Пред царством хинов

С. И. Соколов

…И избрав доброго и мудрого человека, туда в царство Китайское пришлите не замедля…

Петр I

Имя св. Иннокентия, первого епископа Иркутского, как великого подвижника Русской Православной Церкви, тесно связано с историей наших первых сношений с Китаем. Поэтому прежде чем сказать что-либо об этом угоднике Божием, необходимо сообщить хотя краткие сведения о проникновении христианства, и в частности православия, в Китай, а затем уже, в связи с историей наших сношений с этою страною, говорить и о его жизни и деятельности.

Серединная империя, эта великая соседняя с нами держава, как известно, с незапамятных времен пребывала в грубом язычестве; но некоторые прежде ее владения еще в первом тысячелетии по Рождестве Христа имели уже возможность ознакомиться с Его учением, хотя и искаженным, ибо, например, в западной части древнего Китая некогда проживали несториане, а затем в XVI в. в нем появились и западноевропейские христианские, большею частию римско-католические миссии, обращавшие еще в то время многих из китайцев, даже в самом Пекине, в христианство. Но с православием китайцев, а главным образом родственных им сибирских инородцев, несомненно, впервые ознакомили мы, русские. И поэтому мы не только должны гордиться теми немногими нашими деятелями, на долю которых выпало быть первыми апостолами православия среди окружавших и окружающих нас язычников, но и особенно чтить память их.

По сказанию некоторых ученых, русские в Пекине составляли особый отряд богдыханской гвардии еще в 1330 г. Когда на китайский престол взошел хан Тутемур, для них будто уже устроен был лагерь на севере от Пекина, причем они были снабжены не только землею, но и земледельческими орудиями. Позднейшие же наши полоненники если не селились на юге Китая, то есть в провинциях Фуцзян и Гуап-дун, то также оставались в Пекине⁴⁰.

Попадали вначале русские в Китай, несомненно, только в качестве полоненников. Во время своих набегов на Русь, число которых доходит до 48, монголы, как известно, забирали у нас много пленных. Молодых из них они и зачисляли на службу в богдыханскую «гвардию» Эти-то богдыханские «гвардейцы», очень может быть, и были, если можно так выразиться, первым семенем нашего православия в Серединной империи. Впоследствии, в 1685 г., как известно к ним присоединяются уведенные в плен из занятого русскими казаками у даурских людей Лапкаева городка (Албазина) несколько десятков человек русских. С этого-то времени, строго говоря, и началась русская православная миссия в Китае, хотя и неправильная. Кроме того, в Китай вначале многие из русских ходили и доброю волей, конечно, не изменяя своей вере и верноподданству, в особенности люди промышленные. Эти последние посещали Китай или с торговою целию, или с желанием высмотреть, что творится в этой стране и что будет в ней на пользу России. Таким образом, русские в XVII в. дошли и до устья Амура и понастроили в разных местах не только на нем, но и на его притоках небольшие городки вроде Албазина и Нерчинска. Да и дорогу в самую столицу Китая они, или, по крайней мере, многие из них знали отлично, измеряя расстояние от одного пункта до другого не верстами, а днями, неделями и месяцами.⁴¹

Богдыханы китайские в первое время на такие походы русских в пределы их владений и во владения подвластных им князьков разных монгольских племен смотрели равнодушно, и только впоследствии, когда наши удальцы утвердились в Албазине и Нерчинске, они, побуждаемые иезуитами и другими западноевропейскими миссионерами, решились воспротивиться такому занятию их владений. Албазин они неоднократно отбирали у русских казаков, пока, как сказано выше, в 1685 г., после усиленной осады и кровопролития, а главным образом, благодаря малочисленности их, не увели их из него.

Русские сибирские власти, а впоследствии и сами государи наши, также по временам делали попытки к сношениям с Китаем, пока они не стали постоянными.

По свидетельству архимандрита Амвросия, автора «Истории Российской иерархии» (Ч. II. С. 442 и далее), первое караванное российское посольство в Китай было отправлено еще при царе Василии Иоанновиче Шуйском из Томска, тамошним воеводою Василием Васильевичем Волынским. При этом караване в Китай им был послал казацкий голова Андрей Шарыгин с атаманом Василием Тюменцевым. Эти посланцы русские, однако, не видали богдыхана и возвратились из Китая ни с чем.

Второе посольство русских к «мунгальскому Алтын-хану», по свидетельству того же историка, было отправлено тобольским воеводою, боярином князем Иваном Семеновичем Куракиным, в царствование Михаила Феодоровича, в 1617 или в 1618 г. На этот раз к богдыхану были посланы казак Иван Петлин да пятидесятник Кызылов. Эти послы вернулись из Китая или в 1619 г., или в 1620 и привезли от хана к русскому царю «Дружественную грамату», коей русским позволялось приезжать в Китай для торгов невозбранно, но с условием, чтобы приезжающие всегда привозили с собою к богдыхану «грамату» и от русского государя, которого как монгольцы, так и китайцы еще в то время именовали Чаган-ханом, то есть Белым царем.

В 1649 г. китайский богдыхан прислал русскому государю с тремя бывшими у него русскими пограничными посланцами «Зазывную грамату» с подарками и просил, чтобы русские по-прежнему ездили в Китай. За неимением в русском посольском приказе в то время переводчиков, грамата эта оставалась «неизвестною по своему содержанию» до 1675 года.

От русских же государей первое посольство в Китай было в 1654 г. В этом году царь Алексей Михайлович отправил к «богдойскому хану» посланником тобольского боярского сына Федора Исаакиевича Байкова. Изъявляя в этой грамате желание быть с богдыханом в дружбе и «пересылке», русский государь писал, между прочим, богдыхану, что он первый из русских царей начал сноситься с Китаем. Байков, однако, не был допущен до богдыхана, потому что не согласился унизить себя исполнением китайских церемоний при представлении к нему.

Вслед за Байковым, с другою граматою от русского же государя к богдыхану, был отправлен в 1658 г. боярский сын Иван Перфильев. Этот русский посланец был принят богдыханом и привез от него ответные подарки. В 1668 г. в Китай был послан русскими бухарец Сенткул-Аблин. Все эти посольства, однако, не имели никаких важных для сношения русских с китайцами последствий. Более или менее правильные сношения России с Китаем в то время происходили только через промышленных и вольных людей. Они за этот период времени из-за желания проведать «новыя землицы», самовольно или с разрешения, если не по приказу сибирских воевод и губернаторов, шли шаг за шагом по Амуру и его притокам, пока не прошли его весь и не построили на берегах его, а также по соседству и в китайских владениях несколько городов или острожков вроде Албазина и Нерчинска. Удивительнее всего при этом было то, что все это ими делалось почти без пролития крови, одним только именем Чаган-хана, то есть Белого царя.

Первое деловое, официальное посольство русских государей к богдойскому хану было отправлено из Москвы уже в 1675 г. Алексеем же Михайловичем. Во главе этого посольства поставлен был переводчик посольского приказа Николай Спафарий, родом молдаванин. Ему поручено было начать договоры с Китаем о «коммерции». По прибытии в Пекин Спафарий сначала согласился выполнить некоторые китайские церемонии пред представлением к богдыхану и потому был допущен до него; но потом и он, как Байков, возмутился против этих церемоний и также отпущен был из Китая ни с чем. Иезуиты, видимо, тут приложили свое старание воспрепятствовать сближению русских с китайцами.

Когда весть о занятии русскими Албазина дошла до Пекина, последователи Лойолы, в особенности Вербье, стоявший очень близко не только к высшим сановникам Китая, но и к самому богдыхану, побудили последнего немедленно изгнать русских из этого укрепленного пункта. Но миролюбивый богдыхан Кан-си, прежде чем начать военные действия против русских, занявших Албазин, обратился к ним со следующей граматой, в надежде или побудить их покинуть этот город, или привлечь их к себе на службу:

«Богдойской славной, великой земли, богдойский великий, славный царь-богдыхан, царский свой указ послал в Албазин приказному человеку.

Во всю вселенную славен и велик, до всяких людей добр и милостив, как отец до детей, и на своей земле живу смирно и не трону никого...

И вы пришли на мою землю и моих ясашных людей изгоняете, у промышленных людей соболей и запасы отымаете… И я, богдойский царь, на вас послал большое войско, – убить и погубить вас желаю… И велел делать выше Амура и на Амуре, и ниже Амура и на Зие и ниже Зии городы, и не дам вам по-прежнему по Амуру и по Зие повольно дуровать. И прежде того велел-было, где вас ни увидят, тут и велел бить и имать, а ныне велел вас добром призывать на свое имя и жаловать. А которые ваши русские в прошлом (1683) году по Амуру-реке вниз на Быструю встретили мое войско, и те ваши люди сдалися на мое имя 29 человек и я их много пожаловал и ни единого человека не казнил. Прежде сдатья ушли 4 человека, и тех всех переимали...

И вы, албазинские и нерчинские люди, всякаго дурна покинтеся. И вы того не разумеете, и на моем рубеже будете жить, и в те-поры вы ни небом, ни землею не закроетеся (т. е. вам уже не нужно будет строить городы). Убить вас не желаю и вам назад идти далеко. И вы подумайте и приходите ко мне, на мое имя, и я вас много пожалую...»⁴².

Эту грамату албазинцам богдыхан прислал с двумя русскими перебежчиками или пленниками, Михаилом и Иваном. Албазинцы, разумеется, не послушались богдыхана и не пошли к ним, китайцам, на службу доброю волею, а отвечали богдыхану, что оставить занятые ими самовольно города на его земле без указу царского не могут. Китайцы поэтому два раза и осаждали Албазин, пока, как и выше уже сказано, не увели к себе части его гарнизона.

Пред оставлением Албазина русские пленники силою взяли с собой в Китай православного албазинского священника Максима Леонтьева⁴³ и захватили из крепостной церкви утварь с иконами и образ св. Николая Чудотворца, именуемый Можайским.

В Пекине они были приняты ласково. Богдыхану Кан-си, видимо, приятно было похвалиться пред своим народом такими храбрецами, как албазинские казаки, в числе 600 человек отбивавшие дважды от Албазина 15 000 китайскую армию, бывшую под командой иезуита Вербье. Богдыхан поселил русских пленников в Пекине на «берестовом урочище» (хао-пи-чан), в северо-восточном углу, у самой городской стены. Но этого еще мало: лишь только они поселились в столице богдыханской, Кан-си приказал очистить для них буддийское капище, которое они и не замедлили переделать в православную часовню⁴⁴. Самих же албазинских пленников богдыхан приказал причислить к наследственному военному сословию, занимавшему в то время в Китае очень видное место между всеми другими сословиями⁴⁵. Пожалованные им земли были навсегда богдыханом избавлены от податей и повинностей. В предотвращение же утраты ими этих земель и для обеспечения их потомства, им строго запрещено было продавать эти земли, а китайцам покупать их, под опасением суда как над продавцами, так и над покупателями и отобрания запроданных земель вместе с вырученными за них деньгами в казну⁴⁶.

Как военные албазинцы были причислены к желтому с каймой маньчжурскому знамени, одному из высших знамен богдыханской гвардии, и были записаны в роту Гудэи, организованную в пятый год правления Шунь-чжи, то есть в 1649 г. «Эта рота, – говорит историк «Пекинской духовной миссии», иером. Николай, – вероятно, была навербована из потомков русских пленников, почему и называлась русскою»⁴⁷. Наравне с другими китайскими солдатами албазинские пленники получали от богдыхана казенные квартиры, деньги на обзаведение, пайки и содержание рисом. Наконец, неженатым из них даны были жены, но только из разбойного приказа.

Со времени поселения албазинцев в Пекине, строго говоря, и начинается уже ряд дипломатических сношений России с Китаем. Богдыхан Кан-си, вообще сочувственно относившийся к иноземцам, к русским относился особенно сочувственно, потому что они пришли в Китай и поселились в Пекине не доброю волею. При установлении дипломатических сношений с Китаем русское правительство того времени постаралось упрочить с этою державой меновую торговлю формальными трактатами.

До половины XVII ст. почти при каждом посольстве из России в Китай был отправляем караван с товарами, сначала частными лицами, а потом самим правительством. Казенные товары из Москвы в Китай впервые были отправлены в 1698 г.

При этих караванах состояли обыкновенно комиссары и целовальники. Но вместе с казенными обыкновенно отправлялись в Китай и караваны частных владельцев, в особенности из Восточной России и Сибири. Предметами торговли с русской стороны в то время были, главным образом, меха, или «мягкая рухлядь», затем кожи и мануфактурные товары. От китайцев же русские выменивали в XVII и XVIII ст. китайку и дабу, шелковые материи и шелк в сырце (камки, канфы и проч.), некоторые пряности и лекарственные вещества, как например ревень и др. Чай в то время русские вывозили из Китая в очень незначительном количестве, так как употребление его в России еще не было распространено.

Албазинцам в Пекине в деле сношения русских с китайцами скоро пришлось играть очень важную роль. Как знающие Пекин и китайцев, а главным образом китайский язык, они стали служить руководителями и драгоманами для приезжавших в Пекин русских купцов, знакомили их с китайскими купцами, помогали тем и другим менять товары, водили русских купцов по Пекину и т. п. Китайское правительство после открытия официальных сношений России с Китаем устроило в Пекине для прибывавших с караванами русских купцов особое подворье и отвело для них особое кладбище за городом, рядом с албазинским, прямо против угловой северо-восточной башни. Служа русским в Пекине, албазинцы одновременно служили и китайцам с первого почти дня своего пребывания в этом городе. Помимо военной, они несли и гражданскую службу в новом отечестве, обучая детей лучших китайских семейств русскому языку, для чего китайское правительство учредило впоследствии даже особую школу⁴⁸.

До прибытия о. Максима Леонтьева в Пекин находившиеся там русские люди ходили к богослужению в один из католических храмов. В бытность Спафария в Пекине католические миссионеры поэтому выпросили у него православную икону и поставили ее у себя в костеле для того, чтобы молившиеся в этом костеле русские могли взирать на эту икону⁴⁹.

О. Максим прибыл с албазинцами в Пекин уже немолодым⁵⁰, тем не менее свою пастырскую деятельность в этой столице языческого царства он продолжал до 1711 или 1712 г. Во время своего пребывания в пределах китайских он поддерживал там православие среди русских и богослужениями, и проповедию. Отданную богдыханом албазинцам буддийскую кумирню он, как и выше было сказано, освятил в православную часовню во имя св. Николая Чудотворца. Но совершать божественные литургии в этой часовне до 1695 г. все-таки не мог, так как не имел св. антиминса. В этом же году весть о его деятельности, видимо, дошла до Тобольского митрополита Игнатия, который не замедлил прислать ему с верхотурским священником Григорием и тобольским диаконом Лаврентием не только св. антиминс, но и св. миро с богослужебными книгами. А чтобы ободрить доброго пастыря, делавшего дело Божие на чужбине, среди грубого язычества и хитрых иезуитов, митрополит Игнатий написал о. Максиму грамату, в которой, разрешив ему устроить и освятить из часовни православный храм во имя Софии, Премудрости Божией, говорит: «О Св. Духе сыну и сослужителю нашего смирения, проповеднику св. Евангелия в Китайском царствии, благоговейному иерею Максиму Леонтьеву и всем православным христианином, обитающим в китайском царствии, архипастырское благословение... Радуюся аз о твоем исправлении; аще и в плене пребывавши, но сам, с Божиею помощию, пленявши человеки, не ведущие в познании евангельский правды. И сего ради, возлюбленне, да не смущается, ниже да оскорбляется душа твоя и всех плененных с тобою о вашем таковом случае, понеже Божия воли кто противитися может? А пленение ваше не без пользы китайским жителям, яко Христовы православный веры свет им вами открывается и вам спасение душевное и небесная мзда умножается». Перечислив за этим лиц, о которых о. Максим должен был молиться за литургией, Святитель приложил прошение Господу Богу и о китайском богдыхане. «Подобает тебе (о. Максиму) молитися сице после государских эктиний: еще молимся Господу Богу нашему помиловати раба Своего (имя рек) богдыханова величества (как его в титулах пишут), умножити лета живота его и даровати ему благородная чада и наследие рода их и избавите его и боляр его от всякий скорби гнева и нужды и от всякие болезни душевный и телесныя, и открыти им свет евангельскаго просвещения и простити ему всякое прегрешение вольное и невольное и соедините его святей Своей соборней и апостольской церкви, яко да получит и царствие небесное».⁵¹

Утешенный Святителем, о. Максим освятил Никольскую часовню, или бывшую буддийскую кумирню, в православный храм в 1696 г. во имя Софии, Премудрости Божией, вместе со священнослужителям, которые привезли ему от митрополита Игнатия св. антиминс и св. миро с богослужебными книгами. Но эта первая православная церковь в Пекине продолжала называться все-таки Никольскою церковию в честь чтимого албазинцами образа Св. Николая.

Поучая албазинцев истинам св. Евангелия, о. Максим разделял с ними и жизненные их труды. Так, во время войны китайцев с калмыками, в которой принимали участие и албазинцы, он ходил с ними в поход, причем даже и голову свою брил. Скончался этот добрый пастырь на чужбине в глубокой старости. К сожалению, место погребения его никому неизвестно. Полагают, что отпевали его католические миссионеры, которые уважали его за строго подвижнический образ жизни.

Со смертию его православным в Пекине грозила опасность или быть поглощенными язычеством, или уловленными римским католицизмом. К счастию, ни того ни другого не последовало. Прозорливый самодержец русский Петр I еще ранее обратил на них свое внимание и озаботился об отправлении к ним православной духовной миссии.

Еще в 1698 г., когда он находился за границею, к нему писал из Тобольска думный дьяк Виниус, что в Пекине имеется для русских пленных и купцов православная церковь и что китайцы изъявляют желание креститься. Отвечая на это письмо Виниусу, великий Преобразователь России писал: «То дело зело изрядно. Только для Бога поступайте в том опасно и не шибко, дабы китайских начальников не привесть в злобу, также и иезовитов, которые там от многих времен гнездо свое имеют»⁵².

Без сомнения, вскоре после этого Петру I известно стало про незавидное положение в Пекине албазинцев с их престарелым пастырем, потому что уже в 1700 г. 18 июня им издан был замечательный указ, которым вполне обеспечивалась будущность православной миссии в Пекине. Посоветовавшись с патриархом Адрианом, он приказал написать киевскому митрополиту Варлааму, чтобы он приискал «в малороссийских своей области городех и монастырях из архимандритов и игуменов, или иных знаменитых иноков, добраго и ученаго, благого жития человека, которому бы в Тобольску быть митрополитом и который мог бы Божиею помощию в Китае и Сибири, в слепоте идолослужения и в прочих невежествиях закоснелых человек приводить в познание и служение истиннаго живого Бога, и привел бы с собою добрых и ученых, не престарелых иноков, двух или трех человек, которые бы могли китайскому и мунгальскому языку и грамоте научитись, и их суеверие познав, могли твердыми св. Евангелия доводами многия души области темныя сатанинский привести в свет познания Христа Бога нашего и тамо (в Пекине) живущих и приезжих христан от прелести всякой идолослужения их отвадити тако могли бы жити, и у той построенной Божией церкви служити, чтоб своим благим житием хана китайскаго и ближних его людей и обще их народ привести бы к тому святому делу и к российскаго народа людям, которые по вся годы с караваны для торга и для всяких посылок порубежных ездят, учинить себя склоненных»⁵³.

Но попытки русского правительства добиться права посылать в Китай православных миссионеров на первый раз были под разными предлогами отклонены китайским правительством. И на этот раз, несомненно, действовали на китайцев интриги против православия о.о. иезуитов. Так, в 1704 г. китайский трибунал отвечал Виниусу, что его письмо о принятии в Пекин, согласно воле Петра Великого, двух священников, писанное на имя одного китайского министра, не было принято, потому что неправильно адресовано⁵⁴. Но этому обстоятельству наше правительство все-таки не придало особого значения. На тобольскую кафедру, согласно воле Петра I, был назначен митрополит Филофей (впоследствии в схиме Феодор), южанин по происхождению, истый инок и верный сын православной церкви. Этот святитель впоследствии за свою деятельность получил наименование «апостола Сибири»⁵⁵. В Тобольск он прибыл с несколькими лицами, которых он предназначил для службы в Китае. Прознав, что албазинцы в Пекине начали заражаться языческими обычаями, благодаря своим женам-китаянкам, он написал к ним грамату, в коей увещевал их не покидать своей веры и слушаться о. Максима на чужбине. Эта грамата так подействовала на них, что сразу обратила их на путь истинный, как о том писал митрополиту сам о. Максим. В 1711 г. в Пекин прибыл с караваном комиссар, купец Григорий Афанасьев Осколков, видимо, человек образованный, ибо по прибытии в Китай мог объясняться с иезуитами, свел с ними знакомства и, несомненно, чрез них повел в китайском трибунале дело о дозволении русскому правительству отправлять туда миссию «для исправления службы Божией и треб всяких чинов российским людям грекороссийскаго исповедания»⁵⁶. Ходатайство Осколкова было подкреплено просьбою о том же в трибунал и албазинцами. Они просили дозволить им пригласить из России священника на место умершего о. Максима. Албазинцы потом ходатайствовали и пред русским комиссаром Худяковым о присылке им священника. Худяков пообещался дать этому ходатайству ход, но посоветовал им прежде всего с этою просьбою самим обратиться в китайский трибунал. Время же для исходатайствования права на присылку миссии из России в Пекин на этот раз было самое благоприятное. Китайское правительство в это время само отправляло посольство из Пекина к калмыкам и с своей стороны просило Худякова позаботиться об этом посольстве, пока оно будет находиться в пределах России⁵⁷. Поэтому к просьбе Худякова и албазинцев о дозволении прибыть в Пекин из России православным священникам оно отнеслось благосклонно. Богдыхан Кан-си, разрешая русским прислать в его столицу своих миссионеров, просил только прислать с ними еще искусного доктора.

Лишь только Худяков донес тобольскому губернатору князю Гагарину о разрешении, данном богдыханом на присылку духовной миссии из России, тот немедленно довел об этом до сведения Императора Петра I. Великий же русский самодержец не замедлил ответить на это распоряжением тобольскому митрополиту избрать достойнейших людей для служения Церкви Божией в китайском царстве – архимандрита, священника, диакона и причетников. Тобольский митрополит избрал для миссии архимандрита Илариона Лежайского, который прибыл с ним из Чернигова, а ранее учился в Киевской Духовной академии, священника Лаврентия и диакона Филимона, а в качестве церковников – семь учеников тобольской славяно-русской школы. Эта миссия при отправлении в Пекин была прилично обеспечена: ей даны были св. иконы, ризница, утварь и богослужебные книги. При этом архимандриту на подъем дано было 300 р., а священнику с диаконом по 60 р., семерым же церковникам 80 р. Кроме того, им на нужды церковные дано было 40 ведер вина. А на пути до китайской границы предписано было коштовать их безвозмездно. Помимо этого, архимандриту полагалось выдавать каждогодно по 100 р. жалованья, священнику с диаконом по 20 р., а церковникам по 10 р.

Организованная таким образом миссия отправилась в Пекин одновременно с возвращавшимся от Айук-хана китайским посольством в феврале 1715 г. В Пекине миссия принята была с подобающей честию. Архимандрита Илариона богдыхан пожаловал званием мандарина 5-й степени, а священника с диаконом 7-й; церковников же причислил к почетному сословию воинов. Кроме того, для всех членов миссии богдыхан Кан-си дал казенные помещения, а также временное пособие: архимандриту 800 лан серебра (около 1500 р.) и ему же на служителей 600 лан (около 1100 р.), священнику и диакону по 600 лан, а церковникам по 300 лан и им же на служителей по 200 лан каждому. Сверх этого богдыханом определено было производить им содержание от трибунала ежемесячное: священнослужителям по 4 1/2 ланы, а церковникам по 1 1/2 ланы, да приказано еще было выдавать из казенных магазинов рису по 3 меры и через три года на платье: архимандриту по 40 лан, священнику с диаконом по 30, а церковникам по 20. В довершение своего благоволения к членам миссии богдыхан еще тех из них, кои изучили потом китайский и маньчжурский языки, определил в трибунал для внешних сношений переводчиками присылавшихся из России в Китай грамат.

Настоятель первой пекинской духовной миссии архимандрит Иларион оказался человеком во всех отношениях почтенным – он, по мысли Императора Петра I, был и «разумен», и «покладен». А по жизни своей в Пекине он заслужил уважение не только паствы своей, но и самого богдыхана, который, из приязни своей к нему, каждомесячно присылал к нему приближенных своих справляться о его здоровье. По отношению к подчиненным своим он был заботлив и внимателен. Относительно же остальных членов миссии, в особенности относительно церковников присланных в Китай с миссией не столько для церковных нужд, сколько для изучения китайского и монгольского языка, – этого сказать нельзя. Тоска по родине, нездоровый климат Пекина и другие условия жизни большинство из них повергли в отчаяние. Одни из них начали вести нетрезвую жизнь, а другие со скуки преждевременно возвратились в Россию или умерли в Пекине. В начале 1718 г. заболел и сам архимандрит Иларион, а в апреле того же года скончался.

По смерти его китайский трибунал отправил к князю Гагарину с диаконом Филимоном следующую грамату:

«Ты прежде просил от императора, чтобы русские, находящиеся здесь, в нашем великом царстве, могли молитвы творить в церкви и просить от Бога вечнаго для обоих государств мира. И для того, с нашим второго ордена мандарином Имьяном, послал ты архимандрита Иллариона, священника Лаврентия, диакона Филимона с семью русскими (то есть церковниками), о приходе коих в наше государство, как скоро доложили мы нашего преудивительнаго государя, то он архимандрита пятой степени, а священника и диакона седьмой степени мандаринства достоинством учинил; домы, иждивение, кормы и все потребное им дал... В нынешнем же году архимандрит ваш помер. А как от времени постановления границ между обоими государствами (в 1689 г.) жили мы в великом согласии, того ради послали мы диакона Филимона и служиваго Григория, которые вам объявят о смерти онаго архимандрита. Ты же, Гагарин, определи, хочете ли сюда послать второго архимандрита, или к вам возвратить и остальных, здесь находящихся, и о сем нам ответ пришли»⁵⁸.

С отъездом в Россию из Пекина диакона Филимона в миссии остался только один священник да три церковника в ожидании решения участи ее. К ним китайское правительство стало относиться уже не так милостиво, как оно относилось при жизни архимандрита Илариона. Да и не одних миссионеров оно начало стеснять, но и приезжавших в Пекин русских торговцев с товарами, отчасти вследствие наплыва в Китай западноевропейских товаров, доставлявшихся ежегодно через Кантон и другие китайские порты, а отчасти, если не главным образом, из-за буйного поведения наших торговцев и низших членов миссии в Пекине. «Приезжая туда, они не соблюдали никаких уставов, ни обыкновений (китайских) не сохраняли; но по своей воле и нагло в начинании сваров и споров неоднократно являлися виновны»⁵⁹. Один из исследователей русско-китайских торговых сношении по этому поводу говорит: «Русский человек и в Китае оставался русским; его широкая, разгульная натура дала себя и там знать; пьянство, дебоши и т. п. не только русских купцов, но и провожатых караванов и комиссаров... возбуждали неудовольствие правительства обеих держав»⁶⁰. А это, конечно, не могло не отозваться невыгодно и на положении русской православной миссии. Впоследствии же это доставило очень много забот нашему правительству, желавшему, как видно из вышеприведенного указа Петра I, не столько из торговых, сколько из религиозных целей, завязать дружественные отношения с китайцами.

Лишь только весть о кончине архимандрита Илариона дошла до сибирского митрополита, он 4 апреля 1719 г. написал губернатору, князю Гагарину: «Аще ваше сиятельство, приимеши по Бозе ревность, с преосвященным Стефаном (Яворским) посоветовав, доложите Его Царскому Величеству и, избран добраго и мудраго человека, туда, в царство китайское пошлете не замедля. Аще хоть бы и чином архиерейским почтите, и клиру с ним человек 15 послати, понеже то они, китайцы, разумеют, что Его Царское Величество для укрепления вечнаго мира таких людей пришлет»⁶¹. Как видно из этого письма, святитель Божий, схимонах-митрополит в укреплении только православия в Пекине видел условия вечного мира между Россией и Китаем. Эту же мысль, судя по вышеприведенному указу Петра Великого к Киевскому митрополиту по поводу организации первой православной миссии в Китае, разделял и этот гениальный русский Самодержец. Письмо сибирского митрополита, надо думать, поэтому и встречено было с особым сочувствием в Петербурге, как в Духовной коллегии, так и в Сенате.

Постановив послать во главе второй миссии в Пекин именно епископа, Петр I, однако, предварительно решился снестись с богдыханом Кан-си чрез особое посольство по поводу этого важного обстоятельства. В послы на этот раз русским Самодержцем избран был капитан гвардии Лев Измайлов. С этим чрезвычайным послом Великий Преобразователь России отправил следующее письмо богдыхану:

«Великих азиацких стран императору, монарху, настоящему богдойскому и китайскому хану, другу нашему, –

Любительное поздравление.

Понеже мы запотребно быти изобрели для засвидетельствования и распространения между нами и вашим хановым величеством от предков наших и нас с предки вашими и нами издревле имеющий дружбы и лучшаго охранения оной и некоторых полезных обоим государствам дел, отправили вашему величеству нашего чрезвычайного посланника, от гвардии нашей капитана Льва Измайлова, котораго да благоволите ваше величество с нашею граматою к себе на аудиенцию и тому, еже оный по указу нашему предлагать будет, полную веру подавать и при дворе вашего ханова величества ему, чрезвычайному нашему посланнику, с надлежащим чину его почтением, впредь до нашего указу и до окончания его комиссии, от нас врученной, быть повелеть и на предлагаемые по указу нашему дела онаго всегда склонною резолюциею снабдевать, как того между нами и вашим величеством сущая дружба и общая обоих наших государств польза требует. Желаем впротчем вашему ханову величеству счастливаго государствования и всякого благополучия. Дан в нашем царствующем граде Санкт-петербурхе, лета от Рожд. Хр. Спасителя нашего 1719, марта 30 дня, государствования нашего 37 году.

Вашего величества добрый приятель Петр»⁶².

Пред отправлением в Пекин капитан Измайлов снабжен был инструкциями от коллегии иностранных дел и от коммерц-коллегии. В начальном пункте второй инструкции значилось, «чтобы подданные Царскаго Величества люди, которые в Китай ездят и торгуют, невозбранно свой закон и веру содержать могли и для того б имели христианскую церковь, при которой бы для службы священник и при нем служители были всегда во всякой полности». В XII же в. первой ему предписывалось старание свое приложить, чтобы «ханово величество соизволил на постройку церкви греческаго исповедания для приезжающих купцов (в Пекин), подданных Его Царскаго Величества и для пребывания там священников, как то от них, китайцев, позволено римскаго исповедания иезуитам, и на строение церкви оной дано бы было место, которая (церковь) из казны Его Царскаго Величества построена быть имеет». Далее в этих инструкциях идет речь о содержании в Китае постоянного консула, который бы примирил в Пекине русских с китайцами и от себя мог посылать в разные пункты богдыхановой империи «консулей», о торговых делах и др.

Подарков богдыхану с Измайловым было послано на 5000 р., а для миссии с ним были посланы книги церковные. В секретари ему был назначен иноземец Лоренс, а в переводчики дан Иван Кременевский; с ним, ради богдыхановой просьбы, послан был и лекарь, англичанин Бель.

«Едучи» в Китай, «по пути он, Измайлов, должен был смотреть их (китайцев) города и разведывать искусно о войсках их, какия и в котором месте, и по скольку имеют, и какого оружия». А по приезде в Китай, хотя бы чрез иезуитов, домогаться, чтобы прием ему сделан был достодолжный. А иезуитам велено сказать, что если они в этом ему посодействуют, то им дозволено будет посылать свои письма на родину через Сибирь и что «Царское Величество будет воздавать их социетету во всяких случаях милость свою». Чрез них, иезуитов, Измайлов уполномачивался заявить китайцам, что «так (то есть достодолжным образом) послов Его Царскаго Величества и цезарь римский, и иние монархи принимают», и что «в том никакого предосуждения чести его богдыханова величества не будет, ежели (он) от такого великаго Монарха министра с почтением примет; но что то обыкновенная учтивость между такими монархами есть»⁶³.

Известие о смерти начальника первой Пекинской миссии, архимандрита Илариона, пришло в Петербург еще до отправления в Китай Измайлова. Поэтому ему поручено было взять временно с собою в Пекин для совершения служб Божиих настоятеля Иркутского Вознесенского монастыря, архимандрита Антония Платковского.

Выехал из Петербурга Измайлов в половине июля 1719 г., а в Иркутск прибыл в половине мая 1720 г. В ожидании же дозволения богдыхана приехать в Пекин, проживал 14 недель в Селенгинске, и только во второй половине ноября 1720 г. торжественно вступил в столицу богдыхана. Принят он был Кан-си очень милостиво и представлялся ему потом несколько раз. Во время этих представлений он неоднократно, при посредстве иезуитов, беседовал с престарелым китайским самодержцем, так все время благоволившем к нему. Для него богдыханом устраивались разные празднества и охоты. Но те же иезуиты, при посредстве которых он беседовал с богдыханом, несомненно и повредили ему потом в переговорах с китайским трибуналом. На конференции его китайскими министрами, происходивших с половины ноября 1720 г. по март 1721-го, он едва мог добиться дозволения на время оставить в Пекине русского агента Ланга. Разрешение же на постройку православной церкви в Пекине ему дано не было. Последователи Игнатия Лойолы и представители других монашеских орденов римской церкви, проживающие в то время в Пекине, видимо, и на этот раз, сберегая свои интересы, всеми мерами постарались воспрепятствовать служителям греко-российской православной церкви утвердиться в столице богдыхана.

Из Пекина Измайлов выехал 2 марта 1721 г., а в Москву прибыл в половине января 1722 г. Неуспех Измайлова в улажении вопросов церковного свойства в китайском трибунале есть основание отчасти искать и в интригах архимандрита Антония Платковского, который назначен был только сопровождать Измайлова, как чрезвычайного посла, в Пекин. Видимо прознав, что в настоятели второй пекинской миссии имеют в виду поставить не его, а другого, он, в бытность свою в Пекине с чрезвычайным русским послом, как воспитанник тогдашней киевской школы, не обладавший при том и нравственными качествами, мог войти в сношения с иезуитами и вооружить их против русского посла. А этого было вполне достаточно, чтобы начальнику второй миссии не был разрешен доступ в Пекин, а равным образом не было дозволено русским строить там и новый православный храм, ибо иезуиты в то время в Китае пользовались, как и было сказано, большим влиянием и в качестве ученых, и в качестве даже государственных деятелей. Они в то время в Китае имели более 300 000 новообращенных ими в римский католицизм подданных богдыхана, более 300 храмов и до 100 коллегий, множество часовен, молелен, фабрик и заводов. Девять знаменитых ученых из них трудились над составлением географического атласа Китайской империи, а шестеро: Фонталей, Ташар, Жербильон, Леконт, Виделу и Буве занимались собиранием знаменитых китайских книг. Некоторые же из них отливали для китайцев пушки, как напр. Вербье, и обучали их военному искусству. Правда, большинство из них при этом вело жизнь развратную⁶⁴, но китайцы, видимо, не обращали пока на это внимания. Архимандрит Антоний Платковский в бытность свою в Пекине с Измайловым, конечно, в своих видах и целях, не замедлил сойтись с ними близко. И в Иркутск он возвратился не одновременно с Измайловым, а только спустя три месяца по отъезде его из Пекина. С отъездом его, Платковского, из Пекина, при тамошней Албазинской церкви, таким образом, опять остался только один священник Лаврентий и три церковника.

Между тем еще во время пребывания в Пекине Измайлова, в начальники второй пекинской миссии избран был, несомненно, по мысли самого Петра I, соборный иеромонах Иннокентий Кульчицкий, впоследствии первый епископ иркутский и сибирский святой православной церкви.

Священник Прокопий Громов

Архимандрит Антоний Платковский, самовольно в 1721 г. оставивший Иркутский Вознесенский монастырь и отправившийся в Тобольск, по словам его, был ласково принят новым митрополитом Антонием. Но мечта Платковского быть начальником духовной миссии в Пекине разрушилась посвящением туда епископа Иннокентия, и особенно уже проездом сего Святителя чрез Тобольск в Иркутск. Ничего не оставалось обманутому в надежде, как возвратиться в Иркутский монастырь. При отправлении своем Платковский получил от митрополита Антония письменный наказ, чтоб ему вместе с митрополичьим келейником Андреем, прежде засланным в Восточную Сибирь для ревизовки, в низовых городах, в Тобольске, Енисейске, Туруханске, Красноярске, Якутске, Иркутске, в Селенгинске и в Нерчинске, осмотреть по монастырям и церквам все церковное благочиние, сосчитать и описать всякие приходы и расходы и всякую монастырскую денежную и борошневую казну, привести в известность монастырских крестьян и вкладчиков с их семьями, также лошадей, рогатой и мелкой скот, и те переписные книги за руками настоятелей и всей братии прислать в Тобольск. В случае же невозможности самому Платковскому исполнить всех сих поручений ему предоставлялось или послать от себя для ревизии тех мест, которых сам посетить не успеет, иеромонахов или иеродиаконов, или добрых людей из мирян, или, осмотревшись в Иркутске, снова в такие места следовать самому. Затем приказывалось ему судить всех и каждого, как по челобитьям духовных, так и мирских людей, в правду, и в особенности донести митрополиту о принявших христианскую веру инородцах.

Снабженный таким наказом в сентябре 1721 г., архимандрит Антоний в марте 1722 г. является в Енисейске. Отсюда пишет в Иркутск к строителю Вознесенского монастыря иеромонаху Корнилию, что по разным поручениям митрополита, также за распутицею, он намерен весновать в Енисейске до раскрытия рек Енисея и Тунгуски, и затем еще должен сплавать в Туруханск; требует по первому водяному пути прислать в Енисейск большую монастырскую лодку со снастями и парусом и трех человек работников, да с иеродиаконом Серафимом Месяцевым прислать к нему большой запечатанной сундук, в котором-де лежат разные лекарственные вещи, нужные для Туруханского архимандрита Лаврентия, и с тем вместе предписывает о высылке с тем же Серафимом собранных с церквей и часовен окладных денег, и в заключение дает наставление Корнилию, чтоб до его приезда в Иркутск, по посланным указам, к переписи имущества Вознесенского монастыря не приступать, так как у сей переписи должен-де быть и митрополичий келейник Андрей, который к тому времени должен возвратиться из Якутска.

От 2 апреля 1722 г. Корнилий получил из Енисейска новое письмо, при котором Платковский приложил письмо некоего езуита Николая Ген, следующее в Пекинский езуитский коллегиум, и просил Корнилия переслать это письмо в Пекин с следующим туда при Преосвященном Иннокентии Кульчицком иеродиаконом Филимоном. Содержание письма, по словам Платковского, было то, что езуит был ему должен 100 р., и писал к своему прокуратору в Пекин, чтоб там была сделана доверенному от Платковского расплата или коробкою ханского золота, или голью большой руки по тамошней цене. «И ты, – писал в заключение письма своего Платковский, – отдай Филимону грамотку езоитскую, и озьми с него росписку, и проси от меня его Филимона и о тех стех рублях, и объяви Преосвященному Иннокентию, Епископу Переславскому, с прошением таковым, чтоби бул милостив на нас богомолцев своих и сделал бы свою пастырскую милость. А буде за море уехал Епископ, и ты нарочно изъезди на лошадях, чтоби неуихали в китайское царство, и грамотка будет бездельна и деньги пропадут».

В мае того 1722 г. иеродиакон Серафим принял от Корнилия сундук за печатьми Платковского, и отправился в Енисейск. А между тем Корнилий еще получил от Платковского письмо без показания года, месяца и числа. В конце писано: «буде караван придет из Китая, и ты купи китайки разноцветной, за какия бы ни было деньги, тюней десять вишневой да железной. Та будет Федор Стефанович Истопников привезет из Китаю грамотки или гостинцы, як и та обери. Та священник Иван Егорьев буде из Китаю приехал, и ты напиши за море извещаючи о мне, чтобы он приехал в подобное время в Иркутск, бо на нем есть много долгу».

После сего архимандрит Платковский, презрев дальнейшим поручением от митрополита, в июле следующего 1723 г. неизвестно какими судьбами является вместо Якутска и Нерчинска в Тюмени, где пребывал на покое благодетель его архиеросхимонах Федор, бывший митрополит Тобольский. Чрез замедления пропуска епископа Иннокентия в Китай не воскресла ли у Платковского надежда во что бы то ни стало быть там начальником Духовной миссии? Не эта ли надежда направила путь его вместо Иркутска сперва в Тюмень, а потом и далее.

В тюменском монастыре встретило Платковского неприятное предписание от Тобольского митрополита, чтоб отобрать у него бывшую при нем ризницу, которую составляли богатая митра, по красному бархату, обнизанная китайским жемчугом, несколько риз, подризников, епитрахилей, поручей, стихарей, поясов, и красного бархата набедренник, шитый золотом и серебром, и обнизанный жемчугом, – также и другие вещи, в числе коих было серебряное кадило, и церковные книги, и денежную казну. 12 июля иеродиакон Иона при архимандрите Геннадии да при наместнике иеромонахе Дорофее отобрал у Платковского как ризничные вещи, так и казну, принадлежавшую Иркутскому Вознесенскому монастырю, состоявшую в разных товарах, как-то: холсте, сукнах, воске, олове, в медных поделках, в хлебных припасах и в разных мелочах на 1647 р. 26 алтын и 4 деньги, да деньгами 404 р. 15 к. Тут же взяты у него четыре приходо-расходные книги. В мае 1724 г. все отобранные у Платковского вещи были переданы в Иркутский Вознесенский монастырь.

Из Тюмени, в которой не приказал задержать Платковского митрополит Антоний, может быть, по уважению к покровителю митрополиту Филофею, он самовольно, или, как говорил после в свое оправдание, по обещанию и ради спасения души отправился в Москву, жил в ней пять месяцев, потом возвратился в Тобольск, рассказывал митрополиту Антонию, что был в Чудове монастыре наместником и что определено ему жалованье от Св. Синода из Иркутского монастыря по примеру Чудовского архимандрита Феофила, советника Св. Синода, и отправился далее по дороге в Иркутск. Митрополит удивлялся отваге Платковского, не знал, что с ним делать, и предоставил времени уяснить последствия этой отваги.

В 1725 г. и мая в Иркутском Вознесенском монастыре получается на имя иеромонаха Корнилия предписание Платковского из Томска, в котором пишет, что ему по приговору Св. Синода велено по-прежнему до указа быть архимандритом в Иркутском Вознесенском монастыре и устроить школу, для помещения которой велит ронить лес на счет казны монастырской, а навстречу себе отправить 25 лошадей с телегами и с монастырскими провожатыми и снабдить их в дорогу всем неоскудно.

В тот же день 11 мая получены в Иркутском Вознесенском монастыре и от Тобольского митрополита на имя игумена Пахомия два указа, из коих одним давалось знать, что по определению Св. Синода архимандриту Платковскому велено учредить в Иркутском монастыре школу мунгальского языка, а потом и китайского, а другим – предписывалось игумену Пахомию, чтоб, в случае требования Платковским за прокорм и на прогоны за шесть подвод следующим при нем солдатам, денег из монастыря впредь до указа не давать.

А между тем что делалось в монастыре Вознесенском с 1721 г., когда самовольно оставил его Платковский и уехал в Тобольск? Лишь только узнала монастырская братия, что он на обратном пути из Енисейска направился в Тюмень и в Москву, составили донос о его злоупотреблениях и в 1723 г. препроводила к Тобольскому митрополиту. Донос начинался тем, что Платковский по приезде его с митрополитом Филофеем в Иркутск, еще в иеродиаконском сане, 12 февраля взял из Вознесенского монастыря 18 тюней китайки на 72 р., а денег не заплатил; да 22 сентября взял взаймы 30 р. и тоже не заплатал, когда поставлялся в архимандрита, взял 5 р. казенных денег; в 1720 г. брал взаймы из монастыря 600 р. и по уплате 494 р. об остальных 106 р. сказал, будто бы на эту сумму отнес Филофею митрополиту 35 золотников золота, фунт ханского серебра, и 2 постава голей, – но точно ли отнес или у себя оставил, это братии неизвестно, – только те вещи велел он Антоний выписать в расход. При отъезде своем в Китай с посланником Измайловым насильно взял из монастыря 600 р. да приказал выдать Измайлову 100 пудов ржаного хлеба, который был в то время по 10 алтын (30 к.) пуд, 100 пудов солоду по 11 алтын 4 деньги (35 к.) пуд, 20 пудов толокна, 20 пудов пшеничного запасу по 16 алтын по 4 деньги (50 к.) пуд. По возвращении из Китая записные хлебные книги сжег в своей келье чрез племянника Клима. При отбытии в Тобольск потребовал всю монастырскую товарную и денежную казну, – и когда монахи этому воспротивились, то казначея иеродиакона Вениамина и других монахов сек плетьми и бил палками, и когда зря это монахи и вкладчики разбежались, то бил бессловесное – привязанного быка, изломав два кия великие, – после чего иродиакон Вениамин да вкладчик Булатов представили ему казну монастырскую. Затем исхлопотал из Иркутской канцелярии на пропуск монастырского товара и своего шкарба указ за рукою воеводы Степана Ракитина, которому подарил из монастыря образ Божией Матери в серебряном под золотом обложении.

Это были основные пункты доноса, в подробностях своих весьма обширного, и осязательно обличавшего, что Антоний Платковский совершенно Вознесенскую обитель ограбил, несмотря на то, что по производстве в сан архимандрита в 1720 г. управлял ею до отъезда с послом Измайловым в Китай не более трех недель, да по возвращении из Пекина до самовольного отбытия в Тобольск менее двух месяцев.

Ответа из Тобольска долго не было, может быть, потому, что Тобольский митрополит высматривал, каков будет прием Платковскому в столице. Но когда Платковский явился оттуда в Тобольск без особенной силы, тогда преосвященный Антоний дал движение делу. Того же и мая 1725 г. в числе преждеупомянутых бумаг было получено и распоряжение митрополита, чтоб для учета Платковского представлена была подробная от монастыря ведомость о всех сделанных им захватах, и приходо-расходные книги со всеми документами, и все это доставил бы в Тобольск инквизитор монах Аарон, и привез бы с собою бывшего казначея иеродиакона Вениамина Мургина.

Над главами монастырской братии висела гроза, – в этот же день, как выше сказано, получили они извещение из Томска от Платковского, что он едет к ним по-прежнему настоятелем. Однако ж они не уныли, составили совет из 18 монахов и из всей больничной братии под председательством игумена Пахомия. А душою собрания был провинциал-инквизитор иеродиакон Арсений Иевлев. На совете положено: к прежней жалобе присовокупить новые сведения о злоупотреблениях Платковского относительно монастырских сумм, истребованных им по отъезде в Тобольск, просить митрополита помиловать их, всепоследних сирот, обследовать Платковского и не предать обитель в конечное от него разорение. С отписками посланы в Тобольск монах Аарон и иеродиакон Вениамин. На расходы дано им из монастырской казны 300 р. да разной борошневой казны на несколько сот рублей для закупа разных монастырских потребностей. Этою поездкой воспользовался инквизитор Иевлев и препроводил с монахами в Тобольск чемодан своих пожитков. А к отпискам из монастыря приложил от себя пять пакетов, из коих четыре следовали к Тобольскому митрополиту по делам, не касавшимся Платковского, а пятый был адресован в Москву в Протоинквизитерский приказ и содержал донесение такого рода, что архимандрит Антоний Платковский, пользуясь соименностию с митрополитом Сибирским, выдавал священникам грамоты, подписываясь под оными митрополитом Тобольским, и брал за них по 2 и по 3 и по 30 руб.

В июле того 1725 г. Аарон и Вениамин подплыли к Енисейску. И на беду их вскоре приехал туда же Платковский. Узнав о пребывании здесь иркутских монахов, он послал на лодку их бывших при нем солдат (солдат надобно было пересылать из Тобольска в Иркутск для формирования якутского полка, и ими в виде провожатых снабжали таких особ, которые бы везли их на своем содержании), велел все из лодки выбрать и перенести на своей дощаник, а монахов, призвав к себе, взял у них деньги в количестве 227 р. с 12 алтынами. На другой или на третий день позвал к себе Аарона, положил на стол Крест и Евангелие и угрозами заставил Аарона присягнуть, что он будет верен ему Платковскому, а не провинциал-инквизитору Иевлеву. По взятии присяги Платковский вручил Аарону вещи, у него же отобранные, состоявшие в холсте, сукне, в камках, китайках, в рысьей кости, и взятые из чемодана Иевлева тридцать два постава с половиной камок штиланных и пятиланных, куски голи, 4 тюня китайки, и четыре рясы, и велел ему Аарону ехать под прикрытием солдата Данила Рудова окольными дорогами в Москву и там эти и вещи разнести в раздарунки по врученному списку. Сам между тем разбил ящик с отписками, вынул бумаги, которые были слишком против него, разумеется, первою из таковых был донос о выдаче грамот, остальные сложил опять в ящик, неаккуратно припечатал и отослал в Тобольск с сержантом Волошаниновым. Распорядившись таким образом, Платковский отправился из Енисейска в Иркутск, приказав следовать с собою спутнику Аарона иеродиакону Вениамину, которого однако ж нигде после не оказалось, – и дало повод провинциал-инквизитору Иевлеву думать и даже заявить и проживавшему в Иркутском Вознесенском монастыре епископу Иннокентию и Тобольскому митрополиту, что Платковский не лишил ли иеродиакона жизни как опасного против себя свидетеля. Однако ж, как святитель Иннокентий не дозволял себе вмешиваться и не касавшиеся до него распоряжения, а митрополит не обратил на это внимания, то дело осталось безгласным.

В августе 1725 г. архимандрит Платковский достиг Иркутска и вступил в управление Вознесенской обителью, в которой томился безвестностию о своем назначении святый Иннокентий. Надобно думать, что они виделись и прежде сего, так как епископ Иннокентий проезжал через Тобольск в сентябре 1721 г., а в это время архимандрит Платковский или был уже в Тобольске, или подъезжал к ному. <…>

В числе первых правительственных дел преемницы Петра Великого Императрицы Екатерины I было – развязать дела с Китаем. И для определения границ и для окончательного положения о Духовной миссии, назначен был полномочным посланником в Пекин Савва Владиславич граф Рагузинский.

Эта личность, хотя бессознательно, но послужила величию иркутской паствы, была орудием Промысла, чтоб во главе Иркутской иерархии поставлен был Праведник, – потому граф Владиславич требует ближайшего с собою ознакомления. Владиславич, по своеобычному выражению писавшего обозрение сибирской истории, был черногорский шляхтич, счастливый торгаш, которому еще в 1705 г. дано право купечествовать в России, и в чине надворного советника в 1712 г. за службу Государеву отдан поташный откуп. Но в более спокойном рассказе летописателя Иркутского, покойного П. И. Пежемского, биография Владиславича изображается так.

Савва Лукич Владиславич, граф Рагузинский, тайный советник и ордена Св. Александра Невского кавалер, родился в Боснии, занимался торговлею, был тайным агентом послов Российских в Константинополе; они доверяли ему разные поручения в Россию, в которую Владиславич ездил с кумачами, хлопчатою бумагой и деревянным маслом. Великий Петр ценил его заслуги и дозволил ему свободную торговлю по всей России; 1708 г. – пожаловал ему в Москве дом; 1710 г. – произвел в надворные советники. Таким образом, исправляя разные поручения от Российского двора (за что получил еще в награду три села в Малороссии: Топаль, Вишенку и Парафеевку), 1711 г. – он был при Императоре в прусском походе и тогда же получил от Рагузинской республики диплом на графское достоинство; 1714 г. – получил царскую подтвердительную грамоту о торговле в России; 1716 г. – ездил в Италию, 1720 г. – в Рим за получением подаренной Папою Климентом XI Петру Великому мраморной статуи Венеры. Императрица Екатерина I пожаловала его в действительные статские советники 9 марта 1725 г., а 18 июня назначала чрезвычайным посланником и полномочным министром к Пекинскому двору – для восстановления торговли с Китаем, разграничения сопредельных земель, удовлетворения требований о перебежчиках и пресечения взаимных ссор. Ему ассигновано жалованья 6000 р. в год, и единовременно на путевое содержание выдано мягкой рухлядью на 24 тыс. р. В наказе Владиславичу дано на внимание гордое невежество китайского министерства, уверявшего прежде посла Измайлова, что Ангара есть пограничная река и что на Иртыше надобно выстроить китайскую крепость.

Октября 12 числа 1725 г. Рагузинский выехал из Петербурга. Свиту его составляли: два секретаря – аббат Хрузаний и Иван Глазунов, да лейб-гвардии поручик Иван Михайлов и сержант Алексей Пушелев. В Иркутск прибыло посольство 5 апреля 1726 г. А наскучивший всем виденным в Вознесенском монастыре святитель Иннокентий, который получил в это время новое повеление следовать с послом в Китай, буде не встретится к тому препятствий, поспешил выехать и выехал из монастыря 7 апреля в Селенгинск, где должен был ожидать Владиславича, остановившегося в Иркутске для разных исправлений. Не к этим ли двум суткам совместного пребывания посла Владиславича, епископа Иннокентия и архимандрита Платковского отнести злостную проделку последнего, о которой в Иркутске хранится презрительная память и о которой, наслышавшись в бытность свою в Иркутске, преосвященный архиепископ Нил с негодованием заявил в Ярославских епархиальных ведомостях. Святитель Иннокентий был слаб здоровьем, преимущественно страдал головной болью. Платковский, выдававший себя за искусного в лечении и обещавшийся показать свою практику на Туруханском настоятеле архимандрите Лаврентии (Прибавл. к Иркут. епарх. ведом. № 17), прислужился Святителю каким-то лекарством и подал ему питье одуряющее; а коль скоро прием произвел свое действие, то Платковский привел посланника в келью Святителя и указал на Него как на болеющего от невоздержания. Может быть, столь тяжкое оскорбление ускорило и выезд Святителя из обители.

Когда Святитель выехал из монастыря, архимандрит Платковский открыл пред послом свою задушевную думу быть начальником Пекинской миссии и с тем вместе монастырские житницы, предложив снабжение посольству от обители съестными припасами, лошадями, овсом, сеном, не упуская с своей стороны из вида больших запасов у Владиславича сахару, кофе и заморских питьев, до которых, как увидим, был большой охотник. И в тайных совещаниях их решено было то, что скоро выскажется послом пред правительством.

Однако ж в то время как Платковского пригревал своим расположением Савва Владиславич и обещал ему еще более теплое место на юге – в Пекине, с северо-запада собиралась над обнадеженным гроза, о чем будет длинная повесть.

Между тем Тобольский митрополит Антоний Стаховский чрезвычайно был обрадован первым вызовом епископа Иннокентия в 1725 г. из Селенгинска в Вознесенский монастырь и, не получив еще известия о вторичном Его отбытии за Байкал, думал найти в Нем хотя временного сотрудника и помощника в многотрудном для себя деле заочного управления обширным краем Иркутским. Вот одно из посланий митрополита к епископу Иннокентию от 4 сентября 1726 г.: «Преосвященнейший Архиерею Божий, благодетель мой! Многим многих Иркутских некоторых лиц духовных нестроением, и неизобретением к следствию о делах их достойных делателей, принуждены есьмы трудити Ваше Преосвященство, просяще, дабы соблаговолили о тех их делах приказать изследовать Ваше Преосвященство, кому заблагоразсудите. И предал себе в надежду вашея во всем неотъемлемыя любве, явственно зде оная полагаем».

(Излагаются три дела, о которых довел до сведения митрополита провинциал-инквизитор Иевлев: 1) о разрешении иркутским протоиереем Петром Григорьевым иркутскому жителю Елезову брака из-за живой жены; 2) о заселении посольским игуменом Иовом своего келейника монаха Игнатия и 3) об убийстве бирюльским священником Афанасием Орловым на квасной (в питейном доме), на картеной зерне крестьянина Лобанова).

Митрополит Антоний, прося епископа Иннокентия лично или чрез доверенных исследовать эти тяжкие дела, предоставлял Ему лишить виновных, если бы таковыми оказались, сана, присовокупив, впрочем, такое условие: «буде мнится преосвященству Вашему за благо, и священников кроме их аще ли есть изобильно». На подлинном письме подпись: Преосвященству Вашему всех благ желателъ, Богомолец и слуга Митрополит Тобольский Антоний – т. р. (т. е. manu propria).

Неизвестно, откуда возникло мнение, о котором упомянули мы выше, даже заявленное печатно, будто бы Святитель Иннокентий был викарием Тобольского митрополита. Подобные настоящему письму сношения митрополита с епископом Иннокентием были не более как просьбы равного к равному. О викариальной зависимости нигде ни слова. Да ей не было и места при тех условиях, при которых странствовал по Сибири епископ Иннокентий, на каждый раз по особым, не зависевшим от Тобольского митрополита, указаниям от высшего правительства.

В последних числах июля 1726 г. Владиславич распрощался на время с Антонием Платковским и снова свиделся в Селенгинске с ожидавшим его здесь епископом Иннокентием 2 августа. Не поделившись со Святителем своими тайными думами, 24 августа Владиславич прибыл к границе на речку Буру, где ожидали его китайские вельможи, обязанные сопровождать посольство в Пекин. Отсюда Владиславич послал депешу в С.-Петербург, содержание которой узнаем после, и отправился в Китай. Во время пути, говорит иркутская летопись, во всех городах китайских посольство Российское встречаемо было торжественно. 21 октября посольство имело великолепный въезд в Пекин при громе музыки и барабанном бое. Десять дней посольство пользовалось свободою, потом подворье их было заперто, запечатано, и кругом приставлен караул. К этому прибегли китайцы, думая устрашить русских и сделать их уступчивее в переговорах о проведении пограничной черты. 4 ноября Рагузинский имел аудиенцию у Богдохана, подавшую надежду на успех переговоров, но хитрость китайских министров, которым поручено было окончить дела с послом Российским, и домогательства их во вред России – повели относительно разграничения обоих государств к жарким спорам. Видя стойкость нашего дипломата, китайцы стали стращать посольство, что они уморят всех голодом, если не получат уступки своей земли по самый Байкал; и действительно, они начали отпускать для посольства соленую воду, плохое и недостаточное продовольствие. Тогда граф Рагузинский с твердостию сказал китайцам, что смерть 12 человек русских не будет важною потерею для России, но Императрица Российская не оставит за такой поступок отмстить им так, как Россия отомщала шведам, туркам и персиянам. Тогда решено было, чтобы Российское посольство ехало за границу и там бы ожидало окончания всех дел. 23 апреля 1727 г. граф Рагузинский выехал из Пекина, оставив там агента Лоренца Ланга; 20 августа полномочные обеих держав при речке Буре составили окончательный договор, полезный для обеих империй, который тогда же отослан к утверждению в Китай, в котором, по повелению самого Богдыхана, в 5-й пункт трактата включена следующая статья:

«Коен (т. е. дом), который ныне для Россиян в Пекине обретается, будет для их и впредь приезжающих. Оные сами будут жить в сем доме. А что российский посол, Иллирийский граф Савва Владиславич представил о строении церкви, то оная и сделана в сем доме усердием вельмож китайских, которые имеют надсмотрение в делах Российских. В сем доме будут жить один Лама (священник), ныне в Пекине обретающийся, и прибавятся другие три Ламы (священники), которые прибудут как решено. Когда прибудут, дастся им корм, как дается сему, который прежде приехал и при той же церкви приставлены будут. Россиянам не будет запрещено молиться и почитать своего Бога по своему закону. Кроме того четыре мальчика учеников и два побольшаго возраста, которые по русски и по латыне знают, которых посол Российский Иллирийский граф Савва Владиславич хощет оставити в Пекине для обучения языков, будут жить также в сем доме и корм дастся им из Царскаго иждивения; а когда выучатся, по своей воли да возмутся назад». <...>

Священник Иоанн Дроздов

VII

По прибытии св. Иннокентия в Иркутск здешний воевода Полуэктов немедленно послал известительную грамоту нашего правительства в Ургу с просьбою переслать ее в Пекин. Грамота эта была следующая: «Его Величества великих Азиатских стран Императора, Монарха Самовластнейшаго, Богдойскаго и Китайскаго хана Верховным министрам и Государственных дел управителям. Пред некоторыми леты послан из Государства Его Царскаго Величества, нашего Всемилостивейшаго Государя, для отправления там (в Пекине) Божественныя службы нашея благочестивый христианския веры Архимандрит Иларион и при нем священник, диакон и семь человек служителей, а оный архимандрит и прочие с ним по прибытии в Пекин, по повелению Его Ханова Величества, со всяким довольством и почтением приняты и содержимы, еже все Его царское Величество, наш Всемилостивейший Государь не инако, как за самый знак Его Ханова Величества истинной дружбы принять соизволил. И понеже 1719 года получен здесь из Сената Его Ханова Величества лист, писанный к Сибирскому Губернатору, в котором он объявляет, что помянутый архимандрит Иларион в Пекине умре, и что дается от Его Ханова Величества свобода в Государстве Его Величества, вместо онаго умершаго, из Государства Его Царскаго Величества другаго архимандрита прислать; того ради Его Царское Величество разсудил за потребное повелеть отсюда отправить в Пекин, на место помянутаго умершаго Архимандрита, для отправления там Божественныя службы и всех тамо принадлежащих по закону нашему духовных дел, духовную особу Господина Иннокентия Кульчицкаго, и с ним двух иеромонахов, и двух диаконов и несколько служителей, которых при сем роспись приложена. Итак мы, учрежденный от Его Царскаго Величества Правительствующий государственных дел Сенат, по всемилостивейшему от Его Царскаго Величества повелению, Ваших Сиятельств и Превосходительств просит дружелюбно, да бы по Вашему представлению, Его Ханово Величество помянутому Господину Кульчицкому с обретающимися при нем священники и диаконы и прочими служители, изволил не токмо в Пекине свободно пребывать и службу Божественную в церкви по обыкновению нашему христианскому отправлять, но и в прочия места Государства Его Ханова Величества, где есть люди нашего закона, для посещения оных, невозбранно ездить, а особливо Его Ханово Величество по имеющейся своей дружбе с Его Царским Величеством, изволил содержать оную, нашего закона церковь и помянутаго Господина Кульчицкаго, со всеми служители и прочими нашея христианския веры людьми, в своей протекции и милости; за что взаимно в Государстве Его Царскаго Величества, что Его Ханову Величеству благоугодно явится, к удовольству Его охотно исполнено будет».

Но тушетухан ургинский, получив эту бумагу, сказал, что он послать ее в Китай не может, так как ему не написано, что в ней заключается. Посланный таким образом должен был возвратиться назад с бумагой, ничего не сделав. Воевода Полуэктов послал во второй раз с объяснением, что именно и для чего посылается в Китай; но тушетухана на этот раз не было в Урге, «отшел бо был в полки ханския». Воевода послал в третий раз, но и тогда ничего не вышло. Тушетухан прочитал письмо от воеводы, оставил его без внимания, а то что было при письме, послал назад. Наконец св. Иннокентий послал с диаконом Филимоном кроме прежних бумаг еще копию с грамоты, посланной из Китая к тобольскому губернатору Гагарину о том, чтобы прислали в Китай нового начальника миссии вместо умершего Илариона. Тушетухан только теперь сообразил, что дело идет серьезное и хотя не особенно охотно принял диакона Филимона, но грамоты от нашего правительства все-таки послал (18 июля 1722 г.).

Во все время этих переговоров св. Иннокентий жил сначала в Троицком Селенгинском монастыре, куда он, взяв одного ученика из монгольской школы при Вознесенском монастыре, отправился вскоре (в марте же) по прибытии в Иркутск. Но здесь св. Иннокентий пробыл недолго и переехал в Селенгинск, чтобы скорее по получении пропуска отправиться в Китай.

Итак, тушетухан не особенно охотно послал в Пекин грамоты от нашего правительства, чем ясно показал, что в Пекине произошли перемены в настроении в отношении к иностранцам, и в частности к русским. Мы уже знаем, что перемена к худшему в отношении к иностранцам произошла уже в последние годы царствования Канг-хи (Канси); а его приемник Ионг-Чинг был к ним прямо враждебен. Тушетухан поступал так, как рассказано выше, не сам по себе, а из желания угодить людям, высшим себя. Разумеется, такое поведение тушетухана давало мало надежды, что и в Пекине к посольству отнесутся не лучше. Так и вышло.

Ответ из Пекина (от 6 октября 1722 г.) получен был тушетуханом следующий: «Ваш иеродиакон, – писал тушетухан, – привозил письмо ко мне до Богдоханова высочества; и мы то письмо приняв у него с своим стольником Арабдан Цуин Кяем, до Богдоханова лица посылали.

А от Богдохана указ к нам послан: от Иркутского-де Иркутской провинции воеводы Ивана Ивановича Полуэктова в присланном его листу писано: по указу-де царскаго величества, на место прежде бывшаго в Пекине архимандрита Илариона посылается духовная особа Иннокентии Кольчицкий для божественныя службы и прочих принадлежащих закону нашему духовных дел правления, и с ним два иеромонаха, два иеродиакона, пять человек певчих, два служителя, один повар, и о приеме их в Пекине известно.

Царствования Богдоханова величества в прошлом пятьдесят первом году был комиссар русской, и тогда просил, чтобы приняли в Пекин жить у церкви Божией священника для служения божественной литургии; и в те поры, по их прошению, разсудя мы, что зело согласно и хорошо есть; и был прислан бывшей архимандрит Иларион с причетниками, были они в Пекине приняты, и по указу по статьям поверстаны были в жалованье, и дано было им дворы и жить велено.

А ныне о приеме этого господина со означенным числом людей в Пекин хотя, по указу царскаго величества Иркутскаго города начальник писал, а от сибирской губернии от губернатора никакого письма нет; и что Измайлов увез от нас знаки на листах печатных, и того нет. Однакож се не причина. С обоих сторон против мирных договоров толко лет во всяком добром совете и любе мы обходились.

А (понеже) о наших мунгальских беглецах и о делах их против посланнаго писма отповеди и поныне нет; и того для и этот господин пусть поумедлит ехать в Пекин. А когда об наших беглецах и об отдаче их будет именно розыск, тогда о приеме помянутаго господина будет совет и договор»

Делать было нечего; нужно было исполнить, насколько это было возможно, требуемые китайцами формальности. В этих видах была послана грамота от Тобольского губернатора, где говорилось, что на место умершего начальника миссии посылается новый «великий господин Иннокентий Кульчицкий». Но на этот раз все дело испортило название св. Иннокентия «великим господином»; трибунал придрался к этому и ответил, что Великим господином у них называют Кутухту, а потому другая такая превеликая особа, как Иннокентий Кульчицкий, Богдыхану не угодна.

Итак, св. Иннокентий не был пропущен в Китай. Различно думают о причинах этого, во всяком случае прискорбного, события. Думают, что тут виноваты иезуиты. Действительно их голос как знающих иноземные порядки, в глазах китайцев имел большое значение. Значение это увеличивалось тем, что китайцы свои переговоры вели через них. Петр Великий, Св. Синод и Сенат очень предусмотрительно сделали, что нигде ни в каких бумагах, идущих в Китай, не упомянули о епископском сане св. Иннокентия. Это обезоруживало иезуитов, но в данном случае едва ли иезуиты виноваты. Против миссии китайцы ничего не имели и сами просили, как мы знаем, о назначении нового настоятеля на место умершего Илариона. И в своем первом ответе они не отказываются от пропуска миссии; они требуют только, чтобы ранее этого удовлетворены были их требования, которые они считали законными. Требования эти, как мы видели из первого ответа, заключались в том, чтобы русское правительство выдало монгольских перебежчиков. Кроме того китайцы подозревали русских в сношениях с врагом китайцев Контайшею, что и выразил русскому агенту Лангу сам Богдыхан. При оставлении Лангом Пекина китайцы без всякой церемонии грабили, били, с бесчестием выгоняли русских купцов. Ургинский тушетухан не скрывая говорил, что все делается по повелению Богдыхана вследствие того, что русские не отдают монгольских перебежчиков и что поэтому и епископ Иннокентий не был пропущен в Пекин.

Итак, не пропустили св. Иннокентия не потому, что не хотели пропустить миссии в Пекин, а по совершенно другой причине, ничего общего с миссией не имеющей.

Дело о пропуске св. Иннокентия в Пекин таким образом не было проиграно: стоило только уладить прошедшие недоразумения, и дело могло быть улажено. К сожалению, письмо тобольского губернатора с непонравившимся названием св. Иннокентия «великим господином», как мы уже говорили, много повредило делу. Оно возбудило и без того сильную подозрительность китайцев. Миссия и в том случае, когда она не возбуждала никаких сомнений, было для них только необходимым злом; но раз возникли недоразумения и сомнения, тогда, конечно, о пропуске миссии не могло быть и речи. Эти сомнения, по-видимому, повлияли и на последующие переговоры китайцев с русскими относительно пропуска нашей миссии во главе со св. Иннокентием.

VIII

Чрезвычайно неприятные переговоры с китайцами поставили св. Иннокентия в очень тяжелое положение. Его донесения в Синод все проникнуты чувством недовольства. Извещая Св. Синод о плохом приеме послов угринским тушетуханом, о его неохоте вести переговоры, о том, что он принужден без дела «сидети» в Селенгинске, о неизвестности, чем кончился все это, св. Иннокентий так заканчивает свое донесение: «где мне главу приклонили и прочее время жития моего скончати Святейший правительствующий синод заблагоразсудит?» «Прошу покорне о милостивый указ, что мне делать, – пишет св. Иннокентий в другом донесении из Селенгинска (3 сент. 1722 года), – сидеть ли в Селенгинску и ждать того, чего и сам не ведаю, или возвратиться назад? и чим? понеже без указу подвод не дадут; и куда? понеже лиси язвины имеют на опочинок (покой), я же по сие время не имам, где главы преклонити: скитаюся бо со двора во двор и из дому в дом преходящу». «Что мя хощет (Св. Синод) творить и куда обратить? – пишет далее св. Иннокентий в одном из последующих донесений, – ибо зело печален есть, не ведая пути в онь-же пойду».

Чтобы скорее получить ответ на свои донесения, св. Иннокентий обратился с просьбою к обер-секретарю Св. Синода иеромонаху Варлааму (Овсяникову), чтобы он послал его чрез посланного, отправляемого правительством к Лоренцу Лангу, агенту в Китае. Неизвестно, оказался ли св. Иннокентию полезным иеромонах Варлаам; только уже чрез год после письма к Варлааму (письмо к нему было писано 6 октября 1722 г.), а именно 12 октября 1723 г. св. Иннокентий получил предписание Синода «в Селенгинску пребывание иметь» и применяться к тому, что будет делать русский агент Ланг.

Положение св. Иннокентия ухудшилось еще тем, что «жалованья на (1)723 год тысячи рублей воевода Иркуцкой Полуэктов не выдал и в предбудущия годы по прежним Императорскаго Величества Указам давать не хощет, и требовать не велит для (вследствие) непринятия в Китайское государство» (донесение от 8 марта 1723 г. из Селенгинска). Задержки жалованья продолжались, несмотря на синодальный указ (от 27 ноября 1723 г.), «что бы трактамент (содержание) получать из Сибирской губернии по прежнему определению». Когда этот указ св. Иннокентий предъявил чрез иеродиакона Филимона Иркутскому воеводе Полуэктову, то воевода ответил, что без разрешения Тобольского губернатора он выдать жалованье не может. При этом воевода добавил, что если этот указ и выйдет, то св. Иннокентий не получит из своего жалованья четвертой части, которая по именному императорскому указу должна идти на армию. «И у неимущаго, – заключает св. Иннокентий свое доношение об этом в Синод, – что аще мнити имети взять!.. Прошу слезно милостивейшее призрение ко мне иметь и указ учинить на обоя» (то есть чтобы жалованье выдали и четвертой части не вычитывали).

Предание говорит, что не получая жалованья, св. Иннокентий содержал себя и свиту почти исключительно на небольшие подаяния купцов. Немалое подспорье было рыбная ловля, которою занималась вся свита. Одежду, каждый чинил себе сам не исключая самого св. Иннокентия. Нуждался св. Иннокентий и в помещении для себя и своей свиты. Неполучение жалованья ставило его в необходимость «скитаться со двора во двор». К счастию, св. Иннокентий нашел добрых людей в лице домохозяев Старцевых, у которых он мог успокоиться. В благодарность и память он подарил им две небольшие иконы – Спасителя и Скорбящей Божией Матери и кипарисную панагию. Нужда заставила св. Иннокентия переехать из Селенгинска на дачу Троицкого Селенгинского монастыря. Настоятель этого монастыря архимандрит Мисаил, вполне почтенный человек и почитатель св. Иннокентия, предоставил ему все возможные удобства.

Здесь, по преданию, св. Иннокентий занимался проповедию среди бурят, которые отчасти были подготовлены к ней. Троицкий Селенгинский монастырь был устроен в конце XVII в. с целию обращения в христианство бурят. Св. Иннокентий в благодарность за данный приют и по своему личному побуждению старался помочь монастырской братии в святом деле просвещения бурят христианской верой.

Св. Иннокентий был несколько сведущ в иконописном деле. Поэтому свои досуги он употреблял на писание икон. В этом ему помогал его диакон, также сведущий в этом деле. Сначала иконы св. Иннокентия и его диакона хранились в храме на монастырской даче. Храм этот был впоследствии перенесен в соседнее село Красноярское, стоящее на другом берегу реки Хилка. В 1740 г. храм этот сгорел, но иконы св. Иннокентия сохранились и были перенесены во вновь построенный храм в селе Куналей, где они находятся и в настоящее время.

Св. Иннокентий прожил в Селенгинске и на даче Селенгинского монастыря около 3 лет (с 1722 по 1725). Во все это время тянулось дело о пропуске его в Пекин. Но последние переговоры об этом между китайскими уполномоченными: двоюродным братом китайского императора Гунн Олондай и «тайным советником и мунгальской канцелярии президентом (председателем) Ткутом» и русским агентом Лангом с другой, как и предыдущие, не увенчались успехом. После переговоров «о выходе из Мунгальской землицы» и «иных претензий» Ланг «довольно изволил говорить» о пропуске св. Иннокентия в Пекин, доказывая что «это дело духовное и к беглецам не надлежит». Но китайцы не сдались; они ответили; «теперь мы не можем его принять, пока не доложимся Богдыханова Величества, а когда будет от Самодержца Всероссийскаго некая персона, таковую-жь, яко и мы, полную мочь имеющая, и договор сделается о всем, зачем мы присланы были и паки будем: тогда и о этом господине получив резон (повеление) от нашего государя, изъявится, принять ли будет, или нет».

После такого ответа св. Иннокентию не было нужды жить более в Селенгинске и Св. Синод, по его доношению, повелел ему «из Селенгинска выехать и быть до указу в Иркуцку». 18 марта 1725 г. св. Иннокентий выехал из Селенгинска и по благословению Тобольского митрополита Антония остановился в Иркутском Вознесенском монастыре. Здесь св. Иннокентий жил около года, не вмешиваясь ни в дела епархии, ни в дело монастыря. «Кормился» определенным ему жалованьем, которое ему наконец выдали и притом без вычета четвертой части «яко тажде в дальних странах за Его Величества делом обретающемуся». Жалованье св. Иннокентию выдано было, впрочем, не без проволочки. Иркутской провинциальной конторе, откуда св. Иннокентию следовало получить жалованье и куда он обратился за ним, нужно было писать в Тобольск и ждать оттуда «послушнаго указа», который нескоро пришел, но все-таки пришел, и св. Иннокентий до 1727 г. получал жалованье исправно.

Пребывание св. Иннокентия в Иркутске было благодеянием для ставленников во диаконы и священники, которым до этого времени приходилось делать тяжелое, опасное и не дешево стоящее путешествие в Тобольск.

IX

Между тем русское правительство, озабоченное устройством своих дел в Китае, решило послать туда лицо с большими, чем прежде, полномочиями. Таким лицом был назначен Савва Владиславич, граф Рагузинский. Это был ловкий и изворотливый человек. Восточный человек по своему происхождению (из Боснии), он имел постоянные торговые дела с Россией, куда он ездил с кумачами, деревянным маслом и другими товарами. Вместе с тем он нередко исполнял разные поручения русских послов в Константинополе. Это сделало его известным императору Петру I, который за исполнение разных поручений дозволил ему свободную торговлю по всей России, награждая чинами, домами в Москве и несколькими поместьями. Рагузинская республика очень кстати дала ему графский титул, и Савва Владиславич из торгаша превратился в вельможу. В Петровское время это не редкость. Постоянно нуждавшийся в талантливых, ловких и расторопных людях Петр не взирал на происхождение и Савва Владиславич возвысился очень быстро: в какие-нибудь 15–17 лет. Аккуратное исполнение им многочисленных поручений, имевших целию улаживание разных дел с разными государствами, делали его самым подходящим человеком и в переговорах России с Китаем. И Владиславич не обманул надежд, возложенных на него русским правительством. Дела с Китаем были улажены и заключен довольно выгодный договор.

Итак, дело о пропуске в Китай св. Иннокентия находилось в надежных руках; но... св. Иннокентий не был пропущен.

Чтобы объяснить это странное обстоятельство, мы должны вспомнить об архимандрите Антонии Платковском. Мы уже знаем, что Антоний после неудавшегося посольства Измайлова возвратился в Иркутск, а оттуда поспешил отправиться в Тобольск, где он надеялся встретить поддержку своим надеждам быть начальником Пекинской миссии. Мы уже знаем, что в Тобольске, а может быть еще на пути сюда, он узнал о событиях, которые разбили все его надежды; именно о назначении в Пекин св. Иннокентия, об оставлении кафедры его благодетелем Феодором. Но Платковский не уныл; он решил затеять очень важное дело, которое его могло выдвинуть сильно вперед; школу для изучения монгольского языка, что тогда было существенно необходимо. Мысль эту, по словам Платковского, по его донесению Св. Синоду, подал ему чрезвычайный посланник Измайлов. Однажды посланнику нужен был переводчик с монгольского на русский; но «из русских людей не нашли не единаго переводчика, о чем он посланник, был зело сумнителен». Впрочем, нашелся один новокрещенный монгол, который мало знал писание и насилу в два дни перевел на русский диалект мунгальское писание, о чем сомнение было – так или не так перевел. Посланник по этому поводу выразил Антонию сожаление о том, что «духовенство-де не заведет детям школы мунгальскаго языка», что «езопы (иезуиты) из Европии ездят, ...язык разных народов, так и обычаи довольно знают, а наше-де духовенство и пограничнаго языка не знает». «И того времени, – говорит Платковский в указанном донесении Св. Синоду, – господин посланник советовал мне робят сирот собравши, завести мунгальскаго языка школу». Антоний Платковский, вполне понимая всю важность этой школы и для миссии и для сношения с китайцами, обратился с ходатайством к митрополиту Тобольскому Антонию, но он (по словам Платковского) ответил, «чего не бывало давно, нечего того вновь и вымышлять». Вместо удовлетворения ходатайства митрополит дал ему очень сложное поручение осмотреть по монастырям и церквам все церковное благочиние, сосчитать и описать всякие приходы и расходы, монастырских крестьян, вкладчиков, скот и проч., что митрополиту, как новому человеку, нужно было знать. Это требовалось также по указу Св. Синода, которому, тогда только учрежденному, эти сведения были также нужны. Для исполнения этой задачи ему даны были большие полномочия. Платковский должен был возвратиться ни с чем. Исполняя поручения митрополита, он доехал до Енисейска. Здесь узнав о неудачах св. Иннокентия и получив все, что нужно для большого путешествия от Иркутского Вознесенского монастыря, он отправился из Енисейска в Тюмень, к своему благодетелю, бывшему митрополиту Феодору, надеясь получить от него если не материальную, то, по крайней мере, нравственную поддержку. Неизвестно, помог ли ему чем-нибудь Феодор, только Платковский отпросился у митрополита Антония в Москву, где и прожил около 5 месяцев. Здесь он предложил Св. Синоду свой проект об открытии «мунгальской школы». На содержание Платковский просил определить «пустынный Забайкальский Преображенский монастырь и приписать его со всеми угодьями к Вознесенскому монастырю». Синод согласился на все предложения Платковского, в том числе и приписку Забайкальского Преображенского монастыря, о чем и посланы были указы митрополиту Антонию, Сибирскому губернатору Долгорукову, Иркутскому воеводе Полуэктову и самому Платковскому. Но согласившись с требованиями Платковского, Св. Синод сделал запрос к Тобольскому митрополиту Антонию и Сибирскому губернатору Долгорукову. По поводу этого запроса эти последние в своем донесении Св. Синоду от 20 мая 1725 г. представили дело совсем иначе, чем Платковский. Они писали: «Посольский Преображенский монастырь к Иркутскому Вознесенскому монастырю, присовокуплен быть не должен, а должен быть в прежнем своем состоянии следующих ради вин: 1) построен он на самом взморье и в летнее и в зимнее время имеет пристань; 2) в проезд посылаемым со многою Его Императорскаго Величества в Китайское царство и в мунгальскую землю для купечества казною комиссарам, целовальникам и прочим всяким проезжим людям, как в пропитании, так и во всяких, прилучающихся и пути, нуждах, всегодно придает всякую способность; 3) ежели от место своего сведен будет, то проезжим в вышеявленных случаях не малая имеет быть нужда; 4) церквам и келейным и всяким строением оный монастырь удовольствован, и монашества имеет 28 человек и служительми не скуден; 5) в том же монастыре наготовлено к строению каменной церкви от приезжих купецких людей кирпича три ста тысяч, да иконостас резной работы. Да итого ради, что оный Иркутский Вознесенский монастырь вышеозначеннаго мунгальскаго языка школу содержать и учеников во всем довольствовать может и без сведения к нему других монастырей; в том Иркутском монастыре крестьян, денег и хлеба, по рапортам, показано не малое число, а именно: крестьян 507 человек, денег с пять тысяч рублей, да прикладных земских товаров на монастырские расходы, кроме хлеба и скота и проч., рублей тысячи на две; да и тому ж Вознесенскому монастырю, по духовному регламенту в (1)725 году присовокуплено с крестьянами, с пашенными землями, хлебом, скотом и со всякими угодьями братский Спасский монастырь, в котором одного хлеба, при сведении, показано, по описи, по тамошней цене, рублей сот на семь, кроме прочаго, а всего будет рублей тысячи на три и больше».

Между тем Платковский, получив указ Синода об открытии школы и почувствовав под собой твердую почву, пишет одно вскоре после другого два доношения Св. Синоду по делу «мунгальской школы» (от 21 января и 14 марта 1725 г.). В первом доношении Платковский для увеличения средств на содержание школы просит приписать к Вознесенскому монастырю «малый пустынный монастырей Киренский», что на реке Лене, который имеет крестьян за собою, а монахов малое число; что расстоянием он от Иркутского только в 200 верстах (?), а вотчины его от Вознесенского монастыря в самой близости, – в 50 верстах. Во втором Антонин просит возвратить монастырю соляную варницу, находившуюся на реке Ангаре, которая была в 1714 г. отобрана на Его Императорское Величество. Эту последнюю просьбу Платковский мотивирует тем, что Вознесенский и пустынный Преображенский, что за Байкалом, монастыри «весьма скудны и крестьян имеют зело малое число, так что он не знает, на что производить устройство содержание школы, откуда взять на кафтаны и обувь учеников».

Но Св. Синод, уже получивший донесение митрополита Антония и губернатора князя Долгорукова, на этот раз не только не уважил просьбы Антония, но отобрал у него даже и Преображенский монастырь. Св. Синод сделал следующее определение (11 августа 1725 г.): «Преображенский пустынный, за морем Байкалом обретающийся, к Вознесенскому монастырю в приписку, для школы определяемый, монастырь, вышеописанных ради резонов, содержать по прежнему, непреложно; только за удовольствованием того из нескудных его сборов, когда случится денег и хлеба во избытках, с ведома архиерейского, для упомянутаго школы содержания, а не на другая потребы и расходы, в помянутый Вознесенский монастырь отдавать, с запискою, а сверх того никаких оному монастырю обид и напрасного истощения не чинить; помянутому же архимандриту Антонию Платковскому в Вознесенском монастыре мунгальскаго языка школу содержать и учеников довольствовать из вышеозначенных денег и из прочих обыкновенных того монастыря доходов. А для лучшаго и непродолжительнаго той школе заведения, чтоб всеконечно ныне могла утвердиться, смотрение над ним, архимандритом, иметь преосвященному митрополиту Антонию, и ему, архимандриту, пред его преосвященством во всем том быть послушну: а о требуемом архимандритом в приписку к оному Вознесенскому монастырю Троицком Киренском монастыре, буде прилично, разсмотрение и решение учинить его преосвященству, по общему с тамошним губернатором согласию, о соляной же варнице резолюцию требовать от губернатора».

Но губернатор князь Долгорукий ответил, что мельницу возвратить невозможно, так как за нее монастырю заплачены деньги (261 р. 50 к.). Вследствие всего этого митрополит по сношению с губернатором сделал следующие распоряжения: «1) Киренскаго Троицкаго монастыря, за дальним разстоянием, за довольство в нем братии и во всем изобилии и за честь архимандрии, приписать и архимандрита с братиею сводить не надлежит, и 2) собранных в новозаведенную при Иркутском монастыре монгальскаго языка школу учеников концептовать (довольствовать) из монастырей: Селенгинскаго Троицкаго – 10, Киренскаго Троицкаго – 8 и Посольскаго Преображенскаго – 7, итого 25; ученикам давать на одежду денег по 10 алтын (==30 к.), на пищу: муки ржаной по два пуда, круп по 5 фунтов, соли по 2 фунта всякому человеку на каждый месяц, и присылать вышепомянутыя деньги и корм по четвертям года». Этими средствами школа существовала около 3 лет (до 5 ноября 1728 г.). Влачила она с самого своего основания весьма жалкое существование. Неизвестно с достоверностью, кто был учителя и сколько учеников⁶⁸.

Виноваты в этом как он сам, так и последующие (как увидим впоследствии) неблагоприятные для школы обстоятельства. Сам Платковский виноват в том, что он смотрел на школу только как на средство для личных целей.

Для полной обрисовки личности Платковского нам нужно рассказать еще о некоторых его деяниях. Мы уже знаем, что пред своим отправлением в Китай Платковский был поставлен настоятелем Иркутского Вознесенского монастыря. Это настоятельство, несмотря на свою кратковременность (недели 3 до отправления в Китай и месяца 2 по прибытии оттуда), сопровождалось столькими злоупотреблением и неправдами, что сделалось предметом судебного разбирательства очень сложного, продолжительного и чрезвычайно неприятного как для него, так и для всех волей или неволей замешанных в это дело.

Братия Вознесенского монастыри возмутилась его произволом и хищениями и, воспользовавшись его отъездом в Тобольск (в 1721 г.) и потом в Тюмень и Москву, составила обширный донос, Тобольскому митрополиту Антонию. Здесь подробно были описаны все захваты Платковского: деньгами, вещами, хлебом, – всего приблизительно рублей на 1000. Чтобы замести за собою следы своих деяний, Платковский, жаловались монахи, приказал своему племяннику Климу сжечь записные хлебные книги. Пред своим отъездом в Тобольск он потребовал всю товарную и денежную казну и когда монахи этому воспротивились, то казначея Вениамина и двух монахов сек плетьми и бил палками, после чего казна ему была предоставлена.

X

Мы уже знаем, что для устройства дел с Китаем был послан полномочный посол Савва Владиславич Рагузинский. Он же должен был так или иначе решить и вопрос о пропуске в Китай св. Иннокентия. Савва Владиславич прибыл в Иркутск 5 апреля 1726 г., а 7 апреля вручил св. Иннокентию указ Св. Синода следовать с послом в Китай, буде не встретится препятствий, и вообще поступить по совету с ним.

Пробыл Владиславич в Иркутске довольно долго, приблизительно до августа месяца. Затем отправился чрез Селенгинск к речке Буре (верстах в 10 от Кяхты), где его ждали китайские министры, и имел от них в общем «прием ласковый». Св. Иннокентий отправился вслед за Владиславичем с великою трудностью и следовал за ним до Стрелки, где вручил ему грамоту тушетухана. Владиславич обещал известить, пропустят ли св. Иннокентия в Китай или нет. Св. Иннокентий возвратился в Селенгинск и поселился здесь в ожидании такого или иного известия от Владиславича.

К сожалению, что-то произошло между св. Иннокентием и Саввой Владиславичем. Что произошло, неизвестно. Но Владиславич охладел к св. Иннокентию, с другой стороны, Платковский сумел подслужиться к Владиславичу доставкой разного рода припасов, подвод и проч. и очевидно понравился своим природным умом, ловкостью, расторопностью и готовностью на всякие услуги. Владиславичу было хорошо известно, что он был в Китае, был намерен открыть «мунгальскую школу». Все это выгодно выделяло Платковского из толпы и делало его вполне подходящим человеком для миссии в Китай. Рядом с этим Владиславичу предстояло вести очень неприятные переговоры о пропуске «Великаго господина» св. Иннокентия, человека, никогда не бывавшего в Китае с делом совершенно незнакомого, и которого вдобавок китайцы не хотели иметь у себя. Все это и помимо каких-либо счетов заставляло Владиславича склониться более на сторону Платковского, чем св. Иннокентия. Это же заставило его также придавать значение наговорам Платковского на св. Иннокентия и сделать в своем донесении коллегии иностранных дел отзыв о св. Иннокентии и о пропуске его в Китай в том смысле, что он, Владиславич, не чает, чтобы приняли его при дворе китайском, ибо там особа его в великой степени почитается, для того, что в листе из Сибири назван великим господином, а из сего китайцы взяли подозрение, будто он превеликая особа и богдыхан такую превеликую особу никогда принять не повелит, ибо у них великий господин называется их Кутухта; что когда все дела с китайским двором окончатся, то, может быть и паки архимандрит и священники приняты будут, но епископ никогда, что он, епископ, и сам более желает возвратиться в Россию... что ежели необходимо нужно для благочестия посылать духовную особу в Пекин, то послать доброго ученого мужа под именем архимандрита и при нем от четырех до шести персон, снабдив его из Синода властию епископскою, о которой бы он отнюдь не разглашал, и что ежели за дальностию послать такую духовную особу трудно, то представляет он Иркутского Вознесенского архимандрита Антония Платковского, обучающего нескольких детей языку мунгальскому, бывшего уже в Пекине, человека трезвого и одаренного умом.

Донесение Владиславича возымело силу; 24 марта 1727 г. св. Иннокентий получил из Св. Синода указ. В этом указе говорилось следующее: «в указе Ея Императорскаго Величества из Верховнаго Тайнаго Совета Святейшему Синоду написано: доносил Ея Императорскому Величеству отправленный к Китайскому Двору чрезвычайным посланником полномочным министром Ея Императорскаго Величества Действительный статский советник Иллирийский граф Савва Владиславич с границы китайской, от речки Буры, от 31 августа (1726 г.), что китайские министры, которые его на границе принимали, Вашего Преосвященства туды с ним графом Владиславичем в Китай без указа Ханскаго не пропустили, и не чает де он, что бы Ваше Преосвященство китайцы приняли, токмо-де по его старанию в бытности (то есть когда он там будет), при китайском Дворе, куда уже он из Сибири поехал, может быть паки архимандрит и священники в Пекине приняты будут, а Ваше Преосвященство никогда не допустится, и представлял он, граф Владиславич, чтоб послать Вознесенскаго архимандрита Антония, который при Иркутском живет и учит несколько детей мунгальскому и бывал в Пекине, а на иждивение де его до Пекина может управиться монастырскими деньгами, а погодное жалованье священникам и служителям давать из Сибирской губернии из Государственнаго каравана. И Ея Императорское Величество указала, Вашего Преосвященства для объявленных к доношении графа Владиславича причин в Пекин не отпускать, но вместо Вашего Преосвященства, по представлению его, графа Владиславича, когда он о пропуске в Пекин духовной особы позволение у Хана Китайскаго получит, отправите туды из Иркутска Вознесенскаго монастыря архимандрита Антония с приличным числом священников и прочих церковных служителей, а именно от 4 до 5 персон; с тем же архимандритом послать в Пекин и учеников, которых он в Иркутске обучает мунгальскому языку, дабы оное обучение им в бытность в Пекине продолжил, и дать оному архимандриту и прочим с ним на проезд дорожной до Пекина, и для тамошняго жития на первый год жалованье из доходов помянутаго Вознесенскаго монастыря по разсмотрении Святейшаго Синода. А впредь тому архимандриту с обретающимися при нем служительми и учениками давать погодное жалованье из Сибирской губернии Ея Императорскаго Величества из казеннаго каравана и других тамошних доходов, а именно: архимандриту от 500 до 600 рублев на год, а прочим при нем по разсмотрению Сибирскаго Губернатора, чем они могут себя без нужды содержать, о чем де в Высокий Сенат и ко оному Сибирскому Губернатору из Верховнаго Тайнаго Совета Ея Императорскаго Величества указы посланы. И Святейший Правительствующий Синод, исполняя оный Ея Императорскаго Величества указ, приказали надлежащее по вышеозначенному указу, помянутаго Иркутскаго Вознесенскаго монастыря Антония Платковскаго и при нем церковных служителей и обучающихся мунгальскаго языка учеников отправление чинить Преосвященному Антонию, митрополиту Тобольскому и Сибирскому и на дорожный до Пекина проезд и для тамошняго жития на первый год оному архимандриту Антонию и церковнослужителям и ученикам надлежащую жалованья выдачу из обретающихся в том Иркутском Вознесенском монастыре доходов учинить Его Преосвященству по своему разсмотрению купно со статским Советником и Сибирской губернии Губернатором господином князем Долгоруковым общим согласием. А вашему Преосвященству быть в вышеозначенном Вознесенском монастыре. И Преосвященному Иннокентию, Епископу Переяславскому о вышеписанном ведать и чинить по сему Ея Императорскаго Величества указу. А что учинено будет, рапортовать (донести) в Святейший Синод неотложно».

XI

Итак, Платковский назначен начальником миссии в Пекин; мечта его осуществилась. Все деяния его прошли бы ему совершенно даром, если бы ему удалось беспрепятственно отправиться в Пекин. К несчастию для него, этого ему не удалось. Из только что приведенного указа Св. Синода св. Иннокентию мы знаем, что на дорожный до Пекина проезд и для тамошнего жития на первый год указано учинить из обретающихся в Иркутском Вознесенском монастыре доходов. В этом распоряжении и крылась причина всех других неприятностей Платковского. Нужно заметить, что в таком распоряжении Св. Синода виноват сам же Платковский. Синод сделал свое распоряжение на основании представления Владиславича, которое по вопросу о деньгах несомненно составлено по указу Платковского. Может быть, впрочем, дело и благополучно бы кончилось, если бы Платковскому вскоре удалось выбраться из Иркутска. Но на беду его вышли затруднения, и ему пришлось ждать долго. Между тем произошло для Иркутской епархии великое событие, сильно повлиявшее и на положение Платковского – это назначение св. Иннокентия на Иркутскую кафедру, еще не      занятую со времени первого ее епископа викария Тобольского, Варлаама. Как это произошло, при каких обстоятельствах, мы расскажем после. Нам теперь только нужно знать, какое последствие имело это для Платковского. Как епархиальный архиерей св. Иннокентий стал в Вознесенском монастыре не простым зрителем того, как распоряжался здесь Платковский, а хозяин, которому он должен был дать отчет. Теперь Платковский не мог безотчетно распоряжаться; он принужден теперь был довольствоваться тем, что ему давали. Это как раз и случилось с вышеупомянутыми деньгами, нужными Платковскому для проезда в Пекин. Когда он чрез Владиславича обратился к св. Иннокентию о выдаче этих денег в количестве 1250 р. из монастырских и отобранных инквизиторских денег, то св. Иннокентий выдал ему всего только 300 р., а в остальных отказал на том основании, что в монастыре не было, кроме как самые необходимые потребности, а инквизиторские деньги без указа от Св. Синода он трогать не имеет право. Кроме того, он сделал на него большой начет в 3794 р. 62 к. Разумеется, Платковский остался этим не особенно доволен и жаловался Владиславичу, будто св. Иннокентий, пользуясь его отсутствием в Иркутске (он был вместе с Владиславичем), хочет «честь его помрачить и до конца его разорить» и просил отпустить в С.-Петербург, в Синод для оправдания, думая этим запугать св. Иннокентия. Но св. Иннокентий назначил комиссию (совет) для рассмотрения всех незаконных захватов Платковского, которая по тщательном исследовании насчитала на него значительную сумму 1086 р. 57 коп. Сюда же передано было его дело с Посольским монастырем, который также возбудил жалобу пред Владиславичем о захватах Платковского. Как производились все эти дела, неизвестно, но окончательный приговор был не в пользу Платковского. Приговор этот следующий: «принадлежавшия посольскому монастырю вещи, как-то: камки, китайки и прочее, оставшиеся по сие время в Вознесенском монастыре, игумену Иову переданы. По личному расчету того игумена с архимандритом Платковским, учиненному в провинциальной канцелярии, пришлось на архимандрита только 400 рублей да Вознесенскому монастырю он архимандрит оказывается должным токою-же суммою⁶⁹ и в этих 800 рублях взять с него заемное письмо». За сим игумен Иов обязался подпискою более ничего с Платковского не спрашивать. А как и с Вознесенским монастырем расчет его Платковского тоже духовною комиссиею покончить, то Иркутской провинциальной канцелярии остается обо всем этом только донести Губернской Тобольской канцелярии.

XII

Итак, Платковскому оставалось только возможно скорее удалиться из Иркутска, чтобы вовремя прибыть ко времени отправления каравана в Пекин. Отправляясь в путь, Платковский заявил о своем отъезде св. Иннокентию, прося его распоряжений от отпуске священника (попа мирского) Иоанна Филимонова, уже успевшего снискать себе весьма нелестную аттестацию Владиславича, что он «вседневная шумница», и иеродиакона Иоасафа Ивановского, на которого впоследствии Платковский жаловался, что он болел «проказою египетскою», хотя следствие этого не подтвердило. Св. Иннокентий дал им каждому отдельно указы, в которых между прочим говорилось, чтобы они «ехали в Китайское государство при посылающемся туда для размножения православно-кафолическия веры архимандрите Антонии Платковском и жили там до указу. А в житии там были трезвы, добры, к церкви Божией прилежны, учительны и не пьяницы... что бы не было от иностранных соблазну и поношения, а ему архимандриту, яко своему начальнику во всем повиновались и без воли его ничего не творили, но все еже творили с его благословением и повелением».

Платковский выехал из Иркутска приблизительно в июле⁷⁰, в этом же месяце отбыл в Петербург и Владиславич. Пред своим отъездом Владиславич обратился к св. Иннокентию с письмом, в котором просил его благословения на построение церкви в «Кяхтинской крепосце» во имя Пресвятой Троицы и св. Саввы Сербского. Между прочим, вероятно, под влиянием неприятностей из-за Платковского, Владиславич не особенно рассчитывал на согласие св. Иннокентия. «Ежели кроме чаяния, – писал он, – грамоты (благословенной) дать не благоволите, то прошу против сего моего письма учинить ответ письменный для какой притчины такой грамоты дать не позволяется, дабы я мог Богу изволившему в моей бытности в Санкт-петербурге Святейшему Синоду о том доложить, и оттуда благословенную грамоту требовать». Но св. Иннокентий охотно дал свое благословение. Ввиду того, что нужда в церковной службе была большая, а церковь не могла быть скоро готовой, Владиславич пожертвовал свою походную церковь, в которой и стало отправляться богослужение. По имени построенной церкви во имя Св. Троицы и Св. Саввы и крепосца стала называться Троицко-Савской. Теперь это известный город Троицкосавск.