Руководство по истории Русской Церкви. Выпуск 2 (период северно-русской митрополии 1237–1588 гг.)

§ 1. Подобно жестокой буре, пронеслись по России полчища татар. Падали города, разграблялись, разрушались и сжигались храмы и монастыри, уничтожались христианские святыни и богослужебные книги, убивались или отводились в плен жители. Вместе с князьями, боярами и простолюдинами гибли епископы, пресвитеры и иноки (Митрофан, епископ Владимирский, Симеон, епископ Переяславский, Порфирий, епископ Черниговский, преподобные Лукиан и Памво Печерские, Пахомий Богородицерождест-венский, архимандрит Феодосии, игумен Спасский и др.). Иногда пленникам предлагали дружбу Батыя при условии отречения их от христианской веры или исполнения языческих обрядов, и когда те отказывались, умерщвляли их². Но все это не было следствием религиозного фанатизма татар; скорее, это было выражением обычного для восточных кочевников способа ведения войны. Поэтому-то, когда промчалась буря и полчища осели на Волге, Русь снова вздохнула свободно, и как гражданская, так и церковная жизнь в ней пошла по-прежнему. Монгольские ханы предоставили ей свободное течение, только требовали себе дани, вызывали к себе князей и митрополитов и изредка делали набеги на пределы России. По отношению к христианской вере они были терпимы. К этому обязывала их Яса или Книга запретов великого Чингис-хана, которая требовала от всех ханов одинакового уважения к различным религиям и которую клятвенно обещали исполнять все ханы из опасения в противном случае лишиться престола. Поэтому-то монгольские императоры и ханы Золотой Орды никого не принуждали к отступлению от христианской веры или закона³, на глазах у себя терпели христианское богослужение и перед дворцом своим христианскую часовню, некоторые (Гаюк)даже выдавали содержание христианским священникам, сами соблюдали обряды и присутствовали при богослужении христиан. О Кублае, например, один очевидец рассказывает следующее в праздники Пасхи и Рождеству Христова он приказывал христианам явиться во дворец с Евангелием, окуривал их ладаном и, торжественно поцеловав, принуждал к тому же своих приближенных⁴ Сами относясь терпимо к христианской вере, ханы требовали того же и от всех своих подданных; в своих ярлыках, выдаваемых русским митрополитам, они заявляли Кто будет хулить веру русских, или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертию⁵. В этих же предоставлялись русскому духовенству и все те привилегии, какими оно пользовалось раньше – свобода от дани, неприкосновенность церковного суда и пр. Такая веротерпимость замечается в монгольских ханах не только тогда, когда они были язычниками, но и тогда, когда они приняли магометанство. Магомета. Магометанин Берге с удовольствием слушал христианские рассказы епископа Ростовского Кирилла, вторично пригласил его к себе для исцеления своего сына и дозволил открыть в своей столице Сарае епископскую кафедру (1261 г.); Узбек, вообще благосклонно относясь к христианству, не возбранил своей сестре Кончаке не только выйти за московского князя Юрия Даниловича, но даже принять крещение (с именем Агафьи); Чанибек же выдал ярлык митрополиту Алексию, обращался к его помощи для исцеления своей жены Тайдулы и вообще, по свидетельству летописи, был добр зело ко христианству и многу льготу сотвори земле русской⁶.

§ 2. Впрочем, и при терпимом отношении монголов к христианской вере бывали случаи мученической кончины русских князей. Таковы Михаил Всеволодович Черниговский с боярином Феодором (1246 г.), Роман Ольгович Рязанский (1270 г.) и Михаил Ярославич Тверской (1319 г.).

Вызванный Батыем в Орду и получив от епископа Иоанна наставление не поклоняться идолам и не выполнять языческих монгольских обрядов, Михаил Черниговский отправился с внуком Борисом Ростовским, боярином Феодором и др. По поручению хана жрецы потребовали от Михаила, чтобы он прошел сквозь огонь и поклонился языческим идолам, угрожая в противном случае смертью. Михаил отвечал Я готов поклониться царю… но я христианин и не могу поклониться тому, чему поклоняются жрецы. Напрасно уговаривали его и юный Борис, и ростовцы; поддерживаемый Феодором, он твердо стоял на своем и Святым Причастием приготовился к смерти. Явились палачи; схватили Михаила, растянули за руки и за ноги, били кулаками и палками по груди, потом повернули лицом к земле и долго топтали ногами, пока наконец какой-то отступник Доман не отрезал ему головы. Так же поступили и с боярином Феодором, когда он отказался выполнить требуемое жрецами (20 сентября 1246 г. Тела обоих мучеников брошены были на съедение псам, но остались целы и перенесены христианами в Чернигов⁷.

Роман Ольгович Рязанский принадлежал к семье, горячо преданной христианской вере, и сам был воспитан в таком же духе. Заступаясь за притесненных, он раз удержал ханского баскака от бесчеловечных насилий при сборе дани. Обиженный баскак нажаловался хану Менгу-Темиру, что будто князь Роман поносил монгольскую веру и самого хана. Романа вызвали в Орду и принуждали к отречению от христианской веры. Несмотря на побои, оковы и тюремное заключение, он решительно заявил Я христианин… никто не заставит меня изменить святой моей вере, тогда последовал приговор Менгу-Темира Пусть князь умрет мучительною смертию. На месте казни Роман стал было говорить о святости христианской веры; но ему отрезали язык, затем вырезали глаза, обрубили пальцы на руках и ногах, уши,, губы, руки и ноги, содрали с головы кожу и отрубленную голову воткнули на копье (19 июля 1270 г.)⁸.

Михаил Ярославич Тверской вел борьбу с Юрием Даниловичем Московским из-за великокняжеского престола. Раз татарский воевода Кавгадый помогал Юрию, но он и жена этого последнего, Кончака-Агафья, попали в плен к Михаилу. Кончака здесь умерла; Кавгадый же был освобожден. Явившись в Орду, он вместе с Юрием обвинил Михаила в том, то он отравил Кончаку и не слушается хана. Узбек, которому Кончака была сестрой, рассердился и вызвал к себе Михаила. Как ни удерживали его бояре, он пошел (1318 г.) в Орду, чувствуя, что идет на смерть. После пристрастного суда на шею ему возложили тяжелую колоду и так водили за Узбеком во время охоты; на ночь руки забивали в колодки; раз преданные ему лица приготовили все нужное для его побега и уговаривали его воспользоваться случаем, но он отказался; после публичных насмешек над ним Кавгадый, наконец, прислал палачей. Князь заранее приготовился к смерти. Убийцы вскочили в вежу, где был князь, разогнали слуг, схватили его за колоду и так ударили о стену, что вежа проломилась; когда Михаил поднялся на ноги, его снова повалили на землю и долго били пятами, пока Романец большим ножом не вырезал ему сердце (22 ноября 1319 г.). Тело его без всякого почета и даже с оскорблениями было перевезено в Москву и погребено в Спасском монастыре⁹.

Мученическая смерть русских князей в Орде мало свидетельствует о религиозной нетерпимости тех или других ханов. Сам Батый, при котором пострадал святой Михаил Черниговский, не исповедовал никакой религии, а поклонялся только единому Богу¹⁰, следовательно, не мог быть горячим ревнителем язычества и врагом христианства. Менгу-Темир, при котором погиб Роман Рязанский, своим ярлыком заявил благорасположение к христианам и даже родной своей дочери дозволил выйти за христианина (Феодора Ярославского) и принять крещение (с именем Анны). Для обоих – Батыя и Менгу-Темира – была обязательна Яса Чингис-хана. Но, будучи сами терпимы по отношению ко всяким религиям и не допуская осмеяния их, они, естественно, могли требовать того же и от русских князей. Когда же последние, как прилично христианам, назывались исполнять языческие обряды и говорили о превосходстве христианства над язычеством, они возбуждали неудовольствие ханов, как ослушники их воли и оскорбители воли великого Чингис-хана; такими особенно должны были они казаться, когда отказывались выполнять обычные у татар церемонии, как, например, прохождение через огонь, или когда на них клеветали, как на хулителей хана и веры монгольской. Таким образом и потерпели смерть Михаил Черниговский и Роман Рязанский. Кончина же Михаила Тверского вышла из политических мотивов и обусловливалась клеветой на него со стороны Юрия и Кавгадыя перед Узбеком – клеветой чисто политического характера¹¹.

§ 3. При терпимом отношении монголов к христианской вере возможны были значительные успехи христианской проповеди между ними. Баскаки, проживавшие в России, татары, становившиеся с русскими в ряды одного войска для борьбы с каким-нибудь князем, русские, являвшиеся в Орду, пленники, захватываемые во время войны, дочери и сестры ханов, выходившие за русских князей и принимавшие христианство¹², жены ханов-христианки¹³, наконец, многочисленные христианские миссии в Монголии Орде¹⁴ – все вместе способствовало успехам христианской проповеди. В 1261 году уже была открыта в Орде целая епархия с епископской кафедрой в главном городе Сарае; с этого времени епископы сами должны были заботиться христианской миссии, и она пошла настолько успешно, что крестились многие татары даже в глухих местах, где трудно было достать воду для крещения¹⁵ Древние памятники говорят нам и об отдельных лицах, принимавших христианство. Таков например Петр, царевич ордынский, племянник хана Берге Первым толчком к христианству послужило для него впечатление от бесед Кирилла Ростовского, приходившего в Орду. Он рассказывал о святом Леонтии Ростовском и чудесах, совершающихся при его мощах, также предложил несколько христианских поучений; под влиянием услышанного Петр стал размышлять о суетности богов монгольских и склонялся к христианству. Когда Кирилл снова пришел в Орду и своими молитвами исцелил сына Берге, Петр решился сделаться христианином; бежал в Ростов и через некоторое время крестился. Долго он жил при епископской кафедре, усердно посещая храм Божий и стараясь в жизни своей выполнить правила христианской нравственности; построил монастырь во имя святых апостолов Петра и Павла и после нескольких лет семейной жизни принял монашество в основанной им обители, где и скончался (1288 г.)¹⁶. Приняли крещение также Беклемиш (Михаил), сын князя Бахмета, родоначальника Мещерских, со многими татарами; царевич Берка (Иоанникий), родоначальник Аничковых; царевич Аредич, родоначальник Белеутовых; князь Чет (Захария), родоначальник Годуновых; царевич Серкиз, родоначальник Старковых; князь Олекса (Александр), родоначальник Глинских; казанский царевич Кайдакул (1505 г. Петр); два сына хана Кульпы (Иоанн и Михаил); мурза Атун, родоначальник Сабуровых; Кочев (Онисифор), родоначальник Поливановых; Мурза (Спиридон), родоначальник Строгановы Кичибей (Селиван), родоначальник Кичибеевых; баскак устюжский Буга (Иоанн) и некоторые другие¹⁷.

Вообще отдельные случаи обращения татар в христианство за XIII-XIV века можно встретить нередко. Но все-таки в XV-XVI веках, когда сила Орды уже ослабла, христианство успешнее насаждалось между татарами. Татар попавшие в плен, обыкновенно или добровольно, или по принуждению принимали христианство. Так например в 1536 году, по приказанию архиепископа Новгородского Макария, священники окрестили около 172 пленных жен и детей татарских в Новгороде, Пскове, Орешкове и в Кореле¹⁸. Когда же Иоанн IV начал борьбу с Казанским царством, он нарочито подготовлял почву для более успешного введения туда христианства. Поэтому, между прочим, он приказал построить в пределах Казанских город Свияжск с православными церквами, как бы центр для христианской миссии и вместе с тем знамение скорого водворения христианской веры в Казанской земле. Сам поход на Казань и вступление в покоренный город (1552 г.) имели религиозный отпечаток на приступ воины шли, предварительно очистившись покаянием, во время приступа были отслужены утреня, литургия и молебен; по взятии города был отправлен благодарственный молебен, водружен крест, выстроена обыденная церковь во имя Киприана и Иустины, дневных святых (2 октября), заложены церковь Спаса и собор Благовещения, совершен крестный ход по стенам и улицам города, город окроплен святой водою и посвящен Пресвятой Троице; за городом велено построить монастырь По всему видно, что у Иоанна было сильное желание крестить казанцев. Это желание скоро стало осуществляться. Еще когда Иоанн находился в Казани, многие из неверных с женами и детьми крестились во имя Отца и Сына и Святого Духа. Прибыв в Москву, он поспешил прислать в Казань для устроения церковных дел архангельского протоиерея Тимофея, который и открыл миссионерскую деятельность. Крестились тогда многие из неверных – мужчины и женщины, старые, юные и девы – лица всякого возраста и рода царского, княжеского и другого чина и от крымских и казанских и черемисских и иных орд. В Казани, например, крестился старец Стефан, который не мог по болезни ходить в течение 30 лет и при крещении излучивший исцеление; в Москве приняли христианство два казанских царя со множеством татар пятилетний Утемиш-Гирей (Александр) и старый Едигер (Симеон). Правительство употребляло иногда и насильственные меры для обращения татар в христианство; например в 1555 году дьяки метали в воду тех пленных татар, которые не хотели креститься, а желающих отправляли в монастыри¹⁹. Но гораздо важнее были другие меры для успехов христианской проповеди в Казанской области. Именно, в 1555 году на Московском соборе решено было открыть казанскую архиепископию, куда должны были войти Казань с окрестными улусами, город Свияжск с горной страной, город Василь и Вятская земля. Избран был на новую кафедру игумен Гурий. Это был человек, еще в юности закаливший свою волю и способный к миссионерской деятельности. Он происходил из незнатной боярской фамилии Руготиных, проживавшей в Радонеже, при крещении назван Григорием, в молодых летах поступил на службу к князю Ивану Пенькову; оклеветанный в преступной связи с его женой, Григорий был посажен в земляную темницу с маленьким окном вверху, в которое подавали ему немного воды для питья и снопы овса для пищи; два года пробыл он здесь, предаваясь молитве и занимаясь писанием азбук для детей; вырученные деньги поручал раздавать нищим, по-прежнему Довольствуясь овсом и водой; освободившись, он постригся в Иосифо-Волоколамском монастыре, сделан был здесь игуменом; но через несколько лет отказался от этой должности, пока не был назначен игуменом в Селижаров монастырь Тверской епархии, откуда и был взят на казанскую кафедру. Торжественно было и рукоположение и отправление Гурия в рукоположении участвовали 10 святителей и вообще до 76 духовных лиц, кроме иподьяконов низших клириков. На епархию его торжественно провожали царь, митрополит и духовенство; всюду устраивались ему торжественные встречи, сам он всюду служил молебны, кропил святой водой и говорил поучения. Он вез с собой и иконы, книги, церковную утварь, казну государя на сооружение церквей и монастырей. Естественно, теперь под непосредственным надзором архиепископа должно было пойти успешней миссионерское дело. Наказ, полученный святым Гурием от царя и митрополита, указывал, как ему было действовать в этом деле. А именно, внушалось употреблять меры кротости, любви и убеждения заступаться за провинившихся в чем-нибудь и осужденных татар и угощать их пирами и просвещать христианскими беседами. Святитель, действительно, так и поступал он питал нищих и бедных, заступался за притесненных, часто учил неверных и открыл с миссионерской целью при Свияжском и Казанском монастырях училища для детей христианских, языческих и магометанских. Ближайшими сотрудниками его были архимандриты Варсонофий и Герман. Первый был сын одного серпуховского священника, в юности попал в плен к крымским татарам и по возвращении на родину постригся в Андрониковой монастыре, через несколько времени сделался архимандритом Песношского монастыря и при открытии Казанской епархии отправился туда вместе с Гурием. Здесь он основал Спасо-Преображенский монастырь и своим примером и беседами действовал на татар. Познакомившись еще в юности с языком их, он теперь мог свободно говорить с ними, а изучив Коран, стал вести с ними состязания о вере. Года на четыре (в 1567 г.) удалившись в качестве епископа в Тверскую епархию, он снова вернулся в свой Казанский монастырь, где и скончался (1576 г.). Герман был родом из Старицы от бояр Садыревых-Полевых, постригся в Волоколамском монастыре и поди подвизался там под начальством Гурия, два с половиной года в сане игумена правил Старицким Успенским монастырем и снова возвратился в Волоколамский монастырь. Отсюда вместе с Гурием отправился в Казань, устроил здесь Богор дицкий Свияжский монастырь, служивший просветительным центром для всего Свияжского уезда, и сам заправлял миссионерским делом в этом крае. По смерти Гурия (1564 г.) Герман занял казанскую кафедру и действовал в его духе (до 1569 г.). Целыми тысячами присоединялись татары к христианской Церкви²⁰. Немало к этому побуждали и чудеса новоявленной (1579 г.) иконы Казанской Божьей Матери. Но преемники святого Германа мало заботились о просвещении новокрещенных, так что те начали отставать от христианской веры жили вместе с магометанами и язычниками, не держали икон по домам, не обращались к христианским священникам, не крестили своих детей, покойников хоронили на старых татарских кладбищах, или совсем не венчались православному чину, или перевенчивались после по татарскому обычаю, ходили к муллам и в магометанские мечети²¹.

В состав казанской архиепископии очень рано вошло и Астрахани царство, покоренное вслед за Казанским (1556 г.). Переходить в христианскую Церковь начали здесь татары сейчас же за их покорением. Крестиллась даже их царица Ельякши со своим сыном (Юлиания и Петр). Чтобы не возбудить неудовольствия в туземцах и чтобы не стали говорить, что христианский государь мусульман изводит²², Иоанн IV предписывал употреблять в отношении к ним меры кротости. В 1568 году он послал сюда игумена Кирилла для миссии. Трудами его построен был в Астрахани монастырь во имя Пресвятой Троицы с 3 храмами, служивший, вероятно, центром для христианского просвещения местного края. К началу XVII века уже так успела здесь христианская проповедь, что открылось особая Астраханская епархия

§ 4. В XIII-XVI веках, кроме татар, христианство проникало и к другим народам, как вошедшим в состав русского государства, так и ним, а вместе с тем распространялось и утверждалось там, куда успело проникнуть еще раньше. Мы видим успехи православия в Литве, в Водской земле и Карелии, в Пермской области, у лопарей, в Сибири и на Кавказе, не говоря о внутренних областях России.

В Литве православие за данный период имело значительнейшие успехи и должно было вступить в борьбу с латинством. Православие проникло здесь в княжеские семейства и нашло там для себя защитников. Миндовг, великий князь литовский, первый принял христианскую православную веру от востока со многими своими боярами²³ и хотя впоследствии оставил ее, однако не препятствовал сыну и дочери исповедовать православие. Сын его Войшелг даже принял пострижение в Галиции от полонинского игумена Григория и пробыл под его руководством 3 года; затем задумал идти на Афон, но вернулся и основал свой монастырь близ Новогородка (в Литве). Заняв после отца престол, он заботился о просвещении своей родины христианством и для этого вызвал из Новгорода и Пскова священников, знавших литовский язык; литовец Довмонт (Тимофей), убежавший со многими литовцами в Псков, крестившийся здесь с ними и занявший псковский княжеский стол, помогал ему в этом. Незадолго перед своей смертью Войшелг уступил престол Шварну, а сам снова ушел в монастырь. После Шварна, хотя на литовском престоле сидел язычник Тройден, но он терпимо относился к христианству, так что три брата его исповедовали православную веру, а сын Римунд (Лавр) даже принял монашество. Таким образом поступал и язычник Гедимин, объединивший под своей властью кроме Литвы почти все города и княжества западной России (между прочим Киев, Чернигов и западную часть Волыни). Вторая и третья его жены были православные россиянки, дочерей своих он выдавал за христианских князей, а сыновьям (Кориат – Михаил, Наримунд – Глеб, Любарт – Димитрий, Явнут – Иоанн) дозволял жениться на христианках и принимать православие. Из сыновей его Олъгерд занял место отца. Первая его жена Мария Витебская побудила его принять крещение и построить в Витебске две православные церкви но, вступив на великокняжеский престол, он снова обратился к язычеству и даже начал преследовать христиан. При нем пострадали придворные Кумец, Нежило и Круглец (Антоний, Иоанн и Евстафий). Когда Кумец и Нежило отказались принимать участие в жертвоприношении огню, Зничу, Ольгерд приказал бросить их в темницу. Через год старший брат Иоанн, подвергшись болезни, отрекся от христианства, оба были освобождены; но Антоний продолжал упорствовать перед требованиями языческий жрецов и снова был заключен; скоро раскаялся и Иоанн, объявив себя христианином и также был заключен. К страдальцам стекались толпы литовцев и крестились под влиянием их проповеди. Тогда жрецы потребовали казни, и оба брата, после страшных пыток, были повешены (14 января и 24 апреля 1347 года) Подобной же участи вскоре подвергся и Круглец, родственник их, обращенный ими ко Христу по приказанию Ольгерда его били железными прутьями на морозе обливали его холодной водой, переломали ему ноги, отрезали нос и уши, содрали с головы кожу и наконец (13 декабря 1347 года) повесили. Спустя некоторое время Ольгерд, впрочем, переменился в отношении к христианам он подарил им землю, на которой пострадали эти мученики, сам построил церковь Пресвятой Богородицы в Вильне, не возбранял митрополиту Киприану обращать литовцев в христианство и строить христианские храмы, дозволил всем своим сыновьям принять православие и наконец сам перед смертью принял крещение и схиму (1377 г.). Сын его Ягелло, сначала православный, принял латинскую веру, когда сел на польский престол. При его поддержке и усиливается та католическая пропаганда, которая стала проникать в Литву еще со времени Гедимина. На другой год после принятия римского крещения (1386г.) Ягелло прибыл с латинскими священниками в Литву и крестил литовцев и жмудь, остававшихся дотоле язычниками, строил латинские церкви и открывал латинские епископии (в Вильне и Киеве); затем уже стал стеснять и православных, запрещая им смешанные браки (1387 г.), лишая их гражданских привилегий (1400 г.) и даже подвергая иногда смертной казни. Результатом этого было отпадение от христианства его братьев и некоторых литовцев. Но, впрочем, и это было сделано неискренне, так что они по-прежнему были расположены больше к православию и ему покровительствовали. Большинство же не захотело и наружно принимать латинство, оставаясь верным православию. Такие находились и в княжеском семействе, и в народных массах. Православие было так сильно, что Ягелло должен был уступить и объявить свободу вероисповедания (1432 г.). При Витовте литовское княжество на время отделилось от Польши. Сам он, раньше крещенный по православному чину, принял латинство и, хотя был веротерпим по отношению к православным, однако более покровительствовал латинянам; поэтому немало людей перекрещивалось в латинство; но православие все-таки было сильнее латинства, и язычники литвины обращались более в русскую, чем в латинскую веру. При Свидригайло латинство было подвергнуто преследованию сожжены были латинские храмы в Литве, изгнаны латтинские епископы и монахи и отняты их имения²⁴. При польско-литовском короле Казимире IVправославные долго пользовались свободой гражданской; только в 1481 году издан был указ, стеснявший православных христиан в постройке храмов²⁵. Зато при Александре Литовском открылись насильственные действия с целью обратить православных в латинство; но и Александр должен был уступить, когда московское правительство потребовало этого. При следующих королях православные также подвергались церковным и гражданским стеснениям; но все-таки православие было господствующим в литовско-русских юго-западных областях не только русские княжеские фамилии, но и литовские – Сангушек, Коривутовичей, Збаражских, Огинских, Сапег, Кырдеев-Тышкевичей и других – были православными. Россия, – пишет Кампезе в 1525 году, – находящаяся под властью польского короля, равно как Львов и вся часть Польши, простирающаяся на север и северо-восток от гор Сарматских (Приднепровье и Подолия), непоколебимо держится греческого закона и признает над собой власть константинопольского патриарха. Даже латиняне и переходили в православную церковь. Успехи латинства значительны были в двух губерниях – Ковенской и Виленской; впрочем, латинство к концу этого периода, хотя и постепенно, но все больше и больше набирало силы, особенно со времени Люблинской унии (1569 г.), соединившей Литву с Польшей²⁶

Крещение ижорцев (в Водской пятине) и карелов, начавшееся и успешно ее в первый период, продолжалось и теперь. Для карелов просветительным центром служил Валаамский монастырь (на Ладожском озере), выходец из которого Арсений Коневский особенно много содействовал крещению карелов. В Водскую и другие пятины христианство передавалось из Новгорода и Пскова. Впрочем, православие прививалось здесь очень поверхностно. Поэтому когда шведы захватывали Карелию в свои руки, то успевали жителей склонять в латинство, а когда русские возвращали ее себе, карелы снова обращались в православие. Как слабо было христианство в Водской пятине, у в Копорских, Ямских, Ивангородских, Карельских и Ореховских уездах, видно из послания новгородского архиепископа Макария к тамошнему духовенству (1534г.) В ваших местах многие христиане заблудили от истинной веры, в церкви не ходят и к отцам своим духовным не приходят, молятся по скверным своим мольбищам деревьям и камням, и жертву и пития жрут и пьют мерзким бесам и призывают на свои скверные мольбища арбуев чудских; мертвых своих кладут в селах по курганам и коломищем с теми же арбуями, а к церквам на погосты не возят хоронить; когда родится дитя, то они к родильницам прежде призывают арбуев, которые младенцам имена нарекают по своему… на кануны свои призывают тех же арбуев, которые и арбуют скверным бесам… Чтобы все это вывести, Макарий послал было туда священника с двумя боярскими детьми, приказав им скверные мольбища разорять и огнем жечь, непослушных арбуев хватать и присылать в Новгород, а христиан просвещать²⁷. Но, несмотря на это, прежние недостатки оставались идолы и капища среди карелов и в Водской пятине стояли еще в начале следующего периода²⁸.

Довольно успешно распространялось христианство в краях Белозерском, Беломорском, Вологодском и у чуди северодвинской. Центрами христианского просвещения служили здесь многочисленные монастыри²⁹, а просветителями – иноки. Из них особенно замечателен Кирилл Челмогорский, крестивший почти всю чудь близ Каргополя.

Из Вологодского края христианство передавалось и соседней Пермской области (Биармии), куда оно прежде едва проникало. Просветителем ее считается святой Стефан³⁰. Он был сыном соборного причетника в городе Устюге, рано выучился грамоте и пристрастился к чтению книг. После нескольких лет службы в должности чтеца при соборной церкви он удалился в ростовский монастырь святого Григория Богослова и здесь постригся (1365 г.). Монастырская библиотека доставляла удовлетворение книжной страсти молодого инока, а беседа с разумными, опытными и духовными старцами давала пищу любознательной и стремящейся к совершенству душе его. Впрочем, ему достаточно было совершенствовать лишь себя; он хотел приносить пользу и ближним. Еще раньше в Устюге, куда нередко приезжали зыряне (они принадлежали к чудскому племени и жили между Печорой и Двиной), святой Стефан подумывал о способах к их крещению; теперь он стал готовить себя к этому делу. В течение 13 лет своей монастырской жизни он хорошо изучил греческий и зырянский языки, составил зырянскую азбуку, перевел на зырянский язык- необходимые священные и богослужебные книги, собрал топографические и этнографические сведения о Пермской области. Когда подготовка была окончена, святой Стефан явился в Москву; епископ Коломенский Герасим удостоил его священства, снабдил антиминсами и святым миром и благословил идти на проповедь, а князь дал охранную грамоту (1379 г.). Из Устюга по Северной Двине святой Стефан спустился до устья реки Вычегды, где стоял первое зырянское поселение. Окрестив здесь многих жителей и построив Стефан продолжал путь по правому берегу реки Вычегды, где стоял Котлас. первое зырянское поселение. окрестив здесь многих жителей и построив храм, Стефан продолжал путь по правому берегу Вычегды, ставя часовни, пока не остановился в Усть-Выме, главном поселении зырян (при устье реки Выми). Его он избрал центром своей миссионерской деятельности. Смело провозглашает здесь о Христе Спасителе и обличает невежество язычников, вступал прения о вере с местными волхвами, строит церковь Благовещения, срубает прокудливую березу, обожаемую туземцами, и сжигает кумирницу с зырянскими идолами. Ревнители язычества ставят ему препятствия и поднимают против него народ, крича Не оставляйте богов отеческих, не слушайте московского бродяги. Может ли быть для нас из Москвы что-либо доброе Не оттуда ли пришли на нас тяжкие дани и насильства, тиуны и приставники Не раз жизнь Стефана была в опасности то вооруженные зыряне окружают его с намерением убить, то обложат соломой, чтобы сжечь; но кротость проповедника, сила его слова усмиряла врагов, и проповедь его имела все больше и больше успеха. Наконец сила самих волхвов пала в лице знаменитейшего кудесника и начальника волхвов, старого Пама, которого зыряне чтили, как своего чародея и учителя. Долго он своим влиянием удерживал зырян в язычестве и даже многих новокрещеных совращал в прежнюю веру; часто он вел горячие и продолжительные прения со Стефаном, наконец предложил испытать достоинство зырянской и христианской веры посредством огня и воды; Стефан согласился. Раз при собравшемся народе подожжена была одна одиноко стоящая храмина, и когда пламя охватила Стефан, призвав на помощь Бога, взял за одежду волхва и смело пошел к огню; но Пам сопротивлялся и наконец пал на землю, признавая свою немощь. Также отказался он спуститься и в прорубь реки Вычегды; народ, возмущенный слабостью и обманом Пама, готов был умертвить его, но святой Стефан спас его и заставил выйти из пределов Биармии. Когда не стало стльной поддержки для язычества, деятельность Стефана пошла успешнее. Он построил еще храм в Усть-Выме, стал учить зырян азбуке и чтению книгам писывал книги, из туземцев готовил ставленников на церковные должности и отсылал их за поставлением к соседним епископам. Скоро в Усть-Выме стало нечего делать. Тогда святой Стефан со своими учениками перенес деятельность в окрестные поселения зырян идолы Воипеля и Золотой Бабы всюду падали, украшения капищ сжигались, ставились христианские часовни и церкви, они снабжались книгами и причтом. В четыре года христианство так широко распространилось среди зырян, что можно было подумать об особом для них епископе, который бы сам поставлял священнослужителей этой цели святой Стефан нарочито отправился в Москву и там был ложен в епископы митрополитом Пименом (1383 г.). Возвратившись в Усть-Вымь, он устроил здесь свой домовый Архангельский монастырь, утвердил при нем свою кафедру и с еще большей ревностью взялся за миссионерское дело. Появились новые монастыри и церкви, народ сам отыскивал и истреблял кумиры, способствуя таким образом очищению страны от язычества. Святой Стефан усердно заботился и о внешнем благосостоянии зырян привозил хлеб из Вологды и Устюга и раздавал бедным во время голода, ездил в Москву и ходатайствовал перед великим князем о нуждах и льготах зырян, заступался за утесненных против насилий тиунов и бояр, жаловался новгородскому вечу на новгородскую вольницу, опустошавшую Пермскую область, и сам из своей архиерейской казны выдавал милостыню беднякам. Так действовал он в продолжение 18 лет († 1396 г.) и успел за это время крестить почти всю Старую, или Малую Пермь (по рекам Вычегде и Выме – в нынешних уездах Сольвычегодском, Яренском, Усть-Сысрльском и отчасти Мезенском). Преемникам его, Исаакию и Герасиму, оставалось поддерживать сделанное им и распространять христианство в новой – Великой Перми (по рекам Вишере, Каме и Чусовой – в нынешних уездах Чердынском, Соликамском и отчасти Верхотурском и Оханском). Эту последнюю задачу взяли на себя епископы Питирим и Иона. Первый, успевший крестить многих вогулов, живших по притокам Печоры, погиб сам мученической смертью от руки мстивших ревнителей язычества (1455 г.). Но второму (1462 г.) удалось крестить самого князя Великой Перми и очень многих вогулов, поставить церкви и священников в Великой Перми. Особенно заметны стали успехи христианства здесь после 1472 года, когда Пермь подпала под власть московского князя. Много также способствовало успехам христианской проповеди поселение Строгановых в Пермской области. Кругом их усольев строилось много церквей и монастырей, которые служили рассадниками христианского просвещения. Особенно замечательны в этом отношении монастыри Пыскорский и Соликамский. Из Пыскорскогс вышел в конце XVI века известный миссионер для пермских вогулов и остяков Трифон Вятский. Он доходил до места теперешней Перми, крестил остяцкого и вогульского князей с их семействами и многих туземцев, основал на реке Чусовой Троицкий монастырь и 9 лет проповедовал близ него, пока жители не прогнали его в Вятку, где он и скончался (1613г.). Впрочем, несмотря на быстрые внешние успехи христианской проповеди в Пермском крае и на старания пермских епископов (Филофей 1471 – 1501 гг.), зыряне и вогулы мало были просвещены в истинах христианской веры. В начале XVI века многие из крещенных не посещали храмы Божий, служили кумирам, Воипелю и болванам молились по древнему обычаю, тризны творили идолам³¹; а в лесах кое-где даже попадались и идолы³² (после 1526 г.)³³.

На северном поморье (по северо-западным берегам Белого моря и на Северном океане), у мурман, каян и лопарей христианство распространялось и утверждалось благодаря основывавшимся там монастырям и отправлявшимся туда миссионерам. Обитель Аввы Лазаря на Муроме, острове Онежского озера (с 1352 г.), привлекала к себе еще в XIV веке лопарей и мурманскую чудь, кочевавших по мурманскому берегу, так что многие из них крестились, а иные даже приняли иночество³⁴. В XV и XVI веках просветительным центром для них является Соловецкий монастырь на одном из островов Белого моря. Еще при преподобном Зосиме много кочевников из Лапландии и Финляндии приходило сюда и принимало иночество или крещение³⁵. Когда же этот монастырь стал иметь обширные вотчины по всему поморскому берегу то он заселял их русскими, строил церкви и еще успешнее насаждал христианство между туземцами. Привыкшие к суровой жизни, иноки этого монастыря не боялись Дальнего Севера и шли туда, чтобы там подвизаться и миссионерствовать. Так возник Троицкий монастырь на устье реки Колы. Основателен, его был преподобный Феодорит (родился около 1480 г. и умер около 1577 г.), уроженец ростовский, с 14 лет постриженик Соловецкой обители, живший здесь около 15 лет под руководством преподобного Зосимы, обошедший потом множество волжских и белозерских монастырей и наконец удалившийся в пустынные непроходимые леса Лапландии. Долговременное пребывание здесь и частые сношения с лопарями дали Феодориту возможность изучить их язык л заняться миссионерством. Он учил лопарей грамоте и переводил на их язык христианские молитвы; оглашаемых крестил сам. Проповедь его была так успешна, что в один, например, день он крестил до 2000 дикарей. Но, к сожалению, она через несколько времени прекратилась иноки, недовольные строгостью Феодорита, изгнали его, и он принужден был проживать в других монастырях Новгородской, Владимирской и Вологодской областей. Впрочем, и отсюда он еще раза два приезжал на реку Колу для утверждения в вере крещенных им раньше лопарей и просвещения вновь еще некрещенных. Еще далее на севере при более неблагоприятных условиях просвещал лопарей преподобный Трифон (в миру Митрофан 1495–1583 гг.)³⁶. Сын священника из Новгородской области, он рано почувствовал в себе стремление к уединенной жизни и, еще будучи юношей, нередко удалялся в пустыню. Раз во время молитвы там он услыхал голос Не здесь твое место; тебя ждет земля непросвещенная и жаждущая; он повиновался и направился к лопарям на реку Печенгу (близ Норд-Капа). Болота, горы, суровость климата и дикость туземцев не устрашили святого проповедника. От одной юрты или поселка он переходил в другие, иногда лежащие на значительных расстояниях, и всюду смело говорил о Христе. Кебуны (волхвы) вступали с ним в прения, поднимали против него народ и кричали Ступай прочь отсюда, иначе ждет тебя злая смерть, били Я иногда и таскали за волосы, а раз даже вышли против него с дрекольем, чтобы осуществить свою угрозу. Но преподобный Трифон, на время удаляясь в горные расщелины, снова показывался в среде успокоившихся дикарей. Эта настойчивость мало-помалу награждалась успехами. Уже лопари стали делиться на партии; одна кричала Убьем его, другая же возражала Он ни в чем не виноват пред нами, напротив, он желает нам добра; за что же убивать его По рекам Печенге и Паэз стали, наконец, слышаться христианские молитвы, переведенные блаженным Феодоритом на туземный язык, и высказываться желания принять крещение. Но сам Трифон, не имея священнического сана, пока не мог удовлетворить его. Чтобы еще более продвинуть дело просвещения лопарей, он сходил в Новгород, взял оттуда благословение на постройку церкви, антиминс и мастеров и, возвратившись на Печенгу, построил там храм во имя Святой Троицы. Через три года привел с собой из Колы иеромонаха Илию и при его помощи освятил свой храм, крестил просвещенных им лопарей и сам постригся в иночество. Основав при храме обитель и выхлопотав для нее дарственные грамоты у московского царя, он построил еще храм Бориса и Глеба на реке Паэз и сам продолжал трудиться по просвещению лопарей.

Благодаря миссионерской деятельности Соловецкой обители, преподобных Феодорита и Трифона, лопари в XVI веке уже сами стали стремиться к христианской вере. Так например, в 1526 году жители Каландашской губы (на Терском берегу) просили у великого князя Василия Ивановича антиминса и священников; по поручению князя новгородский архиепископ Макарий отправил туда священника и диакона; они и действительно крестили многих лопарей и освятили построенную ими церковь. По просьбе лопарей с мурманского берега, рек Колы и Тутоломы, тем же Макарием через 6 лет была послана туда миссия, которая крестила много туземцев за Святым Носом и освятила две церкви. Около того же времени, по просьбе лопарей, появляется миссия на реке Поное, строит там церковь в честь апостолов Петра и Павла и крестит некоторых туземцев; в 1575 году, по просьбе их, эта церковь была ремонтирована, а через 6 лет передана на попечение Троице-Сергиеву монастырю. Лопари печенежские, когда Трифон основал Троицкую обитель, сами приносили сюда деньги, жертвовали земли, озера и приморские угодья и семена христианства передавали непросвещенным соседям. Только шведы своими набегами ослабляли успехи христианской проповеди в Финляндии и Лапландии³⁷.

В Сибирь христианство начинает проникать еще во времена первого ее покорения Ермаком. В 1582 году, по воле государя, вологодский епископ послал туда десять священников с их семействами; после же вторичного покорения (1585 г.) стали там основываться русские города с православными церквами (в Тобольске, Табарах, в Пельше и др.), отсылаться туда миссионеры и церковная утварь; а в Енисейске в конце XVI века был даже построен монастырь³⁸.

Сношения русских с Кавказом установились главным образом благо; покорению Казани и Астрахани. Результатом этих сношений являются успехи там христианской проповеди. С половины XVI века черкесские князья приезжали в Москву и принимали здесь крещение вместе со своими семействами; по просьбе их, а также кабардинских князей и грузинского царя Александра посылались на Кавказ русские миссионеры и церковная утварь; впрочем, насколько успешна была их деятельность, это еще не успело обнаружиться³⁹.

Из истории распространения христианства в XIII – XVI веках можно видеть, как широко действовала русская миссия. Объединение русских областей под властью московского князя и политическая его сила много способствовали успехам христианской проповеди. К этому нужно еще прибавить обилие монастырей на глухом Севере, которые служили там центрами русской колонизации и христианского просвещения. Иноки, проживающие в монастырях, миссионеры, из них выходящие, русские поселенцы, приходящие на монастырские земли, миссии, отправляемые русскими князьями и церковными иерархами, непосредственная деятельность этих последних, торговые и политические сношения и интересы – вот, в частности, благоприятные условия, в которые поставлено было распространение христианства в России и ее окрестностях.

§ 5. Во время первого нашествия монголов пропал без вести киевский митрополит Иосиф, родом грек. На его место, благодаря старанию галицкого князя Даниила, избран был в России и получил рукоположение от патриарха Кирилл III, родом русский (около 1246 г.). Митрополичий двор был разорен, и новый митрополит стал искать себе нового жилья. Вслед за движением южнорусских обывателей в северо-восточную Русь, в видах большей безопасности от монголов, пошел и он во Владимирское княжество, занимавшее там первенствующее место, Но, впрочем, хотя во Владимире он проживал чаще, чем где-либо, однако он еще не перенес сюда своей кафедры, не перевел сюда своих клирошан и большей частью тратил время на разъезды по южнорусским и северо-восточным епархиям. Только его преемник Максим сделал Владимир своим кафедральным городом (1299 г.), посадив владимирского епископа в Ростов. Третий митрополит Петр, полюбивший московского князя Ивана Калиту, и, может быть, сознавая возвышающееся значение Московского княжества, поселяется на жительство в Москве (1325 г.), строит каменную церковь Успения Пресвятой Богородицы, предуказывая на то, что город этот «будет славен между всеми городами русскими, что святители будут в нем жить», и здесь предает свой дух Богу. Но как при нем, так и при его ближайших преемниках Москва отнюдь не считалась кафедральным городом. Кафедры митрополита лишь были в Киеве и Владимире. Только с течением времени мало-помалу в Москве была заведена недостающая кафедра. Константинопольские патриархи долго не могли освоиться с этим перенесением митрополичьей кафедры на север России: в своих грамотах они называли русского митрополита «Киевским и всея России»; а о владимирской кафедре русского митрополита впервые говорят они лишь с 1354 года!«Соборным деянием чрез нашу соборную грамату, – говорит константинопольский патриарх, – повелеваем, чтобы как святейший митрополит России Алексий, так и все его преемники пребывали во Владимире и имели Владимир своею кафедрою неотъемлемо и неизменно навсегда. Но пусть и Киев числится их собственным престолом и первою кафедрою архиерея, если останется целым. А после Киева и с ним пусть будет второю кафедрою и местом пребывания и успокоения для русского митрополита святейшая! епископия владимирская, в которой он беспрепятственно… да совершает поставления чтецов и иподиаконов, рукоположение диаконов и иереев и все прочее, что подобает… местному архипастырю»⁴¹. Подобное же читается в грамоте Константинопольского собора 1380 года на имя митрополита Пимена:,»Он должен называться киевским и вслед за тем Владимирским и всея России, по примеру прежнего митрополита Алексия»⁴². Ими Москвы до самого митрополита Герасима (1433–1435 гг.) не встречается в титуле русского митрополита⁴³, и только после смерти митрополита Ионы (1461 г.) он перестает называться киевским.

§ 6. Удалившись на север России, митрополит, естественно, подчинился влиянию сначала владимирского, а затем московского князей и сравнительно редко стал посещать южнорусские епархии. Отсюда возникло неудовольствие южнорусских князей и епископов. Они стали выражать желание иметь своего митрополита для южной России. Когда же юго- и западно-русские области подпадали под власть литовских князей и польских королей, это желание делалось более решительным, потому что они стремились поставить новоподчиненные русские области в совершенную независимость от северной России. Московским митрополитам и иногда константинопольским патриархам приходилось в этих случаях бороться за единство русской митрополии.

Стремление южнорусских князей иметь своего митрополита сказывается очень рано. После смерти митрополита Максима (второго митрополита) явились два кандидата на вакантную кафедру: игумен Геронтий, выставленный, вероятно, владимирским князем, и Ратский игумен Петр, избранный галицко-волынским князем Георгием Львовичем. Оба они приехали в Константинополь; только Геронтий несколько запоздал. Поэтому патриарх Афанасий поставил митрополитом Петра (1308 г.). Итак, южнорусский кандидат получил митрополичью кафедру в России, но он не остался в Галиче, как хотелось бы князю Георгию, а переехал в Москву. Волей-неволей Георгий с этим примирился. Но при Феогносте, преемнике святого Петра, снова обнаруживается желание южнорусских епархий иметь своего митрополита. Неизвестный по имени галицкий епископ получил митрополичьи права и открыл особую митрополию в Галиче, подчинив ей все волынские епархии (т. е. Владимиро-Волынскую, Холм-скую, Перемышльскую, Луцкую и Туровскую). Московский митрополит и великий князь (Симеон) принесли жалобу константинопольскому императору (Иоанну Кантакузену) и патриарху (Исидору Бухиру). Те постановили закрыть митрополию в Галиче и волынские епархии снова подчинить киевскому и всея России митрополиту (1347 г.); объявили об этом как в Галиче, так и в Москве, и потребовали галицкого епископа на суд в Константинополь⁴⁴. Чем кончилось дело епископа, неизвестно; только Феогност действительно получил власть над волынскими епархиями и воспользовался ею во время их осмотра (1348 г.). Однако желание иметь особого митрополита продолжает твердо держаться в южнорусских областях. Выражением этого может служить поступок инока Феодорита. Еще при жизни Феогноста он (1352 г.) явился к константинопольскому патриарху и просил поставить его на кафедру русской митрополии, уверяя, что Феогност скончался. Патриарх (Филофей) предлагает ему подождать, пока он наведет справки; тот не захотел быть обличенным в своем обмане, удалился в Болгарию и там от терновского патриарха получил посвящение в сан митрополита. Приехав в Россию, он сел на кафедре в Киеве и выдал себя за законного митрополита, претендуя даже на подчинение себе некоторых северно-русских епископов (например, новгородского). Патриарх вынужден был писать грозные грамоты в Россию, чтобы здесь не признавали Феодорита митрополитом, самого его лишил священного сана⁴⁵; но тот не скоро смирился, только при митрополите Алексии, преемнике Феогноста (после 1354 г.), он сходит со сцены. На место его выступает другой, более сильный противник московского митрополита, именно Роман, поддерживаемый литовским князем Ольгердом. Этот, узнав об избрании в Москве Алексия преемником Феогносту, захотел противопоставить ему своего кандидата, чтобы или влиять через него на восточную Русь, если ему удастся получить всероссийскую кафедру, или крайнем случае, охранить литовские и русские земли, бывшие под его властью, от влияния Москвы, если придется Роману только над ними получить митрополичью власть. Оба кандидата, Алексий и Роман, встретились в Константинополе (1354 г.) и получили здесь посвящение в сан митрополита. Естественно, вслед за этим открылись несогласия. Еще из Константинополя и тот, и другой посылали послов к тверскому епископу, требуя церковной дани; по приезде же их в Россию «сотворися положительный мятеж во святительстве». Алексий был принят в Москве, а Роман – в Литве и Волыни, но так как пределы их митрополий не были определены, то оба претендовали на подчинение себе всех русских епархий. Это заставило патриарха созвать в Константинополе собор (1356 г.), который и постановил: Алексию считаться митрополитом Киева и всей России, а Роману – литовским, последнему иметь под своей властью епархии литовские и Волынские, а кафедру – в Новгороде Литовском. Но Роман и после того продолжал врываться в пределы киевской митрополии, производить там поборы, мятежи и даже кровопролитие. Чтобы усмирить его, патриарх уступил ему еще Брянскую епархию; но это не удовлетворило Романа. Поэтому патриарх нарядил следствие над действиями Романа. Однако Роман не дожил до его окончания (1361 г.)⁴⁶. Алексий тогда сделался митрополитом всея России. Но Ольгерд не мог смириться с ним. Он препятствовал ему объезжать юго-западные епархии и раз даже схватил и ограбил его свиту, самого его заключил в тюрьму и, может быть, умертвил бы, если бы тот не ушел тайно⁴⁷. Во вражде к митрополиту Алексию сходился с Ольгердом его шурин, тверской князь Михаил Александрович, боровшийся с Москвой. Оба они отправили на митрополита жалобы к константинопольскому патриарху. Ольгерд писал, что Алексий совсем не посещает южной России; а Михаил Тверской – что будто бы по коварству Алексия великий князь Московский держал его в тюрьме (1368 г.). Патриарх уговаривал Алексия помириться с князьями и посещать литовские епархии, подобные же примирительные письма писал и к Ольгерду; но ничто не помогало; Ольгерд к прежним жалобам прилагал еще новые, обвиняя Алексия в том, что он будто бы принимает к себе и освобождает от присяги литовских перебежчиков,«благословляет москвитян на пролитие крови», в заключение же решительно требовал:»Дай нам другого митрополита на Киев, на Смоленск, на Тверь, и Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород» – т. е. на земли литовские и те из русских, которые были недовольны Москвой и митрополитом Алексием (1371 г.)⁴⁸. В то же время и с подобным же требованием обратился к константинопольскому патриарху еще польский король Казимир III, в.

1 девший многими волынскими областями и Галицией. Он даже отправил за митрополичьим саном епископа Антония с согласия князей и бояр волынских. Патриарх должен был уступить и рукоположить Антония в галицкого митрополита с подчинением ему Владимиро-Волынской, Перемышльской и Галицкой епархий (1371 г.)⁴⁹. Скоро (1373 г.) было сдвинуто вперед и по жалобам Ольгерда на митрополита Алексия. Патриарх (Филофей) для расследования дела отправил в Росию инока Киприана, родом серба. Тот явился к митрополиту Алексию, лестью снискал к себе его расположение и уговорил не беспокоиться и обещал за него ходатайствовать перед патриаохом; а между тем втайне стремился сесть на его место; для этого по из Москвы заручился расположением Ольгерда и других князей, приготовил ложные обвинения на Алексия, от лица литовских князей сам грамоты с просьбой поставить для них митрополитом Киприана, с угрозой в противном случае отдаться римскому престолу, и отправился в Константинополь. Патриарх и на этот раз уступил: Киприан (1376 г.) сделан был митрополитом киевским и литовским, с правом на всю Россию после смерти Алексия. Таким образом, на Руси появились одновременно три митрополита: Алексий, Антоний и Киприан и три кафедры: в Москве, Галиче и Киеве⁵⁰. Киприан, управляя литовскими и южнорусскими епархиями, не хотел, однако, этим удовлетвориться: он домогался низложения митрополита Алексия и объявлял о себе, что его патриарх благословил на всерооссийскую митрополию Но замысел не удавался. В Москве, с целью охранить северо-восточную митрополию от Киприана, еще при жизни святого Алексия был избран преемником ему архимандрит Митяй (Михаил), духовник великого князя Димитрия Донского; а по смерти Алексия получены были от патриарха грамоты, где он требовал, чтобы никоим образом не принимали в Москве Киприана, и предоставлял митрополичьи права Митяю. Этот последний действительно стал пользоваться своими правами еще до рукоположения и своей энергичной деятельностью возбудил против себя сильное недовольство в духовенстве. Киприан задумал воспользоваться этим. Торжественно с большой свитой он приехал в Москву, но после ругательств, насмешек и насилий был позорно выпровожен отсюда (1378 г.). Митяй с огромной свитой и с бланками, скрепленными княжеской печатью, отправился за рукоположением в Константинополь, но по дороге помер. Свита избрала на его место архимандрита Пимена, на одном из бланков написала акт об его избрании и путем подкупов добилась его рукоположения (1380 г.). Киприан был лишен киевской и всея России кафедры и получил себе лишь Литву и Малую Россию. Когда в Москве узнали о поставлении Пимена, великий князь сказал:"Я не посылал Пимена ставиться в митрополиты… Пимена я не принимаю и видеть его не хочу «и послал звать в Москву Киприана. Тот явился и торжественно вступил на кафедру; Пимен же был схвачен на дороге и вместе со своей свитой посажен в монастырское заключение (1381 г.). Но, впрочем, и Киприан недолго пользовался расположением великого князя. С одной стороны, грамоты патриарха за Пимена, с другой – побег Киприана в Тверь во время нашествия Тохтамыша на Москву настроили великого князя против Киприана, и он решиельно объявил ему, что не хочет его на митрополии терпеть (1382 г.). Был позван и с почетом принят митрополит Пимен. Но и этот не мог утвердиться на кафедре. Через несколько месяцев был избран кандидатом на его место Дионисий епископ Суздальский, отправлен в Константинополь, где и получил там благословение от патриарха. Не пришлось, однако, ему сесть на московской митрополии: по дороге он был захвачен киевским князем Владимиром Ольгердовичем и умер в заключении (1385г.). Положение Пимена, ввиду враждебного отношения к нему великого князя, было очень плохо – его осудил даже на низложение Константинопольский собор. После его смерти последовавшей вслед за этим, Киприан возвратился в Москву и получил такую грамоту от Константинопольского собора и патриарха:"Настоящим сипа, дальным деянием постановляем, чтобы митрополитом киевским и всея России, и был и назывался кир Киприан, который до конца своей жизни да заведываб1. ею и всеми областями ея… И все после него митрополиты всея России да такими же, наследуя один после смерти другого. И это да сохранится нерушимо отныне впредь во все веки… И никогда да не нарушится настоящее деяние и постановление ни нами, ни преемниками нашими, ибо опытом удостоверились мы в том, как велико зло – разделение и раздробление на части всей Церкви и как велико добро иметь одного митрополита в целой этой епархии»⁵¹. Под властью Киприана объединились московская и киевская митрополии. Только Галицкая и Перемышльская епархии, бывшие под властью Польши, не входили в состав русской митрополии⁵². Еще при жизни Киприана был назначен ему преемник, Фотий, с правом на всю Россию и действительно по смерти Киприана (1406 г.) был рукоположен в митрополита киевского и всея России (1408 г.). Но как при рукоположении его, так и после дело не обошлось без попыток к отделению южной митрополии. Узнав о смерти Киприана, литовский князь Витовт послал к патриарху полоцкого епископа Феодосия с просьбою:"Поставьте его нам митрополитом, чтобы он сидел на столе киевской митрополии». Патриарх (Матфей) не исполнил просьбы. Витовт временно согласился принять Фотия, но под условием, чтоб тот жил в Киеве. Когда же, полгода просидев здесь, он ушел в 1410 году в Москву, Витовт опять стал подумывать об отделении южной митрополии. И вот в 1414 году, вместе с подручными ему князьями, он отказал Фотию в управлении литовскими епархиями, послал в Константинополь жалобу на него и просил поставить митрополитом серба Григория Цамблака, или Семивлаха, племянника Киприанова. Получив и на этот раз отказ со стороны патриарха, Витовт созвал в Новгород-ке Литовском собор из духовных лиц, и те после колебаний решили просить патриарха о том же; но, видя медлительность патриарха, сами 15 ноября 1416 года рукоположили себе митрополита Григория Цамблака, подчинив ему семь епархий: Полоцкую, Черниговскую, Луцкую, Владимиро-Волынскую, Смоленскую, Холмскую и Туровскую⁵³. Как собор, так и Витовт в своих грамотах старались оправдать свой поступок указанием на церковные каноны, позволяющие собору епископов рукополагать митрополита, на бывшие случаи такого рукоположения в России, Болгарии и Сербии, на мзду, на которой поставляются в Константинополе русские митрополиты и которая приводит к неурядицам в церковной жизни. Как ни старался митрополит Фотий уничтожить состоявшееся разделение русской митрополии, он не мог этого сделать до самой смерти Григория (1419 г.). Только тогда он помирился с Витовтом и временно объединил обе митрополии под своей властью. После его смерти (1430 г.), хотя в Москве нарекли митрополитом рязанского епископа Иону, однако из Константинополя пришел с патриаршей грамотой новый митрополит, бывший смоленский епископ Герасим, поставленный не только для Литвы, но для всей России (1433 г.), и, сев на смоленской кафедре, стал править Русской Церковью как митрополит. Впрочем, скоро (1435 г.) он был сожжен литовским князем Свидригайлом. На его место прибыл из Константинополя митрополит Исидор (1437 г.). Но и этот, осужден собором русских епископов за участие во Флорентийской унии (1441 г.), бежал в Рим. Тогда на московскую и всея России кафедру рукоположен был в России прежде «нареченный'митрополит Иона (1448 г.). Польский король и литовский великий князь Казимир IV, вместе с другими юго-западными князьями, дал ему грамоту на правление и литовскими епархиями (1451 г.). Но не долго пришлось русской митрополии наслаждаться единством и покоем. В 1458 году римский папа Каллист III, переговорив с Исидором, постановил разделить Русскую Церковь на две половины и одну из них, состоящую из литовских епархий (Брянской, Смоленской, Перемышльской, Туровской, Луцкой, Владимирской, Полоцкой, Холмской и Галицкой), отдать особому митрополиту. В том же году патриарх константинопольский Григорий Мамма, проживавший в Риме, рукоположил на эти епархии митрополита Григория Булгара, ученика Исидорова, и этот, снабженный грамотами папскими и патриаршими, появился в Польше. Как ни противился московский митрополит Иона, однако Казимир принял Григория, и юго-западные епископы один за другим входили с ним в общение; так что после смерти Ионы (1461 г.) или еще при его жизни установилось окончательное разделение русской митрополии на северо-восточную, или московскую, и юго-западную, или литовскую⁵⁴. В той и другой со времени Ионы и Григория начался непрерывный ряд своих митрополитов; московские перестали уже называться киевскими и сохранили лишь титул «митрополитов всея России»; прежний же титул «киевский и всея России «перешел к литовским митрополитам. И в той, и другой митрополии устанавливаются некоторые особенности внутренней и внешней жизни.

§ 7. Во время споров о единстве русской митрополии значительно расшаталась власть константинопольского патриарха над Русской Церковью. Продолжительная опека над нашей церковной жизнью еще в предшествовавший период для многих из наших князей и иерархов казалась обременительной и вредной. Теперь же, чем более устраивается и усиливается русское государство, тем сильнее должно было сказываться стремление и Церковную жизнь в России поставить самостоятельно, на чисто русской почве, освободить русскую митрополию от греческой опеки. Так это было и на самом деле. Уже первый митрополит данного периода, Кирилл III, был избран на Руси и только получил рукоположение от патриарха в Никее. Факт знаменательный! Современникам его он как будто предуказывал, какого порядка нужно ждать в последующее время касательно замещения митрополичьей кафедры. Порядок этот – избрание митрополита в России – и действительно утвердился в данный период: митрополиты обыкновенно избирались в самой России или в княжестве Литовском. Правда, константинопольские патриархи стараются удержать свои прежние права и, утверждая избранного на Руси митрополита, иногда заявляют, что это они делают в виде исключения, из уважения к личным достоинствам того или другого лица⁵⁵; сами даже иногда ссылают на русскую митрополию избранных ими кандидатов. Но таких митрополитов за весь данный период мы находим лишь шестерых: Максима, Феогноста, Фотия, Исидора, Григория Булгара и Спиридона; притом же Патриархи все слабее и слабее протестуют против складывающегося на Руси порядка и все больше и больше делают уступок. спора о единстве русской митрополии показывает, как они уступали перед требованием польских королей, литовских и московских князей, даже вопреки своему желанию и постановлениям, ставя на Русь сразу несколько митрополитов. Подкупы, которые в этих случаях имели место при патриаршей кафедре еще больше уронили ее положение. Грамоты Новгородского собора 1416 года и Витовта свидетельствуют о том, что русские возмущались этими подкупами и сознавали зло, исходящее отсюда для Русской Церкви⁵⁶. Когда же избранный патриархом митрополит Исидор и сами патриархи уклонились в латинство и подписали акт Флорентийской унии (1439 г.), тогда для северо-восточной Руси совсем пал авторитет патриарха. После осуждения Исидора великий князь Василий Васильевич в своих письмах к патриарху и императору писал с горечью об уклонении в ересь грека Исидора,"все дело и прихождение которого собор русских епископов находит чуждым и странным от божественных и священных правил», и просил «прислать в Русь письменное разрешение впредь свободно совершать поставление для себя митрополита в нашей земле, так как это нужно и по дальности и непроходимости пути в Константинополь, по частым набегам татар в русские пределы, по нестроениям и мятежам в соседних странах, и потому, что всякому православному христианину приходится беседовать с митрополитом о духовных своих делах, а государю – и о гражданских, иногда сокровенных, между тем с митрополитом из греков можно говорить не иначе, как чрез молодых переводчиков, которые таким образом первые узнают то, чего им не следовало бы знать»⁵⁷. Однако письма эти не были отправлены в Константинополь по случаю введения там Флорентийской унии. Сношения с Константинополем были на некоторое время прерваны. Собор русских епископов, сознавая, что «церковные правила не только не возбраняют, а напротив повелевают епископам известной области поставлять большего святителя, или митрополита», самостоятельно поставил Иону. С патриархом в это время не списывались, даже и не знали,"есть ли уже в царствующем граде патриарх, или нет», только через некоторое время после рукоположения Ионы приготовлена была великим князем грамота константинопольскому императору, но едва ли была отправлена из-за взятия Константинополя турками⁵⁸. На Руси стало ходить мнение, что греки на Флорентийском соборе «к своей погибели от истины свернулися», что «развращенным грековом «верить не нужно, что и в первосвятительской церкви цареградской – «мерзость и запустение»⁵⁹. После взятия Константинополя турками к этому мнению прибавилось еще другое, что греки все уклонились в магометанство, что поэтому не должно «принимать поставления ни на митрополию, ни вообще на владычество от цареградского патриарха, как живущего в области безбожных турков поганого царя»; так что инок Максим Грек, проживавший в России, должен был писать особые по этому поводу статьи⁶⁰. По контрасту с греками, русские стали думать о себе как хранителях истинного православия, и о своем государе как прямом наследнике византийских императоров. Рядом с этим самомнением русских развивались материальное благосостояние Москвы и политическая сила московского царя и польского короля. Патриарх же с падения Константинополя все более и более беднел и слабел; он уже стал нуждаться в сторонней правительственной и экономической поддержке, поэтому обращался с просьбами к России или через своих послов, или сам лично. Естественно, что при таком положении польский король и московский царь должны были свысока смотреть на константинопольского патриарха, заботиться о возвышении своего митрополита и действовать в этом деле смелее, а патриарх не имел сил проявиться и должен был уступать их желаниям и требованиям. Таким образом открылось, что когда присланный патриархом на киевскую митрополию митрополит Спиридон (1476 г.) не был принят там, патриарх не мог настоять на воем и должен был прислать «благословенный лист «избранному в России Симеону так же, как и его преемникам⁶¹. А когда на соборе 1495 года был избран киевским митрополитом Макарий, патриарх позволил и впредь выбирать митрополита на Руси, но только требовал для его поставления получать он него благословение⁶². Такой обычай с этого времени и установился в южной митрополии. По отношению к северной митрополии при митрополите Ионе патриарх Геннадий сделал еще большую уступку: обязанный материальными пожертвованиями со стороны московского митрополита и великого князя, он дозволил на будущее время выбирать и поставлять северо-восточного митрополита на Руси собором местных иерархов без предварительного сношения с ним. В таком духе русские епископы на Московском соборе 1459 года постановили: по смерти Ионы повиноваться только тому митрополиту, который по правилам святых апостолов и отцов будет поставлен в соборной церкви на Москве у гроба святого чудотворца Петра⁶³; при выборе преемника святого Ионы (Феодосия) так и было сделано.

Итак, к концу XV века константинопольский патриарх поступился своим правом избрания митрополитов на Русь, которым так дорожил в прежнее время. Рядом с этим шло ослабление и других его прав. В XIII-XIV веках он еще приглашает к себе на соборы наших митрополитов или их уполномоченных⁶⁴, принимает жалобы на митрополитов⁶⁵, наряжает суд над ними (Романом, Алексием, Пименом), иногда вызывает на суд к себе (Киприана) и низлагает, награждает русских епископов архиепископским саном (Дионисия Суздальского и Феодора Ростовского); рассылает грамоты по различным вопросам в пределы русской митрополии; русские сами обращаются к нему нередко за разрешением недоумений; митрополиты являются иногда на патриарших соборах (митрополит Максим, Киприан); некоторые монастыри русские делаются ставропигиальными патриаршими (московский Симонов). Но все это было или результатом неурядиц в русской митрополии, или традиционным остатком старинного порядка. Поэтому, когда во 2-й половине XV века северо-восточная митрополия освободилась от иерархических смут и когда там уже подозрительно стали смотреть на патриарха, права его над нею автоматически перестали существовать. Место его занял собор русских иерархов: он стал не только избирать и поставлять, но и судить московского митрополита⁶⁶; во всем же прочем этот последний стал полновластным главой Русской Церкви. Осталась лишь номинальная зависимость его от константинопольского патриарха, которую порвать предстояло следующему периоду. И только в южной части митрополии уцелела некоторая часть патриарших прав. Там митрополит испрашивал себе благословения у патриарха, сносился с ним по делам церковным, принимал от него грамоты, подвергался его суду и иногда низлагался им. Это обусловливалось, с одной стороны, борьбой против католической пропаганды и светских притязаний на церковные дела, так же как и иерархическими неурядицами, побуждавшими искать опоры в личности патриарха, с другой – бедностью южнорусских епархий, побуждавших их мало благотворить в пользу константинопольской кафедры, а вместе с тем делавшей патриарха менее обязанным пред ними и менее уступчивым, чем перед богатой московской митрополией.

§ 8. Вместе с изменением отношений к константинопольскому патриарху должно было произойти изменение и в положении русского митрополита; с другой стороны, это вызывалось еще ослаблением, а затем полным разрушением удельно-вечевого строя. Канонические права митрополита на Руси оставались те же, что и были прежде; они обыкновенно указывались в благословенных патриарших грамотах⁶⁷. Но пользование этими правами и действительное положение митрополита в Русской Церкви подвергалось переменам.

Пока существовал удельно-вечевой строй, митрополиты давали благословенные грамоты по большей части тем кандидатам на епископские кафедры, которых избирал князь и народ. В вольном Новгороде этот обычай держав дольше, чем где-либо⁶⁸. С течением времени митрополит сам со своим собором избирал и поставлял епископа⁶⁹, а со времени Василия Темного такой порядок избрания получил законное утверждение на соборе⁷⁰. В этом случае дело нередко решалось таким образом: собор епископов выбирал трех кандидатов, а одного из них уже поставлял митрополит⁷¹. По отношению к епископам он являлся «отцем и господином «и преподавал им нередко благословение⁷². В своем «исповедании», публично произносимом в церкви перш рукоположением, каждый новоизбранный давал, между прочим, обет «повиноваться преосвященному господину своему, митрополиту киевскому и всея Руси», соблюдать пошлины митрополичьего престола и без всякого возражения приезжать по митрополичьему зову на собор или на суд⁷³. На соборе обычно председательствовал и постановления его скреплял своей подписью митрополит; он большей частью сам и созывал их. В случае каких-нибудь церковных или гражданских нужд он, как глава всей Русской Церкви, рассылал по епархиям или окружные грамоты, или частные послания. В этих грамотах он или вооружался против иерархических смут и еретических мне или излагал правила поведения мирян, духовенства и иноков, или давал указания касательно богослужебной практики, или удерживал народ и князей от гражданских волнений, или побуждал их на какое-нибудь полезное государства дело и т. п.⁷⁴. Митрополит сам объезжал епархии и таким образом непосредственно наблюдал за положением Церкви. В случае неповиновения епископов он сам или соборно, или даже единолично производил над н «суд и лишал их кафедры или сана; сам же иногда и возвращал епископов отнятую у него кафедру. В 1280 году, например, митрополит Кирилл III запретил было ростовского епископа Игнатия за то, что тот осудил умершего князя ростовского Глеба Васильковича и тело его вынес из соборной церкви, но потом, по просьбе князя Димитрия Борисовича, простил его и ограничился только строгим выговором⁷⁵; в 1295 году митрополит Максим свел с епископии владимирского владыку Иакова, а в 1312 году митрополит Петр лишил сана саранского епископа Измаила⁷⁶; в 1351 году митрополит Феогност лишил кафедры суздальского епископа Даниила, а потом снова благословил его⁷⁷. Митрополит принимал жалобы на епископа и расследовал их. Так, например, жаловались (1390 г.) тверское духовенство и миряне на епископа Евфимия о «мятежи и раздоре церковном»⁷⁸; так, жаловался (1405 г.) Витовт на Антония Туровского⁷⁹; так, жаловался Иосиф Волоколамский на новгородского архиепископа Серапиона (1509 г.)⁸⁰. Митрополит сам отличал тех или других епископов крестчатыми ризами, например Феогност наградил ими Василия Новгородского и Алексия Владимирского⁸¹. Митрополит даже ограничил канонически определенные права епископов, вмешиваясь в епархиальное правление; именно он стал иметь в чужих епархиях свои «извечные», как бы ставропигиальные, монастыри [например, Чудов московский, Благовещенский нижегородский, Константиновский и Борисоглебский владимирские], присвоил себе право «месячного суда «в епархиях, наезжая туда через 3 года или посылая своего наместника, производя там в продолжение месяца вместо епархиального епископа суд по всем делам подлежавшим ведению церковной власти, взимая пошлины и штрафы; наконец, дозволял нередко псковичам, обходя своего епархиального владыку, прямо обращаться к нему в Москву даже по таким делам, как поставление клириков или упорядочения богослужебного чина и т. п.⁸². Митрополит же Исидор дошел до более произвольных действий; он отнял во Пскове суд, печать, воды, земли и оброки новгородского владыки у его наместника и посадил здесь своего, присоединив таким образом Псков к своей митрополичьей епархии⁸³. Митрополит Максим, как известно, взял себе владимирскую епархию, послав владимирского епископа в Ростов.

Такому возвышению и иногда произвольным действиям митрополита противились было на первых порах епархиальные владыки. Они или жаловались на него константинопольскому патриарху [Андрей Тверской – на Петра, Моисей Новгородский – на Феогноста, Дионисий Суздальский – на Митяя] или решительно отказывались ему подчиняться. Это особенно замечается в Новгороде. Так, архиепископ Моисей жаловался в 1353 году на «непотребные вещи, происходящие с насилием от митрополита» – именно, на поборы его в Новгороде и на то, что Моисей был обделен крестчатыми ризами; преемник его Алексий самовольно надел на себя такие ризы и не слушался митрополита, когда тот запрещал ему их носить⁸⁴. В 1385 году новгородцы не только не дозволили митрополиту Пимену месячного суда, но и дали клятвенное обещание на вече «не зваться им никогда на суд к митрополиту, а судиться у своего архиепископа». Патриарх, знав об этом, грамотой требовал подчиниться митрополиту, но новгородцы с пренебрежением ее бросили и остались при своем решении (1390 г.). В следующем году они сказали о своем постановлении митрополиту Киприану, когда он явился в Новгород, и отказали ему в суде. Киприан наложил на весь Новгород отлучение, запретил в нем церковные службы и удалился, не преподав никакого благословения. Но и это не смутило новгородцев: владыка и священники по-прежнему продолжали совершать все церковные службы; послано даже было в Константинополь посольство с докладом новгородцев, что они не хотят «судиться у митрополита, не хотят, чтобы он унижал новгородского епископа, чтобы митрополит приходил в Новгород и судил в течение одного месяца или чтобы присылал к ним своего человека для суда»; что если патриарх не исполнит их просьбы, то они «сделаются латинами». Только победа Василия Дмитриевича, который добивался от Новгорода «черного бора «заставила их смириться, искать благословения у московского митрополита, с почетом принять новую патриаршую грамоту и дать митрополиту суд⁸⁵. Иногда новгородские владыки, вместе с новгородцами враждуя против Москвы считали себя независимыми от московского митрополита (Евфимий IIXV века)⁸⁶; иногда же откладывали года на два-три получение благословения от него. Константинопольские патриархи в подобных случаях обычно стояли на стороне митрополита, подтверждали его решения и в своих грамотах заявляли тому или другому епископу:"Ты должен оказывать святейшему митрополиту своему покорность, к какой ты обязан… А если ты не будешь оказывать в отношении к своему митрополиту… подобающей покорности по своей обязанности, то знай, что он уполномочен от нашей мерности делать с тобою все, на что имеет право по канонам, и то, что в таком случае будет им сделано, непременно будет утверждено согласием и нашей мерности. И ты не найдешь от нас совершенно никакой помощи, если паче чаяния явишься непослушным и непокорным к утвержденному митрополиту твоему»⁸⁷. Но впрочем, не столько эти грамоты, сколько естественный ход государственной жизни заставил смолкнуть епископов, прежде противившихся митрополиту. Именно в основе подобных протестов обыкновенно была политическая борьба между Москвой и другими городами, и протесты поддерживались удельными князьями или народным вечем. Поэтому, когда пало удельно-вечевое устройство и московский князь собрал Русь, вместе с этим и епархии собрались вокруг кафедры московского митрополита. Тогда даже новгородские архиепископы стали ездить в Москву для совета с митрополитом⁸⁸. Установившееся избрание епархиальных епископов в Москве, давая митрополиту возможность участвовать в их выборе, в свою очередь, конечно, немало защищало митрополичью власть от оппозиционных элементов.

Московский митрополит, таким образом, стал в совершенно начальническое отношение к епархиальным владыкам: прежде бывшее пустым титулом слово «господин или государь «теперь сделалось действительным выражением отношений московского митрополита к епископам. Он не мог равнодушно выслушивать, когда кто-нибудь из них называл его «братом'и даже посылал к нему письменный выговор⁸⁹. Если прибавить к этому постепенное освобождение от власти патриаршей, то окажется, что московский митрополит в данное время распоряжался делами Русской Церкви самовластно, как бы на правах патриарха. Недаром поэтому титуловали его «святейшим»⁹⁰. В южной России не было такого возвышения; ослушание епископов было здесь обычным даже в XVI веке⁹¹.

Но то же самое, что возвышало митрополита над епископами, вместе с тем подготовляло и ограничение его власти. Это ограничение шло с двух сторон: во-первых, уничтожение уделов и собрание Руси около Москвы, возвысив светскую правительственную власть, в зависимость от нее поставило московского митрополита; во-вторых, права патриарха, потерянные им по отношению к русскому митрополиту, в конце XV века перешли к собору местных иерархов и таким образом этот последний связал освободившегося митрополита.

1) При установившемся порядке избрания митрополитов дома – в России, естественно, московский князь получил сильное влияние на сам выбор наших первосвятителей и нередко возводил на кафедру людей ему преданных и послушных. Известно, например, что Дмитрий Донской, несмотря на долгое сопротивление митрополита Алексия, добился при его жизни «наречения'митрополитом своего духовника Митяя или Михаила: сам же по своей воле брал Дионисия Суздальского при жизни митрополита Пимена, а митрополитов, поставленных без его согласия, иногда не принимал, например Киприана Пимена. С XVI века наши московские государи стали обходить даже соборное избрание митрополитов, сами возводя их на кафедру. Вот что говорит об том один иностранец, посетивший тогда Россию:«Прежде митрополиты и архиепископы избирались здесь собором всех архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов… А нынешний государь (Василий III), говорят, обыкновенно призывает к себе известных ему и сам из числа их избирает одного по своему усмотрению»⁹². Так, например, были избраны Варлаам⁹³, Даниил⁹⁴ и Филипп II⁹⁵. Если же в подобных случаях иногда и созывался собор святителей, то это было лишь красивой формальностью состоявшегося перед этим единоличного государева выбора.»По воле «и под давлением Царя собор даже иногда грешил против церковных канонов; например митрополита Иосафа он поставил раньше, чем прежний митрополит успел отречься от кафедры⁹⁶. Такое же участие, если не больший произвол, в избрании митрополитов практиковалось со стороны светской власти и в юго-западной России. Петр, Роман, Антоний и Феодосии Полоцкий были избраны единолично самими великими князьями галицкими, литовскими и польскими. Григорий Цамблак избран по указанию Витовта, почему последний и счел нужным со своей стороны в оправдание этого разослать окружное послание. В половине XV века польско-литовские короли между другими правами над церковной жизнью усвоили себе и право утверждения епископов (jusinvestiturae), под прикрытием этого права прямо влияя на их выбор⁹⁷, или даже единолично избирая их⁹⁸. При таком положении дела естественно, что и на севере, и на юге России митрополит несколько обязывался перед светской властью, и эта последняя старалась провести на митрополичью кафедру лиц послушных и уступчивых. Таковы, например, при Иоанне IV Кирилл IV, Антоний и Дионисий, митрополитами же, против которых были настроены враждебно, князья наши поступали довольно сурово. Дмитрий Донской сажает в тюрьму митрополитов Киприана и Пимена, когда они приехали в Москву, также совершенно произвольно низлагает Киприана после его возвращения из Твери, когда он убежал от Тохтамыша; митрополита Геронтия едва не лишил кафедры великий князь Иоанн III за то, что тот раз при освящении храма совершал крестный ход не по солнцу (не «по солонь»); митрополит Варлаам был посажен за что-то в заточение Василием III⁹⁹; митрополит Даниил в малолетство Иоанна IV был низвергнут с престола Шуйскими, захватив в свои руки управление государством¹⁰⁰. Особенно произвольно обращался с митрополитами царь и великий князь Иван Васильевич. Митрополит Афанасий, видя, что ничего не может сделать с буйной и развратной опричиной, которую учредил царь и с которой сам упивался кровью своих подданных, счел за лучшее оставить кафедру. На место его был выбран архиепископ Казанский Герман; когда он отказывался занять кафедру, то был «принуждаем'к тому царем и собором. Но через два дня, когда Герман осмелился делать увещания и советы царю, он послал изгнать его из митрополичьих палат и объявить ему:"Ты еще и на митрополию не возведен, а уже связываешь меня неволею». На место его был избран игумен Соловецкого монастыря Филипп П. Этот, подобно Герману, отрекался, но «понуждаемый'на митрополию, смело требовал уничтожения опричины как непременного условия своего вступления на кафедру. Разгневанный царь велел ему сказать, чтобы он «в опричину и царский домовый обиход не вступался и на митрополию ставился, и после поставления не оставлял ее из-за того, что царь не отменил опричины, и не велел ему вступаться в царский домовый обиход, а советовал бы с царем, как прежние митрополий ты советовали с отцем его и дедом…». Филипп уступил. Но через некоторое время сначала тайно наедине, а потом публично стал обвинять царя за действия опричины. Последний начал гневаться. Раз, 22 марта 1568 года, он пришел в соборную церковь. Митрополит обратился к нему с такой речью:«О державный царь!.. Тебе дан скипетр власти земной, чтобы ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними по закону… Как смертный не превозносись, а как образ Божий не увлекайся гневом… От века не слыхано, чтобы благочестивые цари волновали свою державу, и при твоих предках не бывало того, что ты творишь; у самих язычников не случалось ничего такого…» – «Что тебе, чернецу, за дело до наших царских советов? – со злобой отвечал ему царь, – одно тебе говорю, отче святый: молчи, а нас благослови действовать по нашему изволению». Святитель продолжал свои увещания; царь вскрикнул:»Филипп, не прекословь державе нашей, да не постигнет тебя мой гнев, или сложи свой сан «и, наморщив лоб, вышел из церкви. Через несколько дней снова открылось подобное столкновение между царем и митрополитом в Успенском соборе. Царь пришел сюда с опричниками в черных одеждах с высокими шлыками на головах и просил у митрополита благословения. Тот молчав Бояре сказали ему:«Святый Владыко! К тебе пришел благочестивый государь и требует благословения». Тогда Филипп отвечал грозной речью:»В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя православного. Кому поревновал ты, приняв на себя такой вид и изменив свое благолепие? Убойся суда Божия: на других закон ты налагаешь, а сам нарушаешь его. У татар и язычников ест правда, в одной России нет ее; во всем мире можно встречать милосердие, а в России нет сострадания даже к невинным и правым. Здесь мы приносим Богу бескровную жертву за спасение мира, а за алтарем безвинно проливается кровь христианская. Ты сам просишь прощения в грехах своих пред Богом – прощай же и других, согрешающих пред тобою…«Рассерженный царь закричал:»О Филипп! Нашу ли волю думаешь изменить? Лучше было бы тебе быть единомысленным с нами…«На замечание святителя стал махать руками, грозить изгнанием и муками. Опричники старались усилить в Иоанне эту злобу к святителю. Раз (28 июля) во время крестного хода вокруг Новодевичьего монастыря митрополит только хотел читать Евангелие, как заметил на одном из опричников тафью, и сказал государю:»Чтение слова Божия следует слушать христианам с непокровеннною главою, а эти откуда взяли агарянский обычай предстоять здесь с покрытыми главами?» – «Кто такой?» – спросил царь и, обернувшись, ни на ком не заметил тафьи; а когда сказали, что митрополит говорит неправду, издеваясь над его царской державой, он вышел из себя и публично называл святителя лжецом, мятежником и злодеем. Устроен был по требованию царя суд над митрополитом. В Соловецком монастыре нашлись лица, которые поддались на царские ласки, обещания и угрозы и оклеветали митрополита. На соборе, куда он был призван, он даже не хотел оправдываться и, объявив, что не боится смерти, то лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония несчастного времени, начал снимать с себя знаки своего сана. Царь велел ждать суда и приговора. Этот последний скоро был объявлен всенародно в церкви архангела Михаила, где святитель служил обедню. Опричники здесь же сняли с него святительское облачение, одели в разодранную монашескую одежду, с позором выгнали из церкви и отвезли в Богоявленский монастырь. Царь хотел было сжечь митрополита по обвинению в волшебстве, но ограничился заключением его в сырой тюрьме и ссылкой в Отрочь-Тверской монастырь, где на следующий год (23 декабря 1569 года) приближенный царя Малюта Скуратов задушил его подушкой¹⁰¹. Более произвольного обращения с митрополитом, кажется, невозможно себе и представить. Естественно, что при таком отношении великих князей к митрополиту этот последний чувствовал себя шатким на кафедре, и чтобы удержаться на ней, должен был угождать князю. Поэтому-то митрополиты Афанасий, Кирилл IV и Антоний молчали, видя как Иоанн IV губит народ. Поэтому же митрополит Даниил соглашался на незаконные и безнравственные действия Василия Ивановича, как например: нарушение клятвы, данной Василию Шемячичу в его безопасности, или развод царя с бесплодной женой Соломонией, насильственное пострижение ее в инокини и вступление царя в брак с Еленой Глинской¹⁰², а Иосиф Болгаринович, южнорусский митрополит, даже старался в угоду польскому королю о введении латинской унии в среде православных¹⁰³.

Поставленные в такую тесную зависимость от воли князя митрополиты, естественно, могли терпеть и притязания его на вмешательство в их права и в церковное управление. Это было и на самом деле.

Уже известно, что в южной митрополии польско-литовские короли с половины XV века пользовались правом утверждения избранных епископов, получив это право по наследству от волынских князей; впрочем, одним утверждением они не довольствовались, а стали сами раздавать епископские кафедры тем или другим лицам – большей частью из светского сословия, когда сразу двоим-троим одну кафедру; а Сигизмунд I предоставлял пользоваться этим правом даже своей жене Боне¹⁰⁴. Митрополиту только оставалось рукополагать избранных. Короли заступались за поставленных ими епископов, даже если они были недостойны и не удовлетворяли требованиям церковных правил¹⁰⁵; равным образом и в сильных князьях епископы находили себе нередко горячих защитников; поэтому-то часто епископы не повиновались митрополиту¹⁰⁶. Естественно, что поэтому ограничивалось право митрополичьего суда. Короли даже трактовали суд над епископами, как дело, принадлежащее по праву только им, и принимали жалобы на епископов¹⁰⁷. Митрополит судил епископа только тогда, когда это предоставлял ему сам король¹⁰⁸. В северной России, хотя притязания светской власти не доходили до таких размеров, однако бывали случаи, когда великие князья сами производили суд и казнь над епископами или заступались за них в споре с митрополитом. Например, Иов III заключил в заточение новгородского архиепископа Феофила, когда Новгород нарушил договор с московским князем и передавался Казимиру литовскому (1480 г.)¹⁰⁹; подобным образом Василий III сослал в один из отдаленных монастырей смоленского епископа Варсонофия, подозреваемого в передаче Смоленска под скому королю Сигизмунду (1514 г.)¹¹⁰; Иоанн III заступился за архиепископа ростовского Вассиана, когда митрополит Геронтий взял у него Кириллов Белозерский монастырь и передал князю Верейскому (1478 г.)¹¹¹. Иоанн IV заключил Новгородских епископов Серапиона. [Вероятно, ошибка. Еп. Серапион (Курцов) умер задолго до Новгородского восстания (прим. ред.).] Пимена по подозрению в поддержке новгородского восстания (1570 г.), а Леонида (1576 г.) велел лишить жизни (по одним сказаниям, удавить, по другим – зашить в медвежью шкуру и затравить собаками)¹¹².

Как на севере, так и на юге России светская власть нередко брала в свое непосредственное ведение монастыри в пределах епископских и даже митрополичьих епархий. В «княжих'монастырях сам князь назначал настоятеля, сам заправлял жизнью монастыря, сам даже судил настоятеля, а митрополиту запрещал его «судить и рядить», кроме дел собственно духовных, когда тот должен участвовать в суде вместе с князьями¹¹³. На юге России такие монастыри даже передавались нередко в управление, или – лучше сказать – в аренду светским лицам за какие-нибудь гражданские заслуги или за деньги, и король считал себя вправе так делать (право подаванья или покровительства – juspatronatus)¹¹⁴. Впрочем, ставить настоятелей осмеливались князья московские и короли польские не в одни только княжьи монастыри; равным образом сами же произвольно переводили их из одного монастыря в другой. Митрополиту оставалось в этих случаях лишь исполнять требования князя. Право же утверждения избираемых архимандритов и игуменов считалось за обычное право князей как на юге, так и на севере России; вот что говорит на этот счет 86-й ответ Стоглавого собора (1551 г.):"Повелевают святые правила избирати митрополиту и архиепископом и епископом, коемуждо в своем пределе, архимандритов и игуменов в честные монастыри, и избрав посылают к благочестивому царю, и аще будет Богу угоден и царю, и таков… да поставлен будет»¹¹⁵. Право созывать на соборы епархиальных епископов также подвергалось ограничениям. Для этого нужно было согласие великого князя; он же и утверждал своей грамотой соборные постановления; сам иногда присутствовал и вел прения на соборе; сам иногда и настаивал на созыве собора – хотя бы для маловажных вопросов, которые можно было решить иначе¹¹⁶; иногда же в южной России принимал и апелляции на соборные решения¹¹⁷. Митрополит только с согласия великого князя мог изменять штат своих домовых слуг¹¹⁸; на юге же России нередко король присваивал себе право ставить митрополичьего «справцу"(наместника), или уполномочивал на это кого-нибудь еще, например Сигизмунд I – львовского католического арцибискупа¹¹⁹. Наконец, все вообще важные распоряжения свои митрополит мог выполнять не иначе, как с согласия великого князя; поэтому-то епископы, по делам церковным сносясь с митрополитом, обыкновенно виесте сносились с великим князем и от обоих получали решение¹²⁰.

2) С освобождением от константинопольского патриарха и с возвышением на Руси соборов митрополит утратил свою судебную власть над епископами. Между тем как прежде он иногда единолично судил и низлагал их, теперь он мог делать это лишь со своим «освященным'епископским собором, который мог назвать «домашним». За митрополитом осталось в отношении к судебному процессу право делать внушения провинившемуся епископу, уговаривать его оставить свою кафедру и даже производить предварительное следствие; а сам суд производился соборно и утверждался царской печатью¹²¹.