9. Описание вторичного моего путешествия к литовским старообрядцам и за границу в 1871 году

Когда в 1870 году был я в деревне Страшунах и прожил там с неделю, довольно беседуя о церкви: то, как изложено в предыдущей статье, страшунские старообрядцы присоединиться к церкви тогда еще не решились. Но после меня, летом, ездил к ним также побеседовать Ковенский единоверческий священник Мартиниан Тихомиров. И вот несколько из них решились подать на имя преосвященного Иосифа, викария Литовского, прошение, в котором писали, что желают присоединиться к церкви, и для совершения над ними обряда присоединения просили прислать меня. Обратив пастырское внимание на их просьбу, преосвященнейший Макарий, архиепископ Литовский, 21 декабря 1870 года, обратился с предложением к преосвященному митрополиту Иннокентию, не благоволено ли будет, согласно желанию страшунских старообрядцев, послать меня в Литву. Преосвященнейший митрополит был тогда в Петербурге, и оттуда написал к преосвященному Леониду, викарию Московскому, чтобы я исполнил это поручение. Итак, по благословению преосвященного Леонида, 16 января 1871 года, я отправился из Москвы в новое путешествие.

В Петербурге явился я к самому преосвященнейшему митрополиту Иннокентию испросить благословение в предлежащий путь, и к преосвященнейшему Макарию, архиепископу Литовскому, принять благословение на исполнение поручаемого мне дела в его епархии. После сего отправился из Петербурга в дальнейший путь. Остановившись в Динабурге, съездил в Рубенишки к Кириаку Сильвестрову наведаться, посеянное мною прошлого года слово имеет ли какое прозябание. У Кириака нашел моего спутника иеродиакона Иоанна, который сопутствовал мне в прошлом году в поездку моей к литовским старообрядцам. Он оставался в Литве, чтобы заняться обучением причтов новоустроенных единоверческих церквей и по силе споспешествовать новопоставленным священникам в слове проповеди. С этой же целью он приехал теперь и в Рубенишки. Кириак Сильвестров и о. Иоанн сообщили мне, что в Данышевке и в окрестности Рубенишек есть некоторые, желающие присоединиться ко святой церкви, и Кириак просил меня, чтобы, исполнив порученное мне дело в Страшунах, я опять заехал к ним Рубенишки и желающим присоединиться помог исполнить это святое желание. Отсюда съездил я в город Новоалександровск проведать новопоставленного единоверческого священника Артемия Сухорукова, и потом отправился в Вильну. Здесь явился к преосвященному Иосифу испросить и его благословение на порученное мне дело: преосвященный благословил меня и снабдил билетом, разрешающим совершать присоединение старообрядцев и исполнять у них церковный службы и требы.

Февраля 1-го из Вильны я отправился в Ковно, к отцу Мартиниану, чтобы с ним вместе ехать в Страшуны. В Ковно имел я свидание со всеми знакомыми, и они рассказали мне про Корнилия (он уже был псаломщиком при ковенской церкви), о котором писал я прошлый раз, что и нынешним годом потерпел он побои от родителей за присоединение к церкви. Я спросил самого Корнилия, каким это образом случилось, и вот чтó рассказал он: «Из Динабурга приехал дядя мой, закорелый раскольник, и в разговорах стал хулить святую церковь всякими укоризнами, чтó в обычае у старообрядцев. Я стал отвечать на его хулы, говорить в оправдание церкви. Ему это показалось нестерпимо. Вот он и поджег моего отца, чтобы побить меня: сам держал, а отец бил, и так больно, что из головы текла кровь. Тут они сами увидели, что зашли слишком далеко, – испугались, как бы не подвергнуться суду, и придумали в свое оправдание заявить в квартале, будто били меня за то, что я взял отца за бороду. После, когда утишился от гнева, отец и сам жалел меня, даже плакал; но болезнь из головы вынуть у меня уже не мог: несколько недель я страдал шумом в голове, да и теперь еще шум этот чувствую». Так-то ревнители раскола доказывают своим детям и присным правоту своего учения, когда не могут представить доказательств от Писания!

Февраля 2-го отец Мартиниан приехал на ярмарку в местечко Жосли, неподалеку от Страшун, чтобы там повидаться со старообрядцами и поговорить. Возвратившись, он рассказал, что старообрядческие ревнители стараются расстроить страшунских, убеждают от присоединения отказаться, говорят: большой нам порок будет, если попята присоединится к церкви.¹¹⁰ Я сказал: «воля Господня да будет!» и 4-го февраля поехал с отцом Мартинианом в Страшуны. Все страшунские собрались и была у нас беседа. Между прочим, они подали мне присланную от старообрядцев тетрадь в защиту беспоповства: я разобрал с ними эту тетрадь, показал, что она составлена не по священным книгам, и свидетельства в ней приведены подложные. 5-го февраля, поутру, говорят, что приехал беспоповский начетчик Никита Аллилуев с какой-то книгой. Никита не знал, что мы в Страшунах, и приехал порасстроить страшунских. Я сказал хозяину, у которого быль в доме, чтобы позвали его ко мне. Хозяин пошел, и едва-едва уговорил его придти. Тогда были у страшунских гости из других деревень, потому что была сырная неделя: вот и собралось довольно народу послушать нашу беседу. Никита пришел. Я с ним поздоровался и сказал ему: хорошо вы сделали, что пришли поговорить о законе; это дело спасительное!

Никита сказал: Мы, отец, наукам неученые.

– Мы и сами тоже не учены, ответил я, и хотим с вами говорить не о мудрости наук, а о правде, святым Евангелием нам преданной.

Аллилуев сказал: Вы, отец, нам прежде проповедовали иное, и тогда мы вас слушали; а теперь слушать вас боимся.

Я ответил: Прежде вы слушали меня без рассмотрения и проверки моей проповеди, потому что и я был такой же природный старообрядец, как и вы. Однако вы помните, чтó я вам прежде проповедовал, и теперь то первое мое проповедование и нынешнее поверьте священным Писанием: которое согласно священному Писанию, то и держите. А несогласно моей первой проповеди я теперь проповедую вот почему: старики наши многое, что Писанием утверждено, оставили и предали свое предание противное Писанию. Именно Христос во святом Евангелии предал, что кто не яст Его тела и не пиет Его крови, живота не имеет в себе (Иан. зач. 23); а старики–предки старообрядческие, вопреки Христову учению, своим последователям предали, что и без причастия тела и крови Христовы получить живот вечный можно. Еще Христос сказал: созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф. зач. 67); а старики – предки беспоповские говорят, что Никон патриарх церковь одолел, ибо священство ее и таинства истребил, и тою своею проповедью они патриарха Никона проповедуют быти сильнее Христа. Христа Спасителя уничижают, якибы Он исполнить свое обещание соблюсти церковь свою неодоленною не мог, да и на Никона патриарха клевещут, будто бы он сделал то, чего не только не хотел и не думал делать, но и не мог. И еще: Апостол Павел сказал о святых тайнах, что совершение их будет существовать даже до второго Христова пришествия: елижды аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дóндеже приидет; а старики – предки беспоповцев учат, что двести уже лет причастия святых таин, до второго пришествия Христова совершаться имущих, уже нет на земле. Таково учение старообрядческих предков, так оно противно евангельскому и апостольскому учению! Как же его не оставить? Такова же была и моя прежняя проповедь, на предании стариков утверждавшаяся: и вот я оставил ее, как Христову и апостольскому преданию сопротивную, а потому и для спасения ненадежную. Вы же ту прежнюю мою проповедь похваляете; а чтó говорю на основании Христова и апостольского учения, то слушать боитесь. Нужно бы того учения бояться, которое Христову и апостольскому учению противно и утверждается на одном только предании стариков; Христова же учения верующему во Христа чего бояться!

Аллилуев заметил: Вы все толкуете только о причастии, что без него спастися нельзя!

Я ответил: Мы толкуем не об одном только таинстве причащения тела и Господни, но и о всех добродетелях христианских. Но как вы не имеете и тайны причащения, о которой сказал Господь, что без нее невозможно получить живота вечного, то о ней прежде всего и говорим вам.

Аллилуев возразил: Мы причащаемся словом Божьим, творим молитву Исусову.

Я ответил: Творить молитву Иисусову великая добродетель; но причастия тела и крови Христовой заменить она не может. Господь принял хлеб и вино, и благословив даде ученикам: так учредил он таинство причащения, и сказал, что без того таинства невозможно иметь живота вечного.

Аллилуев сказал: Мы и хлебом причащаемся, всегда ядим хлеб.¹¹¹

Я ответил: Ох недоумения вашего! Этот хлеб, о котором ты говоришь, и жиды, и неверные, да и животные ядят! Не об этом хлебе сказал Господь, что ядущий его жив будет во веки, но о хлебе, который освящается уставленным от Него чином священнодейства, и бывает уже не хлеб, но истинное тело Христово. О причастии сего хлеба, в тело Христово прилагаемого, пишется в книге, именуемой Златоуст: «Если кто и чисте живя и в покаянии, а не приемлет святых таин, не может спастися» (в неделю пятую поста).

Аллилуев сказал: Вы только говорить от Евангелия, да от Апостола, да от Златоуста; а вот почитайте-ка книгу, которую я привез!

Я ответил: Мы христиане, потому должны и слушать Христа и Его учеников: Евангелие и Апостол – столп и утверждение истины. Однако я не откажусь прочитать и ту книгу, которую вы привезли.

Аллилуев подал книжечку гражданской печати, под названием: Три челобитные. Я взял книжечку, и спросил его: кем книжечка эта написана?

Аллилуев ответил: На чтó тебе знать, кто ее написал!

Я повторил вопрос, прибавив: Вы не хотели слушать, Христа, глаголюща Евангелием, и Апостола и Златоуста; подали свою книжку, а кто ее составил, сказать не хотите: нужно нам знать, кого слушать и кому верить!

Аллилуев проговорил наконец: В ней посмотри, кто ее написал.

Я нашел Соловецкую челобитную и прочитал: «Соловецкого монастыря келарь Азарий и казначей Геронтий». Прочитавши, спросил Аллилуева: эти люди, келарь и казначей, святые что ли были, или писания их утверждены собором вселенским, как непогрешительные, чтобы им несомнительно верить?

Аллилуев ответил: Еще бы святые!

Тут ему заметили страшунские: А если не святые почто же ты так крепко на них утверждаешься, что даже не хочешь слушать Евангелия и Апостола?

Я сказал: Пусть Азарий и Геронтий были не святые; мы все-таки посмотрим, чтó они писали. Я спросил о них, кто они такие, не для того, чтобы писания их не исследовать, а для того, чтобы показать, что им нельзя верить так бессомнительно, как верит Аллилуев; но следует тщательно испытать, согласно ли святым книгам они писали, или несогласно; согласное принять, несогласное отринуть.

Итак, мы начали разбирать Соловецкую челобитную. Я представил доказательства против сказанного в челобитной о почитании креста четырехконечного, о спасительном вмени Христа Спасителя, пишемом Иисус, и о других предметах.

Не могши ни в каких ересях уличить церковь, Аллилуев начал говорить, что священники православные худо живут. Я привел против этих слов его доказательства от Писания, что и недостойными священниками действует благодать Божья ради спасения людей. И еще сказал: осуждая православных священников, вы в два греха впадаете: первое в грех осуждения, второе чрез осуждение впадаете в грех раздора церковного, а чрез сей грех лишаетесь святых таин тела и крови Господни; святых же таин лишаясь, по словам Христа Спасителя, лишаетесь и живота вечного.

Аллилуев сказал: Если я буду хорошо жить, то спасусь и без причастия святых таин.

Я ответил: Христос Спаситель сказал: аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крови Его, живота не имате в себе; а ты самонадеянно обещаешь себе живот вечный без причастия тела и крови Христовы!...

Так моя беседа с Аллилуевым и кончилась. Я поместил ее здесь потому, что она хорошо изображает дух беспоповцев, как они и с каким доверием ссылаются на Соловецкую челобитную и прочие подобные ей стариковские предания, нисколько не внимая евангельскому и апостольскому учению. Беспоповцы, живущие внутри России, коварно прикрывают это в своих беседах; Аллилуев же говорил, не прикрываясь личиною лицемерного беспоповского послушания евангельскому учению.

В тот же день, 5 февраля, из Страшун мы уехали в Ковно: мне нужно было видеть тамошнего губернатора, князя М.А. Оболенского, попросить его о скорейшем утверждении плана предполагаемой к построению в Новоалександровске единоверческой церкви. 8 февраля, в понедельник первой недели поста, приехал сюда один из страшунских, Дементий Нечатин, сын бывшего беспоповского наставника, звать меня опять в Страшуны, чтобы совершить над ним присоединение: на другой же день это желание было мною исполнено. Нечатин был первый единоверец в Страшунах. Отсюда съездил я в деревню Сали и, довольно поговорив там со старообрядцами, поздно вечером возвратился в Ковно. 10 февраля был я у князя Михаила Александровича Оболенского: он в этот день собрался съездить в Пожайск к преосвященному Антонию, и был столько добр, что взял меня с собой, и таким образом я удостоился получить от преосвященного благословение. Дорогой едучи, князь рассказывал мне о добродетели отца своего, что он был очень милостив, и привел на память между прочим вот какой случай: «Ехал покойный князь куда-то в холодное зимнее время, встретился ему нищий и попросил милостыню: князь отказал ему, по той причине, что не хотел морозить рук, доставая деньги. Но только что отъехал от нищего, как совесть стала обличать его, что не хорошо сделал, и чем дальше ехал, тем сильнее становились обличения совести, а между тем он доехал до станции: тогда он велел повернуть лошадей, догнал нищего, подал ему милостыню, и тогда со спокойной совестью поехал в свой путь».

Февраля 11, в четверток на первой неделе поста, мы были опять в Страшунах: туда же иеродиакон Иоанн привез и мои книги. В неделю православия, 14 февраля, мы стояли службы, вечерню, утреню и часы: тогда присоединил я семь человек из бывших старообрядцев; на следующий день присоединились еще двое, и одного младенца я окрестил. Всего в Страшунах присоединилось на первый раз 12 человек; но убежденных в правоте церкви есть и еще не мало, только они, по разным обстоятельствам еще отлагают присоединяться до другого времени. А так как и все страшунские старообрядцы совокупного моления с православным священником не гнушаются, также и в окрестности Страшун весьма много старообрядцев, между которыми есть и беспристрастно рассуждающие о церкви, то я в своем донесении преосвященному Иосифу, говоря о присоединившихся страшунских старообрядцах, осмелился выразить мнение, что полезно было бы в Страшунах устроить небольшую приписную церковь, в которой приезжающий священник по временам совершал бы литургию и другие службы и требы. Преосвященный Иосиф на мое предложение обратил пастырское внимание и тогда же велел мне сходить к начальнику края А.Л. Потапову, объясниться об этом деле, да и сам к нему поехал. Господин начальник края принял мое предложение с участием и обещал содействовать его осуществлению. Потом преосвященный Иосиф ходил со мною к Екатерине Васильевне Потаповой и объяснил ей наше дело. Она приняла горячее в нем участие. «На постройку церкви, сказала она, потребуется много времени, а между тем присоединившиеся будут оставаться без службы: нельзя ли ускорить это дело? Нет ли в Страшунах какого-нибудь свободного здания, которое можно было бы хотя на время обратить в церковь». Я ответил: один из присоединившихся имеет у себя новую, еще неконченную избу, и стоит она прилично, на восток: нужно только устроить в ней пол, потолок, и сделать другие приспособления для церкви; икон же у хозяина и других присоединившихся есть довольно. Екатерина Васильевна сказала, что на отделку комнаты отпустит деньги из суммы Общества ревнителей православия, а потребное для занавеси, облачения на престол и жертвенник, и другие принадлежности пожертвует от себя: «только бы, прибавила, к Пасхе у страшунских единоверцев была церковная служба!». Устройством церкви в Страшунах поручено было заняться ковенскому священнику отцу Мартиниану, и он исполнил поручение с усердием: в неделю цветоносную в новоустроенном храме он совершал уже богослужение.

В то время, как был я в Вильне, сюда собрались все три новопоставленные единовеческие священники для избрания благочинного: выбрали ковенского отца Мартиниана. Я рад был возможности видеть их вкупе и с ними побеседовать. Королишковский священник, отец Василий Дарендов, рассказывал, как в недавнее время присоединил он к церкви одно старообрядческое семейство. Житель деревни Колоброд (версты четыре от Королишек), по имени Дементий, много слышал доказательств в защиту святой церкви; но беспоповцы своими клеветами на церковь все его расстраивали, и внушали боязнь присоединиться к святой церкви. Напоследок же он обратился к отцу Василию, и попросил его принести к нему в дом святое Евангелие. Тогда собрал он все семейство и знакомых, а священника попросил прочесть в Евангелии те места, где говорится о причастии святых таин, что без них живот вечный иметь невозможно, о вечности основанной Христом церкви, о том, что должно веровать Евангелию, что Христос по Евангелию будет судить, и неверующие во Евангелие осудятся. Отец Василий исполнил его желание, и так как Дементий сам не знает грамоте, то просил грамотного из старообрядцев поверять, правильно ли читает священник. Выслушав все прочитанное, он обратился к своим семейным и знакомым с такими словами: «Любезные мои дети и друзья! теперь мы слушали не человеческие увещания той или другой стороны, а слова самого Христа Спасителя: это он сам говорит в своем Евангелии, по которому будет и судить нас. Поверим же Евангелию! Тогда и на страшном суде Христовом возможем мы дать ответ, скажем Христу Спасителю: Твоим, Господи, словам мы поверили, и на них расположившись присоединились ко святой Твоей церкви; кому же нам и верить, как не Евангелию!». Итак, он помолился Богу, поцеловал Евангелие, и объявил священнику, что желает с семейством и друзьями присоединиться к церкви. Присоединись именно восемь человек его семейства и пять из его ближних знакомых. Кстати приведу здесь, чтó рассказывал отец Василий и про себя, как он, еще будучи беспоповским наставником, беседовал с другим беспоповским наставником, который был во всей Виленской и Ковенской губернии над наставниками наставник, поставлял их в наставничество и отцу Василию был тогда духовным отцом. Когда отец Василий начал входит в рассуждения о церкви и не обинуясь говорил, что им, беспоповцам, без священства и причастия святых таин спастись ненадежно, то этот старший беспоповский наставник заметил ему: «Зачем ты имеешь такое сомнение! должно не сомневаться, а быть твердым в вере!». Отец Василий отвечал: «Как же не сомневаться нам в спасении, когда сам Христос сказал, что без причастия святых таин невозможно наследовать живота вечного? Если же ты так твердо уверен в нашем учении, что и без причастия святых таин несомненно надеешься получить спасение, то прошу уверь и меня». – «Как же тебя уверить?», спросил наставник. Отец Василий отвечал: «Если ты хочешь и можешь, то вот чем уверь меня: напиши ты и дай мне рукописание такого содержания: Ты, Господи, усты своими изрек, что кто не яст тела Твоего и не пиет крови Твоея, живота вечного в себе не имеет; а я, такой-то наставник, сим моим рукописанием такого-то наставника удостоверяю и душой моею поручаюсь, что он и все его стадо могут и без причастия святых Твоих таин живот вечный получить и спасение наследовать. Вот чем ты докажешь мне, что никакого сомнения в вере не имеешь, и я, когда буду умирать, это твое рукописание возьму в руки, и с ним велю положить себя в гроб». – Наставник, подумав, сказал: «Мне опасно дать тебе такое рукописание; ты можешь объявить его и предать меня суду». Отец Василий на это ему ответил: «Если ты опасаешься, что я предам тебя, получив такое от тебя рукописание, то уверь меня другим способом. Сделаем вот что: одни, без свидетелей, пойдем в моленную; ты затеплишь свечи и раскроешь Евангелие, потом оба станем пред Евангелием, и произнеси то самое, что я просил тебя написать, скажи пред Евангелием: Хотя и изрек Ты, Господи, в своем Евангелии, что не ядый тела Твоего и не пияй крови Твоей не имать живота, но сей человек, со своею паствою, и не вкусивши тела и крови Твоей могут иметь живот вечный, в том я ручаюсь и на страшном суде Твоем отвечать за них буду». И это исполнить беспоповский наставник отказался. Отец Василий спросил его: «Почему же ты не хочешь и этого сделать? Дать рукописание ты отказался под таким предлогом, что боишься, как бы я не предал тебя суду; а здесь нельзя бояться никакого суда и никакой опасности для тебя не предвидится». Беспоповский наставник принужден был наконец против воли сказать правду: «Знаю, к чему ты ведешь меня, сказал он, после ты укорил бы меня, что я дерзаю идти супротив Евангелия, обещаю спасение тем, о ком сам Христос сказал, что они получить спасете не могут». Тогда отец Василий ответил ему: «Ты меня убеждаешь не сомневаться в нашем учении; я прошу уверения; уверения ты сделать не хочешь и сам говоришь, что это будет противно Евангелию: как же теперь не сомневаться мне в положении нашем без священства и таин?».

Тогда же, как был я в Вильне, пришли несколько поповцев в дом к Фоме Букину, отцу Климента, у которого был тогда и вилькомирский Харитон Григорьич. В Вильне поповцев нет: эти жили там по случаю работ. Из них один, как сказывали, любил говорить в защиту поповщины. Я спросил их: принимают ли они Окружное Послание?

Ответили: Нет, не принимаем.

Тогда я сказал: Вы, неокружники, утверждаете, будто наша, т.е., православная церковь верует не в истинного Бога, нас ради воплотившегося, но в иного; а священники, которых вы прежде принимали, все крещены были и рукоположение получили в церкви православной, и сам принятый вами митрополит Амвросий в той же церкви был и крещен, и поставлен в епископы, т.е., по-вашему мудрованию, те беглые попы и сам Амвросий митрополит крещены во иного бога, и благодать рукоположения прияли также от иного бога. Итак, по вашему собственному убеждению, у вас и крещение, и хиротония имеют свое начало не от истинного Бога, а от иного, как вы говорите, не истинного.

Поповский совопросник пристыдился и, желая чем-нибудь оправдать себя, сказал: В того ли Бога верует церковь, в которого и мы веруем, или во иного, мы не знаем.

Я сказал ему: Этот уклончивый ответ, будто вы не знаете, в истинного ли Бога верует церковь, или не в истинного, оправдания вам не принесет. От сей церкви ваши священники и митрополит Амвросий крещение и хиротонию прияли и корень ваш по крещению и хиротонии от нее происходит; а вы говорите, что и не знаете совсем, в какого Бога она верует, в истинного, или не в истинного: и выходит таким образом и ответа вашего, что вы не знаете, от каких вы крещены священников, во имя истинного Бога крещеных, или во иного. С такой верой нельзя иметь надежды спасения. Потом я привел нисколько свидетельств в защиту древности начертания имени Христа Спасителя Иисус, и в защиту древности четырехконечного креста, так как неокружники потому особенно и восстали против Окружного Послания, что в нем сказано нечто в защиту того и другого. Речь зашла и о самом раздоре между окружниками и неокружниками. Поповец старался умалить значение этого раздора, говорил, что между окружниками и неокружниками разность состоит в малом.

Я заметил: Напрасно вы говорите, что разница у вас состоит в малом; напротив, она касается основного вопроса: в истинного Бога крещены ваши беглые попы и сам Амвросий, или не в истинного? Окружники утверждают: в истинного; вы говорите: нет. Спор ваш, таким образом, касается вопроса: истинное ли крещение сами вы имеете, или не истинное? Окружники говорят вам: если греко-российская церковь верует во иного, не истинного Бога, то священники наши и митрополит Амвросий не крещены, также и мы крещения не имеем, и нужно нам идти в беспоповцы. А вы говорите окружникам: предки наши отделились от церкви за нововводное имя Иисус, и за крест четырехконечный, и если это имя признать древним и означающим самого Христа Спасителя, то значит мы отделились от церкви незаконно, и нужно нам опять идти в церковь. Вот в чем наша распря, и напрасно вы говорите, что она касается малости. После сего поповец больше не прекословил, а только слушал, прикрываясь тем, что он не начитан.

Из Вильны ездил я с отцом Мартинианом в город Свенцяны. Там квартировали мы у старосты мещанского общества Сафона Филимоновича Иванова. Он беспоповец, но о святой церкви имеет уже правильные понятия и довольно начитан, не мало есть у него и книг: нас принял с большим усердием. Верстах в 11 от Свенцян есть деревня Опидомо, где существует старообрядческая моленная, а в окрестности есть несколько маленьких деревень, заселенных беспоповцами. Они ходят к Иванову, беседуют с ним, и некоторые стали правильно рассуждать о церкви. Когда мы приехали в Свенцяны, Ивавов повестил им, чтобы пришли со мною побеседовать. Явились четверо: Иван Савельев Жареный, Яков Онуфриев Девятников, Мартин Артамоновъ Мажута и после других отец Якова Онуфрий. Они о многих предметах с таким любопытством меня расспрашивали, и оказались так здраво рассуждающими о церкви, что я выразил удивление, почему они медлят присоединением. Они ответили, что связаны семействами и что желают прежде поусовестить некоторых из близких своих, и я против этого возражения им не сделал. Между прочим, они рассказывали: Когда Яков Онуфриев Девятников стал в опидомской моленной говорить о церкви, то люди порассудительнее стали слушать, а закоснелые старики сделали бунт, закричали: нам церкву и попов проповедуют, чтó никогда у вас не бывало! Призвали из ближней деревни наставника и произошло публичное прение. Яков Онуфриев стал требовать от наставника объяснений, почему нет у беспоповцев церкви и священства, когда Христос основал и обещал соблюсти свою церковь неодоленной во веки, в подтверждение чего и привел свидетельства из Евангелия и Апостола. Наставник, не имея чтó ответить ему, дерзнул сказать, что слова Христа Спасителя о вечности церкви несправедливы. Люди, понимающие ужаснулись такой страшной хулы наставника; другие же стали его защищать, говорят: «у нас так было завсегда, а Якова и всех толковщиков, что толкуют о церкви, надо выгнать из часовни, чтобы не смели и ходить!». Потом напали на своего опидомского наставника, зачем он дозволяет в часовне толковать о церкви. Наставник оправдывался, что он еще поступил вновь, а те, что толкуют, люди сильные в своем обществе, да к тому же говорят от книг. – В нашу бытность в Свенцянах у опидомских беспоповцев было назначено собрание, на котором предполагалось постановить решение, чтобы наставника отрешить от должности; но собрание почему-то не состоялось, притом же в обществе есть люди сильные, которые защищают наставника. Я спросил: много ли есть таких, что здраво рассуждают о церкви? Мне ответили, что есть более десяти человек. При помощи Божьей, они могут послужить церкви наставлением и других на путь истины.

19 февраля, в торжественный день восшествия на престол Государя Императора, я ходил в Свенцянах слушать литургию в православной церкви; был и староста Иванов со своими знакомыми.

Из Литовской епархии я отправился в Витебскую: нужно было исполнить желание рубенишковских старообрядцев, которые просили опять к ним приехать по исполнении порученного мне в Страшунах дела. На пути туда я заехал, 22 февраля, в Данышевку, где был прошлого года и служил по просьбе старообрядцев молебен. Обошел я знакомых значительных людей, поговорил с ними, и они признались, что по своим убеждениям рады бы всей деревней присоединиться к церкви, но вот в чем затруднение: «В окрестности нашей, говорили они, как вам и самим известно, живут все беспоповцы и много деревень прихожане нашей часовни; теперь мы присоединимся, а у нас все-таки будет пристань всем окрестным беспоповцам, станут они ходить в нашу моленную, и будут нас ругать и проклинать! Народ они, вы знаете, дерзкий: и в прошлом году, за то, что с вами пели молебен, нам досталось и досталось… Вот если бы у нас завелась церковь! Но церковь, пожалуй, вскоре не разрешать построить. А и разрешат, да пособия не дадут, нам одним построить будет не под силу, так мы и останемся без церкви. А беспоповцы станут ходить к нам в моленную, и станут торжествовать и над нами смеяться. Вот чтó заставляет нас отлагать присоединение! Иное дело, если бы начальство согласилось обратить нашу моленную в церковь: тогда мы и вся деревня не задумались бы присоединиться». Я ответил: о моленной вашей я вам сказать ничего не могу; это дело состоит не во мне; а я предложу епископу, он рассудит об этом. Так говорил я потому, что вступаться дело о часовне считал неудобным, дабы не ожесточить этим старообрядцев, которые, пожалуй, перестали бы и входить со мною в беседы. Это опасение было не напрасное. Еще накануне моего приезда в Данышевку, здешний беспоповский наставник, узнав, что меня ожидают, объехал окрестные деревни и повестил беспоповцам, что я приеду и стану отбирать моленную. Вечером в день моего приезда беспоповцы окрестных деревень собрались большой толпой в Данышевку, к дому, где я квартировал, потом вошли и в избу: человека два-три из них для смелости, были и выпивши. Они приступили ко мне с допросом; «Вот, батюшка, мы наслышаны, что те, которые намерены обратиться к церкви, хотят у нас отобрать моленную под церковь: так знай ты, что мы ее не дадим, ее строили не одни данышевские, а и мы пособляли».

Я ответил: Это дело не от меня зависит, а от желающих присоединиться, да от начальства, как оно рассудит. Я же взять у вас моленную никакой власти не имею: это не мое дело; мое дело проповедовать вам слово Божье. Вот вы пришли ко мне, и чтó есть писано в книгах я скажу вам, если хотите.

Нисколько слов удалось действительно сказать. После этого они вышли, и на улице еще пошумевши промежду себя, разошлись с миром.

В этот же день был у меня из деревни Заборной крестьянин Аким Петров: он изъявил желание присоединиться к церкви, чтó впоследствии и исполнил. Ему от роду 32 года, живет он с матерью. Жители деревни Заборной, проведав, зачем он пошел ко мне, и научили мать, чтобы не пускала сына в дом к себе, говорят: он отступник, и если ты его пустишь, мы и тебя выгоним из деревни! И вот, когда Аким Петров пришел от меня домой ночевать, то мать заперла двери и в дом его не пустила, а беспоповцы взяли палки и выгнали его из деревни. Итак, он, бедный, ночью пришел опять в Данышевку ко мне на квартиру, и я, как мог, утешил его, говоря, что должно терпеть за истину и что терпение спасение соделывает. Того же 22-го числа приехали из Рубенишек отец Иоанн и Кириак Сильвестров. Повидавшись со мной, Кириак Сильвестров отправился опять домой, чтобы собраться ехать со мною в Витебск, и чтобы собрать подписи к прошению, которое в окрестности Рубенишекъ живущие намеревались подать Витебскому преосвященному: прошение было о том, чтобы их присоединить к церкви, и еще, по совету данышевских, просили, нельзя ли данышевскую часовню обратить в единоверческую церковь. Под прошением подписалось около сорока человек.

Февраля 23-го я отправился в Витебск с Киракомъ Сильвестровым. С нами поехали еще из деревни Зерново Константин Михайлов, да из деревни Василево сын умершего беспоповского наставника Иларион Тихонов, который с отцом своим всегда управлял беспоповской службой; потом еще присоединился к нам динабургский мещанин Семен Васильев Вавилов: он желал у преосвященного взять благословение перейти из беспоповской секты в православие. 24-го февраля мы приехали в Витебск, явились к преосвященному Савве и были приняты им по-отечески. Я объяснил преосвященному все обстоятельства желающих присоединиться, именно: что в их краю религиозное движение среди старообрядцев начинает широко распространяться, идут большие толки о церкви, и надобно это движение поддержать; что около Данышевки есть желающих присоединиться человек сорок, но все они смотрят, дадут ли им священника совершать службу по старопечатным книгам, и в самой деревне Данышевке большая половина не прочь от присоединения к церкви, но только опасаются, что им не дадут устроить в деревне церковь, между тем как беспоповская моленная там останется и будет служить притоном беспоповства: поэтому они поопасались подписать прошение о присоединении к церкви. Преосвященный послал меня посоветоваться об этом деле с губернатором. Господин губернатор принял меня внимательно, и я все ему рассказал.

Он заметил: Хотя данышевских и большая часть желают присоединиться, но ведь окрестные деревни тоже имеют право на данышевскую моленную: если взять ее, они будут недовольны.

Я ответил: Точно так; но могут ли быть довольны и православные, если в их деревне будет притон беспоповства, а сами они не будут иметь места для общественной молитвы?

Господин губернатор сказал: А если отобрать моленную, как бы между окрестных раскольников не произошло волнения.

Я ответил, что за это поручиться нельзя. Тогда он объявил, что лучше моленную оставить беспоповцам, а для тех, которые присоединятся, построить в Данышевке новую церковь. После этого желающие присоединиться, по совету преосвященного Саввы, подали ему вторичное прошение, в котором писали, что ходатайствуют о дозволении устроить в Данышевке временную церковь, которая была бы для них прибежищем молитвы и поддержкой единоверия среди беспоповцев. Тогда же Кириак Сильвестров изъявил усердие пожертвовать на устройство этой церкви принадлежащий ему готовый сруб. Преосвященный обещался скорейшему устройству церкви содействовать. Со своей стороны, я подал прошение преосвященному, чтобы позволено было мне совершить обряд присоединения над рубенишковскими старообрядцами, изъявившими желание присоединиться к церкви, также отслужить литургию в Динабурге и присоединить динабургского Семена Васильева Вавилова. Все это мне было дозволено.

26-го февраля, в высокоторжественный день, мы приехали в Динабург, и пошли слушать литургию. После литургии, только что мы вышли из церкви, толпой обступили меня старообрядцы: это был день базарный, и много съехалось старых моих знакомых. Стали меня спрашивать, почему я оставил первое мое убеждение, и много других давали вопросов. Я очень рад был этим встречам с старыми знакомцами и их вопросам, на которые давал им посильный ответ. В заключение разговоров я сказал им: «Ваши старики супротив Евангелия проповедуют и обещают вам без причастия святых таин живот вечный наследовать; а Христос не по учению стариков будет судить вас, а по Евангелию, якоже сам рече: слово, еже глаголах, то судит в последний день» (Ин. зач. 43). Итак, побеседовав мирно, разошлись.

Того же 26-го февраля я отправился в Рубенишки. Здесь, в доме Кириака Сильвестрова, 28-го числа, в неделю третьего поста, я служил вечерню, утреню и обедницу. Пред обедницей Кириак Сильвестров и его жена¹¹², василевский Иларион Тихонов, данышевский Егор Дорофеев и другие (всех 10 человек) присоединены были к церкви, и за обедницей приобщены запасными дарами. За то, что Иларион Тихонов присоединился к церкви, беспоповцы сильно против него вооружились, приехали родственники его жены и жену хотели у него взять. Иларион человек начитанный и в слове сильный, – он показал им от Писания, чтó его понудило оставить беспоповство и идти в церковь, нарочно брал у меня книги, чтобы подтвердить им справедливость своих доказательств. После этого беспоповцы долго между собой советовались, и отобрать у него жену не решились. «Что же, говорили, ведь он все показывает от книг: может и их правда! посмотрим, что еще будет». И еще у одного из новоприсоединившихся, у Григория Федорова, женины сродники много хлопотали отобрать жену; но напоследок и они успокоились. Подобное дело было и в прошлом году, в Ковне. Петербургский священник Алексий Троицкий присоединил Михея Яковлева Ползунова: жена Ползунова осталась в беспоповстве и по требованию родственников ушла от него, взявши и ребенка. Когда я приехал в Ковно, Ползунов стал хлопотать о жене, а больше о детище. Я попросил за него господина губернатора, и он, потребовав налицо жену Ползунова вместе с родителями, спросил ее: «ты жена такого-то?». Она ответила, что шла к нему не в жены, а в любовницы. Этим дело и кончилось; а между тем они брак совершали со всей беспоповской церемонией.

В четвертую неделю поста я обещался в Динабурге служить литургию, а до того времени вознамерился съездить в Режицы, повидаться с Л.И. Маслениковым и, если представится случай, побеседовать с тамошними старообрядцами. Отправился вместе с Кириаком Сильвестровым, которому нужно было ехать в Петербург. По пути заехал в деревню Василево посетить новоприсоединенного Илариона Тихонова. Услышали старообрядцы о моем приезде, и собрались ко мне поговорить. За это я благодарил их и похвалил, что расположены к беседе. «Вам никакого вреда не будет от того, что со мной побеседуете, – сказал я; если я стану говорить не от книг, а от своего смышления, вы это увидите, беседы моей не примете, и не только не повредитесь, а и паче утвердитесь в вашем положении; если же я буду говорить с вами от книг, от Писания, то почему вам не послушать тех книг, которые и у вас приемлются и почитаются?». И мы стали беседовать на основании книг. При этом случилось мне прочесть в Катехизисе Великом на листе 121, на вопрос: что есть церковь соборная? ответ: «се есть церковь соборная, яже всему Евангелию и всему учению вселенских соборов верует, а не части… яже не верует веру умышленную»; и еще на листе 21, на вопрос: почему познавати еретики? ответ: «аще не призываеми входят в чин учительства, и учат не тако"…

Старообрядцы сказали: Разве у нас есть чтó несогласно писанию? и ужели мы не всему Евангелию верим? – А наставники наши разве не званые входят в учительство? Их у нас взбирают и наставники наши благословляют.

Я ответил: Так, вы не вполне верите Евангелию: ибо не верите евангельскому слову о вечности церкви и таин и не имеете истинного пристанища, святой соборной апостольской церкви, утвержденные от Христа Спасителя и предназначенные существовать с тремя чинами иерархии и с семью тайнами; а наставники входят в учительство не призванные, ибо не имеют благодати рукоположения по чину соборной апостольской церкви. Церковь имеет, преемственно чрез рукоположение от Апостолов влекущуюся, ту самую благодать, которую они прияли в день пятидесятный во огненных языцех: сие рукоположение и есть призвание, или поставление на учительство и строение таин. Без того сам Господь и Апостолам не повелел от Иерусалима на проповедь отлучаться, но ждать, дóндеже облекутся силой свыше. А ваши наставники того рукоположения во священство, от Апостолов установленного и епископами совершаемого, не имеют: посему и в учительство входят не призванные. А это, по свидетельству Катехизиса, есть признак, почему познавать еретики.

Старообрядцы возразили: И наши наставники имеют преемство поставления. На совершение таин и пасение стада преподал им благословение Павел епископ Коломенский, и то его благословение наши наставники один другому передают: посему они не суть самовольные, непризванные учителя.¹¹³

Я ответил: В принятом у вас поставлении наставников два суть нововведения, противные церковным правилам, апостольскому уставу и учению самого Христа. Первое нововведение ваше – поставлять наставников посредством начала (приходные поклоны), чего в церкви никогда не бывало: ибо, по апостольской заповеди, чрез возложение рук и уставленную молитву совершается епископами поставление во священство. Второе ваше нововведение то, что простые непосвященные наставники других возводят в наставничество, и паству словесных овец пасти им поручают: это действие есть вполне восхищение епископской власти. Ибо, по апостольским правилам, того творить не только простым отнюдь невозможно, но ниже пресвитерам.

Тут я прочел им из Апостольских правил, где говорится, что пресвитеру несть достойно поставление творить и развращать чин священнический, что дерзнувый таковая, борется с великим архиереем Христом. Прочел также в Номоканоне на листе 57, что сие дело, еже не дарованная восхищать, есть горше бесов. Прочитавши это, я продолжал: «Видите, каково преступление, если священник дерзнет другого поставлять во священники: он христоборец и горше бесовъ! А у вас даже простые дерзают поставлять наставников. Вы говорите в оправдание, что от Павла епископа Коломенского ваши непосвященные наставники приняли власть поставлять других в наставничество вашей новой, небывалой хиротонией. Да если бы и так было, разве можно верить Павла Коломенского уставу, когда устав сей делает вас противниками Христа? Ибо действующих так, как вы действуете, якобы по уставу Павла Коломенского, правило апостольское называет христоборцами».

Потом была беседа о том, что без причастия святых таин нельзя иметь надежды спасения. Беспоповцы говорили, как и во многих местах имеют обычай говорить, что они причащаются хлебом и святой водичкой (святой водичкой они зовут простую воду). На это я сказал им: есть хлеб, трудами приобретаемый, осудил нас Господь в наказание за грех: в поте лица твоего снеси хлеб, сказал падшему Адаму. А таинство причащения установил Христос во оставление грехов наших, и хлеб и вино в сем таинстве, пришествием Духа Святого, чрез молитву и благословение священника, прелагаются в истинное тело и в истинную кровь Христовы, и ктому уже не суть хлеб и вино».

Старообрядцы сказали: А ежели священник грешен, преложатся ли хлеб и вино в тело и кровь Христовы?

Я ответил: Тайны человека кто знает, и от греха кто из людей чист быть может? Никтоже; но точно Бог един. Разве нет и у вас наставников с пороками? Однако вы, не рассуждая о их пороках, без сомнения принимаете совершаемое ими крещение: ибо силу крещения полагаете не в добродетели наставника, а в произносимых им, при троекратном погружении крещаемого, уставленных слов. Так точно и в таинстве евхаристии хлеб и вино прелагаются в тело и кровь Христовы не за добродетель священника, а силою благодати чрез совершаемое священником, по данной ему власти, установленное священнодействие. Итак, ради порочной жизни некоторых священников вам отделяться от церкви и лишать себя таин никак не должно. Не на жизнь священников следует смотреть вам, а испытывать, чиста ли церковь от ереси. Ереси же ни единые в церкви вы указать не можете.

Так поговоривши со старообрядцами, в тот же вечер я отправился из Василева в Режицы.

В Режицы я приехал 1-го марта вечером. В это время предназначен был в Режицах выбор градского главы: по этому случаю купцы, которые позначительнее, и собрались в дом Масленикова посоветоваться между собой, кого выбрать. По окончании их советов, и мне удалось поговорить с некоторыми о церкви, так как они все почти старообрядцы. Лука Иваныч и сам имеет такой обычаи, что между разговоров всегда заведет беседу о церкви. Те, с которыми удалось мне поговорить, внимательно слушали мою беседу, и о церкви рассуждали здраво. Мне весьма утешительно было видеть, что прежние Луки Иваныча приятели, которые в прошлом году были в таком неудовольствии на него за присоединение к церкви, теперь опять приняли его в первую любовь. Я спросил и супругу его Мавру Артамоновну: «чтó, прежние твои приятельницы так ли же от тебя удаляются, как и в прошлом году?». Она отвечала: «нет, опять дружим по старому». Это мне случалось видеть и на многих присоединившихся к церкви: сначала не только знакомые, но и ближние сродники-старообрядцы оставляют их с неудовольствием; a после, через год, все враждебное забывается, и приходят в первое любовное положение.

Марта 3-го я приехал из Режиц опять в Рубенишки, куда имел надобность. Сойдя с железной дороги, нужно было нанять подводу; а деревни около станции нет, только неподалеку один от другого стоят несколько двориков. Пришел я к одному дворику спросить: не довезут ли до Рубенишек? Хозяин-поляк отвечал: у меня коней дома нет, поди к русскому! Пошел я, и думаю: вот по крайней мере узнаю, как здесь русские, т.е., старообрядцы, на меня смотрят. Подошел к дому, молодой парень тешет колья. «Нет ли, – спрашиваю, – коней нанять до Рубенишек?». Он ответил: «вот я у батюшки спытаю», – и пошел в избу. Выходит старик и говорит: «Что же ты, батюшка, отец Павел, в избу к нам не войдешь? Погрейся, покуда ребята коней впрягают, а я оденусь, сам отвезу тебя». – «Как же ты, дедушка, знаешь меня?», спрашиваю. Старик ответил: «Я, батюшка, летось в Данышевке тебя видел; вы там беседовали». – «Сколько же, дедушка, ты возьмешь с меня довести до Рубенишек?». Старик ответил: «Ну полно, батюшка, чтó дашь, тем и буду доволен; нам бы и так без платы надобно свозить тебя». Я подумал: слава Богу! еще не так враждебно здесь смотрят на меня, как я полагал.

В Рубенишках 5-го числа я стоял вечерню, утреню и часы. Исполнил несколько треб: исповедал присоединенных и приобщил святых таин, еще одного присоединил к церкви. А вечером отправился в Динабург, где предположено было 3-го числа, в четвертую неделю поста, совершить присоединение С.В. Вавилова.

Готовясь к присоединению, Семен Васильич разослал к динабургским наставникам и значительнейшим старообрядцам письма, в которых писал, что и прежде много с ними говорил о церкви, а теперь, намереваясь присоединиться, решился еще раз просить их: если они имеют какие-нибудь основательные доказательства от священного Писания в оправдание старообрядчества, то показали бы ему, и его поддержали бы пребыть в прежнем положении. Один из первенствующих старообрядцев динабургских на это письмо дал ему письменный же ответ такого содержания, что он при своем положении оставаться нимало не сомневается, и при добрых делах спастись надеется, а ему, Семену Васильеву, от книг в оправдание старообрядчества ничего показать не может. Такой ответ Вавилов признал неосновательным. «Если ты в своем положении спастись не сомневаешься (рассуждал он), а на чем свою несомнительность основываешь, от священных книг показать того не можешь, то эта несомнительность есть только ни на чем неоснованная самонадеянность». И другие старообрядцы-начетчики приходили к нему уговаривать, чтобы не шел в церковь; но никаких ересей в церкви, почему бы не следовало идти в оную, показать не могли: одно только и представляли – неисправную жизнь священников. Семен Васильев доказал им от книг, что и недостойными священниками благодать действует на спасете приходящих, и что людинам недостоит священников осуждать, а подлежат они суду епископскому. Потом приступили к нему с плачем и укорами жена, мать, сродники, – говорят ему: «Ежели ты уверился в правоте церкви, и желание имеешь присоединиться, все-таки должен погодить. Разве ты один толкуешь о церкви? Посмотри, и тот толкует, и другой, да нейдут же: зачем ты первый?». А старуха-мать даже заперла у него всю праздничную одежу, так что он остался в одном романовском полушубке, в котором ходил присматривать за работами: она думала, что без праздничной одежи сын не решится идти на присоединение. Но Семена Васильева ничто уже поколебать не могло; он вообще человек основательный, твердого характера, и уверившись от Писания в правоте святой церкви, не способен поколебаться в своем убеждении.

Приехавши в Динабург 6-го числа, в субботу рано утром, я сказал своему спутнику отцу Иоанну: нужно бы сходить к Семену Васильеву, дать ему знать о нашем приезде, и узнать от него, совсем ли он готов к присоединению, не поколебали ли его какие старообрядческие прилоги. Этому быть не надежно, ответил отец Иоанн. Впрочем, пошел наведаться к Семену Васильеву, и по пути вздумал зайти к его товарищу по подрядным работам, тоже Семену Васильеву, который о церкви вошел также в рассуждение. В доме о. Иоанн встретил жену его, и та, лишь только увидала его, сейчас подумала, что и муж ее хочет присоединяться к церкви и что о. Иоанн пришел повестить его, чтобы готовился на завтра к присоединению. Вообразив это, она встретила о. Иоанна бранью: «вы, говорит, развратники, ездите только людей развращать!». о. Иоанн кротко заметил ей, что мы напротив желаем добра им и о душах их заботимся; а говорим не развращенные слова, но от священных и отеческих книг. Такие трудности и преграды встречает каждый, кто первый между старообрядцами желает проложить путь к соединению с церковью, и это замечал я в каждом почти месте. Для следующих за тем бывает уже гораздо легче и спокойнее.

Семен Васильев сам пришел ко мне на квартиру, в доме Пимена Тихоныча Крымова, и просил наутрие присоединить его ко святой церкви. В Динабург приехал и Л.И. Маслеников с супругой, чтобы участвовать в торжестве присоединения его друга, Семена Васильича, и исполнить долг исповеди и причастия святых таин. Вечерню я слушал в единоверческой церкви, на старом Форштадте, и там же 3-го числа, в неделю четвертую поста, пред литургией, по отпусте часов, при большом стечении старообрядцев, совершил присоединение Семена Васильича, помазав его миром по старопечатному Потребнику. За литургией он и Л.И. Маслеников с супругой приобщились святых таин. Семен Васильев так был утешен всем этим и в таком находился умиление, что и наружный вид его светил радостно. По окончании литургии я сказал слово о посте и плодах его для православного и для глаголемых старообрядцев¹¹⁴; а Семен Васильев раздал присутствовавшим печатные листки, заранее к этому дню приготовленные, в которых, ответствуя на укоризны старообрядцев, обвиняющих его в отступничестве, доказывал, что от веры он не отступил, а напротив вступил в церковь, где неповрежденно сохраняются и вера правая, и священство, и все богоучрежденные таинства, которых лишили себя старообрядцы.

В понедельник, 8-го марта, я уехал из Динабурга в Вильну. Здесь явился к господину начальнику края попросить, чтобы утвердили план на постройку церкви в Новоалександровске: он принял меня весьма ласково, и обещал исполнить просьбу. Также и супруга его Екатерина Васильевна, несмотря на то, что была не здорова, приняла с великим вниманием и обещала споспешествовать распространенно православия между старообрядцами. Спаси ее Бог! Она не словом только, но и делом помогает нам: если какая нужда есть для новоустроенных единоверческих церквей, иди к ней, и чтó может, с большой поспешностью постарается исполнить: «мы, говорит, числимся членами общества ревнителей православия». Марта 9-го я сходил принять благословение от преосвященного Иосифа, и отправился в путь за границу.

Прежде описания поездки моей за границу, считаю не излишним сказать о причинах, побудивших меня предпринять сию поездку.

В 1851 году я жил в Австрии, в Буковине, в селении Климоуцах. Тогда мне случалось ходить в город Сучаву на поклонение мощам святого великомученика Иоанна нового, и в церкви, где почивают его мощи, созданной в начале шестнадцатого века, видел я на стенной иконописи, современной построению храма, изображения руки, благословляющей именосложно, или именословно. Тогда я смотрел на эту иконопись с отвращением и, как все старообрядцы, относил ее к тому времени, когда страна акибы отпадала от благочестия, или уже отпала. Теперь же, по обращении в православие, я очень желал иметь случай еще раз быть в той стране, и со вниманием посмотреть ту древнюю святыню.

Между тем из живших в Буковине беспоповцев некоторые, мои давние знакомые, благодарение Богу, начали рассуждать правильно о святой церкви, и приглашали меня посетить их, чтобы утвердить их еще более в здравых понятиях о церкви и способствовать им к соединению с церковью. Также писали и к митрополиту Московскому, просили дать мне разругашение на поездку к ним. Исполнить их желание я считал своим долгом. Прежде был я между ними проповедником лжи и клевет на святую церковь: не тем ли паче обязан теперь возвестить им истинное о церкви учение? К тому же представился и удобный случай проехать в Буковину: по распоряжению преосвященнейшего митрополита я должен был отлучиться из монастыря в Литовскую епархию, а Литва не в противную от Австрии сторону. И так я доложил преосвященнейшему митрополиту о своей готовности съездить в Буковину, и получил на то разрешение от него.

Я упомянул о прежней моей проповеди между климоуцкими беспоповцами: не лишним почитаю сказать о ней несколько слов.

Когда я пришел в Климоуцы, в 1851 году, там происходила полемика между беспоповцами и белокриницкими поповцами, принявшими новоучрежденную с принятием Амвросия иерархию. Белокриницкие полемики брали верх, и климоуцкие беспоповцы были в изнеможении, ибо не имели у себя людей, которые могли бы заграждать уста защитникам белокриницкого священства. Будучи смолоду знаком с поповщинским учением и имея сильные против него возражения, я, по приезде в Климоуцы, поддержал беспоповцев против поповских начетчиков, разъяснил им, что австрийская новоявленная иерархия не есть истинное Христом основанное священство, что Христом основанное священство, по силе живота Его неразрушимого, есть священство вечное, а учрежденное поповцами священство есть недавно явившееся человеческое произведение. Беспоповцы климоуцкие так внимательны были к моим толкованиям о священстве, направленным против белокриницкой иерархии, что многие и сами начали с успехом спор, а мне были благодарны и с признательностью говорили: «если бы вы не поддержали нас, то мы впали бы в эту лжеиерархию». Тогда же усердствующие из беспоповцев построили мне с товарищами келью, и дали место в вечное владение: здесь и основал я маленький скиток, или монастырек. Проживши в Климоуцах один год, я по обстоятельствам возвратился в Пруссию, а вместо себя для прений с поповцами прислал отца Прокопия; на помощь ему остался также отец Иоасаф.

Моя проповедь против австрийской иерархии, основанная на учении священных и отеческих книг, снискала мне уважение и доверенность в среде климоуцких беспоповцев; но, к сожалению, этим не ограничилась моя проповедь: я проповедывал и иное учение, которое причиняло моим слушателям не малый нравственный вред, и должно бы поколебать их ко мне доверие. Я был тогда федосеевцем по Преображенскому кладбищу, и проповедовал безбрачие.

Живущие внутри России федосеевцы и филипповцы, держась того убеждения, что существование законных браков ныне уже невозможно на земле, держатся правила: женатых на совокупное моление не допускать, а неженатым всячески внушать, чтобы в браки не вступали, объясняя притом, что, если и не смогут безукоризненно проводить безбрачную жизнь, все-таки она будет лучше жизни брачной.¹¹⁵

Ho прусские федосеевцы хотя браки и не признавали, однако с такой строгостью, как московские, их не воспрещали, говоря так: хотя нынче законного брака нет, но жениться надо, чтобы не прекратился род человеческий. Такое их учение московские безбрачники с укоризной называют поблажкой, или потачкой блуда.¹¹⁶ А климоуцкие беспоповцы допускали брачных в совокупное моленье, однако же, брак без священнословия (т.е., священнического благословения) законным не признавали. Почитая таким образом свои браки незаконными, они, для успокоения совести, желали придать им хотя вид законности, и для этого придумали звать в свою часовню для венчания браков беглого попа из Белой-Криницы. Так они делали до самого учреждения новой иерархии у поповцев: климоуцкий беспоповец Тимофей Федоров, брат Михаила Федорова, слывший за большого богача, нарочно для таких случаев сшил плисовые священнические ризы. Это он сделал вот почему: поповцы обыкновенно не пускали своих попов венчать беспоповские браки, и риз им не давали; но беспоповцы посулят попу денег, он потихоньку и прибежит в Климоуцы, облачится в готовые ризы, и венчает у беспоповцев браки, даже и тех, которые по нескольку лет без венчания жили. Особенно случалось это когда какого-нибудь попа выгоняли из Белой-Криницы вон, чтó случалось нередко: тогда, на прощании, он и приходил в Климоуцы венчать у беспоповцев браки. Рассказывал мне Егор Федотов про свою свадьбу, как венчал его белокриницкий поп. «Привезли, говорит, попа из Белой-Криницы: пошли мы с женой венчаться, уже сколько времени живши вместе. Мне и не хотелось идти к еретику, да делать нечего, пришлось: потому что старики без венчания жить не велят, зовут блудником. Пришедши к попу, не хотелось мне у него руку целовать, потому что еретик. Поп осердился, да и выпивши был: начал бить по Евангелию рукой и закричал на меня во весь голос: целуй у еретика руку! ты меня еретиком считаешь, а венчаться ко мне идешь, нужда пригнала: так целуй же у еретика руку, целуй! А сам все колотит рукой по книге"… Так беспоповцы климоуцкие противоречили сами себе: крещенных белокриницкими попами перекрещивали, и все прочие тайны, от них совершаемые, ни во что полагали; а венчанием их думали навершать свои браки, подавать этим бракам законную силу! Понятно, что при такой шаткости и неосновательности их понятий о браке, мне не трудно было посеять между ними безбрачное Преображенского кладбища учение. Я говорил им: брак без священнословия сами вы признаете не браком, а блудом, а священнословие беглопоповское не есть священнословие и браки ваши браками сделать не сильно: значит, проповедуя браки, вы проповедуете блуд, и принимая женатых на молитву, потворствуете блудникам. Климоуцкие возражали: «если ныне жениться уже нельзя, то как же будет и мир стоять?». Эта для федосеевцев трудная задача, по-федосеевски разрешалась так: «в раю, прежде грехопадения, Адам жил без брака: и ныне, на конец света, мы должны быть по первому образу, также без брака, дабы начало и конец были одинаковы». Это учете федосеевцы заимствуют из книги Сергея Семенова Гнусина, именуемой «Новая пандекта».¹¹⁷ Однако же климоуцких беспоповцев это доказательство удовлетворить не могло, они говорили: «мы не в раю теперь живем, и не под таким законом, чтобы всем повелевалось вместить девство!». Но в то же время и свои браки оправдать не знали, как и чем. И вот климоуцкие беспоповцы разделились надвое, как это и во многих местах бывает у беспоповцев: одни приняли наше учение безбрачное и стали ходить молиться к нам, другие не приняли и ходили в прежнюю свою моленную. Тимофей и Михайла Федоровы, оставшиеся при прежней моленной, говорили нам: «отцы, хотя брак без священника и незаконный, но молодым людям воспрещать жениться невозможно; ежели будем воспрещать им жениться, то у нас в Климоуцах будут полны сажалки младенцев, негде будет и воды напиться»¹¹⁸… Но я мало еще знал тогда жизнь федосеевских безбрачников, и вполне доверял учению стариков, что будто весь мир может вместить безбрачную жизнь, да только не хочет, и что ныне, в последнее время, Бог, отъяв священство, узаконил всем вообще жить безбрачно и тем род наш возвысить в ангельской чистоте: посему разрешать брак уже противно воле Божьей.¹¹⁹ Я думал тогда, что в городах и селах дети, живя при отцах, под их надзором, могут проводить безбрачную жизнь безбедно (как о том и Гнусин пишет в своих Пандектах), и огорчался на тех наставников, которые делают поблажку молодым жить развратно, – думал, что при строгом наблюдении наставников можно в федосеевцах водворить чистоту. Так рассуждал я в то время, и был ревностным защитником федосеевства; но потом, когда пристальнее рассмотрел, чтó производит федосеевская безбрачная жизнь, к каким страшным приводит преступлениям, оставил это пагубное учение о всеобщем безбрачии. Именно, приехавшим из Австрии опять в Пруссии к Алексею Михеичу, я нашел, что там, по запрещении браков, уже появились известные лекарки, которые давали молодым девицам снадобья, чтобы не родить: это зло побудило меня размыслить внимательно о том, можно ли и в самом деле всемирно водворить безбрачную жизнь и воспрещать браки. Я говорил Алексею Михееву, который остался проповедником безбрачия: «Ты думаешь, что все без исключения могут девствовать; а если бы сделать опыт, населить какое-нибудь село с молодыми людьми обоего пола, и сделать устав, чтобы согласно нашему закону не мог никто из них жениться, и тебя сделать бы настоятелем в этом обществе, чтó ты управил ли бы это село во всеобщем девстве, или бы скорее оно сделалось образом Содома и Гоморры?». Отринуть учение Гнусина, что Бог прекратил браки, много помогло мне понятие о вечности церкви: оно развязало мне руки, дало возможность рассуждать беспристрастно о всем старообрядческом положении.¹²⁰

Когда я оставил учение о всеобщем безбрачии и перешел на сторону приемлющих браки, тогда помянул и о Климоуцах, что там мною посеяно бракоборное учение, плоды которого падут и на мою ответственность: нужно было позаботиться исторгнуть там это учение, и я послал в Климоуцы вторично отца Прокопия, заняться проповедью о браках. Услышал отец Иоасаф, живший уже в Молдавии, что отец Прокопий в Климоуцах проповедует в защиту браков, и нарочно приехал сюда из Молдавии, чтобы поддержать безбрачие; но опровергнуть отца Прокопия не мог; ибо не мог доказать, что от возбранения браков разврата не происходит. Климоуцкие от его проповеди отвратились, и учение бракоборное в Климоуцах до конца исторглось. Федосеевское, также филипповцев и Аристовых учение я называю бракоборным не за то, что они брак, совершаемый без свящеинословия, почитают незаконным (в этом отношении их учение правильно, согласно учению церкви, и служит не на попрание, а на утверждение брака), но за то называю их учение бракоборным, что они извращают смысл сказанного Спасителем о жизни безбрачной: не все вмещают словесе сего, и проповедуют, что брак для существования рода человеческого не нужен, что его существование продолжается ныне не чрез посредство благословенного Богом брака, но по прелести диавола чрез блуд. Такое учение есть явное бракоборство, отрицание Богом установленного и благословенного брака.

Когда Господь вразумил меня о святой церкви, о неповрежденном ее православии, и поступил я на жительство в Никольский единоверческий монастырь, тогда приехал в Москву из Климоуц беспоповский инок Петр, мой бывший ученик. Мы подробно объяснили ему, какие причины побудили нас обратиться к святой церкви, и снабдили его книгами, – дали между прочим и две особенно важные для старообрядцев: «Выписки» Озерского, изданные А.И. Хлудовым, и митрополита Григория «Истинно древняя… церковь». Отец Петр, хотя не особенно острый и сведущий, но добросовестный человек; он сперва сам прочел внимательно эти книги, и убедившись из чтения оных, что церковь стоит незыблемо в благочестии, стал потом говорить и другим: «Вот мне дали книгу, где собрано из старых, уважаемых нами книг множество свидетельств, которыми оправдывают себя перешедшие от нас в церковь; нужно нам эту книгу поверить со старыми, на которые она ссылается, и если увидим, что она ложно ссылается, на старые книги, будем их обличать, а если найдем, что все приведенные в ней ссылки сделаны правильно, нужно нам подумать, не послужат ли и в самом деле эти свидетельства к оправданию тех, которые решились присоединиться к церкви». Назначили день для собрания, запаслись книгами: иные были у них свои, другие выпросили в Белой-Кринице. Стали поверять, и какое место из книги Озерского ни отыщут, согласно указанию, в старой книге, откуда оно выписано, оказывалось, что каждое выписано верно, слово в слово. Это привело их к мысли, что должно быть и все другие выписки, сделанные из старопечатных и старописьменных книг, которых они у себя не имели, сделаны также верно и сомнению не подлежат. Тогда они, вместо того, чтобы сделаться обличителями присоединившихся к церкви, стали вникать в свидетельства Писания о правоте, неповрежденности и вечности церкви Христовой и о прочем. Отец Петр и вторично приезжал в Москву, осмотрел с нами некоторые хранящиеся в московских соборах и библиотеках древности, подтверждающая правильность содержимых церковью обрядов и уставов, а отъезжая домой, получил от нас и еще несколько книжек, защищающих правоту церкви против нападений от глаголемых старообрядцев. Потом, в конце 1869 года, по совету своих близких, отец Петр приехал в Москву и в третий раз уже с тою целью, чтобы, окончательно о всем переговоривши с нами, и еще осмотрев московские древности, присоединиться к церкви. В монастыре нашем он прожил всю зиму, здесь присоединился ко святой церкви и потом уехал обратно в Климоуцы, где старался и других утвердить в мысли – оставить свое пагубное пребывание вне спасительной ограды церкви Христовой. В ноябре месяце 1870 года климоуцкие прислали мне письмо, просили приехать к ним помочь их намерению присоединиться к церкви, и тогда же прислали, как выше сказано, прошение к преосвященнейшему митрополиту Иннокентию, чтобы дозволил мне к ним отправиться. Владыка, отпуская меня, дал мне наставление, чтобы в том случае, если климоуцкие старообрядцы будут просить меня совершить над ними чин присоединения к святой церкви, я, согласно правилам, испросил на то благословение от православного Буковинского (Черновицкого) епископа.

Марта 19-го, во вторник пятой недели великого поста, получивши напутственное благословение от преосвященного Иосифа, я отправился из Вильны за границу. На станции железной дороги встретился со мною один из моих прусских знакомых, житель ближайшей к моему бывшему монастырю деревни, сын одного из первейших тамошних землевладельцев, молодой человек, который и вырос на моих глазах. Он ехал из Вильны в Варшаву; узнав же о моем путешествии к австрийским старообрядцам, вызвался сопутствовать мне в Австрию. Я рад был такому неожиданному и хорошему спутнику, потому что ехал совершенно один. Дорогой я расспрашивал его о прусском монастыре и о живущих в Пруссии русских, кто из них присоединился к церкви, кто близок к общению церковному, и кто противоборствует церкви. Он рассказывал между прочим, как приезжал к ним в Пруссию, для присоединения желающих, посланный Варшавским преосвященным из Сувалкской губернии единоверческий священник, отец Иоанн Добровольский, как чинно совершал у них богослужение, чтó всем старообрядцам весьма понравилось, и как основательно доказывал необходимость соединения с церковью. Мой спутник говорил мне также, что между прусскими старообрядцами много желающих присоединиться к церкви, и с тем вместе возвратиться на жительство в Россию. Эти его рассказы меня очень утешали.

1-го марта мы приехали в Варшаву. Я пошел к преосвященному архиепископу Иоанникию принять благословение. Он принял меня весьма внимательно и ласково, подробно расспрашивал, куда и зачем еду; а сам рассказал мне, что были у него прусские старообрядцы, – объяснились, что желают присоединиться ко святой церкви и перейти на жительство в Россию, просили его ходатайства о том, чтобы их приняли в русское подданство и дали землю для поселения где-нибудь по близости Варшавы. Владыка прибавил, что он писал об них куда следует, и ожидает ответа. Предложив мне трапезу и преподав благословение, преосвященнейший Иоанникий отпустил меня с миром в дальнейший путь, куда мы и отправились в тот же день.

11-го числа мы переехали границу; 12-го прибыли в город Черновцы. Епископа Черновицкого Евгения, к которому я имел поручение от преосвященнейшего митрополита Иннокентия и с которым необходимо было мне объясниться о цели моего приезда в Буковину, к сожалению, в Черновцах не было: по каким-то делам он находился в Вене. 13-го числа, в субботу, и 14-го, в воскресенье, был я за службами: желательно было помолиться Богу и вместе присмотреться к обрядностям румынской церкви. 15-го числа повидался с братом епископа Евгения протоиереем Николаем Гакманом, отдал ему для передачи епископу Евгению присланные от Московского митрополита иконы преподобного Сергия и московских чудотворцев. Протоиерей сказал мне, что брат его епископ Евгений пробудет в Вене месяца три. Я между прочим предложил ему, по поручение Николая Ивановича Субботина, некоторые вопросы относительно учреждения Белокриницкой иерархии, и когда для памяти хотел записать, чтó говорил протоиерей, то он подал мне засыпать написанное песку с Днепра, и объяснил, что этот песок днепровский, что, бывши в Киеве он нарочно ходил на берег Днепра, набрал там песку и употребляет его в память Киева тогда только, когда пишет что-нибудь особенно достопамятное, или примечательное.

16-го марта приехали в Климоуцы. Все климоуцкие старообрядцы, расположенные по своим убеждениям к православной церкви, с радостью собрались ко мне повидаться, и весьма благодарили нашего владыку митрополита Иннокентия, что дал мне благословение посетить их. Тогда же я довольно поговорил с ними от Писания о вечности Христом основанной церкви, и о том, что без церковного единения и без причастия святых таин тела и крови Христовы спастись невозможно, что церковь греко-российская никаких ересей не содержит, и что те мнимые нововведения, за которые порицают ее глаголемые старообрядцы, существовали издревле. При этом я показал им в привезенном мною Евангелии, печатанном при патриархе Гермогене, изображение Евангелиста Иоанна Богослова, где он представлен именосложно благословляющим ученика своего Прохора, и в Катехизисе Малом, напечатанном при патриархе Иосифе, Символ веры без прилога: истинного. Также показал им из старопечатных книг, что в церкви допускалось издревле существование различных обрядов, как например: в Номоканоне повелевается на проскомидии пятую просфору приносить за царя, а шестую особо за всех живых православных христиан, в старопечатных же Служебниках всех выходов повелевается напротив поминать всех живых купно с царем за пятой просфорой. Выслушав меня, они ответили: «мы, благодаря Бога, в том уже убедились, что без церкви и таин спастись невозможно, и то рассмотрели, что обряды церковные бывали различны, от чего церкви никакой повредности не было, что церковь как греческая, так и российская никаким ересям не причастны, и что предки наши отделились от церкви, сами не рассмотревши истины, противозаконно». Видя их совершенную уверенность в правоте церкви греко-российской, я стал говорить им о церкви румынской, так как они живут в епархии православного румынского епископа: в правилах соборных повелевается, чтобы по делам церковным все повиновались своему местному епископу, а не чужому, и с его повеления все творили, посему нужно вам иметь правильное понятие и о здешней буковинской церкви. Они ответили: «Когда мы вполне признали правоту греко-российской церкви, а здешняя состоит с нею в общении, то мы судить сию церковь, или сомневаться в ней никак не можем: ибо греко-российская церковь не приняла бы ее в общение, если бы имелись в ней какие-нибудь ереси; но только мы не привыкли к обрядности здешней церкви и к здешнему малороссийскому языку. Чтобы наш священник рукоположен был здешним епископом и находился у него в повиновении, на это мы согласны без всякого прекословия; но мы желаем, чтобы нам в священники поставлен был кто-нибудь из среды нас, и ему бы дозволено было, как в России единоверцам, отправлять богослужение по московским старопечатным книгам. Поставленный из нас священник лучше будет знать и то, чем болят старообрядцы, и удобнее может подать им врачевание». Выслушав все это и желание их почитая разумным, я предложил им съездить со мною в Черновцы к брату епископа Евгения протоиерею Николаю, объявить ему о своем намерении присоединиться к церкви на желаемых ими условиях, и посоветоваться с ним, как начать это дело. Они охотно согласились, и назначили ехать со мною отца Петра, Николая Васильева, наставника их моленной, чтó в долине, и Игнатия Егорова.

17-го марта мы приехали в Черновцы, и явились к протоиерею Николаю. Климоуцкие все рассказали ему о своем деле, просили у него совета и наставления, как дело это начать и повести. Протоиерей ответил, что ничего определенного сказать им не может, ибо дело не от него зависит; но прибавил, что по его рассуждению нет препятствия разрешить им богослужение по старопечатным московским книгам, так как повреждений догматических в книгах этих не содержится, а есть только разность в выражениях и некоторое различие в обрядностях, ничего существенного в богослужении не повреждающее. «Во священники же поставить неученого, который не образован в академиях, этого, прибавил он, нет у нас в обычай, и дозволить это можно разве только на первое время; а между тем из вас какого-нибудь молодого человека нужно отдать в науки, чтобы приготовился к священству». В заключение он посоветовал климоуцким обратиться по своему делу с письменным прошением к епископу Евгению. Я просил, чтобы и он со своей стороны написал обо всем брату своему епископу, а климоуцкие просили кроме того написать еще и о том, чтобы епископ дозволил мне совершить над ними чин присоединения к церкви. Протоиерей ответил, что о моем приезде он уже писал епископу, что спрашивал и о том, соблаговолит он присоединять обращающихся, или нет.

После сего я ходил к архимандриту, наместнику епископа Евгения, рассказал ему, что климоуцкие беспоповцы желают присоединится к церкви и просить снисхождения, чтобы дозволено им было совершать богослужение по московским старопечатным книгам. Наместник спросил: «что же, все они хотят присоединиться к церкви?». Я ответил: не все, а часть. Архимандрит сказал на это: «а когда не все, то нечего о том и говорить: то не можно!». Я осмелился заметить ему, что и в прежние времена редко бывало, чтобы все жители какого-нибудь места за раз принимали правую веру; но и о тех, хотя бы даже немногих, которые изъявят желание обратиться от заблуждения, нужно попечение иметь и в презрении их не оставлять. Архимандрит сказал: «вот приедет епископ, пусть его просят, как он хочет!».

Возвращаясь из Черновиц въ Климоуцы, я проехал в город Сучаву исполнить свое намерение поклониться мощам святого Иоанна нового. Церковь, где почивают его мощи, посвященная имени святого Иоанна Предтечи, создана воеводой молдавским Стефаном: начато здание в 1513, а окончено в 1522 году. Церковь украшена внутри и снаружи стенным иконописанием, современным зданию: внутри иконописание все цело, а снаружи только частью сохранилось на полуденной стороне; письмо хорошее, имеет сходство с греческой иконописью. Здесь видел я изображения святых с именословным перстосложением благословящей руки, и начертания четырехконечного креста: именно на правой стене, на иконе Богоявления, у Спасителя благословящая рука изображена именословно, точно так же изображены благословящие руки у преподобного Павла и еще какого-то святителя (здесь же у Николы чудотворца рука изображена двуперстно), на левой стороне святитель Мелетий написан благословляющим именословно. У места, где сказывают проповеди, икона царя Константина и матери его Елены: посреди их изображен крест четырехконечный, с надписью Ис. Хс. В паперти церковной на образе Преображения Господня, у Спасителя благословящая рука изображена с именословным перстосложением. В том же городе Сучаве есть церковь святого Димитрия, построенная в 7049 (1541) году, в которой стенная живопись также современна зданию: и здесь за правым клиросом Иоанн Предтеча изображен с именословно благословящей рукой, и на иконе Пресвятой Богородицы Знамени, у Спасителя благословляющая рука изображена с именословным сложением, а в куполе изображен крест четырехконечный.

Из Сучавы я отправился в монастырь Драгомирну. Там жил в это время отец Сергий, бывший австрийской иерархии епископ, присоединившийся к церкви в Москве, вслед за другими членами той иерархии: он с великою радостью меня принял.¹²¹ В Драгомирнском монастыре, на древней стенной иконописи в алтаре у святителей благословящие руки изображены тоже с именословным перстосложением.

Марта 20-го, в Лазареву субботу, я возвратился в Климоуцы. На праздник Цветоносия климоуцкие новообращающиеся, желая видеть служение единоверческого священника, просили меня отпеть вечерню, утреню и обедницу; но я ответил, что без повеления местного епископа исполнить их просьбу не могу. В праздник, после обеда, пошел я к Дию Тимофееву, сыну бывшего климоуцкого богача, туда явился и брать его Сидор (они управляют клиросом и уставом в Климоуцкой моленной, чтó на горе), собралось и еще несколько беспоповцев. Я начал беседу, доказывал, что без единости церкви нет спасения и самая даже тайна крещения не пользует (Апост. Толковый, зач. 149), что без тайны миропомазания христианин не совершен (Катехизис Великий о тайне миропомазания), что без причастия святых таин тела и крови Христовы невозможно наследовать жизнь вечную и что исповедь, пред простолюдином совершаемая, не есть таинство, потому что разрешения грехов данной священникам от самого Христа властью простолюдин преподать не может. Вызванный на беседу о самых существенных для старообрядца вопросах, Дий последовал общему в таких случаях обычаю беспоповцев: вместо того, чтобы отвечать на предложенные вопросы и доказать несомнительность своего спасения, беспоповцы обыкновенно уклоняются в сторону, сейчас же приступают к разным клеветам на церковь, что в ней такие-то и такие содержатся будто бы нововведения, и таким образом стараются отклонить и привести в забвение вопросы, на которые прямого ответа дать не в силах, – какой вопрос ни предложи старообрядцу о его уповании, он всегда ответить на него вопросом о перстах. Так точно и Дий Тимофеев все, о чем был разговор, все предложенные мною вопросы о необходимости единения с церковью и участия в церковных таинствах, оставил без внимания, аки не нужное, и вместо всяких ответов, подал мне печатную тетрадку: «Присяга хотящим взыти на степень священства», акибы составленную Иоакимом патриархом, говоря при том: «Вот каким проклятием ваша церковь проклинает все древнее церковное предание! Эта тетрадка печатная, потому и достоверна есть». Этим он хотел подорвать в слушателях доверие к церкви. Я ответил: Эту самую тетрадку напечатали мы в Пруссии с литографической, изданной в Москве поповцами, полагая, что есть она и печатная; но печатной присяги никто никогда не видал, и нигде не имеется. А между тем, если бы присяга эта действительно была издана церковью, то непременно была бы и напечатана, как обыкновенно печатаются такие статьи, славянским шрифтом. Вот первое мое доказательство, что тетрадка эта подложная: ни одного экземпляра присяги, напечатанного по повелению церковного правительства, не имеется, мы же напечатали ее с литографической, взятой у поповцев, не рассудив беспристрастно о ее неподлинности. Второе доказательство следующее: в присяге этой, изданной будто бы патриархом Иоакимом, упоминаются такие раскольнические секты, каких при патриархе Иоакиме еще не могло и существовать: ясное дело, что она есть подложное сочинение. Это разъяснил нам в Бозе почивший московский митрополит Филарет, когда напечатанную в Пруссии тетрадку присяги вручил ему Константин Голубев, явившийся объяснить владыке о своем намерении присоединиться к церкви, и нам было стыдненько пред владыкой, что напечатали статью с такими признаками подложности.

После этого Дий Тимофеев подал мне другую печатную тетрадку: Решение, или изречение собора 1667 года. «Ну, та тетрадка подложная, сказал он, а про эту что скажешь?». Я ответил: И эта тетрадка тоже напечатана в Пруссии, и напечатана не с подложной, а с печатной истинной книги; но в ней мы напечатали не все соборное деяние, а взяли из него, по обычаю старообрядцев, только то, чтó они умеют обращать в оправдание себе. Именно в этой тетрадке напечатано только самое решение, или изречение соборное; а на кого и за что положено то изречение, этого в ней не напечатано. Между тем, чтобы правильно судить о соборном решении, непременно нужно принять во внимание, на кого и за чтó оно положено. В соборном деянии, если будем читать его вполне, все это изъяснено: именно говорится, что клятвы положены на хулителей церкви, и положены за тяжкие их хулы на церковь, – за то, что они открыто проповедовали, будто бы церковь пала, архиереи не архиереи, тайны не тайны, церкви не церкви.

Дий Тимофеев подал мне и еще тетрадку письменную, полученную из Москвы от глаголемого епископа Антония Шутова: в ней, кажется, из всех полемических книг собраны все жестокие на старообрядцев изречения, еще и с извращением смысла. Я просмотрел эту тетрадку и некоторые более важные места разъяснил, о других, как писанных частными писателями, заметил, что за их резкие выражения церковь не повинна, тем паче не может быть признана падшей, и что сам я ответствовать за них моим совопросникам нужды не имею.

Дий Тимофеев возразил: «Положим, что за всех писателей церковь не отвечает, – пусть так; но зачем

Димитрий Ростовский назвал двуперстное сложение демонским седением? ведь Димитрия церковь признает святым!». Я отвечал: Неправду вы говорите. Святитель Димитрий не называл двуперстное сложение демонским седением, он только отвечал старообрядцу, который на троепестном сложении написал са-та-на. Желая обличить его дерзость, святитель Димитрий говорит ему, что пусть он, если уже настолько дерзок, напишет лучше на своем двуперстном сложении слово де-мон. Вот подлинные слова св. Димитрия: «лучше бы им раскольникам написать на своем перстосложении"… Не ясно ли, что святитель Димитрий не сам пишет, а им предлагает написать? Но так как старообрядцы написать такую хулу на двуперстном сложены почли бы страшною дерзостью, то этим самым святитель Димитрий и дает им знать, в какую великую хулу они впали, написав слово сатана на троеперстном сложении. А вы и доселе не только продолжаете хулить церковное перстосложение, да еще клевещете на пастырей церкви, акибы они двуперстное сложение называли демонским седением!...

После этого Дий Тимофеев возразил мне: «Если Никон патриарх книги исправил хорошо, то зачем же его свергли с патриаршего престола ». Я отвечал: Это Никоново извержение есть самое ясное свидетельство правильности книжного исправления. Когда Никону патриарху не простили и того, что он самовольно оставил престол, и за сие самое его осудили: то кольми паче не простили бы ему, если бы он посредством книжного исправления сделать какую-нибудь перемену в вере, напротив непременно обличили бы такую тяжкую вину, и все им поврежденное не преминули бы исправить. Но в такой вине никто Никона обличить не мог, и не только не было о том ни единого слова во все время суда над Никоном, но и все его действия по исправлению книг собор, осудивший его за самовольное удаление с престола, признал вполне законными и правильными. Это, повторяю, великое и неоспоримое свидетельство беспорочности произведенного Никоном исправления книг. Да Никон патриарх сам собою, своею волею, книг и не исправлял, а действовал по совету с российскими архиереями и по благословению вселенских патриархов, и исправленное предлагал на соборное рассмотрение. И если бы в Никоновском исправлении книг и допущена была какая ошибка, то ошибка эта была бы только в наших русских московских книгах, так как они только и были исправляемы; в Греции же никакого исправления книг не было, посему и зазирать греков в изменении книг старообрядцы никакого основания не имеют. А старообрядцы и греков зазирают. Но когда Греция от истинной веры отступила, этого старообрядцы точно указать не могут. Говорят, что по взятии Царя-града греки отступили от веры; но это их мнение опровергают наши старопечатные книги, который благочестие греков похваляют (Кн. о вере, л. 27), да и самое поставление наших патриархов Иова и Филарета восточными патриархами о благочестии живших по взятии Царя-града греков ясно свидетельствует. А по-вашему мудрованию теперь уже вся церковь пала!

Дий Тимофеев оставил без ответа все мои замечания, и поспешил только возразить на последние слова. «А разве вся церковь пасть не может?», спросил он.

Я отвечал: Воистину не может! Сам Христос обещал соблюсти ю неодоленну адовыми вратами.

Дий заметил: Это Христос сказал не в смысле обещания, что церковь соблюдет неодоленну, а в смысле поучения, чтобы мы добровольно не оставили церковь.

Когда же я объяснил, что слова Спасителя: созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф. зач. 67), никак нельзя принимать в смысле поучения, а содержится в них ясно выраженное обещание Спасителя соблюсти церковь свою во веки невредимой, то Дий позволил себе сказать такую дерзость: «Ну что же! пусть и обещался Христос соблюсти церковь неодоленну: мало ли что обещают, да не все в исполнение приходит! И француз обещался победить Пруссию, а вместо того сам в плен попался!».

Я заметил Дию: Как же вы всесильного Христа уподобляете Наполеону, человеку мертвенному! За эти слова Дия Тимофеева осудили многие из самих бепоповцев. Я же в заключение беседы сказал ему: На все, в чем вы обвиняли церковь, дал я по силе моей ответ; а на то, о чем я вас спрашивал, именно: как вы можете надеяться получить спасение без таин? – никакого ответа вы мне не дали, ничего в свое оправдание не представили, и представить очевидно не можете!

В великий четверток, выходя от службы, беспоповцы усоветовали призвать меня на громаду, т.е., в их сельское управление, чтобы выслать вон из Климоуц: об этом меня известили близкие мне люди. В пятницу утром действительно пришел человек пригласить меня в сборную избу. Я подумал: уже ли они и вправду решились в такой великий день составить соборище для изгнания служителей Христовых!... Прихожу на громаду: слава Богу, собрания нет! Только заседают несколько человек, в том числе и сам дворник, по-нашему староста, или сельский голова. Дворник спросил меня: «Вы, отец, зачем сюда приехали?». Я ответил: «По своим потребностям. Желательно было посмотреть в здешних монастырях древности, а также и повидаться со старыми знакомыми».

Дворник сказал: Вы здесь разврат проповедуете!

Я отвечал: Напрасно вы так говорите; никакого разврата мы не проповедуем, а чтó видим в книгах, вами самими уважаемых, и чем убедились сами в правоте церкви, о том и говорим желающим слышать.

Дворник продолжал: Вы здесь хотите церковь строить! Этого мы вам не допустим делать, и только узнаем, что вы зачинаете такое дело, выгоним вас отсюда.

Я ответил: Чтобы здесь построить церковь, это от меня не зависит, а зависит от желания здешних жителей и от воли епископа; я же не имею на то никакого полномочия.

Дворник еще сказал: Вы прежде проповедовали здесь безбрачие!

Я отвечал: Правду говорите, господин дворник, и тогда бы, за эту проповедь безбрачия, вам следовало нас по справедливости выгнать; но тогда вы нас не гнали, а теперь, когда мы проповедуем истину, вы грозите нам изгнанием!

После этого дворник спросил: А долго ли вы пробудете здесь?

Я ответил: Когда исправлю все свои потребности, тогда и отправлюсь отсюда.

Дворник опять спросил: Вы, может, целый год проживете?

– Года жить не буду, отвечал я, а сколько мне потребуется, поживу.

Дворник сказал: Смотрите же, не развращайте наше село, а то мы вас тотчас же выгоним!

Я ответил: Если чтó буду говорить развратно, за это я подлежу суду начальства; но развратного я не говорил ничего и говорить не буду. Если же вы не верите этому, то извольте послушать мою проповедь, и увидите, что я говорю от книг.

Дворник сказал: «Я не хочу слушать!». А другие бывшие тут старшины из поповцев сказали: «Мы сами читали книги, сами знаем, что в книгах писано!».

Я отвечал: Это и хорошо, что вы сами читали книги, знаете, чтó в них писано; давайте от знакомых вам книг и поведем беседу.

Но от беседы и они уклонились, сказавши: «Мы занимаемся житейскими делами и всего знать не можем, чтобы состязаться в беседе».

Я заметил им, что на то имеются у них духовные лица, с которыми я не откажусь и при них поговорить о вере. Так меня с громады и отпустили, – просили только, чтобы я долго в Климоуцах не жил.

Первый светлый день Пасхи не только мне, но и новопознавшим святую церковь, весьма грустно было встретить без церковного священнослужения. К празднику Пасхи им желательно было присоединиться и приобщиться святых таин; а мне тогда вполне припомнилась мрачная моя прежняя без священства жизнь. Я, конечно, мог мы на первый день съездить к службе в православную церковь; но опасался этим еще больше причинить скорбь новообращающимся к церкви.

На другой день Пасхи с некоторыми желающими я отправился в горы, в монастырь, именуемый Сучавицы, построенный в начале 17 столетия: на второй день Пасхи бывает в том монастыре храмовой праздник. Мы приехали, когда там еще готовились к службе. Я взошел во святой алтарь и взял посмотреть лежащее на престоле ктиторское Евангелие: оно писано на пергаменте и кругом обложено серебром. В нем я нашел пред началом Евангелия от Иоанна три изображения Иисуса Христа, и на всех трех благословящие руки изображены именосложно. Я подозвал приехавших со мной, и показал им эти изображения. Потом мы рассматривали стенное писание. На западной стене, на образе Святой Троицы, благословящие руки изображены именосложно, также у левого клироса, у окна, на образе Спасителя, и снаружи церкви, на северной стене, на образе сотворения мира, и еще на образе святителя Панкратия; на всех сих образах благословящие руки изображены с именословным сложением; но есть в этой церкви довольно изображений благословящей руки и с двуперстным сложением. Я удивился, почему в Сучавской церкви, где лежат мощи великомученика Иоанна, созданной в начале шестнадцатого века, в стенном писании нашлась одна только благословящая рука с двуперстным сложением, большая же часть изображены именосложно, а у некоторых большой перст изображен пригнутым ко второму составу двух малых, здесь же, в Сучавицах, в храме семнадцатого века, много изображений с двуперстным сложением благословящей руки, и так, что три перста, большой и два малых, соединены вкупе. Я подумал, не по той ли это причине, что здешняя стенная живопись, по характеру своему близко подходящая к московской, писана может быть московскими мастерами. Эту догадку и подтвердил один иеромонах, который сказал мне, что церковь расписана действительно московскими мастерами; но точных справок, по случаю монастырского праздника, я навести не мог.

Во вторник на Пасхе я ходил в Белую-Криницу. Сопутствовали мне отец Петр, приехавший со мной пруссак и еще двое климоуцких. Когда вошли мы в монастырский двор, один из иноков, Иоасаф¹²², увидал нас в одно, вышел к нам и пригласил войти к нему в келью. Я спросил о Кирилле, дома ли он. Иоасаф ответил: «В монастыре его нет, он ушел в женский монастырь обедать; когда воротится, мы ему скажем о вас». Я просил не беспокоить его, потому что нужды до него не имею. Между тем к Иоасафу стали приходить в келью один за другим белокриницкие старцы, набралось человек пять. Один старый инок-схимник стал меня спрашивать об отце Онуфрие и его товарищах, как они живут, и стал тужить, что ушли от них в церковь.

Я ответил: Вы о них жалеете; а они жалеют о вас, что вы не вникнете в Писание, чтобы рассмотреть истину.

Старик спросил: А как ты, батюшка, думаешь о нас? – не ужто мы не спасемся? Ведь мы не беспоповцы, у нас все тайны совершаются, как и у вас.

Я ответил: Вечной от Христа установленной иерархии, которой от Бога дана власть совершать таинства, вы не имеете и от нее отделяетесь: посему и спасение ваше сомнительно.

Старец, обратившись к своим, сказал: «Я, отцы, на это не знаю чтó ответить, отвечайте вы». При этих словах в келью вошел инок Корнилий, большой приверженец и почитатель покойного Павла белокриницкого, принес Павлову статью о четырех церквах, и начал показывать нарисованные там изображения руки с двуперстным сложением: «Вот видите, говорит, как благословляли в древности! Вот сколько собрано таких изображений! Что вы против этого скажете?».

Я сказал: Не спорю, этот писатель собрал изображения рук с древних икон; но только собрал односторонне: где есть двуперстное сложение руки, те изображения он брал, а где на древних иконах изображено сложение именословное, тех изображений он не брал. На древних же иконах встречаются те и другие изображения. Я был во Пскове: там в соборе, на древней иконе живоначальной Троицы, у одного ангела сложение руки походит на двуперстное, а у другого чисто именословное; также и в киевских памятниках, да и здесь в Сучаве встречается на древних фресках то и другое перстосложение. А Павел, составитель этой книжицы, одно изображение брал, как угодное ему, а другое, многажды на одной и той же иконе, оставлял, как неугодное, и это он делал с целью показать, будто издревле существовало только одно двуперстное сложение. Но так делать не следовало.

Корнилий ответил: В этом Павел не виноват, он брал из Поморских Ответов; если кто виноват, так виноват Андрей Денисов.

Я сказал: Денисов виноват; но нельзя и Павла извинять, потому что он многие памятники древности сам видел, и мог знать, что Денисов приводил их односторонне, недобросовестно. Он же не только Денисова в том не обличил, но и других выписками из Денисова старался уверить.

Когда мы это говорили, пришел от Кирилла посланный звать меня в келью, и всем инокам передал приказание идти туда же. Кроме того, Кирилл пригласил белокриницкого дворника и остальных белокриницких иноков. Сам он был одеть в рясу, в красной камилавке и с наперсным крестом.¹²³ Я вошел и, помолившись, сказал: Христос воскресе! Кирилл ответил: Воистину воскресе! и пригласил меня сесть. Потом говорит: Вы просили видеть меня, – чтó вам нужно?

Я отвечал: Видеть вас я не просил; я пришел посмотреть ваш монастырь, и просил только, чтобы вы дали позволение посмотреть; а вам доложили, вероятно, что я желаю видеть вас. Однако я не отказываюсь от свидания с вами и от беседы.

Кирилл сказал: Вы изменили свое убеждение, оставили беспоповщину; это хорошо вы сделали: без таин и священства спастись невозможно; но только не туда вы попали.

Я ответил: В церкви, к которой присоединился я, исповедание православной веры не повреждено ни в чем, иерархия преемственная от Апостолов существует непрерывно, также и все семь таин сохраняются без прекращения, непресекаемо: посему я уверен, что не ошибся, присоединившись к церкви истинно православной.

Кирилл сказал: Так-то так, да ереси есть у них.

Я спросил: Какие же есть ереси в церкви греко-российской? – скажите мне.

Кирилл: Тремя перстами молятся, благословляют вот так (при этом сложил персты именосложно).

Я ответил: Троеперстие и прежде Никона патриарха существовало в церкви греческой и киевской; но русские патриархи из-за него от Греции и от Киева не отделялись, и того, чтобы тремя первыми перстами образовать Святую Троицу, никогда ересью не называли. А именосложного благословения памятников множество, не только в Греции и России, но и у вас здесь в Буковине: например, в Сучавской церкви, где почивает святой великомученик Иоанн, и в монастыре Сучавицах.

Кирилл: Это здесь подделано.

Я ответил: Если бы здесь хотели подделать древние изображения благословящей руки, то уж конечно подделали бы все. Почему же в Сучаве не поправлена рука на образе Николы чудотворца? А в Сучавицах и сколько есть изображений с двуперстным сложением руки! Это доказывает, что как те, так и другие изображения не подделаны; да и самое письмо показывает, чтó все эти изображения неповрежденные памятники древности.

Кирилл сказал: Они (православные) почитают двучастный крест!

Я спросил: А вы разве не почитаете четырехконечного креста?

Кирилл: И мы почитаем двучастный крест, имеем его на ризах, на поручах; но не покланяемся ему, и на церкву его не ставим. А они и на церкву двучастный крест поставляют.

Я еще спросил: А чтó важнее, – на церковь поставлять четырехконечный крест, или полагать его в алтаре, на святом престоле?

Кирилл: Каждому ведомо, что в алтаре на престоле полагать важнее.

Я сказал: Почему же вы церковь греко-российскую укоряете, что она четырехконечный крест поставляет на церквах, а себя в том не вините, что сами четырехконечный крест в алтаре на престол полагаете?

Кирилл: Мы крест двучастный на престол не полагаем.

Я спросил: А на проскомидии жрение Агнца каким крестом совершаете?

Кирилл: Вестимо двучастным.

Я продолжал: Агнца, по пожрении его крестом четырехконечным, по-вашему двучастным, с сим крестом выносите на великом выходе, причем все люди покланяются, возносите на престол и полагаете посреди престола на антиминсе. С боку престола четырехконечный крест боитесь полагать, думаете, что он не достоин, а на среду престола, на антиминсе полагать его не опасаетесь: это показует ваше неведение о святости креста четырехконечного.

Кирилл: Там, на просвире, есть восьмиконечный крест, мы его возносим на престол.

Я отвечал: Действительно, есть и восьмиконечный; но с ним полагается на средину престола и крест четырехконечный, который некоторые старообрядцы, не боясь Бога, зовут кумиром. Но при этом нужно вам заметить, что просфора с положенным на ней восьмиконечным крестом тогда только возносится на престол, когда воображен на ней крест четырехконечный, которым совершается действие пожрения; этим яве показуется, что хлеб с образом креста четырехконечного возносится на престол. И потом, по благословении святых даров, раздробляется святой Агнец, вместе с ним раздробляется и восьмиконечный крест, на хлебе изображенный, а четыре части раздробленного Агнца располагаются на дискосе образом креста четырехконечного. Вот видите, крест четырехконечный находится на престоле и без соединения с крестом восьмиконечным.

Кирилл сказал: Мы восьмиконечный крест не освящаем, а двучастный освящаем, осеняем его рукой, как-то на ризах, на поручах, а потом уже и целуем.

Я отвечал: На благословенных хлебах вы полагаете крест восьмиконечный, и когда осеняете благословением хлебы, то вместе осеняете и изображенный на них восьмиконечный крест; равным образом, когда благословляете Агнца, то осеняете и изображенный на нем восьмиконечный крест. Но скажите мне: чтó вы тогда освящаете, – хлеб, или восьмиконечный крест?

Кирилл: Не крест, а хлеб.

Я сказал: Подобным образом, когда священник ограждает благословением ризы и поручи, не крест четырехконечный освящает при этом, а естество риз.

Зная достоверно, что все почти старообрядцы, как беспоповцы, так и поповцы, только любят толковать о святости креста восьмиконечного, а в действительности и восьмиконечному кресту истинного поклонения не воздают, я нарочно перевел речь на вопрос о поклонении святому кресту:

Вы говорите, что нужно почитать один только восьмиконечный крест; но скажите мне: вы кресту восьмиконечному поклоняетесь ли?

Кирилл отвечал: Поклоняемся. Как же кресту восьмиконечному не поклоняться!

Я сказал: Вы, кажется, не совсем поняли, о чем я спрашиваю. Я спрашиваю о поклонении собственно кресту восьмиконечному, хотя бы на нем и не было изображения Христова распятия. Такому кресту вы поклоняетесь ли?

Кирилл: Простому кресту, на котором нет воображения Христова, мы не поклоняемся; чему тут поклоняться?

Я сказал: Значит, по вашим словам, крест Христов, без изображения Христа распятого, ничем не отличается от четырехугольной, или круглой доски, пока на ней не написана икона Христа Спасителя: как на этой доске нечему поклоняться, так и на кресте Христовом. Мы же поклоняемся кресту Христову и имеющему изображение Христа распятого, и не имеющему.

Кирилл спросил: А где о том написано, чтобы и такому кресту, без воображения Христова, поклоняться?

Я ответил: Множество есть о том наставлений и свидетельств, – по краткости укажу вам только некоторые места, где о том писано. В Евангелии Учительном на Воздвижение креста: «Хваляй бо крест, распятого на нем почитает и поклоняется». О том пишет и Иоанн Дамаскин в слове о поклонении иконам, также Иосиф Волоколамский в Просветителе, и в Кормчей, в сказании о семи вселенских соборах, о том писано: «Тако честному кресту поклоняемся, на немже животворивое распростерто бысть тело Господне». Ниже: «еще же и образу креста, имже беси отгонимы бывают». Да и в песни церковной поем: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко!». Вы же крест восьмиконечный Христовым нарицаете, а поклоняться ему не хотите; да еще и церковь понапрасну обвиняете, что акибы она восьмиконечный крест не почитает. Церковь почитает и восьмиконечный крест, и четырехконечный; а вы не покланяетесь ни тому, ни другому,

Кирилл сказал: Так, правда; есть писано, что кресту надо поклоняться; но у нас нет такого обычая.

Я заметил: Ваш обычай не поклоняться кресту есть обычай крестоборный.

Кирилл еще сказал: Есть место, где кресту можно и поклоняться.

Я ответил: Нигде того не написано, чтобы по месту поклоняться кресту, чтобы место прославляло крест и даровало ему честь поклонения. Он прославлен страстью Христовой, и на всяком месте поклоняться ему должно, как писано в том же Учительном Евангелии на Воздвижение креста: «идеже бо начертан бывает крест, благословляет и освящает, просвещает и вся спасенная дает».

Тогда Корнилий, который со мною говорил прежде в келье Иоасафа, с ревностью выступил в защиту своего митрополита: «По-твоему, сказал он, уже стало быть так, что где и в неприличном месте крест воображен, везде ему надо покланяться!». И наговорил много такого, чтó и повторять неприлично.

Я ответил ему: Напрасно вы так поняли, что будто я велю писать крест Христов в неприличных его святыне местах. Повелено изображать его на месте, приличном его святыне, и поклоняться ему; а ежели по какому-либо случаю крест будет воображен на месте, не приличном его святыне, то повелевают правила его заглаждать, дабы там его святыне не приносилось бесчестие (Шестого вселен. соб. прав. 73). Я же только привел из книги свидетельство против слов вашего митрополита, что будто кресту не везде поклоняться можно, а есть для того какое-то особенное место, чего нигде не писано.

Тогда некоторые белокриницкие старцы вступились за меня. Они тоже заметили: Напрасно говорит Корнилий, что кресту поклоняться нельзя; это правда, надо кланяться! Дворник, сметив, что старцы выдают не Корнилия, а самого Кирилла, закричал на них: «Вам нужно молчать, да слушать, или вон идти; а будете говорить, там нам достанется!». Пришедший со мною климоуцкий Иван Федоров заметил дворнику: «Ужели здесь такое место, что при разговоре нельзя вашим старцам сказать правду, и за это грозит им какая-то беда?». Тут Кирилл, обратясь к своим старцам, сказал про меня: «Он только нас препирает, зная, что мы не имеем обычая поклоняться кресту; а они и сами не кланяются, у них у самих такого обычая нет!».

Я ответил: Напрасно вы так говорите, что будто бы и мы кресту не поклоняемся, и будто бы я только препирая вас говорю, что кресту поклоняться надлежит. Еще будучи беспоповцем, живя в Пруссии, против этого обычая старообрядцев – не поклоняться кресту я собрал из книг выписки в обличение им, и эти свои выписки напечатал при книжке «Царский путь», чтó и служит ясным обо мне свидетельством, что я поклонник креста Христова. Да и все у нас кресту Христову поклоняются.

Кирилл сказал: Укажите же хоть один пример, где у вас поклоняются кресту.

Я ответил: У нас и в кельях всегда поклоняются кресту Христову (имеют его изображения резные), а соборне, в церкви, поклоняются кресту в праздник честного Воздвижения! Поставляют среди церкви икону Воздвижения, где, как вы знаете, крест святой написан без воображения Христа распятого, и поют: Величаем тя, живодавче Христе, и чтем крест Твой святой, имже нас спасл еси от работы вражия. И затем поклон до земли.

Кирилл сказал: Да на иконе есть лица; это им поклоняются, а не кресту.

Я ответил: Напрасно вы так понимаете. Правда, на иконе изображены лица, предстоящие и держащие крест; но празднуют, и величание поют, и поклоняются кресту, а не предстоящим.

Поговоривши так, мы попрощались. Кирилл вышел в сени, и проводил меня до лестницы. Я выпросил дозволение посмотреть церковь. Выходя из церкви, я заметил на паперти прислоненный к стене крест, снятый с колокольни для исправления. Указавши одному из иноков, Николаю, я спросил его: «Чей это крест?». Он ответил: «Христов». – Т.е., победное оружие, имже нас спасл есть Христос? Он ответил: «Да, так». – «Крестом Христовым и победным оружием, говорю, вы его зовете, а кланяться ему не хотите!». Он ответил: «Можно и поклониться, по нужде». Я заметил: «Вот как! только по нужде поклониться можно победному оружию Христову!». Он заметно пристыдился.

Когда вышли мы из церкви и стали против дверей церковных, опять подошел Корнилий. Я заговорил о вечности основанной Христом иерархии. Не имея чем защитить у беглопоповцев прекращение иерархии, Корнилий с горячностью сказал: «Это, о непрерывности иерархии, не вам единоверцам говорить, а вот кому, Черновицкому епископу!». Под Черновицким он разумел вообще православных епископов, получивших непрерывно от Апостолов идущую хиротонию, а единоверцев хотел от единства церковно-иерархического отделить.

Я ответил ему: Говорить о вечности и непрерывности церковной иерархии прилично Черновицкому епископу и всем вообще епископам православным, но также прилично и нам единоверцам, ибо мы их духовные дети.

Корнилий не знал чтó сказать, сложил три перста и спрашивает: «Значит вы за одно с этим?».

Я ответил: Да, заодно.

– «А когда вы такие, закричал Корнилий, так зачем же пришли к нам? Вон отсюда, вон!».

Я ответил ему: Напрасно вы нас гоните; мы и так уже уходим. Я попрощался со старцами, а Корнилий с жестокостью повторял нам вслед: идите, идите!

На светлой же неделе случилось некоторым из климоуцких, новообращающихся к церкви, иметь с поповцами беседу о вере. Они убеждали новообращающихся не присоединяться к церкви, а принять австрийское священство. Те отвечали, что к поповцам не пойдут, потому что у них было, вопреки Христову о церкви обетованию, прекращение епископства. Поповцы в оправдание себе сказали, что если у них на время прекращалась иерархия, не было епископа, то в этом виноваты не они, а виноват в том Никон, ибо он воздвиг мучение и истребил епископов.

Тогда один из новообращающихся спросил поповцев: «Вы как рассуждаете об антихристе? – признаете ли, что он будет человек чувственный, будет царствовать и гнать церковь Божью, а не духовно явится, как утверждают беспоповцы?».

Они ответили: Антихрист будет чувственный человек, царь будет, и станет мучить и гнать верующих во Христа.

Новообращающийся еще спросил: До тех пор, когда придет антихрист, ваши епископы будут существовать, или не будут?

Поповцы сказали: Будут.

Он еще спросил: А когда придет антихрист, – что он истребит ваших епископов, или не истребит?

Поповцы ответили: Нет, не истребит! они пребудут до второго Христова пришествия.

Тогда новообращающийся сказал поповцам: Ваши архиереи начало свое получили в Белой-Кринице назад тому двадцать пять лет, и вы утверждаете о них, что антихрист истребить их не может и что пребудут они до второго Христова пришествия на землю; а как же вы утверждаете, что тех архиереев, которые приняли начало от Христа, и по его обещанию должны существовать в Его церкви, дóндеже паки приидет, что их будто бы Никон смог истребить? Это вы говорите противно Евангелию, и ваше священство проповедуете быть тверже основанного Христом!».

Когда мне передали эту беседу, я порадовался, что есть уже между новообращающихся готовые дать ответь вопрошающим. А и говорил-то с поповцами человек не особенно начитанный.

В среду на Пасхе ездил я в Черновцы послушать праздничную службу и повидаться с протоиереем Николаем. На вопрос мой, не имеет ли ответа из Вены от епископа по делу климоуцких старообрядцев, он сказал, что епископ ответил ему в таком смысле: здесь, в Австрии, правительство с нами не единоверное, и о всяком деле необходимо предложить сначала правительству, потому и дело о присоединении старообрядцев нужно начинать официально, чтобы все мирно было…

Апреля 5-го, в понедельник на Фоминой неделе, я отправился в Яссы повидаться с бывшим беспоповским иноком Иоасафом, который печатал в Яссах книжки и большие листы против сочинений Константина Голубева о браке. На пути к железной дороге я встретился с ясским поповщинским уставщиком Агафоном: вместе с ним и отправился. Вечером в тот же день мы приехали в Яссы; у Агафона я и ночевал. Он живет около самой церкви (теперь старообрядцы в Яссах начинают строить новую летнюю церковь). Утром я вышел походить по городу и встретился со старообрядцами, рабочими людьми, родом из России. Разговорившись, я спросил их: не скучаете ли об России? Они ответили чистосердечно: «О, батюшка, как не скучать! Никак не можем здесь привыкнуть; в России все милее». В то же утро я отправился к Иоасафу, – он живет верстах в пяти от города, в садах. Принял меня очень радушно, бросил всю работу. При разговорах я спросил его о религиозных его убеждениях. Он объяснил, что против браков якобы уже не ратует, убедился и в том, что церковь должна существовать непрерывно до скончания века во всей полноте чинов иерархии, как основана Христом, но только не знает, где она находится.

Я сказал ему, что он стал теперь на нашу дорогу, по которой шли мы к церкви. Он с этим замечанием согласился.¹²⁴ Рассказывал мне Иоасаф, как был он в Москве у федосеевцев, и по случаю его приезда происходило у них соборное рассуждение о монашестве: должно ли существовать оно в настоящее горько-плачевное время, когда все должны жить по-монашески, т.е., безбрачно? Решили, что по рассыпании руки людей освященных, за неимением священства, монашеству быть не подобает: «да нам нужды нет в монашестве, говорили федосеевцы, у нас все монахи». После такого решения велели ему, Иоасафу, снять иночество, и говорили, что, если не послушает, пусть в Москву и не является. Иоасаф снял иночество, а другие федосеевские монахи стали плакать. Видя их слезы, федосеевцы смиловались и постановили дожить им, не снимая иночества, а впредь уже в иноки никого не постригать. Начальником этого федосеевского собора был Егор Гаврилов. «Как же ты признаешь теперь это соборное постановление федосеевцев?», спросил я Иоасафа. Он ответил: «Это протестанство; протестанты восстали так против монашества».

По случаю болезни я пробыл у Иоасафа два дня. Потом попросил его проводить меня в Яссы и походить со мною по церквам, ибо мне одному было бы затруднительно, по незнанию молдавского языка. Он с удовольствием исполнил мою просьбу. В Яссах было тогда торжество, табельный день; молебствие в соборе совершал сам митрополит и с ним два епископа. Перед молебном я подошел благословиться к епископу Иосифу; он чрез переводчика спросил меня: откуда? и потом: не знаю ли проживающего в Москве греческого митрополита Кирилла? – После молебна ходили поклониться мощам преподобные Параскевы, потом зашли к епископу Иосифу, по его приглашению: он послал со мною книжечку греческому митрополиту Кириллу. Походивши по Яссам, пошли мы к гостеприимцу моему Агафону, который и приглашал меня зайти; но ему, видно, сделали выговор, зачем принимал меня, так что он от вторичного свидания со мною уклонился. Жена его сказала, что мужа нет дома, а без него она принять меня не может. Я взял оставленную у Агафона сумочку и сел разговаривать с Иоасафом около того места, где старообрядцы строили церковь. В Яссах мне нужно было пробыть за полночь, потому что поезд оттуда уходит в третьем часу утра. Увидел нас диакон старообрядческий, Иоанн, и пригласил к себе: у него мы и просидели до полуночи, беседуя о разных предметах. Между прочим, был разговор об аллилуии: двоить справедливее, или троить? При этом разговоре был ясский купец Василий Васильев Фомин. Я говорил: «Мы веруем в три божественные лица, и во едино божество: посему и правильнее говорить аллилуиа трижды, в честь трех божественных ипостасей, и единожды: слава Тебе, Боже, в честь единого божества». Они утверждались, защищая сугубое аллилуиа, на свидетельстве списателя Евфросинова жития. В ответ им я сказал: «Можно в честь трех божественных ипостасей говорить дважды аллилуиа, и в третье: слава Тебе, Боже, – этого я не отвергаю; но того списателя жития Евфросинова свидетельство принять невозможно, потому что он писал противно учению православной веры. Он толковал, что аллилуиа значит воскресе, и сугубо говорить аллилуиа, значит исповедовать, что будто бы Христос воскрес в двух естествах, в божестве и человечестве; и еще воскресение в двух божествах он приписывает и Отцу, и Святому Духу. Можно ли принять такое списание, исполненное еретических мыслей?». Поповцы сказали: «Неужто же можно о святом Евфросине сомневаться?». Я ответил: «Не Евфросина преподобного церковь отметает, а оного неправославного списателя, который внес в житие его еретические мнения». Зашла речь и о кресте четырехконечном. Я спросил диакона: «Как вы мыслите, свят ли четырехконечный крест и подает ли освящение?». Он ответил: «Четырехконечный крест свят; но освящения не подает». Я заметил: «Если так, то зачем же мы, для освящения себя, сим крестом знаменаемся?». Старообрядцы отвечали: «Мы освящаем себя не крестом, а молитвой; она подает освящение, а крест четырехконечный не подает». Я сказал: «Если в крестном знамении крест не подает святыни, а подает одна только молитва, то зачем же и знаменоваться крестом? Достаточно одной молитвы». Они в доказательство того, что крест четырехконечный не подает освящения, хотели прочесть что-то из Окружного Послания. Диакон взял тетрадку Послания и стал читать: «Идеже бо начертан бывает крест, благословляет и освящает, просвещает и вся спасенная подает». Тут я спросил его: «На кого же вы прочитали это? Не сами ли на себя?». Иоасаф, улыбаясь, прибавил: «Экие вы, зачем вы это читали?». После этого Фомин ушел, и сейчас же явился ясский старообрядческий священник. Я рассказал ему нашу о кресте беседу, желая испытать, сам он признает ли, что четырехконечный крест подает освящение, или не признает. Он сказал: «Если бы крест четырехконечный не подавал освящения, то зачем бы я стал и ограждать им! Я верую, что крест четырехконечный свят и подает святыню». Тогда я спросил его, верует ли он, что крест четырехконечный есть животворящий крест и Христов. Он ответил: «Четырехконечный крест не есть животворящий, и не Христов; Христов крест и животворящий есть токмо крест восьмиконечный». Я заметил ему: «Если четырехконечный крест не есть животворящий, то почему же вы употребляете его в таинствах, в оживотворение душ от смерти греховной? И ежели крест сей не есть Христов, то откуда же получает он силу освящения, ибо и сами вы признали его подающим святыню?».

Вот каковы понятия о кресте четырехконечном даже у тех старообрядцев, которые держатся Окружного Послания, даже у их священников! Они при совершении крещения, ограждая воду четырехконечным крестом, молятся ко Христу: да сокрушатся под знамением воображения креста твоего все сопротивные силы, и в молитвах именуют его Христовым, а в то же время признать его Христовым и животворящим не хотят!

Из Ясс проехал я в Черновцы, где зашел проститься к протоиерею Николаю, и оттуда возвратился в Климоуцы. Выйдя со станции железной дороги, за неимением подводы, я пошел в Климоуцы пешком. Идти было не трудно, со мной была только небольшая сумочка, и вокзал от Климоуц недалеко, каких-нибудь верст семь. С вокзала по той же дороге шла толпа женщин белокриницких: они провожали своих на работы, и возвращались домой. Я поздоровался с ними, говорю: мир дорóгой! Они ответили: спаси Христос! Одна старушка спросила меня: «Чтó, батюшка, как там у вас живет отец Онуфрий?». Я ответил: «Слава Богу!». – «Как нам его жаль!», прибавила она. Я спросил: «А почему вам жаль его?». – «Потому, говорит, что человек-то он был хороший, жил хорошо». Я ответил: «Он все так же хорошо живет и у нас, жизни своей не переменил». Старушка продолжала: «Мы, батюшка, надивиться не можем, что это сделалось такое! столько от нас переходит в церкву хороших людей! Да не только от нас, и от беспоповцев-то сведующие люди идут все в церкву!». Я ответил: «В старообрядчестве стоять-то не на чем, и все старые книги, на которых хотят утвердиться старообрядцы, гласят не в их пользу, а в пользу церкви. А вы-то, бабушка, не сомневаетесь в своем положении?». Она ответила: «О! батюшка, так сомневаемся, так смутился весь народ, что не знаем, чтó и делать, где и голову подклонить с надеждой спастися!». Вскоре дорога пошла надвое, одна в Климоуцы, другая в Белую-Криницу, и мы расстались. Из приведенных слов старушки приметил я, что и в Белой-Кринице у поповцев происходит немалое религиозное колебание.

Апреля 12-го я вторично ходил в Белую-Криницу, в женский монастырь, повидаться со сродниками отца Филарета. Когда шли из монастыря по улице, то мои спутники сказали мне: «Вот на этом углу Акинф хочет строить противо-окружническую церковь, независимую от Кирилла». Говорим мы это, а и сам Акинф выходит со двора от какого-то родственника. Поздоровались. Мне захотелось вызвать его на разговор о церкви, которую он задумал построить, и я похвалил выбранное для нее место: вот, говорю, какое хорошее место лежит пусто! Акинф с удовольствием отозвался: «Это церковь!». – «Какая, говорю, церковь? пустое место!». Акинф ответил: «Тут будет церковь, мне и денег тысячу рублей прислали на постройку; я тебя прошу в Москве сказать Крючкову и Давиду Антипычу, что Акинф церкву уже строит».

Я заметил: Вы хотите строить церковь; а может быть вам не позволять строить?

Акинф ответил: Здесь правительство не возбранит.

Я сказал: Правительство не возбранит, а митрополит может возбранить в своей епархии строить церкви.

Акинф возразил: А тебе беспоповцы могут возбранить в Климоуцах строить церковь?

Я ответил: Я не беспоповец, не принадлежу к их епархии. И какая у них епархия? Как же могут они возбранить построение не беспоповской церкви!

Акинф сказал: Ты был беспоповец.

Я ответил: Был беспоповец; а теперь не беспоповец, – теперь церковный.

– «И я был с Кириллом, сказал на это Акинф; а теперь не с Кириллом, и ему теперь нет до меня никакого дела».

Я заметил ему: «Оставить беспоповцев имел я правильную причину, ибо у них нет ни священства, ни таин, а перешел я к церкви, имеющей законное священство и все богоустановленные тайны. Ты же какую нашел причину оставить своего митрополита, по-прежнему пребывая поповцем? Вы, поповцы, от своего митрополита зависите: он ваш корень, он может связать вас и проклятию предать». Эти слова мои сильно затронули Акинфа, он стал кричать: «Кто свяжет? Кирилл? Да какой он митрополит? Он взяточник! Кто больше денег даст, того сторону и держит: неокружники денег привезут, так он с неокружниками! а дадут больше денег окружники, так он идет на сторону окружников! Скажи, пожалуйста, хорошо ли так? сделает ли так добрый человек, чтобы на деньги веру менять?». Тут он прибавил и еще ругательства, так что я начал унимать его, чтобы не ругал старика.

Это была уже вторая встреча моя с Акинфом: первый раз я встретился с ним и познакомился, когда ехал с климоуцкими в Черновцы, на шестой неделе поста. Он и тогда бранил митрополию белокриницкую и ее заводчиков, а похвалял беспоповство. Весь пост он молился особо от митрополии, без священника, в своем доме, и так как во многом не знал, как без священника отправлять службу, то спрашивал совета у климоуцких беспоповцев, – они его и научали петь службу по-беспоповски. К празднику же Пасхи Акинф привез из Молдавии священника, своего брата Тимофея. Тимофей был запрещен; но его разрешил формосский поп, который тоже был запрещен, но в свою очередь разрешение получил от старца Прокопа Лаврентьева. Вот каково самоволие поповцев! В Пасху Тимофей в разделении от своего митрополита совершал у Акинфа службу; прихожан, говорят, было немного.

Апреля 13-го я совсем простился с климоуцкими и отправился в обратный путь. Они весьма сожалели, что остались не присоединенными к церкви. Прошение о присоединении, на имя епископа Евгения, у них было уже приготовлено и подписано; по моем отъезде они послали его в Вену к епископу, но, когда последует их присоединение к святой церкви, остается неизвестным.

Из Черновиц мы выехали 14-го апреля. Мне захотелось побывать во Львове, посмотреть там православные церкви. В Черновцах православные церкви зовут волохскими: мы поэтому и во Львове стали спрашивать, где волохская церковь. Но там волохскими зовутся униатские церкви, – нам и указали униатскую, вместо православной (а православные называются там греческими). Вошли мы, и видим алтарь и царские двери, все как в православной церкви. Вышел из алтаря священник в нашем облачении, но бритый, и ставши на правой стороне от алтаря, начал совершать службу: тогда я понял, что это церковь униатская. Я подошел к левому клиросу, и спросил дьячка: не униатская ли это церковь? Он ответил: «Да, униатская». Я спросил еще: «Поминаете ли вы восточных патриархов?». Он ответил: «Не поминаем». «Однако же, говорю я, обрядность у вас восточных патриархов». Он отвечал: «Обрядность мы содержим патриархов восточных, а самих патриархов почему-то зовем схизматиками». Я сказал ему, что в России много униатов присоединилось к православию. Он ответил: «Нам здесь нельзя; у нас и то, чтó осталось православного, хотели отобрать, и мы благодарим Бога, что не отобрали!». – «А что это священник делает?», спросил я. Он ответил: «Литургию шопотишком служит». Я заметил, что у нас литургию шопотишком не совершают, и он согласился, что не следует. Отыскали мы потом и православную церковь, очень небольшую; священник сказал, что и прихожан весьма немного. Церковь существует более для войска, в котором есть довольно православных. И жалко мне стало, что знаменитый православный город Львов так оскудел православными.

В Варшаве, куда мы приехали 6-го апреля, я опять ходил к преосвященнейшему Иоанникию принять благословение. Он пригласил меня остаться и пробыть у него торжественный день 17-го апреля и воскресный 18-го числа. Много я пользовался его назидательными беседами. Я спрашивал и о прусских старообрядцах, в каком положении их дело. Преосвященнейший сообщил мне, что просьба их о наделении землей уважена, и они приезжали смотреть землю, но, к сожалению, нашли ее неудобной для поселения: все песок, ни воды, ни лесу нет поблизости. Я ходил потом к живущим в Варшаве прусским выходцам спросить: кто приезжал из Пруссии осматривать землю? Мне подумалось, не приходили ли такие, что мало расположены к церкви и только отозвались неудобством земли, чтобы прикрыть свое нерасположение к намерению других вступить в православную церковь и переселиться из Пруссии. Но мне назвали таких людей, которые вполне расположены к церкви, и которые присоединились уже к православию. Тогда я поверил, что земля, которая им назначена, должно быть и вправду неудобна для жительства. Я осмелился предложить преосвященнейшему: нельзя ли устроить так, чтобы прусские сначала присмотрели удобное для них место, и затем походатайствовать о дозволении им на том месте поселиться. Владыка был так милостив, что обещал это с удовольствием. Заботясь о своей пастве, он предлагал мне съездить в Сувалкскую губернию к старообрядцам, мне знакомым; но я отказался, потому что пора настала рабочая, старообрядцам на беседы собираться будет неудобно, и поездка останется без пользы. Преосвященнейший отпустил меня с миром, даже одарив в благословение разными подарками.

19-го апреля я приехал в Вильну, и до отъезда машины успел сходить к преосвященному Иосифу, епископу Ковенскому, принять благословение. От него узнал я, что в Страшунах церковное богослужение уже устроено. Утром 20-го числа приехал во Псков к отцу Константину Голубеву: здесь нашел моего бывшего спутника иеродиакона Иоанна, возвращавшегося также в Москву. Ходил к преосвященному Павлу принять благословение и благодарить его за внимание к отцу Константину. Во Пскове прожил я и 21-е число, праздник Преполовения пятидесятницы: в этот праздник бывает во Пскове крестный ход около города с древней иконой Спасителя. Я ходил посмотреть этот крестный ход, и много утешился неутомимым усердием народа, сопровождавшего святую икону. Здесь же, во Пскове, от отца Константина узнал я о несчастной кончине моего давнишнего приятеля Семена Афанасьева. Он был весьма начитанный человек, к церкви ревностный, и всегда защищал ее твердо и основательно против раскольнических нападений. За это псковские федосеевцы питали к нему сильную злобу и делали ему разные угрозы. Семен Афанасьев не обращал внимания на эти угрозы, но беда не миновала его: он найден был убитым.

Приехавши в Петербург 23-го апреля, явился я к преосвященнейшему Макарию, архиепископу Литовскому, с отчетом о поездке моей в Литву, и сподобился многих его пастырских назиданий. В воскресный день случилось мне в Петербурге и побеседовать со старообрядцами. Прихожу я к своему знакомцу Максиму Ерофеичу, у которого в квартире старообрядцы обыкновенно собирались со мной беседовать, и нахожу нескольких дожидавшихся меня. Тогда они разговаривали о пишемом в некоторых православных церквах изображении треугольника в образе Святой Троицы. Старообрядцы говорили, что это изображение в Кирилловой книге нарицается ересью. Я отвечал им: «Несправедливо говорите, что будто в Кирилловой книге треугольник нарицается ересью; в Кирилловой книге, в словах Максима Грека, именуется ересью не изображение треугольника, а латинское этого изображения толкование в пользу учения об исхождении Святого Духа и от Сына. Отсюда скорее можно то заключить, что изображение треугольника, в применении к догмату о Святой Троице, существовало издавна, и Максим Грек неправильное латинское толкование треугольника обличил, а самое изображение его не опорочил». И старообрядцы, ежели хотят быть согласны с Максимом Греком, также не должны изображение сие порочить». Потом беседовали и о других близких старообрядцам предметах. По окончании беседы один из слушателей подошел ко мне с такими словами: «Я, отче, лет десять не ходил в церковь, а теперь уверился в правоте ее, и хочу ходить: благослови меня!». Я сказал ему несколько слов в назидание и благословил его.

22-го апреля, по милости Божьей, благополучно возвратились мы в царствующий град Москву.