Моя Семинария
Друг: Часть 1
Потомок графов Румянцевых
Сентябрь нашего первого года учебы в Семинарии. Урок катехизиса. Педагог (его уже давно нет в живых) говорит:
– Вот по телевизору показывали, как один человек говорит: «Церковь должна покаяться за то, что в советское время сотрудничала с советской властью и не защищала Божию правду». Да как он смеет обвинять в этом Церковь! Церковь должна покаяться! Да Церковь свята и непорочна, как Невеста Христа! Мы каждый день в Символе веры говорим: «Верую во Едину, Святую…».
И тут педагога перебивает один студент, который сидит на задней парте:
– Я с вами несогласен.
– Что? Что ты сказал?
– Церковь свята и непорочна. Но Церковь – это не абстракция, это собрание людей. И вот люди, которые составляют Церковь, не всегда святы и непорочны...
– Да не в чем Церкви каяться… Ты что, плохо слышал?
– Нет, я хорошо слышу. Я говорю, что не всегда святая Церковь состоит из святых людей. А если этот человек не рядовой верующий, а священник или епископ? И он по слабости сотрудничал с КГБ? Может быть, писал доносы? Так должны эти люди покаяться?..
Тут прозвенел звонок. Преподаватель с угрозой говорит:
– Ты тут поумничаешь; я вижу, ты еще не начал учиться в Семинарии и тебе это уже надоело. Все, идите на перемену.
На перемене я подхожу к моему сокурснику и говорю: «Простите, можно с вами поговорить?
Мы отошли и стали беседовать. Говорю:
– Мой духовник, когда я уезжал сюда, заповедал мне: смиряйся и молчи. Прошу вас: не спорьте, а то вас исключат.
Мой собеседник улыбался. Он не был, может быть, согласен, но последовал моему примеру.
Так состоялось знакомство с Дмитрием, вступившим на уроке в спор. Мы пожали друг другу руки и Дмитрий, так звали моего собеседника, стал заходить в нашу комнату на чай. Мы беседовали на разные темы и постепенно поняли, что отношение к вере и христианской жизни у нас очень похожее.
Дмитрий был коренной москвич. Он был старше меня на 9 лет, имел какое-то техническое образование связанное с театром, и проработал в театре несколько лет. Потом он уверовал в Бога, крестился и стал прислуживать в храме. Он много читал, думал… Настоятель благословил юношу проповедовать с амвона. Дмитрий показывал мне набранные на машинке листы своих проповедей, и я его зауважал еще больше. Потом Дмитрий поступился в Московскую Семинарию (это был конец 1980-х годов). Когда он отучился год, с ним встретились двое мужчин в штатском и его хотели завербовать осведомителем в КГБ. Им нужен был свой человек на каждом курсе Семинарии, а Дмитрий, уже не юноша, понимающий, что и как в жизни, умный, мог быть им очень полезен. Перед Дмитрием был поставлен выбор: «Если ты не с нами, ты будешь из Семинарии отчислен». Он сказал: «Нет».
Сейчас кому-то может показаться странной такая наглость Комитета ГБ, но они действительно наглели в конце 80-х, боялись потерять власть, которая начала из их рук уходить. Я знаю священников, которых в это время люди из того же отдела запугивали, прокатилась волна «несчастных случаев» с не желавшими сотрудничать с чекистами, а кое с кем и расправились. Хотя убийцы протоиерея Александра Меня (его убили 9 сентября 1990 года) не названы, есть ряд серьезных оснований предполагать, что это были комитетчики (в этом уверены близкие отца А., которые лично мне это и говорили).
И вот Дмитрий отказался сотрудничать с этими людьми, и его отчислили со второго курса Семинарии. В деканате развели руками и указали пальцем вверх: «Дмитрий, это оттуда». Сказали: «Даже не пытайтесь восстанавливаться, в Москве вам больше не учиться».
Дмитрий решил попробовать поступить в Ленинграде. И его приняли.
Наша дружба крепла, и мы уже давно перешли на «ты». На втором курсе, когда нас расселяли (нас каждый год расселяли по разным комнатам), Дмитрий упросил помощника Инспектора поселить нас в одной комнате. Наши кровати на долгие годы оказались стоящими рядом.
Летом Дима приезжал ко мне домой в гости, я ездил к нему в Москву.
Мы до глубокой ночи спорили о Бердяеве, Соловьеве, обсуждали возрождение церковной жизни.
Дима был умным и тонким человеком, имел большой вкус, но был очень избалован. Он был единственным ребенком у родителей, и вокруг него носились все родственники. «Однажды, – рассказывал он, – положили меня в больницу. Ну, мне лет 10-12 было. Хочу показать ребятам по палате, какой я крутой, и говорю: "Хотите, я попрошу родителей, привезти сюда телевизор?" Они: "Да ну…" Я говорю бабушке: "Привезите завтра в палату наш цветной телевизор". Дедушка на следующий день привозит телевизор. Но черно-белый, старый. А новый, цветной, дома оставили. Я расстроился… Только спустились вниз, я: "Эй!" Они подняли голову, смотрят, а я был на пятом, кажется, этаже. Я подтащил телевизор к окну и кричу: "Я просил цветной!". И шарах телевизор в окно. Он, как бомба, об асфальт».
«И что родители с тобой сделали?» – спрашиваю я. «Со мной? Со мной – ничего. Привезли цветной».
Конечно, вера меняет в лучшую сторону, но от каких-то вещей, заложенных как фундамент в детстве, отказаться трудно. Дима прекрасно понимал, что он избалован, упрям, где-то эгоистичен и боролся с этим, сам над собой подшучивал, но полностью победить это было сложно.
Вместе с тем эти плохие качества давали иногда хорошие плоды. Так, упрямство его стало вызовом нашей семинарской системе.
Например, у нас было запрещено ходить в душ утром. Мы могли пойти в душ вечером, но утром было нельзя. (Душевая комната была одна, разделенная на 8 душевых кабинок.) Почему существовал такой дикий запрет, я не знаю, но был отменен он именно благодаря Диме.
Дмитрий ходил в душ каждое утро. И каждое утро этого ждал и его ловил помощник Инспектора. Дима писал объяснительную. А потом подходил к Инспектору лично и объяснял, что он так привык с детства, что это нормальные общемировые гигиенические правила, что он просто плохо себя чувствует, если не может принимать душ каждое утро.
Несколько раз Диме снизили оценку, сделали предупреждение. А потом… махнули на него рукой. Сначала робко, а потом уверенней и другие семинаристы стали ходить в душ утром. Кажется, смешно, но эта маленькая победа была одержана не заматеревшим солидным Академистом, которого еще и могли бы послушать, а тщедушным второкурсником-семинаристом.
…В читальном зале Дмитрию сказали:
– Это твой заказ?
– А почему вы мне тычете?
Библиотекарь, еще советской закалки, открыла рот:
– Так ты же студент. Я всех студентов называю на «ты».
– Меня, пожалуйста, называйте на вы.
В следующий раз библиотекарь опять назвала его на «ты», он опять ее воспитывал.
Вот такими маленькими шагами Дмитрий заслужил уважение и почтение. Лысоватый, умный, меткий на язык, он пользовался уважением и студентов, и Администрации. Даже Инспектор уважал Дмитрия, и тот часто останавливался и беседовал с отцом Инспектором на разные высокие богословские темы.
Скоро Дмитрию предложили перескочить через курс: после окончания второго предложили сразу перейти в четвертый. А после окончания Семинарии его приняли в Академию сразу на второй курс.
Однажды Дмитрий сказал: «Надо семинаристов просвещать». Это было время, когда подавляющим большинством студентов были украинцы, молдаване. Там церковь преследовали не так, как в России, было больше храмов, народ в принципе был более религиозен. Отсюда и количество поступающих из этих областей было в разы больше, чем количество русских ребят. На некоторых курсах украинцы и молдаване составляли 80%.
И вот Дима решил показывать хорошие художественные фильмы, затрагивающие религиозную тему, а потом проводить обсуждение. Договорился с Ректором и Инспектором использовать для этих целей телевизор с видеомагнитофоном, которые были в Семинарии, но обычно хранились под замком в лингафонном кабинете.
Мы приносили аппаратуру в Актовый зал, водружали на принесенную из аудитории для этих целей парту и показывали кино.
Нам разрешали показывать фильм один раз в неделю, в какой-то из дней, после ужина. За несколько дней до этого мы вывешивали объявление о картине, которую мы будем смотреть.
Таким образом нам удалось провести несколько киносеансов. Это был знаменитый оскароносный фильм «Бен Гур» пятидесятых годов (тем, кто не смотрел, я настоятельно рекомендую посмотреть этот по-настоящему шедевр), фильм «Иисус из Назарета» (реж. Дзефирелли), что-то еще. Последним фильмом, после которого наш «кинопроект» закрыли, был фильм «Отходная молитва».
Для тех, кто не смотрел этот замечательный фильм, я в двух словах напомню его сюжет: Один нанятый киллер (его играет Микки Рурк) убивает бандита. Свидетелем этой расправы становится священник. Священник собирается идти в полицию, но киллер не намерен этого допустить. Он поджидает священника у храма, в котором тот исповедует, чтобы батюшку навсегда заставить замолчать. Уже приготовлен пистолет и навинчен глушитель – как вдруг убийцу посещает интересная мысль. Когда-то он был верующим человеком, и вот он, зная, что тайна исповеди священна, решает исповедаться в грехе убийства священнику. Эта исповедь свяжет священнику уста.
И в самом деле. Полицейские приходят к священнику и не понимают: «Вы же хотели нам что-то рассказать». «Теперь не хочу».
И дальше идет очень глубокая духовная история. Киллер постепенно обращается к Богу и к покаянию. Это сложный и болезненный процесс. Чем все закончилось, я не буду рассказывать, вдруг вы захотите посмотреть этот фильм. Там есть над чем серьезно подумать.
Но вопрос вот в чем: в фильме есть эротическая сцена. Она очень деликатная, и сегодня на такие сцены вообще никто не обращает внимания, но в то время, да еще в стенах Духовной Семинарии, которая не монастырь, но все же как бы наполовину монастырь, встает вопрос: показывать такое кино или нет. Сцену из кино не выбросишь, но ведь можно смутить кого-то, например, семинариста, собирающегося стать монахом (или регентшу, готовящуюся в монахини).
Мы с Димой много думали над тем, как показать хороший, заставляющий думать, а для пастыря так вообще полезный фильм, и одновременно никого не смутить…
Немного отвлекусь, чтобы пояснить, что для меня, например, как и для Дмитрия, подобные сцены никогда мира душевного не затрагивали. Или же возводили ум к Богу. Я глубоко убежден, что, если душа настроена правильно, она даже из созерцания эротических сцен будет выносить радость от красоты и премудрости Божьего творения. Вожделеть, разжигаться, желать потребительски и похотливо «обладать» вместо того, чтобы восхищаться красотой человеческого тела и отношений между мужчиной и женщиной показывает, что ум ориентирован неверно.
Но верно или неверно – дело самого человека и его духовника. Не мое дело лезть в душу к людям, которые меня об этом не просили.
Но мы все же решили кино показывать. Но перед сеансом сделали объявление. Мы сказали: «Братья и сестры. Фильм содержит эротическую сцену. Кого-то она может смутить. Сразу, во избежание смущений, об этом предупреждаем и просим уйти с фильма».
Никто не ушел.
Но на следующий день подошел помощник Инспектора и сказал, что на нас написано две жалобы, и еще несколько человек выражали устное возмущение развратным фильмом, который мы показали вчера.
Дима пошел к Инспектору. Тот взял кассету, просмотрел, хмыкнул и сказал, что он не понимает, в чем проблема. Дело дошло до Ректора, и тот, во избежание брожений указал: киносеансы прекратить.
Инспекция уважала Дмитрия. За его свободный и смелый нрав, соединенный не с анархичностью и грубостью, а с культурой и интеллигентностью. Что с него возьмешь, потомок графов Румянцевых, голубая кровь…
Продолжение следует...
Друг: Часть 1
Потомок графов Румянцевых
Сентябрь нашего первого года учебы в Семинарии. Урок катехизиса. Педагог (его уже давно нет в живых) говорит:
– Вот по телевизору показывали, как один человек говорит: «Церковь должна покаяться за то, что в советское время сотрудничала с советской властью и не защищала Божию правду». Да как он смеет обвинять в этом Церковь! Церковь должна покаяться! Да Церковь свята и непорочна, как Невеста Христа! Мы каждый день в Символе веры говорим: «Верую во Едину, Святую…».
И тут педагога перебивает один студент, который сидит на задней парте:
– Я с вами несогласен.
– Что? Что ты сказал?
– Церковь свята и непорочна. Но Церковь – это не абстракция, это собрание людей. И вот люди, которые составляют Церковь, не всегда святы и непорочны...
– Да не в чем Церкви каяться… Ты что, плохо слышал?
– Нет, я хорошо слышу. Я говорю, что не всегда святая Церковь состоит из святых людей. А если этот человек не рядовой верующий, а священник или епископ? И он по слабости сотрудничал с КГБ? Может быть, писал доносы? Так должны эти люди покаяться?..
Тут прозвенел звонок. Преподаватель с угрозой говорит:
– Ты тут поумничаешь; я вижу, ты еще не начал учиться в Семинарии и тебе это уже надоело. Все, идите на перемену.
На перемене я подхожу к моему сокурснику и говорю: «Простите, можно с вами поговорить?
Мы отошли и стали беседовать. Говорю:
– Мой духовник, когда я уезжал сюда, заповедал мне: смиряйся и молчи. Прошу вас: не спорьте, а то вас исключат.
Мой собеседник улыбался. Он не был, может быть, согласен, но последовал моему примеру.
Так состоялось знакомство с Дмитрием, вступившим на уроке в спор. Мы пожали друг другу руки и Дмитрий, так звали моего собеседника, стал заходить в нашу комнату на чай. Мы беседовали на разные темы и постепенно поняли, что отношение к вере и христианской жизни у нас очень похожее.
Дмитрий был коренной москвич. Он был старше меня на 9 лет, имел какое-то техническое образование связанное с театром, и проработал в театре несколько лет. Потом он уверовал в Бога, крестился и стал прислуживать в храме. Он много читал, думал… Настоятель благословил юношу проповедовать с амвона. Дмитрий показывал мне набранные на машинке листы своих проповедей, и я его зауважал еще больше. Потом Дмитрий поступился в Московскую Семинарию (это был конец 1980-х годов). Когда он отучился год, с ним встретились двое мужчин в штатском и его хотели завербовать осведомителем в КГБ. Им нужен был свой человек на каждом курсе Семинарии, а Дмитрий, уже не юноша, понимающий, что и как в жизни, умный, мог быть им очень полезен. Перед Дмитрием был поставлен выбор: «Если ты не с нами, ты будешь из Семинарии отчислен». Он сказал: «Нет».
Сейчас кому-то может показаться странной такая наглость Комитета ГБ, но они действительно наглели в конце 80-х, боялись потерять власть, которая начала из их рук уходить. Я знаю священников, которых в это время люди из того же отдела запугивали, прокатилась волна «несчастных случаев» с не желавшими сотрудничать с чекистами, а кое с кем и расправились. Хотя убийцы протоиерея Александра Меня (его убили 9 сентября 1990 года) не названы, есть ряд серьезных оснований предполагать, что это были комитетчики (в этом уверены близкие отца А., которые лично мне это и говорили).
И вот Дмитрий отказался сотрудничать с этими людьми, и его отчислили со второго курса Семинарии. В деканате развели руками и указали пальцем вверх: «Дмитрий, это оттуда». Сказали: «Даже не пытайтесь восстанавливаться, в Москве вам больше не учиться».
Дмитрий решил попробовать поступить в Ленинграде. И его приняли.
Наша дружба крепла, и мы уже давно перешли на «ты». На втором курсе, когда нас расселяли (нас каждый год расселяли по разным комнатам), Дмитрий упросил помощника Инспектора поселить нас в одной комнате. Наши кровати на долгие годы оказались стоящими рядом.
Летом Дима приезжал ко мне домой в гости, я ездил к нему в Москву.
Мы до глубокой ночи спорили о Бердяеве, Соловьеве, обсуждали возрождение церковной жизни.
Дима был умным и тонким человеком, имел большой вкус, но был очень избалован. Он был единственным ребенком у родителей, и вокруг него носились все родственники. «Однажды, – рассказывал он, – положили меня в больницу. Ну, мне лет 10-12 было. Хочу показать ребятам по палате, какой я крутой, и говорю: "Хотите, я попрошу родителей, привезти сюда телевизор?" Они: "Да ну…" Я говорю бабушке: "Привезите завтра в палату наш цветной телевизор". Дедушка на следующий день привозит телевизор. Но черно-белый, старый. А новый, цветной, дома оставили. Я расстроился… Только спустились вниз, я: "Эй!" Они подняли голову, смотрят, а я был на пятом, кажется, этаже. Я подтащил телевизор к окну и кричу: "Я просил цветной!". И шарах телевизор в окно. Он, как бомба, об асфальт».
«И что родители с тобой сделали?» – спрашиваю я. «Со мной? Со мной – ничего. Привезли цветной».
Конечно, вера меняет в лучшую сторону, но от каких-то вещей, заложенных как фундамент в детстве, отказаться трудно. Дима прекрасно понимал, что он избалован, упрям, где-то эгоистичен и боролся с этим, сам над собой подшучивал, но полностью победить это было сложно.
Вместе с тем эти плохие качества давали иногда хорошие плоды. Так, упрямство его стало вызовом нашей семинарской системе.
Например, у нас было запрещено ходить в душ утром. Мы могли пойти в душ вечером, но утром было нельзя. (Душевая комната была одна, разделенная на 8 душевых кабинок.) Почему существовал такой дикий запрет, я не знаю, но был отменен он именно благодаря Диме.
Дмитрий ходил в душ каждое утро. И каждое утро этого ждал и его ловил помощник Инспектора. Дима писал объяснительную. А потом подходил к Инспектору лично и объяснял, что он так привык с детства, что это нормальные общемировые гигиенические правила, что он просто плохо себя чувствует, если не может принимать душ каждое утро.
Несколько раз Диме снизили оценку, сделали предупреждение. А потом… махнули на него рукой. Сначала робко, а потом уверенней и другие семинаристы стали ходить в душ утром. Кажется, смешно, но эта маленькая победа была одержана не заматеревшим солидным Академистом, которого еще и могли бы послушать, а тщедушным второкурсником-семинаристом.
…В читальном зале Дмитрию сказали:
– Это твой заказ?
– А почему вы мне тычете?
Библиотекарь, еще советской закалки, открыла рот:
– Так ты же студент. Я всех студентов называю на «ты».
– Меня, пожалуйста, называйте на вы.
В следующий раз библиотекарь опять назвала его на «ты», он опять ее воспитывал.
Вот такими маленькими шагами Дмитрий заслужил уважение и почтение. Лысоватый, умный, меткий на язык, он пользовался уважением и студентов, и Администрации. Даже Инспектор уважал Дмитрия, и тот часто останавливался и беседовал с отцом Инспектором на разные высокие богословские темы.
Скоро Дмитрию предложили перескочить через курс: после окончания второго предложили сразу перейти в четвертый. А после окончания Семинарии его приняли в Академию сразу на второй курс.
Однажды Дмитрий сказал: «Надо семинаристов просвещать». Это было время, когда подавляющим большинством студентов были украинцы, молдаване. Там церковь преследовали не так, как в России, было больше храмов, народ в принципе был более религиозен. Отсюда и количество поступающих из этих областей было в разы больше, чем количество русских ребят. На некоторых курсах украинцы и молдаване составляли 80%.
И вот Дима решил показывать хорошие художественные фильмы, затрагивающие религиозную тему, а потом проводить обсуждение. Договорился с Ректором и Инспектором использовать для этих целей телевизор с видеомагнитофоном, которые были в Семинарии, но обычно хранились под замком в лингафонном кабинете.
Мы приносили аппаратуру в Актовый зал, водружали на принесенную из аудитории для этих целей парту и показывали кино.
Нам разрешали показывать фильм один раз в неделю, в какой-то из дней, после ужина. За несколько дней до этого мы вывешивали объявление о картине, которую мы будем смотреть.
Таким образом нам удалось провести несколько киносеансов. Это был знаменитый оскароносный фильм «Бен Гур» пятидесятых годов (тем, кто не смотрел, я настоятельно рекомендую посмотреть этот по-настоящему шедевр), фильм «Иисус из Назарета» (реж. Дзефирелли), что-то еще. Последним фильмом, после которого наш «кинопроект» закрыли, был фильм «Отходная молитва».
Для тех, кто не смотрел этот замечательный фильм, я в двух словах напомню его сюжет: Один нанятый киллер (его играет Микки Рурк) убивает бандита. Свидетелем этой расправы становится священник. Священник собирается идти в полицию, но киллер не намерен этого допустить. Он поджидает священника у храма, в котором тот исповедует, чтобы батюшку навсегда заставить замолчать. Уже приготовлен пистолет и навинчен глушитель – как вдруг убийцу посещает интересная мысль. Когда-то он был верующим человеком, и вот он, зная, что тайна исповеди священна, решает исповедаться в грехе убийства священнику. Эта исповедь свяжет священнику уста.
И в самом деле. Полицейские приходят к священнику и не понимают: «Вы же хотели нам что-то рассказать». «Теперь не хочу».
И дальше идет очень глубокая духовная история. Киллер постепенно обращается к Богу и к покаянию. Это сложный и болезненный процесс. Чем все закончилось, я не буду рассказывать, вдруг вы захотите посмотреть этот фильм. Там есть над чем серьезно подумать.
Но вопрос вот в чем: в фильме есть эротическая сцена. Она очень деликатная, и сегодня на такие сцены вообще никто не обращает внимания, но в то время, да еще в стенах Духовной Семинарии, которая не монастырь, но все же как бы наполовину монастырь, встает вопрос: показывать такое кино или нет. Сцену из кино не выбросишь, но ведь можно смутить кого-то, например, семинариста, собирающегося стать монахом (или регентшу, готовящуюся в монахини).
Мы с Димой много думали над тем, как показать хороший, заставляющий думать, а для пастыря так вообще полезный фильм, и одновременно никого не смутить…
Немного отвлекусь, чтобы пояснить, что для меня, например, как и для Дмитрия, подобные сцены никогда мира душевного не затрагивали. Или же возводили ум к Богу. Я глубоко убежден, что, если душа настроена правильно, она даже из созерцания эротических сцен будет выносить радость от красоты и премудрости Божьего творения. Вожделеть, разжигаться, желать потребительски и похотливо «обладать» вместо того, чтобы восхищаться красотой человеческого тела и отношений между мужчиной и женщиной показывает, что ум ориентирован неверно.
Но верно или неверно – дело самого человека и его духовника. Не мое дело лезть в душу к людям, которые меня об этом не просили.
Но мы все же решили кино показывать. Но перед сеансом сделали объявление. Мы сказали: «Братья и сестры. Фильм содержит эротическую сцену. Кого-то она может смутить. Сразу, во избежание смущений, об этом предупреждаем и просим уйти с фильма».
Никто не ушел.
Но на следующий день подошел помощник Инспектора и сказал, что на нас написано две жалобы, и еще несколько человек выражали устное возмущение развратным фильмом, который мы показали вчера.
Дима пошел к Инспектору. Тот взял кассету, просмотрел, хмыкнул и сказал, что он не понимает, в чем проблема. Дело дошло до Ректора, и тот, во избежание брожений указал: киносеансы прекратить.
Инспекция уважала Дмитрия. За его свободный и смелый нрав, соединенный не с анархичностью и грубостью, а с культурой и интеллигентностью. Что с него возьмешь, потомок графов Румянцевых, голубая кровь…
Продолжение следует...
- Перейти к следующей записи Моя Семинария. Друг: 2
- Перейти к предыдущей записи Моя Семинария
