Жития святых российской Церкви, также иверских и славянских и местно чтимых подвижников благочестия. Месяц август

«Премудрость смиреннаго, – говорит Иисус сын Сирахов, – вознесет главу его и посреде вельмож посадит его; сердце свое вдаст утреневати к Господу, сотворшему его, и пред Вышним помолится. Премудрость его поведят язы́цы и хвалу его исповесть Церковь». – (Сир. 11). Черты сии премудрого ясно раскрываются в жизни смиренного раба Божия Василия блаженного, Московского чудотворца; его богомудрое юродство вознесло главу его и посадило его с князьями людей своих; многие восхвалили разум его и имя его в память вечную будет; хвалу его, от лет древних, поведает Святая Церковь, ублажая его, как единого от друзей Божиих.

Блаженный Василий родился близ царствующего града Москвы, при державе благоверного великого князя Иоанна III-го, собирателя Руси, и во дни святительства первого Филиппа, митрополита Московского, в 1469 году. Предание сохранило нам только одни имена благочестивых его родителей, Иакова и Анны, не сказав, к какому званию они принадлежали. Известно и то, что подобно другим ветхозаветным праведникам, долго искушаемы были они от Господа неплодством, и что благословение их рождением сына было следствием усердной молитвы. Будущую богоугодную жизнь их младенца явил Господь необыкновенным знамением, еще на лоне матери, ибо вкушая млеко из правого сосца ее, никогда не касался левого, знаменуя тем избрание им десной части добродетели. От юного возраста возлюбил он единого Бога и вслед Его пошел, оставив дом отеческий и род свой, и хотел служить одному только Господу. Шестнадцати лет бежал Василий из дома родительского, но не в безмолвную пустыню, где бы мог удобнее восходить благоговейным помыслом в горняя, но удалился (что могло бы казаться странным) в многолюдный град, в котором, по слову псаломному, не оскудевают беззаконие, неправда, лихва и лесть. Преподобный показал своим примером, что не место спасает человека, или полагает преграды его спасению, но что благочестивый человек освящает всякое место, ибо он жил во граде, как в пустыне, и в народе пребывал, как бы в обители кающихся.

Избрав необыкновенным местом для своего подвижничества многолюдный град, блаженный избрал и необыкновенный путь ко граду небесному, юродство Христа ради. В продолжение всей своей подвижнической жизни, всегда имел он пред своими глазами страшный день воздаяния Господня и не носил никакого одеяния, но пожелал быть всегда нагим, как бы уже предстоящим нелицемерному судилищу Сына Божия; посему и был известен у современников под именем нагоходца. Ни зимою, ни летом, никогда не имел он у себя крова, ни даже какого-либо малого даже вертепа, но зимою страдал от мороза, летом же был опаляем зноем. «Если яростна зима, то сладок рай», говорил преподобный, воспоминая сорок мучеников, скончавшихся от мороза на озере Севастийском в виду разогретой бани. Как первозданный Адам, прежде своего преступления, наг ходил он и не стыдился, свыше украшенный душевною красотою, не радея о своем теле и вменяя нестерпимый мороз как бы в некую теплоту, ибо тело праведника, согреваемое благодатию Божиею, сильнее было и стужи, и огня. Истомляя плоть свою необычайным воздержанием и подвигами, превышавшими силы человеческие, сохранял он душу свою свободною от страстей, посреди молвы житейской, обитая посреди народа, как бы на одиноком столпе, и безмолвствуя, как бы совершенно безгласный, чтобы утаить от людей свою добродетель. Духовное его обращение к Богу выражалось и в самом теле блаженного, ибо глава его всегда была поднята к небу и очи его устремлялись горе; посему и Господь прославил еще на земле угодника Своего чудными знамениями.

Когда ночью тайно ходил преподобный по святым церквам на молитву, ему, как доброму молитвеннику, церковные врата сами собою отверзались; был дан ему от Господа и дар прозрения вещей будущих. Летописец повествует о чудном видении, которое открыл Бог блаженному Василию в 1521 году пред грозным нашествием Махмет-Гирея. Незадолго до сего многим из благоговейных были страшные видения, для исправления нашего, и наипаче видел их праведный нагоходец Василий. Пришел он однажды ночью к соборной церкви Богоматери и долго стоял пред святыми вратами, уныло на них взирая и тайную совершая со слезами молитву к Богу: тогда слышали некоторые близ него стоявшие шум великий внутри церкви и видели в ней страшное пламя, которое исходило из всех ее окон, так что вся церковь казалась огненною, и по времени утихло пламя. И в другой раз, повествует летописец, человеколюбивый Бог, не хотящий конечной гибели нашей, но да престанем от злобы и да не уповаем на мимотекущее богатство, попустил быть страшному пожару июня в 21 день 1543 года, и опять было о том заблаговременно откровение блаженному Василию.

После сих пожаров, в полдень, 8 июля, пришел блаженный в монастырь Воздвижения Честного Креста, что называется на Острове, стал пред дверьми церкви, которая в то время была еще деревянная, и взирая на нее, плакал неутешно. Дивился мимо ходивший народ, не понимая причины его плача, и только узнали впоследствии, когда на другой день возгорелся страшный пожар и пламя из церкви распространилось на соседние улицы; выгорела Неглинная, Большой Посад и весь великий торг, и самый двор Царский с Митрополичьим, все сие испепелилось в мгновение ока; не только деревянные храмы, но и каменные распадались и железо растоплялось как олово.

Сколько ни старался утаить, своим юродством, высоту своей добродетели блаженный Василий, не мог однако укрыться, по слову Евангельскому, град, стоящий вверху горы. Слава о чистом его житии и крепком терпении дошла до слуха благоверного царя Иоанна Васильевича и святителя Макария, который возвестил о нем державному; оба восхваляли Бога, даровавшего в их время столь святого мужа. Господь прославил его пред государем многими знамениями, чтобы последуя примеру царя, все люди воздавали ему достойную честь.

Случилось однажды блаженному Василию, в день тезоименитства царского, быть приглашенным в палаты; принял он в руку заздравную чашу и до трех раз выливал ее из окна, возбудив тем негодование царя, который подумал, что им пренебрегает блаженный; но Василий дерзновенно сказал державному: «Престань от гнева твоего, о царь, и ведай, что излиянием сего пития угасил я пламя, которым объят был весь Новгород, и престало запаление». Сказав сие, устремился вон из палат царских; погнавшиеся за ним не могли его настигнуть, ибо когда прибежал к Москве реке, прямым путем пошел он по водам и сделался невидим. Ужаснулся царь, видевший это из своего терема. Хотя и почитал он Василия за святого мужа, но однако усумнился в том, что возвещал он о пожаре великого Новгорода, и, заметив день и час, послал туда гонца. Тогда лишь обнаружилась истина. Горожане свидетельствовали посланному, что во время всеобщего запаления города, явился внезапно нагой человек с водоносом, который заливал пламя, и оно потухло. Это был самый тот день и час, когда преподобный бежал с пира царского. Тогда еще большим уважением исполнился царь к блаженному Василию. Спустя несколько времени случились в Москве люди Новгородские; они узнали святого Василия, что это был тот самый, который потушил запаление города, и поймали его у Варварских ворот, когда хотел от них убежать; весь народ прославил Господа дивного во святых своих.

Пришло на мысль царю соорудить себе дом на Воробьевых горах; приступил он к строению и однажды в день праздничный, пришедши в церковь, помышлял о том, как бы довершить ему благолепно здание. Пришел в тот же храм и святой Василий и, утаившись от лица царского, стал в углу, взирая на царя и внутренним оком наблюдая, что совершается в мыслях его. После Божественной службы, взошел царь в свои палаты и вслед за ним блаженный Василий. Державный стал вопрошать его, где был во время литургии. – Блаженный отвечал ему: «Там же, где и ты», и когда царь говорил, что не видел его, «Я же видел тебя, – возразил опять блаженный, – и даже там, где ты истинно был, в храме, или в ином месте». – «Нигде не был я, как только в храме», – сказал царь; но блаженный обличил тайную его мысль. «Нет, я видел тебя мысленно ходящим по Воробьевым горам и строящим дворец свой: и так ты не был во храме Господнем, а Василий там был, ибо после пения: всякое ныне житейское отложим попечение, со святыми Херувимами покланялся он Богу, ни о чем земном не помышляя, стоять же в храме и помышлять житейское, значит не быть в нем». Умилился царь и сказал: «Так истинно было со мною», и еще более стал бояться блаженного, как обличителя тайных его мыслей.

«Истинное свидетельство и от враг приносится», – говорит святая Церковь, восхваляя блаженного Василия; действительно, и самые враги Христовы поведали чудодейственную силу Божию видимым предстательством о них преподобного. Случилось кораблю персидскому, в котором много было народа, плыть по Каспийскому морю; поднялся бурный ветр и волны начали заливать корабль, так что уже не было больше надежды на спасение; кормчий не правил кораблем, ибо утратил путь посреди бурной стихии. – Вместе с персиянами находились на корабле несколько православных христиан: вспомнили они в час опасности блаженного Василия и сказали плывшим с ними неверным: «Есть у нас на Руси в Москве блаженный Василий, который ходит по водам и волны его слушают; он имеет великое дерзновение ко Христу Богу нашему и силен избавить от потопления корабль наш, погружаемый волнами и спасти нас». – Едва произнесли слово сие, увидели обнаженного мужа, стоящего на водах, который взял корабль их за руль и направлял посреди бурных волн; еще немного – утихли волны и престал ветр, и все спаслись от предстоящей гибели. – Возвратившиеся в свою землю персияне возвестили хану своему о бывшем чуде; хан же послал о том сказать царю русскому Иоанну Васильевичу, и когда некоторые из спасенных персиян пришли по торговым промыслам в Москву, узнали они Христа ради юродивого на стогнах, что это был тот самый, который избавил их на море, и прославили Бога христианского.

Один из вельмож московских любил блаженного Василия, и сам Василий нередко посещал его. Однажды, когда пришел к нему в лютый мороз, боярин стал умолять его, чтобы по крайней мере в такое суровое время прикрыл наготу свою. – «Истинно ли желаешь сего?», – спросил его Христа ради юродивый. – «Истинно желаю, – отвечал боярин, – чтобы ты облекся в мои одежды, ибо люблю тебя от всего сердца». – Улыбнулся блаженный и сказал: «Добро, господин мой, делай как хочешь, ибо и я тебя люблю». Обрадовался боярин и вынес ему собственную лисью шубу, покрытую красным сукном, и Василий, облекшись ею, устремился по стогнам. Лукавые люди, увидя издали святого в столь необычайной одежде, умыслили коварно испросить у него шубу. Один из них лег на дороге и представился как бы мертвым; другие же, когда приблизился к ним юродивый, пали пред ним на землю и просили подать им что-либо для погребения лжеумершего. Воздохнул Василий из глубины сердца о их окаянстве и спросил, истинно ли мертв клеврет их и давно ли скончался. Они отвечали, что в сию только минуту, и блаженный, сняв с себя шубу, покрыл мнимо усопшего, говоря: «Писано в псалмах: лукавнующие потребятся». – Едва только отошел он, товарищи стали будить мертвого, думая, что заснул, но он уже более не восстал, ибо действительно умер.

Проходил по торжищу Христа ради юродивый, где сидели женщины, продававшие свое рукоделье; посмеялись они наготе его и все ослепли. Одна из них будучи разумнее других, как только почувствовала, что лишается зрения, воспользовавшись остатком света, устремилась вслед за Василием, умоляя его остановиться. Со слезами припала она к ногам его, раскаиваясь в своем согрешении, и блаженный добродушно сказал ей: «Прозришь, если исправишься». Он дунул ей на глаза, и она прозрела. Исцеленная умолила его возвратиться к ее подругам, сидевшим на торжище в слепоте своей, человек Божий снисходительно исполнил ее желание и всем им возвратил зрение.

Пришел он в корчемницу, которой хозяин был зол сердцем и с бранью подносил вино, часто повторяя имя демонское. Блаженный Василий стал в дверях и, скорбя духом, смотрел на приходивших пить; вслед за ним взошел человек, трясущийся телом от многого пьянства, который просил корчемника скорее дать ему за деньги вина, но тот от нетерпения, в порыве злобы, крикнул на него: «Лукавый да возьмет тебя пьяницу, мешающего мне подносить лучшим тебя». – Услышав такое слово, оградил себя крестным знамением пришедший, принимая из рук его вино; а блаженный Василий, как бы юродствуя, громко засмеялся и рукоплескал ему, говоря: «Хорошо сделал ты, человек, так и всегда делай, чтобы спастись от невидимого врага». – Бывшие в корчемнице спрашивали о причине смеха; разумно отвечал им Христа ради юродивый: «Когда корчемник призвал имя лукавого, взошел он, с его словом, в сосуды, когда же хотевший пить вино оградил себя крестным знамением, вышел из сосуда демон и бежал из корчмы; я же смеялся от великой радости и хвалю помнящих Христа Спаса нашего и осеняющих себя во всех делах своих крестным знамением, которое отражает всю силу вражию».

Если иногда проходил юродивый мимо такого дома, в котором совершалось молебное пение, или читали Божественное писание, или беседовали о Боге, он собирал камни и с улыбкою метал их в углы сего дома. Когда же спрашивали люди, которые привыкли вопрошать о странных его действиях, для чего бросает камни, он отвечал: «Отгоняю бесов, которым нет места в таком доме, исполненном святыни, чтобы и вне его не прилеплялись, и мысленно благодарю владыку дома, что не дает им у себя места». – Если же проходил мимо такого дома, где пили вино, или пели бесстыдные песни, или плясали, то со слезами обнимал углы дома и на вопросы мимоходивших отвечал: «Неподобающее христианам творится в этом доме. Спаситель повелел нам непрестанно молиться, да не внидем в напасть, а не суетными делами утешаться; сказано в Евангелии: горе вам смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете (Лк.4:25). – Дом сей изгоняет от себя блюстителей своих – Ангелов Святых, приставленных нам от купели, ибо не терпят они таких непотребных деяний, и поскольку не обретается им места, сидят они на углах, скорбные и унылые, и я приветствовал их со слезами, вы же думаете, что я целую углы. Я просил их, чтобы они умолили Господа о тех людях, к которым они были приставлены, да спасутся!» – Внимая такой разумной беседе мнимоюродивого, умилялся народ и благодарил Бога за столь чудного советника.

Так, в великом подвиге многие годы неуклонно провел блаженный Василий, голодом и жаждою, зноем и мразом, и всякими лишениями распиная плоть свою, как истинный раб Христов, чтобы сделаться достойным причастником славы его. – Когда же, по Божиему усмотрению, настало время земному обратиться в землю, предсмертная болезнь объяла преподобного и в первый раз возлег он на одре. Услышав о близком его преставлении, благоверный царь Иоанн, с супругою своею Анастасиею и детьми Иоанном и Феодором, пришли принять его благословение. Блаженный, уже при последнем издыхании, пророчески сказал царевичу Феодору: «Все прародителей твоих твоим будет и будешь им наследник». Необычайная радость осияла лице блаженного Василия, ибо созерцал он пришествие к нему Ангелов Божиих, и так предал в руки их праведную свою душу. – Чудное благовоние распространилось от тела святого, почти весь город собрался на его погребение. Умилительное было зрелище: царь и князья, на раменах своих, сами понесли тело его в церковь, и провожал его митрополит со всем своим клиром, народ же, со слезами взывал: «О блаженный Василий! Молись прилежно Христу Богу за град наш Москву и за все Российские грады и веси, и за Христолюбивого царя и воинству его буди пособник на супостатов». Царь и царица проливали слезы, вместе радостные и скорбные: скорбные о лишении такого подвижника, радостные же о его прославлении; и многие тогда получили исцеление чрез прикосновение к святым мощам. – С великою честию похоронил его святитель Макарий, близ малой деревянной церкви Святой Троицы, на месте, где воздвигнут Покровский Собор, 2 августа 1557 года. В сей жизни блаженного было 88 лет, из коих юродствовал он 72 года.

С кончиною блаженного не окончилась память богоугодной его жизни и славных дел, но наипаче возвеличилась: ибо по его преставлении, как свидетельствует жизнеописатель, бесчисленные чудеса совершались над его ракою, которые невозможно было все записать, ради их множества; не только жители царствующего града, приходившие с верою к месту его погребения, почерпали исцеление от своих недугов, духовных и телесных, но и в отдаленных пределах царства Русского сделалось известным славное имя преподобного. Многие болящие, для которых бессильна была помощь человеческая, вразумляемы были в сновидениях прибегнуть к молитвам блаженного Василия и из дальних стран предпринимали, при своей немощи, трудный путь в царствующий град, где получали по вере своей исцеление. Наконец приспело, по усмотрению Божию, время, в которое имя Василия Блаженного, написанное на небесах в Церкви первородных, долженствовало быть прославленным и на земле Церковию, воинствующею под знамением Креста Господня.

В тридцать первый год после его преставления, уже при державе благочестивого царя Феодора Иоанновича и при Святейшем Патриархе Иове, прославил Господь многими знамениями святость угодника своего, в самый день его памяти, при великом стечении народа, множае ста двадцати болящих внезапно получили исцеление. Царь и святитель, принимая знамение сие с несомненною верою, воздали хвалу Богу, благоволившему в их времена проявить своего угодника, и повелели ко вновь сооруженному храму Покрова Богоматери пристроить придел во имя сего блаженного, в котором доныне почивают святые его мощи. Из множества исцелений, здесь описываются только некоторые, более замечательные:

В слободе Московской, называемой Бараши, женщина, по имени Татиана, лишилась зрения и уже целый год ничего не видала; слышала она о исцелениях, которые подавал Господь чрез своего угодника, и часто ходила молиться на его гробницу. Однажды, возвратясь домой, погрузилась в глубокий сон и увидела святолепного мужа, который говорил ей: «Много раз видел я тебя у гроба моего, но не было времени исцелить тебя; если хочешь быть здравою, иди сегодня к Живоначальной Троице и Пречистой Богородице, приложись ко гробу блаженного Василия, и исцелит тебя Бог!» – Слепая отвечала: «Желаю получить здравие, но не знаю откуда», и слышала опять голос: «Только дерзай, и вера твоя спасет тебя». – Воспрянув от сна, в страхе и радости почувствовала она, что исцелилась от болезни, и рассказала мужу бывшее ей видение. Оба устремились ко гробу блаженного отслужить благодарный молебен, и там поведали о исцелении протоиерею соборному Димитрию.

Сын болярский из города Вологды, Василий Копятов, страдал ногами, так что не мог двинуться с места в течение года. Пришло ему на мысль просить себе исцеления у гроба блаженного Василия, и собрался он в дальний путь на костылях, сильный верою, хотя и немощный телом; но болезнь одолела и он должен был остановиться от расслабления. – Не зная, что ему делать, мысленно обратился он к угоднику Божию и воскликнул: «Помоги мне и избавь от моего недуга!» – Едва лишь произнес слово сие, как услышал ответный голос: «Если хочешь получить исцеление, иди приложиться к моему гробу»; и в ту же минуту почувствовал себя совершенно разрешенным от болезни; уже не для исцеления, но по чувству благодарности, продолжал он путь свой и, со слезами умиления, облобызал раку блаженного Василия.

Пришла из Пскова женщина, по имени Евдокия, одержимая крайнею нищетою. Шесть лет была она лишена зрения и не владела правою рукою, но при всей своей немощи, не усумнилась идти в Москву. Близ города Ржева, изнемогая от болезни, призвала она на помощь блаженного Василия, и он, встретив ее на пути, исцелил своим явлением; таким образом она могла довершить молитвенный обет свой на его гробе.

В день памяти блаженного, в присутствии царя и Патриарха, женщина Агрипина, три года ничего не видевшая, стояла в притворе и плакала о слепоте своей, ибо не могла достигнуть до священной раки сквозь народную толпу. – «Горе мне убогой страннице, – взывала она, – не могу сподобиться поклонения честных твоих мощей». – Когда же царь и Патриарх вышли из храма на лобное место, некто, сжалившись над слепою, взял ее за руку и подвел к раке; тут она внезапно прозрела пред всем народом.

Немного дней спустя, человек из селения Яропольца, по имени Лукиян, два года страдавший глазною болезнию, пришел поклониться гробу блаженного Василия и пробыл там всю ночь на молитве. На рассвете, после утрени, когда стали петь канон святому, почувствовал он облегчение и, при чтении Евангелия, совершенно прозрел, как только покропили его святою водою.

Инокиня Марфа из Ростова, у которой вся голова покрыта была язвами и отекли глаза, по совету сердобольных людей хотела просить милости у блаженного Василия и обещалась идти помолиться над его ракою: но скорый помощник в скорбях не ожидал прихода скорбящей черноризицы и милостиво исцелил ее на пути. – Так и другая женщина из города Коломны, по имени Анна, семь лет страдавшая болезнию сердца, собравшись в обетный путь для поклонения блаженному, исцелилась от своего недуга на половине дороги.

В подгородном селении была женщина, по имени Евдокия, которая имела великую веру к блаженному Василию и дала обет идти к его гробу отслужить благодарный молебен, но по слабости человеческой отлагая день от дня исполнение своего обета, почти о нем забыла. Однажды утром, выходя из дома своего на работу, встретил ее как бы порыв бури, и внезапно почувствовала она расслабление во всех своих членах. Тогда невольно вспомнила обет свой и просила присных отвести ее на гроб блаженного, где по усердной молитве возвратилось ей здравие.

Земледелец Косьма, болевший глазами, уже несколько лет ничего не видел левым глазом, собрался он в путь, чтобы поклониться раке преподобного, и на ночлеге явился ему во сне блаженный Василий, который укорял его, для чего прежде не хотел идти к нему просить разрешения: ему казалось, что святой дунул на левый глаз его, и с той минуты он прозрел.

Убогий по имени Иосиф, живший в царствующем граде, скитался по улице Покровской, будучи нем от рождения, и просил милостыню; иногда же нападали на него припадки беснования и опасен был в такие минуты тем, с кем встречался. – С большим трудом привлекли его на гроб преподобного, но как только отпели молебен и окропили святою водою, открылся язык его, и он прославил угодника Божия.

Убогий черноризец Герасим, живший в Спасских вратах, ползал на коленях двенадцать лет, прося милостыню. Однажды явился ему блаженный Василий и спросил: «Старче! Сколько лет ползаешь ты на коленях?» – «Двенадцать лет, – отвечал убогий, – и все что имел, раздал по врачам, но без всякой пользы». – Блаженный возразил ему: «Для чего, старче, не веруешь ты святым, от которых можно принимать исцеление без всякой мзды; веруешь ли, что может Бог тебя исцелить!» – «Верую, Господи, – воскликнул старец, – и твоими молитвами помилует меня Бог». – Явившийся велел ему идти на гроб Христа ради юродивого, чтобы там получить исцеление; и когда исполнил обет сей и пришел поклониться гробу, в то же время получил разрешение от болезни.

Женщина, по имени Евфимия, из окрестностей столицы, будучи в совершенном убожестве, впала в беснование и тридцать пять лет страдала сим жестоким недугом. Много скорбела она о сиротстве своем и болезни, доколе не сжалился над нею блаженный; предстал он ей однажды в сонном видении и сказал: «Если хочешь быть здравою, иди ко гробу моему и исцелит тебя Бог!» Она же, как бы наяву, отвечала святому: «Не имею, что принести в дар и потому стыжусь идти»; но блаженный возразил ей: «Если веруешь, получишь исцеление, ибо не ради мзды бывают различные дарования от Бога». – Сказав сие, скрылся от взоров; она же, восстав в страхе и радостном трепете, стала собираться в путь. Встретился ей дорогою странник и подал серебренную деньгу. – С теплою верою достигла она до царствующего града и пришла в храм, где собралось множество народа, почерпавшего исцеление душевное и телесное у священной раки; там обрела оное и убогая жена сия и освободилась от тяжкого своего недуга, при окроплении святою водою.

Патриарший повар, по имени Феодор, два года страдал головною болезнию. – Пришла ему мысль о чудесах блаженного Василия, и со слезами пошел он к священной его раке просить себе исцеление. – В ту же ночь увидел он себя во сне, как бы у гроба Василиева, и самого блаженного, сидящего в своей раке, с двумя святолепными мужами по сторонам ее. – «Что скорбишь о сей болезни, – сказал ему святой, – проси дерзновенно, чтобы за тебя молились все предстоящие и будешь исцелен». – При сих словах сделался невидим, и в ту же минуту проснулся болящий и почувствовал себя исцеленным.

Много иных чудес поведали нам отцы наши, которые исполняют сердце наше теплою верою к сему блаженному подражателю древних угодников Божиих, и мы к нему также с теплою верою взываем, устами Церкви:

«О преблаженный Василий! Молись прилежно Христу Богу за град наш Москву и за все Российские грады и веси, и за Христолюбивого царя и воинству его буди одолением на супостаты».

(Из Пролога, Степенной Книги и древней рукописи, хранящейся в Покровском соборе).

3-го августа, преподобных Отец: Исаакия Далмата и Фавста.

В тот же день преподобного Антония Римлянина, Новгородского чудотворца.

Таинственно было явление Римлянина в пределах Новгородских, но верующее сердце в памятовании о великих знамениях, которыми не раз прославлял Господь своих угодников, чтобы посредством их утвердить веру в народах, найдет верное средство к отражению всех могущих родиться недоумений.

Старый Рим был отечеством преподобного, в бедственную годину для Церкви Православной, когда уже последовало отпадение Римского Епископа, по духу превозношения, и возникли вместе с крестовыми походами гонения на державшихся правого исповедания отцов своих. Антоний, сын богатых родителей, с юного возраста пожелал жития иноческого и, раздав все родительское наследие нищим, заключил некоторые священные сосуды и драгоценности в дельву (т. е. бочку), и бросил ее в море по таинственному движению сердца, а сам бежал из Рима в пустыню в обитель иноческую. Там провел он в строгом посте и молитве более двадцати лет, проходя самый тяжкий искус; когда же и оттоле изгнало его гонение латинян, разграбивших обитель, он скрывался некоторое время в горах, наконец, пришедши на берег моря, основался, как некий древний столпник, на камне, обмываемом морскою волною, без всякого покрова от непогоды. Образ Божий всегда был начертан в его сердце и, как отражение сего дивного образа, ему непрестанно виделась на облаках икона предвечного Младенца на лоне Его Божественной Матери, осеняющая его от бурь житейских и стихий. Невидимо протекло годичное время в таком духовном созерцании, и вот однажды, нечувствительно для святого, волна морская отторгла от берега камень, на котором он стоял, и понесла далеко в пучину, без всякой для него туги или боязни, а восторженная молитва, с воздеянием рук, служила ему пищею во время сего чудного плавания, без ладьи и кормила, с единым надежным кормчим Господом Иисусом.

Преплыл он море и вошел в устье реки, и наконец почувствовал, что камень его причалил к берегу; ему слышится дальний утренний благовест, и ужаснувшийся Антоний мнит себя в соседстве враждебного ему Рима: подходят к нему жители неведомой страны, и он не разумеет языка их, они же с изумлением смотрят на чудного пришельца, который не смеет сойти с своего камня, где дом его и твердыня, уже испытанная среди бурь. И вот после трехдневной молитвы, посылает ему Господь гостя греческого, разумеющего язык латинский; труженик спрашивает его о граде и стране, которых столь чудно достиг, и о их расстоянии от Рима, и с изумлением слышит, что пред ним великий Новгород и Св. София, что камень его не на водах Тибра, а на Волхове, который отстоит на полугодичный путь от древней столицы; ему же трехдневным казалось сие таинственное странствие на пучинах. Вслед за гостем входит он в великий Новгород, где обладает сын Мономахов Мстислав, вступает и в Св. Софию, где священнодействует святитель Никита, и душа пришельца, гонимого на своей родине за веру предков, исполняется несказанною радостию, при виде благолепия службы православной, столь убогой на оставленном им Западе. Но еще Римлянин не смеет предстать Владыке, не ведая языка его и, возвратясь на свой камень, опять молит Господа даровать ему сие познание, дабы он мог свободно объясняться с своими новыми соотечественниками, и Господь посылает ему дар языков: когда слух о пришельце достиг до святителя, уже Антоний, призванный в палаты Архиерейские, мог с ним объясняться на собственном его наречии. – Сперва на вопросы святителя о месте рождения, странник ответствовал только, что он недостойный инок; но когда владыка, по внушению духа, назвал по имени пришельца и повелел ему ради послушания открыть всю истину, тогда со смирением исповедал пред ним Антоний свою чудную повесть и, падши к ногам его, умолял со слезами сохранить ее в тайне, дабы избежать славы человеческой. – Ужаснулся епископ Никита, внимая пришельцу, который являлся ему как бы некий Ангел, и воздав хвалу Богу, дивному во святых своих, простерся сам к ногам преподобного, прося его молитв. Оба лежали друг пред другом на земле, взаимно прося себе благословения, ради обоюдного их смирения, и наконец святитель, по долгу пастырскому, благословил инока и, насладившись его беседою, отпустил с миром. – Сам он посетил его на избранном им месте, и испросив место сие у посадников, отдал пришельцу, дабы он тут основал свою обитель. Скоро возникла на берегу Волхова, недалеко от города, малая деревянная церковь во имя Рождества Богоматери, которая осенила видимым своим покровом труженика, ибо накануне ее праздника пристал он к земле Новгородской: несколько келлий соорудилось также около церкви, и мало-помалу стала в них собираться братия, как пчелы в устроенный для них улей.

Новое чудо ознаменовало начало монастыря. Однажды преподобный Антоний просил рыбарей, трудившихся напрасно целую ночь, закинуть еще раз сети в Волхов, и дал им денег, с тем, чтобы все, что извлекут они из воды, принадлежало его возникавшей обители. К общему изумлению, вместе с множеством рыбы, едва не прорвавшей невод, извлечена была бочка, скованная железными обручами, которую признал своею, тою самою, что некогда бросил он в море, еще будучи в Риме; но рыбари, обрадовавшись нечаянной добыче, не хотели отдать ее законному обладателю, хотя он уступал им всю пойманную рыбу. – Дело дошло до посадников, и хотя рыбаки уверяли, будто бочка сия издавна им принадлежала, истина обличилась на суде, когда преподобный объявил, какие именно драгоценности в ней заключены, и ему присуждено было его достояние. Он положил все сии сокровища в ризницу Софийскую и, по совету святителя, начал сооружать новую каменную церковь Рождества Богоматери, вместо деревянной, употребляя на строение золото, обретенное в бочке, и раздавая убогим доброхотные даяния граждан в пользу обители. – В скором времени св. епископ Никита предал праведную душу свою Богу, столь же богобоязненный муж св. Нифонт занял кафедру Софийскую, сохраняя ту же любовь к преподобному. Уже четырнадцать лет подвизался Антоний в распространявшейся обители, когда братия стали умолять его, дабы восприял над ними совершенное начальство, в сане игумена с степенью пресвитерскою, и несмотря на свое смирение, не мог он отказать пламенной молитве своих иноков. Святой владыка Нифонт с радостию рукоположил его в пресвитера, и еще 16 лет игуменствовал блаженный пришелец Римский в созданной им обители, доколе не настиг его последний час. Предчувствуя кончину, он собрал вокруг себя плачущую братию, утешил ее словами Писания и дал ей настоятелем некоего инока Андрея, которому открыл свою чудную повесть, заповедав предать ее будущим родам, во славу Божию. – Месяца августа в 3-й день 1147 года преставился он от временной жизни в вечную, после 80-тилетнего на земле подвига, и был погребен в созданной им церкви.

Святость преподобного Антония обнаружилась вскоре в чудных знамениях, и первый испытал благую его помощь игумен обители его Кирилл. По злобе демонской келарь вложил отраву в его пищу и вкусивший ее уже отчаявался в жизни, ибо вся его внутренность горела от жестокого яда; вспомнил он посреди терзаний слова Господни: «Аще и что смертное испиете, не вредит вам» (Мк.16:18, и еще: «Просите и дастся вам» Мф.7:7), обратился с молитвою к Господу и Пречистой Его Матери, призвал к себе на помощь и преподобного Антония, и по вере своей получил исцеление, ибо внял его молитве усердный заступник созданной им обители. Исполненный благодарности игумен поставил под особую сень тот камень, на котором чудно прибыл он из Рима, и внес в церковь к его гробу те тростники морские, которые привез с собою Антоний, ибо и от них бывали исцеления верующим.

При том же игумене Кирилле, проявились и чудные мощи великого Антония, после 450-летнего пребывания их в недрах земли: это было во дни Святейшего Патриарха Иова, при державе благочестивого царя Феодора Иоанновича, когда на Софийской кафедре восседал первый Митрополит Новгорода Александр. Жил в обители старец Ананий, иконописец, весьма благоговейный, который 33 года не выходил за ограду и великую питал веру к преподобному; был у него ученик, по имени Нифонт, которого наставлял он к благоговейному образу жизни. – Скончался Ананий в 1581 году, и ученик, поселившийся в келлии его, свято исполнял правило, которое от него принял. Однажды после правила был он сведен в тонкий сон; ему представилось, что он в монастырской церкви Рождества Богоматери, где видимо созерцал на престоле Господа, окруженного ликом Ангелов, и множество птиц небесных, летающих по монастырю. Воспрянув от видения, помышлял сам в себе инок, не знаменует ли оно, что и преподобный Антоний хочет себе устроить раку поверх земли, подобно святителю Никите, с которым вместе сооружал церковь, и он поведал о том духовнику и опытным старцам, ибо много тогда совершалось исцелений над гробом преподобного.

Часто приходил Нифонт молиться над гробом блаженного Антония и однажды, во время молитвы, приподнял доску, которая была во главе раки, для того, чтобы созерцать мощи блаженного, ибо они лежали поверх земли, хотя и ниже помоста церковного; с радостным изумлением увидел инок совершенное их нетление и самый покров на них в целости, и горько ему стало, что такое великое сокровище положено в забвении. – Спустя несколько времени, пришло ему на мысль приподнять каменный гроб с мощами из глубины могилы, чтобы братия могла целовать их, и он пришел открыть игумену Кириллу желание своего сердца, не утаив и то, каким образом удостоверился в нетлении святых мощей. Игумен, посоветовавшись с более опытными из числа братии, сам освидетельствовал гробницу св. Антония и убедился в истине слов Нифонта, который непрестанно побуждал настоятеля открыть святые мощи, но не дерзал он к сему приступить без дозволения своего владыки. Митрополит обещал известить о том царя и Патриарха, но не успел сего исполнить, ибо вскоре скончался.

Между тем игумен Кирилл вызван был в архимандрита Лавры Сергиевой, и на место его поставлен игумен Трифон, которого также не преставал возбуждать усердный Нифонт к совершению богоугодного дела; но и сам Нифонт вынужден был обстоятельствами оставить свою обитель и переселиться в Лавру к бывшему своему настоятелю Кириллу; видя, как уважает его и царь, и Патриарх, убеждал его усердный инок доложить о том державному, который и сам питал большую веру к преподобному Антонию.

Исполнил наконец усердное желание инока архимандрит Кирилл, и царь изумился, услышав о сокровище нетленных мощей, которое хранилось столько веков под спудом. Посоветовав о том с Патриархом Иовом, он повелел написать грамоту Митрополиту Новгородскому Варлааму, заступившему место Александра, об открытии святых мощей. Не вдруг однако приступил к сему делу благоговейный Варлаам и положил сперва соборно о том молить самого угодника Божия. Было стоявшему на молитве святителю некое чудное откровение о преподобном, было и настоятелю обители Трифону, который внезапно услышал в тишине ночи торжественный звон ее колоколов, предзнаменовавших долженствовавшее совершиться торжество, и оно совершилось к общему утешению всех православных. – Когда сняли богато украшенную гробницу, осенявшую место, где погребен был преподобный, чудное пролилось благоухание, и открылось нетленное тело, лежавшее на камне, как некогда на камне совершил Антоний чудное свое плавание из Рима. Так и было оно приподнято на камне из недр земли, для переложения в священную раку, и множество исцелений потекли от святых мощей.

Первая сподобилась испытать над собою благодатную силу сию расслабленная женщина, из пределов Новгородских, которая увидела в тонком сне светлого старца, приглашавшего ее в обитель Антониеву, для получения здравия, и действительно над ракою преподобного разрешилась она от своего недуга. В самом Новгороде, слепой от рождения и три посадских человека, страдавшие различными болезнями, получили исцеление у гроба преподобного; и по сему случаю совершен был самим Митрополитом крестный ход из Софийского собора в обитель, и тогда переложены были с подобающею честию святые мощи в новую раку и поставлены над прежнею могилою в созданной самим Антонием церкви Рождества Богородицы; это происходило 1-го июля 1597 года, и день сей положено было праздновать в обители. – Много иных исцелений в тот знаменательный день совершилось в обители преподобного, и с радостною вестию о том послан был от Митрополита игумен Трифон в царствующий град к царю и Патриарху.

Между тем, пока еще настоятель был в Москве, не оскудевали чудеса у раки преподобного, как бы в древние времена апостольские: расслабленным возвращались силы их, слепым зрение, люди, покрытые жестокими язвами, по-видимому неисцелимыми, совершенно освобождались от сих тяжких недугов, как бы никогда не болевшие, не только тогда, когда приносимы были к священной раке, но и когда мысленно издали призывали имя преподобного; беснуемые в узах привлекаемы были ко гробу сего великого Антония и внезапно разрешались от уз телесных и духовных. Все сии чудные знамения записывались в обители и их сообщали в царствующий град игумену Трифону, который возвещал о них державному и святителю; радостию исполнялось их сердце, что проявил Господь, во дни их, чудного светильника в стране северной, как некогда Златоуста в Команах, и прославили они Бога, дивного во святых своих.

(Из Сборника Житий Святых Новгородских, хранящегося в Семинарии в обители преподобного Антония).

4-го августа, святых седми отроков, иже во Ефесе; и святой преподобномученицы Евдокии.

5-го числа, предпразднество Преображения Господа нашего Иисуса Христа; и святого мученика Евсигния.

6-го числа, Святое Преображение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.

«Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником твоим славу твою, яко же можаху; да возсияет и нам грешным свет твой присносущный, молитвами Богородицы, светодавче, слава тебе».

6-го числа, святого преподобномученика Дометия и преподобного отца Пимена многоболезненного Печерского.

Больным родился на свет блаженный Пимен, больным возрос, и сия телесная болезнь не дала место душевной; чист остался он от порока и плотских грехов. Много раз молил юноша родителей своих, чтобы отдали его в монастырь, но они, по чадолюбию, возбраняли, желая иметь его наследником, но сам Господь устроил его участь. Однажды заболел блаженный свыше меры так, что отчаявались в его жизни; тогда неволею вынуждены были родители принести его в Печерский монастырь, просить молитв у преподобных отцов о исцелении сына, но не пользовала их молитва, ибо ее преодолевала молитва самого болящего, который просил у Господа не здравия, но умножения болезни, для того, чтобы исцеленному не быть извлечену из обители и не лишиться желаемого. Видя ожесточение родителей, которые никаким образом не хотели позволить ему постричься, прилежно стал он молить Господа, чтобы исполнил его желание, какими ведает судьбами.

Однажды ночью, когда спали в его келлии родители и слуги, взошли к нему светлые Ангелы, одни в образе прекрасных юношей, другие же в образе игумена и братии, нося в руках свечи, Евангелие, власяницу, мантию, куколь и все, что нужно для пострижения, и говорили ему: «Хочешь ли, пострижем тебя?» – Блаженный отвечал: «Ей, хочу, Господь послал вас, отцы мои, исполнить давнее желание сердца моего.» – Мнимые иноки стали делать ему вопросы по чину, как следует в уставе иноческого пострижения и, постригши в великий Ангельский образ, облекли в мантию и куколь и нарекли его Пименом; они ему дали по обычаю в руки горящую свечу, говоря: «Сорок дней и ночей да не угаснет свеча сия», – и предсказали ему всегдашнюю болезнь, получение же здравия – знамением смерти; исполнив все сие, Ангелы целовали его и отошли в церковь, взяв с собою в убрусе остриженные власы его, которые положили на гробе преподобного Феодосия.

Братия, бывшая в соседних келлиях, слышали голос пения и возбудили других иноков, полагая, что игумен постригает болящего или что уже преставился; они пришли в ту келлию, где лежал блаженный, но к чрезвычайному изумлению, всех там обрели спящими, хотя келлия была исполнена благоухания; болящего же увидели исполненного радостию и облеченного в иноческую одежду. Когда спросили его, кем пострижен и что за пение было слышно в его келлии, он отвечал: «Игумен с братиею приходили постричь меня и нарекли Пименом; их пение вы слышали, и они дали мне эту свечу, которая непрестанно должна гореть сорок дней; власы же мои взяв в убрус, удалились с ними в церковь». – Братия пошли в церковь и нашли, что она заперта; разбудили пономаря и спрашивали, входил ли кто после вечерней молитвы. Он отвечал: «Никто, ибо и ключи у экклесиарха». – Разбудили его, ибо никому не поручал ключей, и в церкви нашли на гробе преподобного Феодосия власы в убрусе. – Тогда возвестили игумену, и напрасно искал он, кто постригал блаженного Пимена; уразумели наконец, что это совершилось Промыслом Божиим, чрез Ангелов его святых, и чудное пострижение сие было признано действительным, ибо и власы обрелись на гробе Феодосия, и данная свеча горела по обещанию сорок дней. Посему сказал игумен новопостриженному: «Довлеет тебе, брат Пимен, дарованный от Бога образ, но скажи мне, каковы были постригавшие тебя и не оставили ли чего написанного в книгах сих пострижения». – «Что искушаешь меня, отче, возразил блаженный Пимен, не ты ли сам со всею братиею, пришедши ко мне в келлию, совершил надо мною все, что написано в книгах сих; не ты ли еще предсказал мне, что подобает мне страдать всю мою жизнь от болезни, и тогда только, когда приблизится исход мой, возвратится мне здравие, так, что я буду в силах, своими руками, понести смертный свой одр; но моли о мне, отче, да подаст мне Господь терпение!»

По сему чудному предсказанию, много лет пролежал Пимен в болезни тяжкой и смрадной, так что гнушались им служившие и часто оставляли его голодным и жаждущим по два и по три дни; но с радостию все сие терпел Пимен и за все благодарил Господа. Случилось однажды, что другой, подобный ему страдалец, принесен был в Печерский монастырь и там пострижен. Иноки, приставленные для служения больным, внесли его в келлию блаженного Пимена, чтобы в одно время служить им обоим, но по нерадению своему забыли о них, так, что больные изнемогали от жажды. Тогда Пимен сказал болящему: «Брат мой, поскольку служащие гнушаются нашего смрада, то если бы восставил тебя Господь, хотел ли бы ты пребывать в этой службе?» Больной обещался, что до смерти своей с усердием служил бы болящим. «И так Господь отъемлет от тебя болезнь твою, – сказал ему Пимен, – отныне будь здрав; но исполни обещание твое, служа мне и подобным мне; на нерадивых же наведет Господь лютую болезнь, чтобы наказанные таким образом спаслися». – В ту же минуту восстал болящий совершенно здравым и начал служить ему; а нерадивых, не хотевших служить ему, объял лютый недуг, по слову блаженного.

Но исцелевший брат мало послужил преподобному, ибо и он, не перенося смрада, уклонился от него и, забыв данный обет, оставил его алчным и жаждущим; сам же удалился в другую келлию; там внезапно напал на него огненный недуг: три дня не мог он встать с одра своего и, томясь жаждою, начал взывать: «Помилуйте меня, Господа ради, умираю от жажды!» – Пришли на крик братия и возвестили Пимену, что служивший ему брат умирает. Блаженный отвечал: «Что сеет человек, то и пожнет; как оставил меня жаждущим, так и сам испытал сие, солгав Богу и презрев мою худость; но поскольку не научены мы воздавать злом за зло, то скажите ему: зовет тебя Пимен, восстав, иди к нему!» – Как только братия сказала слово сие болящему, внезапно встал он совершенно здоровым и сам собою пришел к Пимену. Блаженный увещевал его, говоря: «Маловере, ты здрав опять; к тому не согрешай, чтобы не горше тебе было; или не знаешь, что равную будут иметь мзду болящий и служащий ему, ибо терпение болящих не погибнет до конца, ибо те, которые здесь терпят скорбь и нужду, будут наслаждаться веселием там, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная: сего ради и я терплю мою болезнь; Бог же, тебя исцеливший мною, может и меня восставить от одра сего и немощь мою исцелить, но я сего не хочу, ибо претерпевый до конца спасен будет. Лучше мне в сей жизни всему истлеть, чтобы в будущей плоть моя была нетленною, и вместо здешнего зловония насладиться там благоуханием. – Отрадно церковное предстояние в чистом и светлом месте; где с Ангельскими силами невидимо воссылается песнь к Богу, ибо церковь есть земное небо; но полезна и сия темная смрадная храмина. Не есть ли это суд прежде суда и мука прежде бесконечной муки? Однако терпящий здесь с благодарением, достойно говорит Господу: терпя потерпел я Господа и Он внял мне; и сам Господь увещевает нас: в терпении вашем стяжите души ваши!»

После такого увещания, не удалялся уже от блаженного служивший ему брат; доблестный же страдалец и подражатель Иова, непрестанно благодаря Бога, в страдании своем лежал 20 лет. Когда настало время его преставления, было знамение в Печерской обители: во мраке ночи три столпа огненных поднялись от трапезы на верх церковный, ибо Господь уже послал Ангелов своих за душою многоболезненного Пимена, как некогда за душою нищего Лазаря. В тот день внезапно исцелился многоболезненный и всем возвестил скорый свой исход: он обходил все келлии и, кланяясь каждому, просил прощения, болящим же братиям говорил: «Братия, люди мои, восставше проводите меня», – и по его слову оставляла их болезнь. Взошедши в церковь, причастился он Божественных Таин, потом взял свой погребальный одр и сам отнес его, никем не наставляемый, к пещере, в которой никогда не был по причине своей болезни, где находился гроб преподобного Антония; тут избрал себе место упокоения.

Тут же открыл чудную тайну: указывая на гроб и двух погребенных братий, друг против друга, сказал он: «В нынешнее лето вы положили здесь двух братий, одного в схиме, другого без схимы, но теперь вы его обретете в схиме, ибо много раз хотел в нее облечься, а вы пренебрегли его, хотя и проявлял дела, достойные сего Ангельского образа; сего ради, по смерти его сам Господь даровал ему схиму; – другого же брата, которого положили вы в схиме, найдете без нее, ибо во время своей жизни не хотел принять ее и не был ее достоин, а только говорил вам: «Когда буду отходить от сей жизни, тогда постригите меня умирающего в схиму»; – не помянул он слов псаломных: не мертвии восхвалят Тя, Господи, ниже вси нисходящии во ад, но мы живии благословим Господа (Пс.113:25); и посему была от него отъята благодать схимническая и дана показавшему дела достойные. – Третий брат давно уже здесь погребен и весь истлел, но схима его нетленною пребывает, ибо соблюдается на обличение ему, как недостойному сего Ангельского образа, ибо ничто не пользует для таковых пострижение схимническое, если не имеют добрых дел, избавляющих от мук». Открыв сию тайну, преподобный Пимен сказал братии: «Вот пришли постригавшие меня, чтобы взять меня с собою», – и при сих словах возлег и почил о Господе; братия же, с великою честию, положили его на указанном им месте в пещере. После его погребения, откопали они гробы, о коих таинственно им возвестил, и обрели трех черноризцев в том виде, как было откровение о них многоболезненному Пимену; подивились они неизреченному суду Божию и прославили Воздающего каждому по делам его.

(Из Патерика Печерского).

8-го августа, святого Емилиана исповедника, епископа Кизического, и блаженного Иова, игумена Лавры Почаевской.

Не именем только, но и самыми событиями уподобился сей блаженный многострадальному Иову Ветхого Завета, по своей добродетели и подвижнической жизни от первых дней юности. Родом был он из земли Галицкой от пределов Покутских и происходил от правоверных родителей, по прозванию Железо; Иоанном был наречен в святом крещении, и с десятилетнего возраста сердце его уже возгорелось желанием подражать великому пустынножителю. Он удалился из дома родительского в соседнюю обитель Угорницкую Преображения Господня и просил игумена позволить ему там послужить братии; с любовию принял его игумен, провидя в нем избранный сосуд благодати Божией и, наставив духовною беседою, поручил его экклесиарху, чтобы научить послушанию церковному. Но недовольный одним сим послушанием, ревностный отрок старался оказывать услуги каждому из братии, с кротостию и смирением, и по общему согласию всего братства, пострижен был в иноческий образ на 12-м году возраста, в столь юные годы являя в себе уже и искусного инока, и как бы Ангела во плоти, на пользу духовную всей обители.

Возрастая день ото дня в добродетелях, был он впоследствии вынужден настоятелем принять на себя сан священства, от которого долго отрекался по своему смирению; но сердце его, исполненное благодати Божией, желало еще большего отречения от всего мирского, чтобы на крыльях серафимских возноситься духом к Господу; он восприял на себя великий Ангельский образ, или схиму, желая устраниться от молвы человеческой, ибо по всем пределам Польши и Малороссии разносилась слава о его высокой добродетели, и вельможи стекались к нему со всех сторон за назидательными советами. Великий ревнитель православия, князь Константин Острожский и Дубенский, исполненный благоговения к святому мужу, упросил игумена, ради любви Божией, послать сего блаженного в обитель Животворящего Креста, на Дубенском острове, чтобы там показать образ благоугодного жития инокам; игумен, не желавший лишиться своего великого подвижника, хотя и с великою скорбию, должен был однако отпустить от себя блаженного Иова в Крестную обитель, где вскоре избран был в настоятели вопреки своей воле. Там, в продолжение 20-ти лет, процвела под его мудрым управлением обитель, и стало отовсюду стекаться многочисленное братство, которое, по его примеру, усердно занялось писанием церковных книг; но уже множество посетителей сделалось тягостным любителю безмолвия.

Тайно бежал он из обители в святую гору Почаевскую, издавна прославленную чудесами от иконы Матери Божией, но и там не мог укрыться; вскоре был избран в настоятеля, общим голосом братии, ибо Матерь Божия пожелала оставить его во главу своей обители. Богу единому, ведущему тайны сердец человеческих, известны все его подвиги, которыми истомлял плоть свою, при недремлющих заботах настоятельства; весь день трудился он в садах монастырских, занимаясь сам насаждением дерев и укреплением плотины около ограды монастырской, как бы один из наемников; всю же ночь проводил в непрестанной молитве. «Если бы каменная пещера, в которой обитал он, имела уста, – говорит ученик его и списатель жития Досифей, – то она бы поведала нам все тайные подвиги сего многострадального Иова, по слову Евангельскому: аще люди умолкнут, камение возопиют» (Лк.19:40).

Там затворялся иногда на три дня, иногда на целую седмицу, проливая горькие слезы, не только о своих грехах, но и о всем мире, погруженном в злобу. Однажды, во время пламенной молитвы, небесный свет осиял его пещеру и отразился из глубины ее на самую церковь Почаевскую. Свидетель чудного сего света Досифей в ужасе пал на землю, пораженный страшным видением. От чрезвычайного подвига отекли ноги Иова и даже покрылись ранами, которые еще доселе можно видеть на нетленных мощах его, самая плоть отпадала у него от костей; но все сие переносил он с чрезвычайным терпением и был до такой степени кроток и милосерд к братии, что никто не слышал от него ни единого тяжкого слова; на устах его была непрестанная молитва сия: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного».

Однажды, проходя через гумно монастырское, застал он человека, крадущего пшеницу; оцепенел от стыда и страха хищник пред лицем благолепного старца и упал к ногам его, умоляя не разглашать его злого дела, чтобы не потерпело доброе имя его между соседями. – Что же святой старец? Не только не укорил его ни единым словом, но даже сам возложил на плечи его куль пшеницы и с миром отпустил, напомнив ему о том ответе, который должен дать каждый на страшном судище Божием.

Блаженный Иов достиг, в таком великом подвиге, до 100 лет и, чувствуя близкое свое разрешение от мира, за неделю предрек час своего исхода, который и совершился в тот самый час без всякой болезни, 22 октября 1651 года. По совершении Божественной литургии, воздав последнее целование сетущей братии, мирно прешел он от привременной жизни к вечному блаженству. Братия со слезами погребла иссохшее от постов тело великого своего наставника, но не соизволил Господь духовному сему светильнику долго оставаться во мраке земли. Семь лет оставались в могиле святые мощи Иова, и чудный свет часто над ними являлся. На осьмой год явился ночью, в сонном видении, блаженный митрополиту Киевскому Дионисию Балабану, с известительным словом, что Господь хочет проявить его мощи, и видение сие повторилось.

Но митрополит, опытный в духовной жизни, хотя и познал в сонном видении старца, которого лице и добродетели были ему известны еще при жизни, не решился однако легко приступить к сему богоугодному делу. Явился ему и в третий раз тот же старец, уже с некоторым прещением, если вскоре не исполнить повеленного. В ужасе воспрянул он от сна и в то же утро поспешил в Лавру Почаевскую, взяв с собою архимандрита Овручского Феофана со всем своим клиром. Испытав там подробно о богоугодных деяниях блаженного Иова, по совету братии, велел немедленно открыть гроб преподобного, в котором обретены мощи его совершенно нетленными, как бы вчера погребенный, и с подобающею честию перенесены были в церковь Живоначальной Троицы, где положены в паперти, 8-го августа 1659 года.

Много последовало тогда исцелений притекавшим с верою к святым мощам. Накануне праздника Воздвижения Честного Креста Господня, приехала в Лавру благородная жена Евгения Домашевская; ночью услышала она из своей келлии, вместе с своею прислугою, необычайное пение, исходившее из церкви и увидела из окна чудный свет; она подумала, что иноки совершают всенощное служение, и послала одну из служанок своих, по имени Анну, к дверям церковным. Анна подошла к дверям, которые отверсты были невидимою рукою и, слыша чудное пение, вошла внутрь храма; там в ужасе увидела блаженного старца, посреди двух светлых Ангелов совершающего молитву. Оцепеневшая от страха не могла она двинуться с места; но угодник Божий обратился к ней, кротким голосом сказав: «Не бойся, девица, иди и призови ко мне игумена Лавры Досифея». Она отвечала: «Приглашаемый тобою лежит на смертном одре и нет надежды к его исцелению». Тогда преподобный вручил ей шелковый плат, омоченный в миро, и велел отнести к болящему. Повиновалась она и, толкнув в дверь игуменской келлии, звала его от имени святого старца Иова в церковь. – Болящий принял такой зов за искушение диавольское, но она не преставала стучать в двери, требуя, чтобы хотя выслал к ней старца принять от нее плат. Вооружившись знамением крестным, Досифей велел отворить двери и, как только возложил на себя принесенный плат, омоченный миром, почувствовал совершенное исцеление, так что мог подняться с постели и идти в церковь. Он нашел экклесиарха, отворявшего двери церковные, и спросил: «Что в ней совершается дивного?» Изумился экклесиарх, увидя здравым того, кто еще накануне был при последнем издыхании, и спрашивал его, как поднялся со смертного одра, чтобы идти к утрени. «Иов отец наш молится за нас и послал мне исцеление», – отвечал игумен. Вместе взошли они в храм и, падши пред ракою блаженного Иова, воздали благодарение Господу о чудесах его.

В 1685 году, во время так называемой Збаражской войны с турками, полчища татарские приступили к Лавре Почаевской, чтобы до основания разорить ее; иноки и миряне, заключенные в стенах ее, теплые воссылали молитвы пред чудотворною иконою Матери Божией и над ракою блаженного Иова, и не изменил на сей раз обители скорый заступник. – Явился он в чудном свете молящимся о своей обители и ужасом поразил агарян, которые сперва пустили в него свои стрелы и потом в ужасе бежали от его Лавры, когда на них самих падали пущенные ими стрелы.

Вскоре после открытия св. мощей, исцелилась над священною ракою, от тяжкого недуга беснования, одна благородная жена, по имени Анна, которая много обходила святых мест, чтоб получить исцеление, и получила только пред мощами блаженного Иова.

В 1711 году, пришел некто Пан Каменский, с двумя своими братьями, из Браслава в обитель, и просил игумена Иосифа, чтобы позволено было им помолиться в храме. – Брат его Владислав, увидя нетленные мощи, усумнился в святости их и втайне укорил иноков, как бы прославивших Иова, ради корыстных видов. В ту же ночь, когда возвратился в дом свой, увидел он в сонном видении грозящего ему старца и в ужасе взывал к нему о пощаде. Проснулся от его вопля брат его Бурраф Кременецкий и спрашивал, что было причиною вопля. «Или не видишь, – отвечал ему Владислав, – страшного старца сего с палицею грозящего мне, чтобы не смел я хульно говорить о святых Божиих. Спасите меня из рук блаженного Иова Железа». – На другой день, все трое устремились в Лавру и, усердно помолившись над ракою преподобного о прощении грехов своих, клятвенно засвидетельствовали сие событие пред лицем игумена. Двадцать лет спустя, тот же Бурграф, посетив опять Лавру, спрашивал экклесиарха, записано ли в книге жития преподобного о том, как он наказал брата за богохульство, ибо сам еще был тому живой свидетель.

(Из рукописного жития, хранящегося в Почаевской Лавре).

9-го, св. апостола Матфия.

10-го, святого мученика и архидиакона Лаврентия.

11-го, святого мученика и архидиакона Евпла, и преподобных отец Печерских: Феодора и Василия.

Блаженный Феодор владел большим имением, но слышал в Евангелии слово Господа, что «всякий, кто не отречется от своего имения, не может быть Его учеником» (Лк.14:33). Последовав слову сему, роздал он нищим все свое богатство и сделался черноризцем в монастыре Печерском, где много подвизался в добродетели, поселившись, по воле игумена, в дальней пещере, называемой Варяжской. Но там, во мраке пещерном, постигло его искушение: враг человеческий возбудил в сердце его печаль о розданном им имении, приводя ему на мысль годы старости, изнеможение плоти и оскудение пищи монастырской, ибо забыл он, по лести диавольской, слова Господни: «Не пецытеся душею вашею, что ясте или что пиете; воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, и Отец ваш Небесный питает их» (Мф.6:25). Уныние привело его к отчаянию о мнимой нищете, и он не скрывал скорби своей от присных ему иноков.

Был в той же обители черноризец, по имени Василий, из числа совершенных; хотел он утешить Феодора и извлечь его из пропасти отчаяния. – «Брат Феодор, – говорил он ему, – не погуби мзды своей; если раскаиваешься о розданном тобою имении нищим, я постараюсь все тебе воздать, только скажи пред Богом, чтобы твоя милостыня мне вменилась, и ты будешь беспечален, прияв обратно все свое имение. Но остерегись, потерпит ли тебе Господь, ибо вот что случилось однажды в Царьграде, когда раскаялся некто о злате, розданном им в милостыню, и вменил оное другому пред Богом, позабыв, что от Бога принял то, что раздавал; как только сказал: «Не я, Господи, сотворил милостыню, но да причтется она сему!», внезапно пал он посреди церкви и умер, утратив вместе и злато, и жизнь». – Услышав сие, Феодор раскаялся в своем согрешении и ублажил брата, воздвигшего его от тяжкого недуга; с тех пор великая была между ними любовь, и опять преуспевал Феодор в заповедях Господних.

Иную кознь поднял против него диавол, не возмогший прельстить его сребролюбием. Был однажды послан Василий на некое послушание игуменом и промедлил в оном три месяца; враг человеческий преобразился в подобие друга и, пользуясь его отсутствием, пришел к пещернику, как бы ради полезного собеседования. – «Как успеваешь ныне? – говорил он Феодору. – Престала ли у тебя брань бесовская или еще творит тебе пакость, возбуждая память розданного нищим имения?» – Не проникнув лести демонской, отвечал Феодор мнимому брату: «Молитвами твоими все мне успешно, и я уже более не слушаю демонских внушений, ныне что повелишь, то исполню, ибо великую пользу душе моей принял от твоих советов». – Лукавый брат, сделавшись дерзновеннее, потому что Феодор в беседе своей не помянул имени Божия, сказал обольщенному: «Еще даю теперь другой совет, в котором найдешь себе упокоение и воздаяние за розданное тобою имение: проси себе у Господа множество злата и сребра, и не позволяй никому входить к себе в пещеру, и сам из нее не выходи». – Обещался пещерник исполнить волю его и, следуя лукавому внушению, стал себе просить сокровища у Господа, обещая все раздать на милостыню; ночью было ему привидение как бы светлого Ангела, указующего ему сокровище в пещере, и оно повторялось несколько дней, доколе не стал копать в пещере Феодор на указанном месте, где действительно обрел себе сокровище.

Тогда опять, в образе Василия, пришел лукавый к пещернику и спрашивал, где обретенное сокровище, о котором будто бы было и ему явление; но Феодор, страдая уже корыстолюбием, не хотел открыть оное; враг человеческий стал ему влагать иные пагубные мысли, как бы удалиться из пещеры, чтобы не открыть богатства своего другим, советовал уже более не раздавать его убогим, чтобы опять не впасть в уныние и тем избегнуть искушения, но лучше приобрести себе имущество, ценою сего злата, и в час смертный завещать его кому пожелает, чтобы память о нем всегда сохранилась. – Колебался Феодор и стыдился оставить монастырь и пещеру, в которых обещал пребывать до конца жизни, но лукавый продолжал внушать ему, что иначе не может сохранить дарованного ему сокровища, а если бы не было сие угодно Богу, то не было бы оно ему и даровано. – Слово сие произвело решительное действие на пещерника: он уже начал приготовлять влагалище, чтобы унести с собою свое злато, готовый, ради его, отчуждать себя от благодати преподобных Антония и Феодосия; но Господь и Пречистая Его Матерь, под сению коих он начал свой иноческий подвиг, не допустили обольщенного до конечного падения.

Пришел к нему настоящий Василий, возвратившийся из путешествия своего, и начал спрашивать, как спасался во время долгого его отсутствия. Изумился Феодор такому приветствию и возразил ему: «Не вчера ли и третьего дня был ты со мною и не по твоему ли совету иду отселе?» – В свою очередь не понял речей его Василий и, подозревая какую-либо прелесть бесовскую, просил друга своего ничего не утаить от него; с гневом отвечал ему Феодор: «Ты говорил мне вчера одно, а сегодня другое, так что уже не знаю, чему верить», – и в порыве негодования выгнал его из пещеры. – Как только удалился друг, явился опять прелестник в его образе и, как бы от лица Василия, просил не воспоминать безрассудных речей его, но в ту же ночь бежать из пещеры со всем сокровищем.

Между тем Василий, собрав несколько опытных старцев, пришел с ними в пещеру и стал говорить Феодору: «Старцы сии мне свидетели, что три месяца отсутствовал я, будучи послан от игумена для потребы монастырской, и не более трех дней, как возвратился в монастырь! Ты же уверяешь меня, будто вчера меня видел. Думаю, что в образе моем было тебе некое бесовское явление; если хочешь узнать истину, не позволяй никому беседовать с тобою прежде, нежели произнесет молитву Иисусову». – Василий прочел над обольщенным молитву запрещения, призывая на помощь ему святых угодников и, утвердив Феодора, возвратился в монастырь. – Лукавый же демон не смел более являться Феодору, который уразумел его прелесть и уже никому из приходивших к нему не позволял вступать в беседу без молитвы Иисусовой. – Таким образом укрепился на врага, и Господь избавил его от уст львовых искусителя, ибо пустынножителям и затворникам особенно нужна непрестанная молитва, чтобы не впасть в искушение.

Прежде всего засыпал он глубоко в землю найденное сокровище, чтобы погибла о нем совершенно память и не впал бы после него другой в то же искушение; молил Господа, чтобы ему самому даровано было забвение места его и чтобы угасил в нем всякую страсть к сребролюбию, и услышал его молитву Господь. Опасаясь новых искушений от праздности, блаженный Феодор предал себя на тяжкую работу и поставил в пещере жернова; принося из монастыря жито, сам он молол его для братии и целые ночи проводил без сна в ручном деле и молитве, днем же относил муку и принимал новое жито, не давая себе таким образом ни малейшего отдыха. – Так провел многие годы; умилился келарь Лавры, видя постоянно пещерника в столь тяжкой работе, и когда привезено было однажды жито в монастырь, послал к нему в пещеру пять возов, чтобы сам не трудился ходить за житом в Лавру. Феодор ссыпал жито в жернова и начал молоть, воспевая псалтырь; и здесь опять хотел искусить его враг, ибо сами собою начали молоть жернова; но пещерник смиренною молитвою победил искушение; ему уже дарована была власть на духа нечистого. Силою его молитвы, не только в одну ночь чудным образом смололось все жито, но даже отпустил в Лавру двойное его количество.

Оба блаженные, Феодор и Василий, положили между собою совет ничего не таить друг от друга, но все делать по взаимному рассуждению, и так Василий удалился на безмолвие в пещеру, а Феодор, по старости, вышел из нее, чтобы обитать в монастыре. – Сгорел тогда монастырь сей, и плотами привезенное дерево, для устроения церкви и келлии, лежало на берегу Днепра; наняты были извозники, чтобы взвести на гору, но Феодор, хотевший поставить себе келлию, начал сам на себе носить лес с берега на вершину горы. Лукавые духи, забывшие победу, недавно одержанную над ними тружеником, стали опять искушать его: ночью низвергали с вершины горы все те древа, которые в течение дня с трудом поднимал Феодор на раменах своих. Великий труженик вооружился против них Евангельским словом Господа и повелел им взнести на гору не только те древа, которые сам носил, но даже и все, которые приготовлены были на берегу, для строения храма и келлий, дабы уведали, что Господь на месте сем, и братия избавилась от тяжкой работы. – Повиновались слову его духи лукавые, и в ту же ночь вознесен был на гору весь приготовленный лес: пришедшие на утро возить оный извозники изумились, обретши его уже на вершине горы распределенным для начала работ. Прославили они Бога в угоднике его Феодоре; но не превозносился тем раб Божий, помянуя слова Господни: «Не радуйтеся, яко дуси вам повинуются, радуйтеся же, яко имена ваши написаны суть на небеси» (Лк.10:20).

Тем паче возгорелась ярость бесовская против обоих подвижников, и воздвигли на них крамолу, возбудив извозников требовать от них цену найма своего, которой лишились, и судия неправедный, обольщенный златом, присудил Феодора заплатить наемникам утраченную мзду их. – Жестоко было такое наваждение бесовское на нестяжательного старца Феодора; не довольствуясь тем, воздвигли против него другую смертоносную бурю. Пришел демон в образе Василия, безмолвствовавшего тогда в пещере Варяжской, к одному из советников великокняжеских, которому был знаком, и обвинил пред ним Феодора, обретшего и укрывшего злато свое, что хочет бежать в иную страну, и юродствует, показывая, будто имеет власть над духами, которые ему служат; но сокровище, им обретенное, хранит до благоприятного времени в пещере.

Боярин привел мнимого Василия к князю Мстиславу, сыну Святополкову, внушая, чтобы силою принудили Феодора открыть свое сокровище, если же не захочет, то принудить к сему муками. На другой день князь, как бы на ловлю, или на крепкого воина, сам поехал со множеством воинов и извлек блаженного из келлии; сперва ласкою, а потом угрозою, он принуждал его открыть свое сокровище. – Князь пожелал знать, откуда оно было известно ему, и блаженный отвечал, что еще великому Антонию говорили, что в пещере сокрыто варяжское сокровище, отчего прозвалась и самая пещера, и действительно там много злата и сребра, сосуды же суть латинские.

«Почему не откроешь мне сего сокровища, я бы разделил его с тобою, и ты был бы мне вместо отца». – Мужественно отвечал Феодор: «Свободен я от страсти, которой ты работаешь, и все бы тебе отдал, но Господь у меня отнял самую память места того». – Гневом исполнился князь и велел слугам своим, связав инока по рукам и по ногам, три дня не давать ему ни хлеба, ни воды. – Чрез три дня скованного спросили опять, где сокровище, и то же отвечал Феодор. – Многими ударами велел терзать его князь так, что власяница вся обагрилась кровию, потом повесить его в густом дыме и жечь малым огнем; и все сие с терпением переносил раб Божий, но огонь не прикоснулся к его власянице. – Один из предстоявших сказал это князю, и ужаснулся Мстислав; он спросил старца: «Для чего губишь себя, не отдавая сокровища, нам принадлежащего». – Феодор отвечал: «Истинно тебе говорю, молитвами брата моего Василия был тогда я спасен от сребролюбия, когда обрел оное, и ныне, как я сказал, отъял у меня Господь память места, где закопал я злато». – Князь немедленно послал за блаженным Василием, которого силою привлекли из пещеры, и сказал ему, памятуя бывшее явление от духа лукавого в образе Василия: «Все, что ты повелел мне сделать сему злому старцу, я исполнил, и тебя самого призвал теперь во свидетели». Усумнился Василий и спросил, что повелел он князю. – «Не ты ли возвестил мне, – возразил Мстислав, – о сокровище, обретенном Феодором, которое не хочет мне открыть, несмотря на все муки». – «Познай кознь лукавого беса, тебя прельстившего, – сказал Василий, – и нас обоих оболгавшего: вот уже 15 лет никто не видал меня исходящим из пещеры»; но предстоявшие все свидетельствовали, что видели его у князя. – Исполнился ярости Мстислав и велел его мучить так же, как и Феодора, и шумен быв от вина, сам пронзил стрелою Василия. Блаженный вынул стрелу из утробы своей и бросил ее князю, говоря: «Сею стрелою не по многом времени уязвлен будешь», что и сбылось по предсказанию святого. – Едва живых велел он ввергнуть в темницу, чтобы на другое утро предать их еще более лютым мучениям. Но в ту же ночь уснули оба преподобные честною смертию пред Господом, и Господь извел из темницы души их, чтобы исповедать Имя Его Святое на небесах. – Братия, услышав о их кончине, пришли взять телеса страдальцев и с честию погребли их в пещере Варяжской, в которой богоугодно подвизались, но потом перенесены они были в пещеру блаженного Антония, где и доныне лежат нетленно в окровавленных своих власяницах. Немного времени после их блаженной кончины, Мстислав поражен был стрелою на забралах города Владимира, когда бился с Давидом Игоревичем; тогда узнал он стрелу свою, которою уязвил блаженного Василия, и воскликнул: «Ныне умираю ради преподобных Феодора и Василия».

(Из Патерика Печерского.)

12-го августа, святых мучеников Фотия и Аникиты.

12-го, преподобного отца нашего Максима Исповедника.

В сей же день преподобного Максима Грека.

При описании житий отечественных святых, утешительно заключить назидательный ряд их очерком жизни новоявленного чудотворца святителя Тихона, который не только прославился при наших глазах, но можно сказать, даже и подвизался пред нами, ибо еще недавно отошли на покой знавшие его лично во временной жизни. Ободрительно для сердца такое отрадное явление современных нам угодников Божиих, ясно доказывающее, что не оскудела и для нас благодать Божия, всегда восполняющая то, что оскудевает в слабой природе человеческой; а между тем, и какое торжество для Церкви православной, прославляемой от Господа в лице верных сынов своих, достойно Его прославивших своею жизнию! Господь увенчал их венцом нетления, во свидетельство их подвигов и правого исповедания той Церкви, которая и доселе есть столп и утверждение истины, озаряемая Востоком свыше, пред лицем темного запада.

Достойно внимания одно обстоятельство при явлении мощей святителя Тихона Задонского: не протекло еще и тридцати лет, как в той же Воронежской епархии, одной из самых юных, не восходящей далее времен Петровых, повторилось пред нами прославление другого уже епископа, ею управлявшего. Рядом с святителем Митрофаном, стал святитель Тихон, неоднократно с ним являющийся в цельбоносных сновидениях, как общий молитвенник и заступник своей паствы, – обоими чудотворцами красуется Церковь Воронежская. Глас Божий, глас народа; – давно уже имя Задонского Тихона, как некое благословение разносилось по необъятным пределам отечества нашего, и вера в его скорое прославление, еще прежде обретения мощей первого святителя Воронежского, была уже отрадным ожиданием не только окрестных жителей, сохранявших святую о нем память, но и всех благочестивых читателей творений Тихона, который, как в писании, так и в житии своем, представлял всем образ истинного христианина; – во многих церквах произносили его поучительные беседы, как будто и после кончины проповедовал с кафедры усопший Спаситель; самое его прославление ничего не прибавило к его славе, кроме одного лишь утешения: призывать в молитвах имя того праведного мужа, о блаженном упокоении коего все единодушно молились. И вот, усопший в Боге, опять восстал пред нами в одежде своего нетления; из тихого Задонска слышится нам уже не только один назидательный голос его поучений, но мы видим и самые его подвиги, в чудных исцелениях, им совершаемых; жезл правления бывшей своей паствы опять в руках отшельника Задонского!

Происхождение Тихона самое убогое – отец его Савва был дьячком в Новгородской губернии, в селе Корецке, Валдайского уезда, и оставил по себе вдову с пятью малолетними детьми; младший из трех сыновей, будущий святитель, даже не помнил своего отца. Родившийся в 1724 году, носил он мирское имя Тимофея и, от чрезвычайной нищеты своего семейства, едва не остался навсегда в мире, в самом низком звании. Сам он рассказывал впоследствии своему келейнику, когда уже отдыхал в Задонске от пастырских своих трудов, как однажды едва не увел его с собою богатый, но бездетный ямщик их прихода, который очень его любил и хотел усыновить. Часто говаривал он его убогой матери Домнике: «Отдайте мне вашего Тимофея, я сам его воспитаю и отдам ему все мое имение». Жалко было матери расстаться с любимым ребенком; она решилась однако отдать его, в отсутствие старшего сына, и уже повела к ямщику, но сын, возвратившись вовремя, узнал о том от сестры и еще успел их настигнуть на дороге. Он бросился на колени пред матерью и сказал ей: «Лучше сам пойду по миру, а брата в ямщики не отдам; будем обучать его грамоте и тогда можно будет определить его причетником в какую-нибудь церковь». – Если бы это любопытное сказание не сохранилось нам из уст смиренного келейника, мы бы не знали, какой таинственный Промысл, от самого отрочества, руководил будущим великим подвижником. – Любовь братская спасла Тихона; она же приготовила в нем и достойного служителя Церкви; но оставшись в доме родительском, он продолжал томиться под гнетом тяжкой нищеты, о которой вспоминал в последние годы своей жизни: «Когда бывало дома есть нечего, – рассказывал он келейнику, – я ходил на целый день боронить землю у какого-либо богатого пахаря, чтобы он только прокормил меня». Иные нивы духовные суждено ему было возделывать; так трудился он однако над земляными работами, в поте лица, до четырнадцатилетнего возраста.

В начале 1737-го года последовали, один за другим, два строгих указа императрицы Анны Иоанновны, имевшие большое влияние на его участь, о разборе детей церковнослужительских: неучащихся велено было отдавать в военную службу. Гражданское правительство еще строже начало исполнять указ царский в епархии Новгородской, сиротствовавшей без пастыря потому, что после кончины архиепископа Феофана Прокоповича никто не был возводим на его кафедру; не было в Новгороде и полной семинарии, а только одна Славянская школа при Архиерейском доме. – Туда, на последние свои деньги, старались пристроить детей своих убогие церковнослужители; но мать отрока Тимофея, по чрезвычайной скудости от бывшего неурожая, не нашла у себя довольно средств, чтобы содержать сына своего и в этом училище; однако привезла его в Новгород на рассмотрение начальства, надеясь еще спасти; ее надежды едва не остались тщетными: уже Тимофей был назначен к исключению из духовного звания, для определения в военное училище, когда опять сжалился над ним старший брат, служивший причетником при одной из Новгородских церквей. Несмотря на крайнюю нищету, решился он взять брата на свое содержание и умолил начальство определить его в духовное училище. – Но обучаясь там, отрок занимался и дома, под надзором брата, чтением полезных книг, а в свободные часы сам себе снискивал пропитание, нанимаясь у огородника копать гряды. Множество учеников, коих считалось до тысячи при двух только учителях, препятствовало успеху занятий; но когда, в 1740 году, переведен был из Вологды епископ Амвросий, училище Новгородское получило лучшее устройство. Ревностный пастырь озаботился завести полную семинарию и вызвал из Киева ученого иеромонаха Иннокентия, которому поручил училище и перевел оное за город в монастырь св. Антония Римлянина. Из тысячи учеников избраны были только самые надежные, числом до двухсот, и помещены на казенное содержание. Между ними был и юный Тимофей, тогда уже совершенный сирота, ибо лишился матери; он мог наконец с успехом продолжать свое образование, но и тут одолевала его нищета. Так рассказывал он впоследствии: «Когда, бывало, получу казенный хлеб, то половину оставлю себе на продовольствие, а другую продам и куплю свечку, чтобы можно было читать. Товарищи мои, богатых отцов дети, случалось иногда, найдут отопки моих лаптей и, смеясь надо мною, начнут ими махать на меня, приговаривая: «Величаем тя». Им же довелось впоследствии кадить Тихону фимиамом.

Юноша, всегда стоявший впереди всех своих сверстников, в течение шести лет переходил успешно в высшие классы, и с таким усердием занялся изучением греческого языка, что впоследствии сам мог преподавать его. После кончины архиепископа Амвросия переведен был на его кафедру Псковский архиепископ Стефан, который еще более расширил учение семинарское и открыл два новых класса, философии и богословия. Тимофей приобрел любовь нового архипастыря и, по своим отличным способностям, был определен учителем риторики. Как только позволили ему средства, по должности учительской, он взял на свое иждивение старшую сестру, которая, в большой нищете, жила в его родном селении. Давно уже он имел желание постричься в монашество, но родственники, видевшие в нем единственную свою опору, старались всячески отклонить его от этой мысли и советовали вступить в брак, чтобы получить где-либо место приходского священника. Может быть, исполнилось бы их желание, если бы не кончина архиепископа Стефана (в 1753 г.), после которого паства Новгородская оставалась опять четыре года без пастыря, а в это неопределенное время не мог ни на что решиться Тимофей. Но как только переведен был из Рязани, на кафедру Св. Софии, архиепископ Димитрий, то бывший учитель риторики немедленно подал ему просьбу о своем пострижении и, в Лазареву субботу (1758 года), был пострижен вместе с товарищем своим, учителем философии Стефаном Лаговским, который впоследствии с честью занимал кафедру Рязанскую. Ректор Семинарии Новгородской, Парфений, постригал обоих и изменил мирское имя Тимофея на иноческое Тихона, коим суждено было ему прославить Церковь Русскую.

Был один случай, когда Тихон был еще светским учителем, о котором вспоминал он до конца своей жизни, благодаря Бога за свое спасение. Однажды на Пасхе взошел он, вместе с сверстниками, на колокольню Антониевой обители, полюбоваться окрестными видами; товарищи уже сошли, а он, погрузившись в глубокую думу, неосторожно оперся о перила, которые вдруг обрушились; его же как будто кто оттолкнул назад к колоколам, так что упал на помост затылком, едва мог опомниться; с трудом дошел он до келлии архимандрита, бледный как мертвец; все ужаснулись, увидя вдребезги разбитые перила.

Благодатные видения рано стали посещать юношу, посвятившего себя богомыслию, еще прежде пострижения в иноческий образ. Это рассказывал сам Тихон, будучи уже в Задонске. Однажды, в тихую майскую ночь, вышел он на крыльце после молитвы, и пред ним как будто раскрылось небо: внезапно такое яркое сияние его облистало, какого бренным языком выразить нельзя, но только на одно мгновение, небо опять приняло естественный свой вид; в сердце же юного подвижника возбудилось еще более пламенное стремление к уединенной жизни. Тотчас после своего пострижения, Тихон был вызван в северную столицу, ибо там присутствовал в Св. Синоде архиепископ Димитрий и, на Фоминой неделе, посвятил нового инока в иеродиакона, а летом, во время вакаций, вызвал опять, чтобы рукоположить во иеромонаха. На следующий год Тихон был назначен префектом Семинарии Новгородской, но недолго оставался в этой должности, потому что епископ Тверской Афанасий, хорошо знавший дарования и добродетель Тихона, выпросил его себе в епархию у архиепископа Димитрия. Там был он немедленно поставлен в архимандрита Желтикова монастыря с назначением в ректоры Тверской Семинарии. Так быстро подвигался Тихон на поприще духовном, как светильник, который не мог оставаться под спудом. Многим уже было известно внутреннее его достоинство, и высшая степень епископства его ожидала. Два года провел он в должности ректора, и уроки богословия, составленные им для учеников своей Семинарии, послужили основанием замечательной его книге о истинном христианстве, к назиданию всей отечественной Церкви, так как сам он был весь проникнут духом Св. Писания и творений отеческих. Тихон, по своему глубокому смирению, никогда не думал, что он может когда-либо достигнуть степени епископской, но промысл Божий таинственно указал на него верховным пастырям Русской Церкви.

Однажды в день Пасхи, на Божественной литургии, во время Херувимской песни, подошел он вместе с другими пресвитерами к архиерею, который вынимал части у жертвенника и, на его обычное прошение: «Помяни мя Владыко святый», Афанасий, забывшись, отвечал: «Епископство твое да помянет Господь Бог во царствии своем». Смутился смиренный Тихон, но архипастырь улыбаясь сказал ему: «Дай Бог вам быть епископом». И что же? В этот самый день, первенствующий член Синода, митрополит Димитрий, вместе с епископом Смоленским Епифанием, избирали Викария в Новгород. Уже написаны были имена семи кандидатов, выбор коих должен был решиться по жребию, когда Смоленский епископ просил приписать к ним еще имя Тверского ректора, и хотя митрополит заметил, что он еще молод, однако велел записать. Три раза метали жребий, и три раза выпадал жребий Тихона. «Видно, Богу так угодно, – сказал Димитрий, – хотя и не туда я думал его назначить, а в архимандриты Сергиевой лавры».

Тихон, по любви своей к уединению, хотел устроить себе келлию посреди монастырской рощи; там однажды наблюдал за сельскими работами и, услышав благовест, пошел в церковь: но едва лишь стал на своем месте, как явился посланный, с зовом от епископа Афанасия, и вслед за ним другой, требовавший немедленного прихода. Смутился Тихон, опасаясь какого-либо доноса, но при входе в архиерейские покои, был встречен самим владыкою, который поздравил его епископом и велел ему немедленно ехать в столицу, а сам заплакал, говоря: «Жаль мне расстаться с вами».

13-го мая 1761 года, на 37 году от рождения, Тихон рукоположен был, в Петропавловском соборе, во епископа городов Кексгольма и Ладоги и Викария Новгородской епархии; до него не было там викариев, и отсутствие архиереев чувствовалось в сей древней митрополии; Хутынь монастырь был назначен для него местом летнего жительства. С любовию встретили новгородцы нового пастыря своего, воспитанного в их кругу, которого издавна привыкли уважать по его монашеской жизни; но недолгое время ему суждено было оставаться с ними. Многие из его товарищей, которые смеялись над его лаптями, были уже тогда священниками и диаконами в Новгороде. С большим смущением предстали они своему Владыке, ожидая от него укоров, но Тихон встретил их кротко, как некогда Иосиф братию свою в Египте, словом мира: «Не бойтесь, я Божий». Тихон, улыбаясь, напомнил им детские годы: «Вы на меня махали отопками, а теперь будете кадилами махать», – и видя их смущение, прибавил: «Я это шутя вам говорю». Сестра Тихона, жившая в Новгороде, видела торжественную встречу брата своего и не смела к нему явиться, но сам он пригласил ее на другой же день, и они вспомнили со слезами тяжкие годы своего детства, в крайней нищете. «Ты, родная, никогда не наскучишь мне, – говорил ей Тихон, – потому что я тебя почитаю как старшую сестру», но не больше месяца прожила она под кровом братским. Тихон сам отпевал ее и потом рассказывал своим близким, что когда в последний раз осенил ее крестным знамением, ему показалось, будто она улыбнулась.

В августе следующего года, весь Синод отправился в первопрестольную столицу, для царского венчания императрицы Екатерины и, в его отсутствие, велено было Тихону председательствовать в Синодальной конторе, которая была переведена в Петербург. В течение сего времени скончался епископ Воронежский Иоанникий, и на его место представлены были два архимандрита: Донского монастыря Варлаам и Белозерского Симон; но неизвестно почему выбор императрицы пал на Викария Новгородского. Не ранее однако весны, уже по возвращении Синода, отправился Тихон к своей новой пастве и 14 мая 1763 года прибыл в загородный дом Воронежских архиереев. Десятым после первоначального святителя Митрофана вступил на его кафедру смиренный Тихон, чтобы ближе всех следовать по стопам его и как бы настигнуть в царстве небесном скорым после него прославлением. В той же смиренной обители Троицкой, где некогда готовился к смерти великий его предместник, за слово обличения царю против нелепых изображений идольских, нашел себе приют и достойный его преемник, который не уступал ему в ревности церковной и смело обличал, пред своей паствою, безотчетно сохранившиеся в ней остатки язычества.

Положение Тихона, по управлению епархии, было гораздо затруднительнее, нежели как при ее первоначальном пастыре, когда вся она состояла только из нескольких городов и малонаселенных уездов, отписанных к ней от Рязанской области. В последнее время постепенно расширилась она к югу, по течению Дона и Донца и иных рек, и присоединилось к ней еще много городов бывшей Крутицкой епархии, так что до 800 церквей и более восьмисот тысяч жителей составляли обширную паству святителя Тихона; но она была лишена всех вещественных средств, потому что в это самое время отобраны были церковные имущества, а положенные по новым штатам оклады еще не производились. Напрасно писал о том Тихон к властям светским и духовным, представляя всю затруднительность своего положения, упадок образования духовного, разрушение самых зданий церковных и убожество соборной церкви; жалобы его остались без внимания, и он должен был искать себе помощи в силе своего духа и благодатном обилии пастырской своей ревности.

В одно и то же время занялся он и сооружением вещественных храмов, и обновлением нерукотворенных, которые составляли Церковь Бога живую. Так как кафедральный собор его приходил в совершенную ветхость, святитель Тихон, на другой же год своего прибытия, одним только подаянием начал строить другой каменный собор Архангельский, который имел утешение довершить во время своего управления. Вместо семинарии нашел он в архиерейском доме, на скудном иждивении, одно только убогое училище Славянского языка, потому что, по новым штатам, уничтожены были прежние сборы с имуществ церковных. Тихон старался, сколько мог, поддерживать своими средствами эту школу, завел и другие по городам и, как только получен был первый незначительный оклад, немедленно собрал в Воронеже полную семинарию и выписал для нее духовных учителей из Киева и Харькова, так что в короткое время она достигла цветущего состояния. И могло ли быть иначе, когда сам пастырь непрестанно о ней заботился, зная, что она послужит для нравственного утверждения вверенной ему паствы. Часто посещал он классы и знакомился с характером учеников, действуя на них личным своим присутствием гораздо более, нежели через доверенных людей. Он им указывал, какого лучше держаться порядка для образования юношей, отмечал назидательные места из духовных писателей, и сам поучал словесно учеников; отличавшихся между ними ободрял подарками книг или платья, иногда и денежным жалованием, или принимал их на полное казенное содержание и, сверх того, учредил для семинаристов, по воскресным дням, открытое преподавание закона Божия в соборном храме. Ежедневно при выходе из школы, утром и вечером, один из учеников должен был читать вслух всем своим товарищам составленное Тихоном наставление о том благонравии, какое прилично людям, готовящимся на служение Церкви, и правила сии, чрез частое их повторение, глубоко вкоренялись в сердца юных питомцев.

Святитель весьма хорошо чувствовал, что для нравственного усовершенствования своей паствы прежде всего необходимо обратить внимание на ближайших пастырей, непосредственно ею руководящих; посему, вскоре по своем приезде, написал для духовенства особую книжку под названием: «Должность священническая о седми Таинствах» и разослал ее по всем монастырям и приходам, для безмездной раздачи священникам. Он подражал в этом благочестивом деле только что прославленному, пред глазами всей России, великому святителю Ростовскому Димитрию, который непрестанно вразумлял подведомственных ему священников окружными своими посланиями. Книжка Тихона была как малый Катихизис, в котором излагалось по вопросам и ответам учение о каждом таинстве, с убедительным внушением благоговейно совершать их. – На следующем году дополнил он сей Катихизис, присовокупив к нему более подробное наставление о таинстве покаяния, для руководства неопытных священников при исповеди: как им беседовать с людьми, хотящими раскрыть пред ними свою душу. Не довольствуясь тем, написал он еще, год спустя, окружное послание духовенству своей паствы, внушая пресвитерам скромное и трезвенное житие, братолюбие взаимное и любовь к прихожанам, и напоминая, словами Евангельскими, высокий долг их звания. В то же время начертал и руководство для духовных правлений с увещанием блюсти правосудие и присягу; таким образом ничего не было забыто заботливым архипастырем для вразумления поставленных на духовной страже.

От пасущих обратился Тихон к пасомым; он нашел в епархии своей более простоты в нравах, но и менее образования, нежели на севере России и, соображаясь с духовною нуждою народа, добрый пастырь составил четыре малые книжки под заглавием: «Краткое увещание для всегдашней памяти о смерти»; «Заметки из Св. Писания для возбуждения грешника от греховного сна»; «Наставление во взаимных обязанностях родителей и детей», и наконец, «Плоть и дух, или взаимная их борьба в человеке». Святитель велел священникам прочитывать сии книжки народу вместо церковных поучений, и даже развешивать по стенам некоторые листы, с краткими наставлениями, чтобы они всегда были на глазах, при входе в церковь.

Тихон был близок народу, как по своему убогому происхождению, так и по первоначальному воспитанию, а потому особенно любил людей простого звания и умел с ними сближаться искренним словом, которое доступно было сердцу каждого. Наставление в истинах веры было главною его целию, для сего выписал из Московской Академии просвещенного студента, которого посвятил в диакона кафедрального собора, и ему поручил катихизическую проповедь по воскресным дням, но заметив, что народ мало внимает поучению в церквах, написал от себя обличительное увещание, которое велел прочесть во всех приходах. Особенно возмущало его душу нехристианское препровождение церковных праздников, которые более ознаменовывались гульбищами и нескромными играми, нежели молитвою; об этом наипаче поручал он священникам говорить своим прихожанам и сам неоднократно обличал народ. Достоин внимания один случай, который свидетельствует о его ревности, не уступавшей ревности великих святителей, Златоуста и Амвросия.

В Воронеже существовал с давних времен языческий обычай праздновать, пред началом Петрова поста, целую неделю некоему Яриле. Окрестные жители стекались, как бы для ярмарки, на городскую площадь, куда выводили молодого человека, опутанного лентами и цветами, с позвонками в руках, который плясал перед народом и представлял собою того языческого идола Ярилу, в честь коего совершалось нелепое празднество, заключавшееся пьянством, кулачными боями, а иногда и смертоубийством. Не могло вынести такого бесчиния сердце ревностного пастыря, который не потерпел требища идольского посреди христианского города, тем паче, что бесчестие сие и буйство год от года возрастали. В первый день Петрова поста решился он сам выехать к народу, из своего загородного уединения, и как горько поражены были взоры его неистовым зрелищем: повсюду раздавались дикие песни, вопли и крики, до высшей степени доходил разгул пьяной толпы, возбужденной развратными плясками. Исполненный негодования Тихон въехал в самую средину бесчинствующих и сказал сильное обличительное слово, которое возбудило стыд и раскаяние. Многие сейчас же разбежались, другие еще остались на площади, но уже не для игрищ, а для того, чтобы со смирением слушать увещания своего пастыря, который угрожал им отлучением от церкви, если не прекратят бесчиния. В своем присутствии немедленно заставил он разорить все шалаши, устроенные для игр и для торжища, и тогда только возвратился в свое уединение.

На другой день Тихон созвал к себе в обитель всех городских священников и лучших граждан и, в обличительном слове, объяснил им все безобразие бывшего торжества, умоляя навсегда его оставить. В ближайшее воскресенье назначил он всенародное собрание в кафедральном соборе и там опять произнес сильное слово против языческого требища. Изложив сперва, до какой степени оно беззаконно и недостойно христиан, напомнил он православным, что они записаны в воинство Христово и уже отреклись, при святом крещении, от сатаны и его аггелов. И что же? – люди, чающие воскресения мертвых и жизни будущего века, в такое время, когда святая Церковь едва только успела отпраздновать сошествие Святого Духа на апостолов, в честь коих установила пост и молитву, в это время называющие себя христианами, забыв свое высокое звание, начинают бесчинствовать, и от беззаконных игр доходят даже до смертоубийства, в угождение диаволу, ибо это требище установлено еще со времен язычества. Тогда обратился к священникам, которые поставлены на страже дома Божия, и напомнил им строгую их ответственность, если допустят по своей беспечности погибель христианских душ. Не убоялся он сказать сильное слово и светским властям, присутствовавшим в соборе, чтобы твердо исполняли долг свой, наблюдая за благочинием народа. И отцов семейства, и старейших из горожан трогательно увещевал: не оставаться равнодушными к такому позору, но удерживать детей своих и подчиненных от участия в бесовских требищах, чтобы не дать случая врагам православия кощунствовать над святою Церковью и обесславить самый город, где совершается такое хульное празднество, которого недостойное имя должно бы истребиться из памяти народа.

Слово сие, одушевленное простосердечием и пастырскою ревностию, имело удивительный успех; рыдания в церкви заглушали голос проповедника, все покаялись с сокрушением сердца и, к вечной славе доброго пастыря, языческий обычай навсегда был оставлен в Воронеже. Увещание святителя повторено было во всех приходских церквах для большего впечатления на народ; многие из простых людей, увлеченных давностию обычая, в котором не давали себе отчета, приходили в уединенную обитель своего пастыря и там, со слезами, просили у него прощения за нанесенное ему огорчение: это было торжество христианства и любви, достойное первых времен проповеди слова Божия. – Тихон смиренно благодарил Бога за дарованный ему успех. Он воспользовался этим случаем, чтобы прекратить и другие бесчинные увеселения на сырной неделе, объяснив доступно для каждого, как мало они соответствовали духовному значению сих предуготовительных дней, служащих преддверием Великому посту, которые ознаменованы чтением евангельским о страшном Суде. Слово сие также имело желанный успех, и, во все остальное время управления Тихона, не повторялись более прежние бесчиния на сырной неделе и, даже после него, нескоро возобновились в Воронеже, по примеру иных городов.

Случалось однако кроткому пастырю терпеть и осуждение за свою благочестивую ревность, ибо не везде находил благоприятную почву для сеяния слова Божия; немощным людям не нравилось иногда, что святитель, во время общего бедствия, налагал особые посты на граждан: но страх оскорбить его заставлял повиноваться, ибо еще заживо видели уже в нем угодника Божия и говорили между собою: «Нельзя не послушаться, Богу пожалуется». Действительно, бывали случаи, когда Господь видимо наказывал ослушников. Ехал однажды Тихон на погребение помещика, чрез село Хлевное, по Московской дороге; там грубые жители долго задержали его, не давая лошадей, под предлогом, будто их нет, когда напротив, были ими весьма богаты; вскоре после того пали у них почти все лошади, так что они пришли в крайнюю бедность и почувствовали вину свою, что оскорбили человека Божия. Несколько лет спустя, когда уже Тихон жил на покое в Задонске, они пришли просить у него разрешения в вине своей, жалуясь, будто кроткий святитель их проклял. Тихон лежал больной и не мог принять их, но велел сказать им, что никогда и не думал их проклинать, а только Бог их наказал за неуважение к своему пастырю.

Между тем, здоровье святителя Тихона, некрепкое по самой его природе, видимо ослабевало от пастырских его забот и подвигов, так как он был чрезвычайно деятелен и все принимал к сердцу. Ни одного праздника не оставлял он без церковной службы и без духовной беседы к своей пастве и проводил иногда целые ночи без сна, чтобы только кончить дела, которые накоплялись от чрезвычайной заботливости, с какою старался сам во все вникнуть. Все утро посвящал он рассматриванию епархиальных дел и безотлагательно принимал просителей, выслушивая каждого с большим участием, чтобы произнести беспристрастный суд: лично увещевал враждующих к взаимному примирению, а иногда и строго обращался с виновными. После обеда, когда краткий сон освежал его силы, Тихон занимался до самой полночи нравственными сочинениями для своей паствы, которые послужили для всей России, и отказывал себе в отдыхе, почитая лучшим отдохновением чтение Св. отцов, наипаче Златоуста, которого духом был проникнут.

Если отвлекало его от занятий посещение проезжих, которые искали назидания доброго пастыря, он старался, чтобы беседа с ними, по возможности, была краткою и душеспасительною. Людям же бедным, и особенно нищим, всегда был к нему доступ, и ни о чем так не заботилось его сердце, как о вспоможении убогим и утешении скорбящих. На Пасху и Рождество и накануне всех постов, имел он обыкновение посылать, по мере сил своих, подаяние в богадельни и остроги. Иногда одевался простым иноком и, по вечерам, сам посещал жилища убогих, вместе с милостынею подавая и слово утешения. Темнота ночи не позволяла сначала узнавать доброго пастыря, но впоследствии некоторые стали догадываться, и Тихон принужден был оставить сей христолюбивый обычай, а только посылал от себя монахов с подаянием, почитая нищих Христовою и своею братиею.

При таких неусыпных трудах и от частых затруднений, какие ему встречались при исполнении благих намерений, нервные болезни, к которым был он от самого детства склонен, начали все более и более усиливаться; частая бессонница и волнение крови, лишая его покоя, наводили на него мрачное расположение духа и даже иногда припадки ипохондрии. Тихон начал чувствовать себя неспособным исполнять долее пастырские свои обязанности, а между тем его тревожила совесть, что от душевного его расстройства может пострадать его паства, и сам он подвергнется страшной ответственности пред судом Божиим. Еще в первый год своего правления, просил он Св. Синод уволить его от епархии, потому что уже чувствовал себя больным и, от частых головокружений, не мог иногда служить. Тихон просил себе келлию в лавре Троицкой; но духовное начальство не соглашалось его уволить, в надежде на выздоровление. Три года спустя он опять повторил свою просьбу, предлагая дозволить ему по крайней мере временное пребывание в Задонском монастыре, до излечения болезни, но и на это не последовало разрешения. Наконец, год спустя, Тихон обратился прямо к императрице с просьбою о своем увольнении, и на сей раз она была уважена. Ему дозволили избрать какой-либо монастырь своей епархии для жительства и назначено 500 рублей на содержание. В первых числах января 1768 года святитель Тихон получил давно желанный указ и немедленно простился с своею паствою, которая только четыре с половиною года пользовалась отеческим его правлением; но светильник Церкви не мог оставаться под спудом. Соименный ему Тихон был назначен на его кафедру, и за ним последовал третий Тихон: таким образом благодатное имя сие, до самой кончины первого святителя, который его носил, воспоминалось в церквах бывшей его епархии, как будто сам он еще продолжал святительствовать и в уединении Задонска.

Не Задонская обитель была сначала избрана Тихоном для его успокоения; другой уединенный монастырь Толщевский, за 40 верст от Воронежа, привлек к себе его внимание глубокою своею тишиною, посреди дремучих лесов, и туда удалился еще прежде, нежели получил увольнение от епархии; он надеялся, что свежий воздух и спокойствие, при сельских работах, восстановят его силы, но болотистая местность оказалась неблагоприятною для его здоровья: самая густота лесов, от которой обитель получила название Толщей, сыростью своею усилила его болезненные припадки. Осенью почувствовал он, до какой степени вредно для него пребывание в дремучих лесах Толщи. К причине вещественной присоединилась и нравственная; настоятель монастыря был заражен расколом и с неудовольствием видел у себя водворение бывшего своего пастыря, который искал обратить его на путь истины. Более года колебался святитель и наконец на следующий год, во время Великого поста, решился переменить место, избрав для своего мирного убежища обитель Задонскую, благоприятную по климату, которая лежит на веселом месте, в полугоре над берегом Дона; там водворился навсегда, в небольшом каменном доме, пристроенном к колокольне у св. ворот. Не было еще тогда города в Задонске, только одна скромная слобода.

Не забыл однако Тихон и прежде избранной им обители Толщевской и приезжал туда неоднократно, летом и зимой, на несколько дней, для молитвенного подвига. – «Здесь, – говаривал он, – походит на монастырь и самая монашеская уединенная жизнь; если бы не гнилая вода, никогда не подумал бы я оставить это место». Он чувствовал себя там спокойнее духом, пел и читал на клиросе, бывал на трапезе с братией, по ночам обходил соборную церковь и становился на колена пред ее дверьми, проливая слезы и воспевая псалмы, которые все знал наизусть. Климат Задонский, по открытой его местности и обилию источников, был действительно гораздо полезнее для здоровья уединившегося святителя; но тут овладела им душевная болезнь, следствие того мрачного расположения духа, которое заставило его отказаться от епархии.

По мере укрепления сил своих, стал он испытывать сердечную скорбь о своей мнимой праздности, как это свойственно людям деятельным, которые внезапно чувствуют себя на свободе. Обилие времени точно также тяготило его душу, как некогда и недостаток оного для пастырских занятий. Ему казалось, что он совершенно бесполезен для общества, а между тем получает пенсию за прежнюю службу. Тихон укорял себя даже и в том, что принял, хотя и на краткое время, сан епископский, которого не почитал себя достойным, не исполнив того, что бы мог по мере сил своих совершить ко благу вверенных ему душ. Все сии мрачные думы волновали его сердце, и он часто о том говорил своим присным; писал даже к первенствовавшему в Св. Синоде архиепископу Гавриилу, который знал его лично и уважал. Думая его успокоить, Гавриил предложил ему в управление Валдайский Иверский монастырь, близ места его родины, но Тихон не решился еще однажды переменить место, избранное им для покоя, и наконец успокоились его мысли. Сильно он с ними боролся, иногда на целые сутки заключался в келлию и никого к себе не допускал; келейники слышали только голос его молитвы. Однажды, обуреваемый помыслами, лежал он на постели, но вдруг поднялся и сказал: «Хотя умру, а не выеду отсюда!» – и с этой минуты стал спокойнее, ибо совершенно покорил себя воле Божией. Его успокоило слово простого старца, как тайное указание промысла Божия. Был в Задонске некто Аарон, уважаемый им за строгую жизнь. Однажды келейник святителя, встретив инока у святых ворот, сказал, что преосвященный имеет непременное желание выехать из Задонска в Новгородскую епархию. Аарон отвечал: «Божия Матерь не велит ему отсюда выезжать». Когда келейник передал ему слова старческие, Тихон смиренно отвечал: «Да я и не поеду отсюда» – и разорвал уже приготовленную просьбу. Отложив совершенно всякую мысль о перемещении из Задонска, он решился посвятить себя вполне служению ближних, чтобы быть полезным Церкви, хотя и не на кафедре святительской.

На другой год своего уединения святитель предпринял пространное сочинение о истинном христианстве, в шести книгах, которое написал в течение двух лет и все своею рукою. Это была полная система нравственного богословия, которую извлек он большею частию из тех записок, какие составлял, еще будучи ректором Тверской Семинарии. Таким образом то, что некогда преподавал для юношей вверенного ему училища, послужило впоследствии для духовного образования многочисленных его читателей и чтителей его памяти. До какой степени он был проникнут своим предметом, можно судить по тому, что о нем рассказывал впоследствии его келейник. Однажды, когда святитель занимался сочинением о истинном христианстве, вечером сидел он на кровати и размышлял о страдании нашего Господа: напротив висела картина, изображавшая распятие; внезапно посетило его чудное видение: по мере того, как он устремлял взоры свои на язвы Господа, представилось ему, что сам Господь сходит со креста и к нему приближается; сердечное соболезнование обратилось в неизреченную радость. В ужасе и восторге бросился он к ногам Спасителя и воскликнул: «Ты ли, Господи, ко мне грядешь?», ибо чувствовал себя как бы у самых ног Христовых, и с тех пор еще более начал углубляться в созерцание страстей Его, ради искупления человеческого рода.

В течение долгого подвижничества посещали его и другие благодатные видения, Божией Матери и верховных апостолов. Ему казалось, что на коленях молит он Заступницу рода христианского о милости Божией всему миру, и послышался голос апостола языков: «Егда рекут мир и утверждение, тогда внезапно нападает всегубительство». Весь в слезах поднялся от земли Тихон, ибо такою любовью было проникнуто сердце его, что, по собственному выражению, ему хотелось бы обнять и целовать всех человеков.

После книги о истинном христианстве, Тихон занялся другим обширным сочинением, в четырех частях, под названием: «Сокровище духовное, от мира собираемое», в котором записал многие назидательные случаи из собственной жизни, относя их по смирению к другим лицам; а в промежутке сих двух обширных творений, начертал еще так называемые «Письма келейные», в коих собрано им много нравственного и догматического, для того чтобы не пропадала ни одна благодатная мысль, мгновенно возникавшая в душе его. Много времени отнимала у него и обширная переписка с приятелями, т. е. с людьми, притекавшими отовсюду к его советам, а между тем еще находил время сочинять и краткие поучения народу, которые не сам произносил, но приказывал читать в монастырской церкви.

Хотя сам он ради смирения, как уже оставивший епархию, не позволял себе открыто проповедовать в церкви, однако желал, чтобы народ, хотя чрез чужие уста, пользовался его наставлением. Сам же ходил постоянно в церковь почти к каждой службе, но предпочитал раннюю литургию по малолюдству и, имея весьма приятный голос, сам читал на клиросе и певал киевским напевом, а в праздники стоял в алтаре и с таким благоговением молился, что слезы текли из очей его и даже иногда слышны были рыдания. «Пойте Богу нашему, пойте разумно», – говорил он священнослужителям и, если замечал, что во время освящения Даров, не с должным благоговением предстоят клирики или миряне, выходил из алтаря, чтобы возбудить к молитве; он даже делал строгие замечания, как власть имеющий по святительскому своему сану, хотя и не начальствовал более над ними, и ему повиновались по глубокому уважению к его добродетели. Тихон наблюдал также, чтобы непременно были читаемы в праздники поучения, изданные для народа от Св. Синода, и побуждал к тому настоятеля обители Задонской, который на него сетовал и не рад был такому гостю. Но как только Тихон замечал его неудовольствие, он старался смягчать его каким-либо малым от себя приношением, а между тем не оставлял строгого наблюдения за исполнением правил церковных.

В первые годы своего жительства в Задонске, святитель иногда облачался в мантию и выходил на царские молебны, а на Рождество Христово и на Пасху служил даже утреню; никогда однако сам не совершал литургии, несмотря на то, что часто приобщался, потому вероятно, что почитал служение Божественной литургии слишком торжественным для епископа, оставившего свою кафедру. Может быть, его удерживало и нерасположение к нему преемника, второго Тихона, который оставался с ним в холодных отношениях во все время управления епархиею Воронежскою; как видно, он не посещал уединившегося собрата и даже спрашивал Св. Синод, можно ли дозволить священнодействовать уволенному епископу, если того пожелает. Синод нашел неуместным этот вопрос, так как Тихон уволен был по собственному желанию, и велел его снабдить ризницею; но довольно было одного подобного вопроса, чтобы навсегда удержать Тихона от священнодействия в епархии, уже ему чуждой, дабы тем не возбуждать неудовольствия ее нового предстоятеля. Если иногда случалось, что некому было облачить Тихона, когда хотел приобщаться в алтаре, или не было приготовлено мантии, то он сам облачался в священнические ризы, как бы простой пресвитер, и так приступал к Св. Тайнам.

Любил он беседовать с простым народом и особенно ласкал детей, стараясь приучать их к церкви. И в будни, и в праздник, дети его окружали при выходе из храма и вслед за ним входили в его келлию, где сам учил их молиться: возрастных заставлял твердить наизусть молитву Господню, а малолетних приучал произносить хотя краткие прошения: «Господи, помилуй», «слава тебе, Господи», «Иисусе Сыне Божий, помилуй нас», или «Пресвятая Богородица, спаси нас», «вси святии, молите Бога о нас». Тут же он наделял их пищею или деньгами, призирая наипаче сирот, или тех, которые были лучшего поведения: но если замечал от того зависть между детьми, старался умиротворить их назидательным словом. Нищих стекалось к нему множество, и им также раздавал он милостыню, когда возвращался из церкви, или на крыльце чрез келейников, но ни в какое время никому не отказывал из убогих. Часто вступал сам в беседу с монастырскою братиею, с послушниками и простыми богомольцами, допуская каждого к себе под благословение и стараясь, по возможности, утаить от них высокий сан свой, чтобы свободнее раскрывали пред ним свою душу; посему встречал их на дворе или у своего крыльца, в простой иноческой одежде, расспрашивал о нуждах и трудах, и для каждого у него было назидательное слово: унылых ободрял, печальных утешал, беспомощным помогал, а если был кто голоден, то разделял с ним убогую свою трапезу; когда случалось, что кто-либо из соседних крестьян пострадал от неурожая или пожара, добрый пастырь давал ему, по возможности, пособие деньгами, которые сам заимствовал у благодетелей. Если же кто из богомольцев дорогою заболевал, то принимал его в свои келлии и держал до выздоровления, а иным посылал на дом пищу или лекарства; никто из болевших между монастырскою братиею не оставался без его призрения. Тихон был всем для всех, по слову апостола, и как сказано о Иове: «оком слепых и ногою хромых». По сему можно судить, до какой степени было к нему привязано все окрестное население.

Не только людям простым оказывал он помощь, но призирал и сирот из дворянского звания и не отказывал в деньгах для воспитания благородных девиц; пользуясь общим уважением, ходатайствовал в судах за притесняемых и давал от себя просительные письма, которые имели благоприятное влияние. Случилось, что два родных брата, служившие причетниками в приходской церкви Задонска, отданы были по навету в военную службу; после них осталась престарелая мать, жена и девять малолетних детей, в крайней нищете. Святитель Тихон, прогуливаясь однажды в монастырской роще, нашел все сие семейство в горьких слезах и, неудовольствовавшись одним денежным пособием, решился деятельно за них ходатайствовать, чтобы спасти невинных. Он собрал о них верные сведения и написал от лица малолетних просьбу в Св. Синод, а сам нарочно отправил в столицу одного из своих келейников, с письмом к первенствовавшему архиепископу Гавриилу. По его ходатайству вытребовано было опять дело и, при новом обсуждении, отменен строгий приговор; оба причетника были возвращены к своим семействам.

Не один Задонск, но и соседний город Елец, еще принадлежавший в то время к епархии Воронежской, были предметом отеческих его забот. Часто посылал он туда своего келейника, с тайною от себя милостынею, в богадельни и тюрьмы. Иногда в торговые дни, посланный от него вступал в разговор, на городской площади, с крестьянами, приезжавшими на торг, чтобы разведать о их нуждах, закупал у них хлеб и, выдав им часть денег как бы в задаток, сам от них скрывался. Если недоставало у доброго пастыря на подаяние денег, то выпрашивал их у благодетелей или продавал те из своих вещей, которые ему казались ненужными. Таким образом, и еще с первых лет уединения своего, уже продал лучшее свое платье, даже постель, подушки и серебряные часы: тогда только был он счастлив и весел, когда мог оказать кому-либо пособие, и день, протекший без милостыни, почитал для себя потерянным. Особенно в неурожайные годы благодетельна была помощь его для всех окрестных жителей и, несмотря на большое их стечение, не оскудевала милующая его десница.

Тихон стал однако реже показываться народу, чтобы не быть прославляемым за добрые дела свои; но если иногда приходившие к нему роптали, что его не видят, надеясь получить более из собственных его рук, то сам к ним выходил и удовлетворял их требованиям, по мере своих средств. Постоянным предметом его сострадания были заключенные в тюрьмах за долги или преступления и, так как Задонск еще не был тогда уездным городом, то святитель посещал, с этою человеколюбивою целию, соседний Елец, под предлогом, будто хочет навестить своих приятелей; но истинными друзьями его были узники и болящие, а те благочестивые граждане, которые пользовались его приязнью, иногда и не знали о его приезде. Обыкновенно вечером подъезжал он к городу и, оставив свою убогую повозку за рекою Сосною, пешком подымался на высокую Елецкую гору, прямо к тюрьмам. Заключенные встречали его как отца, и он радушно садился между ними, будто в кругу семьи, расспрашивал каждого о вине его и старался пробудить в нем раскаяние или внушить терпение для перенесения своей участи. Когда же, в 1779 году, Задонск был сделан уездным городом, то святитель Тихон, не выходя из своей обители, мог заниматься и болящими, и узниками, потому что, по недостатку городских строений, больница и тюрьма были первоначально помещены в зданиях монастырских. Там вполне могла удовлетвориться человеколюбивая душа его заботами о несчастных, и по целым часам просиживал он или у одра умирающих, или в затворе узников, а на каждый праздник наделял их обильною милостынею; иногда даже в одежде послушнической, чтобы не быть узнанным, разносил пищу и деньги по тюрьмам и в дома убогих.

Изредка оставлял он обитель для посещения окрестных помещиков, между которыми имел много присных, и, по духу прозорливости, коим был исполнен, случалось большею частью так, что присутствие его было необходимо для водворения мира в семействе, которое он посещал. Посему каждый его приезд почитался семейным праздником и, если бывали какие-либо неудовольствия, то все они умиротворялись кротким его словом. Так было и с братиею монастырскою: если только слышал Тихон о каком-либо огорчении между иноками или послушниками, сейчас призывал их к себе и старался примирить, а если сам увлеченный беседою позволял себе кого-либо осудить, то горько в этом каялся и по нескольку дней не выходил из келлии; если же кто его лично оскорблял, с чрезвычайным смирением переносил обиду.

Но хотя и оставлял на время монастырь, для душевной пользы тех, кого посещал, скорбел однако о нарушении своего безмолвия, говоря: «Что пустыня и уединение собирают доброе, а отлучка и соблазны мира расточают». Посещения его привлекали иногда и других к иноческой жизни. Сын богатого помещика Бехтева, Никандр, которого знал еще с детства, когда правил епархиею, напутствуемый благословением святителя, поступил на службу в столицу, но вскоре ее оставил, желая послужить Богу где-либо в обители. Тихон советовал ему испытать себя прежде в духовной жизни, ибо родители с неудовольствием видели его удаление от света и даже не позволяли ему посещать Задонск. Так протекли два года; наконец, не в силах будучи переносить столь тяжкого лишения, в темную ночь ушел он из родительского дома и спустился, лодкою, по Дону к обители. На берегу увидел Тихона, который, по тайному предчувствию, вышел к нему навстречу, с другим благочестивым старцем Митрофаном, и в его келлии укрылся юноша от поисков раздраженного отца, доколе не утолился гнев его; сорок лет провел он безвыходно в Задонской обители, которую украсил своим благочестием.

Женская Знаменская обитель обязана также своим существованием святителю, в любимом его городе Ельце, который по благочестию жителей называл он Сионом. Случился большой пожар в 1769 году, от которого сгорел девичий монастырь, и все монахини переведены были в Воронеж; одна только послушница решилась, по благословению святителя, водвориться на пепелище бывшей обители, ибо он предсказал, что, по молитве усопших стариц, опять возобновится обитель. Послушница нашла там убогую старицу, которая устроила себе келлью из каменного погреба, и мало-помалу собралось к ним несколько сестер; при пособии святителя Тихона и одного из благочестивых граждан Елецких, соорудилась небольшая деревянная церковь, во имя Знамения Богоматери, и образовалась при ней община, которая уже в нынешнем столетии возведена опять в женский монастырь, как бы во исполнение предсказания святителя. После сего пожара, Тихон ездил сам в Воронеж, для сбора подаяний, и тут явил пример чудной своей прозорливости. Двое Елецких граждан обманом испросили у него пособие, уверяя, будто и они пострадали от пожара. Святитель, строго посмотрев на них, дал им однако денег, но возвратясь в родной город, они с ужасом увидели, что дома их действительно сгорели, и поспешили в Задонскую обитель покаяться в своей вине.

В городе Ливнах, Орловской губернии, святитель устроил, при Георгиевской церкви, богадельню, которая и доныне существует под ведением соборного протоиерея. Местному священнику поручил он постройку дома для сей благочестивой цели и, с отеческою заботливостию, наблюдал за исполнением своего благотворительного предприятия. И на родину, селение Корец, и в город Валдай, посылал он келейника своего для раздачи милостыни по убогим; двум же своим братьям назначил не более пятнадцати рублей; но священнику села Едрова, близ Валдая, велел вручить до полутораста рублей, как бы от неизвестного лица, с убедительною просьбою потрудиться лично их раздать, вникнув со всею подробностию в нужды каждого, для того, чтобы никто не был обижен.

Случалось однако, что некоторые люди употребляли во зло его доверенность, но это не оставалось без возмездия. Некто из военных, оставив жену и детей, пришел в Задонск, изъявляя желание постричься в иночество. Тихон принял его к себе в келлию и держал более года, но мнимый подвижник отпросился у него на родину и составил подложные письма от его имени, чтобы воспользоваться пособием благодетелей. Вскоре обнаружился обман; обличенный в подлоге вынужден был прибегнуть к великодушию святителя, который простил его, но уже более не хотел у себя держать. Однажды шляхтич из Смоленска, странствовавший по святым местам, укорил святителя за то, что подстригал усы. Тихон кротко отвечал ему: «Не мудрствуй о себе высоко», – и отпустил с миром; немного времени спустя шляхтич, продолжая свое странствие, в нетрезвом виде потерял паспорт и был по пересылке отправлен в Задонск, с полуобритой головой и бородой. Сжалился над ним добрый пастырь и велел келейнику взять его к себе на поруки.

Смиренно переносил он оскорбления, когда дело шло о спасении ближних. При посещении одного богатого помещика, воспитанного в безнравственности и неверии минувшего столетия, святитель вступил с ним в словопрение, желая обратить его на путь истинный. Противник его сильно горячился и выходил из себя, а Тихон все понижал голос, представляя ему однако неопровержимые истины; но самая кротость святителя еще более раздражала отступника веры и, в порыве ярости, дерзнул он ударить его по щеке. Что же Тихон? – он упал к ногам своего оскорбителя и смиренно просил у него прощения за то, что ввел его в такое искушение. Тогда только пришел в себя нанесший ему удар, будучи поражен столь необыкновенным смирением. В свою очередь бросился он к ногам святителя, умоляя разрешить ему столь тяжкий грех, и с той поры совершенно изменил свой образ мыслей. И другого юношу, весьма рассеянной жизни, который проводил время в разгульном обществе или на охоте, обратил с погибельного пути благочестивый пастырь, наставлениями письменными и словесными. Обратившийся к Богу решился оставить жену и детей и бежать куда-либо в отдаленную пустынь; но и тут опять удержал его святитель, убедив, не оставляя семейства, проводить в кругу его благочестивую жизнь. Так заботился он о спасении каждого не только из числа присных, но и мало ему известных людей, ибо отовсюду стекались к нему за советом и назиданием. С особенною ревностью и успехом действовал он на людей, омраченных расколом, и старался примирить их с православною Церковию.

Еще при самом начале жительства в Задонске, когда смущались его мысли о оставленной им кафедре, было искушение его деятельности со стороны людей, чуждых православию, которые искали себе епископа и думали обольстить праведного мужа незаконными своими предложениями. Раскольники поповщинской секты, долго и напрасно искавшие себе архиерея на востоке, услышав о святой жизни Тихона, а может быть и о том, что он скорбит о прежней своей кафедре, дерзнули помыслить, что они могут преклонить его на свою сторону, и послали к нему с таким предложением, из Москвы, одного из богатых старшин своих; но ревнитель православия с презрением отверг лестные речи и дары и обличил пред ним суемудрие раскола. Несмотря на то, и впоследствии, святитель продолжал пользоваться уважением раскольников, которые часто приходили к нему за вразумлением в истинах веры. Один ревностный священник Оксайской станицы, что на Дону, по имени Василий, привез к святителю Тихону, для увещания, упорного раскольника, с несколькими из его соумышленников, и не только всех он их вразумил, но и убедил, для большего утверждения в истине, ехать в столицу к архиепископу Новгородскому Гавриилу, где они совершенно обратились к Церкви. На возвратном пути через Задонск посетили они опять святителя, который принял их с любовию и благословил иконами, дав им в назидание несколько тетрадей своих сочинений.

Много простоты было в келейной жизни святителя; утром, после церковной службы, занимался он большею частию писанием назидательных сочинений, вечер посвящал чтению творений отеческих; во время обеда читал ему келейник книги пророческие Ветхого Завета, и с таким умилением внимал им святой труженик, что иногда, забыв пищу, сидел и плакал. Если ему казалось, что келейник не понимал того, что читал, он останавливал его посреди чтения и сам начинал объяснять ему трудные места, потому что глубоко изучил Св. Писание; особенно любил он книгу Исайи Пророка, псалтырь же носил с собою всегда за пазухой и, зная его наизусть, непрестанно твердил стихи псаломные, сидя в келлии или во время прогулки. Трапеза его была самая скудная, но и тут он говаривал, как бы упрекая себя в роскоши: «Слава Богу, вот какая у меня хорошая пища, а братия моя, иной бедный в темнице сидит, иной без соли ест: горе мне окаянному».

Одежда Тихона была самая простая, потому что он хотел быть иноком и подвижником в полном смысле слова, и, при самом начале своего уединения, продал все, что казалось ему излишним, даже карманные часы, довольствуясь одними стенными с кукушкою. Спал он на ковре, и вместо одеяла служила ему шуба, покрытая китайкой. Дома любил ходить в лаптях и, только выходя в церковь, обувался в шерстяные чулки и коты; ряса была лишь одна и то камлотовая; когда же епископ Тихон, третий по имени, с 1775 года заступивший место второго Тихона и весьма хорошо расположенный к святителю, подарил ему штофную рясу, отшельник Задонский долго от нее отрекался; он позволял себе носить ее только в церкви, а по возвращении тотчас снимал и даже не позволял келейнику бережно ее складывать, говоря: «Все это суета»; да и в келлии его не было никакого убранства, кроме икон. В баню никогда не ходил и не любил, чтобы ему прислуживали, разве только когда бывал болен.

В минуты искушений затворялся он в келлии и, повергаясь на землю, с громким рыданием молил Господа избавить его от лукавого; даже опалял тело огнем, если чувствовал движение страстное; большую часть ночи проводил в бдении и молитве и только на рассвете давал себе часа четыре покоя и еще около часа после обеда. Потом выходил на прогулку в монастырский сад, но и тут любил погружаться в богомыслие и, удаляясь куда-нибудь в чащу дерев, приказывал келейнику не тревожить его, а если нужно, то предварить каким-либо знаком. Случилось однажды, что келейник, хотя и много раз кашлял, не был однако услышан Тихоном и застал его на коленях, с поднятыми к небу руками. Вздрогнул подвижник, холодный пот выступил по его лицу и скорбно было ему, что обнаружен его тайный подвиг. Иногда он занимался в саду копанием гряд или рубил дрова, чтобы разбить кровь; вообще не любил праздности и весьма огорчался, если заставал келейников своих без дела. «Кто живет в праздности, – говорил он, – тот непрестанно грешит». Иногда после обеда, по любви своей к уединению, выезжал он в одноколке на поле или в соседний лес, в сопровождении одного келейника, но и тут не оставался праздным и дорогою старался объяснять ему какое-либо темное место из святого писания. Любимая прогулка его была вдоль реки Дона, к селу Патриаршему. В полуторе версте от Задонска он останавливался у родника свежей воды, на поляне среди густого леса, и своими руками обделал тут колодезь. «Место это святое и утешает дух мой, словно рай земной», – говорил он келейнику. Если бывал один, то чтобы не оставаться праздным, косил траву для своей лошади, а иногда приглашал туда своих присных и назидал их духовною беседою. Был и другой колодезь, несколько далее, за три версты от Задонска, который также любил навещать святитель, чтобы там освежаться чистою водою. Исполнились предчувствия святителя о любимых его источниках. При ближайшем из них, еще с 1813 года, усердием помещика Викулина, сооружена была кладбищенская церковь, во имя Живоносного источника, при которой устроилась впоследствии богадельня для престарелых воинов, а с 1860 года женская община в память святителя Тихона; воды сего источника пользуют от многих болезней. При другом же кладезе, принадлежащем Задонской обители, устроен скит и уже готова церковь, ибо тут долина, укрытая отовсюду лесом и горами, особенно благоприятна для безмолвия иноческого.

Тихон любил также посещать, за пятнадцать верст от Задонска, село Липовку, где стоял уединенный домик помещика Бехтеева, никем не обитаемый; там советовал он одному из своих приятелей, любителю безмолвия, поселиться для спасения души своей. Там поместил и родного своего племянника диаконом, при малой приходской церкви, которого род и доселе сохранился. Душа святителя все жаждала большего уединения. «Если бы можно, – говорил он, – я бы сложил с себя не только этот сан, но и самую рясу, и как простой мужик пошел бы куда-либо в пустынный монастырь, но та беда, что у нас этого нельзя сделать». Часто, мыслию своею, странствовал по священным высотам Афона и воображал себе подвиги братии своей епископов и самых патриархов, которые там спасались как простые иноки. С любовию принимал он странников Афонских и, через них посылая подаяние, просил себе молитвы отцов Святогорских.

Чем более совершенствовался он в жизни подвижнической, тем более становился строгим к самому себе и снисходителен к ближним; уже он остерегался сказать какое-либо суровое слово келейникам своим, которые сперва жаловались на пылкость его характера. Не позволял он кого-либо осуждать в своем присутствии, особенно из числа братий или настоятеля, от которых часто однако терпел неприятности, потому что они не умели оценить того сокровища, которое таилось в стенах их обители и должно было со временем ее прославить. Молва о том уже издавна существовала в обители Задонской. Один из граждан Елецких, любимый Тихоном, говорил ему, что слышал от бывшего архимандрита Варсонофия, как однажды был ему таинственный глас: «Место сие будет прославлено угодником Божиим». Заплакал Тихон, как бы предчувствуя, что к нему относилось таинственное сие слово, и удалился в свою келлию на молитву; но он просил никому не рассказывать более о сем видении. Однажды присный ему архимандрит Сампсон стал хвалить его богоугодную жизнь и сказал, будучи с ним наедине в келлии, что по смерти прославится он нетлением. Глубоко огорчился сими словами смиренный святитель и отвечал ему: «Дух искуситель говорит твоими устами; праведный Лазарь, друг Христов, и тот смердел четыре дня после смерти».

Если иногда нападал на него дух уныния, Тихон искал утешения в беседе с простым старцем Феофаном, жившим при его келлии. Он был из поселян и даже неграмотный, но святитель любил его за простосердечие и трудолюбие, и Феофан обращался с ним как с простым поселянином, называя его батькою. Простою речью своею умел он всегда успокоить возмущенный дух Тихона, который называл его своею утехою и часто говорил ему: «Пора в отечество; рад бы и теперь умереть, только бы не лишиться вечного блаженства; избранники Божии уже веселятся теперь, а мы странники еще бедствуем в суете мирской».

Но истинным другом и советником святителя в Задонском монастыре был схимонах Митрофан, старец хотя и неученый, но весьма ревностный и строгий по жизни. Тихон знал его, еще когда управлял епархиею и поручал ему некоторые человеколюбивые дела, когда хотел, чтобы сохранились в тайне. Удалившись в Толщевский монастырь, он сохранил духовную переписку с иноком Задонским, и, может быть, одною из побудительных причин его переселения в сию обитель было жительство в оной присного ему старца. Его руководству поручил он и юных подвижников, которые притекали к нему за советами духовными, и до самой кончины сохранил к нему постоянную приязнь. Большим утешением служило также, для уединившегося святителя, дружеское к нему расположение второго его преемника, Тихона, особенно после неприятных отношений первого. Воссевший на его кафедру, нередко посещал пустынную келлию своего предместника в Задонске, чтобы научиться от него мудрости духовной и получать опытные наставления по управлению епархиею. Святитель Тихон платил ему тою же приязнию и, хотя не любил далеко отлучаться от своей мирной келлии, однако дважды посетил его в Воронеже.

По мере умножения лет, все более и более усугублял свой подвиг отшельник Задонский, приготовляя себя к блаженной вечности. Нередко, в полночь, выходил он в переднюю келлию и пел тихо и умилительно псалмы, которые избирал, судя по расположению своего духа, мрачному или светлому; если был радостен, то пел: «Хвалите Господа с небес», если печален, то: «Благо ми, яко смирил мя еси». Любил он также по ночам ходить вокруг церкви, становился на колена пред каждою из ее дверей, со слезами припадал к церковному порогу; душа его изливалась в пламенной молитве. Однажды, став пред алтарем, он так помолился: «Господи, покажи ми благая, уготованная любящим тя», и ему показалось небо отверстым, и во мраке ночи осиял его свет; в благоговейном трепете пал он на землю и услышал таинственный глас: «Зри благая любящих Бога». Такой ужас внезапно овладел им, что едва на коленях мог он дойти до своей келлии. Знаменательно было место сие для Тихона, ибо тут, позади алтаря, погребено труженическое его тело, которое отсюда долженствовало просиять своим нетлением; не потому ли посетило его на этом месте и чудное видение, как предзнаменование будущей славы?

За три года до кончины, Тихон заключил себя неисходно в своей келлии, совершенно устранившись от мира, чтобы посвятить остаток жизни уединенному богомыслию. Многолюдство возраставшего города около обители уже начинало тяготить его, тем более, что келлии его находились у самых святых ворот, и на пути в церковь беспрестанно встречался народ. Сперва перестал он выходить только в праздничные дни, а потом и совершенно. Здоровье его, от старости и подвигов, приметно расстроилось; нервные припадки умножались, а с ними бессонница и даже обмороки. В 1779 году, на праздник Рождества Христова, святитель Тихон был последний раз в церкви. По прочтении Евангелия подошел к нему келейник его, читавший Апостол, чтобы принять благословение по обычаю монастырскому. Тихон благословил его и сказал: «Поди вперед и очисти мне дорогу», потому что в церкви было очень тесно. Постояв немного на северной стороне храма, он опять возвратился в церковь, чтобы дослушать литургию, хотя и с большим трудом. При выходе народ теснился к нему за благословением, и это еще более его утомило. Едва мог он дойти до своей келлии и велел запереть двери. С этого дня уже никуда не выходил, разве только на заднее крыльцо, чтобы несколько подышать свежим воздухом. Кроме самых близких знакомых и духовных лиц, никого не допускал к себе, а если кого и принимал, то лишь на короткое время; даже с келейниками своими говорил только необходимое. Но бедные и нуждающиеся по-прежнему приходили за милостынею к его келлии, хотя и получали ее почти всегда заочно. Избегая однако посетителей, святитель Тихон не отказывал никому в совете и, если кто прибегал к нему за назидательным словом, никогда не ленился отвечать письменно, и такая постоянная переписка продолжалась до конца его жизни. Особенно сокрушалось его сердце, если слышал, что кто-либо из его присных, будучи лишен его духовной беседы, начинал ослабевать на пути добродетели. С болезненного одра писанием своим он старался пробудить их совесть, напоминая о страшном суде.

Более, нежели за год до кончины, представилось однажды во сне святителю, что он молится в придельной монастырской церкви св. Евсевия Самосатского, а приходской священник города Задонска, по имени Михаил, выносит в царские двери младенца под белым покрывалом. Тихон спросил о имени младенца; ему отвечали: «Василий», и, приподняв покрывало, он поцеловал его в правую щеку, а младенец сильно ударил его по левой. Проснувшись, в ту же минуту почувствовал святитель онемение щеки и всей левой половины своего тела, с тех пор почти уже не вставал с болезненного одра. Он принял это сновидение за предвестие близкой кончины, а на болезнь свою смиренно взирал, как на посланное ему свыше напутствие к вечной жизни. В другой раз представилось ему, будто восходит на высокую лестницу посреди монастырского двора, окруженный толпою народа, которая помогает ему подняться на первые ступени, а он без всякой усталости взошел до самых облаков и тогда лишь проснулся. Ему объясняли сон сей таинственным восхождением в царство небесное; святитель со слезами отвечал: «И я то же думаю, чувствую приближение моей кончины».

Завещание его было уже написано за полтора года до смерти, и все оно было исполнено выражением живейшей благодарности Господу, призревшему его в течение долгой жизни. Сочинения свои, над коими трудился в уединении: о истинном христианстве, сокровище духовное, письма келейные, проповеди, назидательные слова, всего шестнадцать частей, поручал он келейнику своему Иоанну, долго при нем находившемуся, отвезти в Св. Синод. Краткою запискою распорядился он о убогих вещах, после него оставшихся, большею частию в пользу бедных, а также о своем погребении, чтобы его хоронили в крашенинной рясе и архиерейской мантии, с малым омофором и панагиею, в клобуке, а не в митре; но уже не в силах был даже подписать сей записки, а только приложил в удостоверение свою печать.

Как только узнал епископ Воронежский о крайнем изнеможении святителя Тихона, он поспешил в Задонск и целые сутки провел в монастыре при одре страждущего, утешая его духовною беседою; но если оскудевали его телесные силы, бодрствовал дух, уже готовый к блаженному переселению в вечность. Редкую неделю пропускал он без приобщения Св. Тайн, а в последнюю седмицу своей жизни приобщался дважды, и за три дня сам предсказал о своей кончине. В тот же день позволил он приходить к себе всем желавшим его видеть и со всеми прощался, благословляя их вести христианскую жизнь. Некоторые из его присных, день и ночь, сидели у болезненного одра его, взывая к нему: «На кого ты нас покидаешь и к кому прибегнем за назиданием?» Он безмолвно указывал им на икону распятого Спасителя, но за день до кончины, чувствуя онемение языка, никого уже не велел впускать к себе.

Вечером накануне его смерти, игумен обители Задонской Самуил пришел спросить умирающего: «Не будет ли от него какого приказания?» Святитель отвечал отрицательно и тихо сказал келейнику, чтобы его уже больше не тревожили, так как ему хотелось все последние минуты посвятить молитве. В полночь ему сделалось очень трудно, и он послал просить чередного иеромонаха пораньше отслужить литургию, чтобы еще однажды мог приобщиться Св. Тайн, но просьба его не была исполнена, а между тем он стал видимо изнемогать и лежал спокойно с закрытыми глазами, в ожидании желанного приобщения. В исходе шестого часа, когда кончилась утреня, умирающий святитель открыл на минуту глаза, чтобы уже закрыть их навеки. Это было на рассвете 13 августа 1783 года. Четверо келейных присутствовали только при его кончине. Братия монастырская не успела еще выйти из церкви, даже друг его схимонах Митрофан не был при нем в смертный его час, не ожидая столь скорой кончины. Игумен Самуил, который просил накануне, чтобы пришли его предварить, когда станет кончаться святитель, как бы по некоему искушению погрузился в эту самую минуту в такой глубокий сон, что не могли его добудиться. Праведному мужу суждено было скончаться на руках своих присных, в том глубоком уединении, какое сам себе избрал. Он окончил многотрудную жизнь свою на 59 году от рождения.

Как только весть о кончине уважаемого всеми святителя разнеслась по городу и окрестным селениям, – вся обитель внезапно исполнилась народом, и жалобный вопль заглушал голос мертвенного колокола; всех слышнее был голос убогих, утративших своего питателя. До самого дня погребения множество поселян и городских жителей, из Ельца и Воронежа, приезжали в обитель и требовали панихид над усопшим, так что недоставало иеромонахов для службы и нужно было содействие окрестных священников. Лучшим свидетельством его благодеяний служило то, что после усопшего осталось только 14-ть рублей, которых бы недостало для расходов погребения. Все нужное для сего предмета было им самим приготовлено в келлии, и даже самый гроб хранился в кладовой; но так как гроб сей оказался слишком мал, то Елецкие купцы поусердствовали сделать новый, обитый черным плисом. Заблаговременно указал святитель Тихон место для своей могилы, с полуденной страны у порога церковного, чтобы все мимоходящие переступали чрез него, и он заготовил простой камень для своей могилы; но его смиренное желание не исполнилось, и самое облачение, им приготовленное, на четвертый день после его кончины, заменено было другим, которое прислал епископ Воронежский, ибо он хотел положить своего предместника в полном облачении, как подобало архиерею; это сохранило в обители убогую его мантию, ныне источающую исцеления. Во время переоблачения всех поразило нетленное состояние тела усопшего, ибо оно нисколько не окостенело и руки разводились как у живого, хотя уже прошло четверо суток. В тот же день перенесли его в соборную монастырскую церковь, где еще стояло три дня до отпевания.

Преосвященный Воронежский Тихон совершил оное, 20 числа августа, и сказал в похвалу усопшего надгробное слово: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых» и на этот текст красноречиво изобразил все пастырские добродетели блаженного своего предместника. Обильное слово, вытекавшее прямо из сердца по любви к усопшему, умилительно текло вместе со слезами слушателей, которые проникнуты были скорбию о постигшей их потере. Он призывал к соучастию и пользовавшихся милостынею его вещественною, и назидавшихся его поучительным словом, вдов и сирот, узников и болящих; всех призывал к праведному плачу о том, кто был оком слепых, ногою хромых, одеждою нагих и пищею алчущих, утехою скорбящих и врачом недугов душевных, и примером его добродетелей возбуждал всех к подражанию. Последнее слово, которым заключил он надгробную речь, было уже как бы отголосок и предчувствие будущей славы усопшего: «О муж праведный и святой, предстоя ныне престолу всеблагого Бога, помяни и нас любящих и почитающих тебя».

Пред последним целованием прочтено было, во всеуслышание, духовное завещание святителя, умилительное по своему содержанию, которое начиналось сими хвалебными словами: «Слава Богу о всем» и, по исчислении всех благодеяний Божиих, в продолжение целой жизни служителя Христова, заключалось опять теми же словами: «Слава Богу о всем». Оно было проникнуто чаянием будущей жизни и ожидающего нас блаженства за пределами гроба. Приглашая всех о себе молиться, Тихон благодарил и тех, которые его благодетельствовали, и смиренно просил себе прощения, если кого обидел. «Простите, возлюбленные, и поминайте Тихона»: так оканчивалось завещание, и последние слова сии возбудили еще больший плач.

Не к церковному порогу, там, где смиренно избрал себе могилу, чтобы всеми быть попираемым, но под алтарь соборной церкви перенесено было, руками священников, тело блаженного Тихона, в нарочно приготовленный для него склеп, который впоследствии был украшен усердием игумена Задонского, и скромная надпись положена была над гробом, сочиненная Тихоном третьим, в память первого. «Здесь скончался, 1783 года августа 13 дня, преосвященный Тихон Епископ, прежде бывший Кексгольмский, а потом Воронежский, рожденный 1724 г., епископствовавший с 13 мая 1761 г., пребывавший на обещании с 1767 г. по смерть, показавший образ добродетели, словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою. 1783 г. августа 20 погребен здесь».

До такой степени близка к нам священная личность Тихона, что и внешний вид его весьма нам знаком, как будто святитель еще обитает между нами. Был он роста среднего, телом довольно полн, лице имел чистое и без морщин до самой кончины; в летах мужества был всегда румянец на щеках его, который увял в старости от трудов и подвигов, но при каждом чувстве радости, особенно во время приобщения Св. Таин, опять появлялся. Глаза у него были большие, темные, взгляд веселый, чело открытое, волосы длинны и кудрявы орехового цвета, борода большая и окладистая с проседью. Так описывает внешний вид святителя, со слов бывшего при нем келейника, первый составитель жития его, митрополит Киевский Евгений, уроженец Воронежский, который обучался в Семинарии еще в то время, когда святитель жил на покое в Задонске; родственник же Евгения, Болховитинов, был секретарем в консистории, когда еще Тихон был на кафедре Воронежской. Евгений присутствовал при его погребении, и никто, конечно, не мог собрать более достоверных сведений о усопшем, так как Евгений заимствовал их большею частию у келейника святителя, Иоанна, и, по глубокому своему уважению к памяти усопшего, входил в сношение со многими лицами, знавшими Тихона еще во время училищной его службы. Келейник Иоанн пользовался доверенностию святителя до самой его кончины, писал своею рукою большую часть его сочинений и даже был его душеприказчиком. После кончины блаженного Тихона, он постригся в монашество, приняв его имя, и устроил женскую обитель близ города Усмани, Тамбовской епархии, жил и в Воронеже и вызван был наконец в Новоспасский монастырь, в Москву. С любовию сообщил Иоанн свои сказания митрополиту Евгению, которым они записаны, и сии записки хранятся в Задонской обители. Есть еще записки о святителе Тихоне другого его келейника Василия Чеботарева, родом из мещан Елецких, который остался мирянином и, уже на старости лет, собрал для памяти то, что сам видел или слышал из уст святителя, во время долгого при нем пребывания.

Благоговейно была чтима память святителя Тихона в Задонске, не только теми, которые знали его лично, но и которые о нем только слышали или читали его назидательные творения, сделавшие его современником всех будущих поколений. Действительно, это нерукотворенный памятник, который навеки себе соорудил смиренный отшельник Задонский. Панихиды о святителе Тихоне непрестанно совершались над его гробницей и, вскоре после его блаженной кончины, уже проявилась мысль о его будущем прославлении, ибо начались знамения и исцеления, свидетельствовавшие о его небесной славе. Чрез три года явился он, в светлом образе, другу своему схимонаху Митрофану и сказал ему: «Господь хочет меня прославить». Еще в 1795 году, некто Яков Мошонов, из военных, испытавший над собою чудодейственную помощь святителя, ходатайствовал об открытии его мощей, сперва пред первенствующим митрополитом Гавриилом, а потом пред двумя императорами, Павлом и Александром, и сам благочестиво окончил дни свои в Задонске.

Больные исцелялись большею частию во время пения панихид над гробом святителя и при помазывании елеем от его лампады, когда врачи уже признавали болезнь неизлечимою. Иногда же одно молитвенное призывание имени святителя спасало верующих от опасности. Первый случай записан был в 1820-м году, о прозрении болевшего глазами отрока, во время служения панихиды. Повторять все сии случаи было бы утомительно; иным являлся он во сне покрывающим их своею мантиею, и многие, страдавшие припадками беснования, исцелялись при его гробе; исцелившиеся были впоследствии допрашиваемы, когда происходило свидетельствование св. мощей. Те, которые получали облегчение вдали от Задонска, давали обещание поклониться гробу святителя, и это умножало стечение богомольцев в Задонске, и, в течение сорока лет после 1820 года, более пятидесяти исцелений записано было в книгу монастырскую.

По мере того, как приближалось время прославления угодника Божия, самый промысл Божий к тому содействовал стечением благоприятных обстоятельств. В 1845 году, усердием многих благодетельных лиц, предпринято было сооружение нового соборного храма в обители Задонской, ибо старый храм оказался уже непоместителен от множества приходивших богомольцев. Церковь была сломана, но не смели коснуться алтарной части, под которой хранилась гробница святителя, а между тем опасно было туда спускаться для совершения панихид, потому что треснувшие своды грозили падением. Благочестивый архиепископ Воронежский Антоний, бывший свидетелем отрадного явления мощей святителя Митрофана, в своем кафедральном соборе, признал необходимым перенести и гроб святителя Тихона из-под обрушивающихся сводов бывшего алтаря, на время и без огласки, в теплую монастырскую церковь, что и совершил 13-го мая следующего года. Поздно вечером спустился он в погребальный склеп, с ректором своей Семинарии Симеоном, настоятелем обители архимандритом Серафимом и с его казначеем и ризничим, и велел разломать пред собою надгробие. С трудом разломали могильный свод, которого камни обрушились на самый гроб, крыша и боковые его доски подверглись разрушению, но нижняя доска оказалась целою, и на ней лежало нетленное тело в облачении совершенно уцелевшем, несмотря на 63-летнее пребывание в недрах земли. Старец Антоний, удалившийся из склепа в начале работы, по болезненному своему состоянию, около полночи был утешен радостною вестию обретения св. мощей и поспешил в склеп, которого вход был завален камнями. С трудом мог он проникнуть во внутренность могильного склепа, и, увидев св. мощи, припал к персям святителя Божия – своего предместника, и вознес теплую молитву Господу, утешившему его пред концом жизни столь давно желанным их явлением. «Ныне отпущаеши раба твоего, по глаголу твоему с миром», – произнес благоговейно старец, как бы предчувствуя свое скорое отшествие, и велел положить св. мощи на уцелевшей под ними доске в новый гроб, который для себя приготовил схимник Авраамий, и так нести их в теплую церковь Рождества Богоматери, а сам пошел туда приготовиться к их встрече.

Как ни тайно совершалось сие действие во мраке ночи, однако стук от работы и необычайное движение на дворе монастырском возбудили любопытство братии, и многие из монашествующих стеклись к устью бывшей усыпальницы, откуда внезапно появилось давно ожидаемое сокровище. В сопровождении сих иноков перенесены были св. мощи в церковь, где их встретил преосвященный Антоний; когда же сняли с них крышу, благоухание пролилось по всему храму и благоговейный ужас объял предстоявших; началась полуночная панихида; при возглашении вечной памяти, протодиакон, забывшись, вместо имени Тихона помянул имя Антония; – старец осенил себя крестным знамением и сказал: «Да будет воля Божия». По окончании панихиды, все приложились к руке святителя, и преосвященный Антоний закрыл гроб, запечатав его своею печатью, а сверху велел поставить прежнее надгробие, с изваянным на нем ликом святителя. На другой день сам он совершил Божественную литургию с панихидою при большом стечении народа и, отъезжая в Воронеж, просил братию молить вместе с ним Господа, чтобы сподобил его быть в последний раз в Задонске 13 августа, на память святителя Тихона.

Преосвященный Антоний немедленно донес Святейшему Синоду о обретении мощей святителя Тихона и, в день его памяти, прибыл в обитель для торжественного поминовения. Это было последнее его посещение Задонска. Прежде, нежели приступить к ходатайству об открытии св. мощей, старец Антоний пожелал еще однажды их освидетельствовать и поручил дело сие двум благоговейным архимандритам, ректору Семинарии Симеону и настоятелю обители Серафиму, которому было известно, как обращаться со св. мощами, потому что был прежде наместником Киево-Печерской лавры. Приготовлен был и новый гроб для св. мощей, с сохранением однако нижней доски; они внесены были в ризницу, и не только самое тело, но даже все части облачения найдены совершенно уцелевшими. Болезненный старец не мог сам присутствовать при освидетельствовании мощей, но они были постоянною заботою последних дней и даже часов его жизни. Он приготовил донесение Св. Синоду с подробным описанием того, в каком нетлении обретены св. мощи, после 63-летнего их покоя в недрах земли, и говорил о пламенном желании всего народа: да явлен будет сей новый светильник веры и добрых дел, дотоле остававшийся под спудом.

Такое же письмо написал старец и государю императору, свидетельствуясь архиерейскою совестию, что, по особенному внушению, вменял себе в священный долг довести до сведения Его Величества, о чудесах, совершающихся при гробе святителя Тихона, и о радостном ожидании многочисленных богомольцев. Только за шесть часов до своей кончины успел он подписать, уже цепенеющею рукою, оба донесения; благоговейный старец скончался 20-го декабря 1846-го года, в надежде на скорое исполнение последнего, пламенного своего желания; но промыслом Божиим суждено было, чтобы до того времени протекло еще 15-ть лет, в продолжение коих совершилось еще много чудесных исцелений над ракою святителя.

Не раньше 1860 года, когда уже сошли с лица земли почти все лица, присутствовавшие при первоначальном обретении святителя Тихона, решился наконец Св. Синод приступить к прославлению новоявленного чудотворца и поручил возвращавшемуся в Киев митрополиту Исидору вновь освидетельствовать мощи, с епископом Воронежским Иосифом, и донести о всех бывших чудесах, что и было исполнено весною 19-го мая. Год спустя объявлено окружным посланием Святейшего Синода о торжественном прославлении новоявленного чудотворца святителя Тихона, и день его памяти, 13 августа, назначен для сего радостного всенародного торжества; самое же открытие и перенесение св. мощей во вновь сооруженный благолепный храм обители Задонской возложено было на первенствующего в Синоде митрополита Новгородского Исидора и Воронежского архиепископа Иосифа, вместе с епископом Курским Сергием.

13 августа, число, предназначенное для торжества, как день блаженного успения святителя Тихона, совпадало, в 1861 году, со днем воскресным, как это случилось и в год блаженной его кончины. Чрезвычайное множество народа стеклось со всех пределов России к давно желанному явлению нового угодника Божия, издавна возлюбленного земною своею братиею. Обитель Задонская украсилась как невеста, ожидающая жениха, которого был достоин новый благолепный собор ее. Город и его окрестности представляли собою обширный стан, усеянный шатрами нового Израиля, ибо до трехсот тысяч людей собралось на праздник; все окольные пути исполнены были толпами богомольцев, как бы улицы тесно населенного города, и до 12-ти тысяч повозок со всех сторон окружили Задонск, наподобие укрепленного лагеря, которые служили также жилищем для народа, не вмещавшегося в городе. Недоставало воды в городских колодцах для такого множества; ее привозили из соседнего Дона, и, к счастию, во все это время благоприятствовала погода. Между тем, день и ночь не умолкало пение панихид над гробом святителя; к нему теснилось множество расслабленных и болящих, которые чаяли исцеления в сии торжественные дни, очищая совесть свою покаянием. Достойно внимания, что в течение Успенского поста, в обители Задонской служили ежедневно четыре обедни и приобщено было Святых Тайн до 20 тысяч человек, наипаче больных и убогих, кроме трех городских церквей, где причастников считалось до семи тысяч. Такая вера достойна была небесного вознаграждения, чрез открытие нетленных мощей новоявленного чудотворца, к священной раке коего все стремились, чтобы только прикоснуться к ней устами, и здесь, несмотря на толпу народную, болящим всегда открывали путь к св. мощам, младенцев же передавали из рук в руки чужим людям, чтобы и они сподобились сего утешения.

Митрополит Новгородский Исидор, посетив первоначально Воронеж, на праздник Преображения и святителя Митрофана, возвратился в Задонск за три дня до открытия мощей, и, кроме двух бывших с ним архиереев, прибыл туда еще из соседней епархии Феофан, епископ Тамбовский. Накануне торжества он служил литургию в теплой Рождественской церкви, где стояли мощи святителя Тихона; после сего митрополит, с прочими архиереями, пел водосвятный молебен пред чудотворною иконою Владимирской Божией Матери. Во втором часу пополудни начался крестный ход, из градского собора в монастырский, и митрополит со всем духовенством, совершив коленопреклонную молитву о неосужденном открытии честных мощей, крестным же ходом вышел из собора в теплую церковь, где уже все было приготовлено для поднятия св. мощей. Там первенствующий произнес теплую молитву к угоднику Божию, чтобы удостоил братий своих епископов, хотя и недостойных, но рабов того же Господа Иисуса, грешными своими руками поднять честные его мощи, пред очами всех людей возлюбленного земного его отечества, дабы все православные поклонились ему с верою и никто из просящих его помощи не возвратился от него тощ, но пробыл в благочестии до конца дней своих.

Подняли бронзовое надгробие, митрополит снял печать и шнур, опоясывавший самый гроб, подложив лентионы; четыре архиерея с семью архимандритами подняли священную раку, при пении «Господи, помилуй», и поставили сперва на возвышении посреди церкви, накрыв ее уцелевшею мантиею святителя. Все благоговейно простерлись пред нею, в умилении сердца взывая: «Святителю отче Тихоне, моли Бога о нас». Началось, вместо панихиды, первое молебное ему пение и возглашен вновь сложенный в честь его тропарь.

«С миром изыдем», – произнес митрополит, и начался крестный ход со святыми мощами, самый умилительный, какой себе только можно вообразить, сперва кругом теплой церкви Рождественской, а потом вокруг соборной, куда внесены были св. мощи. Более четырехсот священно- и церковнослужителей в нем участвовали; семь архимандритов и пять иеромонахов несли священную раку на раменах своих, под балдахином, а за нею шли архиереи и во все время хода пели тропарь святителя. По окончании молебствия, духовенство и народ прикладывались к раке еще не открытой. Вскоре началось всенощное бдение, которое совершали вкупе все архиереи, и преосвященный Воронежский произнес душеполезное слово. Когда же запели на утрени: «Хвалите имя Господне», митрополит приступил к открытию св. мощей, и это была самая торжественная минута; глубокое молчание водворилось в храме, как будто сам святитель готов был восстать из гроба. Подняли сперва верхнюю крышу гробницы, внутри коей находилась рака, потом архиереи и архимандриты вынули из нее самую раку, и открылась в ней святыня мощей. Тогда митрополит возгласил обычное величание святителю Тихону, и все епископы, вслед за первенствующим, окадили фимиамом новоявленного угодника Божия; после чтения Евангелия пред св. мощами, духовенство и народ начали к ним прикладываться, что продолжалось, вместе с всенощною, далеко за полночь, и, во все ее продолжение, четыре архиерея, стоя по углам священной раки, помазывали елеем припадавших к ней богомольцев.

Соборную литургию, в день памяти святителя Тихона, совершали вместе с четырьмя архиереями до двадцати священнослужителей, не считая диаконов. На малом входе, со святым Евангелием, внесены были св. мощи царскими вратами внутрь алтаря и поставлены на горнем месте, лицом к престолу; по сторонам же стали четыре архиерея, как сослужащие усопшему в Бозе и прославленному святителю, и потом, во все продолжение литургии, иподиаконы держали над ними рипиды и свещники. По совершении Божественной службы, митрополит произнес красноречивое слово, в котором с душевною теплотою изобразил дух святителя и все его душеполезные подвиги на пользу ближних, которыми снискал себе вечное блаженство. «Тако да просветится свет твой пред человеки, святителю отче Тихоне, – заключил он, – яко да видят святую жизнь и богоугодные дела твоя и прославят Отца нашего иже на небесех».

После литургии начался опять крестный ход со св. мощами, уже не только кругом собора, но вокруг всей обители Задонской, где подвизался святитель и опочил от трудов своих. Умилительное зрелище сие было свыше всякого слова. Весь монастырский двор, все крыши, ограда и высокая колокольня унизаны были народом, который, держась друг за друга, сидел там с раннего утра, чтобы только занять места, которые так трудно было удержать; даже все деревья монастырские покрыты были людьми. Посреди молитвенного пения слышались только вопли, и рыдания, и пламенные воззвания к святителю: «Моли Бога о нас». Народ бросал убрусы и полотна по всему протяжению крестного пути; кто только мог, старался бросать на самые мощи часть своей одежды, как бы усердное приношение в руки самому святителю Тихону; холсты и полотенца летали по воздуху через головы проходящих, так что более чем на аршин высоты накидано их было, по той дороге, где проходило шествие, и собрали до 50 тысяч аршин холста, которые были розданы убогим, по совету митрополита, чтобы святитель Тихон и в день своего прославления, как бывало при жизни, одевал убогих.

По возвращении крестного хода св. мощи поставлены были под сению, в прежнюю гробницу, с левой стороны церкви, в ожидании новой великолепной раки, которую не замедлило устроить благочестие Елецких граждан, и митрополит произнес молитву святителю, которою усердно заключил торжество, и благословил трапезу для богомольцев и нищих, коими был исполнен монастырский двор. Несмотря на все трудности и лишения, не было смертных случаев во все время торжеств, продолжавшихся более десяти дней, а между тем исцелилось до двухсот человек, которые, пришедши с болезнями душевными и телесными к раке мощей святителя Тихона, здравыми возвратились в домы своя, радостно восхваляя Господа и новоявленного его угодника.

Страдальческое лице Максима Грека, хотя и не причтенного к лику святых, украшено однако в предании церковном именем преподобного, и в Лавре Троицкой местно чтится его память над его гробницей. Посему и прилично поместить сего пришельца греческого между подвижниками земли Русской, в которой много он потрудился и где столько пострадал за исправление книг церковных.

Отечество его город Арта, в Албании, близ Эпира, и был он сын богатого сановника; там получил первоначальное образование, исполненное благочестия и познания догматов православной веры, ибо в основание учению положен был страх Божий – начало всякой премудрости. От сего и впоследствии, когда еще в юных летах пошел странствовать, из любви к науке, по всему иноверному Западу, ничто не могло поколебать в сердце его твердо укоренившегося православия. Сперва обучался он в Университете Парижском, у знаменитого своею ученостию грека Иоанна Ласкариса, ибо после падения Царьграда, просвещение восточное уклонилось к Западу. Под сению Ласкариса прожил он многие годы; с ним, вероятно, путешествовал в Венецию, куда послан был Ласкарис по делам государственным из Франции; Максим довершил свое образование в Венеции и Флоренции, где основательно узнал родной свой язык и латинский и два живых языка: французский и итальянский; там почерпнул глубокие сведения в богословии и философии, в истории и словесности: ибо начало ХVI века было эпохою возрождения Запада от вековой тьмы невежества, благодетельным влиянием учености восточной.

Но любовь к учению сколь ни сладостна была сердцу Максима, не отвлекла однако ревностного подвижника от страны отечественной, и он предпочел мирное уединение Афонское светскому шуму Запада. Афон был тогда зерцалом духовной учености Востока, и много было философов между его иноками, в высшем смысле любомудрия духовного, основанном не на одном созерцании, но и на деянии подвижнической жизни. После бедственного падения Царьграда, на Афоне сосредоточились все богатейшие книгохранилища греческие в двадцати его обителях, между коими Ватопедская славилась особенно теми сокровищами церковной науки, которые ей оставили два иночествовавшие в ней императора: Андроник Палеолог и Каптакузен. Там предпочтительно поселился преподобный Максим, как трудолюбивая пчела, собирая духовный мед со всех благовонных цветов Афонских, и там, в безвестной тишине, думал мирно окончить дни свои, посвященные науке; но Господь судил иначе: иной предлежал ему ученый и вместе страдальческий подвиг в земле ему чуждой, где должен был положить свои кости, после многих невинных страданий, за любовь не только к науке, но и к истине, в исправлении церковных книг, за что сподобился, если не венца мученического, то, по крайней мере, славы исповедника, долготерпением в многолетних скорбях, в узах и темнице, и даже в неправедном отлучении от Церкви, которой был предан со всею ревностию православного ее сына и защитника догматов.

Сын великого Собирателя земли Русской, Иоанна III, и царевны греческой Софии, великий князь Василий Иоаннович, пользуясь миром своей державы, обратил внимание на множество древних книг греческих собственного его хранилища, которые были принесены его царственною матерью, и он пожелал найти ученого грека для их разбора. Посему писал в 1515 году к Вселенскому Патриарху Феолипту и на святую гору Афонскую, чтобы прислан был к нему муж просвещенный, для перевода и исправления книжного; боярин великокняжеский Василий Копылов сам поехал с милостынею государя своего на святую гору. – Игумен Ватопедского монастыря Анфим писал государю, что старец Савва, на которого указывал посланник русский, спрашивая, не хочет ли потрудиться на Руси, будучи многолетен и немощен ногами, не мог исполнить повеления державного и святительского. Посему преподобный отец Прот (или старейшина над всеми настоятелями Афонскими) избрал честнейшего их брата Максима из священной обители Ватопедской, как искусного в Божественном писании и способного на истолкование всех книг церковных и эллинских, поскольку от юности в них возрос и научился им опытно, и хотя не знал языка русского, кроме греческого и латинского, но есть надежда, что скоро ему научится.

Почти два года продолжалось путешествие Максима с горы Афонской до столицы русской, куда прибыл только в 1518 году, так что дорогою мог несколько изучить язык русский. С великою честию был он принят великим князем и митрополитом Варламом, и ему указано жить в Чудове на всем содержании великокняжеском: сокровища учености греческой, принесенные царевною Софиею, которые показали ему в книгохранилище, привели в восторг любителя учености Максима. С изумлением сказал он державному, что в греческой земле не сподобился видеть такого множества книг, поскольку латинские люди издавна желали видеть восточных учителей и их творения, но греческие цари на то не соизволяли, ради отступления латин от православия; когда же нечестивые турки возобладали Царьградом, тогда некоторые из благочестивых христиан, дабы не до конца угасло светило греческого православия, взяли множество книг греческих и отплыли с ним в Рим. – Латины же, улучив время, переложили на свой язык принесенные ими книги, а греческие сожгли и таким образом совершенно оскудела философия у греков.

С ревностию начал разбирать книгохранилище ученый Максим, и нашлось много сочинений, не переведенных на славянский язык. – Великий князь и митрополит согласились, чтобы на первый раз переведено было толкование псалтыри, и так как ученый грек не мог быть еще довольно знаком с церковнославянским языком, то, по его предложению, даны были ему в пособие два толмача Димитрий и Власий, которым передавал на латинском мысли подлинника, а они перелагали их на славянский; для письмоводства же были ему даны инок Сергиевой Лавры Силуан и Михаил Медоварцев.

Чрез год и пять месяцев окончен был перевод толковой псалтыри, и Максим, как бы предчувствуя предстоявшее ему бедствие, тогда же просил отпустить его в любимое уединение Афонское, предоставляя милости великокняжеской своих сотрудников. – «Помяни труды их, – писал он государю, – мне же и сущей со мною братии даруй возвращение, да освободимся от долгой сей печали; возвратите нас опять в честную обитель Ватопедскую, по подобию кокоша, ожидающего птенцов своих, да не лишимся многолетних трудов наших, которые восприяли в надежде окончить там о Господе наш подвиг; да уразумеют от нас пребывающие там христиане, что еще имеют царя, не только обилующего бесчисленными народами и иным царственным достоянием, достойным слышания и удивления, но паче всех прославленного правдою и православием, подобного великим Константину и Феодосию, которым да наследует твоя держава, когда наконец освободишь нас от работы нечестивых, ибо все возможно Владыке всех».

Но не суждено было Максиму когда-либо возвратиться на родину, сперва по той необходимости, которую почувствовали в ученых трудах его, а потом по тяжким гонениям. Перевод псалтыри показал, что многого можно было ожидать от ученого грека; ему поручено было перевести сводное толкование древних Отцов на Деяния Апостольские и Златоуста на два Евангелия Матвея и Иоанна, которых изложение было для нас весьма важно, ибо оно доставило нам все, что было лучшего у греков. Великий князь осыпал милостями своими ученого переводчика, но тем не ограничивалась деятельность его, ибо на него возложили новый тяжкий труд исправления церковных богослужебных книг, и прежде всего церковной триоди, в которой нашел много ошибок от невежества переписчиков, а иногда и некоторые недоразумения в переводе. – Жегомый Божественною ревностию, как сам выражался, очищал он плевелы обеими руками и, дерзая о Господе, иногда резко высказывал о том, что видел, но слепая страсть к старине почитала отзывы сии за оскорбление святыни. – Начался тайный ропот на пришельца греческого, хотя вначале и не дерзала восставать явно клевета на любимца великокняжеского. Советами Максима пользовались в делах Церкви и государства, отличая в нем мужа ученого, пламенного к вере; он был быстрый молебник у державного за вельмож, впадавших в немилость, и державный внимал его ходатайству; собору духовному подавал совет ревностно действовать против упорных пререкателей веры, наипаче же против ереси жидовской, возмущавшей Церковь, и предлагал митрополиту Варлааму перевести собрание правил церковных, но в исправлении богослужебных книг действовал осторожно, представляя свои недоумения на разрешение святителя, если находил что излишним против греческих книг. Хотя дело и производилось келейно, однако возбудил он неудовольствие духовенства: все заговорили, будто Максим отвергает русские церковные книги и утверждает, что на Руси нет ни Евангелия, ни Апостола, ни псалтыри, ни устава; клеветы сии не могли бы иметь никаких последствий для ученого пришельца греческого, если бы на кафедре Московской оставался благоразумный пастырь, ему покровительствовавший; но в 1521 году вынужден был Варлаам оставить свою кафедру, по неудовольствию с великим князем, и на его место поступил Даниил из иноков Волоколамских, тяжкий для Максима, и отселе начались все его бедствия.

Преподобный Максим и прежде замечал, что несправедливо включено в присягу архиерейскую обязательство никого не принимать от Константинопольского Патриарха. Оно могло быть нужным тогда, как дела Православия, в последние годы Греческой Империи, в Константинополе колебались; но впоследствии, когда Патриарх строго держался православия, оно было оскорбительно для престола Патриаршего, ибо порабощение Империи не могло иметь никакого влияния на дела веры. – Максим не оставил этого без замечания и написал об этом слово; перемена митрополита подала повод и к другому вопросу: почему новый митрополит поставлен без сношения с Греческим Патриархом? Любопытствующему иноку отвечали, что есть в Москве благословенная грамота от Патриарха Константинопольского, которою дозволяется русским митрополитам ставиться своими епископами. Но сколько ни доискивался Максим, не мог он видеть этой грамоты. – Такие вопросы и сомнения, конечно, не были приятны Даниилу.

Новым митрополитом не были довольны, потому что находили его слишком угодливым пред светскою властию: у Максима были знакомые между этими недовольными, которые приходили к нему за советами. – В одно время Даниил просил ученого инока заняться переводом Церковной Истории блаженного Феодорита – неизвестно, для какой дели. – Преподобный Максим отказался от сего поручения, потому что в этой книге много помещено актов еретических, которые могли быть соблазнительны для простого народа: это очень огорчило митрополита.

Неудовольствия на преподобного Максима возрастали и с других сторон. В разных писаниях своих он обличал притязательность иноков, заботившихся только о приумножении своих имений, напоминал об обетах, данных каждым при пострижении, восхвалял виденные им на Западе монастыри братьев нищенствующих. Враги Максима всем этим пользовались и рассевали против него клеветы, будто он порицает св. иноков русских, которые не отказывались от богатых приношений, делаемых их монастырям, принимали и приобретали села и деревни. Кроме того, общественные пороки, насилия слабым от сильных, бедным от богатых – все вызывало его обличения. Его положение было довольно особенное. Как беспристрастного инока, как ученого мужа, много видевшего на свете, его спрашивали о многом, что делалось высшею властию, и потом передавали его речи с своими толкованиями.

Но Максим не унывал духом; он помышлял только о едином – о истине Христовой, и для пользы ее действовал неутомимо. Легат Папский, Николай Шонберг, бывший в Москве, старался распространить на Востоке влияние Римской Церкви и сочинил слово о соединении руссов с латинами. Он успел обольстить боярина Феодора Карпова, колебал и других; особенно мысли его о Фортуне производили волнение в суеверном народе. – Преподобный Максим восстал против лукавства римского и написал против него до пятнадцати различных сочинений, преследуя козни его на всех путях; в то же время писал против магометан и язычников. Труды сии на время оберегали Максима от злобы распространявшегося невежества, ибо не были противны духу времени.

Не страшился Максим страстей человеческих, ибо еще не испытал всей их силы. – «Заповедь Божия повелевает нам, – говорил он, – проповедовать всем вопрошающим нам о Евангельской истине, несмотря на злобу невежества», – и не щадил самолюбия, обличая пороки духовенства и вельмож. – Столь яркий свет учения Максимова был слишком тяжел для больных очей; ожидали только случая, чтобы раздраженное самолюбие могло пасть на ревнителя истины и благочестия, и этот случай представился в 1524 году. – Великий князь Василий Иоаннович, скучая 20-тилетним неплодством супруги своей, добродетельной Соломонии, задумал расторгнуть брак с нею и вступить в новый с Еленою Глинскою, чтобы иметь наследника престола. Так как закон Евангельский и правила церковные не дозволяли расторжения брака по такой причине, то окружающие государя нашли полезным, для достижения своей цели, устранить людей, которые могли противодействовать сему намерению. Митрополит Даниил был на стороне великого князя; старец Максим, как надлежало и ожидать, на стороне правил церковных, и с ним вместе прямодушный друг его, старец Вассиан, потомок князей литовских, которого до того времени много уважал великий князь. – Движимый ревностию, преподобный написал наставление великому князю, в котором убеждал его не покоряться плотским страстям. – «Того почитай истинным Самодержцем, о Благовернейший Царь, – писал он, – который правдою и благозаконием ищет устроить житие своих подручников и старается всегда преодолеть похоти и бессловесные страсти своей души: ибо тот, кто ими одолеваем бывает, не есть одушевленный образ Небесного Владыки, но только человекообразное подобие бессловесного естества». Тогда предстоял недоброжелателям давно желанный случай отмстить иноземцу, который осмелился осуждать русское. – Донесли великому князю, что Вассиан и Максим, с друзьями своими, творят укоризну Царству Русскому и, по своему произволению, искажают словеса церковных книг; обвинили и в подозрительных сношениях с двумя опальными боярами, Берсенем и Жареным, и даже в мнимых сношениях с послом турецким Искендером, бывшим в Москве, чрез которого будто бы писал султану, чтобы шел войною на Россию, и невыгодно отзывался о военных силах великого князя и его жестокостях. После девятилетних постоянных почестей, внезапно схватили Максима в феврале 1524 года и без всякого расспроса бросили в кандалах в темницу Симоновскую, где томился несколько дней.

Максима потребовали к суду и допрашивали, какие имел он сношения с опальными боярами, но добродетельному старцу нечего было таить что-либо из своих бесед, потому что многие приходили к нему за душеполезными советами. Он рассказал, что говорили ему умные, хотя и не приучившиеся к терпению бояре; открыл и то, что сам говорил им, когда жаловались, что недолго стоит земля, которая переменяет свои обычаи: «Нет, бояре, обычаи царские и земские государи переменяют, как лучше государству, но та земля, которая преступает заповеди Божии, та должна ожидать казни от Бога». Искренний во всех делах своих, не скрыл даже тайных мыслей души и о великом князе, о задушевной жалобе своей на невнимание державного к слезам вдовиц, что могло быть отнесено и к великой княгине Соломонии: ибо это было главным источником неудовольствия, и не подействовали обличения Максимовы: в феврале был он посажен в темницу, уже в ноябре пострижена Соломония, а в январе вступил великий князь в брак с Еленою Глинскою: все сие совершилось в течение одного года.

Вынуждены были однако отпустить на свободу преподобного, так как нельзя было обличить его ни в каких винах государственных; но враги не оставались в покое; они обратились к такому предмету, по которому легче было обвинить его: к делу о исправлении церковных книг. По воле митрополита Даниила созван был Собор в палатах великокняжеских, и явились обвинители на пришельца греческого, будто бы он искажал смысл Священного писания и давал значение минувшего времени действию непреходящему, как например, в выражении о Сыне Божием: седе одесную Бога, заменил прошедшим временем того же глагола седев, или седел еси, и что воскресшую плоть Христову наименовал описуемою. Максим в оправдание себе указывал на грамматическое значение приводимых слов, которые выражали время прошедшее, но и это обратили ему в обвинение, как будто признает седение Сына одесную Отца уже окончившимся, и приводили против него, как бы на еретика, свидетельства Святых Отцов. Тогда Максим смиренно признал первую свою поправку за погрешность, говоря, что он не знал тогда довольно русского языка и различия сих изречений, ибо передавал мысль свою на латинском языке толмачам русским, которых спрашивал по совести, приличны ли такие выражения. – Касательно же слова описуемого, старался защитить оное выводами Святого Писания, но никто не хотел его слушать.

Три раза повергался он на землю пред Собором, умоляя о помиловании, ради милости Божьей к немощам человеческим, и со слезами просил простить ему погрешности, если какие допущены были им в книгах; все было напрасно: его осудили, как еретика, испортившего Писание Божие, схватили опять и вывезли из Москвы, так тайно, что во время пребывания посланника имперского в Москве Герберштейна, не знали даже, жив ли он и где заключен. Но страдалец томился в душной темнице Иосифо-Волоколамского монастыря, где отлучен был как нераскаянный грешник от приобщения Св. Таин, под строгим присмотром духовных старцев; не только запрещено было ему видеться с кем-либо из посторонних, но даже ходить в церковь: такова была горькая участь пришельца греческого, вызванного с такою честию со Святой горы. От дыма и смрада, от уз и побоев впадал он по временам как бы в омертвение; но здесь же явившийся ему Ангел сказал: «Терпи, старец, сими муками избавишься вечных мук»; и здесь, на стенах своей Волоколамской темницы, написал он углем канон Утешителю Духу Святому, который и ныне воспевается в церкви.

«Иже манною препитавый Израиля в пустыни древле, и душу мою, Владыко, Духа наполни всесвятаго: яко да о нем богоугодно служу Ти выну».

«Всегда бурями губительных страстей и духов возмущаем душею, Тебе всеблаженному Параклиту, яже о моем спасении, яко Богу, возлагаю».

Игуменом Волоколамского монастыря был тогда суровый Нифонт из учеников Даниила, и, по свидетельству князя Курбского, много потерпел преподобный от глаголемых иосифлян, ибо до четырех лет продлилось тяжкое его заключение в их обители. Ученики и друзья Максима разделили его участь: Силуан отвезен в Соловецкий монастырь и там уморен в дыму; Михаил Медоварцев сослан в Коломну; а Савва святогорец, архимандрит Спасский, заточен в Возмицкий монастырь города Волоколамска; немного позже Максима, сослан в тот же Иосифов монастырь и друг его, ревнитель канонов, Вассиан, несмотря на княжеский род свой, а между тем враги Максима, искажая его оправдания, доносили на него в Москву, что Максим не кается и только повторяет одно и то же: «Чист есмь от чрева матере моея и доныне от всякого греха».

Но тем не кончились страдания преподобного; через пять лет снова потребовали к суду Максима в престольный город, это было уже в 1531 году. – Архиепископ Новгородский Макарий, собиравший свои Чети-Минеи, обратил внимание митрополита на перевод жития Богородицы, сделанный Максимом за десять лет перед тем. В списках сего перевода найдено было много погрешностей. Митрополит открыл новый Собор и припомнил прежние обвинения страдальца. – С ужасом отвергнул Максим хульные изречения, внесенные в его перевод! – «Я так не переводил, – восклицал он, – так не писал и не велел писать, это ложь на меня, я так не мудрствую; если же произнес такие хулы, то я буду проклят»; но его отрицания не приняли и поверили двум лжесвидетелям, которые утверждали, будто слышали неоднократно от самого Максима, когда изъявляли сомнение против его перевода: «Так это надобно». – Спрашивали еще Максима, почему исключил из службы Троицкой вечерни великий отпуст и из осьмого члена Символа веры слово «истиннаго». – Преподобный Максим защищался сколько мог, отвечая, что ничего не приказывал исключать; касательно же исключения в Символе, ссылался на древние рукописи греческие, где вместо «истиннаго» стояло другое слово: «Господа животворящаго».

Несмотря на то, не освободили узника и даже не разрешили ему приобщения Св. Таин; изменили только место заключения, назначив ему пребыванием Тверской Отроч монастырь, под строгим надзором Тверского епископа Акакия. Это заключение было легче; епископ, не стесняясь определением соборным, часто приглашал невинного узника за свою трапезу; большим утешением для него служило то, что мог читать книги, и он написал себе в утешение словеса инока, затворенного в темнице и скорбящего, которыми утверждал себя в терпении: «Не тужи, не скорби, ниже тоскуй, любезная душа, о том, что страждешь без правды, от руки тех, от коих подобало бы тебе приять все благое, ибо ты пользовала их духовно, предложив им трапезу, исполненную Святого Духа, т. е. сказания боговдохновенных песнопений Давидовых, которые перевел я от беседы эллинской на беседу шумящего вещания русского; но паче благодарствуй твоему Владыке и прославляй Его, что сподобил тебя в нынешнем житии привременными скорбями заплатить с лихвою весь долг многих талантов, коими был одержим. Внимай себе, да не помыслишь, что время сие есть время сетования, но паче Божественной радости, да не постраждешь, окаянная, сугубою нищетою, мучимая за свою неблагодарность в настоящем и будущем веке; если так вооружаешь себя всегда, радуйся и веселися, как повелевает тебе Господь, ибо мзда твоя многая на небесах!»

В 1534 году скончался великий князь, и преподобный Максим думал воспользоваться благоприятным временем, чтобы оправдать себя письменно в возведенных на него клеветах. – В письменном исповедании он предложил свое верование, вполне православное, и свидетельствовал, что еретическими словами наполнены не те книги, которые им исправлены, но те, которые противники его считали за святыню.

«Поскольку некоторые, не знаю почему, не страшатся называть еретиком меня, невинного человека, врагом и изменником Державы Богохранимой Российской, то праведным и необходимым нахожу отвечать моим клеветникам. Благодатию истинного Бога нашего Иисуса Христа, я по всему правоверный христианин и прилежный богомолец Державы Русской; если же и невелик в разуме и познании Божественных писаний, однако послан сюда от всей Святой горы, по прошению и грамоте благоверного Великого Князя, от которого, в течение девяти лет, преизобильные получал почести. – Повинуясь его повелению, не только перевел я толкование псалтыри с греческого, но и иные боговдохновенные книги, различно испорченные от переписчиков, хорошо я исправил, благодатию Христовою и содействием Утешителя Духа, как всем известно. Не знаю, что случилось с некоторыми враждебно ко мне расположенными, которые утверждают: будто я не исправляю, а только порчу боговдохновенные книги: воздадут они слово Господу за то, что не только препятствуют богоугодному делу, но и на меня бедного и невинного клевещут и ненавидят как еретика; я же не порчу священные книги, но прилежно и со всяким вниманием, со страхом Божиим и правым разумом исправляю в них то, что испорчено или переписчиками ненаученными и неопытными, или даже в начале, при их переводе, мужами приснопамятными, но не довольно разумевшими силу эллинских речей. – Исправляю не Святые писания, но то, что в них вкралось от непохвальных описей, от недоумения или забвения древних переводчиков или от многого невежества и небрежения новых переписчиков.

Но, быть может, некоторые противники скажут: великое ты наносишь тем оскорбление воссиявшим в земле нашей чудотворцам. С сими священными книгами благоугодили они Богу в жизни и по преставлении прославлены от него силою чудодейственною. Не я буду отвечать им, но сам блаженный Апостол Павел, да научит их Духом Святым, глаголя: «Одному дается Духом слово премудрости, другому слово разума тем же Духом, иному вера тем же Духом, иному же дарование исцелений в том же Духе, другому же действия сил; иному пророчества, иному различие духов, иному же разные языки, а иному истолкование языков: все же сие действует один и тот же Дух, разделяя властию каждому, как Ему угодно» (1Кор.12:7–11). Ясно из сего, что не всякому даются вместе все дарования духовные. Исповедую и я, что святые Русские чудотворцы, по дарованию, им данному свыше, воссияли в земле Русской, и поклоняюся им, как верным Божиим угодникам, но ни различные языки, ни толкование оных не приняли они свыше. Посему не должно удивляться, если от столь святых мужей утаилось исправление многих исправленных мною описей: им, ради апостольского их смиренномудрия, кротости и святого жития, дано было дарование исцелений, чудес предивных; другому же, хотя и грешен он паче всех земнородных, дарованы разумение и толкование языков, и не должно тому дивиться».

«Будь мне свидетелем, Господь Иисус Христос, истинный Бог наш, что кроме множества моих согрешений, ничего хульного в себе не ведаю о святой христианской нашей вере; называвшим же меня врагом Русской Державы да не вменит Господь Бог такое их согрешение». – В заключение умолял отпустить его на святую гору Афонскую, представляя и то, что суд о нем принадлежит не русским епископам, а Вселенскому Патриарху. Но участь страдальца Максима не изменилась; крамольные бояре, управлявшие государством во дни малолетства Иоанна, заняты были только своими кознями и губили один другого. Недолго пользовался преподобный и снисхождением епископа Тверского Акакия. Пожар, истребивший в 1557 году великолепный храм, созданный в Твери Акакием, подал повод Максиму высказать, по обыкновению своему, правду о жителях Твери и их пастыре, и это возбудило сильное негодование Акакия, который даже огласил такое обличение неправославным.

Между тем умерла правительница Елена, и сам митрополит Даниил, после десятилетнего управления Церковию, сослан был в заточение в Иосифов монастырь. Страдалец Максим почел долгом примирить с собою совесть изгнанного святителя. Узнав чрез близкого к себе человека, что Даниил продолжает питать к нему прежнее нерасположение, заклинал его, именем Отца Небесного, оставить вражду, с глубоким смирением говорил о своей невинности и в заключение сказал, что обвинение в ереси, которое не престают против него повторять, есть только действие оскорбленного самолюбия, всегда жестокосердого к другим. Преподобный решился написать еще о своей вере отчет новому митрополиту Иоасафу и на имя бояр слово отвещательное на исправление книг русских, с тою же свободою духа свидетельствуя пред ними, что не по лицемерию пишет к ним и не с ласкательством, чтобы получить временную славу и некую отраду в своих бедах.

Новый митрополит старался утешить страдальца милостивым словом, но, будучи сам обуреваем крамольными боярами, не мог облегчить участи невинного узника: «Целуем узы твои, как бы единого от святых, – писал он преподобному, – но ничего не можем более сделать в твою пользу». Он желал допустить осужденного до приобщения Св. Таин, но противники соглашались не иначе, как под предлогом смертной болезни. Гнушаясь примесью обмана к святому делу, Максим не согласился на такое условие, и наконец, к своему утешению, после тринадцатилетнего несправедливого запрещения, получил разрешение приступать к Святым Таинам, когда пожелает. Новый опыт крамолы боярской, низвержение святителя Иоасафа, возбудил в преподобном ревность, презрев собственною опасностию, изобразить опытною рукою бедственное состояние Русского Царства, под образом жены, окруженной лютыми зверями, одетой в рубище и сидящей на распутии, ибо бедствия его отечества поражали глубоко душу Максима, так как и радости его были радостями для его сердца. – В 1545 году, по предстательству Небесной Владычицы, спасена была Москва от несметных полчищ Крымского хана, нечаянным их бегством, и Максим воспел благодарственную песнь Господу Иисусу за спасение России: а между тем, в уединении своем, изливал скорбь о участи грешной души за пределами гроба, переводя слово св. Кирилла о исходе души.

Святители Восточные не оставались равнодушными к участи долго томившегося на Руси страдальца, и Патриарх Вселенский Дионисий, и столетний старец Иоаким, Патриарх Александрийский, писали в 1545 году к юному царю Иоанну о освобождении страдальца Максима; особенно умилительно было послание последнего. «Имеем слово и малое прошение изглаголать царствию твоему и молим, да услышишь внятно: тут в земле царства твоего обретается некий человек, инок от св. горы Афонской, учитель православной веры, имя ему Максим; на него, по действу диавольскому и козням злых людей, крепко разгневалось величайшее твое царствие и ввергло его в темницы и узы нерешимые, и не может ни туда, ни сюда ходить и учить слову Божию, как даровал ему Бог. Мы слышали о нем и получили писание от многих великих людей, там сущих, и от св. горы Афонской, что тот Максим, связанный неправедно, связан и пойман от царства и власти твоей. Не творят так православные христиане над нищим, паче же над иноком, и наипаче цари, удостоенные великого смысла и учиненные от Бога праведными судиями, чтобы иметь дверь свою отверзтою ко всем приходящим. Праведно заключать в узы не боящихся тебя, озлобляющих, и вязать хотящих вам зла; но убогих, наипаче же учителя, каков тот убогий Максим, который наставлял, поучал и пользовал многих христиан в царствии твоем и инде, не подобает неправедно держать и силою оскорблять, ибо воздыхания убогих не погибнут до конца, а наипаче иноков; неприлично царствию твоему давать веру всякому слову и всякому писанию, к тебе приходящему, без рассмотрения и испытания; сего ради молим, когда увидишь послание наше, да освободишь вышеписанного инока Максима святогорца и дашь ему всякую свободу идти, куда пожелает, наипаче же на свое пострижение. Помоги и поспеши ему, сколько Бог положит на сердце твоем по обычаю похвального твоего царствия и не хоти посрамить нас в этом. Если послушаешь словес моих, будешь иметь похвалу от Бога, а от нас молитву и благословение. Никогда я не писал к тебе доселе, ни просил какого-либо утешения от тебя, не оскорби же меня и в этом и не заставь написать иное послание к царствию твоему, вторичное моление, ибо не престану от таких прошений, доколе не услышит меня великое твое царствие и не даруешь мне сего человека».

Но и это прошение осталось безуспешным; преподобный с своей стороны, посылая царю кроткое увещание жить по-христиански, просил преклониться к умиленным его молениям и исполнить праведное прошение о нем святителей; но подозрительный дух того времени не позволил исполнить подобное прошение: слишком много видел на Руси преподобный, чтоб быть ему отпущенным из России; наконец, только в 1551 году, после 20-летнего заключения в Твери, Троицкий игумен Артемий, друг Максима, с некоторыми добродетельными боярами, упросил державного освободить невинного пришельца, и старец, мирно принятый в Москве, с честию вступил в Лавру: но уже он был изможден тяжестию оков и темницы, внутренними скорбями и внешними страданиями, и был слаб не только ногами, но и всем телом; однако дух его еще был бодр и способен к высоким созерцаниям.

По просьбе ученика своего Нила, из рода князей Курлятевых, преподобный Максим после стольких бурь занялся в уединении Лавры Сергиевой переводом псалтыри с греческого на русский язык, несмотря на свои преклонные годы, ибо ему было уже около 70 лет. Чрез два года после водворения его под сению преподобного Сергия, царь Иоанн Васильевич посетил святого старца в его мирной келлии и открыл ему свое намерение совершить богомолье в обитель Кириллову, по данному обету за свое исцеление. Опытный старец сказал государю искреннее слово, которое всегда привык говорить державным: «Обет царствия твоего не согласует времени ради того, что вдовы, сироты и матери избиенных под Казанью еще проливают слезы, ожидая скорой твоей помощи: собери их под царственный кров твой, и тогда все святые Божии возрадуются о тебе и вознесут теплое моление о твоей державе, понеже Бог и святые Его не по месту внемлют молитвам нашим, но по доброму произволению нашего сердца». Смиренно выслушал царь искреннее слово многострадального Максима, но не хотел отменить своего намерения, почитая оное благочестивым; тогда святой старец сказал князю Курбскому, одному из четырех бояр, сопутствовавших царю, слово пророческое, которое просил передать державному: «Если не послушаешь меня, советующего тебе по Боге и презришь крови избиенных от поганых, ведай, что умрет сын твой новорожденный Димитрий!» – Но Иоанн упорствовал, и сбылось пророчество святого.

Это еще более исполнило уважением к нему грозного царя, не только как к исповеднику истины, но и как к пророку. На следующий год пригласил он преподобного на Собор в Москву, для обличения новой возникшей там ереси Матвея Башкина, которая имела сходство с кальвинскою, ибо Башкин заразился сим новым учением Запада; когда же Максим по дряхлости уклонился от присутствования на Соборе, царь написал ему послание, которым просил преподобного, чтобы прислал к нему свой отзыв о странном учении. «Да будет тебе ведомо, ради какой вины поднялись мы писать к тебе сие послание, ибо дошло до нашего слуха, что некоторые еретики не исповедуют Сына Божия, равного Отцу, и Святое Тело Господа нашего Иисуса Христа и честную Кровь Его ни во что вменяют, но как простой хлеб и вино приемлют, и Церковь отрицают, и называют идолами изображения Господа, Пречистой Его Матери и всех святых, и не приемлют покаяния, ни отеческих преданий, возлагая гордость свою на седмь Вселенских Соборов, и иных поучают сему злочестию: сего ради содрогнулся я душею, и воздохнул из глубины сердца, и немало о том поболезновал, что такое злочестие вошло в землю нашу, в нынешнее слабое время в последние роды, и помыслил возложить печаль свою на Господа, да соберутся все обретающиеся под областию моею епископы, игумены и черноризцы, да исторгнут терние из чистой пшеницы и будут споспешники святым седми Вселенским Соборам. Изволилось мне и по тебя послать, да будешь и ты поборником православия, как первые богоносные отцы, да примут и тебя небесные обители, как и прежде подвизавшихся ревнителей благочестия, имена коих тебе известны. И так явись им споспешником, и данный тебе от Бога талант умножь, и ко мне пришли отповедь на нынешнее злодейство; слышали мы, что ты оскорбляешься и думаешь, что мы для того за тобою послали, что счисляем тебя с Матвеем. Но не буди того, чтобы верного вчинять с неверными; ты же отложи всякое сомнение и, по данному тебе таланту, нас писанием не оставь в ответ на сие послание; прочее же мир тебе о Христе. Аминь».

И так, на самом закате дней, отдана была наконец полная справедливость исповеднику истины, и это было последним церковным деянием великого страдальца. Через год он скончался, в 1556 году, после сорокалетних трудов и страданий, в старости глубокой, испытанной всеми бедствиями жизни. Древний сказатель о пришествии Максима в престольный град свидетельствует, что, по смерти преподобного, пробудилось к нему общее уважение, и многие стремились в Лавру к его священным останкам, как бы к святым мощам, называя его великим учителем и пророком, и современник его князь Курбский не иначе называл Максима Грека в своих писаниях, как святым и преподобным, ибо коротко знал жизнь его. Двадцать пять лет после его преставления, во время пришествия в Москву Вселенского Патриарха Иеремии для посвящения первого Патриарха Иова, архимандрит Лавры и многие благочестивые люди из клира и мирян почли долгом совести просить Святейшего Иеремию торжественно произнести разрешение, обычное усопшим, над великим тружеником, и Патриарх дал от себя прощальную грамоту сему исповеднику истины. Другой великий подвижник благочестия, преподобный Дионисий, архимандрит Троицкой Лавры, и сам много потрудившийся в исправлении книжном, и пострадавший за оное подобно Максиму, заботился, чтобы не погибла память великого мужа и чтобы ученые труды его были известны Церкви. – В позднейшие же времена, один из великих святителей наших митрополит Московский Платон устроил гробовую палатку над гробницею преподобного Максима, которую первый открыл св. архимандрит Дионисий.

В преданиях Лавры Сергеевой записано чудо, бывшее над гробом святого страдальца Максима в 1651 году, во дни Патриарха Никона. Пришел человек из Москвы, слободы Кошельной, по обещанию, к Сергиевой Лавре и после литургии, отслушав молебен, как сам рассказывал инокам, утомившись сел близ храма Сошествия Святого Духа на гробовой доске; но гневом Божиим сбросило его с гробницы и разбило члены его. Долго не мог он встать; опамятовавшись, приполз к могиле и спрашивал стоявших тут людей, кто под доскою сей почивает? Они отвечали: «Монах Максим Грек»; тогда расслабленный воскликнул: «Отче Максиме, прости меня!» – По его желанию священники отслужили панихиду по иноке Максиме, над его гробницею, и вслед за тем получил он исцеление и возвратилась ему память.

Не поверил сему чуду келейник соборного старца Вассиана, по имени Иоанн, и по самонадеянности сел на ту же гробницу, думая сам в себе: тогда я поверю, когда и со мною то же случится; тогда гневом Божиим трижды был сброшен с гробницы, и лицо его разбилось до крови и раздробились зубы и язык; восстав, вспомнил свое неверие и, помолившись Спасову образу, раскаялся в согрешении, говоря: «Господи, прости меня!» – Тогда погрузился Иоанн в глубокий сон и увидел пред образом Всемилостивого Спаса молящегося неведомого ему инока, которого спросил: «Кто ты?» – Тот отвечал ему: «Я Максим Грек». – Иоанн просил у него прощения за то, что прогневал его, и святой муж с гневом сказал ему: «За что бесчестишь меня? За неверие твое тебе было сие поражение, ибо ты слышал в сей день, что прежде сего сброшен был с моей могилы человек сидящий»; прощения же ему не подал явившийся старец и скрылся от его взоров. Так рассказывал сам Иоанн о бывшем ему явлении.

(Археографические акты; статья о Максиме Греке Преосвященного Филарета в Москвитянине; рукопись Сергиевой Лавры служба святым.)

14-го августа, предпразднество Успения Пресвятой Богородицы.

В сей день совершается память святого пророка Михея и перенесения честных мощей преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского.

15-го числа, Успение Пресвятой славной Владычицы нашей Богородицы и присно Девы Марии.

«В рождестве девство сохранила еси, во успении мира не оставила еси. Богородице, преставилася еси к животу, Мати сущи живота: и молитвами твоими избавлявши от смерти души наши».

16-го перенесение от Эдесса в Константин-град нерукотворенного образа Господа нашего Иисуса Христа, называемого святого убруса.

В сей же день память святого мученика Диомида.

17-го числа, святого мученика Мирона и преподобного отца нашего Алипия, иконописца Печерского.

Блаженный Алипий явился подражателем святому евангелисту Луке, изображая не только лица святых на иконах, но и добродетели их в душе своей. Подобно евангелисту, был он и врачом телесным, как свидетельствует чудное житие его. Во дни благоверного князя Всеволода Ярославовича, при игумене Лавры преподобном Никоне, 10 лет уже после преставления преподобных Антония и Феодосия, был отдан Алипий родителями в научение иконного искусства иконописцам греческим, пришедшим из Царьграда для украшения Печерской Лавры, и помогал им в этом богоугодном деле, еще не будучи пострижен; по совершении же иконного украшения церкви, принял на себя ангельский образ, и поскольку изучался он искусству икопописания не ради собрания богатства, а добродетелей, то впечатление Божественных икон благодатно отражалось в его сердце, и безмездно трудился он не только для игумена и братии, но и для всех, о том просивших.

Сам Алипий просил извещать его, когда где видели обветшания в церквах иконы, и ревностно их обновлял; если иногда, для вещественной потребы иконного дела, заимствовал золото и серебро, тщательно вознаграждал оное своими трудами; никогда не оставаясь праздным, он уподоблялся древним отцам, по их трудолюбию, ибо всегда памятовал слова верховного апостола Павла: «Требованию моему и сущим со мною послужили руки мои сии» (Деян.20:24). – Если случалось ему приобретать что-либо от своего рукоделия, то прибыток сей разделял всегда на три части: первую отделял для необходимых потребностей иконного писания, вторую на милостыню нищим, третью для нужд монастырских. Так трудился в течение многих лет, не давая себе покоя, ибо ночь посвящал бдению на молитве, день же весь прилежал рукоделию, с непрестанным богомыслием, не отлучаясь никогда и от собрания церковного. Игумен Лавры, уважая его высокую добродетель, почел его достойным сана священства, и еще большею просиял он красотою сугубых добродетелей иноческих и иерейских, от Господа же дарован был ему, еще при жизни, дар чудотворений.

Некто из богатых граждан Киева впал в тяжкую болезнь проказы и напрасно искал себе пользы от врачей и волхвов. Один из друзей побудил его, не без труда, идти в обитель Печерскую просить себе молитвы преподобных отцов; игумен велел напоить его водою из кладезя Феодосия, но болящий внезапно весь воскипел гноем за свое неверие так, что люди бежали от его смрада; с горьким плачем возвратился он в дом свой, не смея никому показать лица своего и ожидая себе смерти. Пришло ему однажды опять на мысль идти в обитель покаяться в своих согрешениях, и пришел он на исповедь к преподобному Алипию, который много поучил его от Божественных писаний, для спасения души. Не довольствуясь врачеванием духовным, озаботился опытный инок и о вещественном и, как иконописец, в своем искусстве обретая врачевание, покрыл краскою гнойные струпы лица у болящего, чтобы не в безобразном виде мог он приступить к причащению Божественных Таин; потом велел ему умыть лице водою, которою обыкновенно омывают священники глаза, уста и руки после причащения, и сами собою спали струпы с его лица. Некогда повелел Господь прокаженному, которого исцелил, идти показаться иерею и принести дар за свое очищение: и своему исцеленному велел преподобный принести за сей дар тот, о коем говорит пророк: «Что воздам Господеви о всех яже воздаде ми? Чашу спасения прииму». – (Правнук сего прокаженного за очищение предка оковал впоследствии золотом сень над престолом церкви Печерской).

Изумились граждане киевские чудному исцелению прокаженного, но Алипий смиренно говорил им: «Братия, никто не может двум господам работать; сей человек прежде поработил себя врагу, грехом чарований, к которым прибегал, и приходя сюда, не веровал, что может спасти его Господь: посему и умножилась его болезнь; когда же раскаялся пред Богом, исцелил его щедрою милостию Господь». Внимая словам блаженного, прославил народ преподобных Печерских, прославляемых Господом.

Один христолюбивый человек города Киева поставил церковь и хотел украсить ее семью большими иконами: приготовил он для них доски и дал деньги двум знакомым ему инокам Печерского монастыря, чтобы посоветовались с Алипием о написании икон, но они, ничего не сказав ему, утаили сребро. Спустя несколько времени, послал требовать иконы заказавший их; лукавые иноки отвечали, будто бы еще более требует денег Алипий и, получив требуемое количество, не постыдились еще в третий раз просить прибавления платы будто бы от лица самого Алипия; и в третий раз не отказал им усердный христианин, который хотел иметь себе в благословение дело рук преподобного. Наконец, и сам пришел он в обитель к игумену Никону удостовериться, справедливы ли слова иноков, которые послали сказать ему, будто Алипий, взяв деньги, вовсе не хочет писать иконы?

Призвал игумен Алипия и спрашивал, почему, взявши столько денег, не пишет икон. Изумился блаженный и уверял, что ничего не слышал о сих иконах. Тогда Никон, в обличение ему, послал принести самые доски, приготовленные для их написания, которые еще накануне видимы были в обители без всякого образа; велел позвать и тех иноков, которые клеветали на Алипия. – Принесли доски, и всех объял ужас, когда увидели на них чудно написанные изображения Господа, Пречистой Его Матери и святых. Между тем, клеветники, не знавшие о чуде, продолжали лжесвидетельствовать, будто Алипий не хочет писать икон, доколе не были обличены чудным их написанием, которое свидетельствовало о невинности Алипия. Не успокоились они однако от своей злобы и, будучи изгнаны из монастыря, стали распространять молву в городе, будто сами написали иконы сии и что не совершилось над ними никакого чуда.

Случился, попущением Божиим, пожар, опустошивший все Подолие Киева; сгорела и церковь, для которой написаны были иконы Алипиевы, но они сохранились совершенно невредимы от пожара. Сам великий князь Владимир Мономах, услышав о том, пришел на пепелище поклониться чудным иконам и подивился добродетели преподобного Алипия. Он послал икону Богоматери, одну из числа их, в Ростов, в соборную церковь, которую там соорудил, и там чудотворная икона сия также не сгорела во время пожара.

Еще один благочестивый человек просил самого блаженного Алипия написать местную икону Успения Богоматери и приготовить ее к сему празднику; но вскоре после разболелся преподобный и уже не в силах был заниматься иконописанием, ибо сам приближался к исходу своему, а между тем приближался праздник Успения. Скорбел о том заказавший ему икону, но Алипий сказал ему: «Чадо, не докучай мне своим приходом и возверзи на Господа печаль свою; икона твоя в праздник будет стоять на своем месте». – Поверил слову его благочестивый человек и уже не тревожил преподобного до праздника; когда же пришел накануне его в обитель и увидел, что еще не написана икона, а болезнь Алипия еще усилилась, он стал упрекать блаженного, для чего не возвестил ему о своей болезни, чтобы мог он отдать кому-либо другому написать икону к празднику, и тем не нарушить торжества. – Кротко отвечал ему Алипий: «Чадо, разве по лености уклонился я от работы? Возможно Господу и словом единым написать икону Матери Своей; я уже отхожу из мира сего, как явил мне Господь, тебя же не оставлю скорбным».

По удалении человека сего, взошел светлый юноша в келлию преподобного и начал писать заказанную икону. Алипий думал сперва, что тот, кто ее заказывал, прогневавшись на него, прислал своего иконописца для довершения работы, но скорость и простота дела явила в чудном пришельце Ангела, ибо в продолжение трех часов написал он весьма благолепную икону, довершив же ее, спросил: «Доволен ли ты, отче; и не погрешил ли я в чем-либо в написании иконы?» – «Бог тебе помог, – отвечал преподобный, – и твоею рукою Сам Он совершил дело сие!» – К вечеру исчез из его келлии дивный иконописец вместе с иконою.

Заказавший ее пребыл без сна всю ночь, почитая себя недостойным утешения украсить ею церковь в день праздника, когда же пришел в церковь, едва не упал от ужаса, увидев чудно сияющую икону на приготовленном для нее месте. – Вспомнил он слова Алипия и разбудил своих домашних, которые с радостию поспешили в церковь, со свечами и кадилами и благоговейно поклонились чудотворной иконе. Поспешил он с вестию о том к игумену, вся братия пошла к преподобному в келлию, который уже был при последнем издыхании. Игумен однако еще успел спросить его: «Кто и как написал чудную сию икону?», и блаженный произнес предсмертное свое слово: «Ангел написал ее и вот уже он предстоит, готовый взять меня с собою», – с сими словами предал чистую душу свою в руки Божии, на третий день праздника Успения. Братия, с великою честию, погребла его в пещере преподобного Антония.

(Из Патерика Печерского).

18-го августа, святых мучеников Флора и Лавра.

19-го, св. мученика Андрея Стратилата и дружины его.

20-го, св. пророка Самуила.

21-го, св. апостола Фаддея. Отечественная церковь празднует память преподобного Аврамия, архимандрита, Смоленского чудотворца.

От благоверных родителей происходил блаженный Авраамий, хотя неизвестно их имя; отец его был уважаем всеми и верным слугою князю своему, милостыня его обильно простиралась на убогих. Двенадцать дочерей уже родились ему от благословенного брака, но не было у него сына, и усердно молил он Господа, чтоб даровал наследника роду его и всему имению. Услышал Господь его молитву; было и чудное явление при рождении обетованного младенца: матери предстала в сонном видении светлая жена в белой одежде, которая вручила ей детище.

Уже в самом юном возрасте видно было духовное направление отрока, который чуждался детских игр и посвящал дни свои богомыслию, упражняясь в молитве и посте. Когда достиг возраста юношеского, родители хотели сочетать его браком, как единственного своего наследника, но юноша уклонился от брачных уз, ибо пожелал отречься всех прелестей мира сего, и после преставления родителей роздал убогим все свое имущество, а сам последовал Христу, взявши на рамена свои крест Его, одушевляемый примерами святых, которых жития с любовию читал. Вместо светлых одежд, облекся он в рубище и скитался по стогнам, юродствуя как бы один из убогих. Наконец оставил родной свой город Смоленск и за пять от него поприщ постригся в обители Богоматери, называемой Селище, где стал подвизаться в иночестве. Мысленно обходил он все святые места, на коих пострадал за нас Господь, и те дальние пустыни Египта и Палестины, где спасались великие подвижники: Антоний и Савва, Иларион и Евфимий; день и ночь читая боговдохновенные книги Ефрема и Златоуста, как трудолюбивая пчела собирал благовонный сот из их богоугодных писаний, для собственного назидания и для душевного спасения тех, которые к нему притекали.

Игумен и братия, видя благочестивое житие инока Аврамия и много приемля утешения от его беседы и познания Божественных книг, при необычайном смирении, принудили его принять на себя сан священства. Это было во дни княжения христолюбивого князя Смоленского Мстислава Ростиславовича, который особенно любил черноризцев. Еще более воспламенилась ревность Аврамия, с восприятием священства; со дня своего посвящения до самой кончины не пропустил он добровольно ни одного дня без совершения Божественной службы: такою искреннею любовию горело сердце его ко Христу Спасу. Вместе с тем не оставлял обычного своего подвига иноческой жизни, как любитель нищеты и смирения. Видя совершенства подвижника, поднял на него крамолу враг человеческий, возбудив зависть собратий, и пять лет много терпел Аврамий от их неприязни.

Так как многие стали приходить из города исповедовать грехи свои преподобному и пользоваться от него духовным назиданием, то восстали на него некоторые из пресвитеров города Смоленска и даже из числа собственных его черноризцев за то, что обратил к себе весь град. Не имея, чем его укорить, они вымышляли различные клеветы, возбуждая молву людскую, и воздвигли наконец против него самого игумена, хотя и добродетельного мужа, но не устоявшего против искушений. – «Я за тебя отвечаю пред Богом, – говорил он подвижнику, – ты же для чего приемлешь на себя неподобающее тебе звание учительства и привлекаешь к себе такое множество народа?» – От многих озлоблений со стороны братии должен был удалиться Аврамий в Смоленск и там некоторое время пребывал в обители Честного Креста, но и туда было к нему большое стечение народа, потому что граждане хотели насладиться его богомудрым учением; враг же человеческий опять сетовал, что Господь прославлял раба своего. – Много текло милостыни преподобному, но всю ее он раздавал сирым и убогим и употреблял на украшение той церкви, при которой жил. Наипаче был он искусен в чтении и толковании Божественных книг, и потому все слушали его в сладость, ибо он умел раскрывать таинственный смысл святых писаний. Был он вместе с тем и искусный иконописец и написал две большие иконы Страшного суда и испытания воздушных мытарств, которые представляя непрестанно взорам слушателей своих, напоминал им о тех страшных испытаниях, которые встречают душу при разлучении от тела, и о неумытном судилище Христовом, когда разгибаются книги совести пред сидящим на престоле и река огненная течет пред ним, готовая проглотить грешника. Великий Златоуст и сирянин Ефрем, проповедники, были непрестанно на устах его для обличения нераскаянных.

Сам он утруждал плоть свою чрезвычайным постом, и бледный лик его выражал труженический его подвиг; кости его, по выражению псаломному, ссохлись как сушило, и под его рубищем можно было пересчитать все его составы; лицо его сходно было с образом св. Василия Великого, которого жизни подражал; глава его была лишена волос, и черная была брада, как пишут Василия. Строго наблюдал он во время Божественной службы, чтобы никто из братии в народе не позволял себе беседовать в церкви, ибо почитал сие за святотатство, и с особенным благоговением совершал Божественную службу. Много испытал он искушений демонских, видимых и невидимых, во время своего подвига, ибо в страшных образах являлся ему враг человеческий, думая устрашить, но всегда побеждаем был молитвою преподобного, ибо Господь укрепил своего угодника. Тогда не в силах будучи действовать лично на святого, диавол возбудил против него ту же клевету в городе, какою уже изгнал его однажды из обители. Распустил он молву по всему Смоленску, через мирян и духовных, будто Аврамий проповедует учение еретическое и совращает юных в свое лжеучение, ибо все называют его пророком. Молва сия дошла до самого епископа Смоленского Игнатия и восстановила его также против святого, и весь город Смоленск внезапно исполнился смятения: князья, бояре и духовные восстали все против святого мужа, совещаясь, что бы против него учинить. Некоторые хотели сослать его в заточение, иные сжечь на костре, другие же провести под ударами чрез весь град, сами не зная, за какую вину: но таково бывает обыкновенно волнение народное.

Собралось и духовенство на двор владычний, и послали привести преподобного, как злодея, которого по всему торжищу осыпали поруганиями. – Тяжел был позор, но безмолвствовал блаженный, ни слова не отвечая на все укоризны, возлагая все свое упование на единого Бога; молился он на пути, не только за себя, чтобы избавиться ему от беды, но и за своих оскорбителей, чтобы Господь не вменил им сего во грех; и так с спокойным духом предстал он на судилище во двор владычний, где ожидали ненавистники, готовые поглотить его. – Некто благочестивый пресвитер Лука, родом пруссин, стоял на молитве в церкви Архангела Михаила, и был ему глас от Господа, что угодника Божия с двумя учениками хотят возвести на костер, он же да идет спасти невинного; тогда Лука поспешил на соборище и стал обличать нечестивых клириков и самого епископа, которые допустили поднять руки на святого, угрожая им за то гневом Божиим. Напрасно князь и вельможи и клирики искали вины на праведного мужа, ни в чем не могли обличить его и, устрашенные обличением пресвитера Луки, наконец принуждены были оставить неправедный суд, однако оставили еще Аврамия, с двумя учениками, под стражею на дворе епископском.

Не без тяжкой епитимии отпустили они его, и тем излилась сердечная их злоба. – Аврамий возвратился опять в прежнюю свою обитель, где был пострижен, но многие из бывших его учеников разошлись от гонений и возвратились к прежним мирским делам своим. Тогда еще только пресвитером был некто благочестивый Лазарь, впоследствии преемник Игнатия и достойный пастырь стада Христова. Чувствовал Лазарь, какую крамолу воздвигли на преподобного, и не устрашился предстать епископу Игнатию и обличить пред ним всю неправду. Смирился несколько епископ и, призвав всех игуменов и священников города, строго запретил им озлоблять Аврамия, ибо тяжкое навлек на себя наказание весь город за осуждение святого мужа, как некогда пострадал и царствующий град за осуждение Златоуста. Епископ говорил так, потому что не дерзал сам собою снять строгое запрещение, которое соборно наложено было на Аврамия, чтобы не смел проповедовать, и никому не было позволено ходить к нему.

Между тем тяжкие беды посещали виновный город, иногда засухи и бездождие, иногда же болезни, смиряя враждовавших на святого; поражены были смертию некоторые из пресвитеров, неправедно клеветавшие на него, но не осуждал их в душе своей Аврамий, говоря: «Бог им судья». Случилась наконец жестокая засуха, так что поблекли все сады и нивы: сокрушался народ от бездождия, подвигся весь град, и сам епископ со своим клиром обходил со крестами вокруг стен и окрестные поля, но не было облегчения в тяжкой скорби. Тогда благочестивый Лазарь напомнил епископу Игнатию, не от того ли Господь не слушает общей молитвы, что неправедно положено запрещение на святого Аврамия и лишен он священнодействия. Тронулся сам благовременным напоминанием Игнатий, и, призвав к себе Аврамия, еще однажды и уже беспристрастно испытал все бывшие на него обвинения, и, убедившись в его правоте, покаялся пред ним в вине своей и просил разрешить весь град, послушавший лживые на него клеветы. Он разрешил ему совершать литургию и просил умолить Господа, да ниспошлется дождь на жаждущую землю.

«Кто я грешный, – смиренно отвечал Аврамий, – что возлагаешь на меня такое повеление, которое свыше моих сил. Воля Божия да будет о всех нас, ты же, как пастырь, помолись о вверенном тебе стаде, да послушает тебя Господь». Сам преподобный удалился в келлию и, там затворясь, усердно помолился Господу, чтобы молитвами святителя своего, всех иереев и народа принял слезное всех воздыхание и помиловал бы град, ради теплых слез, и одождил бы лице земли, возвеселил человеков и скоты. Едва произнес он сию молитву, как восшумел обильный дождь, освеживший всю землю, к общей радости народа; и все прославили Господа, послушавшего своего угодника.

Епископ Игнатий имел намерение построить каменную церковь, в честь Ангела своего, вне города, где полюбилось ему пустынное место, с тем, чтобы устроить около нее малый монастырь; но впоследствии он изменил свою мысль и основал церковь на другом месте, уже не во имя своего Ангела, но на память положения честной ризы Богоматери во Влахерне, и собрал при ней несколько братии, которые питались милостынею епископскою, однако никто не хотел быть игуменом в столь убогой обители. Между тем вспомнил епископ, что блаженный Аврамий скорбел иногда о удалении от города той обители, в которой пребывал, не ради себя, но ради приходивших к нему за советами духовными. – Святитель послал за ним одного из своих пресвитеров по имени Георгия пригласить его в город и предложил ему настоятельство во вновь устроенной обители Богоматери.

С любовию принял смиренный Аврамий предложение пастыря и возблагодарил Господа, даровавшего ему служение Матери Божией. При входе во святые врата, воссиял в сердце его свет духовный, и ему мнилось видеть пред собою ту чудную лествицу, которую некогда видел во сне Иаков, возводящую от земли на небо. Так вознаградил Господь долгие страдания угодника своего, и некогда уничтожаемый всеми, внезапно от всех прославился. Уже не боялись приходить к нему чада его духовные, но отовсюду толпами стекались, с женами и детьми, и сами бывшие клеветники смиренно припадали к ногам его, прося себе прощения. – Благолепно украсил преподобный дом Пресвятой Богородицы, как невесту, богатыми завесами, иконами и лампадами; многие хотели постригаться под сению его, но не всех принимал он, отличая истинное усердие приходивших. До семнадцати человек братии собралось в обители, которых поучал словом своим и еще более примером, и уже все они были подвижники, ибо строго наблюдал за ними блаженный их наставник, опытно разумея, что есть подвиг черноризца. – Радовался епископ, что стяжал такого игумена своей обители, радовался и Аврамий, что снискал себе любовь святителя.

В глубокой старости преставился епископ Игнатий, и в час смертный осиял его чудный свет так, что всех предстоявших объял страх и все плакали о лишении такого пастыря. Немного времени оставалось и блаженному Аврамию пребывать на земле, и непрестанно поминал он о часе смертном, когда страшные Ангелы приходят исхитить душу, и непрестанно молил со слезами Господа, чтобы непостыдно предстать ему пред страшное судилище Христово. – То же напоминал и чадам своим духовным, прося не забывать его в своих молитвах, после преставления. – Пятьдесят лет было всей жизни преподобного Аврамия и, после краткой болезни, предал чистую душу свою Богу, которого возлюбил от первых дней своего детства. Это было 21 августа в последней половине XII века.

(Из сборника Житий Святых за август, хранящегося в Троицкой Лавре №7).

22-го, св. мученика Агафоника и иже с ним.

23-го, св. мученика Луппа.

24-го, св. священномученика Евтихия, ученика св. Иоанна Богослова.

В тот же день память преподобного отца Арсения Комельского и перенесение мощей святителя Петра, митрополита Киевского и всея России чудотворца.

Позже всех пришел в пустыню, на Комельский лес, как ее тогда называли, преподобный Арсений, заимствовавший от нее также свое имя, бывший игумен лавры Сергиевой, во дни великого князя Василия Иоанновича, и его обитель удержалась доселе, хотя существовавшие окрест нее уже опустели. Арсений был уроженец московский, боярского рода Сухарусовых, и в юных летах постригся в обители Пресвятой Троицы; там преуспевал в подвигах иночества и занимался с усердием переписыванием священных книг; собственноручное его Евангелие доселе осталось залогом его усердия в созданной им обители. Снискав себе общую любовь послушанием, взошел он на степень начальственную, будучи избран игуменом великой Лавры; добрый пример его жизни был еще назидательнее его поучительных слов, для многочисленной братии.

Часто посещал он Махрищскую обитель, которая и тогда уже зависела от Лавры. Там однажды, игумен Иона возвестил ему свое видение над гробом преподобного Стефана, основателя Махры: огонь, исшедший из его гроба, осиял чудным светом место его упокоения. Уразумел Арсений сие тайное указание Божественной благодати, велел поставить гробницу над могилою преподобного Стефана и осенил ее богатым покровом; совершив соборно Божественную службу, уставил он, чтобы с тех пор ежегодно чествовали память преподобного в его обители.

Благоверный великий князь Василий Иоаннович, пришедший на богомолье в Лавру Сергиеву, изумился, увидя игумена ее в странном образе: ризы на нем были раздраны и многошвенны. Державный вопросил о нем братию, и братия отвечала: «Наставник наш, раб Божий, живет истинно по Боге и только о том и мыслит, чтобы удалиться в пустыню, ибо возлюбил паче всего безмолвие». – Огорчился великий князь, и все единодушно стали просить его, чтобы умолил их блаженного учителя еще остаться с ними, ради их душевного спасения. Исполнил их усердное прошение самодержец и убедил преподобного Арсения остаться на некоторое время в обители, ибо не дерзнул он отказать столь великому просителю; но, прожив еще несколько лет в Лавре, решился наконец последовать давнему влечению своего сердца. Тайно оставил он свою паству и углубился в неведомые ему дебри лесов Вологодских, отыскивая себе место, где бы мог окончательно уединиться от мирской молвы, далеко от себя отринув все человеческое; пламенно молил он о том Господа, и Господь услышал его молитву.

Пришел Арсений на Олонов конец неизмеримого Комельского леса, на речки Кохтышь и Лежу, недалеко от того места, где утвердил свое жительство преподобный Иннокентий Сорский, и не более как за 20 верст к югу от Вологды. – Болотно и непроходимо было то место, так что во время трудного пути сам собою упал с плеч труженика тяжкий деревянный крест, который всегда на себе носил для большего смирения; и в ту же минуту луч небесного света осиял пред ним темную дебрь. – Остановился преподобный и тут же водрузил крест свой, с теплою молитвою к Богу и Пречистой Деве; тут утвердил себе пустынную келлию и долго боролся против врагов невидимых, которые насылали на него видимых, в лице окрестных жителей, наносивших ему многие скорби, так что даже умертвили его келейного старца. – Смиренный отшельник, оставив на время дикий лес Комельский, пошел далее в Шилегодский, на речку Ингорь, где стал опять подвизаться в посте и молитве. Он соорудил там молитвенную храмину, и к нему начали стекаться духовные и миряне, ради пользы душевной; всех с любовию принимал Арсений, поучая их всем сердцем любить Господа, пролившего за нас кровь свою на кресте, и ближних, как самих себя.

Уже довольно времени подвизался там Арсений, когда нашла рать безбожных татар на пределы Вологодские, все предавая огню и мечу в окрестности Комельской. Толпами бежали жители из селений в Шилегодский лес, куда хотели проникнуть вслед за ним и варвары, но были удержаны молитвою человека Божия, и все те, которые искали себе убежища под его кровом, спаслись от меча татарского, но в дикой пустыне составилось целое поселение и уже невозможно было там безмолвствовать. Тогда пришло ему на мысль идти опять в Комельский лес, на место первого своего подвига, и терпением одолеть все препоны; он там водворился с одним иноком, по имени Герасимом: уже не люди, но звери стали тревожить его дикое уединение; молитвою смирил преподобный суровость медведей, и они уступили ему свои берлоги. Арсений стал расчищать лес и разводить огороды; потом, когда собралось к нему довольно братии, испросил благословение у святителя Пермского Алексия поставить церковь в пустыне и составить обитель общежительную, во имя положения честной ризы Богоматери во Влахернах.

Это было уже в царствование Иоанна Васильевича, при митрополите Иоасафе; бывший игумен великой Лавры благолепно украсил и малую свою обитель, снабдив ее святыми иконами и книгами. Не оставил он однако и Шилегодской своей пустыни, отстоявшей за 30 верст от нового монастыря, ибо и там собралось много народа. На пути из одной пустыни в другую, имел он обычай беседовать со всеми, кто ему встречался, наставляя каждого душевному спасению, и заходил дорогою в селения, останавливаясь там даже на несколько дней, чтобы назидать словом простых людей. Если, замечал, что кто-либо трудится в поле во дни церковных торжеств, строго запрещал такое нарушение благочиния, и когда однажды ослушались его поселяне, внезапно поднявшийся ветер разметал все их снопы. Останавливаясь в убогих избах, не дозволял он, чтобы для него готовили особую пищу, довольствуясь тем, что находил, и укорил однажды ученика своего, который, думая угодить ему, сам изготовил для него пищу в чужом доме, как бы от лица хозяина; прозорливый обличил неправду его и человекоугодливость.

После долгих лет жительства в пустыне, в Комельском лесу и в Шилегодском, почувствовал преподобный изнеможение телесных сил своих и близкую кончину; он собрал братию, заповедал им взаимную любовь и хранение уставов церковных и монастырских и, с теплою молитвою приобщившись Св. Тайн, предал душу свою Богу (24 августа 1550 года), которого возлюбил от юности своей. Братия с плачем погребли блаженного отца своего, близ алтаря построенной им церкви Богоматери, и многие исцеления над его гробом ознаменовали его святость. К сожалению, подробное описание жития его сгорело в 1596 году, вместе с церковью преподобного Сергия, которую он сам начал строить, и сохранилось одно только устное о нем предание, записанное братиею; но и сего достаточно было для прославления угодника Божия, который оставил по себе благую память в лесах комельских. – Сто лет после его кончины, сооружена была каменная церковь игуменом Иоасафом, с приделами во имя св. Сергия и самого преподобного Арсения, на том месте, где он почивает.

(Из Сборника Житий Святых Вологодских и Библиотеки графа Уварова, бывшей Царского).

Протекло около полутора века после преставления великого святителя Петра, когда благоверный великий князь Иоанн Васильевич посоветовал духовно с отцом своим митрополитом Филиппом воздвигнуть во славу Матери Божией честного Ее Успения обширную каменную церковь вокруг обветшавшей уже деревянной церкви, сооруженной святителем Петром, где покоились честные его мощи. Но зодчий, коему поручено было великое дело сие, колебался сомнением, как можно разрушить церковь, созданную руками самого святителя, чтобы вместо благословения не навлечь на себя негодования святого. Заснул он с сею благоговейною мыслию, и в следующую ночь явился ему святитель, успокоивший его тем, что так угодно судьбам Божиим. Тогда он с большим дерзновением приступил к делу, возвестив о том князю и митрополиту.

Уже более как на сажень в вышину выведены были стены вокруг ветхой церкви, когда стали разбирать обветшавшее святилище до самого того места, где почивали три иерарха богохранимого града Москвы: блаженные Киприан и Фотий и незадолго пред сим свято почивший Иона митрополит, уподобившийся добродетелями древним отцам и проявивший святость свою многими знамениями, о коих повествуется в житии его.

Настало время перенести самые мощи святителя Петра на приготовленное для него место, и собрал для сего торжества преемник его Филипп митрополит бывших при нем епископов и весь клир в новоустрояемый собор. Со страхом и любовию проливая слезы, открыли чудотворный гроб, из которого истекало верным столько исцелений душевных и телесных, и пролилось от него чудное благоухание; нетленны были самые мощи, но гроб весь развалился от огня. Предание гласит, что когда злочестивый царь Тохтамыш обманом взял престольный град и расхищал все храмы, польстился он на богато украшенную гробницу святителя Петра, надеясь обрести в ней много злата, но обманутый в своей надежде, предал ее огню; святые же мощи, благодатию Божиею, укрылись от нечестивых взоров; сохранился и самый покров над ними, и ризы святителя неопалимыми, дабы чрез сие уразумели, что прославляет Господь своих угодников. С великою честию переложены были в новую раку священные мощи и поставлены временно в новой церкви, где находились и мощи святителя Ионы. Сам великий князь, с сыном своим Иоанном и братьями, поднял своими руками священную раку, с сонмом епископов, покоряя ему державную свою власть, при всенародном множестве, и кто каменносердый не проливал слезы от умиления, видя такую любовь державного и всего православного народа к святителю! Все стремились прикоснуться к святым мощам, и многие восприяли исцеление от своих недугов. Первого июля совершилось сие первое перенесение чудотворцев Петра и Ионы, и день сей ознаменовался торжеством Церкви Русской; благоговейные же люди, в час перенесения, просвещенным оком видели белого голубя, парящего над тем местом, где должны были положиться чудотворные мощи, в знамение Божественной благодати, почиющей над великим угодником Божиим.

Немного времени спустя пришла весть о нашествии неверного царя Ахмета, с бесчисленною ордою, на Русские пределы, и смутился великий князь, со всем православным народом; но не оскудела вера его к великим заступникам земли Русской. Державный воссылал молебные гласы к святителю Петру, как бы к живому, умоляя его, чтобы не презрел достояния своего и не предал всего православия в попрание врагам, но изменил бы посетившую скорбь на радость, ибо наступило то время, когда, предстоя у Божия престола, мог он умолить о грешных рабах своих, чтобы дарована была победа над неверными. С такою молитвою вышел из храма от раки святителя благоверный князь и, собрав много воинства, двинулся к реке Оке, которая слыла в народе поясом Богоматери, ибо не раз уже ограждала землю Русскую от нашествия неверных. Там совершилось дивное знамение милости Божией, ибо молитвами Богородицы и великих иерархов Петра, Алексия и Ионы, ужас объял варваров; без боя бежали несметные их полчища, при одном воззрении на полки христианские. Таким образом, без крови, возвратился с светлою победою великий князь и, припадши с благодарным сердцем к раке святителя Петра, пролил пред ним теплые молитвы за спасение земли Русской.

Неудачно было однако первое строение церкви соборной, ибо три года спустя она внезапно упала. Святитель Филипп удалился еще прежде сего печального события на покой в Чудов монастырь и там скончался; на его место возведен был епископ Коломенский Геронтий. При нем совершилось падение храма 20 мая 1573 года, но никто не погиб, ибо оно случилось ночью. Огорчился самодержец, имевший великое усердие к строению сего храма; он послал искать опытных зодчих в чужие края, и знаменитый флорентинец Аристотель вызван был в Москву для сооружения соборного храма. Он воздвиг то благолепное святилище, которому и доныне удивляются, ибо, по выражению летописи, оно само всем проявляет красоту свою и паче всякой трубы гласит о своем величии. 12 августа 1579 года совершилось торжественное освящение церкви Успения Богоматери, а чрез двенадцать дней, августа 21-го при собрании всех епископов и князей, с великою честию перенесены были в новый храм мощи святителя Петра и поставлены под богатою сению на том месте, где поныне почивают в приделе Вepховных Апостолов; тогда опять святость угодника Божия ознаменовалась многими исцелениями. С тех пор уставлено было Церковью ежегодно праздновать 21-е августа, день перенесения мощей святителя и чудотворца Петра.

(Извлечено из Сборника житий святых Троицкой Лавры за Август, № 7).

25-го августа, возвращение мощей св. апостола Варфоломея и память св. апостола Тита.

26-го, святых мученик Адриана и Наталии и праздник Сретения св. иконы Владимирской.

27-го, преподобного отца нашего Пимена; в этот же день святых: священномученика Кукши и Пимена постника, Печерских.

Не подобает говорить много там, где самые дела свидетельствуют ясно: так выражается о сих блаженных Патерик Печерский. Священномученик Кукша был один из иноков обители Печерской, всеми знаемый по своей ревности к Церкви, ибо он был апостолом вятчан, помраченных тьмою неверия, и многих просветил таинством крещения. Во время проповеди своей творил многие знамения, которые привлекали к нему грубых еще язычников, изумленных чудною его силою; благовестник испросил им дождь с неба, заключенного засухою, как во дни Илии пророка, иссушил воды озера, затоплявшего их нивы и, сокрушая кумиры, прогнал полчища бесовские, которые гнездились в требищах полунощного края. Так далеко простер он свою проповедь, еще в начале XI века, куда впоследствии, по стопам его, шел великий апостол Перми Стефан, довершивший просвещение края в XIV столетии. Много претерпел истязаний от неверных преподобный Кукша и наконец мученически скончался за проповедь Евангельскую. Он вместе с учеником своим, которого имя неизвестно, был усечен мечом, августа в 27 день.

В то время обитал в обители Печерской блаженный Пимен, прозванный постником по чрезвычайному своему пощению, который, ради великого своего подвига, сподоблен был от Бога благодатным даром исцелений и чудною прозорливостию, ибо видел грядущее и далеко бывшее, как бы пред своими глазами, и тайные помыслы были ему открыты. Многих исцелил он, многим пророчествовал и за два года предсказал собственное свое отшествие к Господу. Прозрел он и мученическую кончину блаженного Кукши на столь далеком расстоянии от обители Печерской и возгласил однажды посреди соборного храма: «Брат наш, Кукша, в день сей на рассвете, убиен был от неверных». – В тот же день скончался и сам блаженный Пимен постник, восприяв, вместе с другом своим и священномучеником, достойную мзду на небесах.

(Из Патерика Печерского).

28-го августа, преподобного отца нашего Моисея Мурина.

В тот же день совершается память преподобного Саввы Крыпецкого, чудотворца Псковского. – Лавра же Печерская избрала день сей для празднования всему собору чудных своих отшельников и затворников, которым воспевает в гимнах церковных:

«Постники богомудрые, вас не потаила земля, ибо Бог изъявил вас во всех концах вселенной, чудеса изливающих и миро исцелений точащих».

«Христолюбивый град Киев, в Бозе ликуй веселися, содержа как многоценное сокровище граждан твоих в недрах своих, святых постников и мучеников».

«Пещерою разбойников сотворил некогда святилище народ Израильский; постники же самые обиталища разбойников обратили в храмы Божии».

Некто благоговейный пресвитер Василий написал житие сего преподобного Саввы, в царствование Иоанна Васильевича. В чуждых странах родился и воспитался Савва, и неизвестно, кто были его родители и где пострижен, ибо с тех пор протекло уже много лет, говорит писатель жития. Некоторые полагают, что пришел он из Сербской земли в богохранимый град Псков, другие же, что от горы Афонской, как некогда Авраам из Месопотамии, из земли отцов своих в землю, ему обетованную. Сперва поселился он в обители Рождества Богоматери, называемой Святая гора, за три версты от Пскова, где был с любовию принят игуменом и братиею; спустя же несколько времени, удалился в более уединенное место, на реку Толгу, в лавру преподобного Ефросина, который встретил его с духовною радостию, как посланного от самого Господа, ибо провидел в нем сосуд, избранный Святому Духу.

По благословению отца своего, тщательно исполнял Савва все поручаемые ему монастырские службы и никогда не отступал от правила церковного, ни от заповеди блаженного наставника, который, видя строгое его житие, непрестанно благодарил за него Бога. Тогда возгорелось в Савве пламенное желание послужить единому Богу в безмолвии пустынном и, припавши к стопам преподобного Евфросина, он открыл ему свой тайный помысл идти работать Господу в пустыне. – Зная духовную его крепость, не усумнился отпустить Савву настоятель и сказал ему: «Иди с миром, чадо, избранник Христов, ибо Он призвал тебя от мира сего в иноческое пребывание; Бог да будет с тобою и Пречистая Богородица да сохранит тебя от всех сетей диавольских; поревнуй житию святых великих отцов, последуй стопам их Владыки, взяв на рамена свои крест, чтобы достойно назваться его учеником, и всегда имей на устах своих молитву, в бдении, посте и самовольной нищете, поучай следовать по стопам нашего Спаса». Как земля благоплодная, со слезами принимал в сердце своем посеянное учителем блаженный Савва и во сто крат принес плод, послужив ко спасению многих.

Недалеко однако отошел он от лавры св. Евфросина, обретши за 15 верст от нее непроходимое место, обитаемое только зверями, небольшой холм, обращенный к востоку, и при нем малое озеро, обильное рыбою. – Тут вселился Савва, поставив на холме хижину, и начал трудолюбиво подвизаться в посте и молитве. Пищею его были только хлеб и вода. Но и то вкушал понемногу и к вечеру, телесного ради изнеможения; в среду же и пяток вовсе пребывал без пищи. Не оставался он праздным в течение дня, возделывая землю, чтобы питаться своими руками. Устрашились лукавые демоны, чтобы не изгнал их от места сего, и покушались изгнать его страшными привидениями, но сила Божия помогала ему и знамением крестным отгонял их. – Утвердившись на пустынном холме, соорудил он небольшую церковь во имя св. Евангелиста Иоанна Богослова, ибо начали уже стекаться к нему ученики, привлекаемые молвою о святой его жизни, из Пскова и окрестных мест. Имя блаженного Саввы было во всех устах: одни восхваляли его высокое смирение, и нестяжательный нрав, и трудолюбивый подвиг, других же привлекала к нему сладость его учения, и так собрались к нему на сожительство иноки.

Всех с любовию принимал преподобный Савва, как достойный ученик учителя своего Христа. Князья, посадники, бояре и благочестивые люди города Пскова стали приходить к нему за духовным советом, и всех отпускал он с назиданием, поучая их воздерживаться от лености и неправды, от зависти и клеветы, и пребывать в чистоте телесной, по слову апостола, что «всякой грех есть вне нашего тела, блудник же грешит против своего тела» (1Кор.7), и потому все нечисто живущие, если не покаются, осуждены будут на вечные муки. – Наипаче заповедовал он всем любовь и братолюбие искреннее между собою, ибо, по выражению апостольскому, любовь милосердствует, не завидует, не превозносится, не бесчинствует, не ищет своих, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же истине, все любит, всему веру емлет, всего надеется, все терпит, любовь никогда не престает (Кор.13).

Богатых поучал он милостыне, напоминая им сказанное в писании, что дом милостивых не оскудеет; судьям внушал праведный суд, чтобы не обижали братии, ибо они имеют Судию на небесах, и тою же мерою возмерится им; таким образом устроял спасение многих душ, и некоторые из приходивших к нему не хотели более возвращаться в мир, но постригались от руки его в Ангельский образ. Посадники же и бояре начали давать имущества для сооружения обители. Блаженный, не желая сам начальствовать, поставил в новоустрояемой обители своей игумена, по имени Кассиана, и устроил в ней общее житие, не позволяя ничего называть своим, если кто что и принес от своего имения в дом Иоанна Богослова. В келлии у самого Саввы ничего не обреталось, кроме иконы Господа Иисуса и пречистой его Матери; убогой мантии, рогозины, на которой ложился для краткого покоя, и такой же нестяжательности научал он братию, чтобы келлия всегда была открыта и ничего в ней не было.

Часто напоминал он им слова евангелиста, под сень коего собраны в обитель, чтобы не любили мира, ни того, что в мире, ибо преходит образ мира сего, и вместе с апостолом Павлом мудрствовать вышнее, ибо умерли уже со Христом и жизнь их сокрыта во Христе; часто приводил Савва братии и советы иноческие великого Пелусиота: «Для чего мы называем отцами прежде нас бывших черноризцев? Если сами не хотим, как истинные сыны их, последовать отеческим их нравам и украшаться их обычаями, не могут быть нам отцами те, которых нравам не подражаем. Поревнуем, братие, житию отец наших, которые, окрылившись любовию к Богу, отлетели от видимого, свыше всего земного, чтобы вкусить сладости небесной, бездомовные, безымянные, в пустынях и расселинах земных плоть свою покорившие духу и уже на земле явившие себя не человеками, но Ангелами, чтобы вместе с ними прославиться на небесах».

Благоверный князь Псковский Ярослав Васильевич, нареченный Савостьян, еще при жизни преподобного Саввы, имел к нему великую веру, много подавая милостыни на сооружение обители евангелиста Иоанна, и еженедельно приезжал туда ко всенощному бдению, чтобы насладиться потом духовною беседою старца. Однажды Савва в духе прозорливости послал ему навстречу ученика своего с таким словом: «Старец грешный Савва говорит тебе, князь, да не взойдешь с княгинею твоею в обитель, ибо у нас, по преданию святых отец, не дозволено женам входить в обители иноческие; если же преступишь заповедь, княгиня твоя не получит от Бога исцеления своей болезни». Смиренно повиновался князь и один пришел в монастырь просить прощения у старца в вине своей, по неведению заповеди. Разрешив князя от невольного греха, старец вышел за врата с братиею и, там благословив княгиню, отслужил для нее молебен, с водоосвящением. Смиренно припала она к ногам святого старца и, при окроплении святою водою, получила исцеление от своей болезни. В благодарность за исцеление супруги, князь Ярослав поставил длинный деревянный мост через пространное болото, окружавшее монастырь, и мост сей доселе называется его именем; сверх того, укрепил он монастырю богатую волость, на вече, с согласия посадников, бояр и народа, по благословению всех соборов богоспасаемого города Пскова.

Многие годы проведя в строгом житии, достиг преподобный Савва старости маститой и впал наконец в тяжкую болезнь. – Чувствуя скорое разрешение от уз земных, призвал он всю братию и поучил последний раз свято соблюдать иноческие обеты. Обитель свою поручил он игумену Кассиану, старцу Евфимию и диакону Герасиму, из числа старшей братии, с которыми долго подвизался и, приобщившись Божественных Таин, в мире отошел к Господу в 1495 году, августа в 1 день; но память его совершается августа 28-го, в день обретения святых его мощей. С великим плачем погребли его ученики по правую сторону созданной им церкви Иоанна Богослова, и многие исцеления начали истекать от его гроба всем приходившим к нему с верою.

Протекло уже 60 лет после его преставления, когда пришло на мысль игумену Феоктисту соорудить каменную церковь евангелиста на место деревянной, над гробницею же преподобного поставить придел во имя святителя Сербского Саввы, коего имя он носил, так как и под ветхою церковию существовал придел сей. Игумен открыл намерение свое старшей братии, и, с общего согласия, все усердно приступили к делу; разобрали церковь и ветхую гробницу преподобного и начали копать рвы для основания каменной церкви, в которых нашли много костей человеческих, но ничего не обрели в самой гробнице и много о том скорбели. Это было в 1547 году, на самый праздник великомученика Георгия; в тот день постриженник обители, пресвитер Исаия, служивший Божественную литургию, после трапезы удалился на покой в свою келлию: ему представилось в сонном видении, что три черноризца, Патермуфий, Даниил и Власий, ходят с заступами по монастырю и, раскапывая гробы, повсюду ищут мощей начальника обители. – Недалеко от того места, где была старая гробница, нашли они ближе к церкви дубовый гроб и в нем мощи, но не узнали в них преподобного и опять закрыли гроб. – Тогда, невидимою силою, сам собою он открылся и был из него голос: «Братия, кого ищете?» – Ужас объял их, едва могли они отвечать: «Ищем отца Саввы, строителя сей обители». – Тогда, восстав из гроба, сел на нем некий старец и, показывая рукою на свои перси, сказал: «Я многогрешный старец Савва, начальник сей обители, который много подъял напастей на месте сем от бесов и злых человеков Господа ради: ныне же настало время, чтобы явились мощи мои пред всеми человеками, ибо так соизволил Господь».

Преподобный казался высок ростом, брада его была седая как снег, густая и широкая, но не длинна. Спящему иноку продолжалось видение, будто сам игумен Феоктист с братиею пришли принять благословение святого, и Савва, благословляя их, дал им три ягоды, говоря: «Возьмите от руки моей труды плодов моих духовных на посещение месту сему; сам я принял сии три ягоды от руки Вседержителя Бога, во имя Пресвятой Троицы, ибо услышал Бог мою молитву. Отселе да будет вам разумно, братия, что не оскудеет обитель сия, но исполнена будет духовных и телесных благ, ибо я непрестанно молю о ней Господа, Пречистую Его Матерь и св. евангелиста Иоанна». Сказав сие, благословил опять всю братию и возлег во гроб.

Проснулся инок от чудного видения и поспешил возвестить о том игумену, который пришел с великою верою на место, указанное во сне пресвитеру Исаии. Раскопав землю, обрели большой дубовый гроб; доски его полуистлели, кроме нижней, на которой покоились святые его мощи в совершенном нетлении, от коих истекало чудное благовоние. Прославляя милость Божию и новоявленного чудотворца, переложили священные его останки в новую раку, обломки же старой раздавали благоговейным поклонникам, для исцеления их недугов душевных и телесных.

Пришли однажды ночью разбойники к обители, с намерением ее ограбить. Старейшина их Евсевий, оставив дружину свою невдалеке, сам приблизился ко вратам и увидел множество неведомых ему людей, ходивших по монастырю с фонарями. – Со страхом поспешил он объявить о том дружине, которая устремилась в бегство; разбойникам казалось, что много народа гонится за ними и впереди всех святолепный старец, украшенный сединами, с жезлом в руках, который грозил разбойникам, как дерзнули они грабить монастырь, и велел покаяться, если не хотят погибнуть. – На другой день, некоторые из числа их пришли в обитель и спрашивали, кто были вооруженные люди, ходившие ночью с фонарями по монастырю. – Изумились они, услышав, что никого не было, и пришли покаяться в вине своей игумену; начальник же их Евсевий постригся в обители преподобного Саввы.

Сын боярский Василий Инкин жил недалеко от монастыря, в селении Черемиса, и от нетрезвой жизни лишился рассудка. Ночью представлялись ему страшные грезы, так что бежал из дома своего в лес, и слуги, за ним погнавшиеся, не могли его достигнуть. Во мраке ночи и в чаще леса послышался ему страшный треск и голос, зовущий его в обитель преподобного Саввы: с воплем устремился он ко вратам, усиливаясь сломать их; привратники вооружились, опасаясь нападения от разбойника. Когда же увидели одного беснуемого сына боярского, повели его в церковь, где братия стали петь молебен, но он не утихал и даже оторвал привеску от иконы евангелиста, тогда игумен велел связать его. Немного времени спустя начал успокаиваться беснуемый и просил, чтобы привели его на гробницу преподобного Саввы; когда же дали ему вкусить персти от гроба его в освященной воде, исцелился от своего недуга. Также исцелился и другой беснуемый Никита, который, в порыве ярости, расторгал на себе даже железные оковы и силою привлечен был в обитель.

Некто Клементий Титов, из богатых купцов города Пскова, имел большую веру к чудотворцу и много жертвовал на сооружение обители. Во время смертоносного поветрия, опустошившего Новгород и Псков, заболел и сей Клементий. Глубокая язва открылась в гортани и душила его: никто не надеялся видеть его исцеленным и приготовляли нужное к погребению, но сродники послали в обитель Крыпецкую к игумену Иосифу просить, чтобы помолился о болящем. Игумен, после молебна над гробом св. Саввы, отпустил несколько земли из его могилы, с двумя иноками, которые поспешили на конях к болящему и уже застали его при последнем издыхании; но как только вкусил он освященной воды с сею перстию, внезапно проговорил и восстал от смертного одра.

Старец Патермуфий, просфорник обители, страдал долгое время лихорадкою и совершенно изнемог от болезни. Он просил брата своего Даниила принести ему святой воды, смешанной с перстию от гроба св. Саввы, но не пособило это спасительное для других средство, и в огорчении сердечном воскликнул старец: «Святче Божий, то ли тебе угодно, чтобы не исцелиться мне от лютой болезни, когда имеешь власть от Бога отгонять различные недуги? Помяни, что уже 20 лет неисходно тружусь я для твоей обители, всегда ходя мимо твоего гроба и поминая имя твое святое; помилуй меня и исцели». После сей слезной молитвы, впал он в глубокий сон и увидел теплого заступника и посетителя болящих святого Савву, который говорил ему: «Зачем утруждаешь меня и не даешь покоя» и, взяв инока за главу, произнес: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, буди здрав и спаси душу свою». Даниил, возвратясь в келлию, нашел болящего брата, как бы спящего крепким сном, и когда проснулся, почувствовал себя совершенно исцеленным.

Страж церковный Василий, служивший в Пскове при церкви св. Бессребренников, впал в совершенное расслабление, и уже отчаивались в его жизни. – Случилось старцу Даниилу, из обители преподобного Саввы, посетить болящего, которому рассказал о многих исцелениях, истекавших от раки святого. Сродники больного просили старца принести им освященной персти от гроба св. Саввы, и, как только вкусил расслабленный воды, в которой смешана была сия персть, внезапно восстал с одра болезни и сам мог прийти в обитель преподобного, чтобы принести благодарение угоднику Божию.

В самой обители Крыпецкой, при игумене Антоние, был служитель Иоанн, прозванием Дойня, страдавший жестокою огневицею и немилостиво оставленный всею братиею, но не оставил его чадолюбивый Савва. Болящий услышал голос, внушавший ему идти ко гробу преподобного, и когда, припавши к священной раке, призвал он имя его, явился высокий светлый старец, с широкою седою бородою, который, взяв его за голову, крестообразно потряс и сказал: «Иоанн, отселе буди здрав и служи в обители моей верно, да не горше тебе что будет». – Больному казалось от жестокой боли, что вся кожа сошла с него от головы до ног, но эта последняя боль была знамением исцеления, о котором поспешил известить игумена и братию.

Игумен Спасомирожского монастыря Иоанникий впал в тяжкую болезнь и не мог двинуться с одра своего, но все терпел с благодарением Господа ради. Слышал он о многих чудесах первоначальника Крыпецкой обители Саввы и с великою к нему верою послал диакона своего Игнатия принести немного персти от мощей святого. С благоговением получив желаемое, всыпал он персть в освященную воду и с сердечным умилением произнес: «Господи, Иисусе Христе, молитвами отца нашего Саввы чудотворца, помилуй меня грешного и исцели от лютой болезни!», и болезнь миновала, как только вкусил воды сей.

Поселянин монастырский Андрей Михнов от глубокой язвы имел скорченную ногу и долгое время ходил на деревянной опоре. Старец Крыпецкой обители Иона убедил болящего идти помолиться на гроб чудотворца; там внезапно простерлась больная нога его, как здоровая, и без всякой помощи возвратился он домой.

Много было иных подобных исцелений от различных недугов окрестным поселянам и гражданам Псковским всякого звания, ничем иным, как перстию от гроба преподобного, смешанною с освященною водою, если только с верою ее принимали, даже и не приходя, по немощи, в обитель св. Саввы. Имена исцеленных и самые чудеса записаны были благочестивыми иноками при гробе святого, и между исцеленными, в числе знаменитых, стоит князь Даниил Бабичев, родом из великого Новгорода, испытавший также над собою благодеяние св. Саввы.

Когда, во дни царя Иоанна Васильевича, король Польский подступил с сильною ратью ко Пскову, то из всех окрестных монастырей иноки бежали от страха в укрепленный город, но в обители Крыпецкой Евангелиста остался один из братии, по имени Иоанн. Он рассказывал, что литовцы много раз подходили к обители и хотели зажечь келлии и церковь, но благодатию Божиею, по молитве чудотворца, не могли. Пришли однажды три ротмистра, с дружиною своею, чтобы окончательно разорить монастырь, но им было страшное видение: они увидели воина, идущего с востока, во всеоружии, от задних ворот прямо к церкви Богослова, из которой вышел навстречу ему другой вооруженный воин; оба пошли к гробнице преподобного Саввы, откуда явился третий ратник с оружием. Внезапно отовсюду предстало множество вооруженных, исходивших из церквей, келлий и гробниц, и наполнился ими весь двор монастырский. С ужасом смотрели литовцы сквозь святые врата на сие чудное явление и в страхе рассеялись по окрестным лесам и болотам. На третий только день могли они, разными путями, собраться в стан свой и поведали королю своему, что великая рать московская стоит в обители Крыпецкой. Напрасно однако допытывали о ней пленных, пойманных в окрестности обители; все единодушно свидетельствовали, что нет там ни единого ратника. Король, пораженный чудом, запретил воинам своим приближаться к обители и наносить ей малейшую обиду, ибо уразумел, что непросто место сие, но что кто-либо из угодников Божиих ограждает его своим присутствием. Король велел отпустить и пленников, которые, пришедши в Псков, рассказали о чудном событии. – Тогда игумен с братиею возвратились в обитель и, увидев ее совершенно целою, с духовною радостию воспели молебен Пресвятой Троице, Богоматери, Евангелисту и Псковским чудотворцам Всеволоду и Евфросину и преподобному Савве, чудно сохранившему свое жительство.

В 1598 году записано было еще одно чудо, совершившееся над служителем Крыпецкой обители Иоанном, который много лет работал ей с великим послушанием, повинуясь игумену Феодосию, как бы самому Господу. – Пошел он однажды, по благословению игумена, зимою по замершим мхам в пустынь, называемую Репище, но дорогою заблудился и, оскудевший силами от дряхлости, упал без чувств; сделалась оттепель, и он почти совершенно погрузился в воду, кроме головы; так пролежал несколько дней, доколе обрел его другой служитель монастырский и привез в обитель; с трудом могли привести его в чувство. Когда же возвратился ему язык, спрашивал игумен, что с ним случилось. Иоанн рассказал бедственное свое приключение, как, изнемогая посреди мхов, об одном лишь скорбел, что умирает без покаяния и призывал на помощь себе Матерь Божию, Евангелиста и преподобного Савву. С этою молитвою впал в беспамятство и сам не ведал, каким образом обрелся опять в обители: он молил игумена Феодосия приобщить его Божественных Таин и облечь в великий Ангельский образ, и когда совершилось благоговейное желание его сердца, с миром отошел к Господу.

(Из печатной повести о начале Печерской обители и о Псковских чудотворцах, изданной в Пскове в 1849 году).

29-го августа, Усекновение честной главы Пророка, Предтечи и Крестителя Иоанна.

30-го, иже во святых отец наших Патриархов Царяграда: Александра, Иоанна и Павла нового.

В тот же день перенесение мощей св. благоверного князя Александра Невского, из Владимира в царствующий град св. Петра. (Житие его описано в ноябре.)

В тот же день и память св. Даниила, князя Московского, и преставление преподобного Александра Свирского.

Блаженный Даниил был четвертый сын приснопамятного благоверного витязя Невского и происходил в девятой степени от равноапостольного князя Владимира: время его рождения в 1261 году; двух лет, еще в пеленах, остался он после кончины своего родителя, но Бог, призирающий младенцев, сохранил Даниила, которого избрал и возрастил себе угодником, не ратуемым во всю его жизнь от своих присных, ибо в те горькие дни междоусобий семейных явился он как бы князем мира и князем нового Салима, престольной Москвы; она дана была ему в наследие от святого родителя и им возвеличена, сперва как удельное княжение, которому надлежало сделаться великим, и подобало быть такому мирному началу для града помазания боговенчанных царей наших.

Праведное семя блаженного Даниила возвеличило державный его город, которому в основание положил он святые свои мощи, завещав ему мир многий. Благодать Божия осеняла его во дни княжения; если и случалось когда-либо возникать семейной брани между единокровными в окрестностях его княжения, то блаженный князь сей, хотя не уступал никому из братьев в силе и мужестве ратном, подымался также с оружием, но не для войны, а для мира, ибо его мудрость превосходила еще ратную силу, и кротостию слова умиротворял враждующих; таким образом от самого начала будущая столица делалась уже сердцем всея Руси, по кротости сердечной своего князя. Хотя не сохранила летопись никаких громких деяний смиренного Даниила; но какие ратные дела могут сравниться с сим делом мира?

Довольный своим участком, был он покорен старшему брату своему великому князю Димитрию, княжившему в Переяславле; но рука его была крепка на врагов отечества, татар Ордынских, и Бог помог ему победить полчища их у Переяславля Рязанского, которых навел на отечественные пределы князь Рязанский Константин: самого князя привел он пленником в Москву. После кончины Димитрия, смутные настали времена великого княжения брата его Андрея, который не умел привлечь к себе сердца князей Русских. Иоанн, сын Димитрия, наследовал удел Переяславский и, кончаясь в ранние годы бездетным, завещал удел свой дяде, князю Даниилу. Таким образом, без всякой крамолы и кровопролития, впервые расширилось княжество Московское. Не превознесся и Даниил сим новым приобретением, но в мире управлял Богом дарованным ему достоянием до конца своей жизни, успевая в братолюбии. – Не польстился он и на Переяславль и не хотел оставить родной Москвы, к которой лежало его сердце. Он только послал своих наместников в Переяславль, откуда бежали неправильно овладевшие им наместники брата его Андрея, а сам остался на месте избранного им покоя временного и вечного.

На красном берегу Москвы реки соорудил он церковь во имя Ангела своего Даниила Столпника и при ней обитель, в которой сам пожелал окончить дни свои. Чувствуя приближение кончины, принял он, подобно родителю, Ангельский образ и самую схиму и мирно отошел к Господу 24 мая 1303 года. Ради крайнего своего смирения, не пожелал он быть погребенным в церкви, но на общем кладбище с братиею. Старший сын его Юрий уже княжил тогда в Переяславле, и преданные ему граждане не отпустили его от себя для погребения родителя, опасаясь крамол великокняжеских. Второй сын его Иоанн, прозванием Калита по своему нищелюбию, воздал последний долг родителю и прославил его княжение, возвеличив достоинством великого и поставив во главу всея Руси. – 27 лет после преставления родителя, перенес он обитель Даниловскую внутрь Кремля, близ своих княжеских палат, поставив там церковь Спаса на бору, и поручил новому архимандриту Спасскому управление погостом Данииловским со всеми его волостями; но с течением времени остался в запустении погост сей и забыто было самое место погребения Даниила: сохранилась только одна церковь.

При правнуке великого князя Калиты, Иоанне III-м, было первое явление блаженного Даниила. Ехал однажды великий князь с дружиною мимо погоста Даниловского, и под одним из его отроков споткнулся конь на самом кладбище. Отстал юный оруженосец, подымая коня. Внезапно предстал ему неведомый муж: явление сие объяло его ужасом. «Не бойся, – сказал ему явившийся, – я христианин и Господин месту сему: имя мое князь Даниил Московский. Бог изволил мне быть положенным на месте сем; ты же, юноша, скажи великому князю Иоанну: себя ты всячески утешаешь, меня же зачем предал забвению; но если ты и забыл меня, Бог никогда меня не забудет». – Сказав сие, скрылся; юноша, быстро вскочив на коня, настиг дружину. Видя бледность лица его, спросил великий князь, что с ним было, и юноша подробно рассказал свое видение. – С тех пор великий князь велел совершать торжественные панихиды о своем предке, учреждать трапезу для братии и раздавать обильную милостыню нищим.

Случилось и сыну его великому князю Василию проезжать со всем своим сингклитом мимо Данилова. Один из вельмож его, князь Иван Михайлович Шуйский, хотевший сесть на коня, ступал на тот гробовой камень, который с давних лет лежал над могилою блаженного князя Даниила; бывший тут благочестивый поселянин удержал князя, говоря ему: «Не дерзай садиться с сего камня на коня твоего: да будет тебе известно, что здесь покоится великий князь Даниил Московский». Шуйский, видя запустение места и простоту человека, его удерживавшего, самонадеянно возразил: «Мало ли таких князей!» Но в ту минуту, когда хотел сесть на коня, поднялся на дыбы конь его и мертвым опрокинулся на землю; едва живым извлекли князя из-под коня: тогда с чувством раскаяния, велел он отпеть панихиду над гробом великого князя Даниила и молитвами его получил здравие.

Протекло довольно времени, уже во дни царя Иоанна Васильевича, купец, живший в Коломне, плыл на ладье с товаром в столицу, и с ним был юноша, сын его, с которым приключилась дорогою столь тяжкая болезнь, что уже был при последнем издыхании. Ладья плыла против самого погоста Даниловского; отчаянный отец принес сына своего на гробницу князя Даниила и велел служившему при церкви иерею петь заздравный молебен, а сам со многими слезами молил князя помиловать сына его и положил его на самый гроб; внезапно восстал исцеленный, как бы проснувшись от сна; с тех пор благодарный отец приходил ежегодно, в день исцеления сыновнего, на могилу князя Даниила и совершал молебны, раздавая милостыню убогим.

Царь Иоанн Васильевич, слыша о чудесах, истекавших от могилы своего предка, сам благоговейно присутствовал при соборных панихидах, совершаемых над его гробом, и велел восстановить обитель Даниловскую, соорудив новую каменную церковь, в которую перенесены были мощи святого князя. Во дни патриаршества Никона, когда сооружался храм седми Вселенских Соборов в Даниловском монастыре, обретены были нетленные мощи святого князя Даниила и с торжеством перенесены в новый храм. С тех пор совершается 30 августа память блаженного князя и перенесения святых мощей его.

(Из рукописного сборника Житий святых, № 136, Библиотеки бывшей Царского, ныне графа Уварова).

Житие преподобного описано довольно пространно, потому что оно ему современно, так как присный ученик его Иродион, бывший впоследствии игуменом обители Свирской, собрал воедино все драгоценные воспоминания о его блаженном наставнике, не более 12-ти лет после его преставления, и от того составилось столь полное описание его жизни.

В пределах великого Новгорода родился он от благочестивых родителей Стефана и Вассы, в селении Мандера, что на реке Ояте, бывшей Обонежской округе. Тут, по соседству, была обитель Введения Божией Матери, называемая Островскою. – Не богаты были земными благами его родители, добрые поселяне, но богаты благочестием. Были у них в начале супружества дети, потом же как бы заключилась утроба Вассы, и горевали о том оба супруга. Пришедши однажды в обитель Богоматери, усердно помолилась Васса, чтобы Господь даровал ей еще детище в утешение старости, на которое могли бы возложить упование свое родители и потом спокойно умереть. Обоим супругам было внушение свыше, что будет им даровано желанное чадо, и родился им обещанный младенец июня 15-го 1445 года, при державе великого князя Василия Темного, во дни святительства владыки Евфимия великого Новгорода.

Опытному наставнику поручен был отрок для изучения грамоты, но не было успеха, не без устроения Божия, чтобы не силою разума своего, но только молитвою все приобретал испрошенный отрок. С теплою верою помолился он пред иконою Матери Божией о даровании ему познания книжного и получил тайное извещение, что услышана его молитва. Вскоре превзошел он грамотностию всех своих сверстников, так что все изумлялись чрезвычайным его успехам и ожидали чего-либо необычайного от сего отрока. Между тем, с юных лет начал он изнурять тело свое бдением и постами и, хотя во всем по заповеди Божией послушен был своим родителям, в этом одном лишь просил предоставить ему полную свободу и продолжал чудный свой подвиг, удаляясь от всяких суетных игр, которые еще могли быть свойственны его юному возрасту; он восходил ежедневно, как бы по ступеням, на высоту добродетели, доколе не достиг совершенного возраста, и тогда пришло ему на мысль отречься от всего мирского и посвятить себя единому Богу.

Слышал юноша о пустынной обители Преображения Господня на диком острове Валааме, Ладожского озера, и распалился желанием идти туда разделять с иноками душеспасительные подвиги; Господь, близкий всем, призывающим Его, исполнил желание раба своего. Пришло несколько иноков Валаамских для монастырской потребы на реку Оять, по соседству селения родителей Александра; юноша увидел их издали на берегу реки поющих псалмы и, поклонившись им до земли, просил благословения. Изумились смирению его иноки и спросили, чего от них требует. «Требую, – отвечал он, – отцы святые, чтобы вы молили о мне Бога». – Один из старцев, исполненный духа прозорливости, уразумел душевную чистоту юноши и благодать Божию, имеющую в нем явиться. Влекомый тем же духом, наипаче стал расспрашивать юноша о Валаамской обители и уставе иноческом; старец рассказал ему чин общежития их обители, келейное правило и уединенное молчание, ибо искусен был в слове и поистине послан от Бога для обращения юноши. Внимая ему в сладость, обильные проливал слезы юный подвижник и сказал наконец старцу: «Господь сердцеведец послал святыню твою утвердить мое помышление и исторгнуть меня, как птицу, от многоплетных сетей мирского жития; блаженны сподобившиеся столь безмятежного жительства, но как избежать мне мира для сей Ангельской жизни, ибо родители хотят связать меня узами брачными; хотел бы бежать, но не знаю пути в вашу обитель». Старец отвечал: «Естественна любовь родителей, союз ее неразрешим, но и сию любовь повелевает победить Владыка наш, чтобы взять на рамена крест свой и за ним последовать тесным путем, возненавидев славу мира сего, ибо сам Господь указал нам путь сей ко спасению; вижу всю глубину любви Божией, проникшей в душу твою; и так поспеши совершить доброе свое желание, чтобы сеятель злый не посеял плевела в сердце твоем и не заглушил в нем благой пшеницы сластолюбием, и ты сделаешься не достойным высокого призвания. Сам я укажу тебе путь в нашу обитель, ты же возвратись в дом свой, ибо нам не повелено от игумена отнимать чад от родителей; Господь управит стези твои».

Юноша пригласил старца в дом родительский, и не отрекся он исполнить его желание: долго беседовал с его родителями и, благословив их, предсказал, что сын их велик будет пред Богом и служителем Святой Троицы. – Спустя немного времени, стал проситься юноша у родителей в соседнюю весь, как бы по некоему делу, предупреждая их не гневаться, если несколько замедлит, и, приняв благословение, удалился из дома отеческого, ничего не имея с собою, кроме одежды и немного хлеба. Когда отошел от селения, в последний раз оглянулся на родной кров и заплакал: «Господи, – сказал он, – Ты, повелевший рабу твоему Аврааму выйти от места рождения своего в землю, ему обетованную, покажи и мне путь спасения и не затвори дверь царствия твоего оставившему дом родительский». – Хотя проливал слезы, но радовался духовно о предпринятом пути и спешил идти, чтобы его не настигли. – Дошедши до реки Свири, переправился он на противоположный берег в место пустынное, уже при наступлении ночи.

Осматривался кругом блаженный юноша, где бы ему провести ночь; он увидел неподалеку озеро, небольшое, но весьма красивое, окруженное как бы стеною вековыми деревьями, которых длинные ветви склонялись к водам: под сению их, на мирном берегу, после долгой молитвы, заснул юноша и сквозь тонкий сон услышал таинственный голос: «Иди с миром, устроится путь твой в обитель Всемилостивого Спаса; когда же там довольно поработаешь Господу, здесь соорудишь свою обитель и многие тобою спасены будут». – Вместе с таинственным гласом, проник чудный свет сквозь чащу леса и в сумраке ночи осиял спящего, который внезапно воспрянул, пораженный чудным видением; возблагодарив Бога, Александр пошел в дальнейший путь.

Странствуя, просил он себе доброго спутника от Господа, и послал ему Господь Ангела его хранителя. – Оглянувшись, увидел за собою идущего человека и остановился, чтобы его приветствовать; путник спросил, куда идет, и, услышав, что на Валаам, сказал, что и ему тот же предлежит путь. – Отрадно было юноше идти вместе с ним, и в немного дней достигли они берега Ладожского озера, до пристанища монастырского. Оттоле перевезлись по шумным водам к обители; увидев издали на скале церковь Преображения, стал на молитву блаженный Александр, да примет под сень свою оставившего дом родительский ради Господа, которого возлюбил всею душою. – После молитвы, хотел он сказать благодарное слово доброму спутнику своему, но уже тот скрылся от его взоров, и уразумел юноша, что это был добрый Ангел, данный ему от Бога.

Пред вратами монастырскими увидел стоявших иноков и, смиренно поклонившись, просил привести его к игумену, которого со слезами умолял принять его в лик иноческий. Иоаким, было имя игумена, усумнился вначале исполнить желание пришельца ради юного возраста, но так усердно было моление юноши, что поколебалось первое сомнение настоятеля. Уразумев в нем избранный сосуд Богу, принял его Иоаким и остриг власы, нарекши имя Александр (мирское же имя неизвестно); было ему тогда от роду 26 лет. – Игумен велел ему служить братии, и со своею ревностию предался новопостриженный инок всей строгости общежительного искуса, без малейшего ропота исполняя самые трудные послушания.

Между тем, родители повсюду искали утраченного сына и всем поручали собирать о нем вести. Не ранее, как чрез три года, пришел некто из страны Корельской и сказал отцу его Стефану, что видел сына в обители Валаамской. – Влекомый родительскою любовию, немедленно пустился в дальний путь Стефан: пришедши на пустынный остров, припал к ногам игумена и со слезами спрашивал, тут ли и жив ли сын его. Успокоил его игумен и велел идти отдохнуть в гостиницу. Но игумен, возвестивший Александру о пришествии отца его, не мог убедить ревностного инока выйти на свидание с ним даже и в сени своей келлии: до такой степени отрекся он от всего мирского. Тогда только вынужден был согласиться, из послушания к игумену, когда отчаянный отец грозил наложить на себя руки пред вратами обители. Горько заплакал Стефан, увидя сына своего изможденного от поста, в убогой одежде, и бросившись к нему на шею, умолял возвратиться в дом свой, чтобы успокоить старость родителей; но неумолим был подвижник и напротив того сам убеждал отца оставить мир. Долго не соглашался Стефан, но наконец убежденный духовною беседою сына, дал ему обещание постричься в обители Богоматери, что на Острове, которая была близ их селения. Исполнив обет свой, там постригся Стефан под именем Сергия; постриглась также и его мать, приняв имя Варвары, и оба в молитвенном подвиге довершили житейское свое поприще. Услышав о их блаженной кончине, прославил Александр Господа, направляющего каждого человека на путь спасения, и сам еще более предался иноческим трудам, со всякого рода лишениями, при неуклонном присутствии на всех церковных службах, так что возбудил общее изумление братии; но он пожелал еще большего подвига.

Александр стал просить настоятеля отпустить его на безмолвное жительство в пустыню, и возбранял вначале опытный старец, советуя, чтобы утвердил стопы свои на первой степени общего жития, прежде нежели взойти на верхние уединенного молчания, в котором так много может встретиться искушений от духов нечистых. Повиновался блаженный и продолжал подвизаться в общежитии, усердно служа братии и исполняя все самые трудные работы монастырские, босой и в рубище, несмотря на зимнюю стужу. Однажды ночью Александр уединенно молился в своей келлии, прося Господа и Пречистую Его Матерь, чтобы наставили его на путь спасения. Внезапно услышал небесный голос, повелевающий ему идти на то место, которое прежде было ему указано и, открыв оконцо, увидел он свет великий, сияющий с юго-востока, как бы перстом указывающий на избранное место.

Не утаил он бывшего ему видения от настоятеля, и на сей раз уже не решился отказать старец Иоаким; при столь видимом указании Божием, он отпустил его с благословением в пустыню. Ночью молитвенно вышел из обители Валаамской Александр, чтобы создать свою; и окрыляемый духом веры, пришел на указанное ему место, которое оставило глубокое впечатление в его памяти первым видением: это было в 1485 году. – «Се покой мой, – псаломски воскликнул он, – зде вселюся, ибо Господь соизволил месту сему», и опять осиял его небесный луч. Преподобный поставил себе малую хижину, для краткого отдыха, и один водворился во глубине непроходимого бора, где дотоле не было ни одного жилища человеческого и где впоследствии много спаслось душ, ради его молитвы. Когда однажды шел зачерпнуть воды в озере, с псаломною песнию на устах, имел он опять тайное внушение свыше: не чуждаться тех, которые будут прибегать под сень его, но руководить их на путь спасения, и хотя прискорбно было любителю безмолвия снова привыкать к молве человеческой, не смел однако ослушаться небесного гласа.

Не весьма далеко от избранной им пустыни, как бы за девять поприщ, было поместье дворянское Андрея Завалишина, который, по обычаю того времени, занимался псовой охотой. Однажды погнался он за оленем и увлечен был быстротою его бега в самую чащу леса; один устремился он все глубже в лес, оставив свою утомленную дружину, и увидел оленя, стоящего на высоком холме, но как только хотел приблизиться к нему отважный ловец, ринулся олень в чащу леса и скрылся от взоров. Тогда начал ловчий озираться вокруг себя: оставшись один без дружины в такой глубокой пустыне, обрадовался, увидев малую хижину и подле нее след человеческий. «Здесь, конечно, обитает какой-либо раб Божий», – помыслил он и, сотворив молитву, толкнул в двери. Вышел Александр и ужаснулся, думая, что пред ним призрак, ибо не видал дотоле лица человеческого в сей пустыне. Ужаснулся и ловчий при виде пустынника в рубище; но первый ободрил его, сказав: «Раб Божий, не бойся, я не бесплотный дух, подай мне благословение и молитву». – «Благословен Бог, не дающий уловить нас врагам нашим», – осторожно отвечал отшельник и стал расспрашивать, как зашел в его пустыню. Тогда пришелец назвал себя и объявил, что прислан великим князем Иоанном Васильевичем в свое поместье, увлечен же был во внутреннюю пустыню ловлею оленя. «Но не олень, а Божия сила привела меня к твоему преподобию, – говорил он, – случалось мне и прежде, во время ловли, видеть против места сего иногда столп огненный или луч света, а иногда как бы дым, восходящий к небу. Много раз покушался дойти доселе и никогда не мог. Но скажи мне, Бога ради, отче святый, как твое имя и откуда пришел в сию пустыню, для пользы души моей?»

Опечалился Александр, что уже не могло утаиться от человеков его жительство, и заклинал именем Божиим пришельца никому не открывать о нем, доколе жив. Потом, с глубоким вздохом и слезами, рассказал ему, как пришел в сию пустыню, чтобы плакаться о грехах своих, из Валаамской обители и, питаясь былием травным, уже семь лет в ней пребывал, не видав ни одного человека. Спросил его ловчий, как мог перенести столь непомерный подвиг? Смиренно отвечал отшельник: «Сперва, чадо, не по силам было мне сидеть в пустыне, и я уже не мог стоя молиться, но простершись на землю, взывал ко Врачу душ и телес, чтобы избавил меня от немощи телесной; однажды предстал мне светлый муж и, осенив знамением крестным, навсегда исцелил меня от болезни, укрепив на последующие труды». – С благословением отпустил от себя пустынник пришельца.

Несколько времени спустя начала распространяться молва о чудном отшельнике в окрестных странах, ибо не утаил заповеданного пришелец, чтобы не подвергнуться осуждению скрывшего в землю талант. Дошла весть до родного брата Александрова, Иоанна, что единоутробный ему спасается в пустыне; с радостию пришел он посетить его и чтобы вместе сожительствовать в пустыне, ибо единонравен был брату своему; вместе стали они трудиться, питаясь делом рук своих, в часы, свободные от молитвы; когда же утомлялись, не позволяли себе ложиться на землю для отдыха, но сидя несколько дремали. Памятуя бывшее ему явление, блаженный Александр хотел распространить место и устроить келлии: напротив того, брат Иоанн, от которого по смирению таил свое видение, помышлял только о безмолвии и о стеснении самой хижины, в которой обитали. Произошло недоумение между братьями: Иоанн как старший упрекал младшего в превозношении; опечалился Александр, но смиренно безмолвствовал; ночью воздел он руки к небу и со слезами стал себя укорять пред Господом: «Горе мне, есть еще во мне мудрование плотское, если после столького воздержания могу еще раздражаться, хотя и о добром деле; но помилуй меня, Господи, простри мне руку помощи и облеки меня в одежду кротости и долготерпения, ибо как буду я учить других, мне обетованных, если сам не побежду прежде своей страсти». – Так молился всю ночь, задыхаясь от рыдания, и к утру возродилась в сердце его тишина; упреки брата уже не имели на него никакого влияния, и со смирением во всем покорился ему, как старшему. – В скором времени скончался Иоанн, и брат похоронил его во внутренней пустыне; к нему же начали мало-помалу собираться братия, чтобы пользоваться его духовною беседою и обитать под его сению.

Пришел опять к преподобному тот же дворянин Завалишин с своими отроками и принес много хлеба, прося его молитв. С любовию принял усердную жертву пустынник, видя веру его, и, побеседовав духовно, отпустил с благословением. – Потом собрал братию и внушил им прославить Бога, не забывающего убогих, но советовал и самим не оставаться праздными, очищать лес и возделывать землю, чтобы не только питаться трудами рук своих, но и снабжать убогих.

Некто инок, по имени Никифор, услышав о высокой жизни пустынника Свирского, пришел к нему просить благословения. Блаженный также исполнился радости, ибо много слышал о сем Никифоре, который носил на себе тяжкие вериги и опоясывался железом. Он пригласил его остаться и много получил от него Александр пользы духовной. Спустя довольно времени, инок Никифор стал проситься на поклонение в Киево-Печерскую Лавру, и хотя убеждал его блаженный Александр остаться, доколе не устроится обитель, но не мог его преклонить. По взаимной молитве они расстались, и отходящий предсказал, что Господь соорудит на месте сем обитель с каменными церквами. Много испытал подвижник искушений в пустыне от духов нечистых: иногда окружало его целое полчище их со страшными угрозами, чтобы оставил место сие; но добрый воин Христов вооружался против них знамением крестным, рассеевая все страхования. Явился ему и Ангел Господень в глубине пустыни и осиял небесным светом, укрепляя дух его, чтобы не страшился привидений диавольских, но чтобы исполнил повеленное, собрал бы на месте сем обитель и соорудил церковь во имя Пресвятой Троицы. Уже двадцать пять лет пребывал в пустыне подвижник, когда утешен был Божественным явлением, свыше всего, что до того времени восхищало дух его; повторилось для него видение, бывшее некогда Аврааму, трех светлых Ангелов, с посохами в руках, изображавших собою Святую Троицу. Ужас объял его; он пал ниц пред дивными посетителями, умоляя их назвать себя недостойному рабу, и услышал небесный голос: «Не бойся, муж желаний, благоволил Дух Святый избрать тебя жилищем, ради сердечной твоей чистоты, и сбылось над тобою Евангельское слово: приидем со Отцем моим и обитель у тебя сотворим. Ты же сооруди здесь храм во имя Святой Троицы и собери молитвенную братию, да спасешь души их; превозмогай и укрепляйся». Скрылось от взоров чудное явление, оставив в сердце преподобного Александра благоговейную радость. Он стал помышлять о том, где бы соорудить обетный храм, и увидел Ангела, в куколе и мантии иноческой, с простертыми крылами, в том виде, как являлся некогда великому Пахомию; он указал ему место для храма.

Тогда преподобный с чрезвычайною ревностию начал заботиться о сооружении заповеданной церкви: хотя сердечное желание и влекло его к безмолвию, но должен был покориться воле Божией. Умножалось число братии, священника же не было у них. Напрасно умоляли ученики, чтобы восприял на себя сан священства; не соглашался Александр, по своему смиренномудрию, доколе, по просьбе братии, не принудил его к тому архиепископ великого Новгорода Серапион. С миром отпустил он пустынножителя после духовной беседы, и немедленно приступил Александр к построению деревянной церкви; потом послал учеников своих Феодора и Тихона в Новгород просить себе антиминс и все нужное для освящения церкви. Но уже владыка Серапион находился тогда в Москве, а в великом Новгороде случился епископ Коломенский Митрофан, который сопутствовал великому князю Василию Иоанновичу, покорившему Псков, и от сего святителя получили посланные нужную утварь.

Исполнив давнее желание своего сердца, еще более усугубил труды свои преподобный, прилагая к священнослужению дело рук. – Случилось однажды, на праздник Пресвятой Троицы, когда братия занята была приготовлением всего нужного для приема многочисленных богомольцев, что не было достаточно принесено воды. Услышав о том от келаря, сам преподобный поспешил носить воду из озера в пекарню; и братия, увидев своего наставника, занятого сею черною работою, устремились помогать ему. То же повторилось и в другой раз, когда не было нарублено довольно дров; и опять подал он пример смирения и трудолюбия для всего братства. Если иногда видел, кто-либо из иноков не смолол положенного ему количества жита для хлебов, то подымался до утреннего пения и довершал начатое нерадивым, ибо всегда вменял себя как бы последним из всех, но в церковь являлся прежде других и едва после литургии вкушал немного хлеба. Рубище, в которое был облечен, возбуждало иногда укоризны невежд, но со смирением переносил он все оскорбления Христа ради. – Никого из братии не обличал суровым словом, но в духе прозорливости притчами наставлял виновных, кроткою речью невольно приводя их к раскаянию. Между тем строго наблюдал, чтобы исполнялся весь устав монастырский, чтобы не было собеседования в келлиях после вечернего правила, ни праздных разговоров при необходимой встрече.

Непрестанно наставлял старец учеников своих назидательным словом о высоте иноческой жизни, внушая им удаляться от страстей и с любовию совершать предпринятый ими подвиг. – Повсюду распространялась молва о добром жительстве его иноков, и соседние владельцы с усердием жертвовали имущества свои в возникавшую обитель. Был однажды ропот между братиею, что при распространении обители не было удобного места для построения мельницы; преподобный отвечал на их укоры, что один он хотел безмолвствовать в пустыне и сами пришли они обрести его. – Два озера были недалеко от монастыря, на вержение стрелы друг от друга, между гор; преподобный, собрав братию, велел прокопать пространство между озерами в глубоком овраге; вода с шумом устремилась из верхнего озера в нижнее и, к общему утешению, можно было поставить удобную мельницу.

Пришла благая мысль на сердце преподобного соорудить каменную церковь в своей обители, на место деревянной, и созвал он на совет всю братию: но вместо одобрения услышав слово укоризны, что скудость места не позволяет и помыслить о таком дерзновенном предприятии; но противоречие не удержало блаженного старца; он напомнил ропщущим, что с помощию Божиею все возможно, и велел приготовлять кирпич и все нужное для постройки, а сам между тем послал трех из учеников своих к великому князю Василию Иоанновичу просить у него искусных каменщиков: с любовию исполнил державный благочестивое сие желание, ибо много слышал о старце и заочно уважал, как бы одного из древних отцов. Он прислал к нему не только каменщиков, но и обильную милостыню, прося себе его молитв, и старец Александр мог предпринять строение каменного храма на указанном ему от Ангела месте.

Некто поселянин Григорий, из соседней веси, хотел положить в фелонь преподобного подаяние свое для обители, но старец отринул руку его и самый дар; огорчился Григорий и, пришедши в келлию, спрашивал, почему приемлет даяние от всего народа, его же дар отвергает, не зная его лично? – Преподобный отвечал ему: «Истинно говоришь ты, что доселе не видел я лица твоего, но от руки твоей исходит великий смрад, хотя и мнишься приносить дар Богу, ибо ты нарушаешь заповедь Божию: чти отца твоего и мать; бесчестишь словами свою мать и даже дерзаешь поднимать на нее руки. – Тяжкий на тебе грех, если не покаешься». – Умилился грешник и со слезами исповедал пред ним все свои грехи, прося умилостивить Бога. Но преподобный послал его испросить сперва прощение у матери и потом уже принести дар свой алтарю.

Был у сего Григория друг, по имени Симеон, богатый поселянин, у которого скончалась жена. Усумнился вдовец, вступать ли ему во второй брак. Но Григорий велел ему идти в обитель преподобного к ведущему тайны сердечные, который только один может подать ему благой совет. Повиновался Симеон и припал к ногам старца, спрашивая, что ему делать. Смиренно отвечал преподобный: «Богу единому известны тайны человеческого сердца, и кто я грешный, чтобы проникать их? Но если настоятельно требуешь от меня слова, не сочетайся браком до восьми месяцев и пребывай все сие время в чистоте, для пользы души твоей. – Ныне же иди с миром и не забудь слов моих!» – Однако спустя несколько времени, позабыл Симеон благой совет старца, и сродники убедили его вступить в брак. Когда же наступил осьмой месяц, постигла его лютая болезнь, и почувствовал он скорое свое исхождение от мира; тогда горько начал плакать, упрекая сродников, что заставили его нарушить слово старческое; и действительно скончался в определенный день.

Пришел однажды в обитель преподобного человек рода боярского, Тимофей Апрелев, открыть ему скорбь своего сердца, что в течение многолетнего супружества ему рождались только дети женского пола; жена же его была опять беременна, и потому прибегал к молитвам старческим, чтобы даровал ему Господь младенца мужеского. «Для чего искушаешь мое смирение? – сказал ему старец. – Не Богом ли устрояется рождение чад? И теперь жена твоя носит в утробе детище женского пола; тебе подобает только просить Бога, чтобы даровал ей счастливо разрешиться от бремени. На будущее же время, если хочешь получить желаемое, подобает тебе подражать странноприимству бесплодных Авраама и Сарры, миловать нищих и призирать сирых и вдовиц, чтобы иметь ходатаями пред Богом!» Так с молитвою и благословением отпустил к его семейству. Через год времени пришел к нему опять боярин сообщить свою радость, что у него наконец родился сын.

Уже сорок лет подвизался преподобный в своей пустыне, когда было о нем чудное видение одному благочестивому мужу, по имени Даниилу, который жил недалеко от обители, был сыном духовным старца, весьма милостив к нищим и много жертвовал в обитель. Даниил впал в тяжкую болезнь и семь дней, как мертвый, лежал на одре. Потом внезапно очнулся как бы от страшного видения и начал говорить. – Присные спрашивали его, что чувствовал, когда казался мертвым пред их глазами, и он рассказал им, проливая слезы умиления, что ему виделось, будто два святых Ангела несли душу его в места светлые и райские, и там увидел в необычайном свете блаженного учителя своего Александра, окруженного ликом своих учеников, который сказал ему: «Если хочешь здесь быть, то возвратись вспять и подвизайся». – Когда облегчился Даниил от болезни, пришел он в обитель Свирского и рассказал свое видение старцу; прослезился преподобный и говорил ему: «Истину сказал тебе Ангел, явившийся в образе моем; подвизайся, но храни про себя твое видение, ибо не мог я грешный сподобиться такой славы». Это было за восемь лет до его преставления.

Шел однажды старец Александр, в убогой одежде, на сельскую работу. Встретился ему рыбарь, который спрашивал, здравствует ли игумен, потому что он хотел принять от него слово утешения. – Преподобный спросил о причине скорби, и тот отвечал: «На сих днях мы имели счастливый лов и утаили от владетеля места большого осетра, чтобы не лишиться мзды своей; он же, узнав о том, хочет нас наказать, посему бегаю гнева его и иду к игумену вашему в надежде, что он научит меня, что сделать». – Старец отвечал: «Какую пользу надеешься получить от человека грешника? Возвратись в дом свой, ибо нет теперь игумена в обители; я расскажу ему твое горе и надеюсь, что по вере твоей поможет тебе Господь; ты же, не теряя времени, закинь невод и, если поймаешь опять такую же рыбу, поспеши отнести ее к владельцу, чем не только утолишь гнев его, но получишь награду». – Поверил слову его рыбарь, закинул мрежи и поймал столь же большого осетра, как и первого; он поспешил отнести его к владельцу, рассказав, каким образом послал ему Бог такой удачный лов, молитвою преподобного, и ради сей молитвы щедро наградил его владелец.

Еще один богатый купец великого Новгорода, который терял одного за другим всех своих детей, пришел поведать скорбь свою преподобному; но он предсказал, что и последнего лишится за то, что был немилостив к убогим и неправедною куплею обременял немощных; если же покается в грехах своих и исправит жизнь, то Господь утешит его многими чадами, и в старости маститой окончит он дни свои в обители. – Все сие исполнилось от слова до слова.

В последние годы жизни возымел ревностное желание преподобный соорудить еще каменную церковь во имя Рождества Богоматери. Опять обратился он к помощи державного и, получив желаемое, положил основание церкви с трапезою. Вскоре после того читал он у себя в келлии акафист Матери Божией и, окончив, сказал ученику Афанасию: «Трезвись и бодрствуй, ибо будет нам чудное посещение». Внезапно осиял великий свет весь монастырь; старец Александр устремился к дверям своей келлии и увидел над алтарем основанной им церкви Матерь Божию, как бы сидящую на престоле, с Предвечным Младенцем на руках, при предстоянии ликов Ангельских. Пал пред Нею ниц преподобный и услышал утешительное обещание, что не оскудеет покров Ее над созданной им обителью, не только при жизни его, но и после преставления. – Потом виделось ему множество иноков, отовсюду стекавшихся с камнями для сооружения храма, который чудно сооружался, и радостию исполнилось сердце преподобного. – Ученик его Афанасий лежал как мертвый от страшного видения; старец же послал немедленно за отцом своим духовным Исаиею, чтобы открыть ему то, что видел и слышал.

Когда было довершено здание третьей церкви Верховных Апостол, старшина каменщиков, по имени Игнатий, велел купить двух баранов, чтобы дружина его могла разговеться. Огорчился старец и удержал его, чтобы не было пролития крови в обители. «До сих пор, – говорил он, – ты довольствовался одинаковою с нами пищею: для чего же теперь хочешь нарушить устав монастырский? Но чтобы не было оскудения твоей дружине, Бог пошлет нам довольно рыбы на праздник». – Старец указал сам, где закинуть мрежу в глубоком озере, и было извлечено такое множество рыб, что ею удовольствовались и братия, и дружина.

Настало наконец время блаженного преставления Александра, в старости глубокой, когда уже приблизился он к Господу по духовной лествице высоких своих добродетелей. Собрал он братию, возвестил ей близкий конец свой и поручил учеников предстательству Матери Божией; плакала безутешная братия о разлуке с великим своим наставником; он же утешал их, говоря: «Или я лучше древних отцов, которые все возвратились в землю, из которой были взяты? Все воскреснут, чтобы предстать нелицемерному Судии. Духом не разлучаюсь с вами, и если обрету благодать пред Богом и будет любовь между вами, не оскудеет обитель предстательством Матери Божией; вы же свято соблюдайте Божественные заповеди и устав иноческий; оставляю вам вместо себя четырех братий священников Исаию, Никодима, Леонтия и Иродиона; из них кого изберет Господь и поставит святитель Макарий, тот будет вам игуменом и тому покоряйтесь; наипаче украшайтесь смиренномудрием, милуйте сирых и нищих, и удаляйтесь всего мирского. Господь же, благоволивший мне соорудить здесь обитель, распространит место сие и на вас свое благословение!» До самой минуты своего отшествия непрестанно поучал он братию и даже, в избытке своего смирения, хотел, чтобы грешное его тело было брошено в пустыне; но братия не соглашалась. Тогда просил, чтобы погребли его близ церкви Преображения, недалеко от обители, где была общая усыпальница братии и, преподав последнее целование ученикам своим, испустил дух с предсмертною молитвою: «Господи! В руце Твои предаю дух мой!»

(Из Сборника житий святых, хранящегося в Новгородской Семинарии и Антониевом монастыре).

С помощию Божиею совершился четырехлетний труд; собраны мною воедино жития всех отечественных святых и некоторых подвижников, местно чтимых по святости своей жизни, собраны и жития сродных нам угодников Божиих племени славянского и Церкви Иверской, которая тесно связана с нашею иерархическим управлением. – Если мог я в такое непродолжительное время окончить обширное предприятие, то потому единственно, что мне к тому благоприятствовали и лица духовные, и самые обстоятельства. Летнее уединение в Останкине давало мне полную свободу посвящать исключительно целые месяцы сему отрадному занятию; соседство столицы и Лавры Троицкой, где мог пользоваться советами просвещенных мужей и обильными рукописями двух книгохранилищ Патриаршего и Лаврского, окрыляло, можно сказать, труд мой. – Не менее благосклонны были ко мне настоятели обителей и епархиальные архиереи, которые, по первой моей просьбе, поспешали доставлять списки, а иногда и подлинники житий святых, даже из самых отдаленных краев России: из Колы и Туруханска; жития же грузинских святых, по благосклонности Экзарха, были для меня переведены, еще во время моего путешествия в Грузию: таким образом окончился труд мой, и я не видал, как протекло время.

Теперь предстоит другой, страшный вопрос: удовлетворил ли я ожиданиям читателей! Ибо немалы и требования с того, кто решился на столь отважное дело. О, если снисходительно вникли в то чувство любви к отечественным святым, которое побуждало меня писать! Имена их были известны по святцам, и то немногим; деяния же большею частию утаены от всех, кому недоступны были пыльные хартии, заключенные в книгохранилищах, и не всякий решался перелистать огромные фолианты, чтобы извлечь из них сущность сказания о делах угодников Божиих. – Иные же погребены были в той безвестной миру обители, где почивал и сам неведомый угодник Божий, укрывшийся и по смерти в то забвение, которого искал при жизни; одни только ближайшие жители тех мест о них слышали, и то по преданию, ибо в упраздненных обителях, обращенных в приходские церкви, не всегда хранились списки жития, как например: преподобного Трифона, просветителя Лопарей близ Колы, и многих других.

Да послужит в оправдание недостатков моего труда хотя то, что я собрал и тем извлек из забвения многие чудные сказания о наших святых подвижниках, и даже целые летописные отрывки, которые таились в их житиях. Можно ли, при столь обширном труде, требовать той отчетности исторической, в числах и фактах, которые составляют исключительно условие сочинения исторического? Цель моя была более нравственная, нежели ученая; я желал, чтобы не утрачены были, для назидания православных, спасительные речи и деяния великих подвижников нашей Церкви и узнали бы о них наши единоверцы, ради общения, и если только достиг сей цели, с меня довольно. Без всякого сомнения, с благодарностию принимать буду все указания моих ошибок, чтобы их исправить по возможности, при полном издании всех месяцев; и таким образом будет совершенствоваться труд сей, хотя и не вдруг. – Мне же остается окончить его словами большей части писателей житий, которые смиренно просили слушающих и читающих, Бога ради, не зазреть их грубости и милостиво простить все их погрешности.

17 марта 1858