О православном приходе как юридическом лице

Из всех церковных проектов едва ли не с самым большим сочувствием был принят и в светском обществ, и в духовной сред проект прихода, как юридического лица. He говоря уже о светской печати, даже все епархиальные архиереи в своих отзывах, представленных в Св. Синоде, согласились признать приход собственником всего или части церковно-приходского имущества. Сочувственно отнеслось к этому проекту и ІІредсоборное Присутствие. Правда, некоторые наши канонисты возражали против проекта, ссылаясь на то, что no канонам собственником церковного имущества является не церковная община, а Церковь. Но на это возражение защитники проекта отвечали, что каноны отнюдь не есть нечто неизменное, и в данном именно случае они никак не могут быть признаны образцом для нашего времени. Эти каноны возникли уже тогда, когда закончилась церковная и вместе с тем государственная централизация, та централизация_? которая убила в Церкви дух общественности и соборности. Церковь есть прежде всего общество верующих, и этому именно обществу верующих и должно принадлежать церковное имущество, а не храму или какой-то абстрактной величине. Равным образом и право распоряжения церковным имуществом принадлежит не клиру, а самому приходу. Что приход, как юридическое лицо, спокойно уживается с православным церковным правом, об этом убедительно свидетельствует история русской Церкви. До Петра Великого, особенно, в 16 и 17 в. русский приход является собственником всего церковно-приходского имущества, и это время, по общему признанию, было временем особенного подъема церковности, временем особенного оживления церковно-приходской жизни. Все эти соображения показались Предсоборному Присутствию столь убедительными, что оно приняло проект, выработав следующее положение о приходе. "В npuxодах заведывание местным церковнonpuxодским имуществом вверяется приходу, κακ юридическому лицу»

Реформа прихода в указанном смысле казалась многим членам Предсоборного Присутствия настолько бесспорной и целесообразной, что они настаивали на немедленном ее осуществлении, не дожидаясь церковного собора. И если верить газетным сообщениям, Св. Синод в несколько измененном виде не раз уже представлял проект в Совете Министров¹. Поэтому возможно, что в самом непродолжительном времени он будет утвержден или вероятнее передан в законодательные учреждения.

Так ли действительно бесспорен с своей конструктивной стороны этот проект? Действительно ли он так хорошо укладывается в рамки православного церковного права?

На эти вопросы я со всею решительностью даю отрицательные ответы. При всей его популярности этот проект следует признать совершенно неудачным, простым недоразумением. Все основания, которые приводились в защиту каноничности наделения прихода правом юридического лица на место приходской церкви –теоретические (общее понятие о церкви) и исторические (древнерусский приход в XVI и XVII в.) или неверны, или совершенно бездоказательны. Тщательное изучение истории церковно-имущественного права православной церкви вынуждает нас утверждать, что признание собственником церковного имущества не приходской церкви, а прихода, является нарушением основных начал православного церковного права, начал, которыми мы должны дорожить, как специфически-христианскими и вместе с тем уклонением в сторону светского и даже языческого (древнеримского) права. Доказательству этого положения и посвящаются нижеследующие строки.

Хотя классические римские юристы не дошли до теоретического построения понятия юридической личности, тем не мене им был известен круг таких явлении, к которым применялась форма юридического лица. Они знали такие правообразования, которые на ряду с физическими лицами были наделены гражданскою правоспособностью. Но в высшей степени замечателен тот факт, что круг этих правообразований, к которым можно было применить понятие юридического лица, римских юристов исключительно исчерпывался тремя его видами, именно муниципиями, коллегиями н товариществами. Только к ним применялась юристами форма юридического лица, только о них упоминается в комментариях к эдикту Гая², Павла³ и Ульпиана⁴. Только эти юридические лица вошли в титул Дигест Юстиниана, специально говорящий о союзных юридических лицах⁵. Римские юристы сделали даже попытку обобщить все эти виды юридических лиц в понятии

universitas⁶. Ho и это общее понятие исчерпывается у них исключительно тремя видами юридических лиц: муниципиями, коллегиями и товариществами публиканов. Других юридических римское право не знало.

Всматриваясь в природу указанных правообразований, мы видим, что все они имели несомненно корпоративный, общинный характер. Муниципии – это были общины –города, общины – государства, входившие в состав римского государства и наделенные известною политическою самостоятельностью. Эти автономные города пользовались правом управляться по своим законам, избирать себе должностных лиц и заведовать своими делами. Они имели свои комиции, свой сенат и своих выборных магистратов. Администраторы муниципии выступали всегда, как представители общины, как ее уполномоченные. Они действовали municipum nomine, именем общины. Их действия рассматривались как действия общины. Если администратор поступал не согласно с законами общины и не в ее интересах, то его действие не считалось уже действием общины. До какой степени последовательно был проведен этот принцип в римском праве, видно из того, что по мысли юриста Папиниана⁷ община не обязана платить убытков, причиненных третьим лицам действиями должностных лиц, а также из того, что, как видно из комментария другого римского юриста Ульпиана⁸, за заем, заключенный для общины, но не на нее затраченный, несет ответственность не община, а тот, кто заключил договор займа. В основе этого положения лежит та мысль, что магистрат в случае неправомерных действий выходить за пределы своей компетенции, перестает быть уполномоченным общины⁹.

Присущий муниципиям корпоративный характер, при котором в обществе господствует воля самой общины, администрация же получает свои полномочия от этой общины, еще заметнее в коллегиях, составлявших второй вид юридических лиц по римскому праву. Главное управление делами коллегии находилось в руках самой коллегии. На своих общих собраниях (conventus, ἐκκλησίᾳ) коллегия издавала свои статуты с обычной формулой ἔδοξεν τῇ ἐκκλησίᾳ¹⁰ и placuit universis¹¹, принимала новых членов, избирала должностных лиц, решала все важные вопросы, не предусмотренные статутами, производила суд над своими членами и т д. Дела коллегии решались обыкновенно голосованием по одиночке (suffragio universorum) или общим выражением согласия (ex omnium sententia)¹². Должностные лица, составлявшие ordo коллегии, были лишь ее исполнительным органом. По окончании своей службы они обязаны были дать отчет общему собранию¹³.

Деятельность коллегий, как и муниципий, естественно была направлена на интересы собственно самой общины и неразрывно с этим на интересы самих членов. Ни римские, ни греческие коллегии не имели благотворительного характера. Они оказывали некоторую материальную поддержку своим членам (особенно при погребении умерших) лишь в известных, строго определенных уставом случаях и на определенных условиях; их помощь всегда была обставлена известными обязательствами и прежде всего обязательными взносами. Переставший давать взнос лишался права на помощь ферейна¹⁴. Свойственный муниципиям и коллегиям корпоративный характер присущ был и товариществам публиканов в которых отдельные лица выступали еще яснее¹⁵.

Все означенные общества обладали гражданской правоспособностью, имели право собственности, право продавать, покупать, отдавать в аренду, вступать в различные гражданские договоры и защищать на суде свои права. Для нас в настоящем случае имеет особенную важность вопрос, в каком отношении к обществу мыслилось принадлежавшее ему имущество. Каким образом представлялись римскому правосознанию все эти юридические лица, как собственники имущества – в виде ли абстрактного единства или множества живых членов?

Имущество корпорации отнюдь не было имуществом многих членов ее, рассматриваемых в отдельности. Оно строго отличалось от имущества членов. Ни член корпорации не имел права требовать известной доли из имущества общины, ни кредитор общины не имел права требовать от членов уплаты долга корпорации. Но с другой стороны верно и то, что имущество корпорации не принадлежит какому-то абстрактному единству, существующему вне членов ее. Как муниципии, так и коллегии в римском праве мыслятся как живые совокупности людей. Это те же члены, только взятые в совокупности. Отсюда вместо понятия муниципии обычно употребляется выражение municipes т. е. горожане. Municipes владеют, municipes получают наследство и легаты, назначают представителей, к ним предъявляются иски. Имущество муниципии и акты совершаемые от ее имени, обозначаются словом communis. Эта терминология обыкновенно свойственна как законам¹⁶, так и классическим юристам¹⁷. Все это указывает на то, что субъектом муниципального имущества являются сами члены муниципии, взятые в своей совокупности. Эта множественность в понятии муниципии давала повод римским юристам задаваться такими казуистическими вопросами, как: могут ли общины владеть имуществом, раз municipes, как совокупность не имеют души, раз universi consentire non possunt¹⁸. Ha этой же почве у римлян возникал другой вопрос: не является ли каждый член в отдельности в известной доле собственником муниципального имущества¹⁹. Как известно римское право запрещало допрашивать под пыткой раба, как свидетеля в пользу или против господина. Является вопрос, может ли быть допрошен под пыткой servus municipus – раб, принадлежащий муниципии, в деле, касающемся одного из членов муниципии. Императоры вынуждены были неоднократно напоминать о допустимости пытки в таком случае. Myниципальный раб принадлежал не отдельным гражданам в соответствующих долях, а всей совокупности их. Как вопрос, так и ответ ясно показывают, что римское правосознание смотрело на муниципии не как на отвлеченное единство, стоящее вне живых членов, но как на реальную совокупность живых людей. Одним словом, муниципальное имущество было корпоративно.

Тоже следует сказать и о другой категории юридических лиц, союзах или коллегиях, стоящих у классических юристов всегда рядом с муниципиями. Имущество коллегии всегда обособлено от частного имущества ее членов. Предназначенное на общественные цели, оно нераздельно, пока существует коллегия. При выходе члена из коллегии, он теряет всякую связь с имуществом коллегии, если это не оговорено уставом. Напротив, новый член коллегии становится в непосредственное отношение к ее имуществу. За долги коллегии члены ее не отвечают своим имуществом. Отдельный член не в праве вчинить иск к должникам коллегии. Одним словом, имущество коллегии строго обособлено от имущества членов коллегии. И тем не менее имущество коллегии не есть собственность какой-либо отвлеченной величины, стоящей вне и над ее членами. Оно принадлежит самим же членам лишь в их совокупности. Лишь формально коллегия является в обороте, как единое лицо, на самом же деле она есть нечто множественное. Этот момент множественности выражается во множественном числе самого обозначения коллегии: cultores, sodales, juvenes, dendrophori, farbi и др. Это множественное число употребляется и тогда, когда идет речь о гражданских сделках коллегии. Когда римляне хотели особенно точно обозначить союз, как субъект правоотношения, они выражались іі qui in collegio Silvani hodie essent quique postea subissent или qui in cultu corporis Heliopolitanum sunt eruntve²⁰. Имущество коллегии есть общее имущество всех ее членов. Отсюда и в законах, и у юристов, и в надписях оно называется res communes ratio communis, area nostra, area cocorum, area servirorum²¹. Марциан сообщает, что если будет распущен недозволенный союз, то его имущество распределяется между членами союза²². В прежнее время предполагали, что это правило действовало только в отношении к недозволенным союзам, как не имеющим прав юридического лица. В настоящее время новейшие ученые распространяют его на дозволенные союзы, заключая в этом случае a fortiori и подтверждая свое заключение ссылкой на некоторые надписи. На пример, в Collegium Sovi Cerneni имущество в виду ликвидации союза распределяется между членами. В профессиональном союзе фабрикантов и торговцев слоновой костью в Риме наличность кассы распределялась в конце года между членами²³. Далее Ульпиан говорит, что если остается в коллегии лишь один член, то он может вчать иск точно так же, как и против него может быть вчать таковой²⁴. «Указывая, говорит Ельяшевич, что единственный оставшийся член союза есть и единственное управомоченное и обязанное лицо по обязательствам союза, Ульпиан прямо подтверждает, что члены союза являются обладателями имущества последнего; если бы имущество принадлежало не членам, а неведомому третьему, то никогда Ульпиан не мог бы сказать: jus omnium in unum reccideri²⁵ (право многих переходит на одного). В некоторых уставах прямо указывались случаи, когда член коллегии мог требовать причитающуюся ему часть общего имущества.²⁶ Итак, римское право знало юридические лица лишь корпоративного характера имущество, принадлежавшее им, считало имуществом самой общины, т. е. имуществом совокупности ее членов. Другие юридические лица не корпоративного характера римскому праву были неизвестны.

Римские юристы, говоря о различных категориях союзных юридических лиц, никогда не упоминают о государстве. Причина этого заключается в том, что ни во времена республики, ни в эпоху принципата государство в сущности не было юридическим лицом гражданского права. В то время как современное государство, выступая в гражданский оборот, подчиняется тем же формам и нормам гражданского права, какие обязательны и для частных лиц, – римское государство республиканского периода – populous Romanus – и в частных своих сделках действовало по формам особого, именно публичного права, не подчиняясь ни нормам гражданского права, ни гражданскому суду наравне с private personae. С возникновением фиска – казны цезаря в отличие от эрариума – казны римского народа, находившейся в заведывании сената, и с постепенным поглощением эрариума фиском по-видимому должна была произойти важная перемена в имущественно-правовом положении государства. Фиск с самого начала вступил в гражданский оборот на общих началах с частными лицами и быль таким образом юридическим лицом. Естественно было ожидать, что теперь и государство будет мыслиться как юридическое лицо, подчиненное общегражданским нормам. Однако и этого не случилось. Дело в том, что фиск в римском праве всегда представляется собственностью принцепса. И хотя принцепс в этом случае мыслится как представитель государства, и самый фиск предназначался для общественных целей, тем не менее «для римлян за фиском стоит не государство, a живое, конкретное лицо – принцепс. Личность принцепса заслоняет собой государство. Связь фиска с принцепсом для римлян так сильна, что из-за неё они не видят стоящего за принцепсом государства»²⁷.

Так объясняется тот факт, что ни в классическое время, ни позже римляне до представления о государстве, как юридическом лице, не дошли. Но если даже держаться старых взглядов и признавать государство юридическим лицом, то в период республиканский государство мыслилось как pupulus Romanus, народная община, как своего рода корпорация и следовательно не выходило из круга указанных юридических лиц. Что же касается того времени, когда римское государство превратилось в абсолютную монархию, то если даже и считать его юридическим лицом в качестве института, перенося на него современное понятие о государстве, все-таки необходимо признать, что гораздо ранее, чем это случилось, в христианской церкви возникли правообразования нового характера, новой юридической структуры, неизвестной дотоле римскому праву.

Точно также не создавало особого вида юридических лиц в римском праве и имущество, посвященное божеству и назначенное на религиозные цели Это имущество имело двух собственников. Имущество, предназначенное для поддержания государственного культа, по господствующему до сих пор мнению, принадлежало государству, хотя и находилось в пользовании коллегии жрецов. Земли, которыми пользовались жреческие коллегии, считались землями populus Romanus, переданными в пользование жрецам на тех же основаниях, на которых предоставлялось пользование государственной землей гражданам для отправления культа. Органы государства исполняли по отношению к сакральному имуществу те же функции, что и по отношению к государственному имуществу. Рабы, входившие в состав сакрального имущества, назывались servi publici и употреблялись в случае нужды для выполнения публичной службы. Самая касса жрецов признавалась частью государственной казны, предназначенной для отправления sacra publica. Отсюда имущество весталки, умершей без завещания, по закону достававшееся богам, было обращаемо in publicum. Отбирая священные места, храмы и т. п. и передавая их христианам, христианские императоры исходили из мысли, что все это составляет часть государственной собственности и потому государство может распорядиться им по своей воле. Впрочем, следует заметить, что по римским народным воззрениям субъектами сакрального имущества являются и сами боги. Особенно это следует сказать о более тесном круге предметов, посвящённых божеству, так называемых res divini juris, каковы храм, жертвенник, утварь и т. д. Как понимать эту принадлежность божеству, вопрос до сох пор окончательно невыясненный. Во всяком случае несомненно то, что res divini juris были совершенно исключены из гражданского оборота, и субъекты их гражданской правоспособности не имели. Право собственности богов носило таким образом чисто отрицательный характер, равнялось отрицанию человеческих прав на res sacrae, вследствие чего последние причислялись к res nullius²⁸. Сверх того, и в отношении к этим вещам имело место господство populus Romanus. Лишь с его разрешения вещи посвящались божеству, управление ими возлагалось на политических магистратов, и в случае нужды государство могло употребить их на государственные цели²⁹. Одним словом, божество по римскому праву не является ни физической, ни юридической личностью частного права. Что касается теперь имущества, предназначенного на совершение частных культов, то оно принадлежало тем коллегиям, которые ставили себе такие цели. Таким образом сакральное имущество в римском праве не создавало новых юридических лиц.

Итак, римское право знало юридические лица лишь корпоративной природы. Другие категории юридической личности, известные в современном праве, ему были неизвестны. Впервые христианство создало новые категории юридических лиц и заставило мало-по-малу римское право признать их. «Значение христианства в истории понятия об обществе, говорит Гирке, завершается внесением дотоле неизвестного понятия о церкви. Ибо в церкви и ее расчленениях возник совершенно новый род общений»³⁰.

Христианство создало такие виды общения, которые по своей юридической природе никоим образом не могли быть подведены под римское понятие корпорации. Если церковь христианская вообще и христианские церкви в частности могли быть названы с одной стороны обществами, корпорациями, то с другой стороны они включали в себя признаки, которые были совершенно чужды античному понятию корпорации и даже несовместимы с ним³¹. Церковь христианская есть собрание верующих, вернее живой организм, живое тело, члены которого составляют верующие; но это тело есть тело Христово, глава этого тела – Божественная Личность Христа, в нем живет и действует Дух Святой. Происхождение и сущность церкви трансцендентны. Она «связует Небо и землю». В создании церковного порядка и его осуществлении отчасти действует воля самих верующих, которые, будучи священством святым, храмами Духа Святого, активно, а не пассивно только, участвуют во всех сферах церковной жизни³². Но над волей членов церкви господствует воля Христа, на все времена обязательная и неизменная. Он ее Основатель и Учредитель. В Церкви Христовой, как и в корпорации, есть своя собственная организация; но эта организация получает свои полномочия отнюдь не от членов корпорации, а от самого Божественного Основателя и Учредителя церкви – Иисуса Христа. Она наделена чрезвычайными полномочиями и особенными благодатными дарами. Отсюда христианские церкви никогда с первого момента своего возникновения не были самоуправляющимися, «демократическими», «суверенными» общинами, как это обычно утверждают протестантские ученые³³. Наконец, цели церкви не ограничиваются ни наличными, живыми членами ее, ни даже будущими ее членами, как это бывает в обыкновенной корпорации. Они обнимают людей всех наций и всех времен, все без исключения человечество. Римское корпоративное право не знало таких целей. Все эти признаки церкви, вместе взятые, показывают, что по своей юридической природе церковь отнюдь не была корпорацией в римском смысле слова, что это было божественное учреждение для спасения человечества, что церковь есть не союз только, но и институт. Понятием общества, союза, корпорации отнюдь не исчерпывается юридическая природа церкви. Она есть в одно и то же время и общество и учреждение. Она есть община – институт Сам Иисус Христос сказал: «созижду церковь Мою и врата адова не одолеют ей» (Матф. 16, 18). Она есть дом Божий. Этот учредительный или институтный характер церкви принадлежит глубочайшему существу ее. Вне его церковь Христова немыслима. В каждый момент, во всяком проявлении она должна выступать непременно как институт – общество. В тот момент, когда церковь перестает быть институтом и становится общиной, корпорацией, она порывает живую связь с Главою церкви, со Христом и с учрежденной Им в церкви чрезвычайной организацией. Итак, церковь, повторяем, не есть общество, но институт – общество³⁴.

Что новый элемент, какой мы находим в христианской церкви no сравнению с римскими корпорациями, составляет существенное отличие института от корпорации и характеризует церковь, как институт – это едва ли нуждается в доказательствах. Корпорации принято определять, как такое юридическое лицо, которое имеет своим субстратом союз физических лиц и за волю которого принимается соединенная воля всех членов корпорации. Институт же, по общепринятому мнению, есть юридическое лицо, за волю которого принимается воля учредителя, выраженная в учредительном акте, н субстратом для которого служит имущество. Наиболее ясное разграничение корпораций и институтов мы находим у Гирке³⁵. Он говорит, что союзные организмы бывают двух форм корпоративной и институтной. Первая имеет место тогда, когда множество воль порождает из себя единую волю: отдельные воли в отношении к той части их, которую они вносят в союз, сливаются в новое волевое единство. Напротив институтное новообразование следует обратному направлению, именно так, что единая воля часть себя самой пересаживает в объединяемое ею множество. Однако путем соединения может возникнуть институт и путем учреждения-корпорация. Первое бывает тогда например, когда общеполезный институт единственно учреждается из добровольных взносов только для этой цели созываемым собранием жертвователей; последнее возможно в тех случаях, когда высшая воля извне сплачивает союз, а потом предоставляет его самоопределению вызванной в нем общей воли. Позднее³⁶ Гирке дает такое определение корпорации и институту. Корпорация – это союз с возникающею из него самого личностью; его душа – единая общая воля, тело его – общественный организм. Учреждение – это союз с личностью, привитой ему извне; его душа – единая учредительная воля; его тело – организация, в силу которой люди непрерывно подчиняются этой воле³⁷.

Какое положение заняло имущество в новых христианских правообразованиях? Сохранился ли в них тот же субъект собственности, что и в корпорациях? Очевидно нет. Там собственником имущества была, как мы видели, корпорация, т.е. совокупность членов корпорации. Оно было общественным добром, res communes. Здесь, в церковных правообразованиях, собственником имущества были уже не члены церкви в их совокупности, не община, – a церковь, которая одновременно есть и божественное спасительное учреждение или институт и общество верующих, учреждение, обнимающее собой верующих и в то же время стоящее выше их, обнимающее божественный миропорядок³⁸.

Община, как совокупность верующих, входящих в состав церкви, ни в каком случае не могла быть субъектом церковно-имущественных прав. Это значило бы понять церковь, как корпорацию, уничтожить ее институтный характер, порвать связь ее с «Небом», мыслить ее вне союза со Христом, Ее Учредителем и Главой, лишенною учрежденной Христом иерархи. Одним словом, это значило бы отнять у нее ее специфический характер, существенно отличающий ее от древнеримских корпораций, и ввести ее в разряд этих последних. И действительно во всех источниках канонического права, начиная с самого древнего времени, мы не находим даже намека на принадлежность церковного имущества обществу верующих, их совокупности. Всегда и повсюду собственником церковного имущества является церковь, как божественное учреждение и в тоже время собрание верующих.

В доканонической церковной литературе мы редко встречаем указания на то, кого церковное сознание считало собственником церковного имущества. Большею частью в ней речь идет о назначении церковного имущества. Последнее предназначалось именно для следующих трех целей: 1) для общецерковных нужд, прежде всего для совершения евхаристии, 2) для содержания лиц несших известное служение в церкви и наконец 3) на пособие бедным и нуждающимся, на содержание вдов и сирот, странников, на выкуп пленных, рабов и узников и т. д. Уже эти цели показывают, что церковное имущество существенно отличалось oт имущества корпоративного, обслуживавшего лишь интересам самой корпорации. Но уже в древних христианских памятниках мы находим прямые указания на принадлежность церковного имущества не общине верующих, а самой церкви как учреждению Божию. В первом послании к Тимофею апостол вменяет в обязанность верующим содержать вдов, своих родственниц, и не обременять церкви чтобы она могла содержать истинных вдовиц (1Тим. 5:15). В другом месте (1Кор. 9:13) апостол говорит, что все, служащие жертвеннику должны брать долю от жертвенника. Что церковное имущество принадлежит именно церкви (ἐκκλησία), чувственно представляемой в храме, об этом говорят далее Ириней³⁹, Тертуллиан⁴⁰, Киприан⁴¹ и Апостольские Постановления⁴². В канонах поместных и вселенских соборов и в правилах Апостольских почти исключительно говорится о церкви (ἐκκλησία, ἐκκλησιαστικά), как собственнике церковного имущества; таковы: Aп. пp. 38. 40. 41; 4 Всел. пр. 26; Трулл. пр. 35; Гангр. пр. 7; Ант. пр. 24. 25; Карф. пр. 35. 41. 42. 92. Во всех этих местах собственник церковного имущества носит название ἐκκλησία, т. е. церковь.

Но церковь, как институт, в противоположность корпорации, понятие не конкретное, а отвлеченное, мало доступное для обыкновенного сознания. Народ же не любит абстракций. Он старается олицетворить их, заменить абстракцию каким-нибудь конкретным образом. Таких образов, облегчавших понятие о церкви, – было два. Вместо учреждения могли мыслить или

Божество, как Учредителя церкви, или храм, посвященный Богу, как вещественный символ института; вместе с этим и все церковное имущество в обычном сознании могло мыслиться как собственность Бога или как собственность храма. Такой способ представления мы нередко встречаем в древних источниках и даже в канонах. Но оба эти представления имеют символический, описательный характер. За ними всегда стоит понятие церкви, как учреждения. Храм, как собственник церковного имущества, мыслится непременно в связи с церковью, как учреждением, и означает отнюдь не самое здание, а материально воплощенное учреждение. Это явствует из того, что каноны, упоминая о христианских храмах под их собственным именем ναός (Трулл. пр. 33 и 38; 7 Всел. пр. 4 и 7), никогда, однако не усвояют им права собственности на церковное имущество, но всегда считают собственником имущества εκκλησία, хотя иногда и в смысле храма.

Равным образом, как в доканонической, так и в канонической литературе на ряду с церковью собственником церковного имущества представляется Бог (τὰ τοῦ Ѳεоῦ или τὰ κυpιακά, δεσποτικά (Ориген⁴³), Κιιприан⁴⁴, Ап. Пост. II, 25 и др.; Aп. пр. 38. 40; Карф. 41; Двукр. пр. I). Но выражение «имущество Божие» отнюдь не обозначает особого, отличного от церкви, самостоятельного собственника церковного имущества. Это видно из того, что в одном и том же каноне одно и то же церковное имущество называется то собственностью церкви, то собственностью Божией (например Ап. пр. 38. 40; Карф. 41; Апост. Постан. II, 25). В каком смысле церковное имущество называется Божиим, это прекрасно объясняет первое правило Двукратного собора⁴⁵. Из него видно, что имущество посвящается Богу, но принадлежит известному церковному учреждению и значится потому в его описи. Мылится ли Бог в подобных случаях идеальным собственником, или этим указывается лишь на назначение церковного имущества для Божьего дела; во всяком случае юридическим собственником церковного имущества всегда является церковь. Выражение «имущество Божие» имело целью с одной стороны подчеркнуть отличие имущества церкви, как учреждения Божьего от имущества корпоративного принадлежавшего известной совокупности людей, от имущества, так сказать, людского, с другой стороны пояснить конкретным образом абстрактное понятие учреждения, мало доступное народному представлению. «Народное мировоззрение, говорит Гирке⁴⁶, облегчало себе абстрактное понятие учреждения тем, что оно отчасти представляло себе церковное имущество связанным с материальными церковными зданиями, как его пространственным средоточием, отчасти же... ставило Христа и святых собственниками их»⁴⁷. Но в высшей степени замечательно тο, что конкретизируя абстрактное понятие учреждения (церкви) христиане никогда не прибегали к понятию корпорации, столь распространенному в языческом римском праве.

Кроме церкви в канонах церковно-имущественные права усвояются монастырям (4 Вс. пр. 24; Tpулл. пp. 49; Двукр. пр. 1 и 6) и епископиям (ἐπισκοπεῖα–7 Bс. пр. 12. 13; Двукр. Пр. 7), под которыми следует разуметь отнюдь не церковную общину с епископом во главе⁴⁸, а епископский дом (с кафедральной церковью?), как видно из 18 пр. 7 Вс. собора, запрещавшего пребывание женщин в епископиях и монастырях, и из 13 пр. того же собора, сообщающего, что некоторые храмы, епископии и монастыри расхищены и превращены в обыкновенные жилища. Но мы напрасно стали 6ы искать намеков на то, что церковное имущество принадлежит самому обществу христиан, как корпорации, как простой совокупности членов. Древневосточной церкви было чуждо самое понятие такого рода общины христианской, понимаемой не как учреждение, а как корпорация. Она не имела и соответствующего этому понятию термина. Подобное понятие возникло лишь на почве реформации, как увидим ниже.

Правда мы находим в канонах термины, соответствующие нашим понятиям прихода и епархии. Таковы – παροικία и ἐπαρχία. Но эти термины обозначали не церковные общины, а церковные округа или области большого или меньшего объема. Как слово ἐπαρχία означало не какую-либо христианскую общину, а церковный округ (в 13 пр. Антиох, собора ἐπαρχία заменяется словом χῶρα – страна), подчиненный власти митрополита (Ант. 14. 15. 17. 18. 19. 20; Карф. 84. 87. III и др.) и соответствующий нашей митрополии, – точно так же и παροικία есть определенная церковная территория, в пределах которой находится церковь, или епископская или приходская, и соответствует то нашей епархии (Ант. пр. 9 «каждый епископ имеет власть в своей παροικία и да имеет попечение о всей стране, состоящей в зависимости от его города»), то нашему приходу (4 Всел. пр. 17 и Трул. пр 15: сельские и подгородные приходы (ἀyροικικὰς παροικίας ἢ ἐνχωρίους) должны оставаться под властью правящих ими епископов). 67 пр. Карфагенского собора говорит об определенном составе приходов (συγκτησία τῶν παροικιῶν), находящихся под властью епископа. Здесь термин приходы заменяется термином округа (διοικησις)⁴⁹.

Что для нас в данном случае важно, ни епархиям, ни парикиям никогда не усвояется церковно-имущественных прав. И это понятно. Территория не может быть собственницей; а заселяющие ее христиане, как субъект церковно-имущественных прав в смысле коллегии, с точки зрения грековосточного церковно-имущественного права немыслимы.

Прямым следствием усвоения церковного имущества церкви, а не общине верующих, было то, что управление им всегда было делом главным образом носителей церковных служении, особенно епископа, a не самой общины. Совершенно справедливо замечает по этому поводу Зом. «Взгляд, говорит он, что община – собственница церковного имущества, неизвестен в течение целых веков. В управлении имуществом не имел места общинный принцип в позднейшем смысле слова, но принцип авторитативный: управление не в силу полномочий общины, но в силу полномочий, данных свыше, от Бога, через харизму»⁵⁰.

На основании чисто априорных соображений можно было ожидать встретить в христианской церкви первых веков широкое участие общины в распоряжении церковным имуществом. Эти ожидания, однако не оправдываются. Тщательный анализ древних церковных источников убеждает в том, что управление церковным имуществом изначала было делом преимущественно церковной иерархии. Вот все древнейшие свидетельства.

В иерусалимской церкви приношениями верующих распоряжались сначала сами апостолы (Деян. 6:2), затем избранные церковью семь мужей, рукоположенные апостолами (Деян. 6: 1–6). По уходе из Иерусалима иудеев-эллинистов и семи мужей, пожертвования, собранные внепалестинскими церквами в пользу иерусалимских верующих, были переданы апостолом Павлом н Варнавой пресвитерам (Деян. 11:30), a не верующим. По мнению очень многих ученых, высказанному еще Иоанном Златоустом, ап. Павел в начале послания к Филиппинцам приветствует епископов п диаконов, побуждаемый к тому благодарностью за дары, полученные через них от филиппийцев. Едва ли не все ученые в Пет. 5:3; 1Тим. 3:8; Тит. 1:7, где пресвитеры и епископы предостерегаются от корыстолюбия, видят указания на то, что епископы имели близкое отношение к церковному имуществу. Как οἰκονόμος Ѳεоῦ (Тит. 1:7), епископ должен управлять домом Божиим, т. е. церковью; отсюда в епископы следует ставить человека, умеющего в послушании содержать своих детей и управлять собственным домом (Тим. 3: 5). Игнатий Антиохийский говорит, что епископ есть тот, который послан Домовладыкою Господом для управления Домом Его (εἰς ἰδίαν οἰκονομίαν – Ефес. 6): на нем лежит между другими обязанностями обязанность иметь попечение о вдовах, наблюдать за выкупом рабов и рабынь на церковный счет (к Полик. 4). Поликарп Смирнский в послании к Филиппийцам вменяет в обязанность пресвитерам заботиться о вдовах, сиротах и бедных и не быть сребролюбивыми (6 гл.), осуждает пресвитера Валента, впавшего в грех любостяжания (11 гл.). По книге «Пастырь» Ерма, написанной около 140 года, епископам и диаконам ставится в недостаток главным образом их безучастное отношение к вдовам, сиротам и бедным (Под. IX. 26–27), расхищение благ вдов и сирот, обогащение в их счет (Под. IX, 26, 27). Иустин во второй половине II века в своей первой апологии говорит: «достаточные же и желающие, каждый по своему произволению, дают, что хотят, и собранное хранится у предстоятеля (παρὰ τῷ προεστῶτι); а он имеет попечение о сиротах и вдовах, о всех нуждающихся по болезни или по другой причине, о находящихся в узах, о странниках издалека, вообще печется о всех, находящихся в нуждах» (гл. 67). Эти слова Иустина делают ясными все намеки и темные выражения древних источников, из которых мы некоторые привели. Клементины, памятник конца II века, рекомендуют верующим не только слушать епископа, но и почитать его всяческими приношениями, которые под видом епископа приносятся ко Христу, а от Христа Богу (Hom. III, 70). По Церковным Канонам, памятнику конца II века, епископ служит в алтаре и раздает дары верующим (2 гл.); он должен быть нищелюбивым (гл. 2). Что касается пресвитеров, то одни из них, стоящие по правую руку епископа, при богослужении помогают епископу разделять должным образом дары для верующих и самого епископа; друге пресвитеры, стоящие по левую руку епископа, следят за благочинием во время богослужения (гл. 2). Диаконы заботятся об обеспечении бедных и нуждающихся на счет церковной кассы (ἐκ τῆς λογίας–гл. 6). В Сирийской Дидаскалии, составленной около средины III в, мы читаем: «что тогда были начатки, десятины, части и дары, то теперь приношения, которые приносятся

Богу, Господу через епископов... Ваши жертвенные дары вы должны приносить епископу, как первосвященнику, или лично, или через диакона; и если он примет, то разделит справедливо, ибо епископ хорошо знает нуждающихся (гл. IX ср. Апост. Пост. II, 25. 27) ... Поступай так и исполняй заповедь (о милостыне) через епископа и пресвитеров, твоих посредников пред Богом и Господом. Ибо тебе прилично давать, а тому распоряжаться» (гл. IX, ср. Ап. Пост II, 35). По канонам управление церковным имуществом вверяется епископу (Aп. пр. 38. 41., Ант. 24. 25 и др.).

Тот факт, что церковным имуществом изначала распоряжались предстоятели церкви, на первый взгляд мало гармонирующий с широкою самодеятельностью древнейших христианских общин, после более обстоятельного знакомства с делом оказывается совершенно естественным. Дело в том, что древние христиане смотрели на распоряжение церковным имуществом, как на богослужебное дело, как на своего рода благовесте Христово. Приношения верующих прежде всего употреблялись для евхаристии и вечери любви, заповеданной Божественным Основателем церкви. Первохристиане, принося апостоламъ свое имущество, как бы опускали его в ту суму, которая питала Господа и Его учеников. Кто утаивал из своего имущества, отдавая его апостоламъ, тот лгал Духу Святому (Деян. 5:4, 9). Кто неблагопристойно вел себя на вечери любви, тот забывал о том, что сказал Господь в ночь, когда предан был (1Кор. 2:20–33). Общая трапеза, соединенная с преломлением хлеба, была для первых христиан в буквальном смысле слова богослужением (Деян. 2:46). Приношения верующих в глазах их соответствовали ветхозаветным жертвам. Это были христианские жертвы (Евр. 13:16; Фил. 4:18). Вдовы, содержимые на приношения верующих, были жертвенником Божиим (Поликарп к Фил. 4). Сборы в пользу иерусалимских бедных производились по распоряжению апостола Павла в воскресенье, в день торжественного совершения евхаристии (1Κор. 16:2). Апостол Павел о вспомоществовании святым (иерусалимским) писал: «дело служения сего (ἡ διακον ία τῆς λειτουργίας ταύτης – буквально служение этой литургии) не только восполняет, бедность святых, но и производит во многих обильные благодарения (εὐχαριστῶѵ) Богу. Ибо, видя опыт сего служения, они прославляют Бога за покорность и поведываемому Вами евангелию Христову и за искреннее общение с нами и со всеми, молясь за Вас по расположению к Вам, за переизбыточествующую в Вас благодать Божию. Благодарение Богу за неизреченный дар Его» (2Кор. 9:12:15). Для сбора пожертвований в пользу иерусалимских христиан набирается церквами «восхваляемый во всех церквах за благовествование» (2 Kop. 8: 18–19). Таким образом помощь из приношений верующих есть как бы продолжение богослужения и вместе с тем практическое благовествование, деятельное проповедание евангелия. Дары верующих есть участие в благовествовании (Фил. 1:5). «Нигде так грубо не обнаруживается бессилие нашего времени понять ту святую религиозную атмосферу, в какой жили первохристиане и древние христиане, как в перенесении в их историю наших понятий об имуществе и финансовом управлении»⁵¹. Вот почему распоряжение церковным имуществом с самого начала было вверено предстоятелям церкви, сначала апостолам, потом исполненным веры и духа семи мужам после особого апостольского рукоположения и, наконец, епископам с клиром.

Если мы еще пристальнее всмотримся во все приведенные факты, то мы увидим позади их ту идею, что приношения верующих не есть имущество корпорации или общины, не ее собственность: они принадлежат делу Христову, Церкви, основанной Господом для спасения человечества; и что раздаяние этих приношений есть служение благовестию Христа, одним словом, что церковное имущество принадлежит не общине христиан, как корпорации, а Церкви Христовой. Учреждению Христову.

Итак, внутреннее церковное право создало само по себе новый род юридических лиц, каких не знало римское право, именно институты.

Как же отнеслось римское право к этим новым правообразованиям внутри христианкой церкви?

Сначала оно не сумело понять их своеобразной юридической природы и механически втиснуло их в рамки установленных юридических понятий «Когда вновь созданные христианством установления, говорит Гирке, вошли во внешний правовой мир, для них необходимо было приготовить место. Однако это произошло почти исключительно путем механического включения их в систему старых идей. Творческая сила нового идейного строительства отошла от дряхлеющего правового гения античного мира»⁵².

Для римских юристов особенно непонятна была та черта христианской церкви, которая характеризует ее как Божественный институт. В то время, как по римским правовым воззрениям, всякие религиозные общества (коллегии) «существовали только в государстве, через, государство и для государства», как и самое jus sacrum было частью juris publici, христианская церковь напротив неизменно исходила из того воззрения, что потребная для достижения ее целей сфера полномочий дана ей ее Божественным Основателем в качестве собственного, самостоятельного права. Свой закон, свои устои, свои цели, свою организацию она брала не от государства и не от коллективной воли общины, а от своего Божественного Основателя⁵³. Вот что было совершенно непонятно для язычника римлянина и для римского юриста. Естественно поэтому, что они просмотрели эту особенность христианской церкви и причислили ее к категории корпораций.

Так, например, Плиний в письме к Траяну⁵⁴ подводит христианские общины под категорию гетерий (haeteriae), т. е. столовых обществ. Лукиан называет христианскую общину – θίασος⁵⁵, а Цельс – θιασῶται.⁵⁶ Лициний в эдикте 310 года рассматривает церковь как коллегию⁵⁷. И некоторые христианские писатели намеренно поддерживали этот взгляд, чтобы дать возможность христианам безопасного существования. Так еще Тертуллиан старается представить христианские общины в виде дозволенных коллегий (collegia licita), причем употребляет в описании христианских собраний те самые термины (stips menstrua)⁵⁸ которые находились в правительственных указах и коллегиях и дошли до нас в тексте Марциана⁵⁹. Как на корпорации смотрели на христианские церкви и первые христианские императоры. Константин Великий в эдикте 313 года пишет: «все это немедленно должно быть передано корпорациям христиан» (согрогі christianorum)⁶⁰. Во втором реституционном законе Константин говорит, что бывшее имущество христиан должно быть возвращено ad jus corporis eorum – по праву их корпораций. В третьем реституционном эдикте 324 года⁶¹ Константин перестает называть corpus christianorum, но говорит о кафолической церкви и о церквах (ecclesiae), как собственниках имущества. Трудно сказать, употребил ли Константин этот термин сознательно. Во всяком случае он употребил правильный термин в качестве собственника церковного имущества. Если сопоставить два закона Константина, из которых один⁶² предписывает имущество мученика, умершего без наследника, передавать церкви того места, где он жил (ecclesiam cujus que loci), a второй⁶³ говорит об иммунитете церкви, то можно прийти к выводу, что Константин, говоря о собственности церкви, разумеет под последней церковь, как учреждение, представляемое храмом. Уже император Зенон признал действительными дарения «лицу какого-либо мученика, апостола, пророка или святых ангелов» предписывая передавать эти дары в собственность священного дома (εὐκτήριος οἶκος) имени святого⁶⁴. Здесь уже нет намека на имущество корпорации. Собственником имущества, пожертвованного святым, является священный дом, учреждение. Однако и после Зенона не исчез еще прежний взгляд на церковь, как на корпорацию. Даже Юстиниан не мог вполне отрешиться от окаменелых форм римского языческого права. Ни он, ни его сотрудники по кодификации не уяснили со всею точностью лежащих в основе новых церковных правообразований принципов и не сумели фиксировать их вполне ясно и последовательно. Мы встречаем в его кодексе старые корпоративные термины corpus, collegium, conveuticulum, применяемые к христианской церкви. Тем не менее у Юстиниана еще яснее, чем у его предшественников, подмечен институтный характер церкви и различных церковных учреждений. Это особенно ясно сказалось в следующих словах его⁶⁵. Так как, говорит Юстиниан, во многих завещаниях наследником назначается Господь Иисус Христос, без упоминания при этом о каком-либо священном доме (εὐκτήριον οἶκον), и отсюда возникли многие недоразумения, то мы определяем считать наследницей святую церковь (ἀγιωτάτη εκκλησία) того города, селения или деревни, в которых проживал умерший. Если наследником назначается один из архангелов или мучеников, без упоминания о священном доме, то должно поступать так: если в том городе или округе его существует священный дом (εὐκτήριος οἶκος), во имя упомянутого в завещании архангела или мученика, то этот дом считать наследником или легатором; если же такого нет ни в городе, ни в округе, его следует передавать такому же дому в митрополии, если такого нет в целой митрополии, то предоставлять наследство или легат местной церкви; если завещатель не назвал определенного места, а в городе или округе несколько священных домов, то передавать тому дому, который особенно любил умерший и т.д. Подобные же указания даны были Юстинианом относительно завещаний в пользу бедных и пленных. Если наследниками назначены вообще бедные, без обозначения определенной птохии (богадельни) или определенного странноприимного дома, то наследство излучает местное богоугодное заведение того города, в котором жил завещатель; если в городе несколько 6огоугодных заведений, то наследство получает беднейшее из них. Если в городе нет ни одного богоугодного заведения, то с наследством в пользу бедных следует поступать так же, как с наследством в пользу пленных, именно епископ и эконом епископской церкви того города, где жил умерший завещатель, получают наследство в качестве фидуциаров, обязанных раздать или употребить его в пользу бедных или пленных⁶⁶. Bполне ясно, что Юстиниан не считал Иисуса Христа, мучеников и архангелов собственниками церковного имущества. Все эти лица именуются наследниками в духовных завещаниях. Законодатель же наследницей завещанного под этим титулом имущества считает церковь.⁶⁷ Повсюду субъектом церковной собственности признается церковь имени того святого, которому завещано имущество, т. е. церковь, как учреждение, представляемое храмом, а также благотворительные заведения, представляемые домом для бедных, странников и т.д., но отнюдь не община или корпорация верующих.

Если мы рассмотрим все субъекты церковной собственности в частности, то увидим, что несмотря на неопределенность и некоторые неточности терминологии Юстинианова права, все они очевидно институтного характера. Первыми по времени возникновения субъектами церковно-имущественного права были, как известно, епископские или кафедральные церкви – sacro-sanctae ecclesiae. Еще по закону Гонория епископские церкви (ecclesiae urbium) получили привилегию иммунитета.⁶⁸ По закону Юстиниана наследство, завещанное на выкуп пленных или в пользу бедных, при отсутствии соответствующего учреждения передается эконому епископской церкви.⁶⁹ По 131 новелле завещанное одному из святых, если во всей епископии нет храма этого святого, следует отдать епископской церкви того города, где жил завещатель.

С обособлением приходских церквей от епископской получили право собственности на имущество ecclesiae agri, ruris, ѵісі, oratoria. Уже в выше упомянутом законе Зенона, изданного в 454 году, местные церкви во имя мученика, ангела и пророка являются юридическими лицами. Юстиниан не только закрепил за приходскими церквами права юридического лица, но стремился сделать приходские церкви по преимуществу субъектами церковной собственности с целью децентрализации церковных имуществ. По вышеприведенному закону Юстиниана⁷⁰, если наследником имущества назначается Иисус Христос, то завещанное должно передавать церкви (ἐκκλησία) того города, или села, или деревни, где жил умерший завещатель. Завещанное на имя архангела или мученика при отсутствии храма этого святого, наследуется местной, а не епископской церковью (ἐκκλησία). Что не самые материальные церкви, не самые здания считаются в данном случае юридическими лицами, это понятно, само собой. Вещественные здания являются объектами имущественного права. Субъект же права есть учреждение, назначенное для осуществления религиозных и благочестивых целей.

Третий разряд собственников церковного имущества по Юстинианову праву составляют благотворительные учреждения: орфанотрофии, ксенодохии и т. д. Первое ясное указание на имущественную правоспособность этих учреждений, обособившихся в имущественном отношении от церкви, мы находим в законе императора Зенона, который сказанное относительно местных приходских церквей распространяет на ксенодохии, птохии и т. д., предоставляя им таким образом права юридического лица Юстиниан в L. 48 (49) С I, 3 завещанное в пользу бедных предоставляет в собственность благотворительных заведений города, в котором жил завещатель. Правда для обозначения христианских благотворительных заведений Юстиниан употреблял обычную терминологию, называя их collegium⁷¹, corpus⁷², consortium⁷³. Ho слишком ясно, что эти термины употреблены лишь «по отсутствию нового имени для нового факта»⁷⁴, так как никто не назовет бедных в благотворительном учреждении собственниками его имущества. В самых Юстиниановых законах они называются также domus н loca venerabilia. Эта терминология вполне правильно выражает институтный характер благотворительных заведений.

Четвертым н последним субъектом церковного имущества по Юстинианову праву были монастыри. И эти христианские институты носят у Юстиниана старые названия corpus, consortium. При разделении одного монастыря на два – мужской и женский, Юстиниан предписал делить имущество между монастырями пропорционально количеству монахов и монахинь. Но и церковный взгляд на монастырь, как на учреждение, связанное известным уставом и подчиненное начальнику, которому все монахи, отрекшееся от личной воли, обязаны послушанием (Трулл. с. пр. 41). – нашел себе выражение в Юстиниановом законодательстве. Он называет монастырь sacrum и sacro-sanctum collegium, соответственно sacrosancta ecclesia, смотря очевидно на монастырь, как на учреждение, представляемое монастырским зданием, и говорит о посвящении монастыря⁷⁵.

Итак, под влиянием христианства, точнее под влиянием самобытно развывшегося церковного права, римское право 6ыло вынуждено на ряду с понятием корпоративного имущества принять в себя новое понятие имущества церковного института⁷⁶. Вместе с темь произошло раздвоение юридических лиц на корпорации и институты, правда сначала не вполне ясное. Что второй разряд юридических лиц – учреждения обязан своим происхождением влиянию христианства, влиянию внутреннего самобытного церковного права, это мнение в настоящее время можно считать общепризнанным. Ельяшевич в своем исследовании о юридическом лице в римском праве приходит к следующему выводу. «Кроме изученных выше явлений (т. е. муниципий, союзов и товариществ), обнимаемых у Юстиниана общим именем universitates, римское право не знало юридических лиц. Государство сюда не должно быть отнесено, так как обладателем фискального имущества являлось для римлян не государство, а принцепс. Тех самостоятельных имуществ, которые заняли под именем учреждений столь прочную позицию в современной правовой жизни, мы в Риме не находим. Тем не менее явления этого порядка не вполне чужды римскому праву. Правда, они остаются здесь в зачаточном состоянии... Явления, о которых идет речь, все состоят в той или другой связи с церковью, все принадлежат к христианскому периоду римской истории...

Церковь ecclesia вот новый субъект, выступавший теперь... Это не церковь in abstracto, а данная конкретная церковь, воплощающаяся в храме, divina ріа, venerabilis domus... Как ни понизился уровень юридического мышления, но и для юстиниановых юристов различие между церквами, этими venerabilis domus, и какими-нибудь погребальными союзами, и муниципиями было ясно... Рядом с церквами и монастырями, совершенно уравненными с ними, наши источники называют и ряд других учреждений, госпитали, приюты, странноприимные дома... И здесь перед нами самостоятельные субъекты права, подобных которым классическая юрисдикция не знала... Что римское право дохристианской эпохи не дошло до сознания учреждений в настоящем смысле этого слова, это в качестве общего положения может считаться бесспорным»⁷⁷.

После сказанного нами можно видеть, насколько неосновательна аргументация защитников приходского проекта, покоящаяся на общем понятии о церкви. Вместе с тем совершенно несправедливым оказывается и мнение, высказанное в докладе одного члена Предсоборного Присутствия⁷⁸, будто институтный характер церковное имущество получило под влиянием чуждых христианству начал римского публичного и сакрального права. Соглашаясь с тем, что христианская церковь есть в одно и то же время учреждение и общество, автор доклада говорит однако следующее. В первые века «общественный элемент в церкви выступал по-видимому даже на первый план. Для постороннего взгляда Церковь представлялась как собрание корпораций, преследующих свои особые цели.

Смотреть на нее преимущественно с этой точки зрения могло быть достаточно и потому, что в христианах первых веков было много духовной жизни и плодов вселения Бога в их. душе... С точки зрения корпорации рассматривало церковь и само римское государство... Таким образом церковь в эпоху признания ее римским государством и наделения ее имущественными правами выступала прежде всего, как общество. С течением времени церковь в греко-римском государстве из частной корпорации превратилась в корпорацию с все боле и боле обширными публичными правами. Границы между церковным и государственным стали все боле и боле сглаживаться, а затем во многом начало происходить уже и полное смешение сфер церковного и государственного (далее речь об усилении епископского авторитета). Все это несло в себе возможность оттеснения в церкви на задний план элемента общественного и излишнего выдвигания в ней начала институтного». Сказав о том, что императоры византийские способствовали перенесению центра тяжести с «элемента корпоративного», с его невидимым духовным содержанием», «на начало институтное, как более внешнее», и упомянув о законах Юстиниана касательно церковного имущества, автор говорит: «в этом перенесении прав на завещанное имущество именно на церковь нельзя не усматривать и влияния на грекоримское законодательство языческого jus sacrum, что необходимо отметить в виду усиленных стремлений многих основываться в вопросах преобразований в Русской церкви на византийских порядках и взглядах».

Таким образом предостерегая от следования византийским порядкам, признававшим су6ъектами церковной собственности церкви, а не общины и корпорации, докладчик указывает на то, что эти порядки имеют главным образом две причины: во-первых, воздействие государственной власти на церковную жизнь, а во-вторых, влияние языческого римского права в той его части, которая составляет jus sacrum. По мнению докладчика преобладание корпоративного момента в церковном имуществе, даже признание церковной общины субъектом церковно-имущественных прав более отвечает природе христианской церкви, напротив признание церкви, как учреждения, собственником церковного имущества скорее – языческого и государственного происхождения⁷⁹. Мы видели, как расходится автор с историей, и как далек он от истины. История весьма убедительно говорит о том что корпоративность имущества, принадлежащего юридическим лицам, есть характерная особенность римского права языческого времени. Напротив институтный характер церковного имущества есть нечто самобытно и специфически христианское, а отнюдь не результат влияния римского права.

Во избежание недоразумений я должен сделать одну оговорку. Само собой, понятно, что вопрос о праве собственности не есть вопрос о праве распоряжения. Церковное имущество находится в заведывании церковной организации, но оно конечно не составляет собственности ее. С признанием церкви субъектом церковно-имущественных прав не только совместимо, но и необходимо участие членов церкви в заведывании имуществом, раз церковь понимается в православном церковном праве, как институт – общество⁸⁰. Однако это заведывание не может быть полным, так как в таком случае церковь мыслилась бы только как общество, и совсем устранялся 6ы ее институтный характер. В ней должен доминировать авторитативный принцип.

Все сказанное нами до сих пор решительно приводит к выводу, что субъектами церковно-имущественного права могут быть лишь церкви и церковные институты, но отнюдь не общества, не общины церковные, не корпорации, и что в частности субъектом церковно-приходского имущества должна быть церковь приходская, а отнюдь не приход, понимаемый как церковная община. Усвоение церковной собственности приходу, а не церкви, противно основным принципам православного церковного права. Это было бы посягательством на существенные признаки церкви, как спасительного учреждения, основанного Богом, осуществляющего волю Божественного Учредителя, имеющего организацию, наделенную полномочиями не от общины, а от Самого Христа. Церковь из Божественного института превращалась бы в свободную корпорацию с религиозными целями, порывала 6ы связь со Своим Главой и невидимой Церковью. Это значило бы совсем устранить из церковного права понятие невидимой церкви и объявить это право исключительно jus humanum, правом человеческим, не заключающим в себе никакого чрезвычайного, свыше данного элемента. Одним словом, признание прихода, в смысле церковной общины, собственником церковно-приходского имущества является нарушением основных начал православного церковного права, уклонением от них в сторону светского и даже древнеримского языческого права. Это равнялось 6ы целой революции в православном праве.

Подобное уклонение от основных принципов православного церковного права мы находим в протестантском церковном праве. История церковных общин у протестантов для нас весьма поучительна, поэтому мы кратко напомним о ней со слов такого беспристрастного и глубокого исследователя, как Гирке.

Исключив из церковного права понятие «невидимой церкви», догматически признаваемой в символических книгах и отвергнувши священство, как особое состояние в церкви, наделенное чрезвычайными дарами и полномочиями, реформация попыталась конструировать видимую церковь на основании общинного, корпоративного принципа, и эту церковь, как общину, сделать действительным субъектом права. Но эта попытка не осуществилась. На деле оказалось, что вся активная правоспособность территориального церковного союза была привязана к понятию светской власти, Богом установленной. Прежние общецерковные должностные лица являлись лишь ее вспомогательными органами. Разумеется, при таких обстоятельствах не могло развиться понятие о церковной личности, отличной от правительства Церковь, как юридическое лицо, сливалась с правительством. На этой почве возникла секуляризация церковного имущества, упразднение монастырей и богоугодных заведений. Даже те, кто протестовал против таких действий правительства, исходили вовсе не из понятия о церкви, как самостоятельном субъекте права, а скорее из идеи о целевом имуществе, из мысли, что имущество, предназначенное для известной цели, на эту именно цель или подобную должно и тратиться. Что же касается теперь местных церковных союзов и приходских общин, входящих в состав территориального совета, то реформация и здесь исходила из представления корпоративно организованной церковной общины. Но и в этом случае попытка провести этот принцип в жизнь, если исключить позднейшая пресвитерианские организации, потерпела неудачу. Церковные общины повсюду были отожествлены с политическими. И это отожествление почти уничтожало принцип общинности, так как церковная приходская община с одной стороны стала составной и зависимой частью городского и территориального церковного союза, с другой стороны на нее была перенесена политическая организация общин. Активная правоспособность ее принадлежала правительству, a обществу усвоялось лишь право содействия в таких делах, в которых затронуты общие интересы отдельных лиц. Проще сказать, местный церковный совет был лишь отделом правительственной церкви.

Вся эта эволюция протестантский церковной общины отразилась и на ее имущественном праве. Первые реформаторы усиленно проводили мысль, что церковная община есть собственница церковного имущества. Исходя из идеи общественной собственности, протестанты повсюду уничтожили имущества отдельных церковных институтов и составили из них «общественные кассы» (gemeine Kasten). Ho так как церковной самостоятельной общины, независимой от политической, не существовало, то эти «общественные кассы» сделались составною частью «общественного добра» (gemeines Gut) и рассматривались весьма часто просто как коммунальное имущество, служащее для «общественной пользы» (gemeiner Nutzen). Главное 3aведывание им принадлежало местным властям при известном содействии общества под верховным надзором правительства. «Таким образом, говорит Гирке, была опасность, что понятие церковной собственности погибнет и ее место займет собственность политической общины». Вызванная этим опасением реакция в пользу самостоятельности церковной собственности уже не пыталась даже воскресить самостоятельную церковную общину; она довольствовалась собственно тем, что требовала употребления церковного имущества лишь на церковные цели, обращения конфискованных государством имуществ на цели церковные, просветительные и благотворительные. С другой стороны она требовала децентрализации церковного имущества. Таким образом было предпринято выделение из «общественных касс» касс для духовных, для бедных, касс, назначенных на образования и т. д. Но эта фиксация цели церковного имущества не означала еще возникновения самостоятельного субъекта церковной собственности. И теперь продолжали признавать политическую общину или владетельного князя собственником церковного имущества. Проводился и в теории и на практике взгляд, что за выделом части, достаточной для церковной цели, излишек церковного имущества должен доставаться политической общине или князю, как свободное публичное имущество.

Сознание всех этих ненормальностей заставило протестантов вернуться к каноническому воззрению, по которому церковные институты, а не общины, являются юридическими лицами и, как такие, субъектами церковной собственности. Случилось это таким образом. Во многих церковных организациях «общественная касса» была признана самостоятельным и отличным от общины субъектом права. Вместе с темь управление этим имуществом было вверено особому самостоятельному органу, в состав которого входили представители интересов общины, правительства и духовенства. Вместе с темь были признаны, как самостоятельные юридические лица, как особые су6ъекты права – монастыри и различные благотворительные учреждения. Но при этом новом порядке вещей церковные субъекты прав пользуются уже меньшею самостоятельностью, чем в средние века. Правительство самостоятельно изменяет круг юридических лиц, уничтожая одни, вводя другие. Управление и представительство каждого отдельного церковного субъекта прав все более и более представляется простой правительственной делегацией и вместе с тем подчиняется до мелочей доходящему правительственному надзору. Правительство начинает мыслиться своего рода центральным управлением по отношению к церковным институтам⁸¹. Обобщая всю историю церковной общины в протестантском мире, Гирке говорит: Реформация начала с радикального отрицания канонического понятия учреждения. Она заменила его понятием церковной общины. Когда же осуществить ее в области права не удалось, то снова возвратились в юридическом отношении к каноническому понятию учреждения. Только в учреждении церковная власть была поглощена теперь властью государственной⁸²· Такова в кратких словах история протестантской церковной общины. Эта история для нас в настоящее время очень поучительна. Мы могли 6ы прочесть в ней отчасти свое будущее, если бы был принят у нас проект о наделении прихода, как церковной общины, правами юридического лица вместо церкви.

Но, говорят, церковно-приходская община с правами юридического лица не есть явление лишь протестантского права. Она имела место также в истории православного права и вполне мирно уживалась с его основными началами. Мало этого, она знаменовала собой период особенного расцвета церковно-приходской жизни, время особенного подъема религиозности в русском народе. Таков именно был древнерусский приход в северной Росси в XVI и XVII в. Можно сказать, что изучение древнерусского северного прихода и дало главный толчок к мысли наделить приход правами юридического лица. Один из членов Предсоборного Присутствия говорил⁸³: «идея, которую я защищаю, не новая, а старая. Я извлек ее из древних русских памятников, из исторических актов построения храмов, из актов древней русской общины. У нас испарилась идея о целости церковной общины... Пусть церковная община воскреснет и религиозно, и материально». Как тесно связана реформа прихода с указанным историческим прецедентом в сознании наших реформаторов, видно из того, что самая реформа обычно называется восстановлением, возрождением и даже воскресением прихода. Действительно ли этот исторический прецедент доказывает целесообразность, а главное совместимость предполагаемой реформы с основными принципами православного церковного права?

В настоящее время история древнерусского прихода достаточно уяснена в науке⁸⁴, и она дает определенный ответ на этот вопрос. Надо лишь удивляться тому, что многочисленные защитники приходской реформы не заметили того, что этот приход есть, образно выражаясь, незаконное дитя православного церковного права, что он возник на почве не столько церковного, сколько гражданского права. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с главными чертами древнерусского прихода.

В древней Руси церкви строились «миром», не на добровольные приношения верующих, а путем обязательного самообложения. Расходы по построению храма разверстывались обычно «по носам», как выражались тогда, причем с неисправных членов мир взыскивал всеми находившимися в его распоряжении мерами: «стоял против них всем миром». Постройка церквей и учреждение новых приходов, говорит Богословский⁸⁵, были на Севере результатом деятельности таких же товариществ – складств, какими двигалась и промышленная жизнь края». Построив таким образом церковь, мир отводил в ее пользу землю. Но эта земля продолжала оставаться одним из видов мирского имущества. Поэтому она не обелялась, подобно монастырским землям; на нее падала известная часть мирского тягла⁸⁶. Отсюда прихожане естественно считали и храм, и землю церковную своею собственностью. Они говорили о храме: строение наше». Как собственники храма, прихожане считали себя в праве пользоваться им не только для религиозных, но и для общественных целей. При самом храме устраивались так называемые «схожие избы» или «трапезы», отделявшиеся от храма в собственном смысле стеной, но соединявшиеся с ним окнами. В этих трапезах происходили общественные собрания по всевозможным мирским делам. Здесь выбирали должностных лиц, производили суд, обсуждали торговые дела и промышленные предприятия. Здесь же устраивали общие пиршества, поминальные обеды, свадебные торжества, на которых нередко появлялись плясуны, скоморохи, ученые медведи и собаки. Для варения общественного или «молебного» пива и меда при церквах находились особые медные котлы в 20 ведер вместимостью и чаши. Во всем этом нельзя не видеть прямого наследия от языческих времен, когда храм служил местом народных собраний и народных пиршеств. Правда в XVI веке, когда пастыри возвысили свой голос против остатков язычества «против игр и позоров бесовских и плясок срамных» (Стоглавый собор), разгул, совершавшийся при храмах, ослабевал понемногу. Общественные увеселения теряли свой языческий колорит, однако излишества в еде и питье продолжались⁸⁷. Эти праздничные собрания особенно рельефно, по мнению Папкова⁸⁸, указывали на сплоченность самоуправлявшейся церковной общины.

Все церковные доходы и пожертвования в пользу церкви мир считал одним из видов мирского имущества и называл церковную казну «всемирской коробкой». Считая своею собственностью церковную казну, мир выдавал ссуды из нее как частным лицам, так и целым обществам деньгами, хлебом, сеном и т. д. По выражению Папкова и Богословского, церковные кассы служили для крестьян кредитными учреждениями, народными банками⁸⁹. Так как церковные деньги выдавались часто под залог, то храмы служили не только банками, но вместе с тем и волостными ломбардами. В церковной казне хранились жемчуг, серьги, пуговицы, кафтаны, рубахи и т. д., и т. д.⁹⁰

Какое же положение занимал клир в древнерусском приходе? Если храм и все церковное имущество считалось собственностью прихожан, то и на служащего при храме священника могли смотреть лишь как на уполномоченного и даже наемника прихожан. Так действительно и было. Мир заключал с кандидатом на священство сделку найма с обычными ее признаками: сроком, свидетелями и неустойкой. Вот образец «порядной записи», заключавшейся между прихожанами и священником». «Яз, поп Федор Алексеев порядился есми у церковного старосты.. да у волостных крестьян .. служити мне попу десять лет с 157 года апреля 8 до 167 года до такова же дня... быти в церкви подвижну, неослышну, к болям и родильницам и для всякого очищения к крестьянам ходити и родителей у них поминати... А буде я, поп Федор, почну жити в церкви не подвижен и крестьян учну ослышаться, и к родильницам и к болям не почну ходити, и попу день и неделя, и неделя и месяц, и месяц и год, и вольно им, крестьянам, опрочь отрядити»⁹¹ Отсюда видно, что дело избрания было срочным, в данном случае на 10 лет. Однако крестьяне по порядной записи имели право отставить попа в разные сроки, через неделю, месяц, год, если он был непослушен крестьянам и не выполнял своих обязанностей. Большая часть порядной занята очень подробным перечислением условий материального обеспечения нанимающегося священника с указанием известных неустоек⁹². Таким образом отношения священника к прихожанам были отношениями договаривающихся сторон. Община смотрела на своего священника, как на своего уполномоченного, забывая о том, что полномочия церковной власти исходят не от общины, а свыше. Даже епископская власть признавалась мало. Митрополит псковский Маркелл жаловался государям в XVII в, что во Пскове и его пригородах с уздами «над теми церквами архиереи воли не имеют, владеют мужики, церкви все вотчинные, и теми вотчинами владеют и себя полнят и корыстуются сами, архиерею непослушны, о чем указ пошлешь, не слушают и бесчестят, на счет не идут, многая церковная казна пропадает за ними от древних лет».

Прекрасную иллюстрацию к исследованию Папкова и Богословского о древнерусском приходе дает челобитная заказного старосты диакона Артемия с жалобой на крестьян Устюжского узда, не слушающих духовных властей и творящих всевозможные бесчиния (около 1652 г.). Вот этот замечательный документ (с исправленной орфографией).

«Царю и Государю и Великому Князю Алексею Михайловичу всея Руси бьет челом Устюжского узда с Двины реки Черевковской волости заказной староста Артемий диакон, и извещаю Тебя, Государь, про такое бесчиние, еже издавна творят во всем Устюжском уезде по всем волостям: когда во святых Божиих церквах поют вечерню или заутреню и молебен и часы и святую литургию, и в то время в трапезе за столом сидят судьи и целовальники и денежные сборщики с дьячками, берут всякие Твои Государевы доходы, дань и оброк, и многажды бывает во время святой литургии и шум и крик велик, земские судейки суды судят и всякие советы советуют мирские, и приставы на правеже держат крестьян, правят и в колоду сажают всяких пенных людей, а колода устроена в трапезе. Да у них же бывает по Владычным праздникам или в которой волости храм святому, и крестьяне варят пива на поварне и привозят к праздничной вечерне бочек по десяти и больше и ставят бочки в трапезу, нацедят пива в сосуды и приносят в церковь и поставят пиво на стол пред Владычным образом или Пречистой Богородицы или которой во имя храмовой праздник, отпоют святую литургию и над кануном, и крестьяне соберутся в трапезу пива пити и напьются до пьяна; и бывает от пьяных шум велик и брань неподобная и срамословие у них между собою о пиве драка и шум и вопль и срамословят всякие словеса бесстыдно. А кто им станет запрещать, поп или диакон, про такое нечестие, и они нас не слушают, бранят матерно: «у нас де то издавна зачалось, были де прежде попы и лучше вас, а нам про то не запрещали, сами с нами пили и нас благословляли». А на всякой год на Владычные храмовые праздники варят пив по двенадцати и больше, солод собирают миром, а хмель купят на церковные деньги. А во многих, Государь, церквах скудно книгами и иными потребами, нечем воску купить на свечи и фимиаму и пшеницы на просвиры, во многих церквах просвиры приносят на жертвенник ржаные, а от того проторя многие церкви оскудели. Достальную церковную казну земские судьи и целовальники в мир розняли займами в кабалы, а платить по кабалам тех церковных денег мирские люди и не думают: «церковь де наша и строение наше и казна наша». Еще они и иное бесчиние творят. После Рождества Христова и до Крещения после вечерни младые люди в трапезе играют всяческими игры и кощунают, всякие словеса бесстыдно говорят; а запретить им некому, церковных настоятелей не слушают: «церковь де и трапеза строение наше, как де хотим, так и играем». А когда они крестьян родителей поминают и приносят в церковь к панихиде пивной канун и ставят в ряд с кутьей, да приводят в торг продавать зайцы давленые, a по мясоедам свадьбы играют, случится против среды и пятка, а приезжают к венчанью к вечеру поздно среди ночи, а после венчанья продолжится стол и питие до заутреннего пения»⁹³.

Из представленной характеристики древнерусского прихода, о восстановлении которого у нас так много мечтают, легко видеть, что на древнем Севере церковная и гражданская община в значительной степени сливалась. Границы прихода совпадали с границами земских областных делений. Волостной сход был торжествен с собранием прихожан. Мир непосредственно заведовал церковными делами. Организация богослужения и церковное хозяйство являлись предметами земского самоуправления. В свою очередь церковь обслуживала земские нужды. Церковная трапеза служила местом волостных сходов, заседаний волостного суда, а церковная касса – крестьянским банком и ломбардом. В церковном старосте нередко соединялось попечение о церковном имуществе с обязанностями земской власти.

Это смешение церковной и гражданской общины естественно повлекло за собой перенесение в сферу церковного права гражданских начал. «Особенностью церковной организации древнерусского Севера, говорит проф. Богословский⁹⁴, была ее близость к организации земской. Церковный строй был тесно связан с земскою жизнью и отражал в себе многие черты этой жизни». В числе этих особенностей земского строя, перенесенных на церковь, был корпоративный, общинный характер церковного имущества, да и самого церковного строя. Церковное имущество мыслилось мирской собственностью, клирики лишь простыми уполномоченными прихода, зависящими всецело от прихожан. Были забыты понятия о церкви, как общине и вместе с тем институте, о духовной должности, как имеющей чрезвычайные полномочия, и об имуществе церковном, как собственности не общины, a самой церкви. Эту точку зрения отчасти разделяла и наша светская власть. Когда псковские архиереи потребовали, чтобы им было предоставлено управление церковными вотчинами, то сенат по жалобе крестьян определил, что архиепископскому дому в управление вотчинами и в распоряжение их доходами не следует вступаться, и что он не может требовать для отчета приходорасходных книг, но должен довольствоваться лишь ежегодными взносами псковичей. Но Синод решительно протестовал против этой нецерковной точки зрения на церковную собственность. Он писал: «По содержанию правил святых апостолов и Богоносных отцов, и духовного регламента, и заповеди благоверного царя Мануила Комнена греческого, тех церковных вотчин и крестьян псковским посадским людям ничем не ведать и не интересоваться, а быти в ведомстве псковского архиепископа и приходные и расходные книги у старост к счету взять в архиерейский дом для того, что данное к церквам уже церковное и состоит в смотрении духовной власти»⁹⁵. Но еще ранее, именно в 8о-хъ годах XVII столетия, с учреждением двух северных епархий, северный русский приход утрачивает свой корпоративный строй, и управление церковным имуществом становится делом епархиальной власти⁹⁶.

Итак, древнерусский приход с его церковно-имущественными правами не есть дитя православно-церковного права, а плод смешения церковной и политической общины, а потому он отнюдь не должен создавать прецедента для русского церковного права. Сверх того, следует заметить, что даже и в древнерусском северном приходе никогда не умирала идея принадлежности церковного имущества самой церкви. Это видно из того, что церковная казна по старинной терминологии называлась по имени святого, в честь которого был построен храм, например «Спаса Нерукотвореннаго образа казна», «Хлеба Спасовы» и т. д. Подобно этому земли церковные назывались землями или «местом» Ивана Предтечи. Великого чудотворца Николы, пророка Илии. Самый храм обычно назывался именем святого, – Святой Николай, св. Илья пророк, св. великомученик Георгий и т. д.⁹⁷

Все это показывает, что само народное сознание со6ственником церковного имущества считало церковь или учреждение, конкретно представляемое под образом того или другого святого; приход же, как община, был лишь фактическим распорядителем этого имущества.