Иго благое
Инокиня, к которой обращены эти письма старца Макария, была его родственница, молодая девица, еще в миру по традиции своего семейства окормлявшаяся духовно в Оптиной Пустыни. Он поддержал возникшее у нее желание оставить вся красная мира сего и уневеститься Господу нашему Иисусу Христу. Она была искренним человеком, но, как и многие, слабым и переменчивым в настроениях. „Наука из наук“ давалась ей нелегко. Но понемногу давалась... Словом, это была обычная инокиня, одна из многих, которые руководствовались в своей духовной жизни наставлениями о. Макария.
Дело ее спасения совершал Господь, посылая ей искушения от людей и болезни. Старец то радовался ее устроению, то огорчался, часто повторял сказанное ранее, так как видел, что из посеянного зерна не произвелось ростка. С удивительным терпением и любовью о. Макарий воспитывал свое чадо. Он понимал, что значат его письма для получающих их. В нескольких женских монастырях с приходом каждой почты спешили насельницы узнать, нет ли кому писем от Старца. И Господь так чудесно умножал его силы, что Старец не испытывал слишком долго терпения ни одной из них.
Первое письмо (вошедшее в „Собрание писем оптинского старца Макария к монашествующим“) относится к 1845 году. Адресату около девятнадцати лет.
Бабушка и дедушка ее похоронены на кладбище Оптиной Пустыни. Родители ее – небогатые дворяне, живущие в уездном городке Ливны полугородской, полусельской жизнью.
Девица во время посещения Оптиной высказала старцу Макарию желание стать инокиней. Он одобрил ее намерение и стал поддерживать. Родные, однако, воспротивились и не сразу согласились на избранный ею путь. Поначалу они даже не пускали ее в Оптину к Старцу. Она пожаловалась ему на это в письме, и он отвечал: „Я слышу о вашей скорби, что не имеете свободы побывать в нашей обители. Надобно это принимать с покорностью воле Божией... вам это на искус в терпении и укреплении благого вашего намерения. Если точно оно истинно, то чем больше будет препятствий, тем больше и оное умножится“.
Поздравляя ее с Пасхой Христовой 15 апреля 1846 года, старец Макарий призывает: „Не отлагай своего намерения служить Богу! Пусть миролюбцы говорят что хотят, от слов их ничего не произойдет; напрасно и маменька безпокоится. Ты старайся не делать ей неприятностей ложным или капризным молчанием, а обращайся в простоте сердца миролюбно.
Остерегайся иметь пристрастие к мирским забавам и убранствам; помни, что Сладчайший наш Спаситель Господь Иисус Христос ищет украшения души чистотою, и смирением, и любовью к Нему“.
Будущая инокиня читает святоотеческие писания – книги аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Макария Великого. Но враг не дремлет. Во время поездки в большой город (может быть, Орел или Москву) девица несколько познала „прелесть мирских удовольствий“, ее коснулись „страстные порывы и волны скверного моря“ (как пишет ей об этом Старец); познакомилась с молодым человеком и, вернувшись домой, начала с ним переписку, впрочем, отсылая его письма к Старцу.
Старец терпеливо объясняет ей, что здесь недалека „пучина потопления“, что „за оставление своего намерения можешь много пострадать“, что переписка эта – „на расстройство духа“. Молодой человек, как заметил Старец по письмам его, увидел в новой знакомой „неравнодушие к нему, а потому и счел нетвердым ее желание идти в монастырь. Поэтому высказывает свою к ней привязанность и т.п.
„Ежели в тебе не погасла еще, – пишет о. Макарий, – искра желания и стремления к Богу и ежели не совсем помрачился твой разум, то сама можешь видеть и рассудить: могут ли поместиться в твоем сердце Слово Божие и глаголы святых Ефрема, Дорофея, Иоанна Лествичника, Макария и прочих, которые ты с таким вниманием принимала и читала, – и вместе с оными письма, обольщающие твои чувства и влекущие к миру и его мнимым удовольствиям?.. Ты боишься нарушить дружбу миролюбцев, а не страшишься соделаться врагом Божиим?..
Все это напомянув тебе, оставляю на твоей воле и более о сем не буду напоминать, ежели не последуешь моему совету; а когда послушаешь, то я готов, по силе моей, в чем могу, при помощи Божией, подавать тебе укрепление. А то один созидаяй, а другой разоряяй что успеет? Токмо труд...
Прошу сие писание, прочитавши, возвратить мне; когда найдешь оное полезным, следуй оному и благодари Бога, а нет, то как хочешь делай! Аз о сем вещи не имам! Написал сие от истинного желания тебе истинного блага. Напиши на сем же письме ответ, как твои чувства, куда более преклоняются и согласна ли ты с первым своим расположением? И следовать моим советам или влечениям чувств?“
Видно, заблуждение девицы не было слишком глубоким – в ответном письме она „пришла в чувство раскаяния“ (как пишет Старец в очередном ответе ей). Она согласилась с ним во всем, но сказала, что он строг. Он напомнил ей слово Писания: Не обличай злых, да не возненавидят тебе: обличай премудра, и возлюбит тя: даждь премудрому вину, и премудрший будет (Притч. 9:8–9). Далее он пишет: „Посмотрим, какова ты явишься? Ты желаешь мое письмо оставить у себя для напоминовения твоего заблуждения; согласен! Но нужно ли тебе иметь те письма?.. которые могут служить для чего?.. О сем я и тогда хотел сказать, но хотел посмотреть, как подействует на тебя первое обличение. Скажешь опять: строг и жестоковзыскателен“.
В этом же письме Старец отвечает и на один весьма важный аскетический вопрос: как бороться со „сластью“ в теле, как противостоять „страстному сложению естества“.
„Враг навевает помыслы, но, – пишет о. Макарий, – не предавай самовластия твоего первомыслию прилогов...“ „Со смирением прибегай к Богу, вопий к Нему: «Помилуй мя, Господи, яко немощна есмь!» Проси помощи тебе; Матерь Божию, Которая есть корень девства и чистоты, призывай на помощь; св. мученицу Фомаиду, и св. Моисея Угрина, и Иоанна Многострадального, много пострадавших за чистоту; и узриши помощь Божию“.
Разговор уже очень серьезный. „А между тем, – продолжает свое письмо о. Макарий, – на что тебе одежда модная? Не подашь ли сим мнение, что у тебя и в голове нет мнения о монастыре, не только в сердце? Подумай о сем получше... и вообще не мешало бы в костюме быть простее и смиреннее, хотя и мирском“.
Спустя две недели, 26 марта того же 1847 года, о. Макарий утешает будущую инокиню, что „ежели ж и было некоторое со стороны твоей временное отвлечение и уклонение (к миру)... то это было ослепление, и оно после стоило для тебя многого труда, подвига и старания, чтобы загладить сожалением и раскаянием пред Богом; а в любви родственной чтобы они не сомневались“.
Мать приобрела какую-то дорогую одежду для дочери. „За одежду поблагодари, – пишет Старец, – но не с горячностью, а скажи, что украшение наружной одежды тебя не увлекает, а жалеешь о внутреннем безобразии своем и что лишь болезнь папенькина тебя удерживает исполнить намерение оставить свет“.
В конце письма Старец пишет: „Благодари Бога, избавившего тебя от толиких предлежавших тебе искусительных соблазнов и бед, которые тебе неминуемо предстояли; и ты, по слепоте, упоившись страстию, не могла их видеть; а теперь при помощи Божией несколько прозрела и увидела, в какую пропасть ты могла погрузиться! От чего и впредь да избавит тебя Господь“.
„Наблюдай во всем средину и старайся приучать себя к равнодушию как в радостях, так и в скорбях, – пишет Старец. – Знай, что скорби не отвне приходят, но от нашего устроения бывают. Когда удостоит тебя Господь вступить во обитель, и там борьба со страстьми неминуема, но спасительна; не убойся! и не устрашайся! С нами Бог!“
Наконец родители выразили свое согласие на уход дочери в обитель. Она пока еще оставалась дома.
„Слава Богу, – писал ей о. Макарий, – что тебе дозволено оставить и пищу телесную мирскую, а ты и о одежде мирской модной небреги, одевайся простее и опрятнее, теперь для тебя выезды не нужны; питайся пищею духовною, чтобы душа не была голодна. Посылаю тебе книжицу „Четыре слова к монахине“: это предорогая книжица! Прочти ее раза три со вниманием“.
Вот возникло новое беспокойство. „Тут все тебя смущает: как расстаться и оставить папеньку и маменьку, и всех родных и близких сердцу твоему, – пишет Старец, – а там быть совершенно одной посреди трехсот сестер. Я тебе говорил, что всякому доброму делу или предыдет, или последует искушение, а без того и твердо оное быть не может... Ты оставишь родителей и родных, а там найдешь Господа, тебя любящего; возлюби и ты Его. Он дарует тебе мать и сестер, пекущихся о тебе, токмо веруй!.. Я же со своей стороны, хотя и отстою на некоторое расстояние, но буду пещись, при помощи Божией, о твоем спасении, писанием, и прочими средствами, и, хотя и грешною, молитвою“.
17 июня 1847 года о. Макарий искренне радуется: „Сердечно порадовался, получа твое письмо и видя из оного, что ты уже находишься в обители дев, ищущих спасения, удалясь от молвы мира, и что при первом шаге обитель и мать игуменья пришли тебе по сердцу... Когда в начале понудишь себя на благие делания, то получишь и помощь Божию в стяжании оных; но помни, что без смирения ничего не можешь сделать доброго, а хотя и казаться будет сделанным, то все разрушится“.
Вскоре поздравляет и „с черной одеждой“: „Слава и благодарение Господу, – пишет он, – что ты, став на духовном поприще, облеклась в одежду спасения. Наружное одеяние подает помощь к приобретению душевного благообразия, токмо старайся, дабы со внешним смиренноодеянием согласовать и внутреннее смирение“.
Потом начались и неизбежные искушения. Старец утешает и укрепляет свою духовную дочь: „Пишешь, что ты не избежала стрел лукавого, но уже два раза находила на тебя грусть, и доходила до слез. Тебе кажется, не понесешь сей жизни, жаль родителей, зачем скоро пошла? и прочие насеваются плевелы в сердце твоем, нарушающие твое спокойствие. Не смущайся и не ужасайся сих лаяний лукавого, они немощнее стрел младенцев, отыдут от тебя и сокрушатся, токмо положи основание твое на твердом веры камени и помни, что ты позвана Самим Господом по любви Его к тебе“.
На высказанное духовной дочерью желание обрести мир и спокойствие душевные, Старец отвечает: „Ведь это награда от Божией благодати за труды, подвиги и понесение искушений; а ты что понесла, а ищешь награды? Смиряйся и считай себя недостойной сего“.
Покоя не было. Господь усиливал испытания. Брат инокини после ее отъезда из дома заболел и вот, после посещения Оптиной Пустыни, она получает от Старца письмо: „Часа три спустя после вашего отъезда пришла ко мне маменька твоя с известием о кончине брата твоего, 19 октября последовавшей. Ты сим не огорчайся, но благодари Бога, что Он принял его с покаянием и напутствием христианским“.
В другом письме: „Он умер с мирным чувством и у всех просил прощения, поэтому и к тебе был мирен. Будь покойна о сем. Мы поминаем твоего брата“.
Смерть брата, однако, привела душу инокини в большой разлад. Она впала в скорбь, все стало рисоваться ей в черном свете, – и вот Старец отвечает на ее письмо: „Сугубая скорбь меня поражает; ты говоришь: „Я никогда не воображала, чтобы в монастыре могли быть такие скорби“. А сколько ты читала в отеческих учениях, что скорби неминуемы и без них нельзя спастися, и я о сем неоднократно тебя предварял... И паки говоришь: «Даже упала духом, ибо с самого поступления моего не было радостного дня, а одна скорбь меняет другую». Сколько же я от тебя слышал благодарения к Богу, что удостоил тебя сего звания, извел из мира, радовался о сем и на письмах видел много раз твое удовольствие, что живешь в обители и чувствуешь себя довольною, мирною и спокойною, а теперь будто как и жалеешь о мире. Такие твои чувства еще более усугубляют мою скорбь... (Терпи, грешный Макарий, по делам твоим, достоин того!) Посетила тебя скорбь, и ты забыла, как благодать тебя упокоевала. Не тот наш путь, чтобы всегда быть в отраде“.
Это было писано 17 января 1848 года. А буквально на следующий день Старец в Оптиной получил известие о кончине отца своей духовной дочери.
19-го он сообщает ей об этом: „Прошу тебя, будь мужественна... Я грешный творитель и провозвеститель тебе скорбей, но ты должна благоразумно рассудить и принять хотя печальную, но необходимую вещь... Тебе известно было многое страдание твоего папеньки, а с декабря месяца оно еще умножилось, и всегдашняя его молитва была: Господи, приими дух мой!.. Он теперь успокоился. В 12 часов под 25-е число уснул вечным сном до будущего воскресения!.. Приезжаю в Л., прочитал канон над усопшим, сколько мог старался утешить огорченную и безотрадную маменьку твою, и положили погребению быть в монастыре“.
На 9-й день собрались родные в Оптиной, где служилась панихида о покойном.
„Вчерашний день вечером, – пишет Старец, – получил твое письмо, три дня писанное и оконченное 25-го января. Сочувствую, как тебе было тяжко услышать о кончине твоего папеньки, и сердце твое было поражено сим событием... Да укрепит тебя Господь, а отца твоего да успокоит во Царствии Небесном!“
В следующий раз о. Макарий обращается к ней: „Пишешь паки: «Эта скорбь превышает мои силы, и я совершенно упала духом, даже ужасаюсь на будущее время, ибо с самого поступления моего не было радостного дня, а одна скорбь меняет другую». О сем я уже писал тебе, что неправильно выразила это и что для меня сердечно больно. Скорбь превышает твои силы; где же вера и упование на Господа? Ужели Он не силен управить путь твой ко спасению? Или то только делать, что тебе кажется полезным, а не то, что Ему угодно и что Им предопределено?
«С поступления твоего не было радостного дня», – а когда я тебе напоминал о кратких письмах, ты сделала отпор, что мирна и покойна, почему ж не изъясняла своих скорбей, как прежде бывало?.. Какого рода были твои скорби, не могу совершенно предположить, но несколько догадываюсь: необщительная твоя жизнь тебе наводит внутреннюю тоску и скуку. Это я заметил из письма твоего, когда ты писала, что одна дома сидишь и скучаешь... При твоем пылком, веселом характере весьма опасна необщительная жизнь; не говорю, что ко всем ходить без разбору, но надобно иметь куда-нибудь выход в келлию или в две, для малого рассеяния, а то ты совсем повредишься. Не говорю, чтобы иметь частые и большие рассеянности, но изредка ходить к благомыслящим“.
В одном из писем Старец укоряет духовную дочь в „двоедушии и малодушии“ и спешит поддержать ее советом. „С моей стороны, – пишет он, – будь уверена, что у меня есть желание, дабы ты была спокойна и получила многовожделеваемое тобою спасение, для которого ты оставила мир и вся красная и приятная жития сего; и предлагаю тебе к сему средства по учению св. отцев. А зависит от твоего произволения, делания и от помощи Божией, без Него же ничтоже можем творити. И когда ты в этом уверена и не сумнишься, то и предай себя воле Божией, принимай с верою предлагаемые тебе отеческие учения и старайся по силе подражать оному; в недостижении же смиряйся, и Бог поможет тебе исполнить подвиг твоего обета. Токмо уже не малодушествуй и не смущайся“.
И снова Батюшка берется за перо: „Ты жалуешься на равнодушие твое ко всему; и что мрак какой-то и туман представляется и находит на душу; постоянная пустота в душе. А бывало, рисовала себе жизнь светлыми красками. И меня это твое устроение немало опечаливает: мне сердечно жаль тебя; и неужели я виною такого твоего грустного положения, дав совет на твое желание оставить мир и, по неосмотрительности и неведению, не так устроив твой путь? Но Бог видит желание мое спастися тебе, живши в благоустроенной обители. Случившуюся ошибку Бог силен исправить и устроить на лучшее. Не унывай, но на Бога уповай и на всесильный покров и заступление Пречистой Девы Богородицы. Прошлого года ты в день рождения твоего получила образок Спасителя, несущего овцу на раме Своем к Отцу, а нынче в тот же день книжицу и икону о заступлении Божией Матери. Не есть ли сие знак милосердия к тебе Господа и Его Пречистой Матери? Ты не думай, чтобы я как-нибудь намеренно сие делал, но так, внезапно приникнув, мысль обращала на сии святыни к благословению тебя. Что я значу? Но есть Бог о тебе промышляяй и Матерь Божия!“
Заметив, что духовная дочь скрывает некоторые помыслы, смущающие ее, старец Макарий пишет: „Почто боишься и устрашаешься меня открыть смущение сердца твоего тому, который принимает живое участие в твоем положении и спокойствии душевном и телесном?.. Враг, завидуя твоему спасению, наводит на тебя такой мрак и отвращение к Севску. Имей мужество и не упадай духом: в эти минуты повергай себя пред Богом и припадай к Матери Божией, теплой и скорой нашей Заступнице... Истинно болю о тебе сердцем и жалею о твоем малодушии... Если ж представится тебе приятность мирской жизни, то представь и скорби оной, сравни спокойствие и безмятежие нашей жизни, и все пройдет, но я не вижу в тебе этого, чтобы тужила о мире, не дай Бог!.. Отчего такие помыслы происходят, разбирать боишься, чтобы не дать усилиться им... Ты сильно желаешь единодушия, а враг сему сопротивляется и нападает на тебя враждебными помыслами... Смирением победишь, а смущением за малейшую мысль враг сильнее на тебя вооружается, будь мужественна и презирай их“.
Инокиня эта жила не одна – о. Макарий позаботился, чтобы у нее в келлии была напарница, и подобрал ей таковую, и опять же из своего родственного круга.
Писал он им каждой отдельно. Разбирал все неудовольствия, возникавшие между ними, – по большей части они обе смирялись, но, бывало, доходило и до вражды. Старец усердно указывал им, в чем именно тут искушение и как с помощью Божией обратить его на пользу душе.
На Пасху 1848 года Старец призвал их обеих погостить в Оптиной. На Светлой отправил их к своим родным, словом, желал доставить им некое утешение, немножко развеяв накопившуюся мрачность.
Они писали ему с дороги – из Белева и Орла. Сестра старца Макария Варвара Николаевна Глебова (дочь которой м. Афанасия была казначеей в Севском монастыре) обласкала их. Эти ласки вызвали в инокине „невольные скорбные чувства“, которые потом Старец назвал „извинительными“.
„Не смущайся о том, – пишет Старец, – что ты рассказала ей всю свою жизнь с самого детства, это более возбудит в ней к тебе родственное чувство“. „Ты упомянула, – пишет Старец, – о безотчетной скорби и тоске; это необходимо нужно и полезно к нашему испытанию. Чем же является наша преданность, вера и любовь к Богу, как не терпением и сего посланного невольного креста? Не пренемогай и не стужай его, но смиренно повергай себя пред Богом“.
В одном из писем инокиня пишет, что чувствует себя во многом непростительно виноватой.
„Подтверждаю, что ты невинна, – убеждает ее Старец, – а не так, как тебе представляется твоя вина. Что ты сделала? Открыла мне то, что тебя тяготило и в чем не имела развязки. Будь же теперь мирна и спокойна, я тебя молю и прошу. Потерпи приражение помыслов и слов, вооружающихся на тебя; все перейдет. Мать игуменья говорит тебе то же – что все перейдет. Как же ты научишься терпению?.. Ежели б даже и точно была твоя вина, то неужели же нет покаяния? Согреших Господи, прости, и – Господь отымет прегрешения наша (2Цар. 12:13–14). А ты хотя и невинна, но все не забывай монашеского долга самоукорения и себя обвинения“.
И в следующем письме: „Смиренный всегда мирен и спокоен, а пока будем достигать сего, то требуется большой искус. Ты при всяком случае, потрясающем тебя, познавай свою немощь и укоряй себя, а не других.. При помощи Божией и обеих вас согласии устроив вашу общую жизнь, желаю, чтобы оная утверждалась между вами в мире, согласии и любви о Господе ненарушимо. Это нужно на пути сем – иметь мир келейный и сестру о Господе; многое будете иметь облегчение в течение подвига вашего... Советую сколько можно избегать мелких расчетов и тебе и ей и не питать страсти сребролюбия... Сердечный мир и согласие дороже всех сокровищ мира, – храните его больше, чем деньги или самолюбие“.
И далее: „Духовная наука не в кратком времени заключается, но на всю жизнь простирается“.
На жалобу о трудности, с какой дается молитва (церковная и келейная), следует ответ: „Когда будешь себя нудить к молитве и правилу, то по времени и дастся тебе, что будешь молиться с покоем... А хотя и не видишь в себе сего дара, то все-таки не смущайся, а смиряйся, и будешь мирна, а когда покажется тебе, что хорошо молишься, то уже сим опорочишь молитву. Одна молитва без смирения и других добродетелей – не молитва, а маска молитвы... а как молитва есть оружие на врага, то и он вооружается против нас разными помыслами и смущениями или высокоумием оскверняет оную“.
Иногда письма Старца не так скоро приходили, – инокиня ждала и искушалась этим.
„За нескорое получение моего письма, – пишет Старец 8 июня 1848 года, – ты уже и возмалодушествовала; а как, случится иногда, и совсем почту пропущу, надобно и тогда быть благоразумнее и великодушнее. Ведь я человек, занят и делами, и немощами бываю посещаем; теперь же пост, много говеют, свои братия и приезжие, то когда и не будет письма, будь спокойна и не смущайся“.
Новоначальной подвижнице хочется „видеть себя хорошею“, а вместо того смущение – не получается житие так, как „написано в отеческих книгах“. „Это смущение нашло на тебя от самолюбия и высокоумия: почему ты не святая? – пишет о. Макарий. – А не помыслила, что ты хуже всех. В обучении и во всяком деле ошибаешься, пока навыкнешь; а кольми паче в художестве художеств – нельзя без того, пока не смиришься... Самое то, что ты не так живешь, как пишут, должно бы тебя смирить, а ты смущаешься... Нет, тебе хочется видеть себя хорошею, чтобы и не смиряться. Ты видишь сестер благоговейных, – радуешься о них, а себя зазри и уничижи, что ты хуже их“. „Читая отеческие книги, не увлекайся высокими устроениями, они даруются смиренным... Что получишь без терпения и смирения? И не разом лезь в гору“, – наставляет Старец.
Напоминает он и о том, что и награды от Господа есть, данные как бы „ни за что“, да и какие. „Да это чего стоит, – пишет он (и не однажды говорит об этом), – что ты находишься в Святой Православной Церкви, наслаждаешься святым ее учением и Таинствами, читаешь отеческие драгоценные книги, открывающие нам внутреннего нашего человека, познаешь, на какой конец он сотворен и чего может достигнуть. Ты видишь себя посреди величия и смирения и надеешься на милосердие Божие не лишиться вечного спасения; вдавшись же в суету мира, ты всего этого была бы чужда, да и неизвестно, пребыла ли бы в чистом православном учении, не уклонилась ли бы в мнение родных и знакомых лютеран. Видишь, какое благо Промысл Божий скорбми тебе даровал! Благодари Его и смиряй себя!“
Новое смущение – сны. Странные, многозначительные, отнимающие покой... Один из них пересказала Батюшке (кажется, во время встречи в Оптиной). Вскоре он ответил: „Сну твоему потому только нельзя допустить дать веры, что он тебя смутил; я тебе и так пишу всегда, что смущение твое происходит от козней врага, для чего ж нужно еще сонное подтверждение? Может быть, у врага та метода, дабы, обольстив тебя правильными снами, после ввести в совершенную прелесть. Оставь лучше и не веруй снам, у нас есть слово Божие и советы – св. отцев учение; а в недоумениях имеешь м. игумению, сестру, и я, грешный, по вере твоей что-нибудь напишу, хотя и сам во всем недостаточен и скудоумен, но Бог не попустит тебе, предавшей Ему себя на служение всем сердцем, обольщенной быть“.
Тем же летом 1848 года и еще худшее смущение. И в Калужской, и в Орловской губерниях появилась холера, в некоторых местах и смертность была устрашающая. Были случаи смерти монахов и монахинь... Молодую инокиню стала смущать боязнь смерти, о чем и написала она своему духовному отцу.
„Ты, описывая случающиеся у вас болезненные и смертные случаи, боишься смерти – с чем явишься к Богу? – пишет ей в ответ о. Макарий. – Мы все должны о сем пещись, как явиться к Богу, и примирять совесть свою покаянием, и смирением, и возложением на неизреченное милосердие Божие. Смерть же для всех нас необходима, но неведома когда; а всякий оканчивает здесь время бытия своего тогда, когда ему назначено от Бога. И ты будь мирна и спокойна, предаваясь в волю Создавшего нас! Помнишь ли ты, как неоднократно просила меня помолиться, чтобы ты скорее умерла? Я видел твое детоумие и смеялся тебе, а ты не шутя говорила. Теперь же, видя других умирающих, малодушествуешь за себя. Предай это воле Божией: умрут только те, коим назначено в сие время, а ты будешь жива“.
К письму были приложены выписки из творений святителя Иоанна Златоуста: „В самом деле, что страшного в смерти мне? Если и не умертвит тебя человек, то самый закон природы в известный срок разве не разлучит тела от души? Пусть теперь и не случится то, чего мы боимся, но это будет спустя некоторое время. Говорю так не потому, чтобы ожидал чего-либо страшного или печального, но потому, что стыдно мне за тех, кои боятся смерти. Ожидаешь ты таких благ, их же око не виде, ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, и не спешишь насладиться ими? Нерадишь и медлишь; и не только медлишь, но еще боишься и трепещешь?“ – „Мы точно питаем детский страх, когда боимся смерти, а не боимся греха. Малые дети пугаются личин, а не боятся огня, протягивают руку к зажженной свече. Так и мы боимся смерти, которая есть ничтожная маска (личина), а не боимся греха, который действительно страшен и подобно огню пожирает совесть, и это обыкновенно происходит не от существа самого дела, но от нашего неразумия, так что если мы рассудим, что такое смерть, то никогда не будем ее бояться. Что же такое смерть? То же, что снятие одежды! Тело подобно одежде облекает душу, и мы чрез смерть слагаем его с себя на краткое время, чтобы опять получить его в светлейшем виде. Что такое смерть? Временное путешествие, сон, который долее обыкновенного. Поэтому, если боишься смерти, бойся и сна“.
С одним согласился о. Макарий в отношении смерти: »Да исполнит Господь желание твое умереть в нашей обители и лечь при ногах твоего родителя, дедушки и бабушки, они все трое теперь в одной могилке“.
Несмотря на юный возраст, инокиня начала получать и первые извещения о грядущем переходе в вечность: явились и уже не оставляли ее потом болезни, часто не позволявшие подняться с постели и пойти в храм на богослужение.
„Не мог читать без сердечной скорби твоего письма, в коем ты писала о своих телесных страданиях, происходящих от душевного расстройства, – пишет о. Макарий 31 июля 1848 года. – Я крепко скорблю о тебе, что болишь телом и духом не успокаиваешься, но между тем познаю из сего к тебе милость Божию: не без Отеческого Его Промысла попущена тебе болезнь. Немалый бы был подвиг иметь борьбу с страстьми, а теперь другого рода скорбь – терпение болезни, которая заменит труды телесные и подвиги, токмо не уклоняйся в ропот, а терпи с благодарением... Нам ко спасению нужны не одни вольные скорби, но и невольные“.
Спустя несколько месяцев о. Макарий пишет: „Пробегая паки письмо твое, заметил в оном твое малодушие о болезнях твоих; пишешь ты, что болезнями посещает Господь не от любви, а наказует за грехи, а ежели бы знала, что от любви, то лучше бы терпела. Как же не от любви Бог тебя посещает? ежели и самое наказание от любви Божией происходит? Прочти в Послании ко Евреям в 12-й главе: егоже бо любит Господь наказует, биет же всякого сына, егоже приемлет (Евр. 12:6)“.
Во время болезни искушением явилось и то, что кто-то должен был за болящей ухаживать... Отец Макарий замечает на это: „Пишешь: тяготит тебя, что за тобою ходят и усугубляют твою болезнь; это искушение вражие: оне ходят с любовью и состраждут тебе, за что, конечно, не лишатся от Бога награды, боляй и служай единую мзду приемлют от Бога!“
И снова: „Твои болезни суть знамения к тебе любви Божией; оне не только очищают скверну греховную, но и вместо дел вменяются; итак, возложись на благоутробие Божие, будь благонадежна в Его к тебе милости“. „Ты просишь дать тебе не избавление от сих тягостей, а терпение к понесению оных: слава Богу, что Он даровал тебе правый разум!“
На высказанную в письме детски непосредственную любовь к нему духовной дочери, Старец отвечает: „Изливаемая тобою мне похвала от преизбытка детских твоих чувств приводит меня в стыд, видя себя всего того чуждым, что ты мне приписываешь; и воистину, ежели бы не перевешивала тяжесть моих грехов твоих похвал, то, может быть, и обольстился бы оными; а то вижу только твое детское лепетание, от чувств детской любви происходящее, и, извиняя твое детоумие, благодарю за сохранение твоего ко мне усердия, расположения и любви, невзирая на все мои недостатки и гнусности“.
Чистая вещь – любовь о Господе... Но лукавый вмешивается и сюда. Инокиня видит страшный сон...
„Виденный тобою сон о смерти моей повлиял на тебя, – пишет в январе 1849 года о. Макарий, – и говоришь, ежели я умру, то не понесешь сего. Вот я тебя и обличаю: какой же плод принесло тебе мое наставление и учение? Еще ничего не видя, а ты уже говоришь глаголы безумия. Или я учил тебя не так, или ты не так внимала оному. Спасение наше состоит в вере и в уповании на милосердие Божие, предании в Его св. волю себя и всех нас; а ты что пишешь и говоришь? Оставляешь Бога, хватаешься за человека, да еще грешного: любишь создание паче Создателя. Не силен ли Бог тебя сохранить, наставить и укрепить и кроме меня?.. Оставь оные безумия глаголы и покайся в них пред Богом“.
И еще о том же: „Пишешь, что понуждаешь себя в отсечении своей воли и на прочее – в угождение мне и чтобы меня не огорчить. Ах, это слабая струна! Что я значу? да и боюсь, чтобы не было мне это на осуждение. Я предлагаю тебе исполнить волю Божию для Его благоугождения и совлечения твоих страстей, а следовательно, и для спасения. Что ж я тут значу? Токмо малое орудие, а действует Сам Бог. А когда только ради меня нудишься к добру, то это нельзя одобрить, это твое младенческое мудрование. Да даст тебе Господь истинный разум!“
Старец призывает болящее чадо не пренебрегать лечением: „В болезни твоей я принимаю участие и жалею о тебе сердечно. Ты не отвергай предлагаемых тебе легких средств, хотя на малое время подающих тебе облегчение, о чем я и прежде тебе писал. Мы не должны быть телоубийцами, но – страстоубийцами. В делаемом тобою сострадании ты опасаешься, как бы не умалила силу креста? Не лучше ли и в сем обратить внимание на немощь свою и смириться? Может быть, сим победится тайное твое мнение и велехваление о несении креста. Мы весьма далеки от совершенства и более должны вникать в немощи наши и смиряться“.
„Изнемогая в болезни, не думай, будто враг показывает тебе болезнь твою в увеличительном виде, и не покушайся нудить себя не по силам. Бог приимет терпение болезни твоей вместо всякого делания“.
„В письмах твоих замечаю, что ты больше стала ощущать спокойствие духа, а это что значит? Милость Божия посещает тебя по болезням твоим“.
Какие неожиданные повороты бывают в духовной жизни! Вот из письма Старца к инокине от 5 июля 1850 года видно, что она его упрекает в чем-то, и весьма серьезно. Притом, оказывается, уже не первый раз.
„Тебя теперь, как и прежде, – пишет он, – колеблет враг против меня, хотя охладить или уничтожить веру твою. Вспомни прежнее твое расположение, и когда бы тебе тогда кто сказал, что будут тебе такие на меня помыслы, что бы ты отвечала? Верно, была твердо уверена в противном. Для врага довольно и одной гордости, – в сию ты уловлена, на ту и бороть не нужно. Как ты прекрасно выражаешь: „Оскорбленное самолюбие“. Светский голос! По их мнению, оскорбленное самолюбие добродетель, а у нас совсем иначе. Но, можно сказать, открытая в тебе гордость ужасный порок; надобно благодарить за открытие тебе оной и стараться противною ей добродетелью исправлять себя, нисходя во глубину смирения... Ну, ежели дать свободу твоим чувствам? какой выйдет чудный контраст?! рассмотри получше, когда еще очи ума не помрачены, и вспомни начальное твое предложение, желание искать спасения, смирения чрез послушание... Где же это семя благое?.. Для меня это не больно, что я представляюсь тебе эгоистом, во мне и больше сих множество страстей гнездится, – так того и стою, но скорбно то, что ты находишься в опасности от падения. Ни страсти мои тебя не повредят, ни добродетели не исправят без твоей веры и произволения. Когда вера цветет, то и силу в борении приемлет, а при оскудении оной можно впасть в двоедушие. Сколько было трудов твоих писать ко мне ежедневно, и я не скучал читать и по силе тебя вразумлять, но враг покушается колебать тебя, чтобы отторгнуть за самонадеяние и гордость. Мир тебе!“
Но, наконец, и в этом последовало покаяние: вразумил Господь. „Да простит тебя Господь, и я, грешный, прощаю! – писал о. Макарий. – Не буду вспоминать всех твоих возражений против меня, которые тебе приходили во время волнения бурной стихии яростной части, ибо ты во всем приносишь покаяние“.
„Ты ищешь спасения, этому верю; взыскуй же и смирения, без него нельзя спастися“. В ноябре 1856 года Старец пишет: „Вчера я получил два письма от тебя. Принимаю детское твое усердие к моей худости в поздравлении меня со днями рождения и ангела и торжеством оных. Я нимало не сомневаюсь в твоем ко мне расположении и любви о Господе, хотя воистину того не стою, взирая на худость мою“.
Одно время Старец никак не мог умиротворить живших вместе сестер. Наконец со скорбью выразился в письме к ним так: „О, горе нам! Обложены книгами отеческими, иногда читаем, умиляемся, а придет брань, то будто никогда и не читали, и не принимаем оружий против врага... Грустно со всех сторон и тесно ми есть отвсюду... Некоторые, по своей простоте, мнят быть меня окормителя и наставника, а кого я наставил? Показую свет, а сам ослеплен очима; наставляю на путь, а сам блуждаю и не знаю, как вырваться из сей колеи? Слепец, слепцев мнюсь водити, куда идем? Как не пожалеть о мне, бедном? Будем молить Господа, да сотворит с нами Свою милость“.
Прошла и эта буря. В сентябре 1857 года о. Макарий пишет: „Из письма твоего вижу, что ты сохраняешь мир и согласие с сестрою и что чувство самосохранения и понуждения себя ко благому низливает в душу какую-то тихость, благость и сознание своей греховности. Познание это да будет и вперед для тебя признаком: где мир и тишина, там есть пришествие благодати Божией“.
„Я вижу с обеих сторон в вас желание к сохранению мира, а разве приятно это врагу? Он все силы и меры будет употреблять, как бы нарушить ваш мир. Бога ради, умоляю вас, стойте на брани сей тверди и неподвижни, и Бог сокрушит козни врага“.
В 1859 году болезни особенно тяжко досаждали инокине, так, что она снова начала помышлять о смерти.
21 марта этого года старец Макарий пишет ей: „Возлюбленная о Господе дщи! Нынче получил твое письмо, после сильных лихорадочных пароксизмов писанное слабою рукою. Благодарю тебя за труд твой в писании и принимаю детское твое усердие и любовь к моей худости. Будь уверена и о моем к тебе о Господе расположении и любви и приими желание мое к скорому твоему облегчению и совершенному выздоровлению. Слышу, что ты безпокоишься, не смерть ли приближается? Советую тебе отложить это малодушие и совершенно предаться воле Божией. Ты знаешь, что всякому из нас предназначена от Бога смерть, когда кому умереть: то уже ни прежде, ни после оного назначения не умрем; но кому и когда назначен сей переход от одной в другую жизнь, никому неизвестно, кроме Бога... Желаю тебе еще пожить, и побывать у нас, повидаться, и насладиться свежим весенним воздухом“.
Спустя год после этого письма старец Макарий воспринял от Господа блаженную кончину. Сестры Севского монастыря приезжали прощаться со своим наставником; может быть, и болезненное его чадо, к коему адресованы были все эти письма, посетило Оптину в те скорбные дни.
Инокиня эта, когда к ней обратились с просьбой дать для издания письма о. Макария, не отказалась от этого – ради пользы многих тех, которые будут читать печатное собрание писем.
Не можем и мы, люди уже другого века, не поблагодарить ее за это. А сколько она времени прожила после кончины Старца – мы не знаем. Одно только скажем: в дивное время жила она!