Из церковной жизни православного востока

I. Евхаристический конгресс римских католиков в Иерусалиме

В прошедшем 1893 году мы уже обращали внимание читателей «Богословского Вестника» на некоторые стороны жизни православного востока в виду доклада митрополита Афинского Германа депутатам 13-го периода Парламента греческого королевства¹. Но тогда мы коснулись только одной части многомиллионного населения православного востока (и только одной части пространства, занимаемого этим населением), именно свободной Греции. А между тем на обширных пространствах Турецкой империи обитает еще громадное число православных христиан, доселе не пользующихся политической свободой. На этих пространствах раскинулись целых четыре патриархата православной восточной церкви: Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский. Из них Иерусалимский, хотя по теперешнему значению числится и на последнем месте, однако есть древнейший из всех по времени основания в нем церкви. Иерусалим есть священный центр, из которого впервые воссиял миру свет истины Христовой. На этом-то центре, ближе всего, мы теперь и остановим свое внимание, начав речь о нем сообщением о бывшем там в мае прошедшего 1893 г. евхаристическом конгрессе римских католиков.

Состоявшийся в истекшем году в Иерусалиме так называемый евхаристический конгресс римских католиков, и по намерению учредителей его и отчасти в действительности, долженствовал быть и был событием, значение которого было весьма велико во многих и различных отношениях².

Уже давно папство питает вожделенную для него мысль – подчинить своему господству православную восточную церковь, не довольствуясь двумя сотнями миллионов душ римских католиков, безусловно вверившихся его водительству. Эту мысль папство начало питать с самого времени окончательного разделения церквей на восточную и западную и со времени развития и утверждения идеи всемирного господства папского престола, в средние века. Но тогда папство, гордое абсолютизмом своего господства на западе и в самоупоении завоеванною им светской властью, смотрело на ослабленный и постоянно раздираемый политическими смутами православный восток с пренебрежением и религиозной нетерпимостью, как смотрело не только на схизматиков вообще, но и на язычников, а не взирало на православных восточных христиан как на братьев по вере, нуждающихся, с точки зрения папства, в приведении под кров римского патриаршего престола. Со времени же отпадения значительной части собственных чад римско-католической церкви в протестантство и его секты, папство, если позволено будет так выразиться, посбавило своей спеси и стало относиться к православной восточной церкви несколько внимательнее. Папство начало стремиться к привлечению чад православной восточной церкви в свое лоно способами более тихими и мирными, нежели грозными и воинственными, более путем разного рода соглашений, убеждений и компромиссов, нежели силою прещений, угроз и оружия. Вместо крестовых походов, со всеми их воинскими жестокостями, начали быть созываемы соборы; вместо насильственных мер стала быть употребляема в дело дипломатическая тонкость. Так называемая уния (unio – единение) избрана и признана как наилучшее средство к постепенному совращению православных в римский католицизм. Мы, русские, по историческому опыту своих западных областей, знаем силу и действенность этого средства: – знаем, как, обещая православным оставить неприкосновенным все, дорогое для них в религиозно-бытовом отношении из наследия предков, под условием лишь признания главенства папы, римский католицизм, мало-помалу искореняя все православное и вводя, вместо искореняемого, свое, латинское, в конце концов делал униатов истыми римскими католиками. Так же точно Рим поступал и с другими, по его выражению, схизматиками из славянских (галичане в Австрии, болгары в новейшее время и др.) и иных, даже не исключая и греческих, племен, хотя греческие народности всегда, с самого времени разделения церквей, питали какое-то инстинктивное отвращение к латинству. В нынешнем столетии судьбы папства изменились еще более по сравнению с временами отпадения от него протестантов. Светская власть папы уже французской революцией и оружием Наполеона I была потрясена, а в последнее время, с возвышением Итальянского королевства, и вовсе упразднена фактически. Но это не значит, чтобы и само папство в принципе признало это упразднение правильным и чтобы оно вообще отказалось от воспитанных и утвердившихся веками своих вожделений и притязаний. Напротив, провозглашенный на Ватиканском соборе 1870 года догмат непогрешимости папы ясно доказал живучесть коренной идеи папства и прогрессивное развитие и укрепление этой идеи в римском католицизме. Отныне слово папы, и прежде имевшее непререкаемый авторитет для верных последователей римского католицизма, облекается таким достоинством правды, какое приличествует только слову Божественному. При всем том это же самое торжество идеи папства послужило началом нового отпадения многих чад в среде церкви римско-католической. Значительное число их, под именем старокатоликов, не признало догмата непогрешимости и, отшатнувшись от признавшей его римско-католической иерархии, тем самым, по римско-католическим понятиям, выступило и из ограды римско-католической церкви. Это уже само по себе было неприятным для папства явлением, особенно ввиду того, что теперь уже не имели такого громового значения буллы папы, какое они имели в средние века. Еще более неприятным для папства это явление было потому, что старокатолики на первых же порах обнаружили стремление к сближению с православным востоком. Боннская конференция и последующие конгрессы старокатоликов показали папству, что это стремление имеет под собой и практическую почву. Тогда папство, и особенно в лице нынешнего папы Льва ХIII, опять оживило свою энергию по употреблению в дело давно испытанного средства, – унии, видоизменив лишь, сообразно с обстоятельствами времени, его форму. Вместо прежних соборов (Ферраро-Флорентийский, Брестский) теперь вступает в дело модная форма конгресса, с его докладами, речами, рассуждениями, учено-литературным отделом и т.д.

Еще на Ватиканском соборе 1870 года замечено было неудовольствие униатов на то, что ультрамонтанская партия римского католицизма относится к ним не только с пренебрежением, но и с явным притязанием на лишение их религиозной автономии, на уничтожение их обрядовых привилегий, – и преемник Пия IX нынешний папа Лев ХIII решил изменить тактику. С первых же лет своего управления папским престолом он стал обнаруживать величайшую предупредительность, внимательность и любезность ко всем униатам, как и вообще к восточным христианам, делал им необычайные для прежних времен уступки. Так еще в 1880 году он возвел в звание кардинала армянского патриарха Гассуна, чего не бывало в течение 400 лет дотоле, и в том же году издал знаменитую энциклику (Grande munus), которая вечному городу Риму и всему миpy (urbi et orbi) возвещала о том, что праздник святых Мефодия и Кирилла, первоучителей славянских, должен отныне праздноваться в целой (римско-католической) церкви ежегодно 5-го июля. Чрез это чествование имелось в виду привлечь на сторону Рима симпатии славян не только из униатов, но и из остающихся еще вне ограды церкви римско-католической. И другими способами и средствами, без особенно строгого, с нравственной точки зрения, разбора их, по иезуитскому обычаю, пользовался Рим для такого привлечения, – и мы по злосчастной Болгарии знаем, насколько успешна была деятельность его в этом направлении. Между прочим и в тоже время папа допустил весьма важную уступку в области традиционной политики латинства, – различие литургических языков, дозволив употреблять славянский язык в богослужении. Этим и освящено было начало так называемых евхаристических конгрессов, имевших своею целью осуществление унионистских стремлений папства. Таких конгрессов за последние 12–15 лет было несколько, и происходили они во Франции, Швейцарии и Бельгии. Но для папы и его стремлений, вожделений мало было ограничиваться в этом отношении пределами запада. На западе же эти конгрессы мало были и заметны, как слишком заурядное в последнюю пору явление. Планы папы были шире. Его желанием было увлечь и восток в область этих стремлений, привлечь к подножию своего престола и разноплеменных схизматиков, т.е. православных христиан востока. С того времени, как потерял он светскую власть в Риме, его взоры как бы невольно обратились от западного вечного города – Рима к восточному вечному же городу – Иерусалиму. Руководясь такими мыслями и вожделениями, папа Лев ХIII с радостью принял внушенное монахами Августинского ордена предложение епископа Люттихского (по франц. Liège) Дутрелу – собрать евхаристический конгресс в Иерусалиме. Предложение было сделано в апреле 1892 года, а от 3 мая того же года последовало Breve папы Льва XIII, коим он, одобрив это предложение, между прочим писал в нем: «Мы убеждены, что все те, которые по этому случаю отправятся в святую землю, прежде всего будут просить Бога, чтобы народы этих стран, хотя отделенные от нас, однако носящие имя христиан, опять соединились с нами в полноте одной веры». Таким образом, уже на первых порах стало очевидно, что предположенный в Иерусалиме евхаристический конгресс, с одной стороны, долженствовал быть своего рода крестовым походом, а с другой, – прямо преследовал унионистские стремления. И он действительно оказался таковым и преследовал эти стремления, с их затаенными целями, как увидим из дальнейшего.

По издании папского Breve 3 мая 1892 года приступлено было к выработке программы конгресса, и президентом комитета, с этой целью учрежденного, назначен был упомянутый епископ Люттихский В. И. Дутрелу. Программа выработана была в обширных размерах, с богословским и политическим характером. По сообщениям иностранных газет, предметы, подлежавшие, согласно этой программе, обсуждению на евхаристическом конгрессе в Иерусалиме, были следующие:

1. Евхаристическая литургия на востоке. Греческая литургия св. апостола Иакова, александрийская литургия св. евангелиста Марка; литургии константинопольские св. Василия Великого и св. Иоанна Златоустого; арабская литургия мелхитов; арабские же литургии маронитов и соединенных и несоединенных с Римом яковитов; несторианская литургия и коптская литургия св. Кирилла Александрийского; абиссинская литургия 12-ти апостолов; армянская литургия; наконец, литургии: славянская, румынская и грузинская. Тексты литургий и литургические обряды. Введение древних восточных молитвенных формул в молитвенники вместо новых формул, часто имеющих мало достоинства. Сравнение различных восточных литургий с литургиями западными. Одинаковость главного священнодействия литургии во всех их по существу³.

2. Евхаристическое богословие. а) Богословие догматическое, по восточным источникам. Свидетельства восточных отцов Церкви о действительном присутствии Иисуса Христа в Евхаристии и о пресуществлении даров. Иоанн Златоуст, как главнейший истолкователь учения Церкви об Евхаристии. Иисус Христос, как первосвященник, жертва, искупитель, по различным литургиям. История евхаристического богословия на востоке. б) Богословие дисциплинарное или требования Церкви относительно лиц, присутствующих при совершении таинства Евхаристии и причащающихся этому таинству, равно как и относительно вещества для таинства. Совершение таинства только в обществе верных. Евхаристические символы, вечери любви (агапы) и благословения (евлогии), – опресноки, причащение под обоими видами (тела и крови Христовых). 3. Евхаристическая археология. Константиновы и византийские базилики, преимущественно в Иерусалиме. Содержание церквей. Иконостасы и иконография. Священные сосуды и одежды. Обряды литургии, употребляемые при ней книги и песнопения на востоке.

4. Евхаристический культ у восточных христиан, греков, славян и западных христиан. Оглашенные в древние времена христианства и приготовление к принятию таинств вообще. Открыто употребляемые в обществе христиан знаки благоговения. Святое причащение и его действия. Характер истинной жертвы, присущей таинству Евхаристии. Продолжение присутствия Господа Иисуса Христа в св. дарах по совершении жертвы. Непреклонное сопротивление восточной церкви, даже не соединенной с Римом, калвинским стремлениям Кирилла Лукариса. Почитание Божией Матери и святых в его отношении к св. Евхаристии, воспоминание Божией Матери и святых во всех литургиях. Влияние почитания Божией Матери на сохранение веры в св. Евхаристию. Евхаристический культ во время произнесения Кириллом Иерусалимским его огласительных и тайноводственных поучений (347 г.). Путешествия ко св. местам Палестины Сильвии (в конце 4-го века), св. Мелании (417 г.), до св. Софрония (637 г.), и с того времени до наших дней. Евхаристические чудеса на востоке.

5. Взаимные отношения между востоком и западом. Святая Евхаристия, как символ и союз любви и единения (symbolum et vinculum charitatis et unionis); молитвы о соединении церквей и верующих во всех литургиях востока и запада; восточные, как миссионеры на западе; греческие папы; восточная иконография в период соборов. Гимнография, и св. Петр. Кирилл и Мефодий. Эхо схоластики на востоке. Соборы Лионский и Флорентийский. Папы с Евгения IV. Заботы пап о сохранении восточных обрядов⁴. Соединение в молитве о воссоединении церквей. Путешествия ко св. местам со времени св. Елены (326 г.), матери Константина Великого, и паломника Бордосского (338 г.).

При этом тогда же к программе сделано было нарочитое примечание следующего содержания: «Всякий спор и полемика должны быть строжайше воспрещаемы на евхаристическом конгрессе. Наша цель, при отправлении в Иерусалим, призвать наших братьев на востоке к ногам Иисуса в св. Евхаристии, культ которой никогда не прекращался на востоке, изучить их предания и обряды, которых мы не знаем или знаем несовершенно, ознакомиться с их нуждами и поискать средств, чтобы прийти к ним на помощь». Насколько действительно отсутствовали на конгрессе спор и полемика и насколько представители папы и их спутники и единомышленники ограничились этой скромной задачей на нем, это ясно будет из последующего.

По обнародовании вышеизложенной программы начались приготовления к самому конгрессу. Распоряжением от 18 ноября 1892 года папа уполномочил кардинала Ланженье (Langénieux), архиепископа Реймского, быть своим представителем в Иерусалиме на конгрессе, с титулом папского легата. Кардинал Ланженье счел нужным издать, со своей стороны, программу будущих действий на конгрессе. В начале этой программы говорится: «Греки – наши братья – будут тронуты, как апостол Петр был тронут взглядом Иисуса, Которого и они также любили, но Которому не сумели следовать и Которого не признают в лице Его наместника. Помолимся, чтобы из этого конгресса вышли все те благотворные последствия, которых мы ожидаем». Уже из этого можно видеть, какие в сущности взгляды на восток руководили исполнителями воли папы относительно конгресса; а между тем тогда же возникли и затруднения, грозившие вовсе не мирным выполнением программы конгресса, предпринятого, по-видимому, с такими мирными целями. И эти затруднения возникли ближе всего в самом же римско-католическом мире. Австрия обнаружила недовольство и опасение, что конгресс, в котором главное руководство предоставлено было французам, ослабит ее влияние и престиж на востоке. Германия и Италия также вызывали Порту на меры предосторожности против конгресса. Латинский патриарх в Иерусалиме, итальянец Пиави⁵ также считал себя обиженным, что не он, а французский архиепископ назначен быть представителем папы на конгрессе. Однако все эти затруднения были своевременно улажены, и конгресс состоялся со всею торжественною обстановкою, которою так отличается римско-католическая церковь в своих внешних действиях.

Отправление представителей и сопровождавших их поклонников на конгресс в Иерусалим имело всю обстановку крестовых походов средних веков. Напутствуемые благословением и благожеланиями папы, они отправились в апреле 1893 года несколькими партиями, в несколько сот человек каждая, на нескольких кораблях, в Иерусалим, с пением псалмов и священных песнопений, с возгласами: «Бог того хочет» (Dieu le veut)⁶, при постоянном совершении литургий на кораблях и проч.

Некоторые из пилигримов были одеты в средневековые костюмы. Поклонники (пилигримы) прибыли в Палестину двумя главными караванами: около 500 человек их прибыло 5-го мая (по новому стилю) на двух экстренных поездах из Яффы (куда прибыли они морем) в Иерусалим и до 300 человек 7-го мая чрез Каифу – туда же. Все это были почти исключительно французы. И лишь гораздо меньше того и другого караванов прибыли в Иерусалим 11-го мая – итальянский караван и 13-го мая – баварский караван пилигримов. Значение французского, и без того самого многолюдного, каравана возросло до высшей степени с прибытием папского легата, упомянутого выше кардинала – архиепископа Реймского Ланженье, состоявшимся в субботу 14 мая в 3 часа пополудни. Со всеми караванами прибыло 32 епископа и 350 аббатов, прелатов и монахов разных орденов. Еще 7 го мая (по нашему, старому стилю 25-го апреля), вместе с прибытием второго французского каравана пилигримов, состоялся торжественный вход их в Иерусалим, в предшествии знамен: французского, папского и знамени Иерусалимского королевства крестоносцев, чрез что прямо вызывалось воспоминание крестовых походов средневековой эпохи, как примера для подражания настоящего конгресса. С знаменами шли впереди хор музыкантов и певчие из вифлеемских воспитанников латинской школы. В таком предшествии и во главе с несколькими епископами, пилигримы с пением псалмов и возгласами: «Бог того хочет!» направились по улицам Иерусалима в торжественной процессии к храму Гроба Господня.

Здесь викарий кустода францисканского ордена встретил их речью, в которой, не скрыв того, что инициатива всего предприятия принадлежит августинским монахам, высказал между прочим следующее: «В течение веков бывает психологический момент, благоприятный для великих дел. Достопочтенные отцы августинцы прекрасно поняли это. Несмотря на препятствия, возникшие пред ними, повинуясь только своей ревности, вверяясь Божественному Провидению, по примеру храбрых рыцарей средних веков, они стали во главе движения, с возгласом: Бог того хочет! Сегодня мы имеем утешение присутствовать при их торжестве. Позвольте мне воспользоваться этим случаем, чтобы засвидетельствовать публично признательность и удивление его величеству благополучно царствующему султану Абдул-Гамиду. Благодаря его широкому и примирительному духу пали преграды, отделявшие восток от запада, и христиане, к какой бы национальности они ни принадлежали, могут под сенью полумесяца водрузить знамя креста и открыто выразить свою веру⁷... Настоящее великое торжество, возвышаемое присутствием монсиньора Менини, архиепископа Филиппольского, не может не произвести на восточных благотворного и продолжительного впечатления. Чтобы придать вселенский характер этому общему собранию, Лев XIII, этот непобедимый старец (се vieillard invincible), которого крепкие и сильные руки бестрепетно располагают ключами неба, назначил представителем своим князя церкви, – кардинала Ланженье». На другой день после произнесения этой речи кардинал Ланженье и прибыл в Яффу; но затем еще только через неделю вступил он в самый Иерусалим. Причиной такой остановки, как выяснилось впоследствии, были пререкания между ним и латинским патриархом в Иерусалиме Пиави относительно церемониала въезда кардинала в Иерусалим, причем на долю патриарха Пиави доставалось значительное унижение по сравнению с кардиналом, как представителем папы, чего, естественно, не хотел Пиави, как местный духовный высший сановник⁸. Наконец, благодаря взаимным уступкам, соглашение насчет церемониала въезда состоялось, и въезд произошел с необычайной для угнетенных деспотизмом жителей востока торжественностью, на которую так способны и щедры римские католики. По приезде в Иерусалим, кардинал был встречен на станции французским консулом и кавасами других консулов. Хор из вифлеемского сиротского приюта исполнил, в честь высокого гостя, несколько пьес и затем сопровождал его в город. Шествие тронулось, имея во главе кардинала, облеченного в красную одежду и сидевшего на белом коне. За ним шли епископы и паломники, представляя собой как бы свиту его, причем французские газеты сообщают, что среди лиц этой свиты находились и представители восточных церквей, не принявших унии. Многочисленная толпа народа окружала процессию. Кардинал благословлял народ, что, по словам тех же газет, растрогало будто бы даже иудеев, не ожидавших такого внимания со стороны кардинала... У башни Давида кардинал был встречен полуротою турецкой пехоты, которая отдала ему воинские почести. Здесь же встретил его и латинский патриарх Пиави с капитулом и персоналом вифлеемского приюта. Маронитские, сирские и другие архиереи со своим духовенством стояли шпалерами по дороге к Гробу Господню. Кардинал, сойдя с коня, облачился в мантию (pluviale) и митру и, осеняемый балдахином, отправился ко Гробу Господню при пении гимнов воспитанниками римско-католической Иерусалимской семинарии и восклицаниях паломников. Улицы, окна и кровли были усеяны народом, любовавшимся на зрелище. Полиция охраняла порядок. Вступив в храм, представитель папы сел на епископский престол, пред Гробом Господним, а епископы на седалища по сторонам его, причем блеск местного латинского патриарха совершенно исчезал пред величием блеска кардинала Ланженье. По совершении обычного богослужения кардинал преподал папское благословение. Затем, в сопровождении представителей от консульств и религиозных конгрегаций, папский легат отправился в латинскую патриархию, где состоялся официальный прием. На следующий день члены евхаристического конгресса посетили Вифлеем, имея во главе своей кардинала Ланженье, причем их сопровождал отряд арабских и турецких всадников, а народ теснился, чтобы облобызать руку представителя папы. Там в пещерной церкви Рождества Христова, совершено было богослужение, причем представителям конгресса предоставлены были все удобства по сравнению с представителями исповеданий православного и армянского. Улицы города Давидова были украшены по этому случаю.

Самые заседания конгресса открыты были 3–15 мая и происходили утром и вечером то в патриаршей (латинской) церкви, а то во французской церкви св. Анны. Епископы и прелаты сидели в хоре, а низшее духовенство и миряне наполняли нефы церкви. Почетные места около председателя (кардинала) заняты были латинским высшим духовенством, а униатское высшее духовенство помещалось за кардиналом и по сторонам хора. В нефах преобладали европейцы. Собрания в храме, пред алтарем, давали конгрессу вид собора. Со стороны латинян, кроме кардинала-легата, здесь были епископы: Люттихский (или Лиежский), упомянутый выше Дутрелу (Doutreloux), Болгарский, Тиносский (острова Тиноса), Верчеллийский, Базельский, Трапезуидский, Монтевидеоский, Людовикопольский (Монтес де-Ока, в Америке), Буртингтонский (тоже в Америке), патриарх Иерусалимский (Пиави), его суффраган, аббат Кастель-Мадамский и др., всего 11 епископов и 5 аббатов. Представителями унии явились: мелхитский патриарх Иерусалима, Антиохии и Александрии, греко-униатские же архиепископы Баниасский, Тирский и Хуаранский и епископ Сидонский; сиро-униатские архиепископы Багдадский и Бейрутский и епископ Алеппский; пять епископов Маронитских; епископ Болгаро-униатский; армяно-униатский епископ Аданский; генеральный викарий коптский; архимандрит базилианского ордена греко-униатского из Гротта-Ферраты; всего 17 прелатов. Так как употреблением латинского языка предпочтительно пред прочими не хотели раздражать духовенство униатское, а греческий был непонятен большинству участников конгресса, местные же языки, самые употребительные, как напр. арабский, не были известны высоким духовным особам, прибывшим из Европы и составлявшим, если можно так выразиться, аристократию, господствующий элемент в личном составе конгресса, то официальным языком последнего принят был язык дипломатии – французский. Впрочем, в некоторых частных случаях сочтено было нужным, с одной стороны, для показания латинского главенства, одно заседание провести на латинском языке, а с другой стороны, сказать хотя одно поучение на арабском языке.

Заседания открыты были речью кардинала Ланженье, очень искусно и дипломатически-тонко составленною, в которой оратор, уподобив себя пророку Самуилу, на вопрос Вифлеемлян: мирно ли пришествие твое? отвечавшему: мирно; я пришел принести жертву Богу⁹, разъяснил, что так как Евхаристия выражает собою высочайшую любовь, то во имя ее должно слиться всем воедино; но при этом нарочито даже и намека не сделал на главное условие единения – признание главенства папы, которое однако виделось во всех действиях легата. Вся речь легата была обильною похвалою славной историческим прошлым восточной церкви и свидетельством глубокого уважения, питаемого к ней папой. «Мы почувствовали по самому течению событий, – говорил он между прочим, – что Бог был с нами. Драгоценные симпатии укрепились; трудности устранены; верховное благоволение его величества султана, возвышенный ум, справедливость и благоразумие которого хвалил папа всего несколько недель тому назад, открыло нам путь, – и вот нам дано в чувстве братского соревнования осуществить план, принятый еще за год, в целях веры, для вящей славы Божией и для торжества святой Церкви... Таким образом наши евхаристические собрания в одно и тоже время увеличат у католиков Божественную любовь к нашим алтарям, а для отделенных от нас христиан, согласно с желанием, выраженным Львом XIII 15-го числа прошедшего месяца в его речи к французским пилигримам, будут немым, но красноречивым приглашением прийти слиться с нами» (se fusionner avec nous). Так откровенно, на первых же порах, представителем папы выражена была затаенная мысль конгресса, унионистское стремление, руководившее планом его. Кроме того как бы нарочито, восхваляя прошлое восточной церкви в своей речи и упоминая славные имена великих святителей и учителей сей церкви, святых Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Иоанна Дамаскина и др., кардинал счел нужным упомянуть также не только имена славянских первоучителей – Кирилла и Мефодия, но и имя известного латино-польского деятеля времен западнорусской унии Иосафата Кунцевича, вероятно в угоду полякам.

По открытии евхаристического конгресса речью папского легата дальнейшие речи, рассуждения, рефераты в общем соответствовали раньше начертанной программе конгресса и служили осуществлением ее. Так, епископ Люттихский Дутрелу в своей речи доказывал важность чествования Евхаристии; греко-униатский (мелхитский) патриарх Григорий I разъяснял литургические выражения, относящиеся к почитанию Евхаристии и особенности литургии преждеосвященных даров, хотя при этом не преминул указать и на беспомощное положение его бедной церкви, не позволяющее ему и его епископам достойно прославлять Евхаристию; латинский Иерусалимский патриарх Пиави напомнил, что Иерусалим представляет собой средоточие не только истории христианства, но и всего человечества, а евхаристический конгресс является эпохой в истории церкви, залогом грядущих, не менее славных, событий, и т.д. Специальным предметом реферата патриарха была литургия св. ап. Иакова, как основа всех восточных литургий. Джерайджири, епископ Баниасский (в древней Панеаде или Кесарии Филипповой) рассматривал три вида литургии, происшедших из литургии ап. Иакова: литургию св. Василия Великого, литургию св. Иоанна Златоустого и литургию преждеосвященных даров, представляющие собой постепенное сокращение литургии св. ап. Иакова. Это рассуждение привлекло к себе особенное внимание слушателей. – Кандалафт, епископ Бейрутский, прочитал исследование о Сирской литургии. – Доктор Афанасий Абен-Саид, представитель Коптского апостолического провикария, делал доклад о коптских литургиях ап. Марка, Василия Великого и Григория Богослова и о готовящемся издании перевода этих литургий, особенностью которых является то, что они представляют собой непрерывный диалог между священнодействующим и дьяконом, его истолкователем с одной – и народом, – с другой стороны, причем народ является принимающим участие во всех действиях приуготовления к совершению и самого совершения жертвоприношения Евхаристии. – Аббат Мартен из Одажа (департам. Дрома) читал реферат о славянской литургии, принятой в Болгарии, этой, по его выражению, «стране будущего, составляющей дверь в Россию». – Рахмани, архиепископ Багдадский, представил блестящее изложение сирского чина богослужения, доказывал его апостольское происхождение, привел несколько соответствующих мест из литургии и указал на обряды, существующие только в этой церкви. Говоря о языке этого чина, он не забыл указать на употребление его самим Господом Иисусом Христом (выражения: Талифа̀ кумѝ; Илѝ, Илѝ, ламма̀ савахфанѝ и т.п.). – Доминиканец Мишель в своей ученой диссертации излагал историю постоянных попечений пап о поддержании восточных обрядов и уважении к ним. – Бейрутский маронитский архиепископ Деббс читал о догмате пресуществления в сирских церквах униатской и неуниатской, опираясь преимущественно на рукописный материал, собранный Ассеманом в Ватиканскую библиотеку. – Николай Кади, мелхитский епископ Босры и Хаурана, сообщил из греческой литургии все, относящееся до почитания Евхаристии. – Алжирский миссионер Кутюрье читал о монастырских богослужениях, которые более развиты и полны в своем составе в греческой, нежели в латинской церкви. – Об армянской литургии сообщил сведения Терциан, епископ Аданский, и т. д.

Всех рефератов, в продолжение недели, протекшей от начала до конца заседаний евхаристического конгресса, было сорок. Некоторые из них не имели прямого отношения к Евхаристии, как напр. сообщение барнабита Тондини о протестантской пропаганде на востоке и о надеждах на воссоединение русских с латинской церковью, к которому они, по его мнению, чрезвычайно расположены. – Хотя прения и какого бы то ни было рода пререкания и споры были наперед воспрещены на конгрессе, имевшем мирные цели, однако они невольно прорывались у некоторых ораторов и докладчиков. Так напр. упомянутый епископ Кандалафт, превознося сирохалдейскую литургию, укорил мелхитов в том, что они, под влиянием византийских императоров, внесли в литургию греческие новшества и за тем впали в монофизитство; маронитам же поставил в вину, что в литургии у них много общего с яковитами; чего не оставили без горячей защиты и резких возражений Деббс и Джерайджири. Возражения встретили также речь архиепископа Рахмани и доклад Мишеля, причем последнему, и именно в духе нетерпимости к обрядам униатов, возражал Пиави. Руководители конгресса (кардинал Ланженье и епископ Дутрелу), однако же, постарались ослабить силу неприятного впечатления от этих прений и уладить споры и недоразумения.

Заседания конгресса кончились 20 мая. Они закрыты были новою, заключительною, речью кардинала Ланженье, в которой он, характеризуя задачу и выполнение программы конгресса словами известного прошения эктении: «о мире всего мира, о благосостоянии святых Божиих церквей и о соединении всех», произнесенными им даже на греческом языке, о результатах конгресса высказался следующим образом: «Почему это величественное проявление религиозной жизни, это событие, возбудившее внимание народов запада, признанное и восточными церквами для себя честью и утешением и обещающее произвести здесь глубокое впечатление даже на тех, кто не разделяет наших верований, почему оно не пробудило бы, согласно с надеждой его святейшества Льва ХIII, католических преданий в этой стране?.. Церковь судит с Пием IX, что разнообразие дозволенных обрядов, не ослабляя единства веры, служит к блеску и величию церкви. Скажу более: это гармоническое многообразие обрядов не только допущено, не только терпимо, – оно необходимо; потому что оно ограждает приобретенные права и выражает уважение к национальным особенностям, которые могут совершенно мириться с целостью учения». – С формальной же стороны, в заключение заседаний конгресса, выработаны и изложены были следующие, выраженные в форме пожеланий, частные положения: 1) желательно, чтобы в молитвословы, назначенные для употребления западных христиан католиков, были внесены и прекраснейшие молитвословия восточных евхаристических обрядов; 2) чтобы чтения и сообщения, сделанные на конгрессе, послужили материалом и поводом к составлению Евхаристического Сборника Востока (Summa Eucharistica Orientis), в котором восточные евхаристические обряды были бы рассмотрены с точки зрения богословия, литургии и истории; 3) чтобы доставлялись более обильные пожертвования бедным церквам востока; 4) чтобы католические школы на востоке поддерживались и развивались и были бы устроены там духовные семинарии для приготовления «апостолов востока»; 5) чтобы богословская периодическая печать занималась специально вопросами, касающимися унии церквей; 6) чтобы сношения между верующими и клиром востока и запада, завязанные конгрессом, продолжались и укреплялись; и наконец 7) чтобы результаты занятий конгресса были опубликованы на разных языках и доведены до всеобщего сведения чрез различные духовные журналы.

И журналы, особенно западные (восточные журналы стран православных оказались сдержаннее), римско-католические, уже забили тревогу, восхваляя конгресс и не скупясь на преувеличения о результатах, им достигнутых. «Четыреста лет тому назад восток был приглашен западом на собор во Флоренцию, – читаем например в одном из римско-католических журналов, – теперь запад, в свою очередь, попросил гостеприимства востока, чтобы рассеять последние облака восточного неудовольствия». Наконец и сам папа Лев ХIII, уже в июле (по старому стилю) того же 1893 г., принимая депутацию из 80-ти епископов, клириков и воспитанников римско-католических школ востока, и выслушав адрес, прочитанный епископом Сидонским Хаджиатом, сказал между прочим, что ему приятно приветствовать восточное духовенство после благополучного окончания Иерусалимским конгрессом его занятий, и что он, папа, неусыпно заботится о востоке и пламенно желает возвратить восточным церквам их прежний блеск.

Так сладки, успокоительны и мирны, по-видимому, сведения и уверения об Иерусалимском евхаристическом конгрессе, его цели, задачах, занятиях и результатах, идущих со стороны самих римских католиков, с самим папой во главе их. Так ли они сладки, успокоительны и мирны были в действительности и для самого востока, особенно же для истинно-кафолической восточной церкви, это еще вопрос, к разрешению которого, по крайней мере в некоторой степени, могут служить, отчасти уже известные нам из предшествующего, возникавшие перед самым конгрессом, не скрывшиеся во время конгресса и обнаружившиеся вскоре после конгресса споры, несогласия, недоразумения и даже прямо враждебные отношения не только между римскими католиками и православными (преимущественно греками), но и между римскими католиками и униатами, равно как и между различными другими христианскими исповеданиями востока в их отношении к римскому католицизму. Описанный в декабрьской книжке Сообщений Православного Палестинского Общества за 1893 год случай кровавой расправы одного францисканского монаха с православным славянином, австрийским подданным, в Вифлеемской пещере Рождества Христова, происшедший в октябре того же 1893 года¹⁰, лучше всего может свидетельствовать как о мнимо-мирном настроении римских католиков в их отношении к не принадлежащим римско-католической церкви, так и о существенной розни между теми и другими, не позволяющей питать сладкие надежды на вожделенное, конечно, само по себе единение востока и запада, по крайней мере при теперешних, исторически сложившихся, условиях их существования.

Хотя в заключение евхаристического конгресса, например, и выражено было между прочим желание, чтобы в римско-католические молитвословы были внесены «прекраснейшие молитвословия восточных евхаристических обрядов», однако, судя по историческому опыту с унией прежних времен (напр. западно-русской), в действительности скорее можно ожидать обратного, т.е. внесения в восточные православные молитвословы и богослужебные книги римско-католических новшеств. Да и сам папа Лев ХIII, как ни сладко говорит к востоку о единении путем унии и при помощи конгрессов, подобных евхаристическому Иерусалимскому, втайне, без сомнения, не желает ничего более, как всецелого, в более или менее отдаленном будущем, подчинения православного востока своему престолу. «Папа Лев XIII, – откровенно говорит, по поводу евхаристического конгресса, одна французская же газета (Cathol. nation), – решительно вознамерился наложить свою железную лапу (grapin) на церкви востока». Он выражал желание, как мы знаем, «возвратить восточным церквам их прежний блеск». Кардинал Ланженье разъяснил, что под этим блеском разумеется между прочим обрядовая сторона¹¹, встречающая ныне, особенно под игом турецкого владычества, много препятствий к своему обнаружению во всем прежнем блеске. – Удастся ли папе осуществить его желания, это покажет, конечно, будущее; но с точки зрения прошедшего и настоящего с несомненностью можно сказать, что еще далеко не скоро наступит желанное единение церквей, а прежний блеск восточных церквей заключался и заключается не в одном том, в чем полагает его римский католицизм. Самая рознь между православным востоком и римско-католическим западом, и также как и между различными отдельными христианскими церквами и исповеданиями восточными имеет для себя причины более глубокие, нежели какие выясняются из сладких слов и успокоительных уверений римских католиков.

Эти причины кроются в местных и исторических условиях жизни востока, раскрытие которых заслуживает особого исследования.

II. Церковь Иерусалимская

Вся история церкви Иерусалимского и других восточных патриархатов от начала христианства и до наших дней, в рассматриваемом нами отношении православия к инославным исповеданиям, резко делится на два, весьма не равных, периода, именно, на время от начала христианства до 1840 года и на время от 1840 года до наших дней. Между тем как в первый период жизнь Иерусалимской и других православных восточных церквей была в собственном смысле только церковною и почти совершенно чужда была характера политического, с 1840 года, с обострением положения так называемого восточного вопроса, она принимает характер по преимуществу политический, хотя под политическою подкладкою обыкновенно преследуются, большею частью только по видимости, интересы религиозные, церковные. В своем историческом обзоре обоих этих периодов мы главное внимание обратили на церковь патриархата Иерусалимского, и лишь по соприкосновенности с его историей будем говорить, сколько окажется нужным, и о церковной жизни других православных восточных патриархатов.

Вся Палестина занимает площадь приблизительно в 230 верст от севера к югу и в 100 верст от запада к востоку. На таком небольшом пространстве земли, отличающейся чрезвычайным разнообразием природы, представляющей в себе и горы и долины, и пустыни и озера, и скалы и проч., жителей и оседлых, и полукочевых, имеется не более 400 тысяч душ обоего пола.

При том, из всего этого, сравнительно не большого, числа жителей, лишь незначительную часть составляют собой евреи, одни из самых древних пришельцев в землю обетованную, – Палестину (именно тысяч до 40), арабы, оседлые и кочующие (бедуины), – более позднее пришлое население (тысяч 20 слишком), еще позже тех и других поселившиеся здесь турки, армяне и европейцы; а главное и самое многочисленное население (до 300 тысяч) составляют так называемые феллахи, – древнейшие обитатели Палестины. В дохристианское время феллахи были язычниками – раньше преобладания Иудеев в Палестине и последователями закона Моисеева – в цветущие времена царства Иудейского, затем опять язычниками во времена господства греков и римлян¹², а во времена христианства – христианами, со времени же господства арабов и до ныне частью – христианами, а частью магометанами. Эти-то феллахи и составляют, как издавна составляли, собою главную и коренную стихию паствы Иерусалимского православного патриархата. Помимо религии и политического положения, в которых они менялись с течением времени как население низшего класса народа и, следовательно, всегда подчиненное, феллахи в отношении к своему быту домашнему, нравам и обычаям отличаются одной главной и весьма важной особенностью – верным охранением древнейших черт своей национальной самобытности, преданий старины глубокой, идущих преемственно от предков к потомкам. Жизнь европейского общества всех его классов, под влиянием культуры быстро меняющаяся до неузнаваемости, чужда жизни феллахов, среди которых, поэтому, весьма много сохранилось из того, о чем повествует Библия и, что тем дороже, чем более священных воспоминаний хранится и в окружающей феллахов природе.

Несмотря на гонения, которые испытывала христианская Церковь как в Палестине, так и в других местах тогдашней всемирной римской империи за первые три века христианской эры, она постепенно возрастала. Но самое цветущее, лучшее время для Иерусалимской Церкви настало с упрочением христианства в царствование императора Константина Великого (306–337), который не только перенес императорский престол и следовательно весь, между прочим и церковный, блеск с запада на восток, но и Иерусалим особенно возвысил обретением честного древа креста, на котором распят был Господь Иисус Христос¹³.

Цветущее время Иерусалимской церкви, несмотря на обуревавшие церковь вообще и в частности Иерусалимскую ереси (арианство, монофизитство и др.), продолжалось до VII века. Но с VII века начались и затем уже на многие века не прекращались тяжкие для Иерусалимской церкви времена почти непрерывных нашествий неприятелей и иноплеменников, невольного подчинения то одним, то другим завоевателям, постоянного почти испытания разного рода притеснений со стороны последних и т.д. Так уже в самом начале VII века, именно в 613 году персидский царь Хозрой овладел Иерусалимом, а евреи купили у него 90 000 пленных христиан, чтобы всех их умертвить. И хотя византийский император Ираклий в 627 году победил персов, возвратил из плена древо крестное и освободил Иерусалим от власти персов, однако ненадолго. Основатель ислама Магомет, родившийся в 569 году, в числе других мест посетил и Иерусалим, познакомился здесь с Библией, записал некоторые библейские изречения в Коран и даже, по преданиям мусульманским из Иерусалима будто бы начал свое воздушное путешествие (на небо). Вследствие этого Иерусалим сделался священным и для последователей Магомета, которые наименовали его Ель-Кодс. Для обладания этой святыней собираются полчища под предводительством калифа Омара, осаждают священный город и начинают штурм его под военный клик, выражавшийся в словах стиха, взятого из корана: «Войдем в святую землю, Богом нам обетованную». Целых четыре месяца отчаянно сопротивлялись христиане, руководимые патриархом Софронием; но не имея помощи от императора Ираклия, долженствовавшего защищать империю в других, ближайших к столице, местах, сдались неприятелям. Это было в 636 году. Вместо креста на многих храмах Господних появился полумесяц, вблизи самого храма Воскресения христиане увидели мечеть Омара, и Иерусалим стал называться Ель-Кодс, так что многие, мало-помалу, стали даже и забывать древнее наименование Иерусалима. В конце XI века усилиями западных крестоносцев святая земля, как известно, освобождена была от мусульманского владычества, но ненадолго. Основанное крестоносцами Иерусалимское королевство не просуществовало и одного столетия. В 1187 г. Иерусалим снова взят был полчищами Саладина и до настоящего времени неизменно остается под властью магометан.

Когда мусульмане, под предводительством Омара, впервые овладели Иерусалимом и Палестиною, то нашли здесь христианскую общину весьма многочисленною и крепко сплоченною вокруг патриарха, как не только духовного, а и политического руководителя своей паствы. Св. Софроний I, патриарх Иерусалимский (634–644), во время нашествия Омара с мусульманскими полчищами на Иерусалим в 636 году, как наилучший полководец, одушевлял православных христиан, обитателей Иерусалима и Палестины, к борьбе с неприятелями и после взятия Иерусалима Омаром, был первым и самым авторитетным посредником между завоевателем и побежденными¹⁴. А еще гораздо ранее того, с самого начала епископства в Иерусалиме по естественному священному праву, со времен же императора Константина Великого и законным порядком, юридически, патриархи Иерусалимские были главными блюстителями важнейшей, не только в Иерусалиме, но и во всем мире, святыни, – гроба Господня и храма Воскресения, построенного по повелению того же императора Константина Великого и освященного в 333 году.

Близ этого храма с тех же времен было и самое помещение для православной Иерусалимской патриархии, патриаршие палаты. Древнейший наш русский паломник, игумен Даниил, посетивший святую землю в 1107 г., т.е. в самые первые годы по взятии Иерусалима крестоносцами, и описавший свое путешествие ко святым местам, говоря в своем описании о храме Воскресения, добавляет: «суть же у нея (т.е. у церкви Воскресения) палаты пространны, и в тех палатах живет горе патриарх»¹⁵. Когда же, по утверждении крестоносцев в Иерусалиме, Римский папа назначил своего, латинского патриарха в Иерусалим, то православный патриарх вынужден был удалиться не только из этих своих палат, но и из Иерусалима – в Константинополь и на остров Кипр, – и горние палаты патриарха Иерусалимского заняты были латинским патриархом. И только уже по отнятии Иерусалима у крестоносцев султаном Саладином в 1187 году храм Гроба Господня был снова возвращен православным и патриархи вернулись в Иерусалим; но палаты патриаршие, как и прочие здания, находившиеся во владении латинян, по изгнании последних обращены были в частную собственность завоевателей. Дом этот, называемый Ханке, и теперь находится во владении мусульман, причем часть нижнего этажа его занимают городские хлебные амбары, где окрестные Арабы ссыпают десятину от всего засеваемого ими жита, а часть верхнего этажа занимает один из мусульманских эффенди (почетных граждан), окна гарема которого до недавнего времени выходили, с террасой при них, на верхнюю террасу храма Воскресения, – и только уже в начале второй половины текущего столетия наместник патриаршего престола митрополит Мисаил, усиленным ходатайством пред местными турецкими властями, добился того, чтобы по крайней мере ход из гарема на террасу храма был заложен, так что теперь выходит на южную часть террасы, принадлежащую греческому монастырю, лишь несколько небольших окон.

Кроме того часть прежнего патриаршего места занимает теперь латинский Святогробский монастырь. Все это прежнее патриаршее место находилось к северо-западу от храма Воскресения. После же возвращения в Иерусалим при Саладине православные патриархи поселились, правда, также близ храма Воскресения, но уже к западу, в монастыре св. Феклы, память которого потом осталась лишь в приделе св. равноапостольной первомученицы Феклы в патриархии. Из патриархии можно было выйти к самому куполу храма Воскресения. И только лет 35 тому назад, после посещения святых мест Палестины в Бозе почившем Великим Князем Константином Николаевичем и по его почину отделано было новое, теперешнее большое двухэтажное здание для помещения православной патриархии, находящееся через улицу против старого помещения ее. Православные патриархи таким образом издревле были самыми первыми и главными, так сказать, хозяевами святыни Иерусалима – храма Воскресения и относящихся к нему святых мест, а представители всех других христианских исповеданий в этом отношении всегда занимали второстепенное место и были только гостями в Иерусалиме. Так смотрели на дело, – и очевидно вполне справедливо, – с самого начала и мусульманские завоеватели и обладатели Иерусалима и Палестины, и еще калиф Омар утвердил за православным патриархом Иерусалимским эти права на главное заведывание христианской святыней Иерусалима. Дальнейшие мусульманские владетели также подтверждали эти права, и султан Саладин, по изгнании крестоносцев из Иерусалима и Палестины, восстановил все важнейшие права православной патриархии. При этом знаменитом султане православные греки и арабы пользовались, напр. в отправлении богослужения, гораздо большею свободою, нежели во времена крестоносцев, стеснявших эту свободу под влиянием внушений латинского клира. Затем первый завоеватель Сирии и Палестины из султанов Турецких Селим, посетив Иерусалим и быв почтительно встречен во вратах св. города православным патриархом (Дорофеем II) со всем духовенством, был этим очень доволен, ласково беседовал с патриархом, святителями и старцами Иерусалимской православной церкви и дал от себя ахтинаме («завет благоволения»), коим определялось, чтобы все христианские обители и церкви Иерусалима и Палестины были во власти патриарха и он первенствовал бы во всех духовных обрядах пред прочими исповеданиями, а все православное духовенство изъято было бы от поголовной подати – харача¹⁶. Сын Селима Солиман подтвердил благоприятные православному патриарху и духовенству указы отца своего. Но, к сожалению, еще гораздо раньше оттоманского владычества над Сирией и Палестиной, при Египетских султанах, сначала грузины, как помогавшие последним в их войнах за преобладание и отличавшиеся воинскими доблестями, и копты, как ближайшие подданные тех же султанов, а затем армяне, как сильные своими денежными средствами, с помощью которых они подкупали местные иноверные власти, мало-помалу отнимали ту или другую долю прав православной патриархии на исключительное обладание святыми местами. Со времени же завоевания святой земли крестоносцами латиняне стали считать себя также вправе принимать ближайшее участие в обладании ими. A патриархи православные, со времени изгнания крестоносцев из святой земли, до самой половины XVI века, бывшие по большей части из арабов, которым вообще более, нежели грекам, покровительствовали тогдашние мусульманские обладатели святой земли и которые были малообразованны, по бедности и по непредусмотрительности, довольно легко допускали такое стороннее участие в свои исконные права.

И только с патриарха Германа II (1534–1579), установившего, чтобы патриархи поставляемы были в Иерусалим лишь из греков по происхождению и притом по указанию предшественника в патриаршестве избираем был преемник ему, установилась строгость и последовательность в стремлении православной Иерусалимской патриархии удержать за собою, по крайней мере, оставшиеся к тому времени (1534 г.) права её на обладание св. местами.

С отстранением арабов от занятия патриаршего престола и частью других, более или менее видных мест в составе иерархии Иерусалимского патриархата, действительно увеличились и средства патриархии, так как греки во множестве стали посещать святую землю, привлекаемые к тому греками же патриархами и святогробцами, которые употребляли всю свою природную изобретательность и все меры к поднятию упавшего было материального благосостояния патриархии, сами нередко отправлялись в более или менее отдаленные православные страны за сбором милостыни, строго следили за получением и употреблением приношений в самой святой земле, заботились об удобствах поклонников, о благолепии самих святых мест и проч. Так напр. патриарх Поликарп (1808–1827) исключительно на средства патриархии возобновил храм Воскресения после страшного пожара 1808 года; патриарх Кирилл II (1845–1872) много положил труда на другие улучшения в святых местах, а еще раньше того патриарх Досифей II (1669–1707), составитель известной «Истории патриархов Иерусалимских», едва не всю жизнь свою посвятил разнообразным заботам о том, чтобы ни одна пядь святой земли, находившейся в заведывании патриархии, не уступаема была инославным исповеданиям, особенно же латинству, хотя для этого ему приходилось не раз вести борьбу не только на религиозно-церковной почве, но и на политическом поприще¹⁷, и т.д. Единство власти и принципа, строгая последовательность в достижении определенной цели и вообще в действовании, послужили наилучшей гарантией сохранения православной патриархией (со времен Германа II) того, что досталось ей и осталось у нее от времен древних из её исконных прав, хотя с другой стороны, никак нельзя одобрить стремления патриархов из греков на исключительное, с решительным устранением представителей из арабов и других национальностей, право занимать престол патриарший¹⁸.

Как бы то ни было однако же, а указанное нами положение дел за все истекшее до 1840 года время служит, по нашему мнению, наилучшим доказательством того, как мало остается прав за другими, кроме православного, исповеданиями христианскими, на преобладание в святой земле. В настоящее время обладание святыми местами в Иерусалиме и Палестине делится между следующими главными христианскими исповеданиями: православными (греками и арабами, а также и грузинами), латинами т.е. римско-католиками (и униатами разных национальностей), армянами и коптами или христианами Египетскими – монофизитами. Не вдаваясь в подробности относительно других исповеданий инославных, главное внимание мы обратим на римских католиков, или латинян, с их притязаниями и правами на обладание святыми местами в Иерусалиме.

До начала крестовых походов западные христиане, как и христиане всех других исповеданий и стран, были только временными пришельцами, паломниками в святой земле. С основанием же Иерусалимского королевства после первого крестового похода в 1099 году, совпавшим с обострением неприязненных отношений между православным востоком и римско-католическим западом после состоявшегося в 1054 году окончательного их церковного разделения, папа Римский назначил в Иерусалим, в качестве высшего представителя римско-католической церкви, латинского патриарха и затем, – для всей Палестины, – четырех архиепископов: в Кecapии, Назарете, Караке и Тире, – и девять епископов: в Лидде, Хевроне, Бейруте, Птолемаиде, Сидоне, Панее, Севастии, Тивериаде и в Синае. В то же время Иерусалимского королевства основано было множество римско-католических мужских и женских монастырей с целью пропаганды латинства между местным населением иноверным и православным, увеличено число клириков и т.д. Далее, когда кончилось владычество крестоносцев в Иерусалиме, но еще не кончилось в Константинополе и других странах востока, как бы взамен изгнанных из Палестины крестоносцев, основались там францискане. Основатель ордена францисканцев Франциск из Асижа (города в Неаполитанском королевстве) в 1219 году высадился в Птолемаиде (нынешней Акре), с 12-ю монахами ордена своего имени, и затем в Палестине, благодаря энергической, настойчивой деятельности миссионерской, великими трудами и достойным удивления терпением достиг того, что умирая, оставил множество учеников в самой Акре и в Иерусалиме. В 1291 году все францискане были перебиты мусульманами, и латинская иерархия в Палестине, с латинским патриархом Иерусалимским во главе, упразднена была. Но не исчезло предание о блестящем положении ее там во времена Иерусалимского королевства; не все же и францискане были перебиты. Их много было в Европе, и на место перебитых в Палестине в 1291 году, вскоре же после того прибыла туда новая пария францисканских монахов, и уже в 1229 году эти монахи получили некоторые права. Мусульмане, ввиду внешних правил монахов францисканского ордена принимая их за дервишей, оказывали им внимание и уважение, уступили им жилище на Сионе и позволили нескольким из членов ордена пребывать и в храме Гроба Господня. Папа Климент VI, особою буллой 1342 года подтвердил их духовные права; а Санха, супруга Сицилийского короля Роберта, приказала построить на горе Сионе прекрасный монастырь на 12 монахов и 3 братий, с обеспечением полного содержания их. Затем в 1368 году мусульмане перебили всех их поголовно; убиение повторилось также и в 1391, в 1482 и других годах; но на место убитых опять являлись новые. В 1551 году, под тем предлогом, что гора Сион занимает господствующее положение над Иерусалимом и может быть опасна в военном отношении для турок в случае нападения на них со стороны христиан, равно как и для того, чтобы «исы гяуры» не владели гробом Давида, к которому и турки питают большое уважение, францискан совсем выгнали из Сионского монастыря, и монастырская церковь обращена была в мечеть. Но вскоре же сами турки, по ходатайству францискан, взамен Сионского монастыря, уступили им за небольшую сумму церковь и монастырь Спасителя, принадлежавшие прежде грузинам, по обеднению последних, пришедшие в запустение. Монастырь Спасителя находился внутри города. В то время разгара реформационного движения на западе, всеобщего почти недовольства папизмом, латинство не могло иметь и не имело большого значения на востоке, а тем более преобладания по сравнению с греками в заведывании святыми местами; однако неуклонно шло к раз намеченной цели и не только не теряло приобретенного, но и постепенно, хотя и понемногу, увеличивало свои приобретения; а в конце XVII столетия, когда Франция, всегдашняя и естественная покровительница римских католиков на востоке, при короле Людовике XIV, весьма усилилась политически и стала грозить даже могуществу Турции, последняя, в угоду настояниям Франции, в свою очередь побуждаемой папою и францисканами, отдала было первенство латинству пред всеми другими христианскими исповеданиями, в том числе и православным, в обладании и заведывании святыми местами. Это было именно с 1689 года¹⁹. И патриархам Иерусалимским православным стоило большого труда, продолжительных усилий и больших издержек²⁰ возвратить себе хотя часть исконных прав своих. Только XVIII век, когда то подготовлялась, а то и разразилась революция, далеко не способствовавшая сосредоточению внимания запада на святых местах востока, оказался благоприятным к тому временем, особенно благодаря силе оружия России, всегда благодетельствовавшей православному востоку своею милостынею, а нередко и дипломатическими переговорами и требованиями или даже войною выступавшей на защиту его против турок, в современное же революции, блестящее царствование императрицы Екатерины II и военными успехами давшей понять туркам, что они не непобедимы и что голосом России в пользу православных христиан востока пренебрегать им не приходится. Так снова мало-помалу восстановлено было равновесие в положении христианских исповеданий на святой земле с преобладающим значением православного Иерусалимского патриарха в этом положении, чему не препятствовала и продолжавшаяся связь францискан с Римом в видах поддержки и усиления римско-католического влияния и престижа на востоке²¹.

Ибо находясь в зависимости от генерала своего ордена, пребывающего в Риме, францискане управлялись в Иерусалиме особым советом – дискреториумом, который состоит из настоятеля-реверендиссимуса, носящего титул стража (custos) святой земли и хранителя Сионской горы, по национальности долженствующего быть непременно итальянцем, затем, – из викария-француза, прокуратора-испанца и шести членов, избираемых поровну от трех тех же наций. Со времени французской революции до недавнего сравнительно времени французы в совете не участвовали, и места, им принадлежащие, занимали попеременно итальянцы и испанцы; а так как уже издавна и католическая Австрия много высылала ежегодно денежных приношений на поддержание святых мест и латинского престижа в них, то и она давно стала выражать притязание на известную долю значения во влиянии на святогробские дела, какое имели на них францискане с представителями означенных римско-католических наций.

При всем том, ни францискане, как главные представители латинства в святой земле, ни представители римско-католических наций, ни само папство, вплоть до самого обострения восточного вопроса в 1840-х годах текущего столетия не имели большого, заметного успеха не только в политическом, но и в религиозно-миссионерском отношениях. Число римско-католических поклонников считалось не более как десятками в год; обращенных в латинство – до 3,5 тысяч за целое, да и то последнее столетие; паства латинская за последнее время рассматриваемого периода едва достигала до 1000 человек во всей святой земле. Главною заботой латинства и францинскан, согласно вышесказанному, было сохранение приобретенных и приобретение новых святых мест. Совсем иное видим мы с 1840-х годов.

Восстановление так называемого политического равновесия держав в первой четверти текущего столетия после ужасов Французской революции и захватов Наполеона I Бонапарте, будучи само по себе делом добрым, в свою очередь, породило новые затруднения, поставило новые препятствия к обеспечению полного спокойствия народов. Ревнивое наблюдение держав одной за другою, постоянное почти соперничество их в упрочении своего влияния на дела политические, ежеминутное опасение за падение своего престижа и за усиление престижа другой державы и т.п. стали теперь источником этих затруднений и постоянно грозили нарушением равновесия, разрывом дипломатических сношений, наконец войной. Особенно беспокоило западные державы усиление могущества России, этого северного медведя, как выражались на западе и юге, и наоборот, постепенное ослабление могущества Турции, в пределах которой было так много дорогого для всех христиан и которую, как думали на западе, Россия хотела уничтожить, чтобы стать на место ее на всем пространстве ее владычества. Как само собою понятно, важнейшим вопросом в этом отношении был вопрос о святых местах Палестины, из-за которого державы имели самый благовидный предлог выражать помянутое соперничество свое.

Едва только кончилась Лондонская конференция 1840 года, по постановлению которой Египетский паша Мегмет-Али должен был очистить Палестину, возвращенную Оттоманской империи и едва только Египетские войска покинули святую землю, а турецкий гарнизон вступил в Иерусалим, как почин новому обороту дел в Иерусалиме и Палестине сделала протестантская держава – Пруссия. В начале февраля 1841 года Прусское правительство обратилось к Английскому с предложением, чтобы обе протестантские державы соединились вместе для доставления христианам протестантского исповедания защиты и безопасности в Палестине и чтобы в Иерусалиме, если возможно у святого Гроба или на горе Сионе, соорудить для них храм. Часть расходов на это сооружение Пруссия принимала на себя, также как и издержки на обеспечение защиты протестантов, а другую часть должна была принять на себя Англия; Англии же Пруссия предоставляла и почин предложения о том прочим великим державам, взявшим на себя заботу об охранении политического равновесия. Англия однако отклонила это предложение. Тогда Пруссия от себя обратилась к пяти великим державам с предложением проекта, которым власть Турции над святыми местами весьма ограничивалась совокупным охранением их со стороны всех великих держав при помощи их представителей и смешанного гарнизона; в состав христианских общин Иерусалима и Палестины (римско-католической, греческой и армянской) включалась и евангелическая – протестантская; заведывание же этими общинами предоставлялось трем резидентам: одному – для римских католиков, греко- и армяно-католиков, назначаемому попеременно Австрией и Францией, другому для греков и армян, назначаемому Россией и третьему – для протестантов, назначаемому попеременно Англией и Пруссией. Этот проект, коим устанавливался status in statu с одной и не обеспечивалась безопасность положения святой земли с другой стороны, конечно, не мог рассчитывать на практическое применение. Одни державы уклонились от прямого ответа на предложение прусского правительства, другие выжидали ответа более сильных в то время держав, и только Россия, тремя последовательными нотами (от 20 и 25 февраля и 12 марта 1841 года), подписанными графом Нессельроде, решительно высказалась против Прусских предложений и в свою очередь предлагала некоторые мероприятия к улучшению положения дел на востоке. В числе этих мероприятий были следующие: подтверждение Турцией прежних договоров и привилегий; возвращение Иерусалимского патриарха из Константинополя, где он жил ради своей безопасности, к своей пастве и расширение прав русских поклонников и русского духовенства в святой земле. Русские предложения, по крайней мере в то время, также не были приняты державами. Между тем король Прусский Фридрих Вильгельм IV, отличавшейся мистически-религиозным настроением, вовсе не желал оставить свою прежнюю мысль – дать возможность и протестантам утвердиться в центре христианства – Иерусалиме – без осуществления. С помощью известного ученого и вместе политического деятеля Хр. Ос. Бунзена, имевшего связи и с Англией, ему удалось достигнуть того, что в том же 1841 году Англия согласилась на учреждение протестантской общины в Палестине с епископом во главе, причем епископ должен был попеременно быть назначаем Англией и Пруссией.

Первым епископом назначен был от Англии Александр, который и прибыл в Иерусалим в 1842 году, снабженный «инструкциями от архиепископа Кентерберийского»²² и средствами – от Общества обращения евреев.

Правда, Турецкое правительство приняло его лишь как знатного англичанина, а не как главу протестантской общины в Палестине: однако почин был сделан, – и этого уже было довольно. Притом, насколько бесцветна была личность Александера, настолько же, напротив, оказался весьма умным и деятельным преемником его (с 1847 года) Гобат († 1879), назначенный Прусским правительством. Он главное внимание обратил на устройство школ и миссионерство и, несмотря на противодействие Англии, видевшей в нем радетеля интересов Германии, а не Англии, успел весьма много сделать в пользу протестантства в святой земле. А между тем к нему вовремя пришли на помощь и протестантские миссионеры, всюду в Палестине внося свое культурное влияние и завоевывая симпатии местного населения своей заботливостью об улучшении его быта, воздействуя на подъем его самосознания, забитого долговременным рабством, а чрез то нередко совращая и православных в протестантство. Само собою разумеется, что так действуя в религиозном и культурном отношении, протестанты в Палестине содействовали утверждению и политического влияния протестантских держав, в свою очередь пользуясь их поддержкой в случае надобности. Плоды же успехов деятельности их там видны уже из того, что между тем как вся паства первого епископа Александера, по прибытии его в Иерусалим, состояла лишь из трех обращенных в протестантство еврейских семейств, в настоящее время протестантов в Палестине числится уже более 2000 человек, а учреждения протестантские: молитвенные дома²³, учебные заведения, странноприимные дома и проч. усеяли собою во множестве всю святую землю от Яффы до внутреннейших городов и местечек ее; более же всего их, конечно, в Иерусалиме. И неудивительно, если протестанты, и главным образом немцы²⁴, особенно с постепенным усилением могущества и политического значения Германской Империи, стоящей во главе тройной лиги, в своих проектах будущего раздела Турции, выделяя одним державам одни, другим другие части ее, Палестину оставляют для себя. Так, например, известный натуралист, профессор Геккель, в своих воспоминаниях о путешествии в исторические страны Азии и Африки, неодобрительно отзываясь о намерении могучего царства (des gewaltigen Zarenreichs) – России – утвердиться в Бейруте и Иерусалиме и указывая для нее естественное и широкое поприще в Средней Азии (куда отсылает и Турецкого султана с его магометанскими подданными, далее говорит: «Когда я в первый раз в 1887 году вступил на почву Палестины и тотчас по прибытии увидал цветущую немецкую колонию в Яффе, когда я застал в цветущих апельсинных садах за работой швабских крестьян, а в Виртембергской школе услыхал пение светлокудрых и синеглазых детей, певших мне немецкие народные песни, тогда сама собой явилась во мне мысль, чем может стать эта великолепная, щедро одаренная всеми благороднейшими дарами природы страна, если ее богатые, ныне разоренные, запустелые и заброшенные пажити перейдут во владение немцев, если немецкое прилежание и немецкий ум обработают ценные, под спудом много веков лежащие сокровища этой классической почвы? Продолжая путь на север, когда я увидел важное участие немецких и австрийских купцов в международной торговле в Смирне и Бейруте, эта мысль получила новое подтверждение. В беседах с единомысленными местными купцами громко и ясно высказывалось желание и надежда, чтобы восточные берега Средиземного моря, при разделе Турции, поступили на долю Австрии и Германии. Здесь лежит почва, на которой наше отечество может завести свои земледельческие колонии и вступить в мирное состязание с другими великими культурными народами Европы»²⁵. Таковы вожделения немецких культуртрегеров, везде (между прочим и в России) ищущих почвы для колонизации при тесноте помещения в своем отечестве и везде тяготеющих к своему фатерланду, а колонизация эта всегда сопровождается и распространением рационалистических религиозных понятий среди народа, в котором распространяются немецкие колонисты. Чисто миссионерские, независимые от культурных, стремления редки у немецких протестантов; да и такие, т.е. чисто миссионерские, стремления, ввиду особенностей Евангелического именно протестантского исповедания, при их осуществлении на той или другой, особенно же православной, почве, более ограничения требовали бы, нежели поощрения. Так смотрит на дело не только строгое православие, но и римский католицизм, порождением которого было протестантство.

На учреждение протестантского епископства в Иерусалиме глава римско-католической церкви папа Пий IX ответил восстановлением в 1846 году латинского Иерусалимского патриархата, во времена крестовых походов учрежденного, а по удалении крестоносцев из Иерусалима остававшегося лишь титулярным (in partibus infidelium), с пребыванием титулярного латинского Иерусалимского патриарха в Риме, при папе. Ясно, что папе хотелось чрез такое восстановление, в противовес протестантству, усилить и утвердить влияние и значение латинства, главными представителями которого в Палестине дотоле были францискане. Выбор лица для такой цели со стороны папы был весьма удачен. Латинским патриархом в Иерусалим назначен был Иосиф Валерга, долгое время бывший миссионером, хорошо знавший несколько восточных языков, человек ума замечательно тонкого, дальновидного, дипломатического, вполне преданный своему делу, изобретательный, к тому же и внешнею фигурою весьма подходящий к своему новому назначению: его загорелое лицо, чисто восточного типа, его длинная белая борода²⁶, его блестящие, черные²⁷, полные жизни и энергии глаза, – все это давало понять, что человек этот был как раз на своем месте. А этот человек занимал пост латинского патриарха в Иерусалиме целых двадцать шесть лет († 1872). Сколько же он мог сделать в пользу раз намеченной и энергически преследуемой цели! И он действительно много, очень много сделал, несмотря на множество неудобств, которые встретил при своем прибытии в Иерусалим, невзирая на множество препятствий, возникавших с разных сторон. Мы видели выше, как ограниченна была задача францискан, этих «стражей св. земли», до 1840 года и даже до прибытия Валерги в Иерусалим и как незначительна была числом членов паства латинского Иерусалимского патриархата в то время. Валерга сразу решил поставить дело иначе и гораздо шире.

Как искусный стратег, он, которому папа, при отправлении его в Иерусалим, дал только инструкции, а средств не дал и не обещал, принужден был составить свой план завоевания и возвращения Риму старинного Иерусалимского королевства. Видя, что в самом Иерусалиме весьма сильны противные Риму партии и не имея средств бороться с ними, он решил прежде всего взяться за окрестности Иерусалима и их подчинить власти папы. «Когда Иерусалим будет заключен в тесный круг латинских общин, – говорил Валерга, не скрывая от других своего плана, – когда эти общины, постепенно расширяясь, будут стеснять этот круг, тогда Иерусалим должен будет, в конце концов, сделаться латинским»²⁸. Для достижения такой цели однако же, для выполнения такого плана, не говоря уж о денежных средствах, особенно на востоке играющих важную роль, нужны были сотрудники; и так как на францискан, с которыми Валерга уже на первых порах вошел в неприятные отношения²⁹, надежды для него было мало, то он кликнул клич по всей римско-католической Европе, вызывая сотрудников себе в деле, которое для каждого римского католика было дорогим и святым делом. На этот клич отозвались многие и дотоле существовавшие и вновь возникшие общества, учреждения и проч., оказав и обещав оказывать ему помощь и деньгами и людьми, – многие миссионеры, ученые, представители власти и другие. До 20-ти монашеских орденов, миссионерских, ученых и иных обществ, множество лиц белого духовенства, благочестивых паломников и т.д. выступили мало-помалу на содействие латинскому Иерусалимскому патриархату. Повсеместно в Палестине стали, благодаря этому, воздвигаться латинские церкви, часовни, школы, странноприимные дома и т.п., быстро начало возрастать число лиц римско-католического исповедания под воздействием латинской пропаганды, причем весьма многие совращены были в латинство из православия; число латинских приходов значительно увеличилось и все латинские учреждения так тесно сплотились вокруг Иерусалима, оцепили его уже в конце патриаршества Валерги, что умирая, он мог видеть из окна своего помещения³⁰ предначертанную им цель почти уже достигнутой. А по стопам его шли и преемники его в патриаршестве: бывший его викарий Викентий Бракко († 1889) и теперешний патриарх, уже известный нам Людовик Пиави, так что теперь в Палестине, при 27 000 православного населения, имеется уже 14 000 латинян, а если присоединить к тому 11 000 униатов, то число лиц подвластных римскому папе в Палестине окажется почти равным числу православных, тогда как в 1800 году латинян в Палестине было не более 800, и в 1848 году не более 2000. Сами латинские учреждения теперь во множестве находятся не только в окрестностях Иерусалима, но и в самом Иерусалиме, и если прежде между латинянами (францисканами) и не латинянами (преимущественно православными) борьба ожесточенная часто возгоралась из-за одной пяди святых мест в Иерусалиме, то теперь она упорно, последовательно и далеко не без успеха ведется также и едва не из-за каждого клочка свободной земли в Иерусалиме и Палестине. Короче сказать, латинство настойчиво стремится, с восстановлением своего патриархата, восстановить и владение святой землей, – восстановить латинское королевство Иерусалимское, вероятно с каким-либо ставленником папы, если не с самим папой³¹, во главе... Уже не через это ли папа Лев ХIII надеется «возвратить восточным церквам их прежний блеск», о котором говорено было раньше? По крайней мере, Евхаристический конгресс прошедшего года, со всей его обстановкой, давал ясно понять, что в положительном ответе на этот вопрос есть значительная доля правды. Тот же конгресс мог свидетельствовать и о том, насколько более содействия, нежели противодействия осуществлению заветных целей латинства в Палестине могли бы оказать, не говоря о римско-католических державах, и все существующие в Палестине и Малой Азии разноплеменные униаты, в силу уже известного нам порядка, по которому уния для Рима служила и служит лишь переходной ступенью к латинству.

Теперь спрашивается: что же с 1840 года делал и доселе делает, для охранения православия, исконный и законный обладатель святых мест Палестины православный Иерусалимский патриархат? К сожалению, насколько в предшествующий период истории своей он являлся и оказался вполне на высоте своего призвания, настолько же, со времени усиления инославной пропаганды в Палестине и перемены политического настроения в положении и постановке так называемого восточного вопроса, Иерусалимский патриархат далеко не вполне устоял или, по крайней мере, не всегда стоял на этой высоте. Правда, причины этого прискорбного воистину явления не всегда заключались в самих патриархах Иерусалимских; но во многом они крылись и кроются в самом же патриархате, или лучше и точнее, в святогробском братстве.

Мы уже раньше отмечали ту сторону дела в этом отношении, что со времени патриарха Германа II установлено было за правило, чтобы патриарх Иерусалимский избираем был непременно из греков, с отстранением от сего представителей других национальностей. Это нововведение не имело для себя оснований ни в канонических установлениях церкви вселенской православной, ни в исторических опытах времен прошедших. Когда в 1867 году греко-болгарская распря удручала положение церкви вселенской и греки, с Константинопольским патриархом во главе, защищая свои права на иерархическое преобладание над болгарской народностью, стали даже в официальных актах утверждать такие несообразности, что будто бы «греческий народ есть первозванный из языков» или что даже «пребывание вселенской церкви непогрешительной и непорочной без греческой невозможно», и т.п., то мудрый святитель Филарет, митрополит Московский, мнения которого требовали по многим вопросам, касавшимся православного востока, на эти утверждения отвечал следующими, например, словами: «“Пребывание вселенской церкви непогрешительной и непорочной без греческой невозможно”. Это сказано без основания. Ни Христос Спаситель, ни соборы, ни святые отцы никогда не привязывали судьбы вселенской церкви к одному какому-либо народу. Соборы дали первенство епископу Римской церкви; Константинопольского патриарха поставили вторым. Отпал Римский епископ со своею церковью: остался первенствующим Константинопольский патриарх, и вселенская православная церковь осталась непорочной, как была. Если бы (от чего да сохранит Бог) поколебался в вере Константинопольский патриарх: вселенская церковь осталась бы тем же, чем была, с патриархами Антиохийским, Иерусалимским, Александрийским и Всероссийским Святейшим Синодом. Нечто подобное можно видеть в Ветхозаветной церкви. В начале скиния в Палестине стояла в колене Ефремовом, и оно, с Иисусом Навином, первенствовало. Потом первенствовал Иерусалим с храмом и царем. Далее десять колен, в числе их и древле первенствовавшее колено Ефремово, отпали: это не помешало истинной вселенской церкви оставаться в Иерусалиме и в двух коленах»³². И на другое утверждение, будто греческий народ есть первозванный из языков: «На чем это основано? При сошествии Святого Духа являются Парфяне, Мидяне, Еламиты, Понтийцы, Фригийцы, Ливияне, Римляне, Критяне, Аравляне, и кто из них прежде уверовал, не известно. Потом Филипп обратил к христианству евнуха Ефиоплянина. Потом Петр крестил Корнилия Римлянина. Потом основалась первая из языков церковь в Антиохии, где коренное народонаселение Сирское. Из пяти первых учителей сей церкви трое имеют еврейские имена и двое римские: Нигер, Лукий. Все cие не ведет к тому заключению, что греческий народ есть первозванный из языков»³³. Добавим к тому, что и в самой Иерусалимской церкви поначалу являются епископы и с еврейскими (св. Иаков, св. Симеон, Иуда и другие), и с римскими (Сенека, Иуст II, Пуплий и др.) именами и с именами других народностей, входивших в состав паствы Иерусалимской церкви (так как ради блага самой паствы, естественно, и сами предстоятели ее, пастыри, из которых избираем был епископ, бывали обыкновенно одной с нею народности, из нее же самой чаще всего выходили)³⁴. Не забудем и того, что в средневековую эпоху, по признании самих патриархов из греков (известного нам Досифея II напр.), патриархи Иерусалимские часто, а иногда и подряд, бывали из арабов. Но вот со времени Германа II (1534–1579), как мы говорили, было установлено, чтобы патриархами Иерусалимскими были избираемы только лица происхождения греческого и притом по указанию предшественника избираем был ему преемник.

Так дело и велось до самого наступления нового периода в истории Иерусалимского патриархата, т.е. до кончины патриарха Афанасия V (в 1845 году). И так как в Иерусалиме избрание патриарха всецело зависело от самого же святогробского братства, из среды которого и избирался патриарх, султан же Турецкий только утверждал избранного, между тем как в Константинополе, например, – этом центре высшего управления всей Оттоманской империей, – избрание патриарха постоянно было в зависимости от капризов султана, визиря и т.д., то легко объясняется причина того явления, что в течении 300 слишком лет, прошедших со времени Германа II до кончины Афанасия V на престоле церкви Иерусалимской восседало только шестнадцать патриархов, со включением и этих двух³⁵, тогда как в Константинополе за то же время сменилось 120 патриархов. И все попытки святогробцев арабского происхождения возвратить старинное право возведения в сан патриархов и лиц их происхождения не имели успеха. Чем это объяснить? Историк Иерусалимского патриархата Досифей II объясняет сознанием неудовлетворительности патриархов из арабов для исполнения своего назначения, доказанной опытом времен предшествовавших. Но спрашивается, неужели все арабы поголовно или, точнее, все лица негреческого происхождения и всегда были неудовлетворительными и даже не могли быть удовлетворительными когда-либо для означенной цели? Не крылись ли и не кроются ли здесь другие побуждения?

Во времена Германа II не стояло ли это в связи с положением, которое начал мало-помалу, на первых порах независимо от всяких своих исканий, по воле султана, а затем и сознательно, занимать патриарх Константинопольский, как главный представитель всех православных христиан Оттоманской империи?³⁶. А при таком положении патриарху Константинопольскому естественно было желать, чтобы остальные восточные православные патриархи были не только в догматических и канонических, но и во всех других вопросах и интересах с ним согласны. На патриархов же негреческого происхождения, или ближе, не им самим намеченных к избранию, он не всегда мог положиться. Не даром же в самом деле патриархи Иерусалимские со времен Германа почти безвыездно жили в Константинополе, без всякой надобности оставляя свою паству и поручая управление ею наместникам своим, а в Константинополе представляя собой почти лишь членов Константинопольского патриархального Синода, пока уже в 1840-х годах текущего столетия Русское правительство, как мы видели, не потребовало возвращения Иерусалимского патриарха к своей пастве.

Между тем в 1820-х к такому обстоятельству, не вполне утешительному с точки зрения истинного древнего православия, ставившему греческую церковь на почву основных воззрений церкви латинской, a патриарха Константинопольского поднимавшему, вопреки канонам церковным, едва не до значения папы Римского, присоединилось и другое, еще менее утешительное. Долго тяготевшее над греками иго турецкого владычества, по крайней мере в той части их, которая обитала ближе к Европе, а не жила в глубине отдаленной от Европы Средиземным морем Азии и Африке, пробудило сильное желание освободиться от этого ига и породило, как известно, греческое восстание, имевшее своим последствием образование Греческого королевства. Но мы уже по прежним статьям нашим³⁷ знаем, какому влиянию подверглось устройство этого королевства и в гражданском и в церковном отношениях. Худые веяния, наряду с хорошими, носившиеся тогда в западной Европе, сильно отразились на этом устройстве. Те же веяния породили в греках и идею так называемого панэллинизма, на который стали теперь опираться те, кому желательно было называть «греческий народ первозванным из языков». Они же, т.е. эти веяния, конечно, вдохнули в греков и русофобство, – опасение, что северный медведь, надвинувшись на Константинополь и раздавив Турецкую империю, уничтожит будто бы таким образом и греческую нацию с ее первенствующим значением в этой империи. Под влиянием этой идеи панэллинизма забывалось, конечно, и то, что греческая нация даже во всей Турецкой империи, не говоря уже о Греческом королевстве, составляет лишь незначительную долю по сравнению с другими, не греческими и не православными, народностями этой империи, и то, сколько греки, во имя православия, в течение ближайше прошедших веков, получили добра и разного рода помощи от России. Много зла произвела эта идея, и доселе не умершая в греках. Приразилась она, со своими вредными последствиями, и Иерусалимскому патриархату, вспомоществуемая с запада же воспринятыми стремлениями к парламентаризму. Если еще после смерти патриарха Афанасия V в 1845, вопреки установившемуся обычаю, вместо указанного им себе в преемники архиепископа Фаворского Иерофея³⁸, избран был Кирилл II, уроженец острова Крита, такое избрание можно объяснить давлением патриарха Константинопольского на выборы, то дальше мы видим и худшее сего. Патриарх Кирилл II (1845–1872), при многих несомненных достоинствах своих, имел и недостатки, весьма неодобрительные в его высоком положении: слабохарактерность, нерешительность, опрометчивость и подобные. Как избранный не по указанию своего предместника, желая окружить себя, по перемещении в Иерусалим на постоянное пребывание, преданными лицами, он, пренебрегши прежними порядками, отстранил многих из прежних членов святогробского Братства и вместо них набрал новых из уроженцев Архипелага, как наиболее ему близких по происхождению; а через это сам же внес дух разделения, корыстолюбия и т.д. в святогробское Братство, которое отплатило ему насильственным смещением его же самого с патриаршего престола под предлогом его сочувствия к России (и он умер в изгнании), а на самом деле вследствие того, что он осмелился быть не одного мнения с патриархом Константипопольским³⁹. Из его преемников Прокопий, через три года по его назначении (1873–1875), был низложен и конечно теми же, которые и возвели его на престол; следовавший за ним Иерофей (1875–1884) также недолго был на престоле патриаршем; но он, по крайней мере, и скончался патриархом; а его преемник, подобно упомянутому выше Иерофею, довольно долго живший в России архиепископ Фаворский Никодим, через шесть лет после своего избрания (1884–1890), принужден был, по интригам некоторых членов святогробского Братства, также за дружбу к России, отречься от престола. Самые выборы преемника отрекшемуся, о которых подробности можно читать в Сообщениях Имп. Пр. Палестинского Общества (т. II, стр. 3–10. Спб. 1891), свидетельствуют о силе зла, проникшего в собор святогробского Братства, до 1840 года жившего лучшими, священными преданиями, нарушенными со времени введения в него Кириллом II новых членов, более, нежели прежние святогробцы, зараженных веяниями западных идей. А отсюда – другое зло: святогробцы в своем звании по большей части стали искать только своей личной безопасности и выгоды и не радеть ни об истинном благе паствы Иерусалимского патриархата, ни даже о честном исполнении своих ближайших обязанностей. Но и это все было бы не так грустно ( – ибо когда же не бывало частных проявлений своекорыстия и подобного?), если бы времена были прежние со стороны врагов православия, которых, как мы знаем из предшествующего, так много развелось в Палестине с 1840 года под именем римских католиков и протестантов. Занятые внутренними неурядицами и личными интересами члены святогробского Братства, не исключая иногда и патриархов, оставляли свою паству на расхищение волков. И она расхищается, едва не с каждым годом уменьшаясь сотнями и даже тысячами членов, переходящих в протестантство, а еще более этого в латинство. Несмотря на положительное воспрещение архиепископа Кентерберийского, данное первому протестантскому в Палестине епископу Александеру «вмешиваться в дела подсудные иерархам и другим высшим духовным лицам, управляющим восточной церковью», преемник Александера – Гобат – публично заявив при самом своем посвящении, «что одна только Англиканская церковь может вдохнуть новый дух в пришедшую в упадок и безжизненность восточную церковь», на первых же порах начал миссионерскую пропаганду и между православным населением Палестины⁴⁰. А о латинстве нечего и говорить в этом отношении. Пусть лучше говорят об этом сами латиняне, которые, как ни скрытно действуют⁴¹, однако нередко обнаруживают успехи своей пропаганды среди православного населения Палестины. Так, например, упомянутый латинский патриарх Викентий Бракко в своем отчете за 1886 год, представленном в Общество св. Гроба, между прочим говорит о местечке Зебабде, что там «немногие остаются в схизме⁴², остальные жители все католики. Действительно, – продолжает он, – достойно удивления то рвение, которое они выказывают в изучении католической веры, и настойчивость, с которой они посылают детей в школу, а жен к сестрам, которые здесь образовали женскую конгрегацию»⁴³.

Здесь видны и успехи латинской пропаганды и способы, какими достигаются эти успехи. Или вот слова отчета также упомянутого раньше латинского патриарха Л. Пиави за 1890 год, представленного в то же Кельнское Общество: «церкви прилежно посещаются, школы вселяют самые утешительные надежды на подрастающее поколение, уважение к нашим миссиям среди схизматического населения возрастает, ибо оно собственными глазами убеждается в их самопожертвовании и отсутствии корыстолюбия⁴⁴. Вследствие этого благого настроения схизматических греков, ко мне поступают постоянно от них ходатайства о посылке к ним миссионеров и основании у них школ. Даже некоторые из этих схизматиков, сделавшись нетерпеливыми, ввиду моего выжидательного положения, обратились непосредственно к пропаганде⁴⁵ и тем принудили меня немедленно исполнить их просьбы»⁴⁶. И это не удивительно, когда православная патриархия не имеет ни достаточного числа школ для воспитания православного населения, ни достаточного числа лиц с образованием для замещения должностей священников и учителей, да и как бы не особенно интересуется вопросами пастырского душепопечения, поглощенная вопросом и делом святогробским, более для нее выгодным, нежели деятельность пастырская, с ничтожными от нее доходами. Не без основания, без сомнения, отмечено было одним из хороших знатоков дела, что положение «армянского патриархата в Иерусалиме составляет идеал, даже не скрываемый, для многих из святогробского Братства. Патриархат без паствы; доходы те же; расходов меньше; корпорация эллиннская и уничтожение предлога для русского вмешательства»⁴⁷. Но ведь это было бы более чем грустно; это было бы преступно, если бы это осуществилось на деле. К удовольствию, не все же члены святогробского Братства питаются такими преступными вожделениями, и мы знаем многие опыты заботливости и патриархов, начиная с Кирилла II, и членов святогробского Братства о достойном и честном прохождении своего служения не только по охранению святыни Гроба Господня, но и по исполнению архипастырских и пастырских обязанностей, хотя племенной антагонизм (особенно между греками и арабами), условливаемый влиянием упомянутой несчастной идеи панэллинизма⁴⁸, является часто весьма сильным препятствием к вполне достойному прохождению служения собственно пастырского и архипастырского в личном составе Иерусалимского патриархата.

При таком, почти безотрадном, положении православия в Палестине, особенно ввиду напора сил инославной пропаганды (латинской и протестантской), вспомоществуемой силами политическими, где же православию искать более твердой, нежели какая представляется в православном Иерусалимском патриархате, опоры? Где искать помощи? Если ее нельзя найти в незначительной силами по сравнению с инославной пропагандой, да к тому же зараженной западными веяниями Европейской свободной Греции, то очевидно ее можно найти только в единоверной России. И Россия как с самых времен падения Византийской империи, так и в последний период истории Иерусалимской церкви православной служила и служит истинной опорой православия в Палестине, оказывала и оказывает ему там деятельную и бескорыстную помощь, хотя эта помощь Иерусалимским патриархатом и не всегда принимаема была (за исключением денежной) охотно и признаваема была бескорыстною за этот последний период.

В самом деле, если вспомнить, с каким искренним доверием относились Иерусалимские патриархи к России в прежнее время, как усиленно домогались нравственной поддержки ее, ее влияния на деле востока, предстательства ее пред Турцией в пользу православных восточных христиан, и наоборот, с каким по большей части недоверием стали они относиться к ней с 1840-х годов, то невольно изумительной представится эта перемена, ничем другим необъяснимая, как только упомянутым влиянием западных веяний, усиливаемым поддержкой враждебных православию и России религиозных и политических сил и агентов. Не вдаваясь в подробности о многочисленных случаях нравственной и материальной поддержки, какую Россия со времен Иоанна Грозного оказывала востоку православному вообще и Иерусалимскому православному патриархату в частности, о той массе денег, какую вывезли из России за последние четыре столетия православные восточные собиратели милостыни вообще и святогробцы в частности, не говоря о том, сколько денег оставили многочисленные русские поклонники в Святой земле, начиная с древнейших времен и доселе, и т.д., мы обратим главное внимание на отношение России к Иерусалимской православной церкви за последний период истории сей последней.

Ввиду увеличения числа русских поклонников в святой земле (в 1840-х годах число их доходило уже до 400 человек в год, а после стало еще больше⁴⁹, а главное, – ввиду усиления там инославной пропаганды, Русское правительство, кроме упомянутых раньше нот в ответ на предложение Прусского правительства, в 1847 году решило назначить и с своей стороны в Иерусалим, как бы в виде своего представительства при Иерусалимском православном патриархате, русскую духовную миссию с архимандритом Порфирием (Успенским, скончавшимся в сане епископа в 1885 г.) во главе. К сожалению, всеобще господствовавшее тогда в России бюрократическое направление, со всей его канцелярской формалистикой и процедурой, много повредило успеху деятельности этой миссии. Прежде всего, самая инструкция, данная миссии, составлена была лицом, очевидно не имевшим не только практического знакомства с потребностями и условиями жизни в Палестине, но и просто строгой логики мысли. Так, например, во втором пункте этой инструкции задачей миссии поставляется между прочим – «преобразовать, мало-помалу, само греческое духовенство, возвысить оное в собственных его глазах столько же, сколько и в глазах православной паствы», и в 3-м пункте: «привлечь к православию и утвердить в оном те местные народные элементы, которые постоянно колеблются в своей вере, под влиянием агентов разных исповеданий и слишком легко отступают от православия, вследствие недоверия к греческому духовенству и неблагоразумного поведения сего последнего»; а между тем далее, в противоречие сему, миссии вменялось в обязанность: «не придавать себе иного характера, кроме поклоннического, не вмешиваться ни в чем в дела греческого духовенства, не вмешиваться в житейские дела наших поклонников и, вообще, всячески стараться не возбуждать подозрений иностранных агентов, дабы не подать повода к толкам о каких-либо скрытых намерениях Poссии»⁵⁰.

Затем, на требование миссией от Русского правительства денег на то или другое, имевшее важную долю практического значения, предприятие (напр. постройка здания для миссии, больницы при ней и т.п.), правительство отвечало затяжкою вопроса о сем путем канцелярского делопроизводства года на два, на четыре, и т.д. Само собою разумеется, что при таком отношении к делу со стороны бюрократического правительства всякая охота к нему пропадала даже в умном, энергическом человеке, каким (при всех своих угловатостях и резкостях) был о. Порфирий. А тут еще частые и далеко не всегда приятные столкновения миссии с православным Иерусалимским патриархатом⁵¹... Таким образом много пользы миссия, при таких условиях, не принесла, а во время Крымской войны, и возгоревшейся, как известно, из-за вопроса о св. местах, (именно в 1854 году) и вовсе отозвана была из Иерусалима. Немного больше имели успеха и возобновленные после Крымской войны в 1858 году миссии с преосв. Кириллом Мелитопольским во главе (1858–1863) и миссия, состоявшая под начальством архимандрита Леонида (1863–1865), и лишь после того, как в 1865 году миссией стал заведывать только что скончавшийся бывший начальник ее архимандрит Антонин († 24 марта 1894 г.), и затем вступило в дело (с 1880-х годов) Императорское Православное Палестинское Общество, положение и поклонников русских, и самого православия в Палестине значительно улучшилось, а с тем вместе и значение имени России поднялось более прежнего на востоке. Несмотря на величайшие и многочисленные затруднения и препятствия со стороны не только могометанских властей, иноверного населения и представителей иностранных исповеданий, со стороны других местных особенностей природы и быта, со стороны материальных недостатков и проч., но и со стороны православных, притом не греков только, но и самих русских (светских представителей России в Иерусалиме и Палестине), достопочтеннейший отец архимандрит Антонин последовательно, шаг за шагом и с благословенным успехом, боролся с латинством и протестантством, поддерживал и распространял православие; не переставал с самого начала и до последнего времени, при незначительных в сравнении с латинством и протестантством средствах, состязаться с этими инославными исповеданиями и в целесообразном устройстве школ православных и других богоугодных и благотворительных учреждений и в приобретении для России тех или иных, более или менее важных в том или в другом отношении земельных участков в Палестине, и т.д. Земельное владение и русская школа в Бейт-Джале, таковое же владение и женская монашеская русская община в Горней, место у дуба Мамврийского с русскими на нем постройками и другие многие приобретения, а еще того более приобретение и усиление нравственного влияния русского имени в Палестине – суть несомненные и велия заслуги отца Антонина. Конечно, если Россия и православие с утешением все это и подобное могли видеть, то главным образом благодаря тому, что имели в Палестине такого человека, каков был отец Антонин, который и по отличному знанию греческого языка и местных наречий, и по личным высоким достоинствам и способностям, к тому же изощренным долговременным опытом (с 1850 г.) пребывания и трудов на востоке, наиболее пригоден был к занятию своего важного поста. Однако нельзя же было отнять способностей, понимания дела и проч. и у его предшественников; но многое ли сделано до того? Если что и делалось тогда, то парализовалось часто, не говоря о святогробском Братстве и чуждых православию стихиях, влиянием, даже противодействием своих же (светских).

А все это к чему же приводит? – К признанию необходимости вожделенного единодушия и единомыслия всех православных – и восточных и русских – во имя православия всем нам дорогого. Что в 1866 году за год до своей кончины, говорил в Бозе почивший святитель Филарет, митрополит Московский, обращая слово к находившимся тогда во взаимной распре православным грекам и болгарам, а именно⁵²: «возлюбленные соправославные братья, еллины и болгары, не ослабляйте себя и друг друга ослаблением единства; укрепляйте себя охранением единства: не давайте вашим разделением случая чуждым расхищать ваше духовное стадо; равно да чтят общее священноначалие, еллин и болгар; равно да печется общее священноначалие о еллине и болгаре»: то же самое, ближе всего, применимо к местному православному священноначалию и населению Палестины, как мы уже замечали, далеко не вполне согласно живущему (особенно греки и арабы), а затем – и к призванному действовать там русскому – духовному и светскому представительству.

Только дружное и согласное действование и местных и русских стихий представительства православия может служить твердой опорой православия в Палестине и надежной защитой его от нападений волков в овечьей шкуре; и только тогда не только с полным правом, но и с подобающей силой противовеса может сказать православие в Палестине этим волкам: ϰάτω, λύϰοι!⁵³ (прочь, волки!), вместо неправильно присвоенного себе латинянами названия: католики (ϰαϑολιϰός – вселенский, – название, более приличествующее, согласно вышесказанному, православным, нежели римским католикам). И это еще пока возможно. Ибо ни латинский патриарх Иерусалимский, несмотря на неоднократные его попытки, ни тем более другие высшие представители инославных церквей в Иерусалиме еще не признаны в качестве таковых Турецким правительством, а признается высшим духовным представителем христиан тамошних официально только один православный Иерусалимский патриарх, как исконный и законный хозяин святых мест. Действовать должно пока есть время и возможность, и действовать дружно, соединенными силами против многочисленного воинства пришлых недругов православия. Се что добро, или что красно, но еже жити бpamиu вкупь, (Псал. 132:1). И не забудем, что в православной церкви несть еллин, ни иудей, обрезание и необрезание, варвар и скиф, раб и свобод, но всяческая и во всех Христос (Кол. 3:11; срав. Рим. 10:12; Гал. 3:28 и др.). Тогда в торжестве православия и будет заключаться истинная слава, истинный блеск древней восточной церкви.

Ив. Корсунский.