Патриарх Никон

Написано клириком его Иоанном Шушериным

В лето от мироздания, 7113 (1605) в месяце мае в пределах Нижнего Нова-града, в веси, нарицаемой Велдемановой¹, родися он, Святейший Патриарх, от простых, но от благочестивых родителей, отца именем Мины и матери Мариамы, и наречено имя ему Никита, по имени преподобного Никиты Переяславского чудотворца, егоже святая церковь прославляет мая в 24 день.

По рождении же его мати, не многая времени поживше, и Никиту в мале возрасте оставльши, преставися в вечную жизнь.

По преставлении же матери его жена некая, именем Ксения, зряще сиротство и малость возраста Никитина, сжалившися о нем матерски воспитоваше его, а отец Никитин поят себе вторую жену, иже мачеха его зело к оному Никите бысть зла.

Имяеше бо та своя чада с собою приведенная, и егда убо чада своя она питаше, а Никите, разве хлеба, ничтоже даяше, тем же он, некогда истаяваем гладом, понудился сам себе в погребу пищу взяти, юже она детям своим даяше; еже узревши мачеха его в погреб идуща, тако его удари между рамен мачеховски, а не матерски, яко от онаго ея ударения в погреб падеся и едва тамо не лишися духа жизни.

И паки некогда в зимнее утреннее время от велия хлада, ради согреяния зайде в пещь и усну тамо; она же, увидевши его тамо и, от пребывающей в ней к нему злости, восхотевши его сожещи тамо, закладе его в пещи дровами и зажже оные; он же от дыма и горячести огня возбудився и от страха смерти вельми нача вопити и от тоя ему напрасныя смерти избавления просити; и абие услыша вопль его баба его (Ксения) и зажженные дрова из пещи немедленно извлече и его от таковыя напрасныя нуждныя смерти избави, ибо та к нему бе зело милосерда; овогда же, по обычаю своему, отцу его из дому своего на своя си дела ради исходящу, и тогда, в его дома небытии, мачеха Никитина многая ему оскорбления творящи и множицею даже до крови немилостивно, не яко чада своя, но яко пасынка, бияше.

И егда от дела сей отец его в дом свой возвращашеся и видев его от мачехи избиенна, множицею сжалися о нем Никите, жену свою овогда словесы, овогда же и ранами наказоваше; обаче не возмог злости жены своея усмирити, но тем оную на вящшую злобу к Никите подвиже, ибо множицею та мужу своему различными образы на Никиту нападение² творяше, и сама день от дне ко оному наивящшее зло умножаше, даже ей окаянной помыслити и о лишении жизни сея ему промышляти; и умысли его не убиением, но отравным зелием смерти предати, и по умышлении обие делу оному касается, и стерши мелко мышьяку насыпа в яд на то нарочно устроенную, и яко бо матернюю любовь к нему нача являти, и любви исполненная словеса ему глаголати, дабы той оныя яди в сласть себе сотворил удовольство; он же не ведая того лютого на него смертного злокозненного ухищрения, нача оную пищу ясти (Богу же его хранящу), позна некое необычное от тоя яди в гортани его деяние, – преста ту ясти и нача воду пити, и тако от тоя смертныя отравы Божиим хранением и многим водопитием избавися.

Потом по желанию Никитину, паче же по Божию смотрению, отец его вдаде его в научение грамоте Божественного писания, – он же благодатию Божиею и Святого Духа скоро извыче святых книг прочитанию, и отшед от учителя нача в дому отца своего жити и Писание забывати. Познав же сие абие умысли, взяв нечто из дому отца своего из пенязей, ради научения Божественного Писания отыти в монастырь, и тако сотворив, иде во обитель Макария Желтоводского к некоему старцу Богодухновенну и пришед тамо оному старцу даде от принесенных с собою пенязей на вклад в оную святую обитель, во еже бы ему игумен и братия благословили в той обители жити и с клирики пребывати и Божественного Писания навыкати.

Старец же принесенныя пенязи приняв и об нем и о принесенных пенязях игумену и братии объявил, сотворив к ним об нем моление, да благоволят ему в той обители по его желанию жити.

Игумен же и братия, принявши пенязи, в монастыре ему быти и с крилошаны жиги благословиша; он же желание свое улуча и Богу благодарение воздая, всеусердно нача тшатися, дабы всегда к началу Божественного пения в церковь приходити, и, видя своя детская лета, в них же обыкл есть сон крепок быти, нарочно в летнее время, опасаяся церковного начало пения проспати, нача у благовестнаго колокола спати; таковое бе того отрока еще во младых летех о церковном пении тщание; и тако ему в той обители дни препровождаюшу и непрестанно о чтении и навыкновении Божественного писания прилежащу.

Случися же некогда сверстником его поити в иную обитель с благословения настоятельского прогула ради и его Никиту с собою пояти, идущим же им обретоша на пути жилище некоторого татарина, товарищем его знаема, иже аще и татарин бе, обаче странных христиан любезно принимаше и христианским обычаем упокоение им творяше; и той любезно в дом свой прият их и упокои и упроси их у него вечер той и нощь пребыти, уже бо весь день той к вечеру преклонился, есть; товарищем же его ведущим, яко той татарин гадательствует, и кому како, богато или убого, жити и в каком чине быти прорицает, начаша его просити, дабы им по единому кокомуждо по-своему гадательствуя о том поведал: он же того им сотворити не отречеся, но всякому по их желанию рассмотряя, своим ухищрением о житии их и чинех поведа им; егда же дойде до отрока Никиты, зря на него и гадательная своя орудия, нача зело удивлятися и гадательныя своя книжку и палицу нача часто обращати, и вопроси Никиту: какова ты роду? он же глагола ему, яко простолюдин есть; татарин же, сие от него слышав, рече ему: Никита, почто ты просто так ходиши, блюдися и ходи опасно, яко ты будеши Государь великий царству Российскому; еже и сбыстся, якоже о том впереди известится. Отрок же Никита, слышав сия от татарина странные глаголы, удивися, и не бысть оным словесам вероятен.

По обнощевании же у татарина в намеренный им путь поидоша, и, совершивше оный путь, паки возвратишася во обитель Макария преподобного, и тут, якоже и прежде, начата жити; и потом отрок Никита о церкви Божиеи и о снискании Божественного Писания и о научении велие тщание имеяше.

И по неколиком времени уведа о нем отец его, яко он во обители той жительствует, посла по него приятеля своего, прося его о возвращении в дом отцев увещати, и аще он из обители тоя в дом не восхощет возвратитися, и отец его повсле рещи ему сице: яко отец твой Мина зело от велия ему скорби изнемогает и близ уже есть смерти, такожде и баба твоя от древности недугуя вскоре имать конец жизни сея восприяти.

Посланный же отроку елико можаше о возвращении в дом отцев глаголаше; обаче же никако его возмог на оное склонити, потом глагола ему: веси ли, о Никито, яко отец твой и баба, ов от великия скорби, ова же от древности близ уже смерти пребывают, и аще не ускорити, то в сей жизни оных уже не узриши. Сия же Никита слышав предреченное, к родителю и к бабе любви ради прослезися и, желая оных в жизни сей узрети, абие из обители преподобного отца Макария в дом отца возвратися, и пришед обрете их во здравии сущих; но аще и хитростию отец ему повеле о своей и бабиной скорби известити, обаче по Никитине в дом возвращении, не в великом времени и расстоянии, отец его и баба при нем болезнь и смерть приемше, а христиански на оный вечный путь уготовавшеся, поидоша в некончаему жизнь.

Никита же, отцу своему и бабе подобающее телесем их погребение сотворив и должное повиновение исполнив, хотяше паки оставя дом идти в монастырь, обаче от сродник многих советом и прошением на волю их к сочетанию браком (Богу так хотящу) преклонися; сочетався же законному браку и прежив неколико время, желая церковною службою наслаждатися, пойде от дому своего на изыскание жития своего при церкви Божией, и еже желаше, то немедленно и получи, обрете бо в некоем селе церковь Божию без клирика, в нем же иереи и поселяне с любовию прияша его и несколько тут ему с супругою своею прежившу к той церкви и во священники посвятися.

По малом же времени из того села преселися жити в царствующий град Москву, и тамо некая лета пожив, зря суету мира сего и непостоянство, и желая ко спасению обрести путь удобный, нача супругу свою на оный свой благий совет увещевати, Богу же ему в том увещевании благодатию Своею помогшу, супруга его восхоте Богу паче, нежели миру работати и избра себе на Богоугодное житие в царствующем граде Москве Алексеевский девичий монастырь.

Он же Богу во оном за вспоможение сотворив благодарение, супруге же своей устроя келию и дав за нее в той монастырь подобающий вклад и ей на одежду и на пропитание, а сам умысли идти на остров Анзерский, иже стоит на океане-море близ острова Соловецкого. Всех же лет Никита с супругою своею до своего с нею распоряжения поживе 10 лет, и име с нею три чада, яже во младых летех изомроша; и по оному своему умышлению абие пойде в той вышереченный остров, и дошед, тамо пострижеся во иноческий образ и наречено ему монашеское имя Никон, и пребысть под началом у некоего старца Богодухновенна, именем Елиазара, иже тому Анзерскому острову начальник.

Обычай же бе в та времена на том острове у отцев таков, яко келия от келии отстояще по два поприща, таково же удаление и от церкви имеюще, и во всякой келии по единому брату живяще; бысть же на том острове точию дванадесять братов, правило же их бе сице: яко в вечер субботний вся братия к церкви собирахуся, и собравшеся начинаху пети вечернюю службу и повечерие и не расходящеся и утреннее пение пояху и вся 20 кофизм псалтири совершаху; по десяти же кафизмах Евангелие Воскресное толковое прочитоваху; псалтирь же егда читаху и во оное время братия вся седяще, и тако на пении Божественном всю нощь препровождаше и дня дождавшеся нерасходно и священную литургию совершаху, и по литургии друг другу целование давше и о святой молитве просивше, кииждо во свою келию возвращашеся, и даже до недели друг друга не видяху; питание их бе вящшая часть от Государския милостыни всякому брату на каждое лето по три четверти малых во отдаточную меру муки даваху, к тому от ловцов подаянием милостыни на острове том обретающимся овощием; Никон же живя тамо, по благословению отца своего начального старца Елиазара, вдаде себе великому посту и воздержанию, бе бо правило его зело велико, яко на кийждо дненощетвие при церковном правиле и при кафизмах и канонах целой псалтирь прочитая, по тысяче поклонов творяше, сна же зело мало употребляше.

Ненавидяй же добра диавол, видящи Никона неленостно Господеви работающа, нача нань велию брань воздвизати в келии и егда хотящу ему некогда мало от труда почити, тогда абие нечистии дуси приходяще к нему в келию его давляху, и иныя пакости и страшилища многообразными своими мечты деяху, и от труда ему почити не даяху; зря же на себе таковую бесовскую брань к правилу своему приложи еще и от обуревания злых духов молитвы читати, и по вся дни воду святити и оною святою водою всю свою келию кропити; и тако от оных, благому житию злых наветников, без пакости от труда своего упокоение приимаше.

Супруга же его живущи не пострижена во Алексеевском монастыре, за вражиим ей научением забывши свое обещание о пострижении, паки восхоте в мирские суеты вдатися и второму браку совокупится, о чесом Никон, по писанию к нему из царствующего града Москвы от сродник его, известие восприимши, зело оскорбися и велиим душа его смятеся смятением; моли и всемогущего Бога и Владыку о ее спасении и да дарует ей от такового ее неблагого начинания обращение и сподобит ю монашеский образ восприяти, и о увете супруги своея писа к сродникам своим, иже по оному его к ним писанию ону о ея предварившем обещании увещеваху.

Не презревый же раба своего Никона, милосердый Бог, молитвы, даде силу их увещанию, и сотвори ю предваривший обет восприяти и произвести той в действо; оставльши о возвращении в мир в сердце своем, – абие в том монастыре прияла монашеский образ; еже сие Никон уведа зело велие Богу благодарение воздаяше, яко не презре его к нему прошение, и оному яко раб его верный во Анзерском ските в монастыре Соловецком в службе иерейской трудися.

Некогда же восхотев идти в царствующий град Москву, Боголюбезный старец Елиазар ради собрания милостыни на строение каменныя в том острове церкви, поемлет же с собою и его иеромонаха Никона.

Пришедшим же им в царствующий град Москву, яко тамо от многих благородных и благочестивых, ради добродетельного жития, знаемая, на созидание церкви в подаянии били челом Благочестивому Великому Государю царю и великому князю Михаилу Феодоровичу всеа России и благоверным боярам и благочестивым разных чинов людем, от них же приобретше на оное церковное строение с пять сот рублев, паки возвратившася во Анзер и пришедше тамо сохраниша оныя деньги в церковную ризницу: и тако тамо оныя деньги лежаху до двух или до трех лет. Иеромонах же Никон, опасаяся разбойников, да не како уведавше они о тех сохраненных деньгах, пришедше не точию они возмут, но и их смерти предадут, нача он начальному старцу Елиазару о оных деньгах совет предлагати, дабы на оные деньги благоволил церковь созидати или в Соловецкий монастырь на сохранение отдати, дабы в оных деньгах им от разбойников какого бы зла не пострадати, егоже сей совет старцу неключим явися. И того ради в ненавидении у старца нача он Никон быти, о чесом скорбе Никоне; некогда же виде Никон в сновидении стоящ сосуд некий исполнен некоторых семен, тому же сосуду некоему человеку предстоящу, Никону глагола: яко твоих трудов мера исполнена есть; он же Никон, некако хотя яко бы обратится, разсыпа всю ту меру оных семен, и паки нача оныя просыпанныя семена в ту же меру, из коей рассыпаны, собирати, и собра паки, но не исполнися тако та мера полна якоже и прежде; и по оном сновидении видя отеческий на него гнев не умаляющийся, но день от дне вящше возрастающий, егоже он никоим образом возможе успокоити, даде старцу сии гневу место. От онаго острова в малом кораблеце с некиим христианином поплыша морем к берегу земли; плывущим же им морем и абие море взволновашеся, яко едва они не потопоша, и оным волнением намеренного пути лишившеся, приплыша к некоему острову, нарицаемому Кию, на нем же он Богу благодарение за избавление от морского потопления воздав, постави крест деревянный и обещася тамо на оном месте, идеже крест водрузи, аще Бог восхощет и подаст ему свою святую помощь, устроити монастырь Крестный, иже ныне по его желанию и тщанием, Государскою и его келейною казною зело благолепно и удивлению достойно устроен. На острове же Анзерском, иеромонах Никон поживе три лета, а на острове, нарицаемом Кий, пребыша Дóндеже улучат в намеренный им путь время благополучное, и то улучивше поплыша прямо ко Онежскому устью, бе бо той остров отстоящ от Онежского устья 10 поприщ, и приплывши ко оному устью крестьянину даде наем, сам же пеш пойде близ реки Онеги.

Идущу же ему тем путем оскуде у него пища, и десять дней в гладе быв, прииде против некия веси и нача за рекою живущих о перевозе его к ним молити, и никто же от живущих тамо ботатых восхоте онаго в гладе сущего иеромонаха перевести, точию едина убогая вдовица, услышавши глас его, умилися и повеле его сыну своему из-за реки перевести к ним на их страну; егда же той по повелению матери своея иеромонаха Никона перевезе, он же, ничто не имея за перевоз дати, поклонися и рече: сам Господь за вашу ко мне показанную любовь да воздаст, и пойде в ту весь, надеяся яко обрящет тамо человека, иже бы его яко странна принял обнощевати и удоволити пищею, но не у единого, аще и богати суще, таковые милости обретши, паки ко оной вдове, кая милость к нему показавши, возвратися. Она же видевше его, яко ни от единого возмогше милость улучити и пищею удовольствоватися, аще и сама в конечной хлебной скудости пребывает, бе бо во оно время в той стране глад, обаче с любовию в дом свой прияла и пищею своею напитала; он же, видевши таковое к нему показанное милосердие, ублажив оную вдовицу, глагола ей: аще Господь восхощет и жив буду, всячески потщуся сию твою мне показанную милость заплатити, еже и сбыстся.

Яко по устроении на острове Кий Крестного монастыря Благочестивейший Великий Государь Царь и великий князь Алексий Михайлович всея великия и малыя и белыя России Самодержец ко оному монастырю то село, в нем же та вдова живяше, и со оными тамо селы вдаде ко оному Крестному монастырю, ей же вдове и с детьми за оную показанную милость от него Святейшего Патриарха от всяких податей вечное ослабление или освобождение дадеся³.

По обнощевании же у вдовицы иеромонах Никон прииде в Кожеезерскую пустынь и тоя пустыни игумена и братию прося о принятии его; они же безвкладно в той монастырь не принимаху, ему же не имеющу что вкладу им дати, отда им и последния от своих трудов две книги: полуустав и каноник; они же вземше те книги, с собою в той пустыни жити его прияша; в ней же живя он литургисаше, и по малом времени сжалившися о уединенном пустынном житии, моли настоятеля тоя пустыни и братию, да отпустят его с их благословением на некий особный остров, во еже бы ему тамо устроя себе келию и прежде приятое правило удобно было совершати.

Игумен же и братия, зряща на моление его, преклонившеся и из той пустыни с благословением отпусти его; он же намеренного своего острова дошед, и на нем келию своими руками себе устроив, нача жити чином Анзерской пустыни. Остров же той на том озере, на нем же и Кожеезерская пустынь; живущи же тамо по молитве поделие имяше рыбное ловление, бе бо то озеро зело рыбно, от людей же мирских жительство удалилося поприщ с сорок. Ему же тамо живущу, Кожеезерския пустыни игумен от жизни сея во оную вечную жизнь преселися. И по преставлении онаго, тоя пустыни братия вся видяще иеромонаха Никона от Бога одаренный ему разум и добродетельное его житие, молиша его прилежно, да сотворит ради любви Христовы с ними милость, оставивши то свое уединенное житие, да будет им игумен. Он же по многом своем отрицании не мог многого их прилежного братии прошения презрети и с того своего острова изшед⁴, пойде в великий Нов-град и поставлен бысть в ту Кожеезерскую пустынь во игумена преосвященным Аффонием, митрополитом Новгородским и Великолуцким; и паки из великого Нова-града возвратися в Кожеезерскую пустынь, в ней же живя труды к трудам прилагаше, почасту на братию рыбу ловяше и сам оную пред них в трапезу представляше.

По претечении же жития его во оной обители трех лет, случившимся монастырским нуждам, их же ради пойде он в царствующий град Москву, во дни благочестно царствующего Благоверного и Христолюбивого Великого Государя Царя и великого князя Алексия Михайловича всеа великия и малые и белыя России Самодержца; живущу же ему в царствующем граде Москве и нужды монастырские исполняющу, позван бысть от великого Самодержца и поставлен Святейшим Иосифом Патриархом Московским и всеа России во Архимандрита в Спасов монастырь на Новое. В нем же пребывая и труды к трудам прилагая, весьма тщася врученное ему словесное Христово стадо и монастырские дела добре правити, для чего от великого Самодержца зело возлюбися, и желая его Богодухновенною беседою наслаждатися, повеле ему архимандриту по вся пятки приезжати к себе Великому Государю вверх к заутрени. Он же по повелению царскому по вся пятки к нему Великому Государю ко утренни приезжая, многих обидимых вдов и сирот, прошением своим от насильствующих им избавляше.

Видя же благочестивый Царь его о правде тщание, повеле ему обиженных челобитныя к себе Великому Государю приносити, бе бо сам благочестивый Царь о праведном суде тщашеся; о чесом от царствующего града жителеи Никон познася: мнози к нему, овии во обитель Спасову притекати и милостиваго его заступления просити начаша; овии в пятке, грядуща его вверх в дороге, ожидающе и челобитныя ему подавающе. Он же готов всем обиженным и скорбным, и наипаче вдовам и сиротам беззаступным помощь подавати, все те челобитные Великому Государю вручаше и о них прилежное моление творяше.

Великий же Государь всегда по утреннем пении, не исходя из церкви, все те челобитные выслушав милостивый свой царский указ на всех при себе подписывать веляше и архимандриту сам вручаше. И тако той благотворитель в оной Спасовой обители поживе три лета.

По прошествии же тех трех лет, ради добродетельного его и в мире славного жития, по благоволению великого Государя Святейший Иосиф Патриарх Московский и всеа России, со всем освященным собором постивиша его в великий Нов-град в митрополиты на место митрополита Аффония, бе бо той Аффоний муж свят, обаче престарел и беспамятством объят бысть, и сам о сем от престола свобождения Самодержца и Святейшего прошаше; егда же Преосвященному Никону митрополиту в Новград пришедшу, и вскоре прежде бывшаго Преосвященного Аффония, митрополита, в Спасском Хутынском монастыре живуща, посещающу, нача у него благословения просити; он же рече: ты мя благослови, и тако на мног час прению о благословении бывшу, Аффоний Никону рече: благослови мя, Патриарше! Никон же: ни, отче святый, аз грешный митрополит, а не Патриарх; Аффоний же рече: будеши Патриарх, но благослови мя; и тако от Никона прият благословение, таже и сам его благословил.

Преосвященному же митрополиту Никону правящу престол Новгородския Митрополии, не точию не изменися своего благого нрава, но и паче тщашеся о всяком деле на славу Божию благоустроении, и о праведном суде, сам бо пред собою велия дела и распри у соперников, праведно рассуждая, с милостию велиею примирение им творяше, и милостыню велию даваше, а наипаче егда благоволил Господь Бог при нем ту страну гладом хлебным посетите: ибо в то время особно во своем дому отлучи велию палату, глаголемую погребную и в ней заповеди приходящих бедных и нищих питати в день, елико их когда приидут; и на всяк день приходяще питахуся овогда по сту, овогда по двести, овогда же по триста человек, и вящше питахуся; питатель же бедных и нищих бе муж свят именем Василий, прозванием босый, зимою бо и летом всегда бос хождаше, а при рождении его и святом крещении дано ему имя бе Вавила; имяше же муж той обычай сицев: яко егда по повелению Преосвященного Никона митрополита всех нищих за трапезу сести устроить, и тогда у всякого дизирает на выи креста, и аще у кого не обрящет, и оному свой да дарует; и всем завещает, во еже бы присно крест Христов, честное знамение спасения нашего, на выи своей носити, и на него очесы и мыслию зряще, Христову к нам превеликую и совершенную любовь памятствовати и ему нас ради страдавшему всем сердцем и мыслию присно работати.

По всякую же неделю из казны Преосвященного митрополита, по его завещанию, творяше он денежную милостыню: старым по две деньги, средовечным по единой деньге; малым же младенцам по полуденьге; а в каждое утро приходящим давше по укругу хлеба тяжелостию две литры; сия милостыня по его завещанию домовая бяше; своея же келейные казны всегда в чпаг свой на раздаяние милостыни влагаше по рублю и по два и бедным даяше по гривне и полтине и вящше, зря по потребе.

Еще же той Преосвященный митрополит в великом Новеграде устрои вновь для убогих сирот четыре богадельни и у Великого Государя испроси на те богадельни повсягодное тем нищим пропитание, и сам во оный и во иныя старыя богадельни и в темницы с милостынею хождаше; в темницах же седящих вины рассматривавше, бе бо ему сие вручено от Великого Государя, и смотря по винам и покаянию из темниц свобождаше, а наипаче немощных от могущих исправедне держимых от уз изимаше, и свобождение им даваше и весьма промышляше о правдотворении, и над самыми того града владеющими, по указу Великого Государя, он надзираше, и их увещеваше, дабы обид, налогов и разорения никому им не творити; о чесом слыша Великий Государь зело радовашеся, яко во дни его Государския державы благоволил Бог из духовнаго чина даровати такового всякому благожелательного человека, темже и почасту к нему в великий Нов-град своя царская, всякою удивительною мудростию и любовию исполненная, писания присылаше, и присно он Благочестивейший Царь желаше Преосвященного Митрополита в царствующем граде имети и с ним, его благою и сладкою беседою наслаждатися, но того за нуждою ему Преосвященному Митрополиту врученного словесного стада соделати не хотяше; обаче по вся зимы из великого Нова-града в царствующий град его призываше и немалое время повелеваше ему за своим Государским указом в Москве жительствовати. Бе бо Преосвященный Митрополит зело от Божественного писания сказатель и Богодохновенною беседою украшен и глас его благоприятен и слушающим увеселителен, а непокоряющимся Богу и святой церкви страшен и, кратко рещи, в та времена не точию ему в том равного архиерея не было, но и подобного не обреталось. Обычай же он Преосвященный Митрополит имеяше почасту святую Литургию совершати, а наипаче же во дни недельные и праздничные и народа слову Божию учити, его же для сладостного поучения мнози от дальних приходов в соборную церковь к Литургии приходяще, поучения его преславного с желанием и сердечною любовию, и сладостного пения слышаху, он бо первее повелев соборной церкви Греческое и Киевское пение пети, об украшении церковном и церковнослужителям о благочинном одеянии и довольном пропитании и во еже бы им от людей почитаемым быти зело он прилежание велие творяше тако, якоже ин никто же⁵.

Сие же Благочестивейший великий Государь зря и таковому о хвале Божией и его святых заповедей исполнению и тщанию удивляяся, день от дня наивящшую любовь к нему простираше и все прошение его исполняше.

Потом же Благочестивейший великий Государь и благочестия велий ревнитель, зря в церквах не по древнему святые соборные церкви уставу единогласное пение и наречие⁶ совершаемое, но купно в разныя гласы мнози человецы в церквах ов то, а ин ино без всякаго внимания читаху, и о поспешении прочитания един пред единым тщание имеху, а глаголемых силу презираху, и о таковом нестроении зело сжалився, с советом и благословением отца своего духовнаго Соборныя церкви Благовещания Пресвятыя Богородицы, что у него великаго Государя на сенях с Протопопом Стефаном Вонифантиевым, нача он великий Государь о единогласном наречном пении⁷ в церквах промышление творити.

Ему же в том Богоспасаемом деле велий поборник и помощник бысть преосвященный Никон Митрополит, а Святейший Иосиф Патриарх Московский за обыкновенность тому доброму делу прекословие творяше, и никакоже хотя оное древнее неблагочиние на благочиние пременити.

Тем же Благочестивейший Царь, егда Преосвященный Митрополит в Москве живяше, тогда ему у себя вверху и в прочих церквах в них же празднество творяшеся, ради своего Государского тамо пребытия, всегда ему Преосвященному Митрополиту священнодействие совершати повелеваше.

Живущу же ему в великом Нове-граде при боярине и воеводе князе Федоре Андреевиче Хилкове, бысть велие народное в великом Нове-граде и по Пскове возмущение; в великом Новеграде случися сице:

Некто от посадских людей нарицаемый прозванием Волк, наветом диавольским, ради своего малого злого приобретения, ходя по Немецким дворам, глаголя по-немецки торговым Немцам: что ми хощете дати, и аз вам повем тайное над вами Новгородцев нынешнее умышление? Егда же они его злое желание златыми ефимками удовольствоваша, и тогда им он поведа: слышите-ли в народе на боярина Бориса Иоанновича Морозова нарекание и измены причитание (во оно бо время велие в народе бяше на него возмущение), и того ради вас, яко другов его и лузутчиков всех вскоре хощут внезапно смерти предати и имения ваша разграбити; тем же аще, кто хощет душу свою спасти от напрасныя смерти, елико можете скорее от зде исходите! Они же таковая словеса от него слышавше и ради народного возмущения правде быти вменивше, абие на своих и на нанятых конях с товарами своими из великаго Нова-града в землю свою пойдоша.

Предреченный же Волк немилостивый, не удовольствуяся еще тою своею лжею, занеже от Немцев, яко за истинну мзду восприял есть, еще злейшая умысли: тече бо в земскую избу и тамо и в рядах поведа всяких чинов людям, яко друзи изменника болярина Бориса Морозова Немцы бяху в Москве ради прелагательства и от него с казною отпущены в их землю, а ныне они здесь в великом Нове-граде и едут в свою землю.

Тем же подобает нам ныне, радея великому Государю и всему Московскому царствию, тщание явити и тех Немцев ныне переймав, казну ону у них взяти, и их яко прелагателев и изменников судити.

Слышав же народ от него злаго человека таковая злая ложная и к возмущению удобная словеса, абие возмутительным чином на гнание тех немцев устремися и на пути их поймавше, начаху оных, яко обычай есть возмущенному народу творити, разнообразными орудии немилостивно, яко истинных изменников и прелагателей, бити и имение их грабити; но от смертнаго побиения Немцы избавлены быша советом Новгородцов лучших, богатых людей, иже хотяще Немцев от таковыя смерти избавити, глаголаше народу, яко аще побиете оных, кто болярина Бориса Морозова может измену изъявити, тем же подобает оных за крепкою стражею, в темницах имети, и тако народ послушав их, оных Немцев в темницу за стражу посадиша, сами же на грабеж гостей и богатых людей домов и их имения уклонишася.

Болярин же и воевода Князь Феодор Андреевич Хилков, зря таковое народное возмущение, хотя оный мятеж усмирити, посла к ним уговаривать их дьяков и голов стрелецких, их же народное возмущение не точию послушаше, но и самих оных смерти предати хотяще, потом и на убийство воеводское вознеистовися; вси убо купно с стрельцами и казаками пойдоша в каменный город к воеводскому двору глаголюще: яко они вси друзья болярина Бориса Морозова, купно с ним и изменники, усоветоваху за рубеж хлеб, мяса и рыбу на продажу возити, а нам в том творити скудость, ея же ради зде у нас дороговизна чинится.

Уведав же о сем воевода их дому своего по градской стене убежа в дом к Преосвященному Никону Митрополиту, иже прием его любезно, повеле ему во внутренних своих келиях скрытися, и дворовым своим людям заповеда дома Софийскаго врата запереть.

Егда же возмущенный народ к воеводскому двору со многим нелепым кричанием и велиим свирепством прииде, и весть приемше, что воевода убежа в дом к Преосвященному Митрополиту, абие возопиша гласы: идем тамо и изменника убием, и вси к Софийскому дому устремишася, овии с дреколием, инии же с камением, а во оно время их народным повелением присно в два набата бияху, во един градския великия башни, в другий же у соборныя церкви Николая Чудотворца на Ярославовом дворище, яже близ земския и таможенных изб, идеже бе их собрание. И пришедше к Митрополичью дому, начаша домовых со свирепством и биением испытовати о воеводе, в которой он келии скрыт есть, от них же мнози аще и ударения прияху, обаче не ведети его рекоша; темже хотяще воеводу тамо обрести у Софийского дому начаша велиим бревном врата разбивати.

Преосвященный же Никон Митрополит слыша таковое их врат свирепое разбиение, хотя воеводу от напрасныя смерти избавити и душу свою за него положити, скрыв воеводу в тайное место немедленно вручался Богу, к оному возмущенному и яростиею велиею дышущему народу изыде, нача оныя увещевати от Божественного Писания.

Слышав же народ непоборительная им, но противная и от тоя их ярости возвешающая словеса глаголемая, напрасно страшным гласом возопиша: сей есть самый заступник, изменничей и ухранитель, и абие яко зверие на него устремившеся, начаша его немилостивно бити, овии дреколием, овии же камением, ему же точию глаголющу: Господи не постави им греха сего, не ведают бо что творят; не хотящу же Богу его тогда смерти предати, вложи тамо некоим человеком об нем в сердца умиление, иже зряще его по земли влачима и немилостивно смерти предаема, обступивше его, народу не даша его до смерти убити, обаче мнозии мнеша, яко до смерти его убиша, тем же страхом объяты быша, начаша един по единому от онаго собрания отступати и вскоре вси разыдошася.

Преосвященного же митрополита дворовыя люди от земли подъемше, приведоша в его палаты; он же нимало бояся смертнаго убиения точию тщашеся оное народное колебание успокоити и неповинныя души спасти от смерти, забыв жестокое ему биение, и абие повеле у соборныя церкви в большой колокол, яко обычай есть, к молебному собранию благовестити, и ко всем Архимандритом и Игуменам в монастыри посла вестники, да к нему немедленно приидут, бе бо еще дня того час третий, сам же по оное время исповедася.

Егда же вси собрашася в соборную церковь Софии, премудрости Божией, сам с ними с честными кресты и со иконы пойде в соборную церковь Знамения Пресвятыя Богородицы, яже стоит на стране торговой; идяше же путем тем с великою нуждою, харкая все кровию, и пришед тамо едва соверши сам Божественную Литургию, в ней же причастися пречистых и животворящих таин; ими же прием Божественное ко усмирению народа укрепление; а от скорби оныя и изнеможения ляже в сани своя и повеле себя вести непокровенно к земской и таможенным избам, идеже оный возмущенный народ есть собранный.

И егда же он тамо привезен бысть, нимало их страшася, нача им глаголати: слышите-ли, я вам правду необинуяся глаголах, ныне же наипаче, ибо уже готова душа моя грешная к смерти, бессмертного бо источника Христа моего и Бога тело и кровь сподобихся прияти; тем же, хотя ваши души, яко грешный пастырь от возмущающих волков вас спасти, нарочно к вам приидох и аще во мне зрите кую вину или неправду к Царю, или к Российскому царствию, то оно мне изъявя, убийте мя; сии же словеса слышавше от него, злочестиваго сонмища злейшие и свирепейшие возмутители, страхом и стыдом объятые, начата един по единому расходится: и тако вскоре вси в домы своя поидоша.

Преосвященный же митрополит, видя в таком деле подаваемую ему Божию помощь, повеле себя вести в соборную церковь Премудрости Божия, и во оной народне всех начальных бунтовщиков по именам предав проклятию, сам в дом свой прииде; они же хотяще то злое свое дело укрыти, яко бо то они соделали к великому Государю и ко всему Московскому государству радением, умыслиша, написав о том ото всего великого Нова-града за многими тысящами рук, челобитную послати к великому Государю к Москве и всяких чинов людям в белых столбцах повелеваху руки прикладывать; аще же кто не восхощет, тем претяху смертным убиением, и того ради плаха и секира бе пред очесы уготовлена, а наипаче нужду всему сотвориша чину священному, и избраша себе особого воеводу Преосвященного Митрополита дворецкаго Ивана Жеглова, иже тогда за некую его вину посажен бе во узилище и бе цепь на выи его. Они же вземше его и сотворивши в земской воеводою и других к нему начальных людей придаша; окрест же великаго Нова-града по всем к Москве дорогам поставиша стражи, дабы от Преосвященного Митрополита и от воеводы к Москве к великому Государю с письмами не пропустить, а сами видевши свою беду, начаша промышляти от великаго Государя отступити и поддатися Польскому или Шведскому Королям.

Преосвященный же Митрополит, воеводу храня в своих келиях, о всем том извести написав с могущими то писание тайными места пронести, к Москве посла немедленно; посланный же к Москве пришед и то писание великому Государю подаде.

Великий же Государь, абие написав против того Преосвященному Митрополиту грамоту, с тем же человеком посла, а в грамоте своей Государской писа к нему в начале сице:

«Новому страстотерпцу и исповеднику и мученику Преосвященному Никону Митрополиту» и иная многая похвальная и благодарственная ему словеса приписа, а вторую грамоту свою царскую посла с тем же в земскую избу ко всему народу, дабы они, познавши свою таковую вину, аще не хошут вси смерти предани быти, у Преосвященного Митрополита милости и отпущения в своем пред ними многом согрешении прощения просили и вящших возмутителей выдали б головою; и аще Преосвященный Митрополит прощения их сподобил, то и его великого Государя к ним в том милость и той их вине отдаление им будет, и аще тако не сотворят, то вскоре имут смерти предатися, но прежде нежели сии Государския грамоты в Нов-град приидоша, вскоре по проклятии, из них лучшия люди начаша в соборную церковь приходити и у Преосвященного Митрополита о прощении и о разрешении милости просити; а егда же от великаго Государя принесенныя им грамоты прочтошася, и тогда на всех от мала и до велика их нападе велий страх и ужас смерти, точию сие едино веселило, еже великий Государь все сие дело вручил Преосвященному Митрополиту, и аще у него милость и прощение обрящут, то и великого Государя к ним милость по его об них заступлению будет: и того ради вси к Преосвященному Митрополиту, яко к милостивому отцу, пришедше со слезами милости и прощения прошаху и все на волю его Преосвященнаго Митрополита полагаху, дабы точию об них упросил милости у великого Государя; он же поучив их от Божественного писания довольно, яко быти тому поучению часа на три и вящше и заповедая еже к тому тако им не творити⁸, и видя их истинное слезное покаяние, сам их в своем пред ним согрешении простил и от клятвы разрешил⁹, и у великого Государя обещал им в той вине милость испросить, а вящших бунтовщиков и возмутителей народа повелел поймав в вящшее узилище посажати; они же абие поведенное им исполниша, больше нежели с триста человек заключиша.

И по увещанию Преосвященного Митрополита милостию Государскою обнадежившеся в тишину преложишася (и уже к тому и нам Преосвященнаго Митрополита домочадцам, свободное во граде хождение сотворися, прежде бо того, не точию велико возрастшим, но и мне сие писание списавшу, тогда еще малу сущу, от единовозрастных градских людей, небезбедно бе во граде хождение: нарицаху бо нас изменников сообщниками и хотяху бити).

В то же время, прежде нежели в великом Нове-граде возмущение народное сотворися, во граде Пскове зело паче народ смятеся: Архиепископа в тюрьму посадиша, воеводу и многих нарочитых людей смерти предаша и царская письмена изменничьими назваша, и того ради по указу великого Государя пойде на них с воинством болярин и воевода князь Иоанн Никитич Хованский, и пришед в великий Нов-град, по рассмотрению Преосвященнаго Митрополита, ибо тако ему от великого Государя повелено все во оном деле рассмотрение положити на Преосвященнаго Митрополита благорассудие, возмутителям народным учинив наказание, вящшее же перваго возмутителя прозванием Волка предати смертному посечению, а иных Иоанна Жеглова с его клевреты человек с десять, учиня им наказания бив кнутом, послать их в ссылку в Сибирь на вечное житье, а достальных оных малым наказанием наказав, а иных и без наказания всех свободи и оттоле в великом Нове-граде совершенное бысть утишение.

По совершении же сего дела болярин и воевода князь Иоанн Никитич прииде ко граду Пскову, они же не мирницы, но ратницы ему явишася, град Псков запроша и неприятельское противление показаша и от обоих стран многая христианская кровь прилияся.

Слышав убо о сем великий Государь, по совету со Святейшим Иосифом Патриархом и со всем освященным собором, посла к ним с своими и Святейшего Патриарха грамотами, ради их вещевания Архиереев, Архимандритов и Игуменов, их же Псковичи приемше и царская и патриаршая писания прочетше, не вскоре, обаче по их увещанию в совершенное смирение приидоша. И оттоле Благочестивейший Царь к Преосвященному Митрополиту нача свою наипаче велию милость являти, и часто кратко к нему писания его царскою рукою писанная, похвальная присылати, яко он великий Нов-град до кровопролития своим пастырским промышлением, аще и сам пострада, не допустил.

И тако Самодержцева душа и Преосвященнаго Митрополита любовию сопряжеся, яко Самодержец присно желая онаго в Москве быти и онаго сладоточною беседою и зрением увеселятися, но того за нуждою паствы Преосвященному Митрополиту сотворит было невозможно, обаче по царскому указу повсягодно в Москве приезжая многие месяцы живяше.

Некогда же случися едушу ему в пути к Москве виде у большой Московской дороги место не славно и маложительственно, именуемо Валдай, близ же его и озеро, именуемое Валдайское, величеством в длину и в ширину поприщ на десять, имеющее на себе несколько островов, глубиною довольно и рыбами изобильно, к нему же суть и иная озера, и зело то место и озеро ему возлюбися, и возжела на оном озере на вящшем острову устроити монастырь; еже и сбыстся, якоже о сем впреди изъявится.

Егда же Преосвященный Митрополит по скончании того пути прииде к Москве, тогда Благочестивый Царь по совету со Святейшим Иосифом Патриархом, и во всем освященным собором послаше его в соловецкий монастырь, на взятие оттуда к Москве мощей Святаго и Блаженного Филиппа Митрополита Московскаго и всеа России, а с ним послаша болярина и дьяка и честных дворян, инии же и сами по обещанию своему в той монастырь ради моления с ним поидоша; пришедшим же им той путь до моря-Океана немедленно и оным морем шествующим, нападоша на них сильные ветры, и сотвориша на мори тамо велие и страшное волнение, яко ни единой ладии остатися у них в целости, но вси разбишася, а ладия в ней же дьяк с прочими беша без вести погибоша, прочих же разбиенных ладий людие от потопления благодатию Божиею вси спасени быша.

По оном же разбиении и великом страховании Преосвященный Митрополит немедленно во иныя суды седше, пути вдахуся: и благополучно Соловецкаго монастыря достигше, мощи Святителя Христова Филиппа Митрополита вземше, немедленно вспять море преидоша. Грядущу же ему со оными святыми мощами, к царствующему граду Москве, всюду путем во градех и селех благовернии людие оным мощам достодолжное почитание воздающе, с честными кресты и со святыми иконами сретение творяху; от них же с верою приходящим благодатию Божиею многая от различных недуг страждущим исцеления подавахуся. Еще же им к царствующему граду не пришедшим, Святейший Патриарх Иосиф от сея жизни отыде в вечную жизнь.

Егда же близ к царствующему граду приидоша, и тогда Благочестивый Царь со всем освященным собором с честными кресты и со священными иконы благолепственным устроением пойдоша с ними же и Преосвященный Митрополит Варлаам Ростовский и Ярославский, аще ему Благочестивый Царь ради его конечныя престарелости и зело от того путешествия возбраняйте; он же желая видети святые мощи на стретение честных мощей поиде. Грядущим же им и мало нечто, якобы вержением камня, до Святительских мощей недошед Преосвященный Митрополит Варлаам, сяде в кресла и абие от жизни сея отъиде.

По его же преславлению дошедшим мощам великого Святителя Филиппа Благочестивый Царь со всем освященным собором и со всем своим царским Сигклитом и со бесчисленным множеством народа, от великия радости воздаша Богу благодарение, яко благоволил угодника своего мощи ему зрети, с сердечным веселием целовав оныя святые мощи, и от Преосвященнаго Никона Митрополита прием благословение, пойдоша в царствующий град Москву, и в оный вшедше, поставиша оныя святые мощи в соборной Апостольской церкви Успения Пресвятыя Богородицы среди церкви, и тако ту три дни пребыша и три нощи, ибо во вся те три дни и нощи присно народ реющеся на прикосновение и целование оных мощей.

И в принесение мощей к царствующему граду и в соборной церкви от оных мощей святых Благодатиею Божиею многая исцеления в скорбех сущим даровашеся, наипаче же величайшее число беснующихся, читаху над оными святыми мощами запрещательныя на злыя духи молитвы и руце возлагающу Преосвященному Митрополиту Никону, исцеление улучиша.

И по пренесении мощей Святительских Благочестивый Государь к Преосвященному Митрополиту Никону, за таковый его Великий труд, наипаче прежняго крайнюю свою царскую милость и любовь нача являти, и во знамя за тот труд благодарения, благоволи ему пожаловати множество драгих священных и внешних одежд, и в дом Премудрости Божия несколько сел и деревень вечно, и крилос его весь одари.

Зря же Благочестивый Царь, яко в та времена никтоже ему в разуме и во утверждении благочестия бе равен, посоветовавшись со всем освященным собором, аще Преосвященному Митрополиту Никону и весьма нехотящу и всячески отрицающуся, и разнообразными винами отбывающу, понудиша его престол Патриаршеский прияти и поставлен бысть в лето 7160-е (1652) месяца Июлия в 25 день.

Приемшу же ему Патриаршеский престол, по предбывшему своему обещанию, нача у великаго Государя милости просити о Валдайском себе селе и озере, во еже ему тамо устроити обитель во имя Пресвятыя Богородицы, глаголемыя Иверския; он же немедленно вся та, еже возжела, ему пожалова и своею царскою грамотою за златою печатаю вечно утвердити повеле.

Святейший же Патриарх абие на оно место, ради устроения обители, посла строителя старца нарочита, и с ним своего Патриаршаго дома сына болярскаго и с прочими людьми к тому устроению потребными; с ними же на то устроение посла злата и серебра и всяких утварей церковных и книг довольное число; они же до означеннаго им места не косно дошедше, прилежно начаша дело творити: единые лес секуще, другие келии, инии же ограду обители строити, таже и церковь заложиша и совершиша.

Не по многом же убо времени слышав тоя святыя обители устроение Святейший Патриарх, ради онаго места созидания и сам прииде, и принесе с собою в сребряне позлащенне ковчезе части мощей четырех Московских Святителей и чудотворцев Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, а прежде своего в ту обитель пришествия Преосвященному Макарию Митрополиту Новгородскому и Великолуцкому повеле во оную обитель принести мощи святаго праведного Иоакова Боровицкого.

Бывшу же ему Святейшему Патриарху во оной обители, приидоша возвестити окрестнии того места жители, яко пришедшу ему во ону обитель с мощами четырех святителей, ведеша в нощи над оною обителью четыре столпа огненныя стоящия, инии же зреша точию един над церковию.

И малое некое время во оной новопостроенной обители прежив и потребная вся устроив, в царствующий град возвратися, и немедленно посла во святую Афонскую гору, ради написания иконы с чудотворного образа Пресвятыя Богородицы Иверския и принесения в новопостроенную его обитель. Списанной же убо той сущей и несенной в царствующий град Москву и оттоле в Иверскую новоустроенную обитель, в пути благоволи оную, чудес источник, Свет мира Христос Бог, чудотворения прославити, яже чудеса писана суть в книге о Иверском монастыре нареченной «рай мысленный»¹⁰.

Правящу же Святейшему Патриарху Никону престол Российския церкви, и от всяких насилований ону храняше, церковных причетников ни в каких делах во иные ни в какие приказы, разве своего, похищати и их судити не даяше. К благим же и послушным смирение и любовь отеческую свою являше, к непослушным же и злым в их наказание разумную ярость являше; тем же от всех велиею честию был чтом, наипаче же от самого Самодержца весьма бе, яко отец любезный почитаем; без его бо совета ничто же хоте творити, но все за его благословением желаше делати, темже и на брань с Польским и Литовским Королем, яже тогда за православную веру християнскую, и за иные некие трудности случися, не без его Архиерейского совета и благословения пойде; дом же свой Царский, супругу свою Благоверную и Благочестивую Государыню Царицу и великую Княгиню Марию Ильиничну и сестер своих и чад своих и самый царствующий град Москву, заповеди вместо себе ведати и благоразумием хранити и во всем управляти ему Святейшему Патриарху.

И во оном царском походе благоволи Бог многия грады Литовския ему великому Государю покорити, и по победе Благочестивый царь в царствующий град возвратися и Богу за победу воздаде благодарение.

В то же лето Благочестивому Царю родися сын Царевич Алексий Алексиевич, ему же от святыя купели, за умолением великаго Государя, бысть восприемник Святейший Патриарх, а потом ради к нему велия царския любви и иные великаго Государя чады от святыя купели он же Святейший Патриарх восприимаше.

По претечении же зимы паки великий Государь весь свой царский дом и самый град Москву вручи Святейшему Патриарху и сам паки пойде на Польскаго Короля.

И во оно лето, грех ради наших, в царствующем граде Москве случися смертоносная язва, от ея же для сохранения ради царского дома со Благоверною и Благочестивою Государынею Царицею и великою Княгинею Мариею Ильиничною и со благородным Царевичем и со благоверными царевнами, пойде Святейший Патриарх в Троицкий Сергиев монастырь, и оттоле в монастырь Макария Колязинского, из него же приидоша во град Вязьму; в пути же оном весьма о хранении царского дома усердное свое тщание творяше, сам всего досматриваше и пустынными месты дороги вновь устрояше, и заставы крепкие ставляше, и огни велия на отгнание смертоноснаго воздуха повелеваше возжигати, и вся творяше, яже подобает на охранение от морового поветрия.

Благоверная же Царица, видящи его таковое от них отеческое промышление, зело любяше и почиташе, яко отца рождшаго, такожде и сестры Государския и чада велию к нему любовь имеяху, и за Божиею ему вспомогающею в том помощию, твердым его хранением, ни един кто с ними от путешествующих смертоносною язвою умре, но вси в целости и здравии путешествие препроводиша; а в царствующем граде безчисленное множество изомроша, и кратко реши, вси изомроша¹¹.

Живущу же Святейшему Патриарху с царским домом во граде Вязьме, прииде к ним с победою Благочестивый царь и видя свой царский дом во всякой целости и слыша о опасном и усердном хранении Святейшего Патриарха, вельми возрадовался; и тако, за победу Польскаго Короля и за взятие многих городов, и наипаче за сохранение его Царского дома, велие Богу благодарение воздавше, и к Святейшему Патриарху зело паче прежняго за его таковую показанную любовь, любовию своею Царскою воздавати нача, и яко Ангела Божия и дому его хранителя, и от всех человек со удивлением нача почитати; усмотревше же от морового поветрия время не опасное из Вязьмы пойдоша во град Москву, в он же благополучно пришедше¹².

Пришед же Святейший Патриарх, слыша от многих человек на Славянския книги укоризненные словеса, яко с Греческими не согласуются, хотя укоризну ону отъяти, советова с великим Государем и со освященным собором, еже бы все книги церковныя исправити со старых Греческих и Российских харатейных книг, и во всех словесах, чинах и уставах с Греками согласиться, а о нужных вещах послать ко Святейшему Вселенскому Патриарху и прочим и во святыя горы Афонскую и Синайскую.

Благочестивый же царь похвалил Патриаршее благорачительство, повеле о том собор собрати и всех Российских Архиереев, и Архимандритов, и Игуменов, и Протопопов в царствующий град призвав, общим согласием утвердити.

Сшедшимся же всем, и то дело благоключимо быти рассмотревше, постановили книжная погрешения с Греческих древних харатейных и с Русских исправити, и в чинах благопотребных по древнему уставу согласити, и о нужных и о недоведомых вещах к Святейшим Патриархам и во Афонскую и Синайскую горы послати, и то свое согласное о исправлении книг постановление Благочестивый царь и Святейший Патриарх и прочие Архиереи и весь освященный собор руками своими во лучшее утверждение того дела преписаша.

И по совершении онаго собора немедленно Святейший Патриарх, ради того исправления, повеле отвсюду из древних книгохранительниц древния Греческие и Славянския харатейныя книги собрати, и искусным и благоговейным мужем имущим от Бога дар честное от недостойнаго изводити, и могущим с Еллино-Греческаго языка на Славянский прелагати, те книги разсматривати, и погрешения от неискусных переводчиков и от переписующих исправляти, и вся выписывати; а ради того лучшаго дела утверждения из всего выписывати и о оном исправлении и о нужных неведомых вещах Благочестивый Царь и Святейший Патриарх послаша ко Вселенскому и прочим православным Патриархам письмена с Греком Мануилом.

Прияв же письмена Вселенский Патриарх Паисий и сотворивше собор и с главизнами на нем содеянными о всех писанных к ним Благочестивому царю и Христолюбивому Патриарху ответ давше и деяние соборное прислаша, в лето 7163-е (1655), во всем повелевающе последовати древних великих Православных Восточныя церкви учителей писаниям, сущим ветхих книг Греческих и Славянских.

А к Святейшему Патриарху в грамоте своей восписано сице:

«Преблаженнейший и Святейший Патриарше высочайшия Москвы и всея земли Российския Кирие, Кирие (еже есть: Господине, Господине) Никоне, во Святом Дусе возлюбленный брате и сослужебниче нашего смирения, о нем же писасте к нам, даем ответ о всех, Преблаженнейше брате, да исправится якоже лепо, понеже Бог просветися во времена ваша, да очистятся вся неудобная и да исправятся, о нем же радуюся, жив Господь Бог, и имам ти писана в душе моей, за достоинство и разум, его же дарова тебе Бог, и воистинну похвалихом преблаженство твое, еже не престаешь испытати и искати в душеполезных и спасительных вещах церковных, яко истинен Пастырь и верный Строитель Божий, пекийся устроити и питати духовное свое стадо, чистою и нелестною и твердою пищею, и во всем тщитися содержати последствию, всякое священное деяние, по чину великия церкви, да не едино разнство имамы, яко чада истинныя единыя и тояжде матери Восточныя Апостольския соборныя великия церкви Христовы, и да не едину вину обретают скверная еретическая уста глаголати нас о некоем разнстве, но да стоит во истинном согласии, яко столпы твердии и непоступнии, и прочая».

И тако, Благочестивый царь и Христолюбивый Патриарх от Вселенскаго Паисия Патриарха о всех писанных ответ приемше, и соборное оное деяние прочетше, и сим к большему благих желанию воздвигшеся, и сущия в России ветхия Греческия же и Славянския книги на исправление привести, не довольно быти мняще, изволиша Великий Государь и Святейший Патриарх, по согласию, послати с милостынею старца Арсения Суханова во Афонскую гору и во иныя святыя старожительная места, да и оттуда, своея ради богатыя милости, старописанныя книги притяжут, и ради исправления, да пришлют к Москве; и сему сбывшуся, и принесоша из Святыя Афонския горы книги зело много древних на Греческом языке писанных числом пять сот.

Еще же Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский Патриархи, и Митрополиты и Архиепископы, Патриарх Сербский и Ахридонский¹³, и иные многие от Православных стран, из царствующего града прошением, не менее двою сот книг различных древних святых в царствующий град Москву прислаша.

И тако Благочестивая сия и Богомудрая двоица Великий Государь Царь и Великий Князь Алексий Михайлович всея великия и малыя и белыя России Самодержец и Великий Господин Святейший Никон Патриарх Московский и всея России, оныя священные книги совокупивше все во едино и довольно лежащая в них разсмотревше и Божиим вседержительным манием соединивше их, в любовь движими, целости ради непорочных догмат.

Но еще к вящшему утверждению о том же паки в царствующем граде Москве в Патриархии Собор сотвориша и быша на том Соборе священном:

Никон Божиею милостию Господин Святейший Патриарх Московский.

Макарий Патриарх Антиохийский.

Гавриил Патриарх Сербский, с Митрополиты и со Архиепископы и Епископы, со Архимандриты и Игумены и со всем освященным Собором.

И тако от Святейшего Вселенского Паисия Патриарха присланное Соборное деяние пред себя принесше, с усердием прочтоша, и судивши его право от Духа Святаго составленно быти, и вся древния старописанныя Греческия и Славянския книги разсмотревше, и обретоша древния Греческия письменныя с ветхими Славянскими книгами во всем согласующеся, а в новых Греческих печатных, и в новых же Московских печатных книгах с Греческими же и Славянскими древними многия несогласия и погрешения; судиша книги согласити и исправити во всем с древними Греческими рукописными и Славянскими священными книгами, да вси Православные христиане, неведения и сопротив благочестия погрешений, и еже оттуду находящия казни убегнут, хотящие же во истинном же разумении быти, в незадорном с Греческими древними письменными книгами, и в них лежащими законы в согласном мудровании, да поживут зде в многолетнем благополучии, в будущем же веце в безконечной радости и наслаждении. Аминь.

Посем же в предъидущее лето Благочестивый великий Государь царь с воинством своим пойде на Свейскаго короля и там многия его грады поплени и оных победи.

Святейший же Патриарх Никон, воспомянув свое обещание, во время волнения морскаго, егда принесенну ему бывшу ко острову Кию, и на оном острове обещася монастырь Крестный устроити, посла тамо онаго дела во устроение, искуснаго монаха и с ним сына Боярскаго и повеле им монастырь той Крестный строити и именовати его Гречески Ставрос, Российски же крест.

Сам же Святейший Патриарх в той монастырь Крестный в царствующем граде Москве повеле соделати крест из древа кипариснаго в высоту и в ширину во всем подобен мерою кресту Христову, и украси той честный крест сребром и златом и драгоценным камением и жемчугом и положи в нем мощей до трех сот.

Такожде и святыя иконы со всяким благолепным и чудным художеством и украшением написав при том честном кресте, отпусти купно в той Крестный монастырь: с подобающею честию и благолепным Соборным провождением; провождаше бо он сам той честный крест со всем освященным собором из соборныя церкви за Сретенские ворота до места нарицаемого Филиппов крест и оттоле пришед в Соборную Апостольскую церковь и сотворив молебное пение.

В той же день великому Государю поручи Господь Бог взяти Немецкий град Динабург, иже наречен бысть Царевича Димитрия, зане в той день, в он же Царевичу Димитрию празднуется, той град взят бысть.

Потом же вскоре в Российском царствии за грехи наши Божиим праведным попущением, паки бысть смертоносноя язва и моровое поветрие.

Святейшия же Патриарх Никон, паки, яко отец чадолюбивый и верный Государского дому хранитель, со всем царским домом немедленно из царствующего града Москвы пойде во град Тверь, а из Твери в Вязьму и тамо пребысть даже до пришествия из Лифляндския земли Великаго Государя.

Егда же великий Государь в Вязьму град благополучно с победою приидете и обрете дом свой царский весь в добром здравии, велие воздаде Богу за сохранение и Святейшему Патриарху за его о доме его великотщательное попечение и прилежное блюдение, царское свое велие воздаде воздаяние и любовь его отеческую своею к нему Царскою любовию усугуби.

Между же оными любовь тако велика бысть, яко едва когда и на малое время в Российском царстве между Царей и Святейших Патриархов бяше, оною же не точию все Российское царствие радовашеся, но и многия окрестныя царствия слышавше, удивляхуся.

По престатии же убо морового поветрия, приидоша великий Государь Царь со всем своим царским домом и со множеством ратных людей и Святейший Патриарх из Вязьмы в царствующий град Москву, и живяху в тишине и во всяком благополучии и между ими любовь день от дня и час от часу от всех со удивлением умножашеся.

И во оно время Святейший Никон Патриарх купи себе в Иверский монастырь село Воскресенское, от царствующего града четыредесять пять поприщ, у некоего Романа Бобарыкина, в строение во Иверский монастырь, и нача многажды шествовати тамо, соглядати села того, и абие прииде ему мысль, еже бы построити во оном месте монастырь, пришествия ради своего, дабы ему приходити в монастырь, а не в село.

И тако, со благоволением великаго Государя начать строити Воскресенский монастырь, лес секуще и церковь строяще и келии.

Егда же приспе время быти освящению церкви¹⁴, тогда Святейший Патриарх призва на освящение храма того самаго великого Государя, и тако Благочестивый Государь Царь быв в Воскресенском монастыре, возлюби место оно, и отъехав мало написа писание Святейшему Патриарху Никону своею рукою сице: «яко благоволи Господь Бог исперва место сие предъуготовати на создание монастыря; понеже прекрасно, подобно Иерусалиму».

Святейший же Патриарх Никон получив писание оно с радостию и полагает е в среброкованном ковчежце под святым Престолом и повеле по царскому писанию званием именоватися Воскресенский монастырь, Новый Иерусалим.

По сем посла в Палестину во святый град Иерусалим, Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря келаря старца Арсения Суханова, дабы ему восприяти (подобие) с Иерусалимския церкви великия святаго Воскресения, юже церковь созда во Иерусалиме исперва благоверная и Христолюбивая святая Царица Елена мати святаго царя Константина; той же келарь вскоре во Иерусалиме шествие сотвори и повеленное исполни.

Святейший же Никон Патриарх повеле в Воскресенском монастыре, со онаго подобия Иерусалимския церкви, святую церковь созидати велику зело и пространну, яковыя церкви во всей России и во окрестных государствах в настоящем времени нигде не обретается, ибо и оная Иерусалимская святая церковь от озлобления Турков во многих местах разорена бысть, и иными неправославными верами по своим их обычаям исперепорчена: и тако Блаженный строяше ону церковь.

Не по мнозе же времени, позавидев общий супостат великия любви между Благочестивым Царем со Святейшим Никоном Патриархом, нача быти между ими безсоветие и распря чрез некиих злых человек, иже от супостата на то устроенных; и егда случахуся праздничныя дни и бываху Великаго Государя выходы в Соборную церковь и на исхождение с литиями, тогда Благочестивый Царь, подущаем злыми ближними своими боляры, в те обыклыя исхождения не исхождаше.

Святейший же Патриарх множицею его ожидаше благовесть продолжая Благочестивый же Царь присылаше к нему и повелеваше не ждати себя и тако бысть между ими распря и безсоветие.

Святейший же Патриарх восхоте дати место гневу; оставляет свой Пастырский престол и жезл Архиерейский в Соборной Апостольской Пресвятыя Богородицы церкви в день торжественный, в оньже положению ризы Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, еже есть хитон, месяца Июлия в «10» день; Благочестивому же Царю посылает рукописание свое, еже бы ему подаровав где келию на сожитие себе.

Благочестивый же царь, уведав о сем, присылает к нему ближняго своего болярина Князя Алексея Никитича Трубецкого в Соборную церковь, ибо народи видевше сие необычное дело, мног плач и рыдание сотвориша и не испущаху его из Соборныя церкви.

Ближний же болярин увидев Святейшего Патриарха в черном клобуке и просту пятерицу в руце имуща, глагола ему царевым словом: повелел есть великий Государь тебе возвестити, почто-де ты просишися в келию, есть-де у тебя келии твоего строения на Патриарше дворе; он же отвеща ему: не мои те суть келии, но кому Государь благоволит, тому и жити в них; мене же дабы пожаловал Великий Государь, отпустил в кий-либо монастырь.

Болярин же паки иде ко Царю, и тамо мало быв, паки вторицею прииде ко Святейшему Патриарху тожде глаголя ему, еще же и сие прирече: Великий Государь велел у тебя Святейшего Патриарха вопросити: нет ли у тебя какой ссоры на Великаго Государя или каких наносных речей, изволь возвестити; он же глагола ему: ни ссоры, ни наносных речей мне никаких на Великого Государя и ни на кого несть, а оставляю престол свой, ведая своя к Богу многая согрешения; многих бо ради грехов моих зде в царствующем граде многия моры и войны быша и вся злая, того ради оставляю аз престол свой и первенство свое; и тако паки вторицею болярин той отыде ко Царю.

Благочестивые же людие церковная врата крепко держаху, дабы им не испустити его из церкви; вельми же о семь плакаху, яко лишахуся такова Великаго Пастыря и учителя: и тако держаху его в церкви чающе пришествия Царскаго.

Святейший же Патриарх седяше на нижней степени своего места еже есть посреде церкви к западным церковным дверям и часто возставая хотя же из церкви изыти; народи же не даяху ему исходит плачуще; он же, видев слезы их, и сам прослезися.

Паки же прииде в третие оный Боярин со иными глаголя: Великий Государь указал тебе сказать, где-де ты изволишь, тамо себе монастырь и келии избери, и тако Святейший Патриарх поклонися пред Болярином, глаголя: челом бью Великому Государю на его Государской милости; и тако изыде из Соборныя церкви.

Обрете же вне Соборныя церкви извозника с колесницею, бе бо на то уготован и ходяше на колесницу сести, бе бо во оно время грязь из Ивановской площади; народи же видевше сие растерзающе телегу и супонь разрезаша и коня распрягоша.

Святейший же Патриарх, видя, яко не даяху ему на колесницу сести, иде по Ивановской площади по грязи пеш; привезоша же ему тогда и карету; он же не взыде в ню, народи же мнози последюще ему и абие во вратех града Кремля Спасителевых реченных, те врата затвориша не испущающе его; он же сяде во единой печуре и тут мнози плакахуся его, что оставляет их, яко Пастырь овец, и абие приидоша сановницы царстии ко вратам и тогда врата отверзоша.

Святейший же Патриарх востав иде паки пеш Красною площадью и Ильинским кресцем, даже до Воскресенскаго своего подворья; народа же множество возследоваша ему уговаривающе его и плачуще; он же пришед на Воскресенское свое подворье и вниде в свои келии, яже суть на подворье, и благословив всех и мир подаде отпусти восвояси; сам же Святейший Никон Патриарх пребыв ту на Воскресенском подворье три дни и три нощи, и испросив в Новодевическом монастыре две коляски, прутием плетеныя Киевския, и положив на едину коляску вещи своя, на другую же сяде сам и путешествоваше в монастырь свой Воскресенской.

Благочестивый же Царь уведав о сем, яко путешествует в монастырь в простой коляске, посылает за ним того же болярина своего Князя Алексия Трубецкаго с каретою его Патриаршескою, еже бы ему Святейшему Патриарху в той карете путешествовати, болярин же вскоре изыде во след его и не возможе уже достигнути, прииде же в Воскресенский монастырь и глаголя ему указ Царскаго Величества, дабы ему прияти карету; он же не прият; болярин взяв ту карету паки с собою и привезе ю в монастырское село, глаголемое Чернево, и оставиша ту, стояше же та карета в селе Черневе многое время.

Святейший же Никон Патриарх прият на ся вериги железныя, и вдадеся молитвам и посту и воздержанию, и нача у церковнаго онаго великаго строения сам собою безпрестанно надзирати и плинфы носити на руках своих и на раменах, такожде и братия того Воскресенскаго монастыря с ним же труждающеся плинфы носяще всегда в работныя дни.

Таже Святейший Патриарх начал окрест монастыря пруды копати, и рыбы сажати, и мельницы устроивати, и всякия овощныя сады насаждая, такожде с братиею и лес секуще, поля к сеянию расширяюще, из болота же рвы копающе, сену кошение устрояюще и сено гребуще, везде же всякия труды труждаяся, сам собою во всем образ показуя; и сам везде на трудех прежде всех обретаяся; последи же трудов исходя: и тако пребываше труды к трудам прилагая.

Благочестивый же Царь слышав его многия труды и терпение многажды с милостынею к нему присылаше, по тысяче и по две тысячи рублев, такожде и на пищу братии трепезныя потребы присылаше, еще же царскою своею милостию призре его и вдаде ему на пропитание три великия обители строения его: Пресвятыя Богородицы Иверской и Крестной и Воскресенской монастыри, дабы ему ведати их со всем, и питатися тех монастырей от земледельцев всякими доходы и угодии и оную великую церковь Божию строити, царских же своих доходов и оброков с тех монастырей и с вотчин тех имати ни в какие поборы не повеле, бе бо тогда за теми монастырями вящше 6000 земледельцев.

К сим же по вся лета присылаше ему Благочестивый Царь за соляныя Камския варницы по две тысячи рублев, и теми Государския милости сребреницами и своими новостроенными монастыри строяше церковь Божию, наипаче же своими трудами всегда всем во всем образ себя полагая.

По мале же времени пришествия своего в монастырь Воскресенский, яко лето едино или годищное время прежив, присылает к нему Благочестивый Царь ближняго своего человека, возвещая ему нашествие иноплеменник Крымских Татар, яко уже приходят близ Российского царствия, а тебе-де отцу нашему и богомольцу от такова нашествия в сем новом и пустом месте в монастыре Воскресенском, спастися и усидеть невозможно, понеже тогда еще монастырь Воскресенский сначала имея ограду малу и не крепку, и чтоб изволил по совету Благочестиваго Государя Царя идти, для таковаго нахождения иноплеменник, в Макариев Колязин монастырь, понеже той монастырь давной и устроен каменным ограждением крепко.

Святейший же Патриарх глагола присланному: возвести Благочестивому Царю о сем, яко аз в Колязин монастырь не иду, лучше мне быть в Зачатейском монастыре, в Китай-городе в углу, нежели в Колязине монастыре; а есть, рече, у меня и без Колязина монастыря, за помощию великаго Бога и его царскою милостию, свои монастыри крепкий Иверской и Крестный, и я доложася с Великим Государем пойду в свой монастырь, и ныне-де возвести великому Государю, яко иду к Москве о всяких нуждах своих доложитися с великим Государем; посланный же рече: про которой-де Святейший Патриарх монастырь Зачатейской изволит говорить, яко лучше Колязина монастыря? Святейший же Патриарх рече: тот, что на Варварском кресце под горою у Зачатия; бе бо тогда в том месте под горою большая тюрьма; он же посланный глаголя, яко тамо токмо большая тюрьма, а не монастырь; Святейший же Патриарх глаголя: тот и Зачатейский монастырь и абие присланный со благословением и с сими словесы пойде в путь свой.

Святейший же Патриарх не закоснев дома и сам пути касается, и пойде в царствующий град Москву; и на Москве же тогда готовляхуся ко осаде и строяху град деревянной по земляному валу.

Святейший же Патриарх ни мало закоснев, того же дня прииде и ста на Иверском своем подворье, и посла весть о том к великому Государю, яко прииде Никон некиих ради нужных потреб, и желает видети его царския очи, мир и благословение подав отыти, амо же Богом, и его царским изволением управлен будет от нашествия иноплеменник.

Царь же Благочестивый того вечера несоветовав с боляры и неизволи быть к себе Святейшему Патриарху; во утрий же день советоваше с боляры, яко еще послати думнаго дьяка Алмаза Иванова и вопросити Святейшаго Патриарха: каких ради нужных потреб прииде и чтоб ему думному о сем возвестил, а думной донесет великому Государю и всей палате; и абие посланный вся изрече Святейшему Патриарху.

Слышав же сие Святейший Патриарх глаголя ему: яко аз тебе глаголати о нужных своих потребах не буду, и благословение посылати чрез тебя не хощу, то есть благословение совершенное, еже с воображением креста и с возложением руки; и абие посланный думной с тем словом отыде, и в той день паки не изволившу быти Святейшему Патриарху у великого Государя.

В третий же день паки посылает великий Государь того же человека глаголя: яко великий Государь благоволит быти тебе вверх к себе в вечер сей; Святейший же Патриарх от дне своего выезда из Воскресенскаго монастыря, яко третий день ничто не вкусив, понеже снедных вещей не имея ничего при себе.

Народи же Московские видевше своего пастыря пришедша возрадовашася; в те же дни известие прияша, яко Крымския татары отыдоша восвояси; и егда прииде вечер, тогда паки прииде той же прежде реченный посланный глаголя, и время возвещая идти вверх ко Благочестивому Царю.

Святейший же Патриарх пойде и прииде по обычаю в верхние палаты; Благочестивый же Царь срете его на переднем крыльце, и тако вшедшим им в палату, Святейший Патриарх сотворив молитву: «Владыко многомилостиве и прочая по ряду; еще же присовокупи о Царе и о Царице прошение и о всем доме и о воинстве, а абие по молитве седоша мало и глаголаше друг ко другу мирная словеса, и друг друга вопрошаху о здравии и о душе спасительном пребывании; и мало посидевше, тут бо бе и боляре; Благочестивый же Царь и Святейший Патриарх поидоша ко Благочестивой Царице и к чадом их, и тамо умедлиша, яко четыре часа нощи: и отпусти его Благочестивый Царь восвояси в монастырь Воскресенской, и поизволи ему Благочестивый Царь ехать, по прошению его, во Иверской и в Крестной монастыри, и, егда приуготовится на путь, зва его во утренний день на обед свой Царской в дом; он же отречеся, яко утром рано имам отыти в путь свой.

Благочестивый же Царь присла к нему за обед и напутное шествие сребреных денег 2000 рублев, и повеле ему имать из Савина монастыря по 20 человек стрельцов и сотников ради всякого бережения от злых человек в монастыре и в путешествии, и абие Святейший Патриарх отыде от царствующего града Москвы и прииде во свое строение в монастырь Воскресенской.

В то же время прииде к нему от царствующаго града Москвы в Воскресенской монастырь черной диакон Феодосий, еже бе жил и служил у Крутицкаго Митрополита Питирима, глаголя Святейшему Патриарху на своею Митрополита многа зла, называя его мучителем и блудником, и иная многая возвещая, и моля Святейшаго Патриарха, да повелит ему быти в монастыре Воскресенском.

Святейший же Патриарх благоволи ему быти в братстве; егда же хотяше идти по намерению своему во свое строение во Иверской и в Крестной монастыри, тогда той же чернец Феодосий моля Святейшаго Патриарха неотступно, чтобы и ему повелел бытъ с ним в путешествии в те вышеписанныя монастыри.

Святейший же Патриарх, не ведая его лукавого коварства, повеле ему идти и пребывати в крестовой своей службе, ясти и пити с келейными его старцы, и быша во Иверском монастыре и в пустыне Галилейской время не мало, и пойдоша в Крестный монастырь, и тамо поживе мало не годищное время и построиша вновь Соборную церковь велику каменну во имя Воздвижения Честнаго Креста Господня и ископаша кладезь великий из камени дикаго, и на том кладезе построиша церковь, каменную ж во имя происхождения Честнаго Креста Господня, бе бо той кладезь вельми угоден и на всякия монастырския потребы воды довольно; построен же бе той кладезь молитвами и трудами самого Святейшего Патриарха Никона, понеже в том Крестном монастыре прежде сего такого кладезя не имелось, в зимнее бо время и летнее скудость воды бе велика; в зиме бо от мраза измерзаша, в летнее же время от жара изсыхаша, ибо бе мал зело и не глубок.

Святейший же Патриарх о сем не мало соболезноваше, и моля Бога да проявит ему Бог где ископати кладезь, и абие, Богом наставляемый, избра сие место и бысть кладезь изряден; и иная строения многая строяше и о церковном строении прилежа и труждаяся сам с братиею, и прочими трудники, пришедшими с ним, и с тамошними земледельцы.

Сия же до зде, паки глаголем о преждереченном диаконе Феодосие: живяше же той диакон при Святейшем Патриархе, нача приступати и в близость и клеветы творити; Святейший же Патриарх, не разумея его коварства, ни мало о сем внимаше.

На острове же том построена бе влазня¹⁵ ради мирских всяких людей; в той же влазне служилые люди узреша диакона того с неким человеком, сотворяюща нечто, и вопросиша их; диакон же молча иде в монастырь; они же емше клеврета его яве вопросиша прилежно о творении их дела; он же поведа: той диакон строил некий портежный состав; служилые же люди возвестиша о сем Святейшему Патриарху.

Святейший же Патриарх повеле приказному своему дворянину Василью Поскочину того диакона распросити и человека того; диакон же той поведа ему все подробно писанием, яже творяше во влазне трутизное зелие, поведая ему, яко послаша мя, рече, с Москвы Крутицкой Питирим Митрополит и Павел Чудовской Архимандрит повелеша мне извести Святейшаго Патриарха и за то-де посулиша мне Великоновгородскую Митрополию и я-де по воле их творя: перво бо давал я в питье Святейшему Патриарху и поднес питие в скляничной крушке хрустальной и он-де увидел, что мутно стало в сосуде питие, и того-де ради и вылил, глаголя, что-де гораздо мутно, и велел свежаго налить при себе, и тем-де он тоя трутизны избыл, а келейным-де малым старцам в питье давал же, чтобы до меня были добры, и они-де малые старцы то питье не разсмотря и не знаючи пили.

А ныне-де я строил то по научению тех вышеписанных людей Святейшему Патриарху смертную трутизну и имал-де я у него тайно власы из головы и из брады и из постели и из следов и из стелек и мыло, которым он мылился и то-де ныне строил и хотел-де его портить, а человек той не ведал совершено про то дело ни про что, только-де он способствовал мне.

Сия же слышал Святейший Патриарх от приказного человека и видев писанныя речи за его дьяконовою рукою, удивися силе Великаго Бога, яко сохрани его от такия смертныя трутизны и возда славу Христу Богу, яко избави его Господь Бог от того злоковарственного умышления, и напамятова, како излил из хрустальныя крутки питие мутное, подносимое оным диаконом.

И абие повеле писание и те распросные речи и их обоих сковав послати к Москве к благочестивому Царю; и егда сие писание дойде в руки благочестивому Царю, тогда повеле паки разспросити большим болярам Князю Алексею Трубецкому и иным пред собою, да уведать истину о сем; и егда начаша его вопрошати, он же всего того отречеся, яко не знает и в мысли его того не бывало, и о сем возвестиша Царю, и повеле его градскому суду предати и тамо вопросити, идеже спрашивают с пристрастием и прочих злодеев.

Он же Феодосий ту истинну поведа якоже бысть в монастыре Крестном и что о нем писано, и то он с повинностию исповеда по ряду, что он строил такую трутизну и хотел смертно отравить Святейшаго Патриарха.

Не по мале же времени Святейший Патриарх устроив вся потребная в монастыре Крестном паки возвратися в монастырь Воскресенской.

Известно же учинилось Царю Благочестивому, что Святейший Патриарх со Океана-моря в Воскресенской монастырь прииде, присылает своего ближняго человека Иродиона Матвеевича Стрешнева и поведает Святейшему о преждереченном диаконе Феодосии, что из Крестнаго монастыря к Москве прислан, и яко истинну поведа и вину во всем он принес великому Государю против твоего Святейший писания, яже писал о нем великому Государю из Крестнаго монастыря, и ныне о нем что укажет твое Святительство: смертною ли казнию казнити, чтобы иным впредь тако творити было неповадно, или в дальнюю ссылку его сослати, или свободну быти ему диакону поволишь?

Святейший же Патриарх Никон от присланнаго сия слышав, бил челом на милости Государской, что испыта истину и уведа в конец дело и рече: воля великаго Государя о сем деле да будет, аз бо чист есмь от того диакона и злаго его коварства, иже он на мя умысли злою трутизною смерти предати научением злых человек; но понеже сохрани мя десница Вышняго Бога от их злаго коварства, аз бо диакону тому не истец, токмо явно учинил великому Государю злобу на мя Крутицкаго Митрополита и Павла Архимандрита Чуковскаго с клевреты, а о диаконе том, что великий Государь укажет по своей воли, и с сим присланнаго отпусти к Москве.

Некогда же по зависти диаволя оклевета великому Государю Стольник Роман Бабарыкин Святейшаго Патриарха, глаголя, яко бы Святейший Патриарх, проклиная Великаго Государя на молебне, глаголя псалмы не приличныя: Боже хвалы моея не премолчи, в нем же написано тако: «да будет двор его пуст, и жена его вдова, и чада его сироты», и иные псалмы приличные сему.

Великий же Государь о сем на ярость подвижеся, посылает абие по всех Архиереев Московскаго Государства и по свой Царский Сигклит и возвещает умильно Архиереям на Святейшаго Патриарха со слезами, яко рече, тако мя кленяше.

Российстии же Архиереи и Палестинские и его Царский Сигклит советуют Великому Государю, взяв Святейшаго Патриарха вскоре, и сослати его в дальнюю и жестокую ссылку, един же Архиерей или два глаголаше Благочестивому Царю, дабы Великий Государь изволил о том деле его Святейшаго Патриарха самаго допросить, аще ли же запрется, ин из служителей его и рабов допросити подлинно, и потом уже осуждение дати.

Великий же Государь благоволи сему тако быти и посылает в Воскресенский монастырь от освященнаго Собора Газскаго Митрополита Паисия да Астраханскаго Архиепископа Иосифа, с ними же Архимандритов и Игуменов, от царскаго же Сигклита: Болярина Князя Никиту Ивановича Одоевского, и окольничаго Иродиона Матвеева Стрешнева, и думного Логофета Алмаза Иванова, полковника Василия Философова и с ними пятьдесят человек стрельцов, и иных дворян и детей боярских множество.

Пришедшим же им в монастырь Святаго Воскресения и вшедше в келии патриарховы начаша его вопрошати, како он пел есть молебен, и како проклинал, и кия псалмы читал; он же отвеща им: неложно глаголю, яко молебен пел есмь и тии псалмы читаны суть, токмо не к лицу Великаго Государя, а каковым аз молебен тогда певал, и каковые псалмы читах, аз и ныне готов таковый же молебен пети при вас; псалмы же сии глаголах аз, моляся Господеви Богу на супостата своего Романа Бабарыкина, понеже бо тогда у него Святейшаго Патриарха по его Романову челобитью землю взяв отдали к селу Бобыреву, иже напоследи Благочестивый Государь Царь и Великий Князь Феодор Алексеевич всеа великия и малыя и белыя России Самодержец пожаловал присовокупил и все село то в Воскресенский монастырь.

Посланнии же глаголаша: молебна мы слушати без указу Царскаго нейдем; поведено же нам взяти в распрос Архимандрита и братию и детей боярских и слуг и служебников, иже суть в то время у молебна были; он же глаголя им, якоже что хощете, то и творити; они же по единому приводяще вопрошаху их, како молебствоваше и что пояху; отвещевающим же им, тии глаголаху, яко на молебне на ектениах за Великого Государя Бога молил, а псалмы к каковому лицу читал, того не именовал. И тако разспросив Архимандрита и братию отпустили из монастыря же по указу Царскаго Величества исходити не повелели; мирских же всех разспросив за стражу Московским стрельцам отдали.

Наутрие же возвестиша Святейшему Патриарху, яко пещь новых кирпичей поспела есть и износити потребно; он же по прежнему обычаю повеле в колокол на работу звонити.

Присланнии же уведаша от тут живущих, яко хощет Святейший Патриарх идти на труды, с братиею кирпичи из пещи износити; посланнии же прислали глаголюще, дабы до указу великаго Государя из монастыря Святейшему Патриарху никуды не исходити, и поставили вкруг монастыря Московских стрельцов, да никто же из лишних в монастырь внидет, и из монастыря Патриарха и братии не испущати; и тако пребысть в Воскресенский монастырь за стражею с месяц един времени.

Архиерей же и болярин с прочими вскоре отъидоша к Москве, токмо полковника со стельцами оставиша.

Святейший же Патриарх Никон, наипаче во время оно сугубыя молитвы Господеви возсылаше, ибо егда сошед с Москвы и пришед в воскресенский монастырь, таковый обычай имея: по вся бо дни по литургии молебен певаше Пресвятые Богородице Греческим речением и согласием, а во облежании стражей и еще к тому приложи стихиры Пресвятей Богородице Киевским согласием Российским речением: «всем предстательствующи Благая», и пояше всегда моляся со слезами; и тако по едином месяце прииде Великаго Государя повеление к полковнику оному Василью Философову повелевающе ему и со стрельцами отыти к Москве; монастырь же по-прежнему оставити свободен и колодников свободити; и тако преста вражда та благодатию Божиею.

Святейший же Патриарх труды множайшия о церкви Божией полагаше, пребываху же в том Воскресенском монастыре повелением Великаго Государя оберегатели Святейшаго Патриарха здравия: един сотник и 20 человек стрельцов из Звенигорода Саввина монастыря.

По прошествии же того единаго смущения паки многия смущения и оклеветания великому Государю на Святейшаго Патриарха бываху, ибо во оно время пребываху у Святейшаго Патриарха в Воскресенском монастыре многие иноземцы: Греки, и Поляки, Черкасы и Белорусцы и новокрещенныя Немцы и Жиды в монашеском чину и белецком приезжаху же мнози изо многих стран и земель иноземцы хотяще видети лице его и зрети таковаго великаго строения, он же всех с радостию приимаше.

Великому же Государю навадиша, яко со иноземцы глаголет Патриарх на великаго Государя многия неприличныя глаголы жалуяся, яко бы великий Государь владеет и царством и Архиерейством и о том убо паки от великаго Государя с выговором приезжали; и иныя смуты частыя бываху.

Благочестивый же Царь аще и таковая на Патриарха ему клеветаху, но зело милостив бе к нему, егда бо родится благочестивому Царю сын или дщерь, тогда с милостынею к нему присылаше, такожде и со овощами всякими, дорогими сахары и иными узорочии; Святейший же Патриарх на трапезе все с братиею разделяше, такожде и егда царскаго дому кто имянинник бываше, тогда благочестивый царь от всех с пирогами имянинными присылаше; он же и тии пироги с братиею разделяше.

По малех убо летех паки учинися вражда у Святейшаго Патриарха с великим Государем таковым образом: болярин некто Царска Сигклита, именем Никита Андреевич зовомый Зюзин, бе муж благочестив и богобоязлив; сей видев беспрестанныя же вражды и смущения у великаго Государя с Святейшим Патриархом, ведяше же и первую великую любовь между ими, восхоте паки привести их в любовь, но не возможе, уже бо тако то Богу Святому изволившу; восхоте и написа писание ко Святейшему Патриарху, яко бы благочестивый Царь присылал есть к нему Никите ближних своих людей Артемона Матвеева и Афанасия Нащокина и повелел есть глаголати ему, дабы той Никита написав послание от своего си лица ко Святейшему Патриарху таковое, во еже бы Святейший Патриарх на нарекованное число пришельствовал в царствующий град Москву в день недельный ко утренни, у врат же града вопрошающим, да поведает о себе нарицающеся Саввина монастыря власти; пришедши же бы в соборную великую церковь и возшед стоял бы на Патриаршеском месте и восприял бы свой Архиерейский жезл, его же пошед с Москвы оставил на месте том; и тогда благочестивый Царь присылати будет сперва боляр своих со оглаголанием, а потом паки второе пришлет боляр своих и властей; тогда бы Святейший Патриарх вопросил ключей своих келейных, и аз де ему в третие и келейныя ключи пошлю, и тогда бы он шел в келии свои; к нему же по мале часе и сам аз пришел бы и о всем с ним возглаголал, аще же не тебе, Никите, к нему отписати, то иному несть кому, понеже иных убо боляр Святейший Патриарх не тако любит, а тебе-де жалует.

Он же Никита, якобы сия вся слышав от них, восписует и с Новгородским священником Сысоем Андреевым к Святейшему Патриарху посылает.

Святейший Никон Патриарх, прият сие писание и прочет, повеле списати, а подлинное его Никитиной руки писание к нему ж со священником оным воспослати, понеже той Никита в том писании своем написа, дабы писание руки его к нему паки прислати.

Святейший же Патриарх и свое писание с писанием его к нему посылает, сице глаголющее, яко невозможно рече сем тако быти, во еже мне тако к Москве пришествие сотворити.

Седмицу же едину преждав, паки тойже болярин призывает к себе Патриархова иподиакона Никиту именем Никитина, глаголя ему: яко повелел есть великий Государь тебе ко Святейшему Никону Патриарху послати, ведая любовь его к тебе такожде и твою ко оному, призвав к себе и отца своего духовнаго Иеромонаха Александра, иже прежде бывый Андреан Протопоп, глаголя, на сие тебе свидетель и отец мой духовный; и посылает с ним писание подобно первому, еще же в писании том приложи: второе, рече, уже великий Государь оных же ближних людей своих присылал есть к нему Никите, с ними же бяше прислано письмо его царския руки; написано же тако бе, о чем, глаголя, будут тебе Никите глаголати ближния наши люди, и тебе бы то верно имети, того бо ради и писание к тебе нашей руки послася, и ты убо, о Святейший, поверь нам и пришествие сотвори.

Святейший же Патриарх и сие писание приим, паки повеле списати вернейшим своим, иподиакона же того паки с писанием бездельна отосла, глаголя, яко невозможно сему тако быти, такожде же и писание его паки отосла, понеже той болярин писаше к нему, дабы писание его возвращали.

По трех убо днех, паки того же иподиакона Никиту той же болярин посылает с писанием подобно первым, еще же и сие прилагает: аще, рече, ныне ты Святейший Патриарх не изволиши быти, глаголет великий Государь, и не умириши церкви Божия и с нами мира не положити, то и во веки церкви Божией быти во вражде и у нас нелюбви; аще же будеши ныне, то сотворим во всем волю твою, якоже Господеви угодно и тебе.

Святейший же Патриарх сие третие писание от иподиакона прими, глаголя ему: аще и аз престола своего не желаю, но и паче церкви Божией всякаго умирения и царского милосердия желаю, и вдаются воли Божией и царскому его изволению; токмо о сем едином попечении имею, дабы сие дело не коварством было; Никита же иподиакон глаголя ему, яко при отце своем духовном Никита Зюзин посылаше его государским повелением.

Святейший же Патриарх третияго онаго писания по его прошению не отпусти, рек к нему: да скажеши болярину, яко сам аз иду и писание твое привезу, и абие начать пути касатися, и пойде к Москве в субботу вечера по повечерии за едину седмицу до праздника Христова Рождества; пришедши же к царствующему граду Москве и во вратех града, глаголемых Смоленских сказашеся, яко Саввинския власти приидоша; тогда стражи отверзоша им врата и во град пустиша его и сущих с ним; вшедшим же им во град и пришедшим в соборную великую церковь Пресвятыя Богородицы во время утренняго пения в стихологие первыя кафизмы, и по обычаю Архиерейского входа, сущим с ним повеле пети: «Достойно есть», сам же Святейший Никон Патриарх поклоняшеся святым иконам и целоваше я.

По отпетии же «Достойно» и по ектении паки начаша стихологисати псалтирь по обычаю; тогда Святейший Патриарх шед и ста на Патриаршеском месте своем и взем в руце свой жезл Чудотворца Петра Митрополита, его же бяше оставил по отшествии своем, и пойде к нему к благословению Преосвященный Иона Митрополит Ростовский и Ярославский, бе бо той Митрополит тогда хранителем Святейшаго Патриаршескаго Российскаго престола, посем и Протопоп большаго собора и прочия священницы по обычаю и вси прилучившияся тамо народи.

По сем же Святейший Патриарх призвав онаго Митрополита Ростовского, да Архимандрита Воскресенского, посылает их к великому Государю вверх, и повеле возвестити о себе, яко рече, мир и благословение великому Государю и всему его царскому дому, и всему царствующему граду; они же убо послушавше его идоша и возвестиша Благочестивому Царю по его повелению.

Благочестивый же Царь посылает по властей и по благородных своих боляр наскоро и которые приключилися советует с ними великий Государь о пришествии Святейшаго Патриарха; они же отвещавше рекоша, дабы вопросити его, чего ради пришел есть, и за каковым делом.

Тогда Благочестивый Царь посылает к Святейшему Никону Патриарху боляр своих Князя Никиту Одоевскаго с прочими, дабы вопросили его; они же пришедши в церковь вопрошаху его; отвещав же Святейший Патриарх Никон, глаголя им, яко мир и благословение великому Государю и дому его царскому и всей своей пастве принесе, они же слышавше сия, паки возвратишася к великому Государю.

Благочестивый же Царь, услышав таковая словеса, паки советует, что ему отвещати; Архиереи же и царский его Сигклит советуют, дабы отослати его в Воскресенский монастырь, не видев лица царскаго.

Тогда Благочестивый Царь благоволи сему совету их быти; пойдоша же к нему паки Архиереи и боляры глаголюще, и повелевающе ему возвратитися в Воскресенский монастырь; отвещав же Никон Патриарх глаголя им: хощу, видети лице царское и благословити дом его; они же укориша его, яко не правильно в нощи пришедши, и реша ему, яко царскаго лица тебе видети в нощи невозможно, понеже у великаго Государя ко Вселенским Святейшим Патриархом о пришествии их к Москве писано есть и послано, и ожидает пришествия их вскоре, и за тем убо видети лица царскаго до Вселенских Патриархов невозможно.

Тогда Святейший Патриарх глаголя им: да возвестят еще великому Государю, яко требую его видети ради нужных великих дел; они же его отсылаху до Вселенских Патриархов; вся же сия содеяшася во время утренняго пения; едва же послушавше его пойдоша и в третие к великому Государю и сказаша словеса его; великий же Государь повелел паки идти ему в Воскресенский монастырь; сие же бе уже по утрени в той же соборной церкви.

Святейший же Никон Патриарх слышав таковое повеление, пойде ко святым иконам знаменоватися и изыде из Соборной Церкви; взял же с собою жезл Петра Митрополита и сяде в свои сани; за ним же великий Государь присла болярина своего Князя Димитрия Долгорукова и с ним Полковника и стрельцов.

Никон же возседая в сани, отгрясе прах от ног своих, глаголя Господня словеса: «идеже аще не приемлют вас, исходяще из града того, и прах прилепший к ногам вашим оттрясите во свидетельство на ня; сего ради и прах прилепший к ногама нашима оттрясаем вам». Полковник же некий глаголя ему: мы убо прах сей подметем. Тогда Святейший Патриарх глаголя ему: разметет убо вас сия метла являшаяся на небеси, бе бо в то время являшеся на небеси хвостовая звезда, якоже метла, еже есть комета.

И посем пойдоша на Каменной мост и в Никитские ворота до света за малый час; провождаху же его те же предъупомянутые полковник и болярин и егда изыдоша из врат землянаго города, тогда болярин повелел стати для великаго Государя дела. Святейший же Патриарх став ожидаше реченнаго им; оный же болярин глаголя титло царево и по титле рече: велел есть у тебя Святейшаго Патриарха Благочестивый Царь благословения и прощения просити.

Святейший же Патриарх отвещав рече ему: Бог его простит, аще не от него смута сия; болярин же вопроси его глаголя: какая смута повежд ми? он же глаголя о пришествии своем: аще рече невинен великий Государь в сем моем приезде, и без его воли сие было, и его Бог простит; возвести тако великому Государю. Болярин же возвратися во град, Святейший же путешествоваше в село свое Чернево. Егда же болярин оный прииде к великому Государю и возвести ему вся сия, и яко жезл Петра Митрополита Никон с собою взя, жезла же того еще ему сущу в Церкви прошаху у него ключари, он же недаде им глаголя: яко аз поставих, аз и взях, что вам дела до сего.

Великий же Государь паки советует со Архиереи и сигклитом своим, во еже послати во след его и аще той жезл, сиречь посох, несет иподиакон, и у него отъяти. Аще же у самаго в санях или в руках, то убо просити честию; вопросити же его и о сем, еже он рекл есть болярину Долгорукову за земляным городом, прощающи великаго Государя, и какую он смуту сказал; а донележе не скажет и жезла не отдаст, никакоже от него неисходным быти.

Посланнии же быша с тем царским повелением: Павел Митрополит Сарский и Подонский и Архимандрит Иоаким Чудовский, от сигклита же окольничий Иродион Стрешнев, думный дьяк Алмаз Иванов, с ними же и Полковник и стрельцы.

Достигше же Святейшаго Патриарха в селе Черневе, и сказаше ему царское повеление, дабы он возвестил великому Государю, какая есть смута и отдал бы посох Петра Митрополита; он же недаде им посоха и про смуту не возвести. Тии же стояще быша в селе Черневе, яко двоеденствие, и неотступни бяше днем и нощию; двор же окрест стерегуще полковник и множество стрельцов.

Святейший же Патриарх Никон, не терпя таковаго озлобления, посылает той посох и писание болярина Никиты Зюзина с Воскресенским Архимандритом Герасимом; за оным же пойдоша и тии присланные власти и от сигклита и Полковник и стрельцы; сам же Святейший Патриарх отьиде в Воскресенский монастырь. Они же пришедше к Москве возвестиша великому Государю о прибытии Архимандрита Воскресенскаго со оным посохом и с письмами; бе бо повелено от Святейшаго Патриарха оному Архимандриту отдати посох и письма самому великому Государю в руце.

Благочестивый же Царь приял у Архимандрита того своима руками посох и письма, и посла посох той с Павлом Митрополитом Сарским паки в Соборную Церковь на Патриаршее место, письма же оныя сам нача прочитати, бяху бо два писания преписана, а третие его Никитины руки Зюзина, бе бо вельми худо письмо, понеже он Никита вмале умеяше писати. Тогда Благочестивый Царь, видев в писании, яко Артемон и Афанасий Нащокин во свидетельство написаны, вопрошаше их; они же отвещевавше глаголаху, яко того не знаем, не ведаем; послаша же по того Никиту Зюзина в то время и по Никиту Иподиакона и по Иерея Сысоя; и егда убо поведоша Никиту Зюзина в распрос жестокаго пытания; жена же его Мария именем, точию услыша сие слово, возопи и рече: ох! и абие умре. Никиту же Иподиакона и Иерея Сысоя, распрося вдаша за стражу. Они же отвещеваху, рекуще, яко мы писание ношахом, а еже что в них писано не ведахом; Иподиакон же глаголаше, яко мене по твоему царскому повелению, при отце своем духовном посылаше.

Егда же Никиту Зюзина у пытки разспрашиваху о сем; он же отвеща глаголя: яко вся сия аз сотворих от своего изволения, хотел бо видети церковь Божию во умирении, такожде же и великого Государя со Святейшим Патриархом в совете. На Афанасия же Нащокина и на Артемона писах напрасно, того ради, дабы мне Святейший Патриарх в том писании поверил.

Видев же Благочестивый Царь, яко он истину поведа, не повеле его мучити, повеле же его вдати за стражу в дом некоего ближняго человека; предъупомянутый же Иподиакон Никита сидев за стражею несколько дней, и Богу дух свой предаде, того же Никиту Зюзина царский сигклит присоветоваше казнити смертию; Благочестивый же Царь от смерти его избави, – послав его в заточение в град, нарицаемый Казань, и повеле его написати со дворяны служащими града того; Сысоя же Иерея послаше в изгнание в монастырь Соловецкий; Никиту же Иподиакона, по его обещанию, привезоша погребсти ко Святейшему Патриарху в монастырь Воскресенский.

Тогда Святейший Патриарх срете его, яко мученика, вне монастыря со кресты внесе в монастырь, и отпев установленная над ним, погребе его своими руками, под лествицею, иже на святую Голгофу¹⁶; и тако то смущение конец прият.

Святейший же Патриарх паки пребывая в Воскресенском монастыре, созидаше святую оную великую церковь; обычай же имяше в господские великие праздники сам литургисати, и поставляше в свои монастыри во Иверской, и Крестной, и в Воскресенской Архимандритов, и тех же монастырей в села священников, диаконов, иподиаконов, и четцов, и певцов.

В царствующем же граде Москве не бе тогда Патриарха осмь лет и пять месяцев, владеху же Патриаршею Епархиею, по царскому повелению, Митрополиты Российстии, наипаче же вящшии Питирим Сарский, он же и проклятию Святейшаго Патриарха подпаде.

Еще же обычай имея Святейший Никон Патриарх в Воскресенском монастыре пребывая, и во все свои монастыри повелевая, дабы странных пришельцев в тех его монастырях кормили и поили всегда довольно, не токмо самих, но и скоты их, аще кто восхощет даже и до трех дней пребыти, по тому же повелевая кормити; егда же кто желанием восхощет в тех его монастырях монашество прияти, и таковыя убо повелевая безвкладно приимати и платие казенное давати, а вкладных никому из монастыря не повеле давати¹⁷ и вкладов отнюдь ни от кого не прииматише, глаголя: «яко вкладчики монастыри разоряют», аще же кто либо на помин сродников своих или в церковь Божию на строение даяше, то принимати без вкладных повелеваше, и о здравии на ектениях и за проскомидиею за живых, и о упокоении за умерших Бога молити повелеваше же и в синодики вписовати.

Еще же обычай имеяше таковый, яко в Господские праздники и Богородичныя и Святых великих и в Воскресныя и в субботныя дни, и во дни царских ангелов всегда с братиею в трапезе ядяше, и каковыя убо яди сам потребоваше, таковыя повелеваше и всем братиям уготовляти; странных же пришельцев с собою в трапезе питаше, и по обеде убо всем оным странным пришельцам нозе умываше, елико их случашеся; бяху убо во оная времена многия брани с разными государствы, ратные же люди от путешествия уклоняхуся, упокоения ради, во обитель его; он же всех приимаше и насыщаше и ноги их омываше, елико их не приключишася, яко бе по сту, по двести и по триста во един день.

Пища же его бяше вседневная: капуста вареная с хлебом сушеным мелко раздробленным, а от огородных зелий огурцы и уха малых рыб, токмо в разрешоныя дни, в среды же и пятки и в понедельники никакоже вкушаше рыб во все лето, разве Господских праздников и Богородичных.

Одежда же его бяше от кож овчих и рясу от влас агнчих пепеловиднаго сукна ношаше, мантия же всегда чернаго сукна манатейнаго точию со источниками, ея же надеваше токмо егда в церковь хождаше; на строение же всякое и в работу точию камилавкою и куколем покровен, без мантии хождаше, подпоясан поясом усменным широким, яко в четверть аршина бе широта того пояса и вящше.

Во дни же Господския и в праздники ко службе Божией одежды мягкия ношаше и жезл Архиерейский; по вся же дни посох великий от простых самородных древ имяше; часто же убо днем и нощию рыбы ловяше, и от трудов своих братию питаше. По вся же посты во отходную свою пустыню отхождаше¹⁸, и тамо жесточайшее житие живяше, вящшия молитвы и поклоны и пост прилагаше, сна же всегда вельми мало требоваше, яко в нощеденствие точию три часа.

Бяху же убо во оная времена и раскольницы церковнии умножахуся, от некоего ересеначальника чернца, глаголемага Капитона, и вельми на Святейшаго Никона многая злохуления глаголаху, за исправление книг Божественного Писания, и нарицаху его хуляще Антихристом и иными укорительными глаголы, яже и писанию невозможно предати.

Тогда Благочестивый Царь, ревнуя о святей церкви, повсюду Капитонов оных раскольников всячески изысковаше, и пустынныя их еретическая жилища разоряше, самех же оных непокаряющихся Святей Божией Церкви смертными ранами и заточенми смиряше.

По неколице же времени, по прошению великаго Государя, приидоша в Царствующий град Москву Вселенстии Патриархи: Паисий Папа и Патриарх Александрийский, и Макарий Патриарх Антиохийский; и тогда убо два некия человека новокрещенны, бяху же прежде жидовския веры, Святейшему Никону Патриарху служаще; часто же един из тех новокрещен отхождаше во град Москву к некоторому жидовину же породою именем Даниилу, новокрещенну же сущу, и доктору царския аптеки; некто же благочестивый муж поведа Святейшему Патриарху, яко той служащий ему жидовин, приходя к Москве и со оным Даниилом жидовствуют и по своей вере в доме его службы совершают, такожды и инныя, иже в Московском государстве жидовския веры новокрещенныя все собираются ко оному Даниилу и жидовствуют; к тому ж еще оный новокрещенный оному Даниилу клевещет на Святейшаго Патриарха многия нелепыя глаголы, а той же Даниил великому Государю возвещает поведанная ему.

Слышав же сие, Святейший Патриарх повеле того Жида о тех словесех расспросите и раны на него наложити; он же потаив, не повинися: и того ради посажен бысть в темницу; клеврет же его новокрещенный по совету его тайно бежа к Москве и пришед к Царскому двору, возопи и вельми воскрича: за мною-де есть Государское слово, тогда взяша его вверх пред великаго Государя; он же поведаше глаголя, яко есть в Воскресенском монастыре у Святейшаго Патриарха человек засажен в темницу, и упросил меня, чтоб мне возвестить тебе великому Государю, дабы ты великий Государь повеле его из темницы взять перед себя великаго Государя, и он тебе вся подробно изречет, еже о житии и о пребывании Святейшаго Патриарха.

И абие великий Государь посылает в Воскресенский монастырь Чудова монастыря Архимандрита Иоакима и с ним полковника и стрельцов, и повелел взяти того жидовина из темницы. Архимандрит же Иоаким пришед в Воскресенской монастырь постави у оныя тюрьмы стражу; сам же пойде в келию ко Святейшему Патриарху и глаголя ему Указ великаго Государя, яко повелел есть великий Государь взяти того темничника; Святейший Патриарх повеле его отдати.

Архимандрит же Иоаким поем его и представи пред великим Государем; той же темничник изглагола великому Государю много всякого зла на Святейшаго Патриарха, глаголаше бо, яко и жены у них в блуд себе отнял есть, и их самих до смерти убивает и иная нелепая.

Слышав же сия, великий Государь рече ему тако: сего никому не поведай и ни с кем не глаголи о Гоподине своем, аще ли же услышу от кого, тебя о сем кому поведающа, то повелю у тебя из гортани язык вырезати; и абие повеле их обоих отдати за стражу Чудова монастыря на конюшенном дворе; повеле же и жен их и детей привести из Воскресенскаго монастыря и тамо же повеле жити им с мужи своими.

По мале же времени тии злочестивии жидове вси исчезоша с женами и с детьми, без вести погибоша.

Во оное же время по Святейшаго Патриарха Никона посылают от освященнаго Собора Арсения Архиепископа Псковскаго и Богоявленскаго Архимандрита, из Заветошнаго ряду, Спасскаго Архимандрита из Ярославля Сергия, и иных Игуменов, и от войска Полковника со стрельцами.

Пришедшим же им ко Святейшему Патриарху, глаголаху титло Государево и посем титла Святейших Вселенских Патриархов, и всего Священнаго Собора повеление, дабы Святейший Патриарх шел к Москве вскоре на Собор, и дал бы ответ Святейшим Вселенским Патриархом, и всему освященному Собору, чего ради оставил свой престол и вселился есть в Воскресенской монастырь.

Святейший же Патриарх Никон глагола им: откуда прияли суть таковое безчиние Святейшии Вселенстии Патриархи и Собор ваш, яко не по правилам святых Апостол и святых Отец по мене бывша крайняго Архиерея посылают Архимандритов и Игуменов? в правилех бо святых Апостол и святых Отец написано: аще который Архиепископ или Епископ, оставив свой престол, и прейдет жительствовать во иную Епархию, тогда по мнозе времени ожидая его, посылати по него два или три Архиерея и звати его дважды и трижды на Собор, и аще пребудет во упрямстве и нейдет, то судити его заочно; вы же ныне Архимандриты и Игумены по нас пришли есте, по каковым правилом? Сергий же Ярославский Архимандрит вельми из всех выступая и безтудствуя, аки бы накупился, глаголаше: даждь нам ответ, идешь ли, или нейдешь? мы бо тебе не по правилом глаголем, но по Государскому указу.

Святейший же Патриарх рече ему: шествовати аз не отмещуся, словес же твоих слушати не хошу. Он же глагола ему: и ты убо нас тем безчествуеши. Отвещав же Святейший Патриарх Никон глаголя ему: есть убо с вами Архиерей и аз с ним имам глаголати, – с вами же чернецами и глаголати не хощу, понеже бо вы неправильне приидосте. Архиепископ же глагола: рцы убо нам, что возвестити великому Государю, будеши ли ты на Собор, или не изволити? Отвещав же Святейший Никон Патриарх, рече ему: на Собор аз буду, точию вмале поуправлюся; они же шедше на гостинной двор, посылают к Москве наскоро гонца и пишут, яко бы их обезчестил; к Москве же, глаголет, на Собор хощет идти, а нейдет.

Святейший же Патриарх пев вечернее славословие с повечерием и повелевает Архимандриту и всему освященному чину, да уготовятся вси к Литургии сослужити ему; пришедшу же ему в свои келии повелевает глаголати правило свое келейное, и к службе; имяше бо обычай по вся вечеры в келии своей правило повечернее и три канона, Иисусу, Богородице и Ангелу Хранителю.

По правиле же повелевает взяти с собою книг к Москве: правила святых Апостол и святых Отец, Псалтирь со возследованием и книгу на 30 вопросов болярина Симеона Лукьяновича Стрешнева и на ответы Газского Митрополита Паисия о разорении Патриаршеских дел, иного же ничтоже не повеле взяти, токмо един крест, его же бы пред ним нести.

Времени же малу прешедшу, повеле благовестити ко утрени, по утрени же призва Святейший Патриарх Отца своего Духовнаго и исповедався совестию своею в чистом покаянии, начат сам со всем причтом своим елей святити и освятився Священным елеем, сам себе и весь причет и братию посвятив, паки прииде в келию свою и начат глаголати часы и молитвы Святаго Причащения.

Архиепископ же и Архимандриты возвещение дают ему, еже бы им быти к нему Государскаго ради дела; он же возбрани им прийти, глаголя: яко аз ныне готовлюся к Небесному Царю.

И абие повелевает благовестити к Литургии; егда же прииде в церковь со свещеносцы и с пением, и облачився по обычаю во Архиерейская, начат Литургию; тогда и Архиепископ с прочими прииде в церковь Святыя Голгофы.

Святейший же Патриарх, призвав к себе иподиакона монаха Германа, иже последи бысть того Воскресенскаго монастыря Архимандритом, и повеле ему сказати Сергию Архимандриту Спасскому, дабы он из церкви изшел, понеже бо той Сергий тогда прение чинил со многими о новоисправных книгах и о Греческом пении. Иподиакон же поведа ему Патриаршее слово; они же между собою посоветовав, и вси изыдоша из церкви и сташа на крыльце Святыя Голгофы.

Святейший же Патриарх повеле певцам своим пети Литургию всю Греческими глаголы, согласием Киевским; и тако сподобися Причастия Святых Христовых Таин; по Литургии же прежде отпуста, поучаше братию от Божественнаго Писания много о терпении, во еже бы им напасти и беды претерпевати с радостию Христа ради; чтяше же в беседах Апостольских; по чтении же и по отпусте Святыя Литургии, паки иде в келии своя, мир и благословение подав.

На крыльце же стоявше присланнии нелепо кричаху, глаголюще: чесо ради ты держиши нас, ни откажеши, ниже прикажеши; наипаче же Сергий Архимандрит крепко наступая невежеством. Святейший же Никон Патриарх глагола ему: аз убо твоих словес не внимаю и не слушаю; и тако внидоша в келию. Посем же Святейший Патриарх глагола Архиепископу в келии своей: чего ради ты утра сего присылал ко мне и хотел возвестити Государский указ; он же отвещав рече ему: яко сей есть Государский Указ, дабы ты изволил прийти к Москве на Собор и дал ответ о себе, чего ради оставил еси престол свой, аще ли же не пойдеши, и тогда мы пойдем и возвестим Великому Государю.

Святейший же Никон Патриарх глаголя ему: слава Богу о всем; готов есмь, и иду; и повеле впрящи сани свои, и абие изыде вон из келии, бе бо уже к вечеру день той преклонился, понеже во оно время пост бе Рождества Христова против перваго числа месяца Декемвриа, и тако братия вся провождаху его со слезами от монастыря даже до креста, еже есть противу монастыря, на месте нарицаемом горе Елеонстей. У креста же Святейший Патриарх, сотворив молитву, повеле диакону прочести ектению и сотворите прошение за Благочестиваго Царя и за всю братию и за все христианы и мир и благословение и прощение братии подав, пойде в путь свой.

Братия же и вси Православнии жители и трудники тоя обители, приемше благословение и прощение неутешно плачущеся и ненадеющеся паки видети отца своего.

Шествующу же Святейшему Патриарху путем, пред ним же идяше полковник некий, по реклу Остафьев, со стрельцами, понем же последи Архиепископ со властьми; и тако пришедше близ села Чернева, яко бы поприща за два или полтора недошедше до онаго села.

И абие срете его из Владимира Рождественнаго монастыря Архимандрит Филарет, глаголя стояти и абие сташа, он же глаголя титлы великаго Государя и Святейших Вселенских Патриархов и от всего освященнаго собора и после титл глаголя: послали к тебе тех преждереченных Архиереа и Архимандритов и Игуменов, и ты убо их обезчестил и к Москве не едеши. Он же глагола ему: лжеши, яко бы аз обезчестил посланных и к Москве не еду, и аз их не безчестил, точию вы мя безчестите, яко не по правилом святых Отец по Архиерея крайняго суща, Архимандриты приезжаете. Архимандрит же Филарет отвеща ему: мы слушаем повеления царскаго и Вселенских Святейших Патриархов, и всего освященнаго Собора, ты же что противитися?

Святейший же Патриарх глагола: несть кому на вас жаловатися, токмо Богу и засвидетельствовати небу и земли, и рече: слыши небо и внуши земле; и паки пойдоша в путь свой, и приидоша в село Чернево, по новопрозванию Святейшаго Патриарха нарицашеся тогда село то Назарет.

И абие прииде паки в то село Архимандрит Новоспасскаго монастыря Иосиф и паки повелевая стати, и абие сташа, он же вопросив огня, занеже у него написано бяше еже глаголати и титлы Святейших Вселенских Патриархов на память не умеяше изрещи, тогда принесоша огня, он же нача по писанию глаголати те же преждереченные речи якоже Владимирский Архимандрит; еще же и сие приложи: и после ж-де тех присланных паки послаша к тебе из Владимира Рождественскаго монастыря Архимандрита Филарета и ты и того обезчестил же и к Москве не едеши, и тебе бы убо быти в Москве Декемвриа в третьем числе; пришествие же твое да будет не с большими людьми за три или за четыре часа до света, или вечера часа в три или в четыре.

Отвещав же Святейший Патриарх глаголя ему: ох, лжи и неправды исполненные, давно ли отыди от нас Владимирский Архимандрит, да и ныне с нами, и чем обезчещен, и како аз не еду? горе вашей лжи и неправде, и чего ради повелеваете быти мне в нощи и с малыми людьми, или убо такожде хощете удавити, якоже и Филиппа Митрополита единаго удавили? Архимандрит же рече: аз убо невольный человек, мне что написаша и вдаша, то аз и глаголю; посем же доидоша до села Тушина, в селе же Тушине полковник одержа и глагола: како нам шествовати, когда указ был великаго Государя, еже в третьем числе Декемвриа быти, и мы убо пошлем к Москве гонца, сами же и с кони опочием.

Святейший же Патриарх глагола ему: творите, якоже хощете; и абие повеле дом некий уготовати, дабы никого в том доме не обреталось, и егда уготоваша некую избу, и пришед нача пети вечерню и повечерие и правило, и мало тут опочи.

Паки прииде указ великаго Государя, дабы ехати к Москве не мешкав, и часа за три или за четыре до утра быти на Москве; и тако пути касахуся и приидоша к Москве за четыре часа до света и везоша на Ваганково, посем в Смоленския ворота, таже на Каменной мост; во вратех же Каменнаго мосту многия фонари быша поставлены; осматриваху же, кто суть и колико бяше приезжих с ними.

Приидоша же ко Архангельскому подворью, иже бе в Кремле у врат Николаевских, а абие врата от нас затвориша; мне же глаголющу: крестоносец поддьяк, чесо ради затвориша врата? глаголаше ми полковник: есть дело великаго Государя; и абие прибегоша два стрельца и рекоша полковнику: той есть. Он же глагола ми: сниди с коня и отдаждь крест, а сам пойди, есть до тебя Государское дело.

Аз же слышав от Святейшаго Патриарха еще на пути: егда кто тя поймет и нудить станет, и ты тогда крест отдаждь в руце мне; я же всед с коня и отдав крест самому Святейшему Патриарху в руце; мене же взяша два стрельца под обе пазухи и понесоша аки на воздусе, не успевах бо ногами и до земли доткнутися, и абие приведоша мя в караульню, что у Каменнаго мосту, а оттуда вверх представиша великому Государю единому вверху; тогда великий Государь начат мя вопрошати о недоведомых вещах; мне же отрицаюшуся и ничто же ведати ему глаголющу. Великий же Государь глагола ми: глаголи ты ныне мне, аще же ныне мне не учнеши глаголати, а не мне скажеши же, то будет ти сидети Дóндеже Бог изволит; аще ли же речеши ми, то и свобода тебе того ж часа будет; я же не обинуяся глаголах, яко не ведаю ничтоже, Богу Святому укрепляющу мя, и дерзновение подающу; и абие посажен бех у тайных дел и сидел единонадесять дней; напоследок же отдан был полковником за крепкую стражу и сидел три лета и вящше, посем же послан был в великий Нов-град в ссылку и тамо пребых десять лет.

Святейший же Патриарх поставлен на Архангельском подворье, и вельми печашеся, яко и последних людей его разно держат за стражею, и никому приити к ним, или слово изрещи не дающе, понеже и прежде того крестоносца поддиака многия взяты быша из Воскресенскаго монастыря и посадиша я за стражи. Пришедше же со Святейшим Никоном Патриархом во уготованный ему двор, в той же нощи, уже близ к свезу, бе бо той двор во граде Кремле у Николаевских ворот во угле града, иже именуется Лыков двор, во храминах же уготованы возженныя многия свещи; егда же вся сущи со Святейшим Никоном Патриархом собрашася во двор, тогда приставиша ко вратам и окрест двора крепкия и великия стражи, яко отнюдь не токмо кому во двор оный внити или из двора изыти, но ниже кому мимо идти невозможно.

Святейший же Патриарх с прочими своими пев утреннее пение; егда же день бысть, тогда Николаевския врата утвердивше крепко, да никто путем оным шествовати будет мимо двора, и не точию се, но и мост великий, иже у оных ворот, весь разобраша.

Во времени же певше часы и прочая, по отпетии же часов повеле эконому своему Феодосию представити трапезу себе и прочим с ним, тои же отвещав ему рече, яко вся потребная на пишу к Москве за ними же из монастыря Воскресенскаго привезена, но отвезена суть на Воскресенское подворье; понеже на двор сей в нощи не пустиша, такожде и ныне за повелением царским, потому ж отнюдь никого ни ко двору не припущают, и показа ему обретающуюся у него эконома в санях токмо едину четвертину хлеба.

Святейший же Патриарх повеле и ту раздробити себе и прочим, глаголя: яко да не будем жидовствующе чрез каноны постящеся, в субботу; бе же всех душ со блаженным Никоном Патриархом монахов и мирских, яко до тридесяти или вящше, и тако день той препроводивше.

Воутрий же, си есть в неделю, Декемвриа во 2-й день, в первый час дня, приидоша от Царскаго Величества и от Вселенских Патриархов и от всего освященнаго собора послан посланнии: Арсений Архиепископ Псковский, Александр Епископ Вятский и Суздальский, Архимандрит Павел Ярославский, Архимандрит Сергий и инии мнозии от священнаго чина. Вшедшим же им по обычаю, и по молитве седшим и мало беседовавшим; посем восташа, и начаша глаголати Святейшему Патриарху, что его царское Величество и Святейшия Вселенския Патриархи и весь освященный собор призывают тя на собор. Святейший же Никон Патриарх слышав сия, рече: яко аз готов есмь, и абие востав хотяше исходити, повеле же пред собою нести Крест Господень некоему монаху Анагосту именем Марку; видевше посланнии звателие, что на собор хощет идти со святым крестом, удержаша его и рекоша ему, яко тако недостоин ти на собор сей идти со крестом; понеже сей собор не инославный, но есть православный.

Святейший же Патриарх о святем и животворящем кресте, и о силе и о победе его многая изрече от Божественных писаний; они же о сем ни мало ослабевающе, и глаголюще ему, да идет без креста.

Святейший же Патриарх такожде крепляшеся и без честнаго креста идти не хотяше; посем посланнии послаша вестников на собор к Благочестивому Царю и прочим о сем возвестити, яко Патриарх Никон идет на собор со крестом, а без креста идти не хощет; и оттуда паки к посланным присланы быша инии вестницы, повелевающе им о сем ему неослабно глаголати, дабы шел без креста; и тако в том словопрении мало из внутренней келии выступивше в переднюю и тамо послании такожде стужаху ему неизменно, яко да оставит крест и шествует просто: и тако сотворите в сенях и на крыльце верхнем, конечнее же на нижнем крыльце остановивше его и стужаху ему со многою зельностию. Святейший же Никон о сем нимало ослабевая бяше, но вся ответствоваше от Божественнаго Писания, елико Дух святый подаваше ему глаголати.

Скороходцы же с собору к ним, и от них на собор непрестанно прескачуще и о всем возвещающе, и тако промедлиша многое время; видевше же, яко не можаху его сим одолети, приидоша паки вестницы от собора, оставивше ему идти и со крестом.

Святейший же Никон Патриарх сяде в сани свои, на них же из обители прииде, и иде на собор. Предъидущу же пред ним честному кресту Господню; от онаго же двора, идеже бе Святейший Никон, даже и до церкви святаго Благовещания, иже вверху и во всем Кремле граде, тако много народу собравшуся, яко с трудом многим точию путь един даяху ему народ.

Егда же прииде Святейший Патриарх противо соборныя церкви; бяше же во оное время пение святыя литургии и южныя церковные двери отверсты, и восхоте во святую церковь идти и тогда оныя затвориша от него. Он же, видев сие, сотвори поклонение ко святей церкви, и паки сяде во оныя сани, и тако приидоша близ церкви святаго Благовещания, и тамо стояху сани Вселенских Патриархов, украшены всяким украшением, и по два коня впряжены величайшия и обвешены собольми; Святейшаго же Патриарха бяху худейшия сани и малейшие клюсата, и поставили их близ тех же коней и саней.

И тако Святейший Патриарх Никон пойде мимо церкви святаго Благовещения папертию, и тамо такожде в церкви пояху святую литургию; егда же дошедшу ему до дверей церковных, и двери церковныя потому же от него затвориша, якоже и в соборной церкви, и тако мимо иде вверх ко дверем столовой, идеже бяше собор оный собран бысть.

Егда же ему идущу ко оной храмине, двери тоя бяху отверсты; егда же близ бывшу, тогда и те двери от него затвориша, и тут у оных дверей мал часец постоявше, бе бо тогда на соборе советовяние о сем, да егда Святейший Патриарх внидет на собор, то дабы никому противу его не вставати, но всем сидети; и егда отвориша двери, пойде Святейший Патриарх, предъидущу же пред ним честному кресту Господню.

Благочестивый же Царь и вся сущии тут видевше сие, яко святый крест предъидет пред ним, тогда и нехотяще, но восташа; благочестивый же Царь аще и востав, но обаче у высочайшего престола своего стоя на высочайших степенях, близ же его ошуюю страну два места быша устроены всяким устроением и украшением, идеже стояху Вселенския Патриархи, пред ними же стояше стол, покрытый золототканым ковром, на нем же стояше ковчежец сребрян и позлащен и книги некоторыя лежаху.

Вшедшу же Святейшему Патриарху Никону, и близ бывшу Царева престола и Вселенских Патриархов и онаго покровеннаго стола, сущаго пред ними, нача глаголати молитву: «Владыко многомилостиве» и прочая по обычаю. Егда же сие соверши, тогда держимый в руках своих жезл отдаде своему Анагносту монаху Серафиму, сам же подошед близ Царскаго престола, и сотвори ему поклонение трикратно, якоже обычай; Царь же, стоя на высоком своем престоле, противу ему точнию мало главу преклонял; посем Святейший Патриарх поклонися по обычаю и Святейшим Вселенским Патриархом, таже обратися аможе Архиереи стояху, поклонися и им обычно, потом такожде сотвори и на другую страну, идеже стояще Царский Сигклит и Царев Духовник.

Егда же сие соверши, паки взя свой посох в руце, животворящий же крест предпутешествовавый пред ним нося и монах постави его во угле одесную страну Царскаго престола; тогда Благочестивый Царь стояй на высоцем своем престоле и степенях, показуя рукою своею одесную себя и устами мало движа, повелевая ему на лавку сести, Святейший же Патриарх отвещав, рече: где повелиши Царю да сяду? Благочестивый же Царь паки на то же место показуя и повелевая сести; бяше бо место оно праздно ко углу, и ничтоже ко Архиерейскому сидению по обычаю не приуготовлено, ни возглавия, ни подножия.

Видев же сие Святейший Никон Патриарх и обозревся созади себя, глаголя Царю велегласно: Благочестивый Царю, не ведах аз твоего намерения сего, места с собою, на чем сидети не принесох, а которое здесь наше место и есть, и то занято; но глаголи, еще рече, чесо ради призвал еси нас в собранное тобою зде Соборище? монах же оный, иже носяй Святый крест, виде яко Святейший Патриарх не сяде, взят паки Святый крест, поставленный из угла, и ста прямо пред лицем Царскаго Величества, и пред столом иже пред Вселенскими Патриархи.

Слышав же сия Царь от Патриарха Никона и виде, яко не сяде, тогда сниде со степеней престола своего и став по конец стола сущаго пред Вселенскими Патриархи, рече сице:

Святейшие Вселенские Православные Патриархи, судите мя с сим человеком, иже прежде бысть нам истинный Пастырь, пасяще бо нас и люди Божия в правду, якоже Моисей предводительствова люди Израилевы; подобно же сим и иныя ублажительныя глаголы изрече Благочестивый Царь; посем же не вемы, что бысть ему, яко остави свою паству и град сей, и отыде во свой ему созданный Воскресенский монастырь и тамо пребывает; пребывая же тамо, не вем чего ради некиих от Архиереев и от Царскаго нашего Сигклита многих предаше клятве, и о сем всем, ваше Пастырство, како разсудите, понеже того ради и призвав ваше правосудие до зде.

Святейший же Патриарх Никон вопрошен бысть от Вселенских Патриархов чрез толмача некоего именем Дионисия Архимандрита, противо словес Благочестиваго Царя.

Никон же со всяким дерзновением изрече вся подробно, како и чего ради отыде от Царствующаго града Москвы и чего ради повинных предаяше клятве.

Паки же рече Благочестивый Царь: он же Патриарх Никон писал в Царь-град ко Святейшему Вселенскому Патриарху Дионисию грамоту свою, обличая и оглашая нас всякими делы и словесы.

Святейший же Патриарх рече: яко писах, того ради, понеже Святейший Вселенский Патриарх Дионисий брат ми есть вящший и есть Православный, и аще не от сих нам о всех вещах разрешение приимати, то от кого? И толико бысть словес Царскаго Величества и Вселенских Патриархов и Святейшаго Никона Патриарха до зде.

Посем же ласкатели и угодницы, паче же рещи, на Святейшаго Никона Патриарха клеветницы: Павел Митрополит Сарский, Иларион Митрополит Рязанский, Мефодий Епископ Мстиславский, начата всяким своя ложныя клеветы испущати со всяким дерзновением, и нелепыми гласы зияти, ов сие, ин иное, и вси вкупе разная кричаша, знатно убо, яко на сие и попущени быша, и по мнозем их смятении Вселенския Патриархи рекоша Святейшему Никону Патриарху, яко да идет паки восвояси, во утрий же да приидет и оную грамоту, юже ты писал еси ко Вселенскому Патриарху Дионисию, пред всеми за утра прочтем.

И тако Святейший Никон отыде на свой уготованный ему двор и певше часы по обычаю, вси же тут сущии с ним гладни быша, третий же убо день пребываху без еды; видев же сие, Святейший Патриарх сжалился глаголя, да не гладною смертию скончаются, посла некоего от своих си нарочитых, иже окрест двора стрежаху, к начальнейшему их сотнику глаголя, яко да идет ко Благочестивому Царю и возвестит, что сам Святейший Патриарх и прочия с ним от глада истаявают, и да повелит Царское Величество дати свободу приходити на двор и исходити и потребная приносити; сотник же сия слышав и за страхом не смея идти и о сем возвестити.

Святейший же Патриарх, видя сие, зело оскорбися и печален бысть, не толико о себе, елико о прочих, изыде сам на высшую храмину, и возгласи сущим окрест двора его стерегущим сотником и прочим, стрежаху бо окрест яко до тысящи воинов, яко да возвестят о сем Благочестивому Царю, что Патриарх Никон и прочия с ним от глада скончаваются.

Тогда некий сотник сия слышав ово умилися, ово устыдися, пойде вверх и возвести о сем начальнейшему их полковнику, тоже шед возвести ближним боярам, и тако вниде в слухи о сем и самому Благочестивому Царю; он же, сие слышав, абие повеле отпустити с дворца своего брашна и пития на возах.

С посланным же оным приидоша ко Святейшему Патриарху с дворцом кормоваго и сытнаго подъячия два человека, и о сем возвещено бысть Святейшему Патриарху, что сие приидоша, он же повеле их представити пред себя. Они же вшедше и сотвориша поклонение и по сих ничтоже рекуще токмо вручаху Святейшему Патриарху Никону два некая писания, сиречь росписи, ово убо пищам, ово же питию присланным с ними.

Святейший Никон Патриарх сего не прия, но вопроси их глаголя: откуду и с чем приидоша? они же ничто же ино вещающе, токмо вручаху ему присланная оная писания, приложиша же рекуще, яко послаша их к нему начальницы их, сиречь клюшники.

Святейший же Патриарх, сие видев и слышав, рече им: возвратитеся и с присланным к пославшим вы, и рцыте: яко Никон сего не требует; писано бо есть, яко лучше есть зелие ясти с любовию, нежели телец упитанный со враждою; аз бо сего у Царя никогда же требовах и не требую, но токмо о сем просих его, яко да повелит дати нам свободу, еже бы во двор входити и из двора исходити было невозбранно, многая же и ина от Божественных писаний изрече им: и тако их отпусти с присланным со всем вспять; они же возвратишася к пославшим их и вся сия возвестиша; тии же слышавше сие возвестивше о сем Царскаго Величества Дворецкому, он же самому Благочестивому Царю.

Царь же, сия слышав, вельми оскорбися, паче же наивящше на гнев подвижеся, и абие иде ко Вселенским Патриархом и вся сия сбывшаяся возвести им, якобы жалуяся им. Посем уже к вечеру изыде повеление от Царя, и дана бысть свобода еже ко Святейшему Патриарху на двор приходити и исходити своим единым невозбранно, от прочих же ни единому смеющу внити кому; и тако послаша на Воскресенское подворье и оттоле вся потребная яди и пития взявше и сотворише вечерю, и ядше насытишася благодаряще Бога, яко еще не попусти им гладом скончатися; по времени же певше вечернее славословие и утреню по обычаю.

Во утрий же день, 3 Декемвриа, то есть в понедельник, прежнии звателие Арсений Архиепископ и прочии приидоша паки, зовуще Святейшаго Патриарха на Собор; он же пойде по прежде обычному своему шествию, предъидущу пред ним Честному Кресту Господню, и тако прииде во Царская, сотвори яко же и прежде во вхождении и в молитвословии и в поклонении.

По малых же неколицех словесех начаша читати грамоту, юже Святейший Патриарх писал есть ко Вселенскому Патриарху Дионисию; прочитаху же оную грамоту не всю порядно, но еже угодно им, то назнаменовавше прежде и читаху; прииде же слово, написанное в той грамоте, яко мнозии, рече, от Благовернаго Царя за Святейшаго Никона Патриарха в разныя места заточени бяху, ов там, ин инамо; из них же Афанасий Митрополит Иконийский и Каппадокийский, иже прислан бысть в царствующий град Москву ко Благочестивому Царю от Вселенскаго Константинопольскаго Патриарха с писанием, поборствующим о Святейшем Патриархе Никоне, той убо заточен бысть за то в Симонов монастырь.

Егда же сие слово Царь услыша, восхити и рече ко Святейшему Никону Патриарху: знаеши ли ты убо сего Афанасия? он же рече, яко не знаю; тогда Царь возгласи из среды Афанасия, идеже от стояще с прочими Архиереи. Прииде же Афанасий близ Царя; тогда Царь показуя на Афанасия, рече ко Святейшему Патриарху Никону, яко сей есть Афанасий.

Видев же сего, Никон Патриарх рече: Благословен сей человек Богом и нами; и тако отступи Афанасий и ста на месте своем, и паки начаша читати грамоту; промежду же сими они оглагольницы: Павел, Иларион и Мефодий, яко зверие дивии обскачуще Блаженнаго Никона, рыкающе и вопиюще нелепыми гласы, и безчинно всячески кричаху лающе; прочии же от Архиереев и от прочих освященнаго чина никтоже ничто не глаголюще, но вси стояху на своих местах по степеням своим, такожде и Царский Сигклит боляре и вси чиновницы на другой стране стояху по чину, ничто же вещающе.

Видев же сие Царь, яко кроме оных трех мужей, никтоже ему не помоществует, тогда возопи гласом велиим с яростию сице рече: боляре, боляре, что вы молчите и ничего не вещаете, и мене выдаете, или аз вам не надобен?

Слышавше же сие слово, вси ужасошася страхом велиим и аки на некую тризницу, или брань уготовляхуся, и из мест своих, на них же бяху стояще, мало выступающе, и яко нечто хотяху вещати, но ни от кого же не бысть ни единаго слова, токмо един из них выступив болярин Князь Юрий Долгоруков; той убо угождая Царю, некая малая словеса поборствующая по Царе испусти, Святейшаго же Никона Патриарха всячески уничижи.

Видев же сие Царь, яко всех во всем мало себе помощи обрете, вельми прискорбен бысть; рече же ему Святейший Патриарх Никон: о Царю! сих всех предстоящих тебе и собранных на сию сонмицу девять лет вразумлял еси и учил, и на день сий уготовлял, яко на нас возглаголют; но се что бысть: не токмо, что глаголати умеяху, но ниже уст отверсти можаху, не всякую ли поучахуся тщетным; но аз ти, Царю, совет даю, аще повелиши сим на нас вергнути камение, то сие они вскоре сотворят, а еже оглаголати нас, аще и еще девять лет имаши учити, и тогда едва обрящеши что.

Сие же слышав, Царь вельми гневом подвижеся и от ярости преклонися лицем своим на престол свой Царский на мног час, и посем воста. Бе же тогда на том Соборе муж честен, именем Лазарь прозванием Баранович Епископ Черниговский, сей муж благ и кроток, в научениях же философии зело изящен; стоящу ему с прочими Архиереи на своем месте по степени, сего возгласи Царь и рече: Лазаре, что ты молчишь, и ничего не глаголеши, и почто ты меня выдаеши в сем деле, аз бо на тебя в сем деле надеяхся!

Лазарь же Епископ из среды Архиереев поступив мало и благоговейно руце свои к персем приложив и главу усиленно приклонив, рече: о Благочестивый Царю, како имам противу рожна прати, и како имам правду оглагольствовати, или противитися; и сия изрек, паки стал на место свое.

Царь же вельми яряшеся, не обретая себе ниоткуду помощи; сего же Епископа Лазаря Царь прежде пришествия Святейшаго Патриарха на Собор, пригласи особо и рече: о Епископе, аще ты Патриарха Никона и не знаеши и не видал, но яко слышал еси, яко человек он яр есть и нестерпим, молю же тя о сем, егда он будет призван на Собор, потщися во всем спомоществовати нам; Лазарь же отвещав рече: о Царю, аще убо какая неправда Патриарха Никона в словесех или в делех обрестися может, не имам молчати; того ради и возгласи его ныне и сия рече ему, но от него не бысть ему никакия же помощи.

Малу же часу минувшу, в размышление Царь прииде, и став у престола своего и положи руку свою на устех своих, молча на мног час, таже посем прииде близ ко Святейшему Патриарху Никону, и прием держимую у него лествицу пребирая, рече ему тихими глаголы, яко никому же слышати, токмо близ сущим его монахом, сице: о Святейший Патриарше, что яко сотворил еси вещь сию, полагая ми зазор великий и безчествуя мя. Никон же рече: како? Царь же рече: внегда ты поехал еси из обители своея семо, тогда ты первое постився и исповедовался и Елеосвящением святився, такожде и святую Литургию служил, аки бы к смерти готовися и сие ми бысть велий зазор.

Святейший же Патриарх рече: истинно се, о Царю, яко все сотворих, ожидая от тебе на ся не токмо скорбных и томительных наведений, но и самыя смерти.

Царь же клятвами утверждаяся рече: о, Святче Божий, не токмо мне мнимое тобою се глаголемое сотворити, но и мыслити не можно, за многая твоя и неисчетная к дому моему и к Царице и к чадом моим благодеяние во время смертоносныя язвы¹⁹, и внегде сущу ми во отшествии на брани в Смоленске и во иных сопротивных градех, тогда ты елико потщався и потрудился еси, якоже кокош со птенцы, с ними преходи от места на ино место, ища благораствореннаго воздуха от безгодныя смерти, всемилостивый же Бог молитв ради твоих и толиких деля трудов дом мой весь сохранил, яко зеницу ока, и за сия ли твоя бывая благодеяния воздати ми злая, ни, не буди ми сего ниже помыслити, и некими клятвами страшными себе заклят.

Святейший же Патриарх, удерживая его рукою, тихо рече: Благочестивый Царю, не возлагай на себя таковых клятв, веру же ми ими, яко имаша навести на мя вся злая, и беды и скорби от тебя готовятся нам зело люты. Прирек же к сему много от Божественных писаний, и посем рече ему, и се како послании по него, чрез правило, Архимандриты коварстваваху на него во обители и в путешествии, и како лжесоставныя их речи быша явны и обличены во лжесловеси. Рече же Царь паки к Святейшему Патриарху: но и се ми от тебя бысть велий зазор, яко писал еси ты ко Вселенскому Патриарху Дионисию, всячески укоряя нас.

Святейший же Никон Патриарх рече ему: не аз, о Царю! зазор вам таковыя нанесох, но ты сам вящше, вся сия на себе нанеся еси, аз убо писал к брату своему Господину Дионисию духовне и тайне, ты же вся твоя деяния обличил еси, не токмо твоея державы сущим всем, но и от конец земли собранным тобою, многим сия вся явил еси: сего ради твое на тя обличение вящше бысть, нежели от мене, единому токмо, ему же и достоит сие ведати возвещенное.

Паки же рече Царь ко святейшему Патриарху глаголы мирны, во еже бы им средостение вражды разрушити; он же рече: добро и блаженно, Царю, дело избрал еси, аще совершиши его; но ведый буди, яко не имать от тебе се совершитися, зане гнев ярости твоея начатый на нас хощет конец прияти. Сия же глаголы друг ко другу тако изрекши, разыдошася паки.

Грамоту же ону читаху, в словесех же тех, их же сами к себе глаголаху, рече Святейший Патриарх к Благочестивому Царю: и се убо, о Царю, как твоя правда, егда ми ныне шествующе в царствующий сий град, и по нашему велению предъиде пред нами иподиакон Иоанн, нарицаемый Шушерин, некий святый и животворящий крест Господен, и яко той Иоанн воспитан есть при ногу нашею; и егда нам приближившимся ко уготованному от тебя нам двору, тогда повелением твоим той Иоанн ят бысть от воин немилостивно, токмо един крест святый, едва успехом от воинских рук восхитити; оный же Иоанн жив ли или повелением твоим умучен, того не вемы.

Царь же ино отвеща не ведати, токмо, изрече, яко детина оный с крестом ехал есть назади, а не напреди, и иныя же вины, кроме сего, не изрече; слышав же сие стояй тамо со крестом монах Марко, рече к себе единому, яко сие дело, о Благочестивый Царю, солгано есть.

Царь же, услышав сие, ярым лицем на онаго монаха воззре и со гневом рече сие: Чернче, кто есть тебя спрашивая, и кто ти повеле вещати? Оный же монах от онаго страшнаго Царева ответа зело ужасеся, понеже млад бяше, и мняше, яко абие имать восхищен быти от среды Собора; посем же оному монаху стоящу с честным крестом посуплену сущу, ово от страха Царскаго, ово размышляюще вся сия содевающаяся.

И абие Архидиакон Вселенских Патриархов именем Анастасий, стояй при креслах Вселенских Патриархов, той став пред Царем и пред Вселенскими Патриархи прямо, сотвори трикратное поклонение святым иконам, посем Царю и Вселенским Патриархом; таже приходит ко оному монаху Марку держащему Святый Крест. Он же восклонся видя Архидиакона отъемлюща из рук его Святый Крест, возопи гласом ко Святейшему Патриарху сице: Святейший Патриарше! оружие наше отьемлют от нас, бе бо ему в той час обратившуся на страну к царскому сигклиту и глаголание творящу. Он же обратися и виде, яко святый крест отьемлют, рече: воля Господня да будет, аще творят, но аще и ризу последнюю поволят отъяти, или ино что и вящше сотворити, не имамы о сем извета, но вся сия с радостию терпим, терпяще во имя Господне. Многа же и ина от божественнаго писания прилично сему изрече; и тако Блаженный Никон повеле крест отдати.

Архидиакон же взем крест, став с ним посреде двою жезлов Вселенских Патриархов, держимых ошуюю страну мест их; егда же оную грамоту писанную от Святейшаго Патриарха Никона ко Вселенскому Патриарху Дионисию на соборе прочтоша, тогда рекоша Блаженному Никону, яко до идет паки на уготованный ему двор, и тако Святейший Патриарх Никон из полаты тоя изыде, повелением же Царскаго Величества проводиша его даже до онаго двора со вещами, бе бо уже нощи час третий прииде.

Сушу же ему в дому рече пребывающим с ним глаголя: чадца моя, слышасте ли в мимошедших оных часех на оном соборе царевы оныя глаголы, иже изрече с клятвою, яко ни единаго нам зла сотворити, се узрети имате, что хощет от него нам содеятися, уготовляются бо от него на нас великия скорби и нестерпимыя туги и тако Святейшему Никону пребывающу на том дворе, от оного дне даже до 12 числа Декемврия.

Грамоту же оную, посланную от Святейшаго Никона ко Вселенскому Патриарху Дионисию, еже читаху на соборе, писал ю есть Греческими писмены обитавый некто во обители Святаго Воскресения от Греческих стран Грек, именем Димитрий. Той убо Димитрий прииде тогда от обители Воскресения со Блаженным Никоном в царствующий град Москву, и пребываше на оном дворе и хождаше, аможе хотяще всюду с двора без всякаго страху.

Некогда же отшедшу ему от двора, присла Благочестивый Царь ко Святейшему Патриарху с наречием некоего дьяка глаголя, яко да онаго Грека Димитрия предаст им в руце по повелению Цареву.

Святейший Патриарх отвеща, яко человек сей до зде с нами из обители прииде, но ныне он не обретается зде; они же рекоша: аще где обрящем его, то убо по повелению Царскаго Величества да возмем; Патриарх же рече: аще бы были подручны нам, волю бо нашу творили есте, ныне же что хощете творити, и тако отъидоша. Димитрию же оному Греку не ведущу случитися хотящего, и ходящу ему во граде на некоем месте, в тех же часех абие воины восхищен бысть, и веден ими близ Царева дому в некоторые полаты, яже нарицахуся Набережныя; и тамо бывшу ему, на некоем месте страха ради Царева, взем нож, ударив себе и тако испусти дух.

В те же дни Царское Величество и Вселенския Патриархи и вси Архиереи советующе и сочиняюще всяко, о еже како бы им учинити Святейшему Никону Патриарху извержение, и камо его отослати в заточение.

Декемвриа же во 12 день заутро рано паки приидоша ко Святейшему Патриарху оныя же звателие, зовуще его паки на Собор. Собор же оный уготован бяше уже не в царских палатах, но во обители Святаго Алексия Митрополита Московскаго, яже именуется Чудов; тоя обители на вратех в церкви Пресвятыя Богородицы Благовещания; близ же той церкви в притворе обитаху и Вселенстии Патриархи; в той убо церкви собрашася.

Оныя же Вселенстии Патриархи и вси Архиереи и от священнаго чина Архимандриты и Игумены сущии вси во священныя одежды облачени быша, Архиереи же убо во омофорах, прочии же по чину, Афанасий же Митрополит Иконийский, о нем же предпомянухом, той омофора на ся не возложи, но просто стоя смотряше на содевающееся дело их.

Бысть же некто от Архиереев Российских Вологоцкий Архиепископ Симон, иже имеяше многую любовь ко Блаженному Никону, сей не восхоте на оный последний Собор приити и не иде; тогда послаша по него, яко да приидет, как и прочии; он же притворися, что скорбен и возлеже на одре, положи бо себе во ум, яко да не сообщник будет неправедному изгнанию Блаженнаго Никона. Послании же приидоша и возвестиша глаголюще, яко той Симон болезнует и лежит на одре; они же рекоша: аще убо и не может приити, то да принесут его; и абие послаша по него, и привезше его к Церкви оной в санях; в церковь же внесоша на ковре и положиша его в церкви во едином углу; той же пребываше лежа, смотряше вся содевающаяся от них и печалуя и слезя о лишении таковаго Пастыря.

Егда же о изгнании Блаженнаго Никона ко святку извержения его Царь и Вселенстии Патриархи и Архиереи и вси сущии Собора того руками своими свидетельство подписываху, сей же Симон не восхоте сего сотворити, ведая неповинность Святейшаго Никона Патриарха; обаче же принужден бяше и нуждею и отрещися того никакоже можаше, сотвори сице: взем убо написанный той свиток уже многих Архиереев имеющ рук подписания, и написа на нем подписание таковое: аще убо истина, буди тако; аще-ли же несть истины, ни аз утверждаю; в среди же сего своего подписания четвероконечный крест начертав +. Сие же видевши сонмоначальницы, и вси зело на него негодующе яко не по хотению их сотворила сие; обаче же в те дни ничтоже содеявше ему, последи же за сие великую беду претерпе.

Позвану убо бывшу, якоже рекохом, Святейшему Никону Патриарху на Собор, и вшедшу ему во оную церковь, сотвори по обычаю Святым иконам поклонение и прочим по обыкновению, став посреде Церкви; бе же там тогда и Царева Сигклита Боляре: Князь Никита Одоевский, Князь Григорий Черкасский, Князь Юрий Долгорукий и инии мнозии чиновницы тогда начата читати Гречески сложенное от них извержение на Блаженнаго Никона. Егда же прочтоша Греческим языком, абие начат тоже извержение читати Славянским языком Иларион Архиепископ Рязанский; слышав же то их неправедное извержение Святейший Никон, яко быша вины его написаны вся ложь и клевета, возбрани некую речь, яко рече неправедно писано. Той же Иларион, слышав от него се, начат лаяти его и испущая всякия злоковарственныя своя словеса, нарицая его убийцею, блудником и хищником, и иными всякими безчестными словесы. Слышав же Святейший Никон поношение и укоризну от него, глаголаше ему: чадо! благодать во устну твоею, и ина многая от Божественнаго писания изрече ему, бе бо сей Иларион рукоположен Святейшим Никоном Патриархом.

Егда же прочтено бысть извержение оно, тогда Вселенстии Патриархи снидоша со своих мест, и приидоша пред Царския двери суще во омофорах, и прочетше некия молитвы краткия, посем обращшеся приступиша ко Святейшему Никону, показующе рукою своею и глаголюще чрез толмача, повелевающе ему сняти с себя клобук; бысть же на главе Святейшаго Никона Патриарха клобук черный, на нем же изображен бяше честный и животворящий крест, драгоценным жемчугом.

Вопроси же Святейший Патриарх: чесо ради повелевают ему сняти клобук? они же рекоша, понеже Собор сей осуди тя и дела твоя обличиша тя, сего ради и неподобает ти, нарицатися Патриархом, зане ты сам собою и гордостию своею оставил еси паству твою самовольне с клятвою. Никон же отвещав рече: аще и Собор сей осуди нас неправедне, аще и дела наша несбывшая обличиша нас, или паству свою оставих; но сего не оставлю²⁰, ежебы ми самому сняти с себя клобук, понеже клятвами себе утвердих в восприятии Священно-монашескаго образа, яко сохранити ми сей, даже до исхода души моея; а еже вы хощете, то творите, видех бо вас, яко вы зде пришельцы есте, приидосте бо из далечайших стран и от конец земли; не яко ино что благо содеяти, или мир сотворити, но яко пребывающе в турецком порабощении и скитающеся по всей земли; яко сущии просителие, да не токмо что себе потребная обрящете, но и да обладавшему вами дань воздатите. Приложи же Святейший Патриарх Никон и сие: вопрошаю вас и о сем: откуду вы сия законы, или каноны взяли есте, яко тако дерзновенно творите? аще бо был бы и повинен я и осуждению достоин, чесо ради сие тайно творите, якоже татие? приведосте бо меня в сию церковицу в монастыре сущу, в ней же не обретается Царское Величество и весь его Царский Сигклит, такожде и всенародное множество Российский земли; или аз по благодати Святаго Духа паству свою, или Пастырский жезл в сей церковице восприял, но веру ми имите, яко сия церковица создася уже прежде сего от нашего смирения.

Мы же избранием Пресвятаго Духа, желанием же и тщанием и прилежным слезным прошением и молением Благочестивейшаго Государя Царя и Великаго Князя Алексия Михайловича всея Великия и малыя и белыя России Самодержца, и его страшных и нестерпимых клятв, засвидетельствованных самим Богом, восприяхом Патриаршество во Святей Соборней и Апостольской церкви, пред всенародным множеством, ни желанием, ни тщанием, ни снисканием коего-либо образа, и аще ныне желание вам бысть, еже неправедно нас осудити и изврещи, да идем во святую Божию церковь, в ней же восприяхом пастырский жезл, и аще обрящуся достоин вашего намерения, то буди вама якоже годе, и еже хощете, то тамо и творите.

Слышавше же сия Вселенстии Патриархи рекоша: аще тамо, аще зде, все едино, советом Благочестиваго Царя и всех Архиереев собранных дело совершается; а еже Царское Величество зде не обретается, то бысть по воле его.

И абие Вселенстии Патриархи сняша со Блаженнаго Никона прежде помянутый клобук с жемчужным крестом, таже сняша с него и панагию, обретшуюся на нем сребряну сущу и позлащенну, имеющу и камение дражайшее. Тогда Блаженный Никон рече: се яко пришельцы и невольницы, сия себе разделите в потребу и отраду о всех скорбных бывающих вам на некое время обрящете.

Они же слышавше сия, взяша обоя клобук и панагию, и вручиша стоящему тут при Святейшем Патриархе Никоне монаху Марку; на Блаженнаго же Никона положиша простый клобук иный, снемше с некоего тут стоящего монаха Гречанина, мантии же Архиерейской и посоха у Блаженнаго Никона не взяша тут, страха ради всенароднаго.

Посем же рекоша Блаженному Никону велегласно, яко кому да не имать нарицатися Патриархом, и во своем созданном монастыре Воскресения Христова да не обитает, но да идет на место покаяния, в монастырь приуготовленный ему сущ, именуемый Ферапонтов, в Белозерских пределах: и тако его отпустиша, он же изыде.

Егда же хотяше сести в сани свои, воздохнув рече к себе: О Никоне! се тебе бысть сего ради, не говори правды, не теряй дружбы; аще бы уготовлял трапезы драгоценныя, и с ними вечерял, не бы тебе сия приключишася; и тако сяде и пойде паки во двор; послаша же его с Собору приводите во двор, и быти у него в приставех на дворе преждеупомянутым Архимандритом Павлу и Сергию, от них же убо Павел бяше муж смирен и кроток, Сергий же муж бяше горд, якоже древний фарисей²¹ и велеречив.

Егда же Блаженному Никону едущу с Собора путем и глаголющу некая словеса со своими ему сущими, окрест его идущими, Павел же и Сергий последоваша тамо же созади.

Егда же Святейший Патриарх что глаголаше, тогда оный Сергий созади вопияше: молчи, молчи, Никоне! ругаяся бо ему сия глаголя, и уже се бысть ни единожды, ни дважды, но и многажды. Единою же паки нечто изрече Святейший Патриарх своим, той же ругаяся ему рече: молчи, Никоне! Сие же слышав, Блаженный Никон, повеле эконому своему, обретающемуся созади, рещи ему сице: аще имаши область, то иди и загради уста во еже не глаголати. Эконом же Феодосий обращся к Сергию рече: Святейший Патриарх указал тебе сказати: аще имаши власть, то иди и загради ему уста, да не глаголет; сие же слышав, Сергий возопи на эконома зверски сице глаголя: что убо ты чернец чернца нарицаешь Патриархом, се уже несть Патриарх, но един от простых монах.

Егда же сие слово оный Сергий изрыгне, тогда от последующаго народа возопи некто велием гласом, глаголя: како дерзаеши сице зияти неправедно, понеже убо то именование Патриаршеское свыше ему дано бысть, а не от тебя гордаго.

Слышав же Сергий возгласи последующим тут воином, да имут нарекшего сие; тии же отвещаша, яко уже восхищен бысть и поведен; бяше бо последующе Блаженному Никону множество воев, боящеся народнаго возмущения; видев же эконом Феодосий возвести о сем Блаженному Никону, яко тако рече и тако бысть.

Святейший же Патриарх рече: Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царство Небесное; и тако пришедшим во двор, Блаженный Никон сяде почитати святыя книги, во утешение всех приключившихся сих, любяше бо и читаше паче всех книг «Толкование Святаго Иоанна Златоустаго на послание Павла Апостола».

Вскочив же к нему во внутреннюю келию нагло оный Сергий, и сяде противу ему дерзновенно, сняв с себя и камилавку, являя свое безстудство, и нача глаголати Блаженному Никону некие глаголы, якобы во утешение, но все ругаяся ему и посмехаяся.

Святейший же Патриарх рече: Сергие, кто ти повеле семо безстудно внити и стужати нам? он же рече: яко Царское Величество и Святейшие Вселенстие Патриархи и весь Освященный Собор; он же рече: аще и тако есть сие, но обаче престани лая нас, яко на сие попущенный пес; он же наипаче простираше своя досадительная словеса с гордостию.

Блаженный же Никон Патриарх прочее даде себя молчанию, токмо едино сие изрече ему пророчески: Сергие! Сергее! вижду, яко угождаеши Царю и прочим желая и требуя восхитити мой престол, истинну ти реку, яко еже аще имаши, помале безчестне и сего лишен будеши, еже убо вскоре, по проречению Блаженнаго Никона, и сбысться; помале бо извержен бысть безчестно из сея Архимандритии, и живяще во граде Ярославле в Толском монастыре в простых чернцах.

Егда же прииде вечернее славословие и гринесословяху вся, яко и во обители, на ектениях же поминаху Святейшаго Патриарха Никона, по обычаю; сие слышав, оный гордый Сергий, паки воскрича, запрещая сего не глаголати, и рече: что сие творите, яко проста монаха Патриархом именуете. Иерей же и прочии вси сие его прещение ни во что же вменяху.

Наставши же нощи, той убо Сергий взем свещи возженныя, пойде во внутренния келии, идеже пребываше Святейший Патриарх, тако ж и в сени тыя, и на крыльце, везде осматривая и глаголя: чтобы убо еще Никон не ушел; тоя же нощи внеуду Кремля в Китае-городе, на Земском дворе, идеже обиташе Святейший Патриарх, а определения имеющу токмо стену едину, ту творяху повелением Царским, подобно и во иныя мало не во вся нощи, великия разныя пытки, чрез всю нощь, якобы ругающеся ему.

В тыя же дни, такожде и в нощь, творяху некоим великия пытки; пронесеся же слово, аки бы мучат онаго Иоанна Шушерина, но сие инако бысть; егда бо сего Иоанна восхитиша и ведоша его пред Царя и отдаша его за стражу.

Афанасия же Митрополита по неколиких временех сослаша во изгнание в монастырь Преподобнаго Макария на желтых водах, суща на Волге, тамо бо и живот свой сконча во изгнании; не токмо же сии едины тако пострадавше, но инии мнозии соболезнующии Блаженному Никону, муками и узами и темничным заточением удручени быша: но сие ныне оставим за множеством.

По утреннем же славословии зело рано прииде от Царя окольничий Иродион Стрешнев, принесе же от Царя денег серебряных и от одежд различных собольих и лисьих и иных немало, глаголя: яко Царское Величество повелел та сие вручити, понеже шествуеши в путь далекий. Он же сия слышав и принесенное видев, рече: возвратите сия вся к пославшему вы, Никон бо сего не требует; многа же изрече Блаженный Никон от Божественных писаний приличная к сему словеса. Оный же Иродион со всяким усердием моля его то прияти, дабы, рече, Царское Величество, паче на гнев не подвигнути, бе бо той Иродион муж правдивый, в словесех зело искусен; он же нимало о сем радяше и присланнаго не приимаше.

Посем той Иродион со всяким благоговением и тихостию приступи ко Блаженному Никону и рече: Благочестивый Царь и Великий Князь Алексей Михайлович всеа великия и малыя и белыя России Самодержец повеле ми у тебя себе и Царице и всему своему дому испросити благословение. Он же, сия слышав, рече: аще бы убо Благоверный Царь желал от нас благословения, не бы убо нам такия немилости явил; но сие мощно разумети, яко не восхоте благословения, еже и удалился от него, и ина много изрече от Божественных писаний, подобие сему. Много же о сем той Иродион моли и проси Святейшаго Никона, но ничтоже успе сотвори же поклонение, возвратися к Царскому Величеству и поведа ему вся бывшая, яко Блаженный Никон присланнаго ничего не прият, и благословения не даде. Зело же печален бысть Царь клятвы ради и неблагословения; но свое намерение о нем вскоре повеле исполнити.

По отшествии убо онаго Иродиона, абие прииде от Царя солдатских полков начальник Аггей Шепелев, и рече Блаженному Никону, яко Царское Величество повелевает тебе идти на уготованное тебе место, еже есть в Ферапонтов монастырь, без всякаго закоснения; нам же по его Царскаго Величества указу велено тебе до онаго места проводити со всяким хранением. Он же отвещав рече: яко готов есмь, и что ти повелено и еже хощеши твори. Вопроси же его Аггей, яко имат ли мски, на чем ему идти? Святейший же Патриарх отвеща, яко не имам, тогда отъиде той Аггей от Блаженнаго Никона.

Посем же приидоша от Вселенстих Патриархов и от всего Собора нецыи ко Блаженному Никону глаголюще: прислаша убо нас к тебе Святейше Вселенстие Патриархи и весь Освященный Собор, яко клобук и панагию, яже вчера от тебе бысть взята, и сущему с тобою стоящу монаху отдано, се паки повелеша взяти от тебе и принести пред себя; Святейший же Патриарх обоя повеле отдати без всякаго закоснения и рече: воля Господня да будет, и тако тии вземше отыдоша.

Посем же предпомянутый полковник Аггей вскоре прииде, ведый с собою кони и мски и впрягше с великою скоростию, посадиша Блаженнаго Никона в его сани, в них же прежде из обители прииде; народи же Московскаго Государства слышавше сия, начаху собиратися в Кремль, яко да видят Пастыря своего неправедное отгнание от овец паствы своея.

Сие же вниде во уши царевы, яко рече народи собираются в Кремль, тогда умыслиша сице: приидоша убо мнози от воин не яко с яростию или отгнанием, но с тихостию глаголаху народу, яко, рече, Никон Патриарх пойдет из Кремля во Спасские вороты и по Сретенской стогне града. Народи же, слышавше сия, поидоша из Кремля во град Китай, ожидавше тамо его.

Егда же видевше воины, яко народи из Кремля вне изыдоша, тогда абие с великою борзостию повезоша Блаженнаго Никона из Кремля на Каменной мост и оттоле в Арбацкие ворота, именуемые Смоленские, даже и за самый земляный град; провожающе же его из града царевым повелением полковников стрелецких четверо, имеюще с собою 200 стрельцов; сущии же со Блаженным Никоном, от священно-монахов и монахов, иже восхотеша с ним идти, також и иные от мирских мнозии, превождающе его из града со слезами и с воплем великим; тех убо всех оные воины окруживше окрест, и уже в средину ту, никому же даяху внити: и тако полковники и воины, проводивше его за земляной город и поклоншеся ему, возвратишася во град. Со Блаженным же Никоном пойде в пиставниках преждеупомянутый Аггей Шепелев, имея при себе воинов пятдесят.

Егда же Святейший Патриарх шествие творяше по земляному граду даже до Дмитровских врат, и до слободы, еже нарицается Сущева; внутри же землянова града уготовано бяше стрельцов тысяща едина, со всяким оружием наготово, и со огнем, иже нарицаются фитили горящия; и внегда убо идяше Святейший Патриарх позади града, они же противу его внутри града идяху со всяким стройством; и егда Блаженному Никону пришедшу до Сущевы слободы, и повезоша его от града по пути по Дмитровской дороге, тогда и тии воини шедше внутри града отступили; монаси же и мирстии проводивше Святейшаго Патриарха даже и за Сущеву слободу с великим воплем и рыданием; он же, утешая их, изрече много им от Божественнаго писания и ту благослови их, предав всех благодати Божией.

И тако приставницы повезоша Блаженнаго Никона с великою борзостию; тии же во след его умильно взирающе и жалящи си, яко лишившеся своего Пастыря, возвратишася во град с великим плачем; уведаша же се и во граде, яко Блаженный Никон уже из града увезен бысть, вельми бяху скорбяще по своем отце и Пастыре.

Шествующу же Блаженному Никону во изгнание по Дмитровскому пути, предупомянутому же оному приставнику Аггею Шепелеву и солдатом предъидущим пред ним, с ним же Спаса Новаго монастыря Архимандрит именем Иосиф, с великим поспешением и со опасным хранением, никому же дающе, или на встретение идущу, или близ подступити, или кому по прилучаю наехати, или кому найти.

И тако Святейшему Никону идущу по пути, с таковым великим трудом и утеснением; в пищи же терпеливый тот Никон, аще и отраду имяше, но обаче сам убо и сущии с ним велию скорбь и тугу имяше, оскорбляеми от зимы, не обретшихся ради одежд зимних ему же и сущим с ним.

Дошедшим же им до реки до Клязьмы от града Москвы 25 поприщ, тамо удержаша, и стояхом на оном месте два дни.

И посем по указу Царскаго Величества прислан бысть во след его, в приставники же на перемену Спасскому Архимандриту Иосифу, из Нижняго Печерскаго монастыря Архимандрит тем же именем Иосиф; Новоспасский же Архимандрит Иосиф, егда видя многострадального Никона от зимы согнетаема, умилився, и подаде ему от своего имения теплую одежду, глаголемую шубу и треух, такожде и от пищ немало; а сам по указу оному возвратися к Москве. За сие убо его Архимандрита Иосифа Святейшему Никону подаяние, яко мню, воздаде ему Господь Бог на сем же свете сторицею, и удостой его по седми летех времени сего быти Преосвященным Митрополитом Рязанским и Муромским, и по скончании Святейшаго Никона, в то же лето, яко сослужебник его преставися к Богу; и о сем убо до зде, предлежащаго же да имемся словесе.

Прочии же, иже со Блаженным Никоном, вельми оскорбляемы быша от зимния стужи и от мразов.

Во едину же от нощей, ехавшим им с великою борзостию, бяху бо у Святейшаго Никона впряжени кони царевы конюшни, и от борзости шествия навалиша Блаженнаго Никона, к некоему древу, и главу его ко оному древу приторгше, и едва особ не отторгше, и от того убо ударения Святейший Патриарх прият немалую язву.

Егда же приближающимся им ко граду Угличу, возжалеся Блаженный Никон о сущих с ним, и посла прежде себе во оный град, яко да купят сущим учеником его с ним одеяния теплая. Уведев же сие оный приставник Аггей, возбрани сия сотворити посланным с великим прещением; и егда убо приближающимся им ко граду, уведавше граждане пришествие Святейшаго Никона, приуготовльшеся и изыдоша во сретение его носяще потребная. Видев же сие, оный приставник Аггей, повеле всех немилостивно отгнати, многим же и раны многие наложше: и тако град мимо прогнавше с великою борзостию, никому же дающе близ приити. Пять на десять же поприщ отъехавше от града того в некую весь, в той убо веси во оный день по прилучаю бяше торг; приставник же посла тамо прежде себе, и повелением его всех отгнаша, с великим прещением: и тако дошедшим им до Мологи, и в них же убо селех или деревнях по прилучаю обнощевати, или скот кормити, то убо приставник той посылаше наперед и те дворы, в них же ему стояти, очищаху и всех сущих из дому изгоняху.

Во едину же от нощей в некоей веси, по обычаю стоящим и домашним всем отгнанным бывшим, жена некая престаревшая многими леты, ея же бяше и дом той, в том доме утаився от всех скрыся в сокровенное место, сиречь в подполье; егда же заимщики оные отъидоша. Блаженному же Никону во двор оный пришедшу, жена же оная седяше в сокровенном месте. Всем же убо отшедшим и оставльшуся единому Святейшему Никону с малыми своими ученики, и уразуме оная вдовица, яко вси отъидоша, абие изыде из сокровеннаго места, вопрошая прилучившихся тут: который убо есть Блаженный Никон? показавше же оной того, она же со слезами припадше и с великим воплем умильныя гласы испущаше глаголя: камо идеши Пастырю словесных овец, оставя овцы своя в расхищении? и иныя к нему умильныя глаголы изрече; сказавше и сие, яко вчера пребывшу ми в дому моем, явися ми во сне муж некий благообразен, и рече: жено, се раб мой Никон Патриарх послан и идет в заточение в великом утеснении и скудости, ты же, елико можеши, в потребных ему помози; и сия оная жена изрече, заклиная себе клятвами, яко во истинну тако бысть; и тако вручи Святейшему Никону денег сребреных двадцать рублев, к сему же и одеяний теплых, и егда же заутра рано в путь поидоша, жена же оная много плакася, и паки скрыся в тайное место Дóндеже отьидоша: и тако дошедшим им до слободы, юже нарицают Молога, и тут убо ночевавше.

Близ же бяше оныя Мологи монастырь Святейшаго Никона Патриарха приписной, иже нарицается Афанасиевский; приставник же оный от зельности лютыя не сотворь того, во еже бы Блаженному Никону во онем ему своем монастыре обитати.

Во утрий же паки в путь пошедше, мимо самаго онаго монастыря и святых врат; оныя же обители строитель именем Сергий Прокопиев ученик Блаженнаго Никона, изыде во сретение Святейшему Никону со всеми тамо обитающими. Той же немилостивый приставник всех отгна с великим прещением и яростию, и тако им прогнавшим мимо той монастырь с великою борзостию, и бывшим им близ Шексны-реки; в нощи же гнавшим им також с великою скоростию, по некоему ж случаю или нарочно, Бог весть, наехавшим оным повозником на некое древо зело острое противо торчащее, и толико скоро нагнавше, яко оныя сани, в них же бяше Святейший Патриарх Никон пронзе сквозь, також посланныя в них войлоки, даже и до тела Блаженнаго Никона; и тако уязви его то древо, яко еле жива его остави, сотвори же ему язву великую, и оно торчащее древо от прытости преломися. Стояй же на ухабе у саней человеколюбие показуяй ко Святейшему Никону, взять то преломившееся древо никому не ведущу и положи е в сани оныя сокровенно, и тако путешествующим им даже до уреченнаго места, еже есть Ферапонтова монастыря.

Не дошедшим же им еще места того, оный приставник посла наперед вестника в монастырь ко Игумену Афанасию и братии глаголющи, яко по указу Царскаго Величества везем к вам Никона-монаха, и да уготовите келии, идеже ему обитати. Они же, сия слышавше, ужасошася, видяще тех присланных предвестников напрасно во оружии вшедших во обитель.

Прежде же пришествия Блаженнаго Никона во оную обитель не за многое время бяше у них огненное запаление и монастырь оный весь позжен бысть, токмо осташася у них две келии болничныя, и егда привезоша Блаженнаго Никона в монастырь еще до разсветания, и изыде ему во сретение на монастыре токмо един Игумен, от братии же и от иных никто же, тако бо повелено бысть от приставника онаго: и тако вшедшу ему во оныя уготованныя больничныя келии смрадныя и закоптелыя, еже и изрещи неудобно.

Святейший же Никон, видя себя в таковом озлоблении, о всем благодаряше Бога, утешая себя Святым Писанием, скорбь же велию имяше от оныя раны, иже ему на пути содеяся.

Во утрий же день приидоша предпомянутый приставник Аггей и Архимандрит Печерский Иосиф и тоя обители Игумен и келарь, и повелеша о своем приходе возвестити Блаженному Никону, яко приидоша, рече, по указу Царскаго Величества, о некоих делех сказати.

Святейший же Никон от оныя скорби изнемогая и возвести им, яко. немощно ему, рече, с ними видитися, и повеле вопросити я: коего дела ради пришли суть? они же воздаша ему наречие, яко да идет в церковь некоего ради царскаго дела. Он же паки отречеся, яко не могу, и повеле взяти у них ведомость, чесо ради и с каковым повелением приидосте. Они же рекоша, яко по указу Царскаго Величества, и по благословению Святейших Вселенских Патриархов и всего Освященнаго Собора, велено у него Никона-монаха взять мантию Архиерейскую и посох.

Слышав же Блаженный Никон, ни мало о сем усумнися, но абие повеле им просимое отдати; много же изрече от Божественнаго Писания приличное сему. Оный же Архимандрит Иосиф присланный с ним вземше сия и отвезоша обое, глаголю, мантию и посох к Москве.

Пища же Блаженнаго Никона бяше тоя обители, ею же братия питахуся, аще бо и по указу Царскаго Величества велено оному приставнику пищу приуготовляти из царских сокровищ; Блаженный же Никон сего никогда же никакоже восхоте; приставник же оный Аггей вельми о сем печашеся и моляше его, яко да приимет пищу себе от милости Царскаго Величества, он же нимало восхоте глаголя: аще и умрети, но не сотворю сего, и тако оному приставнику пребываюшу месяц или вящше.

Блаженный же Никон, изнемогая бяше от таковаго великаго озлобления и заточения, написа же и писание мало в Воскресенский монастырь Строителю старцу Сергию, яко да упросят Благочестивейшаго Царя, дабы Благочестивый Царь поволил по смерти его погребстися телу его во своем строении в Воскресенском монастыре в церкви Предтечеве, под Святою Голгофою, еже и сбытся последи, по пятьнадесяти летех по его прошению, о нем же ниже написася.

Посем убо по указу Царскаго Величества, прислан бысть с Москвы на перемену оному приставнику дворянин некий Стефан Лаврентьев сын Наумов, от духовнаго же чина бывший Новоспасский Архимандрит Иосиф; той убо Стефан зело бысть лют и немилостив во всем ко Блаженному Никону; келии бо, в них же пребываше Блаженный Никон, абие повеле окна все заклепати железными решетками накрепко; спереди же оставиша токмо двери едины, и тут приставиша стражу тверду: и тако стрежаху у дверей и окрест келии с великою твердостию, и никому же даяху, да кто мимо идет и не токмо мимо келии, но и близ монастыря никого не пропущаху, и дорога убо большая, яже прежде бяше мимо самыя монастырския ограды, и тую дорогу с того места преложше на ино место.

Блаженному же Никону живущу в таковом озлоблении и утеснении, яко сам дрова ношаше и по воду на езеро хождаше, и потребныя пищи на всех с ним сущих, сам всегда строяше, и труждаяся непрестанно; и о всем о сем никогда же поропта, но все благодаря Бога творяше, в церковь убо хождаше во особую, яже на вратех, и служаху в ней при нем священницы, иже суть с ним приехали из монастыря Воскресенскаго, на ектениях же поминающе его Святейшаго Патриарха Никона; егда же ему или иным учеником его, когда хотящим внити в церковь, тогда все хождаху за караулы крепкими: и тако ему дни своя препровождающу во всяком злострадании благодаря Бога и моля о всех, зло ему творящих, глаголя: Господи, не постави им в грех сего.

Приставнику же оному Стефану некогда пришедшу ко Блаженному Никону, нача его молити с великим прошением, яко да подаст он прощение и благословение Царскому Величеству и всему его Царскому дому.

Слышав же сия, Блаженный Никон рече: сие ты глаголеши нам Стефане и молиши нас о сем прилежно, яко дати нам Царскому Величеству и всему дому его с прощением благословение; повеждь ми, кто тя сему научи и коея ради ты вины твориши сия? он же с клятвою рече, яко мне с Москвы писано о сем и поведено мне о сем тя прилежно молити; Блаженный же Никон рече: аще убо сия тако суть, аще не лукаво, аще же тако Благочестивый Царь престанет гневатися на нас туне и мучити нас, то се просимое тобою исполнится; и восписа Святейший Патриарх к Благочестивейшему Царю писание, сидев образ имущее:

Послание Святейшаго Никона Патриарха

к Благочестивому Царю:

Великому Государю Царю и Великому Князю Алексею Михайловичу всеа великия и малыя и белыя России Самодержцу, и его Благоверной Царице и Великой Княгине Марии Ильиничне и Благородным чадом.

Благородному Царевичу и Великому Князю Алексею Алексеевичу.

Благородному Царевичу и Великому Князю Феодору Алексеевичу.

Благородному Царевичу и Великому Князю Симеону Алексеевичу.

Благородному Царевичу и Великому Князю Иоанну Алексеевичу.

Благородной Царевне и Великой Княжне Ирине Михайловне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Анне Михайловне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Татиане Михайловне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Евдокии Алексеевне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Марфе Алексеевне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Софии Алексеевне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Екатерине Алексеевне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Марии Алексеевне.

Благородной Царевне и Великой Княжне Феодосии Алексеевне.

Богомолец ваш Смиренный Никон милостию Божиею Патриарх, Бога моля челом бью.

В нынешнем в 176-м году Сентября в 7 день (1667) приходил ко мне богомольцу вашему Стефан Наумов и говорил мне вашим Государским словом, что поведено ему по вашему Государскому указу, с великим прошением молить и просить о умирении, чтобы я, богомолец ваш, тебе Великому Государю Царю и великому Князю Алексею Михайловичу всеа великия и малыя и белыя России Самодержцу, подал благословение и прощение; а ты, Государь, богомольца своего милостию своею по своему Государскому разсмотрению пожалуешь; и я смиренный тебя великаго Государя Царя и великаго Князя Алексея Михайловича и Благочестивую Государыню Царицу и великую Княгиню Марию Ильиничну, и благородных Царевичев и благородных Царевен благословляю и прощаю, а когда я, богомолец ваш, ваши Государския очи увижу, и тогда я вам Государем со святым молитвословием наипаче прощу и разрешу, якоже Божественное Святое Евангелие показует о Господе нашем Иисусе Христе, и Деяние Святых Апостол, всюду с возложением рук прощение и цельбы творили. Смиренный Никон, милостию Божиею Патриарх, засвидетельствую страхом Божиим и подписал своею рукою.

Я Стефан Наумов, по указу великого Государя Царя и великаго Князя Алексия Михайловича его великого Государя милость сказывал, и о умирении и о благословении со упрошением молил и просил и к сему списку руку приложил.

Прием же сие писание оный приставник Стефан, посла с великою борзостию к Царствующему граду; Царь же приим оное писание²², по времени же некоем посла ко Блаженному Никону Стряпчаго Иоанна Образцова и с ним от своея Царския казны денег на милостыню 1000 рублев; також повелением Царским иже закованныя были у келии окна и двери, то повеле отковати; на сотворшаго же сие на оного приставника, притворством, аки бы гнев возложше, яко самовольством сие он учинил, без повеления Царева; повеле же и келии новыя учинити; сотворив же Блаженному Никону не малу²³ ослабу и иже с ним сущим хождение, и в келии к нему приходити с повеления приставника.

И тако Блаженному пребывающу во утеснении велицем; пищи же и пития, яже по повелению Цареву присылаху к нему с Москвы, того не принимаше и не вкушая, труждаяся бо сам, употребив орудие свое, чем рыбы ловити, и от того удовольствовавше не токмо себе, но и сущих обители тоя Игумена с братиями, и прочими трудники, на каждый бо день довольство рыб имяше.

По времени же некоем приспевшей недели Сырной, присла Царь ко Блаженному Никону разных рыб свежих белуг, осетров и иных немало, також и пития красного, Ренскаго, Романеи, церковнаго вина великия делвы (бочки); Приставник же о сем возвещая и моля о принятии; Блаженному же отрицающуся приняти сего; видев же Блаженный моление прилежное о принятии, присланного по многом убо отрицании, повеле приняти.

Во утрий же день в Сыропустную неделю соблаговоли Святейший Патриарх Никон трапезовати в общей монастырской трапезе со Игуменом и братиею и прочими трудники; присланное же Царево рыбы и питие повеле на тот обед истощити, токмо мало пития оставити повеле; сам же никакоже сему присланному ястию и питаю коснуся: некоим же сущим его монахом в неведении, пития мало вкусившим, о сем бо запрещении прияша.

Во един же убо от дней Святаго поста бывшу Святейшему Патриарху с своими сущими монахи у утреннего славословия в келии, поведа видение, явльшеся ему тоя нощи во сне, яко обретшуся ми, рече, в некиих зданиях каменных превеликих зело; и абие отретеся тут Московского большого Собора Протопоп Михаил, аки бы докладывая нас во освящении некоея церкви, и тако нам вкупе их тоя явльшияся палаты идущим в другую и в третию, и елико нам далее идущим, толико являхуся нам палаты краснейшия.

Вшедшим же нам во внутреннюю, якобы в пятую или вящши, и таково бяше ту здание, яко неудобь сказаемо, и удивляющимся нам о таковом великом и прекрасном здании, и абие внезапу явися юноша благообразием зело, и рече ми: что удивляешися, святче Божий, сему зданию мне же отвещавшу ему, како не имам удивлятися сему таковому величеству и красоте здания сего; он же рече ми: знаеши ли ты, чие суть здание сие? мне же отвещавшу ему: никако же, Господи мой, не вем; он же рече им: здание сие, яже ты зриши, твое суть, еже ты создал еси своим терпением; но потщися совершити путь своего течения; еще же та и се глаголю: яко днесь имаши свой хлеб ясти, и абие невидим бысть юноша и видение преста. Сие бо видение сам Блаженный Никон сущим братиям с ним поведа; они же слышавше сие во уме си имуще.

Того ж дня в час благовеста святыя Литургии приидоша ко Блаженному Никону, по обычаю приставник и Архимандрит, и тоя обители Игумен и Келарь, яко да проводит по обычаю в церковь Святейшаго Патриарха. Седшим же им и слово продолжающу Блаженному «о пользе», и абие с гостиницы прииде вестник глаголя: яко приидоша от обители Воскресенской Новаго-Иерусалима его строения Святейшего Патриарха, Иеромонах Мисаил с прочими трудниками; повеле же Блаженный им внити; они же вшедше поклонение сотворише от Архимандрита и братии со умилением слезне благословение испросиша и сами получиша, и посланное с ними Блаженному вручиша денег 200 рублев и 10 хлебов братских трудов, також и от рыб и иных запасов немало.

Святейший же Патриарх прием сие все с радостию вслиею и слезами, благодарив Вседержителя Бога, дающего пищу всякой твари, и рече: яко сбыстся днесь видение нощи сея, глаголющее мне, яко днесь имаши свой хлеб ясти. И тако время Святаго поста препроводив в молитве и посте и в трудех непрестанно, почитанием книг Святых, якоже бе ему обычай в Воскресенской отхожей пустыне.

В день же Святыя Пасхи, по святей Литургии, благоволи Святейший Патриарх Никон Архимандриту Иосифу и приставнику оному, и обители тоя Игумену и Келарю хлеба ясти с собою в своих ему келииях; внегда же им ядущим, повеле Святейший Патриарх, да внесено будет оное питие Царево, еже прислано ему в неделю Сырную. Прием же сие в руце и возгласи всем сущим прилучившимся ту, глаголя: слышите, яко от дне повеления Царскаго Величества в сие нужднейшее место заточения есмы до днесь; присланным же от него к нам по разным временам пищи и пития, никакоже коснухомся вкусити.

Ныне же мы подражая смирению высоты слова Божия, и поминая рекшего: благословите кленушыя вы, добро творите ненавидяшым вас.

Аще Благочестивейший Царь и гнев на нас имея заточи мя семо; но мы поминая Спасителя своего слово, егда при распятии моляшеся, глаголя: Отче, отпусти им, не ведят бо, что творят, и паки ниде: да не зайдет солнце во гневе вашем, и ина многая от писания прирек подобная сим, и благодарив Бога и рече: да не до конца вражда наша со Благочестивейшим Царем пребудет, и поздравив, якоже обычай, глаголя: се ныне питие сие про здравие Благочестивейшего Царя и со всеми вкушаю и впредь присланным от него отрицатися не буду.

Сия же слышавше и видевше прилучившияся тут Архимандрит и приставник и прочии от Святейшего, зело ради быша, и воставше поклонишася ему до земли, и абие того ж дня послаша писание к царствующему граду, вся сия бывшая Благочестивейшему Царю возвещающе, и от того убо времени вся присланная Царева принимайте.

По времени же некоем присла Благочестивый Царь ко Блаженному Никону Евангелие и церковныя сребряны сосуды и иных потреб церковных немало.

Святейший же Патриарх избра себе едину церковь обители тоя, на святых вратех во имя Богоявления Господня, и ту хождаше на славословие Божие; службу же святую служаху с ним в заточении привезеннии братия, обители Воскресенской постриженники и его рукоположенцы; инии же и последи к нему пришедше самовольне терпети (не с повеления Царева) Иеромонаси: Памво, Варлаам (иже последи бысть ему духовник) и Палладий; Иеродиаконы: Маркелл и Мардарий; крылошане же и простые монаси: Виссарион и Флавиан, и инии мнозии братия; но много зла прияша и гонения и в заточениях по разным странам и местам Поморским.

Тии же вышеописанныя имены иманы в Москве, и тамо бо по разным заточениям много лета в тяжких оковах гладом томими бяху, и в дальния монастыри в заточение разсылаху, и горким мучением озлобляеми, инии же и жития сего горце лишахуся, и сея ради вины, хотящии благочестивые приходити благословения ради бояхуся.

Обычай же бе имяше Святейший Патриарх в трудех пребывати, близ же убо езера того Ферапонтовскаго начат лес сещи и землю расчищати; место же то именуемо Лещево, на месте бо том саждаше всякий овощ огородный, и хлеб сеяй, також против того места среди езера того устрои каменный остров; глубина же места того две сажени и вящше; камение же со брега сам с сущими своими монахи на плотах возяше от брега далее дву поприщ; длина же тому каменному острову дванадесять сажен; ширина же имать пять сажен мерных.

На том же каменном острове водрузи честный и Животворящий Крест Господен с надписанием сицевым:

«Никон, Божиею милостию, Патриарх, постави сей Крест Господень, будучи в заточении за слово Божие и за святую Церковь, на Беле-озере в Ферапонтовом монастыре в тюрьме»; бе бо чрез той новопостроенный остров, на нем же крест водружен бысть, в зимнее время ту большая дорога, и мнозии мимоходящии надписания сего читаху.

Постави же и ина два креста с сицевым же надписанием на том же езере на иных островах, яже последи в Царство Благочестиваго Царя Феодора Алексеевича и Святейшаго Иоакима Патриарха повелением, оные кресты от мест тех всех взяты и надписания их оная сотроша.

Сие же надписание у Блаженнаго Никона бысть и на всех его сосудах келейных сребряных и медных и оловянных, також истребиша и загладиша, а инии сосуди медные и оловянные слити суть.

Надписание же оно на крестах и на всех сосудех резал обители Воскресенской монах Иона, художество имеяй среброделия; бе бо той Иона страсть имеяй велию невоздержания пьянства, и зело сварлив и языком невоздержателен и клеветлив бе; отай бо от Святейшаго ходя ко приставнику, ложная на него сшиваше; и в некое убо время по обычаю своему, упився у приставника и учини досаждение велие Святейшему Патриарху и братии, овым досадительным и песским своим бреханием; овых же дерзновением рук своих оскорби; вины же ради сея, хоте его Святейший сослати в смирение в пекарню; он же с монастыря бежав к приставнику и клевета на Блаженнаго нелепая. Таже иде по пути до царствующаго града, по городам владыкам²⁴ и по монастырям властем и всякаго чина людям, яко пес неистовая блядословя, и ложная глаголя, яко ни на ум человеческий таковая сквернословия могуща взыти; он же окаянный все якобы делом то творимая произнося; к тому ж имеяй с собою надписание оно, еже он за повелением Святейшаго на вышереченных крестах и на келейных сосудех резал, везде показуя, и тем Святейшаго порицая, глаголя: Патриарх Никон, живучи в Ферапонтове монастыре, сие надписание на крестах и на сосудех везде пишет, затевая самовольно глаголет, будто он в Ферапонтове монастыре в тюрьме терпит за слово Божие и за церковь, и иная многая клеветы глаголаше; сия же злоречения писана быша от приставника ко Благочестивому Царю и Святейшему Патриарху сия в слух вниде.

Царь же Благочестивый сия слышав, ни мало сему внят; той же окаянный монах Иона не дойде до Царствующаго града; но в граде Переяславле зайде на винную поварню и напився пьян, впаде в котел великий с водою кипящей и сварися: и тако зле жития сего лишися, прият кончину, якоже вторый Иуда предавый Господа.

По времени же некоем Благочестивейшаго Царя супруга Благоверная Царица Мария Ильинична сего света отъиде, преставися в вечный покой; тогда Благочестивый Царь присла ко Святейшему Патриарху Никону ближнего своего человека Окольничаго Иродиона Стрешнева, с ним же присла на поминовение души Благоверная Царицы Марии Ильиничны милостыни 500 рублев; Блаженный же сего не прият глаголя: аз должен по душе Благоверная Царицы Марии Ильиничны поминовение творити, елико Бог помощь подаст и сила наша может и без сея мзды. Много же молившу Иродиону о принятии присланнаго, но ничтоже успе, паки возвратися к царствующему граду.

По отшествии же Иродионове Святейший Патриарх поминовение по душе Благоверный Царицы творя непрестанно, по чину церковному, якоже обычай.

Такожде и по Благоверном Царевиче Алексее Алексеевиче поминовение творя.

По времени же некоем Благочестивейший Царь паки совокупися брачным законом второе, и присла ко Святейшему Патриарху Феодора Лопухина, с ним же присла денег 700 рублев, мех соболий, мех лисий, мех беличий, сукно и тафту черныя, 15 штук полотен добрых тонких, 20 полотенец.

Прием же сие присланное Святейший Патриарх благодарив Бога и пев молебная о царском многодетном здравии; приславнаго же упокоив довольно, отпусти с миром к царствующему граду.

Малое же помянув время, посла Святейший Патриарх к царствующему граду диакона своего келейнаго именем Мардария некоих ради потреб и ко Благочестивому Царю о некоих нужнейших потребах.

Царь же Благочестивый просимое им вся исполни; и паки посылает с Козьмою Лопухиным 40 соболей добрых, да мех соболий же, денег 500 рублев, таже и посуды серебряной немало; пищи же и пития и иных изобильно; диакона же онаго вскоре отпустити повеле, дав милостыни 10 рублев.

Еще же оному присланному Козьме Лопухину медлящу у Святейшаго Патриарха, прииде от царствующего града брать его Козьмин Феодор Лопухин, возвещая Святейшему Патриарху, яко Благочестивейший Царь Алексей Михайлович преставися от сего света и отъиде ко оному блаженству.

Егда же услыша Блаженный, яко Царь умре, воздохнув вельми от сердца и прослезися, и рече: воля Господня да будет, аще бо зде с нами прощения не получи, но во страшное пришествие Господне судитися имамы. Феодор же Лопухин, моля Святейшаго Патриарха прилежно, да подаст прощение Благочестивейшему Царю на письме. Блаженный же рече: мы подражая Учителю своему Христу, реченное во Евангелии святом: оставляйте, оставится и вам; аз же ныне глаголю: Бог его простит, и на письме не учиню; нам бо он при жизни своей из заточения сего свободы не учинил.

Оный же присланный привезе Блаженному на поминовение души Благочестиваго Царя в милостыню денег 100 рублев, да мех песцовой черной; Блаженный же сия приняв Благочестивейшему Царю поминовение творя по чину, якоже святая церковь содержит.

По смерти же Благочестиваго Царя Алексея Михайловича Царский престол и скипетр восприя сын его, Благороднейший Царевич Феодор Алексеевич, юн сый и венчан Царским венцем, и бысть Царь всея великия и малыя и белыя России Самодержец.

На Блаженнаго же Никона паки диавол бурю возставляет, чрез свое орудие злых человек, воспоминанием вышереченнаго чернца Ионы нелепых блядословий, и тем подвижут на гнев Святейшаго Патриарха Иоакима; и паки посылаются прежнии немилостивии приставницы, Князь Самуил Юсупов, Иоанн Ададуров и сотник и с ним 30 человек стрельцов; приставницы же онии много туги, и озлобления и тесноты творяще Блаженному; он же терпя вся благодарив Бога, глаголя: не постави, Господи, им во грех сего.

По времени же многом и озлоблении, повелением Самодержца и Патриарха посылаемы суть с Москвы в Ферапонтов монастырь Чудова монастыря архимандрит Павел, да дворянскаго чину Иоанн Желябовской, дьяк Семен Румянцев, и вдаша им многия лжесоставныя письменныя вины, яже клеветаху на него лжесвидетели неправеднии, ласкатели, миролюбцы, паче же человекоугодницы, повелеша им, яко да вопросят Блаженнаго о всем подробно, и да переведут его оттуда в Кириллов монастырь на Бело же езеро, да тамо пребудет в заточении.

Посланнии же достигше в монастырь Ферапонтов, внезапу входят в монастырь и в церковь; Блаженному ж сего неведущу вины пришествия их; они же посылают ко Святейшему Никону, дабы он шел в церковь к ним. Блаженный же ни мало помедля, шед в церковь и обычная сотвори; посланнии же нарече от Самодержца и Патриарха возвестиша, и вину своего пришествия. Он же достойную честь Царскому Величеству и Патриарху отдав, глаголя: воля Господня да будет и великаго Государя, не убоюся от тем людей окрест нападающих на мя, аще что и смертно пострадати готов есмь. Присланный же приставник Иоанн рыкнул яко лев свирепо на Блаженнаго, и нача песски неистовая блядословия износити.

Блаженный же Никон архимандриту тихо рече: аще убо и ты чрез святыя каноны к нам прислан но обаче да ты глаголеши нам, сему же повелиши до молчит; и абие наченшим им чести наказ, и писанныя на него лжесоставные вины полны суть всякия неправды: того бо неправеднаго злословия множае трех сот статей имуще, и вопрошаху его противу всех статей подробно.

Блаженный же ответ творя, якоже Дух Святый разум ему во глаголании подавая; не токмо бо сия, но и от Божественнаго Писания много изрече приличная сему. Егда же вся повеленная совершишася о нем, тогда Блаженному в келии его и вход запретили; и абие послаша его вскоре за крепкими стражи в заточение на Белоозеро в Кириллов монастырь, и предаша его стражам твердо стрещи; келии бо идеже его заточиша неугожи вельми, от необычнаго же нагревания и угару; прият же Блаженный от сего великую болезнь, в мале бо и жития не сконча.

Братию же их же Блаженный в келии име Иеромонаха Варлаама, Иеродиакона Мардария, предаша их стражам твердо стрещи; многа же озлобления от стражей претерпеша и по мале времени послаша их в заточение в Крестной монастырь; бе бо той монастырь на море-Океане, строения Святейшаго Никона Патриарха и пребыша тамо они в заточении седмь лет.

Келейную же казну и всякия вещи его, яже Блаженный име, посланнии все преписавше и отвезоша в Кириллов монастырь, и положиша в палату, запечатав, заповедавше твердо стрещи. От вещей же келейных недаша ему и нужных потреб, и повеленная вся исполнише, абие паки возвратишася к царствующему граду Москве, и вся соделанная ими о Блаженном Никоне Самодержцу и Святейшему Патриарху возвестиша, и против их вопросов Блаженнаго ответы писанныя принесше.

Архимандрит же Павел, жалея о Блаженном Никоне, яко виде при смерти его от келейного угару, возвещая Святейшему Иоакиму Патриарху, дабы позволил устроити Блаженному Никону новые келии, да не безвременною скончается смертию, бе бо Блаженный Никон главою вельми скорбен. Святейший же Иоаким Патриарх многих ради духовных и мирских правлений, и вседневных докук, положи сия глаголы в забвении.

По времени же некоем паки посылает Святейший Патриарх в Кириллов монастырь ко Блаженному Никону ризничаго своего Диакона Иоакинфа, повеле ему взяти у Блаженнаго панагию юже име у себя от времени того, внегда взяту ему бышу из Воскресенскаго монастыря, – и две печати серебряныя, едина велика, на ней же воображен образ Воскресения Христова; другая же меньшая складная Святейшаго Иосифа Патриарха Московскаго, иже прежде его бе; и той Диакон Иоакинф Кириллова монастыря дошед, вся повеленная ему исполни.

Блаженный же Никон вся сия отдаде без всякаго препятствия; той же Иоакинф повеле тоя обители владущим, и келии новыя ему устроити повелением Святейшаго Патриарха Иоакима. Блаженный же Никон, отдавая панагию и печати, многая изрече ему от Божественнаго писания прилично сему: итако отпусти его с миром к царствующему граду. Многому же продолжающуся времени, Блаженному же Никону во изгнании в том монастыре терпящу всякия нужды и озлобления прежняго не менее, яже терпе в Ферапонтове монастыре, в келии бо пребысть неисходно кроме церковныя службы; но токмо Бога моля о царском многолетнем здравии, и всего мира состоянии, и труды к трудам прилагая, якоже бе ему обычай, и непрестанное попечение име во вся дни живота своего о обители Воскресенской и о церкви святей, юже сам основа и не наверши, вельми бо жалея о том, и Бога моля непрестанно, яко дабы ему паки во обители Воскресенской быти и навершити каменную великую церковь; обаче сего в жизни своей не получи.

Благочестивому же Царю Феодору Алексеевичу в возраст совершенный приспевающу, нача разсматривати о Блаженном Никоне, како изгнан и заточен, и много о сем всячески испытуя.

Благородная же и Благочестивая Царевна и Великая Княжна Татиана Михаиловна, тетка Благочестиваго Царя Феодора Алексеевича, из детскаго своего возраста зело любляше Святейшаго Никона Патриарха, и почиташе его яко Отца и Пастыря; зря же толикое Блаженнаго многое время во изгнании страждуща, и многие скорби от немилостивых приставников приемлюща, возжале душою и умилися сердцем, воспоминая Блаженнаго добродеяния и труды, яже иногда попечение велие имея о всем доме их царском, во время великаго поветрия морового, како преходя с ними от града в град, и от места до места, спасая и соблюдая их, ища благораствореннаго воздуха от поветрия того.

И видя Благочестиваго Царя Феодора Алексеевича анепсия²⁵ своего ревность благу имеюща о Никоне Блаженном, нача воспоминати ему часто, како бывшу ему на престоле и любовь имевшу со отцем его Благочестивым Царем Алексеем Михайловичем, и како их спасая от поветрия морового и всякия его благодеяния, подробно ему сказывая, и како изгнан бысть, и терпение его в заточении.

И о строении монастыря Воскресенскаго и о наченшейся каменной великой церкви, юже основа Блаженный во образ святыя Иерусалимския церкви, яже есть во граде Святом Иерусалиме Воскресения Христа Бога нашего, идеже гроб Спасителев и Голгофа святая со иными святыми спасительными Его страстьми, яже ныне стоит несовершенна, во всяком великом презрении, и неимуща о сем ни от кого попечения, еже бы ту святую церковь совершити, и яко да улучит свободу от заточения Никон Блаженный.

Благочестивый же Царь Феодор Алексеевич слышав сия о Блаженном Никоне, и о строении монастыря Воскресенскаго, и о святей церкви от многих, яко пречудна зело, и стоит в великом презрении, в несовершении, начат о сем размышляти; возсия бо свыше благодать Пресвятаго Духа в сердце его и отверзошася ему умныя очи его к милости щедрот, и первее убо начать милость свою являти ко обители святей Воскресенской и желая видети ю, аще от многих о сем и возбраняем весьма, но положи намерение благое быти тому, еже видети своими очима.

По времени же некоем настоящаго года 187 Декемвриа 1 дня (1678) благоволи великий Государь Царь и великий Князь Феодор Алексеевич всеа России Самодержец, по благому своему намерению, шествие сотворити во обитель святую Воскресения Христова, еже есть Новый Иерусалим, зовется по наречению во благочестии сияющаго, Блаженныя и вечнодостойныя памяти Благовернаго Государя Царя и Великаго Князя Алексея Михайловича всеа России Самодержца, егда бывшу ему в том монастыре Воскресенском на освящении первыя деревянныя церкви Воскресения Христова, и о том наречении соизволи Царь благочестивый ко Святейшему Патриарху Никону и писание послати своея десницы.

И егда бывшу ему Благочестивейшему Царю Феодору Алексеевичу во обители Воскресенской, узре своима очима строение святаго монастыря и великия каменныя церкви здание большое и несовершенное, и обитель стоит на месте прекрасном, возлюби зело; и о сем вельми удивися, яко здание таковое пречудное оставлено в презрении великом, и воздохнув от сердца, ревностию же возгоревся по Бозе, якоже иногда древние Цари Благочестивые Греческие Константин великий, Иустиниан и Феодосий, положа мысль благу во уме своем и в сердце яко да совершить тую великую каменную церковь, якоже и бысть; и о сем соизволи Царь Благочестивый ближнему своему человеку, именем Михаилу, пореклу Лихареву, обитель святую во всяком снабдении ему вручити и о строении святыя великия церкви попечение имети.

И тако Господу Богу изволившу свыше милостию своею на обитель святую призрети, якоже на древний Иерусалим, паки царским повелением запустелое здание здати начаша. Бысть же в презрении обитель святая и незнаемая никем и великая церковь нестроена 14 лет и 3 месяца, от дня взятия из Воскресенского монастыря в Ферапонтов Святейшаго Никона Патриарха: и тако по воле великаго Спасителя нашего Бога строющаго всяческая зиждительным своим словом, и тщательным усердством Царя Благочестива, словом и делом, начася к совершению приходити.

И бывшу Благочестивейшему Царю во обители дни многи, удоволи же и братию милостынею довольно и возвратися к царствующему граду Москве, и тако нача почасту во обитель святую Царь приходити²⁶.

В некое же время бывшу Царю Благочестивейшему во святой обители Воскресенской, Архимандриту тоя обители Варсонофию, жития сего отшедшу, повелевает убо Царь, яко да изберут себе братия Архимандрита, и еще к сему сице прирек, возсия бо свыше над него солнце правды Христос Бог наш, положи ему в сердце мысль благу: «аще хощете, да взят будет семо Никон Патриарх наченший обитель сию, иже нача и великую церковь созидати к совершению, и вы дадите мне прошение за своими руками (сиречь челобитную), а Бог милостивый помощь подаст, и то дело исправится», и бысть тако.

Обители же тоя Строитель Герман и Казначей Сергий и многия от братии, Царскому лицу его предстояще, слышавше же слово из уст его, возрадовашася радостию велиею от всего сердца, и шедше возвестиша слово сие всей братии; братия же сия слышавше, хвалу и славу воздаша в Троице славимому Богу и Пречистой Богородице, яко таковая Бог творит угодником своим, и абие вси единодушно написаша Великому Государю прошение, сицев образ имущее:

«Царю Государю и Великому Князю Феодору Алексеевичу всея великия и малыя и белыя России Самодержцу; бьют челом богомольцы твои Воскресенскаго монастыря Строитель старец Герман, Казначей старец Сергий с братиею: благоволением Божиим, Великий Государь, в превеличестве милости, неточию человеческими, но и безплотных умов смыслы, необъятаго Бога нашего, твоего Благочестивейшаго, нашего же и всех христиан единаго Владыки и Царя, присно обоносящему тому прелюбимое и любящее, над всех Его самого сердце, обращающаго во благоугодное изволение, яко же весть сам, по премудрому; и преклонившаго в неизреченное ко всем благоугробие и конечную милость, и ко святей сей обители, и великому сему подобнообразному перваго на месте животодательных Христовых страстей и живоноснаго Его пресветлаго Воскресения созданнаго храма, и к нам нищим твоим Государевым рабом и богомольцем; о них же радуемся превеликою радостию и торжествуем торжествованием премногим, яко и прешедшии море печалей и страстей чермное Моисеем, и вселишася в землю обетования, всегдашния радости о Христе Воскресшем во Иерусалиму; токмо малое недостает благий Владыко, яко неуподобихомся древним Израильтяном изнесшим кости, от глада их избавльшаго, Иосифа от Египта, и в новых Константинополяном, умолившим Благочестиваго Царя Феодосия, о возвращении Иоанна Златоустаго от Коман, яко и до сего времени моления непрестрохом, о отце нашем, избавльшем нас от глада не слышания словес Божиих, и удоволившаго нас насыщением тучнаго тельца и Агнца, им же питающиеся во веки не умирают. Тем ныне молим твоего Благочестивейшаго нашего Государя Царя, богоподобное благоутробие, помилуй нас, нищих своих богомолвцев: подаждь церкви исполнение, приведи кораблю кормчия, пошли Пастыря стаду, пристави главу к телу, христоподражательнаго нашего наставника Святейшаго Никона проведшаго нас, море мира, яко Моисея, повели, да и землю обетования, юже наследствуем твоим, прещедрым богатодарным подаянием обильно, такожде наследовати и нам да разделит, яко Иисус и Елиазар ведый всех, по рассмотрительному комуждо достойному приличеству; изведи из темницы душу его, яко Блаженнаго иногда Игнатия Патриарха Цареградскаго из заключения, повели свободити из Кириллова монастыря в монастырь Живоноснаго Христова Воскресения, растущий в высоту повсюднаго прославления, яко древо плодовитое; при исходящих твоего богатодаровитаго и щедролюбнаго излияния, насаждаемый и уповаемый, да и он с нами купно твоих пребогатых щедрот насладится и в старости возвеселится. Царь Государь смилуйся!»

У подлинной челобитной Строителя и Казначея и братии приложено рук с 60 и таково прошение Благочестивейшему Царю вручивше и слезно моливше, яко да повелит возвратить от заточения Никона Блаженнаго.

Царь же Благочестивый приим молительное от братии прошение, и пребыв во обители дни довольны, и возвратися к царствующему граду Москве; и пришедшу Благочестивейшему в царская, и нача мысль свою Святейшему Иоакиму Патриарху Московскому и всеа России изъявляли о Никоне Патриархе, яко да получит свободу из заточения, и имать пребывати в своем новопостроенном монастыре Воскресенском и церковь Божию, юже основа, да совершит.

Патриарх же сия слышав, нача отрицатися, глаголя: яко сие дело учинися не нами, но от великаго Собора Святейших Вселенских Патриархов, и нам того без ведома их учинитъ ничего невозможно, и о том Царю буди твоя воля.

Видев же Царь Благочестивый, яко Патриарх на сие не соблаговоляет, вельми опечалися, и паки почасту Святейшему воспоминая о Блаженном Никоне, яко да получит от заточения свободу; Патриарху же ни мало на сие изволяющу, но паче отрицающуся и возбраняющу о сем.

По времени же малом Царь Благочестивый Собор собрав в Патриаршей Крестовой Палате, всех Архиереев и весь освященный Собор, тамо же и самому Благочестивейшему Царю бывшу с своим Царским Сигклитом, абие Царь намерение свое всем яве сотвори, вкупе и прошение с молением предложено, да будет освобожден из заточения Никон Патриарх.

Патриарх же Иоаким вельми о сем крепляшеся, яко да пребудет Никон тамо; Архиереи же аще и бояхуся Патриарха, но обаче мнози от них зело по Царе побораху, единогласно и явно глаголаху: яко да взят будет Никон Патриарх из заточения в свой новопостроенный Воскресенский монастырь, и тамо да пребывает. Святейшему же Иоакиму Патриарху на сие дело несоблаговоляющу: и тако розыдеся Собор той.

И виде убо Царь Благочестивый, яко ничтоже бысть; и малу времени минувшу, призывает Патриарха во царская и паки молит его с теткою своею благородною Царевною и Великою Княжною Татианою Михайловною с великим прошением, о освобождении из заточения Никона Патриарха. Он же ни мало на прошение их Царское преклонися и на сие дело благое, дабы ослабу тому учинити, на паче отрицался глаголя: яко не мы то учинили, но Собор великий и Вселенские Патриархи, а мы дерзнути на сие о свободе без Вселенских Патриархов не смеем.

Царь же Благочестивый опечалися вельми, яко не позволяет Патриарх из заточения свободити Никона Патриарха, возжалеся убо о нем, яко толико лет во изгнании страждет, восписа к нему писание утешительное десницею своею, во еже бы ему молити, в Троице славимаго Бога и Пречистую Богородицу и всех святых, о их царском многодетном здравии и всего мира стоянии и ожидати к себе его Царскаго Величества милости и праведнаго разсмотрения.

Оное же писание посла с Иеродиаконом Мардарием, внегда взяту ему бывшу из заточения Крестнаго монастыря со Океана-моря со Иеромонахом Варлаамом; в то же время освобожден бысть им из изгнания клирик Иоанн Корнильев, из великаго Нова-града, по прошению Государыни Благоверныя Царевны и Великия Княжны Татианы Михайловны.

Блаженный же Никон Царское писание радостию прият и писанное увидев, яко Царское Величество таковое велие попечение имеет о нем, и из заточения свободну быти желает; и паки быти в строении своем в монастыре Воскресенском, и завершити недовершенное дело, юже сам начал здати великую церковь Воскресения Христова, и видети его желает, зане слышит благочестивейший о нем от многих, яко премудр бе зело и Божественнаго писания снискатель, и истинный рачитель и поборник по святей непорочней вере, и хранитель святых Божественных догматов.

По прочтении же убо онаго писания возрадовася Блаженный душою и сердцем о Господе Бозе духовне, и хвалу воздав всех Спасителю нашему Богу, яко призре на смирение раба своего благодатию своею святою свыше, и Царю Благочестивому дарова духовное желание сердца о нем, и о обители Воскресения Христова и о свершении церкви, малу отраду от всех скорбей и печалей прият.

Царь же Благочестивый больма распалашеся любовию ко обители святей и о навершении великия церкви, и о свободе из заточения Блаженнаго Никона, зане Царь Благочестивый нача по благому намерению своему, яже верою к Богу, церковь великую навершати, Царскою своею казною, елико потребно даяти неоскудно.

Блаженный же Никон, аще от Царя и милость обрете, но обаче зело скорбию одержим бе, изнемогая вельми, такожде и Царь скорбию изнемогая, и того ради замедление оному намерению Цареву, еже о взятии Блаженнаго из Кириллова монастыря в Воскресенской монастырь, учинися.

Егда же бе Блаженному скорбь люте умножашеся, тогда убо обители тоя Архимандрит Никита восписа к царствующему граду Москве Святейшему Патриарху, возвещая о Никоне Блаженном, яко вельми изнемогает и близ смерти (приял бо уже той и схиму и елеосвящение по седми дней, а имени своего не благоволил переменити), и о сем, как благоволит Святейший, егда Бог преселит его от жизни сея, како и кому над ним чин погребения творити, и о поминовении имени его, и где положити тело его, и о всем прося, како творити, и вскоре оное писание Патриарху дойде, и писанное все увидав, яже о Блаженном Никоне, и повеле в Кириллов монастырь вскоре отписати ко Архимандриту, повелевая его посхимити, а егда преставится Никон, тогда чин погребения над ним ему Архимандриту творити монашеский просто, якоже и прочим монахом чин погребения бывает, а тело его положити в паперти, а Благочестивому Царю о сем ничего неизвестно.

Уведав же о сем, Царь Благочестивый, яко тако писано в Кириллов монастырь о Блаженном, посла к Патриарху, да повелит оное писание возвратити; он же глагола, яко уже то писание есть тамо.

Блаженный же Никон, видя себя в скорби велицей и уже близ смерти, написа писание кратко своею рукою и посла в монастырь Воскресения Христова в строение свое, к сыновом и ученикам своим и всей братии образ сицев имущее:

«Благословение Никона Патриарха сыном нашим Архимандриту Герману, Иеромонаху Варлааму, монаху Сергию, монаху Ипполиту и вкупе всей братии, ведомо вам буди, яко болен есмь болезнию великою, вставать не могу; на двор выйти не могу ж, лежу в гноищи, исходящее из мя под себя; а милость Великаго Государя была, что хотел меня взять по вашему челобитью, и писав жаловал своею рукою, а ныне то время совершилось, а его милостиваго указу несть; умереть мне будет внезапу; пожалуйте, чада моя, не попомните моей грубости, побейте челом о мне еще Великому Государю, не дайте мне напрасною смертию погибнуть, уже бо моего жития конец приходит, а каков я, и то вам про меня подробно скажет Иоанн, который от вас живет на приказе в Богословском».

Оное же писание дойде в монастырь Воскресенский Архимандриту и всей братии, и писанное уведавше, яже писа Блаженный о себе; Архимандрит же и братия вся, плача и сетования и слезнаго рыдания исполнишася, уведавше своего отца и Пастыря в толицей скорби великой и близ смерти.

Писание же оно Воскресенской Архимандрит вручи Царю Благочестивому, моля его со слезами о возвращении своего отца во обитель, юже он Блаженный Никон основа.

Царь же Благочестивый писание прием и виде писанное Блаженным, яко в скорби велицей и близ смерти, зело возжеле о Блаженном и умилися душевно, паки нача просити Святейшаго Патриарха и всего освященнаго Собора молити, яко да возмется от заточения Патриарх Никон, глаголя, яко при смерти есть; Патриарх же Иоаким и собор весь глаголя Царю: буди по воли твоей Благочестивый Царю.

Прием же Царь благословение от Патриарха и всего собора, посылает убо в Кириллов монастырь наскоро Конюшеннаго приказу дьяка Иоанна Чепелева, повелевая ему взяти Блаженнаго Никона, аще жив есть или мертв, и быти ему в строении своем в монастыре Воскресенском.

Посланный же в Кириллов монастырь прииде скоро, Блаженный же Никон прежде прошествия онаго дьяка за един день или вящше, аще и скорбен вельми, но яко нача готовитися в путь; сущии же братия с ним зряще его тако творяща, мняху яко в скорби и безпамятстве сие творит; сие же ему творящу не единожды, но многажды.

В день же той, в он же посланный от царствующаго града прииде, Блаженный же Никон нача, яко убиратися, и одеяся в свою одежду, и сяде во своя кресла, яже суть в предсении, или на крыльце, и своим глагола: аз готов есмь, а вы чесо ради не убираетеся, зрите вскоре бо по нас будут; они же сие слышавше мняху его, яко в скорби своей сие глаголет.

И абие внезапу к келии прииде оный посланный с повелением Царевым, возвещая Блаженному Никону царскую милость, яко благоволит Царь Благочестивый идти тебе в свое строение в Воскресенский монастырь.

Блаженный же егда с великою нуждою востав честь подобающую Царскому лицу творя, понеже немощен вельми.

И начаша уготовляти на путь струги, путь бо предлежит вниз по реке Шексне, и вся уготовльше ко плаванию речному, и всадивше Блаженнаго в сани до реки, до уготованных стругов довезоша, и с великим трудом всадиша в оный струг, бе бо труден вельми от немощи, и тако пути яшася вниз по реке.

Воскресенскаго же монастыря Архимандрит с братиею послаша во сретение Блаженному Никону Иеромонаха Варлаама, иже прежде бе жительствуя у Блаженнаго Никона в Ферапонтове монастыре многая лета, о нем же и выше речено бысть, и Иеродиакона Серафима и с Мологи приписнаго Афанасьевскаго монастыря Строителя Иеромонаха Тихона.

Посланные же оные встретиша его еще недостигша реки Волги за двадцать поприщ, и тут благословение от него прияша и Архимандриту и всей братии Воскресенскаго монастыря испросиша.

Блаженный всем подал мир и благословение, и паки яшася пути тою же рекою; и егда им приспевшим к реце Волге, тогда оный посланный восхоте идти Волгою вверх.

Блаженный же Никон не восхоте, но повеле плыти Волгою вниз до града Ярославля; и егда им плывшим реками Шексною и Волгою, до Ярославля, обретающиеся же грады и села (минующа), в них же живущии людие исхождаху во сретение и приношаху потребная и провождаху со слезами далече.

И августа 16 дня порану достигшим им монастыря Пресвятыя Богородицы, иже есть на Толге шесть поприщ имуще от града Ярославля, за полпоприща же монастыря того, и тут Блаженный повеле пристати ко брегу, понеже бо от скорби вельми изнемогая, и причастися тут святых и Пречистых Тела и Крови Христовых запасных Великаго четвертка Таин от руки своего Духовнаго Отца Архимандрита Никиты Кириллова монастыря.

И потом приставшим им близ ко берегу Толгскаго монастыря, Игумен же монастыря того с братией изыде во сретение, с ними же тут прииде прежде упомянутый Сергий, бывший Архимандрит Спасскаго монастыря, что в Ярославле; той бо Сергий во время изгнания Блаженнаго Никона, егда при Вселенских Патриархах на Соборех и на дворе, на нем же Блаженный за стражею бысть, много ему досады творяй паче иных, о нем же и прежде изъявися.

Той бо Сергий видев Блаженнаго, яко уже к смерти суща, припаде к ногам его, со слезами умильныя глаголы вещая и рече: прости мя, Святче Божий, яко всех сих поношений на тя, их же ты понесл еси, повинен аз, досаждение и всякую злобу святыни твоей во время изгнания твоего творя, Собору угождая.

К сему же и иной нечто поведа, и рече: яко днесь по святей и Божественней литургии и по вкушении братския трапезы, возлегшу ми мало уснути и абие во сне явися мне Святейший Патриарх Никон глаголя: брате Сергий, востани, сотворим прощение, и абие нача у келий моей страж монастырский тукати глаголя: яко шествует Волгою Святейший Никон Патриарх и близ монастыря. Игумен и братия пошли в сретение ему, аз же сие видев и от стража слышав, трепетен бых, ужасохся, воста и, едва в себя пришед, текох скоро во след братии, и приидох семо ко твоей, владыко, прощение прося; и абие прощение от Блаженнаго оный Сергий ту получи и виденное сам пред всеми поведа.

Блаженному же Никону больма скорбию одержиму, уже к смерти варит; и тако им ко граду Ярославлю приставшим, граждане же града того слышавше пришествия его текоша вси радующеся ко Блаженному благословения ради, видяще своего Пастыря восвояси и ко своим возвращающася, и абие зряще его на одре смертном лежаща и близ смерти, с плачем велиим и рыданием приходяще, припадающе к нему, просяще благословения и прощения, целующе руце его и нозе.

И тако им от всенароднаго собрания с трудом велиим вшедшим в реку Которосль; народи же струг со Блаженным влекуще, овии по брегу, иные же в воде бродяще даже до чресл, и приставльшим близ обители Всемилостиваго Спаса, и тут прииде града того воевода со множеством народа, такожде и Архимандрит Спасский со Освященным Собором обители своея и всего града вси носящи потребная и благословения просяще.

Блаженному же Никону уже изнемогшу вельми, и ничтоже вещающу, токмо десницу свою дая целовати; народа же множество собирахуся и стужаху ему вельми своим прихождением. Архимандрит же Кириллова монастыря Никита, иже бе духовник Блаженному Никону и посланный дьяк, видя народ умножающийся, повелаша оный струг, в нем же Блаженный, на другую страну реки превести.

Вечернему убо часу приспевшу, егда же во граде начаша к вечернему пению благовестити, нача Блаженный Никон конечне изнемогати и озиратися, яко бы видя некиих пришедших к нему, також своими руками лице, и власы, и браду, и одежду со опасением опрятовати, яко бы в путь готовитися; Архимандрит же Никита и братия и присланный дияк видя Блаженнаго конечне дыхающа, начаша исходное последование над ними пети.

Блаженный же возлег на уготованном одре, дав благословение своим ученикам, руце к персем пригнув, со всяким благоговением и в добром исповедании, благодаря Бога о всем, яко во страдании течение свое соверши, с миром успе, душу свою в руце Богу предаде. Его же возлюби. От жития сего отъиде в вечное блаженство в настоящее лето от создания мира 7189 (1681 г.), месяца августа в 17 день.

Града же того Архимандрит со всем освященным Собором певше токмо литию; прииде же тут воевода града того со множеством народа, плачущеся и рыдающе со слезами о лишении своего Пастыря и учителя; присланный же дьяк поеха наскоро к царствующему граду Москве Царю Благочестивому учинити весть о преставлении Блаженнаго Никона, яко преставися в вечный покой.

Благочестивый же Царь, еще не ведая преставления Блаженнаго Никона, посла во сретение ему Царскую свою карету со множеством коней добрейших; по преставлении же во вторый день посланные приидоша со оною каретою и обретоша Блаженнаго преставльшагося, и устроивше возило со всяким опасением твердо, и возложше гроб с телом Блаженнаго, и тако в путь шествующе к Царствующему граду Москве; во градех же и в селех сретающе тело Блаженнаго со псалмы литии поюще, со слезами провождаху.

Егда же достигнув им близ слободы Александровой, девичья монастыря Игумения со всеми черноризницами, числом не менее дву сот, изыде во сретение вне монастыря со звоном и со славословием, поюще литию, слезы точаще, с великим воплем восклицающе, плачуще о лишении своего Пастыря и учителя, и проводивше поприще едино, целовавше тело Блаженнаго возвратишася во обитель с рыданием велиим.

Егда же приближающимся им ко обители живоначальныя Троицы Сергиева монастыря, тогда убо тоя обители Архимандрит Викентий, изыде во сретение вне монастыря с причтом церковным и со всею братиею и тут пред святыми вратами певше литию над гробом соборне, и целовавше тело Блаженнаго, вси со слезами возвратишася паки во обитель.

Еще же им от обители не отшедшим, прииде с Москвы преждеупомянутый дьяк, возвещая повеление Царево Архимандриту Кириллова монастыря Никите к царствующему граду идти прежде; тело же Блаженнаго да проводит Троицкаго монастыря Архимандрит Викентий: и тако в путь поидоша.

Егда же бывшу оному дьяку пред Государевым лицем, вопроси его о Блаженном Никоне: како его виде жива, и о смерти его, и о духовной; он же вся подробно поведа, а о духовной рече дьяк: Царю Благочестивый, и аз о сем воспоминах Блаженному Никону, яко написати духовную; он же глагола ми: яко писати духовныя не хощу, но токмо едино глаголю, вместо моея духовныя да будет мир и благословение Благочестивейшему Государю Царю и Великому Князю Феодору Алексеевичу всеа России Самодержцу и всему их Царскому дому, а о душе моей и о грешном моем теле, о погребении и о поминовении, о всем да будет он, Благочестивейший Царь, душе моей духовная и строитель, и елико благоволит, тако и сотворит.

Царь же Благочестивый, слыша сия, возжеле и зело умилися о Блаженном Никоне и рече: аще тако Святейший Патриарх Никон надежду на мя положи, воля Господня да будет, и елико Бог помощи подаст, в забвении аз его не положу, и повеле тело его Блаженнаго везти в Воскресенский монастырь.

Благочестивый же Царь посла ко святейшему Иоакиму Патриарху, звати его повеле со всем освященным Собором в Воскресенский монастырь, на погребение Блаженнаго Никона; Патриарх же звавшему рече: буди по его воли Государской; готовь есмь аз, иду на погребение, а в погребении во всяком прошении Патриархом Никона именовати не буду, но просто монахом, якоже Собор повеле, аще ли же восхощет Благочестивый Царь Никона Патриархом поминать, то не буду.

Царь же много о сем моли Патриарха, дабы шел на погребение и именовал бы его Патриархом; Патриарх же много отрицаяся сего, глаголя: аще аз и пойду, но токмо именовати Патриархом не буду, понеже не аз его нарек тако, но Вселенские Патриархи Никона монахом и Собор присуди.

Царь же Благочестивый рече: аще и Вселенские Патриархи что возглаголют на тя, то буди на мне, и аз Святейших Патриархов буду молить, и пришлют нам о сем благословение и Никону Патриарху прощение и молитвы разрешенныя.

Патриарх же на погребение не по воли идти, но благоволи великаго Новаграда Корнилию Митрополиту быти; на погребении же на всяком прошении о поминовении Митрополиту повеле: како Благочестивый Царь повелит Никона поминати, тако и твори.

Царь же благочестивый прииде в Воскресенской монастырь во всем Царским домом и Сигклитом, такожде и Митрополит со священным Собором, прииде ту прежде Блаженнаго тела в монастырь и управляйте вся к погребению потребная по уставу; вечернее возследование и всенощное бдение пето бе за упокой по уставу, якоже писано в требнике Киевской печати Петра Могилы.

Во утрий же день рано приидоша с телом Блаженнаго Троицкий Архимандрит Викентий и поставиша гроб прямо монастыря у честнаго креста, иже водружен с подписанием, благоволением Благочестиваго Царя Алексия Михайловича и благословением Святейшаго Никона Патриарха, во знамение их общия любви и совета, к начинанию обители святыя и именованию, еже есть Новый Иерусалим; о сем бо свидетельствует самое то писание, еже на том каменном кресте высечено литерами по-славянски; и возвестиша Царю, яко привезоша тело Блаженнаго Никона августа в 26 день 189 года; в тот бо день, в он же приидоша с телом Блаженнаго, перваго часа дня, начаша благовест творити, яко в ходное время обычай, колокола переменяя, един по единому.

Егда же приспе время шествия ко гробу Блаженнаго, тогда собрашася вси в каменную великую церковь на святую Голгофу, идеже есть крест, понеже бо великая церковь еще бе не в совершенстве и не освящена, Царь со всем Сигклитом, Митрополит со освященным Собором, и облекошася во священныя одежды, по чину вси прилучившаяся на погребении в Воскресенском монастыре Блаженнаго Никона Священнаго чину:

Корнилий Митрополит великаго Нова-града, Архимандрит Викентий живоначальная Троицы Сергиева монастыря, Архимандрит Сильвестр Саввина монастыря, Архимандрит Герман ученик Блаженнаго Никона обители тоя Воскресенския, Архимандрит Никита Кириллова монастыря Белоезерскаго, иже бе духовник Блаженному Никону, и прочия Иеромонаси и Иеродиаконы и братия того ж Воскресенскаго монастыря и прочих Архимандритов и иных священниц и диаконов приходских церквей и множество народа вельми; и взяша хоругви, крест честный и святыя иконы и тако пойдоша вси вкупе вне монастыря по чину ко святому кресту, идеже Блаженнаго гроб стояше.

Царь же Благочестивый идяше сам поя с клирики своими стихиру 6-го гласа Киевским согласием: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра...» и вси обретшияся тут пояху, и абие дошедше честнаго Креста, идеже гроб Блаженнаго, и пришедше возжгоша свечи великия, яко по сажени длиною, иныя же по шести четвертей и в пол-аршина для погребения того устроены разными образцы и малеваны черными вапы, из Царския казны.

Митрополит же по чину свещи раздая, первее Царю, Архимандритом, Боляром и всему Царскому Сигклиту; Архимандрит же Троицкий Викентий свещи раздая священному и монашескому чину и всенародному множеству, прилучившимся тут; и абие священными руками вземше гроб с телом Блаженнаго и несше в монастырь Священницы на главах; около же онаго одра идяше двенадцать юных отроков, Царских спеваков, во одеждах на то устроенных, яко рясы наподобие стихарей, от драгих камок китайских, луданов разных цветов смирных, с великими свещами, предъидущим же по чину с хоругви, с честным крестом и со святыми иконами, таже Митрополиту со освященным Собором, потом и Царь со всем Сигклитом; по них же Священницы одр с телом Блаженнаго Никона носяще, всенародному же множеству со свещами последующу одру со слезами и воплем велиим, плачуще своего отца и пастыря с рыданием велиим.

Царь же Благочестивый паки поя сам со своими певцы той же вышереченный стих: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра», с жалостию велиею и зело умильными гласы, яко от пения умиленна всем слезы точити; и тако принесше в монастырь, звону же бывшу велику во вся колокола и внесше в каменную великую церковь, идеже есть церковь Пресвятыя Богородицы, зовома «темница», и тут поставиша одре с телом Блаженнаго, и начаша пети святую литургию, и по службе святыя литургии начаша и чин погребения совершати, по чину, якоже бе и прочим Архиереем чин погребения бывает.

Царь же Благочестивый Корнилию Митрополиту и всему Собору сослужащему тут повеле во всяком прошении Блаженнаго Никона поминати Патриархом, яко же и прочиих Московских Патриархов поминают, тако и бысть по повелению его.

Благочестивый же Царь от начала возследования надгробнаго пения сам соизволи трудитися и до отпуску: кафизму читати и Апостол, и во всем погребении с певцы своими пояше; егда же приспе целованию время, тогда Царь Благочестивый десницу Патриаршу взят из-под схимы целова любезно со слезами, такожде и дом его весь государский и сигклит и собор весь священный, и братия вся, и все прилучившееся тут множество народа мужие и жены даже и до последних.

И скончавше тут надгробная по чину, и абие вземше священницы орд с телом Блаженнаго Никона несоша на южную страну, в той же велицей церкви, в церковь Иоанна Предтечи под самую Голгофу, иже во Иерусалиме та церковь из камене издолблена, на месте, идеже есть во Иерусалиме гора в страсть Христову разседеся и скважнею изыде из ребра Христова Спасительная кровь на главу Адамлю, идеже тамо есть и перваго Архиерея Иерусалимскаго Мельхиседека гроб устроен, и видится тамо даже и до днесь. Зде же в церкви на месте сем сам Пастырь наш и отец, Святейший Патриарх Никон завеща нам, егда жив бе, по умертвии своем о положении телесе своего в церкви сей, и по желанию сердца его Бог тако и сотвори, и певше тут над ним подобающая.

И по скончании пения того Царь Благочестивый, аще его жива и не виде, но любовию от всего своего сердца к нему по Бозе присвоися, понеже при кончине жизни своея Блаженный Никон душу свою в руце Богови предая, тако же и Царю Благочестивому о погребении своего телесе и о поминовении души своея предася воли Его, яко же писано о сем выше, и возжеле душою, сам соизволи своима царскима руками с Митрополитом тело Блаженнаго со слезами гроб земле предати, плача и рыдая, поя: «Святый Боже...»

И сему бывшу, зря сие Митрополит и весь собор священный, боляре и весь сигклит царский, и всему тут бывшему множеству народа, дивитися сему и слезы точити, видя тако творяща Царя Благочестиваго, и толикия сердечныя любви ко Святейшему Никону Патриарху показующа, яко не слыхано в нынешних родех тако творяща Царя, и в память предъидущему роду во удивление сие сотвори.

И тако благочестивейший Царь и Великий Князь Феодор Алексеевич, всеа великия и малыя и белыя России Самодержец, толикую любовь и сердечную правость, по смерти Никона Святейшаго Патриарха показа и погребение честно сотвори, яко во удивление всем видящим сие и слышащим.

И бысть того всего действия в той день над телом Святейшаго Никона Патриарха: хождения ко кресту по тело его служения святыя литургии, и чина погребения и всего продолжения времени 10 часов и две четверти. Толико Царь Благочестивый душевною любовию своею трудися, всеми чувствы своими душевными и телесными.

И по скончании всего действия того, Царь Благочестивый вниде в ризницу соглядати священных служащих одежд его Архиерейских, и Корнилию Митрополиту великаго Нова-града, дарова лучший саккос, алтабас белый серебряный и омофор алтабас золотой, и иная одеяния Архиерейская драгая, и сто рублев денег; прочим же Архимандритом и всему освященному собору и причту церковному прилучившимся тут на погребении, всем дая казны своея царския неоскудно, такожде и братию удоволив и милостыни дав довольно и нищим.

Братии же, иже суть жили при Святейшем Патриархе в монастыре Воскресенском, и с ним во изгнании в Ферапонтове и в Кириллове монастырях его постриженцы, всех Царь одари, овым: рясы, кафтаны теплыя под сукнами и камками, також и холодные всякие одежды и иныя келейные его вещи, раздая коемуждо противу чину его и трудов; а сие розданное братии, – всякия вещи келейныя казны Святейшаго Никона Патриарха, привезено за ним из Кириллова монастыря. А посуды всякия серебряныя, медныя, оловянныя и всякая рухлядь отдано в монастырскую казну, а денег тысячу рублев на церковное строение в казну же отдано.

И почтив Митрополита и собор весь, отпусти их с миром восвояси.

Сам же Благочестивый Царь пребыв дни довольныя во обители и братию удоволив, паки возвратися к царствующему граду Москве, и имеяй попечение велие о Блаженном Никоне, яко Святейший Патриарх Иоаким, Блаженнаго Никона Патриарха именовати не повеле, и о сем положи на сердце своем мысль благу, еже писати о сем ко Вселенским Патриархом, еже и бысть.

Оставшаяся же Блаженнаго Никона Архиерейския его одежды: митру, саккосы, мантии со источники драгими и клобуки, и прочие одежды взя к Москве; в монастыре же остави для воспоминания впредбудущая лета братии и прочих жителей²⁷, един саккос и омофор и прочее Архиерейское одеяние, яже приличествует ко служению Архиерейскому, мантию и патерицу, вся сия повеле в ризнице хранити твердо.

Митру и саккосы, еже взяты к Москве, посла Царь Святейшему Иоакиму Патриарху, митру поминовения ради Блаженнаго Никона; Патриарх же не прия; и та митра дана бысть Смоленскому Митрополиту Симеону...

Саккосы же и клобуки и мантии и иныя Архиерейския его одежды, по царскому разсмотрению, розданы Архиереем поминовения ради Святейшаго Никона Патриарха.

Ведомо же буди и о сем, како погребен бысть Святейший Никон Патриарх; по преставлении бо его, егда привезоша тело ко и недошедше монастыря за едино поприще, идеже монастырский мельничный двор зовомый Воскресенской на речке Песочне, и тут по повелению цареву привезше сташа, и гроб Блаженнаго внесше в келию, и пришедше из монастыря Архимандрит Герман со священницы, принесоша вся одеяния новая: свиту белаго сукна от влас вельбужих греческую, юже сам Блаженный себе от давных лет уготова, во время своего бытия до изгнания в Воскресенском монастыре, и та свита блюдома бе в казне в монастыре Воскресенском до преставления его, рясу бархата таусинного, мантию Архиерейскую со источники и скрижальми, панагию и схиму.

Архимандрит же со священницы облекше во вся Блаженнаго Никона, тело же его невредимо отнюдь от вони злосмрадныя, аще и десятодневно пребысть; в толикое бо теплое время нимало повредися, но яко того часа преставися; лице же и плоть его ничем не изменися, но все тело его цело и тлению не причастно бе.

И паки положита во гроб, в немьже привезоша в монастырь; по отпетии надгробная возследования, поставили гроб дубовой с телом Блаженнаго в новосеченный каменный гроб; камень же той, в нем же гроб изчесен, во дни Святейшаго Патриарха Никона, егда бывшу ему в Воскресенском монастыре до изгнания, повелением его привезен той камень со Океана-моря церковныя ради потреба, драгою ценою куплен.

Егда же благоволи Бог преставитися ему от жизни сея, тогда убо Царь Благочестивый в камени том гроб истесати повеле; и тому бывшу, егда каменосечцы той камень секуще первее пилами отпиловавше доску толстотою в два вершка, таже по глубину секуще, елико вместитися деревянному гробу, и издобыша той камень с великим трудом, бе бо зело тверд, зовомый алебастр драгоценный, другаго таковаго не обретается нигде, и в церкви Иоанна Предтечи под Голгофою Святою, в двери входа на правой стране во углу, ископавше ров, елико вместитися тому каменному гробу, и по отпетии надгробнаго последования принесше гроб с телом Блаженнаго во оную церковь Предтечеву.

Царь же Благочестивый с Преосвященным Митрополитом соблаговоли сам своима царскима руками, оный гроб древянный с телом Блаженнаго Никона Патриарха, в новосеченный алебастровый каменный гроб положити; полагая же, поя с Митрополитом и прочими всеми стихиры приличныя тому, и покрыв оною доскою каменною, юже отпиловаше с того же камени большаго, а древяннаго гроба крышку положиша верху тоя каменныя доски, и вверху гроба сведоша кирпичный свод в земле неглубоко, и поровняша с помостом равно тоя церкви.

Царь же Благочестивый непрестанно жалея о Никоне Блаженном, яко не поминается Патриархом; но обаче о сем соизволи восписати в Палестину ко всем четырем Вселенским Патриархом, и посла своего послати с Царскими своими грамотами дьяка Прокопия Возницына, разрешения прося Блаженному Никону, иже Собор отлучи Патриархом именовати и писати запрети.

Моли о сем Святейших Вселенских Патриархов, дабы о разрешении и прощении преставльшагося во изгнании Блаженнаго Никона и о поминовении в велицей Соборней церкви и во всей России во всяком священнослужении поминати Патриархом яко же и прочих первопрестольных Святейших Московских преставльшихся Патриархов; и царское писание оно Вселенским Патриархом своро дойде.

И паки вера сердца Благочестиваго Царя ко обители святой приложися и любовию разжегся ко Блаженному Никону, и возжеле от всея души своея совершити великую церковь, и повеле делающим к навершению немедленно поспешати.

Сокровища же из своея царския казны повеле даяти неоскудно на всякия потребы к церковному делу; злата, и сребра, и денег и церковных утварей: риз, стихарей, поручей, епитрахилей, драгоценных сосудов златых и серебряных и иных вещей множество, яже прилична суть церкви святей и олтареви, монастырей и пустынь со крестьяны и со всеми угодьями и село Троицкое с деревнями, яже суть близ монастыря, иже бе прежде Романа Бабарыкина даде Царь монастырю в вечное владение; но обаче желая сердце его паче всего и попечение велие имея непрестанно во вся дни жизни своея о совершении великия церкви.

Но содетели нашего изволения великаго Бога бысть тако: общий долг человеческаго естества смерть, жизнь Благочестиваго Царя Феодора Алексеевича всеа России Самодержца прекрати; святая же душа его ко Господу отыде в вечное блаженство; тело же его гробу и земле предадеся лета 7190 (1682) года месяца апреля в 27 день; желаемаго же не получи, яже душа его и сердце желало во вся дни жизни своея видети великую церковь в совершенстве и освященну.

Вселенстии же Патриархи грамоты царския от посла прияше, и писанное моление и прошение видевше, и толикое тщательное произволение царево и любовь от всея души и сердца о Блаженном Никоне, и яко велие попечение имея о разрешении и о причтении в лик и о поминовении во всяком священнослужении с прочими Святейшими Московскими Патриархи, яко бе достоин, понеже добродетельно в житии сем поживе, и мужественно вся напасти во изгнании претерпе, и ко Господу отыде в покаянии; видевше же сие Вселенстии Патриархи царское писание удивишася зело и благодаривше Спасителя всех Бога, даровавшаго Царю Благочестивому тщание таково и велие попечение о душе его, яко приснородного сына во Святем Дусе.

Божественным духом наставляеми Святейшие Патриархи Вселенские Царское желание и прошение исполнивше.

Написаша грамоты своя о прощении и о разрешении Блаженнаго Никона, и о прочтении в лик с первопрестольными Святейшими Московскими Патриархи, и о поминовении во святей велицей соборней церкви, и повсюду в России, во всяком священнослужении поминати Святейшим Патриархом, якоже и прочих Московских Патриархов, и подписаша своими руками Архиерейскими и запечатав своими печатьми, и прислаша те грамоты к Москве в лето 7191 месяца семптеврия 1682 с тем же послом²⁸.

Благочестивейшему Царю Феодору Алексеевичу всеа России Самодержцу преставльшуся от жизни сея ко оному блаженству в вечный покой.

Грамоты же Вселенских Патриархов посол принесе по смерти Царя в царство братий его Благочестивых Царей и Великих князей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича всеа России Самодержцев.

Благочестивыя же Государи Цари грамоты прияша Вселенских Патриархов и перевести повелеша на Российский язык, зане писаны Греческим языком, и переведши их, послаша перевод Святейшему Иоакиму Патриарху, глаголюще, яко таковыя суть грамоты брату нашему Блаженныя памяти Царю Феодору Алексеевичу всеа России присланы от Вселенских Патриархов, о прощении, и о разрешении, и о причтении в лик с первопрестольными Патриархи, и о поминовении во всяком священнослужении, якоже и прочих Московских Патриархов, Никона Патриарха.

Патриарх же слышав сия глаголы и переводные грамоты видев и рече: аще не принесете подлинных грамот, присланных от Святейших Вселенских Патриархов за подписанием рук их и печатьми их, сему не иму веры; посланный же шед поведа царям, яже рече Патриарх, и абие послаша Цари оныя грамоты к нему, яже прислаша Вселенстии Патриархи.

Патриарх же видев сущия грамоты Вселенских Патриархов, за подписанием рук их и печатми, повеле переводчикам оныя грамоты прочитати и уведав, яже писано в них о Никоне Патриархе, и рече: се вижу сии сущия грамоты Вселенских Патриархов православных, за приписанием рук их и печатми; и писанное уведа, глаголя: сужду бо и аз праведно быти сему тако.

И абие от времени того начаша в велицей церкви соборней и повсюду во всяком священнослужении поминати Блаженнаго Никона Святейшим Патриархом, якоже и прочих Московских Патриархов, и в соборный синодик написати повеле Патриарх, а грамотам сим суди быти в ризнице Патриаршей, ради достовернаго свидетельства; такожде и сам Святейший Иоаким Патриарх, когда бывает в Воскресенском монастыре, поя панихиды поминает Блаженнаго Никона Святейшим Патриархом.

Церковь же великая в недовершении остася по смерти Благочестиваго Царя Феодора Алексеевича всеа России.

Но еще милостив Бог наш Творец всего мира и Содетель, молитвами отца нашего великаго Архиерея Святейшаго Никона Патриарха, не оставя обители сея быти в забвении, положи мысль благу в сердце Великим Государем Царем и Великим Князем Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу всея великия и малыя и белыя России Самодержцем, и Государыням Благоверным Царицам и Благоверным Царевнам и Великим Княжнам Татиане Михаиловне, Софии Алексеевне и прочим Государыням Царевном, якоже и Великому Государю Царю и Великому Князю Феодору Алексеевичу, попечение о навершении великия церкви, и верою ко Господу Спасителю нашему Богу и любовию ко обители святей, тщанием своего Царскаго Величества каменную великую церковь вскоре совершиша, юже Святейший Никон Патриарх основа, но славу и честь Христу Богу нашему, и в похвалу Российскому государству, понеже в та лета таковыя преизрядныя церкви величеством и подобием и изрядными многими вещами, наподобие Иерусалимския Церкви необреташеся нигде.

И тако за благоволением великаго Спасителя нашего Бога и молитвами начальнаго фундатора, основателя святыя обители Святейшего Никона Патриарха, пособием и благоволением Великих Государей Царей и Великих Князей и Благородных Царевен Татианы Михаиловны и Софии Алексеевны, та святая великая церковь достройся.

Ко освящению же тоя великия церкви вся потребная приуготова Государыня Благородная Царевна Татиана Михайловна из своея государския комнаты: сосуды златыя и серебреныя, украси Евангелие святое драгоценное и воздухи драгия, своими руками труждаяся²⁹, устрои и иконостас великий Сницерския драгия и мудрыя работы, флемованный весь позлащенный, местныя же святыя иконы и аналойные письма драгоценнаго, златом и жемчугом и каменным драгоценным украси.

Ризы и стихари, епитрахели, поручи и поясы из материй драгоценных, книгами и всякими утварями, яже суть церкви и олтареви прилично, всем удоволи неоскудно, и денежныя казны к совершению Божиея церква довольно дая.

И тако всех Творец и Зиждитель всех Бог устрои, по желанию и благому намерению Государыни Благоверныя Царевны и Великия Княжны Татианы Михаиловны, якоже душа ея святая непрестанно желая видети в совершении церковь святую, тако Бог и сотвори, соверши и освяти Пресвятым своим и Животворящим Духом силою и действом, чрез Архипастыря всеа России великаго Архиерея Святейшаго Патриарха Иоакима Московскаго и всеа России.

Бысть же тут на освящении и от освященнаго чина Архиереи: Варсонофий Митрополит Сарский и Подонский, Гавриил Архиепископ Вологоцкий, Афанасий Архиепископ Холмогорский и Архимандриты, священницы и диаконы, и всякаго священнаго чина множество.

Соизволи тут быти на освящении и Царское Величество, Благочестивейший Великий Государь Царь и Великий Князь Иоанн Алексеевич всеа великия и малые и белыя России Самодержец, Благоверныя Царевны и Великие Княжны Татиана Михайловна, София Алексеевна, Благоверныя Царицы и Благородныя Царевны и от сигклита Царскаго величества немало, и множество всякаго чина людей от народа.

Бысть же сие освящение святые и великия церкви, яже создана бысть наподобие Иерусалимской церкви в монастыре Воскресенском Живоначальнаго Христова Воскресения, рекомаго Новаго Иерусалима в строении Святейшаго Никона Патриарха Московскаго и всеа России, в лето от создания мира 7193; по воплощении же Божия Слова 1687 месяца ианнуариа в 18 день, на память иже во святых отец наших Афанасия и Кирилла Архиепископов Александрийских Чудотворцев.

При державе Благочестивейших Великих Государей Царей и Великих Князей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича всеа великия и малыя и белыя России Самодержцев, и при настоящих начальствуемых и паствующих обители святыя Воскресенския Архимандрите Никифоре, строителе старце Сергие Турчанине, иже в сем деле в навершении святыя великия церкви и во всех иных монастырских исправлениях зело трудися со тщанием прилежным, никто же тако ин, якоже он, художество же имеяй он лияние колокольное; лияние бо рук трудов его все колокола во обители Воскресенской, кроме единаго великаго колокола, и тут он с мастером трудися при Казначее Иеромонахе Варлааме, иже был во изгнании в Ферапонтове монастыре со Святейшим Никоном Патриархом, о нем же писано выше, и братие было не менее двою сот, а с приписными монастыри и пустыни не менее четырех сот было братии.

Еще же по милостивому призрению Великих Государей, Благочестивых Царей всеа России Самодержцев ко обители святой в приписании с монастыри и пустыни и с домовыми монастырскими вотчины крестьянских дворов по переписным книгам 186 (1678) года две тысячи девяносто семь дворов, солянаго промысла в великой Перми на Каме-реке в государском промыслу на верхней Веретии наших монастырских четыре варницы, рыбнаго промысла семужьяго на море-Океане на Терской стороне³⁰ в море, а в реках Поное с товарищи рыбныя ловли, и в тундре Лопари промышляют елени, песцы, волки, лисицы и прочия звери.

И тако убо от времени того, в неже призре Господь Бог милосердием своим паки на обитель святую, и озари мысленные очи сердечныя сияющаго во благочестии Благочестиваго Царя Феодора Алексеевича всеа России, и по отшествии убо его от сего жития, царствующих по нем братий его Благочестивых Государей Царей и Великих Князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича всеа великия и малыя и белыя России Самодержцев, и Благоверных Цариц, и Благородных Царевен, и Великих Княжн Татианы Михайловны и Софии Алексеевны, по благому намерению их, и верою ко Господу Богу, обитель святая строится и до ныне их Государским милостивым призрением, всякою казною изобильно, и пришествием своим Государским часто посещают обитель святую.

А о сей истории тщательно потрудися муж благочестивый, ревность благу имея по Бозе и по духовном пастыре своем и отце Святейшем Никоне Патриархе Московском и всеа России. Имя же того писавшего историю сию, аще кто имать разум да разумеет: пять бо литер имать, три самогласных согласная же едина и припряжино гласная же едина, едина же и дебелая, суть же 4 сложно во приобщении число же 131; отчество же имать литер 11, от них же согласных 5, самогласных 4, напряжногласных 2, к них же едина тонкая и едина дебелая, суть на 4 сложно во общении, число ж 297.

В другой книге о отечестве показуется литер 13; от них же согласных 6, самогласных 4, припряжно-гласных 3; в них же 2 тонких, едина же дебелая, суть же 4 сложно во общении, число же имать 393.

В прозвании же литер 8, согласных 4, самогласных 3, припряжно-гласная одна и дебелая, суть же три сложно в приобщении, число имать 563; имя же того и отечество с прозванием имать убо вкупе великое число 991.

Чином же клирик, иже бе знает вельми Святейшему Никону Патриарху, понеже бо воспитан из детска возраста и возмужа при бедре его, и во время изгнания Святейшаго Никона Патриарха во дни соборов, много зла претерпе в заточении, сидя в Москве за разными стражи три лета; потом же во изгнание послан в великий Нов-град³¹ и бе тамо во изгнании десять лет абие по прошению Великия Государыни Царевны Княжны Татианы Михайловны свобожден бысть из Нова-града и взят в Москве, в царство Благочестиваго Царя Феодора Алексеевича всеа России; той же муж благочестивый веру имея велию ко Господу Богу и ко святей обители Воскресенской, и о навершении великия церкви велие тщание показа, ходатайством своим по благородной Царевне и Великой Княжне Татиане Михайловне о всяких нужных потребах, яже суть прилично к навершению церкви и освящению, понеже той муж бе при милости Государской и в чину бысть Благородной Государыни Царевны и Великой Княжны Татианы Михайловны, и милость Государскую имея к себе неизреченную, паче иных сверстник своих чина того же, и о всех монастырских нуждах пекийся непрестанно, занеже и намерение свое имея, по отшествии жизни сея, желая во обители святой Воскресенской и тело свое предати погребению близ своего учителя.

Той же муж Благочестивый и историю сию написа о известии рождения и воспитания и всего бытия его в жизни сей Святейшаго Никона Патриарха, и о начатии обители святой Воскресенской, и о велицей церкви, како начася и совершися, и о преставлении и о погребении его вся от начала подробно написа, ово сам видя творимая и от уст слыша самаго Святейшаго; ово же слыша от братии живущих со Святейшим во изгнании бываемая терпения и нужды, даже и до самыя кончины.

Написа же сие во славу и честь Божию имени святому и в сладость послушающим и прочитающим, на уведение будущим и впредь обитающим во обители той Воскресенской, рекомой Новый Иерусалим, братиям и всякому роду христианскому, дабы память его основателя фундатора начальнаго Святейшаго Никона Патриарха Московскаго и всеа России незабвенно в поминовении вечно была, Дóндеже мир во вселенней³² стоит.

Аминь.

Иоанн Корнилиев Рипатов.

15 апреля 1652 года помер патриарх Иосиф; на его место царь Алексей Михайлович уже думал избрать новгородского митрополита, достопамятного Никона, который в это время по повелению государя путешествовал в далёкий Соловецкий монастырь для перенесения в Москву мощей святителя Филиппа-митрополита.

Святые мощи были с торжеством перенесены в Москву 9 июля того же года, а затем 22-го, по другим указаниям, 25-го того же месяца, то есть всего через две недели, Никон был избран на патриаршество без жеребья, как искони водилось, а только по желанию государя, против чего Никон упрямился, не хотел ставиться без жребия, но был упрошен государем, оказавшим ему по этому случаю великое внимание. Павел Алеппский по этому поводу упоминает, что Никон тогда лишь согласился принять патриаршество, когда было постановлено, что царь отнюдь не будет заниматься делами церкви и духовенства, как это было при Филарете, при прежних царях. С этого времени по царскому указу слово его стало решающим, и никто не смел противиться ему.

Другой современник, дьякон Благовещенского собора Федор Иванов, свидетельствует также, что ещё в начале постановления царь запись ему дал своею рукою, «еже во всем его послушати, и от бояр оборонить, и его волю исполнять».

15 августа, в день празднования Успению Богородицы, государь поднёс ему на золотой мисе золотую митру – корону, вместо обычной до того времени патриаршей шапки, опушённой горностаем, ещё образ святителя Филиппа-митрополита да братину золоту. В тот же день государь пожаловал новому патриарху Цареборисовский двор в доме Пресвятой Богородицы. Патриарший двор и в прежнее время пользовался помещениями Цареборисовского двора. При патриархе Филарете Никитиче в 1626 году там находились патриаршие капустные погреба.

Нет сомнения, что ещё прежде Никон обратил внимание государя на этот опустелый двор, представляя ему, с какою бы пользою этот пустой двор, присоединённый к патриаршему двору, мог послужить к большему простору и устройству патриаршего ведомства.

И действительно, недели через две после Успенского праздника на этом дворе начались уже строительные работы. 2 сентября извозчики уже навозили на Борисовский двор к каменному делу 141 тысячу кирпича, а каменщики стали сооружать ворота на этот двор с патриархова двора.

Затем перенесены были на новый двор конюшни, стойла и ясли и построены на нем новые житницы и новые хоромы, готовые, перевезённые из патриаршего Новинского монастыря. По случаю разных переделок и обновлений в самом каменном доме Цареборисовского двора упоминаются некоторые его части, именно сени, покрытые шатром с яблоком на его верху; у них над передним крыльцом сделан чердачок; большая полата³⁴, и позади её малая полатка средняя полата, золотая полата, названная так, вероятно, уже в это время по поводу производимых в ней работ серебряного и золотого дела, для чего в ней были устроены горны и в 1653 году два больших стола, один в 4, другой в 3 сажени, и две скамьи по 2 сажени. Однако в этой же полате в 1653 и 1654 годах старец Арсений-грек сидел у книжной справки и переводил книги с греческой грамоты на русскую и писал книгу греческую патриарху.

Как упомянутые, так и другие Борисовские полаты устраивались вообще для новых потребностей патриаршего ведомства; поэтому в них проделывали, где было надобно, новые окна, заделывали двери и т. п.

В нижних полатах была устроена богадельня для нищих и больница, в которой поставлена изразцовая печь из изразцов – 130 больших, 15 долгих и 15 городочков. Кроме устройства старых было построено новых полат для патриарших детей боярских, его служебников и для разных хозяйских потребностей. Но главным началом всех работ на Цареборисовском дворе служила постройка новой церкви.

Приписывая, быть может, своё неимоверное благополучие в патриаршем сане молебному покровительству святителя Филиппа-митрополита, Никон, в ознаменование своей благочестивой мысли, задумал соорудить на месте храма Соловецких чудотворцев и на меже Борисовского двора новый каменный храм во имя апостола Филиппа, тезоименитого Московскому святителю.

Так как Борисовский двор стоял рядом с патриаршим, выходя на площадь к Ивану Великому, где находились и его ворота, то патриарх для новой церкви занял и часть Борисовского двора, лицевую сторону с патриаршими полатами, что против Успенского собора, где ныне стоит храм Двенадцати Апостолов.

В том же сентябре 1652 года на этом месте уже копали рвы и сваи набивали под постройку церкви; следовательно, церковная постройка началась тоже через две недели после Успенского праздника.

В октябре и по зимнему пути стали возить к церковному делу строительный материал: 14600, а потом 100 тысяч кирпичу, 1000 бочек извести, 3000 коробов песку. Однако закладка храма была совершена только в начале августа (9-го числа) 1653 года, когда сам патриарх пел молебен на каменном деле и на церковном окладе. Вообще строение по какому-то случаю производилось довольно медленно, так что оно было окончено только летом 1655 года, а уборка глав и кровли происходила осенью этого года, когда кровля была покрыта медными золочёными досками и на пяти главах поставлены медные золочёные кресты.

Под церковью были устроены ворота, быть может на том самом месте, где находились ворота Борисовского двора. При церкви была также выстроена колокольница в 1656 году. День освящения церкви нам неизвестен.

24 февраля 1656 года, на первой неделе Великого поста, Никон уже служил в новой церкви литургию и приобщался Святых Таин.

Настенное письмо во всей церкви производилось уже летом и в августе этого года, для чего был куплен большой запас разных красок: с лишком 4 пода голубцу, 10 пудов лазори цветной, 6 пудов черлени-слизухи, 6 пудов вохры-слизухи, 5 пудов черлени немецкой, 10 пудов празелени, 3 пуда киноварю, 5 пудов черлени псковской, всего на 256 рублей.

В 1658 году иконописцы писали на воротах и у внешних сторон на церкви стенное письмо.

Перед церковью апостола Филиппа в то же время (1654–1655 годах) патриарх строил свою новую Крестовую полату меньшего размера против старой. Эта полата в первое время так и именовалась своею новою Крестовою, как это неоднократно записано в Книге Записной облачениям и действам патриарха.

В этой Книге Записной находим, между прочим, следующие строки: «Декабря 21 (1655 года) Государь патриарх поиде к литургии из своея Крестовыя полаты... После литургии Антиохийский патриарх Макарий поднес Никону клобук белый греческаго переводу, а Сербский патриарх Гавриил поднес ему шапочку греческую... И поиде Государь патриарх в свою Крестовую полату, а перед ним, Государем, шли поддьяконы и подьяки – все в золотых стихарях, и пели стихи розные постанично все вместе... А пришед в новую свою Крестовую полату, тоюже сам устроил и пожаловал Государь святейший патриарх своего Государева архидиакона и дьякона чернаго греческими клобуками и камилавками».

Полата была покрыта особою кровлею, следовательно, не была в связи с другими полатами. Однако через сени она соединялась с построенными в том же 1655 году новыми брусяными хоромами для житья самому патриарху.

В 1655 году в этой новой Крестовой на дверях и окнах расписаны травы и повешено большое медное паникадило. В той же полате в 1658 году написаны лучшими мастерами новые иконы, писали Симон Федоров (Ушаков) и Федор Козлов.

Вопреки установившемуся сведению, что патриарх Никон построил доныне существующую Крестовую (Мироварную) полату и весь Синодальный дом, приведённые свидетельства указывают, что Никоном была построена особая Крестовая для своих хором, по размеру, как упомянуто, меньшая, почему впоследствии (в 1672 году) старая Крестовая обозначалась именем Большой Крестовой, а новая и в описи Домовой Казны Никона названа Малою. В эту новую Крестовую Павел Алеппский входил по двум лестницам, почему с достоверностью можно предполагать, что эта Крестовая находилась на третьем этаже нового здания перед новою же церковью (ныне 12 Апостолов), где впоследствии помещалась Ризница.

На своём старом патриаршем дворе патриарх обновил церковь Трех Святителей, которая стояла особно и имела одну главу. При ней была устроена в 1656 году и колокольница, вероятно на стене какой-либо полаты, покрытая кровлею в 1658 году. Закомары под главою покрыты белым железом, спаянным оловом. Церковь была устроена тёплою и вновь расписана настенным письмом, для которого куплено 5000 листов сусального золота. В ней было устроено, как и в Крестовой полате, особое патриаршее место. За церковью сделан очаг для составу и варения святого мирра.

Проломаны двери из паперти Трех Святителей в старую Столовую полату и сделана всхожая лестница. Обновление храма производилось постепенно в течение 1654–1658 годов.

На дворе в эти же годы построены новые полаты Скатертная, Отдаточная и другие. В 1654 году кузнецы делали патриарховы домовые часы (башенные).

Во всех новых полатах и в брусяных кельях, теперь по-новому, вместо слюдяных окончин были устроены окончины стекольчатые. В других хоромах употреблены слюдяные.

От площади патриаршие полаты отделены перегородкою; а внутри двора от новой хлебни по старую Столовую поставлен острог, род тына, отделявший патриарший двор от государева двора.

Патриарший двор, как упомянуто, был соединён с царским дворцом переходами.

При Никоне государь построил в 1654 году переходы и в Чудов монастырь с Борисовского двора через улицу Никольскую, ширина которой в этом месте не превышала 3 сажен. Сообщение царского дворца с Чудовым монастырём потребовалось по случаю начатого дела об исправлении церковно-служебных книг, так как в полатах монастыря должны были происходить заседания и совещания по этому делу. В монастыре жил в 1658 году старец Епифаний, который тогда перевёл патриарху дохторскую книгу.

С патриаршего двора был устроен всход на эти переходы, которые, следовательно, проходили мимо всех построек на этом дворе. Переходы прозывались обыкновенно Чудовскими.

При патриархе Никоне стоявшая стена об стену с царским дворцом старейшая патриаршая церковь Ризположения была отделена к дворцовым зданиям (после 1653 года) и именно к хоромам царицы и царевен, терема которых высились и перед этою церковью, и перед западными вратами Успенского собора, как и перед полатами патриаршего двора. С этого времени паперть Ризположенской церкви сделалась необходимою проходною галереею, переходами в Успенский собор для женской половины царского семейства, всегда выходившей к молению и к службам в скрытности от народных очей.

Как упомянуто, терема царицы и царевен высились и перед патриаршими полатами, поэтому Никон, выходя из своих полат в собор, в западные его врата, и возвращаясь из собора теми же вратами, каждый раз останавливался в этом проходе, поднимал вверх к теремам свои взоры и, отдав посох архидиакону, благословлял по направлению к Верху, то есть к окнам теремов, затем кланялся до земли, благословлял вторично и, вторично сделав поклон, уходил в свои полаты. Так же поступал и пребывавший тогда в Москве Антиохийский патриарх Макарий каждый раз, когда проходил в собор западными вратами и когда затем возвращался в патриарховы полаты. Так поступали и все архиереи, воздавая должный почёт государыне-царице, которая всегда смотрела на проходящих из своих стеклянных окон, но не открытых, чего не подобало, а скрытно сквозь разрисованные в окнах травы.

Само собою разумеется, что в этом смотрении участвовал и весь женский чин государевой семьи и со всеми комнатными боярынями. Окна царицыных и царевниных теремов высились перед западными вратами собора именно для той цели, чтобы видеть совершаемые из этих ворот торжественные крестные ходы и молиться вместе со всем народом.

Приведённые выше отрывочные сведения об устройстве патриаршего двора при Никоне, собранные нами из официальных записей, дополним общим описанием всех новых построек Никона, составленных очевидцем, архидиаконом Павлом Алеппским, который 22 декабря 1655 года присутствовал при самом новоселье в этих постройках.

«Должно знать, – говорил архидиакон, – что теперешний патриарх Никон имеет большую любовь к возведению построек, памятников и к (церковному) благолепию. В бытность свою архимандритом монастыря Спаса, то есть Спасителя, что близ этого города, он своими стараниями перестроил с основания как великую церковь, так и кельи, окружную стену и все башни. Также, когда он сделался митрополитом Новгорода, то воздвиг там прекрасные здания; а сделавшись патриархом, он построил для себя патриаршие кельи или, лучше сказать, царские полаты, не имеющие себе подобных во всей стране Московской... Знай, что здешний патриарший дом существует с очень древних времён, со времени святителя Петра, первого митрополита Московского. Он мал, тесен и не имеет двора; над ним высятся полаты царицы (архидиакон не знал, что существует обширный двор за полатами). Нынешний патриарх, любя строить и обновлять, выпросил у царя двор, находящийся близ патриаршего дома, с северной стороны собора (Цареборисовский). Царь подарил его, и патриарх приступил к возведению на нём огромного, чудесного здания. Его строили немецкие мастера. В нижней части здания патриарх устроил семь приказов, печь и огромную кухню, дабы тепло поднималось наверх. Лестница, весьма красивая, устроена насупротив старого пути к собору, где патриарх всегда останавливался и благословлял полаты царицы. Наверху он выстроил диван (приёмную полату)³⁵ и сделал от неё проход со стороны царицыных полат, по которому иногда втайне проходит; и ещё проход по направлению к своим прежним кельям. Внутри этой полаты он устроил маленькую церковь во имя новых Московских святых, митрополитов Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, коих велел написать над её дверью, а в церкви написать портреты шести патриархов, бывших со времён Иеремии Константинопольского: первый из них Иов, затем Герман (Ермоген), Герасим (Игнатий?), Филарет, Иоасаф и Иосиф. Свой же портрет, точь-в-точь как он есть, велел написать после тех, ибо он седьмой патриарх. Он весьма украсил эту церковь и большею частию слушает службу в ней. Эта полата (старая Столовая) имеет огромные с решётками окна, выступающие из здания и выходящие на царицыны полаты. Из неё выходишь в другую большую полату (сени), где ждут приходящие к патриарху, пока он разрешит им войти. Отсюда входишь в огромную полату (ныне Мироварную), которая поражает своей необыкновенной величиною, длиной и шириной; особенно удивителен обширный свод без подпор посредине.

По окружности полаты сделаны ступеньки, и пол в ней вышел наподобие бассейна, которому не хватает только воды. Она выстлана чудесными разноцветными изразцами. Огромные окна её выходят на собор; в них вставлены оконницы из чудесной слюды, украшенной разными цветами, как будто настоящими; с другой стороны окна выходят на двор старого патриаршего дома. В ней, подле двора, сделан огромный каптур (печь) из превосходных изразцов. Все сооружение скреплено железными связями с обеих сторон. Никон назвал эту полату Христоб (Крестовая), то есть Христианская полата. Внутри этого помещения есть ещё покой, который служит нарфексом (притвор, паперть) большой, прекрасной, весьма высокой церкви, устроенной патриархом в честь Святой Троицы и выходящей на площадку Чудова монастыря (Апостола Филиппа, ныне 12 Апостолов). На верху этой церкви сделаны (хоры) и в нарфексе её три прохода с лестницами: по одному патриарх стал ходить в собор, ибо он насупротив северных дверей его; другой ведёт на новый двор; третий, выше этого помещения, представляет лестницу, ведущую на верх здания, где патриарх построил ещё две церкви и кельи для дьяконов, откуда открывается вид на весь город. В углу Крестовой (новой) полаты есть дверь, ведущая к новому деревянному строению с многочисленными кельями, кои идут одна за другой и назначены для зимнего помещения, ибо жители этой страны не любят жить в каменных домах, потому что, когда печи в них истоплены, то ударяет в голову и причиняется головная боль. По этой причине непременно строят для зимы подле каменных деревянные дома и по всему зданию закрытые проходы. Все двери таких помещений бывают обиты зелёным сукном.

Словом, это здание поражает ум удивлением, так что, быть может, нет подобного ему и в царском дворце, ибо мастера нынешнего века, самые искусные, собранные отовсюду, строили его непрерывно целых три года. Мне рассказывали архидиакон и казначей патриарха, что он истратил на это сооружение более 50000 динаров (рублей), не считая дерева, кирпича и прочего, подаренных царём и государственными сановниками, и того, что большая часть рабочих были его крестьяне.

<...> Это редкостное сооружение, – продолжает архидиакон, – было окончено постройкой и омеблировано на этой неделе, но Никон до сих пор не переходил в него. Причина этому та, что в этот день, пятницу 21 декабря, случилась память преставления святителя Петра, первого митрополита Московского, мощи которого находятся в алтаре (Успенского собора). Московиты имеют обыкновение весьма благолепно праздновать его память в этот день, как мы упомянули раньше и как видели теперь, – торжественнее, чем праздник Рождества. Патриарх обыкновенно устраивает у себя после обедни большую трапезу для царя, его вельмож и всего священного чина. Случилось, что теперь были окончены его новые полаты; но так как память святого пришлась на этот день, пятницу, когда не позволяется есть рыбу, а у них пиршества не устраиваются и не могут быть роскошны без рыбы, то празднование святому отложили до следующего дня, то есть до субботы. Никон дал знать нашему владыке патриарху, чтоб он приготовился служить в этот вечер вместе с ним всенощную в соборе, а завтра, после обедни, пожаловал бы к нему на трапезу в новые полаты.

Вечером, по обычаю, было совершено малое навечерие, а после 8-го часа ночи прозвонили четырёхкратно в большой колокол. Мы вошли в церковь в 9-м часу. Пришли в церковь царица и царь...

Служба была большая, продолжительная и торжественная. Мы вышли из церкви лишь при восходе солнца, умирая от усталости и стояния на ногах от 9-го до 16-го часа. В эту ночь мы столько натерпелись от сильного холода и стужи, что едва не погибли, особливо потому, что стояли на железных плитах: Бог свидетель, что душа чуть не покинула нас. Что касается меня, бедного, то я хотел выйти и убежать из алтаря, но не мог, ибо царь стоял перед южными дверьми, а царица перед северными, так что поневоле пришлось страдать. Когда я вернулся в своё помещение, Бог свидетель, что я в течение трех дней был совершенно не в состоянии стоять на ногах, хотя бы их резали железом. Я погружал их в нагретую воду и совсем не чувствовал тепла, а вода охлаждалась. В таком положении, страдая болью в ногах, я оставался, Бог свидетель, в продолжение почти двух месяцев. Но на все воля Божия! Что это за всенощные и бдения! Более всего нас удивляло, что дети и малютки, и притом не простолюдинов, а вельмож, стояли с непокрытою головой, неподвижно и не шевелясь, как статуи. Какая выносливость! Какая вера! Вот нечто из того, что мы могли бы сказать о всенощных бдениях в стране Московитов, известных всюду.

Спустя час после нашего выхода из собора зазвонили в колокол, и мы опять вернулись туда, измученные, умирая от усталости, дремоты и холода. Оба патриарха облачились, и с ними в этот день облачились три архиерея и десять архимандритов в митрах, двенадцать иереев монашествующих и мирских, двадцать взрослых дьяконов и более двадцати анагностов и иподьяконов: всех вместе с обоими патриархами и Сербским архиепископом было более семидесяти служащих в алтаре. Пришла царица, а после неё царь. Во время выхода священники выносили покров с мощей святителя Петра, похожий на плащаницу: он весь расшит золотом и жемчугом, и на нем изображён святой, как он есть, в облачении полиставрия (крестчатом). Когда кончилась обедня и мы сняли облачения, оба патриарха вышли к царю, чтобы его благословить. Царь, взяв за правую руку нашего учителя, повёл его к царице, чтобы он её благословил. По уходе царя опять затворили двери церкви, пока царица, как в тот день, прикладывалась, по обычаю, после чего она удалилась. Тогда все дьяконы, поя, пошли со свечами впереди патриарха, пока он поднимался в свои новые полаты, которые открыл, поселившись в них в этот день. Когда он вступил в них, к нему подошёл сначала наш владыка-патриарх и поднёс ему позолоченную икону Трех Святителей и большой черный хлеб с солонкой соли на нем, по их обычаю, поздравил его и пожелал ему благополучия в его новом жилище. После него подходили архиереи и сначала поднесли позолоченные иконы имени своих кафедральных церквей, а потом хлеб-соль, большие золочёные кубки, несколько кусков парчи и бархата и прочее, причём делали поклон. За ними подходили настоятели монастырей и даже их уполномоченные, проживающие в их подворьях в городе, именно уполномоченные отдалённых монастырей. Также подносили ему подарки царевичи. Затем подходили городские священники, купцы, сановники государства, ремесленники и подносили кубки, сороки соболей и прочее. Но Никон от всех, за исключением архиереев и игуменов, принимал только иконы и хлеб-соль. Была большая теснота. Наконец патриарх послал пригласить царя к своему столу. Царь, войдя, поклонился патриарху и поднёс сначала от себя хлеб-соль и сорок соболей высшего сорта и то же поднёс от имени царицы и своего сына три хлеба и три сорока от своих сестёр и то же от своих дочерей; всего 12 хлебов и 12 сороков соболей. В это время патриарх стоял на переднем месте полаты, царь же сам ходил к дверям и подносил упомянутые подарки собственноручно, принимая на себя немалый труд, крича на бояр, которые держали их, чтобы они подавали ему скорее; он казался слугой, и – о удивление! – когда подносил подарки от себя, то поклонился патриарху, говоря: «Твой сын, царь Алексей, кланяется твоей святости и подносит тебе...» Так же, когда подносил подарки от царицы, назвал её, и то же при поднесении остальных подарков. Что это за смирение, которое мы, стоя тут, видели в этот день! Разве нельзя было тебе, царь, слава своего века, стоять на своём месте и приказывать другим слугам, чтобы они приносили тебе подарки? Но ты сам ходишь за ними! Да увековечит Бог твоё царство за великое твоё смирение и за приверженность к твоему патриарху! В правой руке царь держал черный посох с двумя маленькими разветвлениями.

После этого патриарх поклонился ему и извинялся, выражая свою благодарность; затем посадил его за (особый) царский стол, который раньше один из бояр уставил золотыми сосудами наподобие чаш, солонками, кувшинчиками с уксусом и прочее. Стол этот стоял в углу полаты, подле двух окон, выходящих одно на собор, другое на Чудов монастырь. Близ него, слева, был поставлен другой стол для патриарха, а подле – большой стол, который занял остальное пространство на этой стороне, обращённой к собору; за ним посадили всех бояр и сановников государства. Нашего учителя посадили за особым столом справа от царя и подле него Сербского архиепископа. Грузинского царевича посадили близ них в этом переднем месте, также за особым столом, и близ же них трех (других) царевичей, тоже за особым столом. К нашему столу отдельно было приставлено по нескольку виночерпиев и слуг. Митрополитов, архимандритов и прочих настоятелей, соборных протопопов и священников посадили за большим столом насупротив бояр. Ещё раньше, подле чудесной огромной печи этой полаты, установили большой стол наподобие высоких подмостков, со ступеньками, покрытыми материей, на коих разместили большие серебряно-вызолоченные кубки и иные великолепные сосуды для напитков. На потолке этого помещения висели пять чудесных полиелеев (люстр); один, серебряный, висел близ царского стола, а внутри его яблока были скрыты часы с боем.

Когда уселись за стол и начали есть, пробило 6 часов дня, так что до вечера оставалось меньше часа. Обрати внимание на то, какое мучение мы претерпели в прошлую ночь и сегодня; целых 24 часа стояли на ногах без пищи! Видя, какая здесь теснота, мы пошли в своё жилище, поужинали и вернулись, чтобы поглазеть. Когда принялись за еду, один из анагностов начал читать, по их обычаю, на аналое посредине (полаты) житие святого (Петра-митрополита) высоким, нежным и мягким голосом. По временам выходили певчие и пели. Но наибольшее удовольствие патриарх и царь находили в пении детей казаков, коих царь привёз много из страны ляхов и отдал патриарху, который одел их наилучшим образом, зачислил в свои служители, назначив содержание, и потом посвятил в анагносты. Они всегда имели первенство в пении, которое предпочитают пению певчих-московитов, басистому и грудному. Те пели один час, а эти после них. Когда певчие кончили, чтец продолжал житие. От начала трапезы до конца царь беспрестанно посылал нашему владыке-патриарху со своего стола блюда с кушаньями и много кубков с напитками и вёл с ним беседу, выказывая к нему великое дружелюбие. Переводчиком между ними был Сербский архиепископ. Царь просил помолиться за него Богу, как Василий Великий молился за Ефрема Сирина, и тот стал понимать по-гречески, так чтобы и царю уразуметь этот язык. Вечером зажгли свечи в люстрах, и полата ярко осветилась. Затем патриарх пригласил царя и некоторых вельмож вместе с царевичами и нашего владыку-патриарха и Сербского и повёл их в новое деревянное помещение. И здесь устроили большое веселье с превосходными напитками и прочее. Патриарх поднёс царю в подарок большой кусок Древа Честнаго Креста, частицу драгоценных мощей одного святого, 12 позолоченных кубков, 12 кусков парчи и прочее. Затем они вышли в наружное помещение и продолжали пиршество до восьмого часа ночи.

Тогда царь поднялся и раздал всем присутствующим кубки за здравие патриарха. Выпив, опрокидывали их себе на голову, чтобы показать, что выпили здравицу до капли. Подобным образом и патриарх Никон всем дал выпить за здравие царя, причём также опрокидывали кубки на голову, преклоняя колена перед (питьём) и после. Затем пили за царицу, их сына и прочих. Наш владыка-патриарх и прочие присутствующие встали и отправились к себе домой. Царь же оставался у патриарха до десятого часа, пока не ударили к заутрене, и они оба пошли в собор к бдению, по случаю памяти их святого, Филиппа, и вышли из церкви на рассвете. Обрати внимание на эту твёрдость и выносливость!»

Чрез несколько дней по возвращении из лавры, оставил я Москву, желая посетить ещё однажды Новый Иерусалим, столь близкий моему сердцу с тех пор, как поклонился древнему образцу его. Не доезжая Воскресенска, пошёл я пешком к обители, прямо чрез поле, чтобы более себе напомнил уединённое странствие по пустыням палестинским; но я потерял настоящее направление ко храму, который был заслонен рощею, и, только издали увидев часовню Елеонскую, мог опять выйти на дорогу.

Патриарх Никон дал имя Елеона сей часовне и воздвиг её на том месте, отколе обозревал он с царём Алексием, во дни их духовной приязни, избранное ими поприще для обители, и здесь царь назвал её Новым Иерусалимом, как о том свидетельствует надпись на кресте внутри часовни: «Благоволением благочестивого царя Алексия Михайловича и святейшего Никона-Патриарха, в знамение их общей любви и совета, к начинанию святыя обители и наименованию, еже есть Новый Иерусалим». И чрез тридцать лет тот же Никон, в течение сего времени низведённый с Патриаршего престола, заточенный 15 лет на Белом озере, наконец скончавшийся на возвратном пути из своей темницы, был принесён уже мертвым для погребения в созданную им обитель: близ сего же креста поставил тело его кроткий царь Феодор, как бы для примирения обоих великих усопших: державного отца и святителя, памятью их любви взаимной, которую некогда засвидетельствовали у подножия Елеонского креста.

Отселе на расстоянии полуверсты до святых ворот насажена, чрез малую лощину, узкая берёзовая аллея; с правой стороны близко подступила к стенам Нового Иерусалима крутоберегая излучистая Истра, названная Иорданом по воле Патриарха. Исполненный сладких впечатлений, тихо приближался я к обители, в прохладной тени дерев, и с утешительным чувством переступил за священные врата, на коих изображено вербное торжество Спасителя. Хотя не от Елеона, а от Рамлы, и не вербными вратами, взошёл я за пять лет пред тем во Святой град, но и сии врата мне были знакомы; я бы хотел по словам духовной песни: «обыдите людие Сиона и обымите его» – обойти и обнять его со всех сторон.

Из-под высокой арки святых ворот открывается самый великолепный вид на здания собора с восточной их стороны: это чудная гора малых куполов и глав, своенравными уступами восходящая до двух главных куполов храма, и вся сия гора на разных высотах усеяна золотыми крестами, напоминая житейское крестное восхождение наше. Но хотя зрелище сие великолепно и вполне достойно громкого названия Нового Иерусалима, оно совершенно отлично от образца своего. Правда, и там есть два купола над собором и полукупол над алтарём, и глава, выходящая из земли над церковью обретения; но все без крестов, и все кругом застроены террасами и плоскими крышами соседних монастырей Авраама и абиссинцев и древнею Патриархиею, так что приметны только два купола над собором; все же здание является в виде огромной полуразрушенной твердыни, которой террасы сперва разбили люди, а потом время. А здесь, напротив, все ещё ново и свежо: четыре малые часовни, едва подымаясь поверх земли, окружают большой купол подземной церкви обретения; ещё выше две лёгкие главы, по обеим сторонам соборного алтаря, знаменуют многочисленные приделы внутренней галереи, и ещё две главы над Голгофою и Гефсиманиею, с южной и северной стороны храма, довершают стройную красоту здания, правильного в частях своих, когда в Иерусалиме самая местность не позволяла соблюдать симметрии.

Но, несмотря на сие несходство, отрадно отдыхают взоры на пышном, игривом зодчестве сего храма. Забывшись, можно подумать, что таким был некогда и священный его подлинник, когда по манию царицы Елены возник он, во всем величии римского зодчества и могущества, из груды камней и земли, покрывавших утёсы Голгофы и Святого Гроба.

Однако же с южной стороны собора площадка между колокольнею и церковью Елены может удовлетворить ищущих желанного сходства обоих Иерусалимов. Те же двойные врата пред вами, заключённые корыстию арабов в древнем, хотя есть отличия в украшениях над ними и нет здесь мраморных столбов и изваяний; та же высота стены соборной, то же число окон во втором ярусе, и я даже узнал окно моей келии над церковью Елены. Самая церковь сия, посвящённая здесь памяти Марии Египетской, прилеплена ко храму, подобно как в Иерусалиме, и столь же тесна, но там она служила сперва наружным восходом на Голгофу, и на открытом крыльце её совершается доныне умовение ног, а здесь крыльцо закрыто, и тем нарушено сходство. Положение же и зодчество колокольни совершенно иерусалимские, хотя там она до половины обрушена землетрясением.

Утешенный столь отрадным для меня зрелищем, я стоял на знакомой площадке, на коей в Иерусалиме не раз ожидал отверстия святых ворот, и, радуясь совершенному моему одиночеству, вполне предавался воспоминаниям Палестины. Но меня заметили, и подошедший монах спросил, чего я желаю?

– Поклониться Святому Гробу, – был мой ответ.

– Как ваше честное имя? – опять спросил меня монах, потому что моё посещение, во время полуденного отдыха братии, показалось ему странным.

– Разве нужны имена поклонников? – отвечал я. – Они выходят из памяти вместе с мимоидущими, если не остаются в молитвах.

– Простите мою нескромность, – возразил он, – но в нашем уединении приятно иногда услышать знакомое имя и встретить прежнего знакомца в посетителе. Покамест отопрут для вас церковь, не угодно ли вам пройти к отцу архимандриту?

Я последовал за ним в прекрасные келии настоятеля архимандрита А., который весьма ласково меня встретил.

– Позвольте мне поклониться Святому Гробу, – сказал я, – и посетить святые места Нового Иерусалима.

– Кому же свойственнее желать сего, если не посетителю древнего, – отвечал с улыбкою архимандрит.

Тогда же я изъявил некоторое удивление.

– Не таитесь, – продолжал он, – вы мне знакомы, и я давно ожидал вас в свою обитель, чтобы нам вместе сравнить оба Иерусалима. Вы были в древнем, я живу в новом; мы можем сообщить друг другу несколько любопытных сведений, которые нельзя найти в описаниях.

– Итак, приступим немедленно к сему сравнению, – сказал я, – столь же усердно его желаю. Любопытно для каждого русского узнать, в чем именно сходствует сие родное для нас святилище с палестинским.

– Мы начнём, не выходя из сего здания, с нашей зимней церкви Вифлеема, – говорил мне архимандрит, проходя через три обширные палаты, которые служили некогда трапезами царям и боярам и были устроены царевною Софиею вместе с вифлеемскою церковью, – вот храм Рождества.

– Пройдёмте мимо, – сказал я, – здесь нет и тени сходства с великолепным храмом Палестины, украшенным рядами мраморных столбов. Можно сравнить с ним Казанский собор в Петербурге по внутреннему крестообразному расположению и красоте колонн, а не вашу зимнюю, весьма обыкновенную церковь.

– Сойдёмте в нижний ярус, – продолжал архимандрит, – может быть, вы там более будете удовлетворены, – и мы сошли по широкой лестнице в правильную галерею, по сторонам которой находились малые приделы.

– Вот пещера Рождества и место яслей, но здесь не было устроено церкви, вероятно, по тесноте; а быть может, и она предполагалась, ибо некоторые из предназначенных здесь приделов довершены уже мною. Вот престолы на память обрезания Господня, бегства в Египет, поклонения волхвов и избиения младенцев.

– Пойдёмте далее, – опять повторил я, – слышу названия вифлеемские, но не узнаю самых мест; притом же церкви в память обрезания Господня не существует нигде во всей Палестине, а малый грот, где укрывалась Божия Матерь с предвечным Младенцем и отколе бежала с ним в Египет, по преданиям вифлеемским, находится вне храма на краю селения. Хотя же приделы Рождества, яслей, волхвов и избиения младенцев точно обретаются в подземелье палестинском, но здесь нет главного – самого подземелья. Темные, излучистые переходы и подземные церкви Печерской лавры в Киеве могут дать понятие о вертепах Вифлеема, а не здешний нижний ярус вашего правильного зимнего собора.

– Весьма трудно угодить очевидцам, – проговорил настоятель и, обратясь ко мне: – Наш Вифлеем вам не понравился; по крайней мере, я надеюсь, что самый храм Воскресения напомнит вам вполне Палестину, ибо он точно сделан по образцу, который принёс оттоле старец Арсений Суханов, посыланный Патриархом Иосифом в 1649 году на Восток, для сравнения богослужения нашего с греческим. Никон, вступивши на престол патриарший, когда ещё Арсений был в Иерусалиме, велел ему снять точную модель с храма, которая доселе хранится в нашей ризнице. Мы взойдём южными вратами от колокольни, ибо вы сами знаете, что все прочие закладены в Иерусалиме.

Врата отворились, мы вступили в храм, – радостно затрепетало сердце; что-то родное повеяло мне из-под величественных сводов, из длинных галерей; так некогда вступал я и в святилище Палестины, и оно также показалось мне родственным, ибо я был уже прежде в Воскресенске. Есть невыразимое чувство родства, которое сближает нас не с одними людьми, но и с неодушевлёнными предметами. Послышится ли прежде слышанный звук, повеет ли знакомым запахом воздух, повторится ли глазам прежний очерк – и звук, и запах, и очерк – все родное, и радуется им сердце как бы своим.

– Что скажете? – спросил архимандрит.

– Я в Палестине!

– А этот храм?

– Храм Святого Гроба, но в том виде, каков он был до разделения его между различными исповеданиями и до пожара. Здесь при самом входе я вижу насквозь собор во всю широту его до северных ворот; так было некогда и в Иерусалимском, но теперь перегородки отделяют главный Греческий собор от окружающей его галереи, и при самом входе в южный притвор Голгофы неприязненная стена возбраняет взорам погрузиться в глубину святилища. Вот направо и самая Голгофа у вас в том положении, как она существовала до пожара; из сего притвора нет двойного широкого крыльца на её вершину, которое приделано в Иерусалиме, дабы крестные ходы греков и латин не мешали друг другу. Но где же и как спускаете вы с Голгофы плащаницу в Великий пяток?

– Как спускали Иосиф и Никодим Божественное Тело Спасителя с самого креста, – отвечал мне архимандрит. – Я становлюсь с частию братии на высоте Голгофы у самых перил и оттоле спускаю на холстах плащаницу, которую принимает внизу наместник с другими сослужащими.

– Но я здесь не вижу в притворе пред Голгофою того камня, на коем совершилось в Иерусалиме миропомазание тела Господня. Отчего не лежит и у вас подобный же камень, когда вы во всем подражаете местности и обрядам Святой Земли?

– Признаюсь вам, – отвечал архимандрит, – что у нас издавна хранится сей камень, меры иерусалимской, предназначенный для сего места, и я не знаю сам, отчего он доселе не положен.

– В таком случае прошу вас убедительно положить его здесь, чтобы не нарушать священного сходства: ибо плащаница, лежащая у правого столба около входа, вовсе не напоминает камня миропомазания, который преставляется взорам каждого из входящих в храм иерусалимский.

Минуя собор, мы прошли налево в ротунду у Святого Гроба, и хотя я и прежде видел сие великолепное его вместилище, однако же был поражён новым изумлением при виде лёгкого, глубокого купола, с его семьюдесятью пятью окнами, расположенными в три яруса, кругом трех раззолоченных хоров. Сии три разные венца остроконечного купола давали ему подобие огромной тиары, осеняющей священный памятник, который стоит в ограде шестнадцати пилястров, поддерживающих арки верхней галереи. Самый Гроб Господен, как церковь в церкви, с златыми столбами и главою, довершал своею стройною красою полноту чудного зрелища не для одних только взоров, но и для сердца, ибо я опять, казалось, стоял в Иерусалиме.

– Итак, вы теперь довольны! – сказал мне архимандрит.

– Ах! Я опять в Палестине и припадаю к Святому Гробу!

Я пришёл в придел ангела, я проникнул в самый утёс Святого Гроба, я опять простёрся пред каменною плитою, на коей долженствовало лежать Божественное Тело, я готов был повторить те же молитвы, как в Иерусалиме, и мысленно повторил их; ибо все, что окружало, переносило меня к дивному образцу сего места, и полумрак гробового покоя, слабо освещаемого одною лампадой, вместо бесчисленных лампад иерусалимских, давал мне свободу дополнять воображением внутреннее убожество вертепа. О как отрадно находить посреди пустыни житейской такое близкое к истине повторение желанных предметов!

Когда я поднялся с помоста, архимандрит уже стоял за мною и смотрел на меня с чувством участия и любопытства. Безмолвно вышли мы опять в придел ангела сквозь низменное отверстие утёса. Он указал мне камень, который в него вдвигался, отваленный ангелом. Наконец я спросил его:

– Был ли здесь архиепископ горы Фавора Иерофей, присланный за милостынею от Патриарха Иерусалимского?

– Был и плакал при виде сего Гроба, – отвечал архимандрит.

– О как понятно мне сие чувство! – продолжал я. – Размеры те же здесь, как и в Иерусалиме; и гробового покоя, и каменной плиты, где лежало Пречистое Тело, и придела ангела; но здесь стены украшены простым письмом, а там богатым мрамором, и весьма жаль, что вся сия часовня, великолепно вызолоченная снаружи, внутри столь убога, когда подлинник её устлан одинаковым мрамором извне и внутри. Там камень Гроба служит жертвенником, а отваленный камень престолом посреди придела ангела; здесь же Божественные тайны не совершаются над подобием Христова Гроба. Но низкая дверь, ведущая из придела в самый утёс, здесь того же размера, как была она до последнего пожара в Иерусалиме; ныне же её там просекли выше и нарушили древность святыни.

Так говоря, мы вышли из часовни, и опять ослепил нас великолепный шатёр купола.

– Шатёр сей, – сказал мне архимандрит, – вначале был каменный, но он обвалился от тяжести в 1723 году, в самый день Вознесения Господня, и пребывал в развалинах до 1749 года; тогда императрица Елизавета велела, по совету лучших архитекторов, устроить шатёр деревянный.

– И тем самым, – прервал я, – умножилось сходство с древним подлинником. Странное дело: в Иерусалиме прежний кедровый конический купол заменён после пожара 1807 года каменным круглым, а у вас наоборот, прежде был каменный, а потом деревянный; но зато он вдвое выше Иерусалимского, в коем не более 15 сажен. И пиластры, которые поддерживают здесь арки верхней галереи, теперь сходны с Иерусалимскими; но прежде там стояли кругом ротунды великолепные мраморные столбы Елены. И так пожар, нарушив подобие в иных предметах, умножил оное в других.

– Взгляните, – продолжал архимандрит, – от дверей Гроба, сквозь Царскую арку, на иконостас главного собора Воскресения и скажите, как будет собор сей против Иерусалимского?

– Сколько могу себе представить, – отвечал я, – кажется, он здесь короче. Много ли считаете вы сажень от часовни Гроба до иконостаса и до горнего места?

– 12 до алтаря и ещё 8 до горнего.

– В Иерусалиме же всего 18 до горнего места, и из них только 4 занимает алтарь, а потому самый собор длиннее и соразмернее с прочими частями храма: но зато ваша ротунда и часовня Святого Гроба снаружи несколько больше своего подлинника.

– У нас 11 сажен в ротунде и 6 наружной длины часовни.

– А там только 9 сажен в первой и 4 в часовне, и эта разность в размере приметна. К тому же Царская арка, отделяющая ротунду от собора, у вас сделана поуже, чрез что как будто стеснился самый край, а верхняя галерея, разделяющая на два яруса арку, не существует в Иерусалиме. Но хотя ваш высокий иконостас весьма величествен, там он устроен иначе: вершина его в виде треугольника и не столь высока, ибо на ней повешены била, вместо колоколов, а сверху есть галерея. Оттоле во время моего заключения в храме часто беседовал я чрез слуховое окно крыши с иноками, стоявшими на террасе.

– У нас нет хода над иконостасом, – сказал мне архимандрит, – но мы можем взойти на галерею царской арки, и я уверен, что вы останетесь довольны видом всей церкви, который вам оттоле откроется.

Мы поднялись на хоры с южной их стороны, по гой лестнице, которая в Иерусалиме ведёт на армянскую половину, где устроены две их церкви, и, миновав малый придел благоверной княгини Ольги, взошли на Царскую арку. Чудное зрелище меня поразило: во все стороны, и вверх и вниз, разбегались взоры по далёким хорам и извивистым галереям, и под крутые арки сводов, и во глубину куполов, и на дно пространных соборов,– и повсюду взор упирался в какую-либо роскошную церковь, в златой или мраморный иконостас; везде сияла какая-либо святыня, как бы зеркальное отражение двух главных святилищ, соборного алтаря и Святого Гроба, стоявших друг против друга и, подобно двум светилам, раздробляющих лучи свои на бесчисленные вокруг планеты.

Но сколь ни увлекательно было с сей арки зрелище собора, невольно обращались взоры к Святому Гробу, и там, как в некоем море, тонули они в глубокой ротунде и терялись, как в небе, в её воздушном куполе. И посреди сего моря и неба, глубоких, высоких впечатлений, отрадно являлся очам, как малый остров посреди пучины или светлое облако в эфире, – самый Священный Гроб! Неподвижно стоял я, и смотрел, и не имел слов; архимандрит дал мне несколько времени наслаждаться зрелищем, потом сказал:

– Истинно достоин удивления храм сей, и всякий, кто только его видел, восхищается. Не говоря уже о красоте зодчества и о священном подобии, нельзя не изумляться обширности и вместе стройности всех частей. Можно в одно время совершать обедню на нескольких престолах, и одна литургия не воспрепятствует другой, ибо голоса не будут сливаться. Здесь со времени основания храма каждая царственная десница устрояла придел в честь тезоименитого святого; но всех великолепнее придел во имя благоверного князя Александра, который вы видите подле сей царской арки, в симметрии с приделом Святой Ольги. Государь император устроил его в память рождения своего наследника.

– Но скажите, – спросил я наконец, – неужели Патриарх Никон довершил сам строение сего храма? Он так долго был в заточении.

– Патриарх Никон, – отвечал архимандрит, – построил сперва на сем месте в 1656 году, малую деревянную церковь во имя Воскресения Христова, потом, получив модель из Иерусалима, он приступил к созиданию сего храма и воздвиг его почти по самые своды в течение девяти лет вольного своего заключения в сей обители, когда оставил жезл свой в московском соборе и перестал заниматься делами патриаршими. Он прожил все сие время в пустынном столпе, на берегу Истры, его Иордана, и заботился ревностно о строении храма, делая сам кирпичи и нося их, как простой каменщик. Когда же, по суду восточных Патриархов, был он совсем отчуждён от патриаршеского служения и сослан на Белоозеро, остановилась и работа храма, и в таком положении оставался он 13 лет, доколе царь Феодор Алексеевич по любви своей к заточенному Никону не повелел продолжить строение. Благочестивая царевна Татьяна Михайловна много пожертвовала денег и утварей для довершения обители; но здание было окончено только в 1685 году, уже при двух царях Иоанне и Петре, и храм освящён в их присутствии Патриархом Иоакимом. По разрушении же каменного шатра над Святым Гробом и после бывшего пожара церковь сия опять пребыла в запустении 26 лет, доколе благочестивая императрица Елизавета Петровна, тронутая величием обители, не повелела возобновить её со всевозможным великолепием, назначив архитектором знаменитого графа Растрелли. Архимандрит Амвросий, впоследствии архиепископ Московский, убиенный мученически во время чумы, был ревностным исполнителем воли монаршей, и он после Патриарха Никона может почитаться вторым создателем Нового Иерусалима.

– Я покажу вам на хорах портреты обоих, – продолжал архимандрит и вывел меня в ту же галерею, из которой мы взошли на арку.

Там, около придела святого Павла-исповедника, остановился я пред большою картиною Никона-Патриарха. Во весь рост написан Святитель, на амвоне и в полном облачении; около него стоят разноплеменные ученики его, братия новой обители: архимандрит Герман, иеромонахи Леонид и Савва и архидиакон Евфимий, иподиаконы Иосиф и Герман и монахи Илиодор и Серафим, с надписью имени над главою каждого. Лица их уже начали тускнеть и стираться от времени и сырости, помрачивших всю картину, писанную с натуры; но ещё резко отделяется величественная фигура Никона. Всею грудью и мышцами подымается он над главами его окружающих, и необыкновенный рост его возвышен ещё важною осанкою; темно-русые, почти черные волосы падают из-под богатой митры на широкие плечи, и густая тёмная борода осеняет грудь; строгое, отчасти суровое выражение в правильных, больших чертах лица его, исполненного мужественной красоты; на устах нет приветливой улыбки, но сильная душа Никона напечатлелась в огненных черных глазах, и чрез слишком полтора столетия по его смерти они будто ещё говорят и проницают душу; внешний Никон вполне отражал в себе внутреннего.

Долго смотрел я на картину; мне казалось, живой Патриарх властительски стоит передо мною, и я припоминал себе многие резкие черты его неодолимого характера, собранные в красноречивом описании жития учеником его Шушериным: как обитал он отшельником в дикой Соловецкой пустыни, как в сане Митрополита усмирял с опасностью жизни стрелецкий мятеж и как уже на патриаршем престоле был другом царя Алексия. Далее представился мне суд над ним восточных Патриархов, и горькое низложение, и ещё горшее заточение на Белом озере, не преломившие твёрдости его нрава, впрочем, конечно, не без благой цели допущенные Провидением, которое иногда из сильных, натуральных характеров крепкими ударами судеб вырабатывает благодатную чистоту христианского терпения.

– У вас ли, – спросил я архимандрита, – черный клобук его с жемчужными херувимами, который сняли с него восточные Патриархи, когда он отрекался сложить его сам с главы своей, как знамение иночества?

– В ризнице хранится он, – отвечал архимандрит, – вместе с прочею его домашнею утварью, весьма простою в сравнении с великолепием его церковной утвари, в которой он любил чрезвычайную пышность, а его тяжкие вериги вы увидите на его гробе. Но прежде я поведу вас к гробам Иосифа и Никодима и попрошу продолжать сравнение обоих Иерусалимов. Мы не будем останавливаться у приделов, которые не существуют в древнем, дабы не сделать замешательства, ибо здесь их считается до тридцати.

Спустись с хоров, мы достигли западной оконечности храма, позади часовни Святого Гроба, и там, в галерее, на том же месте, как в Иерусалиме, которое принадлежит сириянам, архимандрит показал мне две могилы двух благочестивых погребателей Христовых. Потом он привёл меня, тою же круглою галереею, к колодцу, принадлежащему в Иерусалиме латинам, ибо там их малый монастырь пристроен к северной стороне храма, а главная церковь на самом том месте, где северные врата в Воскресенске; малый же их придел Марии Магдалины, в память явления ей Спасителя, устроен и здесь благочестием императрицы Марии Феодоровны. Оттоле прошли мы в церковь Успения, называемую Гефсиманиею, и я увидел темницу Христову.

– Не только сей церкви, – сказал я настоятелю, – но и северного притвора, который у вас устроен для симметрии с южным Голгофским, нет в Иерусалиме, и такие прибавления нарушают сходство; здесь, как видно, основатели не только хотели соблюсти правильность зодчества, но желали ещё совокупить в одном храме воспоминания многих святых мест, рассеянных в Иерусалиме и по всей Палестине. То, что вы называете темницею Христовою, по моему замечанию, есть тесная пещера, посвящённая латинянами памяти слез Богоматери, ибо подле они показывают в Иерусалиме два отверстия в помосте, служившие будто бы колодами для ног Спасителя,– предание совершенно произвольное; но хотя самая темница у вас на том же месте, где и там, однако же вход в неё должен быть из галереи, а не из Гефсиманского притвора, которого, как я уже сказал, там нет. Теперь пойдёмте по галерее кругом соборного алтаря.

– Вот придел Лонгина Сотника, – сказал мне архимандрит.

– Он есть и в Иерусалиме, – продолжал я, – и принадлежит грекам.

– Вот придел Андрея Критского, устроенный на том месте, где в палестинском храме закладены восточные врата.

– Вы сами сознаетесь, что его нет в Святой Земле; как жаль, что такими неуместными прибавлениями беспрестанно нарушается подобие. На хорах дело иное, но здесь, казалось бы, все должно быть верным.

– Вот придел Разделения риз, прямо против средины главного алтаря, и несколько далее придел Тернового венца в память поругания Спасителя. Между ними спускается лестница в подземную церковь Обретения креста.

– Я опять узнаю местность иерусалимскую, и Армянский престол Разделения риз, и Греческий Тернового венца, хотя оба, как и Лонгинов, там без иконостасов, и служба совершается на открытых престолах.

Мы спустились к честному кресту по тридцати трём ступеням, как и в Иерусалиме, в подземелье царицы Елены, поддерживаемое четырьмя тяжёлыми столбами. Я увидел опять церковь святой Елены и в алтаре оной окно, пробитое в камне, у которого сидела царица, когда открывали честный крест; но с левой стороны сей церкви придел Утоления печали заменил Иерусалимский благоразумного разбойника. Ещё одиннадцать ступеней низводят к приделу Епископа Кириака и к колодцу, где обретён был самый крест. В Палестине на месте сего кладезя стоит Греческий престол честного креста, на месте же придела святого Кириака латинский, также в честь креста Господня.

– Вот мы прошли весь храм от одного края до другого, скажите мне теперь, – обратился я к архимандриту, – сколько, считаете вы, в оном длины и ширины?

– Длина его от стены и до стены, – отвечал он, – 50 сажен, а широта 20; но без подземной церкви Обретения внутренней долготы будет только 36 сажен.

– Итак, Воскресенский храм пятью саженями длиннее Иерусалимского, а широта его та же; внутренняя же долгота Палестинского святилища, от гробов Иосифа и Никодима до придела Разделения риз, с небольшим 32 сажени, следовательно, и здесь он уступает четырьмя саженями Воскресенскому. Но возвратимся в собор; мы ещё не были в главном алтаре его и на Голгофе.

Мы поднялись опять в галерею, и архимандрит указал мне, подле придела Тернового венца, келию Патриаршую, которая, может быть, принадлежала некогда Святителю в Иерусалиме, но теперь обращена там в поварню заключённого храма. Рядом с нею неправильно означается место жертвоприношения Исаака, ибо оно снаружи примыкает к Голгофе и находится в отдельном склепе монастыря Авраама, не имеющем никакого сообщения с храмом. Ещё страннее перенесена сюда Самарийская темница Иоанна Предтечи, отстоящая на три дня пути от Иерусалима; здесь она помещена под жалостным путём на Голгофу, который теперь уже уничтожен в древнем храме. Любопытно, что верхние его ступени каменные, а нижние деревянные; ибо когда обсекли прямым уступом утёс Голгофы, часть ступеней должно было доделать вне скалы, и их срубили из дерева. Против сего жалостного пути мы взошли из галереи в боковые южные двери соборного алтаря.

Обширность его и, вместо восточной стены, пять лёгких арок на столбах, чрез которые можно видеть, как прежде бывало в Иерусалиме, заднюю галерею с приделом Разделения риз, и горнее место на десяти ступенях, с престолами пяти вселенских Патриархов, и хоры о семи ярусах на внутренней стене иконостаса, в память седьми Вселенских соборов, – все давало чрезвычайное величие алтарю сему, достойному подобного святилища. Архимандрит объяснил мне, что на сих хорах становились певчие патриаршие, и по мере возвышающейся торжественности святой литургии восходили все выше и выше, и стояли наконец на крайней высоте, как ангелы на небесах, во время совершения самого таинства – какая глубокая мысль!

– В Новом Иерусалиме, – говорил архимандрит, – есть некоторые отличия в самых обрядах при богослужении, перенесённые отчасти с Востока. Малые и великие выходы во время литургии совершаются здесь, не из северных дверей алтаря в соборе, но из боковых в галерею, и шествие продолжается вдоль неё к ротунде Святого Гроба, а оттоле чрез весь собор к царским вратам, которые свещеносец отворяет снаружи, когда уже все духовенство стоит пред ними. Но в Страстную седмицу священные обряды становятся у нас ещё торжественнее, и они совершенно напоминают обряды древнего Иерусалима. Двенадцать Евангелий о страстях Господних читаются на Голгофе, пред самым крестом, равно как и часы Великого пятка, и у подножия сего же креста полагается плащаница, для которой приготовляют два одра, один на Голгофе, а другой внизу у камня миропомазания. В установленный час мы опускаем плащаницу на холстах с вершины священной горы и, в память повития, положив у камня на одре, несём на оном около всего алтаря по галерее в собор Воскресения, где остаётся она до утра Великой субботы. Тогда же после пения: слава в вышних Богу, – мы опять подымаем плащаницу вместе с одром, и снова несём к камню повития, где читается трогательное Евангелие: «По сих же моли Пилата Иосиф, иже от Аримафеи сын ученик Иисусов, потаен же страха ради иудейска, да возмет тело Иисусово». Оттоле шествие продолжается вновь кругом алтаря соборного и кругом всей ротунды Святого Гроба, с тремя литиями, позади горнего места пред разделением риз, у северных врат храма, и позади часовни гроба, и после троекратного вокруг неё обхождения я вместе с одним священником, сняв с одра плащаницу, вношу её во гроб и полагаю на камне, где долженствовало лежать Божественное Тело, а у самых дверей Гроба читается Евангелие, оканчивающееся сими словами: «Они же шедшее утвердиша Гроб знаменавше камень с кустодиею».

На литургии другой не менее трогательный обряд умиляет сердце; во время пения вечерней песни: свете тихий, духовенство исходит из соборного алтаря и, обойдя всю ротунду, становится пред часовнею Гроба, и, когда церковь благоговейно внемлет стихи сии: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний» – мы опять выносим из Святого Гроба плащаницу и, взошедши в алтарь, расстилаем её на престоле. В канун Вознесения, в праздник отдания Пасхи, снова повторяется вся утренняя церемония Великой субботы, с тою только разницею, что плащаницу не оставляют во Святом Гробе, но, тотчас же подняв с камня, несут жалостным путём на Голгофу, в церковь Страстей Господних, где всегда она пребывает на престоле.

– Возжение святого огня в Великую субботу, которого вы были свидетелем в Иерусалиме, воспоминается у нас торжественною церемониею в самый день Пасхи. Подобно как и в Палестине, весь духовный собор в полном облачении, без светильников, исходит из алтаря с песнею: «Воскресение твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси» – и, обошедши однажды галерею и трижды часовню Гроба, останавливается пред нею. Я один вхожу с диаконом во святилище Гроба и там, возжегши приготовленные свечи огнём от лампады, подаю их из самого вертепа диакону с приветствием: Христос воскресе! А он передаёт их чрез окно, из преддверия Ангела, по обряду Святой Земли, духовенству, и тогда, взошед во Святой Гроб для поклонения, оно начинает в преддверии самую утренню. При пении же канона Пасхи: «Да воскреснет Бог» – мы снова исходим к народу, и утрення оканчивается в соборном алтаре, как и в древнем Иерусалиме, которому новый не уступает подражанием великих обрядов. Для большего же подобия во всякое время дозволено петь утренню Пасху пред Святым Гробом для приходящих богомольцев.

Беседуя таким образом, мы взошли на Голгофу, но не жалостным путём, а особенным восходом из алтаря.

– Вы видите, – продолжал архимандрит, – у нас нет престола на самом месте распятия, а только водружён кипарисовый крест, на краю обсечённого утёса, близ расселины, напоминающей ужас самых камней, и вот подле драгоценная икона, присланная с Афона Патриарху; она поставлена здесь на том месте, где стояла при кресте Пречистая Дева. Страшное же воспоминание искупительной жертвы совершается у нас на другой половине Голгофы, в приделе Страстей Господних, по описанию, принадлежащем в Иерусалиме латинам; а у наружного крыльца на Голгофу, вместо их церковицы во имя Святой Елены, которая отделена от храма, здесь устроен придел Марии Египетской, в память её моления пред иконою Владычицы. Замечательны железная узорчатая дверь, ведущая снизу в сей придел, и другая подобная на Голгофе: они обе присланы из-за моря.

О, как живо напомнила мне сия Воскресенская Голгофа Голгофу Палестины, как утешительно повторились опять моему сердцу священные ночи Срастной седмицы, проведённые на сем искупительном утёсе, который одолел врата ада!.. Молча стоял я и припоминал себе каждое мгновение, каждое место молитвы; я смотрел на высокий кипарисовый крест и не сожалел, что не было пред ним престола, как в Иерусалиме! Иконостас алтаря закрыл бы неправильный уступ утёса, где водружён был самый крест, и расселину Голгофы, и отверстия в камне, где стояли кресты двух разбойников, посреди коих мерилом праведным был крест Господен, когда один из них низводился в ад тяготою хуления, а другой облегчался от грехов познанием Бога. В Иерусалиме же на открытом престоле совершается страшная жертва, как бы в обличение дерзающих без трепета предстоять ей на дрогнувшей Голгофе.

– Ваша Голгофа, – сказал я архимандриту,– есть драгоценный снимок с древнего образца её, каков он был до пожара. Самая неправильность косого уступа скалы ручается за верность подражания; но там та же рука, которая дерзнула возвысить низменные двери Святого Гроба, коснулась и священного утёса Голгофы и обсекла его в виде прямой ступени. Нет там более и жалостного пути, уничтоженного по распрям разноплеменных, а здесь вы ежегодно воспоминаете на святых его ступенях тяжкое несение креста. Теперь, в свою очередь, ваша Голгофа могла бы служить образцом иерусалимской! Но скажите, кто изображён на этой потускневшей картине, которая висит на среднем столбе, поддерживающем своды Голгофской церкви?

– Здесь четыре лица, – отвечал архимандрит, – два, стоящих в одежде царской, – равноапостольные Царь Константин и матерь его святая Елена, основатели Иерусалимского храма; у ног их, преклонённые на коленях, также в облачениях царственных, – благочестивые зиждители Нового Иерусалима, царь Алексий Михайлович и супруга его Мария Ильинишна.

– Как прилично и выразительно, – прервал я, – эта картина в своём роде то же, что и надпись: – Петру Первому – «Екатерина Вторая».

– Теперь пойдём под Голгофу поклониться праху самого строителя Патриарха Никона, – сказал архимандрит, и мы сошли жалостным путём в южный притвор, а оттоле в тёмную церковь Предтечи под Голгофою. Невольно остановился я в тесных дверях её и взглянул по сторонам; но не было здесь, у входа, царственной стражи гробов Готфреда и Балдуина! Грустно вспомнил я, что нет их более и в Иерусалиме; и там одни лишь места истреблённых гробниц! Мрачно было в церкви Предтечи, будто в недрах земли; направо от входа теплилась в углу лампада пред иконою Пречистой Девы, едва освещая каменный гроб и на нем тяжкие вериги.

– Отец архимандрит, прочтите литию над сим гробом, – сказал я.

И он произнёс:

– Ещё молимся о упокоении души усопшего раба Божия святейшаго Патриарха Никона, и о еже проститеся ему всякому прегрешению, вольному же и невольному.

По возглашении вечной памяти архимандрит говорил мне:

– Сия икона была келейною Патриарха и всюду ему сопутствовала, вот и другая, медная, складная, которую носил на груди; она столь же тяжела, как и самый вериги, но хотя их едва может поднять рука ваша, Патриарх Никон не снимал их с себя ни в течение девяти лет, проведённых здесь, на столпе своём, в самовольном изгнании, ни во время пятнадцатилетнего заточения на Белом озере. Так ревностно любил он труды постнические, к коим приучил себя ещё в Анзерском ските, на диких островах Соловецких. Видели ль вы здесь его пустынный столп или скит в долине, на берегу Истры?

– Прежде я посещал его и дивился странному устройству келий и тесноте двухъярусной церкви Благовещения и верховных Апостол, где едва может помешаться один служащий.

– Там, однако же, помешался девять лет Никон по примеру древних столпников и, будучи ещё во всем величии высокого сана, служил ежегодно литургию как простой пресвитер. С вершины уединённого столпа своего Патриарх по любви ко всему, что только могло переносить его мысленно во Святую Землю, дал окрестности названия Палестинские. Истра текла для него Иорданом; малый проток, изрытый им недалеко от пустыни, был назван Кедроном, ибо он протекал близ Нового Иерусалима, село Скудельничье и Назарет, и Рама и Уриина роща явились вокруг его обители, и священные горы: Елеон, и Фавор, и Ермон повторились именами на соседних высотах. Здесь же, под Голгофою, избрал он сам себе успокоение на том месте, где погребён в Иерусалиме священник Бога вышнего Мельхиседек, и здесь с трогательною любовию к усопшему упокоил сего благочестивый царь Феодор Алексеевич.

Я продолжал речь архимандрита:

– Если трогательно погребение Патриарха кротким царём Феодором, ещё умилительнее кончина Никона на возвратном пути его из заточения. В самый тот день, когда пришло в Кириллов монастырь милостивое разрешение Царя и Патриарха: возвратить узника в его Воскресенскую обитель, он ещё заранее, по тайному предчувствию, собрался в путь и, к общему изумлению, велел собираться своей келейной братии; скоро указ царский разрешил недоумение. С трудом посадили в сани изнурённого болезнями старца, чтобы влечь по земле до струга на реке Шексне, по которой спустились в Волгу; здесь приветствовали его посланные от братии Воскресенского монастыря. Никон велел плыть Волгою вниз к Ярославлю и, причалив у Толгского монастыря, приобщился запасных даров, ибо начинал крайне изнемогать. Игумен с братиею вышли к нему на сретение и с ними вместе сосланный на покаяние враг Никона, бывший архимандритом Сергий, который во время суда содержал его под стражею и осыпал поруганиями. Сему Сергию, заснувшему в трапезе в час приплытия Патриарха, виделся сон: сам Никон ему явился, говоря: «Брате Сергие, востани, сотворим прощение!» И внезапно постучался в двери монастырский сторож с вестию, что шествует Волгою Патриарх и братия уже потекла на встречу. Вслед за нею устремился раскаявшийся Сергий и, увидя умирающего, со слезами пал к его ногам и испросил его прощение. Патриарху уже наступала смерть, когда опять тронулся струг по водам. Граждане ярославские, слыша о его пришествии, стеклись к реке и, видя старца на одре смертном, с плачем к нему припадали, целуя руки и одежды и прося благословения; одни влекли вдоль берега струг, другие же, бросаясь в воду, им помогали; так причалили к обители всемилостивого Спаса – и здесь ожидала встреча архимандрита и воеводы.

Изнемогающий страдалец уже ничего не мог говорить, а только давал всем руку. Тогда духовник его и диак царский велели перевесть струг на другой берег, чтобы избавиться от толпы народной. Ударили в колокол к вечерне – Никон стал кончаться. Озираясь, будто кто пришёл к нему, сам он оправил себе волосы, и браду, и одежды, как бы готовясь в дальнейший путь; духовник с братиею прочитали отходные молитвы, Патриарх же, распростёршись на одре и сложив крестообразно руки, вздохнув, – отошёл с миром. Между тем благочестивый царь Феодор, не зная о его преставлении, послал навстречу карету свою со множеством коней; когда же узнал, прослезился и спросил: что завешал о своей духовной Никон? Услышав же, что усопший избрал его, как крестною сына, своим душеприказчиком и во всем на него положился, кроткий царь с умилением сказал: если так святейший Никон-Патриарх возложил на меня всю надежду, воля Господня да будет и я его в забвении не положу! Он велел везти тело его в Новый Иерусалим!

Я остановился, архимандрит молчал.

– Вы так снисходительны, – сказал я, – что слушаете меня со вниманием, как будто я рассказываю что-либо для вас новое.

– И точно для меня совершенно ново, – отвечал он, – слышать повествование о кончине Патриарха над самою его гробницею.

– И близ неё мы расстанемся, – возразил я, – мне уже время продолжать путь свой к Волоколамску, а радушный приём ваш навсегда останется в моей памяти.

Мы расстались.

Из-под арки Святых ворот опять окинул я прощальным взором величественный храм Воскресения; потом, переступив за отраду Нового Иерусалима, грустно пошёл к Елеону, повторяя в мыслях стихи псалма:

«На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона. Аще забуду тебе Иерусалиме, забвенна буди десница моя. Прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего!»

(Исторический очерк)

При выходе из обители Ферапонтовой,

равно как и при входе, невольно

встречает и провожает вас память о

Никоне, бывшем Патриархе, потому

что он её прославил долгим

своим заточением.

А. В. Муравьев

Во второй половине XVI века на Руси совершилось событие, беспримерное в летописях Русской Церкви. Глава Русской Церкви, замечательнейший её иерарх, выдвинувшийся из среды народа своим умом, энергией и богатством духовных дарований, – знаменитый патриарх Никон пал жертвой искусно ведённой интриги своих многочисленных врагов. Падение могущественного патриарха завершилось полным его унижением и торжеством над ним его врагов: он был осуждён на соборе, лишён сана и отправлен в ссылку на Белоозеро в далёкий Ферапонтов монастырь. Так закончилось дело патриарха Никона, которое, по-справедливому замечанию одного исследователя, «представляет единственную драму, какой не повторялось в истории Русской Церкви». Из «великого государя патриарха», вершившего некогда судьбы Русской Церкви и государства, Никон после соборного осуждения становится простым ссыльным монахом и доживает свой век в далёких монастырях, испытывая горечь унижения и торжества над собою своих врагов, которые всеми силами старались вредить ему до самой его смерти. Много людской злобы и несправедливости испытал на себе великий патриарх. Православные иерархи, одобрившие потом его начинания и реформы, отчасти из личной неприязни, отчасти в угоду парю и боярам, слишком строго и несправедливо осудили его и даже лишили сана; раскольники объявили его антихристом и сочиняли о нем нелепые рассказы. Патриарх, убеждённый в правоте своего дела, был слишком впечатлителен по своей натуре, чтобы оставаться спокойным среди всевозможных унижений и злобных клевет. Во все время ссылки он находился в болезненно-тревожном настроении; его измученная душа не знала покоя от тягостных волнений и тревог. Тяжесть ссылки для Никона заключалась не столько во внешних условиях жизни, которые притом не всегда бывали одинаково суровы, сколько во внутреннем мучительно-беспокойном состоянии души. В течение целых пятнадцати лет томился в ссылке знаменитый патриарх, и эти пятнадцать лет были последним актом его замечательной жизненной драмы. В первое время ссылки пред нами все тот же патриарх-богатырь с его властным непреклонным характером, с прямой суровой речью на устах, требовавший порядка и исправности во всем, даже в мелочах обыденной жизни. Но годы суровой ссылки подточили могучий организм, скоро приблизилась старость с её болезнями: Никон, этот «величайший характер в летописях русской иерархии»³⁸, видимо слабел и телом, и духом.

Печально было видеть, как этот пастырь, сильный словом и делом, медленно угасал где-то под спудом в далёкой белозерской пустыне в то самое время, когда его ум и энергия особенно нужны были для блага церкви и родной земли. На более беспристрастных современников Никона бедственная участь его произвела тяжёлое впечатление. Известно, что некоторые епископы плакали, присутствуя при низложении Никона. Епископ черниговский Лазарь Баранович, бывший свидетелем низложения Никона, так описывал потом свои впечатления: «Зрелище было изумительное для глаз и ужасное для слуха; я страдал и издыхал от ударов, переносил ужасы и упал духом, когда погасло великое светило». В универсале гетмана Брюховецкого, который восстал против Московского государства в 1667 году, самым гнусным делом москалей названо то, что «они свергли святейшего отца-патриарха, который учил их иметь милость и любовь к ближнему»³⁹. Сочувствием народа к низложенному «боярами» Никону хотели воспользоваться и донские казаки для своих мятежных целей и этим, как увидим ниже, навлекли новые беды на голову злополучного патриарха.

Собор судивших меня патриархов

ставлю я ни во что.

Патриарх Никон

Никогда ещё старая Москва не видела у себя такого блестящего собора иерархов, как в конце 1666 года. В это время здесь были два восточных патриарха, александрийский Паисий и антиохийский Макарий, десять митрополитов (из них шесть не русских), семь архиепископов, четыре епископа, тридцать архимандритов, кроме игуменов, протопопов и других духовных лиц. Все они были приглашены па собор царём Алексеем Михайловичем с целью положить конец делу патриарха Никона, который вследствие своей размолвки с государем удалился с патриаршего престола и проживал в своём любимом Воскресенском монастыре. Послано было и к Никону приглашение явиться в Москву на соборный суд. Знал патриарх, что ничего доброго ему нельзя ожидать от этого собора, где одни из иерархов имени личную вражду к нему, другие готовы были действовать против него в угоду царю и боярам. Получив приглашение явиться в Москву на суд, он совершил таинство елеосвящения, помазав освящённым елеем себя, весь причт и братию, а на другой день отслужил литургию⁴⁰, в конце которой сказал братии поучение о перенесении скорбей. Прощаясь с братией, патриарх как бы знал, что ему не суждено вернуться живым в обитель. Мог ли он предчувствовать, что через пятнадцать лет он вернётся сюда уже бездыханным телом и будет погребён в той самой церкви, где он совершал теперь свою последнюю литургию?

1 декабря в Столовой палате царского дворца было первое заседание собора по делу о Никоне под председательством царя, который явился сюда в сопровождении знатнейших бояр, думных дворян и дьяков. За подсудимым патриархом послали архиепископа и двух архимандритов с наказом, чтобы он шёл на собор «смиренным образом». Никон не захотел повиноваться этому наказу. Он отправился на собор в преднесении креста, сани его с трудом двигались среди теснившейся на пути толпы народа, которому он раздавал благословение. Проезжая мимо соборов Успенского и Благовещенского, где в то время совершалась обедня, патриарх хотел было зайти туда помолиться, но двери собора закрывались пред ним, и огорчённый патриарх, поклонившись храму, следовал далее.

Торжественно вступил Никон в столовую палату, где ожидал его многолюдный собор. Все невольно должны были встать при появлении московского патриарха в преднесении креста, в мантии и с посохом в руках. Никон прочитал вслух входную молитву, молитву о здравии царя и поклонился до земли царю трижды, а патриархам дважды и на обе стороны, где сидели архиереи и бояре. Патриархи пригласили Никона сесть и указали ему место на ряду с архиереями, но он счёл такое предложение унизительным для достоинства московского патриарха и гордо заявил, что он места с собой не принёс. Взяв снова посох в руки, он простоял до конца заседания, которое длилось около 10 часов.

Известно, что такое представлял собою суд над патриархом Никоном⁴¹. Это не было спокойное разбирательство дела, это был шумный крикливый спор. Порядка в допросах не было, и самые допросы за недостатком серьёзных обвинений часто принимали вид мелочных упрёков. Никон на одни вопросы презрительно молчал, на другие – давал решительные и иногда резкие ответы, не оставаясь в долгу у своих противников. Раздражённый придирками врагов, Никон в конце заседания сказал царю: «Только бы ты Бога боялся, и ты бы не так надо мною делал».

3 декабря было второе заседание по делу о Никоне, Никона на него не пригласили, а совещались о том, что необходимо строго судить его за разные вины и главным образом за досадительные речи о государе и архиереях в письме константинопольскому патриарху Дионисию. Вселенские патриархи были уже так враждебно настроены против Никона, что прямо говорили: ему-де не подобает ни в чём верить.

На третье заседание, состоявшееся 5 декабря, был опять приглашён Никон. Это заседание было ещё более беспорядочным и бурным, чем первое. Никон, ещё на первом заседании с недоверием относившийся к полномочиям патриархов, приехавших судить его, теперь прямо объявил, что, по известиям, полученным от греков, приехавшие патриархи не могут называться истинными патриархами, так как на их места поставлены другие. Это заявление вызвало бурю негодования прежде всего в самих патриархах. Ещё с большим усердием они стали обвинять Никона, повторяя прежние обвинения, и за недостатком новых обвинений, ставя ему в вину даже такие мелочи, как ношение черного клобука с херувимами или двух панагий, преднесение креста, название Воскресенского монастыря Новым Иерусалимом и прочее. Никон с презрением и иронией отвечал своим обвинителям, что ещё более их раздражало. «Широк ты здесь, – сказал он антиохийскому патриарху, – а как ответ дашь перед константинопольским патриархом?» Бояре, главные враги Никона, при всем желании обвинить его, молчали, не зная, что́ сказать, и боясь попасть под острый язык патриарха. «Благочестивый царь, – с иронией говорил Никон, – девять лет они готовились к этому дню, а теперь и рта не могут открыть. Прикажи уж им лучше бросать в меня камни, это они скорее могут сделать».

Рассказывают, что во время этого заседания царь, сойдя со своего места, подошёл к Никону и, перебирая чётки, которые патриарх держал в руках, начал тихо говорить ему. «Святейший, зачем ты положил на меня великий зазор? Отправляясь на собор, ты соборовался и причастился, как на смерть. Неужели я за все прежнее добро отплачу тебе злом?» И царь начал клясться, что у него и в мысли нет сделать ему зло.

«Благочестивый царь, – сказал ему Никон, – не возлагай на себя таких клятв, поверь, что мне готовятся многие беды и скорби». Царь заговорил было о примирении, о желании своём разрушить «средостение» вражды. «Хорошее дело задумал ты, царь, – с горькой усмешкой сказал Никон, – но знай, что оно не будет совершено тобою, и я должен буду до конца испытать на себе твой гнев». Это была последняя беседа двух бывших друзей: больше они уже не видели друг друга.

Нетрудно было предвидеть исход соборных рассуждений. Патриархи, раздражённые резкими ответами Никона, говорили: «По нужде и дьявол исповедует истину, а Никон истины не исповедует» – и признали его достойным лишения сана. Спустя неделю соборный приговор был торжественно объявлен Никону и приведён в исполнение. 12 декабря угром члены собора собрались в небольшой церкви Чудова монастыря. Царь не желал присутствовать на низложении своего бывшего собинного друга и послал вместо себя бояр. Некоторые архиереи также желали уклониться от тяжёлой сцены низложения Никона и явились на собор против своей воли. Симон, архиепископ вологодский, сказался больным, но его все-таки принесли в церковь на ковре и положили в углу, где он плакал горькими слезами. Патриархи и архиереи облачились в мантии, надели омофоры и митры, прочее духовенство стояло в ризах. Никон, войдя в церковь, помолился иконам и, поклонившись патриархам дважды в пояс, стал у западных дверей. После краткого молитвословия патриархи приказали читать соборное определение сначала по-гречески, потом по-славянски. «Сотворихом его всякого священнодейства чюжда, – громогласно читал архиепископ рязанский Иларион, – во еже бы ему ктому не действовати архиерейских, ибо его совершенно низложихом мы патриарси с омофори и с епитрахили пред всем освященным собором, изъявляюще отныне вменятися и именоватися простым монахом Никону, а не ктому патриархом московским... Место паки его пребыванию до кончины жития его назнаменовахом в монастыре, во еже бы ему беспрепятно и безмолвно плакатися о гресех своих. Повелехом же при нем быти благоискусному коему мужу архимандриту опасения ради, да не дерзнет кто от бесчинных ругатися ему и обиду творити; и он же сам впредь да не дерзнет коварств каких составляти. Еще же завешахом при нем быти честному мужу дворянину с малым числом людей служилых, всякого опаства ради, дабы к нему и от него мятежным писаниям не исходити. ...Аще же кто от ныне дерзнет именовати его впредь патриархом, да будет повинен во епитимиях святых отец». Никон и здесь возражал против обвинений, объявленных в приговоре, но патриархи спешили приступить к обряду низложения. Прочитав молитву, они рукою показали Никону и сказали чрез толмача, чтобы он снял с себя клобук. Никон наотрез отказался исполнить это требование, говоря, что, когда он принимал иноческий образ, то клялся сохранить его до конца жизни. «И если я достоин низложения, – говорил он, – то почему вы совершаете его тайно в этой маленькой церкви? Почему нет здесь ни государя, ни народа? Пойдёмте в собор, где я принимал патриаршество при государе и при народе». – «Там или здесь, – отвечали патриархи, – все едино, а что государя здесь нет, в том воля его царского величества».

Патриарх александрийский, носивший титул судии вселенной, приблизился к Никону и сам снял с него клобук с жемчужным крестом и драгоценную панагию. «Бедные вы странники, – среди общей тяжёлой тишины заговорил низлагаемый патриарх, – приходите вы к нам из далёких стран не для того, чтобы сделать доброе или устроить мир, а для того, чтобы получить милостыню. Возьмите себе это, – сказал он, указывая на клобук и панагию, – и разделите между собой, достанется вам жемчугу золотников пять-шесть да золотых по десяти: пригодится для уплаты дани султану».

На Никона надели простой клобук, снятый с головы стоявшего тут греческого монаха. Но мантии и посоха не решались теперь взять у него «страха ради всенародного». Патриарх Александрийский начал говорить наставление Никону, чтобы он именовался впредь простым монахом и в монастыре бы жил тихо и безмятежно и о своих согрешениях молил всемилостивого Бога. «Знаю я и без вашего поучения, как жить», – сурово отрезал Никон рацею лицемерного грека⁴². Местом ссылки Никона назначен был древний Ферапонтов монастырь на Белоозере.

Никон вышел из церкви в мантии и с посохом, так что толпившийся народ мог не подозревать, что патриарх уже лишён сана. «Никон, Никон, – со вздохом сказал низложенный патриарх, садясь в сани. – Отчего это приключилось с тобой: не говори правды, не теряй дружбы. Если бы ты вечерял с ними за роскошными трапезами, то этого не случилось бы с тобой». Никон отправился на архангельское подворье, где он жил. По поручению собора его провожали два архимандрита Павел и Сергий, за ними следовали стрельцы. По обеим сторонам пути стояла густая толпа народа. Архимандрит Сергий все время злобно ругался над низложенным патриархом. «Молчи, молчи, Никон», – кричал он ему всякий раз, как патриарх начинал говорить с окружающими. «Скажите ему, – заметил Никон, – если он имеет власть, то пусть придет и зажмет мне рот». Эконом Никона передал эти слова Сергию, причём назвал Никона святейшим патриархом. Злобно закричал на эконома Сергий: «Зачем, чернец, называешь его патриархом, он уже не патриарх, а простой монах». В это время из толпы раздался окрик на самого Сергия: «Как ты смеешь кричать на патриарха, имя патриаршее дано ему свыше, а не от тебя, гордого!» Сергий обратился к стрельцам с приказанием разыскать дерзкого обличителя, но ему сказали, что виновный уже схвачен и отведён, куда следует. «Блажени изгнани правды ради», – сказал при этом Никон.

Весь этот день Никон провёл у себя на архангельском подворье и старался быть спокойным, занявшись чтением любимых им толкований Златоуста на послания апостола Павла. Но злобный Сергий и тут не хотел оставить в покое злополучного патриарха. Сняв с себя камилавку и нахально развалившись на скамье против Никона, он всячески старался досадить ему насмешками и издевательствами. «Сергий, – сказал наконец выведенный из терпения патриарх, – перестань лаять на нас, как наученный этому пёс». Но Сергий не унимался. За вечерним богослужением в церкви подворья монахи Никона по-прежнему поминали его патриархом. Сергий поднял шум по этому поводу, но монахи его не слушались. Это был последний день, проведённый Никоном в Москве, накануне отправления его в далёкую ссылку.

На следующий день, 13 декабря, рано угром явился к Никону царский окольничий Родион Стрешнев. Царь послал с ним бывшему собинному другу денег, шуб собольих и лисьих на далёкий путь и просил у него благословения себе и своему семейству. Эта просьба царя ясно показывала, как он был непоследователен в своих отношениях к опальному патриарху. Допустив осуждение Никона на соборе и сам явившись его обвинителем, он начал теперь жалеть Никона и сомневаться в законности его низложения. Благочестивый и совестливый Алексей Михайлович, прося у Никона благословения, становился в противоречие с соборным приговором. Эту двойственность в отношениях царя к опальному патриарху можно наблюдать во все последующее время ссылки Никона. Недовольный царём Никон наотрез отказался от его даров и не согласился дать ему благословение, несмотря на усиленные просьбы царского посла. «Если бы благоверный царь желал от нас благословения, то не оказал бы нам такой немилости», – говорил огорчённый патриарх.

Тотчас по уходе царского посла пришёл к Никону стрелецкий полковник Аггей Шепелев с заявлением, что по указу его царского величества он должен немедленно препроводить патриарха в назначенное ему место ссылки – Ферапонтов монастырь. Пока полковник ходил распорядиться насчёт лошадей для опального патриарха, к Никону явились посланники от вселенских патриархов и собора с приказанием возвратить клобук и панагию, которые хотя и были сняты с него накануне, но не были окончательно отобраны «страха ради всенародного». Никон беспрекословно приказал монахам выдать просимое. Между тем полковник успел добыть лошадей для Никона: они были приведены из царской конюшни и поспешно запряжены в возок Никона, в котором патриарх приехал из Воскресенского монастыря.

Было ещё темно. На дворе стояло морозное декабрьское утро. Несмотря на раннее время, Кремль стал наполняться народом, который желал посмотреть, как будут увозить в ссылку опального патриарха. Во избежание замешательства и волнений в народной толпе, которая ещё накануне выражала своё сочувствие опальному патриарху, решено было увезти Никона тайком от народа. Стрельцы пустили слух, что Никона повезут из Кремля чрез Спасские ворота, а дальше по Сретенской улице. Народ, поверив этому слуху, побежал из Кремля в Китай-город, рассчитывая, что там удобнее будет смотреть на поезд ссыльного патриарха. Между тем возок с лошадьми стоял наготове у келии Никона. Едва только обманутый народ очистил Кремль, как Никона поспешно посадили в возок и повезли «с великой борзостью» не по той дороге, где стоял ожидавший его народ, а совершенно в другую сторону – на Каменный мост чрез Арбатские ворота. Но монахам Никона и некоторым почитателям его из мирян было позволено проводить любимого патриарха. Во избежание беспорядков были приняты строгие меры предосторожности. Во все время следования Никона по улицам Москвы его поезд с провожавшими его свитой и мирянами был окружён отрядом из 200 стрельцов под начальством четырёх стрелецких полковников. В Земляном городе Никон встретил полк стрельцов в 1000 человек с оружием наготове и горящими фитилями. Этот многочисленный конвой провожал Никона до Сущевой слободы и потом вернулся назад. За Сущевой слободой на Дмитровской дороге произошло трогательное прощание Никона с приближенными к нему лицами, которые со слезами расстались с своим владыкой, в последний раз получив от него благословение. Суровый патриарх, как видно, умел привязывать к себе сердца людей. Несколько человек монахов и служек добровольно решились ехать с Никоном и разделить его изгнание⁴³. Оставшиеся приверженцы Никона долго стояли на дороге, смотря на быстро удалявшийся из виду возок патриарха, которому уже не суждено было увидеть вновь престольный город.

Быстро мчали Никона сильные царские кони, увозя опального патриарха в далёкую ссылку. Никона сопровождали приставленные к нему архимандрит Новоспасского монастыря Иосиф и упомянутый стрелецкий полковник Аггей Шепелев с отрядом из 50 стрельцов. Стрельцы строго охраняли поезд Никона, разгоняя попадавшийся по дороге народ и никого не пуская близко к опальному патриарху. Никона так торопили отъездом из Москвы, что ни он, ни его свита не успели запастись тёплой одеждой, и в открытом поле им был особенно чувствителен холод декабрьского морозного утра. Доехав до реки Клязьмы в 25 верстах от Москвы, пристав Шепелев велел остановиться в ожидании дальнейших наказов относительно ссылаемого патриарха, которых правительство не успело дать, позаботившись прежде всего о немедленной высылке Никона из Москвы. В этом ожидании стояли на Клязьме два дня. Наконец приехал из Москвы архимандрит нижегородского Печерского монастыря Иосиф и привёз письменные наказы от царя и от патриархов с собором. В наказе говорилось: «Ехати ему (Иосифу) с монахом Никоном, что был московский патриарх, в Ферапонтов монастырь, что на Белоозере, и быть там с ним, монахом Никоном, до указу. И дорогою ему, архимандриту, беречь, чтоб он, монах Никон, писем никаких не писал и никуды не посылал, такоже и в монастыре. Да и того беречь накрепко, чтоб ему, Никону, никаково оскорбления нихто не чинил. А приехав в монастырь, мантии архиерейские и посох взять, а буде не даст, и снять. Мантии снять и посох взять и прислать мантию и посох к Москве в святейшим патриархом и ко освященному собору, да и том отписать. А монастырским ему, Никону, владеть ничем не велеть. А пищу и всякой келейной покой давати ему, монаху Никону (зачернено: с подобающею честью) по ево потребе». Новоспасскому архимандриту велено было вернуться в Москву. Расставаясь с Никоном, сердобольный архимандрит дал ему на дорогу свою шубу и треух (тёплая шапка с наушниками) и съестных припасов.

После двухдневной стоянки Никона повезли далее. По присланной из Москвы подорожной пристав Аггей Шепелев должен был везти Никона чрез Дмитров и Углич. Опального патриарха везли с усиленной скоростью, с какою ездили тогда царские гонцы, посылаемые наспех. По неровным ухабистым дорогам езда была неудобной и даже опасной. Сани не раз опрокидывались, и однажды патриарх сильно ушибся, ударившись головой о стоявшее подле дороги дерево⁴⁴.

Подъезжая к Угличу, Никон хотел послать в город своих людей для покупки тёплой одежды для своей свиты, но пристав задержал посланных. Жители Углича, узнав о приближении опального патриарха, вышли ему навстречу с разными приношениями. Но пристав приказал стрельцам побоями разогнать угличан, выразивших сочувствие Никону, и быстро промчал Никона чрез город, никому не дав подойти близко. В одном селе в 15 верстах от Углича как раз в день проезда Никона было стечение народа по случаю торгового дня. Пристав послал вперёд себя стрельцов, которые разогнали весь народ, и патриарха провезли по опустелой улице. В тех случаях, когда было нужно остановиться для ночлега или для корма лошадей, пристав посылал стрельцов с приказанием приготовить дворы для ночлега. При этом изгоняли всех жильцов из того дому, где должен был остановиться Никон.

Несмотря на все эти меры предосторожности, сторонники Никона находили средства выражать сочувствие низложенному патриарху. Так, в одной деревне Никону со свитой отвели особую избу, изгнав оттуда всех жильцов. Ночью, когда все посторонние вышли и Никон оставался наедине с своими людьми, из подполья избы вышла спрятавшаяся там старуха. Рассказав, что накануне она видела во сне, как «муж некий благообразен» велел ей помочь Никону-патриарху, который «послан и идёт в заточение в великом утеснении и скудости», старуха дала Никону 20 рублей денег и тёплую одежду и опять скрылась в подполье. Патриарх, незадолго перед тем отказавшийся от подарков царя, не отказался принять подношения деревенской старухи⁴⁵.

Следующий ночлег пришлось сделать в Мологе, которая была тогда слободою. Близ Мологи находился принадлежавший патриарху Афанасиевский монастырь. Всего удобнее было бы остановиться на ночлег в монастыре, но пристав не согласился на это и велел ночевать в слободе. Когда утром следующего дня Никона повезли мимо самых ворот монастыря и все монахи вышли ему навстречу во главе с строителем Сергием, учеником Никона, то полковник без церемонии разогнал всех «с великим прещением и яростию».

Однако Никон при всей бдительности стрелецкого полковника находил возможность сноситься с преданными ему людьми и давать им поручения. В то время, когда Никон стоял на ночлеге в деревне Березове (в 30 верстах от Мологи), чрез эту деревню проезжал обоз с рыбой, которую вёз из Крестного монастыря в Воскресенский иподьякон Никона Иван Васильев в сопровождении Николая Ольшевского и троих монахов Воскресенского монастыря. Служки, бывшие в обозе, подойдя к окошку одной избы, попросили напиться квасу и тут неожиданно узнали от крестьянина, что в этой деревне стоит теперь их владыка, «бывший Никон-патриарх», по поручению которого они и ездили за рыбой на Белое море. Стрелецкий полковник, узнав о проезжающих, велел привести их к себе, допрашивал, «какого они чина люди и откуда едут», и отпустил, приказав сотнику и стрельцам проводить их за деревню. Но эта предосторожность была уже напрасной: ещё в то время, когда стрельцы ходили докладывать полковнику о проезжавших, к ним подошёл «неведомо какой человек, а сказался извозчик, спросил Николая Ольшевского и дал ему, Николаю, письмо; а сказал: подал-де ему то письмо из окошка неведомо хто, а велел отдать ему, Миколаю». На следующей стоянке письмо это прочитали: это была роспись, в которой Никон распоряжался, «чтобы прислать в Ферапонтов монастырь десять бочек рыбы семги и сигов, а с достальною рыбою ехать в Ярославль и продать, а деньги прислать в Ферапонтов же монастырь». И что денег есть, – прислать в Ферапонтов же монастырь. Но в Москве все-таки узнали о тайной передаче этого поручения Никоном, иподьякон Иван Васильев был подвергнут особому допросу⁴⁶.

Путники были уже около реки Шексны, когда Никона, страдавшего от ушиба головы, постигло новое несчастие. Однажды ночью при быстрой езде сани патриарха наткнулись на какой-то острый кол. Удар был так силен, что кол сломался: острие его прорезало сани и войлок и тяжело ранило патриарха. Один из спутников Никона поднял обломок кола и спрягал в сани, желая сохранить его как памятник страданий злополучного патриарха.

Но вот наступил конец утомительному и опасному путешествию ссыльного патриарха. На восьмой день по выезде из Москвы в ночь на 21 декабря Никон, проехав мимо Кириллова монастыря, приближался уже к месту своей ссылки. От Москвы до Ферапонтова монастыря не менее 600 вёрст, и весь этот путь Никон совершил в шесть дней (не считая двухдневной стоянки на Клязьме). Понятно, какую усталость должен был испытывать патриарх под конец шестидневного и не совсем благополучного путешествия.

Ещё не доезжая до Ферапонтова, пристав послал впереди себя стрельцов с вестью игумену Афанасию и братии: «Везём к вам Никона-монаха по указу царского величества: приготовьте для него кельи». Встревожилось мирное население Ферапонтовой обители при виде вооружённых стрельцов, неожиданно появившихся в монастыре в ночное почти время, когда ещё и утро не наступило. Игумен Афанасий находился в большом затруднении, получив приказ приготовить кельи Никону. Дело в том, что Ферапонтов монастырь в этом году был разорён пожаром: сгорело много келий и окружавшая их деревянная отрада. Лишних свободных келий не оказалось. Тогда решено было поместить ссыльного патриарха в больничных кельях, стоявших за монастырём на северной его стороне.

... Но и в тиши обители далёкой

Развенчанный владыка оставался

Все тем же Никоном суровым, строгим,

Каким он был в минувши годы,

Во оны дни величья своего...

А. Навроцкий (Н. А. Вроцкий)

Было раннее зимнее утро. Мрак долгой северной ночи ещё покрывал собою Ферапонтов и его окрестности, когда за несколько часов до рассвета у ворот обители остановился возок Никона, совершивший далёкий путь из Москвы. Опального патриарха, согласно наказу пристава, вышел встречать один игумен. Никона отвели в приготовленные для него больничные кельи. Это были две комнаты «мрачные и закоптелые, еже и изрещи неудобно»⁴⁷. Утомлённый далёким и трудным путешествием, страдая от ран и ушибов, полученных в дороге, бывший патриарх расположился на отдых в своём новом неприглядном помещении.

Ферапонтов монастырь был уже давно известен Никону. Ему приходилось не только касаться его в своих указах⁴⁸, но и самому бывать в нём. Теперь, отдыхая в мрачной больничной келье, весь разбитый и усталый, патриарх мог припомнить, что когда-то, лет 15 тому назад, ему случилось быть в Ферапонтовом при обстоятельствах, далеко не сходных с его настоящим положением. Он был тогда в сане новгородского митрополита и возвращался из Соловецкого монастыря, куда ездил по поручению царя за мощами святителя Филиппа. Это были счастливейшие времена его тесной дружбы с царём, которую ещё не успели охладить интриги завистников-бояр. Во время этого путешествия Никона царь, соскучившийся по своём друге, писал к нему трогательные по своей простоте и задушевности письма. В них сказалась вся преданность мягкой и благочестивой души Алексея Михайловича Никону, которого он величал «собинным другом, крепкостоятельным пастырем, великим солнцем, светящим по всей вселенной». Он писал к Никону как самому близкому другу своей царской семьи, просил помолиться за свою маленькую дочь («а к тебе она, святителю, креко ласкова и за царицу чтобы ради твоих молитв разнес Бог с ребеночком, и уже время спеет, и какой грех станется, и мне, ей, пропасти с кручины. Бога ради моли за нее»). Извещая Никона о делах на Москве и о смерти патриарха Иосифа, он просил его скорее возвращаться в Москву к выборам нового патриарха: «Ожидаем тебя великого святителя к выбору, а сего мужа (будущего патриарха) три человека ведают: я, да Казанский митрополит, да отец мой духовный; тай не в пример, а сказывают свят муж». Сердце Никона могло подсказывать ему, кого метил в патриархи его царственный друг. Получая эти письма царя, он спешил в Москву. 21 июня он был в Каргополе, 25-го в Ферапонтове⁴⁹. Здесь, в Ферапонтове, он оставил свои дорожные запасы, чтобы облегчить себе дальнейший путь. 9 июля он торжественно вступил в Москву с мощами Святителя Филиппа. Вскоре же, 22 июля, произошло избрание его на патриарший престол, и затем наступили времена его полной верховной власти под русской церковью и государством при безграничном доверии кроткого царя. Бояре, не исключая и первых вельмож государства, боялись его властного слова и нередко по целым часам стояли на морозе у патриаршего дворца в ожидании приёма⁵⁰. Но интриги многочисленных врагов, недовольных строгостью и могуществом патриарха, сделали своё дело: дружба царя и патриарха омрачилась взаимным недовольством, и огорчённый Никон счёл за лучшее отказаться от патриаршества и удалился в свой Воскресенский монастырь.

Уже восемь лет прошло со времени его разрыва с царём; счастливые времена стали отдалённым прошлым; но именно теперь, очутившись в убогой Ферапонтовской келье, Никон яснее всего мог почувствовать всю громадную пропасть, отделившую Никона, «великого государя и патриарха Московского и всея Руси», от ссыльного «монаха Никона», каким он стал теперь, после соборного приговора.

Едва наступил день, как Никону доложили о приходе приехавших с ним архимандрита и пристава вместе с ферапонтовским игуменом. Никон, изнемогая от ушибов и усталости, сказал, что теперь он не может их видеть, и велел спросить, для чего они пришли. Те отвечали, что по указу Царского величества они приглашают его в церковь. Никон, отказавшись туда идти, снова спросил, чего же от него требуют. Тогда они сказали, что по указу царя, патриархов и всего собора велено взять у него, Никона-монаха, архиерейскую мантию и посох. Так вот для чего звали Никона в церковь: здесь хотели отобрать у него последние знаки архиерейского достоинства – мантию и посох. Быть может, рассчитывали этой сценой сильнее подействовать на воображение обитателей монастыря, среди которых приходилось отныне жить Никону. Почему, в самом деле, эти вещи не были взяты у Никона ещё в Москве одновременно с клобуком и панагией? Никон избавил себя от нового унижения и, не выходя из келии, тотчас велел выдать пришедшим мантию и посох.

Архимандрит Иосиф согласно данному ему наказу в тот же день отправил мантию и посох в Москву с монахом Ферапонтова монастыря Варлаамом и служкою Ивашком Кривозубовым. В отписке своей патриархам и собору он уведомлял их о прибытии Никона в Ферапонтов и о беспрекословной выдаче им мантии и посоха. Никон просил Иосифа не подвергать стеснению лиц, приехавших по доброй воле разделить с ним изгнание: «Чтобы тех старцов и бельцов пускать по воле, куда они похотят идти или ехать, и воли б у них не отымать». Иосиф, передавая эту просьбу Никона, сообщал, что «без указа пущать их не смеет». Таким образом, спутники Никона на первых порах лишены были свободы и вместе с ним были заключены в монастырь.

Между тем братия Ферапонтова монастыря, озадаченная неожиданным прибытием знаменитого заточника с многочисленной свитой и конвоем, была, со своей стороны, озабочена вопросом о том, на какие средства их небогатый монастырь будет содержать такое множество гостей, явившихся в обитель неожиданно, как снег на голову. В наказе, который привёз с собой Иосиф, сказано было неопределённо: «Пищу и покой давать ему, Никону, по его потребе». В тот же день шумен Афанасий с братией пишут челобитную государю: «По твоему указу прислан к нам, богомольцам твоим, в Ферапонтов монастырь бывший патриарх Никон-монах, а указу нам, богомольцам твоим, твоего великого государя нет, какова пища ему давать. А монастырь, государь, у нас бедной и скудной и погорел без остатку и келейным покоем истеснение великое. И хлебу, государь, у нас недорода: вызяб весь. А крестьян, государь, твоего государева жалованья за Ферапонтовым монастырём триста двадцать один двор, и то в разных городех. И о том, государь, о келейных покоях и о пище что ты, великий государь, укажешь?» Эта челобитная вместе с отпиской Иосифа была получена в Москве 27 декабря. Государь внял жалобам ферапонтовских монахов и привлёк к расходам на содержание Никона соседний богатый Кирилло-Белозерский монастырь. 5 января был послан в Кириллов указ монастырским властям посылать в Ферапонтов монастырь на содержание Никона все необходимые припасы и все, чего потребует находившийся при Никоне пристав.

Среди тяжёлых обстоятельств довелось Никону проводить святки 1666 года. На первых же порах он испытал все неудобства своего нового положения. Пристав Шепелев относился к опальному патриарху со всей строгостью, которую он простирал и на лиц, приближенных к Никону. Не только сам патриарх, но и вся его свита содержались под строгим караулом. Пищу ему приносили из монастырской трапезы ту самую, какая полагалась для всей братии. Шушерин сообщает, что по царскому указу велено было готовить особый стол для Никона на царский счёт, но патриарх, несмотря на все просьбы пристава, отказался от этой царской милости, говоря: «Хотя бы мне пришлось умереть, не соглашусь на это». В первое время заточения Никон чувствовал себя больным. От ушиба головы, полученного в дороге, он долго страдал головной болью, которая ещё более усиливалась от безвыходного заключения в темной и угарной келье. Впоследствии он писал царю, жалуясь на пристава Шепелева: «Он, везя меня, многие напасти мне делал и, привезши, посадил меня в больнишныя кельишки, и я в них с угару и нужды едва не умер». В это время Никон чувствовал себя так плохо, что у него появлялась мысль о смерти, и он написал письмо в Воскресенский монастырь к строителю старцу Сергию с просьбой исходатайствовать у царя позволение в случае его смерти похоронить его в Воскресенском монастыре.

Так прошёл первый месяц жизни Никона в ссылке. 19 января 1667 года прибыл из Москвы в Ферапонтов монастырь новый пристав, дворянин Степан Наумов, с 20 стрельцами на смену прежнего пристава Шепелева. Царь, которому Никон при отъезде из Москвы отказал в своём благословении, теперь снова дал приставу Наумову словесное поручение склонять сурового патриарха к примирению и испросить у него прощение и благословение. Но поручение это на первых порах не имело успеха. «Ты боишься греха, – отвечал Никон царю, – просишь у меня благословения, примирения, но я даром тебя не благословлю, не помирюсь; возврати из заточения, так прощу». Настроение Никона в это время совсем не отвечало желаниям Государя. «Никон-патриарх на государя гневается, – говорили жившие с ним монахи, – государь его сослал в ссылку, а не вселенские патриархи, и за это нам государева подаяния принимать и есть нельзя»⁵¹.

16 марта на место архимандрита печерского нижегородского монастыря Иосифа приехал в Ферапонтов бывший Новоспасский архимандрит Иосиф, тот самый, который при отъезде Никона из Москвы провожал его до Клязьмы⁵². Он по внушению пристава также убеждал Никона написать государю примирительное письмо с благословением, обещая ему за это всякую милость от государя и освобождение из ссылки. Никон по-прежнему оставался непреклонным, наотрез отказавшись мириться с государем. Тогда пристав стал сурово относиться к несговорчивому патриарху, сделался к нему «зело лют и немилостив». Он велел заковать окна его кельи железными решётками, вокруг кельи и у дверей её поставить караул из стрельцов, которые никого не пускали подходить близко к келье. Мимо монастыря недалеко от кельи Никона проходила тогда (как проходит и теперь) дорога на Каргополь. Пристав строго запретил всем ходить и ездить мимо монастыря и велел проложить дорогу в другом месте. Причиняя Никону все эти стеснения, пристав грозил, что «перемены не будет, покаместа Никон не умрет». «Я его, Степана, спрашивал, – рассказывал потом Никон в письме государю, – как ему, Степану, указано меня держать, и он, Степан, говорил, что-де у меня наказу на письме нет, а весь-де у меня наказ на языке, и я ему, Степану, говорил, да неужто тебе приказ есть, что меня уморить; и он, Степан, до чево-де дойдешь, не пощажу-де; и в первом году мало не уморил... Свет келейный у меня отнял, окна заковал железными крестами, так что и днём приходилось с лучиной отправлять келейное правило; и из кельи не велел никуда ходить и в келью и близ кельи проходить и подавать⁵³ никому не велел и так морил меня с моими келейными старцами». Келейные старцы и служки не выдержали такой строгости заключения и четверо из них (иеромонах Палладий, иеродиакон Иоасаф и два бельца Герасим Матвеев и Ипат Михайлов) подали две челобитные на имя государя, в которых писали, что, добровольно отправившись с Никоном в Ферапонтов монастырь, они лишены свободы и сидят под строгим караулом, почему просят теперь позволения возвратиться на прежние места своего жительства. Получив разрешение выехать из Ферапонтова, они 10 апреля были уже в Москве и здесь на допросе дали подробные сведения о тяжёлых условиях жизни Никона в ссылке. После их ухода жизнь Никона стала ещё тяжелее: бывшему патриарху самому приходилось теперь носить воду и рубить дрова.

Дошли наконец до государя слухи о бедственном положении Никона в ссылке. В июле 1667 года он послал в Ферапонтов своего стряпчего Ивана Образцова с поручением передать ему царскую милостыню⁵⁴ и, проверив на месте слухи о слишком строгом заключении Никона, облегчить его участь. Приехав в Ферапонтов, Образцов освободил Никона из его почти тюремного заключения, позволил ему и его старцам выходить из кельи и принимать посторонних лиц с ведома пристава. При этом он говорил Никону, что пристав не получал от царя наказа держать его, Никона, за железными решётками и за самовольство будет наказан. Действительно, Образцов посадил пристава под арест в сторожку часа на три. Никон, понимая, что это делается только для виду, с неудовольствием говорил: «Степан мучил меня тридцать недель, а его посадили на три часа». Пристав просил прощения у патриарха за причинённые ему обиды, говоря: «Я человек подневольный: как мне приказано, так и делал». После приезда Образцова пристав Наумов стал дружелюбнее относиться к Никону, часто ходил к нему беседовать о московских новостях и слухах. Приезд в Ферапонтов царского стряпчего с милостивыми поручениями от царя сразу возвысил опального патриарха в глазах местного населения. Распространился слух, привезённый из Москвы людьми Наумова, что Никона хотят вызвать в Москву и сделать папою. Сам Наумов поверил этому слуху и сделался особенно почтителен к Никону: начал величать его патриархом и водить под руки. Вскоре в Ферапонтов начинают приезжать разных чинов люди на поклон патриарху: посадские из городов, староста земской избы да голова кружечного двора из Белозерска, люди из Каргополя, монахи из разных монастырей, монахини из Горицкого Воскресенского монастыря с игуменьей. Все эти посетители величали Никона патриархом, просили его благословения, целовали ему руку. Даже игумен ферапонтовский Афанасий и приставленный к Никону архимандрит Иосиф, забыв наказы начальства, стали величать Никона святейшим патриархом, подходить к благословению и поминать на ектениях. Никон почувствовал себя свободнее, стал рассылать своих людей в разные места с письмами и поручениями. Из Воскресенского монастыря и из ближних к Ферапонтову патриарших вотчин к Никону приезжали люди, привозили деньги и припасы и спрашивали его приказаний.

Но в Москве зорко следили за каждым шагом ферапонтовского заточника и вскоре же нашли нужным ограничить его свободу. В августе получен был в Ферапонтове указ взять служку Яковлева за то, что он, не спросясь пристава, разъезжает всюду по поручению Никона. Никон вспылил, обозвал Наумова вором и не хотел верить, что такая грамота прислана царём, но наконец должен был уступить. Между тем пристав Наумов не переставал советовать Никону примириться с царём и послать ему благословение, уверяя, что государь не замедлит оказать ему милость и освободить из заточения. Он рассказывал, что, когда государь посылал его в Ферапонтов, то словесно наказывал ему просить Никона о прощении и благословении; он, Наумов, просил было наказа на письме, но государь с сердцем сказал ему: «Что ж мне тебе запись давать, чтоб ты ее с женою читал, а словам моим не веришь». «Дай государю благословение и прощение, – советовал Наумов Никону, – а государь тебе ни за что не постоит, голова моя в том!» Эти речи возбудили в Никоне надежду на освобождение. 7 сентября 1667 года, после одной из таких бесед с Наумовым, который с клятвою ссылался на письмо, полученное из Москвы, в котором говорилось о желании царя примириться с Никоном, опальный патриарх написал государю и всей царской семье следующее письмо, которое целиком приведено у Шушерина. «В нынешнем 176 (1667) году сентября в 7 день приходил ко мне, богомольцу вашему, Степан Наумов и говорил мне вашим государским словом, что повелено ему по вашему государскому указу, с великим прошением молить и просить о умирении, чтобы я, богомолец ваш, тебе, великому государю, подал благословение и прощение, а ты, Государь, богомольца своего милостию своею по своему государскому рассмотрению пожалуешь; и я, смиренный, тебя, царицу, царевичев и царевен благословляю и прощаю, а когда я, богомолец ваш, ваши государские очи увижу, и тогда я вам, государем, со святым молитвословием наипаче прощу и разрешу, якоже Божественное св. Евангелие показыет о Господе нашем Иисусе Христе и Деяние св. апостол, (которые) всюду с возложением рук прощение и цельбы творили. Смиренный Никон, милостиею Божиею патриарх, засвидетельствую страхом Божиим и подписал своею рукой». К этому письму приложил руку и Степан Наумов, немедленно отправив его затем в Москву.

Никон стал теперь ожидать освобождения из ссылки и вызова в Москву. Царь был весьма доволен, получив от Никона прощение и благословение на письме (письменному прощению в те времена придавали особое значение), но сделать то, о чём просил Никон, то есть возвратить его из ссылки, он не мог. Партия врагов Никона была слишком сильна; нельзя было нарушить соборное определение, тем более что виновники его – восточные патриархи – все ещё гостили в Москве. Царь должен был ограничиться заботами о том, чтобы, насколько можно, улучшить скудную материальную обстановку ссыльного патриарха. Так 11 января 1668 года он послал в Кириллов монастырь грамоту с предписанием послать в Ферапонтов монастырь к «бывшему патриарху старцу Никону белых и черных оловянных и медных судов, сколько пригоже, чтобы у него Никона судами было не скудно». Ещё летом 1668 года Образцов привёз указ о постройке для Никона новых келий и о том, чтобы для него отвели особую Богоявленскую церковь на святых воротах. Тогда же начали строить для Никона новые кельи близ больничных келий, в которых он жил. В начале 1668 года эти кельи были готовы вчерне, и Никон был занят хлопотами о их отделке и снабжении необходимой утварью. В отведённой для него Богоявленской церкви также не было книг и других необходимых принадлежностей богослужения. Все необходимые вещи Никон согласно царскому указу требовал из Кириллова монастыря, посылая туда чрез пристава подробные росписи с показанием, чего именно и сколько ему нужно. Предметы его требований были очень разнообразны: церковная утварь и книги, разные предметы домашнего обихода, съестные припасы, сукно, обувь и одежда для живших с ним людей и прочее. В своих требованиях Никои всегда был разборчив и взыскателен, часто добавляя, чтобы ему присылали вещи и припасы не какие-нибудь, а «добрыя». Для некоторых вещей он давал образец, по которому должны были их сделать, например, для креста деревянного, для ножей и вилок.

Но кирилловские власти не всегда исполняли требования Никона, отказывая ему даже в необходимом, так что патриарху приходилось временами испытывать нужду. Так, 1 марта 1668 года пристав жаловался государю на кирилловского строителя старца Ефрема, что он указу царскому явился непослушен, припасов совсем не присылает, так что «старцу Никону с братнею питаться стало нечем». Братии с ним жило в то время десять человек: они исполняли в его келье все необходимые работы. «А Ферапонтова монастыря слуг и поваров, – писал Наумов, – по сие время в келью к себе не имывали, тружается сам с братиею и келейный обиход кроме хлеба временем покупаючи ест». Никон чрез пристава просил государя, чтобы припасы из Кириллова монастыря выдавались ему помесячно. Государь поспешил исполнить желание Никона, послал в Кириллов новый указ и распорядился, чтобы из его царских ловель доставили Никону живых осетров и стерлядей.

Но все эти знаки внимания со стороны государя не могли успокоить опального патриарха. Убеждённый в незаконности своего низложения, он испытывал горькое чувство обиды за несправедливое унижение. В первые годы ссылки это чувство в душе патриарха было особенно острым, и оно-то располагало его пылкую, своенравную натуру к разного рода протестам и демонстрациям, имевшим целью внушить всем мысль о незаконности своего низложения. Он носил на груди панагию, которую забыли отобрать у него при низложении, и имел при себе две патриаршие печати; в письмах к царю и росписях, посылаемых в Кириллов, называл себя «Божиею милостию патриархом»⁵⁵, принимал приходивших к нему на благословение и производил сильное впечатление на толпу посетителей, хлынувшую к нему со времени приезда Ивана Образцова, когда посторонним лицам был открыт доступ в Ферапонтов монастырь.

Не ограничиваясь словами, Никон прибегал к разным способам для выражения протеста своей беспокойной души. В числе его свиты жил у него старец Иона по ремеслу серебряник, хорошо умевший вырезывать надписи. Никон велел ему на разных сосудах и домашней утвари делать надписи, в которых называл себя патриархом, «заточенным за слово Божие и святую церковь». Он приказал также наделать деревянных крестов, вырезать на них подобные же надписи и расставить их в разных местах около дорог. Проходящие и проезжающие, останавливаясь помолиться пред придорожным крестом по исконному русскому обычаю, должны были видеть на нем следующую надпись, чётко вырезанную серебряником Ионой: «Животворящий крест Христов поставил смиренный Никон, Божиею милостию патриарх, будучи в заточении за слово Божие и за святую Церковь на Белоозере в Ферапонтовом монастыре в тюрьме».

Но этого мало: опальный патриарх соорудил другой, более прочный памятник своего заточения, который и доселе существует в Ферапонтове. Разъезжая по Бородавскому озеру, которое было предоставлено ему для рыбной ловли по царскому указу ещё летом 1667 года, он выбрал место, в котором было не более двух сажен глубины, и решил устроить здесь остров. Сам со своими монахами он начал возить на плотах камни с берега и опускать их на дно в намеченном месте. Среди озера возник новый остров, имевший 12 сажен длины и 5 ширины⁵⁶. Никон поставил на нём крест с вышеприведённой надписью. Этот островок, вновь появившийся среди озера, и стоявший на нем крест с надписью, понятно, должны были привлекать внимание проезжавших, тем более что зимой дорога проходила мимо островка. Все эти кресты с надписями продолжали стоять до 1676 года, когда по приказанию патриарха Иоакима они были убраны. Надписи на них, а равно и на других вещах Никона, были уничтожены.

До нашего времени уцелела только одна такая надпись на кресле Никона, которое хранится теперь в ризнице Кирилло-Белозерского монастыря. Оно сделано из простого дерева, отличается большими размерами и простотою отделки: ножки у него точёные, спинка прямая; спинка и ручки обиты зелёным выцветшим бархатом. Ручки снимаются, и на нижней стороне чёткой и красивой славянской вязью вырезана надпись: «7176 (1668) марта... дня сий стул зделан смиренным Никоном патриархом в заключение за слово Божие и за святую церковь в Ферапонтове монастыре в тюрьме». Эта надпись потому, вероятно, и уцелела от истребления, что была искусно скрыта под ручками кресел;

Однако в надежде получить в скором времени освобождение от ссылки, вследствие примирительного послания к царю, Никон становился уступчивее в отношении к государю и теперь сам шёл навстречу к примирению с ним. В том же самом месяце марте, когда он сделал своё знаменитое кресло с надписью, 22-го числа, наступила Пасха. В этот день в первый раз литургия для Никона совершена была в отведённой для него Богоявленской церкви. Опальный патриарх был в редком для него благодушно-примирительном настроении. После литургии он пригласил к себе в свои новые келии архимандрита Иосифа и пристава Наумова, а также игумена Афанасия с келарем. Во время трапезы, которою Никон угощал своих гостей, он велел подать вино, присланное ему царём ещё на Сырной неделе, и, взяв в руки бокал, торжественно провозгласил о своём примирении с государем. «Да не до конца вражда наша со благочестивейшим царем пребудет», – говорил патриарх и, провозгласив здоровье государя, закончил свою речь словами: «Се ныне питие сие про здравие благочестивейшего царя и со всеми вкушаю и впредь присланным от него отрицатися не буду». Услышав из уст сурового патриарха такое заявление, присутствовавшие были удивлены и, встав с своих мест, поклонились патриарху в ноги. В тот же день поскакал гонец в Москву с радостной вестью к государю о новом примирительном поступке Никона. В Ферапонтове ждали теперь важных благодетельных перемен в судьбе опального патриарха.

Но враги Никона не дремали. Как только они узнали, что Никон по-прежнему называет себя патриархом, стремится к возвращению из ссылки и своими заявлениями о примирении может подействовать на впечатлительную душу государя и, чего доброго, добиться своей цели, они решились принять свои меры. 9 апреля, вскоре после получения царём радостной вести о мире с Никоном, восточные патриархи, все ещё не уехавшие из Москвы на свои кафедры, с вновь избранным русским патриархом Иоасафом и другими случившимися в Москве архиереями, составили собор по делу о Никоне, на котором решили: «Некиих ради вин перевести монаха Никона из Ферапонтова монастыря в иной монастырь, в дальной», архимандрита Иосифа и иных служебников, которые посланы к нему, Никону, переменить и послать взамен их других с строгим наказом – не дозволять Никону иметь переписку и сношения с кем бы то ни было. Но государь не согласился на столь строгое определение собора, и оно не было приведено в исполнение. Тем не менее эта попытка врагов Никона ясно показывала, как в действительности далеки были от осуществления надежды Никона на освобождение из ссылки, при всем сочувствии царя к опальному патриарху.

Иже жив сын, привмененный с нисходящими

в ров, седяй во тьме и сени смертней,

окован нищетою паче желез, богомолец ваш

смиренный Никон, милостию Божиею патриарх.

Из письма к царю патриарха Никона

Никон обманулся в своих ожиданиях. Его заявление о примирении с царём не принесло ему желанных результатов. Из Москвы не было никаких известий, как будто там совсем забыли о ферапонтовском заточнике. Тогда опальный патриарх снова решился напомнить о себе и воспользовался для этого средством, которое в старину было в большом ходу. Монах Палладий, вернувшийся из Москвы в Ферапонтов, рассказывал, между прочим, со слов иеромонаха Иоиля, что боярин Богдан Хитрово хочет при помощи чар сделаться первым боярином у государя. Этот слух встревожил Никона: возвышение боярина, который был его злейшим врагом, помешало бы его освобождению из ссылки. Вера в силу колдунов и чародеев была в старину общераспространённой, сношение с ними, по Уложению, было одним из тяжких преступлений. Обвинение в колдовстве, как это видно из многочисленных примеров, не раз бывало причиной ссылки самых знатных бояр. Слухи о том, что Богдан Хитрово знается с чернокнижниками и ворожеями, давали Никону сильное орудие против враждебного ему боярина, и он решил им воспользоваться.

7 сентября он призвал к себе архимандрита Иосифа, стрелецкого сотника Саврасова, ферапонтовского игумена, келаря и всех стрельцов и объявил им, что знает великое дело государево «безголовное», что на Москве изменники государевы хотят очаровать государя или очаровали, и требовал подводы и провожатых, чтобы отправить с этим делом своего человека в Москву. Все согласились, кроме келаря Мария, который не хотел давать подвод, и сотник решил было ехать. Пристав Наумов, узнав о том, что происходит в монастыре, сначала прислал сказать, чтобы никого не пускали и не давали лошадей, а скоро явился и сам на конюший двор с ослопом, сотника и стрельцов хотел бить, взял лошадей под уздцы и кричал: «Увижу, кто поедет, что он меня стращает: я не малый ребенок; у меня есть великое дело и на самого патриарха, и мне это дело надобно отпустить!» Никон хотел послать сотника и стрельцов в Кириллов и там взять подводу, но Наумов их не пустил, крича: «Моя в том голова!» Но «слово и дело государево» в те времена имело магическую силу, всякий, кто слышал о нем и не доносил куда следует, подвергался тяжёлой ответственности. Поэтому, как ни шумел пристав, а все-таки не решился задержать дела и на другой же день отправил в Москву своего человека с стрельцом. Никона он велел заковать и около его кельи поставить семь караулов.

В октябре Никону удалось послать в Москву своего старца Флавиана с письмом к государю, в котором он жаловался на поступок пристава, помешавшего ему известить в Москву о великом деле государевом. «Иже жив сый, – писал здесь Никон, – привмененный с нисходящими в ров, седяй во тьме и сени смертей, окован нищетою паче желез, богомолец ваш смиренный Никон милостию Божиею патриарх. Извещаю вам, великим госудярям, за собою великое ваше слово, а писать тебе нельзя, боюсь изменников твоих; послыша такое твое большое дело, меня изведут, а дело твое погаснет без вести». 20 октября чернец Флавиан был допрошен в присутствии царя и бояр, в чём именно состоит заявленное Никоном дело государево.

Недалекий Флавиан не оправдал доверия Никона: на этом допросе он перепутал имена и приписал тайные происки вместо Хитрово Ртищеву. Но вскоре получено было другое письмо Никона⁵⁷, в котором он уже прямо излагал дело и на основании слов Палладия обвинял в тайных происках и волшебстве боярина Хитрово. Это разногласие в рассказе Флавиана с письмом Никона подрывало силу обвинения. Между тем Палладий и Иоиль, вызванные на очную ставку, отказались от своих слов и утверждали, что никакого разговора о боярине Хитрово у них не было. При этом Палладий, сердившийся на Никона за то, что он выгнал его из Ферапонтова, сделал обидное для опального патриарха замечание: «Вольно старцу Никону меня поклепать: он затевать умеет».

Для того чтобы разъяснить дело и допросить самого Никона, послан был в Ферапонтов стрелецкий голова Юрий Лутохин. Никон разъяснил Лутохину непростительную ошибку своего неумелого посла, старца Флавиана, и в дальнейшем разговоре с ним высказал горькое разочарование по поводу обманутых надежд на освобождение. «Сказывал мне Наумов, что меня великий государь пожалует, велит взять в Москву скоро, выманил у меня Наумов великому государю и его дому благословение и прощение тем, что государь меня пожалует, велит из Ферапонтова освободить и все мои монастыри отдать. Терпел я после того договора год два месяца в заточении и никаких клятвенных слов не говорил; вперед еще мало потерплю, а если по договору ко мне государской милости не будет, то я по-прежнему ничего государева принимать не стану и перед Богом стану плакать и говорить те же слова, что прежде говорил с клятвою».

Лутохин допрашивал патриарха, правда ли, что он сам носит воду и рубит дрова, и просил дать роспись, чего ему не дают из кушанья. Никон отвечал, что дрова и воду он прежде носил за безлюдством, а теперь не носит, а насчёт содержания жаловался, что ему ничего не дают, кроме щей да худого квасу. Пристав и монастырские власти, в свою очередь, уверяли, что у Никона всегда была свежая рыба и пиво, и показывали Лутохину садки с рыбой. Никон говорил, что эта рыба иссиделась, так что её и есть нельзя, а свежей ему не привозят. Наумов после этого писал кирилловским властям, что «старец Никон в их присылках запирается, будто-де он у их присылщиков никаких запасов не принимает преж сего», и просил, чтобы впредь с присылками посылали грамотного человека «для рукоприкладства к росписке». Как бы то ни было, но жалобы Никона имели основание: впоследствии сам игумен Афанасий, уличённый Никоном, сознался, что он давал ложные показания относительно содержания Никона.

Лутохину показывали также кресты, поставленные Никоном, с надписями, в которых он называл себя патриархом. Но он не сделал о них никакого распоряжения. Его внимание было теперь привлечено другим, более важным обвинением против Никона, которое заявил ему приставленный к патриарху архимандрит Иосиф. Давно желая выбраться из Ферапонтова, где, по его словам, он «живот свой мучит, испытывает нужду и болезнь», и не получая от патриарха Иоасафа ответа на свои челобитные, он решил прибегнуть к тому же «слову и делу государеву», которым так неудачно хотел воспользоваться Никон. Он подал Лутохину челобитную, в которой объявил за собою «страшное государево слово и дело, измену бывшего патриарха монаха Никона и пристава Наумова». Принеся такой извет, архимандрит говорил, что ему теперь нельзя уже оставаться в Ферапонтове «для того, что за такие великие страшные дела погубят занапрасно и оттого государеву делу спона и поруха будет большая». 20 ноября Иосиф был вызван в Москву и доставлен с провожатыми в приказ тайных дел. На допросе он рассказал следующее: «Весною 1668 года были у Никона воры, донские казаки; я сам видел у него двоих человек, и Никон мне говорил, что это донские казаки, и про других сказывал, что были у него в монашеском платье, говорили ему: «Нет ли тебе какого утеснения, мы тебя отсюда опростаем». Никон говорил мне также: «И в Воскресенском монастыре бывали у меня донские казаки и говорили: «Если захочешь, то мы тебя по-прежнему на патриаршество посадим, сберем вольницу, боярских людей. Никон сказывал мне также, что будет о нем в Москве новый собор по требованию Цареградского патриарха: писал ему об этом Афанасий Иконийский». Начались розыски по этому обвинению. Монах Пров донёс, что Никон хотел бежать из Ферапонтова и обратился к народу с жалобой на напрасное заточение.

Обвинение в мятежных замыслах против правительства доставило Никону чрезвычайно много неприятностей и ухудшило его положение в ссылке. Оно было, между прочим, причиной того, что не имело никакого успеха полученное в феврале 1669 года послание к царю Алексею Михайловичу Константинопольского патриарха Парфения, в котором он просил царя возвратить Никона из ссылки в свой монастырь⁵⁸. Вместо того Никон был оставлен в Ферапонтове под строгим караулом, который был усилен вновь присланными из Москвы стрельцами.

Но справедливо ли было московское правительство в своих подозрениях к ферапонтовскому заточнику? В это время на Руси начиналось социальное движение, завершившееся грозным разинским бунтом. Донские казаки, подготовлявшие смуту, бродили повсюду, заходили и в белозерские края. Для них важно было привлечь на свою сторону низложенного патриарха, которому, как они знали, «тошно от бояр», и они действительно делали попытки склонить его к мятежным замыслам. Сам Никон рассказывал после, что к нему приходили три казака, «сказались, будто они вдут Богу молиться в Соловецкий монастырь, а они не богомольцы, не в Соловецкий шли, приходили они для меня, собравшись нарочно, звали меня с собою, пришло их двести человек. Степана Наумова хотели убить до смерти, Кириллов монастырь разорить и с казною его, запасами и пушками хотели идти на Волгу. Но я, – говорит Никон, – на ту их воровскую прелесть не поддался, во всем им отказал, от воровства их унял и с клятвою им приказывал, чтоб великому государю вины свои принесли, и они пропали неведомо куда».

Несмотря на отказ Никона принять участие в мятежных замыслах, казаки все-таки потом воспользовались его именем. В своих прокламациях («прелестных листках») они объявляли народу, что с ними, казаками, идут царевич Алексей Алексеевич (на самом деле умерший) да Никон-патриарх. «И малоумные люди, – писал Керенский воевода, – все то ставят в правду, и оттого пущая беда и поколебание в людях. На знаменах мятежников были изображения царевича Алексея и патриарха Никона. Сочувствие казаков к низложенному Никону обнаружилось, между прочим, в характерном эпизоде убийства ими астраханского митрополита Иосифа: казаки не преминули тут вспомнить, что Иосиф «снимал сан с Никона-патриарха».

Впоследствии, когда Стенька Разин был схвачен, то «в распросе у пытки и со многих пыток и с огня» сказал, что к нему в Симбирск приезжал старец от Никона и приглашал его идти вверх Волгою, куда навстречу ему будто бы выйдет и Никон, потому что ему «тошно от бояр, которые переводят государевы семена». Старец говорил, что у Никона есть готовых людей с 5000 человек; «а те-де люди у него готовы на Белоозере». Этот старец, якобы присланный Никоном, был и в бою и на глазах Стеньки «исколол своими руками сына боярского» и потом ушёл из Симбирска. Если и придавать веру этим вынужденным пыткою показаниям, то и в этом случае всего вероятнее предположить, что тут было просто злоупотребление именем опального патриарха со стороны лихого старца, разбойника в монашеской рясе. Сам Никон решительно отрицал какие бы то ни было сношения с Разиным. Но именем Никона злоупотребляли мятежники, и этого было достаточно, чтобы при тогдашних смутных обстоятельствах московское правительство с подозрением отнеслось к опальному патриарху и усилило над ним надзор.

Предосторожность была не излишня: сам патриарх говорил, что «в Ферапонтове ему жить страшно, ибо монастырь не огорожен». Донские казаки и воровские люди, которые тогда не только свободно разгуливали на Белоозере, но даже нередко появлялись в монастырях под видом монастырских служек⁵⁹, могли силой взять патриарха и увести его с собою. По крайней мере, в Ферапонтове в это смутное время далеко не все было благополучно и иногда случались довольно загадочные события. Так, 22 января 1669 года пристав Наумов доносил в Кириллов монастырь, что келарь Ферапонтова монастыря Макарий «учинился государеву указу силен и ему, Наумову, непослушен и нынешний ночи умысля и собрався нарядным делом с монастырскими служками, да с приходящими ворами, пьяным обычаем разбил государев караул; и сотника и стрельцев побил на голову». В июне стрелецкий сотник доносил, что в ночь на 26-е число «от старца Никона ушёл из кельи пришлой дьячок Сенька, живший у него без указу государева больше года, а ушёл, выломав доску в выходе». За дьячком была послана погоня, и пристав Наумов говорил, что дьячок отпущен Никоном с каким-то умыслом. В это время охрана Никона была усилена вновь присланными из Москвы стрельцами. Стрелецкие караулы были расставлены не только у кельи Никона, но и в разных местах вокруг монастыря и вдали от него «верст на пять и на шесть и на семь и больше». Всех приближавшихся к монастырю задерживали и приводили к приставу для обыска и допроса. У пристава была приказная изба, и он не раз требовал из Кириллова монастыря «подьячих добрых для письма государевых дел Московского отпуску». Лиц, казавшихся подозрительными, брали под арест и отправляли в Москву в приказ тайных дел. Начиная с 1668 по 1670 год из Ферапонтова монастыря то и дело отправляют в Москву колодников и разных оговорённых по розыску лиц. Пристав Наумов постоянно требовал из Кириллова монастыря подвод и провожатых людей для отсылки арестованных лиц в Москву.

Можно себе представить, сколько беспокойства и нравственных мучений доставило впечатлительной душе Никона подозрение в государственной измене, сопровождавшееся строгим заключением его самого, а также арестами и допросами разных лиц. Пристав стал обращаться с ним с прежней грубостью: «Почал, – как писал потом Никон, – всякою нуждою нудить голодом и холодом, о чем ни пошлю ково, и он Степан к себе не пустил; а коли и выглянет в окно и на нашего посланника кричит, вопит и матерны лает и бить хочет и ходить к себе не велит; а говорит: «Полно-де, прихотей тех пора-де покинуть; ешь-де что дадут»; а мне не дают ничево, и те посланные от нас приходят от нево плачучи и впредь ходить к нему Степану для наших нужд не хотят; а у нас ни хлеба, ни соли, ни дров во многие времена не было». Тяжёлые условия жизни в связи с нравственными потрясениями расшатали крепкое здоровье патриарха. От недостатка движения он заболел цингой, в левой руке сделался паралич. «А я богомолец ваш, – жаловался потом царю Никон, – за те ево Степановы караулы одва со всякия нужды не умер, а с тех мест оцинжал и одряхлел и своим нуждам не мог спострадать». Одно время Никон так сильно занемог, что пристав Наумов писал в Кириллов монастырь, что «старец Никон волею Божиею заскорбел гораздо» и желает исповедаться и приобщиться, и приглашал архимандрита Никиту, который был духовником опального патриарха, немедленно приехать в Ферапонтов. Но эта болезнь Никона была непродолжительна: спустя 5–6 дней он снова делает хозяйственные распоряжения.

Сам царь Алексей Михайлович, по-видимому, не хотел верить слухам об измене бывшего собинного друга и продолжал относиться к нему с уважением и мягкостью. 3 марта 1669 года скончалась царица Марья Ильинична. Рассылая по монастырям и церквам милостыни за упокой души любимой супруги, царь не забыл и опального патриарха, бывшего когда-то близким другом царской семьи, спасшим её от моровой язвы. В Ферапонтов был послан окольничий Родион Стрешнев с милостыней Никону в 500 рублей. В это время Никон находился уже под строгим караулом, разочарованный в своих надеждах на освобождение. Недовольный царём, он не принял царской милостыни, говоря, что он и без денег должен поминать почившую царицу⁶⁰. Стрешнев «упорно» просил его принять деньги, но патриарх настоял на своём и при этом многозначительно прибавил: «После смерти царицы будет другая беда не меньше, а после этой ещё хуже будет: мне это объявлено от Господа Бога».

«А говорил я эти слова сердито, – сознавался после Никон, – досаждая великому государю». Как бы то ни было, слова Никона оказались пророческими: через три месяца после смерти царицы умер царевич Симеон, и в том же году несколько месяцев спустя другой царевич Алексей, а в следующем году разразился страшный казацкий бунт.

Смерть наследника престола Алексея Алексеевича была печальным обстоятельством для опального патриарха, который возлагал на царевича надежды на освобождение. «Когда к Степану (Наумову) весть пришла, что сына твоего царевича Алексея не стало, – писал потом царю Никон, то девка его пришла в другую избу и говорила: «Ныне на Москве кручина, а у нашего боярина радость, говорит: теперь нашего колодника надежда вся погибла, на кого надеялся, и того не стало, кротче будет».

Спустя почти два года после смерти своей первой супруги Алексей Михайлович вступил во второй брак с Натальей Кирилловной Нарышкиной (22 января 1671 года). Привыкший делить с Никоном скорби и радости своей семейной жизни, царь и на этот раз не обошёл вниманием своего бывшего собинною друга. Он отправил в Ферапонтов своего стольника Лариона Абрамовича Лопухина и послал с ним свадебные подарки опальному патриарху: «700 рублей денег, три меха – соболий, лисий и беличий, сукно и тафту черные, 15 штук полотен добрых тонких, 20 полотенец». На этот раз царские подарки встретили благосклонный приём со стороны ферапонтовского заточника. Никон с благодарностью принял дары, велел петь молебен о царском многолетнем здравии и тотчас послал письмо государю, в котором благодарил за присланную богатую милостыню и высказывал разные благожелания царской семье.

Но вот окончилась и самая смута, в тайном содействии которой враги обвиняли Никона. 24 апреля 1671 года Стенька Разин был схвачен и увезён в Москву для пыток и казни. Везде по указу государя служили благодарственные молебны Богу за прекращение смуты. Ферапонтовский заточник не представлял уже теперь опасности для московского правительства и мог надеяться на облегчение своей участи. В июне 1671 года на смену Степана Наумова прибыл в Ферапонтов новый пристав – стольник князь Самойло Никитич Шайсупов с новыми стрельцами. Но указа об облегчении участи патриарха он не привёз: Никон по-прежнему содержался в строгом заключении. В своих беседах с новым приставом Никон указывал на то, что недавние бедствия – смерть царевича Алексея и казацкая смута – были им предсказаны ещё в разговоре с царским послом Родионом Стрешневым. «Да и впредь, – добавлял он, – если вселенских и московского патриархов на весь православный российский народ безрассудная запретительная клятва не снимется, добра ждать нечего». Опальный патриарх подчёркивал также свою верность государю, выразившуюся в том, что он не поддался на воровскую прелесть казаков, во всем отказал, от воровства их унял и с клятвою им приказывал, чтобы великому государю вины свои принесли. Жалуясь приставу на тяжесть своего заключения, Никон просил его написать государю. Шайсупов писал в Москву в приказ тайных дел, просил себе указа, но ответа ему не было.

Прошло полгода. Никон решился опять напомнить о себе государю и в самый день Рождества, 25 декабря 1671 года, послал в Москву своего иеродиакона Мардария с письмом государю. Письмо это замечательно по своему кроткому примирительному тону: суровый патриарх, утомлённый долгим заточением, уже не грозил царю, а смиренно просил у него прощения за свои дерзкие речи и поступки. Он припоминает в письме свои отношения к царю, начиная со времени возведения на патриаршество и в последующее время, когда между ними «по наветам врагов возросла великая смута». Чистосердечно сознаваясь в том, что он много раз досаждал государю, говорил ему на соборе прекословно и досадно, не принимал присланных от царя даров и тем его бесчестил, Никон просил государя простить его «ради родшагося Христа». Вместе с тем он описывает своё бедственное положение в ссылке следующими словами: «Ради всех этих моих вин отвержен я в Ферапонтов монастырь шестой год, а как в келье затворен – тому четвертый год. Теперь я болен, наг и бос, и креста на мне нет третий год, стыдно и в другую келью выйти, где хлебы пекут и кушанье готовят, потому что многие части зазорные непокрыты; со всякой нужды келейной и недостатков оцинжал, руки больны, левая не подымается, на глазах бельма от чада и дыма, из зубов кровь идет смердящая и [они] не терпят ни горячего, ни холодного, ни кислого, ноги пухнут, и потому не могу церковного правила править, а поп один и тот слеп, говорить по книгам не видит; приставы ничего ни продать, ни купить не дадут, никто ко мне не ходит и милостыни просить не у кого». Жалуясь на суровое отношение к себе прежнего пристава – Наумова и нового – Шайсупова, Никон просил государя облегчить тяжесть заключения. «Прошу тебя, – заканчивает своё письмо Никон, – ослаби ми мало, да почию, прежде даже не отыду, прошу еже жити ми в дому Господни во вся дни живота моего».

Письмо, написанное в таком кротком и примирительном тоне, не могло остаться без влияния на впечатлительного государя.

Тотчас по получении его царь отправил в Ферапонтов двух послов к Никону: стрелецкого голову Илариона Лопухина и подьячего приказа тайных дел Артемия Степанова. Послы приехали в Ферапонтов 18 января 1672 года и, явившись к Никону, приветствовали его от имени государя, называя опального патриарха «святым и великом отцом», и поднесли ему государеву милостынь – деньги, меха, рыбу. Согласно царскому наказу Лопухин держал пред Никоном речь, которая была ответом на письмо последнего к государю. «Государь, – говорил между прочим царский посол, – с самого начала желал умирения, а теперь всякие враждотворения паче прежнего разрушить и во всем примирения с любовию желает и сам прощения просит. Досадных слов от тебя к государю никаких не бывало: изволь попамятовать. Послан ты в Ферапонтов монастырь вселенскими патриархами и собором, а не государем; дворянин и стрельцы посланы с тобою для твоего береженья, а не для утеснения; если же Степан Наумов какое тебе утеснение чинил, то он делал собою, а не по государеву указу, и про это приказал государь сыскать». Посол коснулся в своей речи и подозрений, лежавших на Никоне в сношениях его с воровскими казаками и Стенькою Разиным. «Пророчества, какие ты говорил князю Шайсупову, узнал ты не от Господа Бога, а от воровских людей, которые к тебе приезжали; надобно думать, что то смятение и кровопролитие сделалось от них. Если бы ты хотел всякого добра по Христовой заповеди, то ты бы про такое великое дело не умолчал, и тех воровских казаков велел переловить, а трех человек можно было тебе поймать. Ты объяви теперь обо всем подлинно, а то просишь у государя всякой милости и прощения, а сам к нему никакой правды не объявишь».

На эту речь царского посла Никон отвечал своей речью, в которой возражал по порядку на сделанные ему замечания. Вначале он благодарил государя за милость, заявлял, что желает прощения от государя и сам его во всем прощает, и просил не верить наветам врагов. «Престол я свой оставил, – говорил патриарх, – и паки было возвратился – дело не новое: и прежние вселенские патриархи престолы свои оставляли и назад возвращались. Я своего прежнего сана не взыскую, только желаю великого государя милости. Собор патриархов Паисия и Макария ставлю я ни во что, потому что они престолов своих отбыли и на их места поставлены другие; повинуюсь я константинопольскому патриарху и прочим вселенским, которые на престолах своих». Добродушный государь, как мы видели, хотел предать забвению досадительства слова Никона и говорил, что их и не было. Никон не хочет воспользоваться этим заявлением государя. «О том, что говорено было на соборе, я писал правду, – снова подтвердил прямодушный патриарх, – государю это известно; да и после, при Степане Наумове и присыльщиках, много раз я досадительные слова говорил и к государю писывал, в том милости и прощения прошу; а что великий государь за многие мои досадительства мне не мстил, за то великую мзду от Бога восприимет». По поводу обвинений в сношении с мятежными казаками Никон объявил, что о смуте на Вологде и о Разине он ничего не знает, троих же казаков, приходивших к нему, он не велел схватить, потому что «боялся, как бы смуты не учинить: они сказывали про свое многолюдство, а оборониться от них было некем. К государю же о казаках этих тогда писал и архимандриту Иосифу сказывал». Относительно пророчеств своих Никон счёл нужным заявить, что он говорил Стрешневу вообще об имеющих быть бедствиях, а не говорил именно о смерти царевича и о казацком разорении. В заключение опальный патриарх просил передать его просьбу государю, нельзя ли перевести его из Ферапонтова монастыря в Воскресенский или Иверский и дать ему доверенных людей для услуг. «Худого у меня намерения нет, – говорил Никон, – да и лета мои немалые, постигло увечье, а призреть меня стало некому; да пожаловал бы государь, простил всех, кто наказан из-за меня».

Послы обещали Никону о всех этих просьбах доложить государю и испросить указ, а пока словесно распорядились, чтобы пристав не делал патриарху стеснения и позволил ему свободный выход из кельи. Для улучшения его содержания они велели брать запасы не только с Кирилловского, но и с других белозерских монастырей – с Троицкого, что на устье реки Шексны, Новоезерского и ещё с двух вологодских: Спасокаменного и Прилуцкого.

Послы уехали. Никон, согласно их обещанию, стал ждать от государя указа относительно облегчения своей участи. Проходит месяц, а указа все нет. В это время на Москве происходили выборы нового патриарха на место умершего Иоасафа II († 17 февраля 1672 года), и правительство, конечно, не без влияния недоброжелателей Никона, не спешило исполнением просьб опального патриарха. Прождав до марта, Никон отправил к государю письмо, в котором снова описывал бедственное положение своё в ссылке, указывал на отсутствие у приставов письменных наказов относительно надзора за ним, вследствие чего они, как, например, Наумов, ссылаясь на словесные наказы, часто делали ему обиды и притеснения. Теперь он совсем далёк от того настроения, в каком, бывало, отвергал присылаемые царём дары. Напротив, он сам просит теперь о том, нельзя ли прислать к нему ту самую милостыню, которую привозил ему Стрешнев на помин царицы и которую он тогда опасался принять. «А что твоя великого государя милостыня прислана с Ларионом Лопухиным, и то все изошло, потому должен был многим, а иное олихоимствованным и разоренным от Степана Наумова с теми поделился». Таким образом, суровые условия жизни в конце концов взяли верх над непреклонным характером опального патриарха. «А ныне я, богомолец ваш, от многие злобы немилостивого пристава Степана Наумова смирихся до конца, а се за грехи мои рука левая больна и действовать нисколько не может, пристроити пити и ясти и принести некому». Старцы, жившие с Никоном, опять все разошлись, некоторые – по поручениям самого Никона: «Со мною остался один черный поп Варлаам, а тот поп слеп (я же около ево ходил), и по се число я, богомолец, на себя и на попа хлебы пек и варил сам... Сотвори Господа ради, великий государь, со мною милость (вели) служащим единому или двум послужити нужным нам потребам, кто б принес пити и ясти, да чем и им сытым и одетым быти; а аз же зело изнемог от многих скорбей моих, некому ясти сварить... да и церковных людей, с кем бы церковный обиход исправить, а я ныне один не могу исправлять. Господа ради милостив буди».

По получении этого письма Никона государь тотчас же послал в Ферапонтов указ на имя пристава Шайсупова: «Дать Никону для службы из тутошних работных людей человек двух или трех, чтоб у него в том никогда скудости не было». 27 марта царский указ был получен в Ферапонтове, и пристав сообщил о нем Никону. Никон заявил, что «ему черные поп и дьякон ни его постриженники не надобны и в келью к себе их не возьмёт», тутошних работников для услужения он тоже не хочет, «потому что от тутошних людей в келье у него в денежной его казне и в судах многая поруха чинится и пропажа, и верить здешним людям будучи у него в келье не мочно». Он просил у государя позволения быть у него «для всякой службы ево же людям, которые у него были прежде в Воскресенском монастыре». Тогда государь послал в Ферапонтов стряпчего конюха Степана Веригина спросить Никона, каких именно лиц он желает иметь при себе. Никон отвечал, что он теперь не знает, кто из его монахов и людей жив, да если бы и знал, то все равно не захотел бы насильно вводить их в неволю, потому и ныне живущий у него черный поп Варлаам скучает от великой нужды и хочет идти от него. Посылать к нему, если это угодно государю, нужно только таких лиц, которые сами того пожелают, нужно при этом дать им средства к пропитанию, свободу от караула и возможность уйти из Ферапонтова, когда захотят. Желание Никона было исполнено: в июне «по указу великого государя» приехали в Ферапонтов «старцы монаха Никона – Флавиан с товарищи сам четверт».

Ослаби ми мало, да почию,

преже даже не отъиду.

Из письма к царю патриарха Никона

Опальный патриарх дождался наконец облегчения своей участи. С лета 1672 года наступила лучшая пора его жизни в Ферапонтове, которая продолжается до времени перевода его в Кириллов монастырь в 1676 году. Теперь не только жившим у Никона старцам, но и ему самому разрешён свободный выход из кельи. Насидевшийся в заключении патриарх спешит теперь воспользоваться предоставленной ему свободой. Он ходит гулять в окрестностях монастыря, удит рыбу на озере. Для разнообразия, а может быть, и вследствие болезни ног патриарх нередко совершает свои прогулки не пешком, а верхом на лошади. В июне он потребовал чрез пристава, чтобы ему прислали из Кириллова монастыря лошадь для верховой езды «добрую с ходью ступистую, не шараху, не спотытчиву, да седло сафьянное с прибором властелинское доброе на чем ему самому ездить, и сукна на полный снимальник». Из Кириллова прислали Никону мерина серого прозвищем Щеголь, сафьянное седло с уздой и прочие принадлежности. Но патриарху не понравилась «цветная» масть этой лошади: он отослал её назад и велел прислать другую лошадь, «добрую, карюю, или гнедую, или вороную или бурую изтемна, да конюха, который бы умел стряпать около той лошади». Тогда кирилловские власти прислали «мерина вороно-каряго прозвищем Москва» и с ним конюха. Никон эту лошадь велел принять. С того времени окрестным жителям часто приходилось встречать на дорогах, ведущих к Ферапонтову, богатырскую фигуру опального патриарха на вороном коне. Никон, по-видимому, любил верховую езду и в августе того же года вытребовал себе другую верховую лошадь. Неизвестно, сопровождал ли его конвой стрельцов во время недалёких прогулок, но в более отдалённых поездках, как, например, на реку Шексну для осмотра рыбной ловли, должны были сопровождать его пристав, сотник и стрельцы. Под таким конвоем он ещё при Наумове ездил на Богомолье в Нилов скит (в 15 верстах от Ферапонтова монастыря).

При наступившем облегчении своей участи патриарх Никон имел больше возможности распределять своё время и занятия согласно своему желанию. Бросим теперь общий взгляд на то, как и в чем проводил своё время опальный патриарх.

Первый год своего заточения Никон, как было выше сказано, жил в тесных и закоптелых больничных кельях на северной стороне монастыря, а потом поместился в новых кельях, выстроенных для него в том же месте «подле тех больнишных кельишек». С самого начала заточения ежедневным неопустительным занятием патриарха было исполнение иноческого келейного правила и слушание положенных по уставу служб. Когда Степан Наумов забил железными решётками окна и без того мрачных больничных келий, то келейное правило даже днём приходилось отправлять с лучиной. В новых кельях у Никона была особая крестовая, или моленная, комната: «А у меня в новой кельишке, – писал он царю, – и трапеза и церковь, в ней отправляем полунощницу, утреню, молебны, часы, вечерню и повечерню». Для устройства этой крестовой Никон вытребовал себе в феврале 1668 года «крест воздвизальный, шестеры деисусы келейные, чему покланятиси братии, паникадило келейное о шести перах, шесть подсвечников, что пред образами свещи ставят, кадильницу медную добрую, ладоницу добрую». Все нужные богослужебные книги присылались из Кириллова монастыря по его требованию и переменялись им соответственно церковному кругу времени, откуда можно заключать, что церковные службы совершались у него ежедневно. С 1668 года в распоряжение Никона была предоставлена Богоявленская церковь над святыми воротами монастыря: в день Пасхи, 22 марта, здесь в первый раз была совершена для него литургия. Все келейные и церковные службы отправлялись для Никона жившими с ним монахами. Но в период тяжкого заключения, когда монахи разошлись, патриарху самому приходилось «церковное правило править», потому что оставшийся у него «черный поп Варлаам ослеп и говорить по книгам не видит». Богослужения в Богоявленской церкви на долгое время прекратились, так как некому стало «церковный обиход править». В монастырские церкви, где совершались службы для братии, Никон считал неудобным ходить по разным причинам: зимой – «за стужей и дализною», а кроме того, строго следивший за исправностью богослужения бывший патриарх находил, что служба в Ферапонтове совершается неисправно, «поют не по уставу». Когда патриарх шёл в церковь, то его сопровождал караул из 6–8 стрельцов. По рассказу Шушерина, «по обычаю» провожали его при этом архимандрит, пристав и игумен монастыря, которые во время благовеста приходили к нему в келью. С 1673 года Никон стал хлопотать о том, «чтобы ему построили кельи подле Богоявленской церкви, чтобы из тех его келий в ту церковь был ему ход для службы литургии беззазорен». Впоследствии из новых келий, выстроенных для него в 1674–1675 годах, был сделан особый ход в Богоявленскую церковь в виде крытой галереи с окнами по обе стороны, тянувшийся по монастырской ограде на расстоянии 30 сажен. Государь прислал для этой церкви серебряные сосуды, покровы, ризы и полный круг новопечатных богослужебных книг. Но присланная царём роскошная утварь не соответствовала прочей скудной обстановке церкви. «А в той церкви, – писал царю Никон, благодаря его за присылку утвари, – срачица на престоле и покров на жертвеннике крашенинные, а у царских дверей нет завесы, нет у местных икон пелен, а у дьякона стихаря нет, паникадила и колоколов, а царские двери и местные иконы письма самого плохого». Царь в январе 1676 года, уже незадолго до своей смерти, прислал ему недостающую утварь и три небольших колокола (весом все в 2^¼ пуда)⁶¹. Сам Никон никогда не служил, а только присутствовал при богослужении. Но причащался он в алтаре вместе с служившим иеромонахом. За богослужением на ектениях и прочее его поминали «святейшим патриархом». В Богоявленскую церковь по приказу Никона не допускался никто из посторонних.

Вынужденный проводить бо́льшую часть своего времени в келье, особенно в первые годы своего заточения, патриарх Никон, большой любитель книг, уже раньше известный своей обширной начитанностью, не мог, конечно, обойтись без книг при томительном однообразии своей затворнической жизни. Чтение книг занимало не последнее место в ряду его обыденных занятий. Книги доставлялись по его требованию из богатой библиотеки Кириллова монастыря; он требовал по нескольку книг зараз и часто менял их на новые⁶². Во время Великого поста Никон, по рассказу Шушерина, особенно любил заниматься «почитанием книг святых, яко же бе ему обычай в Воскресенской отхожей пустыне».

Немало времени уделял патриарх и на хозяйственные хлопоты. Иногда необходимость заставляла его своими руками исполнять домашние работы: носить дрова и воду, печь хлебы и прочее. Все подобные работы хорошо были знакомы Никону ещё во времена его отшельнической жизни в Анзерском скиту. В лучшую пору своего заточения патриарх не только не оставлял хозяйственных занятий и хлопот, но с охотой посвящал им своё время. В этих занятиях находила себе исход его энергичная натура, обречённая на вынужденное бездействие. Самым любимым его занятием была рыбная ловля на Бородавском озере, предоставленном в его распоряжение ещё с лета 1667 года. Патриарх часто ходил удить на это живописное озеро, расстилавшееся к западу от монастыря недалеко от его келий. В 1672 году на присланные царём деньги он заказал три невода и ими ловили рыбу для его обихода ловцы Ферапонтова монастыря, а также Кириллова и Троицкого попеременно. Зимой он требовал не менее 12 ловцов, летом – не менее шести. Мелкую рыбу Никон отдавал в монастырскую трапезу. Но вообще он был недоволен ферапонтовской рыбой. «А рыбенка когда и уловится на братию, – писал он царю, – и то самая худая, ершишка да сорожка». Ему была дана ещё тоня на реке Шексне под селом Бородавой, где под наблюдением доверенного старца ферапонтовские ловцы ловили для патриарха стерлядей, язей, лещей разными способами: перемётами (иногда по 600 уд), ботальными сетями, мережами и прочим. Рыболовные принадлежности большею частию заготовлялись у него в Ферапонтове, материал для них иногда присылался из Кириллова, иногда покупался им на свой счёт⁶³. Для хранения их был устроен особый «онбар неводной и сарай». По описи 1676 года у Никона было несколько неводов, мереж, верш и 11 лодок, больших и малых. Никон устроил также два пруда, в которых он разводил карасей. Хорошую рыбу – стерлядей, осетров – привозили ему из Шексны и из царских тоней живую в бочках, причём пристав наказывал провожатым «беречь накрепко, чтобы та рыба у Ферапонтова монастыря не поснула». Для этой рыбы был устроен особый деревянный садок под монастырской мельницей.

Кроме рыбной ловли Никон любил ещё заниматься сельским хозяйством – хлебопашеством и огородничеством, недаром он был сын крестьянина-земледельца. В двух верстах от Ферапонтова в монастырской пустоши Лещево он расчистил лес под пашню, поставил там двор и сеял рожь и пшеницу⁶⁴. Известно также, что он брал у монастыря в аренду пустошь Рогозинино⁶⁵. В 1676 году ещё до уборки хлеба в житницах Никона оказалось 480 четвертей всякого хлеба, ржи и ярового, сухого и молотого, между прочим ржи 200 четвертей, овса – 113, ячменя – 84, пшеницы – 24 и прочего. Нельзя, впрочем, думать, чтобы весь этот хлеб вырос на полях Никона: бо́льшая часть его, вероятно, была доставлена из окрестных монастырей.

Огородничеством Никон занимался в довольно широких размерах. У него было в Ферапонтове три огорода: один находился, как можно думать, на берегу озера, судя по тому, что за ним стоял онбар неводной с лодками, сетями и прочими рыболовными принадлежностями, другой – там же «у устья реки», третий – «подле монастыря у полаты», то есть на южной стороне монастыря. В этом последнем небольшом саду росла только малина да смородина. В двух других огородах посажены были разные овощи в большом количестве: в обоих огородах вместе было, например, 43 гряды капусты, 37 гряд луку, 24 чесноку, были также огурцы и дыни в ящиках и грядах, тыквы, салат, свёкла, редька, репа, морковь, а также лекарственные травы: мята, зоря, девятисил. Никон хотел также развести в Ферапонтове яблони, которых здесь прежде не было: после него осталась целая гряда яблочных саженцев. Когда Никона перевели в Кириллов монастырь, то из собранных в его огородах овощей ему выслали только «небольшое», а именно 101 тыкву, 14 дынь, 1350 огурцов, несколько пудов луку и чесноку, семени макового ведёрко и т. п. Уже по этой «небольшой» части всего урожая можно судить о том, как успешно процветала в хозяйственных руках Никона эта отрасль сельского хозяйства, которая и доныне так слабо развита на севере России.

Для успешного занятия хлебопашеством и садоводством патриарх должен был держать лошадей и рогатый скот. В 1676 году у него было 8 лошадей, 9 коров дойных и около 20 «бычков и телушечек», а также козел с 3 козами и 4 маленькими козликами. У него был за монастырём особый скотный двор, который он задумал строить ещё в августе 1672 года. Держал патриарх и домашних птиц. Всех этих животных он частию брал из окрестных монастырей, частию покупал на собственные деньги⁶⁶.

Хозяйственные заботы и хлопоты чередовались у Никона с занятиями благотворительностью. Благотворительность всегда была отличительным свойством патриарха Никона. Он не любил копить деньги и широко благодетельствовал нуждающемуся люду, чем приобрёл большую любовь к себе в народе. В Воскресенском и других патриарших монастырях по его приказу радушно принимали всех прохожих путников и бесплатно содержали по нескольку дней⁶⁷. Живя в заточении и нередко сам испытывая нужду, Никон не мог уже заниматься благотворительностью в прежних широких размерах, тем более что доступ к нему окрестного населения временами был совсем запрещён. С 1672 года, когда он получил больше свободы и материальных средств, он помогает окрестному нуждающемуся населению, раздаёт деньги из присылаемой царской милостыни. Многие берут у него деньги в долг. Нищим, сиротам и всяким скудным людям он раздавал милостыню хлебом и деньгами. Бедным невестам давал на приданое и свадьбу по рублю и по два. Одна бедная девица хотела постричься в монахини и не имела средств уплатить вклад, требовавшийся при поступлении в монастырь: Никон внёс за неё этот вклад в размере 17 рублей. Иногда бедные – «всяких чинов люди» – исправляли у него разные работы по хозяйству, и за это он кормил их обедом, особенно на Господские праздники.

Кроме раздачи денег и хлеба Никон, живя в заточении, обратился к новому способу благотворительности – лечению больных. Приставу Шайсупову, царским послам, а потом на допросе у следователей он рассказывал о следующем бывшем ему видении: явился ему Христос часто в церкве тем образом, как пишется на иконе, и подал ему благодать чаши лекарственной. «Отнято у тебя патриаршество, – было сказано ему в этом видении, – и у тебя за то дана чаша лекарственная: лечи болящих». Никон ещё до своего заточения в Ферапонтов интересовался медициной. В 1658 году учёный монах Епифаний Славинецкий перевёл для него «дохтурскую книгу» и за это получил от него 10 рублев⁶⁸. Живя в Воскресенском монастыре, патриарх находился в сношениях с врачами-иностранцами – «дохтуром Самойлом и Томасом-англиченином», – и пользовался их советами⁶⁹.

Лечению своему Никон, как «врач духовный», придал религиозный характер. Приезжавших к нему в Ферапонтов больных келейник его дьякон Мардарий проводил в крестовую келью, куда приносил кадило и свечи. Здесь патриарх читал над болящими молитвы по потребнику, помазывал их освящённым маслом, кропил святою водою и давал разные лекарства. Тот же Мардарий, исправлявший у Никона должность казначея, покупал для него в Москве кроме масла деревянного и ладону росного «скипидар, траву чечюй, целибоху, траву зверобойную, ношатырь, квасцы, купорос, канфару да камень безуй». Но Мардарий, как он после сам заявил на допросе, «не видал, как Никон те травы спускал», то есть приготовлял из них лекарства. В этом деле помогали Никону другие его старцы. Один из таких помощников Никона по лечению – старец Савин, научившись у Никона, после сам стал заниматься лечением. В 1694 году он был привлечён к допросу в Преображенский приказ по обвинению в чародействе и здесь, оправдываясь от обвинений, дал показания, интересные для нас, поскольку они касаются жизни Никона в Ферапонтове и его лечебной практики.

Родом старец Савин был из костромских мещан, назывался Семеном Галкиным. Однажды, возвращаясь с богомолья из Соловецкого монастыря, он по пути зашёл в Ферапонтов, где в то время жил Никон, который знавал его раньше в Воскресенском монастыре. «И по тому знакомству, – рассказывал Савин, – будучи в Ферапонтове монастыре, святейший патриарх его постриг для того, что он не был женат, и, постригшись, жил он у него, святейшего патриарха, всего 9 лет, да у него же, святейшего патриарха, с ним же, Савиным, жили черные дьяконы Питирим да Рувим. И, живучи в том Ферапонтове монастыре, он, святейший патриарх, лечивал у многих людей всякие болезни по травнику и по лечебнику, а для того леченья строил из разных трав и из коренья водки, а те травы сбирывал, ездя с ним, Савиным, и с вышеозначенными дьяконами, с Питиримом и с Рувимом, по рекам, озерам, и по лесам, и по полям, и тому леченью он, святейший патриарх, научил и его, Савина, и для того леченья с того лечебника и с травника дал им списывать, а ему, святейшему патриарху, тот лечебник и травник на римском языке вывез из Персиды и перевел на греческий, а с греческого на русский язык греченин, старец Мелетий». После взятия Никона «под караул» в Кириллов монастырь старец Савин ушёл из Ферапонтова и, переходя по разным монастырям, лечил всяких чинов людей от многих болезней «без наговоров и шептаний», а с помощью лекарств и трав, указанных в лечебнике, который списан им у патриарха. На этот-то лечебник старец Савин ссылался в оправдание странного способа лечения падучей болезни у малолетнего сына князя Хилкова посредством закапыванья корней молодой берёзки в землю, «чтобы та болезнь впредь не отрыгнула». Предусмотрительный старец добавил при этом, что упомянутый лечебник сгорел вместе с его кельей, и он «ныне никого не лечит и от того всего отстал, потому что лечить стало не по чему».

Старцу Савину удалось прикрыться авторитетом сгоревшего Никонова лечебника. Сомнительно, однако, чтобы подобные средства русской народной медицины, как лечение «березкой», находились в лечебнике, переведённом с греческого. Сам Никон, по-видимому, был склонен следовать более рациональной медицине. При осмотре его келий в 1676 году в них нашли много лекарств: «коренья, и травы, и водки, и мази в скляницах, и в кувшинах, и в пузырях, и в ставиках, и в иных разных судах». Некоторых больных Никон оставлял в Ферапонтове на несколько дней и даже на неделю «до исцеления». В 1673 году он просил игумена Афанасия дать особую келью для болящих, «где им пребывать и ему, Никону, к ним приходить», но игумен отказал ему в этой просьбе.

Между тем слух о том, что опальный патриарх с успехом исцеляет от всех болезней, успел широко распространиться в народе. И вот со всех сторон потянулся в Ферапонтов монастырь бедный страждущий люд, привлечённый молвой о добром целителе. Приходили и приезжали сюда не только из Белозерского края, но и из других, более отдалённых мест: Вологды, Новгорода, Заонежья, Ярославля, Костромы, Твери, Москвы. Патриарха осаждали целые толпы болящих с просьбами о помощи. Под окнами его келий стояло иногда человек сорок и более больных разного возраста и полу. Разнообразны были болезни, на которые жаловались эти больные: одни из них страдали падучей, другие страхованием от демонов, иные расслаблением. Встречались также болезни: «черная, галическая, волосатик, трясовица и гнетеница», слепота, кровотечения, килы, запоры, зубная боль, «зыбашник» у младенцев и прочее. Никон старался помочь каждому как мог: читал молитвы, мазал священным маслом, давал разные лекарства. «И он по тому явлению и по благости неисчерпаемой чаши лекарства исцелял. И от того ево лекарства Бог от болезни многих людей избавлял», – говорил он своим судьям на допросе.

О своих занятиях лечением Никон писал царю Алексею Михайловичу и даже послал ему «роспись, что он излечил мужеска полу и женска и девок многое число». Эта роспись хранится теперь в государственном архиве. Записи об исцелениях, совершенных Никоном в Ферапонтове монастыре, известны в нескольких списках под следующим заглавием: «Дела святейшего Никона-патриарха, паче же реши чудеса врачебная, яже соделающе жив сый, бе во изгнании в Ферапонтове и Кириллове монастырях». В этих записях обозначено: откуда происходил исцелённый, какой болезнью страдал и когда исцелился⁷⁰. Записи начинаются с 1673 года (записано только 4 случая) и оканчиваются 1676-м. Всех исцелённых записано здесь 132 человека: из них 68 мужчин, 53 женщины и 11 младенцев. Большинство исцелённых принадлежало к крестьянскому сословию, но были между ними лица духовного звания (даже два священника), дворяне и боярские дети, купцы и посадские люди.

Врагам Никона, конечно, не по сердцу была эта деятельность опального патриарха, привлекавшая к нему сочувствие народа, и они, как увидим ниже, при первой же возможности поспешили прекратить её, не постеснявшись прибегнуть к наглой лжи и низкой клевете, чтобы опорочить доброе имя ненавистного им патриарха.

Приспело, государь, время к его, монаха

Никона, древней старости и к скорбям.

Из донесения царю пристава Шайсупова

Милостивый, милостивый, милостивый,

великий государь, сотвори Господа ради со

мною милость, не вели Кириллова

монастыря старцам меня заморить.

Из письма к царю патриарха Никона

Патриарх Никон даже в наиболее суровые времена своего заточения не переставал называть себя патриархом, пострадавшим за Слово Божие и святую Церковь. Со времени же облегчения своей участи в 1672 году и до конца своего пребывания в Ферапонтове он, конечно, ещё менее был склонен мириться с положением ссыльного монаха. Он смотрел на себя как на патриарха, жившего на покое, и согласно этому взгляду (которого, по-видимому, держался и сам царь Алексей Михайлович) он хотел создать вокруг себя обстановку, приличную его высокому сану, хотел жить на широкую ногу, как подобало бывшему патриарху, а не простому «старцу». Расширение круга его деятельности, занятия благотворительностью, лечением больных, хозяйством, увеличение числа свиты и рабочих – все это требовало лишних расходов и, естественно, вызывало с его стороны новые увеличенные запросы на своё содержание. Вот почему, несмотря на облегчение участи патриарха с лета 1672 года, мы видим его в постоянных хлопотах и жалобах на разные нужды и недостатки своего содержания. Но уже во многих его просьбах и жалобных посланиях государю слышится немощь старца, удручённого годами, болезнями и суровыми превратностями судьбы.

Царь Алексей Михайлович, приказав облегчить участь Никона, томившегося в строгом заключении до весны 1672 года, хотел также, чтобы улучшены были обстановка и содержание опального патриарха. Он распорядился, чтобы запасы на содержание Никона, его свиты и стражи доставлялись из пяти окрестных монастырей. Таким образом, кроме Кирилло-Белозерского монастыря к расходам на содержание опального патриарха были привлечены ещё монастыри Новозерский, Троицкий, что на устье Шексны (упразднён в 1764 году) и два вологодских монастыря: Спасокаменный и Прилуцкий. При наступившей тогда скудости и всеобщем обеднении монастыри тяготились этой новой возложенной на них повинностью и иногда даже отказывались высылать припасы в Ферапонтов, отговариваясь бедностью. Кирилло-Белозерский монастырь, как самый богатый и притом ближайший к Ферапонтову, чаще других посылал запасы Никону, но и он доставлял их не всегда своевременно и в достаточном количестве. Вследствие неоднократных жалоб Никона и донесений пристава Шайсупова государь в апреле 1673 года послал в Ферапонтов своего стряпчего Косьму Абрамовича Лопухина для того, чтобы на месте проверить справедливость жалоб патриарха и собрать справки о расходах, какие были сделаны на его содержание. Лопухин исполнил это поручение, причём игумен ферапонтовский Афанасий представил ему счёт расходов своего монастыря на содержание Никона с 21 декабря 1666 года. Никон уже только после отъезда Лопухина узнал, какие записи дал ему игумен. Он тотчас заявил приставу, что эти записи совсем неверны, что в них расходы показаны вдвое и втрое больше настоящих. В мае об этом заявлении было доложено государю. Игумен испугался и, чувствуя за собой много других грешков в управлении монастырским хозяйством, отказался от игуменства, а на его место был выбран другой по имени тоже Афанасий. При сдаче ему монастыря была произведена подробная опись всего монастырского имущества, результаты которой оказались не совсем благоприятны для бывшего игумена⁷¹. Никон, с своей стороны, возмущённый несправедливым поступком игумена, с неумолимой настойчивостью продолжал раскрывать его злоупотребления. 18 июля он пришёл в монастырскую трапезу и здесь в присутствии обоих игуменов, бывшего и настоящего, и всей братии подал приставу челобитную на имя государя, которую тут же велел прочитать. В ней он подробно описывал злоупотребления бывшего игумена и, ссылаясь на записи пристава, доказывал, как много лишнего насчитал на него в своих записях игумен Афанасий. Изобличённый игумен тут же при всех просил прощения у патриарха и во многом винил казначея и прислужников. Пристав начал производить следствие по делу о всех злоупотреблениях. Расходившийся патриарх припомнил тут и о своих «немалых» запасах, оставленных им в Ферапонтове двадцать лет тому назад, когда он в 1652 году возвращался из Соловков с мощами святого Филиппа. В своей челобитной на имя государя Никон не шутя требовал, чтобы допросили бывшего игумена, куда он подевал эти запасы. Не предвидя себе ничего доброго, Афанасий однажды ночью бежал из Ферапонтова, а в следующую ночь его примеру последовал житенный старец Иов, также замеченный в злоупотреблениях. Ферапонтовские монахи подали государю челобитную на бежавшего игумена, в которой обвиняли его и келаря Макария Злобина в растрате монастырского имущества и разорении монастыря. Злополучный игумен, скрываясь от розысков, пропал без вести.

В это время Никон, положивший начало раскрытию злоупотреблений, продолжал писать государю челобитные одна за другою, защищал в них интересы Иверского и Ферапонтова монастырей, писал о разных своих нуждах. «Пришли и Яблочков, – пишет между прочим старый патриарх царю в одной своей челобитной, – сколько Господь возвестит тебе, а я того благословения Божия седьмой год не едал, потому что здесь они не родятся, да и купить негде и не на что: я все прежнее жалованье твое роздал по заповеди Божией неимущим, да и в память царевича Алексея Алексеевича мне милостыни не было, сотвори ее мне».

Государь внимательно относился ко всем заявлениям и просьбам Никона и, видимо, старался удовлетворить нуждам и желаниям престарелого патриарха, хотя некоторые его просьбы должен был оставить без исполнения. 18 ноября 1673 года он снова прислал в Ферапонтов того же Косьму Лопухина. По поручению царя Лопухин величал Никона «святым и великим отцом», справил ему поклон от всех лиц царского семейства поимённо и поднёс патриарху присланные ими подарки. Царь и царица Наталья Кирилловна послали ему для рождения царевича Петра Алексеевича не присланные в своё время гостинцы – древо сахарное, ковришку на орел⁷², хлебец черный, а также заупокойную милостыню по царевиче Алексее 200 рублей; от царевны Натальи Алексеевны прислано было: 200 рублей денег, ковришка сахарная, ковришка пряничная, хлебец черный. Не забыты были и яблочки, о которых писал патриарх: царский посол поднёс ему от царя и царицы по 10 арбузов тамбовских и белогородских и по 600 яблоков из нежинских и московских садов. Вместе с этими подарками Лопухин привёз Никону роспись запасов, которые по указу государя ежегодно должны были доставляться на содержание Никона и его свиты из белозерских и вологодских монастырей. Годовые запасы были назначены в таком изобилии, что сам Никон нашёл, что некоторых запасов «преизлишне написано» и, переговоря с послом, сократил их количество в иных случаях на треть и даже наполовину, вставив вместо того в роспись некоторые пропущенные в ней припасы⁷³.

Никон особым письмом благодарил царя за милость. Но, зная по опыту неисправность и упорство монастырских властей, он не возлагал больших надежд на присланную царём роспись годовых запасов. «Чаю, молва будет велика в монастырях о тех запасах, – писал он государю, – а в прошлых годах велено давать мне из монастырей, но они давали малые запасы и то с великими брюзгами, а в выписи писали впятеро, вдесятеро, во сто и тысячу раз больше, оболгали меня тебе, великому государю». Действительно, новая роспись, хотя и представляла большой шаг вперёд в деле обеспечения опального патриарха, но не устранила на деле многих затруднений в его содержании. Натянутые отношения патриарха и монастырских властей уже тогда были налицо, а при таких отношениях доставка припасов натурой неизбежно давала повод к взаимным недоразумениям и неудовольствиям. Только впоследствии, по обоюдному желанию как патриарха, так и монахов, правительство пришло к мысли обложить монастыри определённым денежным оброком на содержание патриарха. Но плодами этой слишком поздно проведённой меры не пришлось уже воспользоваться Никону. До самого конца пребывания своего в Ферапонтове патриарх вёл упорную, иногда мелочную борьбу чаще всего с монахами Кириллова монастыря, обвиняя их в намеренном пренебрежении к его требованиям и неисправной доставке припасов.

Патриарх Никон, как известно, был чрезвычайно взыскателен и не терпел неисправности даже в мелочах – это свойство он сохранил и в заточении. Не понравившиеся ему припасы он без церемонии отсылал назад, жалуясь потом государю, что за непригодностью их он принуждён покупать другие на свой счёт. Особенно нелегко было угодить требовательному патриарху в выборе людей для домашних работ, что также лежало на обязанности монастырей. Между тем присылаемые монастырями служки, как назло, оказывались или неумеющими или негодными людьми. Вот для примера довольно характерный случай в этом роде. В феврале 1675 года царским указом велено было дать Никону из Спасоприлуцкого монастыря «повара добраго». Оттуда прислали Ваську Ильина, который оказался никуда негодным поваром: «не умеет ничего сварить и даже рыбы чистить». Никон продержал его до 29 марта и отправил назад, требуя прислать нового повара, именно – Ивашку Евтифеева или Ваську Агафонова. Присланный на этот раз повар оказался знающим, но, прожив полгода, был уличён в воровстве, наказан батогами и отправлен обратно в Прилуцкий монастырь с требованием дать нового повара, «доброго, а не вора». Монастырские власти прислали известного уже Никону Ваську Ильина. Патриарх наконец начал уже сердиться и в январе 1676 года писал в монастырь, чтобы прислали повара «доброго, целомудренного, а не безумного». «А будет не пришлете, – грозил патриарх, – нарошного гонца пошлем к Москве да с ним и повара безумного для ради подлинного свидетельства, и в том вам впредь будет каятися». Но угроза, по-видимому, мало подействовала: вновь присланный повар Васька Измайлов оказался больным падучей болезнью, и Никон, заявив, что такому человеку в поварах быть непристойно, требовал себе повара доброго, здорового, именно – Ивашку Евтифеева. Однако монастырские власти прислали в феврале не его, а Моську Семенова, который тоже не мог угодить патриарху и, прожив около двух недель, сбежал из Ферапонтова в свой монастырь. Власти тотчас же вернули его обратно, но патриарх его не принял «за его плутовство и неумевство» и велел учинить ему наказание и отпустить обратно. Таким образом, все четыре повара, присланные монастырём в течение одного года, оказались негодными. Эта история с поварами кончилась тем, что патриарх написал монастырским властям: если они сами не могут нанять повара, который бы умел ествы варить и рыбу чистить, то пусть присылают вместо того наемные деньги «по полтине на месяц да хлеба, по осмине ржи да по осмине овса». Власти согласились на это и тотчас прислали в Ферапонтов деньги на наем повара 6 рублей на целый год, обещаясь высылать и хлебные запасы. Никон требовал также из монастырей, согласно указу, рабочих для разных работ: для возки брёвен, для сенокосу, для отправки судов в Архангельск за покупками и прочее. Всех этих людей монастыри должны были нанимать сами и содержать на свой счёт.

Неумолимо требовательный к монахам белозерских и вологодских монастырей, которых он постоянно упрекал в неисправности и упорстве, патриарх иначе относился к Ферапонтову монастырю, где он жил. Эта небогатая обитель не в пример прочим монастырям несла неизбежные и обременительные для неё расходы вследствие пребывания в ней опального патриарха со свитой и стрельцами. Но главная тяжесть для неё заключалась в доставке подвод для нужд патриарха и пристава, для отправления в Москву отписок, а иногда арестованных лиц. По словам самого Никона, «на монастырских и крестьянских подводах постоянно гонцы гоняют и по городам для наших покупок и по монастырям для наших запасов на ферапонтовских подводах беспрестанно ездят и для твоей приказной избы и караула и наших келей и пристава и сотникова стоялых дворов и стрелецких стоялых изб и монастырского обихода берут всякие подводы». Монахи ферапонтовские ворчали: «Шестой год их разоряют, и им от того разорения придется из монастыря идти вон». Никон замечал эту несправедливость в излишнем обременении монастыря сравнительно с другими более богатыми монастырями и со своей стороны старался облепить его положение. Так, он дал монастырю вклад в 500 рублей на содержание живших у него старцев, отдавал в монастырскую трапезу запасы, остававшиеся у него за обиходом, как заявили потом сами монахи, ссужал казначея деньгами в трудные времена. В то же время он хлопотал пред царём об освобождении монастыря от некоторых государственных повинностей, например, от доставки 256 подвод для отправления казённого хлеба в Москву, от доставки работников на белозерский рыбный двор, жалуясь при этом на белозерских воевод. Наконец, Никон стал просто запрещать приставу Шайсупову брать ферапонтовских людей и лошадей для отсылки отписок, приказывая требовать их с других монастырей. В 1675 году с Ферапонтова монастыря стали требовать доимочных денег на жалованье ратным людям 283 рубля 23 алтына 2 деньги. Никон тотчас написал государю челобитную о нуждах и бедности монастыря и послал в уплату монастырского долга своих 200 рублей из царской жалованной милостыни. Но эти деньги тогда же были возвращены Никону обратно.

Живя в Ферапонтове монастыре, патриарх Никон со своими монахами и многочисленным штатом прислуги образовал в нем как бы свой особый монастырь, в котором был полновластным настоятелем. В последние годы его пребывания в Ферапонтове у него было не меньше 10 человек братии, а число служек и работников увеличилось до 25–28 человек. Монахи исполняли у него разные должности: иеродиакон Мардарий был казначеем, иеромонах Варлаам – духовником⁷⁴, одни ежедневно отправляли для него богослужение в крестовой келье или Богоявленской церкви, других – он посылал с разными поручениями. Монахов и служек своих патриарх держал строго и потачки им не давал. Иеромонаха Палладия, как уже выше было сказано, он велел прогнать из монастыря «дубьем» за переговоры и смуту. Строго преследовал он среди монахов всякую неисправность, и особенно пьянство, неумолимым врагом которого он был и во времена своего патриаршества. В июне 1672 года келейный старец его Яким был послан им под село Бородаву на реку Шексну для наблюдения за работниками, которые ловили там рыбу, красную и белую, на его обиход. Старец Яким, как видно, не прочь был зашибиться хмельным, и эта слабость привела его к беде. Кирилловский служка Тихон Волков, остановившийся здесь проездом, оказался для слабого старца демоном-искусителем. Он «искусом запоил старца вином» допьяна, а ловцам велел ловить рыбу для себя. Несколько времени пировал он здесь с захмелевшим старцем, причём «двукратно» приказал для себя «столы готовить» из лучшей рыбы – стерлядей, лещей и язей, а уезжая, взял с собою стерлядь в аршин, 8 стерлядей поменьше и 20 язей. Никон, узнав об этом нахальном поступке кирилловского служки, тотчас приказал кирилловским властям, чтобы они всю рыбу, взятую Волковым, прислали к нему живую и дали для него «оборону», чтобы впредь старцам и служкам кирилловским было неповадно брать рыбу из его тоней, в случае же неисполнения своего требования грозил пожаловаться великому государю. Старец Яким также поплатился за свою слабость: строгий патриарх «велел учинить ему за его неистовство жестокое наказание». В те суровые времена телесные наказания – смирение плетьми и батогами – были самым обыкновенным средством в руках монастырских настоятелей, которые иначе не могли справляться с грубым и невоздержанным нравом некоторых пасомых.

Много хлопот причинил Никону тот самый монах-серебряник Иона, который вырезывал ему надписи на крестах и утвари. Искусный мастер своего дела, он был в то же время горьким пьяницей и к тому же отличался сварливым, неуживчивым нравом. Строгость патриарха не в силах была обуздать его несчастной привычки к пьянству и сплетням. Тайком от патриарха он часто ходил к приставу, который, подпоив его вином, охотно выслушивал от пьяного монаха всякие сплетни о своём патриархе, который подчас был тяжёл и для самого пристава. Однажды, сильно угостившись у пристава, он вернулся к себе в пьяном виде, здесь нагрубил патриарху и учинил даже буйство, начав колотить окружающих⁷⁵. Патриарх хотел за это сослать его на смирение в пекарню, но он совсем ушёл из монастыря сначала к приставу, а потом в Москву. Желая отомстить строгому патриарху, Иона дорогою по разным городам и монастырям разглашал всюду о надписях, которые он вырезывал в Ферапонтове по приказанию Никона и одну из них даже захватил с собою. Утверждая, что Никон «самовольно затевал, будто он терпит в заточении за слово Божие», он в черных красках изображал жизнь опального патриарха в заточении. И какого только вздору не болтал мстительный монах о своём бывшем патриархе, благо находились охотники слушать его вздорную болтовню. На воображение суеверных раскольников особенно сильно действовал рассказ Ионы о том, как Никон беседовал с дьяволом на устроенном им каменном острове. Часто вечером по закате солнца, рассказывал Иона, Никон выезжал на лодке к этому острову. Здесь волшебными заклинаниями от вызывал дьявола, который выходил к нему в образе страшного змия. Никон обнимал змия и целовал, потом по обычаю спрашивал и узнавал от него, что говорят в народе о нем, Никоне. Клеветы Ионы, подхваченные врагами Никона, принесли потом большой вред опальному патриарху. Шушерин называет Иону «вторым Иудой» и сообщает, что он погиб ужасной смертью: в городе Переяславле он зашёл на винокурню и, напившись здесь допьяна, упал в большой котёл с кипящей водою и там сварился.

С увеличением свиты и штата прислуги прежние кельи Никона стали ему тесны, и он ещё с весны 1673 года начал хлопотать о постройке ему новых келий подле Богоявленской церкви. Не один раз повторял он эту просьбу; в одной челобитной он указывал, между прочим, на неприятное соседство его теперешних келий с братской поварней: «А из той поварни зимою и летом всегда помои и всякое скаредие льют к той кельи, и оттого зимою и летом великий смрад бывает». Наконец в апреле 1674 года Косьма Лопухин привёз в Ферапонтов указ о постройке патриарху новых келий на счёт белозерских и вологодских монастырей. Велено было построить для Никона жилые кельи, а также «служебную, поваренную и приспешню с сеньми на погребах и с сушилом в одной связи да два хлебные амбара». Ферапонтовский игумен с братией, по желанию Никона, подрядились строить все эти здания, взяв с монастырей подрядной платы 672 рубля 26 алтын 4 деньги. Бревна для постройки возили из Жалобинского лесу крестьяне Кириллова монастыря. Плотники работали кирилловские под наблюдением нарядчиков и монастырских слуг и вологодские под наблюдением келаря Спасоприлуцкого монастыря. Патриарх, имевший страсть к постройкам и много на своём веку построивший, сам следил за работой. Заметив что-нибудь неладное, он тотчас же приказывал ломать и делать вновь сообразно своему требовательному вкусу. Эти переделки, конечно, задерживали ход работы и не нравились строившим. Все втайне жаловались и роптали, но никто не смел перечить строгому патриарху. Спасоприлуцкий келарь, живший тогда в Ферапонтове для наблюдения за рабочими, писал своему архимандриту, что он и его люди живут в кручине, а житью своему не ведают конца, что указу от патриарха не могут добиться (то есть насчёт того, как нужно строить), что прилуцким плотникам «отнюдь не управить по его мысле», что кирилловских плотников забито человек с 60 и они все мученики – пятую неделю делают, а семи рядов не могут сделать: приезжал сам кирилловский архимандрит Никита и бил челом – ино ничто неймет». Никон жаловался потом государю, что кирилловские плотники не достроив ушли.

Постройка закончилась только в концу следующего года; в сентябре кельи вчерне были готовы – «и кельи ему, Никону-монаху, и анбар у келий ево построили, как ему годно». Уже по сумме денег, собранной с монастырей на постройку этих келий (672 рубля), весьма значительной по тогдашнему времени, когда московский рубль равнялся 17 нынешним рублям, можно судить о величине и просторе новых помещений ферапонтовского заточника. Это были большие хоромы с крыльцами и переходами, резко отличавшиеся от скромных построек монастыря. Внешний вид этих келий пристав Ододуров (в 1676 году) описывал следующим образом: «У Никона-монаха построены кельи многие, житей с двадцать пять; а из тех келий поделаны сходы и всходы и окна болшие в монастырь и за монастырь. Да у него же сделаны переходы по монастырской стене, через сушильные палаты, к церквам, что на святых воротах, на тридцати саженях; а по тем переходам поделаны окна большие же на монастырь и за монастырь»⁷⁶. Особенно внушительный вид должна была иметь тридцатисаженная галерея с окнами, соединявшая кельи Никона с Богоявленской церковью. Жилые кельи имели 13 окон больших и 10 волоковых.

Внутреннее убранство этих хором также стоило немалых хлопот Никону. В октябре 1675 года он призывал к себе настоятелей четырёх окрестных монастырей для доподлинной сметы и досмотру келий, что ещё нужно сделать для их окончательного устройства. По смете требовалось ещё расходов на 73 рубля 12 алтын 4 деньги. По небрежности монастырей дело и тут замедлилось. Особенно долго почему-то не делали в кельях печей. Между тем в старых кельях печи и трубы были разломаны ещё весной, и Никон заявлял настоятелям, что он с братиею «все на холоду и помирают холодною смертью». О постройке печей он не один раз писал и государю: «Господа ради вели печи сделать, а не велишь, братия разбредутся розно, и я останусь один. Ох, увы мне, что буду!»

Таким образом, устройство обстановки и обеспечение своего содержания стоило опальному патриарху больших хлопот. Недостаточно было выхлопотать указ государя об удовлетворении той или иной нужды. И по получении указа часто приходилось бороться с упрямством, косностью, а подчас и недобросовестностью монахов, недовольных излишними расходами, с небрежностью и неумением лиц, исполнявших его работы. Вообще можно сказать, что опальный патриарх сам завоевал своё обеспеченное положение, будучи обязан им сколько благосклонностью государя, столько же и самому себе, своему неугомонному нраву и неутомимой энергии, с какою он преследовал всякую небрежность и злоупотребление в отношении к себе. В этом отношении Никон-заточник напоминает Никона-администратора по настойчивости в достижении целей и неутомимой защите того, что он считал своим законным правом. Эта борьба за своё положение, неизбежно переходившая иногда в мелочные споры и пререкания, вполне соответствовала практическому складу характера Никона. Но она наконец стала утомлять его. С летами развились в опальном патриархе старческая мнительность и недовольство окружающим. Старый патриарх испытал на своём веку слишком много тяжёлых душевных волнений, которые, быть может, оказались бы даже не под силу иной менее могучей натуре. Беспощадная травля врагов, подстроивших разрыв его с царём, добившихся его низложения и не перестававших вредить ему даже в ссылке, естественно повлияла на его характер неблагоприятным образом, сделала его мнительным и усилила свойственную ему и прежде раздражительность. Столкновения с окружающими становятся чаще и принимают более резкий характер. Ещё в первые годы своего заточения Никон, привыкший властвовать, не особенно чинился с своим приставом – дворянином Наумовым и не стеснялся при случае честить его нелестными эпитетами – «вора, лихоимца и дневного разбойника». Новый пристав – князь Шайсупов не стеснял свободы Никона, исключая первых месяцев по своём приезде, и потому патриарх долгое время не имел повода ссориться с ним. Князь, живший с женою в особом доме, выстроенном для него за монастырём, иногда приглашал к себе патриарха и однажды, например, зазвал его к себе, когда тот шёл на озеро ловить рыбу. Но поводы к взаимному неудовольствию не замедлили явиться, так как Никон посылал свои требования монастырям через пристава, и приставу первому приходилось выслушивать претензии и гневные жалобы требовательного патриарха.

В начале 1674 года бывший патриарх уже решительно поссорился с своим приставом, так что последний счёл нужным донести об этом государю. Повод к ссоре, по словам пристава, был следующий. 16 апреля, в Великий четверг, Никон пошёл было к обедне в соборную монастырскую церковь Рождества Богородицы. По обычаю пошли провожать его стрельцы. Стрелецкий караул, как сами царские послы объяснили Никону, был дан ему «не для утеснения, а для береженья», а потому патриарх имел некоторое основание смотреть на него как на свой почётный караул. Сопровождая Никона как бы для почёта, стрельцы обыкновенно ходили впереди патриарха, а не позади его⁷⁷. На этот раз они почему-то (и, можно думать, не случайно) изменили своему обыкновению: только двое стрельцов пошли впереди патриарха, а другие шестеро с сотником пошли сзади. Патриарх тотчас же заметил изменение обычного порядка и заключил, что это сделано неспроста. В тогдашнее время всем мелочам этикета, которые теперь кажутся нам странными, придавалось большое значение. Нервный патриарх тотчас обиделся, совсем расстроился и, «не дойдя до папертного рундука», вернулся к себе в келью, заявив, что он «за приставством в церковь идти не хочет». В случившейся неприятности он винил пристава, хотя его и не было налицо во время этой сцены. Когда князь Шайсупов в день Пасхи пришёл поздравить патриарха с праздником и похристосоваться с ним, то Никон его не принял и выслал к нему своего иеродиакона Мардария сказать, зачем он его, Никона, в Великий четверг от причастья отлучил. Пристав объяснял Мардарию, что неприятность патриарху случилась без его ведома, что о выходе патриарха к обедне он не был извещён и находился в то время у обедни в Благовещенской церкви, где приобщался. Но патриарх не удовлетворился этими объяснениями, «и с того времени, – писал пристав, – Никон яко от огня с кручины разгорелся и видеться со мною и христосоваться не похотел» и не пускал к себе две недели. Все чаще и чаще повторяются недоразумения Никона с приставом, который, со своей стороны, жаловался на него государю, стал держать сторону кирилловских монахов в их пререканиях с Никоном, принимал у себя и подпаивал Никонова монаха Иону, выслушивая у него разные сплетни о тяжёлом и непокладистом патриархе. Никон сердился на пристава и иногда не видался с ним по целому году «за напрасным гневом и за ссорами», как доносил пристав государю, а сношения с ним вёл чрез келейных своих людей и монастырских служек. Недовольный неприятностями своей службы в Ферапонтове, пристав просил государя уволить его оттуда, потому что ему здесь «для береженья Никона быть немочно». Никон, с своей стороны, тоже писал царю о перемене пристава: «Умилосердись надо мною грешным и над приставом Самойлом, вели переменить его; он со всякие нужды помирает да и меня уморил, потому что никто ни в чем его не слушает».

Кроме недоразумений и столкновений, происходивших у старого патриарха с окружавшими его лицами, были и другие причины, поддерживающие в нем тревожное настроение. До него время от времени доходили слухи о торжестве враждебной ему партии, его бывшие противники и недоброжелатели один за другим возводились на патриарший престол. Так, после смерти патриарха Иоасафа на его место в июле 1672 года возведён был Питирим, один из деятельных виновников низложения Никона. Впрочем, он пробыл на кафедре менее года († 19 апреля 1673 года). После его смерти патриарший престол по невыясненным доселе причинам оставался незанятым более года. В конце июля 1674 года патриархом московским сделан был новгородский митрополит Иоаким. Старый патриарх имел причины встревожиться этим известием. Иоаким принадлежал к числу давних недоброжелателей патриарха Никона, хотя ему именно обязан был началом своей карьеры. Поставленный Никоном в строители Валдайского Иверского монастыря, он после удаления Никона с патриаршего престола примкнул к партии его врагов, сделан был чудовским архимандритом и был деятельным пособником царя и бояр в деле низложения Никона⁷⁸. От нового патриарха Никон не мог ожидать себе добра. Действительно, с вступлением Иоакима на патриарший престол началась перемена в отношениях правительства к ферапонтовскому заточнику, который в ответ на свои просьбы и жалобы нередко получает теперь выговоры. Так, в январе 1675 года был послан в Ферапонтов тот же Лопухин с выговорами Никону, зачем он держит у себя лишних людей в кельях и на службах, оттого рождается молва и разные переговоры, и с упрёками за излишнюю требовательность к кирилловским монахам согласно их жалобам. Лопухину, кроме того, поручено было «тайно осмотреть и на чертеж начертить» строение, начатое Никоном. Никону, конечно, было неприятно выслушивать выговоры и замечания, хотя царь, со своей стороны, смягчил их присылкою ему денежной милостыни, церковной утвари и поручением Лопухину составить новую роспись некоторых запасов и служебных людей, которых должны были доставлять патриарху окрестные монастыри.

Уже в этих выговорах Никон мог чувствовать неблагоприятное влияние на свою судьбу враждебной ему партии во главе с новым патриархом. Но патриарх Иоаким тогда же прямо обнаружил своё неблагосклонное отношение к опальному патриарху. В это же время Лопухин привёз от него наказ кирилловскому архимандриту Никите «вызвать в Кириллов из Ферапонтова монастыря игумена, келаря, казначея, конюшего и нарочитых первых старцев человек 10 и повергнуть их строгому допросу, зачем они монаха Никона в разговорах и отписках называют святейшим патриархом». Архимандрит Никита, получив этот наказ, послал в Ферапонтов служку Андрея Гостинщикова с отпискою к властям, в которой вызывал их к себе на допрос. Игумен ферапонтовский с казначеем и конюшим испугались и, не зная что делать, пришли с этой отпиской к Никону. Узнав, в чем дело, опальный патриарх закипел негодованием; при заведомо милостивом отношении к себе государя, который приказывал послам величать Никона святым и великим отцом, он не мог объяснить приказа патриарха Иоакима иначе как личной враждой к себе. Горькое чувство обиды с новой силой подступило к его наболевшему сердцу. В раздражении он послал сказать приставу, чтобы не пускал игумена с братией в Кириллов для допросу. Подозвав затем под окно своей кельи Андрюшку Гостинщикова, расходившийся патриарх жестоко разбранил неповинного служку, грамоту Иоакима назвал «воровскою», потому что Ферапонтов монастырь приказано ведать в приказе великого государя тайных дел, а не патриарху, а самого Иоакима называл «патриаршишком и своим чернецом и чернонедужным». В заключение разгневанный Никон приказал стрельцам, стоявшим у окна с дубинами, бить Андрюшку. Тот хотел было записать в свидетели бывших тут лиц, но стрельцы отбили его от келий Никона. Вся эта сцена разыгралась в присутствии толпы больных (не менее 40 человек), собравшихся к Никону из разных волостей для лечения.

Но ферапонтовские монахи все-таки, хотя и не в тот же день, явились в Кириллов, были подвергнуты здесь допросу порознь и «со всяким пристрастием» и наконец выслушали строгий указ Иоакима, запрещавший впредь называть Никона патриархом. Ответы допрошенных лиц за их подписью были отправлены в Москву к патриарху, причём кирилловские власти донесли Иоакиму и о том, что монах Никон говорил про него «неистовыя слова» и даже прислали к нему упомянутого служку Гостинщикова. Патриарх Иоаким сам по себе, конечно, не простил бы опальному патриарху его раздражительной выходки. Но Алексей Михайлович заступился за своего бывшего друга, и дело, грозившее неприятными последствиями для Никона, было замято. Царь Алексей Михайлович до конца своей жизни был добрым покровителем старого патриарха, сдерживавшим намерения его врагов, которым хотелось построже расправиться с Никоном. Напротив, он старается успокоить расстроенного патриарха и устранить в окружающей его обстановке поводы к его волнениям и раздражительности. В марте того же 1675 года была послана в Ферапонтов особая комиссия, состоявшая из думного дьяка и трех подьячих для собрания новых справок по вопросу о содержании опального патриарха. Предполагалось перевести его содержание на деньги и нужное количество денег разложить на окрестные монастыри соответственно числу крестьянских дворов каждого. Эта мера одинаково была желательна как для Никона, так и для монахов, и если бы она была применена с самого начала, то это устранило бы повод к взаимным пререканиям. Но ещё прошёл почти целый год, пока в Москве разрабатывали и рассматривали новую смету на содержание патриарха. За это время пререкания между Никоном и Кирилловым монастырём не только не прекратились, но даже усилились. После того, как Иоаким сделался патриархом, кирилловские монахи, по-видимому, стали более смелы в борьбе с Никоном и не стеснялись при случае отвечать на его требования дерзостями. Так в ответ на требования Никона относительно начатой им постройки дворецкий Кириллова монастыря отпустил такую фразу: «Что он с Кирилловым монастырём заедается? Кому он хоромы строит? чертям, что ли, в них жить?» Впечатлительный Никон был глубоко оскорблён этой грубостью и пожаловался на неё государю. «Не вели, государь, кирилловскому архимандриту с братьею в мою кельишку чертей напускать! Того же вечера (когда дворецкий сказал неосторожное слово) птица, неведо откуда взявшись, яко вран черна, пролетела сквозь кельи во все двери и исчезла неведомо куда, и в ту ночь демоны не дали мне уснуть, одеялишко с меня дважды сволочили долой и беды всякие неподобные многия творили». До Никона доходили иногда насмешки и пересуды о нем кирилловских монахов. «Кушает ваш батька нас», – говорили кирилловские монахи ферапонтовским. «Я благодатию Божиею не человекоядец», – пишет обиженный Никон царю. В другой раз он жалуется царю на насмешки кирилловских монахов, будто он у них в монастыре всех коров приел. При своей старческой мнительности, Никон наконец не мог равнодушно видеть опротивевших ему кирилловских монахов и служек: они стали казаться ему бесовским наваждением. «По многие дни, – пишет он царю, – великие беды бесы мне творили, являясь овогда служками кирилловскими, овогда старцами, грозяся всякими злобами и в окна теперь пакостят, овогда зверьми страшными являются грозяся, овогда птицами нечистыми».

В последний год своего пребывания в Ферапонтове Никон усиленно жалуется государю на неисправность Кириллова монастыря в доставке ему припасов. «Кириллов монастырь богат, – пишет он царю в апреле 1675 года, – а столовых запасов не посылает, грибов и прислали, только таких скаредных и с мухоморами, что и свиньи их не станут есть, вместо осетров прислали чалбыши, и то сухой, только голова да хвост, хмель с листом, что и в квас класть не годится». Отделивши небольшую часть присланных запасов, Никон тут же их запечатал и отправил в Москву с чёрным дьяконом Мардарием для подлинного свидетельства. В июне он снова пишет челобитную государю, что ему из Кириллова десятый месяц столовых запасов не присылают: «Помилуй меня, богомольца своего, не вели, государь, меня гладною смертью уморить, вели, государь, свой милостивый указ учинить, чем мне, бедному, безмятежному питатися: десятый месяц гладною смертию помираем: купить не на што, а взять негде, и чтоб мне, богомольцу твоему, для ради моей бедности к Господу Богу моления на тя не сотворить».

Кирилловские власти старались оправдаться пред государем, обвиняя Никона в чрезмерной требовательности. Никон опровергает челобитные кирилловских властей, заявляя, что за неприсылкою припасов ему приходится покупать их на государево жалованье. «Бьют тебе челом Кириллова монастыря старцы, будто посылают они на Украйну покупать для меня вишни, и то тебе буди ведомо, что ни едина мне от них по се число не бывала вишня... Они бьют тебе челом, что от меня Кириллов монастырь разоряется, но мне разорять его нечем: я мало могу и ходить от старости». В декабре Никон снова доносил государю об упорстве Кирилловских властей, которые будто бы заявили его старцам, что «без братского приговора они не смеют давать ему, Никону, никаких запасов, а братия давать не велят». Среди кирилловских монахов Никон указывал на двух зачинщиков: Корнилия Затворникова и Иосифа Собакина: «они-то и бунтуют»⁷⁹.

Государь по-прежнему снисходительно относился ко всем жалобам престарелого патриарха, стараясь успокоить его болезненную раздражительность. Между тем смета на содержание Никона была рассмотрена и утверждена правительством. 26 января 1676 года государь послал к Никону Косьму Лопухина с милостивым указом, которым повелевалось брать на его содержание вместо столовых запасов – сена и дров, деньгами ежегодно 839 рублей с девяти монастырей. Государь велел при этом сказать, что если положенных денег окажется мало, то он будет присылать по 100 рублей из своей казны, только б у него с монастырей запросов больше того не было. Лопухин поднёс Никону милостыню и подарки от царя и царского семейства. Царь послал 100 рублей денег, царица – мех соболий и мех беличий хребтовый, 10 полотен, 12 полотенец, царевичи – 100 рублей денег. Послано было также рыбы, икры и разных сластей.

Никон мог теперь спокойно жить в Ферапонтове, обнадёженный милостью к нему царя, при полном и даже роскошном материальном обеспечении. Но вслед за минутной радостью беспощадная судьба готовила опальному патриарху новый жестокий удар.

На блаженного Никона

паки диавол бурю восставляет чрез свое

орудие – злых человек.

Шушерин

Старый патриарх находился под радостным впечатлением от только что объявленной ему царской милости. Но не успел ещё уехать в Ферапонтов царский посол Косьма Лопухин, как туда прибыл другой посол из Москвы – брат Косьмы Феодор Абрамович Лопухин⁸⁰. Печальную новость сообщил патриарху этот вестник: «Благочестивейший царь Алексей Михайлович преставися от сего света к вечному блаженству» († 29 января 1676 года)⁸¹. Заплакал старый патриарх при неожиданном известии о смерти царя, много чувств и воспоминаний пробудило оно в его душе; но вскоре он поборол смущение и, глубоко вздохнув, сказал: «Да будет воля Господня! Хотя царь здесь (на земле) не получил прощения с нами, но мы будем судиться с ним в страшное пришествие Господе». Посол, согласно данному поручению, стал просить Никона дать письменное разрешение почившему государю. Но Никон, отожествлявший своё дело с интересами церкви, не мог простить своего унижения, которое действительно причинило большой вред Русской Церкви. Своим отказом дать прощение покойному государю Никон, очевидно, рисковал навлечь на себя новые беды, но он и тут не хотел поступиться своими убеждениями. «Подражая учителю своему Христу, – твердо отвечал Никон на просьбы посла, – по сказанному в св. Евангелии: оставляйте и оставится вам, и я говорю: Бог его простит, а на письме прощения не учиню, так как он при жизни своей не освободил нас из заточения». Молиться о душе покойного государя Никон, конечно, не отказался и милостыню на помин его души (100 рублей денег и мех песцовый черный) от посла принял.

Царь Алексей Михайлович, в глубине души сознававший себя отчасти виновным в падении Никона, до конца своей жизни покровительствовал опальному патриарху и не любил даже, когда в его присутствии вспоминали о проступках, за которые Никон подвергся соборному низложению. Со смертию его обстоятельства для Никона изменились к худшему. На престол вступил двадцатилетний сын царя Алексея – Федор Алексеевич, от природы слабый и болезненный. При нём тотчас забрали силу его родственники по матери Милославские и с ними боярин Хитрово – злейшие враги Никона. Нарышкины и боярин Матвеев, давний друг Никона, были удалены от двора и отправлены в ссылку. Смерть царя Алексея Михайловича развязала руки и патриарху Иоакиму, давно ожидавшему случая расправиться с нелюбимыми им духовными особами, которым покровительствовал покойный царь. Прежде всего пострадал царский духовник протопоп Андрей Савинов, который принадлежал к сторонникам опального Никона и служил посредником при передаче царю его писем и челобитных, привозимых из Ферапонтова дьяконом Мардарием. С патриархом Иоакимом он находился в неприязненных отношениях. Иоаким ещё при жизни царя хотел погубить ненавистного протопопа, обвиняя его в безнравственной жизни и неуважении к нему, патриарху, но не имел успеха. На похоронах царя между ними произошло новое столкновение, но защищать духовника теперь было некому. 14 марта 1676 года патриарх созвал собор и осудил протопопа за разные вины к лишению сана и ссылке в Кожеезерский монастырь.

Любопытно, что Иаоким, между прочим, обвинял духовника в том, что он «вражду положил между ним, патриархом, и царем и привел царя на то, что не хотел ходить в соборную церковь и к нашему благословению». Это заявление Иоакима имеет значение для характеристики отношений его к опальному патриарху Никону. Замечая в царе явное нерасположение к себе наряду с милостивым отношением к прежнему собинному другу – опальному Никону, Иоаким, ревниво оберегавший свою власть, естественно должен был встревожиться и смотреть на Никона как на соперника, который при случае может быть опасным. Ему памятно было, как упрямый Никон отнёсся к его запрещению называться патриархом, и уже за одно это он не мог оставить его в покое.

И действительно, в то время как восторжествовавшая придворная партия по-своему разделывалась с нелюбимыми ею лицами, скоро дошла очередь и до старого патриарха, жившего в своём заточении. Прежде всего нашли нужным сменить прежнего пристава Шайсупова. 29 марта 1676 года на его место был послан новый пристав Иван Иванов Ододуров, которому дан был наказ строже наблюдать за Никоном. Ододуров сразу же стеснил свободу Никона, запретил ему и его монахам свободный выход из келий, поставив кругом караул из стрельцов. В донесении своём в Москву (18 апреля) он описывал внешний вид келий Никона, совсем не похожих на кельи ссыльного монаха, и говорил, что «стрельцов с ним послано мало и в таком великом месте караулов теми стрельцы обнять невозможно». Посторонним лицам был снова запрещён доступ к Никону, и он должен был теперь прекратить свои занятия лечением больных. Словом, для Никона как бы вернулись первые годы сурового заточения.

Но его ожидали ещё новые неприятности. Ещё до приезда Ододурова, возмущённый грязными сплетнями по поводу своей благотворительности, он подал Шайсупову челобитную на распространявшего эти сплетни Игнатия Башковского и, заявляя, что знает за ним слово и дело государево, требовал, чтобы взяли Игнатия на допрос в Москву вместе с его дворовой женщиной Киликейкой. В своей челобитной Никон по обыкновению подписался патриархом. 13 апреля эта челобитная была доложена молодому государю с его советниками-боярами, а потом сообщена Иоакиму, которому было особенно неприятно, что Никон, несмотря на его запрещение, по-прежнему продолжает писаться патриархом. Требуя вызова Башковского в Москву, Никон надеялся, что нелепость его сплетен обнаружится на допросе. Но он весьма ошибался в этом случае и поступил довольно опрометчиво. Дело попало в руки его недоброжелателей, которым не было расчёта заботиться о его добром имени. Напротив, они рады были слушать всякие сплетни о Никоне и старались не подавить, а ещё более раздуть их. Башковский на допросе рассказывал, будто один крестьянин умер от лекарства Никона (добавив потом, что от его лекарства «помирали многие, а никого не объявилось, чтоб излечились»), доносил также, что Никон стреляет из пищали и из кельи застрелил птицу-баклана, что к нему приезжали в гости родственники из Курмыша.

Все эти показания давали врагам Никона повод возбудить дело о его жизни в заточении. Осудить его им теперь было нетрудно, стоило только побольше собрать всяких слухов и сплетен о жизни Никона в Ферапонтове. За этим дело не стало: Никон в заточении за свой строгий и тяжёлый характер приобрёл себе недоброжелателей, которые при возникшей надобности могли доставить целый ворох всяких былей и небылиц о жизни опального патриарха в Ферапонтове. Притянули к допросу бывшего тогда в Москве пристава Шайсупова: «Зачем он его, Никона-монаха, попустил такие вольности чинить», о которых рассказывал Игнатий. Шайсупов дал письменное показание за своею подписью. Мы уже видели, что отношения между ним и опальным патриархом стали под конец далеко не дружелюбными. Вызванный к допросу хитрый князёк татарского роду смекнул, куда дует ветер, и в своих показаниях черными красками изобразил жизнь Никона в заточении. Он объяснил, что Никон его ни в чем не слушал и никому слушать его, князь Самойла, не велел, приказывал называть себя патриархом, ставил кресты с надписями о своём заточении. Ссылаясь на слова сотника Андрея Есипова, бывший пристав рассказывал, что Никон действительно стрелял в птицу-баклана из своей кельи «и тое птицу обранил и велел у нее крылье и голову и ноги отсечь за то, что она поедала у него рыбу», что, осердясь, приказывал бить провинившихся людей палками и плетьми. Шайсупов рассказывал также о лечении Никоном больных, о раздаче бедным милостыни, но при этом не удержался от гнусных клевет на престарелого патриарха, обвиняя его на основании слышанных сплетен в нетрезвой и нечистой жизни.

Между тем в Ферапонтове стало всем ясно, что отношение правительства к Никону круто изменилось и что на Москве теперь охотно поверят всем обвинениям на Никона. Люди, желавшие отомстить Никону, не замедлили воспользоваться благоприятным случаем. Ферапонтовский служка Ивашко Кривозуб, незадолго перед тем жестоко наказанный «за воровство» по приказу Никона и общему приговору монастырских властей, явился теперь в Москву с изветом на Никона. Он доносил, что Никон однажды в монастырский праздник Рождества Богородицы не принял к себе в келью иконы, где на полях были написаны преподобные Ферапонт и Мартиниан, говоря, «что за мужики написаны» и приказывал их скресть; что по смерти государя он напивался пьян и приказывал бить служек и крестьян, причём сильно пострадал и сам изветчик, будто бы избитый стрельцами и келейниками замертво; что в Пасху и другие праздники игумен со всеми монахами и служками приходят к нему на поклон и он даёт им целовать руку; что, распоряжаясь всем самовластно, он учинил у себя приказ и губу; что, наконец, от его лекарства умерла крестьянская девица.

В это же самое время известный уже нам Иона-серебряник, неоднократно подвергавшийся от Никона «смирению» за пьянство, объявил за собою дело государево и был отправлен приставом в Москву. На допросе он обвинил бывшего патриарха в том, что тот живёт не по-монашески, в церковь ходит мало, за государя и патриарха Бога не молит и своим священникам не велит, а себя велит поминать патриархом московским, «государево жалованье, присланное к нему, ни во что не ставит и ногами топчет и всякими неистовыми словами великого государя злословит, о чем и помыслить страшно. Последнее обвинение было явным преувеличением: известно, что Никон только в начале заточения резко обнаруживал своё недовольство царём Алексеем Михайловичем, потом же отчасти примирился с ним и стал принимать его присылки.

Но всего этого показалось мало. Из приказа тайных дел извлечено было прежнее, казалось бы, уже оконченное дело по обвинению Никона в сношениях с казаками и Стенькою Разиным. Врагам Никона было понятно, что политическое обвинение, хотя бы и не доказанное, скорее всего может отягчить судьбу Никона.

Таким образом, материал для обвинения Никона был набран в достаточном количестве. Правда, материал этот был ненадёжный и непроверенный, но об этом немного заботились. Патриарх Иоаким приказал на основании собранных обвинений составить доклад по делу о Никоне и представил его на собор, состоявшийся в Духов день 14 мая 1676 года в присутствии царя и бояр. На соборе этом без суда и следствия порешили перевести Никона из Ферапонтова монастыря в Кириллов и держать его там под строгим надзором «для того что он жил в Ферапонтове монастыре своевольно в небрежении о душе своей». Для исполнения этого приговора решено было послать в Ферапонтов чудовского архимандрита Павла и думного дворянина Ивана Желябужского с дьяком Семеном Румянцевым. Им дан был подробный наказ, точно определявший, что они должны были говорить Никону и как поступить с ним и его имуществом. В наказе все до мелочей предусмотрено было заранее, даже то, например, в каких кельях поместить Никона в Кириллове монастыре. Следователям велено было допросить Никона по всем пунктам взведённых на него обвинений, но этот допрос должен был остаться пустой формальностью, потому что судьба опального патриарха была уже заранее предрешена в наказе. В случае если Никон обнаружит упорство и неповиновение присланным следователям, наказ предписывал им сначала увещевать его, а если не послушает, взять из кельи силой «как мочно». Одновременно патриарх Иоаким послал указы властям Кириллова и Ферапонтова монастырей о переводе Никона в Кириллов.

Следователи прибыли в Ферапонтов 5 июня утром. С ними приехали из Кириллова архимандрит Никита и келарь Гедеон. В монастыре ещё не кончилась обедня. Прибывшие тотчас послали к Никому пристава и сотника с приказом явиться в соборную церковь для выслушания указа от царя и патриарха. Напрасно опасались упорства со стороны Никона: он беспрекословно выслушал приказ и только спросил, когда именно нужно идти. По окончании обедни архимандрит Павел послал за Никоном кирилловского архимандрита с келарем, ферапонтовского игумена и сотника. Никон тотчас же отправился с ними в соборную церковь. Он, без сомнения, предвидел, какого рода указ ему придётся выслушать в церкви, догадывался также, чьими клеветами воспользовались его враги. Отправляясь в церковь, он захватил с собою сыскное дело про Ивашку Кривозуба – одного из наиболее злобных своих клеветников.

Когда он пришёл в церковь, следователи объявили ему, с какою целью они посланы в Ферапонтов монастырь. «Не убоюся от тех людей, окрест нападающих на мя, – отвечал им Никон, – аще что и смертное пострадати готов есмь». Желябужский грубо прикрикнул на опального патриарха, но последний не захотел с ним говорить, а заявил архимандриту Павлу: «Хотя и ты (будучи архимандритом) послан к нам (патриарху) вопреки святым канонам, то все-таки лучше ты говори с нами, а этому прикажи замолчать». Дьяк Румянцев начал читать наказ и обвинительный акт, состоявший из многих пунктов. Во все это время Никон держал себя спокойно и с достоинством, что было засвидетельствовано архимандритом Павлом в донесении патриарху Иоакиму: «Никон-монах указ слушал со смирением, безо всякаго прекословия». По выслушании указа он так же спокойно и твёрдо давал ответы и объяснения на предложенные ему обвинительные пункты. Его ответы тут же записывались дьяком и известны нам из донесения архимандрита Павла. «Хотя в письменной передаче эти ответы, – замечает по поводу их профессор П.Ф. Николаевский, – и должны были утратить несколько из своих первобытных черт, но они не утратили своей внутренней силы, поразительной простоты и убедительности, которыми отличались все речи, письма и сочинения патриарха Никона. В этих ответах мы видим того же великого Никона, хотя и много испытавшего в жизни, исстрадавшегося в заключении, но не утратившего своей энергии. В своих ответах он победоносно опроверг все злобно направленные против него клеветы и обвинения».

На старое обвинение в мятежных замыслах и сношениях с Разиным, обвинение, ещё при покойном государе, так сказать, сданное в архив и теперь вновь выдвинутое врагами, он отвечал решительным заявлением, что казаки приходили к нему с ведома пристава Наумова, а с Разиным он никаких сношений не имел. Вселенских патриархов он не бранивал и в Царьград денег и писем не посылал. О лечении своём он снова подтвердил, что начал лечить вследствие бывшего ему видения, что он помазывал болящих маслом и читал над ними молитвы, и «от тово ево лекарства милость Божия и исцеление многим людям бывало. А про то он не слыхал, чтобы от ево лекарства которые люди помирали». Девка из вотчины Кириллова монастыря, о которой говорил изветчик Ивашко, умерла от своей болезни, а не от его лекарства: он ей никаких лекарств не давал, а только читал молитвы, так как она была одержима нечистым духом. Изветчик Ивашко и сам обращался к нему за помощью, «сказывал на себе болезнь, что приходят к нему беси», он помазывал его маслом, и Ивашко сам же говорил, что после помазыванья болезнь миновалась⁸².

Ивашко извещал на Никона, что крестьянин Фома умер от его побоев, а конюшенный старец Лаврентий был запоен им вином до смерти. Никон в ответ на это сказал, что Фому он не бивал, умер он своей смертью: «остались после него жена и дети, и они ведают, как он умер». Старец Лаврентий «умер не от ево питья, а был пьяница ведомой». Сам изветчик Ивашко был бит за воровство по общему приговору игумена и священников. Никон тут же подал архимандриту Павлу сыскное дело про Ивашку, сказав: «Все Ивашкино воровство в этом деле объявится».

Никон опроверг также все клеветы и сплетни, сочинённые его врагами по поводу его широкой благотворительности и лечения больных. В числе больных и бедных, постоянно обращавшихся к Никону за лекарством и милостыней, было много женщин, и этого было достаточно врагам Никона, чтобы пустить нелепую, чудовищную сплетню о нечистой жизни его, семидесятилетнего старца, с ранних лет известного своею строгою подвижническою жизнью. Враги совсем хотели втоптать в грязь того самого Никона, который с такой ревностью, казавшейся многим неумеренной, стремился исправить грубые и распущенные нравы своих пасомых. В ответ на низкую клевету, позорившую его честь и доброе имя, Никон заявил, что эти обвинения прямая ложь, что женщины для лечения и для милостыни всегда приходили к нему или с мужьями или с другими женщинами и детьми, а наедине он никогда их не принимал; даже милостыню нищим женщинам он давал в присутствии стрельцов. Никаких пиров и угощений он у себя не устраивал, а кормил иногда бедный люд в праздники за работы их. В гости из монастыря никуда не ездил, как его в этом обвиняли, а князь Шайсупов, у которого он раз был, сам же зазвал его к себе, когда он шёл рыбу ловить, и он к нему ненадолго зашёл, а ничего у него не пил. «Угодников Божиих он мужиками не называл, а который образ он не принял, и он говорил, для чего Ферапонта и Мартиниана пишут на иконах, а они-де не свидетельствованы»⁸³.

Никону было поставлено в вину и то, зачем у него такие большие кельи с переходами, и ему пришлось в своё оправдание сослаться на указ покойного государя о постройке этих келий. Государя он ничем не злословил и поносных слов никаких не говорил, а всякую присылку от него принимал с благодарением. За великого государя и за вселенских патриархов в церкви и в келейном правиле он повсечастно Бога молит, а за Иоакима-патриарха он Бога не молит. Открыто заявляя об этом, Никон сослался даже на архиепископа вологодского Симона, который «писал в Кириллов монастырь и велел Бога молить за себя, а не за патриарха, потому что от него, Иоакима, всякое зло учинилось, и ныне ево губит».

На запрос, почему он в отписках и челобитных писался патриархом, Никон объяснил, что запрещения ему от покойного государя в том не бывало, сами царские послы называли его «великим святым отцом» и говорили (он не помнит точно, кто из них), что государь не запрещает его называть патриархом. Надписи на крестах и сосудах он приказывал делать потому, что «было ему от пристава Наумова утеснение великое».

Но все эти объяснения Никона, данные им со свойственной ему прямотой и твёрдостью, не могли изменить заранее назначенной ему участи. Все равно ему пришлось выслушать уже стоявший в наказе строгий приговор: «И по тем твоим вымышленным и непристойным и не во славу Московскому государству мятежным делам в Ферапонтове жить тебе по своей воле неудобно. А указали великий государь и святейший патриарх и весь освящённый собор жить тебе в Кириллове монастыре в келье по иноческому чину, и о тех своих злых делах прийти в совершенное покаяние». В заключение присланные судьи увещевали Никона «всякими мерами», чтобы он покорился патриарху Иоакиму – «за него Бога молил и никаких непристойных слов не испущал». Но Никон оставался непреклонен. «За великого государя и вселенских патриархов я стану Бога молить, а за Иоакима Бога молить и патриархом его называть не стану», – говорил он, выходя из соборной церкви.

Ему уже не позволили вернуться в свои кельи, а прямо из церкви повезли в Кириллов в сопровождении стражи. Живших у него монахов в наказе также велено было взять в Кириллов и везти туда порознь. Таким образом, беспощадная судьба в конце концов привела Никона в тот самый монастырь, с монахами которого он ещё так недавно вёл ожесточённую борьбу. Недоброжелательство кирилловских монахов к Никону хорошо было известно и в Москве, так что даже Иоаким счёл нужным упомянуть в своём указе кирилловским властям, чтобы они «злобы своей к Никону за его прежние к ним досады не мстили никоторыми делы».

Перемена обстановки сильно подействовала на престарелого патриарха. Увидев себя в тесных угарных кельях, окружённый чужими ему кирилловскими монахами и служками, Никон с ужасом почувствовал себя как бы заживо похороненным в крепких стенах Кириллова монастыря – и упал духом. В глубоком унынии он послал за своими судьями, которые собирались ехать обратно в Ферапонтов для исполнения дальнейших статей наказа. Те, пользуясь его настроением, снова стали убеждать его покориться Иоакиму и признать его патриархом. Сломленный в неравной борьбе старый и больной патриарх наконец уступил. «И монах Никон, – доносил потом архимандрит Павел, – по многим разговорам от злой своей мысли уклонился и говорил, чтобы-де святейший патриарх к нему был милостив, и не велел бы ево здесь напрасною смертью от тесноты уморить; а он-де за него Бога молить и патриархом именовать учнет». Чтобы смягчить гнев Иоакима, Никон напомнил теперь о том, что по оставлении им патриаршества он указывал государю на Иоакима как на своего преемника, говоря, что ему можно быть в патриархах «за смирение».

Особенно тяжело было Никону расстаться с двумя своими келейными старцами – иеромонахом Варлаамом и иеродиаконом Мардарием, которых, как он узнал, велено было сослать в Крестный монастырь. Со слезами просил старый патриарх, чтобы оставили при нем этих двух преданных ему лиц, потому что «они к нему приобытчились, а он к ним», но его просьба не была исполнена.

Оставив Никона в Кириллове, архимандрит Павел с другими следователями поехали опять в Ферапонтов монастырь. В наказе предписано было взять туда с собою и келейных старцев Никона. Кельи Никона подвергнуты были тщательному обыску, все имущество и утварь в них были переписаны. Наказ предписывал «прелестные ево, Никоновы, лекарства все, что ни есть, коренья, и травы, и водки, и мази, всенародне сжечь на огне, чтоб от нево и ничего не осталось». Архимандрит Павел доносил, что учинил с ними по наказу. С крестами, на которых была известная надпись, велено было из опасения соблазна поступить с осторожностью. Архимандрит с властями Ферапонтова монастыря, с священниками и диаконами должны были снять кресты со всех мест, где они объявятся, честно внести в монастырь, и, «с искусством» срезав надписи, положить кресты «в сокровенное место, где никому бы было входно». Их положили «под церковь в непроходное место».

Келейных старцев Никона, согласно наказу, допрашивали с великим «пристрастием», не спрятано ли у него каких-либо писем в земле или в другом тайном месте и не отсылал ли он кому-либо писем. Иеромонах Варлаам и старец Козьма показали, что никаких писем Никон не отсылал и не спрятывал, что больные к Никону приезжали для лечения, что «никаких зазорных лиц для напивков у него в кельях не бывало». Мардарий сказал, что он не раз ездил в Москву по поручению Никона, возил туда отписки и челобитные и подавал царскому духовнику и дьяку приказа тайных дел Полянскому, а они передавали их государю. При этом Никон посылал с ним духовнику подарки – «всякие посудцы деревянные, братины, и стаканы, и ложки, и рыбу», а Полянскому – одну рыбу. Но никаких писем из Москвы он Никону не привозил. Относительно лечения Никоном больных Мардарий заявил, что по приказу Никона он приводил к нему в крестовую келью приезжавших больных, приносил туда кадило и свечи и много раз видел, как Никон говорил над болящими молитвы по потребнику, «а дурна никакова и бесчиния он не видал». Варлаам и Мардарий были затем отправлены в Крестный монастырь, где приказано было держать их под крепким началом; старец Козьма за болезнью оставлен был в Ферапонтове, где скоро и умер.

Согласно данному наказу следователи составили подробную опись всего имущества, оставшегося после Никона в Ферапонтове. Были переписаны хлеб в житницах, запасы в погребах и сушилах, овощи в огородах, лодки и сети, рыба в садках, дрова и бревна и прочее. Все это было сдано под расписку игумену Афанасию с братией. Ему же сданы были под расписку облачения и утварь Богоявленской церкви. Келейная утварь Никона: образа, книги, келейная казна, разного рода посуда, обувь, одежда, всевозможная рухлядь, разные запасы, большое количество разного рода пива, медов и вин – все до последней мелочи было внесено в опись, свезено в Кириллов и сдано казначею под расписку. Туда же отправлены были лошади, коровы, куры и прочее, купленное Никоном на свой счёт. Опустевшие кельи Никона были заперты, и окна в них запечатаны. Ключи от келий, погребов, амбаров и житниц были отданы игумену Афанасию. Ферапонтов монастырь, которому присутствие знаменитого заточника придавало особое оживление, снова замер и погрузился в однообразную будничную тишину⁸⁴.

Ферапонтовские монахи сразу же после переведения Никона из их монастыря в Кириллов стали думать о том, нельзя ли воспользоваться для нужд монастыря имуществом патриарха, которое только что было осмотрено и переписано архимандритом Павлом с его помощниками. Они послали к патриарху Иоакиму челобитную, в которой указывали на многие расходы и тягости, понесённые монастырём за все время пребывания в нем Никона, жаловались даже на то, будто Никон не додал им 631 рубль 7 алтын из подрядной суммы на постройку келий, обещаясь на те деньги купить в монастырь колокол, а также белого железа и олова на починку церковных глав – покупок не купил и денег не отдал⁸⁵. В исполнение всех этих расходов монахи просили выдать из денег Никона 631 рубль 7 алтын, а также обратить в их пользу хлеб Никона, как посеянный в полях, так и запечатанный в житницах.

В августе для поправления расстроенного хозяйства монастыря по указу патриарха и вологодского архиепископа был послан в монастырь кирилловский строитель Исаия, который в донесении патриарху описывал плачевное состояние монастыря и тоже хлопотал об отдаче монастырю 480 четвертей хлеба, оставшегося после Никона. Но Иоаким был не особенно податлив на эти просьбы монахов. Он разрешил им воспользоваться только тем хлебом Никона, который посеян в поле, и овощами в его огородах. Притом часть этих овощей, а также рыбу из садков он велел отсылать в Кириллов на нужды Никона. О хлебе, запечатанном в амбарах, он обещал дать указ потом.

В октябре игумен с братией прислали патриарху отписку и новую челобитную. В них они доносили, что рыба в садках Никона «вся поснула», что часть овощей из его огородов они послали ему в Кириллов, а посеянный им хлеб сжали и измолотили, получив в умоле 7 четвертей с осминой ржи и 8 четвертей пшеницы. Жалуясь на скудость монастыря, они обращались к Иоакиму с новой просьбой. «Призри, государь, на дом Пресвятой Богородицы на пустое и разоренное место! Вели, государь, церковную утварь, что описана в церкви святых Богоявлений, после Никона-монаха отдати нам, богомольцам твоим, в Ферапонтов монастырь». Кроме того, они снова просили отдать им хлебные запасы Никона и дозволить разобрать кельи Никона на монастырское строение на братские кельи. Мы так и не знаем, имели ли наконец успех просьбы ферапонтовских монахов о хлебе Никона и его кельях, но утварью Богоявленской церкви им не удалось воспользоваться: в 1683 году, уже по смерти Никона, она была перевезена в Воскресенский монастырь по указу царей Иоанна и Петра Алексеевичей.

В то время как ферапонтовские монахи хлопотали об имуществе Никона, сам владелец его жил в Кириллове в строгом заточении. Кириллов монастырь издавна служил местом ссылки для провинившихся пред правительством лиц. Успешно выдержав осаду со стороны литовских шаек, Кириллов монастырь получил в глазах московского правительства значение важного стратегического пункта на Севере Руси. В царствование Алексея Михайловича правительство решило обнести Кириллов новой большой каменной стеной по образцу Сергиева монастыря. В 1661 году царь пожаловал из казны 45000 рублей на тогдашние деньги на производство работ, а в 1667 году прислал указ спешить городовым делом. Таким образом, ко времени перевода Никона в Кириллов монастырь постройка его стен была уже закончена и Кириллова обитель стояла в полном величии своих грозных твердынь, на которые и теперь не без удивления смотрит заезжий путник. Колоссальная стена тянется вокруг монастыря на расстоянии 1 ½ вёрст и имеет три этажа. В нижнем этаже множество келий, предназначавшихся, вероятно, для ратников, второй и третий ярусы представляют из себя длинные галереи с бойницами для пушек и пищалей. Галереи эти так широки, что по ним свободно можно было бы прокатиться на тройке лошадей. Новой крепости, стоившей больших издержек и монастырю и правительству, не пришлось, однако, испытать вражеской осады. Она служила для правительства другую службу, являясь вполне безопасным и надёжным местом для пребывания ссылаемых им лиц. Между прочим, дело патриарха Никона дало кирилловским тюрьмам несколько ссыльных лиц. Так, в 1663 году был сослан сюда из Москвы поп церкви Введения, что в Барашах, Иван Фокин и сидел «в цепи и железах» за то, что по удалении Никона из Москвы в Воскресенский монастырь продолжал поминать его московским патриархом. В то время, когда Никон жил в Ферапонтове, пристав Наумов часто отсылал в Кириллов разных оговорённых по розыску лиц на сбережение (иеродьякона Ферапонта, служку Михайлова и других). Пришлось наконец и самому Никону, бывшему собинному другу царя и великому государю, увеличить собою длинный ряд кирилловских заточников, в разное время томившихся в крепких стенах обители.

В Кириллове Никона поместили в тех кельях, где живал прежде строитель старец Матвей. Эти кельи находились в Большом монастыре на западной его стороне в 2 саженях от городовой стены, которая проходит по самому берегу Сиверского озера. В соседстве с ними на расстоянии 4 сажен находились каменные больничные кельи, обращённые потом в кладовую и существующие доселе. Таким образом, Никоновы кельи были на том месте, где ныне стоит старинный двухэтажный каменный корпус, ныне почти пустой, а прежде служивший помещением для духовного училища⁸⁶. Рядом стоит больничная церковь Святого Евфимия, построенная в 1653 году; полагают, что в эту именно церковь, как самую ближайшую, ходил молиться патриарх Никон. Кельи его были деревянные двухэтажные. Нижний этаж состоял из двух помещений, соединявшихся тёплыми сенями, за тёплыми сенями находились холодные сени с чуланами. В этих сенях было восемь больших окон. В верхнем этаже были две тёплых вышки, холодные сени с 6 окнами и три чулана. Шушерин называет эти кельи «вельми неугожими». Печи в них были кирпичные и плохого устройства; при первой же топке они издали такой страшный угар, что новый жилец их, и без того после известного ушиба страдавший головной болью, почувствовал себя совсем плохо и чуть не умер. Поварни особой не было, кушанья готовили тут же, в келье, что ещё более увеличивало в ней жар и духоту. Архимандрит Павел по возвращении в Москву счёл нужным доложить патриарху Иоакиму об этом неудобстве келий Никона, вредном для здоровья заточника. Шушерин говорит, что патриарх Иоаким «положи сия глаголы в забвении».

В июле Иоаким послал в Кириллов своего ризничего дьякона Иоакинфа. Иоакинф приезжал и в Ферапонтов, вероятно, для осмотра Никонова имущества, но главною целью его прибытия было отобрание у Никона панагии и двух серебряных патриарших печатей. Никон, в Ферапонтове носивший панагию, а может, пользовавшийся и печатями, теперь беспрекословно возвратил эти последние знаки патриаршего достоинства. Но зато Иоакинф привёз в Кириллов указ Иоакима о том, чтобы «в кельях монаха Никона вместо кирпичных печей сделать образчатыя ценинныя, чтобы угару отнюдь не было», а позади келий выстроить особую каменную поварню, высмотря место для неё с ним, Никоном, а если будет тут какое-либо ненужное строение, то его отставить. При этом патриарх требовал, чтобы прислали к нему чертёж келий Никона – всему старому и новому строению.

Вследствие этого указа кирилловские власти произвели ремонт в кельях Никона: поставили печь обращатую ценинную, поновили стены и сделали вновь подволоку и окна красные, двери и переходы в вышку, «как ему угодно». Но строить особую поварню позади келий они не нашли удобным и в отписке своей объясняли патриарху, что промежуток между кельями Никона и монастырской стеной – занят монастырскими дровами, а если поставить поварню между кельями и больницей, то придётся у больницы свет заставить и с дровами проезду за кельи не будет. Вместо устройства новой поварни они предлагали устроить поварню в братской келье, находившейся в одном ряду с Никоновыми, и просили на то указа. Таким образом, до поры до времени Никону приходилось волей-неволей мириться с важным неудобством его келий.

Согласно наказу Иоакима с Никоном в его кельях поселены были два старца добрых и искусных, «кому мочно верить». Кроме этих двух старцев – Авраамия и Иринарха – в кельях Никона жило трое служек, повар и приспешник. Стол для него велено было готовить лучший, чем для братии, не только в разрешённые, но и в постные дни, также велено было давать ему «пиво и мёд добрые по его потребе». Но из приходно-расходных книг монастыря, сохранившихся за это время, видно, что денежных затрат со стороны монастыря на содержание Никона почти не было, и по отпускавшимся на него запасам можно заключить, что ежедневный обиход его был весьма скромен и на него шло то же, что употреблялось на содержание братии. Впрочем, запасы, привезённые из Ферапонтова, шли на его обиход и в первое время могли значительно сократить расходы Кириллова монастыря на содержание Никона.

Из многочисленных вещей и утвари, которыми Никон обставил себя под конец ферапонтовского заточения, ему дали теперь очень немногое⁸⁷. Его личная свобода также была значительно стеснена. Поселенные с ним старцы должны были иметь над ним строгий надзор, не пускать к нему в келью никого, ни монахов, ни мирян, наблюдать, чтобы он никому не писал писем, и для того не давать ему ни чернил, ни бумаги. Ему запрещено было получать от кого-либо посылки и приношения и даже выходить за монастырскую ограду. О суровости заключения Никона в Кириллове Шушерин вообще замечает, что Никон терпел здесь «всякие нужды и озлобления» не менее, чем в Ферапонтовом монастыре, «в кельи бо пребысть, неисходно кроме церковныя службы». В церковь ему позволено было ходить (вероятно, в ближайшую, Евфимьевскую), но и тут велено было следить за ним, чтоб он «стоял с молчанием и чтобы мятежу церковного от него не было». Так опасным казался своим врагам Никон – теперь уже больной, разбитый жизнью старец.

Уныло и однообразно текла жизнь Никона в кирилловском заточении. Отрешённый от мира, лишённый возможности сноситься с преданными ему людьми, старый патриарх должен был переносить свои страдания уединённо, молчаливо, при полном безучастии окружавших его лиц и в полной безвестности для общества. Мало сохранилось сведений о жизни его в это злополучное время. Тем любопытнее для нас те немногие сведения о жизни знаменитого заточника, которые случайно попали на страницы монастырских приходно-расходных книг. Из книг этих видно, например, что кирилловский заточник позволял себе невинные развлечения, вносившие некоторое разнообразие в его монотонную затворническую жизнь. Он держал ручных птиц лебедей и голубей и, по-видимому, сам занимался их кормлением. Начальство монастыря ничего не имело против этой невинной забавы своего заточника, который, ещё будучи патриархом, держал у себя певчих птиц и попугаев, и приказывало выдавать из монастырской житницы потребное количество овса и пшеницы на корм пернатых друзей опального патриарха⁸⁸.

Шёл год за годом. Патриарх Никон продолжал сидеть в своём заключении без надежды на освобождение, ниоткуда не получая себе ни утешения, ни тем более помощи. Царь Федор Алексеевич был молод и находился под влиянием враждебной Никону партии, сторонники же Никона стояли вдали от царя. Но вот произошла новая перемена в придворном кругу, влияние Милославских и Хитрово ослабело, и для Никона блеснул луч надежды. Тётке царя царевне Татьяне Михайловне, которая с детства была почитательницей великой личности Никона, удалось теперь приобрести влияние на своего царственного племянника. Она своими рассказами о Никоне и о его заслугах Церкви, государству и царскому семейству и о теперешней горькой его участи заинтересовала молодого царя. По её внушению царь в сентябре 1678 года предпринял со всей семьёю поездку на богомолье в Никонов Воскресенский монастырь. Здесь все напоминало о Никоне: начатые им величественные постройки и сонм преданных ему монахов. Враги Никона старались отклонить молодого царя от поездок в Воскресенский монастырь, но не имели успеха. Он ездил туда несколько раз, дал монастырю жалованную грамоту, издал указ об окончании начатой Никоном постройки и сделал монастырь своим царским богомолием. Под влиянием этих посещений, речей Татьяны Михайловны, воскресенских монахов и, вероятно, также своего учителя Симеона Полоцкого в душе молодого царя возникал величавый образ знаменитого патриарха, который теперь забыт всеми и томится в заточении. И вот молодой царь хочет оказать внимание к злополучной доле Никона. Пред Пасхою 12 марта 1679 года из Москвы послан был «к монаху Никону для государева дела» стольник Мартюхин, вероятно, с денежной милостыней. В январе 1680 года кирилловский архимандрит, будучи в Москве, получил от государя 200 рублей милостыни: из них 100 рублей государь поручил передать Никону. В конце августа царь послал к Никону стольника Федора Абрамовича Лопухина со своей государевой милостыней. Понятно, что милостивое внимание царя должно было утешить томившегося в заключении патриарха и снова внушить уважение к нему в глазах кирилловских монахов. Благодаря не раз присылавшейся царём милостыни кирилловский заточник имеет деньги в избытке, и монастырское начальство само обращается к нему с просьбой дать денег в долг, как, например, в 1680 году, когда оно заняло у Никона 149 рублей 12 алтын 2 деньги на уплату государственного сбора на жалованье ратным людям во время турецкой войны. В 1680 году царь освободил из ссылки келейных старцев Никона – Варлаама и Мардария – и позволил им вернуться в Воскресенский монастырь.

Однажды, посетив Воскресенский монастырь по случаю смерти его настоятеля, царь сам внушил братии мысль хлопотать о возвращении к ним Никона из ссылки. Обрадованные царским словом монахи не заставили себя ждать. Тотчас же была написана витиеватая челобитная, в которой, указывая на пример израильтян, перенёсших кости Иосифа из Египта в обетованную землю, Иоанна Златоуста и Игнатия патриарха Константинопольского, некогда возвращённых из своего заточения, монахи умоляли царя возвратить пастыря стаду, главу – телу христоподражательного наставника святейшего Никона, извести из темницы душу его, освободить его из заточения, дать ему покой и отраду в его старости. К прошению подписалось 60 монахов, и оно тут же было подано царю.

Но желание царя вернуть Никона из ссылки встретило сильное противодействие со стороны патриарха Иоакима, который решительно заявил царю, что без согласия вселенских патриархов сделать этого никак нельзя. Царь несколько раз просил об этом Иоакима, но получал решительный отказ. Тогда царь собрал собор архиереев, на котором присутствовал и сам с боярами, заявил о своём желании возвратить Никона из ссылки и представил собору челобитную воскресенских монахов. Многие архиереи соглашались с царём и говорили, что Никона нужно освободить из заточения, но патриарх Иоаким был против этого, и собор кончился ничем. Спустя несколько времени царь призвал патриарха к себе во дворец и вместе с Татьяной Михайловной усиленно убеждал его согласиться на освобождение Никона. Иоаким по-прежнему оставался непреклонным, ссылаясь на постановление вселенских патриархов. В своих отказах согласиться на просьбу царя Иоаким стоял, конечно, на законной почве, но в его нежелании облегчить участь Никона нельзя не видеть личного нерасположения к последнему. Не без основания можно думать, что он все ещё боялся встретить в освобождённом Никоне опасного соперника, который легко подчинит своему влиянию молодого царя. У Иоакима и то уже был сильный противник при дворе в лице бывшего учителя царя монаха Симеона Полоцкого, с которым он при всем желании не мог справиться и который был сторонником Никона. Татищев сообщает неизвестно откуда им взятое известие о том, что Симеон Полоцкий, «который с Иоакимом великую вражду имел», убедил Федора Алексеевича учинить в России папу и четырёх патриархов, причём папою сделать Никона, а Иоакима оставить патриархом новгородским. Но Иоаким всеми силами восстал против этого плана, склонил на свою сторону приближенных бояр и велел Андрею Лызлову сочинить представление «со многими обстоятельствы, показующими немалый вред от сего плана для государства», – хотя, замечает Татищев, без сомнения, не воспротивился бы сему, если бы сам был назначен папою.

Как бы то ни было, но Федор Алексеевич, несмотря на противодействие Иоакима, надеялся непременно увидеть Никона освобождённым из ссылки. Чтобы утешить и ободрить старца, томившегося в заключении, царь написал ему в Кириллов собственноручное письмо. Это была большая честь для Никона, который в своём заключении ещё ни разу не получал царских писем: как известно, царь Алексей Михайлович не писал ему в Ферапонтов, а всегда отвечал ему чрез послов. В своём письме Федор Алексеевич называет Никона патриархом вопреки соборному определению, просит у него благословения и прямо обещает ему скорое освобождение из ссылки. Вот это замечательное письмо: «О Святом Дусе отцу нашему Никону патриарху грешный царь Феодор и с супругою своею поклон сотворяем, и чести твоей возвещаю, аще Бог повелит сему писанию вручитися тебе, и ваша честность да весть, что, надеяся на Бога, преведение твое не умедлит быти, и имаши обитати сам в Новом Иерусалиме, и имать совершенство свое восприяти. И посем я грешный царь Феодор и с женою своею благословения вашего при свидании вашем с нами и чрез писание желаем. Аминь». Внимательность государя к опальному патриарху станет ещё яснее, если добавить, что это милостивое письмо было отправлено Никону с его келейным дьяконом Мардарием, который после долгой разлуки снова мог служить своему патриарху. Велика была радость старого патриарха, когда он прочитал царское письмо и узнал, что скоро согласно царскому слову должна исполниться его заветная мечта о возвращении в любимый монастырь.

Царь, несмотря на свою болезненность, с настойчивостью продолжал действовать в пользу Никона. Так как Иоаким ссылался на восточных патриархов, то царь решил обратиться к ним от своего имени. В конце июня собирались в Турцию послы Илья Чириков и Прокофий Возницын. Царь воспользовался этим случаем и отправил с ними особые грамоты к восточным патриархам по делу о Никоне. В них он указывал на то, что Никон осуждён не за нарушение догматов и правил благочестия, а за другие известные вины, достойные прощения; хотя он как человек по малодушию поддался гневу и унынию, оставил патриаршество и тем произвёл смуту в Церкви и государстве, но он искупил свои вины своими страданиями в заточении и теперь, находясь в глубокой старости, только о том и помышляет, как бы вернуться в свой Воскресенский монастырь, чтобы там умереть спокойно. Ввиду близкой кончины Никона государь просил патриархов дать ему прощение и разрешение и восстановить его в патриаршеском сане за его великое смирение, страдания в заключении и за его покаяние. Эти грамоты к патриархам были подписаны 26 июня 1681 года.

Между тем Никон слабел и таял с каждым днём. Он уже стал готовиться к смерти, особоровался и принял великую схиму. Схимники обыкновенно меняют своё иноческое имя на другое или снова получают прежнее мирское имя. Замечательно, что Никон не пожелал переменить своего имени, которое, благодаря ему, стало историческим. Видя безнадёжное состояние Никона, архимандрит Никита доносил патриарху Иоакиму, что Никон близок к смерти, и спрашивал, где и как его похоронить. Иоаким поспешил распорядиться, чтобы Никона отпевали как простого монаха и похоронили в церковной паперти. Царь уже после узнал о таком распоряжении патриарха, требовал вернуть грамоту назад, но было уже поздно.

Дни Никона были сочтены. Чувствуя себя на краю могилы, он ждал обещанной царём свободы только для того, чтобы умереть и быть похороненным в своём Воскресенском монастыре. И вот, боясь не дожить до желанного дня, он в последних числах июля написал к братии Воскресенского монастыря краткое трогательное письмо, которое было последним в его жизни. «Благословение Никона-Патриарха, – писал Никон, и на смертном одре продолжавший называть себя патриархом, архимандриту Герману, иеромонаху Варлааму... и всей братии. – Ведомо вам буди, яко болен есмь болезнию великою, вставать не могу, на двор выйти не могу же, лежу в гноищи... а милость Великого Государя была, что хотел меня взять по вашему челобитью, и, писав, жаловал своею рукою, а ныне то время совершилось, а его милостивого указу несть; умереть мне будет внезапу; пожалуйте, чада моя, не попомните моей грубости, побейте челом о мне еще Великому Государю, не дайте мне напрасною смертию погибнуть, уже бо моего жития конец приходит, а каков я, и то вам про меня подробно скажет Иван, который от вас живет на приказе в (селе) Богословском».

Архимандрит с братией, получив это письмо умирающего патриарха, тотчас показали его царю и со слезами умоляли возвратить Никона из ссылки, пока он не умер. Государь снова обратился к патриарху Иоакиму и архиереям с просьбой освободить Никона ввиду его близкой смерти. Все согласились, и сам Иоаким не стал теперь перечить царю. Царь немедленно отправил в Кириллов дьяка конюшенного приказа Ивана Чепелева с наказом взять оттуда Никона и живого или мёртвого перевезти в Воскресенский монастырь. Чепелев поспешно отправился в путь. В Кириллове ещё никто не знал о так быстро состоявшемся решении московского правительства освободить Никона. Но сам Никон в своей чуткой душе, готовившейся отрешиться от земных уз, как бы прозрел своё близкое освобождение. Ещё за день и больше до приезда царского дьяка в Кириллов Никон, несмотря на сильную болезнь и изнеможение, несколько раз начинал собираться в путь. В самый день приезда посла Никон ещё с утра стал одеваться в дорогу и торопил своих сожителей, говоря: «Я уже готов, а вы что не собираетесь, смотрите, скоро приедут за нами». В нетерпеливом ожидании он приказал даже вынести себя на крыльцо и сел там в креслах. Окружавшие, исполняя волю больного патриарха, думали, однако, что он начал уже впадать в беспамятство от болезни и старости. Но вдруг, к всеобщему удивлению, к крыльцу кельи подошёл только что прибывший в Кириллов дьяк Чепелев и тут же объявил патриарху царскую милость. Обрадовался старый патриарх и, несмотря на крайнюю слабость, поднялся с кресел, чтобы оказать почтение послу, говорившему от имени царя.

Медлить было нельзя. Ослабевшего патриарха бережно посадили в сани, несмотря на летнее время года (чтобы избавить его от толчков и тряски), и повезли к пристани на реке Шексне в 6 верстах от монастыря. Здесь уже заранее были приготовлены струги (барки) для отправления патриарха. С большим трудом перенесли больного старца на струг и поплыли вниз по Шексне. С ним поехал и кирилловский архимандрит Никита. За двадцать вёрст до впадения Шексны в Волгу их встретил бывший келейный иеромонах Никона Варлаам, живший с ним в Ферапонтове. Его нарочно послал воскресенский архимандрит для встречи Никона. Доехав до Волги, Чепелев хотел было следовать дальше вверх по течению Волги, но Никон пожелал, чтобы его везли вниз по Волге к Ярославлю, тем самым путём, которым он когда-то вёз мощи святого Филиппа. Жители сел и городов, расположенных по Шексне и Волге, узнав о возвращении Никона из ссылки, выбегали навстречу плывущим стругам и готовы были оказать патриарху и его спутникам всевозможные услуги. Рано утром 16 августа, когда струги плыли около Толгского монастыря недалеко от Ярославля, Никон почувствовал себя плохо и велел пристать к берегу. Архимандрит Никита, имевший при себе запасные Дары, причастил умирающего Никона Святых Таин. Отплыли ещё полверсты и остановились против Толгского монастыря. Игумен Толгского монастыря в сопровождении всех монахов вышел на берег встречать патриарха, и здесь произошла трогательная сцена. В числе братии оказался живший здесь под началом бывший игумен Спасского монастыря Сергий, который так много досаждал Никону в тягостные минуты после его низложения. Теперь Сергий, видя возвращающегося изгнанника при смерти, припал к его ногам и со слезами просил прощения, называя его «святителем Божиим и владыкой». Тут же он рассказал всем о бывшем ему видении, которое и побудило его теперь прийти сюда проститься с Никоном. Умирающий патриарх тотчас же простил своего бывшего врага.

Струг медленно поплыл далее и на другой день, 17 августа, остановился в Ярославле. Жители во множестве сбежались на берег, толпами теснились на барку, стремясь получить от него благословение, целовали ему руки и ноги. Здесь-то сказалась вполне преданность народа к возвращающемуся из долгой ссылки патриарху. Струг нужно было провести в реку Которосль: народ усердно начал помогать гребцам, многие тащили барку, бредя по пояс в воде, и таким образом довели её до Спасского монастыря. Здесь вышли навстречу патриарху монахи этого монастыря во главе с архимандритом. Между тем весть о приезде патриарха Никона разнеслась по городу, народ толпами валил к нему, чтобы получить благословение. Умирающий Никон был утешен теперь любовью и вниманием к нему народа, но уже настолько изнемог, что не мог говорить, и только давал приходящим целовать руку. Архимандрит Никита и дьяк Чепелев, замечая, что Никону становится хуже, решили прекратить народу доступ на барку и с этой целью приказали перевезти её на другой берег реки.

День склонялся уже к вечеру, в церквах города заблаговестили к вечерне. Услышав звон, изнемогавший Никон вдруг оживился, начал осматриваться вокруг, поправлял на себе руками волосы, бороду, одежду. Наступил его смертный час. Архимандрит с бывшими тут монахами и дьяком начали петь последование на исход души. Никон спокойно сложил руки на груди и издал свой последний вздох на 77-м году жизни. При такой необычной обстановке завершил своё многотрудное житейское поприще этот замечательнейший из русских патриархов. После пятнадцатилетнего заточения судьба наконец сжалилась над ним, дозволив ему умереть не под тесными сводами кирилловских келий, а на свободе, под открытым небом, на берегах родной ему реки Волги, в присутствии многочисленной толпы народа, трогательно заявившего своё сочувствие к нему как своему любимому пастырю.

Архимандрит Спасского монастыря с собором монахов отслужил литию над телом усопшего патриарха в присутствии городского воеводы и множества народа. Дьяк Чепелев тотчас же поскакал в Москву с вестью к государю о смерти Никона. Царь надеялся видеть Никона живым и послал было за ним свою карету с лучшими конями, но ехать в ней не пришлось Никону. Тело его положили в дубовый гроб и на особо устроенных дрогах («возилах») повезли по дороге в Москву. На пути в городах и сёлах духовенство с народом выходило навстречу, служило литии. Близ слободы Александровской игуменья тамошнего монастыря со своими 200 монахинями устроила торжественную встречу телу почившего патриарха. В Троице-Сергиевой лавре вышли навстречу гробу Никона все монахи во главе с архимандритом Викентием, который потом пошёл провожать тело патриарха взамен кирилловского архимандрита Никиты, вызванного царём в Москву.

Государь, получивший от дьяка известие о смерти Никона, с интересом расспрашивал его о последних днях жизни Никона и обстоятельствах его смерти. Дьяк подробно рассказал царю о кончине Никона. На вопрос царя, не оставил ли Никон духовной, дьяк отвечал: «Я напоминал блаженному Никону о духовной, но он сказал мне: не хочу я писать духовной, но скажу одно вместо моей духовной: да будет мир и благословение благочестивейшему государю Феодору Алексеевичу и всему его царскому дому, а о душе моей и о грешном теле, о погребении и поминовении пусть царь распорядится как ему угодно».

Растроганный царь с охотой взял на себя обязанности душеприказчика покойного патриарха и задумал устроить ему торжественные похороны. Он хотел было сначала, чтобы сам патриарх Иоаким совершил погребение Никона, но Иоаким соглашался на это только под тем условием, чтобы поминать Никона на погребении не патриархом, а простым монахом. Напрасно царь убеждал Иоакима, брал на себя всю ответственность пред восточными патриархами, на которых опять ссылался Иоаким, обещал снова писать им от своего имени – Иоаким оставался непреклонен. Он отпустил вместо себя новгородского митрополита Корнелия, дав ему уклончивое распоряжение поступать так, как велит царь.

25 августа, накануне прибытия тела Никона в Воскресенский монастырь, царь приехал туда из Москвы с боярами и всеми многочисленными членами царской семьи. Митрополит Корнилий служил заупокойную всенощную. Рано утром 26 августа процессия с гробом Никона приближалась к Воскресенскому монастырю. За версту от монастыря на монастырском мельничном дворе тело Никона внесли в келью и одели в особую одежду, ещё при жизни заготовленную им для своего погребения и хранившуюся в Воскресенском монастыре; сверх её одели бархатную рясу, архиерейскую мантию с панагией и схиму. Шушерин сообщает, что при облачении тела Никона не было замечено на нем ни малейших признаков разложения, несмотря на тёплое время года и на то, что уже шёл десятый день со времени его смерти. При колокольном звоне митрополит вышел из монастыря с крестным ходом и встретил гроб патриарха у часовни. В процессии принимали участие и сам царь с боярами. Всем розданы были особые заготовленные на царский счёт свечи чёрного цвета от полуаршина до сажени длиной. Священники подняли гроб патриарха, и крестный ход двинулся обратно в монастырь. Царские певчие пели стихиры, благочестивый царь сам подпевал им.

Началась заупокойная обедня. По приказу царя Никона поминали патриархом. Во время пения «приидите поклонимся» гроб с телом патриарха, согласно тогдашним церковным обычаям был внесён в алтарь. На отпевании сам царь читал кафизмы и апостол и пел со своими певчими. Когда настало время «последнего целования», царь взял из-под схимы руку покойного патриарха и поцеловал её, его примеру последовали члены царской семьи, бояре и все присутствовавшие. Дубовый гроб с телом Никона вложен был в другой – мраморный гроб и похоронен в приделе Иоанна Предтечи под Голгофой на месте, которое патриарх сам указал ещё задолго до своей смерти. Вся церемония погребения тела Никона, включая сюда крестный ход, литургию и отпевание, продолжалась 10 ½ часа.

После погребения царь одарил участвовавших в нем духовных лиц деньгами и вещами из ризницы Никона и его имущества, привезённого за ним из Кириллова монастыря. Он рассылал потом архиереям на помин души Никона разные вещи из его архиерейской ризницы. Патриарху Иоакиму он послал митру Никона, но тот её не принял и отослал обратно, желая этим показать, что он по-прежнему признает Никона простым монахом. Но вот спустя год после похорон Никона получены были в ответ на просьбу царя разрешительные грамоты от восточных патриархов, которые снимали с Никона соборное запрещение, восстанавливали его в прежнем сане и повелевали поминать его отныне наряду с прочими московскими патриархами. Федора Алексеевича тогда уже не было в живых († 27 апреля 1682 года). Иоаким и тут было усумнился в подлинности присланных грамот, но должен был подчиниться определению вселенских патриархов, стал поминать Никона патриархом и даже служить по нем панихиды в Воскресенском монастыре. Честь многострадального Никона была наконец восстановлена, и с того времени вся русская Церковь поминает Никона в числе московских патриархов.

В Воскресенском монастыре доныне свято чтится память Никона; народ почитает Никона чудотворцем, рассказывает о его чудесах и постоянно служит панихиды у его гробницы. Здесь висят его вериги (весом в 15 фунтов), которые он носил на себе во всю жизнь. И простолюдин и интеллигент в раздумье останавливаются пред гробницей этого необыкновенного человека, сделавшегося из нижегородского крестьянина всероссийским патриархом, и с восторгом любуются «на дивный, не имеющий себе ничего подобного у нас». Воскресенский храм, построенный по мысли Никона и доныне остающийся «лучшим памятником над гробницей великого патриарха, которому по силе энергии, широте и величию дел нет равного между остальными патриархами Русской Церкви».

<...> Независимо от разнообразия суждений о Никоне к нему привлекает внимание та широта проблем, которая связана с ним не только для канонической государственно-правовой и исторической стороны его дела, но и для русского православного самосознания в смысле уяснения происходящей с Россией катастрофы и возможности искупления своего греха перед Церковью и великим святителем Божиим, прославленным Богом удостоверенными чудесами. В таком аспекте проблема Никона есть не только проблема русского прошлого, но и русского будущего, связанная с проблемой действенной силы Православия в мире. Не смея её решать во всей её полноте, мы хотим указать на ряд составных её частей, в каждой из которых мы наталкиваемся на позицию, занятую Никоном. Никон не был учёным-систематиком, он выявил ряд воззрений, одни изложив на бумаге, другие воплотив в своей жизни, которые заслуживают особого внимания в нашу эпоху русской катастрофы, и нашей задачей является уяснить основные их принципы и его устремления в их совокупности, а не ловить его на тех или иных словах, сказанных им когда-либо в пылу его горячего темперамента и переданных его врагами часто в искажённой форме. К осторожности в суждениях о Никоне нас должна бы призвать судьба многих высказанных о нем суждений, впоследствии опровергнутых. Так, при жизни его обвиняли во многих преступлениях с целью избавиться от него как живого протеста и могучего строителя жизни в нежелательном для сынов века сего направлении; после его кончины раскольники-старообрядцы старались утвердить за ним многие дурные личные качества, опровержение которых составило предмет особого труда профессора Н. И. Субботина, напечатанного в Прибавлениях к Творениям Святых Отцов за 1860 год. Мнение о том, что Никон был главным инициатором в деле проведения церковно-обрядовой реформы и исправления книг, в значительной степени подрывается исследованием Каптерева, составившим 1-й том его сочинения «Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович». Так, полагаем мы, обстоит дело и с обвинением Никона в стремлении насадить русский национальный папизм в смысле создания верховной патриаршей власти, поднимающейся и над архиереями, и над царём. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что, если Никона оценивали, взяв за критерий истинности Петербургский цезарепапизм, если разбирали его католики (Tondini, Palmieri), протестанты (Стэнли), то среди всех перечисленных нами в последней главе трудов нет труда, посвящённого детальному рассмотрению его учения о церковно-государственных отношениях с точки зрения самой Православной Церкви. О Никоне не было высказано суждения с православной канонической точки зрения. Этот пробел мы посильно для данного времени хотим восполнить. Не удовлетворило нас и обычное историческое объяснение дела Никона его личным характером. Мы сказали, сколько вопросов связывается нами с именем Никона; некоторые из них мы рассмотрели (канонические, государственно-правовые и исторические) детальнее, на некоторые указали.

I. Прежде всего вопросы канонические. Никон напомнил о том, что Поместная Церковь не может быть Церковью самодовлеющей, что она есть только часть единой Вселенской Церкви, что между частями этой Церкви должно быть каноническое общение и согласование. Этим самым он показывал, что необходимо различать политическое и церковное единение людей. Как практический строитель и борец, Никон обращался всегда к той стороне явления, которая требовала исправления и которую выдвигала сама жизнь, и реагировал на это. Ввиду того, что Уложение наносило удар вековому положению Церкви в Русском государстве, он спасал Церковь от грозящего ей поглощения в государстве и потому стремился восстановить начинавшее меркнуть в его время правовое понятие Церкви. Значение этого понятия Церкви как особого учреждения с особыми правами, основанными на благодатных дарах, и с особыми целями, особенно важно, ибо православное царство не может отказывать в признании прав Церкви, вытекающих из её природы. Он напоминал, что Церковь не стены и храм, не только вера, а и церковные законы, и жизнь по вере, и тем спасал не только богословское понятие Церкви как тела Христова, но и правовое понятие Церкви как учреждения Божественного, с особыми полномочиями законодательства, управления и суда, учреждения с особыми целями и задачами и особыми средствами для их исполнения. Он обратился к указанию на источники церковного закона, управления и суда и в Божественных полномочиях Церкви находил указание на полномочия Церкви, вытекающие из её природы. Он указал метод канонической науке для принципиального разграничения сфер Церкви и государства и определения существенных неотъемлемых прав Церкви, и мы увидим, что современная русская каноническая наука приняла этот метод. Большая начитанность Никона в святоотеческой литературе, особенно в сочинениях Златоуста, вплотную подошедшего к вопросам о Церкви, церковном законе, церковной власти, помогла ему разобраться в этом вопросе и указать основы для распределения компетенции между Церковью и государством со стороны определения прав Церкви. Мы старались показать, что источником учения Никона было учение святых отцов и учителей Церкви, в изобилии нами цитированных, поскольку нам удалось их достать. Это была та точка, с которой Никон критиковал цезарепапистское воззрение, приводимое против него возглавлявшим боярскую партию Митрополитом Паисием Лигаридом. В основных канонах Вселенских Соборов почерпал Никон взгляды на положение Московского Патриарха среди других Православных Патриархов и среди Епископов своей Поместной Церкви, а также и на вопрос о церковной собственности. В этих вопросах, как и в вопросе об источниках церковных полномочий, церковное предание служило ему вехами, которых не могли колебать никакие земные стихии. Он всегда и непрерывно учился, сознавался в своих ошибках, но этому принципу (следования Преданию) никогда не изменял: ни власть, ни земные блага с этого пути его не могли свернуть. Преданием он поверял церковный обычай и никогда status quo не был для него критерием истины. Пока учреждения функционируют в своих нормальных границах, вытекающих из их природы, не ставится вопрос об их компетенции, но когда происходит захват и спор, то является необходимость выяснить их соответствующую власть и пределы. Это сделал Никон по отношению к царской власти. Он отстаивал права Церкви, вытекающие из её существа, но оставался чужд присваиванию самой Церкви политической власти, то есть был чужд тому, что обычно называется клерикализмом и что ошибочно приписывают самому Никону. Во второй части нашего труда мы старались уяснить канонические взгляды Никона на выдвинутые жизнью вопросы его современности и показать, что современная нам православная каноническая наука решает во многих случаях эти вопросы в духе Никона.

II. С вопросами каноническими тесно связаны в учении Никона вопросы государственного права. От философского воззрения зависит, в каком положении надо мыслить взаимные отношения государства и Церкви. Установление понятия православного царя было величайшей заслугой Никона и даёт ему видное место в истории образования понятия русской царской власти. Это понятие замутилось во время боярского правления в юные годы царя Алексея Михайловича да и вообще не было тогда достаточно уяснено. Грозный царь в речи на Стоглавом Соборе под влиянием Митрополита Макария установил это понятие, но он не мог тогда установить его в полной мере, ибо тогда ещё не было патриаршества и не было создано Богомудрой Благочестивой Двоицы – царя и Патриарха. С другой стороны, Грозный указал только принцип подчинения и связанности царя церковными правилами, а Никон подробно развил конкретное чтение о церковных полномочиях, их природе и уяснил причину неприкосновенности в их источнике (полномочия Спасителя Апостолам и их преемникам). Вторая половина понятия Богомудрой Двоицы, реализовавшая в идее духовную сторону царской власти, ещё не была осознана в умах. Надо было показать, что такое Патриарх в жизни государства православного и каково его место в отношении царя – вершителя дел. Никон показал это и словами, и ещё более делом своей жизни. Он показал и границу, далее которой не призван переступать православный святитель, протестующий против беззакония государственной власти. Здесь он был не только проповедником, но и исповедником. Изучив деятельность Никона, протекавшую в соприкосновении с государственной властью, насколько это доступно в наших условиях за границей, по документам, изданным Пальмером, Гюббенетом, и поскольку мы находили их в цитатах различных авторов, мы пришли к заключению, что Никон был проповедник идеи симфонии властей, на которую ссылался на Соборе 1654 года в своей речи при открытии Собора и отдельные элементы которой он вскрыл в своём «Раззорении», написанном в 1664 году в опровержение Стрешнева и Лигарида. Мы постарались поэтому уяснить смысл теории симфонии властей, как он разумелся ещё в Византийском праве, и увидели, что и в этом Никон следовал по тому же пути, по которому он следовал при определении прав церковной власти. Для него творения святых отцов были не только литературным памятником, но творениями Богопросвещённых выразителей Церковного предания. <...> Никон определил суть священства с духовной точки зрения и установил принцип оцерковления жизни. Он понимал идею симфонии властей как идею разграничения двух сфер жизни, светской и духовной, с предоставлением им полной самостоятельности в том, что является по существу своему входящим в соответствующую собственную сферу каждой власти, с предоставлением ей в ней решающего голоса, с обязанностью взаимно признавать права друг друга, вытекающие из существа каждого союза; и в то же время от ставил религиозно-нравственною обязанностью для политической власти проникаться церковными принципами.

Эту симфонию Никон понимал для Церкви в смысле обязанности её охранять свои существенные права и влиять своими средствами духовными на государственное законодательство, а для государства в смысле обязанности не нарушать своими законами канонов церковных и даже освящать свои законы по мере возможности принципами церковными. Ибо истинной миссией человечества он считал то же, что призванием каждого отдельного человека: принять верой Божественное Откровение и всю жизнь поставить в согласие с верой. Эта идея оцерковления естественно должна была осветить прежде всего институт царской власти как основу самой жизни Русского государства, столп и основание земного жизнеустроительства; таким образом, то преимущественное внимание, которое Никон оказал идее оцерковления власти царской в своём «Раззорении», является лишь одним из звеньев того общего миросозерцания, которое уже лежало в принципе Московского государственного строя и которое спасал Никон от разрушения, угрожавшего ему со стороны духа века сего. Об идеях Никона в определении церковно-государственных отношений можно сказать, что он не только упирал их в учение Церкви, но и воплощал в себе созданную вековую традицию Русского государственного права в отношении к Церкви.

К нему более чем к кому-либо подходят слова, сказанные одним мыслителем: «Общественные идеалы не выдумываются и не навязываются; они слагаются сами собою, вырабатываясь постепенно исторической жизнью народа, и передаются от одного поколения к другому бесчисленными нитями живого предания». Чтобы лучше понять Никона, необходимо вдуматься в философию Московского государственного строя, оценить этот строй в его сокровенном смысле, выраженном в его установлениях и обычаях; тогда фигура Никона предстанет нам плодом известной среды и в образе гиганта, воплотившего в себе все лучшие устремления, могущего ради улучшения ломать обычное и создавать новое, освещённое высшею правдою. С этой точки зрения мы должны были вникнуть в идеи, которыми держался и жил Московский государственный строй, и в то положение, которое занимал Патриарх в Московском государственном устройстве, и каким идеям призван он был дать выражение.

Это многое объясняет и в том положении, какое Никон давал православному царю. Характерно то, что патримониальское понимание царской власти, свойственное XVI веку, рассматривавшее царя как вотчинника, не чувствуется совсем у Никона. У него царь – слуга царства, водитель к его спасению. Царь этот призван удерживать царство от грядущего антихриста и, как средство против этого, должен снискать благодать Божию подвигом христианского смирения, не только как человек в своей частной жизни, но и как царь в своём законодательстве и управлении. «Бог гордым противится и смиренным дает благодать». Это апостольское изречение как бы стоит предпосылкой Никоновского учения о православном царе. Никон, цитируя части коронования царского, ощущал царское служение не только как государственное служение, но и как вид церковного служения, и характерно, что, воплощая после осуждения Никона на Соборе 1667 года его идеи о церковном суде и управлении и признав принцип различной природы власти, светской и духовной, в то же время и в коронование царя (впервые в короновании Феодора Алексеевича) ввели при исправлении церковных книг причащение для царя по чину священническому, как бы официально сопричисляя власть царскую к иерархическому служению. Нас не может смущать то обстоятельство, что Никон в «Раззорении» называет царя простым мирянином, ибо, когда он писал «Раззорение» в 1664 году, ещё не было введено причастие для царя по священническому чину и не было осознано официально понимание царского служения как вида церковного служения, а, с другой стороны, Никон в «Раззорении» говорил в полемике о грехах царя Алексея Михайловича против Церкви, за которые он, по его выражению, даже не должен допускаться в Церковь. Потому так и строг был Никон к носителю царской власти, что на царе лежала огромная ответственность за царство и что, не заслужив помощи Божией, царь не мог надеяться и на выполнение своего призвания – отстаивать царство от антихриста, который требует духовных, а не вещественных средств борьбы. Его царь одет не в военный мундир, а в духовные одежды Московского царя с крестом на груди. Это обстоятельство обычно упускается исследователями из виду, и Никон облекается ими, как Патриарх, в эпитеты властолюбия и честолюбия. Он же, как Патриарх, должен был в этом быть учителем царю как вторая половина Богомудрой Двоицы, как неразлучная тень и духовное восполнение царя в качестве Патриарха по усиленной благодати, а вовсе не как восхититель на царскую власть.

Никон дал религиозную основу царской власти в её назначении, без которой её просто нет и быть не может. <...> Никон ставил царскую власть в связь с Церковью через её оцерковление и под покров Церкви, давал ей смысл и высшее назначение и как бы давал предостережение не вырождаться в один из видов технического устройства правительственного механизма. Это назначение и интегральная связь с Церковью власти монархической просматривается теми исследователями, которые... склонны сводить все различие республики и монархии к способу назначения главы государства. Это значение просматривают и те, кто хочет для России монархии, отводя Церкви значение, занимавшееся ею в период разложения и упадка царской власти. Православный царь немыслим без той связанности Церковью и церковными законами, как и мыслил её Никон. И Никон раскрыл уже определившееся в жизни понятие православного царя и защищал его от подтачивающей его абсолютизации, то есть отрешённости от основ Церкви и народа, а не нападал на царскую власть, как думают иные, и в этом отношении был предшественником современного учения о царской власти.

Устанавливая понятие симфонии властей, мы отметили, что в это сложное понятие входит не только понятие о самостоятельности, независимости этих властей, но и понятие об их соподчинённости при преследовании в конце концов общей цели: спасения человечества в будущей жизни. Пальмер, блистательно осветивший понятие самостоятельности Церкви, как объект борьбы Никона, не закончил изображения того здания, которое строил Никон, а именно его стремления жизненно воссоздать симфонию властей. Чтобы лучше дать почувствовать, насколько идеи Никона являются плодом сочетания святоотеческого учения с чисто русским подходом к христианству, мы не ограничились воспроизведением построения соотношения царя и Патриарха как двух глав – представителей двух общений – государственного и церковного, но показали это соотношение в Византийском их построении с указанием особенностей русского построения.

В своём учении о царской власти с церковной точки зрения Никон дал теорию православного царства, святоотечески опровергнул учение о безграничности царской власти и показал те пределы, которых она переступать не может. В этом отношении он не только сходится с учением канонической науки, но и отвечает тем стремлениям поставить принципиальные границы государственной власти как таковой, которые ожили в наше время как протест против всепоглощающей власти государства как такового, возродившегося в XVIII веке к языческому устремлению к неограниченности. Для Никона государство никогда не пребывает без высших, регулирующих его деятельность церковных идей, ибо и для людей, управляющих государством, остаётся заповедь Апостола (1Кор.10:31) никогда не забывать о последней цели – спасении. («Итак, едите ли, пьете ли или иное что делаете, все делайте во славу Божию»). Эта идея симфонии призывает государство к миру, но не к тому миру, который совершается по дипломатическим соображениям и ради взаимного ласкательства, а к тому миру с Богом и Его Церковью, о котором писал Максим-исповедник и учит Святая Церковь, как о мире с Богом.

<...> «Положение монарха, – говорил Котляревский (Юридические предпосылки Русских Основных Законов, стр. 130 по цитате профессора Казанского), – имеет часто гораздо более глубокое историческое, чем юридическое, обоснование. Правовые определения этой власти, формулы законодательных памятников и учредительных хартий – только поверхностный слой, который накинут на веками отлагавшиеся плоды победы и поражения в борьбе с окружающими социальными силами, на отпечатлевавшиеся привычки, верования и чувствования». Надо принять во внимание при определении власти не только го, что написано в законе, но и то, что живёт в неписаном виде в правосознании русского народа.

Эту часть верховной власти, соприкасавшуюся с Церковью, раскрыл Патриарх Никон в своём учении, и только лишь последующая абсолютизация власти, то есть отрешение её от питающих её основ, привело к тому, что один из существенных моментов царской власти (Православие) не вошёл в её определение в полном своём объёме, несмотря на то что в отдельных статьях Основных Законов этот принцип нашёл себе частичное применение. Таковы все статьи, обеспечивающие соответствие взглядов обладателей трона миросозерцанию народа: тому служит наследственность престола и независимость обладания им от чьей-либо личной воли, обеспечение не только православного исповедания государя, но и православного воспитания, статьёй 185, требующей, чтобы брак лица, могущего наследовать престол, происходил не иначе, как по принятии невестой Православия; тому же служит постановление о присяге престолонаследника, рассматривающее его положение как приготовление к предназначенному «великому служению»; тому же служит коленопреклонённая молитва царя после коронования, которую граф Сперанский называл клятвенным обетом: «Буди сердце мое в руку Твоею, еже все устроити к пользе врученных мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово». К этому направлена и присяга подданных, религиозным актом запечатлевающая обязанность верности, нравственно приобретающая подданных к служению государству в их строительстве Земли Русской; то же устанавливается и самим актом коронования, освящающим единение царя с народом, и проч. Понятие православного царя развёрнуто Никоном много шире в смысле обязательности для царя признания Церкви как особого Божественного учреждения с своими законами. Абсолютистские тенденции петербургского периода могли заглушить, но не истребить православное сознание о существе царской власти, которое выявляется в «Раззорении» Никона.

III. С Никоном связана и проблема национально-историческая XVII века. <...> Правовые идеи Никона являются частью его культурных идеалов, которые он указывал русскому самосознанию. Для него Православие было строительной силой, и он хотел, чтобы оно проникало все поры Русского государства. Его Третий Рим значительно отличался от Третьего Рима старообрядцев, видевших в формах Русского Православия, как оно сложилось до Никона, последнее слово и критерий истины. Никон не сливал, подобно им, Православия с обрядностью и церковного общества с политическим. Общество было для него шире политического и призвано служить вехами для последнего, с целью его улучшения и преображения. Он отвергал Аввакумовое отчуждение от науки, выразившееся так метко в словах Аввакума: «Еллинских борзостей и риторских не текох, но пребывал в учении благодатного закона», или «вера потреба ко спасению, а не риторика и грамматика»; Аввакум называл философов-греков и малороссов – песьими сынами, а Никон заводил библиотеку с сочинениями греческих и римских классиков, мощной рукой стремился к насаждению школ, типографий, выписывал киевских учёных для переводов книг, устраивал школы художественной иконописи, заводил новые производства (ценинное и проч.) и наряду с этим заботился о благолепии Богослужения, уничтожил единогласие, ввёл киевское пение в церквах. Стараясь возвысить общественное значение Церкви, принимал строгие меры поднятия дисциплины в духовенстве, одновременно стараясь освободить его от давления на местах со стороны ещё более невежественного слоя приказных людей. Никон тем самым старался повысить значение и влияние Церкви. Он хотел сделать из Москвы религиозную столицу для всех православных народов, но, чтобы она отвечала своему назначению, она должна стать в уровень с веком относительно просвещения. Он не чуждался заимствования материальной культуры с Запада ради создания сильного государства, но строго охранял Православие и православный лик своей культуры (поэтому он нетерпимо относился к иконам западного письма).

Он создавал просвещённую православную культуру и учился ей у греков как у сынов Церкви-Матери, но не для того, чтобы грецизировать Русскую Церковь, а для того, чтобы провести осознанную потребность исправления чинов и обрядов и превзойти греков в Православии, как впоследствии Пётр хотел в военном искусстве перещеголять шведов. Хотя Никон называл себя в эпоху исправления чинов и обрядов «русским по рождению, но по вере греком», однако в нем и его деятельности более чем в ком-либо выразились типичные черты русского Православия. Если Православие греческое в общую сокровищницу Православия внесло его догматическую разработку, если Православие Сирии и Египта подходило к Православию преимущественно со стороны мистической, то стремление русского народа было понять христианство не столько как отвлечённую догматическую систему, но преимущественно как нравственно животворящую силу, а христианскую жизнь, как жизнедеятельность человеческого духа, нравственно-возрождённого христианством (Доброклонский).

Об этом именно все время пишет Никон в своём «Раззорении», и это он проводил в жизнь, выступая не только как проповедник, но и как исповедник, принеся жизнь свою в жертву и за своё учение, и за своё обличение. Его задача по снятию ветхого Адама для создания на деле Святой Руси ощущалась плотскими людьми, и прежде всего боярами, соприкасавшимися с ним более непосредственно, как непосильная тяжесть, поруха самолюбию; они не поняли Никона и, потакая страстям царя, использовали его возмужалость на войне, и не допустили его до Никона, добились низвержения Никона, не дали ему вывести Россию на путь дальнейшего оцерковления и углубить Православие в русской жизни не только как учение веры, но и как путь, истину и жизнь, чему Никон давал сам живой образ. Вот это обстоятельство просматривают те исследователи, которые фиксируют все своё внимание на протестах Никона против Монастырского приказа и против захвата государством церковной собственности, не стараясь вникнуть в истинную каноническую природу его протеста и её глубокие религиозные корни, превращая в цель то, что для Никона было только средством к возможностям на пути дальнейшего оцерковления жизни как вечной недосягаемой задачи.

Стараясь проникнуть в никоновские стремления, мы можем признать, что их одухотворяла эта общая идея оцерковления жизни: для этого надо было восстановить нарушенную симфонию властей и дать воплощение образа Патриарха, выполняющего эту задачу путём средств, дозволяемых Церковью. Своим уходом от зла он прибегнул к мере архипастырского воздействия, как показывает вся обстановка его ухода по исследованиям профессора Николаевского и Пальмера и собственное поучение Никона в Успенском соборе 10 июля 1658 года, сказанное им в связи с прочитанным словом Златоуста и обычно совершенно игнорируемое исследователями его ухода. Нельзя высказывать суждения об уходе Никона, не выслушав его самого и не стараясь восстановить его собственное объяснение, довериться подтасованным и недобросовестным показаниям его врагов.

Изучив в доступной нам мере обстоятельства его ухода, мы оценили его уход как подвиг архипастырства, выявивший величие Никона-исповедника. Мы старались выяснить принципиальное разграничение власти церковной и государственной, как оно делалось церковным учением до Никона, самим Никоном и после него современной православной канонической наукой, и нашли, что Никон учил и действовал по-церковному, что он вовсе не был и судим за вторжение в государственную сферу, что суд над ним был лишь одним из звеньев боярского преследования против него, никогда не усыпавшего и менявшего только свои формы. Перед нами прошли нелепые обвинения Никона в убийстве, государственной измене, в захвате земельной собственности у соседей Воскресенского монастыря, в ереси, в содомии; прошли перед нами покушения на отравление Никона, стремление его представить преступником, только для того, чтобы от него отделаться окончательно, сослать его ещё в 1659 году в дальний монастырь, изобразить его уход как оставление патриаршего престола на произвол судьбы, посвятить его в схиму, чтобы лишить возможности вернуться на престол. Как апофеоз последовало заочное обвинение 72-летнего старца в блуде, опровергнутое уже после заочного осуждения, по одним доносам врагов (1676), свидетелями и всем образом жизни, и всею настроенностью его, но использованное для отягощения его участи и перевода в другой монастырь на более строгих началах.

Все эти обвинения характеризуют не Никона, а его обвинителей, и интересно то, что всякое обвинение исходило обычно от тех лиц, которые или были наиболее близки к вменяемому ими Никону греху, или просто повинны в нем: Лигарид-содомит обвинял Никона в содомии; Боборыкин – захватчик монастырской земли – обвинял Никона в захвате (она после падения Никона от него была вновь отдана монастырю и проч.), а бояре-властолюбцы обвиняли Никона во властолюбии. Самая процедура суда 1666 года над Никоном не представляет тени правосудия и изобличает всю искусственность, нужную как форма для того, чтобы можно было считать Никона осужденным окончательно. Для такой непомерной злобы нужно было иметь особые причины, и их было достаточно; одна из них – причина духовного порядка: Никон праведник, обличитель был ненавистен погрязшим в грехах боярам, окружавшим царя, о которых современники – очевидцы-иностранцы, посещавшие Москву, беспристрастные наблюдатели высказывают самые нелестные, выражаясь скромно, суждения. Никон задевал самолюбие бояр и открытым обличением, и самым фактом своего государственного регентства в отсутствие царя.

Вторая причина была более государственного характера. Рассматривая умонастроение боярства с эпохи Грозного, мы видим, что этот класс людей, бедный идейно и духовно, старался в Москве после объединения Руси с разгромом уделов, заменить своё утраченное положение самостоятельных правителей созданием вокруг царя сплоченного класса прирождённых советников царя. Этот класс окружил непроницаемым кольцом царя, не допуская до него свежих даровитых людей, и преследовал Никона как царского советника, подобно тому как преследовал и другого выдающегося деятеля царствования Алексея Михайловича, невысокородного боярина Афанасия Лавретьевича Ордына-Нащокина, кончившего жизнь добровольным уходом с государственной арены в монастырь под влиянием непрестанных интриг родовой знати (князя Хованского и других). Властолюбивому родовому боярству нужен был малолетний или слабый царь. В эту эпоху оно поднимало голову на несчастье государству. Вместе с Никоном царь Алексей Михайлович представлял бы несокрушимую твердыню: чтобы разрушить её, надо было разъединить их и погубить того, кто восполнял своей личностью слабость царя. Нам думается, что здесь именно, а не в повторяемых за Лигаридом и другими врагами Никона бездоказательных утверждениях о властолюбии Никона надо искать роковой развязки драмы, выведшей Россию не на путь православной культуры, а на путь протестантско-немецкий, на путь немецкой духовной колонии. <...>

Никон настолько воплощал собой патриаршество и настолько связывал по ассоциации идей с собой выполнение идей православного царя – верховного правителя государства, что с его падением, – несмотря на принципиальное признание его идей на соборе 1667 года, хотя и без признания авторства Никона как их источника и выразителя, несмотря даже на частичное их осуществление (в закрытии Монастырского приказа, прекращении суда светских лиц над духовными и прочее), вынута была из воплощаемого им учреждения душа, дававшая русскому патриаршеству государственной жизни особое назначение; была вынута вместе с тем душа и из другого учреждения, которое начиная с Петра I получает совершенно другую сердцевину: я разумею царскую власть. В нее было вложено уже другое содержание, и в этом Пётр произвёл идейную революцию, размеры которой не меньше многих революций, произведённых снизу, несмотря на то, что царская власть не только осталась по форме, но и продолжалась в той же династии.

Царь Пётр не только уничтожает ряд церковных обычаев и снимает с царской власти и буквально, и в переносном смысле духовные одежды, не только расцерковляет государство, отвергает обязанность царя считаться в государственном законодательстве с высшими целями Церкви, но принципиально на место славы Божией и любви к отечеству, проникнутой этой ревностью о славе Божией, ставит цель – славу отечества в чисто языческом смысле. Царь – всемогущий самодержец; он не только посягает на государственный обычай престолонаследия, считая вправе указывать наследника, и подводит под царскую власть гоббсовское договорное основание. В теориях естественного права этот первоначальный договор мыслится, конечно, не как исторический факт, а как идея, тип, правило, по которому общество должно конструироваться. Гоббс создавал по теории естественного права понятие о безграничности власти государя, отводя ему церковные дела, и ещё более отточил цезарепапистские устремления Петра. Царь Пётр вторгается в сферу церковную, реформирует монастыри не по церковным идеям, а по новому принципу полезности, давит на церковное законодательство, заставляя издавать церковные законы, желательные ему (создание Синода), разрушая церковный строй, на канонах основанный, мотивируя государственным опытом необходимость коллегиального управления Церкви, не уяснив или просто отстранив вопрос, может ли светский правитель по своей инициативе не только проводить, но даже ставить вопрос об уничтожении канонического возглавления Церкви, основанного на апостольском предании (34 Ап. пр.), подтверждённого на Вселенских соборах и существовавшего в то время во всех Церквах. Он разрушил понятие Церкви, как особого организма, имеющего своё законодательство управления и суд.

Самый факт этой реформы подорвал жизнедеятельность Церкви, ушедшей в пустыни и леса и светившей с тех пор не с высоты канонического возглавления, могущего и дерзающего руководиться только высшим светом Божественного учения, а из пещер и уединения святых отшельников вроде Серафима Саровского и Амвросия Оптинского. Само высшее управление Поместной Церкви становилось в разряд второстепенных государственных учреждений, подчинённых иногда даже не непосредственно «своему крайнему судье», как называла епископская присяга императора, а другим государственным учреждениям вроде Сената, Кабинета Министров и даже Обер-Прокурора Святейшего Синода. Достаточно сопоставить, что в Московском государственном строе Патриарх стоял рядом с царём, чтобы увидеть в этом перемещении олицетворение того уровня, на который была поставлена Церковь. Катехизис, изданный при Петре в лютеранском духе, церковная проповедь, подчинённая государственным целям, и исповедь, поставленная на службу раскрытия государственных преступлений, – вот перед нами картина государства, нарушившего грань, поставленную ему Божественными и церковными законами. Удивительны ли поэтому те пророчества, которые шли о гибели самого государства на этом пути, начиная с Никона и кончая Пальмером и Достоевским. <...>

На всю значительность и жизненность самого дела Никона для истории России указывает Пальмер словами: «Падение Патриарха Никона есть та точка, тот перелом, около которых должно было обращаться дальнейшее религиозное и политическое развитие многих поколений. Его церковные и политические последствия долго видны нам, и ещё не более как в своём начале». Так Пальмер писал в 70-х годах XIX века, но мы через 50 лет после него, после великой катастрофы, можем сказать, что видим и дальнейшие последствия. В результате замены аскетически церковного идеала Московской Руси эвдемонистическим направлением культуры петербургского периода обессилела воля русских людей. Были забыты церковные основы царской власти, и внецерковное общественное мнение сочло себя безапелляционным судьёй в судьбе учреждения, созданного многими поколениями. Забыли о церковной связанности монархии и не нашли в себе силы противостоять революционному гипнозу и те, кто обратил взор к Учредительному собранию, учреждению, исходящему от противоположного монархическому принципу принципа народного суверенитета, в основе которого лежит вера в неповреждённую первородным грехом человеческую природу, как то и было у вдохновителя этой теории Руссо. А порабощённая за 200 лет, разъединённая и отучившаяся от совместного соборного действования иерархия не нашла сил протестовать против антицерковного акта насильственного низложения царя. Ведь установленная всенародно на Земском соборе 1613 года и освящённая в короновании царская власть не могла законно определяться в судьбе своей и судьбе своих носителей без участия правильно организованного в Земском соборе народа, органической частью и созданием которого (то есть народа) она является, и без Церкви, в которой она занимает особое иерархическое положение, и в ином месте, чем в Кремле Московском, где совершались всегда важнейшие акты царей русских⁸⁹.

Для русской интеллигенции на смену Евангельскому идеалу стремления ко Христу явился идеал другой, кощунственно выдававший себя за новое Евангелие непротивления злу силой, и нельзя не вспомнить слов одного стороннего наблюдателя, искренно любящего Россию. Так, мы читаем верную характеристику у Крамаржа в книге «Русский кризис»: «Отчуждение от государства и анархизм были глубочайшими особенностями русской интеллигенции со времён Герцена и Бакунина, и даже славянофилов, а граф Лев Толстой дал этим чертам интеллигенции высокое освящение своей литературной мировой славой, и на Толстого ложится львиная доля ответственности за русскую катастрофу».

IV. В известном смысле с именем Никона связано и культурно-политическое значение для русских людей XX века эпохи крушения России. Мы отметили в учении Никона, наряду с его историческим делом, обусловленным временем и местом, элементы вечной ценности, признанные и современной канонической наукой, и другие, связанные с учением о Церкви, с теорией симфонии – учением, имеющим характер обязательности для православного государства. Но прежде ещё заботы о влиянии Церкви на государство надо позаботиться после великой катастрофы о воссоздании земного строя самой Русской Церкви, чтобы она имела силы и средства создавать своих пастырей и выполнять эту работу, которая на ней лежит по воссозданию в людях померкшего образа и подобия Божия, воспитания, образования, призрения, благотворения и проч.: то есть опираться на свою внутреннюю силу и право, и в этом смысле надо помнить о том положении её в государстве, которое отводил ей Никон в соответствии с традициями русского государственного права, определявшего её положение со времён Святого Владимира до царя Алексея Михайловича, и вспомнить его заветы в то время, когда, с разрушением русского политического устройства и Русской Церкви, дух русского человека может терять свою опору.

Если Токвиль писал <...> о французской революции 1789 года, что её отличием от всех предшествующих было то, что одновременно были поколеблены и церковные и государственные основы, то разрушение русской революции было ещё глубже. Ибо, если во французскую революцию духовная пустота, образовавшаяся с уничтожением церковного культа, была занята культом Разума, а потом культом Верховного Существа, то русская революция пропитана культом прямого сатанизма и Богоборчества. Излечение от этого состояния возможно только через служение общества Христу и Его Церкви, иными словами, диавол может быть побеждён только крестом. Мысль в поисках опоры невольно обращается к Церкви как носительнице истинного учения жизни.

Речь идёт не о перенесении Московского социального строя, а о принятии в основу строительства того духа оцерковления, который вносил Никон в русское самосознание своим словом и делом; речь идёт о выборе между мирским эвдемонистическим или церковно-аскетическим направлениями самой культуры, который и определит положение Православной Церкви в Русском государстве. Чтобы прочно стоять самому государству, надо помнить верный завет Аристотеля, что первое дело правителя – забота о религии, и осуществление Никоном Апостольского правила: «Все, что ни делаете, делайте во славу Божию». Грядущая эпоха в этом смысле должна стать также эпохой Никона, как были эпохи Антония и Феодосия Печерских, как была эпоха Сергия Радонежского, каждая связанная с особым притяжением к определённому Святому, выразителю её надежд и упований.

Мир старообрядческого Православия и мир никоновского Православия могут в Никоне найти то общее, что он строил церковную культуру и в этом смысле русскую, с её проникновением Церкви во все поры строительства, а не протестантскую, в которой Церковь занимает место частного общества, не затрагивающего общественной и государственной деятельности. С падением империи надо определить, что в её идеологии было уклоняющегося с православной точки зрения. Идейно цезаре-папизм явил собой вырождение идеи православного царства, и надо выразить эту идею в её чистоте, а не в искривлённом виде. Период империи отказался от идеи Третьего Рима в его никоновском понимании и явил собой возрождение язычества в смысле гипертрофирования царской власти через выведение её из положения известного иерархического чина в Церкви на положение понтифекс-максимума.

Когда Никон был в Ферапонтовом монастыре, то он на каменном острове на озере, созданном им собственноручно, поставил крест с надписью, выражавшей святую истину, весьма точно сформулированную: «Никон, Божией милостью Патриарх, постави сей крест Господень, будучи в заточении за Слово Божие и за Святую Церковь на Белоозере, в Ферапонтовом монастыре, в тюрьме». Хотя Никон и не все годы сидел в тюрьме в буквальном смысле слова, а только известные периоды (1668–1671 и приблизительно 1676–1681), но в смысле переносном все время своей ссылки в 1666–1681 годах, ибо был насильственно заточен и устранён от деятельности, к которой был призван в силу своего сана и от которой могла его освободить только смерть или правильный канонический суд, а не подкупный суд продажных Патриархов, руководимых не следствием, выясняющим все обстоятельства дела, а продажным греком-католиком, запрещённым в Православии, Митрополитом, желавшим занять место русского Патриарха. Величавое впечатление производит непоколебимая и в заточении стойкость и бескомпромиссность Никона, увековеченная стихами поэта:

Но и в тиши обители далекой

Развенчанный владыка оставался

Все тем же Никоном, суровым, строгим,

Каким он был в минувши годы,

Во оны дни величья своего.

V. Есть в теме Никона сторона мистическая. Его постигла судьба пророков, о которой говорит Ев. Мф.23:33–34: «Змии, порождения ехидны! Как убежите вы от осуждения в геену? Посему, вот, Я посылаю к вам пророков и мудрых и книжников; и вы иных убьете и распнете, а иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город». Или Евр.11:37–38: «Не достанет мне времени, чтобы повествовать о Гедеоне, о Бараке, о Сампсоне, о Иевфате, о Давиде, Самуиле и других пророках, которые... испытали поругания и побои, а также узы и темницу, были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления, те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли». Так и вся жизнь Никона после его ухода подвергалась до самой смерти медленному изводительству, менявшему только формы, но не прекращавшемуся никогда, сделавшему из него мученика-страстотерпца. Грех, совершенный по отношению к нему нечестивым гонением на него, не искуплен грамотой Патриархов 1682 года, восстановившей его в правах Патриарха и объявившей, что Никон может быть прощён ввиду искупления им своей вины смиренным терпением в заточении. Не принесено перед ним покаяние за содеянное ему государственной властью – ничего не сделано для снятия тяжести тяготеющих над государственной властью слов, произнесённых Никоном царю на суде: «Кровь моя на твоей голове, царь!»

Для государственной власти, желающей снять эту тягость, надо принести такую же общественную повинную перед гробницей Никона, какую Никон от лица царя Алексея Михайловича принёс перед гробницей Св. Филиппа и молил его о прощении. А Иерархия не может не вспомнить, что русский народ уже давно прославил Никона своими посещениями места его последнего упокоения и молитвами перед его гробницей получал от Бога исцеления. Сам Бог чудесами Своими по его предстательству указывает путь к прославлению Никона сопричислением его имени к именам Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Гермогена, Святителей Московских. Да подаст нам Господь видеть чудо восстания нашего народа к образу и подобию Божиему молитвами Святейшего Никона, Первосвятителя и Чудотворца Московского!

Есть и другой грех, связанный с грехом по отношению к Никону: это порабощение Церкви, доведённое до апогея с Петром I. Революция явилась искуплением за два века этого порабощения и своеволия власти. Она явилась и делом сатанинским и в то же время провиденциальным попущением за грехи. <...>

Признавая революцию делом сатанинским, мы тем самым определяем, что и побеждена она не может быть без креста, то есть без содействия Церкви и её воссоздания.

VI. Ещё один вопрос. Чем близок Никон русским людям и нашей эпохе? Происходя из земледельческой крестьянской семьи, самородок, самоучка, взрастивший свои силы под покровом монастыря, Никон дошёл в жизни своей до высшей иерархической лестницы и своими дарованиями освятил путь, по которому надо идти России, но дело возрождения России из замкнутого, самодовлеющего бытия совершил другой гений, направивший Русь по иному пути, «но на делах его великих печать проклятия легла», как выразился один поэт.

Никон в своей личности соединяет те два класса общества, которые, не будучи созданием государственной власти, знаменуют собой величие мощи и духа России и призваны воссоздать её величие во славу Божию. Святейший Никон-Патриарх собственной жизнью показал, чего может достигнуть гигантская энергия русского человека, отдавшего силы на служение Церкви и государству, и даёт нам веру в творческую силу русского народа; он указал и путь этого возрождения, «и плоды его разума верны, и имя его будет живо вовек». Что русский народ способен идти по этому пути, показывает его прошлое и идея, в нем выясняемая, которая не может быть зачёркнута тем временным падением и последующим игом, которое наложила на него богоборческая власть; это показывает, что православие было его основной движущей стихией жизни на протяжении столетий и что, как от падения встаёт раскаявшийся человек, так может встать и целый народ. <...>

Ещё Фихте в своих «Reden an die Deutsche Nation», в эпоху величайшего падения своей нации, установил, что великая нация может достигать благосостояния и развития, присущего её способностям, только в том случае, если она будет развиваться путём самостоятельным, предназначенным для неё самой её природой и духом. Только благодаря упадку её национального чувства могла произойти катастрофа подчинения России Третьему Интернационалу. Найти в прошлом её вдохновлявшие её идеи, строившие жизнь нации и государства, есть задача современности, как задача духовного возрождения.

«В чем особенность чисто русского понимания христианства?» – спрашивает исследователь древнерусской литературы и отвечает приблизительно так: в цельности и чистоте христианства в понимании русского народа. Русский народ, начиная свою историю и не имея положительных основ для осуществления пробудившихся стремлений к жизни, «не веси закон», говорили болгары Святому Владимиру, жаждал такой веры, которая бы создала ему жизнь, вдохнула в него начала вечного и цельного развития и образовала из него народ, не временно устроенный и счастливый, но вечно живой, растущий и размножающийся.

Русский народ понял, что христианство – не только возвещение начал веры и жизни, но и действительной жизни с Богом и в Боге.

Та свежесть, которою отличалась русская душа, её свобода от всяких отвлечённых, самостоятельно составленных воззрений и обусловливала собой то, что христианство охранялось в ней во всей своей жизненной цельности, без малейшего предпочтения какой-либо одной его стороны, области веры, области жизни, например, или, наоборот, и в совершенно евангельской чистоте. Эта цельность и чистота и составляют национальное богатство русского народа в понимании христианства. Это богатство выражается в таком виде: по принятии христианства русский становится христианином, содержание русского отождествляется с содержанием христианина, христианство становится содержанием народности. И если можно назвать национальным достоянием известного народа то, что христианство стало содержанием его народности, то такое достояние и принадлежит русскому народу. Но тут, скорее, приложим термин «универсальный», потому что самая национальность выражается в универсальности, содержанием народности стало то, что универсально. Поэтому, в приложении к русскому народу, надо сказать, что национальным в понимании им христианства является то, что он понял его универсальное значение, что он увидел в христианстве Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь и, таким образом, национальной чертой понимания является универсальность, кафоличность христианства. Если и стремился жить чем русский народ, то именно чувством Бога. В литературе своей он проявил жизнь этого чувства и выявил своё понимание связи, соединяющей его с Богом.

Как Отец, Бог употребляет все меры к тому, чтобы люди, Его дети, достигли своего назначения, и раз Он видит их уклоняющимися от своего назначения, допускает им испытать все последствия этого удаления от жизни, и на них обрушиваются всевозможные бедствия как результат потери жизни в Боге, потери жизни в любви Божией, как результат гнева Божиего. И понятно, что степень этих несчастий стоит в прямой зависимости от степени участия самого человека в них: там, где нет сознания преступности греха, где грех лежит в основе жизни, там и его последствия являются обычным явлением, составляют самую жизнь: там же, где есть сознание преступности греха, где жизнь должна бы течь совершенно по другому, противоположному руслу, там совершенный трех, как акт сознательно-злой воли самого человека разрушает самую жизнь, уничтожает для грешного человека её основу, и его последствия бывают ужасны.

Бог представляется сознанию русского народа праведным судьёй, который непременно и достойно отмщает каждое преступление человека, и как праведный и любящий никогда не позволяет злу восторжествовать над добром, направляет к благим последствиям всякое зло в жизни людей. Всякая неправда, всякий трех необходимо влечёт за собой тяжёлые последствия для жизни человека, и Бог, попуская их, является праведным Судьей, отмстителем человеку за его неправды.

Народ твёрдо верит, что никакое зло не может остаться безнаказанным, что всеведущий и праведный Бог необходимо покарает всякую неправду, а потому и стремится на Бога возложить отмщение за все обиды свои, предоставив Ему счёты со своими врагами.

В общественной жизни людей точно так же Бог является премудрым и благим деятелем и строителем. Он даёт силу и власть духовным пастырям и учителям народа вести порученные им души по пути спасения. Их избрание не может обусловливаться личными желаниями или расчётами известных лиц, но принадлежит воле Божией.

Бог есть источное начало, давшее всему жизнь, и бесконечная сила, поддерживающая и направляющая мир к его истинной цели – добру, сила, которой живёт все существующее, Бог так близок миру, что русский народ готов был в каждом явлении его видеть жизнь Бога в мире.

Как высочайшее Благо, движущее жизнь мира, Бог явил Себя и в истории мира, которая, по взгляду русских людей, представляет собой историю любви Божией к миру и постепенное приближение к ней со стороны последнего. Бог есть строитель всей жизни человека.

Милосердный Бог, сотворивший человека для вечной жизни, видя его уклонившимся от жизни к смерти, по любви Своей не захотел допустить его до совершенной погибели. Его любовь не могла перенести такого конца, противоречащего самому назначению Его творения, в которое Он вложил Свой Образ как начало бесконечного развития и вечной жизни.

Но действительная жизнь человека шла не по пути к своему Творцу и Первообразу. И так как жизнь есть в своём роде течение и так как само течение, направившись по новому руслу, не в силах уже возвратиться на прежнее, то тоже нужно сказать и о человеке. Поставивши себя и свою земную волю законом своей жизни, человек мог только идти вперёд в этом направлении, укрепиться и стареться в нем, но поворот к прежней жизни в Боге для него уже был невозможен. Преградой тому был он же сам, его эгоизм как основа жизни, который нужно было уничтожить и на его место поставить истинное начало жизни, но сделать это сам эгоист не мог, потому что в эгоизме нет силы жизни, а есть только её отрицание. Но так как человек носит в себе образ Божий как задаток вечной жизни и не был только в силах дать ему перевес в направлении своей жизни, то для возвращения его к истинной жизни нужно было обновить его природу, уничтожить в ней земное начало жизни и призвать к жизни и сделать её основой и началом истинное и Божественное начало в человеке. Но дать жизнь, обновить природу умирающую может только Тот, кто в Себе Самом имеет жизнь, только источник жизни, только Бог.

Иисус Христос стал началом и источником истинной жизни людей; людям остаётся только усвоить себе это Начало и питаться от этого Источника для того, чтобы начать новую жизнь. Им нужно усвоить Христа, как начало Воскресения в смерти, то есть умереть в Христе для своего греховного прошлого и воспринять в себя Источник жизни, Который бы развил их в ней и привёл к цели их течения – Богу.

Дух Святый, обитая в обществе последователей Христа, через особых лиц, Богом поставленных пастырей, и совершает спасение каждого человека в отдельности, обновляет его, вводит его в царство сынов Божиих.

Если происходило нарушение пастырских уроков и оказывалось недостаточным строгое учительство, то надо было прибегать к силе и власти, чтобы этим путём сохранить чистоту христианской жизни. С этой целью уставы предоставляли Епископам право суда преступлений против веры и основы Христианского общества – семьи и некоторые другие тяжбы. Замечательно, что и в этом случае представители Церкви не выделяли князей и царей из числа других пасомых и в случае уклонения обличали и карали их. Вот русский подход к христианству, стремление понять его как жизненную силу и приобщить свою жизнь к его духу.

Никоновское «Раззорение» является применением тех же русских православных взглядов в области политического строительства, то есть углублением русского понимания христианства, распространением его на сферу политическую в смысле признания религиозно-нравственной обязанности государственной власти иметь перед собой руководящим идеалом идеал Церкви. Сознание доминирующего значения греха в жизни личной и общественной как причины несчастий, следуемых за уклонение от воли Божией по испорченности природы человека; жизнь чувством Бога – праведного Судьи, отмщающего людям и их поколениям каждое преступление, всякую неправду, всякий грех; стремление выправить жизнь по канону церковному, как средство отрешения от личной испорченной грехом воли человека, и стяжание вспомоществующей благодати Духа Святого – вот основные импульсы никоновского учения. Вот почему он считал, что праведность одного значит больше, чем миллионы толп; вот почему отводил он такое большое значение в государственной жизни началу духовному и старался приобщить жизнь общества к церковным началам: в Церкви Дух Святый является строителем и совершителем жизни.

Святителю Отче Никоне, моли Бога о нас!

София. 27 ноября 1927 года

Грамота Патриарха Никона архимандриту Филофею с требованием уведомления о соловье, залетевшем в монастырскую соборную церковь

Случилось происшествие 20 мая 1666 года

«Никон, Божиею милостию Патриарх нашего строения Пречистыя Богородицы Иверского монастыря архимандриту Филофею, наместнику иеромонаху Паисию, строителю Евфимию с братией. Ведомо нам, великому господину, учинилось: в нынешнем-де во 174 году, мая в 20 день, в нашем строении в Иверском монастыре в Соборную и Апостольскую Церковь влетел-де соловей, и сел на нашем, великаго господина, месте, и пел дивно, и то-де многая братья слышала и тебе, архимандриту и наместнику, о таком деле известили, и как-де он пел, и годе слышали ты, архимандрит и наместник, и братья многая, и того-де соловья, взяв с нашего места пономарь и отдал тебе, архимандриту, и тот-де соловей у тебя, архимандрита, умер на руках. И вы то дело поставили себе в оплошку и к нам, великому господину, о таком деле не писали; да и об всяких делах ничего николи не пишете. И как к вам сия наша, великого господина, грамота придет, и вам бы о том деле к нам, великому господину, описать, не замолчав ни часу, обо всем подробно: как той соловей появился в церкви, и в какое время и в коем часу, и как было и на нашем, великаго господина, месте тот соловей пел, и сидел на коем месте, и кто преж его осмотрел и кто его преж отдал тебе, архимандриту, и как ты его принял и долго ли у тебя он был в руках и пел на какой превод? Приказный Евстафий Глумилов.

Писано в нашем строении Нового Иерусалима Воскресенского монастыря, 174 г. июня в 7 день».

Отписка Архимандрита Филофея Патриарху Никону на вышеприведённую грамоту

«Великому Господину, Святейшему Никону-Патриарху. Твоего великого господина строения Пречистыя Богородицы твои архимандрит Филофей, наместник иеромонах Паисий, строитель Евфимий с братьей у тебя, молостиваго отца, благословения просим, Бога молим и челом бьем. В нынешнем 174 году, июня в 23 день, в твоей, великаго господина, грамоте писал к нам, богомольцам твоим, ведомо тебе, великому господину, учинилось: в нынешнем-де во 174 году, мая в 20 день, в твоем, великаго господина, строении в Иверском монастыре в Соборную и Апостольскую Церковь влетел-де соловей, и сел на твоем, великаго господина, месте, и пел дивно, и то-де многая братья и мы, богомольцы, слышали, и того-де соловья взял с твоего святительскаго места пономарь и отдал мне, архимандриту, и тот-де соловей у меня, архимандрита, умер в руках, и нам бы о том к тебе, великому господину, отписать, не замолчав, обо всем подробну. – И мая в 20 число, в шестую неделю по Пасце, в соборной церкви на утрени, на втором чтении, пошел из церкви в притвор северными дверьми дьякон Варсонофий, и в северных-де дверях летит ему встречу птица, и тот дьякон чаял, что нетопырь летит и учал на нее махать и в церковь не пускать, и та-де птица мимо его пролетела и через братью, которые сидели подле дверей, полетела вверх через деисусы в олтарь. И как начали петь степенную песнь, первый антифон, и в олтари на горнем месте на окне седя преж почал посвистывать по обычаю, и защокотал, и запел, и пропел трижды, и то пение мы, богомольцы твои, архимандрит и наместник, и строитель, и братия слышали. И пришед пономарь возвестил мне, архимандриту и наместнику, что поет во олтари, и мы пошли в олтарь его смотреть, и тот соловей учал в окне летать и биться вон. И, приставя лестницу, послали малого, и велели его бережно поимать, и клетку приготовили, во что посадить, и той малый учал его хватать и поймал руками живого, и посадил в шапку, и, сошед с лестницы, принес ко мне, архимандриту, и я его из шапки вынял мертваго. А естьли бы жив был и мы хотели послать его к тебе, великому господину, простотой своей и не писали, что он умер, и послать некого. И о сем у тебя, милостиваго отца, прощения просим, что о том соловье простотой своей к тебе, милостивому отцу, не писали».

Патриарх взглянул на это происшествие как на предвестие ожидавшей его судьбы, и церковные события конца того же 1666 года не замедлили оправдать его предчувствия во всей силе: спустя шесть месяцев после происшествия Патриарх Никон, подобно Иверскому соловью, пропев на Соборе 1666 года трикраты свою лебединую песнь, впал в руки врагов своих, был сослан ими в заточение, долго томился в нем и напоследок, хотя и достался в дружелюбные руки своего царственного крестника, но прибыл к нему уже мёртвым и возвеличен подобающей честью лишь в погребении и поминовении.

(Написано на стенах жилища Никона)

1830 года

1

Оставленная пустынь предо мной

Белеется вечернею порой.

Последний луч на ней еще горит;

Но колокол растреснувший молчит. –

Его (бывало) заунывный глас

Звал братий к всенощной в сей мирный час!

Зеленый мох, растущий над окном,

Заржавленные ставни – и кругом

Высокая полынь – всё, всё без слов

Нам говорит о таинствах гробов. –

Таков старик, под грузом тяжких лет

Еще хранящий жизни первый цвет;

Хотя он свеж, на нем печать могил

Тех юношей, которых пережил. –

(Там же, в монастыре)

2

Пред мной готическое зданье

Стоит как тень былых годов;

При нем теснится чувствованье

К нам в грудь того, чему нет слов,

Что выше теплого участья,

Святей любви, спокойней счастья.

Быть может, через много лет

Сия священная обитель

Оставит только мрачный след,

И любопытный посетитель

В развалинах людей искать

Напрасно станет, чтоб узнать,

Где образ Божеской могилы

Между златых колонн стоял,

Где теплились паникадилы,

Где лик отшельников звучал,

И где пред Богом изливали

Свои грехи, свои печали.

И там (как знать) найдет прошлец

Пергамент пыльный. Он увидит,

Как сердце любит по конец

И бесконечно ненавидит,

Как ни вериги, ни клобук

Не облегчают наших мук.

Он тех людей узрит гробницы,

Их эпитафии пройдет,

Времен тогдашних небылицы

За речи истинны почтет,

Не мысля, что в сем месте сгнили

Сердца, которые любили!..