Глава 2. Классическая Греция

Эллины стали народом, творившим мировую историю, после своей победы над полчищами владыки Востока Ксеркса, после того как они отстояли свою независимость, свою самобытность, свое место в оркестре цивилизаций в смертельно опасной борьбе с мировой державой, с первой в истории человечества империей, объединившей под властью единого монарха, шахиншаха, царя царей, сонм народов, и среди них самых развитых культурно, имевших позади не одно тысячелетие блистательной истории.

Побежденный отважными эллинами Ксеркс унаследовал у своих предков царство, созданное Киром. Этносом, к которому принадлежала царская династия, были персы – один из многих ираноязычных народов, которые в первом тысячелетии освоили огромные пространства от Дуная до Алтая, к северу от Каспийского моря, и от Месопотамии до Сулеймановых гор к югу от него, включая всю Среднюю Азию. Иранские племена в языковом, религиозном и культурном отношении разделены были на две семьи: восточных иранцев, к которым принадлежали сохранившие древнюю религию и по преимуществу кочевой образ жизни скифы, саки, сарматы, дахи, массагеты, – и западных иранцев, принявших в первой половине I тысячелетия до Р. Х. учение Заратустры и постепенно переменивших образ жизни на оседлый и по преимуществу земледельческий. К западным иранцам принадлежали мидяне и персы. Мидяне населяли левобережье Тигра – Загросские горы и лежавшие к востоку от них плодородные долины, а персы жили южнее мидян, к востоку от устья Тигра и по берегам Персидского залива – в одной из областей древнего Элама Аншане. Западноиранские народы пришли сюда, вероятно, только в начале I тысячелетия, а ранее там обитали покоренные и ассимилированные ими древние народы: касситы, эламиты, лулубеи, испытавшие культурное воздействие своих западных соседей – Шумера и Аккада.

Первым государством иранцев стала Мидия. Ее столицу Геродот, книга которого является главным источником по ее истории, называет Экбатанами, в персидских надписях она именуется Хагматана, что значит «место собраний»; вероятно, она располагалась на месте современного города Хамадана. Первого царя мидян, объединившего этот народ под своей властью, Геродот называет Деиоком, в ассирийских надписях он упоминается под именем Даяукку как царь маннеев, который воевал с Саргоном, правившим в VIII в. до Р. Х. По Геродоту, следующим царем Мидии был Фраорт, покоривший персов. Мидия превратилась в могущественное государство при Киаксаре, имя которого в персидских текстах передается как Хвахшатр и который, по Геродоту, был прямым преемником Фраорта. Сведения Геродота приблизительны и фрагментарны, между Деиоком и Киаксаром, правившим в начале VI столетия, в действительности протекло больше времени, чем это можно представить по Геродоту. В союзе с Вавилонским царем Навуходоносором Киаксар разгромил Ассирийскую державу, присоединив к Мидии ее северную часть. Но последний царь Мидии Астиаг, правивший с 580 по 550 г. до Р. Х., потерпел поражение в войне с персидским царем Киром, который присоединил разгромленную Мидию к своим владениям.

Столицей персов при Кире был город Пасаргады в Ашане, так что Кир именовал себя также и царем Ашана. По преданию, которое пересказывает Геродот, Кир был внуком мидийского царя Астиага и знатного перса Камбиса из рода Ахеменидов, которого, впрочем, Астиаг считал «гораздо ниже среднего мидянина» (Геродот, цит. соч., с. 45). Диковинные сновидения, приснившиеся Астиагу до замужества его дочери Манданы и во время ее беременности, по изъяснению снотолкователей, предвещали, что внук отнимет царство деда. И Астиаг решил погубить новорожденного младенца. Но затем случилась история, подобная той, что отразилась в мифе об Эдипе. Кир остался жив и воспитывался в доме царского раба, пастуха Митрадата и его жены, имя которой по-мидийски было Спако, что, как поясняет Геродот, значило Кино (собака) – удивительный пример родства мидийского и русского языков. Из-за имени воспитавшей Кира женщины, как пишет Геродот, впоследствии возникла молва, что подброшенного мальчика вскормила собака (см.: Геродот, цит. соч., с. 51). В 10 лет обнаружилось истинное происхождение Кира. Астиаг на этот раз пощадил его и отправил внука к персам в дом его знатных родителей. Возмужав, Кир поднял персидские племена: земледельческие – пасаргадов, панфиалеев, дерусиев, германиев, и кочевые – даиев, мардов и дропиков – на восстание против Астиага. Восстание оказалось успешным, и Мидия пала. Астиаг попал в руки персов и до конца жизни оставался пленником своего внука.

Эти события отражены не только у Геродота, но и в Вавилонской хронике Набонида, в которой записано, что «Иштувегу (Астиаг. – В. Ц.) собрал свое войско и пошел против Кира, царя Аншана, чтобы победить его. Но против Иштувегу взбунтовалось его войско и, взяв его в плен, выдало его Киру. Кир пошел в его столицу Экбатаны. Серебро, золото и прочие сокровища Экбатан были разграблены и унесены в Аншан» (цит. по: Авдиев В. И. История древнего Востока. М., 1953, с. 536).

При Кире, в 540‑е гг. до Р. Х., персы завоевали Армению, Каппадокию и Лидию. В 538 г. под ударами персидских полчищ пал Вавилон, при этом часть населения этого государства, созданного Навуходоносором, поддержала завоевателей, так что в составленном по случаю захвата Вавилона манифесте, клинописный текст которого сохранился, Кир мог объявить: «Забота о внутренних делах Вавилона и обо всех его святилищах тронула меня. И жители Вавилона нашли исполнение своих желаний, и бесчестное иго было снято с них… Мардук, великий владыка, благословил меня, Кира, царя, чтущего его, и Камбиза, моего сына, и все мое войско милостью, когда мы искренно и радостно величали его божество» (Авдиев, цит. изд., с. 537).

Завоевание Вавилона описано в Вавилонской хронике, в «Истории» вавилонского жреца Бероса, у Геродота, а также в Библии. Пророк Даниил истолковал таинственный сон Навуходоносора, которому приснился истукан с золотой головой, грудью и руками из серебра, медными чревом и бедрами и ногами, частью железными, а частью глиняными. Серебряная голова, по этому толкованию, символизировала Персидскую мировую империю, которая должна была прийти на смену Вавилонского царства, видимо, более благоустроенного, потому что его образ в сновидении Навуходоносора – золотая голова. (Дан. 2: 37–43).

После этого завоевания Кир позволил плененным иудеям возвратиться в Иерусалим: «В первый год Кира, царя Персидского, во исполнение слова Господня из уст Иеремии, возбудил Господь дух Кира, царя Персидского, и он повелел объявить по всему царству своему, словесно и письменно: так говорит Кир, царь Персидский, все царства земли дал мне Господь Бог небесный, и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа Его, – да будет Бог его с ним, – и пусть идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа Бога Израилева, того Бога, Который в Иерусалиме. А все оставшиеся во всех местах, где бы тот ни жил, пусть помогут ему жители места того серебром и золотом и иным имуществом, и скотом, с доброхотным даянием для дома Божия, что в Иерусалиме» (Ездр. 1:1–4). По повелению Кира возвращавшимся в святой город иудеям выданы были сокровища Храма, разграбленного Навуходоносором (Ездр. 1:7–11). Первым годом Кира в Библии назван первый год его правления в Вавилоне – 538 до Р. Х. Конечно, из царского манифеста, который приводит Ездра, не следует еще заключать, что Кир стал прозелитом и уверовал в Бога Авраама, Исаака и Иакова. Он только обнаружил в нем веротерпимость и своеобразную богобоязненность, подобную той, что выразилась и в его приведенном выше манифесте, изданном по случаю захвата Вавилона, в котором царь, почитавший, как и все персы, Ахурамазда, культ которого восходит к проповеди Заратустры, выдает себя за поклонника вавилонского божества Мардука.

Покорив Вавилон, Кир стал также владыкой Иудеи и Сирии. Завоевание Месопотамии повлекло за собой глубокую метаморфозу древней иранской цивилизации. У ассиро-вавилонян персы заимствовали технику изготовления полихромной глазури, строительства дорог, финансовую систему, формы юридической документации и, самое главное, клинопись, которая использовалась затем в Персидской империи в текстах, писавшихся как на нововавилонском, или арамейском, так и на персидском языке – в многоязычной державе государственная власть пользовалась этими двумя языками как официальными, но арамейский язык как язык канцелярии и администрации постепенно вытеснял персидский.

В 529 г. до Р. Х. Кир был убит в пустынях Закаспия, между Оксом (Аму-Дарьей) и Яксартом (Сыр-Дарьей) во время кончившегося страшным поражением похода против массагетов. Вместе с Киром пала и большая часть его войска. По рассказу Геродота, царица массагетов Томирис «наполнила винный мех человеческой кровью и затем велела отыскать среди павших персов тело Кира. Когда тело Кира нашли, царица велела всунуть его голову в мех» (Геродот, цит. соч., с. 79). Останки Кира были погребены в царской гробнице в Пасаргадах.

После гибели Кира покоренные им народы взбунтовались и попытались освободиться от власти персов, но сын и наследник павшего царя Камбис подавил восстания. В 525 г. до Р. Х. Камбис завоевал Египет, пленив, а потом убив Псамметиха III, последнего фараона из XXVI династии. В этой победе решающее значение имел могущественный флот его союзников – финикийцев и греков из Кипра и Самоса. Камбис отличался свирепой патологической жестокостью, он страдал священной болезнью – эпилепсией и устроил в Египте режим беспощадного террора, подвергал заподозренных в неповиновении египтян мучительным пыткам и казням, осквернял и разрушал храмы в Мемфисе и Фивах, собственными руками копьем убил священного для египтян быка, который, по их представлениям, был воплощением Аписа, чем спровоцировал волнения, потом беспощадно подавленные.

По словам Геродота, «соседние... с Египтом ливийцы в страхе, как бы их не постигла участь Египта, без сопротивления покорились персам, сами наложили на себя подать и послали царю дары» (Геродот, цит. соч., с. 141). Попытки Камбиса завоевать Карфаген и Эфиопию не увенчались успехом – финикийцы отказались предоставить царю флот для покорения своих братьев карфагенян.

Во время пребывания Камбиса в Египте против него взбунтовались мидяне. Во главе восстания оказался мидийский маг Гаумата, который выдавал себя за убитого брата Камбиса Бардию. После смерти Камбиса покоренные персами народы восстали в разных концах империи, которую спас от распадения сын Гистаспа Дарий, принадлежавший к младшей линии Ахеменидов и избранный царем на совещании семи самых знатных персов, имевших право входить к царю без доклада, в 522 г. до Р. Х.

О своих деяниях Дарий велел сделать монументальную запись на высокой скале в Бехистуне. В Бехистунской надписи, составленной от имени самого царя на персидском, нововавилонском и эламском языках, сказано, что он убил самозванца мага Гаумату, разрушенные им святилища восстановил и вернул народу его «пастбища, имущество, жилища, которые маг Гаумата у него отнял» (цит. по: Авдиев, цит. изд., с. 543), и затем он одержал победу над всеми, кто восстал против законной власти: «Пока я был в Вавилоне, следующие области от меня отложились: Персия, Элам, Мидия, Ассирия, Египет, Парфия, Маргиана, Саттагидия, Скифия… Вот что я совершил по воле Ахурамазды в течение одного года. После того как я стал царем, я дал 19 сражений. По воле Ахурамазды я разбил (противников) и взял в плен 9 царей» (цит. по: Авдиев, цит. изд., с. 542–543). На Бехистунской скале помещено также рельефное изображение Дария и перед ним одного поверженного и 9 связанных самозванцев и неудачных претендентов на власть.

Дарий расширил пространство своей империи, покорив народы Средней Азии, западной Индии, греков, обитавших на малоазийском побережье Эгейского моря и на некоторых островах Архипелага, а также фракийцев на Балканах. Его столицей был город Сузы. Поблизости от Пасагард он построил новый город Персеполь.

При Дарии приняты были меры по упрочению среди подвластных ему иранских племен введенного Заратустрой культа Ахурамазды. Во многих надписях подчеркиваются благодеяния Ахурамазды царю. В одной из них сказано так: «Дарий, великий царь, царь царей, царь стран, сын Гистаспа, Ахеменид. Царь Дарий говорит: «Это царство, которым я владею от Скифии, которая позади Согдианы, до Куша, от Индии до Сард, дал мне Ахурамазда, величайший из богов. Да защитит Ахурамазда меня и мой дом» (цит. по: Авдиев, цит. изд., с. 555). При этом иные народы: иудеи, вавилоняне, египтяне, лидийцы, греки – пользовались при Дарии религиозной свободой.

Дарий провел ряд реформ, направленных на укрепление единства его мировой державы. Он установил единую для всей империи золотую монету, заимствованную у Лидии, – дарик весом 8 с половиной граммов и серебряный шекель, имевший ранее обращение в Вавилоне. Территорию империи покрыли выстроенные царем дороги, одна из которых вела от столичных Суз до расположенного на берегу Эгейского моря греческого Эфеса. Персам запрещалось заниматься торговлей, но Дарий поощрял торговые операции, которые осуществлялись выходцами из иных народов, подвластных ему. Ради развития торговли был прорыт канал от дельты Нила до побережья Красного моря.

Одной из важнейших реформ Дария было разделение державы на 20 округов, каждый из которых управлялся наместником – сатрапом, обладавшим в нем полнотой административной и судебной власти. Но военная власть в сатрапиях была отделена от гражданской. В каждую сатрапию назначался военачальник; в свою очередь для контроля над сатрапами и военачальниками в сатрапии назначались также царские писцы, которые получали приказы от царя и передавали их сатрапам и военачальникам; царские писцы должны были также информировать царя обо всем, что происходило в сатрапии. Но мало того – помимо гласного контроля через писцов, центральная власть осуществляла еще тайный надзор над подведомственными региональными чиновниками через секретных соглядатаев, которые именовались «ушами царя». Каждый из округов платил в царскую казну твердо установленную дань деньгами и натурой. При этом мера автономности сатрапий была разной – в некоторых сохранялось местное право (в Вавилоне, Египте, Иудее), в Египте также традиционное административное деление на номы, в канцеляриях употреблялись местные языки.

Ядро вооруженных сил империи составляла гвардия из всадников‑персов аристократического происхождения – отряд из 10 тысяч пехотинцев, также персов, которых именовали бессмертными, и еще десятитысячный корпус телохранителей царя. Но для ведения масштабных военных действий созывалось разноязыкое ополчение из воинских отрядов, которыми командовали вожди покоренных племен и сатрапы. При этом на каждый округ и народ возлагалась строго определенная воинская повинность.

В стремлении к беспредельной экспансии Дарий начал военные действия в Европе. Он прежде всего хотел овладеть балканским побережьем Босфора и Дарданелл, чтобы проливы были под его полным контролем, а затем также всей Фракией и северным Причерноморьем, откуда в изобилии вывозился хлеб. Но для этого необходимо было покорить родственный персам народ – скифов.

Дарий знал о могуществе скифов, которые за несколько десятилетий до этого совершали опустошительные набеги на Мидию и Персию; поэтому для похода против них он сосредоточил большую армию, в которую призваны были его многоязычные подданные, в том числе и среднеазиатские скифы – саки, и греки-ионийцы. Самосский грек Мандрокл, по повелению Дария, соорудил понтонный мост через Босфор, а флот Дария – в основном это были греческие триремы – вошел в Дунай, и его берега также были соединены мостом.

В 514 г. до Р. Х. начался поход. Легко преодолев мужественное сопротивление численно многократно уступавших фракийцев, обитавших на правобережье великой реки, в том числе гетов, персидская армада в 513 г. перешла по наведенному понтонному мосту Дунай и углубилась в причерноморские степи, преследуя отступавших скифов. Преследование это, как рассказывает Геродот, затянулось. Скифы уходили от противника, явным образом уклоняясь от сражения, причем это отступление увлекло персидскую армию далеко на север-восток, через украинские степи. По словам Геродота, «скифы, согласно своему военному плану, стали отступать во владения тех племен, которые отказали им в помощи, и прежде всего в страну меланхленов. Затем скифы начали завлекать врага в область андрофагов. Устрашив и этих, они стали отступать в область невров» (Геродот, цит. изд., с. 218).

Раздраженный бесплодным преследованием, Дарий, как рассказывает Геродот, «послал всадника к царю скифов Иданфирсу, с приказанием передать следующее: “Чудак! Зачем ты все время убегаешь, хотя тебе представлен выбор? Если ты считаешь себя в состоянии противиться моей силе, то остановись, прекрати свое скитание и сразись со мною. Если же признаешь себя слишком слабым, тогда тебе следует также оставить бегство и, неся в дар твоему владыке землю и воду (у персов знак покорности. – В. Ц.), вступить с ним в переговоры”» (Геродот, цит. изд., с. 218). В ответ Иданфирс велел передать: «Я и прежде никогда не бежал из страха перед кем-либо, и теперь убегаю не от тебя. И сейчас я поступаю так же, как обычно в мирное время. А почему я тотчас же не вступил в сражение с тобой – это я тоже объясню. У нас ведь нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения и опустошения… Если же вы желаете во что бы то ни стало сражаться с нами, то вот у нас есть отеческие могилы. Найдите их и попробуйте разрушить, и тогда узнаете, станем ли мы сражаться за эти могилы или нет. Но до тех пор, пока нам не заблагорассудится, мы не вступим в бой с вами» (Геродот, цит. изд., с. 218–219). Уклоняясь от генерального сражения, скифы нападали на персидские отряды, которые бывали отряжаемы для поисков пищи: «Скифская конница, – пишет историк, – постоянно обращала в бегство вражескую конницу» (Геродот, цит. изд., с. 219). В конце концов громоздкая персидская армия, страдавшая от трудностей со снабжением, начала отступать в сторону Истра, терзаемая нападениями летучих скифских отрядов.

Военную стратегию скифов, названную тактикой «выжженной земли», историки сравнивают с русскими военными традициями, находя и в этом аргумент в пользу версии о скифском происхождении славян. Как уже говорилось об этом выше, в сложном генезисе славянских народов, в особенности восточных славян, участвовали и скифы, но скифы были все-таки ираноязычным народом, и связь славян со скифами в языковом отношении имеет характер бокового родства, но не прямого происхождения одних от других.

Некоторые историки скептически относятся к достоверности повествования Геродота о скифском походе Дария; высказывались даже предположения о том, что в этом рассказе отражены события, происходившие в ином месте и в иное время – во времена похода Кира против среднеазиатских массагетов. Но эта версия не заслуживает серьезного внимания: о походе и гибели Кира Геродот также рассказал в своей «Истории». Описанный им поход Дария происходил значительно ближе к нему и по времени и по месту, чем иные его повествования, на поверку археологическими и даже прямыми эпиграфическими данными оказавшиеся достаточно достоверными; хотя элемент легендарный у Геродота действительно присутствует, но обыкновенно он сам обозначается автором как хотя и слышанное им, но чему и сам он, и, очевидно, его читатель вовсе не обязаны верить. Подобных оговорок нет в рассказе о скифском походе Дария.

Когда персы перешли Дунай, скифы пытались убедить греков помочь им в разгроме отступающего персидского полчища, но лишь несколько полисов по берегам Босфора и Дарданелл последовали этому совету; Дарий жестоко расправился с ними – Халкидон и Абидос были им сожжены при отступлении, другие же полисы прикрывали отступающие войска Дария, которые в потрепанном и обескровленном состоянии вернулись в Сузы. Но в Европе осталась персидская армия под командованием Мегабуза.

Скифы не оставили попыток договориться с греческими полисами о союзе против персов. Особенные надежды они возлагали на Спарту, которая была тогда сильнейшим греческим государством. Но Спарта уклонилась от союза, не поддержав восставшие города Византий и Халкидон. Восстания были подавлены, и персидская власть распространилась на территории, примыкающие к проливам, а также на значительную часть Фракии. Дарию подчинился также царь Македонии Аминт, выдав дочь свою замуж за сына Дария Мегабуза. В 509 г. до Р. Х. персы захватили греческие острова Имброс и Лемнос.

Неудача Дария в войне со скифами пробудила у покоренных малоазийских и островных греческих полисов надежду на освобождение. К восстанию призывали ионийцев скифы, к тому же побуждал их правитель Херсонеса Фракийского афинянин Мильтиад, но участвовавший в совете тиранов из Геллеспонта и Ионии Гистией, назначенный персами правителем Милета, сказал, что «каждый из них в настоящее время является тираном в городе милостью Дария. Если же могущество Дария будет сокрушено, то ни сам он – Гистией – и никто другой уже не сможет сохранить своей власти над городом: ведь каждый город предпочтет народное правление господству тиранов. К этому мнению Гистиея, – заключает Геродот, – тотчас же присоединились все участники совещания, хотя раньше соглашались с мнением Мильтиада» (Геродот, цит. изд., с. 221). Олигархическая верхушка ионийских полисов, очевидно, имела основания опасаться переворотов и потому держалась за Дария и его сатрапа в Сардах.

Но прошло время, и подстрекателем к возмущению стал тот же самый Гистией, правда, действовал он при этом в личных интересах и скорее как провокатор, хотя и не по соглашению с персами, а на свой страх и риск. В ту пору он находился в Сузах при дворе Дария, который утратил доверие к нему, в качестве своего рода почетного заложника, а тираном Милета был его зять Аристагор, опасавшийся скорого смещения. Гистией решил склонить зятя к восстанию, надеясь, что в этом случае Дарий именно ему поручит подавить бунт и, выполнив приказ царя, он будет им возвышен. Для тайной передачи послания Аристагору он выбрал своеобразный способ. Как рассказывает Геродот, Гистией «велел обрить голову своему верному слуге, наколол на голове татуировкой знаки, а затем, подождав, пока волосы отрастут, отослал его в Милет. Гистией дал слуге только одно поручение: прибыв в Милет, просить Аристагора обрить ему волосы и осмотреть голову. Знаки же на голове… призывали к восстанию» (Геродот, цит. изд., с. 248).

Аристагор послушался опасного совета. Он вступил в сношения с заведомыми сторонниками выступления против персов, среди которых был и историк Гекатей, предшественник Геродота. Гекатей советовал в самом начале восстания попытаться захватить господство на море. Его совет воспользоваться для снабжения восставших сокровищами храма Аполлона в Дидиме был отвергнут на совещании заговорщиков.

Восстание началось в 500 г. до Р. Х. в Милете, где Аристагор провозгласил независимость и заодно проведение коренной реформы политического строя – введение исономии, равноправия граждан. Это обеспечило ему поддержку народа, тем более что демократические круги в Ионии и ранее склонялись к борьбе против господства персов. Один за другим ионийские города стали отлагаться от Дария.

Но вожди восстания знали о многократном военном превосходстве империи, против которой они поднялись, над ионийскими полисами. Поэтому надежда была только на помощь европейских греков. Чтобы ее получить, Аристагор зимой 499–498 гг. отправился в Спарту. Как считает Геродот, он совершил ошибку, добросовестно сказав царю Клеомену, что столица Персии находится в трех месяцах пути от побережья. Клеомен понимал, что столь длительный поход на столицу приведет спартанскую армию, отрезанную от путей снабжения, к катастрофе, и Спарта отказала в вооруженной помощи восставшим, но на призыв о помощи откликнулись Афины, приславшие в Ионию 20 боевых кораблей с воинами, и эвбейская Эретрея, отрядившая на подмогу ионийцам 10 судов.

Поначалу восстание развивалось успешно. Греки смогли даже захватить Сарды, где ими были сожжены храм лидийской богини Кибеллы и резиденция сатрапа, но гарнизон цитадели под командованием сатрапа Артаферна отразил нападение. И все же разорение Сард подтолкнуло к восстанию полисы, расположенные по берегам Босфора и Геллеспонта, что угрожало Персии разрывом коммуникаций со своими владениями во Фракии и Македонии, а также в Карии и на Кипре.

Для подавления восстания Дарий вынужден был провести масштабную мобилизацию. Были укомплектованы три армии, поставленные под командование Дориса, Гимея и Артибия. Армии Дориса и Гимея действовали в Ионии, а войска Артибия были переправлены финикийским флотом на Кипр. В 496 г. после упорного сопротивления пал последний свободный полис на Кипре Соли. Серьезным ударом для восставших было возвращение афинского флота домой, примеру Афин последовала Эретрея. Тем не менее боевые действия на малоазийском побережье развивались с переменным успехом. Осенью 497 г. армия Дориса захватила ряд ионийских и карийских городов, но карийцам удалось затем заманить основательно потрепанные и обескровленные войска персов во время ночного перехода в ловушку и истребить их. Центр тяжести военных действий после этого переместился в Карию, где персы сосредоточили главные силы, и ионийцы получили передышку. Однако зачинщик восстания Аристагор уже пришел к выводу о неизбежности поражения и скрылся во Фракии, где он был убит близ города Миркина. Гистией сумел бежать от Артаферна, который ему уже явным образом не доверял, тщетно пытался вернуть себе власть в Милете, после чего, овладев 8‑ю лесбосскими триремами, занялся пиратством в Геллеспонте.

Для разгрома восставших Дарий привлек флот из Финикии, Египта и Кипра и приказал атаковать Милет с моря и суши. Греки сосредоточили у острова Лады близ Милета объединенный флот 9 ионийских полисов, насчитывавший 353 триремы, командовал им фокеец Дионисий. При приближении персидского флота, значительно превосходящего греческий числом кораблей, дрогнули самосцы, их корабли подняли паруса и бежали. Измена самосцев предрешила поражение мужественно сражавшихся греков. Особенно храбро бились хиосцы, но потеряв половину своих судов, они рассеялись. Одни суда ушли на свой остров, другие же хиосцы, высадившись на берег, двинулись в сторону Эфеса, но его жители, ничего не знавшие об исходе сражения при Ладе, приняли их за морских разбойников и всех перебили. Когда поражение греков стало очевидным, Дионисий, захватив три вражеских корабля, отправился в далекую Сицилию и занялся там пиратством, однако, как пишет Геродот, никогда не нападал на греческие суда.

Приблизился финал восстания. Разгромив греческий флот, персы начали осаду Милета. В 494 г. город пал, его жители мужчины были перебиты, а женщины и дети проданы в рабство, часть горожан переселили в глубь империи, на берега Персидского залива. Кары обрушились и на другие полисы. Некоторые из них были сожжены дотла, их граждан обращали в рабство, многих мальчиков оскопили и отослали ко двору Дария. Вслед за тем пали и продолжавшие сопротивление карийские города. Персы смогли захватить в плен зачинщика возмущения Гистиея, Артаферн велел посадить его на кол, а голову его отослал в Сузы Дарию. Покарав восставших, персидские власти затем восстановили автономию зависимых ионийских полисов, но при этом отказались от прежней политики поддержки тиранов. В этих полисах, с согласия персидских властей, установлена была демократия.

Поражение ионийцев, и в особенности гибель Милета, произвели страшное впечатление на греков во всей Элладе. Афинский поэт Фриних сочинил трагедию «Взятие Милета». Когда она шла в театре, потрясенные зрители реагировали столь бурными рыданиями, что власти города вынуждены были запретить спектакль, вызывавший массовую истерию.

Подавление восстания ионийцев потребовало от Персии огромных усилий и жертв. Дарий пришел к заключению, что контроль над проливами можно сохранить только в том случае, если покорены будут и балканские греки. В 492 г. до Р. Х. он назначил своего зятя Мардония командующим армией, которая должна была завоевать европейские полисы, на их территории предполагалось образовать еще одну сатрапию. В распоряжение Мардания были предоставлены не только сухопутные войска, но и флот.

Пехота и конница, перебравшись через Босфор, двигались вдоль фракийского побережья, а флот направился в сторону острова Фасос, жители которого, разбогатев на золотых рудниках, тратили большие средства на строительство боевых кораблей. И все же они не решились на сопротивление, изъявив покорность Марданию. Миновав Фасос, персидский флот направился к Халкидике. И вот, когда суда шли вдоль Афонского полуострова, произошло событие, изменившее ход войны. Как рассказал Геродот, «на персидский флот обрушился порыв сильного северо-восточного ветра, который нанес ему страшные потери, выбросив большую часть кораблей на афонские утесы. При этом, как передают, погибло 300 кораблей и свыше 20 000 человек. Море у афонского побережья полно хищных рыб, которые набрасывались на плавающих людей и пожирали их. Другие разбивались о скалы, иные же тонули, не умея плавать, а иные, наконец, погибали от холода. Так-то нашел свою погибель персидский флот» (Геродот, цит. изд., с. 286). Мало того, ночью на стан Мардония напали воины из фракийского племени бригов, нанеся сухопутной армии большой урон. Правда, Мардоний в конце концов сумел разбить и покорить бригов и несколько других фракийских племен, но от похода на греческие полисы после понесенных потерь он вынужден был отказаться, вернувшись с главными силами в Персию.

В том же 491 г. до Р. Х. Д арий распорядился набрать армию и оснастить флот для нового похода против Эллады. В первую очередь он собирался покарать Афины и Эретрею за помощь восставшим ионийцам. Царские послы с требованием «воды и земли» – формула покорности – разосланы были по всем европейским и островным полисам. Этому требованию подчинилось большинство из них, в том числе воевавшая тогда с Афинами островная Эгина. Но в Афинах послы Дария были убиты, в Спарте их утопили в колодце, сказав им, что там они смогут получить столько воды и земли, сколько им нужно. Таким образом, воевать за независимость готовы были два сильнейших греческих государства.

Персы отправились в поход в 490 г. Мардония Дарий устранил от командования, поставив во главе войска Датиса и Артаферна, сына сатрапа с таким же именем, который был царским племянником. Войска произвели посадку на корабли в Киликии. Геродот упоминает о 600 судах – вероятно, это число округлено в сторону преувеличения, но флот был многочисленным. Транспортные возможности этого флота позволяли переправить до 25 тысяч воинов, в том числе отборную кавалерию. Армия Дария, как всегда, состояла из разноязыких воинов, среди участников персидского похода были и греки – ионийцы и эолийцы из покоренных полисов. В ставке командующих находился сын Писистрата Гиппий, которого персы намеревались поставить тираном в Афины.

По пути через Эгейское море персы сожгли город Наксос, наказав его за мужественное сопротивление при подавлении восстания в 499 г. Чтобы расположить к себе греков, на Делосе Датис принес дары на алтарь Аполлона. На других островах персы проводили мобилизацию боеспособных греков в свою армию. Сопротивление захватчикам оказала Эретрея: 6 дней горожане самоотверженно оборонялись, на 7‑й день полис пал и был сожжен вместе со всеми своими ограбленными перед уничтожением храмами, а жители его одни убиты, другие проданы в рабство, избежавшие этой участи были депортированы в Сузы.

Подчинив после падения Эретреи всю Эвбею, персы направились в сторону Аттического берега, чтобы атаковать Афины. По совету Гиппия армия высадилась на берег близ Марафона, удаленного на 40 километров от Афин. Над Афинами нависла смертельная опасность. Полис смог выставить на свою защиту 10 тысяч гоплитов, одну тысячу воинов выслал им на помощь беотийский город Платеи. Афины отправили в Спарты гонца Филиппида, который за сутки преодолел путь в 140 миль. Но спартанцы в ту пору справляли свой главный праздник в честь Аполлона Карниоса, а религиозный закон возбранял им вести войну до полнолуния, которое следовало за этим праздником, и они вынуждены были отказать в немедленной помощи Афинам. До полнолуния оставалось 6 дней. Героизм спартанцев, обнаруженный ими в ходе дальнейшей войны с персами, а также то обстоятельство, что расправой над персидскими послами они сожгли за собой мосты, не дает оснований подозревать, что их ссылка на священные законы была лукавой.

Ввиду значительного численного превосходства персидской армии, казалось бы, афинянам следовало ожидать врага под защитой городских стен, но на совете стратегов решено было вывести войска в долину Марафона. За этим решением стояли политические соображения – в городе было немало сторонников потомков Писистрата, особенно среди аристократов. Существовала опасность, что в условиях осады они поднимут бунт в интересах персов. Как пишет Геродот, Мильтиад, который в прошлом был назначенным из Афин правителем Херсонеса Фракийского, сказал тогда, обращаясь к полемарху Каллимаху, от голоса которого зависело принятие решения, поскольку мнения 10 стратегов разделились поровну: «С тех пор как существуют Афины, никогда еще им не грозила столь страшная опасность, как теперь. Если афиняне покорятся мидянам и снова попадут под власть Гиппия, то участь их решена. Если же наш город одолеет персов, то станет самым могущественным из эллинских городов… Мы – десять стратегов – разошлись во мнениях: одни советуют дать битву, а другие – нет. Если мы теперь же не решимся на битву, то я опасаюсь, что нахлынет великий раздор и так потрясет души афинян, что они подчинятся мидянам. Если же мы сразимся с врагом, прежде чем у кого либо… возникнет гнусный замысел, то мы одолеем, так как ведь существует же божественная справедливость… Присоединись к моему совету, и твой родной город будет свободен и станет самым могущественным народом в Элладе» (Геродот, цит. изд., с. 304). Каллимах последовал совету Мильтиада. И было принято решение дать бой. Войско Афин, кратчайшим путем перебравшись через перевал в горах Пентелика, маршем устремилось к Марафону.

Битва между афинянами и персами при Марафоне произошла 13 сентября. Во главе войска в соответствии с конституцией Афин стояло 10 стратегов, которые должны были командовать поочередно. Но стратегам хватило благоразумия предоставить командование одному военачальнику – самому талантливому и опытному из них Мильтиаду, который хорошо знал военную тактику персов.

Войска противников выстроились на Марафонской долине друг против друга. Видя главную опасность в охвате персами флангов греческого войска, Мильтиад растянул боевой порядок так, чтобы по длине он равнялся боевой линии врага. Компенсировать недостаточную глубину боевых порядков афинян, значительно уступавших числом противнику, должна была их лучшая боевая выучка, дисциплина и тактическое искусство военачальников. Греки первыми устремились на врага. Особую опасность для них представляли персидские лучники, но поражали они особенно эффективно на расстоянии 100 метров. Поэтому по приказу Мильтиада гоплиты пробежали расстояние, отделявшее их от боевой линии врага, не нарушив при этом боевого порядка. У персов имелась многочисленная кавалерия, которая могла решить дело, но этого не случилось. Сосредоточенная не по флангам, а в центре, она натолкнулась на упорное сопротивление фаланги. Правда, здесь, в центре сражения, атака афинян захлебнулась, персы перешли в контрнаступление и прорвали греческий боевой порядок, но на флангах, где тяжеловооруженные гоплиты противостояли легкой пехоте, греки смяли персидские ряды. И персы начали отступать. Афиняне преследовали врага до морского берега, у которого стояли персидские суда. При посадке персов на корабли афиняне захватили 7 судов. На поле битвы, по словам Геродота, осталось 6400 павших персов. Потери афинян и их союзников платейцев составили 192 воина.

После поражения при Марафоне персы собирались высадиться напротив Афин и захватить их врасплох, пока в город не вернулось войско. Но под командованием Мильтиада гоплиты стремительным маршем вернулись под стены Афин, и персидские полководцы не отважились выступить против армии, которая уже одержала над ними победу. Персидский флот отчалил от берегов Аттики и вернулся домой.

Победа одержана была афинянами благодаря героическому мужеству защитников родины от гибели и рабства, благодаря превосходному боевому строю своих войск – фаланге, благодаря лучшей боевой выучке и более совершенному вооружению, в особенности это относится к средствам защиты – на поле битвы павшие афиняне были облачены в бронзовые шлемы, доспехи и наголенники, а персы – в колпаки, рубахи, из которых только некоторые были защищены железными чешуйками, и в узкие штаны, – и, наконец, благодаря полководческому гению Мильтиада. Некоторые историки решающим фактором поражения персов считают то предполагаемое обстоятельство, что по какой-то непостижимой причине персидская конница оставила поле боя до начала сражения, погрузившись на суда (см.: Хаммонд, цит. изд., с. 237).

В Афинах знали, что персы не смирятся с поражением и рано или поздно возобновят войну. Поэтому там сразу после победы стали принимать меры по укреплению военной мощи полиса. Инициатива в реализации программы перевооружения принадлежала архонту 493–492 гг. до Р. Х. Фемистоклу. Он предложил переоснастить военно-морской флот, сделав его основой новый тип судов – трехпалубные триеры. Средства для этого должны были дать Лаврийские серебряные рудники. В 483 г. рудники дали казне огромную сумму в 100 талантов, которую некоторые предлагали распределить между гражданами, но Фемистокл настаивал на том, чтобы употребить их на строительство 200 триер. Он утверждал, что со своим устаревшим флотом Афины не в состоянии одержать победу даже над Эгиной, с которой Афины снова были тогда в состоянии войны.

Программа Фемистокла вызвала оппозицию. Во флоте, в соответствии с реформой Солона, служили граждане низшего, четвертого ценза – феты, малоземельные или безземельные бедняки. Укрепление флота превращало городскую бедноту в главную военную силу полиса, тем самым повышало и ее политический вес. Это вызывало опасения крупных землевладельцев. Против Фемистокла сложилась политическая партия во главе с одним из стратегов в битве на Марафонском поле Аристидом. Причем, кроме богатых граждан, Аристида поддерживали аттические крестьяне, которые боялись вторжения персов не с моря, а с суши, страшась за свои поля и жилища, и потому склонялись к программе Аристида, предлагавшего главные усилия направить на укрепление сухопутных войск.

Победу в политическом противостоянии одержал Фемистокл. В 483 г. он через процедуру остракизма добился изгнания Аристида. Программа Фемистокла была принята, и к 480 г. афиняне построили 180 триер. При Фемистокле была выстроена новая гавань – Пирей с прилегавшими к ней верфями. Строительные работы там начались еще в бытность его архонтом в 493 г. В результате этих мер Афины стали сильной морской державой, способной противостоять на море финикийскому флоту, который находился в распоряжении персов. В биографии Фемистокла Плутарх писал: «Фемистокл начал постепенно приохочивать сограждан к занятию мореплаванием, внушать им любовь к нему: по его мнению, они не имели основания рассчитывать на успех в сухопутной войне даже с соседями, между тем как при помощи флота они могли не только защищаться от нападения персов, но и сделаться владыками Греции» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 2008, с. 123).

Угроза со стороны общего врага – державы Ахеменидов способствовала сплочению греческих полисов. В 481 г. до Р. Х. в Спарте собрались представители государств, готовых к противостоянию персам. В совещании участвовали и афиняне. На совещании решен был вопрос о военном союзе, но неизбежность ущемления суверенитета полиса, вступающего в союз, а также выбор полиса, которому предстояло этот союз возглавить, оказались болезненными проблемами. И все же сознание грозной опасности, нависшей над всей Элладой, подтолкнуло участников совещания к преодолению разногласий – Афины согласились с тем, чтобы во главе союзных сил стояла Спарта. Было также принято решение направить послов в Аргос, который находился тогда в состоянии войны с Лакедемоном, в Керкиру, на Крит и к правителю сицилийских Сиракуз Гелону, чтобы убедить их присоединиться к союзу; но по разным причинам вовлечь эти полисы в союз не удалось.

Весной 480 г. представители союзных полисов встретились в Коринфе. На этом совещании Общегреческий союз – сами его участники называли это объединение проще: «Эллины» – был конституирован. Его высшим органом стало совещание представителей союзных полисов (пробулов), на котором каждый полис имел один голос. Решения совещания становились обязательными для всех союзных государств, включая и тех, чьи представители голосовали против принятого большинством постановления. Совещание вырабатывало общую стратегию войны, принимало решения относительно снабжения войск, назначало главнокомандующего – формально им мог стать и не спартанец, так что решение о доминировании Лакедемона в объединенных вооруженных силах носило не юридически формальный, а политический характер. Участники совещания в Коринфе поклялись бороться против полисов, которые встанут на сторону персов, их граждане рассматривались как изменники и подлежали, в соответствии с принятым решением, союзному суду.

В союз вошел 31 полис, самыми влиятельными его участниками стали, помимо Спарты и Афин, Коринф со своими колониями, а также Платея и Феспии. Основу сухопутных войск союза составили гоплиты и легкая пехота Спарты и ее ближайших союзников на Пелопоннесе, а объединенный флот состоял в основном из афинских судов.

Греки получили передышку на 10 лет, потому что после поражения у Марафона в Персидской империи начались беспорядки. В Египте вспыхнуло восстание, волнения происходили в Вавилонии. В 486 г. до Р. Х. умер Дарий. Его сыну и наследнику Ксерксу понадобилось время для водворения порядка в своей державе, после чего он возобновил подготовку к походу в Европу.

Весной 480 г. войска Ксеркса выступили из Сард. После перехода через Геллеспонт армия двинулась через Фракию. На берегу Гебра (Марицы) состоялся генеральный смотр. По сообщению Геродота, в войсках Ксеркса был 1 миллион 700 тысяч пехотинцев, во флоте было 1207 судов (см.: Геродот, цит. изд., с. 332, с. 336,). Вместе с кавалерией, обозом, морскими экипажами и греческими наемниками полчища персов, по Геродоту получается, насчитывали уже более 2‑х миллионов человек. Приведенные историком числа, несомненно, преувеличены. Столь многочисленная армия никоим образом не могла прокормиться ни провиантом, которым она в состоянии была запастись перед началом похода, ни конфискациями продовольствия у населения по маршруту передвижения войск. И все-таки Геродот не выдумывал эти колоссальные и невероятные числа. Наиболее убедительным ответом на недоумение представляется предположение, что он пользовался сведениями, почерпнутыми из персидских документов, которые были неверно поняты. Вероятно, приведенные им числа характеризуют масштаб воинских ресурсов Персии, сведения о которые имелись в канцелярии царя и стали доступны Геродоту. Их действительное значение соответствовало приблизительно тому, что в наше время называют мобилизационным ресурсом государства. Иначе говоря, в Персии насчитывалось более 2 миллионов свободных мужчин, способных носить оружие, что предполагает приблизительно 20‑миллионное население империи, видимо, составлявшее около пятой части численности населения мира в середине I тысячелетия до Р. Х.

А в европейский поход выступила армия числом от полумиллиона до миллиона разноязыких воинов – персов, мидян, саков, вавилонян, арабов, индийцев, каппадокийцев, лидийцев, а также покоренных фракийцев и эллинов. Причем племенные войска двигались и действовали своим строем, под своим туземным командованием, что затрудняло общее управление вооруженными силами. Разноязыкие народы в персидском полчище не готовы были добровольно воевать и умирать за Ксеркса и покоривших их персов. Поэтому дисциплина в армии поддерживались плетьми, которыми подгоняли нерадивых и отстававших.

Чтобы избежать плавания вдоль афонского берега, где за 10 лет до похода Ксеркса буря разметала суда Мардония и где море обыкновенно бывает неспокойным, Ксеркс велел прорыть канал в самом узком месте полуострова, через который и были проведены корабли. В начале похода произошло солнечное затмение, которое смутило Ксеркса, но призванные истолковать значение этого знамения маги успокоили царя, сказав, что оно предвещает гибель греческим государствам, потому что «у эллинов солнце предвозвестник грядущего, а у персов – луна» (Геродот, цит. изд., с. 326), но приближенный к Ксерксу лидиец Пифий не поверил магам и был встревожен предзнаменованием; он решился просить царя, чтобы тот освободил от участия в походе своего старшего сына, одного из пяти, которые все были рекрутированы. В ответ он услышал от Ксеркса слова, исполненные крайнего негодования: «Негодяй! Ты еще решился напомнить мне о своем сыне, когда я сам веду на Элладу своих собственных сыновей, братьев, родственников и друзей». Царь велел за такую дерзость схватить старшего сына Пифия и разрубить его пополам, «а затем одну половину тела положить по правую сторону пути, а другую по левую, где должно было проходить войско. Палачи, – заканчивает этот рассказ Геродот, – выполнили царское повеление, и войско прошло между половинами тела» (Геродот, цит. изд., с. 326). Так преподан был Ксерксом грозный урок трусам, малодушным и колеблющимся.

На совещании представителей эллинских союзных государств первоначально обсуждался план дать бой персам в Темпейской долине, на северной границе Фессалии, но на верность фессалийцев общегреческому делу не было надежды. Поэтому решено было встретить врага на суше в тесном Фермопильском ущелье – проходе между утесами и морем шириной 16 метров, через которое шел единственный путь в Фокиду и далее в Беотию и Аттику. А греческий флот стал у мыса Артемисия, у северной оконечности Эвбеи. Во главе сухопутных войск был поставлен спартанский царь Леонид, но в срок он привел в Фермопилы только авангард – 300 спартанцев, к нему присоединились еще около 5 тысяч воинов из пелопоннеских полисов, а также феспийцев, фиванцев, фокийцев и локров. Основные силы дожидались окончания праздников в Спарте и Олимпии и не успели прибыть к началу сражения.

Ксеркс, выйдя к Фермопильскому ущелью, медлил с началом битвы, дожидаясь подхода персидского флота к Артемисию, где он должен был одновременно с разгромом греческой пехоты обрушиться на суда эллинов. Поэтому Леонид первым атаковал персов, а затем перешел к обороне. Мужество и боевая выучка спартанцев были беспримерными. «В течение всего дня пехотинцы – мидийцы, кассийцы и даже персидские “бессмертные” – волнами накатывались по проходу, и их изрубленные тела устилали землю. Они оказывались бессильны против более длинных копий и тяжелых доспехов греческих гоплитов, особенно спартанцев, которые отступали, совершали поворот кругом и снова шли в атаку с почти парадной четкостью» (Хаммонд, цит. изд., с. 255). Защитники Фермопил, разделившись на сменявшие друг друга отряды, в течение двух дней удерживали проход.

Но вечером второго дня битвы грек из Малиды Эфиальт сообщил персам, что есть еще горная тропинка, по которой можно пройти в долину, обойдя ущелье. Командовавший «бессмертными» Гидарн взял его проводником, и он провел персидское войско в обход ущелья. Леонида предупредили о выходе персов в Алпенскую долину перебежчики из персидского лагеря. Позиция у Фермопил была фактически потеряна. На военном совете Леонид приказал союзным отрядам отойти. В ущелье осталось 300 спартанцев и фиванцы. Оставшиеся должны были прикрыть отходившее войско. Персы возобновили атаку. Шеренга за шеренгой персы нападали на спартанцев и фиванцев и затем падали, сраженные ударами их копий. Тех, кто оставался невредим от копий, затаптывали следующие шеренги наступавших, но редели и ряды защитников Фермопил. Когда все их копья поломались, греки взялись за мечи. Царь Леонид погиб. Ожесточенный бой шел за тело павшего полководца. Некоторое время спустя оставшиеся в живых фиванцы подняли руки, чтобы сдаться врагу. Спартанцы все, до последнего воина, пали сражаясь. После битвы тело Леонида было обезглавлено и повешено на кресте. Остальных павших персы захоронили. Фиванцев, сдавшихся в плен, заклеймили клеймом Ксеркса.

После войны на месте сражения был воздвигнут памятник – каменный лев с надписью: «Странник, весть отнеси всем гражданам Лакедемона: честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим».

Одновременно с битвой в Фермопильском ущелье произошло морское сражение при Артемисии, прикрывавшем вход в Эвбейский пролив. Персидский флот, значительно превосходивший числом кораблей соединенные греческие военно-морские силы, потерял незадолго перед битвой 400 боевых судов и множество вспомогательных кораблей, потонувших от внезапно разразившегося шторма, вызванного сильным северным ветром, у скалистого побережья Магнесии, где флот остановился на ночевку. Узнав о колоссальных потерях противника, греки принесли благодарственные жертвы Посейдону и Борею и укрепились духом. И все же даже после понесенных потерь персидский флот сохранил численное превосходство над греческим. Сражение у Артемисия продолжалось два дня с переменным успехом. Узнав о гибели Леонида и его соратников, греческий флот отошел в Саронический залив к острову Саламину. Туда вслед за ним переместились и корабли персов.

Прорвавшись через Фермопилы, персидские полчища устремились через Дориду и Фокиду в Аттику, все опустошая на своем пути. Жители разоренных полисов разбегались при приближении противника, не оказывая сопротивления, и все-таки многие были перебиты или пленены и порабощены. Когда персы приблизились к святилищу в Дельфах, которое они решили пощадить, разразилась гроза и от утеса откололись две глыбы, раздавив многих воинов. Потери были не велики, но сердца суеверных персов наполнились тревогой. По предложению Фемистокла было решено судьбу Афин вручить покровительствующей городу богине, всех боеспособных граждан призвать во флот, остановившийся на рейде у Саламина, а остальных эвакуировать на острова – Саламин, Эгины и побережье Пелопоннеса. Эвакуацию осуществили военные суда.

Персы вошли в Афины – город и его округа опустели, но на Акрополе казначеи храма и еще несколько горожан оказали сопротивление бесконечно превосходившим силам противника. Персы предложили защитникам Акрополя капитулировать, но они отказались принять предложение и стали отчаянно обороняться. Когда исход безнадежного сопротивления стал очевиден, одни воины бросились со скалы Акрополя, другие пытались найти убежище в Парфеноне, но персы вывели их из храма и умертвили. Парфенон и другие храмы полиса были разграблены, цитадель сожжена.

Афиняне со скорбью видели с Саламина клубы дыма, нависшие над родным городом. На военном совещании, которое последовало за взятием Афин, спартанский флотоводец Эврибиад предложил перевести соединенный флот к Истмийскому перешейку и там защищать Пелопоннес. Это предложение поддерживали и представители Коринфа, но Фемистокл настаивал на том, чтобы дать сражение под Саламином, угрожая в противном случае увести 200 афинских судов, что составляло более половины военно-морских сил, на запад, чтобы там основать колонию. Эврибиад уступил, и решено было дать сражение у Саламина. Но когда персидский флот выстроился между Пиреем и Саламином и у греков возникло опасение, что они будут окружены судами персов, Эврибиад снова стал склоняться к мысли об отводе судов к Истму. Тогда Фемистокл, чтобы принудить союзников сражаться у Саламина, пошел на крайне рискованную военную хитрость. Он отправил в лагерь персов своего верного раба Сикинна, через которого передал персидскому командованию сообщение о деморализации греков, об их намерении отступить и о том, что в этой ситуации он вместе с афинянами намерен перейти на их сторону и что когда персы нападут на греческий флот, пока он не ушел из пролива, афинские суда перейдут на сторону противника и нападут на корабли своих прежних союзников. Ксеркс поверил Фемистоклу и велел части кораблей переместиться так, чтобы заблокировать выход из пролива и отрезать грекам путь к отступлению.

У Эврибиада уже не оставалось возможности уклониться от сражения. Битва началась с наступления персов, флот которых даже после понесенных ранее потерь все еще в четыре раза превосходил флот противника, насчитывавший 380 судов. Но греки обладали значительным превосходством в оперативном и тактическом искусстве флотоводцев и капитанов, в боевой выучке моряков, греческие суда обладали большей маневренностью и скоростью, чем громоздкие финикийские корабли персов, греки замечательно умело могли проводить таранные и абордажные операции. К тому же, в отличие от персов, они прекрасно знали фарватер пролива.

Обнадеженный обещанием Фемистокла о предстоящем переходе афинян на свою сторону, Ксеркс приказал флоту начать наступление с двух сторон, чтобы окружить греков. Он уже не сомневался в победе, но исход сражения опрокинул его надежды. Афиняне не только не перешли на сторону врага, но сыграли решающую роль в разгроме персов. Их корабли под командованием Фемистокла вместе с эгинским флотом двинулись навстречу противнику, потом, при приближении финикийских кораблей, афиняне внезапно развернулись и стали отступать, заманивая вражеские суда в самое узкое место пролива. Финикийские корабли, составлявшие основную ударную силу персидского флота, оторвались от остальных кораблей и оказались втянутыми в узкое пространство, где, при своей громоздкости и слабой маневренности, они начали сталкиваться друг с другом и совершенно разрушили боевой порядок. Когда же на море началась зыбь, афинские суда, более устойчивые в качке, со всей силой ударили по беспорядочно метавшимся финикийским судам, тараня их и ломая им весла. Тяжеловооруженные афинские гоплиты, когда их корабли сближались с судами противника, бросались на абордаж и сбрасывали в море легковооруженных персидских воинов. Затем в бой вступил весь греческий флот. К наступлению ночи флот персов был разгромлен.

Лаконично, но с поразительной силой слова о сражении у Саламина рассказал его участник Эсхил в трагедии «Персы» устами персидского гонца: «Соленую пучину дружно вспенили согласные удары весел греческих, и вскоре мы воочью увидали всех. Шло впереди, прекрасным строем, правое крыло, а дальше горделиво следовал весь флот. И отовсюду одновременно раздался клич могучий: “Дети эллинов, в бой за свободу родины! Детей и жен освободите, и родных богов дома, и прадедов могилы! Бой за все идет!” Персидской речи нашей многоустый гам на клич ответил, медлить тут нельзя было, корабль обитым медью носом тотчас же в корабль ударил. Греки приступ начали, тараном финикийцу проломив корму, и тут же друг на друга корабли пошли. Сначала удавалось персам сдерживать напор. Когда же в узком месте множество судов скопилось, никому никто помочь не мог, и клювы направляли медные свои в своих же, весла и гребцов круша. А греки кораблями, как задумали, нас окружили. Моря видно не было из-за обломков, из-за опрокинутых судов и бездыханных тел, и трупами покрыты были отмели и берег сплошь. Найти спасенье в бегстве беспорядочном весь уцелевший варварский пытался флот. Но греки персов, словно рыбаки тунцов, кто чем попало, досками, обломками судов и весел, били. Крики ужаса и вопли оглашали даль соленую, покуда око ночи не сокрыло нас». Так воспринимали эллины одержанную ими в 480 г. до Р. Х. победу у Саламина.

Потеряв флот, Ксеркс не хотел рисковать утратой своей еще многочисленной и боеспособной армии – существовала реальная опасность, что греки нанесут удары по путям снабжения сухопутных войск. Кроме того, царь опасался, что весть о поражении под Саламином и гибели флота подтолкнет зависимые народы Востока к отпадению от империи. Чтобы предотвратить подобное развитие событий, Ксеркс решил увести свои полчища в Сузы, оставив лишь часть армии под началом Мардония в Фессалии.

Армия Мардония перезимовала в плодородной Фессалии, весной 479 г. до Р. Х. Он через македонского царя Александра вел безуспешные переговоры с Афинами, пытаясь склонить их на разрыв союза со Спартой и переход на сторону Персии. В начале лета полководец направил свою армию в Аттику, на Афины, жители которых во второй раз эвакуировались на Саламин. Город снова был взят и разорен. Мардоний велел сжечь в нем все, что еще оставалось не уничтоженным после первого захвата полиса. Оккупация Аттики открывала путь на Пелопоннес, в Лаконику. Союзные греческие войска под командованием Павсания, племянника героически погибшего в Фермопилах Леонида и регента Спарты при ее малолетнем царе Плистархе, заняли Истмийский перешеек. Самое узкое место перешейка было сразу после поражения под Фермопилами перегорожено оборонительной стеной. Павсаний склонялся к тому, чтобы встретить врага здесь, в хорошо укрепленном месте. Но представители Афин на союзном совещании настаивали на том, чтобы выступить навстречу врагу и дать сражение на подступах к Аттике. По указанию нового архонта Афин Аристида послы, направленные в Спарту, угрожали в случае отказа лакедемонян защищать Аттику заключить сепаратный мир с персами. Шантаж возымел действие, и Павсаний повел войско навстречу персам. Мардоний решил тогда вывести свою армию из Аттики и отступить в менее гористую Беотию, где удобнее было действовать его кавалерии, имевшей многократное превосходство над конницей греков.

Сражение произошло у Платей. Ядро союзных сил составляло войско Лакедемона: 5 тысяч спартанцев, столько же периэков и 35 тысяч илотов. Афинским войском, насчитывавшим 8 тысяч, командовал Аристид. Значительную силу представлял также отряд из 5 тысяч коринфян. Под Платеями сражались также жители города, возле которого произошла эта битва, мегаряне, эгиняне и мелкие отряды из еще 18 полисов – всего, как подсчитал Геродот, 38 700 гоплитов, 34 500 легковооруженной пехоты и 35 тысяч вспомогательного персонала, в основном из илотов Лакедемона. Верховное командование было возложено на Павсания. Численность войска Мардония Геродот оценил в 300 тысяч разноплеменных варваров, включая 10 тысяч «бессмертных» и приблизительно 50 тысяч покоренных персами эллинов. Большая часть историков находит эти выкладки преувеличенными, хотя, как кажется, вполне надежных оснований для скептического отношения к подсчету Геродотом сил противника нет.

Лагерь эллинов расположился на склонах Киферона, а полчища Мардония заняли прилегающую к горе равнину. Битва началась с атаки персидской конницы, которая отражена была с большими потерями для персов, поскольку в горной местности всадники не могли действовать успешно. После этого несколько дней обе армии выжидали. Греки не хотели спускаться с выгодных позиций на склонах горы, а персы не решались подниматься в гору. Происходили лишь мелкие стычки, которые не могли решить исход дела. Мардоний попытался вести тайные переговоры с греками из аристократических кругов, пытаясь склонить их к измене. Но лица, участвовавшие в секретных сношениях с врагом, были выявлены и казнены. Затем персам удалось засыпать источник, который снабжал противника питьевой водой. Лишившись воды, греки, как рассчитывал Мардоний, вынуждены будут спуститься ближе к Платеям, чтобы пользоваться другими источниками. Этот вынужденный переход Павсаний решил осуществить ночью. Во время перехода персы напали на противника. Греки несли тяжелые потери, но сумели сохранить боевой строй и перешли в контратаку. В кровавой рукопашной схватке пал Мардоний, что привело боевые ряды персов в расстройство. Лишенные общего командования разноязыкие полчища стали беспорядочно отступать к своему лагерю, неся огромные потери. Хотя они смогли добежать до укрепленного лагеря, но восстановить боевой порядок им не удалось и лагерь был взят войсками Павсания. Богатая добыча, доставшаяся победителям, была распределена между воинами, десятую часть трофеев решили передать храмам.

После поражения под Платеями поредевшие полчища персов бежали в Азию. В основном балканская Эллада была очищена от оккупантов, остались лишь немногочисленные персидские гарнизоны в некоторых городах на севере Греции. Военные операции теперь уже велись под лозунгом отмщения варварам. Репрессии обрушились на их вольных или невольных союзников. В битве под Платеями многие фиванцы сражались на стороне персов. Павсаний потребовал от Фив выдачи изменников общегреческому делу. Город отказался выполнить это требование и был осажден. 20 дней Фивы оборонялись, но наконец решили подчиниться и выдать коллаборантов. Их доставили в союзный штаб на Истме, по приказу Павсания они до суда были уведены в Коринф и там незамедлительно казнены. Один за другим полисы, ранее подчинившиеся персам, стали вступать в Эллинский союз.

В тот же сентябрьский день, когда одержана была победа под Платеями, объединенный греческий флот под командованием спартанского царя Леотихида напал на сильно поредевший персидский флот, сосредоточенный у малоазийского побережья около города Микале. Судами афинян командовал Ксантипп. Греки одержали под Микале еще одну победу, уничтожив финикийские корабли Ксеркса. В следующем году греки продолжили военно-морские операции, добивая остатки персидского флота, рассеянные по островным и континентальным гаваням Эгейского и Средиземного моря.

Но после того как отступила смертельная угроза, нависшая над эллинским миром, союз дал трещину. Его главные участники Спарта и Афины, сыгравшие решающую роль в ряде побед, стали соперничать за доминирование. В результате нарастания трений между союзниками обострились внутренние противоречия в Лакедемоне и Афинах. В Лакедемоне против победителя в битве под Платеями Павсания, сторонника продолжения войны с варварами, сложилась оппозиция «традиционалистов», которые считали, что Спарта не должна расточать свои силы на великодержавную заморскую политику, а придерживаться традиционной линии изоляционизма, ограничивая свои политические интересы Пелопоннесом. Традиционалисты одержали верх в апелле, и Павсаний был лишен власти. Вслед за этим, в 478 г. до Р. Х., Спарта вместе с другими пелопоннескими полисами, которые имели больше надежды укрыться от персов за Истмийским перешейком в случае возобновления войны, чем жители Аттики и островов, вышла из союза.

Полисы, считавшиеся с реальностью угрозы персидского реванша, в том же году заключили новый – морской союз, который получил название Делосской симмахии по имени острова, где в храме Аполлона хранилась союзная казна, там же созывалось собрание представителей союзных полисов – синод. Союзная казна составлялась из форосов – строго установленного денежного вклада каждого участника симмахии на военные нужды, раскладка которого осуществлялась раз в четыре года. Общая сумма этих вкладов была впервые установлена по предложению афинянина Аристида в размере 460 аттических талантов.

Союзные государства имели разный статус – роль гегемона в симмахии принадлежала сильнейшему полису – Афинам, которые осуществляли военное руководство, контролировали регулярное поступление фороса в союзную казну, а также стремились влиять на политические процессы в союзных государствах, насаждая в них демократическую систему правления. Остальные союзники разделялись на две категории: собственно союзников, каковыми были полисы, участвовавшие в войне с персами – Самос, Хиос, Лесбос, и «подчиненных», чье участие в симмахии заключалось только в уплате фороса. Подчиненные полисы составляли 5 округов: Фракийский, Геллеспонтский, Островной, Ионийский и Карийский, во главе каждого из них стоял чиновник, назначенный Афинами. Во многих подчиненных полисах находились афинские гарнизоны, начальники которых оказывали решающее влияние на внутреннюю политику государства. Если в полисах происходили волнения, направленные против доминирования Афин, у них в качестве репрессии отнимали часть земли, на которой поселяли колонистов из Афин. Афины контролировали торговлю между союзными полисами, а также принимали апелляции на судебные постановления, которые выносились в союзных полисах.

Львиная доля фороса шла на строительство и вооружение афинского флота, мощь которого неуклонно росла. Между тем создатель военно-морского могущества Афин Фемистокл, который после изгнания персов из Греции, несмотря на протесты из Спарты, отстроил заново гавань в Пирее и возвел вокруг Афин крепостные стены, вызвал недовольство со стороны аристократической и лаконофильской партии и в 471 г. до Р. Х. был изгнан из родного полиса остракизмом.

Самыми влиятельными политиками в городе стали Аристид, умерший в 467 г. и его последователь Кимон, сын Мильтиада и дочери фракийского царя Олора. Кимон унаследовал от отца и деда несметное богатство, которое он радушно тратил на литургии – пожертвования в пользу бедных. Его щедрость и бескорыстие поражали афинян. Поместья Кимона не огораживали забором, чтобы всякий мог пользоваться плодами его садов. Никто из приходивших к нему с просьбой о помощи не уходил с пустыми руками. Кимон не получил хорошего образования, но обладал незаурядными военными способностями. Плутарх охарактеризовал его, цитируя стихи Еврипида, относящиеся к Гераклу: «Прост, прям и способен совершить великое» (Плутарх, цит. изд., 557). Вождь аристократической партии, Кимон с сочувствием относился к политическому устройству Спарты, разделяя в этом настроения аристократии многих греческих полисов, хотя политическое устройство Спарты при всех его особенностях было все-таки скорее демократическим и даже с налетом эгалитарности; другое дело, что круг граждан в Лакедемоне был узок, что, вероятно, и сообщало этому государству в представлениях современников квазиаристократические черты. Несмотря на расположение к Спарте Кимона и его сторонников, господствовавшие в Афинах демократические настроения не позволили ему слишком далеко пойти по пути сближения с нею.

Кимон был талантливым полководцем. Он прославился впервые как флотоводец, когда в 475 г. до Р. Х., командуя соединенным флотом Афинского морского союза, отвоевал у персов прибрежную крепость Эйон во Фракии на реке Стримоне. В устье этой реки впоследствии был основан город Амфиполь, ставший очагом афинской колонизации фракийского побережья. Потом он захватил остров Скирос, откуда привез в Афины предполагаемые останки древнего царя Аттики Тесея. Затем войска под командованием Кимона перенесли военные действия в Малую Азию: в Карию и Ликию. В 469 г. до Р. Х. ими была одержана победа в сражении у реки Эвримедонта в Памфилии, благодаря которой грекам достались богатые трофеи. В 465 г. Афины направили флот под командованием Кимона к берегам Геллеспонта, чтобы вытеснить оттуда войска персов и союзных им фракийцев.

Еще 20 лет продолжалась война, которую Делосская симмахия вела с остатками персидских полчищ, застрявших в некоторых полисах на островах и в Ионии. В результате боевых действий почти все ионийские полисы были включены в Делосский союз.

Но по мере военных успехов греков в союзных полисах стало обнаруживаться недовольство гегемонией Афин, которую ранее терпели ради успеха в общей борьбе с врагом – с варварами. Этим недовольством воспользовалась Спарта, оказавшаяся вне симмахии. В 465 г. до Р. Х. против владычества Афин восстали граждане Фасоса, обратившиеся с просьбой о помощи к Лакедемону. В Спарте решили помочь Фасосу, и там уже началась подготовка к походу в Аттику, но этому предприятию помешало грандиозное землетрясение в Пелопоннесе. Для подавления восстания на Фасос были направлены войска под командованием Кимона. Сопротивление островитян было упорным и продолжалось три года, но в конце концов закончилось поражением, однако затянувшаяся операция вызвала недовольство Кимоном, которым воспользовались его политические противники. Они добились предания его суду. Обвинял Кимона сын Ксантиппа Перикл. Суд оправдал прославленного полководца, но его былая популярность пала, а вместе с нею подорвана была позиция возглавляемой им аристократической партии.

В 462 г. до Р. Х. по предложению противников Кимона Эфиальта и Перикла народное собрание отняло у Ареопага – цитадели аристократической партии – его прежние полномочия, передав большую их часть совету 500 и гелие – суду присяжных. С этих пор у Ареопага осталась лишь судебная власть по некоторым не самым важным делам. Старший из вождей демократической партии Эфиальт был после этого успеха убит тайно, из-за угла, так что единственным лидером партии остался Перикл. По инициативе Перикла в 457 г. был реформирован порядок избрания архонтов. Эта должность стала доступна гражданам 3‑го и самого многочисленного имущественного ценза – зевгитам, обладавшим весьма скромным достатком.

Между тем на Пелопоннесе в обстановке всеобщего смятения, вызванного разрушительным землетрясением 464 г., восстали илоты. Спартанцы подавили бунт в самой Лаконике, но илоты укрепились в горах Мессении, и война с ними приобрела там затяжной характер. Мысль о походе против Афин была оставлена, более того, Спарта просила греческие полисы о помощи в подавлении восстания. В Афинах эта просьба вызвала разделения. С большим трудом лидеру аристократической партии Кимону удалось убедить народное собрание направить в Лакедемон отряд из 4 тысяч гоплитов, помощь спартанцам оказали и другие государства, но илоты, засевшие в Итомских горах, продолжали упорное сопротивление. Раздосадованные неудачами, спартанцы обвинили афинян в сговоре с илотами и в ультимативной форме потребовали от Афин отвода своего отряда из Лакедемона.

Такой оборот дела нанес роковой удар по авторитету Кимона. В 460 г. он снова был подвергнут остракизму и отправился в изгнание, в котором оставался 4 года, пока после ряда военных неудач афиняне не вспомнили о своем выдающемся полководце и не пригласили его вернуться на родину.

Оказавшись у власти в Афинах, демократы стремятся к усилению позиции своего полиса в симмахии и преуспевают в этом. Между Афинской симмахией, с одной стороны, и Спартой вместе с ее союзниками – с другой начинаются боевые действия. Чтобы проникнуть на Пелопоннес, Афины по инициативе Перикла заключили военный союз с давним противником Спарты Аргосом. Афинские добровольцы воевали на стороне Аргоса с Лакедемоном из-за Микен. Эта война закончилась победой Аргоса. Затем Афины помогли Мегарам в ее войне с Коринфом, введя в Мегары свой гарнизон, который представлял угрозу коммуникациям Коринфа с его западными колониями. В этой ситуации Эгина, давний противник и ближайший сосед Афин, начала боевые действия в союзе с Коринфом.

В 457 г. до Р. Х. Лакедемон послал войска в центральную Грецию, чтобы помочь Дориде, которая почиталась родиной всех дорийцев, в ее борьбе с Фокидой, но действительной целью этого похода был подрыв влияния Афин, в близком соседстве с которыми шла эта война. В ответ на акцию Спарты Афины направили в Беотию отряд из 14 тысяч гоплитов. В нем, помимо афинян, находились также аргоссцы и фессалийцы. Сторону Спарты приняли Фивы. Это было началом первой Пелопоннеской войны, продолжавшейся с перерывами до 445 г. В сражении при Танагаре, в котором участвовал и Перикл, афиняне были разбиты. Главной причиной их поражения послужил предательский переход фессалийской кавалерии на сторону врага в разгар битвы.

Но вскоре Афины смогли восстановить былую мощь, и в сражении при Энофитах их войска под командованием Миронида разгромили отряд фиванцев. Обладая бесспорным превосходством на море, пользуясь тем, что силы Лакедемона были в значительной мере поглощены войной с илотами в Мессении, Афины в 455 г. наносят ряд ударов по военно-морским силам греческих полисов, продолжавших соперничать с ними. Были разгромлены и капитулировали восставшие против Афин Эгины, серьезный урон понесли эскадры Коринфа, Сикиона и Спарты. На сторону Афин перешла пелопоннеская Ахея. Спарта вынуждена была прекратить боевые действия с Афинами, что позволило им расправиться над полисами, попытавшимися сбросить с себя их гегемонию. Восстание илотов было подавлено Спартой, но благодаря посредничеству Афин участникам сопротивления, оставшимся в живых, было разрешено переселиться из Мессении в Навпакт, город, расположенный в самом узком месте Коринфского залива. Этот новый полис был поставлен под покровительство Афин и включен в симмахию Так Афины обрели стратегически важную опорную базу на Пелопоннесе, где они легко могли перерезать коммуникации Коринфа с его западными колониями. В Афинах началось строительство «Длинных стен», которые должны были соединить их с Пиреем, сделав город неприступными со стороны суши.

В 454 г. до Р. Х. афиняне добились согласия союзников на перемещение союзной казны с острова Делос в свой город. С этих пор Афины без зазрения совести тратят союзные средства на собственные нужды, главным образом, на судостроение. Делосский союз, оставаясь формально таковым, превращается в действительности в Афинскую державу – архе, а прежние союзники – в зависимые города, обладающие лишь некоторой автономией не политического, но скорее муниципального характера, своего рода самоуправлением. К 449 г. от Афин зависело уже более полторы сотни полисов.

Между тем война с персами продолжалась, и главное бремя расходов на нее несли Афины, под предлогом этой войны, однако, обиравшие «союзников», вызывая этим нараставшее недовольство с их стороны. Увлеченные победами над противником, афиняне в 454 г. попытались вытеснить персов из Египта. Военно-морской экспедиции Афин предшествовало восстание египтян и ливийцев против иноземного господства под предводительством ливийца Инара, который обратился к Афинам с просьбой о помощи в борьбе с общим врагом. Поход эскадры афинян и их союзников закончился катастрофой, большая часть эллинских кораблей была потоплена служившими персам финикийцами у берегов Египта. В этой обстановке Кимон, вновь избранный стратегом, убедил афинян заключить перемирие со Спартой, чтобы направить все усилия Афинской симмахии на борьбу с Персией. Со Спартой заключено было перемирие на 5 лет, что побудило Аргос, который не мог в одиночку противостоять Спарте, выйти из союза с Афинами и заключить мир с Лакедемоном на 30 лет.

Обольщенный победой в Египте, персидский флот в 449 г. до Р. Х. предпринял наступление на Кипр, который удерживался Афинами, но афинский флот и после понесенных потерь сохранил свою мощь; под командованием Кимона 200 боевых судов направились к берегам Кипра, греческие войска осадили засевших в Китиме персов. Во время этой осады Кимон умер, но осада продолжалась, и город был взят, одновременно персидский флот был наголову разбит в морском сражении около кипрского города Саламина.

Однако афинские политики сознавали трудность положения своего полиса в самой Элладе, где число враждебных полисов постоянно росло. Поэтому они вступили в переговоры с врагом о заключении мира. Переговоры в персидской столице Сузах с афинской стороны вел Каллий, и заключенный в 449 г. мир, положивший конец войне, продолжавшейся более полувека, был назван его именем. Каллиев мир предусматривал отказ Персии от всяких попыток вмешательства в дела Эллады и Архипелага, согласие на афинский контроль над проливами Боспором и Геллеспонтом и признание независимости греческих полисов на побережье Малой Азии, в Ионии и Карии. В свою очередь Афины брали на себя обязательство не вторгаться во владения персидского царя.

Война Эллады за независимость закончилась триумфом, противник – мировая держава, многократно превосходившая Грецию и размерами своей территории, и, что особенно важно, людским потенциалом, к тому же объединенная неограниченной властью одного повелителя, – потерпела поражение от политически расколотого народа, который только на время общей смертельной опасности сумел объединиться, мобилизовать все свои силы и оказался способным к патриотической жертвенности высокого напряжения. Эллины защищали в этой войне свое существование, свою независимость, свое национальное лицо, свое место под солнцем и в мировой истории. И они устояли и вошли в историю как великий народ и как великая цивилизация. Воины Дария и Ксеркса в этой войне умирали за амбиции своих повелителей, за политические интересы господствовавшего в империи персидского народа, к которому большинство из них не принадлежало и который железом и кровью покорил их родные народы, перебив их отцов и братьев, продав в рабскую неволю их сестер и жен, так что в бой они шли, подгоняемые плетьми начальников, в любой момент готовые к отступлению и бегству. А героически воевавших «бессмертных» природных персов было слишком мало: царю и его полководцам приходилось их беречь до последнего, потому что больше не на кого было положиться в опасный момент сражения.

За победой над персами последовал невиданный подъем эллинской культуры, пережившей свой самый блистательный расцвет в полисе, где билось сердце сопротивлявшегося вражескому нашествию народа, – в Афинах. Победа над восточными «варварами», культура которых имела не менее глубокие исторические корни, чем эллинская, к тому же была оплодотворена влиянием более древней месопотамской цивилизации, на века наполнила сердца эллинов чувством высокомерного превозношения и над Востоком и над всем вообще варварским, иноязычным миром, будь то племена, еще не вступившие в фазу исторического развития, или народы древней высокоразвитой культуры; пожалуй, только перед мудростью Египта греки сохранили не чуждое пугливой брезгливости почтительное и суеверное изумление, несколько умерявшее пыл их юношеской фанаберии и безграничного шовинизма.

Заключение Каллиева мира вызвало новый кризис внутри симмахии, а также в межгосударственных отношениях внутри Эллады. Союзный договор заключался в свое время для общей борьбы с Варваром; после его поражения у недовольных господством Афин полисов появился повод для выхода из союза и обретения независимости. Союзники стали отказываться платить форос, но Афины объявляли возмутившиеся полисы мятежными и совершали против них карательные экспедиции. Ближайшая цель Афин заключались в покорении отложившейся от морского союза соседней Эгины – занимавшей стратегически важное островное положение давней соперницы в борьбе за доминирование над центральной Грецией, в особенности над Беотией, а также за контроль над Истмийским перешейком, который позволял ослабить Спарту включением в симмахию пелопоннеских полисов.

Еще до заключения Каллиева мира Афины помогли вернуть Фокиде контроль над Дельфами, где сосредоточены были святыни эллинов. Под предлогом защиты религиозной свободы Спарта в 449 г. до Р. Х. объявила священную войну, нанесла стремительный удар по Фокиде и, отняв у нее Дельфы, даровала этому крохотному полису независимость. Афины ответили на этот вызов в 447 г., восстановив контроль своей союзницы Фокиды над Дельфами. При этом Афины объявили, что им принадлежит первенство при обращении к Дельфийскому оракулу.

Спарта пыталась уклониться от прямых боевых действий против Афин, к чему побуждал ее союзник, ощущавший себя в особенно уязвимом положении, – Коринф. Но после победы Афин над Эгиной, входившей в Пелопоннеский союз, который, впрочем, в отличие от Афинского морского союза, при доминировании в нем Спарты, сохранял за союзниками суверенитет и потому был действительно союзом, а не архе, и принуждения ее к вступлению в архе Лакедемон осенью 446 г. начал военные действия против Афин, предварительно добившись дипломатического успеха заключением 30‑летнего мира с Аргосом, который издавна был главным противником Спарты на Пелопоннесе. Спартанские войска под командованием юного царя Плистоанакса вошли в Мегариду, где к ним присоединился беотийский отряд, а затем заняли Элевсинскую равнину, примыкавшую к самим Афинам, но на осаду Афин царь не решился и неожиданно отступил. После этого афинский отряд оккупировал отложившуюся Эвбею, тем самым предотвратив отпадения от симмахии других союзников, напуганных могуществом и решительностью Афин. Зимой 444–445 гг. до Р. Х. между Спартой вместе с ее союзниками и Афинами, которые представляли симмахию, был заключен мир: Афины и Спарта договорились не воевать между собой в течение 30 лет. По условиям мирного договора Афины оставляли Ахею, Трезену и Мегариду, но сохраняли свою военно-морскую базу в Навпакте. Эгина должна была остаться в симмахии и платить форос, но ей гарантирована была автономия. Дельфы, по настоянию Спарты, получили статус независимого полиса. В договоре перечислены были союзники Афин и Спарты. Остальные полисы получали право вступать в союзные договоры по своему выбору, но этого права был лишен Аргос, которому запрещалось вступать в союз с кем бы то ни было, но дозволялось поддерживать дружественные отношения и со Спартой, и с Афинами.

30‑летний мир, положивший конец войне, продолжался 15 лет, и это было самое спокойное время в истории Эллады классического периода. Договор возвращал эллинский мир к прежнему состоянию доминирования двух держав, но закреплял изменившийся баланс сил в пользу Афин, которые, вместе с зависимыми от них полисами, и численностью населения, и материальными ресурсами, и вооруженными силами, в особенности военно-морским флотом, значительно превосходили Спарту с ее более автономными, а юридически и совершенно суверенными союзниками.

Такая ситуация с особенной обеспокоенностью переживалась в Коринфе, который был самым сильным союзником Лакедемона. Коринф поддерживал тесные отношения со своими многочисленными колониями на Западе, в Великой Греции, и склонен был рассматривать Адриатику как зону своего исключительного влияния. Но как раз в этот регион устремлена была экспансионистская политика могущественных Афин. Поэтому Коринф стал подталкивать Спарту и других участников Пелопоннеского союза к войне против Афинской архе, шантажируя угрозой выхода из союза, который мог совершенно разрушить его, тем более что и некоторые другие участники союза разделяли воинственные настроения Коринфа. До поры до времени Спарта, трезво оценивая собственные силы и силы союзников, с одной стороны, и потенциального противника – с другой, придерживалась миролюбивой политики, но обе стороны все же не рассчитывали на долгий мир и готовились к войне, которая представлялась неизбежной.

Период мира, заключенного на 30 лет, но продолжавшегося лишь половину этого срока, в Афинах был веком Перикла. Путь к власти открылся для этого политика смертью Кимона. Вождем аристократической партии стал тогда зять Кимона и сын Мелесия Фукидид, который однако не обладал популярностью и влиянием своего тестя. Фукидид вместе со своими сторонниками добился того, чтобы по возвращении из Суз Каллий, заключивший мир с персами, был подвергнут непомерному штрафу в 50 талантов по обвинению в измене общегреческому делу. Фукидид стоял за продолжение войны с персами, за укрепление дружественных отношений со Спартой, возражал против переноса союзной казны с Делоса в Афины, призывал сограждан уважать законные интересы других полисов Эллады, иными словами, взывал к совести сограждан. Его сторонники «кричали на народных собраниях», что Перикл «позорит народ, роняет его доброе имя тем, что перенес союзную греческую казну из Делоса в Афины» (см.: Плутарх, цит. изд., с. 175). Общенациональный греческий патриотизм Фукидида встречал поддержку в основном со стороны аристократов, в то время как его противник Перикл использовал свой незаурядный ораторский талант демагога для разжигания полисного шовинизма афинян; его политика, направленная на укрепление господства Афин в симмахии и ее доминирования в эллинском мире, льстила гражданам города, почитавшего себя Элладой Эллады, и привлекла на его сторону широкие круги афинского демоса. В своем противостоянии Периклу Фукидид опирался не только на аристократию, но и на крестьян, не находивших особой пользы в огромных тратах казны на украшение Афин величественными сооружениями, в то время как Перикла поддерживали средние слои горожан и бедные афиняне, которые, обладая гражданством, получали даровые билеты на театральные спектакли – театериконы, раздача которых была введена по его предложению.

При Перикле заново отстроены были Афины, дважды сожженные персами, и предстали в невиданном никогда и нигде ранее великолепии; особенно поражал воображение и душу афинян и гостей аттической столицы Акрополь с его Парфеноном, Пропилеями и Эрехтейоном. Фукидид, обвиняя Перикла в расточительстве, подрывающем уважение к Афинам со стороны Эллады, говорил: «Кто не видит, что Греция находится очевидно под властью тирана, – на ее глазах, на те деньги, которые она обязана вносить на ведение войны, мы, как тщеславная женщина, золотим и украшаем свой город! Он блещет драгоценными камнями, статуями и храмами, стоящими тысячи талантов» (см.: Плутарх, цит. изд., с. 176). В ответ на эти обвинения Перикл отстаивал право Афин распоряжаться союзными финансами: «Афиняне не обязаны давать союзникам отчет в употреблении их денег, раз ведет войны для их защиты… Деньги… принадлежат не тем, кто их дал, а тому, кто их получил» (см.: Плутарх, цит. изд., с. 176). Нужна была большая наивность, которой, очевидно, в изрядной доле обладал Фукидид, чтобы полагаться на чувство справедливости и великодушие сограждан.

Перикл лучше знал, чем угодить полисному эгоизму самодовольных и тщеславных афинян: грандиозные строительные работы, производимые на средства союзной казны, были им выгодны, о чем не забывал напоминать их вождь: «У государства был лес, камень, медь, слоновая кость, золото, черное дерево и кипарис; у него были и ремесленники, которым это могло служить материалом при работе, – плотники, скульпторы, лепщики из глины, медных дел мастера, каменщики, красильщики, золотых дел мастера и токари по слоновой кости, художники, делающие орнаменты, граверы. Затем те, кто занимается отправкой товаров и развозит их, – купцы, матросы, судохозяева… тележники, коннозаводчики, извозчики, канатные мастера, ткачи, шорники, рабочие, строящие дороги, и рудокопы. Каждое из ремесел имело своих рабочих из простого народа… Эти занятия были распределены между всеми возрастами и профессиями, увеличивая благосостояние каждого» (см.: Плутарх, цит. изд., с. 176).

При безукоризненной сдержанности и скрытности Перикла нет возможности установить, насколько искренне радовался он благосостоянию своих сограждан заурядного достатка, которых в молодости он, по словам его биографа Плутарха, презирал откровенно, но бесспорно, что слушавшие эти слова, которые не расходились с делами этого политика, земгиты и феты готовы были горой стоять за него против его политических оппонентов. Но нет оснований, ввиду действительно выдающихся масштабов этой личности, сомневаться в искренности его радости о несравненной возвышенной красоте заново воздвигаемых им Афин. Противостояние Фукидида Периклу закончилось для него остракизмом и изгнанием из Афин. После этого в 444 г. Перикл был избран первым стратегом, и затем, в течение 15 последующих лет, его неизменно переизбирали на эту должность. Фактически это значило, что власть в Афинах сосредоточилась в его руках.

Перикл был сыном победителя в сражении под Микале Ксантиппа и племянницы Клисфена Агаристы. По матери он принадлежал к древнему и знатному роду Алкмеонидов. Родился он в самом начале V века до Р. Х. Он обладал своеобразной наружностью: его удлиненный череп дал повод современникам дать ему прозвище «Олимпийца с головой луковицей», этим прозвищем он обязан не только своим характерным видом, но и редким высокомерием. Вождь демократической партии, он в молодости «дрожал перед народом» (см.: Плутарх, цит. изд., с. 171), но с годами научился скрывать свой страх и неприязнь или, как считают его апологеты, преодолел эту фобию.

В молодости Перикл участвовал в военных действиях против персов, а затем занялся политикой, примкнув к демократической партии и став другом Эфиальта. Известность к нему пришла после того, как он выступил на суде обвинителем прославленного полководца Кимона. Суд оправдал Кимона, но народ оценил блестящего оратора, бросившего вызов популярному вождю.

Возглавив после смерти Эфиальта демократическую партию, Перикл обнаружил редкую способность тонко угадывать перемены в настроениях толпы и ловко отвечать ее потребностям. Когда после военных неудач афиняне захотели вернуть изгнанного остракизмом Кимона, Перикл сам предложил народному собранию позволить ему вернуться. Упорный противник Спарты, он тем не менее настоял на заключении с Лакедемоном 30‑летнего мира, который позволил Афинам консолидировать свою экономическую и военную мощь, укрепить политический вес и влияние в эллинском мире.

Перикл отличался не только гениальностью решительного и в то же время расчетливого и гибкого политика, полководческими способностями, талантом оратора, каких до него не знала Эллада, высоко ценившая дар слова, но и редким трудолюбием. Государственным делам он посвящал почти все свое время, в то же время он умел отдыхать так, чтобы и отдых служил развитию его умственных сил и знаний. Редкие часы досуга он проводил со своими друзьями, которыми были самые талантливые люди Эллады: софист Протагор, философы Зенон и Анаксагор, оказавший особенно сильное влияние на него, Сократ в пору своей молодости, драматург Софокл, лучший скульптор Эллады Фидий, историк Геродот, архитектор Гипподам. Беседы с великими мыслителями и художниками служили ему и развлечением и школой, помогавшей лучше узнать человеческую природу, что было особенно полезно для того, чьей специальностью стало умение властвовать над людьми.

Душой этого кружка была знаменитая Аспазия, в доме которой он и собирался. Уроженка Милета, она была богата и отличалась редкой красотой и еще более редким умом. Периклу Аспазия внушила такую сильную привязанность, что он оставил свою первую супругу и женился на ней. Злые языки, может быть и справедливо, обвиняли Аспазию в том, что она была не чужда политических интриг и пользовалась своим влиянием на мужа, чтобы склонить его к принятию тех или иных решений. Комедиограф Гермипп обвинил ее в непочитании богов, так что ее мужу пришлось защищать ее от этого обвинения в суде.

Обладая безраздельным влиянием в народном собрании, из года в год переизбираемый на должность первого стратега, в отдельные годы с наделением его особыми полномочиями, Перикл провел ряд преобразований в государственном управлении, направленных на углубление основ демократического строя, заложенных Солоном и Клисфеном. Все публичные должности в полисе, кроме казначеев – эллинотамиев, отвечавших за государственную казну своим собственныи имуществом, стали доступны гражданам 3‑х имущественных классов, а некоторые даже тем, кто принадлежал к 4‑му неимущему классу фетов. В этих же целях вводился порядок, согласно которому избрание на должность совершалось не голосованием, а жребием. Исключение делалось лишь для должностей, предполагавших специальные знания или способности, вроде должности стратегов, которая по-прежнему замещалась не жеребьевкой, а голосованием – хиротонией. Чтобы малоимущие люди могли, оставив заботы о хлебе насущном, посвящать себя государственной службе, Перикл ввел плату за исполнение государственной должности, весьма умеренную, чтобы она была приемлемой для бедных людей и не побуждала состоятельных граждан стремиться к занятию государственного поста по корыстным мотивам. Так, гелиастам – членам суда присяжных стали платить вначале по одному оболу в день, что составляло средний дневной заработок ремесленника. Члены совета 500 получали вознаграждение в размере 5 оболов. Жалованье выдавалось также воинам: всадникам, гоплитам, легковооруженным пехотинцам и матросам.

Верховная власть в полисе закреплена была за народным собранием – экклесией, полноправными членами которой были все граждане, достигшие 20 летнего возраста. Экклесия собиралась при Перикле регулярно и весьма часто – раз в неделю или в две недели – на холме Пникс. Участие в народном собрании не оплачивалось и, конечно, не было принудительным, так что приходили на Пникс те, кто был неравнодушен к судьбе и делам родного города, но многие также из любопытства и для развлечения – послушать красноречивых ораторов, понаблюдать за ходом дискуссий и споров. Жители окрестных сел, занятые крестьянскими сезонными работами, редко приходили на собрания, и участвовали в них по преимуществу горожане, среднее число их участников оценивают в 2–3 тысячи граждан. Экклесия объявляла войну и заключала мир, утверждая заключенные мирные и союзнические договоры, принимала законы, обладала судебными полномочиями последней инстанции, совершала избрания и назначения на высшие государственные должности, контролировала деятельность занимавших их лиц, заслушивала их отчеты.

Текущее управление полисом осуществлял совет 500, который был разделен на 10 пританей, избиравшихся по филам. Пританеи последовательно сменяли друг друга в течение года, так что каждая из них отправляла правительственные полномочия в течение 36 дней. Помимо управления войсками и флотом, их вооружения и снабжения, надзора за портовыми складами, распоряжения финансами, регулированием таможенных сборов, совет еще предварительно обсуждал все дела, которые затем выносились на решение экклесии. Но на народном собрании любой гражданин мог выступить с законодательной инициативой. Однако от легкомыслия в законодательных предложениях граждан должна была удерживать персональная ответственность автора законопроекта за закон, хотя бы он и был принят собранием, – в течение года закон мог быть опротестован через специальную судебную коллегию, подобную современным конституционным судам. Если суд находил протест, который назывался графе параномон основательным, то признанный вредным закон отменялся, а предложивший его гражданин подлежал наказанию в виде штрафа, иногда, в случае особо злостных последствий, даже и смертной казни.

Значение архонтов при Перикле пало, так что их избирали не как стратегов – голосованием, но жеребьевкой, наравне с прочими должностными лицами не самого высшего ранга: сборщиками пошлин, надзирателями за порядком на рынках. За коллегией 9 архонтов оставлена была организация религиозных празднеств, она устанавливала порядок рассмотрения некоторых судебных дел, исковых и по обвинению в политических преступлениях, а также по предоставлению афинского гражданства. По именам первых архонтов по-прежнему велось летосчисление.

У ареопага, в состав которого входили отслужившие свой срок архонты, при Перикле было отнято право вето на постановления народного собрания, предоставленное ему незадолго до этого, в 462 г., по предложению Эфиальта, вождя демократической партии до Перикла. В результате этой реформы ареопаг, за которым сохранились лишь судебные полномочия, по некоторым делам, в частности по религиозным преступлениям, поджогам, умышленным убийствам, утратил былое значение в структуре коллегиальных органов власти.

Высшими должностными лицами Афин оставались стратеги, составлявшие коллегию из 10 членов. Стратеги не только командовали сухопутными и морскими вооруженными силами, но и руководили внешней политикой, осуществляли высший надзор над финансами государства. Первый стратег председательствовал в коллегии, а фактически Перикл всегда умел навязать другим стратегам свою волю. Стратеги не получали вознаграждения за службу, так что претендовать на эту должность могли лишь состоятельные лица. Должность стратегов была единственной, на которую переизбрание, проводившееся ежегодно, допускалось без ограничения числа повторов. В случае обвинения в должностных преступлениях или неспособности стратеги могли быть смещены досрочно, преданы суду, подвергнуты штрафу, конфискации имущества, изгнанию и даже смертной казни.

В подчинении стратегов состояли военачальники, также избиравшиеся голосованием на народном собрании: 2 гипарха, командовавших конницей, 10 таксиархов, начальствовавших над гоплитами, 10 филархов, которым подчинялись более мелкие отряды, набранные по филам. Начальники, ведавшие гражданским управлением, избирались жеребьевкой. Это были 10 казначеев богини Афины – хранителей государственной казны, 10 пролетов, ведавших казенными сборами, 10 аподектов, регистрировавших налоговые и иные поступления в казну и выдававших жалованье должностным лицам – прямого налогооблажения в Афинах в век Перикла не было, доходы казны складывались из косвенных налогов и главным образом из фороса союзников. 10 логистов осуществляли контроль за хранением и расходами финансовых средств полиса, 10 агораномов осуществляли надзор за рыночной торговлей, 10 ситофилаксов контролировали и регулировали хлебные цены, 10 метрономов наблюдали за правильностью используемых на рынке мер и весов, 10 астиномов осуществляли санитарную инспекцию. Особая коллегия из 11 членов, в распоряжении которой состоял отряд из 300 государственных рабов, вооруженных луками, которых называли скифами, потому что большая их часть имела скифское происхождение, выполняла полицейские функции, а также отвечала за приведение в исполнение судебных приговоров, в том числе к изгнанию из города и к смертной казни. Существовали и другие должности. Каждый год Афинская экклесия избирала голосованием или жребием около 700 чиновников. Все коллегии должностных лиц избирались на один год, при этом лишь стратеги могли быть переизбираемы на последующие сроки. Жалованье из казны получали около 20 тысяч человек; помимо должностных лиц, членов совета 500 и присяжных судей, это были военнослужащие – около 10 тысяч гребцов военно-морских судов, а также воины, находившиеся во флоте и в постоянной армии – кавалеристы, гоплиты, лучники, морские пехотинцы. Кроме того, из казны оплачивались подрядчики, мастера, художники и рабочие, нанятые на выполнение строительных работ – в храмоздательстве на Акрополе, на верфях в Пирее.

Высшая судебная власть в Афинах принадлежала экклесии, но собственно судебным органом была гелия – суд присяжных, состоявший из 6 тысяч граждан, которых избирали жребием по 500 лиц от каждой филы. Судопроизводство в гелии осуществлялось без обвинителей и защитников. Каждый гражданин обязан был в случае, если ему стали известны преступления или злоупотребления, выступить с обвинением перед судом; уголовные и политические дела рассматривались в этом отношении одинаково с тяжебными, условно говоря, в порядке частного обвинения. При этом обвиняемый, равно как и ответчик по тяжебному делу, должен был сам защищать себя и свои интересы. Он мог, правда, нанять опытного в судебных делах человека, в этом только смысле юриста, чтобы тот сочинил обвинительную, исковую или защитительную речь, затем заучить ее и самостоятельно произнести перед судом. К рассмотрению дела в суде привлекались свидетели, показания рабов признавались достоверными только в том случае, если давались под пыткой. Приговор выносился гелиастами – присяжными судьями голосованием, при равенстве голосов обвиняемого оправдывали: по верованиям афинян, сама Афина Паллада незримо подавала в подобном случае свой божественный голос за оправдание того, чья виновность не была доказана убедительно. Гелия рассматривала судебные дела не только Афин и Аттики, но в апелляционном порядке также и те, что поступали из всех полисов симмахии.

Перикл был вождем демократической партии, но одна из важнейших его реформ направлена была на то, чтобы сузить число граждан. В 451–450 гг. по его предложению было решено, что полными политическими правами в Афинах могут пользоваться лишь те, у кого и отец и мать были родом из Афин. Ранее, со времен Солона, полнотой гражданских прав пользовались и те, кто были сыновьями афинских граждан, даже если их матери были иностранками или из метеков. Иначе, если бы и раньше действовал порядок, введенный Периклом, афинское гражданство осталось бы недоступным для таких выдающихся деятелей Афинского полиса, как Клисфен, Фемистокл, Кимон. С этих пор в Афинах часто пересматривались списки граждан, чтобы удалить из них тех, чье включение в них вызывало сомнения в его законности.

Число афинских граждан при Перикле оценивают приблизительно в 40 тысяч, при том что население полиса, в состав которого входили Афины и вся Аттика, составляло около 400 тысяч человек. В 431 г. до Р. Х. в это число входили 168 тысяч афинян – граждан и метеков вместе с их семьями, 30 тысяч постоянно живших в городе иностранцев, 2 тысячи временно проживавших иностранцев и 200 тысяч рабов. В самом городе проживало, по подсчетам Юлиуса Белоха, до 100 тысяч рабов, 30 тысяч метеков и около 100 тысяч граждан вместе с их женами и детьми, которых было примерно в 3 раза больше, чем взрослых мужчин, имевших право участвовать в народных собраниях. Но само выделение афинян-горожан из числа всех жителей Аттики имеет зыбкие основания, поскольку многие граждане и метеки проводили часть года, летнюю пору, в своих деревенских имениях – клерах вместе с домочадцами и рабами, перебираясь на зиму в Афины.

В свою очередь к двум высшим классам: пентакосиомедимнам и гиппиям (всадникам) – принадлежало около 2 тысяч граждан, из них набирали тысячу кавалеристов и 400 триерархов, командовавших судами – триерами, из их же числа избирались чиновники на высшие неоплачиваемые должности. Третий класс – зевгиты поставлял гоплитов: в 431 г. до Р. Х. было набрано 23 тысяч гоплитов; а вот фетов в 445 г., как это видно из сведений о раздаче зерна за этот год, было 14 240 полноправных граждан – взрослых мужчин, достигших 18 лет.

Таким образом, политическое устройство Афин, при всем своем демократизме, было вполне дискриминационным по отношению к негражданам, и в этом смысле олигархическим, не особенно отличаясь в этом от Лакедемона, государственный строй которого по отношению к гражданам тоже был подчеркнуто демократическим, тем не менее Спарта многими современниками воспринималась как аристократическое, или олигархическое, государство, во всяком случае к дружбе с нею стремились олигархически устроенные полисы и аристократические партии демократических полисов, а Афинам Перикла удавалось выдавать себя за оплот народовластия в Элладе.

В любом случае афинская демократия, при том что к ней часто возводят современную западную демократию, отличалась от нее решительно, или, скажем так, была похожа на нее не больше, чем на советскую демократию или на ту, что существует в тоталитарных государствах. С тоталитаризмом, а не с либерализмом ее сближает господствующая идея долга перед государством как высшей нравственной обязанности граждан, идея поглощенности гражданина полисом, всеобщей для полноправных граждан включенности в политику. И Афины в век Перикла, который послужил Софоклу одним из прототипов Креонта, повелевшего казнить племянницу и невестку за то, что она исполнила религиозный долг и следовала порыву сестринской любви, попытавшись предать земле брата, оставленного без погребения по приказу Креонта за его измену родному полису, особенно очевидным образом свидетельствуют о принципиально ином этосе античной демократии, чем тот, который составляет душу и нерв современной либеральной демократии.

Разительным отличием античной и, в частности, афинской демократии от современной является ее принципиально не представительный, прямой характер. Модель современного парламентаризма в глазах афинянина представлялась бы, очевидно, злой издевкой над народовластием, как его понимали и за что его ценили в Элладе. В то же время современной демократии чужд элитарный цензовый характер античного политического строя. Но афинская демократия одинаково со всеми типами современных демократий для своей действенности, чтобы как-то функционировать, нуждалась в манипулировании народным волеизъявлением, иными словами, была столь же управляемой, как и всякая демократия, существующая не на бумаге, а в виде реально работающего механизма государственного управления.

Об искусстве Перикла на этом поприще великолепно, но и не без некоторой, очевидно неизбежной при характеристике столь своеобразного и непроницаемого в своем внутреннем мире деятеля двусмысленности, сказал историк Фукидид, искренний почитатель этого политика: «Перикл, как человек, пользовавшийся уважением сограждан за свой проницательный ум и несомненную неподкупность, управлял гражданами, не ограничивая их свободы, и не столько поддавался настроениям народной массы, сколько руководил народом. Не стремясь к власти неподобающими средствами, он не потворствовал гражданам, а мог, опираясь на свой авторитет, и резко возразить им… По названию это было правление народа, а на деле власть первого гражданина» (Фукидид, цит. изд., с. 92), для которого в греческой традиции есть очень точное слово – тирания, не в его современном расхожем одиозном значении, а употребляемое как нейтральный технический термин. В античном мире тираны всегда опирались на народ, на демос, и в этом смысле на демократию. Гений Перикла заключался в том, что, будучи тираном по существу, он представлялся общественному мнению его антиподом, лучшим воплощением демократических начал.

Афины были гегемоном морского союза – симмахии, которая при Перикле приобрела вполне империалистические черты. Союзники превратились в сателлиты: в союзные полисы из Афин назначались так называемые епископы, или надзиратели, которые, подобно генерал-губернаторам в колониях и доминионах Британской империи, осуществляли контроль за местными органами власти, по существу исполнявшими муниципальные функции.

Число союзных полисов стремительно росло. Ко времени заключения Каллиева мира в симмахии насчитывалось 180 государств, а в 425 г. до Р. Х. А фины разложили союзный форос уже на более чем 300 полисов. При Перикле в союз входили государства, расположенные в центральной и северной Греции, по берегам Фракии, на островах Архипелага, в азиатских Ионии и Карии. И размеры этих полисов и их статус в союзе, а значит степень их зависимости от Афин, были разными. Зависимость одних ограничивалась уплатой фороса, компенсацией которого были привилегии в торговле с Афинами и другими союзниками. Лесбос и Хиос оставались независимыми в своей внутренней политике, поставляли в распоряжение союза сооружаемые и снаряжаемые ими триремы; но многие полисы находились под полным контролем Афин, в особенности это касалось тех, которые поднимали восстания против Афинского господства, вроде Фасоса. На островах из-за их особого стратегического значения, а также во Фракии и вообще по северным берегам Эгейского моря с их варварской периферией и смешанным населением самих полисов, часть которого составляли эллинизированные варвары, контроль со стороны гегемона симмахии Афин был более жестким и всеобъемлющим. Большая независимость предоставлялась в рамках архе полисам Малой Азии, главным образом из-за опасения, что они отложатся от союза и перейдут под протекторат Персии, которая по-прежнему нависала над ними как геополитический гигант, хотя и оказавшийся с глиняными ногами: с них брался щадящий форос, в Ионии и Карии не размещались афинские клерухии, в то время как в других регионах своей империи Афины устраивали их на отнятой у союзников земле без особой оглядки на недовольство ограбленных союзников. Афинские колонисты селились во Фракии, в Халкидике, на островах Лемносе, Наксосе, Имбросе, Андросе, на близлежащей Эвбее и даже в Сицилии, где на месте древнего Сибариса была устроена формально независимая колония Фурии, которая однако вошла в союз с Афинами. На земли союзных полисов выведено было до 10 тысяч афинских поселенцев.

Афинское архе при Перикле стало могущественным политическим образованием, в иных отношениях сопоставимым с Персией и другими великими империями древнего мира. Численность его совокупного населения оценивают реалистично в 10 и даже, вероятно, завышая это число, в 15 миллионов. Во всяком случае на территории союзных полисов проживало более половины, возможно около двух третей населения всех греческих полисов, так что все население эллинского мира в Европе и в Азии, в котором, впрочем, проживали не только греки, но и варвары – фракийцы, италики в Великой Греции, скифы в полисах северного Причерноморья и жители иных этносов, частично подвергшиеся эллинизации, может быть оценено в 15–20 миллионов; около половины этого населения проживало в Элладе, численность населения которой две с половиной тысячи лет назад лишь незначительно уступала той, которая характеризует современную Грецию. При этом население всей Европы тогда, вероятно, не превышало 25–30 миллионов, составляя около четверти всего человечества.

При всем могуществе Афинского архе, оно оставалось непрочным. Лишь часть полисов входила в него добровольно, для большинства из них принадлежность к симмахии была вынужденной, и граждане этих полисов ждали удобного момента, чтобы выйти из-под зависимости от Афин, тем более что другой эллинский союз – Пелопоннеский был более привлекательным из-за того, что хотя и в нем доминировало одно государство – Лакедемон, тем не менее иллюзия равноправия поддерживалась в нем с большей деликатностью и, главное, бремя зависимости от Спарты не было столь обременительным экономически, как в Афинском союзе.

Непрочность Афинской архе хорошо видел Перикл. Путь к его укреплению он находил не во внутрисоюзных реформах, которые бы сделали бремя зависимости в нем более легким и удобоносимым, но в усилении мощи и территориальном расширении Афинской империи. Перикл подталкивал Афины к дальнейшей экспансии – к расширению плацдарма на Пелопоннесе, к поглощению всех городов соседней Беотии и Фессалии, к проникновению на запад, в Великую Грецию, а также на берега Понта.

В 437 г. Перикл лично возглавил военно-морской поход в припонтийскую область, проведя прекрасно оснащенную и вооруженную флотилию через Эгейское море, Геллеспонт, Пропонтиду и Боспор в Черное море. В Синопе, самом крупном и стратегически наиболее важном городе южного берега Черного моря, он распорядился оставить 13 трирем под командованием стратега Ламаха, чтобы афиняне помогли демократической партии этого полиса изгнать местного тирана Тимесилея. Когда тиран был изгнан, Синоп был включен в симмахию, а на земли этого полиса выведена клерухия из 600 афинян. Восточнее Синопа в Амисе была устроена еще одна Афинская колония, которую назвали Пиреем.

Затем флотилия отправилась к западному и далее к северному побережью Понта, откуда осуществлялись поставки зерна в Элладу. Периклу удалось включить в симмахию и поставить в подчиненное положение расположенные на западном побережье Истрию и Аполлонию, а также еще одну милетскую колонию Ольвию в устье Днепровско-Бугского лимана, откуда в результате успешных переговоров со скифскими правителями был удален скифский наместник и власть в городе передана местному тирану, поставленному в зависимость от Афин. В симмахию был включен также Нимфей, находившийся на Крымском побережье Керченского пролива – Босфора Киммерийского. Но контролировавшая этот пролив другая милетская колония Пантикапея, в которой незадолго до этого, в 438–437 гг. до Р. Х., была свергнута правившая там с 480 г. династия выходцев из Милета Археанактидов и власть захватил эллинизированный фракиец Спарток I, основатель новой династии и создатель мощного Боспорского царства, сохранила свою независимость. Тем не менее после Понтийского похода Перикла контроль в Черноморском бассейне принадлежал уже почти безраздельно Афинам. Он стал еще более прочным после того, как в 435–434 гг. афинские клерухи заняли мегарянскую колонию Астак на берегу Мраморного моря, запиравшую вход в Босфор и Понт.

Могущество Афин вызывало тревогу в единственном полисе Эллады, который потенциально мог помериться силами с Аттикой, – Спарте. Рост напряженности в отношениях между этими двумя государствами, возглавлявшими два противостоящих блока, в 431 г. привел к разрыву договора о 30‑летнем мире и началу затяжных военных действий. О причинах Пелопоннеской войны ее историк Фукидид писал так: «Истинным поводом к войне (хотя и самым скрытым), по моему убеждению, был страх лакедемонян перед растущим могуществом Афин, что и вынудило их воевать» (Фукидид, цит. изд., с. 14). Еще один долго назревавший конфликт, подтолкнувший Элладу к глобальной междоусобной войне, был противостоянием Афин и Коринфа, торговые интересы которого по преимуществу шли в западном направлении, распространяясь на Великую Грецию, где у него было много колоний, куда он вывозил изделия своих мастерских и откуда импортировал зерно, снабжая им собственное население и перепродавая его в другие полисы Эллады. Попытки Афин, прочно закрепившихся на Архипелаге и в Понтийском бассейне, включить в зону своего влияния города Сицилии и Южной Италии вызывали острую реакцию со стороны Коринфа, который подталкивал союзный Лакедемон к войне с опасным конкурентом, шантажируя спартанцев угрозой выхода из Пелопоннеского союза, что должно было существенно подорвать его финансовый и военный потенциал: в союзе Коринф обладал самым мощным военно-морским флотом, значительно уступая Спарте сухопутной армией.

Ввиду того что узел противоречий, ввергших Элладу в войну, завязался на западе, прологом к ней послужили события, развивавшиеся на островах Ионического моря, которое связывало Элладу с Италией. В Эпидамне, расположенном у входа в Ионический залив, как рассказывает Фукидид, «народ изгнал из города главарей знатных родов, а те в союзе с варварами принялись грабить жителей города на суше и на море». Этими варварами были иллирийцы из племени тавлантиев. «Будучи в таком бедственном положении, горожане отправляют посольство в Керкиру, как в свою метрополию, с просьбой не покидать их на произвол судьбы, но примирить с изгнанниками и прекратить войну с варварами» (Фукидид, цит. изд., с. 14–15). Керкира однако отказалась помочь своей колонии, тогда граждане Эпидамна, по подсказке Дельфийского оракула, решили просить о помощи Коринф, поскольку, наряду с керкирянами, первыми колонистами в Эпидамне были коринфяне, и среди них гераклид Фалий, который собственно и почитался основателем колонии. Коринф отозвался на просьбу и в 435 г. до Р. Х. разместил свой гарнизон в Эпидамне. Поскольку однако в Керкире Эпидамн считали исключительно своей колонией, Керкира, которая сама в свою очередь была колонией не только Эритреи, но и Коринфа, начала военные действия против Эпидамна и Коринфа, взяв сторону изгнанных из Эпидамна аристократов. В морском сражении керкиряне в союзе с иллирийцами одержали победу над флотом Коринфа; Эпидамн был взят, после чего остатки коринфского флота вернулись домой, а Керкира стала гоподствовать в Ионическом море; но Коринф стремился к реваншу и готовился к возобновлению войны.

Не надеясь собственными силами противостоять и дальше Коринфу, который к тому же входил в могучий Пелопоннеский союз, Керкира в 433 г. заключила оборонительный договор с Афинами. До этих пор в конфликт вовлечены были дорийские полисы – вмешательство в него посторонней силы вызвало крайне острую реакцию в городах Пелопоннеского союза. Афины направили в Керкиру 10 военных судов, при этом «военачальникам было приказано не вступать в сражение с коринфянами, если только те не нападут на Керкиру и не вздумают высадиться там или где-либо во владениях керкирян» (Фукидид, цит. изд., с. 23). Потом Афины выслали в зону противостояния еще 20 своих кораблей. Коринф же вместе с несколькими союзными полисами направил в Ионийское море флот из 150 судов. Возле Сиботских островов произошло сражение, в котором участвовало со стороны керкирян 110 судов. Афинский флот не участвовал в боевых действиях, но готов был обрушиться на коринфян, если те только попытаются высадиться на Керкире. После морского боя и керкиряне и коринфяне воздвигли триумф, почитая себя победителями: коринфяне потому, что «им удалось убрать свои поврежденные корабли и трупы погибших, они также взяли в плен свыше 1000 человек и привели в негодность около 70 кораблей противника», керкиряне же потому, что «уничтожили до 30 кораблей и по прибытии афинян подобрали на своей земле тела погибших и обломки кораблей» (Фукидид, цит. изд., с. 26). Стратегическое поражение потерпел Коринф, чей флот перед угрозой вступления в войну Афин вынужден был уйти не достигнув цели, ради которой он был отправлен. В Пелопоннеском союзе вмешательство Афин расценили как нарушение договора о 30‑летнем мире.

Еще один конфликт разгорелся вокруг города Потидеи на Халкидике. Это была колония Коринфа, в то же время она входила в Афинский морской союз. После сражения у Сиботских островов метрополия стала подталкивать Потидею к выходу из симмахии. К выходу из союза подстрекал Потидею и царь соседней Македонии Пердика. Когда в Афинах стало известно об этом и о колебаниях граждан Потидеи, оттуда последовал приказ снести городские стены на южной стороне, выдать заложников и выслать из Потидеи эпидемиургов, которые по старинному обычаю представляли в колонии метрополию – Коринф. Потидея не подчинилась приказу и вышла из союза, ее примеру последовали и другие города Халкидики, надеясь главным образом на помощь Пердики.

У берегов Халкидики появился афинский флот. Туда же было направлено сушей 2000 гоплитов. В свою очередь и Коринф отправил свои военные суда на север Эгейского моря. В сражении под Потидеей ее ополчение вместе с коринфским войском было разбито афинянами, разбитые противником воины бежали с поля боя под защиту городских стен. Афинское войско взяло Потидею в кольцо осады с суши, блокировав ее с моря своим флотом. Коринф стал настойчиво добиваться вступления в войну против Афин Спарты и всего Пелопоннеского союза. В этом он нашел энергичную поддержку со стороны Мегар, торговым кораблям которых Афины закрыли вход во все порты симмахии в возмездие за принятие беглых рабов из Аттики, обвинив также мегарян в кощунственной распашке священной земли.

В 432 г. до Р. Х. в Спарте состоялось совещание делегатов из полисов, входивших в Пелопоннеский союз. Представители Коринфа и Мегар настаивали на войне. Спарта колебалась, так что представитель Коринфа произнес речь, переполненную горькими упреками Лакедемону за его безучастие. В передаче Фукидида, который так охарактеризовал достоверность помещенных им в своей «Истории» речей: «Что до речей.., то в точности запомнить и воспроизвести их смысл было невозможно… Но то, что, по-моему, каждый оратор мог бы сказать самого подходящего по данному вопросу (причем я, насколько возможно ближе, придерживаюсь общего смысла действительно произнесенных речей) это я и заставил их говорить в моей истории» (Фукидид, цит. изд., с. 13), коринфянин, сказал, что в захвате Керкиры виноваты лакедемоняне, так как они «сначала позволили афинянам укрепить свой город, а потом и построить Длинные стены. “И до сих пор, – продолжал коринфский делегат, – вы не только продолжаете лишать свободы порабощенных ими подданных, а теперь даже начали отнимать ее и у наших собственных союзников. Ведь истинный поработитель народа – не сам поработивший, а тот, кто, будучи в состоянии положить конец рабству, не делает этого, хотя и добивается признания своей доблести как освободитель Эллады… Неприятель действует по заранее намеченному плану и нападает на нас без колебания, в то время как мы все еще пребываем в нерешительности” (Фукидид, цит. изд., с. 31). Выступление коринфянина заканчивалось подстрекательским призывом с примесью шантажа: «Немедленно совершите вторжение в Аттику, чтобы не отдать ваших друзей и соплеменников в руки злейших врагов и не заставить нас остальных в отчаянии подумать о другом союзе» (Фукидид, цит. изд., с. 33).

В Спарту прибыли тогда и афинские послы, которые пытались предотвратить войну. Им позволено было выступить перед апеллой. Воспользовавшись этой возможностью, афиняне призывали лакедемонян к благоразумию: «Прежде чем взяться за оружие, подумайте о том, сколь непредвиденный оборот может принять война. Ведь затяжная война обычно приносит всякого рода случайности обеим сторонам, и как сложится дело в конце концов – неясно» (Фукидид, цит. изд., с. 36). Для разрешения спорных вопросов они предложили образовать третейский суд. После этого решено было удалить посланцев из Афин и из союзнических полисов и обсуждать сложившуюся ситуацию в своем кругу. Большинство выступило за войну. Тогда слово взял царь Лакедемона Архидам. Он высказался за то, чтобы не торопиться и послать послов в Афины для переговоров о Потидее, а тем временем готовиться к войне на тот случай, если афиняне не уступят. Затем перед апеллой произнес речь один из эфоров Сфенелаид, предложивший не тянуть время и немедленно начать боевые действия. «После этих слов Сфенелаид, – пишет Фукидид, – как эфор предложил собранию решить вопрос голосованием. Затем, однако, он объявил, что не может разобрать, чей крик громче (ведь спартанцы выносят решение, голосуя криком, а не камешками). А потом, желая открытым голосованием вернее склонить спартанцев к войне, добавил: “Кому из вас угодно, лакедемоняне, считать договор нарушенным и афинян виновниками этого нарушения, пусть встанет на ту сторону” (указав место, где им встать). “А кто считает, что нет, – в другую сторону”. Тогда все лакедемоняне встали и разошлись по сторонам, причем значительное большинство признало нарушение договора» (Фукидид, цит. изд., с. 39).

Признав Афины нарушителем договора, спартанцы отложили начало войны. Послы из Афин и из союзных полисов разъехались по домам, а Лакедемон вновь созвал союзников, чтобы окончательно решить вопрос о войне или мире. На этом совещании вновь с особой настойчивостью за войну ратовали коринфяне. Результатом голосования, в котором одинаковые права имели представители больших и малых полисов, было решение воевать. Но надо было еще закончить приготовления к ведению боевых действий на море и на суше. Пытаясь выиграть время, Спарта отправила посольство в Афины, предъявив противнику неприемлемый ультиматум: Афины должны очиститься от скверны – изгнать из города всех Алкмеонидов, над родом которых тяготело проклятие «Килоновой чуверны», а к этому роду принадлежал по матери и Перикл. В ответ афиняне «также потребовали от лакедемонян очиститься от скверны, изгнав виновников преступления на Тенаре: некогда лакедемоняне убедили илотов, нашедших убежище в святилище Посейдона на Тенаре, выйти оттуда и вероломно умертвили их» (Фукидид, цит. изд., с. 55). Переговоры закончились провалом, но война не была объявлена.

Спарта еще не раз отправляла посланцев в Аттику, требуя снять осаду с Потидеи и признать независимость Эгины. «Лакедемоняне желают мира, и мир будет, если вы признаете независимость эллинов» (Фукидид, цит. изд., с. 60), – заявили послы Спарты. На созванном после предъявления этого требования, выполнение которого вело потенциально к распаду Афинского морского союза, народном собрании раздались голоса, призывающие к компромиссу. Тогда слово взял Перикл, убеждая сограждан в том, что Афины вместе с союзниками обладают достаточными средствами для победы. Он предложил дать ответ, в котором была бы выражена готовность пойти на уступки, но под условием, что и Лакедемон также со своей стороны сделает соответствующие уступки. Афины готовы предоставить союзникам независимость, если и Спарта перестанет вмешиваться в дела государств, входящих в Пелопоннеский союз. По предложению Перикла лакедемонянам был дан ответ, суть которого заключалась в том, что Афины «отказываются что-либо делать по приказу, но готовы, согласно договору, улаживать споры третейским судом под условием полного равенства» (Фукидид, цит. изд., с. 64).

Переговоры прекратились, и война стала неизбежной. Для ее ведения Афины вместе с союзниками располагали сухопутной армией из 32 тысяч гоплитов и 1200 всадников, а также великолепно вооруженным флотом в 400 триер. Вооруженные силы Спарты вместе с союзными полисами обладали значительным превосходством на суше, насчитывая 60 тысяч гоплитов, но уступали Афинской симмахии на море, имея 300 триер. Финансовые средства Афинской симмахии превосходили ресурсы Пелопоннеского союза.

Война началась с нападения союзных Лакедемону Фив на Платеи. «На шестнадцатый месяц после битвы при Потидее, в начале весны (431 г. до Р. Х. – В. Ц.) отряд вооруженных фиванцев числом не немногим более 300 человек под предводительством беотархов Пифангела.. и Диемпора.. в начале ночного сна вторгся в беотийский город Платею, союзный с Афинами. Призвали же фиванцев и открыли им городские ворота граждане Платеи Навклид и его сторонники, желая истребить своих политических противников» (Фукидид, цит. изд., с. 65). Афинский отряд быстрым маршем прибыл в Платею, и началась длительная осада города, затянувшаяся на 5 лет.

Вслед за этим армия Спарты и ее союзников числом в 60 тысяч гоплитов под командованием архагета Архидама вторглась в Аттику и начала ее разорять – вырубать виноградники и сады, сжигать посевы, чтобы заставить афинян дать генеральное сражение вне городских стен. В Афинах предвидели такое развитие боевых действий, и по предложению Перикла жители сельской округи были эвакуированы из своих хор под защиту городских укреплений, туда же были доставлены продовольственные запасы; мелкий и вьючный скот переправили на Эвбею и другие близлежащие острова. Через порт в Пирее Афины продолжали получать снаряжение и продовольствие от союзных полисов: доставку осуществляли торговые суда, плававшие под защитой боевых кораблей. Но крестьяне, не успевшие или не захотевшие оставить свои дома и поля, страдали от разорения и роптали. Ничего не добившись, Архидам увел свою армию из Аттики через месяц после вторжения.

В последующее время Спарта не раз вводила войска в Аттику, опустошая и разоряя ее в тщетной надежде принудить афинских гоплитов выйти из-под неприступных крепостных стен и сразиться с превосходящим и числом и боевой выучкой противником. Но такой ход событий был предусмотрен стратегическим планом Перикла, по приказанию которого афинский флот, бороздя Эгейское море, нападал на суда Лакедемона и его союзников, топил их и совершал высадки на прибрежные поселения враждебных полисов, разоряя их и убивая их жителей.

Но Периклом не предусмотрен был мор, обрушившийся на Афины в 430 г. По сведениям Фукидида, зараза пришла в Аттику из Эфиопии через Египет, Ливию и Персию. По описанию историка, болезнь начиналась с того, что у ранее здоровых людей «вдруг появлялся сильный жар в голове, покраснение и воспаление глаз. Внутри же глотка и язык тотчас становились кроваво‑красными, а дыхание прерывистым и зловонным. Сразу же после этих явлений больной начинал чихать и хрипеть, а через некоторое время болезнь переходила на грудь с сильным кашлем. Когда же болезнь проникала в брюшную полость и желудок, то начиналась тошнота и выделение желчи… с рвотой… Большинство больных страдало от мучительного позыва на икоту, вызывавшего сильные судороги… Тело больного… покрывалось как сыпью маленькими гнойными волдырями и нарывами… Мучимые неутолимой жаждой, больные… кидались в колодцы, сколько бы они ни пили, это не приносило облегчения… Наступала смерть в большинстве случаев от внутреннего жара на девятый или седьмой день… Если организм преодолевал кризис, то болезнь переходила в брюшную полость, вызывая изъязвление кишечника и жестокий понос, чаще всего люди и погибали от слабости, вызванной этим поносом… И если кто-либо выживал, то последствием перенесенной болезни было поражение конечностей, а иные даже слепли. Некоторые, выздоровев, совершенно теряли память и не узнавали ни самих себя, ни своих родных… Птицы и четвероногие животные, питающиеся человеческими трупами, вовсе не касались трупов» (Фукидид, цит. изд., с. 85) умерших от повальной болезни.

Одной из причин болезни, чумы, как называет ее Фукидид, или, как считают некоторые современные историки, сыпного тифа, стала перенаселенность города, в котором укрылись жители всей Аттики, острый недостаток воды: «Это постигшее афинян бедствие отягчалось еще наплывом беженцев из всей страны… Жилищ не хватало: летом приходилось жить в душных временных лачугах… умирающие лежали друг на друге, где их застигла гибель, или валялись на улицах и у колодцев, полумертвые от жажды. Сами святилища вместе с храмовыми участками, где беженцы искали приют, были полны трупов… Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать, теряли уважение к божеским и человеческим законам» (Фукидид, цит. изд., с. 86). Афиняне перестали соблюдать погребальные обычаи: «Иные складывали своих покойников на чужие костры и поджигали их.., другие же наваливали принесенные с собой тела поверх уже горевших костров, а сами уходили» (Фукидид, цит. изд., с. 86).

Перед лицом всеобщего бедствия люди были деморализованы, и «все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою ради прекрасной цели никто уже не желал… Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинаково, и по этому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступление понесет наказание по закону. Ведь уже более тяжкий приговор судьбы висел над головой» (Фукидид, цит. изд., с. 87) – так описывал Фукидид этот первый известный из истории пир во время чумы, который совершался тогда в Афинах. Бедствие продолжалось с перерывами до 426 г., от эпидемии вымерла четверть населения Аттики, от повальной болезни погибло 4400 гоплитов и 300 всадников.

Режим Перикла не выдержал испытания этой катастрофой. Второе вторжение в Аттику спартанской армии Архидама, новое разорение страны и мор, который считали последствием войны и беженства, вызвали глубокое недовольство этим политиком. Особенно раздражены были против него крестьяне и землевладельцы Аттики, разоренные войной, зачинщиком которой они считали первого стратега. Аристократическая партия и в прежние времена выказывала солидарность со Спартой – теперь, в пору бедствий, обрушившихся на Афины, она требовала скорейшего заключения мира, но на стороне Перикла оставались ремесленники и другие малоимущие горожане, которые всегда составляли в Афинах опору политиков демократической ориентации. Перикл созвал народное собрание и на нем защищался, обвиняя своих противников и увлеченных ими сограждан в малодушии и отсутствии патриотизма, пытался вселить в души колеблющихся надежду на конечную победу Афин и готовность к самопожертвованию ради родного полиса. Перикл убеждал демос в несокрушимой мощи Афинской державы. «Если нас теперь ненавидят, – говорил он, – то это общая участь всех, стремящихся господствовать над другими» (Фукидид, цит. изд., с. 91). На этот раз красноречие великого демагога ему не помогло. В экклисии участвовало больше, чем это бывало обычно, крестьян – беженцев из аттической хоры, разоренных войной, обитавших в жалких лачугах, в тесноте, родных и близких которых унесла моровая язва. В 430 г. до Р. Х. Перикла не переизбрали стратегом. Хуже того, его обвинили в растрате казенных средств и подвергли штрафу; правда, в 429 г. он, опираясь на своих все еще многочисленных сторонников, опасавшихся прихода к власти аристократической партии, сумел добиться избрания его первым стратегом, но в том же году нелицеприятная чума похитила и его жизнь.

После смерти Перикла в Аттику вновь вторглись войска Пелопоннеского союза во главе с Архидамом, неся с собой новое разорение для местных крестьян и для афинской казны. Затем пелопоннесцы осадили верного союзника Афин – Платею. Воспользовавшись ослаблением Афин, в 428 г. от Морского союза отложился самый сильный лесбосский полис – Митилены. Разрыву союза предшествовал захват власти в нем аристократической партией, которая и ранее тяготела к сближению со Спартой. Пришедшая к власти группировка просила правительство Лакедемона о помощи и защите. Пример Митилен мог повлечь за собой губительные последствия для симмахии. Поэтому Афины реагировали молниеносно. Мощная флотилия из 100 триер была направлена к берегам Пелопоннеса, чтобы предотвратить или хотя бы задержать выход спартанских судов в сторону Лесбоса, а другие военные корабли афинян с тысячью гоплитов на борту под командованием стратега Пахета были немедленно переброшены к берегам Лесбоса. Пахет осадил Митилены, и с помощью местных демократов город был взят.

Схваченные аристократы были переправлены в Афины. А там судьбу их и самих Митилен должно было решить народное собрание. В экклисии разгорелась полемика. В ту пору последователи Перикла разделились на две партии: умеренных во главе с Никием, видевших опасности продолжения войны и склонявшихся к поискам мира на компромиссных условиях, и более верную заветам вождя партию крайних демократов и патриотов во главе с Клеоном, сыном кожевника, который еще при жизни Перикла критиковал его за недостаточную последовательность, за излишнюю осторожность и в военной и во внутренней политике, выступал за беспощадное подавление аристократической оппозиции как в самих Афинах, так и во всей Элладе. Наименование «демагог», вполне нейтральное раньше, приобрело одиозный оттенок после того, как его стали употреблять применительно к Клеону, конечно, вначале на языке его политических противников. У своих сторонников он был столь же популярен, как до него Перикл. Клеон высказался за казнь не только пленных аристократов, но и всех взрослых митиленцев и за продажу в рабство женщин и детей, и это предложение было одобрено экклисией.

«Однако на следующий день афинян охватило нечто вроде раскаяния» (Фукидид, цит. изд., с. 126), и решено было вновь созвать народное собрание. Клеон вновь настаивал на применении самых суровых кар, принятие которых должно было устрашить потенциальных мятежников. Выступая на собрании, Клеон, давая пример своим подражателям в последующие века – Кромвелю и Робеспьеру, Ленину и Сталину, – выдал главную тайну демократов, желающих при этом быть реалистами в политике: для защиты демократии годятся все средства, в то время как щепетильное следование демократическим принципам обрекает демократию на поражение. Этот «самый неистовый из граждан» (Фукидид, цит. изд., с. 126), по характеристике Фукидида, сказал: «Мне и прежде уже нередко приходилось убеждаться в неспособности демократии властвовать над другими государствами, но особенно это стало ясно теперь, при виде вашего раскаяния относительно приговора над митиленцами… Не забывайте, что ваше владычество над союзниками – это тирания, осуществляемая против воли ваших подданных, которые замышляют против вас… На их дружбу вы не можете рассчитывать, они подчиняются лишь уступая силе. Но хуже всего постоянные колебания и перемены решений». И, ясным образом обозначив круг сограждан, на который он хотел опереться, Клеон продолжал: «Ведь необразованность при наличии благонамеренности полезнее умственности, связанной с вольномыслием. Действительно, более простые и немудрящие люди, как правило, гораздо лучшие граждане, чем люди более образованные» (Фукидид, цит. изд., с. 126). На этот раз однако на собрании оказалось, вероятно, больше образованных граждан, чем «немудрящих», каковыми надменные афиняне не пожелали считать самих себя, и прежнее решение, принятое под давлением кровожадного Клеона, было, по предложению Диодота, отменено.

Митиленцев пощадили, но принятые меры были все равно суровыми и устрашающими. Более тысячи присланных в Афины зачинщиков возмущения, попытавшихся освободить свой город, по предложению того же Клеона казнили, стены Митилен были срыты, свой флот этот полис передал Афинам, а земля всего острова разделена была между афинскими клерухами, которым лесбоссцы, обрабатывавшие эти участки, должны были впредь выплачивать арендную плату. После этой расправы над мятежным полисом союзники смирились с решением Афин обложить их более тяжелым форосом, общая сумма которого была повышена более чем вдвое – с 600 талантов серебра в год до 1300.

В 427 г. пал верный союзник Афин Платеи. Лакедемоняне разрушили город и казнили 200 платейцев и 25 захваченных в плен афинян. Но затем успех в этой затяжной и изнурительной войне выпал на долю Афин. В союзной Афинам Керкире олигархи осуществили государственный переворот, убив 60 граждан, принадлежавших к демократической партии, но часть демократов укрылась в Акрополе, продолжая сопротивление. Обе враждующие партии призвали на свою сторону рабов, обещая им освобождение, и большинство рабов поддержало демократов. В результате они победили своих противников. Олигархи укрылись в храме Геры, моля о пощаде. На помощь им Лакедемон направил флот, который легко одержал победу над флотом Керкиры, но лакедемоняне не успели помочь керкирским олигархам. Присланная из Афин эскадра под командованием Евримедонта устрашила спартанцев, и они ушли. Тогда керкирские демократы учинили расправу над своими политическими противниками. Они убедили 50 олигархов выйти из храма Геры и предстать перед судом. Суд приговорил их к смертной казни. «Однако большая часть молящихся не согласилась выйти. Когда они увидели, что происходит с другими, то стали убивать друг друга на самом священном участке. Некоторые повесились на деревьях, а другие покончили с собой кто как мог. В течение семи дней, пока Евримедонт после своего прибытия с 60 кораблями оставался на острове, демократы продолжали избиение тех сограждан, которых они считали врагами, обвиняя их в покушении на демократию, в действительности же некоторые были убиты из личной вражды, а иные даже своими должниками из-за денег, данных ими в долг. Смерть здесь царила во всех ее видах… Отец убивал сына, молящих о защите силой отрывали от алтарей и убивали тут же. Некоторых даже замуровали в святилище Диониса, где они и погибли» (Фукидид, цит. изд., с. 146–147). Так Афины помогли своим союзникам демократам вернуться к власти в Керкире.

Пока войска Пелопоннеского союза находились в Аттике, Афинский флот под командованием Демосфена внезапным нападением захватил лучшую гавань в Мессении Пилос. Опасность для Лакедемона заключалась не только в том, что вооруженные силы противника стояли в 70 километрах от столицы, но и в массовом бегстве илотов Мессении в Пилос, которых Демосфен готов был вооружить для войны против Спарты. В Лакедемоне был сформирован отряд из 420 великолепно обученных и мужественных гоплитов, который занял находившийся против Пилоса остров Сфактерию, готовый запереть афинскому флоту выход из гавани. Но на помощь Демосфену из Афин направлена была новая эскадра, которая разгромила спартанский флот. Демосфен начал осаду Сфактерии, которую удерживал малочисленный отряд, однако эта осада затянулась. Спарта заключила с Афинами перемирие и направила в Афины посольство, которое предложило мир.

На созванном для обсуждения этого предложения народном собрании против мира выступил Клеон, его поддерживала часть торговцев и ремесленников, а также городская беднота – феты, из которых набирались команды на военные суда. Клеон с бешеной яростью обрушился на лакедемонян, обвиняя их в неискренности и коварстве, и добился срыва переговоров. Но крупные землевладельцы, принадлежавшие к двум высшим классам, а также многочисленные крестьяне – зевгиты стремились к миру. Выразителем их интересов был один из самых богатых афинян Никий, имущество которого оценивали в 100 талантов. Народное собрание не раз еще возвращалось к мирным предложениям Спарты, поскольку радужных перспектив в этой войне не было видно. Тогда Клеон обвинил Демосфена в затянувшейся осаде Сфактерии, которую он сам, если бы командовал войсками под Пилосом, взял бы, по его словам, за 20 дней. Воспользовавшись бахвальством оппонента, Никий предложил экклисии поставить Клеона во главе эскадры и отправить ее под Пилос. Каллий, вероятно, рассчитывал на военную неопытность Клеона. Предложение было принято, и случилось неожиданное многими: Клеон сумел овладеть Сфактерией после 20 дней боев. При этом в плен было взято 120 спартанцев, а вместе с воинами союзных полисов – 292 человека. Пленники принадлежали к самым знатным родам Лакедемона. Их препроводили в Афины и предупредили противника, что в случае нового вторжения в Аттику все пленники будут перебиты. Это предупреждение, а также массовое бегство илотов Мессении в стан афинян удержали Спарту от нового разорительного для афинян похода.

В следующем, 424 г. афинский флот захватил мегарский порт Нисею в Сароническом заливе и остров Киферу, расположенную у южной оконечности Пелопоннеса. Стратегическое положение Лакедемона и его союзников становилось угрожающим. Спарта еще раз направила мирные предложение Афинам, но окрыленный военными успехами афинский демос поддержал рьяного противника мира Клеона. В его руках сосредоточена была теперь власть в полисе в той же мере, в какой раньше ею располагал Перикл. Но за успехами афинян последовали неудачи: план покорения Сицилии был сорван тем, что местные полисы, воевавшие на стороне Афин и Лакедемона, договорились на совещании своих представителей, состоявшемся в Геле, о заключении мира, прекращении военных действий на острове. От афинского отряда, который ранее успешно действовал на Сицилии, опираясь на своих союзников, потребовали эвакуироваться, и лишенный помощи отпавших союзников, он вынужден был подчиниться. В том же 424 г. афиняне в сражении у беотийского города Делия потерпели жестокое поражение, потеряв более тысячи гоплитов.

Настроения в Афинах снова стали склоняться в сторону мира. Эти настроения отразились в искрометных комедиях Аристофана. В «Ахарнянах», переполненных балаганно-фарсовыми эпизодами, нелепый, но мудрый аттический геомер (крестьянин) Дикеополь, имя которого значит в переводе «справедливый город», заключает свой личный сепаратный мир со Спартой. Сюжет комедии «Лизистрата» с ее фривольными сценами и грубыми шутками составляет заговор женщин против своих воинственных мужей; шантажируя их отказом в супружеском общении, жены гасят героический пыл супругов и принуждают их к прекращению войны. Одна из комедий Аристофана так и называется «Мир». В ней крестьянин Тригей на навозном жуке поднимается на небо и освобождает заточенную в пещере богиню мира, после чего та изливает на Афины свои милости – люди едят, пьют и веселятся. Все рады, кроме продавцов оружия, и Тригей солено издевается над оружейником, предлагающим свой товар, выражая готовность приобрести у него панцирь, чтобы употреблять его в качестве стульчака. Главный предмет насмешек Аристофана в комедии «Вавилоняне» – вождь демократической партии и поджигатель войны Клеон. После представления этой комедии Клеон затеял суд против драматурга, обвинив его в незаконном присвоении афинского гражданства. Местью Аристофана своему обвинителю стала еще одна комедия, «Всадники», в которой этот демагог представлен в образе кожевника пафлагонца, «презренного крикуна и нахала», который «оглушил своим криком Афины». Соперничая со столь же низким мерзавцем колбасником, он из корысти ухаживает за капризным и самодовольным Демосом, впавшим в старческое слабоумие. Демос, что значит народ, так охарактеризован в комедии: «Дивна власть твоя, о Демос! Ты всем людям, как тиран, страх ужаснейший внушаешь, но ввести тебя в обман так легко. До лести падкий, сам же лезешь ты в капкан. И на речи чьи угодно ты готов разинуть рот». Никто из актеров не решился играть в этой комедии роль кожевника из-за страха перед влиятельным и мстительным Клеоном. И тогда Аристофан надел на себя театральную маску, раскрашенную им самим, потому что даже изготовить такую маску с легко узнаваемыми чертами могущественного демагога никто не дерзал, и вышел в ней на сцену.

Но не только в Афинах, в Спарте также усилилось стремление к миру. Особую тревогу в Лакедемоне вызывали брожения среди илотов, готовых к восстанию. За продолжение войны однако стоял полководец Брасиад, к тому времени уже одержавший ряд побед над противником. По его предложению решено было предпринять дальний поход через центральную Грецию и Фессалию на Халкидику, города которой входили в Морской союз, чтобы отрезать Афины от источников снабжения продовольствием. Людские военные ресурсы Спарты были истощены, к тому же в любой момент можно было ожидать морского десанта Афин в Пелопоннес, поэтому снаряжен был немногочисленный отряд из 1700 гоплитов – это были освобожденные илоты и добровольцы со всего Пелопоннеса. Отрядом командовал сам Брасиад. Стремительным броском лакедемоняне пересекли всю Элладу и вышли на фракийское побережье. Отважным воинам сопутствовал успех. В Халкидике они действовали заодно с македонским царем Пердикой, на сторону Спарты перешло несколько полисов, началась осада афинской колонии Амфиполя. На ее выручку от острова Фасоса направилась эскадра из 7 кораблей под командованием стратега Фукидида, сына Олора, фракийца по происхождению, который и написал историю Пелопоннеской войны. Фукидид, как пишет он сам, «имел право разработки золотых рудников в этой части Фракии» (Фукидид, цит. изд., с. 206). Но Брасиад еще до прибытия помощи с моря успел убедить жителей Амфиполя, среди которых афиняне составляли меньшинство, сдать город. Клеон обвинил Фукидида в падении Амфиполя, и тот вынужден был, по приговору суда, отправиться в изгнание.

Для возвращения своей колонии, имевшей ключевое стратегическое значение на Халкидике, из Афин прибыло войско во главе с Клеоном. Под стенами этого города в 422 г. до Р. Х. произошло ожесточенное сражение. Победу одержали лакедемоняне, Клеон пал на поле битвы, но смертельно ранен был и Брасиад, который скончался сразу после того, как узнал о победе. «Остальное войско под командованием Клеарида, завершив преследование неприятеля, сняло доспехи с павших и поставило трофей» (Фукидид, цит. изд., с. 225). После поражения под Амфиполем и ухода Клеона в Афинах возобладала партия сторонников мира во главе с Никием. Лакедемон также осознал истощенность своих ресурсов и бесперспективность войны.

В Спарте, куда была направлена делегация из Афин во главе с Никием, начались мирные переговоры. В 421 г. до Р. Х. был подписан договор о мире на 50 лет. По этому договору восстанавливалось положение, существовавшее до войны. Захваченные друг у друга города возвращались их прежним владельцам. Был произведен обмен пленных. Афины брали на себя обязательство оказывать помощь Спарте в случае восстания илотов. Споры между подписавшими мирный договор сторонами впредь должны были решаться судом. По условиям договора, «священный участок и храм Аполлона в Дельфах и народ дельфийский» признавались независимым полисом, и всем эллинам дозволялось приходить в Дельфы, совершать там жертвоприношения и вопрошать оракула. Этот договор стали называть «Никиевым миром». Его условия не были выполнены до конца. Вопреки договору Амфиполь остался под властью Спарты, в свою очередь Афины удержали за собой Пилос на Пелопоннесе и остров Киферу, так что семя раздора не было выкорчевано до конца.

И не 50, а только 6 лет спустя после подписания мирного договора война возобновилась. За это время Афины смогли оправиться от понесенных потерь. Благодаря значительному увеличению размера регулярно поступавшего фороса была восстановлена довоенная казна; Афины отстроили новые военные суда, и флот компенсировал военные потери. В Эгейском бассейне господство Афинской архе было бесспорным.

В это время на авансцену афинской политической жизни выходит новый игрок – сын Клиния Алкивиад, красавец и богач, по матери племянник Перикла из аристократического рода Алкмеонидов. Как и его дядя, это был человек любознательный и образованный, блистательный пафосный оратор, собеседник софистов Горгия, Гиппия и Протагора, друг и некоторым образом даже ученик Сократа, но в жизни своей ни в чем не следовавший заветам мудрого учителя, тщеславный и циничный не в античном, а в современном значении этого слова, властолюбец, лишенный каких бы то ни было сдерживающих нравственных начал, удачливый и ловкий авантюрист в духе итальянских кондотьеров эпохи Ренессанса – по его делам Алкивиада можно было бы считать внимательным и восприимчивым читателем «Государя» Макиавелли.

Алкивиад агитировал за возобновление войны, встречая отпор со стороны автора долгожданного мира и сторонника союзных отношений со Спартой Никия. В 420 г. он победил Никия в борьбе за умы и сердца афинян. Его избрали стратегом, а Никия забаллотировали. В ту пору Аргос просил Афины о помощи в его давнем противостоянии со Спартой. Алкивиад агитировал за поддержку Аргоса, что, естественно, могло обернуться возобновлением большой войны. Его инициатива однако не получила поддержки в Афинах, хотя добровольцы из Афин при покровительстве Алкивиада отправились в Аргос. В 418 г. Аргос потерпел поражение в битве с лакедемонянами, среди павших и плененных было немало афинян. Поражение Аргоса привело к политическому перевороту в нем, демократы были свергнуты олигархической партией, которая, оказавшись у власти, довела дело до союза с вчерашним врагом – Спартой. В этом внешнеполитическом провале Афин Алкивиад обвинил Никия, который в свое время воспрепятствовал прямой и открытой вооруженной помощи Аргосу. По предложению Гипербола афинская экклисия подвергла Никия остракизму, но Алкивиад, видя рост популярности Гипербола, опасался, что этот новый демагог оттеснит его от возглавления демократической партии, и, внезапно переменив фронт, выступил в поддержку Никия, пока тот еще не отправился в изгнание; остракизму был подвергнут сам Гипербол, а Алкивиад и Никий, обязанный ему своим спасением от изгнания, были избраны стратегами на 416–415 гг.

Алкивиад продолжал настаивать на войне, театром военных действий он предлагал сделать Великую Грецию, и прежде всего богатую Сицилию с ее многочисленными колониями. Вытеснение из Сицилии Лакедемона и его союзников должно было привести к безраздельной гегемонии Афин во всем эллинском мире, сделать Афинскую симмахию великой державой Средиземноморья.

В 415 г. агитация Алкивиада возымела успех. Подстрекательские речи демагога зажигали сердца юношей. Там, где собиралась молодежь, – в особенности в палестрах, куда приходили для занятия гимнастикой и воинскими упражнениями, – на песке были начертаны карты Сицилии и Африканского побережья, вдохновлявшие захватнические аппетиты. Афины решили воевать. Поводом для начала войны стало посольство из сицилийского полиса Сегесты, которое прибыло с жалобой на соседний город Селинунт, союзный со Спартой, и с просьбой о вооруженной помощи против Селинунта и поддерживавших его Сиракуз, самого большого полиса Сицилии. Алкивиад настоял на вмешательстве. Для ведения военных действий был снаряжен огромный флот из более чем 200 триер, на которых разместились 10 тысяч гоплитов и 28 тысяч легковооруженных пехотинцев и моряков‑гребцов. Это был цвет афинских вооруженных сил. Командовали морским походом стратеги Алкивиад, Никий и Ламах.

Перед отплытием флота из Афин в городе произошло событие, которое для многих послужило мрачным предзнаменованием. Были изуродованы стоявшие на улицах гермы – скульптурные изображения Гермеса. Противники Алкивиада обвинили в кощунстве его приверженцев, другие подозревали в осквернении герм тайную агентуру Коринфа, который был особенно упорным конкурентом Афин и чьи интересы главным образом находились на западе, куда теперь направлялся афинский флот. Сторонники Алкивиада считали, что, распространяя слухи о вине их вождя в кощунстве, коринфская агентура надеялась вызвать возмущение против него и тем самым сорвать намеченный поход. Алкивиад потребовал расследования, но в этом требовании ему отказали.

У берегов Керкиры к флоту Афин присоединились триеры союзников, и дальше путь лежал к расположенному на южной оконечности Калабрийского полуострова Регию, союзнику Афин. Большой неожиданностью и разочарованием для афинян было то, что Регий отказался присоединиться к походу и объявил себя нейтральным. Его примеру последовали союзные полисы на Сицилии Месана и Катана. Но в Катану афиняне решили войти вопреки воле горожан, которые не смогли оказать им сопротивления. Италийские и сицилийские греки, даже союзные Афинам, напуганы были мощью флотилии, опасаясь совершенного утраты самостоятельности и полного подчинения.

Аттическое войско начало осаду Сиракуз. Тем временем в Афинах начали расследование по делу об осквернении герм. Противники Алкивиада настояли на привлечении его к суду. К берегу Сицилии прибыл корабль, на котором Алкивиаду вместе с несколькими его приближенными приказано было вернуться в Афины. Алкивиад повиновался, но по пути бежал в Спарту к своим врагам, которым он однако сумел представить дело таким образом, будто он бежал в Лакедемон искать справедливости и защиты от демократов. Одновременно он предлагал враждебному полису свои услуги в качестве опытного сратега и дипломата, и эти услуги, по настоянию эфоров, были приняты.

Афинские войска действовали на Сицилии во враждебной среде. Города сплотились в поддержку Сиракуз. Однако на сторону афинян стали отряды туземных италиков – сикулов. В то же время, воспользовавшись осадой Сиракуз, в городе восстали рабы под предводительством Сосистрата, вступив в контакт с командованием афинской армии. Сиракузяне не смогли подавить восстание вооруженной рукой. Сиракузский полководец Гермократ сумел однако спровоцировать разделения между рабами, и те выдали 20 своих предводителей, после чего восстание было подавлено – одних рабов казнили, другие бежали в лагерь афинян. Во время боев за взятие Сиракуз пал стратег Ламах. Во главе войска теперь стоял один Никий, действовавший нерешительно. И все-таки силы осажденных сиракузян таяли. Тогда на помощь им из Лакедемона прибыл отряд с тремя тысячами гоплитов под командованием Гилиппа, который начал активные наступательные действия против афинян. В этой трудной ситуации из Афин решено было направить еще одну флотилию из 65 кораблей с 1200 гоплитами под командованием стратега Демосфена.

В 413 г. состоялось решающее морское сражение, в котором против афинян сражался флот Сиракуз и ее союзников. Потери с обеих сторон были огромными, и все-таки поражение потерпели Афины. Никий предлагал на уцелевших судах уходить домой, но выход из гавани был блокирован с моря. И тогда сухопутная армия начала отступление в глубь острова, где обитали сиканы и сикулы, враждебные греческим колонистам. Но сиракузяне и пелопоннесцы преследовали обескровленную, страдавшую от голода и жажды армию.

Затем наступил завершающая стадия катастрофы. «Афиняне спешили дойти до реки Ассинара, отчасти в надежде, что конница и остальное войско противника будет меньше беспокоить их со всех сторон, если они перейдут реку, отчасти же потому, что были до крайности истомлены, страдая от жажды. Дойдя до реки, они в беспорядке бросились в нее, причем каждый желал первым перейти. Враги же, тесня афинян с тыла, затрудняли переправу. Так как афиняне были вынуждены продвигаться вперед густой толпой, они падали под снаряжения, одни тотчас погибали, а другие запутывались в них и, подхваченные течением реки, тонули. Между тем сиракузяне, выстроившись на противоположном обрывистом берегу реки, обстреляли афинян сверху, в то время как большинство их с жадностью пили воду из почти высохшей реки и уже само по себе, помимо вражеских нападений, пришло в беспорядок. Пелопоннеские союзники сиракузян спустились вниз к реке и стали убивать воинов, главным образом находившихся в реке. Вода тотчас же стала негодной для питья. Тем не менее многие афиняне пили эту смешанную с грязью и кровью воду и даже боролись за нее друг с другом. Наконец, когда груды трупов, нагроможденные друг на друга, уже лежали в реке и воины были частью перебиты, а частью, если кому удавалось бежать, изрублены конницей, Никий сдался Гилиппу, доверяя ему больше, чем сиракузянам» (Фукидид, цит. изд., с. 351).

Но и Никий и оказавшийся в руках у врагов Демосфен были казнены, а остальных пленников продали на невольничьих рынках или отправили на каменоломни. Так Афины потеряли в Сицилии и у ее берегов более 200 триер – две трети своего флота, 10 тысяч гоплитов и до 40 тысяч легковооруженных воинов, матросов и гребцов. Это было катастрофой, после которой Афины уже никогда не могли восстановить былую мощь и влияние в эллинском мире. Борьба за гегемонию в Элладе закончилась для Афин бесповоротным поражением.

Но война продолжалась, ее театром стала Эллада, и в особенности Аттика. Спарта, по совету перебежчика Алкивиада, поменяла стратегию ведения военных действий в Аттике. Раньше лакедемоняне совершали разорительные для аттических землевладельцев походы и уходили назад, в Пелопоннес. Теперь, после катастрофы противника в Сицилии и резкого падения способности Афин к обороне, спартанцы создали укрепленный лагерь в Декалее, в 22 километрах от Афин. Из Афин туда стекались беглые рабы. Город покинуло более 20 тысяч невольников, что составляло не менее четверти всех рабов полиса, и среди них было много ремесленников, а это обстоятельство наносило удар по хозяйственной жизни Афин.

Но Афины продолжали сопротивляться. В их казну по-прежнему поступал форос союзников, на который восстанавливался военный флот, была проведена новая мобилизация гоплитов, легковооруженных пехотинцев и матросов, причем не только в собственном полисе, но и в союзных. Для окончательного разгрома Афин Спарта нуждалась в создании флота, который был бы способен соперничать с афинским. А для этого не хватало средств. И тогда Лакедемон решил обратиться с просьбой о финансовой помощи к вековому врагу – Персии, которая ради укрепления своей гегемонии в Малой Азии и распространения ее на ионические города заинтересована была в продолжении междоусобной войны в Элладе. Для ведения переговоров в Малую Азию отправился посланцем Спарты Алкивиад. В результате переговоров с сатрапами Фарнабазом и Тиссаферном, которые выполняли указания царя Дария II, денежная помощь Спарте была оказана. Но Алкивиад, зная, что в Спарте ему не вполне доверяют и имея собственные интересы, в беседах с Тиссаферном советовал ему оказывать помощь попеременно Спарте и Афинам, чтобы оба противника как можно дольше воевали между собой, истощая друг друга. Такой совет был выслушан как вполне разумный, и принципиально Персия собиралась действовать именно так.

Одновременно Алкивиад вступил в контакт с влиятельным политиком Писандром, уверяя его, что он готов использовать дружбу с Тиссаферном в интересах Афин, однако условием оказания содействия Афинам Алкивиад поставил свержение демократического правления, установление в Афинах олигархии и отмену вынесенного ему ранее за измену смертного приговора. Писандр готов был принять эти условия, но стратег Фринних не доверял Алкивиаду, и тогда Писандр настоял перед народным собранием на увольнении Фринниха. Начались официальные переговоры между Афинами и Персией, которую на них представлял Алкивиад. Выполняя указания Тиссаферна, он выставил перед афинской делегацией заведомо неприемлемые условия, и переговоры не дали результатов.

Тиссаферн возобновил переговоры со Спартой. В благодарность за обещанную Лакедемону помощь Персия потребовала от Спарты признать ее контроль над малоазийскими полисами после полного разгрома Афин. Спарта не дала решительного ответа на это требование, но на всякий случай и не отвергла его; и деньги из персидской казны поступили в распоряжение Лакедемона, а на эти деньги удалось построить и снарядить сильный флот.

Между тем в 412 г. до Р. Х. против афинского господства восстали граждане Хиоса, Теоса, Лесбоса, Клазомены, Эретреи и Милета. Тогда 100 прекрасно вооруженных на персидские дарики и шекели спартанских триер были направлены к берегам Малой Азии – одним из флотоводцев был Алкивиад. Эта демонстрация поощрила противников Афин. В 411 г. из Морского союза вышли все города Малой Азии. Союз начал разваливаться. Но верность симмахии сохранил Самос, граждане которого совершили переворот, установив демократическое правление и изгнав с острова аристократов и их приверженцев, стремившихся к союзу со Спартой. К этому острову Афины направили свою эскадру под командованием Фринниха, а напротив нее, у побережья малоазийского Милета, стоял спартанский флот. Афинянам удалось возвратить контроль над Клазоменами и Лесбосом, но малоазийские полисы контролировались Спартой.

Виду чрезвычайных обстоятельств, в которых оказались Афины, там экстренно стали принимать меры для спасения положения. Для концентрации власти уже осенью 412 г. была образована комиссия из 10 пробулов, среди них был и великий драматург Софокл, в ту пору, как, впрочем, и большинство пробулов, человек преклонных лет. Комиссия получила чрезвычайные полномочия, она стала предварительно рассматривать и отсеивать предложения, которые вносились в народное собрание и совет пятисот. Чтобы удержать союзников, был отменен форос, сокращение доходов должна была компенсировать 5‑процентная пошлина со всех товаров, которые везли через проливы. Союзные полисы обрели большую самостоятельность; некоторые из городов, особенно сильно разоренных войной, получили финансовую помощь из союзной казны. Афинские власти постарались укрепить демократические партии в государствах симмахии. Продолжалось строительство и вооружение флота.

И все же недовольство сложившимся положением проникло и в Афины. Там тоже началось брожение. Его носителями были разные элементы: война наполнила город бездомными беженцами; земледельцы и землевладельцы Аттики, пострадавшие от военных действий, не обходивших стороной их поля, а также от мародерства победителей, страшась совершенного разорения, стремились к миру, многие аристократы и олигархи, люди состоятельные и среднего достатка стали открыто выражать свои симпатии к Спарте. Появились тайные общества, гетерии, в которые особенно охотно вступали юноши из благородных фамилий. Вождями аристократической партии стали блестящий юрист Антифон, Писандр, Фринних и Ферамен, в прошлом приверженец и друг Перикла.

Прямым инициатором переворота стал Писандр. В 411 г. его юными сторонниками был убит вождь афинских демократов Андрокл. Затем было совершено еще несколько политических убийств. Сторонники сохранения демократического правления были запуганы и деморализованы. В этой ситуации Писандр инициировал созыв народного собрания за городскими стенами, в пригородном Колонне. На нем было осуществлено изменение конституции. Писандр провел через экклисию решение о расширении комиссии пробулов до 30 членов, и эта комиссия наделена была правительственными полномочиями. Совет 500 был заменен советом 400, члены которого не были избраны экклисией, но назначены специально для этого образованной комиссией из 5 проэдров. Состав народного собрания был ограничен 5 тысячами граждан, в него могли входить лишь те, кто имел достаточно средств для экипировки себя как гоплита, иными словами, феты были лишены политических прав. Собираться экклисия впредь могла только по решению совета 400. Отменялась оплата за исполнение выборных государственных должностей и за участие в суде присяжных – гелие, так что впредь заниматься этим могли уже только состоятельные люди, свободные от попечений о хлебе насущном. В Афинах начались преследования потерпевших поражение лидеров демократической партии: одних казнили, других изгнали, третьих заточили в тюрьму.

Изменение государственного строя особенно сильный удар нанесло по фетам, которые и составляли экипажи военных триер. До Самоса вести о происходящем в Афинах дошли со значительными преувеличениями масштабов репрессий. Молва говорила о массовых зверствах олигархов. И моряки, находившиеся на флоте, стоявшем у берегов Самоса, не признали нового правительства. Заодно с моряками были и стратеги афинского флота Фрасибул и Фрасил. И тут еще один кульбит совершает гениально изобретательный политик Алкивиад. Он, по подсказке которого и совершен был в Афинах олигархический переворот, объявляет себя защитником демократического строя. Фрасибул, полагая, что от Алкивиада зависит установление союза с Персией, который один только и мог, как ему тогда казалось, спасти Афины от полного крушения, предлагает морякам, базировавшимся на Самосе, избрать первым стратегом Алкивиада. И это предложение было поддержано. Алкивиад берет на себя командование флотом. Ему действительно удалось получить субсидии от Персии, которая заинтересована была в продолжении Пелопоннеской войны. Так появляются два правительства Афин: одно в самом городе, а другое – на Самосе. Решительные противники олигархов на Самосе настаивают на военной операции против совета 400, но Алкивиад удерживает флот от гражданской войны. Правительство 400 начинает переговоры со Спартой. Его предложением было прекращение войны с сохранением за обеими сторонами сложившихся к настоящему моменту владений. Но Спарта настаивала на полном роспуске Морского союза, а такого требования афинская делегация принять не могла.

Между тем совет 400 претерпел новые неудачи: в результате вмешательства пелопоннеского флота от Афин отпала Эвбея. В совете начались разногласия. Фриних и Антифон настаивали на заключении немедленного мира со Спартой, против этого возражал Ферамен. На фоне политических конфликтов возобновились тайные убийства, жертвой одного из них пал вождь крайней олигархической партии Фриних. Лидер умеренных олигархов Ферамен, за спиной которого стоял уже Алкивиад, добился упразднения совета 400, просуществовавшего 4 месяца. Власть вернулась к народному собранию, однако в таком ограниченном составе, который был установлен в результате прежнего олигархического переворота, – 5 тысяч. В этот круг входили граждане трех цензов, включая и зевгитов, но не феты.

Между тем популярность Алкивиада, под командованием которого успешно действовал афинский флот, росла. В 410 г. Алкивиад нанес два значительных поражения пелопоннескому флоту: под Абидосом и при Кизике, в результате афинский флот восстановил контроль над проливами и возобновился подвоз хлеба в Афины. Авторитет умеренно олигархического правления падал, и в 410 г. до Р. Х. в Афинах был осуществлен очередной государственный переворот: правительство Ферамена было свергнуто, и восстановлена демократическая конституция Перикла с полноправным участием в экклисии всех граждан, независимо от их имущественного ценза, с оплатой за исполнение государственных должностей. По предложению вождя демократической партии Клеофонта была введена диобелия – раздача неимущим гражданам пособия размером в два обола.

В 407 г. до Р. Х. в Афины с триумфом возвратился Алкивиад. В Пирей вошел состоявший под его началом возрожденный и победоносный афинский флот из 200 триер. Явившись в народное собрание, Алкивиад произнес речь, в которой жаловался на несчастья, постигшие его по проискам врагов, и сумел убедить народ в своей правоте. Экклисия сняла с него проклятие, возвратила ему все его конфискованное имущество и провозгласила его стратегом-автократором с неограниченной властью. Алкивиаду была также оказана особая честь – он возглавил государственную процессию, которая прошествовала по священной дороге в Элевсины.

Восстановление военного флота Афин побудило Персию вновь оказать денежную помощь Спарте. В Лакедемоне на должность наварха – командующего флотом был назначен энергичный и способный флотоводец Лисандр, и в 406 г. он нанес поражение афинскому флоту у мыса Нотия. Не Алкивиад, а Антиох командовал афинскими триерами, но подозрение в новой измене пало на Алкивиада, и он не был избран стратегом на следующий, 406–405 г. Ему приказали немедленно передать командование флотом Конону. Опасаясь предания суду, Алкивиад снова, и на этот раз навсегда, покинул родные Афины, укрывшись в Херсонесе Фракийском.

В 405 г. при Аргинусских островах произошло морское сражение, в котором пелопоннеским флотом, насчитывавшим 120 триер, командовал Калликратид, сменивший Лисандра. Ему противостоял афинский флот из более чем 150 военных судов. В этом крайне ожесточенном сражении победу одержали Афины, потопив 75 триер противника; погиб и сам Калликратид, а афинский флот потерял 13 потопленных и 12 выведенных из строя кораблей. Но разразившийся шторм помешал афинским морякам подобрать тонущих афинян и трупы погибших. Вождь демократической партии Архедем обвинил в гибели афинян одного из стратегов, командовавших флотом, – Эрасинанда. Затем совет привлек к ответственности и других стратегов. Двое из них бежали, а остальные – Аристократ, Лисий, Перикл, сын знаменитого политика Перикла, Фрасил и Диомедон – были также преданы суду. И суд приговорил всех шестерых к смертной казни, которая и была совершена без промедления. Так Афины потеряли своих лучших флотоводцев, одержавших последнюю победу в этой войне.

За казнью последовал разгром афинского флота при Геллеспонте в 405 г. Дисциплина во флоте, стоявшем в устье речки Эгоспотамы, впадавшей в пролив с его европейской стороны, была расшатана. Моряки разбрелись по берегу, оставив многие триеры без охраны. И пелопоннеский флот под командованием Лисандра напал на противника врасплох, потопив или захватив почти все суда афинян. Три тысячи афинских воинов были взяты в плен и казнены. Алкивиад, получив известие о поражении афинского флота, бежал из Херсонеса к персам и был там убит.

Через несколько месяцев Афины, лишенные флота, были осаждены с моря, у Пирея, триерами Лисандра, а с суши – гоплитами под командованием спартанского царя Павсания. В городе велись ожесточенные споры, олигархи стояли за капитуляцию, а демократы требовали продолжать борьбу и защищать Афины, считая выставляемые Спартой условия неприемлемыми. В распре победили сторонники заключения мира. Переговоры со стороны Афин вел Ферамен. В апреле 404 г. до Р. Х., когда в осажденном городе начался голод, был подписан мирный договор, условия которого продиктовали победители.

Афины обязались распустить Морской союз, передать оставшийся флот, за исключением 12 триер, предназначенных для несения сторожевой службы, Лакедемону, срыть «длинные стены», вернуть изгнанников и вступить в союз со Спартой, признавая ее гегемонию во всем эллинском мире. Давние противники Афин Фивы и Коринф возражали против этих положений договора, считая их слишком щадящими, они предлагали стереть Афины с лица земли, а все население полиса продать в рабство, но Спарта опасалась чрезмерного усиления этих близких соседей Афин в результате тотального опустошения Аттики, и поэтому сохранила полис, в победоносной войне с которым понесла большие потери.

В Афины в соответствии с мирным договором, условия которого были выполнены, вернулись изгнанники, в основном из олигархической партии. По предложению Ферамена, опиравшегося на поддержку реэмигрантов, было решено снова изменить конституцию. Для этого была образована комиссия 30, которую впоследствие назвали правительством тиранов, поскольку, созданная для составления конституции, она присвоила себе власть в Афинах. Во главе 30 тиранов стоял ученик Сократа и софистов блестящий оратор Критий, который был последовательным противником демократии, не высоко ставя моральные качества человека из толпы и считая, что управлять людьми, всецело преданными эгоистическим страстям, можно только с помощью устрашения.

Большинство граждан Афин смотрело на комиссию 30 как на орудие спартанского диктата в родном полисе и стремилось к ее свержению. Не чувствуя почвы под ногами и ища выхода, 30 тиранов стали враждовать между собой. Образовалось две партии – умеренных во главе с Фераменом и крайних, сплотившихся вокруг Крития. Борьба партий привела к аресту Ферамена по приказу Крития, суду над ним и его казни. Воспользовавшись всенародным негодованием против Крития и раздорами в правительстве 30, эмигрант Фрасибул, один из выдающихся флотоводцев Пелопоннеской войны, вокруг которого сплотилась демократическая эмиграция, при поддержке Фив собрал ополчение, с которым он легко разгромил правительственные войска, вышедшие ему навстречу, и взял Пирей. Критий был убит в одном из сражений против Фрасибула. Остальные тираны либо также погибли, либо бежали. Власть в Афинах перешла к комитету десяти, который также был вскоре свергнут, и уже в 403 г. до Р. Х. в Афинах был восстановлен прежний демократический строй, который сложился при Перикле. Была образована комиссия 20, которой предстояло выработать новые законы, а временно, до того как они будут приняты, решено было руководствоваться законами Драконта и Солона.

Афины восстановили свой суверенитет, но это был уже не тот могущественный полис, который через симмахию контролировал большую часть Эллады, господствовал в Эгейском море и в Восточном Средиземноморье. Безмерные геополитические аппетиты Перикла и его сторонников бросили Афины в костер военной экспансии, на победу в которой они не имели надежных шансов, столкнули в лагерь их противников большую часть эллинских полисов, и привели Афины к катастрофе, которая обернулась историческим поражением всей Эллады.

После победоносной войны Лакедемон стал диктовать свою волю Элладе, не располагая достаточными ресурсами для того, чтобы надолго удержать ее в своем повиновении. Спарта вела войну под лозунгом защиты свободы греческих полисов от гегемонистических притязаний Афин. И вот теперь эти полисы узнали вкус свободы, которую им даровал Лакедемон. В союзные Афинам города из Спарты отправлены были карательные экспедиции, которые устраняли от власти демократических политиков и часто расправлялись с ними, городскую администрацию передавали так называемым декархиям – комитетам десяти, при этом местные олигархи ставились в подчиненное положение гармостам – наместникам из Спарты. В Милете при перемене режима жертвами новой власти пали 800 политиков. В случае сопротивления кары были особенно свирепыми. Демократические Элиды в течение двух лет подвергались тотальному разграблению. Спартиоты и их союзники не пощадили даже знаменитый Олимпийский гимнасий. По рассказу историка Диодора Сицилийского, прибыв в Гераклею – город, расположенный на юге Фессалии, представитель Лакедемона «собрал весь народ на собрание и, окружив всех собравшихся вооруженным отрядом, арестовал виновников мятежа и всех их, в числе пятисот, казнил» (цит. по: История Древней Греции, цит. изд., с. 219). Проафинские политики были изгнаны из Милоса, Самоса, Эгины, Сикиона.

Реальная власть в Спарте оказалась в руках успешного флотоводца Лисандра. В 404 г. до Р. Х. он вернулся в родной город после победоносных сражений с несметной добычей – конфискованным флотом Афин, отломленными носами 200 уничтоженных афинских кораблей и 470 талантами серебра, с обозом из золотых венков, которые были преподнесены ему благодарными за освобождение полисами. В этих полисах Лисандру оказывали божеские почести: в Дельфах рядом с изображениями богов поставили его статую, на которой было представлено, как Посейдон возлагает на его голову венец, и сам Лисандр принимал участие в торжествах освящения этой статуи. На Самосе праздник в честь богини Геры – Герею переименовали в Лисандрею. В самом Лакедемоне, вопреки закону, запрещавшему повторное назначение навархом, он такое назначение получил. Возникли не лишенные повода подозрения, что он стремится к государственному перевороту, к установлению тирании.

Между тем военные ресурсы Спарты были истощены войной. В 404 г. в армии Лакедемона насчитывалось всего лишь 3 тысячи гоплитов-спартанцев. В составе вооруженных сил государства их многократно превосходили числом мобилизованные периэки и вольноотпущенники (неодамоды). Причиной столь резкого и политически опасного уменьшения доли спартанцев в армии явилось разорение обедневших граждан, лишившихся возможности снаряжать для себя полную гоплитскую экипировку и нести расходы на участие в сисситиях. И это разорение явилось не столько следствием истощения казны – война скорее обогатила Лакедемон, сколько как раз результатом этого обогащения: вопреки закону, запрещавшему частное владение капиталом, военная добыча – золото и серебро – оседала в руках удачливых военачальников. Ссужая средства обедневшим согражданам и взыскивая с них долги, богачи разоряли их, и они утрачивали свою воинскую годность, перетекая из класса равных (омиев) в ряд ипомиев – низших, неполноправных граждан. Еще одной причиной сокращения воинских ресурсов стал переход двух третей всех клеров в руки жен и дочерей погибших воинов в соответствии с законом о наследстве.

Характеризуя сложившуюся в Лакедемоне после победы в Пелопоннеской войне ситуацию, Тойнби подчеркивал ее парадоксальную закономерность: «Победа Спарты над Афинами… подточила мощь Спарты… Спарта оказалась перед необходимостью введения товарно-денежной экономики, от чего ее народ всячески уклонялся. Освоение новых форм экономики меняло в свою очередь отношение и к частной собственности. Традиционно Ликургова система не допускала купли-продажи земельного надела. Но уже в IV веке до н.э. высший орган государственного управления – коллегия эфоров приняла закон, согласно которому каждая семья имела право не только обладать земельным наделом, но и по своему усмотрению продавать его или перепоручать управление им другому лицу. Разрушительное действие этого закона на традиционную Ликургову систему не идет в сравнение даже с территориальными потерями, также подорвавшими мощь Спарты» (Тойнби, цит. изд., с. 204).

В 398 г. до Р. Х. ипомий Кинадон организовал заговор, в который он, помимо таких же, как он, неполноправных граждан, вовлек также периэков, неодамодов и илотов. Кинадон собирался совершить государственный переворот в интересах низших слоев населения Лакедемона, но заговор был раскрыт эфорами, его зачинщик и все выявленные соучастники подверглись казням.

Внутренний кризис, а также нарастание недовольства диктатом Спарты со стороны покоренных полисов правительство Лакедемона попыталось переломить активизацией своей внешней политики в Азии. Тамошние полисы в результате Пелопоннеской войны оказались под контролем Персии, и вот теперь Спарта решила воспользоваться междоусобной борьбой между сыновьями Дария Киром и Артаксерсом, чтобы освободить эти полисы от персидского протектората, установить над ними свой контроль, причем так, чтобы это выглядело как дело, служащее общим интересам всей Эллады. Ставку сделали на Кира, и в греческих городах под патронатом Спарты навербовали отряд наемников из 10 тысяч пехотинцев во главе с Клеархом. В 401 г. этот отряд морем был переправлен в Киликию, присоединился затем к армии Кира и стал в ней самым боеспособным соединением.

Воевать наемникам пришлось далеко от родины, в глубинах знойной Месопотамии. Сражались они мужественно и умело, но в решающей битве под Кунаксой, поблизости от древнего Вавилона, Кир погиб, и его войска обратились в бегство. Участвовавшие в битве греки не дрогнули, но остались без поддержки посреди чуждых им народов, покорившихся Артаксерксу, с которым они воевали; и наемники вынуждены были пробиваться на родину, отбиваясь от враждебных племен, терпя голод и жажду, пустынный зной и стужу в горах. Маршрут этого героического похода, который один из его участников историк Ксенофонт описал в книге «Анабасис», что значит «возвращение», пролегал через горы Курдистана и Армении. С горного перевала вблизи Трапезунда воины из арьергарда, которым командовал Ксенофонт, увидели море и, ликуя, громко воскликнули: «Таласса, таласса!». Затем отряд был на судах переправлен по Черному морю в Византий. Набранные в разных полисах, наемники поступили на службу Спарты, которая с воцарением Артаксеркса оказалась в войне со всей его империей. После героического анабасиса, молва о котором разнеслась по всей Элладе, у эллинов усилилось не лишенное легкомыслия презрение к военной силе персов, подталкивавшее их к военным авантюрам.

Инициативу масштабной войны с вековым врагом эллинов взяла на себя Спарта. По приказу царя Артаксеркса II сатрап Тиссаферн начал захват ионийских полисов. В ответ на эти действия из Спарты в Малую Азию в 400 г. до Р. Х. был направлен экспедиционный корпус во главе с Фиброном. В нем, помимо 4 тысяч пехотинцев и 1 тысячи вольноотпущенников из Лакедемона и других городов Пелопоннеского союза, было еще 300 афинских всадников; к ним впоследствии, в 399 г., присоединилось 6 тысяч участников героического анабасиса. Греческие войска взяли под контроль Ионию, а также Вифинию. В 397 г. Лакедемон заключил союз с восставшим против персидского господства Египтом, а также с сицилийским тираном Дионисием. Пелопоннеский союз к тому же располагал самым мощным в Эгейском море военным флотом. Правда, Персия превосходила противника людскими ресурсами и конницей. Эфоры, осуществлявшие общее руководство походом из Спарты, приказали Фиброну и затем сменившему его Деркиллиду занять Карию с надеждой, что тогда и карийцы вступят в войну с Персией. Но после вторжения Деркиллида в Карию войска сатрапов южной и северной Анатолии Тиссаферна и Фарнабаза соединились в Ионии, заставив Деркиллида выйти из Карии и устремиться туда же. Но решаюшей битвы не состоялось – было заключено перемирие и начались переговоры о заключении мира.

Обе стороны готовы были договориться о мире при условии, что Персия признает независимость ионийских полисов, а Спарта отзовет из них своих гармостов. Но тут неожиданно обнаружилась слабость позиции Спарты в самой Элладе. Афины склонялись к освобождению от диктата. К восстановлению полной независимости стремились беотийские полисы, глубокое недовольство Спартой стал обнаруживать ее союзник по Пелопоннеской войне Коринф, считавший, что плоды победы над Афинами были распределены несправедливо, в ущерб интересам Коринфа. Внутренний кризис Эллады обострился после того, как в Спарте перехватили и казнили направленных в Персию афинских послов, которым поручено было вести сепаратные переговоры. В самой Спарте возник династический кризис. После смерти царя Агиса Лисандр не допустил восшествия на престол его сына Леотихида под тем предлогом, что в действительности он сын не царя, но укрывавшегося в Спарте Алкивиада и добился избрания царем хромого и малорослого брата Агиса Агесилая, прозванного Великим за свой полководческий талант. Но многие спартанцы были недовольны таким выбором, считая законным наследником Леотихида.

Воспользовавшись раздором в стане противника, Артаксеркс велел прервать переговоры, которые вел Тиссаферн, и возобновить военные действия. После срыва переговоров Спарта направила к берегам Малой Азии флот под командованием Агесилая. По пути к месту боевых действий флот остановился у берегов Эвбеи, где архагет совершил жертвоприношения. Но всадники, прибывшие из Беотии, потребовали от имени беотархов, чтобы Агесилай немедленно убрался; после отплытия флота подношения Агесилая были выброшены в море. Ни Фивы, ни Афины, ни Коринф не прислали своих подкреплений, таким образом общегреческая солидарность против национального врага вновь растаяла, как дым. Тем не менее войска Агесилая, к которым присоединился экспедиционный корпус под командованием Деркиллида, действовали успешно. В Ионии Агесилай набрал конницу из местных греческих всадников, которой ранее ему катастрофически не хватало. В 395 г. до Р. Х. в сражении под Сардами Агесилай одержал победу над персидскими полчищами, после которой, по приказу Артаксеркса, Тиссаферн был казнен.

Но успешному продолжению войны с персами помешало возобновление междоусобной борьбы в Элладе. Персы не жалели средств на подкуп греческих политиков в разных городах, где и без того росло недовольство спартанской гегемонией. В результате сложилась антиспартанская коалиция, в которую вошли Афины, Фивы и другие беотийские полисы. Заключением этого нового военного союза противники Спарты, которая тогда почти в одиночку вела борьбу за общегреческое дело, нанесли ей удар ножом в спину. Чтобы не оказаться жертвой нападения со стороны потенциального противника, Спарта первой начала боевые действия, вынужденная отвлечь часть своих и без того истощенных сил от борьбы с персами.

В 395 г. в Беотию были направлены два корпуса: во главе одного из них был поставлен Лисандр, во главе другого Павсаний – два великих полководца, прославленных победами в Пелопоннеской войне. Но на этот раз полководцы действовали неудачно, несогласованно, так что Лисандр был вынужден вступить в сражение под Галиартом в одиночку, не дождавшись подхода Павсания. Сражение закончилось поражением Спарты, Лисандр пал в бою, а корпус его был разгромлен, после чего Павсаний в спешке отступил. В Спарте Павсаний был объявлен виновником катастрофы, предстал перед судом и был приговорен к смертной казни, но бежал в Тегею.

После поражения Лакедемона к союзу его противников присоединились Коринф, Аргос, Мегары, Эвбея и еще ряд полисов. С гегемонией Спарты было покончено. По предложению Коринфа союзники стали готовиться к походу против Спарты. Их войска сосредоточились южнее Коринфа, в Немее. Ввиду крайней опасности положения Спарта провела широкую мобилизацию, набрав в самом Лакедемоне и в оставшихся союзными полисах 23 тысячи гоплитов. Агесилай был спешно отозван из Малой Азии. Оставив в смертельной опасности малочисленные гарнизоны в городах Ионии, он переправил свою армию через Геллеспонт и повел ее форсированным маршем через Фракию в Элладу.

Воспользовавшись разногласиями в стане противников под Немеей, спартанцы в 394 г. нанесли им поражение и захватили город Сикион, а Агесилай в свою очередь нанес поражение коалиции в сражении у Коронея. Но сам полководец был тяжело ранен в бою, и развить успех его армия не смогла – ее решено было эвакуировать морем в Пелопоннес. Большим ударом по Спарте явилось поражение ее флота при Книде в морском сражении с персами, которыми командовал греческий перебежчик Конон. Спартанский флотоводец Писандр погиб, из 85 лакедемонских трирем 50 были потоплены или захвачены противником. Персидский флот во главе с Кононом с разрешения Афин вошел в Пирей, и моряки персов, среди которых было много этнических греков, помогли Афинам восстановить разрушенные Длинные стены, которые вновь стали мощным бастионом. Из персидской казны выдавались щедрые субсидии на это затратное строительство. В результате Афины восстановили гегемонию в Эгейском море, вновь устроили свою таможню в Византии и стали взимать пошлину с торговых судов, проходивших через Босфор.

Воевать на два политических фронта – против персов и коалиции противников в самой Элладе – Спарта была не в силах. Путь к спасению государства виделся теперь в заключении мира с Персией, которая по очевидным стратегическим соображениям не заинтересована была в доминировании одного из греческих полисов или союзов в Элладе. Перед лицом усиления врагов Спарты персы прекратили военные действия против нее и даже стали оказывать ей финансовую помощь. Затем Персия выступила в качестве посредника в начатых по ее инициативе переговорах между воюющими сторонами.

Мирный договор заключен был в Сузах. По имени посла Лакедемона, который участвовал в переговорах, договор получил название Анталкидова мира. Текст мирного договора был составлен от имени Артаксеркса: «Той из воюющих сторон, которая не примет этих условий, я, вместе с принявшими мир, объявлю войну на суше и на море и воюющим с нею окажу поддержку кораблями и деньгами» (цит. по: Сергеев, цит. изд., с. 361). А перечисленные выше этого угрожающего места в договоре условия включали в себя признание власти персидского царя над всеми греческими полисами Малой Азии, Кипра и острова Клазомены. Остальные города признавались свободными, а все греческие союзы, кроме Пелопоннеского, подлежали роспуску. По существу дела договор, выборочно запрещавший полисам вступать в союзы под предлогом неприкосновенности их свободы, ставил их в зависимое положение от Персии, которая усвоила себе роль верховного арбитра в межэллинских раздорах. Контроль за выполнением условий Анталкидова мира был возложен на Спарту, гегемония которой таким образом была вновь легализована.

Спарта поспешила воспользоваться своими прерогативами, потребовав роспуска всех союзов, даже таких слабых, как объединение городов Халкидики во главе с Олинфом. Спартанские гармасты вновь стали свергать демократические режимы там, где они смогли утвердиться во время войны, и устанавливать в них олигархические правительства. Подобные перевороты организованы были с помощью спартанского гарнизона в Кадмее и в городах Беотии, где к власти снова пришли олигархи. В 382 г. спартанский отряд, направлявшийся на север Греции, внезапно по пути следования напал на Фивы и с помощью местных олигархов сверг демократическое правительство этого полиса. Этот переворот усилил недовольство Лакедемоном в эллинском мире.

Мир в Элладе продолжался недолго. Неустойчивое равновесие прервано было войной, за которой последовали новые столкновения. Характерной особенностью войн Эллады IV века было то, что в сражениях участвовали уже не только граждане полисов и принудительно мобилизованные лица – илоты, периэки, метеки, вольноотпущенники, но и наемники, чаще всего из полисов, не участвовавших в войне. В наемники шли обнищавшие граждане, не желавшие довольствоваться скудным содержанием, которое им выдавал родной полис и готовые добывать себе пропитание и добычу продажей собственной крови, готовые идти на службу тому полису, который платил дороже. Перед лицом той гражданской этики, которая сложилась в предшествующую эпоху, в особенности во время героической войны с Персией за независимость Эллады, наемники были отбросами общества, но в самой наемнической среде выковывались новые нравственные ценности, проникнутые духом братства по оружию внутри отряда и преданности своему военачальнику, подобная раннефеодальной этике викингов, дружинников или нравам кондотьеров эпохи Ренессанса, воевавших не за свой город или государство, но и не только за плату и за добычу, а за своего вождя или капитана.

Одновременно с внедрением наемничества реформируется воинский строй. Ранее основную силу полисного ополчения составляла фаланга гоплитов – тяжеловооруженных пехотинцев, набранных из среды состоятельных граждан, располагавших достаточными средствами для экипировки. В связи с разорением полисов на смену гоплитам приходит легковооруженная пехота пелтастов, которые употребляли вместо металлического панциря холщовый, а вместо обитого медью щита щит из кожи – пелту. Хуже защищенные пелтасты действовали более решительно, наступательно; наступательным вооружением им служили удлиненные мечи и копья. Легкость экипировки повышала маневренные способности войск нового строя.

Возобновлению войны в Элладе предшествовало ослабление Персии, раздираемой междоусобицей сатрапий, за которой стояло стремление порабощенных народов к освобождению. Возможности для вмешательства Персии во внутренние дела Эллады были ограничены. Этим воспользовались политические силы, стремившиеся к реваншу и избавлению от диктата Спарты.

В 379 г. в Фивы тайком, переодевшись в крестьянское одеяние, вернулись бежавшие ранее из города 7 демократов во главе с Пелопидом. Сговорившись со своими единомышленниками, остававшимися на родине, они составили заговор, дожидаясь удобного момента для переворота. В одну из ночей заговорщики, переодевшись в одежды танцовщиц, проникли в дом, где пиршествовали собравшиеся вместе олигархи, и, внезапно обнажив кинжалы, перебили их. Жители города поддержали заговорщиков, и вскоре спартанский гарнизон изгнали из Фив, а в полисе была восстановлена демократия. За этим последовало изгнание спартанцев из Кадмеи и восстановление демократии по всей Беотии. Вопреки запрету Анталкидова мира, беотийские полисы восстановили тесный союз, образовали общее народное собрание, которому и вручена была высшая власть в Беотии, а для текущего управления делами союза и командования его войсками образован был совет 7 беатархов. Во главе союза стояли Пелопид и его друг, выходец из аристократии Эпаминонд, который присоединился к демократам сразу после захвата ими власти в Фивах.

Спарта решила восстановить контроль над Беотией и покарать мятежников. В Беотию был направлен отряд под командованием Сфодрия. По пути Сфодрий попытался захватить афинский порт Пирей, хотя в ту пору Афины стояли в стороне от конфликта. К тому времени Афины также сбросили с себя обременительные условия Анталкидова мира, восстановив контроль над Византием и островными полисами Лемноса, Имброса и Скироса, вновь располагая значительной военной мощью. Нападение лакедемонян было отбито. Спартанские послы уверяли Афинское правительство, что Сфодрий действовал по собственному произволу и за учиненное им самоуправство будет казнен. Его действительно отозвали в Спарту на суд, но он не подчинился приказу, на суд не явился и тем не менее был, по настоянию царя Агесилая, оправдан. Так Спарта вынудила Афины вступить в войну на стороне Беотии. Беотия заключила военный союз с Фивами, направив в помощь им 5 тысяч пехотинцев и 200 всадников под командованием Хабрия.

В 378 г. до Р. Х. был создана новая симмахия под названием «Афиняне и союзники», в нее вошло около 70 полисов, затем число участников союза выросло до 74. В основном это были полисы, расположенные на Архипелаге. Как писал русский историк Ф. Мищенко, «в стороне от афинского союза осталась не только береговая полоса Малой Азии, подчиненная персидскому царю и составлявшая две трети податных округов в первом афинском союзе, но важнейшая колония на фракийском побережье, Амфиполь, а также многие города на Геллеспонте и Пропонтиде, острова Наксос и Эгина, большая часть Закинфа, Левкады» (см.: Полибий, Всеобщая история. Т. 2, М., 2004, с. 507), так что новый Афинский союз значительно уступал по мощи Первой симмахии, которая включала почти 200 полисов и объединила в единой архе больше половины населения эллинского мира. Второй морской союз отличался от первого и по своей конституции. Доминирование Афин в нем не превращало союзников в данников метрополии. Союзные полисы сохраняли свою автономию, Афины брали на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела союзников, не высылать на их территории клерухии. Вместо прежнего фороса, размеры которого устанавливались в Афинах, теперь союзники добровольно вносили свой взнос на общие нужды, устанавливая размер его по своему усмотрению. В союзных городах не размещались афинские гарнизоны и туда не посылались наместники – епископы из Афин. Верховная власть в симмахии принадлежала собранию представителей всех союзных полисов – синедриону, который постоянно заседал в Афинах и в котором каждый полис имел по одному голосу. Вместе с Афинской экклисией он решал все дела союза. Главным положением союзного договора было оказание союзной военной помощи любому полису, который подвергнется агрессии с чьей бы то ни было стороны. Союз открыт был для присоединения к нему не только эллинов, но и варваров, однако не для греческих полисов Малой Азии, остававшихся под властью персидского царя. Между Афинской симмахией и Беотией установлены были союзнические отношения, направленные против Спарты и Пелопоннеского союза.

Консолидация противников Лакедемона заставила его удержаться от нового вторжения в Беотию. Военные действия были перенесены на море, где главным противником Спарты оставались Афины. В 376 г. до Р. Х. 60 спартанских кораблей, базировавшихся на Эгине, блокировали Саронический залив, но в морском сражении у Наксоса афинский флот разгромил врага, после чего большинство полисов на Кикладских островах присоединилось к Афинской симмахии. После еще нескольких поражений Лакедемона начались переговоры о мире, и он был заключен в 374 г.

По мирному договору Спарта признала Афинскую симмахию, создание которой противоречило условиям Анталкидова мира, так что для Афин этот договор явился успехом и Афины воспользовались им для насаждения демократического правления в тех полисах, которые представляли для них интерес. Первой жертвой вмешательства стал Закинф: афинские суда доставили на побережье Закинфа эмигрантов, бежавших после установления в этом полисе олигархического правления, и те, выстроив на берегу крепость, начали военные действия с целью захвата родного города. Спарта протестовала против агрессивной акции Афин, но тщетно. Тогда она решила вмешаться и направила к этому острову и к Керкире свой флот. Для противодействия Спарте Афины отрядили на побережье Ионического моря отряд из 600 наемников-пелтастов, который двинулся маршем через Эпир. Ночью отряд переправился морем на Керкиру. Заодно с Афинами действовала Фессалия, которая в ту пору вместе с Эпиром была объединена в единое государство под главенством тагоса Ясона, правившего в Ферах и располагавшего многочисленной наемной армией и самой сильной в Элладе конницей. Но военные действия затянулись.

За этим последовало возникновение трений между Афинской симмахией и Фивами, на сторону которых стал и фессалийский тагос Ясон. Толчком к нарастанию конфликта послужил захват фиванцами Платеи, беженцев из которой гостеприимно приютили Афины. В такой обстановке Афины вновь начали переговоры со Спартой. В их ход вмешался персидский царь царей. При его посредничестве в 371 г. в Спарте состоялся общеэллинский конгресс, на котором были признаны Пелопоннеский и Афинский союзы, а другие полисы заключили с Лакедемоном договоры на условиях признания условий Анталкидова мира. Но Фивы на этом конгрессе отказались выполнить требование о роспуске Беотийского союза. Беотарх Эпаминонд заявил, что это возможно лишь при условии, что одновременно будет распущен и Пелопоннеский союз. Позицию Фив не разделяли тогда и Афины, предпочитавшие сближению с Беотией мир со Спартой. Договор был отвергнут и Фессалией, правитель которой носил далеко идущие экспансионистские планы по завоеванию Македонии.

Сразу после конгресса началась война между Беотией и Спартой, экспедиционный корпус которой под командованием Клеомберта вторгся в Беотию через Фокиду и встретился с вышедшими ему навстречу беотийцами во главе с Эпаминондом на Левктрийской равнине вблизи Фив. Клеомберт располагал 10 тысячами гоплитов и одной тысячей всадников, а Эпаминонд – 6 тысячами гоплитов и 600 всадников. Надежда Эпаминонда на помощь Фессалии не оправдалась. Ясон опасался роста могущества соседней Беотии и предпочел остаться в стороне от конфликта, желая, очевидно, ослабления обоих противников.

Численное превосходство спартанцев побудило Эпаминонда применить в сражении новый военный строй – так называемый «косой клин». Главная ударная сила была сосредоточена им на левом крыле, где он разместил 50 боевых рядов. Там находились лучшие части – отборные воины из «священной дружины». Такой своеобразный строй, никогда ранее не применявшийся, стал для спартанцев совершенной неожиданностью, и Клеомберт, чтобы предотвратить прорыв своего боевого порядка, вынужден был спешно перестраивать его, когда битва уже началась. Глубоко эшелонированное левое крыло беотийцев опрокинуло правый фланг врагов, и они начали беспорядочное отступление. Клеомберт в ходе этой атаки был смертельно ранен. Затем по приказу Эпаминонда столь же мощный удар нанесен был левым флангом беотийцев по центру спартанского строя, с теми же последствиями. В битве пала половина спартанского войска. Лакедемоняне собирались продолжать сражение, но их уцелевшие союзники не желали затягивать безнадежное сопротивление. Сражение в Лектрах вошло в классику военного искусства. В ту пору заложником в Фивах был юный отпрыск македонского царского рода Филипп, который усвоил уроки полководческого мастерства Эпаминонда.

Фессалия и Афины, встревоженные стремительным возвышением Беотии, не откликнулись на призыв из Фив включиться в общую борьбу с Лакедемоном. В Спарте были мобилизованы все боеспособные мужчины в возрасте до 60 лет, и сын больного царя Агесилая Архидам повел их на север, но соединившись с деморализованными остатками войск, разгромленных в Левтрах, Архидам не решился на боевое столкновение с армией победителей и увел спартанское ополчение в Пелопоннес, где оно было распущено.

После победы беотийцев к их союзу стали присоединяться полисы Фокиды, Этолии и Эвбеи, а Пелопоннеский союз начал распадаться. В самом Лакедемоне восстали илоты, в результате этого восстания от Спарты отделилась Мессения; освободившиеся илоты построили на склонах горы Итомы свою столицу Мессену, укрепленную мощными крепостными стенами. В городах Пелопоннеса демократы свергали олигархические режимы и разрывали союз с Лакедемоном. В Аргосе в 370 г. против богатой верхушки полиса восстала городская беднота, и в течение нескольких дней палками (скитале) было забито до смерти полторы тысячи состоятельных граждан – это восстание вошло в историю под названием аргосского скитализма. После этого Аргос вышел из Пелопоннеского союза. Со Спартой разорвали союзнические отношения и города Аркадии, жители которых были прямыми потомками древних ахейцев – носителей блестящей микенской культуры. Эти полисы образовали собственный союз, отстроив заново свою древнюю столицу Мантинею, разрушенную ранее дорийцами; по совету Эпаминонда аркадяне приступили к созданию новой столицы союза Мегалополя – Великого города.

Спарта начала войну с Аркадским союзом. Аркадяне просили о помощи Афины, но те их не поддержали, а из Беотии на помощь аркадянам пришла армия, в которой помимо конницы и пеластов насчитывалось 40 тысяч гоплитов во главе с беотархами Эпаминондом и Пелопидом. Войска маршем прошли по Пелопоннесу и остановились в долине Эврота, на противоположном берегу которого расположилась Спарта, лишенная крепостных стен. В полисе находилось только 800 боеспособных граждан, и город был в смертельной опасности. Агесилай вооружил 6 тысяч илотов и не ошибся – те не восстали против своих господ. Над Лаконикой клубился дым от сожженных деревень, но Агесилай удержал войско, в отчаянии и гневе порывавшееся в бой с противником, от безнадежной атаки. Эпаминонд опустошил страну, но не решился на захват столицы – в тылу у него были Коринф и Афины, которые перед лицом возвышения Беотии готовы были оказать поддержку Лакедемону. После 3‑месячного пребывания в Пелопоннесе армия Эпаминонда ушла домой, ускользнув от нападения со стороны Коринфа и Афин.

В 368 г. до Р. Х. Эпаминонд совершил еще один поход против Лакедемона, снова разорил сельскую округу обессилившего полиса и опять не решился на штурм Спарты. Такие походы повторялись еще несколько раз, обескровив враждебный полис, но в конце концов ситуация изменилась неблагоприятным образом и для Фив. В союз с поверженной Спартой вступили не только Афины, но и напуганные могуществом Беотиды былые противники Лакедемона на Пелопоннесе и даже освободившиеся от владычества Спарты с помощью Эпаминонда аркадские полисы. В помощь Спарте прислал своих наемников тиран Сиракуз Дионисий. Между тем Беотия вела войну на два фронта, не только на юге, но и на севере, в союзе с Фессалией, против Македонии, и в сражении с македонцами при Киноскефалах в Фессалии пал беотарх Пелопид. Чтобы переломить тревожное для Фив развитие событий и дать решающее сражение, Эпаминонд в 362 г. совершил очередной поход на Пелопоннес. Беотийская армия встретилась с войсками Лакедемона, аркадян и Афин у аркадской столицы Мантинеи. Победу в отчаянном сражении одержал Эпаминонд, но сам он был смертельно ранен, успев сказать окружавшим его соратникам: «Умирая, я оставляю двух бессмертных дочерей – Левктры и Мантинею» (см.: Сергеев, цит. изд., с. 367).

После битвы под Мантинеей был заключен мир, с которого, по словам историка Ксенофонта, начался период «еще больших беспорядков и неустроенности в греческом мире» (цит. по: Хаммонд, цит. изд., с. 339). Спарта окончательно утратила свою мощь и репутацию лидера Эллады, но обескровлена была и Беотия, растратившая силы из-за неудачной политики великого полководца Эпаминонда, который, не сообразуясь с реальным соотношением сил, вмешивался во внутренние дела полисов, стремясь, как раньше это делали Афины, всюду насадить демократические режимы, так что Фивы нажили себе врагов даже в полисах аркадян, своей свободой от господства Спарты обязанных помощи беотийцев. Только афинские политики свергали олигархические режимы, извлекая из переворотов выгоду для себя, подчиняя себе города, в которых с их помощью к власти приходили демократы, и проиграли лишь тогда, когда при Перикле утратили в этой игре чувство меры, а идеалистически настроеный Эпаминонд действовал с неуместным в политике бескорыстием.

После упадка Беотийского союза, который лишь на короткий по масштабам исторического времени миг оказался на вершине могущества, в борьбу за преобладание в эллинском мире ввязались Афины, вновь оказавшиеся самым сильным полисом в Элладе. Путь к восстановлению былой гегемонии лежал через расширение и укрепление Морского союза, в котором лидирующая роль признавалась за Афинами. Своей первоочередной задачей афиняне считали восстановление контроля над городами Халкидики, но здесь они столкнулись не только с сопротивлением самих халкидских полисов, отстаивавших свою независимость, но также с Македонией и фракийскими племенами. Истощив казну на эту борьбу, Афины стали с почти прежним своеволием распоряжаться средствами союзников, повышая их взносы в союзную казну, и даже вернулись к былой ненавистной зависимым союзникам практике вывода клерухий. Все это привело к восстанию большинства союзных городов против афинского господства, вспыхнувшего в 357 г. до Р. Х. Союзническая война, продолжавшаяся два года, закончилась распадом Афинского союза.

В самой Элладе больше не осталось полисов, которые бы могли всерьез претендовать на гегемонию. Распад завершился полной независимостью многих сотен полисов, истощавших свои оскудевшие силы в мелочном и корыстном соперничестве, за которым не стояло никаких больших идей и целей. Но стремление к единству Эллады сохранялось и в умах идеалистов, и в настроениях народа, страдавшего от нескончаемой междоусобицы. Некоторые из политиков, в частности афинянин Исократ, свои надежды обращали на полуварварскую периферию эллинского мира, где сохранились крупные политические образования.

На первую половину IV века от Р. Х. приходится блестящий расцвет сицилийского полиса Сиракуз. В предшествующее столетие сицилийские полисы вели упорную войну с Карфагеном за свою независимость, и в этих войнах широко использовались разношерстные отряды наемников, составленные из любителей приключений и авантюрных головорезов – разорившихся граждан, вольноотпущенников, беглых рабов. Наемникам выдавали жалование, и им доставалась часть военной добычи, при выходе в отставку им выделялись земельные наделы. Предводители наемников иногда устраивали перевороты и становились тиранами.

В 406 г. в Сиракузах власть захватил один из таких успешных и популярных в народе кондотьеров Дионисий, а в следующем году он уже был провозглашен стратегом-автократом. Популярность он стяжал не только военными успехами, но и искусной агитацией против богатых сиракузян. Когда он пришел к власти, по его предложению народное собрание приняло решение об аресте и конфискации имущества олигархов. Отнятое имущество, в том числе земельные владения, передали бедным гражданам, а также наемникам, в особенности тем из них, кто входил в ближайшее окружение тирана, многие из уцелевших аристократов и олигархов ушли в изгнание. Дионисия поддерживали не только наемники и демос – значительные средства казны тратились на благотворительность, за него горой стояли щедро оплачиваемые и одариваемые рабами чиновники, к их числу принадлежали и выходцы из аристократии, пожелавшие служить Дионисию, его близкие и дальние родственники, а также торговцы, интересам которых соответствовал широкий размах его экспансионистской политики.

Тирану принадлежала полнота реальной власти: он назначал наварха – командующего флотом, начальников военных гарнизонов, наместников в присоединенные города и области (фрурархов и епархов). Он объявлял войну и заключал мир, контролировал финансы государства, принимал решения о выведении колоний. При такой концентрации личной власти нужды в народном собрании не было, но предвосхищая диктаторов ХХ столетия, Дионисий декорировал свой режим демократическими институтами, и формально высшая власть в Сиракузах оставалась за народным собранием, хотя созывалось оно по усмотрению автократора и весьма редко – раз в несколько лет. Появление Дионисия на народном собрании облекалось в монархические регалии – он «подъезжал к собранию на четверке белых коней, в пурпурном плаще, в окружении телохранителей и придворной свиты» (История Древней Греции, цит. изд., с. 240). Все предложения автократа послушно утверждались собранием. Подобно восточным монархам, Дионисий имел двор, куда приглашались артисты, художники, поэты и философы из всего эллинского мира. При дворе Дионисия одно время жил Платон, который безуспешно пытался внушить тирану мысль о том, что идеальным правителем может быть только философ, который смысл своей деятельности находит в служении общественному благу. До поры до времени Дионисий с удовольствием слушал красноречивого гостя, но он делал это не ради научения, а ради развлечения, затем Платон стал раздражать его, и дружба царя с философом закончилась продажей философа в рабство на невольничьем рынке.

Дионисий сколотил огромную армию. Ее основу составляли отряды наемников, которые вербовались не только из сицилийских греков и из греков Эллады, но также из варваров (местных сикулов и сиканов, выходцев из италийских племен Апеннин, ливийцев, иберов и галлов), численностью до 25 тысяч человек. Ядром этой армии была своего рода лейб-гвардия – отряд из 10 тысяч телохранителей, высокопрофессиональных отборных воинов, храбрых и преданных своему господину. Кроме того, автократор-стратег располагал гражданским ополчением, столь же многочисленным, как и наемная армия. В конце своего правления Дионисий имел под рукой войско, состоявшее из 10 тысяч телохранителей, 10 тысяч всадников, 100 тысяч пехотинцев и экипажей 400 боевых кораблей.

Обладая мощными воруженными силами, он вел успешную войну с Карфагеном, отняв у противника его сицилийские колонии. В 392 г. до Р. Х. с Карфагеном был заключен мирный договор, которым признавалась власть Дионисия над большей частью Сицилии, включая ранее самостоятельные полисы и бывшие колонии карфагенян. Дионисий подчинил себе племена сикулов и сиканов, обитавшие в центральной части острова. Власть Сиракуз распространилась также на греческие города южной Италии – Кротон, Регий, Кавлонию. Из Сиракуз были выведены колонии на берега Тирренского и Адриатического морей, вплоть до северной Адриатики, а также на ее балканский берег, где обитали иллирийские племена, часть из которых Дионисий сумел поставить в зависимость от себя. Тиран проводил продуманную и успешную внешнюю политику, поддерживая дружеские отношения с метрополией Сиракуз – Коринфом, со Спартой и с Афинами.

Государство Дионисия предвосхищало некоторые черты эллинистических монархий позднейшей эпохи, и подобно им, при всем своем могуществе и блеске своей рафинированной культуры, не обладало устойчивостью и прочностью. После смерти великого автократа в 367 г. его преемник и сын Дионисий Младший был отстранен от власти, которую захватил на время зять Дионисия I Дион. Не смирившись с утратой власти, он продолжил борьбу за нее с Дионом. В ходе гражданской войны Дион погиб, и Дионисий II сумел вернуться в Сиракузы, но воспользовавшись междоусобицей, зависимые полисы стали отделяться от Сиракуз. В войну вступил Карфаген, надеясь на реванш. Виновный в развале империи Дионисий Младший был лишен унаследованных от отца полномочий автократора народным собранием, которое вернуло себе верховную власть. Перед лицом агрессии со стороны Карфагена Сиракузы попросили о помощи свою метрополию Коринф, благополучие которого зависело от экономических связей с Великой Грецией; и Коринф направил в Сиракузы войско во главе с искусным полководцем и политиком Тимолентом, а тот в 345 г. окончательно отстранил от власти Дионисия Младшего и велел доставить его в Коринф. Тимолент восстановил в Сиракузах демократическое правление и сумел объединить сицилийские полисы в равноправный союз для борьбы с Карфагеном. В битве при реке Кримисе в 341 до Р. Х. карфагеняне были разбиты союзной армией сицилийских полисов, после чего Тимолент отошел от правительственных дел и, не вернувшись в родной Коринф, остался в Сиракузах частным человеком, пользуясь до конца жизни уважением сограждан. После его кончины в 334 г. в Сиракузах возобновилась междоусобная борьба.

Еще одно крупное государство сложилось на крайней северо-восточной периферии эллинского мира. Это был Боспор Киммерийский с центром в Пантикапее, в котором с 438 г. до Р. Х. правила династия Спартокидов, сменившая потомков древних основателей выведенной из Милета колонии – Археанактидов. Правители города именовались анактами, что очевидным образом связывает их с царями микенской эпохи – ванактами. Сохранение этого титула с изменившимся, но трудно сказать, каким именно, значением в ионическом Милете, жители которого были потомками эмигрантов ахейцев, бежавших с Пелопоннеса после его завоевания дорийцами, представляется вполне вероятным, а затем этот архаический титул колонисты из Милета перенесли в Северное Причерноморье. В таком случае родовое прозвище первой династии Археанактиды прочитывается как древние ванакты. Архаические черты вообще характерны для культуры Боспорского царства. Великолепные подкурганные круглые склепы Пантикапеи и Тамани с уступчатыми сводами, в которые ведут длинные продромосы, своей архитектурной конструкцией, своей стилистикой поразительно близки погребальным сооружениям Микен, выстроенным тысячелетием раньше.

Сменившая Археанактидов новая династия тиранов носила уже фракийское имя. Как писал М. И. Ростовцев, «фракийское имя Спарток не предполагает непременно, что мы имеем дело с фракийцем – выходцем с Балканского полуострова, с командиром наемной фракийской дружины, как это обычно предполагают. Я уже указывал, как сильны были фракийские элементы в древнейшем населении Боспора, Тамани и Приазовья. Можно поэтому думать, что Спарток принадлежал к местному богатому огречевшемуся роду, вошедшему в состав державных родов Пантикапеи. При этом предположении понятно, почему Спартоку и его потомкам удалось прочно обосновать свою власть в Пантикапее, объединив около нее и греков, и местное туземное население» (Ростовцев, цит. изд., с. 67). Для греков Пантикапеи и зависимых от нее колоний Спартокиды были тиранами, сосредоточившими властные функции ключевых полисных должностей, подобными римским принцепсам, а в глазах разноязыких племен, населявших Боспор, – меотов, синдов, псессов, дандариев, – они были царями, возвысившимися над родами племенных вождей, которые вступали в квазифеодальные отношения с Спартокидами как со своими сюзеренами. Со временем автохтоны, эллинизированные и не эллинизированные, начинают составлять все большую часть вооруженных сил Боспора. Двойственностью своих властных полномочий династы наилучшим образом гарантированы были от мятежей и опасности свержения. Спартока сменил Сатир I, правивший с 433 по 389 г., затем власть перешла к его сыну Левкону I (389–349 гг.), его преемниками были его сыновья соправители Спарток II (349–344 гг.) и Перисад I (349–310 гг.), после которого правил его сын Эвмел (309–304 гг), вначале вместе с двумя братьями, а после их устранения в результате междоусобной войны единолично.

Пантикапея с середины V столетия поддерживала дружеские отношения с Афинами, но сумела уклониться от вступления в Морской союз и тем самым сохранила свою независимость, оставаясь надежным торговым партнером Аттики, снабжая ее на взаимовыгодных условиях хлебом и рыбой. Особенно много рыбы вылавливалось в Меотиде – Азовском море. Пшеницу, вывозимую в Афины, выращивали как в самом Боспорском царстве, так и за его пределами, на плодородных полях Кубани и Дона, где в соседстве с кочевниками обитали оседлые земледельческие народы. «В Афины ежегодно ввозилось около 1 млн. пудов хлеба. Только через порт Феодосия за несколько лет было вывезено 5, 25 млн. пудов зерна» (История Древней Греции, цит. изд., с. 251). В обратном направлении из Эллады в Боспор везли вино, ткани, оливковое масло, ювелирные изделия. Поражение Афин в Пелопоннеской войне позволило Сатиру и затем Левкону «ввести свои отношения с Афинами в новое русло» и «настоять на праве свободной торговли хлебом Боспора не только с Афинами, но и с другими греческими городами, гарантировав, правда, Афинам особые и очень ценные привилегии» (Ростовцев, цит. изд., с. 69).

Владения Спартокидов охватывали Керченский и Таманский полуострова, а также устье Дона, где находилась зависимая от Пантикапеи колония Танаис. После длительной 20‑летней войны против Феодосии, которой оказала помощь Гераклея Понтийская, Левкон подчинил себе этот полис, самый крупный после Пантикапеи в Крыму. Воспользовавшись поражением Афин в Пелопоннеской войне, Сатир захватил афинскую колонию в Нимфее. В результате упорной экспансии Боспорское царство включило в себя Фанагорию, Гермонассу, Кепы, Горгиппию, так что его владения простирались по Черноморскому побережью вплоть до современного Новороссийска.

Главную угрозу для Боспора составляли скифы. Особенно ожесточенная война со скифами за независимость Пантикапеи велась в правление царя Перисада I. Вершины своего могущества Боспорское царство достигло при царе Эвмеле, который пытался распространить гегемонию Боспора на все северное Причерноморье, но встретил в этой экспансии непреодолимое препятствие со стороны Македонии, к тому времени переживавшей высший расцвет своего могущества и ставшей ядром мировой империи.

Средоточием, своего рода эпицентром эллинской культуры были Афины, а главный персонаж из истории эллинской мысли – современник Перикла афинянин Сократ, образ которого остался на века интригующим и овеянным тайной. Философ par excelence, отец античной и европейской философии, он не оставил потомкам ни одного сочинения, а только высказывания, записанные его учениками, и достоверность каждого из них, даже самых хрестоматийных сократических афоризмов, может быть поставлена под сомнение. Знаменитый рецепт, который в обыденной памяти человечества теснее всего связан с именем Сократа, – «Познай самого себя», – был выгравирован в дельфийском храме Аполлона; прочитанный и затверженный паломниками оракула, он, помимо Сократа, был хорошо известен всему эллинскому миру. Биографию Сократа написал его ученик, историк Ксенофонт. Сократу принадлежит главная роль в диалогах его почитателя Платона, в уста учителя Платон влагает свои самые глубокие идеи, но реконструкция из этих диалогов слов, действительно сказанных Сократом, признается исследователями задачей, не поддающейся решению.

Современников поражал, отталкивая одних и притягивая, завораживая других, даже внешний облик этого мудреца, столь чуждый эллинских черт и отвратительный на вкус, воспитанный классической эстетикой. Коренастое, массивное туловище на кривых и сильных ногах, лысый череп, круглое и курносое лицо с непомерно высоким лбом, на котором восседала большая шишка, глаза навыкате, клочковатая борода под толстогубым ртом, о котором говорили, что он уродливее ослиной пасти. В нем угадывался двойник одного из окружавших Силена сатиров. При этом шутя, но и не без сократической серьезности обладатель столь гротескной внешности доказывал своим собеседникам, что он само воплощение красоты: ведь основанием красоты, говорил он, является польза, а нос, открытый ветрам и солнечным лучам, конечно же, предпочтительней ноздрей, обоняющих смрадные испарения земли.

Все время он проводил на городских базарах и площадях, прогуливаясь по ним без сандалий, босиком, и всегда – зимой и летом – в одном и том же изношенном рубище, о котором говорили, что оно хуже, чем у рабов. В восприятии многих современников Сократ был одним из назойливых софистов, которые, помогая составлять судебные речи и выигрывать процессы либо развлекая публику, обратили диалектическую изощренность острого и профессионально тренированного ума в орудие наживы, но Сократ не был софистом, и не только потому, что оставался чужд всякой корысти, еще более потому, что, подвергая избитые обывательские суждения скальпелю аналитической критики, гносеологической квинтэссенцией которой стала знаменитая формула «я знаю только то, что ничего не знаю», он предавался этому занятию не ради забавы и игры, а стремясь к познанию высшей истины, иными словами, он один тогда заслуживал звания софиста, мудреца в собственном смысле слова, в отличие от собратьев по философскому ремеслу, которые, вываляв это звание в грязи развязного цинизма и рвачества, сделали из него ироническое прозвище.

Сократ притягивал к себе любознательных эллинов остротой ума, неотразимой убедительностью своих аргументов. С неизменно добродушной иронией он развенчивал беспомощность доводов оппонентов, которые вступали в полемику с ним, вызывая раздражение у недалеких и самолюбивых спорщиков и приводя в восхищение тех, кто был способен оценить силу его диалектики. В платоновском «Пире» Алкивиад говорит: «Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от речей его льются слезы… Этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось – нельзя больше жить, как я живу» (Платон, 215d – 216a).

Но дюжинных обывателей Сократ пугал непохожестью на пронырливых подмастерьев софистского цеха, чья очевидная несерьезность не вызывала опасений. Восприятие его афинской толпой наилучшим образом отразилось в пьесе великого Аристофана «Облака». В этом комедийном шедевре карикатурный Сократ представлен в виде заезжего чужеземного доктора-шарлатана, который наблюдает ночью за звездным небом, а днем за обожествляемыми им облаками из подвешенной в воздухе корзины. Силясь объяснить явления природы, например дождь и грозу, натуралистически, без участия богов, он внушает увлеченным его нелепой «софистикой» юношам атеизм и развращает их, помогая им оправдываться в своих дурных поступках и тем самым избегать наказания с помощью изощренных аргументов. Взгляды Аристофана разделяла не только афинская толпа, но и власти полиса, тем более что постоянным собеседником Сократа был самый циничный и аморальный из политиков – Алкивиад.

В результате этого конфликта опасного софиста и полиса главным событием в жизни Сократа стала его смерть по приговору суда, обвинившего его в безбожии и развращении юношества. Выслушав приговор, Сократ не пожелал воспользоваться помощью друзей, которые хотели спасти ему жизнь, и выпил смертоносную цикуту в 399 г. до Р. Х., прожив на земле 70 лет. Рожденный в год победы греков над персами в сражении у реки Эвримедонта в Памфилии, он исполнил над собой смертный приговор после восстановления демократического правления в Афинах, потерпевших поражение в Пелопоннеской войне, явившись свидетелем блистательного века Перикла.

Сократа осудили за атеизм, в действительности же он не был безбожником. Он вполне серьезно относился к своему демону, который, как он искренне верил, внушал ему его самые важные мысли, но в своих беседах он редко упоминал богов, которых чтили Афины и вся Эллада; более того, вопреки хорошо известным даже неучам мифологическим историям олимпийских божеств, Сократ и о богах говорил, что о них никто ничего толком не знает, хотя он не отрицал их существования. За богами гомеровских мифов и гесиодовской теогонии Сократ усматривал божественное провидение, которому подчиняются и боги и люди. Было бы натяжкой интерпретировать его религиозные идеи, о которых досконально ничего не известно, ввиду исключительно свободного отношения его ученика Платона к авторским правам учителя, как монотеистические, но очевидно также, что он не был ни атеистом в нашем понимании этого слова, ни политеистом, разделявшим народные верования в населявших космос богов. Может быть, если уж есть необходимость аттестации его мировоззрения термином из набора устоявшихся классифицирующих определений, наиболее адекватным будет зачисление его по штату пантеистов, но и такой подход требует оговорок и остается проблематичным.

Прнципиально важна однако не столько своеобразная религиозность Сократа, сколько то обстоятельство, что он сам несет в своем духовном облике, в своей жизни и смерти черты основателя религии, более того, для философов он и стал своего рода божеством, почитаемым и превозносимым превыше олимпийских богов, но только для философов, а не для народа, в то время как состоявшиеся основатели религий – Заратустра, Конфуций, Лао-цзе или Будда – стали учителями жизни не для избранных одиночек, а для народов. Причина этого в том, что Сократ, со всей серьезностью, разительно отличающей его от заурядных софистов, относясь к человеческой мысли, обучая своих собеседников своего рода гносеологической гигиене, пренебрегал иными сторонами жизни человека и человеческого общества – тем клубком страстей, привязанностей, антипатий, страхов и надежд, из которых и складывается человеческое существование. Самое главное, что отличало Сократа от успешных основателей народных религий, заключается в не чуждой высокомерия при всей скромности и неамбициозности этого бессребреника и аскета принципиальной неэкзистенциальности его учения и, что еще важнее, в отсутствии в его сердце или, чтобы быть более корректным, в том образе идеального философа, который он демонстрировал собой, сострадательной любви. Такому философу позволительно заботиться о своих ближних, являть снисхождение к их немощам и порокам, но он во всех обстоятельствах, перед лицом любой катастрофы, как собственной, так и своих собратий, должен оставаться внутренне свободным, равнодушным и потому неуязвимым; ничто и никто в этом мире не должно лишать его внутреннего покоя и невозмутимости.

И все же подвиг Сократа, добровольно принявшего смерть за любовь к истине, дал христианскому апологету святому Иустину Философу повод назвать его христианином до Христа: «Те, которые жили согласно со Словом, суть христиане, хотя бы считались за безбожников: таковы между эллинами – Сократ и Гераклит» (Святой Иустин. Апология I – Антология. Раннехристианские отцы Церкви. Брюссель, 1978, с. 316–317). Сократ хотел, чтобы все афиняне, все эллины, все люди научились быть философами, но чистым философом не стал даже его любимый ученик Платон, который не сумел с философическим бесстрастием уйти из плена политического прожектерства. Смерть Сократа стала для Платона важнейшим событием и его собственной жизни и истории Эллады, обозначив в ней трагический надлом, начало гибельного кризиса.

В отличие от сына каменотеса и ваятеля Сократа, Платон по рождению принадлежал к самой знатной аристократии, хотя и не был богат. По отцу он потомок последнего афинского царя Кодра, погибшего при защите родного города от полчищ диких дорийцев, а его мать вела свой род от великого Солона. Платон родился в 427 и умер в 347 г. до Р. Х. Собственным именем этого философа было Аристокл, а Платон – это прозвище, которое дал ему, по преданию, Сократ: «платос» значит «широкий» – юный Аристокл отличался богатырским сложением. Он усердно упражнялся в гимнастике, борьбе и верховой езде, участвовал в состязаниях и однажды даже одержал победу в Истмийских играх. В юности Платон учился музыке и живописи, писал лирические стихотворения, комедии и трагедии, которые сжег после знакомства с Сократом, состоявшегося в 407 г., когда Аристоклу исполнилось 20 лет, а состарившемуся Сократу оставалось 9 лет до смертоносной чаши, но 25 эпиграмм, свидетельствующих о высоком поэтическом таланте их автора, осталось после этого литературного аутодафе.

Познакомившись с Сократом, Платон стал самым близким его учеником, но, как это видно из диалога «Федон», когда учитель, уже приговоренный к смерти, продолжал беседовать с учениками, Платона не было среди них по причине его болезни – комментаторы «Федона» предполагают, что болезнь заключалась в психическом расстройстве, в непереносимости для этого человека с тонкой душевной организацией находиться возле учителя, обреченного на смерть. Нервная чувствительность Платона замечательно сочеталась с энергичным деятельным темпераментом борца, не чуждого склонности к авантюризму. Он много путешествовал по Элладе и за ее пределами, побывал во Фракии, Персии, Египте и много раз – в Италии и на Сицилии. Глубоко недовольный современной ему мизерабельной политической атмосферой Афин и других полисов Эллады после губительной Пелопоннеской войны, столь не похожей на героическую войну с персами, он надеялся при дворе сицилийского тирана Дионисия Старшего найти опору для своих политических экспериментов, которые, вероятно, клонились в сторону реставрации порядков, существовавших в Спарте в архаическую эпоху. В Сиракузах принимали его по-царски, но потом, в результате придворных интриг, Платон попал в немилость к тирану и тот велел продать его в рабство. Его привезли в Эгину и продали там на невольничьем рынке за 20 мин. Купил философа киринеец Анникерид, который тут же отпустил его на волю. Друзья Платона собирались вернуть Анникериду цену раба, но тот великодушно отказался от компенсации понесенных убытков, и Платон купил на эти деньги сад в афинском пригороде Академии, который был назван так в честь почитавшегося там героя Академа. В этом саду Платон устроил философскую школу, просуществовавшую почти тысячу лет и закрытую святым императором Юстинианом в 529 г. от Р. Х. Катастрофа при дворе Дионисия не удержала Платона от новых опытов с сицилийскими тиранами Дионисием Младшим и Дионом, столь же неудачных, хотя и менее опасных.

Литературное наследие Платона – это «Апология Сократа», представляющая собой платоновскую версию защитительной речи его учителя перед судом, 23 несомненно подлинных и 11 сомнительной подлинности диалогов, 13 писем и эпиграммы. Самое ценное в этом наследии – диалоги, своеобразие которых в том, что философские идеи представлены в них не в систематическом изложении, но в живом диалектическом процессе их рождения. Сам не стремясь к систематизации, Платон поставил своих исследователей перед неодолимыми трудностями в попытках непротиворечивого изложения его философии, но благодаря этой особенности его диалогов, на него опирались впоследствии мыслители разных направлений – Аристотель и неоплатоники, гностики и манихеи, александрийские отцы Церкви и блаженный Августин, средневековые западные мистики и суфии, гуманисты, пытавшиеся возродить древний паганизм, и классики немецкого идеализма.

Платон не только философ, но и прекрасный писатель. Его диалоги – это общепризнанная вершина аттической прозы, многочисленные речи, включенные в них, меткостью и остроумием отточенных аргументов, глубиной мысли, диалектическим блеском и красотой слога превосходят самые совершенные образцы античного красноречия, стоят выше ораторских шедевров Демосфена, Исократа и Цицерона. Платоновским диалогам свойствен захватывающий идейный и психологический драматизм, в них участвуют живые люди с резко индивидуализированными характерами, за которыми стоят реальные лица, творчески преображенные фантазией писателя, но не утратившие от этого биографической узнаваемости. Замечательные литературные качества текстов Платона происходят отчасти оттого, что в своих рассуждениях он опирается на мифологию и сам создает своего рода миф, на символическом языке которого он излагает свои самые задушевные мысли.

Хрестоматийно известен сочиненный им миф из диалога «Государство», в котором образ темной пещеры иллюстрирует мысль об ограниченности человеческого знания: «Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот такому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная – глянь-ка, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают своих кукол» (Платон, Х, 514 а, b)… Затем в диалоге представлен процесс постепенного изведения человека из темной пещеры на поверхность земли, где светит солнце: “Это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого” (Платон, 517b), где созерцаются идеи, предсуществующие конкретным вещам.

Идеи – ключевое понятие в философии Платона. Идеей всякой вещи он считал сумму качеств, отличающих одну вещь от другой. «Платоническая идея, – по характеристике А. Ф. Лосева, – это не только субстанциализированные родовые понятия, метафизически противостоящие чувственной действительности. Анализ бесчисленных текстов Платона показывает, что свою идею вещи Платон понимал прежде всего как принцип вещи, как метод ее конструирования и познавания, как смысловую модель ее бесконечных чувственных проявлений, как смысловую ее предпосылку (“гипотезу”), наконец, как такое общее, которое представляет собой закон для всего соответствующего единичного. При этом материя является функцией идеи. В таком смысле идея оказывается пределом бесконечно малых чувственных становлений, своего рода их интегралом» (А. Ф. Лосев. Жизненный и творческий путь Платона. – Платон, Сочинения в 3‑х томах. Т. 1. М., 1968, с. 55). Но это, разумеется уже перевод Платона на понятийный язык математики нового времени. Сам Платон не употреблял таких терминов, как «функция», «бесконечно малые» и «интеграл». В своей совокупности, по Платону, бесконечное множество реально существующих умопостигаемых идей составляет абсолют, или Единое, из которого путем эманации рождается чувственно воспринимаемый мир разрозненных материальных вещей – апейрон, и человек способен, благодаря присущему ему разуму – нусу, восходить от чувственного восприятия апейрона через созерцание сокрытого в нем гармоничного космоса идей к постижению Единого, тождественного божественному Разуму – Нусу.

В «Государстве» начертан образ страдающего праведника – одно из самых впечатляющих прозрений, возникших вне Израиля. Этим образом Платон иллюстрирует мысль о том, что в мире сем мучительная казнь является неизбежным уделом того, кто в жизни своей до конца верен нравственному закону: «Справедливый человек подвергнется бичеванию, пытке на дыбе, на него наложат оковы, выжгут ему глаза, а в конце концов, после всяческих мучений, его посадят на кол» (Платон, 362, a). Воображение Платона узрело Праведника не на кресте, а на колу, но параллель этого места с 21 псалмом очевидна.

Диалог «Законы», проникнутый утопическим прожектерством самого мрачного свойства, предвосхищавшим казарменный коммунизм, написан в пору мизантропической старости мыслителя и упадка его литературного таланта.

Самым самостоятельным, независимым от наставника учеником Платона был Аристотель, которому принадлежит не лишенное надменности изречение «Платон мой друг, но истина мне дороже». Аристотель родился в 384 г. до Р. Х. в халкидском городе Стагире в семье Никомаха, придворного врача македонского царя Аминты III. В 17 лет Аристотель приехал в Афины и стал там учеником Платона. После 20‑летнего пребывания в платоновской Академии он был приглашен ко двору сына Аминты Филиппа II и стал воспитателем Александра, которому исполнилось тогда 13 лет. Проведя при дворе 8 лет, Аристотель вернулся из Македонии в Афины и основал в этом городе в 335 г. свою школу при афинской гимнасии – Ликее, или Лицее, названной так потому, что она была посвящена Аполлону Ликейскому. Филипп и Александр щедро вознаградили воспитателя за понесенные труды. Филипп восстановил разрушенную Стагиру – родину философа, и ее жители праздновали потом ежегодно память своего великого земляка, устраивая аристотелии, а Александр подарил учителю колоссальную сумму денег, которые пошли на обустройство Лицея, а также, по рассказу Плиния Старшего, предоставил в его распоряжение несколько тысяч рабов, чтобы те ловили для него животных, исследуя анатомию, физиологию и повадки которых, Аристотель написал «Историю животных», заложившую основы научной зоологии.

В Лицее он написал свои основные труды. После смерти Александра Македонского философ вынужден был оставить Афины, потому что этот полис стал средоточием политических интриг, враждебных Македонии. Он поселился в прибрежном городе Халкиде на Эвбее, где и провел последний год своей жизни. Скончавшись в 322 г., он пережил своего великого ученика на несколько месяцев. В старости Аристотель любил приходить на морской берег и долгие часы проводил в наблюдении за движением морских волн, тайну которого он стремился постичь. Привычка к напряженной умственной работе не оставила его и в пору старческой слабости.

Всю жизнь Аристотель расширял круг своих исключительно разносторонних универсальных познаний. Он досконально знал все, что известно было науке античного мира. Благодаря своей энциклопедической эрудиции, он стал систематизатором в философии и науках, но широта его кругозора и склонность к классификации и схематизации не погасила творческого горения его мысли, но придавала его теоретическим построениям классическую ясность и строгость. Аристотель написал труды в разных областях знания, которые послужили на века фундаментом соответствующих научных дисциплин – философии, логики, психологии, этики, эстетики, политологии, права, социологии, а также естествознания – физики и биологии.

Его важнейший, хотя и плохо сохранившийся, искаженный при позднейших переделках труд назван «Метафизикой». Это название не принадлежит автору. В I столетии до Р. Х. Андроник из Родоса редактировал труды Аристотеля, чтобы подготовить их к переизданию, и в этом собрании вслед за трактатами, посвященными естественно-научной тематике – физике, поместил разрозненные сочинения, посвященные вопросам бытия и познания – онтологии и гносеологии, назвав их бессодержательно «мета физика», то есть «после физики», и с легкой руки этого редактора метафизика стала названием не только сводного труда Аристотеля, но и важнейшего раздела философии.

В «Метафизике» Аристотель развивает и в то же время ревизует учение Платона об идеях. Аристотель критикует учителя за то, что тот удваивал мир, отделяя идеи, или сущности вещей, от самих вещей. Идеи, которые Аристотель предпочитал называть формами, существуют в самих вещах, являясь их сущностями и причинами, сгустками двигательной энергии для них. Отделить идею, или форму вещи, от самой вещи можно только в познании, в теории, и соотносятся они как индивид и вид, или род. В действительности не существует ни бесфоменной материи, которая мыслима лишь как неопределенная потенция, ни чистых, отвлеченных форм. Исключение составляет только форма всех форм и идея всех идей, перводвигатель природы и конечная цель всякого существования – вечный Разум, или Бог. Философия Аристотеля, в отличие от платоновской, не облечена в одеяние мифа. Не будучи теистической в собственном смысле слова, скорее составляя своего рода прототип новоевропейского деизма, она все-таки оказалась наиболее близкой к монотеизму из всех философских и теологических систем античной классики и потому в свое время служила опорой для христианской, как, впрочем, и для исламской философии, так что на Аристотеля опирались в своих построениях богословы антиохийской школы, святые отцы-каппадокийцы, преподобный Иоанн Дамаскин, а также средневековые схоласты.

Классическим трудом по формальной логике, по теории силлогизмов, но также и по семиотике и теоретическому языкознанию стал аристотелевский «Органон». На западную схоластику «Органон» оказал более глубокое влияние, чем «Метафизика». Основы научной политологии и социологиии заложены аристотелевской «Политикой». Непревзойденным шедевром в области эстетики и теории литературы стал трактат «Поэтика», в котором Аристотель с поразительной глубиной проникновения в суть вещей разработал ключевое для понимания античной трагедии понятие катарсиса, проливающее обильный свет на тайну воздействия всякого искусства на человеческую душу.

«Никомахова этика» – это основополагающий труд не только по той дисциплине, которая обозначена в его наименовании, но и по психологии. Конечно, естественно-научные труды Аристотеля «История животных», «Физика» и «Метеорологика» устарели больше, чем помещенные в «Органоне» «Первая» и «Вторая Аналитики» и «Топика» – метод познания, применяемый Аристотелем, основан на наблюдении и дедуктивном анализе его результатов, он принципиально отличается от экспериментального метода новоевропейского естествознания, – но история физики и биологии немыслима без фундаментальных трактатов Аристотеля по соответствующим наукам.

Аристотель – учитель для последующей античной и европейской науки, но прямыми его последователями были перипатетики – такое название его ученики получили потому, что Аристотель беседовал с ними, прогуливаясь по двору Лицея. Школа перипатетиков стояла в центре умственной жизни Эллады в эпоху эллинизма. Ученики благоговейно чтили память основоположника своей школы, но у Аристотеля было много недоброжелателей. Самолюбивых людей отталкивала его насмешливость и язвительность, его сдержанность и неизменное самообладание, которые воспринимались как проявление холодности и бессердечия. Иных раздражал и неказистый внешний облик философа – малый рост, близорукость, а также его картавый выговор.

Сократ, Платон и Аристотель – три вершины античной и мировой мысли, но этими именами далеко не исчерпывается философское наследие классического века. Продолжателями натурфилософской традиции эпохи архаики были такие досократики, как друг Перикла Анаксагор из Клазомен, который в трактате «О природе» развивал мысль о существовании бесконечного множества стихий, или семян – гомоемериев, из которых мировой разум – тончайшее из всех веществ выстраивает совершенный космос, а также Эмпедокл из сицилийского Акраганта, выдвинувший гипотезу о возникновении всего растительного и животного мира из простейших организмов.

В южной Италии на рубеже архаической и классической эпохи сложилась элеатская школа, названная так по городу Элее, в котором жил виднейший ее представитель Парменид. Он учил, что подлинно сущее не может быть конечным и бесконечным, светом и тьмой, единством и множеством. Истинно сущее – это единое, вечное, неподвижное и неизменное, это полнота бытия, вне которого ничего нет. Небытие (меон) не существует, ничто в действительности не возникает и не исчезает, а чувственно воспринимаемый мир изменчивых явлений – это лишенный реального существования мнимый, только кажущийся, иллюзорный мир.

В противоположность элеатам современник Парменида Гераклит Ефесский в трактате «О природе» источником всего существующего объявил борьбу (полемон), которую он называл отцом всех вещей. Поэтому в природе царит не покой, но движение; и бытие постоянно превращается в небытие, а из небытия возникает бытие. По мысли Гераклита, мы существуем и не существум. Хрестоматийно известно его изречение о невозможности дважды войти в одну и ту же реку, воды которой постоянно текут и изменяют свой состав. Мир – это вечно пребывающая и непрерывно изменяющаяся стихия, угасающий и вновь воспламеняющийся живой огонь. В борьбе и единстве противоположностей, в вечном изменении и движении – логос мировой тайны, универсальный закон космоса.

Современники Сократа софисты Протагор, Горгий, Критий отвергали принципиальную познаваемость мира и ставили под вопрос саму объективность его существования, считая несомненной реальностью и мерой всех вещей человека. Интерес этих бродячих платных учителей направлен был не на познание сущности вещей и мира, а на социальную и политическую реальность, в которую погружено человеческое существование. Мастера диалектической полемики, софисты, несмотря на последовательный агностицизм и изрядную долю цинизма, с которой они относились к своему ремеслу, внесли немалый вклад в разработку основных понятий из области логики и риторики, этики и права.

Под влиянием Сократа и старших софистов сложилась мегарская школа, основанная Эвклидом, к которой принадлежали также Евбулид, Диодор Крон, Стильпон. Мегарцы, которых называли эристиками – спорщиками, по преимуществу развивали техническую сторону сократовской диалектики, вооружая своих учеников словесным оружием, предназначенным для побед на судебных поединках и в политической полемике. Младшие софисты Аристипп и друг Сократа Антиофен основали школы: первый – гедоников, а второй – киников. Они оба отвергали и принципиальную возможность и пользу теоретического знания, противопоставляя ему практическую пользу и житейскую мудрость, но эту мудрость они видели по-разному: гедоники – в максимальном удовольствии, получаемом от жизни, либо в постоянно радостном состоянии духа, как учил Феодор, в отсутствии скорбей, по учению еще одного гедоника Гегезия, а киники – в самоосвобождении от страстей и потребностей.

Самый знаменитый из киников – ученик Антиофена Диоген из понтийского города Синопа жил, подобно Сократу, в крайней непритязательности и добровольной бедности. Днем он ходил по городу босиком, с палкой в руке и нищенской сумой за плечами, а ночи проводил в выброшенной бочке, валявшейся на окраине города. Вслед за своим учителем Антиофеном Диоген проповедовал толстовское презрение ко всем общественным институтам: собственности, государству, семье, решительно отвергал рабство. Рассказывают, что когда к нему пришел Александр Македонский, чтобы поучиться его прославленной мудрости, и пообещал сделать для него все, чего тот пожелает, Диоген попросил царя об одной услуге – не заслонять ему солнца и отойти от него. Царь и завоеватель полумира, по преданию, сказал тогда, что если бы он не был Александром, он хотел бы быть Диогеном.

Современник идеалиста Платона материалист Демокрит из Абдеры, в отличие от софистов, киников и гедоников, имел, как и его антипод Платон, живой интерес к теоретическим вопросам, к онтологии. Развивая идеи Левкиппа из Милета, он сформулировал атомистическую теорию строения мира. Атомы Демокрита – это мельчайшие неделимые (отсюда – атом) элементы вещественного мира. Они движутся в пустом пространстве, сталкиваются между собой, и в результате возникают разнообразные комбинации, составляющие чувственно воспринимаемый мир. Эти атомы прнципиально отличаются от бесконечно делимых атомов современной физики и по существу дела представляют собой чувственно не воспринимаемые, но умопостигаемые конструкты, которые немногим отличаются от платоновских идей. Во всяком случае и атомы Демокрита, и идеи Платона, и форма на языке Аристотеля представляют собой понятия, которые отмечены одним и тем же философским стилем, разительно отличающимся от стиля и языка новоевропейской философии и науки. Одна из основных идей Демокрита – неотвратимое торжество необходимости во всем, что совершается в мире; философ не останавливался перед распространением этого утверждения на область истории и человеческой нравственности. Таким образом, Демокрит выступил как последовательный приверженец принципа детерменизма и предопределения.

В классическую эпоху развивалась не только теоретическая философская мысль, но и опытное научное знание. Основателем научной медицины почитается Гиппократ, врач, живший и успешно лечивший людей в середине V века. Его главный принцип в лечении – «не навреди» – заключается в следовании природе; только в крайних случаях, считал он, необходимо прибегать к радикальному вмешательству в естественное течение болезни – к хирургии. Составленная Гиппократом клятва врача и до сих пор остается квинтэссенцией медицинской этики, проникнутой пафосом человеколюбия и самоотверженного служения ближнему.

Уроженец Хиоса Энопид, как и Гиппократ, живший в V столетии, был замечательным математиком. Он с большой точностью вычислил продолжительность астрономического года в 365 дней, 8 часов и 57 минут. Его младший современник афинянин Метон уточнил эту величину и на ее основе составил первый солнечный календарь, которым мы пользуемся и поныне, с незначительными его усовершенствованиями и уточнениями.

Пифей из Массалии, современного Марселя, греческой колонии в западном Средиземноморье, в IV веке до Р. Х. совершил далекое морское путешествие вдоль берегов Германии, Британии и расположенных поблизости от нее маленьких островов, доплыл до загадочного острова Туле, который некоторые исследователи отождествляют с Исландией. Он добрался до таких широт, где летняя ночь бывает поразительно короткой. Пифей составил подробное описание своего путешествия, сделав при этом ряд научных открытий. Наблюдая за приливами и отливами на побережье Атлантического океана, он установил связь этого явления с лунными фазами.

В классическую эпоху написали свои бессмертные историографические труды Геродот, Фукидид и Ксенофонт.

Философия, математика и история вызывали интерес в относительно широких и все-таки ограниченных кругах интеллектуальной элиты. Но в Греции существовал и такой вид творчества, который затрагивал и увлекал всех эллинов. Это был театр, это была великая греческая драма – трагедия и комедия. Театры устраивались в разных городах Эллады. По своему архитектурному совершенству среди них выделялся театр Эпидавра, построенный в конце классической эпохи – в середине IV века, но самым грандиозным по размерам был Эфесский театр, который вмещал 60 тысяч зрителей, в афинском театре Диониса могло присутствовать до 17 тысяч. Театр состоял из трех частей – театрона, орхестры и схены. Театрон представлял собой своего рода зрительный зал в форме полукруглого амфитеатра, чаще всего на склоне холма. Места для зрителей располагались уступами, для чего по склону холма устраивались террасы. Зрители обыкновенно приносили с собой на театральные представления подушки, которые клали на каменные сиденья. Орхестрой называлась круглая площадка, на которой находился хор, а схена представляла собой помещение за орхестрой, в котором актеры переодевались. Слово «сцена» произошло, конечно, от древней «схены», но современной сцене соответствовал просхений – узкая площадка между орхестрой и схеной, на которую актеры выходили из схены для игры.

Театральные декорации представляли собой щиты с нанесенными на них рисунками. Главным техническим приспособлением театра служила подъемная машина, с помощью которой на просхений спускались боги. С помощью этого приема – бога из машины – совершалась развязка трагедийного сюжета. В греческом театре, в разительном контрасте с новоевропейским, например шекспировским «Глобусом», убийства и самоубийства никогда не изображались на глазах зрителей. Они узнавали о них из пения хора, из реплик актеров либо, в крайнем случае, тела убитых выносились на просхений из схены.

В театре играли только мужчины, которым приходилось исполнять и женские роли. Актер одевался в пышные одежды, надевал на ноги обувь с высокой подошвой – котурны, а на лицо – маску. Первоначально, до Эсхила, все роли исполнял один актер, который время от времени уходил в схену и там менял одежды и маску. Затем, в трагедиях Эсхила, стали играть два актера, так что одновременно на просхении могли присутствовать и действовать два героя.

Самые совершенные пьесы ставились в афинском театре. Трагедии, которые давались в Афинах, не только потрясали зрителей, но и формировали их души. Религиозное, нравственное и политическое воспитание граждан составляло настолько очевидную задачу театра, что она никем всерьез не ставилась под сомнение. Великим трагикам классической эпохи удалось создать настолько совершенные тексты, что они и два с половиной тысячелетия спустя, несмотря на экзотические для нашего времени реалии давно минувшей эпохи, внятны умам и сердцам людей. Мудрые политики учитывали властную силу театра, его способность управлять людьми. При Перикле бедным гражданам выдавалось пособие на оплату театральных мест – театрикон (зрелищные деньги).

Театральные представления давались в праздники, продолжались от восхода солнца до заката в течение нескольких дней; при этом с утра ставились трагедии, а по вечерам уставших зрителей забавляли и поучали комедиями. Женщины и дети не допускались на представления комедий, потому что в них дозволялись непристойные шутки.

Мастерство драматургов оценивало своего рода жюри, которое награждало их премиями: первая премия обозначала триумф, а последняя, третья, – провал. Судьи были настолько взыcкательны, а талант драматических поэтов так высок, что горечь неуспеха выпадала даже на долю таких трагиков, как Эсхил, Софокл и Еврипид; когда в один день ставили Эсхила и Софокла, жюри вынуждено было одному из них присуждать только вторую премию.

Из всего наследия древнегреческой трагедии сохранились пьесы лишь этих трех драматургов, так что время и сопряженные с ним катастрофы оказались самыми строгими судьями, пощадив лишь шедевры, и, наверно, лишь некоторые из них, потому что из нескольких десятков трагедий, написанных Эсхилом, осталось только 7, из 80 трагедий Софокла сохранилось также 7, время милосердней поступило с наследием Еврипида, сохранив 18 его трагедий, правда, и написано им было 92.

Трагедия, выросшая из дифирамбов в честь умирающего и воскресающего Диониса, и в пору своего классического расцвета сохранила черты погребальной песни, которые особенно явно присутствуют у Эсхила, сохранившего за хором преобладающее значение, главную роль.

Эсхил родился в Элевсинах, городе мистерий, посвященных Деметре и Прозерпине, в 525 г. до Р. Х. в аристократической семье. Он участвовал в решающих сражениях войны с персами – при Марафоне, Саламине и Платеях. 13 раз Эсхил получал первую премию за свои трагедии, но однажды, уступив первое место Софоклу, он нашел такое решение жюри несправедливым и, по преданию, уехал из Афин на Сицилию. Там, в городе Геле, он и умер в 456 г.

События великой войны за свободу Эллады отразились в его трагедии «Персы», сюжет «Просительниц» почерпнут из доэллинской древности: главный персонаж драмы – царь Аргоса Пеласг, противостоящий угрозе агрессии из Египта. В трагедии «Семеро против Фив» Эсхил обратился к злополучной судьбе древнего рода фиванских царей Лабдакидов, к братоубийственной в буквальном смысле слова войне между сыновьями Эдипа. Трагедийная трилогия «Орестея» посвящена печальной участи победителя в Троянской войне Агамемнона, его преступной жене Клитемнестре и их детям – Оресту и Электре, отомстившим матери за коварное убийство своего мужа и их отца.

Но самая своеобразная, самая эсхиловская из его трагедий – это «Прикованный Прометей», действие которого относится не к жгучей современности, как в «Персах», и не к седой древности, как в «Просительнице», а к миру богов. В основе сюжета этой трагедии – месть Зевса Прометею, который из любви к человеческому роду похитил у олимпийских богов огонь и дал его людям, научив их пользоваться этим драгоценным даром, ставшим источником цивилизации. Прометей, по верованиям греков, принадлежал к древним богам титанам, которые были побеждены олимпийцами. Это поражение древних богов может быть поставлено в параллель с последовательным завоеванием пеласгической Греции ахейцами и потом дорийцами. Эсхил, уроженец Аттики, население которой, по свидетельству Фукидида, хотя и усвоило язык завоевателей, но в наибольшей степени сохранило свою, если так можно выразиться, доэллинскую пеласгическую кровь, и к тому же, что, наверно, еще важнее, выросший в городе мистерий, посвященных богине, культ которой, несомненно, восходит к доэллинскому народу Эллады, всем сердцем на стороне прикованного к кавказской скале древнего титана Прометея, казнимого по повелению неумолимого олимпийского владыки, творящего суд и расправу по безапелляционному праву победителя, но страждущий бог предвидит и предсказывает и свое грядущее избавление от мук и пришествие времен, когда Зевс будет низвержен с Олимпа.

«Прикованный Прометей» с особой очевидностью напоминает о том, что трагедия выросла из погребального плача. Сострадание составляет лейтмотив, доминирующее настроение этой драмы, и выражено оно словами, исполненными неукротимой энергии: хор океанид оплакивает печальную участь казнимого бога: «Шумит, ревет морской прибой… сшибаясь, гремят валы, черные недра гудят Аида и стонут потоки рек священных». С поразительным мастерством Эсхил воспроизводит сводящие с ума страдания дочери речного божества Инаха Ио, которую ревнивая супруга Зевса Гера обратила в корову, непрестанно терзаемую жалящим оводом: «Снова жгучая боль помутила ум, и опять бешусь, и горит в душе жаркое жало. Сердце в страхе стучит, колотится грудь, вкруговую блуждая, пошли глаза, вихрь безумья с дороги гонит меня, языком не владею, бессвязная речь захлебнулась и тонет в волнах беды, в исступленном прибое бреда». Трагедия заканчивается воплем проваливающегося в бездну Прометея, караемого за свое человеколюбие: «Без вины страдаю, глядите!».

Другой великий трагик Софокл родился в пригороде Афин Колоне в 496 г. до Р. Х. в буржуазной семье владельца оружейной мастерской и умер в 406 г., прожив долгую жизнь. Софокл принадлежал к тесному кружку друзей Перикла и занимал в разное время государственные должности в Афинах. К сохранившимся его пьесам принадлежит трилогия: «Эдип-царь», «Эдип в Колоне» и «Антигона», сюжет которой заимствован из того же исторического мифа, что и сюжет эсхиловской трагедии «Семеро против Фив».

В «Царе Эдипе» представлена бедственная участь благородного царя, страдающего по воле рока. Помимо своей воли, как будто в силу случайного стечения обстоятельств, Эдип совершил неслыханные деяния – убил отца и осквернил кровосмесительным браком ложе матери. За это нечестие гнев богов обрушился на Фивы, поразив их моровой язвой. При этом Эдип обнаруживает глубокое понимание природы греха, выходящего по своему воздействию на человека и человечество, по своим последствиям за пределы юридической ответственности за намеренно совершенные деяния. Эдип, страшась невнятных, но страшных предсказаний, казалось бы, предпринял со своей стороны все что мог, чтобы избежать ужасных деяний, о которых он был предупрежден, но судьбу не переиграть – в результате бегства от опасности совершить нечестие Эдип как раз и совершает его. К тому же финалу привели и действия его родителей Лая и Иокасты, решивших убить злосчастного младенца сразу после его рождения, чтобы избегнуть горшей беды. Совершив предсказанное и осознав ужас своего положения, Эдип не пытается оправдывать себя отсутствием преступного умысла, напротив, он винит себя за то, что стал орудием жестокой богини – судьбы: «Сойдя в Аид, какими бы глазами я стал смотреть родителю в лицо иль матери несчастной? Я пред ними столь виноват, что мне и петли мало!» – и выкалывает себе глаза наплечной застежкой, снятой с тела его повесившейся от горя матери и жены. Жертвы безжалостной судьбы, Эдип и Иокаста, очевидно, понимают, что как ни стремились они уйти от беды, она пришла не совершенно помимо них, потому что несчастная мать согласилась предать смерти новорожденного младенца, а Эдип в безрассудном гневе убил оскорбившего его пожилого человека, царя, в котором он не узнал родного отца, и заодно перебил его свиту. Не сам человек выбирает свою участь, но воля его свободна, и потому он несет ответственность за последствия своих деяний, хотя бы и вовсе не предвиденные. Эдип карает себя ради торжества высшей справедливости: но лишившись дара видения вещественного света, он обретает, как это показано в «Эдипе в Колоне», духовный свет высшей мудрости. Принятие на себя Эдипом вины за содеянное им не по собственному выбору соответствует высокой мере ответственности, возложенной на человека, который по своей природе выше всех иных смертных существ.

В трагедии «Антигона» устами хора фиванских старейшин возносится гимн человеческой изобретательности: «Много есть чудес на свете, человек – их всех чудесней. Он зимою через море правит путь под бурным ветром и плывет, переправляясь по ревущим вкруг волнам. Землю, древнюю богиню, что в веках неутомима, год за годом мучит он и с конем своим на поле всюду борозду ведет… Мысли его, они ветра быстрее, речи своей научился он сам, грады он строит и стрел избегает… Знает лекарства он против болезней, но лишь почует он близость Аида, как понапрасну на помощь зовет. Хитрость его и во сне не приснится, это искусство толкает его то ко благим, то к позорным деяньям».

В «Антигоне» отражены события, которые произошли в Фивах после гибели в поединке обоих сыновей Эдипа: защитника родного города Этеокла и Полиника, осаждавшего его. Дядя погибших братьев Креонт, ставший царем, велел устроить пышное погребение защитнику отечества Этеоклу, а Полиника лишить погребения, так что труп его был оставлен в поле на растерзание диким зверям и птицам. Запрет Креонта похоронить тело Полиника преступила его сестра Антигона, помолвленная с сыном Креонта Гемоном. Она нашла на поле сражения останки брата, стала оплакивать его и совершать возлияния в честь подземных богов, но была схвачена стражей и по приказу Креонта предана казни – он велел ее живой замуровать в гробнице Лабдакидов. Ни сестра Антигоны Исмена, ни ее жених Гемон не смогли испросить у непреклонного Креонта отмены приговора. Между тем птицы и псы разносили повсюду куски разлагающегося трупа Полиника, что грозило Фивам эпидемией. Слепой Тиресий советовал Креонту предать тело Полиника земле, грозя ему в противном случае отмщением богов. В конце концов Креонт уступил и велел похоронить Полиника и вывести из гробницы Антигону, но было уже поздно – Антигона повесилась на петле, свитой из собственного платья, после чего Гемон в горе пронзил свою грудь мечом на глазах у отца. Узнав о смерти сына, его мать, не выдержав страданий, также поразила себя мечом.

Идейный стержень «Антигоны» – конфликт между двумя системами нравственных ценностей, между двумя правдами. Одна из них, которую представляет Креонт, во главу угла ставит гражданские доблести, верность отечеству, неукоснительное соблюдение закона, а другая, ради которой добровольно пошла на смерть Антигона, – религиозный долг, который соединяется с долгом родственной любви: Антигона не отрицает, что она нарушила запрет Креонта, но в свое оправдание говорит, что этот запрет ей объявил не Зевс, «но Правда, живущая с подземными богами и людям предписавшая законы. Не знала я, что твой приказ всесилен и что посмеет человек нарушить закон богов, не писанный, но прочный». Креонт безжалостно справедлив и неумолим, и Антигона сходит в склеп, смертельно тоскуя: «Люди города родного! Все смотрите: в путь последний ухожу, сиянье солнца вижу я в последний раз. Сам Аид-всеусыпитель увлекает безвозвратно на прибрежье Ахеронта, незамужнюю меня, гимны брачные не будут провожать невесту-деву. Под землею Ахеронту ныне стану я женой», – но она не жалеет о содеянном, а пораженный самоубийством сына и жены, Креонт раскаивается в своей непреклонности и тем самым признает высшей правдой исполнение древних божественных и человеческих законов.

Еврипид моложе Софокла, он родился на Саламине в 480 г. до Р. Х., по преданию, в день решающего морского сражения у берегов этого острова, в семье мелкого торговца зеленью, провел почти всю жизнь в Афинах, где, однако, в отличие от своих старших собратьев по профессии, избегал участия в политической жизни, зато кроме поэзии занимался живописью и был другом софистов; в старости он удалился из Афин в Македонию и умер там при дворе царя Архелая в один год с Софоклом.

Если в трагедиях Софокла торжествует всесильная судьба, то у Еврипида человек сам своими страстями и своими поступками определяет участь себе. Его персонажи наделены резко индивидуальными чертами, они полнокровнее и убедительнее, но мельче и приземленней величавых героев Эсхила и Софокла. Трагедия Софокла – это драма положений, а Еврипида – характеров. И интрига еврипидовской трагедии, и действия персонажей, и в особенности произносимые ими монологи и реплики проникнуты психологизмом, сближающим этого трагика с Шекспиром или даже со слегка помешанным на женоненавистничестве, но гениальным Стриндбергом, и вообще с новоевропейской драмой. Свои сюжеты Еврипид, как и его предшественники, черпал из мифологии; но если Эсхил и Софокл, облекая голый остов мифа в плоть и кровь, озвучивая миф языком высокой поэзии, оставляли его при этом мифом в его архетипической универсальности, то Еврипид, заимствуя из мифов сюжеты, вливал в их старые меха новое вино психологической драмы. Фабулу его трагедий составляют перипетии семейных конфликтов, истории измен и обольщений, ревности и мести.

Разительное отличие трагедий Софокла и Еврипида особенно очевидно при сопоставлении «Царя Эдипа» и еврипидовского «Ипполита». Эдип вступает в кровосмесительный брак по неведению, по роковому стечению обстоятельств и содрогается от ужаса и отвращения к самому себе, узнав о содеянном, а у Еврипида супруга Тесея Федра увлечена преступной страстью к своему целомудренному пасынку Ипполиту, правда, внушенной ей богиней Афродитой.

Вершина трагической поэзии Еврипида – «Медея», сюжет которой взят из истории путешествия Ясона в Колхиду за золотым руном. Преданная своим мужем Ясоном, ради которого она не пожалела своего брата, зарезанного ею у алтаря, Медея мстит ему чудовищным образом, убивая не только его новую невесту, юную дочь коринфского царя, вместе с ее отцом, но и нежно любимых ею собственных детей, которых она родила от Ясона, в мстительной надежде заставить оставившего ее мужа пережить хотя бы часть тех мук, которые претерпела она. Перед тем как заколоть своих сыновей, сжигаемая безумной ревностью, мать в душевном смятении, которое с изумительной психологической достоверностью передано ее прерывистой, словно задыхающейся речью, прощается с ними, не подозревающими о своей близкой смерти от материнской руки: «О, сладкие объятья, щека такая нежная, и уст отрадное дыханье… Уходите, скорее уходите.. Силы нет глядеть на вас. Раздавлена я мукой.. На что дерзаю, вижу.. Только гнев сильней меня, и нет для рода смертных свирепей и усердней палача…»

Совершив месть, Медея, которую эллины считали колдуньей, уносится от Ясона на волшебной колеснице, запряженной драконами, вместе с телами убитых детей, которых она, охваченная мстительной яростью, так и не позволила увидеть отцу. Пропитанные кровью страстей, лишенные заоблачной выспренности, трагедии Еврипида тем не менее не обходятся без появления в их финале «бога из машины»; с его помощью драматург находит развязку, не всегда вытекавшую из самой фабулы трагедии, – прием, который современными Еврипиду зрителями воспринимался как слишком искусственный у него, отчего они предпочитали ему Эсхила и Софокла. Торжественная иератичность их драм более органично сочеталась с театральной теофанией.

Этот прием с бурлескным блеском пародировался в площадных комедиях Аристофана. Он значительно моложе великих трагиков, родился в 446 и умер в 385 г. до Р. Х., был свидетелем упадка как могущества Афин, так и добрых старых нравов и в этом полисе и во всей Элладе. Человек консервативных и патриархальных взглядов, приверженец старины, Аристофан хлестко издевался над жалкими под его пером вождями афинской демократии вроде Клеона, надуто тщеславными, наглыми и алчными. От злых насмешек Аристофана не застрахован никто, в его комедиях нет добродетельных резонеров, но это не значит, что комедиограф был нигилистом или циником, хотя бы и в исконно диогеновском стиле; он всегда был патриархально благочестив, с народной безыскусностью верил в национальных богов, а положительный герой его комедий – это здравый смысл, и им изобильно одарен простой аттический крестьянин, перед трезвой мудростью которого приобретают карикатурные черты такие знаменитые умники, как Сократ.

Античный театр был религиозен, но у эллинов существовал и такой вид искусства, религиозный характер которого самоочевиден – это храмостроительство. В V столетии до Р. Х. в Элладе были воздвигнуты всемирно значимые памятники священного зодчества: храм Зевса в Олимпии, ныне лежащий в руинах, и лучше сохранившиеся храмы Аполлона в Бассах на Пелопоннесе, Посейдона в Аттике на мысе Сунний и Немезиды в Рамнунте. В азиатских полисах эллины соорудили такие архитектурные шедевры, как храмы Афины в Милете и Артемиды в Эфесе. Сожженный Геростратом и потом вновь отстроенный в классическую эпоху, но не сохранившийся до наших дней, храм Артемиды был причислен к 7 чудесам света. В ионийском Галикарнасе воздвигнуто было погребальное сооружение над могилой правителя Карии Мавзола, имя которого стало впоследствие названием гробниц – еще одно не сохранившееся чудо света. Среди лучших архитектурных творений классической эпохи в Сицилии – храм Афины в Сиракузах, позже перестроеный в христианский собор, и Деметры в Акраганте.

Как и в других сферах человеческой мысли и творческого вдохновения, в зодчестве первенство среди эллинских городов также принадлежало Афинам. В век Перикла там вблизи агоры был воздвигнут хорошо сохранившийся дорический храм Гефеста, который до недавних пор считали посвященным Тесею. Все остальные архитектурные шедевры Афин эпохи высокой классики построены на акрополе после того, как прежние сооружения на нем сожгли персы.

Скала акрополя с юга возвышается над морем, а с остальных сторон окружена холмами, на которых ныне, как и в древности, теснятся жилища горожан. Доступ на крутую скалу существует лишь с запада, вершина акрополя – плоская, удобная для размещения на ней строений. Акрополь укреплен, помимо природного рельефа, крепостными стенами, часть которых, циклопической кладки, восходит к доахейской древности. После персидского разорения восстановили стены с северной и потом, при Кимоне, с южной стороны. Затем уже, при Перикле, сооружены были в разной мере сохранившиеся доныне строения, каждое из которых представляет собой архитектурный памятник самого высокого достоинства. Вход на акрополь открывается с пологой западной стороны парадными воротами – Пропилеями с их мощной дорической колоннадой из пентелийского мрамора, построенными архитектором Мнесиклом. После смерти Перикла Калликратом было завершено строительство миниатюрного четырехколонного ионического храма богини победы – Ники Аптерос (бескрылой), воздвигнутого на пиргосе – 8‑метровой башне перед Пропилеями.

За воротами начиналась священная дорога, по которой шествовали торжественные процессии в религиозные и гражданские празднества, особенно в Панафинеи. В этот день совершалось перенесение вновь сшитого покрывала богини – пеплоса, украшенного роскошной вышивкой, изображавшей бой олимпийских богов с гигантами. Слева, у северной кромки скалы, стоит изящный асимметричный храм ионического ордера Эрехтейон, сооруженный в честь древнего афинского царя и героя Эрехтея. Под Эрехтейоном находился проход в расположенную под храмом пещеру, где, по древнему преданию, жила священная змея богини Афины. В Эрехтейоне находились могилы Эрехтея и древнего царя Аттики Кекропса, надгробием над могилой Кекропса служил обращенный к югу портик кариатид. 6 статуй прекрасных девушек – кор вместо колонн поддерживают атаблемент портика – композиция отличается гармонией и покоем. Фигуры кариатид поражают естественностью: они стоят опираясь на одну ногу и несколько согнув другую, в позе спокойно отдыхающего человека. Кариатиды изображают юных служительниц Афины – аррефоров, которые избирались из лучших афинских семей сроком на один год и участвовали в изготовлении священного пеплоса богини.

Центр притяжения на акрополе – это храм в честь Афины Девы – Парфенон, сооруженный Иктином и Калликратом за 10 лет, в 447–437 гг. до Р. Х. Он простоял без значительных повреждений более двух тысячелетий, до конца XVII века, но сильно пострадал от артиллерийских снарядов во время осады Афин венецианцами. В византийскую эпоху это был христианский храм в честь Успения Пречистой Девы, сохранивший свое древнее, но иначе, по-христиански осмысленное наименование. Впрочем, его исконное название связано не прямо с именованием Афины Девой, а с тем, что внутри храма, рядом с целлой, где находилась статуя богини, было еще одно помещение, опистодом, которое служило храмовой сокровищницей и одновременно местом, где девушки аррефоры ткали и вышивали священный пеплос; оно собственно и называлось парфеноном.

Храм представляет собой периптер – целла и парфенон окружены внешней дорической колоннадой размером по стилобату 31 метр на 70 – размеры внушительные, это самый большой дорический храм в Элладе, но им не свойственна подавляющая грандиозность египетских пирамид и храмов. Как все создания эллинского архитектурного гения, Парфенон отличается человекосообразностью, антропоморфностью в своих размерах и пропорциях. Колоннада увенчана атаблементом с дорическим фризом, за ней по верхней части целлы и опистодома помещена лента ионического фриза. До разрушения в опистодоме, поддерживая его перекрытие, стояли 4 колонны ионического ордера, в то время как собственно целла, расположенная в восточной части храма, была разделена на три нефа двухъярусной колоннадой дорического ордера.

Беспримерная красота Парфенона основана на математически выверенных соотношениях его размеров, объемов, пропорций. Его сооружению предшествовали исследования древних архитекторов, которые одновременно были и геометрами и инженерами. Они прекрасно знали свойства материалов, с которыми они работали, и им удалось отыскать идеальные пропорции между шириной, длиной и высотой храма, между высотой колонны и ее диаметром – в основе этих пропорций лежит «золотое сечение». Но Парфенон – это не только архитектурный триумф математики. Его одухотворенная пластичность произрастает из приспособления всех его размеров к особенностям зрительного восприятия. В нем нет абсолютно прямых линий: так, угловые колонны утолщены и наклонены к центру, стволы колонн имеют энтазис – припухлость, ступени стилобата имеют разную высоту: первая, лежащая на скале, – самая низкая, а верхняя, третья, чуть выше средней, в результате они кажутся на глаз равными, а неодинаковая их высота ощущается не зрением, но ступнями, кроме того, ступени не совершенно плоские, но имеют легкую выпуклость. Ни одна из колонн не поставлена строго вертикально, и ни одна из них не расположена в строгой параллельности с другими, колонны также различаются между собой по высоте, но различаются ровно настолько, чтобы возникал оптический обман их равномерности. Одним словом, как писал знаток античной культуры А. Боннар, «нет ни одной цифры в этой поэме цифр, выраженных в мраморе, которая была бы идентичной и в идентичном положении. В этом творении, словно дающем нам залог незыблемости вечного, нет ничего, что бы не было изменчивым и непостоянным. Мы тут безусловно прикасаемся к вечному, но это не вечность абсолюта, а вечность жизни» (Боннар, цит. изд., с. 258).

Общий надзор над строительством Парфенона и других сооружений акрополя осуществлял друг Перикла Фидий. Им, вероятно, был начертан и новый план акрополя. Его творением была и хрисоэлефантиновая статуя Афины Парфенос. Лицо и руки богини выполнены из слоновой кости, а длинное и пышное одеяние, шлем и круглый щит с изображением на внутренней стороне боя богов с гигантами, а на внешней – битвы греков с амазонками – из золота. Эта скульптура Фидия утрачена и известна лишь по несовершенным копиям и описаниям. Такая же участь постигла и фидиевскую Афину Промахос – предводительницу в сражениях, выполненную из бронзы; эта 10‑метровая статуя возвышалась между Пропилеями и Парфеноном. Погибла и самая прославленная скульптура Фидия, которую древний мир включил в список 7 чудес света, – Зевс Олимпийский, украшавший в свое время город общеэллинских празднеств и спортивных игр.

Из всех творений великого ваятеля сохранились фрагменты фронтонов и фриз, купленные англичанином Эльджином у османских хозяев Афин за бесценок, содранные с Парфенона и перемещенные в Британский музей. Восточный фронтон воспроизводит миф о рождении Афины. Справа и слева от центральных фигур фронтона – Зевса, восседающего на троне, и только что рожденной из его головы Афины в боевом снаряжении – Фидий поместил других олимпийцев: вестницу Ириду, летящую, чтобы сообщить богам о совершившемся чуде рождения, поднимающегося из морских волн Посейдона, Гелиоса и богиню ночи Селену, спускающуюся в эти волны. Основная часть этой композиции утрачена, и в Британском музее хранятся лишь ее фрагменты. Лучше сохранились фрагменты западного фронтона, сюжет композиции которого составляет миф о соперничестве богов Афины и Посейдона за власть над Аттикой. Этот спор должны были решать старейшины города, которым предстояло оценить, дары какого божества ценнее: Посейдон ударом трезубца извлек из скалы источник воды, а Афина ударом копья произвела из земли оливковое дерево. Ее дар старейшины оценили выше и вручили ей власть над городом и всей Аттикой.

Метопы дорического фриза представляют сюжеты борьбы олимпийцев с гигантами, эпизоды греко-троянской войны, битвы афинян с амазонками и лапифов с кентаврами. Лучше всего сохранились сцены кентавромахии, в которой участвовал обожествленный царь Аттики Тесей. Английский художник начала XIX века Б. Хейдон, впервые увидевший доставленные в Лондон барельефы Парфенона, был ошеломлен непревзойденным искусством скульптора в воспроизведении анатомии человеческого тела в динамике. О барельефном изображении Тесея он писал: «Каждая телесная форма изменяется от того, находилась ли она в действии или отдыхала… одна сторона спины отличалась от другой: первая, начиная от лопатки, тянулась вперед, вторая оттого, что тело опиралось на локоть, сокращалась между позвоночником и прижатой лопаткой, живот же оставался плоским, поскольку внутренности, повинуясь садящемуся движению, вваливались в таз» (Осборн Роджер. Цивилизация. Новая история западного мира. М., 2007, с. 108).

Ионический фриз, украшавший наружные стены целлы, фрагменты которого помимо Британского музея находятся также в Лувре и музее Акрополя, представляет Панафинеи – торжественную процессию, которая завершалась перед восточным фасадом Парфенона, у алтаря Афины, вручением обновленного пеплоса жрецам богини. Позы отдельных фигур этого шествия схожи, но из четырехсот участников процессии нет ни одного, который бы повторял другую фигуру: бесконечное разнообразие вносится по-разному лежащими складками одежд, отличающимися движениями рук, поворотами головы. С поразительным мастерством передано замедление ритма движения: в начале процессии на западной стороне фриза, где изображены всадники, порывистого и стремительного и торжественно-величавого в его восточной части, где шествие заканчивается.

Парфенон построен из белого мрамора, но фронтоны и фриз были некогда полихромными – фон фронтонов и метоп был окрашен в темно-красный цвет, а фриза – в синий. Беломраморные фигуры фриза имели окрашенные или позолоченные детали.

Создатель скульптурного фриза и фронтонов Парфенона великий ваятель Фидий столкнулся с неблагодарностью сограждан, для проявления которой он дал повод тем, что включил в изображение сражения афинян с амазонками на внешней стороне щита Афины фигуры Перикла в виде воина с копьем и самого себя – лысого старика, замахнувшегося камнем. Сограждане усмотрели в этих двух фигурах кощунство. К обвинению в поругании святыни присоединили затем обвинение в краже драгоценных материалов, выделенных на сооружение статуи, возможно несправедливое. Скульптор был осужден и подвергся заключению в тюрьму, где и скончался в 431 г. до Р. Х.

В историю мирового искусства Фидий вошел как великий скульптор, сопоставимый разве только с Микельанджело. Но классическая Эллада дала миру и других гениальных ваятелей – создателя сохранившегося в копиях «Дискобола» афинянина Мирона, с поразительным мастерством передавшего предельное телесное напряжение атлета перед метанием диска, которое однако, при всей своей динамике, не нарушает впечатления возвышенного классического покоя, чуждого барочной дисгармонии или болезненного напряжения, аргосца Политектета, который ваял идеально гармоничные, совершенные в своих строго рассчитанных пропорциях человеческие тела. Особенно великолепны такие его бронзовые статуи, как «Дорифор» (копьеносец), «Диадумен» – юноша, надевающий повязку победителя в атлетическом соревновании, «Раненая амазонка», Гера, которая изваяна была из хрисолита для храма этой богини в Арголиде. Поликлет был не только ваятелем, но и теоретиком скульптуры, он составил трактат «Канон», в котором изложил основные принципы ваяния человеческого тела.

Крупнейшим скульптором IV века до Р. Х. был Скопас, ему принадлежала часть скульптурных композиций разрушенного Мавзолея Галикарнасского и множество других скульптур, большая часть которых утрачена. Одно из самых совершенных его созданий – это «Менада», в которой с захватывающей убедительностью выражено состояние экстаза, граничащего с безумием. Фигуры Скопаса отличаются напряженным динамизмом и экспрессией, не свойственными скульптуре высокой классики предшествующего столетия. Современник Скопаса Пракситель создавал фигуры, отмеченные тонкой красотой и грациозным изяществом, в них передано состояние спокойной созерцательности и безмятежной неги, которое отличается от мужественного покоя фигур, созданных Поликлетом. Сохранились прекрасные копии Афродиты с острова Книда, изваянной Праксителем. До нас дошел и его подлинник – Гермес с младенцем Дионисом.

Современный мир знает только монохромную древнюю скульптуру – мраморную и, реже, из бронзы, но археологические открытия XX века с очевидностью доказали, что в действительности античные статуи чаще были полихромными, и не с пустыми глазницами, какими мы видим их ныне в музеях, но с инкрустированными глазами из самоцветов, так что классические интерпретации античного искусства, принадлежащие новому времени, основанные, в частности, и на мнимой монохромности древней скульптуры, даже такие глубокие, как у Лессинга, Винкельмана или Гегеля, оказались замешанными на археологическом и эстетическом недоразумении.

Сохранились лишь фрагменты древнегреческой мозаики, в основном напольные, хотя, конечно, в свое время мозаикой украшали и стены храмов, палестр, частных домов состоятельных людей, но время их не пощадило. В древней Элладе существовало и живописное искусство, однако до нас не дошли творения таких прославленных художников классической эпохи, как Полигнот, который, заимствуя сюжеты своих картин из троянского цикла и истории Эллады, моделировал фигуры контурными линиями и использовал всего четыре краски: белую, черную, красную и желтую, или Аполлодор, который первым применил светотень, так что судить о них можно лишь по литературным описаниям и вазописным копиям.

Вазопись представлена великим множеством заурядных ремесленных изделий, но также и изрядным числом изделий высокого искусства. На вазопись – искусство прикладное и потому массовое по самому своему назначению, легла печать неизбежного тиражирования и даже стандартизации, свойственной всякой развитой цивилизации.

Этой же чертой в эпоху классики отмечена массовая архитектура – строительство жилых зданий и градостроительство. В этом отношении характерным явлением стали проекты правильной застройки городов, которые были выработаны впервые в V столетии до Р. Х. Появление градостроительных теорий и изобретение регулярного городского плана обусловлено было необходимостью ускоренного восстановления городов после их сожжения персами. Аристотель называет первым автором регулярного градостроительного плана выходца из Милета Гипподама, который однако большую часть жизни провел в Афинах. Правда, Афины и после него остались нерегулярным городом, но афиняне отстроили по системе Гипподама Пирей и свою колонию в Великой Греции – Фурии. По плану Гипподама выстроены были основанные в V веке Олинф и Родос, а также восстановлены разрушенные персами Милет и Книд.

Восстановленный Милет, руины которого хорошо сохранились и позволяют с изрядной точностью представить городскую планировку, располагался на полуострове и занимал площадь около одного квадратного километра. Он состоял из двух частей, разделенных широким пространством, на котором размещались сооружения общественного значения. Там находились храм Афины, булевтерий, театр и стадион. Улицы в обеих частях города представляли две не связанные между собой прямоугольные структуры. Рынки располагались и в северной и в южной части города неподалеку от городского центра. Со стороны и моря и суши город был окружен крепостной стеной, в которую посредством мола включена была одна из двух его бухт – Львиная, другая, расположенная в центре города, возле театра, так и называлась Театральной.

В классическую эпоху характерные черты древнегреческой цивилизации проявились с особой полнотой и отчетливостью. В Афинах в век Перикла ярче всего обнаружил себя самый тип античного человека, уже сложившийся и еще не подвергшийся деформации, – с его религиозными воззрениями, нравственными идеалами, правилами и запретами, с его эстетическими вкусами, образом мыслей и чувств, психологическим складом.

Самую смелую попытку реконструкции морфологии античного миросозерцания предпринял О. Шпенглер. Сравнивая античную цивилизацию с западноевропейской, философ ради заострения контраста допускал парадоксальные преувеличения. Так, реконструируя античное восприятие времени, он подчеркивает отсутствие у древнего грека интереса к истории и даже утверждает, что само протекание времени его мало интересовало, поэтому он прекрасно обходился без часов; в то время как в действительности греки для счета времени изобрели часы разных конструкций, и в частности водяные – клепсидры, которые первоначально употреблялись для того, чтобы на суде отмерять установленную сторонам продолжительность обвинительных и защитительных речей. Греки не только вели летосчисление по Олимпиадам, но и первыми стали пользоваться солнечным календарем, который, благодаря своей точности, удобней для хронологии ранее применявшихся лунных календарей.

И все же, при всех преувеличениях, О. Шпенглер метко и верно обозначил особенности античного миросозерцания, его, как он выражался, морфологию; если отбросить гиперболические заострения, то он был прав даже и в своей парадоксальной характеристике особого восприятия времени в античном мире. Греческая цивилизация по уровню своего развития не менее древнеегипетской, древнекитайской или средневековой европейской была вооружена для строгой хронологичекой фиксации исторических событий. Между тем вполне достоверно и подробно известна история Эллады на глубину лишь до начала персидской войны. Фукидид и Ксенофонт писали по живым следам событий, как, впрочем, и Геродот, поскольку более древняя история у него не утратила мифологических черт, и доверять ей можно в той мере, в какой заслуживает доверия миф как исторический источник, хотя при этом встают серьезные затруднения в отношении хронологии. Одним словом, как писал Шпенглер, египтяне «с такой добросовестностью оберегали свое прошлое в памяти, в камне и иероглифах, что мы и сегодня еще, спустя четыре тысячелетия, можем установить даты правления их царей… Мы с точностью знаем даты рождения и смерти почти всех великих людей, начиная с Данте… Но уже во времена Аристотеля, в самом расцвете античного образования, мало кто мог сказать с уверенностью, жил ли вообще Левкипп, основоположник атомизма и современник Перикла, – хотя речь шла об интервале в едва ли одно столетие. Этому в нашем случае соответствовало бы то, если бы мы не были уверены в существовании Джордано Бруно» (Шпенглер Освальд. Закат Европы. Т. 1. М., 1993, с. 294) – в действительности время, разделяющее Бруно и Шпенглера, многократно более длительное – не одно, а целых три столетия. С точки зрения абстрактной хронологии, сравнение было бы более точным, если бы вместо Бруно Шпенглер назвал Гегеля.

Погруженность в настоящее и насущно необходимое, которое, с одной стороны, приближается к эгоистической максиме «carpe diem», а с другой созвучно евангельскому изречению «довлеет дневи злоба его», было свойственно античному человеку в несравненно большей мере, чем людям иных цивилизаций – китайской, древнеегипетской или западноевропейской, напряженно озабоченных не только ближайшим будущим, но и отдаленными перспективами и поэтому способных к осуществлению масштабных проектов, рассчитанных на длительный срок, вроде нильских пирамид, великой китайской стены, средневековых соборов или современных индустриальных гигантов.

Даже религиозность античного грека, пронизанная живым чувством присутствия в мире высших сил, не вырывала его из состояния погруженности в переживание настоящего, в восприятие текущего момента. Грек способен был к молитвенному умилению, но его обращение к богам было выражением либо благодарности за уже оказанные благодеяния, либо просьбой о помощи во вполне земных попечениях и заботах; он верил в загробную жизнь, но думал о ней с тоской, потому что представлял свое вечное бытие как дурную бесконечность прозябания в виде бесприютной тени, сохранившей смутные воспоминания о радостях и горестях насыщенной ими земной жизни во плоти. Мысль о бессмертии души стала одной из самых важных идей греческой философии, но при этом языческое царство мертвых, аид, стало для греков, принявших учение Христа, названием ада, потому что и мыслилось подобным аду, так что древний эллин не стремился к вечности, но страшился ее.

Мировосприятие грека, воспитанное созерцанием гармоничных, соразмерных человеческому зрительному восприятию ландшафтов: невысоких гор, морского пространства, ограниченного узнаваемыми на горизонте островами, – отличалось поразительной пластичностью, которая обнаруживала себя не только в высоком совершенстве архитектуры и скульптуры, успехи которых несомненно превосходили достижения античного музыкального искусства, оставшегося для нас практически неизвестным, что, разумеется, не могло быть делом случая, но также и в философских построениях – в атомах Левкиппа и Демокрита, в индивидуализированных идеях Платона, в учении Аристотеля о форме, в античной математике с ее преимущественным интересом к геометрии, а не к алгебре, с ее своего рода идиосинкразией по отношению к иррациональным и мнимым, даже к отрицательным числам, так что максимальным по сути приближением античной математики к этой теме явилась геометрическим языком выраженная проблема квадратуры круга. С той же особенностью античного мышления связано и то обстоятельство, что чрезвычайно изобретательный в механических находках греческий гений оказался бессилен в отыскании способов эксплуатации новых видов энергии, которые были бы неизвестны человечеству до рождения античной цивилизации. «Греческий огонь» изобретен уже в Византии. С пластичностью мировосприятия древних эллинов связан политеизм и антропоморфизм их религии, а также полисное устройство их государственности, когда, поднявшись на вершину горы, отделявшей один миниатюрный полис от другого, можно было одним взглядом обозреть пределы всего своего государства, что делало его очевидной даже для глаз, родной и домашней реальностью, а не некоей абстракцией или внешней и чуждой силой, каковыми для многих являются большие национальные государства или мировые империи. С этой же особенностью ментального склада эллинов связана и их увлеченность спортивными играми, которая далеко выходила за границы потребностей в физической тренировке будущих воинов. Гимнасии, палестры, стадионы, Олимпийские, Пифийские и Истмийские игры были столь важным, общенационально значимым делом, что за всенародным захватывающим интересом к ним стоит культ человеческого тела.

Эллинской цивилизации, складу личности грека был свойствен своего рода эстетизм. Высшая ценность для эллина заключалась в красоте: характерно, что понятие «калос», по первоначальному значению «прекрасный», употреблялось также для обозначения нравственно одобряемого, или доброго. Тождество красоты и добра, причем с аксиологическим перевесом эстетического над этическим обнажает глубинную суть эллинской души.

Культура древней Эллады носила подчеркнуто устный, речевой характер, в отличие от китайской, египетской и даже наследовавшей ей византийской. Конечно, просвещенные эллины читали книги, которые имели форму папирусных свитков, и хранили их в своих домашних библиотеках, но гораздо больше информации они принимали на слух – отсюда и важность ораторского искусства в общественной жизни; оно насущно необходимо было не только в суде, в народном собрании, но и на поле битвы, где полководец не ограничивался приказом, но должен был зажигательной речью вселять в души воинов мужество и волю к победе. При этом ценилась продуманная, искусно построенная и хорошо аргументированная речь – трезвый и рассудительный грек не поддавался массированному давлению на психику; чтобы его подвигнуть, требовалось его прежде убедить и вызвать у него эстетический восторг. Основные жанры античного словесного искусства – эпос, лирика и драма – предназначались не для домашнего чтения, а для пения или декламации.

Для нравственного облика античного человека характерна общественная или даже узко политическая мотивировка его поступков. Поговорка «на миру и смерть красна» придумана была не в Элладе, но она замечательно точно объясняет самую суть эллинского героизма. Конечно, нравственно развитый и благородный грек готов был и к безвестному подвигу самопожертвования, но при этом он жертвовал собой, движимый не кантовским нравственным императивом, свободным от всякого рассуждения о пользе и целесообразности, и не из христианской любви к Богу и ближнему, кем бы тот ни был, хотя бы и варваром, иноплеменником, но вполне прагматически: ради защиты своей семьи, своей филы или фратрии, своего полиса, в самом отвлеченном, но еще внятном душе случае ради Эллады, но уж точно не из любви к варварам, если, конечно, те не были его личными друзьями или благодетелями.

Полисным и этническим патриотизмом эллинов объясняется и своеобразие их отношения к рабам. Раб, «говорящее орудие», по определению Аристотеля, чаще всего по происхождению был из варваров, реже из граждан враждебного полиса либо родившимся от рабов; поэтому он не мог пользоваться никакими правами и юридически не представлял собой человеческую личность, но реальное отношение к рабу могло быть и вполне гуманным и дружественным, равно как и со стороны раба по отношению к господину часто обнаруживалась искренняя преданность. Такие отношения рождались однако не в правовом поле, а складывались из личных контактов и, конечно, всякий здравомыслящий эллин прекрасно понимал, что не юридически, а, если так можно выразиться, онтологически и антропологически рабы не отличаются от полноправных граждан. Особенным доверием пользовались рабы, не купленные на невольничьем рынке, но рожденные и воспитанные в доме господина.

Характеризуя положение рабов и иностранцев в Аттике, «Афинский аноним» V века писал не без легкого сарказма и преувеличений: «Рабы и осевшие на постоянное жительство иностранцы пользуются всеми афинскими правами. По закону их нельзя оскорблять, а раб не уступит вам дорогу на улице. Следует объяснить причину этого местного обычая. Если бы можно было узаконить право избивать рабов, чужеземцев и вольноотпущенников, то, наверное, афинянам самим бы досталось, потому что их часто по ошибке принимали за рабов. Свободные афинские неимущие люди одеваются не лучше, чем рабы или чужестранцы, да и внешность у них не особенно почтенна. Если кого-нибудь из читателей удивит то обстоятельство, что в Афинах рабам разрешают жить в роскоши и иногда владеть большим хозяйством, нам не трудно будет показать здравомыслие такой политики. Дело в том, что в любой стране, имеющей флот, экономически целесообразно платить рабам за их труд, чтобы хозяин мог оставлять за собой часть прибыли, а это требует хотя бы формального освобождения раба. Но если рабы богатеют, становится нежелательным держать их в страхе перед своими господами, как, например, в Лакедемоне. Если раб боится своего господина, он не может спокойно работать, не опасаясь лишиться всего заработанного. Вот почему рабы были поставлены на один социальный уровень со свободными, и именно поэтому даны равные права иностранцам. Ибо много требуется труда, чтобы содержать флот» (цит. по: Тойнби, цит. изд., с. 382–383).

Тот же глубокомысленный Аноним остроумно и язвительно иронизировал по поводу манер своих сограждан: «Пусть простят нас за тривиальность суждений, но следует сказать, что следствием афинского господства на море стала прежде всего редкостная эклектика в манерах высшего класса, и произошло это оттого, что представители его вбирали бувально все, что они только могли усвоить от общения с иностранцами. Их господство на море дало им возможность подбирать объедки на столах Сицилии, Италии, Кипра, Египта, Лидии, Понта, Пелопоннеса» (цит. по: Тойнби, цит. изд., с. 380).

В античном обществе, с его прагматической трезвостью и здравомыслием, с его нечувствием ко всякого рода абстракциям и иррациональным мотивам, были совершенно невозможны рыцарский поединок или дворянская дуэль, которая, знай о ней древний грек, воспринималась бы им как крайне нелепое проявление варварской спеси, потому что самые поводы дуэли расценивались бы в большинстве случаев как совершенно неосновательные, несоразмерные с последствиями смертельного поединка, обнаруживающие в тех, кто из-за них подвергает опасности свою и чужую жизнь, драгоценную для того, кто ею пользуется, и нужную для родного полиса, странную ребячливость, недостойную взрослого разумного человека. В случае же действительной обиды пострадавший эллин предпочел бы действовать через суд, подобно современным североамериканцам, либо, желая отомстить собственными силами, он ни за что не стал бы ставить себя в одинаково рискованное положение с обидчиком, а попытался бы восстановить справедливость убийством из-за угла, как поступали в XIX веке американские ковбои или корсиканцы, как принято мстить среди горцев Кавказа или бедуинов Аравии и Сахары.

При этом месть по личным мотивам в сознании эллина никаким образом не связана была с его честью – честь и бесчестие, как и в допетровской России, имела у древних отношение к совсем иным вещам: к заслугам перед государством, перед полисом, к религиозному долгу. В связи с этим забавным анахронизмом представляется этос и этикетная мишура трагедий Корнеля или Расина, в которых персонажи, заимствованные из античной истории или мифологии, ведут себя с гипертрофированно щепетильным соблюдением кодекса чести, который чтился, но отнюдь не всегда в действительности соблюдался при Версальском дворе. Между тем различать нравы древние и новые очень хорошо умел задолго до эпохи классицистической драмы пылкий и умный почитатель античности Монтень.

Своеобразная гражданственность полисной этики характерным образом проявлялась и в таком явлении, как сикофантия. Этимологически это слово восходит к смоквам, по-гречески сикос, вывоз которых из Аттики запрещался. Сикофантами первоначально называли тех, кто доносил о нарушении этого экспортного запрета. По другой версии, впервые сикофантами назвали в Афинах свидетелей по делу о преступниках, которые во время голода сорвали плоды со священной смоковницы. Как бы там ни было, впоследствии этой кличкой стали удостаивать доносчиков, обвинявших перед судом сограждан в нарушении законов. Поскольку в случае доказательства вины имущество осужденного часто подвергалось конфискации и часть отнятого выдавалась в качестве вознаграждения сикофанту, многие из них действовали по корыстным мотивам, заслуживая обшественное презрение, но несмотря на стремление некоторых политиков, на которых сикофанты обрушивались с особым остервенением, изжить это явление, прекратив выдачу вознаграждений за доносы, сикофантия процветала, потому что справедливо считалась неотъемлемым демократическим институтом. Поощрение сутяжничества и корыстного клеветничества не представлялось слишком дорогой ценой, уплачиваемой за сохранение народовластия и поддержание правопорядка. Между тем в новоевропейской лексике само слово «сикофант», не однозначное в античном мире, приобрело исключительно бранное и оскорбительное значение. Тоталитарный характер эллинской демократии обнаруживается вполне очевидным образом в этих контрверсах на тему о вреде и пользе сикофантии.

Одним из проявлений глубокого кризиса эллинского общества после Пелопоннеской войны явилось нарастание своекорыстных мотивов у сикофантов, вытеснявших прежние, по преимуществу патриотические, пружины доносительства. Еще одним свидетельством надлома общественной морали стало распространение наемничества, вызванное не только нехваткой боеспособных граждан, но и угасанием патриотической жертвенности. В эпоху поздней классики, в IV веке до Р. Х., в нравах обшества произошла и такая глубокая перемена, что крестьянский труд, ранее вполне почтенный, стал восприниматься, наряду с ремеслами, как недостойный полноправных граждан, единственно уместным занятием которых стала считаться политика: участие в принятии решений государственного значения на народном собрании, в других коллегиальных органах власти, а также прямое исполнение административных обязанностей. Конечно, не все граждане имели рабов, и нужда заставляла малоимущих изнурять себя и пахотой и уходом за домашней скотиной, заниматься ремеслами и даже, при крайней бедности, наниматься в батраки или подмастерья в эргастерии, вербоваться в воинские отряды к кондотьерам, но делалось это ввиду суровой необходимости. С распространением наемничества состоятельные или родовитые граждане даже на воинской службе стали считать достойным своего статуса лишь исполнение командных ролей, а не службу рядовым гоплитом или всадником, не говоря уж о легкой пехоте.

Древние эллины были на редкость общительными людьми, но их семейная жизнь протекала в тиши жилищ, добропорядочные женщины не часто выходили из гинекея, и по мере развития цивилизации и отхода от патриархальной простоты нравов жены и даже незамужние дочери становились все большими затворницами: в Афинах жены и дочери меньше могли распоряжаться собой, чем в Спарте, в деревне женщины чаще появлялись на людях, чем в городах, в богатых семьях не было необходимости в дополнительном заработке для содержания семьи, в то время как жены бедняков порой нанимались для услужения в домах состоятельных граждан, в классическую эпоху женщины стали большими домоседками, чем в век архаики. Но даже самые почтенные дамы могли без урона для своей репутации посещать представления трагедий, они также участвовали в религиозных празднествах. Простолюдинки в отсутствие мужа ходили на рынок покупать провизию и другие необходимые в домашнем хозяйстве вещи. И все же большую часть времени женщины пребывали в тиши гинекея. Зато домоседство не свойственно было мужчинам, которые весь день проводили вне дома – находясь в пути, усердно посещая агору с ее рынком, театр, палестру, стадионы, участвуя в религиозных праздниках или в дружеских симпозиумах, так что мужчины и женщины отличались даже цветом лица – бледным у затворниц гинекея и загорелым у их мужей, отцов и сыновей.

В V столетии до Р. Х. кое-что изменилось в бытовом укладе эллинского мира в сравнении с эпохой архаики. Греки стали носить более простую и менее яркую одежду, вместо длинного ионийского хитона стали надевать короткий дорийский хитон, доходивший только до колен. Старинный хлен был вытеснен гиматием, ставшим на века обычной верхней одеждой грека. В классическую эпоху мужчины стали короче подстригать волосы. Длинные волосы в этот период носили только философы и щеголи, а также женщины, которые либо стягивали их в узел на затылке, либо распускали по спине в виде конского хвоста. Коротко стриглись рабыни или старухи. Короткая стрижка была также знаком траура. Женщины часто красили волосы, предпочитая выглядеть блондинками.

В V столетии до Р. Х. греки стали жить просторнее и с большим комфортом, чем в эпоху архаики. Впрочем, меньше всего это относится к самому цивилизованному полису Эллады – Афинам. Перенаселенность Аттики не позволила в этом городе воздвигать более вместительные жилища, чем те, что строились в предшествующий век, в то время как во многих других городах ситуация в этом отношении изменилась радикально. Если в Афинах даже состоятельные граждане могли ютиться в тесных жилищах из трех–четырех комнат, где, кроме семьи, жили также домашние рабы, то в таком новом, построенном по регулярному плану городе, как Олинф на Халкидике, хорошо сохранившиеся руины которого тщательно исследованы, типичный дом имел площадь до 300 квадратных метров.

Внутри такого дома был двор, мегарон, окруженный со всех сторон постройками и служивший своего рода световым колодцем. Небольшие окна имелись лишь на втором этаже. С улицы был проход в мегарон, через который только и можно было попасть в жилые помещения. Основные комнаты располагались в два этажа на северной стороне – благодаря этому летом они были лучше защищены от жарких солнечных лучей, а зимой, когда солнце ниже, в них попадало больше тепла и света. Со двором комнаты были соединены галереей, которая называлась пастадой. Перекрытие пастады поддерживалось деревянными колоннами. Южная половина дома строилась в один этаж, чтобы в зимнее время не заграждать проникновение солнечных лучей в его северную часть. На первом этаже находилось до 10 комнат. Главным помещением был андрон – мужская комната, которая располагалась на южной стороне и предназначалась для приема гостей и симпозиумов. Середина пола в андроне была украшена галечной мозаикой, вдоль стен шла паннель – возвышение, на котором устраивались ложа для участников симпозиумов. По полу проходили водоотводные канавки для удобного его мытья. В еще одной комнате находился очаг и кухня. Очаг служил для приготовления пищи. Отопительных печей в домах не было. В зимнее время для обогрева комнат пользовались двуручными переносными сосудами, в которые клали раскаленный древесный уголь. На первом этаже, рядом с кухней, устраивалась ванная, сама ванна заглублялась в землю, делалась она из камня или терракоты. Ванная подогревалась, под ее полом проводился гипокауст – трубы, в которые поступал горячий воздух из очага. Дома снабжены были водопроводом из обожженной глины и канализацией. Самая большая комната чаще всего отводилась под мастерскую. Внизу располагались также другие служебные помещения, кладовые и комнаты, в которых жили рабы. Спальни и гинекей устраивались наверху, на втором этаже. В вечернее время, после заката, комнаты освещались масляными светильниками, переносными, подвешенными или поставленными на подставки – канделябры.

Особенно большие дома строились на окраине Олинфа, за границами регулярных кварталов. В одной из таких вилл, которая археологами была названа «домом доброй судьбы», на полу андрона сохранились мозаичные изображения Диониса на колеснице, запряженной пантерами, свое название дом получил потому, что на полу были выложены надписи: «доброе счастье», «благосклонная судьба», «любовь прекрасна». В еще одной загородной вилле – «Комедийного актера» мегарон был украшен многоцветной мозаикой, и в нем находился бассейн; на этой вилле был не один, как обычно, но два андрона.

Большим богатством отличались жилища некоторых городов хлебородной Сицилии. Платон, посетив Акрагант, сказал о его жителях, что они строят себе дома так, будто собираются жить вечно, а едят так, словно завтра расстанутся с жизнью. Богатство и любовь к роскоши жителей южноитальянского города Сибариса сделала само наименование его граждан «сибариты» нарицательным понятием. Экономическому расцвету Сицилии способствовала глубокая специализация ее рассчитанного на экспорт сельского хозяйства – из Сицилии вывозили пшеницу, вино и масло. Разбогатевшие на производстве экспортных товаров землевладельцы в целях дальнейшего обогащения устраивали обширные латифундии с интенсивной эксплуатацией дарового рабского труда, которые, успешно конкурируя с мелкими крестьянскими хозяйствами, приводили их к разорению; и в результате города Сицилии наполнились избытком свободных пауперов, ищущих заработка и находящих его чаще всего в качестве наемников в отрядах своего рода кондотьеров либо прямо криминализирующихся и пополняющих собой пиратские и сухопутные разбойничьи шайки.

Более комфортный быт классической эпохи в сравнении с архаикой связан был с экономическим ростом и техническим прогрессом. Одной из самых важных новаций в земледелии стало применение плуга, который тянула пара волов. Плуг вытеснял рало – аротрон, только рыхливший почву, не переворачивая земли. Ксенофонт в своем «Домострое» писал, что плуг переворачивал землю, и солнце прогревало ее глубину, выжигая корни сорняков, что повышало урожайность вспаханной земли (цит. по: Античная цивилизация. М., 1973, с. 26). Той же цели служило более интенсивное употребление удобрений – помимо навоза, удобрением служил компост из грязи с сорняками, перепревшая солома, использовались также и минеральные удобрения: селитрой поливали капусту, щелочью смачивали семена бобовых. В сельском хозяйстве в классическую эпоху доля крестьянского труда сокращалась за счет труда рабов, наряду с мелкими фермами, на которых трудилась крестьянская семья, одна или вместе с двумя–тремя рабами, появились настоящие латифундии с десятками, иногда даже сотнями невольников.

Подобное укрупнение предприятий происходило и в ремесленном производстве, в особенности в Афинах. В V веке до Р. Х. не редкостью стали эргастерии, в которых заняты были десятки рабов или наемных работников; так, в мастерской, которая принадлежала отцу афинского оратора Лисия, занято было 120 невольников.

Число рабов в греческих полисах оценивается историками по-разному. Наиболее достоверными представляются выкладки, которые сделал на рубеже XIX и XX столетий немецкий историк Ю. Белох, насчитавший в Коринфе в середине V века до Р. Х. 80 тысяч рабов, а в Афинах – 100 тысяч, при этом во всей Аттике число рабов было, вероятно, в два раза выше, что составляло около трети всего ее населения; поскольку однако Аттика была самым рабовладельческим полисом Эллады, рабы составляли не более четверти населения эллинского мира. Их труд был существенным элементом античной экономики, но он не преобладал в ней, тем более что значительная часть рабов составляла домашнюю челядь своих богатых господ. Своеобразным разрядом государственных рабов в Афинах были пленные скифы, которые, одетые в свое национальное платье, выполняли полицейские обязанности, наводя ужас на свободных жителей полиса, дерзавших нарушать установленный правопорядок. Более продуктивным, чем труд невольников, не только по своей индивидуальной производительности, но и по доли в валовом продукте был труд крестьян и ремесленников – владельцев маленьких мастерских, а также наемных работников эргастериев.

Владельцами эргастериев чаще бывали не граждане, но метеки или периэки, которые в одних полисах были лишены права приобретать землю, в других ограничены в этом праве, и потому, разбогатев и не имея возможности вкладывать капитал в землю, вынуждены были продолжать заниматься более рискованным предпринимательством – промышленностью или торговлей.

Качество ремесленных изделий и объемы производства в Элладе росли, причем этот рост продолжился и в период политического кризиса эллинского мира, последовавшего за Пелопоннеской войной. Выигравшие в этой войне Спарта и Фивы в IV веке стали, несомненно, богаче, чем они были столетием раньше, но экономический рост происходил и в потерпевшей поражение Аттике. Сравнивая свое время с эпохой Греко-персидской войны, знаменитый афинский оратор Демосфен в 341 г. до Р. Х. говорил, что современная Греция богаче и военными кораблями, и финансовыми ресурсами, и изобилием припасов, чем она была в прошлом (см.: Хаммонд, цит. изд., с. 551). В эллинских полисах изготавливали прекрасные ткани, высококачественные железные и бронзовые изделия, ювелирные украшения, а также замечательную керамику и терракоту. В эргастериях производили превосходную черепицу для кровли, в IV столетии в практику входит клеймение черепицы, свидетельствующее о конкуренции мастерских.

В классический период выросли масштабы экспортно-импортных торговых операций. Быстрый демографический рост требовал расширения объемов ввозимого хлеба, поскольку, кроме плодородной Фессалии, другие регионы Эллады снабжать себя хлебом не могли. В свою очередь расцвет промышленности, рост поизводства вина и масла побуждал к расширению вывоза продукции. Хлеб ввозили из Северного Причерноморья, Сицилии и Египта, из Фракии везли строительный и корабельный лес, из Испании – олово, из Кипра – медь, из Африки – слоновую кость. Подсчитано, что «годовые поставки только зернового хлеба в одни лишь Афины составляли в IV в. … около 8000 000 медимнов, т. е. около 33 600 т» (Д. Б. Шеллов. Торговля и денежное обращение. – Античная цивилизация, цит. изд., с. 53), что при средней грузоподъемности судов в 100–150 тонн требовало нескольких сотен рейсов из хлебных стран в Пирей.

В связи с этим возникла насущная необходимость в увеличении количества судов, повышении их грузоподъемности, их техническом усовершенствовании и развитии искусства навигации, в улучшении технического оснащения портов и расширении портовых складов. В V и IV веках до Р. Х. в результате прогресса в искусстве судовождения была увеличена продолжительность навигационного сезона, корабли стали плавать не только в теплое время года, но и зимой. Развитие астрономических знаний позволило морякам лучше ориентироваться в открытом море по звездам.

Масштабные торговые операции предполагали концентрацию капитала в руках крупных торговцев. Купцов, которые занимались экспортно-импортной торговлей, называли эмпорами. Они либо сами владели судами, либо фрахтовали корабли у судовладельцев – навклеров. Эмпор обыкновенно закупал в своем полисе или соседних городах экспортный товар – вино и оливковое масло в амфорах, ткани, оружие, керамические и ювелирные изделия, терракотовую мелкую пластику, мраморные плиты, загружал их на суда и вез для продажи в страны, где он, в свою очередь, покупал зерно, лес, рыбу, кожу, скот или рабов. Такие операции были опасными из-за морских штормов, а также из-за войн, которые часто велись между греческими полисами, в том числе и на море, по пути следования торговых судов, и из-за пиратства, побуждавшего нанимать вооруженную охрану, но приносили колоссальный доход. Этим прибыльным бизнесом занимались не только полноправные граждане, но и метеки, иногда даже вольноотпущенники.

Еще большие доходы получали банкиры – трапезиты, которые назывались так потому, что денежные операции проводились на специально приспособленных для этого меняльных столах – трапезах. Ремесло менялы, граничащее с ростовщичеством, не пользовалось уважением в обществе, поэтому граждане его избегали, предоставляя заниматься этим сверхвыгодным делом метекам и вольноотпущенникам. Интенсивная торговля с варварами, а также торговля с единоплеменниками, но через границы полисов при разнообразии денежных систем в самой Элладе, с одной стороны, порождали постоянную потребность в кредите, а с другой – делали совершенно необходимым обмен одной валюты на другую. Тем и другим как раз и занимались трапезиты древнего мира: продажа денег приносила им колоссальный доход, и в их руках концентрировался финансовый капитал.