Единство истины: откровение и наука

Ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма... Доколе свет с вами, веруйте в свет да будете сынами света.

Ин. 12:35–36

Знай в сердце твоем, что Господь, Бог твой, учит тебя, как человек учит сына своего.

Втор. 8:5

Только большое знание приближает к Богу, малое знание лишь отдаляет от Него.

Исаак Ньютон

Писавшие о мире много рассуждали о фигуре Земли, что она такое, шар ли, или цилиндр, или походит на кружок, со всех сторон одинаково обточенный... Эллинские мудрецы много рассуждали о природе, – и ни одно их учение не оказалось твердым, потому что последующим учением всегда ниспровергалось предшествовавшее.

Св. Василий Великий. Шестоднев

Пусть, по крайней мере, прежде чем оспаривать религию, они постараются узнать, какова она.

Б. Паскаль. Мысли о религии

В наши дни принято считать, что познание истины дается человеку только трудным путем тщательного и кропотливого исследования закономерностей Вселенной. Возможность какого-либо откровения свыше отрицается. Но если мы раскроем Библию, то увидим, что основные истины о возникновении мира, о его сущности и устроении, о происхождении человека и его назначении в мире, то есть все те истины, которые мы познали с таким трудом, затратив тысячелетия, уже возвещены в этой удивительной книге.

Истина едина. Двух противоречащих истин быть не может. Но истина может или открыться человеку сразу, когда он узнает ее от кого-либо, или постепенно, в результате долгого и упорного самостоятельного поиска.

Это справедливо и в отношении исторического постижения истины всем человечеством. Единой истина открывается в христианской религии. К этой же истине, к ее восприятию и детальной разработке идут трудным и сложным путем наука и философия.

Раскрытие перед человеком истины, о которой говорит Библия, принято называть Откровением, так как она дается человеку сразу. Сам же человек может прийти к истине только в результате долгого процесса познания. Однако до тех пор, пока человек не преодолел этот длинный и тернистый путь, он может принимать истину Откровения на веру.¹

Религиозное Откровение отчасти сопоставимо с тем, как учитель сообщает ученику знания, которые он на своей стадии развития не может постичь без помощи учителя. Слушая последнего, ученик сначала принимает все сказанное на веру. И уже потом, в зависимости от жизненных обстоятельств, он может некоторые из сообщенных ему сведений проверить на опыте; другие же так и останутся для него на всю жизнь предметом веры. Все мы можем проверить, как происходит та или иная химическая реакция, о которой только что говорил учитель. Но не у всех есть возможность, например, проверить, существуют ли иные материки или верны ли вычисления астрономов.

Откровение, даруемое Богом, касается тех тайн, которые необходимы человеку, но которые он сам постичь не может. Откровение говорит человеку о том, как он произошел и для чего существует, каков смысл всего мироздания и каково положение человека в нем. Все остальное, что человеку необходимо для его повседневной жизни, он должен постичь сам. Естественно, возникает вопрос: каким образом, каким путем человек может получить Откровение? Для ответа необходимо обратиться к тем тайнам, которые заключены в душе человека, к тому, что, будучи внутри нас, сокрыто от нас.

История человеческого познания тайн мира говорит, что они постигаются не только наукой, не только дискурсивным мышлением, но и путем философского созерцания и интуитивного прозрения. Гении мысли как-то «угадывают» некоторые из тайн мироздания. Конечно, эти гениальные догадки всегда опираются на уже известные данные. Но важно не только знание предыдущего, а и обобщение узнанного. Важны взлеты мысли, благодаря которым раскрываются новые горизонты в общечеловеческом знании. Внезапные открытия давно не удивляют нас в науке. Тем более возможны они в области высшего знания, которому человечество до сих пор не находит надлежащего имени, так как мало знает о нем и плохо владеет им. Есть особая и, почти не поддающаяся анализу, способность познания, которая обычно именуется интуицией. И если говорить о сходстве Откровения с каким-либо видом познания, то оно ближе всего к интуиции.

Интуицией называется способность непосредственного, без предварительного логического суждения, постижения истины (хотя ему может предшествовать долгая и напряженная работа мысли). Акт интуиции не сводится лишь к проявлению того, что накапливалось в области подсознательного. Это – некое еще необъяснимое прозрение в тайны объективной действительности. Интуиция иногда проявляется как внезапное озарение, оставляющее далеко позади всю предшествующую работу мысли. Иногда возможность предшествующей работы вообще исключается, как, например, у чрезвычайно одаренных детей. Интуиция – это живое созерцание, которое, разумеется, впоследствии должно быть увязано с знанием, полученным путем опыта. Интуиция – это способность мгновенно увидеть истину внутренним оком, как видят ее художники и поэты. Во всяком случае, интуиция, как познавательный акт, отвечает высшей ступени познания, и в этом отношении она подобна тому, что мы называем верой, то есть способностью прозрения в те области, в которые не проникает логическое суждение.

Вот замечательные слова одного из христианских мыслителей и поэтов – Алексея Константиновича Толстого – о том, что можно назвать духовным прозрением:

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель.

Вечно носились они над землею, незримые оку.

Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!

Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,

Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных?

Нет, то не Гете великого Фауста создал, который,

В древнегерманской одежде, но правде глубокой, вселенской,

С образом сходен предвечным своим от слова до слова.

Или Бетховен, когда находил он свой марш похоронный,

Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов,

Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,

Крушенье светлых миров в безнадежную бездну хаоса?

Нет, эти звуки рыдали всегда в беспредельном пространстве,

Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья.

Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,

Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света.

Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,

Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,

Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.

О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,

Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен,

Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье,

И как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки

Вдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою картины,

Выйдут из мрака все ярче цвета, осязательней формы,

Стройные слов сочетания в ясном сплетутся значеньи...

Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье,

И, созидая потом, мимолетное помни виденье!

Так поэт описывает то особое состояние, в котором одаренный человек воспринимает голос Природы, голос Великого Целого. Как это происходит, нам пока еще никто – ни Сеченов, ни Фрейд – не объяснил. Тем не менее, мы знаем о слышанном от самих воспринимавших этот голос.

Но то, о чем говорил поэт, еще не есть то подлинное и высшее, чисто религиозное Откровение об образе Божием в человеке и о цели его бытия, которое дано человечеству не через великих прозорливцев и созерцателей, а через особых богоизбранных мужей. Таким избранником во времена Ветхого Завета был Моисей, который и изложил в Книге Бытия Откровение о мироздании. Что касается самого акта получения Откровения, то он остается тайной души избранника.

В своей прекрасной поэме «Иоанн Дамаскин» А. К. Толстой так изображает внезапный прилив вдохновения у поэта:

Как горней бури приближенье,

Как натиск пенящихся вод,

Теперь в груди моей растет

Святая сила вдохновенья...

Таинственен процесс восприятия голоса Самого Творца, сотворившего это Великое Целое. Пророк слышит этот Голос и передает услышанное нам. Как пророк слышит голос Глаголющего, нам неведомо. Однако из-за того, что нам неведомы пути познания, не следует отрицать полученное знание. Мы должны судить по результатам, то есть по тому, насколько сказанное в Откровении соответствует истине. Избранники воспринимают Откровение как нечто им вполне понятное. Здесь опять аналогия с тем вдохновением, которое испытывают поэты и художники в минуты творческого напряжения.

Представители иных религий древнего мира также заявляли, что они говорят от имени своих богов, и претендовали на монополию в откровении. Не является ли претензия н а провозглаш ение откровения формой мышления человека древнего мира? Такое соображение заслуживает внимания. Однако дело в том, что все древние мифы настолько наивны и несообразны, что могут рассматриваться лишь как проявление фантазии человека древнего мира. Библейское же Откровение до сих пор принимается за истину множеством ученых, которые под внешним покровом речи, похожей на речь древних мифов, умеют различить сущность сказанного. Библейское Откровение не устарело и до сих пор является предметом обсуждения, предметом пререкания. Уже одно это резко выделяет его из всех остальных религиозных представлений древнего мира.

Мы не знаем, как избранник получает Откровение. Пророк говорит: «Так сказал мне Господь...». Такова сила уверенности избранника. «Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом… » (Иез. 37:1). «И было ко мне слово Господне». Иногда, воспринимая истину, избранник входит в конфликт с непонимающей и даже враждебной ему средой, которая не хочет принимать его слов. "Горе мне, – говорит пророк, обращаясь мысленно к матери своей, – что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею!» (Иер. 15:10). Но нечто, изнутри исходящее, побуждает его идти к народу и снова поучать его: «Ты влек меня, Господи, – и я увлечен... Но было в сердце моем, как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог» (Иер. 20:7–9).

Однако, Церковь с самого начала отвергла версию о возможности какого-либо насильственного откровения, порабощающего сознание человека, а также восприятия и записи его наподобие диктанта, исключающих свободное согласие человека с тем, что он воспринимает.

Откровение не только не подавляет человеческую личность, но, наоборот, оно происходит при полном раскрытии всех духовных свойств человека. Человек, получающий Откровение, сохраняет свои личные особенности. Он передает тайны в свойственных данному человеку формах мышления.

Восприятие Откровения можно сравнить с прохождением солнечного луча через разноцветные стекла окон. Истина изрекается через призму индивидуальной психологии каждого человека. Достаточно, например, сравнить Откровение, изрекаемое через уста Апостолов Павла и Иоанна, чтобы убедиться, насколько сильно сказывается индивидуальность обоих Апостолов в их речах, и насколько эта истина у них едина. При всем различии в способе выражения, нет ни малейшего противоречия в сущности тех мыслей, которые передают Апостолы.

Что касается взаимоотношения Откровения с опытным познанием истины, то, поскольку истина едина, Откровение, раскрывая перед человеком принципиальные моменты, предоставляет ему узнавать детали самому. Еще Ориген (III век) говорил, что Откровение – сумма аксиом, и его принятие на веру не загораживает, а, наоборот, открывает путь к познанию.

Позднее Фома Аквинат писал: «Как теория музыки принимает на веру основоположения, преподанные ей математикой, совершенно так же и богословие принимает на веру основоположения, преподанные Богом» (Сумма 1, 2).

Для христианского сознания понятен афоризм известного мыслителя средневековья Ансельма Кентерберийского (1033–1109): «Я не стремлюсь понять, чтобы уверовать, но верую, чтобы понять». Библейское Откровение всегда ясно по своей цели. Оно говорит об одном – о необходимости сохранения человеком своего божественного достоинства. Оно исполнено высокими идеями и поэтому вечно. Оно ясно и недвусмысленно, тогда как оракулы языческих богов говорили «надвое». Библейское же Откровение никогда не намекает, а всегда императивно в своих заповедях.

Откровение обращено не только к человеческому разуму и не только к чувству. Оно обращено к тому, что на библейском языке называется сердцем, то есть к тому, что составляет самую сокровенную сущность человека, от которой, как говорится в Евангелии, исходят и разум, и чувство, и воля.²

Сердце – это тот таинственный центр жизни человека, откуда рождаются все человеческие свойства: чувства, мысли, импульсы воли. Здесь эти свойства еще не дифференцированы, еще не обособлены, но составляют нечто целое, что и является глубинной сущностью человека, его личности, его «я».

По выражению святителя Феофана Затворника, сердце есть центр существа человеческого, фокус всех его сил – духовных, душевных, телесных, и именно через сердце человек входит в связь со всем существующим. В сердце слагаются великие мысли и слова (Лк. 2:19). Все, что неразрешимо путем логического мышления (парадоксы и антиномии), на практике, однако, разрешается именно в сердце человека.

Это центр нашего сознания. В нем происходит встреча добра и зла, ангелов и демонов, света и мрака, красоты и уродства, огня и холода. Сердце человека – это средоточие бытия и небытия, рождения и смерти, место соприкосновения животной и духовной природы. Сердце есть место встречи человека и Бога. Здесь тонкая перегородка между Раем и адом, часто прорываемая с той и с другой стороны. По выражению Достоевского, дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей.

Именно к сердцу человека обращены слова Творца и Создателя всего потока людского, текущего от седой древности до наших и грядущих дней.

Слово сердце может быть более понятно художнику и поэту, нежели ученому. О сердце очень много говорили наши великие поэты – и Пушкин, и Лермонтов, и другие. От сердца к сердцу – такой эпиграф поставил Бетховен к своему любимому творению – «Девятой симфонии».

Всего слова сердце и внутреннее употребляются в Библии немногим менее тысячи раз³.

Библейское Откровение, ставя своей целью поведать человеку тайну его происхождения и цель его бытия, тем самым не может быть ни специально научным, ни специально художественным; не может оно ограничиться и какой-либо социальной доктриной. Но оно дает основу для всех этих различных проявлений человеческой жизни. Поэтому в наших сердцах оно может гармонически сочетаться со всеми истинами, к которым мы приходим разными путями. Поскольку оно говорит о самых основах бытия и о его конечных целях, то может указать пути развития для всех разнообразных проявлений человеческого творчества.

Библейское Откровение чрезвычайно многогранно. И хотя оно не может быть втиснуто в рамки только научной доктрины, все же в той мере, в какой оно содержит общие с наукой темы, можно поставить вопрос о его соотношении с данными современной науки. При этом наша цель – показать, что библейское Откровение и достижения науки фактически являются для человечества разными источниками познания единой истины, но их нельзя и невозможно противопоставлять друг другу.

Общность истин Священного Писания и науки заключается в том, что и те и другие направлены к одной цели – осмыслению человеческой жизни, к раскрытию перед человеком его места во Вселенной и осознанию им своего назначения в текущей жизни.

Под словом наука принято разуметь форму общественного сознания, представляющую собой исторически сложившуюся систему упорядоченных знаний, истинность которых проверяется и уточняется общественной практикой. Однако было бы неверно говорить о науке как о сложившейся системе, хотя бы проверяемой и уточняемой, так как иногда в науке происходят радикальные перемены взглядов, которые представляют собой нечто большее, чем уточнение или проверка. Мы видим ряд подлинных революций в науке, примером которых могут служить перевороты, совершенные Коперником, Дарвином, Эйнштейном. Поскольку процесс познания материального мира еще не завершен, то наука не есть законченная система. Вернее будет сказать, что наука есть не только система исторически сложившихся взглядов, но также и процесс человеческого познания мира. Этот процесс только еще недавно вошел в бурную стадию своего развития, и перспективы его для нас пока сокрыты.

Сущность научного знания проявляется в его всеобщности, необходимости, объективной истинности. Предмет науки – природа, материальный мир и его законы. Наука всегда строится на фактах, опирается на них. Она стремится постичь внутренние существенные связи явлений, фактов, обусловливающие их существование и развитие, то есть так называемые законы природы.

Для науки факты, законы всегда сильнее выводов и предположений, но и без последних она не может обойтись. Поэтому помимо законов наука может иметь и теории – непроверенные до конца предположительные объяснения тех или иных явлений, а также гипотезы – предположения, которые нельзя считать доказанными и которые только после получения доказательств могут быть переведены в ранг теории.

Читатель, не знакомый с историей науки, удивится, если узнает, что в ней могут иметь место неверные взгляды. Многие полагают, что развитие науки есть ровный, поступательный процесс, похожий на прямую восходящую линию, без каких-либо изломов, и что этот процесс шел бы успешнее и быстрее, если бы ему не мешали мрачные церковники, тормозившие развитие науки.

Мы отнюдь не собираемся развенчивать науку, но не следует забывать, что она, во-первых, еще очень мало знает о строении мира, а во-вторых, линия ее развития далеко не прямая и гладкая. Революция в науке – дело не столь уж необычное. Ее история – всегда история открытий, причем иногда совершенно новых, совершающих переворот в мировоззрении. История науки знает множество доказательств, в свое время считавшихся безупречными, которые впоследствии оказались несостоятельными, так как выяснилось, что посылки, принимавшиеся за истинные, в действительности ложны (Асмус В. Ф. Учение логики о доказательстве и опровержении. – М. Госполитиздат, 1954. – с. 9).

Поступательный ход развития науки основывается на фактах. Но одних фактов для развития науки мало. Необходима еще сила абстрактного мышления, дающая возможность обобщить или противопоставить факты, найти причины явлений, их взаимосвязи, с тем, чтобы установить существующие в природе законы и тем самым создать целостную картину мироздания. Однако научное абстрактное мышление не есть нечто абсолютно непогрешимое и истинное. Оно идет к истине путем сомнений и противопоставлений, не обладая жесткой детерминированностью. По этой причине на основе совершенно одинаковых фактов можно прийти к различным выводам, что и наблюдается в разных научных школах. Наиболее ярко противоречивость абстрактного мышления сказывается не в науке, где оно все же крепко связано данными, а в философии, где количество умозаключений значительно превышает количество эмпирических фактов.

Не будучи в силах охватить предмет мышления в целом и до конца, мыслители невольно прибегают к допущениям, а по сути дела, к вере в те или иные тезисы, которые им кажутся несомненными, но на самом деле таковыми не являются и с успехом опровергаются мыслителями, принадлежащими к другим школам, а также последующим ходом развития науки. Так часто возникают в науке ошибочные воззрения, которые представляют собой не что иное, как ложную веру. Отход от нее может вызвать крушение устарелых взглядов, а иногда и подлинную революцию в науке.

Революция – это перерыв постепенности в развитии, качественный скачок. Революции в науке начались сразу же, как только стала складываться настоящая наука, то есть знание, основанное на опыте и прошедшее через проверку мышлением. Но заговорили о революциях в науке совсем недавно, и эта тема, бывшая ранее достоянием узко научных кругов, стала предметом широкого обсуждения, хотя, конечно, каждый школьник знает о перевороте в науке, произведенном Коперником и Галилеем. Но дело не в самих открытиях. Главное – в объяснении причин, их породивших. Главное – в том, насколько в результате такой революции меняется и становится иным сам метод научного мышления.

Конечно, эти революции не означали полного крушения основ. Подобно тому, как социальная революция есть крушение не самого государства, а только того или иного государственного строя, революции в науке не означали крушения самой науки, а только тех необоснованных обобщений, которые слагались на имеющемся материале. Так, последняя революция, происшедшая уже в XX веке, смела те необоснованные, чисто априорные представления о бесконечности Вселенной во времени и пространстве, которые возникли благодаря абсолютизации законов классической механики, то есть распространению их на все области бытия Вселенной.

Первая революция в науке была направлена на разрушение веры в видимость, как истинность вещей и явлений, ибо эта вера, которая сложилась еще в донаучную эпоху человеческого познания, превратилась в сильный тормоз для его движения вперед. Коперник, Кеплер и Ньютон показали, что за внешней видимостью вещей и явлений, за их внешней оболочкой, непосредственно нами видимой, скрывается невидимая нами, не ощутимая непосредственно нашими органами чувств их сущность, уловить и обнаружить которую можно лишь с помощью абстрактного, отвлеченного мышления. В этом и заключалась сущность революции первого типа. За ней последовали революции уже иного типа. С древних времен все люди – и ученые, и неученые – твердо верили, что природа, и Космос, и наша Земля представляют собой нечто неизменное, постоянное.

Понятие о времени, то есть о совокупности перемен, касалось лишь непосредственного окружения человека, жизни окружавшей человека природы. Время мыслилось как смена времен года, как смена дня и ночи.

В XVIII веке Кант и Лаплас создали космогоническую теорию происхождения Солнечной системы. Опираясь на достижения первой революции, они показали, что вся Солнечная система развивается во времени. Это были революционные преобразования второго типа.

Наконец, в XX веке произошла научная революция третьего типа. Она выражалась в крушении веры в одинаковость макромира и микромира, в то, что одни и те же законы действуют там и тут, что различие между обоими мирами только количественное, тогда как в качественном отношении оба мира тождественны.

Все это были настолько серьезные перевороты в науке и научном мышлении, что, конечно, должны были как-то оказать влияние и на решение вопроса о взаимоотношении христианской религии и науки.

Принято считать, что главным пунктом расхождения между Откровением и наукой является вопрос о происхождении мира, иными словами – вопрос о вечности и бесконечности материи. Но что такое вечность и бесконечность?

Понятия о вечности и бесконечности Вселенной есть, прежде всего, именно понятия, а не факты. Это – предположение, но не опыт. Как в положительной, так и в отрицательной форме они могут быть лишь приняты на веру. Наука опирается на факты и только на основе фактов может делать свои умозаключения. Философия также не может говорить о чем-либо, если не имеет никакого фактического материала.

Бесконечность, вечность, несотворимость – независимо от того, существуют они или нет, – не могут быть обнаружены опытным путем. Можно обнаружить начало или конец конкретного явления, но ничто бесконечное или вечное не может быть обнаружено, а может быть только мыслимо.

По своей природе наука может исследовать начавшееся, текущее, но не безначальное. Бесконечное уже само по себе неопределимо, а все неопределенное не может выдаваться за уже познанное. Отсутствие знаний не может быть исходным положением для последующих суждений о чем бы то ни было, тем более о возможности вечности и бесконечности.

В наши дни наука уже на основе точных астрономических и прочих вычислений приближается к познанию того, о чем говорится в Библии, – к познанию начала мира.

Библейские истины не отрицаются современной наукой и сами не отрицают истин, которые получила беспристрастная наука. Христианская Церковь как хранительница истин Откровения не стремится подчинить себе пути научного исследования. Она предоставляет науке и философии идти своими путями.

Если истина одна и едина, то наука, идущая правильным путем, в силу самой своей природы необходимо должна подойти к тем истинам о становлении материального мира, которые возвещены в Священном Писании.

Если говорить о примерах, то мы встретимся с ними на протяжении всего нашего исследования. А сейчас можем привести лишь один и, может быть, самый яркий – Библия, задолго до возникновения современной науки, раскрыла перед человеком тайну становления Космоса и ту эволюционную лестницу развития форм жизни на Земле, которую наука открыла лишь в прошлом веке.

При этом, как уже было сказано, нельзя забывать о различии самих задач, поставленных Откровением и наукой. По этой причине библейское Откровение о происхождении мира изложено не в форме какого-либо научного трактата по космологии, физике или квантовой механике, не в виде справочника, наполненного массой математических формул, не в форме какой-либо биологической или антропологической теории, изобилующей примерами из жизни животного царства или иллюстрациями ископаемых форм. Оно не похоже и на философский трактат, число которых со времени Канта и Гегеля многократно умножилось, как не похоже и на художественное произведение, рисующее красоты мира.

Наука дает подробные знания о природе. Она говорит о ней преимущественно как о той «мастерской», в которой человек работает, осуществляя свое владычество над силами Земли, изучая устройство мира. Библейское же Откровение показывает человеку природу как храм, в котором он должен совершенствовать самого себя, и поэтому дает ему о стенах этого «храма» только самые общие сведения, главным образом, о том, почему и для чего он существует.

Великий муж науки, блестящий философ и глубоко верующий христианин М. В. Ломоносов писал о взаимоотношении Откровения и науки в деле познания мира: Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал Свое величество, в другой – Свою волю. Первая – видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его здания, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга – Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению. В сих пророческих и апостольских боговдохновенных книгах истолкователи и изъяснители суть великие церковные учителя. А в оной книге сложения видимого мира сего физики, математики, астрономы и прочие изъяснители божественных в натуру влиянных действий суть таковы, каковы в оной книге пророки, Апостолы и церковные учители. Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет Божескую волю вымерять циркулем. Таков же и богословия учитель, если он думает, что по псалтыре научиться можно астрономии или химии.

Толкователи и проповедники Священного Писания показывают путь к добродетели, представляют награждение праведным, наказание законопреступным и благополучие жития, с волею Божиею согласного. Астрономы открывают храм Божеской силы и великолепия, изыскивают способы и ко временному нашему блаженству, соединенному с благоговением и благодарением ко Всевышнему. Обои обще удостоверяют нас не токмо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры (М. В. Ломоносов. Избранные философские произведения. Москва, 1950, с. 356–358).

Сопоставляя истины, возвещенные в Библии, с данными науки, мы увидим не только их общность, но и различие, которое заключается прежде всего в самом содержании истин. В библейском Откровении заключены только истины о бытии Бога, как Первопричины всего, о происхождении мира и человека, о смысле жизни человека и о его конечных целях. О возникновении Вселенной и о происхождении существующих в ней форм бытия и самого человека Библия говорит кратко, сообщая только онтологически значимые данные.

Библия, еще на заре человеческой истории, возвестила ту великую и крайне необходимую людям истину, которую они не могли бы познать, идя путем науки: что человек не просто одно из живых существ, лишь превосходящее все остальные виды по своим качествам, но существо совершенно особое, сотворенное по образу и подобию Самого Бога, что он, хотя и произошел, подобно всем другим тварям, из персти земной, но одарен Божественным дуновением, то есть чем-то от природы своего Творца, что делает его самого как бы божественным, имеющим высокое назначение в мире. Человек не дитя случая, не результат игры природы и не просто продукт окружающих условий. Он сотворен Отцом Небесным, чтобы стать Его сыном.

Иное дело наука. Наука изучает материальный мир. Она постигает законы мира, изучает все сложные закономерности бытия Вселенной и человечества, изыскивает способы, как овладеть силами природы и через это сделать жизнь человека на земле более благоприятной. Наука изучает то, что уже реально существует, то есть «ставшее» и «становящееся». Путь познания истины через самостоятельное исследование – это долгий и трудный путь, путь извилистый, иногда даже ведущий к ошибкам. Но в основном это верный путь, и человечество идет этим путем уже много веков.

Различие между истинами Откровения и истинами науки заключается и в способе познания этих истин. В Библии истины даются, вернее сказать, раскрываются перед человеком через прямую речь, обращенную к нему. Получение знаний, таким образом, идет через восприятие этих истин без какой-либо опытной их проверки. Напротив, научное знание человек добывает самостоятельно, проверяя его опытным исследованием. Стремление во что бы то ни стало связать в одно истины Откровения и истины науки таит в себе определенные опасности.

Предположим, что на данный момент все будет казаться согласующимся. Но через некоторое время научные данные могут измениться. Что в таком случае придется говорить служителям Церкви? Ученые мужи, улыбаясь, скажут: «Вчера мы думали так, а сегодня иначе, на то мы и люди науки». А профаны сразу же станут издеваться над тем, что вчера говорилось от лица Церкви.

Надо учесть также, что и истины Откровения далеко не всегда могут быть верно поняты в той части, где говорится не о нравственных нормах жизни, а о происхождении мира вещей. Здесь-το и таится самая большая опасность – связать религиозное представление о мире вещей с научными представлениями, которые могут оказаться вдруг неверными и устарелыми. Так, например, связь религиозных представлений об устройстве мироздания с Птолемеевой системой вылилась в трагический конфликт с революционной наукой Коперника и Галилея. Нечто подобное произошло позднее при возникновении эволюционной теории Дарвина. Поэтому приспособление истин Откровения к текущему состоянию науки – дело опасное.

Это прекрасно понимал один из самых видных классиков христианской философии – Василий Великий, живший в IV веке и получивший блестящее образование в Афинах, тогдашнем центре философской мысли. Он всегда предостерегал своих учеников от поспешных попыток сближения философии и науки того времени с библейскими истинами: «Писавшие о мире много рассуждали о фигуре Земли, что она такое, шар или цилиндр, или походит на кружок, со всех сторон обточенный...» И еще: «Эллинские мудрецы много рассуждали и о природе, и ни одно их учение не оказалось твердым, потому что последующим учением всегда ниспровергалось предшествующее».

Этот несколько критический взгляд на разнообразие всяких научных и псевдонаучных гипотез не утратил силы и в наше время. Кризис в физике, о котором так много пишут сейчас, революция в науке, которая совершилась почти во всех областях естествознания, свидетельствуют, что твердо сложившейся научной теории происхождения и состояния мироздания еще нет. А это, в свою очередь, говорит о том, что в вопросе о согласовании данных науки с истинами Откровения нужна чрезвычайная осторожность.

Когда мы слышим, что вот открылось нечто новое, что опровергает библейское учение, мы можем отнестись к этому более спокойно, нежели к известию, что вот открылось нечто, что совершенно сходно с тем, что написано в Книге Бытия. Ибо мы вполне уверены, что правильной теории или гипотезы, опровергающей библейские истины, быть не может. И это не может причинить вреда религиозному сознанию. Гораздо хуже может обстоять дело, когда нам покажется, что что-то подтверждает библейскую истину, и мы шумно обрадуемся, а через некоторое время окажется, что открытие было не открытием, а только миражом, а мы поспешили говорить о том, что это близко к Откровению. Тем самым мы будем только дискредитировать истину.

Мы не собираемся конфликтовать с наукой, но и не намерены идти на какой-либо компромисс, если в данный момент общепринятая точка зрения на вопросы, смежные с религией, у представителей науки иная, нежели у нас. Понятие общепринятое еще далеко не всегда означает то же, что истинное. На кладбище всевозможных научных гипотез покоится много так называемых общепринятых взглядов. Мы не собираемся «подгонять» библейские истины под современные общепринятые воззрения только потому, что они являются общепринятыми.

Здесь приходят на память замечательные и довольно едкие слова искреннего христианина и вместе с тем одного из самых крупных наших поэтов XIX века – Алексея Константиновича Толстого⁴ в адрес цензора М. Лонгинова, будто бы запрещавшего публиковать статьи о дарвинизме:

Если ты допустишь здраво,

Что вольны в науке мненья –

Твой контроль с какого права?

Был ли ты при сотворении?

Способ, как творил Создатель,

Что считал Он боле кстати, –

Знать не может председатель

Комитета по печати.

Ограничивать так смело

Всесторонность Божьей власти –

Ведь такое, Миша, дело

Пахнет ересью отчасти…

В дополнение к сказанному заметим, что людей науки нельзя считать абсолютно надежными союзниками по той причине, что между ними очень часто царит разногласие. Но главное состоит в том, что Откровение говорит о предметах, не нуждающихся в каком-либо утверждении со стороны науки. Откровение возвещает истины для духовной жизни человека, которая вообще не зависит от науки.

Если же говорить не о духовных ценностях, а о Вселенной как таковой и о месте человека в ней, рассматривать человека и Вселенную не в статике, а в динамическом развитии, то у библейского Откровения и у науки будет то общее, что в них одинаково утверждается истина становления мира и человека. Общим является также признание разумности природы и принципа становления.

Человеку надлежит самому постичь все промежуточные тайны бытия, установить их связь с его исходной точкой и окончательной целью. Эти промежуточные ступени бытия обрисовываются в Откровении под образами дней творения и созидания мира.

Науке предстоит познать тайны этих дней. Такова воля Творца, создавшего человека по образу и подобию Своему и поставившего его среди Земли, чтобы владеть ею и господствовать над нею и над всеми живыми тварями на ней.

Чтобы говорить о наличии единой истины, общей как для Откровения, так и для науки, надо, во-первых, знать эту истину, глубоко понимать ту мысль о развитии мира от небытия к совершенству, которая содержится в Откровении, во-вторых, надо знать то, что в науке любых времен остается неизменным, то есть ту «золотую нить», которая никогда не прерывается в изысканиях на протяжении всех веков существования науки.

Три первые главы Книги Бытия, по своему исключительно глубокому содержанию, резко выделяются из всего кодекса ветхозаветных книг. Они написаны особым поэтико-символическим языком, позволяющим раскрыть необъятные перспективы бытия человека в Божьем мире. Собственно говоря, в них еще нет того «ветхого» Завета, который был заключен Богом с древними праведниками, да и само слово Завет впервые появляется лишь при описании Завета, заключенного с праведным Ноем (Быт. 6:18; 9, 12) и с праведным Авраамом (Быт. 15–18).

Эти главы содержат Откровение о происхождении мира и человека, как образа и подобия Бога на земле и о целях его бытия. Вместе с тем при более глубоком их понимании они представляют собой раскрытие фундаментальных законов бытия, законов жизни человеческой души.

Первая глава Книги Бытия начинается с краткого Пролога, в котором говорится о сотворении основных структур бытия. Вначале всего Бог творит небо и землю, как два, связанных между собой, архетипа всего существующего. Далее идет описание дней творения, которое завершается Откровением о том, что Бог творит человека. То особое богообразное и богоподобное состояние, в каком человек находился при своем вхождении в мир, является краеугольным камнем, лежащим в основе всей христианской антропологии.

Сотворив человека – мужчиной и женщиной, – Бог благословляет его, завещает ему плодиться и размножаться и наделяет властью над всей окружающей природой. Далее Откровение говорит о том, что по замыслу Творца человеку надлежит пребывать в особом, уготованном именно для него месте – Рае в непрестанном общении с Творцом. В 3 главе повествуется о совершенном по навету змия – врага рода человеческого, грехопадении человека и о том, как вследствие этого грехопадения человек лишается общения с Богом.

На этом заканчивается Откровение о причинах бедственного состояния человеческой души; далее идут главы, в которых говорится о начале человеческой истории.

По своему содержанию – скорее догматическому, чем историческому – начальные главы Книги Бытия сближаются с Прологом Евангелия от Иоанна и с Апокалипсисом.

В Прологе Евангелия от Иоанна говорится о бытии Божественного Логоса, Творца мироздания. Логос безначален, и к Нему неприменимы никакие категории тварного бытия, в частности, – категории времени и пространства. Но от Него тварное бытие получает свое начало.

В первых главах Книги Бытия говорится о возникновении тварного мира во времени и в пространстве, вернее сказать, о возникновении мира в его беспрерывном движении, воспринимаемом нами как время. Книги Священного Писания заканчиваются Апокалипсисом – таинственной книгой о завершении исторического бытия, о конечных судьбах тварного мира, когда борьба Христа и антихриста завершится победой Христа над врагом рода человеческого. Тем самым первые главы Книги Бытия и Апокалипсис представляют собой как бы начало и окончание Откровения о жизни тварного мира. Это как бы альфа и омега Священного Писания. Вместе с Прологом Евангелия от Иоанна они как бы обрамляют то Вечное Евангелие, которое возвещено воплотившимся ради нашего спасения Словом Божиим – Божественным и безначальным Логосом, Им же вся быша.

Хотя текстуально Откровение о происхождении мира и человека и принадлежит к книгам Ветхого Завета, но по своему исключительно важному догматическому содержанию представляет собой не нечто «ветхое», подлежащее замене новым, более совершенным, но, напротив, нечто извечное и неизменное, ибо в нем говорится о самих основах мира, в котором мы существуем. Это Откровение относится к сущности человека, остающейся неизменной и по сей день.

Откровение, содержащееся в первых трех главах Книги Бытия, по своему содержанию представляет собой не историю, а праисторию человечества. Оно раскрывает тот изначальный момент, с которого должно начаться то, что мы именуем просто историей. И мы видим, как эта праистория в библейском тексте тесно связана с фактической историей через первые стихи пятой главы, где снова говорится о сотворении человека, о его жизни и о всем происходящем от него человеческом роде. Здесь мы, как бы воочию, зрим философию истории, кратко сформулированную Апостолом Павлом: «Бог от одной крови... произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и не далеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем». (Деян. 17:26–28).

Эта праистория изложена в форме описания событий, протекающих в реальном времени. Праистория и реальная история в Откровении как бы смешиваются между собой, сливаются, и потому нам так трудно отличать постоянное от текущего. К тому же форма изложения Откровения связана законами поэтики Древнего мира; по этой причине всегда есть опасность отнестись к нему лишь как к одному из множества различных мифов о происхождении мира и человека.

Однако Откровение, записанное на языке древнего пастушеского народа, каким был в те далекие времена еврейский народ, и в таком виде дошедшее до нас, не есть миф, подобный мифам других народов. Само слово миф не означает непременно лжи. Буквально оно означает рассказ. Но рассказы древних народов о происхождении мира и человека настолько фантастичны, что слово миф стало синонимом нелепых басен. Поэтому мы не можем применить слово миф к изложению тех великих истин, которые даны в библейском Откровении. Следует отметить, что поэтика Древнего мира, каноны речи и письменности соответствуют духовному и культурному уровню своего времени и по форме сходны у многих народов. Поэтому и библейское Откровение, как образец речи и письменности древней эпохи, формой изложения напоминает мифы других народов.

Что же касается его содержания, то сейчас даже антирелигиозная критика уже не смешивает библейское Откровение о творении мира и человека с мифологическими сказаниями древних людей хотя бы по той причине, что последние, будучи продуктом народной фантазии, уже давно потеряли всякое идеологическое значение, тогда как библейское Откровение и по сей день владеет умами миллионов людей. В Библии мы не находим того баснословного элемента, который пронизывает мифы древности – египетские, вавилонские, китайские и другие. Здесь нет ни борьбы богов между собой, как у вавилонян, ни эротических похождений богов, как в теогонии Гесиода. Здесь все строго, кратко и, вместе с тем, бесспорно. Здесь слова похожи на формулы, в истинности которых мы убеждаемся все более по мере того, как вникаем в тайны своей собственной духовной жизни.

Необходимость постоянного противостояния отрицательной критике, естественное стремление защитить библейское Откровение от смешения его с древними баснями о происхождении мира приводит к тому, что, отвергая упреки в мифологичности первых глав книги Бытия, мы утверждаем, что их содержание представляет собой вполне историческое повествование. Поэтому наша богословская школа всегда стремилась утверждать подлинную историчность всего, о чем говорится в этих главах, то есть рассматривать праисторию, как фактическую историю.

Вопрос о правомерности такого смешения очень сложен, и подробно говорить об этом здесь просто невозможно. Однако напомним о многих неудачных попытках вместить в рамки истории все то, о чем говорится в последней книге Библии – Апокалипсисе. Но Апокалипсис есть завершение истории, в нем историческое неразрывно связано с эсхатологическим. Его можно назвать постисторией.

Подобно этому, и в первых главах Книги Бытия историческое неразрывно связано с онтологическим, то есть с тем, что в рамках истории является не преходящим, а извечным. Это – предыстория, праистория.

Библейское Откровение о происхождении мира дается человеку для того, чтобы он знал «обстоятельства» своего появления на свет, цель своего бытия и свое место в окружающей его природе. Оно не является научным трактатом, но в нем открываются истины об устроении нашего мира и его закономерностях, и в этом отношении оно имеет много общего с тем, что изучает наука.

Изучение материального мира и его законов – это дело самого человека как существа, одаренного образом и подобием Божиим. Но имея уже Откровение о принципах мироздания, человек, естественно, должен ставить вопрос и о том, как с большим трудом создаваемая им научная картина мира согласуется с этим полученным ранее Откровением.

В течение многих тысячелетий наша Земля казалась людям центром мироздания, а все видимое за ее пределами – небо, Солнце, звезды – как бы подчиненным ей, служащим Земле, где обитает человек – образ и подобие Божие. С религиозной точки зрения такой взгляд верен. Вспомним слова Галилея: «Религия наша говорит нам не о том, как надо изучать Небо, а как человеку подняться на Небо». Этот взгляд остается верным и неизменным для нас и по сей день, если рассуждать с практической, житейской точки зрения. Мы живем на Земле. Весь Космос, как бы он ни был велик, окружает нас и фактически нам служит. Солнце по-прежнему согревает нас, одаряя Землю необходимой ей энергией, небо по-прежнему сияет над нами. Как и прежде, мы смотрим на мир как бы из центра всего мироздания и будем так смотреть на наше космическое окружение всегда. Все открытия, касающиеся строения Космоса, имеют большое значение для нашей науки, но они ничего не меняют в нашей религиозной жизни.

В силу всего этого, то есть как религиозного, так и практического, житейского представления о нашем месте в мироздании, библейское Откровение, о сотворении Богом неба и земли, простыми людьми издревле понималось в том смысле, что речь идет о распростертом над нами небе и о той Земле, на которой мы живем. Однако Отцы Церкви всегда поучали народ, что под небом в словах Откровения надо понимать не небесный свод, а духовный мир. О распростертом же над нами небе повествуется далее, когда Откровение переходит к дням творения и говорит о тверди, которая и есть видимое нами голубое небо.

Древние люди не знали ни о шаровидности Земли, ни о ее положении в Космосе, полагая, что небо со всеми телами небесными служит лишь покровом для Земли.

Первое известное нам предположение о шарообразности Земли было высказано в VI веке до н.э. в Древней Греции в школе Пифагора. Величайший философ и ученый, живший в IV веке до Рождества Христова, Аристотель, нашел уже доказательство этому. Живший в первом веке нашей эры знаменитый математик и астроном Птолемей Клавдий создал стройную, основанную на точном визуальном наблюдении движений небесных тел, систему устроения мироздания, в центре которого находится Земля. Будучи синтезом философских воззрений Аристотеля и астрономических данных того времени, эта система в течение полутора тысяч лет считалась безупречной. Неудивительно, что она вошла прочно и в систему религиозных взглядов на устроение мира, так как вполне гармонировала с представлением о том, что человек во всех смыслах находится в центре мироздания. Лишь в XVI веке Николай Коперник разработал новую систему строения мира, согласно которой в центре Вселенной находится Солнце, за которым лежит сфера неподвижных звезд.

Простому народу все эти сложные системы мироздания долгое время не были известны. Выходя утром на работу, каждый земледелец видел над собой небо, по которому откуда-то из-за края земли поднималось солнце, а сам небесный свод где-то в безбрежной дали опирался на края необъятной земли. Что могло быть проще этого представления? Кто же движет по небу Солнце и звезды? По-видимому, Ангелы Божии, которым Творец поручил это дело. Этот наивный взгляд полон поэтической красоты, и он оставался жить в простом, неграмотном народе, в частности, у нас в России, до сравнительно недавних лет.

Любой земледелец, не зная ничего о системах Птолемея и Коперника, приступая к своему труду и молясь в простоте сердца, чтобы Господь послал ему урожай, повторял про себя слышанные им в храме слова псалма: «Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю». А как устроены небеса и земля, он, конечно, не знал. Но он знал главное: что все это – и небо, и земля, и он сам – сотворено Богом.

Нужно подчеркнуть, что никакие научные новшества не могут ничего изменить в принципиальных религиозных воззрениях человека. Религиозное представление об устроении мира при любых открытиях остается неизменным. Но научное понимание мира с развитием науки меняется. Открытие Коперника на долгое время внесло смятение даже в умы ученых. Такие столпы научного мира, как Френсис Бэкон и Тихо Браге, считали систему Коперника абсурдом. Еще большее смятение оно внесло в среду кардиналов-ученых, которые в то время отвечали и за развитие науки, и за спокойствие умов в простом народе. В конце концов представители ученого церковного мира поняли, что в этом открытии нет ничего противоречащего библейскому Откровению, что оно противоречит лишь установившимся в народе взглядам. Но, к сожалению, признание правоты науки, а не традиции пришло довольно поздно, и с тех пор это опоздание постоянно ставится Церкви в упрек со стороны критиков.

Новое смятение умов произошло в XIX веке, когда миру была предъявлена – сначала Ламарком (1744–1829) и Жоффуа Сент-Кляром (1722–1844), а затем Дарвином – эволюционная теория происхождения человека. Но и здесь постепенно все выяснилось. Ведь, согласно библейскому Откровению, человек создан Богом уже после того, как появились все животные, причем из того же праха земного, что и прочие твари.

Однако и в этом вопросе Церкви ставится на вид несколько запоздалое признание эволюционной теории, которая, впрочем, остается еще на положении теории, а не закона, ибо факт образования новых видов из предшествующих пока не удавалось ни наблюдать непосредственно в природе, ни экспериментально воспроизвести в лаборатории.

В конце XIX века было пересмотрено понятие материи, рассматриваемой прежде лишь, как нечто вещественное. Теперь оно расширялось и, помимо вещества, стало охватывать новые, неведомые дотоле электромагнитные и гравитационные поля. В XX веке наука гигантскими шагами двинулась в Космос. Радиоастрономия дала возможность исследовать неведомые ранее космические пространства, определить время возникновения нашей Вселенной. Квантовая механика позволила понять строение вещества. Возникли понятия микромира и макромира.

Открытие «красного смещения» и вычисления Фридмана, исходившего из уравнений тяготения Эйнштейна, привели к концепции нестационарной Вселенной. Это еще больше приблизило науку к библейскому Откровению о становлении всего мироздания, сделав ее, по сути дела, логическим продолжением развившейся в XIX веке эволюционной теории, распространившейся теперь из области животного мира на космическую сферу.

Упомянутые научные открытия практически не играют большой роли ни для богословия, ни для нашей текущей жизни, так как мы накрепко прикованы к нашей матери – Земле, на которой рождаемся и умираем. Мы могли бы не говорить обо всем этом и в нашей работе, так как Книга Бытия не касается этих вопросов. Однако в наши дни уже и в обыденном сознании Космос и Земля резко отличны друг от друга. Поэтому может возникнуть и на практике часто возникает вопрос: о чем же говорит Книга Бытия – о происхождении Космоса или о происхождении Земли? И мы должны уметь дать развернутый и обстоятельный ответ о содержании нашей веры.

Конечно, такое требование, предъявляемое христианскому сознанию, является новшеством. Но разве все новое в области мышления непременно есть что-то неправославное? Христиане и раньше после каждого нового научного открытия убеждались в том, что ни одно из них не только не противоречит истине Откровения, но, наоборот, лишь подтверждает ее. Так, например, открытие Кеплером его знаменитых законов движения небесных тел лишь упрочило Символ Веры, утверждающий, что Господь есть Творец не только всего видимого, но и невидимого – в частности, законов природы, незримо управляющих мирозданием.

Теперь, после того как «большая наука» раскрыла перед нами новые горизонты, мы должны спросить себя: а не было ли уже сказано обо всем этом в Откровении, да только мы, руководствуясь до сих пор старой наукой о мире, не умели правильно понять открываемое нам? И не рискуем ли мы вновь запоздать с признанием того, что уже неоспоримо? Поэтому верующие в истинность Божественного Откровения должны задуматься над вопросом, как новые открытия науки помогают нам понять сокровенный смысл Откровения о структуре мира.

Известно, что некоторые места Священного Писания написаны языком притчи или символическим языком, заключая в себе двойной смысл. Утверждая одну истину, они вместе с тем таят в себе и истину другую, более глубокую, для которой простая и легко понятная (лежащая на поверхности) истина служит лишь частностью, деталью более сложной действительности. Примером такого двойного смысла в Священном Писании может служить эсхатологическая речь Господа Иисуса (Мф. 24), где одновременно раскрывается и будущее Иудеи, и будущее всего мира; точно так же пророчества Исаии, Иеремии и Иезекииля о восстановлении Иерусалима имеют двойной план, предсказывая одновременно и наступление дней Нового Завета.

Автор Книги Бытия, получивший Откровение о происхождении мира, должен был поведать о сообщенных ему тайнах языком, понятным не только его современникам, но и людям всех последующих поколений. Он ведет свой рассказ так, будто относит его лишь к нашей планете, но это поверхностное впечатление. Фактически повествование ведется в двух планах на языке символов, ибо только с помощью символов можно передать сложность картины бытия и тайны мироздания. Эту символическую речь мы, гордящиеся своими сравнительно недавно добытыми знаниями, должны суметь понять, а именно то, что в них сокрыто нечто большее, чем мы знали о строении мира до сих пор, что в них говорится о тех тайнах, о которых мы раньше не догадывались, полагая, что наша Земля есть физический центр мироздания.

Поскольку первые четыре главы Книги Бытия имеют очень важное значение и заключают в себе как бы некое «первоевангелие», считаем необходимым привести ряд изречений святых Отцов о богодухновенной силе Священного Писания и о том, как надо осмысленно относиться к его содержанию: «И то разуметь надо, что богословское учение двояко: одно – неизреченно и таинственно, другое – явленно и постижимо; одно – символическое и ведущее к таинствам, другое – философское и аподиктическое, так что соплетено с изреченным неизреченное» (Дионисий Ареопагит).

«Читающий Священное Писание поверхностно приходит в великое недоумение, а внимательный увидит последовательность и точную связь мыслей» (Св. Иоанн Златоуст. Творения, СПб., 1889, т. 5, с. 225).

«Кто станет слушать Священное Писание без рассуждения и все принимать буквально, тот может предполагать много нелепого о Боге. Тот же, кто будет вникать в глубину смысла, разрешит все недоумения» (Св. Иоанн Златоуст. Творения, СПб., 1902, т. 8, с. 97).

«Поэтому-то и заповедано нам изучать Писание, что многое, с первого взгляда показавшееся простым, заключает в себе глубокий смысл» (Св. Иоанн Златоуст. Творения, т. 8, с. 97 и 372).

«Божественное скрывается тканью Писания, как завесой... Поэтому-то о тех, которые смотрят только на ткань Писания, Апостол говорит, что они имеют покрывало на сердце» (2Кор. 3:15), «… и не могут провидеть славу духовного закона» (Творения св. Григория Нисского, М., 1864, ч. 6, с. 71).

«Когда читаешь Божественное Писание, не то имей в виду, чтобы только прочитать лист за листом. Но с размышлением вникай в каждое слово» (Невидимая брань. Творения прп. Никодима Святогорца. М., 1904, с. 269).

«Некоторые места Священного Писания прикровенны и как бы затемнены таинственностью... Бог сделал так по многим причинам. Во-первых, для того, чтобы Божественные тайны, без покрова духовного разума, не открывались всем как верным, так и неверным... Во-вторых, для того, чтобы и среди самих верующих, когда простирается перед ними неизмеримое поле познания, обличалось нерадение беспечных и открывалась ревность усердных» (Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания, М., 1892, с. 306).

«Закон, изложенный в Новом Завете,., изложен в Ветхом в образах и иносказаниях» (Сочинения еп. Игнатия (Брянчанинова), т. 5, СПб., 1905, с. 266).

Вслед за святыми Отцами лучшие умы человечества тоже пытались толковать Писание. И тоже высказывали мысли о его приточной форме. Приведем лишь два примера. Великий русский ученый и христианин-мыслитель Ломоносов писал: «Священное Писание не должно всегда разуметь грамматически, но нередко и риторским разумом. Пример подает святой Василий Великий, как оное с натурой согласуется, и, в беседах своих на Шестодневник, ясно показывает, каким образом в подобных местах библейские слова толковать должно» (М. В. Ломоносов. Избранные философские произведения. М., Госполитиздат. 1950, с. 355).

Один из крупнейших мыслителей средневековья кардинал Николай Кузанский писал: «Там, где Моисей по-человечески выражает способ, каким Бог это сотворил, я считаю, что он применил искусство и выразил его тем способом, каким истина может восприниматься человеком» (Николай Кузанский. Сочинения. АН СССР, Институт философии, «Мысль», М., 1979, т. 1, с. 344).

При внимательном чтении первых четырех глав Книги Бытия мы действительно увидим, что они написаны приточным и символическим языком образов и иносказаний и что, поэтому, их невозможно понимать в буквальном смысле, а лишь как образы, притчи и символы.

Из истории мы знаем, что лучшим способом передачи многозначного контекста для слушателей-простецов служит форма притчи или символов, которой, кстати, пользовался и Иисус Христос, чтобы разъяснить непостижимые для человеческого ума тайны Царствия Божия, которые необходимо было понять простому человеку. Господь всегда излагал их в форме притчей, в которых на примере события, происшедшего с одним или несколькими лицами, показывалось, как Отец Небесный поступит со всеми, представшими перед Ним на Страшном Суде. Простому человеку было не по силам представить в своем сознании отношение Творца ко всему человечеству на протяжении всей исторической действительности. А пример, как Он поступит с одним человеком, взятый из знакомой окружающей жизни, был всегда понятен.

Слово символ происходит от греческого симболо, что значит соединяю, сравниваю, сопоставляю. Уже одно это указывает на соединение разных планов действительности, на встречу разных образов⁵.

Символ есть один из способов выражения истины. Он есть некое отображение вещи, то есть предмета нашего внимания, но отображение не абстрактное, а реальное, выражение ее бытия, структуры. Тем самым в сознании того, кто его созерцает, он должен стать чем-то тождественным самой вещи, ее выражением, отображать ее основную идею, ее направленность. Сущность символа состоит в том, что он раскрывает предмет не через буквальное описание или адекватное изображение, а через некий образ и подобие, причем, по самой форме, даже несколько отличающиеся, не совпадающие с предметом, но обязательно напоминающие о нем.

Символ в скрытой форме через условный знак должен содержать в себе все возможности проявления вещи, идеи, которую он изображает, заключая в себе общий принцип уже дальнейшего развертывания понятий. В этой форме должно заключаться нечто превышающее саму форму. Символ не описывает какой-либо сложный акт, а указывает на него и тем самым дает возможность преодолеть ограниченность чувственных форм и от них, и через них подняться уже до полного знания, до конкретной картины целого.

Символ всегда должен быть до предела краток, но, вместе с тем, ясен в своей краткости, иначе он будет уже не символом, а иллюстрацией или описанием. Символ особенно необходим там, где требуется одним кратким словом или знаком обозначить сложное, где речь идет о таком факте, о такой действительности, для которой в нашем словарном запасе нет кратких способов ее выражения или нет их совсем, то есть должен служить для обозначения того, что требует краткого изложения, но по своей глубокой значимости не может быть выражено в обычных суждениях. Освещая сущность вещи, идеи, действительности, символ должен быть выражен каким-либо знаком, образно, но всегда прочно и устойчиво связан с этой вещью.

Таким знаком, выражающим вещь, идею, действительность, может служить или слово, или графическое изображение, или предмет, или действие, или даже жест, звук или цвет, иногда даже только буквы (монограмма). Символом может стать и имя. Но всегда только то, что говорит о самой сущности вещи, что не может быть выражено пространно. Таким символом Христа и Его учения служит крест, на котором Он был распят.

Символ, выраженный знаком, словом, жестом, графическим начертанием, формулой или условным действием, тем самым всегда есть нечто большее, нежели простой знак в обычном понимании этого слова. Он не есть изображение самой вещи или идеи, но, отображая ее сущность, говорит о внутреннем законе этой идеи (вещи), хотя, конечно, сама идея не может быть уложена ни в знак, ни в слово, ни в графику, ни в звук, ни в цвет, ни в жест, ибо по своей сущности она есть именно вещь, идея, а не знак. Но для каждого, кто созерцает символ и умеет его понять, он раскрывает таинственный смысл того, о чем он говорит. Конечно, символ не может давать чувственное ощущение вещи, но он должен вызывать в созерцающем сразу и представление, и мышление об этой вещи, об этом предмете нашего внимания.

Выражаясь словом, знаком, числом, действием, но всегда кратко, символ должен блеснуть в виде молнии и озарить своим внутренним светом, поразить своей глубиной, сразу показать увидевшему сущность того, что он отображает. Иными словами, для каждого, кто его созерцает, он должен раскрыть таинственный ноумен, то есть внутреннюю сущность вещи, скрытую под внешним проявлением феномена.

«Символ, – писал свящ. Павел Флоренский, – это сущность, энергия которой сращена с энергией другой, высшей сущности, то есть, как ни парадоксально звучит, это такая реальность, которая оказывается больше себя самой. Символ не есть что-либо условное, создаваемое нами по капризу или по прихоти. Символы построяются духом по определенным законам и с внутренней необходимостью, и это происходит всякий раз, как начинают особенно живо функционировать некоторые стороны духа. Символизирующее и символизируемое не случайно связываются меж ду собою. Можно исторически доказать параллельность символики разных народов и разных времен. Аллегории делаются и уничтож аются; аллегории –наше, чисто человеческое, условное; символы возникают, рож даются в сознании и исчезают из него, но они в себе – вечные способы обнаружения внутреннего, вечные по своей форме; мы воспринимаем их лучше или хуже, смотря по действенности некоторых сторон духа. Но мы не можем сочинять символы, они сами приходят, когда исполняешься иным содержанием. Это иное содержание, как бы выливаясь через недостаточно вместительную нашу личность, выкристаллизовывается в (форму?) символов...» (из письма Б. Н. Бугаеву от 18 июня 1904 г., цит. по Журналу Моск. Патриархии, № 4, 1982, с. 76).

Символы применяются преимущественно там, где речь идет об основных категориях бытия, о тайнах жизни человеческой души, о грядущих судьбах мира, ибо только через символы люди всех времен и народов, как древние, так и живущие в наше время, а также и те, кто будет жить в далеком будущем, могут воспринять эти великие истины, каждый на своем языке. Естественно, что символ не должен выражать что-либо пошлое или пустое, должен служить для выражения какой-либо великой идеи, для великого и законченного мировоззрения.

Будучи знаком и, вместе с тем, более, чем знаком, выражающим какую-либо идею, символ должен являть собой нечто самое для нее характерное, ее направленность, ее цель. Символ должен указывать на какое-либо предстоящее действие или на какой-то образ жизни и, тем самым, являть собой призыв следовать этой идее, этому образу жизни. Будучи призывом, он всегда должен волновать тех, кто созерцает этот символ. В этом смысле символ являет собой некую силу, вызывая в человеке чувства, влекущие к действию. Таково, например, значения креста как символа, о котором говорил Иисус Христос, призывая каждого, кто хочет следовать за Ним, отвергнуть себя, взять свой крест и идти за Ним.

Поэтому, как мы знаем из истории, символы всегда имели большую историческую значимость. Они служат известного рода теоретическим выражением учения для общественной жизни. Символ должен быть понятен даже для тех, кто отрицает сущность того, на что он указывает. Так, христианский крест, как символ христианской веры, всегда понятен и для верующих, и для неверующих, ибо указывает на фактическое наличие этой веры и говорит о том, что та действительность, которую он обозначает, является христианской действительностью. Но, будучи выраженным в любой форме – как слово, как знак, как предмет или жест, символ только тогда понятен и ясен, когда он представляется нашему сознанию в общем контексте той действительности, о которой мы говорим. Так, христианский крест может быть понятен именно как символ только при условии, если он существует в общем контексте христианского учения. Без этого пересечение двух прямых линий не будет христианским символом. Встречая такое пересечение линий на каком-либо техническом чертеже, мы не отождествляем его с тем крестом, на котором был распят Христос.

Мы уже говорили о том, что символ должен быть предельно краток, и приводили в пример крест, как символ христианства. Однако, если речь касается всего христианского учения в подробном изложении, символ может принять вид развернутой формулы. Так, христианский Символ Веры представляет собой формулу, содержащую сущность всего учения о Боге, о спасении человечества через Иисуса Христа, о Святом Духе, о Церкви, о таинстве Крещения и о вере в Воскресение и в жизнь вечную.

Итак, читающим Библию необходимо преодолеть в своем сознании кажущуюся недоступность понимания древнего священного текста, мыслить глубоко и логично, уметь проникать в тайну как приточной, так и символической речи. Только мужество мысли дает умение проникнуть за оболочку формы языка, понять сущность сказанного, а главное – цель сказанного. Все это уже было изъяснено в Евангелии, и с таким надежным посохом не страшно пускаться в путь. Кроме того, надежным критерием познания истины служит и сопоставление всего сказанного в Откровении с действительностью, с миром нашей души, с практикой познания законов духовной жизни на примере нашей собственной жизни.

Мы берем на себя смелость предложить такое понимание текста ветхозаветного Откровения потому, что видим, как все сказанное в древнем тексте прояснилось в Новом Завете и выкристаллизовалось в Сверхсознании Вселенского Разума Церкви, запечатлевшегося в православном богослужении.

Мышление Церкви имеет орудием свой особый язык. Это – язык нашего церковного богослужения. Он духовен и дает новый и глубокий смысл «букве» Писания. И здесь вполне уместно привести слова Апостола Павла о том, что «Господь дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит» (2Кор. 3:6).

Мы предлагаем читателю нашу работу с целью познакомить с сущностью библейского учения о происхождении и становлении мира и человека. Наша вторая цель – показать людям тот изумительный синтез веры и знания, который мы получаем, сличая библейское Откровение о происхождении мира с достижениями современной научной мысли.

Задача человека – постичь не только архитектуру мироздания и законы его устроения, но и сущность творческого замысла о мире, то есть ту цель, которой все это мироздание служит. Ничто в мире не существует только для самого себя, все взаимосвязано одной общей мыслью, одной общей целью. Единство мира заключается в общем замысле о нем.

В этой книге сделана попытка дать читателю подробный комментарий к содержанию библейского повествования о происхождении мира. Работа написана в равной мере как для верующих, так и для неверующих. Верующий, прочтя ее, получит разъяснение, как понимать библейский текст через призму современной науки; незнакомый с Писанием узнает, о чем же в действительности говорит Библия.

Библейское повествование о творении и становлении мира не только не противоречит данным современной науки, но, наоборот, все более и более подтверждается. Читая Библию, мы видим полную картину становящегося и развивающегося во времени материального мира – в принципе такую же, какую дает нам и современная наука, причем одновременно раскрывается процесс развития как Космоса вообще, так и нашей планеты в частности. Раскрывается величие, которым Бог награждает человека при его сотворении, и определяется идеал, который должен осуществиться в человеке согласно замыслу Творца о нем, как Своем образе и подобии на Земле.

Попутно ставится вопрос: каким образом такое изображение возникновения материального мира могло быть дано в древнее время? Как могла в уме древнего, не знающего современной науки, человека возникнуть такая картина становления и устроения всего мироздания?

Таковы основные цели данной работы. Наконец, поскольку может встретиться читатель, совершенно незнакомый с Библией, необходимо сказать и о том, что она представляет собой, как книга, как надо понимать ее особый символический и образный язык и почему Откровение о тайнах происхождения мира могло быть дано только на языке символов.

Вполне естественно, что, живя одной жизнью со всем человечеством, люди, исповедующие христианство, приветствуют подлинные достижения человеческого разума и хотят знать, как, в свете новейших научных открытий, подтверждаются вечные истины, которые известны из библейского Откровения. Это не только любознательность, но и естественное условие сознательной жизни каждого христианина, который, по словам Апостола Петра, «должен быть всегда готов вопрошающему о его мировоззрении дать обстоятельный и хороший ответ» (1Пет. 3:15).

Протоиерей Николай ИВАНОВ