Насущные вопросы

Насущные вопросы

Цветков Владимир, протоиерей
Содержание

Предисловие

«Каждому поколению вновь и вновь приходится строить православное мировоззрение в контексте вызовов времени. Каждому вызову, каждой ереси в ответ возникала апология, и собирался Вселенский Собор, и появлялись святые отцы — защитники. Так и мы. Нам задает вопросы мир, мы должны на них отвечать», — сказал отец Владимир Цветков в одной из своих бесед. И вот уже четверть века он трудится на этом поприще — помогает своим современникам строить православное мировоззрение.

В эту книжку мы собрали старые интервью, в которых поставлены вопросы, которые актуальны до сего дня, а значит, они особенно важны и по-прежнему требуют разрешения. За те годы, которые прошли со времени записи интервью с отцом Владимиром, в Церковь пришло большое число новых людей, но, увы, до сих пор справедливо печальное наблюдение: «Это сейчас самый главный вопрос — можно ходить в церковь долго, исполнять обряды, даже исповедоваться и причащаться, но не иметь православного мировоззрения, не иметь целостного восприятия мира, не иметь доступа и желания обратиться к святым отцам или к какому-то систематическому образованию. Не нужно говорить о богословском образовании, а просто о ликбезе в пределах элементарного школьного Закона Божьего».

Между тем описанное выше состояние многих верующих людей легко может привести к прелести, к ошибкам и даже к расколу, как об этом свидетельствует события последних месяцев на Урале.

Старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорил, что опасность нашего времени состоит в том, что мирские люди приходят в Церковь, не желая менять своих привычек и бороться со страстями, и начинают навязывать церковному сообществу свои ценности. Отец Владимир Цветков — один из тех, кто постоянно напоминает о том, что православное мировоззрение должно быть цельным, святоотеческим, а от мирских взглядов надо последовательно избавляться.

Хотя в книге присутствуют реалии, которые уже стали прошлым (факты и имена, о которых мы уже забыли), ее основной пафос своевременен — это «благое беспокойство», как говорил преподобный старец Паисий о жизни в современном мире по евангельским заповедям.

Людмила Ильюнина

Храмы и монастыри уже построены и восстановлены,
пора строить души

Беседа обозревательницы интернет-сайта «Русская линия» с духовником Софрониевой пустыни протоиереем Владимиром Цветковым

Где лучше спасаться: в городе или в деревне?

Людмила Ильюнина: Отец Владимир, вам приходилось подвизаться в самых разных местах — на деревенских приходах, в Санкт-Петербурге, в Средней Азии и на Святой земле, на Валааме, а сейчас вы спасетесь в лесной пустыни. Как вы считаете, зависит ли особенность православного исповедания от места, где человек живет?

Протоиерей Владимир: Каждое место имеет свои обстоятельства. Господь даровал нам свободу, а Сам управляет обстоятельствами. Отвечает на наши молитвы, руководит нами, промышляет о нас. Служение Богу зависит от места, зависит от обстоятельств: в разных местах живут разные люди, у них разные проблемы, разные пути жизни, разный уровень веры, культуры, образования, понимания мира. И, конечно, необходимо на каждом месте действовать сообразно этому месту и устроению тех людей, которые на нем живут. Апостол Павел говорит: «С иудеями был как иудей, с подзаконными как подзаконный… Да некия приобрящу». Необходимо с каждым человеком говорить на его языке. Каждая земля, — как я понимаю из своего опыта, — имеет свой дух, свою благодать. Этой благодатью и можно решать те проблемы, которые возникают на определенном месте. Если человек готов выращивать те растения, которые растут на земле, где определил ему жить Господь, а не накладывать на все свой отпечаток, то тогда возникает некий плод, некая польза духовная.

Людмила Ильюнина: Чем же отличается «питерская благодать» от той, что пребывает в тех лесных краях, где вы сейчас подвизаетесь?

Протоиерей Владимир: Жизнь в городе вообще отличается от жизни в деревне. Интересно, что сестры у нас, хотя все и городские, очень любят свой лесной монастырь, они с небольшим удовольствием отправляются на подворье, которое находится в городе. Они уже вкусили благодать лесного уединения. А если говорить о людях, то нужно отметить, что деревенские люди проще. У них свои проблемы, свой уровень понимания. Но их простая вера очень помогает и согревает, у этих людей многому учишься, прежде всего учишься простой, искренней вере.

В деревне даже грешники, даже пьяницы — другие, не такие, как в городе. Они как дети. Даже если и хитрят, то очень по-простому. В Питере всегда живешь в напряжении: всегда думаешь о том, чтобы точно формулировать свои мысли, и опасаешься быть уловленным манипуляциями, прелестями того, с кем общаешься. А в деревне проще, легче дышится не только физически, но и духовно.

Людмила Ильюнина: Среди православных давно бытует такое настроение, что всем верующим нужно перебираться из городов в деревни…

Протоиерей Владимир: Совсем недавно такое настроение — обязательного бегства из городов — было повсеместным, и сейчас оно распространено среди православных, хотя уже есть неутешительные результаты этих настроений. «Конец света, Антихрист уже ходит по улицам!» Может, он и ходит, но пока не явно. А еще апостол Павел нам говорил: «Служите Богу в том звании, в котором каждый призван». Призвание — это не только профессия, это и семья, и место жительства. Ну куда мы пойдем? На ветках в лесу будем гнезда вить? Несерьезно это.

Людмила Ильюнина: Словом, все должно устраиваться «само собою» — или промыслом Божиим: если суждено жить в деревне, то это должно сложиться естественным образом, постепенно…

Протоиерей Владимир: Главное, чтобы это был не самочинный, не наш собственный выбор. Наша община, например, и не знала, что есть такое место — Софрониева пустынь. К нам просто пришли и сказали: «Знаете, такое место есть, оно Церкви уже передано, ищут насельников. Не хотите поехать?» И мы на следующий день уже поехали туда и живем там.

Людмила Ильюнина: Отец Владимир, однако по рождению и воспитанию вы — питерский человек. Не скучаете ли вы по родному городу? И вообще, какое у вас сейчас отношение к Петербургу?

Протоиерей Владимир: Не могу сказать, что не скучаю. Конечно, где родился, там и пригодился. И часть моей души осталась здесь. Вообще к Питеру я отношусь двойственно: с одной стороны, здесь очень тяжело — тяжело молиться, тяжело общаться, нет биологических ритмов, постоянно находишься в напряжении, а с другой стороны — именно в городе собраны все духовные, культурные ценности. Здесь святыни, здесь люди, здесь профессионалы, здесь динамика жизни, здесь православное радио, газеты, журналы, даже программы телевидения, новая литература. Говорить, что в городе все плохо — нельзя. Уверовать и веровать в городе легче. Здесь нет зависимости от мнений, в городе человек живет как в пустыне. Здесь можно жить, почти ни с кем не общаясь, как пустынник.

Город должен миссионерствовать

Протоиерей Владимир: Верующие из больших городов должны идти с миссией по деревням. Сейчас в деревнях тяжелейшая обстановка: повальное пьянство, пьют и женщины, и мужчины. Молодежь, даже верующая, стесняется идти в храм, а для того, чтобы причаститься, они из деревни едут в город. Ведь в деревне их засмеют, прохода не дадут. Очень трудно жить, когда все или почти к тебе насмешливо относятся. Это не город, где у каждого есть своя «ниша».

Людмила Ильюнина: В деревнях такая ситуация существуют повсеместно?

Протоиерей Владимир: Я служил во многих деревенских храмах: восемь лет прослужил на Псковщине, три года в Нижегородской области, сейчас мы живем под Арзамасом, да и ездить приходилось немало. Поэтому я могу судить не понаслышке: везде одно и то же.

Людмила Ильюнина: Чем же вы можете это объяснить? Помните, Достоевский писал, что наш народ — «богоносец». Потом он стал богоборцем. Но времена обязательного атеистического воспитания прошли. Почему же отношение простого деревенского народа к вере и Церкви остается прежним, — в лучшем случае равнодушным, а иногда и враждебным?

Протоиерей Владимир: Я думаю, что главная причина — инерция. Мы еще во многом советские, и эти «пережитки социализма» будут еще долго действовать. Нужно работать. Все зависит от личности священника на деревенском приходе. Если батюшка будет энергично проповедовать, работать с молодежью — ходить в школы, клубы, библиотеки, то люди придут в храм.

Людмила Ильюнина: Вам известны примеры удачного миссионерства на селе?

Протоиерей Владимир: Да, в разных епархиях есть священники, которые, кстати, в основном перебрались в деревни из столиц, — бывшие интеллигенты, «творческая элита», которые активно работают с народом. Эти люди сознательно «пошли в народ».

Людмила Ильюнина: В XIX веке «шли в народ» с революционной проповедью народники, а теперь настали времена, когда надо «идти в народ» православным ради нашей общей веры…

Протоиерей Владимир: Помните, как в советское время мы ездили в деревню «на картошку»? Думаю, теперь снова надо ездить, картошку духовно отрабатывать. Надо работать с людьми, с молодежью, в школах. И необязательно миссионерством должны заниматься только священники. Храмы и монастыри уже построены и восстановлены, пора строить души. Восстанавливать духовно деревни и маленькие уездные городки.

Возрождение России зависит от активной позиции верующих

Протоиерей Владимир: Сейчас задача возрождения России ложится прежде всего на плечи верующих. Архиереи, священники и простые миряне — все мы должны понимать, что от нас зависит наше будущее. И не надо думать, что вот мы создадим патриотические православные партии, которые все и устроят. Нет. Необходимо воцерковление народа, только тогда появится внутреннее единство. Национальное единство появится тогда, когда все русские люди будут причащаться из одной Чаши.

Людмила Ильюнина: А как практически может состояться воцерковление народа?

Протоиерей Владимир: Прежде всего через миссионерство. Нужно вспомнить те времена, когда греческие миссионеры крестили Русь, обращались с проповедью к народу по городам и весям. Старец Паисий Святогорец и старец Иосиф Ватопедский говорили, что в последние времена Господь воздвигнет молодых неофитов, которые и будут подлинными миссионерами. У нас принято ругать неофитов, а они могут стать самыми горячими проповедниками.

Людмила Ильюнина: Однако известны печальные примеры, как люди переезжали в деревню, не имея представления о реалиях деревенской жизни, а потом, что называется, «локти кусали».

Протоиерей Владимир: Я знаю случаи, когда люди переезжали не просто в деревню, а в Дивеево, а потом не знали, что делать. Молиться все время они не могут, а общения привычного нет, и им становилось скучно. И вот начинаются звонки: «Что делать? Как нам обратно вернуться?»

Людмила Ильюнина: А еще нельзя забывать и о бытовых трудностях. Одно дело в кресле или на диване у батареи центрального отопления читать о великом труде подвижников, а другое — просыпаться в холодной избе с остывшей печкой, ходить за водой к обледенелому колодцу, рубить дрова… Тут уж не до восторгов о своем мнимом духовном росте, здесь — «проза жизни», которую не всякий городской человек выдержит.

Протоиерей Владимир: Увы, нетрезвость — одно из наших свойств. Прежде чем куда-то переезжать, нужно «семь раз отмерить, и один раз отрезать». Делать такой шаг нужно по благословению даже не духовника, а старца. Перемена места жительства — это всегда огромный стресс. Я знаю множество примеров из жизни людей, которые несколько лет назад с великим энтузиазмом поменяли, например, квартиру в Питере на Калугу, а потом в деревню рядом с Оптиной пустынью, а теперь страдают от своей «ревности не по разуму».

К концу света нужно относиться с благоговением, как к духовной реальности

Людмила Ильюнина: В последнее время усиливаются «апокалипсические настроения», и верующие снова думают о том, что из городов нужно как можно скорее бежать…

Протоиерей Владимир: Бежать нужно прежде всего духом. Но если кто-то имеет возможность, то можно и даже нужно иметь запасной вариант — какой-нибудь домик в деревне. Пока в виде дачи, но с запасом дров и налаженным хозяйством.

Людмила Ильюнина: То есть апокалипсические настроения — это норма? Ведь нам заповедано наблюдать знамения времен и не упустить тот момент, о котором сказано: «Близ есть при дверех».

Протоиерей Владимир: Существуют две крайности. Есть случаи непомерного разгорячения: скорей все бросаем и бежим спасаться в леса. Но и есть и обратные настроения: да какой там конец света? Еще тысячи полторы-две лет проживем.

Старец Иосиф Ватопедский говорил о том, что лет на 50 нужно ориентироваться. Должны быть скорби, войны, потом Царь православный, расцвет Православия, Константинополь будет освобожден, а потом наступит время Антихриста — и конец.

Но надо помнить, что конец или смерть — это не когда я буду умирать, а то, что сейчас действует во мне. И если я не буду помнить об этом, то я не буду и христианином. «Помни последняя твоя, и во век не согрешишь», — и не только «последняя твоя» как отдельной личности, но и всего мира. Поэтому, конечно, нас, православных христиан, не может не интересовать судьба России. Нам нужно размышлять о конце в контексте православных пророчеств, а не исходить только из политических прогнозов.

Людмила Ильюнина: Вы имеете в виду пророчества прп. Серафима Саровского, прп. Лаврентия Черниговского, прп. Серафима Вырицкого?

Протоиерей Владимир: Да, прежде всего эти всем известные пророчества о знамениях конца, о перспективе совершающихся событий. Мы живем в поле этих пророчеств. Мы живем уже в том, что совершается.

Поэтому к кощу света нужно относиться прежде всего с благоговением, как к духовной реальности. Но должна быть трезвость духовная, надо видеть, что это не произойдет когда-то, но уже происходит: это и растление нравов, и оскудение веры, деградация не только духовная, но и физическая и даже физиологическая.

Если мы будем жить с таким трезвым и спокойным сознанием того, что все это уже происходит, то у нас не будет ненужного разгорячения, но не будет и теплохладности.

Апокалипсис — реальность, которая уже сейчас существует. Но не надо впадать в панику, не надо рыть окопы, хотя не нужно и забывать о том, что кругом происходит.

Людмила Ильюнина: Может быть, стоит вспомнить слова Патриарха Тихона: «Умереть сейчас легче всего, а нужно научиться в наше время жить»?

Протоиерей Владимир: Наше время еще не настолько трудное. Апокалипсис помогает нам жить трезвее, не терять присутствие духа. Мы получаем реальные верстовые столбы — мы видим и будущее, и прошлое, и настоящее в трезвенном духе. И можем строить адекватные планы нашей жизни, не впадать в эйфорию, но и не расслабляться.

27.10.2004

rusk.ru

В чем наше Православие? Мировоззренческие проблемы современного Православия

Осуждать становится привычкой

Людмила Ильюнина: Ваше преподобие, отец Владимир! В последнее время мы вынуждено становимся свидетелями разнообразных, а чаще безобразных скандалов в СМИ, касающихся частной нравственной жизни церковных людей, священников, архиереев. Но даже если не обращать внимания на развязный тон этих публикаций, приводимые в них факты чрезвычайно смущают верующих. Хорошо, если это оказывается клеветой, а если нет? Как православным должно относится к обличениям наших пастырей? Как выбрать правильный тон нам, православным журналистам, если приходится писать об этом?

Протоиерей Владимир: Надо помнить: Бог-то любит всех, любит каждого, как единственного сына, как единственное чадо. Поэтому у Него другой взгляд, другое отношение, чем у нас. Не то что: «Ах какой ужас, ах какой грех!» — как фарисеи говорили: «Она — грешница, блудница! Брось в нее камень!» А мы не фарисеи, мы — христиане. Мы имеем опыт, хотя бы недавнего XX века, когда люди, которые согрешали и которые имели различные немощи, потом взошли на крест и стали мучениками. Были священники, которые на приходах недостойно себя вели, но когда начался «красный террор», они становились мучениками. Их вели на казнь, расстреливали, на Царских вратах распинали. Понятно, что это не случайно было, кто-то становился мучеником, а кто-то доживал до старости. Господь видел сердца всех. Он принимает жертву, жертву чистую, покаянную, и не смотрит на какие-то грехи.

Точно так же и о нашем времени нужно рассуждать. Вот мы узнаем о чьем-то падении. А может быть, когда начнутся гонения, именно эти люди будут новомучениками? И мы будем прикладываться к их мощам. А пока они чем-то согрешают, какими-то отклонениями, причем бывает, и злостными, а бывает и так, что Господь накладывает епитимию какую-то в виде позора, чтобы человек смирился.

Не надо только ужасаться известиям о чьем-либо падении, осуждать и смаковать его. Церковь — это ведь не общество святых, это общество людей спасающихся. Как говорит епископ Феофан Затворник, что мы и спасаемся, и погибаем. То есть в чем-то мы спасаемся, в чем-то — погибаем. Какими-то делами губим себя, какимито — спасаемся. Такова жизнь.

Людмила Ильюнина: Нередко именно те, на кого появляется какой-то «компромат», бывают очень деятельными, известными людьми. Пример — история с нижегородским священником, которого обвиняют в педофилии. Под его руководством создана одна из первых в городе воскресных школ, известное на всю страну братство с мощным издательским комплексом, катехизаторские курсы. И вдруг — такое обвинение… Как тут удержаться от осуждения?

Протоиерей Владимир: Нам вообще не дано судить. Поскольку сказано, что и плевелы нужно сохранить, не выдергивать их. Судить может только Господь. Если говорить по Евангелию, то осуждение согрешившего есть больший грех, чем само согрешение, то есть осудивший больше согрешает, чем сам согрешивший. Это лицемерие. Нарушение «заповеди о бревне и сучке».

А то, что осуждать становится привычкой, вошло в обиход не только в миру, а и в Церкви — это не извинительно, не отменяет заповеди, мы все равно находимся под заповедями и под судом. Потом, что мы знаем о душе? Только Дух Святой знает, как апостол Павел говорит, и только сам человек — что там с душой происходит. Может, он уже тысячу раз это отработал, оплакал и уже прощен.

Людмила Ильюнина: А может, и нет. Хотя, насколько известно, обвиненный священник уже подал прошение за штат.

Протоиерей Владимир: Ну вот, пожалуйста, то есть он сам подал, значит, он не хочет защищаться. По двум причинам — либо он не согрешал, либо не хочет, чтобы это выходило наружу и причинило вред Церкви.

Потому что сколько мы знаем случаев, когда обвиняли незаконно, без причины, а светские журналисты раздували целое дело по компроментированию Церкви в целом.

Людмила Ильюнина: К сожалению, это одна из стойких «журналистских традиций»…

В делах церковных должны применяться и критерии церковные

Протоиерей Владимир: Подобные случаи нам известны и в истории Церкви. Прп. Серафим Саровский напоминает нам одну историю обвинения святителя Григория Неокесарийского. Некая блудница потребовала деньги за ночь, которую она якобы провела с ним. Святитель Григорий не отрекся и велел дать ей деньги. И после этого она стала бесноваться. А представим, как разворачивалась бы эта история в наше время.

Журналисты зафиксировали бы, что он дал деньги, засняли бы этот момент и отнесли фотографии в «Московский комсомолец». Ну а там бы расписали, что такой-то святитель — ну и что, что он гору передвинул? — смотрите, он переспал ночь и даже заплатил деньги, вот фотография! И что? Это значит, что и чуда не было и что он не чудотворец. А что у чуда были свидетели — им уже неинтересно, что там было…

Да и потом, что такое грех? Церковь сама по себе не безгрешна, священник — это не тот, кто свят, а тот, кто законно рукоположен и имеет право совершать Таинства. И Церковь — это собрание больных людей, грешников. Это лечебница, это больница, где много разных больных и где, как говорит преподобный Ефрем Сирин, как и во всякой больнице, всегда больше больных, чем врачей, то есть здоровых. Естественно, что мы — священники — тоже люди. Откуда мы беремся все? Мы из мира. А какой этот мир? Падший. И ничего тут удивительного нет, что мы слышим о падении кого-либо из священства.

И что нам интересно — клубничка? Фотографии, шум, презирать Церковь вместе с иудеями? Либо сострадать и молиться.

К тому же, если у согрешившего человека, священника в том числе, были добрые дела, если они Духом Святым совершались, они дадут и плоды. А если человек и согрешал, значит, для чего-то это надо было, значит, Богу надо было его смирить. Кого Господь любит, того здесь, на земле и наказывает. Это знак милости Божией. А те, чьи грехи на земле были скрыты и они получили свою награду за добрые дела, — они идут в геенну огненную. О них-то мы как раз ничего плохого и не услышим.

Как в Отечнике есть история: пышные похороны, много народа идет, провожают богача и хвалят его и его «благочестивую» кончину. А на подвижника лев напал и растерзал — и все считают, что он был великий грешник, раз Бог послал ему такую смерть. Но что мы знаем о Промысле Божьем? Чтобы разбираться в делах церковных, надо быть христианином или по крайней мере знать церковную историю. Понимать, так сказать, динамику греха и покаяния. Иначе как же мы можем поклоняться, например, апостолу Петру, который отрекся от Спасителя? Или апостолу Павлу, который гнал верующих, до того как обратился? Сколько вообще у нас святых, которые согрешали, впадали в тяжкие грехи, а потом каялись и становились праведниками, даже совершали чудеса? И мы им поклоняемся и молимся. Согрешали и блудом, и убийством, уже будучи в ограде Церкви. И не просто согрешали, а даже были великими грешниками, как Моисей Мурин или Мария Египетская до начала своих подвигов. Но мы ублажаем и тех святых, которые пали, уже став подвижниками, а потом проходили путь покаяния.

Тот же закон на самом деле действует и в обычной жизни. Например, если Лев Тихомиров был революционером, так что ж, и не читать, что он о монархии пишет? Нет же, мы читаем. И откуда мы взяли такие критерии, что мирянам можно согрешать, а потом делать доброе, и их доброе от этого не уменьшается, а с людьми церковным такого произойти не может?

Короче говоря, если мы хотим разбираться в делах церковных, то должны применять к ним критерии церковные, то есть духовные, святоотеческие. Без святых отцов, без житий святых, без патериков мы ничего не поймем. Нас, конечно, легко запутать, когда мы переходим на уровень полемики или светских укорений, обличений, фотографий, которые инициируются «московскими комсомольцами». Как в истории с пресловутым венчанием гомосексуалистов: девушка только что была невестой, и вдруг она оказывается корреспондентом, она уже фотографирует, пишет статью и все прочее. А какая во всем этом цель — выяснить истину? Нет. Создать прецедент, надсмеяться, с фарисейским видом показать — вот они какие! А мы, мол, — другие какие-то, неважно какие уже, мы якобы лучше, у нас такого нет. Да покопаться — не только такое, а еще и похлеще найдется, только кому из нас интересно в этой грязи-то копаться? А если кому-то интересно, это значит, что подобное стремится к подобному.

Наша же задача — защищать святыни. Причем защищать не бездумно, не то чтобы отрицать, что ничего такого не было, раз святой. И сейчас, может быть, славнее те святые, которые преодолели грех, чем те, которые не согрешали. У каждого своя слава. У одних — слава чистоты и девства, а у других — победа над блудной страстью, как у Марии Египетской, например. И одна святая поддерживает девственников, чтобы они не согрешали, а другая — блудников, чтобы они не потеряли надежду на покаяние. А кого у нас сейчас больше? Девственников, верующих с детства, и тех, кто ни в чем никогда не согрешал, или грешников, которые по шею в грязи?

Людмила Ильюнина: Вы хотите сказать, что подобные обличения, когда все тайное становится явным и мы узнаем много нелицеприятного о людях Церкви, Господь попускает, чтобы мы могли проявить себя и осознать, что такое православное мировоззрение, правильный взгляд на вещи?

Протоиерей Владимир: Да, Господь попускает нам защищать нашу Церковь, осознать, в конце концов, нашу православную идеологию и более — православное мировоззрение, чтобы мы «вооружились», облеклись в оружие правды. Ведь идет война, а мы не вооружены.

Потому и возникают сейчас какие-то конфликты, чтобы нас возбудить, чтобы мы вооружились и посмотрели, где наши сокровища. Если разбойники нападут — что хватать, что защищать, за что кровь пролить, а где и жизнь отдать. Естественно, что все это не безболезненно и все это не просто — надо и соображать, и молиться, и читать святых отцов и жития святых. Каждому поколению вновь и вновь приходится строить православное мировоззрение в контексте вызовов времени. Каждому вызову, каждой ереси в ответ возникала апология, и собирался Вселенский Собор, и появлялись святые отцы — защитники. Так и мы. Нам задает вопросы мир, мы должны на них отвечать.

Людмила Ильюнина: Значит, мы не вправе говорить: «Нет, этого нет, вы клевещете. У нас все хорошо»? Мы должны вступать в диалог?

Протоиерей Владимир: Да, мы не должны непременно утверждать, что все служители Церкви безгрешны, что нет такой проблемы, или — вообще не суйте нос. Мы не должны бояться диалога. Каждому вопрошающему мы должны дать ответ о нашем уповании. Каждому, не только православному или епископу, а каждому, который вопрошает. Господь ведь не отказывался от фарисеев, не говорил, что не будет общаться с ними, так как они на Него хотят материал подобрать. Нет. Он говорил: «Кесарю — кесарево, Богу — Богово».

Но в общении, в диалоге с теми, кто требует от нас отчета, мы должны защищать отечество свое и Мать-Церковь, свою душу бессмертную, свое достоинство — православное и человеческое. Все с крайним напряжением сил, все благодатью Божьей, с молитвой. Сам ничего тут не сделаешь. Если рационально подойдешь, начнешь что-то выдумывать от ума, тебя все равно опозорят, а позор этот будет и на Церковь.

Но надо же разобраться, кто мракобесто, кто мрак любит, а кто — свет. Чего бояться света? Пусть бы даже все новомученики оказались грешниками, ну и что? Как после Царя-то было: все в Синоде и многие священники на местах приняли Временное правительство, а потом взошли на свою Голгофу — грех был кровью смыт. В этом трагедия: позорные документы подписывали, и причем еще с малодушными объяснениями. А потом отказывались от этой лжи и принимали мученическую смерть.

Представим, что открылись бы еще какие-то архивы, которые хранились в ФСБ, и этот специально подготовленный компромат теперь, после канонизации, обнародовали бы. Ну и что? Мы побежим иконы снимать? Жития сжигать? Кто мы тогда будем? А враги будут вдвойне смеяться над нами, радоваться, что их провокация удалась. А почему? Потому что мы перешли на их мировоззрение. И они будут победителями, потому что они победили нас, наши души, их идеология оказалась сильнее нашей. А мы их опозорим и скажем: «Нет, мы на вашем языке говорить не будем. Вы не хотите слушать наш язык — это ваше дело. Но мы будем говорить на своем языке, даже если вы и не хотите его понять. Это язык житий святых, канонов Вселенских Соборов, патериков, житий современных святых… Мы будем ссылаться на источники, а вы можете проверять, врем мы или нет. Потом, если у вас будут вопросы, мы готовы говорить с вами, а если хотите насмеяться и напечататься в «Московском комсомольце», то это ваши проблемы. Вашу совесть мы судить не будем. С вами разберутся там — Ангелы и Архангелы».

Людмила Ильюнина: Самый трудноразрешимый нравственный вопрос: судьба тех, кого искушал покаявшийся грешник, который искупил свой грех слезами покаяния, добрыми делами и стал праведником. Он-то свят, а как же те люди, жизнь которых он поломал и которые так повредились, что уже им и не восстановиться?

Протоиерей Владимир: Господь заботится о судьбах людей всех вместе, а не только каждого по отдельности. Допустим, спасутся ли, придут ли в Церковь все те, которые были соблазнены или согрешили с Марией Египетской? Ведь могли быть и аборты, что неудивительно. Сколько их, младенцев, погублено? А юноши, которые потеряли целомудрие и т. д.? Но если человек искренне покаялся и дал плоды покаяния, и если получил полное прощение, то Господь по молитвам прощенного не оставит без своей заботы и спасает и тех, кого он склонил ко греху. Каким образом? А прямым и непосредственным действием Промысла Божьего — и зло обращать «к добрым последствиям».

Покаяние дает как бы условное прощение, а чтобы получить полное, надо не только раскаяться, но и загладить свою вину, исправить последствия своего греха. Если украл— вернуть украденное, если обманул — сказать правду, если обидел — попросить прощения. А если уже никак не исправить, то — молиться. Не напрасно у нас в помяннике есть прошение: «Всех, кого я от пути спасительного отвратил, к пути неподобному привел, к пути спасения паки возврати». Эту молитву читают монашествующие и миряне за всю Церковь, за всех грешников. Это читается в полном помяннике, который есть в Следованной Псалтири. О ком эта молитва? О чем? Именно о тех, кто был соблазнен.

Дух Святой канонизировал!

Людмила Ильюнина: В последнем номере газеты «Радонеж» появилась статья иеродьякона Макария (Маркиша), в которой он высказывает свое возмущение по поводу публикации Петра Проценко в «Независимой газете». Там как раз затронута тема, которую мы обсуждаем. Проценко нашел какие-то материалы, компрометирующие прославленного и почитаемого новомученика Василия Кинешемского, а Маркиш говорит, что все это неправда. Логика такая: раз святой прославлен, то, значит, плохого не может быть, и все тут, это клевета.

Протоиерей Владимир: Нет, все сложнее. Более страшный случай реально произошел у нас в истории Церкви и связан с материалами, позорящими память митрополита Мануила, которые сохранились в КГБ–ФСБ. Мне рассказали, что, когда отец Владимир Воробьев с этими материалами пришел к владыке Алексею и рассказал все, что там написано, тот потом неделю приходил в себя. Потому что это было ужасно.

И вопрос о его канонизации, которой ждали почитатели, был закрыт. Поскольку принцип канонизации на современном уровне таков: канонизовать тех, кто был расстрелян, но чтобы он никого не выдавал, более того, чтобы он не подписывался ни под какими ложными оговорами. Если он подписал что-то — все, вопрос о канонизации снимается. Хотя это могло быть вынуждено и пытками. Или, может быть, человек просто посчитал, что это ложь и она явная, поэтому можно эту небылицу подписать, она никому вреда не причинит.

Сейчас, по современному состоянию, владыка Мануил не может быть канонизирован. Но как же его дела, его страдания на Соловках и то, что он вернул столько храмов, когда в Петербурге был единственный православный храм, а все остальные обновленческие? То, что он был фигурой мощной, значимой — с этим никто не будет спорить. Это было по благодати, или его ревностью какой-то личной, человеческой? Нет, конечно. Это действовала благодать Божия.

Если Господь кого-то хочет смирить, то попускает подвижнику впасть в прегрешения. Это не значит того, что он не святой. Просто сейчас Церковь не может канонизировать его, не канонизирует по тем критериям, которые сейчас приняты Комиссией по канонизации и которые мы все признаем.

Был принят такой порядок и очередность канонизации: сначала только сергиане, то есть те, которые декларацию приняли, потом те, которые поминали Петра. А дальше что? Дальше на Архиерейском Соборе 2000 года многих иосифлян канонизировали. А далее что будет, и как Дух Святой будет действовать — нам неизвестно. Если Бог даст, доживем и увидим, как это все будет развиваться.

Людмила Ильюнина: И все-таки, как определиться с критериями? Ведь иногда можно как-то документально подтвердить правоту той или иной канонизации, а иногда — нет. А иногда, как мы уже говорили, обнаруживаются какие-то документы, которые могут породить сомнения в уже состоявшейся канонизации.

Протоиерей Владимир: Я думаю, что все канонизации подтверждались свидетельством отцов, что это было не просто человеческое действие, мнение, а, как и в древности говорили на святых Соборах, и сейчас: «Изволися Духу Святому и нам». Почему Господь что-то открывал, а какие-то материалы не допускал увидеть до Собора, и они почему-то открыты были потом?

Это неудивительно, при таком количестве канонизированных. Например, среди расстрелянных с Царской Семьей слуг был лакей Алексей Егорович Трупп. Он не был православным, был католиком, а Зарубежная Церковь его канонизировала, и только потом выяснилось, что он был католиком. Что тут делать? Снимать с канонизации, вымарывать все иконы? Это не путь. Если мы веруем, что это все происходило по Промыслу Божьему, сама канонизация, вообще канонизация так происходит во все времена, и в наше — тоже. Если мы веруем, что Церковь — живая и Дух Святой действует и доселе, значит, Дух Святой и канонизировал.

Другое дело, что мы можем рассудить, а что же Он канонизировал, почему и как. Не комиссия по канонизации, а Дух Святой. Значит, это время такое было. А что, в древние времена иначе было? Были и трагедии. Например, Антоний, Иоанн и Евстафий, мученики Литовские. Один из них, утомившись тюремным заключением и испугавшись мучений, согласился жить по-язычески и по малодушию ел с ними мясо, хотя и был пост. Но затем, раскаявшись, прилюдно исповедал свою веру и вместе со своими сомучениками пострадал, и мы молимся им всем троим. А если теперь откроются документы, что он во время своей слабости не только мясо ел в пост, но и еще что-то такое сделал предосудительное для христианина? Перестанем ему молиться? Получается, что такие искушения «новыми документами» становятся, с одной стороны, испытанием нашей веры, а с другой — свидетельством. Неужели мы думаем, что Церковь — это просто люди, которые канонизировали кого-то, ошиблись, и теперь их надо, может быть, «наказать», снять канонизацию? Так мы тогда уже не Церковь. Или что, Дух Святой не действует в ней? Значит, мы не веруем в действие Духа Святаго, то есть мы — неверующие. А если мы все же верующие и Церковь свята, Дух Святой действует и канонизирует святых, значит, мы должны признать, что Дух Святой принял и примет покаяние тех, о ком мы узнали что-то нелицеприятное.

Мы не знаем, как они каялись и что с ними произошло. Может, тот же католик принял Православие, а мы этого просто не знаем. Не знаем, какое покаяние у него было. Как про монахов говорят, что люди видят их грехи, а покаяния, слез и поклонов не видят и не знают. Так и здесь. Поэтому мы должны, с одной стороны, готовить канонизацию, рассматривать документы, взвешивать все за и против, а потом смотреть, что Дух Святой канонизировал, когда нам открываются какие-то новые данные.

Людмила Ильюнина: Подтверждением ваших слов может быть явное чудо, которое произошло на Архиерейском Соборе 2000 года. Накануне Собора почти все его члены не хотели канонизировать Царскую Семью, а потом все проголосовали за.

Протоиерей Владимир: Даже те, которые потом выступали против. Например, Николай, митрополит Нижегородский. Это доказательство благодатности — что он руку-то поднимал не по мнению человеческому, а благодатью Божьей, так что сам толком, может быть, не понимал, почему он это делал, действовал против своих человеческих убеждений, но действием благодати епископства.

Людмила Ильюнина: А католики сейчас действительно деканонизируют святых.

Протоиерей Владимир: Нуда, раз материалов нет, то Екатерину снимаем, Николая Чудотворца снимаем, Георгия Победоносца снимаем — чтимых святых, у которых чудес — море! И почему? Нет письменных свидетельств! На какой уровень мы сходим? На уровень светских ученых, филологов…

Людмила Ильюнина: Чаще всего снимают канонизацию в связи с еврейским вопросом…

Протоиерей Владимир: Да. А потом этому уже и края не будет. Уже и из богослужения Страстной седмицы надо тексты изымать, все, что против иудеев — вымарывать. А там есть и про римских воинов — так и итальянцы потребуют, что, мол, мы — потомки, римляне — это наши предки…

Людмила Ильюнина: То есть путь, который нам сейчас предлагают — это путь католический?

Протоиерей Владимир: Да. Это путь «научности», путь документализма, путь материализма. Там, где все определяется какими-то материальными условиями, требованиями, ситуациями, документами и собственным разумом. Если он ошибся, то результат должен быть отменен, то есть канонизация снята. Но мы-то веруем в Церковь святую, соборную, апостольскую и знаем, что Дух Святой действует и доселе. А не верить в это — значит вообще не верить! Как Симеон Новый Богослов говорил, и старец Силуан писал, что неверие в Церковь — это неверие вообще в Бога. Это, может быть, хуже даже, чем просто атеизм. Атеиста не интересует, что там, в Церкви, происходит и как там мученики прославляются — голосует себе за КПРФ, и все в порядке. А мы, не веря, что Духом Святым прославляются святые, только себя разоблачаем, снимаем все с себя и ставим критерии, которых в Православии никогда не было.

Нужно просто взять жития и внимательно почитать именно о тех грешниках, которые в монашестве согрешали, впадали в блуд, убивали. Кто-то соблудил, убил девицу, а потом по его молитвам дождь пошел, Господь его услышал именно. А как же царь Давид? Он ведь уже после получения благодати Божьей в помазании и соблудил, и убил. Тогда давайте псалмы все вынем и не будем пользоваться ими. А если ты молишься по псалмам, то кто это — блудник, прелюбодей и убийца написал? Нет, покаявшийся написал псалом. Так что получается, у нас для Давида одни критерии, а для Василия Кинешемского другие? Динамика эта непростая, она не такая, как нам бы хотелось. Нам бы все упростить, и чтобы было все просто, по документам доказано — было или нет. Это рационализм, протестантизм в лучшем случае. Но у них там нет святых, у них там другие проблемы. Но, во всяком случае, это модно сейчас — православный протестантизм, доверие себе, разуму, материалам этим всем. И вот мы дошли до того, что у нас православная страна, а все исторические праздничные даты будут теперь отмечать по григорианскому стилю. Откуда это идет? Это и в миру, и у нас — этот червь, эта зараза. Капитализм — это что такое, как не порождение протестантизма, протестантского подхода к святости, к добродетели, к «заслугам» перед Богом? Богатые угодны Богу, а бедные — они неугодны Богу.

Людмила Ильюнина: Может произойти просто потеря благоговения к святости.

Протоиерей Владимир: Потеря благоговения к Церкви, к своей собственной вере, к себе, к своему достоинству. Мы пилим сук, на котором сидим. Наше достоинство не в добродетелях наших. Самая мерзость перед Богом — это добродетели падшего естества, то, что можно сделать разумом человеческим, а потом гордиться. И то, что мы, пусть и не в себе, а в ком-то (в святых новомучениках) гордимся, требуем этого — это формальный подход, материальный, внешний. Поступков таких не было? Значит, святой. А у этого были? Значит, он уже не святой. Понятное дело, что в этом нет конца и края, и можно разрушить все и подвергнуть разлагающему анализу все, и получится щелочь с кислотой.

Нужно быть пламенным реакционером!

Людмила Ильюнина: Это очень серьезный процесс. Получается, что от того, как понимается святость, зависит мировоззрение в целом. И можно называть себя православным, в храм ходить и даже книги для православных издательств писать, а не иметь православного мировоззрения?

Протоиерей Владимир: Если сущность святости — освящение от Бога — забывается, начинается процесс рационализации, процесс протестантизации. А происходит это оттого, что у нас общество теперь перешло на идеологию протестантизма, капитализма. Идеалы — это богатый человек, новый русский, пусть даже честно зарабатывающий деньги. Это не есть идеал Православия. Идеал Православия — это сострадание, милосердие, «милость к падшим», а не благоговение перед богатыми и знатными. Проблема сейчас какая? Мы вновь восстанавливаем русскую идею, идею православную, патриотическую, державную и просто православную церковную. Потому что у нас все это размыто и мы легко поддаемся на идеологию как аксиому, на дух, который царит в миру. Мы начинаем говорить на их языке, потому что нам приходится говорить на их языке — читать, слушать, проповедовать им. И мы можем легко этим пропитаться и подумать, что это так и есть. Потому что это легче, это проще, это логично, это умно. И мы здесь себя покажем прогрессивными, либералами, что мы не какие-то там консерваторы, фундаменталисты или вообще пламенные реакционеры. А нужно как раз быть пламенным реакционером и не стыдиться этого. Хватит у нас мужества? Это страшнее, чем о своей вере заявлять в коммунистические времена. Что, я — реакционер? Уж извините, да. Фундаменталист? Пожалуй, да! Шовинист? Ладно. Юдофоб и антисемит? Пожалуйста, запишите, если вам это нравится и это вам интересно.

Господь через это призывает нас к тому, чтобы мы осознали себя и данное нам сокровище Церкви. Кто мы, что такое Церковь? Что мы имеем и где это находится — в библиотеке публичной? Или на горе Афон, и еще в каком-то святом месте? Там этого нет, а если нет в моем сердце… Иоанн Златоуст говорит в начале толкования на Евангелие от Матфея, что Евангелие должно быть в вашем сердце, а оно до сих пор в книге, потому мне приходится его толковать! Ну, раз уж так, то давайте будем разбирать эту книгу, которая лежит на столе. Так и сейчас — где наше Православие? В храме только? Там, где собраны рукописи святых отцов, либо это наше мировоззрение? И наша жизнь.

08.12.2003

ruskline.ru

Российское государство воцерковляется через воцерковление чиновников

Мировоззрение и идеология

Людмила Ильюнина: Как вы объясните происходящий на наших глазах поворот власти и общества к Церкви? Информационная война не одно десятилетие разрушала сознание наших соотечественников, но ведь и сейчас разрушительная работа продолжается. А между тем на лицо изменение отношения к Православию.

Протоиерей Владимир: Да, но теперь мы как бы пришли в себя. Ситуацию можно сравнить с военной, когда немцы оказались под Москвой и стало ясно, что отступать некуда. Да и силы к тому времени накопились, и сознание изменилось, стало более трезвым и у руководителей, и у народа, у тех, кто воевал на фронте. Так и сейчас, общество становится все более трезвым. Мы понимаем, что положение наше выражается военным лозунгом: «Отечество в опасности!» Необходимо собирать силы, собирать всех людей доброй воли, которые понимают, что если мы проиграем, что если и дальше в нашей стране будет продолжаться процесс разрушения, то нам или, может быть, нашим детям уже негде, не на что и никак не придется жить. Раньше, во времена расцвета либерализма, известные ненавистники России нагло выступали и ничего не боялись, а теперь либерализм сходит на нет, пробуждается национально-патриотическое сознание, государственное, державное сознание. Естественно, что ему нужна опора. Одним из таких оснований, разработанных идей, является «русская идея» во всей ее полноте, она постепенно завоевывает права национальной идеи.

Невозможно, да и не нужно объявить в один прекрасный день Православие государственной религией. Есть другой, и к тому же верный способ освоения общества — через сознание отдельных людей. В сфере экономики, например, Глазьев — выразитель идей соединения Православия и экономики. В политике, как мы видим — Иванов, министр иностранных дел, говорит, что мы используем христианские идеи во внешней политике, и теперь время перейти к действиям на основании христианских идей и понятий внутри страны, начиная с экономики. А это значит, что в принципе государство уже осваивает территорию православных идей, и, обладая властью, обладая доброй волей, оно постепенно, по мере воцерковления многих высокопоставленных чиновников, и в политике действующих, и в экономике, и в просвещении, и в культуре, может быть, начнет и действовать на их основе. Мы видим, что создается негласный, неофициальный фронт национального спасения, который имеет основанием своих действий православную идею.

Людмила Ильюнина: Вот это как раз кое-кого и беспокоит — как бы православное мировоззрение не стало русской идеологией! Как бы внешнее не забило внутреннее. В чем отличие мировоззрения от идеологии?

Протоиерей Владимир: Мировоззрение — это воззрение частного человека, это личные отношения человека с Богом, с людьми, с ближними, с государством, с Отечеством, с какими-то прогнозами на будущее и т. д. А идеология — это общественное сознание. Это сознание в основном тех людей, которые управляют государством и которые либо осуществляют, то есть реализуют эту идеологию на деле, либо ее распространяют, внедряют, в зависимости от степени агрессивности самой власти и состояния самой идеологии — завоевывает ли она власть, или только усваивает ее, или уже распространяет, внедряет, как это было в истории советского государства.

Людмила Ильюнина: Пугают исторические параллели. Катастрофа 1917 года во многом была связана с тем, что Православие стало идеологией, которая многими воспринималась как что-то неживое, насильно насаждаемое.

Протоиерей Владимир: Правильно, а неживое должно отмереть. Попущением Божьим разрушение произошло в той части, неживой, которая и была достойна разрушения. Тут надо признать нашу собственную вину, вину и духовенства, и мирян, интеллигенции и людей высшего сословия, которые отступили от веры. Виной было сплошное лицемерие, фарисейство, не терпимое Богом лукавство, исполнение обрядов без внутреннего содержания, без веры. Оно и разрушилось, это предсказывалось преподобным Серафимом Саровским, но даже он не смог отмолить нас от разрухи 17-го года.

Людмила Ильюнина: Народ боится, что и сейчас это может повториться, если мы пойдем по такому пути — налаживания православного сознания сверху.

Протоиерей Владимир: Суть в том, что сейчас процесс идет не сверху, а снизу. То есть от православного мировоззрения конкретных людей, которые помогают Церкви, сочувствуют Церкви. Они вкладывают деньги, помогают строить храмы, монастыри, общаются с архиереями, с Патриархом, и т. д.

В частности, надо особенно отметить большую роль Святейшего Патриарха Алексия, который практически неутомимо вел и ведет масштабную миссионерскую работу среди начальников разных рангов, начиная с президентов, министров, градоначальников и т. д. Он входил с ними в личные отношения, а через это они воспринимали Православие. Невозможно личность Патриарха, архиерея или священника воспринимать, не воспринимая, в той или иной мере не пропитываясь, православным мировоззрением, принятием на том или ином уровне христианских ценностей. Эта миссионерская работа уже сейчас дает плоды. Они пока некоторыми могут еще не замечаться, но в принципе, если быть чуть-чуть внимательнее, если иметь живое чувство, интерес, то мы можем заметить, что действительно вода начала двигаться. И поэтому необходимо быстренько тому, кто хочет исцелиться, бросаться в эту воду. Но бросаться-то, конечно, не государству, а бросаться лично тому, кто увидел это движение.

Вера и просвещение

Людмила Ильюнина: Как это конкретно может проявиться? Кого-то, наоборот, смущает, что собираются вводить «Основы православной культуры» в школе. Такие люди считают, что нельзя научить христианству по книжкам, через зазубривание Закона Божия. Опять-таки, вспомним горький дореволюционный опыт.

Протоиерей Владимир: Конечно же, вере невозможно научить. Эти уроки и не ставят цель — научить вере. Они лишь разрушают невежество в отношении православной культуры. Но православная культура отличается от основ веры. В принципе, может, даже это и хорошо, что основы веры преподаются в воскресных школах добровольно. Но «Основы православной культуры» должны быть обязательными в православной стране с преобладанием русского и православного народа. Хотя в России вместо 86 % русских осталось уже 80 %, но тем не менее этого достаточно. Если какая-то национальность в государстве составляет более 66 % населения, то такое государство считается национальным. Поэтому нет никакой опасности ни принудительного обращения к вере, ни насильственного обучения, просто человек перестанет быть невежественным в области православной культуры. И в отношении сект различного рода, потому что об их идеологии не знают ни учителя, ни правоохранительные органы. Если они не будут просвещены, то не будут знать, как бороться с сектами или квалифицировать те или иные преступления, как их раскрывать. А педагоги не будут знать, как общаться с детьми из сектантских семей или как относиться к проповедникам, желающим снимать помещения или проповедовать в школах.

Людмила Ильюнина: Опасения-то возникают не у неверующих, а у верующих православных людей: есть такая опасность, что когда человек много знает, то ему уже трудно верить сердцем. Наши предки не получали такого образования, почти не читали книг, зато какими они были подвижниками!

Протоиерей Владимир: Знание зависит, конечно, от качества души, от качества сердца. То есть доброму — все будет на добро, и его сердце не станет от этого менее добрым. А злое сердце, если оно выучит основы Православия, то… Такой случай был: одна женщина пришла в храм, попросила прочитать Шестопсалмие, наизусть прочитала его, а потом попросила разрешения помолиться в храме ночью. Ей разрешили, удивившись такому благочестию, а когда утром пришли, оказалось, что она украла все, что можно было. То есть при злонамеренности такое знание Православия действительно может быть разрушительно и для Церкви, и для людей, которые доверяются чистому знанию без испытания самой веры.

Людмила Ильюнина: Тут вопрос немного в другом, — человеку, который очень нагружает свой ум, трудно молиться.

Протоиерей Владимир: Я думаю, что на уровне школы, когда людей нагружают таким количеством ненужных знаний, поневоле захочется помолиться, только непонятно, кому и как. А когда человек немного познакомится с православной культурой, он спросит: а как вообще-то молиться, какие есть молитвы, куда идти, если тяжело на душе? Как поисповедоваться или причаститься, или что делать со святой крещенской водой, и прочие конкретные вопросы.

Нужен всероссийский ликбез по православной этике, то есть преподавание основ, которые должны снять самую крайнюю степень невежества. А то люди вступают в контакт с архиереем, со священником на основании, допустим, каких-то конкретных дел, но они не знают, как подойти под благословение, обратиться к священнику, не имеют элементарных понятий. Потому что времени нет, все заняты, и это происходит либо на ходу, либо кратко, либо ненароком; хорошо, когда человеку хватает смирения спрашивать простые вещи, обучаясь в ходе общения со священником по конкретному делу.

Вера и мировоззрение

Людмила Ильюнина: Мы сейчас говорили о людях нецерковных и, может быть, даже неверующих. Если вернуться к верующим, давно находящимся в Церкви — именно для них, наверное, особенно остро стоит вопрос православного мировоззрения. Для них это сейчас самый главный вопрос, потому что можно ходить в церковь долго, исполнять обряды, даже исповедоваться и причащаться, но не иметь православного мировоззрения.

Протоиерей Владимир: Да, не иметь целостного восприятия мира, не иметь доступа и желания обратиться к святым отцам или к какому-то систематическому образованию. Даже не нужно говорить о богословском образовании, а просто о ликбезе в пределах элементарного школьного Закона Божьего, то есть знании истории Ветхого Завета, Нового Завета, богослужения, истории Церкви. Соответственно, ересей, которые смущали и смущают народ, основных православных понятий, которые добывались кровью мученической.

Например, нужно иметь правильное отношение к иконам, знать, какое отношение к иконе является идолопоклонством, а какое истинное, правильное восприятие. Если от чудотворной иконы берутся частички, кладутся в Чашу и ими причащаются, то это, конечно, идолопоклонство. Если воспринимают саму доску и краски, каждую часть — как святыню, вне зависимости от того, кто изображен, то это тоже можно назвать идолопоклонством.

Людмила Ильюнина: Об этом много писал отец Павел Флоренский, и вообще в новое время он, наверное, более чем кто-либо занимался построением православного мировоззрения.

Протоиерей Владимир: Пройти мимо имени отца Павла Флоренского невозможно. Он является одним из краеугольных камней для пути интеллигентного сознания к Православию. Потому что, конечно, можно в деревне веровать и быть искренним, не все понимать, но иметь искреннюю веру. А живя в городе и имея необходимость проповеди Православия, миссионерства, даже в семье, своим детям и внукам, нужно уметь в момент, когда нас спросят, «дать ответ о нашем уповании», по слову апостола Петра. И тогда мы должны иметь целостное мировоззрение, иметь под рукой ответы на любые, простые и каверзные вопросы.

Людмила Ильюнина: Отец Павел Флоренский пытался внести в свои богословские рассуждения математические законы. Один из таких законов — закон прерывности. Можно ли сказать, что православное мировоззрение монолитное, в нем все разложено по полочкам, или такой взгляд слишком рационалистичен?

Протоиерей Владимир: Да, в основном мы имеем дело с некими символами, которые суть — способ познания. Можно сказать о чем-то в духе «непрерывности» и описать, почему это и как. Можно сказать в духе «прерывности» и описать другую какую-то сторону. Можно сказать — и прерывно, и непрерывно, и это тоже может стать каким-то методом познания, описания духовной реальности. Но все это символика, это методология познания. И если отцу Павлу Флоренскому это помогало и он мог описать свою интуицию на любом языке — математическом, или искусствоведческом, или естественнонаучном, на культурологическом материале, — то он давал этот материал, описывал его, и люди, проходя через культуру, искусство, науку, медицину, физику, математику, видели, какие плоды это дает, и как неожиданно все воспринимается, и какие неожиданные выводы получаются. Так что они или смущались и недоумевали, или понимали и удивлялись, как, например, в «Мнимостях геометрии» математически доказывается ограниченность этого мира и доказывается, что есть место, математически определенное, где происходит переворот, изменение состояния души и т. д. То, что описано в «Божественной комедии» Данте.

Вера и практика

Людмила Ильюнина: Мы сейчас говорили о вещах достаточно отвлеченных, а теперь практический вопрос. У меня вчера была встреча в семейной коммуне «Надежда», ее возглавляет удивительный человек, который десять лет спасает бездомных детей, бомжей, от которых уже все отказались — и родители, и воспитательные учреждения. Он им реально помогает, я посмотрела, как он с ними общается. Более того, его принципы общения совершенно святоотеческие. Первое, что он говорит пришедшему человеку: «Я не собираюсь бороться с тобой, мы вместе будем бороться с твоими проблемами». При этом он неверующий, он говорит, «я — человек неверующий, человек неправославный». Очень добрый и хороший человек, и ему как будто бы Бог и не нужен. Как понимать таких людей? Как говорить с теми, у кого нет и потребности узнать о Пр авославии?

Протоиерей Владимир: Действительно, если человек по природе, по воспитанию «издетска» сохранил заповеди внутреннего судии, не нарушал чистоты совести, его привести к Православию сложнее. Сложнее, чем бомжа, блудницу или разбойника. Мы работали в зонах и знаем, что это проще. Потому что, если там сказать, что они грешники, они не будут отпираться, что они не таковы. А тут нужно говорить не о греховности человека, а о красоте Божьего мира, о красоте подвига Христа. О том, что сами дела, которые совершает человек — они должны быть освящены и посвящены Богу. Что они должны быть не только приняты людьми как хорошие, и не только приносили бы пользу обществу, но чтобы они были приняты Богом, чтобы встроились в целостное здание, которое строится здесь, на земле, Господом Иисусом Христом.

Миссией России как раз и являлось построение Царства Божьего на земле — Святой Руси. И наша Россия — это место, где строится Святая Русь. Долгое время строилась Святая Русь, и сейчас мы можем поучаствовать и продолжить строительство той Святой Руси, которая затем воссияет во Втором пришествии и явит свою красоту всему миру, всей вселенной. И, конечно, это подвиг более сложный. Здесь необходим подход, нужны знания языка, на котором говорит этот человек, в общем смысле, мировоззренческом. Как действовал апостол Павел, который «для Иудеев… был как Иудей», а «для чуждых закона — как чуждый закона, — не будучи чужд закона пред Богом» (1 Кор. 9, 20–22). Необходимо изучить мировоззрение человека, его интересы, его язык, образование, культуру, узнать его предков, какое он получил воспитание. И на этом языке ему рассказать о Христе, о вере, о всех тех ценностях, с которыми он еще не соприкоснулся. Наша задача — ввести такого человека в соприкосновение с теми сокровищами, которыми мы обладаем недостойно, но которыми он обладал бы, если бы принял их, более достойно и оказался бы впереди нас в вечной жизни. Потому что у таких людей масса добрых дел, только еще немножечко — обратиться, посвятить, принести это к ногам Христа, как принесли волхвы сокровища.

Людмила Ильюнина: Вот именно таких людей, в частности того, а ком я говорила выше, как раз очень возмущает, почему-то, что сейчас государство поворачивается к Церкви.

Протоиерей Владимир: Люди неверующие — они находятся в разного рода обольщениях, в том числе они с осторожностью относятся ко всему, что касается государства, видя, что оно приносит много внешних, видимых и явных зол, разрушений, с последствиями которых приходится бороться этим людям. То есть появление в обществе бомжей, беспризорников, всех этих новых болезней, туберкулеза, который, казалось бы, давно побежден, и т. д. Ему приходится бороться с последствиями того разрушения, которое произошло не без участия государства. Поэтому, когда государство, которое представляется в этом случае неким чудовищем, разрушающим и пожирающим живую ткань России, обращается к Церкви, то происходит перенос негативного отношения к государству на Церковь, к которой в каком-то виде эти люди все же относятся с уважением. Они видят, что это и культура, и какие-то люди добрые, и имена, которые известны. Это Достоевский, и Пушкин, и Гоголь. И хотя бы из-за этого отвергнуть Церковь сложно, но как-то дискредитировать или привести человека в состояние некоего смущения можно.

В отношениях Церкви с государством были различные периоды. Было и такое, когда они были непонятны даже людям, которые находились внутри Церкви. Вот, например, декларация Патриарха Сергия. Что же сказать о внешних людях, которые не были воцерковлены или вообще не верили? Удивляться тут нечему, здесь надо разъяснить, объяснить, понять точку зрения человека изнутри, понять ее правоту, как и любой точки зрения, с которой мы пытаемся дискутировать или разобраться. А затем уже из этой точки выходить. Как Данте выходил из ада, так и тут выходить из заблудившегося состояния сознания к тому, к которому нас призывает Господь. Это, конечно, труд и подвиг, но это не невозможно. Другое дело, что это не всегда эффективно, может быть, за одну беседу это не может произойти. Надо вступать в отношения с этим человеком и просто помогать его деятельности, тогда он может поверить. Ведь Церковь — это не какаято абстракция, это мы, это каждый из нас. И если мы представляем себя как место присутствия Божьего свидетельства, если мы являемся частичкой Тела Христова и Церкви, тогда мы должны нести ответственность и говорить, что мы берем на себя какие-то минусы, неправильности, но можем принять от имени Церкви предъявляемые претензии и рассказать о мотивах и причинах того, что происходит в Церкви.

Церковным людям сейчас нужна особая скромность и терпеливость

Людмила Ильюнина: Убеждать кого-то сейчас очень трудно, потому что у тебя самого есть вопросы. Вот и у меня они есть. Например, недавно я прочитала интервью с новым политологом Кремля. Был Глеб Павловский, теперь — Станислав Белковский. Он говорит, что он православный верующий и что он уверен в том, — он используют такой смущающий образ, — что есть два приводных ремня, которые могут сейчас помочь двигаться государству — это Церковь и армия. Говорит, что он в этом убежден и убеждает в этом Президента. Когда слышишь подобное из уст новоявленных учителей, подспудно становится немного страшно.

Протоиерей Владимир: Все же чувства возникают двойственные — страшно и радостно. Все дело в том, какие мотивы движут этим человеком, каких целей он хочет достичь. Это может быть прикрытие для каких-то разрушительных действий, а может быть, у него сформировалось достаточное осознание ситуации и иерархии ценностей. Понимание того, что, как в свое время говорил Император Александр III, «у России союзников только два — это армия и флот». Но тогда понятно было, что о Церкви не говорилось, ведь она была фундаментом всего. А теперь Церковь выделена из государства, и она может быть названа отдельно, а не внутри целостного здания государства. Поэтому оказывается, что Церковь, сохраняя свой авторитет и пройдя через страшные испытания, явив множество мучеников, обладает великой жизненной силой, которая может придать силы и государству.

Естественно, что в моменты кризиса идеологии общественное сознание обращается к тому, на что можно опереться, что может поддержать положительные инициативы, если они хотят доброго, либо отрицательные, чтобы прикрыть свои злые намерения. Конечно, могут возникать сомнения, не злых ли целей пытаются достичь при помощи этих «приводных ремней». Это может раскрыть только время: «По плодам их узнаете их». А если мы верим, что двигает ими положительное стремление, то тоже надо подождать. Элемент неопределенности сохраняется, потому что уж очень резко, грубо была разрушена Россия. И если плавно и потихонечку нам удастся выровняться и вернуться не на исходные, а на иные позитивные позиции, — строительные, государственные рельсы, — то, конечно, мы будем рады. И мы имеем такую надежду. Православные люди — они оптимисты, нам ведь сказано: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите». Это довольство, радость — являются основой, а уже какие-то недостатки, немощи, грехи — они как пятнышки или штрихи по белому, положительному фону. Отрицательное не является главным, потому что главной является победа Христа. А то зло, которое действует, — оно временно и не может разрушить целостной, единой победы, которая уже совершена Господом над злом и царством его.

Людмила Ильюнина: Приведу еще один практический пример. У меня была в прошлом году поездка в Волгоград на фестиваль православных СМИ. Потом нас возили по Волго-Дону. Нас принимал начальник Волго-Донского канала, устроил нам концерт, потом застолье, и было непонятно, как вести себя, как к этому относиться. Остался неприятный осадок. Во-первых, честно говоря, покоробило, как он рассказывал о Волго-Доне как о великой стройке века, как о великом достижении. И когда ему задали вопрос, сколько здесь погибло людей, он сказал, что это было такое время, это было неизбежно. Когда спросили, знают ли они, где останки этих людей, где они похоронены, он сказал: «Зачем это знать?» При этом этот человек ходит в православный храм. На застолье были бесконечные тосты в честь Православия, веры, Отечества и т. д. Все это очень настораживает и пугает, потому что не единичный случай.

Протоиерей Владимир: Это тоже понятно: люди, которые находятся во главе тех или иных направлений в государстве, — они могут воспринимать какие-то положительные моменты, вступать в деловые отношения с определенными религиозными институтами, в том числе с православными СМИ, комитетами синодальными. В общении со священниками они стремятся показать все самое лучшее в себе на их взгляд, то есть то, что им кажется положительным, и боятся говорить о неясном для себя, но невольно рассказывают о своей собственной идеологии, чему они радуются, чем они хвалятся. А мученичество, тем более мученичество за Христа, не вмещается в их идеологию, и они смущаются этим.

Если бы этот человек был бы православным по существу, воцерковленным, то ему нечего было бы стесняться. В основании нашей Церкви — мученики, в основании престолов — мученики. И если в основании его учреждения — мученики, можно только радоваться. Другое дело, что мучеников необходимо почитать, молиться за них, искать их имена, сведения, о ком мы можем найти, а затем канонизировать, строить поминальные храмы в честь них. Если об этом боятся вспоминать как о чем-то неприличном или неуместном, то, конечно, возникает накладка и недоумение. Это, конечно, издержки слабого воцерковления, оправославливания нашего начальства. Пока еще для них это следующий шаг. Затем, если они будут воцерковляться, то они найдут материалы, будут знать более точную цифру погибших, не будут бояться этих цифр, будут гордиться тем, кто строил и как. В принципе ведь можно так сказать: это была вынужденная мера, строительство такого грандиозного сооружения. Этот рывок, все эти стройки… Возможно, были и другие пути, но произошло то, что произошло. То, что было сделано руками рабов XX века, — это стало основой победы в Великой Отечественной войне. Как говорится, нет худа без добра. Конечно, радоваться этому мы не можем, но их труд не оказался напрасным; но и их смерть, страдания — не были напрасными, особенно если они приносятся Христу, то есть если это были люди верующие. Другое дело, понимает ли само государство это или к пониманию этого придет потом.

Людмила Ильюнина: То есть не надо много требовать от тех людей, которые делают первые шаги в Церкви.

Протоиерей Владимир: Да, первые шаги к осознанию того, что произошло и происходит с ними самими и со страной. Это первые классы.

Людмила Ильюнина: Значит, нам, церковным людям, сейчас необходимо проявлять особое терпение, скромность?

Протоиерей Владимир: Да. Не говорить, что вот я-то знаю, сколько здесь людей погибло, я-то знаю, где они примерно лежат. Почему вы не строите храмы, почему нет у вас священников, которые молятся за всех, кто погиб на этом Волго-Доне? Я же встречался с людьми, которые выжили и которые рассказывали о том, как они выживали и что они ели, и прочее… Нет. Мы должны сказать, что вот есть еще одна сторона вашей деятельности. Она пока еще не раскрыта вами, пока вы боитесь еще о ней говорить, пока вы не знаете, что с этим делать. Но мы готовы помогать вам. Если вы хотите, мы будем искать материалы, издавать сборники и проводить конференции по Волго-Дону во всей полноте: и положительные достижения, и по мученикам, и т. д., с тем чтобы воцерковлять, и доводить до сознания, и изменять мировоззрение этих людей, делать их православными руководителями.

8.12.2003

ruskline.ru

Православная антропология и современная психология

В наше время, когда на первый план выступают проблемы экклезиологии и антропологии, то есть проблемы Церкви и человека, особенно важным становится осмыслить различие, существующее между православным пониманием человека и тем, что нам предлагает современная психология.

Первое, что бросается в глаза — это присущий православному пониманию онтологизм взгляда — наличие вертикали и некая онтологическая мерность: больше или меньше. Это, я думаю, основное в православной антропологии, и именно это с наибольшей отчетливостью отличает ее от западного и вообще современного понимания человека, Церкви и всего остального.

Движение по вертикали, иными словами: обращение, покаяние, обожение — это не нравственно-этические изменения, не инструментальные, как при использовании какой-либо психотерапевтической техники, свидетельствующие о «личностном росте». «Личностный рост» секулярной психологии на деле не является таковым, а есть нечто совсем иное. Беда в том, что слова «Бог», «духовность», «человек», «личность» в наше время употребляются не в их истинном онтологическом смысле, а просто как ярлыки для маркировки некоторых горизонтальных понятий, представлений и связей. Онтология их утеряна.

Обращение, покаяние, затем воцерковление и обожение — вот основные ступеньки, без осмысления которых нельзя понять, что такое человек. И это признание возможности онтологического возрастания, обретения другой сущности и есть первое отличие православной психологии от психологии секулярной.

Марк Подвижник говорит о «трех состояниях ума». Первое из них, когда человек не кается, в своих скорбях обвиняет других и пытается бороться за справедливость, он называет нижеестественным. Естественное состояние человека — когда он видит свои грехи, кается в них и борется со своими страстями. Вышеестественное — когда человек пребывает в свете, в благодати и в общении с Богом. И вот этот динамизм — онтологический, сущностный — как раз и есть то, что, собственно, и отличает православную психологию или антропологию от любого другого учения о человеке, будь это схоластическая психология (допустим, католическая, богословская) или экуменическая, оккультная, секулярная.

Второе, что не улавливается неправославными направлениями психологии — это помыслы, это реальность борьбы с падшими духами, реальность существования самих падших духов и реальность их повседневной, постоянной борьбы с человеком, как и реальность Божией помощи человеку и Божиих действий в повседневности, являющих себя в ответ на призывание Бога в молитве, и особенно — в молитве Иисусовой. Иными словами, не улавливается, остается за скобками само существование духовного мира, извне воздействующего на человека, как и разделенность этого мира на светлую часть, божественную духовность, и духовность темную, демоническую, которая открывается человеку на первых этапах воцерковления: после покаяния, причащения и начала чтения утренних и вечерних молитв и молитвы Иисусовой.

А если в учении о человеке отсутствует представление о помыслах, от врага всеваемых, то из него, соответственно, выпадает и вся область борьбы с ними, а значит, и момент необходимости понуждения ради восхождения по ступеням духовного совершенствования. Восхождения, которому препятствуют падшие духи и страсти человеческие, открывающиеся нам именно в этой борьбе.

Наши страсти, те восемь основных страстей, о которых обычно говорят святые отцы; еще один чрезвычайно важный, третий момент, ускользающий от рассмотрения в секулярной психологии, это понятие о падшести.

Мир, плоть и диавол — вот три врага, которые нам открываются в борьбе со страстями. То есть падшесть наша проявляет себя, во-первых, в ответ на какие-то реальности внешнего мира как «похоть очей», во-вторых — в виде страстей, гнездящихся внутри человека, в его плоти, противодействующей его духовному восхождению, и, в-третьих, через помыслы, всеваемые падшими духами. И потому православная психология — это психология борьбы. Борьбы за выживание, борьбы против реальной угрозы гибели, борьбы за спасение человека. Мы облечены во врага нашего спасения — в плоть, и, чтобы спастись, должны с нею бороться, как должны бороться и с диаволом, которого не зря называют человекоубийцей. Но и мир, нас окружающий — такой же человекоубийца и враг нашего спасения, как плоть и диавол. Четвертый важный момент — это понятие обольщения, прелести, которого нет не только в секулярной психологии, но и в других религиях, кроме Православия. Тут речь идет о ложных духовных состояниях, о понимании того, что мы все находимся в обольщении, в прелести, в общей прелести. Общей прелестью является, согласно святым отцам, мир, который нам предоставляет возможность удовлетворения страстей. Его задача — нас обольстить и через обольщение убить. Общим обольщением является и гуманистическое мировоззрение, внутри которого мы живем.

Оно так искусно нас обольщает, что мы даже не замечаем его обольстительности, его прелестности, и, соответственно, не можем понять, что оно в действительности собой представляет. Мы, к примеру, часто не понимаем, что средства массовой информации имеют враждебный нам, разрушительный, смертоносный характер, и, находясь в обольщении, говорим: «А что плохого в телевидении? Почему бы мне не посмотреть “Храм”? Или новости? И еще что-нибудь?» Или: «Что плохого в газетах?»

Пятое, что отличает православную антропологию от всех остальных — это учение о руководстве на пути совершенствования, учение о Церкви. Церковь есть Богочеловек, Иисус Христос. Церковь — это «Тело Христово, а мы уды, части». И кроме психологии человеческой индивидуальности — психологии человека до грехопадения, после грехопадения и после восстановления — существует еще психология Церкви. Церкви как Богочеловеческого организма. Это психология Иисуса Христа, психология соборности. Пилат, наверное, был самым выдающимся из всех психологов-гуманистов, глубже даже Фрейда. Потому что понял это и сказал: «Се Человек». То есть человек с большой буквы, собственно Человек. И это действительно так. Может быть, только Он единственный, только Иисус Христос и есть Человек.

Воскресшее естество Христово, о котором говорит Евангелие, являет нам то, куда мы должны трансцендировать, куда мы должны идти. Потому что мы должны усвоить — усвоить через причащение, в Церкви — естество воскресшего Христа, обладающее свойствами, отличными от свойств этого мира.

Учение о смерти — следующий очень важный момент, присутствующий в православной психологии, в отличие от психологии секулярной. Без смерти не может быть осуществлена полнота подражания Христу, а мы должны пройти весь путь, который прошел Христос.

Вопрос: Психология сверхъестественного состояния, психология Церкви и психология Иисуса Христа — это все разное?

Отец Владимир: Психология сверхъестественного состояния — это психология Христа по Воскресении, а Церкви — это Христа в падшем мире, когда Он здесь в падшем естестве жил и проповедовал.

Вопрос: В падшем естестве, но без греха? Как это можно осмыслить?

Отец Владимир: Да, это и есть то, что надо осмыслить. Смерть еще не побеждена, грех превзойден постоянным подвигом при соединении Его человеческой воли и воли Божией, как в Гефсимании: «Не Моя воля, но Твоя да будет!» (Лк. 22, 42). И это не только в Гефсимании, а в течение всей Его жизни. И до того, как воплотился, и в любой момент воплощения, и на Кресте. Но сказано это было единожды, в Гефсиманском саду. Впрочем, все это требует специального рассмотрения.

Существенно важно то, что третий, онтологический уровень духовного восхождения человека (тот, что следует за борьбой со страстями, праксисом и созерцанием, феорией) — он не последний. За ним следует опыт прохождения через смерть и посмертное существование. И опыт воскресения, и опыт вхождения в вечную жизнь в естестве воскресшего Христа. Все это входит в учение о человеке. Нельзя из жизни человеческой что-то выбросить и построить какую бы то ни было антропологию.

Антропология должна быть цельной, она должна включать весь путь человека. А путь человека какой? От сотворения Адама, сотворения Евы, грехопадения и до вхождения в вечную жизнь одних и адских мучений других, тех, кто не пожелал войти в нее, то есть, имея волю, имея свободу, не обратился, не пошел за Христом — и не вошел в Царство Небесное.

Только полная, целостная антропология может быть истинной и реалистической. И только она может давать ответы на вопросы и служить руководством к действию, только внутри нее можно совершать выбор в каждый момент жизни: в быту, в профессиональной деятельности, общественной, научной, религиозной. Если такая антропология отвергается, то человек выпадает из самого себя, он перестает быть самим собой, то есть он роняет свое достоинство, он занижает свои возможности, свой, как говорят психологи, «уровень притязаний», и начинает рассматривать себя лишь частично, нецелостно, в каком-то одном ракурсе.

Духовная жизнь человека описана в Апокалипсисе. В символах Апокалипсиса можно прочесть все то, что должно произойти в человеке, в его душе, до того как произойдет со всем миром. Апокалипсис — пришествие Христово. Поскольку большой космос есть изображение человека, то и в человеке пространство должно свиться в свиток, то есть пространство должно смириться в линию, потому что предел свитка — линия, а линия потом смиряется в точку, а точка — в небытие. Точкой в человеке является сердце, и смирение идет к этой точке, и после прохождения через эту точку должно быть расширение к высшему, то есть осуществляется движение от внешнего к внутреннему, а через эту точку — к высшему. Поэтому в молитве Иисусовой, которая творится в сердце, ум соединяется с сердцем, то есть ум проходит через эту точку, а потом восходит к высшему, в иное пространство и время, вернее, уже не время, а вечность.

Точка — это смирившаяся линия, линия — смирившаяся плоскость, плоскость — смирившееся пространство, а объемность — это смирившаяся многомерность. Геометрия может быть иллюстрацией к нравственности и даже, как в нашем случае, к онтологичности, потому что смириться или возгордиться — значит двигаться по вертикали онтологичности. После точки есть еще небытие, полное отсутствие. Вот это уже смирившаяся точка.

Вопрос: Это нирвана?

Отец Владимир: Нет, не нирвана, а именно небытие. Об этом пишут святые отцы. Бог творил из ничего. Если ты не смиришь себя до состояния «ничего», не станешь ничем, то Бог не станет из тебя творить.

Вопрос: Может ли точка возрастать духовно? Не развернувшись в вертикаль?

Отец Владимир: Она может возрастать через уничижение. Как Господь говорит: «Всякий возносящийся уничижен будет, и всякий смиряющийся вознесен будет». А как происходит это вознесение? Когда сходятся линии. Вот две сходящиеся линии — они выражают еще онтологичность: их две, и в то же время они едины, едины в той точке, где они сходятся. И вот они смиряются, эти две части антиномии, и проходят точку схода. Пройдя эту точку схода, точку уничтожения, они разворачиваются уже в другом пространстве, то есть происходит вот что: линии смиряют себя до точки, но это уничижение не конечное, оно является началом возрастания. Сначала смирение, потом возрастание, уже в ином онтологическом пространстве. Как у Августина: «От внешнего к внутреннему, от внутреннего к высшему».

Внутреннее и есть точка, а высшее — это иное пространство. Это и есть «всякий смиряющий себя вознесен будет». Эти две линии и есть смиряющие себя до точки. Они смиряются, уничижают себя и потом «возносятся», переходят в другое пространство.

Можно развивать себя и в координатах этого падшего мира: точка может развернуться до линии, линия до объема. Но это возрастание ложное, и оно в конце концов уничижится: всякий возносящий себя в этом падшем мире, «развертывающий» себя — он смирится, все это рано или поздно схлопнется в линию и потом сожмется в точку, где бы человек ни находился, как бы он ни успел расшириться.

«Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26; Мк. 8, 36). То есть не пойдет, не расточит имение, не пройдет через эту точку отсутствия существования и не выйдет в мир максимальных духовных возможностей, не пройдет через трансценсус. Смирившись, человек уходит, как бы отбрасывает от себя координаты материального, а точку Господь уже не превратит в небытие.

Человек, собственно, может двигаться в одном из двух направлений: либо он к точке стремится, к смирению, за которым стоит Бог и весь невидимый, ангельский мир, и будущий век, и Царство Небесное, либо он пытается расшириться, умножиться, обладать чем-то. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе» (Мф. 16, 19). И еще о сокровищах на небе Господь говорит: «Кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф. 12, 30; Лк. 11, 23). Путь собирания со Христом — путь смирения.

Вопрос: Наукой заниматься есть расточение?

Отец Владимир: Смотря как заниматься. Те ученые, которые посвящали науке жизнь и думали, что они спасители человечества, гении, что их деятельность — самая важная на земле, — они ошибались. Вольно они ошибались или невольно, действительно так понимали или была тут и доля неискренности — это уже Господь разберется.

У них изначально была ложная парадигма, потому что они отказались от средневековой науки, целостной и духовной, христоцентричной, и приняли гео-, а потом гелиоцентричный подход. Центр мироздания уходил все дальше и дальше, то есть совершалось развертывание вовне, а не внутрь.

Отец Павел Флоренский дал нам другой пример — пример того, как, занимаясь наукой, идти по пути обнищания, по пути раздачи имения, по пути возвращения к точке. И благодаря ему все области науки имеют образцы и примеры, как воспринимать этот мир, как идти не вовне, а к себе, идти, не отталкиваясь от того, что человек имеет в любой области знания. Он показал, что существует граница в неведомом, дойдя до которой не надо уже дальше это неведомое изучать, факты ли собирать или какие-то закономерности выводить. А остановиться, повернуть назад и начать все раздавать — обратиться «от внешнего к внутреннему и от внутреннего к высшему», по слову блаженного Августина.

Вопрос: Что такое наука?

Отец Владимир: Наука, я думаю — это искренность и истинность в отношении внешнего. По каким-то причинам европейскому миру, европейскому человечеству, европейскому христианству, христианской Церкви почему-то надо было пройти этот путь стяжания внешнего, этого расточения, этой гордости, которой предстояло смириться. И начало XX века было той гранью, за которой стало возможным возвращение на путь раздачи имения, путь собирания со Христом, путь отказа от исследования только внешних законов и структур, возвращение от общего к индивидуальному, от социального к личному.

На Страшном Суде разберутся, приближало ли тебя ко Христу твое занятие, собирал ли ты со Христом или расточал. Во всяком случае, отец Павел Флоренский открывал нам на это глаза и проторил пути.

Вопрос: А что правильнее — заниматься наукой, вот хотя бы той же православной психологией, или бросить ее и только молиться?

Отец Владимир: Тут каждый должен решать внутри своей жизни и внутри своего состояния. И делать то, что может. Я думаю, страшнее всего — совсем ничего не делать, поддаться унынию — расслаблению и дреманию — лености. Молиться, читать Священное Писание, возрастать духовно, — что может быть лучше? Но если не можешь — напиши статью или скажи что-нибудь, и, может быть, кто-то тебя услышит и начнет читать и молиться, и это как-то уменьшит степень того разрушения, которое совершилось бы, если бы ты вообще ничего не делал, а только спал бы, ел и смотрел телевизор.

Поэтому я так полагаю, что хотя молитва и выше, но заниматься рефлексией духовного опыта тоже неплохо. Да и святые отцы не только молились, но и общались, передавали другим свой духовный опыт — когда они не были в состоянии духовного восторга.

Когда апостол Павел был на третьем небе и слышал «глаголы неизглаголанные», он, конечно, в это самое время не писал своих Посланий, но когда возвратился на землю и стал писать кому-то по поводу неких неурядиц, то написал и о третьем небе, и о глаголах, которые там слышал.

Тут как бы ступеньки получаются: человек движется то вверх по вертикали, то вниз по горизонтали, иными словами — то опыт духовный приобретает и возрастает, то останавливается в своем возрастании, в своем движении вверх и использует это как возможность описать и осмыслить, что с ним происходило. Непрерывно вверх идти, я думаю, и у святых отцов не получалось. Епископ Игнатий пишет, что свойством падшего естества является изменчивость: мы то собираем, то, в лучшем случае, храним, а то и расточаем. И надо стараться расточить не так много, как удалось собрать.

Когда святые отцы писали свои творения — наверное, это всегда давало им в духовном плане меньше того, как если бы они в это время стояли на молитве. Хотя здесь не все так просто. Вот архимандрит Софроний (Сахаров) рассказывает, как его еще на Афоне, где-то в самом начале, благословили изучать новогреческий, и он жалел, что это отвлечет его от молитвы. Но настоятель сказал ему: «Тем, как ты его изучишь, и вообще тем, что будешь его изучать по послушанию, ты оправдаешься на Страшном Суде». И когда он стал выполнять это послушание, то молитва его не только не прервалась, но усилилась. Послушание не мешало молитве. Изучение новогреческого оказалось для него этапом и ступенькой духовного возрастания.

Тут важен момент послушания, момент благословения. Вот Константин Леонтьев писал романы и статьи по благословению старца Амвросия Оптинского. Потом, примерно за год до смерти, он, тоже по благословению, перестал писать, принял иночество и почил о Боге. Отец Павел Флоренский писал тоже по благословению старцев. Сначала его благословлял старец Исидор Гефсиманский, житие которого, «Соль земли», он написал, потом — епископ Антоний (Флоренсов). Он благословил его и жениться, и поступить в Духовную академию, то есть все это было по благословению. По благословению своего старца, будучи иноком, Алексей Федорович Лосев занимался наукой. Он спросил: «Может быть, не заниматься?» Но старец сказал: «Нет, занимайся», и Лосев писал об античной эстетике и о многом другом.

Вопрос: В чем смысл такого благословения на занятия наукой?

Отец Владимир: В том, что, когда на такие занятия берется благословение, они становятся средством духовного развития человека. В Евангелии сказано: «Тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется; две мелющие в жерновах: одна берется, а другая оставляется» (Мф. 24, 40–41). То есть один будет взят в Царствие Небесное, а другой нет. То есть не само дело является оправданием и определяет, спасется человек или нет, а то намерение, с которым он, например, мелет зерно. Если он по благословению, для спасения души что-либо делает, то он берется, если нет — оставляется. Двое будут на одре, супруги — один будет взят, другой оставится, то есть один, допустим, из сластолюбия в браке находился, другой — по благословению, ради Христа. Так и ученые: один занимается наукой, чтобы прославиться, другой пытается что-то понять, потом передать кому-то, как-то этим послужить Господу.

Например, в советское время нельзя было открыто проповедовать Христа и Евангелие. А. Ф. Лосев был иноком, и он проповедовал. Но не прямо, а через преподавание классической филологии. Тридцать лет преподавал, и мало кто знал, что он христианин и что он пишет дома. А что он был иноком Андроником, вообще стало известно после его смерти. Дело тут, собственно, не в том, хороша наука или плоха, а благословлен ли труд человека. Литературный ли, философский, любой — важен мотив, ради чего все делается. Важно, чтобы человек готов был принять волю Божию: скажут ему заниматься наукой или чем-то другим — будет заниматься, скажут «не надо» — не будет.

Вопрос: Здесь, по-видимому, учитывается предрасположенность человека?

Отец Владимир: Здесь учитывается то, что ему полезно для спасения. Старец молится, и Господь ему открывает: «Наукой пусть занимается». То есть его место, его способ духовного возрастания и совершенствования — занятия наукой. Мотив может со временем измениться. И благословение тоже. Вот как Леонтьева старец Амвросий Оптинский благословлял писать романы и публицистику, а потом сказал: «Теперь не пиши, теперь читай молитву Иисусову, потом поедешь в Троице-Сергиеву Лавру, там примешь постриг в иночество, будешь не Константином, а Климентом, и готовься уже к вечной жизни».

xpa-spb.ru

Без Церкви не может быть веры[1]

Дух и буква

— Мы поговорим о формировании православного мировоззрения. Скажите, пожалуйста: что лежит в его основе?

— В основе его учение святых отцов, отвечавших на все вопросы, которые возникали в их время. Мы основываемся на точке зрения наших старцев, архиереев, современных богословов: православное мировоззрение — это то, как Церковь смотрит на мир и на все существующее в мире, оно основано на Священном Писании.

Церковь должна адекватно отвечать на все вопросы, имея согласие отцов, единомыслие и единство, которое мы исповедуем во время литургии. И, соответственно, приходящий к нам человек в любом храме на важнейшие вопросы получает одинаковый ответ. Церковь, как мать, руководствуясь законами и правилами, имеет право, благодатью Божией, отступать от них и действовать на пользу души того или иного человека.

— Окружающий мир меняется. Будет ли меняться наше мировоззрение?

— Мировоззрение меняется под влиянием духа времени. Как в древности говорили святые отцы: «Каков мир, таков и монастырь». Устроение мира, естественно, меняется. Сейчас он не таков, каким был при Константине Великом, или при Иоанне Златоусте, или при Андрее Рублеве, или даже до революции. Поэтому мы не можем подходить к людям так же строго, как в былые времена. Например, великий старец отец Иоанн (Крестьянкин) говорил, что нужно приспосабливаться к обстоятельствам, к состоянию душ и состоянию общества, то есть педагогика, водительство людей к Богу, в разное время разная. Притом даже не только в разное время, но и в разной местности, в разных обстоятельствах она разная. Одно дело, когда батюшка общается с деревенскими жителями, а другое — когда к нему приходят ученые, доктора наук. Это еще зависит и от того, насколько человек вошел в Церковь, насколько он свой или еще только начинает воцерковляться. Сначала, естественно, некое снисхождение должно быть, а затем уже более строго: человек поднимается по ступенькам, к нему предъявляются уже другие требования.

Например, святитель Игнатий (Брянчанинов) говорил, что нельзя, читая святых отцов, напрямую исполнять все их советы. Мы можем, читая некоторые тексты, только удивляться высоте того, что человек мог так действовать и так жить, некоторые тексты мы можем применять в жизни, но отчасти, а третьими можно пользоваться. Он говорил, например, что творения Иоанна Златоуста, Тихона Задонского актуальны для мирян и в наше время, а некоторые труды святых отцов рассчитаны только на монашествующих. Нужно понимать, что нельзя принимать все творения святых отцов буквально, а вот пропитываться духом святых старцев, учиться творчеству у них нужно непременно. Потому что, когда они говорили что-то, они были с Духом Святым. У Варсонофия Великого есть такие слова: «Когда ты беседуешь с кем-то, то помолись: «Господи, вразуми меня, что и как мне сказать, и Сам скажи через меня полезное мне, и тому, с кем я общаюсь, и тем людям, которые меня слушают». И Господь, благодатью Своей, пользуясь нашими знаниями, будет говорить то, что соответствует нашему духовному настрою. Здесь нет никакой гордости, никакого стремления к совершенству, мы просто общаемся с Богом и просим у Него помощи в наших делах.

— Если существуют рекомендации, чем можно пользоваться, а чем уже не стоит, не получится ли, что человек просто запутается и будет делать не так, как нужно?

— Здесь подразумевается окормление. Одна из церковных заповедей — иметь духовника. Человек идет за советом, что ему читать, к духовнику, тот дает дельный совет. Один из греческих старцев говорит, что, даже если человек будет читать что-то полезное и спасительное, но без благословления, то пользы ему не будет. Если что-то при чтении покажется непонятным или затруднительным, нужно уточнять, спрашивать, получать ответы у своего духовника. Потому что Православная Церковь по сути направлена на конкретного человека, а если это приход — на конкретных людей, с тем чтобы не соблазнить слабых и не сделать беседу скучной для более опытных людей.

— Будет ли положительный эффект, если выполнять определенные правила и рекомендации духовника?

— Это зависит, с одной стороны, от опытности духовника, от того пути, по которому он идет, от степени веры послушника. Поэтому, как говорил отец Кирилл (Павлов), человек может переходить от одного духовника к другому, это дело духовного чада. И, соответственно, духовнику нужно накладывать на свое чадо только такие бремена, которые бы человек сумел понести, в соответствии с крепостью его веры, ревности, духовного состояния. Нужно быть очень внимательным, отмеривать это все. Как старцы говорят: если к тебе пришел человек, то ты покажи ему только один шаг, который он может сделать в точном направлении ко Христу. Когда он этот шаг сделает и снова придет, покажи следующий шаг. И даже не рассказывай ему обо всем пути, потому что он может испугаться и подумать: «Как это все сложно и тяжело!» А когда пошагово даются советы, то человек эти труды несет и продвигается в нужном направлении, к Богу.

Возрастание духовное

— Чем можно измерить духовный уровень человека, как узнать, насколько он воцерковился?

— Это зависит от его внимательности и постоянства исполнения молитвенного правила, от того, как часто он причащается, что читает, какие у него грехи. Ведь духовник — чаще всего и исповедник, хотя это и не обязательно, потому что духовник решает какие-то важные вопросы, а исповедаться можно любому священнику. Но тем не менее духовник имеет представление о том, какие падения случаются у его чада, и по этим падениям, по его ревности, по его вопросам, иногда просто по вере, можно определить, в каком положении находится человек в данный момент.

— А развиваясь духовно, человек может развиваться в светской жизни — покорять какие-то вершины, стремиться к чему-то?

— Непременно и обязательно. Если человек ведет светскую жизнь (например, он ученый, художник или музыкант), соответственно, он стремится к высотам своего мастерства. Духовнику нужно иметь представление о сферах его деятельности. Где-то человек может сам рассказать ему об этом, где-то самому духовнику надо почитать, поинтересоваться — если ты берешь на себя ученого, надо ему соответствовать. Так священник принесет больше плодов, и эти люди получат больше пользы.

— А есть нечто, что духовник может отдать любому человеку, независимо от рода занятий, чтобы всем это было на пользу?

— Конечно. Необходимо учить, и требовать даже, чтобы любой человек действовал с полной ответственностью, по совести, чтобы он свои знания и умения вкладывал в свое дело и преумножал свой талант.

Все хорошо в меру

— Какой уровень знания богословия должен быть у мирян?

— Думаю, что в пределах Закона Божия — это минимум. А широко распространенный «Закон Божий» отца Серафима — это краткий курс семинарии. Конечно, каждый христианин должен читать и жития святых, и святых отцов в меру времени, интереса и состояния своего, в меру профессии, можно даже так сказать, и так далее. Миряне — люди разные. Я долгое время служил в деревне и знаю, что бабушке достаточно того, что ей было сказано в церкви. Если она еще и акафисты дома читает, молитвослов у нее есть, читает Евангелие — в принципе этого хватит. Потому что сам опыт жизни тяжелой крестьянской, христианской восполняет недостаток богословских знаний. Более тонкое различение богословских понятий, знание религиозной философии необходимо людям образованным.

— Люди, живущие в больших городах, часто в стремлениях заняться своим здоровьем начинают применять восточные практики. Насколько это допустимо для православного христианина?

— Восточные практики — общее понятие. Есть, например, йога, и отдельные ее элементы используются в медицине, но если брать чисто техническую их сторону, отбросив все духовные символы, и если человек совершает их под руководством своего духовника, думаю, что они принесут пользу телу, а вреда душе не будет. Например, иглоукалывание, которое практикуют тибетские монахи, — если этой методикой будет пользоваться православный терапевт, это тоже принесет медицинскую пользу телу и не причинит вреда душе. То есть нужно действовать в разумных пределах, не вникая в подробности духовные. Потому что у нас есть свое православное мировоззрение, своя аскетика.

— А может быть, то, о чем говорится на Востоке, уже сказано в Православии?

— Святые отцы говорят, что человек — это микрокосмос и в нем есть вся окружающая нас Вселенная, и еще есть свобода, разум и бессмертная душа. Я думаю, что православное мировоззрение включает в себя все, и ничего более положительного ни в какой другой религии нет. Еще древние христиане считали, что все истинное во всех религиях, во всех философских системах принадлежит Богу, и тем самым Церкви.

— Батюшка, раз уж мы затронули тему медицины, то и на Руси есть свой опыт врачевателей, которые занимались раньше лечением в монастырях. Почему он не так широко применяется, как методы восточной медицины?

— У нас это раньше было очень широко распространено, известно немало священников и монахов, которые успешно лечили людей травами. Но по мере развития медицины необходимость в таких лекарях минимизировалось и перестала иметь большое значение.

Без нравственных ориентиров жить нельзя

— Известно, что в России существует большая проблема — кризис семьи. Это разводы, аборты, внутренние неурядицы, в результате которых дети вырастают невоспитанными. С чем это связано? Ведь везде есть приходы, люди приходят в храм, общаются со священниками. Они что — не принимают православное мировоззрение?

— Ну, те, кто в церковь ходит, имеет духовников, не будут абортов делать, а если будут какие-то другие падения, они врачуются исповедью. Понятно, что это в основном проблемы людей мирских, внешних. Здесь многое зависит и от телевидения, которое показывает не лучшие примеры взаимоотношений людей, в том числе и отношений между полами. Поэтому бывает так, что человек согрешил, а после этого бежит в церковь. Да, ему там читают молитвы, накладывают епитимью и все прочее, но совершил-то он этот грех именно исходя из секулярного мировоззрения. Только Церковь говорит, что эмбрион — уже человек, в которого в момент зачатия вкладывается душа, и что аборт — это детоубийство. В миру не говорят: «я совершила детоубийство», говорят: «я сделала аборт». Не называют открыто грехи грехами, а прикрывают их какими-то латинскими словами, и якобы так грех даже перестает быть грехом.

Не секрет, что самые многодетные семьи — священнические: детей там рожают столько, сколько дает Господь. Ведь Церковь окормляет только своих, тех, кто приходит в храм, спрашивает у священника совета. А если человек приходит и ставит свечку за то, чтобы потом удачно обворовать какой-то киоск, то, извините, мы не можем пойти за ним и сказать, что есть такая Божия заповедь: не укради. Потому что он не кается, не советуется, и, естественно, на это он благословляться не будет.

— Можно ли говорить о маловерии в нашем обществе?

— Я бы сказал даже более сильно. Не просто маловерие — просто веры мало, мало людей действительно верующих. Потому что без Церкви не может быть веры. А у тех людей, которые считают себя верующими, даже не ходя в церковь, все равно в душе есть какой-то остаток веры. Он может быть совсем маленьким, но он может сыграть свою роль, когда возникает вопрос, согрешить или нет: взять взятку или не взять, родить ребенка или сделать аборт, помочь другому человеку или эти деньги оставить себе?

Церковь — это ведь больница, лечебница, сюда ведь приходят больные люди: люди — слабые существа, они даже смертные грехи совершают, ходя при этом в церковь, а потом каются в этом. А что уж тут говорить о тех, кто не участвует в таинствах Церкви, не соблюдает постов… Если, например, человек не постится, у него нет навыка воздержания и все, что ему в голову приходит, он считает возможным и правильным, ориентируется на свое сознание, — а в нем нет понятия, например, о борьбе с помыслами. Когда желание не соответствует какому-то нравственному запрету, значит, человеку кажется, что «если очень хочется, то это сделать можно».

Если смотреть тот же телевизор, можно сделать вывод, какой дух у нашего телезрителя и у тех, кто нам это показывает. Понятно, что это проповедь безбожия и атеизма, и более страшная, чем раньше. Если мы раньше почти все сдавали экзамен по научному атеизму и отмахивались от него, это не значило, что мы должны быть неверующими, быть атеистами. А сейчас у нас есть более страшный атеизм — бытовой, когда Бог, оказывается, «есть у меня внутри, в моем сердце, — но я не обязан ходить в церковь, подчиняться, исполнять заповеди». Религия и Православная Церковь — это и есть как раз система нравственных жизненных ориентиров. Бывают люди верующие в Бога, но не воцерковленные, то есть степень ориентированности у них еще очень маленькая. И что говорить о мире вообще — их просто жаль. Я даже удивляюсь, как при нашем образе жизни люди как-то сохраняют человеческий образ, не будучи верующими, православными христианами, воцерковленными, когда мне, священнику, и то бывает очень тяжело, когда возникают какие-нибудь неординарные ситуации.

— Жить среди людей, которые хотя бы прислушиваются к священнику и называют себя воцерковленными, легче: и самим людям друг с другом легче, и легко по жизни. Почему же все-таки остаются те, кто гнушается веры?

— Очень просто. Бесово легко, Божие тяжело. Человек знает, что, придя в Церковь, надо будет соблюдать посты, каяться в грехах, он знает, какие грехи у него есть, что их надо оставить и больше не совершать. Если, например, придет чиновник и скажет: «Я беру взятки и не брать не могу: если не буду брать, меня уволят, потому что часть их нужно отдавать наверх. Я каюсь в этом, но не могу обещать, что я этого делать не буду», — и я не могу прочитать ему разрешительную молитву, могу только сказать: «Как только созреешь и поймешь, что душа дороже, и уйдешь с работы, где непременно надо брать взятки, тогда приходи и разберемся. Ты покаешься, а мы потом будем смотреть, что делать и как спасаться».

— В обществе существует тенденция отрицания веры в принципе, то есть люди согласны, жить со своими грехами; к чему это может привести?

— К еще большему греху и к еще большему разложению общества. Могу сказать, что современное состояние — это не самое страшное. Перед концом света, если брать крайнюю точку, будет гораздо хуже и страшнее, потому что большая часть человечества идет сейчас по лестнице, которая ведет в геенну широким путем. Это понятно всем здравомыслящим людям.

— А если это всем понятно, почему никто не пытается что-то изменить?

— Пытаются и Церковь, и социальные институты. Мы молимся о стране, о народе, о властях и так далее, но, как говорится, жатвы много, а делателей мало. Даже в храмах не хватает священников, мало профессиональных священников, которые готовы в свободное время служить в социальной сфере и так далее — не за деньги, а за веру, ради Христа. Но и самих верующих тоже недостаточно по отношению ко всему населению. Считается, что воцерковленных у нас 5–7 %, ну, пусть 10, считая тех, которые пусть раз в год, но причащаются. 70–75 % считают себя православными, но только по принадлежности к православной культуре, отнюдь не к Церкви. Можно сказать, что это камни, которые лежат рядом с храмом, но пока не пущены на строительство этого храма.

— Если процент верующих сокращается, то придет время, когда некому будет передавать знания?

— Я думаю, что он уже дошел до какого-то среднего минимума, что дальше он сокращаться не будет. Я думаю, что 7—10 % верующих от общего числа населения — это та самая десятина Богу, которая была во все времена. Потому что жизнь будет еще тяжелее, и эти тяжести очень многих людей привлекут к Церкви: дальше жить без Бога будет уже затруднительно или просто невозможно. Мы надеемся на чудо, на милость Божию, но, может быть, надо надеяться еще и на скорби — они как бы работают на нашу сторону. Когда началась Великая Отечественная война, то все побежали в храм, начали креститься, причащаться, и храмы начали открываться не только потому, что государство разрешило, — они были востребованы людьми, они наполнялись. Священники не были без работы, в то время было огромное количество крестин, не говоря уж об отпеваниях и молебнах.

Не дай Бог, конечно, но если мы правильно понимаем, то кризис только начинается, будет и самая высокая его волна, девятый вал, и тогда, конечно, многие придут в Церковь. Многим будет о чем помолиться, и не просто дома или Богу в сердце, а уже в храме Божием.

— А в чем сила церковной проповеди в мирное время?

— Сила проповеди в том, что проповедовать надо так, чтобы всем было интересно, чтобы человек начал понимать и себя, и окружающий мир, и свою жизнь. И надо сделать так, чтобы наше слово касалось непосредственно его, чтобы оно прямо доходило до него и ему казалось, что ему говорят о нем: о его проблемах, о его жизни. И тогда ему все будет понятно.

И очень важная задача — воцерковлять и освящать наш быт. Начинаешь посуду мыть, скажи: «Господи, благослови», закончила мыть — скажи: «Слава Тебе, Господи»; чтобы в доме иконочки были, лампадочка горела, чтобы отношения наши с людьми строились на христианской основе — то есть чтобы мы постоянно находились в присутствии Божием настолько, насколько мы можем удерживать эту память Божию в себе.

16.01.2012

[1] Программа православного телеканала «Союз» «Беседы с батюшкой», ведущий Александр Сергиенко.

Жанры и темы

О христианстве

Другие книги автора

Комментировать

 

Назад Инструкция Ссылки ± Влево Печать