Глава 3. Выборы архиереев

Одним из основных результатов «церковной революции» было повсеместное введение выборного начала. Сами выборы были важнейшим символом революционных процессов в Церкви. В 1917 г. выбирали настоятелей и настоятельниц монастырей, приходских священников, дьяконов и псаломщиков. Однако центральным событием данного процесса было избрание высших иерархов.

Выборы архиереев в 1917 г. – известный факт, попавший и в обобщающую монографию⁵⁴², и даже на страницы учебника истории⁵⁴³. Однако исследователи только констатируют сам факт проведения выборов, перечисляя несколько епархий, где они проходили: если и приводится какой-либо комментарий, то, как правило, неверный. Даже в статье Т. Г. Фруменковой, наиболее серьезном исследовании темы высшего духовенства после революции, только констатируются результаты выборов в Харькове, Москве, Петрограде и Владимире⁵⁴⁴. Механизм выборов, идеологическая и политическая борьба различных группировок остаются практически не изученными. Не существует даже полного перечня епархий, где эти выборы состоялись.

К сожалению, следует отметить, что данная проблема по сей день находится на периферии интересов отечественных историков, поэтому какая-либо серьезная историографическая дискуссия затруднена. Так, например, И. К. Смолич пишет, что «почти везде на епархиальных съездах были снова избраны прежние епархиальные архиереи»⁵⁴⁵, что не соответствует действительности. Д. В. Поспеловский упоминает лишь о выборах в Москве, Петрограде и, почему-то, в Тобольске⁵⁴⁶. О выборах в этих же городах очень кратко пишет протоиерей Георгий Митрофанов⁵⁴⁷, добавляя при этом, что «Временное правительство обязало церковную иерархию не назначать иерархов на кафедры, а избирать их в епархиях», однако и это не соответствует действительности. Также только констатирует факт выборов в указанных епархиях А. Н. Кашеваров, добавив Рязань⁵⁴⁸. М. В. Шкаровский упоминает еще Чернигов и Курск⁵⁴⁹. Только о столичных выборах пишет протоиерей Владислав Цыпин⁵⁵⁰. Законодательный механизм выборов рассматривает С. Л. Фирсов⁵⁵¹. По его мнению, это была «уникальная попытка реанимировать правила, имевшие место в древней Церкви». Автор новейшей монографии по синодальному периоду В. А Федоров ограничивается только фразой о том, что «некоторые съезды приняли решения о выборности епископата духовенством и мирянами»⁵⁵².

Английский историк В. Мосс отмечает, что «хотя революционная волна и приводилась в действие явно антицерковным духом, но промыслом Божьим она привела, наряду с вредными, и к некоторым полезным для Церкви переменам». К этим «полезным переменам» автор относит выбор епископов в Москве, Петрограде и Харькове. Говоря же о выборах во Владимире, он пишет что «избиратели перед тем отвергли всех кандидатов... так что либеральный Сергий был для них единственным кандидатом»⁵⁵³. В действительности, будущий советский патриарх одержал победу с трудом, во втором туре голосования. Протодьякон Сергей Голубцов в своей книге рассматривает московские выборы⁵⁵⁴.

Характерный примером стало предисловие к изданию следственного дела патриарха, в котором отмечено, что, «стремясь провести согласных со своей линией кандидатов, В. Н. Львов организовал выборы новых архиереев на освободившиеся Московскую и Петербургскую (так. – П.Р.) кафедры и еще в нескольких епархиях, которые возглавляли неприемлемые с точки зрения реформаторов епископы»⁵⁵⁵. Трудно сказать что-либо более несоответствующее общей обстановке 1917 года.

Между тем значимость данного события определяется тем, что впервые за более чем тысячелетнюю историю Русского Православия правящий епархиальный епископ выбирался, как тогда выражались, «свободными голосами духовенства и мирян».

В Российской империи епархиальный владыка утверждался императором из кандидатов, представленных Синодом. Характерной чертой «синодального православия» было частое перемещение архиереев с кафедры на кафедру. Хотя разделение епархий по трем классам было официально отменено в 1867 году, но неофициальные представления о престижных и опальных кафедрах сохранялись. Большую роль при перемещении и назначении имели личные связи владыки не только в церковной, но и в светской среде⁵⁵⁶. Конечно, и в XIX в. многие церковные деятели понимали «неканоничность» подобных практик.

Вопрос о выборах епископата активно обсуждался в печати в годы Первой революции. Данная проблема обсуждалась и на Предсоборном Присутствии в 1906 году. Сторонники выборного начала ссылались на правила, существовавшие в древней Церкви, когда епископ выбирался голосами духовенства и мирян. По их мнению, это должно было восстановить утраченную связь между народом и его архипастырями: «Большинство русских епископов, несомненно, получили назначения не без политического влияния», – говорил на Присутствии профессор Петербургской духовной академии протоиерей Александр Рождественский. По его мнению, «современный состав епископата мог бы также продать свое стадо за политические блага, как епископы Юго-Западной Руси в 16-м веке, приняв унию с Римом»⁵⁵⁷. Противники принципа выборности утверждали, что он стал в XX веке неким фетишем. «Люди думают, что стоит его применить, как сразу наступит счастье», – считал член Государственного Совета Ф. Д. Самарин»⁵⁵⁸. Говорилось на Присутствии и о том, что Церковь не должна копировать гражданские политические нормы. Противоположные мнения высказывались по поводу выборов на предстоящий Собор, а также о возможности и процедуре избрания на нем патриарха. И хотя Предсоборное Присутствие высказалось за избрание епископов, никаких практических последствий это решение не имело, так как тогда созвать Собор не удалось.

В последние годы существования монархии назначения и перемещения епархиальных архиереев стали связывать с именем Г. Распутина. Более того, за многими архиереями пожизненно закрепилось прозвище «распутинца». После Февральской революции это обвинение активно использовали и правые и левые силы. Особенно скандальной была история рукоположения и назначения в Тобольскую епархию полуграмотного Варнавы (Накропина). Архиепископ Антоний (Храповицкий) по этому поводу сказал, что Синод с таким же успехом мог и «черного борова поставить в епископы», – вспоминал протопресвитер Георгий Шавельский⁵⁵⁹.

Вопрос о введении выборного начала вновь встал после Февраля. Особую актуальность ему придавало то, что несколько кафедр (в первую очередь, Петрограда и Москвы) после увольнения наиболее одиозных архиереев стали вакантными.

Вопрос о правилах церковных выборов стал одной из причин конфликта нового обер-прокурора В. Н. Львова со старым составом Синода. Сам Львов в беседе с корреспондентом «Нового времени» говорил: «Члены Синода находят, что митрополитов и епископов должны выбирать все епархиальные архиереи. Я же считаю, что такие выборы на кастовых началах не могут никого удовлетворить. Кандидатов должны избирать съезды духовенства при участии мирян и церковных организаций. Я всецело на стороне выборного начала. Выборное начало соответствует церковным канонам и возводит нас к временам древней Церкви. На митрополичьи кафедры, – успокаивал обер-прокурор, – я не буду проводить своих кандидатов»⁵⁶⁰.

В прессе активно обсуждали данную тему. Введение выборного начала в Церкви связывалось многими с возвращением к первоистокам христианства: «Выборное начало, – писали в одной из радикальных церковных газет, – требуемое канонами, является излюбленным способом демократических республик. Да и Церковь Христова апостольских времен не что иное, как христианская демократическая республика. Революция возвращает Церковь к вечным истокам ее жизни, и красное знамя не только символ освободившегося народа, но и церковного возрождения»⁵⁶¹. Наиболее авторитетная церковная газета «Всероссийский церковно-общественный вестник», издаваемая Петроградской духовной академией, писала, что выборы – «это первый шаг к восстановлению древнего церковного порядка. Было бы несогласно с новым государственным строем, если бы, хотя и временно, оставался действовать прежний порядок правительственных назначений на кафедры епископов»⁵⁶².

Основной проблемой считалось подведение под выборное начало соответствующей законодательной базы. Для этого требовалось как время, так и активное участие церковных историков-канонистов. В церковных кругах вели дискуссию и о том, где и как должен быть избран епархиальный архиерей. Так, например, один из наиболее активных клириков петроградской епархии, протоиерей Михаил Чельцов, считал, что для выборов нужно созвать специальный епархиальный собор из священников и мирян, выбранных на общих пастырских собраниях⁵⁶³.

Вскоре во «Всероссийском церковно-общественном вестнике» появилась статья с красноречивым названием «Дайте народу епископов и избирательный закон». В ней подчеркивалось, что «без одобрения народа ни один архиерей впредь не должен получить архиерейского достоинства». Проводилась и мысль о том, что Синод не должен равнодушно смотреть, как организуются епархиальные выборы. Автор считал неверным предоставление Петрограду и Москве права самим вырабатывать порядок избрания местного архиерея⁵⁶⁴.

Важно отметить, что сам выборный принцип сомнению тогда никем не подвергался. Основным доводом служило то, что, как писал профессор Петроградской духовной академии Н. И. Сагарда, «в древней Церкви признавалось неоспоримым, не подлежащим даже обсуждению необходимость избрания епископов»⁵⁶⁵.

29 апреля Синод принял послание «Архипастырям, пастырям и всем верным чадам Святой Церкви». В нем, среди прочего, утверждалось, что «издревле господствующее в Православной Церкви выборное начало должно быть проведено во все доступные для него формы церковного управления...»⁵⁶⁶. Это послание было составлено членами Синода А. В. Смирновым и А. П. Рождественский, а отредактировано архиепископом Сергием. «Много общих фраз и мало конкретного содержания», – так оценил его в дневнике член Синода протопресвитер Николай Любимов⁵⁶⁷. Действительно, на вопрос, как и когда избирать епархиального епископа, ответа в нем не было. Не было единого мнения по этому поводу и у членов Синода. Так, товарищ обер-прокурора А. В. Карташев предложил, давая благословление на выборы митрополита (в первую очередь, речь шла о выборах на столичные кафедры, где традиционно архиерей имел сан митрополита), что «надо выбирать не митрополитов, а трех кандидатов... из которых один будет утвержден Синодом»⁵⁶⁸. Предложение А. В. Карташева, по сути, возвращало традиционную синодальную практику и было отвергнуто Синодом. После обсуждения решено было просто «преподать от имени Синода благословение на производство выборов», с последующим предоставлением выработанных комиссиями правил⁵⁶⁹. Но вся данная дискуссия в Синоде явно запоздала: в столичных епархиях полным ходом уже шла предвыборная кампания.

Законодательное оформление выборного начала в Церкви произошло только 5 июля, когда Синод утвердил «Общие правила об избрании епархиальных епископов». В синодальных материалах об их утверждении цитировалось мнение покойного профессора В. В. Болотова. Последний же отмечал, что выборы епископа воспринимались в древней Церкви «за нечто неоспоримое, не подлежащее даже рассуждению». Далее следовала справка о том, что этот порядок был изменен в Византии под давлением императоров. Правда, сразу же признавалось, что полностью восстановить древние правила выборов «при всем желании нет возможности, ввиду крайне обширных пределов наших епархий... у нас участие приходов в выборах может быть только посредственное, через посылку делегатов»⁵⁷⁰. Проблема была и в том, как избирать делегатов на епархиальный собор: непосредственно – от каждого прихода, или от более крупных церковно-общественных единиц, таких как благочиние. Считалось, что если для «городов предпочтительней первый порядок, то для остальной местности – второй». Нежелательным считалось и избрание слишком большого количества представителей на Собор: «При многолюдстве он более будет походить, по неубедительному механически случайному ходу дела, на то сборище народа, которому запретил производить избрание Лаодикийский Собор своим 13 правилом»⁵⁷¹.

В принятых Синодом «Правилах» кратко излагался процесс избрания представителей на епархиальный собор. По мысли составителей, он должен был носить двухступенчатый характер. Вначале выборы должны были проходить по приходам, потом – по благочиниям. Подчеркивалось, что все вопросы должны решаться в первую очередь большинством голосов. На самом епархиальном соборе при помощи подачи записок предлагалось намечать основных кандидатов. По каждому из них предоставлялось право высказывать «соображения»⁵⁷². При этом особо отмечалось, что «отрицательная критика» не должна допускаться. Избранным предлагалось считать кандидата, который при окончательной баллотировке получит не менее половины голосов. Если таковых не было, баллотировка должна была проводиться еще два раза. При равенстве голосов бросался жребий. Избранный кандидат утверждался Синодом. В заключении «Правил» отмечалось, что «настоящие правила могут быть дополнены или видоизменены по местным условиям, с разрешения епископа»⁵⁷³. Следует отметить, что, хотя в ряде епархий и следовали своим правилам, они не сильно отличались от центральных. Единственное условие, которое не соблюдалось, вероятно, повсеместно – запрет на «отрицательную критику» кандидата.

Столичного архиерея митрополита Питирима уволили 5 марта без всяких проволочек⁵⁷⁴. В церковной, да и в светской среде он слыл фигурой настолько одиозной, что сторонников у него, в отличие от других изгнанных иерархов, не нашлось. Церковные власти не могли даже гарантировать личную безопасность ненавистного митрополита, считавшегося основным протеже Распутина. Обер-прокурор В. Н. Львов перед отъездом бывшего епархиального владыки из Петрограда в Пятигорск ходатайствовал перед председателем правительства князем Е. Е. Львовым о содействии в получении «надлежащих документов», чтобы оградить Питирима от «возможных в пути и на месте оскорблений в виде обыска и ареста»⁵⁷⁵.

Сразу после увольнения митрополита в столице начали циркулировать слухи, что на вакантную кафедру назначат уфимского епископа Андрея (Ухтомского), срочно вызванного обер-прокурором. «Личность уфимского преосвященного настолько определена, выступления его были так ярки, – писали в одной из газет, – что, кажется, не может быть двух мнений о том, насколько желательна эта кандидатура для петроградской церкви»⁵⁷⁶.

Сам Андрей, прибыв в столицу, заявил, что о перемещении на петроградскую кафедру он узнал из газет: «Назначения нет, а если бы оно и было, то я бы не принял ни от какой власти это назначение без согласия Петроградской православной паствы»⁵⁷⁷. Против прямого административного назначения архиерея выступали и наиболее активные круги столичного духовенства. 11 марта их представители нанесли визит В. Н. Львову и выразили пожелания, чтобы епископ был избран каноническим путем, то есть в результате свободных выборов⁵⁷⁸.

19 марта на собрании петроградского духовенства был избран Исполнительный комитет по организации выборов, председателем которого стал протоиерей Павел Лахотский⁵⁷⁹. Через несколько дней в зале Общества распространения религиозно-нравственного просвещения состоялось многолюдное собрание духовенства и мирян, под председательством протоиерея профессора А. Н. Рождественского. К собранию обратился с речью викарий Петроградской епархии епископ Вениамин (Казанский), призвав присутствующих к миру и согласию. Главной обсуждаемой проблемой стала разработка правил выборов. Наиболее радикальные церковные деятели считали, что выборы должны носить всеобщий и прямой характер. Жаркая дискуссия развернулась и по поводу участия в выборах женщин. Активным сторонником этого выступил один из будущих лидеров «обновленцев» священник А. И. Боярский⁵⁸⁰. В конце концов, за женщинами было оставлено только активное избирательное право. В «Порядке избрания Петроградского епархиального епископа», выработанном съездом духовенства и мирян, прошедшем 16 – 17 апреля, говорилось, что в избрании делегатов участвуют лица обоего пола, достигшие 21 года. Право быть избранными на собор получали только мужчины; отмечалось, что «о распространении сего права и на женщин суждение может иметь только Всероссийский Поместный Собор».

Ведущая роль в разработке правил избрания принадлежала профессору Духовной академии, известному историку А. В. Бриллиантову.

Выборы проходили по всем приходским церквям 11 мая. В каждой должен был быть составлен специальный акт, причем наказ делегатам, какого кандидата избирать, должен был даваться в устной форме и в акт не вносился⁵⁸¹. Процесс выборов епископа был двухступенчатый. В первом туре записками намечались основные кандидаты, три из которых «подвергались второй баллотировке». Основными претендентами на «вдовствующую кафедру» были епископы Андрей (Ухтомский) и Вениамин (Казанский), а также архиепископ Сергий (Страгородский). Были выдвинуты кандидатуры архиепископа Тихона (Беллавина) и протопресвитера армии и флота Георгия Шавельского. От Синода присутствовать на выборах было поручено архиепископу Платону (Рождественскому).

В прессе активно обсуждали предстоящее событие. «Нам нужен архипастырь, готовый воспринять мученический венец», – писал некто Ф. Федотов⁵⁸². А профессор, протоиерей А. П. Рождественский считал, что избранник должен быть в «силе митрополита Филарета и в духе митрополита Антония»⁵⁸³. Священник К. Семенов писал, что «нам надобен митрополит-революционер... могущий взбунтовать спокойное консервативное болото русской церковной жизни»⁵⁸⁴. Ряд столичных благочинных даже просили Синод, ввиду «сакраментальности акта избрания», провести утверждение кандидата непосредственно в алтаре Казанского собора, в присутствии полного состава Высшего церковного органа⁵⁸⁵.

23 мая в здании Исидоровского епархиального училища открылось совещание представителей, выбранных на епархиальный собор, под председательством протоиерея Философа Оранского. Как писала газета «Новое время», с большим воодушевлением было воспринято появление на нем председателя Государственной Думы М. В. Родзянко, также выбранного на Собор. Присутствующие «единодушно пропели ему многие лета» и предоставили слово вне очереди⁵⁸⁶. М. В. Родзянко призвал собравшихся голосовать за епископа Андрея, выставляя тому в заслугу в первую очередь печатные выступления против Г. Распутина. На это протоиерей Лахотский заметил, что против Распутина писали и другие архиереи, однако цензура не позволяла их печатать. Вообще, следует отметить, что декларирование оппозиционности по отношению к старым порядкам было в то время непременным условием предвыборной кампании, не только в Петрограде, но и в провинции.

На следующий день после торжественной литургии в Казанском соборе началось голосование, проходившее в два тура. При первой баллотировке 699 делегатов из 1 587 отдали свой голос Вениамину. Второе место было у Сергия, получившего 398 голосов, третье у Андрея – 364 голоса. За остальных кандидатов голосов было подано «много меньше». Во втором туре за Вениамина проголосовали 976 выборщиков, за Сергия – 625, за Андрея – 344⁵⁸⁷. Таким образом, большинством был выбран викарий Петроградской епархии, гдовский епископ Вениамин. Не помогла соперникам Вениамина и активно проведенная избирательная кампания, сопровождавшаяся усиленной агитацией и выпуском листовок⁵⁸⁸.

На следующий день, 25 мая, архиепископ Платон на заседании Синода доложил о прошедших выборах. По словам Н. Любимова, «на двукратный вопрос обер-прокурора, не было ли заявлено каких-либо протестов, преосвященный заявил, что не только не было протестов, но что выборы произошли так гладко, так корректно, так даже умилительно и благоговейно, что лучше и желать нельзя»⁵⁸⁹. На что В. Н. Львов заявил, что еще до выборов к нему поступали жалобы по поводу самой системы избрания депутатов по приходам. Но если эти протесты и имели смысл, то только до избрания петроградского епископа, считал Любимов, «теперь же их читает (и читает, как будто смакует) В. Н. больше для собственного утешения в неудаче». Действительно, результаты выборов можно было рассматривать как поражение обер-прокурора. Его основной протеже епископ Андрей стал лишь третьим. Более желательным для Львова был бы и архиепископ Сергий, единственный человек из старого состава Синода, сохранивший свое место. Любые инициативы обер-прокурора встречали неизменную поддержку архиепископа, имевшего репутацию необычайно изворотливого человека.

Наотрез отказался В. Н. Львов и автоматически ввести новоизбранного владыку в состав высшего церковного органа⁵⁹⁰: аполитичный Вениамин не вписывался в планы революционного обер-прокурора. Так, давая интервью корреспонденту «Нового времени», Вениамин заявил, что стоит за свободу Церкви, «но она должна быть чужда политике, ибо в прошлом от нее много пострадала»⁵⁹¹. Сам владыка, хотя и занимал до революции должность викария столичной епархии, удивительным образом оказался не замешанным в череде скандалов вокруг личности митрополита Питирима, которого относили к числу главных креатур Распутина. Многие современники, знавшие Вениамина, характеризуют его как искреннего человека, «не любившего играть роль и красоваться». Возможно, именно эти качества, а также большая популярность в среде простого народа и принесли ему победу на выборах⁵⁹².

В Москве, в отличие от Петрограда, увольнение епархиального владыки митрополита Макария, как об этом уже писалось, приняло скандальный характер.

Действительно, с первых дней революции московский клир проявлял необычайную активность. Даже по словам далекого от церковных проблем меньшевика Н. Н. Суханова, «духовенство встряхнулось, быстро «самоопределилось» и задумало не на шутку стать государством в государстве, особенно в Москве»⁵⁹³. Проходивший с 21 по 25 марта Чрезвычайный съезд духовенства и мирян вынес единогласное решение о необходимости избрания митрополита. Посылая «представление» съезда в Синод, временно управляющий епархией епископ Иосаф писал, что, «ввиду создавшегося в среде духовенства крайне тревожного настроения... единственной мерой, способной внести успокоение в сметенные умы верующих», может быть разрешение им избрать своего кандидата на кафедру⁵⁹⁴. На самом съезде высказывались мнения избрать митрополита «без всякого сношения с Синодом». В итоге было принято предложение специалиста по церковному праву, профессора И. М. Громогласова – просить у высшей церковной власти не разрешения, а только благословения⁵⁹⁵. На съезде был избран и организационный комитет по вопросу избрания будущего митрополита, под председательством протоиерея Н. В. Цветкова. Юрисконсультом комитета стал И. М. Громогласов.

Следует отметить, что церковно-общественное движение в Москве, несмотря на радикализм некоторых заявлений, в основном носило все же конструктивный характер. Во главе этого движения стояли такие видные фигуры, как член Государственного совета и предводитель дворянства А. Д. Самарин, юрист Н. Д. Кузнецов, И. М. Громогласов, князь Е. Н. Трубецкой, профессор С. Н. Булгаков, а также наиболее активные клирики епархии – протоиереи Н. В. Цветков, Н. И. Боголюбский и протопресвитер Н. Любимов⁵⁹⁶.

Безусловным лидером среди них был Александр Дмитриевич Самарин, имевший огромный авторитет в церковной среде. В 1915 году он в течение нескольких месяцев исполнял обязанности обер-прокурора Синода, пытаясь активно противодействовать распутинскому влиянию на Церковь⁵⁹⁷. Не только ореол жертвы «темных сил», но и такие личные качества, как честность и бескомпромиссность, снискали ему популярность в светской и духовной среде. Именно его и считали основным претендентом на кафедру, поскольку, согласно выработанным правилам, баллотироваться могли не только лица из белого духовенства, но и миряне. В случае избрания пострижение в монашество считалось не обязательным; необходимо было лишь, чтобы кандидат был или «безбрачного состояния, или вдовый»⁵⁹⁸. Именно это положение и вызвало особое недовольство при обсуждении правил в Синоде. Однако представитель московской комиссии по выборам протоиерей Боголюбский «ни за что не согласился вычеркнуть это из правил, как бы этим ни соблазнялись приверженцы старого порядка вещей»⁵⁹⁹.

Кроме Самарина, претендентами на кафедру рассматривались также архиепископы Тихон (Беллавин), Платон (Рождественский), епископ Андрей (Ухтомский), выдвигались и другие кандидатуры⁶⁰⁰. Выборы состоялись на Московском съезде духовенства и мирян, проходившем 19 –21 июня. При первой подаче голосов одинаковое число (по 297) набрали Самарин и архиепископ Тихон, остальные значительно отстали от лидеров. Решающая баллотировка состоялась 21 июня в храме Христа Спасителя. Накануне среди делегатов съезда «за полночь слышались еще речи... за и против того или другого кандидата»⁶⁰¹.

Утром после торжественной литургии делегаты приступили к голосованию. При вскрытии урн оказалось, что за Тихона отдали свой голос 481 человек, а за Самарина – 303⁶⁰². Присутствующие отмечали образцовый порядок при баллотировке и подсчете голосов. Не было замечено и фактов дискредитации кандидатов. Самарин два раза безрезультатно отводил свою кандидатуру, поскольку не имел «должной подготовки сана и опыта». Трудно сказать, насколько откровенными были эти заявления Самарина: некоторое современники отмечали, что он был не лишен чувства тщеславия⁶⁰³.

Впоследствии этот незаурядный человек, избранный в 1918 году председателем «Совета Союза приходов Москвы и губернии», вместе со своим соперником по выборам патриархом Тихоном активно противостоял большевистской атаке на Православную Церковь⁶⁰⁴.

Можно заключить, что при проведении столичных выборов высшие церковные власти в основном довольствовались ролью статистов. Особенно это видно на примере Москвы. Если в Петрограде еще имела место попытка (правда, безрезультатная) Львова провести своих кандидатов, то в Москве сильное и авторитетное церковное движение вообще фактически игнорировало и Синод, и обер-прокурора.

Выборы, прошедшие в провинциальных епархиях, носили более политизированный характер, чем в обеих столицах. Вдали от центральных властей возможностей для предвыборных манипуляций было гораздо больше. Сказалось также и то, что церковное движение в провинциальных епархиях приняло более радикальный характер. И до революции жизнь провинциального духовенства была несравнима с жизнью «избалованного» столичного.

Про тяжкое бытие сельского пастыря много писалось еще в ХIХ в. К 1917 году мало что изменилось; более того, в годы Мировой войны приходское духовенство подошло к крайней черте бедности. Дополнительным стимулом протеста было массовое недовольство епархиальным епископатом, про деспотизм которого ходили целые легенды. Революция была воспринята большинством духовенства в буквальном смысле как Воскресение, как надежда на светлое будущее, которое рисовалось в самых радужных тонах. Все это и вылилось в необычайный радикализм части духовного сословия, проявившийся как на епархиальных съездах, так и при проведении местных церковных выборов.

Первые архиерейские выборы состоялись в Чернигове. Они значительно отличались от последующих. Здесь не было ни выдвижения кандидатов, ни разработки правил избрания, ни тайного голосования. С 1914 года этой епархией управлял не совсем обычный епископ. Ни на какого другого архиерея предреволюционного периода не поступало столько доносов, как на черниговского архиепископа Василия (Богоявленского). Виной тому были широкие коммерческие и промышленные проекты владыки. В епархию одна за другой ездили синодские ревизии, но они не дали особых результатов: Василий прочно сидел на своей кафедре. Его деятельности положила конец Февральская революция.

26 марта владыку арестовал местный Исполнительный комитет и отправил в Петроград, в распоряжение Временного правительства. По словам самого архиепископа, в вину ему было поставлено «общее направление... церковно-общественной деятельности... и участие в выборах в Государственную Думу в ущерб правам народа». В столице Василий вновь был арестован, на этот раз лично обер-прокурором В. Н. Львовым, по ордеру министра юстиции⁶⁰⁵. К арестованному преосвященному приставили военный караул с запрещением пускать к нему кого-либо за исключением обер-прокурора. В Чернигов был направлен ревизор, известный церковный историк, чиновник Синода С. Г. Рункевич.

В своем интереснейшем рапорте он обрисовал многогранную деятельность архиепископа. По мнению С. Г. Рункевича, черниговская епархия во весь период управления ее Василием «представляла из себя... в буквальном смысле слова – торговое предприятие»⁶⁰⁶. Он заключил, что владыка обладает «выдающимися хозяйственными инициативами, не боится конкуренции и легко давит своих соперников. Здесь все ограничено узкими задачами прибыли...».

В рапорте чувствуется удивление обстановкой в Чернигове. По сути, С. Г. Рункевич попал в теократическое царство. На улицах города бегали разносчики исключительно церковных газет, за прилавками торговых лавок стояли священники в рясах. В центре города возвышался Епархиальный дом, недавно построенный преосвященным, который символически обозначал, кому принадлежит реальная власть в губернии. Это здание, по словам ревизора, «лучшее сооружение в Чернигове. Его художественная роскошь настолько бьет в глаза, что даже как-то делается неловко». Рункевич сравнивает эту постройку с петроградскими «роскошными сооружениями банков, не стесненных средствами»⁶⁰⁷. «Конечно, – рассуждал ревизор, – торговля не есть занятие зазорное. Однако в ней есть нечто не соответствующее церковному чину». Не забывал преосвященный просветительскую и благотворительную деятельность. В епархии открывались приюты, богадельни, школы и даже женский педагогический институт. Для этого в Ляличах Василием был приобретен и отреставрирован дворец екатерининского фаворита Завадовского.

Следует отметить, что к многочисленным доносам на Василия синодский ревизор подошел критически, как и положено историку. Основными обвинениями в адрес архиепископа были симония и непотизм. По словам С. Е. Рункевича, «на фойе действительности расписываются уже, несомненно, фантастические узоры»⁶⁰⁸. Преосвященный действительно в обустройстве многочисленных коммерческих проектов отдавал предпочтение своим родственникам, а также и другим лицам, облеченным его личным доверием. Так, например, Рункевич познакомился с одним из таких приближенных к Василию лиц – священником Гавриилом. Последний был приставлен к организации торговли в Епархиальном доме и, «обладая выдающимися способностями продавца... возбуждает озлобленных конкурентов. Я сам убедился, – продолжал Рункевич, – что этот батюшка способен даже случайно зашедшему посетителю показать чуть ли не весь свой товар и не выпускать его, пока тот не сделал хоть какой-нибудь покупки»⁶⁰⁹.

Синодский чиновник резонно предположил, что больше всех недовольны архиепископом его торговые конкуренты. А особенностью «психической организации» преосвященного было то, что он никого не слушал, ничего не боялся и «без какой-либо перемены» продолжал заниматься своим делом. Не подтвердился и факт растраты денежных средств; более того, выяснилось, что деятельность владыки приносила епархии большую прибыль. В заключение своего доклада Рункевич сделал историософский вывод о принадлежности Василия к «иосифлянству». По его мнению, спор иосифлян и нестяжателей «продолжается уже пять веков... и что национальный наш рассудок преимущество в служении предоставляет... первым, а сердечные симпатии все-таки принадлежат вторым»⁶¹⁰.

Атаку на архиепископа начала светская власть, но скоро присоединилось и местное духовенство. После оживленной дискуссии на своем собрании священнослужители большинством 53 против 41 вынесли постановление о «нежелательности» дальнейшего пребывания Василия на кафедре⁶¹¹. Сам преосвященный, который в это время давал показания в Петрограде, направил в Чернигов письмо, в котором сожалел о такой реакции духовенства. Он полагал, что его деятельность могла бы дать «основания к более вдумчивой и объективной оценке»⁶¹². Следует отметить достойное поведение Василия на следствии. Этот выдающийся иерарх Православной Церкви не склонял своей головы ни перед какой светской властью⁶¹³.

Временно исполнять обязанности епархиального архиерея стал викарий, епископ Пахомий (Кедров). Можно предположить, что он сильно отличался по характеру от Василия, поскольку быстро нашел общий язык с местными клириками, охваченными политическим радикализмом. На экстренном съезде духовенства, проходившем с 30 апреля по 5 мая, был решен вопрос и о епархиальном епископе. Как отмечалось в местной церковной прессе, «народная любовь к епископу Пахомию побудила народных представителей единодушно и единогласно решить этот вопрос утвердительно»⁶¹⁴.

В Синод было послана телеграмма с просьбой утвердить Пахомия епархиальным архиереем. В ответном послании обер-прокурор сообщил, что такие «важные дела» требуют личного ходатайства с официальной бумагой. В ответ на просьбу съезда навсегда избавить епархию от архиепископа Василия В. Н. Львов сообщил об увольнении его на покой⁶¹⁵. Депутация от черниговского духовенства, во главе с председателем съезда М. В. Кибальчичем, направилась в Петроград, откуда вскоре и привезла официальное утверждение Синода. Интересно, что, утверждая результаты выборов, этот документ говорил лишь о «единодушно выраженном мнении»⁶¹⁶. Видимо, больше всех был обрадован такой быстрой развязкой сам епископ Пахомий, явно ее не ожидавший. «Невозможно передать словами, – писал он в обращении к пастве, – ту светлую радость, которая наполнила тогда и наполняет теперь мое смиренное сердце»⁶¹⁷. 28 мая в Чернигове, после торжественного богослужения, было зачитано определение Синода. При этом самому Пахомию, как сообщалось в местной прессе, было передано архиерейское облачение, присланное ему в дар от Временного правительства, «не в пример прочим, как первому избраннику народа»⁶¹⁸.

Нужно отметить сговорчивость Пахомия по отношению к местным церковным радикалам. По нашему мнению, именно она в конечном счете и позволила ему прийти к власти. Так, например, отправляя в Синод постановления съезда духовенства – например, такие, как провозглашение демократической республики, введение женатого епископата, а также назначение комиссии для расследования «вредной и преступной деятельности» своего предшественника, – Пахомий просил их утвердить «для сохранения церковного мира в епархии»⁶¹⁹.

Одной из самых беспокойных епархий в 1917 году была Орловская (см.: гл. 2). В орловской истории как под увеличительным стеклом гипертрофированно отразились те сложные процессы, которые происходили в Церкви после падения монархии. Об увольнении местного епископа Макария я уже писал, однако и после решения Синода ситуация в епархии не успокоилась. После того как епископ был отправлен на покой, комитетчики во главе с Аракиным праздновали победу.

Епископ Павел, основной организатор отпора «самозванному» Комитету, после определения Синода об увольнении Макария и своем переводе в Рязань, тоже, по всей видимости, стал колебаться, хотя и писал, что «политической „водобоязнью” не страдает, больше всего его возмущает то, что Макария судят не за дела, а только по подозрению в «неискреннем принятии нового строя, а также за те убеждения, которые он, как и мы, все, кажется, исповедовали до падения царской власти»⁶²⁰. Посылая свои письма в Синод, епископ также просил «высшую власть... придти нам на помощь, чтобы спасти церковную свободу. Лишайте места, но не давайте совесть в обиду клеветникам и насильникам, – восклицал Павел, – чтобы в нас, людях, которые не отказываются нести на себе столь тяжкое бремя власти в настоящее время, не погибла окончательно уверенность, что есть в России, несмотря на переживаемые испытания, суд и правда»⁶²¹.

Однако Синод свое решение не изменил, и в Орел был направлен епископ Серафим, назначенный по предложению Львова временно управлять епархией⁶²². В церковных кругах он слыл человеком, как тогда говорили, с «ярко выраженной общественной физиономией». Известность он получил после своего открытого письма к московскому духовенству по поводу празднования Первого мая. Епископ недоумевал, почему священнослужители остались «совершенно безучастными» к этим «общенародным торжествам»⁶²³. Прибывшего в город 3 июня Серафима на вокзале встречали губернский комиссар Ровинский и Аракин, который «приветствовал епископа краткой речью»⁶²⁴.

Можно предположить, что новый архиерей быстро понял, кому принадлежит реальная церковная власть, и вскоре пришел в Комитет Объединенного духовенства. Там его встретили торжественно, сам Серафим произнес речь, в которой деятельность Комитета назвал «важной и плодотворной, для обновления церковной жизни и укрепления добытой свободы». Владыка также заявил, что постановления прошедшего съезда «считает обязательными для себя». В свою очередь аракинцы «обрисовали в ярких чертах борьбу Комитета с реакционными силами» в лице епископов Макария и Павла⁶²⁵. В письме В. Н. Львову Серафим сообщал, что застал в Орле еще епископа Макария, который ему и сказал, что просьбу об увольнении он не подавал и будет просить Синод пересмотреть свое решение. Серафим писал, что во время богослужения в соборе Макарий обратился к орловской пастве с прощальным словом, «очень хорошим, но я не могу обойти молчанием одного места. Епископ Макарий заявил, что ему некого прощать, т. к. он не имеет врагов, а через какое-то время стал говорить о пастыре (очевидно об о. Аракине), который внес смущение». Далее, по словам Серафима, когда Макарий стал благословлять собравшихся, «поднялось что-то невообразимое... шум, крики слышу – «пусть выйдет из алтаря Серафим». Царские двери были открыты, женщины заходили даже за них в алтарь и что-то выкрикивали»⁶²⁶.

Между тем в Орле становилось все больше недовольных политикой Исполнительного комитета священника Аракина, который, по существу, сумел захватить всю епархиальную власть. В противовес аракинцам было образовано «Общество обновления Церкви на канонических началах». Возглавили его протоиерей Аркадий Оболенский, и священник Николай Беляев. «Общество» распространяло среди орловской паствы свои обращения. В них сообщалось, что многие священнослужители «открыли двери Церкви и беспрепятственно впустили в нее волков в овечьей шкуре, а иногда даже и без нее... они заключили союз с волками-атеистами из политических организаций. Неужели допустим впредь, чтобы они непрошеными хозяевами поехали на Собор»⁶²⁷. Всем было ясно, что под «непрошеными хозяевами и волками» имелся в виду аракинский комитет. Быстро понял это и временно управляющий епархией Серафим, который в своей борьбе за церковную власть в Орле сделал ставку на Исполнительный комитет⁶²⁸. В своем письме обер-прокурору Синода владыка писал, что ему «теперь ясно: это общество создавалось в противовес Исполнительному комитету. Аркадий Оболенский особенно настроен против Исполнительного комитета, постоянно агитирует против него в защиту епископа Макария». Жаловался Серафим и на постоянные оскорбления, которые ему приходится слышать от своих противников. Так, например, вскоре после приезда он стал свидетелем митинга, организованного сторонниками Макария прямо во дворе архиерейского дома. Увидев Серафима, толпа начала возбужденно кричать: – «Это сын Аракина»⁶²⁹.

По словам Серафима, получал он и письма с угрозами: «Вы, аракинец, смотри, как бы мы тебе ноги не переломали... антихристы»! Такое отношение к своей личности епископ объяснял происками «партии Оболенского, которая сильно будирует общество». Серафим приводит рассказ о еще одном митинге, свидетелем которого он был, в Петропавловском братстве, где и обосновались сторонники «Общества обновления». «Вы не можете себе представить, – писал епископ обер-прокурору, – какие неистовые крики там раздавались».

Вскоре после своего приезда Серафим утвердил протоколы майского съезда и разогнал старый состав Консистории, «допустив» в нее новых членов, избранных на прошедшем съезде. Новые члены Консистории, писал владыка, «очень почтенные люди... дела у нас идут прямо прекрасно, мирно, тихо и спокойно». Свои же отношения с Исполнительным комитетом епископ описывал в идиллических тонах: «Мы работаем дружно»⁶³⁰. Епископ, однако, не отметил, что и Консисторию, и Исполнительный комитет составляли, по сути, одни и те же лица, во главе которых стоял ставший в Орле уже легендарным Сергей Аракин. Более того, подписывая протоколы майского съезда, Серафим передал все полномочия по исполнению постановлений съезда Исполнительному комитету, последний, кроме этого, начал получать ежемесячные отчисления из сумм свечного завода в размере 700 рублей⁶³¹. Таким образом, Комитет был не только официально легализован, но и должен был содержаться на епархиальные средства. «Ввиду широких полномочий Комитета, – писал Серафим, – усердно прошу духовенство и мирян... сплотиться около Исполнительного комитета». По мысли епископа, такое сплочение должно произойти на «почве сочувствия освобождению церкви из-под гнета цезарепапизма»⁶³².

Единственное, чего не мог сделать Серафим сам – сменить секретаря Консистории, который напрямую подчинялся обер-прокурору. Пятницкий еще раньше подал прошение об увольнении по болезни, оставаться в окружении аракинцев у него не было ни сил, ни желания. Серафим усиленно ходатайствовал об ускорении увольнения секретаря и назначении на его место Лебедева. Последний, по словам его ходатаев, «умело приспосабливается к требованиям текущего времени». Обер-прокурор согласился уволить Пятницкого, но кандидатура Лебедева, бывшего до этого столоначальником в Консистории, Львову не понравилась по причине окончания тем семинарии лишь по второму разряду. Лебедеву было разрешено только временно исполнять обязанности секретаря⁶³³.

Таким образом, «церковная революция» в Орловской епархии полностью победила. Комитетчикам и епископу Серафиму оставалось только разделаться со своими противниками из «Общества обновления».

Так как, в соответствии с определением Синода, правящий епархиальный епископ должен был избираться «свободным голосованием клира и мирян», в Орле начали готовиться к выборам. В условиях предвыборной кампании Серафим пошел на ряд знаковых акций, которые должны были обеспечить ему успех. Во-первых, он решил устранить с политической сцены своих основных конкурентов. Против руководителей «Общества обновления Церкви» Оболенского и Беляева было назначено следствие по обвинению их в «деятельности, порочащей церковное управление»⁶³⁴. Серафим также постановил автоматически ввести в состав будущего съезда целиком Исполнительный комитет Сергея Аракина, общим числом до 70 человек. По мысли владыки, это и должно было обеспечить ему победу в предстоящих выборах. В своей статье, опубликованной в местном церковном издании, Серафим объяснял свое решение тем, что «сама суть дела требует участия в съезде членов Комитета, так как Комитет на своих плечах вынес дело обновления церковной жизни... и чтобы это обновление было действительным и не остановилось, необходимо дать членам Комитета голос на предстоящем епархиальном съезде»⁶³⁵. Кроме того, аракинский Комитет составил наказ о порядке избрания епископа, где подчеркивалось, что будущий архиерей должен быть непременно «искренним и убежденным сторонником нового строя и обновления церковной жизни на демократических началах»⁶³⁶. Следствие же над руководителями «Общества обновления» лишало их возможности участвовать в предвыборной кампании⁶³⁷. Протоиерей Оболенский писал в Синод, что «ход дела не внушает надежды на беспристрастное к нему отношение епархиального судилища. Здесь не преступление или проступок преследуются, ибо таковых нет, а применяется один из приемов партийной борьбы»⁶³⁸. Новому обер-прокурору Синода А. В. Карташеву не понравились такие маневры Серафима, от него потребовали объяснений. Серафим умело оборонялся, занимая позицию мало уязвимую для 1917 года. Он выставил Оболенского и Беляева как «представителей реакционного направления, как и само общество»⁶³⁹. Из последующих документов неясно, чем окончилось расследование «преступлений» Общества обновления.

Выборы в Орле состоялись 12 августа. Присутствующий на них по поручению Синода архиепископ Михаил (Ермаков) в своем рапорте писал, что выборы игнорировали все приглашенные епископы, даже викарий епархии Амвросий (Смирнов), несмотря на «настойчивые просьбы» основного кандидата Серафима, накануне выборов уехал в Елец «под предлогом участия в крестном ходе». В заключение рапорта Михаил туманно сообщал, что ему «не представилось необходимым заняться рассмотрением тех обстоятельств, о которых уполномочен...»⁶⁴⁰. (Видимо, Михаил был как раз «уполномочен» разобрать конфликт Серафима с Обществом обновления)⁶⁴¹.

Косвенно решение епископов не участвовать в избрании архиерея на Орловскую кафедру объясняет заметка мирянина, присутствовавшего на съезде, помещенная в местной газете. По словам автора, он не может «подобрать соответствующих слов, чтобы передать весь ужас, весь позор... того, что происходило в зале Духовного училища. Это не церковное собрание, заметил стоявший рядом мирянин, это какой-то бесовский шабаш, только роль леших заменяют люди. Искаженные судорогой бешенства лица, свирепый блеск глаз, приподнятые кулаки, топот ног, рев голосов, угрозы и проклятая...»⁶⁴² Отчасти это свидетельство подтверждает и телеграмма, пришедшая в Синод от части делегатов. В ней сообщалось, что съезд «принял беспорядочный бурный характер, мирная работа невозможна. Такие условия создают решения Серафима допустившего на съезд... Исполнительный комитет»⁶⁴³.

Неоднократные попытки примирить противоборствующие силы, предпринятые влиятельным в Орле протоиереем И. В. Брянцевым, ни к чему не привели. Опубликованные журналы съезда, видимо, подверглись цензуре и видимо слабо отражают накаленную атмосферу форума. Однако и в них зафиксирован факт выступления Брянцева, призывавшего к перевыборам властных структур епархии на основе беспартийности, дабы «преодолеть прискорбное разделение духовенства и мирян Орла». Но подавляющее большинство депутатов представляло аракинцев и любое посягательство на новый передел епархиальной власти принимало в штыки. В результате протоиерей Брянцев «подвергся словесному оскорблению» и покинул съезд⁶⁴⁴. Зато призывы голосовать за Серафима встречали активную поддержку. Так, было зачитано известное письмо Серафима по поводу праздника 1 мая. А «депутат-рабочий» Тильнков сказал, что епископ «любит простой народ, сочувствует его интересам и разделяет его надежды»⁶⁴⁵.

За Серафима отдали свой голос 308 депутатов, за епископа Иосифа – 34, за Амвросия – 1 и за бывшего епархиального архиерея Макария – 1⁶⁴⁶. Из результатов баллотировки ясно, что политическая интрига Серафиму полностью удалась, и он смог изолировать своих противников, не допустив их до голосования⁶⁴⁷. Несмотря ни на что, Синод выборы утвердил. Возможно, свою роль сыграл в целом положительный доклад синодального наблюдателя архиепископа Михаила⁶⁴⁸. Поражает размах и организованность предвыборной кампании Серафима. Как исполняющий обязанности епархиального архиерея, держа все рычаги церковной власти в своих руках, он смог подавить своих противников и ввести в число выборщиков большое число своих сторонников. Конечно, нет смысла видеть в Серафиме «красного» епископа. Последующая его судьба также не дает к этому никаких оснований. Просто он показал себя умелым и весьма гибким политиком⁶⁴⁹.

Однако и после увольнения Макария не оставили в покое, и если уличить его в растрате церковных средств не удалось, о чем уже говорилось выше, его начали обвинять в уголовном преступлении – попытке убийства. Ему инкриминировали попытку отравления наместника Новоспасского монастыря. Однако данное дело, начатое видимо до революции, даже у противников Макария в Синоде вызвало недоумение. «Мало что мы уволили епископа Макария, хотим еще как-нибудь обвинить его в какой-то уголовщине», записал в своем дневнике член Синода протопресвитер Любимов. Ему с самим делом ознакомиться не удалось, так как оно было «взято обер-прокурором и передано для возбуждения следствия вновь прокурору палаты»⁶⁵⁰.

А в конце августа на Макария в Синод пришел анонимный донос. Некий «смиренный инок» выражал негодование: как можно терпеть такого «афериста и инквизитора монашества», как Макарий, который среди прочих делишек, в бытность управления им Новоспасским монастырем устроил женский хор, «который приходил в монастырь на спевку и не выходили, т. е. председательница Клеопатра у него ночевала». (Так! – П.Р.) В заключение аноним уверял: «рассказать все, что творил Макарий, невозможно... это надо год писать его похождения»⁶⁵¹.

Трудно сказать, зачем церковные власти дали ход этому полуграмотному доносу. По анонимке был сделан запрос в Московскую судебную палату, прокурор которой отвечал, что в первых числах марта 1911 года 66 домовладельцев и обывателей обратились в Синод с жалобой на настоятеля Новоспасского монастыря, который устроил при Никольском храме и зрительный зал с хорами для спевок и показыванием «туманных картин». Жалобщики отмечали непристойное поведение девиц, грубивших монахам. Однако Московская синодальная контора признала, что настоятель делает полезное дело – обучает девиц церковному пению. «Других документов о деятельности... Макария не имеется, и имя Клеопатры не упоминается», – писал в заключении прокурор⁶⁵².

Не молчал и сам Макарий, отправив письмо на имя председателя Поместного Собора митрополита Тихона, в котором писал о своем незаконном увольнении из Орла и «клеветнических наветах со стороны Львова», который в личном разговоре с ним 17 апреля обещал послать в Орел особого чиновника, чтобы разобраться на месте в его деле, но ничего не сделал⁶⁵³ .

«Вместе с тем, – просил Макарий, – ввиду внесенной деятельностью г. Львова как обер-прокурора весьма опасной разрухи в церковную жизнь Орловской епархии, так и многих других, не найдет ли Собор войти в обсуждение всей деятельности Львова»⁶⁵⁴.

В конце концов Макарию удалось добиться своего, и в ноябре 1917 года Судная комиссия Поместного Собора рассмотрела дело об удалении его с кафедры и признала изгнанным из епархии «совершенно неповинно». Было принято постановление и в отношении инициаторов удаления епископа. Главный виновником изгнания Макария был признан священник Сергей Аракин! Его решено было уволить от должности члена Консистории, а «беззаконно составленный Исполнительный комитет объединенного духовенства буде он существует и действует упразднить»⁶⁵⁵. Было заслушано и личное объяснения епископа Серафима о нынешнем положении дел в епархии, где, по его мнению, наступило некоторое умиротворение»⁶⁵⁶.

Удивительно, что членов Судной комиссии не заинтересовал такой, казалось бы, простой вопрос: кто же принимал решение об увольнении Макария, Синод или Сергей Аракин? Более того, указом патриарха Тихона было назначено следствие «О незаконных действиях священника Сергея Аракина, допущенных в отношении преосвященного Макария». Серафим, как мог, пытался защитить Аракина. «Получится скандальное дело, писал он патриарху, которое практических результатов не даст, так как священник Аракин не от себя действовал, а только как представитель Исполнительного комитета. Вычленить же деятельность Аракина от деятельности Комитета вообще нет возможности»⁶⁵⁷. По мнению Серафима, «следствие будет на руку всем людям, сводящим с Аракиным личные счеты. Они поднимут вокруг этого большой шум и вызовут возбуждение страстей и партий. Это грозит новой смутой». Не забыл епископ упомянуть и о своих противниках из «общества обновления», многие из которых, по его мнению, «подлежат суду Церкви».

Касаясь личности самого Аракина, Серафим сообщал, что «за все время службы и я, и преосвященный Амвросий... убедились, что это человек толковый, усердный и практичный, и вовсе не противник архиерейской власти». Епископ сообщал также об «особом усердии его в дни настоящих большевистских гонений на Церковь. Он дважды командировался в монастыри епархии для защиты церковного достояния, и во время выступления большевиков в Орле 1 февраля не растерялся и первым прибежал ко мне, чтобы оказать поддержку и помощь». Преосвященный писал, что «прямо затрудняется, кого назначить следователем, так как дело слишком личное и все духовенство лично заинтересовано в нем»⁶⁵⁸.

Конечно, больше всех был заинтересован в нем сам епископ, поскольку при независимом расследовании могли всплыть факты, неблагоприятные для Серафима, например, совместные с аракинским Комитетом предвыборные манипуляции летом 1917 года. Аргументация орловского епископа не убедила церковные власти, решение о расследовании персональной деятельности Аракина было оставлено в силе. Серафим и далее просил ради «мира церковного» закрыть это дело, а также жаловался на своих противников из «общества обновлений» и персонально на протоиерея Аркадия Оболенского⁶⁵⁹.

Если следовать логике многих современных церковных авторов, то епископ или священник, активно принявший Февральскую революцию и проклинавший «деспотическое самодержавие» в Советской России, непременно должен стать «обновленцем». Однако епископ Серафим не стал «обновленцем», приняв мученическую смерть в период сталинских репрессий.

Если новоизбранный Орловский архиерей Серафим проявил завидное политическое чутье, то этого нельзя сказать о его тезке Екатеринбургском епископе Серафиме (Голубятникове), который, как уже отмечалось, был уволен за произнесение проповеди 2 марта, когда он назвал членов Государственной Думы «кучкой безумных бунтарей».

По делу Серафима началось следствие, и процесс его увольнения несколько затянулся. Между тем в епархии начали думать о выборах нового епископа. Так, протоиерей Уфимцев, размышляя о предстоящих выборах, писал, что не думал никогда дожить до того дня, когда «вопрос о выборах архиерея будет ближайшей и неотложной задачей... какое счастье! Велика должна быть благодарность наша борцам за свободу, горячи должны быть наши молитвы за тех, что «жертвою пали в борьбе роковой... Их кровью очищены мы от рабства»⁶⁶⁰«: Протоиерей цитирует революционный похоронный марш и проводит явную аналогию между Христом и революционерами. Еще недавно такое сомнительное сравнение могло восприниматься как кощунство, но после Февраля никого не удивляло. Многие тогда Основателя христианства воспринимали как революционера, а революцию – как Красную Пасху^{661 1}.

Вероятно, так считало и большинство делегатов Чрезвычайного съезда духовенства и мирян, прошедшего в Екатеринбурге с 16 по 25 мая. «Журнал» съезда, представляющий собой подробнейшую стенограмму, был направлен в Синод⁶⁶². Данный документ – чрезвычайно интересный и важный источник, позволяющий рассмотреть психологию провинциального духовенства, а также механизм самих выборов, прошедших на этом съезде. Съезд в Екатеринбурге носил радикальный и политизированный характер. Ораторы приветствовали революцию и ругали «позорное дело Романовых, приведшее нас к разрухе». Досталось и всем архиереям, лозунг которых, по мнению одного из выступающих, был – «травить интеллигенцию и евреев». Решено было также отправить своих представителей на митинг социалистов-революционеров, чтобы рассказать им, что духовенство тоже будет «поддерживать интересы трудящихся»⁶⁶³. Обратился съезд и в Совет рабочих и солдатских депутатов с предложением провести совместный митинг.

Только через несколько дней делегаты вспомнили, что собрались выбирать епископа. К этому времени пришла телеграмма от Львова об увольнении преосвященного Серафима и о том, что Синод предоставляет съезду право выбрать кандидата на освободившиеся место.

Основными кандидатами оказались инспектор Пермской семинарии Н. И. Знамировский и ректор Иркутской семинарии архимандрит Софроиий (Арефьев). Съезд перешел к обсуждению кандидатов, причем выступавшие ораторы заранее записывались «за» или «против» кого они намерены произнести свою речь. Правда, у некоторых представителей духовенства возникая вопрос – можно ли, «не заручившись предварительным согласием того или иного кандидата, иметь о нем суждения». На что было сказано, что и в древней Церкви избирали епископов, не спросив их согласия. Дольше всего, около 10 часов, обсуждали кандидатуру Н. И. Знамировского. Выступавшие «за» отмечали множество положительных качеств инспектора семинарии: хорошо богословски образован; знает нужды духовенства; несомненно честен. Выступавшие «против» напоминали, что Знамировский встречался с Распутиным, и задавались вопросом: а не был ли он распутинец или «союзник»? (т. е. член Союза русского народа). «Здесь говорилось, – вещал один оратор, – о том, что Знамировский гладит детей по голове. Но мне говорят: гладит-то он гладит, но с какими целями. Не является ли он членом той же распутинской партии?»⁶⁶⁴

Вскоре выяснилось, что «степень соприкосновения кандидата с Союзом русского народа весьма сомнительна».

Следующего кандидата, архимандрита Софрония, уставшие депутаты обсуждали уже не так активно. Было лишь отмечено, что у него много родственников, а это может иметь нежелательные последствия при возведении его на кафедру. К моменту голосования на съезд прибыл епископ Серафим (Александров), назначенный Синодом временно управлять Екатеринбургской епархией. В результате голосования Знамировский получил 168 голосов, а архимандрит Софроний – 113. 22 депутата отдали свой голос только что прибывшему епископу Серафиму⁶⁶⁵. Обоих кандидатов известили срочной телеграммой. Однако Знамировский в своем ответе поблагодарил съезд за доверие, но свою кандидатуру снял в пользу Софрония. От архимандрита же Софрония пришла странная телеграмма: «Благодарю всех любовью доверия, не имею недостатков добровольно пойти тяжкий подвиг, но и достоинств мало, чтобы считать себя достойным избрания. Судите еще раз сами по суду поступайте. Половину июня проведу в Китае, куда влечет меня миссионерство»⁶⁶⁶.

Президиум съезда «употребил все силы, чтобы расшифровать эту телеграмму, но не смог представить более или менее точного истолкования». Неясно было, почему Софроний говорит «о каких-то малых своих достоинствах и об отсутствии якобы недостатков и на мольбу паствы придти к ней заявляет, что сперва де он склонности к миссионерству в Китае удовлетворит». Между тем съезд затягивался. Многие депутаты его уже покинули, а вопрос об архиерее так и не был решен. «В то время, – гласит стенограмма, – определилось отношение съезда к Серафиму». Преосвященный принял столь «живое участие» в его работе, что оставшиеся депутаты «единогласно» решили и его поставить в список кандидатов на епархиальное архиерейство. По сути, екатеринбургское духовенство решило передать окончательное решение Синоду, представив в столицу два акта об избрании кандидатов. Высший церковный орган своим определением от 14 нюня признал прошедшие в Екатеринбурге выборы несостоявшимися. Основной причиной такого решения было то, что состав избирателей при втором голосовании был значительно меньше, чем при первом. Таким образом, «не имея сведений о причинах неподачи голосов значительной части избирателей, Святейший Синод, в предупреждение возможных недоразумений и нареканий», постановил назначить новые выборы⁶⁶⁷.

Они состоялись 8 августа. Архимандрит Софроний телеграммой из Китая дал свое согласие баллотироваться. Неопределенный ответ на этот раз поступил уже от Знамировского. Третьим была выдвинута кандидатура временно управляющего епархией, епископа Серафима. Именно он и получил при выборах большинство голосов – 87, а архимандрит Софроний – 78⁶⁶⁸. Однако Синод определением от 25 августа и эти выборы «не нашел возможности признать правильными». По мнению синодалов, ни один из кандидатов не получил абсолютного большинства голосов, второй же баллотировки, предусмотренной правилами, не было. Екатеринбуржцам было дано благословение на проведение новых выборов по утвержденным правилам⁶⁶⁹. Возможно, причиной этого решения послужили жалобы, направленные в Синод по поводу якобы «нахального поведения» Серафима. Он не стал проводить второй баллотировки, в результате чего съезд, по словам доносчиков, превратился во что-то «ужасное» и сопровождался «руганью и криками»⁶⁷⁰. Так или иначе, но епархия начала готовиться к новым выборам.

25 октября (!) 1917 года в Екатеринбурге начал свою работу очередной съезд духовенства и мирян. Во время предварительного обсуждения наметились две «сильные кандидатуры» на пост епископа – все тот же временно управляющий епархией Серафим и вновь архимандрит Софроний. При баллотировке на следующий день первый получил 132 голоса, а второй – 160⁶⁷¹. Софронию тут же «пропели многолетие». По мнению местной церковной газеты, «ввиду строгого соблюдения формальной стороны... кассации выборов не ожидается». Здесь же помещалась биография «будущего епископа», который, как отмечалось, хотя и был «простой, ласковый и всем доступный», но в тоже время имел «твердый характер»⁶⁷².

Между тем в Синод снова стали поступать жалобы по поводу неправильности выборов. Указывалось на то, что на результат сильно повлияли многочисленные родственники архимандрита, которые не только усиленно агитировали, но и участвовали в голосовании. В одном из писем рассказывалось про некоего священника без креста и рясы, с обстриженными волосами, который на съезде усиленно «чернил» епископа Серафима⁶⁷³.

Сам временно управляющий епархией Серафим прислал в Синод официальный рапорт с докладом о прошедших выборах, а также письмо, в котором изложил свою версию событий 25 – 26 октября в Екатеринбурге. По словам владыки, на предвыборном собрании «рознь среди депутатов едва не дошла до драки, благодаря агитации низших клириков». Многие из собравшихся активно «выступали против епископата и епископской власти», больше всех, не известно за что, досталось приглашенному на выборы епископу Соликамскому Феофану. Серафим проводил мысль, что на результаты голосования сильно повлияло участие родственников Софрония, которых в епархии было более 80 человек. «Епархии, – писал владыка, – требуется епископ с твердой властью, таким может быть только епископ, нареченный высшей церковной властью, а не случайно избранный толпою, которая листками «Церковно-общественною вестника», статьями Титлинова определяет степень пригодности или непригодности того или иного кандидата и ставят им в вину защиту на Соборе патриаршества, власти епископской...»⁶⁷⁴. Серафим призывает епископат к корпоративной солидарности, пугая власти тем, что избранник, не имеющий соответствующего сана, будет выступать не только против патриаршества, но и против епископской власти вообще.

Сам избранный епископом Софроний отсутствовал в Екатеринбурге, но был сильно опечален «хладным дыханием анонимных писем», которые получал. По его словам, он совсем не стремится занять вдовствующую кафедру, так как сейчас это «сплошной тяжкий подвиг». Он также недоумевал, почему, если его кандидатура вызывает столько споров, ее «вовремя не отвели»⁶⁷⁵. Определение Синода, принятое 20 ноября, гласило: «принимая во внимание сообщение управляющего епархией (епископа Серафима. – П.Р.), что избранник – уроженец екатеринбургской епархии и в числе клириков сей епархии имеет более 80 родственников... ввиду этого назначение архимандрита Софрония представляется неудобным». В результате Синод не признал возможным проведение новых четвертых выборов и административно назначил в епархию другого архиерея Григория (Яцковского)⁶⁷⁶.

Такое, казалось бы, неожиданное решение церковных властей имело основание в предшествующей практике. Еще в XIX в. считалось нежелательным назначение архиерея на свою родину. Часто даже самые достойные лица не могли противостоять натиску многочисленных родственников, жаждущих получить выгодное место⁶⁷⁷. Конечно, сыграло свою роль и письмо епископа Серафима: церковные власти не приняли во внимание, что от владыки, проигравшего выборы, вряд ли можно ожидать беспристрастности.

В Курске местный архиерей Тихон (Василевский) полностью принял новый строй. Он даже говорил, что будущее России видит только «в форме демократической республики». Однако у большинства духовенства он ассоциировался с уничижительным тогда ярлыком – «союзник» (т. е. член Союза русского народа). Увольнение епископа совпало с проходившим в Курске 10 – 19 мая епархиальным съездом, имевшим очень радикальный характер. Так, например он отправил приветствие Петроградскому совету, «как могучей организации... первых борцов за свободу... положившим конец власти темных сил»⁶⁷⁸.

Во время работы съезда пришла телеграмма из Синода об увольнении архиепископа Тихона и о назначении временно управляющим епархией епископа Никодима. Курское духовенство по каким-то причинам не пожелало видеть на своей кафедре Никодима. Закрытой баллотировкой большинство высказалось за епископа Феофана (Гаврилова)⁶⁷⁹. Синод не стал препятствовать выбору съезда. Феофан был назначен временно управляющим епархией. В прессе даже появилось сообщение о выборе в Курске епархиального архиерея⁶⁸⁰.

Между тем в Курске набирала ход предвыборная агитация. Сторонники бывшего епископа Тихона собирали подписи в его поддержку. Так, в распространенном среди жителей Курска «воззвании» говорилось, что архиепископ Тихон ушел на покой «не потому, что больше не хотел трудиться на благо Церкви, а потому, что по новым законам церковной жизни должности клира церковного должны быть выборными. И вот, желая быть выборным, а не назначенным, он и ушел на покой, предоставив духовенству и мирянам полную свободу выбора»⁶⁸¹. Далее сообщалось, что епископ глубоко воспринял «идеалы христианства: свободы, равенства и братства, он, как известно, один из первых откликнулся на совершившийся в России переворот». В заключение воззвание призывало голосовать за Тихона. Подобные обращения присылались и в Синод, который своим определением от 1 августа постановил, что епархиальный съезд духовенства и мирян может выбрать кандидатом на кафедру и бывшего Курского преосвященного Тихона⁶⁸². Собравшемуся в начале августа съезду для выборов представителей на Поместный Собор Синод разрешил избрать и епископа. Кандидатов оказалось двое: бывший архиепископ Курский Тихон и временно управляющий епархией епископ Феофан. 9 августа в соборном храме Знаменского монастыря Чрезвычайный съезд духовенства в количестве 329 человек приступил к избранию епархиального епископа. За временно управляющего епископа Феофана отдали свой голое 229 человек, а за бывшего епархиального владыку Тихона – только 67⁶⁸³.

В местных «епархиальных ведомостях» был напечатан отчет иеромонаха Арсения о состоявшемся съезде. Важно отметить, что он гораздо содержательней большинства материалов, официально присланных в Синод (для 1917 года характерно обратное). В отчете сообщалось, что перед началом выборов делегатов на Поместный Собор на кафедре появился представитель Исполнительного комитета курского Губернского народного совета, «солдат-гражданин» Колесниченко. После приветствия съезда он потребовал допустить его, вместе с другими депутатами, к участию в работе съезда. «Разве Народный совет не есть такая же христианская семья, что вы лишаете ее голоса», – вопросил он. «В ответ – крики не надо, не имеет право»⁶⁸⁴. После него выступил другой член Совета, священник Ломакин, заявивший, что Совет не может не принять участие в выборах. Однако съезд голосованием высказался против участия в своей работе представителей Совета. На следующий день, при производстве выборов архиерея, представители Совета снова потребовали допустить их на съезд.

Перед делегатами выступил член Исполнительного комитета Народного совета Петр Нагорный. Его выступление снова вызвало жаркие дискуссии, однако, по словам иеромонаха Арсения, «съезд на этот раз оказался щедрее», и в результате три представителя Совета вошли в его состав. В статье такое неожиданное решение съезда объяснялось тем, что съезд при его принятии руководствовался правилами Синода об избрании епископов, «допускающих делать некоторые отступления в соответствии с местными условиями». Возможно, инициатива участия в выборах исходила от активного депутата Совета, священника Ломакина. В послании граждан Курска, направленном на «Всероссийский Вселенский Собор» (так! – П.Р.), о нем писали как о наиболее активной «темной силе», выступавшей против избрания бывшего преосвященного Тихона. Сам Ломакин, сообщалось в послании, «был в силе как пострадавший революционер 1905 года, сила его у солдат и рабочего класса»⁶⁸⁵. Участие представителей Совета в выборах зафиксировано и в журнале съезда, присланном в Синод.

Голосование проходило в монастырском соборе, который принял «необычный вид. Передняя часть храма, предназначенная для выборов, перегорожена решеткой, зеленый стол, урны»⁶⁸⁶. Показателем «демократизма» этого съезда можно считать и состав комиссии, предназначенной для подсчета голосов. Так, в нее вошли протоиерей Мусанов, почетный гражданин Булкин, преподаватели семинарии Ф. И. Булгаков и Г. И. Булгаков, а также матрос Малахин, солдат Зюков и крестьянки Болтенков⁶⁸⁷. В Синоде такое трогательное классовое единение не сочли неканоничным, и результаты выборов епископа Феофана были утверждены.

Харьковский архиепископ Антоний (Храповицкий) был одним из самых известных церковных деятелей эпохи. Незаурядный богослов и проповедник, активный монархист, он в то же время резко выступал против синодальною строя, требуя восстановления патриаршества⁶⁸⁸. После революции, 11 марта, Антоний подал прошение об увольнении на покой. «Во избежание слухов, что я ухожу страха ради, – писал он в Синод, – я изъявляю готовность управлять епархией еще 28 дней»⁶⁸⁹. Вскоре он написал еще одно прошение, однако высший церковный орган не спешил с увольнением архиепископа. Ситуация в Харькове осложнялась постоянным вмешательством в церковные дела новых светских органов власти.

Так, местным общественный комитетом была создана особая должность – «комиссар по духовным делам». Эту должность занял присяжный поверенный Рапп, который начал предпринимать попытки взять в свои руки все церковные дела, вплоть до увольнения и перемещения приходских священников. По словам самого Антония, к нему «вечером 5 марта явился господин и, не приняв благословения, заявил, что он от Исполнительного комитета... и просит меня внушить священникам не противодействовать признанию... Временного правительства. Я выразил сомнения в возможности со стороны священников подобных действий»⁶⁹⁰. На следующий день в покоях архиепископа состоялось собрание городского духовенства. Была направлена приветственная телеграмма правительству и обер-прокурору. Было также постановлено обратиться в Комитет общественной безопасности с ходатайством о включении в его состав двух представителей от духовенства⁶⁹¹.

Через несколько дней «комиссар по духовным делам» снова посетил архиепископа и заявил, что желает сам собрать духовенство для «свободного обмена мыслями». На такое собрание явился и Рапп и, по словам Антония, признал, что «обмен мыслей и подача голосов происходили совершенно свободно». Однако это, видимо, мало удовлетворило комиссара, и он заявил, что желает собрать духовенство без присутствия архиерея, «ибо должен рапортовать о положении дел обер-прокурору, и что он будет заглядывать и в Консисторию, ибо имеет на то полномочия. Говорил он начальническим тоном»⁶⁹².

Антоний писал, что он на это ответил, «что хотя не признает канонически законными такие действия, но не имеет физической возможности ему препятствовать, тем более что уже доживает в Харькове последние недели». Однако местное духовенство, собранное и без владыки, выступило в его поддержку. Было также сказано, что владыка, «никогда ни на кого не производил нравственного давления». Собрание закончилось пением «вечной памяти в смятении павших за освобождения родины»⁶⁹³. Тогда комиссар, который, по словам преосвященного, был активным участником революции 1905 года, сидел в тюрьме, затем лежал «в здешней психиатрической лечебнице... и открыто признает себя неверующим», начал строить владыке мелкие козни, требуя убрать некоторых «реакционных» священников.

Архиепископ Антоний просил столичные церковные власти избавить епархию от «такого обер-архиерея». «Хлопочу не о себе, – писал он, – мое ближайшее и дальнейшее будущее келья в Святогорской обители»⁶⁹⁴. Обер-прокурор Синода в данном конфликте встал на сторону владыки. В. Н. Львов писал министру внутренних дел, что никакой комиссар им не назначался, и если вмешательство «в церковные дела будет продолжаться, то я не могу взять на себя ответственность за правильное и закономерное течение дел»⁶⁹⁵.

Но, несмотря на заступничество обер-прокурора, ситуация в Харьковской епархии оставалась напряженной. Местный комитет сообщал обер-прокурору, что жалобы Антония «от начала и до конца не соответствуют действительности». По их словам, комитет с первых дней революции стал получать сведения «о недопустимой агитации части духовенства против нового строя. Во главе этой агитации стоял и продолжает стоять архиепископ Антоний». Именно поэтому комитет, считал «необходимым бороться с такого рода агитацией», и избрал «особое лицо... чтобы придать более официальный характер... лицо получило звание комиссара по духовным делам»⁶⁹⁶.

Интересно отметить, что, не найдя союзника в лице обер-прокурора, Харьковский исполнительный комитет направил телеграмму в МВД с просьбой «срочно удовлетворить» прошение об удалении архиепископа на покой «с проживанием в другой епархии». Под данным прошением стояла подпись «за председателя комитета Рапп»⁶⁹⁷.

Сам Антоний 14 апреля выпустил воззвание, где отмечал, что в епархии по поводу его предстоящего ухода идет народное волнение, собираются митинги... ко мне являются различные депутации... скорбят о моем предстоящем удалении». Антоний писал, что он уходит «совершенно добровольно»⁶⁹⁸.

И хотя большинство местного духовенства поддерживали архиепископа, Губернский комитет предъявил Антонию ультиматум: в трехдневный срок покинуть город. Секретарь Консистории доносил в Синод, что преосвященный, «впредь до разрешения его прошения об увольнении 20 апреля, отбыл для жительства в Святогорскую Успенскую пустынь»⁶⁹⁹. Наконец, 1 мая Антоний был официально уволен, с назначением местопребывания в Валаамском Спасо-Преображенском монастыре.

С 13 по 19 мая в Харькове прошел Чрезвычайный съезд духовенства и мирян. Были выработаны правила избрания епископа, однако они удовлетворили далеко не всех. Собранная после съезда предсоборная комиссия признала их неприемлемыми. Также считал и временно управляющий епархией епископ Феодор (Лебедев). Правила предусматривали «чрезмерное» число выборщиков – 3 – 4 тысячи, а такое количество, по мнению епископа, просто невозможно будет где-либо разместить. Предсоборная комиссия выработала новые правила, которые и были утверждены Феодором. Тут опять последовало вмешательство Харьковского губернского общественного комитета, который «затребовал правила о выборах святейшего»⁷⁰⁰. Эти правила были им признаны неприемлемыми. Далее ситуация начала принимать непредвиденный оборот. Вместо правил Предсоборной комиссии Комитет выработал свои и в ультимативной форме потребовал производить выборы именно по ним. По словам Феодора, Комитет проявил «живой интерес» к выборам и желал принять в них «деятельное участие»⁷⁰¹. Бюро Исполнительного комитета обратилось в Синод, указывая на «опасные обстоятельства» и возможные эксцессы, если правила выборов не будут изменены. Особенно не понравилось Комитету, что большинство в избирательном собрании остается за духовенством⁷⁰².

Однако голосование, состоявшееся 11 августа, прошло по правилам, разработанным предсоборной комиссией. Оно дало следующие результаты: архиепископ Антоний – 412 голосов, архиепископ Платон – 16, епископ Феодор Старобельский – 10, Серафим Тверской- 7, архиепископ Парфений Тульский – 7, епископ Митрофан – 3, епископ Андрей Уфимский – 2, епископ Василий Коневский – 1⁷⁰³.

Это был именно тот результат, которого опасался Губернский комитет. К власти в епархии вернулся архиепископ Антоний – крупный церковный деятель, известный своими монархическими взглядами. Комитет пытался, правда безрезультатно, опротестовать выборы. Можно предположить, что необычная активность светских властей в ходе подготовки выборов и объяснялась тем, что власти знали о симпатиях местного духовенства и мирян. Обращает на себя внимание также позиция управляющего епархией епископа Феодора, не допустившего вмешательства светских властей в церковные дела. Синод своим определением от 16 августа постановил «избранному свободным голосованием клира и мирян архиепископу Антонию бывшему Харьковскому, пребывающему ныне на покое в Валаамском монастыре, быть архиепископом Харьковским»⁷⁰⁴.

Следует отметить, что, несмотря на репутацию черносотенца, Антоний пользовался большой популярностью в церковной среде. Приличной встрече он производил благоприятное впечатление даже на людей противоположных взглядов⁷⁰⁵.

На Поместном Соборе при выборе кандидатов на патриарший престол Антоний получил наибольшее число голосов. А в мае 1918 года, в условиях нарастания национального и церковного сепаратизма на Украине, он смог одержать победу на выборах Киевского митрополита. Об Антонии и при жизни, и после смерти писали, используя только черные и белые краски. Между тем это была сложная и противоречивая фигура, однозначную характеристику которому сложно дать⁷⁰⁶.

О ситуации в Саратовской епархии, откуда было уволено сразу два архиерея, писалось выше. После этого временно управляющим епархией был назначен епископ Досифей (Протопопов), бывший одним из викариев⁷⁰⁷ и пользовавшийся большим авторитетом среди духовенства. Отвечая на вопрос корреспондента «епархиальных ведомостей» о возможности своего избрания, Досифей сказал, что «самостоятельную кафедру не искал... однако в настоящее время... давнишнее желание уйти на покой могло быть истолковано как несочувствие новому строю и новому порядку управления»⁷⁰⁸. Синод благословил проведение выборов, которое и состоялось 14 августа. На епархиальном соборе, собравшемся для выборов, присутствовало 277 делегатов, представителей клира и мирян. Наибольшее количество голосов (248) получил временно управляющий епархией епископ Досифей. Далее, с большим отрывом, следовали: епископ Гермоген – 18 голосов, архимандрит Борис – 4, архиепископ Серафим – 2, мирянин Апиров – 2, епископ Домениан – 1 и епископ Дионисий – 1⁷⁰⁹. Участники собора обратились в Синод с просьбой о возведении епископа Досифея в сан архиепископа. По их мнению, «выдающееся положение Саратовской епархии... где имеются высшие учебные заведения», требует соответственного отличия для местного архиерея. Синод утвердил прошедшие выборы, но последнее ходатайство постановил отклонить⁷¹⁰.

Владимирского архиепископа Алексия (Дородницына) уволили на покой, как уже отмечалось, за поднесение Распутину собственной книги с дарственной надписью – «благословенному старцу Григорию на молитвенную память». Официально Алексий был уволен на покой только 1 августа. В епархии стали готовиться к выборам. Так как Алексия уволили по подозрению в связях с Распутиным, начали звучать пожелания о том, что в «прошлом кандидата не должно быть места для подозрения в каких-либо сношениях с темными силами»⁷¹¹. Временно управляющий епархией епископ Евгений просил Синод дать возможность избрать епископа до открытия Поместного Собора, чтобы новый Владимирский архиерей смог участвовать в его работе⁷¹².

Такое разрешение было дано. Для участия в избрании преосвященного Синод командировал во Владимир Московского архиепископа Тихона. 8 августа начал свою работу Чрезвычайный съезд духовенства и мирян. Основных кандидатов на вдовствующую кафедру было двое: протоиерей Тимофей (Налимов)⁷¹³ и архиепископ Сергий (Страгородский). Оба дали свое согласие баллотироваться. «Весьма сочувственно» было встречено предложение выдвинуть кандидатуру епископа Андрея (Ухтомского). Прибыл во Владимир и бывший епархиальный владыка Алексий. Как писали «епархиальные ведомости», в среде его «поклонников и особенно поклонниц началась агитация в пользу выставления его кандидатуры»⁷¹⁴.

Когда на съезде началась полемика по кандидатурам, студент Семенов выступил с пространной речью против архиепископа Сергия. Он напомнил собранию «о прежней», видимо, «реакционной» деятельности владыки. В вину Сергию ставился совместный с Петроградским митрополитом отрицательный отзыв на диссертацию профессора Покровского, в трудах которого почтенные иерархи обнаружили «демократические» тенденции⁷¹⁵.

Зато кандидатура Петроградского протоиерея Тимофея Налимова (брата покойного Владимирского архиерея Николая (Налимова)) была встречена «полным сочувствием»⁷¹⁶.

Предварительное голосование дало такие результаты: протоиерей Тимофей Налимов – 207 голосов, Сергий – 187. За остальных кандидатов голосовало значительно меньше выборщиков. Так, например, всего три записки получил архиепископ Алексий. Однако, на следующий день, во втором туре, Сергий получил уже 307 голосов, а Налимов – 204. «Очевидно, – писали в епархиальных ведомостях, – за ночь настроение части депутатов изменилось». Объясняли это тем, что кандидатура епископа Андрея была во втором туре снята, и «бывшие его кандидаты голосовали за Сергия»⁷¹⁷.

В Вестнике Губернского комитета ситуация, произошедшая во втором туре выборов, излагалась несколько иначе. Там отмечалось, что городское духовенство, корпорация духовно-учебных заведений и часть сельского духовенства «вели агитацию в пользу кандидатуры протоиерея Налимова... как представителя белого духовенства. Другая часть сельского духовенства и миряне выражали опасения, что чрез проведение этой кандидатуры можно попасть под влияние и власть «Переборовщины""⁷¹⁸. (Очевидно, производное от личного имени, непонятно, что имеется в виду в данном случае. – П.Р.)

Видимо, эти два мнения не противоречат друг другу. Вполне возможно, что голосовавшие в первом туре за архиерея и во втором туре сделали то же самое, независимо от кандидатуры. В то же время характерно, что против архиереев, как представителей черного духовенства, выступали, как правило, священники и представители церковной интеллигенции – преподаватели семинарий и академий. Мирян же пугало то, что епископом может стать представитель белого духовенства или даже мирянин.

Во всяком случае, источники не позволяют сделать какого-либо другого предположения.

Интересно, что в акте об избрании Сергия, подписанном архиепископом Тихоном, о результатах голосования вообще ничего не говорится⁷¹⁹.

Самому Сергию об его избрании сообщили в Москву по телефону. Тихон сразу после выборов уехал в Москву, а на следующий день владимирское духовенство и миряне торжественно встречали нового епархиального владыку Сергия. В местной прессе патетично отмечалось, что Сергий всегда вел себя вполне скромно и «не пытался сменить бедную финляндскую кафедру на более обеспеченную»⁷²⁰.

Уже на следующий день новоизбранный Владимирский архиерей выступил на съезде духовенства с речью, в которой призвал «всех любящих православную веру и церковь сплотиться и приступить к обновлению церковной жизни на началах евангельской любви, которая существовала в первом веке христианства, и таким образом сделать новым то, что нами православными было позабыто». В ответном слове инспектор гимназии Георгиевский, являвшийся очевидно председателем съезда, рассказал о том, чем «руководствовалось данное собрание», выбирая епископа на владимирскую кафедру⁷²¹.

Впоследствии, уже после избрания Сергия, его обвиняли в том, что он сам содействовал увольнению архиепископа Владимирского Алексия с целью занять вакантное место. Однако, какие-либо фактические данные, подтверждающие это обвинение, отсутствуют. В правой прессе, поднявшей свою голову в конце лета 1917 г., владыку именовали «львовцем» и «церковным большевиком»⁷²².

Выборы епископа состоялись и в Туле, хотя эта епархия не относилась к числу беспокойных, или «неблагополучных». Более того, местное духовенство проявляло определенную инертность во взглядах. Так, в «епархиальных ведомостях» появилась статья некого прапорщика Гастеева, упрекавшего церковных деятелей в пассивности. Как пример, он приводил рассказ о том, что на празднике Свободы в Туле 1 мая на плакате красовалась надпись – «Ау! Ау! Ау! Попы, где вы?»⁷²³. Съезд духовенства и мирян прошел в Туле только в мае в спокойной обстановке, хотя там и звучали «укоризненные речи» в адрес Парфения (Левицкого). Сам преосвященный еще 10 мая подал прошение об освобождении его от управления епархией. «Болезни лишили меня возможности проходить службу Церкви Христовой», – писал он в Синод⁷²⁴. Определением от 25 мая Парфений был уволен⁷²⁵.

В Туле, по сообщению местной церковной газеты, эта новость «глубоко опечалила» духовенство. В городе состоялись торжественные проводы преосвященного, ему поднесли «ценную художественной работы» икону и благодарственный адрес⁷²⁶. А 22 – 23 июля, одновременно с выборами представителей на Поместный Собор, состоялось и избрание нового архиерея. Подавляющим большинством, «почти единогласно», на кафедру был избран викарий епархии епископ Иувеналий (Масловский). Он получил 417 голосов из 482⁷²⁷. Об этом эпизоде сохранилось два архивных документа: дело об увольнении Парфения и дело об избрании Иувеналия. В них крайне сухо излагаются события в Туле. Можно предположить, что добровольный уход Парфения действительно произошел вследствие его болезни. И до своего увольнения, судя по сообщениям «епархиальных ведомостей», он часто пропускал архиерейские богослужения по состоянию здоровья. Избрание же Иувеналия подавляющим большинством голосов, а также отсутствие каких-либо внятно выраженных протестов, позволяют сделать вывод о практически бесконфликтных выборах.

Выборы в Рязанской епархии получили наиболее скандальный характер, распутывать последствия которого Синоду пришлось до конца года.

Вскоре после революции рязанский архиерей Димитрий (Сперовский) был в буквальном смысле выдворен из епархии по требованию Исполнительного комитета, поскольку он своими «выступлениями перед паствой сильно волнует население»⁷²⁸. Архиерею был дан трехдневный срок, чтобы покинуть город, иначе ему грозил немедленный арест.

Такое отношение владыка заслужил прошлой «реакционной», с точки зрения революционного сознания, деятельностью. После же переворота Димитрий признал новый строй и на празднике «свободы» 12 марта «горячо призывал к всемерной поддержке Временного правительства»⁷²⁹. На общем собрании духовенства владыка заявил, что Церковь может существовать при любом общественном строе, отметив, что во время «народовластия» в Новгороде был «церковный расцвет». По поводу своего возможного увольнения Димитрий сказал, что ему это даже «приятно, ибо управлять при настоящих событиях тяжелый крест»⁷³⁰.

Прибыв в столицу, преосвященный 20 марта написал прошение об отставке. Однако Синод отставку не принял и предоставил Димитрию двухмесячный отпуск⁷³¹. Обязанности епархиального архиерея временно были возложены на викария епископа Амвросия (Смирнова).

Следует отметить, что на первом экстренном епархиальном съезде духовенства и мирян, открывшемся 22 марта, было заявлено, что «духовенство давно ждало государственного переворота, уверенное, что при этом перевороте падут цепи рабства»⁷³².

Таким образом, рязанское церковное общество недвусмысленно заявило о своем довольно радикальном настрое. На съезде говорилось и о «темной роли» Консистории и о том унижении, которое испытывало там духовенство. Съезд признал также необходимым иметь «выборного епископа»⁷³³. От имени председателя съезда священника Иоанна Чернобаева в Синод было направлено прошение об удалении епископа Димитрия, как «остатка старого строя»⁷³⁴.

Епископ Амвросий, начав управлять епархией, быстро вступил в конфликт с епархиальным бюро, избранным съездом духовенства, главную роль в котором играли священники Покровский и Чернобаев. Данное бюро, по словам архиерея, «продолжает сеять смуту и анархию и узурпирует власть». Преосвященный просил Синод прислать «доверенное лицо для расследования дела»⁷³⁵.

Между тем обстановка в Рязани после отъезда Димитрия не только не стабилизировалась, а, наоборот, накалялась. В епархии, по сути, сложилось настоящее двоевластие. Епархиальное бюро действовало параллельно с Консисторией и епископом Амвросием. Принципиальным стал вопрос и о том, кого поминать за богослужением. (Амвросия или Димитрия). В некоторых приходах, по сообщению прессы, священнослужители даже подвергались насилию со стороны прихожан за неправильное, по их мнению, поминовение.

Поступали в столицу и письма в защиту епископа Димитрия. Так, в одном из них сообщалось о причинах его изгнании, что это «надумали проклятые жиды, слово его было для них нож острый»⁷³⁶. По поводу писем в защиту Димитрия, Исполнительное бюро съезда сообщало обер-прокурору, что подписи под ними собираются «даже с угрозами», а подписавшие «явно не отдают себе отчета в том, что тем самым они отказываются от дарованного им права свободного выбора себе епископа»⁷³⁷.

Так как Синод не прислал в Рязань ревизора из столицы, Амвросий стал просить перевода в какое-нибудь более спокойное место. 6 мая Синод освободил его от управления епархией и назначил на место Амвросия бывшего московского викария, епископа верейского Модеста (Никитина)⁷³⁸. Последний уже долго докучал обер-прокурору Львову письмами с просьбой направить его «в самые боевые епархии... где необходимо быстро поставить церковную жизнь на новые рельсы»⁷³⁹. Викарием в Рязань назначили епископа Павла (Вильковского), до этого служившего в Орле, где он проиграл схватку за власть с Исполнительным комитетом местного духовенства.

Интересно отметить, что борьба за место епархиального архиерея началась сразу же после того, как епископ Димитрий покинул Рязань. 14 мая местное церковное издание, сменившее название с «Рязанских епархиальных ведомостей» на «Голос свободной Церкви» – более, как представлялось тогда, подходящее переживаемому моменту, – поместило заметку под названием «Кандидатура во епископы». В ней сообщалось о необычной активности, замеченной в уездном городе Сапожке. Служащие местного духовного училища выдвинули кандидатом на рязанскую кафедру своего смотрителя архимандрита Серафима. Его сторонники отпечатали 1 500 агитационных воззваний, а «сторож обошел с подписными листами, из двора в двор, весь г. Сапожок. Пропаганда прошла очень успешно, подписали все знающие и не знающие Серафима»⁷⁴⁰.

На следующий день в Рязани начал работу новый съезд духовенства и мирян. Перед началом его работы у здания женского епархиального училища собралась «порядочная толпа, в основном женщин, находившихся в состоянии крайнего возбуждения, скандировавших: «оставьте Закон Божий», «дайте пастырям учить», «дайте архиерея""⁷⁴¹.

Съезд, председателем которого избрали директора Сапожковской гимназии С. И. Веселовского, проходил в накаленной обстановке. Сильно проявилось противостояние духовенства и мирян. Вместе с тем съезд принял важное постановление по поводу властных структур епархии. Высшим органом церковно-епархиального управления был объявлен съезд клира и мирян, которому отдавалась «вся полнота власти в епархии». Епископ, который должен был выбираться на съезде, таким образом, терял полноту епархиальной власти.

Архиерея съезд выбирать не мог, так как Синод затягивал увольнение епископа Димитрия, однако все чаще звучало имя главного кандидата на этот пост – архимандрита Серафима (Руженцева). Деятельным сторонником его был и председатель съезда Веселовский. Вскоре в прессе появились сообщения от делегатов съезда с разъяснениями по поводу выдвижения Серафима на кафедру епископа. Инициатива этого выдвижения приписывалась в них не группе «служащих училища, а лицам совершенно свободным от всяческих влияний о. смотрителя». В статье расписывались положительные качества архимандрита, бывшего до этого приходским священником в Стрельне, при дворе великого князя Дмитрия Константиновича. Этот «неудобный» для 1917 года факт биографии интерпретировался в статье в пользу Серафима: «Род великого князя Константина Николаевича всегда был известен своим передовым направлением». Далее следовало перечисление заслуг этого рода – отмена крепостного права, а в «недавнем прошлом и содействие в освобождении России от влияния темных сил»⁷⁴².

Вторым реальным кандидатом мог быть временно управляющий епархией епископ Модест. Поначалу он был доволен своим назначением в Рязань и писал обер-прокурору Львову, что «удовлетворен отношением ко мне Рязанской епархии, где благодаря Вашему доброму сердцу я нашел временную службу... желаю остаться на службе и в Рязани аще буду выбран»⁷⁴³. Однако вскоре епископ, видимо, трезво оценив предвыборную ситуацию, изменил свое решение. «Своей кандидатуры на Рязанскую кафедру я не разрешил ставить, – писал он Львову, – Мне отъели шею в Москве интриги Восторгова, для Рязани шеи почти не осталось... я предпочел не дразнить гусей и не ставить своей кандидатуры. Бог с ней с Рязанью»⁷⁴⁴.

В конце мая в Рязани прошел и монашеский съезд, на котором были представители всех 28 обителей епархии. Тут никаких кандидатур на епископскую должность не выдвигалось. Делегаты желали скорейшего возвращения Димитрия, о чем ему и была направлена соответствующая телеграмма⁷⁴⁵.

Между тем 17 июня последовало определение Синода об увольнении епископа Димитрия. Препятствий для проведения выборов не было, и Синод благословил съезд духовенства и мирян для выборов кандидата в епископы⁷⁴⁶. Епархиальный съезд приступил к обсуждению кандидатур, которых в начале оказалось четыре: смотритель духовного училища протоиерей Лавров, архимандрит Серафим, преподаватель Рязанской духовной семинарии, протоирей Алфеев, ректор Саратовской семинарии архимандрит Борис. Выдвинут был и только что уволенный епископ Димитрий, однако вскоре последовало разъяснение председателя съезда Веселовского, «что выдвигать его нельзя, ибо в случае провала можно повредить ему в том, что его могут лишить пенсии»⁷⁴⁷. Викарный епископ Павел также снял свою кандидатуру – «как человек малознакомый Рязанской епархии»⁷⁴⁸.

22 июня в Покровской церкви при женском духовном училище прошли выборы епископа. Большинство голосов получил архимандрит Серафим. Соответствующий акт о прошедших выборах был направлен в Синод на утверждение. Удовлетворенный результатом Серафим уже давал интервью местной газете⁷⁴⁹. Но не все были довольны таким результатом выборов. Викарный епископ Павел, в лице которого Серафим нашел опасного врага, направил послание в Синод, в котором всячески дискредитировал прошедший съезд. По его словам, никакого предварительного объявления о выборах не было, в результате чего на съезде присутствовало не более 200 выборщиков. Отмечалось и о проявленных съездом «в чисто партийных видах поспешности и явной незаконности». Павел предлагал Синоду «отменить незаконные выборы и назначить новые»⁷⁵⁰.

Оценивая роль временно управляющего епархией епископа Модеста в проведении выборов, Павел писал, что и он «не без греха»: «бедная Церковь наша, если она находится в руках подобных правителей. По-видимому, и добрый даже, но капризный... притом человек до мозга костей своекорыстный, которому нет никакого дела для общей пользы. Для чего ему мало было родиться хохлом, надо было сделаться московским толстосумом, который буквально не знает, куда ему деньги девать»⁷⁵¹. По словам Павла, Модест вначале довольно активно выдвигал свою кандидатуру, но, «когда ему доложил кто-то, что там уже все налажено за другого кандидата, он с великим на весь город скандалом явился на съезд, прочитал свою очень маловразумительную декларацию... и уехал в Москву». Правда, через два дня Модест снова приехал в Рязань и помирился со съездом, «но свою кандидатуру в епископы то ставит, то не ставит».

Синод полностью принял аргументацию епископа Павла: определением от 10 июля итоги состоявшихся выборов были отменены. «Во избежание возможности нарекания в святом деле избрания епископа признается необходимым назначить новые выборы», – указывалось в определении⁷⁵². Для наблюдения за новыми выборами, назначенными на 9 августа, в Рязань был командирован архиепископ тамбовский Кирилл (Смирнов).

Собравшийся в августе епархиальный собор (в документах он иногда именовался просто съездом) был гораздо более представительным. Сторонникам бывшего рязанского архиерея Димитрия удалось на этот раз выдвинуть своего кандидата. Так, бывший епархиальный миссионер И. П. Строев по пунктам указал три заслуги Димитрия. «Сплотил около себя любителей церковного благочестия... его окружает ореол мученичества, потому что он обесчещен жидомасонами, неверующей интеллигенцией, которую обличал... Он миротворец, потому что ушел с кафедры ради мира...»⁷⁵³.

Были даже предприняты попытки сделать заявление о недопустимости самих выборов, ввиду незаконного изгнания Димитрия. Однако архиепископ Кирилл быстро прервал такие рассуждения, так как он не был уполномочен разбирать этот вопрос, и приехал сюда для производства выборов. По его словам, для возвращения Димитрия на кафедру сейчас «есть одни законный способ – это вновь его избрание»⁷⁵⁴.

В первом туре никто из кандидатов не набрал абсолютного большинства. Во время второй баллотировки Серафим получил 237 избирательных и 170 неизбирательных голосов, а Димитрий- соответственно 170 и 215⁷⁵⁵. Окончательное решение оставалось за Синодом. Вечером 17 августа по телефону из Москвы в редакцию местной церковной газеты было передано сообщение о том, что Синод утвердил прошедшие выборы⁷⁵⁶. Однако немногочисленных противников Серафима это не смутило. Основным организатором протеста снова стал епископ Павел, назначенный к этому времени временно управляющим епархией⁷⁵⁷. «Утверждение выборов архимандрита Серафима, – писал он в Синод, – будет неслыханным беззаконием. То, что это были не выборы, а организованный всеми известными здесь лицами захват власти и святительского престола, который принадлежит изгнанному анархией из города епископу Димитрию»⁷⁵⁸.

Пришло в Синод и прошение от части духовенства и мирян – «представителей меньшинства Рязанского съезда», как они себя именовали. По их мнению, выборы вообще не должны были состояться, поскольку бывший епархиальный владыка Димитрий был насильственно удален с кафедры: «за архимандрита Серафима голосовали сумевшие взять в свои руки власть еще на первом Рязанском съезде». В прошении была предпринята попытка социального анализа состава группы сторонников архимандрита: «Многие из них далеки и во многом чужды церкви, либо из уездных городских дельцов и два-три человека из рязанских иереев, которые демагогически повели за собой малосознательную, но сильную числом группу обывателей деревни и низших клириков, стоявших в епархии за никому не известного новоначального инока Серафима, только потому, что это их партийный кандидат»⁷⁵⁹.

В прошении перечислялись и процессуальные нарушения: на предвыборные прения дано было всего полчаса, и именно в это время епископы, вслед за Кириллом, удалились. А руководство собранием «вдруг оказалось в руках директора Сапожковской гимназии Веселовского, который, по словам авторов записки, неоднократно повторял, что он только и находится на съезде, чтобы провести кандидатуру сапожковского смотрителя училища Серафима»⁷⁶⁰. Предвыборные прения было решено ограничить 10 минутами, причем выступления за Димитрия прерывались шумом, а сам председатель собрания, «не имевший право высказываться в пользу какого-либо кандидата, восхвалял архимандрита Серафима около 20 минут». Представители «меньшинства» описывали предвыборную стратегию самого архимандрита, который выставил свою кандидатуру, когда преосвященный Димитрий еще не был уволен, при этом его действия сопровождались «самой беззастенчивой саморекламой». Обвинили Серафима и в том, что в Рязани он поселился в одном общежитии со своими избирателями, по «целым неделям допускал самые неожиданные способы сближения с мирянами и низшими клириками и не стесняясь подолгу расхаживать с ними по коридорам, раскуривая сигары и папиросы»⁷⁶¹. В прошении чувствуется рука епископа Павла, который, судя по тексту, всего лишь «всецело присоединился к заявленному ходатайству». Павел продолжал и от своего имени бомбардировать Синод письмами и телеграммами, и даже предпринял специальную поездку в Москву. Теперь он обвинил Серафима и в денежных расходах «на многочисленные рекламы и объявления». А сам епархиальный собор был, по его мнению, «театром веселых безобразий и беспорядков»⁷⁶².

Ситуация окончательно запуталась, когда неожиданно подал свой голос бывший рязанский епископ Димитрий, проживавший в Иверском монастыре на Валдае. В своем письме Серафиму он искренне поздравлял того с назначением на кафедру и призывал на него Божье благословение. «До меня дошли, – писал он, – слухи, будто бы некоторые мои нерадивые почитатели готовы выступить в защиту меня с насильственными эксцессами против моего преемника, но я, узнав это, послал им письмо с угрозами анафемы и проклятия от моего имени тем, кто дерзнет оспаривать моего преемника». Димитрий сообщал, что он очень доволен своей жизнью на Валдае, и ушел он на покой по прошению, а возвращаться в Рязань не стремится, поскольку там, «кроме смерти и пыток, ничего доброго для себя не предвидит»⁷⁶³.

Это письмо, содержание которого стало быстро известным в Рязани, могло в корне изменить ситуацию противостояния. Ведь противники Серафима выступали от имени «неповинно изгнанного» епископа Димитрия, а он теперь грозил им анафемой и проклятиями.

В дело снова вступил Павел, отправив послание Димитрию с разъяснением ситуации. Тогда и Димитрий изменил тон. По его словам, первое прошение об увольнении он подал в Синод «не совсем добровольно, а под давлением обстоятельств и бывшего обер-прокурора Львова, который принудил меня написать первое прошение в своем обер-прокурорском кабинете в Синоде. Но по этому прошению Синод меня не уволил, а дал только двухмесячный отпуск. Второе прошение я послал из Иверского монастыря уже добровольно, но все-таки под влиянием известий из Рязани, что меня многие не желают видеть... я всегда считал свою паству немногочисленной горсткой людей... Конечно, в мирное время я бы еще не поспешил уходить на покой, хотя давно об этом мечтал». О себе Димитрий сообщал, что живется ему очень хорошо и в «интересах личного блага и спокойствия я ни за что бы не хотел расстаться с валдайским раем». Правда, преосвященный сообщал, что если его все же назначат снова епархиальным архиереем, он как монах подчинится высшей церковной власти. По поводу же своего письма Серафиму он писал, что ответил ему «любезным письмом с благословением, я иначе не счел возможный поступить, ибо это было бы невежливо»⁷⁶⁴.

Между тем хиротония Серафима в епископы была назначена на 27 августа. В Рязани ждали приезда представительной делегации Поместного Собора, во главе с Московским митрополитом Тихоном⁷⁶⁵. Но буквально накануне была получена телеграмма с определением Синода о «приостановке определения о рукоположении в сан епископа Серафима». Для расследования прошедших выборов Синод назначил ревизию во главе с епископом Никандром (Феноменовым)⁷⁶⁶. В Рязани начался новый виток борьбы за церковную власть. Его можно уверенно связать с активной деятельностью епископа Павла.

Сам Серафим написал письмо своему главному противнику, в котором сообщал: «Я лишен возможности посетить вас, так как вы стали во главе той группы лиц, которые упорно агитируют против меня. Ваша поездка в Москву имела своими последствиями отсрочку моей хиротонии... Двукратное избрание меня должно хорошо показать... что епархия на моей стороне. Агитацию за Димитрия ведут 5 – 6 человек, лично заинтересованных... Я думаю, что вследствие незнакомства с Рязанской епархией вы введены в заблуждение недобрыми людьми»⁷⁶⁷. «Вы сами находитесь в величайшем заблуждении и в величайшей прелести, – отвечал в тот же день своему оппоненту епископ Павел. – Я нисколько не сомневаюсь, что в настоящее смутное время вы найдете немало охотников поиздеваться над Святой Церковью и готовых из самолюбия и партийных расчетов стать за какого угодно кандидата». Далее Павел перешел на патетический стиль древнееврейских пророков: «Но недалек час беспристрастного суда, если не Церкви, то суда истории и суда Божия, потому что те катастрофические потрясения, которые мы переживаем и какие скоро ждут нас, имеют и будут иметь историческое значение, и в них сказывается и скажется гнев Божий за все наши беззакония. Тогда вы и все ваши рьяные и дерзкие сторонники, восставшие на Бога, понесут заслуженную кару». В заключение Павел, видимо, решив не дожидаться суда истории, предупреждал Серафима: «Если я узнаю что вы опять... начнете старую агитацию... то я немедленно осуществлю свое право епископа. Довольно терпения»⁷⁶⁸.

Между тем следственная комиссия епископа Никандра начала свою работу, опрашивая свидетелей. Выяснилось, что многие в епархии действительно не желают возвращения епископа Димитрия. Так, например, священник Доброхотов поделился впечатлениями, которые производили на него проповеди бывшего епархиального владыки: «Все его поучения были направлены против евреев, масонов... и против интеллигентского класса, не щадил он даже такого высокою учреждения, как Государственная Дума». Построение поучений Димитрия, по словам священника Доброхотова, действительно было оригинально. В заключение своей проповеди преосвященный обычно трижды произносил анафему каждой партии, начиная с октябристов и кадетов и заканчивая социал-демократами. «И это было не минутное раздражение, не единичный случай, это была система... на необразованную публику она действовало чарующе», – заканчивал свой рассказ священник⁷⁶⁹.

Среди прочего Никандр писал в своем отчете в Синод: «Не совсем справедливо заявление жалобщиков», будто избиратели от 11 городов Рязанской губернии не знали Серафима. Более того, по мнению епископа, «бесспорно можно сказать, что личное присутствие архимандрита Серафима среди делегатов повернуло выборы в его сторону»⁷⁷⁰. Касаясь процедуры самих выборов, Никандр привел показания некоего Докукина, который говорил, что случайно принял участие в подсчете записок: «Я прочел кучку записок числом до 50-ти, из них в пользу Димитрия наполовину, что меня вполне радовало. Однако такой пропорции не оказалось среди тех записок, которые подсчитывали Веселовский и Добронин. Не успел я выразить свое желание проверить подсчеты и остальных записок, как вдруг слышу, Веселовский говорит, держа записки в руке. Ну а теперь можно их разорвать. Я удивился такой поспешности»⁷⁷¹.

Похоже, что сам Никандр не особенно доверял этим показаниям. По его мнению, «эти показания стоят особняком. Проверить истинность их теперь действительно нельзя». Так, например, другой свидетель, Кораблев, показал, что при разборе записок присутствовало много лиц, расположившихся вокруг длинного стола. Здесь были сторонники всех кандидатов, окруженные большим количеством членов собора. Таким образом, налицо был двойной контроль. Записки были собраны в одно место, и по одной брались участниками подсчета, развертывались и подавались преосвященному Кириллу. Прочитав их вслух, Кирилл отдавал ее тому из участников... который собирал с фамилиями данного кандидата»⁷⁷². Это свидетельство подтверждается и рапортом в Синод самого Кирилла – одного из самых авторитетных иерархов Российской Церкви, который не нашел никаких нарушений в процедуре голосования⁷⁷³.

Среди допрошенных следственной комиссией был и сам архимандрит Серафим. По его словам, никакой агитации против Димитрия он не вел, и в удалении его с кафедры не участвовал. О его отъезде из Рязани сам Серафим узнал из газет. «Епископом стать я желал не из честолюбия, а из желания в наше тяжелое время всеми силами послужить святой Церкви», – утверждал архимандрит. Касаясь обвинений в предвыборных манипуляциях, он заявил, что «незаконными средствами агитации не пользовался». Более того, «для мира церковного, – говорил Серафим, – я готов отказаться от хиротонии, если преосвященный Димитрий согласится на возвращение в Рязань и если его возвращение не вызовет смуту»⁷⁷⁴.

Проведя расследование, епископ Никандр в своем рапорте в Синод пришел к несколько неожиданному выводу: «С точки зрения правил Святейшего Синода... выборы должны быть признаны неправильными и по букве, и по духу правил». В заключение епископ сделал интересное наблюдение: по его мнению, выборы «вызвали в епархии смуту и доселе волнующее ее разделение на две партии... Одни, и преимущественно миряне, главным образом жители Рязани, настойчиво желают возвращения епископа Димитрия, другие, и преимущественно духовенство, главным образом либеральное, не менее настойчиво желают епископом архимандрита Серафима»⁷⁷⁵.

Выводом о неправильности выборов больше прочих был доволен епископ Павел, который тем временем вел активную политическую борьбу в епархии. Так, он даже написал специальную брошюру – «Почему незаконно избрание архимандрита Серафима на Рязанскую кафедру». Свой рассказ о церковной смуте в Рязани Павел начинал с удаления епископа Димитрия, в котором обвинил епархиальное бюро во главе со священниками Покровским и Чернобаевым. Они обвинялись в подкупе Губернского исполнительного комитета, которому преподнесли в дар 10 тысяч рублей на «укрепление свободы». Комитет «не оставил Димитрия в покое» и производил у него обыски, после чего предъявил ультиматум: покинуть Рязань в трехдневный срок. «В течение которого, впрочем, не раз звонили по его телефону – «когда же ты уедешь?"» По словам Павла, епархиальное бюро захватило в свои руки и местную церковную прессу, и Консисторию, проведя на все должности в епархии своих ставленников. «Пусть председатель бюро Покровский скажет нам, – иронизировал епископ, – какими прихотями свободного голосования в члены Консистории оказались избранными не только, прежде всего, он сам, но и его родственник Мелихов»⁷⁷⁶.

Обрисовав ситуацию, сложившуюся к моменту выборов, Павел подробно описал манипуляции сторонников Серафима. По его словам, депутатов, проживающих в епархиальном училище, «не только хорошо кормили, но желающих и хорошо поили. Никогда не торговала так епархиальная лавка вином, как в дни съездов». Одним из главных обвинений сторонников архимандрита было использование ими в своих интересах светских органов власти. По словам Павла, они обращались к Городской думе и к местному бюро кадетской партии, и «даже забегали к товарищам»⁷⁷⁷. (Возможно, намек на обращение сторонников Серафима к эсерам или социал-демократам. Слово «товарищ» в консервативной среде часто использовали с негативным оттенком.)

Во всяком случае, возвращения в Рязань епископа Димитрия активно не желала местная революционная общественность. Так, 1 сентября Губернский комитет спасения революции Советов солдатских, рабочих и крестьянских депутатов заявил, что «во имя сохранения спокойствия в губернии возвращение в Рязань епископа Димитрия, явно реакционного деятеля, ни под каким видом допущено не должно быть»⁷⁷⁸. Такое заявление было, безусловно, связано с обострением общеполитической борьбы и активным поиском «контрреволюции», вызванной «делом» Корнилова.

22 сентября в местной газете появилось открытое письмо епископу Павлу от членов епархиального бюро «и других служащих лиц по духовно учебным заведениям». В нем содержался протест против вышеупомянутой брошюры Павла. Последняя, по их словам, активно распространяется по епархии, в том числе и самим епископом, который, якобы, сам после богослужений раздает ее прихожанам. Все содержание данного произведения объявлялось клеветническим и незаслуживающим доверия. «Каждая фраза ваша вами легко придумана и поэтому легко опровергается», – отмечалось в письме⁷⁷⁹. Конкретных опровержений в нем, однако, не содержалось, Павла же просто выставляли противником выборного начала.

Епископ был не тем человеком, который мог промолчать. Вскоре последовало его ответное открытое письмо на «открытое» письмо «анонимных авторов». «Я никогда не был, – писал Павел, – другом льстецов и лакеев старого строя, считаю и теперь своим епископским долгом обличать с негодованием лакеев и льстецов демократии... Господа от демократии не прочь иногда поставить нам своих лакеев «за место архиереев«». С тонким, но злым юмором Павел выставлял своих противников как людей, утративших в себе церковное сознание и «безнадежно запутавшихся в идеях «нового права», переварить которое их мозги не в состоянии». Именно поэтому, считал епископ, они и преследовали всех несогласных с их «трафаретом церковной реформы».

Далее епископ останавливается на проведении таких реформ в Рязани: «Секретаря и членов Консистории долой, ректора семинарии немедленно уволить, начальника епархиального училища выгнать, епископа Амвросия убрать в 24 часа. За что же, за какие преступления? А «так», не «соответствуют моменту»». На место их, считал Павел, члены Бюро решили посадить своих родственников и «верноподданных». Не в этом ли, иронизировал преосвященный, и заключается их реформа в Церкви. А далее оставалось только «"увенчать здание», т. е. посадить на архиерейский престол вашего собственного... ставленника»⁷⁸⁰. Епископ ждал ответа от своих оппонентов, которого в печатном виде не последовало. Стоит признать, что, вступая в полемику с Павлом, члены Бюро явно не рассчитали своих литературных возможностей⁷⁸¹.

Несостоявшийся архиерей Серафим в письме неизвестному высокопоставленному владыке писал, что епископ Павел, пользуясь правами управляющего епархии, «обратил меня в преступника, под угрозой анафемы запрещал мне агитацию, разъясняя, что агитацией сочтет всякое обращение к людям. Епископ Павел, афишируя свое товарищество с Вашим Высокопреосвященством и преосвященным Никандром, грозит меня уничтожить, и устно и печатно называет меня самозванцем, насильником, Иудой... лакеем революции». «За что»? – возмущался Серафим. «Это письмо есть первое мое выступление против него, прежней моей жизни он не может знать»⁷⁸². Далее Серафим рассказывает о своей семнадцатилетней церковной деятельности и что он никогда «не испытывал подобного унижения». По его словам, он не был честолюбцем, и монашество принял не из карьерных соображений, «а по смерти жены». В епархии же на него клевещет кучка людей, которых и «раньше называли темными силами». «Я считаю, что устранение меня от хиротонии равносильно моей смерти церковной и общественной», – заканчивал свое письмо Серафим⁷⁸³.

Тот факт, что Серафима все-таки поддерживало большинство местного духовенства, доказывает резолюция очередного съезда, состоявшегося в октябре⁷⁸⁴. Съезд вновь просил Синод утвердить двукратно избранного архимандрита Серафима⁷⁸⁵. Иначе считал временно управляющий епархией епископ Павел, который в «войне» против Серафима и его сторонников стремился заручиться поддержкой влиятельных иерархов. «Знаю, что вы сочувствуете... в деле заступничества... епископа Димитрия, – писал он архиепископу Арсению (Стадницкому). Если нужно будет, дайте мне свой добрый отеческий совет, в том, конечно, нелегком деле, какое по делу епископа и из любви к Святой Церкви принял я на себя»⁷⁸⁶.

Неизвестно, дождался ли Павел «отеческого совета», но 24 октября он своей властью, «за тяжкие грехи... предательство церкви Божьей, лжесвидетельство от ее имени против своего архипастыря в угоду народному мятежу и самоуправству безответственных лиц», запретил в служении архимандрита Серафима⁷⁸⁷ и священников Покровского и Чернобаева⁷⁸⁸. Священник Чернобаев писал в Синод, что вечером 25 октября до него довели данное распоряжение Павла и потребовали «весьма срочно» подписку о чтении указа. Сам он называл обвинения в свой адрес несправедливыми и клеветническими, прося церковные власти «расследовать дело, восстановив мои права, а до расследования оградить мою честь и доброе имя от подобных инсинуаций»⁷⁸⁹.

В Синоде такое самоуправство епископа не одобрили, наказанные им лица вскоре были восстановлены в своих правах. Павлу поставили на «вид, что, запрещая трех указанных лиц... он действовал без достаточных на то оснований и что в принятии таких мер епископу надлежит быть особо осторожным»⁷⁹⁰.

Чтобы разрядить ситуацию в Рязани, высшие власти решили «признать не полезным для дела Церкви назначать на кафедру Серафима, а равно и Димитрия, ввиду возникших в Рязанской пастве разделений»⁷⁹¹. А 11 ноября в городе встречали своего нового владыку – административно назначенного Синодом архиепископа Иоанна (Смирнова)⁷⁹².

Представляется, что вся история рязанских выборов носила бы совершенно другой характер, если бы в ней не участвовал епископ Павел (Вильковский).

Опытный политик и в тоже время человек острого церковного чувства и яркого литературного таланта, а также разносторонних интересов (он вступил, например, в печатную полемику с известным писателем и публицистом В. В. Розановым), Павел на протяжении всего 1917 года, вначале в Орле, а затем и в Рязани, вел непримиримую борьбу с «церковной революцией».

Павлу не повезло: в период «смуты» он оказался епископом в двух наиболее беспокойных епархиях. Человек консервативных взглядов, он, по его словам, не мог спокойно наблюдать появление «нового самодержавия организующейся демократии»⁷⁹³. Можно думать, что действия Павла были обусловлены не столько защитой изгнанного Димитрия, сколько протестом против сторонников архимандрита, использовавших в предвыборной кампании такие непривычные для церковной жизни методы, как выпуск листовок и соответствующая агитационная обработка депутатов. Вообще, незаурядная и цельная личность Павла, выделяющаяся даже на фоне колоритных фигур епископата того времени, заслуживает отдельного исследования.

Правда следует отметить, что события в Рязанской епархии все же отличаются от аналогичных процессов в других епархиях. Если в других «беспокойных» епархиях основной костяк оппозиции составляли преимущественно низшие клирики, дьяконы и псаломщики, то в Рязани основными противниками уволенного архиерея выступали наиболее видные городские слои местного духовенства и интеллигенции. Основная причина этого в специфичности деяний епископа Димитрия, который в своей проповеднической деятельности слишком активно конструировал образ врага в виде масонов и интеллигентов. Естественно, что образованной публике это не могло нравиться. Да и сам преосвященный, человек бесхитростный и открытый, возможно, уж слишком пессимистично считал, что его паства в Рязани состоит «из немногочисленной горстки людей». В истории рязанской церковной «смуты» также хорошо просматривается корпоративная солидарность епископата, в конечном счете не позволившая ни одному человеку, не имевшему епископского сана, занять место епархиального архиерея⁷⁹⁴.

Выборы архиереев прошли весной-осенью 1917 года в 11 епархиях: Черниговской (3 мая) Петроградской (21 мая), Московской (24 июня), Тульской (22 июля), Курской (9 августа), Владимирской (9 августа), Рязанской (22 июня, 9 августа), Харьковской (11 августа), Орловской (12 августа), Саратовской (14 августа) и Екатеринбургской (25 мая, 8 августа, 26 октября). В Рязани и Екатеринбурге они не были утверждены Синодом, и епархиальные архиереи были назначены туда административно⁷⁹⁵. Следует отметить, что выборы проходили только там, где епархиальный владыка по какой-либо причине оказался уволенным. Важным является и отношение современников к выборам. Изучая историю русской революции, следует иметь в виду произошедшую резкую перемену в настроениях значительной части общества. Если в марте подавляющее большинство населения переживало настоящую эйфорию по поводу свершившегося переворота, то по мере углубления революции многие стали слать ей проклятия. И это были не только обывательские настроения: такой же процесс пережила и культурная элита русского общества. Все это в полной мере можно отнести к духовенству и церковным деятелям. Если вначале революция была для многих «Божьей милостью», то впоследствии – «деянием антихриста» или, в лучшем случае, «наказанием за грехи». Такая же перемена произошла в отношении к кумирам революции. Если весной обер-прокурора Львова именовали «светозарным ангелом», то позднее он стал «грубым деспотом и невежественным насильником».

Отношение к выборам также существенно изменилось. Для кого-то вначале это было долгожданное возвращение к христианским первоистокам, кто-то впоследствии видел в них лишь «"чехарду», когда каждый старается урвать себе кусок пожирней и послаще»⁷⁹⁶. Собственно, против выборного начала в Церкви спорить в то время было сложно. Разработчики синодальных правил о выборах, как отмечалось выше, ссылались на мнение В. В. Болотова. Между тем сам выдающийся историк отнюдь не был сторонником выборов. «В настоящее время, – писал он в конце 19 века, – разглагольствия о выборном начале вошли в моду и находят многих сторонников, но я не из их числа... если выбор существовал, но затем отменен, то это случилось не без уважительных причин. Отношения с тех пор до того искажены, что возрождение выбора у нас в России принесло бы столько пользы, сколько – разведение виноградных лоз вдоль тротуаров в Петербурге»⁷⁹⁷. И если, по мнению Болотова, в древней Церкви выборы велись «образцово», то впоследствии ситуация изменилась на противоположную. Он воссоздал впечатляющую картину истории таких выборов, в ходе которых были подлоги, подкупы, а иногда и «борьба черни с дрекольем в руках заменялась борьбой влиятельных лиц с мешками золота»⁷⁹⁸. Следует отметить, что при избрании низших клириков в России современники констатировали приблизительно такую же картину⁷⁹⁹. Конечно, при выборах епископата до этого не доходило, но все же образцовыми, особенно в провинции, считать их нельзя.

По мере «углубления» революции церковное движение, особенно среди низших клириков, в некоторых наиболее «неблагополучных» епархиях начинало серьезно беспокоить высшие власти. Так среди духовенства «появились лица, которые приняли на себя обязанности земских комиссаров... разъезжают по приходам и потворствует толпе, сеют Семена вражды к землевладельцам и призывают к т. н. отобранию земельных имуществ», – сообщал в Синод орловский епископ⁸⁰⁰. А в одной из епархий появилась «боевая организация псаломщиков», которая под страхом террора требовала от «товарищей» благочинных нового дележа доходов⁸⁰¹.

Радикализм и законотворчество столичного и особенно провинциального духовенства обычно обгоняли инициативы высшей церковной власти. «Жизнь нас опережала, – признал на Поместном Соборе член Синода протопресвитер Н. Любимов, – не успеем сделать распоряжение, получаем вести: там отстранили епископа, тут отцы захватили власть в свои руки. Что было делать Синоду»⁸⁰²? Требования введения выборного начала в среде духовенства стали повсеместными. Это отмечали и другие осведомленные современники⁸⁰³.

И все же высший церковный орган, несмотря на общий паралич власти в России, сохранял роль решающего арбитра во внутрицерковной борьбе. В результате, Церковь не только не развалилась, но и сумела консолидироваться, постепенно изживая крайности революционного времени.

Конечно, выборы проходили в тяжелой обстановке прогрессирующего общенационального кризиса. Сильное давление осуществлялось со стороны общественных организаций (местные Комитеты и Советы). Вмешательство таких организаций во внутрицерковные проблемы происходило, несмотря на соответствующий циркуляр главы Временного правительства и противодействие Синода. «Советы солдатских и рабочих депутатов и другие организации вмешиваются даже в выборы игумений для женских монастырей», – с возмущением говорил член Синода протоиерей Ф. Филоненко⁸⁰⁴.

Более того, в некоторых губерниях именно власть таких организаций и была единственной реальностью. От них «бегут и комиссары правительства», – писал обер-прокурору пермский епископ Андронник⁸⁰⁵. Апофеозом подобных действий стал случай в Харькове, когда Комитет сам выработал правила избрания епархиального владыки и требовал руководствоваться только ими. Но если в Харькове атаку Комитета удалось отбить, то в Курске представители Совета смогли принять активное участие в выборах. Само Временное правительство и его представители на местах, как показывают документы, во внутрицерковные дела, как правило, не вмешивались. Однако и защитить церковных лиц от произвола различных Комитетов и Советов официальные власти не всегда могли. Вообще же вмешательство в дела Церкви политических и общественных организаций в данный период не имело характера всеобъемлющего диктата, характерного для последующей эпохи. Более значимую роль для выбора того или иного кандидата имели его взаимоотношения с рядовым духовенством. Можно определенно сказать, что «архиерей-вотчинник» или «князь церкви» не имел в 1917 г. никакого шанса возглавить епархию.

Механизм выдвижения претендента на кафедру мог быть различным. Кто-то сам активно выдвигал свою кандидатуру, некоторые же церковные деятели – как, например, мирянин Н. И. Знамировский – узнавали о своем выдвижении только из телеграмм. Следует отметить, что выдвижение на епархиальную кафедру мирян – явление исключительное в истории Русского Православия. Однако характерно, что даже у консервативных историков тогда не возникало сомнения в каноничности данной практики. Вместе с тем в ходе выборов ни один кандидат, не имевший сана епископа, так и не стал епархиальным архиереем. Тут, возможно, сказалось как отсутствие прецедента, так и определенный страх части выборщиков перед возможностью иметь своим архиереем мирянина или представителя белого духовенства⁸⁰⁶. Сыграла свою роль и некая солидарность епископата, особенно заметная в истории екатеринбургских и рязанских выборов.

Утверждение результатов выборов в 1917 г. носило двухступенчатый характер. Первый свое решение высказывал Синод, затем – Временное правительство⁸⁰⁷, хотя утверждение избранного епископа светской властью имело формальный характер: все решения Синода были подтверждены. Епархиальный владыка вступал в свои права с момента определения Синода. Утверждение решений церковной власти властью светской являлось последним реликтом еще не порванной окончательно связи государства и Церкви.

Не совсем ясны принципы, которым следовал Синод при утверждении выборов. Так, например, официальными причинами непризнания выборов в Рязани и Екатеринбурге стало как отсутствие кворума, так и неполучение ни одним из кандидатов абсолютного большинства. Но в то же время в документах, присланных из Владимира, нет упоминания ни о числе присутствующих на съезде, ни о результатах двух баллотировок, а лишь констатируется окончательная победа архиепископа Сергия. В Чернигове избрание вообще произошло еще до официального увольнения прежнего архиерея.

В изученных материалах хорошо заметно отличие провинциальных церковных выборов от столичных. В провинции сильно политизированное духовенство прибегало к таким официально запрещенным средствам, как дискредитация неугодных кандидатов, в ходе которой оно часто стремилось заручиться поддержкой светской власти. Другими словами, по выражению Б. И. Колоницкого, оно использовало «современные методы политической мобилизации»⁸⁰⁸. Если к власти в Петрограде и Москве пришли церковные «идеалисты» Вениамин и Тихон, то в провинциальных епархиях победу на выборах получили опытные политики, не чуждые и социальной демагогии, – такие, как Серафим (Остроумов), Сергий (Страгородский) и архимандрит Серафим (Руженцев) – будущий обновленческий митрополит.

Возраст архиереев, пришедших к власти в результате выборов, был относительно молодым и составлял в среднем 45 лет, в то время как средний возраст уволенных был 59 лет⁸⁰⁹. Трудно предположить, в какие формы вылился бы процесс выборов, сохранись он в Церкви⁸¹⁰. В рассматриваемый же период выборы стали, по моему мнению, фактором консолидации Церкви и легитимации власти епархиальных архиереев. Избранного владыку уже нельзя было рассматривать ставленником «темных сил». Можно уверенно сказать, что об избрании столичных иерархов, а в ноябре 1917 г. и патриарха, знала вся православная Россия. В результате выборов к власти пришли многие авторитетные деятели, не только определившие весь процесс развития Русского Православия в XX в., но и способствовавшие выживанию Церкви в условиях антирелигиозного государства.