Святитель по послушанию

125 лет назад, 6 декабря 1884 года, в день празднования святителя Николая Мирликийского, чудотворца, отошел ко Господу епископ Нижегородский Иеремия (Соловьев).

Епископ Иеремия был самым близким другом святителя Иннокентия (Борисова), духовным наставником архиепископа Макария (Миролюбова), профессора и духовного писателя. Его молитвы вошли в келейное правило, которое каждый день читал архимандирт Иоанн (Крестьянкин). С ним вели переписку митрополиты Евгений (Постников), Филарет (Дроздов), Филарет (Амфитеатров). Он постригал в монашество будущих святителя Феофана (Говорова), Затворника, и митрополита Московского Макария (Булгакова), знаменитого историка Русской Церкви. Его почитали многие иерархи, несмотря на то, что сам он в святительском сане служил недолго. Вся его жизнь, проведенная в благочестии, была пронизана проявлениями благодати Божией. И тем не менее сегодня о нем знают немногие, ибо главной чертой его личности была необыкновенная скромность и желание все свои подвиги совершать невидимо от зрителей мира сего, но только для Бога. Большинство же его работ были опубликованы только после его смерти, а многие и до сих пор остаются в рукописях.

Епископ Иеремия (в миру Иродион Иванович Соловьев) родился 10 апреля 1799 года в семье пономаря села Георгиевского Ливенского уезда Орловской губернии Иоанна Яковлевича и жены его Марии Феоктистовны. Село находилось на высоком берегу живописной реки Сосны, правого притока Дона, и называлось так по церкви во имя великомученика Георгия Победоносца. В семье царило благочестие, и особенно оно изливалось на маленького Иродиона. Позже владыка вспоминал: «Родители мои содержали и блюли меня с каким-то особенным вниманием. Для меня установлена была общая семейная молитва. Поставив меня на прилавок у святых икон, заставляли читать почасту акафист Сладчайшему Иисусу и святителю Николаю. У матери моей не было иного наставления, иной материнской слезной молитвы к дитяти, нежно любимому, как сие: молись, молись, всегда молись, молись в тайне, молись ночью, молись пред всяким уроком своим и всяким делом»¹. Благочестивый настрой в семье проявлялся и в ежегодных поездках в Богородицкий Задонский монастырь, где с 13 августа 1783 года покоились мощи Тихона Задонского. Эти ежегодные молитвенные паломничества, рассказы о жизни светильника благочестия, слышанные с детства от лиц, хорошо знавших святителя, на всю жизнь оставили след в памяти Иродиона.

Первоначальное обучение Иродион получил в семье, а позже в городе Ливны у диакона Игнатия, который так хорошо подготовил мальчика для поступления в семинарию, что он в 1810 году поступил сразу в четвертый класс Севской семинарии. Бурса и семинария находились в Троицком Севском монастыре, где тогда был и архиерейский дом, поэтому учащиеся всегда находились перед взором правящего владыки. На благочестивого отрока обратило внимание семинарское начальство – ректор семинарии архимандрит Владимир и правящий владыка, и 21 ноября 1814 года владыка Досифей (Ильин; † 1827) посвятил юного семинариста в чтеца и книгодержца. Обратили на него внимание и его соученики, но откровенная набожность Иродиона была им неприятна: по диавольскому наущению они в ней видели ханжество и лицемерие, часто понося его, а иногда даже нанося ему побои. Но не так к нему относились мальчики, так же, как и он, устремленные всем сердцем к Богу. В старших классах семинарии он сидел за одной партой с будущим святителем Иннокентием (Борисовым; † 1857; память 25 мая / 7 июня), а тогда еще просто Ваней, дружбу с которым он сохранял всю жизнь.

Нельзя не вспомнить зримую помощь Господа юноше Иродиону даже в самых простых студенческих проблемах, о которых позже владыка писал в своем дневнике. Всегда хорошо учившийся, он с трудом воспринимал другие воззрения на мир, которые изучались философией. Этот предмет ему давался с трудом, и он даже вознамерился оставить семинарию. Сговорившись с двумя сотоварищами подать прошение об уходе из семинарии, он приступил к написанию его, предварительно помолившись и призвав Спасителя на помощь, как и всегда он поступал перед началом любого дела. Но при написании этого прошения он сделал ошибку, и ему пришлось переписывать. Иродион еще более усердно помолился с земными поклонами и приступил к делу. Но опять, уже в другом слове, он сделал ошибку. Так он переписывал свое прошение с молитвой и поклонами семь раз и, устав от поклонов и безнадежного переписывания, объявил товарищам, что отдаст свое прошение позже. «Не теряя времени, они подали прошения, а я остался. Но они получили резолюцию, чтоб наказать их публично за своеволие, а я спасся от сего позора, о котором, услышав, родители тяжко бы болели»². В другой раз возникли у него сложности перед сдачей экзамена по церковной истории. Не надеясь его сдать, он попросил Бога, чтобы достался ему билет № 24, единственный, на который он мог хорошо ответить. С замиранием сердца вытаскивал билет юный семинарист, и чудесным образом он вытащил именно билет № 24. «Нечто подобное было с Иннокентием³, Пензенским епископом: ему пред экзаменом было во сне приказано выучить статью, которую он не знал; он послушался, выучил – и диво! Она спрошена была на экзамене», – вспоминал в своем дневнике преосвященный Иеремия.

В 1819году он окончил курс семинарии и 10 сентября определен был учителем греческого языка и инспектором в Севское духовное училище. Ректором тогда в нем был иеромонах Иаков (Вечерков, позже архиепископ Нижегородский; † 1850), который сердечно полюбил своего юного, не по летам серьезного и вдумчивого сослуживца и всячески склонял его к принятию монашества. Чувства юноши, полного сил и здоровья, раздваивались: при всей своей склонности к уединенной жизни, он, наблюдая благочестивую жизнь своих родителей, видел привлекательность и супружеской жизни. Чувствуя такую нерешительность, он пламенно молился Господу о вразумлении. Результатом этих молитв было то, что он охладел ко всему мирскому и даже несколько раз помышлял тайно удалиться от мира. Но, еще не окрепнув в правильности понимания воли Божией, решил посоветоваться с более опытными людьми и обратился к некоему старцу Геннадию, известному своей назидательностью. Старец Геннадий благословил юношу и вручил ему свой посох с тем, чтобы последний, не заходя в свой дом, отправился в брянские леса. Но Иродиону, привыкшему слушаться и своих родителей, которые хотели видеть его священником, не хватило решимости сделать такой шаг, хотя постоянная тоска и борьба мыслей не покидали его.

Через три года Иродион все же оставил свои должности, чтобы посвятить жизнь только Богу. Но именно в это время вспомнил о нем преосвященный Гавриил (Розанов; † 1858), епископ Орловский и Севский, как о молодом неустроенном учителе и предложил ему священническое место в Болхове и дал благословение на брак. Молодой человек отправился в Болхов и, прибыв на место, все так же полный сомнений и нерешительности, направился в Болховский монастырь помолиться для вразумления. При возвращении из обители, бросив на нее последний взгляд, он был так пленен ее красотой, что узрел в нем истинную свою невесту. Простившись с земной невестой и ее родителями при общем плаче, несостоявшийся жених пустился в обратный путь. Еще ранее, по окончании семинарии, произошло одно вразумительное событие, о котором позже рассказал священник Иосиф Захарович Вуколов и даже опубликовал эту историю в журнале «Душеполезное чтение» в 1866 году⁴. Дело было в Ельце, куда приехал Иродион с намерением жениться на одной девице, но предварительно вместе со священником Иосифом Вуколовым пошли они ко всеми уважаемому отцу Иоанну Борисову († 1821) взять благословение на брак. Отец Иоанн радушно их принял, но, угощая гостей мясным блюдом, студенту указал, что ему его есть нельзя. И, между прочим, рассказал один случай из своей жизни, как тонул он на реке Сосне в перевернувшейся лодке, как все вещи у него утонули, а остались лишь два посоха и один жезл архиерейский, которые он тут же и вынес из чулана. Один посох он отдал отцу Иосифу, другой – оставил себе, а жезл вручил студенту Иродиону Соловьеву и тут же покинул гостей, ничего более не объясняя. Вот такое благословение, но не на женитьбу, получил студент Иродион, в котором указал старец не только его будущее монашеское служение, но и святительское.

Вернувшись к владыке Гавриилу, Иродион просил уже его только об одном – о поступлении в монастырь. Но не в Болховский монастырь благословил его владыка, но все в те же брянские места, на которые указывал ему старец Геннадий, – в Брянский Свенский Печерский монастырь⁵.

Под весенним дождем, пешком, с небольшой котомкой, со слезами и с прежней нерешительностью вступил молодой человек в монашескую обитель, оставив не взращенными мечты о мирской жизни, которые по милости Божией больше не блистали для него заманчивым светом. Настоятелем монастыря игуменом Амвросием был он определен на послушание старцу Смарагду, братскому духовнику, оказавшемуся ласковым, добрым и веселым. Здесь, в этой скромной обители, и надеялся Иродион провести всю свою жизнь до смерти, но не такой жизненный путь был ему уготован.

Однажды обратился старец иеромонах Смарагд к послушнику Иродиону со словами: «Вот ты кончил уже курс послушнический. Теперь тебе предлежит иное дело, иное послушание, от которого ты уклонился… Какое? Академическое». Пререкаться со старцем Иродион не посмел, а написал своему другу Иннокентию (Борисову), тогда уже бакалавру Санкт-Петербургской академии.

8 сентября 1824 года послушник Иродион Соловьев прибыл в Санкт-Петербург, где надлежало ему продолжить свое обучение в академии по распоряжению комиссии духовных училищ и по ходатайству своего друга Иннокентия и с благословения владыки Гавриила, но для Иродиона это было послушанием, данным ему от отца Смарагда. Преосвященный митрополит Киевский Платон (Городецкий; † 1891), сокурсник, рассказывал, что Соловьев явился в академию в скромном подряснике, препоясанном усменным поясом о чреслах, и все в нем говорило, что академия для него была только поприщем, где надлежало ему усовершенствоваться в его иноческих добродетелях. При этом у скромного послушника-студента научная подготовка оказалась так высока, что он был принят сразу на второй курс академии.

21 ноября 1824 года, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы, студент академии Иродион в академической церкви был пострижен в монашество с именем Иеремия, в честь пророка Иеремии, ректором академии преосвященным Григорием (Постниковым; † 1860), епископом Ревельским, будущим митрополитом Санкт-Петербургским. На праздник Рождества Христова в Казанском соборе им же он был рукоположен в иеродиакона.

В академии Иеремия, постигая богословские науки, не оставлял своей дружбы с Иннокентием, тогда уже архимандритом и профессором, что было взаимно полезно для обоих друзей.

14 августа 1827 года архиепископом Рязанским Филаретом (Амфитеатровым; † 1857) в церкви Псковского подворья на Васильевском острове иеродиакон Иеремия был рукоположен в иеромонаха. Все время своего обучения, которое смиренный студент выполнял как послушание, заветной мечтой его было скорейшее возвращение в родную брянскую обитель. Преосвященный Филарет, узнав об этом желание, предложил Иеремии поселиться на Псковском подворье, более соответствовавшем душевному настрою юноши. Надо заметить, что глубокая религиозность и благочестие Иеремии часто проявлялись в поступках, трудно понимаемых практическим умом. Так, неожиданно для академического начальства Иеремия, превосходивший способностями всех студентов своего курса, после трех лет занятий в академии вдруг не явился на экзамен. Правда, перед этим он обратился в совет академии с просьбой не удостаивать его никакой ученой степени, считая это не только вредным для своих душевных устремлений и способствующим взращиванию честолюбивых наклонностей, но и желая избежать назначения на духовно-учебную службу, что помешало бы его возвращению в монастырь. Высокопреосвященный Серафим (Глаголевский; † 1843), митрополит Санкт-Петербургский, поняв «уловку» отца Иеремии, обосновал отсрочку возвращения его в монастырь весьма современным аргументом: «Ты хочешь возвратиться в монастырь? Нет, за три года твоего учения должен ты отблагодарить Церковь за воспитание, по крайней мере, четырьмя годами учебной службы»⁶. Так благочестивый иеромонах Иеремия по окончании академии был рекомендован на освободившееся место законоучителя во Втором кадетском корпусе. По милости Божией это место служения было обоюдно приятно и иеромонаху, и кадетам: взаимная любовь и симпатия сохранялись во все время прохождения Иеремией этого послушания. Не обошлось, правда, и без некоторого искушения⁷, в результате которого пришлось законоучителю ездить в Москву, где он познакомился с Московским митрополитом Филаретом (Дроздовым; † 1867), который подарил честному и смиренному законоучителю на память четки. В Москве, как и везде, иеромонах Иеремия произвел очень приятное впечатление, и, хотя он по скромности своей не имел честолюбивых стремлений, у начальства он вызывал прямо противоположные намерения – возвысить его: им он казался достойным более высокого звания и положения. В 1828 году он был причислен к соборным иеромонахам Александро-Невской лавры, в 1829 году из кадетского корпуса переведен бакалавром в Санкт-Петербургскую академию по богословскому классу, а 4 сентября 1830 года назначен на должность инспектора Киевской духовной академии. Перевод в Киев был связан с перемещением Иннокентия (Борисова) на должность ректора Киевской духовной академии: митрополит Серафим, зная о привязанности друзей, решил их не разлучать – они были как два родных брата.

Перед отъездом в Киев 5 октября состоялось посвящение иеромонаха Иеремии в сан архимандрита в Александро-Невской лаврепреосвященным Никанором (Клементьевским; † 1856), епископом Ревельским, викарием Санкт-Петербургской епархии.

С 30 января 1831 года архимандрит Иеремия становится экстраординарным профессором богословия Киевской духовной академии, а 6 июня 1834 года он определен ректором Киевской духовной семинарии, членом консистории и настоятелем Киево-Выдубецкого монастыря.

Так скромный насельник Брянского Печерского монастыря, по послушанию старцу Смарагду получив знания академические и богатый опыт учительский, выдвигается ректором семинарии и становится уже не послушником, а настоятелем древнейшего монастыря, основанного, по преданию, еще при первосвятителе Михаиле на месте идола Перуна. Воистину сбывались на нем слова Спасителя о возвышении смиренных и о том, что думать надо о Царствии Небесном, а остальное все приложится.

Как инспектор Киевской духовной академии он обозревал многие семинарии с училищами: родную ему Орловскую, Воронежскую, а позже Волынскую, Херсонскую семинарию в Одессе и Кишиневскую в Бесарабии. В 1837 году по поручению Киевского митрополита Филарета архимандрит Иеремия обозревал монастыри Киевской епархии, в том же году он назначен председательствующим членом комитета по устроению Киево-Софийского духовного училища.

10 октября 1839 года архимандрит Иеремия был назначен ректором Киевской духовной академии. Это назначение не было в радость скромному, стремящемуся к уединению отцу Иеремии. Но он принял его как повеление свыше. Позже он описал необычный сон, предшествующий этому назначению: «Кстати теперь же и сие замечу о своей академической ректуре. И семинарская ректура была выше сил моих, почему я бежать хотел от нее, а паче потому, что слышал уже возглашения некоторых лиц об архиерействе моем. А меня те же лица предызбрали в ректоры академии. Помня и зная себя, мне это чудно и странно было, и неимоверно, несмотря на извещения. Меня обуяло чувство страхов и опасений. И что же? Помнится, как теперь, некто, по имени Димитрий, известное, почтенное в Церкви лицо, но не святитель Димитрий⁸, взял меня в один прекрасный день и повел у подножия одной высокой горы. Иду, но, не слыша от него, к какой ведет меня высоте, я отрекаюсь, умоляю его оставить меня, плачу горько. Но Димитрий в ответ на все мое говорит одно: “Нет, нет, иди, иди, я не оставлю тебя”… Это было если не накануне, то весьма близко около памяти святителя Димитрия. Тогда сказал я себе: верно, не избежать мне высоты академической ректуры». Одновременно он был определен настоятелем Киево-Братского монастыря. Интересно, что монастырь этот был основан Константинопольским патриархом Иеремией, а в свое время в нем подвизался и святитель Димитрий Ростовский.

Не желавший возвышения и наград скромный Иеремия за понесенные труды еще в 1836 году был причислен к ордену святой Анны 2-й степени, а в 1840 году он был награжден орденом святого князя Димитрия 3-й степени.

8 марта 1841 года архимандрит Иеремия был утвержден, 3 апреля наречен, а 6 апреля хиротонисан во епископа Чигиринского, викария Киевской митрополии, в Великой церкви Киево-Печерской Лавры митрополитом Киевским Филаретом (Амфитеатровым) в сослужении с епископами Иннокентием (Борисовым) и Иосифом (Величковским; † 1851). Вот так не желавший возвышения архимандрит Иеремия не избежал архиерейского сана, в чем осуществилось предсказание священника Иоанна молодому студенту Иродиону. И в очередной раз ему Господь Бог показал, что на то Его воля: во сне ему явился митрополит Филарет и стал уговаривать его принять архиерейский сан, говоря: «Ну, не отказывайся, не упрямься; бумага о тебе уже пошла!.. Я приехал тебе сказать…» В ответ Иеремия заплакал, так и проснулся со слезами на глазах. И точь-в-точь так и сбылось: утром явился владыка и теми же словами стал его уговаривать⁹.

Было и еще одно знаменательное событие, которое запечатлел Иеремия в своем дневнике: «8 марта 1841 года. После литургии прибыл ко мне в Братский Киевский монастырь некто из собратий с вестью, что его заутра в архимандриты посвящают. Брат сей нередко мешал делу и покою моему, по недоразумениям… Но, сорадуясь ему, я снял с себя (лучший из всех) крест и отдал ему… Оказалось, что это произошло в тот самый день, а может быть и час, как вместо архимандритского креста слово царственное утверждало мне панагию… Что воздам Господеви? Что – теперь иждив уже дни мои в суете?..»¹⁰

В этот период служебной деятельности выпало на долю Иеремии постричь в монашество двух выдающихся студентов академии: Булгакова, будущего митрополита Московского Макария, знаменитого церковного историка, и Говорова, будущего святителя Феофана Затворника, епископа Вышинского. Позже по поводу кончины митрополита Московского Макария (Булгакова; † 1882), находясь уже на покое, владыка Иеремия 17 июня 1882 года писал его брату: «Почивший высокопреосвященнейший брат Ваш в академическом юношестве своем постоянно был на глазах моих. По должном приготовлении он от моего недостоинства принял постриг в иночество пред Киево-Братской иконою Пресвятой Богородицы и имя Киевского митрополита священномученика Макария»¹¹.

1 января 1843 года преосвященный Иеремия высочайшею волей был перемещен на Кавказ в новооткрытую епархию и наименован епископом Кавказским и Черноморским¹². О таком перемещении скорбел не только Иеремия, расстававшийся с любимым Киевом, но и митрополит Филарет, который писал митрополиту Московскому Филарету (Дроздову): «Новый год принес мне болезнь тела и скорбь души, так как отнимается у меня добрый помощник – преосвященный Иеремия»¹³. И опять этот новый этап жизни владыки Иеремии был предвозвещен ему свыше: «В алтаре, у самого престола Великой лаврской церкви, в ночном видении некий первосвятитель в полном облачении (кроме его никого не было) велел мне (преосвященному Иеремии) преклонить колена, молился над моею грешною головою и в заключение своего наставления или напутствия внушил мне чаще и чаще и с любовью читать: “Помилуй мя Боже, по велицей милости Твоей и проч…” и послание Павла к евреям. Это был день, когда состоялся высочайший указ быть мне Кавказским. 11-го же января видится мне, что я священнодействую в храме, озаряемый молниеобразными осияниями – то, думаю, храм, в коем находятся святые чудотворные мощи святой великомученицы Варвары. Когда от престола исшел я вне алтаря, чтобы осенить народ, вдруг подходят ко мне два диакона и сказывают, что мне следует служить не здесь, а в ином месте. “Где?” – спрашиваю; в ответ на спрос мой они ввели меня во храм, в коем нет ни народа, ни зажженных, кроме одной, свеч. Вошед, изумляясь оплошности екклесиарха, в святой алтарь, я стал в стороне безмолвно, одинокий. “Что прикажете?” – спросил ризничный. “Я и сам не знаю”, – отвечал я и проснулся с сердцем, крепко бьющимся. В этот день получено было митрополитом самое известие о назначении меня в новую епархию Кавказскую. И когда архипастырь, позвав меня, чтобы сообщить мне эту новость, затруднялся, я предупредил его, сказав виденное во сне. “Ну, я надеюсь, – рек первосвятитель, – Благодатный Бог даст тебе зажечь там и другую, и третью свечу”»¹⁴.

19 марта 1843 года преосвященный Иеремия отбыл из дорогого его сердцу Киева на вновь открытую кафедру Кавказскую. В Харькове повидался он в последний раз со своим другом детства преосвященным Иннокентием. Радостна была эта встреча, много было им что вспомнить о семинарской и академической жизни, о своих мечтах и их воплощении; не раз произнесли благочестивые преосвященные: «Грех юности и неведения моего не помяни, Господи!»

По приезде владыка Иеремия писал в самом благодушном настроении и с некоторой иронией своему другу, архиепископу Харьковскому Иннокентию: «Приветствуя Ваше преосвященство сим всерадостнейшим гласом святой Церкви, усерднейшую приношу Вам благодарность за странноприимство, оказанное кавказскому путешественнику. Напутственный молитвенными Вашими благожеланиями, я благополучно совершил длинный путь свой. Прибыв в Ставрополь в Великую субботу в 8 часов, в день Пасхи имел радость служить и утреню, и Божественную литургию, и вечерню – все обрелось в готовности к архиерейскому богослужению, за что не знаю, как отблагодарить доброму и преусердному Ставрополю и всей пастве.

За несколько перед сим дней получил я полное облачение от преосвященнейшего архиепископа Исидора¹⁵ с такой припискою: “Я уверен, что в проезд Ваш чрез Харьков преосвященнейший тамошний снабдил Вас всем потребным”. Жаль, что его преосвященство в сем случае обманут… разве вслед меня преосвященнейший Харьковский отправил что-нибудь для новой кафедры, по обычной ему скромности? О, тогда бы был я очень благодарен не за себя токмо, но от лица Кавказа всего.

Кавказа я не видал еще по причине дней не ясных. Увижу, опишу Вам…

Простите. Будьте здоровы.

26 апреля 1843 года. Ставрополь.

Иеремия"¹⁶.

Итак, 10 апреля, в Великую субботу, преосвященный Иеремия прибыл в Ставрополь и встречен был у самой заставы с хлебом-солью самыми почетными гражданами города. Необходимо заметить, что Ставрополь только в 1847 году стал губернским городом, а до этого был центром Кавказской области – крае, в то время неблагополучном и из-за продолжавшихся военных действий на Кавказе, и из-за разнородности населения, и из-за общей неблагоустроенности как еще недавно бывшей казацкой станицы. С утра до глубокой ночи город оглашали военные клики, по улицам раздавались звон оружия, конский топот казачьих сотен, стук колес военных обозов. Но город приобретал все большее и большее значение и как военный, и как экономический центр – через него осуществлялись торговые и политические связи с народами Кавказа. В это время здесь находилась штаб-квартира командующего войсками Кавказской линии и Черноморья, резиденция наказного атамана Кавказского линейного казачьего войска. В городе были лишь две церкви – Троицкий собор и Спасская церковь – да духовное училище; никаких других церковных учреждений в нем не было. Владыку временно поселили в пожертвованный купцом-меценатом Игнатием Волобуевым деревянный дом, который биограф святителя Игнатия (Брянчанинова), епископа Кавказского, Леонид Соколов называл хижиной¹⁷; здесь жебыла устроена временная походная церковь. Начинать преосвященному приходилось практически с нуля: снабдить приходы церковной утварью, богослужебными книгами, вещами для архиерейского служения, антиминсами, святым миро, богослужебным облачением, печатями консистории, попечительства, кафедральной и пр. Здесь в полной мере проявились незаурядные администраторские способности владыки. В период управления епархией преосвященным Иеремией был сооружен и освящен новый кафедральный собор в честь Казанской иконы Божией Матери (закладка храма 8 июля 1843 года; освящение 22 октября 1847 года). В нем осуществилось заветное желание ставропольцев – иметь храм на возвышенном месте. Интересно, что задумано было строительство этого храма задолго до открытия кафедры в Ставрополе, но по разным причинам не начиналось. С приездом владыки Иеремии вновь встал вопрос о новом кафедральном соборе, и, к неудовольствию местных властей, преосвященный потребовал освидетельствования выбранного места с составлением соответствующих актов, что несколько затягивало начало строительства, хотя уже все инстанции для разрешения его были пройдены. Только позже ставропольцы осознали полезность действий владыки Иеремии: «Дело в том, что хотя и состоялось утверждение и последовало высочайшее соизволение на постройку церкви на этом месте, но уступки этого места, как части бывшей крепости, принадлежавшей военно­му ведомству, сделано не было. Следовательно, в будущем возможны были недо­разумения относительно принадлежности места. Пре­дусмотрительный Иеремия своим требованием об освидетельствовании места достиг того, что только в это время впервые состоялась формальная передача этого места городу».

Не остался без внимания и старый кафедральный Троицкий собор: он был благоукрашен. Было выстроено и освящено 12 церквей, включая домовые (при архиерейском доме, в военном госпитале, в тюремном замке и при губернской гимназии). В память своих родителей, Иоанна и Марии, преосвященный Иеремия устроил Иоанно-Мариинскую женскую обитель (ставшую впоследствии второклассным монастырем) при двух каменных церквах и со всеми хозяйственными службами. Была открыта духовная консистория, заменившая прежнее духовное правление, устроен архиерейский дом. Заботами Иеремии и при содействии купца Ивана Григорьевича Гониловского, известного ставропольского мецената, был построен большой двухэтажный каменный дом для общежития бедных детей кавказского духовенства.

Одной из главных заслуг преосвященного Иеремии была его постоянная отеческая забота о духовном просвещении Кавказской епархии. Его заботами для Екатеринодарского духовного училища (открыто в 1818 году) были приобретены дома с садом, устроена бурса для бедных учащихся; для Ставропольского духовного училища (открыто в 1824 году) построен новый двухэтажный просторный каменный дом для училищного пансиона. Строился он на средства купца-мецената И.Г. Гониловского. На плане построенного дома владыка оставил надпись: «По плану сему дал Господь Бог соорудить доброе жилище для духовных сирот мальчиков. Создателю его вечная буди память и вечное от Господа спасение! В день Покрова Пресвятой Богородицы оно освящено, и под кров его дети и юноши благодарно и весело вселились»¹⁸. В это же время пожертвован был училищу соседний каменный дом пятигорским купцом Яковом Николаевичем Крутицким. Особой заслугой преосвященного Иеремии явилось учреждение и открытие в Ставрополе Кавказской духовной семинарии – преосвященный пожертвовал на это из своих средств до 8500 рублей¹⁹. Первым ректором семинарии был архимандрит Серафим (Аретинский, позже архиепископ Воронежский; † 1886), бывший профессор и инспектор Казанской духовной академии, а инспектором, а позже ректором был назначен иеромонах Герасим (Добросердов, будущий святитель; † 1880; память 10/23 июня). Большую помощь преосвященному, ходатайствующему об открытии семинарии, оказывали и гражданские власти: начальник Кавказской области генерал-лейтенант Владимир Осипович Гурко и наместник Кавказа всесильный князь Михаил Семенович Воронцов. В сентябре 1846 года святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский, направил письмо епископу Иеремии, в котором выразил горячую поддержку его начинаниям. Официальное открытие Кавказской семинарии состоялось 13 ноября 1846 года, в день памяти святителя Иоанна Златоуста. Из-за нехватки преподавателей в первый год существования семинарии преподавание Священного Писания и катехизиса преосвященный принял на себя. И, конечно, служение архиерея в небольшом городе, каким был Ставрополь, было всегда радостью для жителей. Особенно когда было что-то необычное. Одну такую службу, совместную с преосвященным Исидором, владыка Иеремия вспоминает в письме: «В неделю Закхея соборне служили мы в соборе. Чтобы видеть небывалое здесь служение двух архиереев, сограждане мои на сей раз едва не все были Закхеями – по усердию и усилию увидеть»²⁰.

В 1845 году преосвященный сопричислен был к ордену святой Анны 1-й степени, в 1848 году – к ордену святого Владимира 2-й степени.

Но не все шло так гладко, как хотелось бы – благие дела всегда встречают противление, и, как правило, сопутствуют им скорби. Посещая церкви обширной епархии, преосвященный не мог не заметить широкое распространение старообрядчества в этом удаленном пограничном крае, особенно среди гребенских казаков. Ни в одной из станиц Гребенского полка не существовало православных храмов, хотя в них проживало православное население. В других казацких станицах православные церкви находились в запустении, зато процветали раскольничьи скиты. Налицо было явное потворство военных властей раскольникам, и это было неудивительно: атаман линейного войска Степан Степанович Николаев сам был из семьи раскольников. Многие и другие влиятельные люди были раскольниками. С другой стороны, видя расположение и доверие раскольников и магометан, преосвященный с твердой надеждой ожидал успеха миссионерской своей деятельности в казацких станицах епархии. Однако с первых же шагов преосвященного по установлению законного положения старообрядчества на него посыпались жалобы в Петербург со стороны казачества и атамана, которые возымели успех по причине благорасположения к казакам как к военной силе. По ходатайству наместника Кавказа князя М.С. Воронцова, в июле 1845 года около 100 станичных церквей было отделено от Кавказской епархии в ведение главного обер-священника войск Кавказской армии протоиерея Лаврентия Михайловского, жившего в далеком Тифлисе²¹. Позже биограф преосвященного Алексей Воскресенский, анализируя создавшуюся ситуацию, усмотрел, что владыке горькую услугу оказали полицейские чины, стараясь с буквальной точностью прилагать к раскольникам законы о них, которые в ту пору были довольно строги и суровы²². Полицейские чиновники действовали настолько нетактично, что своими мерами вызвали недовольство казачьего войска. Несправедливые упреки в адрес преосвященного Иеремии, поддержанные военными властями, в частности князем Воронцовым, из политических соображений, а главное – изъятие из епархиального ведения казацких приходов стали причиной многих скорбей, понесенных владыкой. Епископ Иеремия писал в Синод, объясняя причины сложившейся ситуации, указывал на отрицательные последствия, проистекающие из-за отторжения казацкого региона от епархии, на ухудшение положения православных в этих оторванных от православного владыки областях, изобилующих раскольниками и иноверцами, но все было тщетно. Даже позже, в 1857 году, когда возглавлял кафедру святитель Игнатий (Брянчанинов), ее было принято считать неблагополучной по тем же причинам. Казачьи войска, состоявшие не только из русских, многие из которых были староверы, но и из других народностей с иной верой (главным образом, мусульман), оставались отделенными от епархии. В них процветал раскол, суеверия, своеволие раскольнических служителей, а позже бурно расцвело сектантство (шалопуты, молокане, скопцы, хлысты, штундисты). Получая в 1848 году орден святого Владимира, владыка сокрушался в письме к князю Воронцову: «Эту печаль мою священнослужительскую, – писал он, – никакое чествование не возьмет от моего сердца; ее понесу я и во гроб пред судилище Христово»²³. «Он видел светлым умом своим, что подобное отделение послужит к усилению раскола, будет причиною различных неустройств и различных прискорбных явлений в жизни казачьего духовенства, оставленного без ближайшего начальственного надзора, что действительно и случилось. “Достойно и праведно окаянству моему, – писал скорбящий архипастырь, – скорбеть и плачем пророка Иеремии, патрона моего, плакать о Церкви Кавказской, которая и прежде отличалась от всех частных Церквей России сколько опасностями и бедствиями внешними от соседних мусульманских народов, столько же и более внутренними утеснениями от раскольников и благоприятства их, а теперь, по-видимому, предана в жертву своеволию и расколу торжествующему и большему подверглась страданию. Праведно плакать о ней плачем Иеремии; и я стеню и плачу, плачу и скорблю”»²⁴.

В 1848 году владыка Иеремия в очередной раз подал прошение о своем увольнении на покой в Киево-Печерскую лавру, но 20 ноября 1849 года был назначен в Полтавскую епархию.

Кавказской епархии преосвященный Иеремия посвятил свои лучшие годы. Позже в «Кавказских епархиальных ведомостях» помещались некоторые работы владыки, его письма и советы по миссионерской деятельности среди татар и калмыков, по опыту, приобретенному им на Кавказской кафедре²⁵. С кавказской паствой он поддерживал отношения до самой своей смерти и всегда вспоминал о ней как о своем любимом детище. Впрочем, здесь, как и в других местах своего служения, он не был популярен в обычном смысле этого слова: для своих подчиненных он всегда казался слишком строгим и суровым начальником, потому что от всех, и прежде всего от самого себя, он требовал неуклонного исполнения долга. С годами в глазах ставропольцев образ святителя, освобожденный от временных эмоций, превращался в некий возвышенный эталон, про который ставропольский священник Николай Михайлов, сотрудник «Ставропольских епархиальных ведомостей», сказал: «Это был великий подвижник, всю жизнь горевший чистым немерцающим светом христианской веры и добродетели. Образ его, полный величия и духовной красоты, был и будет путеводною звездой для “взыскающих града”, бегущих от суеты и злобы века сего…»²⁶.

* * *

20 ноября 1849 года преосвященный Иеремия был назначен на Полтавскую кафедру. В Полтаву он прибыл 12 января 1850 года. На Полтавской кафедре он сменил почившего владыку Гедеона (Вишневского; † 1849), который, будучи членом Святейшего Синода, большее время пребывал в Санкт-Петербурге, управляя своей паствой издалека, что не могло не отразиться на состоянии дел в епархии. Чрезвычайно ответственно относящейся к своему служению и часто видевший в своих подчиненных отсутствие этого качества, преосвященный Иеремия при всем своем смирении и человеколюбии часто был понуждаем к жестким мерам для пресечения распущенности своих сотрудников. Именно это было основной причиной того, что более всего он тяготился званием правящего архиерея и смотрел на это служение как на наиболее тяжелое послушание, считая его тяжелее самого строгого подвижничества. В его дневнике не раз встречаются слова, подобные этим: «Господи Иисусе Христе, благослови мне начать десятое лето настоящего моего послушания святительского; и обнови, и приложи во мне благодать Твою, немощное мое врачующую, оскудевающее восполняющую, безумие мое вразумляющую, смятение ока моего и сердца, от живости впечатлений и чувства происходящее, утишающую. Даждь мне плод Святого Духа, не для меня точию, но паче для паствы моей и собратий… Боже, прости и исправи дела рук моих и вся-вся к полезному направи. Аминь»²⁷.

Поселился владыка сначала в неуютном архиерейском доме, с наступлением весны перебрался в Лубенский монастырь, а осень и часть зимы провел в Переяславе. Он вступил в управление епархией, в которой уже установились правила, не соответствующие строгим порядкам, к которым привык владыка. Исправление этих правил, естественно, влекло к конфликтам с епархиальным персоналом, что не предвещало плодотворной деятельности в епархии. «Новый преосвященный предъявил, кому следует, новые требования, к которым не привыкли; потребовал деятельности, от которой отстали; коснулся смелою рукой порядков, к которым привыкли; заговорил прямо, откровенно, нередко и резко с теми, которым нравился иной тон речи… Нужно было готовиться встретить начальника, который любит присматриваться и к мелочам, или, лучше, у которого в служебном отношении мелочей быть не должно»²⁸. К сожалению, многие епархиальные деятели не замечали, насколько они отвыкли от руководящей роли епископской, не замечали свойственного им своеволия, которое стало у них нормой из-за отсутствия долгие годы в Полтаве архиерея. Владыка Иеремия уже до прибытия на Полтавскую кафедру имел предупреждение о неблагополучном ее состоянии, возможно преувеличенном. Помнил он и сон, предваряющий его переход на новую кафедру: некто вручил ему новый, неприятный для него, черный архиерейский посох, в чем видел владыка предуказание Богом, что служение здесь будет для владыки не в радость. Уже 29 июля он писал в своем дневнике: «Отправил просьбу об отставке. Может быть, рано… Но, Господи, прости, не могу вести дела о доме Полтавском и об имуществе архиерейском. Лучше с черкесами воевать, нежели иметь прю с своими… И о чем же?»²⁹ Действительно, полтавская паства – и духовенство, и светская – стала распускать неблагоприятные и даже оскорбительные толки не только о служебной деятельности, но и о частной жизни владыки, что послужило поводом преосвященному покинуть Полтаву и переехать сначала в Лубенский монастырь, а затем в Переяслав. Своими мирскими грешными глазами судила полтавская паства владыку, и он, не споря, не доказывая обратного, не наказывая или увольняя клеветников, просто удалился от них, сначала подальше от Полтавы, а потом и вообще с кафедры. Год находился владыка на Полтавской кафедре, и только расставаясь с ней, сожалел, что он не понял паствы полтавской, а она его. Позже, уже в некрологе, напечатанном в «Полтавских епархиальных ведомостях», выразили полтавчане свое сокрушение о потери такого пастыря: «Преосвященный Иеремия был один из таких людей, высокое достоинство которых познается только тогда, когда они удаляются от нас… О, если бы, многие из нас говорили впоследствии, преосвященный Иеремия побыл хоть лет десять у нас, сколько бы добра он сделал для нас! Мы поняли бы его высоконравственный характер, высокоблагородный образ действий; он понял бы нас»³⁰.

На просьбу преосвященного об увольнении его на покой в Киев последовала резолюция о перемещении его с 19 декабря 1850 года на кафедру Нижегородскую, куда владыка и прибыл 14 февраля 1851 года. И как всегда, такое перемещение было ему предвозвещено свыше: «Во сне я видел какого-то благолепного старца, который, подавая мне посох, сказал: “Возьми!” Я ответил ему: “У меня посох есть”. Тогда он с некоторою настойчивостью повторил: “Возьми, возьми: тебе предстоит далекий путь”»³¹.

Ограждая себя от возможного очередного непонимания и нижегородской паствой, владыка писал в своем дневнике 25 июня 1851 года: «Уготовляюсь по епархии проехать, но что-то боюсь больше, нежели на Кавказе. Господи, помилуй и вложи в мя сердце благо, великодушно, благорассудительно, терпеливо. С таковым сердцем при Твоей благодати хоть куда, хоть в ад»³².

Многие храмы, строительство которых было начато еще его предшественником архиепископом Иаковом (Вечерковым; † 1850), достраивались и освящались владыкой Иеремией. Один из них – кафедральный Спасо-Преображенский, основанный в половине XIV века и заново отстроенный в 1834 году. Владыкой Иеремией 28 августа 1851 года был освящен главный придел (в честь Казанской иконы Богородицы) трехпрестольного храма в нижнем помещении Спасо-Преображенского кафедрального собора, 26 февраля 1852 года – второй придел этого храма – во имя Космы и Дамиана, а 26 октября 1853 года – придел во имя Димитрия Солунского Мироточивого. Храм этот был замечателен и некоторыми святынями: в нем находилась икона Нерукотворного Спаса, перенесенная в 1352 году из Суздаля, и Одигитрия, писанная в Царьграде и принесенная в 1380 году, шапка святого князя Георгия Всеволодовича, основателя Нижнего Новгорода. Здесь также находились гробницы нижегородских князей и епископов, в том числе и могила К. Минина, знаменитого защитника нашего Отечества³³.

При владыке Иеремии положено было основание нескольким нижегородским церквям: например Троицкой на Старой Сенной и Трехсвятительской на Новой Сенной площадях. Верхне-Посадский Троицкий пятиглавый храм византийского стиля с высокой колокольней (на Большой Печерской улице) окончательно был отстроен позднее, в 1867 году. Владыкой Иеремией положен был вклад на основание церкви при Нижегородской мужской губернской гимназии.

Несмотря на внешнюю суровость, преосвященный Иеремия обладал в высшей степени добрым и отзывчивым сердцем. Как и на всех местах своего служения, владыка непрестанно заботился об обеспечении бедного духовенства епархии, передавая в нижегородское епархиальное попечительство почти все получаемое им жалование – якобы от некоего неизвестного лица; он пекся также об устройстве осиротелых детей духовенства. Он собирал на двор архиерейского дома нищих, кормил их, оделял деньгами; любил ласкать детей, благословляя их и оделяя крестиками. В период его управления Нижегородской кафедрой капитал Общества попечительства о бедных духовного звания возвысился с 20 с небольшим тысяч до 85 тысяч рублей.

Строгие требования святителя Иеремии и его ревность о благочестии навлекали на него и здесь иногда великие скорби. Знаменитые нижегородские ярмарки при всей их полезности косвенно принесли владыке душевные огорчения. Много пришлось преосвященному претерпеть из-за ярмарочного собора, незаконно попавшего в ведение светской власти, а именно нижегородского губернатора. С этого и начинается столкновение преосвященного с губернатором князем Михаилом Александровичем Урусовым, любителем ярмарочных увеселений, театралом, человеком светским в полном смысле этого слова. Преосвященный обратил внимание на то, что привлечение губернатором для ярмарочных треб молодых и подчас юных певчих из архиерейского хора не только приносит вред голосам молодых певчих, но, что самое главное, приносит вред неокрепшим душам, производит нравственное их разрушение. Для князя же было важно угодить прибывающему на ярмарку многочисленному купечеству, обеспечить внешнее благолепие служб в ярмарочном соборе. Поэтому на первые же просьбы преосвященного упорядочить вопрос о певчих князь Урусов отправил на владыку Иеремию в Синод донесение, в котором обнажилось, насколько гражданская власть вмешивается в дела духовные. Совершенно неожиданно для князя Синод документом № 1035 от 24 мая 1852 года отменил старую временную систему, введенную из-за необходимости полицейского надзора за ярмарочными сооружениями и собором в частности, – собор отныне переходил в полное ведение преосвященного, как это и должно было быть. Такое неожиданное для князя решение Синода было приписано им к проискам преосвященного Иеремии, и губернатор, затаив свою обиду, готовился к сильнейшему удару против владыки. Об этих интригах князя Урусова по отношению к «доблестнейшему и благодушнейшему архипастырю» нам повествует А.А. Титов, опираясь на «подлинные официальные документы»³⁴. Во всем этом деле воистину сбывались слова: «Ров изры, и ископа и, и падет в яму, юже содела» (Пс. 7: 16). В 1854 году князь Урусов, пытаясь вернуть себе собор, поднял вопрос о средствах на его ремонт, якобы ранее шедший из ярмарочных доходов, но теперь, с переходом его в ведение епископа, губернатор предлагал осуществлять ремонт из собственных доходов собора. Синод поручил преосвященному Иеремии предоставить все сведения о проводимых ремонтных работах ярмарочного собора и по проверке этих данных обнаружил злоупотребление денежными средствами. Возможно, губернатор сам и не злоупотреблял, но ведение дел было запущенно, а налицо было исчезновение некоторых денежных сумм, собираемых на ремонт ярмарочного храма. Кроме того, мелочные неоправданные клеветы на владыку разоблачали самого губернатора в его желании чинить препятствия нормальной деятельности собора. Объективно поднятые сведения, подкрепленные информацией старосты собора, говорили не в пользу губернатора: собор оказался в запущенном состоянии и требовал капитального ремонта. Кроме того, ярмарочные мечеть и армянская церковь, как и раньше, ремонтировались за счет ярмарочного дохода, а православный храм губернатор пожелал отделить от этих средств, что Синод крайне удивило. «Это отношение было искрой, брошенной в склад горючих материалов и произведшей огромный пожар, в котором пострадал сам же виновник его – князь Урусов: он совсем удалился из Нижнего Новгорода. Было ли это удаление добровольное или невольное, неизвестно; в документах же о князе Урусове уже в следующем 1855 году упоминается как о бывшем губернаторе. Таким образом, на нем исполнились слова Священного Писания: “Сократятся шаги могущества его, и низложит его собственный замысл его” (Иов 18: 7)»³⁵. Прикровенно владыка Иеремия описывает происки некоторого недоброжелателя, от которого спас его преподобный Серафим: «В раннее утро предположено мною ехать в Саров негласно, и вот пред восходом солнечным вижу во сне, будто в правой моей руке рана большая, гниющая, в ней большое насекомое грызущее, но без боли. Увидев это, я крайне возмутился и, плача, говорил: “Ах, Боже мой! Как же я теперь буду служить? Как благословлять?” И вот среди этого вопля моего сердечного приблизился ко мне старец и спросил: “Что с тобой?” Я показал ему руку и рану. Он взял мою грешную десницу, всмотрелся в язву и вынул из нее грызущего зверька. Я проснулся и тотчас поскакал мимо Дивеевской общины в Саров. Целителем моей руки я не мог не признать отца Серафима. Возвращаясь, я узнал весь подкоп подо мною… Подкопателя не стало… и дела мои пошли прямо»³⁶.

Управление преосвященного Иеремии Нижегородской епархией, по общим отзывам, было для паствы управлением властным, строгим, беспристрастным и нелицеприятным в делах. Как неусыпный, ревнивый страж дома Божия – Его святой Церкви, – он не мог быть угоден людям мира, увлекающимся его соблазнами. И в частных беседах, и в своих святительских проповедях и поучениях беспощадно обличал он человеческие слабости и грешные увлечения. Так, его святая душа не знала покоя, доколе дотла не истреблен был пожаром театр, прямо у ворот архиерейского дома стоявший. В своем дневнике преосвященный записал: «У врат моих 9-м числом января 1854 года уничтожен театр – огнем в ночь, после позорища… Много из сел посетителей и просителей, зря соседнее мое пепелище, не один из них изрек сие мною слышанное из уст одного простеца, некоего Георгия: “Адово дно сгорело”. Простец сей как будто читал на всех театрах сию невидимую надпись: “Есть путь, иже мнится человеком прав бытии, последняя же его приходи во дно ада”³⁷ (Притч. 14: 12; 16: 25»³⁸.

Но почти сразу при губернаторе города князе Урусове, известном театрале, началось срочное строительство нового театра на Благовещенской площади (ныне пл. Минина и Пожарского), где, к огорчению преосвященного, работы велись и в воскресные дни, и в церковные праздники. Владыка Иеремия в день памяти нижегородского героя Козьмы Минина произнес речь: «Мы здесь молились, а близ нас работают в здании воздвигаемого театра в этот для всей России, а особенно для Нижнего Новгорода приснопамятный день, и чего ради? Не ведающий дела может подумать, что так спешно воздвигается здание государственное для каких-либо спасительных целей государства… Строится театр любителям зрелищ для своего удовольствия, с отвлечением рабочих людей от их прямых христианских обязанностей – быть в храме Божием… Нет, Господь не благословляет такие дела; не могу, не должен благословлять такие дела и я, недостойный служитель Божий»³⁹. Здание театра разрушилось ровно через полгода после этой речи. Для владыки было ясно, что такие дела не могут иметь другого конца. (Позже восстановленный, но многократно закрывавшийся театр в конце концов был перемещен на новое место – улицу Большая Покровка).

В течение шести с половиной лет преосвященный Иеремия управлял Нижегородской епархией, заботясь о поднятии благочестия духовенства и паствы. Однако постоянная борьба и волнения утомили преосвященного, и он в очередной раз написал прошение об отставке. В своем дневнике владыка написал: «1857 год. В 3-е число мая, в день памяти преподобного Феодосия Киево-Печерского и празднества чудотворной иконе Богородичной Печерской, помолясь и довольно размыслив, отправил в Санкт-Петербург прошение об увольнении от епаршеского бремени и о дозволении мне жить в числе братства в Печерском монастыре. Прошение уготовано еще в январе; вчера запечатано»⁴⁰.

17 июня того же 1857 года он был уволен на покой в Нижегородский Печерский первоклассный монастырь с пожизненной пенсией в 1000 рублей, с правом пользования, как было перечислено, лучшим помещением с отоплением, нужной прислугой и экипажем на выезде во всякое время. Митрополит Московский Филарет по поводу ухода на покой владыки Иеремии сказал посетившему его архимандриту Макарию (Миролюбову, будущему архиепископу Донскому; † 1894): «Жаль, что преосвященный Иеремия уходит так рано на покой: в таких епископах теперь в особенности нуждается Церковь»⁴¹. Протоиерей Тимофей Иванович Буткевич, биограф святителя Иннокентия (Борисова), пишет, что преосвященный Иеремия удалился на покой из-за какой-то тяжелой болезни⁴², но ни один биограф владыки Иеремии не говорит об этом.

Вначале преосвященный поселился в Нижегородском Печерском монастыре, затем, когда в 1868 году викарным Балахнинским епископом был рукоположен Поликарп (Гонорский; † 1891), сменивший на этом посту епископа Макария (Миролюбова), преосвященный для сохранения мира переселился в Феодоровский Городецкий монастырь, что в 50 верстах от Нижнего Новгорода, где пребывал несколько лет. Последним местом его проживания был Нижегородский Благовещенский монастырь. Во всех монастырях, куда поселялся епископ-отшельник, спешил он подготовить себе могилу. В Печерском монастыре в нижнем этаже Успенской церкви он устроил и освятил храм преподобных Антония и Феодосия Печерских, где и устроил себе могилу, в которой позже был захоронен его духовник – иеросхимонах Мордарий. В Феодоровском монастыре им была подготовлена могила в храме великомученика Феодора Стратилата, в Благовещенском монастыре – в храме святителя Алексия, митрополита Московского.

В Печерском монастыре он поселился в самом скромном помещении, в кельях при храме Покрова Пресвятой Богородицы. Смирение его было так велико, что со времени его удаления на покой он более не совершал богослужения архиерейским чином, а если служил, то в своей только келейной церкви с одним иеродиаконом и послушником, как простой священник. Единственным украшением его кельи было резное распятие и небольшая Владимирская икона Богоматери – благословение его родителей – да образ любимого им святителя Димитрия Ростовского и живописные портреты митрополита Киевского Филарета и старца Серафима Саровского, тогда еще не прославленных. Свою пенсию (1000 рублей) преосвященный раздавал на дела благотворения, главным образом на стипендии духовно-учебных заведений.

В дневнике его 8 января 1858 года записано следующее: «Вчера по молитве Господу моему Иисусу Христу, на Иордане явльшемуся, и также помолясь святому Иоанну Крестителю некою особенною моему окаянству приличною молитвою, возжелал и пред Ними духом и усты моими изрек желание мое принять схиму, аще благоволит на сие Господь, с переименованием во Иоанна, аще не отринет великий и святой Иоанн Предтеча, чтобы с именем его явился я туда, в вечность. Исполняй во благих желания прибегающих к Тебе, Господи, исполни сие мое желание во время Свое»⁴³.

В 1860 году преосвященный был пострижен келейным образом в святую схиму и назван Иоанном. Пострижение его совершал уважаемый нижегородцами и владыкой его духовный отец – подвижник схииеромонах Мардарий.

Преосвященный Иеремия в своей келье охотно принимал посещавших его лиц всякого звания и сословия. Нижегородцы благоговели перед ним и в каждом важном или скорбном событии своей жизни просили его советов и благословения. В Благовещенском монастыре в келье у преосвященного был храм, о котором он вспоминает в письме к епископу Кавказскому Герману (Осецкому; † 1895) от 30 ноября 1878 года: «Совершив Божественную литургию в келейном у меня храме святого Андрея, апостола Первозванного, поспешаю духом моим нестись к Вам и всему братству Вашему, имени его посвященному. Примите, преосвященнейший владыко, яко основатель и покровитель сего Свято-Андреевского братства, и передайте всем братчикам, благотворителям и споспешникам его мое молитвенное приветствие с настоящим днем праздника братства. Испрашивая Ваших молитв, с истинным почтением и братской о Господе любовью имею честь быть Вашего преосвященства слуга и молитвенник.

Нед[остойный] епископ Иеремия»⁴⁴.

Нестяжательностью своей он дошел до полного обнищания: он раздавал все, что имело хоть какую-то ценность; книги, иконы, кресты, панагии – все был роздано монастырям, храмам, обителям. Особо благоговейное чувство владыка Иеремия питал к святителю Димитрию Ростовскому, с его иконой он никогда не расставался. Подражая своему небесному покровителю святителю Димитрию, преосвященный в уединении также много работал пером – писал душеполезные советы, молитвы, толкования. Только телесная немощь помешала ему посетить Ростов для поклонения честным мощам Божиего угодника. Сделал это уже после смерти старца Иеремии его келейник отец Никон по просьбе умирающего.

Незадолго, дней за десять, до своей кончины он, уже больной, принял Казанского архиепископа Палладия (Раева; † 1898) с Нижегородским епископом Макарием (Миролюбовым) и долго с ними беседовал. За три дня до своей блаженной кончины, 3 декабря, пригласил к себе духовного отца своего, иеромонаха Благовещенского монастыря Серафима, и после краткой исповеди просил прочитать канон молебный на исход души. До последнего своего вздоха он сохранял твердую память и сознание. Последние слова его были: «Пора домой».

Жизнь угасла тихо и спокойно, без всяких видимых признаков смертной агонии 6 декабря в 11 часов дня. При гробе почившего сразу же началось непрерывное чтение Евангелия, а также служение панихид во многих нижегородских церквях и при гробе. Панихиды при гробе совершались преосвященным Макарием в сослужении с братией монастыря. Речи, говоренные по окончании панихид, были проникнуты чувством благоговения к почившему. 9 декабря преосвященным Макарием была совершена заупокойная литургия в сослужении с преосвященным Поликарпом (Гонорским; † 1891), епископом Балахнинским, и многими архимандритами и протоиереями. При погребении присутствовали представители гражданской власти и почитатели почившего. Во время выноса гроба во всех церквях Нижнего Новгорода звучал печальный перезвон, певчие пели ирмосы великого канона: «Помощник и Покровитель». Так закончился жизненный путь подвижника благочестия преосвященного Иеремии, молитвенника и предстоятеля пред Богом за нас, а особенно за Кавказскую, Полтавскую и Нижегородскую паству, что отразил он в своей посмертной молитве:

«Слушая глас Господа моего, во святом Евангелии глаголющего: “Будите готовы, яко в он же час не мните, Сын Человеческий придет”, – и помышляя о безвестном дне и часе исхода моего от сея жизни, и се уже приближась к сему страшному, но и вожделенному часу паки и паки напоследок в мире сем, исповедаю Господу Богу, Вседержителю, в Святой Троице славимому и поклоняемому Отцу и Сыну и Святому Духу, во всех моих согрешениях, ими же зле содеях мыслию, словом, делом и всеми моими чувствами, яко во гресех родился, во гресех воспитахся и во гресех по святом крещении даже до сего последнего часа пожих…

Не о себе же точию и в час сей молюся Тебе, о Боже, но и о тех (и паче о них) паствах и градех, идеже благодать Твоя поставляла мою немощь пасти людей Твоих. Буди милость Твоя и благословение Твое, о Пресвятой Троице, с ними и на них до века…

Епископ Иеремия, многогрешный. Аминь»⁴⁵.

Некоторые, поверхностно оценивая этого замечательного владыку, характеризуют его как неуживчивого человека, что неправильно отражает его образ. Любой деятельный человек, выполняя богоугодные дела, не избегает недоброжелательства со стороны не только ленивых или малоактивных людей, но и стремящихся к добрым деяниям, но видящих их по иному – враг человека прилагает много усилий, чтобы помешать благу и разобщить людей, настроенных на богоугодные дела. И потому преосвященный Иеремия не выделяется из рядов других выдающихся активных деятелей – ни церковных, ни государственных. Кроме того, на фоне благочестивейшей жизни владыки любые возникавшие конфликты несравненно видны ярче, чем аналогичные конфликты у людей, не обладающих таким уровнем благочестия. Для последних они являются обычным явлением, а иногда даже украшающим их образ как проявление их ревности в чем-то. Сам владыка так сокрушался о всяком действии, отвращающем от полезности делу или приносящем печаль другому человеку, запечатлевал эту свою боль и скорбь в дневнике, что, вглядываясь в его записи формально или субъективно, можно сделать неправильный вывод о постоянных скорбях, сокрушениях и искушениях владыки. Но в том-то и проявлялось благочестие преосвященного, что во всем он винил себя, а скорбь свою нес и «во гроб пред судилище Христово». Другой бы перешагнул через возникающее искушение и забыл бы его, впав в очередное, но для владыки Иеремии не было малым или неважным любое дело, не приведшее к благочестивому результату, – он переживал, он сокрушался, он скорбел. Несомненно, что такой светильник благочестия, стремящийся угодить Богу, ведомый Богом и исполняющий волю Божию, имел сильное противление от духов злобы через людей. Но и помощь Божия ему была велика как творящему Его волю.

В заключение приведем несколько высказываний владыки Иеремии, наилучшим образом характеризующих строй его духа.

«Возлюбленный! Ты желаешь и ищешь имени и чести инока умного. Памятуешь ли, кто есть истинно умный? Истинно умный человек есть тот, кто о едином тщится – о том, чтобы во всем повиноваться Богу и благоугождать Ему, благодаря Божественный Его Промысл во всяком приключении житейском, во всяком, говорю, приятном и горьком, ибо разумно быть благодарным врачу и тогда, как он дает нам врачевство невкусное и горькое: Бога ли не благодарить в скорбях наших, коими врачует Его премудрость и благодать нашу душу? Спасайся».

«Друже! Никакой нет пользы в обучении наукам, если не будет богоугодного и богобоязненного жития. Обучение доброму житию и старание об очищении и исправлении души делает человека истинно просвещенным и мудрым. Кто чужд добродетели, тот ничего достодолжно не знает и узнать не может, ибо, сказал святитель Антоний Великий, единственный способ уразуметь Всеблагого Бога и божественные предметы есть благость и житие непорочное, коими привлекается благодать Святого Духа, наставляющая на всякую истину. Спасайся!»

«Возлюбленный! Укоряя и осуждая заочно кого-либо из братии, ты поступаешь вопреки правилу человеков Божиих и боголюбивых, ибо мужи благие и боголюбивые иногда дозволяют себе обличать кого-либо во зле в лицо, но никогда никого не укоряют заочно, на стороне; и не только сами не произносят укорительное и унизительное слово об отсутствующем, но и другим заграждают уста. Подражай таковым боголюбцам и спасайся»⁴⁶.