Православие и буддизм¹

Содержание

Всяк возносяйся смирится и смиряяйся вознесется (Ев. От Лк.14:11)

Основная идея Богооткровенной религии заключается в следующем: Бог, абсолютный, предвечный, триипостасный Дух, надмирный и всемогущий, творит все из ничего, «из несущего». Только Бог есть сущий в полном смысле этого слова, или «Жизнь вечная», другими словами, «Имеющий жизнь в Самом Себе», «Самодовлеющее Существо». Между тварью и Творцом бездна, которая преодолевается любовью Бога. В Богочеловечестве Христа совершается великая тайна этого преодоления.

Итак, тварная природа человека, возникшая «из несущего», бесконечно отличается от природы Творца. И в этом начало и основание смиренномудрия (онтологическое обоснование). Человек не самодовлеющее существо. Как физическое его тело нуждается во всем извне: в пище, одежде, воздухе, солнце и т.д., так и дух его имеет жизнь вечную в высшем истинном смысле этого слова не в самом себе, а получает ее в Богообщении. Таков замысел Творца о человеке. Человек – малый тварный бог, в нем образ (отображение) Божие, и он по самой природе своей стремится к своему Первообразу. Только в Боге может человек осуществить свое призвание и, следовательно, найти блаженство. Человек нуждается в питающих его дух Божественных энергиях, в непосредственном, таинственном единении со Христом в тайне Евхаристии: «Аще не снесте плоти Сына Человеческого, ни пиете крови Его, живота не имате в себе» (Ин.6:53). В общении таинств и личном подвиге человек может бесконечно совершенствоваться, уподобляясь своему Первообразу – Богу: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».

Богооткровенная религия, и только она, раскрывает нам тайну троичности Божества. Бог – сверхлично-личный² триипостасный Дух, и в любви вся полнота внутритроичной Божественной жизни. Любовь есть гармония двух противополагающихся индивидуальностей. Всегда одно лицо являеься объектом любви другого. Так в Боге: Бог-Отец и Бог-Сын, Любовь Отца к Сыну и Сына к Отцу.

Затем Творец и тварь, – Бог и человек. Любовь Творца к Своему созданию вызывает Боговоплощение и ответная любовь человека – Богосыновство.

Личность человека, являясь отображением Абсолютного Духа, в нем укореняясь и утверждаясь, приобретает благодаря этому всю свою исключительную ценность. Она, эта личность, «единственная и неповторимая» в «очах Божиих» дороже всего остального мира, и христианство раскрывает нам всю ее абсолютную ценность. Но и теперь, в современном нам нео-язычестве, она, эта личность, обесценивается как и до Христа.

Абсолютная ценность личности является основанием и христианской любви. Мой ближний в христианстве есть индивидуальность, лицо мне противоположное, единственное и неповторимое. И только при такой высокой оценке личности приобретает свое значение высшее проявление любви – «полагать душу свою за други своя» и «любить ненавидящих тебя».

Любовь это великая сила: «любовь есть подательница пророчества, любовь – виновница чудотворений, любовь – бездна осияния, любовь – источник огня в сердце, который чем более истекает, тем более распаляет жаждущего. Любовь – утверждение ангелов, вечное преуспеяние» (Иоанн Лествичник, сл. 30,35).

Божественная любовь это плод молитвы, и есть не что иное, как благодать, проникшая во внутрь нашего существа. Любовь согласно св. Диадоху не есть только движение души, но и нетварный дар – «божественная энергия», которая воспламеняет душу непрестанно и соединяет ее с Богом по дару Духа Святого. Оттого она и невыразима.

Любовь, это мистическое соприкосновение с Богом и ближним, осуществляется через посредство сердца. Сердце есть орган, устанавливающий эту особую интимную связь с Богом и ближним.

На пути человека к Богу непреодолимой стеной стало его грехопадение. Преодолеть свое падение своими силами человек уже не мог. Необходим был «Избавитель», обещанный Богом еще прародителям. И Бог-Слово нисходит на землю, чтобы спасти человека и открыться ему. «Как власть Имущий», Он совершает искупление всего рода человеческого на кресте, и своим воскресением Он, «Победитель смерти», предваряет всеобщее воскресение мертвых. Он учреждает Свою Церковь, «единую, святую, соборную и апостольскую», мистическое «Тело Христово», и этим основывает Свое Царство, «которому не будет конца». То грядущее Царство жизни вечной, где Господь «утрет всякую слезу», где, наконец, падший, но теперь восстановленный «образ Божий», – человек, в своем Первообразе, вернувшись к Нему, найдет полноту бытия, блаженство и бесконечное развитие своей индивидуальности.

«Христианство есть полнота (плирома) живой конкретной личности Богочеловека и, следовательно, оно единственно, неповторимо, индивидуально» (Вышеславцев).

Иисус Христос есть тот «Краеугольный Камень, который отвергли строители». Боговоплощение это величайшее событие в мире. Оно вызывает грандиозный исторический сдвиг, крушение старого и начало нового мира. Достоевский говорит: «произошло столкновение двух самых противоположных идей, которые только могли существовать на земле: человекобог встретил Богочеловека, – Апполон Бельведерский – Христа» (Дневник писателя).

«Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк.12:49), говорит Спаситель, Огонь, долженствующий возродить человечество! И как оно нуждается в этом огне! Ибо оно по грехопадении, предоставленное лишь своим собственным силам, к началу нашей эры окончательно изжило свои моральные силы, растратило их окончательно на широких путях «мира сего», смысл жизни был утерян: человечество находилось в безвыходном духовном тупике.

Но вот, в Божественном огне, в огне благодати Святого Духа, рождается первохристианство, единственное и неповторимое в своей девственной чистоте и красоте. Мученическим своим подвигом оно преодолевает язычество. Возникает новая Византийская империя уже на основе духовных начал, и там, непосредственно из первохристианства, зарождается великая православная культура. Появляются «огромной внутренней духовной силы канонические памятники универсального значения, литература святых отцов и учителей Церкви, вековое литургическое богатство» (Архим. Киприан).

Восточные православные аскеты при содействии благодати Святого Духа в совершенстве изучили душу человека, законы ее жизни и пути к духовному ее восхождению. В их творениях разработан и передан всем народам и на все времена путь к высшему совершенству, святости и Боговедению.

Возьмем хотя бы творения Великого Макария, жившего в 4-м веке. Они представляют собою запись небожителя, небесного человека. Ему, как достигшему высочайших степеней совершенства, открыт духовный мир и его законы. Он также созерцает душу и видит все, что в ней происходит. Он указывает ей путь к совершенству. Он весь в Богосозерцании и восхищении. Ему открыты великие тайны горнего мира. Творения Макария говорят нам, главным образом, об обожении. Он развивает философию Богообщения, хотя и не строит философской системы. «Эллинские философы, – говорит он, – учатся владеть словом. Но есть другие философы, невежды в слове, которые радуются и веселятся о Божией благодати».

Итак, создавалась богатейшая богословская и аскетическая литература. Многое до сих пор еще не изучено, многое еще не переведено на русский язык и многое хранится еще только в рукописях. И на протяжении всех веков в православии были разительные примеры достижения Богообщения, состояния «обожения», святости, следствием чего всегда были необыкновенные благодатные дары, для всех очевидные, как в Византии, так и в России, ее наследнице.

Каковы же законы постижения духовных истин, в чем эта тайна познания?

Для этого требуется соответствующее «устроение души»³, та ее особенная настроенность, дающая возможность воспринимать и постигать духовные сущности подобно тому, как и музыкальный инструмент требует определенную настроенность, чтобы он мог передать мелодию. Для этого необходимо обновление души. Тогда силы ее, «приведенные в чудесное согласие и стройность, делаются способными при прикосновении к ним Божественной благодати, издавать звуки и глаголы духовные, восходящие на небо, пред престол Божий, благоприятные Богу».⁴ Силы души распадаются на две части: первая из них находится в области сознания человека. Это «внешний человек» или внешняя сфера с многочисленными функциями. Второй частью является внутренняя сфера, «внутренний», или «потаенный сердца человек» (1Пет.3:4); сфера, лежащая уже за порогом сознания, центральное сосредоточение которой можно назвать «глубинным я». Это те силы духа, которые отодвинуты грехом внутрь человека за порог сознания. Грех нарушил исконную, «первозданную» цельность личности, ту цельность, в которой таится корень индивидуальности личности.

Этот «сокровенный сердца человек» закрыт от сознания властью греха. И цель православной аскезы – преодолеть грех и собрать силы души, связать эмпирическую внешнюю сферу с глубинным центром, этим «внутренним средоточием» или, по слову Писания, «сердцем» человека и подчинить ему внешнюю сферу.

«Надо собрать все силы души в одну силу, надо отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум и воля, и чувство, и совесть, прекрасное и истинное, удивительное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объем ума сливаются в одно живое единство, и, таким образом, восстанавливается существенная личность человека в ее первозданной неделимости» (цельности) (Киреевский). Тогда жизнь души сосредотачивается в сердце, этом непосредственном и всеобъемлющем органе жизни. Тогда открывается и постижение высших духовных истин.

«Постигает, созерцает и усматривает все не только один интеллект: постижение шире, чем мышление, чем интеллектуальное сознание. Сердце есть тоже орган постижения. Оно постигает многое, что недоступно интеллекту, оно постигает святость, красоту, ценность.

Кроме умственного, есть эмоциональное постижение. Сердце есть орган познания, если мы берем познание во всей широте узрения и постижения, далеко выходящего за пределы научного познания. Чтобы достигнуть недоступное изолированному интеллекту, нужно «умом в сердце стоять», то есть когда ум, соединившись с сердцем, господствует в нем; ибо и ум, по восстановлении цельности личности, концентрируется в сердце, так как личность имеет единый сокровенный центр».

«Понятие «сердца» занимает центральное место в мистике, в религии и поэзии всех народов». «В Библии сердце встречается на каждом шагу»; это орган всех чувств вообще, а религиозного в особенности: оно орган воли, – принимает решения. «В сердце помещается такая интимная, скрытая функция сознания, как совесть, которая, по слову Апостола, есть «закон, написанный в сердцах». Сердце обнимает собою не только явления психической, но и физической жизни. Сердце есть центр свободы. Только так можно объяснить, что из сердца исходят как добро, так и зло, как ненависть, так и любовь. Все явления жизни исходят от него и возвращаются к нему и действуют на сердце. «Больше всего оберегаемого оберегай свое сердце, ибо из него исходит жизнь» (Притч.4:23).⁵

Сердце есть то самое, что в психологии хорошо известно как принцип единства сознания, как центр сознания.

Но сердце есть нечто более глубокое, религиозное, остающееся недоступным для научной, эмпирической психологии. Сердце есть предельный, таинственный центр личности, скрытый мистический центр души, вечный и бессмертный.

Цельность личности восстанавливается по мере преодоления греха, в меру очищения сердца от страстей: поэтому постижение духовных истин находится в прямой зависимости от состояния моральной сферы человека: «Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят».

«Те, кто суть сыны света и сыны служения Нового Завета во Святом Духе, те от людей ничему не научаются, ибо они богонаучены: сама благодать пишет в их сердцах законы Духа. Им не нужно достигать полноты убеждения в писаниях, написанных чернилами, ибо на скрижалях сердца Божественная благодать пишет законы Духа и небесные тайны. Сердце же начальствует и властвует над всеми органами тела. И если благодать проникла в долтны сердца, то она властвует над всеми членами тела и над всеми помышлениями. Ибо там (в сердце) находится ум и все помышления души и ее упование; через это и проникает благодать во все члены сердца.

Соответственно этому обратно те, кто суть сыны мрака, в сердцах тех царствует грех и проникает во все члены, ибо «из сердца исходят злые помышления», и, так распространяясь оттуда, омрачает всего человека» (Макарий Египетский. Беседы, 15, 58).

Святитель Дмитрий Ростовский различает три состояния познавательной способности ума в зависимости от состояния моральной сферы человека: «Разум невозделанный и долгим временем неочищенный есть разум неразумный, неправый и неистинный разум. В разуме бывает различие, как и во всех внешних вещах: бывает разум совершенный, духовный, бывает разум и весьма грубый, плотский. Кто не позаботится самолично пройти тесным путем евангельским и будет иметь небрежение об очищении ума, тот слеп душою, хотя бы и всю внешнюю мудрость изучил. Он держится только буквы убивающей, а оживляющего духа не принимает. Ум, будучи очищен и просвящен, может разуметь все внешнее и внутреннее, ибо он духовен, а о нем самом судить никто не может» (IКор.2:15).

Восточная (православная) аскеза зиждется на смирении. Смирение – ее исходное положение, ее основание.

«Познавший себя никогда не бывает поруган, чтобы предпринять дело выше своей силы. Он утвердил ногу свою на блаженной стези смиренномудрия» (Лествичник, 25, 50). Смирение приводит человека в состояние трезвенности, когда все видится в истинном свете, как оно есть на самом деле. Подвижник опытно знает всю немощь своей человеческой природы, видит все безумие полагаться на свои немощные силы, поврежденные и ослабленные первородным грехом. Но в этом уничижении открываются бесконечные перспективы: через уничижение, (кенозис), открывается путь к бесконечному совершенствованию, так как смиренный человек привлекает божественную помощь. «Вся могу о укрепляющем мя Иисусе», утверждает Апостол Павел. Апостол может говорить так, потому что на той духовной высоте, на которой он находится, смирение становится уже «некоей таинственной силой». Ее воспринимают только совершенные святые, так как только они «становятся способными по природе своей принять ее», потому что «эта добродетель заключает в себе все» (Исаак Сирин, стр. 237). Смирение «есть духовное учение Христово» и «чувственными словами изъяснить его невозможно» (Иоанн Лествичник, сл. 25,41). «Смирение есть безымянная благодать души, имя которой только тем известно, кои познали его собственным опытом. Оно есть несказанное богатство, Божие именование» (Иоанн Лествичник, сл. 25,4).

Солнце освещает все видимые твари, а смирение утверждает все разумные действия. Там где нет света, там все мрачно; и где нет смиренномудрия, там все наши дела суетны» (Иоанн Лествичник, сл. 25,17). «Итак, мы не можем сказать, в чем собственно состоит силы и существо сего солнца (смиренномудрия), однако, по его свойствам и действиям можем постигать его существо» (Иоанн Лествичник, сл. 25,4 Иоанн Лествичник, сл. 25,26).

«Невозможно пламени происходить от снега. Еще более невозможно быть смиренномудрию в иноверном, или еретике. Исправление это принадлежит одним православным, благочестивым и уже очищенным» (25,33).

* * *

Полной противоположностью Христианству является индуизм. Он всегда отличался и отличается особенной пластичностью и способностью поглощать новые идеи. Так, приблизительно за пятьсот лет до нашей эры он принял учение Готамо-Будды и ввел его в свой пантеон. У себя на родине индуизм различен и многообразен в своих формах и проявлениях, и языческом многобожии, но к западу нео-индуизм обращен, главным образом, своими буддийскими идеями и философией. Буддизм имеет различные философские направления, но в существенном они сходятся.

Исходным моментом христианского подвига, как уже было сказано, есть смирение, исходным же положением в аскезе индуизма является самоутверждение, чувство своего могущества.

Один из современных нам учителей нео-индуизма суами Ашокананда говорит: «Кандидат должен сознавать, что владеет энергией и могуществом для достижения успеха и почета. Он должен сознавать это могущество свое, чувствовать заранее триумф, который исключает противоположные чувства страха, неудачи, дезертирства. Если он видит в себе последние, он трус, а таковые не годятся для отречения»⁶. Необходимость этого интимного чувства могущества для начинающего подчеркивает и суами Вивекананда.

Итак, самоутверждение – исходный момент аскезы индуизма. Это неизбежно вытекает из его понятия о Боге. Здесь, в индуизме, оно снижается до слияния с человеческой природой. Человек единосущен Богу. «Мы знаем», говорит Ашокананда, «что все игра Божия, что Творец и создание одно»; человеческое «я» совпадает до неразличимости с Божественным «Я». Как говорит Откровение, причиной падения человека был соблазн: «Вы будете как боги!» А тут горше этого: вы сами боги по природе своей.

Как мы видим, первородный грех в индуизме остается неопределенным, и он, этот первородный грех, кладет свою роковую, мертвящую печать на все миросозерцание индуиста: оно все в категориях безблагодатного язычества, в плену и рабстве «стихий мира сего», вне свободы духа.

Христианство раскрывает нам, что Бог есть абсолютное Добро, Красота и Истина; и первозданный мир носит отпечаток Творца: все прекрасно, «вся добро зело». И в этой первозданной красоте мира зла нет: оно чуждо природе мира. Корень зла не в природе твари, а в ее свободе.

Свобода воли – величайший, божественный дар Творца разумной твари, одно из свойств богоподобия, основа совершенствования, обожения, необходимое его условие, так как в очах Божиих имеет цену только свободное произволение, свободное приятие добра, и по этому признаку свободы выбора происходит отбор, так как свобода обусловливает возможность и уклонения от добра, отказа от него, измены своему призванию, отрыва от источника жизни – Бога, самозамкнутости и самоутверждения. Зло ипостазируется в падшем ангеле, отделившемся от Бога.

«И видел Я сатану спадшего с неба, как молния!» говорит Спаситель.

«Как ты пал с неба, Денница, сын зари? А говорил в сердце своем: взойду на небо выше звезд Божиих, вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов на краю севера. Взойду на высоты облачные. Буду подобен Всевышнему! Но ты низвержен во ад, в глубины преисподней» (Пророк Исайя). Как созвучны с этим самопревозношением «падшего херувима», по слову Господню «древнего зла», слова йога суами Абехаданды: «я есмь уже ни ненависть, ни любовь; я не имею ни добродетели, ни порока; я абсолютная сущность, я вечность, я – божество, я – всемогущий, я абсолютное знание и свобода, я – Он».⁷

Здесь, как мы видим, человек отождествляется с Божеством, которое по индуизму есть безличное мировое Начало: «Личность гуру (учителя) составляет одно с Безличным», говорит Ашокананда, и «вся могущественная космическая энергия заключается в нас самих».

Если в христианстве личность, возникнув из небытия, возрастая и совершенствуясь, может развиваться до бесконечности, то в индуизме, наоборот, вначале возвеличившись до отождествления с Божеством, но Божеством безличным, фатально обречена на исчезновение. «Наша индивидуальность угасает по мере роста нашей религиозности» (Ашокананда).

Грех, эта болезнь души, если он не преодолен, ведет ее к гибели, непреодоленный же в метафизике индуизма, этот грех влечет всю его философскую систему к полному уничтожению личности.

Евангелие открывает нам, что совершенство – в полноте любви. По учению Будды совершенство в полноте знания, которое заключается в усмотрении, что всякое бытие не субстанционально, что оно существует только в связи с потоком сознания и должно быть уничтожено радикально путем самоуничтожения личности.

По буддизму знание постигает ничтожность всего сущего, и вся его аскеза направлена к освобождению от влечения к бытию постепенным угашением всех проявлений духа.

Все усилия буддийского мудреца в его «полуфилософской, полумистической работе» направлены не «к величайшей Реальности, к абсолютному Бытию – Богу, а к уменьшению интенсивности бытия, к слиянию саморазлагающегося и искусственно разлагаемого живущего существа с абсолютным небытием – нирваной. Это не рост духа, составляющий цель христианской аскетики и мистики, не очищение и обожение чувств, желаний, мыслей, а полное угашение их.

Проф. Б. Вышеславцев различает два типа индийской мистики: первый тип – система Веданты: личность растворяется в Абсолютном без остатка, как капля воды в океане, как кусок соли в холодной воде, и тогда существует только Брахман (Бог), и нет человека, – теософский пантеизм. Все бытие призрачно, все «игра Божия», «покров Майи», все уравнивается в безразличии, все исчезает под покровом савана смерти.

Во втором типе индуизма, системе Санкья, «мое высшее «я», от всего отрешенное, будет высшей последней реальностью. Тогда будет только человек, и не будет Бога. Здесь уже атеизм чистой воды,– антропософский атеизм. Таким образом, нирвану можно истолковать в последнем случае, как атеистическое потухание сознания; или в первом, как пантеистическое растворение в Абсолютном».

«Здесь перед нами вскрываются кощунственные с религиозной точки зрения и философски непоследовательные формы учения пантеизма, чрезмерное сближение мирового бытия с Абсолютным и внесение недостатков («суеты», «волнения») в само Абсолютное».

Вместе с отрицанием индивидуальности исчезает и понятие свободы воли, а следовательно и греха. Таким образом, стирается грань между добром и злом. В христианстве же резкая грань разделяет их. Между добром и злом непроходимая пропасть. Они несовместимы, как огонь и вода.

Цель христианского подвига – освободиться совершенно от зла, достигнуть совершенства за период своей земной жизни. Таким образом, время в христианстве приобретает очень высокую ценность. Особенно хорошо понимали это великие святые и каждым мгновением своей жизни стремились приобретать вечные ценности. Земная жизнь коротка и исчезает совершенно пред бесконечной вечностью; но последняя всецело зависит от первой. Залог истинной жизни должен получить свое начало здесь «в месте смерти»: «кто не старается здесь стяжать эту жизнь в душе своей, да не обольщает себя тщетною надеждою» (Исаак Сирин, стр. 57).

Индуизм же совершенно обесценивает время своим предательским учением о переселении душ. По древне-индийской легенде Сакья Муни, чтобы стать Буддой и достигнуть совершенства, был 83 раза аскетом, 53 раза царем, 24 раза брамином, 43 – богом деревьев, 5 раз рабом, 1 раз плясуном, 2 раза лягушкой и 2 раза свиньей.

По вере буддиста этот целый ряд перевоплощений неизбежен по причине закона возмездия, «кармы», механического закона причины и следствия, перенесенного в духовную жизнь. Каждое новое воплощение несет всю ответственность за прежнюю жизнь, и закон кармы требует искупления, главным образом за тяготение к бытию. Христианин же в Боге получает всю полноту свободы и возвышается над миром и всеми его законами, и грех преодолевается покаянием и приятием креста: «Разбойника благоразумного во едином часе раеви сподобил еси, Господи, и мене древом крестным просвети и спаи мя» (Эксапостиларий на утрени Великого Пятка).

Чуждо и непонятно буддисту такое благоговейное и полное надежды и любви обращение христианина к своему Спасителю. Буддисту не к кому обратиться с молитвой: «не проси ничего у Молчания, ибо Оно не может ни говорить, ни слышать», говорит ему Будда.

Первобытное учение о переселении души, сохраняемое простонародной религией буддизма, отрицается его философией: происходит не переселение (трансмиграция) души (субстанционального я), которой будто бы нет, а лишь перегруппировка элементов (дарм) в новое существо под влиянием кармы; она же, карма, связывает предыдущий индивидуальный поток сознания с последующим. Кожевников указывает на произвольность и непонятность этого учения: с одной стороны, утверждается осмысленная нравственная связь перевоплощений, а с другой – отрицается существование души, без которой эта связь невозможна. (Кожевн., II, 739,741. Указания на буддийскую литературу II, 301).

Завершая свой огромный труд, Кожевников говорит: «Ни до буддизма, ни после него никто не отваживался на столь решительный шаг в сторону полной безнадежности; только он решился на этот шаг"… Значение его для нас в том, что он к нам «приблизил чашу отчаяния, почерпнутую из мертвящих струй нирваны» и этим «осязательнее и убедительнее» дает понять нам и заставляет нас принять всю «истину речения Спасителя: Без Мене не можете творить ничесоже».

«В лице буддизма тварь забыла и отринула своего Творца и Промыслителя, поставив на его место роковой, бессмысленный круговорот будто бы безначальных, слепых, космических сил. Отсюда неутешная, неисцелимая скорбь буддийского пессимизма, этого законченного воплощения «души, не имеющей упования».

Утративши веру в Творца, она потеряла веру и в себя, а неверие и гордость помешали ей примкнуть к молению «души болезнующей, помощи и спасения требующей». «Творение и создание Твое быв, не отчаяваю своего спасения» (2-я молитва Василия Великого пред Святым Причащением). «Твой есмь аз, спаси мя!» (Пс. 118, 94) (Кожевн. II, 754).

* * *

В нашем исследовании говорилось о тяготении Запада к индуизму, о его там распространении и горделивом притязании заменить собою христианство. Отмечалось и то, что индуизм отличается необыкновенной пластичностью и приспособляемостью. Так, приспособляясь и к психологии европейца, он многое брал из христианства. Надо полагать, что и в дальнейшем индуизм будет продолжать заимствовать нечто у христианства, может быть, даже до неразличимости своей с последним для неопытного или поверхностного взгляда. Да и теперь многим кажется, что разница между ними не так уж и велика. Но для индуизма всегда останется недоступным исповедать Иисуса Христа Сыном Божиим, воплотившимся Логосом (Словом), Вторым Лицом Пресвятой Троицы, а также принять основание Христова учения – смиренномудрие, другими словами, признать христианство. Основа индуизма самоутверждение, гордыня. Отречься от этого значит отречься от самого себя.

В противоположность индуизму в Православии все стройно и незыблемо. Так, в Православии догмат и аскеза (вера и подвиг) гармонично связаны между собой. Догмат обуславливает аскезу, а аскетический опыт подтверждает догмат. Всему же основа смиренномудрие. Православие можно принимать только всецело: взятое от него частично, оторванное от целого, сразу же лишается своей реальности. Остается лишь мечтательность, а «всякая мечтательность есть скитание ума вне истины, в стране призраков, несуществующих и немогущих осуществиться, льстящих уму и его обманывающих» (Игнатий Брянчанинов, II, 379).

Мрачно и жутко становится при соприкосновении с буддизмом, хотя последний и рядится в тогу величия. Он ведет человека к величайшему греху – греху духовного самоубийства, вечного отлучения бессмертной души от источника жизни – Бога. На нем печать гордого отверженного духа отрицания, смерти.

Вера же Христова исполнена величайшего оптимизма.

«Не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (Ис.64:4; Кор.2:9).

Все Божие выше понимания ограниченного разума человеческого; для него непостижимо и грядущее блаженство праведников. У человека величайшее призвание. Отец Иоанн Кронштадский говорит:

«Мы приглашаемся в сообщество Херувимов, Серафимов, Престолов, Господств, Ангелов и Архангелов вместо падших, возгордившихся духов. Эти возгордились и сказали в себе Богу: как-то ты восполнишь наш недостаток, который для тебя нестерпим и ощутителен, как для Премудрого, не терпящего ни в чем недостатка и дисгармонии в мире Своем?»⁸

Но премудрости и всемогуществу Божиим нет предела. По бесконечному пространству, как бы мановением Божественной руки, рассыпаны бесчисленные звездные миры, необыкновенной красоты и гармонии. И среди этого огромного космоса затерялась пылинка-Земля. И на ней из праха и ничтожества возникает новое существо – человек с величайшим даром богоподобия.

«Господь изволил, – говорит Иоанн Кронштадский, – создать из персти человека и перстными существами восполнить недостаток ангельских миров, вследствие отпадения гордых духов; и это бесконечное посрамление, бесконечно великое наказание гордецам. Оттого-то они все силы адские употребляют на погубление людей. Для большего показания любви Своей и для большего посрамления диавола Сам Господь облекся в перстное тело человека, чтобы исхитить его из власти диавола» (там же).

Св. Григорий Палама указывает целый ряд причин Боговоплощения:

«Итак, Сын Божий стал человеком, чтобы показать, на какую высоту Он нас возводит;

чтобы мы не превозносились, будто мы сами по себе побндили порабощение диаволу;

чтобы Он (Сын Божий), как сугубый естеством, стал посредником, соразмерно согласуя свойства обоих естеств;

чтобы разрушить узы греха;

чтобы показать любовь Бога к нам;

чтобы показать в какую бездну зла мы впали, что потребовалось воплощение Бога;

чтобы стать для нас примером унижения, которое связано с плотью и страданиями;

чтобы стать целительным средством против гордости;

чтобы показать, что Бог создал наше естество добрым;

чтобы стать начальником новой жизни, подтвердить воскресение и прекратить безнадежность;

чтобы, став Сыном Человеческим и причастившись смерти, сделать людей сынами Божиими и участниками божественного бессмертия;

чтобы показать, что естество человеческое в отличие от всех тварей создано по образу Божию, что оно настолько сродно, что может с Ним соединиться в одной Ипостаси;

чтобы почтить плоть, именно смертную плоть;

чтобы высокомерные духи не смели считать и о себе думать, что они честнее человека, и что они могут обожиться вследствие своей бесплотности и кажущегося бессмертия;

чтобы сочетать разделенных естеством людей и Бога, Сам Христос становится посредником в обоих естествах».⁹

Воплощение Логоса, принесшее миру неисчислимые блага, является, может быть, большим проявлением любви Божией, чем даже творение мира. Но помимо этих двух главных моментов в домостроительстве Божием, творения мира и Боговоплощения, предстоит еще третий момент, не менее значительный, чем эти первые два. Это восстановление падшего мира (Апокатастасис) новым Божественным творческим действием во время грядущего второго пришествия Сына Божия на землю, когда зло и смерть будут окончательно побеждены, зло окончательно изъято из мира и изолировано, когда мир будет преображен Божественными энергиями. «И видел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали», восклицает Тайнозритель: «Я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приуготовленный, как невеста… И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и сам Бог с ними будет Богом их… И сказал Сидящий на престоле: се творю все новое!» (Ап.21:1–5).