Эпоха преобразования западно-русских церковных братств (1586–1600 гг.)

Религиозное движение, охватившее со времени реформы Лютера всю западную Европу, весьма сильно отразилось на церковных делах западной России. Лютеранство, кальвинизм и затем наиболее рационалистическая протестантская секта – социнианство – стали распространяться в XVI веке в Польше и в Литве, захватывая в свою среду весьма многих из представителей знатнейших литовско-польских родов, дававших приют в своих имениях вожакам новых сект.

Католичество было затронуто во всей Европа самым существенным образом и оно, как известно, в лице новоучрежденного в 1540 году ордена иезуитов выставило могущественную армию для противодействия реформаторскому движению XVI века. Этой армией воспользовалось также католическое правительство Польши, которое, со времени окончательного присоединения Литвы к короне польской в 1569 году, стало питать смелую надежду о полном слиянии и подчинении Литвы Польше. Видя в православии и русской народности главнейшее и сильнейшее препятствие к осуществлению этого замысла, польское правительство решилось водворить в королевстве и княжестве иезуитов, в надежде, что эта сила не только остановит протестантское движение в государстве, но и сломит твердыню православия на Литве.

Явившись в Литве в 1569 году и опираясь на католическую духовную и светскую власть, иезуиты прямо и открыто приступили к своей пропаганде и направили всю свою энергию к порабощению православия латинству. При содействии латинского бискупа Валериана Протасевича, они свили себе прочное гнездо в городе Вильне, и оттуда расселялись по разным центрам обширного тогда Литовского княжества. Во главе тогдашних иезуитов стоял энергичный деятель Петр Скарга, который своей известной книгой: «О единстве церкви Божией и о греческом от сего единства отступлении» (первое издание вышло в 1577 г.) бросил прямой вызов всему православному миру; в этом сочинении смелый иезуит прямо указывал на «унию» с римским костелом, как на единственное верное средство для достижения этого единства.

Кипучая и отважная, литературная и практическая деятельность Скарги и его сотрудников, оживленная содействием другого знаменитого иезуита Антония Поссевина, который находился в Вильне в восьмидесятых годах XVI столетия, – открытие в Риме и в Вильне училищ, предназначенных для уловления западно-русского юношества в недра католичества, – насильственное введение нового григорианского календаря с целью уничтожения разновременности в праздниках православных и католиков, – переход в католичество под влиянием иезуитов некоторых литовских магнатов, – все эти явления были грозными симптомами для православия и русской народности всей западной Руси.

Все перечисленные события казались современникам тем страшнее, что они не могли не видеть некоторой слабости в организации своей православной Церкви. Эта слабость Литовской православной Церкви, оторванной от единства с Московской митрополией еще в XV веке, проистекала главным образом от способа раздачи епископских кафедр польскими королями, которые присвоили себе исключительное право «подаванья» этих кафедр, со всеми принадлежавшими к архиерейским домам земельными угодьями и другими доходными статьями. Здесь не место распространяться о тех замешательствах и беспорядках, которые происходили в западно-русской Церкви в правление Сигизмунда II, Стефана Батория и Сигизмунда III, весьма сильно злоупотреблявших этим, так называемым, патронатским правом. Напомним лишь, что в XVI веке довольно часто были утверждаемы в епископском сане люди недостойные этого высокого положения, которые искали материальной выгоды и иногда из-за земных благ меняли саблю на клобук, а потому и не удивительно, что такие люди с толпою вооруженных слуг вступали между собой в открытую драку из-за церковных земель и замков. Весьма естественно, что такие епископы были слабо образованы и не в состоянии были составить какого-либо трактата, брошюры или послания для защиты православной веры и в опровержение богословских мнений своих противников.¹ Если из среды православных и выходили тогда какие-либо полемические сочинения или послания, то эти книги выходили из-под пера ученых иноков, священников или же образованных светских лиц.

Во главе тогдашних образованных светских лиц среди православных бесспорно надлежит поставить князя Андрея Курбского и князя Константина Острожского. В настоящем кратком предисловии нет возможности даже в сжатых чертах удовлетворительно представить обширную просветительную деятельность обоих названных русских магнатов и их влияние на современников. Касаясь этой деятельности, мы имеем лишь в виду выяснить то благоприятное действие, которое она оказывала на поднятие образования и начитанности среди среднего класса населения и, в частности, среди русских мещан г. Львова и Вильны, из которых были лица, находившиеся в тесном общении и переписке, как с князем Курбским, так и с князем Острожским.

Главная просветительная деятельность князя Острожского сосредоточивалась на Волыни, в его резиденции г. Остроге, где он основал замечательное высшее училище и типографию. В других городах и местечках своих обширных владений, как например в Турове, в Дубне, в Дермани, князь, с целью поднятия нравственности и просвещения в народе и в духовенстве, также учреждал храмы, монастыри, школы и типографии. Для расширения своего издательского дела князь сносился с Москвой, с константинопольским патриархом Иеремией, с греческими, болгарскими и сербскими монастырями с целью добыть оттуда списки св. Писания, как эллинские, так и славянские.²

Целая улица в старом Остроге прозывалась «греческою» от многих греков, поселившихся там; внешность зданий носила на себе характер греческой архитектуры и наружные их стены были украшены живописными изображениями св. апостолов и других угодников Божиих.³ Привлекая к себе в Острог отовсюду ученых людей и пособрав лучшие списки св. Писания, князь при посредстве этих ученых, а также с помощью своих образованных русских сотрудников, начал печатать в защиту православия ценные догматические и полемические сочинения, направленные также против сочинений написанных в защиту католических идей иезуитами, и в особенности против сочинений ученейшего из них – Петра Скарги. Из выдающихся сочинений написанных в восьмидесятых годах XVI века в г. Остроге русскими учеными отметим: «Ключ царства небесного» Герасима Даниловича Смотрицкого, ближайшего сотрудника князя по изданию книг, и знаменитое исследование, не утратившее еще и теперь своего литературного достоинства, «О единой истинной православной вере» священника Василия.⁴ В Острожской типографии издавались также катехизисы, учебники, богослужебные книги, переводы с греческого творений отцов Церкви. Всего более прославился князь изданием в 1580 году славянской библии, известной под названием «Острожской библии»; появление её в свет было настоящим благодеянием для всего православного мира. При княжеской типографии работал первый русский типографщик Иван Федоров, перенесший сюда свою деятельность из Москвы. В княжеском училище в г. Остроге занимался преподаванием между другими учеными образованный грек Кирилл Лукарис (был также ректором сего училища), сделавшийся потом константинопольским патриархом, а из учеников Острожского училища вышел Исаия Копинский, бывший митрополитом Киевским.

Весьма обширна была также просветительная деятельность князя Андрея Курбского, который умер лет на 20 слишком раньше князя Острожского и в восьмидесятых годах XVI столетия уже заканчивал свою ученую карьеру. Проживая в изгнании на Литве, именно в г. Ковеле, и радея о распространении богословского образования среди православного общества, князь Курбский собрал у себя обширную библиотеку из творений отцов Церкви, как-то: Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина, а также из церковных историков, как напр. Евсевия, Никифора Каллиста. Князь Курбский на старости лет («уже в сединах», – как сам писал) нашел в себе достаточно энергии для изучения латинского языка, с которого, вместе со своим родственником князем Михаилом Оболенским, сталь переводить отдельные беседы и отрывки из творений отцов Церкви, обличавшие неправду иезуитских и протестантских мнений, а также перевел целиком богословие Дамаскина. Особенно доволен быль князь Курбский появлением приобретенных с Афона князем Острожским, в славянском переводе, писаний Солунских митрополитов Григория и Нила, направленных против латинян. Содействуя распространению этих книг, не только среди православных, но и между католиками, [– а также рассылая сочинения против латинян известного богослова Максима Грека, –] князь считал, что эта духовная помощь со св. горы Афонской принесена к нам «яко самою рукою Божиею».

Независимо от этих переводов, князь Курбский сам писал разным своим приятелям отдельные листы и письма, в которых изобличал «гордых и упрямых» иезуитов, а приятелей своих убеждал охранять православную веру.

Эти письма кн. Курбского для нас особенно ценны, так как проливают свет на умственное состояние и образование тогдашнего русского среднего сословия, и указывают, что уровень этого образования среди православных мещан – купцов и ремесленников, – населявших большие города Литовского княжества и Галичины, как например: Вильно, Могилев, Львов и другие, был достаточно высок не только для тогдашнего времени, но и с точки зрения современных требований и желаний. Данные, извлеченные из писем Курбского, хотя отчасти, объясняют нам: почему в указанных выше центрах могли в конце XVI века учредиться такие просветительно-благотворительные союзы, как церковные братства, перестроившие церковно-приходскую жизнь православного общества и направившие эту жизнь к целям, свойственным христианским общинам. Особенно важны в этом отношении письма князя Курбского к Виленскому бургомистру Кузьме Мамоничу и к Львовскому мещанину Семену Седларю.

Кузьма Иванович Мамонич и брат его Лука Иванович устроили в г. Вильне, около 1575 года, весьма хорошую типографию, в которой печатали по-славянски священные и другие книги, как-то: Евангелие, Деяния и послания Апостольские, псалтири, грамматики славянского языка, статут великого княжества Литовского и др. Вокруг Мамоничей образовался в Вильне кружок высоко образованных людей, которые свои средства и знания употребляли на издание необходимых и полезных для духовенства и народа книг. На первом плане следует поставить Зиновия Семеновича Зарецкого и брата его Ивана Семеновича, заботившихся об издании св. Писания на славянском языке. Во главе типографского дела стояли, примыкавшие к этому кружку, известные типографщики того времени: Петр Мстиславец и Василий Гарабурда. Покинув Москву, Петр Тимофеевич Мстиславец, со своим знаменитым товарищем Иваном Федоровым, проработав некоторое время в Заблудове (местечко в Белостокском уезде, Гродненской губернии), в типографии Литовского гетмана Григория Александровича Ходкевича, переселился затем в Вильну и трудился в типографии Мамоничей.

С этим кружком в весьма тесных отношениях находился князь Курбский. В одном из своих писем к Кузьме Мамоничу, он просил его посоветовать православным без помощи своих ученых не вступать в споры с иезуитами, хулящими их св. веру и ведущими хитрые беседы, в заключении этого письма князь просил также Мамонича прочитать это письмо в доме Зиновия Семеновича Зарецкого «всем в правоверии стоящим Виленским мещанам». В другом своем письме к тому же Кузьме Мамоничу, князь советовал православным Виленцам скорее списать произведения Солунских митрополитов Григория и Нила, взяв рукопись у него, князя, или же у типографщика Василия Гарабурды.⁵

Также весьма любопытно письмо кн. Курбского (от 1580 г.) к Семену Седларю «мещанину Львовскому, мужу честному о духовных вещах вопрошающему». Исполняя просьбу Седларя, желавшего знать, что думал Иоанн Златоуст о чистилище, князь послал ему переведенную им, князем, с латинского языка беседу сего святителя (именно 9-ую) на апостола Павла и советовал читать её и услаждаться ею «со правоверными восточных церквей»; в заключении письма князь просил к себе «отца Мину», или же самого Седларя на беседу («усты ко устом») относительно того, какими средствами лучше отразить софизмы иноверных.⁶

Все приведенные выше данные несомненно убеждают в том, что в Литовских и Галицких центрах среднее православное сословие было в конце XVI века достаточно образовано, имело возможность приобретать необходимые для православных христиан книги, интересовалось богословскими вопросами, старалось усвоить себе по источникам правоту своей веры пред чуждым ей учением католиков и протестантов, и, таким образом, было способно поднять на свои плечи великую задачу пересоздания наших, так называемых, «медовых братств» – преследовавших только местные церковно-приходские интересы – в обширные христианские союзы с широкими просветительными и благотворительными целями. О том, как отзывчиво эти незнатные люди относились к просвещению, видно из трогательных слов нашего первого русского типографщика Ивана Федорова, который после Москвы и Заблудова пытался устроиться около 1573 года в г. Львове. Здесь он тщетно искал себе помощи у богатых и знатных и нашел её у небогатых и незнатных. Эти слова так красноречивы и назидательны, что мы решаемся привести их в подлинном отрывке. Они помещены в послесловии, в конце книги «Апостол», напечатанной Иваном Федоровым в г. Львове, в 1574 году. Рассказав вкратце об обстоятельствах, вынудивших его покинуть Москву, о своем пребывании в Заблудове у Ходкевича, и затем о переселении своем в г. Львов, вследствие болезни постигшей Ходкевича, Иван Федоров продолжает: «И помолившумися, начах богоизбранное сие дело (т. е. типографское) к устроению навершати, якобы богодохновенныя догматы распространевати, и обтицах многащи богатых и благородных в мире, помощи прося от них, и метание сотворяя, коленом касаяся и припадая на лицы земном, сердечно каплющими слезами моими ноги их омывах, и сие не единою, ни дваши, но и многащи сотворях, и в церкви священнику всем в слух поведати повелех: не испросих умиленными глаголы, ни умолих многослезным рыданием, не исходатайствовах никоеяже милости иерейскими чинми, и плакахся прегоркими слезами, еже не обретох милующаго, ниже помогающаго, не точию-же в русском народе, но ниже в греках милости обретох; но мали нецыи в иерейском чину, инии-же неславнии в мире, обретошася, помощь подающе. Не мною бо от избытка им сия творити, по якоже оная убогая вдовица от лишения своего две лепте вовергъшия: вем убо, яко в нынешнем мире должная их к ним возвратится, в будущем же веце от богатодавца Бога стократицею воздастся».⁷

Но как ни утешительна сама но себе картина русского народного просвещения в Литве и Галичине во второй половине XVI века, – как ни важна и ни плодотворна была просветительная деятельность Ходкевича, Курбского, Острожского и других высокообразованных русских вельмож, – как ни сильна была защита православия от нападок на него врагов, начатая в то время русскими учеными богословами, в роде известного старца Артемия,⁸ Герасима Смотрицкого, священника Василия, – все-таки каждый, кто познакомится с замечательными уставами и деятельностью в ту эпоху западно-русских просветительных братств, – в особенности Виленского и Львовского, – невольно должен признать, что в появлении этих необычайных христианских союзов, почти накануне насильственного введения «унии», в государстве, где власти были открыто враждебны православию, следует видеть Промысел Божий, пекущийся явно для людей о судьбе своей Церкви. После отступничества от православия в 1592 году высших иерархов и введения в Польско-Литовском государстве унии в 1596 году, низшее духовенство с мирянами в западной России, ведомое Рукою Божией, сплотившись во едино, явили миру невиданное зрелище, именно: действующей христианской Церкви, которая оставалась почти без высших иерархов вплоть до 1620 года. В это время братства действительно являлись для народа, как бы высшими пастырями, просвещавшими, наставлявшими и поддерживавшими его в эти тяжелые годы.

В настоящем очерке мы предложим наше посильное изложение замечательной истории преобразования церковных братств в западной России.

* * *

Посещение западной России двумя восточными патриархами, Антиохийским Иоакимом, в 1586 году, и Константинопольским Иеремией, в 1588 и 1589 годах, составило эпоху в жизни православных церковных братств.

Сношения восточных патриархов, в особенности вселенского патриарха, с западной Россией были весьма частыми и обыкновенно осуществлялись чрез виленских, и еще скорее чрез львовских купцов, ездивших часто по торговым делам на восток и в Константинополь. Этим путем до патриархов и доходили вести о том нестроении и беспорядках в западно-русской церкви, которые резко проявились во второй половине XVI века, и вызвали в 1585 году известное обличительное послание галицко-русских православных дворян киевскому митрополиту Онисифору. В этом послании они убедительно просили митрополита принять деятельные меры для водворения мира в церкви, и для обуздания своеволия и нечестивой жизни «епископов-шляхтичей», в большинстве оказавшихся непригодными к занятию епископских должностей.⁹ Наконец, до патриархов должны были также дойти сведения об усиливавшейся вражде католиков к православным, которые не принимали навязываемого им нового григорианского календаря. Эта вражда выказалась особенно в декабре 1583 года в гор. Львове нападением католического духовенства с вооруженною шляхтою, в навечерие праздника Рождества Христова, на тамошние монастыри и церкви, которые, по приказу Львовского арцибискупа Соликовского, были запечатаны, и только после заключения в 1585 году мировой с православным Львовским епископом Гедеоном порядок в церковных делах был снова восстановлен.¹⁰

Первым из названных выше патриархов посетил Россию Антиохийский патриарх Иоаким, который путешествовал для собирания милостыни на поддержание храмов и утесненного духовенства в Сирии; но, кажется, цареградский патриарх поручил ему лично удостовериться о положении православной церкви в Польше.¹¹ Прибыв 1 января 1586 года в гор. Львов, патриарх Великия Антиохии и Киликии, Иверии, Сирии и по всему востоку солнца, Иоаким поселился при городской церкви и позна­комился с членами тамошнего Успенского братства, кото­рые явились к нему в полном составе. Это свидание и дальнейшее личное общение патриарха с братчиками, а равно посещение им всей Львовской епархии, были собы­тиями высоко знаменательными для судеб нашей западной церкви. Патриарх Иоаким воочию убедился, что в пра­вославном обществе обреталось еще достаточное количе­ство верующих и преданных церкви людей, которые могли совершить истинно христианский подвиг для под­держания православия.

По указаниям патриарха, снесшегося предварительно грамотою со вселенским патриархом, члены Успенского братства выработали такой устав высоконравственного церковного союза, который приближался по духу к тем христианским общинам, кои появились в первые века христианской эры и остались навсегда для человечества недосягаемым идеалом общественного устройства, всецело проникнутого христианскими интересами.

Церковное возрождение совершилось у нас на западе (как мы подробнее укажем ниже) не рационалистиче­ским путем, не путем воинственного протеста против беспорядков в церкви и создания особо измышленных догматов, новых обрядностей и нового церковного строя, а путем нравственного самоусовершенствования православ­ного общества, действовавшего под влиянием живой веры, вечно требующей добрых дел и вызывающей заботы к просвещению меньшей, обездоленной братии.

В уставе преобразованного в 1586 году Львовского братства было провозглашено, что церковное богатство есть нищих богатство; оно назначается: для воспитания сирот, для прокормления впадших в недуг старости или бо­лезни, бедных и детей – большого семейства, для призрения странников, для попечения о сиротах и убогих, для пособия вдовам, для вспомоществования девицам, для за­щиты обидимых, для помощи в несчастьях от пожара и наводнения, для искупления пленных, для прокормления во время голода, для одеяния и погребения умирающих в бедности, для поддержания церквей и опустевших мо­настырей, словом: для покрова и утешения живым и для поминовения мертвых.¹²

Принимая на себя заботу о доставлении материальных средств всем людям нуждающимся, болящим, убогим и сиротам, братство одновременно поднимало на свои плечи великую задачу распространения религиозно-нрав­ственного просвещения в народе. Советом и повеле­нием того же патриарха Иоакима, в 1586 году, в гор. Львове, при церкви Успения Божией Матери, по старо­давнему обычаю, устроилось на средства граждан, как мещанского, духовного, так и дворянского сословия, учи­лище, под названием «школы славянского и греческого языков», для распространения православного учения о вере и с целями нравственно-воспитательными, потребо­вавшими высокого нравственного ценза от персонала учи­телей и наставников, живого содействия им со стороны родителей учеников, или же лиц, у которых они про­живали, а также самодеятельности и самопомощи со сто­роны самих учеников.¹³

Для этого всесословного братского училища, состоявшего под надзором двух братчиков, был начертан особый устав, в котором провозглашено было то начало, что духовное просвещение составляет всю сущность жизни человека. Программа преподаваемых в этом училище предметов приближала его, если не к высшим, то во всяком случае к средним учебным заведениям тогдаш­него времени; так в нем, разделенном на три курса, преподавались: св. Писание (а также и творения отцов церкви), церковный чин, церковное пение, греческий и славянский языки,¹⁴ грамматика, арифметика (пасхалия и лунное течение), риторика, диалектика (также знакомство с философами, поэтами и историками) и музыка, а в воскресные и праздничные дни учителя обязывались перед обедней сообщать ученикам сведения о праздниках, а после обеда – пояснять дневное Евангелие и Апостол.¹⁵

Для издания богослужебных книг, учебников, а также разного рода религиозно-нравственных книг, в том числе и полемических, братство тогда же учредило типо­графию «писма словенского и грецкого». Еще почти за год до проезда патриарха Иоакима, именно в 1585 году, братство приобрело за 1,500 зл. типографию, заложенную одному еврею нашим первым русским типографщиком Иваном Федоровым, переселившимся из Москвы во Львов и впадшим здесь в крайнюю бедность.¹⁶

Для выполнения всех перечисленных выше благотво­рительных и просветительных обязанностей в христианском духе требовалось учредить такой союз, вступление в который обязывало каждого члена перестроить всю свою личную жизнь и свои отношения к ближним на началах христианских («жить евангельски, по учению и правилам апостолов и св. отцов», – как значится в уставе), и своим собственным примером побуждать других к самоусовершенствованию.

Вступивший в «святое» Успенское братство, как видно из древней формулы присяги, принимал на себя «всей душей» обет пребывания в союзе до последнего часа и исполнения всех выпадающих на него обязанностей и повинностей, и в подтверждение своей клятвы целовал крест и давал братское лобзание всей братии.¹⁷

В отношении к своим собратьям каждый братчик, «стараясь о добре перед Богом и людьми», обязывался отдавать другому предпочтение и всячески помогать собрату в болезнях, несчастьях и нуждах, а в случае его смерти – провожать со свечами его тело до могилы вместе со всеми остальными братьями. Старшие в братстве должны быть, по Христову Евангелию, всем слугами и в этом именно смысле понимал устав их старейшинство и связанное с ним управление делами братства. Всякая обида, нанесенная братчику, почиталась за обиду всего братства, а потому виновный, помимо наказания, (сидение на колокольне и уплата штрафа – камень воску)¹⁸ дол­жен был без замедления испросить прощение, как у обиженного, так и у всего братства. Все члены братства были связаны обещанием не выносить за порог брат­ского дома никакое братское дело и хранить все поста­новления собраний в тайне. Сошедшиеся в братском доме (или у священника, или в частном доме у брат­чика), по окончании положенных занятий, должны были читать («по преданию св. отцов») священные книги (вет­хого и нового завета) и скромно друг с другом бесе­довать, и всякое непотребное или корчемное слово влекло за собою наказание (штраф – фунт воску), причем, устанавливая братский суд и наказание для виновных, устав проводил требование, чтобы старшие братчики за те же проступки несли наказание вдвое и втрое, ибо они достойны большого наказания «чести ради».

Такие высоконравственные правила были установлены для личного поведения братчиков и для их взаимных сношений.

Для управления делами братства ежегодно избирались четыре старшие брата. Они исполняли приговоры, поста­новленные в собрании, имели на сохранении казну,¹⁹ и, по истечении года, в полном собрании давали отчет в управлении. Лица всех сословий могли вписываться в братство (с уплатою шести грошей в год), как львов­ские жители, так и посторонние. Братство имело свои собрания (обязательные под опасением уплаты пени за неявку) один раз в месяц, или же, когда это будет нужно и можно, причем сходиться в братский дом над­лежало после обсылки братского знамени.²⁰ Для поми­новения усопших каждый брат вписывал в помянник имя своего отца, матери и всех умерших родственни­ков, а священник братства читал этот помянник на утрени и вечерни, в дни поминовения и в великий пост, по уставу церковному. Сверх того, ежегодно соверша­лись две литургии за все братство, заздравная и заупо­койная, причем раздавалась милостыня.

Этим уставом братство было поднято на небывалую еще для этих учреждений высоту и явилось в западной Руси новой церковно-общественной силой, которой патриарх не усомнился предоставить, в видах внутреннего воз­рождения церковной жизни в стране, необычайные права и полномочия. Братству предоставлено было «творить суд истинный, ублажать добрых, непокоряющихся истине законно обличать и наказывать, а пребывающих в нераскаянии отлучать от церкви». Отдавая братству церковный суд над его сочленами и предоставляя ему право отлучать чрез братского священника в храме непокорных от церкви, патриарх сделал Львовское братство старейшим и первым между всеми остальными юго-западными братствами, которые этим распоряжением связывались в один общий союз и должны были сообразоваться с постановлениями этого старшего братства и подчиняться его требованиям. Это первенство обусловливало Львовскому братству право высшего надзора за всеми православными края и не входившими в состав братства, какого бы звания и состояния они ни были, и даже по обстоятельствам того времени от этого надзора не был исключен и сам епископ. Устав в этом отношении предписывал братству словесно или письменно увещевать светских и духовных лиц, живших не по закону, а о непослушных доносить епископу. «Если и епископ пошел бы против закона истины (говорилось в уставе) и стал бы управлять церковью не по правилам святых апостолов и святых отцов, совращая праведных в неправду и поддерживая беззаконников, то такому епископу должны были противиться все, как врагу истины».²¹

Так пересоздалось замечательное Успенское Львовское братство, начертавшее в своем уставе тип церковного общественного союза, поставившего себе задачей: перевоспитание в православном духе своих сочленов, внесение нравственных обязанностей в их отношения к меньшим братиям, нуждающимся, как в просвещении и руководительстве, так и в материальной помощи, и распространение и поддержание совокупными силами в России православия.

Устроив братство и утвердив его устав, патриарх Иоаким обратился 15 января 1586 года с окружным посланием к русско-литовскому православному духовенству, сановникам и мирянам с приглашением их к приношениям на устроение в городе Львове греко-славянской школы и типографии, также новой каменной церкви и богадельни.²²

28 мая 1586 года Львовское братство писало цареградскому патриарху Феолипту о распоряжениях патриарха Иоакима, посоветовавшего братству: «да устроится школа, такожь друкарня (типография), да воздвигнется тоже братство соединения ради церковнаго строения», и просило патриарха о благословении и одобрении сих распоряжений.²³

Весьма любопытно, что в самом начале устройства братства и его учреждений на новых началах Львовский епископ Гедеон Болобан (ставший впоследствии во враждебные отношения к братству) не только не противился этому, но, как видно из его окружного послания от 1 мая 1587 года, он действовал тогда согласно с патриархом Иоакимом, и даже обратился ко всем православным христианам с воззванием о пожертвованиях на нужды братства, причем свое послание отправил чрез особого посланца, снабдив его сборным листом. Весьма характерны в этом послании следующие места: «просим отделете некую часть з маетъностий своих што вам Господь Бог дал для славы имени Его святого и для своего и своих сынов душевнаго спасения, розмножаючи писма святого науку детем вашим, подвигнете умные очи наши и бачте разумеючи о своем недостатъку науки духовное и умилостивете ся о себе, да и вас Бог помилует».²⁴

Константинопольский патриарх Иеремия, занявший престол после патриарха Феолипта, не замедлил принять Львовское братство под особое свое покровительство. Так, узнав из письма патриарха Иоакима, что Львовский епископ Гедеон Болобан, желая отнять у братства оба его монастыря: Онуфриевский и Уневский, открыто заявил себя противником братства и стал делать разные притеснения братским священникам, братской школе и даже отлучил некоторых братчиков от церкви, патриарх Иеремия, в ноябре 1587 года написал епископу Гедеону письмо, в котором строго наказывал ему не делать никаких притеснений братству, причем о самих братчиках отзывался, что «в них Бог почивает и славится».²⁵ Кроме того, патриарх Иеремия, еще раньше, именно в августе 1587 года извещал письмом братчиков, что он снимает с некоторых из них, отлученных епископом Гедеоном от церкви, это запрещение и дозволяет им свободно посещать храмы,²⁶ а богатого гражданина города Львова Константина Корнякта особым письмом, в ноябре 1587 года, побуждал к пожертвованиям в пользу братства и на возобновление его храма.²⁷ Заботы свои о братском училище патриарх Иеремия выразил присылкою в Львов еще весною 1587 года елассонского митрополита Арсения, который принял на себя преподавание в училище и оставался в нем около двух лет.^{28, 29} Наконец, в декабре того же 1587 года, патриарх Иеремия грамотою подтвердил учрежденное патриархом Иоакимом Львовское братство, восхваляя при этом благочестивых граждан города Львова, которые, во исполнение заповеди Христовой о любви к ближнему, приняли на себя попечение о вдовах, сиротах, убогих и немощных, а также заботы об устроении странноприимного дома для приходящих от святых мест, богадельни, училища и типографии как средств душеполезных и спасительных, причем патриарх отлучал от церкви всякого, кто явится разрушителем братских прав и учреждений.³⁰

В это, приблизительно, время совершилось в тех же просветительных целях преобразование братского дела в городе Вильне.

В 1584 году в гор. Вильне, при древнем св. Троицком монастыре, отданном в том же году королем Стефаном Баторием в заведование и управление виленским бургомистрам, радцам и лавникам православного вероисповедания, учредилось с широкими благотворительными и просветительными задачами «братство церковное троицкое»,³¹ и в 1588 году, с благословения митрополита Онисифора, напечатало свой устав. В этом уставе обращает на себя внимание, основанное на евангельских и апостольских изречениях, воззвание («предословие»), обращенное ко всем благочестивым православным и преисполненное самых возвышенных мыслей о любви к ближним и о соединении в братский союз для выполнения этой Христовой заповеди.

Согласно этому основному положению, устав Троицкого братства стремился также составить из верующих такой живой союз, в котором его члены, – связанные клятвенным обещанием, данным в храме пред священником, о соблюдении верности «святому» братству и о подчинении всем его правилам и повинностям, и находящиеся в постоянном общении друг с другом для совершения добрых дел, – могли перевоспитывать себя в христианском духе и руководствоваться во взаимных сношениях христианскими началами, которые подавляют всякую гордость и все вытекающие из неё страсти, ведущие к разъединению и человеконенавистничеству.

В этих видах было постановлено в уставе об обязанности братчиков не допускать до нищеты своего собрата и помогать ему из личных и общих братских средств, а болящего навещать, и если бы он оказался без призора, то нанять особого человека для ухода за ним. Особенно трогательно было обставлено погребение умершего братчика, тело которого должно было провожать все братство до могилы, причем шесть братчиков несли на руках сам гроб, а остальные с воженными братскими зелеными свечами шли попарно впереди процессии. Расходы по погребению бедного братчика, а равно и всех бездомных и безродных бедных, братство принимало на свой счет. В устройстве братской процессии при похоронах братство не отказывало и всем другим прихожанам, которые при жизни, хотя и не состояли в числе вписавшихся в братство, но родные которых обращались с просьбою к братству об участии в погребении.

Понимая высокое значение общественной молитвы в храме, Троицкое братство в уставе своем требовало отправления по крайней мере четырех в году торжественных заздравных и заупокойных литургий, на которых присутствовали все братчики и после этих обеден следовали трапезы для всех убогих, нищих и маломощных, и трапезы эти устраивались братчиками в складчину. Кроме того, во все большие праздники от братства выдавалась милостыня всем бедным, скитающимся по улицам, находящимся в больницах и томящимся по тюрьмам.

Что касается до устройства самого братского союза, его самоуправления и суда, то в уставе было постановлено: а) братство было всесословным и принимало в свою среду лиц обоего пола (сестры братства) с уплатою вступных денег по желанию и возможности (определен minimum взноса в 12 грошей польских); б) из своего состава братство ежегодно, в Фомино воскресение, избирало на один год для управления общими делами братства двух старейших братчиков и, кроме того, двух «строителей церковных», и двух смотрителей за госпиталями, которых всех обязывало вести приходо-расходные книги и представлять ежегодный отчет; к числу обязанностей строителей церковных отнесены были: надзор за церковным имуществом, собирание в церкви денег, а также снабжение церковного хозяйства всем необходимым, в том числе и свечами, причем особый надзор был предписан этим строителям за братскими четверть-фунтовыми свечами, с которыми братчики стояли в церкви в определенные часы богослужения; в) ежемесячно братчики собирались на общеобязательную сходку в братский дом, – путем обсылания по околотку креста, – для обсуждения и решения текущих дел, причем каждый братчик уплачивал по грошу в братскую кассу, которая хранилась у одного старшего братчика, тогда как ключ от неё находился у другого старшего братчика; г) все братские дела должны были сохраняться в строгой тайне и всему братству было предоставлено право суда над виновными в неисполнении уставных правил и предписаний, а братчики в делах взаимных обид и претензий не должны были искать другого суда, кроме братского.³²

Организовав свой союз на приведенных началах, Троицкое братство приняло на себя, как и Львовское братство, самые широкие благотворительные и просветительные задачи. Так, оно помогало Троицкому госпиталю и учредило свое училище для воспитания и научения юношества в духе православия, куда, на первых же порах, не гнушались отдавать своих детей даже такие православные аристократы, как Огинские; братство также устроило и типографию для печатания учебников и книг религиозно-нравственного содержания.

Тотчас же после своего преобразования Виленское братство вступило в тесные сношения с Львовским братством и пребывало с ним с того времени в единении; 28 мая 1588 года Виленские братчики написали послание Львовским братчикам и в этом послании благодарили присылку только что вышедшей из львовской братской типографии «Славяно-греческой грамматики», составленной студентами Львовского братского училища, просили прислать им одного или двух учителей, и в свою очередь посылали им книгу «Маргарит», в которой указывали на места, направленные против многочисленной в то время в городе Львове «Армянской ереси», а также свой устав («Чин Виленского братства»), который просили прочитать перед всею Львовской братией.³³

Приезд в Россию, в первый раз после введения в ней христианства, вселенского патриарха Иеремии и долговременное пребывание его в западном крае еще более оживил в нем братское дело и способствовал его росту и укреплению.

3 июня 1588 года патриарх Иеремия прибыл в город Вильну и здесь новое Троицкое братство, явившись к нему, представило свой печатный устав. Патриарх, призвав Божие благословение на христолюбивое братство, утвердил его устав, а равно «школу греческого, латинского и русского языков» и типографию для печатания книг, и предоставил ему, как и Львовскому братству, право отлучать всенародно в церкви, чрез местное духовенство, непокорных и ведущих соблазнительный образ жизни братчиков, а всех духовных лиц, не исключая и епископов, а также светских, предупреждал не разорять братства и не противодействовать его благим начинаниям и трудам.³⁴ В заключении грамоты патриарх приказывал протопопу Виленскому и всем священникам прочитать её по всем церквам, дабы кто из православных не погрешил неведением сего предписания. В скором времени последовало утверждение братства королем, которому представлены были лист патриарший и печатный чин (устав) братства. 21 июля 1589 года в городе Вильне Сигизмунд III дал братству жалованную грамоту, которая во многих отношениях служит дополнением приведенного выше устава. В этой грамоте устанавливалось начало о добровольности братских складчин и взносов («што сам похочет водлуг воли и преможенья своего»), причем указывались сроки для таких взносов, именно: при вступлении в братство, при воскресных сходках, и один раз в год назначалась «складанка» общая – на четвертой неделе после Рождества Христова.³⁵ Четыре раза в неделю, именно: по воскресеньям, средам, пятницам и субботам, отправлялась чрез братского священника и дьякона ранняя служба в монастыре в пределе принадлежавшем братству в Троицкой церкви, а в пятницу, кроме того, служили общий молебен за здравие короля и всего христианства. Относительно обучения в братской школе было постановлено, что для детей вписных братий, а также для всех бедных и сирот, оно должно быть даровым. В числе предметов преподавания король указывал и на польский язык; но всего важнее встретить в этой грамоте указание на то, что в Виленской братской школе на первых же порах было введено преподавание церковного пения («спеванье»). Для осуществления своих просветительных и вообще церковно-устроительных целей, братство принимало на себя обязанность содержать (сколько потребуется) особых ученых людей из духовного и светского звания. Вместе со школою король дозволял братству печатать в его типографии, по-гречески, по-славянски, по-русски и по-польски, всякие полезные для всего христианского народа книги, как необходимые для школы, так потребные для церкви. Кроме этого, братство приобретало большие гражданские и политические права. Король освобождал братский дом от постоя, а жителей его от уплаты разных податей и повинностей, и дозволял братству принимать всякие вклады и отказы по духовным завещаниям разного рода имуществ, как движимых, так и недвижимых. Братству предоставлено было этой королевской грамотой также право беспрепятственно оканчивать своим судом («судовним обычаем») все начатые в его собраниях споры и ссоры между братчиками,³⁶ которым возбранялось в этих делах искать другого суда и далее, как значится в грамоте: «если кривда от целого братства в их братских делах кому была, то ни один из судов (трибунальный, маршалковский, земский, гродский и местский) не должен был вмешиваться в эти столкновения, и только сам государь, как защитник всяких добр духовных и братств церковных будет справедливость в них чинить». Таким образом этим пунктом грамоты все столкновения братства с посторонними лицами и учреждениями король исключал из подсудности местных властей и подчинял своей юрисдикции.³⁷

Во второй свой приезд в Литву, летом 1589 года, патриарх Иеремия – имея дозволение от короля производить суд и расправу над всем православным духовенством – устроил дела литовской паствы и, низложив некоторых недостойных членов тамошней иерархии, в том числе и митрополита Онисифора (на место которого был избран Михаил Рогоза), помог и Львовскому братству, приславшему ему в Вильну чрез особых послов письмо, в котором указывалось на разные продолжавшиеся притеснения братству со стороны Гедеона Болобана.³⁸ Этот епископ, не смотря на защиту патриарха прав братства, никак не мог примириться с фактом существования в его епархии такого самостоятельного и облеченного важными полномочиями учреждения, каким являлось Успенское братство, владевшее двумя монастырями, которые Гедеон считал принадлежащими его епископской кафедре.³⁹ Вопрос об Онуфриевском монастыре был разрешен патриархом в самом благоприятном для братства смысле, а именно: патриарх выдал братству грамоту, по которой монастырь этот был окончательно изъят из ведения местного епископа, сделан по-прежнему «ставропигиальным» и ктиторство над ним было укреплено за братством.⁴⁰ При самом своем выезде из пределов России патриарх Иеремия, находясь вместе с пятью епископами в городе Тарнополе и выслушав защитительную речь на греческом языке учителя Львовской братской школы Кирилла, принял вполне сторону братства и, не заезжая в город Львов по случаю бывшего в нем морового поветрия, в ноябре 1589 года снова подтвердил все права Львовского братства, причем изложил некоторые новые правила, которые служили дополнением и развитием прежнего устава. Так, патриарх завещал быть Успенскому братству навсегда ненарушимым и неизменяемым, ни от епископов, которые здесь (в гор. Львове) будут, ни от других епископов, ни от князей и господь, ни от священников и мирян – под угрозой вечного запрещения и неразрешимого отлучения от церкви. Далее патриарх постановил, чтобы в городе Львове кроме братского общественного училища не было другого учебного заведения для православных детей, причем дети бедных родителей должны были обучаться даром. Братской типографии было предоставлено право «с великим вниманием и тщание» печатать не только церковные, богословские книги и летописи (хроники), но и другие нужные для училища, именно: грамматику, пиитику, риторику и философию. Братству также было предоставлено право свободного и независимого от местного епископа избрания своих священников. Патриарх Иеремия также в ноябре 1589 года обратился ко всей православной пастве с посланием, прося о материальной помощи Львовскому братству на сооружение его церкви и его просветительных и благотворительных учреждений, и дозволил братству по устройству его дел и получению вспомоществования посылать послов и письма в чужие края.^{41, 42}

Признание патриархом Иеремией Львовского и Виленского братств своими ставропигиальными, то есть находящимися в ведении и зависимости от патриаршей власти, и предоставление Львовскому братству права высшего надзора за жизнью всех православных в крае, в том числе и духовенства, создавали этим братствам почетное и влиятельное положение в Православной Церкви, которое они с честью и достоинством поддерживали во все время их многолетнего существования.⁴³ С этого времени их деятельность, а также деятельность и других братств, учредившихся по их образцу, входят в историю не только церковную, но и политическую всей западной России; эти духовно-мирские учреждения являлись силою, с которою пришлось считаться польскому правительству, католической власти и многочисленным врагам православной церкви.

Независимо от устройства дел Львовского и Виленского братств, патриархи Иоаким и Иеремия, усмотрев благодетельное значение для Церкви братских учреждений, успели в бытность свою в России учредить в некоторых западно-русских городах церковные братства, или же поддержать и благословить те братства, которые они застали уже организованными. К патриарху Иоакиму в городе Львове приходили ктиторы храма св. Николая в селе Уличе и патриарх, по их просьбе, утвердил и дал устав духовному братству Улицкому.⁴⁴ Тот же патриарх учредил 15 января 1586 года православное братство в городе Люблине при храме Преображения Господня и устав его позднее был скреплен патриархом Иеремией, который в 1589 году посетил между прочим города: Замостье, Красностав и соседние местности.⁴⁵ Вероятно во время пребывания патриарха Иеремии и городе Замостьи устроилось на предместьи, при церкви Вознесения Господня, братство Вознесенское, которое впоследствии, при сооружении в 1604 году в самом городе на средства мещан св. Николаевской церкви, слилось на время с братством свято-Николаевским, учредившимся при этой последней церкви.⁴⁶ С большею достоверностью можно утверждать, что патриарх Иеремия, находясь в городе Красноставе, подтвердил грамотою церковное братство в этом городе, где уже в половине XVI века находились: церковно-приходская школа и богадельня.⁴⁷ Патриарх Иеремия дал также свою благословенную грамоту церковному братству, находившемуся в гор. Рогатине при храме Рождества Богородицы, на устройство по образцу Львовского и Виленского братств и с предоставлением братству права выбора своего священника, а еще ранее, именно в августе 1587 года, патриарх защитил это братство от притеснений Львовского епископа Гедеона Болобана, неосновательно и пристрастно отлучившего некоторых братчиков (в том числе некоего Федора Грека) от церкви.^{48, 49} В июле 1589 года могилевские мещане, отправив послом в гор. Вильну Сергея Максимовича, испросили у находившегося в том городе патриарха Иеремии грамоту на устройство в городе Могилеве церковного братства.⁵⁰ Наконец, по сведениям, сообщаемым в сочинении «Описание Киево-Софийского собора» (1825 г., прилож. стр. 209), патриарх Иеремия в 1589 году, возвращавшийся из Москвы чрез Киев, дал благословение завести училище в гор. Киеве при знатнейшей тогда из киевских русских школ, находившейся у Богоявленской церкви, которая имела уже тогда для содержания оной и особое братство и доходные имущества, как видно из одной купчей киевского жителя Андрея Обухова от 1594 года на Свергановский плац на Подоле, уступленный сему братству.

Оказанное патриархами могущественное покровительство братскому делу на Руси еще более побуждало православных сплачиваться в церковные союзы и этому движению должны были содействовать православные епископы, а равно и новый митрополит Михаил Рогоза, который в первые годы своей деятельности весьма решительно поддерживал братства и их учреждения.⁵¹

На следующей год после отъезда патриарха Иеремии из России был созван, по его приказанию, в гор. Бресте, летом 1590 года, собор православных иерархов для устранения различных беспорядков в Церкви и для разрешения дел духовенства. На этом соборе иерархи занялись также делами церковных братств, и в частности – распрей епископа Гедеона с Львовским братством, которое прислало на собор целое посольство, состоявшее из семи лиц. Отцы собора приняли всецело сторону братства, дозволяли и благословляли, чтобы Львовское братство храма Успения Богородицы (а также братство Рогатинское) распоряжалось своими делами согласно патриаршим грамотам, каждое слово которых было оставлено ими в совершенной силе, оградили от посягательств Гедеона братский Онуфриевский монастырь⁵² и, самое важное, постановили, чтобы по образцу Львовского братства везде устроились «одинакия братства».^{53, 54} И вот, с 1590 года вплоть до введения унии мы видим, что по разным городам и местечкам западной Росши ежегодно возрастало общее число братств, которые, смотря по местности и средствам, принимали на себя часть или все обязанности, указанные в уставах Львовского и Виленского братств, а уставы этих братств тщательно списывались и повсюду в то время распространялись. Движение в пользу учреждения церковных братств весьма характерно и сопровождалось таким подъемом нравственного уровня православного населения, который оставил след в разных постановлениях, вошедших в уставы братств и в братских учреждениях, а потому необходимо перечислить те братские союзы, которые возникли и развились в это достопамятное время и ознакомиться, в сжатых чертах, с особенностями их устройства.

Начнем с Галичины.

В городе Львове в 1590 году появились небольшие братства при церквах: Федоровской, Богоявленской, Благовещенской и Никольской, причем эти последние два братства, кажется, следует признать за те же братства, которые под этими же именами возникли в половине XVI века.^{55, 56} В 1591 году Перемышльский епископ Михаил Копыстенский разрешил братству города Гродка принять устав Львовского Успенского братства, а в городе Гологорах (той же епархии) составилось братство при церкви св. Димитрия и священник этой церкви о. Василий принял тот же устав.⁵⁷ Весьма интересное явление наблюдалось в это время в городе Перемышле, где, по всем вероятиям, тоже учреждено было церковное братство; именно из переписки (летом 1592 года) Перемышльского епископа Михаила Копыстенского и тамошних горожан с Львовским ставропигиальным братством усматривается: какое сильное желание возгорелось в то время в среде православного населения просветить своих детей образованием, как под влиянием проснувшегося национального чувства проявились у граждан заботы «о просиянии рода Российского», что всего важнее, они, испрашивая у Львовского братства, как рассадника в то время просвещения, уставы братства и училища, а также искусного «в греческом, латинском и словенском языках» учителя, мотивировали свою просьбу тем, что, исполнив её, Львовское братство даст им возможность «победити вражду жития растленного и исправления тогожде благожития». В августе того же года Львовское братство прислало учителя Александра и «вся надлежащая с ним, да устроится во всем, вся поряду братства и школьнаго учения чин совершенне и Богоугодне». С того времени дело закипело и уже 30 августа 1592 года епископ писал Львовскому братству, что учитель Александр «начинает чин творити школьнаго учения и насыщает брашном душевным», и просил вместе с тем прислать помощника учителю Александру.⁵⁸

В средней полосе западной России учредились церковные братства в некоторых больших городах. Так, в городе Бресте (Берестий, Берестье), где до унии было десять православных церквей, и где тогда почти ежегодно собирались православные соборы, учредилось в 1591 году с благословения Владимирского епископа Мелетия Хрептовича и с дозволения короля, при соборной Николаевской церкви «духовное» братство, которое устроило в особом доме против собора «вольную городскую русскую школу», где бы могли обучаться дети не только жителей города, но и всех, кто только пожелает.⁵⁹ Православные Брестские граждане, под именем «опекунов и дозорцев» соборной церкви, принимали на себя в качестве братчиков обязанность оберегать все её интересы и имения («о доброе церковное старитися») от всяких притязаний и притеснений. Из грамоты епископа усматривается, что светские и духовные лица города Бреста соединялись в братство для «высшей» нравственной жизни и просили епископа позволить им избрать людей достойных, знающих церковные порядки, чтобы они «упоминали тех из своих единоверцев, которые о порядках церковных ничего недбают», а которых они «покажут непослушных и упорных, таковых священники упоминали бы и мечем духовным карали».⁶⁰ В городе Минске, на основании королевской грамоты, от 11 сентября 1592 года, образовалось при соборной церкви братство со школой греческого и русского языка, госпиталем и особым братским домом, освобожденным от постоя; это братство, получив тоже от короля право принимать отказы по завещанию, поставило себе главной задачей: призрение бедных, больных и увечных («людей от пана Бога хоробою и уломностями навежоных»), и прозывалось «шпитальным».⁶¹ В местечке Кричеве и Орше в то же время учредились небольшие церковные братства (наподобие прежних медовых); из королевских грамот видно, что названным мещанам разрешены их братства на тех же основаниях, как и в других «местах и местечках».⁶² В городе Бельске церковное братство образовалось в 1594 году; в благословенной грамоте от 29 июня епископ Владимирский и Брестский Ипатий Потей дозволял, по грамоте патриарха Иеремии, этому братству принять чин и союз братств Львовского и Виленского, отдавал братству соборную церковь св. Богоявления со всем имуществом, разрешал при церкви построить школу, больницу, приют для бедных (сирот и вдовиц), избирать для их церкви священников, а для школы учителей, указывал «до гробу равночестно провожати нищих», предоставлял братству самоуправление и грозил страшными проклятиями всякому, кто сделался бы соблазнителем и разорителем братского единства.⁶³

Такому распространенно братских учреждений, как было замечено выше, новый митрополит Михаил Рогоза не только не противодействовал, но во многих случаях на первых порах своей деятельности даже высказывал свое сочувствие. В начале января 1591 года митрополит, узнав о продолжавшихся преследованиях братства со стороны епископа Гедеона, запрещавшего священникам исправлять всякие требы для братчиков, прибыл в город Львов, и братство устроило ему торжественную встречу как в церкви, так и в школе. Ученики братской школы приветствовали митрополита обширным стихотворением, которое частью пелось хорами учеников, а частью было произнесено отдельными учениками.⁶⁴ Митрополит освятил братскую небольшую церковь во имя трех святителей,⁶⁵ устроенную в здании колокольни, так как соборный храм после пожара не был еще в то время возобновлен, благословил закладку большой Успенской церкви и служил литургию в братском Онуфриевском монастыре. По окончании обедни братчики показывали митрополиту древние королевские и патриаршие грамоты, выданные братству, а затем и всю землю монастырскую, причем митрополит заметил приготовленный материал для постройки мужской и женской богадельни для призрения старых беспомощных людей духовного и светского звания, гостиницы для странников и больницы, а равно и место, предназначенное для женского и девичьего монастыря св. Екатерины. Изъявив свое расположение к братству в грамоте, митрополит поставил братского священника отца Михаила, которому (и его преемникам) позволил отправлять службы в братской церкви, разрешил братским учителям и студентам братской школы проповедовать слово Божие не только в церкви братской, но и в других церквах, с дозволения местных настоятелей.⁶⁶ Наконец, как-то видно из сохранившегося до сего времени «Альбума» братства, митрополит Михаил собственноручно вписался 19 января 1591 года в члены братства с приложением своей печати.⁶⁷

Такое внимательное отношение к братству, выразившееся и на Брестском соборе в октябре 1591 года признанием его, наравне с Виленским братством, ставропигиальным, то есть не подлежащим епархиальной власти, объясняется, между прочим, и тем, что митрополит знал о том покровительстве братству, которое патриарх из своего далека продолжали ему оказывать. Так, в грамоте от 17 мая 1591 года на имя митрополита патриарх Иеремия из Византии подтверждал независимость от Львовского епископа игумена братского монастыря, настоятеля братской церкви и начальника братского училища, одобрял изданную братством грамматику, как дело общеполезное,⁶⁸ а в особом послании на имя господарей Молдавии и Угровалахии, патриарх побуждал их благотворить братству.⁶⁹ Наконец, в 1593 году патриарх Иеремия прислал братству грамоту, в которой вновь воздвигаемый на его средства храм Успения Божией Матери признавал своей ставропигией и дозволял братству для засвидетельствования этою признания устроить кресты и водрузить их внутрь стен сего храма, и снаружи кругом, в четырех частях храма.⁷⁰

Во второй свой приезд в город Львов, в начале 1592 гота митрополит Михаил Рогоза издал 26 января окружное послание о доставлении пособия ставропигиальному братству на возобновление Успенской церкви, а также многочисленных братских заведений, как-то; училища, типографии, госпиталя, дома для причта, при чем в этом послании называл братчиков благочестивыми, хранящими предания св. соборной церкви.⁷¹ Поставив все свои благотворительные и просветительные учреждения на широкую ногу, Львовское братство, очевидно, нуждалось в больших средствах для их поддержания, а потому принуждено было обращаться за помощью к православным государями и частным лицами. Так, в 1592 году братство, при содействии Дионисия митрополита Терновского, послало к Московскому царю Феодору Иоанновичу целое посольство, состоявшее из священника Михаила, Луки Григорьевича Губы, Николая Семеновича Добрянского и Ивана Яковлевича Пятницкого. В своей челобитной братство просило царя о помощи на постройку церкви, больницы и странноприимного дома. Это обращение к православному парю братство, между прочими, объясняло: «понеже в польских странах в великих печалех обретаемся». В своей инструкции послами братство указывало им приобрести в Москве разные книги, как-то – псалтыри и послания апостола Павла в толковании Иоанна Златоуста. Вместе с тем братство посылало письма: царице Ирине, боярину Борису Годунову и дьяку Андрею Шелкалову.⁷² Благочестивый царь пожаловали: пять сороков соболей и пять сороков куниц на постройку церкви, 50 угорских (венгерских) золотых на царские двери и позолоту креста, 20 руб. на священников и дьяконов и 10 руб. на больницу.⁷³

1592 год был по событиям весьма знаменательным для Церкви западной России, а также и для православных братств.

В настоящее время документально доказано, что в первой половине 1592 года было доведено до сведения польского короля о согласии, выраженном в городе Бресте, летом 1591 года, четырьмя епископами: луцким, львовским, пинским и холмским на переход их под верховную власть римского папы, и король изъявил в особой грамоте от 18 мая 1592 года свою радость по случаю такого спасительного решения православных епископов.⁷⁴ Наружно король продолжал выказывать снисхождение православному обществу и его интересам. Так, в том же году, осенью, король по ходатайству Киевского воеводы князя Константина Острожского и Новгородского воеводы Федора Скумина-Тышкевича пожаловал Львовскому братству две грамоты и утвердил за ним все привилегии и все его учреждения с неприкосновенным правом владеть церковно-братскими имениями,⁷⁵ а Виленскому братству дозволил построить на принадлежащей ему земле братскую каменную церковь.⁷⁶

Вступление православных епископов в заговор, одобрение их действий со стороны короля и вмешательство в церковные дела братского каштеляна Адама Потея, руководимого в его замыслах об унии сначала папским нунцием кардиналом Коммендонием, а затем Луцким латинским епископом Бернардом Мацеевским, признанным самим папою Климентом VIII, главным виновником насаждения в России унии, – означали, что программа начертанная иезуитом Петром Скаргою в его книге «о единстве церкви», была усвоена в высших сферах и начала приводиться в исполнение. В этой книге, вышедшей в 1590 году вторым изданием и посвященной Сигизмунду III, Петр Скарга прямо и открыто высказывал, что долг ввести спасительную унию с Римом выпадает на польского короля, на католическое высшее духовенство и магнатов, а равно на высших православных иерархов, которые, действуя все вместе солидарно, в состоянии осуществить это дело. Кроме того, Скарга указывал, что для воздействия на высшие православные классы спасительным средством представлялось – не допущение их до занятия должностей в государстве, пока они не соединятся с римскою церковью.

Хотя Львовское братство и не знало еще о совершившейся измене со стороны православных епископов, так как дело унии велось вначале в большой тайне, но оно зорко следило за событиями и предвидело грядущие бедствия. Это братство вступило в непосредственную переписку с патриархами: Константинопольским Иеремией и Александрийским Мелетием и извещало их о всех выдающихся явлениях, происходивших в западной Церкви. Так, в письмах к Константинопольскому патриарху (от 6 февраля и 7 сентября 1592 года) слышится тот голос отчаяния, который не мог не вырваться из груди православных, видевших вокруг себя полный разлад в церковных делах и дурное поведение не только низшего, но и высшего духовенства, то есть (как говорится в письме) «так называемых святителей, а по истине – сквернителей». «Горе миру от соблазнов» восклицало доблестное братство в своем послании патриарху, – «церковь наша православная оказывается исполненною всякого зловерия и люди смущаются недоумением: не настоит ли время погибели»? Вместе с тем братство сообщало о готовящейся (по слухам) измене епископов и о том наплыве иезуитов, который замечался в стране, и о тех подготовительных действиях к введению унии, которые предпринимались со стороны католических властей. «А папа римский прислал своего иерея и велел во всех здешних костелах совершать службу на квасном хлебе и таким общением соединяться с церквами нашими; а власть мирская потрясла все наши города и готовится совершить по своему хотению». Братство умоляло патриарха прислать в западную Россию экзарха.⁷⁷

Действительно, католики в это время стали подымать голову, предчувствуя свой успех в деле проведения унии, и это преобладание их в городе Львове выразилось, между прочим, в неприглядном факте ночного нападения (накануне праздника Успения Божией Матери в 1592 году) толпы воспитанников Львовской латинской школы, по подстрекательству их ректора Криштофа, на учеников братской школы, причем многие из этих учеников были избиты, окровавлены и поранены.⁷⁸

Но не об одних только печальных событиях извещало братство патриарха, а также и о радостных, к числу которых надлежит отнести численное возрастание братств Львовского и Виленского и усиление их значения в православном обществе. В приведенном выше письме от 6 февраля Львовское братство сообщало, что Виленское братство «размножилось» и в число его членов вступили: воевода новогрудский Федор Скумин-Тышкевич и воевода Минский Богдан Сопега с многими другими знатными особами, и что названные лица вступили в состав также Львовского братства «единость доскональную с братством утвержаючи, дабы посполу промышляти о всем в общую ползу, и заступати от всякое напасти». Наконец, братство извещало и об учреждении церковного братства в г. Бресте.

В состав Львовского братства в эпоху его преобразования вошло множество Львовских мещан и иногородних, занимавшихся художествами и ремеслами, много помещиков, а также несколько греков, начавших заселять Львов со времени взятия Константинополя турками в 1453 году. В списке лиц, вписавшихся в книгу Львовского братства, мы встречаем в числе основателей: Стефана Мроховского, Фому Бабича, Луку Губу, Дмитрия и Иоанна Красовских, Константина Корниакта, Юрия и Иоанна Рогатинцев, Яна Афевдика, Николая Добрянского и др., причем Красовские, Рогатинцы, Добрянский и др.⁷⁹ проявляли необычайную деятельность в интересах братства и ездили в качестве послов от братства на соборы, к покровителю братства князю Константину Острожскому, в Молдавию к господарям за пожертвованиями, в Варшаву для проведения братских дел.⁸⁰ Еще в 1585 году князь Константин Острожский принял Львовское братство под свое покровительство, приказал возобновить на его счет значительную часть братского монастыря св. Онуфрия. Доверие князя к братству было так велико, что письмом из Дубна, в 1592 году, он поручал попечению братства даже своего сына Александра, который тогда поселился в г. Ярославле.⁸¹ В 1591 году Гологорский священник со всем своим приходом вступил в состав Львовского братства.⁸² В 1595 году в братство вписались: князь Адам Вишневецкий, Кирилл Ружинский, Лев Бережецкий, а несколько позднее, именно в 1600 году: Роман и Адам Ружинские, знаменитый Лаврентий Древинский, который обязался делать ежегодно в пользу братства и его училища вклады хлебом ко дню св. Луки Евангелиста, и собственноручно в древней книге братства записал, что он «вшелякие тяжары з ними ровно носити общую до конца живота моего».⁸³

Средства Виленского братства к концу XVI века тоже сильно возросли путем дарения некоторыми православными недвижимостей и отказа их по духовным завещаниям; оно имело уже несколько домов в городе и в одном из них устроило училище, а от князя Александра Полубенского получило фольварк Судерви, в Виленском уезде, на поддержание братских священников и школы.⁸⁴ Рассчитывая на свои средства, Троицкое братство испросило у короля в 1592 году (как выше было упомянуто) дозволение строить новую церковь, так как в Троицком монастыре оно имело лишь один придел Сретенский, а весь монастырь, как известно, был предоставлен королем и окончательно отдан бывшим митрополитом Онисифором городским властям православной веры, составлявшим особое «местское или панское» братство, которое, относясь к успехам Троицкого братства неприязненно и с завистью, входило в пререкание со священниками этого братства и теснило их.⁸⁵ Виленское братство продолжало поддерживать свои тесные отношения с Львовским братством. Так, из письма от 22 июля 1592 года усматривается, что Виленское братство послало тогда Львовскому братству пособие в 100 золот. на построение Успенской церкви, а также переслало ему пожертвования на ту же церковь по 100 золот. от двух своих братчиков Емельяна Куприановича и Богдана Мамонича. Тоже братство посылало 10 коп. грошей за 50 грамматик. В этом письме Виленское братство просило Львовское братство, чтобы оно как можно скорее выслало в Вильно обратно уезжавших от них священников Игнатия и Симеона, «ихже художества мы насладившеся словеси духовныя сладости паки возжелахом» (добавляло братство). Наконец, братство извещало, что воеводы новогородский и минский писали епископу Гедеону, чтобы он, оставив гнев и ненависть, сам защищал Львовское братство от всяких нападений (братство посылало и копии с этих писем), и чтобы Львовское братство присылало своих доверенных лиц на сейм, которые могли-бы отстаивать братские интересы. В заключении своего письма Виленское братство выражало пожелание, чтобы соединение между братствами было так искренне и тесно, чтобы «все ваше стало нашим и наше вашим, ибо все звани быхом во едино упование».⁸⁶

Общее число братчиков Виленского Троицкого братства к 1594 году простиралось до 368 человек и в реестре братства на первом плане стояли имена митрополита Михаила Рогозы, воеводы Федора Скумина, воеводы Филона Кмита Чернобыльского, и других вельможных панов и паней рыцарского кола и шляхты: – Сопег, Сангушковной, Мстиславских, Соколинских, Полубенских, Масальских, Огинских и множество других лиц обоего пола, разных сословий.⁸⁷ Прилив в это время новых членов был настолько значительным, что по данным новооткрытого документа, число братчиков в 1597 году уже простиралось свыше 500 человек.⁸⁸

Также точно укреплялось в это время и Люблинское Преображенское братство. В 1594 году оно дождалось грамоты от митрополита Михаила Рогозы, который, благословив граждан на принятие чина братства святого по уставам Львовского, Виленского и Брестского братств, предоставил им взять в заведование церковь со всеми имениями, избирать себе священников («православных, богоугодных, честных, достоверных, не корчемных»), устроить церковно-приходскую школу, больницу и рекомендовал во всех затруднительных случаях обращаться за советами к старейшим братствам. В 1596 году утвердил это братство и король, а в 1599 году оно получило значительную материальную помощь от князя Юрия Черторыйского.⁸⁹

Вместе с увеличением числа членов и усилением средств, братства приобретали все большие симпатии среди православных и значение этих церковных союзов все более возрастало. Уважение, например, к Львовскому братству было настолько распространено в Галичине, что даже один из епископов, именно Перемышльский Михаил Копыстенский, счел своим долгом письменно и через доверенное лицо оправдываться перед братством в какой-то клевете, распускаемой в то время про него недоброжелателями его и доведенной до его сведения митрополитом, который посоветовал ему снестись по этому поводу с братством.⁹⁰ Громадное общественное значение братств усматривается также из той роли, которая была им предоставлена на тогдашних православных соборах, где они (чрез особых послов), по собственному выражению, «всегда искали исправления» церковного строя. Особенно в этом отношении замечателен собор в Бресте, в июне 1594 года, который занялся почти исключительно братскими делами по инициативе послов Виленского братства; эти послы в свою очередь действовали согласно полученной инструкции, выданной им за печатями и подписями «панов-сенаторов и рыцерства великаго князства Литовскаго до того их братства церковнаго уписных». На этом соборе, кроме послов Виленского и Львовского братств, участвовали на ряду с епископами, архимандритами, игуменами и протопопами послы от братств церковных: Берестийского, Красноставского, Гольшанского, Городецкого, Галицкого, Бельского «и прочих многих». Собор, между прочим, постановил, чтобы церковные братства, учрежденные с благословения патриарха и одобрения высшей духовной власти, не только оставались в силе и действии, но чтобы-бы употреблялись все меры к их процветанию, и, в частности, собор дозволял братствам иметь типографии и школы и одобрил намерение Виленского Троицкого братства выстроить особую церковь, с предоставлением при том этому братству по-прежнему пользоваться для церковных служб приделом в Троицком монастыре. На. этом соборе братства подняли вопрос о возвращении к старому порядку замещения высших церковных должностей путем избрания и собор принял это предложение.⁹¹

К сожалению, приходится здесь отметить лицемерие, которое в этом деле обнаруживали высшие иерархи, связанные уже друг с другом согласием, как выше сказано, на подчинение себя и паствы римскому папе. Покровительствуя наружно, скрепя сердце, братствам, как учреждениям призванным с высоты патриаршего престола высокополезными для Церкви законными и необходимыми, тогдашние епископы, проникнутые шляхетскими взглядами, были раздражены вмешательством мирян в церковные дела, – этих «хлопов, шевцов, седельников и кожемяков», как высокомерно отзывались о них некоторые из епископов, считая братства гонителями владык.⁹² Принужденные выслушивать от братств советы, а иногда и укоризны за худое поведение, епископы, считая эти учреждения органами патриарха, проявившего недавно свою власть в деле устроения и упорядочения церковного строя, желали втайне избавиться, как от воздействия патриаршей власти на церковные дела, так и от контроля церковных братств, а потому и стремились к полному их ослаблению, если не к совершенному их уничтожению. Наглядным примером такого враждебного отношения западно-русских епископов к церковным братствам может служить их наказ, в декабре 1594 года, посланнику, отправленному к польскому королю Сигизмунду, с изложением договорных статей, на основании коих они соглашались приступить к унии. В это время дело унии уже совершенно созрело и митрополит Михаил Рогоза тоже примкнул к заговору епископов. В упомянутом наказе находится пункт 7, в котором говорится: «А иж патриархове, ездячи через панства его королевской милости пана нашого милостивого, догажаючи пожитком своим, надавали листов привильев розмаитых, як на братства, так теж на розмаитые справы межи люди посполитые с чего намножилося розмаитых сект и ересий; ижъбы тое все знесено было».⁹³

Наступил 1595 год и дело об унии приняло серьезный оборот, а также получало все большую огласку. В начале мая Потей и Терлецкий ездили послами от митрополита и епископов к королю в Краков, для окончательного установления программы действия, а 12 июня митрополит и епископы подписали соборное послание к папе с изъявлением согласия на принятие унии, причем в особо составленных условиях относительно братств постановили, «что коллегии или духовные братства, недавно учрежденные патриархами и утвержденные королем, как-то: в Вильне, Львове, Бресте и других местах, если они согласятся принять унию, да останутся в целости, но только в подчинении митрополиту или епископу той епархии, в которой находятся».⁹⁴

Король Сигизмунд III проявил в это время необычайную деятельность в пользу унии; он испросил у папы Климента VIII особую буллу (от 4 марта 1595 года), которою Киевская лавра со всеми её имениями назначалась Киевским митрополитам под тем непременным условием, если они будут содержать унию с Римом,⁹⁵ – хвалил и поощрял лично и посредством грамот Рогозу, Потея и Терлецкого за их деятельность,⁹⁶ выражал в письме к князю Острожскому надежду, что и он поспешит дать свое согласие на унию,⁹⁷ издал окружную грамоту литовско-польским пограничным старостам о том, чтобы они патриарших послов чрез границу не пропускали,⁹⁸ посылал поощрительные грамоты всему православному духовенству с обещанием за принятие унии уравнять их права с правами римско-католического духовенства, а русским епископам – предоставить место в сенате,⁹⁹ требовал от новых владык Ионы Пинского и Григория Полоцкого, чтобы они приступили к унии¹⁰⁰ и, наконец, в сентябре, когда Потей и Терлецкий отправились в Рим, издал на польском языке манифест, в котором торжественно извещал своих подданных об обращении русских епископов к унии, о посылке в Рим к святому отцу владык Владимирского и Луцкого и приглашал православных последовать примеру своих епископов.¹⁰¹

Еще летом 1595 года, именно 24 июня, князь Острожский оповестил всех православных Литвы и Польши об отступничестве православных епископов и первым отпал от этого темного дела, под влиянием благородного князя, Львовский епископ Гедеон, который, 1 июля 1595 года, в суде Владимирском подал письменный протеста против действий епископов, согласившихся на унию.¹⁰² Движение против унии охватило весь православный мир и в городе Вильне раздался мощный голос учителя братской школы Стефана Зизания, опровергавшего положение о главенстве папы и другие нововведения римской церкви, защищавшего в своих проповедях и сочинениях православную веру и смело указывавшего на отступничество от неё митрополита и епископов. Проповеди Зизания, в том же 1595 году, были напечатаны в Вильне и пущены в народ.¹⁰³ В противовес мирским и честолюбивым стремлениям тогдашних высших иерархов, Стефан Зизаний «проповедник Слова Божия», в своем сочинении «Казанье св. Кирилла патриарха Иерусалимскаго», посвященном князю Острожскому, развивал ту мысль, что благочестие (побожность) есть вечная и несмертельная принадлежность человека, которая помогает ему не только в этом мире, но и после смерти и что, по примеру святых, праведные сыны православной соборной церкви приобретают это благочестие, одни; постом, молитвою, милостынею, целомудрием, другие – непоколебимостью и смелостью исповедания веры, и, не щадя жизни, совершают свои добрые дела для привлечения милости Господа Бога для блага меньшей своей братии».¹⁰⁴ Вместе с Зизанием отстаивали православную веру священники Троицкого братства, а также и прочее православное духовенство города Вильны, открыто в письмах и в подаваемых протестах заявлявшее о своей приверженности православию. Митрополит Рогоза на это сопротивление со стороны православных ответил распоряжением о прекращении богослужения в Виленских церквах на шесть недель, а затем заочно (а потому вопреки церковным правилам) на соборе в городе Новогрудке осудил Зизания и братских священников. Против этого осуждения Троицкое братство протестовало и в своем протесте указывало, что митрополит, как изменивший вере и являющийся теперь соперником православных, не мог быть беспристрастным судьей в этом деле.¹⁰⁵

По получении, в конце сентября месяца 1595 года, в городе Львове королевского манифеста об отправлении к папе послов, Львовское братство внесло тотчас же протест в городские книги, а несколько ранее, именно в начале мая, вступившие в это братство князь Адам Вишневецкий и Ружинский, подали явку городским властям о различных притеснениях в вере, чинимых папистами львовским православным жителям, и этот документ свидетельствует в числе многих других, что дело унии развилось на политической почве, что оно ничего общего с истинными религиозными потребностями не имело и только разжигало народные страсти и раздувало ненависть, питаемую поляками-католиками к православным-русским.¹⁰⁶

Приняв Потея и Терлецкого, выслушав их исповедание веры по определениям Тридентского собора и заявление о согласии западно-русских епископов на унию, папа Климент VIII, в один день (7 февраля 1596 г.) подписал 16 посланий и переслал их в Литву и Польшу с возвращавшимися в Россию Потеем и Терлецким. Послания эти адресованы были: одно к митрополиту и епископам, другое к королю и 14 к литовским и польским сенаторам, духовным и светским. Восхваляя и поддерживая всех деятелей по введению в России унии, папа для полного окончания этого дела требовал созвания собора, на котором надлежало членам оного публично произнести то исповедание веры, которое учинили Потей и Терлецкий в Риме; а в посланиях к частным лицам папа просил их оказать содействие русским епископам в достижении ими сенаторского звания.¹⁰⁷

Православные еще до собора успели воспользоваться генеральным сеймом, собранным в Варшаве весною 1596 года, и русские послы, прибывшие из разных воеводств, во главе с князем Острожским, требовали, чтобы Потей и Терлецкий были лишены сана, ибо они без ведома патриарха и православных, ездили в Рим и самовольно предались папе.¹⁰⁸ Князь Острожский от имени всех православных записал в актовых книгах Варшавского сейма протест против действий епископов-униатов и изъявлял твердую решимость противодействовать им.¹⁰⁹

Но все эти протесты и заявления оставлены были без внимания и король Сигизмунд III как раз в мае 1596 г. издал целый ряд постановлений, направленных во вред православным и в особенности во вред церковным братствам. Так король грамотою из Варшавы, от 22 мая 1596 года, предписал митрополиту предать сначала духовному суду Виленских братских священников и проповедников за смуты, производимые ими в народе словами и печатными сочинениями, а затем представить этих лиц на суд светский, а от Троицкого братства отнять принадлежавший ему алтарь в монастыре и запретить ему всякий туда доступ. Но так как оказалось, что братские священники были уже осуждены митрополитом Михаилом Рогозою, и не смотря на запрещение продолжали свои проповеди, то король поспешил 22 мая издать окружную грамоту литовским должностными лицам о воспрещении всем обывателям литовского княжества иметь общение с Стефаном Зизанием и с его помощниками Виленскими братскими священниками Василием и Герасимом Накрывалом, как с отлученными по соборному суду, с повелением прочитать эту грамоту в церквах и на торгах и выставить её в копии на публичных местах, а названных лиц, в случае открытия их местопребывания, взять под стражу. Затем король оповестил 14 июня 1596 года всех православных манифестом о совершившемся соединении церквей, и, вопреки точному государственному закону от 28 января 1573 года, ограждавшему свободу вероисповедания православных и подтвержденному им при вступлении на престол, предписал митрополиту открыть собор в Бресте Литовском для окончательного принятия унии, как того требовал папа.¹¹⁰ Что же касается до Троицкого братства, то король не ограничился одними преследованием священников и проповедников; забыв о своем дозволении на постройку церкви, он особыми декретом предписывал Виленским городским властями воспретить братству постройку церкви, которую, по мнению короля, братство хотело возвести не столько для целей богослужебных, сколько для распространения ереси и мятежей в государстве.¹¹¹

По примеру короля, Владимиро-Брестский епископ Ипатий Потей, тоже забывая написанные им же самим в грамоте на учреждение Брестского православного братства страшные клятвы против всякого – кто явится разорителем сего учреждения, стал делать неслыханные притеснения членам братства, не желавшим принять унию и, отлучив их от церкви, как проклятых еретиков, предписал подведомственному ему духовенству не отправлять никаких треб для несчастных братчиков.¹¹² Вместе с тем, по предписанию Потея в качестве местного епископа, все церкви в городе Бресте были отобраны от православных, так что, когда в Брест, в начале октября 1596 года, съехалось громадное количество духовных и светских особ на собор, то кроме одной церкви Николаевской, захваченной униатами, не было другой церкви, где бы православные могли открыть свои соборные совещания и они принуждены были собираться в одном частном доме.¹¹³

Деяния и последствия знаменитого Брестского собора 1596 года слишком известны, а равно и то, что православные решительно отвергли унию, а их духовные особы лишили отступивших от православия епископов духовного сана, начальства и власти над православною паствою. Здесь надлежит только добавить, что на соборе представителями братств, явились послы Львовского и Виленского братств,¹¹⁴ и что православные, встретив на этом соборе целое посольство от папы, присланное для подкрепления сторонников унии, а именно трех латинских епископов – Соликовского, Мацеевского и Томолинского и четырех иезуитов: Петра Скаргу, Иуста Роба, Максима Латерну и Каспара Нагая, не были, в свою очередь, лишены помощи от восточных патриархов; именно от патриарха Константинопольского Гавриила¹¹⁵ был прислан экзарх Никифор, а от патриарха Александрийского Мелетия, поддерживавшего в эти смутные годы православных своими прочувствованными посланиями, был прислан на собор Кирилл Лукарис.

На этом соборе православные, между прочими, высказали свои задушевные мысли о соединении церквей и эти мысли заслуживают внимания, так как показывают благоразумие православных в этом деле и понимание ими всего величия этой задачи. «Мы видим из истории (отвечали православные), что св. соединение церквей уже несколько раз было установляемо и столько же раз расторгаемо, потому что не были устраняемы все к тому препятствия. Не желая более без нужды созидать такие непрочные дела, мы желаем, чтобы к соединению церквей преступлено было с возможною осмотрительностью, и избраны были надлежащие пути и средства, и чтобы уния, созданная на прочном основании, могла существовать долго и, – дай Бог, – вечно. Но примечая, какие люди в настоящее время подали повод к переговорами о соединении церквей, и видя, что нет на это позволения всей восточной церкви и особенно патриархов, при том зная и то, что переговоры об унии поручено вести владыками по большей части подозрительным, и что разности в членах веры между обоими исповеданиями не могут быть примирены здесь, мы не видим ныне доброго основания для соединения церквей».¹¹⁶

Занявшись, далее, делами православного духовенства и паствы, Брестский православный собор, рассмотрев дело Стефана Зизания и братских священников Василия и Герасима, осужденных Михаилом Рогозою, оправдал их совершенно, а князю Острожскому поручил разобрать споры епископа Гедеона с Львовским братством и склонить их к примирению. В Остроге, в княжеском замке, 1 декабря 1596 года, заключена была временная мировая между епископом и братством и в этой мировой говорилось о том, чтобы жить в согласии и любви и вместе стараться о свободе веры и права её защищать общими силами.¹¹⁷

По поводу Брестского собора появилась целая литература, посвященная его деяниям, причем латиняне и униаты отстаивали правильность постановлений своей партии, а православные авторы защищали законность действий православных.¹¹⁸ Между православными авторами на первое место надлежит поставить Христофора Филалета, выпустившего 31 декабря 1597 года в г. Вильне на польском языке сочинение «Апокрисис», отпечатанное в братской типографии. Здесь не место входить в оценку литературных достоинств этого сочинения, останавливающего внимание читателя меткостью и ясностью суждений, логическою силою аргументами, знанием автора множества современных ему актов и документов и его громадною начитанностью в богословской литературе, не только восточных отцов Церкви, но и западных. Для нас особенно важно отметить, что автор, скрывший свое имя под псевдонимом Филалета и стоявший в особенно близких отношениях с князем Острожским и с Виленским братством, взял на себя труд опровергнуть коренной католический взгляд Скарги и его последователей о невмешательстве мирян в дела церкви и о безусловной необходимости с их стороны слепо следовать за пастырями в делах церкви. Принятие этого взгляда, весьма естественно, делало унию обязательной для всех православных, а деятельность православных братств становилась таким образом предосудительной с точки зрения католического церковного права, по понятиям Скарги.

Во второй части своего ответа («Апокрисис», стр. 83–90) Христофор Филалет ставить на обсуждение вопрос: «правда-ли, что собор есть трибунал только одних епископов и кроме них никто другой не имеет на нем голоса»? Опираясь на Деяния Апостолов (15:22, 23), на Послания Апостолов (1Пет. 5:3), на деяния и организацию вселенских и поместных соборов, особенно на Никейский, Халкидонский, Антиохийский, Константинопольский, Карфагенский (252 г.), на мнения отцов Церкви и писателей: Августина, Иоанна Златоуста, Иринея, Киприана, Феодорита, на мнения некоторых пап (Льва I, Николая, Пия II), на церковных писателей запада (Герсона, Альфонса де Кастро и др.), – Филалет выводил заключение, что совершенный собор не есть трибунал только епископов и добавлял к тому: «ибо кто не видит, что дарования Божии различны и что между светскими людьми бывает много благочестивых, при всей своей простоте могущих оказать назидание и иметь благочестивое суждение о вере».¹¹⁹

После Брестского собора главной ареной борьбы между православными и униатами, а также их покровителями латинянами сделался город Вильна, – и на долю Виленского православного братства выпала главная задача отстаивать православие и законы его ограждавшие. На это доблестное братство опирались и рассчитывали на его силы православные не только города Вильны, но и всего северо-западного края.

Львовское братство вследствие отпадения от унии епископа Гедеона Болобана было поставлено в лучшие условия существования и могло отдавать большую часть своей деятельности на дело религиозно-нравственного просвещения русского народа; епископ же Гедеон совершенно преобразился и удовлетворял всем нуждам православных: освящал церкви, выдавал антиминсы, ставил священников во все православные приходы, где бы они ни находились, и, между прочим, для Виленского братства.¹²⁰

После торжественного провозглашения унии Виленское братство все силы свои направило на устройство своей церкви. Эта церковь строилась неподалеку от Троицкого монастыря, на земле подаренной братству женою Брестского воеводы Зенович и женою Смоленского воеводы Абрамович. Так как литовские дворяне пользовались своим владельческим правом строить какие угодно церкви на своих частных землях, то братство (не смотря на запрещение короля), становясь под защиту этого права, продолжало строить свой храм. Но поводу этой постройки – знаменитого в истории православия Св. Духова монастыря – братство должно было выдержать массу притеснений, столкновений и даже явного насилия со стороны властей и могущественных сторонников униатов и католиков. Мы остановим внимание читателя на двух происшествиях случившихся при самом начатии постройки храма, так как в этих столкновениях Троицкое братство всего нагляднее выказало ту дисциплину и такт, которые развивались среди братчиков под влиянием христианских начал, единственно способных дать людям твердые устои для надлежащего поведения.

В 1597 году, в декабре месяце, Виленский магистрат, в большинстве уже тогда состоявший из католиков и униатов, предъявил такое обвинение в государственной измене к одному из членов Троицкого православного братства, именно к купцу Ивану Васильевичу Порошку, находившемуся в то время по своим торговым делам в отъезде, именно в Москве. Магистрат обвинял Порошку в оскорблении короля, в обжаловании его действий перед великим князем Московским, в испрашивании у последнего милостыни («ялмужны») для новостроившейся в Вильне русской братской церкви во имя сошествия Св. Духа, в доставлении им для этой церкви елея («олейка») и антиминса («антимиса»). Надо было видеть, как встрепенулось все братство и какое участие проявило оно для выяснения этого дела. 21 декабря того же года оно собралось в обыкновенном месте своих заседаний в полном составе, – по свидетельству присутствовавшего возного «более чем в числе 500 человек, из сословий: дворянства, мещанства и поспольства». Из среды собравшихся выступили два братчика: Карп Лазарович и Григорий Жданович, и во всеуслышание повели такую речь: «братья! до нас дошла весть, что в доме собратчика нашего Виленского мещанина Ивана Васильевича Порошка виленским магистратом положен позов, которым он приглашается в тайный (коллегиальный), криминальный суд по обвинению его в желании обесславить его королевское величество перед московским великим князем. Порошко, будто бы жаловался последнему на нашего Государя и подавал Московскому Князю просьбу («супликацию»), в которой испрашивал денег, а также получил из Москвы какой-то елей и антиминс для новостроящейся в Вильне братской церкви во имя сошествия Св. Духа, и что все эти поступки были им совершены, будто бы, по совету и при содействии некоторых помощников из нашей среды. Мы об этом ничего не слыхали, и не для того мы вступили в снятое братство, чтобы в нем совершалось что-либо преступное против его королевского величества и дорогого нашего отечества – речи посполитой, а лишь для того, что мы увидали в нем высокую цель, состоящую в приумножении славы Божией, в оказании помощи нашей убогой братии, чтобы она не скиталась по улицам, в расширении познания Закона Божия, в приглашении людей ученых, чтобы они могли нами руководить, учить добру, утверждать в христианстве, удалять от зла и вселить верноподданнические чувства к его королевскому величеству. А если бы между нами нашлись люди дурные и изменники, то мы не станем таковых терпеть и не будем иметь с ними никакого общения. И поэтому, если за Иваном Порошкою, о котором всем нам до сих пор было известно одно хорошее и достохвальное, оказалось бы что-либо дурное, мы к этому не причастны; мы в Москву его за деньгами не посылали, елея и антиминса привозить не поручали. Мы просим всех вас объявить здесь во всеуслышание, если кому что-либо известно по этому делу». – На эту речь все братчики в один голос ответили, что о Порошке они знают одно только хорошее и достохвальное, о дурных его поступках и тем более относительно взведенного на него тяжкого обвинения – ничего не знают и не слыхали. Новая братская церковь во имя Св. Духа построена не на московские деньги, а иждивением двух сенаторш – воеводины Смоленской и воеводины Брестской, и на их всеобщую братскую складчину; антиминс прислан из собственной церкви тою же сенаторшей Смоленской воеводиною, и он доставлен ей не из Москвы, а освящен и выслан митрополитом Онисифором, как о том свидетельствует имеющаяся на нем надпись. Пущенная же против их собрата купца Порошка весьма опасная и дурная молва, очевидно, – плод вымысла врагов русских людей и их святой православной веры. Находящиеся тут же в собрании виленские русские купцы объяснили в свою очередь, что им по купеческим делам, как и купцу Порошке, нередко приходилось бывать в Москве, но о последнем они там никогда ничего дурного не слыхали; там, в Москве, для всех приезжих купцов устроен особый гостиный двор, в котором они все живут, и по этой причине им вполне известно всем, что делает каждый из их товарищей, куда и за чем ходить; к тому же никто из них в одиночку никогда и некуда в город не отправляется, а идут вдвоем, втроем, и притом в сопровождении московского пристава; что же касается до взведенного на сотоварища их – купца Ивана Порошку, обвинения, то им решительно ничего не известно; они считают Порошку самым честным, верным и преданным слугой короля и речи – посполитой.¹²¹

Подробности этого эпизода приведены с тою целью, чтобы показать, как отзывчиво относилось братство к интересам своего ближнего, как неленостно поспешило оно собраться в полном составе для подачи помощи и защиты обиженному, и с какою уверенностью в добропорядочности своего сочлена выступило оно в этой защите. Эта живая солидарность интересов братства с частными интересами каждого его сочлена объясняет нам причину, почему злонамеренные люди, всегда боящиеся нравственно настроенного сообщества, должны были с большим опасением совершать в то время свои злые дела, и почему, не смотря на дикий фанатизм врагов православия и русской народности, им не удалось сломить ни Виленского, ни многих других православных братств, в ту смутную эпоху, когда униатство торжествовало во всей западной России.

Другой эпизод, случившийся в то же время, еще многозначительнее, ибо он рисует ту сдержанность и то смирение, которые Троицкое братство проявило в решительную минуту борьбы с врагами и тем спасло свое великое дело.

В начале 1598 года церковь св. Духа была уже готова, и православные приготовлялись встретить в ней праздник Пасхи. Это именно время и избрали враги православия, чтобы нанести православным самое тяжкое оскорбление. Под вечер, в великую субботу, толпа студентов иезуитской академии человек в пятьдесят, под предводительством ксендза Гелиашевича, пришла на братский двор, где помещалась братская школа – «коллегиум» – и церковь. Сначала они зашли в школу, и здесь Гелиашевич вызывал на диспут жившего в школе чернеца-учителя о. Никифора, а один из студентов, Антон Десараний, завел спор с русским педагогом Ольшевским, который с питомцем своим, сыном князя Богдана Огинского, посещал братскую коллегию. Из школы враждебно настроенная толпа отправилась в церковь и вторглась с крайним бесчинством в алтарь; с престола сбросили крест и евангелие. Из алтаря чрез царские двери выступили на середину храма, где стояла плащаница, схватили её и с насмешками и бранными словами бросали из стороны в сторону, а когда церковные слуги, убиравшие церковь к празднику, стали уговаривать бесчинствующих, то подверглись от них, и в особенности от Гелиашевича, брани и даже побоям. В самый праздник Воскресения Христова, когда началась, литургия, студенты снова явились толпою в братскую церковь, и с большою наглостью втиснувшись между богомольцами, начали их толкать, а женщин кололи шпильками и булавками; затем, выдвинувшись вперед к алтарю и выстроившись в шеренгу, они не пропускали никого к св. причастию, так что священник Герасим, выйдя из алтаря, едва упросил их немного посторониться. Еще более дерзости и наглости позволили себе буйные иезуитские студенты в тот же день на вечерне в братской церкви, куда они пришли теперь уже вооруженными. Они разместились кучками; одни стали у церковных дверей, другие в притворе, третьи посреди церкви, четвертые – пробрались к певчим на крылос, и вся эта буйная толпа везде толкала людей, колола их, а женщин терла руками по лицу, произнося при этом бесстыдные слова. Они несколько раз наносили удары по шее дьякону Михаилу, во время его каждения по церкви, и он принужден был скрыться в алтаре; заняв место вокруг амвона, безобразники не пропускали туда священнослужителей для выполнения совместного пения, а когда бакалавр греческого языка, учивший в братской школе, Демьян Капишовский попросил буянов немного посторониться, то его ударили в лицо и повлекли вон из церкви. С большим трудом благоразумные люди уговорили этих студентов оставить наконец храм, но, выйдя оттуда, они засели на погосте подле дверей и побили попавшегося им на встречу слугу Брестского воеводы Зеновича, которого потом, встретив вторично, поранили. Оставив, наконец, церковь бесчинствующие студенты выбежали на улицу, где их ждали товарищи, в числе нескольких сот человек, к которым потом присоединилось множество мещан, мастеровых и торговцев римской веры. Вся эта громадная толпа, вооруженная ружьями, луками, камнями, топорами, начала штурмовать братское училище, типографию и братский дом, в котором остановилась приехавшая на богомолье жена Смоленского воеводы Абрамович. Эти разбойники выломали бревнами ворота и железные решетки, повыбили окна, повредили стены зданий, и, стреляя из лука и ручниц, поранили школьную и церковную прислугу. На другой день утром, во время литургии, те же студенты с оружием в руках, разделившись на три группы, напали снова на братский дома, также на училище, и проникли на церковное кладбище; везде они преследовали и били православных, шедших в церковь, причем поранили одного братчика, а затем вторглись в церковь и произвели снова большую тревогу и замешательство.¹²²

Подробности, приведенные об этих почти трехдневных издевательствах, оскорблениях и мучениях, лучше всего дозволяют оценить то необыкновенное смирение, кротость и терпение, которые проявили в это время православные. Очевидно, что это нападете имело серьезную политическую подкладку: иезуитско-польская партия, зная, что церковь строилась вопреки желанно властей, и что достаточно было малейшего предлога, чтобы власти, не обращая больше внимания на ограждающие эту постройку шляхетские права, распорядились о закрытии и даже совершенном разрушении этой церкви, нарочно вызывали православных на отпор, который тотчас был бы представлен в виде бунта, нарушающего спокойствие государства. В терпении и великом смирении православных заключались в данном случае все их спасение и целость их храма, служившего центром всей их жизни и деятельности. Этому терпению, этому господству над страстями, для сохранения высшего блага, научились православные, благодаря долголетнему братскому между собою общению. Православные претерпели обиду, не смотря на всю её тяжесть и горечь, они плакали и молились, но сопротивления не оказали. Старосты Виленского братства, а с ними и жена Смоленского воеводы Абрамович, принесли жалобу на иезуитов в трибунальный суд, по этот суд отказался разобрать это дело и определил, отослать его на вальный сейм.

Латиняне и униаты, поддерживаемые королем, польскими властями, и получившие одобрение за свои действия на Брестском соборе от самого папы, поступали с каждым днем все смелее и решительнее. Православные должны были искать себе помощи также извне. Место константинопольского патриарха было в то время занято ученым патриархом Александрийским Мелетием (в качестве блюстителя патриаршего престола), который оказал неоценимые услуги православной церкви и, одобрив со своей стороны все действия православных на Брестском соборе, принял дело православных, в западном крае под особую свою защиту. Он назначил трех экзархов для западной России, именно Львовского епископа Гедеона Болобана, архимандрита Кирилла Лукариса, пребывавшего тогда в пределах Литвы, и князя Константина Острожского. Главную надежду патриарх Мелетий возлагал на братства, которые он в своих посланиях называл «священными» и считал их «щитом», данным в помощь самой Церкви. 24 августа 1597 года Мелетий обратился с посланием к западно-русским братствам, в котором хвалил цель их учреждения, приравнивая подвиг братчиков иноческому подвигу, убеждал мужественно бороться за православие, от которая отпали высшие иерархи, «возлюбившие нынешний век», и предлагал напечатать по-гречески, по-русски и по-латински свои послания.¹²³ Оставив патриарший константинопольский престол в 1599 году, Мелетий до самой смерти, случившейся в 1601 году, не переставал оказывать сочувствие и поддержку православной Церкви, и, незадолго до кончины, послал письмо Львовскому братству с просьбой стойко переносить гонения и все упования возлагать на Бога. Из посланий Мелетия особенно известны его письма к князю Острожскому, в которых он восхвалял его ревность к Церкви и побуждал к дальнейшим подвигам, к епископу Гедеону, ко всему православному народу и к разным литовским князьям и магнатам, а также к папе, королю Сигизмунду и Ипатию Потею, которому подробно излагал свои мнения против римско-католического учения и догматов. Сочинения ученого патриарха Мелетия высоко ценились современниками, называвшими его «светилом православных». В 1598 году в Острожской типографии были напечатаны семь посланий Мелетия (в «книжице в десяти отделах»), а затем в 1603 году в том же городе Остроге напечатан его «Диалог албо розмова о вере восточной», в виде краткого катехизиса против латинян и других сектантов, причем для напечатания этой книги по-гречески и по-русски, князь Острожский обращался к Львовскому братству («к своим милым и верным приятелям») за присылкою типографского наборщика Касиановича и греческих отлитых литер.¹²⁴

Братства, конечно, весьма нуждались в помощи восточных патриархов, так как против братств и их деятельности высказались все униатские епископы и, как упомянуто выше, первым воздвигшим гонение против братств был Ипатий Потей. Он рассеял членов Брестского братства, отнял у них, с одобрения короля, школу и определил туда на место учителя известного униата Петра Аркудия, привезенного им из Рима. Таким образом учредилось в городе Бресте первое униатское училище в западной России.¹²⁵

Но живучесть братских начал была так сильна в русском народе того времени, что, уступая натиску врагов в одном месте, русские люди спешили соединиться в крепкий церковно-братский союз в другом месте, и этому движению не мог оказать сопротивления даже король Сигизмунд III, который, разрушая православие, все-таки должен был подписывать уставные грамоты таким братствам, кои находились в городах и местностях, густо населенных православными, где они потому решительнее и успешнее могли отстаивать свое вероисповедание и народность. Так, 21 марта 1597 года, король Сигизмунд III выдал православным могилевским мещанам жалованную грамоту о дозволении им учредить при тамошнем Спасском монастыре церковное братство и при нем школу, с предоставлением права на два медовые склада беспошлинно. Из этой грамоты видно, что Спасское братство устроилось по образцу Виленского Троицкого братства, и, пользуясь такими же широкими правами и привилегиями и, учредив училище (славянского, русского, греческого, латинского и польского языков и письма), приняло на себя все обширные религиозно-просветительные и благотворительные задачи церковных братств того времени. Испросив у короля вышеприведенную грамоту, те же послы от могилевских граждан, пользуясь пребыванием в то время в гор. Варшаве патриаршего экзарха Никифора, просили также и его подтвердить права их братства. Протосинкелл Никифор исполнил их просьбу и дал им благословенную грамоту, в которой, между прочим, высказал: «Да процветает братство как для улучшения и нужды самого честного и Божественного храма, так и для того, чтоб быть ему всеобщим училищем Божественного и Священного Писания и всякого другого учения, с тем, чтобы оно никого не принимало, кто бы дерзнул вносить или превозносить «соединение» (т. е. унию); таких заклинаю непростительным и неразрешимым и вечным отлучением от Бога Вседержителя».¹²⁶

Прежде нежели перейти к описанию дальнейших событий, касавшихся церковных православных братств в западном крае, бросим взгляд на внутреннюю их жизнь, какой представлялась она в самом конце XVI века.

Сколько слез отерли добрые братчики своими благотворительными делами у лиц обиженных, оскорбленных, больных и беспомощных, скольким старцам, старицам и странникам дали приют, сколько справедливости внесли они своим братским судом в дела своей общины, – все эти факты, за отсутствием в наших руках достаточного материала, остаются невыясненными. Верно одно, что все свое благотворение и милосердие, как некое сокровище нетленное и неотъемлемое они вместе с собою унесли в тот лучший мир, где «несть болезнь и воздыхание».

Обратим внимание на братские школы и на братскую издательскую деятельность, а также на организацию той самопомощи, которую братчики должны были проявлять для защиты своих учреждений.

Здесь не место входить в подробную оценку братского школьного дела, которое, наверно, дождется своего правдивого и знающего историка. Касаясь в настоящей главе лишь внешней истории братских учреждений, мы заметим, что из сведений, которые были выше сообщены об уставах и правилах некоторых братских школ, можно заключить, что они, будучи построены на средства местных православных и предназначены для всех детей школьного возраста, были в полном смысле слова народными и общеобразовательными школами. Образование в братских школах, отвечая самым насущным потребностям православных, было поставлено в строгую зависимость от православного вероучения, и в свою программу включало воспитательные задачи, направленные к выработке доброй воли и твердого характера у детей, по требованиям христианской этики. Включение в школьную программу воспитательных задач было по плечу только такой дисциплинированной общине, какой являлось православное братство, ставившее основанием своего бытия те же христианские начала общежития, и стремившееся достигнуть своей цели в тесном единении своих духовных и светских членов. В братских школах могли «по науке строить нравственность учеников», потому что эта нравственность утверждалась «на примере старших», учителей и братчиков, которые ставили веру превыше всего, а родину любили всей душой. Поэтому главной задачей братских школ являлось поддержание и отстаивание православия, и науки преподавались в них на родном языке. Эта последняя черта особенно характеристична для того времени, когда даже на западе Европы едва начинали думать о возможности вести преподавание в народных школах на родном языке. Все эти качества выгодно отличали братские школы от расплодившихся в то время во множестве иезуитских школ, блестящих по внешности, но вредных по духу, так как чрез них развивалась фанатическая пропаганда папизма. В иезуитских школах юношество отрывалось от семьи и общества и становилось безропотным орудием чужой воли, которая указывала ему властною рукою на Рим, как на единственное и общее им всем отечество.

В конце XVI века, бесспорно, лучшей братской школой являлась Львовская, а за ней Виленская. Первым

устроителем дел братской школы во Львове был, как известно, ученый грек елассонский митрополит Арсений. С самого начала преподавание в этой школе пошло так успешно, что Львовское братство, по прошествии шести лет, могло снабжать учителями другие братские школы, как, например, Виленскую, Брестскую и Перемышльскую, а студенты этой школы были настолько сведущими в греческом и славянском языках, что в 1591 году могли составить «грамматику еллино-славянскую», которая и была в том же году напечатана на славянском и греческом языках в типографии братства. Среди учителей, отличавшихся на первых порах своею просветительною деятельностью, следует поставить: Кирилла Транквиллиона Ставровецкого, подвизавшегося в среде Львовского и Виленского братств, а также Стефана и Лаврентия Зизаниев.¹²⁷ Эти два последние педагога или, как их в то время типично называли, «детоводцы», составляли также учебники, в которых тогда ощущалась великая нужда. Так, Стефан Зизаний издал в Вильне в 1596 году, в типографии братства, «Азбуку», которая имела целью не только научить ребенка чтению, но и сообщить ему главные молитвы и краткое исповедание православной веры,¹²⁸ а Лаврентий Зизаний в том же году издал также в типографии братства «грамматику славянскую», в конце которой приложил толкование на молитву «Отче наш».¹²⁹

Кроме поименованных выше учебников и других книг, Львовское и Виленское братства отпечатали в первые годы своего существования (1586–1600 гг.) еще некоторые, из числа коих укажем на: 1) окружную грамоту Константинопольского патриарха Иеремии, об устранении некоторых обычаев, несогласных с христианским учением, напечатанную во Львове в 1591 году; 2) ответ патриарха Мелетия к иудеом, напечатанный в Львове, в 1593 году; 3) молитвы повседневные, с приложением молитв на всю седмицу св. Кирилла Туровского, пасхалии и лунного течения, изданные в Вильне в 1596 году; 4) Псаломницу (псалтирь) и часовник, напечатанные в том же году в Вильне,¹³⁰ и 5) оглашение церкви братской Львовской, изданное в 1600 году в Львове. В этом оглашении или воззвании братство обратилось за материальной помощью ко всем православным – духовным и светским – для поддержания своих учреждений, предназначенных ко спасению веры и русской народности. В этом воззвании указывалось, что даже жиды успели совокупными силами отстоять свою школу и божницу от иезуитов, а у православных русских берут не божницу, а насилуют их христианскую набожность и свободу: «Слыше небо! и внуши земле! щож терпим зле в том Львове», восклицало братство, заявляя при этом всем верным, в виде предостережения, что за упадком веры близко следует и уничтожение народности («народное згинение»). На подлиннике оглашения была вытеснена печать братства, с изображением башни со львом, стоящим в воротах и с надписью: оглашение церкве братской Львовской.¹³¹

Большим подспорьем и утешением служили Львовскому братству его постоянные сношения, личные и письменные, с почтеннейшим братчиком князем Константином Острожским. Как раз, осенью 1599 года, доблестный князь с двумя своими сыновьями приезжал под Львов в свое имение, лежавшее в трех милях от Старого села, и ездил нарочно в Львов к братчикам, чтобы осмотреть их постройки, а братчики, со своей стороны, тоже ездили к нему в имение и при свидании заявили о всех нестерпимых обидах, которые терпели православные от поляков. Местный магистрат, стесняя православных в отправлении их обрядов и запрещая русским ремесленникам держать своих учеников, не знал какое еще унижение придумать для православных: наконец средство было найдено и магистрат постановил обложить данью, натурой и деньгами, русских священников в пользу магистратских властей.¹³² Князь тотчас же написал об этой обиде королю, но братство все-таки поплатилось за сопротивление в этом случае магистрату, так как пять старших братчиков были посажены в тюрьму. Среди этих напастей братство, надеясь отстоять права православных пред польским правительством, стало деятельно приготовляться к Варшавскому сейму, назначенному в феврале 1600 года. Оно заблаговременно сообщило о своих намерениях Виленскому братству и предлагало всюду делать складчины и избирать послов. При повальном взяточничестве польских должностных лиц без денег нельзя было обойтись в сношениях с ними, и вот послы Львовского братства (Дмитрий Красовский и Иван Билдач), находясь в Варшаве и истощив все средства, написали в феврале 1600 года письмо во Львов, прося братство напрячь все усилия для доставления денег, необходимых православным, чтобы попытаться при помощи их выйти «из египетской неволи». По получении письма и оглашении его в церквах, братство «в среду средопостную» собрало большую сходку, на которой прочитало это письмо всем братчикам представителям приходских общин города и предместий (всего шесть приходов), а также и братства св. Благовещения. Все приняли участие в складчине, причем некоторые отдельные члены давали по 100 и больше злотых.¹³³ Собранные деньги (около 1500 польских злотых) на другой день были высланы братством в Варшаву, чрез особое посольство, во главе которого стал братчик Роман Красовский. Но не смотря на большие затраты, Львовское братство не получило на сейме удовлетворения своим просьбам; деньги взяли, а дело пустили в проволочку. Братству на сей раз пришлось утешиться благословением нового цареградского патриарха Матфея, признавшего в 1600 году его своим ставропигиальным братством, а также сочувственными письмами князя Острожского, извещавшего братство об этой неудаче и советовавшего терпеливо ждать лучшего времени, и Кричевского старосты Богдана Соломирецкого и его супруги, которые восхваляли веру, труды, подвиги и терпение братства.¹³⁴

С 1599 года начинаются правильные заседания Львовского братства и имеются книги того времени о совещаниях и действиях его, писанные по-русски, а с 1601 года постановлено заседаниям братства быть в каждое воскресенье после обедни, а ежегодный взнос в кассу братства был увеличен до 18 грошей с каждого братчика.¹³⁵

Этими сведениями мы закончим наш очерк о преобразовании братств и первых годах их существования. В этот сравнительно короткий период времени (1586– 1600 г.) братства настолько окрепли и организовались, что для них была уже не страшна та борьба, которая им предстояла тотчас же после смерти митрополита Михаила Рогозы, случившейся в 1599 году, когда униатским митрополитом сделался Ипатий Потей, один из создателей униатского дела в западной России и наиболее ревностный гонитель православия и церковных братств.

А. Папков.

С.-Петербург. 15 апреля 1897 года.