Часть III

„Он был весьма почтенный учёный, писал ο П. С-че профессор Московской Духовной Академии Κ. Е. Голубинский, который много и усердно трудился, который искренно желал и стремился принести посильную пользу науке и который оставил после себя длинный ряд исследований и несколько целых книг. В среде большинства русских учёных Пётр Симонович был ценим по достоинству и пользовался неподдельным уважением, которого вполне заслуживал“.

Литературные труды П. С-ча многочисленны и разнообразны. Подробный перечень его печатных трудов сделан профессором E. Е. Голубинским³⁸ и о. протоиереем C. К. Смирновым в его истории Академии. О достоинстве учёных трудов П. С-ча почтенный профессор академии Е. Е. Голубинский сделал такой отзыв: „Пишущий эти строки не считает себя компетентным судиею качества всех его трудов, но как кажется, он не ошибается и не будет обвинён в пристрастии отзыва, если усвоит им достоинство полноты изучения предметов и самостоятельности их исследования. Выдающимся образом Пётр Симонович ознаменовал себя в русской гражданской истории. Разработка всякой истории имеет несколько периодов: период собирания и свода материалов, период критической их обработки и период более или менее совершенного созидания истории из материала уже обработанного. Наша русская история находится в переходе из первого периода во второй, и покойный Пётр Симонович должен быть причтён к числу наших учёных, которые содействовали этому её движению. Его содействие было частное, потому что и труды свои русской гражданской истории он посвящал только отчасти: но тем не менее оно весьма почтенно и по своей серьёзности и потому ещё, что покойный был одним из предначинателей критики. В своих статьях о Несторе Пётр Симонович заявляет и доказывает сомнение в том, чтобы летопись, известная под именем Несторовой, могла быть приписана блаженному Нестору, который писал житие преподобного Феодосия Печерского³⁹. Сомнение, для своего времени неожиданное, принято было далеко неблагосклонно, более как праздный иперскептицизм; но это нисколько не мешало ему быть совершенно основательным, в конце концов подорвать веру и послужить точкою отправления вообще для новых изысканий о летописи. Не высказывая здесь собственного предположения на счёт вероятного окончательного решения вопроса о лице летописца, допустим, что снова доказана будет справедливость мнения об его тожестве с преподобным Нестором. Во всяком случае это будет сделано никак не на основании доказательств прежних, а только на основании доказательств новых, если они найдутся, а таким образом за Петром Симоновичем во всяком случае останется честь почина в перерешении вопроса. Из сейчас указанного ясно, как были несправедливы к Петру Симоновичу те, которые считали его в научном отношении не особенным доброжелателем критики, сомнений и новых мнений, и поборником застоя и повторения задов. Такое представление о покойном, если не ошибаемся, сложилось у некоторых, не совсем хорошо знакомых с его учёными трудами по заключению от его консерватизма нравственного. Решительно опровергая подобное о себе мнение, по крайней мере в приложении к русской истории, вот что писал Пётр Симонович в одном письме к Погодину. „Мне кажется, напрасно вы так горячо нападаете на так называемую вами новую школу русской истории. Если и есть тут односторонность, то сколько новых свежих мыслей брошено в сокровищницу сведений о нашей древней Руси. Хотя бы и все эти мысли были несправедливы, но не они ли (представители новой школы) заставляют нас ветеранов науки, вновь переисследовать многие стороны жизни русской, на которые прежде не так много обращали внимания? А разве это маловажная заслуга? Взгляд расширяется, открываются новые стороны, и истина восторжествует (Москвитянин 1849 г. ч. П, смесь, стр. 11“).

Свою литературную деятельность П. С-ч начал вскоре же после поступления на академическую службу и продолжал её до самой кончины. Мы сообщим здесь немногие сведения о некоторых литературных трудах его, которые могут иметь значение для характеристики как П. С-ча, так и его времени. Первые статьи П. С-ча по истории восточного монашества стали появляться в академическом журнале с 1845 года. В этом году он напечатал лучшее из своих исследований по истории монашества – о Макарии Египетском. Не утверждаем положительно, но надобно думать, что это исследование было плодом ещё студенческих трудов П. С-ча. Сочувствие, которое он питал к монашеству, обратило его внимание на историю этого учреждения. Сам П. С-ч говорил, что он сохранял всегда благоговейное сочувствие к монашеству и имел намерение проследить всю судьбу его как на Востоке, так и на Западе до позднейшего времени, но написал только историю монашества египетского в IV и V веках. Свою историю П. С-ч представил на просмотр митрополиту Филарету. Митрополит написал несколько замечаний в резких выражениях, но узнав, что у П. С-ча нет денег на печатание второй части истории, дал их. История православного монашества, изданная П. С-чем в 1854–56 г. считается лучшим исследованием по этому предмету. С 1850 года Π. С-ч начал печатать в академическом журнале статьи по истории русского монашества, а в 1855 году издал историю русского монашества от основания Печерской лавры Антонием до основания Троицкой лавры препод. Сергием. Занимаясь историей русского монашества, он натолкнулся на некоторые вопросы о первоначальной летописи, разрешение которых сделало его имя известным в учёном мире. Профессор E. Е. Голубинский говорит, что „стороны нравственной статьи П. С-ча о Несторе справедливо должны быть считаемы своего рода подвигом. Они писаны в то время, когда вообще в России и в частности в церковной сфере Москвы критика была далеко не в моде. Не утверждаем наверно, но весьма подозреваем, что ему пришлось потерпеть за них неприятности“. Действительно эти статьи доставили П. С-чу неприятности. Академик Бутков прислал митрополиту Филарету свою критику на исследования П. С-ча. Митрополит потребовал объяснения от смелого исследователя и нужны были подробные объяснения от автора и защита его взгляда со стороны A. В. Горского, чтобы успокоить митрополита. Филарет запретил П. С-чу писать дальнейшие статьи по вопросу о летописце во избежание того, чтобы полемика, возбуждённая этими статьями, не приняла резкий характер. Задумав издать слова и речи родного дяди своего преосвященного Кирилла, архиепископа Каменец-подольского, П. С-ч написал его биографию. Эта биография не могла миновать предварительной цензуры митрополита. Митрополит многое вычеркнул из рукописи и сделал на полях свои замечания, интересные для характеристики отношения Филарета к литературным трудам наставников академии. Говоря об обучении Константина Богословского (в монашестве Кирилла) в Троицкой семинарии, П. С-ч писал: в Троицкой семинарии в богословии руководством была сокращённая система Феофана Прокоповича. Но так как в это время вышли системы Фальковского и Карпинского, то уроки готовили и по ним. Был класс чтения св. Писания“. Митрополит заметил: „не правда. В первый раз слышу, что это правда“. „Однажды ректор Августин, говорится в биографии, задал сказать двоестишие на слова: мы не ели. Константин Богословский тотчас же встал и экспромтом произнёс: светило дневное взошло уже выше ели, а мы ещё с утра ни крошечки не ели. Митрополит написал: „не правда, это не его стихи“. П. С-ч писал, что жалованье наставникам семинарии было не велико в 1789 году: учителю риторики 160 р., греческого языка 160 р. Митрополит замечает: „сомневаюсь. Разве по заслуге мне в 1803 году при определении на греческий и еврейский класс назначено было 140 р. и это было к удивлению?“ В биографии было написано: в то время считалось легче объясняться по латине, нежели по-русски и писать сочинения на латинском, нежели на русском языке. Кто мало успевал в знании латинского языка, того исключали“. Митрополит заметил: это кончили прежде Кирилла. В моё время уже писали на русском лучше, чем на латинском. В моё время уже было много русских книг“. П. С-ч, говоря об обучении Кирилла в Петербургской академии, привёл выдержки из автобиографии Феслера, преподавателя философских наук в академии. „В присутствии митрополита Амвросия и Ректора Академии Сергия, пишет Феслер в своей автобиографии, начал я свои лекции: введение в философию. Митрополит сам дал мне в Академии комнату, где я ежедневно с 8 часов утра до 5 вечера с студентами, которым по недостаточному знанию языка, были непонятны мои уроки, повторял их и объяснял. Эта услужливость и вообще приветливое обращение моё с студентами приобрели мне безусловную доверенность и сердечную их привязанность, которая доселе сохраняется неизменно. Их таланты, ревность к учению и прилежание вознаградили бы труды основательным успехом, если бы Леонид⁴⁰ любимец архиепископа Феофилакта, не восстал против меня и не вооружил архиепископа. Он не хотел допустить, чтобы Платонизм предпочитаем был Аристотелевой схоластике, Вольфову эклектизму и Кантову критицизму, и делал резкие замечания, из которых открывалось, что он не понял одного места из обозрения моих философских уроков. В июне 1810 года я получил увольнение от своей должности“. Феслер в числе студентов, преданных ему, упоминает и Константина Богословского. Митрополиту показалось неудобным в биографии преосвященного Кирилла говорить о Феслере. „О деле Феслера говорить неудобно, потому что начальство о сем ничего не объявило, и потому нельзя знать, не почитает ли начальство нужным молчание. Неудобно также и потому, что сочинителю неизвестно это дело. А выписка из Феслера, который преосвященного Кирилла объявляет своим приверженцем, кроме того, что недостоверно, по моему мнению может служить не к чести, а к оскорблению памяти преосвященного“. П. С-ч писал: „встреча с другим ложным учением прошла для него (Кирилла) невредимо, – мы разумеем наклонность к мистицизму, господствовавшую в 20-х годах нынешнего столетия“. Митрополит с неудовольствием замечает на это: „удивительно, что сочинитель ставит рядом встречу с учением Феслера и с другим ложным учением мистицизмом. Как это рядом с Феслером, то неужели сочинитель думает, что в академии учили ложному учению мистицизма? Или это он находит в тогдашнем духовенстве вне академии? Чем он это докажет? И понимает ли он дело? Были недоразумения, но их трудно было разобрать и видящему вблизи, а тем более издали. Например случилось, что, когда один предлагал напечатать Добротолюбие и книгу Исаака Сирина, другой возразил: не скажут ли, что это мистическое направление? Но Добротолюбие доселе пока печатается, писания Исаака Сирина печатаны были по частям в Христианском Чтении, а теперь хотят печатать оные вполне. Не скажет ли сочинитель, что всё это мистицизм? Не обвинит ли он в мистицизме и издателей нового перевода писаний св. Макария, ибо историки мистической богословии причисляют Макария к мистическим богословам?“ В биографии Кирилла было написано: по поручению Комиссии Духовных училищ под личным надзором Кирилла делаем был перевод книг В. Завета с еврейского языка“. Митрополит замечает: „что говорить о младенце, который не вышел из чрева? Лучше упомянуть, что он в Петербурге переводил одного из евангелистов, не помню которого. Но об этом говорить теперь не время“. В биографии приведено было из писем Кирилла следующее место: по благости Божией народ верует, как и должно, без исследования. Какая же польза и цель предание изъяснять или силиться изъяснять историческою достоверностию, когда это трудно и даже невозможно“. На такое рассуждение преосвященного Кирилла митрополит заметил: „какое же достоинство может иметь предание без исторической достоверности? Истинное предание имеет соединённую с собою историческую достоверность и носит в себе её признаки. Иначе неужели надобно всякой сказке верить не менее предания“.

Как на недостатки, которые не желательно бы видеть в биографии преосвященного Кирилла, митрополит указал на следующее: „По моему мнению напрасно сочинитель примешивает к жизнеописанию предметы совершенно посторонние, как например описание встречи императора Александра І-го, напрасно выкапывает из земли варварские мелочи, каковы бурса, фара. Мне кажется, что выписка из сочинения о том, что мир есть произведение разумной причины, не украшает ни сочинение, ни преосвященного Кирилла. Сочинение, освобождённое от посторонних предметов и мелочей, отнимающих у него достоинство и занимательность, будет иметь более достоинства и занимательности“. Возвращая рукопись, митрополит писал: Сочинитель жизнеописания преосвященного Кирилла может – быть не доволен будет, что оно рано попало в мои руки. А я думаю, что это не худо. Если ему не угодно будет принять мои замечания, то по крайней мере не излишним признаю их к соображению цензуры. Ноября 22 1852 г. Замечания митрополита были приняты П. С-чем и в печатном издании биографии были выпущены те места, которые вызвали возражения святителя.

По глубокому своему религиозному чувству, по любви к церкви П. С-ч избрал предметы для своих учёных работ почти исключительно из церковной истории, а не гражданской, которую он преподавал с академической кафедры. По общей гражданской истории им написан только один учебник. Составление учебника по всеобщей истории, взамен истории Шрека, было поручено П. С-чу св. Синодом 1857 году. Святитель Филарет дал наставление, как должен быть составлен учебник. В 1857 году он писал: Граф А. Петрович сказывал, что профессору Казанскому хотят поручить составление учебной книги по всеобщей истории. Желательно, чтобы дело нашло добрый путь. С некоторого времени под названием учебных книг пишут рассказы более или менее обширные. Мне кажется, что учебная книга должна быть разделена по возможности правильно и ясно, не только на части и отделения, но и на малые статьи определённого содержания, изложенные кратко, с отдельными, где нужно, дополнениями, примечаниями и указаниями на источники. Таким образом классическая книга должна быть нитью, за которую бы держались преподающий и слушающий. Преподающему осталось бы дело изъяснять, дополнять, доказывать и опровергать противные классическому учению ложные мысли. Учащимся удобно было бы с помощью классической книги удерживать преподаваемое и им остался бы уменьшенным труд записывать иногда нужное из устной лекции наставника“. Когда П. С-ч представил свой учебник истории митрополиту, то тот остался не совсем доволен им, заметив, что „тут не история, а философия истории“. По указанию святителя П. С-ч исправил свою историю. Напечатана была и введена в семинариях только первая часть учебника П. С-ча (от начала до Константина великого). Он написал и историю средних веков, но она не была одобрена в качестве учебного руководства. Рекомендован был для семинарий учебник Иловайского. Учебный комитет при св. Синоде приняв во внимание, что в учебнике средней истории П. С-ча отдел о Византийской истории, имеющий особенную важность при изучении всеобщей истории в семинариях, представлен с большею полнотой, чем в других учебниках, рекомендовал труд П. С-ча в учебное пособие для преподавателей духовных семинарий. В отзыве об учебнике П. С-ча было сказано: „К числу наибольших заслуг автора следует отнести то, что он посвятил больше, чем это обыкновенно делается, внимание истории Византии, рассматривая её не как придаток только к истории западных государств, но как отдел истории вполне самостоятельный и имеющий большое значение для христианского и мусульманского Востока, и также и для самого Запада, Изложив обстоятельно причины разрыва между Западом и Востоком, автор рассматривает за тем Византию как государство, воспитывавшее под сенью православия и высокой своей цивилизации славянские племена. При изложении крестовых походов автор точно также становится на более высокую и верную точку зрения, рассматривая это явление как одну лишь часть борьбы христианства с магометанством и сопоставляя с ним борьбу Византии и России с Турками и Монголами“. П. С-ч хотел напечатать свою историю средних веков, но по недостатку средств не мог выполнить своего намерения.

Учёные труды П. С-ча рано обратили на него внимание русского учёного мира. Уже в 1847 году Императорское Общество истории и древностей российских за услуги, оказанные отечественной истории и истории русской Церкви, избрало его в действительные члены. В 1850 году Петербургское Археологическое Общество избрало П. С-ча, вместе с A. В. Горским, в члены корреспонденты. Как к знатоку церковной истории и археологии обращались к нему с вопросами и учёными поручениями видные представители исторической науки: Сахаров, Бодянский, Погодин, Срезневский, Уваров, Герц и другие. П. С-ч никогда не отказывался принимать участие в трудах учёных и охотно делился своими познаниями⁴¹. Сохранившиеся письма русских учёных к П. С-чу показывают, с каким глубоким уважением относились представители светского образования к скромному представителю духовного образования в то время, когда наша духовная школа мало пользовалась известностью и вниманием в образованном русском обществе. И. П. Сахаров в письме к П. С-чу от 19 Октября 1849 года писал: „Сто раз благодарю вас за письмо, за ваши драгоценные сведения. Верите ли, что ежедневно получаю письма из разных мест о наших иконах; но они или не понимают этого дела, или я дурно изъясняюсь о этом предмете. Вы одни из тех, к которым я обращался, которые понимают это дело и которые с любовию готовы сообщить свои сведения. Пишите всё, что вы знаете: это будет мне поучение, живой глагол человека здравого и знающего нашу Русь“. О. М. Бодянский, получив исследование П. С-ча о времени основания Печерской обители писал ему в 1855 году: „Примите от меня горячее спасибо за присылку своего новейшего труда, который тут же был мною прочитан с душевным удовольствием. Вот таких-то нам розысков и рассказов недостаёт, недостаёт и недостаёт. Просто, ясно, доказательно и общедоступно, равно как и не без подробных и тяжких исследований: разумею в особенности поиски Ваши о пребывании Антония в пещере. Как ларчик то, подумаешь, легко открывался, и однакож, только мастер мог отпереть его! От души спасибо Вам ещё раз за ключик к этому ларчику. Будьте здоровы, благополучны и не забывайте persona et litteris Вашего преданнейшего слугу и почитателя О. Бодянского“. И. И. Срезневский ценил П. С-ча как учёного и человека. В одном из писем к нему И. И. писал: „Вы заставили меня за труды свои почитать вас ещё до личного знакомства, а затем более, когда узнал с вашим прекрасным умом и вашу прекрасную душу“.

Предупредительная готовность П. С-ча делиться с другими своими познаниями побуждала людей лично с ним незнакомых обращаться к нему с учёными вопросами и поручениями. По кончине А. Васильевича Горского Николай Саввич Тихонравов писал П. С-чу: „Прежде всего прошу великодушно извинить меня в том, что, не имея удовольствия быть знакомым с Вами, я решаюсь обратиться к Вам с покорнейшею просьбою. Дело в следующем. Занимаясь составлением небольшой статьи об учёных трудах покойного A. В. Горского, я не раз встречался с недоумением, коих никто из лиц, знавших достаточно ректора, не мог мне объяснить. Лицо, от которого справедливо я ожидал всяких указаний относительно статей А. Васильевича в Москвитянине, – Μ. П. Погодине немногим пережил своего знаменитого сотрудника, а в последнее время находился в таком состоянии, что затворял уста любопытствующих. Предание об анонимных статьях Вашего ректора быстро изглаживается, а между тем его нужно сохранить. Зная, что Вы принадлежали к числу немногих близких к покойному людей, я и решаюсь покорнейше Вас просить разрешить некоторые из моих недоумений. В 6 № Москвитянина за 1843 год Погодин сказал: В одно время с этим письмом (от Шафарика) получил я от Русского учёного, который уже украсил Москвитянин многими статьями, исследование о Константиновом житии (стр. 550). Но какие это многие статьи Александра Васильевича? Мне известны из них, кроме исследования о Кирилле и Мефодии, лишь две: Возражение Голохвостову и заметка об Авраамии Палицыне. Не сохранилось ли у Вас каких-либо указаний на другие сочинения A. В. в Москвитянине? Я с своей стороны почти уверен, что первая рецензия на Описание рукописей Румянцевского музея, напечатанная во 2-м томе Москвитянина за 1843 год, писана А. Васильевичем. Правда ли это? Вот два главные вопроса, разрешением которых Вы окажете услугу не мне только, но и всем почитателям имени Горского. Второе моё недоумение касается степени участия Александра Васильевича в русском переводе Нового Завета. Впрочем, решаясь предложить на Ваше усмотрение мои недоумения, я должен прибавить, что буду благодарен Вам за всякие указания об учёных трудах A.B., дополняющие те ещё недостаточные сведения, которые напечатаны в некрологах.

Получив ответное письмо П. С-ча Николай Саввич писал: „Приношу Вам искреннейшую и глубокую благодарность за то радушное письмо, коим Вы меня почтили. Сведения, в нём сообщённые, для меня в высшей степени важны и дороги, и я воспользуюсь ими, помня золотое правило suum cuique. Но, независимо от содержания, Ваше письмо доставило мне истинное удовольствие тем благорасположением, коим Вы встретили мою попытку напомнить публике об учёных трудах A. В. Так как статья моя приняла более широкий объём, чем прежде предполагалось, то я не успел напечатать в Отчёте Университета. Она появится в Православном Обозрении и отдельные её оттиски я доставлю Вам по напечатании.

Записку Вашу об участии A. В. в переводе на Русский язык библии возвращаю при сем с глубокою благодарностию: для себя я списал её вполне“.

П. С-ч закончил свои учёные труды исследованием о личности первого Лжедмитрия, и закончил, по отзыву профессора E. Е. Голубинского „достойным образом. Люди, интересующиеся предметом и успевшие ознакомиться с статьёй, конечно, согласятся с нами признать её прекрасной и замечательной“⁴².

Кроме многочисленных учёных исследований П. С-ч, как человек глубоко благочестивый написал много статей и книг духовно-нравственных и несколько служб и акафистов. Большая часть их издана известным издателем духовно-нравственных книг H. В. Елагиным. В 1860 году Елагин предложил П. С-чу написать житие св. Тихона (до открытия его мощей). П. С-ч говорил, что это поручение было ему особенно по душе. Написанное им житие было издано несколько раз. Затем, по просьбе же Елагина, он написал и акафист св. Тихону. Митрополит Филарет был недоволен тем, что акафист написан был и представлен на рассмотрение без его ведома. „Митрополит гневается на меня, писал П. С-ч, что я не испросил благословения написать службу и акафист. Митрополит вообще против акафистов. „Акафисты читают, говорит он, а кафизмы опускают. Это незаконно“. В последнее годы своей жизни П. С-ч трудился над составлением подробного жития преп. Сергия, память которого особенно чтил, но не успел окончить при жизни. Пред кончиною П. С-ч говорил: „нет соизволения преподобного, чтобы я описал его житие“. Он имел способность писать свободно и быстро. Поэтому и статьи, которые не требовали учёных изысканий, писал он в очень короткое время. Этим объясняется, каким образом он среди постоянных учёных работ мог издать много статей и книг духовно-нравственного содержания.