Глава III. Описание Киево-Софийского собора и История киевской иерархии

Киев, 1825 г. Процесс их составления, Прежние занятия м. Евгения иоториею церкви юго-западной России. Н. П. Румянцев. Краткий анализ Описания Киево-Софийского собора и подробный – Истории киевокой иерархии с содержащеюся в ней историею унии. Прибавления к описанию Киево-Софийского собора. Место этого труда в отечественной церковной историографии. – Синопсис (изд. 1823 и 1836 гг.). – Киевский месяцеслов с присовокуплением разных статей к Российской истории и киевской иерархии относящихся. Киев, 1832 г. – Описание Киево-Печерской лавры с присовокуплением разных грамот и выписок, объясняющих оное, также планов лавры и обеих пещер. Киев, 1826, 1831 и 1847 г. г. Источники, пособия, характер и современное значение Описания Киево-Печерской лавры.

«На классической сей земле древностей наших какую богатую пользу Вы принесете любителям отечественной истории!»

(Из письма Н. П. Румянцева к Евгению по поводу назначения его в Киев на митрополичью кафедру. Переписка, стр. 55).

Сочинение, заглавие которого мы выписали первее других заглавий, и сам высокопреосв. историк в своей автобиографии (Словарь светских писателей, стр. 11) всецело приписывает себе, и все его биографы единогласно усвояют ему же. Тем не менее нашелся ученый, который более чем на половину отнимает у м. Евгения право называться самостоятельным автором «Описания». Это был покойный Закревский, который на 908 стр. своего «Описания Киева» (т. II, М. 1868 г., изд. 2) говорит о занимающем нас труде: «Труд достойный великого уважения. В этом издании киевского митрополита Евгения Болховитинова заключается очень много сведений исторических, для собирания коих потребны были огромная ученая подготовка, необыкновенное трудолюбие и редкая любовь к антикварным занятиям. Все это, кажется, подготовлено миоголетними трудами ученейшего Иринея Фальковского». Не будь таких трудов, Евгению, «много» обязанному Фальковскому, и невозможно было бы сочинить такое (курсив) сочинение», особенно если иметь в виду его «обширные иерархические занятия» и то еще обстоятельство, что он «занял киевскую кафедру в апреле 1822 г., a описание Софийского собора подписано уже цензурою 5 июля 1824 г.», (стр. 335, примеч.)²⁶². Все эти аргументы Закревского были бы, конечно, убедительнее, если бы были подтверждены сопоставлением хотя бы немногих мест из сочииения м. Евгения и предполагаемой работы преосв. Иринея, бывшего киевским викарием, в рукописи хранящейся на полках библиотеки киево-софийского собора за № 165, под заглавием: «Полнейшее историческое известие о древней и новой киевской иерархии, с приобщением обстоятельной росписи всех преосвященных митрополитов киевских от учреждения киевской митрополии даже до наших времен» (Киев, 1806 г.). Но Закревский, указывая на существование этой рукописи, очевидно, совсем не видал ее: она далеко не доведена до конца и заключает в себе только, 1) введение (1–56 стр. in qu.) – «О состоянии Киева прежде восприятия веры христианской и о бывшем в нем языческом богослужении» – и 2) гл. 1 – «О состоянии киевской иерархии и о деяниях ее в X в. от Р. Хр». (стр. 57–90). За этою главою должны были следовать еще 9 глав: 2-я – о состоянии и деяниях киевской иерархии в XI в., 3-я – в XII, и т. д., 10-я – в XIX в.; но их почему-то не последовало и, стало быть, об Евгениевских заимствованиях отсюда чего-либо не может быть и речи. Судя же по тому, что наш автор в своей статье об Иринее (Словарь духовных писателей, I, 208–210) ни словом не обмолвился о составленном им «Известии», мы должны предположить, что существование этого последнего даже не было ему и известно. – С другой стороны, Закревский несправедливо приурочивает цензурную подписку «Описания» к 5 июня 1824 г., – проф. Малышевский на основании оффициальных данных архива киевской академии, при которой существовал уже тогда духовный цензурный комитет, сообщает, что только еще 2 июля 1824 г. м. Евгений переслал свою рукопись этому комитету²⁶³. Но и во время печатания, как увидим ниже, он не переставал дополнять свой труд. Далее, Закревский забыл, что если кто-нибудь имел в ту пору «очень много исторических сведений», обладал «огромною ученою подготовкою», «необыкновенным трудолюбием и редкою любовию к антикварным занятиям», то это именно высокопр. Евгений. Вчастности, не безызвестна была ему и история юго-западной русской церкви с главенствующею киевскою иерархиею. С нею, как мы знаем, он знакомился еще при составлении «Истории российской иерархии» и «Истории псковской церковной иерархии». При этом немало помогал ему воспитанник киевской академии, известный уже нам В. Г. Анастасевич (хороший знаток польского языка и польской исторической литературы), как то видно из писем первого к последнему, – писем, отчасти обнаруживающих как постепенно возроставший в Евгение сильный интерес, так и постепенную подготовку к изучению истории южно-русского и западно-русского края и вместе Литвы – Польши. Кроме Анастасевича в данном случае много послужил ученому архипастырю обязательный Н. П. Румянцев, помогавший своему другу и во время составления им «Описания».

16 янв. 1813 г. преосв. Евгений писал Анастасевичу по поводу его журнала «Улей»: «До него я не имел никаких сведений о польской словесности, кроме что о некоторых старых их летописателях и спорщиках с нашею церковию»; 6 марта: «Польский язык я отчасти читаю; научился оному у малороссийских учителей²⁶⁴ и по Аквару». В письме от 27 марта благодарит Анастасевича «за выписку о русских из книги О правах Литовских; а 17 февр. 1815 г. возвращает при письме «Чацкая Литовский Статут». В 1814 г. 19 апр. Евгений извещал того же обязательная корреспондента: «Выписки ваши прелюбопытны и я, списавши их, скоро с благодарностию вам возвращу; выписки об унии правда таковы, каковы и должны быть в польских писателях, но для соображения и нам полезны»²⁶⁵. Поблагодарив в письме от 24 мая за «продолжение истории об унии», наш автор пишет: «Убедительнейше прошу вас довести мне ее до конца. Сия выписка будет в числе драгоценнейших бумаг моей портфели; тем паче что я давно уже занимаюсь собиранием сведений для церковной нашей истории. Нет нужды, что сия история об унии есть также односторонняя, как и Бантышева»²⁶⁶. Все эти выписки были сделаны, надо полагать, из третьей книги труда Островская – «Dziejie і prawa»... («События и права польской церкви. Соч. Феодора Островского. На польском языке. В 3-х кн. Варшава. 1793 г.); переведенные на русский язык и сплошь писанные рукою Анастасевича, они хранятся теперь в киево-софийской соборной библиотеке за № 145 (тетрадь in qu. л. 1–70) и заключаются следующею любопытною припискою последнего от 11 авг. 1814 года: «Окончись для вашего преосвященства выписку о унии, на будущем досуге постараюсь еще что-нибудь найти к сему же относящееся и помню, что не кончил польскую иерархию, которую найду, как скоро разберусь на новоселье». Заинтересовавшись Островским, любознательный иерарх, 16 авг. того же года просит своего приятеля выслать самый «оригинал» работы этого польского историка и затем продолжает: «Прибавьте и еще какие-нибудь из известных вам подобные сей церковные истории польские. Сообщите мне (также) хорошенькой польской лексикон или с французским или латинским переводом. При посредственном моем знании польского языка я надеюсь от чтения сих книг успеть в нем; ибо вижу, что нынешние польские историки для нас сделались необходимыми. А мы о сю пору сего и не знали. Какая жалость! Сарматы, просветившие нас чрез Малороссию, и доныне годятся еще нам в учители»²⁶⁷. Снабжая преосв. Евгения разными данными касательно унии, Анастасевич обменивался с ним и взглядами своими на ее историю, как то видно из следующего письма к нему ученого архипастыря от 31 мая 1814 года: «об унии с вами я не спорил и не спорю, и даже согласен, что она пагубна для обеих церквей, но предосудительна наипаче для римской, затеявшей оную для властолюбия своего. Сделавши унию и с армянскою и с греческою церковию, она готова заключить такую же и с магометанами, если бы они покорились папе. Индульгенции делали унии совсеми злодеями»²⁶⁸. «Об унии при Петре I я, отвечал преосв. Евгений 16 авг. 1814 г., знаю только по пунктам сорбонским и по диссертации на них Буддеевой, напечатанной в Иене 1719 г., да по ответам Яворского и Прокоповича, напечатанным в журнале Петра I; а об унии при Павле I я имел случай знать потому, что в 1800 г. митрополит мне поручил сделать каноническую и историческую выписку о панской власти и намерениях»²⁶⁹. – В 1815 г. Анастасевич по прежнему продолжал помогать Евгению в деле изучения им истории церкви в юго-западной России. «Вы много меня одолжите, писал к нему последний 27 янв., если из огромных польских 8 томов Конституций выпишете то, что принадлежит до нашей церкви»²⁷⁰. 10 февр. преосвященный благодарит своего корреспондента «за титулы польских королей с 1346 г. доныне», а 28 февр. «за выписки из Нарушевичевой истории: они-де для меня драгоценность; сделайте милость продолжайте для меня сии любопытнейшие выписки; Вы много тем меня обяжете». 23 мая писал: «Благодарю искренно за приложенные выписки из биографии Сапегиной и мнения об унии. История об Иосафате Кунцевиче подробно описана и у Кульчинского in Speciminae Ruthenicae.. Она у меня есть. Там же и о Мелетии Смотрицком... Мнение ваше о упрямстве Марка Ефесского на Флорентийском соборе не справедливо. Вопреки Алкацию (Алляцию?) Сильвестр Сиргоиул иначе описал причины сего. Сокращение его истории напечатано и на русском, переводу покойного преосв. Мефодия псковского. Можете еще справиться о сем и с Минятиевою историею об унии, напечатанною на русском языке под названием «Камень соблазна клеветы». Но двоедушие кн. Острожского и киевского митрополита Мисаила могли быть не только разглашены, но и напечатаны поляками, о коих известно, что они больше всех папистов мастера подделывать даже акты». (Далее идет речь о м. Исидоре, взгляд Евгения на которого будет приведен нами ниже). Порекомендовав Анастасевичу (в письме от 17 нояб.) прочитать «Histoire de cosaques, par m-r Lesure» (Paris. 1814 г.), Евгений говорит: «Я не могу довольно налюбоваться методом, ясностию, доказательностию и краткостию сей книги. Выписываю даже из нее краткие записки». – Через несколько лет, именно в 1820 г., мы, из тех же писем к Анастасевичу, все еще видим Евгения за занятиями южно-русскою историею. Так, 20 янв. он писал: «Читал я на сих днях изданную у вас Лобаржевского книгу «Respect du aux hȇtes couronnées» в защиту покойного короля Станислава Понятовского. Довольно хорошо написана и много мне неизвестного открыла о бывших польских конфедерациях и разделах. Автор служил при покойном короле». 6 дек. ученый иерарх благодарить Анастасевича «заобещание плана старому Киеву».

В том же 1820 г. при письме от 6 апр. и Румянцев посылает своему давнишнему другу «список с грамоты постановления известного Брестского местного собора»; на что Евгений отвечал 16 апреля: «Всепокорнейше благодарю Вашему Сиятельству за доставление мне списка Брестского собора. У меня его не было: a известен он мне был только из Мелетиевой прекрасной книги «Апокрисис», в опровержение собора сего сильно написанной»²⁷¹.

Обязательный граф, прямо называвший себя Евгениевским «работником преусердным» (Переписка, стр. 97), «угождать» которому «во всем находил», по собственному признанию, «удовольствие» (стр. 51), не оставлял своею помощию ученого иерарха и тогда, когда последний занял митрополичью кафедру и принялся за составление того труда, заглавие которого выписано нами выше.

Впервые м. Евгений пишет Румянцеву о своих занятиях «Описанием» 26 нояб. 1822 года: «Я розыскиваю о Киево-Софийском соборе для составления описания оному. Знаю, что он построен в подражание константинопольскому, Иустинианом великим в VI в. построенному, и 1452 г. в мечеть уже обращенному. В подражание киевскому построены Софийские соборы новгородский, полотский, вологодский и тобольский. Но храмовые иконы везде у нас различные. В киевском Софийском София изображена в виде Б. Матери с И. Христом на груди в кругу; в новгородском – в виде крылатого ангела огненного, сидящего в креслах на 7 столпах; в Вологде – в виде успения Б. Матери; не знаю, в каком виде в Полотске и Тобольске. Ваше Сиятельство везде имеет корреспондентов. Нельзя ли достать из Полотска и Тобольска хотя малые рисунки храмовых тамошних икон Софии (Переписка, стр. 65). 1 дек. того же 1822 г. Румянцев отвечал Евгению: «С большим удовольствием теперь же домогаться буду о получении рисунка для Вас из Полоцка образа Софии и непременно домогаться буду о получении такового же из Тобольска. Я истинно буду находить душевное наслаждение, когда мне поручения делать будете (стр. 66). Поручения, действительно, продолжали делаться. Разумеется и Румянцев не оставался в долгу. Извещая своего преосв. друга, что он хлопочет о получении для него полоцкой иконы св. Софии, граф в тоже время обещает доставить ему такие ж иконы из Архангельска и из монастырей – Антониева, Хутынского, и Юрьевского (стр. 67., письмо от 8 дек. 1822 г.). Однакож взятую на себя коммиссию Румянцев не вдруг мог исполнить, почему митрополит вынуждался еще не один раз просить его все о тех же иконах (стр. 72 и 78., письмо ответное 11 февр. и 21 марта 1828). В письме от 21 марта Евгений докладывает канцлеру, что вся работа у него стала только из за икон св. Софии, а историческое описание киевософийского собора почти уже готово». «Мое описание киево-софийского собора становится уже большою книгою, сообщал Болховитинов Румянцеву от 28 мая 1828 г.. Жду известия тобольского о тамошней Софийской иконе» (с. 75). Между тем граф шлет Евгению рисунок иконы св. Софии, находящейся в царско-сельском соборном храме²⁷², и просит А. О. Малиновского достать рисунки Софийских икон московских церквей (стр. 76, письмо от 16 мая 1828 г.), что отчасти Малиновский и исполняет («Переписка Румянцева с московскими учеными», в «Чт. Общ. Ист. и Древн. Российских 1882 г., кн. 1, стр. 263 и 281, письмо от 11 июля 1823 г. и 15 февраля 1824 г.). К октябрю 1823 г. были присланы митрополиту и тобольская икона, и архангельская, и некоторые другие. По этому поводу преосвященный пишет канцлеру: «Моя книга о Киево-Софийском соборе время от времени толстеет и я во многом, к ней относящемся, обязан помощи Вашего Святельства. Даже собрание Софийских икон останется памятником вашего попечения и я в киево-софийском соборе поставлю всех их в кивот» (стр. 77, письмо от 7 октября 1823 г.; ср. стр. 79, 84, 100, 101, 102 и 103 – письма от 24 октября и 23 ноября 1823 г., 23 февраля, 12 и 29 марта и 18 апреля 1824 г., где речь идет все еще о Софийских иконах). Кроме икон Румянцев добывал и пересылал Евгению и другие рисунки, а также разные печатные материалы. 11 апреля 1823 г. он посылает ему несколько вновь отпечатанных листов выписок Френа из арабских писателей²⁷³: «сии листы большею-де частию относятся к тем известиям, которые они имели о Киеве» (стр. 73); в мае и июне хлопочет о доставлении Евгению описания внешнего вида константинопольской Софийской церкви (стр. 75, письмо от 1 мая 1823 г., стр. 76 и 77, письма от 23 мая и 27 июня 1823 г.) и, получив от Круга планч» и фасад ее, в декабре дарите их своему преосвященному корреспонденту (стр. 85, письмо от 4 декабря). Чрез Круга же Румянцев приобретаете для ученого митрополита Грелотово путешествие в Константинополь (стр. 77, письмо от сентября 1828 г.)²⁷⁴. По поводу этого приобретения митрополит писал графу: «Чувствительнейше благодарю Вашему Сиятельсгву за присылку Грелотова константинопольского путешествия. Рисунки прекрасные и описание подробное. Мне сего и довольно для моей книги» (стр. 79–80, 24 октября 1823 г.). Около этой же поры Румянцев препровождаете своему приятелю «Описание Софийской цареградской церкви (на греч. яз.): «я, говорит он, для Вас оное выписал (из за границы), удержите его сколько Вам угодно» (стр. 77–78, 4 октября 1823 г.).

Помогая Евгению при «описании (им) Киево-Софийского собора», гр. Н. П. Румянцев не мало помог ему и при составлении «Истории киевской иерархии». Уже в 1822 г. 29 декабря, историку: «Кой час я узнал, что Вашему Высокопреосвященству – нужно иметь то чрезвычайно редкое печатное сочинение могилевского архиерея Георгия (Конисского) о правах и вольностях тогдашних польских подданных закона греческого²⁷⁵, я велел книгу сию списать (с печатного экземпляра, стр. – 72), равно как и рукописные замечания того же преосвященного которые хранятся в Могилеве и которые дополняют печатный экземпляр, – стр. 72), и оба списка по тяжелой почте к вам препровождаю, прося вас покорно с них для себя списки велеть снять, а мне мои возвратить для моей библиотеки». (Переписка, стр. 68; сp. письмо Евгения к Румянцеву от 10 сентября 1822 г. и от 24 января 1823 г., – стр. 60 и 72). В январе (20 ч.) 1824 г. ученый архипастырь писал канцлеру. Вашему Сиятельству известно, что я при описании Киево-Софийского собора присовокупляю и историю киевской иерархии. Архивы киевские очень уже поздно; но по находящемуся у меня реэстру малороссийских дел, хранимых в московском архиве иностранных дел, вижу, что там много актов, объясняющих истории киевской иерархии. Я велел выписать из статьи мне любопытнейшие, кои при сем прилагаю²⁷⁶. Ни чрез кого лучше не могу я достать списки оных или достаточные экстракты, как чрез Ваше Сиятельство А. Ф. Малиновский не откажется исполнить ходатайство Ваше за меня. В проезд мои из Вологды в Калугу, по дозволению Вашего Сиятельства я осматривал всю архиву, имел в руках каталоги и видел некоторые акты; но по краткости моего пребывания в Москве, успел только списать реэстры рукописям. Патриотическое покровительство Вашего Сиятельства всем, занимающимся чем-нибудь отечественным, обнадеживает меня, что и сия моя покорнейшая просьба отринута не будет» (стр. 95). Само собою понятно, что митрополит Евгений не обманулся в своих надеждах. Всегда готовый служить ему граф почти тотчас же, именно 29 января 1824 г., отправляет присланный Евгением реестр Малиновскому, присовокупляя при этом, что «митрополит желает получить списки (с бумаг, относящихся до киевской епархии) и я покорно Ваше преосвященнство прошу приоскать особенного спищика, который за мои деньги все cии бумаги списал бы» («Переписка с московскими учеными», стр. 279). «Для киевского митрополита я с удовольствием понесу ту издержку, которую предполагает быть нужною для списка всех бумаг, писал Румянцев Малиновскому в другой раз, по получении от него известия о сумме, необходимой для достижения или (стр. 282, письмо 27 фев. 1824 г.). В этом же последнем письме граф адресуется к Малиновскому с следующею просьбою: «Поскольку должен (Евгений) будет на сии бумаги ссылаться в своем сочинении (см. письмо Евгения к Румянцеву от 6 фев. 1824 г., стр. 99), то он меня спрашивал, не нужно ли ему о том домогаться у г. управляющая Министерством Внутренних Дел. Решите Вы, пожалуйте, сей вопрос, и укажите мне, какое отношение митрополиту сделать прилично». Что отвечал Малиновский на эту просьбу Румянцева – неизвестно. А между тем бумаги списывались для Евгения и пересылались по назначению. Первое их «отделение» отослано было в Киев 24 июня 1824. г. Извещая графа о получении бумаг, преосвященный митрополит признавался, что там он «нашел много нужного для дополнения своего сочинения» и что «будет ждать и продолжений (стр. 108, письмо от 20 июля). Самое же сочинение давно уже было готово. Еще 18 апреля автор его писал Румянцеву: «Описание Киево-Софийского собора и киевской иерархии вчерне уже кончил и остается только дополнить архивными актами. Первые 8 тетрадей уже и переписаны для цензуры, которая теперь у нас учреждена своя и нет нужды относиться к другим» (стр. 102–103). В августе дополненное описание уже печатается. Сообщая об этом канцлеру 31 августа митрополит Евгений писал: «представляю при сем 6 глав оного (описания). Седьмая глава, также печатаемая, содержите описание или историю киевской иерархии. Она будет обширнее всех прежних 6-ти, а на конце приложатся разные грамоты, объясняющие сию историю. Продолжение буду присылать и покорнейше прошу указывать мне мои ошибки или недостатки. После первой книги («отделения») московских архивских актов, коею Ваше Сиятельство благоволили снабдить меня, я ничего больше оттуда не получал, a затем останавливать печатание не захотел» (стр. 108)²⁷⁷. Но пока это печатание шло, были получены Евгением и желанные акты (2 и 3 книги), «подоспевшие, как сам он выражался в письме к Румянцеву от 12 октября, к современным печатаемым листам описания киевской иерархии. Я нашел-де (и) в них много мне нужного и разместил уже в свое описание» (стр. 112)²⁷⁸. К 15 октябрю были уже отпечатаны 8 листов последнего, которые митрополит и пересылает своему сиятельнейшему другу (стр. 112). Все же «Описание Киево-Софийского собора» с «киевской иерархиею» было окончено печатанием (в типографии Киевопечерской лавры) в 1825 г. Тогда же оно было выпущено и в свет под заглавием: «Описание Киево-Софийского собора и киевской иерархии с присовокуплением разных грамот и выписок, объясняющих оное, также планов и фасадов константинопольской и киевской Софийской церкви и Ярославова надгробия». Кроме материалов, хранящихся в московском архиве коллегии иностр. дел, преосв. Евгений получал еще от гр. Румянцева «списки со многих актов, кои большею частию хранились неизвестными в так называемом Радзивиловском архиве (стр. 113, письмо от 24 окт. 1824 г. Румянцева к Евгению), и между которыми находились и литовские грамоты» (стр. 113–114, письмо Евгения к Румянцеву от 2 ноябр. 1824 г.). Здесь, разумеется, Евгений обратился за материалами в местные архивы и в частности в библиотеку самого Киево-Софийского собора и Киево-Печерской лавры. «В лаврской и софийской библиотеке я, сообщает Евгений Румянцеву в окт. 1822 г., нахожу много книг польских, написанных нашими и на нас в XVI и XVII ст., с весьма любопытными известиями по церковной нашей истории» (стр. 61). «Я, сообщает преосвященный тому же корреспонденту от 6 фев. 1824 г., в библиотеке Софийской нашел любопытнейший акт 1599 г. конфедерации между православными и протестантскими знатнейшими в Польше и Литве дворянами о взаимной защите от католицких и униатских гонений» (стр. 99; срав. стр. 84). В числе грамот, отпечатанных в приложении к «Описанию», также есть найденные в соборной Софийской библиотеке (см. напр., №№ 16, 17, 19 и др.). Но все же эта последняя и другие киевские архивы не могли дать многого преосвященному историку. На вопрос Н. Н. Мурзакевича, предложенный Евгению при майском с ним свидании в 1834 г., – «много ли имеется древних русских памятников в Киеве и епархии»? – маститый старец отвечал: «почти ничего; все письменное истреблено преднамеренно католиками, а зодческое перестроено на латинский лад» («Записки Николая Никифоровича Мурзакевича 1806–1883г.» Русская старина, 1887г., марте, стр. 661–663). И в «Истории киевской иерархии» Евгений оговаривается: «когда и где скончался благочестивый м. Иoнa (III-й), неизвестно. Ибо притеснение православию истребило и все записки православных митрополитов киевской иерархии со времени восстановления оной» в последней четверти XV ст. (стр. 118). Приходилось, стало быть, довольствоваться малым и обращаться к другим источникам и пособиям.²⁷⁹ Что это за источники, как относился к ним ученый архипастырь, – это мы отчасти увидим из самого анализа «Описания Киево-софийского собора и Истории киевской иерархии.» Тот же анализ, обнаружит и взгляды преосвящ. митрополита на различные явления русской церковно-исторической жизни.

***

Своему «Описанию Киево-Софийского собора» высокопреосвященный автор предпосылает небольшое «введение» (стр. 1–9), состоящее из двух глав. На первой из них – «о начатках христианской веры в Киеве» мы не будем останавливаться, рассчитывая потолковать об этом предмете при анализе Евгениевской «Истории Словено-русской церкви». Вторая глава посвящена решению вопроса «0 первоначальных церквах в Киеве до создания Киево-Софийского собора» (стр. 5–9), причем ученый архипастырь дает читателю один лишь простой, ученою критикою не очищенный, свод летописных и других «различно гласящих» (стр. 5) известий. Отрицательно отнесся он только к Стрыковскому, Кальнофойскому и Иннокентию Гизолю, признававших первою построенною св. Владимиром церковью церковь Спаса, и Карамзину, утверждавшему, что никакой св. Софии не было построено до Ярослава мудрого. Но сам Евгений в то же время не представил решения относительно того, какую церковь впервые основал равноапостольный Владимир и кто был строителем до Ярослава Софийского храма, сгоревшего в 1017 г.²⁸⁰. В своей «Истории Словено-русской церкви» он, на основании Степенной книги, первою Владимировою церковию считает церковь св. Тирона, между тем таковою была церковь св. Василия великого (нынешняя Трехсвятительская).

В весьма длинном примечании (18) к стр. 6, преосвященный толкует об известной Десятинной церкви, руководясь летописями и другими данными, а также своими собственными исследованиями²⁸¹. «О Десятинной церкви, писал Евгений Анастасевичу 19 марта 1824 г., я нечто поместил и при описании нашей Софии. Тут на месте я также растолковал, весь план церкви, чего никто прежде нe замечал²⁸²». План этот нарисован и подробно описан не самим Евгением, а Берлинским, в его статье «О Десятинной церкви в Киеве» (Труды и лет. Общ. Истории и древностей Российских, ч. V, стр. 106 и д.). Берлинский подробнее передает и историю Десятинной церкви. Наш же автор, коротко рассказав прежний и нынешний план этой последней, сравнительно коротко трактует и об исторической судьбе ее – на основании свидетельств Нестора, Коссова, Кальнофойского, Дитмара и автора «Описания Киево-печерской лавры» (изд. 1817 г.). Находя у трех последних писателей разноречие относительно места погребения св. кн. Владимира и Анны (Елены), Евгений устраняет его ссылкою на авторитета Карамзина, предположившая существование в церкви Десятинной придельного храма во имя св. Климента, а не отдельного от нее, – в нем и был погребен с своею супругою наш равноапостольный князь. В заключение ученый архипастырь высказал собственную догадку, до сих пор принимаемую чуть ли не всеми историками отечественной церкви, что Десятинная церковь была устроена в честь Успения Просп. Богородицы (о чем умалчивает Нестор).

Таким образом, м. Евгений более определенного и положительного сказал о церквах св. Софии и Десятинной и ничего решительного о первой церкви, построенной Владимиром,²⁸³ и о церквах до него бывших. В последнем случае он поставил только вопросы и собрал для их решения несколько материалов из разных печатных источников. Даже о церкви св. пророка Илии преосвященный не решился утверждать, что это первая церковь на Руси, а осторожно только заметил, что если-де она, не первая, то «по крайней мере о ней первой находим свидетельство в договоре Игоря с Греками 945 г.» (стр. 5). Церковь эта не переставала интересовать преосвященного историка и по выходе в свет разбираемого нами его труда. В начале 1827 г. студентам Киевской академии он предложил написать «Исследование о древнейшей в Киеве церкви св. Ильи, в которой присягали Игоревы Варяго-Руссы». Вместе с предложением митрополит прислал и свой подробный план для будущей работы. Эту последнюю взял на себя и выполнил студент Остромысленский (его «Исследование» напечатано в Киеве в 1830 г.).

Так как он находился под сильным влиянием преосвященного Евгения и, без сомнения, смотрел на дело сквозь его же очки²⁸⁴, то мы позволим себе сделать отступление от главного предмета нашего анализа и поговорить о труде Остромысленского и по поводу его. Наперед, впрочем, познакомим читателя с самым планом труда, прекрасно характеризующим ученое отношение Болховитинова к историческим вопросам и обличающим его близкое знакомство с литературою их. «В трактате Игоревом, пишет Евгений, заключенном c греческим императором Романом, именуемым Леканеном, в 915 или 944 г., находящемся в Несторовой летописи, в 14 статье, сказано о россиянах: «мы же Русь, елико нас крестилися есмо, кляхомся церковью святого Илии в соборней церкви, пред лежащим честным крестом и харатиею сею» и проч. – и ниже после трактата: «а христианскую Русь водиша роте в церкви св. Илии, иже есть над ручаем, конец постничи (пасынчи)²⁸⁵ беседы в Козарех: се бо бе соборная церковь. Мнози бо беша варязи христиане». Один только Нестор сохранил нам сей любопытный трактата, a греческие историки не упоминают о нем, хотя и описывают войну Игоря c своею империею. Посему весьма справедливо мнение Карамзина о важности его. Любители отечественной истории много имеют в нем предметов к исследованию: но мы изберем предмет ближайший к нам. Цель предложения: розыскать и показать, где была та Ильинская церковь, в коей варяги-руссы присягали, и какого она была исповедания? поскольку в вышеписанном предложении дважды упоминается Ильинская церковь, то исследовать и объяснить: одна ли и таже она, или две различные? Сие решить должно рассмотрением: 1) где трактат писан – в Константинополе или Киеве и, следовательно, где была первая присяга, упоминаемая в трактате? 2) где была вторая присяга, упоминаемая после трактата? Если в Киеве, то отыскать и приурочить: где была сия Ильинская церковь и для кого построена – для варяго-руссов ли, или для славян киевских, или для приезжих купцов – греков? О константинопольских церквах должно справиться у византийских историков: Прокопия – de aedificiis Iustiniani, Баидурия – Imperium Orientale, Дюканжа – Constantinopolis christiana и проч. А для отыскивания киевской Ильинской церкви, надобно обратить внимание на Несторово описание тогдашнего Киева в его летописи на стр. 45. Вводные розыскания, могущие войти в диссертацию. 1) Нестор полагает сей трактат 945 году с императорами Романом, Константином и Стефаном: объяснить кто были Константин и Стефан, и верно ли летосчисление Несторово – 945? Здесь справиться с книгою Круга о византийской хронологии, на немецком языке изданной, и со Стриттеровыми записками византийскими. 2) О разных родах исповеданий бывших тогда в Киеве. Сие можно видеть и из истории обращения св. равноапостольного князя Владимира, отписанной у Нестора. Киев был город торговый, наполнявшийся разными народами. А об обратившихся уже тогда северных народах справиться с церковною историею. 3) Коснуться и разности присяг русской или славянской и варяго-христианской. О древних присягах, языческих, у варягов и других северных народов, можно поискать у Далина в шведской истории и в энциклопедическом словаре древностей и юрисируденции, в статьях о присягах; и о русских присягах в «Трудах общества истории и древностей», ч. III (статья самого Евгения). 4) Варяги христиане не были ль католики, ибо прежде россиян обращены (см. в шведской истории у Далина и в церковных историях). Препод. Феодосий печерский в ответе своем вол. кн. Изяславу о варяжской вере²⁸⁶ разумеет оную католическою. Впрочем, при Игоре не было еще разделения церквей восточной от западной и варяги христиане могли присягать в греческих церквах. 5) Заметить также, что в Киеве в то время не в уважении была христианская вера (см. у Нестора стр. 55), а от католицкой и Владимир отказался (там же, стр. 74). Ольга имела у себя священника в тайне (там же, стр. 59). Для лучшего разрешения все сии статьи должно наперед обследовать порознь и потом уже составить из них диссертацию. Источниками для сего будут летопись Несторова и все другие, Степенная книга, Четь-Минея в житиях Ольги и Владимира, Истории Татищева, Щербатова, Эмина Стриттера, Елагина, а особливо Шлецеров «Нестор» и Карамзина история; но указаниям их должно справляться с другими книгами»²⁸⁷.

Студент Остромысленский, воспользовавшись почти всеми указанными в этом плане источниками и пособиями и сверх того трудами Эперса²⁸⁸ и самого м. Евгения²⁸⁹, дал обстоятельный (особенно по тому времени) ответ на каждый из Евгениевских вопросов, «Исследование» расположено в порядке рубрик (которые приводятся нами не буквально): 1) подлинность свидетельства Несторовой летописи о церкви св. Илии; 2) топография Ильинской церкви; и 3) вероисповедная форма, которой держались христиане этой церкви. Поставить и решить вопрос о подлинности Несторова свидетельства, – в плане Евгения не поставленный, но, очевидно, им предполагавшийся, было весьма важно, так как тогда был еще в силе авторитет заподозрившего подлинность этого свидетельства Шлецера и так как, с другой стороны, тогда же держала высоко свое знамя и скептическая школа, отрицавшая достоверность почти всей нашей истории до XIII в. Молодой автор энергично отстаивает Нестора, причем обнаруживает достаточно исторических знаний и критики, упирая на невозможность подлога договора с чьей-либо стороны, на сообразность договора с тогдашними историческими обстоятельствами²⁹⁰ и, наконец, на несостоятельность доводов самого Шлецера. Вооружаясь против этого последнего, Остромысленский доказывает и правильность Несторова летосчисления, чего хотелось Евгению, равно и подлинность сказания об Ильинской церкви (а не о договоре вообще, как раньше), толкуя слово «соборная» в смысле «сборная». Церковь эта находилась, как мастерски доказывает автор, не в Констаптинополе, а в Kиeве, – на старокиевском подгорье у Боричева взвоза против Васильевской или Михайловской церкви, над ручьем, протекавшим у этого подгорья и огибавшим старый город. Дважды упоминаемая в договоре Ильинская церковь есть одна и таже, а не две в честь одного и того же святого. В ней и была вторая присяга, которую давали Грекам Руссы; первая же присяга, данная Греками Руссам, была в Констаитинополе. Прихожане церкви св. Илии, Варяго-Руссы, исповедывали христианство, вероятно, в форме православия, а не католичества, – но только вероятно. Данных для определенного решения в сторону православия автор не нашел (стр. 85). Ка видно из 4-го и 1-й пол. 5-го пункта Евгениевской программы, и сам Евгений только склонен был признавать в Ильинских прихожанах православных, но окончательно не был убежден в их православии. Тому и другому мешал высказаться категорически «Ответ о варяжской вере» Феодосия²⁹¹, отождествлявшего ее с католическою, – веры, от которой ни Евгений, ни Остромысленский не могли отличить веры варяго-руссов. На той же дороге подвернулось нашим исследоватолям известие Далина о принятии Скандинавами христианства в форме католичества задолго прежде до крощения Руси. В последнем случае оба историка напрасно успокоивали себя утверждением, что в тот период, о котором говорит Далин, не было еще строгого различия между православием и католичеством, – если так, тогда зачем же и задаваться вопросом о вероисповедной форме варяго-руссов, прихожих к церкви св. Илии? Резоннее другая догадка – касательно того, что некоторые из скандинавов, приносили на свою родину православие прямо из Греции, куда отправлялись с теми или иными целями. Но в таком случае остается недоказанным, что именно эти самые скандинавы и перебрались к нам на Русь, а не какие-нибудь другие. Между тем, не говоря о многих других исторических руководствах, из 4 § Евгениевского же «Введения в историю Словено-русской церкви» видно, что еще задолго до Владимира появились на Руси варяги-язычники, прибавив к богам туземных жителей своих богов. Казалось бы, поэтому, что м. Евгению или точнее Остромысленскому под влиянием Евгения и следовало бы уцепиться за этот факт и отсюда, между прочим, выяснить православие варяго- и славяно-руссов, которому часть из них могла научиться из сношений, торговых и военных, с греками. Но ничего такого нет в интересующем нас «Исследовании». – Все же, впрочем, и при указанном пробеле оно имело в свою пору немаловажную ценность для церковно-исторической науки²⁹², да едвали потеряло ее и теперь, представляя

основательное, хотя и неокончательное, решение вопроса о церкви св. Илии и заключая в себе довольно много солидных данных для вероятного решения вопроса о православии (а не католичестве) варяго-руссов²⁹³.

Здесь мы и покончим свою речь о церкви св. Илии, так занимавшей любознательного киевского митрополита, и перейдем от рассмотрения «Введения» к анализу самого «Описания Киево-Софийского собора».

Оно начинается главою «О времени и случае основания и создания Киево-Софийского собора» (стр. 11–15). Еще в «Введении» (2 гл.) преосв. Евгений указал год (1017-й) основания этого собора (с. 9). Здесь же, передав по Нестору и событие, подававшее в. к. Ярославу I повод для такой постройки (победа над Печенегами), он останавливается на вопросе о том периоде, в продолжении которого строился Софийский собор. Но при решении этого вопроса преосв. историк натолкнулся на такие, трудно примиримые, противоречия, что не мог в них разобраться и с горечью заявил, что «неизвестно, чему верить» (стр. 13). В самом деле, одни летописи (Софийская, Воскресенская, Никоновская, и Русс. Временник) полагают основание собора в 1017 г., а конец постройки и освящение (Никоновская лет.) в 1037 году; другие (древняя Новгородская) говорят о двукратном основании в 1017 и 1037 г. – и вовсе не говорят об окончании; третьи (Архангелогородская) называют годом основания 1037 г., хотя войну Ярослава с Печенегами и относят к 1017 г.. Нестор пишет, что Ярослав «заложи» церковь св. Софии в 1037 г., a Печенеги нападали-де на Киев в 1036 г. Наконец, Палинодия и «Киевский иерархический каталог» передают, что в 1037 г. Софийский собор был уже освящен и, следовательно, окончательно построен.

Встретившись с такою разноголосицею, м. Евгений не стал уже и браться за критику, но не оперся и на авторитет Нестора, а счел возможным прямо предположить периодом постройки Софийского собора промежуток между 1017 и 1037 г.г., опираясь на то почти единственное априорное и ненаучное соображение, что для постройки здания требовалось много материалов и художников «из других земель», откуда не особенно скоро можно было их достать. Поставленный в этой главе вопрос неоднократно подымался в нашей историко-археологической литературе и по смерти м. Евгения. Одни из ученых – И. М. Скворцов («Описание Киево-Софийского собора», 1854 г.) и прот. Н. Оглоблин (Киевск. епарх. ведом. 1874 г. № 4) – поддерживают и доказывают мнение нашего автора. Другие – M. А. Максимович (Киев. еп. вед. 1867 г. № 1), Закревский (Описание Киева, 1868 г., т. 2, стр. 761–762) и прот. Лебединцев («Труды III аpx. Съезда», бывшего в Киеве в 1874 г., т. I. стр.53– 93. Ср. его же «Описание Киево-Софийского кафедрального собора». Киев, 1882 г., стр. 4–5) настаивают на том, что годом основания Киево-Софийского собора должно считать 1037-й г., а годом окончания приблизительно 1047 (Лебединцев, Опис. Киево-Софийского кафедрального собора, стр. 5). Мы не будем обсуждать мнения той и другой спорящей стороны. Для нас важно лишь отметить, что наш автор имеет у себя единомышленников, и что, с другой стороны, ему не достает того критического отношения к летописным данным, которое помогает его сторонникам вести ученую полемику с своими и вместе его противниками, точно также сооруженными историческою критикою. Не рискуя быть обвиненными в пристрастии к объекту своего исследования, мы хотели бы однако, утверждать, что лучшая и обстоятельная критика источников и, след., более правдоподобный ответ на вопрос о периоде постройк и Киево-Софийского собора принадлежит о. Оглоблину – стороннику м. Евгения. Покойный м. Макарий (История русс. церкви, т. I, изд. 1857 г., стр. 41–42 и 222. прим. 122) и проф. Голубинский (История русс, церкви, т. I, 2 пол., стр. 87–88) относят основание св. Софии к 1087 г.

Во 2-й главе «Описания» м. Евгений говорит "О том с какого образца создать Киево-Софийский собор о наименовании его и о храмовой иконе» (стр. 16–24). Вслед за Синопсисом преосвященный историк образцом для постройки Софийского собора считает константинопольскую Софийскую церковь, бывшую образцом «тогда всем таковым церквам» (стр. 16). Как бы в доказательство справедливости этого положения наш автор, на основании свидетельств разных путешественников и историков касательно цареградского Софийского собора, в 3-й гл. своего труда делает «Сравнение Киево-Софийской церкви с константинопольскою Софийскою» (стр. 25–31)²⁹⁴. В результате сравнения оказалось не малое сходство между знаменитыми храмами древности, – какое именно, говорить не будем. Отметим лишь тот интересный факт, что м. Евгений, поверив на слово своим руководителям, допустил значительную ошибку, с которою приходится считаться и до сих пор. «При первом взгляде на план и фасад того и другого храма, говорить о. Лебединцев, нетрудно усмотреть, что не может быть никакой речи об их сходстве. Если и можно указывать некоторое между ними сходство, то не более как то, которое усматривается в общих чертах, свойственных всем христианским храмам, отличающих их от мирских зданий»²⁹⁵. За мнение Лебединцева, высказанное в 1874 г. на ІІІ-м археол. съезде, и против И. А. Попова, его опровергавшая, встали – компетентнейший археолог А. С. Уваров и И. И. Срезненский (теперь оба уже покойные). Последний заявил между прочим: «Для того, чтобы сравнение храмов – константинопольского и киевского было возможно, нужны особые черты сходства между ними, а их – кроме имени «София – нет никаких»²⁹⁶. Свои слова покойный академик оправдал в весьма длинном реферате «О св. Софии цареградской по описанию русского паломника конца XII в.»²⁹⁷ Голубинский повторяет тоже самое мнение (История русс. церкви, т. I. 1 пол. стр. 170).

В 4-й гл. м. Евгений пишет «0 переменах бывших в Киево-Софийском соборе и его монастыре» (стр. 32–39). Более интересная для археолога и литургиста и до сих пор незаменимая, эта глава важна для историка лишь постольку, поскольку автор следит за судьбами собора в связи с переменами на митрополичьем – киевском, владимирском и московском престоле и, таким образом, прибавляет лишнюю черту к характеристике того или иного митрополита, и поскольку он отмечает влияние унии 1449 и 1596 г.г. на эти судьбы. С другой стороны, здесь неприятно поражает историка целиком и без всякой оговорки приведенная надпись, находящаяся под куполом на всех четырех сторонах соборного +здания и, между прочим, гласящая, что Софийский храм Ярослав начал строить в 1037 г., а окончил постройку в 1038 г., освящен же он был митрополитом Феопемптом (1035–1049). Видимо, м. Евгений сам не был убежден в истинности принятой им даты основания Киево-Софийского собора (1017) и здесь только дополняет ряд разноречивых известий по этому вопросу, приведенный в 1 гл. «Описания», предоставляя считаться с ними любознательному читателю. – Наконец, настоящая, 4-я глава кратко знакомит церковного историка с источниками доходов Киевософийского монастыря до и после 1786 г.

Вся V гл. – «О нынешнем состоянии Киево-Софийского собора, о внешности и внутренности» (стр. 40–46) носит исключительно церковно-археологический характер. Тоже следовало бы заметить и о последней, ѴІ-й главе²⁹⁸, если бы в ней мы не нашли интересных для обрисовки религиозной настроенности русского народа двух замечаний (стр. 49–50), – и именно, что к чудотворным иконам Спасителя и Божией Матери, взятым в Киево-Софийский собор из Любеча, «с особенным усердием притекают любеческие жители», и что «богомольцы отличное изъявляют благоговение» к купятицкой иконе Божией Матери²⁹⁹. С другой стороны, м. Евгений, перечисляя более замечательные потиры, дискосы, митры, панагии, саккосы и пр., составляющие ныне собственность св. Софии, тщательно отмечает, кто, когда и кому иожертвовал известную священную вещь; большинство жертвователей приходится на долю царствовавших особ, начиная с Софьи Алексеевны и кончая Александром I, что говорит о степени их церковности и что не может не принять к сведению историк русской церкви. – Судя по теме, читатель мог бы надеяться встретить в настоящей главе «описание книг и рукописей» соборной библиотеки. Но надежда его была бы напрасна, так как автор ограничился одним простым указанием на существование самой библиотеки и множества в ней книг и рукописей. Между последними есть не малое количество подлинных грамот царей, императоров, патриархов и св. Синода, относящихся к XVII, XVIII и XIX ст. Часть их отпечатана в «Прибавлении» к «Описанию Киево-Софийского собора» под №№, указанными в конце настоящей главы нашего сочинения.

***

«Описанием Киево-Софийского собора» нередко пользовались для своих систем наши церковные историки – проф. Голубинский (Ист. рус. церкви, т. 1, 2 пол., стр. 60–61, 75, 77, 188, 197 и др.) и м. Макарий (История российск. церкви., т. 1, издание 1857 г., стр. 82, 86, 87, 68, 78 и 75; прим. 122, 123, 137, 138 и 141; т. IL, стр. 182 и 183). Но вместе с тем, в интересах полноты и (иногда) большей точности, они обращаются к Фундуклею – «Обозрение Киева в отношении к древностям» (Киев, 1847 г.), о. Скворцеву – «Описание Киево-Софийского собора по обновлены его в 1843–1853 г.г.» (Киев, 1854 г.) и Закревскому – «Описание Кіева» (изд. 2, M. 1868 г.). Один уже этот факт одновременного пользования разными авторами говорит за то, что труд Евгения недостаточен для науки. Но, с другой стороны, и без него нельзя обойтись: сам Скворцев на стр. 2–3 своего сочинения заявил: «Представляя это новое описание собора, долгом почитаем заметить, что оно не заменит прежнего, по всему оригинального, описания, составленного великим знатоком древностей, преосв. м. Евгением. В настоящем описании мы свидетельствуемся прежним описанием, не прилагаем прибавлений с списками грамот и опускаем всю «Историю иерархии», которая в описании пр. Евгения занимает наибольшую часть книги», – Последнее по времени «Описание Киево-Софийского кафедрального собора» (Киев, 1882 г.) принадлежит перу прот. П. Г. Лебединцева, тщательно проверившего, исправившего и дополнившего Евгениевский труд, пользовавшегося им, но все же нe вытеснившего его из употребления по отсутствию некоторых любопытных исторических данных (см. напр. ІV-ю гл. Евгениевского «Описания»).

Ранее нашего преосв. автора местною киевскою историею занимался M. Берлинский, составивший «Краткое описание Киева, содержащее историческую перечень сего города, также показание достопамятностей и древностей оного». (Спб. 1820 г.). Но Софийскому собору здесь посвящено всего лишь четыре страницы (73–76).

***

Непосредственно за «описанием Киево-Софийского собора пр. Евгений помещает «Историю киевской иерархии» (гл. ѴІІ-я), с которою мы сейчас и познакомим читателя.

«Так как, говорит Евгений, иерархическое правление церкви собственно зависит от епископа, то (прежде всего) надлежит исследовать, когда началось епископское священноначалие в Киеве» (стр. 57). За неимением точных опроделенных данных относительно епископов и епископии русской до крещения Владимира, он останавливается на мысли, что «достовернее положтт основание российской и собственно киевской иерархии со времен этого равноапостольного князя, взявшего духовенство в Корсуне (стр. 58) и получившего еще епископов из Константинополя (стр. 60). При нем появляется на Руси первый митрополит и (в 992 г.) основывается 6 епископий (стр. 60; ср. Историю российской иерархии, 1827 г., стр. 5). Митрополит этот – Михаил, как свидетельствуют о том иерархические каталоги, Степенная книга, Синопсис и Ыикоиова летопись (стр. 60 и 59, пр. 6-е). Молчание о нем Несторовой летописи, послужившее для Карамзина (История государства российского, пp. 463-е к I т.) и впоследствии для Полевого (История русского народа, т. I, стр. 264, пр. 202-е) основанием для отрицания существования м. Михаила (и следующих двух митроиолитов до Феопемпта, о котором первом упоминает Нестор под 1038 г.), – молчание это, говорим, преосв. Евгений объясняет манерою преподобного летописца не всегда различать иерархические степени: так-де «он и Корсунского иерарха, который крестил Владимира, называет только епископом, тогда как по росписи Кодиновой известно, что там был архиепископский престол» (стр. 59; ср. Макар. I, 1857 г., стр. 19).³⁰⁰ Заговорив ниже (стр. 64) о м. Леонтие, пр. Евгений, естественно, натолкнулся на диаметрально нротивоположное сообщение «некоторых летописей», что Михаил был вторым киевским митрополитом, первым же был Леонтий, основавший (с 992 г.) первые 6 еиархий (Никоновская летопись и московский каталог) и умерший в 1008 г. Поставленный в необходимость устранить такое вопиющее противоречие летописных данных, наш автор прибегает к предположению, что «может быть по учреждению им (Леонтием) епархий он и признан первым Всероссийским митрополитом, а Михаил был только местным киевским, но не вторым» (стр. 64; тоже соображение повторено и в 1 ч. Истории российской иерархии, изд. 1827 г., стр. 82).³⁰¹ Почти также ранее рассуждал м. Платон (Краткая российская церковная история, ч. I, стр. 88) и точно также впоследствии м. Макарий, прямо ссылающийся на Евгения (История русской церкви, т. I, изд. 1807 г., стр. 20 и 211, пр. 64). – По поводу того же митрополита Леонтия наш историк должен был заговорить и, действительно, заговорил о первоначальной резиденции киевских митрополитов. В списке Леонтиева послания к римлянам «О опресноках» он (в надписи) назван переяславским и русским. О Переяславле, как первичной резиденции русских митрополитов, пишет под 1091 г. и Никоновская летопись. «Какая была тому причина, неизвестно», сознается Евгений. «Может быть для спокойствия пребывал Леонтий в Переяславле», поясняет он в другом месте (Истории российской иерархии, ч. 1, изд. 1827 г., стр. 82). Карамзин полагает, что любивший Переяславль кн. Всеволод основал здесь особенную митрополию, уничтоженную после его смерти. «Покажется, осторожно возражает преосвященный, константипольские патриархи не дозволили бы разделить русскую иерархию на две столь ближние митрополии. Так ответствовал и патриарх Лука в. к. Андрею Юрьевичу, в половине XII ст. хотевшему учредить у себя особую митрополию во Владимире на Клязьме. A. C. Коссов говорит, что м. Леонтий определил не быть нигде митрополичьей столице, кроме Киева» (стр. 64–65),³⁰² и что первый митрополит Михаил имел свою кафедру в основанном им Киево-Златоверхо-Михайловском монастыре (стр. 63). Евгений, таким образом, склонен признавать первою митрополичьею резиденциею Киев, признавая другою резиденциею Переяславль. И в 1-ой ч. Истории российской иерархии, изд. 1827 г., он говорит, что «некоторые из первых киевских митрополитов имели пребывание свое в Переяславле, близ Киева» (стр. 9). Высокопреосвященный Макарий, напротив, категорически высказывается за Переяславль, как единственную первоначальную резиденцию русских митрополитов: в нем-де был, вероятно, первый дом для последних, какового не существовало в Киеве до Ярослава Мудрого; и только этот уже князь, построивший Киево-Софийский собор, построил при нем и митрополичий дом. (История русской церкви, т. I, стр. 21–25). Тоже доказывает и Калинников («Митрополиты и епископы при св. Владимире» – в Тр. киевской духовной академии, 1888 г., июль, стр. 560–563. Ср. Историю русской церкви, т. I, 1 пол., стр. 286, Голубинского).

Интересно проследить теперь порядок митрополитов киевских, в каком они перечисляются Евгением, показать, какому из имевшихся у него пособий или источников он отдает (при этом) предпочтение, и сравнить с тем хронологическим порядком, в котором киевские митрополиты перечисляются тем же автором (или с его ведома) в «Истории российской иерархии и киевском Месяцеслове 1832 г., а также позднейшими историками: митрополитом Макарием, Е. Е. Голубинским и Н. Д. (Дурново):

Митрополитом Кириллом II оканчивается у Голубинского речь о киевских и всея Руси митрополитах. Им же и мы закончим свой сравнительный список – (Кирилл III вставлен нами потому, что его иногда считают заодно лицо с Кириллом II). – Конечно, список этот можно было бы продолжить и дальше по книгам самого Евгения, митрополита Макария и г. Дурново. Но это было бы крайне утомительно и с другой стороны ничего не прибавило бы к тому выводу, какой мы получаем из рассмотрения приведенного нами списка. А вывод этот таков. Преосвященный Евгений при порядковом перечне митрополитов руководится преимущественно иерархичеекими каталогами – киевским и московским. Вот почему он не вносит в число митрополитов тех, которые считаются таковыми в Палинодии, у Коссова, Селлия и Татищева, и вовсе не упомянуты в каталогах, или, наоборот, включает таких, кои отмечены только каталогами и о коих молчат Копыстенский, Коссов и др.³⁰⁵. Такое преимущественное доверие к каталогам наш автор оказывает на том, конечно, основании, что они исчисляют митрополитов при помощи главным образом летописей, и при том всех, какими можно было тогда пользоваться. Между тем Копыстенский, например, при составлении своего каталога пользовался на ряду с летописями и киевскими помянниками, не имеющими в глазах Евгения несомненной исторической достоверности; да у него, как и у Коссова, не было под руками Никоновой летописи со Степенною книгою. С другой стороны, митрополит Евгений не брезговал и показаниями Коссова с Копыстенским, Татищева и др., когда ему хотелось указать год вступления известного митрополита на киевскую кафедру, или год его смерти. Казалось бы, что и на этот раз он должен был держать сторону все тех же каталогов, но на самом деле у него этого нет, и он ставит на одну доску свидетельства всех разноречащих источников и пособий, иногда преподнося, таким образом, читателю кучу неопределеннейших известий. За такой подарок читатель, конечно, не поблагодарит преосвященного автора. Но нужно иметь в виду, что от хронологических неопределенностей и некоторых разногласий по вопросу о митрополитах не свободны даже и позднейшие историки отечественной церкви, когда так развита у нас критика источников³⁰⁶. А потом не следует забывать и того, что преосвященный Евгений старается, по возможности, уклоняться от неопределенностей, устранять их в тех же самых биографиях, например, по вопросу о константинопольском патриархе, от которого тот или иной киевский митрополит получил благословение на русскую митрополию (см. стр. 61, 64, 71, 78, 85, 99, 170, 186 и др.). – Позднее, именно после митрополита Онисифора Девочки, на котором останавливается Копыстенский, и митрополита Исаии Копинского, которым заканчивается каталог Коссова, мы менее уже замечаем неопределенностей в Евгениевских биографиях (кстати сказать, весьма кратких), так как двумя пособиями, порою разногласящими между собою и с другими источниками, у него стало меньше³⁰⁷ и так как о более поздних, митрополитах сохранились и более точные известия, чем о древних. – Кроме неопределенностей в Истории киевской иерархии встречаются еще пропуски митрополитов, которые, нe по вине составителя, сделаны и в остальных Евгениевских иерархических трудах, были повторены потом архиепископом черниговским Филаретом и пополнены только уже митрополитом Макарием, пользовавшимся дотоле неизвестными актами западной и юго-западной России и вчастности Виленским археографическим сборником. Преемником св. Макария, митрополита киевского (1497 г.), наш автор считает Иосифа II Солтана (с 1497 или 1498 г., – стр. 113 и 117), тогда как до него были еще два митрополита: Иосиф Болгаринович (1498–1501 г.) и Иоанн II (или III, если за первого считать вместе с Евгением Иону-святителя московского) с 1504 по 1507 г. (Макарий, История русской церкви, т. 9, изд. 1879 г., стр. 89–110 и 151–158). Иосиф же II Солтан избран был на митрополичью кафедру «по всей вероятности» в конце 1507 г. (стр. 165) и занимал ее до конца 1521 г. (стр. 208). Ему наследовал Иосиф III – митрополит с 1522 или 1523 г. (стр. 209), – а по Евгению, с 1526 г. (стр. 118), – и «до начала 1534 г.» (стр. 233), – у Евгения: «когда и где скончался, неизвестно» (стр. 118). Порядок остальных митрополитов в Истории киевской иерархии тот же, что и у Макария и проф. Знаменского; последние, впрочем, сообщают иногда более точные хронологические даты. Тоже нужно сказать и о «Каталоге» киевских митрополитов в брошюре о. Лебединцева – «Описание Киево-Софийского кафедрального собора» (Киев, 1882 г., стр. 97–101), составленном, между прочим, при помощи Макария же и указывающем нового сравнительно с Евгением митрополита – Спиридона Тверитинова (1480–1481 г.), после митрополита Мисаила (1480 г.).

Воспользовавшись предыдущими иерархическими работами для своей «Истории», высокопр. Евгений остался вполне верен тому направлению, какое было выработано впервые Зах. Копытенским и потом строго проведено во всех этих работах (исключая разве московского каталога), – направлению апологетическому или точнее апологетико-полемическому. Явилось оно в противовес направлению польско-униатских и католических работ, впервые обнаружившемуся, кажется, во 2-м отд. 3-ей ч. сочинения Льва Кревзы – «Оборона унии» (Вильна, 1617 г.), где напечатать каталог киевских митрополитов от Михаила до Ипатия Поцея, и характеризующемуся тем, что сторонники его всячески стараются поставить от их митрополитов в такую или иную зависимость от римского первосвященника и доказать, что те из киевских митрополитов, при которых константинопольские патриархи не поддерживали единения с Римом, разрывали связь с последними. Составленный с тенденциею доказать непрерывное существование на Руси унии, представителями коей были будто бы киевские митрополиты, каталог Кревзы по служил основанием и для последующих подобных же каталогов – Кульчинского (в Specimen ecclesiae Ruthenicae, 1733 г.), Ходыкевича (в Dissertatio historico-critica de Archiepiscopiis Metropolitanis Kijovien- sibus, 1770 г.), Стебельского (в Zywoty ss. Pomen у Marek, Ewl’rosyny y Paraskewu..., 1781–1783 г.) и мн. др. Как далеко заходит в данном случае тенденциозность, можно видеть, напр., из следующего отрывка из упомянутой книги Ходыкевича: «Русская церковь, пишет он, просвещена была Христовою верою в IX в. Владимиром великим, князем всея Руси и апостолом своего народа, в coyчастии с римскою церковью, и получила первого архиепископа, м. киевского, Михаила – католика; хотя она и подвергалась многим искушениям со стороны греков, однако постоянно пребывала в послушании римскому первосвященнику». – В ответ на сочинение Кревзы была написана архим. Захариею Копыстенским (в 1621– 1622 г.г.) известная Палинодия. В третьей ее части (раздел II, артикул I) автор поместил свой каталог киевских митрополитов до Онисифора Девочки включительно, имевший целию доказать, что митрополиты эти присылались или заочно благословлялись на русскую кафедру от патриархов православных, пребывали в послушании им, в единении с греческою церковию и вслед за нею чуждались унии с римскою церковию, исключая митрополитов-униатов Исидора и Григория Булгара, навязанных России вопреки ее желанию и ее непринятых. При этом Копыстенский касается и важнейших церковных и частию политических событий, современных тому или другому митрополиту и свидетельствующих о неизменном, за исключением немногих случаев, сохранении русскою церковию восточного православия и о непрерывной связи ее с константипопольским престолом.³⁰⁸ Каталог Копыстенского в свою очередь дал основание для последующих за ним каталогов православного характера, и прежде всего им воспользовался Сильвестр Коссов, напечатавший хронологию (каталог) православных, киевских митрополитов, в приложении к сокращенному им Патерику или «Патерикону» на польском языке (Киев, 1635 г.). Второй, кто воспользовался каталогом Палинодии, был ростовский святитель Димитрий. Составленный им в конце XVII ст., каталога долгое время находился в рукописных списках, пока, с добавлениями из Селлия (De Rossorum Hierаrhiа) и др., не был опубликован Рубаном в московском Любопытном, Месяцеслове на 1776 г. (стр. 54–108).³⁰⁹ Настоящий каталог св. Димитрия известен в исторической науке под именем киевского. Ему же приписывают, но, вероятно, не ему принадлежите, каталог московский, в котором проводится (хотя и не так строго) тоже направление и который носит следующее длинное заглавие: «Каталог или летописание бытности архиереев российских, где могло о которых изобрестися в писании и явно в книгах летописцев российских и каталогов и Синопсиса киевского и помянников, и из житий святых и прологов и из иных разных, по летам бытности их, от сотворения света и от Рождества И. Христа, Спасителя мира». Настоящий каталог до сих пор не напечатан и, подобно рукописному киевскому, был известен нашему преосв. автору по экземплярам Библиотек – Александроневской академии, новгородского Софийского собора (ныне С.-петербургской духовной академии, № 251 и 319) и киево-печерской лавры (№№ 174, 176–178, 202 и 203). Пользуясь им и вместе каталогами киевским, Коссова и Копыстенского, Евгений, как, мы заметили уже ранее, работал в том же самом направлении, что и они. Разница лишь та, что он с большею тщательностию и с большим научным авторитетом указывает на лицо патриарха, хиротонисавшего или заочно благословлявшего того или иного киевского митрополита (страницы отмечены нами выше), и гораздо подробнее, чем, напр., Зах. Копытенский в 3 ч., разд. II, артикуле I Палинодии (по поводу деятельности п. Иеремии на пользу русской церкви), трактует о введении и распространении в юго-западной церкви унии.

Об этом трактате мы имеем говорить несколько ниже. Теперь же отметим еще в немногих словах отношение м. Евгения к напечатанному Рубаном киевскому каталогу, единственно полному и сравнительно новейшему сочинению, какое имела дотоле история киевской иерархии. Поправляя и его в известном уже нам вопросе о патриархе константинопольском, пр. Евгений делает из него по временам некоторые заимствования: о первом м. Михаиле (стр. 60 и начало 61), об основанной м. Иоанном киевской Петропавловской церкви (стр. 66, у Рубана стр. 60), о перенесены м. Георгием мощей св. св. Бориса и Глеба (стр. 71, у Рубана 62), об освящены м. Иоанном II печерской церкви (стр. 71=63), об установлении м. Ефремом праздника в честь Николая чудотворца 9 мая (72=64) и пр. Говоря о м. Клименте Смолятиче и его сопернике Константине, преосвященный прямо отсылает за подробностями к киевскому каталогу (стр. 78, пр.=67 и д.). Случается, что м. Евгений и отвергает известия каталога: в последнем говорится, напр., что м. Михаилу II «Ногайский царик ежегодно платил дань за исцеление дщери его» (стр. 65); на это наш автор замечает: «Но тогда не было еще ногайской орды» (стр. 75). Ср. еще у Евгения стр. 103 и в каталоге стр. 85 – о м. Григории Самблаке. В общем, труд высокопр. Евгения несравненно превосходит предшествующий, не вмещавший в себе сведений даже из Татищева, – труд, основанный на множестве новых польских и русских, рукописных и печатных – источников и пособий и дающий массу дотоле не известных или малоизвестных в церковно-исторической литературе сведений. Слов нет, и преосв. Евгений обследовал жизнь И деятельность киевских иерархов (каждого порознь) далеко не всесторонне и детально, – и если читатель порою встречаешь у него сравнительно полный биографии, напр. Тимофея Щербацкого (стр. 225–226), Самуила Миславского (стр. 289–240, 288–289) и др., то это большею частию не что иное, как тщательно составленные формулярные списки митрополитов, весьма близкие (начиная с биографии Варлаама Вонатовича) к спискам Рубана. Но его преимущественно занимал вопрос об унии в юго-зап. России, который красною нитью проходишь почти чрез всю «Историю киевской иерархии»³¹⁰. Внимательно относился также Евгений к вопросу об обособлении южной и северной митрополий до окончательного разделения их на киевскую и московскую. Интересовала его стоявшая не вдалеке от него академия. Был он занять, наконец, вопросом о «состоянии» киевской иерархии – ее правах и власти, образ управления и пр. Говоря обо всем этом, преосв. историк то по одному, то по другому случаю задевает, конечно, и киевских митрополитов. В большинстве же случаев он говорить только пo поводу известного митрополита, вовсе или очень мало касаясь его личного отношения к тому или иному историческому факту или деятелю: для него достаточно и того, если этот факт совершился, а известный исторический деятель выступил на сцену, или известный вопрос назрел в период чьего-либо святительства. Имея в виду это последнее обстоятельство, мы, немного спустя,

и обратим наше внимание на отношение высокопр. исследователя к только что указанным нами, премущественно занимавшим его, предметам и вопросам.

А пока отметим более мелочные факты и явления, о которых часто говорит м. Евгений тоже лишь по поводу речи о том или другом митрополите и известие о которых большею частию начинается словами: «в его (т. е. митрополита) время» случилось то-то... Таковы: ереси «скопца монаха Адриана» (стр. 65) и какого-то Димитрия – при м. Никите (стр. 74–75), «соборное деяние, бывшее якобы на еретика Мартина» в 1157 г.³¹¹ (стр. 78), спор о посте, в среду и пяток, отрицавших необходимость коего (поста) Болховитинов несправедливо относит к числу еретиков (стр. 78–80)³¹², «необыкновенный случай церковного обряда» – крещение Ярославом костей Олега и Ярополка (стр. 68–69), пожары, в Киеве, его грабежи и раззорения (стр. 75, 81, 83, 84, 112, 214), прибытие туда греческих певцов (стр. 70, 75), установление праздников в России 9 мая и 1 авг. (72, 80), основание митрополитом или князем какого-либо монастыря или училища (стр. 68. 71, 74, 79 и др.), учреждение епископий (стр. 60, 90–92, 218, 237, 245–249, 273 и 275), исторические судьбы Киева и вообще южно-русских областей, княжеств и епархий в связи с завоеваниями польско-литовского королевства и русского государства (стр. 82, 93, 180–185, 190–194, 271–273 и мн. др.) и проч. (стр. 74, 80, 186, 212, 220–221, 226, 237–8 и 278, 275, 270, 276, 279–280 и 291). Таким образом, наш историк говорит в своем обширном труде о разных предметах, говорит зачастую эпизодически, видимо гоняется за лишним, несущественным фактом, не заботится о повсюдном единстве и целостности сочинения и, вследствие того, придает ему, по крайней мере в некоторых его частях, чисто летописный характер.

Перейдем теперь к тем, более важным предметам, которые особенно интересовали Евгения и обследование которых занимает самую солидную часть в его «Истории киевской иерархии». Начнем с вопроса о постепенном обособлении южной и северной митрополии до разделения их на киевскую и московскую, с которым тесно связан и другой вопросе – о попытках русской церкви освободиться от зависимости от константинопольского патриарха. 

По смерти 4-го киевского митрополита Феопемпта, в течение двух лет (1049–1051) не было ему преемника. Преосв. Евгений хочет доискаться причины такого явления. С Палинодиею, Коссовым, никоновскою летописью и киевским иерархическим каталогом, указывающими причину эту в войне Ярослава с греками, он не мог согласиться, так как-де «война сия была еще за 6 лет до смерти Феопемпта и через 3 года при нем же кончилась миром, по свидетельству Нестора» (стр. 68). По его мнению, Ярослав «видел, вероятно, какое-нибудь неудовольствие от посылавшихся дотоле из Константинополя греческих митрополитов и хотел освободит российскую иерархию от сей зависимости» (ibid). Выбор пал на Илариона. Казалось бы, что избранный великим князем иерарх должен был поддерживать его тенденции. Между тем вышло как раз на оборот. «З. Копыстенский в Палинодии своей говорит, что сам Иларион по посвящении своем посылал к константинопольскому патриарху Михаилу Керулларию просить себе благословения и утверждения на своем престоле и получил оное» (стр. 70). Евгений, процитовавший это место из Палинодии и, без сомнения, видевший в нем противоречие своему предположение об Ярославовых освободительных стремлениях, не делает, однако, никаких оговорок и замечаний. Без них же он толкует и о следующем м. греке. – Георгик, присланном из Царьграда, хотя и желательно было бы знать причины такого скорого возвращения к старому порядку, к прежней зависимости. Этот порядок неизменно держался до 1145 г., когда м. Михаил II добровольно оставил свой престол и вернулся в родную Грецию. Его «самовольная отлучка», пишет Болховитинов, и «подала повод в. к. Изяславу Мстиславичу возобновить Ярославом присвоенное право избрания и (?) поставления киевских митрополитов своими епископами» (стр. 76); «в подкрепление сего права» князь сослался на бывшее в ту пору «в константинопольском патриаршем престоле замешательство». Согласно его желанию был избран митрополитом Климент Смолятич. Факт его избрания и связанные с его личностию дальнейшие церковно-исторические события, в которых громадную роль играли наши князья, вплоть до присылки из Константинополя м. Феодора-грека, коротко переданы Евгением по летописям (Никоновской и Воскресенской и Степенной книге), без указания каких-либо причин (кроме первого факта) и без всяких выводов и обобщений (стр. 76–78). Договорившись до м. Кирилла III – россиянина, он отмечает факт его жительства не в Киеве, раззоренном в 1240 г. Батыем, a во Владимире на Клязьме, «где имели столицу и великие князья великой России» (стр. 85). Это раззорение Киева, последовавшее за ним его малолюдство и обессиление татарами киевских великих князей и было, по Евгению, причиною того обстоятельства, что м. Максим (грек) с 1299 г. «совершенно утвердил свою митрополию во Владимире на Клязьме» (стр. 86). Сделав кое-какие предположительные объяснения («вероятно», «может быть») некоторых событий из жизни Кирилла III и Максима (стр. 86), и ни слова не сказав о времени и причинах перенесения митрополичьей резиденции из Владимира в Москву, преосв. автор прямо делает заметку об отношении московских и владимирских митрополитов к Киеву: «хотя они, пишет он, и именовались киевскими и всея России, но не жили в Киеве и даже редко, кроме Феогноста (1328–1353 г.), посещали заднепровские православные епархии, а потому мало имели влияния на их церкви, кроме того, что содержали в Киеве только наместников своих, кои управляли здесь духовенством их именем и занимались боте собиранием церковных даней; a епархиальные архиереи, удовлетворив свою повинность, сами оставались уже почти независимыми в своих епархиях» (стр. 86–87). В этой тираде Евгений знакомит читателя, как можно сразу видеть, не только с отношениями митрополитов к Киеву, но и с некоторыми последствиями этих отношений. Из других последствий, немного ниже (стр. 87–89), он прямо отмечаешь – «разделение и замешательство самой российской иерархии» (стр. 87) и тотчас указываешь возникновение в юго-западной России попыток отделиться от московской митрополии; таким образом являются в Галиче, «в Литовской и Волынской земле», митрополиты – Феодорит (ок. 1352)³¹³ и Роман (в 1855 г.; стр. 88–89)³¹⁴. "Может быть, догадывается Евгений, поводом сему (появлению) были просьбы заднепровских православных церквей, сетовавших об отдалении древнего своего престола иерархического под чужое уже для них государственное правление. Ибо Гедимин, в. князь литовский, с 1320 г. завоевал и отторг от России почти все заднепровские княжества русские, a многие и на восточной стороне Днепра до р. Угры, и хотя в некоторых оставил русских князей, но присвоил себе титло великого князя российского» (стр. 89). Указав, затем, отношение Гедимина и сына его Ольгерда к подчиненным, им православным с их иерархами, наш историк говорит, что по смерти Ольгерда (1340 г.), со времени подчинения галицкой и волыиской области Польскому королю Казимиру IV, началась там усиленная пропаганда католичества и стали даже основываться католические епископии. «Может статься, предполагает он, (угрожающая с этой стороны) опасность православно была причиною, что константинопольский патриарх при жизни еще всероссийского м. Алексия, за два или за три года до кончины его (след. в 1376 или 1377 г.), посвятил другого для России м. Киприана. Вероятно также, что с этого времени митрополиты киевские для удержания остававшихся еще в Галиции православных, приняли титло галицких; ибо нет верных известий, кто из них первый и когда присовокупил сие титло» (стр. 94–95). Как видно, пр. Евгений вращается более в области предположений и не имеет ясного и определенного взгляда на ход истории иерархии в юго-западной Руси после удаления отсюда м. Максима. Его попытка указать начало галицкой православной митрополии, попытка в высшей степени почтенная, и желание разобраться в разноречивых, по этому вопросу данных остаются безрезультатными (стр. 92 и 93)³¹⁵; так что напрасно он и писал Румянцеву 28 мая 1824 года: «Из литовских грамот я имею между прочим список записи луцкого епископа на галицкую митрополию³¹⁶. Сей важный документ, разрешил мне трудную задачу о начале галицкой митрополии, которую не решил и Карамзин, более только затруднил» (Переписка, стр. 106). – Киприан, поставленный для Киева, жил здесь только до кончины м. Алексия, после которой перебрался в Москву и таким образом восстановил единство российской иерархии, – но не на долго. В 1382 г. «по какому-то неудовольствию великий князь отказал ему от московской митрополии» (стр. 96)³¹⁷ и передал ее Пимену. Киприан снова возвратился в Киев, и «всероссийская митрополия паки разделилась на две, – московскую и киевскую: но оба митрополита именовались всероссийскими» (стр. 97). После смерти Пимена опять остался один Киприан, уехавший в Москву (ок. 1390 г). Ему наследовал грек Фотий, пришедшийся не по душе в. к. литовскому Витовту. «Будучи ревностным исповедывателем римской веры, он снисходил умевшему угождать ему Киприану: но Фотий, воспитанный в открытой ненависти к римской церкви, не хотел искать снисхождения у Витовта, не думал даже обозревать церквей государства его, а только требовал с церквей и духовенства даней, которых честолюбивый Витовт не хотел выпускать в Россию из своих областей» (стр. 103). Не поладивши с Фотием, Витовт настоял на избрании особого митрополита для своих подданных, каковым соборне был избран и поставлен епископами Григорий Цамблак, живший в Вильне, а не в Киеве, как и некоторые из его преешиков. По смерти его (1419 г.) в юго-западной России не было особого митрополита целых 55 лет, хотя Свидригайло, преемник Витовта (1430 г.), и делал попытку иметь такового в лице eп. смоленского Герасима. За все это время были одни лишь митрополиты всероссийские: известные уже нам Фотий, Герасим, Исидор и Иона. Передав фактическую сторону иерархических перемен, преосв. историк останавливается на том обстоятельстве, что рязанский eп. Иона управлял московскою митрополиею 5 лет до возведения в сан митрополита. «Сия отсрочка, поясняет он, вероятно происходила от того, что в. князь ожидал восстановления православия в Константинополе, a русские епископы по древнему обыкновению не смели без благословения патриарха посвятить Иону» (стр. 108). Отчасти правда. Но с другой стороны потому, что в ту пору шла сильная усобица между великим князем и его двоюродными братьями (Знаменский, Руководство по русс. церк. истории, 1888 г., стр. 62). Но православие не успело еще восстановиться, как Константинополь в 1453 г. был взят турками. С этого времени «московские митрополиты вовсе перестали уже ездить туда для посвящения» (ibid.). Таким образом, московская митрополия отделилась от константинопольского патриархата. С другой стороны, и киевская митрополия вскоре окончательно отделилась от московской, и московские преемники Ионы перестали уже называться киевскими. Когда случился этот знаменательный исторический факт, в какой приблизительно год, – пр. Евгений не определяет с свойственною ему в других местах хронологическою точностию. Поговорив об усилении католической пропаганды в юго-западной России со времен Флорентийской унии, о м. м. Исидоре (1463 г.), Григорие (1472 г.) и Спиридоне, он довольно неопределенно заявляет: «впрочем с сего времени всероссийская митрополия совершенно уже разделилась на две, московскую и киевскую» (стр. 111). Если принять во внимание, что по его же словам около 1474 г. заднепровские православные избрали на киевскую митрополию eп. смоленского Мисаила (ib.), то, надо полагать, разделение это, по Евгению, произошло не позже 1474 г., – но и не ранее 1461 г., года смерти московского м. Ионы, о котором преосв. историк не говорит, что он перестал называться киевским, как то заметил об его преемниках (стр. 111)³¹⁸. – Начиная с Мисаила, наш автор, как и следовало ожидать, говорит исключительно о киевской митрополии, занимается одною только «Историею киевской иерархии». Киевские митрополиты, долгое время жившие в Вильне (стр. 113, 125 и пр.), долго еще находились в зависимости относительно занятия кафедры от константинопольского патриарха, когда, наконец, в исходе XVII ст.³¹⁹ не был избран духовенством и чиновниками Гедеон Святополк и не посвящен в митрополита киевского московским патриархом Иоакимом (в 1686 г.)³²⁰ «по изволению царей Иоанна и Петра Алексеевичей и царевны Софии Алексеевны» (стр. 198). Интересно, что инициативу такого переворота Евгений приписывает лично одному Гедеону, «который-де принял избрание с тем только условием, чтобы посвящен был в сан митрополита московским патриархом, а не константинопольским, как прежде было (стр. 198)³²¹. В Константинополь от лица гетмана Малороссии была послана грамота (содержание ее передано Евгением на стр. 202–204) по вопросу об уступке киевской митрополии московскому патриархату. В апреле 1687 г. из Царьграда ответ был получен желательный. Ответ этот, по Евгению, требовался, между прочим, для того, что «надлежало успокоить предубеждение малороссийского народа к бывшей зависимости митрополии киевской от константинопольского патриарха. Гедеон (и) сам чувствовал в сем нужду» (стр. 202).

Мы отметили все главные моменты истории постепенного обособления митрополий и их освобождения от подчинения Константинопольскому патриархату, – те моменты, которые отмечены и высокопр. Евгением. При этом не опустили ниодного случая, где Евгений дает какое-либо объяснение факту, пытается осветить его. Сумма этих объяснений позволяет нам заключать, что преосв. историк далеко не был одержим модным еще в ту пору недугом простого фактопоклонства. Положим, большинство его объяснений носят характер проблемматический и обличают в авторе какую-то робость мысли, неуверенность в самом себе. Но все это легко объясняется его осторожностию, новостью самого дела и скудостию необходимая материала. Таже скудость была, без сомнения, причиною и того, что некоторые факты переданы не с надлежащею полнотою и точностию. Какой-либо общей идеи, дающей историку ариаднину нить при разборке и освящении фактов, у Евгения нет. Если же и можно что-нибудь подметить в его точке зрения, так это, нам кажется, склонность его объяснять события, как результаты действий отдельных личностей, а не как последствия исторической необходимости, исторической жизни народа в ту или иную эпоху. Каких-либо тенденций, симпатий и антипатий ученый иерарх тоже не обнаруживает в своих суждениях о том или другом факте, о том или другом деятеле, – он остается и здесь более объективным, чем субъективным историком. А так как Евгений в решении указанных нами вопросов дает все же больше фактического материала, то с этой именно стороны «История киевской иерархии» и утилизировалась последующими учеными.

Из них мы считаем достаточным назвать только двоих – С. А. Терновскнго и проф. Т. В. Барсова. Первый из них в своем «Исследовании о подчинении киевской митрополии московскому патриархату» (Киев, 1872 г.) ссылается на следующие страницы и №№ «Приложений к Евгениевскому труду: 167–170, 185, 186, 195, 192, 197, № 18, № 19, № 20, № 21, № 22, 204, 205, 201 и № 25; ср. страницы «Исследования»: 80, 57, 58, 59, 88, 95 (поправка Евгения), 96, 121 и 125, 122, 124, 134, 142, 149, 151, 165, 166 и 169³²². Второй, Барсов, пользовался «Историею киевской иерархии» для своей докторской работы – «Константинопольский патриарх и его власть над русскою церковию» (Спб. 1878 г.), зачастую цитируя ее в 7, 8 и 9 главах диссертации, где речь идет о взаимных отношениях русской церкви, русских митрополитов и константииопольского патриархата: см. стр. 348, 361, 382, 384, 392, 395, 414, 416, 421–424, 438–441, 451, 456, 489–494, 496–498, 517, 533, 537, 512, 546, 560 и 564: снес. параллельные места из сочинения преосв. Евгения на стр. – 62, № 2, 90–92, 87–88, 95–96, 88, 105, 109–100, 110, 116 и 119, 13 и 15 (ложная ссылка у Барсова, – ср. стр. 64–65 и 72), 32–33, 104, 110 и 161, 190–197, 91, 76, 80, 111, 121 и 123 и 131–132, 132–134 и 156, 166, 167–171 и 181–184, 186, 195, 194, 198, 80, 123 и 180–181, 155, 167, 179, 185 и 201, 144 и 167, 144,125–126.

Если субъективизм нашего преосв. историка мало или вовсе не обнаруживается в той части его работы, о которой мы только что говорили, то он более заметен в другой, более обширной ее части, – там, где м. Евгений излагает исторические судьбы «несчастной» унии в юго-западной России. Анализом этой интереснейшей части мы сейчас и займемся, лишь только отметим обратившие на себя внимание Евгения стародавния попытки пап к окатоличению русского народа.

Известно, что польские и некоторые западно-европейские историки, сторонники папства, любят толковать в своих трудах о повсюдной и повсевременной римско-католической пропаганде и ее quasi – успешных результатах. Не остались они в долгу и пред Россией, в которой-де еще со времен св. Владимира стало распространяться католичество и впоследствии находило себе хороший приют. Вместе с действительными фактами такого рода историки не мало измыслили и своих собственных относительно нашего отечества. Признавая и делясь с читателем первыми, тем более, что они в большинстве случаев записаны и нашими историками, преосв. Евгений вооружался, иногда весьма энергично, против последних и, разумеется, отрицал их. Так, на стр. 61–63 он ведет серьезную и горячую полемику с Нарушевичем (1796 г.), – этим историком, – «самохвалом», как назвал его Румянцев в одном своем письме к Евгению от 15 янв. 1824 г., (Пер., стр. 95), – развязно доказывавшим, что католическая вера в Киеве распространилась еще при св. Владимире; в заключении, отчасти на основании самого же Нарушевича, преосвященный прямо заявляет, что тот говорить о «мнимом насаждении католицкой веры». На стр. 83–84 нашему автору удается опровергнуть, и между прочим на основании польского историка Длугоша, некоторых, тоже польских, историков, утверждавших, что еще при Владимире Рюриковиче, в 1-ой пол. XIII ст., в Киеве был основан католический доминиканский Богородицкий монастырь. Ранее, на стр. 68, но поводу «сказки» Кассиана Саковича, принятой за истину Фризием и процитованной Карамзиными об еп. Алексие, якобы по просьбе Ярослава мудрого присланном папою Бенедиктом VIII в Киев и там основавшем епископию, наш ученый архипастырь сделал следующее характерное замечание: «Униаты (каковым был Сакович) всегда усиливались чем-нибудь доказывать подчинение российской церкви издревле папе: в семь помогали им и иезуиты, из коих Ян Алоизий Кулеша в книге своей Wiara Prawoslawna, изданной 1704 г. в 4 листах, в Вильне, насчитал 2837 доказательств сему!!!!»³²³.

Другой порядок фактов, фактов действительных, – сближение князей с папою (Изяслав Ярославич), поселение в южно-русских пределах его епископов, основание здесь католических епископий и митрополии (Галицкой в 1377 г.), окатоличение православных и практиковавшиеся при этом репрессалии – Евгением безусловно³²⁴ констатируется и нередко представляется читателю в связи с политическими переменами в юго-западной Руси, постепенно попадавшей в руки литовцев и поляков (стр. 71, 82, 84, 85, 87, 89, 93, 94, 98, 99, 109 и др.). Успехи католической пропаганды преосв. историк объясняет отчасти «удалением (в XIII ст.) из Киева митрополитов», которое «усилило влияние западной церкви на заднепровские епархии» (стр. 87), а отчасти усердием литовских и польских князей и королей, степень которого и обусловливала характер мер и быстроту или медлительность в деле распространения католичества³²⁵. Один из этих князей, нам уже известный Витовт, постарался приобрести для православных Литвы особого митрополита – Гр. Цамблака, о чем тоже мы знаем. После этого, говорит Евгений, он «не уважал уже ни Фоттевой, ни константинопольских патриархов власти (до поры, до времени?) и по внушению римского духовенства с тех самых пор (ок. 1416 г.) втайне предуготовлял уже соединение двух церквей, восточной с западною, или паче подчинение русского духовенства папе» (стр. 102). Таким образом, Витовт, по Евгению, первый стал подготовлять унию церквей и то по инициативе папистов, как их орудие. Но он-де не нашел себе пособников в среде литовского православного духовенства и в частности в своем протежэ – Григорие Цамблаке. Этот последний под пером нашего автора является вполне православным, иерархом, убеждающим даже самого короля обратиться к восточной церкви. Король соглашается на это, но лишь в том случае, если митрополит отправится в вечный город и переспорит папу и его мудрецов. Цамблак в 1417 г., действительно, едет в Рим и по пути заезжает на Констанский собор (1414–1418 гг.). Эта любопытная, но неизвестная по своим результатам поездка, дала повод «московским иерархическим каталогам» заподозрит Григория в единении с папою и навлекла на него вместе с м. Исидором и православную церковную анафему (в неделю православия), как на отступника, униата (стр. 103; ср. письмо Евгения к Румянцеву в 1819 г., стр. 22). Такое отношение к личности Цамблака вызвало в преосвящ. историке заметное неудовольствие, так что мнение «Каталогов» он прямо называет «клеветою», пущенною «из ненависти к сделавшемуся чрез него (Григория) разделению иерархии» (стр. 103) на две митрополии, и приводит ряд ссылок – на Палинодию, киевский летописец и прусскую Линдеблатову хронику, – направленных к «оправданно» оклеветанного иерарха. Взявши его, так. обр., под свою ученую защиту, пр. Евгений добавляет еще, что в Констансе и не рассуждали о соединении церквей, а лишь только порешили сжечь Русса и Иеронима «и низложит трех пап, в одно время присвоявших себе римский престол, а развратною жизнию соблазнявших церковь» (стр. 104). – Любопытный вывод делает наш автор по отношению к Витовту, от Григория извещенному о судьбе этих пап. «Такие известия, пишет он, не могли и его подкрепить в уважении римской церкви, и не видно уже по истории, чтобы после того гнал и утеснял он православие Россиян» (стр. 104). Стало быть, зародившаяся уния лишилась венценосного поборника, вовсе не встретив поддержки в юго-западной православной России. По смерти Витовта, при Сигизмунде, в Литве началось «жестокое гонение и притеснение православных» со стороны усилившихся там католиков, как свидетельствует польский историк Кромер³²⁶ (стр. 106). Но гораздо большая опасность православию шла с запада, где составлялся Флорентийский собор и замышлялась уния³²⁷. «В сие дело надлежало вмешать и всероссийскую церковь»; в Константинополе с этою целию избирают Исидора, «преданного папе», который в качестве, представителя русской церкви и приеутствовал на соборе³²⁸. Возвращаясь с собора, он «принятый с честию в Киеве» (стр. 107), вовсе не был принят в Москве, и там соборне низложен «за предательство». Почему Исидору была оказана честь со стороны киевлян, и всех ли киевлян, или только известной их части, – об этом интересном, предмете Евгений не сказал здесь ни слова³²⁹. Он скорее спешит уверить читателя, что всероссийская иерархия и вел. русский князь ни мало не были причастии унии; эту непричастность Великороссы униатским тенденциям автор, как мы и выше видели, нарочно подчеркивает и всю вину сваливает, и справедливо, на восток и запад (ср. стр. 143). Его настойчивость в данном и других подобных случаях вполне естественна и понятна, так как польские историки уклонение русских от принятия католичества или унии считают заблуждением, и, наоборот, усвоение того или другой – результатом раскаяния и исправления ранее допущенной ошибки (стр. 115, 119). – В стороне от униатского движения великая Россия осталась и по удалении Исидора в Рим. Не так дело обстояло в «западной части российской иерархии». Благодаря хитрой политике и режиму литовско-польских королей и князей, одни из православных прямо принимали католичество, а другие «передавались в унию» (стр. 109). Уния (флорентийская), впрочем, не пустила здесь глубоких корней, «не имела, говорит Евгений, успеха и первый из российских митрополитов, согласившийся на оную, Исидор изгнан в 1441 г., а преемник его Григорий Волгарянин не принят и без власти оставался в Литве до самой смерти своей» (см. № 50 «Прибавления» к Описанию Киево-Соф. собора стр.264)³³⁰. В 1474 г., как мы знаем, на киевскую митрополию православными Заднепровья был избран Мисаил, начиная с которого до самого конца XVI ст. (по непонятному рассчету Евгения в течение 128 лет) в Киеве совсем не было униатских митрополитов³³¹. Едва только наш автор заговорил о м. Мисаиле, как тотчас же начал полемизировать с униатами – писателями Яном Дубовичем и Ипатием Поцеем, утверждавшими, что Мисаил в 1476 г. писал папе Сиксту IV, называл его главою церкви и просил принять русинов под свое отеческое попечение и послать послов для решения споров между исповедниками православной и католической веры. Опираясь на Палинодию и киевский каталог, преосвященный историк признает это письмо подложным и отрицает даже возможность попытки со стороны Мисаила вводить унию (стр. 111–112)³³². «Униатскою клеветою» он считаете и сказание униатских историков о том, что м. Иосиф II Солтан, смешанный ими и самим Евгением с Иосифом Болгариновичем, по поводу вопроса со стороны некоторых латинских епископов касательно того, принимает ли он Флорентийский собор и соединение церквей, писал к константинопольскому патриарху Нифонту, который-де в своей ответной грамоте рекомендовал ему «держаться Флорентийского собора и соединения с римлянами»³³³. Клевету эту со всею энергиею ревностного христианина м. Евгений изобличает целым длинным рядом веских и, без преувеличения можно сказать, образцовых критических замечаний; причем побивает польских историков отчасти их же собственным оружием (стр. 113–115). Опровергает он и еще два нарекания на м. Иосифа, и между прочим то, что он в Вильне созывал собор (1509 г.) «якобы для принятия унии» (стр. 115–116)³³⁴. А потом, на стр. 119, преосвященный, опираясь на слова самих же униатских писателей, констатирует факт, что все митрополиты, начиная с Ионы I и кончая Илией (с 1577 г.), «были тверды в благочестии и правоверии и ревностны в распространении оных»; «во время их правления (поэтому) начала ослабевать в Литве, на Волыни и в Белоруссии власть римская и утверждаться восточное правоверие». Таким образом, Евгений отмечает начало реакции католичеству в юго-западной России, шедшей, как дальше оказывается, не только со стороны православных, но и протестантов (стр. 119–121).

Не смотря, однакож, на эту вековую реакцию, в 1596 г. все-таки была «введена в киевской иерархии» уния, существовавшая еще при жизни нашего высокопреосвящ. историка. Речь об этой «несчастной» унии, как не раз называл ее сам Евгений (стр. 143, и Переписка с Румянцевым, стр. 109), начинается с 124 с. его сочинения, где говорится о первом униатском митрополите Михаиле Рагозе, и с перерывами ведется до самая конца «Истории киевской иерархии». Автор считает ее совершенно особым, новым явлением в юго-западной России и вовсе не ставит ее в причинную связь ни с унию Флорентийскою, ни с политическою униею 1569 г., ни со всею вообще предшествующею историею края. Она представляется ему делом небольшой кучки лиц, первоначально не имевших под собою никакой почвы в среде массы южно-русская православная населения и преследовавших только свои личные интересы. Первым из них был луцкий епископ Кирилл Терлецкий, руководившийся в своих действиях неприязнию к константинопольскому патриарху Иеремии. Последний, в бытность свою в пределах киевской митрополии в конце XVI стол, (на обратном пути из Москвы), наслышался о неудовольствие против себя некоторых тамошних епископов и особенно Терлецкого, «известного уже тогда своими бесчиниями» (безнравственными и противоканоническими поступками, – стр. 124–125, прим.)³³⁵, и распорядился произвести суд над ним, что еще более подлило масло в огонь. Ловко уклонившись от суда, еп. Кирилл начал всячески чернить нелюбого ему патриарха и возбуждать в остальных православных епископах «неприязненные мысли против него» (стр. 127). Но «при всей своей хитрости и умышлении» он, как «человек неученый и нe пользовавшийся доверием в народе (стр. 126), не мог сам по себе произвести какого-либо переворота в жизни церкви. Вот почему Терлецкий постарался «сыскать способного, ученого и давно уже к измене преклонного себе сотрудника» в лице Адама – Ипатия Поцея. «Слабый и недальновидный» киевский м. M. Рагоза³³⁶, поддавшись убеждениям Кирилла, в 1590 г. посвятил Ипатия в епископа владимиро-волынского, – и с этих пор, замечает Евгений, «его епархия сделалась первым гнездом отступничества от православия» (стр. 126). С первого же года, Поцей начинает хлопотать о введении унии, с каковою целию и собирает к 24-му июня 1590 г. собор в Бресте³³⁷. «Но поскольку на сие (введение унии) не соглашались многие князья и не были еще обеспечены утверждением короля Сигизмунда III древние права грекорусских в Польше и Литве церквей» (стр. 128), то хлопоты Поцея остались совершенно безрезультатными. Ход дела на этом первом Брестском соборе и отчасти после него преосв. автор большею частию описывает (стр. 129–130) буквально словами одного руконисного «Русского хронографа» (см. стр. 124, пр. 70-е)³³⁸, составитель которого с каким-то ожесточением приравнивает Терлецкого к бесу, называешь его и Поцея «лукавыми» и «всякого зла изобретателями», считая только их двоих затейщиками и сторонниками уши. Признаться, мы крайно были удивлены этою цитатою нашего автора, так как сам он никогда не раздражается бранью по адресу исторических, деятелей и не пишет о них с тем озлоблением, с каким пишет цитируемый хронограф³³⁹. Опираясь, далее, на показание «жизнеописателя Ипатия Поцея Льва Кишки, изданное при проповедях первого, пр. Евгений утверждает, что м. Михаил не был на Брестском соборе (и на следующем соборе 1593 г.) и по этому поводу полемизирует с другими польскими писателями, утверждающими противное (стр. 128–129)³⁴⁰. Собор 1593 г. (во Львове), составленный тем же Поцеем, также «не принял его предложения об унии» (стр. 130). Тем не менее, благодаря энергической пропаганде, Ипатия, которую он вел в компании с К. Терлецким, «некоторые (из православных) уже колебались» (стр. 130). Как бы на помощь ему пришли и другие обстоятельства. Патр. Иеремия, заслышав о замыслах Поцея, угрожал Рагозе (слух об участии которого в подготовке унии дошел, очевидно, и до него?) и епископам извержением из сана и отлучением от церкви, если они изменят православию. «Сия строгость, вместо того, чтобы остановить дерзость желавших унии, раздражила их только более и ускорила отпадение», тем более что Сигизмунд III, «ревностно старавшийся покорить русские церкви папе», грамотою объявил от лица себя и от лица своих преемников, недействительным всякое проклятие со стороны епископов, патриарха или м. Михаила. Это первое (стр. 130). Второе, что «ободрило умышлявших отчуждиться от константинопольской церкви» – это беспрерывные перемены на патриаршем престоле после смерти Иеремии (стр. 131). Они («умышлявшие»)³⁴¹ составили в 1594 г. второй собор в Бресте³⁴², назначенный в этом именно городе «то страхом, то обольщениями» призванным к участию м. Михаилом, собор, – на котором присутствовало несколько православных и католических епископов и много светских особ. На соборе, открытом речью Поцея на тему об унии, после многих рассуждений и прений (каких, Евгений не говорит) решено было принять унию. Униатские писатели передают, что под этим решением приложили свои руки и все русские епископы. По мнению нашего автора, обоснованному на целом ряде весьма солидных аргументов, писатели эти совершенно неправы, так как некоторые из православных епископов вовсе не согласились на унию и так как по подписям под соборным определением вовсе нельзя судить о согласившихся или несогласившихся с ним, потому что они сделаны «долгое» время «спустя» после собора (стр. 131–134; ср. стр. 138, пр. 80-е). В июле 1595 г. это определение было утверждено Сигизмундом III. Так поздно оно подано было королю потому, объясняет Евгений, «что малое число подписавших, (его) сомневались и представить оный» (стр. 134). Нельзя не заметить явную натянутость такого объяснения, так как сам же преосв. историк несколько ранее аттестует, Сигизмунда, как человека «ревностно старавшегося покорить русские церкви папе» (стр. 130) и, стало быть, всегда готового воспользоваться случаем для достижения этой цели, чего, разумеются, не могли по знать заправители Брестского собора. – Утвержденное определение (содержание коего Евгений передает на стр. 136 по списку Барония) чрез Терлецкого и Поцея следовало передать римскому первосвященнику. К нему вместе с тем адресовали еще особое послание, по содержании сходное с определением. И в этом послании обращают виимание пр. Евгения подписи, мезкду которыми он также находить поддельные подписи некоторых православных, архиереев (Гедеона Болобана и Михаила Копыстенского); а кроме того и «из низшего духовенства, мирских чиновников, и народа опять ничьих подписей под сим посланием не было; отступники не смели сего и требовать, ибо знали и видели всеобщее от принимаемой ими унии отвращение» (стр. 135). Однакож, они не останавливались пред этим отвращением и с целью пропагандировать свои идеи издали книжку об унии, которая имела успех хотя и «малый» (стр. 136). С своей стороны, восточные патриархи, услышат, «о расколе, происшедшем в православной киевской иерархии», стали посылать сюда грамоты с увещанием не колебаться в вере. Грамоты эти «народ принимал с уважением и повиновением, но возмутители продолжали свое дело» (ib). Не знаем, кого, собственно, разумеет Евгений под последними, так как в то время, о котором здесь речь, Терлецкий и Поцей были уже на пути к вечному городу, если только не там. Нечего и говорить, что в Риме они были встречены папою с распростертыми объятиями и получили от него желанное согласие. Прожили они там около года «неизвестно для чего, a вероятно или для получения подробных от папы наставлений, или из опасения скорого возвращения к паствам своим» (стр. 132). И в самом деле, когда «возвратились депутаты из Рима, то готово уже было волнование всего православного народа» (стр. 140), готова была начаться сильная реакция зарождавшейся унии, тем более что против Поцея и Терлецкого вооружились еще до возвращения их Гедеон Болобан с Михаилом Копыстенским, узнавшие о подделке их подписей под посланием к папе, и кн. К. К. Острожский (стр. 140). Реакция эта, по мнению Евгения, могла бы повести за собою то, что «обратившаяся в унию Русь отпала бы к прежнему исповеданию своему» (ib), так как унии «при начале своем казалась не тверда и не надежна», «ибо и обратившиеся к ней колебались» (стр. 140), если бы «по смерти Рагозы не был преемником ему на митрополии Поцей» (ib). В 1596 г. в Бресте состоялся 3-й собор (описанный Евгением по тому же «Русскому хронографу», но на этот раз не буквально), где сторону унии держали, кроме M. Рагозы (тогда еще живого) и И. Поцея, епископы – К. Терлецкий, Дионисий Збируйский, Иона Гоголь и Григорий Герман и поверенный папы и короля; был составлен акт соединения церквей, под которыми и подписались все эти лица; православные представители на соборе хотя и протестовали против унии, «но все было тщетно» (стр. 142), – уния формально и на самом деле состоялась.

«Таким образом, заключает пр. Евгений. чего папа не мог произвесть целым Флорентийским собором и двумя присланными от него в Россию митрополитами, Исидором и Григорием, то совершили пятеро русских епископов с митрополитом своим. Но сия несчастная уния вместо соединены и примирения двух главных церквей, восточной и западной, больше только поссорила их и породила в христианстве новую, ни на ту, ни на другую непохожую церковь; а для Польская королевства сделалася семенем внутренних мятежей и внешних неприязией, и наконец весьма много содействовала разрушению оного» (стр. 148. Ср. письмо Евгения к Анастасевичу от 19 апр. и 31 мая 1814 г. Древн. и Нов. Росс., 1880 г., т. 18, стр. 844 и 847).

Мы, надеемся, вполне оттенили мысль Евгения касательно того, что уния обязана своим появлением в юго-западной России только маленькой кучке иерархов, и в особенности И. Поцею с К. Терлецким, их хитрости и интригам и на первых порах не нашла себе ни сочувствия, ни поддержки в массе православного населения, если не иметь в виду «колеблющихся», о коих довольно темно говорит пр. автор. Формально введенная уния в тоже правление Сигизмунда III начала весьма быстро распространяться. «Из 4 почти миллионов православных, бывших в Польше, Литве и Белоруссии, до половины обращено было (тогда) или в унию, или в католицкую веру, и после того продолжаемо было» (стр. 148). Своими успехамн униатское движение обязано, по Евгению, главным образом насильственным мерам польского правительства и духовенства, католического и униатского, – мерам, на которые не редко таки указывает наш историк в своем труде, описывая при этом бедственное положение православных (см. стр. 151–152, 159, 160, 206, 211–2, 214–5, 215–7, 224–5, 288, 286–7, 270–272, 288–4 и 290). Православные с своей стороны боролись за свободу своего вероисповедания и нашли себе защитников в лице запорожских казаков и Императрицы Екатерины II, три раза двигавшей свои войска на Польшу с религиозно-освободительными целями (походы эти, по Евгению, носят как-будто исключительно крестовый характер). Болховитинов довольно подробно следит за успехами казацкая и великороссийского оружия и видимо не против такой меры (стр. 1–16, 160, 178, 190–196, 288, 271, 278 и пр.), – и только раз упрекает казаков за их жестокости и зверства; но тут же и прибавляет, что «если виновны в сем казаки, то не меньше и утеснители, раздражившие их» (стр. 178). Православные, кроме того, в видах ограждения своих прав часто подавали петиции королям и на сеймы, папе и св. Синоду, протестами. аппелляции и т. п.; за них заступались их митрополиты (напр: П. Могила), русское Правительство (по присоединении Малороссии) и «св. Синод, хотя это заступничество не всегда вело к желанным результатам (стр. 143–4, 167–171, 217, 224–5 и др). Понятное дело, что продолжительная и неравная борьба православных с поляками пережила множество фазисов и в различные периоды имела и различные результаты для униатской и киевской православной иерархии, влияя на увеличение или уменьшение числа епархий, количества епископов, судьбу митрополии, на постройку и разрушение церквей и монастырей и пр. Наш преосв. историк к этим результатам постоянно присматривается и знакомит с ними читателя (см. напр. стр. 151, 152, 154, 156, 206, 222, 237, 245–249, 273, 275–6, 279–80, 284–5 и ми. др.). Все его симпатии, конечно, на стороне православных и вчастности на стороне русская правительства, которое-де хотело действовать на поляков мерами кротости, с целию заставить их гуманною относиться к своим подданным православным, а поляки отвечали на это утеснениями и гонениями последних (стр. 205, 217, 221–5, 285–7, 271, 282–3). Причины или мотивы, коими обусловливались эти меры, Евгением, но обыкновенно, совсем почти не указаны. Напр., он умалчиваешь о мотивах, которыми руководилось по отношению к униатам и вообще к бывшему католическому Польско-литовскому королевству наше веротерпимое правительство в царствования Императоров Павла и Александра I, когда была ослаблена строгая политика касательно Польши Императрицы Екатерины II (во вторую половину ее правления) и когда дано было много льгот тамошним папистам в ущерб водворению и мирному распространению православия. С другой стороны, ученый архипастырь нигде и ни разу не знакомит читателя и с теми мотивами, которые двигали униатов вместе с католиками к насильственной пропаганде и давали им силу и смелость не стесняться в выборе средств для достижения своей цели. Под его пером они являются действующими как-будто по какой-то инерции, стихийно и всю жизнь свою полагают на то, чтобы беспричинно и в тоже время энергично делать свое неправое дело. Православные являются у преосв. исследователя невинными страдальцами за свою правую веру, встающими но отношению к наступающим на них католикам и униатам лишь в оборонительное положение и переходящими в унию не по убеждению, а исключительно под давлением сильнейшего вражьего режима. – Уния, т. о., насильно введенная, насильно же и распространялась. Такой же взгляд на нее, в наши дни, установлен, между прочим, в труде – «Холмская Русь. Историческая судьбы русского Забужья». Спб. 1887 г. Там прямо заявлено, что уния «насильно навязана» южно-русской церкви (стр. 212; ср. также «Волынь. Исторические судьбы юго-западного края». Спб. 1888 г. стр. 130 и В. Б. Антоновича – «Очерк состояния православной церкви в юго-западной России по актам 1650–1798». Киев 1871 г. стр. 98–99). Наконец, такой же, собственно, был и правительственный взгляд на унию: между указами Императрицы Екатерины II, из которых у Евгения составилась целая коллекция, есть указ отч. 10 янв. 1795 года, начинающийся следующими характерными словами: «споспешествую восстановлению православной восточной веры во всех тех местах, где оная насилием и лестию превращена была в унию с римлянами» и т. д. Между тем рядом с насильственными мерами, как теперь нам известно, да небезызвестно было, разумеется, и во времена преосвященного Евгения, практиковались униатами и католиками меры противоположного, мирного характера. Но о них Евгений говорит очень мало. Так, иезуиты с их услугами католичеству почти совсем не выдвинуты на сцену (см. стр. 143, 178, 179, 180 и 181). Об униатской семинарии, конгрегациях, «способствовавших к подкреплению унии», ученый архипастырь, если не ошибаемся, упоминает всего один только раз (стр. 153). «Но, прибавляет тут же, и православные давно уже начали для подкрепления себя заводить при монастырях и церквах конгрегации, училища и братства». О самых униатских монастырях или орденах (орден Базилианский) – «этих ожесточенных борцах за унию (в XVII ст.) против православной церкви». (Холмская Русь. Исторические судьбы русского Забужья. Спб. 1887 г., стр. 76), – не упомянуто ни слова. Совершенным, молчанием проходит также Евгений влияние на распространение унии так называемого патронатства, практиковавшегося в самых широких размерах, часто даже до злоупотребления, во всем Польско-Литовском королевстве. Литература – это сильнейшее орудие пропаганды унии и орудие самозащиты православных, имевшее в судьбах южно-русской церкви едвали небольшое значение, чем «лесть», «насилие» и меч, хотя и не забыта нашим историком, но сказанное о ней сводится почти к нулю. Мы уже и след за ним упоминали, что униаты еще до Брестского собора 1596 г. выпустили какую-то книжку об унии, имевшую успех, хотя «и малый» (стр. 136). Вскоре после Брестского собора «началась, говорит он, война писателей православных с униатскими и католицкими, продолжавшаяся даже до новейших времен»; полемические труды писателей той и другой стороны и самый ход полемики Евгений не указывает, ограничиваясь лишь простым перечнем, авторских, имян и голословным замечанием, что «в сих с порах часто выступали из границ благопристойности и кроткого рассмотрения наипаче отступники» (стр. 146–147). Из влиятельных литературных деятелей православной стороны преосвящ. автор останавливается, и то не надолго, на одном лишь знаменитом Петре Могиле (стр. 176–177). Вообще, следует заметить, что м. Евгений чувствовал и сознавал всю силу литературы, школ, братств, иезуитов и пр., но, к сожалению, только отметил эту силу, слегка коснулся ее и не счел нужным проследить ее могучее влияние и громадное значение в религиозной борьбе интересовавшего его края, что одно уже придает его труду крайне односторонний характер. Кроме того, он вовсе не следит за длинным историческим процессом окатоличения униатов, которые по мысли Ватиканского двора и польского правительства терпимы были, как только неизбежное зло, и современем должны были всецело слиться в единое стадо единого римского пастыря.

Конечно, все эти пробелы и недочеты в значительной степени обусловливались количеством и качеством тогдашних источников и пособий. О них мы имеем говорить немного ниже. А пока отметим еще одну характерную особенность в труде высоко-преосв. историка. Окруженный униатами, почти сам свидетель их насилий над православными, живший чуть не в центре этих насилий, среди людей, сохранивших, конечно, не добрую память о былом униатского движения, и среди памятников, безмолвно, но красноречиво свидетельствовавших о насильственном же характере этого последнего, м. Евгений, естественно, не мог не увлечься этою именно внешнею стороною униатской истории и ие пожалеть места, труда и красок, чтобы передать ее читателю отчетливее и полнее. С другой стороны, если униатские и католические писатели часто клеветали на православных, особенно иерархов, несправедливо называя их сторонниками и пропагандистами унии, брали своих единоверцев под защиту и трактовали их действия, как вполне законные и необходимые, выставляя на вид незаконное упорство и вооруженное сопротивление православных, нашему писателю легко, да и даже нужно было подчеркнуть противоположные факты и представить дело в ином свете. Дуга, таким образом, перегнулась в обратную сторону и из изложения Евгения вышел отчасти обвинительный акт по делу униатского и католицкого режима в отношении к православному населению Литвы–Польши. А обвиняя и развертывая пред читателем часть картины униатской истории, затушеванную польскими авторами, пр. Евгений тем самым придал своему сочинению характер апологетический, а по местам, нами выше указанным, даже полемико-апологетический, причем (что особенно любопытно) он полемизирует с поляками-историками подчас на основании собственных же их трудов. Но увлекшись апологиею, ученый архипастырь не обошелся без тенденциозного подбора и толкования фактов, так заметного, напр., при сравнении его работы с 9-м томом Макариевской «Истории русской церкви». Однако, и открытый со временем, богатый материал, отсутствие которого во многом извиняет нашего автора, не дискредитировал его основного взгляда на общий характер двухвекового униатского движения. Известный уже нам «Очерк состояния православной церкви в юго-западной России» киевского профессора В. Б. Антоновича, составленный почти исключительно по вновь найденным документам³⁴³ тоже, как и некоторая часть Евгениевской Истории», представляет из себя чуть ли не сплошной обвинительный протокол, о преступлениях польского, католического и униатского, населения в отношении к православному. Таковой же протокол читатель найдет и в монографии покойного Ф. Г. Лебединцева – «Архим. Молхиседек Значко-Яворский», помещенной в качестве руководящей статьи во 2 т. 1 ч. «Архива юго-западной России» (Киев, 1864 г., стр. XVIII-CCXIII). – Обращаясь к предшественникам пр. Евгения и вчастности к самому солидному из них Н. Н. Б.-Каменскому, располагавшему документальными данными, читатель и здесь встретит подобный, хотя и менее полный, протокол. На него указывает самое заглавие книги Каменского: «Историческое известие о возникшей в Польше унии, с показанием начала и важнейших, в продолжение оной чрез два века, приключений, паче же о бывшем от римлян и униатов на благочестивых тамошних жителей гонении, по Высочайшему блаженные памяти Императрицы Екатерины II повелению, из хранящихся в государственной Коллегии Иностр. дел в московском архиве актов и разных исторических книг... 1795 г. собранное. Москва. В синодальной тинографии 1805». Ранее настоящая труда, в 1767 г., в Варшаве была отпечатана на польском языке книга Георгия Коннисского (как мы знаем, в списке доставленная Евгению Румянцевым) – «Права и вольности жителей греко-восточную в Польше и Литве исповедающих веру³⁴⁴». Книга эта, косвенным образом служившая укором или обвинением польская правительства, имела, без сомнения, апологетическую цель и, давая материал для Евгениевской работы, давала ей вместе с тем тон и направление. Таковыми же по своей цели и по своему влиянию на нашего преосв. автора были и гораздо ранние полемико-литературные произведения, связанный с вопросом об унии: Апокрисис Хр. Филалета (1597 г.), Verificatia niewinnosci (1621 г.), Obrona Verificaticy (1621 г.), Iustificatia niewinnosci (1622 г.), Synopsis (1632 г.), Sypplementum Synopsis (1632 г.), «Палинодия» Зах. Копыстенского (1626 г.), написанная в ответ на сочинение Кревзы – «Оборона унии», в третьей части которого (гл. 2) рядом ложно подобранных имен высших иерархов (якобы униатов) автор думает установить факт непрерывного существования унии в юго-западной русской церкви и др. Руководствуясь всеми этими и им подобными сочинениями и преследуя теже, что и он, полемические и апологетические цели, высокопр. Евгений был иногда излишне доверчив по отношению к ним (может быть в увлечении своею тенденциею) и представлял факты в неправильном освещении. «Хотя безымянный автор «Перестроги» (по Евгениевскому названию Хронографа)³⁴⁵, пишет м. Макарий, был современником описываемых им событий и писал около 1605 г., но он, но просят, внес в свое сочинение, без разбора, все, что говорилось тогда православными про Кирилла Терлецкого и других виновников ненавистной унии, особенно непохвального и позорная для них; и хотя в «Перестроге» есть, бесспорно, известия достоверные, но они перемешаны с известиями искаженными и перепутанными народною молвою, и изложены без надлежащей хронологии, как это обыкновенно бывает в народных рассказах. К сожалению, эти известия перешли потом, без поверки, и в Густинскую летопись, и в Палинодию 3. Копыстенского, и в Описание Киево-Софийского собора м. Евгения, и в некоторые другие сочинения об унии».³⁴⁶

Доверчивый по отношению к православным авторам, пр. Евгений не мог, конечно, быть таковым же по отношению к писателям-католикам и униатам. «Польские ученые, говаривал он Анастасевичу, из стари весьма частые лгуны в ссылках и всегда любили парадоксы» (письмо от 28 мая 1815 г.). «Давно известно, писал Евгений тому же корреспонденту 2 апр. 1821 г., что поляки великие вруны и лгуны в истории, не исключая даже и новейших критико-хвастунов их и даже присланного вами мне Островского³⁴⁷, слишком одностороннюю» (Древн. и Новая Россия, 1881 г., февр., стр. 289–290; ср. стр. 344 и 361 в Древн. и Нов. России, 1880 г., т. 18). При таком взгляде на польских историков наш автор, без сомнения, пользовался ими крайне осторожно и с разбором, нимало не разделяя их общей точки зрения на униатское движение и в частных случаях выбирая из них лишь то, что благоприятствовало взглядам и цели его самого (см. напр. стр. 128 и 140 о м. Михаиле Рагозе и Ипатие Поцее, стр. 111–113, 115, 139 и др.). Какими именно польскими историками пользовался преосв. Евгений, перечислять не станем, так как большинство их процитовано в самом «Описании». Но не можем не заметить, что он был весьма начитан в них: в оставшейся после него библиотеке (ныне киевская семинарская) сохранилось около 100 названий польских исторических сочинений (№№ 292–321, 672–726 и др.); кроме того, м. Евгений, по словам известных уже нам «Записок» Мурзакевича, собрал в Киево-Софийскую соборную библиотеку «для будущей истории церкви русской все редкие униатские сочинения» (Русская Стар., 1887 г., март, стр. 661–663). Часть этих последних была, впрочем, в киевских библиотеках и ранее его. «В лаврской и софийской здешней библиотеке, писал преосвященный Румянцеву 15 окт. 1822 г., я нахожу много книг польских, написанных нашими и на нас в XVI и XVII столетиях, с весьма любопытными известиями по церковной нашей истории». (Переписка, стр. 61).

Подобно польским историкам и по той же причине мы не будем указывать и труды всех православных авторов, утилизированные Евгением для своей работы, – отметим только рукописные материалы, источники и пособия, да поговорим об отношении ученого иерарха к знакомому нам, печатному труду Н. Н. Б-Каменского, как к труду самому обширному, сравнительно со всеми другими сочинениями по истории унии, какие только существовали до появления в печати «Описания Киево-Софийского собора». Из рукописей преосв. историк имел под руками и эксплоатировал: псковскую летопись (стр. 105, пр. 58), киевскую летопись от пришествия Славян по 1574 г. (стр. 81),³⁴⁸ летописец малой России прежде и всех после Хмельницкого бывших гетманов и при них действиях (стр. 189, пр.),³⁴⁹ Русский хронограф (Перестрога), Liatopisiec albo Kronica... rok. 1620., Иерлича,³⁵⁰ прусскую Линдеблатову хронику (стр. 103, 104), Палинодию Копыстенского (по списку Киево-Печерской лавры, – стр. 61, пр. 10), Литовскую метрику (151, пр., и др.), московский иерархический каталог, разные указы и некоторые, весьма ценные в научном отношении, грамоты и акты. Между последними особенно послужили Евгению «Акты из дел малороссийских, списанные в московской государственной Коллегии Иностр. Дел», которые, в трех книгах, хранятся теперь в Киево-софийской соборной библиотеке (№ ), обнимая собою незначительный период времени (1654–1691 г.г., 1701, 1708, 1722,1723 и 1731), в которых, по его же словам, «нашлось много нужного» для «Истории киевской иерархии». Часть их, как увидит читатель, отпечатана в «Прибавлении» к «Описанию Киево-Софийского собора» (и процитована в самом сочинении); часть в «Прибавлении» к «Описанию Киево-Печерской лавры; часть же не отпечатана, изредка лишь процитована в «Истории киевской иерархии» и все же не мало утилизирована. Так, преосв. автор воспользовался: для стр. 186–187, 194, 208 и 209 №№ 32, 5, 15 и 34 первой книги³⁵¹, для стр. 201 – № 12 (1 кн.) и № 2 (2 кн.), стр. 201–202 – № 44 (2 кн.), стр. 197–198 и 202–204 – № 19 (1 кн.), стр. 207 – № 82 (1 кн.) и № 14 (2 кн.), стр. 209–212 – № 11 (3 кн.), стр. 218–214 – № 33 (3 кн.) и стр. 209 – № 46 (3 кн.).

Широко пользуясь работою своего старого друга Б.-Каменского, преосв. Евгений порою цитует со (стр. 137, 139, 159 и пр.), но чаще делает заимствования оттуда без всяких указаний, – преимущественно тогда, когда говорите о разных сеймовых решениях и конституциях (стр. 62 у Б.-Каменского и 119 у Евгения, 54 и 55=143, 56=145, 86–87=159, 87–88=165, 95–101=169–170, 107=177, 107–109=178, 127=190, 142–143=204–205, 388–391=233 и 396–399=236). В последнем случае наш автор лишь коротко передает содержание тех документов, которые Б.-Каменский приводит большею частию полностию, пользуясь хранящимся в архиве Коллегии Иностранных дел многотомным собранием польских Конституций. Местами бывает, что м. Евгений и критикует своего предшественника (см. наприм. стр. 133, пр. 76). В общем, он дал весьма много нового сравнительно с Каменским, более всесторонне взглянул на дело, подробно разработал вопрос об участии южно-русской иерархии в подготовлении и распространении унии и о борьбе ее с последнею, шире воспользовался известными еще и Бантышу пособиями, располагая в тоже время несколькими новыми данными, и сам же в письме к Анастасевичу от 24 мая 1814 г. назвал труд Каменского «односторонним» (Древн. и Новая Россия, 1880 г., т. 18, стр. 345). Хотя, как мы знаем, и труд Евгения (в разбираемой нами части) односторонний же, все же он принес громадную пользу тогдашней церковно-исторической науке, да не был бесполезен и потом. И это по одному уже тому, что преосв. исследователь эксплоатировал многие рукописные материалы, дотоле вовсе или малоизвестные и никем не утилизированные, а также несколько работ, отпечатанных на польском языке и потому слишком мало распространенных в русском обществе³⁵².

Из историков, специально занимавшихся униею после Евгения, труд последнего всего более пригодился М. О. Кояловичу для его «Литовской церковной унии» (Спб., 1859 г., т. 1 и 2): см. примеч. к I т. – 4-е, 40, 42, 45, 52, 54, 55, 60–62, 70, 71, 234 и 376; ко II т. – 41, 78, 114, 119, 151, 156, 161, 225, 226, 234–236, 246, 254–255, 258, 262, 265–266, 301, 323, 345 и 348. Но чем дальше идет время, чем более публикуется всевозможных материалов, тем менее уже приходится обращаться к знаменитому некогда «Описанию Киево-Софийского собора». – и напр., у м. Макария, в 9 т. его Истории русской церкви (1879 г.), посвященном исследованию об унии, мы вотретили только три ссылки (стр. 439, 568 и 601) и то на одни «Прибавления» к «Описанию».

Конечно, преосв. Евгений мог бы дать более полную историю унии, еще более полезную для науки, разработанную всестороннее и обстоятельнее; но он не задавался специальною целию написать эту именно историю, а писал историю киевской иерархии, в которой и собрал множество материалов с оценкою важнейших событий и лиц унии.

По той же, без сомнения, причине ученый архипастырь сравнительно мало останавливается на истории воссоединения униатов, о котором он впервые упоминает на стр. 273, как факт, начавшемся совершаться после 2-го раздела Польши (см. еще стр. 280–282, 283, 284 и 290). Историею этою, после уже него, сначала занялся анонимный автор брошюры «О воссоединении униатов с православною церковию» (Спб. 1839 г., 2 изд. 1857 г.), а потом проф. Коялович, написавший «Историю воссоединения западно-русских униатов старых времен» (Спб. 1873 г.).

***

Этим замечанием мы и покончим с вопросом об унии, как он трактовался преосвящен. автором «Истории киевской иерархии», и перейдем к тому отделу этой последней, где м. Евгений ведет речь «о состоянии Киевской иерархии» (стр. 242–270), под которым он разумеет: «1) Права и власть прежних киевских митрополитов, 2) Пространство их области, 3) Образ управления, 4) Права всего подчиненного им духовенства, и 5) Средства содержания оного».

1) Говоря о правах и власти киевских и всей России митрополитов и потом одних только митрополитов киевских (стр. 242–245), наш ученый исследователь коротко докладывает о зависимости их относительно избрания и посвящения, об их подсудности, праве посвящать епископов и пространств их суда. Суду митрополичьему, пишет Евгений, «нередко предавались и князья при распрях своих и дележах»³⁵³. Митрополит с епископами «имел власть великим князьям делать представления полезные государству» (пример – совет архипастырей, данный св. Владимиру относительно разбойников), «печаловаться пред ними», быть их «посланниками-наместниками» (Новгород). Казалось бы, что преосвящ. Евгению всего уместнее было подольше остановиться здесь на вопросе о взаимном отношении князей и митрополитов и вместе епископов, об отношении власти светской к власти духовной, – остановиться и принять на себя обязанности апологета. И это потому, что еще кн. Щербатов обвинял духовенство древней Руси в домогательстве, в «вкрадчивости» во все части мирского управления, считая его вмешательство в данную область незаконными («История России с древнейших времен», т. II, стр. 574). Ранее Щербатова Татищев, разделявший и развивавший идеи великого Петра о централизации власти и государственного управления, всячески старался найти и подчеркнуть проявления властолюбия высшего древне-русского духовенства и умалить значение последнего в управлении страною на счет преувеличения значения великокняжеской власти. Так, напр., участие духовных лиц в княжеских советах свидетельствует-де только о том, что они были поверенными князей, их представителями (История, т. I., гл. 48) и, стало быть, не составляли особой, самостоятельной административной единицы, действовавшей независимо от воли представляемых ими князей. Князьям, по Татищеву, должно было принадлежать и право избрания митрополитов. Вот почему он приветствует в. к. Изяслава за его настойчивость избрать в митрополита Климента, а противодействовавшего князю Нифонта, архиепископа новгородского, обвиняет во властолюбии и узких эгоистических целях, предполагая, что он или сам хотел занять митрополичью кафедру, или же выхлопотать ее для своего друга, владимирского eп. Феодора (т. III,стр. 421). В преемнике Климента, Константине, присланном из Константинополя, Татищев видит Нифонтова единомышленника и по поводу проклятия им умершего Изяслава характеризует его, как человека, в котором «меньше смысла, нежели злобы.» – Ничего подобного мы не встречаем у преосв. Евгения, – никаких порицаний, обвинений и упреков древне-русского духовенства за его властолюбие и домогательство, никаких похвал и сочувствий их деятельности в отношении к князьям; нет у него и защиты духовных высших лиц от только что указанных нареканий. И он, говоря о «власти великих князей не принимать им неугодного митрополита или отказывать ему от митрополии» (стр. 243), упоминает о судьбе Климента и Константина (ср. стр. 76–78), а также о высылке из Москвы м. Киприана вел. кн. Димитрием Иванычем и об отказе Витовта Фотию от киевской митрополии, – но никакого взгляда на эту власть князей, и на такое положение святителей русской церкви не высказывает, а оставляет факт фактом и, не указывая причин, его вызвавших, не делает из него никаких выводов касательно нормальности или ненормальности отношений духовной и светской власти в древней России. Очень может быть, что и его собственное положение и обстоятельства его времени были причиною того, что он вынужден был обойти полным молчанием весьма щекотливый вопрос об этих отношениях.

2) Под «областию киевских митрополитов» наш автор разумеет число подведомственных им епархий, монастырей, скитов, церквей, протопопий и вообще-то, что он называет «пространством киевской епархии», которое в различные исторические эпохи было различно и изменчиво. – Настоящая небольшая часть Евгениевского труда (стр. 245–249), следящая за этим изменчивым числом, имеет чисто статистическое значение для историка, тем более что преосвящ. Евгений по ведомости 1756 г. делает еще цифровой перечень всех архимандритов, игуменов, строителей и прочих насельников монастырей киевской митрополии, а также протопопов, попов, дьяконов, дьячков и пономарей, служивших при церквах той же митрополии. Кроме того, здесь находится имянной перечень правлений при протопопиях.³⁵⁴ – Относительно епархий входивших в район киевской митрополии в домонгольский период русской истории, следует заметить, что в вопросе о числе их и времени учреждения преосв. Евгений несколько расходится с позднейшим исследователем этого периода Е. Е. Голубинским. Первый на основании «летописей и иерархических каталогов (стр. 60) насчитывает только 6-ть епархий, основанных при св. кн. Владимире – киевскую, новгородскую, ростовскую, владимирскую, белогородскую и черниговскую (стр. 61 и 245; также и в «Истории росс. Иерархии», 1., изд. 1827, стр. 4–8). Второй, признавая эти епархии «несомненно» открытыми при равноапостольном князе, полагает, что тогда же «вероятно были открыты» и еще 3 епархии – полоцкая, туровская, и тьмутараканская (Ист. р. ц., т. І., I пол., стр. 547). Преосв. Евгений основание последних относит ко временам после Владимира и до нашествия монголов³⁵⁵, когда были учреждены и другие епископии – юрьевская, переяславская, (в ХІ ст. – «История росс. Иерархии», 1827 г., стр. 8–9), холмская (конец XI ст.), смоленская (1128 или 1137 г.), галицкая (1157 г.), рязанская, суздальская, перемышльская и переяславль-залесская (– с начала XIII ст.) – всего 9 епископий. Профессор Голубинский, с своей стороны, из этого числа епископий исключает холмскую, помещает на ее место епархию угровскую, а суздальскую находит более точным называть владимиро-кляземскою; у него, кроме того, годы учреждения некоторых епископий указаны совершенно иные, чем у м. Евгения (стр. 547).

3) Трактуя об образе управления в киевской митрополии, наш преосвященный исследователь вместе с тем сообщает кратчайшие сведения и о духовном суде (стр. 249–254), говорит об органах управления и судебной власти, а равно и об источниках права и «Уложении» «в древней киевской митрополии». Отличительную черту настоящего отдела составляет обнаружившийся в нем сравнительный прием исследования: ученый архипастырь управление киевской митрополии не раз ставит в параллель с управлением в церквах – восточной и западной, послужившим в некоторых своих частях образцем для первого.

4) Следующий отдел «о правах духовенства монашеская и мирского в киевской иерархии» (стр. 254– 257), почти весь составленный на основании рукописного материала, автор начинает также с сравнения, и находит, что права эти были почти теже, какие и в греческой церкви. С течением времени, особенно со времени подчинения юго-западной России сначала Литве, a затем Польше, иерархи киевской митрополии получили новые права и привиллегии от королей и сеймов, с подчинением же Малороссии московскому престолу – от гетманов и русских самодержцев, – привиллегии тщательно преосвященным Евгением перечисленные (в хронологическом точном порядке). Жаль только, что он совсем почти не обратил внимания на то, всегда ли духовенство пользовалось данными привиллегиями, не были ли оне одними лишь прекрасными обещаниями, не осуществлявшимися на деле. Впрочем, примеров такого рода, когда привиллегии, данный королем отнимались или им же самим, или его преемниками, встречается не мало в самой истории киевской иерархии и от того, быть может, преосвященный Евгений не хотел снова напоминать о них своему читателю. В существе дела, весь настоящий отдел довольно короток и дает читателю, особенно мало знакомому с разработываемым здесь вопросом, из всегда определенные и желательно-полные сведения.

5) Гораздо полнее получается впечатление при чтении следующего отдела, где идет речь о «содержании церквей и духовенства киевской иерархии» (стр. 257–270). Поставленный здесь вопрос разработан Евгением сравнительно довольно подробно – по отношению вообще к духовенству (стр. 257–9) и властности по отношению к митрополитам и епископам (стр. 259–265 и 266), а равно к приходским церквам и монастырям (стр. 266–270). Преосвященный автор не забыл сказать на этот раз и о том, в какое время и в силу каких обстоятельств отходили от духовенства те или иные статьи содержания. Особенно подробно он знакомит читателя с указом 1786 г. о введении духовных штатов в малороссийских епархиях и сопряженном с ним изменении в содержании тамошняя духовенства. Однакож, мы напрасно стали бы искать у Евгения полной истории секуляризации церковных имуществ и тех взаимных отношений иерархии к государственной власти, какие установились между ними по вопросу об имущественных владениях и правах духовных лиц. Как и ранее, высокопреосвященный историк неоднократно и в настоящий раз делает сравнение способов содержания духовенства в церквах восточной и западной и церкви русской (стр. 257, 260, 261–263 и др.). Что касается годов, в которые принималась та или иная мера относительно материального быта церкви и духовенства, денежных сумм, пожалованных различным монастырям, количества дворов и крестьян в митрополичьих и монастырских вотчинах, и проч., – все это указано Евгением с документальною, статистическою точностию (стр. 259, 264–267, 269, 270 и №№ 45 и 49 в «Прибавлении» к Описанию Киево-Софийского собора). – В дополнение к рассматриваемому нами отделу, в том же самом «Прибавлены» преосвященный исследователь поместил небольшой, но весьма ценный для историка трактат (стр. 1–4, № 1) «о десятинах церковных и о завете великого князя Владимира Святославича киевской Десятинной церкви». И в данном случае он опять прибегает к сравнительно-историческому методу: доказав существование десятины в ветхозаветной церкви, отсутствие ее в первые века христианства и в церкви греческой, появление десятинная сбора в западной Европе (при Карле Великом) и вчастности в Польше, митрополит Евгений переходит к Владимиру и полагает, что этот святой князь дал десятину одной лишь киевской Богороднцкой церкви, а не всем церквам, «вероятно по опасению таких же затруднений, какие испытали Карл и (король польский) Мечислав» (стр. 2)³⁵⁶. Мнения Степенной книги, что Владимиром дана десятина также епархиальным архиереям и всем соборным церквам, Евгений не разделяет (стр. 4)³⁵⁷; по нему как-будто выходит, что и митрополиты ею не пользовались; но это прямое уже противоречие летописям (см. «Сводную летопись» Лейбовича под 996 г.)³⁵⁸. Из других князей, дававших церковную десятину, преосвященный Евгений упоминает только о новгородском Святославе и владимирском Андрее Боголюбском, – смоленский Ростислав почему-то забыт. Повсюдное окончание десятинного сбора произошло, как неопределенно выражается автор, «по нашествии татар» (стр. 4). Об источниках десятины, назначенной Владимиром и другими князьями, митрополит Евгений пишет весьма мало, как мало говорит об этом кенигсбергский список Несторовой летописи – единственный руководитель его в данном случае. В интересах полноты и истины ему следовало бы воспользоваться в настоящей раз, как и вообще в вопросе о древне-русской церковной десятине, отпечатанным у него же и в тех же «Прибавлениях» (стр. 5–7) списком самого Владимирова устава (а не только «завета»), – но по непонятной для нас причине он ограничился одним лишь Нестором. – Кроме № 1-го в «Прибавлениях» должен быть считаем дополнением к 5 отделу рассуждения «о состоянии киевской иерархии» еще № 4-й, под которым наш автор поместил «Устав великого князя Ярослава Владимировича о свободе духовенства от пошлин» (стр. 13–14). На этом № мы считаем нужным остановиться по той причине, что преосвященный Евгений полемизирует здесь с Карамзиным отвергающим подлинность Ярославова «устава» и, таким образом, не признающим за духовенством времен «Мудрого» князя права свободы от проезжих и торговых пошлин. По Евгению, слова «тамга», употребленное в уставе и давшее Карамзину повод и основание относить устав к монгольскому периоду отечественной истории (оно-де-слово татарское), могло перейти в русский язык еще задолго до Батыя от Козар, Печенегов или каких-либо других скифских народов (к коим принадлежат и татары), как перешли, по мнению самого же H. М. Карамзина, другие татарские слова. С другой стороны, «освобождение духовенства от торговых пошлин есть также не новость для Ярославова века», так как духовенство и в Греции и в Польше давно уже пользовалось таковыми же и еще большими правами (опять сравнительно – исторический метод); да и после Ярослава русское духовенство и от князей, и от ханов, и от польских королей получало подобные Ярославовой и сверх их другие привиллегии (следуют указания их и цитаты)³⁵⁹.

Вопросом о содержании духовенства преосвященный историк заканчивает свой трактата о «состоянии киевской иерархии». Без нужды растянутый на пять отделов, трактат этот страдает под час неопределенностью плана, не нужными повторениями, неясностию, неполнотою и какою-то отрывочностию. Но с другой стороны, по существу, он тем хорош и дорог, что в нем собрано, большею частию из рукописных источников, весьма много нового материала, по временам удачно сгруппированного и обобщенного, – особенно относительно истории юго-западной русской церкви, причем, как нельзя более кстати, путем сравнительного метода найдены и отмечены параллельные явления и узаконения в церквах восточной и римской. Нежелательный и на первый раз непонятный объективизм автора там, где вся стать обнаружиться субъективизму, мы объясняли и объяеняем отчасти обстоятельствами его времени, отчасти его личными обстоятельствами (положением в иерархии) и большиим сочувствием к объективному, чем субъективному направленно в исторических работах. По местам проглядывает, однако, и субъективная точка зрения автора. – его, например, симпатии к выборному началу в церкви, выражавшемуся в участии духовных лиц, а иногда и мирян в выборах братств и духовенства и приходских церквей и проч. Замеченная нами неясность и неполнота трактата обусловливаются и извиняются отчасти тем, что автор не желал повторяться, так как, по его собственному заявлению, он «обозревал здесь вкратце важнейшие перемены (киевской иерархии), описанные уже выше (в самой «Истории») в разных статьях, дополнив (лишь) некоторыми замечаниями прежде сказанное» (242).

Если так, то понятно, что преосвященный исследователь утилизировал на этот раз те же источники и пособия, какими располагал и при составлении всей вообще «Истории киевской иерархии». Преимущественно же он пользовался разными указами – имянными и синодскими, рукописными и печатными, ведомостями, грамотами, универсалами и привиллегиями, хранящимися частию в ризнице Киево-Софийского собора (Описание Киево-Софийского собора, стр. 540), частию в киевской духовной консистории (232), и частию в его собственных многочисленных сборниках указов (№№ 425–432 библ. Киево-Соф. собора)³⁶⁰. При этом много помогло ему следующее счастливое обстоятельство, о котором рассказывается на стр. 230–231. «В 1767 г., когда царица Екатерина II открыла в Москве комиссию о сочинении проэкта нового Уложения, то потребованы были в оную и от малороссийского духовенства сведения о их нравах и нуждах. Сей случай был поводом к отысканию и собранно всех привиллегий, прав и вольностей, жалованных малороссийским монастырям, церквам и духовенству от королей польских и российских государей. Повелено было преосвящ. Арсению снестись о сем с преосвященными черниговским и переяславским и с архимандритом Киево-Печерские лавры и во всех сих местах отыскиваемы были грамоты и представляемы статьи требований для рассмотрения коммиссии; а из собранных отовсюду сведений в киевской консистории составлено было обстоятельное о всем малороссийском духовенстве представление в 74 пунктах. Но поскольку сия коммиссия, по случаю начавшейся турецкой войны и других обстоятельств, остановила свои действия, то и представления сии остались не рассмотренными и не решенными». Но их рассмотрел: за то преосвящ. м. Евгений и копия их сохранилась в рукописном сборнике Киево-Соф. собора за № 434, озаглавленном самим Евгением – «Выписки оправах и привиллегиях малороссийского духовенства». Вторая часть «выписок» составила другой сборник той же библиотеки – № 435. Начинаются они с документов 1574 г. Есть между ними и «выписки» из статута вел. князя литовского, который цитируется нашим автором на стр. 255–256 и других, договорные статьи Б. Хмельницкого, о коих говорится на стр. 181 «Истории киевской иерархии». Впрочем, статут был известен Евгению и по печатному экземпляру (на русс. языке) 1588 года (см. стр. 135, пр. 78)³⁶¹.

Поскольку м. Евгений резюмировал в этом и других источниках и пособиях находящийся материал, сгруппировал его и познакомил читающую Россию с предметом, о котором в печати было говорено дотоле очень мало и порою представлялось дело в ложном виде (Карамзин), постольку настоящий трактат его был полезен для исторической науки 20-х и дальнейших годов. Как пособие, не потерял он значения и в настоящую пору, особенно в той его части, где специально идет речь о духовенстве малороссийском и, частнее, киевском.

***

Перейдем теперь к «Прибавление», сделанному преосв. Евгением к его труду, и, сказав о нем несколько слов, покончим с своим анализом так долго занимавшей нас капитальной работы высокопреосв. историка.

«Прибавление к описанию Киево-Софийского собора и киевской иерархии, содержащее разные грамоты и выписки, объясняющие оное», по числу страниц немногим менее самого Описания (266 и 291), а если принять во внимание более мелкий печатный шрифт его сравнительно с последним, то оно но своему объему даже и превзойдет его³⁶². В «Прибавлении» помещены не только копии с разных «грамот и выписок», как то значится в выписанном нами, несколько неточном заглавии самого Евгения, но и целые рассуждения и статьи его: таковы №№ 1 – о церковной десятине, 41 – о киевской академии, и 42 – о Кормчей книге³⁶³, или же рассуждения по поводу только что отпечатанного акта (№№ 2–4), или наконец, составленные самим Евгением списки монастырей (№ 43), католических киевских епископов (№ 6) и митрополитов униатских (№ 50). Выписки и грамоты, здесь помещенные, частию были ранее известны науке и лишь только перепечатаны нашим автором, а частно впервые извлекаются им из архивов и публикуются. Первые отпечатаны под №№ 2–4, 7, 9, 11–14 и 21³⁶⁴. Вторые – под №№ 2³⁶⁵, 5, 8, 10, 15, 17–20, 22, 24–40, 44 и 51 (=29 номерам). Большая часть этих последних найдена самим преосв. Евгением в ризнице Киево-Софийского собора (№№ 16, 17, 19, 20, 22, 26, 27, 28, 30, 31, 32, 33, 35, 38, 39 и 40) и одна в киевском доминиканском костеле (№ 5; ср. 106 стр. самого «Описания»); некоторые присланы между «актами» из архива Министерства иностранных дел ( Ш 18, 23, 24, 25, 29, 34, 36 и 37); один акт (№ 10) хранится в московской синодальной библиотеке³⁶⁶, один (№ 2) списан еще – в новгородской софийской библиотеке, один (№ 8) получен из библиотеки гр. П. Н. Румянцева и один (№ 15) в кенигсбергском Радзивилловском архиве, с которым преосв. Евгений познакомился, без сомнения, чрез Румянцева. О грамотах, напечатанных под №№ 45–47, 48, и 49, не можем категорически сказать, откуда они взяты Евгением и были ли ранее известны в печати. Можем лишь заметить о грамоте под № 46, что она в 1848 году отпечатана в более уже исправном виде во II т. «Актов западной России» (№ 122)³⁶⁷. Устав св. кн. Владимира о церковных судах (№ 2) печатался неоднократно и прежде, на что указывает сам Болховитинов (стр. 5; ср. § 39 его «Истории Словено-Русской церкви»); не раз печатался и потом, – но все с различных списков и редакций, перечисленных, между прочим, в «Истории русской церкви» м. Макария (т. I., стр. 118–119 и примечания к ним); список устава, напечатанный у Евгения, принадлежит к так называемой, 2-й его редакции – средней и относится к XVI или XVII ст. (Макарий, стр. 118 и 238). «Деяние Виленского собора 1509 г.», дотоле нигде еще не изданное» (История киевской иерархии, стр. 115, пр. 64)³⁶⁸ и уже в 1836 г. с пропусками напечатанное в актах исторических, изданных Археографическою коммиссиею (т. I, № 282)³⁶⁹. Позднейшие издатели этого «Деяния», напечатанная по списку Императорской публичной библиотеки в «Русской исторической библиотеке» (т. 4, Спб. 1874 г.), говорят об изданиях – Евгениевском и археологической коммиссии, что они «напечатаны с неполных и неисправных списков» (Предисловие, с. V), и указывают, где нужно, разности своего и этих самых изданий. Но разумеются, не вина ученых 20-х и 30-х г.г. текущего столетия, что им не удалось найти тогда лучших списков «Деяния»; и тем уже одним они принесли немалую пользу русской церковно-исторической науке, что опубликовали давно уже забытый и, как им казалось, совершенно неизвестный акт, и, с другой стороны, – а это также весьма важно, – документально опровергли униатских писателей, полагавших цель собора 1509 г. в принятии унии (История киевской иерархии, стр. 115). – Печатая №№ 2-й 3 и 4 – «Устав в. к. Владимира о церковных судах», относящийся к так называемой краткой его редакции (Макарий, «История русской церкви», т. II., изд. 1857 г., прим. 455, стр. 354), и «Устав» Ярослава же «о свободе духовенства от пошлин», преосв. Евгений полемизирует с Н. М. Карамзиным, отвергавшим подлинность всех этих «уставов». Полемика по поводу 4-го № нам уже известна. Доводы в пользу подлинности №№ 2 и 8 (особенно 2-го), тоже отчасти нам известные, настолько серьезны, что и до сих пор пользуются ими все полемисты против скептически относящихся к «Уставам», делая самые незначительные дополнения (Неволин, м. Макарий, проф. Знаменский и др.).

***

Сделанный нами разбор отдельных частей Евгениевского «Описания Киево-Софийского собора и истории киевской иерархии» определяет и общее значение этого капитального в свою пору труда. Выяснять его особо мы не находим уже нужным. Напомним только читателю, что позднейший киевский историк-специалист называл «Описание» «прекрасною книгою, хотя и заключающею в себе «много недосмотров и опечаток»³⁷⁰; а знаменитый современник нашего высокопреосв. автора, московский м. Филарет 19 янв. 1825 г. писал по поводу ее ректору киевской академии Мелетию Леонтовичу: «Описание Киево-Софийского собора верно труд вашего владыки. По предмету и по писателю, очень желаю прочитать сию книгу и надеюсь найти в ней примечательное»³⁷¹. Надежда, действительно, не обманула чуткого иерарха...³⁷²

***

Кроме «Описания Киево-Софийского собора», речь о киевской иерархии пр. Евгений ведет еще в изданном им дважды (в 1823 и 1836 г.) Синопсис, появившемся впервые при известном архим. Иннокентие Гизеле, но принадлежащем не его перу³⁷³, и в своем «Киевском месяцеслове с присовокуплением разных статей к российской истории и киевской иерархии относящихся» (Киев, 1832 г.). Дополняя Синопсис собственными статьями³⁷⁴, наш автор поместил в нем, между прочим, «Летосчислительный список митрополитов киевских и всея России» (стр. 74–82 по изд. 1823 г. и стр. 92–102 по изд. 1836 г.). Но список этот нового ничего почти не дает сравнительно с помещенным в «Описании Киево-Софийского собора», если не иметь ввиду большей положительности в хронологии и того обстоятельства, что здесь первый киевский митр. Михаил без всяких оговорок признается и митрополитом всероссийским и что пребывание м. Леона в Переяславле предположительно объясняется его исканием «спокойствия или неимением еще в Киеве устроенного жилища» (стр. 74–75 по изд. 1823 г. и 93 по изд. 1836 г.). Припоминая же, что сам Евгений не убежден был в справедливости хронологических дат, здесь указанных, и в правдоподобности предположений, здесь высказанных, – так как он в 1825 г. изменил уже свои взгляды 1823-го года³⁷⁵, – мы должны заметить, что «летосчислительный список» более любопытен для характеристики составителя его, чем для исследователя в области истории отечественной иерархии. Что касается «Хронологического списка всех преосвященных архиереев, управлявших киевскою паствою от начала до ныне, помещенного на страницах «Месяцеслова» (480–490), то и он отличается большею хронологическою положительности) сравнительно с «Описанием Киево-Софийского собора», – все «сомнительные» митрополиты выпущены и, что особенно характерно, Евгением опущены на этот раз свидетельства касательно времени святительства того или другого митрополита, находящиеся у Коссова и в Никоновой летописи, и приведены лишь свидетельства киевского каталога с московскими остальных летописей и Палинодии. Кроме настоящего списка, для истории киевской иерархии не бесполезны помещенные в «Месяцеслове» статьи: 2) «Особенный месяцеслов киевских храмовых и других в Киеве совершаемых праздников» (стр. 341–361); 3) «Указание таковых же праздников в Киеве по пасхалии совершаемых» (стр. 362–364); 5) «Указание крестных ходов в Киеве» (стр. 366); 14) «Ведомость о числе церквей каменных и деревянных в г. Киеве, и киевской епархии в уездных городах и селениях» (стр. 502); и 13) «Краткое историческое сведение о монастырях киевской митрополии» (стр. 491–501)³⁷⁶. К истории киевских монастырей Евгений отнесся далеко не так внимательно, как к истории монастырей вологодских, воронежских и тем более псковских. Знакомство с их грамотами сказывается только лишь в двух случаях (стр. 497 и 498), между тем епархиальные объезды³⁷⁷ давали ему легкую возможность на месте ознакомиться с архивными монастырскими материалами, – возможность, которою он так широко воспользовался в бытность свою на вологодской и псковской кафедрах. О монастырях упраздненных нет и помину. Они, как и те первые, задали других историков, каковыми были покойный Закревский, П. Г. Лебединцев и прочие³⁷⁸. К ним, а не к Евгению, и приходится обращаться за сведениями позднейшему исследователю. Но если высокопреосв. Евгений не так внимательно отнесся к минувшей и настоящей жизни монастырей вверенной ему митрополии, за то он сравнительно весьма близко познакомился с прошлым и настоящим знаменитой Киево-Печерской лавры. Результатом этого знакомства было составленное им «Описание Киевопечерской лавры с присовокуплением разных грамот и выписок, объясняющих оное, также планов лавры и обеих пещер». В первый раз оно было издано в 1826 г., во второй – «исправленное и умноженное» – в 1831 г.³⁷⁹ и в третий раз, по смерти уже автора, опять (кем-то) «исправленное и умноженное», хотя и очень не много (см. напр. стр. 1, пр. 6 и др.), в 1847 г. Как составлялось настоящее описание, при чьем участии и помощи, на это нет никаких указаний в сохранившейся Евгениевской переписке. По очень глухому преданию, которое мы слышали в Киеве, ему пособлял заведывавший тогда лаврскою типографиею иеромонах впоследствии архимандрит Выдубецкого монастыря (киевской епархии), Вениамин Базилевич³⁸⁰. Но судя по рассказам киевских старожилов об умственном кругозоре Базилевича, едвали можно, не рискуя власть в преувеличение, утверждать, что его помощь шла далее корректуры печатавшейся, готовой уже, рукописи м. Евгения и доставки последнему сырых материалов, находящихся в архиве, библиотеке и ризнице лавры, если только их не брал сам Евгений или не получал от ризничего и библиотекаря. Конечно, этот вопрос мог бы до некоторой степени выясниться если бы нашлись те «многие десятки писем» Евгения к Вениамину, о коих говорит С. И. Пономарев³⁸¹. В приятной надежде, что письма перешли вместе с библиотекою к ближайшему наследнику Базилевича, священствующему теперь в с. Острове, васильковского уезда, киевской губернии, мы адресовались к нему с просьбою выслать их, хотя не надолго в Киев, но получили в ответ, что он никаких писем и вообще рукописей не получал после покойного и не знает, кому они достались. Приходится, таким образом, оставить вопрос открытым и прямо перейти к указанию пособий и источников «Описания Киево-Печерской лавры» и его анализу.

Еще за долго до приезда м. Евгения в Киев там существовали «Записки, касающиеся до Киево-Печерской лавры» или «Краткая история о Киево-Печерской лавре, собранная из патерика и разных летописей славено-российских в тойже Киево-Печерской лавре 1772–1773 г. при митрополите Гаврииле Кременецком»³⁸². Доведенная лишь до 1158 г. (по крайней мере в сохранившемся и бывшем под руками у нашего автора экземпляре), она обещала быть на самом деле далеко не краткою, и то, что написано, гораздо полнее соответствующих мест первого печатного «Краткого исторического описания Киево-Печерские лавры»³⁸³: составитель последнего, пользуясь всеми теми же источниками, что и автор первой, в тоже время пользовался ею, как пособием, то сокращая ее³⁸⁴, то делая, хотя и небольшие, но буквальные заимствования³⁸⁵. Касательно отношения Евгения к «Краткой истории» нельзя сказать ни того, ни тем более другого, – на этот раз он вполне самостоятелен и всюду основывается на первоисточниках. Из пособий у него были только упомянутое уже нами «Краткое описание» лавры и «Гератургим» Афанасия Кальнофойского (Киев, 1688 г. На польском яз.). Кроме «истории», в лаврской библиотеке за № 204 хранится еще рукопись XVIII ст. В ней, между прочим, перечислены «Игумены и архимандриты св. великой чудотворной лавры Печерской Киевской» (л. 1–7 in qu.) и указаны «Создатели, ктитори и благодетели» ее (л. 7–9 об.). Нет сомнения, что пр. Евгений видел ее; но несоменно также и то, что она ему вовсе не пригодилась для его «Описания» (главы XIII и XVII), как по краткости сообщаемых в ней сведений, зачастую без хронологических дат, так и потому, что м. Евгений начинает перечень благодетелей лавры с царя Алексея Михайловича, тогда как о царях там еще и помину нет, да не различены и благодетели от создателей и пр.

Гораздо полезнее и даже совершенно необходима была для него третья рукопись лаврской библиотеки (№ 205) – это «Высочайшие грамоты до Печерской лавры и других киевских монастырей относящиеся» (л. 1–514 in fol.)³⁸⁶. Грамоты эти, из коих на самом деле и вопреки неточному заглавию рукописи есть много и не Высочайших³⁸⁷, а данных фамильными владельцами Малороссии, касаются исключительно прав и преимуществ лавры, ее вотчин, угодий, оброчных статей и пр. Оканчиваются они царствованием императора Петра 1-го. Представляя из себя копии с оффициальных документов, настоящие грамоты дали м. Евгению прекрасный материал для V, VI, IX и XI глав составленного им «Описания лавры». В церковно-археологическом музее при киевской дух. академии хранится другой их экземпляр за № 217 и под заглавием: «Книга крепостная большая, в коей находятся выписи прежних жалованных грамот и других лаврских крепостей и граничных дуктов, выданная из государственной Коллегии иностранных дел по имянному Государя Петра Алексеевича указу в 1720 г. дек. 18 дня». Разделяется она на две половины или «книги», как выражается г. Петров³⁸⁸, из которых в первой 155 лл., а во второй – 892 in f.³⁸⁹. На л. 158 об. замечено: «Для гр. Н. П. Румянцева переписана 1825 г., ноября 4 дня. Максим Берлинский». Нет ничего невероятного, что всегда обязательный граф передал свою «книгу» для временного пользования маститому иерарху и, может быть, даже распорядился списать ее по мысли последнего, со смертию Н. П. Б.-Каменского, не имевшего непосредственных сношений с московском архивом Коллегии иностранных дел. С другой стороны, и с Берлинским пр. Евгений был в близких отношениях. Получив «книгу», ученый архипастырь не мог удержаться, чтобы не списать ее (без деления на половины и под общим счетом страниц) для самой лавры, которая в ней особенно нуждалась, подобному тому, как он позаботился о приобретении для киевской академии относящихся к ее истории материалов. Таким образом, полагаем мы, и была приобретена лаврскою библиотекою рукопись № 205.

В год смерти Евгения Киевская дух. академия по Высочайшему повелению получила для хранения «Документы на бывшие имения киевских монастырей (и в том числе Печерского), хранившиеся в киевской казенной палате»³⁹⁰. ІІозднее тамошний професс. H. И. Петров извлек оттуда же новую связку однородных документов³⁹¹. И те и другие были известны нашему преосвященному историку, что видно из 42 примечания к его «Описанию лавры» (стр. 81). «Из Печорской лавры, пишет он, в 1786 г. сдано в киевскую казенную палату грамот, крепостей, записей, целых книг со вписанными грамотами и других документов 298 и 48 планов; а из всех бывших тогда в киевской епархии монастырей 2760 документов и 420 планов многие грамоты писаны на пергамине со всеми дипломатическими украшениями, с сребряными позолоченными в ковчегах печатями государственными и проч. Любопытные могут найти в них много исторических, хорографических и топографических известий». Последние замечания пр. Евгения доказывают, что документы с планами были известны ему не по имени только, но и по своему содержанию. Небольшою их частию он воспользовался и для своей работы (стр. 80–81 и № 30 «Прибавления»), предоставляя остальное вниманию «любопытных». Между ними есть, впрочем, и такие, которые он знал по лаврской рукописи № 205.³⁹²

Кроме этих, у м. Евгения были под руками и другие еще документы, относящиеся к истории лавры, приобретенные им для своей собственной библиотеки. Они хранятся теперь в Киево-Софийской соборной библиотеке между известными уже нам «Актами из дел малороссийских, списанными в московской государственной коллегии иностранных дел»³⁹³ по распоряжению Румянцева и просьбе Евгения, нуждавшегося в них для «Описания Киево-Софийского собора и истории киевской иерархии». Относятся эти документы преимущественно к концу XVII ст. (1680 г. и 1688) и некоторые к 1715 и 1720 г. г., причем, однако, в тексте первых встречаются «списки с старинных Печерскому монастырю данных грамот» – константинопольского патриарха Иеремии, иерусалимского Паисия, кн. Андрея Юрьевича Боголюбского и пр. Несколько документов напечатано отсюда в «Прибавлении» к Евгениевскому «Описанию» (см. №№ 2, 3, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27 и 28). Большинство из них, если не все, имеются и в рукописи № 205 (лаврская библиотека), но там они списаны небрежно³⁹⁴ и потому, думаем, не с них печатались означенные номера «Прибавления». Незначительная часть, впрочем, весьма аккуратно переписана в рукописной книге лаврской ризницы – «Копии с царских грамот на ставропигию и привиллегии Киево-Печерской лавры»³⁹⁵ – и могла быть оттуда перепечатана. Грамоты за №№ 26–28 сохранились в подлиннике в той же лаврской ризнице; там же сохранилась и грамота, напечатанная у Евгения под № 1, известная в тоже время и по другим рукописям и в том числе по «Актам». Остальные грамоты, находящиеся в ризнице частию в «копиях» (около 25), a частию в подлинниках, и относящиеся к периоду после-петровскому,³⁹⁶ за исключением одной (№ 29 Приб.), не опубликованы м. Евгением, но тем не менее служили ему пригодным материалом (см. стр. 51).

Наконец, преосв. автор пять №№ «Прибавления» (4–8) извлек из «актов, касающихся до истории Киевской академии»,³⁹⁷ о которых мы будем говорить ниже и которые добыты были им из синодального архива. № 8 – «Духовное завещание Петра Могилы» – напечатан был в 1846 г. во 2 т. «Памятников, издаваемых временною коммиссиею» и так же, как здесь, с русским переводом. Но перевод, нужно заметить, значительно отличается от Евгениевского.

Были у м. Евгения и другие рукописные источники для составления «Описания», но мы их не видали и можем говорить о них только на основании указаний, сделанных в самой книге. Это – обширная «Церковная (лаврская) опись» (стр. 83; для гл. XII), «Церковный Синодик» (стр. 89; для гл. XIII), «Опись церковного (лаврского) имущества» (стр. 96; для гл. XIII же), – может быть таже, что и предыдущая, – «Древнейшие харатейные месяцесловы и прологи русские» (стр. 117; для гл. XV), «Древние синодики или помянники (стр. 125; для гл. XIV), в числе коих разумеется, конечно, и вышеупомянутый, «Лаврский список» настоятелей (стр. 139; для XVII гл.), «Старописьменные русские церковные уставы» (стр. 6) и разные «Патерики», известные Евгению по спискам библиотек гр. H. П. Румянцепа (стр. 46, пр. 24, и 123, пр. 52; 1462 г.), гр. Ф. А. Толстого (стр. 123, пр. 52; 1460 г.) и самой лавры (№№ 157 и 158) и вместе с печатными патериками, славянскими и польским (С. Коссова), давшие обильный материал для «Описания».

Утилизируя все перечисленные нами рукописные источники и располагая, кроме того, «Историею Государства Российского» Карамзина, Софийским временником, изданным в 1820 г., и прочими летописями и историческими работами, цитуемыми в тексте, м. Евгений далеко оставил за собою прежнее «Краткое историческое описание Киевопечерские лавры». Но с другой стороны не обошелся и без него. Там и здесь делается, напр., буквальная выписка из одного и того же источника (Синопсиса), – у Евгения, впрочем, более длинная (стр. 13), чем у его предшественника (стр. 15–16). У обоих из них довольно заметно сходство в описании «настоящих» лаврских зданий (стр. 20–62 и у Евгения стр. 80–46, гл. 8). Под рубрикою «О достопамятных происшествиях в лавре составитель «Краткого описания» сообщает читателю тоже, что он по частям может встретить в главах VI, IХ-XI, XIII и XVII Евгениевского труда, дающего, впрочем, и некоторые новые факты. Все надписи исключая №№ 10–12, 28 и 32, помещенные Евгением в «Прибавлении» (№ 35, стр. 327–355), целиком перепечатаны из того же «Краткого описания (стр. 192–266).³⁹⁸ Говоря о мощах лаврских святых (стр. 105–119), неизвестный автор последнего дает только номенклатурный список этих святых с указанием (стр. 175–189) времени отправления службы некоторым из них. М. Евгений большую часть этого списка пополняет уже сообщением сведений об угодниках печерских (гл. XIV). Полнее у него, с графической же стороны и список «Настоятелей Киево-Печерского монастыря» (гл. XVII), о коих в «Кратком описании» говорится на стр. 125–174. Более сказал Евгений о архимандритов» (гл. IX; ср. стр. 119–125, по др., и совершенно вновь повел речь «О Патерике печерском» (гл. ХVІ). Словом, Евгениевское «Описание лавры» много подробнее и обстоятельнее предшествующего, служившего ему пособием, и после него историку знаменитой киевской обители нет никакой нужды обращайся за справками к «Краткому историческому описанию» ее 1791, 1795, 1805 и 1817 годов.

Что касается другого пособия, бывшего под руками у нашего автора, Тератургима Аф. Кальнофойского, то в некоторых случаях³⁹⁹ сам же Евгений отсылает к нему своего читателя. В отношении к этому пособию он, нужно заметить, был не особенно разборчив и потому вслед за ним делал некоторые ошибки (стр. 40 и 99), исправленные впоследствии Закревским.⁴⁰⁰

Кое-какие и под час очень важные ошибки преосв. историк делал и при пользовании первоисточниками, и первее всего грамотами. Так, он принял за подлинным грамоты Андрея 10. Боголюбского 1159 г. и константинопольского патриарха Максима 1481 г. и часто ссылался на них, особенно на первую.⁴⁰¹ Между тем это позднейшая фальсификация.⁴⁰² В вопросе о начале Печерского монастыря м. Евгений вовсе не разобрался, приведя лишь кучу разноречивых свидетельств о двукратном путешествии преп. Антония на Афон и год его смерти (стр. 4 и 6). Причина этого, впрочем, не в нем самом, а в известных ему позднейших списках Патерика, «во многом (между собою) разноречивых» (стр. 128), в его печатных редакциях (славянской и польской), в летописях, Синопсисе и др. источниках. Поставленный вопрос легко бы разрешился, если бы пр. Евгению были доступны древнейшие рукописные Патерики, из которых на один (XIV ст.) он сам указывает (по слухам, конечно; стр. 123) и в которых нет ни слова о первом путешествии Антония на св. гору при кн. Владимире, равно не говорится и о сорокалетнем житии его в пещере, а лишь только о многолетием. Самое рассуждение м. Евгения «О Патерике печерском» (гл. XVI), удовлетворительное в свою пору, перестало уже быть таковым с 1888 г., когда на страницах мартовского № «Журнала Министерства Народного Просвещения» появилось исследование о том же предмете А. М. Кубарева, знакомого с большим количеством списков Патерика и в том числе древнейших.⁴⁰³ Сваливание Евгением в одну кучу разноречащих свидетельств и известий, кроме указанного случая, читатель встречает и в других местах «Описания», которые, думается, сродни ошибочным: см. стр. 7, 9, 12–18, 78 (примеч.), 112, 114, 129–130, 132 (пр.) и 136. На 132 стр., в тексте, Евгений словами препод. летописца сообщает, напр., о чуде явления в Печерском монастыре огненного столпа чуде, происшедшем по Нестору в игуменство Феоктиста (в 1110 г.); в примечании же пишет, что печатные патерики относят это чудо ко времени игумена Прохора (1113 г.); пораженный таким разногласием, он в недоумении по поводу последних свидетельств спрашивает – «разве было другое таковое ж» чудо? – и тем заканчивает свою речь, не отыскав истины. Иногда, впрочем, преосв. автор находит эту последнюю, когда разбирается в разноречиях своих источников. Говоря, напр., в гл. XVII (стр. 128) об игуменстве препод. Феодосия, он пишет: пострижение его патерики польский и славянский и Синопсис предполагают при препод. Антонии, якобы еще в 1032 г. Но тогда, замечает Евгений, не было еще при препод. Антонии ни братии (которая могла избрать Феодосия), ни монастыря». См. также стр. 67–68, 77 (примеч.), 122, 135 и 139.⁴⁰⁴ На стр. 67 и 68 (гл. X) ученый архипастырь весьма удачно определяет время основания лаврской типографии, относя его к периоду архимандритства Елисея Плетенецкого и полемизируя с прежним мнением, по которому типография основана еще в XVI ст. В последнее время хотели было и здесь найти ошибку со стороны Евгения,⁴⁰⁵ но его мысль нашла себе поддержку в Закревском⁴⁰⁶ и особенно С. Т. Голубев.⁴⁰⁷ Менее удачна вышла у него XVII гл. – «О настоятелях Печерского монастыря с хронологиею замечательнейших происшествий, бывших при каждом». Если происшествия описаны верно, на основании вышеуказанных документальных и других данных, то нельзя сказать этого относительно биографических сведений и самого списка настоятелей. Слабую сторону первых составляет ошибочность в хронологических датах, касающихся главным образом продолжительности настоятельства игуменов и архимандритов до XVII ст.⁴⁰⁸ Недостаток второго – неполнота, которую сознавал и сам преосв. Евгений: «за сим (Агапитом II), пишет он, в лаврском списке следуют почти только одни имена настоятелей без означения лет, и вероятно многие пропущены» (стр. 139).⁴⁰⁹ Найдутся, конечно, некоторые недостатки, хотя и менее важные, и в других главах «Описания Киево-Печерской лавры», но указывать их мы не считаем уже нужным. Заметим только относительно «Прибавления», что в нем между верными списками грамот один (№ 5, стр. 178–179) напечатан неисправно и с пропусками, как то видно из сличения его со списком той же грамоты, отпечатанной в I т. «Актов», относящихся к истории западной России» (Спб. 1846 г., стр. 59–60, № 46). Остальные списки, кроме № 8, о котором мы говорили выше, нигде не напечатаны и известны церковно-исторической науке лишь благодаря м. Евгению.⁴¹⁰ Насколько исправны большинство из них, – судить не беремся. Заметим лишь, что об актах малороссийских, откуда перепечатано здесь несколько документов, сам Евгений писал Румянцеву от 31 авг. 1824 года: «акты переписаны весьма ошибочно, а может быть и с ошибочных подлинников». (Переп., стр. 108).

Как бы то дело ни было, но труд высокопреосв. Митрополита – труд весьма полезный не только для своего времени, но и для настоящего. Не даром же после 1-го его издания потребовалось второе, a после второго, в 1847 г., третье. В 1886 г. появилась известная уже нам бротюра П. Л.⁴¹¹ – «Киевопечерская лавра в ее прошедшем и нынешнем состоянии», печатавшаяся ранее (1885 г.) на страницах «Киевской Старины», а гораздо прежде – обширная и серьезная статья о «Печерском монастыре» Закревского⁴¹²; но ни та, ни другая, ни обе вместе не вытесняют из употребления Евгениевского «Описания», хотя, как мы видели, порою и исправляют его, и дополняют на основании вновь открытых актов (и других данных). Закревский, нередко ссылаясь на Евгения (стр. 616, 621, 622, 673, 680, 682 и др.), как бы нарочно даже опускает сказанное ученым иерархом об исторических судьбах лавры (гл. V , VI и XVII), молча отсылая читателя к нему и главным образом сообщает то, что сделалось известным в науке после его кончины (стр. 607 и д.). У него же ничего не сказано об уставе лавры, об ее прежних владениях и ее покровителях и пр., и очень мало о новейших преимуществах и правах ее. За то несравненно более, чем м. Евгений, Закревский говорить о лаврских пещерах и покоющихся в них св. мощах. П. Г. Лебединнцев, большую часть своей брошюры (стр. 31–94) посвятивший описанию современного состояния лавры, менее, чем наш автор, говорить о минувших ее судьбах, подобно Закренскому, не желая повторять раз сказанного уже Евгением. Последний, кроме того преимуществует пред ними, благодаря своему «Прибавлению» к «Описанию».

Читая системы истории русской церкви, еще более убеждаемся, что труд преосв. Евгения не пропадает даром в отечественной науке. Так, мы встречали ссылки на него у Е. Е. Голубинского⁴¹³ и еще более у приснопамятного м. Макария.⁴¹⁴ Но само собою понятно, что историки там, где это возможно, опираются на первоисточники – Патерик и летописи, причем, разумеется, повторяют иногда высказанное их знаменитым предшественником.⁴¹⁵