Ксения Степанищева для «Азбуки веры»
Ксения Степанищева родилась в 1967 году в Москве. В 1994 году окончила юридический факультет МГУ. Работала в Верховном Суде РСФСР, с 1996 года адвокат Московской областной коллегии адвокатов, удостоена медали Федеральной Палаты Адвокатов России «За заслуги в защите прав и свобод граждан». Мама трёх дочерей.
‒ Ксения Станиславовна, недавно в фейсбуке вы вспоминали, как в раннем детстве ходили с бабушкой за крещенской водой, поэтому можно предположить, что бабушка у вас была верующая. А родители?
‒ Родители нет, да и бабушка, как многие тогда, ходила в храм пару раз в год, на Пасху и на Крещение, и, как многие же и тогда, и сейчас, себя определяла так: в Бога я верю, а попов не люблю. Верующая была у меня няня, жила она в соседней квартире, и в комнате у нее всегда горела негасимая лампадка перед иконами в бумажных цветочках.
Родители у меня физики и, как настоящие советские ученые, они считали, что наука и религия несовместимы, тем более что на физфаке МГУ в их времена атеизм пропагандировался очень активно.
Внутренний мир другого человека, даже самого близкого, тайна, поэтому я точно не могу сказать, что думал папа в конце жизни, но с годами его любимым писателем стал Мигель де Унамуно, которого я считаю одним из глубочайших религиозных мыслителей. Это, а также некоторые события папиной жизни, не позволяют мне сказать, что он до самого конца остался неверующим. Кроме того, отец обладал глубиной большого ученого и огромной любовью к красоте живой и неживой природы, а ведь Книга Природы – это и есть первое Евангелие. Воинствующими атеистами мои родители не были никогда, но, конечно, религиозного воспитания я в детстве не получила. Вместе с тем, в молодости отец был реставратором-краснодеревщиком, восстанавливал древние иконостасы и исторические интерьеры, в частности, в свое время именно он спас уникальные деревянные оконные решетки и потолки Палат Романовых, которые хотели выломать и сжечь. Эти истории сопровождали меня всю жизнь, с отцом мое детство прошло в музеях и усадьбах, которые он любил какой-то родственной любовью. Старина, история, архитектура и природа – основа моего религиозного мироощущения.
И вот, мой путь к Богу невозможно описать распространенными в таких историях фразами «я пришла к Богу», «я узнала Бога», «я нашла Бога»… Невозможно, потому что, оглядываясь назад, я понимаю, что вне Бога никогда не была.
Меня однажды спросили: как ты пришла к Богу? Я стала прокручивать, вспомнила событие из раннего детства и поняла, что началось всё с него. Уточнила у мамы, когда именно это происходило, и узнала, что мне тогда было четыре года. А произошло вот что. Маме дали путевку в Суздаль, на двоих, оставить меня было не с кем, и, хотя родители и боялись, что ребенку будет тяжело выдержать такую поездку, им пришлось взять меня с собой. И там, в Суздале, мне явился – даже помню, с какой точки его увидела! – храм Рождества Пресвятой Богородицы: на голубом небе белоснежный храм с синими-пресиними куполами, а на куполах золотые звездочки. Теперь я понимаю, что именно в тот момент вспыхнуло осознание: здесь Бог! Это осознание в меня вошло и осталось. Я лет до семи донимала родителей просьбами отвезти меня «в эту Суздаль», и в один прекрасный день папа привел меня в Коломенское. Помню, была потрясена, что там такая же красота – белый храм (Казанский), синие купола с золотыми звездочками, и никуда ехать не надо, эта красота рядом (мы жили в Царицыно). Понять, куда с этим идти, не могла – в таком возрасте ребенок идет туда, куда его ведут родители или бабушки, – и что нужно креститься, поняла позже, а так как в семье возражали, крестилась я после двадцати. Но еще в ранней юности я при возможности ходила в храм. Мой первый институт – химического машиностроения – находился неподалеку от Елоховского собора, и я ходила в Елоховский.
‒ Почему в семье возражали против вашего крещения?
‒ Ну, во-первых, родители были атеистами, хоть и не воинствующими, или скорее агностиками, а, во-вторых, они боялись, что у меня будут из-за этого неприятности. Я в МИХМ поступила в 1984 году, вскоре перестройка началась, но даже тогда, помню, на Пасху в Елоховский отправляли комсомольских активистов, которые должны были отлавливать студентов на крестном ходе. Я человек с активной жизненной позицией, и в институте, кроме учебы, занималась комсомольской работой, но ни в каких атеистических мероприятиях не участвовала – работала с иностранными студентами, потому что хорошо знала немецкий. В Елоховском соборе я бывала не только на Пасху, а чаще, наверное, могла нажить и проблем, но обошлось.
‒ В институтах тогда преподавали не только историю КПСС и марксистско-ленинскую философию, но и так называемый научный атеизм.
‒ Даже в университете я это застала. После четвертого курса я ушла из МИХМа и поступила на юрфак МГУ. Поступала в технический вуз я по совету родителей без особого желания. Они физики, и им тогда казалось, что техническое образование серьезней, надежней. Я училась в математической школе, родители, с одной стороны, пытались направить меня по технической стезе, с другой стороны, они были страстными библиофилами, собрали огромную библиотеку, и я с детства читала на трех языках: русском, немецком и английском. Поэтому воспитывали они технаря, а воспитали гуманитария. Я еще в школе хотела стать врачом или юристом, в итоге юристом и стала.
Так вот, в МГУ я поступила в 1988 году, когда праздновалось Тысячелетие Крещения Руси, но и там нам преподавали предмет, который, по сути, был наследником научного атеизма. Назывался он, по-моему, история религий, но читали его бывшие преподаватели научного атеизма, что было очень заметно. Но часто лекции достигали противоположного эффекта. Для людей, которые чувствовали Бога, искали истину, лекции эти были ценным источником информации о религиях, религиозных источниках, авторах духовной литературы.
А меня атеистическая пропаганда не убеждала ни тогда, ни раньше. Еще в школе было два случая, которые я хорошо запомнила.
Классе в пятом нас повели смотреть атеистический фильм. Спустя много лет до меня дошло, что это фильм про часовню моей святой ‒ блаженной Ксении на Смоленском кладбище. Показывали часовню, людей, которые ходят вокруг нее, пишут записки и прячут их в какие-то щелки, стоят, прислонившись к стене, молятся, и хорошо поставленный голос за кадром вещал в том смысле, что вот дескать, темные люди, они думают, что есть Бог и какая-то святая, которые им помогут, а Бога-то никакого и нет, всё это обман церковников. И в следующем кадре метла выметала якобы эти смятые записки. Я, ребенок, заметила, что вокруг стен часовни мощение брусчаткой, а метелка-то выметает какие-то бумажки по асфальту, и самих стен не видно. Ясно, что снималось это в разных местах, то есть создатели фильма бессовестно врали. Теперь, будучи церковным человеком, я знаю, что ни в одном храме никто не выметает записки, их сжигают в специальной печи. Тогда я об этом не догадывалась, но ложь почувствовала. Зато в голове отложилось, что есть такое место, куда можно приехать помолиться.
И еще был момент, когда нам учительница биологии рассказывала, что, причащая младенцев, церковники спаивали народ. Вы подумайте, возмущалась она, давали, ложечку вина, и вот ребенок рос пьяницей. Конечно, я ничего не знала о таинствах, но поняла, что учительница явно говорит какую-то глупость. Зато в голове отложилось само слово «причастие» и память, что в церкви есть что-то такое, что даже младенцам дают.
‒ Вы уже сказали, что с детства много читали. В литературе вы тогда видели подтверждение тому, что Бог есть?
‒ Я даже не могу назвать это подтверждением. Это скорее было чувство, что я разговариваю с человеком, и многие важные вещи мы понимаем примерно одинаково. При чтении книг очень часто возникало такое чувство вспышки или узнавания: в одном месте виден Бог, в другом. Русская литература вся этим пронизана, в немецкой тоже очень много. И даже в советской. Я, когда уже была взрослой, купила винтажную книжку «Живые страницы». Помните, в начальной школе ее читали на открытых уроках? Перечитала ее и обратила внимание, что хотя она абсолютно такая советская, идеологически правильная, но в тех рассказах, которые я любила в детстве, есть сияние чего-то иного. Например, история про полярника, оказавшегося на льдине в открытом море. Там многие люди спасают ближнего, рискуя своей жизнью. Кто душу положит за други своя…
Забавно, но именно советская культура, спасибо ей, заложила в меня понимание абсолютной неприемлемости сектантства. Был, например, такой фильм – «Тучи над Борском. Он, конечно, самый настоящий пропагандистский фильм, снят после хрущевского антирелигиозного постановления. Но как точно там показана психология попадания в секту и болото сектантства. Еще, помню, читала книжку о том, как девушка попала в секту, а одноклассник, который в неё влюблен, ищет ее по всей стране. Представьте, там православный священник – положительный персонаж. К нему приходит юноша в поисках подруги, священник подсказывает, где ее нужно искать, и действительно оказывается, что она у «странников». С огромными трудностями ее спасают. Потом они вместе приходят к священнику поделиться с ним своей радостью, рассказывают, что она из этой секты ушла. А жизнь действительно страшной секты бегунов (странников) описана, как я теперь понимаю, точно, правдиво и очень сильно. Удивительно, что такая книга была издана в семидесятые годы, и замечательно, что я её прочитала. Не вижу сейчас на полках православной литературы ничего подобного, а зря.
Я, собственно, к тому, что, если у души есть вот этот духовный слух, есть в вере потребность – она найдет подтверждение своей вере даже в самой махровой безбожной пропаганде.
‒ А католичество с протестантизмом вас никогда не привлекали? Вы сказали, что считаете одним из глубочайших религиозных мыслителей Унамуно.
‒ Считаю, но по моим ощущениям он в своих сочинениях высказывает православные по духу мысли. И потом, наши религиозные мыслители – это океан. Глубину их никто не превзошел. Можно не искать ничего вне Православия.
Я еще в детстве ездила с родителями отдыхать в Калининградскую область, в Зеленоградск, там есть и кирха, и протестантские часовенки, и костел, мы всюду побывали, да, красиво, орган играет, хор поет, но наши православные церкви иные. У католиков иконы похожи на картины, у протестантов икон вообще нет ‒ и то и другое мне было странно. И еще они там сидят во время службы. Было ж какое-то смутное чувство, что надо у Бога стоять… Удобные лавки, перед каждым местом лежит маленький молитвенник, мне, помню, очень хотелось взять один себе… В общем, всюду побывала, не отозвалось. Мой дом в нашей Церкви, я в ней люблю абсолютно всё, от каменных плит пола до креста на куполе, люблю этот свет, наши иконы, наши службы, всё.
‒ Крестились вы после Тысячелетия Крещения Руси?
‒ Да, как раз Ксения Петербургская была причислена к лику святых. Уже никто не мог мне помешать. Благословил меня креститься настоятель Казанского храма в Коломенском отец Святослав, он назначил священника меня крестить, и с тех пор я хожу к этому священнику, он теперь игумен Алексий, почетный настоятель храма Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове – это тоже в Коломенском. Всю свою церковную жизнь я с одним духовником, своим батюшкой. Это большое везение и счастье.
‒ Тогда же вы ушли из МИХМа и поступили на юрфак МГУ. Почувствовали вы там какие-то перемены?
‒ В МГУ я училась на вечернем отделении. Набрала достаточно баллов для дневного, но уже работала в Верховном суде и решила, что лучше параллельно с учебой приобретать практический опыт, и осталась на вечернем. Я же не после школы поступала, надо было наверстывать упущенное. У вечерников студенческая жизнь не такая насыщенная, поэтому многие факультетские мероприятия проходили мимо меня, но атеистическая пропаганда тогда уже сошла на нет, никто ей не занимался. Наоборот, священников стали приглашать в университет. У меня даже в записях сохранилась лекция, которую читали игумен Сергий (Соколов) (будущий епископ), его брат, отец Николай Соколов, и игумен Исайя из Троице-Сергиевой лавры. В большом зале яблоку негде было упасть, стояли в проходах. Очень много нового узнала, некоторые вещи меня потрясли. «Страдание – результат греха»… С тех пор стала доставать книги о вере, читать. Не было никакого желания искать какую-то другую информацию, потому что давно уже чувствовала присутствие Бога в своей жизни и в мире.
‒ Евангелие вы к тому времени уже прочли?
‒ Евангелие прочла ещё в детстве, как ни странно. Еще страннее, что на церковнославянском. Мы с отцом каждый день ходили гулять в Царицыно, там, в поселке Ленино, тогда сносили старые дореволюционные дачи, мы забрели в одну из них и увидели разбитый шкаф со старыми книгами. Две книги мы взяли – одна из них была в деревянной обложке, и это оказалась Псалтырь, изданная во времена императора Павла, а вторая – Евангелие 1900 года. Они и сейчас хранятся у меня как семейные реликвии, почему-то должны были они спастись из этого разрушенного дома. Мне тогда было лет шесть, и я с увлечением стала разбирать эти тексты, постепенно разобрала, расшифровала все титлы, и с тех пор свободно читаю на церковнославянском и считаю абсолютным совершенством церковнославянский шрифт.
Так Бог посылает самым неожиданным образом именно то, что нужно. Ну где в советское время можно было взять Евангелие и старопечатную Псалтырь? И почему именно их забрал мой отец из развалин? Наверное, когда-то я узнаю ответ.
‒ Были у вас какие-то неофитские перегибы?
‒ Нет, не могу этим похвастаться. В посты не сидела на воде и хлебе, в паломничества ездила, но за всю жизнь всего несколько раз. Неофитское горение часто заканчивается опустошенностью, я этого опасалась и старалась «не переедать» и детей «не перекармливать». Паломничество раньше всегда было событием и запоминалось навсегда, не было так, что сел в машину и через два часа у стен святыни. Наскучит, если часто ездить.
Был, правда, период, когда я брюки редко носила, потому что дочки пошли в православную школу при Андреевском монастыре, и надо было подавать им пример хождения в юбке. Сама много юбок себе тогда нашила, платки я просто люблю, но такого, чтобы за километр было видно, что я православная, не было.
‒ Сегодня одна из самых распространённых проблем в православных семьях – уход детей из Церкви. Потом некоторые возвращаются, но в переходном возрасте почти все охладевают к вере и ходят в церковь очень редко, а часто вообще перестают ходить.
‒ Теперь я считаю, что переходный возраст – своего рода болезнь с набором симптомов, бунт против главного вектора воспитания входит в этот набор. Наверное, некоторым родителям повезло больше, чем нам, а мы с этой проблемой столкнулись. У нас три дочери: 25 лет, 24 и 16. У младшей сейчас как раз переходный возраст и много вопросов, на которые бывает непросто ответить, а старшая и средняя отдалились. Старшая сейчас начинает потихоньку возвращаться – читает митрополита Сурожского Антония, проявляет интерес к этой теме и даже подумывает о религиоведческом образовании. Я очень переживала по поводу их отхода от Церкви, корила себя, но мудрый отец Александр Троицкий сказал мне: «Что вы переживаете? К Богу у каждого свой путь. Вы зерна бросили ‒ дальше уж как получится, молитесь о них».
А отец Лев Аршакян говорит: «Неужели вы думаете, что будет так, как хотите вы, а не так, как хочет Бог?» Поэтому теперь я думаю, что от нас не так уж много зависит в смысле воспитания детей, как нам бы хотелось. Молиться надо, дать образование надо, а остальное – «отдайте Богу отвертку».
‒ А что вы думаете о православных школах? Есть очень хорошие, но часто бывает, что родители сначала даже не представляют, что их дети могут учиться в какой-то школе, кроме православной, а через несколько лет переводят детей в обычную. Некоторые родители со временем разочаровываются в православной школе.
‒ Какие-то недостатки есть в любой школе, и православные школы не исключение. Но не думаю, что подростки отходят от Церкви из-за каких-то недостатков православной школы. Отходят потому, что им надо отойти по своим внутренним причинам. Если человек ищет повод отвернуться от Бога и от Церкви, он этот повод найдет. Бабушка в церкви сделала мне замечание – я больше в вашу церковь ни ногой. На мой взгляд, это так же наивно, как говорить, что меня в регистратуре обругала медсестра, поэтому я больше лечиться не буду, к врачам не обращусь.
Я считаю, что при прочих равных условиях в православных школах обстановка в целом здоровее, чем «в среднем по больнице». Всё-таки очень важно, когда у педагогов и родителей общие ценности. Меня немного пугают только «элитные» православные школы, на которые делается много крупных пожертвований. Там могут оказаться дети не потому, что их родители верующие, а потому, что сейчас это популярно или школа самая хорошая в районе – особенно в области есть такая тема: приличных школ поблизости нет, и из коттеджей везут своих детей в православную школу совершенно нецерковные люди.
Родители думают, что если они дома ребенка к этому не могут приобщить, поскольку сами не живут церковной жизнью, то школа за них это сделает. Как говорил отец Борис Даниленко: сдали в камеру хранения, пусть нам его воцерковят. Это невозможно. Если семья не молится дома, в храм не ходит и внутренней потребности в этом не чувствует, а в школе положено в какие-то дни ходить на литургию, ребенку всё это будет в тягость. И когда ему надо будет отойти – вот тут вы и услышите, что виновата православная школа.
‒ Значит, у вас о православной школе, в которой учились ваши дети, хорошие воспоминания?
‒ Да. Мои старшие дети учились в нескольких православных школах. Сначала при Андреевском монастыре, потом мы переехали за город, и они год проучились в Троицкой школе, а затем перешли в «Плёсково» ‒ еще при Наталье Георгиевне Гореловой. В первый наш приезд мы познакомились с Натальей Георгиевной, с матушкой Натальей Соколовой (ее книга «Под кровом Всевышнего» одна из моих любимых) и настоящим Ильей Муромцем плёсковской школы – старшим воспитателем Адрианом, и поныне вспоминаем этот день. Я говорила, что в начале моего духовного пути мне во многом помогла разобраться лекция, которую читали в МГУ братья Соколовы и игумен Исайя, а Наталья Георгиевна была чадом покойного владыки Сергия (Соколова). И сама она потрясающий человек, бесконечно дорогой моему сердцу.
В «Плёсково», как в любой живой школе, не всё идеально, но я считаю ее замечательным, уникальным местом, потому что там царит любящая атмосфера, и детей действительно учат дружить. И, конечно, это дивный парк бывшей усадьбы, липовые аллеи, здания прекрасной архитектуры, созданный с большой любовью храм. Красота эта навсегда запечатлевается в сердцах детей.
Благословение на поступление давал нам старец, тогда схиигумен, ныне схиархимандрит Илий, он окормляет эту школу. Встреча со старцем – главное событие моей личной церковной жизни. Меня привели к нему двадцать лет назад, и с тех пор по всем важным вопросам обращались к нему: сначала ездили в Оптину пустынь, потом в Переделкино. По его молитвам родилась наша младшая дочь. Из-за пандемии этот год прошел без батюшки, к нему было не попасть, мне его очень не хватает.
‒ Вера повлияла на то, что из множества юридических специальностей вы выбрали адвокатуру?
‒ Я всегда хотела быть адвокатом, потому что в родительской библиотеке была и такая замечательная книга – «Судебные речи известных русских юристов». Она до сих пор у меня стоит. Там собраны речи знаменитых русских адвокатов: Карабчевского, Андреевского, Плевако. Еще у нас дома было собрание сочинений Кони.
Если честно относиться, то это нравственное и христианское занятие. Ещё святитель Николай Угодник заступался за осужденного на казнь. Защитник должен помочь обвиняемому и, даже если это преступник, открыть суду какие-то его хорошие стороны, вселить сострадание, спасти от облыжного[1] обвинения и, если он всё-таки должен быть наказан, не дать наказать его сильнее, чем нужно. Защитник посещает в тюрьме. На мой взгляд, это полностью совпадает с христианскими принципами. Так и работали защитники в дореволюционной России – достаточно почитать их речи, чтобы в этом убедиться.
В Верховном суде, где я работала, учась на юрфаке, было несколько верующих судей – они веру не афишировали, но как-то было понятно. Вообще мне всегда везло на людей. С самого детства. И, конечно, повезло, что я попала в Верховный суд – там тогда работали потрясающие люди. Были судьи-фронтовики, несгибаемые, кристальные, которые могли ответить «нет» на звонок из самой высокой инстанции. Один из них – бывший член Президиума Верховного суда, поплатился своим местом в Президиуме, когда отказался по звонку от самого Черненко (в ту пору генсека) решить какое-то дело конкретным образом. Это было до меня, но историю эту часто рассказывали в суде. Руководитель состава, в котором я работала, Иван Николаевич Карасёв, прошел всю войну и закончил ее лейтенантом стрелкового взвода на Висле. Когда он ушёл из жизни, его отпевали в православной церкви. Много было людей, о которых стоило бы рассказать отдельно.
Судьи Верховного суда относились к нам, девочкам-секретарям, по-отечески, советовали, наставляли. В молодости всем интересна криминалистика: ловить преступников, раскрывать преступления, романтика. Я работала в уголовном составе и, конечно, собиралась в следователи. Но известный своими чеканными формулировками Юрий Александрович Говоров сказал мне: «Деточка, быть надо либо судьей, либо адвокатом. Судить и защищать даже короли считали за честь, а связывать руки и развязывать языки они других находили». Как я ему благодарна! После этого у меня не осталось никаких сомнений в том, что следствие и прокуратура не моё. Судье приходится обвинять намного чаще, чем оправдывать, а у меня оправдательный уклон, поэтому думаю, что выносить приговоры мне было бы тяжело. Пошла в адвокаты и до сих пор считаю, что сделала правильный выбор.
‒ А почему занялись гражданскими делами, а не уголовными?
‒ В Верховном суде я работала в уголовном составе. Увидела многое, чего в районном суде могла и не увидеть, потому что в Верховный суд стекаются дела по тяжким преступлениям. Долго сидела на уголовных делах серьезной категории и со временем поняла, что это, конечно, интересно, но на практике описывать трупы никакого удовольствия не доставляет, а в долгосрочной перспективе довольно травматично. Опять посоветовалась – на этот раз с председателем состава, и он сказал: «Ну какой криминалист юрист? Что мы знаем? Свой Уголовный кодекс? А гражданское право – тома! Это же интересно! Вот цивилист[2] – юрист!» С этого момента я заинтересовалась гражданским правом. Оно действительно оказалось целым миром. Кстати, истоки нашего гражданского права – в праве Древнего Рима, оно ровесник христианства.
‒ О профессии адвоката есть много мифов. В советское время многие на полном серьезе утверждали, будто социалистический закон настолько совершенен, что защитник в суде не нужен. Я не придумываю – сам слышал такое в 1986 или 1987 году от преподавательницы политэкономии. В постсоветской России родился другой миф: адвокаты ‒ беспринципные циники, готовые за деньги оправдать самого страшного злодея. Я понимаю, что это обывательские рассуждения, мало общего имеющие с реальностью, но бывают сомнения по поводу того, этично ли браться за то или иное дело?
‒ Адвокат «оправдывает злодея» не потому, что он циник или оплачен, а потому, что нет доказательств вины. Хотя да, есть и циники, и беспринципные люди.
Профессия адвоката хороша еще и тем, что есть выбор. Если ты судья, от тебя вообще не зависит, какие дела завтра лягут тебе на стол. А адвокат может выбирать. Может проконсультировать человека, но сказать: я вести ваше дело не стану, потому что вы неправы. В моей практике такие случаи были. Я всегда стараюсь быть на той стороне, которую считаю морально правой. Например, за все годы работы я только один раз участвовала в процессе на стороне отца, за ограничение прав матери, потому что в той ситуации детям действительно лучше было остаться с отцом. А помогать отцу отобрать детей у матери просто потому, что он хорошо заплатит, я не стану, даже если ко мне миллионер обратится с такой просьбой.
Конечно, за годы работы у меня, как у любого специалиста, бывали этически сложные ситуации, но не такие, чтобы лежали камнем на душе.
‒ Вера помогает вам в работе?
‒ Не только в работе, в жизни. Когда есть линейка, с которой можешь подходить ко всему, это очень помогает. Главное ‒ никогда не забывать эту мерку, помнить, что ты христианин, тебе много дано благодаря твоей вере.
В сложные моменты можно не просто «остановиться и подумать», можно ещё вернуть себе молитвой душевный мир, руководствоваться не «правдой и справедливостью», которые у каждого свои, а истиной, которая исходит от Бога. Вера позволяет видеть волю Божию во всем, что происходит, и руку Божию во всем, что окружает, прежде всего, в красоте, многообразии и совершенстве природы. И только вера делает нас сопричастными вечности и бесконечности.
Это великий дар.
Беседовал Леонид Виноградов
[1] Надуманного
[2] Цивилистика – отрасль юриспруденции, изучающая гражданское право, цивилист – специалист по гражданскому праву – Л.В.
Комментировать