Часть 2

Совершив в Троицкой Лавре слёзное моление об упокоении души преставившегося Государя, своего ученика и друга, Митрополита Московский поздравил письмом Императора Александра I с восшествием на прародительский Престол и удостоился получить от него благосклонный ответ; вслед затем прислан манифест о Короновании Государя в Москве.

Сколько обстоятельства и люди ни отдаляли Платона от покойного Императора и сколько разные случаи ни обнаруживали охлаждение к нему последнего, однако же не могли совершенно погасить в сердце Павла I дружбы и уважения к бывшему наставнику своему, – в чём удостоверили Платона завещанные ему Императором в духовной: трость с набалдашником, осыпанным бриллиантами и изумрудами, и любимая вызолоченная карета, в коей езжал покойный Государь. Сии дары принял Платон со слезами, и завещал, после смерти своей: трость Троицкой Лавре, где она и доныне хранится в ризнице, а карету Императорскую – назначил Чудову монастырю⁸⁸.

Помышления о вечности не могли отвлечь Архипастыря от временных отношений, в какие поставили его высокий сан, место, старшинство и соединённые с ними права на первенство при торжественном и величественном священнодействии таинства, каково Миропомазание Всероссийского Царя на царство. Вскоре прибыли из С.-Петербурга и других городов в Москву Синодальные Члены: Митрополит Новгородский Амвросий и Архиепископ Ярославский Павел и прочие Архипастыри; одни из них были питомцы Платона, другие, – давно ему знакомые. Прибыл и он из Троицкой Лавры⁸⁹. В это время Викарием Московской Митрополии был Преосвященный Серафим Глаголевский, избранный на это место Платоном – его покровителем.

Первенствующим тогда в Св. Синоде был Амвросий, пожалованный в Митрополиты Новгородские и С.-Петербургские за день до кончины Императора Павла I. Несмотря на своё старшинство и другие права, Платон, не без искушения душевного, сомневался, кто будет первенствовать при Короновании: он или Амвросий. В этом вопросе участвовали и паства его и Двор и Синод. Архипастырь первого царствующего града, как человек, мог бы оскорбиться понижением пред бывшим учеником и викарием своим, младшим по службе и меньшим ещё по заслугам. Тогда же, неизвестно почему, Митрополит Московский, как старший Член, не приглашён был в заседание Св. Синода, коего младшие его Члены даже не входили с ним в сношения по делам и не требовали его советов. Хотя Платон не остался равнодушным при невнимании и холодности к себе собратий, и опасался, что опять лишат его первенства при Короновании Государя, однако, заплатив сию дань слабости человеческой, он успокоил себя преданностью водительству Промысла Божия. Между тем как Иерарх, таким образом, приготовлял себя к новым испытаниям, неожиданно получил он от Обер-Церемониймейстера Графа Головкина церемониал, с назначением его, по воле Государя, первенствующим при Коронации и Миропомазании, кои должны были совершиться в Москве 15 Сентября 1801 г. За победою над самим собою последовало торжество Архипастыря над совместниками и недоброжелателями, которые, против воли своей, приготовили ему славу.

При совершении Коронования, Архипастырь, на шестьдесят четвёртом году, покрытый сединами, показался столетним старцем для иностранцев⁹⁰, бывших при этом священнейшем торжестве⁹¹. Не ослабев ни голосом, ни духом, он чувствовал себя вдохновенным любовью к Царю и Отечеству; его услаждала надежда на будущее благосостояние России и мысль, что венчает на царство того, которого рождение некогда ознаменовал он счастливым предсказанием⁹². Весь народ исполнен был радостным упованием, и самое наступление тогда светлых дней, после туманных, принял за благое предвестие. В первопрестольном храме, Сентября 10, Платон встретил Александра I словами: Возмите врата князи ваша, и возмитеся врата вечная и внидет Царь славы⁹³. Потом поздравил его речью в Кремлёвском дворе с благополучным прибытием в Москву. В день св. Коронования и Миропомазания Успенский собор был свидетелем торжественного, блистательного и умилительного зрелища, которому сочувствовал народ, наполнявший Кремль: Архипастыри Церкви, Цесаревич Константин Павлович, Великая княгиня Елена Павловна и Великие княжны: Мария, Екатерина и Анна Павловны придворные чины, знатное дворянство, чужестранные министры и почётные лица из купечества предстояли юному Царю Всероссийскому, окружённому юною Супругой Царицей и вдовствующею Императрицею Матерью.

Александр I вступил в первопрестольный храм с возглашением певчими псаломских слов: милость и суд, в ознаменовании того, что сии царственные добродетели должны ему сопутствовать в правлении. После чтения Евангелия Государь облечён был в порфиру, поднесённую, по его соизволению, Митрополитом Платоном, который, возложив руки главу его, молил Царя царствующих «помазати его елеем радования, облечь его силою с высоты, положить на главу его венец от камене честна, даровать ему долготу дней и скипетр спасения, посадить его на престол правды, оградить его всеоружием Святого Своего Духа, покорить ему все варварские языки, всеять в сердце его страх свой и к послушным – сострадание, показать его известного хранителя святой кафолической Церкви догматов да судить люди в правде, нища в суде спасёт сыны убогих» Затем Митрополит Московский поднёс Императорскую корону, которую Александр I возложил на себя при возглашении молитвенных слов Платоном, который приветствовал венчанного Царя такою речью: «Благочестивейший, Самодержавнейший Великий Государь Император Всероссийский! Видимое сие и вещественное главы твоей украшение явный образ есть, яко Тебе главу всероссийского народа венчает невидимо «Царь славы Христос, благословением Своим благостынным, утверждая тебе предержащую и верховную власть над людьми Своими». Подав Императору в правую руку скипетр, а в левую державу, Платон произнёс: «О, Богом венчанный, и Богом дарованный, и Богом преукрашенный, Благочестивейший, Самодержавнейший Великий Государь Император Всероссийский! Приими скипетр и державу, еже есть видимый образ давшего тебе от Вышнего над людьми Своими самодержавия к управлению их и ко устроению всякого желаемого им благополучия!» После того как Император коснулся своею короной головы Императрицы, на Государыню возложена была меньшая корона. Звон колоколов и гром пушек возвестил народу о совершении коронования, после коего Царь и Митрополит вознесли коленопреклонные молитвы о благословении царствования; Архипастырь приветствовал Богом венчанного Царя таким словом, которое навсегда останется назиданием для Государей и блестящим Памятником русского витийства. В напоминание священных обязанностей Повелителя народа, Платон, между прочим, сказал: «Предстанет лицу Твоему пространнейшая в свете Империя, каковую едва ли когда видела вселенная, и будет от мудрости Твоей ожидать во всех своих членах и во всём теле совершенного согласия и благоустройства. Узриши сходящие с небес весы правосудия, со гласом от Судии неба и земли: да судиши суд правый, и весы Его да не уклониши ни на шуее, ни на десное. Узриши в лице благого Бога сходящее к Тебе милосердие, требующее, да милостив будеши ко вручаемым Тебе народам. Достигнут бо Престола Твоего вдовицы и сироты, и бедные, стесняемые во зло употреблённою властью и лицеприятием, мздоимством лишаемые прав своих, и вопить не престанут, да защитиши их, да отреши их слёзы, и да устроиши их везде проповедовать Твою промыслительную Державу. Предстанет и самое человечество в первородной своей и ногой простоте, без всякого отличия порождений и происхождений: взирай, возопиет, общий Отец, на права человечества! мы равно все чада Твои. Никто не можете быть пред Тобой извергом, разве утеснитель человечества и подымающий себя выше пределов его. Наконец, благочестию Твоему предстанет и церковь, сия мать, возродившая нас духом, облечённая во одежду, обагрённую кровию Единородного Сына Божия, – и к Тебе, Благочестивейший Государь, яко первородному Сыну своему, прострёт руки свои, и ими объяв Твою любезнейшую выю, умолять не престанет: да сохраниши не для себя токмо, но паче да явиши собою пример благочестия – и тем да заградиши нечестивые уста вольнодумства, и да укротиши злый дух cyeверия и неверия».

По окончании причастного стиха, Архиепископы Павел и Варлаам возвестили Государю о наступлении Царского Миропомазания и причащения Св. Тайнам, Государь, отложив знаки царского величия, кроме порфиры, приступил к принятию в помазании св. миром даров Св. Духа и вслед затем к причащению Божественных Таин, для укрепления себя на подвиг царственный. Государь шествовал с трона, и за ним следовала Императрица прямо к отверстым Царским вратам. По совершении св. Миропомазания на челе, очах, ноздрях, устах, ушах, груди и на руках, Государь Митрополитом Платоном введён был чрез царские врата внутрь алтаря и приобщён у Престола Св. Таин, по чину Царскому, особо тела и особо крови Христовы. Императрица же помазана была св. миром только на челе от Митрополита Московского и в царских вратах приняла св. причастие обыкновенным порядком.

По совершении священнодействия, таинственно утверждавшего союз Царя с подданными, как отца с детьми, Митрополит Платон приветствовал Венценосца следующими словами: «Радуйся, Помазанниче Господень! радуйся, утверждённый печатью дара Духа Святого! радуйся, благодати ковчег! радуйся, благоуханием помазания всех нас усладивший! радуйся, сопричисленный к Иерархии небесной! радуйся, Церкви красото! радуйся, всея России утверждение!»

Император, при Короновании, не возлагавшей на себя Царского далматика⁹⁴, по примеру родителя своего, шествовал в порфире и короне, среди торжественных восклицаний ликующего народа, на поклонение предкам своим в Архангельский собор и святыням в Благовещенский собор. Платон, с крестом в руках, вёл Помазанника; разделяя с народом восторг и слёзы умиления, он сказал, указывая на Венценосца: «Посмотрите, православные, каким Бог наградил нас Царём – прекрасен и лицом и душою!» И действительно, тогда двадцатичетырёхлетний Александр блистал красотою лица и любезностью взора, в котором народ читал свою судьбу, ожидая возвращения времён Екатерины II, тем более, что юный Император в манифесте своём обещал следовать её примеру. На другой день после Коронации Митрополит со знатнейшим духовенством поздравлял Государя речью во Дворце⁹⁵.

Когда одни восхищались словом Архипастыря при Короновании, тогда другие предсказывали ему опалу за смелость высказанной в лицо Монарху правды и тем приводили его в сомнение и беспокойство; зависть и недоброхотство, готовые всегда давать превратный толк чистым намерениям и прямым выражениям истины, замечали: «Как можно напоминать Царю о человечестве в нагой простоте, без всякого отличия порождений и происхождений? Как предвещать, что окрест Престола будут пресмыкаться ласкательство, клевета и пронырство? Как предсказывать, в присутствии двух Императриц, что появится роскошь, со всеми видами нечистоты к нарушению святости супружеств⁹⁶ и пр. Но посланный от Государыни Императрицы Марии Феодоровны за этою речью успокоил Платона, который одновременно с Новгородским Митрополитом получил наперстный крест, украшенный алмазами, а другие Архиереи награждены были орденскими знаками. »Видите, – сказал наш Иерарх окружавшим его, с обыкновенного искренностью, – люди с лихостью, а Бог и Государь с милостью«. По Высочайшему повелению, слово Платоново было в то же время напечатано и переведено на Латинский язык самим сочинителем и другими – на Греческий, Итальянский, Французский и Немецкий. Вся Европа читала это слово.

На память Преподобного Сергия, 25 Сентября, по благочестивому обычаю венценосных предков посетил св. обитель Император с Императрицею – Матерью и Супругою, с Цесаревичем Константином Павловичем, с Великою Княгиней и с Великими Княжнами. Накануне сего праздника там они слушали всенощное бдение, а на другой день – Божественную литургию, молебен и проповедь Митрополита – Настоятеля Троицкой Лавры, который занял внимание Августейших богомольцев показыванием всех в Лавре церквей и ризницы; в Семинарии высоте посетители приветствованы были речами и стихами. Не оставлена была без внимания и семинарская больница устроенная Императором Павлом I. Толпы народа стеклись в Лавру.

После обеденного стола у Платона, Государь с обеими Императрицами и фамилией ещё приложился к св. мощам Преподобного Сергия в Троицком соборе, где Преосвященный благодарил Государя речью за посещение и благословил св. иконою. При торжественном возглашении многолетия Царю за столом у Митрополита, в мирных стенах Лавры раздался с колокольным звоном гром пушечный. Прежде отбытия своего в Москву, Государь посетил Митрополита в его Вифанском уединении, и новоустроенную им Семинарию, коей питомцы выразили чувствования свои к Самодержцу в стихах и речах. В этом училищном монастыре Императрица Мария Феодоровна пожаловала основателю оного полное Архиерейское облачение своей работы. Незадолго перед отъездом Царской фамилии в С.-Петербург, Платон совершал в большом Успенском соборе Божественную литургию, в день рождения вдовствующей Императрицы, 14 Октября, и произнёс приветственное слово, коим она столько была довольна, что, в знак особенного своего благоволения, пожаловала проповеднику бриллиантовую панагию с портретом своим.

После отбытия из Москвы Двора и Синода, Платон пребывал более в древней столице, неослабно занимаясь устроением дел своей епархии как достойный и опытный пастырь хозяин, поддерживал и поправлял старинное здание, или строил новое. По тесноте, сырости и темноте Богословской палаты и столовой для семинаристов в Троицкой Лавре, он рассудил всё вновь построить на месте дворца Царя Иоанна Васильевича, за Царскими так называемыми чертогами. Здание это, 1803 года, сооружено им в два этажа на 22 саженях, с аудиторией и библиотекою вверху, столовой и кухней – внизу. В Махрищском монастыре, вместо сооружённой Царём Иоанном Васильевичем церкви, уже обветшалой, построена и в следующих годах освящена Платоном новая, во имя Св. Троицы⁹⁷.

С 1803 года особенно стали тревожить Преосвященного разные недуги, искушавшие его терпение; они напоминали ему о кончине, о коей ещё тогда не мог он равнодушно помышлять, хотя уже и написал, как мы видели, духовное завещание, и хотя говаривал: «Со «смертью надобно несколько заранее подружиться, дабы «с меньшим страхом её встретить». Его мучили то желудочный кашель, то зубные боли и почечные камни, то беспокоила десятимесячная глухота правого уха и трёхмесячная левого; но та и другая в Июле 1803 года миновалась, к утешению Архипастыря; сие событие исповедовал он, как совершившееся над ним чудо Божия милосердия.

У Платона было давнее желание посетить Киев, как для поклонения св. угодникам Божиим, так и для удовлетворения любопытства своего в Российском Иерусалиме; притом он надеялся укрепить сим путешествием расстроенное своё здоровье, найти новые материалы для Русской церковной истории в колыбели отечественного Христианства, где Митрополитом тогда был прежний его викарий и друг Серапион Александровский, неоднократно и убедительно приглашавший к себе Платона. С такою целью, Московский Архипастырь, по приезде из С.-Петербурга викария Московской Митрополии Августина, испросив себе дозволение Государя Императора, отправился в Киев из Москвы, 28 Мая 1804 года, через Можайск, Гжатск, Вязьму, Смоленск, Могилев и Чернигов. Спутниками его были Андроньевский Архимандрит Феофан и племянник его, Московского Казанского собора Протоиерей Иван Дмитриев.

На пути своём в Киев, Платон не мог не утешаться любовью и уважением, какое оказывали ему жители городов и селений, «так что – по собственному его замечанию в путешествии – везде жадно теснились окрест его, яко свойственно добрым Христианам, увидев служителя Церкви Христовой и, с любовью взирая, добродушно испрашивали от нас благословения Божия».

Как муж любознательный и благомыслящий, он осматривал встречавшиеся в продолжении пути своего старобытные памятники веры и благочестия, места достопримечательных событий, списывал древние надписи, беседовал с раскольниками для их исправления; он хотел быть полезным Отечеству и Церкви своими замечаниями о нравах и обычаях народных заведениях общественных и о местных злоупотреблениях. Смоленская стена, сооружённая Борисом Годуновым, остановила заботливое внимание Архипастыря, который с каким-то предчувствием сожалел, «что она не «поддерживается и во многих местах уже разваливается». «Желательно – замечает он в Путевых Записках – чтобы, хотя, она в целости осталась, яко монумент древности, для удовольствия любопытствующего потомства, а может быть, преобращение времён, столь веку сему свойственное, когда-либо пользу и нужду в ней возымеет». Сии слова прозорливого Платона, как увидим в 1812 году не мимо прошли.

За пять вёрст до Киева Митрополит Московский встречен был и поздравлен тамошним духовенством и гражданскими чиновниками. Толпы народа на берегах Днепра ожидали его прибытия. Со слезами душевного умиления Платон обнял прежнего своего друга и сотрудника Серапиона – и, приветствованный в Киевской Академии учащими и учащимися, сам ответствовал благодарным словом. В Киево-Печерской Лавре духовенство почтило знаменитого Архипастыря, через кафедрального Протоиерея Леванду, известного витию, следующею речью:

«Преосвященнейший Владыко! Слава всегда писала и на нашем сердце то, что писала на всех, а именно, что ты, для Христа и Церкви Его, во днех пастырской жизни своей творил и твориши. Коль громкою ушам, коль любезною ты истину Христову очам и сердцу соделал! Коль любезен ты сам истине, народам, Царям, Христу! Коль радовалась и радуется тобою Церковь! Коль награждались подвиги твои на земли! С какими наградами ждёт тебя вечность! Мы не так удалены, чтобы не знать сего; зная и быв счастливы лицезрением твоим, позволим ли быть себе немыми, и чувствий своих не сказать? Мы и то, что ты по следам Царей – следам, коль ни древним, но всегда для нас новым и неизгладимым, грядешь видети у нас бессмертие смертных, нетление тленных – относим к ревностной любви твоей к Богу и Святым, Да наградит же и сей подвиг твой Бог наш милостями Своими, да испросят тебе у Бога долготу дней! Дни твои Церкви нужны; её надежды не все свершились. Она, по десяти талантам, много ждёт от тебя. Да возьмут и приложат небожители воздыхания наших сердец ко воздыханиям своим. Вышний человеколюбив! Да светится ещё и не угасает с жизнию свет твой пред человеки, да видят ещё сии дела твой и да прославят Отца нашего, иже на небесех, толико нам в Пастырях, толико в хранении тебя милосердствующего о Церкви Своей».

Это сердечное слово Киевского витии столько понравилось маститому Архипастырю, что он просил повторить его.

Всё время шестидневного пребывания своего в Киеве Платон посвятил на поклонение св. мощам Печерских угодников Божиих и на обозрение тамошних достопамятностей и книгохранилищ, привлекавших просвещённое его любопытство; он с благоговением поклонился гробнице просветителя России Евангельским учением, первого летописателя нашего, который указал ему следы древнего Киева, сохранив предания о первобытной России; он осматривал древнейший Лавры Николаевский монастырь, Софийский храм с гробницею В.К. Ярослава, Десятинную церковь и место Перуна, освящённое храмом Христианским во имя В.К. Владимира, Крещатик и другие достопримечательности. В пещерной Церкви и в Печерском соборе Митрополитом Московским совершена была Божественная литургия, на коей не доставало места для многочисленного народа, стёкшегося из Великой и Малой России и Польши: все желали видеть и слышать Платона, и принять от него благословение, какое он охотно преподавал всем требовавшим. Обозревая церковь Спаса на Берестове, сооружённую просветителем России, её древнюю иконопись и надписи, Архипастырь Московский сказал провожавшим его лаврским монахам: «Всё у вас на древних развалинах новое, выключая сей церкви; она только остаток времён Св. Благоверного Князя Владимира, и достойна всякого сохранения»⁹⁸. В память тридцатилетнего служения своего на Московской пастве, и в самый день, как вступил на неё, Платон дал вкладу сей церкви Св. Евангелие, обложенное серебром, с собственноручною на нём надписью: В Киевскую, состоящую при Киево-Печерской Лавре, называемую Спаса на Берестове церковь, яко древнейшую в Киеве и в древних летописцах поминаемую, посылает сию книгу священного Евангелия вкладом смиренный Платон, Божиею милостью Митрополит Московский, 1805 г. Января 21. Москва.

В Киевской Лавре встретили его не одни воспоминания о древностях матери городов Русских, но и воспоминания о юности своей; там он увидел на одре немощи свидетеля юности своей, 82-летнего старца Иннокентия Пашкевича, прежнего келаря Троицко-Сергиевой Лавры, который принимал ещё молодого и непостриженного Платона, когда он прислан был из Московской Академии в Лавру учителем; беседуя с ним о старине, Митрополит уверился в твёрдости его памяти, не изменившей ему в старости и болезни.

Остальное время, перед отъездом своим из Киева, Платон провёл в беседе с Митрополитом Серапионом, «почитая, – как они, сам пишет – что едва ли не в последний раз здесь на земле с ним беседует». Пользуясь этим случаем, сии два представителя духовного просвещения обдумали и решили дело, коему суждено было осуществиться преобразованием главнейших духовных училищ в России. «Просвещения слишком много – писал потом Иерарх Московский к Киевскому, – разумею мнимого, а начало премудрости – страх Господень уменьшается и порча нравов усиливается по мере того, как возрастает оное просвещение мнимое». Чтобы поставить преграду распространению этого зла, ревностный о существенном благе своего отечества, Платон задумал возвести духовные Академии на степень всеучилищ, справедливо убеждённый в том, что вне учения Церкви Православной для России нет и быть не может истинного просвещения. Он представлял Митрополиту Серапиону на рассуждение проект свой о преобразовании, какое намеревался произвести в подведомственной себе Московской Академии, и просил совокупного его участия в этом истинно полезном для отечества и святом деле⁹⁹. Леванда, при прощании 6 июня, проводил Московского Архипастыря следующим словом: «Где же нам видеть тебя после сего? Мы задумались. Ежели бы ты на сердце наше воззрел: о отрада! ты бы, о Архипастырь, увидел, сколь оно занято тобою. Ежели бы спросил, каково ему, когда видеть тебя ещё желает и видеть уже не будет, когда лишаться не хочет, и уже лишается, – нашёл бы, что оно в положении жалком, что, помочь себе не умея, терпит. Что же остаётся для него? Благодарить Провидение, носить образ твой в душе, любить имя, почитать, воспоминать благости сердца твоего, иногда невинно погордиться тем, что мы обрели тебя; – остаётся, чтобы мы желали ещё быть счастливыми, ещё видеть тебя один и бесконечный раз там, где слава Христова, святых предместников твоих новыми солнцами озарившая, обымет и тебя». Киевский Митрополит проводил бывшего своего начальника и друга до самого Днепра, и когда Платон, достигнув на пароме другого берега, увидел Серапиона, стоявшего вместе с Киевскими жителями на противоположной стороне, оттуда послал к нему благодарное письмо с нарочным. Так расстались два Архипастыря и расстались навсегда, как им обоим сказало предчувствие. Обратный путь Платона из Киева в Москву был через Батурин, Глухов, Орёл и Тулу.

В продолжение пути своего вёл Платон Записки, кои желал было издать при жизни своей, но не успел потому, что не захотел опустить и переменить некоторые выражения о веротерпимости и злоупотреблениях местного начальства, показавшиеся нетерпимыми тогдашней цензуре. Сии Записки, как увидим, изданы были в С.-Петербурге, 1813 г., уже после смерти сочинителя.

По благополучном возвращении на паству свою, Платон возблагодарил в молебствии Бога за благословение пути своего; с Июня по Июль он жил в Москве, потом отправился в Вифанию и Троицкую Лавру, где не переставал заниматься учёными, хозяйственными и епархиальными делами; то доканчивал Церковную, Российскую Историю, которая напечатана им в 1805 году, то обозревал церкви, монастыри и учебные заведения в своей епархии, то священнодействовал и проповедовал в праздники. К великой радости своей, найдя в патриаршей ризнице облачение и посох Св. Алексия Митрополита, Платон исходатайствовал у Св. Синода соизволение отдать их в Чудов монастырь, где Московский Архипастырь, в сих священных ризах совершив Божественную литургию на память св. предшественника своего, поставил посох Святителя при его раке, а облачение его положил в устроенном месте, на стене, для созерцания народу. По его же распоряжению украшено жемчугом и драгоценными камнями обретённое им в монастырской ризнице, писанное на пергамене собственною рукой Святителя Алексея Св. Евангелие и тщательно исправленное им с Греческого подлинника: оно поставлено при св. его мощах, как памятник его просвещения и благочестия¹⁰⁰. Также у раки Преподобная Сергия Платон положил его убогую ризу, посох и другие остатки земного его быта, на поклоненье верующим и созерцание любопытствующим. В день Св. Пасхи 1805 г. пред мощами Св. Сергия, с его жезлом в руке и в облачении Святителя Алексия, он произнёс приветственное слово.

«Христос воскресе! Преподобне Отче Сергие!

Се предстал пред святыя мощи Твои недостойный преемник Твой? предстал облеченный в одежду Святителя и Чудотворца Алексия: он сию утварь возлагал на Твою достойную особу, но Ты, по смиренномудрию и кротости Евангельской, прияти оную не благоволил. Ныне неисповедимыя судьбы Божии определили сему жребию пасть на меня недостойного, а посему и Ты не совсем избежал того, облекся и Ты в сию утварь хотя не в своём лице, но в лице преемника Твоего, и сей жезл правления святительского соединил Ты с жезлом правления обители Твоея. Не вознегодуй на меня, Святче Божий что я дерзаю своё грешное лице совокуплять воедино с Твоим лицем святым! К сему понуждает меня необходимость моя. Сам я, не имел довольно сил к ношению бремени сего, уповаю, что егда Ты благоволиши прияти участие в сем звании моем, тогда бремя мое облегчится и недостатки дарований моих дополнятся.

Ведаю, друзи Божии, колико Вы Богу любезны! Он любуется, егда есть дивен во Святых Своих. Как не дивен? Егда не токмо святыя телеса Ваши, но и самые ризы Ваши почтил нетлением. О блаженнии на небеси, славные и на земли! исходатайствуйте молитвами Вашими от Великого и Вечного Архиерея Иисуса Христа, да сподобивый меня облещи милостию Вашею облечет мя Вашими и духом и силою».

Сей ревнитель Православия и любитель отечественной старины в обителях благочестия, соединяя святыню с древностью, старался быть для одних поучительным, а для других занимательным.

Посвящая время своё на Богослужение и епархиальные дела, он не выпускал из виду и хозяйственных: в 1805 г. им начато строение особых Архиерейских покоев в Перервинском монастыре и каменной плотины на пруде в загородном Архиерейском Черкизовском доме; покрыт Троицкий собор и церковь Преп. Никона медными позолоченными листами, в следующем году обита была золочённою медью средняя глава на лаврском Успенском соборе; и на Предтеченской церкви вновь приделаны в готическом вкусе святые ворота. Все такие постройки стоили до 60.000 р.

Здесь несколько уклонимся от подвигов общественной жизни сего Архипастыря и заглянем в его келейную жизнь на Перерве, вместе с Кембриджскими Профессорами, из путешествия коих представляем выписку¹⁰¹:

«При посещении нашем Московского Митрополита Платона, мы удивлены были противоположностью великолепия, среди коего прежде видели сего Архипастыря. Давно я искал случая говорить с сим знаменитым мужем; он был наставником Павла I; его переписка с Дютинсом давно сделала его известным в Англии».

По приезде нашем в монастырь, нам сказали, что Платон прогуливается в саду, обрабатывание коего составляло его главное удовольствие, – что показывало невинность и простоту его нрава. В саду мы нашли его сидевшим на дерновой скамейке под окнами монастырской трапезы, с престарелым Епископом, его Викарием, Настоятелем монастыря и несколькими монахами; я не верил своим глазам, когда мне сказали, что это Платон. Как я его часто видал в Архиерейском облачении, то мне невозможно было его узнать в простой одежде, которая его совершенно переменила. Он был в полосатом шёлковом халате, (подряснике), в шапочке на голове; на ногах были шерстяные чулки, а сверх оных носки самой грубой работы; он тогда был без туфлей; в некотором расстоянии я приметил жёлтые туфли, а возле него на той же скамейке лежала шляпа с широкими полями, похожая на шляпы Альпийских пастухов, и в дополнение сходства с ними, букет увядших цветов приколот был к шляпе. Его седая борода, кротость и одушевление в чертах лица придавали ему самую приятную выразительность. Он пожелал знать, кто мы таковы, и, узнав, что мы Англичане, сказал: Как! все Англичане? Дивлюсь, что могли найти столь занимательного в России ваши соотечественники, дабы оставить свою родину. Сказав это по-французски, он обратился к монахам и спросил их с некоторым беспокойством, понимали ли они по-французски; но уверившись, что этот язык им был совершенно неизвестен, он посадил меня возле себя, а другие сделали около нас кружок, и он начал с нами разговор, в коем показал свою учёность, ум и чистосердечие, удивительные для всех путешественников в такой стране и в такое время. Едва ли моя память удержала и часть разговора, который относился к нравам его соотечественников. – «Вы может быть, на меня смотрите, как на предмет любопытства, и находите меня в сию минуту готовым к вашим наблюдениям, – сказал он мне, – указывая на шерстяные чулки и странный свой наряд. Вы видите старца, согбенного под бременем лет и недугов«. Я отвечал, что имел честь видеть его окружённого отличным великолепием в ночь Светлого Воскресения, в Успенском соборе, в Кремле. – »А что вы думаете об этом торжестве?» – «Я о нём думаю, как о самом великолепном, какое я только видел, не исключая и благословения в Риме». – «И трогательном?» – примолвил Платон. – «Конечно», – отвечал я. Услышав это, он с улыбкой сказал: «Вы провели только одну ночь, чтобы видеть обряд той веры, коей не исповедуете и называете этот обряд трогательным!"

Так изобразили чужеземцы сего Архипастыря в его уединении, в коем он не преставал заботиться о своём отечестве и следовать мыслью за юным Помазанником на великом поприще его испытаний, какие встретили его в первые годы царствования.

Тогда как безначалие и буйство революции во Франции заменено было военною властью Наполеона, Император Французов, исключивший Главу Римско-Католической Церкви из списка владетельных Князей, раздавал Европейские короны своим родственникам и полководцам, – Император Александр I с Австрией, Пруссией, Швецией и Англией ополчился против хищника Престолов, который втайне готовил ковы для России¹⁰². Невыгодное для сей последней сражение при Аустерлице прекратило войну Пресбургским миром, за коим вскоре утверждено основание Рейнского Союза, а с ним вместе распространение Наполеонова владычества в Европе. Тогда одна Россия оставалась сильною преградой его властолюбию.

Платон, проникая намерение Наполеона, замышлявшего основание всемирной Монархии, и видя унижение своего отечества, подверженного опасности, сокрушался духом, оплакивая и войну пагубную и мир ненадёжный, к коему применял слова Св. Апостола Павла: »егда бо рекут мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство«. Этого печальника о всей земле Русской¹⁰³ тревожило предчувствие коварных замыслов Наполеона. Среди таких прискорбных чувствий, 22 Июля 1805 г., его постиг первый апоплексический удар, от коего ослабли у него язык и правая рука, так что он едва мог говорить и писать; хотя на другой день и почувствовал облегчение, но уже с того времени и языком и пером владел не с прежнею твёрдостью. В надежде движением восстановить своё здоровье, он часто переменял место жительства, переезжая из Москвы в Вифанию или на Перерву, но болезни его всюду преследовали; гемороиды производили в груди и спине жар и давление, от коих мало помогало ему и кровопускание. Чувствуя опасность своего положения, он почти до самой смерти испытывал почерк руки своей, ежедневно подписывая своё имя и число месяца на особенной тетради. Не проникавшие чистоты намерений его и такое действие приписывали некоторому тщеславию, тогда как оно только было поверкой руки и сил телесных. В слове своём на память Преподобного Сергия, 25 Сентября 1806 г., обращаясь на самого себя, он сказал с чувством умиления: «Я воспитанник его обители, и в ней яко отродивыйся духом, и уповая с перстию священного места сего смешать свою тленную персть. Дожив до старости, ежели в жизни своей имел я какие удовольствия, выгоды и пользы телесные и душевные, все то по справедливости должен по Богу приписать сему благословенному месту и святым Угодника Божия молитвам. С самых младых лет моих, по особенному Божию провидению, призван я был в обитель сию неожиданным случаем, ни по намерению моему, ни по чаянию. И се уже близ пятидесятый год, а настоятельства моего минуло уже сорок лет как долготерпение Божие благоволило пребывать мне в месте сем».

К телесным скорбям сего Архипастыря присоединились и душевные. Как ревнитель о благе своего отечества, он не преставал следить за его судьбами; всё заботливое его внимание обращено было на возникшую тогда новую войну с Францией, против коей Россия заключила с Пруссией союз; но союзница эта, после роковой битвы при Иене и Ауерштете, вынуждена была отступиться от России и покорствовать Наполеону. Обстоятельства побудили Александра I к ограждению своего Царства учредить временное земское ополчение, или государственную милицию, которая состояла из 612 тысяч воинов. Все сословия вызывались к пожертвованиям. При этом случае и Платон – от имени Троицкой Лавры, Чудова монастыря и от себя принёс на сие ополчение 20.000 рублей, в пользу избираемых казённых крестьян, за что и получил благодарный отзыв от Государя Императора.

Когда же сражение при Фридланде довело многочисленного врага до самых почти пределов России, тогда, после личного совещания Императора Александра I с Наполеоном, заключён был, 1807 года Июля 27, между обеими державами мир, который, по выражению Платона, – «если основан на коварстве и обмане, то скорее, нежели в открытой войне, всех до единого погубит нас. Мир сей опаснее для нас, нежели война, ибо в устах Наполеона – достижение всеобщего мира на твёрдой земле было основание всеобщей Монархии. Не верьте – писал знаменитый Архипастырь к Государю своему – не верьте ложному миру его; и коль скоро ещё будем верить, то падём, падём бедственно, и слава наша затмится так, как затмилась слава несчастной Трои»¹⁰⁴. Таким миром решив судьбу Западной Европы, Наполеон остановился на России, как бы на обречённой его властолюбию жертве. В 1807 году, когда Платон, Июня 29, вступив на восьмое десятилетие своей жизни, начал новолетие проповедью¹⁰⁵ после Божественной литургии в Чудове монастыре – его кафедре, изъяснив, что, по слабости своего здоровья, прекращает проповедание Слова Божия, при этом случае он торжественно благодарил Господа, что помог ему продолжить сей спасительный подвиг ровно пятьдесят лет. От душевного умиления Архипастырь плакал вместе с паствою своей, привыкшею делить с ним чувствования и любившего его как отца; но в этом же году он плакал и от скорби. Смерть родного его племянника, И.О. Нестерова, единственного у него помощника в хозяйстве, столько опечалила старца, что он едва мог утешиться, призывая себе на помощь рассудок и веру. После сего, в Вифании, 8 мая, Митрополит утвердил первое и написал второе завещание, для распоряжения принадлежащими ему вещами:

«Книги все, какие после меня останутся, в библиотеку Спасо-Вифанской Семинарии, в которую уже вся моя библиотека и отдана.

Денег после меня других не останется, и потому и прошу во изыскании их не трудиться, ибо какие были деньги от жалованья и доходов, те все, по желанию моему, распределены, а именно:

1. Положено 10.000 р. в Банк на Лавру для поминовения моего, на что и билеты из Воспитательного дома в Соборе есть с моею надписью.

2. Положено на Семинарию и на учеников Платоновых 10.000 руб., на что и билет есть в Соборе с моею надписью.

3. Положено ещё 10.000 руб. на богадельных Вифанских и на монастырь Спасо-Вифанской и на Семинарию Вифанскую, на что есть билет с моею надписью.

4. А как разделять с сих 30 тысяч рублей получаемые проценты, и как их распорядить – предоставляю будущему Начальнику и Учреждённому Собору, с тем, что они могут и весь капитал потребовать, ежели какая по какому месту польза или необходимая нужда принуждать будут. Положено ещё 10.000 рублей – на Московскую Академию 4.000 руб., на Чудов 2.000 руб., на внуков моих 4.000 руб., на что есть и билет в Соборе с надписью моею».

Среди разных испытаний и превратностей жизни Митрополит Московский готовился в путь к вечности. Хотя дела епархиальные, по видимому, и предоставлялись его Викарию, однако, по привычке к занятиям и по усердию к общему благу, он не мог оставить их без своего участия, ибо деятельность была необходимою пищей великой души его. Сколько ни изнемогал он телом, тогда удручённым и старостью и недугами, но духа не угашал. Даже самая перемена места, как то переезд из Вифании в Махру и Лавру, имела у него целью не один беззаботный отдых и приятное развлечение, но и полезное занятие. Окончив строение в Махрищском монастыре, он покрыл и украсил остальные главы Успенского собора в Троицкой Лавре медными листами, наподобие звёзд; на Перерве кругом обстроил монастырь. Между тем как Платон поддерживал и устраивал св. обители благочестия и рассадники просвещения, учреждённый при Св. Синоде Комитет Духовных училищ, в 1808 году, сделал начертание правил о преобразовании таких училищ и о содержании духовенства, служащего при церквах. По этому плану, 1809 года, открыта С.-Петербургская Академия с округом своим; но до открытия Московской Академии, последовавшего уже в 1814 году, не дожил Митрополит Платон; он, – по собственному его выражению, – оставался при старых делах¹⁰⁶. Когда комиссия духовных училищ истребовала, между прочим, из Троицкой Семинарии известных по своей способности учителей: риторики – иеродиакона Филарета Дроздова (впоследствии Митрополита Московского), и греческого языка – Семена Ершова Платонова, Митрополит Платон, отпуская их, в донесении своём Св. Синоду 28 Декабря 1808 года, просил возвратить их ему на прежние места: «как они, учители Дроздов и Платонов, изъявили своё нежелание отправиться в С.-Петербург, а остаться по прежнему при Троицкой Семинарии, каковое нежелание изъявляли пролитием слёз: то я, особливо о иеродиаконе Филарете усердно прошу Св. Правительствующий Синод обратить его паки в Троицкую Семинарию, где он, яко сходственно с его желанием, может лучшей успех оказать для общей пользы: и как я об нем особливое прилагал, в рассуждении воспитания его, отеческое старание: то сие много послужит к утешению моей старости; а его единого отбытие удобно может вознаграждено быть из других училищ»¹⁰⁷.

В 1810 году Платон просил Св. Синод о возвращении к нему бакалавра иеромонаха Филарета в Ректоры Троицкой Семинарии; Синод отвечал ему, что он не может уволить сего иеромонаха, который предназначен Комиссией Духовных училищ в С.-Петербургскую новоустроенную Академию бакалавром Богословских наук. Хотя Митрополит и огорчён был таким, отказом, но утешился соизволением Св. Синода на определение в Ректоры Троицкой Семинарии иеромонаха Евгения, бакалавра философских наук в С.-Петербургской Духовной Академии.

После Фридрихсгамского мира со Швецией, положившего Торнео пределом России, неожиданно прибыл из Твери в Москву Император Александр I, с Августейшего сестрою Екатериною и супругом её Герцогом Ольденбургским Георгом. Тогда Митрополит Московский, слабый в силах, сперва было отказавшись встретить и приветствовать Государя в Москве поручил то и другое викарию Митрополиту Августину; но его усердие, преодолев немощи, вызвало старца из уединения, и когда уже Епископ Августин готовился встретить и приветствовать Императора, Платон, к радости народа, является в Успенском соборе, приветствует словом своим Царя, им помазанного¹⁰⁸, и, по совершении благодарственного молебствия за победу над Турками и взятие Браилова, благословляет Государя св. иконой и просфорою. Это происходило в день Святителя Николая, (3 Декабря 1809 года¹⁰⁹. Тогда Платон в последний раз виделся с Императором Александром I и в последний раз произнёс пастырское к нему слово в первопрестольном храме, где, – как говорят свидетели события, – на привет Царя отвечал он: Ныне отпущаеши раба Твоего с миром. Сколько народ восхищён был лицезрением Монарха своего, столько же вместе с ним приведён в умиление и видом и речью маститого Иерарха своего. Когда Платон шёл из собора и от слабости сил своих не мог всех благословлять, то народ теснился облобызать не только его руку, но и одежду; многие восклицали: Как же ты, батюшка наш, постарел! На сие Иерарх сказал им: Благодарю вас, православные, за вашу любовь! Бог вас да благословит и сохранит!

Император, внимательный к усердию Платона, благодарил его, дважды приглашал к столу своему и при особенном разговоре в кабинете, посадив его, начал сими словами: «К вам публика имеет слепое уважение и, между прочим, спросил его – доволен ли он своим викарием? – «Совершенно доволен, – отвечал Митрополит, – и буду счастлив и утешен, если Ваше Величество оставите его при мне – похоронить мои кости». – Государь обещал, но Платон не остался спокойным, боясь, чтобы у него не отняли Августина, особливо, когда молва нарекла было сего последнего Епископом Воронежским, и в 1810 году о том же просил Государя, который через Князя А.Н. Голицына ответствовал ему, что «обращает сей случай в доказательство всегдашнего своего к нему благоволения, и согласно с желанием его оставляет Преосвященного Августина викарием Московским»¹¹⁰.

Такой опыт благоволения Императора успокоил и обрадовал старца, равно как и соизволение на просьбу его о возвращении взятых Св. Синодом из ведомства его придворных церквей. В довершение уважения к нему Государя получил Платон первой степени орден св. Кн. Владимира. Это за старую мою службу жалует меня Государь, – сказал, – а теперь я не слуга¹¹¹. На поздравление из СПб. Архимандрита Евгения Казанцева, он отвечал ему следующее: «Если что может для меня быть приятным, то подлинно не должно относить к внешним преимуществам; это далеко от моей души и желанья; но к тому, что клонится к благосостоянию Церкви и к сохранению её в неизменном её праве».

Ревность ко благу отечества, которую всегда питало сердце Платона, внушила ему мысли, с честною смелостью сообщённые им своему Государю, о следствиях Тильзитского мира с Францией и войны с Швецией, в которую тогда вовлечена была обстоятельствами Россия, а также о гибельных замыслах Наполеона и о духе правления его народами. Платон принимал Бонапарта за исполнителя уроков царства эпоптов¹¹², которые, выдавая веру за суеверие, начальство – за тиранство, под видом равенства, свободы и всеобщего мира в целом мире, покушались уничтожить, вместе с Христианством, все средства к возвышению души человеческой. «Пятьдесят лет – писал Архипастырь» – как они во мраке таинств своих составили в основание такому царству уложение, коего правила рассеяли во всех народах, и между нами, через своих адептов, представленных в учителя и воспитатели юношеству, дабы учинить их нечувствительными ко благу отечества, благо их в себе содержащего, дабы лишить их отличительного характера отцов их, их славу и величие составляющего, дабы влиять в них разрушение всех союзов между отцом и сыном, между мужем и женою, между Государем и его подданными, между Богом и человеком. И десять лет, как Наполеон, соединяя в одном себе всю власть их, явил себя исполнителем сего их предположения и быстрыми шагами идёт от единого народа к другому, от другого к третьему, и далее, для совершения сего плана». Изобразив в живых и резких чертах все бедствия и ужасы политики Наполеона, он говорит, что «нет другого средства спасти себя и всех от порабощения, как только войну иметь с Французами и победить их, и потом общим согласием всех народов, населяющих Европу, наказать злоумышленников, разрушивших все союзы в народах и предположивших царствовать над вселенною истреблением всех именитых людей, ниспровергнуть во вселенной все изящные человеческого разума произведения, не оставив даже и памятников ни успеха в науках, ни храбрых дел, ни отличного благочестия в вере, разграбляя все имения общественные, царские, украшения Божиих храмов, уничтожая торговлю, прекращая всякое между людьми сообщение, которого они многими веками, тысячами многих лет достигали, истребляя алтари истинного Богослужения и подавляя самые семена познания о Боге, Они не преставали и не престают во вред нам действовать, вести войну с нами, доколе не покорят нас – нас, коих они наисильнейшими почитают врагами; действуют против нас руками своих союзников – Турок, Персов и пр. Когда же Наполеон соделает нас без всех средств к сопротивлению против нашего неприятеля, когда он покорит народы, теперь ещё ему противящиеся, тогда нападёт со всеми народами Европы на нас»¹¹³.

Среди таких опасений Иерарха, Наполеон отнёсся через Сенатора Грегоара, прежнего Епископа Блоаского, к Платону, известному для завоевателя по Европейской славе, о средствах соединения Церкви Восточной с Западною, как предуготовления к покорению народа. Гонитель Пия VII вздумал воспользоваться давнею политикой Римских Первосвященников, для уловления Митрополита Московского. Грегоар, сделавшийся из Епископа Сенатором и Графом, в Мае 1810 года, из Парижа писал к Платону следующее письмо, из коего видны коварные его умыслы:

«Не знаю, доставит ли вам удовольствие письмо моё с печатными к нему приложениями; но, вероятно, возбудит в вас удивление. Если учёные мужи вообще обязательны и сообщительны: то духовные ещё более; потому что они беспрестанно почерпают в Евангелии побуждения любить своих ближних и благотворить им. Московский Митрополит известен с той и с другой стороны; слава, какою он пользуется в этом отношении, ручается мне, что я могу с доверенностью прибегнуть к его благодушию в том деле, о коем намерен с ним говорить.

Вам известно, что когда Царь Пётр был в Париже, тогда учители Сорбанские представили ему записку о соединении Церкви Греческой с Римскою. Российские Архиереи, находившиеся при С.-Петербургском Дворе, сделали в следующем 1718 году ответ, который не привёл к желанной цели: они хотели, по их словам, иметь совещание с Греческими Патриархами Восточной Церкви. Думать надобно, что совещание сие уже было; но во Францию не сообщены ответы Греческих Патриархов, а меня уверяли, что оные находятся в архивах Св. Синода в Москве. Не почтите с моей стороны нескромностью, В. В., просьбу о списке с оных. Таков предмет сего письма. Я желал бы взаимно иметь возможность сделать Вам что-либо приятное. К сему присоединю обет об исполнении этого соединения, которое могло бы утешить Церковь и которое сближение умов и сердец доставило бы им новые средства к низложению неверия и к торжеству откровенных истин. Это будет всегдашним предметом молитв моих. Вы увидите при сем приложенный экземпляр актов национального собора, бывшего во Франции 1797 года, и два сочиненьица: одно против нечестия поэмы Коломбиадa, а другое моё пастырское послание при увольнении моём; сверх того, писанное одним из сочленов известие о моём сочинении. Удостойте всё это благосклонного принятия. Для наук духовных будет любопытно, чтоб занимающиеся оными в различных странах Христианского мира, имели по сему предмету сношения, кои познакомят их с произведениями чужеземными. Примите, В. В., чувствия моего к Вам уважения, и почтите меня своим ответом».

Митрополит препроводил послание бывшего Епископа на рассмотрение в Св. Синода через Обер-Прокурора, Князя А.Н. Голицына, который показывал оное Государю Императору. По соизволению Его Величества, Платон отвечал Грегоару на французском же языке следующее – и уже в 1811 году:

«Я получил письмо, коим вы меня почтили, Сиятельнейший Граф, вместе с приложенными к оному книгами. Мне весьма было бы приятно ответствовать той доверенности, какую мне изъявляете и на то лестное мнение, какое мне посчастливилось вам внушить. Но все поиски в архивах, для открытия требуемых вами документов, остались тщетными; в них даже не найдено ни малейшего следа совещания Восточных Патриархов. С царствования Петра I деланные покушения касательно сближения двух Церквей остаются безуспешными; потому что надобно убедиться, что подобная мысль совершенно противна духу народа Русского. Это до сих пор ещё не решено: народ наш столько привязан к своей вере, столько проникнут обязанностью сохранять оную во всей целости, что всякая в ней перемена может сделаться для Русских оскорбительною и пагубною. Не мне теперь, среди недугов старости и при конце своего земного странствия, начинать дело, столь важное и великое; а мой удел приносить молитвы о мире Церкви и о благоденствии своего отечества» и проч.¹¹⁴

Тем и кончились сии сношения поверенного Наполеона с Архипастырем Московским о соединении вер, тогда как втайне уже готовился разрыв и война с Россией, обречённой на гибель тем самым, который в Ареопаге нечестивых был первым орудием, в Египте пред Мамелюками выдавать себя за посланника Божия, в Сирии пред жидами за обещанного Мессию¹¹⁵.

Увидим, что и в 1812 году Наполеон не забыл Платона, в котором мечтал для себя найти Пия VII.

На восьмом десятилетии жизни ощутительное изнеможение сил телесных и душевных, напоминая Платону об успокоении от трудов, сближало его с могилою. Уже и в последних проповедях своих он исповедовал свои слабости и немощи, просил паству свою, чтобы она молила Бога о даровании безболезненного и мирного конца земному его странствию и повторял слова Пророка; Пришельствие мое продолжися; но долго не мог сей Архипастырь быть равнодушным при мысли о смерти, которая устрашала и многих святых мужей. Хотя ещё лет за 12 до кончины своей, Платон приготовил себе могилу в устроенной для сего пещере при Вифанской церкви Лазарева Воскресения и лет за девять сделал себе кипарисный гроб; но долго боролся с ужасом смерти, и даже не любил воспоминания о ней. Однажды, сидя у ворот на лавке с Вифанскими богадельниками, он жаловался на болезнь свою в ногах; и когда один из богадельников простодушно сказал ему, что «у него отец от этого пошёл в гроб» – Архипастырь тем огорчился и жаловался Вифанскому Архимандриту на старика, что «он со свету его сживает» и даже велел было его удалить; но потом приказал оставить его в покое, примолвив: «Бог его простит!» Не более, как за год до смерти, у Платона болели глаза. Хотя его лечил Д. Оппель; но он, призвав к себе на совет профессора и доктора Мудрова, спросил его между прочим, можно ли ему при лекарстве читать паремию в великую субботу? Когда же врач на это ответствовал Вергилиевым стихом: Jam sat prata biberunt, т. е. «луга твои уже довольно напоены тобою». Митрополит принял это в том смысле, что «пора уже костям на место» – и более не приглашал к себе Мудрова. Но чувствуя постепенный упадок сил своих и приближение к концу земного бытия своего, он принуждал себя к размышлению о смерти, нередко тайно уходил на Вифанское кладбище, которое называл скудельницею своей, и там, на могилах, заставали его в молитвенных слезах; в церкви останавливался подле гроба своего и глядел на него молча и неподвижно; когда же, по его приказанию, за несколько месяцев до кончины, вынут был из могилы и вымыт гроб его, он сам ложился в него и велел при себе ложиться старцу слепцу Симону. Окружавшие Платона слыхали часто слова его: Время отшествия моего наста. Так свыкался с мыслью о кончине своей и готовил себя к вечности сей Архипастырь. Чувствуя себя неспособным заниматься епархиальными делами, кои были всегдашним предметом ревностных его попечений и забот, в 1811 году Платон просил Государя Императора об увольнении своём от епархии впредь до выздоровления своего; тогда все дела Митрополии поручены были его Викарию Августину, на которого он полагал надежду паствы своей. В письмах своих к сему Преосвященному иногда подписывался он его послушником, а в письме к Обер-Прокурору Св. Синода, Князю Голицыну, назвал себя малограмотным. Осматривая обители, им устроенные и украшенные, училища, им заведенные и облагодетельствованные, Платон молча глядел на них и плакал, как будто предвещая слезами свою скорую разлуку с теми местами, где он жил душою и сердцем. В последнее посещение своей Перервинской обители, при выходе уже из св. ворот, прежде, нежели сел в карету, Митрополит остановился, с умилением поцеловал ворота, заплакал и потом уехал; провожавшие его братия монастыря и питомцы Семинарии, при этом трогательном прощании, не могла удержаться от слёз. Так умел Платон сильно чувствовать и быть красноречивым даже в своих мановениях и движениях, величественно умилительных!

Наступило другое уже столетие, как после Карла XII не было следа иноплеменных врагов на земле Русской; настал 1812 год – последний для Архипастыря Платона, тридцать семь лет управлявшего Московскою епархией. После увольнения своего от управления паствою, занимаясь только в Троицкой Лавре и Вифании молитвою, хозяйством и лечением своих болезней, он надеялся спокойно кончить дни свои.

В последних числах Мая 1812 года Платон отправился в Махрищский монастырь и оттуда в Берлюковскую пустынь, как для поправления здоровья, так и для обозрения хозяйственных дел от коих не отвлекла его и болезнь. В Москву он прибыл тогда, когда уже Наполеоновы полчища перешли через Неман и внезапно вторглись в западные пределы нашего отечества. Европа не видела подобного воинства, состоявшего из двадцати народов, им предводительствовал сам Наполеон, который смотрел на Россию, как на богатую и верную добычу, почитал её опасною для себя соперницею – одною в свете преградой ненасытному его властолюбию.

Москва ещё не ведала о коварном вторжении врагов, не предвидела своего жребия и того всегубительства, которое готовил ей Наполеон под личиною мира и о коем Платон предсказывал по заключении Тильзитского мира; она с восторгом встретила своего Архипастыря, прибывшего в неё поклониться св. мощам Святителей Московских и преподать пастве своей благословенье; но, ещё не предчувствуя близости исполнения своих предвещаний, он уже благословлял древнюю столицу как бы на страдания за Веру, Царя и Отечество. Июня 19 он уехал в Вифанию, где тогда Ректором Семинарии был Архимандрит Серафим Колосов, которому, подобно, как и Ректору Троицкой Семинарии, Архимандриту Евгению Казанцеву, маститый Архипастырь любил передавать свои мысли и чувствования. Московскою Митрополией управлял тогда Викарий Августин, действовавший в духе Платона, как его питомец.

Когда достигла в Вифанию сия весть, убийственная для сердца Платона, в котором и самая болезненная старость не могла охладить пламенной его любви к отечеству, тогда он воскликнул: Боже мой, до чего я дожил! И как в этом, так и в других случаях для Церкви вредных, он повторял сии слова св. Поликарпа: Bone Dens! Ad quae nos tempora reservasti?¹¹⁶ т. е. «Благий Боже! до чего мы дожили?» и горько плакал, так что никто из окружавших его не мог и не смел утешать.

Это сильно подействовало на здоровье старца, и без того уже слабое, но не лишило его сродного ему присутствия духа. Любовь к земному отечеству одушевляла всё его существо, и этот угасавший светильник ещё вспыхивал время от времени то мыслью, то чувством такой любви.

Среди общего опасения упования жителей древней столицы, среди противоречивых слухов, прибыл Государь Император на 12 Июля, в полночь, и на другой день явился пред народом вестником и мира и войны. В Успенском соборе, принеся благодарение Богу о мире с Турцией, столь неожиданном и столь важном в тогдашних обстоятельствах, со слезами молился об успехе Русского оружия против Наполеона, который уже в Русском народе прослыл антихристом, а во Франции – непобедимым.

При выходе Александра из Успенского собора, взоры всех устремлены были на лицо его и все прочитали на нём в глубокой скорби судьбу свою. Царь плакал, и тысячи голосов воскликнули: Веди нас Государь! умрём, или истребим злодея! На третий день своего прибытия в Москву, Государь, в Слободском дворце, среди всех сословий Государственных, объявил, что «Отечество в опасности» и что «нужна помощь и защита». Единодушный вызов был: Всё Царю в ноги – жизнь и имущество!

Александр не напрасно уповал встретить в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном – Палицына, в каждом гражданине – Минина, в каждом крестьянине – Сусанина. Москва тогда, как и назад тому два века, обречённая жертва за спасение России сделалась средоточием сил Государственных; на неё обращена была надежда всей России внимание всей Европы; в ней снаряжалось ополчение под знамением Креста и под хоругвями Церкви¹¹⁷. Между тем как Августин именем св. Веры увещевал паству свою к защите Церкви и Отечества, Московский Главнокомандующий Граф Растопчин народным языком внушал жителям древней столицы верность к престолу и твёрдость духа к предстоявшей напасти. Платон, для свидания с Государем, сбирался ехать в Москву, столь его любившую, что и самое появление его одно мановение, среди народа, пред Царём, в минуты общего беспокойства и страха, могло бы принято быть за отрадное предвестие и сильно подействовать на сердце Русских, благоговевших к имени Платона. Может статься, на душе у него было что-либо передать Государю, помазанному им на Царство. Для сего несколько раз приказывал он готовить себе карету для отъезда и несколько раз доходил до неё, но обессилев, возвращается назад, с прискорбием, что никак не может видеть ещё раз своего Монарха и благословить его на подвиг, от которого зависела судьба России. Сколько он ни слабел телом, но дух его бодрствовал в молитве за Царя и Отечество. Подобно Св. Сергию, некогда благословившему В. К. Димитрия на брань с Мамаем, Платон, 14-го Июля, послал с Наместником Троицкой Лавры Самуилом в благословение к Императору Александру образ Преп. Сергия, устроенный из гробовой его доски и сопутствовавший Петру I в походах и сражениях¹¹⁸. Вместе с этою достопамятною иконой Митрополит препроводил к Государю следующее писание: «Всемилостивейший Государь Император Первопрестольный град Москва, новый Иерусалим, приемлет Христа своего, яко мать, во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу провидя блистательную славу твоей Державы, поёт в восторге: Осанна, благословен грядый! пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы, но кроткая Вера, сия праща Российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего Отечества, приносится Вашему Императорскому Величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим Вашим лицезрением. Тёплые воссылаю к Небесам молитвы, да Всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания Вашего Величества».

Наместник Троицкой Лавры Самуил, с образом Преподобного Сергия и с писанием Платона, представлен был в Москве Преосвященным Августином к Государю Императору, который, приняв оное с особенным благоговением, спрашивал о здоровье и местопребывании Митрополита Московского и желал ему облегчения в болезни. С живейшим участием об Архипастыре наведывались у Наместника многие вельможи и придворные.

Государь вручил св. икону Московскому ополчению, как бы желая, чтобы Преподобный Сергий был предводителем оному; из Твери, уже 19 Июня, он отвечал следующее на письмо Платоново:

«Преосвященнейший Платон! я получил от вас письмо и при нем образ Преподобного Сергия. Первое принял я с удовольствием, как от знаменитого и много столь уважаемого Пастыря Церкви, второе – с благоговением. Образ св. поборника Российских военных сил велел я отдать составляющемуся для защиты Отечества Московскому ополчению: да сохранит он его своим предстательством у Престола Божия, и да продлит молитвами своими украшенные честию и славою дни ваши. Препоручаю себя молитвам вашим, пребываю к вам благосклонный» и проч.

Тогда Платон в духе пророческом писал к Императору из Вифании своей, 23 Июля: «Августейший Монарх, Государь Всемилостивейший! Старец Симеон имел в жизни блаженнейший удел – приять на руки свои Предвечного Младенца, и из глубины восхищенной души воспел священный гимн Владыке мира. «Я недостойный удостоен ответа Августейшей особы Вашей, в восторге лобызаю Высокомонаршую десницу; ношу бремя скучной старости, но как бы юнею в сладостных чувствиях, благоговея к любезнейшему имени Александр. Государь! Вы по духу Христианского благочестия, благословили нововооружаемых, героев принесённою Вам от меня иконою Чудотворца Сергия. Много может молитва праведна споспешествуема. Покусится алчный враг простерт за Днепр злобное оружие – и этот Фараон погрязнет здесь с полчищем своим яко в Чермном море. Он пришёл к берегам Двины и Днепра провести третью новую реку – страшно выговорить – реку крови человеческой! О! каждая крови капля воззовёт от земли к Небу. Крови брата твоего взыщу от руки твоея. Франция познает в Боге Господа отмщений, а Россия восчувствует, исповедует, воспоёт к Нему: Авва! Отче! Царю Небесный! Ты изведеши яко свет правду Монарха и судьбу России яко полудне».

Итак, Московское ополчение, за неимением знамён, выступило в поход с благословением Митрополита Платона и с хоругвями из церкви Спаса во Спасской, известной Иерарху с детских лет его; при ней хранился прах отца его. Услышав об этом, Митрополит со слезами воскликнул: С нами Бог. Чем глубже проникал враг в недра России, тем сильнее воспламенялся дух любви к Отечеству в Русских вместе с духом воинственным, который охрабрил все сословия: настала война народная, подкреплённая верою в Бога, преданностью к Царю и любовью к родине. Юноши и старцы готовились на брань; отец вёл детей, дед внуков; мирный поселянин орудия земледелия обращал на истребление врага хищного, которого поражали даже и руки женщин; пастыри и служители Церкви с прихожанами своими шли на битву против неприятелей, которые нередко искупая кровью своею кусок себе хлеба и шаг земля, приблизились к берегам Днестра, оставляя за собою трупы и пожарища. Было время жертв, подобно самой войне, беспримерных и славных. Тогда все сословия жертвовали деньгами, имуществом и чем кто только мог, никто не хотел уступить другим в усердии и ревности. Но прежде, нежели последовало к Москве воззвание от Государя о собрании ополчения и приношениях на оное, Платон советовал: «не щадить для сего никакой собственности». Из Св. Синода послан был указ о пожертвованиях со стороны духовенства; тогда и Митрополит Платон принёс от себя значительную сумму денег¹¹⁹ и вызвал на это Троицкую Лавру, Вифанский и Махрищский монастыри, Троицкую и Вифанскую Семинарии¹²⁰.

Все охотно жертвовали по возможности, и Митрополит остался весьма доволен таким усердием своих подчинённых; между тем не переставал заниматься и хозяйством, как бы во время мира: успел покрыть железною кровлею ограду в Лавре с восточной и южной стороны, сделал для Чудова монастыря серебряный хорос и Архиерейское кресло и готовил такие же для Лавры своей. Апреля 21, памятного старцу днём рождения Императрицы Екатерины II, он служил в домовой своей церкви и там поставил в Иеродиаконы Никанора Клементьевского, впоследствии Митрополита С.-Петербургского. Это посвящение было последним, потому что после этого он уже никого не рукополагал, Данное новопосвящённому наставление было предсказанием будущего его служения в соборе Иерархов¹²¹.

В день Преображения Господня – храмовый праздник в Вифании – Платон совершил там в последний раз св. литургию в нижней церкви Лазарева воскресения, где приготовил себе могилу; он возносил к Небу со слезами трепещущие длани, поддерживаемые, как некогда у Моисея, сослужившими с ним. В этот праздник он назначил было посвятить в иеромонахи иеродиакона Никанора Клементьевского, но по слабости сил не смог, и память его изменяла ему, так что Архимандрит Евгений Казанцев, впоследствии Архиепископ Ярославский, должен был ему в служении подсказывать.

После обедни Митрополит поехал в дрожках на Корбуху, где его встретили сослужившие с ним и высадили его у крыльца загородного дома. Тут он остановился, и, обращаясь на все четыре стороны, как будто вслушиваясь в чьи либо слова, нисколько раз повторил: «Ключ к Москве взят – злодей в Смоленске!"¹²² Окружавшие его не знали, что подумать, и даже приписывали слова сии действию его воображения, встревоженного мыслью о враге, который действительно стремился к Смоленску, твердому, по видимому, оплоту, соединённому с твердейшим ещё – русскою грудью. Не менее того они приуныли. Заметив печальные их лица, Платон промолвил: «Но Бог милостив: мы все вооружимся и всё пройдёт».

На третий день после того достигло в Вифанию известие, что не устояли и стены Смоленские, о коих, назад тому восемь лет, заботился Платон, с каким то предчувствием, что и они будут нужны и полезны для России. Долго удерживали они превосходного в силах неприятеля, и облитые кровью достались ему в руки, вместе с пожарищем города, в самый день Преображения Господня; но здесь Наполеону не удалось воспользоваться важным пунктом, на коем мог бы решиться жребий войны и России¹²³. Наши войска, под предводительством Михаила Илларионовича Кутузова, отступили на выгодное положение, чтобы готовиться к новой, решительной битве на полях Бородинских, справедливо названных полями убийства и жатвою смерти; от неё зависела участь Москвы, которая была целью голодных войск Наполеона.

Уже поля Бородинские дрожали от грома орудия и оглашались воплем и стоном раненых. Московские жители выезжали, а государственные и церковные сокровища вывозились из Москвы в отдалённые города России: в это самое время Платон непременно хотел ехать в древнюю столицу, воспоминавшую о своём Архипастыре и среди угрожавших ей бедствий. Сколько окружавшие Митрополита ни представляли ему об очевидной опасности, он не отменил своего намерения, и когда, наконец, спрашивали его – долго ли он изволит прожить в Москве? – «Пока не выздоровлю», – отвечал он. Вероятно, Архипастырь желал и надеялся своим прибытием утешить и ободрить свою паству в предстоявшей напасти. В самый день Бородинской битвы, Августа 26, прибыв в Москву, Платон остановился на Троицком подворье. Слух о его приезде поселил новую надежду в жителях Московских, которые помышляли о битве под стенами Москвы; многие, обрекая себя на смерть за родину, по долгу Христианскому напутствовали себя Св. Тайнами. По призыву Графа Растопчина, которого Французы выдавали за воспитанника Митрополита Платона¹²⁴. Москвичи с хоругвями из церквей готовились идти на Три Горы, защищать священную для них столицу; толпы народа приходили в Кремль к арсеналу за оружием, которое там раздавалось желающим, и уже многие, вооружившись чем кто мог, конные и пешие явились было на Трёхгорном поле и тщетно ожидали там Главнокомандующего¹²⁵. Тогда разнёсся слух, что и сам Платон явится на Три Горы или на Поклонную гору за Дорогомиловской заставой благословить Русское воинство к решительному сражению с неприятелем, и что Русские искупят Москву своею кровью или за неё положат головы. Может статься, такая мысль народная и таилась в сердце Архипастыря, который готов был душу свою положить за паству свою, но память ему изменяла, соображение терялось, язык его уже коснел, глаза тускнели, и он едва мог передвигать ноги; он скорбел на бессилие своё и прибытие его в Москву, только обнаружило последний порыв его любви к Отечеству и пастве. Желаниям его не соответствовали силы его. Услышав о движении войск наших от Можайска к Москве, после лютой битвы Бородинской, наполнившей столицу обозами раненых, Преосвященный весьма встревожился и целый день не вкушал пищи, но из Москвы не хотел выезжать, несмотря на убеждения своего викария Августина и на просьбы родных и близких к нему людей. Говорили ему, что наши войска отступают к Москве, а неприятели идут следом за ними, что для спасения России, вероятно, и столица будет сдана Наполеону, но он твердил: что они мне сделают? – и оставался ещё в пустевшей Москве, тогда как таборы неприятельские недалеко были от Дорогомиловской заставы и зарево от бивачных огней виднелось в столице, как бы предвестие её пожара, который должна была тушить кровь нечестивых врагов. В это время явился к Митрополиту Префект Перервинской Семинарии Лаврентий, впоследствии Архиепископ Черниговский, и, как он сам рассказывает, Платон болезненным голосом спросил его – всё ли вывез он из Перервы? На ответ Лаврентия, что «лучшее и драгоценнейшее всё, кроме серебряных лампад в церкви, чтобы не сделать какого волнения в народе». – Митрополит сказал: «Когда тать идёт, тогда на что такие расчёты? Ступай скорее, возьми всё и увези»¹²⁶. Между тем викарий Августин, по сношении с Графом Растопчиным, приехал к Митрополиту почти за два дня до вступления неприятеля в Москву и убеждал его удалиться в Вифанию. Долго не соглашался Платон; казалось, ему легче было расстаться с душою, нежели с Москвой; наконец он упал на колени пред образом Спасителя и долго молился со слезами; сам не мог встать, его подняли; карета уже была готова, его посадили в неё и повезли вечером 31 Августа с Троицкого подворья прямо в Вифанию.

1 Сентября, когда Церковь празднует начало нового лета, на Филях под Москвой держан был Кутузовым военный совет для решения жребия древней столицы, который судил ей быть искупительною жертвой за Отечество. На другой день в понедельник, Сентября 2, неприятели заняли Москву, оставленную войском, Сенатом, Градоначальником и всеми властями духовными и светскими. Страшное зарево пожаров возвещало и в Вифании скорбевшему Платону об участи Москвы; выходцы из столицы подтверждали, что она сделалась жертвою пламени и врагов и что 3 Сентября Наполеон вступил в Кремль Московский. Привыкнув к торжественнейшим встречам в других столицах Европы, Император Французов не дождался её в опустелой Москве, полной пламени, дыма и смрада. Ужасный вихрь, спутник пожаров, бушевал в ней, разнося повсюду пылающие головни и срывая горящие кровли; пламя лилось рекою, искры сыпались градом по улицам четырёхградной Москвы, пожирая вековые труды; стены каменных домов и мостовые так раскалились, что от жара камни трескались. Языки пламени, свившись клубами, летали над городом, как метеоры, падали на уцелевшие здания и зажигали их. Жители, задыхаясь от жара и дыма, бросались из дома в дом, из улицы в улицу, из огня в полымя, и многие живые сгорали. Такой пожар продолжался три дня и три ночи беспрерывно, потом утих, наконец, возобновился, Москва превратилась в необозримое пожарище, долго курившееся. Тогда разноплемённые враги, жители npocвещённейшей части Европы, внесли в древнюю нашу столицу грабёж, убийство и насилие: дети умерщвляемы были пред глазами родителей, а родители – пред глазами детей; жены предавались позору и бесчестию при мужьях, а дочери при матерях; просили помощи – а некому было помочь. Не давалось пощады ни полу, ни возрасту, ни сану; пастыри Церкви, падая под ударами у дверей святилища, окропляли его помост своею кровью, как жертвою своему долгу; другие терпели раны и побои, обременялись тяжкими ношами и работами¹²⁷. Церкви обращены были в амбары, бойни и конюшни, где с лошадьми водворялись и всадники; образа употребляемы были или на биваки, или на топку печей, церковные утвари – вместо столовой посуды, священные ризы – на прикрытие наготы пришлецов, святотатцы искали сокровищ даже в могилах, откуда и мертвецы выкидывались из гробов своих¹²⁸. Словом – была мерзость запустения на месте святе. И когда всё это происходило, Наполеон торжественно объявлял жителям Москвы, что позволяется в церквах отправлять беспрепятственно божественную службу; а между тем наведывался о Митрополите Московском, столь ему известном по слуху; говорят, насильно заставлял при себе одного старого иерея, Михаила Пылая, облачаться в Архиерейские ризы среди Успенского собора, чтобы видеть подобие Митрополита, и сам, надев на него митру, надвинул её на глаза. Кто знает, какие виды имел он на Московского Архипастыря и что готовил ему?

Митрополит очень заботился об отправлении некоторых из лаврских сокровищ в Вологду, но, по тогдашним обстоятельствам, сделалась остановка в подводах, и он не мог успокоиться до тех пор, пока драгоценности ризницы не были вывезены в сопровождении казначея. За недостатком казённых лошадей, он велел отправить ризницу и казну на монастырских. Из Вифании не хотел он выезжать, в твёрдом уповании на милосердие Божие и на заступление Преподобного Сергия, и даже убеждал Наместника Троицкой Лавры, Самуила, не оставлять её, говоря, что «если куда-нибудь из неё удалится, то и без неприятеля найдутся свои враги, ещё хуже его». Самуил послушался, но окружавшие Митрополита, смущённые разными слухами, столько оробели, что 4 Сентября почти насильно увезли его в Махрищский монастырь, Слышав же, что ни в Лавре, ни в Вифании нет Наполеоновских войск, он, вопреки убеждениям окружавших его, через восемь дней возвратился в Вифанию¹²⁹, где и пробыл до 30 Сентября.

Между тем получено было известие в Вифании, что значительный отряд неприятельской пехоты и кавалерии по Троицкой дороге доходил до Малых Мытищ, в 48 вёрстах от Лавры, с другой стороны, по Владимирской, достиг Богородска, а по Дмитровской выжег село Марфино и занял самый Дмитров, в 40 вёрстах от Лавры, где Французы, как видно из собственных их описаний, ожидали найти сокровища вековые, и не ошиблись бы; ибо хотя важнейшие из них увезены были в Вологду, но прочие оставлены на своём месте, по приказанию Платона, который был твёрдо убеждён в том, что неприятель не будет в обители Сергиевой, и часто повторял окружавшим его, что если нечестивцы прикоснутся в Москве к образами Божиим, то погибнут. Как во время нашествий вражеских скрывали св. мощи в тайниках, то Митрополиту предлагали убрать св. мощи Преп. Сергия в сокровенное место. Он на это не соглашался, но советовал окружавшим его старцам усердно просить Бога, чтобы он открыл им в сновидении, как поступить с св. мощами. Духовник его Аарон видел во сне восставшего из гробницы Преп. Сергия и преподавшего благословение. «Вот вам решение! – сказал Платон, – если Преподобный явился восставшим, то он за себя постоит и врага не допустит к себе». Мощи остались на прежнем месте неподвижными. Во время пребывания в Дмитрове пятитысячного отряда Французов, которому дано было повеление идти на беззащитную Троицкую Лавру, никто не оставлял сей обители; в ней даже искали себе убежища и жители Московские, избежавшие насилия неприятельского. Тогда в народе распространилась молва, будто неприятелям на Троицкой дороге мечтались многочисленные полчища, коих грозный вид остановил их на пути к Сергиевой Лавре; но достоверно, что густые туманы, то неведомый какой-то страх, то слухи о многочисленном войске, стоящем в засаде, двукратно преграждали путь врагам в Сергиеву обитель. Невзирая на угрожавшую опасность и на всеобщее смущение, Митрополит не хотел выезжать из своей Вифании, в той уверенности, что врагов не допустит Преподобный Сергий в своё достояние; но как некоторые из окружавших его отважились намекнуть ему, что они оставят его, если он не выедет в Махру, то Платов вынужден был уступить таким настояниям и отправился из Вифании в Махру; при нём были Архимандрит Ираклий и некоторые из него келейных служителей. Когда только Митрополит вспоминал о бедствии Москвы, которое занимало его беспрестанно, тогда слезами прерывались слова косневшего языка его; он беспрестанно наведывался о положении дел своего Отечества, нетерпеливо ждал известий, какие доставлялись ему летучею почтою казаков, наблюдавших по Троицкой дороге за движениями неприятелей, и заставлял повторять себе несколько раз одно и тоже известие. Сам расспрашивал выходцев из бедствующей столицы и вместе с ними делил скорби, как добрый пастырь. Почти каждый день слушал он Божественную литургию в этом монастыре, им возобновлённом и украшенном; тогда уже и глаза, и голос, и ноги стали ему совершенно изменять, и жезл его не поддерживал; его водили, или лучше сказать, влекли под руки; он начинал терять соображение, иногда не узнавал окружающих его, принимая одного вместо другого. Бывали, впрочем, минуты, когда Платон пробуждался от самозабвения и дремоты душевной, слёзы, более чем слова, выражали его чувства. Сознавая сам Своё положение, он говаривал: «Каков бывал прежде Платон, а теперь хуже богаделенного старика. Вот слава наша!» Тогда в этом старце, согбенном и дряхлом, едва передвигавшем ноги, говорившем косно и отрывисто, можно ли было узнать того Платона бодрого, сановитого и в сединах, который не давно перед тем священнодействовал во всем величии святительского сана и со всем достоинством и воодушевлением, поразительным и для предстоявших и для сослуживших, гремел с амвона церковного словом истины? Видевшие и слышавшие его прежде теперь невольно спрашивали: «неужели это Платон?» Так старость и скорбь его изменили!

Архипастырь одевался в поношенный тёплый полурясок тёмного цвета, не возлагал уже на себя ни панагий, ни орденов, и вместо Митрополичьего клобука с бриллиантовым крестом, украшавшего седины его, надевал на голову шапочку вроде скуфьи; по видимому, во дни общей печали России, хотел он носить, по старине, смирное платье¹³⁰. По какому то предчувствию, которое редко обманывало его, он твердил, что умрёт на ногах но, казалось, не хотел умирать прежде решения судьбы своего Отечества, тогда ещё сомнительной, – ибо кто думал, чтобы с падением Москвы устояла Россия? В конце Сентября Платон слушал в Махрищском монастыре вечерню, иногда сидя, иногда стоя у левого клироса; надобно было петь стих Дамаскина: Твоя победительная, запели по ошибке другое. Тогда Платон вдруг встал, как бы оживлённый какою-то утешительною мыслью, и воскликнул: пойте Твоя победительная, но вдруг зарыдал; все предстоявшие тронулись сим его движением и заплакали¹³¹. Недолго оставалось гореть светильнику этому на свещнике.

Наступил Октябрь месяц и с ним вместе морозы, каких давно не запомнили в России. Наполеон ещё гнездился в Москве; отряды войск его в Дмитрове и Богородске разоряли, грабили и жгли по дорогам, ведущим в Троицкую Лавру, где в праздник Покрова Божией Матери учреждено было крестное хождение вокруг Сергиевского посада, по просьбе жителей оного и по соизволению Платона. Толпы окрестных жителей Московские и Можайские выходцы стеклись по звону, начатому в 7 часов утра. В этом священнодействии, соединяясь с братиею лаврскою, приходские священники из Троицкого посада и из Москвы совершили с коленопреклонением и слезами молебное пение всемилостивому Спасу, Божией Матери и Преподобному Сергию. Вера и упование их не посрамились. В этот самый день, назад тому два века, Поляки отбиты были от ворот Московских, и в этот же день Французские отряды оставили Дмитров и Богородск. Таково было начало их бегства и гибели! Октября 6 они поражены Русскими в одно время под Тарутиным и Полоцком; сии победы ускорили истребление полчищ Наполеоновых. Одиннадцать дней Октября сделались достопамятнейшими в 1812, как и в 1805 году, ибо были причинами таких явлений, коим нет подобных в новейшей истории.

Минуло уже сорок дней пребывания Наполеона в древней столице – срок его торжеству и терпению Русских, как пришла отрадная и вместе ужасная весть в Махру, что неприятель, отчаянный и смятённый, оставил Москву и что нет Москвы. Потрясения от взрывов Кремля, отозвавшихся в окрестностях столицы, подтвердили такое известие, отчасти только оказавшееся справедливым. Московский Кремль, творение веков, краса древней столицы, блюститель святыни и древности, представлялся воображению одною безобразною грудою камней, в какую и намерен был Наполеон превратить его, при внезапном своём выходе из Москвы, где не дождался ожиданного им мира и раболепства. Всё и было приготовлено к совершенному разрушению, чтобы не оставить камня на камне, чтобы истребить все священные памятники веры и благочестия, все воспоминания, драгоценные для сердца Русского; но в самую полночь, при октябрьском безоблачном небе, вдруг ливень быстрым потоком разлился над самым Кремлем и остановил дальнейшее действие подкопов¹³², древние стены его дрогнули, но не пали; только некоторая часть стен, три башни, Филаретовская колокольня, часть Никольских ворот и арсенал были взорваны; соборы, церкви и монастыри уцелели вместе с Митрополичьим домом, построенным при Платоне, и впоследствии обращённом в Николаевский дворец. В тот самый день, как неприятель оставил Москву, Платон, сидя за обедом, вздремнул, что под старость с ним нередко случалось, но вдруг проснувшись, сказал довольно громко: вышел, вышел, и опять впал в забвение; обедавшие с ним не поняли значения этого слова, но на другой день узнали, что неприятель вышел из Москвы¹³³. Вскоре после занятия нашими войсками Москвы, под предводительством Иловайского, 11 Октября, начальствовавший тогда Тверским ополчением Князь А.А. Шаховской отправил своего Адъютанта, подпоручика Палицына в Вифанию к Митрополиту Платону с известием об изгнании врагов из древней столицы¹³⁴. И весть, и фамилия вестника, напоминавшая доблестного келаря Троицкой Лавры, где вера и любовь к родине, назад тому два века, устроили спасение России, столько восхитили Платона, что от радости он заплакал и перекрестясь сказал: «Слава Богу, Москва свободна и я теперь умру спокойно!"

Узнав же фамилию радостного вестника, потомка Авраамия Палицына, Платон спросил его – не знает ли он, где погребён помощник Пожарского и Сухорукова в спасении России? Мог ли он тогда воображать, что прах Палицына сокрыт на острове Соловецком!

В самый день взрыва Кремля Платон возвратился в Вифанию из Махрищского монастыря, где пробыл 12 дней; он чувствовал себя лучше, утешаясь сими известиями, и между тем, как пастырь отец, заботясь о духовной пастве своей, спрашивал: Где то теперь бедные мои духовные? Говорят, он намеревался на время поместить в Троицкой Лавре Московских священников, лишённых приходов и пристанища, пока они могут обстроиться на своих пепелищах, а прихожане их – собраться. Тогда как остававшееся при врагах Московские обыватели, не желая расстаться с драгоценным для них местом, гнездились, одни – на пожарищах, в землянках, другие¹³⁵ в подвалах обгорелых зданий и даже на папертях и в самых церквах, кои, большею частью, обнажены были от своего благолепия и не призывали на моление благовестом, – бежавшие из Москвы и укрывшиеся в окрестных сёлах и городах, прослышав, что нет уже в ней неприятеля, обратились туда для отыскания родных и друзей и для разведывания, не уцелели ли их имущества от расхищения, а дома – от пожара.

Платон в Вифании своей благодарил Господа за чудесное сохранение сей обители и Лавры, радовался, что сподобился увидеть прежде кончины своей освобождение Москвы от врагов, и сбирался ехать в разорённую столицу, – конечно, для того, чтобы оплакать её развалины и пожарища, чтобы своим приездом утешить паству свою. Он торжественно исповедал и утвердил сии чудеса последним в Св. Синод донесением:

«Святейший Правительствующий Синод! Острое лезвие кровавого меча извивалось над несчастными сынами первопрестольной матери; огнь, возгнетённый адскою злобою, пожирал всюду сопредельное; новорождённый Иулиан бешенствовал против Неба и потрясал в Москве самое сердце земли; между тем Лавра и Вифания, по судьбам Провидения, не испытали на себе пагубоносных перунов. Падет от страны твоея тысяща и тьма одесную тебе, к тебе же гибель не приближится. Это суть места, идеже мир и тишина положили селение своё. Это суть остатки гроздия, восхищавшего здесь благопопечительные взоры Российского Вертоградаря! И – странное чудо! от Москвы, где огнь истощил силу, к Лавре и Вифании не более расстояния, как с одной стороны – к ним от Дмитрова, а с другой – до Богородска, где меч пресёк свои действия: в расстояниях разности совсем нет никакой или самая малейшая. Дивен Бог во Святых Своих – дивен в Преподобном Сергие! Аще не его ради, Азъ погубил бых вас. Сему верую, на сем утверждаюсь, сие исповедаю»¹³⁶.

Замечаемое в Платоне спокойствие духа и некоторое поправление в здоровье, по-видимому, обещали продолжение дней его и в дряхлой старости; приятные известия из отечественной армии оживляли черты лица его мгновенною радостью; но за всяким сильным движением духа следовало у него ослабление сил телесных и душевных. Естественным тогда его занятием была молитва, для коей он напрягал душу свою, часто исповедовался у духовника своего, добросердечного и благочестивого старца Аарона, почти безотлучно при нём находившегося, вместе с Архимандритами Евгением Казанцевым и Ираклием, слепцом Симоном; приобщался Св. Таин в церкви и в келье, смотря по тому, как позволяли ему силы. Приучив себя к мысли о смерти и молитвою, и телесным страданием, и частым размышлением, наконец, Платон удалил от себя страх, прежде столь к нему доступный и столь естественный. Окружавшие его слыхали часто повторяемые им слова: Доколе пришельствие мое здесь продолжится?

Уже наступило 11 Ноября; накануне этого дня, вечером, Платон при других сказал духовнику своему; теперь всё решится; на другой день, поутру, вышедши из моленной, повторил те же слова Симону слепцу и келейному иеромонаху Никону. Окружавшие разно толковали это выражение, относя его-то к решению судьбы России и Европы, то к обстоятельствам жизни Архипастыря. Между тем время клонилось к полудню. В третьем часу пополудни в Вифании ударили двенадцать раз в большой колокол, то же повторили и в Лавре, как то бывает по кончине Архиерея. Сначала не поняли, что это значило. Ничто не предвещало в Платоне опасности; та же дряхлость, то же ослабление, та же забывчивость, как и прежде, и то же по временам оживление духа, в коем старец что-нибудь промолвит. Был уже полдень понедельника. Митрополит сидел в задумчивости на софе, и уже по третьему извещению от келейника о столе встал и пошёл, поддерживаемый внучатами своими, детьми племянницы своей, Нестеровой; но, проходя комнаты в столовую, каждую, оборотясь, осенил крестом; потом сел за стол с Архимандритом Ираклием и внучатами. При конце обеда, за последним кушаньем, он почувствовал в себе что-то необыкновенное, вдруг встревожился, встал с кресел и взял со стола графин с водою, чтобы ею освежить себя; вероятно, он почувствовал последний удар; ноги у него подкосились, он тихо стал опускаться на пол и видимо изнемогать; его отнесли в залу, положили на софу; он дышал томно и глядел мутными глазами, как будто чем испуганный; уста его двигались, хотели что-то промолвить – конечно, молитву, при молитвенном желании души его. Человеческая помощь была тогда тщетна. При виде опасности, позвали духовника его, Аарона, который стал читать отходную; не более часа Архипастырь томился, и в два часа пополудни так тихо угас, что даже не приметили последнего его вздоха.

Тотчас разнеслась весть в Вифании и в Троицкой Лавре, что Платона не стало. Тогда почувствовали великость потери питомцы Лаврской и Вифанской Семинарии, монашествующие в сих обителях, им облагодетельствованных, и жители Троицкого посада. Московские жители вместе ними толпами шли оплакивать бездыханные останки своего Архипастыря, который кончил жизнь с окончанием испытания Москвы.

Между тем тело Архипастыря приготовлялось к погребению, по чину Архиерейскому, при священном пении и каждении фимиамом; на усопшего, поддерживаемого диаконами, возложено было давно приготовленное им облачение, потом он положен был в кипарисный гроб, сделанный им лет за девять до смерти своей. Покрытый Митрополичьею мантией и осенённый св. рипидами гроб поставлен был в зале небольшого его дома. Вскоре прибыл из Москвы Московский викарий Преосвященный Августин. 11 Ноября Лаврская братия с Архимандритами, Наместником, белым духовенством и питомцами Лаврской Семинарии отправились к своему Священно Архимандриту в Вифанию в два часа пополудни. Звон колокольный продолжался во время сего священного хода, который принят был в воротах Вифанского монастыря братией оного; здесь две обители и два училища соединились для того, чтобы оплакать своего отца и благодетеля. После панихиды, совершенной Преосвященным Августином в покоях над усопшим, Архимандриты понесли на руках своих тело Митрополита, встреченное в св. воротах речами и стихами питомцев Вифанских; слёзы их, смешанные с рыданиями, выразили то, чего слово не могло высказать и что выше и дороже всех славословий. При унылом колокольном звоне, при надгробном пении началось печальное шествие от места смерти и погребения Платона к месту его отпевания; в предшествии св. хоругвей, запрестольных икон и крестов оно открывалось питомцами Троицкой и Вифанской Семинарий, за ними белое духовенство, потом братия обеих обителей. Пред гробом несли на подушках крест, панагию, орденские знаки, над гробом св. рипиды, за гробом шли Архимандриты и прочее духовенство в печальных облачениях. По прибытии печального хода в посад Сергиевский, перед самою Лаврою встретил тело Преосвященный Августин и, совершив литию, шествовал за тленными останками своего благодетеля до св. ворот обители Преподобного Сергия, где после литии студенты Троицкой Семинарии выразили в стихотворениях своих чувствия признательности, скорби и благоговения, кои довершались слезами юношей, духовенства и предстоявших сему трогательному зрелищу. От св. ворот Лавры несено было тело Священно Архимандрита её и поставлено в Троицком соборе на приготовленном месте, под балдахином, среди всех знаков отличий духовных и гражданских, какие получил Платон от трёх Монархов Российских в полвека служения своего Церкви и Отечеству. Там ещё повторено и заупокойное моление, и произнесены стихи питомцами Лаврского рассадника наук. 16 Ноября назначено было отпевание Митрополита Платона. Несмотря на общее расстройство окрестных и Московских жителей, рассеянных в отдалении, несмотря на дурную дорогу и ненастную погоду, стечение народа было многочисленное, и тогда, как всякий более опечален был своими утратами, плакали о Платоне, как дети могут плакать об отце, хотя он давно уже не действовал на пастве своей и часто разлучался с нею по немощи.

Литургия совершена Преосвященным Августином с двумя Архимандритами, двумя Иеромонахами и двумя Священниками; надгробное слово пред окончанием литургии произнёс Лаврской Семинарии Ректор и Архимандрит Евгений Казанцев, столь любимый Платоном¹³⁷ и до самой кончины сего последнего при нём находившийся. Он и себе и слушателям напомнил, кого лишились в Платоне и сам, до души растроганный, заставил предстоявших не только плакать, но и рыдать, ибо говорил в том храме, где священнодействовал, и с того места, где проповедовал Платон, бывши Архимандритом обители, столь знаменитой в Истории нашей; драгоценный предмет слова его и слёз был перед глазами.

Перед окончанием отпевания, произнесены две надгробные речи – одна Префектом Троицкой Семинарии Неофитом, впоследствии Епископом Архангельским, а другая – учителем Риторики, Иеромонахом Никанором, впоследствии Митрополитом Новгородским и С.-Петербургским¹³⁸. Все они были питомцы Платона, впоследствии достойные Архипастыри. Слёзы и рыдания ещё повторялись, так что Преосвященный Августин едва мог выговорить последние слова отпуска. Не читано только было при отпевании духовное завещание Платона, на коем собственноручно он подписал: «Прошу сие завещание прочесть в церкви при погребении, по прочтении Евангелия, перед молитвою разрешительною». Сия рукопись находилась тогда с ризницами в Вологде.

После прощальных песнопений, произнесённых питомцами Семинарии в соборе, после отпевания и в св. воротах, бездыханные останки благотворного Настоятеля, 46 лет правившего Троицкою Лаврой, несены были Архимандритами на место погребения в Вифанию, при унылом колокольном звоне и надгробном пении. Всё шествие простиралось более версты. Преосвященный Августин, в сопровождении Симоновского Архимандрита Герасима, подходя к воротам Вифанской обители, воскликнул со слезами:

«Вифания! грядёт к тебе родитель твой,

Но ты всегда пребудешь сиротою!»

Здесь, по совершении литии и по внесении тела в церковь, питомцы Вифанские произнесли стихи над гробом, а Ректор их Серафим и Префект Вениамин – речи. С общими слезами гроб опущен был в приготовленную могилу¹³⁹ в пещере нижней церкви Лазарева Воскресения; над могилою поставлен скромный из дикого камня памятник, на коем начертана сочинённая самим Платоном надпись:

Здесь погребён телом Преосвященный Платон, Митрополит Московский. Архимандрит Троицкой Лавры и сея Вифанской обители и при ней Семинарии основатель.

И следующие стихи:

Читатель! вспомни всех судьбу,

Пролей о нём свою мольбу:

Да в Бозе дух его опочивает,

Восстав, и тело с ним да воссияет.

Вся на земле суть временна и тленна,

Непостоянна вся и переменна;

Един покой на небесах;

Лети в них веры на крылах!

Москвичам памятен стих князя И.М. Долгорукова, из его песнопения на кончину Святителя Платона:

Собор Владык велик, но ах! – Платона нет.

Над памятником поставлено верное изображение Митрополита Платона во гробе, а в шкафах за стеклом его митра и дикирий с трикирием, полное облачение, шитое золотом по бархату, белый клобук, мантия и посох. Перед гробницею, осенённою образом Спасителя, теплится неугасимая лампада. На месте гробницы Платоновой прежде стоял дубовый гроб Преподобного Сергия, в коем опочивали его св. мощи, теперь этот свидетель нетления помещён близ усыпальницы основателя Вифании.

Так кончил на пастве своей многотрудную и знаменитую жизнь свою Митрополит Платон! Ему суждено было родиться на свет вскоре после Троицкого пожара в Москве¹⁴⁰, вступить на Иераршеский престол древней столицы после великих бедствий, постигших её вместе с Архипастырем, и на века оставить её после огненного и кровавого её испытания – Московского пожара в 1812 году. Утешенный изгнанием врагов из любезной ему Москвы, Платон смежил глаза в то самое время, когда занималась уже отрадная заря спасения и славы России, столь близкой к сердцу сего великого Россиянина.

Обозрев кратко поприще жизни его училищной, монастырской, придворной и епархиальной, общественной и келейной, попытаемся вывести из его деяний и сочинений и из свидетельства современников его – хотя некоторые характеристические черты свойств нравственных и умственных сего Святителя. Он столько был отличен и превосходен внешними и внутренними качествами, что справедливо удивлялись ему современники из соотечественников и чужестранцев.

Начнём с его внешности. Роста Платон был среднего, именно двух аршин, шести вершков с половиною; лицо имел круглое и белое, которое и при сединах, блистая румянцем и какою-то особенною светлостью, сохраняло черты прежней красоты. Чело у него было возвышенное, гладкое, посреди его полумесяцем рубец от ушиба в юных летах. Нос и уста соразмерны лицу; щёки полные; глаза серо-голубые, светлые, средней величины, устремлялись более горе вместе с его умом; они осенены были бровями высокими, не густыми, черноватыми, и округлялись, когда он обращал на что либо зоркое внимание. Взор, по большей части, весёлый или тихо приятный, редко помрачался гневом, но отражал в себе какое-то величавое спокойствие и присутствие духа, проницательность внутреннего его ока. Борода у него окладиста, но не длинна и не густа; усы небольшие, непротягновенные. Волосы на голове в молодых летах у него были светло-русые, густые, продолговатые, в пятьдесят только лет стали короче, и начав седеть, потом уже пожелтели. Осанка в его поступи величественная, смелая, а в движениях свобода с приличием; походка его была непринуждённая, не медлительная, почти скорая. Весь стан его был не толст, но умерен и ни в чём не выходил из природного размера. Во всём теле статность соединялась с ловкостью, сановитость с приятностью. Хотя теноробасистый и гибкий его голос был нежен и светел, но вместе с тем громок и мужествен. Как любитель и знаток чтения и пения церковного, он, осмысливая слова, придавал им особенную силу и выразительность. Речь его, по большей части, живая, свободная и одушевлённая; разговор его приятный, растворяясь улыбкой, а иногда смехом, сопровождался движениями рук, соответствующими словам и мыслям. В священнодействии и проповедовании слова Божия вся осанка у Платона была особенно величественна и привлекательна, все мановения торжественны и одушевлённы; служил ли он в убогой ризе Преподобного Сергия и в богатой митре Князя Потемкина, или в древнем архиерейском облачении Святителя Алексия, благовествовал ли, держа в руках священные сосуды, дары Екатерины II, перед св. мощами основателя Троицкой Лавры, или вещал перед венчанным на царство Александром I, – Платону равно прилично было и древнее пустынническое убожество, и новейшее великолепие, и богатство в облачении. Служение его столь было умилительно и благоговейно, что сослужившие с ним и предстоявшие в храме не могли оставаться равнодушными: с ним вместе молились, с ним плакали; всех глаза устремлялись на него и всех слух ему был послушен. В проповедании слова Божия все переходы и движения были у него непринуждёнными и казались не выисканными, но приличными лицу, месту и времени.

В келейной жизни, особливо во время своего пребывания в Вифании, Платон любил простоту¹⁴¹, которая могла показаться несовместною только строгим блюстителям внешних приличий, но которую находим мы в жизни великих Святителей. Не знавшие его, встретив в описанной нами его домашней одежде, в какой нашли его и Кембриджские Профессора, принимали его за простого монаха или служителя. Случалось, что приезжие спрашивали его самого: «где Платон?» – а он, шутя, указывал им на своего повара или кузнеца Платона. Самое ненастное время и дождь не удерживали его от прогулки: который Бог вымочит, – говаривал Платон, – тот и высушит. В торжественных выходах и в праздничном служении он любил возвышать величие своего сана великолепием; тогда он являлся в богатой и красивой одежде, возлагая на себя драгоценные кресты, панагии и ордена; было время, когда Митрополит езжал в парадной, шестистёкольной карете, запряжённой шестью белыми лошадьми в красных сафьяновых шорах с серебряным набором, с двумя вершниками в зелёных кафтанах, красных камзолах и треугольных шляпах. Такая церемониальность принадлежала не одному Платону, но его веку, и составляла приличие.

Как враг роскоши и расточительности, Платон держался умеренности и простоты в пище и питье: предпочитал русское кушанье, между прочим, редьку, которую ежедневно употреблял, как пишу и лекарство. У него диететическою пословицей была: душа мира. Для гостей, которых редко у него не бывало, готовился особый стол, который скрашивался радушною приветливостью и сладкою беседою хозяина.

При всей бережливости, к какой Платон приучен был с детства нуждою, и которую иные называли скупостью, основатель Вифании гнушался корыстолюбия, презирал постыдные способы к обогащению, и до того был разборчив, что если кто от усердия своего принесёт ему какой маловажный дар, например, фрукты и тому подобное, спрашивал наперёд: «Нет ли какой просьбы?» И когда уверялся, что без просьбы ему приносят, – принимал с благодарностью и сам отдаривал¹⁴². Хотя к бережливости хозяйственной и расчётливости он был весьма склонен и всегда смотрел за тем, чтобы чего излишнего и понапрасну для себя не истратить, но на доброе и полезное дело не жалел денег. Устроение богаделен при монастырях, искупление христиан из плена неверных, справедливое призрение вдов и сирот – не служат ли доказательством его великодушной щедроты! Не явная милостыня тунеядцам и попрошайкам, но тайная помощь истинно бедным свидетельствовала о милосердии сего Архипастыря, добродетельного и по природе, и по правилам. Его благотворения простирались на честность, заслуги и таланты, но в них предпочитал он светским духовных, как присных себе.

В самых поступках Платона мы уже видели выражение чувствительного и доброго его сердца, способного к высшим ощущениям. Из этого благодатного источника проистекла его любовь к родителям. После смерти отца своего, он почитал мать свою, как нежный и покорный сын. Приезжая из С.-Петербурга, как Архимандрит Троицкой Лавры, а из Твери, как Архиепископ, на праздник Препод. Сергия, в Лавру, он посылал в Москву за родительницею своей и из монастыря сам провожал её до квартиры в посаде. Уже он был Архиепископом Тверским. Мать приехала к нему туда. Когда, после обеда, он её проводил только до святых ворот, но старушка хотела, чтобы он довёл её до самой квартиры, – «Матушка, – сказал Платон, – теперь мне неприлично провожать вас в посад, я уже Архиепископ». – «Как, да разве ты уже не сын мой?» – возразила огорчённая старушка. Архиепископу стоило большого труда и многих поклонов, чтобы успокоить и умилостивить её; наконец он её проводил до самой квартиры, у Пятницкого монастыря. Во многих случаях он спрашивался совета и благословенья матери своей, веруя в силу его. Могила её была для него священною; когда он служил в Новодевичьем монастыре, то, всегда её посещая, знаменовал заупокойною молитвой и кропил слезами. Память доброй и нежной матери, его воспитательницы, была для него столь драгоценна, что, когда спрашивали у него благословения на освященье в Московском Университете храма во имя священномученицы Татианы, ангела его матери, то он сам, не званный, приехал совершить освященье и сказал почти без приготовленья слово на текст: Премудрость созда себе дом. До самого конца жизни своей он сохранял нежную привязанность к матери. На гроб отца своего, погребённого при церкви Спаса во Спасской, он приезжал также совершать панихиду. Такой назидательный пример Платона был красноречивейшей проповедью о детском почтении к родителям. Родных своих Иерарх любил и наделял; особенным же предметом заботы и расположения его были племянница его Нестерова и её дети.

Всё, что только касалось до чести, славы и пользы России, наполняло его душу и сердце; всё вредное и опасное для отечества тревожило и озабочивало его. Сему преемнику Святителя Алексия и Преподобного Сергия, по справедливости, принадлежит прозвание: печальника о всей Русской земле. Это доказывали вся его жизнь, его сочинения, его предсмертные слова и действия, даже самая болезнь. Любя отечество, мог ли он не любить Отца его, Царя, как преданнейший ему сын отечества? От этой приверженности не отделялось в нём всеобщее человеколюбие и доброжелательство.

Благодарность была отличительным свойством благородной души Архипастыря. Платон помнил своих благодетелей, учителей и добрых товарищей, и не забывал оказанных ему услуг и одолжений, стараясь отплатить за них. Признавая все таланты свои, все подвиги и отличия даром Божиим, благодарность свою Царю царей выразил он в духовном завещании и в заимствованном у Златоуста девизе своём, вырезанном на любимой его панагии с изображениями св. Апостол Петра и Павла: Слава Богу о всём. Сам же, благодетельный и благотворительный, часто испытывал неблагодарность, которая, впрочем, не отвлекала его от стремления делать добро.

Платон, от юности своей до старости, много терпел от зависти других, но великая душа его чуждалась этой гибельной и убийственной страсти, столь близкой к ненависти, которую Св. Писание называет человекоубийством. Он уважал и любил таланты и достоинства даже в тех, которые ему почему-нибудь не нравились и к нему были не расположены: его не устрашало, не тревожило, но радовало и восхищало превосходство в других. Мы уже представили его отзыв об Амвросии Протасов. Один из товарищей Платона по учению, глубокомысленный богослов, муж просвещённый того времени, но пылкий характером, Феофилакт Горский, Епископ Переславский, почитал его своим соперником в Богословии и врагом себе. Платон это знал и умел его привлечь к себе великодушием. Когда Феофилакту, для излечения его болезни, присуждено было жить в Москве, тогда Митрополит, поместив его в Высокопетровском монастыре, велел ему оказывать все подобающие его сану почести и нередко сам посещал его. «Мы с ним сиживали на одной скамейке рядом, – говаривал Платон, – проходили по одним классам. Горе было бы мне теперь, если бы я был в классах его ниже: он бы мне этого не простил и не подружился бы со мною».

Наушничество он почитал более вредным и опасным, чем полезным и необходимым средством для начальствующих, тем более что сам убедился из опыта других, что оно лишает спокойствия и начальника и подчинённых, вводит в заблуждение одного и часто невинно оскорбляет других. Если кто донесёт ему на кого, то он, доносчика и обносимого поставив, как говорится, в очи на очи, обличит того или другого; после этого прочие уже не осмеливались, под личиною усердия и преданности, являться к нему с ложными доносами и наветами. Кто из начальствующих лиц утаит от него какой-либо неприятный случай по своему ведомству и скажет на вопрос Владыки, что он не смел донести до его сведения, тогда Платон обыкновенно спрашивал: как он смел не донести ему? Охуждал ли кто кого перед ним, Платон, выслушав его, обыкновенно говаривал: «Ты показал мне дурную его сторону; покажи же теперь и хорошую»! Нестерпимо было для него лицемерие, наглая клевета или несправедливое порицание достойного человека; он обличал их, не смотря на то, от кого бы они ни происходили. Из многих ограничимся здесь одним примером. В разговоре с Митрополитом Платоном, Московский Главнокомандующий Граф Брюс охуждал некоторые поступки его друга, Графа З.Г. Чернышев, «Каков Граф Чернышев, – сказал Платон – такие люди родятся веками, а каков Платон да Брюс, такие часами, Платон да Брюс, Брюс да Платон».

От природы зоркий и проницательный, он не опровергал многоречиво лукавых хитросплетений, но ударяя в самый корень страсти, обнаруживал и приводил в ужас коварство. Светлая душа Святителя чуждалась тех низких и коварных происков и подъисков, кои называются на чуждом вам языке интригами, мистификацией и политикой. Любовь к справедливости внушала Архипастырю такие меры, кои с первого взгляда могли бы показаться жестокими, как например, отказ в отцовском месте сыну, оставшемуся для пропитания своей матери с малолетними детьми; но строитель Таин, защитник прав Церкви и духовенства, не хотел для снисхождения отступать от справедливости предоставлением места недостойному, ибо чуждался несправедливого милосердия. Его мнение было: «милосердие с нарушением правды есть слабость и обида»¹⁴³. Находя выборы прихожанами священно- и церковнослужителей, по большей части, пристрастными или вынужденными просьбою и домогательством других, не всегда их уважал; так, его ответом бывало крестьянам, просившим себе избранного ими священника: «ваше дело орать да пахать, а моё – вам попов давать». При всём правдолюбии своём, если замечал он раскаяние в виновном и надежду к исправлению, охотно прощал, и, видя слёзы сокрушения душевного, нередко сам проливал их с виновными. Для Платона тяжело было лишить сана или места, прискорбно было сделать человека несчастным на всю его жизнь, и унижением перед всеми убить в виновном чувство самоуважения до невозможности к исправлению. Милость у него предшествовала и последовала суду, разве только справедливость не отменно требовала, для примера другим, наказания преступному. Когда же что признавал он несообразным с законами и совестью, тогда не могли переменить его приговор ни ходатайство знатных¹⁴⁴, ни просьбы, ни слёзы. Выговоры его были, хотя строги и сильны, но не язвительны и не доводили до отчаяния.

Он не любил пьяных, но старался отвращать от этой гибельной слабости мерами кротости и Христианского сострадания; таким средством иногда удавалось ему спасать погибавших, и где бы строгость могла довести до отчаяния, там его милосердие и отеческое сердоболие внушали решимость к исправлению. Однажды приходит к нему бедная женщина с просьбой об излечении мужа её, подверженного пьянству; Платон, выслушав её, уединился на несколько времени для молитвы, потом дал ей молитвенник с тем, чтобы муж её всякий день читал его, и чтобы она веровала несомненно, что сие духовное врачевство поможет. С одной стороны послушание, а с другой вера произвели спасительное действие над несчастным, который совершенно освободился от этой болезненной страсти. Заметив в старом келейнике своём утаиваемую им страсть к пьянству, он велел, в отсутствие его, поставить ему в келье бутыль с вином. Тот, увидев бутыль, подумал, что нарочно хотят его опоить, и отстал от пьянства. Так знал сердце человеческое Платон и так умел на него действовать всевозможными средствами: «да всяко некия спасет»!

Хотя Платон от природы был вспыльчив и более сангвиник, чем меланхолик и холерик, но, родясь с добрым характером, образовал в себе нравственный, владычествовавший в нём над страстями. Несносна была для него медлительность и косность в неисполнении его приказаний, но как скоро он замечал, что она происходит не от нерадения и лености, но от недоумения и неловкости, то терпеливо выносил её. Оскорбив кого-либо в пылу гнева, он добродушно сознавался в своей несправедливости; бывали примеры, что Архипастырь при всех смиренно прашивал прощения у обиженного им, у младшего и меньшего себя, стараясь его утешить услугою или ласкою. Удалённый от той поблажающей снисходительности, которая всё извиняет, он чуждался и той суровости, которая ничего не прощает. Однажды, певчий его, известный сочинитель церковной музыки, Иван Матвеев Коломенский, пришедши нетрезвый в кельи Митрополита и думая, что его нет дома, запел песню; Платон, прогневавшись на дерзость, велел было его отвести в съезжий дом; когда же служители взяли Коломенского и повели, он тут же запел ирмос: Безумное веление мучителя злочестивого люди поколеба. Платон улыбнулся и приказал его оставить. Но один ли этот пример его великодушия и снисходительности к немощам человеческим? Приведём здесь два примера, сообщённые близким к Платону человеком. Однажды в Вифанской церкви Преосвященный стоял на клиросе за обеднею, читал и пел за дьячка. Настало время малого входа; на ту пору не случилось пономаря, которому надобно было выносить свечу пред Евангелием. Митрополит оглянулся и, увидев за клиросом монаха (то был приезжий из какого-то монастыря), велел ему вынести свечу, Тот, поклонясь ему, сказал: «Я Иеромонах». – «Извини, пожалуйста, я этого не знал», – отвечал ему Митрополит, и сам, взяв свечу, вынес её. – В Лавре один из монахов принёс к нему кусок чёрствого, заплесневелого хлеба, с жалобою, что их кормят таким хлебом. Митрополит, взяв этот кусок, стал его есть, между тем заставив монаха рассказать ему, когда, где, от кого родился, когда и отчего поступил в монашество, и т. п. Потом, съевши весь кусок, спросил жалобщика, будто забыв его жалобу: «Да, зачем же ты пришёл ко мне?» – «Жаловаться на дурной хлеб».

– «Да где же он?» – спросил Владыка. – «Вы скушали его», отвечал тот. – Ну, и ты иди, твори такожде», заключил Платон, умевший собственным примером учить смирению и терпению.

Все душевные свойства Платона трудно с точностью описать и определить; но заметим более известные. Главными его свойствами были прямодушие и чистосердечие.

Из прямодушия его проистекали любовь и верность к порядку и подчинённости; посему он, и по характеру, и по своим правилам, гнушался происков и домогательств в получении отличий, высокие почести сами доходили до него, как заслуженные награды, кои он почитал дарами Провидения. Не терпел Архипастырь домогательства месть и почестей и в своих подчинённых через посредство светских, называя это действие, противное правилам Церкви, пронырством и пролазничеством: прелазаяй инуде. Когда же сам находил достойного, всегда искал случая и средств наградить и отличить его. Дальновидный и честный ум его способен был различить истинное смирение от подобострастия и раболепности, прямодушие и благородство сердца от надменности и заносчивости. Неприятны были для сего Архипастыря переходы из одного звания в другое, разводы и неравные, на корыстных расчётах основанные, браки между людьми из разных сословий и неравных возрастов; противным ему казалось вмешательство духовных в светские дела и неуважение младших к старшим, учеников к учителям, подчинённых к начальникам, – потому что и в его время начинало уже появляться разделение поколений на старое и новое. Против этого он часто вооружался словом своим. Свидетельством сему многие резолюции его, сохранившиеся в делах Консисторий Тверской и Московской. Однажды просил у него совета и благословения первостатейный купец, желавший выйти в дворянство и достать себе чин; Платон ему прямо на это сказал: «Ты в своём сословии первый, и я, Митрополит, тебя сажаю вместе с собою, а в новом звании ты будешь последний – и я тогда тебя не посажу».

Оскорблённое самолюбие и гордость, или пристыженный порок, часто выдавали прямодушие его за грубость, а чистосердечие за обиду. «Соединяя вкупе и остроту ума и твёрдость духа к обузданию своевольства и к усмирению надменных, – замечает Преосв. Евгений Казанцев, – руководствуясь словами св. Апостола Павла: согрешающих пред всеми обличай, да, и прочии страх имут (1Тим. 5:20), – он поражал всенародно гордость и буйство, в кратких словах, но с такою силою истины и благочестия, что после взор его был назидательнее длинных поучений». Из ревности к благочестию, иногда, Иерарх, чуждый лицемерия, ласкательства и потворства, торжественно обличал явные соблазны или наглость, хотя бы встретил их в знатных особах и среди храма; посему ни одна дама не осмеливалась принимать его благословение или антидор в перчатках и явиться к нему в нескромном одеянии, какое иногда предписывало иноземная мода женскому полу в России; никто не отваживался разговаривать во время Богослужения или проповеди его. Одно слово, а чаще строгий взгляд вразумляли неосторожного. Остановкой среди проповеди он прервал однажды разговор двух вельмож в Успенском соборе. Когда же убеждались, что Архипастырь так действовал из ревности по вере, из любви к благочинию церковному, то его не охуждали даже и те, которым он выговаривал, или останавливал в нескромном поведении. Рассуждая о должности Пастыря, в слове 1803 г., Платон говорит: «Добрый Пастырь горит огнём ревности Божией, и всё, и самую жизнь за мало поставляет, только бы обличить и посрамить дерзкое преступление. Блажен есмь, аще поносят мя».

Этот поборник православия не чуждался благоразумной терпимости и был внимателен к гласу человеколюбия, когда мог оказать снисхождение без нарушения своей обязанности. Один из Лютеранских пасторов в Москве, известный Пробст Гейдеке, в 1802 г. напечатал в книге своей Anastasis, будто Русские священники иногда хоронят живых, Митрополит, оскорблённый таким изветом г-на Гейдеке, восстал против его сочинения; когда же сочинитель, видя неприятные для себя последствия от неосновательности своего отзыва, сам принёс извинение Митрополиту, и даже вызвался уничтожить своё сочинение, как оскорбительное для Греко-Российской Церкви и духовенства, тогда Иерарх оказал ему всё снисхождение и даже ходатайствовал за него у высшего Начальства. В изъявление своей благодарности Платону, Гейдеке перевёл на немецкий язык его Церковную Российскую Историю. Приведённый нами поступок его с Мельманом обнаруживает с одной стороны ревность по православию, а с другой великодушие¹⁴⁵.

Сколько был обходителен, словоохотен и ласков сей Архипастырь с простыми и добросердечными, столько несносными казались ему те, в которых он примечал надменность; с ними обращался холодно и презорливо, думая тем унизить высокомерие. Такие то люди почитали гордым сего Иepapxa, который был всегда всем доступен, охотно беседовал с убогим поселянином, простым причётником и бoгaдельникoм, подробно входил в их нужды и скорби, с участием сердобольного отца, помогал им то советом, то делом, подавал им слово утешения в несчастиях, с терпением умел уговорить в случае упорства. Толпы простого народа следовали за Иерархом, ехавшим на служение, желая его видеть, слышать и принять от него благословение. Ничто столько не привлекало его внимания и благосклонности, как чистосердечие и добродушие. В простоте сердца Бог опочивает, говаривал Архипастырь. Его окружали, по большей части, люди неучёные и простосердечные, каковы были: Архимандрит Ираклий, о. Нонн, Аарон, Никон; с ними он молился и беседовал в старости своей. «Посидите со иною, друзья мои, пока я жив; а как умру, все разойдётесь и всё пойдёт иначе». Прежде мы сказали о Симоне слепце, который читывал наизусть в церкви Часы, Апостолы, Шестопсалмие и Кафизмы. Митрополит сам выучил его Русской грамоте посредством налепленных из воску на линейке, потом вылитых из свинца, выпуклых букв, так что после слепец, легко разбирая надписи на колоколах и надгробных камнях, сообщал их любознательному Архипастырю. Сколь было умилительно видеть великого мужа, радушно беседующего с меньшего братией, и одному подающего совет в недоумении его, утешение в скорби, а другому милостыню в скудости!

Если честолюбием можно назвать стремление к великим подвигам и желание заслужить себе уважение, то в этом смысле Платон не чужд был любочестия, от коего едва ли может совершенно освободиться высокий ум с чувствительным сердцем. Но дух его, напитанный истинами Евангельскими, противился суетному тщеславию. Когда родные и друзья утешали его, при изнеможении сил его, приобретённою им славой, тогда он обыкновенно говаривал любимое своё слово: Услышу что речет о мне Господь Бог. Сии же слова он всегда писал при пробе пера, когда хотел что-либо сочинять.

К несправедливому злословию не всегда Архипастырь был равнодушен, обнаруживая или презрение, или негодование против злоречивых и клеветников; но злопамятность не тяготила доброй его души. Хотя высказанная им в резких словах правда иногда навлекала ему вражду, но даже и тайные враги не могли отказать ему во внутреннем и внешнем уважении; порицавший его за глаза, перед его взором и словом смирялся и блaгoгoвел невольно, или, побеждённый его правдивостью, добродушием, чистосердечно мирился с ним. Когда же видел сей Архипастырь ополчение на себя зависти и злобы или наглое попрание справедливости, то всегда ограждал себя упованием на правосудие Божие, повторяя при сем любимое изречение своё: Quis ergo contra nos, si Deus pro nobis? т. e.: Аще Бог по нас, кто на ны? Такое предание своей воли в волю Божию всегда успокаивало его.

От младенчества склонный к благочестию и набожности, воспитанный в твёрдых правилах доброй старины, этот зоркий вождь на пути к спасению верен был апостольскому православию без примеси суемудрия, и во всю свою жизнь был проповедником истинного благочестия и блюстителем чистоты веры; смело опровергая вольнодумство и кощунство, восставал против суеверия ханжества, полагая, что «ничем столько не унижается истина веры, как примесью лжей суеверных»; внутреннюю же свою набожность, сколько возможно, скрывал, дабы она известна была единому Сердцеведцу, веруя, что «во всех искушениях и превратностях ничто столь человека не может утешить, как «простое и чистосердечное упражнение в благочестии». Его любимым словом, которое видим в подписи на нескольких портретах его, было изречение Св. Апостола Павла: Вем бо, Ему же веровах, и известихся, яко силен есть предание мое сохранити в день онъ. Ничто его столько не радовало, как многочисленное стечение народа в храме. «Теснота» – говаривал он, – церкви красота«: ничто столько не утешало его, как успехи духовного красноречия, кои он всегда поощрял в духовенстве.

Плоды его забот и попечений о благолепии храмов Господних, о благоприличии в служении, видим и в церквах и в монастырях Тверской и Московской губерний; при всей бережливости своей, он не щадил на это издержек, охотно отдавая свои вещи на утвари церковные. Внешнему богослужению придал он более торжественности образованием отличных певчих и чтецов, и сам, из детства сведущий во всех почти напевах, как то: Столповом, Знаменном, Болгарском и Киевском, как выше мы заметили, был примером: в Чудове монастыре сам читывал на первой неделе канон покаянный, нередко Паремии в Великую субботу, в Троицкой Лавре и Перервинской обители – Кафизмы за всенощною и утренею, Часы и Апостолы за обеднею; часто певал с монахами на клиросе¹⁴⁶. Почти всякий раз при пении символа Веры и Молитвы Господней заливался слезами от душевного умиления. Столь глубоко проникнут был его дух священными и высокими истинами Христианского исповедания и Молитвы Спасителя! В служении Иерарх почти всегда со слезами приступал к Божественной трапезе. Таким образом, он был для паствы своей правилом и примером порядка, деятельности и благоговения.

Сколько полезен был для Церкви и Отечества ум¹⁴⁷ сего Архипастыря, украшенный науками и освящённый благочестием, о том свидетельствуют дела его – письменные и неписьменные памятники.

Природа одарила Платона умом высоким и многообъемлющим. Так как сфера его понятий была выше других, то мысли его не всегда согласовались с мнениями, других, хотя величию души и доброте своего сердца находил он общее сочувствие. Но ум его, окрылённый верою, способный обнимать и наполнять собою круг своей деятельности, освобождён был от пристрастия и самолюбия, так что Платон умел быть внимательным и снисходительным к мнениям других, не бывши с ними согласным.

Как, изощрённый опытностью мореплаватель, по движениям моря, по течению облаков и светил небесных и другим приметам, легко предузнает погоду, так и сей остроумный муж, обогащённый опытами жизни, столь долго наблюдавший свет и людей, руководимый благодатью, редко ошибался в своих заключениях и выборе, имея то предведение и прозрение, которое иногда служит нам вождём, хотя не всегда может открыть вполне тайну грядущего. «Знаю только то, по многим опытам, – говорит один почтенный Иерарх, – что Платон имел обыкновение при первом взгляде замечать наружность, слова и поступки детей, и чего можно ожидать от них, предузнавал ли, предчувствовал ли, или как иначе захотят назвать сие, только замечания его нередко оправдывались с удивительною точностью¹⁴⁸. С такою то предусмотрительностью Платон в юношах предъизбрал себе трёх сряду достойных преемников своего Архипастырского престола: Августина, Серафима и Филарета; так предназначил на высокую чреду в духовенстве Михаила, Никанора, Евгения и других. При служении своём в Московском Успенском соборе, заметив юношу, бедно одетого, не спускавшего с него глаз, Платон, после обедни, дал ему просфору и, благословив его, сказал: Эта хороша голова! Потом спросил: «Умеешь ли ты петь? – Нет, – отвечал юноша. – Так будешь писателем, коли станешь учиться». Это был Мерзляков, приехавший тогда из Перми учиться в Москву¹⁴⁹. Одарённый остроумием, он любил его и в других, так что острое слово, сказанное хотя бы на его счёт, не смущало его; он даже с удовольствием к случаю повторял его и как бы любовался им. Столько приведённых нами примеров прозорливости его, только предсказаний, оправданных самыми событиями, показывают, что в нём способность прозрения в будущее была не только естественная, но и благодатная. Доброе и чистое сердце его было способно к предчувствию, которое предузнаёт без соображений ума и опытности, по одному предощущению будущего; преисполненное же веры и благочестия, оно могло предузнавать и по внушению благодати. При оскудении уже сил своих, Платон часто говаривал сбивчиво, неопределённо, более намёками: иногда указывая на волосы свои, повторял; «Когда этот снег растает: много грязи будет!» Однажды в Махрищском монастыре, в 1812 году, он надел было наизнанку свою шубу, и когда ему сказали об этом, он промолвил: «Так ныне всё идёт навыворот» и т. п. С остроумием неразлучна в нём была проницательность, которая проявлялась и в обыкновенных случаях келейной жизни. Предание, между прочим, приписывает Платону следующий поступок. Однажды застаёт он шумный спор у печников, которые у него клали печи в покоях. Узнав, что причиною спора пропажа денег у них, велел им прийти вечером – к себе; они явились; тогда Митрополит читал вечерние молитвы вслух и, увидев их, приказал им молиться вместе собою. В продолжение чтения Платон спрашивал несколько раз: Молитесь ли ей? – Молимся, батюшка! отвечали. Наконец опять спросил: Молится ли вор? – Молюсь – сказал один из печников, и тем сам себя обличил.

Счастливая от природы его память обогащена была многими сведениями. Дорожа всегда отечественною стариной, он любил кстати вспоминать разные из оной события, анекдоты и предания; им отысканы и восстановлены многие памятники древности и благочестия, как мы заметили; он сочинил и выставил приличные надписи в св. обителях и церквах, где желал соединить воспоминания о благочестии и вере предков с признательностью и благоговением потомков; при нём сделаны и поставлены в Архангельском Московском соборе на гробницах Государей Российских медные доски с надписями, кроме трёх, доселе неизвестных, гробниц. Многие места из Св. Апостола Павла, из Св. Отец, или классических Греческих и Римских писателей, Платон знал на память, и к случаю с верностью приводил; также сказывая проповеди наизусть, без тетради, тем придавал более выразительности своему произношению и без того одушевлённому; часто без приготовления, по внушению обстоятельств и по вдохновению сердца своего, говорил поучения и речи приветственные и поздравительные. Только после случившегося с ним первого нервического удара, память его стала тупеть и ослабевать. Глубокая чувствительность, сродная душе Платона, в старости более проявлялась слезами, кои проливал он при Богослужении, проповедании и при всяком умилительном случае.

Силы души своей возвысил и укрепил он учением и опытом жизни; высокий и многообъемлющий ум его, любя деятельность, как необходимую свою пищу, скучал без неё. Мы видели, что школьное образование своё он дополнял собственным упражнением, распространяя круг своих познаний; был самоучкою в древнем и новом Греческом и во Французском языках. На Греческом языке Платон вёл переписку с Восточными Иерархами и Митрополитами, которые нередко относились в нему с просьбами или с приветствиями.

Пользуясь инославными богословами Римско-Католической и Реформатской Церквей, он всегда крепко держался догматов и уставов Греко-Российской Церкви, как неизменного основания своего вероисповедания; к мистицизму незаметно было в нём наклонности. По его мнению «Вера состоит в соединении духа нашего с духом Божиим и в отношении всего к Богу; а добродетель есть непременный плод такого благословенного древа таковой веры. О вере судить до́лжно не столько по догматам, сколько по житию; где более любви, там есть и истина веры. – Сия-то любовь и благочестие одушевляли сего Архипастыря в делах его и учении, коими он старался быть полезным для паствы своей. Уже в старости своей он преподавал Богословие в дружеских беседах знаменитому старцу и вельможе Графу Ф.А. Остерману, что доказывают найденные после смерти их тетради, писанные собственною рукою Платона и переписка с братом его, Канцлером Графом И.А. Остерманом¹⁵⁰. Сношения его с Куратором Московского Университета И.И. Мелиссино и Директором оного И.П. Тургеневым, равно и с другими учёными и знаменитыми людьми, служат верным свидетельством любви сего Архипастыря к истинному просвещению и благочестию. Не только в живой личности, но и в письменных произведениях проявлялось существо сего великого мужа, которое усваивается современникам и передаётся потомкам непостижимыми для нас путями.

Платон был плодовитейший духовный писатель своего времени; своими сочинениями он дополнил недостатки учебных пособий в России или проложил путь к дальнейшему совершенствованию оных. Некоторые из его творений писаны только для его века, другие для всех веков; в них видны разные степени духовности, какие он проходил в жизни своей. Одни из них принадлежат к систематическому Богословскому учению, другие к Церковному красноречию, третьи к Истории или к Литературе.

К первому роду относятся:

1. Катехизис, или первоначальное наставление в Христианском законе, толкованное всенародно в 1757 и 1758 гг., 2 части. М. 1781 г., в 8 д.

2. Краткий Катехизис ради обучения малолетних детей Христианскому Закону. М. 1775 и Вена 1773 гг., в 8 д.

3. Сокращённый Катехизис для обучения отроков, с присовокуплением молитв и Христианского нравоучения. 12 д.

4. Сокращённый Катехизис для Священнослужителей, с приложением мест из Слова Божия, правил Св. Апостол и Св. Отец и Духовного Регламента и Присяг. М. 1775 г., 12 д.

5. Православное учение или сокращённое Христианское Богословие, с прибавлением молитв и рассуждений о Мелхиседеке. СПб. 1765 г., 4 д.¹⁵¹

Не только соотечественники учёные, но и иностранцы отзывались с уважением и похвалою о Катехизисе и Богословии Платона, кои написаны, как судит один из знаменитых богословов нашего века, Преосв. Макаров, «просто, общенародно и без строгой системы, но с довольною последовательностью». Святой современник его, Тихон, Епископ Воронежский, советует белому духовенству читать «изрядно протолкованные Платоном десять заповедей Господних»¹⁵². О некоторых предметах как например, о браке, Платон имел личное своё воззрение, которое разделяли с ним многие из его современников. Один учёный Англичанин, напечатав (в Anecdotes of the Russian Empire Lond. 1784) сокращение его Катехизиса, говорит, что «оный во многих местах не только дышит благородным и благочестивым духом, но сочинён с великою простотой языка и изложения». Впрочем, замечает, что в 1-й части оного не упомянуто о первородном грехе. Evangelical Magazine 1815 г. (в переводе Пинкертоном на Английский язык Платонова Православного Учения) пишет, что «сия книга содержит в себе изящнейшее «Изложение Богословских понятий Греко-Российской Церкви Бакмейстер (Russ. Bibliothet. В. 2 St Sept. 1772), при рассмотрении Немецкого перевода сего сочинения, заключает, что «оно составляет эпоху для Церковной Истории», и будто «изложенное в нём учение более отделено от Римско-Католической, нежели от Лютеранской Церкви, и даже во многом согласно с последнею». Платон вместе с Феофаном Прокоповичем и Феофилактом Горским, как оригинальные Богословы отечественные, при изъяснении созерцательной Богословии, могут с пользою занимать и наставника и наставляемых¹⁵³.

Сия учебная книга переведена была на Латинский, Греческий, Армянский, Грузинский, Немецкий, Английский, Голландский и Французский языки.

К Каноническому праву относятся его:

а) превосходная Инструкция Благочинным Священникам, М. 1775 г., впоследствии принятая Св. Синодом за общее правило.

б) Увещание раскольникам, с чиноположением, как принимать обращающихся из них к православной Церкви, СПб. 1766 г., 12 д. «Это сочинение», – говорит Преосв. Макарий, – проникнутое духом кротости и убеждения, нашло себе доступ к сердцам многих, желавших познать истину. Оно дышит самою сердечною материнскою скорбью о заблудших чадах и исполнено самыми трогательными убежденьями к ним»¹⁵⁴.

Из Российских Святых прославлены его Акафистами преподобный Сергий и благоверный Князь Даниил; оба Акафиста со службою и житиями напечатаны. М. 1795 г., 4 д.

Памятниками церковного красноречия служат проповеди, правительственные и надгробные слова Платона, кои, составляя XX томов, оканчиваются 1807 годом. Последнюю проповедь свою на этот год заключил он следующими словами: «Я уже, по Промыслу Вышнего, достиг летами своими предела жизни, Пророком назначенного, и уже 50 лет Пастыреначальник Христос благоволил употребить меня орудием проповедания истины Евангельской. О, когда бы семя его святое было не бесплодно! Азь насадих, Аполлос напоил, а Бог возрастит"

Восемь приветственных речей его, при коронации Александра I и после оной, напечатаны в Москве, 1801 г., в 4 д.; из оных превосходная речь по совершении коронования переведена на Греческий Евгением Булгаром, Архиепископом Славенским, на Немецкий Бароном Николаи, Президентом СПб. Академии наук, также на Французский, Английский, Итальянский и Армянский языки. Сам он, как любитель Греческой словесности, произнёс слово на Греческом языке в Греческом Николаевском монастыре в день Святителя Николая¹⁵⁵.

Платон вновь сокращённо перевёл на Русский с Греческого помещённые в его проповедях: три слова Св. Иоанна Златоуста, одно Св. Иоанна Дамаскина на Успение Божией Матери, одно Св. Епифания Кипрского и три поучения Св. Григория Богослова, а с Французского – Фенелоново слово на день Успения Божией Матери, напечатанное в XIII т. Поучительных слов. В 1776 г. вместе с Митрополитом Новгородским Гавриилом изданы им, в трёх частях, на все годовые воскресные и праздничные дни поучения, доныне читаемые в церквах¹⁵⁶.

Проповедание его было одушевлённое и живое, проникнутое участием и любовью к истинам христианским; исходя не только из уст, но и из сердца оно вносило слово жизни и в слух и в сердце слушателей, Современник его, Сумароков, так о нём отзывается: «Платон есть последователь Златоуста: его имеет дарования, его свойства, вкус. Сей Российский Бурдалу исполнен силы, пламени и быстроты; преемник Феофанов приводит в восхищение слушателей, а читателей ещё больше; Платон подобен реке быстротекущей и всё, что ей ни встретится, влекущей с собою»¹⁵⁷.

В проповедании своём сей строитель Таин старался более сделать истину Христианского учения ясною и доступною к сердцу своих слушателей; отличительный его характер – ясность, основательность и назидание. Немногие из проповедей его принадлежат к догматическим, но более к пастырским беседам и поучениям, в коих он предлагал нравственное Христианское учение о человеке вообще, об отношении человека к общежитию и к Церкви. Как ревнитель о благе отечества, он касался в проповедях своих о предметах общественного благоустройства, и даже за полвека до нашего времени говорил о необходимости устройства путей сообщения в России. Торжественными словами Платона ознаменованы почти все великие происшествия его времени: в них летопись его сердца и души. Прежде его весьма немногие из отечественных проповедников умели с таким достоинством и пользою рассуждать о важнейших правилах жизни и отношении их к религии; его наставления касались тех обязанностей, коим должны следовать люди в известных обстоятельствах; его советы, предостерегая добродетель от преткновений и соблазнов, подавали к достижению оной благоуспешнейшие средства. Сострадательный к немощам человечества, сей проповедник всенародно поражал словом своим пороки, тем не менее преследуя оные и при Царском дворе и на пастве своей. Нередко в проповедях он восставал против расколов или вооружался против пагубных заблуждений своего века – вольнодумства и кощунства, кои распространила Философия XVIII века в Европе и успела забросить свои семена и в Россию, под обольстительным видом моды, воспитания и просвещения, через воспитателей благородного юношества, В слове 1803 года Мая 15, Архипастырь говорит: «О, православные Россияне! возьмите сие святое честолюбие, чтобы нам тщательно хранить святую древность и св. её законы. Пусть иноплеменные престанут нам быть наставниками, а паче от нас да научатся вере к Богу и благим делам!»

Правилам Христианской нравственности учил Архипастырь не в утончённых отвлечённостях, не с одним желанием блистать умом и учёностью, но с убеждением сердца в предлагаемых им истинах, с применением слова своего к смыслу слушателей: душа его изыде в слово его.

В первых томах его проповедей заметно некоторое желание отличаться красноречием, а в последующих видно более Христианской простоты и духовной убедительности, какою он сам проникнут был и хотел проникнуть в сердца своих слушателей и посеять в них семя духовное. Беседовав же об одних предметах при одинаковых случаях, не мог он избежать повторений – и некоторые его поучения написаны без всякой отделки. «Признаюсь, – пишет он сам – об испещрённом слоге я никогда много не заботился. Таковой словами играющий и надменный слог может быть для светских сочинений когда-либо пристоен и нужен, но на священном месте, где устами проповедника беседует вечная Истина, почитал я, что оный есть излишен. Притом церковный проповедник должен беседовать к людям различного состояния и понятия, а потому необходимость требует, дабы духовная беседа была всякому удобопонятна, – удаляя от себя сколь возможно то подозрение, что будто проповедник более ищет хвалы слушателей за своё красноречивое слово, нежели ревнует о насаждении добродетели и страха Божия в сердцах слушателевых. По сим причинам, о витийственном и испещрённом слоге я никогда много не заботился, а всё моё внимание и старание обращал на то, дабы в слоге моем ничего не было тёмного, невразумительного или сомнительного или обоюдный разум имеющего, чтобы притом всё было поставлено на своём месте, сходственно с порядком естественным, доказательства на всякое предложение были бы приличные, неоспоримые и ничего бы того между ними не было, что бы слушателю показалось сомнительным или бы он на что возражение сделать мог. К сему единственно простиралось всегда всё моё внимание, и при том я всегда себя уверял, что если слово с таковым духом будет сочинено и произнесено, более может подействовать в сердце слушателя и больше к его пользе послужит, нежели то, которое надымается одною разновидных выражений пестротою и токмо производит один громкий шум слов, ни силы, ни духа не имеющий. Если же я и в сем не успел, то не для того, чтобы не доставало моего к тому намерения и тщания, но не доставало сил и возможности.

В слоге Платова заметна мудрая средина между высоким и простым, между Славянским и Русским языком; он удалялся пестроты Славяно-малороссийского слога своих предшественников: Феофана Прокоповича, Стефана Яворского, Димитрия Сеченова и других, которые примешивали в библейский слог простонародные и чужестранные слова. Но в строении его речи ещё заметно влияние Латинского языка. Стремясь к свету и уклоняясь темноты, Платон писал ясно и просто, достойно важности предмета; в некоторых словах, по справедливости, образцовых, как то: при гробе Петра I¹⁵⁸, на коронование Александра I, в надгробном В.К. Наталии Алексеевне, и в других, он был высоким без напыщенности и трогательным без притворства. Говорят, что проповеди Платона лучше было слышать из уст его, нежели читать. Хотя они действительно не все одинакового достоинства и не все счастливы по изложению, однако все составляют назидательное чтение, как курс Христианской нравственности и училище благочестия и добродетелей, так что сам Св. Синод, признав их достоинство, многие из них включал в число годичных поучений для всех церквей. Платон, по видимому, не знаком был с немецкими проповедниками, по не знанию их языка, но не оставил без исследования Французских и Английских витий; последних читал во Французском переводе, но почти во всех западных писателях, но свидетельству Архиепископа Евгения Казанцева, его собеседника, «находил красноречие не сердечное, но более искусственное, чешущее только слух, а не назидающее к Христианской жизни. Что если он приобрёл какую-либо способность писать, то почерпнул её из Греческих Св. Отцов, особливо из Св. Иоанна Златоустого, которого изучал во всю свою жизнь». Во многом подражал он Гедеону Кринову, которого почитал образцом Русского ораторского слога, и Феофану Прокоповичу, нашему также Богослову полемику, историку и витии, как видим из следующего слова Архиепископа Феофана Прокопοвича в день коронации Императрицы Анны Иоанновны, в Москве, Апр. 28, 1731 г. «Твой престол тебе беспокойство, а нам покой подаёт; держава твоя тебе тяготу, а нам облегчение делает; скипетр твой тебе труды, а нам беспечалие приносит; корона твоя больше уязвляет, нежели украшает главу твою, бесчисленными наполняя попечении; но для чего? чтобы главы подданных твоих в тишине и веселии пребывали». Слово Московского Митрополита Платона на коронование Императора Александра I, в Москве. Сентября 15, 1801.

«Сей венец на главе твоей есть слава наша, но твой подвиг. Сей скипетра есть наш покой, но твое бдение… Сия держава есть наша безопасность, но твоё попечение. Сия порфира есть наше ограждение, но твоё ополчение», и пр.

Так подражал, или лучше сказать, так сходился Платон в мыслях со знаменитым предшественником своим в витийстве. Он не пренебрегал и других источников, желая быть назидательным и полезным¹⁵⁹. Из полемических его сочинений известно: Увещание раскольникам, сочинённое по случаю сжёгшихся самовольно в Зеленецком монастыре исступлённых суеверов, 1765 года Июня 4. Оно написано по препоручению Св. Синода и напечатано в СПб., 1766 г. с чиноположением, как принимать раскольников в Православную Церковь. По внушению его, написана Протоиереем Иоанном Кандорским, для так называемых старообрядцев, книга: Нравственный пластырь, напечатанная в Москве церковными и гражданскими буквами, в 1811 году. Полемическое это сочинение посвящено имени М. Платона, который надписал на нём: «Сие сочинение есть полезно и ревности духовной исполнено. Платон, Митрополит Московский. 1809 г. Сентября 12 дня»¹⁶⁰. Сверх того, Платону приписываются:

а) Примечания на книгу Г-на Дютенса о Греко-Российской Церкви, 1793 г.,

b) Примечания на Энциклопедические вопросы Г-на Волтера, и

с) Мнение о Тильзитском мире и умыслах Наполеона.

Библия, исписанная примечаниями Платона на Русском и Латинском, также служит доказательством тому, с какою неусыпностью изучал он Слово Божие¹⁶¹.

По желанию Императрицы Екатерины II, Платон, для первой Азбуки Русской, изданной в пользу народных училищ, сочинил Христианское Нравоучение, доныне печатаемое в букварях: Буди благочестив, уповай на Бога¹⁶², Молитвы: 1) Восстав от сна, 2) Отходя ко сну, 3) Перед обедом, и 4) После обеда, помещённые в VI т. его поучительных слов, и пр.

В таком же смысле написал он для отрока, окрещённого им из Турок, Магмета, в св. крещении Моисея Петровича Платонова, следующее:

Наставление моему Моисею

1. «Помни непрестанно Бога, люби Его и бойся преступать Его Закон; всегда Его в помощь призывай. Никогда не оставляй службы в Воскресные и Праздничные дни: поутру и ввечеру молением к Нему обращайся; а ежегодно исповедью и святым причащением себя очищай и против страстей укрепляй.

2. Будь к должности прилежен.

3. Обходись с добрыми людьми, а с худыми обращения убегай.

4. Но ко всем будь ласков и приветлив.

5. Храни воздержание в пище, в питии, во сне и в языке и в страсти плотской.

6. Наблюдай малое своё хозяйство, чтобы ни на что излишнее не тратить, а только на нужное и полезное.

Сие храня, Божию милость заслужишь и счастлив будешь, – я тебе от сердца того желаю».

Истории Платон в школе не учился; но как сам говорит, «знание её приобрёл всегдашним читанием исторических книг, к чему прилежал чрез всю свою жизнь, и не было для него приятнее упражнения, как чтение истории всей вообще и своей отечественной».

К историческим сочинениям Платона принадлежат:

1. Его Церковная Российская История, оконченная XVII веком. М. 1805 г., в 2-х частях. Рассматривая Русского, как гражданина и как Христианина, историк одушевил её любовью к Отечеству и благочестием. Она достойна внимания по оригинальным взглядам на лица и события, по остроумным замечаниям и догадкам, оправданным впоследствии фактами, по беспристрастным суждениям о состоянии духовенства в России, об иезуитах, о Лжедмитрии, как их орудии, и пр. Не имея под руками исторических материалов, из коих для нас очевидно – чьим произведением был самозванец, Платон, руководимый единственно своим проницательным умом, пришёл к тем же самым заключениям, кои в исторических материалах представляются, как факты, и кроме того выразил много других замечательных мыслей»¹⁶³.

«По моему мнению, – говорит Платон, – кажется, что сие изобретение было Иезуитов».

В ней обнаруживается личное предубеждение сочинителя против Папежства и вообще Римского Католицизма, так что он даже полагает, что «Папежство наиболее всего развратило Христианскую веру и для неё есть опаснейшая зараза». Он даже называет Католиком Гедемина, бывшего язычником. В проповеди своей, 1803 г. Мая 15, на день Царевича Димитрия, сочинитель высказал мнение своё о духе Папежства в следующих словах: «Злобный и коварный Запад, всегда враждебный, хотя на добро слеп, но на зло весьма острозрителен и дальновиден, беспредельным и антихристовым властолюбием возбуждаемый всё на вашу Св. Церковь испустил разожжённые стрелы лукавого». Несмотря на некоторые недостатки, свойственные тогдашнему времени, когда ещё не установилась историческая критика, и зависевшие от неизвестности источников, впоследствии открытых, сей старческий труд, как первый замечательный на Русском языке опыт, достоин уважения и подражания. Преемник Платона на этом поприще, писатель Истории Русской Церкви, через 43 года после сего труда, Преосв. Филарет Гумилевский, замечает, что Платонова Церковная Российская История, «в отношении беспристрастия, может служить образцом для историка Русской Церкви». Пробст Гейдеке перевёл её на Немецкий язык!.. Сею книгою пользовался Г. Штраль в своей «Geschichte der russ. Kirche. II Th. Halle, 1836»; он её признаёт «весьма важною для Русской Церковной Истории, по её прямым основаниям». К этому присоединим отзыв о ней Императора Александра I¹⁶⁴, 1806 г. Января 2: «Преосвященнейший Митрополит Московский Платон! С особенным удовольствием получил я писание ваше и приложенное при нём сочинение, в котором столь достойно изображаете происшествия Церкви Российской. Будучи одним из знаменитейших Пастырей оной, вы почтили память предшественников, которых славу разделяете. История сохранит подвиги ревности вашей, между тем как красноречивые творения ваши доставят потомству те же утешения, которыми услаждали они современников. Желая Вам усерднейше всякого блага, пребываю навсегда доброжелательный», и проч.

Второе издание сей книги было в 1821 г., а третье в 1834 г. напечатано в Москве с некоторыми опущениями и переменами, с присовокуплением Слова на коронование Императора Александра I, Духовной и Предисловия.

2. Путешествие Высокопреосвященнейшего Платона, Митрополита Московского и разных орденов Кавалера, в Киев и по другим Российским городам в 1804 году, собственною рукою, с замечаниями его, писанное. СПб., 1813 г., в 8 д.

3. Путевые записки о путешествии в Переславль, Ростов, Ярославль, Кострому и Владимир, 1792¹⁶⁵.

4. Краткое историческое описание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1790 г., в 4 д.¹⁶⁶.

5. Исторические надписи на разных памятниках.

Под надзором М. Платона, по Высочайшему повелению, сочинён Мих. Ильинским Опыт исторического описания о начале города Москвы, как и по каким причинам она основалась, кем и когда престол Великокняжеский перенесён и отчего сей город получил тогда своё возвышение, и пр.

6. Выше приведённые Записки о жизни М. Платона, писанные им самим до 1807 года, и доведённые Наместником Лавры, впоследствии Епископом Костромским, Самуилом Запольским, до 1812 года¹⁶⁷. В них виден Платон, как человек, который действовал прямодушно и говорил искренно.

Из переводов его известны: XXXI письмо Св. Григория Богослова; в Перервинской Семинарской библиотеке находился опыт его перевода из Тацита. Платону даже приписываются некоторые стихотворения.

По указу Св. Синода, в другой раз переведены были на Русский язык Беверегиевы Pantaeta Canonum, Козловским и Полетикою. В рукописи многие места собственноручно исправлены М. Платоном¹⁶⁸.

В Вифанской Семинарской библиотеке хранятся рескрипты к Платону Императрицы Екатерины II, Императоров Павла I и Александра I, Императрицы Марии Феодоровны и Великой Княгини Наталии Алексеевны; письма Греческие: Великого Князя Константина Павловича, Греческих Патриархов и Митрополитов; Русские: Преосвященных Амвросия Каменского, Дмитрия Сеченова, Гедеона Кривова, Парфения Сопковского, Князя Потемкина, Графа З.Г. Чернышева, Графов И.А. и Ф.А. Остерманов и других знаменитых особ, духовных и светских, из соотечественников и чужестранцев. К некоторым из оных приложены и отпуски черновые, писанные, по большей части, собственною рукой Митрополита Платона. Всех писем более 300. В С.-Петербурге, в 1776 г., в 8 д., напечатаны 36 Латинские письма к нему духовных и светских особ, с краткою его биографией, под заглавием: Fasciculus litterarum, quas variæ condition isextranei, præcipue Russi, erudition et doctrina præclari viri dederunt ad eminentissimum D. G. Archiepiscopum Mosquensem. Из соотечественных здесь помещены письма:

1) Митрополита Новгородского Димитрия, Архимандрита в Амвросия, Ректора Троицкой Семинарии Варлаама Синьковского, Префекта Парфения Посникова, Иакинфа Карпинского, Настоятеля Новоспасского, Симона, того же монастыря Архимандрита, Давида, Иова Епископа Переяславского, Архимандрита Курского монастыря Виктора, Префекта Дамаскина, Ректора Моск. Семинарии Греко-Лат. Академии, письма Куратора М. Университета, И.И. Мелиссино и сотрудника Шлецеру, Семена Башилова;

2) из иностранных: Доктора Мед. Гингиосси, Геттингенского Профессора И.Ф. Муррая, Доктора Богословия В.Ав. Бертлинга, Томаса Новелла;

3) Дерптского Пастора Ф. Олдекопа, Библиотекаря Нирембергского Хр. Рикеля, Рижского Пастора Густ. Бергмана, И.В. Паррата, Профессора Маттеи.

Ответных писем М. Платона здесь помещено только два: к Профессору Маттеи и к какому-то Епископу, 1767 г. Как образчик Латинского слова, приведём здесь первое, присоединив к нему и Греческое письмо М. Платона к Архиепископу Никифору Феотоки¹⁶⁹.

Если б собрана и известна была вполне переписка Митрополита Платона, тогда вернее можно было бы судить о его сношениях и образе мыслей, а вместе с тем и о духе того времени, в какое он жил и действовал. По свидетельству Порошина, у Платона было до ста писем друга его, известного проповедника Гедеона, кои он намеревался издать в свете.

Богословские его сочинения, напечатанные особо, помещены в полном собрании его творений.

Многие из знаменитых писателей, как Русских, так и чужестранных, отзывались с отличным уважением о достоинствах и заслугах Московского Митрополита Платона, которого несколько сочинение переведено почти на все Европейские языки и приняты были с похвалою. Самые чужеземцы, не православные и противники веры Христианской, Дидрот и Волтер отдавали ему должную справедливость; последний из них пишет, что Греко-Российская Церковь имеет проповедника, по имени Платона, такие сочиняющего проповеди, коих не постыдился бы признать своими и Греческий Платон¹⁷⁰. На Альпах раздавались рукоплескания при имени Платона; на пастве Московской нередко народ встречал его с торжественными восклицаниями. Доктор Берви видел портрет сего Митрополита Московского в Южной Америке рядом с изображением Франциска де Солано, в авдитории Лимской Коллегии Езуитов¹⁷¹; в Италии писали и гравировали его портреты. Доныне изображение Платона встретите и в городах и сёлах по всей России. Сего Архипастыря воспевали Державин, Костров, Петров, Князь И. Долгорукий, Мерзляков, В Гёттингенском и Оксфордском Университетах торжественно в академических речах ему произносимы были похвалы. По введении Медицины в Академию Славяно-Греко-Латинскую, С.-Петербургская Медико-Хирургическая Академия 1808 г. наименовала Платона своим Почётным Членом; но известно, что он не принял предложения Председательницы Российской Академии, Княгини Дашковой, быть ему Академиком¹⁷². Верх славы сего Иepapxa составляют уважение к нему Римского Императора Иосифа II, доверенность Екатерины и, поручавшей ему на рассмотрение свой Наказ, тогда как ещё Платон был Иеромонахом, дружба Императора Павла I и обеих его супруг; в своей переписке, сей Государь, бывши ещё Наследником Престола, поверял Наставнику своему горести, надежды и радости свои: он первого его в Москва уведомил о рождении Великого Князя Николая¹⁷³. Бывши Наставником и Духовником Царственной Четы, он помазал на Царство августейшего их Сына Александра I. Уважаемый многими из великих мужей, которыми славился век Елисаветы, Екатерины II и Александра I, Платон своими деяньями соединил в Истории с их именами и своё имя.

Как ревностный строитель внешней и внутренней Церкви, Платон возобновил, поддержал и украсил многие монастыри и церкви, а некоторые и вновь основал; старался умножением средств к просвещению духовенства распространить учёное монашество и вообще просвещённое в отечестве духовенство, которое бы способно было действовать на нравы народа, искоренять в нём предрассудки и пороки. С апостольскою ревностью противоборствуя нечестью, вольнодумству и суеверию, водворял Архипастырь наш истинную веру и благочестье. Сам вития и Богослов, он был великим покровителем талантов¹⁷⁴; примером и поощрением содействуя успехам духовного красноречия и классической Словесности, возвёл в своё время на высокую степень просвещение духовное; воспитал, как мы уже видели, многих достойных Пастырей. По всей справедливости, дано ему название Отца Московского духовенства, ибо, по словам одного из питомцев его, «он вырастил вокруг себя как бы целый рассадник – все из своих учеников, занявших первопрестольные кафедры¹⁷⁵. Вся жизнь Платона, во всех её направлениях, проникнута была глубоким и горячим чувством Христианской правды и любви; не напрасно же именовали его светлою душою, Таков был сей строитель Таин, страж дома Господня, проповедник слова Божия, покровитель и ревнитель просвещения в духовенстве, Отец Отцов, Наставник Царей и печальника о всей земле Русской! Духом, сердцем и словом он так сблизился с Русским народом, что между ними было сердечное сочувствие; влияние сего Архипастыря не ограничивалось его веком, но простёрлось и на потомков.

Обозревая жизнь сего доброго, правдивого, мудрого, прозорливого, просвещённейшего в своё время и благопопечительного о пастве своей Архипастыря, не удивляемся – что в питомцах науки была к нему такая безграничная преданность, что при нём духовное просвещение так быстро подвинулось вперёд, что из школы его вышло столько знаменитых Иерархов, что родилось и укоренилось всеобщее к нему уважение и любовь во всех сословиях без исключения, что питали к нему такое высокое доверие Царственный особы, что наконец слава о нём перешла за пределы отечества и имя Платона до сих пор живёт и долго будет жить в преданиях Русского народа, – ибо он принадлежит к числу тех знаменитостей Русской земли, иже оставиша имя, еже поведати хвалы (Сир. 44:3–4).

Конец

***

Собственною рукою с замечаниями его писанное

Мая 22 дня, призвав Бога, дабы путешествующим нам спутешествовал, отправились мы из Москвы по Можайской дороге. Любовались на пути красотою мест, какова есть свойственна окружностям царствующего града. Места более ровные подымались некоторыми небольшими возвышениями, на коих открывались то приятные рощи, то поля, различным хлебом усеянные и зеленеющие. Красоту сию умножали часто встречающиеся каменные, а несколько и деревянные, но хорошо устроенные церкви, помещичьи дома с регулярными садами. Проезжая без мала две тысячи вёрст, хотя многие встречались хорошие и красивые места, но чтобы они превосходили окрестности Московские красотою своих положений церквей, домов помещичьих и поселянских, нигде сего видеть не могли. Из селений, по Можайской дороге, наибольшие были два села: Перхушково и Вяземы, в первом хорошая церковь каменная, с немалым числом домов поселянских, порядком поставленных, а второе отличалось каменным господским домом с регулярным садом и прекрасными окружающими селение рощами, А паче обратила на себя внимание наше в Вяземах церковь каменная о двух ярусах, довольно великая, строения ещё Царя Бориса Годунова. И снаружи и во внутренности её, по счастью, вся древность соблюдена, даже внутри; хотя расписание возобновлено, но ничего не переменено из древнего. Примечательного в ней усмотрели мы, что в церкви на стенах, в некоторых местах на подмазке, вырезаны, или начерчены были ножичком, или каким другим острым орудием, слова Польским языком, а литерами Латинскими, кои хотя мы разобрать не, могла, однако видны изображённые цифрою 1611, 1618 и 1620 годы, и некоторые имена Польских панов.

Рассуждая по годам и по именам, сии надписи были во время мятежей от самозванцев, когда Поляки под сими злocoвестными предлогами причиняли России величайшее разорение, делая по всем почти России местам пагубные набеги и опустошения. Сии надписи мы поручили спасать, и приложим старание, не можно ли их разобрать, что послужит к некоторому Российской истории о времени мятежей от самозванцев объяснению. Дорога от Москвы до Можайска, по большей части, гладкая и ровная, и лесами страна сия не скудна. Земля плодородием средственна; однако, может быть плодородна, ежели хорошо обработана и обнавожена будет. Селения крестьянские не редкие, прямые и не малолюдные, и везде порядком устроенные, и своим наружным видом доказывают, что жители не истощены и не бедны. В тот же день вечером приехали мы в Можайск, и стали в монастыре, близ города стоящем, Лужецком. Город посредственной величины; положение его на разных возвышениях, или холмах. Строением ещё не совершён, однако выстраивается порядочными улицами и домами, и много уже хорошо построено, – и надёжно, что через некоторое время он себя откроет в лучшем виде и устройстве. Церквей в городе каменных и деревянных десять. Но особо примечательна соборная церковь, довольно везде известная изваянным образом Святителя Чудотворца Николая, куда не малое от ближних и дальних стран число богомольцев собирается, и собору доставляет нескудное к содержанию снабдение.

Теперь сия церковь, с пристроением новой тёплой церкви, из церковной казны обделывается вновь белым камнем, готическою искусною архитектурою и её бедною рукою. И когда будет окончена, представит она вид редкой и необыкновенной узорчивости. Сия церковь стоит внутрь вала, который был окружён крепостною каменною стеною, немалою и высокою, которую мы видели прежде, хотя уже обветшавшую; но она вид придавала городу важный и приятный.

Отслушав в соборе Божественную литургию и осмотрев несколько улиц города, возвратились в монастырь Лужецкой. Сей монастырь есть весь каменный, четыре в нём церкви, и кельи, и ограда каменные довольно устроены, и внутри церквей благолепие непостыдное. Стоит на высоком и красивом месте, на берегу Москвы реки, откуда почти и весь город виден. Жители города, кажется, не очень имущественны, но к благочестию Христиански все расположены, и нас приняли усердно, и таким принятием утешили и обязали нас возслать благодарение Богу.

23 дня, после обеда, мы из Можайска выехали, желая сему граду, чтобы он благословением Божьим возрос в прежнее своё величие, ибо в древности был он из знаменитых городов и имел своё особое положение.

Выехав, тотчас усмотрели мы как бы иную страну и как бы иной климат. Стали являться нам селенья гораздо меньшие и малолюднее, и редко, и наружностью своею доказывали бедность жителей, что до самого Смоленска продолжалось, и далее, о чём упомянём после. Изыскивали тому причины, и слышали отзывы, что много владельцев малопоместных, – а что сие значит, понять мы не могли. Дорога продолжалась ровная и гладкая, и мосты и гати, редко где случались, даже до самого Киева, исправны, что делает честь Правительству и доставляет ему благодарность от путешествующих.

На дороге видели мы вершину Москвы реки, и пожелали ей, дабы благословение Божие всегда сей источник напоевало и умножало к удовольствию и красоте царствующего града. Вершина её выходит из низкого места, яко родник, и делает небольшой ручей, и так далее, принимая в себя ручьи и речки, умножается.

На той же дороге посетили мы Колоцкий монастырь, известный почитаемым чудотворным образом и бываемым при оном богомолием. Строения в нём не шло каменного, церковь посредственная, а величиною и утварию; оградою обнесён не малою каменною, но живущими в нём иноками скуден.

Проехав город Гжатск 24 Мая, сверх чаяния нашего, поскольку было позднее ночное время, нашли мы многих граждан и Г. Городничего, вышедших встретить нас. Мы, изъявив благодарность за таковое их усердие, и признавая себя не заслужившими такой почести, и сожалея, что они себя столько отяготили, особливо в такое ночи время, поехали в город, и взошли в отведённый нам хороший и великий каменный купеческий дом, которого внутренний нового вкуса убор ещё превосходил самую его наружность, да ещё и удивил нас, поскольку не весьма сходствен был с их к древности почтительною привязанностью. В доме нашли множество первостепенных жителей, которые все приняли нас с особенным доброхотством и усердием. Много упрашивали нас, чтобы мы остались у них ночевать, но как нашего путешествия план не дозволял нам взять тут ночь, то мы через несколько часов, возблагодарив им за любовное их приятие, пустились в свой путь, сожалея, что более любовным их к нам расположением воспользоваться не могли. Гжатск, сколько мы по ночному времени видеть могли, стоит на ровном месте; посреди течёт река Гжать; хотя не велик, но очень хорошо устроен, весь в порядке, домов много каменных, и нескудною рукою воздвигнутых, а где улицы есть и деревянные, но дома порядочно и все в линию построены, и заслуживает между хорошими городами помещён быть. Церквей каменных только две, что по пространству города и многого числа домов кажется быть недостаточно; но уповательно, что время и со временем возрастающий вкус и образ мыслей и сей недостаток дополнит. Сверх градских две ещё за городом каменные для кладбищ церкви.

Жители достаточны, известным при портах торгом. Выезжая из города, любовались красотою рощей, по разным местам, яко руками насаждённых и распоряженных, и хорошею дорогою.

В тот же день пред полуднем приехали мы в город Вязьму и стали в Предтечеве монастыре, который при конце города к Смоленску. Вязьма есть не малый город, и многолюден, по большей части хорошо устроен. Много каменных домов, и деревянные не худые. Улицы все почти в порядке; церквей более 20, все каменные, утварью украшены многие отлично. Соборная церковь на высокой горе, или крепостном валу, откуда весь город и окрестности его с приятностью взору представляются. Тут посетили мы Господина Городничего, который принял нас благоприятно. Среди города течёт река Вязьма; жители примечаются быть достаточны и в довольстве, а паче богаты благочестием и усердием к церквам Божиим и к упражнениям благочестия. Приняли нас с любовью добродушною и везде жадно теснились окрест нас, яко свойственно добрым Христианам, увидев Служителя Церкви Христовы. Город стоит в средине на ровном месте, а с обоих концов с некоторым гор возвышением. Известен он торгом отличных и вкусных пряников.

Монастырь Предтечев строением церквей и келий и ограды каменным доволен и обширен, но святыми отцами скуден, и на время по смерти настоятеля другого не было. Жители, по набожности, привержены к обители, и желают лучшего устроения и вещественного и духовного. Бог да исполнить их желание, и да благословит град!

Пополудни обозрев по некоторым улицам град, и в монастыре ночевав, поутру рано, Мая 25 дня, отправились в свой путь.

На пути нас удивляло, и в сожаление приводило, что до Смоленска и далее мало видели селений, и нередко и встречались, и то несколько избушек бедных: всё доказывало и бедность, и малолюдность жителей, так что и в окрестности, сколько взор объять мог, мало селений и помещичьих домов открывалось.

Дорога ровная и гладкая; земля плодородием кажется средственна, однако с хозяйским рачением и при достатке жителей быть может нескудною. Также местами показывается в лесах нескудость.

От Можайска до Смоленска в некоторых местах представилось нам необыкновенно, что и женщины пашут, а притом они же вскачь яко летят верхом на лошадях.

Около вечерен приехали мы в Дорогобуж, который стоит на Днепре, и мы сию славную реку, ещё не доезжая Дорогобужа, за несколько вёрст встретили, или она нас встретила. Дорогобуж городок небольшой, однако устроен деревянными небольшими домами в порядке; встречаются дома и каменные, и составляют одну улицу и долгую и пространную, которая лежит под высокою и крутою горою; но и на самой горе есть две церкви, каменные, хорошие, в несколько там домов. Внизу, в слободе, церкви каменные же хорошие, и за Днепром есть церкви, а всех шесть.

И здесь обыватели нас приняли и любопытно и добродушно; не примечается, чтобы они были много достаточны, однако кажутся, по весёлому виду, состоянием своим быть довольны и благочестием успокоенные. Принял и угостил нас того города Протопоп, человек благоразумный и почтенный.

Также снабдил нас на одну станцию своими хорошими лошадьми, того уезда и помещик и предводитель г. Ваксель. Каковое пособие тем было для вас обязательнее, что лошади, коих нам в сих местах на почте давали, были слабые и истощённые, и с трудностью нас везти могли, несмотря на гладкую и ровную дорогу, каковое медление не столько нас трогало, сколько в жалость приводила бедность жителей.

Выехав из Дорогобужа пред вечером, с приятностью взирали мы с возвышенного места на положение Дорогобужа и на окрестность его, Днепром орошаемую. Как, напротив, трогались, находя по дороге селения скудные, и то редкие. Хотя земля к плодородию казалась быть не способна.

По сему пути, влево, недалеко от проезда, увидали мы монастырь Болдин, третьеклассный, рассудили его посмотреть. Он ограждён стеною каменною, не худою, и церковь в нём немалая и пространная, другая трапезная, каменные, вид имеют хороший. Кельи деревянные, есть и каменные. Монастырь сей, для жилища Богу себя посвятивших, приличен, яко стоит в уединении и окружается водою, и близ протекает река Уфа. Но живущих в нём число скудное. Пожелав лучшего сему святому месту устройства и продолжая путь, увидели в правой стороне дороги, яко вёрст на семь, на возвышенном месте белеющийся Бизюков монастырь, который в сие самое время уже был упразднён и Архимандрит той обители, сдав монастырь, по случаю встретился с нами, и с нами вместе продолжал свой путь до Смоленска. Сожалели об упразднении сего монастыря, тем более что, может быть, самая живущих в нём скудость и несоответственное их святым обетам благоустройство подали к тому случай.

В продолжение пути перевезлись мы через реку Днепр в ночной темноте, и поутру рано воссиявшее солнце открыло нам лицо Смоленска. К Смоленску за несколько вёрст встретили нас немалые горы. Но путь проложен между горами, по большей части, по берегу Днепра. Между гор на низких местах трудности проезда облегчили хорошо обделанные гати, и мы, проезжая между высокими горами, из сих ущелин, яко из окна, прежде всего усмотрели обширную по высокой горе устроенную каменную крепость. Въехав в город 26 дня поутру, в седьмом часу, нашли в нём строение деревянное, мелкое, и то, по большей части, обветшалое; только, близ самой крепости, ряды торговые не худо устроены; ибо вообще примечается, что жители в нём не весьма достаточны.

В крепость въехали по мосту, через Днепр, по весьма крутой горе, с которой вниз спуститься не без опасности, и стали в Троицком монастыре, близ самого Архиерейского дома, который монастырь строением не худ, и церквами и оградою каменными, и числится третьеклассным.

Увидевшись с духовным того града хозяином, Преосвященным Епископом Димитрием, который нас принял ласково и благоприятно, пошли в собор и слушали в нём Божественную литургию. Соборная церковь строения огромного вида, величественного и весёлого, и хорошо убрана, и едва ли где, и в самом Киеве лучше её обрести можно. Много в укреплении и украшении её потрудился блаженной памяти Преосвященный Епископ Парфений, муж благочестивый, добродетельный, и нам по духовной любви и дружбе известный. Усладившись зрением её, смотрели и другую соборную церковь каменную, для зимнего времени тёплую, устроенную Преосвященнейшим же Парфением, довольной обширности и хорошо украшенную, имеющую царские врата среброкованные, а потом и третью церковь, домовую Архиерейскую, немалую, от строения отдельную, где показывали нам и ризницу Архиерейскую, весьма нескудную и многими дорогими и древними утварями отличную.

Архиерейский дом велик, высок, на высоком месте, и немало обширен и не худо убран. В нём есть ещё домовая церковь. Кроме сего, есть и деревянные Архиепископские покои, близ саду, где Преосвященный и жительствует, где и нас прежде приветствиями семинаристов почтил, а потом и обеденным столом любовно угощал. После обеда, от пути отдохнув, ездили мы по крепости, в которой, но обширности её, много строения и улиц, и дома новые, каменные, немалые и красивые, все почти из казны в порядке устроенные, и для Государственных дел и Правительствующих лиц определённые; мало тут домов партикулярных, а которые есть, и те также хорошо и по регуле устроены; но есть же против собора овраги глубокие, в коих есть ещё некоторое старинных деревянных домов число, и с плодовитыми садами. В сей крепости посетили мы Авраамиев второклассный монастырь, который и церквами и строением каменным довольно снабжён.

Возле сего самого монастыря, особым двором устроена и семинария, каменная, немалая, где обучающихся духовного чина детей немалое число. Пожелав им благоуспешного просвещения к пользе Церкви и Отечества, возжелали посмотреть и женского Вознесенского монастыря. В нём церковь каменная изрядная, высокая, вверху летняя, а внизу зимняя; кельи, по большей части, деревянные, однако содержатся опрятно. Посетили Игумению и послушницу, по фамилии Воеводскую, искусную в шитье художницу, и нашедши их житие набожное и добродетельное, возблагодарили Бога, что таковою драгоценною доброго жития утварью благословил место сие.

Потом паки посетив Преосвященного и простившись с ним, препроводили ночь в Троицком монастыре.

Стена около крепости весьма великая; говорят, что окружности имеет около 7 вёрст, что, смотря на неё, и кажется быть вероятным; довольно высока и со многими башнями; строения Царя Бориса Годунова, которую он сам, быв ещё Боярином и Правителем Государства, закладывал. Стена построена, как требовало положение горы. Возвышается ли гора или понижается, то и стена потому же возвышается или с наклонностью горы ведена сходственно. Сожалением трогались, что сия огромная стена не поддерживается и во многих местах уже разваливается. Желательно, чтобы хоть она в целости осталась, яко монумент древности, для удовольствия любопытствующего потомства; а может быть, преобращение времён, столь веку сему свойственное, когда-либо пользу и нужду в ней возымеет.

Жители сего града примечены нами ко благочестию быть усердны. Они теснились около нас, и с любовью взирая, добродушно испрашивали от нас благословения Божия, каковое призвав мы от горячей души на благочестивый град сей, и чтоб они, храня древнюю святую набожность, новостями различными не были заражены. Выехали из Смоленска Мая 27 дня, поутру рано. Проехав последний Смоленской губернии небольшой новоустроенный городок, называемый Красный, который ничего примечательного в себе не заключает, вступили в губернию Могилёвскую, бывшую прежде под владением Польским.

Скоро в сей губернии усмотрели мы местечко, называемое Ляды, и удивились, нашедши, что оно наполнено жидов, чего мы прежде никогда не видели. Домов их немалое число, смешаны с малым числом домов христианских, и одни от других удобно можно было отличить. Ибо жидовские, хотя деревянные, но снаружи не худо выстроены, а внутри неопрятны и нечисты, христианские же дома весьма бедны.

Увидев церковь Христианскую деревянную, среди селенья стоящую и окружённую со всех сторон в самой близости домами, пошли, желая рассмотреть церковь, и спросили, где священников дом? Нам сказали, что он живёт за сим селеньем далее в поле, а сии дома, церковь Христианскую окружающие и почти прикосновенные, все суть жидовские. Услышав мы сие вздохнула с прискорбием. Переменив лошадей и поехав далее, остановились в местечке, называемом Дубровна. Местечко сие очень хорошо и порядочно устроено, и многими домами и улицами и лавками наполнено, и расположено наподобие города. Принадлежит оно Князю Любомирскому, а ныне его сыну, по фамилии матерней Нарышкину. Жители в нём почти все жиды и промышляют от свойственным жидам торговли проворством; а Христиане бедны; однако есть и церкви Христианские православные нехудые. По предубеждению ли какому или по самой истине не могли мы на жидов смотреть без отвращения, ибо нам казалось, что на лицах их написаны злость и хитрость, и они представлялись нам виновниками бедного тамошних крестьян состояния, как от сих самых бедных крестьян таковые отзывы мы везде с прискорбием слышали¹⁷⁶.

Выехав оттуда и приехав в Оршу, нашли другого рода людей. Орша малый город и скудный, и строения немного, а весь почти город состоит из монастырей папистических, разных орд, или орденов: яко то – Иезуитов, Доминиканов, Францисканов, Кармелитов, Бернардинов, Тринитариев и прочих двух Базилианских, мужеского и женского: всех 8 монастырей, которые все строением каменные, очень немалые, а некоторые могут почесться и великими, яко то Иезуитский. Из них некоторые рассудили посмотреть, яко Тринитариев, Иезуитский, Базилианский и Бернардинский. Люди почти все молодые и дородные, живут кажется в довольствии, поскольку имеют деревни; кроме некоторых церковных кратких обрядов, другого упражнения у них не приметили; разве может быть, есть некоторые сокровенная, коих не можете видеть, разве око примечательное. На сие смотря, сожалели: 1) что терпимы монастыри Базилианские, которые не что иное суть, как бывшие наши православные монастыри, но под владением Польским насилием и хитростью в Унию превращённые; 2) что есть и наши два православные монастыря, мужеские и женский, в сравнении папистических бедные, да и те стоят за городом к лесу. Однако ныне, по крайней мере, наши под нашим Правительством не терпят более явного от Папистов гонения и ругательства. Есть же две небольшие православные церкви, которые мы посетили с пролитием слёз, ибо православных жителей мало и бедны, а более жидов. Испросив от Бога лучшего благоустроения, выехали и на дороге проехали славное местечко Шклов, но оного осмотреть не могли, ибо то было в самую полночь, а только слышали, что зрением таковых жителей оскорбились бы и взор и дух наш. И так достигли града Могилева, куда приехали весьма рано, Мая 28 дня. Дорога от Смоленска до Могилева и от Могилева почти до самого Козельца весьма ровная, крепкая и гладкая, и никаких почти и малых гор не имеет. Она отлична тем, что по обеим сторонам в два ряда обсажена берёзами, которые, уже довольно возросши, делают яко некоторую садовую аллею, и по большей части проведена в прямую линию. Мы, любовавшись её зеленью и тенью, осмелились делать некоторое на оную примечание, что она сделана узка, и берёзы посажены между собою очень часто, почему проезжающего держат яко взаперти и препятствуют видеть окрестности дороги. Сие, думаем, причиною есть, что уже далее к Козельцу и к Киеву начали дорогу гораздо шире, противу той и деревья сажать также реже, что когда вырастет, думаем, будет лучше и удобнее.

Въехав в Могилев остановились в Братском Крестоносном монастыре, близ Архиепископского дома, почти в середине города. Город Могилев средственной величины, однако, и не мал, на гористом положении, некоторые улицы прямые и с хорошим строением, особливо казённые здания. А другие к полю и позади за рекою Днепром ещё её в совершенном устройстве. Наиболее город отличен Римскими монастырями разных орденов и церковью с домом Римского Арцыбискупа. Соборная наша церковь довольно обширна, но внутри украшением средственна. Возле собора Архиерейский дом немалый, вновь выстроенный, каменный, и при нём Семинария каменная, довольная, на высоком и красивом положении, на берегу Днепра.

Духовный града хозяин Преосвященный Анастасий принял нас ласково в своём загородном небольшом деревянном доме, где он, по большей части, живёт яко в уединении. В городе много папистов, униатов и жидов; но немало и православных и благочестивых, церквей в городе каменных и деревянных до 16, да вновь устроен собор Императрицею Екатериною, в коем внутреннее украшение и расположение очень хорошего вкуса.

Приметить могли, что православные жители, чем более находят вокруг себя сопротивников, тем горячее ревнуют по благочестии. Потребен только для них добрый и благоразумный руководитель.

Примечательно, почему монастырь, в коем мы пристали и с коим смежен Иезуитский, называется Братский Крестоносный. По объяснению того монастыря Архимандрита Иоасафа, он назван Братским для того, что во время владения Польского, когда Уния сильно восставала и гнала православных, тогда в сем монастыре согласились, и в согласие привели многих и мирских, чтобы всякими образцы противиться, наглости и гонению Папизма. И сии согласившиеся составили общество и назвали себя Братством и вписывали свои имена в книгу; а чтобы себя ознаменовать и союз свой соблюсти, носили на себе кресты, каковой крест из многих один Архимандрит подарил и нам. А потому и монастырь назван Братским Крестоносным, и достоин уважения за таковую ревность и веры своей защищение против усилия и хитростей.

В сем монастыре церковь весьма великая и обширная, и внутри хорошо расположена, и больше соборной; и другого в монастыре каменного и деревянного строения немало; однако требует поправления и подкрепления.

По сей ли самой причине и в Киеве, как мы думаем и другие утверждают, монастырь, где Академия, называется братским.

Переночевав в монастыре, рано поутру Мая 29 дня отправились в путь, который был весьма хорош.

На дороге ничего не встретилось, кроме окружающих дорогу аллей густых; а селений, вёрст на двадцать, никаких или очень мало, и то состоящих в невеликом числе избушек бедных на дворе, плетнём сокрытых.

На дороге от Могилева к Чернигову слушали мы Божественную литургию в селе Кутке, яко в шестую неделю по Пасхе; священник отправлял службу порядочно и пели не худо. Прихожане крестьяне стояли благоговейно. Похвален обычай и достоин примечания. Усмотрели мы, что священник, после отпуска литургии, в царских дверях возгласил народу, что в следующий четверток праздник Вознесения Господня, и «вы, православные, должны в тот день приходить на службу Божию». Мы посетили священника. На сей же дороге в селе Рабовичах мы нашли церковь Униатскую с попом их. Крайне желалось посмотреть отправление Униатской обедни, но уже не застали; поп их и волосы стрижёт и бороду бреет, ходит он в сюртуке, а не в рясе. Поговорив с ним и с прихожанами, приметили, что они недалёки от соединения с нами, но опасаются своих владельцев Поляков, кои всемерно их при Унии удерживают, а в противном случае угрожают. Сии отщепенцы там называются Униатами, а наши православные – благочестивыми. И утешало нас, что когда Униатов опрашивали, что такая то церковь не Униатская ли? они отвечали, нет! и живут де не Униаты, но благочестивые. Столько-то они от нас не удалены, если бы только препятствие к тому было отнято.

От сего села Рабович до самого Чернигова началась и продолжалась дорога местами песчаная.

Продолжая путь, нашли мы немалое селение, называемое Пропойск.

Тут наиболее униаты и жиды; однако, церковь православная, каменная хорошая, устроена, бывшим помещиком Князем Александром Михайловичем Голицыным. Другое, называемое Чечерск, принадлежащее Графу Захару Григорьевичу Чернышеву, а ныне супруге его. Устроено весьма хорошо и многолюдно, со многими правильными улицами, и может сравнено быть с не худыми городами.

Дом господский и другие господские строения во вкусе. Соборная церковь и другая церковь каменная построены вновь в хорошем вкусе, ибо известно, сколько покойный Граф к строению был охотен и в том искусен. Но то нас удивило, что им же построена такая же, как и соборная церковь, в самой близости в прямо против её, и для Иезуитов, и Иезуитов несколько, говорят, содержатся на его коште. Сию противоречивость мы не могли иначе решить, как что сие произошло от новомодного образа мыслей, называемого терпимостью, т. е. чтобы все веры смешать воедино и утешаться, когда он яко на театре представляются в разных, но совокупных явлениях. Дух Евангелия никого, особливо за веру, гнать не дозволяет, однако по тому же Святому Духу должно быть видимое истинной православной веры от других заблуждающих отличие. Впрочем заслуживает покойный Граф похвалу, что, как нам сказывали, а ежели то справедливо, не потерпел он в своём немалом владении быть Униатам, а объявил свою волю, чтобы им всем ходить в православные церкви, что они охотно и исполнили. Однако жидов и в сем месте немало, и управляющие нам говорили, что они ни к чему более не служат, как к истощению крестьян.

Оставляя Чечерск, не можем забыть тамошнего отца Протопопа, человека благоразумного и честного, и по благочестию ревностного. Проезжая путём далее, въехали в другое местечко, называемое Гобля (или Гомель), принадлежащее Его Сиятельству Графу Николаю Петровичу Румянцеву. Место обширное, многими улицами правильно разделённое, хорошими деревянными домами украшенное и торжищем снабжённое, хотя и здесь бо́льшая часть торговли, к сожалению, предана в руки жидовские. Дом господский вновь выстроен каменный, изрядною архитектурою, на прекрасном месте, на высоком берегу большой реки Сожи, к удивлению, узрели возле самого сего дома деревянный монастырь униатский, а с ним смежна православная наша церковь, Рассуждали – почему бы терпеть сей монастырь, зная, что он был прежде православный, а одним насилием и хитростью похищен на Унию и одной помещичьей воли довольно, чтобы им оставить Унию, а принять православие. Кольми же паче крестьяне его, коих, сказывают, в его владении униатов весьма немалое число, и они удобно могут Унию оставить, ежели только на то будет воля помещика. Restituatidoptimus, quodabstulitpessimus. Слышали мы и, ежели то правда, порадовались, что некто, в недальнем оттуда расстоянии, выгнал жидов из своих владений, да также едва ли и униатов, как некоторые уверяли, не расположил ходить в церкви православные, за что благодарили Бога.

После таковых размышлений выехали мы из Гомля хорошим мостом через реку Дожь, и с другой стороны берега любовались красотою местечка Гомля. И скоро въехали в новоучреждённый город Белицу, который только что порядочно устраивается и населяется раскольниками, почему и церкви тут нет. Поговорив мало с раскольниками, скоро выехали в другую большую слободу, называемую Добрянка, которая вся весьма многолюдная; в ней дворов до 800, населено раскольниками, и имеют церковь, и служат в ней попы наши беглые. И здесь, побеседовав с сими заблуждающими, и пожелав им христианского с нами соединения, и продолжая путь, окончили губернию Могилёвскую и вступили в губернию Черниговскую.

Доехав дорогою ровною до древнего града Чернигова поутру, Мая 30 числа, в седьмом часу, усмотрели множество около города курганов, сколько нигде почти не видели. Как по истории известно, что при Чернигове было браней и битв несметное число, то и почли, по вероятности, что сии курганы не иное что, как могилы победных на разных битвах и тут погребённых, и сии остались памятники несчастия человеческого рода. Остановились мы в монастыре Елецком, близ города, в конце оного к Киеву стоящему.

Скоро посетил нас духовный хозяин города, Преосвященный Михаил, приняв со всеми знаками искреннего усердия; поехали мы с ним в собор и слушали в нём Божественную литургию. Соборная церковь каменная, великая и внутри довольно уборна; построена без столпов, а вокруг, начиная от иконостаса, к полуденной стране, и по западной и по северной сторонам, основаны на арках с перемычками и со сводами, называемые хоры, а самою вещью они суть украшение или место для женского полу, ибо, по древнему восточных церквей обычаю, мужчины стояли внизу, а жены на таковых хорах вверху. И сии хоры от полу весьма возвышены и придают особую церкви красоту; по сему образцу, и везде, начиная от Смоленска, и в Могилеве, и в Лавре Печерской, и в Киеве, и в Киусаре Софийской, и в монастырях большие церкви устроены. Нет нигде столбов, как в больших Велико-Российских церквах, кроме, что мы подобные же видели в Нове-городе, и во Владимире, и в Переславле Залесском; сказывают, что и в Цареграде славная Софийская церковь, ныне в мечеть обращённая, таковым же образом устроена, и можно заключить, что как вера к нам перешла из Царьграда, то и церкви наши по образцу Софийской Цареградской церкви были устрояемы. О Черниговской соборной церкви для того мы особенно здесь поминаем, что она едва ли не всех в России церквей древнее, ибо заложена, по Несторовой повести, Великим Князем Мстиславом, Владимировым сыном, в 1024 году, и в ней сей Князь погребён. А Киевская Софийская, по тому же Нестору, в следующем 1025 году основана. С пристойным к древности сея церкви уважением осмотрели её и другую соборную же церковь, возле её стоящую, не столь великую, которая также почитается древнею и в которой есть среброкованные царские двери, и с финифтью, работы древней и хорошей. В ней есть склеп, в коем погребены некоторые бывшие Черниговские Епископы, в числе коих почитается, по святости жития, бывший Епископ Феодосий, прозываемый Углицкий. Потом осматривали крепость, окружённую высоким валом, который, к сожалению, раскапывается, и место сравнивается. С сего валу приятный вид на окружности града и на протекающую большую реку Десну. В крепости нехудой каменный дом, бывшей Архиерейский, но ныне взятый в казённое ведомство. Других казённых строений есть несколько, но не много.

Из крепости выехав, были мы в Семинарии, которая в конце города, с северной стороны, где нас почтили ученики приветствиями на разных языках. Строение каменное, но для Семинарии, имеющей немалое число семинаристов, потребно большее пространство.

Несколько посмотрели и на загородный бывший дом Архиерейский, и с великим садом близ самого города, с восточной стороны; но ныне он взят в употребление светских Правительства особ.

Потом поехали в Троицкой Ильинской монастырь, который стоит близ града с западной стороны, где Преосвященный и пребывание имеет. Монастырь довольно обширен и строением каменным доволен, особливо Архиерейский дом, и немал, и хорошо убран, и на красивом месте, ибо стоит монастырь на горе, откуда окрестность далеко видна, и великая река Десна зрение своими стремлениями увеселяет. А паче в монастыре сем достойна похвалы церковь соборная, великая и хорошим иконостасом и утварью довольно украшена, и сделана таким же образом с хорами, как и городская соборная. Не оставили осмотреть и ризницы Архиерейской, которая, хотя небогатая, однако довольная, и некоторые вещи по своей редкости примечание заслуживают. Хозяин угостил нас обедом усердно. Пение певчих его при столе обратило наше внимание, ибо согласие их и искусство заслуживают особую похвалу и пред другими преимущество.

По обеде желали мы осмотреть близ Ильинского монастыря в городе пещеры, ископанные преподобным Антонием Киевским, но не удалось, а возблагодаря хозяина, возвратились мы на свою квартиру в Елецкий монастырь. Монастырь весьма обширный, и стена и другие строения почти все каменные, но особо церковь, и велика, и красива, а хорошо и внутри и извне украшена, и устроена, похожа во всём на соборную Ильинскую. Только прочие монастыря строения требует немалого поправления. Простившись в сем монастыре с Преосвященным Михаилом и возблагодарив за его одолжительное принятие, препроводили ночь в монастыре, а поутру рано в свой путь пустились.

Город Чернигов средственной величины; одна его часть на возвышенном месте, где крепость и где немало улиц порядочных и с хорошими деревянными и каменными домами; а другая часть за небольшою рекою ещё устраивается, и надёжно, что через несколько лет весь в совершенном устройстве будет. Церквей в городе каменных и деревянных 8.

Жители города благочестию привержены, и нас везде провожали с видимыми знаками любви христианской. Но по имуществу, кажется, не могут они почесться вообще достаточными.

Г. Губернатор одолжил нас, что дал приказание, дабы для нас лошади на станциях были изготовлены, и мы посему везде находили лошадей готовых и хороших, за что мы Его Превосходительству чувствительно благодарны.

Выехав из Чернигова за несколько вёрст от города, перевозились через большую реку Десну паромом; здесь увидали мы большие лодки, называемые дубы, из одного дерева выделанные, на коих может поместиться человек до 50, а есть, говорят, и такие, на коих помещается человек до 100, и на них перевозят повозки и кареты. Удивлялись мы таковых дерев величине, и на таковых, конечно, лодках древние Россияне Чёрным морем под Царьград плаванием доходили, как точно о том в истории пишется, и потому они и по-гречески называются μονσζυλον (одно деревко), а Могилёвская губерния, особливо к Полоцку, лесами изобильна. Продолжая путь свой, начали нам нередко на дороге встречаться песчаные места, которые ещё до Чернигова, отъехав вёрст с 80 от Могилева, стали показываться.

По Черниговской дороге до Козельца мало что примечательного видели, кроме, что дорогу, берёзами обсаженную, по коей, как по садовой аллее, ехали; одно село Чемерь попалось, принадлежащее Г. Будлянскому, которое строением домов сельских не мало, и не худо; особливо хороша церковь, хотя деревянная; земля, кажется плодородна; но примечается, что рук, оную могущих обрабатывать, недостаёт, ибо селений везде очень редко, и малолюдны, и бедны. Заставило нас замечать и то, что по всей дороге, начав от Можайска до Киева, хотя встречались нередко большие реки, но малых речек, ручьев и родников очень редко, так что иногда вёрст по 20 и более никакой воды нет, и по большой части употребляют воду колодезную или прудовую, или из малых озёр.

Приехав в Козелец приняли нас чиновники града с учтивостью, и мы, быв в соборной церкви, где нас встретили Протопоп со Священниками градскими, кои нам показались, по пристойной осанке и учению, звания своего достойными. Церковь не малая, каменная и довольно хорошо украшена, строения нового; и другие есть церкви не худые каменные и деревянные, коих всех шесть.

Город не великой, строением деревянным средствен, место ровное; на реке, которая запружена плотиною, на коей мельниц до пяти, и сия спруда составила немалое разлитие воды, яко небольшого озера.

По перемене лошадей, продолжали путь, по большей части песчаный, почти без всяких селений и доехали до села Бровары, где две церкви; село не малое, бывшее Печерской Лавры; отселе дорога почти голый песок до самого Киева, без мала за 20 вёрст, по обеим сторонам кустарник и мелкий сосновый или дубовой лес, и вид представляет невесёлый, и на коем никакого селения, ни воды нет. Вёрст за 20 увидели мы колокольню Печерской Лавры, но как было время к вечеру и несколько мрачно, то она казалась нам некоторым высоким столбом. А прочего ничего не видно было.

Перед Киевом за 5 вёрст стоит трактир, где нас встретили некоторые духовные от Преосвященнейшего Митрополита Киевского, а от Г. Губернатора чиновники.

Приехав к реке Днепру в 3 часа пополуночи, с помощью одного чиновника, для сего присланного, перевезлись мы через сию большую и славную реку паромом. А между тем взирали на город, которого на Подоле мало видно было, а всё взирание наше обнимала Печерская Лавра, прямо против перевоза на высокой горе стоящая и возвышающая свою величественную главу над всем тамошним высоких гор, или высокого весьма крутого берега, положением.

Перебравшись на другой берег, ехали под самою подошвою горы, дорогою самою затруднительною и для повозок опасною, более версты; однако, между тем с удивлением усматривали некоторые маленькие по местам домики, обмазанные глиною и выбеленные, на крутизне береговой горы от подошвы её саженей на 4 или на 5 возвышенные, и яко птичьи гнезда в горе прилепленные.

Проехав трудный под горою путь, поехали в крепость Печерскую, между гор дорогою уже уровненною, однако ещё довольно крутою, и так въехали в крепость, и скоро в Печерскую Лавру, в 5 часов утра Июня 2 дня, в самый Вознесеньев день.

Тут обрадовались, узрев давнего знакомца и друга, Преосвященнейшего Серапиона, Митрополита Киевского и друг друга обняли с лобзанием святым. Причём и от других духовных, Его Преосвященству подчинённых, приветствованы, и мы взаимно их благодарили и восприветствовали; отведены нам спокойные кельи, и мы тут на несколько дней расположились со всяким нашим удовольствием.

По приспеянии времени к литургии, пошли мы в соборную Успенскую церковь, где оную и слушали, а монашествующие крылошане пением своим доставили нам приятное слышание.

Приложились ко главе святого Владимира, просветителя крещением России и к мощам блаженного первого Митрополита Михаила, и первого веры и учения Христианского насадителя, и к мощам Преподобного Феодосия, основателя со святым Антонием сея обители и пещер.

Церковь великая и высокая с куполом красивым и весёлым, довольно пространная; но пространство её особливо в ширину умножалось двумя немалыми придельными церквами.

Иконостас резной, хороший и сам собою и окладами многими сребропозлащёнными, также и многими паникадилами и лампадами серебряными. Вся церковь и алтарь расписаны по местам с позолотою. Столпов в ней нет, но вместо того хоры или гинекион, со всех трёх сторон, с перилами чугунными, позлащёнными, возвышенными, стоящими на арках со сводами, на коих хорах многие довольно пространные храмы устроены. Приятно во время служения взирать на хоры, наполненные народом. Алтарь также пространен и светел, утварью украшен. Престол и жертвенник среброкованные, и на престоле дароносица, бриллиантами убранная, немалой цены стоящая. Горних мест в Киеве, и нигде, начав от Смоленска, нет, а вместо того два ряда окруженных лавок, и все почти полукружие алтаря иконостасом украшено. Прочая утварь сему соответствует.

Осмотрев сие, пошли в покои Архимандрита, где нас с Преосвященным Митрополитом посетили господа Военный и Гражданский Губернаторы, со многими знаменитыми особами в Киеве, особые должности имеющими. Также и Духовенство Киевское почтило нас приветствием через отца кафедрального Протоиерея Леванду, коего имя, к отличности его достоинства и просвещения, нам и прежде было известно. Имели же мы удовольствие видеть и г. Киевского Войта с некоторыми гражданами, и их посещением признавали себя быть обрадованными и одолженными. После сего почтенный хозяин угостил нас щедро изобильным столом, за коим были почти все отличные духовные Киевские. После обеда отдохнув, ходили на ближнюю и дальнюю пещеры, где исходив все пещеры и отдавая почтение подвижникам святынь, тут телом опочивающим, рассуждали, что, сколько бы им ни воздавать нам почитания, но мало оного для тех, их же не бе достоин весь мир. Проходы в пещерах тесные, только что человеку пройти, и вышиной только что с человека средственного. Сырости в ближней пещере не видно и не слышно, но в дальней несколько есть, и хотя кажется воздух заперт, но в пещерах не душно, и никакой воздушной противности не чувствовали. Есть в пещерах несколько малых церквей, из той же земли выделанных. Свойство земли есть желтоватое и несколько яко каменистое, сушительное, при лёгком трении перстами рассыпается в мелкую желтоватую пыль.

Исходив пещеры около двух часов, посетили кельи тех пещер начальников; ибо над пещерами есть особые, не малые каменные церкви и кельи для братии, и составляют яко особые небольшие монастыри. Восхитила нас келья ближней пещеры начальника, ибо она стоит на крутой высоте горы, и под нею весьма глубокий ров, или дебрь, а напротив другая высокая гора: и она и дебрь обросли плодовитыми и другими деревьями, и виден оттуда Днепр. Положением своим сия келья и величественна и уединённа; к восторгу и весёлому и унывному восхищает.

Другое, что нас усладило, есть кладезь на ближней пещере, обруб сверх земли аршина на два вышины, – в нём яко в чаше, стоит вода чистая, и видно дно. Вода втекает из ближнего источника через деревянную трубу, среди обруба стоящую, из которой вода всегда льётся и вытекает, но никогда не убывает. Вода сладкая и приятная.

Окончив, таким образом, сей день и, успокоившись на другой день, Июня 3 дня, слушали литургию в больничной церкви, которая не мала и хорошо убрана иконостасом и расписанием.

Только кельи больничных монахов не соединены с церковью, но особо, кои мы посетили, и строителя, и церковь над вратами входными в Лавру не малую, с пятью главами позлащёнными, также утварью и расписанием убранную, которая стоит возле самой больничной церкви.

Потом возжелали посмотреть и ризницу лаврскую, которая различною церковною утварью весьма довольна и богата, а особливо шапками, панагиями, крестами, сосудами златыми и серебряными, из коих многие и не малой цены стоят, и некоторые редкостью примечание заслуживают; изобильна также и ризами и облачениями церковными, из коих много материй самых лучших, а есть нисколько и жемчугом унизанных. Видели и библиотеку, и хотя она не мала, но никаких древностей не заключает, а книги более Латинские и Греческие, более духовные и классические, и то печатные.

В сей день ездили мы перед обедом в близ Лавры стоящей Николаевский монастырь, коего положение на набережной Днепра высоте горы столь возвышенно, что кажется выше всех мест на горах Киевских. По нём высотою можно почитатъ Андреевскую церковь, а Андреевской – Печерскую Лавру. В монастыре Николаевском церковь не малая и внутри довольна украшением, и похожа на лаврскую, только величиною и утварью ей уступает. Монастырь обширен, есть строения деревянные и каменные. Внизу монастыря, по наклонности набережной Днепровой крутизны, есть малая каменная церковь, уже к ветхости склонна, однако строения не старинного. О ней сказывают, что тут была Оскольдова могила, на которой ещё при жизни святой Ольги построена церковь во имя святого Николая. Следовательно, на сем месте бывшая церковь должна почитаться первою в России Христианскою, что вам, соображая все обстоятельства и местоположение показалось быть вероятным. Почему и Николаевской монастырь можно почитать древнее самой Лавры. Поскольку Преподобный Нестор поминает о многих монастырях в Киеве, прежде, нежели воздвигнут Печерский монастырь. Принадлежат к Николаевскому монастырю и другая на дороге в старый Киев стоящая каменная церковь, где и служба производится. Полюбовавшись из Архимандричьих келий высотою и красотою крутого берега Днепровского, и рекою и дальним видом за Днепром, возвратились в Лавру.

В ней от пыли вымывшись и пообедав, слушали в домовой церкви вечерню и утреню, готовясь к служению в ближней пещере, в которой на другой день, Июня 4 дня, и сподобил нас Бог совершить литургию и Святых Таин причаститься в пещерном храме Введения Пресвятой Богородицы, поутру рано. После обедни посетили любимую келью начальника ближней пещеры.

После сего, мы вместе с Его Преосвященством Митрополитом Киевским отправились в его Митрополитскую кафедру, куда приехав, во-первых осматривали сей древний в России храм, устроенный Великим Князем Ярославом, Владимировым сыном, и нашли:

1) Входные двери медные позлащённые.

2) Церковь обширна, весьма сходна с Печерской во всём, но в ширину пространнее, прибавкой многих приделов, коих внизу и наверху на хорах считают до 18; но вместо того, кажется, несколько Печерской короче, и пристройкой многих приделов по сторонам – темновата.

3) Иконостас такой же, как и в Печерской, велик и хорошею древнею резьбой украшен, и на образах местных оклады серебряные, не бедные.

4) Храмовый праздник Софии Премудрости Божия представлен во образе Богородицы с храмом седмистолпным, в премудрости Соломоновой поминаемым. Но тот же образ Софии, в храме соборном Софийском в Новегороде, представлен символическими знаками изображающими Премудрость Божию; а что из сего есть сходственнее, представляется Богословам на рассуждение.

5) Алтарь, в нём престол, так, как и в других церквах, весьма широк, более кажется трёх аршин, но в длину короче, и в алтаре на горнем месте, вверху, на своде, достойна зрения и примечания древняя мусия или мозаика. Она составлена и в клейкую материю влеплена, состоит из маленьких четвероугольных камешков позлащённых, кои кажутся быть состав, на подобие стекла прозрачного, и сими камешками убрана земля; а где лица и одежды, из них же составлены, и те подведены под цвет, какой для сего потребен был. Такой же мусии остаток примечается и выше иконостаса, под куполом, на четырёх его изгибах, где Евангелисты изображены. Сия мусия и ныне есть, только в остатках, а всего целого нет. Не время, ибо она крайне тверда, а какая-нибудь хищная рука всё то повредила; можно себе представить, что великую красоту сия мусия делала, когда она была вся цела и нова; и ныне, кажется, можно сыскать таких художников, кои таковую же мусию сделать и недостаток дополнить могут.

6) Смотрели гроб, или надгробный камень Великого Князя Ярослава; он находится в приделе соборной церкви, по левую сторону; он достоин зрения и примечания. Вышины от полу около двух аршин, а в длину до трёх, из одного камня крепкого, синеватого, с некоторыми пещринами белыми; однако, кажется, не мрамор; сведён остротою. На нём по всему камню вырезаны кресты со словами IC. ХС. НИ–КА, птички, деревья, яко ёлки, и другие фигурки. Хотя сия резьба грубою рукою делана, но весьма доказывает древность и вкус древний. Жаль, что почти целая сего камня половина вделана в стену. Мы советовали, чтобы его, коли можно, весь открыть, нет ли и с другой стороны какой резьбы и надписи; а сей камень почитается гробом, в коем Ярославово тело доложено, или только надгробным камнем, сего узнать мы не могли.

7) В соборе есть мощи, открытые, Священномученника Митрополита Киевского, от татар убиенного.

8) В соборе же есть склеп под полом, где открытые гробы бывших Митрополитов Киевских; Рафаила, Арсения, Гавриила, Самуила и Иерофея. Все из недавно бывших; а древних Митрополитов гробов никаких нет. Сказывали, что они погребены в Софийском соборе, что и по истории известно, а иные в Печерской Лавре. Но ни в том, ни в другом месте ни гробов, ни надписей никаких нет; к сожалению, время всё сокрыло.

9) На хорах есть иконостас, который состоит из одного по резьбе корня Иессеева, с надлежащими к тому по резьбе расположенными лицами, что нам показалось изобретением ума несредственного.

10) Весьма примечательно, что хотя церкви Софийская, Печерская, Николаевская и прочие, не только в Киеве, но и в Чернигове, и в Могилеве, и в Смоленске, суть древние, и иные более 700 лет, и где бы мы ожидали найти следы древности, но явно видимо, что во всех тех церквах образа, иконостасы, расписания стенные – все не показывают древность, а представляют, что они или недавно писаны и деланы, или в 17 или в 18 столетии. Много в Москве и в других городах около Москвы можно найти образов, иконостасов, и расписаний, которые более изъявляют древность, нежели все оные, где была колыбель веры. Видно, что разные вражеские разорения всё древнее уничтожили и заставили всё вновь сооружать, особливо, когда под благословенную России державу подошла Малороссия. Одну только нашли приходскую церковь каменную, небольшую, стоящую близ входных ворот Печерских, называемую Спаса на Берестове, где в церкви расписание Греческое, алфреском, и подписи над святыми Греческие: сию церковь можно почесть остатком древности Киевской; да она же своим именованием явно доказывает, что место, где теперь Печерская Лавра и Николаевский монастырь, и окружность их, было то Берестово, о коем в летописце Несторе часто упоминается.

11) Осмотрев всё в соборе, введены и в палату ризницы Архиерейской. Она очень не бедна и облачениями, и панагиями, и шапками, и есть между ними немало утварей древних, по фигуре и работе достопамятных. Помнить будем мы орлец Архиерейский большой и омофор, шитые Греческим древним искусством, и зрения достойные.

12) Выйдя из собора, обозрели мы Митрополитский дом, каменный, к коему недавно пристроены покои деревянные, и другие связи строения каменного, и церковь монастыря бы в шаге кафедрального Софийского. Всё, хотя составляет довольное к нынешнему прожитию, но величию древних Всероссийских Митрополитов не весьма соответствует. Новгородский и Ростовский, но и Смоленский, и некоторые другие Архиерейские дома едва ли не превосходят своим обширным зданием. Всё Митрополии здание окружено небольшою каменною стеною, и вокруг вал земляной, составляющий крепость Софийскую. И сей окружённый вал делает, что Софийский собор и дом Митрополитский мало видны издали, так как и из дома обозрение не дальновидное.

Приглашены быть Преосвященным Митрополитом в дом его, угощены изобильно столом, со многими отличными духовными. А после обеда взялись паки за любопытное обозрение.

1) Смотрели близ кафедры стоящую, Св. Григория, что близ златых врат, приходскую церковь небольшую, строения нового; да и врата близко к валу видели, о коих нам говорили, что на них стоял Ангел позлащённый, что было, и ныне есть, герб Киевский.

2) Десятинную церковь недалеко же от кафедры стоящую. Она небольшая низкая, каменная, с пристройкою деревянною, никакого ни внутреннего, ни внешнего великолепия не имеет, да в строении, кажется, не самое древнее. А потому она ли есть десятинная оная славная, и на сем ли месте была, предоставляем другим тамошним учёным любопытнее в сие взойти. На полуденной внешней её стене некоторые слова есть Славянские, не соединённые, но довольно одно от другого отстоящие, выделанные выпуклостью. Что они значат, разобрать не могли, и просили тамошних учёных, чтобы они о разбирании их старание употребили.

3) В сем же месте неподалёку есть Васильевская приходская церковь, о коей тамошние думают, что на сем месте был Перун идол, и что на сем месте сокрушив Владимир идола воздвиг церковь во имя Св. Василия, своего Ангела. Сходственно ли сие с истиною, утвердить не можем. Нестор пишет, что Перун был поставлен на холме, а тут теперь таковой высокий холм не примечается.

4) Выходили на гору, видеть новопостроенную Андреевскую церковь, где, по преданию, Апостол Андрей воздвиг крест с пророчеством. Сия гора выше всех, кроме где Николаевский монастырь. Церковь немалая, в новом вкусе, изрядным иконостасом украшена, и откуда вид весьма дальновидный на все стороны, и Подол стоит яко под ногами Её. Откуда видели несколько места, где был Межигорский монастырь и Вышгород.

5) С горы на Подол по крутизне сходили пеши. Подол, где есть жилище граждан Киевских, состоит из строения деревянного, весьма мало где каменного, невидного, тесного, ещё в порядок не приведённого, и низкости места, и по тесноте улиц по местам грязного; несколько отличнее строением каменным ратуша, которой на башне сделан Ангел с копием, который, сказывают, ударяя копием, означает часы; но при нас сего не случилось. Подол стоит по набережному и низкому месту Днепра.

6) Тут посетили мы Федоровский женский монастырь. Стоит в тесноте, окружён строениями. Кельи деревянные, небогатые, но церковь каменная не худа¹⁷⁷.

7) Против его бывший Петропавловский, ныне Греческий монастырь: в нём строения мало, кроме церкви, которая строением довольна, и говорят, что тут был Доминиканский монастырь.

8) Посетили мы и Братский монастырь; церковь не малая каменная и не худо убрана. Академия вид имеет хороший, своими особливо переходами с колонами. Величиною в два этажа, длиною до 85 сажень, с церковью. Быв приглашены в Академию, почтили нас там приветствием на разных языках, прозою и стихами, с инструментальною музыкою. Чем, быв обязаны, изъявляли своё обрадование, что узрели ту Академию, которая столько учёными людьми прославилась, и особливо почли себя одолженными возблагодарить на самом том месте, откуда, по большей части, были взимаемы учителя в Московскую Академию, от коих и мы имели счастье некоторое получить просвещение. Таким образом, возблагодарив и посетив покои Ректора той Академии и Архимандрита братского, видели и жилища Префекта и учителей, кои показались нам гораздо меньшими, нежели древность и заслуги сей Академии требовали.

9) Выехав из Академии, не оставили осмотреть и кладезь Крещатик, который стоит во рву, между двумя крутыми горами, и куда мы сходили пеши. Ныне недавно сей Крещатик обделан камнем и над ним поставлен монумент: во образе обруба поставлен столп, из коего, яко из трубы, течёт проведённая из источника вода, и после изливается малым и мелким ручьём в Днепр, ибо он очень близко к Днепру стоит. Крещатиком называется потому, что, по преданию, в нём крещены дети Владимировы. По нынешнему положению погрузиться тут почти невозможно, разве что он тогда или был более, или яко купель из сей воды на сем месте была ископана; однако, предание сие древнее нельзя не уважить.

10) Река Почайна, о коей Нестор поминает, что в ней крещение Киевлян происходило, ныне составляет за Подолом вне города, к северу, малую реку, которая течёт в Днепр.

11) После сего заехали мы и в Михайловский монастырь, который стоит в так называемом старом Киеве, окружённом особым валом. Здесь пребывание имеет Преосвященный Викарий Киевский. Церковь в нём лучшая по Печерской и Софийской, но меньшая, однако таким же образом сделанная. Посреди церкви, с левой стороны, стоят открытые мощи Святой Великомученицы Варвары. Строения в монастыре немало, и покои Преосвященного деревянные, хорошо обделанные, где нас Преосвященный и принял благоприятно. Мало у него побыв, ибо утомились, особливо я, по старости, от хождения по многим местам; но и Преосвященный Митрополит Киевский, хотя мы крайне его упрашивали, чтобы он себя, сим нам принадлежащим любопытством, не отягощал; но он, по особенному к нам усердию, нас оставить не соизволил, – возвратились поздно в вечер в Печерскую Лавру. Тут выслушав всенощную в домовой церкви, приуготовлялись наутро совершить литургию в соборной Печерской церкви, и 5 Июня, в Воскресенье, в оной церкви Бог сподобил отправить Божественную литургию и Святых Таин причаститься, при многочисленном народе; ибо каждый день по приезде видели мы в монастыре очень много простого народа из Велико- и Мало-России и Польши, где они и ночевали. Любезный хозяин, Его Преосвященство Митрополит Киевский, изготовил изобильный обед, куда пригласил и Г. Военного и Г. Гражданского Губернаторов, и других из Генералитета, и чиновных людей и начальных из граждан Киевских и отличных духовных. Удовольствовавшись угощением хозяина, все гости, в том числе и мы, по беседе после обеда не малой, прочие в дома свои разъехались, а мы, препокоившись, ездили в ближний Выдубицкий монастырь, который потому назван Выдубицким, что на сем месте идолу Перуну, изверженному и в Днепр брошенному, граждане Киевские, по привычке сожалея о несчастии прежнего бога своего, кричали с берега: выдубай, выдубай, т. е. выплывай, выходи. Монастырь сей имеет церковь не малую каменную, и другие церкви, и келий каменных и деревянных довольное число. Монастырь стоит на самом крутом берегу Днепра в дебри, куда мы пеши сходили, между двух крутых гор, которые снизу покрыты плодовитыми деревьями; а выше берёзами, дубом, и другими, и делают вид прекрасный и для монашествующих место весьма способное, яко тихое и от мятежа мирского закрытое.

Оттуда возвратились в Лавру и вечер препроводили в дружеской беседе с любезным хозяином. Успокоив себя ночью, на другой день, Июня 6 дня, слушали литургию в трапезной церкви, которая трапеза меньше, нежели требует величие Лавры.

После обедни осматривали палату, где книги печатные лежат и типографию, где на семи станах печатают. Строения довольные и не худые, все каменные. Также посетили мы кельи наместника и соборных, с их задворками, и братские. Нашли их выгодными и опрятными, также и линию экономических келий, где обрели одного старца 82 лет, на одре от старости лежащего, нам знакомого, Иннокентия Пашкевича: ибо он, будучи Келарем в Лавре Троицкой, меня младого и не постриженного, присланного из Московской Академии в учителя в Троицкую Лавру, принимал. Тем более ему удивлялся, что он, быв всегда здоровьем слаб и в непрестанном лечении, мог ещё дожить до 82 лет и память имеет обо всём удивительную.

Осмотрев всё сие, и церковь над вратами экономскими, и церковь приходскую, что близ Лавры, называемую Спаса на Берестове, поехали с Преосвященным Митрополитом Киевским и с Викарием в загородный дом Митрополитский, называемый Шулявщино. В нём строение деревянное, не худое, но небольшое, и с церковью, и с небольшим садом; есть и пруды небольшие, на речке, в летописцах поминаемой, Лыбеди; окружено сие место изрядною рощею, и Киевским жителям даёт лучшую прогулку; впрочем, место более уединённое, нежели открытое. Тут взяв завтрак, поехали в Китаевскую пустыню, которая Лавре принадлежит и отстоит от неё вёрст 10. Она положением весьма сходна с Выдубецким монастырём, кроме что не близка к Днепру и строением меньше того монастыря; однако церковь имеет хорошую. Тут жительствует Игумен Киприан, бывший наместник в Лавре, и который много нам в рассмотрении разных мест усердия и услуг оказал. Он угостил нас обеденным столом; и по столе препокоившись, возвратились к ночи в Печерскую Лавру.

Июня 7 дня, отслушав в большой соборной церкви святую литургию, и приложившись к святым образам и мощам, возблагодарили Богу, что нас сподобил видеть древние следы, возродившиеся в отечестве нашем благочестивой веры, и первой её державы, и день сей употребили на приуготовление в возвратный путь, препроводя остающееся время в беседе с Преосвященным Митрополитом Киевским, почитая, что едва ли не в последний раз здесь на земле с ним беседуем.

Заутра Июня 8 дня рано отправили мы экипаж свой на Днепр, для переправы, а сами, быв благосклонно напутствованы от Преосвященного Митрополита, не могли его склонить, чтобы он оставил нас препровождать. И так с ним в карете доехали до Днепра, где, простившись с ним самым дружеским образом и возблагодарив за усердие и угощение искреннейшим сердцем, сели на паром и достигли другого берега, откуда с берега Днепровского ещё письменно Его Преосвященству возблагодарили, поскольку увидали его ещё стоящего на противном берегу, ожидающего доколе мы от берега не поедем. И так седши в свои повозки отправились в путь, и на станциях переменив лошадей в тот же день часу в пятом пополудни приехали во град Козелец.

Тут нашли совсем противное прежним сделанным нам почестям. Г. Городничий... объявил, что лошадей нет, и мы бы здесь ночевали и дождались до утра. Сколько ни упрашивали мы его, чтобы он нам не делал остановки и доставил бы лошадей, что мы тут ночевать никак не намерены, однако он не сделал сего удовольствия, и мы принуждены часов в двенадцать по улицам бродить со стыдом и негодованием, и едва дали лошадей поутру на рассвете, но столько худых, что едва небольшую станцию нас провезти могли, и мы для облегчения их принуждены были много идти пеши. Но избавившись сей досады, уже везде находили лошадей готовых, и никогда нигде от Киева до Москвы подобного случая не видели. На дороге наехали мы два местечка, где немало строения и похожи на городки: одно Козары, другое Носовка; в Носовке до 5 церквей, и оба принадлежат, по большой части Графу Безбородке; в Носовке же посетили мы Протопопа, человека почтенного. Также местечко принадлежащее Графу Румянцеву.

Потом приехали в город Нежин, который строением немал, и улицы многие порядочные с хорошими деревянными, а несколько и каменными домами. Жители в нём видятся быть не скудные. Немалая часть жителей есть из Греков, давно тут поселившихся, большая часть из Малороссиян, но, к несчастью, есть немало и жидов. Остановились мы на несколько часов в Нежинском Благовещенском монастыре; церковь в нём большая, но несколько поправления требует. Строения в монастыре каменного немного, и сам монастырь невелик. Посетили Греческую церковь, близ монастыря стоящую, и Греки для нас пели по-гречески. Церковь каменная не худая, но устрояется другая вновь во вкусе новом. При церкви Греческой четыре священника Греческих и один монах Псаллис; были и в церкви соборной, которая немала и внутри не худо прибрана. Протопоп человек престарелый и почтенный. В городе церквей до 10 каменных. Жители благочестивые приняли нас любовно и теснились около нас с жадностью Христианскою, испрашивая благословение, когда по Большой улице мы прохаживались, рассматривая город.

К вечеру отправились из Нежина и приехали в небольшой город Борзну, где нас Г. Городничий почтил своею учтивостью. В городе четыре церкви. Далее проехали Батурин, местечко немалое, особливо видное домом Графа Разумовского, и ему, по большей части, сие место принадлежит. В нём четыре церкви каменные; местоположением по берегу не малой реки Сейма красив. Здесь приятного вкуса реки мы отведывали. Часа два побыв в Батурине, продолжали свой путь и доехали вечером до города Глухова, где было прежде всей Малой России правление. Город не мал, есть улицы с порядочным строением, более деревянным, а несколько и каменным. Соборная церковь не малая, а всех приходских семь каменные да две деревянных кладбищных. Несколько походив по хорошей улице в крепости, которая на высоком месте и в которую въезд и выезд каменными воротами, и ночевав у Священника, отправились поутру рано 11 дня Июня.

Проехав небольшой город Кролевец вёрст через пятнадцать, оттоле кончится Малороссия. От Глухова, а паче от Кролевца, начинается дорога весьма гладкая и ровная, и продолжается даже до Орла и далее до Мценска. А от Киева до Глухова по большей части песчана, а инде и грязна, и большие гати, которые в дождливое время немало затруднительны для проезжающих.

Земля в Малороссии чернозём и плодоносна; однако сей кряж земли продолжается и до Орла, и через Мценск до Тулы. Но и в ближних к Москве местах, где земля хорошо обработана и обнавожена, примечал хлеб, мало уступающий Малороссийскому. Места от Киева и до Орла более ровные, мало гор, мало лесисты, но встречаются инде и рощи и леса в довольном количестве, Положение мест есть красивое, но вообще селений мало. Однако от Козельца начинает побольше, нежели в Смоленской, Могилёвской и Черниговской губерниях. Но от Севска и далее и далее селения становятся чаще, и чем ближе к Москве, тем селений более и воды более, начиная от Тулы. Ибо по всей доселе дороге, хотя встречаются реки немалые, но малых речек, ручьев и родников весьма редко, так что инде вёрст на двадцать и более воды нет, и довольствуются водою колодезною или прудовою.

Приехав в Севск 11 дня Июня к обеду, остановились в Архиерейском доме, версты две от города к Москве, для наступающего праздника Святой Троицы, где приняты хозяином, Преосвященным Досифеем, ласково, и пообедав и отдохнув, выслушали всенощную, а поутру рано встав, осмотрели дом и семинарию, что всё нашли не в худом и не в малом устроении; выслушали Божественную литургию и вечерню, и несколько на дорогу укрепившись пищей, отправились в десятом часу поутру по дороге весьма ровной.

Город Севск величиною и строением средствен; однако, есть улицы не худо и порядочно выстроенные; в нём 8 церквей более деревянных, и женский монастырь; город на положении высоком и гористом. Протекает при нём река Сев.

На пути к Орлу, проехали новый город Дмитревск, который не велик, но строение и улицы хотя деревянные, но все порядочные и хороший вид показывают. Стоит на месте ровном, и приметно, что жители промышленные. Стоит при реке Дмитровке, которая запрудою своею делает большой пруд и красоту города.

Далее проезжая, достигли древнего города Кромы, при реке Кроме. Город не великий, однако, строением, по большей части, приходит в лучший вид. Церквей Каменных и деревянных до 7. Местоположение не худо.

Жители видятся быть достатком средственны, однако приняли нас со всяким усердием и добродушием. Испросив благословение Божие, и продолжая путь, приехали во град Орёл поутру рано, и остановились при конце города в Успенском мужеском монастыре, Июня 13 дня. Взошед в кельи, тотчас увидали перед окнами реку Оку, которая, по случаю быв мелка, стала наводняться, понеже спустили воду сверху плотины, и суда начали по прибывшей воде отправляться.

В своё время слушали Божию службу в монастырской церкви, которая не худа и вновь ещё увеличивается. Монастырь пространен, с каменною оградою, и строения каменного довольно, и на прекрасном и не шумном месте, откуда и весь город виден.

По случаю нашего прибытия стеклось множество народа, и жадничали испрашивать благословение, мужеский пол и женский.

Потом посетил нас Г. Губернатор и с чиновниками, также и граждане и духовенство, и мы, возблагодарив им за усердие и сделанное почтение, проехали до обеда несколько улиц по городу, и, побыв в соборной церкви, которая невелика, а новая строится, осмотрели женский монастырь, который внутри строения и церковью и кельями не худ, и посетив Игумению, возвратились в свою квартиру, где пообедав и отдохнув, отправились в часу пятом пополудни.

Орёл город большой, строением деревянным и каменным исполнен, улицы порядочные и широкие. Церквей каменных более 20, и видно, что жители достаточны и обхождением вежливы.

От города Орла до Тулы дорога гориста, и местами, особливо по близости к Туле, грязнее, так как и от Тулы до Москвы на несколько десятков вёрст. На дороге к Орлу, города Мценска Г. Городничий, граждане и духовные встретили нас перед градом, со всяким изъявлением любви Христианской, и доколе лошадей переменяли, теснились во множестве видеть нас и испрашивать благословение, и притом нас в почтовом доме, сколько можно было по краткости времени, потчевали с великим усердием и провожали до конца города, с сожалением краткого нашего в их граде пребывания. Жители к благочестию зело привержены, за что да благословит Господь град их. Город величины посредственной, но устроен не худо и порядочно, церквей 10, все каменные, и из них есть хорошего и видимого строения. Стоит при реке Зуше, где начинают нагружаться суда с большею удобностью, нежели в Орле на Оке, через что промысел жителей умножается. Близ града есть заштатный монастырь, где нам быть не случилось.

Пожелав им в том успеха и благопоспешества от Бога, отправились в вечеру по дороге гористой до Тулы, куда и приехали Июня 14 дня, по полудни в 2 часа, и остановились в Архиерейском доме. Хозяина не застали; он поехал по Епархии.

Были в соборе, который строением велик и внутри иконостасом и прочею утварью благолепно украшен и светел. При нём другая соборная тёплая небольшая церковь.

Тула город большой, строением хорошим деревянным и каменным исполнен, в улицах порядочных; на положении, одна часть, возвышенном, другая на низком. Среди города крепость каменная с башнями, к обрадованию нашему, в твёрдости; она городу, а ей, при самых её стенах, запертая плотиною и делающая яко порядочный канал, река Упа придаёт много красоты. Церквей каменных в городе до 24, кроме кладбищных. В Туле есть славный железный оружейный Государственный завод, на коем мы были, и увидели, как выделывается различное военное оружие, действием воды и машин, через что премного труд человеческий и цена вещей облегчается. Дом Apxиeрейский вновь построенный средственной величины; в нём есть небольшая церковь и несколько старых покоев каменных. Есть и женский монастырь посреди города; были в нём и нашли тщательно хитростным и в порядке.

Жители города известны своим довольным достатком, принимали нас с любопытным удовольствием. По всему путешествию нашему лучших городов не видели, как Орёл и Тула. Ночевав в доме Архиерейском, поутру рано оттуда выехали, дорогою грязною. Но с половины к Серпухову пошла лучше. Места более открытые и красивые, с небольшими возвышениями, но местами есть леса, и селения пошли чаще, и речки встречались более.

На дороге остановились, близ Серпухова, в селе Липицах, где было в младенчестве моё пребывание. Осматривая всё, много нашёл в таком же виде и положении, как было отселе лет за 60, и некоторых стариков, кои меня помнят, что особенно меня утешало.

Потом въехали в Серпухов Июня 15 дня, и стали в Высоцком монастыре, который строением не худ, весь каменный, на месте стоит красивом, при конце города. А город не малый, строением не худым деревянным и каменным весь расположен в улицах порядочных. Крепость на превысокой горе, вся из белого камня, но сожалели, что она разваливается. Под нею через город протекает река Нара, Есть другой монастырь мужеский заштатный, Владычный, оградою каменною обведён, и церкви каменные, на месте хорошем.

Ночевав на другой день после обеда приехали в Давидову пустыню, от Серпухова в 25 вёрстах отстоящую, на реке Лопасни, где также препроводив ночь, приехали к обеду в Екатеринскую пустыню Июня 17 дня. А оттуда прибыли в тот же день к вечеру в монастырь Перервинский, отстоящий от Москвы 7 вёрст, и, принесли Богу благодарственное моление за путешествие наше. Ибо при Его милосердой помощи во весь путь все были здоровы, довольны, спокойны и никаким неприятным случаем наше удовольствие и спокойствие не возмутились, и потому обязаны были благословить Господа, исполняющего во благих желания наши.

Из всего, что видели мы в путешествии нашем, можем заключить:

1) что примеченная нами по большой части бедность сельских жителей сожаления достойна, тем более, что сей род людей есть первый в Государстве своею многочисленностью и упражнением своим самый полезный и нужный¹⁷⁸; простотой же своих нравов меньше всех развратности подвержен! А потому желательно, чтобы на сию неповинную и многоплодную Государственную отрасль правительство с большим вниманием воззрело и отняло бы все те пагубные причины, кои приводят их в бедность, и улучшило бы их состояние.

2) Жиды, где они есть, признаются быть первою сего истощения бедных Христиан причиною. Удивлялись мы до непостижимости, почему бы сему роду, известному по всему свету своею к корысти жадностью, и злостью от природы расположенному против Христиан, почему бы помещики Христиане могли иметь более доверенности к ним, нежели к своей братии, к Христианам. Ежели более от них прибытки могут получать, нежели от своих подданных Христиан, то неужели бедные Христиане в жертву предаваемы жидам, для малого умножения своего прибытка? А притом, получая больший прибыток от жидов, а через то истощевая своих крестьян, более теряют, нежели приобретают владельцы. Ибо истинное богатство помещиков состоит в том, когда крестьяне их довольны и достаточны. Но ежели бы желали сохранить и прибыток в той мере, в какой ныне от жидов доставляется, то, кажется, нашлись бы и кроме жидов, кои бы торговлю и откупы взяли на таких же условиях; но от них, яко не столь злостно против Христиан расположенных, не уповательно такового для Христиан изнурения, или, по крайней мере, не столько бы выходило соблазна, с сохранением чести веры Христианской, хотя по наружной благопристойности.

3) Униаты, известно, что в бывшем Польском владении были все православного Греко-Российского исповедания, но насилиями и разного рода хитростями от Папистов привлечены они на Унию, которая и сама собою ни что иное есть, как хитрый и злосовестный вымысел. Теперь, когда они, по провидению Божию, все взошли под благословенную и благочестивую Российскую державу, кажется, Сам Бог открыл случай, чтобы снять с них то насилия иго, и хитрость коварных показать тщетною. Да и не могли мы без удивления размышлять, что господа Паписты, быв зело ревностны к распространению Христианства, почему не обратили паче всё своё внимание и ревность на жидов, в столь великом числе в Польше бывших, чтобы их обращать в Христианство; но они, оставив их, всё своё усилие обратили на Христиан нашего православного исповедания; которые пусть заблуждают, по их мнению; однако Христиане святым крещением просвещены в Бога и во Христа Спасителя веруют, и тайны Церкви Христианской приемлют. Однако они, оставив жидов, ревнуют Христиан в неизвестно какое Христианство привести. Причина тому для просвещённых известна, но бесчестна.

***

Выехали из Вифании Августа 18 дня 1792 года, в 6 часу пополудни, на почтовых подводах; приехали в Переславль 19 дня, в 6 часов пополуночи, нигде не останавливаясь, а только переменив на дороге лошадей. Время было через всю дорогу ненастливое и холодное; поутру был дождь великий; дорога несколько грязна и гориста, однако же горы не крутые и потому незатруднительны; лесов по дороге немало; земля плодородием посредственна и сел знатных по дороге нет.

Въехав в город, посетили монастырь девичий Феодоровский, штатный, 3-го класса, который с проезда города стоит первым на месте возвышенном и открытом: обширностью не мал; ограда каменная и всё почти строение каменное; иконостас в приделе Адриана и Наталии примечателен отличною фигурою, и весь вообще монастырь не худ. Из сего монастыря поехали в Данилов монастырь, мужеский; тут остановились и слушали раннюю обедню и молебен в приделе настоящей церкви. Церковь старинная о двух столбах величиною средственна; стенное писание обыкновенное старинное; в ней мощи преподобного Даниила, основателя монастыря, которые положены недавно, сверх общего обыкновении, не в земле, но на поверхности оной; потом смотрели трапезу, которая немала и была бы гораздо более и красивее, если бы настоятели, для расширена своих келий, оной не уменьшили. Кельи же настоятельские сами по себе не малы и не худы. После сего прохаживались по монастырю и за монастырём. В монастыре нашли старые архимандричьи кельи, в коих, в одной стороне от ворот, ныне Духовное правление: способны и приличны для жительства, но они запущены. Прочее здание каменное, немалое, но также не в устройстве. За монастырём пруд небольшой и луг, также монастырю принадлежат; за монастырём же деревянная большая конюшня, которая развалилась и пуста; жаль, что она брошена. Колокол большой более 500 пудов, звука не худого; вообще монастырь местоположением на месте возвышенном к городу и половиною своею к полю, а с другой окружён строением; ограда каменная, обширностью, кажется, около 300 сажень. В нашу бытность монастырь сей назначен для пребывания бывшему архиепископу Астраханскому Никифору Греку; но его в монастыре не было.

В сей монастырь игумен Никитского монастыря и священники городского собора приходили поздравлять нас с приездом, но из граждан никого видеть не имели удовольствия, может быть, за весьма ненастною погодою. Из Данилова монастыря, пообедав в нём, выехали в пять часов пополудни того же дня и были в бывшем Горитском кафедральном соборе, который собор построен по новому вкусу и отлично хорошим расположением и украшением прекрасен и достоин быть кафедрою епископскою. В нынешнем его положении нельзя на него смотреть без чувствительности; жаль также, что Гефсимания, здание немалое, твёрдое и красивое, даже не покрыто и брошено, а потому удивительно, что никто из бывших епископов не вошёл, чтобы сие здание окончить, тем паче, что она не иное что, как назначена быть трапезою собора, и без неё собор представляется как бы неоконченным, да и всей линии, поскольку она стоит в средине собора и дома Архиепископского, делает безобразие. Но ныне, как кафедра, так и дом Архиерейский упразднены и всё в обветшание приходит; удивление сие уже место не имеет и сие как будто бы было предвидено, когда Гефсимания не была отделываема. Были также в церкви в архиерейских каменных покоях, кои не худы и веселы; в ней иконостас не худ и с отменным мудрованием. Монастырь Горитской местоположением весьма красив, стоит на высоком месте, а город самый стоит весь внизу; в нём, говорили нам, приходских церквей 22; двадцать каменных, из коих пять строения не худого, две деревянных. В городе соборная старинная церковь небольшая, и стоит, как сказывали, около 600 лет; вся из белого камня; в алтаре оной гробница Димитрия, сына Александра Невского; за правым клиросом – Иоанна Димитриевича, его сына. Две же новые городские церкви устроены из девичьего монастыря, который упразднён, но ныне и тот собор обращён в приходскую церковь. В приходской церкви Андреевской, обращённой в приходскую из девичьего монастыря, почивают князя Андрея Смоленского мощи под спудом. В самом городе делает хороший вид заштатный, мужеский, Никольский монастырь; ограда каменная хороша и церковь изрядная, впрочем, строением скуден. Озеро Клещино в длину, как говорили, 10, а в ширину 8 вёрст, подходит под город и с одной северной стороны городское строение по нём расположено; славится особливо сельдями и лещами; глубиною оно, как сказывают, местами около 25 сажень; вода в нём чистая.

Из Горитского монастыря поехали в Никитский монастырь, который отстоит от городского строения версты с две; были во всех церквах. Настоящая церковь, в которой мощи преп. Никиты под спудом, хороша и немала; по далее к западной стороне столп каменный, мерою такой, в каком оный преподобный спасался; в нём вериги железные, пуда в два, лежат; трапеза в оном монастыре и с церковью хорошо прибрана и уютна; из неё прямой ход в игуменские кельи, которые довольно выгодны. Монастырь на месте высоком, открытом, весёлом, над озером, от жилью несколько удалён и монашескому житию пристоен; ограда кругом каменная, не худа и келий каменных довольно; обширностью, кажется, более 300 сажень. Переславль город положением на ровном месте, с одной стороны к озеру, посредственной величины и строения; только фабрика одна каменная великая и вид хороший делает; вид имеет не худой; жители не кажутся быть к людскости привыкшими и незажиточны.

Выехали из оного монастыря в тот же день, в 7 часу пополудни, в погоду средственную; до половины дороги леса были по обеим сторонам небольшие, а с половины к Ростову безлесно, дорога гладкая, грунт земли крепкий, только к Ростову земля несколько болотиста и потому в ненастье грязна. На половине дороги стоит новый город Петровск, но, по несчастью, мы проехали его в полночь и потому не видели и ничего сказать о нём не можем. В Ростов приехали прямо к Яковлевскому монастырю, 21-го числа, в 6 часу по полуночи, где приложившись к мощам, поехали в бывший Архиерейский дом, где остановились. В Яковлевском церковь величиною посредственна; расписание по стенам старинное; иконостас новый, по новому вкусу, и потому древности не соответствует; рака, где опочивают мощи, серебряная, и над нею клеймо с образом Митрополита Димитрия серебряное же, новой фигуры и немалой цены по количеству серебра стоющие; ризница в нём новыми облачениями и утварями не худая. Ограда кругом каменная и кельи каменные о двух ярусах, расположены порядочно и новой архитектуры, делают вид красивый; окружностью монастырь, кажется, до 300 сажень, на месте низком, на берегу озера, а с других сторон окружён строением градским.

В соборе кафедральном были у ранней обедни в тот же день; по выслушании оной и по входе в дом, приходили с поздравлением многие священники, городничий с прочими судьями и гражданами; граждане приходили с хлебом и солью. После сего ходили по ограде Архиерейского дома, по церквам и по палатам, к дому Архиерейскому принадлежащим, а какие и какого строения того Архиерейского дома церкви и прочее здание, замечено:

Соборная церковь Успения Божией Матери, немалая, саженей кажется около 15 в длину; иконостас хороший, резной, велик; стенное писание старинное же, но возобновлено несколько по новому. Сказывают, что она построена около 600 лет; вид имеет величественный и древностью достопочтенный; кафедрою епископскою быть достойна. В ней погребены, по повествованию тамошних: 1) Иона Митрополит, 2) Варлаам Митрополит, 3) Кирилл Митрополит, 4) Иона Митрополит, 5) Варлаам Митрополит, 6) архиепископ Феодор, 7) между столпами, на той же стороне, епископ Афанасий. На левой стороне: 1) гроб Иосифа Митрополита, 2) Иокима архиепископа. Под собором, сказывали, многие владетельные князи погребены, но мы того видеть не могли, ибо вход туда закладен.

В Архиерейском доме церквей:

1) при входе в Архиерейский дом, над св. воротами, церковь каменная и высокая, Воскресения Христова, вокруг с папертями, о пяти главах. В той церкви и на паперти кругом росписано древним стенным, хорошим, ярких и ещё свежих красок письмом, и вместо иконостаса самая стена росписана Святых изображениями; только два местные образа Спасителя и Богоматери, в киотах деревянных раскрашенных; она заслуживает, по своей величине и украшению, почтена быть соборною.

2) Одигитрия Пресв. Богородицы у ограды, об одной главе, внутри иконостас деревянный местами золочёный, и вся подмазана штуком.

3) Св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова, на воротах, что к конюшенному двору, о пяти главах, с папертями вокруг; внутри и на папертях росписано древним стенным хорошим письмом, и на нем краски весьма ярки и нимало вида своего не изменили; вместо иконостаса, стена росписана, а только две местные иконы Спасителя и Богородицы в киотах столярных, раскрашенных, деревянных, на медных точёных столбах. В ней крылосы столярной искусной работы, покрытые шатром на медных точёных столпах. Примечания достойно, что в сей церкви пред царскими дверьми, на двух кирпичных золочёных столпах, сень со сводом, вся росписана хорошим письмом, и такая же точно сень на горнем месте в алтаре: делают вид отличный и хороший; в церкви появляются немалые расседины.

4) Св. Григория Богослова, о пяти главах; в ней иконостаса никакого нет и служения не имеется; только подмазана штукатуркой по стенам, с клеймами, в коих написаны праздники живописной работы. Сказывают, что тут прежде был монастырь, и в том монастыре пребывал св. Стефан, епископ Пермский.

5) Всемилостивого Спаса, что на сенях об одной главе, церковь преузорочная, величины средственной, но высока. Вместо иконостаса стена вся хорошо росписана; местных образов только два, в киотах; сень пред царскими дверьми и на горнем месте, так же как и в церкви Воскресенской выше описанной. Сверх того, примечания достойно, что место пред царскими дверьми, во всю широту церкви, от царских дверей, яко сажени на три, возвышено на 8 ступеней и представляет восхитительный вид, и всё то покрыто арками открытыми; арки кирпичные, все росписаны прекрасно, поддерживаются столпами кирпичными, червонным золотом сплошь вызолоченными. На сем же месте и крылосы покрытые, хорошо отработанные; около царских дверей столбики и прочее украшение обито медными листами, через огонь золочёнными. Церковь по всему достойна содержания яко некая редкость. Во всех оных церквах, кроме Георгиевской, полы чугунные.

6) Церковь в покоях архиерейских деревянная подвижная, недавно построенная. При Спасской церкви прежде была великая, называемая Столовая Белая палата; в средине поддерживается большим столпом каменным; вся внутри подмазана штукатуркой и убрана искуснейшею мелкою лепною работою; к сожалению, оная лепная дорогая работа уже много отвалилась, и ныне та палата обращена на содержание значков цеховых, коих до десятка стоит. Также без всякого уважения оставлены настоящие здания в Архиерейском доме: в особом положении корпус каменный; в нём великая палата, называемая Красная, поддерживаемая в средине большим столпом, росписана вся церковным древним хорошим письмом, с живыми красками, и всё росписание весьма кажется ново. В сей палате, сказывают, принимали государей; но ныне в ней пол чугунный выломан. Покои Архиерейские деревянные, на каменном фундаменте, невелики; в них пребывание имели новейшие. Дом Архиерейский новый, из старого переделанный и в вышину прибавленный, о трёх этажах, саженях на тридцати: был бы хорош и доволен, ежели, бы он был окончен, но он только отделан вчерне и покрыт, а внутри не обработан и в таком состоянии ныне остался. У Архиерейского дома ограда каменная, с переходами, по углам с башнями, окружностью, кажется, до 250 сажень.

Близ собора колокольня, небольшая, но широкая; на той колокольне колоколов: 1-й в 2.000 пудов, звон гвостовский, 2-й в 1.000 пудов, 3-й в 500, а всех 13 колоколов; звон удивительный и нигде примера не имеющий, ибо устроен по инструментальной музыке и пресладостно вызванивают три порядочные концерта: первый называется Георгиевским, 2-й Якимовским, 3-й Арсениевским, и все колокола к тому прибраны способные, и звонари звонят со вниманием друг на друга и на ударение колоколов смотрят. Собор обнесён каменною небольшою оградою. Приходских церквей в Ростове 25, из коих, кажется, до 8 деревянных. Монастырей в городе 7; первый Богоявленский Аврамиев, штатный, близ города, посредственный величиною и строением, на месте открытом низком и невыгодном, 2-й Борисоглебский, за 15 вёрст от Ростова, где мы не были; 3-й Яковлевский монастырь, о коем прежде писано; 4-й штатный Петровский, близ города, строения средственного, ограда кругом каменная, положением сходен с Аврамьевым; 5-й Белогостицкий заштатный; в оном не были, но кажется не худ, и с дороги виден был; от города отстоит верстах в пяти; 6-й Троицкий заштатный; 7-й девичий штатный монастырь, третьего класса, в самом городе, строением средствен, в худом положении и окружён городским жильём. При самом городе с полуденной и западной сторон большое озеро, называемое Неро, а кажется, надлежит называть Меря, как видно из летописцов, которое, сказывали, вёрст 15 в долготу, а в ширину семь. Озером протекает река Сара, и к удивлению, услышали, что озеро столь великое; окружающее город, принадлежит всё одной какой-то помещице, а из граждан никто, никакого участия в нём не имеет; и в нём рыба вкусу не противна, только кажется, дряхла и малосочна; город средственной величины, но больше Переяславля; положением на низком и ровном месте. Строение весьма средственное и много пустырей, но много уже построено каменного строения по новому плану и не одну улицу видели хорошо устроенную и прямую. Жители показались нам набожны и благонравны. Пообедав, выехали из архиерейского дома Ростовского в пять часов и заехали в Богоявленский Аврамиев монастырь, где встречены архимандритом с братиею. Он отстоит от городского строения версты с две: были в церкви; из церкви посетили архимандричьи кельи, кои вновь построены и показались немалы, в сравнении монашеских скудных келий, в коих живут монахи, именуемые архимандриту братья. Из сего монастыря заехали в Петровский монастырь; были в церквах, где показываемы были золотые деньги, называемые Петра апостола, серебряные же Павловыми, якобы от них данные Петру царевичу; они похожи на старинные копейки, и кажется, не золотые, а золочёные.

При выходе из монастыря, отправились в путь в Ярославль, в 7-м часу пополудни; от Ростова до половины дороги нет совсем лесов, и представляется степь, а с половины дороги леса местами есть небольшие. Дорога ровна и гор нет и не грязна. Погода в дороге была холодноватая и пасмурная. В три часа за полночь, 21 числа, в Ярославль приехали через каменные, вновь построенный ворота, и стали в архиерейском доме, который в бывом Спасском монастыре. Вид города красив, ибо город положением ниже, а с приезда выше место. В самом монастыре смотрели церкви и ризницу. Настоящая церковь старинного здания, не велика, о двух столпах, росписана обыкновенным древним письмом: другая возле неё церковь также невелика, где обретаются мощи благоверного князя Феодора и чад его, в одной раке открытые. Ярославская ризница архиерейская, как и Ростовская, довольна старинными саккосами, особливо двумя алтабасными с жемчугом. Панагии древние изрядные и немалоценные и их немалое число, да шайки две или три хорошие и не малоценные. Монастырскую ризницу смотреть позабыли; ещё не худы золотые сосуды немалого веса, особливо хороши на потире финифтяные на золоте штуки и хорошо каменьями убраны. Весь монастырь, немал, кругом около 350 саж.; ограда каменная; немало в нём строения, лучшее же в нём строение архиерейские покои; при них трапезная церковь велика была; но ныне от неё несколько отделено в покои с архиерейскими соединённые. Семинарская линия не худа и не мала. Положение монастыря не лучшее; ибо почти в средине города и окружено строением приватным. Ездили в городской собор слушать литургию раннюю. Приезжали в архиерейский дом господин губернатор и другие чиновные поздравить с приездом. Граждане приносили хлеб и соль и поднесли 9 живых стерлядей. Обедали мы в архиерейском доме. Собор в городе древний такой же, как и Ростовский, только меньше; иконостас резной, не худой. При нём старый архиерейский дом, каменный, не худ был; но ныне запущен. Изрядный и довольно новый архиерейский дом, саженей до 30, о двух этажах, на красивом месте и со службами, который, соединив со старым архиерейским домом, был бы выгоднее нынешнего архиерейского дома в Спасском монастыре и притом пристойнее, яко близ самого собора состоящий; но он ныне, так как и старый архиерейский дом, отдан светскому правительству. В сем городе церквей, сказывали нам, 42; все каменные, не худые. В городе строения много каменного нового; гостиный двор, лавки и постоялые дворы каменные, хороши; прочее строение старое деревянное средственное. Весь город на месте ровном и возвышенном; ибо на берегу Волги стоит, и положение места хорошее. Волга местами имеет острова, близ версты; в ней ловятся стерляди, небольшие осетры, белая рыбица и прочая рыба. Город не столько велик, как прежде мы слышали, ибо он по берегу имеет длины до трёх вёрст, а ширины от реки до двух вёрст, или с половиною. Жители не так по наружности расположены, как бы от такого города ожидать надлежало. Извозчиков нигде не видели столько нахальных и мало стыда знающих. Ездили мы до обеда в Толгский монастырь, вёрст 7 сухим путём; но как он стоит на другом берегу Волги, то не могли переехать реки, по причине немалого волнования и сильного ветра. Шедши берегом, приметили, что по берегу растёт, не саженое, называемое божье деревцо, что кажется в других местах необыкновенно.

Выехали из Ярославля в Кострому, в 6 часу того же дня, за полдень, переехав Волгу на пароме; проститься приезжал господин Губернатор и провожали духовные и граждане. Дорога до Костромы очень хороша, ровна и гор совсем нет; несколько есть лесов по берегу Волги от Ярославля. Тут же приметили на берегу Волги посаженной капусты столь много, что кажется, на три версты и более капусту одну проезжали. Из Ярославля послан был чиновник изготовить нам лошадей. Погода была хорошая и месячно светлая.

В Кострому приехали в три часа пополуночи; въехали прямо в архиерейский дом, что в бывом Ипатиевском монастыре, который встречается первым с проезда и отделен от города немалою рекою Костромой. Слушали раннюю литургию в домовой церкви у Преосвященного Костромского, который принял нас любовно. После того приезжали городничий и другие чиновные и граждане; но граждане, хотя всех нами виденных городов жителей достаточнее и приборнее, однако обыкновения, чтобы нас почтить принесением хлеба, неизвестно почему, соблюсти не рассудили за благо. Господин Генерал Губернатор Заборовский присылал нас поздравить; но сам посетить отозвался болезнью, а потому и мы его в болезни беспокоить не смели. Посетил нас Губернатор и другие чиновники. После того, ходили по монастырю Архиерейского дома и за монастырём. Настоящая церковь старинная, не худа и росписана по старинному, похожа на все соборы старинные; иконостас старинный, резной, не худой. На местном образе Троицы вещи золотые и похожи на лаврские, что у Троицкого образа; под ним висят три золотые медали с изображением Карла девятого, Шведского Короля, привешены к образу от Царя Михаила Феодоровича, как видно из надписи на золотой дщице. В сем соборе место царское деревянное, не вызолоченное, на коем, говорят, избран Царь Михаил Феодорович, но оно, кажется, работы новейшей, и по немалой резьбе примечается, что в такое короткое время, как тогда обстоятельства требовали, сделано быть едва ли могло. Трапезная церковь не худа и не мала; строение и ограда каменные и окружностью будут около 400 сажень. Ризница Архиерейская, особливо новыми хорошими облачениями, довольна и содержится в порядке. Монастырь с одной стороны стоит по берегу реки Костромы, которая больше Москвы реки и впадает, с полверсты от дома, в Волгу; положение красивое и возвышенное; дом Архиерейский покоями доволен, коих будет до 30, и прочего здания каменного в нём немало; но выгод хозяйских имеет весьма немного. Преосвященный угощал нас обеденным столом; в 5-м часу ездили мы через Кострому, в шлюпке, в городской собор; соборная церковь с Ярославскою сходна фигурою, иконостас новый хороший; в нём образ, почитаемый чудотворным, Феодоровской Богородицы, где немало богомольцев бывает. Другой собор новый, зимний, пространен и хорош. Кроме сего, два монастыря в городе самом; первый Богоявленский, второго класса; в нём мы смотрели церковь, ризницу и строение: монастырь, ризница и здание посредственные, в положении невыгодном, ибо внутри жилья городского. Второй монастырь Крестовоздвиженский, женский, третьего класса. Церквей приходских, как сказывали 30, одна деревянная. Каменного строения нового, по плану, выстроено немало, особливо лавки не худо построены; весь город положением красив; расположен на берегу Волги.

В Архиерейском доме переночевав, выехали из Костромы в Суздаль 23 числа, в 8 часов; через Волгу провожал Преосвященный и купечество до села Никольского, которое на полверсты от Волги. От Господина Генерал-Губернатора послан был Капитан-Исправник, проводить, чтобы не имели мы остановки в лошадях; дорога была очень хороша и не гориста до самого Суздаля, которая простирается до 170 вёрст, через село Ивановское. Расстоянием от Костромы 40 вёрст стоит Нерехта город, хотя небольшой, но порядочно по плану весь выстроен, деревянным строением, но порядочным; улицы прямые и сухие, и ибо песчаные, и церкви в нём, коих семь, все каменные, не худые: положение видное и красивое и окружности приятны. Духовенством городским с чиновниками встречены были, не доезжая города; у Протопопа, человека лет в сорок, половина уса белая, а другая половина русая; Городничий провожал до села Федоровского, которое от Нерехты расстоянием шесть вёрст; мы в сей день на дороге обедали. Примечено по той дороге три села до Суздаля: село Писцово, Князя Голицына, которое имеет дворов до 500; дома крестьян очень хороши и более походят на купеческие; две церкви каменные; село Ивановское, Графа Шереметьева, в нём домов до 1000, три церкви каменные, колокольня с часами, дома каменные и деревянные хорошие и много в нём фабрик набойчатых; село Лежнево, разных помещиков, которое около 400 дворов; две церкви каменные; дома деревянные не худые; есть и каменные и имеются фабрики набойчатые. Заезжали, по дороге, от Суздаля в 30 вёрстах, в пустыню Золотниковскую; ходили в церковь и по монастырю; ограда каменная и церкви две каменные, средственные; впрочем, пустыня недостаточная и в неустройстве; в ней один только строитель, да несколько послушников бельцов. Не доезжая пустыни есть несколько лесов; впрочем, более места безлесные.

В Суздаль приехали в третьем часу пополудни 24 числа; сперва заехали в Спасо-Ефимьевский монастырь, который стоит в стороне восточной города к полю; в нём ходили по церквам и по монастырю; церковь такая же, какая в Ярославле и Костроме, только меньше, а трапеза средственная; кельи архимандричьи старые, а другие новые, каменные, не худые; линии монашеские и семинарские каменные, не малые; монастырь окружностью 575 сажень: положение места при реке и не худое. В нём содержатся в уме повредившиеся за особливою огородкою; в монастыре нет ничего примечательного. Из него были в Покровском женском монастыре, где встречены игуменьею с монахинями; ходили по церквам, в ризницу; настоящая церковь старинная, не велика, благолепием посредственна; на местных образах, есть несколько жемчугу; на образах Богоматери серьги старинные, жемчужные, длиною почти вершков шесть. В ризнице есть несколько утвари жемчужной; из оной лучшая есть плащаница; кельи все деревянные, простые; ограда каменная небольшая, да трапезная церковь каменная, над воротами, средственны. Монастырь лежит при небольшой реке Каменке, на низком месте, и возле него строение обывательское. Ходили в церковь соборную, где гробницы разных Князей владетельных и других персон, коим есть особая опись и тут встретились с приехавшим Суздальским Преосвященным Виктором. Из сего монастыря поехали в монастырь Ризоположенский, вместе с тамошним Преосвященным. В Ризоположенском монастыре встречены были священником со крестом и игуменьею с сёстрами. Священник, по входе в церковь, где мощи Преподобной Ефросинии, говорил речь. Церковь старинная малая, монастырь небольшой, ограда каменная, а кельи деревянные и окружён строением обывательским. Из монастыря поехали к дому Архиерейскому; были в соборе. Церковь фигурою походит на Костромскую; ибо все соборные церкви в Ростове, Ярославле, Костроме, Суздале, в монастырях Данилове, Никитском, Яковлевском, Аврамиеве, Спасском, Спасо-Евфимьеве, Покровском и в прочих, расположением и росписанием стенные сходны на Успенскую Московскую и лаврскую Успенскую и также росписаны; только все сих последних двух меньше, и различествуют между собою только тем, что одни больше, а другие меньше. В соборе в иконостасе образа местные обложены местами гладко серебром с позолотою. В правой стороне лежат мощи Иоанна и Феодора Суздальских. Иоанн был первый Епископ в Суздале. Евангелие перед иконостасом очень велико, писано очень хорошо, и большего мы нигде не видели: во всяком листе четыре листа склеены; обложено серебром и фигура простая, но соразмерная и хорошо расположена. Из собора пришли в дом Архиерейский, потом ходили смотреть ризницу Архиерейскую; в ризнице саккосов жемчужных нет; парчовых хороших весьма немалое число; ибо две ризницы, Суздальская и Владимирская, соединены; лучшая в ней шапка жемчужная с каменьями, с золотыми образами, покрытыми финифтью; есть также старинные, не худые панагии Суздальские и немалое их число. По осмотрении ризницы, ходили кругом Архиерейского дома; положение места посредственное, окружено строением, но дом старинный, немалый, и по древности представляет вид важный и Епископскому пребыванию приличный; покоев в нём довольно; зала в длину 10 сажень, а в ширину 8, без столпа каковой палаты величиною едва ли где по древности есть; но жаль, что она перегорожена недавно и тем уменьшена, и что в ней было особенного, через то отнято. Осмотрев всё, что желательно было, ужинали у Преосвященного и ночевали, 25-го числа слушали в соборе раннюю литургию; потом позавтракав, в 9-м часу пополуночи отправились во Владимир. Преосвященный Суздальский со Спасо-Евфимьевским Архимандритом и Игуменом, провожали за город. В Суздале, кроме собора и монастырей, приходских, как сказывают, 24 церкви, и все каменные; место города не высокое, строение деревянное, средственное, и величиною город средствен; нового по плану строения никакого ещё нет; через город течёт небольшая река Каменка.

Во Владимир приехали в 1-м часу пополудни; дорога была не худа и лесов по ней почти нет. Вёрст за пять до Владимира встретил капитан-исправник, а при въезде во Владимир встретил городничий с прочими; два гусара верхами провожали до дома протопопского, в котором мы остановились. В сенях покоев протопопа поставлен был караул для чести. Из оного дома поехали смотреть собор, где встречены были всем того города духовенством при собрании многочисленного народа. Собор велик и высок, о 16 столпах, в длину 15 сажень, в ширину 10; отличен тем, что со всех трёх сторон, кроме восточной, сделаны высокие хоры с Греческого образца, для стояния жёнам, или оглашенным. У собора много отнимает красоты церковь, на правой стороне между столпами, в углу недавно построенная, стеною отгороженная, тёплая, чтобы попам зимою не холодно было служить; он создан Андреем Юрьевичем, сыном Долгорукого, Боголюбским. Иконостас новой фигуры, резной, хорошо вызолочен, высок и величествен, но древности собора не соответствует; образа писаны хорошо, алтарь особливо великолепен, высок, светел, росписан по новому и величественным, большим, деревянным с резьбой, вызолоченным балдахином на столбах осеняется; на горнем месте поставлены большие золочёные кресла, а над ними небольшой, высоко повешенный балдахин; много гробниц, и с открытыми мощами, яко то: Андрея Боголюбского, а прочих, коих описание приложено будет при сем. Собор подлинно достоин смотрения и заслуживает быть кафедрою Епископскою. Подле собора другая церковь, Дмитровская, которая прежде придворною Княжескою называлась; она ни что иное как сокращение собора, вся из белого камня; снаружи стены самою старинною украшены резьбой, изображающею разных птиц, зверей и другие фигуры. Внутри на сводах в паперти остатки изрядного древнего стенного росписания, и на старинные других соборов росписания не похожего. Церковь сия есть драгоценный остаток древности, и кажется, из самых древнейших. Монастырь Рождественский, где была кафедра Епископская, близ собора; церковь в нём не велика, старинная; но ныне пуста, ибо иконостас сгорел. Дом Архиерейский, который ныне обращён на пребывание Генерал-Губернатору, и мы в нём видели немало живущих женщин, не худ и не мал, но ныне ещё пристроено к нему строения не старинного, а нового: стоит на месте прекраснейшем, высоком, на берегах реки Клязьмы; зала в нём прелестнейшая, проспектом. В том доме другой напротив корпус небольшой, где была Консистория. Впрочем, строения в том монастыре немного и окружностью не велик; ограда каменная небольшая и башен мы не приметили. Удивило нас, что монастырь был из первейших, а строения в нём немного. Судебные места, вновь построенные между собором и Архиерейским домом, на берегу Клязьмы, весьма видны и огромны, на 60 саженях, о трёх этажах, с тремя рядами колонн. Приходских церквей, как говорили, во Владимире 18; все каменные, средственного здания. Строение города деревянное, обыкновенно в наших городах, и город не велик, окружностью, кажется, вёрст на пять или на шесть; но на прекраснейшем стоит месте, какого мы не видели, на высоком берегу, с коего весьма далёкий проспект; внизу течёт река Клязьма, шириною сажень на 50, и от города по берегам луга пошли равноты удивительной: нигде ни холмика, ни кочки, ни кустика не видно вёрст на пять, покрытые зеленью. Видно, что сие положение основательно понравилось, яко схожее с положением Киева. По высмотрении всех сих места через три часа без отдыха, возвратились в свою квартиру, где посетили нас господин губернатор и другие чиновники; духовенство и гражданство принесли хлеб и соль. Скоро после сего из Владимира поехали в Юрьев, в три часа пополудни, того же дня. До Юрьева провожал капитан-исправник; до города Юрьева дорога круто гориста и безлесна.

В Юрьев приехали во втором часу пополуночи, в Архангельский монастырь; пред городом встречены были городничим с чиновниками, которые приходили в игуменские кельи поздравить; купцы принесли хлеб и соль, Монастырь Архангельский не богатый и не велик, окружностью 250 сажень с небольшим, внутри городского строения. Город стоит на низком, ровном месте и кругом его места ровные и безлесные; в нём шесть церквей каменных. Строение есть хотя и каменное, но посредственное, а прочее деревянное. В окружности версты три или четыре. Из Юрьева выехали в Александров в три часа пополуночи; дорога была не лесиста, но несколько гориста, однако не так, как от Владимира.

Приехали в город Александров в 11-м часу 26-го дня. Иеромонах с крестом, а игуменья с сёстрами, встретили в воротах монастыря; были в церквах и отслушали обедню. Настоящая церковь старинная, посредственна; на образе местном Богоматери оклад и венец золотые; в венце вложен, между крупным жемчугом, большой и хороший бриллиант. В усыпальне, под больничною церковью, гробницы Маргариты Алексеевны и Феодосии Алексеевны, сестёр Петра первого. По осмотрении церквей, были у игуменьи, куда приходили городничий и судьи поздравить. Монастырь не мал и ограда не худа, но ветха становится: кельи монашеские каменные, в две линии, весьма не малые, но в ветхость приходят. Трапеза с церковью не мала. Ещё есть церкви две или три, каменные, не худые. Положение места не худо и одною стороною к полю, а другою к городу: в нём колокольня старинная, не худо построена. По выходе из монастыря, купцы приходили с хлебом и солью. Город Александров, по положению, не худ, но строения каменного и видного нет, кроме государевых конюшен, которые не худы и придают украшение городу. Окружностью меньше Юрьева. Из Александрова выехали в 1-м часу пополудни того же числа; дорога была несколько лесиста и весьма крутогориста и хуже всех дорог, какие мы видели. Не дай Бог ехать тут в ненастье и ночью! В Вифанию приехали в 5-м часу того же дня. Погода была, в продолжение пути от самого Ярославля, очень благополучная. Земли, где мы ни ехали, инде более, а инде меньше хлебородны, но вообще плодородием средственны и гораздо более открытых полей, нежели лесов, и леса видимо переводятся.

***

Ваше Высокопреосвященство!

Осмеливаюсь представить Вам Опыт о старости, читанный мною в публичном заседании Общества соревнования, при верхних горах Альпийских. Желаю, чтобы конец сего малого сочинения не показался Вам слишком недостойным своего предмета. Общие рукоплескания доказали восторг, который внушало Ваше Имя, Примите, Ваше Высокопреосвященство, жертву моего почтения.

Ладусет

Ган, 1803 г. Февраля 3.

***

В Опыте своём о старости, поднесённом Митрополиту Платону, Ладусет говорит о нём следующее: «Обратите мысленные взоры ваши к стране, близ лежащей к исходищу древнего Бористена; посмотрите на сего священнейшего Патриарха, помазавшего трёх Императоров (?). Он видел их нисходящих во мраке гроба, обременённых величием, повелевавших столь многими народами. Их нет уже более, а он существует. Он возливает миро на главу Наследника сея великия Державы, на юношу, носящего на себе столь славное, столь страшное в историях света имя. Он начертывает народам круг их должностей к Государю, начертывает Государю круг его обязанностей к народу. Это не смертный уже более; он несётся превыше Александра и Его престола. Сто пять лет (?) не ослабили ни его гласа, ни его дарований, ни его бодрости. Слова его не дерзновенны, ни безрассудны, но они были бы и дерзновенны и безрассудны в устах всякого другого Владыки народов! Говоря к одному из вас, он говорит всем вам; ваша польза заставляет вас внимать ему – он имеет великую и достойную своей великой души цель: он хочет дать вам право на любовь подданных и предохранить вас от проклятия потомства. Имя ему Платон, и он кажется древним Платоном, воскресшим для того, дабы излить небесный свет на землю.

Опытный Первосвященник! О Платон! я повергаю перо своё пред тобою: твоё имя и твоё бытие суть прекрасная похвала старости».

***

Ваше Высокопреосвященство,

Высокопреосвященнейший Владыко!

Помазати Царя да укрепит Господь Вас, своего Аарона, и сыны сынов воссядут на престоле Твоем! Тако благословил Господь бессмертную Екатерину. Тако да благословит и Внука Её Александра I. Божественных же даров благодать, ею же преукрашены и душа, и сердце, и дела, и седины Твои, о Первосвященниче! да будет сугуба на помазуемом Самодержавие. Подлинно о сем пролиется святое сердце Твое пред Богом и Христом, яко миро, вознесутся чистейшие молитвы Твои ко Господу, яко кадило, и слава добродетелей Твоих воссияет во всем величии своём пред Богом и Христом Его. Ещё, ещё бессмертный в Церкви нашей, в России нашей, бессмертствуй в нас, Ангеле Божий!

С таковыми чувствиями, желаниями и сердечною преданностью имею честь, долг и счастье быть, и проч.

Анастасий, Архиепископ Белорусский

Могилев, 1801 года.

***

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивейший Архипастырь!

Многие из духовных будут иметь удовольствие увидать Ваше Высокопреосвященство и насладиться личною беседою Вашею и многих. Вы, яко отец, узрите и разделите с ними внутренние чувствования свои. И я бы, по благосклонности Вашей ко мне, без сомнения, имел сие утешение, чтобы видеть Вас лицом к лицу и пользоваться устною беседою Вашею, ежели б не был оставлен здесь по должности, в Корпусе мною отправляемой. Но во всём да будет воля Вышнего Миродержца! Теперь же с моей стороны не другое что остаётся относительно к Вам, как сердечно пожелать, чтобы Вы, будучи подкрепляемы свыше, благоуспешно совершили назначаемое Вам священнодействие торжественной Коронации и таинственного Миропомазания Благочестивейшего Великого Государя Императора Александра Павловича. Да излиет Господь Бог через Вас на Него силу Свою и укрепит и умудрит Его в прохождении столь великого звания его, Вас же да исполнит духовною радостью!

С сим сердечным желанием, с искренним высокопочитанием и с сыновнею преданностью есмь

Вашего Высокопреосвященства

преданнейший слуга

Михаил, Архимандрит Юрьевский.

С.-Петербург

1801 г. Сентябрь 2.

***

Дух Святый повелевает и возглашает нам: Возмите врата князи ваша, и возмитеся врата вечная: и внидет Царь Славы. Сие сказано о духовном великом Царе, Господе Иисусе Христе, чтобы мы, заключённый грехом сердечные врата ему отверзли и в душе своей устроили бы ему обитель. Но почто же сии самые слова не присвоим мы и к самим себе и к священной Особе Твоей, благочестивейший Монарх! Ты носиши образ небесного Царя: мы в видимой славе Твоей созерцаем невидимую Его славу, а храм сей есть образ сердец наших – ибо Церковь внешняя образует внутреннюю.

Храма сего двери Тебе отверсты, но для того, что ключи их в сердце нашем: и когда внутренний храм наш отверст на пришествие Твоё, то поспешили мы сердечными ключами отверсти и сего храма врата.

Вниди убо, Царю славы! взяты уже врата и внешнего и внутреннего храма. Путь свободен. Вниди к жертвеннику Божию, к Богу, веселящему юность Твою. Пади пред ногами Царя царей. Вниди и вкупе с Собою введи Августейших Особ: едину, осчастливленную ношением Тя во утробе своей, другую, соучастницу святости ложа Твоего, а с ними введи и всю священную Твою кровь. Вниди! а мы, предшествуя и последствуя Тебе, воспоём: Благословен грядый во имя Господне!

Говорена 1801 года, Сентября 8 дня.

***

Всемилостивейший Государь Император!

Не дерзаем мы испытывать неиспытанных судеб Божиих. Ведаем токмо из истинного слова Господня, яко управляющий царствами человеческими Вышний, во гневе Своём, за грехи народов, творит обладателей земных орудиями своего нелицеприемного правосудия. Но Он же, во благоволении Своём о людях Своих, даёт Государей мудрых, человеколюбивых, благодетельных, и духом Своим владычним утверждает их.

Ежели когда, то поистине ныне, должны мы, исполнив дух, отверсти уста свои и восхвалить милосердия к нам судьбы Божии. В священной Вашего Императорского Величества Особе, даровал Он нам Царя кроткого, милостивого, просвещённого, яко поставляющего счастие своё в счастии подданных своих. Да будут убо благословенны щедроты Божии, яко большего нас удостоили, нежели, сколько заслужили мы!

Ты же, Богоизбранный Самодержец наш, успевай и царствуй, истины ради и кротости и правды! Подпора Твоего престола и великолепие суть: благочестие, мудрость, кротость, милосердие, к немощным снисхождение к ожесточённым правосудие. Все мы твои чада или таковыми быть всегда усердствующие. Не иной кто во очах Твоих и любезен и велик, как токмо хранящий веру и совесть; привязанный не толико к выгодам своим, колико любовью к Тебе и к отечеству, и в священнейшей Особе Государя почитающий неприкосновенного Помазанника Господня.

Сими воображениями, сими чувствиями быв преисполнены о Тебе, Великий Государь! и о великом звании Твоём, восхищались мы радостью, размышляя о том и в отсутствии Твоём. Но что же теперь сотворим, сподобившись очами своими узреть Ваше Императорское Величество, Высокого своего Посетителя, Посетителя, окружаема пресветлым ликом Всеавгустейшей Фамилии?

Древняя царствующая Столица! подыми главу свою: зри великих твоих Самодержцев, великую и плодоносную отрасль. Да обновится старость твоя, яко юность орля! Веселися, новый Сионе, о Царе своём: и якоже Давид пред сенным ковчегом, тако ты пред всесветлым лицем Царя Твоего, скакая, играй и ликовствуй, ибо мы, сего первенствующего града счастливые обитатели, мы верные истолкователи всея России желаний и усердия. Ты же, Благочестивейший наш Монарх! приими сию должную Тебе от нас жертву, жертву, её же курение никогда не престанет восходить к небесам, с молениями нашими, да принято оно будет в воню благоухания духовного.

Говорена в Слободском Дворце,

1801 года, Сентября 9 дня.

***

Всемилостивейший Государь Император!

Се древнее высоких и преславных Предков Твоих обиталище! вниди и обнови его! Все они сретают Особу Твою. Здесь Иоанн, первый во Царех, и сын его Феодор; тамо Михаил, возобновитель России; тамо и Алексий, утвердитель Её, и Феодор. Но здесь и Великий Пётр. От великих подвигов своих в месте сем они обретали себе покой. Отсюда суд и милость изливали на лице всея России. Видя они в Особе Твоей плодоносную отрасль свою и славный род свой продолжаемый, сретают Величество Твоё и радуются, почитая себя в лице Твоём живущими, и препоручают Тебе великий залог Российского царствия, и желают, вкупе с нами, да славу имени их не токмо сохраниши, но и да умножиши зело, зело!

***

И так сподобил нас Бог узреть Царя своего венчанна и превознесенна. Что же теперь возглаголем мы? что сотворим, о Российские сынове? Возблагодарим ли вышнему Царю царей за таковое о любезном Государе нашем и о нас благоволение? и мы благодарим всеусерднейше. Вознесём ли к Нему моления, да доброте сей подаст силу? и мы молим Его всею верою нашею. Принесём ли что-либо в дар Господу? и Он благих наших не требует, – а и сей самый Венец, и Скипетр, и Державу, и Россию, и всех нас сердца и утробы приносим Ему и вручаем Ему. Приветствовать ли Ваше Императорское Величество с сим облечением славы? и мы приветствуем всеподданнейше. Изъявлять ли нам Вашему Величеству своё усердие и верность? и мы то свидетельствуем пред лицем неба и земли, пред лицем сего алтаря и пред лицем Бога и Ангелов его. Пожелать ли Вашему Императорскому Величеству счастливого и долголетнего царствования? О! забвенна буди десница наша, аще не всегда будем оную воздевать к небесам в жару молений наших. Молиться ли, да Бог сам управляет Тобою, просвещая мысль и удобряя сердце? О! прильпни язык наш к гортани нашей, аще на что другое он будет обращён, а не на таковые токмо моления. Пасть ли нам пред престолом величества Божия, да находя в Монархе своём чадолюбивого Отца, будем мы к Нему привержены любовью, яко чада? и мы падаем, и громко пред Ним вопием: Премудрый Художник, мы пред Тобою – брение. Сотвори из брения сего сосуды не в бесчеcтие, но сосуды в честь! Таковым образом многоразличные обращая в сердцах чувствия, усматриваем нечто особого внимания и озабочивания достойное.

Вселюбезнейший Государь! Сей Венец на главе Твоей есть слава наша, но Твой подвиг. Сей Скипетр есть наш покой, но Твоё бдение. Сия Держава есть наша безопасность, но Твоё попечение. Сия Порфира есть наше ограждение, но Твоё ополчение. Вся сия утварь Царская есть нам утешение, но Тебе бремя.

Бремя, по истине, и подвиг! Предстанет бо лицу Твоему пространнейшая в свете Империя, каковую едва ли когда видела вселенная, и будет от мудрости Твоея ожидать во всех своих членах и во всем теле совершенного согласия и благоустройства. Узриши сходящие с небес весы правосудия, со гласом от Судии неба и земли, да судиши суд правый, и весы его да не уклониши ни на шуее, ни на десное. Узриши, в лице благого Бога, сходящее к Тебе милосердие, требующее, да милостив будеши ко вручаемым Тебе народам. Достигнут бо Престола Твоего вдовицы и сироты, и бедные, утесняемые во зло употребленною властью, и лицеприятием и мздоимством лишаемые прав своих, и вопить не престанут, да защитиши их, да отреши их слезы, и да устроиши их везде проповедывать Твою промыслительную державу. Предстанет и самое человечество в первородной своей и нагой простоте, без всякого отличия порождения и происхождения: взирай! возопиет, общий Отец, на права человечества! Мы равно все чада Твои. Никто не может быть пред Тобою извергом, разве утеснитель человечества и подымающий себя выше пределов его. Наконец, благочестию Твоему предстанет и Церковь, сия мать, возродившая нас духом, облеченная в одежду, обагренную кровию единородного Сына Божия. Сия Августейшая дщерь неба, хотя довольно для себя находит защиты в единой Главе своей, Господе нашем Иисусе Христе, яко огражденная силою креста Его, но и к Тебе, Благочестивейший Государь, яко к первородному сыну своему, прострет она свои руки, и ими обняв выю, умолять не престанет, да сохраниши залог веры цель и невредим, да сохраниши не для себя токмо, но паче да явиши собою пример благочестия и тем да заградиши нечестивые уста вольнодумства и да укротиши злый дух суеверья.

Но с Ангелами Божиими не усумнятся предстать и духи злобы. Отважатся окрест престола Твоего пресмыкатися и ласкательство и клевета и пронырство со всем своим злым порождением, и дерзнут подумать, что, якобы под видом раболепности, можно им возобладать Твоею прозорливостию. Откроет безобразную главу свою мздоимство и лицеприятие, стремясь превратить весы правосудия. Появится бесстыдство и роскошь со всеми видами нечистоты, к нарушению святости супружеств и к пожертвованию всего единой плоти и крови, в праздности и суете¹⁷⁹.

При таковом злых полчищ окружении, объимут тя истина и правда, и мудрость и благочестие, и будут, охраняя державу Твою, вкупе с Тобою, желать и молить, да воскреснет в Тебе Бог и расточатся врази Твои!

Се подвиг Твой, Державнейший Государь! Се брань, требующая, да препояшеши меч Твой по бедре Твоей, О герой! и наляцый и успевай и царствуй, и наставит Тя дивно десница Вышняго!

Дивно, глаголем; ибо от всего того предохранить себя, все то превозмочь, все управить в мире и благоустройстве, требует сил более, нежели человеческих. Почему судя о Тебе, хотя превознесенном паче всех человек, но яко о человеке, и должны бы мы свои радости и восторги торжественные в своих пределах удержать.

Удержать! Но что же означает сие днесь над Тобою совершившееся действие? Состоит ли оно в одной наружности? Составляет ли только один простой обряд? Ах, нет! О Давиде, егда избран был он Богом в царя Израилю, и святым елеем помазан, слово Божие гласит: «и ношашеся Дух Господень над Давидом от того дне и потом». Сие Духа Господня ношение в день сей осенило и освятило главу Твою. Не тщетны желания всея России, не тщетны моления всея Церкви. Призирает Господь на молитву смиренных и не уничижит моления их.

Да и самое души Твоея расположение привлекает таковое призрение Господне. Ибо точно можем мы о Тебе, Государь, то же сказать, что сказано о помазаннике Давиде: «и Давид красен и добр очами и благ взором Господеви». И наш любезнейший Давид красен лицем, добр очами и благ взором Господеви, – что само по себе не толико бы было важно, ежели бы оно не было точным знамением Твоея красоты душевныя, доброты мыслей и благости сердечной.

И так, великодушнейший Государь, сим укрепися и ободрися! С таковою помощью небесною, с таковым дарованным Тебе духом владычним, подвиг Твой будет удобен, бдение Твое будет сладостно, попечение Твое будет успешно, бремя легко и ополчение Твое будет победительно и торжественно.

Но со ещё подаёт Тебе Бог своего о державе Твоей промышления печать видимую. Вложил Он в сердце Вашему Императорскому Величеству, да и любезнейшую свою супругу, Её Императорское Величество сотвориши участну своея чести и славы венчания и помазания. Сие сходственно с уставом Предвечного. Когда священный супружества союз совокупил вас воедино, и когда уставлено Богом быти жене помощницею своему мужу, то и честь их должна быть нераздельна. Благоразумие же и добродетели Её Величества оправдят благую всех нас о ней надежду; конечно оправдит она слово Господне, дабы быть верною Вашему Величеству в ношении общественного бремени помощницею.

Видя таковым образом отвсюду огражденна и укрепленна Тебе, Великий Государь, и радуемся, и торжествуем и приветствуем и благодарим Господу и вопием: Благословен Господь, яко посети и сотвори избавление людем своим и вознесе рог Христа своего!

Но прежде всех и паче всех да возрадуется душа Твоя, Благочестивейшая Государыня Императрица Мария Феодоровна, о благословенном плоде чрева Твоего! О коль сладостен, коль питателен для нас есть сей плод Твой! Святая Твоя кровь течёт по жилам Его, и все, что в ней есть животворное и добротное, сообщено и Ему. Давно Апостол провозгласил: «Аще корень свят, то и ветви». Корень ветви оживляет, а ветви корень украшают. Не есть ли сие в сердце Твоем, Благочестивейшая Государыня, живоносным источником полныя радости? Ежели какая была и есть в душе Твоей скорбь, не доволен ли источник сей оную усладить! Ежели какие бурные тучи помрачали мысль Твою, сие воссиявшее от Тебя светило не довольно ли разогнать весь мрак сей? И так, видя днесь, яко матерь Соломонова, Сына своего венчанна и превознесенна, возрадуйся и возвеселися и возблагодари Господу, столь милостиво Тя посетившему! А мы все вкупе, со всею Россиею, последуя Тебе, яко ликоначальнице Мариаме ударяя в тимпаны и кимвалы наших сердец пред священнейшим лицем Боговенчанного Монарха нашего, возъиграем и воспоем, и услышано будет до последних земли: «с нами Бог, разумейте язы́цы и покоряйтеся, могущии покоряйтеся! «Аще бо паки возможете, и паки побеждени будете, яко с нами Бог!»¹⁸⁰

***

Здравствуй, всемилостивейший Государь наш Император, на преславном преславныя России престоле! Да здравствует вкупе с Тобою вся Высочайшая и Августейшая Фамилия Твоя! Сие всеподданническое поздравление, в лице нас нижайших, приносят Вашему Императорскому Величеству все, всякого чина, состояния и возраста, верноподанные Твоея Державы. Приими милостиво, Боговенчанный и Богопомазанный Монарх! Взирая на чад своих да возрадуется душа Твоя, толико, колико мы радуемся и о Тебе, Главе нашей и Отце отечества! Ты же вышний и вечный Царю, благослови и царство Его в род и род до века!

***

Боговенчанный и Боголюбезнейший Помазанник Господень, Благочестивейший Великий Государь, Император Всероссийский.

Вчера увеселялись мы зрелищем, как невидимая десница Вышняго возлагала на главу Твою венец. Днесь торжественно признаем мы Ваше Императорское Величество, Боговенчанною Главою нашею, Главою всея России. – Вчера священный рог помазанья изливался на чело Твое, на перси, на очи, на уши и руки, и райским благоуханием его усладилася вся Церковь. Днесь со благоговением покланяемся Тебе, Помазанниче Божьи! и помазаньем освященные члены Твои духом с любовию лобызаем. Вчера введен Ты внутрь Святая Святых, и сподобился насыщен быти нетленною пищею тела и крове Господни, и окружённый священным ликом, сопричислен Иерархии небесной. Днесь Церковь, восприявшая Тя в недра свои, вручает себя взаимно в покровительство благочестивой Державе Твоей. Вчера с восторгом зрели мы, как Бог Тебе вручал все чины и состояния и возрасты. Днесь все они, благоговея к таковому Божью благоволению, повергаются пред Твоим престолом, и благонадёжно предают всех самих себя Тебе, а в лице Твоём Богу. – Вчера святому подвигу Твоему провозвещаемо было, яко не устрашатся и духи злобы стремиться на ослабление подвига Твоего. Днесь, усматривая они венец Твой, сияющий мудростью и правотой душевною, и чувствуя чудесную силу помазания Господня, бегут и скрываются от лица Твоего: и нехотя, но служат к славе Твоей, взятою над ними победою и торжеством.

И так, Всеавгустейший Монарх! укрепляйся силою Господа Саваофа, умножай славу толико прославленныя России, утверждай блаженство народов Твоих: шествуй исполинскими стопами; буди всегда благодушен и радостен, яко жених исходяй от чертога своего! Мы все верноподданные Твои всеусердно того желаем. Мы с таковым великого Царского звания восприятием, Ваше Императорское Величество всеподданнейше поздравляем: и что сие желание и чаяние наше благословит Господь, в сердцах пророчески предчувствуем, и сим предчувствием восхищаемые, велегласно провозглашаем: Да здравствует Наш Самодержавнейший и Всемилостивейший Государь Император, Александр первый, и с Их Императорскими Величествами Вселюбезнейшею Супругою, и Вседражайшею Материю, и со всею Августейшею Фамилиею, на многая лета!

Говорена в Кремлёвском Дворце

1801 года, Сентября 16 дня.

***

произнесённое в Троицком соборе, Свято-Троицкой Сергиевской лавры Семинарии Ректором и Архимандритом Евгением

Какое унылое молчание окружает безмолвного посетителя! какой глубокий сон смыкает его утомлённые вежди! все боится пробудить его. Когда бывало, чтобы сердце его не сказало ему: Се дщерь, тобою любимая, обитель, тобою преукрашенная? Когда бывало, чтобы сердце его не сказало ему: се чада, тобою растущие, тобою блаженные?

Восстани, Иерарх Богоподобный! отверсты врата дому Божия, веселящего сердце твое. Восстани, Пастырь неутомимый! предстоят пастыри, алчущие облобызать десницу твою. Восстани, Герой благочестия! окружают подвижники, ждущие твоего мановения. Восстани, друг истины, наперсник мудрости! твои питомцы¹⁸¹ слетелись к тебе, и жаждут твоего воззрения, проглаголания.

Но ах! тщетно любовь сыновняя столь долго зовёт отца своего. Тот, которого ни какие ужасы смерти, пожиравшей несчастные окрестности, не могли отвлечь и удалить от любезной ему обители, от любезнейшей и вкупе страждущей Паствы, тот, увы! внезапно восхи́щен и унесён от нас жестокою рукою неумолимой смерти. Лежит пред нами бездыханное тело, с толикою славою послужившее небесному Гостю; но оно не одушевляет, не восхищает нас. Зиждительный дух его, носившийся над душами нашими, воспарил к своему Источнику.

Не стало ПЛАТОНА! закатилось светило, столько лет полночный край освещавшее, и своею зарею проникшее во все страны Европы. Закатилось светило, Венценосцем Российским толико любезное, и нередко в исполинском их шествии предходившее. Закатилось светило Церкви, слава нашего века, удивление потомства, украшение и образец пастырей, пример и утешение народа!

Церковь и Отечество, сообщая друг другу внезапные горести, сокрушаются сердцем, озирая развалины прекрасной Столицы, и видя в гробе беспримерного её Иepapxa; там святыню поруганную, здесь блюстителя святыни бездыханного; там храмы безмолвные, здесь истину безгласную; там овцы распуганные, здесь Пастыря неподвижного.

Раздираясь двумя драгоценнейшими потерями, они недоумевают, кого прежде оплакивать: град ли, толикими веками воздвигнутый, откуда почерпали миллионы семейств благоденствие; или гения, в столетиях редкого, миллионы душ к небесному граду руководившего? Столицу ли, венчанием Монархов порфироносную, или Первосвященника, помазанием Владык знаменитого?

Так! мы человеки, и не можем смотреть равнодушно, когда основа земного счастия расторгается; но мы Христиане, и можем ли не содрогаться в глубине души, когда опоры Церкви, в душах Христианских духовно зиждемой, отъемлются грозным правосудием. Правда, больно лишиться имущества, праведно приобретённого, лишиться друзей, единственного утешения в горести, лишиться детей, надёжной подпоры в старости; словом, лишиться способов к достаточному и приятному жизни проведению; но тот терпит гораздо более, кто лишён способов просветить ум, удобрить сердце, возвысить душу к небесному благу. Сколько дух выше тела, сколько вечность превосходнее тленности: столько драгоценнее утрата зиждителей духовного совершенства, нежели строителей телесного благоденствия.

Притом самое земное счастие зависит от совершенства духовного. Не мудрость ли созывает диких? не витийство ли умягчает их нравы? не дружелюбие ли связует общество? не правосудие ли укрепляет? не прозорливость ли и деятельность творит безопасными и веси и грады и области? И если самое лукавство мира, приемля ангельские свойства, под их знамёнами, хотя на время, но весьма далеко расширяется и возвышается: то удивительно ли, что истинные доблести и заслуги ещё здесь на земле освещаются зарею той невечерней славы, которая их по смерти ожидает. Ищите прежде царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам (Mф. 6:33).

Сим царским путём и сам шествовал и нас руководил наш незабвенный Архипастырь. Великий дух его не способен был пресмыкаться, ласкательство сильным земли, потворство предрассудкам и суевериям, личность и своекорыстие в разделении должностей и отличий были ниже высокой души его. В слух всея вселенной вещал он строгие истины могущим мира: не раздражая изуверства, стойким благоразумием умел он привести в бессилье закоренелые буйства черни, в границы дерзавших возлагать огнь чуждый на алтарь Господень, в презрение подлую унижительность извергов духовенства, и дать достойное уважение достойному Священству; не подвергаясь нареканиям жестокости, он уничтожил неправедное милосердие – недостойных сирот предпочитать достоинству и заслугам, и, поставив в виду награду, одушевил просвещение и деятельность.

Вотще злоречие изобретало тысячу изворотов, дабы обессилить его непременные правила. Скоро увидели, что не угождением миру он восходит к славе; но мудрою неусыпностью и постоянною ревностью, назидая славу Церкви и благоденствие чад её, столько приобрёл провозвестников его славы, сколько открыл путей другим к славе. Он не расточал каждодневных милостей, дабы держать сердца в порабощении; но поставлял бессильных в возможность действовать, и собственными силами, то есть человечески приобретать счастье.

Иные долгою жизнью приобрели уважение: он задолго до старости заслужил и благоволение Монархов, и почтение Двора, любовь народную и уважение подчинённых, не подделываясь под все вкусы, по примеру двоедушных; но истинными достоинствами и заслугами делая себя всем полезным и любезным. Казалось, он не приобретал славы; но родился со славою. Какие ни проходил степени; не он местом, но место им украшалось и возвышалось; ибо все дары, кои в раздельности составляют многих славу он имел совокупности в высочайшей степени. От наружности до внутренности, от простейших до высочайших талантов, всё в нём было образцовое. В теле статность с гибкостью, в движении осанка без надменности, в лице красота с важностью, в улыбке приятность с целомудрием, во взорах проницательность с доверием: голос нежный, но мужественный, грудь твёрдая, произношение светлое; а речь его – это Златоуст Российский. На священной кафедре вещал он божественно, в домашней беседе говорил ангельски. Самые его выговоры в грозных выражениях всегда вдыхали какую-то тайную надежду прощения. Таков он был по наружности!

Но к чему плодить описание качеств, всем известных? Кого не пленял он важностью и благолепием священнодействия! Не жалели ни труда, ни иждивения, принимать дальний путь, чтобы видеть Платона в служении: и, увидев единожды, не могли тем насытиться; и приходя с чувственною жаждою, на подобие Самаряныни, отходили упоены духовными чувствиями веры и благоговения. Вот способы, кои употребило провидение, дабы превосходный дух его тем удобнее переливался в умы и сердца современников! Каждый взор его, каждое слово столь резко впечатлевались в слушателях, что пускали корни глубокого размышления.

Не говорю о его богатом просвещении и мудрости, могущих быть украшением издавна просвещённых народов. Не говорю о неподражаемом искусстве высокие истины Богословия приспособлять к простейшим понятиям. Не говорю о глубоком и основательном знании Св. Писания, его первейшей страсти и отличии. Бессмертны творения бессмертного проповедника суть неоценённый памятник и приятнейшее училище истины и добродетели.

Прочие души его качества и обычаи столько же просты, сколько и неподражаемы. Будучи добросердечен и откровенен, любил слушать советы других; но будучи полон совета и разума, редко мог им последовать. Будучи зорок и проницателен, он не опровергал многоречиво лукавые хитросплетения; но ударяя в самый корень страсти, обнаруживал и приводил в ужас коварство. Соединяя вкупе и остроту ума, и твёрдость духа, к обузданию своевольных и усмирению надменных, а паче ревнуя по славе Божией Илииною ревностью, поражал всенародно гордость и буйство в кратких словах; но с такою силою истины и благочестия, что после взор его был назидательнее длинных поучений.

Будучи и по природе и по рассудку страстен к деятельности, а посему пылок и стремителен, не терпел малейшего закоснения, когда оно истекало от нерадения: напротив, с глубочайшим молчаньем выдерживал самое несносное медление, когда оно происходило от необходимости. Словом: во всех его словах и поступках являлся дух прямо Владычний, и созидательный, так что часто видимая забывчивость и непримечательность было плодом добродушного благоразумия и будто недуманного снисхождения. Но можно ли исчислить все его доблести, измерить мудрость, изобразить благочестие? Самое злоречие, внимательное к одним порокам и слабостям, ища пятен в его уме и сердце, впрочем, признаётся торжественно, что он имел добродетели неподражаемые и был солнце своего времени.

Душа великая! не престани носиться над нами и вдыхать в сердца наши твои небесные чувствия, и укреплять Церковь, твоим отсутствием горестную и осиротевшую. Долго, долго будут искать тебя взоры и сердца наши; и, проводив бренный прах твой в жилище праха, не верить самим себе, чтобы отец оставил детей своих.

Нет, слушатели, он не оставит вас. Чадолюбивый дух в жилище вечной любви измениться не может. Он спит(Песн. 5:2) пред нами на земли; но бдит на небеси пред Ходатаем. Христиане! Утешимся упованием веры: он не забудет нас, и вместе с Сергием, остановит паки перуны воскипевшего небесного мщения. Но дети! восплачем о нём слезами сыновней любви: он отечески любил нас, он часто плакал за нас; и – тогда, когда изнурительная болезнь отняла у него все занятия, по самый последний день своей жизни, не преставал он упадать на трепещущие колена, обливаясь слезами пред возлюбленным Ходатаем за возлюбленного Израиля. А частою исповедью и причастием предсоединяясь со Христом своим, оставил христианам и пример всегдашней готовности к смерти, и свидетельство веры, что для него было и еже жити Христос, и еже умрети приобретение. (Флп. 1:21).

Печальные зрители печального зрелища! Жёны Иудейские, пришедши зело рано на гроб умершего Иисуса, принесли ароматы, да помажут тело Его. – Се и мы пришли ныне на гроб бездыханного Пастыря нашего; пришли не с благоуханными ароматами, да помажем тело его; но со слезами признательности, да оплачем дети Отца своего. Пришли также зело рано. Ибо едва надежда жизни его начала паки рассветать; едва паки утро нашего счастия возвратилось к нам; как вдруг сокрылось за горизонт светило дней наших. Пошли мы зело рано на гроб сей. Ибо мало для нас было седьмидесятилетнего течения его. Наши сердца жаждали, умоляли непрестанно небо: да станет, да станет ещё солнце наше над нами! Но ах! судьбы Превечного не испытанны. Свет его, обнимавший обширные края Отечества нашего, сокрылся во мрак тесного гроба.

Жёны Иудейские не забыли и во гробе небесного Посланника, не забыли Божественного учителя своего, с коим беседовали. Вспомним и мы, как сей Пастырь наш, нося на себе образ Пастыреначальника Иисуса, оглашал гласом своим духовное стадо своё; как словесные овцы слушали гласа его, и вслед ему шествовали. Вспомним, как он, подобно древнему Моисею, чудодействием Пастырского жезла, приводил нас сквозь море житейских бурь в страну небесных обетований. Вспомним, как он на горе Господней, в семь дому Божием воздевал преподобные руки свои к Небу, со слёзным потоком из очей, да не одолеет сила Амаликова нового Израиля. Вспомним, как он, подобно Самуилу Пророку, возливал елей помазания на главу Давидов, и вещал им торжественно суд и истину Царёву. Вспомним, как он всюду насаждал и удобрял духовные вертограды, да цветут красная их, и да текут ароматы их. Вспомним – но ах! вспоминание неисчислимого прошедшего тем более растравляет настоящие раны сердца нашего. Да и кто из нас, видя гроб сей, помещающий тело великого духа, не совмещает в мысли своей и бессмертное бытие бессмертных подвигов его?

И так, утешимся, утешимся в сей слёзной потере нашей. Дух его, хотя оставил тело сие; но не оставил нас. Следы его всюду напечатлены неизгладимо. Он жив в нас. Он всегда будет жить в нас своими делами здесь во времени: а там, в вечности, в один бесконечный раз, рано или поздно, соединимся с ним лицем к лицу.

В сих чувствованиях вознесём к Небу, пред лицем гроба сего, последний глас свой: Боже духов! приими в объятия Твои дух Пастыря нашего с миром, и даждь ему царствовати с Тобою во веки!

Всё уже совершилось; остаётся только положить горсть земли на гроб Его. – Ты преселился в вечность, проповедник вечности. Но скажи нам, Отец наш, для чего ты ещё не помедлил во времени? Мы молили Господа о крепости сил твоих, желали тебя здесь видеть приносящим святые дары Господеви; надеялись торжествовать с Тобою избавление от врагов, для чего не помедлил ещё во времени? или созрели в тебе плоды веры Иисусовой, и – ты понёс их к небесному вертоградарю; или бедствия, постигшие сынов твоих, положили тебя во гроб; или не было при тебе Господа, как умирал ты? – Он и позвал Тебя в вечность к покою, утрудившегося Пастыря Церкви.

И так, скажем: наши желания, наши молитвы не могли удержать праведника на земле. Скажем: Отец наш, Пастырь наш, ты более не наш! Церковь не престанет плакать о потере своей. Мы не престанем говорить и воздыхать о тебе; ибо не забудем, кто ты был нам, а мы тебе.

Остались сиротами! Уста единого отверсты, но сердца всех повторят тоже: мы остались сиротами. – В последний раз, в сей обители, в сем храме видим тебя, в последний раз лобызаем благословляющую руку твою. Слёзы из очей наших льются во гроб твой, вместо награды нашей, за твои подвиги, достоинства, добродетели.

***

При случае совершаемых молитв над гробом Петра Великого, по причине одержанным флотом Российским над Оттоманским флотом во Архипелаге славной победы, 1770 года, июня 24 дня¹⁸².

Если мужа праведного память должна быть с похвалами, да и с похвалами вечными, по словам Духа Святого; то, собравшись мы в сей священный храм, ничего прежде вообразить не можем, ни на что прежде с большею похвалою язык наш не должен устремиться, как на Основателя сего храма и царствующего града сего, Петра, глаголю, именем славного, делами Великого, истинного Отца Отечества нашего.

Но при сем случае видя нас преуготовляющих уже мужу сему сердечные приношения, и наши жертвы, уже курящиеся, может, кто, удивившись, вопросить: какая бы причина была, которая бы возбудила нас к нынешнему Мужа сего особливому прославлению? ибо имя Его никогда в забвении быть не может. Аще мы умолчим, камение сии возопиют: аще мы умолчим, возопиют о Нём стены града сего, бесчисленные дел и рук Его останки. Ибо на что ни обратим взор свой, всё Ему одолжено началом, всё плод Его благоразумия и просвещения. Он ввёл во Отечество наше художество и науки. Его рука открыла нам завесу видеть случаи света, и в них проникая, предварять все противных замыслы. Его геройский дух привёл воинство в сие состояние, в котором мы его ныне видим и радуемся; в котором его ныне видит свет и удивляется. Его десница открыла нам сокровища земная, и нас обогатила. Его просвещению самая Церковь признаёт себя одолженною: ибо новое от него получило светило. И сие бо самое, что с сего места народу поучения провозглашаем – и сие самое есть плод его благоразумия; словом, всё что ни видим, что ни вообразим, Пётр или изобрёл, или утвердил, или основал, или к тому случай подал.

При толиких Его славных делах и Отечеству великих одолжениях, может ли Россия столь забыть себя, чтоб Петрово имя всегда не прославлять, и им при всяком случае, не увеселять себя?

Так что же возбудило нас к нынешнему особливому имени Его прославлению?

На сей любопытного вопрос ответ готов: Пётр Великий воскрес, воскрес в Великой Преемнице своей, Екатерине второй. Ибо не может живее изображён быть характер Петрова Божественного духа, как он имеет в Монархине нашей. Дела, коими ныне отечество наше прославляется, можно сказать, что или воскресший Пётр, или паче вселившаяся в Екатерину Петрова душа производит.

Предоставив удобнейшему времени их всех исчисление, коснёмся хотя кратко нынешних славных военных происшествий – происшествий, которые колеблют свет, а Россию заставляют лить слёзы радости.

Удары, которыми сокрушаются рога гордые луны, уже слышны везде по вселенной. Воинство, Петром учреждённое, а Екатериною правимое, прослыло непобедимым. Все страхи, которые бы могли смертного поколебать, суть для него только большое к мужеству поощрение.

Каждое его движение делает новое торжество. Россиянин уже обык не оставлять своих следов, разве со славою; и путь, где проходит, замечает трофеями: ибо руки его яко железны, мышцы медяны, грудь адамантова, а душа геройская.

И для того, не всегда можно и неприятелю нашему в слабость причитать, что он противу лица такового воинства стоять не может и в бег обращается. Ибо иногда от мужественного и победиму быть слава есть.

Но как бы то ни было, слава побед трубою своею непрестанно оглашает уши наши. Не успеем, так сказать, окончить одно торжество, как другое начинать надобно. Новая весть! Какая? Известная: неприятель побеждён, прогнан; Россиянин торжествует, получил величайшую добычу; завладел лагерем, да в нём же Богу и благодарные воссылает молебствия. Летят сюда знамёна: и се их множество пред очами нашими: знак мужества и слабости, слабости сопротивных; храбрости воинства нашего.

Хотел бы я более в сей приятной материи удержать слово своё; но се к другому, не меньше приятному, или славнейшему предмету оно стремится.

Помянув мы в начале Петровы дела, прешли было молчанием славнейшее ума и тщания Его изобретение – изобретение. Ему единому свойственное – изобретение, какого и для Него самого ничего не было приятнее и внимания Его достойнее. Сие изобретение есть флот Российский. Известно, что держава наша со всех сторон окружена морями, да и соседями, кои теми морями владычествовали. Россияне, по несчастию тогдашних времён, на сие взирали невнимательным оком. Морское плавание им было несведомо, или и ужасно. И когда мы, таким образом, дремали, недоброжелатели не без удовольствия внутреннего взирали на сие, и чтобы не пробудились мы, крайне опасалися.

Сей нужный случай не мог укрыться от доброго ока Петрова. И что не возможно Монарху мудрому, тщательному и любимому народом своим? Божия судьба, Которая уже положила прославить Россию, подала Ему случай видеть малой ботик, который в сем месте хранится, и вечно хранен быть достоин. От сего в пространном Петровом уме великие родилися мысли. Начал созидать морские плавающие крепости, и составил из них великий Российский флот: великий не числом токмо кораблей, но великий и силою и славою: ибо в своём, так сказать, младенчестве получил он уже победы над теми, которые давно сею славою превозносилися.

Но восстань теперь, Великий Монарх, Отечества нашего Отец! восстань и воззри на любезное изобретение Твоё; оно не истлело от времени, и слава его не помрачилась. Восстань и насладись плодами трудов Твоих! Флот, Тобою устроенный, уже не на море Чёрном, не на Океане Северном. Но где? он на море Медитерранском, во странах восточных, во Архипелаге, близ стен Константинопольских – в тех, то есть, местах, куда Ты нередко око Своё обращал, и гордую намеревал смирить Порту. О как бы Твоё, Великий Пётр, сердце возрадовалось, если бы... Но слыши! мы Тебе, как живому вещаем, слыши: флот Твой во Архипелаге, близ берегов Азийских, Оттоманский флот до конца истребил. Российские высокопарные орлы торжествуя, именем Твоим весь Восток наполняют и стремятся предстать пред стены Византийские.

Сим славным происшествием обрадовано Отечество Твоё, а особливо Помазанница Господня, любезнейшая сродница Твоя по Бозе, сию победу Твоему имени посвящает, и нас чад своих привела пред лице блаженных мощей Твоих, прославить имя Твоё, а в имени Твоём прославить добродетель, в добродетели же прославить самого Бога. Услыши наши сии к Тебе провозглашения; или паче Ты, Господи Боже духов и всякой плоти, упокой в недрах Твоих любезную нам Петрову душу, и в радости вечной и сего торжества, удовольствия чувствовать ей благоволи!

***

Accepi litteras tuas, quibus tuum erga me significasti amorem, quamvis multis argumentis is ita mihi perspectus est, ut nullatenus de eo dubitare possim. Hoc nomine multum me tibi debere fateor, quod vero in edendis veterum scriptis, praecipue Graecis, tantum ponas laboris et operae. Pro hoc non amore, te sed veneratione dignissimus esse, nullus ibit infitias. Quare, quod te amem, quod, ea, qua dignus es, veneratione prosequor, quodque tuis doctissimis atque solertissimis semper faveam labonbu, te persuasum esse te velim. Vale. a. 1776.

ΠανιερώτατεΔέσποτα!

Ἐλαβον παρὰ τῆς ὑμετέρας Πανιερώτητος τὴν βίβλον Kυριακοδρόμιον, τὴν οποῖαν ἐν τόχει καὶ ἀνέγνωσα. Τὸ ὀξύνοον τῆς ὐμετέρας ψυχὴς καὶ γνῶσις τȣ̄ ῥήτορος πανταχȣ̄ κατοπτρίζεται. Δἐν ἀνέγνωσα ποτὲ βίβλον γραικικῇ φράσει μᾶλλον γεγραμμένην, καὶ πρὸς τὴν ἑλληνικὴν κατὰ πολλὰ πλησιάζȣσαν, τοσȣ̄τον ἐυήκȣσον καὶ ἐυκατάληπτον καὶ διὰ τȣ̄το ὑχὶ μόνον τὸ τῶν Ἑλλήνων γένος ἀλλὰ καὶ ἡμεῖς ἐσμὲν πάνυ ὑμῖν ὑπόχρεοι. Ἀκολούϑως ἐπιϑυμῶ, ἴνα ἁκούοντες καὶ ἀναγινώσκοντες λάβωσι τὴν ἐκ τῇς βίβλȣ ταύτης φερομένην καὶ παρὰ σῦ ἐπιϑυμητήν ὠφέλειαν.

Τῆς Ὑμετέρας Πανιερώτητος

ἀγαϑοϑελίτης παντοτινὸς,

Μητροπολίτης Πλάτων.

Ἐκ Λαυρας,

Τῇ 29 Σεπτεμς

1796 ἔτ.

***

Перервинский монастырь расстоянием от Москвы в 7 вёрстах на полуденную сторону. Положение его на возвышенном красивом месте, против самого, на другой стороне Москвы реки, в трёх вёрстах от монастыря стоящего, села Коломенского и Государева дворца; откуда и Москва довольно видна. Именуется монастырь Перервинским по общему древнему преданию и по самому слова знаменованию, что река Москва прежде текла близ самого монастыря; но после прервалась, и пошла другою дорогою, в некотором от монастыря расстоянии; какового её прерыва и остались следы: находящееся близ самого монастыря озерко, которое своею узкостью и довольным протяжением показывает бывшее тут реки течение. Да и ныне паки оная река стремится на прежнее своё течение; ибо левый свой к монастырю берег непрестанно обрушивает, и приметно через 80 лет, что уже слишком на десять сажень берег подрыла, и приближается к прежней своей ложе, к помянутому озерку, и вероятно, что через несколько лет едва ли паки не возьмёт своего течения близ монастыря, а тогда уже и именование Перервинского монастыря будет ему несвойственно; но может уже именоваться по-прежнему, Никола Старый, как о сем ниже будет объяснено.

Когда, в коем годе и кем сей монастырь устроен, хотя точного доказательства не обретено; однако, по общему преданию и согласному старожилых в слободке той по преемническому от отцов, дедов и прадедов сообщению, утверждается, что монастырь Перервинский прежде назывался Никола Старый. Сие наименование открывает обильное о древности сего монастыря рассуждение. Наименование Николы Старого, Перервинским монастырём, когда последовало, хотя точно не видно; но в грамоте Царя Михаила Фёдоровича уже он именован Перервинским. А как по сему полагается несумнительно, что он уже прежде сим наименованием означаем был; то, по вероятности, основательно можно утвердить, что перемену прежнего наименования Николы Старого, на название Перервинским, до́лжно относить ко времени после Царя Ивана Васильевича, по причине прервавшегося прежнего возле монастыря течения Москвы реки, как выше показано.

Теперь приступим к именованию сего монастыря, Никола Старый. В Российских летописцах часто поминается монастырь близ Москвы Никола Старый; в 1569 году Филипп Митрополит сослан от Царя Ивана Васильевича в монастырь близ Москвы к Николе Старому (да ещё поминается о том, кажется, в трёх местах). Настоит вопрос: какой сей был монастырь, Никола Старый? Нет никакого близ Москвы монастыря, который бы назывался Никола Старый: да и чтобы когда был, а после уничтожен, ни предания, ни следов никаких нет. Состоит не в близости, но в 15 вёрстах от Москвы монастырь; что на Угреше: но Угрешский монастырь точно по летописцам известно, когда и кем основан и наименованы монастырь Николы, что на Угреше, и везде в летописцах под сим наименованием поминается; а не Никола Старый. Находится в Истории et cet., – что Митрополит Киприан пришёл к Николе Старому, и там облачившись, шёл пеш в Успенский собор: но под сим именем никак не до́лжно разуметь Перервинского монастыря: ибо тот Никола Старый не назван монастырём, но просто Николаем Старым, а до́лжно разуметь близ Кремля стоящую приходскую церковь, которая называлась Старый Никола¹⁸³. Отсюда весьма удобно было Митрополиту в Кремль пешу шествовать. Да и в явное сего доказательство, и ныне ещё близ Кремля находится церковь Николая Чудотворца, что на старом Ваганькове (не Алганькове ли?). Почему и до́лжно полагать сию церковь в Москве, названною Николою Старым, а не Перервинский монастырь.

Положим за несомнительное, что Перервинский монастырь, есть тот, который в древности назывался монастырь близ Москвы, Никола Старый, из того прямо выводится древность его: ибо посему он назывался Никола Старый.

По истории известно, что град Москвы стал знаменит и почитаться Княжением при В.К. Данииле Александровиче, сыне Великого Князя Александра Невского. Им основан ныне существующий Данилов монастырь, коему, без всякого сомнения, до́лжно отдать первенство пред прочими монастырями, находящимися в Москве; и ежели бы сей Данилов монастырь так бы был первым, чтоб и близ Москвы старее его не находилось: то или он назван бы был пред прочими монастырями старый, или когда бы Перервинский монастырь устроен был после Данилова монастыря, то не мог бы он назваться старым, поскольку прежде его был бы уже устроен Данилов монастырь. Почему, по всей вероятности утвердить можно, что он прежде Данилова монастыря, но и едва ли не прежде самого града Москвы; ибо по Истории известно, что где ныне град Москва, было селение знатных господ, именованием Кучковых, как в повести о Великом Князе Андрее Боголюбском более об них писано. В том селении, яко Христианском, конечно были церкви: и в то же ещё время, по тогдашнему обыкновению, какой-либо пустынник избрал сие весьма выгодное место, и устроил малый монастырь, или пустыньку. Почему, когда открылся град Москва, и начали в нём устроять монастырь: то сей ныне Перервинский монастырь и стали называть Николою Старым, яко старейшим вновь устрояемых монастырей.

Теперь следовало бы повествовать о его происхождении; но сего ожидать не можно: ибо известно, как Поляки завладели Москвой и всё в Москве и около её разоряли и жгли, а паче свирепели против нашего благочестия и монастырей; почему нет сомнения, что и сей монастырь Николы Старого от них не пощажён, почему и всё, до сведения сего монастыря надлежащее, истреблено; да и мнить можно, что и самый монастырь предан на жертву ими, а после возобновлён.

Вести. Евр. 1829, № 2

сравни Историю Росс. Иерархии ч. V.

***

I

Преосв. Митрополит Филарет показывал Государю Императору Николаю Павловичу 25 Сент. 1826 г., в ризнице Троицкой Лавры, следующее письмо Его родителя к Митрополиту Платону о рождении Его:

Преосвященнейший Владыко!

Сего утра Бог даровал мне сына Николая. Зная участие, которое принимаете Ваше Преосвященство во всём, касающемся до меня, извещаю Вас, пребывая Вашим благосклонным.

Павел.

1796 г. Июня 25.