De vita sua. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою

Святитель Григорий Назианзин – один из наиболее прославленных богословов Восточной христианской Церкви. По «индексу цитируемости» сочинения святителя в течение тысячелетия после его кончины уступали только Библии. Учение Григория Богослова было признано нормой веры как на Востоке, так и на Западе. Руфин Аквилейский в предисловии к своему еще прижизненному переводу избранных слов святителя писал, что несогласие с Григорием в вере есть явный признак уклонения от истины. Шесть Вселенских соборов в своих решениях ссылались на него как на неоспоримый авторитет в догматических вопросах. Более того, само наименование «Богослов» ему официально было дано отцами IV Вселенского собора.

Святитель Григорий одним из первых святых отцов был переведен на славянский язык. В нескольких сборниках XI века уже встречаются слова и поучения Григория. А к XVI веку сборники слов святителя были обязательной принадлежностью любой библиотеки Московской Руси.

Литературное наследие Григория Богослова включает 45 бесед, 246 писем и около 500 стихотворений (согласно изданию Ж. Миня: PG 35–38). Среди его писем только три послания имеют общецерковный характер, остальное эпистолярное наследие святителя, как и его поэтические сочинения, глубоко личностны.

По словам святителя Григория, «лучший богослов не тот, кто все нашел, не тот, чье представление обширнее, а кто образовал в себе более полное подобие или оттенок, или, как бы ни назвать сие, истины» (30:17). Таким образом, богословие не столько в знании, сколько в жизни. А жизнь святителя Григория ярко вырисовывается в его произведениях. Практически каждое из них можно назвать автобиографическим, потому что он не скрывал в них чувств, его переполнявших. Его личные переживания не только исполнены неподдельной лирикой, но и глубоко искренни.

Для внимательного читателя в облике святителя вдруг могут проступить черты, не традиционные для привычного агиографического образа. Может показаться, что Григорий не был лишен гордости, обидчивости, злопамятности и других человеческих слабостей, плохо увязывающихся с христианским нравственным идеалом. Однако человеческие качества Григория нисколько не умаляют его достоинства как святого и учителя Церкви. Каждый святой был человеком, и особенно драгоценным представляется нам свидетельство святого о себе самом, благодаря которому мы соприкасаемся не с иконописным образом, но с живым человеком.

Жизнь Григория делится на две части – до и после вступления на церковное служение. Первая часть его жизни – сплошная цепь успехов и удач. Вторая, напротив, почти сплошь состоит из разочарований и бедствий. Церковная «карьера» святителя Григория складывалась на редкость несчастливо: он был рукоположен на несуществующую кафедру, служил в чужой епархии и, взойдя на патриарший престол, был в скором времени смещен. Однако величие Григория раскрывается не столько из внешних обстоятельств его жизни, сколько из его внутреннего опыта, который запечатлен на страницах его произведений. Несмотря на бурную жизнь, полную испытаний, тревог и внешних потрясений, он умел сохранять живую внутреннюю связь с Богом, обладал глубоким мистическим опытом.

Необычная широта взглядов Богослова, самая тесная, живая и творческая связь между Богом и миром сквозит во всех его произведениях. Безусловная преданность православной вере и личная святость Григория сочетались в нем с открытостью ко всему лучшему, что накоплено человечеством вне христианства. Остается только пожелать, чтобы в наше время было больше людей, подобных ему «в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» (1Тим. 4:12).

Митрополит Иларион (Алфеев)

Переводить поэзию – одно из самых привлекательных и в то же время сомнительных предприятий, с которым неизбежно сталкивается всякая цивилизация. Переводить поэзию так, чтобы на языке перевода сохранялась хотя бы тень поэтической формы оригинала, – задача вдобавок амбициозная, не всякому языку и переводчику посильная, но, тем не менее, задача, с которой народы, вовлекаемые в круг европеизма, так или иначе стремились справиться, начиная с первых европейцев – римлян.

Когда речь заходит о переводе поэзии на русский язык, мы изначально твердо знаем, что одни переводы не претендуют на передачу формы поэтических творений, а другие на это нацелены. Дать возможность заговорить по-русски тому, кто был рожден в Назианзе более шестнадцати веков назад, да еще заговорить стихами, – задача очень важная, но и очень нелегкая. Для настоящего издания поэма «О своей жизни» свт. Григория переведена выпускником Московской Духовной Академии иереем Андреем Зуевским, клириком московского храма Николы в Толмачах. Ранее о. Андрей опубликовал перевод в гекзаметрах поэмы свт. Григория «О душе», а также несколько стихотворных переводов с английского и французского; но данная работа требовала особенного поэтического вдохновения и немалой выдержки.

Переводчику великолепного автобиографического текста свт. Григория приходилось справляться со многими сложностями по ходу работы над почти двумя тысячами стихов. Но в результате трудов живо звучит по-русски полная драматизма, интеллектуального и душевного напряжения поэма, мощно отмеченная эмоциональными взлетами и крушениями, но также и неизменной духовной вознесенностью. Переводчику удалось воссоздать для читателя как трагическую атмосферу всей жизни Григория Богослова, так и вечное сияние горнего света, к которому неуклонно устремлялся этот Великий Учитель и Святитель Церкви.

Итак,

Послушайте неложное свидетельство

Того, кто много злоключений пережил,

В которых, впрочем, и приходит знание...

Юрий Шичалин

Поэмы этой замысел – исследовать

Несчастья иль удачи, что я пережил;

По-разному здесь судят, и я думаю,

Согласно своему лишь настроению.

⁵ Но произвола не надежны доводы,

А мерный слог и от унынья вылечит,

И даст благое юным наставление

Игрою сладкозвучной.

Слово к вам мое,

Чужие ныне, а когда-то близкие,

¹⁰ Единоверцы и, коль есть, отпавшие.

Ведь как я смолк, все стали так добры ко мне!

О вы, мужи, вселенной око ясное!

Живущие, как вижу я, в иных мирах,

Землей и морем пышно разодетые.

¹⁵ О Новый Рим, столица Константинова!

Державы столп и знати новоявленной.

Послушайте неложное свидетельство

Того, кто много злоключений пережил,

В которых, впрочем, и приходит знание.

²⁰ Все тленно. Даже самое прекрасное

Иль все уйдет, иль мало что останется.

И там, где смыло землю ливнем яростным,

Предстанут взору только камни голые.

Излишне будет, если речь о тех пойдет,

²⁵ Кого среди достойных сроду не было,

Кто словно скот, на четвереньках ползает,

Но как ни скорбно, тот овраг изглоданный –

Мы сами, наше падшее сообщество,

Мы, на престолы не к добру воссевшие!

³⁰ Учителя, наставники прекрасного,

Святое брашно раздавать избранные,

Вкушать его не годные. Целители,

Что, словно трупы, ядами пропитаны.

По кручам и стремнинам провожатые,

³⁵ По ним от века сами не ходившие.

Таких не слушать – правило не сложное,

Но вместе с тем на небо путь надежнейший.

Алтарь для них – лишь обличенье большее,

Коль только спесь одна там, а не нрав Христов.

⁴⁰ Я говорю, чтоб это все услышали,

И наше поколенье, и грядущие

(Мне не к лицу распространяться попусту).

А чтобы прекратились слухи ложные,

Начну свое повествованье издали,

Хоть станет и длинней оно от этого.

Ведь, как известно, любят люди подлые

Вину свою на жертву перекладывать;

Они тем самым ранят снова, сами же –

Невинны, да и только! Но достаточно.

Пора уж и закончить предисловие.

Отец мой старцем самой честной жизни был:

Пример для всех, а нрава безыскусного.

Он, словно новый Авраам, действительно

Был праведен. Не то, что ныне многие.

⁵⁵ Заблудший прежде, друг Христов впоследствии,

Затем и пастырь, образ силы пастырской.

И мать моя, во всем его достойная,

Не нарушала равновесья брачного.

Из набожных, да набожней родителей.

⁶⁰ Жена, мужей по чести превзошедшая.

Почтенны оба, словом, были в обществе.

Чем поясню? Чем докажу слова свои?

Я думаю, она сама и будет мне

Здесь лучшим и достойнейшим свидетелем.

⁶⁵ Она скорей, бывало, скроет явное,

Чем ради славы тайным чем похвалится;

Страх божий – лучший духовник, не правда ли?

Так вот, она рожденье сына чаяла

В семье своей, что и для всех естественно.

⁷⁰ Просила Бога, чтобы дал желанное,

Пообещав в молитвенном усердии

Вернуть дитя, что будет ей даровано,

И предварила чаяньем свершение.

Молитву не оставил Бог без отклика

⁷⁵ И дал благое предзнаменование –

Виденье, предвещавшее просимое,

В нем образ мой и имя были явлены.

Потом сбылось ночное откровение,

Родился я – дар божий, коль воистину

⁸⁰ Достоин я обета материнского,

А если нет, то в этом лишь моя вина.

Вот так вошел я в эту жизнь, как все, увы,

С природой перстной смешанный, которая

Легко мной правит, я же ей – с трудом большим.

⁸⁵ Но сетовать не стоит, ведь и доброе

Мне как залог в рождении завещано!

А в мир войдя, я сразу чуждым стал ему

Прекрасным отчужденьем, ведь я отдан был

Как агнец иль телец любимый Господу –

⁹⁰ Возвышенная жертва и разумная.

(Подобно Самуилу, я помедлил бы¹

Так говорить, коль не обет родителей).

Во всем прекрасном сызмальства воспитанный

(Ведь я имел примеры совершенные),

⁹⁵ Я скоро стал степенным не по возрасту,

И, словно мрак рассеявшее облако,

Пришло ко мне стремленье к добродетели.

Я рос, с годами поспевал и разум мой,

Общался я с мужами жизни праведной,

¹⁰⁰ А книги все о Боге и святых читал.

Таким начало было, а дальнейшее

Не знаю, как и рассказать. Сокрою ли,

Как Бог, приняв дерзанье сердца юного,

Стал чудесами воодушевлять меня

¹⁰⁵ (Ведь так он часто ко спасенью движет нас)?

Иль без утайки обо всем поведаю?

Неблагодарность или гордость выберу?

Смолчу, пожалуй. Знаю сам, и будет мне.

Уж нет былого рвения, я нынешний

¹¹⁰ Словам высоким вряд ли соответствую.

Но то, что нужно, будет все изложено.

Так вот, еще безусым я почувствовал

К наукам тягу и на службу истин

Стал призывать ученья чужеродные,

¹¹⁵ Чтоб те, кто научился лишь плетенью фраз

И сотрясенью воздуха бездумному,

Не очень-то гордились. Да и вздору их

Я поддаваться вовсе не намерен был.

И ничего в те времена мне не было

¹²⁰ Милей, чем те уроки драгоценные.

Но больно уж бездумно юность пылкая

Порывам отдается беспорядочным:

Как жеребенок, резвости исполненный,

Я полетел в дорогу. Как не вовремя!

¹²⁵ Уже ненастье близилось, да тут еще

Телец, согласно знатокам, хвостом своим

Сулил опасность. Словом, плыть – безумие!

Но я, познавший первый плод учености,

Оставив град Александрию, по морю

¹³⁰ Отправился в Элладу всем ветрам назло.

И вот, минуя Кипра берег, наш корабль

Был ввергнут в буйство волн: все стало – ночь одна,

Земля, вода и небо почерневшее.

Удары грома вспышкам молний вторили,

Ревели снасти от напора шквального,

Кормило вырвало из рук, и ветер злой

Нас по бурлящим водам гнал безудержно,

Растут как стены волны, мачта рушится,

И жалобные крики тут и там слышны –

¹⁴⁰ Все ко Христу взывали, даже те из нас,

Кто прежде в Боге не искал спасения.

Воистину уроки страха действенны.

Но следом – испытанье пуще прежнего:

Лишились мы запаса питьевой воды:

¹⁴⁵ В морскую бездну влага вожделенная

Из треснувших от качки бочек вытекла.

И жажда с бурей спорили, кому из них

Нас умертвить. Однако соизволил Бог

Помочь нам. Так нежданно и негаданно

¹⁵⁰ Купцы там появились финикийские.

Их тот же страх терзал, но тем не менее,

Они, увидев, что мы терпим бедствие,

Баграми (вот уж силой наделил Господь!)

Судов предотвратили столкновение,

И нас спасли, несчастных. Походили мы

На рыб, что бурей на безводье брошены,

Иль на светильник, без елея гаснущий.

Но после – снова море разъяренное

Носило нас кругами бесконечными;

¹⁶⁰ Уж мы не знали, где мы и куда плывем,

Казалось, даже Богу нас не выручить.

Мы все боялись смерти, но страшней того

Была мне мысль о гибели души моей,

Ведь отделяла эта тьма нещадная

¹⁶⁵ Меня от вод крещения живительных!

О, как я сокрушался из-за этого!

То сетовал, то Бога звал в отчаянье,

Мой голос, полный скорби, заглушал порой

И ветра вой, и моря гул безумолчный.

¹⁷⁰ И что ж? Невероятно. Но ведь было так!

Все, бывшие на корабле, себя забыв,

Молиться стали обо мне! Выходит, что

Всех верой одарило горе общее!

Их состраданье облегчило боль мою,

¹⁷⁵ Но и тогда, и ныне Ты лишь, Боже мой,

Штормов зловещих усмиритель подлинный!

И вот, когда надежды снова не было,

Ни маяка, ни островка хоть малого,

Ни звезд небесных – проводниц испытанных,

¹⁸⁰ Мрак да и только, словом, что стал делать я?

Как наше злоключение окончилось?

Оставив все, я на Тебя, мой Бог, взглянул,

Мой ясный свет, мое дыханье, жизнь моя!

Ты, с болью пользу сочетав, врачуешь нас.

¹⁸⁵ Бывает, и страшишь, но ведь и милуешь!

И вот, напомнив о делах, в которых мы

Твою познали руку всемогущую:

О египтянах усмиренных казнями²,

О море, что разъял Ты пред Израилем³,

¹⁹⁰ О том, как воздаяньем рук был враг разбит⁴,

О чудотворном жезле Моисеевом⁵

И о твердыне, звуком труб разрушенной⁶,

А к ним прибавив и со мной свершенное,

Я так сказал: «Я ныне, как и прежде твой.

¹⁹⁵ Прими же снова приношенье чад своих,

На суше завещанием родительским,

На море страхом смертным освященное.

Спаси меня, и буду для Тебя лишь жить,

²⁰⁰ А нет – лишишься верного служителя.

Ужель Тебе нет дела, что я гибну здесь?

Стряхни свой сон! Пусть буря успокоится!⁷"

Я не успел договорить, как шторм затих,

И наш корабль свой остов крепкий выровнял.

²⁰⁵ Воистину молитва чудеса творит!

И все, кто был на корабле, сошли с него,

Христа хваля за дивное спасение,

За избавленье от двойной погибели.

А между тем мы Родос мирный минули

²¹⁰ С попутным ветром и в Эгинский порт зашли –

(Оттуда было судно наше славное).

Потом опять науки, но другие пусть

Расскажут, как в Афинах подвизались мы,

Как предпочли мы важное пустячному.

Средь юной знати, безрассудством движимой,

²¹⁵ Искавшей все, где б лучше поразвлечься им,

Мы жизнь вели спокойную и ясную,

Как тот источник, что средь горьких вод морских

Струится непокорно влагой сладостной.

И мы не просто от соблазнов бегали,

²²⁰ Но и друзей привлечь старались к лучшему.

Изрядным даром наградил Господь тогда,

Связав с мудрейшим человеком жизнь мою.

И делом, и речами всех был выше он.

И кто же это? Думаю, вы поняли –

²²⁵ Василий – века нашего величие!

Делили мы и кровлю, и стремления,

И коль могу хвалиться чем, так тем лишь, что

Союз наш не последним стал для Греции!

У нас все было общим, ведь бывает так:

²³⁰ Два разных человека, а душа одна!⁸

Сам Бог союз наш создал, крепко-накрепко

Соединив нас устремленьем к высшему.

А мы отважно тайники сердец своих

Друг другу отворили, и от этого

²³⁵ Окрепло лишь взаимное влечение;

Единством целей дружба утверждается.

Что ж далее? – Отечество. Пора пришла,

Учение оставив, выбрать жизни путь,

Ведь было мне уж тридцать лет без малого.

²⁴⁰ Тогда-то в полной мере и увидел я,

Сколь дороги мы стали для друзей своих!

Ох, и нелегким было расставание:

Лобзанья, слезы, речи возбужденные,

Воспоминанья о минувшем долгие;

²⁴⁵ Василий все им объяснил и вырвался

Довольно быстро из объятий дружеских,

А я и ныне вспоминаю с трепетом

Смущение, что из-за них я пережил.

Все – чужестранцы, сверстники, наставники

²⁵⁰ Меня пытались удержать и клятвами,

И даже силой, вероятно думая,

Что дружба им особые права дает.

Они кричали, помню, окружив меня:

«Афин не умалится слава! Отдано

²⁵⁵ Тебе отныне первенство в риторике.

Чтоб ни случилось, с нами ты останешься!»

Такое даже камень вряд ли выдержит, –

Не смог и я (хоть и отчасти): родина

Меня влекла (а есть ли сила большая?!) –

²⁶⁰ Страна, где вера крепче, чем в любой другой,

Где мне казалось счастьем любомудрствовать –

И ожидали старые родители.

Я пробыл там недолго после этого

И отбыл втайне ото всех, кто знал меня.

²⁶⁵ А дома – тут же речь сказать принудили:

Иные в этом некий долг мой видели!

По мне ж, не для того нужна риторика,

Чтоб за витийство шумную хвалу стяжать;

Так средь юнцов софисты услаждаются,

²⁷⁰ Я видел здесь начальный шаг к премудрости:

Все – Богу в дар, и в том числе ораторство,

Как тот, кто пашни отдает под пастбища

Иль в глубь морскую повергает золото.

Но пред друзьями поплясать мне все ж пришлось.

²⁷⁵ И было это первым упражнением

И к величайшим таинствам преддверием.

Настало время принимать решение,

И я для совещания друзей созвал,

В моих сомненьях искренних помощников.

²⁸⁰ Мой разум в чрезвычайном был смятении,

Ведь выбирал я лучшее из лучшего.

В пучину плоть повергнуть я давно решил,

И эта мысль все более влекла меня,

Но свой избрать из двух путей божественных

²⁸⁵ Задачей не из легких мне представилось.

«И там и там – изъяны и достоинства!» –

Поступкам часто эта мысль предшествует.

Я был в таком примерно состоянии,

Когда б, замыслив в странствия отправиться,

²⁹⁰ Решил не плыть по морю беспокойному,

А путь полегче отыскать надеялся.

Припомнились тогда мне Илия Пророк,

Гора Кармил⁹ и пища, Небом данная¹⁰,

Пустыня – достояние Крестителя¹¹

²⁹⁵ И жизнь сынов Ионадава строгая¹²;

Затем опять неудержимо влек меня

Свет Духа, через книги нам ниспосланный,

Но книжные занятья – для пустыни ли?

Меж двух решений долго колебался я,

³⁰⁰ Покуда, усмирив свои желания,

Не принял нечто среднее, а именно:

Я знал, что к жизни деятельной склонные

Весьма полезны для людей и общества,

Но не себе, поскольку нрав у них

³⁰⁵ Покой теряет из-за злобы суетной;

А кто оставил мир – он и покойнее,

И к Богу обращен умом бестрепетным,

Но лишь себя лелеет в сердце замкнутом,

Жизнь строгую ведя и неприступную.

³¹⁰ Я ж выбрал середину, у одних заняв

Власть над умом, а у других – служение.

На то причины были даже большие –

Мой долг сыновний и любовь к родителям.

И вот, коль скоро первую по Боге честь

³¹⁵ Воздать отцу и матери положено

(Ведь знание о Боге нам чрез них дано!),

Я старость их лелеял и поддерживал,

Да что там, просто за руку водил везде,

Ведь старости счастливой я и сам желал,

³²⁰ А что посеешь, то и жать приходится¹³.

Завет первостепенный для философа –

Не делать вид, что ищешь жизнь высокую,

Но быть на самом деле другом Господа.

Да, я считал достойными почтения

³²⁵ Тех, кто от Бога принял честь великую

Руководить народом через таинства,

Но сам к уединенью все же склонен был,

Не избегая, впрочем, дел общественных.

Монашество – не место, а настрой ума

Алтарь я также свято чтил, но издали,

³³⁰ Он слабый взор мой, словно яркий свет, слепил.

И менее всего питал надежду я

Войти в него средь жизненных превратностей;

Но человеку зарекаться стоит ли?

Мечтам благим не устоять пред завистью.

³³⁵ Пример искать не долго. Это жизнь моя.

Судьбы удар тогда-то и настиг меня...

Отец мои стремленья знал доподлинно,

И все ж – зачем, мне трудно до сих пор понять

Любовью, видно, движимый отеческой,

Чтоб узами духовными сковать меня

(Подчас ужасен власти и любви союз!)

И дать из своего мне наилучшее,

Он силой посвятил меня в пресвитеры.

И столь меня тиранство это ранило

(Ведь не сказать иначе, пусть простит меня

Дух Божий за такие речи дерзкие),

Что я, едва узнав об этом, бросил все,

Друзей, семейство, отчий дом, родителей,

И, как корова от укусов овода,

³⁵⁰ Бежал, надеясь в Понте боль свою унять,

У своего святого друга; там он жил

В богообщенье и духовных подвигах,

Как древний тот мудрец, укрывшись в облаке¹⁴.

То был Василий, ныне нас оставивший,

³⁵⁵ И в нем я утешения души искал.

Отец же мой не уступал. Терзаемый

И старостью, и страстью возвратить меня,

Молил хоть ложе смертное его почтить;

И вот, когда утихла боль со временем,

³⁶⁰ Я устремляюсь в бездну (а не стоило!).

Укоров возмущенных испугался я:

Любовь у душ прямых, когда разгневаны,

Ох, как легко в проклятье обращается!

³⁶⁵ А тут опять несчастье, и найду ль слова,

Чтоб описать, насколько больше прежнего!

Но я хочу, что б знали все друзья мои:

Мой брат в немалой должности служил тогда,

В столице, в казначействе государственном, –

³⁷⁰ О, дух нечистый, как силен бываешь ты! –

Он умер. Тут же стая псов набросилась

На деньги и имущество усопшего.

Друзья, враги и слуги все расхитили;

Кто дров не запасает, коли рухнул дуб?

³⁷⁵ Что до меня, то трудности житейские

Меня б не испугали, я ведь птицей был,

Легко в небесной вышине летающей,

Но ныне надо было помогать отцу

Во всех делах, и хоть и не владеть ничем,

³⁸⁰ Но об именье всячески заботиться.

Кто по пути идет без должной твердости,

Тот, оступившись, в бездну тут же падает,

Не в силах удержаться. Вот и мой удел:

Вкусив от зла однажды, ждать, как явятся

³⁸⁵ Из той беды все новые и новые.

Затем (смолчу о происшедшем ранее,

Что б не решили, будто возвожу хулу

На человека, прежде – лишь хвалимого)

К нам приезжает в гости друг любезный мой

³⁹⁰ Василий – больно говорить, но все ж скажу –

Отец второй, да пострашнее первого!

Но коль мой долг – отцовский деспотизм терпеть,

То жаловать мне друга вовсе нет нужды,

Когда он ранит вместо утешения.

³⁹⁵ И ныне от случившегося боль жива;

Кого винить, не знаю: то ль грехи мои,

Они меня терзали предостаточно,

То ли тебя, достойнейший, и спесь твою,

С престолом вместе видно обретенную.

Итак, без гнева выслушай дальнейшее.

Подумав, принуждать меня не стал бы ты:

Ведь этого доселе вовсе не было,

А приключись, нашелся б здравомыслящий,

Кто б, нас обоих зная, смог унять тебя.

⁴⁰⁵ Так что ж с тобою сделалось? Ну как ты мог

Меня забросить в эту даль?! Навеки сгинь

Устав той дружбы, что друзей так чествует!

Вчера мы оба львами были, ныне же

Я – обезьяна... Да тебе и лев – ничто!

⁴¹⁰ И даже если на других ты так глядел,

Скажу здесь гордо, – на меня не стоило!

Ведь ты всегда средь прочих отличал меня,

Пока не превознесся выше облака

Ты все стенаешь, сердце? Но силком смири

⁴¹⁵ Прыть скакуна, к началу вороти рассказ.

Лжи прежде чуждый, друг мой стал обманщиком.

Ему не раз я говорил, что все готов

Терпеть, покуда живы и отец, и мать,

Когда ж оставят этот мир родители,

⁴²⁰ Мечтал, бежав от суеты общественной,

В бездомной жизни обрести сокровище –

И, где ни буду, вольным гражданином быть.

Василий знал все это, одобрял весьма;

И что ж? – Подставил ногу: в сан епископа

⁴²⁵ Они с отцом насильно возвели меня!

Но все ж не возмущайся, дальше выслушай...

Так вот, когда б замыслили враги мои

Мне досадить, то вряд ли бы, я думаю,

Нашлось у них на это средство лучшее.

⁴³⁰ Какое? – Вам расскажет правду всякий, кто

За беззаконье почитает случай тот.

О том, как воле друга я вручил себя,

Все знают. Знает Кесария, Понт и все

Без исключенья общие знакомые.

⁴³⁵ Винить его не буду, это мелочно,

И о благодеянье, мной оказанном,

Пусть помнит тот, кому я оказал его.

Но пусть не будет тайной, чем он воздал мне.

Разъезд есть отдаленный в Каппадокии,

⁴⁴⁰ Там главная дорога на три делится;

Унылое и тесное селение,

Где нет воды и не растет ни деревца,

Там только пыль, повозок громыхание,

Рыданья, стоны, цепи и надсмотрщики,

⁴⁴⁵ Народ же – все бродяги с чужеземцами.

Туда, в Сасимы, друг мой и сослал меня.

Как благородно! Видно, недостаточно

Пяти десятков на местах епископов!

Что б одолеть другого, кто забрать хотел

⁴⁵⁰ То место, он и создал эту кафедру.

В ряду друзей, способных драться, первым он

Меня считал. Пожалуй, что и было так:

Коль дело свято, раны не страшат меня,

И вот, как видно, не было возможности

⁴⁵⁵ Занять ту область без кровопролития;

В тот год реформой мелкие провинции

В двойное подчиненье были отданы.

Так чья ж земля!? И между двух епископов

Неистовая ссора тут же вспыхнула.

⁴⁶⁰ Суть – властолюбье, повод – долг их пастырский.

Да, сборы и поборы неминуемо

Весь мир приводят в жалкое волнение.

Но, ради Бога, что же было делать мне?

Терпеть, приняв безжалостной судьбы удар?

⁴⁶⁵ В грязи завязнуть и до срока сгинуть там?

Иль обречен я на гоненья вечные

Туда, где нет покоя даже в старости?!

Где хлеба с гостем преломить не сыщется?

Над нищей паствой нищий пастырь, смог бы я

⁴⁷⁰ Там совершить хоть что-нибудь хорошее,

Став городских пороков лишь хозяином,

Не видя роз вовеки, только терния,

Где зло лишь откровенное ждало меня?

Нет, от меня смиренья не дождешься здесь!

⁴⁷⁵ К тем обращайся, что меня способнее!

А ведь в Афинах общим было все у нас,

Очаг, и кров, к учености стремление,

И ум един в обоих – чудо Греции!

Мы убежать хотели суеты мирской

⁴⁸⁰ И жизнь богоугодную вдвоем вести,

А знания всецело посвятить Христу...

Разбито все, все стало прах, и ветер злой

Все прежние развеял упования.

Куда идти мне? Звери, вы не примите ль?

⁴⁸⁵ У вас и то, как вижу, больше верности.

Так обстояло дело, если коротко.

Дух не был сломлен, но пригнули шею мне,

Так что ж тут скажешь!? Как мое страдание

Смогу я вам представить? Вновь истерзан я,

⁴⁹⁰ И вновь – изгнанник, в горы устремившийся,

Украсть желанный образ жизни жаждущий...

Каков итог? – Отшельник я не ревностный:

Я все лишенья выдержал бы с радостью,

Но гнев отца так и не смог я вынести.

⁴⁹⁵ Не удалось в Сасимах утвердить меня,

Так что ж, решил с другой он стороны зайти:

Чтоб мне не оставаться в низшей степени

И так как стал он немощен, придется, мол,

Мне стать его, епископа, помощником.

⁵⁰⁰ Я помню, как, коснувшись бороды моей,

Ко мне с такой он речью обращается:

«Любезнейший из сыновей, молю тебя! –

Владыка молит своего служителя,

Владыка и по роду, и по званию –

⁵⁰⁵ Я не прошу ни серебра, ни золота,

Нет нужды ни в земле мне, ни в сокровищах, –

Будь Аароном¹⁵, Самуилом¹⁶ стань вторым

В священном сослуженье Богу нашему!

Он – Господин твой, и, коль ждешь любви Его,

⁵¹⁰ Не посрами, о чадо, и моей мольбы;

Вполне законна просьба, не находишь ты?

К тому ж она отцовская... Ты столько лет

Еще на свете не живешь, сколь я служу.

Так сделай милость, сделай, иль другой меня

⁵¹⁵ В последний путь проводит. Так и быть тому!

Благослови остаток малый дней моих!

А после можешь поступать, как нравится».

Услышав это, ожила душа моя,

Как солнце из-за тучи проглянувшее,

⁵²⁰ И что же дальше? Скорби скоро ль кончатся?

Подумал я, а, в самом деле, плохо ли

Отцовской воле до конца последовать:

Не смогут удержать меня на кафедре

Без нареченья и присяги принятой,

⁵²⁵ И страх победоносно возвратил меня.

Ну а когда родители преставились,

Приняв награду уж давно желанную,

Стал волен я, но волей ущемленною:

Я не был связан с церковью, врученной мне,

⁵³⁰ С народом вместе не молился, службы там

Не совершал ни разу и священников

Не рукополагал из местных клириков.

Вот об отцовской временно заботился,

Но словно гость, покуда нет хозяина.

⁵³⁵ Поддался здешних праведников натиску –

У нас, мол, много некрещеных в городе,

И все погибнут, коль не примешь кафедру.

А я одно лишь повторял епископам,

Прося у них, как дара драгоценного,

⁵⁴⁰ Другого этой церкви дать блюстителя.

Я говорил им прямо, что, во-первых, я

Не проходил обряда наречения,

А во-вторых, давно уже надеялся

Уйти подальше от забот общественных.

⁵⁴⁵ Куда там! Ведь возобладать они должны,

Причем, как видно, из большой любви ко мне.

Бежал я снова. Селевкия в этот раз.

Там славной девы Феклы есть святилище.

При нем я долго пребывал, все думая:

⁵⁵⁰ «Быть может, время утомит их чаянья

И отдана другому будет кафедра».

Ну что ж, теперь я подхожу ко времени,

Когда не только не сбылись мечты мои,

Но все, чего я избегал, вернулось вновь,

⁵⁵⁵ Усилившись стократно. Словно срок пришел.

И это – часть истории главнейшая.

Скажу, что должен говорить: хоть многие

И знают все, да с вами ныне нет меня,

Так пусть рассказ мой в скорби утешает вас,

⁵⁶⁰ Врага гнетет, и видят пусть друзья мои,

Сколь претерпел я, никому не сделав зла.

Не солнца два – два Рима даровал Господь,

Для всей вселенной маяки заветные,

И две державы – древнюю и новую.

⁵⁶⁵ И только в том отличье, что одна из них

Востоку светит, а другая западу,

И что до блеска – здесь меж ними равенство.

В делах же веры, сразу добрый путь избрав,

Один град и доныне по нему идет,

⁵⁷⁰ Сплотив весь запад вестью о Спасении,

И, как и надлежало предстоятелю,

Чтит Божества согласье подобающе,

Другой же Рим – мой прежде, но чужой теперь –

Сначала верным оставался истине,

⁵⁷⁵ Но ныне в омут погрузился гибельный.

Когда Александрия, зла исполненный

Бурливый город, разум свой утративший,

Прислал нам мерзость запустенья – Ария,

Что стал учить не поклоняться Троице,

⁵⁸⁰ Предав одной природе честь особую

И разделяя сущность неделимую, –

Мы разошлись несхожими дорогами.

Однако же, сколь ни злосчастен град наш был,

В неверье жалкой смертью погибающий

⁵⁸⁵ (Таким он стал не сразу, но со временем

В закон обычай скверный обращается),

В нем все-таки дыханье жизни теплилось.

Там были души, в слове божьем правые,

Да, мало, но у Бога есть ли малое?

⁵⁹⁰ Не на число взирает он, на преданность,

А там побеги веры были добрые.

Вот к ним и был я послан Духом Божиим,

В защиту Слова, пастве в наставление

(За образ жизни и за красноречие

⁵⁹⁵ Я сведущим считался в богословии,

Хоть в отдаленье от столиц и жил давно).

Просила паства, призывали пастыри,

Чтоб напитал я влагой благочестия

Живые души, жаждущие истины,

⁶⁰⁰ Чтоб масла влил в светильник угасающий,

А также чтоб плетенья изощренные,

В которых веры простота теряется –

Узлы гнилые, паутины мерзкие,

Смешные сильным, слабых же гнетущие, –

⁶⁰⁵ Ученьем твердым расплести и сбросить их,

А тех, кто в них уж оказался, вызволить.

Вот так чужою волей я пришел туда,

Чтоб истинного Слова стать защитником.

Был слух тогда о новом лжеучении,

⁶¹⁰ Что некое сообщество епископов

В церквях богохранимых проповедует.

Та ересь рассекала с Богом наш союз,

В котором, не меняясь Сам, воспринял Он

Наш ум с душей и тела страсти – целого

⁶¹⁵ Адама первозданного безгрешного.

И бог у них был словно обделен умом,

Иначе, мол, ум с богом враждовать начнет,

Но как тогда быть с плотью, ведь стоит она

От Бога дальше и в раздоре большем с Ним.

⁶²⁰ К тому же получалось, что спасение

Всему необходимо, ум же – гибнет пусть;

Но ум-то первым делом должен быть спасен,

Как поврежденный в наибольшей степени!

Умом завет был принят, им и попран был,

⁶²⁵ И надлежало воспринять поправшее.

Да буду весь спасен я, а не часть меня,

Коль весь отпал! К тому же Бог бесчестится,

Как прах наш, а не естество усвоивший

И как с безмозглой плотью сочетавшийся,

⁶³⁰ Что этим лжеученьем и спасается.

Кто праведен, да избежит подобного!

Тут ересь как бы противоположная

Той, что от Девы и от Бога – двух Сынов

Выводит в безрассудном мудровании.

⁶³⁵ И удвоеньем, и сеченьем рушится

Гармония божественного промысла.

Одно из двух выходит, если Сына два:

Иль станем все мы покланяться двум богам,

Иль, уходя от этой несуразности,

⁶⁴⁰ Вне божества поставим воплощение:

Хоть Богу плотское терпеть не свойственно,

Состав Ему наш сопричтен – Всецелому;

И Он не просто как пророк иль праведник,

Что приобщен не Богу, а дарам Его, –

⁶⁴⁵ Нет, в нас Он словно солнце в свете собственном!

И вовсе не достоин спора, кто не чтит

Единым Богочеловеком Господа,

Христа – Воспринятого Восприемника!

Превечного, во времени рожденного

⁶⁵⁰ Отцом единым и единой матерью,

Два естества в себе соединившего.

К делам моим вернемся. Что ж, прибыв туда,

Я сразу встретил злоключений множество.

Сперва за то, что многобожье якобы

⁶⁵⁵ Я ввел, весь город ополчился на меня.

Не стоит удивляться, ведь вели их так,

Что им казалось чуждым слово истины:

Как три становится одним и заново

Тремя, при этом оба – Бог единственный.

⁶⁶⁰ К тому же пастырь местный был гоним тогда,

Но ведь у нас гонимых чтят особенно,

И он как щит их жалость стал использовать.

А людям тем, гордыни преисполненным,

Позор в любой уступке страшный виделся;

⁶⁶⁵ Камнями был я угощен (оставлю их,

Одно скажу: неверно цель вы выбрали,

Убийство чуть не совершив напрасное),

Пред властью же высокомерной я предстал,

Как будто – я убийца иль злодей какой,

⁶⁷⁰ А там другой заботы нет, как людям льстить.

Я Богу верен, ничего преступного

Не делал, даже помышленья не было,

И сам Христос в защитном слове мне помог –

Защитник тех, кто за Его слова стоит.

⁶⁷⁵ Пророка от свирепых львов избавивший¹⁷,

Росою спасший от огня трех отроков¹⁸

И храм во чреве кита уготовавший¹⁹,

Меня на том не посрамил судилище.

Затем среди сторонников смущение:

⁶⁸⁰ Все то же. С кем ты? С Павлом, с Аполлосом ли²⁰?

Но не они же, воплотившись, пролили

За нас, за всех спасительную кровь свою;

Так их иль Божьим именем назваться нам?!

Но распря эта в церкви нескончаема,

⁶⁸⁵ Как будто больше и стремиться не к чему!

Как крепость сохранится или армия,

Как наш союз благословенный выстоит,

Коль разделенье единенья крепче в них?

И не было напасти большей в пору ту.

690 Не научившись внятно разговаривать,

Пелен еще не миновав младенческих,

Едва шагая, о дитя прекрасное,

Ты попрано и на глазах родителей

Истерзано, и моего бесплодия

⁶⁹⁵ Теперь так алчет это волчье логово.

Возможно ль мужу внешне столь ничтожному,

Столь бедному, согбенному и слабому,

Постом, слезами, злобой человеческой

И страхом пред грядущим изможденному,

⁷⁰⁰ Наружности невзрачной, с головы до ног

Покрытому дорожной пылью страннику

Возобладать над мудрыми и сильными?

Нет, без сомненья! Вот они и думали:

«Мы льстим, ты – нет, мы чествуем земную власть,

⁷⁰⁵ Ты – благочестье, любим мы изыск во всем,

А у тебя вся роскошь – соль, но этим ты

Соль спеси нашей обличил и глупости?

Мы времени и прихотей людских рабы,

Нос по ветру держать давно привычные;

⁷¹⁰ Ученье наше, как хамелеон, цвета свои

Меняет непрестанно, ты ж, почтеннейший,

Упрям как наковальня, – ну не дерзость ли?!

Ты, веруя в единственность учения,

Невыносимо тесным сделал путь его,

⁷¹⁵ Слова твои туманны и сложны для нас.

Зачем красноречивым языком своим

Одних влечешь, других же, ложно мыслящих,

Ты поражаешь с безупречной точностью?

Зачем быть разным для друзей и недругов,

⁷²⁰ Для тех магнитом, а для этих – жалом злым?»

Что ж, коль не грех все это (а здесь нет греха!),

То что же вы, спрошу я, негодуете?

А если грех, то – коль вы так считаете –

Судите справедливо, слуги божии!

⁷²⁵ Пусть я виновен, но народ не трогайте,

Его вина единственно – в любви ко мне

И в том, что внял неложным наставлениям.

Однако поначалу я легко сносил

Несчастья те, что, словно гром и молния,

⁷³⁰ В ту пору разразились над главой моей.

Пока еще жестоко ранен не был я

И все, что посылалось, мог выдерживать,

Надежда прибавляла мне терпения:

Казалось мне, что скоро все закончится

⁷³⁵ И происшедшим дело ограничится.

Но нет, в дальнейшем беды лишь усилились,

О как мне описать их?! Где слова найти?!

О всяких зол источник, демон зависти,

Сколь безобразны были те дела твои!

⁷⁴⁰ Не кровь меня сломила и не тучи вшей,

Не жабы, мухи песьи иль скота падеж,

Не град, не язвы и не тьма кромешная,

Не первородных гибель – казнь последняя,

Что сообща с волнами Моря Красного,

⁷⁴⁵ Народ ожесточенный потопившими,

Египту в наказанье было послано²¹.

Так что ж тогда? – Египетская ветреность.

И вечным памятником тем страданиям

Пусть будет сказанное мною далее.

⁷⁵⁰ Так вот, тогда женоподобный муж один

Жил в городе – египетское пугало,

Щенок, собака, попрошайка уличный,

Бездарное и злобное чудовище:

Себе он завивал и красил волосы,

⁷⁵⁵ Преображая сам себя (недаром же

Вторым творцом искусство называется).

Обычно это только жены делают

(И это их натуре соответствует),

Теперь и мы, для вида философского.

⁷⁶⁰ Пускай же мудрый муж отныне красится!

Не вечно ж этим хитроумным женщинам

Быть первыми в соблазне и смазливости!

Особенно теперь, когда Максим средь нас,

Ведь кудри нам открыли прежде скрытое:

⁷⁶⁵ Что удивляет в нынешних философах,

Так это то, что внешне (да и внутренне)

Они – двуполы самым жалким образом,

Жезлом – мудрец, а завитками – женщина.

Вот и Максим, как некто очень значимый,

⁷⁷⁰ Свою ученость выпятив, по городу

Ходил и похвалялся, и с кудрей его,

Как из пращи, летели мысли умные.

Как говорят, не мало он путей дурных

Прошел, пока не утвердился в обществе.

⁷⁷⁵ Нет времени все это мне исследовать

(Хотя в архивах у градоправителей

Остались надлежащие свидетельства).

Довольствоваться малым – не его удел.

Имея нюх исправный, глаз наметанный

⁷⁸⁰ (Не назовешь ведь бестолковым план его),

Он с кафедры замыслил низложить меня –

Меня, кто видел в чести патриаршества

Лишь средство паству наставлять на верный путь.

Он был лукав настолько, что свой замысел

⁷⁸⁵ Решил с моей же и исполнить помощью!

Софист он был и мастер каверз истинный,

А я далек от козней мира этого;

Мне дорого уменье мудрость выразить,

В другом заметить это, коль дано ему,

⁷⁹⁰ И суть узреть в Писаниях Божественных.

Хочу одно здесь сделать замечание:

Желал бы я, чтоб в силе были сходными

И изощренный в злобе, и неопытный.

Страдали б много меньше друг от друга мы,

⁷⁹⁵ Коль нравом были меж собою схожими.

А так, невинность – вечно жертва злобности.

Какое искажение в творении!

Как часто жизнью связаны неравные!

Как доброму заметить, что злодей хитрит,

⁸⁰⁰ Вьет сети, непрестанно тайно пакостит,

Причем скрывая превосходно все это?

Порочный – наблюдателен, для дел своих

Всегда сумеет нужный случай высмотреть,

А склонный по природе к добродетели

⁸⁰⁵ Нерасположен вовсе к подозрению,

И так добро все время побеждается.

Каким он все же ловким был в делах своих!

Вот уж Протей Египетский воистину!

Он стал сходиться с теми, кто был полностью

⁸¹⁰ Со мной единомыслен. Он делил тогда

И кров со мной, и веру и намеренья.

Да, без сомненья, был он сильной личностью,

Собакой, на врагов моих ярившейся,

А мне всегда по видимости преданной.

⁸¹⁵ К тому ж тогда он подхватить успел уже

Болезнь священства – тяжкое последствие

Греха Адама – зависть прирожденную.

О, как живуча злоба первородная!

Сперва лихого нрава двух приспешников

⁸²⁰ Себе нашел он, видимо, надеясь так

Себя обезопасить, коль не выйдет что,

И лишь тогда разверзлось чрево аспида.

(Один был ангел, ставший гнусным демоном,

Второй – священник, варвар по наружности

⁸²⁵ И втрое больше варвар по характеру).

Он не был мною ущемлен ни в почестях,

Ни в предстоянье у престола божьего

И все же злость неслыханную выказал.

Христос, Господь мой, око беспристрастное,

⁸³⁰ Услышь мой плач, коль можно здесь молить Тебя!

Как описать все это?! Небо ясное

Внезапно стало черным, и предательство

Покрыло нас подобно тьме египетской.

Сначала появились соглядатаи,

⁸³⁵ Но не Халев и Иисус, что посланы

Когда то были в землю Ханаанскую²²,

А всякое отребье разноперое,

Амон, Анубис, Германубис, Стип, Родон

И прочие египетские идолы,

⁸⁴⁰ В собачьем иль мартышечьем обличии,

Ничтожный сброд, презренные наемники,

Готовые без всякого труда продать

За небольшую сумму всех богов своих.

Затем и те, кто направлял их прибыли –

⁸⁴⁵ Вожди, своих воителей достойные,

Иль пастыри, коль можно так о псах сказать.

Но хоть готов я речью разразиться здесь,

Мехам тугим подобно, полным воздуха,

Горнило раскаляющим, иль тем мехам,

⁸⁵⁰ В которых забродила брага винная²³, –

Смолчу, из уваженья к предстоятелю,

Что их послал настолько необдуманно!

Да и людей тех обвинять не стоит мне:

Невежество их сбило и мошенники,

⁸⁵⁵ У нас жестокой завистью вскормленные.

Кто мудр, пускай задачу разрешит мою,

Мне самому, похоже, здесь не справиться,

Ведь Петр, глава тех присланных священников,

Сначала грамотами утвердил меня,

⁸⁶⁰ Причем, минуя всякую двусмысленность

(Те письма могут это подтвердить легко),

Почтил меня и знаками служения;

Неужто в лань вдруг превратилась девушка?

Неясно. Что ж, когда-нибудь откроется.

⁸⁶⁵ Притворнее, чем это действо, было ли

На сцене жизни что-либо поставлено?

И в глупости ей тоже нет соперников.

Один сказал, что женщины владеют всем,

Другой вину власть отдал, третий – истине²⁴,

⁸⁷⁰ А я скажу, что золото всего сильней!

Все прочее им тут же затмевается.

Не стоит удивляться, что всегда у нас

Мирское над духовным верх шутя берет.

Вы спросите, где этот пес взял золото?

⁸⁷⁵ Так вот, один священник прибыл к нам тогда,

Из Фасса. Он на средства церкви тамошней

Здесь проконнесский мрамор закупить хотел.

Максим беднягу обольстил, связав его

Несметными пустыми обещаньями –

⁸⁸⁰ Порочное с порочным быстро сходится, –

И в деньгах выуженных приобрел себе

Надежного и верного помощника.

И что же, те, кто близок был в ту пору мне,

Вдруг отвернулись, поразмыслив видимо,

⁸⁸⁵ Что дружба с бедным – дело бесполезное,

И мигом в них бесчестье перевесило.

И вот в ночи (в то время я больной лежал)

Они пришли, как волки в стадо овчее,

С толпой морских наемников, которые

⁸⁹⁰ Александрийцев будоражат с легкостью,

Так вот, нагрянув с ними, дело ясное,

Они хотели тайно, не уведомив

Ни клир, ни паству, ни меня – их пастыря,

Собаку эту возвести на кафедру,

⁸⁹⁵ Сказав, что это было им приказано.

Вот так, Александрия, воздала ты мне,

Так пусть другой тебя отныне чествует!

Когда настало утро, клир, что рядом жил,

Стал волноваться, новость охватила всех,

⁹⁰⁰ Народ мгновенно повалил на улицу.

Кого в толпе той шумной только не было!

Свои, чужие, верные, отпавшие –

Все возмущались этим беззаконием:

За все труды – и так вознаградить меня!

⁹⁰⁵ Тогда из храма спешно убрались они,

Скорбя, что цель их не была достигнута,

Но, чтоб бесплодным не оставить зло свое,

Они то действо все-таки закончили,

И в жалком обиталище хормейстера,

⁹¹⁰ В присутствии каких-то темных личностей,

Почтенными наперсниками Господа

Был пес рукоположен в патриаршество,

Не связанный, не приведенный силою

(Поскольку был и без того на все готов).

⁹¹⁵ Итак, кудрей свершилось посечение,

Сведя на нет работу многолетнюю.

Но лишь одно все это принесло ему –

Его волос открылась тайна древняя,

Волос, в которых сила заключается:

⁹²⁰ Был некогда, как говорит нам Библия,

Самсон так предан женщиной, что волосы

Ему, как ветер колоски, обрезала,

Весьма, тем самым, угодив врагам его²⁵.

Так вот, и этот пастырь, псами избранный,

⁹²⁵ За пса и почитаться стал у пастырей.

И стал он бегать, всеми позаброшенный,

По рынкам, кости подбирая. Где уж там

Овец пасти иль кудри разукрашивать.

И что решил ты? Снова их отращивать?

⁹³⁰ Иль так и будешь, на смех всем, разгуливать?

И то – позор, и это. Да, похоже, здесь

Рассудит все удавка лишь Иудина²⁶.

А что с отстриженными делать? Может быть,

В театр отдать их или выслать женщинам?

⁹³⁵ Каким вот только? Может, тем коринфянкам,

С которыми богоугодным подвигам

Ты столь искусно предавался некогда?

Да, был ты псом с возвышенными чувствами.

Лишь от удара в городе оправились,

⁹⁴⁰ Что вызван был делами теми подлыми,

Зубами все заскрежетали, жизнь его

Клеймя с таким усердьем, что их ум тогда

С сердцами в лад весь трепетал от ярости.

Свое добавить нечто каждый нужным счел

⁹⁴⁵ К изображенью негодяя этого.

Как в теле, коль тяжелая болезнь пришла,

И малые недуги все проявятся,

Что были скрыты до поры, до времени,

Так и с Максимом было, все грехи его

⁹⁵⁰ Последним злодеяньем обнаружились.

Но здесь уста я затворю. Наверное,

Кто говорит, тот знает их доподлинно,

А я смолчу из уваженья к прошлому.

«Ведь он еще недавно другом был тебе,

⁹⁵⁵ И ты его достойным похвалы считал», –

Так скажет всякий, знавший те события,

И хочет в простодушье обвинить меня,

Мол, жаловал я самых гнусных псов тогда.

Что ж, соглашусь, наивность та безнравственна,

⁹⁶⁰ Я, как Адам, был обольщен вкушением.

Уж больно был прекрасен плод отравленный!²⁷

Личина веры обманула, он ее,

Ох, как умело на себя натягивал.

Ничем так верующий не пленяется,

⁹⁶⁵ Как набожностью ближнего, и подлинной,

И ложной, к сожаленью. Блажь почтенная!

Мы путаем желанное с действительным.

А что мне было делать, о мудрейшие,

Неужто вы иначе поступили бы,

⁹⁷⁰ Всю слабость видя церкви божьей в пору ту?

Был рад тогда я и соломе в житнице.

Одно бывает в годы изобильные,

Другое при стесненных обстоятельствах.

И то уж благом было, что, живя при мне,

⁹⁷⁵ Он чтил Христа, а, скажем, не Диониса.

Поверил я, что с прежних мест он изгнан был

За веру, а не за дела позорные;

Вот так подлец героем показался мне.

Постыдный грех, к тому же я не раз уже

⁹⁸⁰ Впадал в него, но все же, судьи строгие,

Прошу вас о прощенье, ныне знаю я,

Что почитал прекрасным безобразное.

Скажу еще смелее: свой несдержанный

Язык на отсеченье я готов отдать,

⁹⁸⁵ Кто хочет – режь, не медли! Но, похоже, он

Уж усечен. Ведь он давно безмолвствует

И вряд ли скоро снова говорить начнет,

Я думаю, за глупость и наказанный,

Чтоб научился добрым не со всеми быть.

⁹⁹⁰ Однако хватит, лишь одно скажу еще:

Лукавство точно несовместно с разумом.

Коль благородным доброта не сделала,

Не будет толку никакими средствами.

И если просто похвалить уж грех большой,

⁹⁹⁵ Каков же сам хвалимый? Хуже некуда.

Коль это верно, большего не спрашивай,

А нет, так можешь и ни в чем не верить мне.

Что может быть неоспоримей этого?

Но изгнан пес, и самым жалким образом,

¹⁰⁰⁰ Точнее так, как негодяй заслуживал,

Но, так как император в Фессалониках

Готовил в это время гибель варварам,

Смотри, что стал мерзавец наш проделывать:

Собрав тот самый буйный сброд египетский,

¹⁰⁰⁵ Что прежде столь бесчестно постригал его,

Он с этою толпою отвратительной

Явился в стан военный, понадеявшись

Указом царским кафедру прибрать себе,

Но, так как относились без враждебности

¹⁰¹⁰ Тогда ко мне и в целом здраво, думаю,

Он вновь был изгнан, как собака злобная,

И, изрыгая страшные проклятия,

В Александрию, наконец, отправился,

Что надлежало сделать уж давно ему.

¹⁰¹⁵ Там он к Петру является, известному

Своим уменьем вещи несовместные

Подписывать без всякого зазрения;

Загнал он в угол старика, потребовав

Престола, на который прежде зарился,

¹⁰²⁰ Иначе, мол, он не оставит нынешний;

В конце концов, правитель, опасавшийся,

И не без оснований, что от этого

Произойдут волненья, вновь изгнал его.

Сейчас утих он вроде, но мне кажется,

¹⁰²⁵ Что туча эта, согнанная ветром злым,

Набухшая от яда, может запросто

И неожиданно для всех разверзнуться.

Вовек не успокоится злонравие,

Хоть и на время связанным окажется.

¹⁰³⁰ Что ж, таковы сегодняшние киники,

На прежних псиным лаем лишь похожие:

А чем еще вы Диогену родственны,

Что вам Платон и все перипатетики?!

Плевать на них, а заодно на стоиков!

¹⁰³⁵ Доныне был Сократ мудрейшим, ныне же

Пора исправить Пифию, пускай теперь

Максим наш самым мудрым почитается!

Страдал ли кто из смертных так, как я страдал?!

Причем с годами скорби лишь усилились.

¹⁰⁴⁰ Я много бед изведал, был спасен от них,

И вот я страх благодарю, ведь он меня

Наставил взор мой направлять на высшее,

Минуя, не колеблясь, преходящее.

Но тот позор не удалось мне вынести,

¹⁰⁴⁵ И я решил воспользоваться поводом

Уехать прочь оттуда. Вор пострижен был,

Меня друзья поддерживали бдительно,

Как верные и преданные стражники,

Храня мой дух и дома, и на улице.

¹⁰⁵⁰ А люди, видя эти козни, думали,

Что разделеньем вера низлагается.

И вот тогда, не в силах это вытерпеть,

Я поступил, не отрицаю, будто бы

Не мужем был я, а наивным юношей.

¹⁰⁵⁵ Уж больно неуклюже стал я курс менять,

Чуть половчей, и тихо все свершилось бы.

А так, заботой пастырскою движимый,

Невольно об отъезде я обмолвился...

Вот те слова; «Храните свято Троицу,

Что я, отец, детьми богатый верными,

Оставил вам, и помните труды мои».

Лишь произнес я это, кто-то, видимо,

Из самых пылких закричал пронзительно;

И тут же превратилось все собрание

¹⁰⁶⁵ В рой пчел гудящих, дымом растревоженных;

Все: женщины, мужчины, старцы, юноши,

Простой народ и люди благородные,

Солдаты и вельможные начальники –

Негодовали страшно на врагов моих,

¹⁰⁷⁰ Горя ко мне любовью беззаветною.

Но если и законных назначений я

Не принимал, бывало, трудно было бы

Принять мне нечто не вполне законное.

Но те никак не унимались, клятвами

¹⁰⁷⁵ И просьбами пытаясь убедить меня

Хотя б остаться просто, чтобы стадо их

Сберечь от расхищения. О, мог ли я

На все это взирая, слезы сдерживать?!

О храм святой, Анастасия славная!

¹⁰⁸⁰ Восставившая веру погребенную!

Подобно древнему ковчегу Ноеву,

В себе ты сохранила семя нового,

Невиданного мира православного.

К тебе тогда несметная толпа стеклась,

¹⁰⁸⁵ Миг приближался роковой: кто верх возьмет?

Я или обожание народное?

И я стоял как в неком помрачении

Среди толпы, не зная, как их крик унять,

Возможно ль это было? Но и просьбам тем

¹⁰⁹⁰ Я внять не мог, поскольку страх удерживал.

Все потом обливались, причитания

Надрывными уж стали, тщетно женщины

Угомонить детей пытались плачущих,

А между тем день приближался к вечеру,

¹⁰⁹⁵ Но каждый знал, что не уйдет, покуда я

Не уступлю их просьбам, даже если бы

Стал храм для всех единой усыпальницей.

И тут один, как видно, скорбью движимый

(О слух мой! Лучше б в этот миг был отнят ты!),

¹¹⁰⁰ Вскричал: «С собой увозишь ты и Троицу!»

Поняв, что дело может плохо кончиться,

Я клятву дал, а впрочем, нет, со времени,

Как был омыт я водами крестильными,

Ни разу и не клялся, и поэтому

¹¹⁰⁵ Я лишь сказал, что не оставлю города,

Пока не соберутся тут епископы,

Как ожидалось. Этим я надеялся

От попечений, чуждых мне, избавиться.

Так и решили: каждый думал выиграть,

¹¹¹⁰ По крайней мере, льстил себя надеждою, –

Они сочли, что мною завладеть смогли,

А я – что мне недолго оставаться там

И снова засияло слово Божие!

Казалось, укрепленья восстановлены,

¹¹¹⁵ Наш строй, что, было, поредел, опять силен,

И найдена победная стратегия.

Кто к нам пришел догматов ради истинных,

Кто ревновал о вере больше прежнего,

Увидев, что гонениям подвергся я,

¹¹²⁰ Других вернула проповедь о Троице,

Из наших храмов изгнанная некогда

(Чтоб не сказать – давно уж погребенная) –

Отцовский глас, звучащий вновь у ревностных,

Что, было, смолк, но ныне возвращается

¹¹²⁵ Как уверенье из гробов восстания.

Пришли ко мне и ради красноречия,

И ради подвигов былых, а некие

Во мне творенье собственное видели.

Кто хочет, пусть у знающих справляется,

Кто знает, пусть незнающим поведает, –

Коль есть еще такие вдалеке от вас

Иль от властей теперешних в Италии.

А для потомков это пусть останется

Примером злоключений человеческих,

¹¹³⁵ Что время своенравно в жизнь приносит нам,

Добро и зло сплетая крепко-накрепко.

О православных, этом плоде царственном

Моих мучений многих, только то скажу,

Что пастыря другого вовсе не было,

¹¹⁴⁰ Кто б веру их неложно исповедовал;

И вот, как жаждущий спешит к источнику,

А в темноте бредущий – к свету малому,

Они стекались проповеди внять моей.

Да и на тех, кто нашей вере чуждым был,

¹¹⁴⁵ Мои слова оказывали действие.

Немало уклонений есть от верного

Пути, что нам указан был, и все они

Приводят в бездну. Дьяволом разбросаны

Вдоль них осколки Образа Господнего,

¹¹⁵⁰ В том и подвох: враг разделил учение

Делением, подобным Вавилонскому²⁸,

От этого и расплодились ереси.

Так, те считали, что движенье некое

Вращает мир и лишь оно божественно;

¹¹⁵⁵ Другие, многобожье исповедуя,

Молились пред творениями рук своих;

А третьи, Божий отрицая промысел,

Светил соположенью подчиняли все.

А те, из «богоизбранных», что Господа

¹¹⁶⁰ Распяли, чтобы честь воздать Отцу Его,

Как водится, иль в ангелов не верили,

Иль веру низводили к мелким правилам,

Иль отрицали святость книг пророческих,

Иль в тень Закона Бога-Слово ставили.

Наследники и Симону Волхву нашлись,

Что даже в буквах сущность Бога видели

И почитали Глубину, Молчание,

Эонов-андрогинов и Предвечное,

И двух Богов вводили (а Заветы мол,

От злого – Ветхий, Новый же – от доброго),

И три природы вечно пребывающих –

Телесную, духовную и среднюю.

Те чтили тьму начальную Манесову,

Монтана дух превратный не иссяк еще,

Новата спесь; бесчестили и Троицу:

Иль несоединимого смешением,

Иль разделеньем нераздельной сущности;

От этих и другие лжеучения

Произрастали, словно Гидры головы:

¹¹⁸⁰ То Дух Святой причислен к миру тварному,

То Сын туда же отдан, и не вечен Он,

А современник одному из кесарей,

То вдруг Христос оказывался призраком,

То Сын второй был выведен для дел земных,

¹¹⁸⁵ А ум наш оставался вне спасения.

Такие вот, коль вкратце, были ереси –

Истоки лжи и всевозможной глупости.

Но мог ли кто из тех идей поборников

Ко мне в те дни хотя бы не прислушаться?!

¹¹⁹⁰ Одних пленяла сила православия,

Других – мое уменье проповедовать.

Я говорил без брани, без враждебности,

Скорей, напротив, с чувством сострадания,

Не услаждался вдохновеньем суетным

¹¹⁹⁵ В отличие от многих проповедников,

Земная мощь и сила слова схожи ли?

И я не прятал слабости в речах своих.

Так разве что морская каракатица,

Клубы чернил вдруг выпустив, скрывается

¹²⁰⁰ От взоров и суждений нежелательных.

Я кроток был, как это и положено

Тому, кто защищает Слово Божие,

Которое не ранит и не злобствует:

Коль переспорят – без труда смиряешься,

¹²⁰⁵ А если завоеван кто для Господа,

Куда ценней победа эта кажется.

Уж так мне было на сердце положено,

Но были и помимо этих правила

В скрижаль мою неизгладимо вписаны²⁹:

¹²¹⁰ Во-первых, разговоры о духовности –

Отнюдь не главный способ благочестия,

А во-вторых, не стоит разглагольствовать

О тайнах веры на пирах и зрелищах,

Среди людей, утехам предающихся,

¹²¹⁵ Среди непосвященных и безбожников;

Шутить не нужно о вещах возвышенных

И, ум свой не очистив, проповедовать.

Важнее Божьи заповеди выполнить:

Помочь больному, накормить голодного,

¹²²⁰ Не оставлять молитвенного бдения

И плача покаянного, на жестком спать,

Поститься, чувства умерщвлять мятежные,

Смех усмирять, злоречье, раздражение,

Тем самым Духу подчиняя плоть свою.

¹²²⁵ Путей дано немало ко спасению,

По ним и следуй, не одна ж риторика

Ведет к богообщенью вожделенному;

И немудреной веры нам достаточно,

И в ней как раз для большинства спасение,

¹²³⁰ А будь она уделом образованных,

Насколько бедным Бог наш оказался бы!

Но если любишь слово и действительно

Страдаешь, коль не льется речь из уст твоих,

Что ж, пусть и это у тебя останется;

¹²³⁵ Но говори со страхом, с рассуждением,

Не всякому и не везде, а думая,

Как, что, кому и все ли нужно высказать.

«Все красит мера» – учит мудрость древняя,

«Всему свой час» – в Писании нам сказано³⁰.

¹²⁴⁰ Несходна область Мизии и Фригии,

Несходны речи внешних и мои слова.

Те только тени видят, а попал иль нет

Хотя бы в тень – не очень-то и важно им:

Там на показ все делают, на юношей

¹²⁴⁵ Рассчитывая, видно, впечатлительных.

Моя же цель – коль говорить, так истину,

И потому страх Божий есть в речах моих;

Мой путь идет меж безднами, оступишься –

Вмиг пред вратами адскими окажешься.

¹²⁵⁰ Поэтому и был я осмотрителен,

То говоря, то слушая внимательно,

А то и вовсе отступая в сторону,

Доверившись мерилу осторожности.

Слух языка безвредней, но порой верней

¹²⁵⁵ Прочь удалиться, даже и не слушая.

К чему змеиным ядом умерщвлять свой ум?

Зачем к собаке приближаться бешеной?

Все это я воспринял из Писания,

Ведь я с пеленок самых им воспитан был.

¹²⁶⁰ Так я и паству взращивал и, видимо,

Уж был богатым земледельцем, разве что

Была не вся пшеница с поля убрана:

Местами только вспахано и вырванный

Сорняк лежит, местами уж засеяно,

¹²⁶⁵ Местами показались всходы робкие –

Все зелень, но и первых стеблей завязи,

А там взошло, и нива убеленная

Ждет жатвы. Там уж гумна заполняются,

Провеяно, помолото и хлеб пекут,

¹²⁷⁰ Тем самым и венчая земледельца труд;

Но ныне кормит этот хлеб не пахаря,

А капли пота не проливших в пору ту.

Здесь можно б и закончить, чтоб недолжного

Не говорить, но важность происшедшего

¹²⁷⁵ Чуть позже – не позволит сделать этого.

Там были и отрадные события,

И то, о чем не знаю, что и вымолвить,

Все благодарно принял я... Тем временем,

Изгнав из Македонии бесчисленных

¹²⁸⁰ И дикой злобой распаленных варваров,

В столицу император возвращается.

Он неплохой был человек, с той верою,

Что позволяет с простецами справиться,

Он почитал и Троицу (как, собственно,

¹²⁸⁵ И все, чье благочестие покоится

На непоколебимом основании),

Но все же, силы духа той в нем не было,

Чтоб в настоящем разглядеть минувшее

И прошлого исправить упущения.

Была в нем ревность, но, похоже, не было... –

Как объяснить? – отваги иль решимости.

Быть может, просто был он рассудительным,

Предпочитая силе убеждение?

Не знаю, ведь и сам я так же думаю,

И, в общем, только это проповедую.

А то, что принужденьем достигается,

Возьмет свое при первой же возможности,

Стреле подобно, лучником оттянутой,

Иль горному потоку прегражденному.

¹³⁰⁰ Напротив, воля добрая, хранимая

Любви святыми узами, – незыблема;

Вот так и он, отбросив устрашения,

В делах, к вероученью относящихся,

Закон свободы утвердил неписаный.

¹³⁰⁵ Он рад был нашей встрече, я – тем более;

С тех пор и в том, как слушал, и в речах своих

Ко мне весьма он благорасположен был... –

Но стоит ли об этом? Стыдно было бы,

Когда б ценил я пустяки подобные:

¹³¹⁰ Нет ничего помимо Бога ценного.

Ну а тогда казалось, невозможное

Он произнес: «Наш главный храм тебе теперь

Вручает Бог решеньем императорским».

Вот так. А страсти уж кипели в городе,

¹³¹⁵ Шло дело к беспорядкам, и владевшие

Той церковью нам вряд ли уступили бы,

Пусть даже б им грозили неприятности.

Коль силой брать – их злоба на меня падет,

А воевать со мною – дело легкое.

¹³²⁰ Так было мне и сказано, и, помнится,

Тогда то ль страх, то ль предвкушенье некое

Я испытал. О Господи, Крестом своим

И нас призвавший не бежать страдания,

Пошли и ныне в скорби утешение!

¹³²⁵ Но время наступило. Храм заранее

Солдаты заняли во всеоружии,

Вокруг бесчисленная, как песок морской,

Толпа, подобно тучам грозовым, бурлит

Враждою и мольбою одновременно:

¹³³⁰ Враждой ко мне, мольбою к императору.

Везде народ – мужчины, дети, женщины,

И стар, и млад. Все площади и улицы,

Балконы близлежащих зданий – все кругом

Людьми забито. Крики, плач, сумятица,

¹³⁵⁵ Так, словно это город взятый приступом.

И я, герой и воевода доблестный,

Больной и хилый, отрешенно шествовал

С порфироносцем рядом, ввысь уставившись,

С большим трудом переводя дыхание.

¹³⁴⁰ На Бога лишь надежда и вела меня.

Потом, и сам не знаю как, я в храм вошел.

Однако вот что стоит замечания:

Есть люди, что повсюду видят знаменья,

А при событьях важных – так особенно.

¹³⁴⁵ Таких немало было и на этот раз.

И хоть я и противник всяких странностей,

Не замечать их вовсе все ж неправильно:

Ничем не лучше веры неразборчивой

Все отрицать огульно. Легкомыслие –

¹³⁵⁰ В одном, в другом же – дерзость неуместная.

Итак, о книга, расскажи о чуде том

И нашим, и грядущим поколениям!

День наступил, но – из-за непроглядных туч –

Не покидала город тьма кромешная,

¹³⁵⁵ Для торжества, как наше, – хуже некуда;

Важна тут ясность неба, и врагов моих

Не мог, конечно, этот мрак не радовать:

Мол, Бог происходящего не жалует.

Я сам, признаться, тоже опечалился...

¹³⁶⁰ Но вот, когда мы были с императором

Уже за огражденьем, в алтаре святом,

И люди стали, простирая руки вверх

И громко восклицая, славить Господа,

Нежданно, как по Божьему велению,

¹³⁶⁵ Выходит солнце, тучи расступаются

И храм, который мрачен был до этого,

Молниеносно ярким светом полнится

И принимает образ древней скинии,

В которой воссияло пламя Божие³¹.

¹³⁷⁰ Все это людям смелости прибавило:

Мрак и в сердцах развеялся, и стал народ

Меня как им единственно угодного

В епископы всеобщим криком требовать:

Мол, будет властью ныне нам оказана

¹³⁷⁵ Честь большая, чем сам престол епископский,

Коль я здесь буду возведен на кафедру!

Причем едины были знать и люд простой –

Их равными то требование сделало.

О том же с верхних галерей и женщины

¹³⁸⁰ Кричат, едва не позабыв приличия,

И храм весь гулким эхом оглашается.

И вот тогда, поскольку от смятения

Мой голос обессилел, я сидящего

Со мною рядом поднял и в уста его

¹³⁸⁵ Вложил такое обращенье к бывшим там:

«Сдержите ваши крики, пыл умерьте свой!

Сейчас настало время евхаристии,

Позднее будем обсуждать все прочее».

Народ рукоплесканьями ответил мне –

¹³⁹⁰ Ведь всем по нраву сдержанность. Одобрил нас

И император, вскоре удалившийся.

На этом и окончилось собрание,

Одно лишь устрашало – для смирения

Народа, не на шутку возбужденного,

^{1 395} Меч обнажен был, обнажен и в ножны скрыт.

О том, что было дальше, будет трудно мне

Рассказывать уж вовсе без тщеславия.

Не мне бы это делать. Я в смущение

Приду, коль даже и другой похвалит кто,

¹⁴⁰⁰ Уж так мне было на душу положено.

Однако постараюсь меру выдержать.

Я оставался в храме. С той поры, как он

Стал нашим, город в целом успокоился,

Хоть иногда и разражался стонами,

¹⁴⁰⁵ Как тот гигант, что в недра Этны заперт был,

Дыша оттуда ядовитым пламенем

Так что же, Боже правый, было делать мне?!

Скажите вы, власть ныне предержащие,

Толпа юнцов презренных, что смирение

¹⁴¹⁰ Бессилием считает, а безнравственность

И безрассудство – мужеством, – я должен был

Гнать, угнетать и всячески свирепствовать,

Воспользовавшись властью, что была тогда,

Иль врачевать спасительными средствами?

¹⁴¹⁵ Две цели достигались так: умеренность

Могла б и их смягчению способствовать,

И мне бы уважения добавила.

Тот путь был верным, а тогда – единственным,

И так я буду поступать и далее.

¹⁴²⁰ Да видят все, на Господа могущество

Я уповал, а не на прихоть времени!

Зачем тогда мне увещатель верный мой,

Испытанный советчик – Слово Божие?!

Тогда чинам все кланялись, особенно

¹⁴²⁵ Тем, что имели доступ к императору

(В которых и мужского-то – лишь к деньгам страсть).

Цареву спальню осаждали попросту;

Плели интриги, клеветой не брезгуя,

Давали, брали взятки беззастенчиво

¹⁴³⁰ И благочестьем торговали. Что уж там,

Вели себя постыдно. Я же так решил:

Нужда во мне уж лучше, чем вражда ко мне,

И отошел, снискав тем уважение.

Я покаянью отдал жизнь и Господу,

¹⁴³⁵ А двери сильных прочим пусть откроются.

Одних тогда, похоже, совесть мучила,

Что не вполне достойно повели себя,

А те и впрямь на лучшее надеялись,

И вот, развеяв страхи все, я принялся

¹⁴⁴⁰ Все делать, чтоб надежды те исполнились,

Для поясненья приведу пример один:

Я дома был, лечился (или нежился,

Как недруги твердили), с испытаньями

Всегда мои усиливались немощи,

¹⁴⁴⁵ Как вдруг ко мне простолюдинов несколько

Является. И с ними некий юноша,

Лохматый, бледный, в одеянье нищенском

Я попытался, этим всем напуганный,

На ложе приподняться, те же принялись,

¹⁴⁵⁰ Пожалуй, что, и с непомерным рвением

Хвалить Творца и самодержца нашего

За наступивший новый день; и мне затем

Свое благодаренье также высказав,

Ушли. А этот юноша к ногам моим

¹⁴⁵⁵ Свалился вдруг, рыданьем сотрясаемый.

Я выяснить пытался, в чем беда его

И кто он сам, но только стоны тяжкие

Ответом были, только ноги крепче мне

Он сжал, и слезы хлынули из глаз моих...

¹⁴⁶⁰ Когда ж с трудом немалым отстранен он был,

Сказали мне: «Он послан был убить тебя,

И только Божьей милостью ты жив теперь.

Пришел он добровольно к нам с признанием –

Преступник, приносящий в покаяние

¹⁴⁶⁵ За кровь непролитую слезы горькие».

Я тронут был и, помню, так сказал тогда:

«Пусть Бог тебя помилует! Спасенному

Легко простить злодейство безуспешное,

Пускай теперь и через преступление

¹⁴⁷⁰ Моим ты стал, отныне пусть дела твои

Не посрамляют ни меня, ни Господа»!

Так отпустил я грех ему, и город наш,

Узнав об этом, вскоре успокоился,

Смягчившись, как железо в жарком пламени.

¹⁴⁷⁵ Скажу еще здесь об одном: болтают все,

Что издавна все церкви мира первые

Хранят в себе несметные сокровища –

И с паствы сборы, и другие ценности, –

Так вот, не смог я отыскать отчет о них

¹⁴⁸⁰ В бумагах предыдущих настоятелей,

Как, впрочем, и у нынешних хранителей;

Я это принял, никого стороннего

К проверке (как иным весьма хотелось бы)

Не допустив, чтоб не страдала церкви честь.

¹⁴⁸⁵ Ведь мы за то ответственны, что есть у нас,

А не за то, что нашим лишь могло бы стать;

Раб деньгам не разделит это мнение,

Но сребролюбья высший – примет с радостью.

Порочит душу алчность, но тем более

¹⁴⁹⁰ Она недопустима для священника.

Когда бы о стяжанье все так думали,

Его бы в нашей церкви вовсе не было;

Но, к сожаленью, взгляды наших пастырей

Весьма с моим воззреньем здесь расходятся.

¹⁴⁹⁵ Помимо этого, в вину мне ставилось,

Что наша паства, прежде разделенная,

Не наполняла церкви, мол, числом малы!

И всяк старался умалить достоинство

Того, чьим храм с общиной ныне сделался.

¹⁵⁰⁰ Об этом я и пекся, не считая уж

Монахов, новообращенных, узников,

Больных, убогих, бедняков и странников,

А также псалмопений, бдений всенощных,

Мужей и жен благочестивых – попросту

¹⁵⁰⁵ Всего того, что Бог и заповедал нам.

Но зависть неусыпна, явно, тайно ли

Она стремится погубить все сущее,

А новых бед началом стала власть моя...

Тогда (не знаю, что их осенило вдруг)

¹⁵¹⁰ К нам съехались для утвержденья кафедры

Всего Востока пастыри церковные,

Из самых удаленных мест (и только лишь

Египта предстоятели не прибыли).

Возглавил муж их самый добродетельный,

¹⁵¹⁵ Чей скромный взор любую дерзость сдерживал,

Бесхитростный и Духом преисполненный,

А нравом твердый, словом, – нива Божия³².

Кто ж не узнает в этом описании

Антиохийской церкви предстоятеля?!

¹⁵²⁰ Душа в нем соответствовала имени,

Он был медовым назван, но и был таким.

Не миновав вполне руки Лукавого,

Немало снес он ради Духа Божия,

Смывая грех свой подвигами славными.

¹⁵²⁵ И те мужи, хоть плакал я и сетовал,

Престол за мной оставили, и все-таки

Не скрою, да и права нет – не всей душой

Тогда я этой участи противился!

Виной тому пустые упования;

¹⁵³⁰ Желанье скоро на надежду тщетную,

Ведь все так просто, если дух мечтой живет!

И я такой наивности не чужд бывал...

Так вот я думал, раз уж власть досталась мне

(Она, мол, тоже может сделать многое),

¹⁵³⁵ Смогу я, как наставник многоопытный,

Два наши хоровода в общий строй свести

И, здесь прибавив, там убавив лишнее,

Объединить недолжно разделенное.

Не это ль оказалось разделение

¹⁵⁴⁰ Бедою самой тяжкой и мучительной,

Страданием, доныне не испытанным

Ни древними, ни нашим поколением?

Оно ужасней было, чем Израиля,

Гонимого Христоубийства злобою,

¹⁵⁴⁵ Рассеянья по миру пресловутого.

Но эти-то учители вселенские,

Святого Духа щедрые податели,

Чьи троны светятся ученьем Истины

И кто повсюду голосами громкими

¹⁵⁵⁰ О мире и согласье проповедует,

Восстали друг на друга в исступлении.

В желании союзников найти себе,

Виня других иль представляясь жертвою,

Они, крича безудержно и прыгая,

¹⁵⁵⁵ Привлечь к себе пытались хоть кого-нибудь,

И все в одной лишь страсти – страсти властвовать!

О, как слова мне подобрать для этого?!

Лишь повторю, что прежде было сказано –

Весь мир лежит в руинах их стараньями.

¹⁵⁶⁰ Казалось, мы и Запад верой более,

Чем местом иль природой, отличаемся:

Ведь тут при всех несходствах есть и общее,

А враждовавших что тогда связать могло? –

Не вера разделяла (ведь не злобствует,

¹⁵⁶⁵ Кто верует), вся битва за престол велась.

В чем было дело? В тех ли двух епископах?

Я знал обоих, оба – нрава скромного,

Нет, были те, кто, спрятавшись за спины их,

В огонь лил масло, в споре в общем дружеском

¹⁵⁷⁰ Узрев прекрасно собственную выгоду.

(Коль назовем прекрасным безобразное).

Пришлось тогда от этих бед и мне вкусить.

Когда недавно мною уж хвалимого

Антиохийской церкви предстоятеля, –

¹⁵⁷⁵ Исполненного возрастом и мудростью,

Который, как известно, к примирению

Всех призывал как прежде, так и в пору ту,

Господь причислил к лику светлых ангелов,

И был сей муж едва ль не целым городом

¹⁵⁸⁰ В последний путь сопровожден торжественно,

А после, как бесценное сокровище,

В Антиохию увезен, – вопрос один,

Не должный и возникнуть, все ж поставлен был

Людьми вражды и мятежа предложенный,

¹⁵⁸⁵ Он цель имел вновь отыскать соперника

Тому, за кем теперь осталась кафедра.

Речей тогда немало было сказано,

И к примиренью звавших, и к усобице.

И я свои соображенья высказал

¹⁵⁹⁰ О том, как нам от этих бед избавиться.

Вот слово то: «Мне кажется, друзья мои,

От сути дела отходя в речах своих,

Вы обсуждать без устали намерены

Совсем не то, что обсуждать нам следует.

¹⁵⁹⁵ Для вас все сводится к одной епархии,

Враждой теперь нещадно раздираемой,

(По вашей же, заметить надо, милости), –

И в этом от меня вы ждете помощи?

Но дело и важнее, и значительней,

¹⁶⁰⁰ Окиньте взором весь огромный круг земной,

Запечатленный кровью драгоценною³³,

Что Бог, принявший образ человеческий,

Пролил во искупленье рода нашего,

Запечатленный и другими жертвами;

¹⁶⁰⁵ И ныне мир сей в розни сотрясается

Двух ради, скажем, ангелов, – но можно ли

Им воздавать подобным славословием?!

Напротив, нашим ангелам не следует

Причиною раздоров и несчастий быть.

¹⁶¹⁰ Поскольку лучшим подобает лучшее.

Пока был жив архиерей наш праведный

И мы не знали, как-то будет принят он

Епископами Запада, то было нам

Простительно, пожалуй, огорчать слегка

¹⁶¹⁵ Ревнителей закона этих: нрав его

Смягчал их злобу, а для нашей склочности

Была неясность дела оправданием.

Ну а теперь, коль скоро буря кончилась,

И Бог придал спокойный ход делам своим,

¹⁶²⁰ Мое услышьте слово осторожное,

Но мудрость юных все же превзошедшее

(Хоть старику и не смирить их страстности,

Что только славы ищет). Так пускай теперь

Оставшийся и будет там епископом!

¹⁶²⁵ И худо ли, что станем мы оплакивать

Ушедшего чуть дольше, чем положено?

А там, свое и старость дело сделает,

Неся определенный роду нашему

Исход благой и неизбежный. Праведник

¹⁶³⁰ И этот тоже отойдет ко Господу,

Свою мечту осуществив заветную.

И вот тогда всей полнотой церковною,

Содействием Святого Духа Божия

Мы утвердим там нового епископа.

¹⁶³⁵ Лишь в этом разрешенье наших трудностей.

Здесь выгода двойная: вновь получим мы,

Что потеряли прежде (а, как видите,

Чужой теперь нам Запад), и к согласию

Придет наш город, утомленный спорами.

¹⁶⁴⁰ Да стихнет этот ураган безжалостный!

Над теми, кто в расколе ныне, смилуйтесь!

А скольких может соблазнить он в будущем?!

Никто из нас да не узрит воочию,

Чем угрожает нам раскол продлившийся!

¹⁶⁴⁵ Мы подошли к пределу, где решается,

Быть нашему догмату досточтимому

Иль он падет, раздором уничтоженный!

Непрочность красок не вполне заслуженно,

Но все ж в вину художнику вменяется,

¹⁶⁵⁰ Дурной же нрав учеников – учителю.

А тайн причастник или совершитель их,

Коль он порочен, не хулит ли таинство?

Пусть победят нас в малом, чтоб в существенном

Успеха нам добиться. Да спасет нас Бог

¹⁶⁵⁵ И возвратить поможет мир утраченный!

Не всякая победа честь нам дарует,

Подчас утрата лучше обладания.

Об этом знает Троица и те из нас,

Кто подлинную веру исповедует,

¹⁶⁶⁰ (За что и ненавидят нас порочные).

Я прямо это говорю и искренне,

И с пользой для предмета обсуждения,

А если кто-то, будучи продажен сам,

Решит, что я ищу здесь чьей-то милости

¹⁶⁶⁵ (Ведь голос твой здесь купят те, кто золотом

И рвеньем неуместным до краев набит),

Иль скажут, что таится здесь корысть моя,

Пытаясь этим собственную низость скрыть,

Иль так добиться большего влияния,

¹⁶⁷⁰ Что ж, пусть огонь последний и рассудит нас!

А мне, позвольте, удалившись с кафедры,

Жизнь проводить безвестную, но мирную.

Хочу от бед я, наконец, покой найти,

Ведь это лучше, нежели стоять вот так

¹⁶⁷⁵ И не уметь ни убедить других в своем,

Ни с ними согласиться, здравый смысл поправ.

Да правит тот, кто сможет этот жезл принять,

Став и худых, и праведных наследником!

Итак, решайте. Речь моя окончена».

¹⁶⁸⁰ Так я сказал. Они же каркать начали,

Ворон подобно стае, вдруг нагрянувшей.

Смутьянов юных свора, шайка дикая,

Неистовая буря, пыль несущая.

Никто из тех, кто в страхе божьем жить привык,

¹⁶⁸⁵ С такими бы и вовсе говорить не стал.

Они – что рой осиный растревоженный,

Который вдруг бросается в лицо тебе;

И старцев сонм почтенных им последовал,

Не попытавшись даже тех юнцов унять.

¹⁶⁹⁰ Теперь судите, сколь похвален довод их:

«Поскольку, мол, все вслед за солнцем движется,

Пусть первенство Востоку будет отдано,

Ведь здесь и воплотилось Слово Божие».

Но солнца ход едва ли чтить нам следует,

Христа же Плоть, и правда, рода нашего

Начаток, но на это можно так сказать:

«Бог выбрал место в непотребстве первое,

Где неизбежной сделалась бы смерть Его;

И лишь затем настало Воскресение».

¹⁷⁰⁰ Так не должны ль подобные мыслители,

Чья очевидна глупость горделивая,

Тем уступить, кто лучше знает дела суть.

Но было нечто и похуже этого:

Источник чистый нашей веры праведной,

¹⁷⁰⁵ Что в Троице узрела и Единицу

(Как то в Никее было проповедано), –

Так вот, источник этот загрязняться стал

Людьми, чья вера, скажем так, изменчива:

Верь в то лишь, что угодно власти, – суть ее.

¹⁷¹⁰ Они ни с кем все не сближались якобы,

И что же? Оказались в стане вражеском.

Епископы, а веру постигают лишь!

Учители вчера, сегодня учатся,

Избранники – быть избранными вновь хотят!

¹⁷¹⁵ Наставники народа почему-то вдруг

В своих ошибках перед всеми каются,

Но как? Без слез! Не правда ль, дело странное –

Не сокрушаясь сердцем, исповедаться?

Вот так-то. Но зависит все, по их словам,

¹⁷²⁰ От обстоятельств. Как смешно, не правда ли?

Смешливости подобной ни трудом добыть,

Ни деньгами, ни силой не получится.

О, сколь же благодушными мы стали вдруг,

Кричим везде, с амвонов проповедуем:

¹⁷²⁵ «Ей, кто желает, смело заходи в алтарь!

И не беда, что веру ты не раз менял,

^{1726 а} Открыт театр, и праздник продолжается!

Никто пусть безучастным не останется!

Брось кости снова, время переменчиво,

И то, чего ты прежде не сумел достичь,

¹⁷³⁰ Теперь легко добудешь. Так не медли же!

Всегда одной держаться веры стоит ли,

Коль существует много и в обход путей?»

И что же вышло? Не кумира ль ветхого

Из серебра, железа, бронзы с золотом,

¹⁷³⁵ С ногами земляными мы воздвигли здесь³⁴?

Боюсь, что камень снова разобьет его.

Увы, законы преступая древние,

Сынов Моава в Церковь допустили мы³⁵.

Но ты не сам ли это одобрял, скажи?

¹⁷⁴⁰ И власть на тех соборах у кого была? –

Конечно, чья-то власть была там (большего

Я не скажу, чтоб не сказать постыдного),

Но власть уж очень многих, а всевластие

В конце концов, является анархией.

¹⁷⁴⁵ К тому же мне болезнь пришла на выручку,

И, к счастью, часто дома оставался я,

Мечтая все, как отойду ко Господу

И как тогда все эти беды кончатся...–

Что ж, что выходит, то принять и следует.

¹⁷⁵⁰ Там, правда, были люди, в общем, честные,

Что те решенья приняли с трудом большим.

Им пусть незнанье будет в оправдание!

Их обманула проповедь лукавая,

С ученьем православным внешне схожая,

¹⁷⁵⁵ По сути же истокам веры чуждая.

Но был и сброд христопродавцев мерзостный;

Таких приму, лишь если станут смешивать

С благоуханной миррой грязь зловонную:

В смешенье зло добра сильней окажется.

¹⁷⁶⁰ Им «новизну вводящий» не понравился

(Так мудрых называют безрассудные)

Но и они едва ли мудрым нравятся;

И вот, как Лот и Авраам, пошли они

В свои пределы каждый, да никто из них

¹⁷⁶⁵ Впредь не смутится теснотою пастбища³⁶.

Немало ж сил вы, о друзья, потратили,

Уговорить пытаясь седину мою!

Вы отдали мне первенство, взамен прося

Еще какой-то верности. Так верен я!

¹⁷⁷⁰ Но верностью не вашей злонамеренной.

Во всем согласья вы хотели полного.

Во всем? Да кто ж до этого додумался?

Кому служу я большинству иль Господу?

Скорей огонь вам ледяным покажется

¹⁷⁷⁵ И реки вспять теченье обратят свое,

Чем отступлю я от пути спасения.

С тех пор и стал открыто сторониться я

Всех ваших дел, из омута церковного

С трудом пытаясь выбраться, навек уйти

¹⁷⁸⁰ От подлецов, собраний и речей пустых.

Те ж, кто меня поддерживал, все люд простой,

Весьма тогда скорбели из-за этого,

Они стенали, воздевали к Господу

В молитве руки. Что там! Как умершего,

¹⁷⁸⁵ Меня живого принялись оплакивать!

Скажите, кто все это может вынести?!

Вот их слова «Неужто оставляешь нас,

Свои колосья, жатву изобильную?

Народ, тобой же обращенный к Истине?

¹⁷⁹⁰ Кто при дверях пока, а кто внутри уже,

А кто и внешним вышел проповедовать.

И что? Кому вручаешь ты детей своих?

Трудов хотя бы ради, здесь положенных,

Остаток дней нам посвяти и Господу,

¹⁷⁹⁵ А после дай сопроводить твой дух к Нему».

Больших усилий стоило мне выстоять,

Но скоро избавленье Бог пожаловал...

Они явились, как-то наспех званные,

Египетские вместе с Македонскими

¹⁸⁰⁰ Тайн и законов Божиих вершители.

Явились ради мира, но повеял вдруг

Неласковый, холодный ветер западный.

И что же? Тут же против них Восток восстал.

И вот с оскалом вепря на устах своих

(Коль выражаться в подражанье трагику)

Они сошлись, блеща глазами яростно.

И в этой распре, более влекомые

Страстями, чем рассудком, и мое они

Решили дело разобрать злосчастное,

¹⁸¹⁰ Подняв постановления отжившие,

Да и не связанные вовсе с делом тем

В них не было вражды ко мне иль замысла

Дать кафедру другому. Но хотелось им

¹⁸¹⁵ Меня возведшим досадить, о чем они

Мне сами доверительно поведали,

Поскольку, мол, те были слишком наглыми

И в прежних, и в недавних проявлениях.

До той поры я, словно конь стреноженной,

Хоть и согбен был бедами и немощью,

¹⁸²⁰ Все продолжал перебирать копытами,

Печально ржать и о свободных пастбищах

Мечтать, кляня неодолимость уз своих.

Но лишь то дело было ими поднято, –

Я отдал власть, воспользовавшись случаем.

¹⁸²⁵ И с радостью! Хоть склонных к властолюбию

Мне в этом и не убедить, наверное.

В урочный час, меж ними став, я так сказал:

«О мужи, Бог собрал вас, чтобы вы смогли

Принять Ему угодные решения,

¹⁸³⁰ А мой вопрос отнюдь не первой важности.

Хоть обвинен напрасно я, не стоит он

Внимания собора столь высокого.

Направьте взор свой, наконец, на главное:

Единым целым станьте вновь! Доколе нас

¹⁸³⁵ Высмеивать все будут, словно варваров,

Умеющих единственно войной дышать?!

К согласью проявите волю добрую!

А я Ионой буду и пожертвую

Собою для спасенья судна нашего³⁷,

¹⁸⁴⁰ Хоть в этой буре вовсе не повинен я,

Меня бросайте в море, коли жребий мой!

А там и кит гостеприимный сыщется.

Начните единенье здесь и шествуйте

Вперед, – пусть это место называется

¹⁸⁴⁵ «Пространным»³⁸ – в том и честь моя! А станется,

Что обо мне лишь спорили, – бесчестие.

Закон вам полагаю: впредь за кафедры

Не воевать. Так многих зол избавитесь.

Я не стремился к власти и легко уйду,

¹⁸⁵⁰ Да и болезни призывают к этому.

Я должен только смерти. Да поможет Бог!

Но ты одна меня заботишь, Троица!

Язык найдешь ли, внятно защищающий

Иль уж хотя бы искренний и ревностный?..

¹⁸⁵⁵ Прощайте. Вспоминайте о трудах моих».

Так я сказал, их поразив, и, чувствуя

Смесь радости и грусти, удалился прочь:

Покой грядущий, несомненно, радовал,

Но мысль о пастве угнетала брошенной.

¹⁸⁶⁰ Кто ж не скорбит о детях сиротеющих?

Имело ль подоплеку происшедшее,

Известно только людям тем и Господу;

Причина кораблекрушений частая –

Невидимые рифы... Но не мне судить.

¹⁸⁶⁵ Нет времени все козни зла исследовать

Тому, кто сердцем прост и кто спасенья ждет, –

А лишь к нему всегда и устремлялся я.

Скажу лишь, что в единодушье редкостном

Немедленным согласьем награжден я был.

¹⁸⁷⁰ Вот так своих отчизна чтит ревнителей.

Так было там. А что же с императором?

К руке его склоняясь, унижался ль я?

Произносил ли слезные прошения?

Друзей, из тех, что при дворе влиятельны,

¹⁸⁷⁵ Просил ли заступиться пред лицом его?

Иль, может, сыпал золотом в желании

Оставить за собою это кафедру?

Нет! Это все для низких душ занятия.

А я, представ пред самодержцем, так сказал

¹⁸⁸⁰ (И есть тому достаточно свидетелей):

«Великодаровитый, всемогущий царь,

И я прошу об оказанье милости!

Не о камнях мозаичных иль золоте

Для утвари церковной я здесь речь веду,

¹⁸⁸⁵ Не о постах высоких для родных моих

Молю, о величайший царь! Об этом ведь

Лишь те пекутся, кто желает малого.

Я чту себя достойным лучшей участи,

Так дай же мне смириться перед завистью,

¹⁸⁹⁰ Позволь престолы почитать лишь издали;

Устал я видеть ненависть друзей своих

За то лишь, что всецело отдан Господу.

И призови их, наконец, к согласию,

Пускай хоть из желанья угодить тебе

¹⁸⁹⁵ Оружье сложат, коль нет страха Божьего.

Ты, сокрушивший силу дерзких варваров,

И в этой битве долгой возведи трофей!

А от меня, что потом седину свою

Кропил немало ради Бога, вытерпеть

¹⁹⁰⁰ Опять потребуй испытанья тяжкие.

Ведь знаешь ты, что не желал престола я».

Тут начал император, а за ним и все

Рукоплескать, и я добился милости,

Как говорят, насилу, но добился же!

¹⁹⁰⁵ О чем еще мне было беспокоиться?

О том, чтоб мирно принят был исход такой

И чтоб негодованье не настроил

Людей, меня любивших, на насилие.

Я примирял с врагами, успокаивал

¹⁹¹⁰ Всех тех, кто был со мною, и особенно

Едва пришедших в Церковь: не могли они

Смириться с тем, что пастырь покидает их.

Нуждались в утешенье и епископы,

Там были те, кто, видя, чем все кончилось,

¹⁹¹⁵ Бежали прочь, как будто бы от бури злой,

Лишь уши затыкая в гневе праведном

И не желая наблюдать воочию,

Как на мою другой воссядет кафедру.

На этом все. Взгляните, вот я – труп живой!

¹⁹²⁰ Побитый, но (не чудо ли?) увенчанный!

Взамен престолов с их пустой надменностью

Стяжавший Бога и друзей божественных.

Что ж, торжествуйте, мудрецы, и радуйтесь!

Сложите песни о моих несчастиях

¹⁹²⁵ И на пирах, в собраньях, в храмах пойте их!

Как петухи, истошно кукарекая,

Провозглашайте всюду торжество свое!

Хвалитесь им средь дураков напыщенных!

Я побежден, но сам я жаждал этого.

¹⁹³⁰ А если так, – какая ж зависть низкая

Себя считать в сраженье победителем!

А если нет, – так устыдитесь дел своих!

Ведь на престол вы сами возвели меня.

Что ж предстоит мне? Обретусь меж ангелов.

¹⁹³⁵ А там ни пользы, ни вреда не будет мне

Ни от кого, поскольку буду с Богом я.

Молва же пусть подобно ветру носится;

Что мне она? Хвалами и проклятьями

Я ей осыпан больше чем достаточно.

¹⁹⁴⁰ Одно мне нужно: отыскать от зла приют,

И чистой мыслью устремляться к божьему,

Утешив старость высшей жизни чаяньем.

Ну а церквям лишь боль моя останется.

К такому вот итогу Бог привел меня,

¹⁹⁴⁵ Жизнь уделив, превратностями полную.

Так завершится ли, скажи мне, Господи,

Мой путь в чертоге несказанной Троицы,

Чья даже тень, неясная и слабая,

Меня приводит ныне в восхищение?

Вторую половину IV столетия историки называют «золотым веком святоотеческой письменности». Это было время наивысшего творческого расцвета Церкви. Богословам и проповедникам того времени, святым Афанасию Великому, Григорию Богослову, Иоанну Златоусту, Блаженному Иерониму, Блаженному Августину и многим другим принадлежит замечательная заслуга соединения наследия античности с христианской духовностью, достигшей тогда своей подлинной зрелости и полноты. Отцы IV века обогатили Церковь всеми лучшими достижениями греческой мысли, ознаменовав тем самым рождение новой, христианской цивилизации. Именно тогда и была написана предложенная читателю поэма.

Следует заметить, что, кроме непреходящего богословского значения, многие творения того времени занимают достойное место и в истории всеобщей словесности как таковой. Памятуя о том, что нарочитая дидактика, резонерство и вообще всякая пропаганда губительны для искусства, как тут, все же, не вспомнить Шекспира (Сонет 54):

Oh, how much more doth beauty beauteous seem

By that sweet omament which truth doth give ³⁹ !

А можно было бы перефразировать, например, и так:

Сияет правда ярче во сто крат

Под сводом красоты благословенной!

Однако, еще не так давно христианам было совсем не до поэзии. Ведь поэтическое творчество – это в немалой мере плод досуга, плод свободного и спокойного созерцания и наслаждения мирной жизнью. А до известного Миланского эдикта об этом и помыслить было нельзя. Во времена гонений пастырям едва хватало времени утешать преследуемых и примирять с Богом падших. Но в 313 году император Константин дарит христианам долгожданный мир, который, тем не менее, приносит Церкви, помимо тягостной опеки государства, и многие новые искушения, причем куда более изощренные, чем во времена гонений со стороны язычников. Но в области церковной литературы этот мир отражается появлением произведений самого высокого художественного достоинства как на Востоке, так и на Западе.

Впрочем появлению этих произведений способствовал не один только внешний мир. Весьма благоприятным образом сказалось здесь и происшедшее тогда примирение христианского сознания с античной образованностью. Христиане того времени, хорошо осознав различие язычества и родившейся в его среде классической поэзии, уже без опасения за спасение своей души воспитываются на античных авторах и завершают свое образование в высшей и самой знаменитой тогда светской школе в Афинах. Выдающиеся святители Востока Василий Великий и Григорий Богослов, изучив в совершенстве греческую литературу, рекомендуют читать классических поэтов христианским юношам (См., напр., Василий Великий. К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями; Григорий Богослов. К Селевку).

Кроме того, существовало еще одно обстоятельство, которому мы во многом обязаны появлением именно поэтических произведений отцов Церкви. Дело в том, что в то время гностики, ариане и представители других неправославных сообществ стали широко использовать поэзию для проповеди своих учений. Так, Арий написал множество духовных песен, которые были очень популярны в народе и исполнялись на общественных богослужениях. Аполлинарий, по свидетельству историка, «написал много идиллий на каждый случай, – и на случай труда и отдыха, на дни праздничные и иные; и его песни пели и мужчины, как на пирах, так и за работой, и женщины за ткацкими станками» (Ермий Созомен. Церковная история, книга 6, глава 25). Не отставали и бесчисленные в ту пору авдиане, евхиты, пневматомахи и т. п. И весьма вероятно, что одной из целей церковных поэтов той поры было добиться того, чтобы их стихотворения можно было заучивать наизусть и декламировать в качестве противовеса весьма распространившимся в ту пору гимнам оппонентов православия.

Самым выдающимся христианским поэтом своего времени, а скорее всего и византийского периода в целом, был, несомненно, св. Григорий Богослов, или Григорий Назианзин (так его именуют по названию города, недалеко от которого святитель родился и умер и где был епископом его отец). Следует сказать, что если бы он не написал ни одного стихотворения, то все равно вошел бы в историю как непревзойденный оратор, мыслитель, виднейший представитель патристики и, по сути, выразитель христианского учения о Святой Троице. Важнейшее место в наследии Григория занимают 5 Слов, или Бесед, о Богословии (27–31 из 45), посвященные догмату Троичности: собственно, они и принесли Григорию славу и имя Богослова; сохранилось по разным оценкам до 245 писем св. Григория, многие из которых представляют чрезвычайный исторический и теологический интерес. Кроме того, св. Григорий был видным церковным деятелем и занимал в течение некоторого времени столичную кафедру. И вот, как сразу обнаруживается при чтении его сочинений в оригинале, этот отец Церкви, один из столпов православия, патриарх Константинопольский, обладал весьма ярким и самобытным поэтическим дарованием.

Блаженный Иероним считал св. Григория автором более 30 000 стихотворных строк. Хотя две трети поэтических сочинений святителя утрачены, тем не менее, объем сохранившегося корпуса значителен и насчитывает свыше 400 произведений. Большинство стихотворений было написано в арианзском уединении (Арианз – селение близ Назианза), где святитель жил в последние свои годы (383–390 гг.). По свидетельству самого св. Григория, он обратился к поэтическому творчеству, отчасти ища утешения в изящной словесности, которую любил в течение всей своей жизни, отчасти соревнуясь с теми авторами, сочинения которых всегда считались достоянием языческой культуры, а также ради опровержения еретиков и наставления собственной паствы (Greg. Naz. Carmina de se ipso, 39, PG 37,1331:14–1333:9).

Поэзия святителя Григория продолжает античную традицию в тех жанрах, которые хорошо были известны ему со школьной скамьи. Он пишет квантитативным стихом, используя гекзаметры, элегические дистихи, ямбы, в частности, ямбические триметры, которыми непринужденно владеет, как, впрочем, и эолийскими стихотворными формами. При этом в его стихах нельзя обнаружить какого-либо сирийского влияния, которое явственно прослеживается не только у св. Ефрема, но и у св. Романа Сладкопевца и даже у св. Мефодия Олимпийского.

В своей поэзии св. Григорий попытался собрать воедино и описать в стихах все проявления христианской жизни. Уже при беглом сопоставлении содержания стихов с другими творениями святителя видно, что в них полностью отражен и круг его богословских интересов. Избирая в своих стихах язык гораздо более сжатый и вместе с тем более образный по сравнению с прозой, св. Григорий излагает учение о непостижимости Бога, Его святом Отцовстве, о Христе-Логосе и, в то же время, – Жертве, Первосвященнике и Пастыре, а также о неоспоримости Божественной природы Святого Духа. В стихах св. Григория звучит призыв к добродетельной жизни и аскетизму, в них часто говорится о благодати и о церковных таинствах, нередко они проникнуты чувством любви и отеческой заботы о близких ему людях.

Уместно здесь было бы вспомнить оценку св. Григория как поэта, приведенную в одном русском литературном журнале XIX века: «Его псалтырь звучала песни Божеству, славила добродетель, гремела против порока, в изящных олицетворениях передавала высокое учение веры, была увлекательною наставницею чистого христианского жития. Все поэмы св. Григория... увлекательны в высшей степени, блестят роскошными картинами Греции; в них глубокое созерцание природы одушевлено благоговейной мыслью о Божьем Всемогуществе, которое движет гармонией вселенной и растит бедную былинку; в них ясный взор на природу человеческую в одно время проникает и темную бездну, куда пал человек с престола невинности, и светозарную высоту, куда возносится он по лествице креста; в них столько огня, столько души, что невольно думаешь, будто они написаны человеком в полном цвете лет; но, с другой стороны, в них рассеяны мысли, какие может внушить только долговременный опыт на пути жизни... Все поэмы святого старца пышны и прекрасны, как розы, из которых не знаешь, какую сорвать, чтобы ближе полюбоваться ее красотою. Мы желали бы, чтобы весь цветник;, счастливо обработанный поэтическим гением св. Григория, был пересажен на почву русского слова» (цит. по: Говоров А. Св. Григорий как христианский поэт, Казань 1868, с. 7–8).

Кроме того, сегодня особая важность поэзии св. Григория видится еще и в том, что она позволяет нам приблизиться к пониманию самой личности одного из величайших греческих богословов. Представленная в нашей книге поэма носит лирикобиографический характер, является самым объемным из стихотворений св. Григория и, безусловно, самым значимым как источник исторических сведений о нем. Русский текст воспроизводит поэтический размер оригинала со всей доступной нам верностью и является первым стихотворным переводом поэмы на русский язык (как, похоже, и на любой другой современный язык).

Ни один из восточных отцов не раскрывал до такой степени внутренний мир своих переживаний и сомнений, разочарований и надежд, как это делал свт. Григорий. Католический исследователь А. Аллман не так давно писал: «Биографу Григория легче легкого: письма его и сочинения пронизаны откровенностью. Приходится, напротив, несколько отстраниться, сделать мысленную поправку, чтобы устоять под напором этой своеобразной лирической стихии. Неисправимый романтик, Григорий не мог ничего написать, не упомянув о своих тревогах и переживаниях... Поэтому всякая попытка пристрастного суда над ним оказывается неуместной» (Амман А. Путь отцов, IV век, Григорий Богослов). И, быть может, одной из самых сложных задач, перед которой стоял переводчик, оказалась передача живой и непосредственной интонации Святителя, в своей сердечной искренности столь чуждого любого рода ханжества и притворства.

ПРЕДЛАГАЕМЫЙ КОММЕНТАРИЙ никоим образом не стремится дать исчерпывающую информацию по историческим, философским и богословским вопросам, затронутым в тексте. Единственная цель данного комментария – помочь осмысленному восприятию и элементарному пониманию поэмы там, где оно не вытекает из самого текста. Издание поэтического перевода стихотворной книги не должно дублировать многочисленные исследования по греческой мифологии, христианским ересям, отдельным историческим реалиям и т. п., – дотошный читатель обязательно обратится к ним сам и прежде всего ознакомится с критическим изданием нашей поэмы, по которому выполнен перевод (Gregor von Nazianz. De vita sua. Einleitung, Text, Ubersetzung, Kommentar. Herausgegeben, eingeleitet und erklart von Christoph Jungck. Heidelberg, 1974).

55 – св. Григорий Старший перешел в христианство под влиянием своей жены, а прежде долгое время принадлежал к религиозному сообществу гипсистариев (ипсистариев, ипсистов);

126–127 – по всей видимости, св. Григорий под хвостом в созвездии Тельца имеет в виду Плеяды, чей ранний заход в начале октября знаменовал начало зимнего ненастья (Гесиод, Труды и дни 618 слл.; Арат, Явления 266 сл.).

272–273 – св. Григорий имеет в виду различные истории о древнегреческих философах, собранные, в частности, Диогеном Лаэртским.

350 – согласно одному из мифов, Зевс превратил свою возлюбленную по имени Ио в корову, чтобы уберечь ее от гнева Геры. Но, ужаленная оводом, Ио бежала из Греции в Азию, а затем в Египет.

409 – см. Платон, Государство 590b.

449 – «другой – епископ Анфим Тианский.

526 – родители св. Григория умерли с промежутком в несколько месяцев в 374 г.

529 – имеется в виду Сасимская кафедра.

548 – согласно апокрифу Деяния Павла и Феклы Фекла была обращена в христианство апостолом Павлом в Иконии. По всей видимости, св. Григорий удалился в монастырь находящийся возле ее гробницы (по одной из версий) в Мериамлике, недалеко от Селевкии в Киликии.

609 и далее – речь идет о ереси Аполлинарианства.

632–634 – ересь Павла Самосатского, в 260–268 епископа Антиохийского.

66о – Демофил – арианский епископ Константинополя.

690–694 – св. Григорий говорит о Церкви Христовой.

808 – Протеями Египетскими Платон называл склонных к пустым словесным хитросплетениям софистов (см. Евтидем 288 b и с).

851 – к Епископу Александрийскому Петру.

863 – Агамемнон, вождь ахейского войска, выступившего против Трои, принес свою дочь Ифигению в жертву Артемиде, которую та спасла, уже на алтаре заменив ее на лань.

877 – Проконнес (совр. Мармора) – остров в Мраморном море, входящий в Принцевы острова, где с античных времен велась добыча знаменитого белого мрамора с характерными сероватыми прожилками.

889–890 – выше (ст. 577) свт. Григорий уже охарактеризовал Александрию как «бурливый город, разум свой утративший».

1020 – т. е. престол Константинополя.

1035–1036 – Платон сообщает, что Дельфийский оракул назвал мудрейшим из людей Сократа (Платон, Апология Сократа 20 е-21а).

1130–1132 – свт. Григорий имеет в виду два центра восточного и западного христианства, Константинополь и Рим (или Милан), которые, разумеется, хорошо знали о происшедшем, так что в неведении могли остаться разве что вдалеке от столиц.

1153–58 – здесь св. Григорий говорит о разных видах язычества.

1159–64 – речь идет о различных течениях иудаизма в т. ч. саддукеях, фарисеях, самаритянах и иудео-христианской общине назареев.

1165–72 – гностические секты, такие как, например, валентиниане.

1173 – манихеи.

1174 – монтанисты.

1175 – из текста следует, что речь идет о расколе Новата. Однако известно, что в IV веке его уже не было как такового. Возможно, св. Григорий говорит здесь о другом, более живучем расколе Новациана, определенным образом с расколом Новата связанном. Подробнее см., напр., Поснов М. Э. История Христианской Церкви, Часть I. Первый период (30–313 гг.), глава 3.

1175 – 77 – Савелианство и Арианство.

1180–1285 – последователи епископа Константинопольского (около 342 г.) Македония, Ариане, Фотиниане (последователи Фотина, епископа Сирмского), Докеты, Аполлинариане.

1281 – император Феодосий I Великий.

1312–1313 – церковь Святых Апостолов, принадлежащая на тот момент арианам.

1405 – Тифон, в древнегреческой мифологии могущественный великан, порожденный Геей, олицетворение огненных сил земли и ее испарений. Был низвергнут Зевсом в Тартар, и, исходящее из него пламя забило из расселин Этны.

1514 – Мелетий, в 360–81 гг. епископ Антиохийский.

1560 – здесь и далее Западом, западными и. т. п. св. Григорий называет Александрийскую церковь и ее епископов.

1565 – Мелетий и Павлин; подробней о спорах за Антиохийскую каферу см., напр., ст. Вселенский II Собор (I Константинопольский) в Православной энциклопедии.

1611 – Мелетий.

1623–1624 – Павлин.

1760 – сам св. Григорий.

1804–1805 – см. Еврипид, Финикиянки 1380.

1810 – видимо, 15 правило Никейского собора. См., напр., епископ Никодим (Милаш), Правила Святой Православной Церкви с толкованиями.

Переводчик.