О совершенной христианской любви

Лекция, прочитанная в Тобольском общественном собрании 7 марта текущего года в пользу церковно-приходских школ.

В настоящем собрании я намерен остановить ваше просвещенное внимание на одном из наиболее важных вопросов христианской морали, именно на вопрос о сущности христианского настроения.

Прошло почти 2000 лет с тех пор, как пришел на землю Сын Божий, чтобы, через ниспослание Святого Духа, дать людям новую жизнь, положить в сердца людей новое семя новой благодатной, совершеннейшей жизни. В основу этой новой жизни, жизни истинной и совершенной Он положил любовь. «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин.13:35). Согласно словам Христа, высказанным в его первосвященнической молитве, христиане должны составить одно нераздельное, тесное общество, полную любви и единения Церковь, одно живое тело Христово. В истинной Церкви Христовой должно быть единение в мыслях и чувствах, такое тесное общение членов её, при котором в преимуществах высших и более совершенных участвуют низкие, а недостатки и страдания менее совершенных и несчастных болезненно чувствуются первыми, как свои собственные. В том Царстве Благодати, где в основу человеческой жизни положена Христом любовь, нет места чьим-либо эгоистическим интересам: истинный христианин живет жизнью ближних, радуется их добродетелям, плачет и скорбит об их несовершенствах и падениях. Истинный христианин, проникнутый глубокой духовной любовью, не ощущает подвига, когда страдает, плачет, печется о своих ближних, в его душе нет внутренней борьбы, нет взрывов самолюбия и себялюбия, в ней царит лишь «радость и мир о Духе Святом» (Рим. 14:17). Лучшим, хотя и слабым, подобием истинно-христианской духовной любви в жизни естественной, в жизни обыденной может служить любовь матери к своему ребёнку, так как эта любовь, при всей её непосредственности, соединяется в некоторой степени с сознательностью и свободой. Мать не чувствует борьбы в себе самой, не ощущает подвига, когда, в заботах о своем ребёнке, проводит без сна целые ночи, не ест, не пьет и страдает о нём. Её жизнь в данном случае сливается с жизнью ребёнка; её заботы о своем детище носят характер непосредственности, с какой она раньше, не будучи ещё матерью, заботилась о самой себе¹. Так и истинный христианин, проникнуты святой любовью, позабывает своё собственное существо, оставляет его, как бы стряхивает с себя, отрекается от него и на место этого изгнанного эгоистического «я» ставит своего ближнего, и переносит на него, но в сильнейше степени, всю ту нежность, которую человек обыкновенно тратит на самого себя. Истинный христианин живет не для себя, а для ближних свои, и ближним своим считает каждого человека, – всякого, кто носит образ Божий. О той пресловутой и дикой «любви к самому себе», о которой распространяются западные богословы, а за ними и наши духовные писатели у истинного христианина не может быть не только речи, но даже мысли. Истинные христианин, – скажем словами преп. Нила Синайского – «всякого человека считает как бы богом после Бога и в каждом видит самого себя²». Душа его всегда связана с душами ближних, и он чувствует их скорби, их грехи, их нужды, как свои собственные. Таким был, например, великий апостол Павел, который в послании к Галатам, подобно сердобольной матери, восклицал: «дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос» (Гал.4:19). В другом месте он, радуясь доблестям христиан, как бы своим собственным, убеждает их: «итак, братия мои возлюбленные и вожделенные, радость и венец мой, стойте так в Господе, возлюбленные» (Флп.4:1). Изображая свои чувства к служителям его проповеди, он говорит: «уста наши отверсты к вам, Коринфяне, сердце наше расширено; вам не тесно в нас» (2Кор.6:11). «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, т. е. Израильтян» (Рим.9:3). Вот до какой степени разгоралась в его сердце любовь к его ближним! Горя подобной любовью, христианин обнимает духом свои всё человечество: его молитва охватывает всех людей – добрых и злых. «Теми, которые сподобились сделаться чадами Божиими, – говорит преп. Макарий Египетский, – и имеют в себе просвещающего их Христа, различно и многообразно управляет Дух: … иногда в плаче и сетовании слезно молятся они о спасении всех людей, потому что, горя божественной духовной любовью к людям, восприемлют на себя плач целого Адама, а иногда, при услаждении духа, неописуемом словами, возгораются такой любовью, что, если бы можно было, всякого человека сердобольно укрыли бы они в собственном лоне своём, не делая никакого различия между худым и добрым³». Прекрасно изображены действия христианской любви к ближним у преп. Симеона Нового Богослова. Говоря о богоподражательной любви, преп. Симеон представил нам трёх подвижников, которые достигли такого совершенства в любви к ближним, что всецело слились с ними в своём сознании в одно существо. Упоминая об одном из таких подвижников, преп. Симеон замечает: «и видел я его иногда плачущим о ком-либо, иногда рыдающим о другом, а иногда ради кого-либо бьющим себя в лицо и грудь: ибо он принимал на себя лицо согрешившего словом и делом и считал себя, как будто он был тот самый, сотворивший зло, и исповедался Богу, припадая Ему и горько плача». Другой был подобен первому в любви: «и видел я, – говорит преп. Симеон, – другого, который столько радовался о преуспевающих и подвизающихся, и так похвалялся их успехами, что можно было подумать, будто сам он получит награду за их добродетели и труды и даже более, нежели они; о тех же, которые согрешали словом или делом и пребывали во зле, он столько скорбел и стенал, как будто он один поистине должен за всех них дать ответ и подвергнуться истязанию и муке». Наконец, третий подвижник, которого удостоился видеть преп. Симеон, был так полон любви ко всем ближним своим, что желал общего всем спасения. «Видел я, – повествует преп. Симеон, – и иного, который так поощрял спасение своих братьев и желал сего, что часто с тёплыми слезами от всей души молился человеколюбцу Богу, чтобы – или и тем с ним спастись, или же и ему с ними быть осужденным, а себе одному он даже и не желал спасения, побуждаемый богоподражательной и моисейской любовью: ибо он связался с ними во Святом Духе святой любовью, а разлучившись с ними, даже не хотел войти в само Царство Небесное». Глубокая сила этой живой богоподражательной любви, которой исполнен был сей третий старец, побудила преп. Симеона воскликнуть в священном восторге: «О святой союз! О неизреченная сила! О душа, исполненная небесной мудрости или – лучше сказать – богоносимая и достигшая совершенства в любви к Бог и ближнему⁴».

Полнота святой любви, царящей в сердце истинного христианина, изливается на всех людей, а избыток её простирается и на животных и даже на природу неодушевленную. Известный русский писатель (Достоевский), постигший если не сердцем, то творческой силой ума своего истинный дух святой любви христианской, заставляет одного их своих героев, старца Зосиму, говорить в поучении такие слова: «Братья! не бойтесь греха людей; любите человека и во грехах его, ибо сие уже – подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите всё создание Божие – и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь познавать всё далее и более, на всякий день. И полюбишь, наконец, весь мир уже всецелой, всемирной любовью. Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же её, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божьей. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя… Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца⁵».

Полный возвышенной, чистой, святой любви, христианин везде и во всем своими чистыми очами видит любовь. Это высокое христианской настроение прекрасно изображено одним из наших поэтов (Ал. Толстым) в следующем стихотворении:

Меня, во мраке и в пыли

Досель влачившего оковы,

Любови крылья вознесли

В отчизну пламени и слова.

И просветлел мой темный взор,

И стал мне виден мир незримый,

И слышит ухо с этих пор,

Что для других неуловимо.

И с горней выси я сошел,

Проникнут весь ее лучами,

И на волнующийся дол

Взираю новыми очами.

И слышу я, как разговор

Везде немолчный раздается,

Как сердце каменное гор

С любовью в темных недрах бьется,

С любовью в тверди голубой

Клубятся медленные тучи,

И под древесною корой,

Весною свежей и пахучей,

С любовью в листья сок живой

Струей подъемлется певучей.

И вещим сердцем понял я,

Что все рожденное от Слова,

Лучи любви кругом лия,

К нему вернуться жаждет снова;

И жизни каждая струя,

Любви покорная закону,

Стремится силой бытия

Неудержимо к божью лону;

И всюду звук, и всюду свет,

И всем мирам одно начало,

И ничего в природе нет,

Что бы любовью не дышало.

Одушевленный любовью ко всем и всему, христианин смотрит на природу с любовью, с цельным чувством и сознанием, по-детски, по-Божьи, не разбегаясь во все стороны, а всецело отдаваясь ей, вглядываясь в неё, – и каждый листок деревца, каждый крохотный цветочек, каждая былинка, травка сияет для него такой лучезарной, живой красотой, обдает его таким теплом и светом жизни, таким изяществом каждого изгиба и каждого тона, что ему открывается воочию рай. Такой христианин переживает то высокое, неземное, божественное состояние, в котором находился Христос, когда всю славу Соломона поверг ниц, перед незаметным полевым цветком. (Мф.6:29). Такое настроение христианина изображено в прекрасных стихах нашего поэта, Ал. Толстого (из поэмы: «Иоанн Дамаскин»):

Благословляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды!

Благословляю я свободу

И голубые небеса!

И посох мой благословляю,

И эту бедную суму,

И степь от краю и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму,

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду,

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду!

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить!

О, если б мог в свои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

Даже и тогда, когда полный такой любви христианин поселяется в мрачной пещере, сырой и угрюмой кельи, он не забывает природы – этой дивной, живописной Библии. Оставляя временами свое уединенное жилище, он отдает свое глубокое внимание всему окружающему его живому, всему около него существующему, созерцает во всем этом бытии безначального Творца и Хранителя мира, «возвышаясь, – как сказал преп. Сименон Новый Богослов, – от творений к Творцу и удивляясь Ему, а, не служа, твари паче Творца⁶». Он, действительно, не служит, не порабощает себя твари: на все предметы в мире он смотрит не как на средства к роскоши и утонченной культурной жизни. Но, наоборот, видит своими духовными очами всю природу в новом, просветленном, одухотворенном виде. Он избегает даже мысли об эгоистическом, утилитарном отношении к природе, об истреблении и разрушении её предметов и об обращении их в предметы бессмысленной роскоши и удобства. Созерцая своим чистым духовным оком богоданную природу, входя своим умиротворенным сердцем в светлое бытие, он в том, что иному кажется мертвым, безжизненным, видит сокрытую внутреннюю жизнь; в немом он слышит чудные небесные глаголы; в том, что представляется иному случайным и механическим, находит дивную гармонию и высший смысл. Такое отношение к природе он может выразить прекрасными стихами русского поэта (А. Толстого):

(Мне) в каждом шорохе растенья

И в каждом трепете листа

Иное слышится значенье,

Видна иная красота!

Я в них иному гласу внемлю,

И, жизнью смертною дыша,

Гляжу с любовию на землю,

Но выше просится душа…

И вот, когда, при созерцании природы, у христианина «выше просится душа», то он, вознося хвалу Творцу, в полноте любви своей, соединяется сердцем своим со всей природой, и к бессловесным обращается, как к разумным, к неодушевленным, как к живым, всех призывая, подобно вдохновенному царю и пророку, принять участие в восторженном гимне Всевышнему Богу (Пс.148:1–4, 7–10):

Хвали́те Го́спода съ небе́съ, хвали́те Его́ въ вы́шнихъ.

Хвали́те Его́ вси́ А́нгели Его́: хвали́те Его́, вся́ си́лы Его́.

Хвали́те Его́, со́лнце и луна́: хвали́те Его́ вся́ звѣ́зды и свѣ́тъ.

Хвали́те Его́, небеса́ небе́съ и вода́, я́же превы́ше небе́съ.

…

Хвали́те Го́спода отъ земли́, змі́еве и вся́ бе́здны:

о́гнь, гра́дъ, снѣ́гъ, го́лоть, ду́хъ бу́ренъ, творя́щая сло́во Его́:

го́ры и вси́ хо́лми, древа́ плодоно́сна и вси́ ке́дри:

звѣ́рiе и вси́ ско́ти, га́ди и пти́цы перна́ты!

Подобно трем отрокам еврейским, он приглашает не только предметы, но и явления природы благословить, воспеть и превознести преславного и прехвального Господа Бога во веки (Дан.3:52–90). И не только призывает он эту природу подвигнуться на хвалу Богу, но и молится об этой твари. Сердце его полно такой любви, настолько расширено, что истинный христианин возносит молитву к Богу о всех людях – ближних и дальних, добрых и злых, о всей твари – до последнего гада, пресмыкающегося по земле, и молится даже – о ком? об исконных врагах истины, демонах!.. «Что есть сердце милующее?» – спрашивает св. Исаак Сирин и отвечает: «Возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминаниях о них и при воззрении на них, очи у человека источают слезы. От великой и сильной жалости, объемлющей сердце, и от великого терпения умиляется сердце его и не может оно вынести – или слышать, или видеть какого-либо вреда, или малой печали, претерпеваемой тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред со слезами ежечасно приносит молитву, чтобы сохранились и были они помилованы, а также о естестве пресмыкающихся молится с великой жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его до уподобления в сем Богу⁷».

Полный такого умиления и всепрощающей, снедающей любви, истинный христианин, уподобляясь любвеобильному Богу, не может не только воздавать злом за зло, но не может и вообще относиться к людям соответственно их поведению: он не может быть судьей своих ближних, он только любит их; одних любит радостной, восторженной любовью, других – любовью, проникнутой безмерной печалью и жалостью. Любовь и милосердие у человека, по учению того же богоносного отца, несовместимы с правосудием: «Милосердие и правосудие в одной душе тоже, что человек, который в одном доме покланяется Богу и идолам. Милосердие противоположно правосудию. Правосудие есть уравнивание точной меры, потому что каждому дает, чего он достоин и при воздаянии не допускает склонения на одну сторону, или лицеприятия. А милосердие есть печаль, возбуждаемая милостью, и ко всем сострадательно преклоняется: кто достоин худого с ним обращения, тому не воздает злом, и кто достоин доброго воздаяния, того преисполняет с избытком. И если в одном (т.е. милосердии) есть часть справедливости, то в другом (т.е. в правосудии) есть часть худого. Как сено и огонь не терпят быть в одном доме, так правосудие и милосердие – в одной душе⁸».

Пламенная, святая любовь, горящая в сердце истинного христианина, чувствуется и отражается в самом лице, взоре, движениях его. Ее чувствуют не только люди, но и животные. Как много есть сказаний в житиях святых о том, что дикие звери приходили к праведникам, получали от них пищу и не только не трогали их, но побежденные их любовью, ласкались к ним, слушались их и по смерти их предавались страшной тоске. Прекрасно изображено это чудное свойство смиреной любви в словах того же преп. Исаака Сирина: «Смиренномудрый любит всех, и его все любят… Приближается ли смиренномудрый к губительным зверям? Едва только обратят взор свой на него, укрощается свирепость их: они подходят к нему, как к своему владыке, поникают своими главами, лижут руки и ноги его, потому что ощутили от него то благоухание, какой исходило от Адама до его преступления, когда звери собраны были к Адаму и нарекал он им имена в Раю. Это отнято было у нас, но обновил и даровал нам сие снова пришествием Своим Иисус. Сим-то и помазано благоухание человеческого рода. Приближается также смиренномудрый к смертоносным гадам? Едва только приблизится ощущение руки его и коснется их тела, прекращается едкость и жестокость смертоносной их горечи, и своими руками сжимает их, как саранчу. Приближается он к людям? Внимают ему, как Господу. И что говорю о людях? Даже демоны, при всей наглости и досаде своей, при всей высоковыйности своего мудрования, когда приходят к нему, делаются как прах; вся злоба их теряет силу, разрушаются козни их, бездейственными остаются злоухищрения их⁹».

А посмотрите, какой невыразимой духовной красотой сияют лица таких христиан! Как будто то чудесное преображение, которое обещано людям в будущем веке по подобию Преобразившегося на Фаворе, началось для них уже в этой жизни. Какими мягкими чертами отличаются их лица; какая нежная любовь светится в их очах; каким блаженным упокоением в Боге веет от всех их поступков! Их светлый, сочувственный взор, их ласковое, задушевное, доброе слово льют в сердца людей покой, мир и надежду. Всякий, приходящий к такому подвижнику любви, чувствует, какое доброе, нежное, внимательное, «милующее» сердце бьется в его груди. И это сердце готово всякого с любовью принять, обнять, утешить, одобрить. Такой человек готов с радостью быть печальником перед сильными мира за угнетенных, подавленных и обиженных; готов отдать сой последний кусок хлеба неимущему; готов, служа больным, согревать своим телом покрытых страшной проказой. «Я желал бы найти прокаженного и взять у него тело его, а ему дать свое», – говорил, например, авва Агафон.

Этой святой любовью, проникающей все существо человека должны быть полны все христиане; она должна одухотворять собою всю Церковь христианскую; она должна соединить всех последователей Христа, всех истинно верующих в Него – в одно целое, сделать их всех как бы одним существом. «Не о них (не об апостолах) только молю, – взывал к Отцу Своему Спаситель наш, – но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им, да будут едино, как Мы едино. Я в них и Ты во Мне да будут совершены воедино и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня» (Ин.17:20–23).

И первые проповедники веры Христовой, св. апостолы, действительно, имели великой утешение видеть осуществление на земле этого, полного любви, единения христиан. «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее», – так повествуется в книге Деяний апостольских (Деян.4:32). «Все верующие, – говорится в той же книге, – были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого. И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа» (Деян.2:44–47). Так жили истинные христиане в век апостольский. Такую же жизнь, такое же совершенное единение видели и последующие христиане, но видели уже не везде, не среди самих себя, а только в пустынях среди великих подвижников. Изображая богоподобную жизнь пустынников, составивших тесное общество, напоминавшее, по простоте и глубине любви, Церковь первенствующих христиан, св. Василий Великий говорит: «Возлюбив общение и совокупную жизнь, возвращаются они к тому, что по самой природе хорошо. Ибо совершеннейшим я называю то общение жизни, из которого исключена собственность имущества, изгнана противоположность расположений, в котором с корнем истреблены всякое смятение, споры и ссоры, все же общее: и души, и расположения, и телесные силы, и что нужно к питанию тела и на служение ему; в котором один общий Бог, одна общая купля благочестия, общее спасение, общие подвиги, общие труды, общие венцы, в котором многие составляют одно, и каждый не один, но в ряду многих. Люди, собравшиеся из разных стран и племен, привели себя в такое совершенное тождество, что во многих телах видится одна душа и многие тела оказываются орудиями одной воли. Немощный телом имеет у себя многих состраждущих ему расположением; больной и упадающий душою имеет у себя многих врачующих. Они в равной мере и рабы, и господа друг другу, и с непреоборимою свободою взаимно оказывают один перед другим рабство. Богу угодно было, чтобы мы были такими и вначале; для этой цели и сотворил Он нас. И они-то, изглаждая в себе грех праотца Адама, возобновляют первобытную доброту, потому что у людей не было бы ни разделения, ни раздоров, ни войны, если бы грех не рассек естества¹⁰».

Создавая людей, Бог желал, чтобы весь род человеческий, подобно Триипостасному Богу, был единым по существу, но множественным по лицам. Эта Божественная мысль была расстроена свободной волей человека, уклонившегося от добра и избравшего зло. Вошедший в мир грех «рассек естество», ввел в душу человеческую ложное сознание противоположности личностей, внес вражду и раздоры. Явившийся в мир Христос возвестил людям забытую ими, почти неведомую им истину о единстве их существа, указал путь и даже дал благодатные средства к восстановлению этого богоподобного единения людей. Первенствующие христиане отразили в своей жизни это дивное богоподобие. Жизнь последующих христиан уже уклонилась от этого идеала, и богоподражательная любовь стала гореть лишь в пустынях и отдаленных обителях. Ныне же эту любовь мы можем встретить в сердцах редких, единичных людей. Но благодарению Богу и за то, что Церковь Его никогда ещё не оскудевала совершенно великими подвижниками пламенной, снедающей любви. Правда, теперь мало их, но они есть; и благодаря им Церковь христианская является великой, животворной, просветительной силой на земле, льет лучи святой любви среди людей, простирает свое благотворное влияние и на языческие общества, и на мирские учреждения. Это влияние Церкви на общества незаметно переносилось и ныне переносится или из пустыни, или из кельи, или из глухой деревни главным образом теми людьми, которые посещали истинных, полных вдохновенной любви христиан с нарочитой целью получить от них или религиозно-нравственное назидание, или утешение в несчастии, или благой жизненный совет, или, наконец, исцеление от телесных недугов. Под этим влиянием улучшались общественные и семейные нрав, вводили и прививались нравственные начала в жизни государств – или сами собой, или рукой тех царей и сильных мира сего, которые взирали на любвеобильных членов Церкви Христовой, как на своих наставников и руководителей. Сильное этими любвеобильными подвижниками, христианство ослабило в мире жестокость, обуздало страсти, заклеймило позором самоубийство, уничтожило бесчеловечное детоубийство. Благодетельное влияние Церкви Христовой и совершенных в любви отцов и учителей ее почувствовалось в каждой области жизни, сказалось на всех классах людей. Она дала свободу рабам и защиту пленникам; она вызвала сочувственный уход за больными и заботу о сиротах; она вывела из унижения женщину и сердечным попечением окружила нежные годы ребенка. Сострадание, бывшее в глазах язычников пороком, она возвела в добродетель. Считавшийся прежде презренным, труд она признала средством к возвышению и поддержанию духа. Она освятила брак, провозвестила ангельскую красоту целомудрия, ублажила кротость, бывшую для язычников предметом насмешек. По всему миру, где принято благовестие Христово, она, хотя бы и немного, очищает жизнь и возвышает душу всех вообще и каждого в отдельности. Это благотворное влияние Церкви на жизнь людей сказывается, кончено, не в одинаковой степени в разные времена и в разных местах.

Ныне уже почти 2000 лет прошло с дня возвещения Христом великой истины о животворной, святой любви. Плоды усвоения единичными людьми этой высокой любви сказались на жизни всего человечества. Но само-то человечество все-таки и доселе чуждо этой совершенной любви. Правда, под влиянием святых, любвеобильных мужей современный нам род человеческий ухватился за идею благотворительности и создал на земле всевозможные, так называемые «благотворительные» и «просветительные» учреждения. Теперь ежеминутно раздаются во всех сферах речи о быстром ходе и росте общественной благотворительности, о тех крупных пожертвованиях, которые сделаны в пользу того или иного учреждения. Везде приводя в пример Англию, Америку и Францию, где подобная благотворительность достигает громадных размеров. Многие готовы принять рост внешней общественной благотворительности за развитие христианства; готовы оценивать и измерять свою христианственность размером и количеством своих пожертвований. Но, увы, благотворительность, действительно, растет, деньги собираются, здания строятся, но любви, любви-то все еще нет. Любви, как живого, глубокого чувства, – любви, как господствующего настроения в человеческом сердце, мы ни в ком среди нас не видим. Напротив, мы все более и более убеждаемся, что с каждым поколением, даже с каждым годом люди становятся все суше, холоднее, черствее. Будем ли мы удивляться такому явлению, такому нравственному регрессу, или вырождению?

«Время близ есть». «Ей, гряду скоро!» вещает Христос, ожидая той недалекой эпохи, когда «по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь». (Откр.22:20, Мф.24:12)

Свящ. А. Юрьевский