Моя Семинария
Послушания
«Послушание превыше поста и молитвы», – цитировали нам монашескую поговорку чуть ли не каждый день. И в любое время дня и ночи могли снять нас с уроков, освободить от богослужения, поднять с постели и отправить на послушание.
Что такое послушание? Это какое-то задание, которое дается семинаристу инспекцией. Это может быть работа на кухне, уборка территории, какие-нибудь строительные работы, помощь при храме и прочее, и прочее…
Были послушания постоянные, например, человек получил послушание прислуживать в алтаре, были послушания временные. Временное послушание – это когда тебе дают задание и ты должен его выполнить, отчитаться и после этого становишься свободен.
Чем младше курс, тем больше послушаний. Первокурсники на послушаниях трудятся очень часто. Это может быть через день, может быть каждый день, а может и по два послушания за день. От курса к курсу студентов задействуют все меньше. Студенты Академии на хозяйственных послушаниях не задействуются.
В 1990-е годы, когда я учился, особенно в 91-м – 94-м, было голодное время. Цены росли, продуктов было немного. Тем более трудно было Семинарии и Академии, ибо из Патриархии никакой помощи не поступало, а надо было кормить несколько сотен студентов. (Трапеза у нас для студентов была бесплатной.) В то время некоторые владыки из провинциальных русских епархий присылали в Семинарию грузовики с овощами и фруктами. Соберут где-нибудь в Твери урожай капусты и отправляют машину на адрес Семинарии. Порой бывало, что в один день мы разгружаем картошку, в другой день морковь, а на третий яблоки. Этим и питались. Спаси, Господи, этих владык, которые помогли нам в то время выжить.
И вот наш Ректор придумал такую вещь: он договорился с новооткрытым монастырем – Введено-Оятским женским, – что из монастырских угодий выделят несколько гектар земли для Семинарии. И мы там будем сажать картошку. Это будет немалым подспорьем. Сажать картошку и собирать урожай будут привозить студентов.
Году в 93-м, кажется, это был сентябрь, а может, и октябрь, мы поехали. Я не совсем точно помню месяц нашего сбора урожая, но помню, что было холодно. Утром лужи покрывались стеклом льда: наступишь, оно с хрустом ломается. И еще были дожди. Нудные, мелкие, постоянные.
Человек 10 привезли в монастырь, дали место ночлега на сеновале в холодном корпусе. Обитель только что передали епархии, и она представляла собой печальное зрелище. Обезображенный храм, ободранные, полуразвалившиеся корпуса, до революции бывшие прекрасным уютным монастырем.
Мы приехали вечером, нас накормили пустой кашей и дали по стакану несладкого чая. В желудках бурчало, но мы заели голод хлебом и отправились гулять по территории. Было очень красиво: желтая листва, свинцовое небо, запах мокрой травы…
Утром нас разбудили рано. Сначала молитва в помещении, приспособленном для совершения богослужений, – мокрые низкие потолки, бумажные иконы, запах каких-то тряпок, известки. Словом, условия еще те.
Потом завтрак. Каша, чай, маленький кусочек масла и тонкий ломтик сыра (эти запасы Ректор благословил привезти из Семинарии). А потом мы пошли работать. Нам выдали сапоги, телогрейки и лопаты.
Началась тяжелая работа. Поля казались бескрайними, все раскисло и чавкало под ногами, на сапоги налипали комья земли. Очень скоро мы приуныли. Один или двое ребят, выросших в деревне, работали бойко, мы же, городские белоручки, к такой работе были не приучены. На ладонях вздулись пузыри мозолей. Мы были совершенно мокрые, от нас шел пар, но самое обидное было, что за нашей работой следили две монахини. Подгоняли нас, ругались, если мы лопатой резали картошку, и… обещали нерадивых оставить без обеда.
– Э, чо это тут бабы командуют! – возмутился один старшекурсник.
– Молчи, сейчас побегут, донесут, что ты ропщешь, – тихо ответил ему другой.
В нас росло глухое возмущение этими матушками, которые, в самом деле, вели себя хамовато. И перед кем?! Перед завтрашними батюшками!
Вместе с нами работал… Ректор. Это был протоиерей Василий Стойков, сменивший на этом посту в 1992 году отца Владимира Сорокина. Старый протоиерей – ему было за шестьдесят – вместе с нами копал картошку, но чуть поодаль. Монахини, естественно, к нему не подходили. По правде говоря, отец Василий нас обгонял.
– Ага, хорошо в удовольствие лопатой помахать, когда над душой никто не стоит, – злились мы.
Потом был обед: жидкий суп и каша. «Да мы тут ноги протянем», – говорили между собою. Мы, правда, сильно устали. Нам дали отдохнуть полчаса, а потом… до ужина опять на картошку. Ректор с нами уже не копал. Он… пошел в лес.
– Ну, конечно, я тоже погулять в лесу бы не отказался, – говорили мы и придумывали другие ироничные комментарии. Дождя уже не было, вышло солнце. Но веселее от этого не стало. Монахини все так же ходили между нами и смотрели на нашу работу.
Вечером из лесу показался Ректор.
– Ага, старец, нагулялся, – заметил кто-то.
Отец Василий шел с большим рюкзаком. «Что это он там принес?» – гадали мы. А принес он полный рюкзак грибов. На ужин была молодая картошка с жареными грибами. Безумно вкусно. А нам было стыдно за свои разговоры.
Так и повелось. Первую половину дня отец Василий работал с нами, а потом уходил в лес за грибами или ягодами. Еще он собирал какие-то травы, и нас поили удивительным душистым чаем, который бодрил и повышал настроение.
С едой теперь было хорошо. Но работа все равно была не в радость. К концу недели (мы там пробыли неделю) мы собрали две трети урожая.
...Я стоял у картофельной горы, возвышавшейся посреди подвала монастырского корпуса, когда всех позвали наверх.
Этим вечером мы должны были возвращаться в теплую, уютную Семинарию, и мы, конечно, считали часы до отъезда. Дискомфорт, холод, промозглая погода и труд в продолжение почти целого дня – все это нас измотало. Нас всех собрали, и Ректор обратился к нам вот с какими словами:
– Братья, кто-то из вас должен остаться, чтобы собрать оставшуюся часть урожая. Остальные возвращаются в Семинарию. Кто готов остаться?
Мы стояли и молчали. Один студент сказал: «Я остаюсь». И еще один так сказал. Им очень не хотелось оставаться – никому не хотелось, но они нашли в себе силы так сказать. Я понимал, что надо остаться, но позорно не находил в себе сил. «Хоть бы уехать!» – шептал я мысленно и понимал, что это было откровенное бегство.
– Тогда мне придется назначить кого-то из вас, – сказал Ректор. И он начал указывать рукой на одного, другого. Как сегодня, помню, что мне было одновременно и стыдно, и вместе с этим я думал: «Только бы не меня». И меня не назначили. А Ректор и несколько наших студентов остались.
Мы уехали в Семинарию, но от себя не уедешь. Я понимал, что предал братьев, которым так не хотелось оставаться в этом холодном и сыром монастыре. О каком тогда совершенстве можно говорить, какой святости искать, если я так поступил?..
Стыдно до сих пор, хотя я пришел к важным для меня выводам и обещал Богу никогда так больше не поступать. Из дня сегодняшнего смотрю на меня тогдашнего и не могу понять:
Почему я не мог отнестись спокойно и мудро к этому послушанию?
Почему не мог найти моменты радости в той ситуации, хоть и дискомфортной и нелегкой, но не смертельной? Ведь можно было помолиться (молитвой Иисусовой), вообще попытаться приобрести хоть крупицы каких-то духовных даров.
Много и других мыслей, но ничего не вернуть, жизнь, к сожалению не переиграть. Разве что вынести уроки…
+ + + +
...Четвертый курс Семинарии. Я староста курса. Помощник инспектора просит меня выделить трех человек из курса для каких-то работ. Ребята не обижаются. Все ходят на послушание по очереди, и я сам тоже хожу, хотя обычно староста от послушаний освобождается. Я говорю:
– Пойдете: ты, ты и ты.
Третий назначенный говорит:
– Я не пойду.
Весь курс молча на него смотрит. Он повторяет:
– Не пойду.
Отказаться от послушания невозможно, если, конечно, ты не болен или есть какая-то иная уважительная причина. Послушание – как приказ. Если человек отказывается от послушания, я должен писать рапорт Инспектору.
– Почему не пойдешь?.. – спрашиваю я спокойно. И я, и весь курс знают, почему С. не идет на послушание. Месяц назад он женился на дочке... – одного из высших чинов администрации Духовной Академии и Семинарии. После этого С. изменился. Он стал надменней, начал позволять себе прогулы и мелкие нарушения дисциплины, которые помощники Инспектора как бы не замечали. Окончание Семинарии, а там и Академия, а там и хорошее священническое место были у него практически в кармане.
С. отвечает:
– Сам знаешь.
– Не знаю, объясни всем нам.
– Не пойду, и все.
Я говорю:
– Если ты через пять минут не идешь на послушание, я пишу рапорт Инспектору.
Проходит пять минут. Я пишу докладную записку и иду, отдаю ее помощнику Инспектора. Помощник должен ее передать по инстанции вверх, Инспектору. Но тогда закрутится дело, и остановить его будет невозможно. Наш С. самым вопиющим образом нарушил дисциплину и за это должен понести строгое наказание. А ко мне придраться невозможно.
Через какое-то время прибегает помощник Инспектора, отводит меня в сторону и шепчет:
– Зачем ты связываешься? Назначь другого. Ты же понимаешь… На, я отдам тебе рапорт, порви.
Говорю:
– Почему он не должен ходить? Я – хожу, а он не будет ходить?.. Не буду забирать рапорт.
– Ну, ты и вредный, – говорит помощник и уходит.
Потом возвращается и зовет С. Они скрываются, видимо, начинают вырабатывать какой-то план.
Через десять минут С. появляется. Ухмыляясь, он подает мне рапорт:
– Помощник сказал, чтобы я его тебе вернул. Он недействителен.
– Почему?
– Потому, что я больной. Я просто забыл сказать об этом. А больных на послушания не отправляют. Сейчас я ухожу домой лечиться…
Я стоял с ненужной бумажкой в руке. Вот так-то.
…С. окончил Семинарию, вместе с нами Академию – мы учились вместе. Был рукоположен. Сейчас служит в одном из питерских соборов священником. Хороший человек и добрый пастырь, а по молодости мало ли какие бывают искушения. Два года назад мы собирались курсом на десятилетие нашего выпуска. (Об этом я пишу в Дневнике.) Обнялись, расцеловались, как старые друзья, и про случившийся инцидент не вспоминали. Как будто его не было. А может, и в самом деле я виноват, просто завредничал?..
Послушания
«Послушание превыше поста и молитвы», – цитировали нам монашескую поговорку чуть ли не каждый день. И в любое время дня и ночи могли снять нас с уроков, освободить от богослужения, поднять с постели и отправить на послушание.
Что такое послушание? Это какое-то задание, которое дается семинаристу инспекцией. Это может быть работа на кухне, уборка территории, какие-нибудь строительные работы, помощь при храме и прочее, и прочее…
Были послушания постоянные, например, человек получил послушание прислуживать в алтаре, были послушания временные. Временное послушание – это когда тебе дают задание и ты должен его выполнить, отчитаться и после этого становишься свободен.
Чем младше курс, тем больше послушаний. Первокурсники на послушаниях трудятся очень часто. Это может быть через день, может быть каждый день, а может и по два послушания за день. От курса к курсу студентов задействуют все меньше. Студенты Академии на хозяйственных послушаниях не задействуются.
В 1990-е годы, когда я учился, особенно в 91-м – 94-м, было голодное время. Цены росли, продуктов было немного. Тем более трудно было Семинарии и Академии, ибо из Патриархии никакой помощи не поступало, а надо было кормить несколько сотен студентов. (Трапеза у нас для студентов была бесплатной.) В то время некоторые владыки из провинциальных русских епархий присылали в Семинарию грузовики с овощами и фруктами. Соберут где-нибудь в Твери урожай капусты и отправляют машину на адрес Семинарии. Порой бывало, что в один день мы разгружаем картошку, в другой день морковь, а на третий яблоки. Этим и питались. Спаси, Господи, этих владык, которые помогли нам в то время выжить.
И вот наш Ректор придумал такую вещь: он договорился с новооткрытым монастырем – Введено-Оятским женским, – что из монастырских угодий выделят несколько гектар земли для Семинарии. И мы там будем сажать картошку. Это будет немалым подспорьем. Сажать картошку и собирать урожай будут привозить студентов.
Году в 93-м, кажется, это был сентябрь, а может, и октябрь, мы поехали. Я не совсем точно помню месяц нашего сбора урожая, но помню, что было холодно. Утром лужи покрывались стеклом льда: наступишь, оно с хрустом ломается. И еще были дожди. Нудные, мелкие, постоянные.
Человек 10 привезли в монастырь, дали место ночлега на сеновале в холодном корпусе. Обитель только что передали епархии, и она представляла собой печальное зрелище. Обезображенный храм, ободранные, полуразвалившиеся корпуса, до революции бывшие прекрасным уютным монастырем.
Мы приехали вечером, нас накормили пустой кашей и дали по стакану несладкого чая. В желудках бурчало, но мы заели голод хлебом и отправились гулять по территории. Было очень красиво: желтая листва, свинцовое небо, запах мокрой травы…
Утром нас разбудили рано. Сначала молитва в помещении, приспособленном для совершения богослужений, – мокрые низкие потолки, бумажные иконы, запах каких-то тряпок, известки. Словом, условия еще те.
Потом завтрак. Каша, чай, маленький кусочек масла и тонкий ломтик сыра (эти запасы Ректор благословил привезти из Семинарии). А потом мы пошли работать. Нам выдали сапоги, телогрейки и лопаты.
Началась тяжелая работа. Поля казались бескрайними, все раскисло и чавкало под ногами, на сапоги налипали комья земли. Очень скоро мы приуныли. Один или двое ребят, выросших в деревне, работали бойко, мы же, городские белоручки, к такой работе были не приучены. На ладонях вздулись пузыри мозолей. Мы были совершенно мокрые, от нас шел пар, но самое обидное было, что за нашей работой следили две монахини. Подгоняли нас, ругались, если мы лопатой резали картошку, и… обещали нерадивых оставить без обеда.
– Э, чо это тут бабы командуют! – возмутился один старшекурсник.
– Молчи, сейчас побегут, донесут, что ты ропщешь, – тихо ответил ему другой.
В нас росло глухое возмущение этими матушками, которые, в самом деле, вели себя хамовато. И перед кем?! Перед завтрашними батюшками!
Вместе с нами работал… Ректор. Это был протоиерей Василий Стойков, сменивший на этом посту в 1992 году отца Владимира Сорокина. Старый протоиерей – ему было за шестьдесят – вместе с нами копал картошку, но чуть поодаль. Монахини, естественно, к нему не подходили. По правде говоря, отец Василий нас обгонял.
– Ага, хорошо в удовольствие лопатой помахать, когда над душой никто не стоит, – злились мы.
Потом был обед: жидкий суп и каша. «Да мы тут ноги протянем», – говорили между собою. Мы, правда, сильно устали. Нам дали отдохнуть полчаса, а потом… до ужина опять на картошку. Ректор с нами уже не копал. Он… пошел в лес.
– Ну, конечно, я тоже погулять в лесу бы не отказался, – говорили мы и придумывали другие ироничные комментарии. Дождя уже не было, вышло солнце. Но веселее от этого не стало. Монахини все так же ходили между нами и смотрели на нашу работу.
Вечером из лесу показался Ректор.
– Ага, старец, нагулялся, – заметил кто-то.
Отец Василий шел с большим рюкзаком. «Что это он там принес?» – гадали мы. А принес он полный рюкзак грибов. На ужин была молодая картошка с жареными грибами. Безумно вкусно. А нам было стыдно за свои разговоры.
Так и повелось. Первую половину дня отец Василий работал с нами, а потом уходил в лес за грибами или ягодами. Еще он собирал какие-то травы, и нас поили удивительным душистым чаем, который бодрил и повышал настроение.
С едой теперь было хорошо. Но работа все равно была не в радость. К концу недели (мы там пробыли неделю) мы собрали две трети урожая.
...Я стоял у картофельной горы, возвышавшейся посреди подвала монастырского корпуса, когда всех позвали наверх.
Этим вечером мы должны были возвращаться в теплую, уютную Семинарию, и мы, конечно, считали часы до отъезда. Дискомфорт, холод, промозглая погода и труд в продолжение почти целого дня – все это нас измотало. Нас всех собрали, и Ректор обратился к нам вот с какими словами:
– Братья, кто-то из вас должен остаться, чтобы собрать оставшуюся часть урожая. Остальные возвращаются в Семинарию. Кто готов остаться?
Мы стояли и молчали. Один студент сказал: «Я остаюсь». И еще один так сказал. Им очень не хотелось оставаться – никому не хотелось, но они нашли в себе силы так сказать. Я понимал, что надо остаться, но позорно не находил в себе сил. «Хоть бы уехать!» – шептал я мысленно и понимал, что это было откровенное бегство.
– Тогда мне придется назначить кого-то из вас, – сказал Ректор. И он начал указывать рукой на одного, другого. Как сегодня, помню, что мне было одновременно и стыдно, и вместе с этим я думал: «Только бы не меня». И меня не назначили. А Ректор и несколько наших студентов остались.
Мы уехали в Семинарию, но от себя не уедешь. Я понимал, что предал братьев, которым так не хотелось оставаться в этом холодном и сыром монастыре. О каком тогда совершенстве можно говорить, какой святости искать, если я так поступил?..
Стыдно до сих пор, хотя я пришел к важным для меня выводам и обещал Богу никогда так больше не поступать. Из дня сегодняшнего смотрю на меня тогдашнего и не могу понять:
Почему я не мог отнестись спокойно и мудро к этому послушанию?
Почему не мог найти моменты радости в той ситуации, хоть и дискомфортной и нелегкой, но не смертельной? Ведь можно было помолиться (молитвой Иисусовой), вообще попытаться приобрести хоть крупицы каких-то духовных даров.
Много и других мыслей, но ничего не вернуть, жизнь, к сожалению не переиграть. Разве что вынести уроки…
+ + + +
...Четвертый курс Семинарии. Я староста курса. Помощник инспектора просит меня выделить трех человек из курса для каких-то работ. Ребята не обижаются. Все ходят на послушание по очереди, и я сам тоже хожу, хотя обычно староста от послушаний освобождается. Я говорю:
– Пойдете: ты, ты и ты.
Третий назначенный говорит:
– Я не пойду.
Весь курс молча на него смотрит. Он повторяет:
– Не пойду.
Отказаться от послушания невозможно, если, конечно, ты не болен или есть какая-то иная уважительная причина. Послушание – как приказ. Если человек отказывается от послушания, я должен писать рапорт Инспектору.
– Почему не пойдешь?.. – спрашиваю я спокойно. И я, и весь курс знают, почему С. не идет на послушание. Месяц назад он женился на дочке... – одного из высших чинов администрации Духовной Академии и Семинарии. После этого С. изменился. Он стал надменней, начал позволять себе прогулы и мелкие нарушения дисциплины, которые помощники Инспектора как бы не замечали. Окончание Семинарии, а там и Академия, а там и хорошее священническое место были у него практически в кармане.
С. отвечает:
– Сам знаешь.
– Не знаю, объясни всем нам.
– Не пойду, и все.
Я говорю:
– Если ты через пять минут не идешь на послушание, я пишу рапорт Инспектору.
Проходит пять минут. Я пишу докладную записку и иду, отдаю ее помощнику Инспектора. Помощник должен ее передать по инстанции вверх, Инспектору. Но тогда закрутится дело, и остановить его будет невозможно. Наш С. самым вопиющим образом нарушил дисциплину и за это должен понести строгое наказание. А ко мне придраться невозможно.
Через какое-то время прибегает помощник Инспектора, отводит меня в сторону и шепчет:
– Зачем ты связываешься? Назначь другого. Ты же понимаешь… На, я отдам тебе рапорт, порви.
Говорю:
– Почему он не должен ходить? Я – хожу, а он не будет ходить?.. Не буду забирать рапорт.
– Ну, ты и вредный, – говорит помощник и уходит.
Потом возвращается и зовет С. Они скрываются, видимо, начинают вырабатывать какой-то план.
Через десять минут С. появляется. Ухмыляясь, он подает мне рапорт:
– Помощник сказал, чтобы я его тебе вернул. Он недействителен.
– Почему?
– Потому, что я больной. Я просто забыл сказать об этом. А больных на послушания не отправляют. Сейчас я ухожу домой лечиться…
Я стоял с ненужной бумажкой в руке. Вот так-то.
…С. окончил Семинарию, вместе с нами Академию – мы учились вместе. Был рукоположен. Сейчас служит в одном из питерских соборов священником. Хороший человек и добрый пастырь, а по молодости мало ли какие бывают искушения. Два года назад мы собирались курсом на десятилетие нашего выпуска. (Об этом я пишу в Дневнике.) Обнялись, расцеловались, как старые друзья, и про случившийся инцидент не вспоминали. Как будто его не было. А может, и в самом деле я виноват, просто завредничал?..
- Перейти к следующей записи Моя Семинария
- Перейти к предыдущей записи Моя Семинария
