Глава IV. Духовные школы и духовное просвещение в России

Проэкт преобразования духовных училищ. – Всеобщее хронологическое обозрение начала и распространения духовных Российских училищ, с показанием всех бывших о них учреждений и указов (в 1 ч. Истории Российской Иерархии, Москва 1807 г.). Краткое сведение о начале Киевской академии, ее прежних учреждениях, обыкновениях, порядке и переменах (в Прибавлении к Описанию Киево-Софийского собора). – Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской церкви, Спб. 1818 и 1827 г.г. – Словарь русских светских писателей, отечественных и чужестранных, писавших в России, Москва, 1845 г. – Зарождение у Евгения мысли о Словарях. Подготовка материалов для них. Печатание в «Друге Просвещения». Приготовление Словарей к отдельному изданию. Отношение к нему Moсковского Общества Истории и Древностей Российских. Отдельные издания Словаря духовных писателей. – Пособники м. Евгения в составлении и изданиях этого словаря. – Библиотеки, рукописи коих указываются в нем. Анализ Словаря духовных писателей со стороны библиографической и со стороны биографической. Значение его (современное и последующее; в оценке периодической прессы, некоторых частных лиц и разных специалистов. Отношение Евгениевского «Словаря» к Филаретовокому «Обзору духовной литературы» и автора последнего к автору первого.

С вступлением на русский престол «благословенного» Императора Александра Павловича в числе других весьма важных и многочисленных реформ была поставлена на очередь давно желанная реформа духовно-учебных заведений. Составление первоначального ее проэкта было поручено м. Амвросием своему викарию, епискому старорусскому, Евгению Болховитинову. «Митрополит зовет меня на святки в Питер для совету о затеваемой реформе духовных академий, извещал последний В. И. Македонца из Новгорода от 7 дек. 1801 г. Еще в прошлом году натолковал я ему сию идею, а он только в прошедшем ноябре доложил Государю, и ему велено сделать предначертание».⁴¹⁶ Явившись в С.-Петербург 29 дек. 1804 г., Евгений прожил там до 9 марта 1805 г. «Важнейшее мое занятие в Петербурге, сообщал он тому же Македонцу от 31 марта, было планы о реформе и новых штатах всех духовных училищ. Проэкт мой читан (в марте же) Государю и отменно уважен.⁴¹⁷ Теперь он в Синоде...»⁴¹⁸ В копиях перешел, затем, проэкт: к м. московскому Платону, к ректору моск. дух. академии Моисею (Платонову), к преосвященным – Феофилакту (Русанову), еп. калужскому, тульскому Амвросию (Протасову), курскому Феоктисту (Мочульскому) и др.⁴¹⁹, а в конце концев – к «Комитету о усовершении духовных училищ», организованному 29 ноября 1807 г. и открывшему свои заседания 3 декабря. Комитета этот первее всего и обязывался рассмотреть и окончательно обсудить Евгениевский «План, при указе обер-прокурором св. Синода предложенный».⁴²⁰ По обсуждении, он многое из него принял, но более того отверг, как видно из сравнения проэкта преосв. Евгения с «Докладом и начертанием» комитета, составленным знаменитым Сперанским и в 1809 г. опубликованным в печати.⁴²¹ Что именно принял, что отверг и каков был самый проэкт, о том говорит здесь не место, тем более, что относительно этого предмета написана нами особая статья⁴²². Обратим лишь внимание читателя на неназванную часть проэкта, именно на часть историческую, в сокращении вошедшую и в комитетский «Доклад» (стр. 2–8), a полностию вошедшую в нашу статью.⁴²³ Желая найти для себя точку отправления и показать, кому следует, необходимость такой, а не иной духовно-учебной реформы, преосвящ. автор должен был непременно оглянуться на пройденный нашими школами вековой путь. С этою целию он и составил историческую записку или историческое обозрение, разделенное им на 4 отдела: «1) Показание польз, происходящих от духовных училищ; 2) обозрение учреждений по учебной части; 3) обозрение учреждений по экономической части; и 4) показание недостатков духовных училищ как по экономической, так и по учебной части.» Записка эта вызвала со стороны современников вполне справедливый и заслуженные похвалы. «История о духовных училищах выведена изрядно», говорил, напр., м. Платон в своем письме к м. Амвросию от 26 марта 1805 года⁴²⁴. «Историческую записку к вам обратно посылаю, писал Евгению (если не тому же Амвросию) еп. курский Феоктист; обстоятельно и прекрасно написана к похвале дух. училищ».⁴²⁵ С течением времени она была переделана Евгением и в таком виде вошла в 1-ю ч. «Истории российской иерархии», под заглавием: «Всеобщее хронологическое обозрение начала и распространения духовных российских училищ, с 

показанием всех бывших о них учреждений и указов» (стр. 401–457)⁴²⁶.

Здесь нет уже речи о недостатках духовных школ и лишь несколько слов сказано о «происходящих от них пользах» (стр. 457), – все исследование посвящено одному только обозрению, обозрению спокойному и объективному, без всяких выводов и обобщений, и при том захватывающему целый новый период жизни наших школ-до-петровский, о котором так мало сказано в исторической записке. Составлено оно на основании тех же источников, что и записка, и еще новых – для опущенной в ней части. Некоторые из них будут указаны нами при самом анализе «Обозрения». Некоторые же, благодаря ученой заботливости м. Евгения сохранившиеся в рукописных сборниках Киево-Софийской соборной библиотеки под №№ 175, 177 и 178, укажем сейчас. То были: копии с «выписанных из имеющихся в Синоде выписок» касательно семинарий и вообще духовных училищ – имянных указов, начиная с 1708 г.⁴²⁷, ведомостей со списками общего числа учеников! за 1768, 1784, 1803 и др. годы, приходских и монастырских церквей, с коих шел хлебный сбор на наши школы, самих школ и пр.⁴²⁸; выписка (1745 г.) «о школах, в которых оные епархиях действительно ныне имеются, и ученики в каких где обращаются науках и на каком содержатся коште, и что во всех тех епархиях сбирать надлежит и собирается от монастырей всякого хлеба двадцатой, а от церковных земель тридцатой частей и о протчем», – о времени основания школ, основателях и учебном курсе;⁴²⁹ огромный, но неосуществленный проэкт преобразования дух. училищ с относящимися к нему материалами и черновыми работами, составленный по силе имянного указа 1762 г. псковским епископом Иннокентием, тверским Гавриилом и иеромонахом, будущим московским митрополитом, Платоном Левшиным;⁴³⁰ наконец, в сборнике № 175, сохранилась чья-то историческая записка «О духовных училищах,⁴³¹ составленная в 1803 г. и служившая уже Евгению пособием, но менее обстоятельная и подробная, чем его собственная записка и тем более «Обозрение». Запасшись всеми этими данными, преимущественно оффициально-документального характера, а также без сомнения и печатными указами – имянными и синодскими, в сборники не вошедшими, пр. Евгений первее всего занялся выборкою из них нужных ему сведений относительно «содержания училищ», их «учреждения»⁴³² и пр., так что в конце концев у него составилась «Ведомость о духовных училищах, когда оные учреждены, и сколько, вместо собираемого по духовному Регламенту на содержание их с монастырей двадцатой, а с церквей тридцатой части хлеба, положено было в 1765 году производить суммы, и ныне с последовавшею потом в разные годы прибавкою производится»⁴³³. Доведенная до 1800 г. и дополненная данными касательно наших школ за время 1801–1807 г. и целиком приведенными несколькими указами, относящимися к духовным училищам⁴³⁴, или подробною передачею содержания других из указов, ведомость эта и дала в результате «Обозрение начала и распространения духовных училищ в петербургский период истории русской церкви. – Немного выше настоящей ведомости⁴³⁵ помещены материалы для обозрения начала и распространения духовных училищ в период до-петровский, представляющие погодные, в хронологическом порядке, выписки из летописей (до первой четверти XV ст.) относительно преосвященных, известных своею просветительною деятельностию, и сделанные рукою самого преосв. Евгения цитаты из тех источников, в коих можно найти сведения о той или другой школе. – Кроме того, в одном из сборников Киево-Софийской соборной библиотеки, именно в сборнике № 599, мы нашли письмо к Евгению из Иркутска от иеромонаха Иннокентия, указывающее на новый еще источник данных для «Обозрения» –, на корреспондеции начальников духовно-учебных заведений, к которым, очевидно, наш автор иногда обращался за нужными ему сведениями. «Сведения о заведении здешнего духовного училища я собираю, отвечал Иннокентий 9 февраля 1806 г. на недошедшее до нас письмо Евгения, и коль скоро приведу все в порядок, не премину Вашему Преосвященству представить». Наконец, нашему ученому исследователю оказали, хотя и позднюю, но нелишнюю помощь, издатель «Истории российской иерархии» Амвросий и какой-то неизвестный любитель исторической истины, как-то видно из белового экземпляра «Обозрения», совсем приготовленного уже к печати и теперь хранящегося в библиотеке московской синодальной типографии за № 405. Первый сделал добавление относительно переименования севской семинарии в орловскую (1797 г.), а второй отметил указ 1742 г. об основании Троицкой лаврской семинарии.

После этих вступительных и необходимых замечаний нам следует попристальнее присмотреться к самому «Обозрению». 

Оно представляет из себя ряд свидетельств о духовных училищах и частию духовном образовании, хронологически расположенных, иногда с указанием, а иногда без указания тех источником, откуда заимствованы самые свидетельства. Это, по нашему мнению, не какое-нибудь ученое исследование, а лишь простая, коротенькая и порою ошибочная летопись наших школ, страдающая по местам недостатком научной критики. «Обозрение» начинается заявлением автора, что «славеноруссы первыми школами и даже первыми своими письменами одолжены христианской вере» (стр. 401). Об этом нетвердом мнении преосвященного мы подробно имеем говорить в предпоследней главе настоящего сочинения и потому прямо перейдем теперь к истории духовных училищ, как она изложена в «Обозрении». Первый, кто позаботился о них, был, разумеется, святой Владимир, «заведший народные училища книжные в Киеве и по другим городам (стр. 404), или, как общее выражался Болховитинов в своем «Введении в истории славяно-русской церкви», везде (§ 30). К сожалению, преосвященный автор вовсе не пытается доказать, что великий князь основал действительно несколько школ и в разных городах; а это было бы совершенно необходимо, так как в кенигсбергском списке Нестора, которым, как самым авторитетиым первоисточником, он всегда пользуется, нет никаких данных для такого утверждения⁴³⁶. Ссылкою на Степенную книгу, как позднейший источник, якобы поддерживающий мнение Евгения, никто, конечно, не удовлетворится. Безусловно поверив ей, преосвященный буквально выписывает из нее (на стр. 404–405) «наказ первого всероссийского митрополита Михаила», данный им «при заведении училищ» призываемым от него, «всем учителям», и непосредственно за этим морализирует: «Такой наказ достоин быть всегдашним правилом для училищ и самых просвещенных народов» (стр. 405)⁴³⁷. Очень может быть, что выпискою «наказа» автор хотел показать, как высоко стояло у нас просвещение еще при первом христианском князе. По чтобы убедить других в справедливости такого положения, всего целесообразнее было бы доказать, что учебное и воспитательное дело шло в ту пору на Руси действительно хорошо. За неимением летописных данных, Евгений не мог, конечно, представить таких доказательств. Он только и сообщил, что во всех школах учителями были «присланные из Греции, более ж из Болгарии священники» (стр. 404) и что, как свидетельствует Татищев (II т., стр. 105), «в Новгороде при первом тамошнем епископе Иоакиме ученик его, некто Ефрем, обучал детей и греческому языку, которому учился у него и преподобный Нестор⁴³⁸. Таким образом, кенигсбергский список и Никонова летопись, Степенная книга и Татищев безразлично заслуживают доверия нашего автора. Очевидно, он задался эклектическою целию – собрать в «Обозрение», по возможности, все имеющиеся в летописях и других памятниках сведения о «духовных училищах», не заботясь об их научной ценности. Но те почему в добавок к известиям четырех указанных источников он, ничтоже сумняся, прибавляет в высшей степени сомнительное известие 5-го, именно «хроники» Стрыковского (XVI в.), касательно того, что 2-й российский митрополит Леонтий советовал Владимиру устроить два училищные монастыря (мужской и женский) для обучения детей чтению и письму. Устроил ли Владимир такие монастыри, Евгений, конечно, не говорит, так как об этом не говорит его авторитет – Стрыковский⁴³⁹.

После Владимира преосвященный историк, естественно, ведет речь о сыне его Ярославе. Но замечательно, что, сказав (большею частию словами Нестора и Степенной книги) о заботах последнего относительно перевода греческих книг на славянский язык и составлении библиотеки при Киево-Софийском соборе, а также о приходе на Русь из Греции певцев в его время, Евгений ни словом не обмолвился об известном собрании «мудрым» князем 800 детей светских и духовных лиц («старост и пресвитеров») для обучения в новгородском училище. А между тем об этом событии говорят и Софийская 1-я и Никоновская летописи (см. у Лейбовича, стр. 125, под 1080 г.), которыми наш автор не прочь попользоваться в других случаях; да и сам он, говоря об Ярославе Владимировиче в «Словаре светских писателей» (т. II, стр. 282–289), пишет, что этот, подражая отцу своему, основавшему народное училище в Киеве, завел таковое ж в Новгороде (стр. 282). Не лежит ли причина указанного молчания Евгения в молчании о том же предмете двух первых новгородских летописей (отпечатанных еще в 1781 и 1786 г.), из которых особенно от первой, как сравнительно древнейшей, он вправе был ожидать известий об Ярославовом училище. Но если так, то остается непонятным, почему Евгений говорил выше (стр. 404) о новгородском училище Ефрема на основании неавторитетной для него в данном случае Никоновой летописи, зная, что и об этом училище 1-я новгородская летопись тоже молчит? Очень вероятно, хотя и не совсем понятно, что он находился под влиянием Татищева, у которого, действительно, есть речь об училище Ефрема и ни слова об училище великого князя Ярослава (т. II, стр. 105 и 425)⁴⁴⁰. Исключительно на основании того же Татищева, и часто его собственными словами, Евгений говорит (стр. 407–9): 1) о монастырском женском училище (с 1086 г.) Анны, дочери великого князя Всеволода Ярославовича (Татищев, II т., стр. 138), причем впервые пишет – об учебном курсе (если не считать указания на преподавание греческого языка в новгородском училище Ефремом); 2) о ревизии преподобным Нестором владимиро-волынских училищ и о «наставлении» им тамошних учителей (Татищев, т. II, стр. 181); «из сего видно, пишет преосвященный, что за успехами наук было тогда особенное надзирание» (Татищевское слово)⁴⁴¹; 3) о трех греческих певцах и об обучении пению в России после 1137 г. (Татищев, т. II, стр. 253); 4) об ученом смоленском князе Романе Ростиславиче и его заботах по части распространения «учения и училищ» (Татищев, т. III, стр. 238–239); 5) об ученом и языковеде Ярославе Владимировиче, князе Галицком (1188 г.), о котором Татищев говорить под рубрикою – «Похвала Ярославу» (т. III, стр. 279–80); и, наконец, 6) о ростовском великом князе Константине Всеволодовиче, его учености, библиотеке и т. д., о связанном с его именем училище при Ярославском Спасо-Преображенском монастыре (Татищев т. III, стр. 382, 410, 415–416 и 446).

Не сказав ничего нового в сравнении с Татищевым о состоянии просвещения и училищ в России в конце ХІ-го, в XII и XIII ст., преосвященный Евгений не следует, однако, ему в его выводах касательно причин высокого уровня древне-русской до-монгольской образованности, на которую смотрит так же оптимистически, как и его авторитетный предшественник. Птениц «великого» преобразователя, всю свою жизнь стремившегося к тому, чтобы повернуть Россию лицом к свету и принужденного бороться, между прочим, с ретроградным великорусским духовенством, тянувшим к невежественной старине и тем самым давшим повод обвинять себя в обскурантизме и гасильничестве, – Татищев вполне разделял это последнее обвинение и перенес его, кроме того, и на все древне-русское до-петровское духовное сословие. Видя, что во главе просвещения родного народа стоит правительство с его венценосным вождем и подмечая в тоже время, что просвещение это всячески тормозится духовенством, он порешил, что точно также и в былое время князья, например, заботились о просвещении своих подданных, а духовный лица об умопомрачении их. Если же из среды духовенства выделялись тогда люди с противоположным направлением т. е. с стремлениями просветительными, то этим, по Татищеву, они обязаны не самим себе, а все тем же князьям, следившим за духовными лицами, распоряжавшимся ими и избиравшим особ, более способных и для их целей пригодных. Вот почему Татищев тщательно собирает из летописей сведения об ученых князьях и их заботах о просвещении, и уровень последнего всецело ставит в зависимость от преобладания власти светской над духовною, когда просвещение стоит сравнительно высоко, или духовной над светскою, когда просвещение значительно понижается. Оттого, по Татищеву, русская образованность в до-монгольский период была на довольно высоком уровне развития; с «нашествия же татар на Русь» и до царя Ивана Васильевича включительно, «как власть государей умалилася, а духовных возросла», «науки совсем угасли, а монастыри от учения отстали», «все учение в училищах и церквах (духовные лица) пресекли и оставили потому, что «для приобретения болыших доходов и власти полезнее явилося народ в темном неведении и суеверии держать» (т. I, стр. 544; т. II, стр. 418, 425, пр. 243-е и 476–7; т. III, стр. 510–511, пр. 586-е. «Утро» 1859 г., стр. 381 – «Записка Татищева о разных исправлениях в России»)⁴⁴². – Не так смотрит на дело преосвященный Евгений. Он, положим, ни слова не говорит о причинах сравнительно высокого уровня русской образованности в до-монгольский период; но из его указания на причину упадка этой образованности сразу видно, что он не винил в нем тогдашнее духовенство, а все зло усматривал в татарском погроме. «Вскоре за сим (1288 годом, когда, «к несчастию», сгорело училище великого князя ростовского Константина Всеволодовича) последовавшее нашествие татар и порабощение ими всей России, пишет Евгений, остановило успехи просвещения россиян. Остатки прежней письменности едва сохранены в монастырях, однако столь мало, что подлинных русских книг и грамот XIII в. весьма трудно и сыскать» (стр. 409). Или вот что писал он 27 января 1815 г. Анастасевичу: «О упадке у нас наук от нашествия монголов вот мое мнение: не монголы сами, но их иго, уничижившее умы, истребило тысячи памятников нашей словесности, кои умеют беречь только люди, знающие их цену. Я видел в Новгороде целые кучи книг и бумаг, согнивших в каменных сырых погребах, в кои тяжко и войти. Сколько ж таких кладовых согнило в век, огрубевшей от монголов, когда ум не имел свободы и пересматривать сии памятники»?

Только уже в половине XIV в. «несколько возбудилось тщание об отечественном просвещении» (стр. 410), доказательством чего служат, по Евгению, «многие», до нас дошедшие, харатейные и другие книги «сего времени, писанные в русских монастырях», и книги, привезенные к нам из Сербии, Далматии и Греции. Благодаря каким влияниям и обстоятельствам произошло это возбуждение, автор не говорит, указав лишь, что «сему более всех споспешествовал» митрополит Киприан, «сочинивший первую систематическую российскую историю под именем Степенной книги». – Сказав далее (стр. 410) несколько слов о просветительной деятельности Стефана пермского (по его житию) и о сущеетвовании «в России при церквах по знатнейшим местам библиотек», преосвященный историк выражает сожаление, что «при всем том русское духовенство крайне нуждалось в науках, и не было нигде публичных школ» (стр. 410). Причин этого печального явления Евгений опять таки не доискивается, а констатирует лишь голый факт, целиком приводя (стр. 411–412) известную скорбную грамоту (1500 г.) архиепископа Геннадия к митрополиту Симону, прежде него напечатанную только в «Древней российской Вивлиофике» (2-е изд., ч. XIV, стр. 226–7). Затем, не надолго он останавливается (стр. 413) на Максиме греке, который обучал молодеж греческому языку и о котором преосвященный Евгений говорит на основании его рукописного жития, хранящегося в новгородской софийской библиотеке. Тотчас после речи о Максиме преосвященный знакомит читателя с жалобою оо. Стоглавого собора на отсутствие в России училищ и с мерами, рекомендованными собором для устранения этого недостатка, и при этом делает (стр. 213–215) буквальные выписки из 5 (6 вопр.) и 26 гл. Стоглавника, тогда еще рукописного⁴⁴³. Приводилось ли постановление собора в исполнение или не приводилось, – Евгений не говорит; пишет только, что не школы, а «заведение с 1553 г. типографии в Москве и начавшееся с 1564 г. печатание книг более всего успехам просвещения споспешествовало» (стр. 416). Что заставило Грозного завести типографию и какие книги в ней печатались, – наш историк опять не сообщает своему читателю. Из периода правления Ивана IV автор отмечает еще намерение царя достроить школы в Новгороде и Пскове для обучения латинскому и немецкому языкам, о чем он узнал из труда принца Д. Бухава (Buchau – «de Moscoviae ortu et progressu» (1668 г.), и заведение (ок. 1557 г.) двух монастырских училищ архиепископом казанским Гурием (стр. 415–416).

Перенесши, потом, свой взор с северо-востока на юго-запад России, Евгений упомянул в хронологическом порядке об устройстве греко-славянских школ на Волыни (и в частности в Остроге) и в Киеве (стр. 416–418). А отсюда снова обратился к северу и поведал читателю об открытии Борисом Годуновом в Московском Заиконоспасском монастыре училища «для всенародного обучения разным языкам; но оно-де по нем невеждами раззорено, и учение других языков за ересь сочтено» (стр. 417). Не знаем, руководило ли Евгением в последнем случае беспристрастие, или же он не догадался, на каких «невежд» метит процитированный им здесь Татищев (т. I, стр. 575), и таким образом сознательно или беcсознательно повторил мысль Петровского птенца об обскурантизме древне-русского духовенства.⁴⁴⁴

Заканчивая «Обозрение» училищ до-петровской Руси, преосв. историк на основании Олеария (немец. изд. 1647 г.), упоминает о заведении со времен натр. Филарета Славяно-греко-латинской школы при Чудовом монастыре, существовавшей до основания (в 1685 г., – Древн. Росс. Вивлиоф., изд. 2, ч. XVI, стр. 288) Московской академии (стр. 418 и 420). «Сие училище (академия), говорит Евгений в великой России было первое публичное для обучения не только духовных, но и светских разного звания людей» (стр. 421 – Древн. Росс. Вивлиофика, изд. 2, ч. VI, стр. 397 и ч. ХVI, стр. 295 и след.). Кроме того Болховитинов, без всякой оговорки, приводит еще известие Вера из предисловия к его рассуждению – «De fratu Ecclesiae et religionis Moscoviticae» (Edit. Lubecae, 1709 u.) – об устройстве Карлом XI русских школ на лифляндских границах «для обращения России в лютеранскую веру» (стр. 418–419), сообщает о деятельности Петра Могилы по устройству училища – академии в Киеве (стр. 419), передает содержание двух грамот, из коих первою патриархи Паисий александрийский и Макарий антиохийский дозволяли обучать в России наукам на греческом, латинском и славянском языках (стр. 419), а второю разрешали основать школу «греческие и славянские грамматики» при церкви И. Богослова в Москве «по прошению прихожан» (стр. 419–420), и, наконец, на основании Татищева (I, стр. 575) говорит о возобновлении ц. Алексеем Михайловичем Заиконоспасского училища (стр. 420). – (Подробнее: «О духовных училищах в Москве, в XVII ст.» статья А. В. Горского – «Прибавл. к твор. св. отец», 1845 г., т. 3, и – «О школах и просвещении в патриарший период» Мирковича, в журн. Мин. Народн. Просвещения, (1878, ч. 198).

Начиная с 1700 г., преосв. Евгений, главным образом на основании Регламента и указов⁴⁴⁵, строго хронологически следит за возникновением духовных училищ, иногда отмечая, впрочем, не самый год основания школы, а только год издания указа об этом основании (стр. 440–441). Его внимание обращено, при этом на: 1) основателей училищ, каковыми были большею частию епархиальные преосвященные (стр. 421, 422, 424, 425, 426, 482, 488, 484, 485, 442, 444, 446, 449, 450, 451 и 452), 2) заботы правительства о подготовке учителей (стр. 427, 451 и 453), 3) состав и количество учащихся (стр. 421, 423, 424, 425, 626, 429, 434, 436–441, 449, 458 и 454) и на распоряжения высшей власти о наборе учеников для школ (стр. 427, 428, 482, 435–441, 445 и 446), 4) число классов в школе (стр. 421, 425, 428, 429, 433, 434, 435, 442 и 443), 5) сумму «казенного жалованья», ассигновавшегося в известное время и на известное училище (стр. 421, 425, 430, 431, 432, 433, 434, 435, 442–447, 449 и т. д. до конца), а также на частные источники содержания (стр. 422, 423, 426, 437 и 443),⁴⁴⁶ и 6) учебный курс (стр. 423, 424, 425–429, 430–433, 436, 438, 444 и 451), без указания, впрочем, программ и руководств с учебниками.⁴⁴⁷ Что касается причин, вызывавших время от времени разные училищные реформы, порядка назначения и состава учителей, внутренней жизни училищ и их непосредственных управителей, – об этом, за весьма редкими исключениями (стр. 480 и 431), преосв. историк умалчивает, точно также, как молчат на этот раз почти все оффициальные указы, гласящие об открытии духовных школ. Но за то Евгений иногда сообщает сведения о высшем управлении, контроле и соподчинении наших духовных училищ (стр. 423, 428–429, 432, 435–36, 440, 425, 447 и 450). Исключая академий и семинарий, эти последние не имеют у него определенного и постоянного названия, а называются, смотря по обширности курса, то высшими, то нисшими или «нижними» (стр. 424, 425, 426, 427, 433, 434 и 444), или же никак не называются, но тем не менее различаются (стр. 423, 425–6, 428, 429 и 430). Принятый Евгением строго-хронологический порядок изложения заставляет его говорить об училищах одного и того же города в разных местах, – и при том иногда о таких училищах, которые представляют, как бы продолжение одно другого, будучи, напр., преобразованы из нисшего в высшее.⁴⁴⁸ Само собою понятно, что чрез это некоторым образом нарушается единство и цельность картины, хотя с другой стороны читателю дается счастливая возможность наблюдать постепенный рост русской духовной школы, Как и в большинстве своих церковно-исторических трудов, преосв. историк и здесь сообщает сведения (главным образом относительно количества ассигнованных на школы денег) не только о прошедшем известного духовного училища, но и о настоящем, каково оно было во время составления Евгением «Всеобщего хронологического обозрения» (см. стр. 421, 425, 480–485, 442–447, 449 и т. д. до самого конца).

Отмечая вчастности число учащихся в том или другом духовно-учебном заведении, а также количество «жалованья», ассигновавшегося на известную семинарию⁴⁴⁹, наш автор указывает общее число духовных школ и учащихся в них, а также общее количество всей суммы, отпускавшейся на эти школы, – указывает для 1738 г. (стр. 440), 1767 и 1784 г. г. (448–449 стр.), 1791 (стр. 453) и для 1805 и 1807 г. г. (стр. 456–457). Но и на этот раз он более и чаще упирает на духовно-училищные суммы (казенный), без сомнения, имея в виду показать, кому следует, всю недостаточность их и тем самым оправдать необходимость ассигновки того количества денег, какое указано им в его проэкте духовно-учебной реформы (около 700000 р.). – Возрастание сумм этих преосв. историк ставит в причинную связь с введением училищных штатов (стр. 441–442, 458–456) и с фактом отобрания в «казну духовных вотчин» (стр. 448), – и то, впрочем, постольку, поскольку эта связь намечена в самых указах, из которых Евгений берет сообщаемый им статистические сведения.

Свое «Всеобщее хронологическое обозрение» ученый архипастырь заканчивает следующими словами: «Кроме производства в священно-церковно-служительские чины, духовные семинарии с самого заведения своего доставляли всегда, государству способных ко всяким службам людей, и особенно к учительским и профессорским званиям во все светские училища, в медицинские чины, в посольские миссии, в письмо- водители канцелярий и проч.» (стр. 457. О таком значении духовных школ подробнее говорит «Доклад» на стр. 5–6 и 16). Эти заключительные слова преосвященного нельзя рассматривать, как вывод из всего ранее сказанного о дух. училищах, так как о правах и карьере, учащихся в них он очень мало говорит (см. напр., стр. 489–440, 458, 455), – это просто на-просто констатирование факта, неподтвержденная), однако, историческими справками и потому для читателя, мало знакомого с персоналом разных учреждений прошлая) и XVII ст., не совсем убедительного. Да и вообще нужно сказать, что Евгений в своей летописной хронике, каковою мы считаем его «Обозрение», не делает почти никаких выводов. Они есть, как мы замечали выше, в том проэкт с историческою к нему запискою 1805 г., который был представлен им в подлежащие инстанции для рассмотрения, точно также, как они помещены в иной формулировке и в комитетском «Докладе» (Спб. 1809 г., стр. 2–8). Но дело не в этих лишь выводах и не по отношению к ним (главным образом) мы должны рассматривать Евгениевское «Обозрение», – оно прежде всего должно быть рассматриваемо так, как есть, и непременно с точки зрения значения его для русской церковно-исторической науки. А значение это, особенно для того времени, когда появилось в печати «Обозрение», следует признать весьма большим. До Евгения ровно никакой истории наших духовно-учебных заведений не было. Если и говорил о них В. Н. Татищев, то говорил в разных местах своей истории и никогда не думал сделать их предметом специального исследования. Тоже самое нужно сказать и о других всех историках и вчастности о м. Платоне, «История» которого появилась (1805 г.) тогда уже, когда «Обозрение» было почти совсем приготовлено к печати. Материалов для суждения о степени духовного просвещения в до-петровскои России, вопрос о котором отчасти задевает Болховитинов, было найдено и опубликовано самое ничтожное количество, о чем дает нам знать сам же Евгений в своем «Словаре духовных писателей». Приходилось, таким образом, довольствоваться малым и всюду, где возможно, собирать и все нужное сортировать по хронологическим датам.⁴⁵⁰ Если это собирание не составляло особенно большого труда по отношению к истории школ новой, петровской Руси, так как в данном случае Евгению помогал отчасти Регламент, а главное указы, которые ему, жившему в Петербурге и не вдалеке от него, доставать было весьма легко, (хотя, заметим в скобках, и не так легко, как ныне – при существовании «Полного собрания законов Российской Империи»), то совершенно в ином положении он стоял по отношению к истории до-петровских училищ и древне-русской образованности. Тут ему приходилось адресоваться за сведениями и к Нестору, и к Никоновской летописи, и к Степенной книге, и к житиям святых, и к другим, рукописным источникам, к Татищеву, Вивлиофике, и даже к иностранцам – Стрыковскому, Олеарию, Буало и Беру. При этом нужно еще было избегать некоторых крайностей и обращаться с такими, напр., источниками, как «История» Татищева, осторожно и критически. Слов нет, критика Евгения далеко не блестяща и недостаток ее бьет в глаза каждому, теперь читающему «Обозрение училищ» до-петровской эпохи. Но, ведь, в свою пору этого недостатка не замечали, и не замечали потому, что еще у ученых того времени, так же как и у преосв. Евгения, мало была развита потребность строго-научной исторической критики. В наше счастливое время, когда так много уже опубликовано церковно-исторических материалов, когда историческая критика получила полныя права гражданства, стала обязательною для каждого исследователя, – в наше время, говорима», никто уже не преклонится пред авторитетом Евгения (имеем в виду 1-ю ч. его «Обозрения», – до 1700 г.) и, лишь воспользовавшись сделанными им указаниями источников истории школ, отнесется к ним критически и извлечет из них свои собственные выводы. Выводы эти могут быть сходны с выводами нашего автора, но могут быть и противоположны, смотря по направленно критики известного историка. Так, покойный профессор-филолог Лавровский, писавший исследование «О древне-русских училищах» (Харьков, 1854) и опиравшийся, кроме Нестора, также, как и Евгений, на компетенцию Татищева и доказывавший ее, немного расходится с нашим автором по вопросу о числе школа» в до-монгольский период русской истории, который он обозревает на стр. 15–95. Наоборот, слишком строгий к Татищеву, професс. Голубинский, несправедливо полагающий, что почтенный историк сам создал просвещение в до-монгольский период, сочиняя, «понимая и комментируя по своему свидетельства всем известные» (История русской церкви, I т., 1 пол., стр. 710), естественно неразделяет уже взглядов преосв Евгения (ib, стр. 710–715).⁴⁵¹

Не согласен он с ним, да, впрочем, и со всеми историками, по вопросу о направлении Владимировых школа». «Наш первый Петр Великий», как называет Голубинский равноапостольного Владимира, заводил-де школы не с целию приготовлять священно-и-цepкoвнo-служителей (такое предположение «бессмысленно», – стр. 583, I-ой пол.), a с целями чисто государственными⁴⁵² – приготовить нужных для государства (а не церкви) людей, при помощи их культивировать Россию и ввести ее в семью европейских народов (I т. 1 пол., стр. 580–584)⁴⁵³. – Евгений с своей стороны не высказывается прямо о направлении и целях Владимировой киевской школы, но, судя потому, что он говорит о ней в «Обозрении духовных училищ» и называет преподавателями ее священников, можно безошибочно заключат, к какому типу школ она относится им... (Ср. «Доклад», стр. 5). – Кстати заметим, что тип или типы древне-русских школ Болховитинов почти вовсе не обрисовал, сказав очень немногое о тогдашних учителях, предметах обучения, способах содержания и пр.

Но если первая часть «Обозрения» (до 1700 г.) имела весьма мало значения для последующих историков, наших духовно-учебных заведений, то нельзя сказать этого про 2-ю и большую его половину с ее фактическим, удачно рассортированным материалом. Материал этот не так давно эксплоатировался современным нам специалистом истории «Духовных школ в (новой) России», проф. П. В. Змаменским. Последний обращался к своему маститому предшественнику за справками и сведениями, когда говорила, в своем труде: 1) о распоряжениях Св. Синода по вопросу о приеме в духовные училища детей солдатских, из податного класса (стр. 82), 2) о времени открытия или закрытия того или другого духовно-учебного заводения (стр. 100, 145, 146, 159, 168, 169, 171, 172, 186, 513, 515, 516, 518, 526 и 528), причем указала, ошибки, допущенные на этот раз преосв. Евгениема (стр. 424 у г. Знаменского, и стр. 420–422 у Евгения); 3) о подчинении и контроле школ (стр. 148, 149, и 151); 4) о введении для них штатов и преобразовании их (стр. 152, 480, 481); 5) о числе учащихся и самих учебных заведений (стр. 185, 533 и 578⁴⁵⁴); и, наконец, 6) о средствах содержания тех и других (стр. 205, 206, 252, 297, 310, 491, 497–498, 513, 514, 515, 516, 517 и 518). Из этих цитат П. В. Знаменского всякий может догадаться, чем 2-я ч. Евгениевского «Обозрения» особенно полезна для нашей церковно-исторической науки.

Спустя несколько лет, именно в 1815 г., когда пр. Евгений вместе с Амвросием Орнатским издавали 6-ю и последнюю часть «Истории российской иерархии» и когда они сделали тут (стр. 859–1054) «Прибавление в дополнение» к ранее изданным частям, первый счел своим долгом пополнить кстати и свое «Всеобщее хронологическое обозрение... российских духовных училищ» (стр. 914–923). Здесь он говорит о сформировании известного нам «Комитета», его задачах, выработанных им постановлениях, составе членов и закрытии его с учреждением постоянной «Коммиссии духовных училищ» (следует перечень ее членов) и о «проэкте», ею предложенном на Высочайшее усмотрение. Все это автором, заимствовано из того же самого «Проэкта», напечатанного в 1810 г., и из «Доклада» (1808 г.). Замечательно, что преосвященный и на этот раз долее останавливается на вопрос о содержании наших школ (стр. 918–919), чем, напр., на их учебном курсе. Свое дополнение он заканчивает сообщением кратких сведений об открытии преобразованных, Московской и С.-Петербургской академии с их окружными семинариями и училищами, причем буквально приводятся два имлне указа 1814 г. м. Амвросию и вместе Коммиссии духовных училищ (стр. 920–922).

Судя уже по предыдущему, нельзя сказать, чтобы Евгениевское «Обозрение» отличалось безусловною полнотою. Еще в октябре 1807 г. петербургский митрополит Амвросий, получивши для просмотра те рукописные листы «Истории российской иерархии», где помещалась работа нашего ученого архипастыря, писал последнему: «Калужский (Феофилакт Русанов, присутствовавший в тот год в Синоде) на вас негодуешь, что о семинарии калужской или о заведении ее с прочими опущено. Я дивлюсь, откуда сие произошло, – надобно поправить». Отвечая на это, наш автор заметил, что «пропуски сделан неумышленно». (Рук. сб. Киево-Софийской соборной библ. № 606). Впоследствии, когда Амвросий Орнатский готовил 1-ю ч. «Истории российской иерархии» к повторному изданию, он точно также заметил у преосв. Евгения некоторые пропуски. Так им были пропущены указания на основание в начале XVII в. Гедеоном, еп. львовским, гимназии и типографии – в 1702 г. в Ростове св. Димитрием (Тунтало), школы и о позднейших (до 1769) ее преобразованиях, в первой половине XVII в., о числе русских школ в Коломенской епархии: об учреждении в феврале 1826 г. школы для священнослужительских детей в Рязани: о начале, в 1730 г. вологодской семинарии, о заведении в 1737 г. епископом устюжским Лукою училища в великом Устюге; о заведении в 1740 г. в Рязани латинских школ; об учреждении в 1744 костромской семинарии и дальнейшей ее судьбе (до 1807 г.); в 1786 г. об учреждении семинарии при еп. Переяславском в Польше⁴⁵⁵.

Не лишнее отметить еще следующее обстоятельство, связанное с именем преосв. автора анализируемого нами «Обозрения». Ни его предшественники – историки, ни современники (м. Платон и Карамзин) ничего не говорят о московской греко-латинской школе Арсения грека⁴⁵⁶, и след., м. Евгений – первый, кто поведал науке и читателям об этой последней. Жаль только, что он, по наслышке сославшись на 1-е Шлезвигское издание (1647 г.) Олеариева путешествия по России и Персии, несправедливо относ начало арсениевской школы к периоду патриаршества Филарета и тем ввел в заблуждение последующих русских историков (архиеп. Филарета, С. К. Смирнова, С. М. Соловьева). На самом деле Олеарий говорит о московской греко-латинской школе во 2-м уже, дополненном издании описания своего путешествия (Шлезвиг, 1656 г.), и еще м. Макарий стал относить основание ее ко временам патр. Никона. Мнение этого знаменитого историка русской церкви особенно сильно и основательно поддержал в последнее время С. А. Белокуров, ясно обнаруживший ошибку м. Евгения и исторически проследивший решение вопроса о школе⁴⁵⁷.

Занимаясь составлением «Обозрения», преосв. историк, естественно, еще более заинтересовался школьным вопросом, чем прежде в родном Воронеже. Этим интересом и объясняется, может быть, отчасти то обстоятельство, что Евгений весьма нередко говорит об основании, а иногда и состоянии российских духовно-учебных заведений и в прочих своих работах: 1) в «Исторических разговорах, о древностях великого Новгорода» (стр. 32), 2) в «Словаре духовных писателей» (т. I, стр. 29, 30, 32, 63, 91, 122, 149, 173, 197–8, 212, 218, 220, 232–242, 261–86: типографии, 289, 302–3, 320 и 342: т. II, стр. 89, 90, 154–5 , 157–8 , 175, 178–179, 195–196, 199, 213, 220, 227, 231–251: просветитольная деятелыюсть св. Стефана пермского, 269, 292: учебник, 301, 302 и 327), 3) в «Истории киевской иерархии» (стр. 70, 123, 150, 151–2, 153–157, 165, 168–9, 170–175, 180–82, 210–211, 222–224, 226, 231, 238–239, 240–41, 265, 268–269, 282–3, 286, 290), и в «Прибавлении» (208–235 стр.), 4) в «Описании Киево-Печерской лавры» (стр. 145 и №№ 4–7 «Приложений» к нему стр. 179–195), и 5) в «Истории княжества псковского» (ч. III, стр. 51–53, 63 и 64). Кроме того, в биографиях, составленных Евгением, зачастую (если не обязательно) указываются те должности, какие проходились в известное время тем или иным из иерархов в каком-нибудь российском духовно-учебном заведении, и те издания, напр., учебников, которые предназначались для наших школ (см. Словарь светских писателей, т. І, стр. 17–18, л. 300–301). Разумеется, все эти отрывочные данные, разбросанные у преосв. автора то там, то сям, не имеют особенно важного значения для историка духовных училищ, – но все же он по временам и ими может пользоваться. Исключение в этом случае составляет одна лишь История киевской академии, непосредственным начальником которой был долгое время сам митр. Евгений и минувшая судьба коей, более, чем какой-либо другой академии, занимала ученое внимание архипастыря.

Несколько слов об этой старейшей на Руси академии сказано преосв. Евгением в «Обозрении» (стр. 418–419), а немного ниже в той же 1 ч. «Истории российской иерархии» помещено и «Краткое историческое сведение» о ней (стр. 458–512; ср. 6 ч. «Истории Российской иерархии, стр. 923–924). Надо полагать⁴⁵⁸, что это «Сведение» не принадлежит перу нашего автора, так как во 1-х тою целию, для которой составлялся известный проэкт 1805 г., вовсе не требовалось особое, сравнительно с другими учебными заведениями, подробное исследование исторического прошлого киевской академии, и так как, во 2-х, при помощи ранее составленных ее коротеньких историй (в XVI ч. «Вивлиофики» и в «Описании Киево-Печерской лавры» 1797 г. стр. 458. См. Ист. росс. иерархии, ч. I, стр. 458, прим.) легко было написать это исследование и Амвросию Орнатскому. Быть может Амвросий же, а может быть и Евгений, нашел и те «архивские записки» (стр. 458, примеч.), которыми (вместе с печатными пособиями) первый и впервые воспользовался для своего «Сведения». Преосвященному Евгению принадлежит совершенно другое «Сведение» о той же академии. «Мы не имеем еще обстоятельной истории киевской академии, пишет он около 1823–1825 г. в 151 примечании к своей «истории киевской иерархии». (стр. 240). Первое описание оной собрал российский историограф Герард Фр. Миллер и поместил частию в периодическом издании, выходившем в 1773 г. в С.-Петербурге под названием «Старины и Новизны», a частию в Древней Российской Вивлиофике, 2 изд., XVI т. с дополнением Н. Н. Б.-Каменского. Каталог ректоров ее напечатать В. Г. Рубаном в его московском Любопытном Месяцеслове. Из сего составлена с некоторыми прибавками история сей академии, помещенная в 1-й ч. Истории российской иерархии⁴⁵⁹. «Но нигде еще не описано прежнее распоряжение сего училища и обычаи оного, сохраняющееся доныне только в памяти старожилов и данных воспитанников его. Почему в дополнение вышеуказанных описаний предлагается особая статья». Это – «краткое сведение о начале киевской академии, ее прежних учреждениях, обыкновениях, порядке и переменах» («Прибавление к описанию Киево-Софийского собора и киевской иерархии» № 41, стр. 208–235). Дополняя, преосв. автор пользовался и самою Российской иерархиею с отпечатанными в ней несколькими грамотами, на который не раз и ссылается (стр. 210, 218. 217 м 225), а также известною апологиею киевских школ Сильвестра Коссова (стр. 209), грамотами, в киевских архивах находящимися, актами, скопированными им в архиве св. Синода (стр. 209 и 211–212, примеч.), устными преданиями, – источником, нужно заметить, нe совсем компетентным. Сравнительно с предшествовавшими краткими сведениями, где преимущественное внимание обращено на внешнюю историю академии, «Сведение м. Евгения особенно подробно трактует о содержании академии в разное время ее существования (стр. 210, 213, 215 и 217. Сp. Историю российской иерархии, 1 ч., стр. 479–481 и 496), далее останавливается на учебном курсе, хронологически следя за его увеличением (стр. 217–218, Сp. Историю российской иерархии, стр. 462, 473, 477, 481–185 и 493) и, лишь немного короче поговорив о внешней, исторической судьбе академии (стр. 209–215), впервые сообщает читающей России об учебных классических книгах, употреблявшихся в ней (стр. 418–19), о поучениях и, так называемых, инструкциях, которые предлагались академическими преподавателями народу (стр. 219), о «порядке училищном», звонках пред уроками, авдиторах с их нотатами, экзерцициях, оккупациях, школьных диспутах, цензорах, директорах, суперъинтендентах, визитаторах и проч. (219–222), о дисциплинарных взысканиях (стр. 222) и, наконец, о торжественных празниках, панихидах, погребении учителей, майских рекреациях, и «нарадных и публичных экзаменах и проч. (стр. 222–224)⁴⁶⁰. Как приятную особенность и новость в «Кратком сведении» пр. Евгения, мы должны отметить то обстоятельство, что автор начинает «Сведение» не ex abrupto, как то делалось его предшественниками, а сжатою историею и характеристикою (стр. 408–409) прежних российских духовно-учебных заведений и, таким образом, указывает тот тип, по которому первоначально было устроено Киево-Братское училище-академия. Не утратило оно своей цели и в настоящее время, после таких специальных исследований, как История киевской академии Макария Булгакова (Маяк, 1843 года и отд. изд.), «Киев с его древнейшим училищем академиею (ч. 1–2, 1856 г.) В. И. Аскоченского, «История киевской академии» (1863 г.) его же, и «История киевской академии» (до-могилянский период), вып. 1, 1885 г. С. Т. Голубева, – не утратило потому, что в нем одном можно найти, хотя не большое и неполное, но интересное, по разным местам неразбросанное, отчетливое и рельефное, впервые им составленное (на основании главным образом устного предания, а не документальных данных)⁴⁶¹, описание внутреннюю академического быта, тогдашней педагогии и проч., а также хронологически список всех ректоров и префектов академии. Нечего, конечно, и говорить, что в «Сведении», с другой стороны, есть ошибки и не мало пробелов, которые время от времени поправляются и пополняются только что перечисленными трудами и журнальными статьями, трактующими о какой-либо части истории киевской академии. Нам нет нужды указывать все эти ошибки. Мы считаемы, достаточным остановиться только на некоторых из них, и первее всего, на ошибке но вопросу о годе основания академии, так как настоящий вопрос был долгое время камнем преткновения для историков и так как решение его еще на наших днях было предметом оживленной полемики, ведшейся на страницах «Трудов киевской духовной академии» (1882 г.), «Киевских университетских Известий» (1884 и 1885 г. ст. г. Голубева) и «Киевской Старины» (1884 г. №№ 1, 2, и 10; 1885 года № 2).

В первом печатном известии об учреждении киевской академии, находящемся в «Старине и Новизне» (ч. II, 1778 г., ст. «о киевских училищах», стр. 107 и след.) начало ее, в виде школы при Богоявленском братстве, относится к 1588 г. К этому же году оно приурочено и в Древней Российской Вивлиофике, ч. ХVІ, стр. 288 по 2 изданию, а за что и нашим преосв. исследователем вместе с Амвросием Орнатским (История российской иерархии, ч. 1, стр. 417–418. Ср. стр. 458 и III ч. Истории российской иерархии, стр. 439, в статье о «Киевобратском монастыре»). Все они опирались на древнее предание, что патриарх Иеремия, в 1558 г. посещавший Россию для поставления патриарха Иова, был в Киеве и благословил основание Богоявленской братской школы-академии. Взявшись самостоятельно исследовать предмет в 20-х уже годах текущего столетия, преосв. Евгений пришел к выводу, что киевская академия вместе с тамошним Богоявленским братством основана в 1589 г., каковой вывод он аргументирует документальными данными, впервые им и указанными в нашей исторической литературе. Патриарх Иеремия, пишет он («Краткое сведение»..., стр. 209), посетил Киев в 1589 году на обратном пути из Москвы и в это время «дал благословение завести (в Киеве) высшее училище (подобное Острожскому, Львовскому и Виленскому) при знатнейшей тогда из киевских русских школ, находившейся у Богоявленской церкви, которая имела уже тогда для содержания оной и особое братство и доходные местности, как видно из одной купчей от киевского жителя Андрея Обухова записи 1594 года на Сверчаковский Плац на Подоле, уступленной сему братству. Но когда Богоявленская школа сия огорела, то жена маршалка Мозырского, Анна Гугулевичевна отдала под школы свой дом со всею усадьбою и пристройками, находившийся на месте нынешнего братского монастыря». Тоже самое, с небольшими лишь прибавлениями в доказательствах (перечисляются, напр., знаменитые особы, якобы получившие образование в богоявленской школе, в период 1589–1615 гг.), вслед за нашим автором повторяли: м. Макарий (Маяк, 1843 г., т. X, стр. 3–7), Аскоченский («Киев с его древнейшим училищем-академиею», ч. I, стр. 57, 60 и 61), Закревекий («Описание Киева», M. 1868 г., т. I, стр. 150–151) и др. Но были и есть ученые, которые выступили с совершенно особым взглядом на время основания Богоявленского братства и школы и, таким образом, опровергали воззрения Евгения и его последователей. Первым из этого лагеря был прекрасный знакомый нашего историка, покойный ректор и профессор университета св. Владимира М. А. Максимовичу составивший в 1865 г. «Записки о первых временах Киево-Богоявленского братства» (см. Собрание его сочин., Киев, 1877 г., ч. II, стр. 172–176); вторым, более сильным и решительным, И. И. Малышевский с своею «Историческою запискою о состояли киевской академии» (Тр. К. д. Aк. 1869 г., т. IV). Оба они относят основание братской школы к 1615 г. Но «ими, замечает г. Голубев, только поколеблено, но не порвано в корне установившееся в нашей исторической литературе мнение о первоначальном основании Богоявленского монастыря во 2-й пол. XVI ст.» (История киевской академии, вып. 1, стр. 15), – у них нет, между прочим, строго научной критики того документа («Записи»), на который опирался в своем мнении м. Евгений. Пробел этот, равно как и другие пробелы в истории Киево-могилянского периода академии, взялся восполнить сам С. Т. Голубев и, действительно, вполне удачно выполнил его в только что процитованном нами сочинении⁴⁶². Он подтвердил подлинность несохранившегося документа 1594 года, на который впервые сослался наш автор и который склонны были признавать неподлинным Максимович и Малышевский, так как-де он известен нам только по упоминанию о нем в царской грамоте 1694 года (стр. 17–19), – но в то же время ему удалось основательно доказать, что этот документ ничуть не говорит за существование Киево-Богоявленского братства в конце XVI ст. (стр. 20–24). Он указывает лишь на то, что в 1594 г. Андрей Обухов (или Обух) с женою продали Сверчаковский двор («пляц») не Богоявленскому братству, а кому-то другому, а этот другой впоследствии уже времени подарил его братству, передав вместе с тем купчую 1594 г., как основной документ на владение подаренным местом; само Братство, таким образом, вовсе и не покупало этого последнего. Кроме того, г. Голубев, как и ранее его проф. Малышевский, вполне убедительно доказал, что патр. Иеремия ни в 1588 г., ни в 1589 г. чрез Киев не проезжал стало быть, никакого благословения на устройство Киево-Братской школы не давал (стр. 51–72); что первые историки Киевской академии – Бубан и Миллер (а за ними и Евгений) основывались, утверждая противоположное, ее на документальных данных и даже не на древнем предании, а на объяснительной записке 1765 года профессоров Киевской академии (рукопись ее библиотеки). На самом деле Братство и школа при нем основаны в 1615 г., – и основаны по тому, что того требовала сама жизнь киевского края; ни пожара их, ни возобновления в 1615 году, о которых говорит Евгений, ничуть не бывало⁴⁶³.

С. Т. Голубев поправляет м. Евгения, не цитируя, впрочем, его, и в списке ректоров Киевской академии в до-могилянский период ее существования (1615–1681), в списке, который, заметим кстати, гораздо ближе к истине, чем помещенная в московском Любопытном Месяцеслове на 1771 г. (стр. 109–120) «Роспись ректоров академии Киевской с начала заведения оной до нынешних времен, с показанием, кто и когда там были, и куда оттуда выбыли, где и когда скончались». Первым ректором, по мнению нашего историка, был Исаия Копинский, 2-м – Кассиан Сакович, 3-м – Тарасий Земка⁴⁶⁴ (до 1631 г.); но по аргументированному мнению г. Голубева, первым ректором был Иов Борецкий (1615–1619 г.), за ним следовали – К. Оакович (1620–1624 г.; у Евгения с 1622 г.), Мелетий Смотрицкий (1626–1628 г.) и Фома Иевлевич (1628–1731 г.). Заметим, что пр. Евгений не мог указать ни одного ректора из признанного им периода существования Братской школы от 1589 по 1615 год. Любопытно было бы знать, считал ли он, подобно, напр., Аскоченскому, учениками этой школы, якобы воспитывавшимися там в данный период, знаменитых: Елисея Плетенецкого, Леонтия Карповича, Захария Копыстенского, Кирилла Транквиллиона – Ставровецкого, Тарасия Земку и др. Сообщая их краткие биографии в «Словаре духовных писателей», он почему-то ни слова не обронил на счет места их обучения (т. I, стр. 187 и 355; т. II, стр. 7 и 263), тогда как в большинстве других биографий оно обязательно указывается. Об Елисее Плетенецком и 3. Копыстенском Евгений говорит еще в «Описании Киево-Печерской лавры» (стр. 142, 143 и 144), но и здесь – ни пол-слова об их almae matris. Очень может быть, что и в настоящем случае обнаружилось у него сомнение в действительности выдуманного им, небывалого периода (1589–1615 г.) жизни братского училища... С. Т. Голубев, с свойственною ему эрудициею и основательностию, опроверг мнение Аскоченского и его единомышленников, относительно питомцев школы 1589–1615 г.г. (стр. 99–117).

Кроме приготовленной к печати и действительно напечатанной истории Киевской академии («Краткое сведение»), пр. Евгений собирал еще сырые материалы для этой истории и вместе для истории Богоявленского братства. «Я, писал он из С.-Петербурга 12 мая 1825 года ректору Киевской академии, архимандр. Мелетию, нашел в синодском архиве полное дело о Киевской академии со всеми древними и новейшими граматами. Теперь у меня его списывают. Справьтесь, пожалуйста, какие у вас есть граматы и документы академические; а едвали в пожар 1811 г. не сгорели они все. В синодском деле нашел я и духовное завещание Петра Могилы на польском языке. В Киеве не мог я нигде отыскать его. Это любопытнейший акт». (Киевская Старина, 1883 год, июнь, стр. 314). Списанное синодское дело – в двух экземплярах, – преосв. Евгений, весьма немного эксплоатировав для своего «Сведения», передал в библиотеки Киевской духовной академии и Киевского Софийского собора. В последней оно хранится под № 179 и под собственноручным заглавием высокопреосв. митрополита: «Акты, касающиеся до истории Киевской академии» (л. 1–145 об., in fol.). В первой же, или точнее в недавно основанном при ней церковно-археологическом музее «дело» хранится за № – j 26 и носит несколько иное уже заглавие: «Копии с разных грамот и выписок, относящихся к академии Киевской и найденных при св. Синоде»⁴⁶⁵. Копиям этим не суждено было оставаться долгое время в печальной безвестности и уже в 1846 г. они были опубликованы во 2-м т. «Памятников, изданных временною коммиссиею для разбора древних актов, Высочайше учрежденною при киевском военном, подольском и волынском генерал-губернаторе». Здесь, как говорится в предисловие находятся между прочим «памятники Киевского Богоявленского братства, содействовавшего к распространению образования не только в юго-западной, но и в великой России. Немногие из этих памятников сохранились в подлинных списках, потому что войны, непрерывно продолжавшиеся в XVIII в., и неоднократные пожары, которым подвергался Киево-Братский монастырь, истребили большую часть рукописей. В 1774 г. м. киевский Гавриил представил в св. Синод копии со всех актов, какие в тогдашнее время имела Киевская дух. академия. Из этих копий киевский м. Евгений составил сборник, хранящийся в библиотеке Киевской духовной академии. Большая часть актов, помещенных здесь (отдел. 1, стр. 2–371) заимствованы из этого сборника», – именно акты за №№ 1–19, 23–25, 28–29, 33 и 35. Некоторые акты еще самим преосв. Евгением были напечатаны в «Прибавлении к его описанию Киево-Печерской лавры» (№№ 4–8 , стр. 179–207 по изд. 1831 г.). И те и другие, только благодаря ему, были и большею частию до сих пор остаются известными нашей церковно-исторической науке. Лишь немногие⁴⁶⁶ из них перепечатать в приложениях к своей «Истории Невской академии» С. Т. Голубев, сверивши их с самим синодским делом (Архив св. Синода, № 359) и несколько поправивши Евгениевские копии, по небрежности писца снятия не везде точно.

Точно также, как и «Обозрение российских духовных училищ», «Краткое сведение о начале Киевской академии»... носит на себе печать почти повсюдного объективизма и, но нашему мнению, совершенно напрасно г. Малышевский ищет здесь обнаружения симпатий или антипатий автора («Деятельность м. Евгения в звании председателя конференции Киевской духовной академии», стр. 21–22), из коих первые направлены-де на «Инструкции» («Краткое сведение», стр. 219) и на стремление м. Самуила Миславского приготовить преподавателей для академии в университетах московском, виленском и иностранных (ib., 255 и в «Истории российской иерархии», стр. 241), а вторые – на академическую схоластику и латынь. Никаких своих чувств и взглядов наш автор почти и не высказал в разобранном нами «Сведении». О них можно говорить только тогда, когда знаем их из деятельности преосвященного, что не совсем кстати сделал проф. Малышевский. Одно лишь можно заключить из его «Сведения», что он вообще не сочувствовал прежнему положению «учебного и начальственного» дела в академии, так как прямо выразился, что нужен был «новый но всем частям определительный устав», который-де и введен в Киевскую духовную академию в 1817 году (стр. 226). Но, с другой стороны, ученый митрополит справедливо находил и настойчиво утверждал, что до-реформенная Киевская академия, не смотря на недостатки ее внутренней организации, приносила в свое время весьма хорошие результаты и была учреждением в высшей степени полезным для России. Настойчивость эта обусловливалась главным образом апологетическими целями, так как в начале нынешнего столетия были сделаны, на сколько нам известно, две вылазки периодической прессы против Киевской духовной академик «Труды и жертвы Конашевичей и Могил, писал какой-то притязательный оратор в «Вестнике Европы» (1808 г. ч. X., стр. 45), первоначально читавший свою речь публично, для отечества ныне не приносят плодов своих»; оттуда-де, из Киевской академии, не появляются «ни Кодры, ни Гомеры, ни Демосеены, ни Цицероны, ни Невтоны» и пр. Академия Киевская, подбавляет сотрудник «Корифея (или «Ключа литературы» 1802 год, ч. 1., стр. 149–150), «производила великих прелатов, знаменитых ученых; но не вывела на сцену ни одного великого гражданина и никогда не имела в предмете своем воспитанников других добродетелей, кроме монашеских».

Против этих неправильных и односторонних суждений о Киевской академии защищала, последнюю еще автор «Краткого исторического сведения» о ней, помещенного в «Истории российской иерархии» (ч. I., стр. 497–498). Он же сделал выписки (более длинным, чем у нас) из «Вестника Европы» и «Корифея», прямо, таким образом, указав на своих противников⁴⁶⁷. У м. Евгения никаких выписок и указаний нет, по тем не менее очевидно, что некоторые места в его труде носят явно апологетический характер. Еще когда писал он о деятельности Петра Могилы на пользу академии, то постарался уже отрекомендовать ее, как учреждение, «воспитавшее (со времени этого митрополита) для всей России знаменитых просвещением и добродетелями пастырей, государственных чиновников и во всех состоявших отличных граждан (История киевской иерархии, стр. 172). В «Сведении» же своем преосв. историк тоже самое развивает подробнее. «Академия сия (т. е. киевскам), читаем тут (стр. 225), процветала наипаче c начала XVIII ст. до половины оного. По показанию преосв. Арсения Могилянского, м. Киевского, в пунктах 1768 г., от малороссийского духовенства составленных для коммиссии о сочинени проэкта нового Уложения (пункта 54)⁴⁶⁸, более 300 студентов, из оной, c 1754 года, поступили в медико-хирургические училища, много также в С.-Петербургскую академию Наук, в московской Университет, в кадетские корпусы, во все семинарии российские, в письмоводители и переводчики военных и гражданских, начальств и везде они отличались службою своею. Сиe видно и из указов св. Синода до половины XVIII ст., коими требовались таковые студенты во все те места. В ней воспитывались дети почти всех малороссийских знатнейших фамилий, а отчасти и великороссийских до заведения светских в великой России училищ. С того времени она начала упадать»... Однако, преосв. Евгений не ставил апологию целью своей работы над Историею киевской академии, также, как и своего «Всеобщего хронологического обозрения российских дух. училищ». Только что выписанные нами места из «Истории киевской иерархии» и «Сведения» – не вывод из самих сочинений, где бы тенденциозно были собраны факты и приведены нужные для построения его посылки, а стоят совершенно особняком; так что «Сведение» и «Обозрение» преосв. митрополита нельзя трактовать, как сочинения апологетического характера. По видимому такой именно характер носит 1-я ч. «Обозрения», в которой идет речь о до-петровском времени. На самом же деле далеко не так. Нельзя, ведь, назвать апологиею молчание Евгения о значении духовенства для древне-русского, частнее, до-монгольского периода; было бы другое дело, если бы он действительно защищал его от нападок хоть того же Татищева, который дал ему фактический материал; но этого преосвященный не делает. А говоря о просвещении в период монгольский и после-монгольский, автор никакой тенденциозной цели (в роде апологетической) вовсе не преследует, – он считает для себя достаточным собирать и хронологически сгруппировать свидетельства о духовных школах и отчасти биолиотеках. Между тем, он и на этот раз не был согласен с Татищевым: так против слов в печатном экземпляре его «Истории» (т. I. стр. 544) – «духовные, угася науки (со времени татарского нашествия) и утопя народ в суеверии, великую власть получили» – Евгений сделал замечание: «а духовные сами жаловались на угашение. – см. грамоту. Геннадия новгородского» (Маяк, 1843 г. № 8, стр. 7), и, следовательно, не могли действовать в направлении гасильничества.

***

Этим мы считаем возможным покончить с трудами высокопреосв. Евгения по части истории духовных

школ в России и перейти к обследованию его знаменитого «Словаря исторического о бывших в России писателях духовного чина Греко-Российской церкви (т. I и II, изд. 1-е 1818 г.; изд. 2-е, исправленное и умноженное, 1827 г.), в котором находятся имена весьма многих питомцев наших духовных школ, кроме собственных талантом, обязанных им своим развитием и самым своим существованием доказывающих пользу этих самых школ для русской земли.

Первее всего поговорим о самом процессе составления духовного Словаря, при чем в силу необходимости придется коснуться и Словаря русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в Poсcии», т. 1. и 2, 1845 г. (изд. род. «Москвитянина»), так как он некоторое время составлялся преосв. Евгением одновременно с первым. Само собою понятно, что наше внимание будет обращено преимущественно на «Словарь писателей духовного чина».

Трудно с точностию решить вопрос о времени возникновения у Евгения мысли заняться составлением «Словаря». Можно лишь с большею или меньшею вероятностию предполагать, что мысль эта родилась в его голове еще в Воронеже. Там, как известно, Болховитинов был одним из главных членов литернтурного кружка, поставившего себе целию изучение современной литературы⁴⁶⁹, и там же он начал свои работы по предмету русской истории. Как в первом, так и во втором случае, он легко мог убедиться в скудости исторических сведений касательно, с одной стороны, новой литературы, а с другой, древней литературы или письменности и придти к счастливой мысли восполнить этот нежелательный пробел. Раз зародившаяся мысль могла все более и более укрепляться в носителе ся, когда он сознавал всю недостаточность Новиковского «Опыта исторического словаря о российских писателях» (М. 1772 г.)⁴⁷⁰, в ту пору самого лучшего, полного и единственного, и когда ознакомлялся с образцовыми словарями в западной литературе⁴⁷¹, каковых не мог не желать для своей родной России. К тому же у Евгения, как то видели мы в нашем введении (стр. 25 и 26), была под руками переведенная в воронежской семинарии и им, вероятно, редактированная «Всеобщая хронология знаменитых мужей, прославившихся исскуствами, науками, изобретениями и сочинениями во всем свете от начала мира до наших времен. С показанием... 2) книг, коими наипаче прославились в ученом свете сочинителя оных и какие самые лучшие были издания сих книг; 3) какие из сих книг переведены на русский язык и когда напечатаны». К переводу, сделанному около 1793–1795 г., преосв. Евгений присоединил краткие сведения о Несторе, Иоакиме Корсунянине, Сильвестре, еп. Нифонте, Иоанне и м. Киприане. Выбор этих писателей мы объясняли тогдашними занятиями ученого архипастыря российскою историею, – и если он не говорит за справедливость нашего предположения о зарождении у м. Евгения мысли о Словаре, в ту пору, то самая «Хронология», поправлявшаяся его рукою, могла вместе с указанными выше обстоятельствами содействовать ее зарождению и поддерживать ее... Нечего, конечно, и думать, что как бы ни сильна была у о. Болховитинова эта прекрасная мысль, он не мог бы осуществить ее на своей родине, удаленный от столичных книгохранилищ и литературных центров. Она могла перейти у него в дело только тогда, когда ему посчастливилось переселиться в С.-Петербург и близ его лежащий Новгород. В 1801 г. к нему обратился за сведениями о литературных трудах м. Гавриила, архиеп. псковского Иннокентия, м. Самуила, преосвященных Аполлоса и Дамаскина – Руднева граф Дм. Иван. Хвостов. В том же году 30 июня Евгений доставит желательным графу сведения («Библиорафические записки», 1859 год, № 8, столб. 245–248.). Очевидно, наш автор, сам запасался таковыми сведениями и занятии его по части биографической и библиографической не были уже в 1801 г. секретом для тогдашних исследователей русской литературы. Но из того, что к нему обратился с просьбою Хвостов, приготовлявший материалы дли своего словаря русских писателей⁴⁷², можно заключать, что в то время еще не было известно о намерении Болховитинова составить в свою очередь свой исторический словарь писателей. Однако, Евгений не замедлил открыть его графу, и этот последний уже в половине следующего 1802 года покинул собирание словарных материалов⁴⁷³, рассчитав, что оно более по силам и средствам самого ученого архимандрита – его корреспондента. Роли, таким образом, переменились. Болховитинов (приблизительно с того же 1802 г.) деятельно принимается за работу с целию довести ее до конца, а Хвостов время от времени помогает ему. В библиотеке Киево-Софийского собора между рукописями под № 617 помещена «Роспись российским книгам и проч., продающимся в книжных лавках купца Ив. П. Глазунова», Спб. 1802 г. В росписи этой после каждого печатного листа вклеен белый лист (в четвертку) и почти на каждом из таких листов рукою Евгения сделано множество дополнений к каталогу Глазунова, с обозначением имени автора, названия «книги, места и времени ее выхода. Дополнения, сделанные, очевидно, при помощи других каталогических пособий касаются главнейшим образом авторов и изданий 2-й половины XVIII ст. Об изданиях XIX ст. (1801–1806 г.г.) упоминается всего лишь несколько раз (см. листы, относящиеся к страницах: 16, 60, 64, 98, 102, 152 и 168). Очень может быть, что ученый владелец «Росписи» приобрел ее тотчас по отпечатании и тогда же, в 1802 г., начал дополнять другими каталогическими данными. Сохранились и иные письменные доказательства начала словарных работ Евгения в 1802 г., приведенные в книге г. Шмурло⁴⁷⁴. Но, живя в Петербурге, трудолюбивый историк наш не ограничился одним только началом, предпринятой работы и до перездки в Новгород (8 февр. 1801 г.) собрал несколько даже «записок для российской литературной истории» как сам сообщал о том в письме от 17 февраля графу Хвостову⁴⁷⁵, добавляя при том, что «Литературную историю он любит попреимуществу». Под «записками» преосвященный разумеет, без сомнения, материалы для своего словаря, собранные им в Петербурге и привезенные в Новгород; о самом «Словаре» он говорит менее, чем через месяц, именно в письме от 9 марта (стр. 98–99), сообщая, что в нем заключались тогда «многие (уже) статьи», «но все-де они не доделаны; да, прибавлял Евгений, и не знаю за недосугами моего звания, успею ли я их, когда доделать» (стр. 99)⁴⁷⁶. В письме от 30 марта наш историк докладывает Хвостову даже и о плане своего словаря: стало быть, к этому времени Болховитинов запасся не только материалом, но и занять был уже его распланировкою (стр. 100–101). Мало того – теперь уже или разве не много погодя, он стал приготовлять словарь к печати, о чем думал, конечно, гораздо еще ранее. «Покорнейше благодарю за предлагаемую мне честь участвовать в труде (=журнал «Друг Просвещения») вашем, писал Евгений графу от 23 ноября 1804 года (стр. 108). Я согласен и прошу щитать меня отныне товарищем в журнале вашем. Каждый месяц вы будете иметь право чего-нибудь от меня требовать, а я даю обещание присылать вам не переводы (которые преосвященный посылал в «Друг Просвещения» ранее, да не переставал посылать и потом (см. письмо от 13 февр. 1806 г., стр. 134 и др.), но оригинальные пиэсы, и именно, я решился в вашем журнале начать издание моих записок о писателях российских в виде словаря, по алфавиту. И это начнем с января (1805 г.) по нескольку статей в месяц. В следующую почту, или по крайней мере через почту, вы получите от меня первые опыты. Но прошу сего обещания моего в газетах не разглашать (ср. след. письмо, стр. 108). Лучше без похвальбы сюрпризом явимся на свет». Верный своему слову, Евгений 30 уже ноября отослал графу, как главному редактору, первый образчик своего «Опыта»⁴⁷⁷ для январской книжки «Друга Просвещения» (стр. 108). В числе посланных 6-ти биографий (до Адама Зерникава включительно) половина приходилась на долю духовных писателей. Спустя 8 дней, 9 декабря, ученый архипастырь отправил в редакцию еще 6 биографий для февраля, прибавляя при этом, что «готово и уже переписывают и на март месяц» (стр. 109). Как видно, работа шла очень быстро. Но вот 28 декабря 1804 г. Евгений отправляется в С.-Петербург и там живет до 9 марта 1805 года, занимаясь составлением известного проекта духовно-училищной реформы; работа пошла медленнее. «Продолжение словаря моего доставлять пока не могу», сообщала, преосвященный графу от 7 января 1805 г. (стр. 110), тем более-де, что «весь он оставлен в Новгороде» (стр.111, письмо от 23 января). Очевидно, наш автор имел в виду материалы для апрельской книжки «Друга Просвещения», так как из письма его от 23 января видно, что мартовские биографии (числом 10) были уже у Хвостова. Не смотря, однакож, на петербургские недосуги, Старо-русский епископ и там «не опускал удобного случая» (письмо от 19 февраля 1805 г., стр. 112) запастись кое-какими сведениями для своего словаря, стараясь с одной стороны восполнить пробелы в посланных уже графу биографиях и, с другой стороны, составляя новые (стр. 111, 112, 113 и 123). Вернувшись в Новгород, неутомимый Евгений снова борется за покинутый там Словарь и 15 марта спешит доставить продолжение его («до конца буквы А.) Д. И. Хвостову (стр. 114), которое и было напечатано в апрельском № «Друга Просвещения» (11 биографий). До сих пор, как видит читатель, наш преосв. автор пересылал свои ежемесячные «тетради» со сведениями о писателях непосредственно гр. Хвостову. Но, начиная с 12 апр. 1805 г., он избирает посредника в лице своего старого знакомого Н. Н. Б.-Каменского. «На нынешней почте, писал Евгений графу 12 апр., вместе с сим (письмом) послал в продолжение моего словаря (10 биографий на букву Б, – для мая: см. следующ. письмо от 19 апр., стр. 119) к Н. Н. Б.-Каменскому с тем, чтобы он, просмотрев сию тетрадку, поскорее вам доставил ее. А пересмотреть ему нужно потому, что в сей тетрадке помещена статья о нем» (стр. 117). Вслед за этой преосвященный Евгений стал посылать Каменскому и следующии тетради, – понятное дело, что сейчас указанная им частная причина не может считаться действительною в остальных случаях (да, вероятно, и в данном случае). После, именно в письме от 6 мая 1805 г., ее откровенно указал сам автор Словаря: «Н. Н. Б.-Каменскому я-де беспрекословно отдаю на поправку мой словарь, яко имеющему обширные биографические сведения» (стр. 120). Его, добавлял Евгений в другом письме к графу (от 4 нояб. 1805 г.), «я всегда прошу поправлять и пополнять (словарь), что нужным увидит» (стр. 129; ср. стр. 128). Таким образом, чрез ученого посредника преосвященный историк переслал Хвостову биографии для июня (письмо от 19 апр. 1805 г., стр. 119), июля (13 мая, стр. 122)⁴⁷⁸, августа (24 мая, стр. 122), сентября (29 июля, стр.124), октября (9 сентября, стр. 125)⁴⁷⁹, ноября (30 сентября и 14 октября, стр. 126–127)⁴⁸⁰ и декабря (ibid., а также письмо от 18 ноября, стр. 130). В письме от тогоже 18 ноября Евгений обещал Хвостову прислать «на следующей неделе» биографии и для январской книжки следующего, 1806 года. А в письме от 17 января нового года он извещал графа, что «отослано» к ни…, в Москву, на январь, февраль и несколько на март. «В дополнение к марту пришлю статью о Державине, которому самому отдал я ее на рассмотрение, но от него обратно еще не получал» (стр. 131). Как видно, о посредничестве Б.-Каменского нет уже речи; но это не значит, что «тетрадки» шли мимо его рук, так как во 1-х, самое извещение Евгением Хвостова о прежде посланных в Москву биографиях говорит за то, что они не были адресованы прямо к графу, во 2-х, в том же письме от 17 января преосвященный сообщает редактору «Друга Просвещения» о «посылке (им в этот день) к Николаю Николаевичу некоторых дополнений к своему Словарю» и, стадо быть, Евгений все еще смотрел на Каменского, как на исправителя и дополнитсля его собственного труда, и в 8-х, наконец, недостававшую биографию Державина Болховитинов пересылает московскому редактору («Друг Просвещения» издавался в Москве) чрез того же Б.-Каменского (стр. 134, письмо от 13 февраля 1806 г.). Чрез него же, надо полагать, наш автор доставил и обещанные апрельские биографии (13 февр., 1806 г., стр. 134), оканчивающиеся Димитрием Зоографом. Как и когда доставлялись остальные жизнеописания – на месяцы май-декабрь 1806 г., – об этом вовсе нет упоминаний в настоящей «Переписке». В ней мы находим следующие лишь сведения о ходе составления Словаря. От 17 сентября 1806 г. Евгений пишет своему корреспонденту: «На сих днях кончил я букву I и положил перо. Теперь озабочивает меня издание иерархии, которой корректура ко мне присылается и напечатано уже 6 листов, а будет добрых тома три» (стр. 137). Буква I действительно была напечатана в «Друге Просвещения» (октябрь и ноябрь); точно также и буква К, но только на половину, если не менее (оканчивается в декабрьской книжке журнала Кирилловым Иваном). На этой книжке «Друг Просвещения» и покончил свое недолгое и, к слову сказать, весьма жалкое существование⁴⁸¹. С тем вместе закончилось и периодическое печатание Евгениевского словаря. Еще в июле 1805 г., когда Хвостов с К» (Г. С. Салтыков, П. И. Кутузов и Н. Н. Сандуков, – стр. 98) собирались уже похоронить свое мертворожденное детище, слывшее в С.-Петербурге «за худой выбор и обработывание материй и за помещаемые пустоши» (письмо Евгения от 15 и 30 марта, 1805 г., стр. 114 и 115) под кличкою pot-pourri, Евгений писал графу от 19 числа того же июля: «По прекращении вашего журнала на будущий (1806-й) год и я не решусь показываться на сцену, а кольми паче при университете издавать листами продолжение моего словаря⁴⁸². Ибо совсем другое дело быть в труппе entouré, нежели isolé. Под тенью вашего журнала я мог отдыхать по целому месяцу за листом одним и не боялся иногда быть и небрежливым в обработывании иных статей. Но без того заставлять публику дожидаться по месяцу одного листа, да еще иногда от недосугов худо обработанного – о! это дерзость будет непростительная. Итак я решительно отказываюсь от предполагаемого вами моего продолжения и печатания при университете. Лучше надосугах помаленьку буду отделывать свой труд и современем выпущу том 1, потом 2 и далее, – но без всякого обязательства и периодического принуждения. Прошу покорнейше извинить меня и пред Михаилом Никитичем сими моими мнениями» (стр. 123; ср. письмо от 30 сентября 1805 г., стр. 126). «Если ваш журнал со сцены, писал преосвященный Хвостову 20 августа 1805 г., то и я за дальние кулисы, и отнюдь не соглашусь из журнала в журнал бродить с своим Словарем» (стр. 125); мало того, – «может быть за недосугами и навсегда замолчу. Ибо обязанности иметь не буду на продолжение сего сочинены (ibid). Как видно, Евгений ставил в самую тесную связь с «Другом Просвещения» появление на свет своего знаменитого труда, – и после, именно 4 ноября 1805 г., он сообщал Хвостову: «Без вашего журнала едва ли бы когда мой Словарь на свет показался, да и есть ли бы на будущий год прекратили свой журнал, то, скажу искренно, бросил бы и я все записки Словаря моего в архивный сундук» (стр. 129)⁴⁸³. Однако, к счастию для потомства, преосвященный труженик не «бросил» свои записки и за «дальние кулисы» не убрался: должно быть, это обещание дал он себе под влиянием какой-нибудь неприятной минуты. 17 сентября 1806 г. Евгений извещал уже графа: «На будущий год решился я твердо идти в отставку из цеха журналистов по многим причинам, то есть: Словаря моего теперь уже издано на целый добрый том (в августовской книге «Друга Просвещения» напечатаны буквы Е и Ж), а потому можно его уже и особо напечатать с поправками моих некоторых, и бесчисленных типографских ошибок, часто искажавших даже смысл, что меня во все два года крайне печалило. При том за недосугами моими я иногда и не успеваю отделывать статей так, как должно. А если в следующем году дадут мне собственную епархию, то и не готово некогда будет думать о Словаре и о писателях. Напрасно, ваше сиятельство, изволите думать, что у меня готовы всю записки: они состоят у меня только из имян сочинителей, книг и изданий; a биографическую часть доставать случается, начиная от Петербурга до Астрахани и даже до Тобольска. Но эта переписка тягостна. Впрочем, я из собственного моего усердия к русской литературе не отказываюсь продолжать исподоволь Словарь свой и издавать оный по частям, сколько успею, а на подряд ставить в указанные сроки уже наскучило» (стр. 185). Указав разные недостатки в августовском № журнала, Болховитинов пишет еще Д. И. Хвостову от 18 октября 1806 года: «Нет, ваше сиятельство, полно издавать журнал, чтобы более не покраснеть нам. Я займусь лучше пересматриванием и поправкою моих напечатанных уже ошибок и буду со временем издавать особо свой труд» (стр. 186–187). Сказано – сделано. На предложение графа перепечатать Словарь из «Друга Просвещения» наш преосвященный автор отвечал следующим интересным письмом (от 13 ноября 1807 г.)⁴⁸⁴: согласиться с вами я не могу «по причине многих там (в «Друге Просвещения») моих и бесчисленных типографских ошибок, которых инде выправить и сам я не могу, не справляясь с черновыми своими тетрадями⁴⁸⁵. Я давно уже начал вновь переписывать оный (т. е. Словарь) и при пересматривании редкая статья остается без многой поправки, a многие совсем вновь переделаны и некоторые новые прибавлены⁴⁸⁶. Труд сей по причине недосугов идет у меня медленно и часто за многими справками останавливается⁴⁸⁷. А потому я и не могу вступить ни в какой договор об издании книги. Я и сам думаю прибавить еще буквы л и м и тогда выйдет 2 тома, листов по 25-ти каждый, а прочее по времени частями продолжать; но во всем этом l'homme propose, Dieu dispose. Дайте мне поуправиться с этим делом и тогда я сам вас уведомлю» (стр. 142). Уведомлений, однако, очень долго не было. Чрез два с небольшим месяца после этого письма, именно 24 января 1808 г., преосвященный Евгений был переведен на вологодскую епископскую кафедру, откуда в первый раз писал Хвостову только уже в декабре (20 ч.) 1811 г. (если, впрочем, не затеряны его письма, адресованный к графу в период 1808–1810 гг.). Но о Словаре здесь ни слова (стр. 142–3). О нем Болховитинов заговаривает лишь в 1813 г., в письме от 24 апреля (стр. 144), при чем, как узнаем ниже, имеет в виду приготовленный уже к печати Словарь. Касательно занятий этим последним вологодского епископа сохранилось очень мало известий, находящихся исключительно в письмах его к профессору Городчанинову. К нему Евгений адресуется в 1809 г. (в 1808г. вовсе не адресовался по словарному вопросу) в мае (4 и 31-го), июле (26) и августе (30), и каждый раз хлопочет о приобретении биографий московских профессоров, в корпорации коих тогда состоял бывший казанский адъюнкт, – о духовных же писателях и помину нет (Сб. ст. Акад. Наук, т. V, вып. I, стр. 19–20). В 1810 г. опять ничего не пишет ему о Словарях. И только уже 3 июля 1811 г. извещает своего корреспондента: «Словарь мой спит, ибо и без него дела много. А попечитель московского Университета (П. И. Голенищев-Кутузов)⁴⁸⁸ просит его печатать и отдать «Обществу Истории и Древностей Российских» доканчивать его», (стр. 20). Но преосвященный труженик, как мог, сам докончил свою долголетнюю работу. В конце хранящейся наполках императорской публичной библиотеки рукописи «Словаря исторического о российских писателях» (буквы К-Ф=Кашин-Фомин: духовные и светские авторы вместе) Евгений собственноручно написал: «кончено 1812 г. сентября, а начато (печататься?) 1805 г.»; некоторые биографии в этом продолжении, особенно в начале, писаны самим Евгением и почти все им исправлены и дополнены. В сентябре (25 числа) 1814 г.⁴⁸⁹ ученый иерарх, по этому поводу, и писал уже Городчанинову: «Словарь давно весь кончил и отослал в московское общество истории» (стр. 20). Но вот вопрос: когда именно отправлена была Евгением рукопись Словаря в Москву? Не много погодя, мы услышим собственное свидетельство Евгения от 1828 г. об отсылке Словаря в 1813 г.; но оно не верно и исключается другим более ранним свидетельством самого же преосвященного: Словарь мой, сообщал он Анастасевичу 16-го января 1813 г., «весь уже кончен и еще в прошлом году отослан в подарок московскому «Обществу истории и древностей» на рассмотрении поправку. Я отправил туда два списка: один до буквы м со включением и живых писателей, а другой полный об одних умерших и сей последний просил теперь издать. Не знаю еще, что определит Общество, ныне расстроившееся». – И П. И. Кеппен заявляет в «Соревнователе» (V, стр. 232), что Словарь представлен автором в Общество в 1812 г. 24 апреля 1813 г. преосвященный спрашивал уже Хвостова: «Говорили ль, ваше Сиятельство, с П. И. (Кутузовым) о моем Словаре» (стр. 144). А 14 мая извещал его: Каченовский (один из главных членов Общества, издававший тогда в Москве «Вестник Европы») «теперь просматривает мой Словарь и уже сообщил мне некоторые свои исторические «дополнения» (стр. 145).⁴⁹⁰ Сообщая последние Евгению чрез письма⁴⁹¹ в Вологду, он, без сомнения, указывал ему ошибки и пробелы в его работе при личном с ним свидании, которое состоялось в сентябре (2–8 чч.) 1813 г. во время проезда Евгения чрез Москву на епископскую калужскую кафедру («Маяк», 1843 г., т. 7, стр. 99. Ср. письма Евгения к Хвостову от 27 августа и 28 сентября 1813 г., стр. 152–153). В Москве же, надо полагать, Болховитинов виделся и с Калайдовичем⁴⁹², просил его заняться просматриванием, и даже изданием Словаря, которое-де легко может состояться после поправок, сделанных им самим и Каченовским. По крайней мере на такое именно предположение наводит следующее письмо К. Ф. Калайдовича к H. Н. Бантыш-Каменскому (вероятно, от 2-й половины 1813 г.): «Сердечно благодарю Вас за деятельное участие, приемлемое Вами в совершении Словаря, сочиненного преосвященным Евгением, епископом калужским, который по благосклонности своей поручил мне издание оного. Биографические сведения, Вами сочиняемые, будут приняты Его преосвященством и мною с отличною признательностию» (Бессонов, стр. 101). А в ноябре (25 ч.) того же 1813 г. он писал какой-то К. Н. П……вой: «И Ваша ученая жизнь нужна теперь для меня при издании Словаря русских писателей, присланного ко мне ученейшим и любезнейшим архиереем Евгением (ib., стр. 91)⁴⁹³.

И Калайдович, действительно, еще ранее этого письма приготовлялся к изданию Евгениевского труда, стараясь в тоже время пополнять Словарь новыми биографиями (Бессонов, ст. 95–96, 101–102). «К Словарю Вашему, сообщал он Евгению в конце 1813 года; я прибавил Луку белгородского и Кирилла туровского; Нестор и Киприан мною переделаны. Открытия в первом принадлежат профессору Тимковскому, а в жизни второго аз многогрешный потрудихся».⁴⁹⁴ Может быть, Калайдович и еще что-нибудь новенькое приготовил бы для Словаря и исправил бы старое, если бы между ним и преосвященным автором не прервалась на время прежняя связь. Происшедшая по каким-то «темным причинам» (Бессонов, стр. 108) неприязнь совсем разъединила прежних ученых союзников вплоть до 1819 г. и заставила Калайдовича бросить свои занятия Словарем Евгения⁴⁹⁵. В тоже время и Общество истории не могло подвинуть вперед этого Словаря. «Словарь мой о русских писателях, сообщал Евгений Анастасевичу 27 января 1815 г., все еще покоится у президента Общества истории, которое после нашествия врагов о сию пору еще и не открыто, и ни одного не было собрания. A ведь надобно еще членам прослушать всю книгу и рассмотреть». 28 февраля Евгений снова извещал Анастасевича: «хотя Общество и проснулось, но о судьбе Словаря моего ничего не знаю». 28 марта: «Московское общество истории, слышу, принимается и за мой Словарь. Я погрозил взять его обратно и это их пробудило. Впрочем, я уверен, что lethargus опять овладеет ими. Ибо президента и сонливее всех, и всегда болен». Общество, и на самом деле, еще 9-го февраля 1815 г. подняло вопрос и о Словаре, как то записано в 7 пункте протоколов Общества: «От неизвестного прислан Словарь исторический о русских писателях, с тем, что буде Общество, по рассмотрении его, одобрит, то он предоставляет Обществу напечатать его. Определено: о рассмотрении Словаря иметь суждение в следующее заседание Общества». (Записки и труды общества истории и древностей российских, ч. II., стр. 13). В следующее заседание 3-го мая, того же 1815 г., действительно, «рассуждаемо было об издании Словаря писателей российских умерших» и определено: «для удобнейшего и скорейшего его рассмотрения раздавать г. г. членам по буквам так, чтобы все листы могли поочередно перебывать у всех г. г. членов» (ib., стр. 18). Все ли г. г. члены рассмотрели Евгениевский Словарь и весь ли рассмотрели, не известно. Известно лишь, что Общество, по словам самого Евгения, особенно «останавливалось над светскою частию Словаря» (письмо Евгения к Хвостову, от 22 ноября 1818 г., стр. 172) и вообще «поправляло посланный (его) экземпляр» (письмо Евгения к Румянцеву от 4-го ноября 1818 г., Переписка, стр. 14), сделав к нему даже «Дополнения», хранящиеся теперь в библиотеке его, за № 239. Более других членов сделал дополнений А. Ф. Малиновский. По поводу их едва ли не сам Евгений писал кому-то от 9 февраля 1816 г. (сохранился в копии отрывок из письма, лист 2 «дополнений»): «Прошу сказать и Алексею Федоровичу мое искреннее благодарение за примечания и дополнения статей Словаря. Если все так дополнять будут, то Словарь много усовершится; а те биографии, кои вы заметили пропущенными, я не имею и потому дополнить не могу; донесите о сем Платону Петровичу.⁴⁹⁶ Общество имеет ближайшие способы дополнить их чрез многих своих сочленов. А если на первый случай и не будет их, то друзья усопших могут доставить Обществу оные ко второму изданию». Если это письмо, действительно, Евгения, то оно по всей вероятности было прислано им вместе с листами (4–10 л. in fol.) дополнений Малиновского о писателях на буквы А, Б и В., которые, очевидно, Общество нарочно посылало ему и на которых есть две заметки его руки: против дополнений касательно Арсения грека – «пришлю прибавления» (л. 5 об.) и против Е. Войтяговского: «о нем статья есть в Словаре моем на ряду живых с умершими писателями». Из дополнений Малиновского, относящихся к биографиям 35 писателей, только 3 касаются духовных писателей: Авраамия Палицына, Арсения грека и архиепископа Амвросия Зертис – Каменского. По из них Евгений воспользовался, и то лишь для 2-го издания Словаря (т. 1., стр. 46), только одиим – касательно переведенного Арсением греком хронографа, при чем о местонахождении этого рукописного памятника сообщает сведения из другого уже источника. Но замечательно, что длинное заглавие хронографа у Малиновского (и в «Описании» рукописей Толстого) приведено буквально, а у нашего автора оно, по обычаю, резюмировано и неточно... Кроме Малиновского никто другой из членов московского исторического Общества не сделал существенных поправок в Евгениевском Словаре (см. л. л. Словаря 22 и 27 – рука Калайдовича, – 73, 80, 122 об., 522, 582, 613 и др.)⁴⁹⁷, и вопрос о нем не поднимался в заседаниях Общества слишком два года⁴⁹⁸. И только уже 2 июня 1817 г. оно опять стало рассуждать о Словаре и прямо уже о печатании его, при чем постановило: «читать корректурные листы господину председателю (Бекетову) и действительным членам М. Т. Каченовскому и Д. И. Вельяшеву-Волынцеву, изъявившим на то свое согласие». (Зап. и тр. Общества, ч. II., стр. 78). Немного погодя, именно 19 июля 1817 г., Калайдович извещает Строева, что «Общество историческое теперь гораздо деятельнее: оно уже решительно приступило к изданию 2 ч. Достопамятностей, Словаря русских писателей и проч.: в нем будет трудиться сам г-н председатель» (Собр . писем к Строеву, – Румянц. музей, № 2249). На деле, однакож, постановления и решения Общества ни к чему не повели: ни один лист Словаря не поступал к членам на корректуру; злосчастная Евгениевская рукопись, не попав на печатный станок, угодила в архив Общества, где и до сих пор покоится за № 239⁴⁹⁹. О ней вспомнили было в 1823 году и новый президент общества А. А. Писарев (Бекетов был уволен в мае 1823 г. См. Тр. и Записки Общества истории и древностей российских, ч. III, кн. 2, стр. 11) обратился даже с просьбою (письменно) к м. Евгению позволить Обществу напечатать его Словарь⁵⁰⁰. 13 июня того же 1823 г. ученый архипастырь дал (из Киева) следующий, для нас весьма важный ответ: «Словарь мой, в 1813 г. доставленный Обществу на поправку и дополнение и там же положенный в архив (sic), ныне к изданию почти весь уже не годится по тому списку; ибо я, видя невнимание на него чрез несколько лет, сам приступил к поправке, дополнению и даже к новому переделыванию многих статей; a затем, во 1-х, отделил я духовных писателей и издал уже их в 1818 г. в двух томах; потом с 1820 г. Н. И. Гречу начал по хронологическому порядку сообщать статьи и о светских писателях (для издававшегося им «Сына Отечества»)⁵⁰¹, так же почти все переделанные и непохожие уже на список, у Вас находящийся. Ныне, еще более исправив и умножив Словарь духовных писателей, расположился я его вторично в Киеве напечатать и уже получил свой новый список из петербургской цензуры. Просматривая так же и статьи в «ныне Отечества», я еще много нашел требующего поправок и дополнений и некоторые статьи уже у меня исправлены: но нынешнее, новое, многодельное и трудное мое место не дает мне досугу далее заняться сим делом и даже привести в порядок заготовленные уже дополнения и поправки к прочим. Посмотрю, не буду ли досужнее в следующую осень, особливо, когда получу и викария на помощь себе в епархиальных делах» (Тр. и Записки Общества истории и древностей российских, ч. III, кн. 2, стр. 33–34)⁵⁰². Выслушав это ответное письмо своего почетного члена, Общество в заседании 30-го октября 1823 г. постановило: «принять к сведению» (ibid., стр. 29) и, таким образом, навсегда покончило с тем делом, которое у него то куда-то тонуло, то снова всплывало на поверхность в течение целых десяти лет (1-я четверть 1813 г. – 30 октября 1823 г.). Благо, что наш ученый исследователь скоро заметил халатность московского Общества и так же скоро снова пошел, почти одинокий, самостоятельною дорогою, опять занявшись русскими писателями духовными, с целию выделить их в особый «Исторический словарь». Когда и при каких обстоятельствах зародилась у Евгения мысль об этом выделении, решить очень трудно, и до сих пор за это дело не брался еще ни один биограф маститого иерарха. Кажется, мы не ошибемся грубо, если предположим, что в данном случае на ученого архипастыря повлиял отчасти косой взгляд на него «своей братии». «На задачу похвального слова князю смоленскому, писал он Хвостову в половине июля 1813 г., я не решаюсь потому, что оно будет в конкурсе и потому, что я не укрепился еще в здоровье. При том давно уже наша братия бранят меня, что я кое-что писал для мирской литературы, особливо метят на мой Словарь. Но когда выйдет он в свет, тогда авось устыдятся, ибо в нем половина духовной литературы нашей. Не вам одним от зоилов страдать достается. Пусть бы так, что я ничего бы не писал и по духовной части. А когда и то и другое, то за что же бранить? Святые отцы древние не пренебрегали и светских лиц» (сб. ст. Ак. H. V, 1, стр. 148). С другой стороны, нельзя опускать из внимания и трудность работы над светской и духовною частию Словаря вместе;⁵⁰³ а между тем важность предмета требовала скорейшей его публикации. Имея то и другое обстоятельство в виду, преосвященный Евгений и решился заняться изданием только одной духовной части Словаря, не покидая в то же время мысли издать потом и светскую его часть. К решению этому наш автор пришел, конечно, не ранее того момента, когда убедился в бездеятельности московского исторического Общества, – приблизительно в период от З мая 1815 г. по 2 июня 1817 г., в течение которого Общество и не заикалось о Словаре и к которому относится известное уже нам желчное письмо Евгения к Анастасевичу. Свое решение преосвященный начал приводить в исполнение, будучи уже на архиепископской псковской кафедре, которую он занял в феврале 1816 г. К его счастию нашлись добрые люди, помогшие ему ускорить дело издания знаменитого Словаря духовных писателей. То были: В. Г. Анастасевич и граф Н. П. Румянцев. Первый, как завзятый библиограф того времени, сначала взял на себя обязанность просмотреть рукопись. Евгениевского Словаря. «Прочел я и лист ваших замечаний на мои тетради, писал Евгений Анастасевичу 4 января 1818 г., и некоторыми замечаниями я воспользуюсь: но прочие слишком мелочны, в чем вы и меня винили. В исторических сочинениях всякий сведующий читатель может придумать и прибавить столько ж, как и сочинитель. Но не все входит в план сочинителев. Есть ли вы так заботливо будете писать Ваши примечания на все статьи, то и в год их не кончите. А я прошу Вас замечать только ошибки и меня предостеречь от невнимания при втором издании. Естьли доживем, можно будет заняться и подробностями. Тетради переписанным я однажды уже прочитал. Надлежит еще прочитать в другой раз и тогда пришлю». 8-го января того же года Евгений послал Анастасевичу еще 11-ть тетрадей своего Словаря. «Я, говорил он при этом, забыл, сколько прежде, послано. А потому сии тетради счетом и не размечены. Прошу разметить, прочитать со вниманием и что нужно заметить». 25-го января Евгений опять пишет Анастасевичу: «О Словаре моем вот что скажу. Вчера только кончил я поправку всего его и не вообразил, чтобы столь трудна она была мне над розыскиванием по многим статьям. За то уже все в новом противу экземпляра исторического Общества виде. Переписчик мой трудится теперь и по приказанию моему пишет уже вдвое менее. А потому больше 30-ти тетрадей и не будет. Да и в печати не больше. Следовательно, по вашей смете обойдется 1650 руб. на 600 экземпляров. Но для чегоже не тиснуть 1200 экземпляров, кои все будут стоить около 2300 руб. с печатью? Зато, естьли продавать хотя по 4 руб., выйдешь 4800 руб. Я не требую ни какой плати за труд: но естьли графу угодно, по возвращении своих денег, остальное уступить мне с Вами, то, кажется, отказываться не должно. А я не отчаиваюсь, что все скоро продадим»⁵⁰⁴. 2 февраля 1818 г. преосвященный снова пишет своему корреспонденту: «Теперь слово о «листе замечаний» Ваших на мой Словарь. Вы сводите его со статьями «Друга Просвещения», кои сам автор переправил уже и, следовательно, счел уже не верным. Посему труд сей для вас уже излишний, а для ревизии Словаря только остановочный». Между тем Анастасевич продолжал свои посылки. «Статью о Исаии Копинском, писал ему в ответ на это преосвященный Евгений 2 сентября 1818 г., отложил до будущего издания, естьли доживем, a прибавления что-то не гладки для книги». В письме от 16 сентября Евгений извещал Анастасевича, что он получил уже 19 и 20 печатные листы Словаря; а от 18 октября благодарит за посылку уже последнего листа Словаря. Анастасевич, таким образом, принимал в печатании Словаря весьма близкое участие. От себя ли лично, или от имени автора, – не знаем, – он сообщил в конце 1817 или самом начале 1818 года «кассиру русской словесности», как тогда называли Румянцева (Переписка, стр. 98), о намерении преосв. Евгения отпечатать Словарь и о неимении нужных для того материальных средств. Сиятельнейший «кассир» принял типографские издержки на свой счет, о чем и известил псковского преосвященного чрез того же Анастасевича. В ответ на такое приятное известие Евгений писал Румянцеву: «В. Г. Анастасевич уведомил меня, что Ваше Сиятельство благоволите принять в покровительство и мой Словарь исторический о русских духовных писателях. Принимая сие за новый знак всегдашнего Вашего ко мне благоволения, приношу чувствительнейшую благодарность. Мне трудно было бы издать сию книгу своим коштом, а еще труднее было бы договориться с книгопродавцами, хотя и ни мало не отчаиваюсь в непродолжительной распродаже оной и в возвращении Вашему Сиятельству употребленного иждивения». (Переписка, стр. 10)⁵⁰⁵. В апреле того же 1818 г. Евгениевский Словарь приготовлялся уже к выпуску в свет: «Мы с г. Анастасевичем, извещал Румянцев Евгения от 2 мая, занимаемся изданием Словаря российских духовных писателей и надеемся скоро Вам в том полный отчет дать» (Переписка, стр. 11). К 25 мая были отпечатаны и пересланы автору первые девять листов (Переписка, стр. 12). 15-го июля Румянцев писал Анастасевичу: «благодарю вас, что продолжаете заниматься изданием Словаря, сочиненного преосвященным Евгением. Он, мне кажется, находить весьма много опечаток и немаловажных. Нельзя ли сего поправить, а ежели уже нет, приложите, пожалуйста, всевозможное старание охранить сие издание от ошибок больших или частных. Что касается до вопроса вашего, ставить ли на сем издании, что оно из числа тех, коими я занимался, прельщаясь пользою их для любителей истории нашей и словесности, сей вопрос следует решить преосвященному, так же и то, что позволяет ли он объявить, что он сочинитель сего Словаря. Я вас, милостивый государь мой, прошу при сохрании всякого к нему почтения и деликатности стараться узнать о том и другом его заключение и волю. Вам известно, до какой степени я привержен к сему ученому владыке.»⁵⁰⁶ 31 августа сам преосвященный Евгений сообщал Хвостову: «Две части (Словаря) об одних духовных уже печатаются у Вас (в С.-Петербурге) в Гречевой типографии и скоро выйдут» (стр. 167). В октябре Словарь, действительно, вышел, – и вышел, что называется, всем и на радость и на печаль. «Когда Анастасевич принес мне один экземпляр напечатанного важного Словаря духовных российских писателей, докладывал канцлер нашему историку от 21 октября 1818 г., я восхищался тем, что в состоянии был о появлении сего преполезного сочинения дать отчет Вашему преосвященству; но радость моя скоро переменилась на печаль, когда я усмотрел, что сие для меня по многим причинам драгоценное сочинение издается в свет так дурно, что едвали есть хуже сего издания; мог ли я ожидать от г. Анастасевича, к коему с полною доверенностию обратился я, сложив на него одного все попечение, такое явное небрежете, и тем для меня удивительнее, что он Вам, кажется, совершенно предан и мною быть довольным имеет причину⁵⁰⁷. Я точно требовать буду, чтобы первый лист всякого тома переменен был; не принесет мне почести, а не минуемо подвергнете меня осуждению, что на сих листах сказано, что изданию таковому я причиною». Не смотря на несовершенство его, я надеюсь, что совершенство самого сочинения все превозможет, и что сие издание разойдется, – тогда вырученные деньги употребятся на новое издание полного исторического Словаря российских писателей. Слив вместе духовных и светских под один алфавит, можно будет дать ему формат in quarto и передать его печатать в Москве; там, мне кажется, исправнее здешнего занимается всякий своим делом» (Переписка, стр. 13). Отвечал на это письмо графа 4 ноября 1818 г., Евгений тоже «жалуется на жалкое издание» Словаря (ср. письмо от 25 мая, стр. 12) и затем продолжает: «таже причина, по которой Ваше Сиятсльство лишили оное патриотического своего имени в заглавии, убедила и меня не означать имени сочинителя и не прилагать никакого предисловия⁵⁰⁸. Капитал, употребленный Вашим Сиятельством на напечатание сей книги, я сохраню для издания полного Словаря, который у меня начали уже переписывать. Но нужно еще много поправлять его, а потом я намерен истребовать и из московского исторического Общества мой экземпляр, который был там поправляем⁵⁰⁹; печатать его в Москве и в 4 долю и я почитаю лучшим». (Переписка, стр. 14). Таким образом, и сам преосв. Евгений согласился на предложение Румянцева издать полный Словарь (ср. письмо Евгения к Анастасевичу от 29 апр. 1819 г.). Но из его слов пока не видно еще, какая часть Словаря «началась уже переписываться». Оказывается, что тут речь идет о Словаре светских писателей, которого к концу 1818 или началу 1819 г. «больше уже половины переписали с черного экземпляра». (Пер. стр. 16; письмо не помечено ни годом, ни месяцем). И Хвостову Евгений, сообщив о напечатании духовного Словаря, писал 22 ноября 1818 г.: «Теперь канцлер настоит, чтобы издать полный словарь и с светскими писателями на счет выручки за напечатанный. Я не отрекался, и пока кончится выручка, у меня переписывают уже светские статьи на новое черно, дабы еще исправить, сколько могу» (стр. 172). Однако сообщал преосвященный томуже Хвостову от 24 декаоря, «Словарь о светских российских писателях нескоро поспеет на свет» (стр. 172–173). В этом же письме преосв. автор заговаривает о поправках и напечатанного Словаря духовных писателей, извещая своего корреспондента, что у него для этой цели существует, особый рукописный «поправочный словарь». Поправки эти, если не ошибаемся, были вызваны первее всего указаниями самого Хвостова, о которых речь впереди и по поводу которых Евгений писал графу, что «первого издания ни один автор не издавал исправно и всегда остается, что поправить..., не только мне одному, но и потомству достанемся долго поправлять и дополнять Словарь, если только он будет стоить внимания потомства» (стр. 170, 173 и 171, письма от 15 и 22-го ноября 1818 г.). После 22 ноября 1818 г. и до 21 июня 1820 г. в переписи Болховитинова с Хвостовым нет ни слова о Словаре духовных писателей. Но апрельское и майское письма (в 1819 г.) гр. И. П. Румянцева к ученому иерарху говорят за то, что он в это время поправлял уже свой Словарь. О том же, лишь красноречивее, говорят и письма Евгения к Я. И. Бардовскому: «Благодарю, пишет Евгений последнему от 19 сентяоря 1819 г., за благоприятный отзыв о моем Словаре, несчастно изданном и даже в некоторых местах поправкою испорченном. Ко 2-му изданию, ежели доживу, выбрано уже у меня много новых статей и дополнений». (Автографы московского Румянцевского музея, № 101). 20 апреля 1820 г. преосвященный пишет тому же Бардовскому: «О Седмодневнике св. Димитрия ростовского я впервые от Вас слышу. Ежели вы его видели, то прошу покорно описать мне оный или указать в алфавите, где он на него ссылается. Я приготовлю о сем прибавление ко 2-му изданию Словаря. А у меня много уже набрано к нему и новых статей, которых я прежде не знал. Пословица справедлива: век живи, век учись». Просьбу Евгения Бардовский исполнил. «Книгу св. Димитрия ростовского . Седмодневник вписал уже я в жизнеописание его, сообщал первый последнему 4 июня 1820 г. Но не есть-ли это выписка из ІІІестоднева св. Василия великого, подробно описавшего премудрость творения Божия? Впрочем, не имея Дмитриевой упоминаемой книги, ничего верного о сем сказать нельзя. «Молитва исповедания к Богу» не таже ли, что «исповедание грехов генеральное», напечатанное в 1ч. собрания сочинений сего святителя, не знаю. Сличите вы и прошу меня уведомить». Бардовский и на этот раз исполнил желание нашего автора, который в письме от 26 июня 1821 г. благодарит его «за известие и за указание упоминаемого Седмодневника св. Димитрия ростовского. Я-де внесу сие замечание в его биографию». Кроме переписки с Румянцевым, и Бардовским, о поправочных и дополнительных, словарных, работах Евгения после, 1818 г. говорят письма его к Хвостову от 21 июля 1820 г. и 15 апреля 1821 г. (стр. 190–193), а также к С. И. Селивановскому и Анастасевичу. 26 марта 1819 г. он просил последнего достать для него из Синода «послужной список» умершего около этого времени московского митрополита Августина; 15 мая благодарить его «за краткую выписку из формуляров архиерейских. Об Иринее Фальковоком, добавляет, при этом, у меня есть собственноручная его биографическая записка, доставленная мне покойным Бантышем и довольно подробная до 1806 г., – из нее сокращение напечатано и в «Друге Просвещения». 12 сентября пишет: «Благодарю Вас за сообщение мне сведения о времени смерти типографщика Иоанна Федорова; я внесу это в статью о нем». Таким образом, Словарь все более и более поправлялся. Наконец, зашла речь и о выпуске его в свет. В ноябре (24–29 чч.) или декабре (15 ч.) 1821 г. к преосв. автору обратился его старый знакомый типографчик С. И. Селивановский с просьбою уступить ему издание обоих Словарей. Преосвященный Евгений отвечал на это 16 января 1822 года: «Первый ответ о моих Словарях, коих будет добрых 4 тома. Духовный Словарь, знатно умноженный и выправленный, оканчивается перепискою, но великая мука мне поправлять переписчиков. По окончании оного примусь за переписку светского. Охотно уступаю оба их на десять лет на каких Вам угодно условиях, не выступая однакож границы далее десяти лет – без всяких условий» (Библ. зап., 1859 г., II, стр. 75)⁵¹⁰. Первый том Словаря духовных писателей, действительно, скоро был переписан и 27 января 1822 г. послан Анастасевичу при следующем интересном письме: «Посылаю 1-ю ч. моего духовного Словаря, во многих статьях пополненного, поправленного, а инде вновь совершенно переделанного. Dies diem docet. Прошу пересмотреть все статьи, нет ли ошибок, особливо в хронологии. Потом прошу на последних днях масляницы отдать ее в цензуру, именно Красовскому, ко мне некогда благоволившему. На свободе 1-ой недели поста он успеет ее прочитать и подписать. К сему NB: если бы он вздумал о сей книге сноситься с духовною цензурою, всячески отклоните сие. Вы знаете недоброхотство ко мне наших. Они затруднят выпуск. Растолкуйте, что книга сия и прежде вышла из гражданской цензуры и притом она не догматическая, а литературная, историческая. Выхлопотав, так. обр., цензуру пришлите мне книгу покорее назад. 2-я ч. оканчивается перепискою». Но оканчивая, Евгений и тут не покидал хлопот о дополнении своего труда, – 16 января 1822 г. он писал тому же Анастасовичу: «Справьтесь, пожалуйста, у иностранных книгопродавцев московского митр. Платона «Богословия», для великого кн. Павла Петровича сочиненная, когда и где напечатана на английском языке по переводу Пинкертона, который сам мне о себе сказывал. Мне это нужно поскорее»: (Др. и Нов. Рос.. – 1881 г.. фев., стр. 307). Желание архипастыря было исполнено. Красовский пересмотрел не только 1-ю часть Словаря, по и 2-ю, переданную ему не более, как через полгода после первой. Первая часть была разрешена к напечатанию С.-Петербургским цензурным комитетом, 27 февраля 1822 года, а 2-я – 29 декабря тогоже самого года. Но не вдруг автор воспользовался этим желанным разрешением. Еще за три дня до отсылки Анастасевичу 1-й ч. Словаря, именно 24 ч. января, он был переведен на киевскую архиепископию, получив 16 марта звание митрополита. В новом, знаменитом своим прошлым, краю наша, ученый, по обыкновенно, заинтересовался местными древностями и местною историю, энергично взялся за их изучение и в первые же 4 года своего служения составила, известное «Описание Киево-Софийского собора» (напеч. в 1825 г.) и солидное «Описание Киево-Печерской лавры» (1826 г.). Отдавшись, таким образом, совершенно другому труду, занятый кроме того епархиальными делами, преосвященный исследователь не обращала, уже должного внимания иа свой процензурованный Словарь, не оставляя, разумеется, мысли издать его (см. письмо – к А. А. Писареву). Мысль эта осуществилась уже в 1827 году, когда «иждивением» С.-Петербургского книгопродавца Ив. Глазунова был отпечатан и выпущен в свете «Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви» (т. I и II; изд. 2-е, исправленное и умноженное). Хотя дошедшие до нас словарные материалы, отпечатанные в сборнике статей Академии Наук (т. V, I, стр. 247– 288), и говорят за то, что Евгений и в Киеве хлопотал о новых данных для своего Словаря, но он не имел уже физической возможности с прежнею тщательностию и энергиею обработывать вновь приобретаемое и переделывать старое; а потому и издал Словарь почти в том самом виде, какой дан был ему в Пскове и в каком он вышел из Петербургского цензурного комитета⁵¹¹.

Мы, таким образом, подробно проводили внешнюю историю Словаря духовных писателей, обращая преимущественное внимание на те обстоятельства, которыми сопровождались начало составлены Словаря, его периодическое печатание в «Друге Просвещения», приготовления к отдельному изданию и самые издания 1-е и 2-е. Теперь предстоит нам указать тех лиц, который обязательно помогали пр. Евгению в таком нелегком деле и о помощи которых мы кое-где (по необходимости) упоминали уже, а также те источники и пособия, которыми располагал преосв. автор для своего классического труда.

«Напрасно, ваше сиятельство, изволите думать, писал Евгений гр. Хвостову 17 сентября 1806 г., что у меня готовы все записки (для Словаря): они состоят у меня только из имян сочинителей, книг и изданий, a биографическую часть доставать случается, начиная от Петербурга до Астрахани и даже до Тобольска. Но этакая переписка тягостна (стр. 135). К сожалению, нет никакой возможности указать всех посредников этого «доставания»: а потому vоlens-nolens приходится ограничиться указанием лишь некоторых из них, и первее всего, самого гр. Д. И. Хвостова, ранее других принявшего участие в труде нашего историка и, вероятно, передавшего ему все те словарные материалы, которые собирал для своего собственного словаря в 1800–1801 г. Собираясь помещать свой «Новый опыт исторического словаря» в «Друге Просвещения», Болховитинов писал графу: «Я намерен и вас вовлечь в сие сотрудничество, потому что, признаюсь, без помощи вашей не могу обойтись, а в чем именно, о том буду предлагать вам вопросы» (стр. 108–109: письмо от 80 ноября 1804 г.; ср. стр. 129 и 137, письма от 4 ноября 1805 г.⁵¹² и 31 октября 1806 г.). «Кого заметите пропущенным, прошу уведомить меня... Вы живете в большем свете и вам легко дополнять незнание мое. А притом Москва есть столица литературы русской» (стр. 109, письмо от 4 декабря 1804 г.). В следующем письме Евгений «предлагает» Хвостову «помогать ему (Евгению) целыми статьями» (7 января 1805 г., стр. 110). Хвостов, действительно, помогал преосвященному труженику, отвечая на разные его «вопросы»; но если судить только на основании их опубликованной переписки, вопросы и ответы касались исключительно светских писателей. Что же касается писателей духовного чина, то в данном случае дело ограничивалось поправкою рукою графа тех ошибок и пробелов, какие замечал в Словаре или сам он (о чем и доносил всегда автору, дожидаясь его разрешения на поправку), или же преосв. Евгений. Так, в рукописи последнего, отосланной в редакцию, был помещен в число писателей Антоний Зибелин, a Анастасий назван Братановичем и Братановским. Хвостов, не известно на каком основании, не признал первого писателем и в этом смысле доносил о нем Евгению. Евгений, судя по его ответному письму от 23 января 1805 г. (стр. 110), стоял за Антония, «отдавая» в тоже время «все на волю» графа, который и исключил Зыбелина из цеха писателей, не попавшего, таким образом, ни в одно издание Словаря и угодившего уже только на страницы Филаретовского «Обзора» (т. II, стр. 377, по изд. 1884 г.). Касательно Братановского наш автор писал в тоже время: «Я не знал, что справедлив и потому ошибся. Прошу поправить» (ib). Хвостов, разумеется, поправил. По его же просьбе и указанию, последний исправлял и дополнял биографию м. Амвросия Подобедова, «между разговором (с которым) Евгений узнал нечто поправить в статье о нем (своего) Словаря» (стр. 111 и 112 , письма от 3 января и 13 февраля 1805 г.), и биографию преосв. Аполлоса Байбакова, о котором кое-что проведал, «живучи в Петербурге» (в январе-марте 1805 г.), где, «сообщал он графу, «я не опускаю случая собирать сведения о писателях» (стр. 112, письмо от 19 февраля 1805 г., ср. стр. 113; письмо от 6 марта тогоже года). 19 апреля Болховитинов просил своего сотрудника прислать ему полный список всех умерших и живых членов Российской академии. «дабы, добавлял он, я сам мог титулы их выставлять в свои статьи» (стр. 118), а в числе членов были, без сомнения, и духовные особы. Кроме того, если от переписки мы обратимся к «Материалам к Словарю Евгения о русских писателях», хранящимся в Императорской публичной библиотеке, то там найдем, между промим, под № 54 ответ Хвостова на вопрос преосвященного корреспондента о годе, смерти ростовских, митр. Арсения и архиепископа Афанасия Вольховского (сб. ст. Ак. Наук, V, I, стр. 254). Этими немногими указанными случаями и ограничивается участие графа в деле приготовления к печати на страницах, редактировавшегося им журнала Словаря духовных писателей и к отдельному 1-му изданию его. С первого раза можно видеть, что сиятельнейший сотрудник нашего автора был плохой ему помощник. Нe даром же в ноябре (13 ч.) 1807 г. Евгений писал Хвостову, что в биографиях, помещенных в «Друге Просвещения» есть «много ошибок» (стр. 142), которые, стало быть, граф не замечал или потому, что не мог, или иногда и мог, да не хотел. Так, когда Словарь духовных писателей вышел в свет 1-м изданием, сам же он нашел в нем ошиоки и, между прочим, в тех самых биографиях (Адама Зерникова, Вениамина Румовского и св. Димитрия ростовского), которые некогда печатались в его журнале (см. письмо к Евгению Хвостова от 15 ноября 1818 г., стр. 170; ср. письма от 21 декабря 1818 г. и 21 июня 1820 г., стр. 173 и 190). Кроме этих биографий, Хвостов, сделал еще в печатном экземпляре словаря кое-какие замечания по поводу биографии Феофилакта Горского, которыми преосвященный обещался было воспользоваться при «будущем издании» Словаря (письмо от 22 ноября 1818 г., стр. 171, ср. письмо от 11 мая 1820 г., стр. 185), но почему-то не воспользовался (ср. стр. 708– 711 первого издания Словаря и стр. 320–330 2-го т. 2-го его издания). Интересно, что ученый архипастырь, как бы извиняясь пред графом за свои обнаружившиеся ошибки, объяснял ему в том же письме от 12 ноября 1818 г., что это такие ошибки, «в кои ввели его чужия-ж ошибки», встречавшиеся, значит, у его руководителей – лиц, книг и рукописей. Евгений, стало быть, не относился к ним критически, – и, без сомнения, потому в большинстве случаев, что опт, не имел выбора между несуществовавшими пособиями, помещая (преимущественно в сокращении) на страницах, своего Словаря лишь то, что присылал ему какой-нибудь корреспондент, или говорила какая-либо рукопись или книга. Иногда, впрочем, преосвященный имел под руками и не один источник и все же не делал окончательного выбора между ними, а прямо приводил, как и в других своих трудах, два или более мнений о годе, напр., рождения, смерти и вступления на епископскую кафедру того или другого автора. Примеры этого рода мы надеемся представить ниже, а пока продолжим указание лиц, подавших преосвященному составителю Словаря духовных писателей свою руку помощи.

Кроме Хвостова и одновременно с ним еще во время периодического печатания Евгением «Нового опыта», ему помогал, по его же просьбе, известный Н. Н. Бантыш-Каменский, которого Болховитинов в письме своем к Анастасевичу от 28 октября 1821 г. называл «первым систематическим у нас библиографом» (Древн. и Нов. Росс., 1881 г., февраль, стр. 294)⁵¹³. Мы уже знаем, что с 12 апреля 1805 г. Евгений начал пересылать свою рукопись Словаря (для мая 1805 г. – декабря 1806 г. буквы Б.-К) не прямо в редакцию, а Б.-Каменскому для передачи гр. Хвостову, при чем в письме к последнему от 6 мая того-же года объяснял, что он «безпрекословно отдает на поправку свой Словарь (Каменскому), яко имеющему обширныя биографическия сведения» (стр. 120). «Я так же, как и вас» сообщал Евгений тому же корреспонденту от 4 ноября 1805 г., «всегда прошу и Николая Николаевича поправлять и пополнять, что нужным увидит» (стр. 129). Н. Николаевич, действительно, не отказывал своему старому приятелю и протежэ. Последний 18 октября 1805 г. извещал Хвостова: «По сношению моему с Н. Н. Б.-Каменским нужно строки три прибавить в истории о драматическом искусстве в статье о Волкове» (стр. 128-я).

Положим, здесь речь идет относительно светской литературы и светского писателя, но несомненно, что Бантыш помогал Евгению и по части духовной литературы, особенно благодаря своей близости к московским архивам от которых был удален на громадное расстояние сам старорусский епископ и из которых отчасти Каменский орал материалы для своих нам уже известных, «Записок» о российских иерархах; а между последними было не мало и таких, которые угодили на страницы Евгениевского Словаря. Если правда, что Н. Н. Б.-Каменский, как говорит Кеппен в своих «Материалах для истории просвещения в России» (1819 г. № 1, стр. 80), «сообщал Новикову для его «Опыта» большую часть статей о духовных писателях», то тем большее участие он мог принимать в труде адресовавшиеся к нему за помощию преосв. Евгения. Недаром последний признавался Городчанинову, что «Н. Н. Б.-Каменский много помогает ему в Словаре его» (письмо от 16 ноября 1805 г.; сб. ст. Ак. H. V, 1, стр. 16). Помощь эта, надо полагать, продолжалась и после смерти «Друга Просвещения», когда наш автор готовил Словарь для отдельного издании при посредстве московского «Общества истории и древностей российских⁵¹⁴, приблизительно до 1818 г., 20 янв. 1814 г. Б.-Каменский умер.

С получением фолианта Словаря в упомянутом Обществе, к нему приложили руки М. Т. Каченовский и К. Ф. Калайдович. О первом Евгений сообщал Д. И. Хвостову 14 мая 1813 г., он «теперь просматривает мой Словарь и уже сообщил мне некоторые свои исторические дополнения» (стр. 145), касавшиеся, вероятно, и духовных писателей. Дополнениями этими наш автор, без сомнения, воспользовался при издании Словаря в 1818 г. Пользовался ли ученый иерарх услугами Каченовского при исправлении и дополнении Словаря духовных писателей для 2 издания, – того мы не знаем⁵¹⁵.

К. Ф. Калайдович, также, если не более Каченовского, принявшийся за рукопись Евгениевского труда, не принес ему на первых порах ровно никакой пользы, так как рассорившийся с ним преосвященный автор вовсе не воспользовался его указаниями при издании Словаря в 1818 г. Ими, а также и некоторыми другими указаниями Калайдовича, ученый архипастырь воспользовался при повторном уже издании своего сочинения. Калайдович, получив от Румянцева экземпляр Словаря духовных писателей, замечал Евгению в своем письме от 28 июля 1819 года: «Вы знаете мою откровенность и, называя некоторую, может быть излишнюю, осторожность в исторических изысканиях брезгливою критикою (Словарь, ч. II, стр. 352), даете некоторое дозволенное право и самому заметпить, что Герасим Данилович несправедливо помещен в числе духовных писателей, как вы изволите усмотреть из моего предисловия к древним российским стихотворениям; что митрополит Феогност сам никогда не исправлял переведенного при нем требника, a сию ложную приписку на сей рукописи начертал Поликарпов, в большее утверждение старообрядцев: что пермская азбука, о коей вы изволите упоминать на 629 стр., не принадлежит к безымянной, старинной рукописной книге и найдена мною, с коей верный выгравированный список, по прибытии в Москву, я вам доставлю, и т. д. Замечу также, что некоторые из древних писателей наших укрылись от Вашего внимания. К таковым принадлежат: Иоанн, экзарх болгарский (следует перечень его трудов), епископ Константин, переложивший в 907 г. четыре слова на ариан Афанасия, архиепископа александрийского, Кирилл туровский, знаменитый вития конца ХIІІ в. (sic!), коего до 17 велеречивых слов мне известно, и многие другие. В оправдание мое готов сообщить Вам подкрепления к моим благонамеренным замечаниям» (Бессонов, стр. 108–109)⁵¹⁶. «Подкрепления» главным образом касательно Иоанна болгарского, действительно были сообщены Евгению Калайдовичем (по просьбе первого) в письме от неизвестного месяца и числа 1820 г. (Бессонов, стр. 109–111). Из этих сообщены видно, что в числе «многих других», пропущенных Евгением, были Храбр черноризец, справиться о котором Калайдович рекомендовал в «своем Известии, помещенном в 260 пр. к I т. Карамзина», и Феодосий Софонович, еще ранее Калайдовича указанный Болховитинову Н. П. Румянцевым (см. «Приложения» к н. соч. № 7). «Благонамеренные замечания» К. Ф. Калайдовича Евгений принял к сведению и воспользовался ими при вторичном издании Словаря (см. т. I, стр. 249–251, 330 и д., II т., стр. 284 и д., 279 и пр.)⁵¹⁷.

О помощи митрополиту Евгению, во время его окончательных работ над первым изданием Словаря и работ над вторым его изданием, Я. И. Бардовского и В. Г. Анастасевича⁵¹⁸ мы уже знаем. Что касается остальных корреспондентов нашего автора – гр. Н. П. Румянцева, Городчанинова, Македонца, Сопикова, И. М. Снегирева, прот. Григоровича, П. М. Строева, собиравшегося, как увидим, составить свой собственный словарь писателей, и пр., то о последних трех прямо можно сказать, что они нимало не помогали Евгению в его труде. Городчанинов и Македонец, сообщая Болховитинову кое-какие сведения относительно светских авторов, тоже ничего не дали ему для его Словаря писателей духовного чина; гр. Румянцев, сам непосредственно нe помогая преосвященному составителю Словаря, пересылало, ему каталоги библиотеки С.-Петербургской Академии Наук и гр. и. А. Толстого (стр. 862), открыла, для него двери своей обширной библиотеки и познакомил его с реэстрами находящихся в ней книг и особенно рукописей Трудно сказать что-либо определенное касательно участия в Евгениевской работе В. С. Сопикова (22 июня 1818 г.), начавшего в 1807 г. (если не ранее) составлять известный «Опыт российской библиографии или полный словарь сочинений и переводов, напечатанных на словенском и российском языках от начала заведения типографии до 1813 года» (I-V ч. Спб., 1813–1821 г.). Хотя ровно нет никаких данных для констатирования этого участия, однако мы не можем удержаться от предположения, что Сопиков, всюду собиравший материалы для «Опыта» и с 12 июня 1811 г. занимавший должность помощника библиотекаря Императорской публичной библиотеки, кое-чем делился и с Евгением для его труда, тоже отчасти каталогического⁵¹⁹. А что Евгений пользовался самым «Опытом», – это выше всякого сомнения (2-е изд. Словаря, т. I, стр. 63). Кроме названных лиц преосвященный автор пользовался еще услугами гр. Бутурлина, – на это указывают следующие места из «замечаний» Евгения на 1 ч. «Опыта» Сопикова, в копии сохранившиеся в рукописном сборнике Киево-Софийской соборной библиотеки, № 594: «На стр. 90 вы писали, что к голландскому Новому Завету припечатан сполна славянский перевод. Я видел оного три экземпляра – один в коломенской семинарии, другой в Невской академии, а третий у гр. Бутурлина. Все прекрасно сбереженные, но ни в одном из них нет полного славянского текста... После издания уже моего Опыта в «Друг Просвещения» узнала, я от Бутурлина, что достал он и Ветхий Завет голландский».

Кроме посторонних, так сказать, писателям лиц, Евгению помогали и сами писатели, любезно доставляя ему (посредственно или непосредственно) свои автобиографии. Автобиография митрополитаАмвросия Пoдобедова, как свидетельствует, сам преосвященный Евгений, «сочинена в 1805 г. (и доставлена) братом его Сергеем Ивановичем Подобедовым». Она, под заглавием: «Краткое описание жизни, перемен, состояния и дел преосвященнейшего Амвросия», хранится теперь в рукописном сборнике Киево-Софийской соборной библиотеки, № 599. – Мы сочли бы себя счастливыми, если бы могли указать всех таких авторов; но та, беда, что не имеем под руками нужных источников, в печати еще не появлявшихся. Положим, заботливый А. Ф. Бычков опубликовал уже «Материалы к словарю Евгения о русских писателях» (Сб. ст. Академии Наук, V, I, стр. 237–278), хранящиеся в Императорской публичной библиотеке под заглавием, данным самим преосвященным, – «Записки к словарю историческому о русских писателях». Но в них нет, по заявлению почтенного академика (в чем мы и лично убедились), «многих собственноручных записок, доставленных Евгению учеными и писателями о своей жизни и трудах», так как эти записки покойный владелец «материалов», M. П. Погодин извлек и поместил в особом собрании автографов⁵²⁰. Г. Бычков только мог указать всего лишь две автобиографии, именно архиепископа Евгения Булгариса и преосвященного Иринея (Фальковского), тогда как писателей XIX в., о которых говорит наш автор в своем Словаре, мы насчитали 32, и из них, по меньшей мере, половина доставила Болховитинову свои собственные автобиографии. Чрез кого-то попала Евгению «Копия с собственноручной записки архиепископа могилевского, Георгия Конисского, содержащей в себе некоторые биографические о нем сведения» («Материалы», № 70). H. H. Б.-Каменский, кроме автобиографии Иринея Фальковского (о чем мы говорили уже выше), передала своему преосвященному другу, посланную чрез него 29 сентября 1806 г., автобиографию Иувеналия Воейкова (1807 г., № 161)⁵²¹. Остальные сведения о духовных писателях, находящиеся в «МатерИалах», Писаны отчасти рукою самого Евгения (№№ 86, 95, 106, 107), а отчасти и несколькими чужими руками (№№ 36, 68, 59, 71–75, 139).

Помимо своих помощников, – корреспондентов преосвященный автор моп» приобретать и действительно приобретая, судя, главным образом, по его цитатам в Словаре, нужные ему биографические и библиографические сведения у H. И. Новикова, в «Опыте» которого сообщены известия о 106 духовных писателях,⁵²² из Степенной книги (Сл. т. II, стр. 168), у Болтина (т. ІІ, стр. 310), Шлецера (II, стр. 86–7 и др., стр. 200), Татищева (т. I, стр. 193, 321–322; т. II, стр. 10, 44, 140–141, 143, 164, 209, 213, 219, 236, З18, 323), Эмина (II, стр. 10), Миллера («Сибирская история» , Слов. т. I, стр. 329), Голикова («История Петра Великого»; Слов. т. I, стр. 288, 320; II, 218 стр.), Курбского (II, 32, 281), Селлия («Schediasma litterarium» etc...; Сл. т. I, стр. 63; II, стр. 148, 155), Карамзина (I, стр. 65; II, стр. 193, 194, 219, 265), из «Древней Российской Вивлиофики»⁵²³, из различных монографий (в роде известного уже нам «Исследования об Иоанне, экзархе болгарском», К. Ф. Калайдовича), житий святых (I, стр. 36, 137, 143, 173, 257, 166–171, 312, 340; II, стр. 26, 37, 41, 191, 234, 267–268, 276, 283), Истории российской иерархии (Сл. I, стр. 340), Каталога киевских митрополитов (II, стр. 7) и проч.

Мы уже сказали, что, располагая корреспонденциями своих знакомых и друзей и сейчас указанными пособиями, преосвященный Евгений мог приобретать библиографические и вместе биографические данные для своего Словаря. Первые, однако, всего легче и естественнее было заимствовать из различных библиотечных каталогов, реэстров, описей и т. п. Но называй в письме к Анастасевичу от 12 июля 1820 г. каталоги «неполными и неисправными и замечая в письме от 3 сентября того же года тому же корреспонденту, что «библиогносия у нас еще без внимания , преосвященный вот что частнее писал о каталогах Анастасевичу же 1 февраля 1813 года: «К посрамлению нашему мы доныне еще не имеем и каталога книг своих полнее 12-ти томного Бокмеистерова (на немецком языке). Сопиков первый вздумал вывести нас из сего стыда... Нет нужды, что у него одни названия книг, а по оным можно доискаться и самых книг, и узнать писателей». Когда Анастасевич известил Евгения о готовившемся к изданию каталоге или «росписи» книг библиотеки Плавилыцикова (отпеч. в 2-х ч. в 1820–1821 г.), Евгений писал: «Что за каталог Плавильщикова? Я бы желал его иметь, естьли он может быть полезен для моего Словаря, или хотя вашу выписку тех авторов, кои не показаны у Сопикова». Получив 1 ч. «Росписи», преосвященный писал Анастасевичу 17 сентября 1820 г., что все ее экземпляры «скоро разойдутся по рукам любителей словесности. У нас-де доселе еще не было такого указателя; но нужен и индекс авторов».

Не вдаваясь в детальные подробности относительно печатных каталогов книг, считаем нужным указать только на каталоги рукописей, о которых (рукописях) было несравненно труднее собирать сведения, чем о напечатанных книгах. Первее всего, перечислим все те библиотеки, в коих, по указанию самого Евгения, находились известные ему те или иные рукописи;⁵²⁴ a затем уже попытаемся определить, откуда он заимствовол сведения об имеющихся там рукописях.

Библиотеки эти:

1) Новгородская Софийская (Слов. т. 1, стр. 11, 34, 77, 88, 91, 111, 113, 114, 131, 166, 196, 228, 232, 248, 301, 303, 304, 309, 311, 312, 313, 319, 326, 335, 340; II т., стр. 13, 27, 39, 41, 200, 203, 217, 251, 260, 276 и 294).

2) Московская Патриаршая или Синодальная (т. I, стр. 19, 20, 48, 49, 51,62, 77 91, 92, 103, 104, 113, 114, 128, 132, 140, 144, 166, 172, 175–176, 186, 190, 193, 196, 200, 211–2, 228, 249, 250, 296, 297, 301, 304–5, 309. 319, 323, 326, 332, 338; II т., стр. 7, 13, 18, 23, 30, 36–38, 41, 44, 55, 74, 95, 137, 142, 144, 152, 192, 216–7, 225, 230, 265, 277, 281, 284 и 294).⁵²⁵

3) Библиотека и архив Св. Синода в С.-Петербурге (т. I., стр. 26, 46, 57, 81, 220, 296).

4) Библиотека Императорской Академии Наук (I, стр. 20, 61, 114, 194, 211, 228, 319; II т. стр. 21, 55, 71). 5) Спб. Императорская публичная библиотека стр. 326; II, стр. 223).

6) Библиотека Александро-Невской академии (I, стр. 20, 38, 48, 58, 59, 91, 114, 132, 144, 171, 196, 231, 248, 309; II т. стр, 21, 200, 222, 229)

7) Библиотека Московской академии (I, 248, 249; II, 330).

8) Библиотека Киевской академии (I, 94; II, 196).

9) Библиотека Новгородской семинарии (II, 248, 207, 303, 316).

10) Библиотека Вологодской семинарии (II, 316).

11) Библиотека Ярославской семинарии (I, 57).

12) Библиотека Иосифова Волоколамского монастыря (I, 37, 88, 103, 104, 113, 143, 186, 250, 311, 323. 333, 339; II, 37, 68, 139, 200, 209, 276, 277).

13) Библиотека Хутынскаго монастыря (I, 248).

14) Библиотека Верхнетурского монастыря (1, 197).

15) Библиотека Воскресенского монастыря (I, 212, 250; II, 96).

16) Библиотека Нежинского монастыря (II, 261).

17) Библиотека Киево – Златоверхо-Михайловского монастыря (I, 177).

18) Библиотека графа H.H. Румянцева (I, 35, 129, 343: II, 23, 94, 196, 262, 285).

19) Библиотека г графа Ф. А. Толстого (I, 35, 38, 49, 59, 114, 193, 231, 288, 301; II, 21, 23, 30, 55, 63, 64, 142, 154, 284, 285).

20) Архив Коллегии Иностранных Дел (I, 177, 249, 305; II, 106, 148, 210, 228).

Boт все те немногие библиотеки, о рукописях коих упоминает преосв. составитель Словаря. Знания эти он мог приобретать не иначе, конечно, как чрез личное знакомство с библиотеками или чрез знакомство c их каталогами, описями и т. п.

1) Новгородскую Софийскую библиотеку пр. Енгений, без сомнения, сам всю осмотрел и кроме того имел под руками ся каталог, хранящийся теперь в рукописном сборнике Киево-Софийской библиотеки № 609⁵²⁶, вместе с каталогом присоединенной к ней в 1780 г. библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, на которую ученый иерарх иногда указывает в своем Словаре (I, стр. 326 и 335. Ср. Описание Киево-Софийского собора, приб., № 2, стр. 8). О каталогах этих говорится, между прочим, в «Записках мелочных и важных. К. Ф. Калайдовича (1814 г.)» помещенных в «Летописях русской литературы и древности» Тихонравова (M. 1861 г., т. III, стр. 81–116). Под 13 ноября он пишет: «Н. М. Карамзин (у которого Калайдович был в этот день) показывал мне каталоги новгородской Софийской и Кириллова монастыря библиотек, присланные ему от Евгения, eп. калужского. Первый сделан весьма нерадиво, а второй несколько лучше» (стр. 113; ср. Погодина – Н. M. Карамзин». – ч. II, стр. 126).⁵²⁷ О каталоге новгородской Софийской библиотеки Евгений упоминает eщe в 1807 г. в письме своем от 14 августа к В. С. Сопикову (Древняя и Новая Россия, 1881 г. февраль, стр. 315. См. «Приложения» к нашему сочинению, № 4.). Что это за каталог, – решить трудно⁵²⁸. Может быть, тот самый, о которым Строев в сентябре 1823 года доносил московскому Обществу истории и древностей российских, что он составлен лет 40 тому назад (т. е. около 1788 г.). В этом же донесении, кстати заметим, ученый археолог сообщал, что «Библиотека новгородского Софийского собора заключает в себе 1189 рукописных и до 3000 разного рода книг печатных... Наибольшая часть рукописей суть книги служебные, Св. Писания и переводы св. отцев греческой церкви. Древнейшие из них относятся к XII веку, позднейшие писаны в конце XVI в.; есть много харатейных или пергаменных с годами и с любопытными послесловиями» (Барсуков – «Жизнь и труды П. M. Строева». Спб., 1878 г., стр. 75). Донесение заканчивается следующими характерными строками: «Теперешнее посещение новгородской Софийской библиотеки оправдало мысль, что при самом поверхностном осмотре монастырских и соборных библиотек (с 29 августа по 5-е сентября 1823 г.) история наша много от сего получает и что без приведения в известность всех памятников нашей письменности не возможно довести до надлежащего совершенства ни политической истории нашей, ни истории литературы славяно-российской» (ibid. стр. 78–79), ни, добавим мы, истории церковной.

2) В процитованном уже нами письме Евгения к Сопикову, на ряду с каталогом новгородской Софийской библиотеки, упоминается и каталог библиотеки московской Патриаршей (он же упоминается и в известном уже нам письме Евгения к Анастасевичу от 25 января 1818 г.), названный самим преосвященным владельцем его «бестолковым», также как и первый, и еще каталог Московской типографской библиотеки (письмо от 7 ноября 1807 г., стр. 315). Нужду в хорошем и печатном каталоге. Московской синодальной библиотеки ощущали еще и в 1814 г. Первый, кто заговорил об этом каталоге, был близкий к библиотеке человек – Калайдович. 3 ноября 1814 г.) говоря о беседе с Карамзиным, он занес в свой дневник: «я сказал ему желание издать каталог Синодальной библиотеки; он похвалил намерение» («Летописи русской литературы» Тихонравова, т. II, стр. 114). Желание это, однако, Калайдович не приводил в неполноте. В письме к Румянцеву от 10 декабря 1816 г., поговорив о «росписях рукописям» некоторых монастырей, он вежливо замечает: «При сем случае весьма важным нахожу для нашей древней словесности и истории описание рукописей Московской библиотеки – Синодальной и Патриаршей. Сие описание откроет новый свет в древней нашей литературе и покажет беспрерывный ряд памятников славянских с самого IX в. до XVIII. Греческие рукописи описаны уже Афанасием Схиадою и проф. Маттеем: неужели нашим отечественным памятникам суждено скрываться так долго в прахе?» (Бессонов, стр. 145). В своем ответном письме Калайдовичу от 13 марта 1817 г. граф выразил полное согласие с его мнением и подал надежду на содействие ему в описании рукописей (ibid., стр. 146). Последнее, однако, затянулось на довольно долгое время. Потребовалось разрешение св. Синода, второе было уже получено 21 октября 1824 г. (См. письмо Румянцева к Востокову от 7 ноября 1824 г. Сборник статей Академии Наук, V, IІ, стр. 145. Ср. «Переписку Румянцева с московскими учеными», стр. 862). «Св. Синод, хотя не вдруг, однакож склонился на мое прошение, сообщал около этого времени Румянцев преосв. Евгению, – и допускает, по моему препоручению, г. Калайдовича сделать ученое описание Синодальной в Москве библиотеки. Нельзя предвидеть, какие в сем важном источнике найдутся древние рукописи, служащие к уяснению и к умножению прежних о древней России известий... Взяв во внимание, что каталог рукописей, находящихся в библиотеке гр. Толстого, уже довершен, что г. Востоков занят описанием мне принадлежащих древних рукописей, и что теперь г. Калайдович готовит будет полное и ученое описание русских манускриптов, находящихся в московской Синодальной библиотеке, кажется, можно порадоваться сему совсем новому в России появлению» (Переписка, стр. 116). Радость графа была, однако, преждевременна, так как при жизни его увидел свет один лишь каталог библиотеки Толстого; Калайдович описал всего только 58 рукописей (с начала 1825 г. до мая, – Бессонов, 137 и 185 стр.; ср. письма Калайдовича к Востокову в сборнике статей Академии Наук, V, II., стр. 105–106, 112, 115, 117). Полное же описание рукописей московской Синодальной библиотеки, сделанное А. В. Горским и К. И. Невоструевым, печаталось уже в 1855–1869 г.г.

3) О каталоге Спб. Синодальной библиотеки – архива мы ничего не знаем. Очень может быть, что сведения о тамошних рукописях, указываемых в Словаре, Евгений получил от графа Д. И. Хвостова, бывшего с 10 июня 1799 г. по 6 января 1803 г. (История российской иерархии, ч. 1, издание 1827 г., стр. 143) обер-прокурором Св. Синода, если только не ознакомился с ними лично в петербургский период своей ученой деятельности, или во время поездок в Петербург из Новгорода.

4) Относительно библиотеки Императорской Академии Наук известно, что она имела не один уже каталог. В своем «Словаре светских писателей» наш преосв. автор говорит, что библиотекарь ее И. Бакмейстер в 1776 г. на французском языке, а в 1779 г. на русском напечатал «Опыт о библиотеке и кабинете редкостей и истории натуральной С.-Петербургской Академии Наук» (I, стр. 15). Еще paнеe его, И. Д. Шумахер (1761 г.) издал «Каталог библиотеки и кунсткамеры академической», в 8 ч. ч. (ib., ІІ т., стр. 275). Нет ничего невероятного, что в этих изданиях было помещено и описание (реэстр) находящихся в библиотеке рукописей. Специальный каталог последних, составленный Соколовым, был напечатан только уже в конце 1818 г. 24 января 1819 г. граф Румянцев писал, между прочим, А. Ф. Малиновскому: «Препровождаю для вашей собственной библиотеки вновь напечатанный каталог российскими рукописями, хранящимся при Академии Наук; сей каталог в продажу пущен не будет и его достать трудно потому, что очень немного экземпляров напечатано». (Переписка государственного канцлера графа, H. П. Румянцева, с московскими учеными в «Чтениях в Обществе истории и древностей российских» за 1882 г., книга I, стр. 101)⁵²⁹. При письме от 2 мая 1819 г. обязательный канцлер препровождает «каталог рукописей, хранящихся в академии, духовного содержания» и своему высокопреосв. другу (Переписка, стр. 19). Каталог этот мог пригодиться лишь для 2-го уже издания Словаря, как и писал о том Евгений Румянцеву 19 мая 1819 г. (стр. 20). А еще ранее, именно 18 апреля 1819 г., Румянцев писал нашему автору: «Я, желая Вам доставить каталог рукописей академической библиотеки духовного содержания, оба, этом неоднократно домогался и не теряю надежды, получив, к Вам отправить. Каталогов академичоских рукописей обеих статей отпечатано немного и в продажу не пущено ни одного; я уверен, что от взора Вашего не укрылось, что в первом каталоге, который я имел честь Вам доставить, есть рукописи, приписанныя сочинителям духовнаго звания, которых, кажется, имена не вошли в лексикон, Вами сочиненный» (Киевские епархиальные ведомости, 1886 г., № 8). В библиотеке Евгениевской, завещанной Киевской духовной семинарии, мы видели один только «Каталог обстоятельный российским рукописным книгам, к российской истории и географии принадлежащим и в академической библиотеке находящимся, по приказанию г. президента Императорской Академии Наук, С. С. Уварова, вновь составленный ст. советником Соколовым в 1818 г.» (стр. 48, in 8º). О каталоге этом преосв. сообщал Анастасевичу 26 тп 1819 г., что он «составлен тоще и неаккуратно».

5) Каталога рукописей Императорской публичной библиотеки, если не ошибаемся, совсем не было во время составления Евгением своих Словарей. Еще только в 1882 г. (7 февраля) ученый архипастырь предлагал заняться этими рукописями А. X. Востокову. «Хорошо естьли опишите и рукописи Публичной библиотеки, говорил он тогда отцу русской палеографии. Кроме Вас, некому познакомить нас с древнею нашею словесностью». (Сборника, статей Академии Наук, V, II, стр. 299). Известия об этих рукописях преосв. Евгений мог получить или от Сопикова, с 1811 г. состоявшего помощником библиотекаря Императорской публичной библиотеки, или же от В. Г. Анастасевича. 9 апреля 1817 г. он писал последнему: «Вы теперь свободны и имеете доступ в Публичную библиотеку. Так, пожалуйте, примите от меня коммиссию по прилагаемой записке» (Древняя и Новая Росссия, 1880 г., т. 18, стр. 628). Почему знать, – может быть, преосв. опрашивал, между прочим, что-нибудь и о рукописях.

6, 7 и 9) В известных уже нам, опубликованных, А. Ф. Бычковым, «Материалах к словарю Евгения о русских писателях» (Сборник статей Академии Наук, V, I, стр. 247–278) под № 50 сохранился «Реэстр рукописных книг Александро-Невской академической библиотеки», а под № 51 – «Книги, выписанныя из реэстра книгам библиотеки Московской академии». Тут же под № 49 находится «Опись рукописей, находящихся в Новгородской семинарской библиотеке. 1804 г., ноября 4 дня». Если относительно последней библиотеки нельзя безошибочно утверждать, что наш историка, была, лично знаком с нею, то относительно первой это более о чем несомненно (см. стр. 29 н. с.).

8, 10, 11, 12–17). Сказать что-нибудь определенное относительно способа Евгениевского знакомства с рукописями всех библиотек, под этими номерами нами указанных, решительно затрудняемся. Одно можем заявить, что у Евгения нe было печатных каталогов этих библиотек, так как они не появлялись еще на станке Гуттенберга, хотя некоторые из них и имелись уже в рукописях еще в 1818 г. В письмах своих к Малиновскому, от 19 января и 16 марта этого года, Румянцев, извещает его о получении составленных П. M. Строевым каталогов рукописей библиотек Волоколамского монастыря и монастыря Воскресенского («Переписка с московскими учеными», стр. 63, 74). В рукописном сборнике Киево-Софийской библиотеки за № 610 и у Евгения, действительно, сохранились: 1) тщательно переписанное, с карандашными пометами Евгения, «Подробное описание словено-российских рукописей, хранящихся в библиотеке Волоколамского Иосифова монастыря, учиненное Павлом Строевым»⁵³⁰ (в конце подпись: «Декабря 15, 1817 г. Москва»), и затем «Имена русским (авторам) в рукописях Волоколамского монастыря, сочинение Строева»; 2) «Описание словено- российских рукописей монастыря Воскросенского, Новый Иерусалим, учиненное П. Строевым «для (добавляет Евгений) канцлера графа H. П. Румянцева»; на конце дата: «8 февраля, 1818 г.» Воскресенск.⁵³¹

С Вологодскою семинарскою библиотекою наш автор, вероятно, был знаком лично. Тоже можно предположить и о Киевской академической библиотеке. Но о рукописях ее он говорит еще в первом издании словаря 1818 г. (т. I, стр. 95, II, стр. 569). Рукописи Хутынского монастыря (Новгородской губернии) могли быть известны ему потому, что он был некоторое время настоятелем этого монастыря и, без сомнения, просматривал его библиотеку. Сам он писал Анастасевичу от 10 октября 1819 г., что «известно» о Диоптре (Виталия) он «взял из старинных хутынских описей». Для знакомства с библиотекою Киево-Златоверхо-Михайловского монастыря у Евгения была копия c прекрасного каталога книг и рукописей этой библиотеки, составленного известным ученым епископом Иринеем Фальковским, хранящаяся теперь в библиотеке Киево-Софийского собора, за № 615.

18) С библиотекою графа Н. П. Румянцева преосв. Евгений до 1820 г., а может быть и позднее, вовсе не был знаком. «Обильная рукописями библиотека Вашего Сиятельства для меня любопытна, писал он канцлеру от 19 ноября этого года, но мне ее не видать, особливо при нынешнем нерасположении петербургских старшин. Довольно мне, если бы я имел у себя хотя каталог сей библиотеки, а особливо рукописей, дабы иное и попросить на время себе. Ибо всего прочитать на месте не можно». (Переписка, стр. 87). «Каталогом моей библиотеки, отвечал на это Румянцев 2 декабря 1820 г., теперь в третий раз занимаются и, кажется, дело пойдет успешнее прежнего; кой час готов будет, вам доставлю: между рукописями, я не могу хвалиться, чтобы имел что-либо особое и препровождаю к вам записку тех, которые я приобрел в Москве в последнюю мою там бытность, также и купленных там старопечатных книг» (ib., стр. 38)⁵³². Однако, Евгению и самому удалось увидать библиотеку графа. «Преосвященный митрополит Евгений, сообщал Румянцев, Григоровичу 9 сентября 1825 г., к душевному моему порадованию у меня 6 числа обедал; до обеда пробыл в моей библиотеке 2 часа, a после обеда туда же возвратился: вот как надо любить просвещение и все то, где к нему путь открыть». «Митр. Евгений у меня обедает каждый раз, извещал канцлер Григоровича в другом письме (29 сент. 1825 г.), и провождает часа три и более в моей библиотеке со мной». («Переписка прот. И. Григоровича с гр. H. П. Румянцевым», в Чт. Общ. истории и древностей российских, 1864 г., кн. 2, стр. 60–62)⁵³³. Между тем библиотеку эту описывал уже тогда А. Хр. Востоков и чрез него, надо полагать, еще ранее сентября наш автор проник туда. «Востоков часто у меня бывает, писал он Румянцеву в Гомель (родовое имение графа в Могилевской губернии) 16 мая 1825 г., и я с удовольствием провождаю с и им время, а между прочим, побуждаю скорее кончить и опись рукописей Вашего Сиятельства. Я просил его проводить еще меня и в библиотеку Вашу» (Пер., стр. 123). Это близкое знакомство Евгения с Востоковым и с самою Румянцевскою библиотекою и дало ему счастливую возможность познакомиться с неведомыми дотоле рукописями и авторами и, таким образом, пополнить 1-е изд. Словаря, в котором ни разу не упоминается графское книгохранилище.

Начатое в 1823 или 1824 г. (Переп., стp. 95) и сделанное Востоковым «Описание русских и славянских рукописей Румянцевского Музсума» было отпечатано уже в Москве в 1842 г., – следовательно, после смерти и самого Румянцева и м. Евгения. А между тем еще в 1828 г. (14 сент.) Евгений говорил, что каталога Румянцевских рукописей, «могущего озарить великим светом нашу древнюю словесность, все нетерпеливо ожидают, в том числе и я». (Сб., V, 2, стр. 264). «Описание» это, по выходе в свет, оказало весьма солидную помощь прот. М. Я. Диеву, тоже занимашвемуся составлением «Словаря духовных писателей» («Письма М. Я. Диева к И. М. Снегиреву», Чт. в Общ. ист. и др. рос., 1887 г. кн. 1, и. ХЫТ). и, по преданию, потрудившемуся на этот раз не для славы своего имени, а имени архиеписк. черниговского Филарета... Филарет и сам, вероятно, близко был знаком с трудом Востокова.

19) Другая частная библиотека – графа Ф. А. Толстого – нашему автору тоже не была известна при 1-м издании Словаря, в котором также о ней ни слова. И это потому, что не было не только печатного ее каталога, но и рукописного. Последний стали составлять в начале уже 1818 г. Калайдович и Строева, и окончили к августу этого года. 5 авг. Малиновский переслал уже его Н. П. Румянцеву, получившему каталог 12 числа («Переписка с московскими учеными», стр. 74, 79, 81 и 88), когда печатание Евгениевского Словаря приходило к концу (см. 75-е письмо Евгения к Хвостову, стр. 168). Составленный каталог Толстовской библиотеки начал печататься в конце 1821 г., как можно то видеть из письма Румянцева к Евгению от 1 дек. этого года (Пер., стр. 51). Постепенно получая печатные его листы, Румянцев обязательно пересылал некоторые из них и своему преосвящ. другу (см. письмо от 26 янв. и 14 февр. 1822 г., Переп., стр. 54–55), а некоторые, по поручению графа, пересылал Евгению и сам Калайдович, извещавший канцлера 21 окт. 1822 г.: «У нас митр. киевский Евгений – один из знаменитейших иерархов, которому от имени вашего пересылаю листы каталога, говорит, что он во многих отношениях служила, ему при сочинении Словаря русским писателям» (Бессонов, стр. 180). Цельное описание библиотеки Толстого вышло уже в 1825 г. под заглавием: «Описание (обстоятельное) славяно-российских рукописей, хранящихся в библиотеке гр. Ф. А. Толстого»⁵³⁴. Описание это на самом деле было не совсем-то обстоятельно. «Труд Строева и Калайдовича над рукописями библиотеки Толстого, писал об этом Евгений Востокову, очень недостаточен. Они многое пропустили» (Сб. ст. Ак. H., V, II, стр. 299, письмо от 7 февр. 1832 г. Ср. там же письмо Румянцева к Востокову от 1 мая 1825 г., стр. 203). Вызванное, вероятно, этими пропусками дополнение к «Описанию» вышло уже в год повторного издания Евгением своего «Словаря»⁵³⁵, так что преосв. автор едвали успел воспользоваться им. Благодаря каталогу Толстовской библиотеки (и вместе знакомству с библиотекою гр. Румянцева), ученый архипастырь не только пополнил сведения о трудах писателей, вошедших в 1-е изд. Словаря (напр., об Арсение греке, стр. 41–2 по 1-му изд. и стр. 48–50 1-го т. 2-го изд.; ср. стр. 662 и 668 второго т., 1-го изд. и стр. 212–213 и 294 второго т., 2-го изд.), но и прибавил несколько новых авторов (таковы, напр., Ананий Федоров, Андрей Игнатиев, Афанасий, eп. Архангелогородский, Димитрий грек, монах Зосима, игумен Макарий и проч. Сл. I т., стр. 34–35, 37–8, 58–59, 114, 193; II, 23, 196, 284–285 и др.).

20) Что касается, наконец, московского архива Коллегии иностранных дел, то каталог его в копии был доставлен Евгению Амвросием Орнатским в начале 1816 г. «С последнею почтою, пишет Амвросий 26 янв. этого года товарищу управляющего архивом И. А. Ждановскому, получил я от преосв. Евгения, eп. калужского, поручение сделать выписку из каталога рукописей, имеющихся в библиотеке московского архива Коллегии иностранных дел. Относясь о сем к вашему Высокоблагородию..., прошу, буде можно, благоволить отпустить мне на самое кратчайшее время оный каталог – не более, как на одни сутки». Благоволение, конечно, последовало и, таким образом, нужда преосв. Евгения была удовлетворена («Московского архива (Коллегии иностранных дел) входящие и исходящие дела», 1816 г., л. 45–46). – С разными «описями» Б.-Каменского Евгений знакомился при неоднократном посещении этого незабвенного каталогизатора⁵³⁶.

Итак, вот те средства, которыми располагал преосв. составитель Словаря при знакомстве с различными библиотеками рукописей. Нечего и говорить, конечно, как трудно и тяжело было ему добывать разные каталоги и списывать их, как эти последние, неполные, «недостаточные», под час, «глупые» и «бестолковые», вредно отзывались на его знаменитом труде. Да что и дивиться на каталоги, когда и библиотек-то порядочных, благоустроенных было в ту пору очень мало на Руси. Это именно хочет сказать м. Евгений, когда пишет какому-то преосвященному от 1 янв. 1880 г., что «мы не имеем еще в России и достаточных библиотек» («К биографии м. Евгения Болховитинова». Труды Киевской духовной академии, 1884 г., т. 2, стр. 435–441). Насколько были плохи библиотечные каталоги, бывшие под руками у Евгения, и вообще скудны сведения о рукописях и их духовных авторах, можно судить по одному уже тому, что при ближайшем знакомстве с библиотеками известный Строев открыл много неведомых нашему историку писателей и их литературных трудов. Не считая нужным перечислять те и другие, мы укажем на тот факт, что у Строева отмечается в «Библиологическом словаре» (о котором речь впереди) приблизительно 135 рукописей библиотеки гр. Толстого, тогда как у Евгения (тоже приблизительно) 19, у первого 111 рукописей из библиотеки новгородского Софийского собора, а у второго – 36, из библиотеки московской Синодальной – 238 и 69, Вологодской семинарии – 23 и 1, архива Коллегии иностранных дел – 21 и 4, Императорской публичной библиотеки, – 9 и 2, Московской академии 53 и 3, Воскресенского монастыря – 28 и 3. Кроме того, П. М. Строев нашел новые же словарные материалы в разных монастырских, соборных, церковных, семинарских и частных лиц (напр. Царского) библиотеках, о содержании которых м. Евгений ровно ничего не знал⁵³⁷.

Если не так же трудно, то и не особенно легко было преосв. Евгению розыскать в различных периодических изданиях сборниках и книгах статьи, принадлежащие перу того или другого духовного писателя. В настоящее время приходится тяготиться такими розысками, а в ту пору, когда не было никаких, напр., указателей к журналам, – и тем более. Само собою понятно, что составителю Словаря обойтись без этих розысков, не рискуя полнотою своего труда, решительно было невозможно. И м. Евгений, действительно, делал их, в чем нас убеждают следующие страницы его Словаря: т. I., 4, 20, 75, 78, 91, 94, 95, 126, 188–9, 197, 214, 251, 255, 256–7, 259, 289, 293–4, 300, 301, 309, 318, 334, 335, 340 и 342; II т., 10, 18, 44, 96, 137, 143, 144, 149, 173, 208 217–8, 220, 251, 272, 275, 284, 291, 309, 311 и 316. Он, между прочим, отсылает читателя к Древней российской Вивлиофике, к Старине и Новизне, Новым ежемесячным сочинениям, Любопытному Месяцеслову, Вестнпку Европы, Другу Просвещения, Русскому Вестнику, Сыну Отечества, Сибирскому Вестнику, Русским достопамятностям, Памятникам российской словесности, сочинениям и переводам российской академии наук, С.-Петербургским Ведомостям (1730 г.), Четьи-Минеям Димитрия ростовского, месячным минеям, Скрижали, Патерику печерскому, Кирилловой книге, Книге о вере, славянским Кормчим, Краткой русской церковной истории м. Платона, Истории российской иерархии, «Церковной иерархии» Дубовича, летописям и к Степенной книге.

Не легко, наконец, удавалось нашему ученому исследователю собирать сведения об отдельных печатных книгах, так как и прежде, и в его время, далеко не все авторы выставляли свои имена на принадлежащих им литературных трудах и так как, нам известно, тогда не было еще хороших и полных каталогов⁵³⁸. Опять, таким образом, возможны были недомолвки и опущения.

Ко всем этим трудностям присоединились еще препятствия развитию у нас на Руси библиографических работ, шедшие со стороны обскурантов и, может быть, незаметно для нас отразившиеся и на труде преосв. Евгения. Мы имеем в виду патриотическое усердие памятного казанцам, да и всей России, Магницкого. В 1825 г. он с какой-то стати обрушился на «Библиографические листки П. И. Кеппена, издававшиеся с перерывами с 6 января 1825 г. по август 1826 г., и этот последний хотел было покинуть свое прекрасное издание в самом начале (Бapсуков «Жизнь и труды П. М. Строева» – стр. 124)⁵³⁹, но, к счастью, за него заступился Н. П. Румянцев. «Позвольте мне, милостивый государь, обратиться к вам с покорною моею просьбою, писал граф 3 июля 1825 г. министру народного просвещения Шишкову. Защитите, пожалуйте, преполезные «Биолиографические листы», издаваемые П. Кеппеном, от того гонения, которое поднял на них г. Магницкий. Ежели он в своем представлении успеет, какому же осуждению подвергнемся мы непременно за границей, когда ученые сведают, что у нас сочинение г. Добровского о Кирилле и Мефодие под запрещением единственно потому, что сей ученый и почтенный муж повествует обстоятельства жизни их не так, как описаны они в нашей Минеи-четьи. Охраните нас от такого стыда! (Сб. ст. Ак. Наук, V, 2, стр. 231). Этими опальными и гонимыми листами м. Евгений по временам пользовался (Сл. I, 262)⁵⁴⁰.

Как, однако, ни трудно было нашему автору работать над своим Словарем, он все же не отступил пред этими трудностями, перешагнул чрез все попутные препятствия и подарил Россию давно жданным и желанным сочинением.

Цель, задачи, план и объем этого последнего он сам высказал в январской книжке «Друга Просвещения» за 1805 г., в предисловии к только что начинавшемуся печататься «Новому Опыту» словаря⁵⁴¹.

«История писателей, говорил там Евгений, есть существенная часть литературы, потому что они составляют даже эпохи и периоды ее. Но знать писателей чужестранных есть посторонняя для нас честь, а не знать своих отечественных есть собственный стыд наш. Отечество наше, недавно обогатившееся науками, давно однакож имело своих писателей, и в некотором смысле период наш справедливее мы можем назвать возобновлением и усовершением, нежели новым введением наук в России. Чтоб увериться в этом, стоит только обозреть список древних и новых наших ученых. Но в сем-то способе мы беднее иностранцев. За 82 года пред сим один патриот нашей литературы издал «Опыт»⁵⁴² такового сочинения, принятого с благодарностию от всех снисходительных любителей нашей словесности, но от некоторых строгих и взыскательных аристархов с критикой и даже с бранью. Сочинитель, обещавшийся дополнять и исправлять свою книгу, закрылся завесой молчания, а из критиков никто не захотел принять труд его. Между тем книга, несмотря на свое несовершенство, вся вышла, и охотники с великом уже трудом успевают сыскать оную».

«Hе хвалясь большим успехом, мы для удовольствия читателей предприемлем здесь помещать в каждый месяц по нескольку статей «Новая опыта историческая словаря о российских писателях». В план сего опыта войдут:

1) Российские умершие и живые еще, сколько собрать их успеем, писатели, сочинявшие не только на природном, но и на других языках⁵⁴³, и заслужившие внимание публики изданием своих сочинений, разумея однакож сочинения не мелочные и промежуточные, но составляющие книгу, хотя и небольшую. Мы присовокупим к сему и таких писателей древних и новейших, о коих знаем хотя по неизданным еще в свет их сочинениям, и, сколько известно будет, укажем места, где находятся их рукописи.

2) Самые иностранцы, которые, будучи в службе российской, именно для Россиян что-нибудь писали, хотя бы то было и не на российском языке.

3) Русские переводчики: a) переводившие с азиатских языков, коих знанием немногие хвалиться могут; б) переводившие св. Отцев или церковные книги, одобренные и принятые во всеобщее церковное употребление; в) переводившие с похвальным успехом древних классических авторов, а также и многих, вообще одобренных и полезных писателей.

Во всех сих статьях мы, сколько успеем, стараться будем помещать биографические и особливо ученые обстоятельства авторов. Означим также время и место издания их сочинений; о мертвых иногда отважимся сказать свое или других мнение, а о живых все суждение предоставим потомству, которое одно беспристрастно о них судить может.

При всем нашем желании сделаться виновными более в излишестве, нежели в недостатке, мы наперед признаемся, что плана сего во всем совершенстве его мы не выполним, но, по крайней мере, утешаемся тем уверением, что для пользы соотечественников лучше сделать хотя несовершенное что-нибудь, нежели ничего. И если маркиз д'Аржан в Бейлеве «Историческом словаре» заметил 583 неисправности, если и 19 изданий Морерьева «Исторического словаря», обработываемого многими ученейшими людьми, не сделали его еще совершенным, ни даже исправным, то чего можно строго взыскивать от вторичного опыта в сем роде сочинения нашей литературы? Легко может статься также, что от забвения пропустим мы многих достойнейших наших писателей или их сочинения и переводы, так, как Бейль пропустил Цицерона и других великих людей. Но в таком случае просим всякого доброжелательного читателя, вместо обвинения нас, дополнять и поправлять недостатки наши. Все дополнения и поправления мы будем с благодарностию принимать и помещать в сем же журнале. В расположении статей мы будем держаться азбучного порядка и писателей духовных помещать будем под собственными их именами, a светских под фамильными» («Друг Просвещения», 1805 г., январь, стр. 35–38). Тоже самое, местами покороче, a местами подлиннее и полнее, Евгений говорит и в предисловии к «Словарю светских писателей» (изд. 1815 г., стр. V-VI). Здесь он пишет, между прочим: «Во многих местах (Словаря) присовокуплены разные известия, до общей гражданской, церковной и ученой российской истории относящиеся⁵⁴⁴... При всем желании собрать полнейшие о всем известия, надлежит признаться, что многого еще не достает сему сочинению, требующему занятия не одного человека, но целых обществ для усовершения своего. Течение словесности будет делать книгу сию, и после многих исправленных и дополпенных изданий, неисправною и неполною».

Оба приведенные предисловия безраздельно принадлежат и обоим Словарям и, стало быть, все сказанное тут относится и к Словарю писателей духовного чина. Что же, спрашивается, дал нам в этом последнем высокопр. Евгений?

Заметим первее всего, что в Словарь духовных писателей попали некоторые, совсем не духовные, лица. Таковы: Димитрий Зоограф (XIV в., Сл. т. I, стр. 113–114), Стефан Новгородец (XIV ст., II, стр. 251), Димитрий Герасимов (XV в., I, стр. 114–115), Димитрий Грек (XV в., I. стр. 114), Закхей («некто», XV в., I стр. 186), Андроник Тимофеев Невежа (XVI в. I. стр. 267–268), Петр Т. Мстиславец (XVI в I., стр. 260 и II., стр. 155), Бунин Леонтий (гравер, XVII в., I., стр. 318–320 в статье «Карион Истомин»), Онисим М. Радашевский (XVII в., I, стр. 269), Аникита Фофонов (XVII в., ib), Герасим Данилович (XVI в., I., стр. 96) и Поликарпов Федор (XVII в., IL, стр. 191–193). Все эти 12 особ самим Евгением названы «достопамятными лицами других званий, большею частию неизвестных, или не показанных в историческом словаре» (II., стр. LXXVI). Пятеро из них, имена коих нами подчеркнуты, не могут быть и названы писателями и им, потому, вероятно, и не посвящено автором особых статей; помещены же они (за исключением Бунина) в статье о диаконе Иоанне Федорове (I., стр. 260–286) и лишь постольку имеют право на место в Словаре, поскольку и этот последний. Остальные 7 человек бесспорно должны быть зачислены в класс писателей, но так как они принадлежат к «другому званию», то их следовало бы отнести и к другому Словарю, – именно к Словарю светских писателей. Может быть, преосв. Евгений руководился на этот раз тем соображением, что из под пера этих светских писателей вышли духовно-литературные труды, – но в таком разе, от чего бы не поместить сюда же, напр., H. H. Б.-Каменского и других «достопамятных» лиц, поминаемых в «Словаре светских писателей» (т., I., стр. 16–19) и многих других, (о которых речь впереди), занимавшихся по части духовной литературы? Может быть, с другой сторовы, автором руководила та мысль, что указанный 7 особ главным образом, а некототорые исключительно, оставили после себя духовные произведения, – но тогда зачем же было давать неточное заглавие своему словарю? Во всяком случае это непоследовательность со стороны нашего историка, мало, впрочем, вредящая делу. Но непоследовательный здесь, преосв. Евгений оказывается вполне последовательным в другом отношении, – именно, когда указывает сочинения духовных писателей. На этот раз он даже более последователен, чем архиеп. Филарет, в своем «Обзоре духовной литературы» нередко и не кстати отмкчающий труды чисто светского характера. Если черниговский архиепископ не имел права говорить о светских произведениях, хотя бы и принадлежащих духовным авторам, то киевский митрополит, наоборот, обязан был говорить о всех, без различия, трудах писателей духовного чина, – ипаче сведения об этих писателях у него были бы не точны и не верны. И он, действительно, говорит, отмечая таким образом: I. Летописи (произведения смешанного характера, духовного и светского): I т., стр. 9, 65–6, 74, 92, 102, 194, 220–225, 255–259, 300–301, 313, 322: II т., стр. 1, 20, 83–93, 135, 141, 164, 200, 219, 225, 265, 284–290, 310, и 326.

II. Произведения светского характера: а) оригинальные – I т., стр. 5, 8, 42–4, 59, 150–153, 175–6, 219, 247, 248, 300, 319 и 338; II т., стр. 1, 3, 43–4, 52, 69, 74–5, 80–81, 104, 107, 145, 150–2, 192, 196⁵⁴⁵, 197, 265. 277–8, 280, 282, 292, 304, 308, 311 и 313: б) переводные – I, стр. 26, 37, 61, 75–6, 80, 156–161, 171–2, 173–5, 291; II, стр. 81, 145, 206, 294, 332.

III. Духовные произведения: а) оригинальные – I., 6, 11, 19–21, 23, 33–4, 36–7, 39, 40, 42, 45–6, 48, 58–9, 60–62, 66, 72, 74–6, 88–9, 94, 96–7, 104, 125, 150–3,165, 172, 186,190 и т. д.; т. ІІ., стр. 4–6, 10, 13, 20, 24, 25 и пр. до конца Словаря; произведений этих, разумеетея, более, чем каких-либо других; в числе их помечены и «службы» с «канонами» (I т., 79, 143, 172, 284, 293, 323–4; II., 38, 42, 55, 154–5, 194 и др.). Говоря о поучениях, преосв. автор зачастую указывает время их произнесения, что особенно важно для характеристики и эпохи и самого проповедника (I., стр. 11, 42, 44, 93, 95, 139, 165, 187, 232; II т., стр. 46, 144, 153, 222, 224 и 330)⁵⁴⁶; б) переводные⁵⁴⁷ – I, 10, 24, 37, 47, 49, 55– 6, 61, 64–5, 80, 97, 105, 108, 114–5, 144, 156, 157–61, 173–5, 201, 206, 211, 218, 290–2, 293– 5, 338 и 342; II, 23, 37, 71, 81, 101, 143–4, 167, 192, 199, 220–1, 240, 259–60, 281, 294, 311–2, 315–6, 329, 332–3.

IV. Труды, переведенные с русского языка на другие: I, стр. 93, 105, 108, 109, 110, 216–7; II., стр. 150, 209, 240, 260, 304–5, 330.

V. Труды по части исправления разных богослужебных книг, славянской библии и по части исправления и дополнения других чужих произведений: I., стр. 57, 64, 72, 94, 109, 111, 141–2, 187, 219, 249; II, 56, 101, 150, 204–5, 209, 224, 230, 294, 314–5 и 326.

VI. Издания чужих литературных работ: I, 83–4, 105, 109–10, 161, 164, 187–8, 216–7, 298,⁵⁴⁸ II, 105, 151, 160–2, 163–4 и 166.

VII. Неизданные рукописные сочинения, из которых местонахождение одних указано, а других нет. О первых мы говорили выше, когда у нас шла речь о библиотеках, известных Евгению; о вторых см. стр. I т. Словаря: 19, 24, 34, 40, 42, 81, 92, 95, 103, 144, 153–5, 160–1, 201–2, 210, 220, 248, 288–9, 292, 293, 294–5, 301, 330; II т., стр. 8, 10, 17, 24, 81–3, 96⁵⁴⁹, 143, 265, 280, 284, 291, 316–22 и 329.

VIII. Сочинения, писанные на иностранных языках и на русский язык непереведенные: I., стр. 58, 105, 151–153, 154–5, 197, 200, 210, 216; II., 6, 7, 45, 47–8, 70–71, 99, 100, 149, 206–7, 260–1, 310–311, 313–4 и 330.

Таким образом, преосвященный составитель Словаря, верный своему плану и обещанию, отмечал в своем труде и светские и духовные произведения духовных авторов, и оригинальные и переводные, и печатные и рукописные, и русские и иностранные, писанные в России туземцами или пришлыми иностранцами. Говоря о рукописях, м. Евгений, как мы видели, иногда указывает, а иногда и нет, место их хранения. Само собою понятно, что последнее обстоятельство должно быть отнесено к недостаткам Словаря, от автора или не от автора зависящим, – все равно. К недостаткам же следует отнести и то еще, что наш исследователь не всегда перечисляет названия самых рукописных трудов, а просто и обще говорит, что у такого-де писателя были рукописные литературные работы: см. т. I., стр. 92, 248, 333; II т. 8, 9, 10, 32–3, 41, 196, 222–3 и 261.

Также обще и неопределенно ученый архипастырь говорит и о некоторых печатных трудах, не принося этим почти никакой пользы читателю. (См. т. I., стр. 3, 19, 21, 23, 60, 83; II., стр. 75, 228, 324, 332). С другой стороны, вопреки своему обещанию, Евгений не повсюду указывает время и место издания сочинений (большею частию проповедей) – отчасти по недостатку у него нужных для того сведений, а отчасти по отсутствий таких указаний на самих сочинениях (т. I., стр. 21, 23, 60, 203, 227, 289, 291; II, 25, 71, 75,⁵⁵⁰ 81, 230 и 324). В большинстве же случаев преосв. митрополит не только указывает время, место и количество томов известного издания, но, если изданий было несколько, и это обязательно отмечает (см. напр. I., стр. 72; II., стр. 162–163 и др.); отмечает иногда и формате книги (I., стр.42, 71, 291; II., стр. 6 и мн. др.); не забывает сказать и то, какими буквами напечатана книга, славянскими или гражданскими (I., 207–208, 291, 295, 317, 342; II., 99, 101 и пр.); старается возможно точно передать заглавие книги: исключения в данном случае не особенно, кажется,⁵⁵¹ часты (см. напр. I., стр. 318; II., стр. 75 и 188). Говоря о журнальной статье⁵⁵², пр. Евгений заботится о точном указании № книжки, где статья помещена (II., стр. 208, 251, 284, 316 и некоторые др.); по местам, впрочем, отсутствуют не только указания месяца, но даже и года, в который выходил журнал (I., стр. 289, 293, 294; II., 291), за что, конечно, никто не поблагодарит преосв. составителя Словаря, изредка можно встретить указание псевдонимов, под которыми выпускались в свет известные произведения (II., стр. 45), и посвящений, какие на них делались (I., стр. 43 и II, стр. 8).

Хотя и не особенно часто, и сверх уже обещанной Евгением программы, читатель может находить в Словаре передачу (большею частию коротенькую) содержания некоторых сочинений, как рукописных, так и печатных (т. I., стр. 39, 45, 48, 58, 62–68, 66, 76, 93, 94, 110,181,187,188: II., стр. 3, 4, 33–36, 51, 105–106, 154, 200, 222, 251, 262, 275, 312–314 и 321). Кроме того, преосв. историк делает по временам описание сочинений и знакомит своего читателя с делением их на части и с их рубриками (I., стр. 51, 61, 72, 260, 289; II., стр. 1–3, 13, 33, 52–54, 71, 81, 205 и 285–290). Встречаются, затем, целые буквальные выдержки, преимущественно из начала и конца рукописных (и редко старопечатных) литературных произведений (I., стр. 48, 51, 74, 127, 128, 171, 185–186, 262–263, 264–266, 270, 273–274, 311–312, 321, 338–339; II., стр. 1–2, 83–85, 95, 119–122,188–190 и 285)⁵⁵³. Попадаются, далее, указания на заимствования, какие делал тот или иной автор у кого-либо из своих предшественников (I., стр. 16, 45; II., стр. 87, 95, 251, 265 и др.). Можно, наконец, иногда узнавать из Словаря те поводы, которыми вызвано было появление на свет Божий некоторых из сочинений. Таковы, первее всего, почти все апологетико-полемические сочинения: против русских ересей (I., 189) и раскола (I., стр. 39, 57, 123–124, 195–196, 226–228, 297, 302; II., стр. 100–101, 137, 173, 182, 210–211, 227, 255, 281, 306, 308, 318, 320–321 и 329), против латинства и униатства (I., 15–16, 19, 21, 38, 145, 188, 200, 228–231, 237–240; II., 8, 36, 45, 47–48, 74, 96, 99–100, 149, 262 и 274) и против протестантизма в различных его видах (I., стр. 38, 219: II., стр. 54–55, 255–256, 312, 327 и 328); потом – сочинения паломников, напр., eп. суздальская Авраамия (I., стр. 4), Арсения Суханова (I., стр. 50–55), Василия Григоровича – Барская (I., 67–73), игумена Даниила (I., 111–113) и др. (I., стр. 193; II., 53), а также другие кое-какие, оригииальные и переводные сочинения (I., стр. 55, 127; II., 25–6, 138, 199–200, 211 и пр.) и большинство тех проповедей, о которых автор говорит, где и когда они были произнесены. Иногда, не указывая повода к написанию сочинения, пр. Евгений отсылает читателя для знакомства с ним к предисловие самого сочинения (II., стр. 305 и 307). Очевидно, он считал такие указания нe лишними, как и указания самых поводов, но не лишними – и только. В противном случае, если бы преосвященный считал их необходимым элементом своего труда, они встречались бы чаще. А между тем в Словаре более таких статей, где особо говорится о жизни писателя и особо (хотя и рядом) об его литературных трудах, которые только перечисляются (см. напр., т. I., стр. 65, 75, 110; т. II., 78, 80, 81). Перечисляя эти труды, м. Евгений, под час, остерегается категорически связывать их с именем того или другого писателя, и в таком случае или ссылается на чужой авторитете (такому-то-де писателю «приписывают» такое-то сочинение, и т. п.) или же высказывается только гипотетически (I., стр. 11, 38, 65, 143, 252, 253, 338; II., стр. 10, 54, 71, 93, 142, 155 и 164). В некоторые авторитеты ученый архипастырь, как видно, веровал при этом не особенно крепко, – но все же свое мнение не решался поставить выше их мнения, а ставил последнее рядом с своим на суд и выбор читателя, который, разумеется, мало от этого выигрывал. Так, сам он составление «Жизнеописаний некоторых преподобных Киевопечерских» приписывает Поликарпу, второму архимандриту Киевопечерского монастыря (II., стр. 193); между тем-де «Н. M. Карамзин (История государства российского, т. III., пр. 171-е) описателем (этих) житий полагает не архимандрита, а простая монаха Поликарпа и архимандрита Акиндина, к коему писал он послание, уже вторая сего имени жившая в 1-й четверти XIII ст.» (Сл. II т., стр. 193–4). Так или не так думал Карамзин, – Евгений не говорит⁵⁵⁴. Перечислив русские сочинения Ф. Прокоповича, он замечает: «Болтин приписал ему еще «Подробную летопись от начала России до полтавской баталии», найденную и изданную Н. А. Львовым в 4 ч. ч., 1798 г., в С.-Петербурге; но она, кажется, не стоит ума Феофанова» (II., стр. 310). И здесь опять-таки заметна не решимость автора отвергнуть авторитет Болтина. – Но, с другой стороны, встречаются случаи, когда Евгений прямо отрицает чужое мнение и даже полемизирует с ним. «Иностранцы Левек, Леклерк, Косс и некоторые из наших писателей, говорит ученый святитель, приписывают Никону (патриарху) издание славянской библии, в 1663 г. напечатанной в Москве с Острожского слово в слово, с весьма немногими поправками. По Никон, живший тогда уже в Воскресенском монастыре, не участвовал в издании сем, и даже писал по случаю сему некоторые укоризны царю» (II., стр. 139). Подобный же критико-полемический прием читатель может встретить на стр. 251–5 I-го тома (в ст. о м. киевском Иоанне IV), на стр. 141–2 II т., где речь идет об еп. Нифонте, и на стр. 38–39 того же тома, где сообщаются сведения об авторской деятельности Максима грека. В статье об этом последнем, кроме того, встречается и другой характерный случай осторожности Евгения в решение допроса о принадлежности того или другого сочинения известному автору. «Достойно замечания, пишет он, что в некоторых словах Максимовых есть «О двуперстном крестном знамении и о сугубой аллилуии» мнения, сообразные мудрованию наших раскольников. Такую странность в его сочинениях заметил еще патр. Иоасаф в книге своей «Жезле Правления», и после его патр. Иоаким и Адриан в предисловии к следованной Псалтири. Они предполагают, что мнения сии либо от раскольников с умыслу вставлены в слова Максимовы, либо сам Максим, утесняем будучи долговременным заключением и страшась еще больших утеснений, имел слабость уступить мнениям сим, которые в то время по невежеству народа сделались в российской церкви уже всеобщими, как то видно из 21 гл. Стоглавого собора. Но слово о «сугубой аллилуии», и особливо второе, можно почитать все ложным, каковым и Московский собор 1667 г., состоявший из трех патриархов и многих других духовных, признал оное, потому-де что «Максим премудр бяше и не могл бы сицо противных писати». Даже и слог сего слова не похож на Максимов и смешан с простонародными выражениями, каких Максим не употреблял в других сочинениях. А «о крестном знамении» не во всех списках Максимовых слов написано одинаково, и в иных утверждается триперстное, а в иных так сбивчиво и темно, что ничего определительного понимать не можно» (II т., стр. 40–41).

Но м. Евгений не мог, да и не хотел ограничиться одним лишь перечнем сочинений духовных писателей, с указанием их содержания, частей, поводов к написанию и т. п. Ему хотелось, сверх всего этого сделать оценку того или другого литературного произведения, сказать о нем свое или чужое слово... «О мертвых, говорил он в предисловии, отважимся сказать свое или других мнение, а о живых все суждение предоставим потомству, которое одно беспристрастно о них судить может». Частнее и определеннее Евгений высказался на этот счет в своих письмах к графу Хвостову. «В словаре моем, сообщал он ему 30 марта 1804 г., ни о ком из живых авторов, кроме исчисления сочинений их, ничего я не писал, да и писать был не намерен. А и об мертвых я в суждениях так не смел, что не посоветовавшись со многими знатоками, боюсь открывать даже и за тайну свое мнение, потому что и сам я в оном не уверен» (сборник статей Академии Наук, V, I, стр. 100–101). Когда Хвостов прислал преосв. Евгению биографию кн. Е. Р. Дашковой, тогда еще бывшей в живых (4 января 1810 г.), – биографию, в которой были сделаны о произведениях Дашковой похвальные отзывы, то наш автор отвечал графу 15 марта 1805 г. следующим характерным письмом: «Биографию кн. Катерины Романовны сокращать, как должно, не смею, но нe соглашусь издать оную в счету моих произведений. Разве прибавлю в примечании, что сия статья сообщена мне для помещения в Словаре, как есть, от неизвестного⁵⁵⁵. Вы знаете мой план – никого живого похвалами не осыпать. Да и в похвале мертвых я скромен» (стр. 114). «Из статьи Бекетова, говорил Болховитинов в письме к тому же корреспонденту от 6 мая 1805 г., слова о Дмитриеве – «любитель и любимец муз» – охотно соглашаюсь и прошу вас вымарать оные. Я взял их из вашего же письма. А сам очень, очень скуп я на похвалы» (стр. 120). Скупой на похвалы пр. Евгений всегда почти воздерживался от порицаний литературыых произведений. Так, он колко, едко и жестоко отзывался в 1806 г. о только что вышедшей тогда «Краткой российской церковной истории» м. Платона. Между тем в «Словаре» не сказал о ней ни одного худого слова (т. II, стр. 188). Про «Записки путешествия, предприеманного (Платоном) в 1804 г. по белорусским и малорусским губерниям до Киева» (Спб., 1818 г.) Евгений писал Анастасевичу в январе (6 ч.) 1814 года: «Жалкое путешествие покойного Платона читал я. Напрасно напечатали сию книгу» (Древняя и Новая Россия, 1880 г., т. 18, стр. 838); а в Словаре опять ни слова о недостатках или достоинствах этой книги (II т., стр. 188). Или, в том же 2 т. своего труда (стр. 329–330) преосв. автор совершенно объективно отнесся к личности и сочинениям епископа переяславского Феофилакта Горского. Тогда как, на самом деле, вот как аттестовал, он его в письме к графу Хвостову от 21 мая 1820 г.: «Заслуги покойного преосвящ. Ф. Горского по пастырской ровности, может статься, были велики. Но на ученом у нас поприще он очень мал. Я пощадил еще его в своем Словаре. Его латинские Богословия, напечатанные 1784 г. в Лейпциге, есть посрамление ему и целой российской церкви пред иностранцами. Она вся целыми страницами выписана из лютеранских богословов!!! хотя без лютеранских ересей и толков. По выходе ее на свет – и где же? в лютеранских странах – русские богословы ужаснулись сей дерзости. Его «Гармонию» и «Толкования» на все Священное Писание, представленные им покойному м. Платону, велено бросить в гнилой угол, и они до ныне частию валяются в библиотеке Московской академии, a частию в лавре. Худая память автору! Я его лично выдел и слышал самого в Москве 1787 г. в проезд из Переяславля в Коломну. Но тогда он уже был болен желчью и вскоре скончался. Естьли у него с Амвросием Подобедовым были какие личности, то верно от службы вместе⁵⁵⁶. Ибо Амвросий был при нем префектом академии. Но после друг другу вредить уже не могли. Ибо первый умер до

митрополитства последнего. А в публике между учеными всегда последнего предпочитали первому... Вот вам анекдоты о покойных, может быть, и вам неизвестные» (Сборн. стат. Акад. Наук, V, 1, стр. 189).

Еще факт. Ни в чем не помянув худым словом Амвросия Зертис-Каменского на страницах 1 ч. Словаря, преосв. Евгений писал, между тем, о нем Анастасевичу 2 февраля 1818 года: «Давидова псалтирь переводу Амвросия у многих есть, но она презрена, ибо оказалось, что переведена не с еврейского, а с латинского парафраза, при еврейском и греческом тексте напечатанная в Вене, 1757 г. О ней не стоило бы и упоминать (в Словаре); да и о записках церковной истории выдумал в честь его покойный племянник его Б.-Каменский; но я в угоду ему повторил тоже. Трактат de processione Spiritus sancti не им издан, а Дамаскиным Семеновым-Рудневым. Опыт о человеке прекрасными стихами Поповского он испакостил своими вставными стихами, потому что Поповского стихи в некоторых местах счел вольнодумными. Типографщик отличными буквами их и напечатал, а Новиков в насмешку написал в числе ученых трудов его».

Посмотрим теперь, какие же отзывы «скромный и скупой на похвалы» Евгений делает в своем Словаре о литературных трудах духовных писателей. «Главное достоинство книги Адама Зерникова – «De processione Spiritus sancti a solo Patre» – состоит в том, говорит преосвященный, что она содержит подробную выписку из отцев первых 10-ти в. в. и прочих древних памятников, а также все богословские доводы вопреки мнению западных церквей о сем догмате. Кроме сего, весьма доказательно обличает она западных ученых в подлоге и порче древних книг. В честь сочинителю сему примолвить должно и то, что, вопреки обычаю современных состязателей (XVII ст.), он разбирал все сии споры без ожесточения на противников и без бранных слов. Слог латинского языка в его книге также довольно чист и плавен. Один недостаток замечается в сем сочинении, происшедший, однакож, не от сочинителя, т. е. что выписки его взяты не из лучших и исправнейших изданий св. отцев, каковые после напечатаны в Париже попечением Бенедиктинских монахов. Естьли бы он видел издания сии, то меньше бы оставалось ему труда в защищениях и короче были бы самые его доказательства. Впрочем, и архиеп. Ф. Прокопович при сочинении своей книги о том же предмете много пользовался сочинением Зерникова, которого подлинник был в то время еще цел в Киевской академической библиотеке» (т. I, стр. 15–16). – О книге прот. А. Левшина «Историческое описание московского Успенского собора и возобновлены первых трех соборов» (М. 1783 г.) наш автор коротко отозвался, как о книге, представляющей «много любопытного относительно древностей московских соборов» (I., стр. 21). Относительно рукописи прот. Андрея Савиновича, хранящейся в библиотеке Александро-Невской академии, – «Исследование ответно от божественных писаний Старого Завета и Новые благодати» (1673 г.), – преосвященный заметил, что она писана с достаточным сведением священного писания, церковной истории, обрядов православной церкви и силы догматов. Доказательства предложены ясно и при том, вопреки обычаю тех времен, без бранных слов на противников» (I., стр. 38). Рассказав биографию и краткую историю путешествий В. Григоровича-Барского, ученый архипастырь пишет следующие в высшей степени характерные строки: «Во всех своих странствованиях, начиная от Киева до последнего своего пребывания на Афонской горе, вел он обстоятельные записки всему, что с ним случалось, а наипаче всему тому, что замечательнейшего видел. К чести его можно сказать, что он ничего не искажал пристрастием и не скрывал ни добродетелей иноверцев, ни собственных своих слабостей. Его описания многих мест столь подробны, что простираются даже до мелочей; однакож довольно верны. Ибо многие из россиян, бывшие во время турецкой войны 1770 г. в Архипелаге, Сирии, Афонской горе и других местах, описанных Григоровичем, засвидетельствовали о точности его записок. Будучи сам греческого исповедания и притом просвещен науками, он мог тем лучше в самых источниках понимать заведения, обряды и уставы восточных св. мест, которые описывают иноверные путешественники и наши, прежде его путешествовавшие, российские простолюдины по большей части в превратном виде от непонимания своего. Все описания свои подтверждает он не одним простым сказанием, но весьма часто ссылкою на древних и средняя века писателей греческих, которых он, как видно, прилежно читал, и любопытство свое простер далее до сокровеннейших монастырских архив. Кроме описаний, он везде снимал виды, планы и фасады с замечательнейших мест и зданий, и собрал он числом около 150» (т. I, стр. 70–71). – О сочинениях известного Иосифа Санина м. Евгений высказался, что «в них нельзя не удивляться чрезвычайной начетливости и памяти (автора), потому что большая часть оных, а особливо слова, писанные на жидовствующих еретиков, и устав его состоят почти только из приводов святых отцев и церковных правил» (I., стр. 312). – Макарьевские Четии-Минеи (рукопись) преосвященный охарактеризовал таким образом: «В сих книгах славянское витийство во всем блеске и великолепии; плодовитость мыслей безмерная и самые вступления в жизнеописания занимают правоучением большую часть оных».(II, стр. 13). «Грамоты же и послания м. Макария, по отзыву Евгения, все писаны с отменным красноречием» (стр. 18). «Система богословии» (M. 1783 г.) архимандрита Макария Петровича вызвала такое замечание со стороны нашего автора: «Правильное расположение, ясность слога и отборные доказательства, взятые из святого Писания и святых отцев, отличают сию книгу от других подобных» (т.ІІ., стр. 24). «При христианском смирении он, говорит Евгений про Максима грека, везде строг противу злоупотреблений и развратов своего времени, часто далее до негодования и ожесточения» (II, стр. 33). – «Книга сия – «Возражение на 30 вопросов... Стрешнева»... п. Никона (рукопись новгородской Софийской библиотеки) – довольно велика и доказывает обширные в Никоне сведения святого Писания, церковной истории, правил соборных, святых отцев и гражданских законов. Но, к сожалению, она писана с чрезмерным ожесточением и раздражением на бояр и на самого царя, также на всех противников своих. Впрочем, историк, желающий винить или извинять Никона, должен наперед беспристрастно прочесть оную» (II., стр. 139). Относительно знаменитого «Жезла Правления» Симеона Полотского ученый святитель говорил: «Сочинение сие писано прекрасным витиеватым слогом, но во многих местах, по обыкновению тех времен (вину смягчающее обстоятельство), бранчиво» (II., стр. 215). О «Сокровище духовном, от мира собираемом» (Спб. 1796 г.) св. Тихона задонского Евгений оригинально отозвался, что «книга сия писана по примеру известных размышлений Иосифа Галла, eп. Оксфортского, при внезапном воззрении на какую-нибудь вещь» (II., стр. 267). – См. еще отзывы, которых мы выписывать не будем, о сочинениях Тарасия Земки (II., 264), Требнике м. Феогноста (II., 281) и о слоге сочинений Ф. Прокоповича (II., 324)⁵⁵⁷. Все они и нами приведенные отзывы (всего о произведениях 13 писателей) отличаются по большей части хвалебным тоном, общи, коротки, под час однообразны, ни мало не обидны и обнаруживают в преосвященном авторе старание замалчивать недостатки сочинений, или по крайней мере затушевывать их, извинять. В обоих томах Словаря мы встретили указание (без всяких оговорок) на недостатки всего лишь двух литературных трудов, из которых об одном изданном (в сокращении) С. Коссовым Патерике, Евгений заметил (голословно), что в хронологии киевских митрополитов, тут приложенной, «сказано не о всех верно» (II., 205), а о другом – «Проскинитарие» Арсения Суханова – писал: «Как бы то ни было, нельзя одобрить Арсениева ненавистного описания греков, произведшего великий соблазн в российской церкви. Естьли бы он был разборчивее и благоразумнее, то при сих описаниях не вменял бы грубости и злоупотребления некоторых всей вообще восточной церкви, или по крайней мере извинил бы Греков несчастными обстоятельствами под варварским их порабощением магометанам. Надобно при том заметить, что путешественники, бывшие в св. местах после Арсения, обличили его во многих явных лжах, от нерассмотрения ли его, или от пристрастия происшедших» (I, стр. 51). – Впрочем, кроме этих двух случаев, у Евгения встречаются указания на недостатки и других сочинений; но эти недостатки или, лучше сказать, заблуждения чисто догматического и канонического характера, отмеченные автором довольно обще. Так, о книге Иннокентия Гизеля – «Мир человека с Богом»... – он замечает, что в ней «есть несколько и непристойных толкований, а в главе о позволенных и непозволенных степенях родства в браках многое несходное с правилами Кормчей книги» (I, стр. 198–9). Или: о «Сокращении догматико-полемической богословии» Иакинфа Карпинского выражается, что она «требует большой поправки для нашей церкви» (I, 216). В некоторых местах книги Кирилла Транквиллиона – «Перло многоценное» – «находятся неправославные мнения о времени пресуществления евхаристии» (I, 336); в чем это неправославие, – ученый архипастырь умалчивает (ср. II т., стр. 205–206 о книге С. Коссова – «Дидаскалия»...). См. еще указания на неправославный характер некоторых сочинений С. Полотского (II, стр. 214–5, 216–7, где просто Евгений говорит, что такое-то сочинение осуждено патриархом), Симона Тодорского (II, 220) и Стефана Яворского («Камень веры», т. II, стр. 259), о коих только упоминает, что они были запрещены. – С другой стороны, на страницах Словаря есть и такое место, где преосвященный его составитель рекомендует сочинение православным, – это в статье о Лаврентие Зизание, в которой о катихизисе брата его Стефана замечает, что он «православен в статьях отличительных от папистов» (II, стр. 3).

Вчастности, в своих отзывах о проповедических трудах духовных писателей митрополит Евгений остается также вполне верен себе, выставляя на вид одни лишь достоинства их⁵⁵⁸. Вот некоторые из этих отзывов: «В проповедях Бужинского (Гавриила) видны, говорит преосвященный, обильные и умные обороты мыслей, а часто и трогательное красноречие» (I, стр. 79). «Проповеди (Е. Могилянского) были славны в свое время» (I, 165). «Поучения С. Кулябки отличаются строгою нравственностию и рассудительностию» (II, 207). Об известной речи Г. Конисского («Оставим астрономам доказывать»...) Евгений заметил, что в ней с приятною простотою соединена в кратких словах умная игра мыслей (I, 95). См. еще отзывы о проповедях св. Димитрия ростовского (I, стр. 130–131 и 139), Кирилла Ляшевецкого (I, стр. 336), архимандрита Макария Петровича (II, 23–24) и астраханского архиепископа Тихона Малинина (II, стр. 269). Но в высшей степени интересен и характерен отзыв киевского святителя о проповедях митрополита Платона Левшина, замеченные недостатки в которых он, по обычаю, старается объяснить и оправдать. «При частом проповедании, как занимался оным сей пастырь, и при многократном рассуждении об одних и тех же предметах, нельзя всегда употреблять равного внимания на изобретение, расположение и украшение доводов, и трудно избежать повторений сказанного уже прежде. Сему подвержены были всегда и другие знаменитейшие в свете проповедники, у коих не все, и даже немногие только поучения почитаются совершеннейшими образцами красноречия. Впрочем, первые, в молодости особливо при дворе сим пастырем говоренные поучения, отличаются возвышением и плодовитостию сооственных мыслей, a последние больше напитаны словом Божиим» (II т., стр. 190–191). – Встречаясь с отзывами о проповедях в предшествующей литературе, наш преосвященный историк относится к ним критически и, буде они не справедливы, полемизируете с ними. Таким, именно, образом он поступил по отношению к проповедям Гедеона Криновского. «Сумароков и другие критики, пишет ученый архипастырь, упрекали его в том, что в словах его много чужих заимствованых целых мест, а еще больше в том, что у него много приводов из истории языческой и языческих писателей, вместо которых приличнее проповеднику библейские и церковные; но в сем прежде надобно винить Пелопонисского епископа, Илию Минятия, которого Гедеон избрал себе для подражания почти единственным образцом и даже из поучений его иногда целые статьи выписывал в свои проповеди. К сему может быть побуждала его и самая поспешность в сочинении для частого по должности проповедывания. А проповеди Минятиевы тогда еще не были изданы на русском языке. Впрочем приметно, что подражая образцу своему, он в изобретении доводов, в оборотах изъяснения и в изображении движений сердца, везде с ним равнялся своим собственным дарованием, так что можно его справедливо наименовать российским Минитием. Проповеди его имеют то преимущество, что они не затмены никакими бесполезными умозрениями и всегда могут занимать вместе и просвещенных слушателей и простой народ ясными и разительными изображениями: а в даре сказывания долго после его никто не мог с ним сравниться, и он доселе еще почитается первым и превосходнейшим российским проповедником» (I, 87–88).

Есть, наконец, в Словаре духовных писателей 4-ре отзыва митрополита Евгения о переводных трудах этих последних⁵⁵⁹. О переводе известной книги св. И. Дамаскина – «Изложение православной веры или богословия» (M. 1774 г.), сделанном Амвросием Зертис-Каменским, наш автор отозвался, что он «несравненно исправнее и яснее древнего, слишком буквального перевода сей же книги, сделанного Епифанием Славинецким» (I, 24). Перевод того же Амвросия Давидовой псалтири «не точен-де и более парафрастический» (ibid). «Все переводы (самого) Епифания Славинецкого слишком буквальны и от того часто темны» (I, стр. 175). Перевод 12 правил Владимирского собора 1274 г., сделанный палатинский язык Игнатием Кульчинским, «не буквален и не полон во всех речах против подлинника словенского» (I, 334).

Таким образом, в обоих томах Словаря читатель встречается с отзывами Евгения о литературных произведениях – оригинальных, переводных (печатных и рукописных) и проповеднических – всего-навсего 27 авторов (13+4+10). Процент, как видно, самый ничтожный, так как у Евгения собраны сведения о 268 писателях духовного чина и (приблизительно) о -х тысячах их сочинений⁵⁶⁰. Ясное дело, что он не задавался целию рецензировать возможно большее число литературных работ, судить о них и вкось и вкривь, как то силился делать, и часто весьма неудачно, блаженный памяти архиепископ Филарет... Если бы Болховитинов настойчиво преследовал эту цель, в таком случае он обязательно бы поместил в своем Словаре те, например, отзывы о всех сочинениях епископа воронежская Тихона Соколова, какие делал о них в своем же «Описании жизни» задонского святителя (стр. 100–111 во изд. 1820 г.); а между тем, как мы знаем (стр. 202), он отозвался только об одном его сочинении, именно, о Сокровище духовном, от мира собираемом.

От отзывов о сочинениях духовных писателей всего один шаг, если не менее, до отзывов о самих писателях, которые, согласно своему обещанию, митрополит Евгений также «иногда» отваживается делать на страницах своего Словаря. Переходя к указанию этих отзывов, мы, таким образом, делаем переход от библиографической части Словаря к части биографической.

В статье об Аврааме Палицыне наш преосвященный историк говорит, что то был «муж достопамятный в списке первых патриотов, спасших Россию от бедствий вначале XVII в.» (I, стр. 4. Далее, на стр. 9–10, патриотизм Авраамия доказан Евгением). Адама Зерникова митрополит Евгений рекомендует «знаменитым состязательным богословом греко-российской церкви» (I, 12), точно также, как и Иоанникия Голятовского (I, 228); Арсения грека – «ревностным обличителем предрассудков к старинным славянским неисправным книгам» (I, 49); архиепископа ростовского Вассиана Рыло – «пастырем между современниками своими просвещеннейшим и вместе церкви и отечества ревностнейшим поборником» (I, 73). Об архиепископе Георгие Конисском Болховитинов говорит, что «сей пастырь, не смотря на бедственную жизнь свою, во всех случаях сохранил природную отважность, спокойствие духа и оборотливость ума» (I, 95); Игнатия Иовлевича называет «мужем ученым и в свое время отлично уважавшимся от Государя и от всех» (I, 194); митрополита Исидора – «человеком весьма искусным в науках и в языках» (I, 214); митрополита киевского Иоанна ІІІ (IV?) – «мужем весьма ученым» (I, 252), что – несправедливо (Макарий, Ист. рус. церк., т. III, 1857 г., пр. 26, стр. 250); Лазаря Вараповича – «пастырем в свое время славным ученостию и защищением православной веры» (II, 5); митрополита всероссийского Макария – «архипастырем знаменитым попечениями о церкви, обширными сведениями в церковной словесности, неутомимыми трудами в сочинениях и отличным даром славянская красноречия» (II, стр. 11); митрополита киевского Никифора – «мужем кротким и ученым» (II, 95) и т. д. Подобными и лишь немного разнообразящимися эпитетами преосвященный автор характеризует Мелетия Сига (II, 54), митрополита сарского Павла III (II, 143), С. Кулябку (II, 207) и Тарасия Земку (II, 263)⁵⁶¹. Чувствуя себя ответственным за свои отзывы – характеристики, в большинстве случаев он старался оправдать их подробною передачею сведений о жизни и деятельности известного автора. Отзыв, таким образом, являлся у него выводным. Как исключение, можем отметить статью об Игнатие Иовлевиче (I, 194). Бывало, что преосвященный, хотя и редко, старался обосновать и чужие характеристики. Для примера укажем на биографию патриарха Гермогена (I, 186).

Встречаясь где-либо с дурными и несправедливыми отзывами о том или другом духовном писателе, наш ученый святитель берет этого последнего под свою защиту и, таким образом, придаете своему Словарю частию апологетико-полемический характер. «У раскольников, говорит он, находится ругательная на Арсения (грека) тетрадка, по большей части при Суханове Проскинитарие приписываемая, в которой (он) называется волхвом, еретиком, звездочетцем, скверны и смрада исполненным, иезуитские ереси сушим и проч. Ибо они приписывают его изобретению все те церковные перемены, которые утверждены патриархом Никоном; и за сие-то вымышляют на него всякие клеветы и поругания. Но брань от невежд служит ему похвалою» (I, 49–50). – Сообщая сведения об Аврааме Палицыне, преосвященный Евгений, хотя и соглашается с Елагиным, который в своем «Опыте повествования о России» назвал Авраамиеву летопись «пристрастным» сочинением, однако старается подыскать обстоятельства, извиняющие пристрастие Палицына и, таким образом, как нельзя более, кстати пользуется орудием исторической критики. «Нельзя не заметить, аргументирует наш автор, что Палицын, описывая такие происшествия, в коих сам он был лицем содействующим избавлению России, не мог писать без некоторого жара и восторга, которого трудно было бы не иметь и всякому на его месте. Надобно также извинить его и в невыгодном описании царя Бориса потому, что он писал Историю (летопись) свою при царствовании Романовых, претерпевших от Бориса жестокое гонение» (I, стр. 9). Замечательнейшая статья о патриархе Никоне во многих своих местах (II, стр. 121–128 и 132–134) тоже носит характер апологетический или точнее апологетико-полемический. Митрополит Евгений защищает Никона не только против иностранцев и частию русских историков, набрасывавших на него ложную тень, но, что особенно характерно, и против взгляда на виновность Никона, выраженного в (оффициальных) «Соборных извещениях, изданных для народа» (отпечатаны в Древн. Росс. Вивлиофике, ч. III и VII). Апология эта обнаруживает в авторе солидный критический ум, научность в приемах, остроумие, спокойствие и беспристрастие... Но, защищая зиаменитого, видимо ему самому симпатичного патриарха, Евгений в силу того же беспристрастия не скрывает и слабых, по его мнению, сторон в личности этого иерарха⁵⁶². Указав на обстоятельства, раздражавшие патриарха по удалении его в Воскресенский монастырь, он пишет: «Но не можно и его извинить в неограниченной вспыльчивости, особливо вдруг после открывшегося первого неудовольствия к нему царского. С малою уступкою и покорностию кроткому и добросердечному своему Государю, толико ему благодетельствовавшему во дни согласия и во время падения его далее до смерти своей, он удержал бы всю прежнюю к себе доверенность его и постыдил бы врагов своих; с меньшею строгостию и взыскательностию над подчиненными он бы привязал и их к себе; с терпеливою постепенностию в церковных новоучреждениях он бы не сделался камнем соблазна для слабоумных и невежд: но, испортясь, так сказать, всегдашним к себе снисхождением и доверенностию царскою, воскичась преимущественным над сверстниками умом и дарованиями своими, коим удивлялись в нем и самые иностранцы, предавшись влечению вспыльчивого своего сердца, выступив из благопристойных границ ревности о церкви и о своем достоинстве, дав нескромную свободу своему языку, –он не мог избежать осуждения, и еще более заслужил оное самовольным упорством в называли себя патриархом, даже и по низложении в заточении своем. Так падают все великие люди, не удерживающие страстей своих, кои в них всегда бывают также велики. – Довольно сих обвинений Никону» (II, стр. 131–132). – С именем Никона Евгений встречался еще ранее, когда говорил о муромском протопопе Логгине. На этот раз ему пришлось защищать распоряжение патриарха касательно проповедничества, без сомнения, компрометирующее Никона в глазах россиянина XIX столетия. Распоряжение это состояло в том, что приходским священинкам запрещалось говорить с церковной кафедры свои проповеди под угрозою лишения «чинов» и ссылки в Сибирь. «Сия строгость патриархова», пишет по этому поводу Болховитинов, «происходила не от предубеждения вообще противу изустных поучений (ибо таковые говорить позволял он Епифанию Славинецкому и сам советовался с сим ученым мужем), а от недоверчивости к новым, еще неиспытанным, и, может быть, неискусным проповедникам и от осторожности, дабы не подать народу повода подозревать о новости самого их учения. Во времена недовольного еще просвещения и у прочих европейских народов соборами узаконяемо бывало лучше читать в церквах для поучения народу беседы, выбранные из св. отцев и переведенные на язык народный, нежели позволять неискусным епископам и священникам проповедовать свои сочинения. См. о сем правило 17-е собора Туронского, бывшего в 813 г., и правило 2 Могунтийского, бывшего в 847 г. Такая осторожность никогда не излишня для церкви. Ибо и смыслящии иногда только «себе проповедают», иногда «нечисто проповедают иногда своим красноречием далее «испраздняют крест Христов» и проч., как заметил еще апостол Павел (1Кор. I, 17; 2Кор. 2 гл. 17 ст., 4 гл. 5 ст., Филипис. I, 15 и проч.)» (II, с. 9–10). – Кроме Никона наш преосвященный историк счел себя обязанным защитить некоторые распоряжения другого всероссийского патриарха – Филарета (Романова), при чем также не преминул указать на предшествующие и современные ему обстоятельства. Распоряжения Филарета касались: 1) известного слова «и огнем», 2) перекрещивания католиков и 3) печатания Зизаниева катихизиса. В первом случае, говорит Евгений, «должно, быть может, извинить его предшествовавшими уже опытами, скоро и насильно противоитти укоренившимся предрассудкам» (II, стр. 273). Во 2-м – «можно-де также извинить его тем, что он сам, быв очевидным свидетелем поруганий, деланных поляками российским церквам, каких не делали и татары, может быть, сомневался, чтобы они были благочестивые христиане. Притом, сего же мнения о перекрещивании держался и предместник его, патриарх Ермоген и преемники его некоторые патриархи» (ibid.). «Можно также, наконец, извинить Филарета и в переправленном по тогдашнему в Москве образу мыслей Зизаниевом катихизисе, напечатанном в Москве 1727 г. в лист и послужившем раскольникам к утверждению своих мнений. Он положился на игумена Богоявленского монастыря Илию и книжного справщика Григория Онисимова, рассматривавших сию книгу три дни в присутствии царского боярина, кн. И. Б. Черкасского, и думного дьяка Федора Лихачева, споривших с сочинителем о многих статьях, выключивших все то, что им казалось новым для российской церкви и включивших свои объяснения, как все сие объяснено в предисловии той книги. Есть в Требнике, и при самом Филарете напечатанном, некоторые странные мнения и толкования; но и они сообразны были его веку» (II., 274). – См. еще статью о м. Иосифе Солтане (I, стр. 304–306)⁵⁶³.

Мы отчасти привели, отчасти только указали все отзывы и характеристики, какие делал в своем знаменитом Словаре преосвященный его составитель о духовных писателях. И опять должны заметить, что их весьма немного (около 40) в сравнении с общим количеством авторов (268 ч.), что и они также, как отзывы Евгения о литературных трудах, в большинстве случаев кратки, порою однообразны, почти всегда безобидны и даже лестны для писателей, и иногда написаны в апологетико-полемическом духе, хотя нельзя сказать, чтобы Евгениевская апология везде была одинаково сильна (вспомните, напр., первое, нами приведенное, место из статьи о п. Филарете).

Отзываясь лишь о немногих писателях и, стало быть, оказывая далеко неравное внимание по отношению ко всем, в Словаре помещенным, авторам, ученый исследователь и вообще не равно внимателен к биографиям этих последних. Вот почему у него и вышли биографии различных объемов. Одни из них черезчур уж длинны. Таковы: биография Амвросия Подобедова, без нужды растянутая (вероятно, в угоду ему самому) на целых 6-ти страницах (I., 27–32)⁵⁶⁴, Григория Цамблака (I., стр. 97–103), св. Димитрия ростовского (I., 114–137), Евгения Булгариса (I., 145–163), Иоанникия Лихуда (I., 233–218), Мелетия Смотрицкого (II., 44–54), диакона Иоанна Федорова (I., 260–286), м. Киприана (I, 320–329), м. Макария (II., 13–22), Максима грека (II, 26–41), Мефодия и Кирилла (II., Нестора (II., 83–95), п. Никона (II.,108–130)⁵⁶⁵, П. Могилы (II., 156–163), Платона Левшина (II., 175–191), Симеона Полотского (II., 210–218), св. Стефана Пермского (II., 230–251), Стефана Яворского (II., 251–262) и Феофана Прокоповича (II., 295–324)⁵⁶⁶. Другие биографии, представляющие из себя в большинстве случаев ничто иное, как формулярные списки авторов, вышли из под пера Евгения в сравнительно меньшем объеме (, 1, 2, 3 и 4 стр.). Как например, можем указать на биографии: Августина Виноградского (I., 1–2), Авраамия Флоринского (I., 10), Афанасия Иванова (I., 58–59), Георгия Конисского (I., 92), Димитрия Сеченова (I., 138), Иринея Клементьевского (I., 204–5), Иринея Фальковского (I., 208–210), Павла Пономарева (II, 144–5), Михаила Десницкого (II., 75–78), Симона Лагова (II., 223–224) и Феофилакта Русанова (II., 330–332). Третьи, наконец, биографии до того кратки, что некоторые из них не заслуживают и названия биографий. Например: «Аммон, инок, сочинил канон преп. Иосифу Волоколамскому. Список оного есть в новгородской Софийской библиотеке» (I, 34), – и только! Нет даже указания на век, в котором жил Аммон, и на монастырь, в котором писал или спасался. Или: «Иоасаф, седьмой патриарх российский, возведен на патриаршество из архимандритов Троице-Сергиева монастыря 1667 г., дек. 29; а скончался в 1672 г., февр. 17» (I., 296), – и больше ничего о жизни этого патриарха. «Иона, м. московский и всея России, скончавшийся 1461 г., марта 31. Его несколько посланий находится в библиотеках патриаршей и гр. Толстова» (I, 304), – больше ни слова! Еще 4 образчика: «Герасим Данилович».. (только, а дальше идет перечень его литературных работ, – I., стр. 96), «Димитрий Грек».. (тоже самое, – I., 114), «Каллист, еп. полотский и витебский» (I. 318) – все тут, кроме перечня сочинений «Нил, еп. тверской с 1509 по 1521 г. бывший».. (тоже, – II., стр. 139). Подобные биографии читатель может встретить еще на следующих страиицах Словаря: т. I., 20, 37, 42 (две биографии), 57, 58, 59, 61, 62, 76, 88, 97, 104, 110, 143, 164, 171, 172, 186, 193, 194, 197, 210, 228, 229, 304 (две биографии), 339 и 340; II т., 1, 5, 8, 22, 23, 71, 74, 194, 206 и 284. – Положим, на всех этих страницах идет речь о писателях мало известных и как бы не имеющих права на более обстоятельные их биографии (хотя и это ложный взгляд)⁵⁶⁷, но как смотреть на такую вот биографию писателя, весьма недюжинного? «Захария Копыстенский, пишет Болховитинов, архим. Киево-Печерского монастыря, произведенный из наместников оного же в 1624 г. и в сем звании скончавшийся 8 апр. 1626 г». (I. стр. 187. См. таковую же биографио С. Коссова – II., стр. 204). Чем обусловливалось такое невнимание к жизни южно-русского таланта, – не знаем. – Исключая эти и им подобные биографии, нами указанные и отнесенные к третьей категории, и из числа отнесенных нами ко 2-ой и отчасти к 1-ой категории биографий есть не мало таких, в коих встречаются пробелы в хронологических данных касательно рождения или смерти автора, или же неопределенные указания на какие-нибудь две даты относительно одного и тогоже события (напр., родился такой-то тогда-то, а «может быть», «или» тогда-то), на место служения, сан и пр. (См., напр., стр. 1 т. – 12, 21, 34, 37, 40, 48, 50, 55, 56, 57, 63, 65, 66, 75, 76, 77, 89, 96 (две биографии), 97, 104⁵⁶⁸, 104 (2-я биография), 113, 114, 140 и т. д.; II т. – 1, 5 (две биографии), 7, 8, 10, 11, 23, 24, 25, 26, 37, 41, 42 (2 биографии), 44, 54, 56, 75, 79, 82–3, 95, 96.., 324⁵⁶⁹ и мн. др. Излишне, думаем, продолжать выписки страниц. Видно, что у м. Евгения сплошь да рядом встречаются разные пропуски и неточности, не особенно-то желательные в Словаре писателей, в котором читатель вправе искать более обстоятельных биографий. Но и теперь, как прежде, мы должны сказать, что виною всему этому был не один только Евгений, а те «чу      жие ошибки», на которые он жаловался в письме к Хвостову от 22 ноября 1818 г. и которые сам считал причиною своих словарных ошибок (Сб. ст. Ак. Наук, V, I, стр. 171)...⁵⁷⁰ С своей стороны преосвященный труженик употреблял иногда самые серьезные усилия для того, чтобы решить вопрос о времени жизни писателя и об его личности. Так, именно, он поступил по отношению к известному паломнику игумену Даниилу, по отношению к Иоанну – «первоначальному сочинителю Новгородской летописи, пр. Нестору и др...

«В каком веке жил (Даниил), и когда предпринимал свое путешествие, о том, пишет преосв. Евгений, ничего не говорит он в своих записках. Однакож можно заключить из некоторых упоминаний его, что он путешествовал в начале XII в., т. е. вскоре после первого крестового похода; а именно: сам он о себе пишет – 1) что был в Иерусалиме при Балдвине, первом (1100–1118 г.) князе или короле Иерусалимском и находился с ним в походе к Дамаску; 2) что город Акроне задолго пред тем (1104 г.) завоеван был Фрязями т. е. Франками у Сарацинов; 3) что при нем были также в Иерусалиме Новгородчане и Кияне Изяслав Иванович, Городислав Михайлович Кашкичи и проч.; 4) что он для поминовения о здравии в лавре св. Саввы освященного записал имена русских князей с женами и детьми: Михаила (Святополка, княжившего в Киеве с 1093 по 1113 г.), Василия (Владимира Мономаха, княжившего в Киеве же с 1113–1120 г.), Давида Святославича, Михаила, Олега (княжившего в Чернигове в 1115 г.), Панкратия Святослава, Глеба Менского или Минского и проч. Все сии происшествия и лица принадлежат к начальным годам XII века. Можно также заключить, что сей Даниил сам был родом или жительством из окрестностей Чернигова, потому что р. Иордан сравнивал он с р. Сновою, протекающею недалеко от Чернигова. Слог в записках его сходствует со слогом летописи Нестора, которому он был современник» (I., стр. 112–113)⁵⁷¹. Насколько серьезны и близки к истине эти соображения, аргументы и выводы ученого архипастыря, всякий может судить по одному уже тому, что другим исследователям оставалось большею частию только повторять сказанное преосв. Евгением, – «изменять же приходилось очень немногое и очень не важное» (И. И. Срезневский в «Воспоминании о научной деятельности Евгения»... Сб. ст. Ак. H., V, I, стр. 14). Не указанные им с точностию, годы Даниилова путешествия были указываемы и определяемы Сахаровым, Шевыревым, м. Макарием (1113–1115 г.г.) и в последнее время г. Веневитиновым (1106–1108. См. «Православный Палестинский сборник», вып. 3, Спб. 1883 г., с. І-V предисловия к изданному Веневитиновым «Житью и хоженью Данила Руськие земли игумена»).

Явившись пионером в решении вопроса о паломнике Данииле, наш историк таковым же является и в решении другого вопроса, «до ныне, как он сам заявляет, никем еще неисследованного», о том, «кто был Иоанн священник, первоначальный сочинитель Новгородской летописи». «Судя, говорит Евгений, но году 1144, в коем по московскому изданию сей летописи означается поставление сочинителя в попы, весьма вероятно можно заключить, что это был снятый Иоанн, первый архиеп. Новгородский» (I., стр. 258). На следующей (259-й) странице представлены Евгением и другие соображения в пользу этого мнения. С именем Иоанна тесно связывается имя другого участника в составлении новгородской летописи и продолжателя Нестора – пономаря Тимофея. Естественно, таким образом, поставить и решить еще новый вопрос – касательно того, кто ранее взялся за писание новгородской летописи – Иоанн или Тимофей? Преосвященный Евгений, действительно, и решает его на стр. 255–256 и 258, отдавая пальму первенства попу Иоанну.

Сообщая сведения о самом Несторе, Евгений пытается решить вопрос о месте его рождения, которое-де «доподлинно неизвестно» (II., 83), и с этою целию приводит относящиеся сюда мнения Татищева и еще каких-то двоих писателей. Но по некоторым основаниям не принимает их и свою речь заканчивает словами: «как бы то ни было, доселе все были согласны, что Нестор природный словенорусс» (стр. 84. См. еще стр. 320–323 и 330 первого тома и стр. 20–22, 140–141 и 251 второго тома Словаря , дух. писателей, где Евгений тоже занимается решением подобных биографических вопросов). Все эти случаи весьма красноречиво говорят за то, что наш преосв. исследователь не прочь был заниматься такими решениями, когда имел на то возможность и когда (частно) требовало того современное (спорное, напр.) положение известного вопроса в литературе. Иногда, как бы, с целию снять с себя ответственность за биографические известия, а может быть с целию дать читателю возможность пополнять почерпнутая из Словаря сведения, м. Евгений указывает на литературу о некоторых дух. писателях и некоторых сочинениях (См. т. I., стр. 54, 137, 143, 160, 166–171⁵⁷², 173, 251, 312; т. II., стр. 52⁵⁷³, 68, 118–119, 163, 191, 233–234, 237⁵⁷⁴, 250, 251, 267⁵⁷⁵ и 283). Указания эти едва ли, впрочем, считал он безусловно обязательными для себя. Выше, напр., всякого сомнения, что ему было известно сочинение Д. H. Б.-Каменского – «Жизнь преосв. Амвросия, архиеп. московского, убиенного в 1771 г.» (М. 1818 г.), вероятно получил его далее в подарок или от автора, или от H. Н. Б.-Каменского (родственников Амвросия), – и все же не упомянул его в своей статье о несчастном страдальце (Сл. т. I. стр. 21–25).

В программу своего Словаря, как известно, м. Евгений ввел «разные известия, до общей гражданской, церковной и ученой российской истории относящиеся». Его приятелю В. Г. Анастасевичу не нравились эти вводные, эпизодические известия или «истории» в таком специальном сочинении, как Словарь, о чем он и писал Евгению. Последний отвечал ему (хотя и по другому поводу) 28 окт. 1821 года: «Вы некогда в моем Словаре духовных писателей такие «истории»⁵⁷⁶ называли сторонними, излишними отступлениями, а я всегда считаю их и для биографии любопытными« (Др. и Нов. Россия, 1881 г., февр., стр. 294). Отчасти на эти, кажется, «истории» и намекает преосвященный в предисловии к своему «Новому опыту», обещаясь говорить в своих статьях об «ученых обстоятельствах» авторов, под которыми, с другой стороны, можно разуметь указываемые (иногда) Евгением поводы к написанию сочинений (особенно апологетико-полемических). Мы сейчас отметим, повозможности, все эти «истории».

I. Исторические сведения об ересях и их виновниках: Сл. т. I, стр. 11–2, 89–91 и 307–309 (ересь жндовствующих), 189–192 (Феодосия Косого); т. II, 18–19 (Бакшина) и 256–257 (Тверитинова).

II. О русском расколе: I, 50–54, 166–171, 195–6, 296–7, 314–317; II, 16–7, 40–41, 81–83, 168–175. (На стр. 108–139 II т. преосв. Евгений поместил обширную статью о п. Никоне; но занятый его личностию, ничего не сказал о причинах происхождения раскола).

III. О разделении митрополии и об унии: I, 97–103, 235–237; II., 44–52 и 157. На стр. 97-ой первого тома Евгений начал говорить о Гр. Цамблаке и тут же прибавил: «Избрание и возведение его на киевскую митрополию составляет важную эпоху в российской церковной истории, а потому для объяснения сей эпохи не бесполезно будет упомянуть здесь о предшествовавших ей обстоятельствах и причинах», которые и излагаются на следующих страницах (до 101-й). На стр. 101–103 наш автор защищает Цамблака против тех, кто обвинял его в отступничестве в унию.

IV. О православных миссиях: I, 298–9; II, 11–2 и 230–233.

V. Об исправлении и печатании богослужебных книг и самих типографиях: I, 55–56, 141–143, 261–286, 296, 304–306; II., 12, 26–9, 34–5, 60–61, 112, 272–273. На подчеркнутые нами страницах «предлагается статья о словено-русских типографиях. Как бы чувствуя некоторую неуместность этой статьи в Словаре писателей, м. Евгений извиняет ее помещение в нем тем, что «История книгопечатания принадлежит к истории словесности (стр. 261). В ней преосв. автор (первый в нашей литературе) проследил постепенный ход книгопечатания – от первой славянской псалтири, напечатанной в Кракове в 1491 г., до начала XIX ст., передал историю учреждения русских типографий и первоначальной их деятельности, а также учреждения русских типографий в Голландии при Петре великом. Статья заканчивается описанием введения в России фигурных и нотных типографий.

VI. О переводе библии на славянский язык: I., 64–5; II, 227–229. Перечислив на стр. 173–176 первого тома литературные труды Епифания Славинецкого, Евгений в конце 177 стр. пишет: «Но важнейшее дело, предприятое им, было то, чтобы перевести вновь на словенский язык с греческого всю библию. Обстоятельства сего предприятия подробно описаны в одной исторической старинной записке, найденном в архиве Коллегии иностранных дел, которая для любопытства читателей помещается здесь (стр. 178–183) буквально». – На стр. 61–67 второго тома Словаря ученый архипастырь решает вопросы о том, вся ли библия переведена Кириллом и Мефодием на славянский язык или нет, и на какое наречие переведена она (а также и разные богослужебные книги). Таким наречием, по его мнению, было наречие Моравов и Болгар; на первый вопрос Евгений склонен отвечать отрицательно. И в том и в другом случае он прибегает к помощи критико-полемического приема. (Им же и тут же, – стр. 67 и 68, – Болховитинов пользуется и против тех, кто утверждал, что равноапостольные братья были посланы в славянские земли не из Константинополя, а из Рима папою). – Не знаем, почему Евгений не всегда вводит в свои статьи эпизоды о переводе славянской библии с греческого языка. Так он ни слова не говорит о трудах по этой части архиеп. новгородского Геннадия (т. I.. стр. 89–92), м. Киприана (I., 320–329) и м. Алексея, вовсе даже и не помещенного в Словаре духовных писателей.

VII. О Кормчей книге, ее переводе на славянами язык, составе, списках и редакциях: I, 174, 251–2, 254, 257–259, 316–7, 334; II., 26, 132, 142-З. На самых лучших страницах Словаря (т. I, 324–329), посвященных вопросу о Кормчей, преосв. исследователь ведет речь о первоначальном появлении ее в России, переводе с греческого и различии ее редакции и изданий. В статье о Киприане (по поводу которого заведена эта речь), помещенной в «Друге Просвещения» (1806 г. № 12), ничего такого Евгений еще не говорил. В 1-м издании Словаря (т. I., стр. 353–357), хотя и говорил, но гораздо короче (нет, напр., указаний на различия славянских Кормчих); с другой стороны, тут же есть и небольшой лишок сравнительно со 2-м изданием Словаря. Все это доказывает постепенность ознакомления Болховитинова с славянскими Кормчими, что и должен иметь в виду характеризующий его, как исследователя данного юридическая памятника.

VIII. Рассуждения по части церковной археологии и филологии: I, 165–166; II., 234–251 (в ст. о св. Стефане пермском). Любопытно начало Евгениевского трактата, помещенного в этой статье. «Жизнеописатель Стефанов и почти все наши летописи, говорит Евгений, утверждают, что св. Стефан изобрел для Зырян пермские буквы и перевел на их язык книги, которых однакож ныне у Зырян нигде не обретается. Предмет сей давно уже обращал на себя любопытство изыскателей древности; а в недавние времена сделался даже спорным и потому заслуживает обстоятельнейшее розыскание по историческим и местным сведениям» (стр. 234), которое далее и следует, нося вместе с положительным и полемический характер. (Тоже и в 1-м изд. Словаря: том II, стр. 612–631. Несколько короче в Вестнике Европы за 1814 г. № 16 и в «Волог. епарх. вед.» за 1867 г., № 16, где перепечатана статья из этого «Вестника»).

IX. Известия о некоторых частных случаях из жизни писателей, хотя и интересных, но не всегда замечательных в сравнении с другими. Именно: на стр. 309–311 первого тома Евгений говорит о «распре и суде (Иосифа Волоколамского) пред собором с новгородским архиеп. Серапионом»; между тем ни в настоящей статье, ни в статье о Ниле Сорском (I., стр. 140) ни слова не сказано об известном споре этих монастыре начальников и их последователей касательно монастырских вотчин, уясняющем отчасти и литературное направление Санина. На стр. 71–74 второго тома преосвященный передает историю спора о вере черниговского протопопа Михаила с датским принцом Волдемаром. В статье о м. Макарие (т. II, стр. 15–17) он, без особенной нужды, пишет о «Соборе новых чудотворцев» и соборе Стоглавом. Интересен взгляд Евгения на этот последний. «Макарий, говорит он, обратил внимание на исправление вообще церкви и российского духовенства. Для сего, пред вторым походом царским на Казань в 1551 г., назначил он быть собору в Москве. Но дабы отклонить от себя ненависть суеверов и раскольников, не задолго пред тем ополчившихся на Максима грека и его заточивших за обличение их, митрополит не сам открыл собор, а сочинены были от лица царского во 1-х, трогательная речь и сперва 37, а потом еще 32 вопроса, и предложения собору, с изъяснением добродушнейшего царского желания, исправить беспорядки церковные. Собором приступлено было к решению сих вопросов; но, как известно, раскольники превозмогли всех своими во многих статьях лживыми мнениями, от которых и собор сей сделался новым соблазном церкви. Кажется, от стыда самых сих нелепых решений ни одна современная летопись, ни сам Макарий нигде даже не упоминают о бытии сего собора» (стр. 16–17).

X. Из исторических событий гражданского характера пр. Евгением переданы события смутного времени, связанные, между прочим, с именем Авраамия Палицына (I., стр. 5–8, 141–42, 184–186), и некоторые другие: I., 73–74; II, 14–5 и 201–203.

На этом пункте мы и покончим с анализом Евгениевского «Словаря о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви». Остается только сказать, что в нем найдет читатель самый больший процент русских духовных авторов, меньший – греков и по одному – датчанина (Ад. Селлий: II т., стр. 102–108), «сербянина» (Исаия: I., стр. 211) и венгерца (архим. тверской Макарий Петрович: II., 23–24), живших на русской территории. Если там встречается статья о Кирилле и Мефодие (II., 56–68), то это потому, без сомнения, что они – праотцы русской славянской письменности, от них она «пошла есть» и ими открывается ряд славяно-русских писателей. Не даром и архиеп. Филарет начинает свой «Обзор» с тех же равноапостольных братьев (посвятив им, впрочем, всего лишь 21 строчку). Все, кто не принадлежит к православной церкви, частнее – кто не проходил в ней каких-либо иерархических ступеней, – все такие лица, хотя бы и писавшие что-нибудь по части духовной литературы, не вошли в Евгениевский Словарь духовных авторов.

Таковые православные писатели (не-иерархи) помещены преосвященным на страницах уже «Словаря светских писателей». В этом последнем мы насчитали около 45 лиц, что-либо сделавших для нашей духовной литературы, – в I томе: Д. С. Аничков (4–6 стр.), И. Бакмейстер (15–16), Н. Н. Б.-Каменский (16–19), Барсов А. К. (20–21), А. П. Б.-Рюмин (32–33), Богданов А. (47–48), Буслаев П. (68–69)⁵⁷⁷, Буссе И. Г. (69), Белин Ю. (70), Владимир Мономах (84), кн. Гагарин Г. П. (106), Гозвинский Ф. К. (142), Данилович Герасим (156), Дмитревский И. И. (184–186), Иван Васильевич – царь (238–240), сын его Иван Иванович (240–241), Ильинский Иван (246), Иоанн Смера (251–258), Кантемир А. Д. (265–271), Карабанов П. М. (272–273), Коль И. П. (298–299), кн. Острожский К. К. (302–306) и кн. А. Курбский (325–327); во ІІ томе: Лабзин A. Ф. (1), Лопухин И. В. (34–36) Мальгин Т. С. (42–43), Г. Фр. Миллер (54–89). гр. Мусин-Пушкин А. И. (94–98), H. И. Новиков (103–106), Писарев С. И. (122–124), Полтаев Ф. (129), Пономарев Е. (131), Сичькарев Л. И. (164–166), Скорина Ф. (169–171), Соковнин С. П. (173), Спафарий H. (175–176), Старов И. Е. (176–178), Сумароков А. П. (184–188) Сыромятников (189), Тредьяковский В. К. (210–225), Фирсов А. П. (230), Чеботарев X. А. (241–242), кн. Шаховский С. (248–249), Ширяев М. (249–250) и в. кн. Ярослав Владимирович (282–289). К ним могут быть причислены (отчасти) и лица, потрудившиеся над изданием разных летописей (кроме упомянутым уже нами Миллера и Мусина-Пушкина): Барков И. И. (I, 19–20), Башилов С. (31–32), Крекшин П. (316–318), Львов Н. А. (II т., стр. 38–39), Тауберт И. (204–205), А. Л. Шлецер (253–259) и кн. M. М. Щербатов (279–281).

Так как во всех этих биографиях светских писателей нет ничего такого, что бы останавливало наше внимание и давало бы возможность сделать какую-либо прибавку к характеристике м. Евгения, как составителя Словаря духовных писателей, то мы и перейдем прямо к решению вопроса о значении и ценности последнего для русской исторической науки, – и в прежде всего для науки, современной самому преосвященному автору.

Значение Словаря в ту пору было определено тогда же, с одной стороны и первее всего, частными лицами, прекрасно знакомыми и с самим Евгением, и с его трудом, – Н. Н. Румянцевым, Д. Ив. Хвостовым и К. Ф. Калайдовичем⁵⁷⁸, а с другой стороны, органами современной составителю прессы – «Сыном Отечества», Венским «Jahbücher der Litteratur», «Московским Вестником», «Московским Телеграфом» и издававшемся в Москве «Bulletin'ем du Nord». Полагаясь на отзывы этих, хотя и не одинаково компетентных, судей, лучше нас знавших тогдашнее состояние науки, литературы и средства их развития, мы позволим себе воспользоваться ими и приведем их целиком, или же in extenso⁵⁷⁹.

«Нет сомнения, писал Румянцев Евгению от 2 мая 1818 г. о печатавшемся словаре духовных писателей, что сие сочинение примется почтеннейшею публикою с тою жадностию, которую она всегда показывает к творениям того ученого мужа, коему сие сочинение приписывается» (Пер., стр. 11). В другом своем письме к Болховитинову (от 21 окт. 1818 г.) канцлер называл его труд «драгоценным» и высказывал надежду, что «совершенство сочинения превозможет» все его внешние, корректурные недостатки (Пер., стр. 13. Ср. письмо Румянцева к Малиновскому от 25 окт. 1818 г., – «Переп. с московскими учеными», стр. 93–94). Граф Д. И. Хвостов, сам некогда собиравший материалы для Словаря и по личному опыту знавший всю трудность и ответственность работы, писал нашему автору в ноябре (15 ч.) 1818 г: «Я имел честь получить почтенное письмо вашего преосвященства и вместе богатый дар сочинения вашего. Это не Словарь, а книга: статьи Палицына, Стефана пермского, Никона, Дмитрия ростовского, Ф. Прокоповича и большею частию другие пользою своею и прекрасными изложениями привлекут на вас благодарность в потомстве. Мосты сняты, и я затем не был в академии; но сомнения нет, что просвещенные люди отдадут трудам вашим и глубокому в истории познанию справедливость⁵⁸⁰. Жаль мне, что таковых еще мало в России. Подвиг ваш знаменит (Сб. ст. Ак. Наук, V, 1, стр. 169). Наконец, К. Ф. Калайдович в письме своем на имя преосв. Евгения от 28 июля 1819 г. говорил между прочим: «Позвольте изъявить вам нелестную похвалу совершенной признательности за новый отличный труд ваш – «Исторический словарь о российских писателях духовного чина», которого экземпляр я имел честь получить от г. издателя, Его сиятельства, государственная канцлера» (Бессонов, стр. 108).

Тогда как наш автор получал от своих корреспондентов такие сочувственные отзывы, носившие характер отзывов pro domo suo, современная ему русская пресса, от которой всего бы естественнее было ожидать поправок и указаний⁵⁸¹, мало говорив о «драгоценном Евгениевском труде, обнаруживая тем самым свое историко-литературное бессилие и выражая удовлетворенность Словарем Евгения, стоявшего, очевидно, выше представителей журналистики и по своей ученой опытности, и по своему историко-литературному образованию. Первее других заговорил «Сын Отечества» Греча, и то при участии самого Евгения и его приятеля Анастасевича. Еще в 1818 г. последний стал писать о Словаре Евгения «журнальную статью». Благодаря за это, Евгений писал ему 18 окт. того же года: «Чур яснее писать и без дальных похвал. Прилагаю идею на сию статью. Прочее прибавляйте, что хотите. В моей идее исторической, естьли не признаете педантства ученого, то помести те оную, а естьли и вам покажется она педантскою, то оставьте и пишите сами, что хотите». 21 окт. снова писал: «Я, пославши вам свою идею, думал, что вы и меня станете бранить за ученую выкличку; а сами вы еще ученее написали: и так оба мы не годимся в прокламаторы книг. Возвращаю вам ваш лист. Советую отдать и мой и свой Гречу, знающему лучше нас журнальный язык. Пусть он выберет, что сам сочтет приличнейшим; а тогда и мы увидим, что он лучше нас напишет. Знания и вкус не всегда бывают вместе». H. И. Греч, получивши «листы», может быть только на основании их, а может быть и независимо от них, поместил в своем журнале (1818 г. ч. XLVI) следующую заметку о Словаре нашего ученого иерарха: «Спешим обрадовать всех любителей отечественной истории и словесности известием о выходе в свет сей преполезной книги, трудов преосвященного Евгения, архиепископа псковского и курляндского. Начало сего исторического словаря помещено было в периодическом издании: «Друг Просвещения» 1804–1806 годов; там исчислены были писатели светские и духовные живые и умершие. Впоследствии почтенный автор разделил сие творение на две разные части: словарь писателей светских подарил для издания в свет московскому Обществу истории и Древностей российских, а второе отделение, – о писателях духовного чина решился издать сам, исключив из оного известия об авторах, еще в живых находящихся. Ныне сие издание отпечаталось и вышло в свет. Предоставляя подробный разбор оного сведущим в сей части словесности, скажем вкратце о его содержании. В нем помещены сведения о всех известных доныне российских писателях духовного чина: сочинитель вкратце описывает их жизнь, служение церкви и отечеству, занятия литературные и исчисляет дошедшие до нас труды их, показывая при напечатанных город и время издания, а при тех которые существуют еще только в рукописях, место их хранения. Некоторые особы желают видеть при том суждение о сих творениях и критический разбор оных: присовокупление сего конечно было бы весьма полезно, но в лексиконе того не требуется; довольно, когда главные обстоятельства жизни, все творения и издания их исчислены вполне и веpно: дальнейшие подробности принадлежат к критической истории литературы. Справедливость побуждает нас сказать, что книга сия напечатана не так исправно, как бы того заслуживала (в первом томе даже не выставлены наверху страницы и первые буквы имен авторов: ошибок и опечаток много: в правописании большая песторота и т.д.)».

Голос Греча был единственным голосом в нашей отечественной журналистике, раздавшимся по поводу 1-го издания Евгениевского труда. За то нe прошли его молчанием за границею. Известный славист Добровский в Венском «Jahrbücher dei Litteratur» (1824 г., IIІ, стр. 53) приветствовал 1-е изд. Словаря «самым теплым» словом. В нем приятно остановили строгого критика и богатство исторического содержания, и точность, высокая простота изложения, без каких-либо риторических прикрас, и меткость суждений. Но главное, – для Домбровского Словарь Евгения это целая история постепенного хода и развития литературы и письменности в России⁵⁸².

Если Австрия знала Евгениевский Словарь по отзыву о нем Домбровского, то Швеция, благодаря Гиппингу, могла читать его на своем родном языке... «Дивлюсь, писал Евгений Анастасевичу 20 янв. 1819 г., для чего Гиппинг вздумал перевести шведам мой Словарь. Немцы больше занимаются русским, нежели шведы. Но и те не слышно, чтобы принялись переводить. В Дерпте, однакож, читают его. А Воейков (профес. тамошнего университета) хочет из него для лекций своих выбрать ученую русскую историю и хвалится обличить немцев, говорящих, что у нас не было не только ученой истории, но ни наук, ни литературы. «Но немцы и сами надолго не остались без Евгениевского Словаря. Его перевел на немецкий язык, с 1-го издания, Штраль и в 1828 г. выпустил в свет под заглавием «Das gelehrte Russland. Leipzig». XX+514 стр. «Хотя, пишет г. Белокуров, видевший Штралевский труд, переводчик в предисловии и говорит (стр. XIX), что его «труд нельзя назвать буквальным переводом, что уже заметно при беглом сравнении; некоторые части, как напр., Кирилл, Никон, Феофан Прокопович и т. д. совсем переработаны, в другие прибавлено новое и все сочинение чрез эти изменения, а также и чрез приложенный указатель, сделалось более полным и удобным для употребления», но на самом деле его труд буквальный перевод Словаря м. Евгения с весьма ничтожными изменениями. Даже те статьи, которые он считает «переработанными», как, напр., ст. о пат. Никоне, не представляют ничего нового сравнительно с Словарем м. Евгения; переработка коснулась только иного распределения материала, находящегося у м. Евгения. Действительная разница между трудом Strahl и Словарем м. Евгения в системе расположения материала. M. Евгений, как известно, держался алфавитного порядка, тогда как Strahl хронологического, – того же, который принят Филаретом, архиеп. черниговским, в ее «Обзоре русской духовной литературы». («Адам Олеарий о греко-латинской школе Арсения грека в Москве в XVII ст». Чт. в Общ. люб. дух. просвещения, 1888 г., апр., стр. 363, пр. 9-е).

Второму изданию Словаря более посчастливилось относительно журнальных отзывов. О нем первее всего высказался, тогда еще молодой, а впоследствии известный историк М. П. Погодин. Вот его отзыв о Словаре, появившийся на страницах «Московского Вестника» (1827 г. № 18, 187–192): «Нет нужды, полагаю, говорить много о пользе и даже необходимости, слишком очевидной, подобных словарей в литературе. Они весьма много облегчают труды ученых, занимающихся науками, к области которых относятся. Так с объявляемым здесь Словарем часто будет справляться при исследованиях и историк русский, и литератор, и филолог, и даже неученый читатель, и всякий раз получит ответ удовлетворительный о нужных для себя лицах. Кроме сей пользы, общей сему Словарю со всеми подобными сочинениями, он имеет еще свое особливое достоинство: в нем находится множество новых материалов и множество указаний на новые материалы истории русской политической, церковной, литературной, – материалы, о коих не было у нас никакого сведения. Сочинение его сопряжено было с великими затруднениями, и только особенное стечение благоприятных обстоятельств привело сочинителя в состояние составить оный. Труды наших духовных хранятся большею частию в рукописях, и не имея случая пользоваться главнейшими библиотеками, нельзя и думать о подобных предприятиях. Итак, отечественные ученые должны принести благодарность сочинителю за то, что он не упустил случая воспользоваться встретившимися средствами. Сколько, к сожалению, видим мы людей, которые, обладая у нас драгоценными материалами, ни сами не созидают, ни другим не дают созидать здания! Теперь об исполнении. Два главные требования от подобных словарей: полнота и верность. Рецензент, не имея сведений о рукописной нашей литературе, не может произнести здесь решительного мнения и скажет только, судя по тем статьям, коих содержание ему несколько известно (напр., о Кирилле и Мефодие, Несторе), что сочинитель имел в виду все известные исследования и представил их результаты в пределах, означенных целию. Нельзя не заметить, впрочем, что сочинитель нерезко (курсив) отвергает то, что по единогласному решению (?) наших критиков отвергнуто, напр., Иоакимовская летопись, славено-русские руны, до христианства употреблявшиеся, рождение Несторово на Белоозере и пр., и одинаким, так сказать, тоном говорит иногда о мнении какого-нибудь ІІІлецера и о мнении какого-нибудь Елагина. Многие из статей (Словаря) по занимательности своего содержания и полноте имеют достоинство биографий. Все написаны слогом чистым и правильным» (стр. 187–189 и 192)⁵⁸³. После этого отзыва, как видит читатель, крайне сочувственного, появилась другая рецензия и тоже историка Н. А. Полевого в его «Московском Телеграфе» (1828 г., ч. XIX, № 3, стр. 413–415). Упомянув о 1-м издании Словаря, он писал далее: «Польза и необходимость подобных книг неотвергаема; ныне почтенный автор пополнил и умножил свое сочинение. Многие из статей можно назвать трактатами отличного достоинства о разных любопытных предметах (напр., в ст. Иоанн Федоров находим историю русских типографий). Желательно б было, однакож, видеть в Словаре духовных писателей некоторые, большие против первого издания, поправки. Так, в т. 1, стр. 220–225 не должно ли бы говорить о выдумке летописи Иоакимовой более решительным образом и можно ли было автору сказать, что сия летопись «вошла уже во многие исторические наши сочинения и многих занимает»? Неужели нельзя было сказать, что сочинение Тимофея Каменевича – Рвовского (т. II, стр. 265) есть сказка; что летопись Палицына (т. 1, стр. 4–10) для царствования Бориса Годунова такой же материал, как летопись Курбского для царствования царя Иоанна, т. е. что обе они написаны пристрастно и во многом несправедливо, и что Синопсис Гизеля (т. I, стр. 192) не заслуживает никакого внимания? Статья о Несторе (ч. II, стр. 83) должна бы, кажется, быть освобождена от мнения Татищева о рождении Нестора на Белоозере и мнения. другого писателя, выводившего Нестора из Корсуня. Заметим еще, что Никоновская летопись совсем не может быть названа Несторовою (о чем изъясняет и сам почтенный автор в другом месте, т. II, стр. 135), равно и весе другие, упоминаемые на стр. 87, от строки 6-й до 13-й. Тут же пропущено, что Лаврентьевского списка 13 листов издано. Статья о Кирилле и Мефодие (т. II, стр. 56–69) также требует еще поправок, как то: исключения путешествия к Хозарам, большего утверждения о ложности выдумки о славянских рунах. Желательно бы знать (стр. 66), где и как Нестор говорит, что в ее время был общий один язык у славянских народов? При том следовало бы упомянуть о новых ученых исследованиях касательно Кирилла и Мефодия. Так и в объяснениях о Кормчей книге (т. I, стр. 324) желательно бы видеть превосходным розыскания о сем предмете барона Г. А. Розенкампфа. Все cии недостатки само по себе, разумеется, не отнимают достоинства у полезнейшего труда почтенного автора, заслуживающего истинную нашу благодарность. При новом издании прибавлены им две росписи имен, по азбучному порядку и по хронологическому. Число всех духовных особ, что-либо писавших (кроме здравствующих ныне), выходит 268. По такому малому количеству можем судить, что Словарь духовных писателей русских может быть еще дополнен значительно»⁵⁸⁴. В том же 1828 г. французский журнал

«Bulletin du Nord» (1828 г., Vol. II), издававшийся в Москве, с своей стороны рецензируя Евгениевское сочинение, назвал его «livre précieux pour l’ histoire de la littérature russe» (Сперанский, – P. Вестн., 1885 г., июнь, стр. 681).

Как видно, и периодическая печать, подобно частным корреспондентам преосв. Евгения, весьма одобрительно отнеслась к колоссальному произведению знаменитого иерарха. Но, как и там, мы не встречаем в ней обстоятельная критическая разбора Словаря. Очевидно, такой разбор был выше сил и средств тогдашних ученых-историков и литераторов. Вот почему Погодин откровенно сознавался, что он, «не имея потребных сведений о рукописной литературе, не может произнести решительного мнения» об Евгениевской работе. Лучше других мог сделать это П. М. Строев, еслибы он вздумал рецензировать Словарь духовных писателей. Но дело в том, что он добывал только материалы для дополнения и исправления последнего, – добывал чрез то самое знакомство с русскою духовною литературою (рукописною), которого не доставало M. П. Погодину и которое он приобретал благодаря своей археологической экскурсии в различные книгохранилища и архивы родной земли. 31 дек. 1820 г. Строев заявлял Академии Наук, что найденные им древне-литературные, биографические и археографические материалы (90 листов) «могут весьма во многом пополнить и исправить важный труд Его Высокопреосвященства, киевского м. Евгения, названный: «Словарь исторический о бывших в России писателях» (Барсуков, стр. 196–198). То были «Материалы для истории славяно-русской литературы, т. е. каталоги рукописей и старо-печатных книг». В 1834 г. Академия Наук, не имея в виду сама публиковать их, «оставила их у г. Строева с тем, чтобы он приготовил из них библиологический Словарь, или указатель всех сочинений и переводов, известных в литературе нашей до начала XVIII ст.; сей Словарь долженствовал служить ключем к хранилищам, рукописных пособий отечественной словесности» («Предисловие» к «Актам, собранным в библиотеках и архивах Российской империи археографическою экспедициею Имп. Акад. Наук», т. 1., Спб. 1886 г., стр. ѴІ-VII). За приготовление своего «Библиологического словаря духовных писателей Строев принялся 6 сентября 1835 г. Доведя словарь до буквы с, он почему-то покинул свою работу, оставив все прочее в числе собранных им черновых материалов, в алфавитном порядке имея и фамилий авторов и переводчиков; материалы эти в последнее время привел в порядок и издал вместе с обработанною частию «Словаря» в «Сборнике отд. русского языка и словесности И. Ак. Наук» (т. 29, 1882 г. стр. 9–310) известный A. Ф. Бычков. Сам Строев извлек из них и опубликовал в 1 ч. только что народишегося тогда «Журнала Министерства Народного Просвещения» (1834 г., стр. 152–188) одну лишь небольшую часть под заглавием – «Хронологическое указание материалов отечественной истории, литературы, правоведения, до начала XVIII ст. [Извлечено из портфелей археографической экспедиции, содержащих в себе материалы к истории литературы славяно-российской]». Но это «указание», следует заметить плохое дополнение к Евгениевскому Словарю. Не говоря уже о том, что в нем нет ни одной биографии и что речь о писателях прерывается на св. Димитрие ростовском, (1709 г.), – в нем есть много повторений, и то в самом сокращеннейшем виде, сказанного уже м. Евгением (см. напp., §§ 4, 12, 21, 33, 40, 50, 61, 85, 86, 90… 160, 223, 251, 254, 256 и мн. др.). Если же и помещен тут перечень некоторых новых, сравнительно с Словарем, писателей и рукописных сочинений, то, с другой стороны, о последних вовсе не говорится, где они находятся, а от того Строевское «Хронологическое указание» теряет всякое практическое значение. Содержание рукописей тоже никогда не передается. Взгляды, изредка и

голословно высказываемые Строевым по поводу того или другого литературного труда, как взгляды сторонника скептической школы, мало или вовсе бесполезны для библиографов⁵⁸⁵. Ко всему этому надо прибавит и то еще, что «Указание» свое Строев поместил на страницах мало распространенного издания (особенно тогда, ко его новости) и таким образом, у некоторых отнял возможность справляться с ним и сравнивать его с Словарем м. Евгения. Всю недостаточность, неполноту его сознавал, без сомнения, и сам автор. Этим и объясняется желание Строева составить нелепый «Словарь», – желание, к несчастию, не осуществившееся на деле. Осуществись оно, – тогдашняя историческая наука обогатилась бы новыми данными касательно некоторых, весьма многих, рукописей и некоторых духовных писателей, как то и показал г. Бычков, напечатавший Строевский «Библиологический словарь» и черновые к нему материалы, предварительно сравнивши его с «Словарем» Евгения. «Обзором» Филарета (и вызванными им дополнениями) и выделивши лишь то, чего не достает в этих последних (см. Предисловие, стр. 7, в Сб. cт. Ак. H., т. 29, 1882 г.)⁵⁸⁶. А если так, – стало-быть, словарь Строева самым своим существованием, хотя бы только и в портфелях автора, указывал на неудовлетворительный характер подобного же Евгениевского Словаря. Но так как он был в портфелях и на свет Божий не показывался во время всей жизни И. M. Строева (1876), – он не был известен даже Филарету черниговскому, то но прежнему и после 1834–1835 г.г. Словарь преосв. Евгения остался единственною в этом роде и незаменимою книгою.

В 1836 г. (Москва, ч. 1–5) вышел в свет «Словарь достопамятных людей русской земли, содержаний в себе жизнь и деяния знаменитых полководцев, министров и мужей государственных, великих иерархов православной церкви, отличных литераторов и ученых, известных по участию в событиях отечественной истории, составленный Д. H. Б.-Каменским». Но по аристократическому характеру своему этот словарь не мог вытеснить Евгениевского.

В самом конце 30-х г. г. и начале 40-х над добавлением Словаря духовных писателей трудился Нерехотский протоиерей (Костромской губ.) М. Я. Диев, как то видно из его писем к И. М. Снегиреву (Отпеч. в «Чт. Общ. Ист. и Древн. Росс.», 1887 г., кн. 1., стр. 13–116). В письме от 5 февр. 1840 г., сообщая о своих занятиях Словарем, он «благодарит (Снегирева) за известие о московских духовных писателях» (стр. 100). 30 мая того же года пишет: «На сих днях я получил от брата около 50 листов печатаемого Российскою академиею описания рукописей Румянцевского музеума; оно много помогает мне дополнить Словарь духовных писателей» (стр. 102). 7 февр. 1843 г. о. Диев сообщает уже, что «продолжение Словаря писателей духовного чина в январе 1842 г. им окончено» (стр. 107). Но и после этого автор не решался опубликовать свой труд; и уже в 1855 г., 10 окт., все еще упоминал о «продолжении Словаря, вчерне» оконченном (стр. 111). Но «продолжение» это так и осталось неизвестным ученому миру. По очень вероятному преданно, записанному биографом Диева (там же. стр. 9), его работою воспользовался для своего «Обзора русской духовной литературы» преосв. черниговский Филарет, с которым Диев (3 февр. 1866 г.) познакомился в 1859 г. (ib.. примеч.).

Когда сам аpxиеп. Филарет почувствовал неудовлетворенность Евгениевским Словарем и решился заменить его, – о том точных сведений мы не имеем⁵⁸⁷. Из находящихся у нас под руками «Писем Филарета, архиеп. черниговского, к А. В. Горскому» («Прибавления к творениям св. отцев», 1883 г., ч. 31-я) можно заключать, что он начал работать под своим «Обзором» с самого начала 40-х годов. В письме от 19 января 1842 г. Филарет спрашивал, между прочим, о. Горского «о Симоне, еписк. владимирском. В статье Коркунова, пишет он, конечно, сказано, какие статьи в материке принадлежат преп. Симону. Или же описать их с рукописи, хранящейся в академической (Московской) библиотеке. Что лишнего о самом Симоне против Словаря м. Евгения и Словаря синтых?» (стр. 233) «Сделай милость, писал Филарет Горскому в другой раз (4 февр., 1842 г.), посмотри в нашем академическом списке сочинений преп. Нила Сорского – сочинения его, какие есть лишние против печатных. Там есть, помню, письма его. Нельзя ли из них извлечь каких-либо сведений о его жизни, о его харакатере. У Евгения слишком скудны сведения» (стр. 239)⁵⁸⁸. Или: преосвященный спрашивал о. Горского в письме от 11 марта 1842 г. о Стефане пермском: »Не известно ли Вам что-нибудь лишнего о переводах его против сказанного м. Евгением? Посмотрите у Строева в Софийском Временнике и у Арцыбышева в своде летописей?» (стр. 254). Таким образом, преосв. Филарета, очень рано, по крайней мере c 1842 г., принялся за собирание материалов для своего «Обзора» c явною целию пополнить и заменить последним Словарь м. Евгения. Но только еще к 1857 г. была приготовлена 1-я ч. «Обзора», впервые помещенная на страницах «Ученых записок 2-го отд. Императорской Академии Наук» (т. III) и затем, уже изданная отдельною книгою. 2-я ч. «Обзора», как мы сказали выше, была отпечатана в 1861 г. В 1863 г. автора, сделала, повторное издание обеих частей c дополнениями и поправками; а в 1884 г., по смерти уже преосв. Филарета (1868 г.), были выпущены они и третьим изданием. В предисловии к І-й ч. «Обзора» (изд. 1857 г.) Филарет откровенно заявлял: «Такой Обзор, русской духовной литературы считаем нужным для настоящего времени. «Словарь о бывших в Росcии писателях духовного звания» в свое время был весьма полезным, но в настоящее время оказывается он очень недостаточным, чтобы не сказать бесполезным. На пространстве 862–1720 г. в нем найдете известия только о 160 писателях и почти о таком же числе сочинений, которых писатели не известны по имени (стр. 2). В издании 1863 и 1884 г. слова – «чтобы не сказать бесполезным» вычеркнуты, – почему, мы увидим ниже. В предисловии ко 2-й ч. «Обзора» (всех изданий) преосв. его автор как бы продолжает: «Из писателей времени 1720–1826 г. в Словаре м. Евгения говорится о 90⁵⁸⁹, но о других 150 нет ни слова. Относительно сочинений известия Словаря не достаточны ни по одному отношению, и нет ни одной статьи у него, которой не надлежало бы дополнять. Да и это естественно: издания старых времен – редкость, рукописи – еще более, а показания книжных каталогов кратки и сбивчивы» (стр. 279 по изд. 1884 г.)⁵⁹⁰. О биографиях писателей, как заметил читатель, здесь пока ни слова. О них речь ведет пр. Филарет в самой статье об Евгение Болховитинове (стр. 444). «Письма преосвященного к Городчанинову, читаема здесь, показывают, как составлялись у историка исторические сочинения: напр., в письме от 4 мая 1809 г., просит доставить «послужные списки»: в письме от 31 мая 1809 г. просит прислать «полный список напечатанных сочинений» Мухина. «Вы знаете, прибавляет тут же, что по плану моего Словаря это нужно». В других письмах таже забота о послужных списках. Пусть послужные списки нужны были, чтобы «не лгать безответно», как замечал преосвященный (в письме к Анастасевичу). Но наполнять словарь ученых послужными списками – не дело размышляющего историка литературы; ордена и чины не прибавляли никому ни на золотник ума. Писали: умер по Коссову в 1057 г., по Копыстенскому в 1062 г., но Саковичу в 1069 г., по в каком именно году умер, оставляли не решенным. Не значит ли это говорить много ненужного и не говорить о нужном? Многое ненужное досаждает, а недостаток нужного увеличивает досаду. И вот плод обширного запаса сведений! (который пр. Филарет констатировал выше, на стр. 443, и который-де «много принес пользы любителям отечественной истории»...). Таким образом, в м. Евгение сколько изумляет собою обширность сведений ее, столько же поражает бездействие размышляющей силы, часто и резко высказывающееся».

Все, что мы выписали из Филарета, прямо подсказывает нам, да полагаем, и всякому другому, что преосв. составитель «Обзора» претендует на вытеснение c нашего рабочего стола Словаря м. Евгения, как однородной справочной книги. Выходите как-будто, что некогда благословляемый труд киевского митрополита с 1857–1861 г. потерял для историков-литераторов свое былое значение. На самом деле это далеко не так, –Словарь пр. Евгения и доселе должен оставаться настольною книгою на ряду с «Обзором» Филарета, и первее всего потому, что в последнем опущены многие писатели, помещенные в первом. А именно: Аммон (инок), Андрей Савинович, Афанасий (монах XVII ст.), Виталий (игумен XVII ст), иером. Георгий Щербацкий, архим. Давид Нащипский, митр. Досифей, архиеп. Евгений Булгарис, Иосиф (келейник патр. Иова), Иосиф – 5 патриарх, еп. полоцкий Каллист, дьякон Луговский, архим. Воскресенского монастыря Никифор и игумен Феофан Леонтович. Что касается биографий, то, не говоря уже о том, что в них сплошь и рядом, не указываются условия развития авторской мысли и деятельности писателя, они по временам возмутительно малы в сравнении с биографиями Евгения. Как, напр., покажется читателю такого рода биография: «Св. Димитрий Тунтало, м. ростовский, знаменитейший как по святости жизни, так и по дарованиям ума и просвещению (1709)» – и только (стр. 263). Когда родился св. Димитрий, где учился, при каких условиях, управлял паствою и занимался литературною деятольностию, – ничего нет! Между тем, все это или почти все есть в солидной статье о ростовском святителе м. Евгения (т. 1, стр. 116–137), так возвеличенной eго современниками. Мы уже говорили об обширности Евгениевской биографии Кирилла и Мефодия (II, 56–68) и весьма краткой о них статейке (23 строчки) «Обзора». В таком же отношении находятся статьи об Арсение Мацеевиче (Сл. т. 1, стр. 56–7; Обзор, стр. 343), Лазаре Барановиче (II, стр. 5–7, Обзор, стр. 206), п. Никоне (II, 108 –139, Обзор, 226), еп. нижегородском Питириме (II, 168–175, Обзор, 300), м. Платоне Левшице (II, 175–191, Обзор, стр. 403–411) и др. Как в этих биографиях, так и во всех других «годы рождения писателей почти нигде (Филаретом) не обозначены, поставлены только годы смерти, да и те часто ошибочные.... В сообщении биографических сведений заметны нестройность, произвол, неопределенность»⁵⁹¹. В библиографической части своих статей архиеп. Филарет, действительно, поправлял м. Евгения. Ho: I, случалось, что, поправляя, и сам ошибался, так что истина оставалась на стороне Евгения, или ни на той, ни на другой. Говоря, напр., о Гаврииле Бужинском, м. Евгений приписал ему слово о «Промысле Божием к России», напечатанное-де в 1-й ч. «Старины и Новизны» за 1776 г. (Сл. т. I, стр. 78). Филарет вздумал поправить Евгения и вместо 1776 г. поставил 1766 (стр. 287). Между тем «Старина и Новизна» издавалась только в 1772 и 1773 г. г. (Смирдин, № 6,077), да в ней и не бывало такого слова Бужинского, а есть лишь его речь «В похвалу С.-Петербурга и его основателя» (см. 1772 г., ч. 1, стр. 49). В статье об Иннокентие Нечаеве пр. Филарет отмечает принадлежащий ему перевод книжки – «Приготовление к смерти» и ставит 2 года – 1793 и 1798 (стр. 379), в которые или между которыми якобы делался перевод этот; тогда как в Словаре Евгения (т. I, стр. 201) совершенно верно указан один 1793 г. (Сопиков, № 9,064, Смирдин, № 388). «Политиколепная Апофеосис» Филаретом приписана одному Феофилакту Лопатинскому (стр. 306), а Евгением – и справедливо – ему же, но вместе и академической московской корпорации, во главе которой стоял тогда (1709 г.), как ректор, будущий тверской архиепископ (Сл. II, стр. 325). Год издания (1761) Георием Конисским катихизиса Ф. Прокоповича (с своими дополнениями) вернее указан Евгением (Сл. 1, 94) и неверно Филаретом (1768 г., – стр. 368)⁵⁹².

2) По местам Филарет повторял даже ошибки Евгения. Тот и другой, напр., печатание перевода книжки – «Врачевство от уныния и отчаяния», сделанного Феофилактом Русановым, – относят к 1805 г. (Сл. II, стр. 333; Обз., стр. 428). Но это было уже 2-е ее издание. И Евгений и Филарет пишут, что 2-е издание «Краткой российской церковной истории» м. Платона было в 1824 г. (Сл. II, стр. 188, Обз., стр. 406), тогда как оно сделано в 1823 г. Кроме этих недостатков, в «Обзоре» Филарета, претендовавшего вытеснить из употребления Евгениевский Словарь, следует еще подчеркнуть тот факт, что архиеп. Филарет, «не всегда указывает, где хранятся произведения, находящиеся в рукописи (см. 1-е изд. Обзора, ч. I, стр. 1З, 39, 63, 68 и мн. др.). Этим иной читатель лишается возможности обратиться самому к тем же рукописям для пересмотра, для изучения их, для поверки выводов автора... И сведения-то об этих рукописях есть, хоть бы у м. Евгения, по роняет их наш автор в своем спешном, стремительном ведении дела»... (Пономарев, стр. 539–540). С другой стороны, в Словаре, м. Евгения находятся такие известия о старопечатных книгах (главным образом, в статье об Иоанне Феодорове), каких мало можно встретить в Филаретовском «Обзоре».

Таким образом, ясно для каждого, что с такими недостатками и пробелами «Обзор» преосв. Филарета не может заменить собою Евгениевского «Словаря», в котором мы находим и лишние сравнительно биографии, и порою более верные, точные и полные библиографические сведения. Не даром и г. Пономарев, проштудировавший сочинение черниговского архиепископа, писал по поводу его: «Нам не раз приходится поверять сказания пр. Филарета по Словарю м. Евгения, сказания, относящиеся к 1861 г., но данным 1827 г., и видеть, что сказания новые часто уступают по правдивости старым известиям» (стр. 507). К этому мы должны прибавить еще, что большинство биографий в труде покойного киевского митрополита, будучи полнее биографий «Обзора», заманивают нас прямо к Словарю духовных писателей, особенно, если иметь в виду, что для многих простых читателей и даже специалистов не только любопытно, но иногда, и необходимо знать малейшие подробности из жизни интересующего писателя, – подробности, от сообщения которых отказывается преосв. Филарет (Предисловие к Обзору, стр. 2)⁵⁹³. Подробности же эти, сообщаемые в Словаре, далеко не всегда, как мы знаем, теже самые, что и в формулярных списках, как то можно бы подумать из вышеприведенных слов архиепископа Филарета. Да и авторские формуляры под час не лишнее знать, так как в них указаны, например, те ученые общества, членом которых состоял известный писатель (см. ст. о Феофилакте Русанове – II, стр. 330–331; ср. Обзор, стр. 428) и самая принадлежность к которым по большей части рекомендует уже этого последнего. Ордена, конечно, не прибавляют ума писателю, как справедливо заметил об этом пр. Филарет, но все же иногда говорят об уме писателя, так как в человеческих обществах и ум, проявившийся в литературных произведениях, оценивается нередко вещественными знаками в форме орденов, упоминание которых, в Словаре писателей мы находим, поэтому, возможным, и пронизировало над этим черниговского архиепископа по меньшей мере бесцельным. – Сам м. Евгений писал Анастасевичу 8 ноября 1818 года: «Пусть граф С. П. (Румянцев?) замарывает послужные списки (в Словаре): но когда они помещаются и в иностранных Словарях, и в академических похвальных словах умершим ученым, то это не лишнее и в моей книге: а на вкус всех угодить нельзя. Мой словарь о писателях, а не о книгах одних».

Имея все сказанное в виду, мы поймем теперь, почему автор «Обзора», заявив в 1857 г. о бесполезности Словаря м. Евгения, при 2-м издании своего труда (1863 г.) взял это неосторожное слово назад и, таким образом, хотя и молча, признал пользу сочинения нашего историка и для своего времени (50-е и 60-е года). К такому признанию привели его, разумеется, критические статьи по поводу появившегося «Обзора», которому в данном случае посчастливилось гораздо более, чем в былую пору Евгениевскому Словарю. Кроме С. И. Пономарева, подробные отзывы об «Обзоре» (1-го издания) дали: А. H. Пыпин, покойные И. А. Сербинов и (под псевдонимом «Ф. Алексеева») Ф. А. Терновский; менее подробные – П. И. Савваитов и академик Пекарский. Вот что говорили они в своих отзывах о Словаре м. Евгения. Г. Пыпин, рецензировавший одну лишь 1-ю ч. «Обзора» («Отечественный Записки», 1857 г. т. 112-й), писал: «Обзора, духовной литературы 862–1720 г.» – «чрезвычайно полезное приобретение для нашей ученой литературы, – давно нуждавшейся в подобном труде. Первым опытом такого общего литературного обозрения для старой духовной словесности был известный Словарь исторический», 2-е издание которого сделано было в 1827 г. Книга м. Евгения по объему довольно велика, но количество рассмотренных древних писателей далеко не так значительно, как в новом сочинении пр. Филарета. Дело в том что м. Евгений помещал в Словаре обширные биографии замечательных писателей и говорил также о писателях нового времени, но древний период нашей письменности разобран весьма недостаточно, по недостаточности тогдашних средств. В 1834 г. из материалов, собранных в археографическом путешествии по России г. Строев составил «Указание» памятников древней литературы, помещенное в «Журнале Министерства Народного Просвещения» за 1834 г. С тех пор не было уже ни одного общего сочинения в этом роде, но в замен того частные исследования приняли очень обширные размеры и привели в известность множество памятников, прежде или вовсе неизвестных, или знакомых только по заглавиям. Библиографические описания богатых рукописных и старопечатных собраний, преимущественно «Описание Румянцевского Музея», Описание рукописей Царского, библиография Сахарова, розыскания об отдельных писателях и сочинениях, труды Востокова, Строева, Горского, Срезневского, Бодянского, Ундольского, Кубарева придали совершенно иной вид этой литературе и так распространили ее объем, что в настоящее время становилось необходимым сочинение, где бы указаны или собраны были результаты новейших изысканий» (стр. 75–76). Таковым сочинением и явился «Обзор» Филарета, ч. 1. Но преосв. Филарет «не воспользовался всеми печатными (ему доступными) источниками (что г. Пыпин документально доказывает на целых почти десяти страницам, начиная с 77-й) и потому его «Обзор» вышел неполон» (стр. 86); не воспользовался-де он (как следует), между прочим, и Словарем м. Евгения, из которого, «однако, мог бы извлечь много дополнений к своему» сочинению (ibid). – И. A. Сербинов в заключении своей обстоятельной рецензии обеих частей «Обзора» («Духовный Вестник», 1862 г., т. 2, стр. 406–441) говорил по поводу его: «Читатель желал бы видеть в сочинении автора полноту и обстоятельность в биографических и библиографических сведениях о писателях, а находить нередко сведения весьма недостаточные, тощие и скудные. В этом отношении как далеко сравнение между «Обзором» автора и Словарем Евгения! Конечно, Словарь Евгения в настоящее время устарел и оказывается неполным, как справедливо заметил автор (можно-ли было не состариться ему, не похудеть в течении 40 лет?). Но в пору своего появления и долго после появления он достаточно удовлетворял пытливую любознательность; он был драгоценною справочною книгою и для специалистов, и для неспециалистов по истории нашей литературы; это потому, что он был выше своего времени, так как ученый автора, его, пользуясь разными рукописями, преимущественно(?) Новгородской библиотеки, открыл весьма много таких биографических и библиографических сведений, относящихся к области нашей литературы, которые до него совершенно неизвестны были публике. «Обзор Филарета в этом случае ниже своего времени: он не обнимает всего, что уже найдено, обследовано, сделано усердными любителями нашей древней литературы. Наконец, Словарь Евгения гораздо менее страдает ошибками, нежели «Обзор» преосв. Филарета. Последний, при заметной нерасположенности к первому, мог указать, только на две-три ошибки у своего предшественника, и указать, при том, голословно, не подтверждая ничем своего указания. «Обзор» автора, как можно видеть из всей нашей статьи, наполнен множеством ошибок всякого рода» (стр. 440–441) – Hесколько ранее Сербинова, именно в февральской книжке «Православного Обозрения» за 1862 г., появилась статья Ф. А. Терновского под заглавием – «Обозрение материалов для истории русской литературы» (стр. 328–363), – статья, написанная по поводу нее тех же двух частей Филаретовского «Обзора». «Нельзя сказать, говорит здесь покойный профессор, чтобы после появления «Обзора» Филарета Словарь м. Евгения сделался излишним и ненужным: в Словаре есть много весьма любопытных биографических и библиографических сведений, которых нельзя найти в «Обзоре»; при чтении Словарь представляет более интереса и занимательности, чем «Обзор»; тем не менее в настоящее время «Обзор» преосв. Филарета должен быть признан первою настольною книгою и главным руководством для всякого желающего познакомиться с историею нашей духовной литературы, тем более для желающего заняться специальными трудами по этой части» (стр. 330). – За четыре года до Терновского, по выходе одной только 1 ч. «Обзора», П. И. Савваитов в 1858 г. писал, что и теперь «известный труд знаменитого иерарха-историка – «Словарь о писателях духовного чина» остается очень полезною и даже необходимою книгой для многих случаев» (Известие 2-го отдел. Императорской Академии Наук, т VI, вып. I, стр. 92). – Наконец, П. П. Пекарский, сам не мало потрудившийся по частии истории родной литературы, составивший себе имя известным сочинением – «Наука и литература в России при Петре Великом» (т. 1 и 2, Спб. 1862 г.), в котором, между прочим, поправлял словарные ошибки м. Евгения, сделал следующий интересный и авторитетный отзыв о труде последнего (Записки Академии Наук, 1863 г., IV, в. I, стр. 87–90): «Не скоро нашелся между русскими писателями подражатель Новикову о котором ранее говорил Пекарский): только чрез 46 лет явился в свет известный нашим исследователям истории русской духовной литературы «Словарь» м. Евгения (Спб. 1818 г.). Можно смело сказать, что из тогдашних русских ученых один только м. Евгений был в состоянии предпринять подобный труд, который требовал и огромной начитанности, наблюдательности и близкого знакомства с самыми разнообразными материалами, в те времена далеко еще не совсем известными. Прибавим, что беспристрастие и уважение к науке не дозволяли м. Евгению следовать примеру тех ученых, которые, избрав для своих занятий одно или два столетия, считают себя вправе смотреть свысока на все, что не касается этих столетий. Поэтому автор Словаря с одинаковою внимательностью и с равным усердием собирал напр., известия и о первом русском летописце Несторе, и о Феофилакте (Русанове), экзархе и митрополите Грузии, печатавшем свои труды лет за десять до выхода в свет «Словаря». М. Евгений, сколько до сих пор известно, не имел у себя пособников(?), и не смотря на то, успел исправить и дополнить свой труд, который вышел в свет вторично в 1827 г. С тех пор Словарь сделался краеугольным камнем для всех почти исследований по части нашей духовной литературы. Впоследствии, при более внимательных розысканиях, а также при большей доступности разных материалов, стали в нем открываться, – как и следовало ожидать в таком обширном труде, – недостатки, неполноты и т. п.; но при всем том нередко можно заметить, что многие из порицателей и поправителей м. Евгения пользовались и пользуются, если можно выразиться так, канвою, заготовленною этим достойным ученым. После 2-го издания Словаря в русской исторической литературе пробудилось особенное стремление к отыскиванию, собиранию и обнародованию материалов по русской истории, и следствием этого стремления было накопление массы сведений о разных русских писателях, их деятельности и сочинениях, – сведений, о которых мало или почти вовсе не было известно в то время, когда был исполнен труд м. Евгения, а потому с каждым годом чувствовалась более и более потребность в новом сборнике сведений о жизни и сочинениях русских писателей. Благодаря м. Евгению, подобное предприятие не могло уже представлять тех трудностей, которые он непременно должен был встречать; тем не менее, однако продолжателю его предстояло выполнить немаловажную задачу, именно: привести в известность всю массу вновь накопившихся сведений и извлечь данные из самых разнообразных сочинений, периодических изданий и исследований. Задачу эту выполнил в своем «Обзоре» преосв. Филарет... «Обзор» задуман и совершен также без помощи сотрудников или каких-нибудь ученых обществ. В нем неизбежно находятся пробелы и неполноты». (Из «Записки Пекарского о разборе 2 ч. «Обзора духовной литературы» преосв. Филарета г. Пономаревым»).

В наши дни в С.-Петербурге издается «Критико- биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней)» – С. А. Венгерова. С 1886 г. по сю пору издано 15 уже выпусков (в последнем из них помещены статьи только еще об Аполлосах). Судя по последним газетным известиям, их еще предполагается сделать до 185 выпусков. Казалось бы с выходом в свет такого колоссального и гигантского труда (около 600 печатных листов, – каждый выпуск выходит и будет выходить тремя листами) труд преосв. Евгения должен сойти со сцены и уступить свое место работе г. Венгерова и К°. Но послушаем, что говорит на этот счет сам С. А. Венгеров, ознакомившийся с «Словарем духовных писателей» в его сравнении со всеми другими однородными работами и потому имеющий несравненно большую возможность судить о пригодности Евгениевского сочинения в настоящем и будущем, чем мы лично. «Не чета исключительно компилятивному, справочному указателю Геннади⁵⁹⁴ классические в свое время два Словаря м. Евгения. По совершенно справедливому замечанию Погодина⁵⁹⁵, «Киевский митрополит Евгений сочинением двух Словарей своих – писателей русских духовного чина и светских – положил твердое основание русской и славяно-русской словесности и вместе открыл пред очами ученого мира бесчисленное множество ее сокровищ, дотоле совершенно неизвестное». «Чтобы понять этот отзыв, продолжает Венгеров, надо вспомнить, что в эпоху составления Евгениевских Словарей не было еще ни одной истории русской литературы, не было еще даже тощего «Опыта» Греча, впервые давшего общую картину хода нашей письменности. Вот почему Словари Евгения имели в свое время тоже значение, что история Карамзина для общей истории нашей⁵⁹⁶. Как из книги Карамзина очень многие впервые узнали, что и у нас есть своя заправская история, так и из Словарей Евгения не мало таки людей с удивлением увидели, что русская литература явление совсем не такое маловажное. А что касается Словаря духовных писателей, то он явился важным откровением даже для людей, знакомых с ходом русской образованности: как известно, м. Евгений был замечательный знаток до-петровской рукописной и старопечатной литературы и, давши в своем Словаре свод этой обширной литературы, он, таким образом, впервые подвел итоги умственного богатства древнего периода нашей письменности. – Но с тех пор, как м. Евгений сделал свой поистине бесценный вклад в изучение русской письменности, прошло очень много времени. «Словарь светских писателей» закончен (?) в 1812 г., «Словарь духовных писателей» издан в первый раз в 1818 г., во второй – в 1827. Много, очень много с тех пор произошло перемен в области русского слова и его изучения и притом не только потому, что за эти 60–70 л. народилась целая огромная литература, и качеством и количеством несколько раз превосходящая литературу предшествующих ей периодов, но и потому еще, что развитие русской историографии и в древнем же период нашей письменности открыло целый ряд писателей во времена Евгения неизвестных; кроме того, значительно пополнился запас сведений о писателях, у митрополита отмеченных. Есть, затем, делая область – литература раскола, которой совсем не коснулся Евгений, но которой уделяет очень много внимания историография современная⁵⁹⁷. – И вот, почему классические для своего времени Словари ученого митрополита в настоящее время крайне устарели и неполны. Ими можно и должно пользоваться, потому что при составлены их митрополит очень часто пользовался рукописными материалами и, следовательно, в этих своих частях Словари Евгения являются первоисточниками, но в общем все-таки они современного исследователя не могут снабдить всеми теми сведениями, которые ему нужны. Не забудем в заключение, что Словари Евгения, как и все, впрочем, даже иностранные словари этого рода, исключительно «исторические», т. е. биографические и библиографические. Литературной характеристики писателя они (в большинстве случаев!?) не дают»⁵⁹⁸. Ее обещает и дает сам г. Венгеров. Он же, с другой стороны, сообщает в своем труде более уже обстоятельный библиографические и отчасти биографические сведения о писателях, пользуясь многими новыми пособиями, которые обязательно и указывает в примечании к каждой биографии (чего нет у нашего автора). Нечего и говорить, что у Венгерова помещено будет гораздо большее число духовных писателей даже за тот самый период русской истории, который обнимается Словарем м. Евгения⁵⁹⁹.

Ко всему этому но лишнее добавить еще, что Словарь писателей духовного чина, как и Словарь светских писателей, в высшей степени полезен для справок историографических. Недаром, у Старчевского в «Очерке литературы русской истории до Карамзина» (Спб. 1815 г.) нередко встречаются прямые и даже буквальные заимствования из Евгениевских работ: ср. напр., статьи о м. московском Макарие (Старчевского, стр. 51–52=Евгениевский Словарь духовных писателей, II, стр. 20–22 по 2 изданию), Авраамие Палипыне (стр. 58–59=I, 8–9), п. Никоне (63–64=II, 135–136), п. Адриане (68-I, 20), м. тобольском Игнатие (68–70=I, 191–197), Захарие Копыстенском (71–72=I, 188). Афанасие Кальнофойском (73=I, 58), Феодосие Софоновиче (73–80=II, 284–290), Иннокентие Гизеле (81–82=I, 197–200) и о многих других.

Полагаем, что мы достаточно выяснили значение Словаря духовных писателей для исторической науки в годы его появления, в последующее, настоящее и даже будущее время. Насколько он пригоден в каждом частном случае, о том узнает и скажет всякий, специально изучающий какого-либо духовного автора или какую-нибудь эпоху родной литературы. Требовать же и ожидать от нас подробных указаний в этом роде значило бы требовать невозможного. – Пользование Словарем в значительной степени обличают приложенные преосв. Евгением ко II тому: 1) Азбучный список имен и прозваний бывших в России писателей духовного чина греко-российской церкви с указанием частей и страница» исторического Словаря; 2) Хронологической и азбучный список духовных писателей греко-российской церкви и некоторых других лиц, достопамятных в истории духовной словесности и книгопечатания в России, с означением веков, в которых они жили, также лет их рождения и кончины, сколько оные показаны в историческом Словаре, и с нужными, для скорейшего приискивания их статей, ссылками на части и страницы сей книги: 3) Перечневый список упомянутых в сем историческом Словаре писателей и некоторых других лиц, замечательных в истории духовной словесности и книгопечатания в России, с показанием степеней, каковые они занимали в иерархии греко-российской церкви, или других званий⁶⁰⁰. – Справедливость требует заметить, что со стороны этих указателей Словарь преосв. Евгения гораздо лучше Филаретовского «Обзора», в котором всего лишь один алфавитный указатель писателей. Да и он не для всякого читателя удобен, потому что не каждый же знает фамилии всех монашествующих авторов, в алфавитном порядке коих (фамилий) составлен указатель. М. Евгений дал указатель и в алфавите имен и вместе в алфавите фамилий⁶⁰¹, что в высшей степени удобно. Хронологический указатель к Словарю дает возможность читателям следить за постепенным ростом отечественной духовной литературы. Но в данном случае нужно отдать предоочтение «Обзору» архиеп. Филарета, расположенному не в алфавитном порядке писателей, а прямо в порядке хронологическом.

В заключение нашего трактата о Словаре высокопр. Евгения, надеемся, убедившего читателя в несправедливости строгого приговора о нем Филарета, нам следовало бы поговорить еще об одном обвинительном пункте, направленном, последним по адресу киевского митрополита и нам уже известном, – это о «поражавшем (автора «Обзора») бездействии (у Евгения) размышляющей силы, часто и резко выказывающемся», при «изумляющей собою обширности сведений его» (Обзор, стр. 444). Но мы находим более целесообразным вести об этом речь в общей характеристике Болховитинова, как историка, и таким образом отложить ее до последней главы своего сочинения.

А пока перейдем к следующей его главе.