Церковное устройство по посланиям Игнатия Антиохийского

Предлагаемая читателю статья, за исключением начала, составляет часть большого исследования (об устройстве Древней Церкви в первые два века).

Для людей, которым дороги предания церкви, современное состояние западной богословской науки представляет собой во многих отношениях утешительное зрелище. Едва ли не по всему своему фронту она заметно подвинулась в сторону церковной ортодоксии. Некоторые из новозаветных писаний, ранее относимые большинством ученых ко II в., в настоящее время перенесены в I век. Некоторые из них, подлинность которых прежде отрицалась, теперь почти всеобще признаны подлинными. Есть выдающиеся знатоки Нового Завета с общепризнанным ученым авторитетом, которые почти все новозаветные писания признали подлинными. Едва ли не половина германских ученых признала теперь отрицаемое протестантами изначальное существование епископата, отличного от пресвитериата. Зависимость христианского строя от иудейства, и особенно от язычества, сведена в настоящее время, можно сказать, на minimum. Тюбингенская легенда о первоначальной борьбе петринизма и павлинизма постепенно разрушается. И вообще, в вопросах о церковном вероучении и предании, наука настолько стала ближе к церковным традициям, что у передовых ее представителей является иногда опасение быть обвиненным в ретроградстве. Такое обвинение было бы конечно совершенно неосновательно, так как на указанный поворот в богословской науке следует смотреть как на победу научного метода. Старая Тюбингенская школа недостаточно ценила факты, и чересчур увлекалась философскими построениями. Так как исторический материал мало отвечал последним, то она увидела себя вынужденной отодвинуть происхождение исторических источников на много десятков лет позднее. Но тщательный и непредубежденный анализ источников показал теперь шаткость критических взглядов старых тюбингенцев. Источники мало-помалу начинают занимать свое подобающее место, а вместе с тем перестраивается и первоначальная история христианства. Одним из трофеев победы научного метода является в настоящее время почти общее признание подлинности посланий Игнатия Антиохийского.

Игнатию, епископу¹ Антиохийскому, принадлежит семь посланй. Как видно из их содержания, они были написаны им по пути из Антиохии в Рим, куда он направлялся для принятия мученического венца за свое исповедание веры, осужденный на растерзание зверями. Прибыв в Смирну, он был встречен здесь представителями многих малоазийских церквей, во главе с их епископами. Познакомившись с ними лично и узнав от них о положении церквей, Игнатий написал четыре послания: три к малоазийским церквям, именно Ефесской, Магнезийской, Траллийской, и одно христианам Рима. Из Смирны он продолжал свой путь чрез Троаду (Александрию Трою), откуда отправил письма к церквам Смирнской и Филиппийской и особо Поликарпу Смирнскому. Все эти послания, исключая двух ― к Римлянам и Поликарпу, имеют существенно торжественное содержание.

Зная о великих опасностях, которым подвергались малоазийские церкви от распространившихся повсюду лжеучений, Игнатий в последние часы своей жизни со всею горячностью призывает христиан к единению около их достойных епископов, к повиновению церковной власти. Хотя и другое содержание, но тот же дух имеет и послание к Поликарпу. Давая ему отеческие советы о том, как надо исполнять епископские обязанности, Игнатий убеждает и Поликарпа держать в послушании всю общину, не позволяя ей ничего делать без его воли (гл. 4).

Совершенно особо стоит послание к Римлянам. В этом замечательном по своим литературным достоинствам послании Игнатий ни единым словом не касается своей излюбленной идеи объединения христиан около своих епископов. Полный жажды принять мученический венец, Игнатий страстным тоном умоляет к ним не препятствовать его мученическому подвигу во имя Христа².

В тесной связи с посланиями Игнатия Антиохийского стоит послание Поликарпа. епископа Смирнского. В своем послании к Поликарпу Игнатий просит его написать к ближайшим церквам, к которым он сам не успел написать, и делает распоряжение, чтобы письма церквей в Сирию были пересылаемы с нарочным, или с посланными Поликарпа (гл. 8). Исполняя это поручение Игнатия, Поликарп пишет послание филиппийцам, в котором между прочим говорит: «Писали мне вы и Игнатий, чтобы если кто (от нас) отправится в Сирию, доставил он туда и письма от вас. Это я исполню, когда найду благоприятный случай или сам, или чрез того, кого отправлю, чтобы он был послом вместе и с вашей стороны. Послания Игнатия, присланные им к нам, и другие, сколько есть их у нас, мы отправили к вам, согласно вашему требованию. Они приложены при этом самом послании. Вы можете получить от них великую пользу. Ибо они содержат в себе веру, терпение и всякое назидание в Господе нашем» (гл. 13).

В определенных словах Поликарпа мы имеем вполне определенное свидетельство о посланиях Игнатия, свидетельство почти современное самим посланиям, и потому служащее лучшим доказательством их подлинности. Думать, что послание Поликарпа или составлено или интерполировано фальсификатором посланий Игнатия нет ни малейших оснований. Даже при самом поверхностном чтении послание Поликарпа обнаруживает громадное отличие от посланий Игнатия по содержанию и языку. С другой стороны выписанное нами место из посланий Поликарпа, содержащее свидетельство о посланиях Игнатия, не заключает в себе никаких следов позднейшей интерполяции будучи тесно связано с остальным содержание (ср. гл. I. 9) и написано одинаковым с ним стилем.

Но в свою очередь и послание Поликарпа было известно уже его ученику и другу Иринею Лионскому. «Есть весьма дельное послание Поликарпа, написанное к филиппийцам (ἔστι δὲ καὶ ἐπιστολὴ Πολυκάρπου πρὸς Φιλιππησίους γεγραμμένη ἱκανωτάτη), пишет он, из которого желающие и заботящиеся о своем спасании могут узнать и характер веры его и проповедь истины»³. Трудно себе представить лучшее историческое свидетельство подлинности послания Поликарпа, чем какое дано Иринеем⁴. Совершенно невероятно, чтобы Ириней, хорошо знавший Поликарпа, мог признать какое-либо подложное послание, появившееся под именем Поликарпа, за его подлинное послание. При жизни самого Поликарпа, то есть до 155 года, оно не могло появиться. Появившись же после смерти, оно не могло получить признания от Иринея.

Но и помимо Поликарпа нет недостатка во внешних свидетельствах о посланиях Игнатия. Уже Ириней⁵ приводит цитат из посланий Игнатия к Римлянам (гл. 4) с довольно определенным указанием на Игнатия. Этот цитат из Игнатия настолько характерен, и указание на мученика как ее автора, настолько определенно, что не может быть сомнения в том, что Ириней знал послание Игнатия к Римлянам. Ориген также несомненно знал послания Игнатия и пользовался ими⁶. Весьма вероятно, что сатирик Лукиан Самосатский в своем произведении De more peregrini (167 г.) некоторые черты для своего героя взял из преданий об Игнатии Антиохийском⁷.

Согласно с внешними свидетельствами, и внутренние особенности вполне благоприятствуют их происхождению ранее второй половины II века. В них, несмотря на то, что отводится большое место лжеучениям, нет никаких указаний на ересь Маркиона и на гностическое движение. «После 140 года никакой христианин не стал бы так характеризовать заблуждения, как это делает Игнатий»⁸. Тон письма Игнатия к Поликарпу ясно указывает, что письмо это написано еще в сравнительно молодые годы Поликарпа⁹.

Таким тоном не стал писать фальсификатор в половине II века, когда Поликарп был уже престарелым почтенным мужем. Самая концепция Игнатия, его идея объединения общины вокруг своего епископа, как лучшей гарантии целости и неопровержимости веры, заключает в себе, как увидим, признаки, весьма характерные для первой половины II века, и плохо гармонирующие с церковными идеями второй половины этого столетия. Она носит на себе следы глубокой древности, будучи выражением можно сказать детской веры в непоколебимости отдельной церкви, которая (вера) скоро была разрушена безжалостными опытами последующего времени.

Главным основанием к отрицанию подлинности посланий Игнатия служило немыслимое будто для начала II века развитие церковной организации, предполагаемое посланиями, и явная тенденциозность их, направленная к утверждению монархического епископата. Но не говоря уже о том, что в этом отрицании подлинности послания Игнатия на основании искомого икс, которым является в данном случае вопрос о древней церковной организации, скрывается великий логический круг, предположение о тенденциозности посланий совершенно не оправдывается их содержанием, несмотря на их крайне однообразный характер.

На самом деле автор нигде ни одним словом не обмолвился о том, что в каждой общине должен быть лишь один епископ, что коллегия епископов есть ненормальное явление, что она должна уступить место единоличному епископу. Повсюду он призывает самих верующих к единению и повиновению епископу, и даже не одному епископу, но и пресвитерству и диаконству. Он вообще защитник церковной власти. Момент выделения монархического епископа из коллегии церковных пресвитеров им совершенно обойден. Он предполагается уже давно совершившимся. Монархический епископ во всех малоазийских церквах, куда пишет Игнатий, является уже вполне установившимся фактом. Если бы фальсификатор составил свои послания с целью пропагандировать монархический епископат, то он должен был бы писать совершенно в другом духе.

По всем указанным основаниям подлинность посланий Игнатия после долгих споров, длившихся три столетия, благодаря солидным трудам Цана, Ляйтфута, Ревиля, Функа, Гарнака и др., получила в настоящее время почти общее признание, по крайней мере признание громадного большинства ученых¹⁰.

Однако надо сознаться, что заняв свое законное место в истории церковной литературы, именно в начале I века, послания Игнатия, несмотря на всю ясность и определенность своих основных положений, скорее же благодаря этим своим особенностям, представляют собою загадочное явление. Они стоят совершенно особняком от источников не только I в., но и первой половины II века, лишь с большим трудом в древнейших христианских источниках до середины II века можно открыть некоторые следы существования пресвитериата, отличного от епископата, и следы монархического (единоличного) епископата. Вообще же повсюду мы находим очень неопределенные указания на формы церковного устройства и на состав клира. Напротив, послания Игнатия сразу озаряют эту область церковной жизни столь ярким светом, что глаз исследователя, привыкший иметь дело с мраком, теряет способность ориентироваться в целом историческом материале. Но это еще не все и не самое важное. Тщательный анализ источников I века открывает нам, что единоличный епископат, и отличный от него пресвитериат, существовали еще в I веке, и что в этом отношении послания Игнатия не представляют полной неожиданности. Но вот пункт, в котором эти послания являются не только оригинальными, но по-видимому и плохо совместимыми со всеми остальными источниками, явившимися до половины II века ― это почти безграничный авторитет епископа.

Основная мысль шести посланий Игнатия ― повиновение епископу, как Богу. Ничего нельзя делать без воли епископа. Кто делает что-либо без ведома епископа, тот служит епископом. Только те с Богом и Христом, кто с епископом. Повиновение епископу есть повиновение Самому Богу и Иисусу Христу. Эта центральная идея является мало понятною для начала II века, когда, как это видно из других источников, все верующие еще сохранили большую самостоятельность в церковной жизни и церковном управлении, когда авторитет епископа был еще так не велик в общинах, что было основание говорить о том, чтобы «не презирали» (μὴ ὑπερίδητε) епископов (Учение 12 апост., XV, 2), когда епископ отнюдь не считался единственным и безусловным критерием в вопросах веры, не говоря уже об апостольских временах, когда верующим прямо вменялось в обязанность испытывать проповедников (1Фес.5:19‒21; 1Ин.4:1) чрез присущий им дар распознавания духов (διακρίσεις πνευμάτων ― 1Кор.12:10). Даже позднее, когда значение предстоятелей церкви по исчезновении харизматических проповедников в борьбе с ересями естественно возвысилось, верующие имели рядом с епископским авторитетом другой критерий в вопросах веры, который был выше епископского авторитета. Они обязаны были проверять и испытывать, держится ли истинного учения сам их епископ. Киприан Карфагенский писал: «народ, повинующийся божественным заповедям и боящийся Бога, должен отделиться от грешника предстоятеля и не участвовать в жертвоприношении святотатственного священника, тем более, что он не имеет власть избирать священников достойных (письмо 56).

Каким же образом Игнатий мог без всяких ограничений и оговорок признавать повиновение епископу безусловным ручательством чистоты веры, и вместе с тем единственным принципом церковного устройства? Как возникла эта смелая и оригинальная концепция? Какова ее истинная сущность? Представляет ли она собой принцип, по которому строились тогдашние отношения, или она родилась из других источников и имеет иной смысл? Вот вопросы, которые для исследователя посланий Игнатия имеют первоначальную важность, и которым мы посвящаем свои дальнейшие рассуждения.

Чтобы понять происхождение основной идеи посланий Игнатия ― идеи повиновения епископу, следует прежде всего обратить внимание на то доминирующее в его настроении чувство, под действием которого писал он малоазийским церквам. Это чувство ―страх за целость церквей. Можно сказать, как в послании к Римлянам, он стоял под впечатлением ожидания предстоящего ему великого подвига, так как в послании к церквам Малой Азии он находился под впечатлением опасения за судьбы церквей, осаждаемых отовсюду развратителями истинной веры. Если в Риме его мысль останавливалась невольно на зверях в собственном смысле, то думая о малоазийских церквах, он постоянно представлял себе «зверей в человеческом образе» (Смирн. 4). И это сравнение было по-видимому не в пользу последних. Эти бешеные псы, исподтишка кусающие (Еф. 7), предлагают верующим яд, смертоносную отраву в подслащенном вине (Тралл. 6). Они повсюду строят козни диавольские (Тралл. 8). Это безбожники и неверующие, хотя и говорят о Христе (― 10). Это столпы и гробы мертвых с именами человеческими (Филад. 6). Этих зверей в человеческом образе не только не должно принимать, но с ними опасно и встречаться (Смирн. 4). А между тем эти звери в человеческом образе угрожают всем церквам. Они явились в Ефесскую церковь с своим злым учением (Еф. 7 и 9), и магнезийскую общину некоторые обольщают чуждыми учениями и старыми бесполезными баснями. Они проповедывали необходимость исполнения закона (Магн. 8), призывали Иисуса Христа, но жили по-иудейски (― 10). Траллийской общине тоже угрожают безбожники, говорившие, что Господь страдал только призрачно (гл. 10). Филадельфийцев Игнатий предостерегает от проповедующих иудейство (гл.6). Смирнянам он внушает избегать лжеучителей, не признающих страданий и воскресения Христа (гл. 4 и 7). Одним словом все церкви в опасности. Одним грозят иудействующие, ставящие рядом с евангелием закон, рядом с Христом ― древних пророков, живущие по-иудейски (Магнез. гл. 8‒10; Филад. 6), другим, еще более опасные еретики ― докеты, отрицающие во Христе вместе с Его человеческим естеством действительность Его воплощения, страданий и воскресения (Тралл. 10; Смирн. 4‒7; ср. Еф.7:18; Магн. II)¹¹.

Заблуждения этих еретиков Игнатий имеет в виду постоянно, и пользуется каждым случаем, чтобы в противовес им выразить истинное учение о Христе как телесном и духовном; рожденном и нерожденном; как о Боге во плоти, сперва подверженном, потом неподверженном страданию (Еф. 7); о Его истинном и несомненном рождении; страдании и воскресении, бывшем во время игемонства Понтия Пилата (Магн. II); о том, что Он вопреки учению еретиков произошел из рода Давидова от Марии; истинно родился, ел и пил; истинно был осужден при Понтии Пилате; истинно был распят и умер; истинно воскрес из мертвых чрез Бога Отца, Который подобным образом воскресил и нас (Трал. 9), что Он истинно страдал и истинно воскресил Себя, а не так, как говорят некоторые неверующие, будто Он пострадал призрачно (τὸ δοκεῖν) (Смирн. 2).

«Если Господь наш совершил это призрачно, то и я ношу узы призрачно. И для чего же я сам себя предал на смерть, в огонь, на меч, на растерзание зверям?.. Чтобы участвовать в Его страданиях я терплю все, и Он укрепляет меня, потому что соделался человеком совершенным» (― 4).

Итак, главный враг, угрожающий церкви, был докетизм, отрицавший страдания и воскресение Христа, ниспровергавший все учение о спасении, подрывавший надежду на будущее воскресение и вечную жизнь. Это великое заблуждение особенно болезненно отзывалось в душе Игнатия, так как отрицало страдания Христа, ради участия в которых Игнатий шел на мученическую смерть, и воскресение Христа, на котором покоилась его вера в собственное воскресение.

Где же средство спасения от грозного врага? Где искать убежища от козней диавольских? Конечно в церковном единении. Только тогда верующие будут обезопашены от яда лжеучений, когда они будут согласны между собой, будут иметь одну веру, одни молитвы, одни собрания. Чем больше опасности отвне, тем больше должно быть сплоченности внутри общины.

«Избегайте коварства и ухищрений князя века сего, чтобы вы, будучи подавлены его мыслями, не ослабели в любви. Будьте се заодно нераздельным сердцем» (Филад. 6).

«Составляйте же из себя вы все до одного хор, чтобы согласно настроенные в единомыслии, дружно начавши песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа... Итак, полезно нам быть в невозмутимом единении между собой, чтобы всегда быть и в союзе с Богом» (Еф. 4).

Но для объединения необходимы определенные принципы, должен быть какой-нибудь критерий. На почве каких верований должно созидаться единение христиан? Где они должны искать истинного учения, каким образом они могут разобраться среди множества самых разнообразных религиозных верований, преданий, обычаев, одинаково претендующих на древность, на божественное происхождение и также настойчиво призывающих к единению? Этот вопрос вставал перед апостолом Павлом уже в первых его посланиях. Признавая действие божественной благодати, руководящий верующими и церковью в делах веры и любви, и охраняющий чистоту веры, апостол указывал в то же время определенный критерий для отличия истинного учения от ложного, именно верность учению, переданному самим апостолом, верность апостольскому преданию¹².

Еще определеннее и яснее этот критерий выставлен им в пастырских посланиях. Все должны держаться здравого учения. А здравое учение то, которое передано апостолом при верных свидетелях Тимофею и Титу, и чрез их посредство и другим верным людям, и в числе их предстоятелям церкви. Верность апостольскому преданию ― вот критерий истинной веры. Но этот критерий мог быть довольно определенным во времена апостольские при жизни самих апостолов и во времена непосредственно послеапостольские, когда были еще живы ученики апостолов, в частности сотрудники Павла, например Тимофей и Тит. К началу же II века, когда сменилось уже не одно поколение со времени апостольской проповеди, этот критерий не имел полной определенности и ясности. На самом деле, где те «многие свидетели» (1Тим.6:12) и «верные люди» (2Тим.2:2), которые по апостолу должны научить других истинному преданию? Прежде ясный, теперь этот критерий скрывал в себе даже источник индивидуализации апостольского учения. Он давал право каждому верующему самостоятельно доискаться до сущности здравого учения, исследовать и проверять верность предания и правильность преемства учения. При этом каждому, к каким бы выводам он ни пришел, естественно казалось, что именно его-то учение и есть истинно апостольское. Известно, что многие еретики считали себя за истинных выразителей апостольского учения. Для слишком ясного, решительного, не останавливающегося на полдороге ума Игнатия, этот критерий оказался недостаточным и потому неприемлемым. Он заменяет его другим, вполне определенным, совершенно ясным, не допускающим никакой двусмысленности критерием. Этот критерий ― повиновение епископу и единение с епископом. Конечно к тому же критерию можно было придти и исходя из принципа пастырских посланий. Для этого стоило лишь указать, что правильное преемство апостольского учения сохраняется не вообще в верных людях и верных свидетелях, а именно в епископах. Однако Игнатий ничего не говорит ни об апостольском установлении епископской власти, ни о правильном преемстве апостольского предания как ручательстве истинной веры. Для него епископ, как и вообще церковная власть сама по себе, как очевидный, и не нуждающийся ни в каком обосновании факт, является вполне надежным и даже единственным оплотом истинной веры, локализующим в себе истинное, не подлежащее никакому сомнению христианство. Единственное опасение для верующих от всяких заблуждений, это быть в единении с епископом. Кто находится в единении с епископом, в повиновении ему, тот в единении с Иисусом Христом и Божий. Вне единения с епископом нет спасения для верующих. Вот его основные положения, которые он повторяет почти постоянно. Можно сказать, что все его послания, за исключением послания к Римлянам, служат вариацией этой темы.

«Прекрасное дело ― знать Бога и епископа. Почитающий епископа почтен Богом; делающий что-нибудь без епископа служит диаволу» (Смирн. 9).

«Кто суть Божии и Иисус Христовы, те с епископом» (Филад. 3).

«Пребывайте чрез Него (то есть Иисуса Христа) в единении с Богом и епископством (ἐπισκοπῇ Пол. 8).

«Внимайте епископу, дабы и Бог (внимал) вам» (Пол. 6).

«Поэтому берегитесь таких (лжеучителей). А это удастся вам, если не будете надмеваться и отделяться от Бога Иисуса Христа и епископа и апостольских заповедей» (Трал. 7).

«Постараемся же не противиться епископу, чтобы нам быть покорными Богу» (Еф. 5).

«Если кто станет тщеславиться, то погиб, а если будет почитать себя больше епископа, пропал совершенно» (Пол. 5).

Единение с епископом и повиновение ему должно выражаться в том, чтобы никто ничего в церковных делах не предпринимал без епископа.

«Без епископа ничего не делайте» (Филад. 7).

«Без епископа никто не делай ничего, относящегося до церкви... Не позволительно без епископа ни крестить, ни совершать вечерю любви, напротив, что одобрит он, то и Богу приятно, чтобы всякое дело было твердо и несомненно» (Смирн. 8).

«Ничего не должно быть без твоей (т.е. епископа Поликарпа) воли» (ἄνευ γνώμης) (Пол. 4).

«Те, которые женятся или выходят замуж, должны вступать в союз с согласия епископа, чтобы брак был о Господе, а не по похоти» (Пол. 5).

Однако не один епископ составляет по Игнатию тот центр в церкви, около которого должна объединяться вся община, тот надежный оплот истинной веры, к которому должны прибегать все верующие. Таким центром является скорее весь сонм служителей алтаря ― епископ, пресвитеры и диаконы, все представители церковной власти, можно сказать вся церковная власть in corpore. Подобно епископу и пресвитеры с диаконами должны быть предметом почитания и повиновения.

«Ничего не делайте без епископа и пресвитеров», ― пишет Игнатий магнезийцам (7).

«Будьте покорны епископу, как заповеди, равно и пресвитерству», ― пишет он траллийцам (7).

В послании к Ефесянам (2 и 20) он желает, чтобы они повиновались епископу и пресвитерству (Трал. 2). Он требует почитания и повиновения даже в отношении к диаконам.

«Все почитайте диаконов, как Иисуса Христа (ὡς Ἰησοῦν Χριστόν), епископа, как образ Отца (τύπον τοῦ πατρός), пресвитеров же, как собрание Божие (συνέδριον Θεοῦ), как сонм апостолов. Без них нет церкви (Трал. 3).

«Все последуйте епископу, как Иисус Христос ― Отцу, а пресвитерству, как апостолам. Диаконов же почитайте как заповедь Божию» (Смирн. 8).

«Кто делает что либо без епископа, пресвитера и диакона, тот нечист совестью» (Трал. 7).

«Я жертва за тех, которые повинуются епископу, пресвитерам и диаконам» (Полик. 6).

Но каким образом эта множественность церковной власти может служить выражением единства? Не вносятся ли в принцип Игнатия элементы, нарушающие его ясность, определенность и устойчивость? Разве все эти представители власти не могут быть в согласии между собой, и разве в таком случае призыв к единению со всем ее комплектом не остается пустым звуком?

Эти вопросы разрешаются у Игнатия в том опять смысле, что единство самой церковной власти есть естественное следствие взаимного отношения представителей, покоящегося на принципе субординации. В собрании носителей духовной власти доминирующее значение всегда имеет воля епископа. Игнатий убеждает Поликарпа блюсти свое место со всяким тщанием ― плотским и духовным. Внушая ему более всего ценить единение, прекраснее чего нет (I гл.), он в то же время решительно требует: «ничего не должно быть без твоей воли» (4 гл.). Самому же Поликарпу он внушает сообразоваться лишь с волей Божией (4 гл.). Как видно из послания к Поликарпу, фактически все важнейшие ветви управления церковью принадлежат именно епископу. На нем лежит обязанность учить и наставлять верующих (5 гл.) как в общих собраниях, так и каждого в отдельности (1 гл.), иметь попечение о вдовах, наблюдать за выкупом рабов и рабынь на церковный счет, созывать и председательствовать на общих собраниях, наблюдать, чтобы на собрания были приглашаемы все до единого (4 гл.). Лишь ему принадлежит право освящать христианские браки (5 гл.), крестить и совершать вечерю любви (Смирн. 8). Лишь та евхаристия должна почитаться истинною, которая совершается епископом или тем, кому он предоставит (ἐπιτρέψῃ) это (Смирн.8). Одним словом епископ есть тот, который послан Домовладыкою Господом для управления домом Его (εἰς ἰδίαν οἰκονομίαν ― Еф. 6).

Какое место в церковном управлении занимают пресвитеры, и как велики их права, Игнатий говорит обо всём этом неопределенно. Во всяком случае они являются у него лишь помощниками и советниками епископа. Он сравнивает их с синедрионом (συνέδριον) апостолов (Магн. 6), давая тем понять, что они составляли при епископе совет или собор, сообща с ним решавший церковные дела. Эпитет προκαθήμενοι (Магн. 6) указывает на то, что пресвитеры занимали на богослужебных и деловых собраниях почетные места. Если можно заключать что-либо из сравнения епископа с благодатию Божиею, а пресвитерства с законом И. Христа (Магн. 2), пресвитерская коллегия, по-видимому, ведала преимущественно дисциплинарные и судебные функции. Впрочем на это довольно ясно указывается в словах: «всем кающимся Господь прощает, если они возвращаются к единению Божию и к собору (συνέδριον) епископа» (Филад. 8). Таким образом пресвитеры несомненно занимают второстепенное положение сравнительно с епископом. Епископ председательствует на место Бога, а пресвитеры, окружающие его, занимают место апостолов (Магн. 6; Тралл. 2–3; Филад. 5; Смир. 8). Они, по-видимому, не могут совершать самостоятельно, без воли епископа, никаких богослужебных актов и собраний. Даже вечеря любви совершается ими с разрешения епископа (Смир. 8).

С чувством особенной симпатии относится Игнатий к диаконам. Он называет их именами, которые помимо личного чувства Игнатия к ним указывают на особенную близость диаконов к епископу. Он часто называет их συνδοῦλος ― соработниками своими в служении Господ (Ефес. 2; Магн. 2; Филад. 4; Смирн. 12), тогда как к пресвитерам он никогда не применяет этого слова. Он сравнивает епископа с Богом Отцем, пресвитеров с апостолами и диаконов с Иисусом Христом (Тралл. 3)¹³.

Игнатий особенно подчеркивает, что диаконы не только исполнители внешнего мирского служения, служители яств и питей, но служители тайн Христовых (Тралл. 2)¹⁴. Но с тем особенным уважением, с каким Игнатий говорит о служении диаконов, по-видимому предпочтительно перед пресвитерами, у него связывается однако незначительное положение их в церковной иерархии. Если в отношении епископа и пресвитеров предписывается повиновение, то в отношении диаконов Игнатий требует собственно лишь почтения (Смирн. 8). И вообще, Игнатий реже говорит об обязанностях верующих к диаконам, чем к пресвитерам. В послании к Траллийцам, сказав о повиновении епископу и пресвитерству, Игнатий прибавляет: «и диаконы ― служители тайн Иисуса Христа, всячески должны удовлетворять всем» (πᾶσιν ἀρέσκειν ― 2). Отчего происходит это несоответствие между действительным положение диаконов и высоким уважением, какое Игнатий обнаруживает в отношении их, мы увидим ниже.

Все эти представители церковной власти уже в силу самого положения в церковной иерархии составляют в глазах Игнатия одно нераздельное целое. Будучи сотрудниками и помощниками епископа, пресвитеры и диаконы не могут нарушать единства церковной власти, осуществляемой главным образом епископом. Это единство достигается их подчинением епископу. Игнатий не говорит о повиновении пресвитеров епископу, но дает понять, что пресвитеры должны соглашаться (συγχωροῦντας) с епископом и оказывать ему всякое уважение (ἐντροπή – Магн. 3). Все и особенно пресвитеры должны успокаивать (ἀναψύχειν) епископа (Трал. 12). Диаконы в свою очередь должны повиноваться (ὑποτάσσεται) не только епископу, но и пресвитерию (Магн. 2). Но вообще Игнатий весьма редко как бы вскользь говорит об обязанности пресвитеров и диаконов подчиняться епископу. Для него согласие сотрудников епископа с самим епископом являлось само собой разумеющимся фактом.

Он по-видимому не может и представить себе другого положения вещей. Гармония всех представителей церковной власти представляется ему чем-то совершенно естественным.

«Ваше знаменитое, достойное Бога пресвитерство, ― пишет Игнатий ефесянам, ― так согласно с епископом, как струны в цитре» (4).

Как для Игнатия не возникало вопроса о верности самого епископа, так его еще не беспокоила мысль о возможности разлада между епископом с одной стороны, и пресвитерами и диаконами с другой, очевидно церковный опыт был еще невелик, и грозные проблемы будущего не тревожили ясной души Игнатия.

Итак, церковная власть по представлению Игнатия составляла нечто нераздельное, целое, вследствие того доминирующего значения, какое имеет воля епископа. Повиноваться церковной власти, т.е. епископу, пресвитерству и диакону, значит у него в сущности повиноваться епископу. Вот почему он весьма часто говорит о повиновении одному епископу.

Но на чем в последнем своем основании покоится у Игнатия авторитет епископа? Почему он именно составляет тот надежный, непоколебимый фундамент в каждой церкви, к которому должны приспособляться все прочие верующие? Почему повиновение епископу есть гарантия чистоты веры и единственное средство спасения?

Игнатий рассматривает каждую отдельную церковь вне ее исторической связи с первоначальным насаждением веры Христовой, и в то же время ее фактической связи с другими существующими церквами. Его церковь (он почти всегда говорит о частной церкви, а не церкви вообще) является совершенно обособленною от своего исторического начала и от сосуществующих церквей. Скажем яснее.

Как мы уже заметили, ап. Павел в пастырских посланиях видел ручательство чистоты веры в верности апостольскому преданию, в правильной передаче предания. С его точки зрения епископ и прочие должностные лица церкви являются наиболее, хотя и не абсолютно надежными хранителями этого предания, так как они получили его от Тимофея и Тита, непосредственных учеников и наместников ап. Павла. Климент Римский уже прямо обосновывает авторитет епископов на их апостольском поставлении и правильном преемстве епископов. Ничего подобного мы не видим у Игнатия. Для него как бы не существует той исторической связи и следовательно преемства, которая прикрепляла бы церковь к своему первоначальному источнику историческими нитями, обусловливающими чистоту предания. Он ничего не говорит об учреждении епископской власти апостолами, о том, что они боле, чем кто-либо благодаря правильному преемству могли бы сохранить истинное апостольское предание.

Равным образом для него не существует обязательной органической связи частной церкви с прочими церквами ― связи, которая давала бы ручательство истинности этого учения. Его церковь существует сама по себе, совершенно самостоятельно и независимо от других церквей. Она, так сказать, довлеет себе. Она сама в себе имеет источник своей незыблемости.

И этот источник кроется в церковной власти. Последняя не обязана проверять свое credo через credo всей христианской церкви, через credo всех прочих исторических частных церквей. И это понятно, так как для Игнатия еще не существовало конкретной единой церкви на земле, выражающей свои верования в определенных символах и управляемой высшим органом, объединяющим частные церкви. Во время, когда жил Игнатий, не было правильной и постоянной связи между всеми церквами. Тогда не существовало ни церковных соборов, ни объединяющих митрополичьих округов. Общины жили обособленно и самостоятельно, с равным авторитетом епископов. Таким образом авторитет епископской власти не мог опереться у Игнатия на конкретную историческую связь всех церквей христианства, на общую единую веру.

Итак, церковь понимается Игнатием обособленно от ее исторического прошлого и от ее исторического настоящего. Он рассматривает чисто догматически, и ставит в связь не с историческими фактами, а с самою догматическою сущностью ее, с ее непосредственным божественным источником, прямо с фактом божественного домостроительства. Церковь у него не есть христианская община, основанная известным апостолом или миссионером, и сохраняющая учение, переданное от этого апостола или миссионера. Она есть дело Христа, в самой себе воспроизводящая так сказать все домостроительство Божие. Она есть образ царства Божия на земле, отображение небесной церкви, всего дела Христова. Ее епископ есть образ Бога Отца (τύπος τοῦ πατρός Трал. 3). Он председательствует в церкви во образ Бога (εἰς τύπον Θεοῦ), пресвитеры в образ собрания апостолов (εἰς τύπον συνεδρίου ἀποστόλων), в то время как диаконам вверено служение самого Иисуса Христа (Магн. 6).

Чем является Христос для всей кафолической церкви (ἡ καθολικὴ ἐκκλησία¹⁵), тем должен быть епископ для своего народа (τὸ πλῆθος ― Смирн. 8). Как Иисус Христос есть мысль Отца, так епископы находятся в мысли (ἐν γνώμη) Иисуса Христа (Еф. 3). Поэтому должно повиноваться епископу, как Иисусу Христу (Тралл. 2). Кто повинуется епископу, тот повинуется не ему, но Отцу Иисуса Христа, Епископу всех. Кто обманывает епископа, тот обманывает не этого видимого епископа, но невидимого (τὸν ἀόρατον). Такой поступок относится не к плоти, а к Богу (Магн. 3). Епископ есть епископ во плоти (ἐν σαρκί ― Еф. 1), т.е. образ невидимого епископа.

«Всякого, кого посылает домовладыка для управления своим домом, нам должно принимать также, как самого пославшего. Поэтому ясно, что и на епископа должно смотреть, как на Самого Господа» (Еф. 6).

Итак, церковь есть отображение небесной церкви. Епископ есть образ Самого Бога или Иисуса Христа. Повиновение епископу есть отсюда повиновение Богу и Христу. Такова концепция Игнатия, такова основа епископского авторитета.

По-видимому, чем больше мы углубляемся в концепцию Игнатия, тем дальше заходим в какой-то тупик, где она становится все догматичнее, если так можно выразиться, все дерзновеннее, и вместе с тем все непонятнее. Игнатий не считает нужным оправдывать авторитет епископа апостольским установлением. Он прямо ставит его вместо авторитета Самого Бога и Иисуса Христа. Что значит это? Как он мог придти к своим столь смелым представлениям? Мы думаем, что все станет для нас ясно, если мы обратим внимание на одно весьма важное обстоятельство.

При самом поверхностном чтении посланий Игнатия бросается в глаза тесная связь между увещанием повиноваться епископу и его призывом к участию в евхаристии, совершаемой епископом. То и другое у Игнатия постоянно переплетается. Нет ни одного послания к малоазийским церквам, в котором не наблюдалось бы это взаимное проникновение идей. Оно настолько велико у Игнатия, что собираться для евхаристии на его языке означает быть в единении с епископом. Не участвовать в евхаристии, значит отделиться от епископа. Как вне единения с епископом, так и без евхаристии нет спасения.

«Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника (του̃ ϑυσιαστηϱίоν), тот лишает себя хлеба Божия. Если молитва двоих имеет великую силу, то сколько сильнее молитва епископа и целой церкви? Поэтому кто не ходит в общее собрание, тот уже возгордился и сам осудил себя, ибо написано: Бог гордым противится. Постараемся же не противиться епископу, чтобы нам быть покорными Богу» (Еф. 5).

Мы видим здесь, как сливаются у Игнатия идея о спасительности евхаристии и идея слияния с епископом. Они у него неразрывны. Противящийся епископу удаляется от жертвенника и лишает себя хлеба Божия. Игнатий дает ефесянам обещание раскрыть им подробнее дело домостроительства Божия в другом послании, если они будут «повиноваться епископу и пресвитеру в совершенном единомыслии, преломляя один хлеб, это врачевство бессмертия, не только предохраняющее от смерти, но и дарующее вечную жизнь во Иисусе Христе» (Еф. 20). Здесь таким образом преломление одного хлеба есть главное выражение повиновения епископу и пресвитерству. Подобным образом и магнезийцам он внушает ничего не делать без епископа и пресвитеров, но «составляет как бы один храм Божий, как бы один жертвенник, как бы одного Иисуса Христа» (7).

"Кто внутри алтаря, ― пишет Игнатий траллийцам, ― то чист, а кто вне его, тот нечист, то есть делает что-нибудь без епископа, пресвитера и диакона, тот нечист совестью» (7).

«Которые суть Божии и Иисус Христовы, те с епископом. И те, которые покаявшись придут в единение церкви, также будут Божии, дабы жить сообразно Иисусу Христу. Не обольщайтесь, братья мои! Кто следует за вводящим в раскол, тот не наследует царства Божия. Кто держится чуждого учения, то не сочувствует страданию (Христову). Итак (оὐ᷉ν), старайтесь иметь одну евхаристию. Ибо одна плоть Господа Нашего Иисуса Христа и одна чаша в единении крови Его, один жертвенник как и один епископ, с пресвитерами и диаконами, сослужителями моими, дабы все, что делаете, вы делали о Боге» (Филад. 3 и 4).

Яснее, чем здесь, поставить в связь участие в евхаристии и единение с епископом невозможно. Получается впечатление, что участие в евхаристии является самым важным, самым существенным актом единения с епископом, повиновения ему. Епископ с пресвитерами и диаконами прежде всего является совершителем евхаристии, и повиновение к ним требуется прежде всего как к совершителям таинства причащения, и выражается поэтому ближе всего через участие в евхаристии. Как возникло у Игнатия такое представление? Почему в епископском служении им более всего подчеркивается его литургическая сторона, и почему она послужила исходным пунктом всей его концепции?

Мы возвращаемся к пункту, из которого вышли. Мы думаем, что это обстоятельство находит полное объяснение в исторических поводах для посланий Игнатия, именно в борьбе с докетическими заблуждениями, как мы уже видели. Самым опасным врагом истинной веры и церкви Игнатий считает докетизм, отрицающий в Иисусе Христе человеческую природу, отвергающий действительность страданий и воскресения Христа. Признавая страдания и смерть Христа призрачными (Смирн. 2), они отрицали вместе с тем таинство евхаристии, отрицали истинность тела и крови в евхаристии, и потому не принимали участия в евхаристии, совершаемой епископом.

«Что мне пользы, ― пишет Игнатий смирнянам, ― если кто и хвалит меня, а Господа моего хулит не исповедуя Его носящим плоть? Кто не исповедует этого, тот совершенно отрекся Его, и сам носит в себе смерть. Впрочем, имен их как неверных, мне не рассудилось написать. Да и дай Бог вспоминать их, пока не раскаются они и не (признают) страдания (Христа), которое есть наше воскресение. Никто не обольщайся! И небесные (существа), и слава ангелов, и власти видимые и невидимые, и те подлежат суду, если не будут веровать в кровь Христову... Посмотрите же на тех, которые учат о пришедшей к нам благодати Иисуса Христа.. Они удаляются от евхаристии и молитвы, потому что не признают, что евхаристия есть плоть Спасителя нашего Иисуса Христа, которая пострадала за наши грехи, но которую Отец воскресил по Своей благодати. Посему надо удаляться таких людей... Бегайте же разделений, как начала зол. Все последуйте епископу, как Иисус Христос Отцу, а пресвитерству, как апостолам. Диаконов же почитайте, как заповедь Христову. Без епископа никто не делай ничего, относящегося до церкви. Только та евхаристия должна почитаться истинной, которая совершается епископом или тем, кому он предоставит это» (Смирн., гл. 5‒8).

Из этих слов ясно, что участие в евхаристии, совершаемой епископом, было во времена Игнатия признаком православия христиан. Кто участвовал в евхаристии, тот принадлежал к церкви, кто не участвовал в ней, тот был последователем докетизма. Отсюда горячее и постоянное увещание Игнатия собираться для евхаристии. Здесь он видел лучшую гарантию против опасностей лжеучения.

«Старайтесь чаще собираться для евхаристии и славословия Бога, ― писал Игнатий ефесянам. ― Ибо если вы часто собираетесь вместе, то низлагаются силы сатаны и единомыслием вашей веры разрушаются гибельные его дела» (13).

В послании к Траллийцам Игнатий, дав совет остерегаться людей, предлагающим смертоносную отраву в подслащенном вине (т.е. докетов), говорит: «а это удастся вам, если не будете надмеваться и отделяться от Бога Иисуса Христа, и епископа, и заповедей. Кто внутри алтаря, тот чист... а кто вне его, тот нечист... Посему стяжавши кротость, утвердите себя взаимно в вере, которая есть плоть Господа, и в любви. которая есть кровь иисуса Христа (гл. 7‒8).

Концепция Игнатия представляется теперь вполне ясно. Все малоазийские церкви находятся в опасности от безбожников, носящих имя Христа. Они отрицают во Христе человеческую плоть, отрицают Его страдания, смерть и воскресение. Они не признают в евхаристии таинства, в котором верующие вкушают истинное тело и истинную кровь Господа, и потому удаляются от евхаристии, не посещают собраний и отделились от епископа. Они повсюду распространяют яд своего учения, расставляют диавольские сети. Но верующие должны всячески отметаться от этих зверей в человеческом образе. Они должны чаще собираться для евхаристии, вкушать тело и кровь Господа, участвовать в Его страданиях и через то принимать врачество бессмертия. Только здесь внутри жертвенника их спасение, только до тех пор они остаются истинными христианами и наследниками царства Божия, пока они веруют в плоть и кровь Христову и участвуют в евхаристии.

Но не всякая евхаристия истинна, а только та, которая совершается епископом или тем, кому он предоставит. Только здесь совершается истинная тайна Христова, только в такой евхаристии преподается истинный хлеб Христов. Следовательно только тот остается христианином и наследником Христа, кто собирается для евхаристии, совершаемой епископом, кто остается внутри жертвенника, кто находится в единении с епископом, пресвитерами и диаконами, совершающими евхаристию. Только того не отвергает Бог, только тот остается верен Христу, кто преломив хлеб, повинуется епископу с пресвитерством и диаконами. Кто отделяется от епископа, и следовательно от евхаристии, тот отделяется от Самого Бога от Самого Христа. Кто с епископом, тот с Богом и Христом. На жертвеннике, где приносится евхаристия. воспроизводится и все дело домостроительства Божия ― воля бога Отца и подвиг Бога Сына. Совершая тайну евхаристии и преподавая верующим источник бессмертия, епископ является образом Самого Бога и Самого Христа. Он заменяет для верующих Бога и Христа. На него надо смотреть, как на Самого Господа. Ему должно повиноваться как Богу или Христу. Но не один епископ совершает евхаристию. Ему помогают пресвитеры и диаконы. И эти, как участники в совершении евхаристии и раздаяния даров, должны почитаться как апостолы, как заповедь Божия, как Сам Христос.

Для нас теперь понятно, почему Игнатий рассматривает общину вне связи с ее историческим прошлым и целым христианством, как самодовлеющую церковь, видит в ней тип небесной церкви, отображение всего домостроительства Божия, почему епископ является образом Бога и Христа, почему единение с епископом считается необходимым для спасения.

Понятны теперь и некоторые детали, на первый взгляд не совсем ясные. Понятно, почему Игнатий не допускает и мысли как об отступничестве епископа, так и о несогласии между епископом, пресвитерством и диаконами. Пока они свершают евхаристию, они составляют нераздельное целое, и должны быть согласны между собой, как струны цитры.

Понятно и особенно возвышенное представление о служении диакона. Он оказывает епископу деятельную помощь при евхаристии, чем пресвитеры, и потому является συνδоῦλоς епископа, и в то время как епископ изображает Бога Отца, диакон есть образ Христа¹⁶. Напротив пресвитеры более пассивно присутствуют при евхаристии. Они сидят (при богослужении) на почетных местах (προκαθήμενοι – Магн. 6) около епископа, окружая его кольцом и образуя как бы венец (στέφανος) епископа (Магн. 13), подобно пресвитерам Апокалипсиса, которые сидели на своих тронах вокруг (κυκλόθεν) трона Сидящего (Апок.4:4)¹⁷. Если епископ, совершая евхаристию, изображает Бога Отца и Иисуса Христа, то пресвитеры, окружающие его, представляют собой апостолов (Магн. 6; Трал. 2; Смирн. 8).

Что совершение евхаристии занимало центральное место в ряду епископских прав и обязанностей, что оно окружало особенным ореолом епископа, пресвитеров и диаконов, и в известной степени определяло их взаимные правовые отношения, это не составляет в посланиях Игнатия новости. Подобным образом Климент Римский видел главную сущность епископского служения в совершении евхаристии.

«Не малый грех будет на нас, ― писал он коринфянам, ― если неукоризненно и свято приносящих дары будем лишать епископства» (τῆς ἐπισκοπῆς ― гл. 44).

Как в Ветхом Завете для принесения жертв было установлено священство, так и в Новом Завете апостолы поставили епископов и диаконов, и установили порядок их преемства (гл. 40‒44). Учение 12 апостолов, сказав о порядке совершения евхаристии в воскресный день (гл. XIV), продолжает: «поэтому (οὖν) избирайте себе епископов и диаконов» (XV, I)¹⁸.

Крайнюю оригинальность посланий Игнатия составляет то, что епископское право совершения евхаристии получает у него столь всеобъемлющее значение, что делает епископа безусловным критерием в области как веры, так и церковной практики. Если вообще значение евхаристии для развития епископского авторитета выяснялось не раз и довольно обстоятельно¹⁹, то последний пункт, составляющий чрезвычайно важную особенность посланий Игнатия, до сих пор, насколько нам известно, не был достаточно выяснен. Его разъяснение скрывается в исторической обстановке, при которой явились послания Игнатия.

Мы теперь знаем, откуда возникла у Игнатия идея повиновения епископу. Она вышла не столько из рассмотрения правового положения епископа и других клириков с одной стороны, и прав общины с другой, сколько из чисто теологических соображений. Это идея природы не правовой и не канонической в собственном смысле, а догматической. Она означает собой главным образом призыв к участию в евхаристии, совершаемой епископом и отвергаемой докетами. Главная и существенная цель Игнатия состояла не в том, чтобы представить нормальную систему правовых отношений клира и общины, но в том, чтобы привлечением верующих к участию в евхаристии, и следовательно к единению с епископом, обезопасить их от влияния докетизма.

Единение и повиновение епископу было для Игнатия лишь практическим средством для утверждения верующих от измены православию, а не конечной целью его посланий. Отсюда мы не имеем никаких оснований идеям Игнатия придавать полную церковно-юридическую силу. Что сам Игнатий не имел в виду дать картину нормальных правовых отношений членов церкви, что идею повиновения епископа он не возводил в общий и безусловный принцип, распространяющий свое действие как на догматическую, так и на церковно-юридическую область, это видно еще из следующих ее особенностей.

1) Она выходила у него из оснований, имеющий частный, и даже личный характер. Мысль Игнатия, что повиновение епископу есть ручательство чистоты веры, вовсе не так была наивна, как это кажется на первый взгляд. Как мы видели, главным признаком истинной веры по обстоятельствам своего времени, он считал признание во Христе действительности Его страданий, смерти и воскресения, а вместе с тем веру в истинность плоти и крови Христа, преподаваемых в евхаристии. А так как совершающий евхаристию епископ предполагается конечно признающим ее действительность, то но должен был стоять в глазах Игнатия вне всяких подозрений относительно чистоты своей веры.

Было и другое основание для полного доверия Игнатия к ортодоксии епископов. Оно заключалось в том, что он всегда писал о епископах, лично ему известных. Со всеми он беседовал в Смирне, и может быть в других городах. В своих посланиях он обыкновенно хвалит епископов за их благочестие и любовь, и этими добродетелями он мотивирует свои наставления о повиновении епископу (Еф. 1; Магн. 2‒3; Филад. 1; Трал. 1). Таким образом увещания Игнатия имеют отчасти личный характер. Если бы ему кто сделал упрек за то, что он так много доверяет епископу, он мог бы сказать на это: я знаю тех, кому доверяю.

2) В самых увещаниях Игнатия заметна неопределенность юридического принципа. Он требует повиновения то одному епископу, то епископу и пресвитеру, то епископу, пресвитерию и диаконам. А в одном месте он пишет даже: «повинуйтесь епископу и друг другу (καὶ ἀλλήλοις), как Христос Отцу по плоти» (Магн. 13). Очевидно сам Игнатий не думал выставлять каких-либо определенных и безусловных юридических принципов. Он призывал не столько к повиновению епископу, сколько к единению около епископа.

3) Что сам Игнатий был далек от того, чтобы свой теологически-полемический принцип возводить в канонический, видно из того, что хотя по его идее все должны соединяться с епископом и повиноваться ему, однако с другой стороны и от епископов он требует, чтобы они заботились об единении, лучше которого ничего нет (Полик. 1), и для обсуждения церковных дел созывали общие собрания и советы (Полик. 7). Он предлагает самим церквам избрать (τὴν ἐκκλησίαν χειροτονῆσαι) достойнейших мужей для принесения приветствий церкви Антиохийской, по случаю наступившего в ней мира (Смирн. 2; Филад. 10; Полик. 7). Для избрания особенно любезного общине и усердного человека он обязывает Поликарпа созвать совет (συμβούλιον ― гл. 7).

Таким образом даже внешние сношения с церквами подлежали рассмотрению всей общины, а не одного епископа. Хотя Игнатий не имел поводов говорить о церковных правах верующих, однако они нередко предполагаются им. Уже самое обращение к целым общинам, адресованные ей наставления о том, каков должен быть порядок в богослужении и таинствах, показывают, что община считала рассуждение о таких предметах своим делом. Игнатий хвалит смирнян за то, что они приняли Филона и Рея Агафопида ― спутников его, как диаконов Христовых (Смирн. 10). На епископов, пресвитеров и диаконов, пришедших приветствовать Игнатия, он смотрит как на представителей общин, как на их послов. Он благодарит ефесян за то, что они исполнили в отношении к нему родственное дело, прислав епископа Онисима и других лиц (Еф. 1). В прибытии епископа Поливия он видит благорасположение к себе траллийцев (трал. 1). Диакон Вурр, по словам Игнатия, был дан в распоряжение его ефесянами и смирнянами (Филад. 2; Смирн. 12). Таким образом все эти лица явились не по собственной инициативе, а были посланы общинами, так именно смотрел на них и сам Игнатий. Из этих указаний ясно, что принцип ― ничего не должно совершать без воли епископа, у Игнатия отнюдь не означал, что все должно быть по воле только епископа. Епископ у него не автократ, сообразующийся лишь с собственной волей, но руководитель общины, правящий ею в единении с пресвитерством и народом.

4) Правда, полемическо-теологические идеи Игнатия уже у него стремятся воплотиться во внешних формах. Исходя главным образом из идеи единения с епископом в евхаристии, он начертывает затем целую картину практических отношений общины к епископу, картину, в которой слишком много говорится о правах епископа и слишком мало о правах мирян. Однако мы ни в каком случае не можем признать ее за отражение действительно существовавших тогда правовых отношений в церкви. Его советы и увещания далеко еще не стали действительностью, и не могли стать ею сразу. Их осуществление составляло задачу, программу будущего. Должно было пройти много времени, чтобы они превратились в действительные правовые принципы²⁰. Для времени же Игнатия они были лишь идеалами. Постоянные настойчивые увещания Игнатия, направленные к поддержанию епископского авторитета, показывают как далека была от них действительность.

«Не стучать так сильно, чтобы открыть уже отворенные двери»²¹.

Каково было действительно положение епископа в тогдашних христианских общинах, мы точнее можем узнать из других источников II века, которые знакомят нас не с идеалами, а с исторической действительностью. Понятные в их историческом освещении, послания Игнатия не представляются в резкой противоположности к другим памятникам II века.

Но если то исключительное положение в общине, какое занимает епископ по посланиям Игнатия, есть лишь его идеал, то стоит выше всяких сомнений то, что ко времени Игнатия не только окончательно сложился в сирийской и малоазийских церквах монархический епископат, но что он уже существовал довольно продолжительное время. Игнатий знает Поликарпа ― епископа Смирнского, Онисима ― епископа Ефесского, Дамаса ― епископа Магнезийского, Поливия Траллийского, и неизвестного нам по имени епископа Филадельфийского. Сам он называет себя епископом Сирии (Рим. 2), пастырем и епископом церкви Сирийской (Рим. 9). Игнатий говорит даже, что епископы поставлены по концам земли (οἱ κατὰ τὰ πέρατα ὁρισθέντες)²². Конечно мы не имеем права придавать этим словам Игнатия абсолютное значение. Он мог даже не знать устройства отдаленнейших церквей. Тем не менее эти слова имеют большую важность. Они во всяком случае свидетельствуют о том, что самому Игнатию все известные ему церкви представлялись управляемыми через епископов. Сомнительно, чтобы одну область Малой Азии, с смежной ей Сирией, он назвал бы τὰ πέρατα. Монархический епископ в христианской церкви был уже известен и язычеству, как видно из того, что Игнатий по всем признакам был осужден и отправлен в Рим, как главный представитель и начальник сирийской общины.

Что особенно замечательно, во всех посланиях Игнатия нет ни малейших следов того, что монархический епископат есть новое явление, что он учрежден недавно, и нуждается в поддержании и оправдании. Он не только не говорит о существовании множественности епископов в одной общине, о какой-либо борьбе единоличного епископа с коллегией, или епископов, или пресвитеров, о преимуществе единоличного епископата пред коллегиальным. Наоборот, факт существования единоличного епископата для него настолько стоящее вне всяких сомнений, обычное явление, что им, как и указанием на единство плоти Иисуса Христа, он доказывает необходимость единой евхаристии (Филад. 4). Одним словом у Игнатия не сохранилось никаких следов даже воспоминания о множественном епископате.

Самое богословие Игнатия не только предполагает, но прямо требует единоличного епископата. С точки зрения своей теологической идеи он не может себе и представить, чтобы в малоазийских церквах было иначе. В высшей степени достойно примечания, что в начале II века в Сирии и Малой Азии не было даже и вопроса о том, один или несколько должно быть епископов, и даже не сохранилось воспоминаний о коллегиальном епископате. Едва ли можно сомневаться в том, что столь прочная установленность монархического епископата, по крайней мере по всей Малой Азии и Сирии, не могла быть делом немногих лет. Если преобразование из коллегиального епископата монархического епископата в одной общине и может еще произойти в течение нескольких лет, то в этот короткий период оно конечно не могло возникнуть сразу во всех церквах Малой Азии и Антиохии, и настолько упрочиться в них, чтобы не оставалось уже никаких следов ни прежней организации, ни борьбы, сопровождающей ее падение. Во всяком случае для этого необходим не один десяток лет. Таким образом в посланиях Игнатия мы находим хотя косвенное, но очень сильное подтверждение для признания, что монархический епископат существовал в Малой Азии уже в I веке.

Все сказанное нами до сих пор относится к малоазийским церквам. Что касается Римской церкви, то послание к ней не дает никаких указаний на существовавшее там церковное устройство. Страстный защитник епископской власти, Игнатий в послании к Римлянам ни разу не упомянул о римском епископе. Отсюда обыкновенно делают тот вывод, что в Риме во времена Игнатия не было еще монархического епископа. Иначе говоря, было бы невероятно, чтобы Игнатий промолчал о нем, тем более, что самого себя он называет в этом послании епископом²³.

Мы думаем однако, что это заключение решительно неосновательное. К отрицанию монархического епископата в Риме было бы основание, если бы Игнатий, говоря о предстоятелях церковной власти в Риме, умолчал о епископе. Но он совершенно не касается вопроса о церковной организации в Риме. Все его письмо, как мы уже говорили, посвящено выражению его страстного желания беспрепятственно принять мученический венец. Об обязанностях верующих в отношении к своим предстоятелям, он не говорит ни слова. Если уже делать отсюда заключение, то только то, что в римской общине не было никакой церковной власти, никаких предстоятелей. Он также мало говорит о пресвитерах и диаконах, как о епископах. Если бы Игнатий захотел дать римлянам наставление о повиновении представителям церковной власти, то ему никаким образом не помешало бы отсутствие в Риме единоличного епископа. Ведь даже там, где существовал последний, Игнатий говорил о повиновении не одному епископу, но и пресвитерам и диаконам. Почему же он не мог говорить о повиновении епископам?²⁴ Таким образом аргумент e silentio менее всего пригоден к данному случаю²⁵.

Мы не знаем наверное, почему Игнатий в послании к Римлянам не касается своей излюбленной темы о повиновении епископу, пресвитерам и диаконам. Во всяком случае следует отметить тот факт, что он не дает в нем наставления и относительно лжеучений. Весьма вероятно поэтому предположение²⁶, что Игнатий вообще считал неудобным обращаться с поучениями к Римской церкви. Все послание к ней показывает, что она занимала в его глазах особенное, преимущественное положение среди других церквей. Римскую церковь учили сами апостолы Петр и Павел.

«Молитесь о мне Господу... не как Петр и Павел заповедую вам», ― пишет он римлянам (гл. 4). Она владела уже таким духовным авторитетом, что «других учила» (ἄλλους ἐδιδάξατε – гл. 3). Адрес к ней Игнатия изобилует эпитетами, которые не встречаются в адресах к другим церквам. Он пишет: «Игнатий Богоносец – церкви… председательствующей в столице римской области (ἥτις καὶ προκάθηται ἐν τόπῳ χωρίου ῾Ρωμαίων), богодостойной, достославной… председательствующей в любви» (προκαθημένη τῆς ἀγάπης).

Как бы ни понимали выражение ἥτις καὶ προκάθηται ἐν τόπῳ χωρίου ῾Ρωμαίων, обозначает ли оно председательство только в деятельности любви (благотворении), как и второе выражение, или указывает на преимущественное положение Римской церкви вообще, и притом среди ли церквей Италии или Запада, или наконец всего Римского государства²⁷, во всяком случае Игнатий признает за Римскою церковью известное преимущество перед другими церквами. Другое весьма знаменательное выражение: «один Иисус Христос будет епископствовать (ἐπισκοπήσει) в ней (т. е. в сирской церкви) и любовь ваша» (ἡ ὑμῶν ἀγάπη – гл. 9), кажется говорит о том, что председательство Римской церкви мыслилось Игнатием не в одной сфере благотворительности.

Но раз так смотрел Игнатий на Римскую церковь, то вполне понятно, почему он счел неудобным выступать перед ней в роли учителя. Если справедливо предположение²⁸, что стремление Игнатия учить другие церкви возникло не только из его личных свойств, как исповедника, но и из церковного положения города Антиохии, в которой он был епископом, и которая заменяла для Востока прежний Иерусалим, это предположение подтверждается требованием Игнатия, чтобы все малоазийские церкви прислали послов в Антиохию для принесения приветствий, то ставя Римскую церковь в центре всех церквей, он тем более не считал себя в праве делать ей наставления.

Приведенные нами разъяснения не только делают совершенно излишним почти общепринятый среди протестантских ученых вывод об отсутствии монархического епископата в Римской церкви, но дают основания скорее к обратному заключению. На самом деле, мог ли говорить Игнатий о епископах, «поставленных по концам» земли, если бы в главном городе тогдашнего государства и в церкви, стоявшей в известном смысле на вершине всех церквей, не было единоличного епископа, какой только и признавал Игнатий, а существовала лишь пресвитерская коллегия? Далее, говоря римлянам, что после него у Сирской церкви епископом будут И. Христос и любовь их, разве не обращался бы он в пустое пространство, если бы в глазах римлян в епископе не было нужды, если бы они считали епископальное устройство церкви не обязательным?

В. Мышцын