Преосвященнейший Иеремия, епископ Нижегородский, и воспоминания его о преосвященнейшем Иннокентии, архиепископе Херсонском и Таврическом

1888 года, декабря месяца, 6-го числа, в 11½ часов дня, в Нижегородском Благовещенском монастыре скончался Преосвященнейший Иеремия, бывший Епископ Нижегородский (1851–1857), с 1857 года пребывавший на покое – сперва в Нижегородском Печерском монастыре, потом – в Городецком Феодоровском – Балахинского уезда – и, наконец, в Нижегородском Благовещенском монастыре.

В Бозе почивший Святитель, благословенный от Господа долготою дней, редкою в наше время, 85½ лет – было жития Его земного, от лета детства и до самой блаженной кончины своей, отличался своею подвижническою жизнью, не знавшею отдыха в бдении, посте и молитве, своею ревностью о славе Божией, о благе церкви и отечества, своею нестяжательностию и самоотверженною любовию к ближним, готовую прийти на помощь и к беспомощной старости, и к бесприютному сиротству детей, и к безысходному горю несчастных, и ко всякой нужде церковной, общественной и частной, особенно там, где потребность на покрытие той или другой нужды вызывалась необходимостью поддержания и устроения Храмов Божиих, иноческих обителей, учебных заведений, духовных и гражданских для воспитания в них учащихся в духе православия и патриотизма, как будущих делателей на поприще непостыдного пастырства и доблестного гражданства. Это был предъизбранный и с ранней юности Богом уготованный, живой сосуд в честь исполненный благодатного света и елея, упоминаемых во святом Евангелии. Это был светильник горящий, светящий и ближних, и дальних теплотою Евангельского света и любви, яже по Бозе, всех согревающий.

Преосвященный Иеремия родился в 1799 году, 10 апреля, Орловской губернии, Ливенского уезда, в селе Георгиевском, что на реке Сосне, в Дон впадающей, от причетника Иоанна Яковлевича и жены его Марии Феоктистовны и назван Иродионом. Первоначальное учение преподано было ему в доме родителей. «Родители мои, – пишет сам Преосвященный в своих воспоминаниях, – содержали и блюли меня с каким-то особенным вниманием. Для меня установлена была общая, семейная молитва. Поставив меня на прилавок у святых икон, заставляли читать почасту акафист Сладчайшему Иисусу и Святителю Николаю. У матери моей не было иного наставления, иной материнской слезной мольбы к дитяти, нежно любимому, как сие: «Молись, молись, всегда молись, молись втайне, молись ночью, молись пред всяким уроком своим и всяким делом».

В 1808 году, 29 апреля, в день преполовения, отец и мать отрока Иродиона с молитвою и слезами отвезли его в г. Ливны к диакону Игнатию для приготовления к поступлению в Семинарию. Любовью, а паче по молитвам родителей отрок Иродион так хорошо и успешно был приготовлен, что в 1810 году поступил прямо в 4-й класс (синтаксис) семинарии, находившейся в городе Севске Орловской губернии, в которой в 1819 г. кончил курс ученья со степенью студента. Молитва, уединенная в березовой Севской роще, и тайная ночная, в пустых камерах, была любимейшим и усладительным упражнением ученика Иродиона Соловьева. Живая, открытая набожность его была противна некоторым сверстникам, и они, понося его и лецемером, и ханжою, нередко наносили ему побои по голове и взад, когда он поклонится низким поклоном. И оскорбленный юноша молился за своих оскорбителей в роще, между развесистыми березами. Его набожность, его примерное благонравие обратили на себя внимание и местного семинарского начальства, и бывшего в то время Орловского Преосвященного Досифея, который в 21 день ноября 1814 года посвятил его в чтеца и книгодержца.

По окончании семинарского курса Иродион Соловьев определен был учителем Севского духовного училища по греческому языку и инспектором. Ректором был тогда иеромонах Иаков (впоследствии Епископ Саратовский, а потом Нижегородский), который сердечно полюбил своего юного сослуживца и своими частыми беседами располагал и наклонял мысли его к монашеству. Будучи в цвете возраста, полный жизни и здоровья, 20-летний юноша-инспектор и учитель почувствовал в тайнике души своей страшную борьбу мыслей, чувствований и намерений. С одной стороны, он чувствовал в душе своей пламенное стремление в монастырское уединение, с другой – видел многообразные ласки, услуги и предложения со стороны мира, видел желание своих родителей видеть его в супружеской жизни и в сане священника, и в этой борьбе не раз взывал в молитве к Господу: «Покажи ми, Господи, путь, в он же пойду, яко к тебе взях душу мою!». Плодом сей святой борьбы было то, что юный борец Христов живо почувствовал в своей душе силу слов Премудрого: суета сует и всяческая суета, – возымел ко всему мирскому охлаждение, даже среди обаяний и веселостей мира, и решил одним ударом порвать все связи, все сношения с миром... Несколько раз решался даже тайно удалиться, оставив должность, всех и все... Но без совета с людьми опытными, уже искусившимися в подвигах иноческой жизни, приводить свое намерение в исполнение считал небезопасным для себя. А потому, как Никодим к Господу нощию, пошел он с своими заветными думами к некоему старцу Геннадию, славившемуся своею назидательностию и наставлениями: что речет он о нем и об его пламенном стремлении к святому иночеству? Благочестивый старец, выслушав исповедь сердца пришедшего юноши – учителя и инспектора, наизусть прочитал ему многие длинные места из писаний отеческих об отшельнической жизни и тут же вручил ему свой посох – с тем, чтобы юноша, не заходя в квартиру свою, прямо от него – старца – шел (это было зимою) в брянские леса. Иродион Соловьев был в это время 21 года, но усмотрев незрелость внушения старческого, преслушал оное. Между тем некая тоска по отчизне всюду преследовала этого избранника Божия. Чтобы скрыть ее от людей, в обществе, надо было прибегать к мерам притворства и некоторого рода маскировки. Стремление скорее развязаться с миром и вступить в стены какой-либо обители постоянно поддерживалось в нем мыслию о близости смерти. «Память смертная, – говорит Преосвященный Иеремия, – была вложена в меня матерью с самого раннего детства. Отправляя меня в семинарию с родителем и снабдив всем и на нужды, и на утешение, не забывала вручить мне мешочек конфеточек и кисейное полотенце. «Копеечки, – говорила она, – раздай нищим, а полотенцем этим, в случае своей смерти, попроси накрыть себя во гробе».

Три года учительства и инспекторства Иродиона Соловьева прошли для него как время борьбы с своими помыслами и привели его к решительному убеждению, что он должен последовать единственно внутреннему влечению своего сердца и оставить все... «Уволясь от учительства, – говорит он, – на несколько месяцев я поставил себя в состояние испытания, вблизи к соблазну и поползновению для юности. Во время самоиспытания занимался чтением святого Златоуста, которого слово к Феодору падшему наиболее пало на мое сердце, и ходил также к Богослужениям в церковь, в которую некто Герасим (помяни его, Господи!) приносил с собою «Беседы Михаила, Митрополита Петербургского», в красной обертке, чтобы священник произносил их каждый праздник и воскресенье». По-видимому, для любителя иноческой жизни в данное время препятствий к осуществлению его страстного желания сделаться иноком более не существовало и не могло быть... Уволившись от всех должностей, он, как говорится, был вольная птица. Но на деле вышло иное, вышло так, как и во сне не мог представить себе отшельник – Иродион Соловьев. Преосвященный Гавриил, в то время бывший Епископ Орловский (впоследствии Архиепископ Рязанский) вспомнил, что один из старших учителей, именно он, Соловьев, еще не пристроен к месту, и, отечески жалея его, прислал к нему своего письмоводителя предложить священническое место в г. Болхове, при Покровской церкви. Искушение неожиданное, предложение внезапное, а потому и борьба с ними была непосильная для человека, только что добровольно поставившего себя в положение самоиспытания. «Не помыслив, – говорит Преосвященный в своих воспоминаниях, – что в руках имею и, увидев место и прочее, я с благодарностию принял от Архипастыря и место, и благословение на брак... и отправился в г. Болхов. Здесь всматривался я в приходе, и в сотоварищество, и в будущее семейное родство и, все облюбовав, я не прежде однако решился приступить к совещаниям о браке, как помолясь в Болховском монастыре и отслужив молебен Царице Небесной, купно с будущими родными. По выходе из церкви, перешед через ров, отделяющий монастырь от города, и, увидев обитель зеленеющуюся, я пленился ею более, нежели невестою, и, оставив всех, устремился в чащу рощи... один, чтобы прислушаться к сердцу, и помолиться, и подышать вольным воздухом. Молитва общая совершена, к ней и внутреннюю свою в сугубой мере я присовокупил сию: «Господи, покажи мне путь, в он же пойду... покажи и не даждь совратитися от того, что указуешь мне втайне, но понятно»... И Милосердый внял молению его. Любовь к иночеству так воздействовала в нем, что, при общем в преднареченном для брака доме жалении и плаче, он, среди ночи, простился и пустился в обратный путь в местопребывание Преосвященного. И здесь, явившись к Преосвященному Гавриилу, представил прошение об определении его послушником в Площанскую пустынь, с возвращением брачного билета. Преосвященный удивился, но, узнав давнюю постоянную решимость просителя в иночество, изволил на прошении написать: «“Грящущаго ко Мне не иждену вон”, – глаголет Господь. Но просителя определить не в пустынь Площанскую, а в Брянский печерский монастырь».

Вот как описывает любитель иноческой жизни свое путешествие в назначенный для жития его Брянский печерский монастырь и свое пребывание в нем: «В марте поспешно, все бросив в квартире и взяв в кожаной котомке две рубашки, по грязному пути, с посошком в руке и с запиской от упомянутого Герасима к иеромонаху Смарагду я пустился в путь (около 200 верст) пешком, тужа и радуясь, уповая и страшась, моляся и о пути, один, с воплем крепким, и обуреваясь помыслами. Все путешествие, кажется, столько же орошалось слезами, сколько весенним дождем. Тяжкая была туга на душе при воспоминании о минувших почтовых разъездах и сравнении их с настоящим странничеством во гладе и хладе. Но и среди туги сей, среди хлада и голода Ангел Хранитель не допустил мне озреться вспять, подобно жене Лотовой. Спасаясь от треволнений мира, я едва не погряз в волнах Десны реки, решась вверить себя для переправы через реку, разлившуюся, малому челноку и ребенку-кормчему. (Установленная переправа по причине сильного двухдневного ветра, прекращена была вовсе). Смерть потопная была на волоске, и я уже приготовился ее встретить, призывая милосердие Божие. Ловкость ребенка-кормчего, его мужественное приказание мне: «Закрой глаза и ниц наклонись», летание челнока от волн во все стороны – неизгладимы в душе моей, выну за спасение сие Господу Богу и Ангелу Хранителю благодарной! Взошед на гору, я увидел печерскую Брянскую обитель, в которую путешествовал... Но, по действию растленной природы моей и, конечно, по козни вражией, облитель печерская вовсе не так представилась мне, как Болховская: сия краше всех красот мирских мне казалась, а та – Брянская – страшною до того, что, взглянув на нее, я упал под многовековым дубом и с места не могу сдвинуться – дотоле, пока весь выплакался и изнемог от воплей к Господу, доселе ощутительно ведшему меня, так сказать, за руку, а теперь оставившему меня одного. Чего ни передумал я и ни перечувствовал в эти страшные часы! Возвратился бы, но река, а наиболее некая сила не позволила мне сделать ни одного обратно шага. Наконец, победа над страхованиями разными и над малодушием одержана с помощью благодати, и борьба в душе кончилась. Я встал и пошел ко вратам святой обители. Не смея войти, сел на лавочке, ожидая: не выйдет ли кто из братии и не введет ли меня внутрь крепких стен ее? Вышел послушник, и я попросил его довести меня до Смарагда (к иеромонаху Смарагду имелось письмо). «Пожди, пока возвращусь оттуда, куда иду», – был ответ его мне. Пождав не мало, и мокрый, и озябший, и голодный, я, наконец, введен внутрь обители. Вошед в нее, я шел до Смарагда, с великим страхом представляя свои немощи и суровость инока старца... Но как я изумился, увидев в Смарагде ласкового, радушного, веселого, разговорчивого человека. «Ты голоден, – сказал он после нескольких вопросов, – я сведу тебя в трапезу: подкрепись, потом представлю тебя игумену». Это было в среду на третьей неделе святой Четыредесятницы. Отец игумен Амвросий принял меня с некоторым подозрением... и, не раз прочитывая в билете слова – инспектор и учитель в число послушников, долго истязал меня... Наконец, позвав Смарагда, отдал меня в его полное старческое распоряжение и сказал мне, чтобы я повиновался ему, как самому Христу, и велел поклониться в ноги... Монастырские послушания отец Смарагд назначил мне по порядку, возводя от нижних – чернорабочих, кухонных и дворных – к высшим, церковным. Перевод от одного послушания к другому он производил с заметною, но непонятною для меня поспешностию. В четыре месяца я уже стал на пономарскую вакансию в ранней литургии и думал про себя, что в этом деле оставаться бы хоть до смерти».

Обитель печерскую и данную ему в ней келлию любитель иноческой жизни чаял иметь своим гробом, но Промысл Божий судил иначе. В один день посетил послушника Иродиона старец Смарагд не в обычное свое время и, сев, говорит: «Вот ты кончил уже курс послушнический, хотя в мале потрудясь почти в каждом послушании. Теперь тебе предлежит иное дело, иное послушание, иной курс, от которого ты уклонился и отвилялся разными своими и сторонними способами... Какой? Академический. Я уже приготовил все для отправления тебя в Московскую академию». Горько восскорбел Иродион и начал всячески просить старца, чтобы он не разлучал его с Обителию. «Помни, – отвечал он, – в каком повиновении послушник должен быть к старцу, и не пререкай». «Возвращение в мир, – пишет Преосвященный Иеремия, – из которого выйти мне было труднее, нежели Израилю из Египта, и обращение к школьным занятиям, которые в пылком юноше рождали одну гордыню и продерзливость и из которых ничто почти не пошло в дело в новой моей жизни, мне казалось ужасным до того, что я внутренно огорчился на старца. «Зачем же я из мирской жизни удалился, – думал я. – Зачем столько вытерпел внутрь и вне себя? И не скажут ли теперь мои друзья, знакомые и родители, что я взялся за рало и вспять возвращаюсь по малодушию...». Я повиновался. Но по устроению моего друга и товарища Иннокентия (Борисова), или, лучше, по устроению Всеблагого Промысла Божия, милосердовавшего о Нем при его высоких дарованиях, и о мне по моей слабости, вышло из Комиссии духовных училищ, чтобы я был отправлен в Санкт-Петербургскую Академию, где Иннокентию предлежало быть Бакалавром по Богословской кафедре». Таким образом, проведенный чрез все послушания монастырские, волею и распоряжением старца – иеромонаха Смарагда, с согласия и благословения Преосвященного Гавриила и игумена Амвросия, молодой послушник Иродион Соловьев отправлен был вследствие требования комиссии духовных училищ в Санкт-Петербургскую Духовную Академию на казенный счет. В день Введения во храм Пресвятой Богородицы, 21 ноября 1824 г., пострижен был в монашество с именем Иеремии, в Академической церкви, ректором Академии Преосвященным Григорием, Епископом Ревельским (впоследствии – митрополит С.-Петербургский). В день Рождества Христова, в том же году, тем же Преосвященным в Казанском соборе рукоположен в иеродиакона. В 1827 году 14 августа Архиепископом Рязанским Филаретом (впоследствии митрополит Киевский) в церкви Псковского подворья, что на Васильевском острове, рукоположен в иеромонаха. В три года своего пребывания в Академии студент Иеремия Соловьев постоянно лелеял в себе мысль и желание по окончании академического курса опять возвратиться в свою келлию – об одном этом помышлял и в классе, и вне оного, и к монастырскому житию уготовлялся, и чем можно было для сего запасался, слушая и читая. И об этом своем намерении за несколько недель до окончания курса объявил и своим товарищам, и начальству, прося оное не удостаивать его никакой академической степени. Но и тут вышло на деле иное, нежели что предположил себе студент Иеремия Соловьев. Преосвященный Филарет, присутствовавший тогда в Священном Синоде, узнавши о намерении Иеромонаха Иеремии возвратиться в монастырь, пригласил его к себе и не только не укорил за неискательство и непожелание степени, но и похвалил, предложив ему на время переселиться в Псковское подворье и заняться вместе с Владыкою святыми отцами и поруководствовать учеников-певчих в их учении. «Я с радостями многими согласился на это предложение, – пишет Преосвященный Иеремия, – взирая на Высокопреосвященнейшего Филарета, как на Святого, давно мне известного подвижника Инока-Святителя; притом он был лет несколько Игуменом той Обители, которая соделалась мне второю материю – свенской. Объявив о сем Иннокентию, который также обрадовался, потому что ему и мне не хотелось разлучиться, и Ректору, я приготовился к перемещению из Академии на Псковское подворье». Но в это время стала праздною во втором кадетском корпусе законоучительская вакансия. Высокопреосвященный митрополит Серафим искал достойного кандидата на эту должность, и жребий выпал на иеромонаха Иеремию Соловьева. Позванный, вследствие этого, к Высокопреосвященному Серафиму, отец Иеремия услыхал из уст его следующие слова: «Ты возвращаешься в монастырь. Нет, ты должен отблагодарить церкви за три года твоего в Академии образования, по крайней мере, четырьмя годами своего служения. Я определяю тебя в кадетский корпус. Явись с бумагами к генералу. Но смотри, там опасно. У Государя Николая Павловича все там на виду». Таким образом, вместо мирной обители студент Академии, иеромонах Иеремия занял место законоучителя 2-го кадетского корпуса и настоятеля церкви оного. «Кадеты, – пишет в своих воспоминаниях Преосвященный Иеремия, – слушали меня с любовию, и я любил кадет о Господе истинною и деятельною любовию. Их с командою не приводили в церковь накануне праздников ко всенощным, но многие из них добровольно приходили и молились усердно, и пели, и читали, доколе барабаном не позовутся к ужину. Радость моя, и братская, и отеческая, и священнослужительская тем более меня восхищала, чем большее число Боголюбезных моих кадет видел я в церкви под какой-либо праздник. Но как мне было прискорбно и больно.., когда, совершая бдение, ни одного не стал я видеть кадета, хотя, по-видимому, главный, благочестивый директор Н.И. Демидов искренне пекся о том, чтобы кадеты были Богобоязливы и благочестивы. Между книгами, которые предлагали в общем открытом зале кадетам для чтения, постоянно (прикрепленные к столам) находились экземпляры и Нового Завета. Но внезапно все они приняты и во все изъяты от чтения и даже от видения кадет. Это их сильно возмутило и взволновало... Одно мое уверение, что священные книги приняты на время для переплета, могло их успокоить... Восскорбел и я в душе моей велиею скорбию о таковом лишении и обратился к главным превосходительным начальникам с возможными просьбами, суждениями, притчами о возвращении Нового Завета кадетам... Но все было напрасно. Вечная моя благодарность отцу Иннокентию, бывшему тогда инспектором Академии! Выслушав мою скорбь, он внушал мне настойчиво теперь же (вечер был) объявить о сем Его Высокопреосвященству Митрополиту... Владыка Серафим трижды перекрестился, удивляясь и изумляясь безбожному делу и требовал письменного рапорта. Но я сыновне умолял его об оставлении бумажной формы, и от него послан к Московскому. С великим иерархом московским долго беседовал о сем предмете. Выслушав, с отеческим осклаблением, между прочим он сказал: «Ты успокоил кадет тем, что священные книги не отобраны, а взяты для переплета и будут возвращены. А ежели не будут, то как бы тебе не остаться во лжи?» Но я выразил несомненную мою надежду на него, на Высокопреосвященнейшего Серафима, на весь Святейший Синод. Придумал план негласный, бесписьменный, и он, при помощи Божией, удался к величайшей радости моей, без скорби и стыда для тех, кои были причиною антихристианского распоряжения. От Высокопреосвященного Филарета митрополита Московского получил по сему в дар четки. Кадеты были в восторге, увидев Завет Христов на своих местах». В 1828 г. Иеромонах Иеремия причислен к соборным Иеромонахам С.-Петербургской Лавры. В 1829 г. Комиссией духовных училищ из кадетского корпуса перемещен в Бакалавра Санкт-Петербургской Духовной Академии по богословскому классу. В 1830 году, 4 сентября был назначен в Киев на должность инспектора Киевской Духовной Академии, а 5-го октября посвящен в сан Архимандрита в Александро-Невской Лавре Преосвященным Никанором, Епископом Ревельским (впоследствии митрополит С.-Петербургский). В 1832 г., по поручению высшего начальства, обозревал Орловскую и Воронежскую семинарии с училищами их. В 1834 году определен был ректором Киевской духовной семинарии, членом консистории и настоятелем Киево-Выдубецкого монастыря. В 1836 году сопричислен к ордену Святой Анны 2-й степени. В 1837 году, по поручению Киевского Митрополита Филарета, обозревал монастыри Киевской епархии. В том же году определен председательствующим членом комитета по устроению Киево-Софийского духовного училища. В 1838 году определен настоятелем Киево-Братского монастыря. В том же году обозревал Волынскую духовную семинарию. В 1839 году сделан ректором Киевской духовной академии. «Кстати теперь же и сие замечу, – пишет в своих воспоминаниях Преосвященнейший Иеремия, – о своей академической ректуре. И семинарская ректура была выше сил моих, – почему я бежать хотел от ней, а паче потому, что слышал уже возглашения некоторых лиц об Архиерействе моем. А меня те же лица предизбрали в ректора Академии. Помня и зная себя, мне это чудно и странно было, и неимоверно, несмотря на извещения. Меня обуяло чувство страхов и опасений. И что же? Помнится, как теперь, некто, по имени Димитрий, известное, почтенное в церкви лицо, но не святитель Димитрий, взял меня в один прекрасный день и повел у подножия одной высокой горы. Иду, но не слыша от него, к какой ведет меня высоте, я отрекаюсь, умоляю его оставить меня, плачу горько. Но Димитрий в ответ на все мое говорит одно: нет, нет, – иди, иди, я не оставлю тебя... Это было, если не накануне, то весьма близко около памяти святителя Димитрия. Тогда сказал я себе: верно, не избежать мне высоты академической ректуры. В 1840 г. обозревал Херсонскую семинарию в Одессе и Кишиневскую в Бессарабии. в том же году награжден орденом Святого Владимира 3-й степени. В 1841 г., в марте месяце, по всеподданнейшему докладу Святейшего Синода, Высочайше утвержден в Епископа Чигиринского, Киевской митрополии Викария, и в сей сан 3 апреля – в четверток Святой Пасхи наречен, а 6 апреля, в неделю антипасхи, хиротонисан в великой церкви Киевопечерской Лавры Филаретом, митрополитом Киевским соборне с Преосвященным Иннокентием Вологодским (Борисовым) и Иосифом, бывшим Епископом Смоленским, на покое в Лавре пребывавшим. Новопоставленный Епископ навсегда простился с Киевской духовной академией 7-го мая того 1841 года в день отдания Пасхи. Вот его собственноручная заметка по этому случаю, на Богослужебной книге в конце службы в среду 6-й недели по Пасхе: «Господи, Иисусе Христе, Спасителю мой! Прими от Мене бескровное приношение и молитву, возносимые мною к Тебе, в последний раз, в качестве настоятеля обители Братской и ректора Киевской духовной академии. Буди на них вечное Твое благословение, котораго не лиши и мене, многорешнаго, и моих дел. Аминь. Аминь. Аминь. Даждь ми выну молитися Тебе благоугодно. Аминь». Святительский жезл, свыше от Господа предназначенный для Преосвященного Иеремии, видимо предуказан был ему еще во днях его цветущей юности. Этот знаменательный случай в душеполезном чтении 1866 г. за февраль месяце, на страницах 122 и 123, описан так: «Священник Иосиф Захарович Вуколов пришел к отцу Иоанну Борисову с студентом Орловской семинарии Иродионом Соловьевым, собравшимся жениться и желавшим принять от него благословение на брак с известною ему девицею. Отец Иоанн принял их радушно и для угощения положил на тарелку что-то из мясного. Гости подходили к тарелке, но отец Иоанн останавливает студента и говорит: «Нет, брат, нам к этому не надобно прикасаться; мы с тобою икры съедим». Потом рассказывает им о себе следующее: «Я был в Воронеже, из Воронежа в Задонске, из Задонска в Елец пришел. Приближаясь к Сосне-реке, я хотел переправиться через нее на лодке, но только сел в нее, взялся за весло и поплыл, она вдруг опрокинулась, и весло из рук моих упало, – остались при мне только два посоха и жезл архиерейский, которые я нес с собою». После этих слов отец Иоанн пошел в свой чулан, вынес оттуда два посоха и жезл архиерейский. Один из посохов он вручил священнику со словами: «Это вот тебе», а другой оставил у себя в руках, сказав: «Это мне. Тебе же, – прибавил он, обращаясь к студенту, – даю жезл архиерейский. Теперь ступайте с Богом– мне некогда больше беседовать с вами», – и побежал в свой чулан, оставив гостей в недоумении. Через несколько времени помянутый священник предложил студенту опять сходить к о. Иоанну, не скажет ли он чего более вразумительного? Студент отвечал: «Нет, уже он намекнул мне, что надобно делать. Я понял его, жениться я раздумал, судьба моя решена». Вскоре студент пошел в монастырь, постригся в монахи и по времени, по милости Божией, удостоился сана архиерейского». «Мысль о том, – пишет сам Преосвященнейший Иеремия, – куда всегда почти лежал путь начальнику и главе ученых, была для меня мыслию страшною. Но когда пришло время ей осуществиться, зело смятеся душа моя. Чтобы воспрепятствовать исполнению уже состоявшегося избрания меня в высший (епископа) сан, я помышлял прибегнуть к мерам, известным в священной древности. Но вот, в сонном видении, изволил пожаловать высокопреосвященнейший митрополит (Филарет), и говорит он мне: «Ну, не отказывайся, не упрямься; бумага о тебе уже пошла!.. Я приехал тебе сказать». В ответ на это я надвинул ниже свою камилавку, поникнул головою и горько заплакал. Точь-в-точь так сбылось на утро: тот же сказанный приезд Владыки, та же цель, те же слова, те же действия в ответ». (Взято из журнала «Духовная беседа»). В 1843 году, января 1 дня Преосвященный Иеремия Высочайшею волею перемещен на Кавказ в новооткрытую епархию и наименован Епископом Кавказским и Черноморским. Об этом перемещении Преосвященному Иеремии были предуказания свыше, в ночном видении, помещенные в журнале «Духовная беседа», за подписью самого Преосвященного. 1 января 1843 г. читаем в журнале «Духовная беседа», в алтаре, у самого престола великой Лаврской церкви, в ночном видении, некий первосвятитель в полном облачении (кроме его никого не было) велел мне (Преосвященному Иеремии) преклонить колена, молился над моею грешною головою и, в заключение своего наставления или напутствия, внушал мне чаще и чаще и с любовию читать: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и проч. ... и послание апостола Павла к евреям. Это был день, когда состоялся Высочайший указ – быть мне Кавказским. 11 того же января, – продолжает Преосвященный Иеремия, – видится мне, что я священнодействую в храме, озаряемым молниеобразными осияниями: то, думаю, храм, в коем находятся святые чудотворные мощи Св. Великомученицы Варвары. Когда от престола исшел я вне алтаря, чтобы осенить народ, вдруг подходят ко мне два диакона и сказывают, что мне следует служить не здесь, а в ином месте. «Где?» – спрашиваю; в ответ на спрос мой они ввели меня во храм, в коем нет ни народа, ни зажженных, кроме одной, свеч. Вошед, изумляясь оплошности екклесиарха, в св. алтарь, я стал в стороне, безмолвно, одинокий. «Что прикажете?» – спросил ризничий. «Я и сам не знаю», – отвечал я и проснулся с сердцем, крепко бьющимся. В этот день получено было митрополитом самое известие о назначении меня в новую епархию Кавказскую. И когда Архипастырь, позвав меня, чтобы сообщить мне эту новость, затруднялся, я предупредил его, сказав виденное во сне. «Ну, я надеюсь, – рек первосвятитель благодатный, – Бог даст тебе зажечь там и другую, и третью свечу». В келейных записках Преосвященного под тем же числом записано: «ныне, в 4 часа по полудни, я потребован к преосвященнейшему митрополиту и получил от него весть, что 1 сего месяца состоялся Именный Высочайший указ об отшествии моем из светлаго, благодатию многоосиянного Киева, где я имел счастие прожить 12 лет, в страну дальнюю, церковь не только не знаменитую, но и облежимую мраком языческим и магометанским, при Черном море и горах Кавказских находящуюся, на архиерейскую кафедру, вновь устрояемую, то есть о бытии мне Епископом Кавказским и Черноморским. В руце Твои, где бы я ни был, предложу дух мой, скудный немощный, неочищенный, неудобренный – в руце Твои, Отче, Сыне и Душе Святый, Троица Пресвятая, животворящая! Аминь. Аминь. Мне еже умрети и жити – Христос, упование мое!

Из памятных записей Преосвященного Иеремии о его киевской жизни находим за нужное поместить следующее: 8 марта 1841. – После литургии прибыл ко мне в Братский Киевский монастырь некто из собратий с вестию, что его заутро в Архимандриты посвящают. Брат сей нередко мешал делу и покою моему по недоразумениям... Но сорадуясь ему, я снял с себя (лучший из всех) крест и отдал ему... Оказалось, что это произошло в тот самый день, а может быть, и час, как вместо Архимандритского креста слово Царственное утверждало мне Панагию... Что воздам Господеви? Что – теперь иждив уже дни мои в суете?..

7 марта 1841. – Получил извести от Преосвященного Иннокентия, бывшего Викария, ныне Вологодского, что и мое окаянство удостоен был поставленным от Святейшего Синода в число кандидатов, на Киевское Викариатство. А на кого падет жребий, Богу известно. Если на Николая, ректора С.П.А., то он заменит для меня Пресвященного Иннокентия, так же из детства быв моему сердцу присным и любезнейшим. 19. – Верное получено уведомление, что 8 марта я Высочайше утвержден викарием Киевской митрополии. Но сподоблюсь ли, многогрешный, не очищенный от многих нечистот, рукоположения Архиерейства и Благодати? С вестию сретилась болезнь, которая доселе одержит мене и препятствует мне самому порадоваться и принять излияние радости любящих мое недостоинство. Здесь для своего окаянства побуждаюсь заметить нечто приснившееся мне. Еще мне не было известно, что я избран во Епископа Святейшим Синодом.А приснилось, будто приехать изволил ко мне Преосвященнейший Митрополит Филарет и благодетель мой и вызывает меня из келлий моих. Одевшись по надлежащему, выхожу к нему; благословив, говорит: «Не отрекайся, ну, бумага о тебе пошла»; я не спрашивал, какая. А только закрылся в камилавку свою и горько заплакал, и плакал, и проснулся с плачем и праведно плакал... Праведно плакал и во все служение свое Архиерейское, доколе Господу угодно потерпеть мене, – буду говорить: «Праведно плакал при вести об избрании во Епископа». О, если бы поплакать въяве плачем патрона моего Пророка Иеремии! Не по мне сан сей, и почести, и обязанности его не по мне. Другое нечто по тому же событию в жизни моей: за день до известия о Высочайшем утверждении меня в Архиерея посетил меня сонм жен, я принял их за нищих и многим из них что-то дал, но впереди их были две или три девы в белой одежде и прекрасные: я не смел ничего предложить и только в особом чувстве почтил и приветствовал их, а они меня все весело чем-то приветствовали.

Май 1842 г. – Первого сего месяца празднуется память Священномученика Макария, нетленно почивающего в Киево-Софийском соборе, Митрополита Киевского... Некогда, именно 20 декабря 1842 года под память Священномученика Игнатия Богоносца, напал на меня час уныния и тоски. Не мог я превозмочь его и с горем поболев о том, что звание и сан мой, а паче окаянство и нрав мой, лишают меня возможности прибегнуть к кому-нибудь из братии и открыть ему состояние души своей, пошел ко сну, совершив обычную молитву хуже, чем прежде. Что же? Приснилось, будто в день Пасхи в прекрасное время я во храме, при множестве народа; несут святые мощи Священномученика Макария в драгоценной раке с подобающею честию; и я очутился под ракою, ею покрываем и защищаем. Тогда стал я укорять себя так: вот, думал и говорил я, что некому меня утешить, покрыть, в случае нужды защитить. А вот кто может мне теперь что сделать под таким покровом? Мне стало весело. – За сие в день Рождества Христова после литургии принес я благодарение Священномученику пред Святыми Мощами. Чувствую, что недостоин я, по своим качествам и делам, покровительства Его, равно, как и прочих Святых.

1842 года 5 под 6 июня. Это было накануне родительской субботы пред сошествием Святого Духа, приснилось, будто получил я письмо от покойной матери моей Марии рабы Божией, наполненное пламенными чувствами матерней любви к сыну. В письме между прочим извещает меня, что она молится о мне (чему верую, ведая ее любовь ко мне) и благодарит меня за мои архипастырские молитвы (ее слово). В подарок прислала мне четки невиданной мною доброты. От радости я тотчас проснулся и забыв, что это во сне, долго искал окрест себя подарка матернего. Господи! Помяни ее и меня во Царствии Твоем.

В 1842 году, в августе месяце, я был одержим болезнею и душевно страдал по грехам моим. В один из вторников Высокопреосвященному Архипастырю угодно было пожаловать в обитель мою и совершить обычный акафист Святой Великомученице Варваре с гостем Могилевским Архиепископом Исидором. Я болезненный стоял в алтаре, и когда приблизился к Архипастырю, по окончании акафиста, он с полнотою чувства сказал мне: смотри, будь здоров; вот мы о тебе молились трое. (Третий был Преосвященный Иосиф бывший Смоленский). Я благодарил и в следующую нощь во сне представилось мне сие: будто я в служении, в домовой своей церкви, под паникадилом, на котором множество горящих свечей и с которого беспрерывно сыпались на меня искры и тревожили дух мой. Когда я в смущении недоумевал, что мне делать для защиты от огней, падающих на главу мою, некто взял меня за руку и отвел меня из-под огней на обычное место, посреди церкви, амвон. – С того времени дух мой стал спокойнее и тело крепче. – Огни – это искушения, которые, по малодушию, я не перенес, как должно.

Новость и неустроенность епархии и самого края потребовали немалых трудов и времени для приготовления к путешествию на Кавказ, не беструдному по пространству и по времени. То был год, в который в январе тепло восходило до 10 градусов и древа многие олиственились и цвели. Около половины сего месяца случилось мне быть у военного Киевского губернатора Дмитрия Гавр. Бибикова: он как редкость невиданную показал мне ветвь, уже расцветшую. Тот был год едва ли не самый трудный для путешественников, по чрезвычайной грязи. Не имела ли на то влияния комета, являвшаяся в феврале сего года и, по мнению многих ученых, бывшая причиною наводнений в разных местах и бурь морских?

Первым предметом заботы первого Кавказского Пастыря было то, дабы снабдить себя утварью церковною, книгами Богослужебными, вещами для архиерейского служения, для производства ставленников и святынею для храмов потребными. Почему и распорядился он к напечатанию антиминсов (кои в числе 100 и освящены 8 марта, в тот день, в который за два года последовал Высочайший указ о возведении в сан Епископа и бытии ему викарием Киевским), грамот ставленнических, присяг, допросов; к получению св. мира; к устроению риз, стихарей, фелоней, печатей консисторий, попечительства, домовой, кафедральной и проч. Но как в новоустрояемой епархии Кавказской и в крае, еще не довольно образованном трудно и едва ли можно было вскорости устроить домовую архиерейскую церковь; а без нее быть Архиерею невместимо: то, во время приготовлений своих, сильно скорбел он духом, как обойтись ему без церкви и Богослужения утреннего и вечернего – в том случае, если квартира его будет далеко от соборного храма? Думалось, вести с собою множество разных икон, чтоб на месте образовать из них нечто подобное иконостасу; но в одно утро посетили его протоиерей Иоаким Игнатович, протоиерей и ключарь Тимофей Сухобрусов и вложили общими рассуждениями лучшую мысль: устроить иконостас походный, по примеру военных. К чему тотчас и приступлено. Почти в две недели разумным мастером Иоанном Боханом, киевским гражданином, устроен и тот св. престол, и тот св. жертвенник (из кипариса оба), на коих приносится теперь при доме Архиерея Кавказского бескровная Жертва о благоденствии и спасении Кавказа, и иконостас на холсте (уплачено триста рублей сереб., как значится в приходо-расходной книге 1843 года). По имени града епаршеского, домовая церковь сооружена и освящена во имя честного и животворящего Креста Господня. Церковь и прочая святыня благополучно доставлены в Ставрополь, в великий четверток страстной седмицы, в сопровождении священника Иоанна Турбина и иеродиакона, кои, по бесприютству, отпущены обратно с признательностью и награждением от Преосвященного и граждан. Рабам и рабыням Божиим, вспомоществовавшим в деле сем и во всех сборах, да воздаст Господь Бог богатою премирною Своею милостию! Аминь.

Все сборы к путешествию на Кавказ кончились к 17 марта – дню Алексия Божия человека; а 19, в субботу крестопоклонной святого поста седмицы, Преосвященный Кавказский отбыл из святого Киева во град креста на Богоданную паству свою со многими скорбями, – с скорбию и жалением о св. граде, в коем, по милости Божией, в продолжении двенадцати лет сподобился провести лучшие лета своего жития и благополучно (еще и неплодно) пройти различные послушания в тамошней академии, семинарии и митрополии; с скорбию и опасением от представления пути дальнего, трудного в месяц самый тяжелый для слабогрудных; с скорбию наконец и грустью о предстоявшем бесприютстве и о житейских заботах и попечениях, к коим всегда был не сроден и неспособен, в чем и с детства укоряли его родители, с родительским сердоболием, называя расточительным потому, что у него не было своего ничего, а все принадлежало имеющим нужду. Благотворители его, благоприятели и друзья киевские (а паче, по благоволению Христову меньшие его братья – нищие) проводили его в час пополудни из Киево-злато-верхомихайловской обители, с любовию скорбною и многослезною. Далее всех, несмотря на разлив Днепра, проводил г. Профессор академии Димитрий Иванович Макаров – ныне наместник Киево-Печерской Лавры, архимандрит Лаврентий. 20-го, в воскресенье, слушал Божественную литургию в Бориспольской Михайловской церкви. Здесь вечером, услышав песни, впал в грех осуждения и сделал замечание священнику, у которого имел ночлег. 21-е провел в Переславле, где в отсутствие Преосвященнейшего Гедеона, в Святейшем Синоде заседающего, принят и добре упокоен ректором (по зданиям убогой) семинарии, архимандритом Флавианом и добродетельным сверстником своим по Севской семинарии, протоиереем Павлом Диомидовым, который в детстве и юношестве моем блюл мою нравственность как видимый Ангел хранитель и которого боялся я, как совести. 24-е и день Благовещения находились мы, путники кавказские, в знаменитой Лубенской обители. Тут поклонились и помолились Святителю Афанасию и по смерти седящему бодренно – за то, что не любил во временной сей жизни леностно возлегать на одре, подобно некоторым.., от них же первый сие пишущий; воздали подобающую честь Преосвященному Амвросию Келембету, первому Святителю Оренбургскому. Говорят, что, прибыв в свой епаршеский город, не ведал, куда приклонить голову свою. Из уст Киевского митрополита многочастно слышал я отзыв об особенном разуме, благочестии и благости сего Архипастыря; почтили также прах здесь же покоющегося Архимандрита Товии, который до наместничества своего в Невской Лавре, настоятельствуя в Черноморской пустыни, многими заботами своими (коим, к сожалению, не отдали справедливости черноморцы: да простит Господь виновных) соорудил огромный трехпрестольный храм, киновию и проч., а по увольнении от должности наместника, за тяжелою болезнию, в Пятигорске на минеральных водах устроил наскоро, с помощью Георгиевского (ныне кафедрального) протопопа Константина Крастилевского, первую церковь во имя Богоматери – радости всех скорбящих; побеседовали с преосвященным Мефодием, бывшим Архиепископом Астраханским и Кавказским – мужем доброглаголивым: он благословил путника Архиерея иконою Преображения Господня, отданною на благословение Кавказской гимназии, при первом ее посещении. Лубенская обитель – рай земной и исинное покоище святителей и прочих мужей, подвизавшихся для церкви Христовой. Столь же утешительный и отрадный роздых имели мы в Харькове, у Преосвященного тамошнего Иннокентия. Муж сей известен своими назидательными и сладостными сочинениями не токмо всей церкви российской, но и через переводы его седмиц, в чужих краях. С гениальными умными силами он соединяет в себе сердце великодушное и благостное. Преосвященный Кавказский с нежного детства находится в дружелюбном с ним союзе. В трех высших классах семинарии они паче прочих товарищей своих удостоены были внимания и благоволения своих наставников и начальников – особенно ректора Архимандрита Владимира (да помянет его Господь во царствии своем) и Гавриила (ныне Архиепископ Рязанский). В богословском классе Иоанн (Пр. Иннокентий) и Иродион постоянно сидели за партою вместе и были неразлучны. Первый, по необыкновенной жажде к познаниям, стремился и решался в Харьковский университете; а последний по чувству благочестия умолял его оставаться в духовном звании и поступит в св. иночество. «А ты куда? – спросил он однажды Иродиона. «Во священники, если Бог даст». «Нет, – ответил Иоанн, – если так, то оба да будем монахи». Что и сбылось по благодати Божией, юже видесте – ясно и многажды видесте очи наши – во спасение нас грешных… По окончании курса, предлежало им разлучиться: Иоанн отправляем был в Киевскую Академию, в составе первого академического курса, а Иродион, по собственной своей слезной просьбе и по ходатайству одного из благотворителей своих, к Преосвященному Ионе близких, от поступления в Академию увольнялся, по надобности в скорой для бедных его родителей помощи. Иоанн, памятуя совещание об избрании звания, настоятельно требовал, чтобы отправили и Иродиона: в противном случае и он представит уважительные об увольнении себя причины. Однако же Иоанн отправлен, а Иродион остался на учительской должности в Севске. Тако Богу, изволившему ко благу, через пять лет, они паки соединились в Академии С.-Петербургской, когда тот уже был иеромонах и бакалавр, а сей – послушник Брянского монастыря. С 1824 до 1841 года постоянно были неразлучны: первее, как ученик с учителем (1824, 1825, 1826:1827); он преподавал мне богословские науки; потом (1828, 1829:1830) как сослуживцы по Академии Петербургской; один профессором, инспектором, другой в бакалаврской должности, после законоучительской во 2-м корпусе кадетском; наконец в Киевской Академии: 1830–1841. – Да будем соединены некогда во царствии небесном!

В 1841 году Преосвященный Иннокентий с кафедры Михайловской именным указом перемещен на кафедру Вологодскую, имев великую радость во второй раз (в первый по ректоре Академии) видеть преемником своим своего из детства сотоварища и друга и святительски участвовать в хиротонии его во Епископа, 6 апреля, в неделю св. Фомы.

В Харьков прибыли 27 марта, в 5 часов пополудни. Преосвященный Иннокентий, приемля в дружеские объятия уже жданного гостя, говорил: «Что умедлил ты, владыко? А я, и город наш надеялись, что во всерадостный день Благовещения мы или соборне или порознь оба в разных церквах будем священнодействовать. «Это и исполнилось бы, – ответствовал путешественник, – если бы в Полтаве не съехались с Антиохийским Митрополитом, которого надлежало честно выпроводить и потом остановиться, дабы не произошло остановки ему на пути в Москву». Свидясь в сане архиерейском, чего не перечувствовали они? О чем не побеседовали! А беседуя, не раз вознесли ко Господу и сей вздох сердца: грех юности и неведения моего не помяни Господи! 29-го, в среду 6-я неделя поста, гость совершил в домовой друга и благодетеля своего церкви преждеосвященную литургию и рукоположил некоего во диакона. Накануне и на другой день посетил семинарию, монастырь Курижский, дивный по превосходному источнику в св. алтаре, под престолом и в самом храме находящемуся. 3-го апреля, в Лазарево воскресение, отбыл из Харькова, напутствованный молитвою и благожеланиями друга Архипастыря, советами, из которых всегда у него был первым: береги свое здоровье и будь спокойнее, и честною иконою Святителя и Чудотворца Николая. Икона сия в ризе дарствена Кавказским Преосвященным Кавказской своей консистории, в благословение, при предложении. Расставаясь далеко вне города, на горе, Иннокентий Преосвященный обнадеживал новым свиданием. Даруй, Господи, но баззазорно, в радости и любви! Аминь.

В неделю Ваий, в г. Изюме, в утрени архиерей путешественник был в виде простого монаха, в народе; а в литургии ведомом и с чествованием.

По спокойном ночлеге в Ростове у благочестивого купца, 8 апреля, в день св. Апостола Иродиона, в чистый четверток, рано переправились чрез Дон, который на тот раз точно был тихий. Добрый кормчий от души благодарил Бога ( а мы много паче), что далось перевезти нас тихо и весело, что редко бывает в это время. Плыли около 12 верст. Новочеркасск был в виду; но как преосвященный решился неизменно прибыть на кафедру свою ко дню св. Пасхи: то и не мог заехать к Донскому Высокопреосвященному, о чем весьма тужил и извинялся. По сю сторону Дона встретил его чиновник, откомандированный от начальника области генерал-лейтенанта Владимира Осиповича Гурко и градского общества. С г. чиновником тем предпослан в Ставрополь архидиакон Гедеон с благодарностию за усердие. Поздно в тот же день, в день своих именин мирских, уже по окончании стояния, приехали в пограничное Кавказской епархии селение. Здесь, в квартире у священника о. Сергия, благочинный сел. Ново-Егорлыксого, протоиерей Трофим Орлов поднес карту всей епархии, которая с любовию пастырскою была принята и хранится как знаменательный дар. Воззрев на нее, Преосвященный изрек в духе: Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей, толь часто озобаемый и проч. Каковую первую молитву свою Кавказскую и написал впоследствии на карте.

В селении том Средне-Егорлыкском, на утрие, в великий пяток, отпели благодарственное Христу Богу молебствие о благополучном прибытии на паству. Архиерей молился в алтаре, и радуясь, и ужасаясь. Вечерню слушали в Медвежьем и участвовали в выносе Плащаницы. Ночлег у достойного священника тамошнего, Григория Вердеревского. Господу Богу споспешествующу, укрепляющу и сохраняющу, в великую субботу, 10 апреля, в день нового своего лета, благополучно прибыл он на новове Богоданное себе место, в Богоспасаемый Ставрополь, в сумрак, в 9 часов вечера. У заставы града встретили с хлебом-солью (как во всяком селении встречали) почетные граждане, именно: градский голова Никита Мих. Плотников, Игнатий Юд. Волобуев, Корней Павл. Чернов, Егор Феод. Стасенков и полициймейстер с протопопом. Благословив их и с высокой горы весь град, Архиерей повезен к собору при колокольном звоне, хотя он желал и просил, дабы не нарушали звоном безмолвия и покоя великой субботы. На праге собора протопоп, приветствуя речью, прилично предрек: «Се вступаешь ты для служения церкви Христовой в новый для тебя град – град Креста. Ведай же, что служение твое будет не без крестов и скорбей и проч. Но Господь – Сам Господь, помогай тебе и укрепляй тя!

Безмолвно приложась к плащанице, посреде храма, и на коленях испросив благословения у распятого за овцы Своя Пастереначальника Господа Иисуса Христа, – благословения себе и юной младенчествующей пастве своей, Преосвященный, в сопровождении гражданского губернатора, генерал-майора Василия Семеновича Сотникова и едва не всего града, отъехал освященным путем в дом купца Игнатия Волобуева, у коего по указу Синода назначено ему на первый раз поместиться временно. Сюда тотчас пожаловали начальник области генерал-лейтенант В.О. Гурко, наказный атаман С.С. Николаев и другие чины. Вскоре последовал пушечный полночный сигнал и благовест к Пасхальной утрени. По Божественной литургии Преосвященный, несмотря на усталость, сделал честь начальнику области В.О. Гурко, быв в доме его и благоловив Пасху: воздадите всем должное: ему же честь, честь, по слову Апостола». (Из автобиографии Преосвященного Иеремии).

Знакомясь понемногу с ставропольским обществом и стараясь понять его с той точки зрения, которая непосредственно относилась к обязанностям Архипастыря, Преосвященный увидел, что общество расположено к благим предприятиям и что с помощью Божией много можно сделать полезного для церкви православной и около Черного моря, среди людей, чуждых вере Христовой. И Господь помог ему, к его великому утешению, создать все учреждения по разным частям епархиального управления, учредить и открыть духовную семинарию, соорудить и освятить новый кафедральный Казанский собор, благоукрасить старый Троицкий собор, до приезда Преосвященного в Ставрополь единственный в городе храм, а всего, за свое Архипастырство в Ставрополе, соорудить, благоустроить и освятить до 12 церквей, включая сюда и домовые церкви – при Архиерейском доме, при военном госпитале, при тюремном замке и при губернской гимназии. В память своих родителей Иоанна и Марии Преосвященный Иеремия в 3 верстах от города устроил Иоанно-Мариинскую женскую обитель (ныне второклассный монастырь). Поводом к осуществлению на деле давнего желания – Преосвященного Иеремии соорудить в память своих родителей монастырь, было следующее обстоятельство. В одном почтенном доме гор. Ставрополя, где недавно был оплакан покойник, лично известный Архипастырю и горячо любимый им, является сей последний для выражения своего соболезнования и духовного утешения. Войдя в дом и, против всякого чаяния, не застав в нем никого из членов его, святитель поневоле остановил тогда взор свой на одной пожилой девице, которая в данный момент в целом доме была одна и пред св. иконами читала заупокойный псалтирь по умершем. Из любопытства спросив ее, кто она и давно ли занимается этим делом, святитель собирался уже выйти из дома. Но тут случилось нечто особенное. Ободренная приветливостью речи Архипастыря, чтица собралась и духом и, повергшись к стопам его, стала прямо просить его об учреждении в гор. Ставрополе иноческой женской обители. Озадаченный такою важною просьбою, святитель остановился и, после минутного раздумья, спросил: «А где средства? – Бог поможет Вам! – смиренно ответила она. – Бог поможет!» Поможет, это так: но нужны же наперед какие-нибудь жертвы и с нашей стороны? Вот, например, ты принесешь ли что-нибудь на первоначальный камень для обители? – Принесу, все, все принесу, что имею. – Принеси же завтра; буду ждать». И вот, когда на другой день принесла она полтораста руб. ассигнациями, святитель спросил: «Все ли тут? – Все до единой копейки». Святитель задумался, она же, напротив, была в восторге. Ее простоте деньги эти казались великим богатством, а на самом деле, что можно было сделать с таким ничтожеством для такого великого дела, как обитель? Смотря на деньги, святитель, однако, не колеблясь нисколько, сказал: «Бог поможет!»…

Когда святитель, окончательно решившись создать женскую обитель, стал часто обозревать окрестности города с целью избрать более удобное место для нее, когда раз возвратился с одной из таких поездок и, вошедши в дом, позвал к себе архидиакона, чтобы спросить его, не знает ли он такого-то домохозяина и как бы вызвать его к нему и, наконец, когда при этом, против всякого чаяния, услышал от архидиакона: «Владыко, он и теперь здесь, на нашем дворе: о, воистину тогда возрадовался он, уразумевая духом, что Господь споспешествует его начинанию. Это ведь был тот самый домохозяин, усадьба которого в тот день была осмотрена святителем, показалась ему более других пригодную для обители и которую во чтобы то ни стало положил он приобрести для обители. И, чудное дело, присно поминаемый в обители сей раб Божий Иаков не только охотно согласился уступить усадьбу свою под обитель, но и пожертвовал ее безвозмездно в вечное владение ею, на что в тот же день дал и дарственную. На сей земле вскоре и была основана женская обитель Иоанно-Мариинская, со всеми хозяйственными службами, при двух каменных церквах (Кавказские Епарх. Ведомости 1884 г.).

Заботливостью Преосвященного Иеремии на средства купца Гонловского состроен большой двухэтажный каменный дом для общежития бедных детей кавказского духовенства. При открытии кавказской семинарии на проценты с пожертвованного неизвестным благотворителем (Преосвященный большею частью отсылал свои жертвы под именем неизвестного) капитала в 8500 руб. сер., его волею определено было содержать в семинарии и училище 7 бедных учеников под именем: 2 Антониевых, 2 Феодосиевых, 2 Димитриевых и 1 Смарагдова. И радостию святою радовался первоначальник и устроитель епархиальных и церковных дел на Кавказе – 1-й епископ кавказской епархии, Преосвященный Иеремия, видя явное благословение Божие на всех делах его. «После великих и многих затруднений, – пишет он в своих келейных воспоминаниях, неизбежных на новой пастве всякой, тем паче Кавказской, Господь, по милости Своей и по молитвам молившихся о мне и деле моем, возвеселил в Богоспасаемом граде креста (Ставрополь) дух мой многим и многим, а наиболее таким благорасположением и доверием раскольников и магометан, что с основательною и твердою надеждою ожидал я успеха в обращении тех и других. Но исконный враг к разорению святого дела внезапно и коварно употребил неких. Царство небесное графу Николаю Александровичу Протасову, который был сильным заступником за меня и за мое дело пред Государем Николаем Павловичем. Если бы не он, все бы разорено было, что начал созидать на новоселье Епископском. Этого домогались раскольники Гребенского, Волжского и Моздокского полков с их комендирами… Молитва все сохраняет и спасает.

«Печаль, которая снедала сердце Преосвященного Иеремии почти во все время его управления Кавказскою паствою и не оставляла его и после перемещения с Кавказской кафедры, в 1845 году, станичных церквей Терского и Кубанского войск в ведение Обер-Священника Кавказской армии. Это событие произвело на впечатлительную натуру ревностного к св. вере и церкви Архипастыря такое сильное влияние, что скорбь о нем не оставляла его даже при радостных событиях его личной жизни и жизни его паствы, и об этой скорби он высказывался и в переписке своей, официальной и частной, с разными духовными и светскими лицами, и в многочисленных заметках, писанных им по разным случаям и оставленных на память в библиотеке Ставропольского кафедрального собора. В 1848 году, уже по прошествии трех лет со времени упомянутого отделения казачьих церквей от Кавказской епархии, в ответном письме Кавказскому наместнику, князю Михаилу Семеновичу Воронцову, поздравившему преосвященного Иеремию с получением звезды Св. Владимира, он, между прочим, пишет следующее: «Не могу скрыть от себя и от Вашей Сиятельнейшей особы, что если я сколько-нибудь заслужил сие, то разве моею печалию о непорядочном, неблагоприятном для православной нашей церкви, положении церковных дел в пастве Кавказской. Эту печаль мою священнослужительскую никакое чествование не возьмет от моего сердца: ее понесу я и во гроб пред судилище Христово». Чтобы понятно было, почему отделение казачьих церквей от Кавказской епархии произвело такую глубокую скорбь в сердце Преосвященного Иеремии, мы скажем несколько слов о том поводе, который послужил к распоряжению об этом отделении и о тех последствиях, которые произошли от сего. В мае месяце 1845 года главнокомандовавший Кавказским корпусом граф (впоследствии князь) М.С. Воронцов принял на себя лично и непосредственно командование наступательною экспедициею против Шамиля, для чего ему нужно было переправиться на северную сторону Кавказа, в пределы Кавказской епархии. Когда он прибыл в станицу Червленную, то здесь раскольники подали ему жалобу на стеснения, будто чинимые им со стороны Преосвященного Иеремии, именно будто он запрещает им совершать Богослужение по их обряду, не позволяет чинить их молитвенных домов и вынудил полицейское начальство взять у них силою служившего у них (беглого) священника. Жалоба эта была подкреплена наказным атаманом Николаевым, который имел среди раскольников многих родственников и потому покровительствовал расколу. Вследствие этой жалобы главнокомандовавший, не спрося никаких объяснений от Преосвященного Иеремии и опасаясь, чтобы участвующие в предстоявшем походе против горцев казаки из раскольников не повредили делу по своему недовольству на чинимые им стеснения в религиозных делах, поспешил отправить рапорт к Государю Императору и отношение к Обер-Прокурору Святейшего Синода, с прописанием о сказанных притеснениях раскольникам – казакам и с просьбою о выделении всех казачьих церквей и духовенства северного Кавказа из Кавказской епархии в ведомство Обер-Священника Кавказской армии. Представление Наместника было уважено, и в июле того же года состоялось Высочайшее распоряжение о подчинении церквей и духовенства Терских и Кубанских станиц Обер-Священнику Кавказского корпуса. Между тем на самом деле стеснения Терским раскольникам делались не по распоряжениям Преосвященного Иеремии, а самими полицейским властями, в силу действовавших узаконений; отделение же всех казачьих церквей из-под власти Кавказского епархиального архиерея повело к усилению раскола и к разным неустройствам и прискорбным явлениям в жизни казачьего духовенства и православных казаков. Все это и послужило причиною глубокой печали Преосвященного Иеремии. Его благочестивая и в высшей степени правдивая душа возмущена была клеветою, взведенною на него раскольниками и нисколько не проверенною начальством. Вот что написал по этому поводу покойный печальник Кавказской паствы в своих заметках о событиях 1845 года: «Его Сиятельству (Графу Воронцову) в области многие сотни прошений были поданы по разным делам и по каждому из них требовал Его Сиятельство сведений и справок, необходимых для справедливого решения дела. Но в деле, касавшемся Архиерея, всего епархиального начальства, весьма многих священно- и церковнослужителей и ста храмов, в столь важном церковно-государственном деле, не разсуждено было потребовать от меня какого-нибудь сведения. В древности укоряли одного святого старца разными именами. Ты, говорили, сварлив. – «Грешен», – ответствовал человек Божий, – Простите». Ты еретик. «Нет, – мгновенно возразил старец, – нет, я не еретик». – Если бы и меня, грешного, обвинили в том или другом пороке, я смолчал бы. А по делу, в коем обвинили не меня токмо, но все епархиальное начальство, состоящее из членов консистории и благочинных моих, я обращаюсь и к канцеляриям, и к архивам, и к совестям, во-первых, вождя казачьего Степана Степановича, потом сотрудников его и тех самых, кои составляли обвинительную бумагу, и всеми ими свидетельствуюсь, как далеко обвинения то от истины! Но ложь и неправда не в первый раз торжествуют в мире, которые весь во зле лежит, по Апостолу. В минувшем августе пастырское влияние на сто церквей кончилось: оне поручены управлению Обер-Священника и составили особую некую, еще небывалую церковь пресвитерианскую. Что последовало из сего? 1) Старообрадцы единоверческие (в станице Ессентукской) соблазнились и прямо назвали зависимость от священника противною соборам и такою новостию, по которой не могут ходить в церковь! 2) Вот несколько месяцев священноцерковнослужители и храмы остаются без надзора, без совета, без распоряжений. Бог весть, что там деется. И как имеющие нужду церковники достигнут до начальника своего за Кавказ? 3) Вдовы, сироты, безместные и непосвященные молодые люди не ведают, куда и как обратиться – первые за пособием, вторые с прошениями о посвящении или о месте. 4) Учительство и наставление народа Божия, состоящия обыкновенно под назначением и распоряжением начальства, приостановились. Прекратилось священнейшее рукоположение. 5) Нет суда и расправы. В прошедшие месяцы безначалия церковного одному священнику на Кубани остригли казаки голову и бороду; другого в 20 верстах от Ставрополя связали в ограде церкви; диакона в Успенской станице высекли. 6) Открыт церковный портофранко, т.е. свободные и широкие отверзлись врата размножению раскола и отступств. Боюсь, чтобы то же не произошло теперь и в других местах, что видим в Червленой, Щедринской, Старогладковской, Новогладковской, Курдюковской, т.е. разрушение храмов, упразднение причтов и вообще совращение в раскол, аще не Господь Милосердный сохранит и помилует». Такие прискорбные последствия наскоро состоявшегося распоряжения так расстроили спокойствие духа Преосвященного Иеремии, причинили ему такую глубокую печаль, что с той поры он в течение всего последующего, почти пятилетнего, управления Кавказской епархиею выражал свою печаль и в письмах своих к разным иерархам русской церкви, в особенности к Киевскому митрополиту Филарету, и в беседах с разными лицами, и в заметках, писанных им по различным случаям. В одной из таковых заметок он в следующих выражениях изливает свою скорбь: «Достойно и праведно моему окаянству скорбеть, и плачем пророка Иеремии, патрона моего, плакать о церкви Кавказской, которая и прежде от всех частных церквей в России отличалась сколько опасностями и бедствиями внешними от соседних мусульманских народов, столько же и более внутренними утеснениями и лишениями от раскола и благоприятства ему, к прискорбию, некоторых чад церкви, а теперь, по-видимому, предана в жертву своеволию и расколу торжествующему и большему подверглась страданию. Праведено плакать о ней плачем Иеремии; и я стеню и плачу, плачу и скорблю; но купно взываю к Твоей, о Господи Иисусе Христе, Боже мой, Пастырю всех пастырей, беспредельной милости и премудрости, да не посрамишь молений моих, кои возносил я к Тебе в храмах Твоих, близких и отдаленных, при посещении их: спаси и помилуй Святейший Правительствующий Синод со всеми благочестивыми архиереи и весь освященный чин и причт церковный, и даруй им цело, безмятежно, благоверно и право, по преданию Св. Апостол и Св. Отец, на вселенских соборах Духом Святым узаконенному, исправляти слово Твоея истины; заблудшие же от православные веры еретики и отступники к познанию истины призови; неверные просвети, да Тя уведят, – веры православные возвращение даруй и соединение Св. Твоих (а Кавказская Твоя церковь ныне разъединилась не на пользу, мню, истине); советов нечестивых разорение. Моление мое я подкреплял предстательством Вашим, о Пресвятая Богородице, Ангели Божии, преставленные для блюдения церквей; Св. Предтече Христов, Святии Апостоли, мученицы, Святители; преподобные и все святии. Помяните же сие моление во царствии Вашем со Христом Богом и Спасителем нашим. Аминь. Аминь». Под влиянием таких скорбных мыслей и чувств Преосвященный Иеремия дела попытки к тому, чтобы как-нибудь поправить зло, причиненное отделением станичных церквей от епархии: писал скорбные письма и к Обер-Прокурору Святейшего Синода, и к имевшим тогда влияние на церковные дела иерархам, высказывая при этом желание удалиться на покой, если не изменится положение дел, происшедшее от сказанной перемены. Все иерархи, с которыми он вел переписку, советовали ему продолжить служение в Кавказской епархии и ободряли его надеждами на лучшее будущее. Но ревностные Архипастырь не успокаивался, и в начале 1848 года подал прошение в Святейший Синод об увольнении его от управления Кавказскою епархиею, с дозволением проживать на покое в Киево-Печерской Лавре. Вследствие этого прошения бывший тогда Обер-Прокурор Святейшего Синода граф Протасов просил Преосвященного Иеремию о сообщении, «какие особенные причины могут побуждать его к сему желанию и при том тогда, как вновь устроенная трудами и заботами его епархия, при окружающем ее иноверном населении, много еще нуждается в надзоре пастыря, столь ревностного о пользах ея и столь коротко знакомого с местными ея потребностями». При этом граф присовокупил, что он не сомневается в том, что «пламенное усердие Преосвященного Иеремии к церкви придаст ему силы к новым подвигам на поприще, на котором Святейший Синод признает служение его истинно полезным». В ответ на это отношение Преосвященный 6-го апреля того же года писал Синодальному Обер-Прокурору, что причиною, по которой он и теперь и на прежних местах служения своего неоднократно просил об увольнении его на безмолвие, служит «постоянное, всегда и всюду ему присущее желание – окончить свои дни в уединенном житии и сойти в оное сколь можно благовременнее для души своей и для порученного ему дела Господня, дабы, в случае изнеможения его, оно не пострадало». Кроме этой причины, кроме также вышеизложенной скорби о положении дел в Кавказской епархии, происшедшем от выделения казачьих церквей, побуждением к просьбе, поданной Преосвященным Иеремиею в 1848 г. об увольнении на покой, послужило еще следующее обстоятельство, прописанное в одной из его заметок, о котором расскажем собственными словами покойного святителя: «Некрещенный татарин, полковник Казы-Гирей, потомок Крымского разорителя нашего, командовал полком и под видом желания быть христианином, бросив своих жен, заменил их христианками православной станицы Баталпашинской, где он имел квартиру. Как литератор, Казы-Гирей был в приятельской переписке с известным писателем нашим Муравьевым. Священник сказанной станицы Виноградов, не видя успеха в мерах своих к спасению жен и дев от упомянутого татарина, решился отказать татарину в освящении пасхи в его квартире и не пошел из церкви. У татарина возгорелась на священника месть, и он пустил огненную на него жалобу в Тифлис к князю Воронцову, к своему атаману Николаеву, неблагоприятно смотревшему на открытие епархии, в С.-Петербург и ко мне на встречу, когда я объезжал прикубанскую часть моей епархии. Прежде гнежели доложен мой о сем происшествии ответ Государю, последовал известный декрет, отчисливший казачьи станицы от епархиального заведывания. Сердцу моему тем это больнее, что связь и приязнь автора татарина с нашим писателем М-вым наибольшую придала силу жалобе Казы-Гирея мусульманина, а мою защиту священника уставом церкви ослабила. С сего времени мое общение с г. М-вым прервано, и он, равно как Казы-Гирей, стали в стол враждебное отношение ко мне, что, ведая весь и язык их, особенно первого, я почел за лучшее удалиться, чтобы Епархия, мною паче всего на земле любимая, не страдала за меня». Несмотря однако на все это, в заключение ответа Обер-Прокурору Преосвященный Иеремия прописал, что «если исполнение его желания (об удалении на покой) по обстоятельствам епархии и по столь смутному для Божией церкви времени признается несвоевременным, и если он, при затруднительнейших в крае отдаленном, бранном и неустроенном отношениях, еще почитается небесполезным, то он готов остаться на настоящем поприще, сколько то будет возможно». Но, решившись остаться правителем Кавказской епархии, Преосвященным не оставил своей печали о неустройствах, вызванных отделением казачьих церквей от епархии, и в начале следующего 1849 года послал докладную записку наместнику Кавказа Князю Воронцову, прося его ходатайства о возвращении православных станичных Терских и Кубанских церквей в ведомство Кавказской епархии: а копию с этой записки послал к Обер-Прокурору Святейшего Синода, прося его ходатайства о том же. В записке этой прописано было, между прочим, следующее: «Достойные священнослужители, живя близ Ставрополя, епаршеского города, и имея начальника за Кавказом, в виду моем явно изменились в неблаговидную и соблазнительную сторону. Самые беззаконные браки бесстрашно совершаются в станичных храмах, вблизи от меня, к соблазну христиан и моему устыжению. Что же происходит в удаленных приходах?... Настоящее церковное своеволие придало и придает расколу великую силу и торжество. Девицы и дети наши (особенно сироты) берутся в замужество или на воспитание раскольниками и бракосочетаваются или усыновляются в часовнях беззаконными попами их. Множатся и ходят рукописные книги, исполненные ужасной хулы на крест, на церковь, на власти. Приходские священники, видя это, сетуют; но одни безмолвствуют по беспомощности своей; иные, верные своему долгу, доносят в Тифлис, но безответными остаются». Но эти общие указания не действовали на Воронцова, и он потребовал представления частных фактов того или другого рода неустройств. Видя бесполезность своих ходатайств, Преосвященный Иеремия в октябре того же 1849 года послал к Обер-Прокурору Святейшего Синода просьбу, в которой высказал решительное намерение удалиться на покой и просил ходатайства об этом. Вследствие этой просьбы преосвященный в конце того же 1849 года был перемещен на епископскую кафедру в Полтаву. Уже спустя много лет исполнилось его заветное желание о воссоединении казачьих церквей и духовенства с Кавказскою епархиею. Это событие совершилось в 1867 году, при покойном Преосвященном Кавказском Феофилакте». (Кавказские епархиальные ведомости № 24 1884 года).

Преосвященный Иеремия, несмотря на скорби Кавказские, навсегда сохранил добрую память не только о Кавказе, но и о всех того времени представителях Кавказа, в разных высоких званиях и положениях. Кавказская епархия обязана своим открытием бывшему начальнику Кавказской области генералу Павлу Христофоровичу Граббе, принявшему на себя ходатайство пред Государем Императором об открытии отдельной самостоятельной Кавказской епархии. До того времени в Ставрополе был один только храм. Проживающий там народ православный очень часто иронически выражался об этом безхрамии губернского города словами: «Ужи видно, что Кавказ». Ходатайство генерала Граббе 4 апреля 1842 г. Было осчастливлено Высочайшим повелением об учреждении Кавказской и Черноморской епархии. Но Павле Христофорович Граббе не дождался прибытия на Кавказ кавказского первоначальника – Архипастыря и, в конце этого года выбыл из Ставрополя. В 1843 году в январе месяце прибыл в Ставрополь новый начальник Кавказской области генерал-лейтенант Владимир Осипович Гурко. Генерал Гурко всегда и охотно содействовал благим начинаниям Архипастыря к благоустроению его новой паствы. Вторую половину 1843 года генерал Гурко провел на левом фланге кавказской линии, следя за волнением горцев. Уезжая на брань, просил благословения и молитв Преосвященного Иеремии. Волнение горцев было прекращено поражением скопищ Шамиля при селении Большие Казанищи. 1844 года, декабря 27 дня назначен наместником на Кавказ граф Михаил Семенович Воронцов. Под 27 числом апреля 1846 г. Находится следующая заметка Преосвященного: «Шамиль, с многочисленным полчищем занял и преградил военно-грузинскую дорогу, укрепясь в ущелии Чаркеи. Наши войска, из коих часть возращена с пути в Россию, на перекладных, спешили для отражения неприятеля, еще в первый раз выступившего на равнину, регулярно, с артиллериею и обозами, и для защиты станиц и городов Пятигорска и Георгиевска. Господь сил да споборствует нашему Христолюбивому воинству, дабы в случае (Боже, сохрани!) чрез торжество мусульман не опустошены были храмы Божии, не разграблена и не осквернена была святыня, и, страшно помыслить, чтобы инде – храмов Божиих и богоугодных заведений, не стали мечети и серали. О сем была и есть моя недостойная к Господу Богу – Иисусу Христу молитва. И вот, в прошлую ночь приснилось, – что вижусь с главнокомандующим Воронцовым, который после некоторой скорби, мне выраженной, вдруг повеселел и среди множества гостей обоего пола на пиру (не кровавом ли?) громко начал петь: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое Воскресение Твое славим». Пел с ним и я, и все. – Что это? Кресте Христов! Буди нам щит и покров». В 1845 году, 21 февраля, на место Гурко поступил генерал-лейтенант Николай Степанович Заводовский. В его правление и при содействии его и гражданского губернатора Ольшевского и других – Господь помог Преосвященному Иеремии соорудить Казанский кафедральный собор в Ставрополе. Выше мы упоминали, что у Преосвященного Иеремии были скорби кавказские. Одною из этих скорбей и самою чувствительною для него было в 1845 году отчисление от Кавказской епархии значительной части ее, зараженной расколом. По поводу этого события ревнующий о славе церкви православной и о спасении чад ее, особенно заблудших, чадолюбивый Архипастырь начертал в том же году следующую елейную заметку: «Внезапно поражен вестию о новом перевороте в пастве моей и новом ее раздроблении. Господ, помилуй! Что-ж будет с теми начинаниями, кои, при помощи Твоей, совершены для епархии? Устрой о них вещь благу и не даждь разоритися. Аминь». В 1849 году умирает главный двигатель этого, скорбного для сердца Архипастыря дела, генерал и атаман линейного войска Степан Степанович Николаев. Эта смерть со стороны Преосвященного в то же время вызвала в его дневнике следующую заметку: 1849 г. 16. По утру известили, что генерал Степ. Степ. Николаев скончался. Господи, прости нас! По недоразумению ли с его стороны, – за ошибки ли мои в управлении паствою новою, – или по духу, принятому им от родителей – раскольников на Дону, – или по многим моим грехам, – или же по устроению Божию, на время попустившему с целию, при покойном и от покойного отторгнуть у меня часть епархии, и доселе в некоей анархии. Господи, прости нас и для успокоения возврати пастве пастыря. 18. За утро его погребение. Ныне, при совершении божественной литургии, вину дела этого я принял пред Богом на мою неопытность и неразумие. Прости, Господи, и это дело, да не запнет душу покойного, оправдывавшуюся службою». О Кавказской епархии, как о первенце, как о любимом детище своем, Преосвященный Иеремия всегда помнил, до конца жизни поддерживая духовную связь с нею чрез свои письменные сношения с разными лицами и чрез посылку посильной денежной помощи – туда, где требовалась эта помощь, по его соображениям. Чрез семь лет управления Кавказскою епархиею, или, как выражается сам Преосвященный, чрез семь Пасх, Промыслу Божию угодно было отозвать его на другое место служения. Около 20 ноября 1849 года, пишет Преосвященный, пред служением мне подан новый жезл, который был черный и не нравился мне. 2 декабря получил я уведомление, что в то время производилось дело о перемещении меня в Полтаву, которая мне, по огромности неоконченного дома и другим обстоятельствам, была не по духу, как предзнаменовалось это печальным оным жезлом. 21 декабря приходили ко мне в Ставрополь старцы, мужи, юноши и матери с детьми – проститься со мною, при отправлении моем на паству Полтавскую. Умилительное было зрелище! Господи, помяни их во царствии Твоем.

После совершения в Ставрополе последней Божественной литургии Преосвященный Иеремия отбыл к новой Полтавской пастве своей. В путевом его дневнике о пути в Полтаву отмечено следующее: «1850 г. Месяц генварь. 1. Станция Есауловская. Ночлег. Боже, благослови, и спаси, и помилуй! 6. День Богоявления, а я грешный в дороге, без церкви. Боже, помилуй! 11. С Божиею помощию прибыл в новую паству свою Полтавскую и витаю в крестьянской хате некоего Николая. Самое лучшее, Богоданное место для введения меня в мои обязанности и права в пастве сей, юже благослови, Боже, вкупе с немощным ея Пастырем и соедини любовию взаимно. Аминь. 12. Прибыл в Полтаву и поселился в холодном великом доме. Но любы Божия вся согревает и устрояет. Боже, благослови!» В Полтаве Преосвященный не обрел покоя и радости для души своей. «В неделю православия литургисал, но чина православия не совершал по новости своей и по духу народному. Пасху провел не без грусти, как будто на чужбине. 2, 3, 4, 5 мая восточный, жгучий, наказательный ветер. Прозябшие растения вянут и желтеют. И я болю и немоществую. Господи, помилуй! Воззвано о молении Господу Богу, чтобы на нивы дождь даровал. Но вот новость! В стране сей… хлеб – сие первое средство для поддержания жизни, чрез вольное винокурение обращается в смерть и в первый источник безнравственности. Господи, помилуй! 7 мая. Уготовляюсь в Сретенском, Полтавском храме служить и совершать основание теплому при нем храму во имя всесвятаго Духа, Его же благодатию даждь начало благое и конец. 13 мая отбыл из Полтавы, 16 – прибыл в святую обитель Лубенскую. Нечто странное произошло. Было светло и тихо, и сухость. Но лишь только вступили грешные нози мои во врата обители, повеял ветр, загремел гром и дождь полился. Буди сие занмение во благо – во благо для обители, для всея паствы, и для меня, грешного, Боже мой! Аминь. И будет, по благодати, зде живущей и действующей! 21 мая. Уготовляюсь, многогрешный, совершить первую Божественную литургию в обители Лубенской, у святых мощей святого Афанасия Лубенского. Како сие бысть моему окаянству? Господи, помилуй и не лиши благодати – служение и слово. Аминь. Июля 5. Распорядился о препровождении нескольких лепт из моего достояния на содержание второго Афанасиева в честь и память святейшего патриарх Цареградского Афанасия, нетленно в Лубенской обители почивающего. Месяц сентябрь. Се и первое число сентября. Господи, благослови! За утро уготовляюсь отправиться в Полтаву для встречи Их Императорских Высочеств, Наследника Цесаревича Александра Николаевича, Николая и Михаила – Великих Князей. Буду один по причине болезни служебных лиц! – Что-то похожее на эпидемию. 2. – Да не вменится мне, грешному! Почувствовать в душе и теле расстройство, остановился. 6. – Сокрыть или изрещи сие? Для встречи Государя Императора собрался, распорядился и уклался ехать из сея (Лубянской) обители в Полтаву и ночью занемог. Заранее предположил, если не буду в Полтаве, выехать в собор Лубянский ные, по случаю проезда Цесаревича Наследника, и горше, зело захворал. Что сие? Как будто я преступник некий, невидимою силою отвергаемый от лица царского. Боже, сердцеведче! Помилуй, прости и вразуми! – Цесаревич проехал чрез Лубны в 3 четверти 10 часа по полуночи. 26. – Увы мне, яко отлученному! И Государь Император изволил посетить Полтаву 20 числа, и я болел духом и телом, телом от лихорадки и духом от скорби, что лишился лицезрения Государя, моего Христа Господня. И не за сугубую ли болезнь мою Господь возглаголал в сердце Его миром о мне. И Он милостиво изволил спросить о здоровье моем и потом изволили приказать: прошу Преосвященного поклониться… Благодарю Тя, Христе Боже мой и молю: укрепи Держау Царя нашего! Аминь». Между тем Преосвященный Иеремия, тяготившийся делом управления паствою Полтавскою по причине упадка сил телесных, а паче – по страху и отвращению к процессам о доме Архиерейском и об имуществе этого дома, на высокие, священные обязанности Архиерея смотрел как на послушание, высшее и тягчайшее всех подвигов, и потому то и дело в дневнике его встречается молитвенное обращение к Господу вроде следующего: «Господи Иисусе Христе! Благослови мне начать десятое лето настоящего моего послушания святительского; и обнови, и приложи во мне благодать твою, немощное мое врачующую, оскудевающее восполняющую, безумие мое вразумляющую, смятение ока моего и сердца от живости впечатлений и чувства происходящее утишающую. Даждь мне плод Святаго Духа, не для меня точию, но паче для паствы моей и собратий. Сказали мне, что согрешил в некоем по должности моей. Во всем виновен, и каюся, и прошу, и молю: Боже, прости и исправи дела рук моих, и вся к полезному направи. Аминь». Смотря на свою Архипастырство, как на послушание, непосильное для себя, в том же 1850 г. 28 июля, в день Одигитрии Смоленской Божией Матери, Преосвященный отправил в Святейший Синод прошение об увольнении его на покой в Киев. В октябре месяце возчувствовал в своем сердце непреодолимое желание посетить Киев, куда прибыл 30 числа. Под 1 числом ноября в дневнике замечено следующее: «Пребываю в Киевской лавре у о. наместника и грущу о том, что должен вскоре оставить сей рай. Выскопреосвященный митрополит неблагосклонно смотрел на мое прошение о том, чтобы провести остаток дней моих иночески в лавре. Но Господи, Господи! Упования моего ради на Тя и на Пресвятую Матерь Твою, Ея же Честней иконе первее всего вручил мою просьбу, устрой о мне вещь благу и спасительну, по Твоей премудрости и благости, а не по рассуждению людскому, недальновидному. Ведаю, что мне будет скучно, но по грехам моим аз на Кавказе был готов на раны и усечение, – и теперь, при Твоей помощи и благословении, готово сердце мое на скорбь…, которая спасение соделывает. 2. Отбыл из лавры, прияв в благословение икону Успения Пресвятыя Богородицы и слышав слово митрополита многажды: «Послужите». Ответ мой был: «Прикажут, не преслушаю, но мне пора». 3. Благополучно и весело возвратился в Переявлавль, в 6 ч. Благослови, Господи, вступить в дело свое с бладатию! Аминь. 8-го служил в Михайловской церкви Переяславля, которую, по некоторым данным, почитаю основанною (деревянную, впрочем) от Михаила, 1-го митрополита киевского и древнейшею Софийского собора. Идет дождь теплый. Господи, окропи сердце мое засохшее и оплодотвори духом святым. Аминь. 1-е декабря. Господи! В бездне погружаюсь, спаси мя и всесильною десницею Твою поддержи мою немощь. Послал приветствие к киевскому митрополиту Филарету, днесь тезоименитому. На него, каюся, скорблю за то, что препинает мне увольнения… Впрочем, если Твоя на то воля, не пререку и мыслию. 5. Видел себя (во сне) в затруднении и опасности, страшной и неодолимой! Господи, даждь мне молитву и упование рекшего: аще и посреди сени смертной пойду, не убоюся зла, яко Ты со мною. А мне ведлось, что я именно в сени смертной, о которой страшно вспомнить. Не большие ли это угрожающие мне затруднения по управлению сею епархиею…? Увы мне, отцы святии малороссийские все! К Вам обращаюсь, спасите мя и даруйте ей иного, способнейшего, аще Богу угодно. 24 декабря видел во сне новый жезл Архиерейский в руках своих. Не страннический ли? Жезл виденный очень мне был приятен. Буди воля Твоя, Боже! 2 января 1851 года. «Исполнилось предзнаменательное сновидение: от Обер-Прокурора Святейшего Синода получил уведомление, что мне действительно Высочайше вручен новый жезл правления паствою Нижегородскою. Единого прошу: не отвержи мене от Лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от Мене. 7 января. Господи! Прими и не отвержи мое священнодействие, последнее в Полтавской пастве. 11 января, ные, Боже, благослови мне начать путь мой.

О прибытии Преосвященного Иеремии в Полтаву, о его управлении епархиею и об его отбытии из Полтавы так описано в Пол. Епар. Вед. 1885 г. «Владыка прибыл в Полтаву до того с тяжелым предубеждением против всего Полтавского, что только под конец годичного управления Полтавскою паствою несколько рассеялся мрак этого предубеждения. Пребывание свое в Полтаве называл он «бесприютным», «крестом Полтавским, который тяжелее и разносоставнее Кавказского».

Первое неприятное впечатление на новоприбывшего Владыку произвел архиерейский дом. Под 14 января (на третий день после приезда) 1850 г. В дневнике его записано: «Благополучно прибыл в Полтаву. Начинаю с великим затруднением жить в новом доме, дом, среди пустыни которого и на Кавказе мне не было так бесприютно». Архиерейский дом в Полтаве, построенный на лучшем месте в городе, окруженный с трех сторон прекрасным парком, снаружи представляется громадным, но внутри, и после переделок довольно капитальных и в настоящее время, за исключением третьего этажа, мало удобен для житья; а до переделок не представлял и этих удобств. Естественно, Преосвященному, привыкшему в прежней его пастве к помещению более скромному по размерам, но уютному и более приспособленному к жизни человека его сана и его образа жизни, полтавское помещение не могло понравиться. Проживши месяца полтора в этой пустыне, Владыка перешел в настоятельские кельи Крестовоздвиженского монастыря, а с наступлением весны переехал в Лубенский монастырь.

Обыденное, по-видимому, обстоятельство, случившееся после первой совершенной Преосвященным Иеремией литургии в Полтавском кафедральном соборе, весьма смутило его и усилило и без того неблагодушное настроение. Обстоятельство это Преосвященный вписал в дневнике под 15 января: «По служении (в соборе) случилось нечто замечательное: по любви моей к пастве Казанской, я думал всегда, при служении моем в Полтавской, возлагать панагию Кавказскую с изображением Печерской Богоматери с свв. Антонием и Феодосием, с одной стороны, а на другой – Кавказ… Что ж! по окончании литургии икона Кавказская выпала, и мне по необходимости надобно было возложить крест Полтавский и в нем и с ним видаться с новыми овцами моими».

Дела паствы Полтавской, как оне представились Преосвященному, произвели на него далеко не отрадное впечатление. «Отслужил обедню, – пишет он в том же дневнике, – смею ли обратиться к Тебе, Господи, и рещи: в какие затруднения церковные, духовные и, впрочем, что маловажнее для меня всего, а почтено важнейшим, экономические, поставлен я в Полтаве?!, – в горшие, нежели на Кавказе». И в другом месте под 29 июля дневника: «Отправил просьбу об отставке. Может быть, рано… Но, Господи, прости, не могу вести дела о доме Полтавском и об имуществе архиерейском. Лучше с Черкесами воевать, нежели иметь прю с своими… И о чем же?»…

Были ли в самом деле дела епархиальные в неблагоустроенном положении или же не нравились Владыке, как дела, не им заведенные, а другим, который руководствовался иными, не по характеру его, принципами и убеждениями, только Владыка Иеремия отзывается о них во многих местах своих заметок с горьким, болезненным чувством. «Ангеле паствы сея (Полтавской)! По многолетнему отсутствию и болезни пастыря бывшего, Господи, прости мене, паства сия в непонятном положении… Не имею помощника и не знаю, что делать, смотря то, что вижу»… И в другом месте под 21 февраля: «Обедали у моего недостоинства члены Консистории и прочее превознесенное и разукрашенное отличиями духовенство Полтавское, – все протоиереи.., священника не мог отыскать… Это предместнику моему было на радование, а преемникам его надолго скорбь и затруднение».

Приходит на мысль и то, что Преосвященный Иеремия по всему был совершенный контраст с предшественником его, Преосвященным Гедеоном. Преосвященный Гедеон был человек общественный, Пр. Иеремия – келейный: первый был доступен и неделовому люду, второй праздных посетителей недолюбливал; в обращении с подчиненными Пр. Гедеон был деликатен, сдержан; Пр. Иеремия – прост, открыт, иногда резок и горяч. При таком контрасте в личных качествах Преосвященных, естественно различие взглядов на епархиальные дела. Как первый Епископ паствы Кавказской, Пр. Иеремия устанавливал там епархиальные порядки по своему усмотрению; в пастве Полтавской застал он порядки, заведенные другими. Что удивительного, если многое оказалось здесь не по его характеру? Нельзя удивляться и тому, что новый Владыка застал в делах новой своей паствы застой, прорехи, а в некоторых случаях, может быть, и уклонение от правды законной. Ведь предшественник его шесть лет управлял епархией издали, проживая в Петербурге в качестве присутствующего в Св. Синоде. По своему характеру Владыка не мог отнестись ко всему этому хладнокровно и тихо, сдержанно установить более правильный и строгий порядок в управлении епархиальном. Его горячая, энергичная деятельность, направленная к спешному исправлению порядков, к которым привыкли, не могла не отозваться тяжело на служебном епархиальном персонале. При том же Преосвященный не стеснялся в резких замечаниях, не скупился на выговоры и обличения. Глухой ропот возник в Полтаве и не в среде только духовенства, но и в среде светской. Пошли неблагоприятные, оскорбительные толки не только о служебной деятельности, но и о частной жизни Преосвященного, – толки, волновавшие Владыку и не дававшие ему покоя.

С открытием весны Владыка простился с Полтавой, как оказалось, навсегда. Лето провел в Лубенском монастыре, осень и часть зимы – в Переяславе. Из Переяслава «мирного и спокойного» выехал в Нижний Новгород на Киев, для поклонения святыне и молитвенного подкрепления на предстоящий подвиг пастырского служения новой пастве.

В свое время в Переяславе сообщали рассказ, будто бы слышанный от самого Владыки, о знаменательном видении ему во сне, накануне дня, в который получен был указ о перемещении его на Нижегородскую паству. «Во сне я видел, – говорил Владыка, – какого-то благолепного старца, который, подавая мне посох, сказал: возьми! Я ответил ему: у меня посох есть. Тогда он с некоторою настойчивостью повторил: возьми, возьми; тебе предстоит далекий путь…» По получении указа Владыка немедля начал собираться в путь. Сборы были недолги: на третий или четвертый день, именно 11 января, Преосвященный готов был к выезду, и после напутственного молебствия у мощей священномученика Макария выехал из Переяслава по пути в Киев.

Несколько человек из Переяславского духовенства и служащие в семинарии, во главе с о. Ректором, провожали Владыку вест за пять за город. На прощание Владыка пожелал всем мирной и благоденственной жизни о Господе и доброплодного служения Церкви и отечеству… Затем, благословив каждого, простился. Последнее святительское благословение его, с нарочито возвышенным воздаянием рук, было всей пастве Полтавской, на окраине которой он стоял в эти знаменательные минуты и к которой обращен был последний его отеческий прощальный взор. «Прощайте, – сказал Владыка, – и молитесь о мне многогрешном… Жалею, что я не понял паствы Полтавской, а паства Полтавская не поняла меня»…

В этих словах Святителя, вылившихся со вздохом из глубины доброго его сердца в последнюю прощальную минуту с бывшею его паствою, разгадка их взаимных, без этого во многом малопонятных, отношений. Не поняли друг друга – паства пастыря, пастырь паствы. Действительно, Преосвященный Иеремия был человек и Святитель, которого нужно было «понять», чтобы оценить по достоинству, чтобы предаться ему со всею искренностью, полюбить его всею душою. Кажись, и труда большого не стоило понять о оценить человека открытого, бесхитростного, у которого что на уме, то и на языке. Но этот небольшой труд оказался на самом деле трудом серьезным, которого не спохватились одолеть. У преосвященного Иеремии, да простит он скромный мой суд о нем, при многих высоких качествах, был крупный недостаток, при котором самые благонамеренные администраторы, преследующие самые благонамеренные цели, редко с успехом достигают оных. Это – слишком живая впечатлительность, под влиянием которой он говорил и действовал. Оттого случалось нередко слышать от него такие речи, в которых, при более хладнокровном обсуждении дела, чрез полчаса-час приходилось ему сожалеть и извиняться. Преосвященный, кажись, забывал, что пред ним стоят люди, способные оскорбляться резкими и не всегда заслуженными выговорами и замечаниями. С спокойным духом, после самой неспокойной с ним беседы, мог отходить от него только тот, кто хорошо был знаком с высоким нравственно-духовным характером Владыки, с его искреннею любовию к правде и добру, с совершенным в нем отсутствием и тени намерения оскорбить кого-либо. Но как далеко не всякий способен был оценить эти превосходные качества Владыки!.. Лет чрез пятнадцать по выезде его из Полтавской епархии мне случалось слышать о нем отзывы самые горькие и гневливые.

Если в том малом сравнительно круге действия Владыки, в котором я вращался, далеко не все были довольны его нередко резко настоятельными требованиями изменить образ действия, к которому привыкли; то тем более было недовольных в гораздо обширнейшем круге епархиального управления. В епархии, в которой административные порядки заведены другими, новому администратору на первых порах многое может показаться не в том желанном виде, к которому он привык. Но терпеливое изучение состояния дел, ближайшее внимательное знакомство с служебным персоналом, с условиями местной жизни, впоследствии многое поясняет и многому дает иной, более благообразный и законный вид. Притом же и кривизны удобнее исправляются постепенным действием силы исправляющей, – излишнее напряжение, крутой поворот чаще ломают, нежели исправляют. Преосвященный Иеремия по своему характеру способен был более к деятельности энергической по первому впечатлению, нежели к хладнокровно-постепенной, выжидательной. А при такой деятельности естественно встретить неожиданные препятствия, противоречия, охлаждение в исполнителях, глухой ропот… Административная деятельность Преосвященного Иеремии по побуждениям и целям была самая законная и безупречная, а по характеру исполнения – спешная, нетерпеливая, излишне, если позволено так выразиться, горячая.

Такой образ деятельности Преосвященного зависел сколько, как замечено выше, от его личного характера, столько и от того, что он прибыл на паству Полтавскую, как ходили слухи, с предзанятым невыгодным мнением о порядках епархиального управления. Если слухи эти справедливы, а в достоверность их тогда верили весьма многие, то что удивительного, если Преосвященный только под конец годичного убавления епархией начал приходить к убеждению, что не все то правда, о чем сообщали ему в Ставрополь, – что в епархиальном управлении Полтавской паствы не без уклонений, но не настолько далеких и резких, чтобы их нельзя было исподволь исправить и ввести в законную колею. Сожаление о том, что он не понял этого своевременно, выразил Преосвященный в последнюю прощальную с своею паствою минуту: «Жалею, что не понял паствы Полтавской, а паства Полтавская меня». Действительно, жаль. Преосвященный Иеремия был один из тех людей, высокое достоинство которых познается только тогда, когда они удаляются от нас. Он явился среди нас как бы неожиданно ни для него, ни для нас: ни он, ни мы, казалось, не были приготовлены к взаимной встрече, к совокупной, вполне согласной, деятельности… О, если бы многие из нас говорили впоследствии, Преосвященный Иеремия побыл хоть лет десять у нас, сколько бы добра он сделал для нас! Мы поняли бы его высоконравственный характер, высокоблаготворный образ действия; он понял бы нас. Нас соединили бы самые крепкие узы любви взаимной, – любви, которая вся покрывает, все терпит, которая и его начальствования делает удобоносимым, и его повиновения легким» (Полт. Епарх. Вед. 1885 г. № 12).

Выехавши из Полтавы, Преосвященный на пути посетил: Киев, Севск, Орел, Болхов, Калугу, Москву, Сергиеву лавру. В Киеве пробыл с 13 по 18 января. 14 января служил в лавре. «Се день, – пишет Владыко в своем дневнике, – в который за 27 лет благословили мене родители мои Иоанн и Мария в монашество, а днесь, благословите мя, отцы святии, на новое поприще послушания. 2 февраля, в Калуге, купно с местным Пресвященным Николаем совершил Божественную литургию и сотворил молитву о благодетелях моих, Архипастырях, зде родившихся и зде послуживших Святой церкви: о митрополите С.-Петербургском Серафиме, о митрополитах Киевских Евгении и Филарете, ныне здравствующем и меня в путь благословившем, – о митрополите Никаноре, мое достоинство в Архимандриты в Санкт-Петербурге, в свое викариатство посвятившем; об Архиепископе Рязанском Гаврииле и о других. Господи, молитвами их помилуй мене. 14 февраля, в среду сырной седмицы на память Святого мученика Авксентия благополучно и благоприятно свершил путь свой и прибыл в Богоспасаемый Нижний Новгород слава Тебе, Боже, слава Тебе! И не остави мене и впредь и буди со мною во спасение мое и братии. Аминь».

Но и в Нижнем Новгороде, как на всех местах своего святительского служения, Преосвященный Иеремия, нося на себе видимо образ Архиерея, право и неутомимо правящего делами управления паствою, в сущности, был сокровенным от мира подвижником, прозиравшим в горняя и грядущего града взыскующим. Чистая душа его возмущалась от приражения к разным греховным сторонам жизни человеческой, особенно в духовенстве. Скорбел, душою болел святитель о прегрешивших в чем-либо членах этого сословия, но по долгу начальника должен был наказывать виновных в силу закона. Наказывается отец, а последствия этого наказания падают на целую семью, состоящую иногда из 8–10 малолетних детей, остающихся без средств к содержанию, в голоде и холоде. С другой стороны, на лиц духовного сословия бывают нередко доносы лживые, но обставленные, яко правда, такими доказательствами, которые, по суду человеческому, приемлются за истину. Поэтому многие из священно-церковно-служителей страждут иногда и по суду невинно иногда для наших Архипастырей бывают тяжкие внутренние скорби и от просителей, облеченных властию или имеющих почему-либо заметное, влияющее значение в местной среде, – просят, например, таковые лица иногда, по человеческому пристрастию, определить на священнослужительское место лицо, вовсе неприготовленное к тому своим образованием, или достойного пастыря удалить от его любимой паствы. Уважить просьбу – значит согрешить и пред Богом, и пред своею совестию, и пред своим званием и сословием, – не уважить просьбы таковых лиц, значит, в лице их нажить себе –если не врагов, то во всяком случае недоброжелателей. Помимо этого, для Преосвященного Иеремии, при вступлении его в управление паствою Нижегородскою, пришлось невольно придти в столкновение с гражданскою властию в Нижнем Новгороде. Ярмарочный собор со всем его имуществом и доходами находился в непосредственном ведении и распоряжении начальника губернии. В этом соборе Архиерей при служении должен был облачаться в те святительские одежды, какие намечены были хозяином собора – губернатором. Все здесь зависело от власти и воли губернатора. Преосвященный Иеремия, ревнуя о славе Божией и церкви православной, ревновал столько же и о правах своего Архипастырства – там, где эти права указаны законами церкви и государства. А потому, с его стороны, на такое неправильное вторжение гражданского лица в распоряжение церковью и ее имуществом последовало в Святейший Синод, при годовом епархиальном отчете, доношение, что в его Нижегородской епархии есть одна церковь (Ярмарочный собор), которая, находясь в прямом его управлении, на самом деле находится вне всякой от него зависимости. Вследствие этого доношения указом Св. Синода, от 10 мая 1852 г. № 19, повелено было передать собор со всем его, по описи, имуществом, в ведение и распоряжение епархиального начальства. Хотя дело это, очевидно, было делом недоразумения, но разрешение его в смысле, неблагоприятном для лиц, заинтересованных в нем, во всяком случае могло казаться оскорбительным дня них, а по передаче имущества церковного по описи в другое ведомство, даже не безответственным, и только благодаря, как могли думать они, новому Архиерею. Все это глубоко сознавал в своей душе великий Святитель и званием правящего Архиерея тяготился более, чем подвигами самого строгого подвижничества и почитал для себя это высокое, святое звание послушанием. «Уготовляюсь по епархии проехать, – пишет он в дневнике своем под 25 июня 1851 года; но что-то боюсь больше, нежели на Кавказе. Господи, помилуй и вложи в мя сердце благо, великодушно, благорассудительно, терпеливо. С таковым сердцем, при Твоей благодати, хоть куда, хоть в ад»… Под 5 октября того же года записано: «В день святителей московских и праведного Иеремии аз, окаянный, прибыл в 5 часу в Нижний и по грехам и ошибкам моим встречен зде молвою, будто я оказываюсь здесь негодным и куда-то перемещаюсь. Буди, Господи, воля Твоя! Аз же на раны моя готов за грехи мои, при Твоей благодатной помощи». Под 11 октября написано: «несколько скорблю о наветах… А сколько на Тя, Христе, наветовали?»… Под 22 декабря: «Болел от скорби… Господи, помилуй!» Под 23 декабря: «Уготовал прошение об увольнении от Ариерейства и об определении в инока в Высокогорскую пустынь. Господи! Прости, аще сие не от Тебе, и управи, и благослови, аще сие мне спасительно, а по тому самому Твоей благости угодно… Аминь. – Хорошо, что еще не послал: из Киева крепкую получил брань… Пожду… О, паства моя Нижегородская!». Под 10 февраля 1854 года записано: «согреших на небо и пред Тобою: прости мне; помолись о мне, да слово истины правлю для тебя, и прими мою готовность искреннюю – из Архиерея соделаться для твоего служения последнейшим служителем твоим о Христе, Ему же слава во веки. Аминь». Это последнее желание свое Преосвященный Иеремия исполнил 3 мая 1857 года. Вот что читаем в его дневнике по этому случаю: «1857 г. В третье число мая, в день священнейшия памяти Преподобного отца Феодосия Киевопечерского и празднества Чудотворной иконе Богородичной Печерской, совершаемого в Брянской Свенской обители и в Нижегородском нашем Печерском монастыре, помолясь и довольно размыслив, отправил в С.-Петербург прошение об увольнении от епаршеского бремени и о дозволении мне жить в числе братства в Печерском монастыре. Прошение уготовано еще в январе; вчера запечатано. Несмотря на унылое и скорбное состояние души, спалось добре, и нечто виделось во сне, знаменательное посещение Царицы милостивое, но для меня притрепетное; светоносное, но меня смутившее… Господи, помилуй… Образ ея навсегда да останется в душе моей… Царю небесный и Царица небесная! Не отвергните мене от Лица Вашего в предстоящем моем уединении, и не отвратите слуха Вашего от молитв моих и не отымите у мене благодати Вашей… но да приумножится… в день скорбей моих»… 18 мая 1857 года: «Отец духовник Печерской обители, Л.Б.? Ты знаешь, что 3 мая, в день празднества иконе Богоматери, совершаемого в Печерской Лавре, где Бог сподобил меня приять Архиерейскую хиротонию, в Свенском Орловской епархии Новопечерском монастыре, где, по всемилосердному устроению Промысла Божия, под руководством Смарагда, положил я начало покаянному житию, и в Нижегородском Печерском монастыре, мною управляемом, в день сего празднества и преподобного отца Киевопечерского, я, помолясь Господу Богу, послал прошение, за несколько месяцев приготовленное, об увольнении меня от настоящего моего послушания святительского… Вот что ныне мне приснилось: Два Архиерея (не помню, откуда взялись они). Я за ними. Идем в келлию, куда прошусь и куда желаю. Я в трепете, ожидая от них укора за мое отречение от кафедры (мнилось – Кавказской). Но они безмолвно идут впереди, пришли в келлию, сели, чашку чаю выкушали молча и молча встали, и вышли молча же, оставив меня. Я не переставал ожидать упрека или какого-либо знако неудовольствия, но они ни слова не изрекли трепещущему моему сердцу… Буди тако зде и тамо… ныне и тогда… да не буду осужден… Один из них был тот самый Первосвятитель, который в 1843 году, 1 января, в день, когда состоялся указ о назначении меня на Кавказ, напутствовал меня на некое дело, тогда еще неизвестное мне, благословением, рукоположением и неким, приснопамятным для меня, наставлением, – напутствовал в сновидении, в Лавре, в алтаре великой ея церкви. Но тогда представились токмо он, предстоящий у престола, и я, грешный, пред ним на коленях, – теперь два они, шествующие, и я за ними. Тогда Святитель в полном облачении и руку полагал на меня, и ободрял, и наставлял; теперь оба они и на пути в келлию, и в келлии снуя, пребыли совершенно безмолвно, и не сказали мне ни слова… И оба в рясах. Что это, Л. Бр.? А кажется, не просто. О Господи, буди воля Твоя! Не остави мене! Не взыщи с меня! Упокой душу мою в келейном молчании и в безмолвии, и научи меня полагать хранение устом и мыслям моим, выну и повсюду. Так, Л.Б., помолимся! 1857 г., июня 21 дня. Исполнилось виденное во сне… я в келии на молчании». Преосвященный Иеремия, согласно его прошению, указом Святейшего Синода, от 17 июня 1857 года за № 5262, уволен на покой, с назначением ему места пребывания в Нижегородском Печерском монастыре, в лучших помещениях оного, с производством пенсии в 1000 р, с правом пользоваться экипажем и лошадьми, отоплением, освещением и прислугою от монастыря. Нижегородцы того времени помнят, что Преосвященный Иеремия, получив указ из Святейшего Синода об увольнении его на покой в Нижегородский Печерский монастырь, не объявляя до времени указа, приказал подать себе карету и отправился в Печерский монастырь. Карету из Печерского монастыря отправил в архиерейский дом, а сам заключился в предизбранной им келлии… У него было приготовлено собственноручно написанное им прощальное слово к пастве Нижегородской, почему-то им не сказанное. Вот это истинно Архипастырское, истинно отеческое слово.

23 июня 1857 года. Воскресенье.

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. 1Кор.1:3.

Сие Апостольское, молитвенное благожелание как было первым и начальным, так да будет последним и заключительным моим к вам словом, благочестивые обитатели града сего! Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа!

Благодать вам и мир, отцы и братия, мирстии и духовнии!

Благодать вам и мир, сослужители и сопастыри!

Благодать вам и мир, старцы и юноши!

Благодать вам и мир, мужи и жены!

Благодать вам и мир, богатии и беднии, знатнии и не знатнии!

Благодать вам и мир, судии и начальствующие!

Благодать тебе и мир, Нижний-Новграде, по основанию своему чадо доблестнейшаго, Святаго Князя страстотерпца Христова Георгия!

Благодать и милость Пресвятые Троицы Отца и Сына и Св. Духа буди всем христоименитым, православным чадам Твоим – настоящим, почившим и будущим! Аминь.

Всегда, во все время пребывания моего с вами и пастырского моего служения вам, граждане Георгиева града, благодарил я Бога моего о вас, о благодати Божией, данной вам о Христе Иисусе. 1Кор.1:4.

Ныне же, когда Божиим изволением и по неотступному стремлению моему к житию уединенному, оставляю Богоспасаемый град сей, и с вами разлучаюсь, ныне наипаче благодарю Бога моего о вас.

Буди благодарение мое о вас Господу Богу за то, что вы любили со мною молиться Господу Богу; спешно и неопустительно притекали к священнослужению моему все – старцы и юные, матери и дети их.

Благодарю Бога моего о вас, воспоминая, что никто из вас не опечалил дух мой неблагоговейным присутствием в храмах Божиих и неприличным движением; но своим вниманием и сердечным соучастием вы окрыляли и возвышали мои молитвы о вас и о всей пастве.

Буди благодарение мое о вас Господу Богу всегда за то, что пастырские словеса мои и советы вы слушали благосклонно, принимали и исполняли благопослушно.

Все приснопамятные мне дела вашего благочестия и послушания слабому моему пастырскому гласу незабвенны пред Богом, благоприятны Богу и к доброму послужат ответу на страшном суде Хриством.

Но наипаче благодарю Бога моего всегда о вас за то, что все вы споспешествовали мне, во исполнение мысли в Бозе почивающего Преосвященнейшего Иакова, некосно устроить на священных для нас гробах Архипастырей ваших Филарета, Павла, Питирима, Вениамина, Моисея и знаменитого согражданина вашего Косьмы Минина трехпрестольный храм Господень. Там, за гробом вашим, в будущем веке весело и радушно сретят они души ваши за сие крайне утешительное для них дело ваше.

Благодарю Бога моего о вас всегда за то, что надгробный храм сей вы и благоукрасили и навеки снабдили способами к тому, чтобы ежедневно, обязательно совершалось в нем священнослужение и неопустительно приносилась Господу Богу бескровная жертва как о почивающих в нем, так и о спасении всех отшедших и имеющих отыти отец, братий и сестр града вашего. С ними да воспомянусь и аз, грешный, хоть когда-либо, о чем молю и прошу.

Еще: буди всеусердное вечное благодарение мое о вас Триипостасному Господу Богу Нашему за тот храм во имя пресвятые Троицы Отца, и Сына, и св. Духа, коему, при живейшем радостном участии всего града, положен основный камень в день сошествия Святаго Духа. Дело сие, как семя в некоей земле, около двадесяти лет, лежало в недвижимости. Но вот вашим послушанием оно произникло и спешно растет; и крест Господень с высоты величественного храма осенит (аще благоволит Господь) и тебя, Печерская часть града.

Каждый житель сея части чувствовал и чувствует, сколь благопотребен был для ней Храм Господень. Но еще более имело, хотя менее чувствовало, нужду в нем новонаселенное юго-западное жительство. Вот и среди сего жительства благопоспешно созидается храм Божий. Вот и оно, по благодати Божией, стяжало себе заступников и молитвенников небесных в святых трех Святителях Петре, Алексие и Ионе, коих имени посвящен храм оный. – Буди, буди убо благодарение мое за дело сие Господу Богу о всех вас, первее о тех из вас, кои содействовали к препобеждению затруднений и препятствия, в начале его, приобретением места и принятием на себя звания попечителя и строителя Трехсвятительского храма. Милость Божия и благодать буди вам!

Памятуя сие и иное многое, чем вы, возлюбленные о Господе отцы, братия и чада, способствовали мне в делах пастырского звания моего и утешали священнослужительское сердце, не обязуюсь ли, не долженствую ли благодарить вас, и о вас благодарить Триипостасного Бога?

И я благодарил, и благодарю Бога моего всегда о вас, о благодати Божией, данной вам о Христе Иисусе.

Благодарю и молю, да благодать и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа будут выну на всех вас, на граде вашем, на всей пастве Нижегородской, молитв ради и предстательства Пресвятые Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, Святого Георгия, Богом прославленного Князя, основатели и Ангела града, вами обитаемого, и Св. Святителя Митрофана – Ангела церкви Крестовой и дома Архипастырского!

О если бы по неизреченному милосердию Божию даровалось нам узреть друг друга там, в том граде и в тех обителях, которые основаны и уготованы Самим Господом Богом и Спасителем нашим Иисусе Христом для любящих Его и кающихся в своих согрешениях!

О если бы нам в будущем веке не постыдиться о вас и с вами, но вазрадоваться о вас и об общем нашем спасении благодарить и славословить Пресвятую и Единосущную Троицу Отца и Сына и Святаго Духа во веки! Аминь».

Управление Преосвященного Иеремии Нижегородскою паствою, по общим отзывам, было для паствы Нижегородской управлением властным, строгим. Беспристрастный и нелицеприятный в делах управления, как неусыпный, зело ревнивый страж дома Божия, Его Святой Церкви, разумеется, Он не мог быть угоден людям мира, увлекающимся соблазнами мира. Нещадно карал он в частных беседах и в святительских своих поучениях слабости и грешные увлечения людские. Его Святая душа не знала покоя, доколе до тла не истреблен был пожаром театр, прямо у ворот Архиерейского дома стоявший.

«У врат моих, – пишет он под 9 числом января 1854 года, – уничтожен театр – огнем в нощь, после позорища… Много из сел посетителей и просителей. Зря соседнее мое пепелище, не один из них изрек сие слышанное из уст одного простеца, некоего Георгия: адово дно сгорело. Простец сей как будто читал на всех театрах сию невидимую надпись: «есть путь, иже мнится человеком прав быти, последняя же его приходят во дно ада». Притч. 14, 12, 16, 25».

Строится новый театр на новом месте, у Зеленского съезда, близ церкви Святителя и Чудотворца Николая. Работы производятся спешно, даже в воскресные и праздничные дни. Все это было видимо Владыке, при проездах его в Кафедральный собор для совершения Богослужений. Но вот – 1-го ноября, в воскресный и день памяти доблестного нижегородца, спасителя России Козмы Минина, Преосвященный Иеремия, ехавший в собор для Богослужения, видит и в этот приснопамятный, особенно для жителей Нижнего Новгорода, день – рабочих, работавших в театральном здании. Что он чувствовал в то время, ему одному известно. Но что было после Богослужения, об этом от сослужащих с ним в то время при Богослужении известно нам следующее: по окончании Богослужения Преосвященный Иеремия обратился к присутствовавшим тогда в усыпальной церкви, при могиле раба Божия Козмы Минина, нижегородцам, во главе которых был Вице-Губернатор Панов, в отсутствие Губернатора Князя Урусова, управлявший губерниею, с такою речью: «Ныне мы, в храме сем, возносил Господу Богу наши недостойные молитвы о спасении нас, грешных, творя молитвенную память и о доблестном гражданине град нашего – Козме Минине. Но что узрел я, ехавши на сие торжественное моление? Мы здесь молились, а близ нас работают в здании воздвигаемого театра в этот, для всей России, а особенно для Нижнего Новгорода, приснопамятный день, и чего ради? Неведущий дела может подумать, что так спешно воздвигается здание государственное для каких-либо спасительных целей Государства; но и тогда следовало бы работы производить во время законное и к тому удобное. А что же теперь видим? Строится театр любителям зрелищ для своего удовольствия, с отвлечением рабочих людей от их прямых христианских обязанностей – быть в храме Божием в этот великий и святой день для участия в общей христианской молитве о Государе Императоре и о всем Царствующем Доме и о спасении всей России и каждого из нас в частности, на могиле спасителя Отечества. Нет, Господь не благословляет таких дел, – не могу, не должен благословлять такие дела и я, недостойный служитель Божий». Здание театра разрушилось ровно чрез полгода после этой беседы. Нам передавали ближайшие слуги Преосвященного Иеремии, что при известии об этом несчастном событии Владыка изволил очень спокойно выразиться: «Я знал и прежде, что дело так должно кончиться. Такие дела не могут иметь другого исхода».

Вблизи Нижнего Новгорода есть село Высокое. За тем селом на пространном, покатом косогорье находится небольшая роща. Место принадлежит Архиерейскому дому. С давних времен на этом месте в Троицын день происходило народное гульбище со всеми обычными приманками для соблазна посетителей. Возмутилась святая душа Владыки, когда по приезде в Нижний Новгород он узнал об этом народном позорище на месте, принадлежащем дому Святителей Нижегородских; зело преогорчился он, узнавши и о безуспешности мер к пресечению этого разгула, предпринимавшихся прежними Нижегородскими Архипастырями. Намерения и действия, оказавшиеся бессильными к пресечению зла; потому что зло это исходило от всесильного в те времена винного откупа, и им охранялось и поддерживалось во имя закона. Преосвященный Иеремия, вполне понимая, что Государственный закон, дававший винным откупам право производить среди народных гуляний торговлю своими произведениями, в то же время охранял святыню храмов Божиих от приближений непристойных и соблазнительных, решил в своем уме соорудить в Высоковской роще храм Господень с Архиерейскою при нем молитвенною келлиею. Нашлись благочестивые люди, которые приняли на себя труд исполнить святое желание Владыки. И вот, в день Вознесения Господня, когда каждогодно совершается из Кафедрального собора Крестный ход в Печерский монастырь, по воле Преосвященного, ход этот со всем, сопровождавшим его народом, направляется к Высоковской роще и там, после молитвословия, торжественно полагается основание храму во имя Святого Благоверного Князя и мученика Христова Георгия. Храм был создан и гульбища сами собою прекратились. Вот, между прочим, что пишет Владыка по этому поводу в одной из своих проповедей: «Не многие грады имеют счастие принять основание свое от руки святой, и Основателем и Отцом своим именовать Святого Божия Угодника, Богом и церковью прославленного. Нижнему Новгороду – граду вашем даровалось провидением Божиим сие редкое счастие. Ибо памятуете ли, кем основан? Основатель и Отец града вашего есть Святой Страстотерпец и мученик Христов Князь Георгий, нетленно почивающий во Владимирском соборе и празднуемый особою службою 4 февраля. Князь Георгий и Святитель Владимирский и Суздальский Симон, память коего 10 мая, усмотрели великое сходство между местностию Киевскою и местностию, которая занималась тогда при впадении Оки в Волгу защитительною крепостию, полюбили сию последнюю местность как Киевоподобную и совещались основать и соорудить и соорудили на ней град, столь ныне славный и знаменитый град, вами обитаемый. Град сей не только не удостоился иметь у себя Святых мощей своего святого Основателя, не нет в нем и храма, имени его посвященного. Прискорбно ощущалось это лишение, и поскольку не представилось удобства соорудить в самом граде храм в честь, память и благодарность святому Основателю его, то желалось видеть таковый храм хотя в предместии града. И вот, в Высоковской роще основан и посвящен храм святому Благоверному Князю, мученику Христову Георгию с мольбою ему, как о всем граде, так и об урочище, исхищенном во имя его из рук власти темной».

Болело сердце Архипастыря и о благоустроении священно-церковно-служителей по их житию и по исполнению ими высоких обязанностей, яко приставниками Церкви Божией, обязанными и словом, и житием добрым подавать спасительный пример для своих прихожан. В этом случае Архипастырь не опускал без внимания ни одного малейшего уклонения в своих подчиненных с пути правого, твердого, трезвенного на путь неправды, невоздержания и других слабостей человеческих. Старался искоренять эти слабости в самом их начале разными и строгими и отеческими мерами, а о совершенно ослабевших служителя Церкви молился Богу и властию своею, по возможности, поддерживал и охранял их, да не до конца погибнут. Особенно заботился он об облегчении скорбной участи осиротевших семейств и об устроении сирых, бесприютных детей духовенства. Для достижения благой цели этой он почти все получаемое им жалованье передавал в нижегородское епархиальное попечительство якобы от некоего неизвестного лица. Возвышал свой Архипастырский голос к увеличению пожертвований в пользу бедных духовенства епархии и к пастырям, и к пасомым. Следствием этого было, что сумма попечительская, до 1851 г. Состоявшая наличными деньгами в 1570 р. 88^1/2 к., и в билетах на 20 тысяч с небольшим, к началу 1858 г. Возросла до 85 тысяч; следовательно, до 63 тысяч увеличил эту сумму сиротолюбивый Архипастырь-Отец за свою недолговременное служение на Нижегородской кафедре. И бывши на покое Святитель Божий заботился о бедных своей бывшей епархии. На лечение больных за это время им пожертвовано 330 р., – капитал этот в билетах, – в пользу Макарьевской женской богадельни 100 р. в билете, в пользу бедных духовного звания 804 р. в билетах, в пользу погорельцев 50 р., в пользу сирот и вдовиц, призреваемых в Нижегородском Крестовоздвиженском монастыре, 50 руб., в пользу епархиального женского училища 5966р. 10 к. в билетах и наличными 272 р. 7 к. Есть его вклады на стипендии в нижегородской духовной семинарии, в Мининской богадельне и в губернской мужской гимназии, которую Преосвященный Иеремия сердечно полюбил еще при бывшем ее директоре, а ныне помощнике попечителя Московского учебного округа К.И. Садокове, и после него еще более прибавил милость свою к ней, прислав еще не сущей церкви в гимназии все необходимые принадлежности для Богослужения в священных сосудах, вещах и одеждах священнослужительских состоящие, с благословением на устройство в гимназии церкви. Кроме того, более 1300 р. на стипендии в гимназии им пожертвовано. Паять его подобными пожертвованиями вечно будет чтиться и в Орле, и на Кавказе, и в Полтаве, и в Нижнем Новгороде, и в разных миссионерствах, монастырях и братствах православных, находящихся в других епархиях, кроме поименованных. Все, что получал Владыка от щедрот Правительства на свое келейное содержание, во время покоя, он употреблял на дела благотворительности; на те же дела употреблялась и пенсия на ордена Св. Анны 1-й степ. и Св. Владимира 2 степ., полученные им на Кавказе в 1845 и в 1848 годах. Сам же Святитель жил в келлии как самый строгий подвижник, в посте и молитве, пользуясь услугами отца Никона, с ранней юности самоотверженно посвятившего себя на служение великому Святителю-подвижнику. (Ныне иеромонах при Казанском Архиерейском доме).

Преосвященный Иеремия, в клейном заключении зорко следил за всеми событиями в Церкви и Государстве. Добру радовался и благодарил за него Господа, а о злоключениях, особенно общественных, изливал плач свой пред Богом, в смиренной и пламенной молитве, чтобы Он преложил гнев Свой на милость. 19 февраля 1861 года, великий, светлый, незабвенный в нашем Отечестве день торжественного объявления Высочашего манифеста о даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей, вызвал из глубины души великого Святителя хвалебную песнь Богу от Лица Царя-Освободителя, от лица освобожденных и от лица всей торжествующей России. Это великое славословие, состоящее из подбора приличных событию мест Священного Писания, разделено на XIX частей и заканчивается сими словами: «Се лето наше благоприятное! Се новомесячие наше, достойное не трубных звуков, но благодарственных и молебных излияний сердца и устен! Се год седьмый, и седьмый из седьми! Се Пасха, новая Пасха! Укрепи и соверши, Боже, еже соделал еси! Аминь». В 1862 году совершается всероссийское торжество по случаю тысячелетия Росии. И Печерский затворник, в своей убогой, тесной келлии, излагает на бумаге свои широкие, светлые, святые думы о минувших судьбах России – своей возлюбленной Матери, из мрака прошлых времен изводит в свете все события минувших дней, радостные и скорбные, и от лица ее говорит: «О если бы Отец Небесный даровал мне наступающее мое второе тысячелетие быть Матерью, более веселящеюся о чадах своих, нежели сколько утешалась Я ими в оканчивающееся первое! Еже буди, буди!» Услышит тя в годину твоих искушений в наступающее твое второе тысячелетие, Матерь наша Россия, услышит тя Господь в день печали. Защитит тя Имя Бога Иаковля, паче же Сладчайшее Имя Иисуса, в Которого веруешь и Которому поклоняешься, пошлет ти помощь от Святаго и от Сиона заступит тя. Помянет всяку жертву твою, и всесожжение твое тучно будет. Даст ти Господь по сердцу твоему, и весь совет твой исполнит; – исполнит Господь вся прошения твоя и первее всех сии твои и наши прошения: «Господи Боже! Верного Благочестивейшего Царя нашего Александра Николаевича и весь Царственный Дом Его сохрани и укрепи; веру утверди, мятущиеся народы и люди укроти; мир умири, Святую Соборную Апостольскую церковь повсюду во всех странах – на Севере и Юге, на Востоке и Западе – добре и непоколебимо сохрани, прежде, во все минувшие веки, Церкве Российския отшедших Отец и братий наших в селениях праведных учини, и нас в покаянии и исповедании приими, яко Благий и Человеколюбец. Аминь».

В келейных заметках Преосвященного по случаю кончины Цесаревича, Великого Князя Николая Александровича читаем следующее: «Господи, упокой душу новопреставленного к Тебе раба Твоего – душу, толико дорогую для всей России! Господи, всели Его там, идеже праведнии блаженствуют пред Лицем Твоим. Господи Иисусе Христе! Подкрепи, утеши Твоим утешением Августейших Его Родителей, болезнующих о Нем, яко бесценном Сокровище Своем и Всея Любимые Ими России!.. «Надежда России, надежда сердца Августейших Родителей… все сошли во гроб в час полунощный!.. И не на родной земле. Земля чуждая! Того ли мы ждали от тебя? Мы ждали от тебя теплоты любви, мы надеялись от тебя жизни, а ты даешь нам смерть!.. Земля Русская, земля многострадальная! Сколько раз в твою историю хлебом твоим были слезы, тяжелые, жгучие слезы… Где-то путь душе Его в премирную обитель, может быть, ту, где приимет в объятия Свои Незабвенный Николай I-й преднареченного Николая Второго? А хладное тело Его быстро несет теперь корабль прежде по водам Средиземного моря, потом по океану Атлантическому, далее по волнам моря Немецкого, наконец, мимо царства и дома Высоконареченной Невесты Его, чрез Балтийские воды и Финский залив, в плачущую о Нем Русскую столицу Северную… Господи! Какой путь – путь далекий, не прямой, чуждый для тела Агнца непорочного! Едва ли был такой необычайный путь кому-либо из Лиц Державных, по смерти Их?... О кто бы нам разъяснил тайну сию, в наше научение!.. В 1233 г. Скончался в Новгороде Феодор Ярославич в самой ранней юности, чистый девственник, прекрасный душою и телом, старший сын Великого Князя Ярослава Всеволодовича и законный Наследник Великого Княжения всея России. Для него готова уже была Невеста. Гости – Князья собрались и ждали брачного пира… Но, по выражению летописца, вместо веселия наступил плач и сетование за грехи наши. Благоверные Родители с христианским терпением и покорностью воле Божией перенесли тяжкую потерю и ждали себе утешения от второго сына своего Александра… Тогда не ошиблись в своем уповании Благочестивые Родители почившего юноши. Новый Наследник их успел еще при жизни Отца прославиться воинскими подвигами, а, вступив на престол Великого Княжения, доблестный Князь был защитником русских пределов от немцев, Литвы и шведов, много потрудился для внутреннего устройства России и по блаженной кончине соделался заступником земной родины. Это был святой Александр Невский. Да исполнится и ныне над Августейшими Родителями усопшего Царственного юноши то благословение, которого удостоились Родители святого Князя Феодора, нетленно почивающего в Великом Новгороде. Новый Наследник Всероссийской Державы да будет, как тезоименитый ему Витязь Невский, утешением Державных Родителей, честию, славою и счастием России! Да будет он подобен двум Венценосным Александрам – Благословенному Александру, Освободителю Европы, и Державному – Освободителю многих миллионов народа Русского! Ей – Аминь! Тако да воззовем и взываем от всей души все сыны России!» Утешительное воспоминание об усопшем Цесаревиче Наследнике: «12 августа 1861 года Государь Цесаревич, Наследник Всероссийского Престола, Николай Александрович изволил посетить Нижегородскую Печерскую обитель во время всенощного бдения, в навечерии до воскресного. Это было накануне Твоих, Святителю Тихоне, Подвижниче Задонский, святых мощей открытия и в первое отправление службы, в честь Твою. Благоговейно слушая рядовую кафизму, Государь Наследник весьма заметно и уместно остановился вниманием Своим на сих словах псалтиря: «Сохрани мя, Господи, яко на Тя уповах» Псал. 15,1. «И приклони ухо Твое мне, и услыши глаголы моя». Псал. 16,6. Когда послушник Симеон произносил сии слова, то Цесаревич ограждал себя истовым крестным знамением и с особенным молитвенным движением преклонялся. Что это, как не убеждение для нас, что отшедший от нас Цесаревич отшел, да выну молится за Россию пред Престолом Царя Царствующих, что вместо наследия земного он будет и есть Наследником небесного Царства и что упование его, яко же оного Феодора, бессмертия присноблаженного исполнено и что Бог искусил его и обрате Себе достойна, яко же святого сына блаженных родителей Ярослава и Феодосии и брата святого Александра Невского. Еже буди, буди!».

Переселяется из мира дольнего в мир горный проснопамятная Царица наша, Благочестивейшая Государыня Императрица Мария Александровна, и Святитель Божий пишет в Нижегородское епархиальное попечительство: «С умилением проичитав в № 114 Нижегородского Биржевого Листка статью о кончине, матернем сердоболии, во многих скорбях истинно христианском терпении и страдании Благочестивейшей Государыни Императрицы Марии Александровны, прошу принять в память Ее – Великой вдов и сирот Благотворительницы и Великой Крестоносицы, сию лепту (50 р.) в пользу сирот и вдовиц, призреваемых в здешней Крестовоздвиженской обители, с молением, да упокоит Христос Бог, Спаситель наш, душу новопреставленной рабы Божией, Царицы нашей Марии и да укрепит и утвердит дух новым крестом увенчанного Благочестивейшего Государя нашего, Императора Александра Николаевича».

Мученическая кончина Государя Императора Александра Николаевича вызвала Преосвященнешего Иеремию к одному из членов Святейшего Синода, Высокопреосвященнейшему Митрополиту Киевскому, на письмо следующего содержания: «По убожеству моему, не имея ни слова, ни дара, достойного быть принесенным на священнейшую могилу Царя нашего Мученика Александра Николаевича, дерзаю повергнуть сие мое чувство, яко лепту малу. Совершилось у нас злодеяние беспримерное, совершилось на земле Русской дело, опозорившее всю Русь православную! Может ли что-либо восстановить нашу честь народную, отнять от нас позор всенародный, вечный? Так взывают теперь россияне и в храмах Божиих, и в домах своих. Есть, есть средство к сему. Может это сделать, хотя не вполне, всенародный пост, каковый некогда Святая Церковь установляла и исполняла при великих бедствиях, наступавших или угрожавших.

Крамольная язва проникла глубоко и широко. Всенародный наш пост, между прочими мероприятиями, при Божием Благословении, послужил бы к посрамлению крамольников и к уничтожению крамолы. Не все ли мы виновны пред Царем нашим? Так, ибо – при многомиллионном множестве мы не сумели сберечь Его от убийц своих, среди нас родившихся и воспитавшихся. Не заслужили ли мы за него гнев Божий и кару?... Всенародная епитимия была бы очищением нашим пред несохраненным нами Помазанником Божиим и умилостивительною жертвою пред Господом Богом, и сия жертва была бы для Него приятнее всех выражений наших, устных и письменных. Наконец, в нашем общем, умилостивительном, ради Боговенчанного Страстотерпца всея России, пощении показан бы был великий, многознаменательный урок для всего мира, зело благопотребный в настоящую годину. 20 марта 1881 года».

По этому же скорбному событию, соделавшему всю верноподданную Россию плачущею и рыдающею, Преосвященный Иеремия священнику Мининской богадельни в Нижнем Новгороде о. Доримедонту Покровскому писал сие: «Вчера вы приняли просфору для раздачи старцам и старицам, Козьмо-Мининским питомцам. Примите для них же меду, чтобы скушали благоговейно, благодарно и молитвенно памятуя мученически скончавшегося Государя нашего Императора Александра Николаевича. По истине, великий дар Божий имели мы в жизни Его, великих, царских подвигов исполненной. Ныне Он есть для России дар Всевышнего больший… Царь-мученик, Монарх-страстотерпец, венценосный Помазанник Божий в венце мученическом Александр II, первенец незабвенного Основателя сего Богоугодного приюта, Государя Николая Павловича, в лике мучеников!... Он един не за десятки, не за сотни, а за тысячи мучеников от лица всего царства русского пред Всевышним! Буди, буди Он, и – веруем, будет Он предстателем и молитвенником за нас, грешных, и за всю многогрешную пред ним Россию! Мы же да чувствуем, что Ему честь и слава во веки, нам же срам и стыдение!... «Под 13 марта в дневной записи значится заметка: «Как кончина Его (Императора Александра Николаевича), так и первые дни и часы жизни Его запечатлены особою печатию. День Его рождения во Святую Пасху. По крещении Он возложен на Святые мощи Святителя Алексия. Родился Он в первопрестольной столице России – Москве. Приснопамятный Родитель Его, Государь Николай Павлович, тогда же написал собственноручное письмо в Сергиеву Лавру сие: «Господь Бог даровал Мне первенца сына Александра: прошу пред мощами Преподобного Сергия утвердить лампу, да неугасимо горит»… Какие предзнаменования чудные, святые, свыше являющиеся».

Происходит последняя война России с турками за единоверных братий наших, Славян, и Святитель Подвижник, яко добрый воин Христов, мысленно переносится на кровавое место брани, видит там разоренные грады и веси, слышит плач и стенание несчастных обитателей, из коих одни лишились родителей, зверски растерзанных турками и, мысленно видя и слыша все несчастия соплеменного и единоверного нам народа, из своей келлии в Феодоровском монастыре пишет в нашу духовную консисторию следующее: «Чувствуя общий наш долг, кроме убогой моей молитвы за царя, за воинство, подвизающееся ныне в тяжкой брани за святую православную церковь и за бедствующих чад ее – наших братий, – послужить чем-либо в помощь сим последним, покорнейше прошу принять пенсию на орден Св. Анны 1-й степени, мною носимый и получение ее с 1 сего мая (1877 г.) до окончания освободительного дела (благопоспеши, Господи Боже!), доставлять, куда следует». По тому же поводу, 23 апреля 1877 года в письме к одному из досточтимых им духовных лиц Орловской епархии Преосвященный Иеремия, между прочим, пишет следующее: «Вот и в обители уединенной, где я привитаю, провозглашен манифест о войне ужасающей. Выслушав его, подобает нам денно-нощно повторять те священнейшие, многознаменательные слова, кои благостным, благодатным и миротворным Царем нашим смиренномудренно произнесены, и на военном кресте 1855 года начертаны: «На Тя, Господи, уповахом: да не постыдимся во веки».

В настоящую годину молитвою души Его была молитва Христа Спасителя: «Отче! Да мимоидет от Мене чаша сия». Но судьбы Царя Царей неисповедимы!...

С Ним станем усердно молиться, да все, еже быть, еже есть и еже совершится, будет к славе Пресвятыя Троицы – Отца, и Сына и Святаго Духа, и Матери нашей Святые Православныя Церкви!!»

По поводу кончины в Бозе почившего Высокопреосвященнейшего Макария, Митрополита Московского, Преосвященный Иеремия написал брату покойного, бывшему настоятелю С.-Петербургского Казанского собора Александру Петровичу Булгакову следующее письмо: «Особенность отношений моих к почившему брату вашему, Высокопреосвященному Митрополиту Макарию; всюду и выну приснопамятность моя о нем и сердечное чувство к нему внушили мне обратиться к вам, досточтимый отец протоиерей, дабы разделить с вами и скорбь о лишении его и молитву об упокоении души его. Почивший высокопреосвященнейший Брат ваш в академическом юношестве своем постоянно был на глазах моих. По должном приготовлении он от моего недостоинства принял постриг в иночество пред Киево-Братскою иконою Пресвятой Богородицы, и имя Киевского Митрополита священномученика Макария.

Первый ученый его труд – история Киевской Академии – мною на него возложен, от которого он долго по болезни отрекался и который, по напечатании, он тотчас прислал мне на Кавказ с благодарностию.

Между многими воспоминаниями о Нем, благодарно воспоминаю и сие: Вам известна судьба перевода Библии, сделанного отцом протоиереем Герасимом Павским. Этот перевод студентами Санкт-петербургскими был рекомендован для выписки нашим студентам Киевским. Почему бы не исполнить предложения по примеру прочих? Но господин Михаил Булгаков, будучи на тот раз чередным старшим, явился ко мне за разрешением… Высочайшего повеления тогда еще не было об отобрании всех до единой везде книги, но я как бы по предчувствию не разрешил.

Дрогнула моя душа, когда от Высокопреосвященнейшего Митрополита Филарета Киевского получил я грозное предписание об исполнении Высочайшей Николая Павловича воли отобрать книгу.

Каковая же была мне радость, когда во всей Академии нашелся только один экземпляр – у Якова Козмича! (Профессора).

И так, еще и еще взывая: упокой, Христе Боже, душу великого труженика и Архипастыря, первосвятителя Московского, Макария, имею честь быть вашим и Его посильным слугою, Богомольцем и чтителем неизменным недостойный Епископ Иеремия. 17 июня».

Ревновал Святитель-затворник и об охранении святости дней воскресных и Великого поста от торжищ, сопровождавшихся делами, не соответствующими иногда требованиям этих дней. В 1877 году, пиша поздравительное письмо со днем рождения к одному из членов Святейшего, правительствующего Синода, ревнующий о святости дней воскресных и первой седмицы святой великой четыредесятницы, в письме этом, между прочим, прибавляет следующее: «Много радует перенесение торжищ с дней воскресных на простые. Как бы утешительно и Богоугодно было, если бы с первой седмицы Великого поста, в Ростове позоримой торжищем и обычными неистовствами сырной седмицы, удален был этот позор! И это Вам возможно в дни Ваши, с помощью Первосвятителя Москвы, которая более всех упрочила и поддерживает этот соблазн и притон, чрез нескольких торговцев».

Так Святитель Божий в своем келейном добровольном заключении чуток был сердцем своим ко всем событиям отечества и церкви. Также чуток был затворник-святитель и ко всякому доброму начинанию ревнителей храмов Божиих и созидателей иноческих обителей и Богоугодных заведений: «Мир вам и Божие благословение! – пишет от 26 мая 1875 г. Из своей келлии одной благочестивой гражданке Нижнего Новгорода. – Ныне посетил меня Преосвященнейший Иоанникий. Он вполне разделяет и благословляет мою и вашего отца духовного мысль, чтобы дом ваш был дарствован вами для престарелых и для болящих бедных нижегородцев всякого состояния, с посвящением его имени святого великомученика Пантелеимона и с устройством в нем церкви Свято-Пантелеимонской. Аще Господь даст вам успеть в деле сем, то имя ваших родителей и ваше на веки веков будет в благодарной памяти всего града, яко благодетелей в ищете и болезни без крова сущих, и дом ваш будет носить светлое, досточтимое и для всех любезное название». Желание преосвященного исполнилось. Дом отдан под приют, и церковь домовая в январе 1878 года освящена Высокопреосвященным Иоанникием.

Созидает Преосвященнийший Антоний, бывший Енисейский, ныне Епископ Пензенский, в Красноярске обитель, и Владыка-отшельник посылает ему при письме малую лепту (50 руб.) в основу этого учреждения, в твердой уверенности, что обитель созидаемая сослужит великую службу для всего края, наполненного и наполняемого осужденными грешниками и преступниками, между которыми есть уже пришедшие в чувство и создание своей преступности… Для таковых чад обитель Красноярская будет прибежищем, наставницею и утешением.

Зарождается у именитых граждан Нижнего Новгорода благая мысль – устроить в Нижнем Новгороде новый храм во имя Воскресения Христова, в память Коронования Их Императорских Величеств, и Святитель спешно шлет градскому голове, В.А. Соболеву, в основание этого дела свое благословение и 50 р. Закладка этого храма была совершена летом 1884 г.

Совершается в Нижегородском Аракчеевском Кадетском Корпусе пятидесятилетнее юбилейное торжество, и Святитель-подвижник из своего затвора, 17 марта 1884 года, отцу протоиерею и законоучителю Корпуса А.А. Крылову пишет следующее: «Слыша о торжестве, совершившемся в Корпусе Нижегородском в Бозе почивающего графа Алексия Андреевича Аракчеева, по случаю пятидесятилетнего юбилея его, и воспоминая то утешение и удовольствие, коим исполнялась душа моя при виде Богобоязненного поведения гг. кадет в жилье их и благоговейного предстояния в храме Божием, во время моего законоучительства в одном из С.-Петербургских Кадетских Корпусов, я не мог не сочувствовать торжеству Аракчеевского военного винограда. Посему прошу начальство его и вас принять сию панагию архиерейскую с изображением лика Пресвятой Богородицы, именуемой Тихвинскою, и утвердить ее на приличном, видном месте в Корпусной церкви.

Божия благословения и милости испрашивая воспитателям и воспитанникам, есмь и пребуду ваш благожелатель, еще и Богомолец, 84-летний Епископ Иеремия».

В своем келейном уединении Преосвященный Иеремия, неослабно подвизаясь в бдении, посте и молитве, любил обращаться своею мыслию и к прошедшему времени своей жизни, освещая оное воспоминанием о разных замечательных событиях оной, начиная с детства. «От Господа исправляются стопы мужу и так же юноше, – пишет Преосвященный. – Милость сию Господню испытал я над самим собою. В 1814 г. в месяце октябре, быв в Философии, на 15 году жизни, я, частию по бедности родителя своего, а частию по трудности сей науки для моей юности, склонился было исключиться из семинарии для поступления в гражданскую службу. О чем совещался с двумя сотоварищами подать прошение к Преосвященному Дисифею; для подачи прошения назначили следующий день. Им тотчас удалось начисто переписать просьбу. А я не возмог. Помня материнское наставление об усердной молитве, я, приступив к делу, горячо молился о благословении и помощи и по молитве стал писать, но на своем имени ошибся и испортил. Думая, что это от недостатка молитвы, я еще поусерднее помолился и опять стал писать, но ошибка и порча на том же месте. – Опять к молитве и к делу; но опять титул Архиерейский исправно написал, а испортил на своей фамилии. Еще помолился и еще испортил. И таким же образом до семи раз. Устав от поклонов и письма, я оставил дело и двум тем товарищам объявил, что не успею вместе с ними; и потому они бы подавали прошения, а я после. Так и сделалось. Не теряя времени, они подали прошения, а я остался. Но они получили резолюцию, чтоб наказать их публично за своеволие, а я спасся от сего позора, о котором, услышав, родителя тяжко бы болели. В 1819 году, в месяце июле, при выпуске моем из семинарии (Орловской), по обычаю было производим нам испытание. По Богословию догматическому и нравственному мне удалось, ка и надеялся, с помощью Божией сдать отчет хорошо и с похвалою. Но экзамен по Истории Церковной, которую худо знал я, устрашал меня будущим судом. И вот, не помню, в какое число, пришли экзаменаторы – Ректор, в Бозе почивающий, Архимандрит Владимир и Инспектор Иринарх. Первенец нашего класса, Иван Борисов занимал первое место; я не по достоинству, а по детской привязанности к нему, подле него. Пред вызовом по списку его, а потом меня, я открываю ему свое горе и страх на душе. «Я и сам не без страха, – отвечает. – Но вот что сделаем для нашего спасения: возьмем билетов 12: все не выслушают, а из 12 можно один–два найти знакомые». Так он и сделал. А я не согласился на сию меру, не надеясь из 12 получить и один знакомый. И потому обратился к молитве и к Богу: «Боже мой! – всеми моими внутренними чувствами взывал я, как сейчас утопающий, – Боже мой, Господи! Даждь мне билет 24-й, 24-й, а не другой какой посли мне билет». Среди сей молитвы, когда Борисов окончил, раздалась в зале фамилия: Соловьев. С трепетом, но с тем же взыванием сердечным к Богу подхожу к столу посреди зала, делаю какое-то движение рукою по билетам скрытым и, к изумлению моему, читаю на взятом билете 24-й. «Отец Ректор! Видите ли, – воскликнул я, не обнаруживая тайны, – 24-й». Это из 9-го периода Ветхозаветной Церкви о создании второго храма и проч. Радость моя была несказанна; и мне стало понятнее, как Моисей молча молился – вопиял пред Черным морем. Нечто подобное было с Иннокентием Пензенским Епископом: ему пред экзаменом было во сне приказано выучить статью, которую он не знал: он послушался, выучил; и диво! Она спрошена была на экзамене».

«О Пасха велия и священнейшая, Христе! Колико благ, колико милостей, колико Пасх моих лично, колико избавлений сподобился я в дни Твои!... Пред днями Твоими я, грешный, рожден в бытие, и возрожден в паки бытие; в праздник Твой я спасен чудно от низвержения с обрывистой горы в глубину реки, когда, будучи младенцем, один брел к литургии Пасхальной; в дни Твои низринулся с колокольни и поднят почти мертвым… В утро Твое, о Пасха Господня, тотчас после литургии Божественной вручен мне указ о пожаловании меня в сан Епископа; в четверток Твой наречен я во Епископа в лавре Киевской; в Антипасху совершена хиротония моя во Епископа в великой церкви лаврской… В нощь Твою, о Пасха новая, таинственная, в нощь воистинну священную и всепразднственную управилось мне прибыть на Кавказ на паству новую и первое мое здесь Священнослужение было – Пасхальная чудная утреня, к неизъяснимому восторгу всего населения Ставропольского и окрестного. В Антипасху совершено открытие администрации церковной Кавказской. При сих и других Пасхальных событиях в моей многогрешной жизни колико раз взывал я единое сие «Христос Воскресе! Христос Воскресе! Христе Воскресший! Слава Тебе со Отцем и Духом Святым»…

«Спрашиваете Вы: «Почему я одного из своих питомцев на Кавказе посвятил преемственно святом имени святого Димитрия Ростовского?» Потому, что в одно время, когда я не видел никакого успеха почти в обучении своем внешнем и внутреннем и смотрел на себя, как на inutile pondus, мне стало крайне грустно; уныние овладело мною и скорбь смертельная, мне приснилось вот что: будто я лежу в каком-то мрачном месте, без постели, на земле, в горе. И вот приблизился ко мне Некто и говорит мне: «Что ты скорбишь: я за тебя молюсь». Некто сей был Святитель Димитрий Ростовский, как мне сказалось на сердце ободренном. Притом старец мой (Смарагд) имел особенную веру и преданность к сему Угоднику Божию и, отправляя меня из обители для науки, ему мое окаянство вручил».

«Спрашиваете Вы: «Почему я одного из моих питомцев в Нижнем Новгороде посвятил святому имени преподобного Сергия?» Потому что в одно время был я в крайне стеснительном и безвыходном положении, как будто в перушке, и вот 25-го сентября, в день памяти преподобного Сергия, задремал я, лежа на полу, и вижу я два пера гусиных; из них я извлекся некоею невидимою силою… и обстоятельства моего быта изменились. Бог дал мне и место, и труд, и поприще для дела довольно просторное эту милость я приписываю молитве преподобного Сергия, имя которого первее всего я почувствовал в нежных объятиях деда моего – Феоктиста».

«Спрашиваете, почему я одного из питомцев моих посвятил имени Отца Серафима Саровского? По милости ко мне Божией никто, кажется, не имел таких друзей – верных, великодушных, – как я, грешный: Смарагда Свенского Архимандрита, Иннокентия Архиепископа Херсонского, Николая Епископа Тамбовского и других… Но не был и без врагов, по грехам моим; здесь… один из них так сильно против меня воздействовал, что мне угрожала потеря чести, места (подобно как на Кавказе). Среди этой опасности, для меня наводимой, я отправился по епархии. Но как в Саров от грешной юности моей хотелось мне побывать во чтобы то ни стало, то милосердою ко мне судьбою Божиею, быв поставлен в толь близком соседстве с сею блаженною обителию, я всею душою стремился к ней хоть на несколько часов. И вот я уже в Ардатове: в раннее утро предположено мною ехать в Саров негласно; и вот пред восходом солнечным вижу во сне, будто в правой моей руке рана большая, гниючая; в ней большое насекомое грызущее, но без боли. Увидев это, я крайне возмутился и, плача, говорил: «Ах, Боже мой! Как же я теперь буду служить? Как благословлять? И вот среди этого вопля моего сердечного приблизился ко мне старец и спросил: «Что с тобою?». Я показал ему руку и рану: он взял мою грешную десницу, всмотрелся в язву и вынул из нее грызущего зверька. Я проснулся и тотчас поскакал мимо Дивеевской общины в Саров, исполняя мое намерение – не прежде быть у этого чада Серафимова почти и тогда так же бедствовавшего от наветов, как и теперь, – не прежде заняться умиротворением ее, как поклонясь ее Отцу Серафиму. – Целителем моей руки я не мог не признать Отца Серафима… Возвратясь, я узнал весь подкоп подо мною… Подкопателя не стало… и дела мои пошли прямо. Вот пояснение моей стипендии Серафимовской».

Тут же, в келейном уединении Печерского монастыря Преосвященный Иеремия написал и свои воспоминания о Высокопреосвященном Иннокентии, Херсонском Архиепископе, начав писать их 17 октября 1857 года.

Преосвященный Иеремия навсегда сохранил добрую память и об Академии, давшей ему высшее богословское образование, как благодарный, признательный сын о матери. На Богослужебной церковной книге «Октоих», сиреч «Осмогласник», его собственной на странице 396, в конце канона молебного ко Пресвятой Богородице, приклеен печатный план Петербургской Духовной Академии приАлександро-Невской лавре со следующей, собственноручной, вверху плана, надписью: «Призри с небесе, Боже, и посети виноград сей, и утверди его, да в нем выну и во веки будет благословенно и препрославленно Пресвятое имя Твое – Отца, и Сына, и Святаго Духа. Да будут благословенны насадители и делатели его! И да почиет милость и благодать Твоя на тех, иже возрастили и возвращают, уготовлялись и предуготовляются в нем во спасение ближних и во славу Пресвятой Троицы. Аминь». В благодарную память за свою образование в Академии Он в июле 1879 года препроводил в Академическую церковь Иерусалимский крест с частицами Святых мощей, дарствованный ему Первосвятителем Киевским Митрополитом Филаретом.

Сочинений Преосвященного Иеремии очень много, и они находятся в рукописях в Нижегородском Благовещенском монастыре, в Кавказской духовной семинарии, в Кавказской обители Иоанно-Мариинской, в Полтаве – при Архиерейском доме, в Орловской духовной семинарии и у родственника Преосвященного Иеремии, Нижегородской Похвалинской церкви настоятеля, священника Доримедонта Васильевича Покровского. Судя по оглавлениям рукописей, сочинения эти составят, если будут отпечатаны, богатый вклад в сокровищницу духовной литературы. Особенное внимание наше остановилось при чтении перечня рукописей Преосвященного, на оглавлении его рукописного сочинения: «Сокровищница сельских духовных уроков» (366 уроков). При составлении для поселян сей духовной сокровищницы, пишет Преосвященный, имелось в виду доставить им чтение простое, душеполезное, подручное, как в школах, так и в жилищах их, и желалось, чтобы из нее получались необходимые для христианина понятия о всех предметах веры и деятельности христианской. Посему изложенные в ней уроки большею частию заимствованы от вещей и слов, в житейском быту встречных и обычных и, кроме отдельных размышлений, содержат в себе поясненеия о Символе веры, десяти заповедей, о молитве Господней, о таинствах, о Божественной литургии, также сведения о соборах, о церкви и проч. Святые, живоносные источники, из которых взималось это пояснение, суть: духовное сокровище Святителя Тихона Задонского, от мира собранное, шестоднев Святого Василия Великого, Голгофские поучения, говоренные Святым Кириллом Иерусалимским, творения Святых Афанасия и Кирилла Александрийских и Святого Иоанна Златоуста, катехизис и зерцало православного исповедания Святителя Димитрия Ростовского. Дабы облегчить память и разумение, все предметы предложены в вопросах и ответах. Аще сокровищница эта удостоится издания в свете, то лепта от нее да будет в пользу бедных и немоществующих, по усмотрению церковных попечительств и начальства в Богохранимых паствах Нижегородской и Орловской. В сей да принадлежит оная уроженцам уездов – Елецкого и Ливенского. О сем прошу и молю. Паче же молю: «Да благословит и приимет Господь Бог сию скудную жертву. Аминь». Эта рукопись находится в библиотеке Нижегородской духовной семинарии.

Преосвященный Иеремия, от дней детства своего стремившийся к жизни отшельнической и в свое Архипастырство, по управлению епархиями Кавказской, Полтавской и Нижегородской, не оставлявший этого заветного своего стремления, по увольнении от управления Нижегородскою паствою на покой, возымел решительное намерение принять схиму как высший чин подвижничества монашеского. Вот его келейная заметка по сему предмету, 8 января 1858 г., утром. «Вчера, по молитве Господу моему Иисусу Христу, на Иордане явльшемуся и также помолясь Святому Иоанну Крестителю, некоею особенною, моему окаянству приличною молитвою возжелал и пред Ними духом и усты моими изрек желание мое принять схиму, аще благоволит на сие Господь, с переименованием во Иоанна, аще не отринет Великий и Св. Иоанн Предтеча, чтобы с Именем Его явился я туда, в вечность. Исполняяй во благих желания прибегающих к Тебе, Господи, исполни сие мое желание во время свое». Желание Преосвященнейшего Иеремии исполнилось в 1860 году, когда он тайно принял схиму с именем Иоанна от схимонаха Печерского монастыря Мардария, как это видно будет из слова Преосвященнейшего Макария при погребении Преосвященного Иеремии.

Преосвященный Иеремия в своей келлии охотно принимал посещавших его лиц всякого звания и состояния. Нижегородцы благоговели пред Ним и в каждом важном или скорбном событии в своей жизни просили его советов и благословения. Незадолго, дней за 10-ть до кончины его, Он, больной уже, принял Высокопреосвященнейшего Казанского Палладия с нашим Преосвященнейшим Макарием и беседовал с ними. За три дня до своей блаженной кончины, 3-го декабря, пригласил к себе духовного отца своего, иеромонаха Благовещенского монастыря Серафима и, после краткой исповеди (Преосвященный Иеремия во время болезни много раз был исповедан и приобщен, а также принял таинство елеосвящения), просил прочесть канон молебный на исход души. До последнего, смертного вздоха он сохранил твердость памяти и сознания. Последние слова его были: «Пора домой». Жизнь угасла тихо, спокойно, без всяких видимых признаков смертной агонии, 6 декабря, в 11½ часов дня. О кончине Его дано было знать в кафедральном соборе, где совершалось Архиерейское служение и где настоятель Благовещенского монастыря Архимандрит Лаврентий был в числе сослужащих. По окончании Богослужения в кафедральном соборе тут же сделано распоряжение об уведомлении Преосвященнейшего Поликарпа, Викария Нижегородской епархии, о смерти в Бозе почившего Святителя, а также относительно непрерывного чтения Евангелия при гробе Почившего, относительно панихид при гробе и в церквах нижегородских и относительно времени и церемониала погребения. Панихиды при гробе совершались Преосвященнейшим Макарием в сослужении братии монастыря и кафедрального собора каждодневно два раза. Были совершены панихиды и в учебных заведениях. В мужской гимназии панихида была совершена в присутствии начальства, учащих и учащихся 8 декабря по окончании классных учебных занятий. Пред панихидой г. директором гимназии А.Л. Миротворцевым сказана была речь, проникнутая чувством особенного благоговения к почившему Святителю о благодеяниях почившего, оказанных мужской гимназии. Законоучитель гимназии, вслед за господином директором. Вкратце обрисовал в своей речи светлую личность в Бозе почившего, его широкое для добра сердце и его непрестанные щедродательные заботы о даровании средств учащимся детям к образованию их, достойные вечно жить в благодарной памяти облагодетельствованных им и – потомства. Знаем также, что нижегородский Аракчеевский кадетский корпус почтил новопреставленного Святителя торжественною панихидою тело почившего положено было в гроб 6 декабря в 5 часов вечера и вынесено из холодной Андреевской церкви в теплую Успенскую, где были совершаемы панихиды и где 9 декабря совершена была заупокойная литургия и затем погребение Преосвященнейшим Макарием вкупе с Преосвященнейшим Поликарпом, Епископом балахнинским, Викарием нижегородским, в сослужении двух архимандритов, протоиереев каф. соб. и иеромонахов Благовещенского монастыря. В совершении погребения участвовали многие настоятели из нижегородских церквей. При церемонии погребения присутствовали: г. начальник губернии Н.М. Баранов, вице-губернатор П.В. Неклюдов, губернский предводитель дворянства М.П. Андреев, генерал Назаров, г. директор гражданской гимназии А.Л. Миротворцев с некоторыми из наставников и учеников. А также гг. директоры других учебных заведений с воспитанниками, полициймейстер Н.Г. Каргер, городской голова В.А. Соболев, заступающий место городского головы А.С. Гациский, директор общественного банка А.М. Губин и многие из гласных городской думы. За литургией произнесено было слово кафедральным протоиереем П.А. Владимирским. Вот слово это:

«Восхвалим, отцы и братия, усопшего святителя, лежащего в сем гробе. Усопший – это была личность светлая. К нему и вы, граждане, относились с любовию, когда он был даже на покое. Путь земной он кончил; но он оставил по себе добрую память, – и нам есть за что почтить его добрым словом.

Усопший святитель стал нам известен с тех пор, как он прибыл в здешний край с святительским жезлом в руке; об этом священноначальственном жезле его многие, может быть, скажут: не легок был этот жезл для подчиненных. Действительно, хорошо сознавая высоту своих иерархических прав, он строг был в требовании себе послушания от всех; строго требовал, чтобы служба в храмах отправлялась по уставу св. церкви, чтобы чтение и пение совершались благообразно, все стояли чинно и безмолвно, крестное знамение изображали правильно, поклоны делали благовременно и никто из церкви не выходил бы безвременно; глубоко возмущался, когда замечал кого-либо разговаривающим или смеющимся в церкви; смущался даже, когда видел церковного старосту неблаговременно обхаживающим церковь с сборною тарелкой. Но ведь все эти требования были справедливые, и если дисциплина и строгий порядок в богослужении при нем соблюдались, то это должно отнести только к чести его.

Усопший святитель строг был и на суд – строг, но также справедлив. Не было у него лицеприятия ни к кому. Как человек правды, Он не выступал из пределов законности, решая дело подсудимого, кто бы он ни был. Будучи сам исполнителен во все, что относилось к его обязанностям, он не прощал и подчиненным, забывающим о своих обязанностях и своим поведением подающим повод другим к нареканиям и соблазну. Даже когда дело не доходило и до суда, Он и тогда не оставлял провинившихся без вразумления, а взыскивал административно с них и за моловажные, по-видимому, неисправности, руководясь мыслию, что от малых проступков люди доходят и до больших, когда не бывают останавливаемы в малых. Особенно те, кто при провинности своей, и немаловажной, не показывал в себе раскаяния, проявлял еще дух неповиновения и гордости, – такие лица вызывали его иногда и на жесткое слово, и это потому, что начало гордости, по слову премудрого, есть удаление человека от Господа (Сир.10:14).

Усопший святитель был человек прозорливого ума и высокого образования; но он не любил себя печатать, не ища славы авторской по скромности своей, и не желая получать выгод от продажи книг своего издания по нестяжательности; одну книгу, как известно, он издал по оставлении уже им епископской кафедры: это «Христианское учение, извлеченное по преимуществу из творений св. Тихона Задонского», и то потому, что Он восхищался высоким богословствованием сего св. отца русской церкви, и видел, что живое, назидательное слово сего святителя благотворно может действовать на сердце читающего и может соделаться для него началом жизни духовной. Сам он любил читать сего святого отца, желал, чтобы и другие, читая, назидались его учением, и с сею целию издал книгу, издание которой и пожертвовал в пользу попечительства о бедных духовного звания. С сею же целию он дарил сочинением того же св. отца русской церкви под названием: «Сокровище от мира собираемое», тех, кого рукополагал во священники, каковое сокровище имел счастие и я получить от его святительской руки. Любил он читать и другого св. отца русской церкви – того, кто называется церковию «цевницею духовною», кто за свое теплое, назидательное слово, за свой народный простой язык прослыл в свое время народным писателем. Из Чети-Минеи сего святителя, Димитрия Ростовского, он сам вычитывал каждый день или заставлял других читать для себя жизнь того или другого святого, которому память была в тот или другой день; а для назидания других приказывал перелагать на чисто русский язык проповеди сего св. отца и сказывать их в кафедральном соборе, что и делал по поручению его нынешний епископ Пензенский Антоний, бывший в то время преподавателем семинарии в сане иеромонаха. Начитавшись сих св. отцев церкви и освоившись с духом их писаний, он и сам в том же духе поучал паству, когда говорил проповеди. Помню я, какую назидательную проповедь сказал он в семинарской церкви воспитанникам, готовившимся быть пастырями, из текста: образ дах вам, да якоже Аз сотворих вам, и вы творите (Ин.13:15). Таков же он был и в домашней беседе, т.е. беседа его была такого же жизненного характера. И счастлив тот, кому приводилось быть с ним в беседе: он не выходил от него без слова назидания. Смеха и празднословия в беседе он не дозволял, а склонял речь к тому, что пригодно для жизни, или что располагало душу к покорности Св. Провидению он сам преисполнен был христианской любви, – и эта святая любовь была душою его речей и бесед.

Усопший святитель и на таком посту, как епископский, не забывал, что он монах и, помня монастырские обеты, жил, можно сказать, не для себя, а для Бога. Пред высшим он наклонял голову (Сир.4:8), защищал обиженного от руки обижающего (Сир.4:9), сиротам был как отец (Сир.4:10) и вдовицам был истинным утешителем, ласкал и детей, относясь к ним с любовию, как чадолюбивый отец, благословлял их и раздавал им крестики. Особенно были близки любящему его сердцу нищие, которых он, будучи еще на епископской кафедре, кормил по временам во дворе дома своего, расставляя для них столы. Милостыня была любимою его добродетелью; он как бы и жил для того, чтобы раздавать то, что составляло его достояние. Сверх явной милостыни он творил и тайную: всем известно, сколько чрез него поступало от неизвестного денежных жертв, то на стипендии в семинарию или училища, то в пользу различных обществ и братств, то на богадельню или приюты, то в епархиальное попечительство о бедных духовного звания.

Святительская рука его была не согбенна, а простерта на подаяние потому, что он был не любостяжателен. К деньгам он не имел пристрастия. На золото он смотрел, как на блестящую пыль, и в обстановке в покоях его мы не видали никакого блеска. Не было у него ни богатых ковров, ни высоких зеркал. Монаху ли, говорил он, обвешивать себя такими зеркалами? Не было у него изысканности в столе и в одежде о будущем он много не заботился, предоставляя заботу о будущем будущему дню. И самая мысль о недугах телесных или о болезни старческой, на каковый случай многие так заботливо сберегают денежку, его не озабочивала, потому что во всех болезнях главным врачеством у него было врачество небесное, к которому и сам он немедленно прибегал, и других убеждал прибегать, – это таинства св. церкви, исцеляющие нас от недугов душевных и телесных.

С таким аскетическим настроением духа усопший святитель не мог не проситься туда, где бы не слышно было молвы житейской, и рвался затвориться в тесную келлию в какой-либо св. обители, чтобы здесь воссылать к Богу молитвенные воздыхания. В этом он и успел. Затворившись в келлию тому назад 27 лет, он из этой келлии во всю бытность свою в обители никуда не выходил, кроме монастырского храма. Сюда только лежала ему дорога. Здесь и святительский сан его не надмевал. Смирение его до того простиралось, что во всю бытность его в обители никто не видал на нем ни одного ордена, которыми был награжден русскими Венценосцами. Здесь он, находя утешение себе в служении, нередко и служил, особенно где утешаем был отводом ему келлии, смежной с домовою церковью, из которой дверь и вела в эту церковь; но служил, также не налагая на себя орденов, и служил обыкновенно священническим служением с одним иеродиаконом. Обыкновенно люди боятся смерти и устраняют от себя все, что напоминает смерть; а посмотрите, как сей святитель помнил слово премудрого: помни последняя твоя? Где ни жил он на покое, – в Печерском ли монастыре, в Феодоровском ли Городецком, или в сем Благовещенском, везде он озабочивался изготовить себе могилу; а в сем последнем месте жительства изготовил себе за несколько времени до кончины и гроб, который и поставил в соседней с келлиею церкви, чтобы он напоминал ему смерть; подобно как блаж. Иерониму напоминал смерть череп, положенный им во дворе жилища и видимый им из окна; или как св. Василию Великому напоминал смерть отрок, по приказанию его приходивший к нему в нарочитые праздники и говоривший так: «Поминая, отче, смерть и повели гроб твой довершити». Те, которые боятся смерти, нередко бывают и не готовы к ней; а посмотрите, как сей святитель готовился к смерти? Кто читал крестопоклонную покаянную хартию его, составленную им незадолго до смерти, тот видел, какие молитвенные воздыхания возносит он в ней к Богу, какие изливает в ней чувствования самоосужденья, раскаяния во грехах, упования на неистощимое милосердие Бога, оправдывающего и спасающего всякого грешника покаявшегося. Чем он занят был и на одре своей болезни предсмертной? Послушники поочередно читают ему – сам он не мог уже читать, хотя был в сознании и твердой памяти, – то Евангелие, то Чети-Минеи святителя Димитрия Ростовского; а он слушал и благодарил Бога, что удостоивается и пред смертию слышать Евангельскую весть о спасении людей или повесть о жизни святых. С какою целию он, будучи на покое, облекся и в великий образ монашества, т.е. в схиму? Не обрекал ли он себя этим ангельским образом на подвиги – на более строгую жизнь? Как жил сей святитель, исполненный долгих дней, так и умер, почивши сном вечным также тихо и спокойно, как засыпает младенец на руках матери, – как жил он, та и умер, испрося предварительно и прощения у всех, кто имел что-нибудь против него.

Ввиду такой подвижнической жизни сего усопшего святителя, такой крепкой веры, которую он соблюдал до конца, такого истинно христианского приготовления к смерти, сопровождавшегося и многократным напутствованием св. таинств – причащения и елеосвящения, – ввиду того, что он совершил уже течение жизни, помолимся Господу Богу, да увенчает Он его венцем правды, который Он обещал всем возлюбившим явление Его (2Тим.4, 7:8), аминь».

При погребении слово было произнесено Преосвященнейшим Макарием следующего содержания:

Внидеши во гроб, яко же пшеница

созрелая во время пожатая (Иов.5:26).

Исполнились на тобою, почивший в Бозе Архипастырь, слова многострадального Иова. Ты дожил до таких лет, до которых редкие доживают в настоящее время, и дожил с глубоким самоотвержением и преданностию воле Божией, в полной памяти и в полном рассудке, – дожил, как усердный молитвенник о себе и о других. Этого мало. Имея 85½ лет от роду и живя на покое, ты и в уединенной келлии принимал живое участие во всех событиях нашей церкви и отечества. Ты радовался успехам веры и благочестия, – радовался новому построению церквей и обителей, но скорбел пред их упадком и закрытием. На многие нововведения смотрел ты глазами своего прежнего времени и не мог говорить о них с одобрением и похвалою, хотя бы твой отзыв не нравился другим.

Но этими малыми чертами не ограничивается характер почившего Архипастыря. Жизнь его во многом непонятна была даже для знавших его. Он то смирял себя до последнего чтеца (псалтырника), то возносился пред другими и не любил себе противоречия, особенно от подчиненных. Много в жизни его являлось странных поступков, по-видимому, не согласных с здравым и образованным умом. Но все эти поступки примиряются поступками многих святых мужей. Не говоря уже о юродивых, оставшихся в жизни непонятными для мира, даже из других святых – апостолы, мученики и преподобные являли в своей жизни много непонятного и странного. Над ними также многие в свое время смеялись и даже осуждали их, как людей, живших несогласно с общим понятием и духом времени. Таковым сравнением можно примирить различные суждения, действия и распоряжения Архипастыря, выходившие из обыкновенного порядка.

Родившись от сельского причетника в Орловской епархии, Архипастырь получил обычное домашнее воспитание; а по окончании курса учения в Севской семинарии (1819 года) он мог бы занять священническое место, которое и дано ему в городе Болхов. Но двадцатилетний студент Иродион Соловьев (так было мирское имя его), размыслив о важности священства, не захотел быть иереем и возвратил тогдашнему преосвященному Гавриилу указ, а за лучшее почел поступить в монастырь и оставаться послушником. К иноческой жизни расположил его Преосвященный Иаков, управлявший в то время Севским духовным училищем, а впоследствии сделавшийся ему предместником по Нижегородской кафедре. Тогда, около четырех лет, Соловьев был учителем и инспектором училища и приучался к монашеству. Наконец, по совету старцев и товарища своего Иннокентия Борисова, бывшего уже бакалавром С.-Петербургской Духовной Академии, Соловьев поступил в оную Академию (1824 г.), где учился три только года и пострижен был в ней в монашество. При выходе из Академии другие получают степени магистра, кандидата или студента; но он не захотел никаких ученых степеней, а думал остаться навсегда иноком. Подобный поступок его был странным для товарищей и для других. Но Промысл устроил судьбу его иначе и не восхотел, чтобы светильник церкви оставался под спудом и не светил другим. Он делается сначала законоучителем в Кадетском Корпусе, потом бакалавром Петербургской Академии, далее инспектором и ректором Киевской Академии и Викарием Киевской митрополии, наконец Епископом ставропольским, полтавским и нижегородским.

Таким образом, до Нижегородской кафедры не мало трудился Архипастырь в Петербурге и Киеве, в Ставрополе (кавказском) и в Полтаве. Но более других городов любил он Киев и Ставрополь. Киев оставил в нем много воспоминаний своею святынею и учеными лицами в Академии. А Ставрополь был для него городом, к которому постоянно стремилось его сердце. Там, как в новом епархиальном городе, он устроял и семинарию, и консисторию, и храмы, и обители, из коих одна – Иоанно-Мариинская, устроенная в память его родителей, составляла предмет его особенных забот и попечений. А сколько трудов вообще положено им для новоучрежденной Ставропольской епархии! В ней он обозревал не только мирных, но и враждебных горцев. Среди этих обозрений однажды находился он в опасности и близок был к плену от горцев; но Господь сохранил его от предстоявшей напасти. Впрочем, молва об этом плене распространилась повсюду, так что в Киеве и Харькове собирали даже деньги на выкуп его из плена от горцев, как свидетельствовал сам Преосвященный.

Переходим теперь к управлению Почившего Архипастыря паствою Нижеородскою, где он жил всего 33½ года и где мирно скончался. Не долговременно, впрочем, было и здесь служение и управление его епархиальное: оно продолжалось только шесть с половиною лет. Но и в это время не мало сделано им на пользу церкви и православия, особенно для совершения Богослужений и построения церквей, чего он не успел кончить во время управления, то доканчивал советами и жертвами, когда был на покое. Из числа предметов, занимавших душу почившего Архипастыря, было построение храмов на местах, нуждающихся в том. Вспомните, с какою радостью он освящал престолы в соборной усыпальнице, устроенной его предместником. Он видел особенное знамение в освящении трех престолов под одним 26 числом разных месяцев, а особенно умилялся явлением голубя в алтаре, во время пения Херувимской песни при освящении главного Казанского престола. Не мало забот и радостей доставило ему построение новых храмов в Нижнем Новгороде, особенно Свято-Троицкого и Трех-Святительского. Подобный предмет радости составляло для него прекращение Вознесенского и Троицкого игрищ в двух предградиях. Последнею же духовною радостью было для него начатое и почти оконченное создание Воскресенского храма на месте, куда сходились некогда для срамных игрищ, остававшихся от времен язычества. С этою заботливостью о храмах он соединял ревность о славе Божией вообще и о том, чтобы не было посягательства на достояние монастырское и церковное. Прискорбно было для него видеть закрытие и упразднение Макарьево-Желтоводского монастыря. Но он в это время не мог остановить закрытия, потому что находился на покое. А во время управления он не остановился бы вооружиться против упразднения монастыря, как не остановился восстать против употребления церковных доходов в ярмарочном соборе, поступавших в распоряжение ярмарочной конторы. До него никто из Архипастырей не смел восстать против такого распоряжения. Едва ли бы кто решился на это и после него? Между тем он успел подчинить ярмарочный собор, наравне с другими церквями, епархиальному управлению и распоряжению.

Подобными указаниями на несправедливость и неблагопристойность покойный Архипастырь не ограничивался в своей епархии. Он простирал заботливость свою и ревность о славе Божией и в других епархиях. Ему, напр., желательно было, чтобы первому киевскому митрополиту Михаилу была составлена особенная церковная служба (30 сентября), а в городе Ростове ярмарка была перенесена с первых недель великого поста на другое время. И он не только говорил, но и писал о том и другом высшим властям. Что касается до своей епархии – Нижегородской, то он являлся против всех злоупотреблений и церковных неблагоприличий с ревностию пророков Илии и Иеремии. Как строг был он к себе самому, к своему внешнему и внутреннему поведению, так строг был и к другим. Многие из священнослужителей подвергались, с одной стороны, взысканию за всякий проступок, за всякое невнимание к своим обязанностям, а другой – перемещению с одного места на другое. Такое перемещение и взыскание не могло нравиться духовенству. Отсюда происходили нередко жалобы и неудовольствия. Но почивший Архипастырь был тверд и непреклонен в своих суждениях и решениях. Об этой твердости духа знал и почивший в Бозе святитель Московский Филарет. Когда пришлось мне проездом быть в 1867 году у Филарета незадолго до его кончины в Троицко-Сергиевской лавре и испрашивать Преосвященному Иеремии благословение, то святитель сказал: «Рано пошел он на покой; в подобных архиереях нуждается ныне церковь». Что было причиною увольнения на покой почившего Архипастыря – неизвестно. Но можно предполагать, что причиною сего была его правда, не любящая ласкательства и двоедушничества, непреклонность характера и избежание жалоб от подчиненных, а преимущественно всегдашняя любовь его к иноческой безмятежной жизни, по которой принял он и схиму в 1860 году и наречен Иоанном в память своего родителя чтеца Иоанна.

Но это увольнение на покой от управления не было для него настоящим покоем Двадцатисемилетний покой сей был для него цепью постоянных келейный трудов и занятий вообще о благосостоянии церкви и отечества, а в частности, разных учебных заведений и обучающихся в них, также храмов, обителей и других учреждений. В нем видим мы удивительное сочетание правды и милости, смирения и самосознания, гнева и сострадания. Правда его являлась в наказаниях и взысканиях со всех великих и малых, ученых и неученых; а милость была явною для всех с первых дней управления Нижегородскою паствою до последней минуты его жития. Я помню особенную заботу его о духовном попечительстве и о сиротствующих в епархии. А вот за четыре дня до смерти присылает он ко мне напрестольное Евангелие и крест для отправления в новый Московский храм Спасителя на память о почивших в 1812 году воинах. Надпись на Евангелии, сделанная дрожащею его рукою, будет служить последним памятником его жертв. А таких жертв было от него неисчетное множество. Сколько, напр., обителей, храмов, богоугодных заведений и обществ или братств обогащено его различными вкладами! Сколько стипендиатов в семинариях и училищах содержится на его жертвы. Я не говорю о семинарии и училищах в родной его Орловской епархии, а указываю на стипендиатов в здешней семинарии и духовном училище. Не забыта им и губернская гимназия. Все эти стипендиаты предстоят теперь пред гробом и молятся за благотворителя, отшедшего от нас. На таковые и другие благотворения иждивалось все его имущество до последних регалий. Замечательно, что все стипендиаты носят не его имя, а имена знаемых и уважаемых им лиц в том и другом месте. В числе имен сих стоят то Филарет Киевский, то Иннокентий Херсонский, то Серафим Саровский, то Питирим, Дамаскин и Иаков Нижегородские, то протоиерей Скворцов и другие. Судя по таковым распоряжениям, он не искал себе чести и славы, а хотел быть тайным благотворителем, подобным святителю Николаю, в день которого и предал душу свою Господу (6 декабря). Благотворительность его простиралась до того, что он мог сказать пред всеми: «Нагим вступил я на землю, нагим и возвращаюсь в нее».

Кроме дел благотворительности, жизнь почившего Архипастыря на покое была ознаменована постоянною молитвою и богомыслием. Он любил беседовать с Богом и совершать молитвы и Богослужения в келейном храме с одним иеродиаконом. По этим молитвам прибегали к нему многие, пользовались от него душеспасительными советами и даром прозрения. Богомыслие его выражалось и в сочинениях. Мы знаем напечатанными – его сочинение, составленное из творений святителя Тихона, и мысленное путешествие во святый град Иерусалим. Другие сочинения остаются в рукописи и хранятся в библиотеке Орловской семинарии, куда и переданы были некогда чрез меня. Указанные же сочинения показывают, что он особенно любил святителя Тихона и хотел ему подражать, а во граде Иерусалиме желал быть вместе с Иннокентием Херсонским, хотя желание их не исполнилось.

Прости, почивший в Бозе Архипастырь и усердный молитвенник, что мы в настоящий день сказали о тебе то, что ты говорил делами своими, тайными и явными. Мы поведали о твоей схиме, которую тайно принял ты от близкого к тебе Печерского схимника Мардария, поведали и о твоих тайных жертвах. Мы знаем, что ты сам не желал этого, но желают все, почитающие тебя. Ты сам отошел от нас, как пшеница созрелая и во время пожатая. А мы готовы были бы удержать тебя от смерти, чтобы пользоваться еще и еще твоими молитвами и наставлениями. Но мы веруем, что ты только телом отошел от нас, а духом всегда будешь пребывать с нами и желать нам спасения. Мы веруем, что и за пределами гроба будешь молиться за нас, как молился здесь на земле. Эту веру отверждаем твоею любовию, благословением и прощением, переданным чрез меня пред смертию всей Богоспасаемой пастве. С своей стороны и мы прощаем тебе во всем и будем молиться пред Богом о прощении твоих прегрешений, вольных и невольных, ради твоего вечного спасения. Аминь».

Пред выносом гроба из теплой Успенской церкви в холодную Алексеевскую церковь для положения в могилу, о. протоиерей нижегородской Варваринской церкви А.И. Остроумов произнес следующую речь:

Преосвященный в Бозе почивший Иерарх!

Благослови и меня сплести венок из тех цветов, которые, пользуясь близостию к тебе и к некоторым из чтущих тебя Иерархов, мог собрать с рождий твоей жизни и деятельности и почтить тебя сим венком, при настоящем последнем расстании.

Много, много было неувядаемых и плодотворных цветов на рождиях твоей жизни и деятельности, но выдающий из них, или все их связующий и переплетающий был цвет смиренномудрия. Наделенный от Бога богатыми дарами, по озарении их светом наук в среднем учебном заведении, ты, по своей склонности к смирению, хотел сокрыть в себе тот свет, которым предопределено было светить тебе, на верху горы стоя, – хотел ограничиться слабым мерцанием сего света в низкой среде малолетних юношей¹. Но бдительное начальство, в исполнение воли Провидения, не допустило сокрытому в тебе свету оставаться под спудом и побудило тебя с своими богатыми способностями просветиться светом наук в высшем учебном заведении, где твой прежний сверстник и задушевный друг² сиял и блистал, разливая свет наук на питомцев высшего разряда и по способностями и по возрасту, так что и тебе привелось быть в числе просвещаемых им. Но замечательно, что ты, поучаемый им, поучал взаимно и его. В силу неизменной и неразрывной дружбы между вами – учителем и учеником было соглашение, чтобы тебе, сидя на студенческой скамье условным знаком ограничивать его – учителя, когда он в преподавании возносился слишком высоко, или ниспускался слишком глубоко. Покончилось твое образование и в высшем заведении. И что же? Вместо того, чтобы тебе явить себя миру в настоящем виде – кто ты, ты отказался от того достоинства, которое должно быть неотъемлемым твоим достоянием, – отказался от принятия высшей ученой степени. Но не так судил о тебе Господь Бог, действующий через лиц начальствующих. Бдительное к содержимому тобой свету начальство, несмотря на твою научную бесстепенность, возводит тебя на значительную гору и поставляет на свечник, – переводить тебя в высшее учебное заведение, где ты оканчиваешь свое служение высшим звеном оного. С этой высокой горы ты возводишься еще на высшую, откуда бы твой свет разливался по более обширному горизонту и с большим разнообразием, – ты поставляешься быть Иерархом вновь открытой Кавказской епархии. При всем твоем смирении, при всем твоем сознании своих немощей, свет твой, восполняемый и проницаемый благодатным светом, оказался неиссякаемым и вполне достаточным для образования и просвещения Богом вверенной тебе паствы. Для такого же светения ты перемещаем был в Полтавскую и Нижегородскую епархии. Не говоря о Полтавской, не слишком долго свет твой просвещал и Нижегородскую паству. Твоя наклонность к самоуничижению взяла верх над желаниями начальства, чтобы ты горел и светил. Ты сходишь с этой горы, на которой стоял и блистал в предположении, что сим покончилось попроще твоей деятельности. Но Провидение Божием, снисходя к твоему желанию быть отшельником от мира сего, тем не менее обращает тебя в орудие не меньшей, против прежней, деятельности, без твоего, так сказать, ведома. Иерархи, стоящие у кормила правления церковью, начали обращаться к тебе как к опытному кормчему за советами, как поступать в случае тех или других волнений, происходящих в море житейском, и таким образом свет твой незаметным для тебя образом стал разливаться еще по более обширным пространствам. А бывшие твои пасомые разных местностей за счастие считали принять от тебя благословение и услышать в назидание хотя одно слово. Так цвет смиренномудрия преобладает во множестве цветов на рождиях твоей жизни и деятельности. Еще только один цвет в твоей жизни особенно выдается перед другими своею яркостию: это цвет благотворения. Сколько ты употребил из своих скудных средств на пособие к достроению храмов Божиих, застроенных при тебе в Ставрополе кавказском! Сколько ты сделал вкладов в пользу сирот разных учебных заведений в честь Святителя Тихона Задонского и в память блаженного отца Серафима Саровского! Наконец, было ли в Нижнем Новгороде какое-либо новое благое учреждение, в пользу коего ты не был бы одним из значительных жертвователей?...

Прими, Преосвященнейший Владыко, от меня сей наскоро сплетенный венок, присовокупив и меня к числу чтущих память твою верно, и, ставши в сонме Святителей пред Престолом славы Царя Небесного, не оставь в своих молитвах и меня, дабы и мне безопасно достичь необуреваемого пристанища.

Затем гроб церемониально был отнесен в Алексеевскую церковь, где по указанию самого почившего задолго до смерти приготовлена была для него могила. Во время выноса гроба при всех градских церквах производился печальный перезвон. Во время шествия певчие пели ирмосы великого канона: Помощник и Покровитель…

Порядок шествия был следующий: 1) хоругви; 2) гробовая крышка, несомая дьяконами; 3) запрестольный крест, несомый дьяконом; 4) архиерейские певчие; 5) Евангелие, несомое священником; 6) икона Божией Матери, келейное благословение его родителей, несомое духовником; 7) духовенство в траурном облачении по паре; 8) Его Преосвященство с посохом и при нем протодьякон и два иподьякона; 9) лампада и посох, несомые дьяконами; крест и панагия; 10) клобук и митра с небольшим и малым омофором на блюде, несомые дьяконами; 11) трикирий и дикирий несены были дьяконами возле гроба; 12) гроб покойного, осененный хоругвями, несомыми причетниками в стихарях. Гроб несли оо. протоиереи и иереи. При Благовещенском храме совершена была заупокойная лития. Затем, обойдя кругом Алексеевский храм, гроб внесен был в церковь и по обычной литии и возлиянии елея опущен с миром в приготовленное место упокоения.

Почивший в Бозе Святитель оставил собственноручно написанные им посмертные мольбы, которые нелишним находим поместить вслед за описанием его погребения. Вот эти святые мольбы:

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Слушая гласа Господа моего, во святом Евангелии глаголящего: Будите готови, яко в он же час не мните, Сын человеческий приидет, и помышляя о безвестном дне и часе исхода моего от сея жизни, и се уже приближась к сему страшному, но и вожделенному часу. –

Паки и паки напоследок в мере сем исповедаюся Господу Богу, Вседержителю, в Святей Троице славивому и поклоняемому Отцу и Сыну и Святому Духу, во всех моих согрешениях, их же зле содеях мыслию, словом, делом и всеми моими чувствами, яко во гресех родихся, во гресех воспитахся и во гресех по св. крещении даже до сего последнего часа пожих.

Паки и паки аз, грешный и недостойный, взываю к Тебе, Пресвятая, Единосущная, Животворящая Троице и молюся с Давидом: помилуй мя, Боже, помилуй мя. Отчеи Сыне и Святый Душе, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих; паче же ради Господа моего, Искупителя и Бога Иисуса Христа, Его всеочистительною кровию, не Кресте за мя излиянною, очисти беззакония моя аз знаю и грех мой – грех юности и неведения моего предо мною был и есть выну. Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся. Не отвержи мене, многими образы, во многих местах Тебе прогневавшаго. От лица Твоего не отвержи мене и Духа Твоего Святаго не отыми от Мене николи, до века.

Не о себе же точно и в час сей молюся Тебе, о Боже, но и о тех (и паче о них) паствах и градех, идеже благодать Твоя поставляла мою немощь пасти людей Твоих. Буди милость Твоя и благословение Твое, о Пресвятая Троице, с ними и на них до века. Благия в них во благости соблюди и утверди; супружества в мире и чистоте сохрани; сирых и вдовиц защити и огради; грешных к покаянию приведи; заблуждающих к познанию истины призови. Помяни и призри плодоносящих в них, благотворящих и милосердующих бедствующей братии Христовой.

Спаси, Господи, и помилуй, их же аз в разных путех и местех странствия моего безумием моим соблазних и от пути спасительного кого-либо отвратих, или же, когда мог и обязан был, на путь спасительный не направих. Спаси их и мое окаянство прости.

Спаси, Господи, их же аз нравом моим и страстию или по служебному долгу оскорбих и преогорчих. Озлобленные мною да утешатся Твоим утешением, Душе святый, Утешителю и да простят они мне и да отпустят всякия вины мои пред ними.

Простите мне, вси отцы, вси братия и сестры все, ими же согреших пред вами, яко человек, и немощный и страстный. Простите мя, сие глаголю, ниц повергаясь, и благословите и помолитесь о душе моей.

И аз, недостойный, всем и вся простих и прощаю о Христе Иисусе Господе нашем в Бозе Спаситель, отпустих и отпущаю, разреших и разрешаю, и ко Господу-Милователю и Разрешителю всех нас усты и сердцем взываю, да всех нас спасет и помилует Он благодатию своею. Боже, милостив буди нам всем грешным. Боже Отче, буди милостив нам грешным. Боже Сыне, буди милостив нам грешным. Боже Душе Святый, милостив нам буди грешным. Пресвятая Троице, Боже наш, помилуй нас грешных!

Сподоби, Господи, милости Твоея благодетелей моих… их же сам веси и имена и нужды, а также пребывших со мною и послуживших в трудные мои годы. Да воздаст им Господь и их родителям!

Желаю, и прошу, и молю, и заещаваю, чтобы по мне не было для имущества моего исканий, переписки и вызовов. Ибо какие были у меня стяжания, оне отданы мною на Кавказ, в Полтаве и здесь, между прочим, на содержание нескольких питомцев (Антониевых, Феодосиевых, Смарагдовых, Димитриевых, Сергиевых, Серафимовых, Иаковлевых, Иннокентиевых), коих смиренно повергаю в милость и благоустроение Промысла Божия для пользы церкви, Матери моей и в некую отраду моей грешной и убогой душе в день он… Еже буди! Буди! Епископ Иеремия – многогрешный. Аминь.

Протоиерей Иоанн Виноградов

1) Преемник почившего Святителя Иннокентия – Димитрий, общий любимейший наш питомец по Академии Киевской – Климент Муретов, из Рязанской Семинарии. Великую радость доставил он изъявлением первее мне своего желания – принять иночество и просил меня доложить о сем о. ректору, сам как бы не смея. Но я внушил ему, чтобы, помолясь, шел завтра сам он к о. ректору Иннокентию. Когда вышло из Святейшего Синода постричь его: случилось нам – мне и о. ректору быть в его монастырском саду. «Вот хорошо, что Муретов будет монах», – сказал он. «Да, – отвечал я, – это радостное для сердца нашего приобретение». «Как бы его назвать?» И стал перечислять имена иноческие. «Нет, вот что, – сказал я. – Святитель Димитрий Ростовский есть киевлянин и питомец нашей академии. Указывают даже номер (комнату), где он жил и где студенты старшие собираются теперь для утренней и вечерней молитвы. Посвятим мы Климента Святому Димитрию и назовите его Димитрием». «Вот мысль!..» (Так обыкновенно говорил он, охотно соглашаясь с кем-либо). И вот сей Димитрий теперь Херсонский Архиерей. Господи! Молитвами Святаго Димитрия подкрепи его, в утешение и отраду душам почившего и моей.

2) Недавно мне некто сообщил, что Преосвященный Димитрий 25 мая, т.е. в день Св. Духа, находился в Ефремове и вот что ему приснилось: будто Преосвященный Иннокентий сказывает проповедь и так изнемог, что не мог окончить – разболелся, стал и говорит ему: «Кончи ты». Преосвященный Димитрий до того поразился сим сновидением, что поспешно отправился в Тулу и вскоре получил указ – быть Херсонским. Сей Преосвященный Димитрий, быв моего недостоинства преемником по настоятельству обители киево-братской и ректорству, устроил на хорах Богоявленского храма церковь во имя Святого Димитрия Ростовского, своего и нашего патрона. Мне же думалось устроить сию церковь на левой стороне алтаря, где поставлена уже и икона его в меру, в своем месте. Понятно, что дело сие более принадлежало питомцу академии, чтобы почтить ее питомца, Иже во Святых, нежели кому-либо из начальствующих в ней…

3) «“Положиша на небеси уста своя и язык их прейде по земли”. Вот что я сейчас читаю в псалмах», – однажды с живостию сказал он (Иннокентий) мне при входе моем в зал его. «Что за смысл слов сих? И не сбывается ли он над нашею ученостию?». Какой мой был ответ, не помню.

4) Еще более остановился он на сих словах Псалтири: «Уста моя возвестят правду Твою, весь день спасение Твое, яко не познах книжная». Спросим и смысл их, в другое время, он предварил обычное приветствие мое при свидании. В несообразность перевода он не хотел вникнуть, чтобы не потерять мысли, которая ему нравилась, как смиряющая и уничижающая многокнижную ученость: «яко не познах книжная».

5) «16 октября. Благочестно люблю сей день, как потому, что он есть день памяти Святого сотника Римского Лонгина, кресту моего Спасителя предстоявшего и зревшего, как в отпущение грехов и моих лилась кровь из пригвожденных рук и ног Господа, как преломлялось и страдало в отпущение и моих грехов тело Господа и пр., – Лонгина, слышавшего, если не все, то некоторые слова Господа, на Кресте им сказанные, – Лонгина, конечно, видевшего при Кресте Господа, Пресвятую Деву, Матерь Его, Иоанна, Марию Магдалину; – люблю Святого Лонгина, днесь празднуемого, за его исповедание распятого Сыном Божиим (О! даждь и мне, Христе, такожде веровать в Тя и исповедать Тя сердцем и делом!); – так и потому люблю день сей, что он был днем вступления моего в настоятеля Киево-Выдубицкой обители, которая во всем почти подобна здешней Печерской обители (Нижегородской). – Вспоминание мое о Выдубицкой Киевской обители невольно соединено с памятью о Преосвященном Иннокентии. Некоторым из наших обитель сия, по небогатству своему и по уединенности, не совсем нравилась. «А если бы, – сказал Иннокентий Баккалавру Мелитону при одном случае, – она досталась о. Иеремии: он бы сложил здесь ручки и ножки свои и был бы как сыр в масле». – И года чрез два даровался мне Выдубицкий вместе с Семинарским Ректорством. И Преосвященнейший Инокентий и Иван Михайлов Скворцов и я почасту уединялись туда для прогулки по Днепровским горам и на террасе, устроенной близ Михайловской церкви на крутизне, с которой, может быть, и был свергнут Перун. О многом иногда размышляли. Напр. однажды Преосвященный Иннокентий спросил Ивана Михайлова Скворцова: «Что, если бы не ученики токмо Христовы уверовали в Него, как в Спасителя миру, а все Иудеи: что бы тогда?»… Началось размышление… а я вдруг спроста отвечал: очень понятное дело – тогда бы не Апостолы, а все Иудеи, шедше, пошли бы во весь мир, научили бы, крестяще во Имя Отца и Сына и Святаго Духа. Простой ответ понравился обоим докторам Богословия.

6) Преосвященный Иннокентий дорожил честью проповедника и своею личною. 23 апреля 1835 года – он должен был сказать в моем Выдубицком монастыре надгробное слово по генерале Яшвеле. – Как Настоятель, я рано прибыл, чтобы подготовить братию ко встрече Митрополита Евгения и церемонии погребальной. Смотрю, вскоре за мною явился Иннокентий. «Здравствуй, отче, вели повести меня в Церковь». «Для чего?» «Я присмотрюсь к месту проповедника и прилажусь». Я исполнил его волю. Из Церкви пошел он по горам Днепровским, с которых видеть Киевские окрестности было особенным его наслаждением.

7) Дар слова предъявлял себя в Иннокентии издетства. Мать его Акилина рассказывала в келлиях Киево-братских, что Ванюша ее странничал, еще ребенком будучи: придет, бывало, из Церкви, станет на сундук или кадку и давай руками махать (жестировать, по-старинному), как бы проповедуя, по примеру отца в храме. Однажды, во время этих жестов, он свалил матерные красные черевики в лоханку и притаил дело… досталось проповеднику за это от руки матери… которая со слезною жалостию вспоминала о сем и как бы винясь, уразумев и увидев в наказанном ребенке-проповеднике – прославляемого витию.

8) Конечно, от отца своего, города Ельца Успенской церкви священника Алексия перенял он в детстве и другое доброе дело. Иннокентий почасту любил читать шестопсалмие среди церкви; а в первую неделю Великого поста всегда сам читал на утрени все три кафизмы с седальными. Тогда приходил он к утрени прежде всех, и братий монастыря, и студентов Академии. Чтение его было необыкновенное, звонкое, ясное, умное, умиляющее сердце. В Великую субботу все три статьи исходных песней пред плащаницею он читал в полном своем облачении. Здесь-то и тогда-то, думаю, он выработал, светлил, оживил те глубокие и возвышенные мысли и чувствования, кои слышались нами в поучениях в Великую субботу, напечатанных в Страстной седмице.

9) В первую и последнюю седмицы Великого поста он отчуждал себя от всяких посторонних дел, даже должностных и всего себя посвящал размышлениям Богословским и сочинению. Мне совершенно известно, что в С.-Петербургской Академии на инспекторстве в эти седмицы он занимался жизнию Апостола Павла и последними днями Господа; в Киеве на первой и последней седмицах поста занимали его ум и сердце: Страстная седмица и первая и Светлая. К каковым трудам великопостным он заранее приготовлял себя, при случае предъявляя о них в дружеской беседе с почтенным Иваном Михайловичем Скворцовым и со мною, и кое о чем спрашивая для уяснения дела, а спрашивал почасту с противной предмету стороны.

10) Вот пример его способности к проповеданию. – В Киновии, что за Невою, был храмовый праздник в понедельник Святаго Духа. Наместником Лавры, Архимандритом Товиею был зван на трапезу иеромонах Иннокентий, еще семинарии инспектор. Но он прибыл среди литургии. Товия, увидев его, приблизился к нему и говорит: друже! ты скажешь слово». «У меня нет ничего». Скажешь, друже! «Я не предварен, я не думал». Я твой Евангельский отец: говори. Иннокентий повиновался и говорил первое для него слово в день Духа Святаго и заслужил благодарность старца.

11) К делу проповедания он имел и призвание, и некое предостерегательное и устрашительное напутствие. Однажды, будучи еще студентом, прихожу к нему и нахожу его в заметном смущении. «Мне что-то страшное приснилось», – сказал он. – Что такое? «Верить снам похоже на то, что ловить ветры». Однако же? Что же? «Будто я в Церкви; будто сказываю проповедь; и будто за что-то на кафедре взыскательно со мною поступлено»… Это спасительное для вашего таланта и дела остережение, сказал я!

12) И остережение сие, кажется, всегда в нем действовало втайне. Всякую свою проповедь, доколе мы были вместе, прежде нежели представить Владыке, он присылал ко мне для прочтения. Так же поступал с статьями своими для Воскресного чтения. – И Страстную седмицу свою, которую пересмотрел и закончил в академической даче – Борщаговке, он первому мне прислал посудить, все ли годится. Не скрою, что творением сим я так восхитился и так высоко оценил его, что советовал ему не издавать при жизни своей, а по смерти, по некоей причине, казавшейся мне важною… По смерти его, думал я, это творение явит всем и каждому, как он веровал, как чувствовал, как стремился к Распятому. – Но Иннокентий не послушал моего совета, спеша принести пользу читателям, а может быть (да простится ему), желая скорее достигнуть чести и славы авторской³.

13) Многажды я был виноват пред ним за академическую дачу, на которой весною любил он проводить дни и ночи, виноват, осуждая отлучки из своего места. Но однажды был я сильно вразумлен, – отъезжая, он позвал меня для некоторых поручений, которые, выслушивая, я не удержался от осуждения его отъезда. Но взглянув на свиток бумаг, который клали в экипаж, и, увидев начало слова в Великую среду: по Благости Божией мы еще, братие, окончили Святую Четыредесятницу; – я должен был устыдиться и себя осудить за осуждение свое.

14) Ум Иннокентия был неудержим и ненасытим. Обедал он всегда с книгою или один; а если вдвоем, рассуждая об ученых предметах по истории, физике, астрономии. Помню, что творящее и творимое и физику Велланского он долго не выпускал из рук ни за обедом, ни за ужином. Это было причиною желудочных его недугов.

15) Созерцание природы и ее явлений он любил крайне. Во время грома, молнии прогулка под открытым небом была его высшим удовольствием. В созерцание вселенной книжное сильно углублялся. Однажды, читая одного из французских астрономов, он до того был поражен величием и устройством миров, что упал ниц.

16) В собеседовании с кем бы то ни было он никогда не позволял себе пересудов и слов пустых. Нередко воспоминая некое лицо, подверженное слабостям: но он никогда не осуждал никого, «вот его, – говорил он, – великое достоинство». Чтобы иметь предмет для разговора, он обращал свои и своего собеседника внимание на предстоящий праздник. «Вот скоро Коронация, или Восшествие на Престол Государя и проч.; о чем бы тут писать для Церкви». И таким образом многие предметы со многих сторон были обсуживаемы, и праздное словцо было редкость, разве для развлечения.

17) Иннокентия до глубины души бывал проницаем смирением и самоуничижением. В прощальное воскресенье нередко у некоторых он испрашивал прощение – как? Не просто, поклоном; но это до слез умилительно – став на колени, и многажды, стоя на коленях, кланяясь до земли…

18) Он был чувствителен и мог огорчиться на кого-либо и сам огорчить: в таковых случаях он гасил неудовольствие то тем, то другим подарком, или иным выражением любви. Никто столько не испытал сего как некто… Господи! Аще мы зли суще сие помним, Ты ли, Всеблагий, забудешь к успокоению души (усопшего) почившего? – Нет, чтобы истребить какое-либо неудовольствие и досаду на кого, довольно бы прочитать что-нибудь из его сочинения: горечь в сердце заменялась неким сладостным чувством успокоения и мира…

19) Иннокентий по любознательности своей едва ли оставил какую книгу без прочтения. Но по сердцу своему не обрел книги. И однажды спросил у меня: «Какую бы мне книгу полюбить?» Я наименовал некоторые. «Нет, мне он не по сердцу. – Я желал бы обрести книгу в духе Святого Иоанна Богослова».

20) Желание – составить и оставить по себе книгу собственного сочинения, у него было издавна. В 1825 году в С.-Петербург, беседуя об устроении своей жизни во благо свое и ближних, я высказал ему желание мое, сие: если бы мне далася тысяча рублей денег, я бы все роздал бедным. «А у меня иное желание, сказал он». Какое? «Я бы желал написать добрую книгу, если бы Бог дал…» Господь исполнил оба желания наши в большей, чем хотелось нам, мере. Буди благословен Всемилосердый! Он оставил по себе не одну, а несколько добрых и душеполезных книг, а я не заслуженно получаю ежегодно вместо одной (по тогдашнему курсу) тысячи, три с половиною…

21) Господи Иисусе Христе! У Тебя – у Твоего милосердия незабвен тот день и час, когда оба мы, в дальнейшей келлии, где он обитал умом своим и пером, после некоторой предварительной беседы и совещания о том, чтобы истее и совокупнее взяться за очищение сердца, излили свои желания и мольбу пред Тобою в молитве Святителя Димитрия – молитве, содержащей исповедание к Богу от человека, полагающего начало спасения, – и он слушал ее, стоя на коленях, неподвижно, вот оная молитва: «Боже преблагий, благости источниче, милости бездно! Создателю, Искупителю и Спасителю мой! Тебе, ведущему сокровенная, тайная, испытующему сердца и утробы, исповедую грехи моя, и приношу пред Всевидящее Ти око в слух всех Твоих Ангел и Архангел беззакония моя. Согреших Господи мой и Творче… Се язвы и струпы и гноения моя, о Милостивый Врачу! Се тяжкая моя бремени, о благий Господи! Се студ мой и нагота моя, о долготерпеливый Судие! Сими деянии моими опечалих, прогневах и раздражих Твою благость; сими образ Твой оскверних, Духа Святаго Твоего оскорбих и Ангела Хранителя моего от себе отгнах; сими кровь Твою дражайшую, за мя излиянную, попрах и ни во что же вмених; сими погубих красоту душевную, обнажихся благодати Твоея и сотворихся вертеп разбойником, жилище бесом и страстем: сими растлих Церковь, Твоею кровию скупленную, оскверняя душу помышлении скверными, хульными, гордыми, мерзкими, будными: сим соизволяя и в них услаждаяся, сими радость бых бесом, плачь же Ангелом и умерла ми есть душа, лежит же аки во гробе, злом обычае, перстию нечувствия присыпана, и каменем ожесточения привалена. Се, Господи, моя беззакония, превозшедшая главу мою, умножившаяся паче влас главы моея и паче числа песка морского. Сия исповедя сам себе обличаю, осуждаю и винна себе творю, не точию же сия, яже воспомянух, но и их же не помню, и их же не разумею, яко греси суть и их же исповести не умею, вся сия в превеликое милосердие Твое влагаю, всемилостивый и незлобивый Боже!...» Дивлюся же и недоумеваю о сем, как не гнушаешися толико мерзкими сквернами моими и попускаеши ми стояти пред Тобою и дерзостне, паче же реку, бесстудно глаголати: како не гнушаешися смотрети на нечистоту сердца моего и на мерзость души моея? Како предстатели Твои, внезапу огненными оружии воспретивши не отринуть и не отженуть мя от лица Твоего? Како возгнушашеся мною, не ввергнуть мя связана во тьму кромешную? Но хощет сему тако быти Твое незлобие и крайнее благоустробие: многа бо, многа воистину милость Твоя, вышша небесе, глубочайша бездны ада, пространнейша всея земли и моря благость твоя, яже и моея погибели не хощет, но обращения ожидает и радуется о покаянии грешничи. Великая Твоя милость, Господи, егда долготерпиши мне множицею обещавшу каятися, и паки в таяжде и лютейшая впадшу: множицею бо обещах покаяние и клятвами сие утвердих, обаче солгах страстный. Каюся, трепеща, неужели, Господи, позиши мя и по часе паки таяжде творю? Ты же и еще милосердствуеши о мне, не погубляя мя со беззаконми моими.

Слава долготерпению Твоему, слава милосердию Твоему, слава благоутробию Твоему, слава множеству щедрот Твоих, слава многому множеству благости Твоея, слава милостивому лицу Твоему. Ему же ныне предстоя, Господи мой, приношу Тебе волю и намерение мое в надежде помощи Твоея заложенное, отныне, от сего дне, от сего часа, от сея черты, по силе моей злое и окаянное житие мое исправити, о прешедших же гресех до смерти болезновати и жалети, а приходящих опасно блюстися, помощию Твоею буду. Веси, Господи мой, яко ненавижу мерзких дел моих и самого себе их ради, и всескверного жития моего ненавижу, и более ими Тя благого Бога моего раздражати не хощу: точию Ты, Господи, даждь ми помощь: без Твоей бо всесильной помощи и благодати никак же могу злых моих дел и греховного обычая отстатися, и не единого же блага дела творити: без Тебе бо не могу творити ничесоже. Имею волю каятися, аще ми Ты, Боже, поможеши, можеши мя очистити. Господи, помози ми и спасуся.

Верую, Господи Твоему благоутробию, помози моему неверию: верую, яко близ еси всем призывающим Тя во истине. Истинно, истинно, истинно хощу всем сердцем в покаяние обратитися к Тебе Богу моему. Боже в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися.

И ныне убо и тогда сотвори сие с ним, и о нем и со мною – аминь. Господи, воззвах к Тебе услыши мя…

Вскоре после того Он, Иннокентий, занялся истолкованием 50-го псалма; и оно помещено в журнал Воскресного чтения, в первых годах его.

22) Кроме давнего задушевного желания написать книгу, у него другое было неотходное желание быть в Иерусалиме и видеть все места, освященные земною жизнью Господа⁴. Это желание он часто повторял мне в келлии и в прогулках.

Это желание, не обинуясь, он выразил Святейшему Синоду при наречении его во Епископа Чигиринского: «Я желал и ожидал жезла страннического, а не святительского». За несколько часов до кончины своей он просил своего викария, Преосвящ. Поликарпа, ныне Епископа Орловского и Севского, предназначавшегося в Иерусалимскую Миссию, приготовить для него помещение во Иерусалиме. – Мыслию об Иерусалимском путешествии своем он воодушевлялся и оживлялся, сочиняя страстную седмицу и последние дни земной жизни Господа⁵.

Всякий раз, когда он повторял мне желание свое, я высказывал ему две мысли: 1) У меня же, говорил я, на уме всегда не Иерусалим, а монастырская келлия и уединение. 2) Путешествию вашему состояться нельзя и потому, что для него потребна немалая сумма, а вы ни лепты беречь не в состоянии по своему нраву… Он всегда сорил деньги… поскольку желание путешествия не оставляло его до гроба: то, думаю, он решился сумму, вырученную за сочинения свои, сберегать и блюсти, чтобы иметь возможность и совершить путь прилично, и оказать помощь милостынную на каждом шагу, требуемую в Иерусалиме. – Когда же наконец ясно увидел он, что ему предлежит путь не во Иерусалим, а в вечность, то вдруг с прежнею манерою нерасчетливости своею рукою, как мог, рассорил все, что было собрано и сбережено от книг его. Так, а не иначе должно разуметь оказавшуюся у него сумму. Нерассудно было иметь в виду путешествие и не заботиться о средствах и потом, увидев себя уже в невозможности совершить этот путь, держать долее собранные для него средства. Ни за первое, ни за второе Иннокентий не подлежит зазрению и нареканию в глазах всякого благонамеренного судящего. Да, если бы эта сумма не имела особой цели, она осталась бы по смерти его, как обыкновенно бывает… Таково свойство пристрастия к деньгам: оне остаются погребенными в ларце и тогда, когда любитель их уже во гробе…

23) Что Иннокентий отвечал на постоянное желание моего сердца – в монастырскую келлию? Всегда одно: «Повремени; если не я для тебя, то ты мне нужен, по долгу дружбы». Так Промысл устроил, – и я с своей стороны ясно видел надобность для него моей дружбы, всегда ему присущей и зорко, и верно за ним наблюдающей. «Он, – думал я однажды, смотря в саду его на прекрасную яблонь, подпертую сухим древом, – он – эта яблонь, а я – эта сухая подпорка. Пусть так… Я буду ею; только бы плод от него был для Церкви-матери полезный». И вот, по сему ли, или по иным судьбам Божиим, – оба мы сошлись с своего служебного поприща в один и тот же год и месяц, не совещаясь: он в вечность, я в сию обитель… в число братства…

Господи! Господи Иисусе Христе! Помилуй нас, спаси нас и не лиши Твоего Царствия, хоть у врат его!

24) Оканчивая курс семинарского учения в Севске, Иннокентий имел в видах не Академию духовную и не иноческое звание, а Университет и чины светские. Это он поведал одному другу своему, которые, несмотря на простоту и юность свою, прямо стал против этих видов его, – доказывая, что и таланты его, и богословские познания и расположенность к уединенным занятиям, призывать его должны не в Университет и не в светское звание, а в Академию и в монашество». – Как, в монахи?» – «Да, в монахи». Дружеская пря была долго за полунощь. Наконец он согласился с суждением своего друга, но с тем, чтобы обоим быть монахами. Уверения, что сколько он видится способным быть ученым монахом, столько друг его не способен к иночеству, слушать не хотел и стоял на одном: «Если в монахи, так оба – ты и я». Промысл Божий, при всех препятствиях, ставших на путях товарища и друга Иннокентиева, устроил дивным образом так, как желал он. Оба они в монашестве, двадцать лет жили, служили, молились, размышляли, ходили, ездили – все вместе. Бывали разногласия в суждениях и жаркие споры до дружеского огорчения…

25) Учась в семинарии, Иннокентий так высоко стоял пред своими соучениками, что между ним, всегда первым и между вторым по нем в списках, казалось, оставался пробел для десяти и более. На испытании Иона Преосвященный после разных ему многих вопросов и его ответов, всегда скорых и умных, вот что сказал: «Довольно, довольно, довольно, о. ректор (тогда был Гавриил, ныне Архиепископ Рязанский) к нему можно приложить сие: паче старец разумех».

26) Думал ли он? Думал ли я, что при немощах моих, при недугах моих, среди которых он пекся о мне с материнскую заботливостью и от которых он и Преосв. Митрополит Евгений, общий наш благодетель, со дня на день ожидали моей смерти, – думалось ли нам, что не я буду творить о нем, как о почившем друге, память, а он о мне? Так мы и совещались в Киеве. Вышло иначе. Се Твоя воля, Господи Иисусе Христе! Буди к нам милостив и омый Твоею кровию, а нашими слезами, наши согрешения, содеянные словом, размышлениями, суждением, пером, делом, намерением. Аминь⁶.

27) Иннокентий от юности до конца дней своих Божественное Лице Господа нашего Иисуса Христа выну имел в своем (пытливом) ум и в мыслях. Пред судом Господним и пред Метерию своею Церковию он с упованием на милость Господ может рещи: не судих видети что, пиша и устно беседуя, точию Иисуса Христа и сего распята. И желал и старался и всею силою ума своего усиливался, да возмогу разумети со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина, и высота, разумети же преспеющую разум любовь Христову, и силу Креста и воскресения Его.

28) Два юношеских его сочинения я памятую: одно семинарское, другое академическое. Семинарское: изъяснение Притчи о блудном сыне. И это юного грешника сочинение так было удачно, что о. ректор Владимир не мог достойной для него рекомендации. Список его распространился по всей семинарии, как бы некий глас об исправлении поведения, кому нужно, и один экземпляр обретен мною в Киевской академии, когда Иннокентий был уже ректором ее. Я вот как поступил: ожидая к себе Иннокентия, положил давних его лет сочинение на стол с мыслию: узнает ли он свое чадо? Пришел, сел, взглянул орлиным обычным своим взором и «Что за рукопись?», – спросил; взял, прочитал несколько… «А где нашел?» И положил себе в карман… Так он памятлив…⁷

Академическое: это о характере Иисуса Христа курсовое рассуждение. Сочинение было в большом размере. Некоторые мысли из него и отрывки он присылал мне, когда я был учителем, под ректорством Иакова, моего здесь бл. Предместника. Не судил я тогда о самом предмете, который был, конечно, наименован самим начальством академии, но о том, что для Борисова, равно как и для всех студентов первого курса Киевской академии были раскрыты все, всякого разума и языка, книги, я желал, скорбел, скорбию друга, и не переставал скорбеть, благодаря выну ко мне милосердый Промысл за то, что несмотря на распоряжение семинарского начальства и настояние Борисова – ехать с ним и Соловьеву (иначе он не едет), я отбился от этой чреды академической и в свое время, после 4 лет учительства, поступил в Академию С.-Петербургскую в составе 7 курса ее, да исполнится совещание наше детское – обоим быть иноками.

29) Иноческое звание Иннокентий любил. Это видно было из того, что устав церковный в монастыре своем поддерживал строго и что не только радостно принимал желание студентов в иноки, но и сам располагал разными образами, и чрез сие приобрел многих иноков, из которых теперь некоторые в архиерейском сане, именно: кроме его преемника Преосв. Димитрия, Экзарх Грузии Евсевий, Томский Преосвящ. Парфений, Антоний Епископ Чигиринский, Макарий Епископ Тамбовский, Григорий Епископ Калужский, Евфимий викарий Новгородский, Апполос викарий С.-Петербургский и другие.

30) При назначении его в ректора Киевской академии нам предстояла разлука, казалось, неминуемая: я оставался в С.-Петербургской академии. Но Промысл Божий устроил неожиданное нас воссоединение. Блаженной памяти Митрополит Серафим, ходя в зале вечером, пришел к мысли о нас обоих и говорит: «Иеремии будет скучно без него». На другой день предложил Комиссии духовных училищ послать меня инспектором в Киевскую Академию. Осведомясь о сем, оба мы не верили от радости такой перемене, особенно я, радуясь и о Киеве, в котором быть хоть на один час постоянным задушевным было моим желанием, и о том, что не последовало разлуки, тогда как явно были друг другу надобны для поддержки в этом мудреном мире. Седши в один экипаж, не знаю, что он чувствовал, а я понял и почувствовал силу слов одного древнего мудреца, который, ничего не имея, говорил: omnia mecum porto. В сопребывании нашем при академии Киевской надобна была особенная благодать для того, чтобы нас соблюсти друг для друга, по особенным некоторым причинам.

31) Преосвященный Иннокентий ревновал п вере. В Кадетском корпусе, где я был законоучителем из читальной общей залы, по внушению некоего лица изъяты и унесены были книги новые заветы как бы неполезные. Кадеты, возмутясь, спрашивали меня о причине этого внезапного распоряжения; чтобы успокоить я уверял их, что книги в переплете, будут возвращены. Многие меры, употребленные мною для отмены этого нехристианского распоряжения, остались безуспешны, и я с великою скорбию отправился к Иннокентию; выслушав меня, он настойчиво послал меня сей час (вечер был) донести Высокопреосвященнейшему Митрополиту Серафиму, как о деле важном и опасном. Митрополит, выслушав, перекрестился… и велел обясниться Московскому Митрополиту. При содействии Преосвящ. Иннокентия я не остался во лжи пред кадетами и, к радости моей, снова увидел священные книги в читальне их. – Ревновал он о Богослужении и сам, не опущая его, умел взыскивать за опущение с других. По совещании с Инспектором в радости, он пожелал и распорядился, чтобы студенты слушали Богослужение во все дни Святой Пасхи; некоторые из них поупрямились и назвали это нововведением. И Иннокентий уволил их вовсе от хождения в Церковь и на прочие дни… Тотчас последовало раскаяние, скорбь, исправление, слезы. Иннокентий нововведением названное простить велел и сам от души простил во славу Христа воскресшего.

Кроме сего моего ему сопутствия было еще два: в Смоленск и в Архангельск. От путешествия в Смоленск один случай был до самой его смерти нередким предметом его воспоминания и рассказа, – случай, который, между прочим, должен был нам внушить, чтобы, не посмотрев и не перекрестясь, ничего не вкушать и не пущаться в дальнейший путь поздно. Опоздав, мы приехали оба больные в одно еврейское жилище, наполненное ужасами по делу о христианском младенце… Из путешествия в Архангельск приснопамятны: Флора Холмогорская и скаты гор, прилежащие родине Ломоносова; Сийский монастырь, в коем содержался Филарет Никитич и который находится при множестве озер, одно с другим соединенных, наше плавание по ним, въезде на Олонецкие горы, дорога по берегу реки Онеги, быстротою своею, отчасти подобной Кавказским Тереку, Кубани. Тогда я так пред ним провинился, что доселе каюся…

32) Из Псалтири он любил особенно 17-ю кафизму. Однажды вместо рядовой я приказал читать ее: подозванный к нему я ожидал замечания за отмену; но он, пожав мою руку, сказал: «Вот, благодарю». Кафизма 17-я потому ему, думаю, приходилась по сердцу, что содержит в себе молитвы об удовлетворении той потребности, которую он везде и всегда ощущал, – молитвы о вразумлении, о просвещении и помощи в испытании Судеб Божиих. Но не так поступил он в иной раз. Едва ли не тот же студент, читая паремии в Великую Субботу, оставил некоторый из них: тогда досталось и студенту, и инспектору.

33) Чтобы не остался на душе его обет быть во Иерусалиме, я начал было, при настоящем положении, помышлять, как бы мне вместо его исполнить путешествие в град Святый. Но при неимении к тому средств, и получив внезапно план Иерусалима в том виде, как он был во время жизни земной Господа, я удалил от себя помысл, который стал было мне стужать, и ограничился наглядным хождением по всем святым местам. Увидясь с ним, аще Бог даст, там, скажу, что большего сделать не мог по обету его.

34) В священнослужении он казался обыкновенным молитвенником. Но когда без священнодействия предстоял, то всегда был углублен умом своим в созерцаемом предмете и задумчив до забвения… и неподвижен.

35) Из молитв особенно, после молитвы Господней, любил сию молитву: «Помилуй нас, Господи, помилуй нас, всякого бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву, яко Владыце, грешнии приносим, Господи, помилуй нас». «Тут все заключается», – говаривал он.

36) На свою молитву мало полагался и потому любил говорить: «Помолись, попроси помолиться». «Я слышу, слышу вашу о мне молитву», – писал он из пути своего в Крым. Выну сознавая и чувствуя себя еще худшим богомольцем, я обыкновенно обращался с просьбою его и своею о молитвах за обоих нас в Брянский Ново-Печерский монастырь к старцу иеросхимонаху Афанасию и отцу Смарагду, в тот монастырь, где положил я начало иноческому житию и откуда волею и распоряжением старца своего отправлен в 1824 году, и 8 сентября прибыл в С.-Петербургскую академию, где Иннокентий был уже в бакалавром, быв вызван из Академии Киевской, как ее первенец. С того года и числа по мая 4 число 1841 года мы неразлучны были. Несмотря на дружбу, для самолюбия моего крайне было щекотливо из учителей сделаться учеником и учиться у товарища своего, хотя и друга. «Так-то будет, – думал я, – и там – в будущем веке: первии будут последними». Господи, помилуй! Но хоть бы последними быть, а не отринутыми.

37) Иннокентий про себя любил сие апостольское слово: «Видимая временна, а невидимая вечна», – так, помню, в академической даче, засмотревшись на цветы, его рукою и попечением взлелеянные, как бы в некотором забвении о находящихся с ним говорил он сии слова про себя и для себя; просто же апостольскую мысль выражал при многих скорбных случаях, моих и своих, так: «Стоит ли? Надолго ли это?..»

38) Иногда желал он решить и сей вопрос его, и меня касающийся: «Кто из нас ближе или дальше от Царствия небесного?» Этот вопрос особенно однажды занимал нас на одной из гор Днепровских. Я думал и говорил ему, что он ближе, заслуживая то душеполезными своими сочинениями. «А меня, – присовокуплял я, – что приблизить? Какая заслуга? Какое полезное для Церкви Христовой дело?...» Теперь почивший ясно видит, так ли я решал сей и многие, очень многие, великой важности вопросы?

39) Чтобы восстановить упадавшее мое здоровье и по другим причинам, он нашел нужным в мае отправить меня на неделю в академическую дачу, сам оставшись на хозяйстве, дома. Но на другой день, внезапно для него, я возвратился. «Что это значит?» «Соскучился». «Как можно соскучиться? Там воздух ароматный, тем соловьи». «Так, но там не слышно «Помилуй мя, Боже». А что «помилуй мя, Боже» занимало его душу, это с радостию вижу из того, что пред смертию он и сам читал и заставлял читать сей псалом.

40) На день Святого Духа у Иннокентия всегда бывали проповеди, некою особенностию отличавшиеся. На день Святог Духа он начал священнослужение свое и священнодействие слова в Одесском соборе, в коем покоится ныне прах его. В день Святого Духа он скончался. Духу Святому он маливался сею молитвою святого Симеона, нового Богослова:

«Прииди, кристалловидный Животе и преценный, и вседержительная десница, Всясвятый и Животворящий Душе, Иже сый во властнем равночестии Отеческом и Сыновнем, Иже есть в Трех Лицах тождество достоинства и Божества, совета же согласие, и еже во едино воля, прииди, Господи мой, Его же вожделеет и желает душа моя».

«Прииди Един к единому, зане един есьмь, яко же видиши во мне, и очисти мя от всякие скверны и соблюди мя от всякого прилога и навета сопротивного. Благословим Тя, яко от Тебе есть нам же быти, еже дыхати, еже мудрствовати, еже знати Бога, Тебе Всесвятого Духа, и безначального Отца и Единородного Его Сына. Благословим Тя, яко от Тебе нам смотрети доброту небесную, солнечное течение, лунный круг, звездам украшение. Благословим Тя, яко от Тебе есть нам разумети часовом изменение, пременение времен, пременение ветров, летом обхождение… Тебе ныне молюся, Тебе припадаю: преклонися мне рабу Твоему и благостию посети мя и возведи из глубины прегрешений, ведомых и неведомых, их же не разумею… Владычествуя буди во мне, храня и вся богатые дары подавая. Ты бо совершенное действо еси всех благ…

Мне известно, что у Иннокентия было несколько систематических слов о Духе Святом, сказанных в Киево-братской Святого Духа Церкви, но не знаю, где он?

41) Иннокентий часто порывался изъяснить для себя самого, по особенному сердца побуждению, псалом, служащий заключением Божественной Литургии: «Благословлю Господа на всякое время» и пр. Если он не исполнил желания сего, то дал бы милосердый Искупитель, распятый за нас, исполнить ему оное там, где теперь душа его.

42) Иннокентию множества разума и познаний многообразных не служил в успокоение и утешение. И с ним сбылось слов Экклезиаста: приложивый разум, приложил болезнь. Однажды в академической даче он резко высказал мне это чувство: «Со мною поступлено так и так⁸ на сих днях… Мне крайне больно, и я не знаю, куда мне с этим сором знаний девать себя». «Куда? Ко Христу и Кресту, смирясь», – сказал я. Вскоре после того он приступил к сочинению Страстной седмицы.

43) Христе Иисусе Боже и Спасе наш! Упокой душу его. «Друга заступати не усрамлюся», – говорит сын Сирахов. Кроме изъясненного о нем в надгробном слове, скажу с сим же Премудрым: девять (и более) помышлений о почившем ублажих в сердце моем, а десятое здесь изреку языком: Промыслу Всевышнего действующу и благоустрояющу, в одно время – в один час услышалось нами призвание к святому иночеству; в одно время, хотя в разных местах, приняли оное – он в столице Севера, я предначинательно в Печерском Брянском монастыре. В один год и месяц, не совещаясь, сошли мы с служебного поприща – на покой, он в вечность, я – в обитель сию, Киевоподобную. Обстоятельства внешние и внутренние, предшествовавшие его кончине, говорят мне, что духовное и душевное его состояние – предсмертное – точно такое же было, как и мое, в последнее время моего служебного поприща. Таково оно было: восскорбех печалию моею и смятохся… Сердце мое смятеся во мне, и некая боязнь нападе на мя. Страх и трепет прииде на мя и покры мя тьма. И рех: «Кто даст ми криле, яко голубине, и полечу, и почию от многих гласов и стужений» (читается на шестом часе). И вот Господь милосердый даровал ему и мне криле, яко голубины мудрости Своея, и мы улетели и почили – Он своим, а я своим покоем, по смотрению Божию глубиною мудрости Своея вся нам грешным, требующим очищения, на пользу и спасение строющему… Сладкоглаголивый проповедник Креста, он почил на Кресте, и сие да будет по благости Божией в знамение для почившего во благо…

44) Наконец, что принесу на гроб его? И что препошлю душе его? Сие: «Душе всесвятый! Душе любви и истины! Молю Тя, подолгу ведомых Тебе моих к нему соотношений, – молю Тя: сотвори и устрой, да и там за своим гробом, спасительно и душеутешительно воспомнит он те же молитвы, которые упомянуты мною, т.е. 1) Давидову: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззакония моя… Тебе Единому согреших… Не отверже мя от лица Твоего!..» 2) Святого Димитрия Ростовского повседневное исповедание: «Боже Преблагий, благости Источниче, милости бездно, Создателю мой! Тебе, ведущему сокровенная сердца, исповедаю грехи мои и приношу пред всевидящее Твое око, в слух всех Ангел и Архангел беззакония моя. Согреших, Господи мой и Творче… Не помяни моих беззаконий, не вниди в суд с рабом Твоим»… 3) Молитву сию: «Помилуй нас, Господи, помилуй нас, всякого бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву грешнии приносим: Господи, помилуй нас». 4) Моление Святого Симеона, нового Богослова, к Тебе лично, о Душе Святый: «Прииди, кристалловидный и преценный… буди мне Сам вся во всех… буди ми свет невечерний и солнце незаходимое, где скрытися неимуще. Тебе благословлю и кланяюся со безначальным Испустителем Твоим Отцем и присносущным и срасленным Его сыном во веки веков. Аминь».

Даруй, даруй ему сие, о Душе Всеблагий! Довольно и сего на гроб друга, сопутника, сослуживца, начальника, благодетеля. Да не будет отриновенно им и от Господа, по благодати Христа Иисуса, Сына Божия, Его же он возвещал сладко и учительно, и Ему же со Отцем и Святым Духом буди слава и поклонение и там, где он теперь, и зде – в юдоли нашего пришельствия и странничества от всех нас вкупе. Аминь.

Преосвященный Иннокентий скончался в праздник Пятидесятницы. Чрез год, в дни сего праздника в воспоминание о почившем, я все, кажется, исполнил – и помолился, и поразмыслил, и прочитал несколько статей из его седмиц, и повторил описание его болезни и кончины. К сему глубоко желал я приложить еще два дела, из коих одно – узнать о судьбе, упоминаемой здесь книги: «Последние дни жизни Господа» – книги, которую он начал печатать в последние дни своей жизни и которая по неблагоприятствам некиим могла быть задержана. И вот, в продолжении праздника Пресвятой Троицы, внезапно приносят мне рано по утру в пяти частях «Последние дни жизни Господа», единственный экземпляр здесь… Как не вознести еще и еще молитвы о составителе их? Упокой, Господи, душу его! Но вот удивительно: кто-то без моего предварения доставил мне творение Преосвященнейшего Иннокентия, как будто ведая, что я крайне занят им именно в эти дни и что единственный здесь экземпляр его первее всех принадлежит мне и по дружеству, и потому, что покойный трудился над делом сим в виду моем и с некоторым моим участием, и еще потому, что почивший до Архиерейства своего всякое почти свое сочинение прямо из-под пера присылал ко мне в свитке… Господи Иисусе! Не оставь нас…⁹ 1857 года. 17 октября.

Приветствуя Ваше Преосвященство сим всерадостнейшим гласом Святой Церкви, усерднейшую приношу Вам благодарность за странноприимство, оказанное кавказскому путешественнику. Напутствованный молитвенными Вашими благожеланиями, я благополучно совершил длинный путь свой. Прибыв в Ставрополь в великую субботу, в 8 часов, в день Пасхи, имел радость служить и утреню, и Божественную литургию, и вечерню – все обрелось в готовности к Архиерейскому Богослужению; за что не знаю как отблагодарить доброму и преусердному Ставрополю и всей Пастве.

За несколько перед сим дней получил я полное облачение от Преосвященнейшего Архиепископа Исидора с такою припискою: «Я уверен, что в проезде Ваш чрез Харьков Преосвященный тамошний снабдил Вас всем потребным». Жаль, что Его Преосвященство в сем случае обманут… Разве вслед меня Преосвященнейший Харьковский отправил что-нибудь для новой кафедры по обычной ему скромности? О, тогда бы был я очень благодарен не за себя токмо, но от лица Кавказа всего. Кавказа я не видал еще по причине дней не ясных. Увижу, опишу Вам.

Приюта себе я не нашел еще; ищу и не обретаю… Жалею, что многих привез с собою из Киева. Здесь людей способных и готовых к делу довольно.

Матвею Алексеевичу усердное мое почтение свидетельствую и благодарю за благорасположение, коим так много обрадован я в бытность мою в Харькове.

Его Сиятельству Господину Генерал-Губернатору Вашему передайте мою глубочайшую благодарность за распоряжение, истинно благодетельное для путника.

Простите. Будьте здоровы.

26 апреля 1843 года.

Ставрополь.

Иеремия.

С нами Бог! Новый подарок Ваш я имел радость получить в такое время, что, кажется, при посылке его рассчитаны были дни, часы и минуты. Ибо получен он тотчас по окончании вечернего бдения, накануне праздника. Такая точность привела меня к той утешительной мысли, что и мне остается еще место не в памяти токмо Вашей, а в сердце. Благодарю Вашею благодарностию.

Если бы получены были здесь до 50 экз. сея полезной книги, то комиссионер Ваш получил бы за них все должное, хотя не так скоро по обширности Епархии и несовершенной устроенности. Гостя своего пр. Исидора ожидаю около 20; он пишет, что отправился 13 минувшего декабря в Москву, отселе чрез Воронеж на пресловутый Кавказ

Не поручите ли что передать ему?

А преемник наш по Киеву Пр. Варлаам все путешествует. Непонятно!

У нас зима, и зима великая. Да будет она гробом врагу нашему, коего боялися, – саранчи, – к чему да споспешествуют молитвы молящихся, и Ваши Святительские, коих испрашивая и моему окаянству, есмь всегда…

И.Е.К. и Ч.

1-го генваря 1845 года.

Новый сей год для нас с Вами сугубо нов: ибо отныне Вам свершилось три от назначения в Харьков, мне два (года) от назначения на Кавказ.

Наиприятнейшее письмецо Ваше получено мною в бытность у меня Высокопреосвященнейшего Исидора. За удовольствие, которое оно доставило нам, примите от него и от меня усердную благодарность. Погостил он у меня около десяти дней. В неделю Закхея соборне служили мы в соборе. Чтобы видеть небывалое здесь служение двух Архиереев, сограждане мои, на сей раз, едва не все были Закхеями, по усердию и усилию – увидеть. Преосвященнейший Исидор не чужд страха и опасений разных, но благодушествует. Здоровье его, кажется, хорошо. В беседах наших Вас сто раз вспоминали с любовию.

Но здоровы ли Вы, Ваше П-во? У меня родилось опасение насчет Вашего здоровья. Повод к опасению подало письмо Ив. Мих. Скворцова, в коем, между прочим, пожалев, что давно не получает ничего от Вас, усумнился: здоровы ли Вы? А в две последние ночи Вы привидились мне во сне.

Что-то в обе ночи представилось о Вас так живо и резко, что я тотчас пробудился. Не укосните успокоить, если Вы живы и здоровы. Книги получил: надлежащее вышлют, десять экз. взял в Тифлис пр. Экзарх. У нас все зима, зима, от которой много страждут люди и стада. Наместник кавказский, говорят, будет ехать чрез Одессу, морем.

Простите и благословите.

И.Е.К. и Ч.

11 февраля 1845 года.

Сейчас в «Москвитянине» прочитал я описание Вашего празднества – искусное. Честь и хвала Матвею Алексеевичу и поклон от меня. А Ив. Мих. Прислал мне книжку Вашу с беседами, в Святогорске говоренными.

Приветствовав Вас с наступлением Св. Пасхи, приветствую и с преполовением ее: «Христос воскресе!». Купно с приветствием примите покорнейшую мою просьбу сию:

Кафедральный мой отец протоиерей имеет в Харьковском университете сына Василия Кластилевского, в нынешнем году оканчивающего курс. По родительскому сердобольному вниманию к этому важному пункту в судьбе своего первенца, он просил меня просить у Вас отеческого воззрения на него и содействия к определению его в учители гимназии Воронежской или Таганрогской, или куда-либо в Харьков округ по правоведению.

В полном надеянии, что общая наша о студенте Кластилевском просьба – просьба моя, его отца и благочестивой матери, благосклонно Вами примется, и, испрашивая Ваших молитв и благословения, с глубочайшим почтением и с благодарною о Господе Воскресшем любовию, честь имею быть…

Иеремия Е. Кавказ. и Черноморский.

10 апреля 1847 года.

С нынешнего дня начиная 48-й год моей неплодной жизни. Благословите.

P.S. Я ожидаю душеполезных Ваших творений, новых для епархии Кавказской. У нас несколько дней дует восточный ветер, неполезный для воскресающих и сеемых прозябений, а осенью вовсе не было дождей. Господи, помилуй! Прошу Вашей молитвы. Из Киева от Высокопеосвященнейшего Филарета что-то давно нет писем; здоров ли маститый старец? Мне глубоко хочется при Крестовой церкви устроить придел во имя преподобных отец Печерских Антония и Феодосия. Если бы Бог помог молитвами Вашими!

Письма эти сообщены профессором петербургской духовной академии Н.И. Барсовым.