как нас выгнали из монастыря, нас монашек все время презирали, до 1935 года нас облагали всевозможными налогами, а жаловаться куда ни пойдешь везде нам отказывали. Проживать нам очень трудно. Мы только просили Бога, чтобы Он нам помог в нашей жизни. Я действительно ходила к своим подругам монашкам в дом. В их доме мы устраивали богослужения, организатором богослужения и чтения Евангелий являлась монашка Сафонова Прасковья. В момент богослужения никаких разговоров против советской власти мы не вели. Всего на сборах в доме монашек я была только три раза, но сборы проходили очень часто, к ним ходили и колхозники».

Наконец третий следователь добивается желаемых «признаний»: «Виновной в предъявленном мне обвинении я признаюсь, что я действительно состояла в группе монашек Сафоновых, ходила к ним на сборы и посещала организованную нами в их доме церковь. Свои недовольства я высказывала среди женщин колхозниц, потому что настало смутное время, крестьяне в колхозе плохо живут потому, что все стали отказываться от Бога. Без Бога нам жить нельзя».

Этого все же показалось недостаточно, и 13 сентября Анастасию Шишкову заставили подписаться под другим «признанием», звучавшим еще более крамольно: «Квартира монашек Сафоновых являлась конспиративной церковью, куда они старались вовлечь верующих. Признаю себя виновной в том, что я среди крестьян высказывала открытое недовольство мероприятиями партии и Соввласти... Сафонова Ольга неоднократно на наших сборищах говорила, что скоро придет война и всех коммунистов перебьют, так как ими многие крестьяне недовольны».

В Москву были доставлены и требуемые формально процедурой свидетели, но не все они оправдали надежды беззаконного следствия. Председатель сельсовета, выдавший упоминавшуюся справку, снова повторил, что Прасковья и Ольга дочери «бывшего крупного торговца», но уточнил, что Анастасия происходит все же из крестьян. Молодая колхозница, Ольга Г., показала: «Я родила дочь и не стала крестить, дочь у меня умерла... На это они мне доказывали: “Вот видишь, без Бога никак жить нельзя». Убедительно они просили меня сходить в церковь, взять какую-то молитву после родов...»

Но теща доносчика, Мария Жучкова, сестра монахини Евпраксии, и Иван Сафонов, молодой родственник, не подтверждают обвинений в антисоветской агитации, а жена прямо называет показания мужа ложными.

19 сентября вынесен приговор тройки при Управлении НКВД, одинаковый для всех – расстрелять.

21 сентября, в праздник Рождества Богородицы, монахини Параскева и Ольга Сафоновы и Анастасия Шишкова были расстреляны на полигоне Бутово под Москвой. В одном из глубоких рвов, заполненных сотнями расстрелянных, покоятся и их тела.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 19716.

20 января 1938 года в селе Мокруша около города Истры была арестована и заключена в Бутырскую тюрьму Екатерина Михайловна Черкасова (родилась 4 декабря 1892 года в селе Кашине Волоколамского уезда, из крестьян), была в Акатовском монастыре с 1915 года до закрытия (в деле ошибочно – до 1922 года; как известно из показаний игумении Олимпиады, Черкасова была председателем артели до конца), потом работала уборщицей в парикмахерской. Она была обвинена в том, что «среди населения г. Истры проводит активную к/р деятельность, выступает в защиту известных расстрелянных к /р и высказывает террористические настроения».

В тот же день начались допросы.

– Кого вы знаете из монашек в Истринском районе?

– Из монашек, проживающих в городе Истре, я знаю следующих: Орлову Елизавету Михайловну, проживает по улице Морозова, Кузьмину Евдокию Петровну и Кувшинову М[...]ию Ивановну, проживающих по Первомайской улице, дом 19. Также знала монашку Махонину Анастасию Григорьевну, которая арестована органами НКВД. По району проживающих монашек не знаю совершенно.

21 января

– Следствием установлено, что вы, являясь ярой церковницей, среди населения города Истра проводите активную контрреволюционную деятельность, высказывали пораженческо-террористические настроения. Дайте показания по этому вопросу.

– Да, я действительно была монашкой. Но среди населения я контрреволюционной деятельностью не занималась, и пораженческо-террористических настроений я не высказывала.

– Следствием установлено, что в октябре месяце 1937 года вы распускали провокационные слухи о войне и падении Соввласти, высказывали террористические настроения (зачитывает показания свидетеля).

– Я никогда провокационных слухов о войне и гибели Соввласти не распускала и террористических настроений не высказывала.

– Следствием установлено, что в ноябре месяце 1937 года вы среди группы жителей города Истры выражали сожаление о известных расстрелянных врагах народа (зачитывает показания свидетеля).

– Такого разговора я никогда не вела.

– Следствие предлагает вам быть правдивой...

– Правдиво говорю, что я никогда никакой контрреволюционной деятельностью не занималась и сказать ничего не могу.

21 января допрос ведет другой следователь.

– Признаете себя виновной в предъявленном обвинении?

– В предъявленном мне обвинении виновной себя не признаю.

22 января следователь снова сменяется.

– Дайте показания о вашей антисоветской деятельности.

– Антисоветской деятельностью я не занималась.

– Вы также уличаетесь в том, что, будучи ярой церковницей, среди населения города Истры распускали провокационные слухи о войне и падении Соввласти, высказывали террористические настроения против руководителей партии и советского правительства. Признаете вы себя в этом виновной?

– Да, действительно я являлась ярой церковницей, но провокационные слухи о войне и Соввласти я не распускала, а также не высказывала террористических настроений против руководителей партии и советского правительства.

– Следствию точно известно, что, будучи ярой церковницей, вы высказывали свое недовольство и сожаление в ноябре месяце 1937 года о известных контрреволюционерах, ныне расстрелянных. Признаете вы это?

– Никогда я не высказывала свое недовольство и сожаление о расстрелянных врагах партии и Соввласти.

Следователь снова сменяется, очевидно, повторяются те же вопросы и требования признания вины, но безуспешно: «Контрреволюционную деятельность я не вела. Подтверждаю, что я контрреволюционную деятельность не вела».

Решением тройки от 26 января 1938 года монахиня Екатерина Черкасова была приговорена к расстрелу и 5 февраля того же года расстреляна на Бутовском полигоне под Москвой.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. У-19836.

Через несколько дней после Черкасовой, 26 января 1938 года по такому же обвинению в Истре была арестована акатовская монахиня Елизавета Михайловна Орлова (родилась в 1899 году в Вологодской губернии²⁷, из крестьян) и также заключена в Бутырскую тюрьму. Работала на фабрике гладильщицей, «бывшая монашка, ныне ярая церковница» (из справки Истринского горсовета).

Допрос 26 января

– После революции, не помню в каком году, по своим религиозным убеждениям я постриглась в монашки в Акатовский монастырь в бывшем Волоколамском уезде, ныне Новопетровский район, где пробыла до 1928 года, то есть до закрытия монастыря.

– Кого вы знаете из бывших монашек?

– Я знаю только одну Черкасову (ныне арестованная), больше никого из бывших монашек я не помню.

– Вы лжете. Следствие настаивает на справедливом показании. Назовите бывших известных вам монашек.

– Повторяю. Никого, кроме Черкасовой, я не знаю.

– Вы настаиваете на этом?

– Кроме бывшей монашки Черкасовой я еще знаю бывшую монашку Махонину, ныне арестованную.

– Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Дайте показания о вашей контрреволюционной деятельности.

– Будучи глубоко верующей, я по своим религиозным убеждениям не могу оставаться равнодушной к тому, что соввласть закрывает церкви, а большевики ведут антирелигиозную пропаганду и устраивают гонение на православную веру, а также на церковнослужителей. В силу этих своих убеждений я, как верующая, питаю ненависть к существующему советскому строю и больше всего к коммунистам как главным виновникам гонения православной веры Христовой. Эту свою ненависть я высказывала среди населения при посещении мной церкви, куда я как верующая ходила регулярно. Я была и остаюсь убеждена, что советский строй непрочен и что эти тягостные времена посланы нам от Бога ненадолго. Поэтому я призывала граждан сплотиться вокруг Православной Церкви и говорила о том, что скоро придет конец коммунистам. Я уверена и в том, что ни в одной стране не закрывают церкви, а только у нас в Советском Союзе и что дальше такого гонения не потерпят иностранные державы и соввласть переменят. Об этом я сама до последних дней питала надежду и говорила это гражданам. Я также в момент выборов в Верховный Совет СССР говорила, что коммунисты если пройдут в управление, то будут опять притеснять религию.

– Кто вместе с вами проводил контрреволюционную деятельность?

– Вместе со мной никто контрреволюционной деятельности не проводил. Это лично мое мнение и убеждение как человека, верующего в Бога.

27 января

– Признаете ли вы себя виновной по существу предъявленного обвинения?

– Виновной себя в предъявленном мне обвинении я полностью признаю. Будучи глубоко верующим человеком в православную веру, питая ненависть к соввласти за закрытие церквей, я проводила контрреволюционную деятельность среди населения, о чем дала свои показания при допросе 26 января 1938 года. Больше показать ничего не могу. Показание с моих слов записано верно, мне прочитано.

8 февраля на заседании тройки Елизавете Орловой был вынесен смертный приговор – за «активную контрреволюционную агитацию погромно-повстанческого характера», и 17 февраля 1938 года она была расстреляна на Бутовском полигоне под Москвой. Обвинительное заключение было утверждено на следующий день после расстрела, 18 февраля, таким образом, «законность» была соблюдена.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 21428.

1 марта 1938 года в селе Шестаково Волоколамского района была арестована Александра Ивановна Дьячкова (родилась в 1893 году в деревне Черноголовка Московской области, из крестьян), в Акатовском монастыре с 1914 по 1928 год. После закрытия до 1931 года жила в Черноголовке, работала в своем хозяйстве. В 1931 году арестована, осуждена на пять лет лагерей, направлена в Бамлаг, освобождена досрочно в 1934 году. Не находя постоянной работы, жила у знакомых в Волоколамском районе. В октябре 1937 года устроилась работать сторожихой и уборщицей при церкви села Шестаково.

Следователем записаны такие ответы на его вопросы.

– В 1931 году я была арестована за то, что в момент коллективизации я среди крестьян проводила антисоветскую агитацию, собирала их и говорила им, чтобы они в колхоз не входили. Только в этом мне было предъявлено обвинение (таково пристрастное изложение следователя: в деле 1931 года Александра Дьячкова виновной себя не признала. – А.В.). Контрреволюционной и антисоветской деятельности я не вела, и виновной себя в этом не признаю.

– В декабре месяце 1937 года, будучи в магазине теряевского сельпо в селе Шестаково, вы высказывали недовольство к Соввласти и партии ВКП (б), в частности, по части ареста попов. Дайте показания по этому поводу.

– Да, действительно, в магазине я была, но контрреволюционных и антисоветских выступлений с моей стороны не было, за исключением того, что я говорила: священника в нашей церкви еще нет, и то говорила на вопросы колхозников.

– Следствием установлено, что вашу квартиру часто по вечерам посещали посторонние лица, где вы проводили контрреволюционную и антисоветскую деятельность...

– Мою квартиру посещали монашка Бобкова Анастасия и церковная староста шестаковской церкви Цыганкова и отсталая часть верующих колхозников, с коими я читаю Евангелие (снова суждение следователя вклинивается в показание обвиняемой – никак не могла она назвать отсталыми верующих, которым читала Евангелие. – А.В.).

И последнее, что сказала Александра Дьячкова: «Контрреволюционной и антисоветской деятельности я не вела. Но колхозников я призывала, чтобы они посещали церковь и молились Богу».

Из обвинительного заключения 4 марта: «открыто проводила к/революционную и а/советскую деятельность... высказывала недовольство к Сов. власти, имела связь с церковниками, монашкой Бобковой и Цыганковой, Дьячкова у себя на квартире устраивала пение религиозных молитв и громкое чтение евангелий, призывала колхозников посещать церковь и молиться богу».

Приговор тройки от 4 марта – расстрелять. После этого Александра Дьячкова была переведена из Волоколамска в Таганскую тюрьму в Москве и 14 марта 1938 года расстреляна на Бутовском полигоне.

ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 23964.

2 марта 1938 года в деревне Занино Волоколамского района была арестована Анастасия Степановна Бобкова (родилась 16 декабря 1890 года в деревне Кузяево, недалеко от Волоколамска, из крестьян).

«При обыске обнаружена религиозная литература, боле нечего», – отмечено в протоколе.

Аресту предшествовал допрос свидетелей (скорее всего, доносчиков) 13 сентября. Председатель Покровского сельсовета донесла о неосторожно сказанных Анастасией Бобковой словах, а секретарь Шестаковского сельсовета сообщил, что она имеет связи с монашками, собираются вместе, у них в доме бывают неизвестные лица, и монашки, по его мнению, «проводят контрреволюционную и антисоветскую деятельность».

Была судима в 1930 году, осуждена на три месяца исправительно-трудовых работ. 15 февраля 1938 года из Волоколамска в Москву посылается запрос о компрометирующих материалах на Бобкову А.С. В деле справка врача о состоянии здоровья арестованной – «вторая категория, миокардит, невроз сердца». Она тяжело больна. Ссыльных со второй категорией освобождали на поруки родственников.

3 марта на допросе Анастасия Бобкова говорит:

«В 1920 году по своим собственным убеждениям я ушла служить в Акатовский монастырь бывшего Клинского уезда Московской губернии. В монастыре я находилась до 1923 года, откуда была по болезни уволена. После этого я опять пыталась поступить в монастырь, но меня не взяли по болезни... с 1923 года по день ареста на постоянной работе не состояла... ходила по селам Волоколамского района и Клинского района Московской области, читала о умерших псалтырь, прислуживала при шестаковской церкви и занималась сбором податей (так следователь назвал ту небольшую плату, которую крестьяне давали за чтение псалтыри, или же пожертвования на церковь. – А.В.).

Нас в 1930 году судили пять человек за то, что мы собрали церковное собрание и обсуждали вопрос о незаконном закрытии церкви. К нам на собрание пришли комсомольцы, которых мы стали выгонять... один комсомолец упал и мы его затоптали ногами (за такое деяние никак не могли дать всего три месяца работ, если бы оно имело место. – А.В.). Из числа пяти человек нас было три монашки...

Из монашек я знаю Дьячкову и еще ряд монашек, которые проживают на территории Клинского уезда... из попов я никого не знаю.

С монашкой Дьячковой я проживала совместно некоторое время. Затем я ее часто посещала... мы читали Евангелие, говорили о том, что советская власть незаконно закрывает церкви и арестовывает попов. Нас же и посещали колхозники.

Контрреволюционной и антисоветской деятельности я не вела».

6 марта

«Да, действительно я находилась в монастыре до 1928 года, хотя временами я оттуда уходила.

Вторично подтверждаю, что контрреволюционной и антисоветской деятельности я не вела».

Анастасия не отрицает, что ею было сказано то, о чем сообщила доносчица. «Действительно, в доме Будкиной я была. Это было в начале декабря 1937 года. Там же была председатель Покровского сельсовета Шустова, которая принесла какие-то листки по части выборов в Верховный Совет. Шустова стала ругать попов, тогда мною было на это сказано: “Советская власть ни за что сажает попов, они плохого никому ничего не делают. Были попы – мы жили хорошо, а сейчас, при советской власти, мы живем плохо». Кроме того, по части выборов в Верховный Совет... я говорила: “Нам не нужна советская власть. Кому она нужна, тот пускай и голосует»... Одновременно я ей заявила: “У нас есть своя небесная власть», – и Шустову назвала дурой.

В магазине, когда мне не дали без очереди хлеба (очевидно, попросила как больная. – А.В.), я сказала: “У вас, у советской власти, ничего нет, провалилась бы она со всеми руководителями». Кроме этого я неоднократно высказывала недовольство советской властью среди населения, но это бывает с моей стороны только тогда, когда я разнервничаю».

9 марта 1938 года по обвинению в «клеветнической агитации» Анастасии Бобковой был вынесен смертный приговор, и 5 апреля 1938 года она была расстреляна на полигоне Бутово под Москвой.

К настоящему времени в лике святых преподобномучениц прославлены монахини Екатерина Черкасова (память 23 января / 5 февраля), Александра Дьячкова (память 1/14 марта) и Анастасия Бобкова (память 23 марта / 5 апреля).

Жития святых, которые Церковь предлагает в течение многих веков как назидательное чтение своим чадам, нередко с трудом воспринимаются нашими современниками. Мы невольно ждем встретить нечто подобное тому, к чему мы привыкли: психологический роман, с подробными описаниями чувств и переживаний, или научное исследование, со ссылками на источники. Но находим обычно лишь канву внешней жизни, перечень подвигов, обилие чудес, время которых давно миновало. Составитель жития известен далеко не всегда, и в глубине веков утерян первоисточник – рассказ ученика святого или очевидца истязаний мученика, послуживший основой для более поздних списков. «Тайна святости» остается прикровенной. Почему монах не дает отдыха своему телу, почему он мучит себя голодом и жаждой, почему христианин, которому ничто не угрожало, сам объявляет власти о своей вере и принимает мученическую кончину, почему, наконец, Божьи люди Алексий и Иоанн Кущник так жестоко оставляют своих добрых родителей? Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно (1Кор. 2:14). Жития только иногда кратко упоминают о том, что в сердце святого «загорелся огонь Божией любви». Он охватывает всего человека, не оставляя места ни для чего постороннего, и становится оправданным и неизбежным все совершенное подвижником. И только если мы сами хоть в отдаленной степени приблизимся к пониманию свойств этого огня, поступки святых перестанут казаться нам странными.

Жития святых – область церковного предания. Оно не имеет такого безусловного авторитета, как Священное Писание. И современный человек, так легко обманывающийся ложным наукообразием, считает себя вправе по своему разумению отбросить то, что представляется сомнительным его плотскому мудрованию. Так, одному (обладателю диплома богословского факультета) кажется невероятным, что преподобная Мелания Римляныня многих зараженных несторианской ересью обратила к правой вере (потому что, по его мнению, это не женское дело, и наличие равноапостольных жен в наших святцах его не убеждает), другому кажутся преувеличенными истязания древних мучеников, третьего смущает обилие чудес. Но где грань возможного и невозможного в чудесном? Ведь у Бога все возможно. Мы не можем подвергнуть проверке эти древние сказания, в которых столько назидательного и глубоко трогательного, но их историческая основа несомненна. Не лучше ли постараться восстановить в себе простодушное доверие наших предков к Матери Церкви?

В житии священномученика I века папы Римского Климента говорится, что он, еще до своей ссылки, повелел семи писцам в Риме вести записи во время истязаний мучеников. И в последующие века христиане старались продолжать эту традицию. Так создавались «страдания», описания мученических подвигов, которые дополнялись потом другими известными сведениями о святых. Немногие подлинные свидетельства очевидцев, так называемые мученические акты, дошли до нас и в первоначальном виде. Например, последние месяцы жизни и мученический подвиг святого Игнатия Богоносца описаны его учениками, казнь святой мученицы Перпетуи и с нею пострадавших описана очевидцами и включает уникальный документ – дневник самой Перпетуи, который она вела в заключении. Такие первоисточники обладают какой-то особенной убеждающей силой: как писал духовный писатель XX века С.И. Фудель, с недоверием смотревший на множество чудес в житиях, «когда читаешь эти акты, хочется целовать черные строчки букв, запечатлевших подлинное чудо веры»²⁸.

Но записи того, что говорили язычники властители, обращаясь к мученикам, как на это отвечали мученики и каким истязаниям они подвергались, велись и другой стороной – того требовала процедура римского суда. Это также мученические акты (таково, например, «Страдание святых мучеников Прова, Тараха и Андроника», память 12 октября) – по существу, древние протоколы допросов. Какие же особенности, в отличие от них, имеют новые мученические акты, хранящиеся ныне в архивах в составе следственных дел?

Прежде всего, древние акты более правдивы: язычникам не нужно было изображать «прогрессивную гуманность» и «свободу совести». Истязания происходили обычно при народе, и от мучеников требовали принести жертвы языческим богам. Такое жертвоприношение служило для власти прежде всего знаком лояльности, но за этим стояла дьявольская воля, и для христианина это было отречением от Христа, хотя и не произнесенное словом.

В новых протоколах, как мы видели, настоящая причина преследования – невписываемость человека в создаваемую общественную систему – прямо не называется, здесь она указывается как характеристика обвиняемых («монашка», «ярая церковница»), потому что советская Конституция обещает гражданам «свободу совести». Вместо подневольного жертвоприношения богам, с внутренним противлением и слезами, выступает самооговор и оговор других людей в так называемой контрреволюционной и антисоветской деятельности или агитации. Прямое предательство веры, доносы гонителям из- за трусости, ради временных благ мира сего подобны добровольному жертвоприношению идолам и отказу от Христа.

И конечно, новые протоколы не упоминают о «мерах воздействия», примененных следователем для получения требуемых «признаний». По воспоминаниям людей, прошедших в тридцатые годы через аресты и лагеря, избиения и пытки на допросах не были редкостью, а в 1937–1938 годах были общим правилом. Примеров можно привести множество. Так, в протоколах допросов монаха Павла Груздева 1938 года все гладко и «культурно», а как вспоминал сам отец Павел, каждый допрос сопровождался избиением²⁹. Следователь, по фамилии Спасский (видно, из духовного сословия!) яростно бил его по лицу, так что отец Павел потерял почти все зубы, и кричал: «Запомни мою фамилию, Спасский!» Тяжелейшей пыткой был непрерывный допрос в течение нескольких суток, когда следователи менялись, а допрашиваемый должен был сидеть на стуле без еды и сна или даже стоять. Это часто приводило к нарушению психики.

Люди не выдерживали и подписывались под ложными показаниями, бросали горсть фимиама на бесовский жертвенник. Но святого мученика, как в древности, так и ныне, нельзя заставить сделать то, что он не считает возможным сделать. Вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе (Флп. 4:13), – писал апостол Павел. Не своей, но Христовой силой святые побеждали лютейшие муки. Предоставленные же своим человеческим возможностям оказывались побежденными.

Святитель Феофан Затворник, выражая общецерковное, святоотеческое суждение, писал о мучениках: «Дело предлагается, душа обсуждает, сделать ли, и решает – делать или нет. Этого решения у души вынудить никто не может... Побуждений может быть много и самых сильных и понудительных, а решение всегда от воли души зависит. Она может решить и наперекор всем понудительным побуждениям. Возьмите мучеников! Предлежат орудия мучений, обещается покойная жизнь, иногда сбоку стоят мать и отец и уговаривают бросить несколько ладану в жаровню пред идолом, иногда же, кроме этого, и жена молодая, любимая, и еще с ребенком. Сколько понуждений! А мученик решает совсем наперекор им. Не свободен ли он?! И тот, кто падает, – падает по свободному решению»³⁰.

За что Господь подает Свою помощь или оставляет христианина в час испытаний? И на этот вопрос нам ясно отвечает Священное Писание и святые отцы: Господь любит праведных, исполняющих Его заповеди, Господь любит мужественные души, горящие верой, нелицемерно любящие Его, Господь любит смиренных. Теплохладный христианин никогда не возвысится до подвига мученичества. А ревностный подвижник падает за гордость, порождающую превозношение над ближним, осуждение или самонадеянность.

Говорили ли монахини то, в чем их обвиняли доносчики? Возможно, и говорили. Ведь равнодушие к обобществленному имуществу в колхозах и ограбление колхозников – чистая правда, позднее прозвучавшая в произведениях советских писателей. Недовольство властью испытывало большинство населения. А язык, как известно, мал уд, но много зла творит, его никто из людей укротить не может (Иак. 3:8). Поощрение доносительства в стране создавало благоприятные условия для корыстной клеветы, под видом выявления «врагов народа», и не всегда можно отличить сочинение клеветника от действительно сказанного.

Но отрицая обвинение в антисоветской агитации, они не погрешали против совести. Сорвавшееся с языка правдивое слово о тяжелой советской жизни не было намеренной агитацией. Конституцией 1937 года запрещалась пропаганда религии. Но как некогда апостолы свидетельствовали: Мы не можем не говорить того, что видели и слышали (Деян. 4:20), так и монахини не могли не говорить о том, в чем видели важнейший смысл человеческого существования. Окружающая жизнь своими уродствами так явственно подтверждала гибельность отступничества от веры. Победные фанфары и счастливая советская жизнь кинохроники и художественных фильмов являли резкий контраст с тяжким бытом огромного большинства народа. Воспоминания современников содержат давно забытые яркие детали. Вот какой увидела Москву в 1929 – 1930 году образованная, мужественная женщина, жена священника Михаила Красноцветова Мария Николаевна, приехавши из сибирского села хлопотать от имени прихожан о сохранении церкви: «...везде, как идолы, торчали сделанные из фанеры макеты, огромные и отвратительные. Особенно поразило меня чудовище на месте, где раньше стояла драгоценная для всякого русского человека историческая Иверская часовня... Воистину мерзость запустения увидела я на святом месте. Иду по Никольской улице, где стояла часовня великомученика Пантелеймона... Теперь этой часовни не стало, все снесено, уничтожено. А мерзкие бесовские изображения смотрят отовсюду. Их водружали где только возможно – на вагонах трамваев, над входом в кино. Двери увенчивали изображением Мефистофеля с красными огненными глазами, а раскрытая его пасть служила входом; таким образом, люди добровольно шли в пасть дьявола. Вместо вывески над столовой изображен язык, выходящий из пасти дьявола, и на нем написано: “Столовая». Кушайте с языка сатаны, и ели... На бульварах и в скверах стояли длинные шесты, с вершины их спускались вырезанные из фанеры фигуры попа, буржуя и кулака, все это приходило в движение от ветра и привлекало внимание, чтобы прохожие “назидались». Вот как “украсилась» столица, родная моя Москва, когда-то такая богомольная, благочестивая...»³¹.

Большинство новых святых мучеников и исповедников Церкви Русской не признавали себя виновными перед гражданской властью. Но и признание «вины» не всегда является проявлением слабости. Иногда исповедники, не под давлением, а добровольно как бы говорили гонителям: вы называете мою православную веру контрреволюционной деятельностью – хорошо, пусть будет так, на вашем языке. Важно, как раскрывается содержание этой деятельности. Читая протокол допроса Елизаветы Орловой, нельзя не видеть, что это слова несломленного, твердо верующего человека, но смертельно уставшего от лжи, кощунств и глумлений над верой.

Приходит на память рассказ святителя Луки (Войно-Ясенецкого) об отчаянном протесте, который он замыслил в 1930 году. Он жил тогда в Ташкенте, как епископ был на покое, но продолжал служить в одной из немногих остававшихся в городе Сергиевской церкви. «Весной 1930 года стало известно, – вспоминал святитель Лука, – что и Сергиевская церковь предназначена к разрушению. Я не мог стерпеть этого, и когда приблизилось назначенное для закрытия время... я принял твердое решение отслужить в этот день последнюю литургию и после нее, когда должны будут явиться враги Божии, запереть церковные двери, снять и сложить грудой на средине церкви все крупнейшие деревянные иконы, облить их бензином, в архиерейской мантии взойти на них, поджечь бензин спичкой и сгореть на костре³²... Оставаться жить и переносить ужасы осквернения и разрушения храмов Божиих было для меня совершенно нестерпимо. Я думал, что мое самосожжение устрашит и вразумит врагов Божиих – врагов религии – и остановит разрушение храмов, колоссальной дьявольской волной разлившееся по всему лицу земли Русской. Однако Богу было угодно, чтобы я не погиб в самом начале своего архиерейского служения, и по Его воле закрытие Сергиевской церкви было почему-то отложено на короткий срок. А меня в тот же день арестовали»³³.

Елизавета Орлова «полностью признается» в контрреволюционной деятельности, но разве она состояла в тайной организации, взрывала заводы, пускала поезда под откос и подобное? И вот за справедливые по существу, вовсе не клеветнические высказывания выносится смертный приговор, на радость человекоубийце искони³⁴. Она говорит о ненависти к власти, но не вообще, а за то, что власть гонит Церковь и веру Божию, не судит то, что принадлежит «области кесаря», а ревнует о Церкви. И святые древних времен обличали императоров за гонения на христиан и ненавидели гонителей богоугодной ненавистью, скорбя об их погибающих душах. Иначе и быть не может. Она убеждена, что эта власть ненадолго – так и оказалось, только не в масштабе человеческой жизни. Многие называли имена своих знакомых монахинь, в ответ на вопрос следователя – не как врагов государственной власти, а только как своих знакомых, и это еще не предательство, ведь закон не запрещал водить знакомство с монахинями. Но часто это могло послужить невольным доносом. Зная об этом, сильная духом Елизавета Орлова не называет никого, кроме двух уже арестованных. К чему же призывала эта «террористка» и «погромщица»? Сплотиться вокруг расстреливаемой, страдающей Православной Церкви.

«Пусть будем нам, грешным, образцом их подвиг духовный, твердая вера во Христа, – писала Анна Александровна Митрофанова еще в 1977 году, когда и помыслить нельзя было, что мы станем свидетелями торжества прославления святых новомучеников и исповедников Российских. – Господи, дай нам хоть с горчичное зерно такой непоколебимой веры... Верю, не оставит нас Владыка без помощи. И новый сонм мучеников, пострадавших за Христа, будет вместе с нами молиться за всех православных христиан и за святую Русь. Сколько было гонений за веру Христову, и всегда торжествовала Церковь. С нами Бог. Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса»³⁵.

Когда еще игумения Олимпиада жила под Редкином, к ней стали приезжать многие сестры. Душевнобольная монахиня Рафаила даже жила некоторое время у нее.

К этому времени (1934 – 1936) относятся дошедшие до нас письма матушке епископа Германа и архиепископа Варлаама. Письма обоих владык, бывших опытными наставниками, глубоко понимавших законы духовной жизни, матушка берегла, и потом они получили хождение в церковном самиздате. Кто-то, кто был в ссылке вместе с епископом Германом, сделал к ним небольшие пояснения, и в таком виде они и были опубликованы, вместе с письмами епископа Германа послушнице Татьяне, «Вестником РСХД» (Нью-Йорк – Париж, 1973, № 107,108 – 110). Где находятся подлинники и сохранились ли они, неизвестно. Эти письма приоткрывают для нас внутренний мир матушки, большую требовательность к себе, ее заботы в те годы.

Среди фотографий, оставшихся после игумении, – портрет митрополита Новосибирского и Барнаульского Варфоломея (Городцова). После Соловецкого лагеря и ссылки, до епископской хиротонии, в 1935 – 1942 годах он был приходским священником в Клинском районе, в селе Воловникове. Ничего не известно о том, как был связан владыка митрополит с акатовскими монахинями. Но, конечно, эта фотография, не ранее 1949 года, когда владыка был возведен в сан митрополита, оказалась у матушки не случайно. Каким человеком был этот старейший, заслуженный архиерей? Из пространной характеристики 1949 года, написанной уполномоченным Совета по делам Русской Православной Церкви при Новосибирском облисполкоме: «Архиепископ Варфоломей – фанатично религиозный человек, с глубоко консервативными взглядами, большой приверженец русской старины... стремящийся всеми силами и средствами расширить влияние Церкви, упрочить ее положение, уберечь духовенство и верующих от всякого прогрессивного влияния извне. В этих вопросах он неутомим, несмотря на свой возраст... Большинство верующих характеризуют архиепископа Варфоломея как человека подвижнической жизни, скромного, с безупречным поведением, доступного, прекрасно знающего церковное богослужение во всех деталях, ревностного служителя Православной Церкви»³⁷. В заключение этого доброго свидетельства от внешних (1Тим. 3:7) отмечено, что «архиепископ Варфоломей по характеру человек прямой, свои мысли и желания высказывает прямо, не дипломатничает». Но еще ярче, чем отзыв советского чиновника, рисует его облик рассказ католикоса-патриарха Грузии Ефрема (Сидамонидзе), записанный архимандритом Рафаилом (Карелиным). «Владыка Ефрем начал свой монашеский путь после окончания университета, в Шио-Мгвимском монастыре. Вскоре, однако, монастырь был закрыт... В 30-е годы его арестовали, и он пережил все ужасы застенков и лагерей. В это тяжелое время игумения Ольгинского монастыря Ангелина с помощью некоторых людей посылала ему передачи, но затем и это было запрещено. Его выпустили из заключения в последний год войны в тяжелом состоянии, почти умирающим от голода. По дороге в одежде арестанта он пришел к Новосибирскому епископу (архиепископ с 1943 года. – АВ.) Варфоломею (Городцову) в кафедральный собор и попросил у него благословения. Владыка вместо благословения взял его за руку, пристально посмотрел на него и сказал: “Я не благословляю архиереев». Епископ Ефрем спросил: “Откуда вы знаете, кто я?» Тот ответил: “Я вижу в вас архиерея. Куда вы едете из заключения?» – “К себе на родину, в Грузию». Тогда владыка Варфоломей сказал: “Может быть, вы не знаете меня, но слышали обо мне. Я служил в Грузии много лет. Мое имя тогда было протоиерей Сергей Городцов». – “Конечно, я вас знаю. На вас террористы сделали покушение, и вы были тяжело ранены», – отвечал епископ Ефрем. Тот сказал: “Я вспоминаю Грузию и люблю ее». Патриарх Ефрем рассказывал, как епископ Варфоломей повез его в свой дом. Тогда автомобилей у епископов еще не было, и они сели в открытую коляску, запряженную лошадью. Люди удивлялись, видя в коляске рядом с архиереем человека в оборванной одежде... В течение нескольких недель владыка Варфоломей ухаживал за епископом Ефремом. Он пригласил врачей, и те сказали, что владыке Ефрему еще долго нельзя будет есть твердую пищу, потому что от голода стенки его желудка стали настолько тонкими, что может быть прободение со смертельным исходом. Его прежде всего искупали, сожгли его одежду, дали новую и затем понемногу стали кормить какой-то жидкой кашей... Епископ Варфоломей сказал владыке Ефрему, что не отпустит его из своего дома в дорогу, пока не получит разрешения от врачей. При этом он предложил ему служить вместе с ним по праздникам в кафедральном соборе»³⁸. Вот так Божьи служители узнают друг друга, так они поступают. А мы, читая воспоминания о них, чувствуем веяние благодати, и хочется сказать с апостолом Петром: хорошо нам здесь быть (Мф. 17:4)...

В селе Новом матушку также постоянно навещали сестры, писали ей, и об ее ответных «утешительных письмах» было известно НКВД. Из них дошли до нас только письма, посланные в лагерь Евдокии Добряковой от имени «бабушки Веры». Они просты по содержанию, но дорого было для Евдокии слово матушки, строки, написанные ее рукой, и она сохранила их в лагере.

Старшие монахини стали умирать, кого-то из молодых закружил поток мирской жизни, многие оказались в лагерях и ссылках. Все же около матушки всегда было несколько верных помощниц, а Мария Громова исполняла обязанности келейницы.

Сестер ждало великое утешение в их скорбной жизни: 12 марта 1944 года в домик к игумении Олимпиаде сестра Марфа привезла по весеннему снегу на саночках (целый день пешего пути!) монастырскую икону Божией Матери Скоропослушницы. Это после всего пережитого была такая радость, как будто «Сама Владычица пришла», чтобы превратить бедную избу в Свой храм.

После закрытия церкви в начале тридцатых годов икона досталась «сознательному» хозяйственному мужичку, который жил в селе Рогачеве или где-то поблизости. Он приспособил ее в дело: соорудил из нее откидной столик, для этого пришлось немного срезать углы. Может быть, он и похвалялся своим бесстрашием, и о судьбе иконы узнали люди. А на мельнице упраздненного Пешношского монастыря, на реке Сестре, около села Рогачева, работала сестра Вассы Громовой, Анна Рожкова, на помол приезжали со всей округи. От Анны монахини узнали об иконе. Тогда игумения послала Марфушу (так ее все называли), и ей удалось выкупить икону.

Икона была сильно повреждена. Дочь Веры Дмитриевны Боличевой, Мария Федоровна, вспоминала, что из Москвы приезжала монахиня и долго работала над ее восстановлением.

Теперь, вновь обретя утраченную святыню, сестры воспрянули духом. Как прежде в монастыре, перед иконой ежедневно стал читаться акафист Божией Матери Скоропослушнице и совершаться обычное монашеское правило, горела неугасимая лампада. Стали приезжать не только прежние акатовские монахини, но и их знакомые и привозить с собой своих друзей. Постоянно приезжали супруги Митрофановы, отец Павел и матушка Анна Александровна. Ей принадлежат поэтичные воспоминания об этих поездках.

«Когда плывешь на катере по направлению к Конакову, глаз не оторвать от Волги и ее берегов. Здесь она широка. Часто попадаются островки, на которых гнездятся красавцы журавли. Изредка встречаются деревушки, вокруг бесконечные леса, синие дали, и какая-то особая тишина на воде. Еще задолго до нашей остановки вдали виднеется красивая колокольня. Все ближе и ближе становится чудный вид. И вот высоко на горе, близко к берегу стоит величественный храм во имя Воздвижения Креста Господня. Большая белая каменная ограда с башенками и узорами украшает пятикупольный храм, как в былые времена... Вокруг храма живописно раскинулось село Новое. Это прекрасное, неповторимое зрелище – гармония волжской красоты с творением рук человека. Неподалеку от села, на правом берегу Волги, сельское кладбище с остатками деревянного храма. В прошлом, при входе в кладбищенские ворота, виделся открытый храм, где мерцают лампады, горят свечи о всех отошедших от нас. Идет служба. Каждодневно святая Церковь молится “о всех прежде почивших отцех и братиях зде лежащих и повсюду православных». Невольно наши сердца соединяются с небесами, куда вселил Господь всех почивших от земных странствий, где нет ни болезней, ни печали, ни воздыханий, но жизнь бесконечная... Много было вложено труда и умения для создания такой неповторимой красоты, в настоящее время так кощунственно разрушенной. Вечная память создателям святого храма сего, нашедшим упокоение у его стен. Слушать бы им колокольный звон – призыв на молитву, песнопения детей, внуков, правнуков. Увы, лежат они теперь у развалин храма. Все осквернено. Чьи-то грязные руки потревожили покой праотцев. Вместо благолепного пения и тишины наводит страх воронье карканье. Грустно видеть эту разруху, сердце разрывается. Кому помешала эта неповторимая изящность, с такой любовью сделанная церковь, которая в густой зелени совершенно скрыта от глаз?!

Мы все растеряли. Светлую христианскую веру, наши нравы, уклад жизни, тысячелетие устанавливаемый нашими предками, воспитание детей в духе Закона Божия, что было в семьях поставлено во главу угла... Мертвых забыли, и живых редко почитаем. Не стало домашней церкви и не горит лампада, которая много нам напоминала с детских лет. На редкость семьи, где единомыслие. Родные по крови – чужие по духу. Так и хочется сказать: “Иисусе, мира и ада Победителю, победи неверие, гордость житейскую и похоть очес, в нас живущия!» (Акафист Божественным страстям Христовым, икос 11).

Среди этого села, по соседству с храмом есть домик, где живет наша матушка игумения Олимпиада, которая нас духовно окормляет. Мы едем к ней отовсюду, чтобы облегчить наше горе, исповедовать наши грехи, которые камнем лежат на сердце. В каком бы ни были мы смущении или беде, скорби, она всех выслушает, всем даст наставление. Мало с ней мы делимся радостью, а после посещения матушки нам всегда бывает легко. Здесь все тепло, любовь, молитва, так как живет здесь подвижница и страдалица, молитвенница за всех. Сама немощная, согбенная, но сильная духом. Около нее ютятся возвратившиеся из ссылки инокини. В молитвах и трудах доживают свой век, неустанно выполняя все правила. В этих стенах скромных маленьких хаток только и чувствуешь себя, как в большом корабле среди бури. И надеждой на спасение наполняется вся твоя душа, и получаешь такое утешение и духовную радость. Все они пережили гонения, заточения и всякие злострадания, но остались верны своему Жениху Христу. Поддерживают и нас, маловерных, помогая идти узким путем, нести безропотно свой крест, не боясь исповедовать православную веру во Христа... А ведь придет такое время, когда уйдут от нас эти старицы. И какое же будет нам тяжкое сиротство – не видеть и не слышать этих подвижниц. Но матушка бывало скажет: “Не будет нас – приходите к нам на могилку и так же все нам расскажите. Мы услышим вас и помолимся за вас. Только вы молитесь за нас непрестанно, чтобы вселил нас грешных Господь во святые обители Его"».

Приезжали и с детьми. Несколько девочек бывали неоднократно, матушка Олимпиада называла их «молодая гвардия», некоторым дарила маленькие четки, на тридцать узелков. Они прикладывались к иконе, а потом бегали по берегу Волги, играли, пока старшие разговаривали. Матушка в последние годы жизни была уже очень больна, обычно сидела, ноги прикрыты одеялом, всегда в своей монашеской одежде. В праздники надевала белый апостольник. Она была небольшого роста, лицо бледное и худое, но светилось добротой, говорила мало. В церковь всегда ходила и там молилась на коленях, под конец ее водили под руки. Многие обращались к ней за духовным советом и нередко отмечали случаи прозорливости: она могла неожиданно ответить на еще не высказанный вопрос, обличить во лжи. Примером ее духовной рассудительности может служить письмо, сохраненное матушкой Любовью Пташинской, женою протоиерея Николая Пташинского. Когда ей было всего девять лет, она стала размышлять о том, учиться ли ей после семилетки дальше или же оставаться при церкви, петь в хоре, и просила совета игумении (это была одна из девочек, которых матушка называла «молодой гвардией»):

Да хранит тебя Ангел Хранитель, милая деточка Любочка! На твой вопрос отвечаю тебе: ты спроси свою маму, как бы она желала. Против ее желания не поступай. А мое мнение такое: окончив семилетку, учись кройке и шитью – это вечный кусок хлеба и тебе, и маме. Можно работать в пошивочной мастерской и подрабатывать дома. Гнушаться этой работой не надо. Всякий труд благодарен и полезен, если трудиться добросовестно. За это тебя никуда не пошлют в чужие края, будешь жить с мамой, ходить в церковь. Не всем полезно и учиться – хотя учатся и много, но, как апостол говорит, «в разум истинный не могут прийти»³⁹, то есть познать Бога. А теперь и тем более теряют это познание – веру в Бога, губят души свои. А ты, девочка, если хочешь быть счастливой в жизни, береги веру в Бога, люби Его больше всего и люби всех людей, как учил Спаситель. Читай со вниманием Святое Евангелие, особенно чаще читай от Матфея главы 5, 6, 7, 8. Там Сам Господь учит, как надо жить и что делать для спасения души. Там есть евангельские заповеди, выучи их и помни. Маму люби, уважай и слушайся, со всеми будь ласкова, добра, кротка, и Господь тебя будет любить. Твое имя Любовь. Это высшая добродетель, приобретай ее. Молись всегда Матери Божией, читай чаще «Богородицу», и Матерь Божия тебя не оставит никогда, молись своему Ангелу Хранителю и святой Любови, ее сестрам Вере и Надежде и матери Софии. Да благословит тебя Господь, Матерь Божия и все святые, и [да] хранят во всех путях жизни твоей... Всех вас целую, желаю здоровья.

Любящая бабушка⁴⁰.

Так девочка и поступила, и по матушкиным молитвам, как теперь сама она признает, устроилась ее жизнь.

Советовалась с матушкой Олимпиадой о будущем внучки и Анна Александровна Митрофанова, куда ей поступить после окончания школы⁴¹. Матушка благословила учиться на детского врача. А когда девушка закончила институт, ее направили на работу в среднеазиатский кишлак, и они с матерью поехали. Попутчик в купе оказался каким-то ответственным работником, и когда он узнал, куда они едут, то сказал: «Ей нельзя туда отправляться, работать не дадут, и вообще она может потеряться», – и помог ей устроиться в Ташкенте, там она благополучно отработала положенное время, а потом поступила в аспирантуру в Москве.

Так среди духовных чад матушки оказывалось и новое поколение, получившее образование в советской школе. Одна из этих девушек посвятила матушке, незадолго до ее кончины, такие стихи (3 апреля 1953 года):

Среди дней суровых очень часто сердце рвется

В этот милый тихий уголок,

Где вздохнем свободно, даже улыбнемся

Вдалеке от шума, горя и тревог.

Там волной холодной тихо Волга плещет,

А в квартире вашей будто бы маяк,

Пред иконой чудный огонек трепещет,

Полоскою светлой прорезая мрак.

И склонившись низко над святою книгой,

Вы всю ночь, родная, не смыкая глаз,

Молитесь за грешных, павших и заблудших,

За сестер и братьев в этот поздний час.

Огонек мерцает, тускло озаряет

В сеточке морщинок милые черты,

А лицо чудесной добротой сияет,

Прелестью духовной, строгой красоты.

А в окно уже щебечут птицы

Бесконечной песней, как звенит река,

Как струею, теплый воздух серебрится,

Ветерок привет свой шлет издалека.

На праздники, особенно бывшие монастырские (память св. Александра Невского 30 августа / 12 сентября, иконы Божией Матери Скоропослушницы – 9/22 ноября по календарю и 12/25 июня, день встречи иконы в Акатовском монастыре), всегда съезжалось много народу, двадцать-тридцать человек, стол накрывали на террасе или во дворе. Вина никогда на таких празднествах не ставили. Икону в дни Скоропослушницы тайно приносили в церковь с вечера накануне, а потом также вечером уносили. Акатовские сестры Ксения, Прасковья, Александра, Евдокия пели тропари и стихиры праздничные, монашеские песни («псальмы»), особенно часто «Господи, помилуй, Господи, прости, помоги мне, Боже, крест свой донести», «Два ангела парили над грешною землей», «Житейское море», «Небесный гость», и конечно, составленный игуменией Олимпиадой гимн «Прощай, дорогая обитель» – пели очень проникновенно, так что многие слушатели плакали.

Игумения Олимпиада умерла 18 апреля 1954 года, на 82 году жизни, приняв схиму⁴², и незадолго до кончины предсказывала, что на похоронах ее никого не будет, кроме своих. Так и получилось – из-за разлива Волги многие из ее почитателей не смогли приехать⁴³. Похоронили ее у стены кладбищенской церкви великомученика Феодора Тирона. Эта старинная деревянная церковь, над вечным покоем усопших, была уже полуразрушена, но еще стояла. В начале восьмидесятых годов ее крепкие бревна приглянулись какому-то начальнику, церковь разобрали и бревна увезли.

В сороковой день после кончины матушки другая духовная дочь посвятила ее памяти стихи:

Светлый облик твой, кроткий и благостный,

Как виденье парит надо мной,

Освещая путь жизни безрадостный,

Опустевший в разлуке с тобой.

Взгляд твой добрый и мудрость молчания,

Юмор легкий и строгость к себе,

Мелодичное речи звучание

Помнят все, кто встречался тебе.

Благородное сердца терпение,

Тихий шелест молитв на устах,

Слезы тайные, слезы смирения

Не забудет Господь в небесах.

И когда на твое изголовие

Опустилась смертельная сень,

Верю я, что Христовой любовию

Воссиял тебе вечности день.

Духовное руководство сестрами перешло теперь к монахине Анатолии, и икону Скоропослушницы перенесли в домик Вассы Громовой. По-прежнему совершалось ежедневное монашеское правило, читались два акафиста, Божией Матери и великомученику Пантелеймону. Сестры имели обыкновение еще и прочитывать тропарь каждому святому, чьи иконы висели в их келье. Негласная обитель без монастырских стен продолжала свое существование.

Мать Анатолия была тихой и кроткой, еще более молчаливой, чем игумения Олимпиада. С гостями посидит полчаса и уйдет в свою келью. Также оставив о себе добрую память, она скончалась 10 марта 1960 года. После нее, 15 апреля 1968 года, умерла Васса Громова и, как мать Анатолия, была погребена возле матушки Олимпиады. Васса казалась и вовсе неприметной. Невысокого роста, вечно в хозяйственных заботах, она всегда приветливо встречала гостей, кормила их, устраивала на ночь. Но однажды, когда в субботу к ней зашла Любовь Пташинская, приехавшая помолиться на могиле матушки Олимпиады, Васса, по виду совершенно здоровая, удивила ее неожиданным вопросом: «Любочка, а ты приедешь меня в среду хоронить?» – «Мать Васса, ну что вы говорите? Вы еще жить будете долго!» – «Нет, я прошу, чтобы в среду ты меня приехала хоронить». В это время в доме оказался еще одни гость, архимандрит Тихон (Агриков)⁴⁴. «Я всерьез не приняла этого, – вспоминает Любовь Пташинская, – пошли мы на улицу с отцом Тихоном. У их домика не было фундамента, так он землей был присыпан. Отец Тихон сел и задумчиво говорит: “Светильники угасают...» Приехала я домой, вдруг в среду телеграмма: “Приезжай хоронить, умерла мать Васса». Тогда я поняла, какие же угодницы были с нами рядом. Мы на мать Вассу и внимания никогда не обращали: бросим сумки – мать Васса наши сумки уложит... Никогда она не давала никому из гостей мыть посуду, себе на полу стелила всегда... И до какой святости дошла! Только тогда до ума и сердца дошло, какие же угодники Божии жили в наше время!»

И мать Анатолия и Васса стегали одеяла. Внучатая племянница Вассы, Нина Душечкина вспоминает: «Детство мое прошло рядом с матерью Анатолией и Вассой. Так как родители работали, нас часто подкидывали к ним. Одеяла стегались в пяльцах, и нас сажали на одеяла, мы и плясали на них, а они в это время стегали, две иголки в обеих руках, вниз и вверх. Одеяло накручивалось на валик, где простегают – накручивают. В магазинах одеял не было, это был ручной труд. Сначала мелом писали рисунок, потом уже проходили иголкой. Не унывали и не плакали, трудились...»

У сестер заранее были приготовлены гробы, стояли на чердаке. Дети лазили туда, некоторые пугались гробов, а однажды двух девочек постарше устроили в них ночевать, им показалось «очень уютно».

В селе Новом жила и Мария Никитична Громова, родственница Вассы. Она не успела в монастыре стать рясофорной послушницей, но всю жизнь прислуживала при церкви, а при жизни матушки Олимпиады была ее келейницей. О Марии помнят, что она также была в ссылке, но трудно сказать, когда.

Отбыв свой лагерный срок, десять лет, в 1947– 1948 году возвратилась в село Новое и Евдокия Добрякова. Из ее лагерной жизни, по ее воспоминаниям, известно немногое. Сначала она работала на лесоповале, а потом в лагере на кухне. И здесь был такой случай. Однажды кто-то из начальства заметил на ней крест и хотел его сорвать. Евдокия отличалась бойким характером и, ударив начальника по руке, решительно заявила: «Не ты надевал, не тебе и снимать!» Заключенные стали стучать мисками, заступаясь за нее, и ее оставили в покое. Другой подобный случай (а может быть, так в памяти другого человека сохранился тот же рассказ) был с охранником: когда он протянул руку к кресту, она сказала: «Не трожь! За что сижу, то и ношу!»

Так велика была ее любовь к игумении и матери Анатолии и собственная нестяжательность, что она из лагеря (!) как-то присылала им деньги, по-видимому, полученные ею от брата.

После возвращения Евдокия стала служить алтарницей и просфорницей в местной Крестовоздвиженской церкви, жила в церковной сторожке при старой церкви на кладбище, а потом, уступив сторожку назначенному в село Новое священнику, перешла к Вассе. В начале 80-х годов она приняла постриг в мантию, с именем Евфимия. Для этого пришлось ехать в Грузию, там католикос Илия благословлял совершать монашеское пострижение, а в России, под давлением властей, это было затруднено. Постригал ее архимандрит Симеон⁴⁵, живший в городке Гудаута, восприемницей стала монахиня Евпраксия (Лисина), служившая при Никольской церкви в Солнечногорске. Когда мать Евфимия уже не могла работать по старости, отец Валерий Ильин (о нем скажем ниже) выхлопотал ей пенсию, и она с тревогой спрашивала: «не антихристова ли пенсия?» Пенсия была от епархии, не «антихристова», от безбожного же государства она не хотела принять помощи.

В церкви мать Евфимия всегда была в монашеской одежде, а по селу ходила просто в темном, носила белый платок. Она была быстрая в движениях и в ходьбе, лицо радостное, улыбающееся. Выглядела как добрая деревенская старушка, у которой всегда в кармане была припасена конфета для встречного ребенка. Умерла мать Евфимия 14 ноября 1985 года.

Сестры никому не навязывали своей веры, не выпячивали ее, как бывает у людей поверхностных, не выставляли напоказ, не учили свысока. Они свидетельствовали об истине православия своей жизнью. Люди чувствовали в них нечто таинственное, сокрытое, что-то очень важное, хотя и непонятное, но вызывающее уважение.

Не эта ли молчаливая проповедь привлекла к пожилым монахиням как будто вполне советского юношу, Валерия Ильина? Позднее митрофорный протоиерей Валерий Ильин, настоятель Успенской церкви в Завидове, благочинный Конаковского округа Тверской епархии говорил: «Я очень благодарен Богу, что я еще застал Русь уходящую, дореволюционную, монахинь, которые хранили традиции». Игумении Олимпиады, монахинь Анатолии и Вассы уже не было в живых. Но отцу Валерию, еще в юности, довелось узнать монахинь Спасо- Влахернского монастыря, они жили в деревнях в окрестностях села Завидова. Эти монахини стали его первыми наставницами в вере, и одна из них, схимонахиня Мефодия, завещала ему свои книги, а потом он узнал и Евдокию Добрякову в селе Новом, и еще трех акатовских сестер. Называли их попросту – мать Ксюша, мать Паша, мать Саша. Когда он в 1979 году стал священником, люди говорили: «Отец Валерий всех старушек взял под свое покровительство». Но это были не простые старушки.

Ксения Зайцева, вернувшись из лагеря, лет пятнадцать не имела своего угла, жила у разных людей. И только получив после двоюродной сестры домик в селе Барском-Дворском⁴⁶, обрела наконец постоянное пристанище. Там она стала жить со своей родной сестрой Натальей, умерла в 1992 году. Перед смертью она несколько дней не говорила, а когда пришел отец Валерий причастить ее, заговорила и исповедалась, потом снова не могла говорить. Знал ее и протоиерей Михаил Герцев, настоятель Иоанно-Предтеченской церкви села Козлова, и вспоминал о ней с большой теплотой, как об исповеднице веры Христовой, имевшей «непреклонность в добре и в вере».

В том же селе жили Александра Барабанова и Прасковья Зимарева. Втроем они всегда приходили в село Новое на церковные службы, пели на клиросе. Раньше всех скончалась Прасковья. Она жила одна в старой бане, без света. Говорила отцу Валерию: «Я так жить устала, скорей бы меня Господь забрал!» Конечно, устала она не от отсутствия электричества, на бытовые удобства то выносливое поколение умело не обращать внимания, а оттого, что заскучала душа ее на земле. Да и мать Ксения не без колебаний приняла доставшийся ей в наследство домик – не хотела связывать себя имуществом, была внутренне готова к новым гонениям.

И еще о двух акатовских сестрах можно сказать несколько слов, по свидетельствам знавших их.

О регенте Марии А.А. Митрофанова вспоминала: «Мария в ссылке не была, но много и ей пришлось перенести горя... Наконец она устроилась в храме Николо-Железовского погоста. Я с 1946 по 1951 год пела в ее хоре. Хор был бесплатный... Мария говорила: “Мне нужна ваша душа, чтобы она пела. А голос будет, когда вы поймете сами, что поете». В особенности хороши были постовые песнопения: первой недели, Страстной и Пасхальной. Однажды к нам под престольный праздник Воскресения Словущего приехал из Москвы архидиакон Георгий Карпович Антоненко. Он удивился, какой был хор в сельском храме: “Я очень много слышал, но таких умилительных напевов еще не слыхал!» В этом храме она подвизалась тридцать восемь лет и скончалась семидесяти двух лет от роду. На этом же кладбище ее могилка».

Зоя Мегалинская после освобождения из лагеря (досрочно, после семи лет заключения) и проживания на поселении на Дальнем Востоке жила в городе Кашине вместе с монахиней Магдалиной, в сторожке при соборе. И сестры, и матушка Олимпиада знали о ее предательстве, но простили ее. Ее навещали знакомые из Клина, привозили ей продукты. В старости она лишилась из-за гангрены обеих ног и умерла не своей смертью – ее, ради нескольких икон, убили грабители.

* * *

После смерти игумении Олимпиады в село Новое продолжали приезжать люди, чтобы поклониться иконе Божией Матери Скоропослушницы – и те, что приезжали раньше, и новые паломники. Так, в начале шестидесятых годов, примерно году в 1963-м, побывала в Новом Надежда Павловна Покровская, дочь священномученика отца Павла Ансимова, внучка московского протоиерея Вячеслава Соллертинского. Туда поехала ее знакомая, больная раком, чтобы помолиться перед чудотворной иконой, с мужем, и она присоединилась к ним. «Когда они собирались, говорят: “Поедем с нами в благодатное место», – вспоминала Надежда Павловна. – Материально было трудно, мы все-таки собрались, были там два дня»⁴⁷.

О покойной Надежде Павловне Покровской стоит сказать особо. Когда мы встретились с ней (две сотрудницы Свято- Тихоновского института), ей было уже девяносто лет, это была тихая, маленькая, сухонькая старушка, ясного ума и глубокой веры, пронесенной через всю жизнь. Она рассказывала в основном о своем отце, о жизни семьи в годы репрессий.

Речь ее текла спокойно, голос звучал кротко и как-то немного грустно. Когда-то одна из духовных чад ее отца называла ее «ангелом». В молодости, быть может, к этому располагала целомудренная красота ее лица, а в старости весь ее облик вызывал благоговение. Старица-ангел... Оказалось, что она много лет переписывается с отцом Иоанном (Крестьянкиным) – она знала его, когда еще он служил священником в Москве (в храме Рождества Христова в Измайлове, где до ареста в 1937 году служил отец Надежды Павловны) – и выполняет особое послушание, данное им, вышивает монашеские параманы. Интересно, что это послушание отец Иоанн дал ей, когда у нее сильно ослабело зрение, она носила очки. Но он сказал: «Ничего, я пришлю помощников», – и прислал иконочку «Целители очес» (на ней изображены святые мученики Лонгин, архидиакон Лаврентий, Мина и святитель Алексий Московский). Такие иконочки – черно-белые фотографии, по условиям того времени, – отец Иоанн дарил и другим. И с тех пор около тридцати лет Надежда Павловна – без очков – с любовью вышивала параманы и отсылала их отцу Иоанну, а иконочку во время работы всегда ставила перед собой.

Надежда Павловна однажды спросила отца: «В чем счастье?» Он ответил: «Счастье – это способность человека ценить то, что ему дает Бог».

Побывала в селе Новом, на кладбище у могилы игумении Олимпиады и в избе матери Евфимии у иконы Скоропослушницы, и Лия Петровна Круглик, жена священника Дамиана Круглика (ныне настоятель московской церкви Преображения Господня в Богородском), вместе со знакомыми и с маленькой дочерью. Поездка была в солнечный октябрьский день 1979 года, тогда старая кладбищенская церковь, хотя и полуразрушенная, еще стояла на месте. Это посещение кладбища и молитва у Скоропослушницы остались в памяти как радостное, незабываемое событие.

После смерти монахини Евфимии икону перенесли в Крестовоздвиженскую церковь, и там она, особенно почитаемая прихожанами, находилась около двадцати двух лет. 25 июня 2007 года монастырская икона Божией Матери Скоропослушницы торжественно возвратилась в Акатовский монастырь.

* * *

В течение веков монастыри всегда переживали времена расцвета или упадка, упразднялись и снова восстанавливались, иногда и разрушались до основания, но монашество продолжало жить в незримых миру монастырях, во внутренних кельях верующих сердец.

То особое состояние духа, когда человек желает только зреть Господа, и сего распята⁴⁸, многим мирянам, даже искренне верующим, представляющееся иногда как «бесплодный аскетизм», есть состояние, которое один из святых новых мучеников, преподобный Игнатий (Лебедев) так выразил в письме к духовным чадам: «Мы далеки от суетных учений века сего, нам дорого одно: Бог явися во плоти, оправдася в Дусе⁴⁹, нам радость и веселие сердца исповедовать Господа Иисуса Христа во плоти пришедша, в этом всё и вся суть и цель нашей жизни. Слава Тебе, Христе Боже, Апостолов похвало и мучеников веселие, ихже проповедь Троица Единосущная»⁵⁰. В устремленное ко Христу сердце вселяется Он Сам, со Отцем и Духом, и преображает Свое творение: монах становится молитвенником за весь мир, духовным наставником и утешителем тысяч людей. Темна была бы ночь земной жизни, если бы не светили миру такие угодники Божии.

В 1917 году, в дни переживаемого страной безумия, монах Смоленской Зосимовой пустыни Симон (бывший в миру видным чиновником) видел многократно повторявшийся пророческий сон, который предвещал прославление преподобного Зосимы в лике святых. В этом удивительном сне митрополит Киевский Филофей (Успенский), которого он знал в детские годы в Твери, говорит Симону, переживавшему тяжкие сомнения в пользе монашества в том виде, как оно существует, и смущаемому слухами о закрытии всех монастырей как ненужных и вредных: «Смотри, к вам стекаются несметные толпы народа. Неужели все эти люди заблуждаются и действуют по недоразумению? Конечно, нет. Польза для них очевидна. Стекаются они к вам потому, что в вас, насельниках Зосимовой пустыни, теплится лампада, возжженная великим основателем. Прошли годы, изменились обстоятельства, к худшему изменились люди, а с тем вместе упало и монашество, а все же в вас теплится стародавняя лампада, и не только в вас, но и в насельниках многих других обителей. Пока этот священный огонь не угас, тем обителям ничто не страшно... Итак, не скорби и не смущайся. Видимый тобою сон свидетельствует, что живо монашество и не излишне»⁵¹.

Молитвами святых новых исповедниц и мучениц, прославленных и непрославленных, имена которых знает Господь, зажглась невидимая неугасимая лампада и в Акатовской обители, и нашу родную землю освящает и ее тихое благодатное горение.