Источник

Отдел девятый. Завершение апостольского века

XLVI. Апостольская деятельность и мученическая кончина ап. Петра. Соборные послания ап. Петра. Деятельность других апостолов

Одновременно с ап. Павлом потерпел мученическую кончину и ап. Петр, который таким образом закончил свою апостольскую деятельность также в столице того языческого мира, первенцев которого он некогда первый принял в церковь Христову. Но он, как известно, скоро должен был уступить поприще деятельности среди языческого мира тому, кто специально был призван быть апостолом язычников, и действительно он скоро всецело предоставил это великое поприще ап. Павлу и сам стал почти исключительно проповедывать Евангелие среди иудеев как Пале­стины, так и других стран. Как один из верховных апостолов, он хорошо был известен всем главным церквам. В Коринфе, при разделении местных христиан на партии, одна ставила на своем знамени имя Петра или Кифы. Он основал несколько церквей в различных областях Малой Азии и для утверждения их в вере обращался к ним с посланием, в котором между прочим поименовывает и сами страны. Именно он обращался с посланием к «пришельцам, рассеянным в Понте, Галатии, Каппадокии, Асии и Вифинии, избранным» (1Пет. 1:1). Этим указанием отчасти определяется то апостольное поприще, которое он проходил. Но он не ограничи­вался и этими странами, и в своей апостольской ревности проник даже в Вавилон, чтобы и в этой стране пленения возвестить своим единоплеменникам истину Евангелия. По свидетельству Иосифа Флавия, в Вавилонии было множество поселений иудейских, которые славились своим богатством и щедрыми приношениями храму. Последние были так ценны, что, по свидетельству того же историка, требовались две крепости для охранения их, и когда эти приношения отправлялись в Иерусалим, то их сопровождало несколько тысяч иудеев, чтобы обезопасить их от разбойнического нападения парфян. Проповедь ап. Пе­тра среди вавилонских иудеев сопровождалась благословенным успехом и в своем первом послании он передает малоазиатским церквам и приветствие от «церкви в Вавилоне», кото­рую он называет «избранною». Из этого же послания видно, что сотрудниками его в это время были Силуан и Марк, которые были в свое время и сотрудниками ап. Павла. Это обстоятельство показывает, какое тесное общение существовало между апосто­лами и как они, действуя так сказать на противоположных концах мира, находились в постоянных сношениях чрез одних и тех же сотрудников и соработников на евангель­ской ниве.

Уже в преклонных летах, ап. Петр, как бы следуя за общим течением жизни, стремившейся к Риму как к центру, отправился в столицу мира. О пребывании его там существуют только неясные предания. По учению Римской церкви, он будто бы был первым епископом Рима и епископствовал двадцать пять лет. Но это учение находится в явном противоречии с очевидными хронологическими данными, показывающими, что апостол прибыл в Рим только незадолго до смерти. Главными событиями во время его пребывания в Риме были, согласно с позднейшими сказаниями, совершенные им обращения Филона и се­натора Пудента с его двумя дочерями Праксидой и Пуденцианой, и его публичное состязание с Симоном волхвом. Этот обманщик, потерпев неудачу в воскрешении умершего юноши (каковое чудо было совершено ап. Петром), наконец попытался обольстить народ уверением, что он подымется на небо. Но по молитве апп. Петра и Павла он был оставлен поддерживавшими его демонами и грохнулся на землю, разбившись в кровь. Во время Неронова гонения ап. Петр будто бы, по настойчивым просьбам христиан, хотел удалиться из Рима. Но когда он вышел за Капенские ворота, то встретил Господа, несущего свой крест, и спросил Его: «Господи, куда Ты идешь?» – «Я иду в Рим, сказал Христос, вновь потерпеть распятие за тебя». Апостол, чувствуя всю си­лу этого кроткого укора, возвратился назад и был заключен в темницу в Туллиануме. Там он обратил к вере своего тюремщика, чудесно источая для его крещения источник из каменного пола темницы. Видя, как его жену вели на казнь, он радовался этому ее путешествию в «отечество» и, называя ее по имени, громким голосом призывал ее к радостному мужеству: «о, помни Господа!» Сам он был казнен в один день с ап. Павлом. Они расстались на Остийской дороге, и ап. Петр был затем отведен на вершину Яникула, где он и распят был, но не в обычном положении, а по его собственной просьбе – вниз головой, потому что он считал себя недостойным умирать одинаковым способом с своим Господом. Незадолго до смерти он написал второе соборное послание, как последнее завещание тем, которым он раньше проповедывал. В этом послании между прочим апостол предостерегает христиан от разных лжеучителей, «которые введут пагубные ереси и, отвергаясь искупившего их Господа, навлекут сами на себя скорую погибель». В послании делается между прочим ссылка на послания ап. Павла, с завещанием, что в них «есть нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели извращают, как и прочие писания» (2Пет. 3:16). Эта ссылка показывает опять, что апостолы вели проповедническую деятельность общими силами, взаимно делясь и своими посланиями, в которых вырабатывалось богословие вселенской церкви.

Если скудны известия о верховном апостоле Петре, то еще скуднее они о других апостолах. Пробыв в Иерусалиме до иерусалимского собора, они затем, как орлы крылатые, разлетелись по всем направлениям с проповедью Евангелия, и о деятельности их не сохранилось никаких письменных памятников, так как она запечатлевалась только на сердцах тех, которые принимали ее. Вследствие этого о них сохранились лишь неясные отголоски в предании.

По свидетельству предания, ап. Андрей избрал поприщем своей апостольской деятельности берега Черного моря, так называемую Скифию. Берега этого моря были усеяны богатыми греческими колониями, находившимися в постоянных сношениях с северными народами, от которых сырые материалы, привозившиеся из глубины страны, сплавлялись по морю в Малую Азию и Грецию. Причиной, почему он избрал поприщем своей апо­стольской деятельности эту именно страну, могло быть то, что он сам находился в ближних сношениях с греками, как показывает и самое его греческое имя, и потому мог более рассчитывать на успех. По позднейшему преданию, он не огра­ничивался и берегами Черного моря, а отправился и вглубь самой страны, и там на Киевских горах, водрузив крест, он произнес свое великое пророчество о том, что благодать Божия воссияет на этих горах и возникнет великий город. Апостол Андрей потерпел мученическую кончину в г. Патрах, в Ахаии, будучи распять на особого рода кресте (х), кото­рый известен под названием Андреевского.

Св. Иаков, брат Господень, по смерти Иакова Зеведеева, был епископом Иерусалимской церкви и отличался та­кою строгостью жизни, что пользовался великим уважением да­же иудеев, так что ему дозволен был вход во святилище, хотя это право предоставлялось только священникам. Он потерпел мученическую кончину в самом Иерусалиме, и главным виновником его смерти был первосвященник Анна (Ганан) Младший, последний из сыновей первосвященника Анны, упоминаемого в Евангелии. Ненависть ко Христу и христианам уже привела дом Анны к обагрению своих преступных рук кровию Христа и первомученика св. Стефана, к одобрению убиения Иакова, сына Зеведеева, и к стараниям добиться смерти и св. ап. Павла. Та же неусыпная враждеб­ность теперь вовлекла младшего Ганана, человека буйного и по­велительного темперамента, в новое преступление. Он воспользовался неожиданно благоприятным случаем для того, что­бы предать смерти брата Господня и таким образом нанести еще один удар христианской церкви. Фест, справедливость которого спасла жизнь ап. Павлу и который был одним из самых почтенных римских прокураторов Иудеи, умер после краткого двухгодичного управления. Преемником ему был назначен Альбин, но до его прибытия прошел небольшой промежуток, во время которого Иудея находилась только под отдаленным надзором легата Сирии. Агриппы II не было в Иерусалиме. В такое время дерзкий и жестокий саддукей, каким был этот первосвященник, легко мог побудить синедрион превысить свой авторитет и вновь присвоить себе право совершения смертной казни, которая, строго говоря, уже не при­надлежала ему. Он надеялся, что этого правонарушения римля­не или не заметят или взглянут на него сквозь пальцы, так как они были очень терпимы во всем, что делалось в интересах всякой законом дозволенной религии, и естественно не имели охоты вмешиваться в дело, которому не придавали политического значения. Одушевляя синедрион своею собственною смелостью, Ганан уговорил его арестовать Иакова и других главенствующих христиан и побить их камнями. Обвинением против них несомненно служило богохульство, так как во всяком случае Иакова нельзя было обвинять в «преступлении закона». Если бы Иаков был столь же ненавидим, как св. ап. Павел, то быть может ничего бы не оставалось и гово­рить больше. Но Иаков в Иерусалиме, подобно Анании в Дамаске, был глубоко уважаем иудеями, не менее чем и христианами. Он также был «муж благочестивый по закону, одобряемый всеми иудеями, живущими там» (Деян. 22:12). Не только простые обращенцы в христианство, но и некоторые из самых почитаемых в городе и известных законников также опечалились от этого безумного убиения бла­гочестивого назорея. Они решились защищать таких граждан от дерзости кровожадного дома и принесли жалобу Агриппе II. Этот царь слышал защиту ап. Павла пред Фестом и был способен лучше взглянуть на христианство, чем сколько счи­талось политичным со стороны его коварного и беспринципного отца. Они также жаловались новому прокуратору Альбину, кото­рый теперь находился на пути из Александрии в Иерусалим. Следствием этого было то, что Альбин написал Ганану строгий выговор за его беззаконное насилие, и Агриппа почувствовал, что он мог, не подвергая опасности свою популярность, ли­шить его первосвященства, хотя он занимал его только в течение трех месяцев. – От ап. Иакова осталось одно соборное послание. Побуждением к его написанию послужили внешние бедствия верующих, особенно из иудеев, а также злоупотребление учением об оправдании верою. Поэтому в нем с особенною настойчивостью излагается важность добрых дел в оправдании. Кроме того, в нем даются различные наставления и между прочим излагается учение о таинстве елеосвящения и исповеди.

Св. Иуда (брат) Иаковлев проповедывал в разных странах Азии и потерпел мученичество в Финикии. Ему принадлежит краткое соборное послание, в котором апостол предостерегает верующих от различных нечестивцев, которые «вкрались» в церковь и идут в ней путем Каиновым, причиняя со­блазны на вечерях любви и всячески богохульствуя.

Св. ап. Филипп проповедывал во Фригии и Скифии и потерпел мученичество в Иераполе.

Св. ап. Варфоломей (Нафанаил), по преданию, путешествовал в Индию и принес туда Евангелие св. Матфея. После проповеди в Ликаонии и Армении, он, по преданию, или был казнен содранием с него кожи, или распят головою вниз в Албанополе, в Армении. Ему приписывается замечательное изречение, что «богословие в одно и тоже время и велико, и очень мало, и Евангелие широко и велико, а также сжато».

Св. ап. Матфей, по преданию, проповедывал в Парфии и Эфиопии и в последней потерпел мученичество чрез сожжение. По одному древнему свидетельству, он питался только травою и вел образ жизни, по своей простоте и самоотречению приближавшийся к аскетическому.

Св. ап. Фома называется апостолом Индии и, по преданию, основал христианские общины в Индии, и доселе называющие себя его именем. По другому преданию он проповедывал в Парфии. В четвертом столетии его гробница показывалась в Едессе.

Св. ап. Симон Зилот проповедывал Евангелие по одно­му преданию – в Вавилоне, по другому –на Британских островах, где и был распять.

Св. ап. Матфий, который избран был в число двенадцати по жребию, был из числа семидесяти. Проповедывал в Эфиопии, и потерпел мученическую кончину в Иерусалиме.

Этими скудными известями и ограничиваются наши сведения о духовных родоначальниках новозаветного человечества. Эти светильники мира исчезли от наших чувственных взоров, но мы знаем, что они озарили и просветили мир. Они не искали себе земной славы, но искали славы Божией и спасения человечества, и эта их деятельность увенчалась чудесным успехом. Рыбаки галилейские, обойдя весь мир, сделали такой чудесный «улов человеков», подобного которому еще не представляет история духовно-религиозной жизни человечества.

XLVII. Восстание иудеев и разрушение Иерусалима. Значение этого события в истории церкви

Все двенадцать апостолов, за исключением одного ап. Иоанна, закончили свою апостольскую деятельность раньше события, которое имело громадное значение для утверждения церкви в мире, именно в смысле окончательного разрушения ложных мечтаний иудеев о земном мессианском царстве. Этим событием было разрушение Иерусалима и храма.

Иудеи никогда не могли примириться с наложенным на них игом языческих победителей и постоянно с ненавистью отно­сились к римлянам, выжидая лишь случая, чтобы освободиться от них. В этом отношении они были самыми непокорными и мятежными подданными Рима. Все другие народы сравнительно легко мирились с наложенным на них игом, и даже некоторые из них считали для себя это иго благом, потому что сильная ру­ка завоевателей водворяла внутренний и внешний мир на место нескончаемых междоусобных войн, истощавших их нравственные и физические силы. В религиозном отношении языческие народы также легко мирились с завоеванием и скоро при­выкали видеть в римском пантеоне общее для себя святилище, а в римском императоре общее для себя воплощение божества. Совершенно иное дело иудеи. Вся их история отделяла их от языческого мира непроходимою пропастью. Как народ избран­ный, которому вварена была на хранение великая религиозная истина, они справедливо считали себя светом, лучи от которого должны были со временем распространиться и на все другие народы. Это нравственно-религиозное превосходство в умах иудейского народа с течением времени приняло более веществен­ный характер и ожидаемый ими Мессия представлялся ими уже не только как избавитель человечества, но и политический завое­ватель, пред которым должны были преклониться все другие народы. Эту мечту иудеи лелеяли в течение целых веков, и вот к ужасу их – ко времени пришествия Мессии, как указывали все признаки, они сделались рабами жестоких язычников и вошли в качестве незначительного народа в составе громадной империи, где по-видимому должна была погибнуть поли­тическая свобода всех народов. Таким образом все их мечты как бы разлетались в прах пред безнадежною и мрачною действительностью. Но они не могли примириться с этим и под­чиненность римлянам считали лишь временною, ожидая, что придет же наконец ожидаемый Мессия и свергнет ненавистное иго. Когда истинный Мессия пришел, но не был признан ими как несоответствующий их ожиданиям, то это поставило иудеев в еще более печальное и безотрадное положение. Они видели, как целые массы народа признавали Мессией того именно назаретского Пророка, которого они не только отвергли, но и предали лютейшим мукам и позорнейшей казни, и это невольно подры­вало в них и ту мессианскую надежду, которая доныне поддерживала их дух, так как невольно должна была запол­зать в их сознание роковая мысль, не действительно ли Мессию распяли они. Если так, то погибала всякая надежда на будущее. И вот, колеблясь между этими мрачными сомнениями и полураз­рушенной надеждой, иудеи становились из года в год все более недовольными, раздраженными и мятежными. Этому не мало содействовали и сами римляне. К иудеям они относились с полным презрением и пренебрежением и, считая их самым грязным и злым народом, не старались даже о привитии им своих гражданских порядков, как они делали это с другими народами, а просто держали иудеев в своих суровых руках и смотрели на них как на доходную статью. Вся Иудея была отдана на откуп компаниям сборщиков податей, которые чрез своих подчиненных мытарей вытягивали из народа последние соки, повергая народную массу в неоплатные долги и нищету. При назначении самых правителей римляне не задумывались над выбором, и обыкновенно посылали в Палестину лиц, которые уже едва ли годились для других провинций. Большинство прокураторов были люди без всяких нравственных правил, они смотрели на вверенную их управлению страну исключи­тельно как на доходную статью и прибегали ко всевозможным вымогательствам и неправдам. Номинальные иудейские царьки, будучи в полной зависимости от римлян, заботились един­ственно о поддержании добрых отношений с последними и с этою целью подавляли всякие народные движения. Высшие классы народа, особенно саддукеи, державшие в своих руках перво­священническое достоинство, были также чужды народу и, исклю­чительно заботясь о своих собственных интересах, находили за лучшее бесславно пресмыкаться пред римскими властями, чем стремиться к политической независимости народа. Патриотизм сохранялся еще только среди фарисеев, которые только и мечтали о низвержении римского ига; но этот класс был слишком лицемерен, чтобы открыто принимать какие-нибудь меры в облегчении участи народа, и если стремился к политической независимости, то отнюдь не из участия к народу, а только из болезненного честолюбия, которое не находило достаточного удовлетворения при наличном состоянии вещей.

И вот таким образом иудеи более полстолетия с недовольством сносили ненавистное иго. С каждым годом иго становилось тяжелее, недовольство росло, и в тоже время меркла надежда на чудесное избавление со стороны Мессии. Прокураторы часто сменялись, но с каждым разом являлись все более хищные прокураторы, которые доводили иудейский народ до неистового ожесточения. Уже Феликс и Фест, которым приходилось рассматривать дело ап. Павла, ознаменовали свое правление многими жестокостями и неправдами, но следующий прокуратор Альбин был еще хуже и сделал из своей должности безобразный источник хищничества, так как за деньги продавал все, даже безнаказанность самым опасным преступникам. «Не было та­кого зла, говорит Иосиф Флавий, которого бы он не сделал во время своего правления». Но ему наследовал Гессий Флор, который даже превзошел его в этом отношении. По отзыву того же иудейского историка, это был как бы палач, прислан­ный для казни преступников. Хищничество его было так ве­лико, что опустели от его грабительства целые города и окру­ги. Не довольствуясь этим, он хотел воспользоваться и со­кровищами храма. От имени императора он потребовал, чтобы ему выдано было из храмовой сокровищницы семнадцать талантов. Когда иудеи отказали, то он хотел с вооруженною си­лою проникнуть в сокровищницу. Но этого уже не могли вынести иудеи и воспротивились ему силою. Произошло уличное побоище, которое заставило Флора отказаться от своей попыт­ки. Раздражение между тем достигло небывалой степени. В городе образовалась партия, решившаяся отложиться от римлян. В храме состоялось собрание под председательством Елеазара, сына Анании, и на нем решено было отвергнуть еже­годное приношение императора храму, делавшееся со времени Юлия Цезаря. Это был прямой знак отвержения зависимости от Рима, восстание против Кесаря. Отсюда сделалась неизбежною война, и действительно началась та знаменитая иудейская война, которая беспримерна в истории мира по сопровождавшим ее ужасам ожесточения и кровопролития.

Когда на окончательную просьбу удалить ненавистного Флора, иудеи получили отказ, то в Иерусалиме произошел мятеж и восставшие захватили в свою власть город и укрепленную башню Антонию, избив находившийся в ней римский гарнизон. Спасся только один сотник, который купил себе пощаду принятием обрезания. Державший римскую сторону первосвященник Анания спрятался было в водосточной трубе, но был найден, вытащен оттуда и убит. Мятеж распространился по всей Палестине и Сирии и сопровождался повсюду не только избиением римских гарнизонов, но и кровопролитными побоищами между греками и иудеями, смертельная вражда между которыми в это время достигла наибольшего ожесточения. Для подавления мятежа к Иерусалиму двинулся правитель Сирии Цестий Галл, но он при Вефороне потерпел поражение, которое еще более подняло дух мятежников и распалило их фанатизм. Тогда оказалось, что наличных римских сил недостаточно было для подавления восстания, и римское правительство отправило на место восстания Веспасиана, одного из лучших своих военачальников, кото­рому дано было в распоряжение вполне достаточное войско для того, чтобы отомстить иудеям за понесенный римлянами позор. Веспасиан первый свой удар направил на Галилею, которая защищалась стотысячным войском из молодых людей под начальством известного иудейского историка Иосифа Флавия. По­нятно, что последнему трудно было с своим наскоро набранным и необученным войском выстоять против испытанной храбрости римлян, и города падали один за другим, подвер­гаясь страшному истреблению со стороны раздраженных римлян. Первым городом пала Гадара, и в нем, равно как и в окрестных деревнях, все мужчины, женщины и дети по­головно были преданы избиению. В течение сорока шести дней И. Флавий защищал Иотапату; на 47 день она была сдана изменой. 40,000 иудеев пали во время осады, 1,200 были взяты в плен и город предан пламени. В Аскалоне было избито 10,000 евреев. В Иафии было убито их 27,000, а женщины и дети были проданы в рабство. На горе Гаризиме многие самаряне погибли от жажды, и 11,600 человек пало от меча. В Иоппии было изби­то 8,400 человек, а сам город сожжен. Но значительное число беглецов спряталось в развалинах и жило грабежом и разбойничеством. С приближением римских воинов, эти иудеи бежали на корабли, но на следующее утро над ними разразилась буря, и, после ужасной сцены отчаяния, 4,200 человек из них утонули, и их тела выбросило на берег. Тарихея был сильно укрепленный город на берегу озера Тивериадского. Римля­не обещали жителям пощаду, но не смотря на это, когда город был взят, 2,200 старых и малых были избиты 6,000 наиболее сильных отосланы были Нерону для работ по прорытию Коринфского перешейка, и 30,400 граждан этого и соседних городов, включая и тех, которых Веспасиан отдал Агриппе и, были проданы в рабство. После этого страшного истребления почти весь округ подчинился победителю. Гамала однако же еще противилась. Она считалась своими гражданами неприступною, так как построена была на вершине горы, до­ступной только по одной дороге, пересеченной глубоким рвом. Агриппа тщетно осаждал ее в течение семи месяцев. Тогда к ней приступил и сам Веспасиан. Теснимые голодом, от которого многие умерли, некоторые из граждан побросались вниз с крутизны или спасались чрез водосточные трубы. Наконец, римляне взяли и этот город. Опять произошло страшное избиение. Спаслись только две женщины; 4,000 человек были изби­ты при защите, и 5,000 бросились сами вниз с крутизны. Все остальные, даже женщины и дети, были изрублены в куски или сброшены вниз со скал. Гора Фавор, которую укрепил И. Флавий, еще держалась. Римляне притворным бегством вы­звали некоторых из ее защитников за город, а остальные были принуждены к сдаче вследствие недостатка воды. Так на­чался тот страшный суд над народом иудейским, о котором предсказывал некогда Христос, говоря, что «тогда будет вели­кая скорбь, какой не было от начала мира до ныне, и не будет» (Мф. 24:21).

Смерть Нерона и провозглашение Веспасиана императором на некоторое время приостановили эту истребительную войну; но она началась опять и еще с большим ожесточением, когда Веспасиан поручил закончить начатое им дело усмирения иудеев своему сыну Титу. Тит прямо двинулся к Иерусалиму и начал правильную осаду его. Это было в апреле 70 (74) года. Тит располагал восьмидесятитысячным войском, ко­торое и окопалось вокруг города. В Иерусалиме всего было только 2,400 обученных воинов, но город быль переполнен десятками тысяч пасхальных поклонников и беглецов, кото­рые теперь за стенами его искали себе убежища и принимали участие в защите стен своего города. Римляне делали мирные предложения, но иудейские зилоты не хотели ничего слышать и отвергали их. С обоих сторон были оказываемы чудеса храб­рости, и если осаждающие превосходили своих противников военным искусством, то, зато осажденные возмещали недостаток у себя военной опытности почти безумною яростью в схватках. Но катастрофа была неизбежна. Все в этой осаде ука­зывало на страшный суд Божий над иудейским народом. Это не было обыкновенное историческое событие, и это сознавалось самими иудеями. В городе носились рассказы о страшных предзнаменованиях предстоящей гибели. Еще лет за пять до осады в праздник Пасхи в Святом святых сиял в самую полночь какой- то таинственный свет, виденный в течение трех часов; огромные медные врата храма, для открывания которых требовалось двадцать человек, вдруг отворились сами собою и не могли быть за­крыты. В праздник Пятидесятницы священники слышали какой-то таинственный голос в храме, говоривший: «уйдем отсюда». Наконец на облаках видны были огненные воины, которые ве­ли ожесточенную войну, покрывшую облака кровью. За четыре года до войны, когда город еще наслаждался миром, в Иерусалиме появился какой-то странный человек, по имени Иисус, сын Анании, и в праздник Кущей начал зловеще кричать в храме: «Голос от востока, голос от запада, голос от четырех ветров небесных! Голос против Иерусалима и храма, против мужей и жен; голос против всего народа». Народ пытался заставить его замолчать и подвергал всевозможным побоям, но он все продолжал повторять одно и тоже, прибавляя еще: «горе, горе жителям Иерусалима». Он не переставал делать эти зловещие возгласы до самой войны, и уже во время оса­ды воскликнул: «горе и мне!» и был убит камнем, брошен­ным из римского метательного снаряда.

Осаждающие между тем все крепче облагали город. Иерусалим начал терпеть нужду в припасах, и многие стали бежать из него; но Тит начал предавать всех таких беглецов распятию. Самый город сделался местом самых безумных побоищ между соперничающими партиями и ужасных насилий и грабежей. Зилоты под предводительством Елеазара пре­дались открытому разбойничеству. А римляне все подвигались к стенам, и их метательные снаряды производили страшное опустошение на улицах. Ко всем этим ужасам присоединился страшный голод. Все запасы, сделанные частными жителями, были разграблены зилотами, и все испытывали ужасные муки голода. Женщины и дети с плачем бегали по улицам, выпра­шивая куска хлеба; молодые люди ходили как тени и замерт­во падали от изнеможения. Носились даже страшные слухи, как матери убивали и пожирали своих собственных детей. Ежедневные жертвы в храме прекратились за недостатком жертвенных животных и отсутствием священников, большинство которых или были избиты в самом городе, у самых жертвенников, или бежали из города и были распяты римлянами. Наконец римляне проломили городскую стену, ворвались в город и взяли приступом башню Антонию. Оставалось взять еще храм, так как около него и в нем собрались все дошедшие до яростного исступления иудеи. Но и этот последней оплот иудейства не мог выстоять против напора римлян, и среди воплей, самоубийств и ужаснейшего побоища храм был взят и превращен в пепел. Великий жертвенник быль завален убиты­ми. Дворы храма утопали в крови. Шесть тысяч испуганных женщин и детей с воплем ужаса погибли среди пламенеющих развалин храмовых притворов. Римляне поставили зна­ки своих легионов на том месте, где было Святое святых. Овладев верхним городом, они перестали убивать только тогда, когда окончательно истомились от побоища. По свидетельству И. Флавия, у Тита было искреннее желание сохранить храм, но его повеление не было исполнено его воинами, увлеченными яростным пылом битвы. С другой стороны, по свидетельству римского историка Сульпиция Севера, Тит имел преднамеренную цель искоренить христианство и иудейство одним ударом, ду­мая, что если будет исторгнут иудейский корень, то христианская ветвь погибнет сама собою. Самые рослые и красивые юно­ши были оставлены для триумфа победителей. Из народа все свыше семнадцатилетнего возраста осуждены были на каторжные работы в египетских рудниках. Друге были отосланы в качестве подарка различным городам для убиения их ди­кими зверями или гладиаторами, или для взаимного истребления в провинциальных амфитеатрах. Молодые люди обоего пола продавались в рабство. Даже в течете тех дней, когда делалось это распределение, 11,000 человек погибли от недо­статка пищи; одни – потому, что их стража не хотела им дать ее, а другие потому, что не хотели принимать ее. И. Флавий определяет число пленных, взятых во время войны, в 97,000, а число тех, которые погибли во время осады, в 1.100,000. Все число погибших во время войны определяется страшною цифрою в 1.337,490, а число пленных в 101,700; но даже эти расчеты не включают всех потерь во время многих стычек и битв и не принимают во внимание множества тех, которые на протяжении всей страны погибли от бедствия голода и болезней. Можно вполне сказать, что народ этот был как бы обречен на истребление; 2,000 гниющих тел найдены были даже в подземных ходах города. Во время осады все де­ревья в окрестностях были вырублены, и отсюда весь вид местности с ее обугленными и окровавленными развалинами настолько изменился, что всякий, кто бы вдруг прибыл в нее, не в состоянии был бы узнать, где он находится. Самый город был, по-видимому, столь неприступен с его массивными и не­сравненными укреплениями, что Тит открыто заявлял, что в этой победе он явно видит руку Божию.

Так совершился страшный суд Божий над иудейским народом, который по своей жестоковыйности не познал времени своего благодатного посещения, не принял обетованного Мессии и таким образом не исполнил своего великого предназначения. Как бесплодная смоковница, он был срублен у самого корня и прекратил свое национальное существование. Событие это имело чрезвычайно важное значение для церкви. Оно показало даже иудействующим, которых было не мало среди христиан, что иудейство отжило свой век, и ветхий завет решительно прекращен всемогущею рукою Божией. Церковь Христова должна была стать в полную независимость от иудейского храма и Моисеева за­кона, и это все теперь совершилось само собою, при самых поучительных обстоятельствах. Когда в 120 году на развалинах Иерусалима построена была Элия Капитолина и христианам был позволен свободный доступ в нее, между тем как ни один иудей не смел приближаться к ней, то церковь иудействующих практически прекратила свое существование. «До этого времени», говорит Сульпиция Север, «почти все христиане в Иудее соблюдали закон, в то же время покланялись Христу как Богу; но по божественному установлению это иго закона дол­жно было быть снято от свободы церкви». Церковь Элии Капи­толины не была уже по преимуществу иудейскою, и даже формально отдаляла себя от иудеев. В первый раз в 137 году она избрала своим епископом Марка из необрезанных язычников. Событие это многознаменательно доказывало, что даже в Иудее будущая судьба христианской церкви не была более в опасности от иудеев. Церковь тогда окончательно и навсегда освободилась от уз синагоги и могла спокойно осуществить предсказание Христа о том дне, когда истинные поклонники бу­дут поклоняться не на горе и не в Иерусалиме, а будут поклоняться на всяком месте – духом и истиною.

XLVIII. Удаление христиан из Иерусалима пред осадой его. Ап. Иоанн, его жизнь и деятельность

Страшный суд Божий, постигший народ иудейский за его неверие и жестоковыйность, совершился во исполнение ясных предсказаний Христа. В своей прощальной беседе, под грустным впечатлением окончательного отвержения со стороны избран­ного народа, Христос предсказал, что он опять скоро посетит народ иудейский, но посетит уже в качестве грозного судии, для праведного возмездия ему. Посещение это должно было совершиться еще при жизни того самого поколения, которое по­винно было в отвержении Христа и совершении ужаснейшего преступления богоубийства. «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» (Мф. 24:34), и предсказание это в точности соответствовало страшной действительности. Сначала, говорил Христос, «услышите о войнах и о военных слухах; восстанет народ на народ и царство на царство». И действительно весь восток в это время был в чрезвычайном возбуждении, Иудея в открытом восстании, а войска из Испании, Галлии и Германии с одной стороны и из Иллирии и Сирии с другой устремлялись в Рим для решения вопроса, к кому после смерти Нерона должен был перейти императорский престол. «Будут глады, моры и землетрясения по местам»: и римские историки передают, что в это именно время с особенною силою обрушивались на человечество эти страшные бедствия. На небе были необычайные знамения: над Иерусалимом в течение целого года перед войной горла страш­ная комета в виде серпа, наводившая своим видом ужас на жителей. «Все же это начало скорбей». Вслед за ними должны были прийти дни, когда «враги обложат тебя (Иерусалим) око­пами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не останется в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего» (Лк. 19:43–44). «Тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира до ныне, и не будет» (Мф. 24:21). Но этому страшному суду должны были подвергнуться только иудеи. Все же «узнавшие время посещения» не подлежали ему и могли избегнуть его бегством из Иудеи в горы. Христос указал и признак, по которому христиане могли узнать о приближении бедствий, чтобы заблаговременно искать убежища. «Когда увидите мерзость запустения, стоящую на святом месте, тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы». Всем хорошо известно было, что разумелось под мерзостью запустения. Это именно – водворение римлянами языческих знамен на священной почве св. города, и христиане воспользовались этим предостережением. Лишь только Тит расположился с своим войском пред городом и поднял свои языческие знамена, как христиане вспомнили об этом предостережении Христа и бежали в гористый город Пеллу за Иорданом. Иерусалим был обречен на неминуемую гибель, потому что в духовно-нравственном отношении он был труп, а «где будет труп, там соберутся орлы», – как они именно и собрались для растерзания этого трупа. Пелла сдавалась главным средоточием церкви Христовой до тех пор, пока император Адриан не позволил христианам возвратиться на восстановленное пепелище погибшего города.

Этот страшный суд Божий совершился уже после смерти апостолов, которые, как и предсказывал Христос, в большинстве были преданы на мучения и убиты; но один из них пережил это бедствие, именно тот, о котором Христос сказал: «если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прийду» (Ин. 21:22). Это именно Иоанн, «ученик, которого любил Иисус». Ему суждено было долее всех других апостолов сиять на небосклоне апостольского века, и он сошел с апостольского по­прища почти уже с окончанием этого века.

О жизни его после вознесения И. Христа на небо известно очень мало. Приняв на себя великую обязанность сыновнего попечения о пресв. Две Марии, он всецело отдал­ся исполнению этого высокого долга, и лишь изредка выступал на поприще открытой апостольской проповеди. Однако же он именно вместе с ап. Петром на первых порах был главным проповедником и провозвестником воскресшего Христа и ему же пришлось одним из первых давать ответ пред синедрионом, привлекшим их к суду за проповедь о Христе. В течение этого времени ап. Иоанн видимо жил в Иерусалиме, хотя быть может по временам и отлучался из него в другие местности Палестины. При новом взрыве гонительской ревности синедриона он схвачен был с другими апостолами и ввержен в темницу. После чудесного освобождения ночью ангелом, при рассвете следующего дня они еще раз были схвачены и приведены в синедрион. На этот раз они были арестованы без насилия, так как гонители опасались насильственного вмешательства народа в их пользу. До безумия однако же уязвленный твердостью апостолов, которые на всевозможные доводы пер­восвященника отвечали, в лице своего представителя ап. Петра, что они обязаны отказать в повиновении убийцам своего Господа, синедрион серьезно был занять вопросом: предать ли их всех смерти, и от совершения этого рокового преступления их отклонил только своим мудрым советом Гамалиил. Они решились однако же подвергнуть апостолов бичеванию, и тогда ап. Иоанн впер­вые узнал, что значило претерпеть позорь и телесное мучение за своего Господа. Но это мучение не достигло имевшейся в виду цели. Апостолы радовались, что они сподобились перенести позор ра­ди имени Христа, и ежедневно в храме проповедывали Его Евангелие. Затем, после путешествия в Самарию для утверждения новообращенных, ап. Иоанн почти совсем сходит с по­прища исторически известной деятельности. О его движениях и жизни можно судить только по некоторым намекам в его посланиях и по сохранившимся о нем преданиям. Из Иерусалима он по-видимому направился по стопам апостола народов – в Рим, и там пережил страшное время гонения на христиан. Есть предание, что он сам подвергнут был мучению и ввержен в котел с кипящим маслом, но вышел из него еще более здоровым и юным. Хотя жизнь его и сохранена бы­ла для блага церкви, но впоследствии он был схвачен в Риме и отправлен в ссылку на полупустынный остров Патмос, и именно «за слово Божие и свидетельство Иисуса Христа». Там он удостоился великого откровения о будущих судьбах церкви и мира, каковое откровение и изложено им в «Апокалипсисе». По освобождении от ссылки, ап. Иоанн поселился на жительство в Ефесе, и эта столица Малой Азии сделалась центром его апостольской деятельности. Из Ефеса апостол мог следить за жизнью всех окружающих церквей и часто предпринимал путешествия для личного обозрения их.

Здесь апостол наблюдал за возрастанием церкви Христо­вой до конца своей жизни, и при нем с особенною ясностью стало развиваться то зло, от которого уже предостерегали и другие апостолы, именно зло лжеучительства. Зло это удобнее и скорее всего могло развиться именно в Ефесе, так как этот город был центром умственной жизни всей Малой и западной Азии и находился в постоянных сношениях с славившейся своими философскими школами Александрией. Там явилось мно­го таких личностей, которые, не удовлетворяясь простым пониманием христианства, стали излагать его с философской точ­ки зрения, и так как евангельская истина не укладывалась ни в какую философскую систему, то являлось неизбежным извращение истины, доходившее до еретического заблуждения и полного отрицания христианства, т. е. до антихристианства. Таких антихристов было в Ефесе уже много, но самым видным из них был Керинф. Это был один из тех лю­дей, которые колеблются подобно волнующемуся морю и увле­каются всяким ветром учения. Так, он перемешивал и перепутывал различные иудейские заблуждения с языческими представлениями, и из этой смеси у него образовалась собствен­ная система, по своему духу совершенно еретическая. Он учил, что мир сотворен добродетелью или силою, гораздо низшею сравнительно с истинным Божеством; что Иисус родился не от Девы, а от Иосифа и Марии, и отличается от людей только необычайною добротою; что божественный Христос только временно нисходил на человека Иисуса, именно во время крещения, а во время страдания Он опять отлетал в свою Плирому, бу­дучи неспособен к страданию, и что вообще Иисус был толь­ко учитель, а не искупитель человечества. Все эти воззрения выходили у него из того ложного положения, что между Богом и матерей не может быть никакого взаимообщения и Бог на­столько удален от человека, что не может иметь непосредственного отношения с ним; отсюда само собой являлось отрицание воплощения Божества; а затем, так как материя считалась источником зла, то проповедовалось учение об угнетении матери или тела, и это естественно приводило таких еретиков или к чрезвычайному аскетизму, разрушавшему тело без должного обуздания его страстей, или же к антиномианской распущенности, которая тоже должна была разрушать тело, но совершенно противоположным путем, чрез постыдное самоуслаждение. Ясно, что такое учение и в религиозном и в нравственном отношении было полным отрицанием истинного христианства, именно было антихристианством. С этими то лжеучителями и при­ходилось бороться ап. Иоанну. Он их прямо изобличал как антихристов. «Всякий отрицающий, что Иисус есть Христос, Сын Божий», другими словами, всякий утверждающий, как утверждал Керинф, что исторический человек Иисус не был в полном смысле Бог, есть, по торжественному заявлению ап. Иоанна, антихрист. Вопреки этому лжеучению сам апостол торжественно проповедывал, что Иисус есть Христос, что Христос есть Иисус, что Иисус есть Бог, что Иисус не какое-либо отдельное существо от Сына Божия, но тождествен с Ним. По мнению гностиков, Божество «пришло и снизошло на Иисуса подобно птице по воздуху». Но ап. Иоанн свидетельствует всем своим Евангелием и посланиями, равно как и Апокалипсисом, что Бог сделался человеком и обитал в нашем человеческом естестве нераздельно. Привычный Сын Божий не только наполнял все существо Иисуса, который был Он сам, но также наполнял всех верующих, которые рож­дены от Бога, а не от «хотения плоти». Он наполняет все божественною жизнью и славою. Все эти истины ап. Иоанн изложил в своих трех посланиях, особенно в первом, где он вместе с тем предостерегает верующих от «антихристов», которых тогда появилось уже «много» (1Ин. 2:18). В этом же послании апостол с особенною силою внушает верующим любить друг друга, и «любить не словом или языком, но делом и истиною». «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1Ин. 4:8). Другие два послания ап. Иоанна более кратки и написаны – вто­рое «избранной госпоже» (неизвестно, отдельной ли личности, или церкви) и третье некоему «возлюбленному Гаию». В обоих этих посланиях апостол восхваляет их любовь к истине, предостерегает от лжеучителей и людей злонамеренных.

В Ефесе же ап. Иоанн написал свое Евангелие, которое должно было служить историческим подтверждением всей его проповеди. Оно как бы написано на текст из его первого послания: «Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына своего, чтобы мы подучили жизнь от Него» (1Ин. 4:9). И вместе с тем оно направлено было против тех лжеумствований, которые проникли из Александрии в Ефес и смущали простую веру христиан. Так как среди этих умствований было и учение о Логосе, проповедывавшееся иудейско-александрийским философом Филоном, и так как это учение наверно находило последователей и среди христиан, которые готовы были подводить под это модное в то время учение и все христианство с неизбежным его искажением, то ап. Иоанн и начал свое Евангелие изложением истинного учения о том Божественном Слове, которое не было простым отвлечением ума, как учили александрийцы, а «было в начале у Бога и само было Бог», и это «Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца».

О жизни ап. Иоанна в Ефесе сохранилось насколько преданий, ярко рисующих этого доблестного стража церкви и последнего из апостолов. Одно из этих преданий рассказывает, что однажды он хотел войти в одну из больших общественных бань (термы), как вдруг его известили, что там на­ходится Керинф. Услышав это, апостол тотчас же вернулся назад, восклицая: «убежим отсюда, чтобы баня не обрушилась на наши головы, ибо там Керинф, враг истины». Рассказ этот показывает, до какой степени апостол избегал общения с еретиками, и давал верующим наглядный пример, как нужно удаляться тех еретиков, которые извращали основную истину христианства. Другое предание рассказывает случай, свидетельствующий о той полноте отеческой любви, которою пылал Иоанн к своим духовным чадам. По временам он предпринимал апостольские путешествия для обозрения церквей, рукоположения пресвитеров и вообще устроения церковных дел. В одном городе он увидел юношу замечательной наружности, красивого лицем и, по-видимому, одаренного превосходными способностями. Обращаясь к только что рукоположенному епископу, Иоанн сказал: «особенно препоручаю тебе этого юношу, в присутствии всей церкви, и беру Христа во свидетельство того». Епископ обещал иметь о нем попечение, а Иоанн, прежде своего возвращения в Ефес, еще раз повторил ему о своем препоручении. Епископ взял юношу к себе, воспитывал его тщательно и наконец окрестил. Воображая, что, запечатлев его печатью Христовой, он уже тем окончил дело свое, епископ ослабил свой надзор. Молодой человек ознакомился с дру­гими юношами своего возраста и распущенной нравственности, сталь вскоре злоупотреблять рано дарованною ему свободою. Со­товарищи завлекли его сначала на пиршества, затем повели его грабить ночью прохожих и наконец увлекли во множе­ство преступлений. Юноша вскоре привык к порочной жиз­ни и увлекся ею тем более, что одарен был замечательным умом. Падая все более, он из сотоварищей своих образовал шайку разбойников, а сам стал атаманом, и превосходил прочих в насилиях и жестокости. Несколько вре­мени спустя, дела церковные снова привели Иоанна в тот же город. Устроив их, апостол обратился к епископу с требованием о возвращении ему залога, т. е. юноши. Епископ со слезами отвечал, что юноша тот умер, и «умер для Бога», добавил епископ, «предался греху, потерялся и стал разбойником; он оставил церковь и пошел в горы с чайкою душегубцев». Услышав слова эти, апостол разодрал одежды свои, глубоко вздохнул и, ударив себя по голове, сказал: «действительно, я оставил душу брата с хорошею стражею! Дайте мне коня и проводника»! В таком положении, как был, оставил он церковь, сел на коня и поспешно удалился. По прибытии в указанное место был он взят передовою стражею. Вместо того, чтобы стараться умилостивить разбойников и бежать, он воскликнул: «ведите меня к начальнику вашему, я для того и приехал». Тот ожидал его вооруженным, но когда узнал Иоанна, то пораженный стыдом бросился в бегство от него. Апостол, не взирая на свою старость, бросился в погоню за ним, крича: «сын мой! зачем бежишь от от­ца твоего? Я стар и безоружен! Сжалься надо мною!.. Сын мой, не бойся! Ты еще можешь надеяться на спасение. Я удо­влетворю за тебя Христа, охотно умру за тебя, как Господь за нас умер. За тебя отдам я душу свою. Остановись и поверь мне... я послан от Христа». Наконец молодой человек оста­новился, опустил голову, отбросил свое оружие и повергся в объятия апостола, скрывая правую руку свою, виновную в стольких преступлениях. Он просил помилования и затем, трепеща, начал горько плакать, и слезы его были столь обильны, что стали как бы новым крещением. Апостол обещался исхо­датайствовать ему помилование от Господа, тут же молился вместе с ним, целовал его и затем, приведя его в город, опять ввел его в церковь Христову, как великий пример покаяния и живое торжество своей апостольской любви. Так он на деле исполнил заповедь Христа об отыскании заблуд­шей овцы и дал всем христианским пастырям пример истинно самоотверженной любви к своим пасомым, пренебре­гающей для их спасения даже явною опасностью для собствен­ной жизни.

В последнее годы своей жизни ап. Иоанн собирал вокруг себя учеников, которым и преподавал истины Евангелия. Среди учеников и слушателей его между другими были знаменитые впоследствии мужи св. Поликарп, Папий и другие. С летами он сделался уже так немощен, что не мог сам ходить в церковь и на христианские собрания, и ученики носили его туда. Но он не мог уже и поучать, как раньше, и беседу свою на различных собраниях ограничивал словами: «детки! любите друг друга». Ученики и братья, наскучив слушать от него все одно и тоже, наконец сказали ему: «учитель! зачем ты нам по­вторяешь это постоянно»? Иоанн же отвечал им следующими, истинно достойными его словами: «это заповедь Господня, и если соблюдете ее, то и довольно». Он умер, достигнув почти столетнего возраста, и погребен был в Ефесе, где его гробница сделалась местом паломничества христиан, приходивших по­клониться праху «ученика, которого любил Иисус».

XLIX. Священные книги Нового Завета. Книги исторические, учительные и Апокалипсис

С последним апостолом сошел в могилу последней очевидец дел Христовых на земле, тот свидетель, который «видел славу его, славу как единородного от Отца» (Ин. 1:14). Но с прекращением апостольского века церковь не должна была ли­шиться апостольского слова, потому что иначе она осталась бы без надлежащего руководства в деле веры и жизни, память о делах и учении Христа и апостолов могла с течением времени затемниться и чрез это лжеучительство могло получить еще большую воз­можность затемнять светлую истину Евангелия своими человеческими измышлениями. Отсюда апостолы и первые их последователи скоро пришли к внушенному им свыше убеждению о том, чтобы истинное слово евангельской проповеди предать пись­менности и таким образом сохранить его на все времена. Так явились священные книги христиан, составившие с течением вре­мени новозаветный канон, т. е. правило веры и жизни церкви новозаветной. Первыми книгами были послания апостолов, вызван­ные необходимостью поучения церквей заочно, но затем явились и книги исторические, в которых подробно излагалась в поучение грядущих поколений история земной жизни Иисуса Хри­ста и Его главнейших апостолов. Как в ветхом завете домостроительство Божие совершалось сначала устно и затем за­ключено было в писанный закон, так и новозаветное домостроительство должно было со временем заключиться в пись­мена, именно с целью дать непреложное правило веры, на ко­торое всегда можно было ссылаться при опровержении всякой воз­никающей ереси. Эту именно цель и имели в виду священ­ные писатели нового завета, как это видно из их собственных заявлений. Так св. Иоанн писал свое Евангелие с той целью, «дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Ин. 20:31) При исполнении этой великой задачи апостолы имели высшую помощь посланного им Духа Святаго, который научал их всему и напоминал обо всем, что говорил им Христос, основоположник нового завета. Отсюда то, что написано ими, имеет безу­словную истинность, как об этом и говорит возлюбленный ученик: «сей ученик и свидетельствует о сем, и знаем, что истинно свидетельство его» (Ин. 21:24).

Священные книги нового завета написаны разными лицами, в различное время и по разным побуждениям; но так как писатели были руководимы одним и тем же Духом святым, то в многоразличии книг обнаруживается с различных сторон одна и та же истина, так что все новозаветные книги, соединенный в канон, составляют как бы одну целую книгу, разделенную на части. Всех книг в новозаветном каноне двадцать семь, и они разделяются на исторические, учительные и пророческие. К историческим книгам принадлежать четыре Евангелия и книга Деяний Апостольских; к учительным все апостольские послания в количестве двадцати одного и к пророческим книга откровения или Апокалипсис. Большая часть этих книг написаны на греческом языке, который, как самый распространенный в то время был наилучшим орудием распространения истины. Написанные на нем книги могли быть свободно читаемы самыми разно племенными народа­ми – от Атлантического океана до Евфрата, так как знание этого языка считалось необходимою принадлежностью образова­ния у всех народов, входивших в составь Римской империи, да и в самом Риме образованные классы не только счи­тали своим долгом изучать этот язык и его литературу, но даже употребляли его в общежитии, как язык модный и интеллигентный.

Самою раннею из исторических книг признается Евангелие от Матфея. Оно написано, по преданию, чрез восемь лет по вознесении, вероятно в Палестине. Автор его – апостол Матфей, возведенный Христом в высокое апостольское достоинство из презираемого положения мытаря. Как сборщик пошлин, он обязательно должен был уметь читать и писать, и это свое знание, употреблявшееся сначала на низкое дело – записи собираемых пошлин, он по возведении его в апостольство употребил на письменное изложение жизни того божественного Учителя, который призвал его к высшей духовной жизни. Свое Евангелие, по преданию, он написал на еврейском языке, так как предназначал его в поучение своим единоплеменникам, и именно книжникам, с целью указать на основании св. Писания исполнение на Иисусе всех пророчеств, находящихся в ветхом завете о Мессии. Но еврейский подлинник в скором времени был переведен на греческий язык, и этот перевод, как явившийся в век апостольский и, следовательно, под высшим руководством апостолов или даже самого ап. Мат­фея, имеет значение равносильное с подлинником. Сообразно с назначением Евангелия, оно написано с тою целью, чтобы показать обращенным иудеям, что Иисус Назарянин и есть Мессия, которого они ожидали. Следя за всеми событиями зем­ной жизни Спасителя, ев. Матвей при каждом случае отмечает, как то или другое событие находится в теснейшем соотношении с ветхозаветным пророчеством. Отсюда у него постоянно повторяется изречение: «сие произошло, да сбудется реченное Господом чрез пророка, который говорит» (1:22; 2:15, 23 и др.). Всякое более важное сообщение подтверждается ссылкой на ветхий завет, и таких ссылок у него больше, чем у других апостолов, не менее 65, из которых в 43 случаях делается буквальная цитата, а в остальных лишь указание на общий смысл. Евангелие состоит из двадцати восьми глав, начинается изложением родословия Иисуса Хри­ста от Авраама и оканчивается прощальною беседою Христа с апостолами пред вознесением, когда Он повелел им идти научить все народы, крестя их во имя Отца, и Сына и св. Духа, и дал им славное обетование пребывать с ними «во все дни до скончания века».

Второе Евангелие написано св. Марком, который в юности носил двойное имя – Иоанна Марка, причем последнее имя, довольно употребительное у римлян, было принято им сначала как прозвище, но затем оно с течением времени совер­шенно вытеснило собою первое, так что в посланиях ап. Павла о нем упоминается уже только под этим последним именем. Он быль сын известной Марии, в доме которой не раз бывали собрания апостолов в Иерусалиме после вознесения. В дом этой именно Марии прибыл ап. Петр после своего чудесного избавления из темницы (Деян. 12:12) и там именно в это время «многие собрались и молились». С этого времени по-видимому юный Иоанн Марк глубоко привязался к верховному апостолу. Пылая юношескою ревностью потрудиться для Христа, он отправился с ап. Павлом и Варнавой (кото­рому он доводился племянником – Кол. 4:10) в качестве прислужника во время их первого великого миссионерского путешествия, но не выдержал всех сопряженных с ним трудов и из Пергии возвратился домой (Деян. 12:25; 13:13). Это обстоятель­ство впоследствии послужило предметом не малой распри между ап. Павлом, который был недоволен таким нарушением со сто­роны Марка принятого им на себя обязательства, и Варнавой, кото­рый как дядя старался смягчить вину своего племянника и хотел взять его даже и во второе миссионерское путешествие, чему решительно воспротивился ап. Павел. Но это нисколько не унизило Марка в глазах глубокопроницательного апостола, который впоследствии сам призывал его к себе, во время своего второго тюремного заключения в Риме, как человека, который нужен был ему для служения (2Тим. 4:11) и который уже доказал свое усердие в служении апостолу во время его первого тюремного заключения (Кол. 4:10; Фил. 24). Он имение был связующим звеном между апп. Павлом и Петром, и из Рима путешествовал, по-видимому с поручением от узника Павла, в далекий Вавилон, где проповедывал Петр. Для последнего он был «переводчиком» – в буквальном ли смысл этого слова, или в смысле истолкователя учения ап. Петра, каким он и является в своем Евангелии, по преданию, записанном именно со слов ап. Петра. Из Вавилона он сопровождал своего учителя в Рим, и после мученической кончины ап. Петра послан был с проповедью в Египет и там основал цер­ковь в Александрии, был епископом основанной им церкви и там же потерпел мученическую кончину. Свое Евангелие Марк написал по просьбе слушателей ап. Петра, желавших получить от него писанное изложение точного учения верховного апостола. В ответ на эту просьбу Марк подробно изложил все, что он слышал от ап. Петра о земной жизни И. Христа, и вследствие этого его изложение отличается чрезвычайною нагляд­ностью и живописностью, обнаруживающими именно свидетельство ближайшего очевидца излагаемых событий. Евангелие свое он видимо предназначал сначала для язычников, отсюда оно отли­чается совершенно иным характером, чем Евангелие от Мат­фея. В нем редко делаются ссылки на ветхий завет, но зато часто объясняются различные иудейские обычаи, как напр. едение опресноков в праздник Пасхи, омовение рук и сосудов, – каковые объяснения были бы совершенно излишними для иудеев, как их действительно и обходит молчанием ев. Матфей. Евангелие написано им или в Риме, или в Александрии, между 50 и 60 годами. В нем изображается по преимуществу время торжественного служения Мессии, когда Он победоносно выступал против греха и злобы мира, и темой для него как бы слу­жили слова ап. Петра: «Как Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета, и Он ходил, благотворя и исцеляя всех, обладаемых дьяволом; потому что Бог был с Ним» (Деян. 10:38). Евангелие состоит из шестнадцати глав, начи­нается с изображения явления Иоанна Крестителя и оканчивается сообщением, как после вознесения Христа апостолы «пошли, и проповедывали везде, при Господнем содействии и подкреплении слова последующими знамениями». В нем одном только между прочим рассказывается о том неизвестном юноше, который в ночь взятия Христа воинами выбежал на улицу в одном одеяле, и когда один из воинов схватил его за одеяло, то, вырываясь из рук воина, он оставил одеяло в его руках, и убежал совершенно нагой (14:51–52). По преданию и вероятному предположению, юноша этот и был сам повествователь, св. евангелист Марк, умолчавший о своем имени.

Третье Евангелие написано св. Лукой, известным сотрудником ап. Павла во время его миссионерских путешествий. Имя Лука есть сокращенная форма от Лукан или Луцилий. Родом он был из Антиохии Сирийской, но неизвестно какого происхождения. По своему образованию он был врач, и ап. Павел называет его своим «возлюбленным врачом», так как вероятно не раз пользовался его медицинским искусством при своих различных немощах, так часто удручавших его во время его великих трудов. Но медицинское образование не было достоянием высших классов в древности, и часто напротив составляло принадлежность нарочито обучавшихся для этого рабов. Можно думать, что он занимался медицинской практикой в приморских городах и на самых кораблях, и во время одного из путешествий ап. Павла он и сделался для него «врачом возлюбленным». По другому преданию, он был вместе с тем и живописец, и написанные им иконы доселе чтутся православною церковью как особая святыня. Неизвестно, когда он собственно был обращен в христианскую веру, но по одному преданию он был из числа семидесяти учеников Христа и таким образом был очевидцем событий земной Его жизни. Первое историческое свидетельство о его личности застает его в Троаде, где он присоединился к ап. Павлу и разделял с ним путешествие в Македонию, вследствие чего при описании этого путешествия в книге Деяний Апостольских он с этого времени употребляет первое лицо множественного числа «мы» (16:9). Обращение его наверно совершилось раньше, иначе было бы что-нибудь сказано об этом, между тем он совершенно умалчивает о своем обращении и присоединяется к апостолу как уже вполне знакомое ему лицо. Св. Лука путешествовал вместе с апостолами до города Филипп и по-видимому остался там, так как о нем уже не упоминается в повествовании об остальной части второго миссионерского путешествия. Во время третьего путешествия он опять присоединился к апостолу и именно в Филиппах (Деян. 20:5) и путешествовал с ним чрез Милет, Тир и Кесарию в Иерусалим, и там видимо пребывал во время всех смут, поведших к тюремному заключению ап. Павла. С этого времени он уже не разлучался с ап. Павлом, путешествовал вместе с ним в Рим и разделял все ужасы страшного кораблекрушения, столь живо и подробно описанного им в книге Деяний. После смерти ап. Павла история совершенно умалчивает о нем, но он видимо продолжал дело своего великого учителя, который сам раньше высоко ценил своего «возлюбленного врача» и во втором послании к Коринфянам лестно отзывался о нем как о «брате, во всех церквах похваляемом за благовествование» (8:18). По преданию, он потерпел мученическую кончину, получая таким образом венец наравне с большинством апостолов. – Свое Евангелие он, по-видимому, написал около 60 года по Р. Х. Во время путешествий с ап. Павлом он научился глубоко понимать его учение, как наиболее сильное и глубокое воспроиз­ведение учения Христова в его многоразличных приложениях, и как очевидец дел Христовых он в подробности знал и земную жизнь самого Христа. Это по вдохновению св. Духа и послужило для него побуждением написать Евангелие, которое он в частности предназначал для некоего «достопочтенного Феофила», очевидно пользовавшегося большим уважением в христианской церкви и желавшего «узнать твердое основание того учения, в котором был наставлен». До этого времени уже были в обращении Евангелия Матфея и Марка, а также и другие различные повествования «о совершенно известных событиях»; но ев. Лука хотел «по тщательном исследовании всего снача­ла, по порядку описать» достопочтенному Феофилу земную жизнь Спасителя, насколько он сам был ее очевидец и знал о ней от других «очевидцев и служителей Слова» (1:1–4). Так как Феофил, по предположению, был из язычников, то и все Евангелие вообще было написано для христиан из язычников. Поэтому родословие Христа в нем ведется не от Авраа­ма только, как в Евангелии Матфея, а от Адама, как родоначальника всех людей. Жизнь Христа излагается по преи­муществу с ее исторической стороны, и повествование отли­чается обстоятельностью, особенно в первых главах, где изла­гаются события, предшествовавшие рождению Спасителя. Евангелие состоит из 24 глав и заканчивается повествованием о вознесении Христа на небо, после чего апостолы «возвратились в Иерусалим с великою радостью, и пребывали всегда в храме, прославляя и благословляя Бога».

Четвертое Евангелие написано «возлюбленным учеником» Иоанном, который по высоте своего учения о Боге Слове получил в церкви высокое название Богослова. Евангелие написано им в Ефесе, уже в преклонные годы своей жизни. После разрушения Иерусалима Ефес сделался средоточием христиан­ской церкви на востоке, и вместе с тем был центром вооб­ще умственной жизни востока, так как в нем сталкивались представители как греческой, так и восточной мысли. Там именно учил и первый ересиарх, Керинф, который искажал христианство именно привнесением в него грековосточных элементов, в свою очередь заимствованных им в Александрии. При таких обстоятельствах особенно необходимо было для церкви иметь руководство для своей веры, которое бы обеспечивало от окружающих заблуждений. Имея в лице ап. Иоанна одного из ближайших свидетелей и очевидцев «служения Слова», хри­стиане Ефеса стали просить его, чтобы он описал им земную жизнь Спасителя. В это время уже были Евангелия первых трех евангелистов, но только один из них, именно Матфей, был из числа двенадцати, но и он призван был уже после Иоанна и во всяком случае не принадлежал к кругу избраннейших учеников, чего именно удостоился Иоанн. Когда христиане принесли Иоанну и самые книги первых трех евангелистов, то он похвалил их за истинность и правдивость повествования, но нашел, что в них много опущено весьма важного. При повествовании о Христе, пришедшем во плоти, необходимо говорить о Его Божестве, так как иначе люди с течением времени начнут думать о Христе лишь по тому, каким Он являлся в земной жизни. Вследствие такого заявления христиане и просили его написать Евангелие в таком именно духе, и он соизволил на их просьбу. Поэтому он свое Евангелие и начал не с изложения человеческой стороны в жизни Христа, а именно божественной стороны, с указания на то, что воплотившийся Христос есть Слово изначальное, то самое, которое «в начале было у Бога и само было Бог», – то Слово, чрез которое все начало быть, что произошло. Такое указание на Божество и предвечное бытие Христа необходимо бы­ло также в виду распространявшихся Керинфом заблуждений касательно Иисуса, которого он считал лишь простым человеком, принявшим на себя Божество только временно, в период от крещения до страданий, а также в виду александрийских лжеучений о разуме и слове в их приложении к отношению между Богом и Его Словом изначальным. Что касается самого повествования, то оно служит именно дополнением к прежним трем Евангелиям. Все трое прежних евангелистов рассказывали по преимуществу о служении Христа в Галилеи, так что многие важные события, совершившиеся в Иудее, обойдены ими молчанием. Дополняя их, евангелист Иоанн и описывает по преимуществу служение Христа именно в Иудее, причем Он именно повествует о посещении Христом Иерусалима на великие годовые праздники вместе с другими па­ломниками. Хотя таким образом в Евангелии Иоанна и воспол­нены многие события в жизни Христа, незаписанные в прежних Евангелиях, но жизнь Его так необъятна в своей деятельности, что, по собственному заявлению Иоанна, если бы пи­сать о всем подробно, то и самому миру не вместить бы написанных книг. Евангелие от Иоанна состоит из двадцати одной главы и заканчивается предсказанием Христа об ожидав­шей Петра и Иоанна участи в будущем, а также и свидетельством самого Иоанна, что «истинно свидетельство его».

Четвероевангелием исчерпывается с четырех сторон зем­ная жизнь Христа, насколько она может быть исчерпана в сво­ей необъятности боговдохновенными свидетелями истины. Но для поучения христиан недостаточно было описания жизни только самого Христа, потому что дело Его продолжали апостолы, задача которых состояла не только в том, чтобы поливать посеянное семя Евангелия, но и распространять его среди всех народов земли, за пределами земли обетованной. Такая деятельность не могла не оказывать весьма важного влияния на жизнь церкви и потому необходимо было иметь сведения и о деятельности апостолов, по крайней мере вскоре после вознесения Христа на небо. Этой потребности церкви и удовлетворил ев. Лука, когда он после своего Евангелия написал тому же достопочтенному Феофилу вторую книгу, известную под названием «Даяния святых апостолов». Эта книга начинается с того, на чем оканчиваются Евангелия, т.е. с повествования о вознесении Господнем, после которого апостолы возвратились в Иерусалим, и взойдя в горницу, «все единодушно пребывали в молитве и молении». В первых главах описывается, как избранием Матфия было восполнено священное число двенадцати апостолов, нару­шенное гнусным предательством Иуды, и как эти ученики по­лучили Св. Духа в день Пятидесятницы, того Утешителя Духа, который, по обетованию Христа, должен был облечь их силою свыше и воспомянуть им все, о чем Он Сам говорил им. Затем рассказывается, как боговдохновенные апостолы начали проповедывать о воскресшем Христе иудеям и язычникам и как те и друге были допущены в церковь. Главным деятелем на первых порах был ап. Петр, которому именно вы­пала честь приобресть первых обращенцев из иудеев и ввести первыхъ язычников в церковь Христову. Но так как, в виду неверия большинства иудеев, церковь в будущем должна была по преимуществу собирать себе чад из язычников, то Бог воздвиг особого апостола язычников, ап. Павла, описанием трудов которого и занимается вся остальная часть книги Деяний. Книга «Деяний Апостольских» состоит из двадцати восьми глав и заканчивается сообщением о том, как ап. Павел по прибытии в Рим в качестве узника «жил целых два года на своем иждивении, проповедуя царстве Божие и уча о Господе Иисусе Христе со всяким дерзновением невозбранно». Таким окончанием отчасти определяется и время ее написания. Она написана очевидно именно во время первых уз ап. Павла в Риме, когда при все ухудшающемся состоянии правительства в Риме трудно было надеяться на освобождение его от уз и потому приходилось считать деятельность апостола язычников как бы законченною.

После пяти исторических книг в новозаветном каноне следуют семь соборных посланий апостолов Иакова, Петра, Иоанна и Иуды. Соборными они называются или потому, что по­сылались не к одной какой-либо определенной церкви, а целому округу или собору церквей, или потому, что они посылались от лица церкви соборной. За соборными посланиями следуют четырнадцать посланий ап. Павла к разным церквам и лицам и новозаветный канон заканчивается пророческою книгою – Апокалипсисом или «откровением святого Иоанна Богослова».

Апокалипсис, по свидетельству св. Иринея, написан был Иоанном Богословом «в конце царствования Домициана». Это бы­ло время гонения на христиан, и сам ап. Иоанн был в ссылке на о. Патмос. Там, в этом невольном уединении на скалистом малонаселенном острове, апостол сподобился великого откровения о будущих судьбах церкви. Будучи «в духе в день воскрес­ный», он услышал громкий голос возвестивший ему: «Я есмь Альфа и Омега, первый и последний; то, что видишь, напиши в книгу» (Откр. 1:10–11). Затем некто «подобный Сыну человеческому» повелел апостолу написать послания ангелам (епископам) се­ми азиатских церквей, с выражением в этих посланиях похва­лы или порицания за состояние той или другой церкви. Из этих посланий явствует, что требуется от церкви ее верховным Гла­вою и какие именно дела могут служить к ее процветанию, равно как и приводить к упадку, и в них начертан божественный план для деятельности пастырей церкви на все времена. После посланий было новое видение: «и вот дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего». И затем следует целый ряд таинственных видений, в которых под символами семи печа­тей, семи труб и семи фиалов ярости постепенно изображаются будущие судьбы церкви в истории. Ей предстояло и предстоит перенести множество скорбей и бедствий, но так как с нею Тот, который сказал, что и врата адовы не одолеют ее, то все закончится судом над змием как воплощением исконного человеконенавистника и над его слугами, и тогда настанет бесконечное торжество Христа, брак Агнца с Его невестою цер­ковью, и последует полное обновление мира. «Се, гряду скоро, говорил в заключение Сын человеческий, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его». И свидетель все­го этого таинственного и великого откровения отвечал: «ей, гря­ди, Господи Иисусе!» и за ним повторяют это все истинно верующие чада церкви, чающие второго пришествия Господня – су­дить живых и мертвых.

Так составился канон книг св. Писания Нового Завета. Но эти книги были боговдохновенным воплощением веры христианской церкви лишь в ее наиболее существенном содержании и отнюдь не исчерпывали всего, что составляло предмет этой веры. Рядом с священным Писанием церковь имела еще другой не менее важный источник учения, именно устное предание. Под преданием разумеется вся сумма религиозного знания, ко­торая не вошла в книги св. Писания и осталась достоянием церкви в устной передаче от одного поколения к другому. А эта сумма великая, потому что даже не вся жизнь И. Христа во­шла в книги и осталось незаписанным столько дел и чудес Его, что при подробном описании их самому миру не вместить бы написанных книг (Ин. 21:25). Большинство апостолов также не оставили после себя писаний, и все их учение таким образом сделалось достоянием церкви только в форме предания. Даже и те апостолы, которые записали свое учение, оста­вили многое из него незаписанным, хотя и весьма существен­ное для веры (2Фес. 2:15; 1Кор. 9:2 и др.). Некоторые из самых книг св. Писания составлены писателями, которые, как напр. ев. Марк и Лука, не были личными очевидцами всех описываемых ими событий, а описывали их на основании устного свидетельства очевидцев и, следовательно, по преданию. Отсюда предание по своему содержанию гораздо шире св. Писания и служило даже к определению канона и истолкованию последнего. Только при помощи предания можно было определить, какие именно книги написаны были боговдохновенными учителями христианства в отличие от подложных сочинений, равно как и при помощи его только можно было правильно истолковывать все те места в св. книгах, которые оказывались неудобопонятными (2Пет. 3:16). Будучи достоянием церкви, св. предание со­хранилось в своей чистоте благодаря тому, что оно непрерывно проповедовалось пастырями и содержалось паствою, воплощалось во всем строе церковной жизни, в праздниках и обрядах, в благочестивых обычаях, в молитвах общественных и частных, в символе веры, в правилах и в порядках христианского общества. Все это вместе, служа воплощением предания, и было тою сокровищницею, к которой церковь всегда прибегала и в последующие века, когда нужно было выяснить ту или другую религиозную истину и опровергнуть то или другое заблуждение.

L. Первенствующая церковь и ее учреждения. Богослужение первенствующих христиан

Если для христиан оказалась потребность в священных книгах как воплощении того учения, которое составляло основу их веры и правило их жизни, то для них также необходимо было и богослужение, как внешнее выражение их внутреннего отношения к Богу и Спасителю Христу. Хотя по учению Христа в новозаветной церкви сужение Богу должно было совершаться в духе и истине, потому что Бог есть Дух, но этим положением отнюдь не исключалось внешнее богослужение. Им только разру­шалось древнее верование, что богослужение должно ограничиваться одним определенным местом. Это последнее верование есте­ственно вытекало из общего ветхозаветного домостроительства, по которому Бог для сохранения истинной веры среди погруженного в идолопоклонство человечества не только выделял особых личностей и целый народ в качестве носителей и хранителей истины, но и назначал особое место своего соприсутствия, каковым был храм иерусалимский, служивший наглядным знаменем истинной веры для всех, кто принадлежал к церкви ветхозаветной. Теперь, когда с основанием новозаветного цар­ства к нему должен был принадлежать не избранный только народ, но весь род человеческий, такое ограничение места соприсутствия Божества сделалось излишним. Бог как Дух присутствует везде, где только собираются истинные поклонники, на всяком месте владычества Его. Это положение не только ясно высказано Христом в Его знаменитой беседе с самарянкою (Ин. 4:23–24), но и подтверждено прямыми изречениями, что где только соберутся два или три во имя Его, там Он посреди их. Всякое такое собрание верующих во Христа со­ставляло церковь, которой предоставлялись известные права в отношении суда над отдельными ее членами, как видно из изречения Спасителя, что о согрешающем и нераскаивающемся брате нужно поведать церкви, и если он не послушает и при­говора церкви, то отсекается от нее и становится на один уровень с язычником и мытарем (Мф. 28:17). Эти частные указания на церковь как особое учреждение нашли окончательное утверждение в том великом поручении, которое Христос сделал своим ученикам, когда Он дал им власть вязать и решить, велел идти во весь мир и крестить всех во имя св. Троицы, и для исполнения этого великого дела ниспослал им высшую помощь в лице Духа Святаго.

Как особое учреждение церковь новозаветная также должна была получить определенные внешние формы, которыми члены церкви связывались между собою в одно целое тело. Во главе ее в век апостольский стояли родоначальники новозаветного человечества – апостолы, которые сосредоточивали в своих руках всю священную власть и вместе все обязанности священного служения. Это был век необычайных даров, когда преизбыток их, проявлявшийся часто в отдельных лицах и целых собраниях, делал излишним более точное распределение служений или обязанностей. Но с течением времени, когда с увеличением числа верующих усложнились обязанности служения, по необходимости должно было совершиться распределение этих обязанностей между отдельными классами служителей церкви, и таким образом образовалась новозаветная иерархия с ее тремя священными степенями. Выделение происходило постепенно, по требованию обстоятельств. Сначала выделена была апостолами степень диаконов, как это и вызывалось необходимостью по случаю известного пререкания между евреями и эллинистами. Тогда именно апостолы нашли нужным и благовременным освободить себя от попечения о материальных нуждах церкви, чтобы иметь возможность «постоянно пребывать в молитве и служении слова» (Деян. 6:1–4). Затем, когда обязанность проповедания Евангелия постоянно отвлекала апостолов от непосредственного ду­ховного попечения о верующих, то из среды последних были избраны особенно достойные старцы, которые чрез рукоположение апостолов получали особый дар священства и становились пресвитерами отдельных общин или церквей. Такими пресвитерами чаще всего сначала были новообращенные из иудеев лица священного сана, которые таким образом продолжали свое священное служение и в церкви новозаветной (Деян. 6:7). Сами апостолы продолжали оставаться высшими иерархами церкви и в качестве таковых сладили за благосостоянием церквей той или другой области или страны. Но скоро церковь распространи­лась так широко, что даже и этого высшего служения апостолам не представлялось возможности совершать лично, особенно когда им по делам миссионерства приходилось совершать далекие путешествия и надолго отлучаться от основанных ими церквей, как напр. это было особенно в жизни и деятельности ап. Павла. Чтобы не оставить некоторых церквей без бли­жайшего наблюдения за их внешнею и внутреннею жизнью, апо­столы назначали особенно доверенных себе лиц епископами над отдельными округами и чрез рукоположение давали им власть в свою очередь рукополагать достойных лиц в низшие степени священства и вообще надзирать за состоянием церквей. Такими епископами ап. Павел назначил своих возлюбленных соработников Тимофея и Тита, которым впоследствии преподал особые правила и руководства в их служении, изло­женные в обращенных к ним посланиях. Таким образом из апостольской власти, первоначально сосредоточивавшей в себе все служения, постепенно выделились все три степени новозаветной иерархи, как они существуют и теперь. Из та­кого способа выделения степеней становится понятным, что сначала степени эти не строго разграничивались между собой, так что епископы часто отправляли служение, составляющее принадлежность пресвитеров, вследствие чего и самые названия епископ и пресвитер не имели еще строго технического значения, что могло установиться только впоследствии. После выделения этих отдельных служений из полноты апостольской власти сами апостолы сделались верховными служителями церкви, каж­дый в той области, где он проповедывал Евангелие и основывал церкви. Как представители отдельных церквей они были совершенно равноправны между собой, каждый заключал в себе всю полноту апостольской власти в церкви; но чтобы чрез это не возникло какого либо разъединения в важнейших вопросах учения и жизни, как это возможно было даже и для апостолов, которые как люди с сложившимися воззрениями могли расхо­диться между собою даже и при общем руководительстве их от Духа Святаго, то с этою целью положено было основание особого высшего учреждения в церкви, именно собора, первый примерь которого и представляется в соборе иерусалимском. Этому учреждению апостолы передали всю полноту своей вла­сти, и соборы именно впоследствии решали все важнейшее вопросы, какие только возникали в церкви в области учения и жизни.

Кроме трех иерархических степеней в апостольской церкви были и особые служения, обуславливавшиеся преизбытком даров Духа Святаго, составлявшим высокое преимущество церкви этого именно века пред последующими веками. Таковы были служения пророков и евангелистов. Пророками назывались как те, кто имели дар предсказывать будущее, так и те, кто по осо­бому божественному вдохновению изъясняли св. Писание чрез сопоставление ветхозаветных пророчеств с новозаветными событиями и тем подтверждали истину Евангелия. Такие пророки составляли особый класс учителей церкви, каковыми были Агав (Деян. 11:27–28; 21:10), Иуда и Сила (15:32). Даром про­рочества иногда обладали и женщины, каковы были напр. четыре дочери диакона Филиппа, которые посвятили себя в девстве на сужение Богу и Его церкви (21:9). Пророки предлагали свои наставления в церковных собраниях и были таким образом боговдохновенными проповедниками с кафедры церкви апостоль­ской, обладавшей и другими многоразличными и чрезвычайными дарами, каковым был напр. и дар языков, т. е. вдохновенного говорения на незнакомых языках. Пророки были обычными истолкователями таких проповедей (1Кор. 14 гл.). Затем были еще евангелисты или благовестники. Это были люди, посвятившие себя на проповедание Евангелия. Должность эта обыкновенно соединялась с одною из иерархических степеней, и ее исправляли по преимуществу сотрудники апостолов, каковыми были напр. диакон Филипп и Тимофей (Деян. 21:8; 2Тим. 4:5).

Как необходимы были в новозаветной церкви священные лица, так необходимы были и священные времена, которые исключительно посвящались на служение Богу. В церкви Хри­стовой всякое время было священно и посвящалось Богу; поэтому в ней сначала не было таких установленных законов времен, которые бы нарочито выделялись для особого служения Богу; христиане могли во всякое время и каждый день сходиться на собрания и совершать богослужение, навидаться чтением св. книг и совершать вечери любви. Но такой порядок возможен был только в самое первое время, когда вся жизнь христиан всецело горела огнем восторженной веры. С течением времени, когда пыль первоначальной восторженности уступил место более спокой­ному состоянию, по необходимости должна была установиться си­стема священных времен, на подобие ветхозаветных. Самым священным днём сделался день воскресения Христова, заменивший собою ветхозаветную субботу. В этот день в воспоминание радостнейшего события христиане обыкновенно собирались для общественного богослужения, как это было напр. в Троаде, где воскресное богослужение нарушено было падением юноши Евтиха (Деян. 20:7). За богослужением в этот день ап. Павел установил собирать милостыню в церквах Галатийских и Коринфской – в виду того именно, что богослужение этого дня посещалось большим числом христиан, чем в осталь­ные дни. Ко времени написания Апокалипсиса воскресный день уже совершенно ясно обозначался, и в этот именно день, как наиболее священный, было видение ап. Иоанну (Откр. 1:10). Впрочем, многие из уверовавших иудеев не сразу перешли к празднованию воскресного дня и продолжали придерживаться ветхозаветной субботы, соединяя с этим празднованием постановления законнической праведности. Обличая таковых, ап. Павел и писал Галатам, чтобы они «не возвращались к немощным и бедным вещественным началам», не порабощали бы себя им и не наблюдали с фарисейскою привязанностью и формализмом «дни, месяцы, времена и годы» (4:9–10). – Рядом с еженедельными праздниками вошли в употребление и годовые, каковыми были Пасха и Пятидесятница. Новозаветный праздник Пасха совершался христианами в память страданий и воскресения Христа, которые прообразовались Пасхою ветхозаветною. Празд­нуя новозаветную Пасху, христиане вместо заклания агнцев, как это было у иудеев, с торжеством совершали установленное Христом таинство евхаристии и приобщались тела и крови Христовых. Но в самом времени ее празднования церкви расхо­дились между собою. На востоке христиане приурочивали его к четырнадцатому дню нисана и праздновали таким образом вместе с иудеями, но друге и по преимуществу на западе счи­тали это совпадение неудобным и относили свою Пасху к бли­жайшему после этого числа воскресному дню. В этом разнообразии времени праздника не было ничего предосудительного, потому что церковь не держалась с рабскою точностью определенных форм, тем более, что и тот и другой обычай находили освящение в предании апостолов –первый в предании Иоанна Богослова и второй в предании апп. Петра и Павла. Но так как впоследствии из-за этого вопроса возникли пререкания между восточными и западными церквами, то первый вселенский собор окончательно определил время празднования Пасхи в первый воскресный день после 14-го нисана, как именно празд­новали его западные церкви. –Вторым годовым праздником был праздник Пятидесятницы. Так как он ознаменован был для апостолов сошествием св. Духа, то в церкви христианской с ним и стало по преимуществу соединяться воспоминание об этом великом событии. – Рядом с праздниками, как днями веселия, были и посты как дни покаяния. Сначала не было для этого установлено какого-либо определенного правила для всех, и христиане постились по внутренней потребности своей духовной жизни, помня наставления Спасителя о значении поста (Мф. 17:21). Пост обыкновенно соединялся с молитвой пред каким-нибудь великим делом, как это напр. было пред отпущением Савла и Варнавы на миссионерскую проповедь (Деян. 13:4). Определенных постановлений о посте не было, но можно с уверенностью полагать, что среди христиан, пылавших ревностью в подражании Христу, не было недостатка в лицах, которые по примру Его постились не по одному или двум дням в неделю только, как было у иудеев, но и содер­жали сорокадневный пост, получивший в церкви название четыредесятницы.

Что касается собственно священнодействий или богослужения, то оно слагалось постепенно. Первоначально оно состояло из молитв и песнопений, проповеди и пророчеств, заключавшихся совершением евхаристии, которая сделалась центральным пунктом христианского богослужения. Проповедывать позволялось всякому, кто только чувствовал призвание к тому, кроме женщины, но так как впоследствии такая неограниченность этого права приво­дила к беспорядкам, как это особенно было в Коринфе, славившемся своим искусством красноречия, то потребовалось ограничить это право и ввести некоторые определенные правила в этом отношении, как это и сделал ап. Павел в своем первом послании к Коринфянам (гл. 14). С течением времени проповедь сделалась почти исключительным достоянием предстояте­лей церкви. В общем богослужение было весьма простое, как мож­но судить по дошедшим до нас свидетельствам. Хотя свидетельства эти по большей части относятся уже к после-апостольскому веку, но между первыми веками до полного торжества христианства существовала такая тесная связь, что свидетельство об одном совершенно приложимо и к другому. Когда уже начались гонения на христиан, Плиний младший, наместник Вифинии, приказал произвести расследование касательно веры и жизни христиан. Добытые сведения он изложил в одном письме к императору Траяну. «Христиане», говорится в этом письме, «заявляют, что они имеют обыкновение собираться в определенный день пред солнечным восходом и петь общие песни Христу, как Богу; что они далее связывают себя обетом (оче­видно разумеется обет, даваемый при крещении) не совершать никаких преступлений и особенно в том, чтобы сохранять себя чистыми от грабежа, воровства, прелюбодеяния, лжи и обмана. После этого они обыкновенно расходятся, но потом собираются опять, чтобы совершить общую трапезу и притом совершенно обыденную и невинную». Еще точнее изображает богослужение первенствующих христиан Иустин Философ: «в воскресный день бывает собрание всех, которые живут в городах или селениях, и там читаются писания апостолов или книги пророков, пока у нас имеется время для того. Затем, когда чтение окончено, предстоятель обращается к собранию с словом назидания и увещания ревностно подражать тем славным примерам. После этого мы все вместе встаем и возносим наши молитвы, а по совершении молитвы, приносится хлеб, вино и вода, и предстоятель по возможности совершает молитвы и благодарения. Собрание отвечает возглашением «аминь», и затем происходить раздаяние освященных предметов, которые принимает всякий присутствующий и которые отсутствующим разно­сятся диаконами. Состоятельные и благорасположенные люди удаляют каждый по своему желанию, и собранные дары передаются настоятелю, который оказывает ими помощь вдовицам и сиротам, равно как и посещенным болезнью, находящимся в темницах, короче – всем тем, которые находятся в нужде». Сначала вместе с евхаристией, а затем и отдельно от нее, совершались «вечери любви», как на это уже указывается в письме Плиния. Вся община, как одно семейство, собиралась на общую трапезу. Тертуллиан подробно изображает эти вечери любви, как они совершались в его время. «Наша трапеза», пишет он, «самым своим названием показывает то, что она есть. Она обозначается словом, которым греки называют лю­бовь (αγάπη). Производимые при этом расходы служат к поддержанию бедных ради милосердия. Это достойный повод к на­шей трапезе. Поэтому судите о порядке нашего остального поведения, как он соответствует нашему религиозному долгу, ко­торый ничего не позволяет низкого, ничего неумеренного. Мы не садимся за стол раньше, чем не вознесена молитва к Бо­гу; мы едим столько, сколько нужно голодному; мы не пьем больше того, сколько полезно стыдливым; мы насыщаемся в сознании, что и в течение ночи мы должны молиться Богу; мы говорим друг другу, помня, что нас слышит Господь. По окончании трапезы, все призываются к прославлению Бога, и кто может сообщить что-либо из св. Писания или от своего собственного духа, тот и делает это. В этом заключается испытание, насколько мы упились. Молитвою заканчивается все собрание и мы расходимся, не для того, чтобы заниматься бездельем на улицах, но чтобы продолжать свое упражнение в добродетели и честном житии». В недавно найденном «Учении Господа чрез двенадцать апостолов», древнейшем церковном документе, сохранились и молитвы, которые произносились при евхаристии. О хлебе произносилась такая молитва: «мы благодарим Тебя, Отче наш, за жизнь и познания, которые Ты даровал нам чрез Иисуса, раба Твоего. Тебе слава во веки. Как этот разломленный хлеб рассеян был на горах, собран был и сделался единым, так да соберется и Твоя цер­ковь от всех концов земли в царство Твое. Ибо Твоя есть слава и сила чрез Иисуса Христа во веки». О чаше произно­силась молитва: «мы благодарим Тебя, Отец наш, за свя­щенную лозу Давида, Твоего раба, которую Ты открыл нам чрез Иисуса, раба Твоего. Тебе слава во веки». Затем, в заключение следовала общая благодарственная молитва: «мы благодарим Тебя, Святый Отче, за Твое Святое имя, которому Ты уготовил место в нашем сердце, и за познание, вру и бессмертие, которые Ты открыл нам чрез Иисуса, раба Твоего. Тебе слава во веки! Ты, Всемогущий Господи, сотворил все ра­ди имени Твоего. Пищу и питие дал людям, дабы они бла­годарили Тебя. Нас же Ты сподобил Божественной пищи для земной жизни чрез Сына Твоего. Помяни, Господи, церковь Твою, спаси ее от всякого зла и пробуждай в любви Твоей, собери ее от четырёх ветров в царство Твое, уготованное Тобою. Ибо Твоя есть сила и слава во веки. Да придет благодать и да прейдет мир сей. Осанна Богу Давидову! Кто свят, да приступить к сему, кто нет, да покается. Маранафа. Аминь». После этого все приобщались тела и крови Христовой, все духовно соединялись на вечери любви и затем с поцелуем братства и мира расходились по домам. Это простое богослужение христиан отличалось такою искренностью и сердечностью, что, по свидетельству ап. Павла, даже неверные, видя и слыша его, падали ниц, покланялись Богу и говорили: «истинно с вами Бог» (1Кор. 14:24–25).

Таинство евхаристии, постоянно совершаясь при богослужении, было только одним из тех семи священных действий, которые получили название семи таинств и служили к освящению жизни христиан в ее различных отношениях. Эти та­инства, сущность которых заключается в требовании святости от всех членов церкви и в распространении действия благо­дати и даров Св. Духа на все стороны жизни, ясно выразились в определенных формах уже в век апостольский. Из них Крещение было как бы дверью в церковь Христову, и оно со­вершалось чрез погружение в воду и предварялось наставлениями в вере. За Крещением следовало рукоположение и впоследствии Миропомазание, чрез которое низводились на новокрещенного дары Духа Святаго. Покаяние служило средством очищения от вновь соделанных грехов, и оно совершалось или пред всею церковью (в особенно важных случаях), или отдельно пред пресвитерами. Чрез таинство Священства низводились дары Духа Святаго на лиц, призванных к священнослужению; таинством Брака освящался союз между христианскими супругами, и таинство Елеопомазания совершалось над больными в надежде исцеления и отпущения грехов. Освящая таким образом христианина во всех путях его жизни, таинства эти поддерживали начала свя­тости в церкви и делали ее, по слову апостола, святою и непорочною (Еф. 5:27).

LI. Жизнь первенствующих христиан. Чистота и святость семейной жиз­ни. Положение женщин и детей. Рабы и господа. Любовь к ближним

Вера первенствующих христиан не была лишь внешним исповеданием, а проникала своею животворящею силою всю жизнь их, делая их «святыми и непорочными». Основывая церковь как царство не от мира сего, Христос основывал особое об­щество людей, которые вопреки нравственному растлению окружающего мира должны были представлять собою истинный свет добродетели и быть солью земли. И христиане глубоко сознавали это и своею жизнью вполне оправдывали свое высокое назначение.

Так как древнее человечество разлагалось в самых своих основах, именно в семейном отношении, то для возрождения его необходимо было прежде всего оздоровить и возвысить семейную жизнь, и в церкви Христовой она именно нашла для себя оздоровляющую соль. Христианство совершенно обновило се­мейную жизнь, предоставляя браку свободу, наполняя его новым духом, отводя женщине приличное положение, делая ее опять из рабыни мужа его помощницей. В древности брак, как и все другие отношения, имел свой центр тяжести в государстве. Целью его было производить граждан для государства. Поэтому и всякий обязан был по отношению к государству вступать в брак, и государство, в виду ослабления брачных связей, наконец считало себя в праве наказаниями принуждать к исполнению этой обязанности. Христианство провозгласило брак свободным, и, уважая личную свободу, предоставило каждому на волю, вступит ли он в брак, или нет. Оно, напротив, не только не принуждало к браку, но и придало особенное значение безбрачной жизни, в чем именно и проявилось торжество христианства над ложным языческим воззрением на брак. Возвысив его на степень божественного установления, церковь и совершала его соответственным этому воззрению образом. Он со­вершался с ведома и согласия общины. О предполагаемых браках докладывалось пресвитеру, и они совершались с его благословения. Брак, заключенный без содействия церкви, не считался у христиан истинным браком. В христианстве брак получил гораздо более высокую цель, чем какая была известна в язычестве. Он есть, по выражению одного христианского учителя, залог добродетелей для брачующихся, к их собственному воспитанию и воспитанию их детей для вечности.

Каждое семейство должно было служить отображением церкви, по слову Спасителя: где соберутся двое или трое во имя Мое, там Я по­среди их. Муж и жена в христианском браке не только делались одною плотию, но и важнее того – одним духом, имен­но духом одной веры. Вследствие этого по необходимости возвыси­лось и самое положение женщины в семействе. Хотя по божественному установлению в браке муж должен быть господином, но весь характер домашности и семейной жизни определяется гораздо более женою, чем мужем. Потому-то в языческом мире и не могло быть здоровой семейной жизни, что женщина не занимала должного положения. У греков она была рабою мужа; у римлян, хотя и уважалась больше, но все-таки по отношению к мужу была совершенно бесправною. Древность никогда не признавала за женщиною полного человеческого до­стоинства. Полным человеком считался только мужчина. Христианство освободило женщину от этого рабства и этого бесправия, поставив женщину в равное положение с мужчиной во всем том, что было высшего в жизни, именно в отношении к Христу и царству Божию. Она есть также сонаследница вечной жизни. «В том совершенстве», как выражает эту мысль Климент Александрийский, «одинаково должны участвовать муж и жена». Из этого само собою следует все остальное. Если она по естественному течению жизни и оставалась подчинен­ною мужу, то все-таки она уже не была его служанкой, а его помощницей. «Ты не почел недостойным рождения Твоего Сына от жены» –говорится в одной молитве древней церкви. Это рождение Сына Божия от жены дало женщине вообще другое положение. Правда, как Бог создал жен­щину для служения, так и в церкви ее призванием было служить. Публично женщина не должна была учить в собрании, потому что это значило бы предоставлять ей право, которое не принадлежит ей. Но так как все в церкви есть служение, даже учительная должность и должность правления, то в этом не было никакого унижения для женщины, потому что таким постановлением ей отводилось лишь соответствующее место в порядке, установленном Богом при творении. Эмансипированные женщины суть продукт языческого духа, и во времена упадка, даже в Риме, не смотря вообще на низкое воззрение на жен­щину, было множество эмансипированных женщин, которые проводили ночи в кутежах с мужчинами и даже сражались в гладиаторском вооружении. Христианские женщины, напротив, достойно выступали как матери, которые воспитывали для церкви истинно добродетельное поколение. Язычники часто смялись над тем, что в христианских общинах так много было женщин. Вследствие этого они в насмешку называли христианство религией старух и детей. Но они скоро должны были узнать, что христианство делало из этих женщин, должны были не­вольно признать различие между языческою и христианскою женщиной. Там страсть к нарядам, суетность, безмерное кокет­ство, – здесь простота и естественность; там бесстыдство и рас­пущенность, – здесь целомудрие и скромность; там женщины, проводившие свое время в приготовлении туалетов и за самым туалетом, которым они блистали в театре и цирке, в пиршествах и на праздниках, – здесь были жены, старавшиеся угодить своему мужу, матери, жившие для своих детей; там расслабленный ноль, искусственно накрашенный и убранный, – здесь героини, которые не бледнели и при виде львов в амфитеатре, которые спокойно склоняли свои головы под меч. «Какие женщины встречаются среди христиан!» изумленно восклицал язычник Ливаний.

Евангелие впервые предоставило человеческие права и детям. В древности дети были совершенно бесправны. Отец мог безусловно распоряжаться ими по своему произволу. Он мог принимать их и воспитывать, но мог также, если только хотел это­го, выбросить и умертвить. Римский закон «Двенадцати таблиц» выразительно признавал это право за отцом. Платон и Аристо­тель снисходительно смотрели на то, если родители выбрасывали детей, которых они не в состоянии были воспитать, или которые, как слабые и больные, не могли быть полезными, государству. Тот, кто принимал выброшенного таким образом ребенка, мог распо­ряжаться им по своему произволу и даже обращать его в рабство. Отеческая власть над детьми была безгранична, простираясь даже на жизнь и смерть их. Христианство впервые научило людей смотреть на детей как на дар Божий, как на вверенный им залог, за который они были ответственны прядь Богом. Оно налагало на родителей высокую задачу воспитывать своих крещеных детей как чад Божиих для Его царства. Таинство крещения совершалось над всеми детьми, и таким образом и самые малютки делались участниками благословений и всех преимуществ христианства.

При таком взаимоотношении членов семьи всякий христиански дом был как бы храмом Божиим. В нем при­лежно читалось слово Божие, ревностно и благоговейно со­вершались молитвы. «Если у тебя есть жена, говорится в одном древнем наставлении, то молись вместе с нею; брачный союз да не будет препятствием к молитве». Пред каждой трапезой они не только молились, но и вкушали часть принесенного из церкви благословенного хлеба. При каждом выходе и вход, при одевании и обувании, при умывании, при возжигании света, ложась и вставая они клали на себя крест­ное знамение; и это не был простой мертвый обычай, но живое воспоминание о Распятом, о крещении в Его смерть и о принятых на себя во время крещения обязанностях. Над всею жизнью христианина лежал отпечаток спокойной и священной серьезности. Христиане знали, что они соль земли и свет мира, и старались соответствовать этому призванию. Их взоры уходили в будущность к своему Господу, который обещал прийти опять, и, в ожидании Его скорого пришествия, они с ревностью ста­рались об освящении своей жизни, без чего никто не мог предстать пред Ним. Вся их жизнь была как бы военною службою под начальством Христа, их военачальника. Ему они в крещении клялись в верности, отвергаясь диавола и всех дел его. Их знаменем был крест; их паролём было исповедание веры; их оружием, с которым они день и ночь стояли на страже, пребывая в бодрствовании, была молитва. «Не будем никогда ходить невооруженными», убеждает Тертуллиан, «днём будем находиться в стоянии, ночью в бдении. Во всеоружии молитвы будем охранять знамя нашего военачальника; молясь, будем ожидать трубы архангела». Часто раздавались в христианских домах и псалмопения. Утро начиналось обычнымъ чтением св. Писания и молитвою, которая заканчивалась славословием, после чего все члены семейства давали друг другу поцелуй мира и расходились на свои дневные работы. Вечером день опять закан­чивался общей молитвой и вечерней песнью, которая и теперь поется прав. Церковью, именно песнью: «Свете тихий».

Не менее благотворное влияние христианство оказало и на отношения между господами и рабами. «Явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков». Перед таким благовестием не могло долго удержаться древнее рабство. Христианство заяв­ляло, что нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свобод­ного; нет мужского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3:28). «Христианская праведность делает в наших глазах равными всех, которые носят имя человека», заявляет один древний учитель церкви. «Он сын, а сыны свободны. Так как Христос освободил нас от греха и рабства закону, то во всем водворилась свобода. Где Дух Господень, там и свобода» (2Кор. 3:17). Между тем как у язычников достоинство человека ценилось по его внешнему состоянию, это последнее для христиан не имело ни­какого значения, и истинное внутреннее достоинство ценилось совершенно независимо от него. Раб или господин – это есть лишь нечто случайное. Раб может быть в истине, именно внутренне, свободным, а господин может быть в истине, именно внутренне, рабом. Есть только одно истинное рабство, и именно рабство греха, и одна только истинная свобода, именно свобода во Христе. Но поэтому именно христианская церковь со­вершенно далека была от мысли тотчас же освобождать рабов. Она даже и в этом отношении признает существующий порядок и учит рабов видеть в нем Божие устроение. «Каж­дый оставайся в том, в чем он призван», гласить основ­ное правило апостола. Внутренняя свобода имела столь большое значение у христиан, что пред нею часто совершенно стушевывалась внешняя гражданская свобода. Тем не менее нельзя сказать, чтобы церковь оставила все в прежнем положении. Новое начало внутренне изменяло и преобразовывало отношения господ и рабов. Обхождения с рабами со стороны их христианских господ и отношения христианских рабов к своим господам тотчас же делались иными. Они смотрели на себя как на братьев, и ап. Павел в послании к Филимону пишет о рабе его Онисиме: «прими его навсегда, не как уже раба, но выше раба, как брата возлюбленного» (15,16). Между ними, как членами церкви, уже не было никакого различия. Они собирались в тот же самый дом Божий, молились одному и тому же Богу, исповедовали одного и того же Спасителя, вместе пели священные песни, вкушали от того же самого хлеба и пили из той же самой чаши. Все это невольно совершенно иначе настраивало господина по отношению к своим рабам. Он уже не мог относиться как к бездушной вещи к тому, кто был его братом во Христе. Пред всяким рабом, вступавшим в цер­ковь, открывались все ее преимущества, и он мог достигнуть даже епископства. Случалось впоследствии даже так, что раб был пресвитером той же самой общины, к которой принадлежал его господин как простой член. Это естественно часто приводило к освобождению рабов. Хотя церковь и не настаи­вала на этом, чтобы не поощрять плотских стремлений рабов к свободе, но если господин сам отпускал раба, смотрела на это благосклонно, как на дело похвальное. Поэтому случаи освобождения бывали часто. Некоторые, обращаясь в христианство, освобождали всех своих рабов в самый день крещения, или избирали для их освобождения какие-либо торжественные праздники церкви, особенно Пасху, чтобы засвидетельствовать о своей благодарности за воспринятую благодать. Об одном богатом римлянине времени Траяна рассказывается, что он, сделавшись христианином, в праздник Пасхи даровал свободу всем своим рабам, которых у него было 1,250 человек. С третьего столетия вошло в обычай освобождение рабов про­изводить в церкви в присутствии священника и общины. Господин за руку подводил рабов к алтарю, там прочитыва­лась освободительная грамота и в заключение священник произносил благословение. И внешним образом дело ставилось так, что они должны были благодарить за свою свободу цер­ковь. Она являлась тем, чем была, именно, хранительницей и раздаятельницей свободы. По своем освобождении рабы в христианской общине не оставляемы были на произвол судьбы, как это часто было в язычестве, а продолжали пользоваться содействием церкви в устроении своей жизни. Их прежние господа считали своим долгом помогать им и делом, и советом, как своим христианским братьям, и таким образом они оказывались неотчужденными от общества, но делались его ближайшими членами, так как христианская община нау­чала их правильно пользоваться своею свободою и воспитывала из них деятельных и полезных людей.

В основе такого отношения к рабам лежало то, что христиане совершенно иначе относились к труду. Он не считался у них, как у язычников, позором для свободного человека, но честью; христиане видели в нем не унизительное рабство, но божественное установление, обязательное для всех людей. Ведь и сам Господь был тружеником, был сыном плотника, и апостолы были также тружениками: Петр – рыбаком, Павел – делателем палаток. Отцы церкви часто говорят, что рабочие люди лучше знают Бога, чем языческие мудрецы. «Вы найде­те у нас рабочих, –говорить Афинагор, – которые, если и не могут словами доказать преимущества нашего учения, доказывают его делами». Если для христиан закрыты были некоторые положения в жизни, как напр. военная служба, государ­ственный должности, должности при храмах, на которых язычни­ки зарабатывали себе хлеб, то тем больший почет и значение приобретал у них собственно ремесленный труд. Опоминавшееся выше «Учение двенадцати апостолов» повелевает общинам при­нимать всякого, кто приходит во имя Господне, но с испытанием. Если он странствующий, то по возможности должно оказывать ему пособие; но все-таки он не может оставаться более двух или трех дней. «Но если он остался у вас и он ремесленник, то он должен трудиться и есть. Если он не знает ремесла, то по своему разумению заботьтесь, чтобы у вас не проживал какой-нибудь празднолюбец под именем христианина. Если он не хочет работать, то это человек, который делает из христианства промысел: –удаляйтесь от общения с таковы­ми». Так называемые «Апостольские постановления» также выра­зительно увещевают всех членов общины к усердному тру­ду, «ибо праздных ненавидит Господь Бог наш». Епископу вменялось даже в обязанность помогать ремесленникам в приискании работы. Величайшие мудрецы древности, Платон и Ари­стотель, объявляли труд за нечто такое, чем не мог зани­маться свободный человек, не унижая себя; ап. Павел убеждает, чтобы каждый трудился и ел собственный хлеб, и категори­чески поставляет правило: кто не работает, тот не должен и есть. И христианские общины действительно руководились этим именно правилом, из которого затем и создался новый мир, представивший в себе более великого и славного, чем сколько видели и могли воображать Платон и Аристотель.

В послании к Ефесянам ап. Павел, увещевая новообращенных христиан жить по правилу принятой им веры, говорит: «кто крал, впредь не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтоб было из чего уделить нищим» (4:28). В этих словах вполне определялось истин­ное назначение труда. Трудиться нужно не только для приобретения средств жизни для себя, еще менее для обогащения и наслаждения, но для того, чтобы служить братьям. Такого пра­вила и держались христиане первых времен. Трудясь собствен­ными руками, они своими заработками помогали своим нуж­дающимся собратьям. Для язычников это было нечто совер­шенно новое. «Новую заповедь даю вам», так Христос провозгласил свою заповедь о любви к ближним. «По тому познают вас, что вы Мои ученики, что вы любите друг друга». В древнем языческом мире все было совершенно иначе. Всякий исключительно преследовал свои собственные интересы, нисколько не заботясь о других, потому что язычники знали только земную жизнь, и у них не было никакой другой цели, как счастливо прожить именно здесь. И самое счастье в основе было только насаждением, хотя оно и понималось то в более грубом, то в более высоком смысле. Собственная лич­ность у них есть центр, около которого вращалось все. Античный человек презирал всех, кого он привлекал на служение себе, ненавидел всех, которые противились ему. «Человек человеку волк» – таково было основное воззрение древнего дохристианского мира. Отсюда он не знал снисхождения к слабым, сострадания к угнетенным. В этом отношении бессердечным эгоизмом проникнуты даже мысли Плато­на, благороднейшего среди древних мудрецов, о государстве. Все нищие, по его мнению, должны быть изгнаны из государства, бедных не должно принимать, если они больны. Если телосложение рабочего не достаточно крепко, чтобы противостоять неду­гу, то врач без смущения может оставить его, так как этот рабочий уже бесполезен для продолжения своего ремесла. «Плохую услугу, говорит Плавт, оказывает бедному тот, кто дает ему есть и пить, потому что то, что он дает ему, только ухудшает и удлиняет ему жизнь к его бедственности». Добро можно было делать только тем, которые нам делают добро; тех же, которые делают нам зло, можно было толь­ко ненавидеть, даже должно было ненавидеть их. По Ари­стотелю гнев и месть –законные страсти; без них у людей не было бы сильных побуждений к добру. О самоотречении, о любви, которая может больше давать, чем принимать, и особенно о любви к врагам древний мир не имел никакого понятия. Себялюбие было основным началом его жизни, а отсюда древний мир не знал никакой благотворительности. От этого бездушного себялюбия могла избавить человечество только любовь, провозглашенная христианством. И эта любовь возродила его Жизнь первобытных христиан всецело проникнута была этою братскою любовью. Ничто так не изумляло язычников, ничто не было так непонятно для них, как эта именно любовь среди христиан. «Смотрите», кричали они, «как они любят друг друга»! Между собою христиане называли себя братьями, и это братское имя было не словом только: они и в действительности жили как братья. Целование, которым они приветствовали друг друга при совершении евхаристии, не было простою формою; христианская община действительно была одним семейством, все ее члены –чадами единого небесного Отца. Всякий служил другому, всякий молился за других. Все у них было общее. Даже незнакомец, приходивший издалека, если только он приносил одобрительное письмо от своей общины, доказывавшее, что он христианин, был принимаем как брать, и все относились к нему как к брату. «Они любят, не зная друг друга»! изумленно говорит один язычник. Все это, конечно, представляло полнейшую противоположность языческому изречению: «человек человеку – волк». Эта братская любовь затем расширялась до всеобщей любви к людям. Родившаяся из любви и живущая в любви христ. община была истинным органом для осуществления любви. Она прежде всего обнимала тех ее членов, которые каким бы то ни было образом нуждались в помощи, но затем расширялась, чтобы обнять любовью и тех, которые стояли еще вне общины. Ведь и их должно привлечь к христианской общине. Отсюда любовь действовала в миссионерском духе. Она никого не исключала, как никого не исключает и милость, из которой она происходит, не исключала даже врагов, даже гонителей.

В христианских общинах отдельные лица несомненно много совершали дел любви и от себя. Христианин ревностно следовал слову Господню: «просящему у тебя дай, и от желающего занять у тебя не отвратись». В «Учении двенадцати апостолов» говорится: «не будь таким, который раскрывает руки для взятия, но сжимает для давания. Не смущайся давать, и когда даешь, ее делай этого с неохотою. Ибо ты узнаешь, кто есть славный создатель награды. Не отказывай нуждающемуся, но разделяй все с твоим братом, и не говори, что это твое. Ибо если вы сотоварищи в бессмертном, то кольми паче в земном».

Обыкновенною формою приношений было приношение для со­вершения вечери любви. Члены общины приносили свои дары большею частью натурой, и из них требующаяся часть хлеба и вина выделялась для евхаристии, а остальное шло в пользу духовенства и бедных. Имена жертвователей записывались на таблицах, так называемых диптихах, и поминались в молитве. За умерших дары приносили их родственники в день поминовения их, – обычай, который поддерживал живую и постоянную связь между настоящей и загробной общиной. Сами усопшие этим как бы продолжали служить общине. Затем делались приношения при особых обстоятельствах – по случаю радостных событий, в день крещения и т. д. Попечением общины призревались бедные, и особенно вдовы. Ап. Павел прилагал особые попечения о них и давал особые правила для выдачи им пособий. Если они действительно вели честную вдовью жизнь, то они пользовались высоким почтением в общине и попечениями до самой кончины, за что они в свою очередь должны были оказывать общине услуги, напр. в воспитании детей. Бедные сироты воспитывались под надзором епископа именно вдо­вами. Мальчики учились ремеслу и получали, по достижении известного возраста, необходимые ремесла для занятия; девицы, в случае если они не давали обета оставаться в девстве, всту­пали в брак с своими христианскими собратьями. Часто принимались и выбрасывавшиеся язычниками дети, которых иногда бывало много, и по христиански воспитывались вместе с дру­гими сиротами. Христианская община принимала участие в них и в последующей жизни, в случае если их положение было особенно тяжелым и опасным для их христианской веры и христианской жизни, и вообще помогала им устроить­ся в жизни.

Таким образом любовь к ближним была знаменем всей жизни христиан, и поэтому именно знамени все могли узнавать, что это люди не от мира сего, а именно сыны царства Божия на земле, ученики Христа, провозгласившего заповедь о любви.

LII. Борьба язычества с христианством и торжество Церкви

Хотя любовь не только к ближним, но и к врагам бы­ла главною заповедью, которую проповедывал Христос и Его апостолы, но древний языческий мир, закосневший в холодном себялюбии, не хотел понять этой заповеди и уступить место тем, которые осуществляли ее в своей жизни. Те начала, ко­торыми жил древний языческий мир, были столь же противопо­ложны началам христианства, как вода и огонь. При столкновении их по необходимости должна была начаться борьба. Сам Спаситель ясно предсказывал об этом, когда Он говорил своим ученикам: «не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». Он не скрыл, какая борьба предстояла Его ученикам, борьба на жизнь и смерть. «И будете, говорил Он, ненавидимы всеми за имя Мое. Возложат на вас руки и будут преследовать вас. Будут отдавать вас в судилища, в синагогах своих будут бить вас. И убивающий вас будет думать, что он совершает этим службу Богу». Все это так именно и было, да и не могло быть иначе, потому что языческий мир был царством греха, властвовавший в нем князь мира сего невольно почувствовал для себя в христианстве разрушительную силу, которой он неминуемо должен был уступить свое господство, совращавшееся по мере распространения Евангелия, как благовестия об искуплении человечества от рабства греху и смерти.

Христианство от самого начала выступило с ясным сознанием, что ему предстоит покорить себе мир. Апостолы помнили, что они посланы были Господом проповедывать всем народам, крестя их в новую веру, и они самоотверженно исполнили великое поручение. С чудесною быстротою христианство перешло за пределы Палестины, начало распространяться среди язычников, сначала в Антиохии, откуда великий апостол народов пронес благовестие о нем из города в город чрез всю Малую Азию в Европу, в Грецию и оттуда в самую сто­лицу мира – Рим. С такою же быстротою христианство было распространено другими апостолами на восток, сверь и юг, до Вавилона, берегов Черного моря и Александрии, так что к концу апостольского века все громадное Римское государство бы­ло покрыто сетью христианских общин, живших между со­бою в самом тесном единении, а в самом Риме, по свидетельству Тацита, уже ко времени гонения Нерона, христиан было «огромное множество». Причиной такого быстрого распространения была как боговдохновенная ревность христианских проповедников, которые как орлы крылатые пронеслись по всему миру с своим чудесным благовестием, так и самое состояние языческого мира, томившегося от неверия и нравственного растления и жаждавшего возрождения. На призыв христианства сразу же откликнулись все утруждающиеся и обременен­ные, особенно в низших классах, из которых главным образом и составлялись первые христианские общины, хотя в непродолжительном времени в церкви стали появляться и лица из высших классов, и даже члены императорского дома. Но эти обращенцы были все-таки лишь отдельными избранниками, а остальной мир в своей необъятной массе оставался совершен­но чуждым христианству и относился к нему не только с презрением, но и враждой, которая возрастала в кровожадную ненависть по мере самых успехов христианства.

Христианство по самой своей сущности было столь необычным и новым явлением и так не согласно было с теми воззрениями, которыми жил древний языческий мир, что языч­ники в своей массе решительно не способны были понять его. Для них прежде всего совершенно непонятным было уже духовное богопоклонение христиан. Без храма и идолов, без жертвенников и жертвы язычник не мог представить себе религии. Так как у первобытных христиан богослужение со­вершалось «в духе», т. е. без внешних церемониальных форм, то язычникам казалось, что они совсем не имели и не признавали Бога. Правда, они знали, что христиане говорили о каком-то невидимом, вездесущем Боге. Но для язычников это было непонятно. В одном христианском сочинении, написанном Минуцием Феликсом в защиту христианства, выведен язычник Цецилий, который, защищая язычество, высказывает взгляды, общие в то время всему языческому миру. По поводу учения христиан о невидимом и вездесущем Боге он восклицает: «Какие нелепости воображают себе христиане! О Боге, которого они не видят и никому не показывают, они рассказывают, что Он приходит и уходит, знает и судит дела людей, их слова и даже тайные помышления. Они делают из Него какого-то шпиона, неутомимого сыщика, который постоянно в движении. Но как же Он может заниматься каждым человеком в отдельности, если Он сразу занят всеми? Или как может Он заботиться о всех, если Он всецело предан каждому отдельно?» Невидимый Бог в глазах язычников совсем не был Богом. Поэтому христиане казались им совершенными безбожниками и нечестивцами. «Долой безбожников!» – такой крик постоянно раздавался среди черни во время гонений на христиан. Если же они и допускали, что у христиан был свой Бог, то в отношении их рассказывались все те нелепости, которые приписывались иудеям, именно будто они поклонялись голове осла. Во втором веке было довольно распространено изображение, представлявшее фигуру человека с ослиными ушами, в тоге и с книгой в руках, и надпись гласила: «Это Бог христиан». Недавно в развалинах императорских дворцов в Риме, в одном месте, которое видимо служило караульней для часовых, найдено грубо начерченное углем на стене изображение, которое представляет висящего на кресте человека с ослиной головой и под нею стоить надпись, сделанная плохими греческими бук­вами: «Анаксамен молится своему Богу». Ясно, что это была насмешка солдат-язычников над своим товарищем из христиан.

Такие грубые религиозные понятия, как казалось язычникам, только и были возможны в той общине, которая состоя­ла, по их мнению, из поддонков общества, разных безместных ремесленников и беглых рабов. Отсюда всякий образо­ванный язычник относился к христианству с высокомерным презрением, которое переходило в отвращение вследствие того, что будто бы у христиан с грубой религией соединялась самая безнравственная жизнь. О них рассказывались чудовищные вещи. Их тесную связь между собой, их братскую взаимную любовь, их крепкую привязанность друг к другу – даже до смерти, язычники никак не могли объяснить себе иначе, как предположением, что они принадлежали к тайному преступному сою­зу, вступление в которое будто бы сопровождалось страшною клят­вою и ужаснейшими обрядами. В своих собраниях на вечерях любви, как с ужасом рассказывали язычники, христиане ели человеческое мясо и пили человеческую кровь. Во время подобной ужасной вечери, рассказывалось далее, они пьянели, гасили свет, и в наступившей темноте наступал самый отвратительный раз­врат и совершались самые гнусные оргии. Замечательно, что эти нелепые слухи находили доверие даже среди образованных язычников, и отголосок их заметен даже в сочинениях знаменитого историка Тацита.

Но и помимо этих слухов, нелепость которых неизбежно должна была обнаружиться с течением времени, христиане все-таки были ненавистны язычникам уже потому, что они, на их взгляд, были чужды всего великого, прекрасного и благородного, враждебны всякой гуманности и явные человеконенавистники. Так как происхождение самой их религии корени­лось в варварстве и невежестве, то они естественно, по мнению римлян, презирали всякую науку и всякие искусства. Их учители, как утверждал впоследствии известный противник христианства Цельс, будто бы проповедывали: «смотрите, чтобы никто из вас не предавался науке, лукава наука; наука удаляет от здравия души, от мудрости своей погибают люди». Так как христиане удалялись от общественной жизни, не при­нимали участия в удовольствиях язычников, не разделяли их интересов, то они считались негодными для жизни, как темный и боящийся всякого света класс людей. Жизнь их казалась язычникам безотрадною и мрачною. Забота христиан о спасении души была, на взгляд язычников, верхом безумия. Она была не только не понятна для них, но и положительно казалась им смешною, и таким образом христиане в их глазах были в одно и то же время и самыми неразумными, и самыми жалкими из людей, так как они ради неизвестного будущего, с целью избежать воображаемой муки и достигнуть воображаемого блаженства, отказывались от несомненных благ настоящей жизни. Издаваясь над верованием христиан в загробную жизнь и воскресение, Цецилий восклицал: «ведь вы, несчастные, не восстанете опять и в то же время не пользуетесь жизнью теперь».

Все эти и подобные упреки, поддерживавшие ненависть и вражду в язычниках к христианам, делались совершенно опас­ными для последних вследствие того, что могли быть обращены в политическую сторону. Так как общественно-государствен­ная жизнь была всецело проникнута язычеством, то, понятно, христиане по необходимости должны были удаляться от нее. Хо­тя апостол ясно заповедовал христианам «повиноваться вся­кому начальству ради Господа» и «всякой власти предержащей», и христиане свято хранили эту заповедь, но вообще к языче­скому государству они все-таки должны были относиться отрица­тельно, так как их интересы уже не связаны были с инте­ресами Римского государства и не совпадали с его величием и славой. Они избегали военной службы и общественных дол­жностей, потому что всякий воин и должностной человек по самой своей службе обязаны были присутствовать при общественных жертвоприношениях. Вследствие этого язычники говорили о христианах: «вы народ ленивый, бесполезный и бездеятельный в государственных делах, так как всякому честному человеку надлежит жить для отечества и государства». Язы­ческая религия была совершенно национальною и совпадала с интересами одного народа, между тем христианство выступало как религия всемерная, как религия для всех народов, а это была совершенно немыслимая вещь для язычников. Даже не римляне, даже варвары исповедующие Христа, считались у христиан братьями. Отсюда недалеко было до опасного упрека, что они и сами не римляне, а враги Римского государства. Так как христиане не принимали никакого участия в языческих празднествах в честь дня рождения императора и других подобных событий, то народ считал их изменниками и оскорбителями величества. Для римлян вечное могущество Рима считалось не­преложной истиной, а между тем христиане учили о кончине всего мира, а, следовательно, и Рима, и с радостной надеждой ожидали скорого наступления этой кончины, так как сами они, не имея пребывающего здесь для себя города, искали его в будущем отечестве. Отсюда у римлян невольно являлась мысль, что христиане замышляют погибель Рима. Если христиане и мог­ли вопреки всего этого ссылаться на то, что они покорные и мир­ные подданные, что в своих общественных собраниях и в своих домах усердно молятся за царя и за всех, яже во власть суть, что они исправно платят подати и налоги, то все это было совершенно бесполезно. Между ними и языческим миром была такая противоположность, что столкновение было неизбежно, и оно выразилось в целом ряд кровавых гонений.

Хотя столкновение таким образом было неизбежно между христианством и язычеством, но первый противник, с которым встретилось христианство, был не языческий марь, а иудейский, который и содействовал ускорению и обострению столкновения. Пока христианство еще не получало внешнего могущества и распространения, оно было совершенно чуждо языческому миру, который даже не знал о его существовании как самостоятель­ной религии, отдельной от иудейства, и долго смешивал его с последним. Но иудеи сразу же почувствовали в нем грозную для себя силу. Распяв Христа за то, что Он оказался не соответствующим их ложным понятиям о Мессии и провозглашал новозаветное царство на совершенно иных началах, чем бы им хотелось, иудеи начали ожесточенно преследовать и Его апостолов. Как синедрион, так и чернь соперничали между собой в гонительстве христиан, и от иудеев именно пролилась кровь первых великих мучеников, каковыми были св. архидиакон Стефан, ап. Иаков и многие другие славные мужи. Известно также, с какою яростью и кровожадною настойчивостью иудеи преследовали ап. Павла во время его великих миссионерских путешествий, когда они не только гонялись за ним из города в город, возбуж­дая против него повсюду власти и чернь, но и посылали повсю­ду особых агентов с целью разрушать плоды его великого миссионерства, как это было в Галатии. Отвергнув Мессию и потеряв таким образом всю свою будущность, иудеи исступленно мстили за это проповедникам христианства и, как бы предчувствуя свою историческую гибель, хотели усладиться кровью виновников этой гибели. Весь период апостольского века от вознесения Христова до разрушения Иерусалима представляет картину постоянных смут, возбуждавшихся гонительством иудеев на христиан. Эти смуты невольно должны были обратить на себя внимание римских властей, и это именно послужило первым поводом к ознакомлению римлян с христианством, основателем которого они считали некоего Христа – возмутителя общественного порядка. Не смотря на эти смуты, римляне однако же долго не могли понять причин их, и потому, не различая еще христианства от иудейства, признавали его лишь одною из сект последнего, вследствие чего часто не обращали должного внимания на самые смуты как исключительно религиозные, и для прекращения их прибегали иногда к крутым мерам, вроде изгнания иудеев из Рима, как это было при императорах Тиверие и Клавдие, причем по-видимому указы безразлично применялись как к иудеям, так и к христианам. Это последнее обстоятельство еще более возбуждало злобу иудеев против христиан, так как из-за последних, по их мнению, им при­ходилось терпеть много неприятностей от язычников, и без того ненавидевших иудеев как самый негодный и человеконенавистный народ. Чтобы выйти из этого положения, иудеи стали всячески стараться о том, чтобы дать понять римлянам, что они совершенно не то же, что христиане, что последнее ничего не имеют общего с иудейством и представляют собою секту всесветных возмутителей, между тем как сами иудеи – народ со­вершенно мирный и верноподданный. Так как иудеи благодаря своей обычной пронырливости и денежным оборотам, находив­шимся почти исключительно в их руках, пользовались весьма большим влиянием в Риме, то им и удалось наконец совершен­но выделить себя от христиан и всю ненависть язычников направить именно на них, как опаснейших сектантов и врагов Римского государства. В этом они ко времени царствования Нерона успели уже настолько, что не только чернь, но и также просвещенные римляне, каким был историк Тацит, относи­лись к христианам с ненавистью и злобой, и когда Рим постигло страшное бедствие от ужасного, истребительного пожара, то Нерону не трудно уже было направить жажду мщения народа именно на христиан, которые и подверглись тогда ужасному избиению, причем иудеи не только остались совершенно в стороне от этого великого бедствия, но и по-видимому поощряли язычников в этом бесчеловечном кровопролитии.

С этого времени христиане уже ясно отличались язычни­ками от иудеев, и на них-то теперь направилась вся ненависть языческого мира, особенно когда с разрушением Иерусалима и разгромом иудейского народа последний потерял свое политиче­ское существование, и на развалинах его сталь с изумительною быстротою созидаться новый мир –христианский. Когда апостолы пронесли проповедь о Распятом до концов земли и повсюду появились особые общины, которые, всецело отличаясь от остального мира своею верою и жизнью, высотою и святостью их слу­жили как бы наглядным изобличением окружающего тления, то тогда-то князь мира сего и воздвиг на церковь Божию всю поли­тическую мощь, которою только располагал языческий мир. Но и все силы ада были не в состоянии одолеть церковь, вечно пребывать с которой обставал ее божественный Основатель. Враги христианства с исступленною яростью начали проливать невинную кровь христиан, которою на протяжении трех веков орошалась почва всей Римской империи. Но и все ужасы кровопролитных гонений не могли уже остановить распространения христианства. Изумительная стойкость и самоотверженность христиан была лучшей свидетельницей истины их веры, даже в язычниках возбуждала невольное изумление и заставляла их пополнять ряды казнённых мучеников новыми опрощенцами в гонимую веру, так что кровь христианских мучеников по истине была как бы семенем христианства. Не смотря на полное неравенство внешних сил борющихся сторон, победа заранее обеспечена была за слабейшей в этом отношении, именно за христианством. Как весенние воды, бурно устремляясь с гор, размывают на своем пути все ветхое и сгнившее, так и потоки христианской крови неудержимо размывали грозные на видь, но истлевшие внутри твердыни языческого мира, и он неминуемо должен был рухнуть и рассыпаться в развалины, на которых должна была пышно взойти и расцвести нива христиан­ская. Такой конец уже заранее предвидели христиане, и ап. Иоанн уже в первом столетии праздновал торжество и окон­чательную победу христианства, когда он боговдохновенно восклицал: «Вера наша есть победа, победившая мир» (1Ин. 5:4). И победа эта сделалась совершившимся фактом, когда на небе заблистал таинственный крест, на котором великий римский император прочитал надпись: «сим победиши». Крест с того времени сделался священным знаменем всякой истин­ной победы, и где с искреннею верою и любовью водружено это святое знамя, там и есть победоносное царство Христово, царство веры, надежды и любви.


Источник: Руководство к Библейской истории Нового Завета. / сост. А.П. Лопухин. – СПб. : Тузов, 1889. – VIII, 464 с.

Комментарии для сайта Cackle