Систематический свод учения Святых Отцов церкви о душе человеческой. Часть 3

В 3-й части Систематического свода учения св. Отцов Церкви о душе человеческой решатся следующие вопросы:

I. о взаимном значении и взаимном влиянии души и тела в соединении их между собой;

II. о состоянии души при разлучении ее с телом;

III. о состоянии души по разлучении ее с телом;

IV.о состоянии души во вторичном соединении ее с телом.

В различных отношениях тело для души есть: а) дом, б) одежда, в) средство к обнаружению ее и г) орудие для ее действования.

а) Мы «пο образу Божию», по умной способности души, – говорит блаженный Диадох, – ибо тело есть как бы дом ея»¹. Потому, «в строгом смысле любомудрый, имея собственное тело свое училищем и безопасным пристанищем для души, хотя бы ему случилось быть или в торжественном собрании, или на горе, или в поле, или среди народного множества, всегда заключен в этом естественном своем монастыре, стараясь иметь внутрь собранный ум и любомудрствуя о том, что ему прилично»². С противоположной стороны глаголет святый Каллист: «Мнози мертвые имут души, в живом теле, аки в гробе погребены. Внемлите, яко тело грешного человека живым гробом души мертвой нарече»³.

б) В другом отношении, «как одежда покрывает тело, так тело есть наружное одеяние души»⁴. «Тело есть как бы плащаница; или одежда души»⁵. «Душа носит на себе, как бы прекрасный хитон, одежду тела», – говорит святой Макарий Великий.⁶ «Тело служит для души как бы покрывалом», – пишет св. И. Дамаскин.⁷ «Душа покрыта завесою, то есть плотию», – замечает св. Василий Великий⁸.

«Так... душа… обложилась и облеклась членами сего тела, облеклась оком, которым смотрит, облеклась и этим ухом, которым слышит, и рукою и ноздрями и, одним словом, душа облеклась «всеми членами тела»⁹.

в) Тело наше, облекая душу нашу, в тоже время служит средством к обнаружению ее.

«Не в теле красота, – говорит св. И. Златоуст, – но красота тела зависит от того образования и цвета, который отпечатлевает душа в существе его... Я тебе докажу, что и в самой сей жизни все прекрасное зависит от души. Если душа радуется, то розы рассыпает по ланитам; если печалится, то, отъемля всю красоту у тела, все тело облекает в черную одежду… Если рассердится, то и телу дает отвратительный и безобразный вид, если покажет ясный взор, то и телу дает приятный вид. Если бывает объята завистью, то и на тело разливает бледность и томность. Если исполнена бывает любовью, и телу сообщает особенное пригожество. Представь, как румянеет белое лицо, и какую производит приятность разнообразием цвета, когда краска стыдливости разливается по нему! Посему, в ком бесстыдна душа, у того и самый вид отвратительнее вида всякого зверя; напротив, стыдливая душа и самый вид делает кротким и любезным»¹⁰.

«Природа соделала лицо наше зеркалом души, оттеняющим на себе образы, подобные расположениям, какие душа возбуждает внутри себя... Так скорбь облачается грустным лицом; радость узнается по лицу веселому, раздражение выражается суровостию, и невозможно на лице изобразиться другому виду, кроме того, какого требует то, чем занят ум»¹¹. «Лицо – образ души, ясно выражающий внутреннее ее расположение и не искуственная личина, которая наружно показывает обыкновенно иные черты, а не сокрытые в глубине души»¹².

«Однажды, – говорит св. Исидор Пелусиот, – встретил я святого мужа, которого око, когда он поучал, было страшно и полно мудрости... и весь он, так сказать, дышал назидательностью, смотрящим на него внушая сильную любовь к божественной мудрости»¹³. «Душа поучающих право и трудолюбиво... прежде всего выказывает благоговение в очах…, потом бровями придает значение и смыслу уроков»¹⁴.

О св. Антонии Афанасий Великий пишет: «Лицо его имело великую и необычайную приятность. Приял же Антоний от Спасителя и сие дарование: если бывал он окружен множеством монахов, и кому-нибудь, незнавшему его прежде, желательно было видеть его, то желающий, миновав других, прямо подходил к Антонию, как бы привлекаемый «взором» его. От других же отличался Антоний не высотою роста и взрачностью, но благонравием и чистотою души. Поскольку душа была безмятежна, то и внешние чувства оставались невозмущаемыми; и потому, от душевной радости весело было и лице, и по движениям телесным можно было ощущать и уразумевать спокойствие души, согласно с написанным: «сердцу веселящуся, лице цветет, в печалех же сущу сетует» (Притч.15:13), Так, Иаков узнал, что Лаван замышляет худое, и сказал женам своим: «Несть лице отца вашего, якоже вчера и третьего дне» (Быт.31:5). Так Самуил узнал Давида, потому что радостотворны были очи его… Так узнавали и Антония, потому что, при душевном спокойствии, никогда он не возмущался и при радостном состоянии духа никогда не бывал мрачен»¹⁵

Подобное сему читаем у Св. Димитрия Ростовского: «Лукиан святый... бяше умерщвлением плоти изможден, терпением украшен, в чудном смирении утвержден, исполнен кротости… Отсюду бысть ему то, яко всегда лицем светел и любезен зряшеся … и весь^: образ его бяше земного Ангела, небесного же человека»¹⁶.

«Как многоценное миро, если будет в отверстом сосуде, наполнив благовонием своим воздух, не только подле его, но и в отдаленности находясь сообщает приятный запах: так и благоухание добродетельной и боголюивой души, проходя сквозь все чувства телесные, открывает взорам других сокровенную внутрь ее добродетель»¹⁷.

С движениями мысли не только согласуется цвет в лице, но и движение глаз, поднятие и опущение бровей. Возбуждение гнева показывает грозный взгляд очей, а тихое состояние негневливости дает видеть сложение век, производящее улыбку; сжатие бровей на средину чела подает мысль о заботах, а дугообразное поднятие тех же бровей вверх – о надменности... Большая часть душевных движений выражается в лицах»¹⁸ «Бесстыдное око, поднятая высоко шея, непрестанное движение бровей, порывистая поступь, способность не краснеть ни от какой срамоты, – признаки души самой гнусной, отпечатлевающей на теле явные черты страстей своих»¹⁹.

Напротив, «целомудренная душа носит на чувствах признаки добродетелей...; в этих чувствах видится такое око, в котором срастворены кротость и благородство»²⁰.

Св. Иоанн Златоуст в одно время говорил своим слушателям: «Хотя мы не видим вашей души, но ваши отверстые глаза и напряженный слух доказывают мне внутреннее ваше спокойствие. Хотя я не могу проникнуть в вашу совесть, но устремленные и поднятые кверху взоры говорят, что нет никакого смятения внутри вас, или лучше, ими вы усердно взываете: бросай семена, мы примем посеянное, в надежде на плод, ибо мы изгнали из души всякую житейскую заботу»²¹.

Потому-то посланный за невестою Исаака, Елеазар «выразумеваше ю, и помолчеваше, да уразумеет, аще благоустрои Бог путь ему» (Быт.24:21). Что значит: «выразумеваше ю»? Внимательно наблюдал и вид ее и походку, и взор, и речь, и все, узнавая по движениям тела настроение души»²². Потому то «и дивный (Иосиф) заботясь об утешении… виночерпия и хлебодара, и заметив, что сновидения привели их в смущение и недоумение, говорил им: «что яко лица ваша уныла днесь» (Быт.40:7)? Ибо лица их обнаруживали душевную тревогу. Да и Премудрый сказал: «сердцу веселящуся цветет лице (Притч.15:13)».

Так, «свойство души открывается из состояния тела: по состоянию тела узнаем, что такой-то человек легкомыслен, или хвастлив, или неспокоен, и наоборот, степенен, постоянен, чистосердечен, благоразумен и проч. Так, движение тела есть как бы некий голос души»²³ Во всем, и в глазах, и в одежде,… и в походке обнаруживается или целомудрие, или распутство. Ибо движения внешних членов суть как бы вестники души, находящейся внутри. Как живописцы, смешивая краски, начертывают изображения, какие хотят: так точно и движения телесных членов выводят наружу свойства души и представляют их нашим глазам. Посему и Премудрый сказал: «одеяние мужа, и смех зубов, и стопы человека возвестят, яже о нем» (Сир.19:27)»²⁴.

Действительно, предаваться неудержимому и неумеренному смеху – знак невоздержности, необузданных движений и несокращаемаго строгим разумом надмения в душе. Душевную радость изъявить светлою улыбкою непротивно приличию, поколику только делается это в оправдание написанного: «сердцу веселящуся, лице цветет» (Притч.15:13). Но смеяться громко, всем телом приходить в невольное сотрясение, свойственно человеку необузданному, неискусному, неумеющему владеть собою»²⁵.

г) «Кто ест столько, сколько нужно, чтобы утолить голод, – говорит Св. Исидор Пелусиот, – и так одевается, чтобы прилично себя прикрыть, тот уготовляет тело свое в прекрасную колесницу душе, в кормило, которым легко править кормчему, в оружие сручное воину, в мусикийскую лиру для любителя стройности»²⁶.

Когда правящий колесницею нетрезв, то колесница несется беспорядочно; а колесница и правящий его тоже, что нате тело и душа. Если душа омрачена, то и тело погрязнет, в нечистоте. Доколе правящий колесницею стоит твердо, дотоле и, колесница бежит хорошо; но, когда он теряет силы и не может править возжами, тогда и колесница в самом худом положении. Так бывает и с человеком. Доколе душа трезва и бодра, дотоле и тело пребывает в чистоте; а когда душа омрачена, тогда и самое тело погрязает в нечистоте и сладострастии»²⁷.

«Житие наше плаванию подобно, говорит св. Димитрий Ростовский: «мир яко море, тело яко ладия, а душа в теле яко пловец в ладии»²⁸.

Вместе с тем, «душа есть некоторый отличный музыкант, есть художник; а тело есть орудие, заменяющее псалтирь, флейту и лиру. Другие музыканты не всегда бывают со всеми своими инструментами, но то берут их, то оставляют; они не постоянно играют6 и потому не всегда носят в руках инструменты, а тебе Бог хоте внушить, что ты дожен непрестанно хваить и багославлять Его и для того соединил в тебе навсегда «орудие с художником»²⁹. Состав тела, в переносном смысле, есть псалтирь и орган, мусикийски настроенный для хвалебных песнопений Богу, нашему; телесны же действия, совершаемые во славу Божию, когда, под управлением благонастроенного ума, не допускаем ничего нестройного в движениях своих, составляют псалом; а что соединено с выспренним созерцанием и богословием, то есть «песнь»³⁰.

«Подлинно, что возница для колесницы, и кормчий для корабля, и музыкант для музыкального орудия, тем же Создатель поставил душу для этого земного сосуда. Она держит бразды, движет рулем, ударяет в струны; и когда делает это хорошо, то производит согласнейшие звуки добродетели; а когда или слишком ослабляет звуки, или напрягает их больше надлежащего, то нарушает и искуство и благозвучие»³¹. «Душа... как бы музыкант, а телесная природа – гусли... Посему нестройную игру должно ставить в вину не гуслям, а игроку³².

Итак, «те, которые заботятся, чтоб тело, было, как можно, наряднее, а душу, которая действует через тело презирают, как ничего не стоющую, чем отличаются от людей и прилагающим попечение об орудиях, но нерадящих об... действующем чрез орудии»³³?

а) Человек состоит из видимого тела и разумной бестелесной души… Тело есть орудие, сотворенное для того, дабы действовать под управлением души, как своей повелительницы; душе же, как лучшей части в человеке, предоставлено управление и господство над телом»³⁴. И поскольку все заключается в здравии души нашей, то врачевание гораздо полезнейшей и необходимейшей части Бог сделал удобным, и безубыточным, и безболезненным³⁵,и злодей всю душу, преимущественную часть человека, облек грехом»³⁶. И «когда мы.., будем жить по внушению страстей, то оскверним самую лучшую часть самих себя»³⁷. «А кто руководствуется словом... тот, сверх того, что не дает действовать страстям, отсекает даже в наклонности к ним, появлящиеяся в душе, дабы, тогда как, по-видимому, он воздерживается от пороков худшею частью, то есть плотию, скрытно во множестве не делать оных лучшею, то есть душею»³⁸.

б) Таким образом, «мы…, рассуждая о человеке, говорим о нем и низкое, и высокое. Когда, например, мы говорим: человек – ничто, человек – земля, человек – пепел, то относим все это к низшей его части; а когда говорим: человек – существо безсмертное, человек – существо разумное, человек – сроден горним силам, то относим все это к высшей его части»³⁹.

в) Сравнивая эту высшую часть человека с низшею, преподобный Авва Дорофей пишет: «Иное дело, как говорит св. Василий (смотр. Систематич. свод част. 1, стран.35:36), мы сами, иное – наше, и иное – что вне нас... Мы – это ум и душа; наше – это тело; и вне нас – имущество и все прочие вещи»⁴⁰. «Я признаю двух человеков, – говорит св. Григорий Нисский, – одного видимого, а другого сокрытого под видимым, невидимого, внутреннего. Итак, мы имеем внутреннего человека и некоторым образом двояки: А если сказать правду, кто мы внутри; ибо меня составляет собственно внутренний человек; внешнее – не я, а мое; ибо «я – не рука, но то, что мыслит в душе;...так что тело есть орудие человека, орудие души;· человек же собственно есть самая душа» ⁴¹. Человек и есть «главным образом, – замечает св. Максим Исповедник, – и называется человеком преимущественно ради души словесной и разумной»⁴².

г) Так говорят св. Григорий Нисский, и св. Максим Исповедник, имея в виду превосходство души нашей над телом. Однако, если судит о душе и теле без отношения к этому превосходству, то «человек от души и тела сочинен есть; умершу же тому несть уже человек: аще же и тело зримое предлежит, аще и душа пребывает бессмертна, но понеже суть от себя раздельны, убо «ни душа есть человек, но токмо душа, ни тело

есть человек, но труп»⁴³. Потому «если не воскреснет тело», учит св. И. Златоуст, то не воскреснет человек. Ибо человек состоит не из одной души, но из души и тела»⁴⁴, «Хотя, то и другое естество называется различными именами, одно душею, а другое телом; но животное, состоящее из обоих сих, мы называем особым именем – «человеком»⁸. Таким образом, «надобно прилагать «великое попечение о принадлежащем нам существенно», учит св. Василий Великий. «А что существенно наше? Это – душа, которою живем, это –тело, которое дал Творец душе колесницею в жизнь. Ибо вот что человек, – ум, тесно сопряженный с плотию»⁴⁵.

а) «Душа одна без тела никогда не крадет, не грабит, не подает хлеба алчущему, не напаяет жаждущего, не идет с дерзновением в темницу, чтобы послужить удрученному узами, но при всяком действии «душа и тело бывают соединены друг с другом и все совершают вместе… И в благих делах тело подвизается вместе с душою, и в беззакониях не оставляет его душа»⁴⁶. Таким образом, разумная душа соединена с животным телом, имеющим бытие из земли и к земному стремящимся. Впрочем, так она с ним связана, что из души и тела, из сих двух, весьма противных между собою, существ выходит одно. Не последует за сим ни изменения, ни слияния частей, но из двух, из коих каждая имеет свою природу, составляется одно лице с двумя совершенными природами.⁴⁷

«Мы не говорим, – объясняет св. Кирилл Александрийский, – что душа смешана с телом, но что она соединена и сопряжена с ним, живет и действует в нем»⁴⁸. «Душа срастворяется с телом», – говорит св. Макарий Великий.⁴⁹

«Таково некое учение, принятое нами от Отцев, – пишет св. Григорий Нисский. – И учение сие... в самом естестве нашем почерпает свою вероятность.

«Двоякое нечто примечается в существах; так как взгляд на них делится на умственный и чувственный. Сии-то виды существ различаются между собою великою средою, так что ни чувственное не имеет признаков умственных, ни умственное чувственных, а напротив того каждое отличается противоположными чертами. Но… по Божией премудрости, происходит некое смешение и срастворение чувственного с умственным. Смесь из умственного и чувственного указуется естеством Божиим в человеке, … чтобы… единая некая благодать равночестно проходила по всей твари, при растворении дольного естества с естеством премирным»⁵⁰.

Преподобный Макарий Великий открывает, что «есть сходство между телом и душею, между телесным и душевным, видимым и сокровенным»⁵¹.

б) «Если бы в тебе не было души, – говорит св. Ефрем Сирин, – то глаз не видел бы, ухо не слышало, гортань не ощущала вкуса, руки не действовали». Следовательно, все делает душа, но содействует и тело»⁵². Впрочем, «ум и без тела много делает доброго и худого. Тело же без ума, само пo себе, «ничего не может сделать».⁵³ И «душа принимает участие в теле, а тело в душе, строго говоря, не принимает участия. Например, если режут тело, то страждет и душа. Но когда душа размышляет, тело не размышляет, а остается само по себе вне участия. Ибо размышление есть действие души; равно и невежество, гордость, неверие, сребролюбие, ненависть, зависть, гнев, презрение, тщеславие, честь, недоумение, чувство добра: ибо все сие «производит душа»⁵⁴.

«Часто иные желают освободиться от тела, потому что оно будто увлекает душу ко греху. Напротив, надлежало бы им желать освободиться от своего порочного характера, водимого страстями и любящего нечистоты сердца»⁵⁵. Правда, «тело и само стремится к земле, и душу влечет долу, вводит в это прелестное скитание по предметам видимым, – в это омрачение чувств, в котором душа неуправляемая разумом, постепенно погружаясь падает ниже и ниже. Но, если владеет ею ум и часто, как уздою, сдерживает словом, то, возвышаемая им, может быть, вскоре достигнет она священного горнего града»⁵⁶. «Когда тело…обременено тучностию, – говорит св. Василий Великий, – тогда ему необходимо быть слабым и недостаточным для свойственных ему действований (в жизни подвижнической). А когда душа благоустроена и размышлением о благах возвышена до свойственного ей величия, тогда следствием сего бывает увядание телесных сил»⁵⁷.

Но «мало еще не ходить по плоти... должно ходить по Духу; потому что для нашего спасения нужно не только уклоняться от зла, но и делать добро. «Сего же достигаем, когда душу предаем Духу, а плоть убедим пребывать на своей чреде. Ибо чрез сие и ее сделаем духовною; равно как, предаваясь безпечности, соделаем душу плотскою»⁵⁸. «Если доказано, – учит св. Ефрем Сирин, – что душа бессмертна, то явно, что она и нетленна. Но как душа от соединения с увлаженным телом делается плотскою; так и тело, при нетлении души, в единении с семенем Божиим, делается духовным. Посему и Павел знал людей духовных и людей плотских. Он знал, что и плотские имеют душу, и духовные – тело; но, по причине срастворения и преобладания того, чего в человеке больше, именование преобладающего усвояет целому человеку. Если в человеке плоть преобладает над душою, то он – плотской; а если преобладает душа, то он – духовный. Как в огненном горниле и медь принимает вид огня; так и тело одухотворяется, если срастворено нетлением. Та же медь, зарытая в землю, съедаемая ржавчиною и разрыхлившись делается прахом подобным навозу; так бывает и с плотию, погруженною в страсти.⁵⁹ Или, «как железо, от продолжительного соприкосновения к нему огня, само делается огнем, и сохранив собственную природу: так у верных и имеющих Духа самая плоть перерождается в ту же деятельность, становясь совершенно духовною, во всем… окрыляемая вместе с душой»⁶⁰. «Как окрыленные Духом самое тело делают духовным, так удаляющиеся Духа, служащие чреву и удовольствиям, самую душу делают плотию, не изменяя ея сущности, но губя ее благородство»⁶¹.

«Умерщвляется плоть, – говорит преподобный Феодор Эдесский, – постом, бдением,... трудами и страданиями. Таким образом умерщвляется плоть, или паче, сораспинается Христу, утончается, очищается и, став легкою и благовидною, удобно, без сопротивления последует движениям ума и возносится с ним на высоту»⁶². «Хотя персть, сия», пишет св. Григорий Богослов, «и влечет с собою некоторое зло, и земное жилище обременяет ум (Прем.9:15), стремящийся горе, или сотворенный стремиться горе; однакоже образ Божий да очищает тину, и да возводит на высоту сопряженную с ним плоть, подъемля ее на крылах ума. Хотя лучше бы нам не иметь и нужды в таком очищении и не очищаться, сохраняя первобытное свое достоинство (к которому и поспешаем из училища здешней жизни), лучше бы не лишать себя древа жизни горьким вкушением греха: однакоже и обратиться, согрешив, лучше, нежели падшему оставаться без наказания»⁶³.

«Гибельная плоть – черная волна зломудренного Велиара!» – жаловался св. Григорий Богослов. «Гибельная плоть – подруга дольного скоротечного мира! Гибельная плоть – противница небесной жизни! Плоть – мой враг и друг, приятная война, неверное благо, плоть, непрестанно вкушающая плод человекоубийственного древа, брение, грязная цепь, тяжелый свинец, неукротимый зверь, перехождение воюющаго со мною вещества негодная кипучесть, гроб и узы царя твоего – небесного образа, который получил я от Бога!»⁶⁴

«Грубая персть гнетет меня долу: не возмог я изникнуть из грязи и обратить око к свету. И обращал, правда; но между нами стало и очи мои закрыло облако – это мятежная плоть и земной дух»⁶⁵ «Я дышащий мертвец…; моя жизнь в ином мире; я воздыхаю под дебелою плотию, которую мудрые прекрасно называют мраком ума»⁶⁶. А потому, где соблюдение заповедей, там очищение плоти – «сего облака, омрачающего душу и препятствующего ей ясно видеть Божественный луч»⁶⁷.

Примечание. Преподобный Феодор Эдесский пишет: «Я не говорю, что Адам не должен был пользоваться чувствами; ибо он не напрасно обложен был телом: но что..., занимаясь красотою творений, он должен был восходить к Виновнику их и в Нем с удивлением наслаждаться ими, имея сугубую причину удивляться Создателю… Когда же он во зло употребил чувства, тогда… праведный Судия… отверг его от Себя, положив мрак преградою между ним и существами бесплотными, …и попустив ему жить чувствами и малыми следами ума. «От сего подвиг, предлежащий чувствам в вещах духовных, сделался для нас труднее; ибо не во власти нашей стало…наслаждаться вещами духовными, как наслаждаемся чувственными посредством чувств»⁶⁸.

«Каким образом Бог, – учит св. Григорий Синайский, – посредством дыхания жизни, сотворив душу мыслящею и разумною, не внедрил в нее скотского вожделения и раздражительности, но силу желания и силу любви: так и создав тело, в начале не вложил в него безумной раздражительности и вожделения; но оно получило сие после, когда чрез преслушание сделалось «смертным, тленным и скотским»⁶⁹.

«Беспечность, – говорит преподобный Симеон новый Богослов, – беспечность и тяжесть тела, от лености и небрежения переходя к душе, уклоняют ее от исполнения обыкновенного правила, и производят тьму в мыслях и уныние, от чего вкрадываются в сердце помыслы боязливости и богохульства, так что искушаемый духом беспечности не может, войти в обыкновенное место молитвы, но совершенно нерадит о ней, и о Создателе вселенной мыслит несообразно с здравым рассудком»⁷⁰. И напротив, «разумная душа... свергает с себя бремя вещества… и, освобождаясь от сего бремени, познает Бога всех тварей, а на тело взирает, как на врага, и противоборца, и не покоряется ему»⁷¹.

«Некто из святых сказал, – замечает Исихий Пресвитер – злопамятствуя злопамятствуй на демонов и враждуя враждуй всегда на свое тело. Плоть коварный друг; чем кто более угождает ей, тем более она восстает на него»⁷². Тогда «тела наши… не в дружественной связи с устройством души. Ибо «плоть похотствует на духа (Гал.5:17)»⁷³. И «не только качество пищи, но и количество расслабляет душу, возжигая в ней, как и в утучненной плоти, вредоносный, греховный огнь. Всякая пища, ежели будет принимаема чрез меру, может лишать ум рассуждения, потому что не одно чрезмерное употребление вина обезумливает человека, ни и безмерное употребление пищи также расстраивает и помрачает его и лишает чистоты и непорочности»⁷⁴. Потому, и «невозможно вместе – и плоть пресыщать брашнами, и дух услаждать духовными, божественными красотами. По мере того, как будет кто угождать чреву, лишит себя созерцания оных красот»⁷⁵. «А когда тело делается изнеженным, то по необходимости вместе с ним и душа испытывает то же зло; ибо отправления души по большой части соответствуют состоянию тела»⁷⁶.

б) Рассуждавший с некоторым, опытным в духовной жизни, старцем, преподобный Авва Дорофей пишет: «Поскольку душа, по преступлении заповеди, предалась, как говорит св. Григорий, любострастию и самовластию заблуждений, возлюбила телесное и некоторым образом стала как бы нечто единое с телом и вся сделалась плотию, как Бог говорит в писании: «не имать Дух мой пребывати в человецех зане суть плоть» (Быт.6:3) , и бедная душа как бы состраждет телу, и все, что совершается в теле, действует и на расположение души: то по сему старец и сказал, что телесный труд приводит душу к смирению»⁷⁷. «Впрочем, не так должно поступать с плотию, чтобы естественную ее силу расслабить и привести в совершенное бездействие воздержанием, и чтобы от чрезмерного расслабления дошла она до невозможности следовать за умом»⁷⁸. Притом же «нельзя дать покоя уму без успокоения тела»⁷⁹.

«Не упитывай тела своего, – учит св. Ефрем Сирин, – чтобы оно не воздвигло на тебя брани; не приучай его к плотским удовольствиям, чтоб не обратилось в тягость душе твоей… Ибо если отдаешь себя на то, чтоб исполнять похоти ее, оставляет она пути прямые, идет по стремнинам, удобно принимает в себя всякий нечистый помысл и не соблюдает уже целомудрия. И опять, если сверх меры будешь утруждать тело, то и в этом случае обращается оно в тягость душе, которою овладевают робость и уныние, и делается она раздражительною и ленивою к песнословию, и к молитве, и к благому послушанию. Поэтому, держась прекрасной меры и веса, управляй собою. Скажи мне, не бывал ли ты когда зрителем на конском ристалище? И опять, не видел ли когда ладьи на море? Если погонит кто коней без меры, то падают они от одного внезапного шума. И если опять без меры дадут им свободу, то, свергнув возницу, влекут за собою. Подобно, и ладья на море, если нагружена сверх того, что может поднять, заливается волнами и тонет; если же облегчается и плывет без груза, то удобно опрокидывается ветром. Так душа и тело, если обременяют их чрез меру, подвергаются сказанному выше»⁸⁰. Правда, «иным и великое злострадание не казалось прискорбным, а более представлялось отдохновением, нежели трудом, по твердостп и непреклонности их телесного состава и силы. Но что сносно для таких людей, то для других бывает причиною опасностей. Ибо у одних тел с другими иной найдет столько же различия, сколько у меди и железа с деревами, растущими кустарником. Посему должно избирать воздержание по мере силы, какая есть в человеке. Добродетели, совершаемые одною душою, равно все и всем предписываются. Таковы: кротость, скромность, смиренномудрие, благость, братолюбие, простосердечие, любовь к истине; сострадательность; обходительность, человеколюбие. Сии добродетели преимущественно называем душевными; потому что тело к приобретению и совершению оных ничем более не содействует душе, а служит только для нее местом совещания, где душа рассуждает о сих, добродетелях»⁸¹. «Самым лучшим пределом и правилом воздержания пусть будет следующее: не иметь целью как нежить плоть, так и поступать с нею жестоко, но избегать неумеренности в том и другом, чтобы плоть, утучнев, не мятежничала и, изнуренная до болезненного состояния, не лишилась сил к исполнению заповедей. Ибо равный вред душе в обоих случаях – и когда плоть не покорна; от избытка здоровья предаваясь неистовым порывам, и когда от мучительных болезней изнурена, расслаблена и неподвижна, потому что душа, при таком состоянии тела, не имеет времени, возводить взоры горе, но по всей необходимости бывает занята ощущением боли, и ослабевает, подавляемая злостраданием тела»⁸². «Как тело, отягченное множеством пищи, делает ум вялым и ленивым, так и, будучи расслаблено великим воздержанием, делает созерцательную способность души скучною и не сговорчивою. Итак, принятие, пищи должно сообразовать с состоянием тела, чтобы оно, когда здорово, надлежащим образом истомлялось, а когда слабо, умеренно утучнялось. Подвижник не должен быть слаб телом, но силен, сколько нужно для подвига, чтобы хотя трудами телесными душа надлежащим образом очищалась»⁸³.

«Общее правило умеренности, – пишет преподобный Кассиан Римлянин, – заключается в том, чтобы каждый, сообразно силам, состоянию тела и возрасту, столько вкушал пищи, сколько нужно для поддержания тела, и не гонялся за угождением похоти. Кто не соблюдает одинковой меры, и то чрезмерно постится, то пресыщается, тот вредит как молитве, так и целомудрию; молитве потому, что от неядения не может быть бодрым в молитве (ибо от бессилия склоняется ко сну), а от многоядения не может чисто и часто молиться; а целомудрию потому, что тот огнь плотской похоти, которыйвозжигается от чрезмерного употребления пищи продолжается даже и во время строгого поста. Посему умеренность, по мнению отцев, заключается в том, чтобы ежедневно употреблять столько пища, чтобы после вкушения всегда чувствовать голод. Такая мера соблюдет в одинаковом состоянни душу и тело, и не попустит человеку вдаться ни в чрезмерный пост, ни в пресыщение»⁸⁴.

«Какой же это правит мною закон? От чего я на земле стал узником плоти? Как тело примешано к легкому духу? Не весь я чистая природа – ум, не весь и худшая – персть; но составлен из того и другого, и нечтое иное с ними. А потому, и терплю непрекращающуюся тревогу брани между враждующими плотию и душею. Я образ Божий и вовлекаюсь в греховность; хуждшее во мне несправедливо противится лучшему; или убегаю грехов и противлюсь им, но не без труда, после многих борений и при небесной только помощи»⁸⁵. «К тебе обращаюсь, плоть; к тебе, столь неисцельной, к тебе, льстивому моему врагу и противнику, никогда не прекращающему нападений. Ты злобно ласкаюшийся зверь, ты (что всего страннее) охлаждающий огонь. И великое было бы чудо, если бы напоследок и ты сделалась когда-нибудь ко мне благорасположенною»⁸⁶

«Это тело, – продолжает св. Григорий Богослов, – когда хорошо ему, поднимает войну, а когда воюю против него, ввергает в скорбь. Я его люблю, как сослужителя; от него же и отвращаюсь, как от врага; бегу от него, как от уз, и почитаю его, как сонаследника. Решусь ли истомить его? Но тогда некого мне будет употребить в сотрудники в добрых делах; а я знаю, для чего приведен я, в бытие, знаю, что мне должно восходить к Богу посредством дел. Стану ли щадить его, как сотрудника? Но тогда не знаю, как избежать его мятежнических нападении, а боюсь, как бы не отпасть от Бога, отягчившись окопами, кои влекут меня к земле, или удерживают на ней. Это ласковый враг и коварный друг! Чудное соединение и раздвоение! Чего боюсь, того держусь, и что люблю, того страшусь. Не успеваю еще вступить в сражение, как заключаю мир; и не успею помириться, как опять начинаю брань»⁸⁷.

«Не знаю, – повторял за святым Григорием Богословом преподобный Иоанн Лествичник, – не знаю, по каким постановлениям и каким способом, связав этого друга своего, судить мне его… Прежде нежели свяжу его, – разрешает он свои узы; прежде нежели осужу, – мирюсь; прежде нежели накажу, – преклоняюсь на милость. Как возненавижу кого привык любить, по естеству? Как, освобожусь от того, с кем связан на веки? Как приведу в совершенное изнеможение, что со мною воскреснет? Как соделаю нерастленным, что приняло тленную природу? Что скажу основательно тому, кто имеет благовидные для себя извинения в естестве? – Свяжу ли его постом? Но, осудив ближнего, опять предаюсь во власть его. Преодолею ли его, перестав судить о других? Но, превознесшись сердцем, опять впадаю в то же. Ибо он – и содейственник и враг мой, и помощник, и соперник, и заступник и наветник. Если угождаю ему, нападает на меня; если изнуряю, изнемогает; если упокоеваю, – безчинствует; если бью, – не терпит; если огорчу, – сам буду в великой беде; если нанедесу удар, – не будет, чем приобрести мне добротели. Одного и того же я отвращаюсь, и объемлю. Что это за тайна во мне? Какой закон моего срастворения? Как я стал врагом и другом себе? Скажи мне ты, скажи, супружница моя, естество мое; ибо я не буду спрашивать у кого другого, чтобы узнать о тебе. Как мне сделаться неуязвимым от тебя?»⁸⁸

б) «Должен сказать вам, братия, – говорит святой Григорий Богослов, – что мы обязаны заботиться и о теле – о сем сроднике и сослужителе души. Ибо хотя я и винил его, как врага, за то, что терплю от него; но я же люблю его, как друга, ради Того, Кто соединил меня с ним»⁸⁹. «Ибо между душею и телом, – замечает Св. И. Златоуст, – находится тесная связь, которую Создатель устроил для того, чтобы никто не думал ненавидеть тело свое, как бы что-нибудь чужое»⁹⁰_:

Правда, что «часто, когда душа покоится и наслаждается невозмущенным миром, глаз с вожделением смотрит на то, чего лучше было бы не видеть, и, передавши болезнь свою душе, вместо царствовавшего в ней спокойствия, поселяет бурю и волнение. Равным образом, ухо, услышавши какие-нибудь возмутительные и непристойные слова, чрез себя, как бы чрез трубу, вносит в помыслы нечистоту пороков и смятение. Нередко и нос посредством обоняния причиняет внутреннему человеку великое и неизобразимое зло. И руки посредством осязания, обыкновенно, изнеживают самую твердую душу. Таким образом, рассматривая постепенно все чувства, я нахожу, что тело бывает причиною многих грехов. Но оно же подъемлет и труды для добродетели, терпит болезни и скорби в благих подвигах, когда рассекают его секирою, жгут на огне, подвергают бичеванию, обременяют тяжкими узами, и когда вообще оно переносит всякие мучения, чтобы не изменить свяшенному любомудрию, против которого, как против какого укрепленного города, со всех сторон воюет нечестие. И так, и в благих делах тело подвизается вместе с душою, и в беззакониях не оставляет души»⁹¹.

«Какое основание душе, – раасуждает блаженный Феодорит, – душе, подвизавшейся и побеждавшей вместе с телом, одной быть увенчанною, по разлучении с телом, или одной подвергнуться мучению? Тогда наказываемая душа справедливо бы сказала Судие: не одна я преступила Твои законы, но вместе с телом блуждала по стремнинам порока… Его очами уловленная окрадывала я чужие ложа и засматривалась на красоту, принадлежащую другому, или понуждаемая обратить взор, пожелала достояний и имуществ… Я принуждена была услуживать потребностям тела, как с ним сверстная… Чрево нудило меня к чревоугодию, а чревоугодие произвело многоядение, а многоядение порождало помыслы делать неправду. Часто с негодованием повиновалась я нуждам плоти. С беспокойством и крайнею скорбию принуждена бывала услуживать ее похотениям; часто противилась, и мужественно отражала их нападения; но непрерывность брани нередко преодолевала меня, и я, несчастная, отдавалась в плен, покорясь этой сестре, и в изнеможении скорбела о том. Ибо снова подвергалась мучениям, питая плоть, терпела от нее козни, снова испытывала беспорядочные ее движения, и не знала, что делать. И изнурение ее причиняло мне великую скорбь, и попечение о ней делало борьбу более упорною, и возжигала новую брань... Но и тело, хорошо послужившее изволениям души (если только будет дан ему какой-либо голос), скажет подобным образом праведному Судии: «Душа сама по себе, то есть вне тела, никогда не сделала ничего доброго; но, употребляя в содейственники меня, плоть свою, собирала богатство добродетели. Я, терпя изнурения от поста, бдения, возлежаний на голой земле и всякого другого злострадания, чрез это скопила ей богатство. Я ее молящуюся ссужала слезами... Моим языком прославляла она Тебя; мои уста употребив в орудие, приносила она Тебе моление. Мои руки, воздевая к нему, пожинала плоды Твоего человеколюбия. Моими носимая ногами, приходила в Твои святые храмы. Моими пользовалась ушами для приятия Твоих словес. Моими очами смотря на солнце, на луну, на сонм звезд, на небо, землю, море и всю видимую тварь, возводилась к созерцанию Тебя, и по величию и красоте видимого умопредставляла себе Создателя; с помощию моих очей похищала скрытое в писменах сокровище. Мои, употребив в орудие персты, начертала в письменах божественные Твои учения, и оставила о них безсмертную память. Этими моими руками в целой вселенной воздвигала молитвенные домы. Моим пользуясь содействием, исполняла законы любви; моими руками омывала ноги святых; моими руками удовлетворяла нуждам утесненных, оказывала услуги утружденным телам…». Сие скажет и тело, хорошо подвизавшееся с душею, если только дан ему будет голос»⁹².

в) «Кто верит, что тело есть нечто чуждое Богу, и что душа живет в нем как в чуждом сосуде, тот с готовностию передает оное и блуду. За что же осудили в то достойное удивления тело? Чего не достает в нем для благолепия? Что не отличается художеством в его устройстве?...⁹³ Тело хотя состоит и из разных членов, важных и неважных; однако ни лучший из них не вооружается против члена ничтожного, ни первый не подвергается презрению со стороны последнего. И хотя не все члены имеют одинаковое отправление, а каждый подчиняется определенному требованию необходимости; однако, по сему то самому, – что все совершается ими по необходимости, или по требованию различных нужд, – они равно достойны уважения»⁹⁴.

«Не говори, что тело виною греха. Ибо, если тело причина греха, то почему же не грешит мертвый? Вложи мечь в десницу только что умершего; – убийства не будет. Мимо юноши только что умершего пусть проходит женская красота; блудного вожделения не будет. Почему же это? Потому что грешит не тело само по себе, но душа посредством тела»⁹⁵.

«Тело, – говорит св. Василий Великий – не заслуживает укоризн в глазах тех, которые хотят судить о нем правильно. При изложении сего мнения, прилично опровергнуть ложные мнения тех, которые худо думают о теле. Возлюбленный! прекрасная вещь – конь, и чем по природе он резвее и горячее, тем лучше; но нужно держать его в узде и править им, потому что не наделен он рассудком. Если же возница на нем; то он попытается воспользоваться природными свойствами коня. Поэтому, если возница, как должно, распорядится стремлениями подъяремного животного; употребит его с пользою для себя и достигнет предположенной цели, то и сам останется в целости; и животное окажется по употреблению очень хорошим. Если же возница худо правит молодым конем; то конь неоднократно сбивается с большой дороги, попадает на дорогу непроезжую: низринувшись же с стремнины, уносит иногда с собою и ездока; и нерадение возницы подвергает опасности обоих. Так рассуждай о душе и о теле. Тело получило естественные стремления, которые не вовсе негодны, но, без сомнения, на что-нибудь годны и полезны; но не получило на свою долю рассудка, чтобы преимуществом разума почтена была душа. Если душа, как должно, распоряжает стремлениями тела, то и тело спасено, и душа пребывает вне опасностей. Если же вознерадит об управлении и, объятая сном беспечности, перестает держать тело в узде, то и само оно, как неимеюшее рассудка, совращается с прямого пути, и душу ввергает в равные с своими падения; но не по собственному повреждению, но по нерадению души. Ибо если бы телесные страсти были таковы, что не могла бы укрощать их душа, то, по справедливости, было бы виновно тело. Но если они стали покорны многим, потщившимся преодолет их; то тело не может быть обвинено теми, которые стараются очернить его, называя первым виновником порока; достойна же укоризны, за нерадение, душа ослабившая власть свою над телом, но также не по самой первобытной природе имеющая в себе зло, а поставившая себя во зле чрез оскудение в ней добра»⁹⁶.

Это «Манихеи... говорят, что тело злокозненно и составлено из злого вещества»⁹⁷. Это «диавол стал столь силен, что убедил некоторых ненавидеть даже собственное тело. Ибо кто говорит, что тело от диавола, тот выражает именно такое убеждение. Это крайне безумно. Если оно от дьявола, то откуда у него такое согласе с душею, что оно во всех отношениях способно к делам ея любомудрия»⁹⁸?

«Но это тело, говоришь ты, есть грузный бот, который, того и смотри, увлечет, нас ко дну. И здесь злословию нет конца… «Я не могу надивиться безстыдству тех, – говорит Блаженный Марк, митрополит Ефесский, – тех, которые думают таким образом оправдать себя: потому что в своих поступках они оказываются самыми послушными рабами тела и всячески потворствуют ему; а когда дело дойдет до ответственности за грехи, они винят во всем одно тело. Нет, человек! Тебе суждено управлять телом, а не раболепствовать пред ним. Если возничий, по самонадеянности или глупости, совершенно выпустит из рук бразды, и от того увлечен будет в такую сторону, куда бы не хотел: ужели и тогда виноват будет конь, а не возничий?»⁹⁹ «Соглашаемся, – говорит св. И.Златоуст, – что тело ниже и недостаточнее души; однако ж оно само по себе не противоположно, не враждебно душе и не зло; напротив, как гуслисту гусли, как кормчему корабль, так душе подчинено тело. И гусли, и корабль не противоположны тому, кто управляет оными и приводит их в действие; напротив, весьма сродны, хотя и не одинакового достоинства с художником. Кто говорит, что искуство не в гуслях, и не корабле, а в кормчем и в гуслисте, тот не унижает сих орудий, а показывает различие между художником и произведением его»¹⁰⁰.

«Когда плоть, презрев своего господина, захватывает власть в свои руки, тогда она производит безчисленное множество зол. Но она не производит, зла, когда состоит в повиновении душе; грехи от плоти происходят тогда, когда она берет власть над душею. Как хороший и крепконогий конь тогда только имеет достоинства, когда повинуется вознице: так и плоть тогда лишь хороша, когда мы удерживаем ее порывы… Добродетель тела заключается именно в повиновении его душе, потому что само по себе тело ни хорошо, ни худо... Правда, и хорошее тело, по все ниже души; но, с другой стороны, как олово, хотя оно и ниже золота, но нужно для спайки последнего: так точно и для души нужно тело. Или, как дитя самое благородное нуждается в воспитателе, так и душа нуждается в теле»¹⁰¹.

«Как же апостол Павел говорит: «плоть похотствует на духа» (Гал.5:17)? – «Плотью обыкновенно называет он не природу телесную, а злое произволение... Плотью он называет помысл земной, беспечный и безумный; а виною сего помысла не тело, но беспечная душа. Тело есть орудие; но орудия никто не отвращается, ни ненавидит; а отвращаются того, кто во зло употребляет сие орудие. Мы и ненавидим, и наказываем не меч, а человекоубийцу»¹⁰².

«Тело одинаково действует как в добрых, так и в худых делах; но ум, смотря по его расположению или делает добро, или грешит. Иной и при худых обстоятельствах ведет жизнь по премудрости Божией; а другой делает грех, находясь даже пред лицем Божиим»¹⁰³.

«Не говори же ты: я облечен плотию; не могу одолеть ее, не могу взять на себя трудов добродетели. Не обвиняй Создателя. Ибо если от того, что мы носим плоть, добродетель становится для нас невозможною, то мы уже не виноваты. Но что она не делается от того невозможною, это доказывает лик Святых. Так плотское естество не воспрепятствовало ни Павлу быть таким, каким он был, ни Петру получить ключи неба. И Энох, быв во плоти, преложен бысть и необреташеся (Евр.11:15). И Авраам с Исааком и Иаковом просияли, быв облечены плотью; с плотью же и Иосиф устоял против той распутной жены… Итак, отсечем беспечность и нe будем обвинять тело, а подчиним его душе»¹⁰⁴.

Апостол говорит: «плоти угодия не творите в похоти» (Рим.13:14), то есть, «он… уничтожает только страстное попечение о теле, а не то, которое необходимо для поддержания жизни и уничтожает потому, чтобы мы, потворствуя плоти, не стали ко вреду себе исполнять похотей; между тем пещись о теле нужно потому, чтобы, испортив его небрежением, не потерять возможности исполнять духовные и необходимые обязанности наши»¹⁰⁵. «Это тело, хотя ниже души; но оно не противно душе и душа, хотя проста, но она служит потребностям тела»¹⁰⁶. И мы превосходим бессловесных не только разумною душею, но и по телу имеем преимущество пред ними. И его Бог создал соответственным благородству души и способным выполнять ее веления; создал не просто каким-нибудь, но таким, каким ему нужно быть для служения разумной душе, так что, если бы оно не было таким, действия души встретили бы сильные препятствия. Это и видно во время болезней: ибо, когда состояние тела хоть немного уклонится от надлежащаго своего устройства, например, если мозг сделается горячее или холоднее; то многие из душевных действий останавливаются»¹⁰⁷. «Повреди чувства, и узнай что-нибудь из того, что нужно знать. Что было бы неосмысленнее души, если бы она с самого начала имела поврежденные чувства? Если повреждение одного только члена, то есть мозга, бывает для нее совершенно пагубно, то к чему она будет годна, если и другие будут повреждены? Покажи мне душу без тела. Разве не слышишь, что говорят врачи: постигшая болезнь совершенно омрачает душу»¹⁰⁸.

Однако ж если повреждение и расстройство тела так вредит некоторым душевным действиям, то слабость и немощь тела нисколько не препятствует высшим ее обязанностям. «Ты не постился по немощи плоти, – говорит св. И. Златоуст, – а для чего не примирился с врагами своими, скажи мне? И здесь не хочешь ли сослаться на слабость тела? Опять, если ты питаешь зависть и злобу, – чем станешь оправдываться, скажи мне? В оправдание этих пороков никак нельзя прибегать к немощи телесной. И это было делом человеколюбия Христова, что главнейшие и служащие опорой нашей жизни заповеди нисколько не терпят от немощи тела»¹⁰⁹.

«Если хочешь, – говорит св. И. Златоуст, – чтоб я указал тебе благодеяния, полученные нами чрез тело: то представь, что все чувства у него отняты, и увидишь тогда душу лишенною всякого познания и не имеющею никакого понятия о том, что теперь узнала. Ибо если сила Божия от создания мира чрез рассматривание тварей видима есть (Рим.1:20), то как бы мы познали оную без глаз? Если «вера от слуха» (Рим.10:17), то как услышим о ней без ушей? А проповедывать и обходить землю можно только посредством языка и ног. «Како бо проповедать, аще не посланы будут (Рим.10:15)?» Также и пишут обыкновенно руками. Видишь ли, какое множество благ приносит нам служение тела?.. Душа много радеет и заботится о теле,… тело взаимно служит ей, много доставляет ей познаний, и устройство его приспособлено к ее действованию:… как почитать их противными и враждебными друг другу? Ибо из самых действий их я вижу, что они не только не сопротивляются друг другу, но и весьма согласны между собою, и друг друга взаимно поддерживают»¹¹⁰.

«Состоя из двух частей, из души и тела, которое служит для души как бы покрывалом, мы не можем вознестись к предметам духовным без содействия телесных. А как слушая телесными ушами чувственные слова, мы постигаем вещи духовные: так и чрез телесное созерцание восходим к созерцанию духовному»¹¹¹. Таким образом, сия масса тела только частию ограничивает душу. Душа в парении мыслей своих простирается на все творение, она восходит до небес и нисходит до бездн земных, странствует по всей вселенной. Часто испытует она умом своим даже чудеса небесные, нимало не стесняясь тем, что она облечена телом, которое никогда не может остановить ее действий»¹¹².

Для того Господь дал человеческой природе двоякий состав, соединив в ней Божественное с земным, чтобы человек, согласно с природой своей, находил услаждение в Божественных и земных предметах, находя услаждение в Боге посредством Богоподобной своей природы, а в благах земных посредством однородной с ними чувственной природы»¹¹³.

б) «Не для того ли Бог ввел нас в… борьбу и брань с телом, чтобы мы… не стали надмеваться и превозноситься своим достоинством и не пренебрегали Создателя, но всегда обращали к Нему взоры, и чтобы сопряженная с нами немощь держала в пределах наше достоинство? – чтобы мы знали, что мы вместе и весьма велики и весьма низки, земны и небесны, временны и бессмертны? Так устроен состав наш, и это, сколько я могу видеть, для того чтобы персть земная смиряла нас, если б мы вздумали превозноситься образом Божиим»¹¹⁴.

Именно «для того Бог и сотворил нас из двух естеств, чтобы, когда ты будешь превозноситься гордостию, усмиряла тебя низость плоти»¹¹⁵. «Бог сотворил человека… смешанным из двух природ… сотворил духом и вместе плотию, духом для принятия благодати, плотию в предупреждение гордости… чтобы, страдая, не забывал себя и вразумлялся, если бы вздумал превозноситься своим величием»¹¹⁶.

«Итак, не обвиняй тела, – повторяет св. И. Златоуст, – дабы диавол не отнял у тебя чести, которую даровал тебе Бог. Если мы захотим, то тело может быть прекрасною уздою, укрощающею похоти души, смиряющею гордость, низлагающею тщеславие, способствующею нам к совершению великих добродетелей… Диавол всячески старается внушить неразумным, чтобы они обвиняли более тело… а не свою развращенную волю»¹¹⁷.

«Когда, встречая препятствие в грубости плоти, мы принуждены бываем медлить в совершении делом того, что не к добру зачинаем в уме, то нередко, в сей промежуток, приходим в лучшее настроение или через раскаяние в злом, или через поправление ошибки, которой естественно обнаружиться при новом рассмотрении дела во время промедления… Отсюда само собою следует, что брань между плотию и духом, в какой они поставлены в нас, не только не пагубны для нас, но, напротив, доставляет нам величайшие блага. Во-первых, она прогоняет беспечность, не дает места послаблению, и, как внимательный какой пестун, не попускает уклоняться от положенных правил, как из обведенного круга… Во-вторых, когда, при помощи благодати Божией, укрепляясь в целомудрии и чистоте, мы… начинаем думать, будто долее не будем уже мы обеспокоивамы… и тем в тайне сердца своего возносимся, как бы не чувствуя на себе бремени сей неверной плоти; тогда… она смирясь нас и, прогоняя возношение, возвращает к мысли, что мы еще все такие же люди, а отсюда берем урок, что никогда не должно слишком полагаться на свою чистоту, что она, как дар, получается единственно от благодати Божией, и потому тотчас можно погубить ее самым малым уклонением от Бога»¹¹⁸.

«Говорил так же Евагрий, что… душа находит для себя в теле некоторое развлечение от страстей u облегчение; она участвует в том, что человек ест, пьет, спит, разговаривает, прогуливается с возлюбленными»¹¹⁹.

Кроме того, «Бог часто наказывает тело за грехи души, чтобы от наказания низшей части и высшая получила врачевание»¹²⁰. «И… тело наше, которое всего ближе и любезнее нам, иногда враждует против нас, когда мы согрешаем, отмщая нам горячками и другими болезнями и страданиями, –… и раболепствующее тело наказывает владычествующую душу, когда она согрешает, не поэтому, чтобы оно хотело этого, но потому, что делать так заповедано ему. Об этом свидетельствует Христос, который сказал исцеленному расслабленному: «се здрав еси: к тому не согрешай, да не горше ти что будет» (Ин.5:14)»¹²¹. Таким образом, «для тех, которые склонны были к нечестию, тленность тела служила не малым препятствием дальнейшим действиям их нечестия. «Ибо если многие из людей… мечтали о равенстве с Богом,… то, кого бы из людей, более других неразумных, не ввели они в заблуждение, если бы не имели сего тела, подлежащего страданиям и тлению и обличающего их бессилие»¹²². «Тленное получили мы тело не для того, чтобы из-за его болезней увлекаться к нечестию, а для того, чтобы его болезнями утверждаться в благочестии. Самая тленность и смертность тела послужит нам, если только будем благоразумны, основанием славы»¹²³.

в) «Итак…, тело преграждает путь нечестию,… а Святым подает случай обнаруживать мужество духа»¹²⁴. «Разумным душам, как существам духовным,… жизнь во плоти дана для труда и подвига»¹²⁵.

Душа сопряжена с худшим (может быть, и по другим причинам, какие известны единому Богу, сопрягшему ее с телом, и разве еще тому, кто самим Богом научен таковым тайнам, но сколько знаем: я и подобные мне люди, – говорит св. Григорий Богослов, – для двух следующих целей. Во-первых, чтобы душа могла наследовать горнюю славу за подвиги и за борьбу с дольним… быв искушена ими, как золото огнем... Во-вторых, чтобы душа могла и худшее, постепенно отрешая от дебелости, привлекат к себе и возводить горе; чтобы она, став руководительницею для «служебного вещества и обратив его в служебное Богу, была для тела тем же, чем Бог для души»¹²⁶.

«Ты – Божие дыхание, для того сопряжено с худшим, чтобы, после борьбы и победы, получить венец, возводя в горнее и персть, прекрасно подчинившуюся»¹²⁷.

«Все-таки, скажешь: «Лучше было бы мне освободиться от тела: я стал бы вести жизнь равноангельскую». И это опять безрассудное желание. Ведь таким же образом и Ангел мог бы сказать: я желал бы быть человеком… Но он этого не скажет, говоришь ты; «да при том, по мне, уж лучше быть волом безсловесным, чем получить в удел такую слабую природу, какова человеческая… По планам премудрости творческой ни один род существ не может поменяться с другим своею природою... Впрочем, если тебе угодно, «подражай терпеливости и крепости вола в трудах;… подражай, по возможности, и ангельской природе, неослабной и неизменной любви ангелов к Богу, их внимательности в созерцании Божественного света, их непрестанному и возвышенному славословию. Но если бы ты захотел иметь и природу равноангельскую, то… это был бы недуг диавольский: ибо и диавол, пожелавши того, что было выше его природы, потерял и то, что ей принадлежало. Не видишь ли теперь, что и самая высокая природа может изменяться, что и ей можно ниспасть?... Напротив, тебе надлежало бы благодарить Господа за то, что… ты, сколько раз падешь; столько же раз можешь восстать, – говорит св. И. Дамаскин, – нет места покаянию – и потому, что он безтелесен. А человеку дано покаяние по причине немощи тела»¹²⁸. И «кто ум, – говорит св. Григорий Синайский, – очистил слезами; душу еще здесь воскресил Духом и плоть, сей по естеству своему бренный истукан свой, посредством разума соделал светозарным и огненным изображением красоты Божественной, тот почти стал сожителем ангелов и безтелесным»¹²⁹.

«Если человек видит, – говорит преп. Авва Дорофей, – что его не возмущают и не обуревают страсти, должен несколько снизсходить своему телу; в противном случае не должен... Посему доколе продолжается брань, полезно изнурять тело...; ибо чрез сие избавляется душа. Если же очевидна причина немощи телесной, когда, например, она происходит или от путешествия, или от ран; то в сем случае должно оказывать снисхождение, впрочем благоразумное и соразмерное с нуждою»¹³⁰.

«Тот, кто не утучняет плоти своей пьянством, сластолюбием и увеселениями, но напротив постом, молитвами и продолжительным перенесением скорбей иссушает и утончает оную… удобно поражает противные силы»¹³¹. «Пост соделывает бодрую душу, дает ей легкие крыла, возносит выше всего земного, руководит к горнему мудрствованию»¹³². «Не говорю, что нужно изнурять себя, но нужно принимать пищу так, чтобы тело... могло питаться, чтобы оно было благоустроенным и благонадежным, крепким и способным орудием для действий души». «Если бы мы совершали добродетель одною душею, то нам не нужно было бы заботиться о теле. Для чего же мы так созданы? А если и оно много участвует в этом, то не крайне ли безумно пренебрегать им? Представим, что какой-нибудь муж, почтенный достоинством епископства. И получивший предстоятельство в церковном обществе, есть человек добродетельный и имеет все прочее, что нужно иметь лицу священному, но по тяжкой болезни постоянно лежит в постели; какую он может пронести пользу, какое предпринять путешествие, какие сделать посещения, кого обличать, кого увещевать?»¹³³

«Человек… состоит из двух естеств – чувственного и умственного, то есть, из души и тела, и имеет сродство как с небом, так и с землею. Умственным естеством своим он имеет общее с высшими силами, а чувственным соприкасается с земными предметами, составляя собою некоторую телесную связь того и другого творения»¹³⁴. И св. Григорий Богослов, сказавши о сотворении мира ангельского и вселенной видимой, продолжает: «Итак, ум и чувство, столь различные между собою, стали в своих пределах и изразили собою величие зиждительного Слова... Но еще не было смешения из ума и чувства, сочетания противоположных – сего опыта высшей премудрости… и не все богатство благости было eщe обнаружено. Восхотев и сие показать, художническое Слово созидает живое существо, в котором приведены в единство то и другое, то есть, невидимое и видимая природа, созидает… человека,… земного и небесного, временного и бессмертного, видимого и умосозерцаемого…, который… один и тот же – дух и плоть»¹³⁵.

«Поскольку все существа, – пишет св. Григорий Нисский, делятся на две… части, то есть, на чувственное и на умопредставляемое, и поскольку естество ангельское и бесплотное… обитает в местах премирных и пренебесных,… то чтобы земля не оставалась совершенно неимеющею части и доли в пребывании естеств духовных и бесплотных, для сего наилучшим промышлением приведено в бытие естество человеческое, когда духовная сущность души облечена землянистою частию, чтобы… душа жила в земной стихии, имеющей нечто близкое и однородное с сущностию плоти. Цель же сотворенного та, чтобы во всей твари духовным естеством прославляема была всего превысшая Сила, когда небесное и земное одним и тем же деиствием, разумею обращение взора к Богу, соединяется между собою к одной и той же цели»¹³⁶.

Так «душа и тело, при всем различии существа их,… премудростию Создателя тесно соединены между собою»¹³⁷. «Посему естественно она участвует в скорбях, равно как и в удовольствиях телесных по причине соединения ее действий с действиями тела, по непостижимой премудрости»¹³⁸. «И в живых телах» (человеческих), «которых существенный состав из растворения стихий, относительно к сущности нет никакого общения между простотою и невидимостию души и между телесною дебелостию, как между противоположными, однако ж нет сомнения, что в них есть жизненная деятельность души, срастворенная с ними по какому-то закону, превышающему человеческое разумение»¹³⁹.

Можно, впрочем, для некоторого объяснения, указать на то, что «мысленное и непротяженное… и не сжимается, и не расширяется (потому что сжатие и расширение свойственно только телам), но по собственному своему естеству, не имеющему вида и безплотному, равно присутствует и при соединении стихий в тело, и при их разделении, не стесняясь, когда стихии сжимаются в один состав, и не оставаясь в бездействии, когда они расходятся в сродное и сходное с ними по естеству... Естеству духовному нет никакого труда быть при каждой из стихий, с которыми однажды вступило оно в сопряжение при срастворении, не делясь на части противоположностию стихий. Ибо когда, по местному расстоянию и известному свойству, стихии сии почитаются далекими одна от другой, не страждет от сего непротяженное естество, приходя в соприкосновение с имеющими местное расстояние: потому что и теперь можно в одно и тоже время и обозревать мыслию небо и простираться любознательностию до пределов мира, так, что при том и умозрительная сила души нашей, простираясь на такие широты, не расторгается. Посему нет никакого препятствия душе равно быть в стихиях тела, и срастворяемых взаимным стечением и разлагаемых отделением. Ибо как в сплавленных золоте и серебре усматривается некая искуственная сила, слиявшая сии вещества, и если чрез новое плавлениие вещества отделяется одно от другого, тем не менее закон искусства остается в силе при том и другом, и хотя вещество разделилось; однако же искусство не распалось с веществом на части…: по тому же закону и духовное естество души и в стечении стихий усматривается, и по разложении их не отделяется, но в них пребывает и разлучением их расширяемое не рассекается, и не дробится по числу стихий на части и отсеки; потому что это свойственно естеству телесному и протяженному; естество же духовное и непротяженное не терпит последствий расстояния. Посему душа пребывает в тех самых стихиях, в которых начала быть однажды»¹⁴⁰.

За всем тем «образ совокупнодго действования души и тела неизъясним»¹⁴¹. «Какое сродство у души с плотию? Неизвестен способ соединения души с телом. Уверены мы, что душа есть нечто иное чем тело, потому что плоть, разъединенная с душою, делается мертвою и бездейственною, и не знаемт способа соединения»¹⁴².

Указав вообще на взаимное влияние души и тела, скажем в частности о влиянии на душу возрастов тела, различных, большею частью внешних обстоятельств, и перемен или состояний телесного сна и бодроствования.

«Все, что совершается в теле, действует на расположение души. Так иное расположение души у человека здорового и иное у больного, иное у голодного и иное у сытого; равным образом иное расположение души у едущего на лошади и иное у сидящего на земле, иное у одевающегося в хорошую и иное у одевающегося в худую одежду... Труд смиряет тело; а когда смиряется тело, то смиряется вместе и душа»¹⁴³. «Мы инаковы при хорошем или счастливом состоянии дел и иными бываем, находясь в горестном стечении обстоятельств; мы инаковы, когда больны, и инаковы, когда здоровы; инаковы во время брачного торжества, инаковы во время сетования»¹⁴⁴. Кроме того, неодинаковы понятия и стремления у мужчины и женщины, у старости и юности, так же как у нищеты и богатства, у веселого и печального, у больного и здорового, у начальников и подчиненных, у мудрых и невежд, у робких и смелых, у гневливых и кротких, у стоящих твердо и падающих. А если еще разберем подробнее, то какое различие между вступившими в супружество и безбрачными!

И у последних опять – между пустынножителями, между находящимися в общежитиях и между остающимися в мире, между городскими и сельскими жителями…, между занятыми делом и живущими праздно, между претерпевшими измену счастья и благоуспевшими, не встретившими неудач! Все таковые различествуют между собою желаниями и стремлениями, может быть, более, нежели сколько они различны по телесному виду, или (если угодно) по сочетанию и растворению стихий, из которых мы состоим»¹⁴⁵.

Таким образом на жизнь души и на её действия в теле имеют особенное влияние возрасты тела и различные, большею частью внешние, обстоятельства. Такое же влияние имеют на душу перемены состояния сна и бодрствования.

«Что всегда существует, то выше всякого рождения; а что рждается, так как оно подлежит многим изменениям, то по «справедливости», в известном смысле, не существует. Зародыш, сделавшись младенцем, уже не бывает более зародышем, но младенцем; младенец опять, сделавшись отроком, не называется более младенцем: как и отрок, достигши юношеского возраста, называется уже тем, чем он сделался; и далее, если он дойдет до мужеского возраста, то не называется уже юношею, но мужем, и сделавшись стариком, называется уже тем, чем он стал»¹⁴⁶. «Творец создал нас не для того, чтобы мы всегда оставались зародышами в утробе матерней; цель природы не та, чтобы нам, вышедшим из утробы матерней, оставаться в детстве, но находиться и в последующих за ними возрастах, которые друг за другом приходят и уходят, в уреченные времена изменяя нашу форму;… все возрасты, все изменения нашего бытия суть только части того пути, которым мы теперь идем»¹⁴⁷.

«Мы не бываем тождественны сами с собою ни по телу, ни по душевному расположению. Напротив того, тело наше непрестанно течет и рассеивается, находится в постоянном движении и превращении, то возрастая из малого в большее, то сокращаясь из совершенного в недостаточное. Ибо не одно и тоже с новорожденным младенцем отрок, который ходит в училище и способен понимать искусства и науки. И опять, бесспорно, иное с отроком – подрастающий юноша, который уже в силах приниматься за дела отважные. И от юноши отличается муж крепостию и величиною тела и полнотою разума. И опять, пришедший в зрелость и достигший постоянного возраста начинает мало-помалу чувствовать лишения; телесная бодрость незаметно y него оскудевает, телесные силы слабеют, пока согбенный старостью не дойдет до последнего упадка сил. Так мы изменяемся»¹⁴⁸.

Но «скажи мне, чувствовал ли ты, как вышел из колыбели, как вступил в отроческий возраст, как сделался юношею, мужем и наконец старцем? Каждый день мы умираем, каждый день изменяемся… Пока я сказываю это самое…, жизнь моя утекает»¹⁴⁹.

Разумея более общее перемены, св. Антоний Великий замечает, «что тело, доколе находится в нем душа, переходит три состояния: отроческое, мужеское и старческое»¹⁵⁰.

Честнее обозначая возрасты наши, св. Василий Великий говорит: «В продолжении трех седмин лет человек обыкновенно испытывает три перемены и превратности в возрасте и в образе жизни, и по истечении каждой седмины – особый предел заключает собою прошедшее, и ясно обозначает изменение. В первой седмице детский возраст оканчивается выпадением зубов; возраст отрока, способного к учению, продолжается до юношества; юноша по совершении двадцать первого года, как скоро щеки его будут покрываться первым пухом, изчезает неприметно, из юноши изменяясь уже в мужа. Посему, когда видим мужа, в котором постепенное с годами возрастание прекратилось, рассудок уже утвердился и не осталось следа юности, тогда не заключишь ли, что прошедшее в нем умерло? И опять, старец, преобразившися и в наружном виде, и в душевных расположениях, явно становится не таким, каким был прежде»¹⁵¹.

«Как воду, – говорит св. Ефрем Сирин, – невозможно удержать и остановить перстами; так не останется неподвижно и жизнь рожденного от жены... Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей; каждый час с своею частицей неудержимо бежит путем своим... Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб; вместе с днями и часами исчезает на земле жизнь твоя... Дни требуют своего и берут это; часы также берут свое,… чтобы истощалась мера жизни твоей... Пядень твоя – мера жизни твоей, и не простирается она больше; персты твои «указывают на пять степеней этой меры. Малым перстом начинается пядень твоя, и оканчивается перстом большим. Так младенчество – начало твоей жизни, а конец ее – старость. Малым перстом – первым возрастом младенчества начинается жизнь твоя; потом идет она до второго перста – неразумного детства; после сего человек стоит на средине, – в горделивой и надменной юности; затем следует четвертый возраст совершенного мужа; потом мера начинает умаляться и как еще не достает одной степени, то приходит старость; это большой перст – конец жизни. Вот мера твоя, если определено тебе совершить ее вполне. Итак, рука показывает меру человеческой жизни; персты – образ пяти степеней, по которым проходит человек»¹⁵².

Впрочем, «с нами не так бывает, – замечает св. Григорий Нисский, – чтобы мы, как прошедши первое седмилетие, переступаем на другую седмицу лет, так должны уже были переходить из одного возраста в другой по семилетиям и во всякое время нашей жизни. Первое семилетие составляет возраст младенческий. Пределы сего возраста очевидны: это перемена зубов; одни выпадают, другие вырастают. Отселе начинается второе возрастание и продолжается до окончания четырнадцатаго года. Это уже возраст отроческий. Ибо сперва бывает младенец, потом отрок, потом юноша, потом муж. Четырнадцатый год есть предел второго возраста. Здесь, во второе семилетие, больше теплоты, сложение тела нежнее, влага уменьшается, члены делаются тверже, и люди начинают укрепляться в силах и мужать; но они еще не имеют совершенного возраста; ибо тело их, по своей молодости, еще не способно к перенесению трудов. В это время сие животное получает только легкость и проворство. В третьем же семилетии оно достигает совершенного возраста. После третьего семилетия природа, прекратив действие возрастания вверх, как бы начинает распространяться в ширину и как бы обносить основание вокруг возросшего, облагать оное толщами и укреплять члены тела»¹⁵³.

1) Всякий из нас, коль скоро рождается и вступает в мир сей, начинает жизнь свою плачем, Не имея ни о чем сознания , ничего не понимая, младеней при самом рождении уже умеет плакать: по естественному побуждению, он оплакивает беспокойства смертной жизни; душа, еще юная, плачет и стенанием уже извещает его о тех трудах и заботах, на которые он приходит в мир сей»¹⁵⁴.

«Сперва матерь носила меня в объятиях, – пишет св. Григорий Богослов, – сладостный труд! А потом не без болезненных воплей сошел я на землю; потом стал ходить по земле как четвероногий, пока не поднялся на колеблющиеся ступни ног, поддерживаемый чужими руками. Со временем в намеках немотствующего голоса проблеснул мой ум. А потом уже под руководством других я выплакал себе слово»¹⁵⁵.

Малые дети гоняются за игрушками и удивлются им, а о предметах свойственных совершеннолетним и понятия иметь не могут»¹⁵⁶. «Потому, трудное дело писать для малютки, – замечал Блаж. Иероним в письме к Гавденцию о воспитании малолетней Пакатулы, – что ей ни скажешь, – нe понимает; что у нее на сердце – не узнаешь; чего она хочет – едва можешь угадывать. Я совершенно согласен с мнением одного знаменитого оратора, что детский возраст привлекателен более ожиданиями, нежели тем, что видим в нем нa самом деле. Как, например, я стану убеждать твою дочь к воздержанию, когда она просит пирога, когда она без умолку лепечет у груди матери, когда для нее мед слаще всяких речей? Будет ли она слушать глубины апостольские, когда ее более занимают бабушкины сказки? Станет ли она вникать в предсказания пророческие, когда ее беспокоит неласковый взгляд няньки? Постигнет ли она величие Евангелия, которого молненосные истины приводят в изумление смертных? Могу ли я внушить ей покорность к родителям, когда она младенческой рукою бьет улыбающуюся мать свою»¹⁵⁷.

«Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы» (1Кор.14:20). Что же значит быть младенцем по отношению к злу? Младенец незлобливый, если обесчещен бывает, не гневается, и, если почтен будет, не тщеславится; если кто возьмет его собственность, не печалится: он младенствует по отношению к злу, не мстит за оскорбление, не домогается славы»¹⁵⁸. Впрочем, «человек, находясь в первом возрасте, еще не порочен, ни добродетелен, потому что сей возраст не способен ни к тому, ни к другому состоянию»¹⁵⁹.

Пишут, что в Гракхах дар слова еще в младенчестве развивался от разговоров матери. Красноречие Гортензии также взлелеяно на лоне родительском. Трудно изглаждать те впечатления, которые врезались в неопытную душу. Попытайся, возможно ли дать первоначальную белизну волне, окрашенной в багряный цвет. Новый сосуд долго будет отзываться тем, чем его сначала наполнили. Греческие дееписатели рассказывают, что Александр, этот могущественный монарх и всемирный властелин, не в силах был отстать от некоторых странных приемов и дурной походки, которые еще в детстве он перенял у своего наставника Леонида. Нет ничего легче, как перенять что-нибудь худое. Случается, что мы не в состоянии бываем последовать чьим-либо высоким добродетелям: но очень легко можем усвоить себе его недостатки»¹⁶⁰.

2) «Способности души в дитяти развертываются позже, нежели действие телесных органов. Отсюда наши чувства предупреждают наш ум в суждении о добре; отсюда ум почитает добром то, что приятным кажется для чувств; временем усиливаемая привычка заставляет потом душу вовсе без исследования принимать суждение чувств. И ум верит тому одному добру, которое утверждено свидетельством чувств, то почитает благом, что одобряют чувства по цвету, вкусу и другим признакам внешним»¹⁶¹.

«Был я юным отроком, – пишет Св. Григорий Богослов, – или даже не совершенно отроком, в таких летах, когда ум принимает на себя начертание доброго или худого, но, не имея еще в себе образца для твердых умопредставлений, прежде всего отпечатлевает в сердце чужие нравы»¹⁶². Капля воды на гладкой поверхности идет туда, куда поведешь ее пальцем: так и юное, нежное дитя можно направить и в ту, и в другую сторону, и увлечь куда угодно»¹⁶³. «Юный отрок подобен доске, приготовленной для написания картины; что живописец изобразит – доброе или худое, святое или грешное. Ангела или беса, то и останется на ней. Так и дитя; какое родители дадут ему воспитанте, к каким нравам приучат его – богоугодным или богоненавистным, к ангельским или бесовским, с таковыми будет оно и жизнь свою провождать. Белое полотно не изменит того цвета и краски, в которую омочено сначала; сосуд не теряет своего запаха, дурнго или хорошего, которым он прежде напитался. Таково и воспитание детей»¹⁶⁴.

«Быв еще отроком, я видел тебя в нижней Азии у Поликарпа… – писал к Флорину ученик апостольского мужа Поликарпа священномученник Ириней – Тогдашнее я помню тверже, чем недавнее, потому что познания детского возраста, укрепляясь вместе с душою, укореняются в ней. Так я могу наименовать даже место, где сидел и разговаривал блаженный Поликарп, могу указать все входы и исходы его, начертать образ его жизни и внешний вид, изложить его беседы с народом, описать его обращение с Иоанном, как он сам рассказывал, и с прочими самовидцами Господа, изобразить, как он припоминал слова их, как и что слышал от них о Господе, как он пересказывал о Его чудесах и учении, о чем получил предание от людей, которые сами видели Слово жизни»¹⁶⁵.

3) «С приращением естественного возраста душа принимает изменения в познании, ощущает предметы мира, и чрез упражнение усовершенствуется день ото дня»¹⁶⁶.

Но «не молодым ли людям свойствен сей недуг – легкомысленно думать, что обладают уже тем, чего только надеются? Как скоро остаются наедине, или среди ночного безмолвия, вымышляют они сами в себе неимеющие существенности представления, удобоподвижностию мысли уносясь всюду, обещая себе знаменитость в жизни, блистательное супружество, благочадие, глубокую старость, от всех почести. Потом, будучи не в состоянии остановить на чем-нибудь свои надежды, простираются к тому, что у людей признается наиважнейшим. «Приобретают прекрасные и огромные дома, наполняя их всякими драгоценностями; присвояют себе столько земли, сколько суетность помыслов отделит им от целой твари; опять, собираемые с сего доходы заключают в хранилища своей суетности; присовокупляют к ним стада, неизчетное множество слуг, гражданские начальственные должности, управление народами, предводительство войском, войны, победные памятники… Перебрав все это в пустых мечтаниях ума, по чрезмерному неразумию воображают, что всем тем, чего надеются, наслаждаются уже, как настоящим и поверженным к их ногам. Праздной и беспечной душе свойствен этот недуг – в бодрственном состоянии тела видеть сны»¹⁶⁷.

«Юность легкомысленна и удобоподвижна на худое. Необузданныя вожделения, зверский гнев, опрометчивость, наглость, высокомерие и надменность суть страсти неразлучные с юностью; ей свойсвенны завитсь к превосходному, неосновательное мнение о своем собственном; бесчисленный рой зол сопряжен с юностью»¹⁶⁸. Рассеянность, беспокойство, дерзость и все подобное естественны юности и, по-видимому, поддерживаются естественною юности горячностью»¹⁶⁹.

Юность есть как бы горящий костер и море, исполненное волн и многих смятений»¹⁷⁰. «Ничто, поистине ничто не бывает так трудно и тяжело для молодого возраста, как преодолевать постыдные удовольствия. Не столько любовь к деньгам, или желание славы, или что-нибудь другое смущает этот возраст, сколько сладострастие»¹⁷¹.

«Кий жизни человеческия возраст, – пишет св. Димитрий Ростовский, – сице к злу есть удобен, яко же юность? Та полезных отвращается, душевредных же ищет; та доброго учения неудобно навыкает, злого же скоро емлется: та наказания бегает, в самоволие же и пустошество уклоняется: исправления не любит, развращение же с любовию объемлет: мудрости учение мерзит юному, безумие же благоприятно ему есть; богоугодному житию ругается, беззаконию же ревнует; доброе хулит, злое же похвалами ублажает; совет правый отвергает, совета же лукавого в сладость слушает: и выну сладострастными вожделении распалается»¹⁷².

Однако ж, сама по себе юность возраста не препятствие желающему жить добродетельно; сие дал уразуметь Господь в словах к Иеремии, говоря: «не глаголи, яко отрок аз есмь» (Иер.1:7)¹⁷³. «Итак знай, что если ты бдителен, то и юность нисколько не вредит тебе. Добрая жизнь зависит не от возраста, но от приличного настроения духа»¹⁷⁴.

4) «Младенец… когда… естественным порядком из детского возраста переходит в юношеский, из юношеского в мужеский, то у него переменяются желания, и он без горести расстается и с прежними возрастами, и с их привычками»¹⁷⁵. «Пока каждый младенец, и гоняется за тем, что услаждает в настоящем, до тех пор нимало не заботится он о будущем. Но став уже мужем, когда понятия усовершились он как бы видит, что жизнь пред ним делится, и ведет то к добродетели, то к пороку; и, часто обращая на них душевное око, различает, что свойственно добродетели и пороку»¹⁷⁶.

«Настоящая жизнь есть обширное море – говорит св. И. Златоуст. – И как в море различные заливы имеют различные бури, например. Эгейское море, опасно по причине ветров, Этрурский пролив по причине узкого места, Хоривда близ Ливии по причине бездн. Пропонт вне Евксинского понта по причине быстроты и стремительности вод, часть моря вне Гадир по причине пустых непроходных и неизвестных мест, и другие части моря опасны по другим причинам: так бывает и в нашей жизни. Первым морем можно назвать «детский возраст» (после младенчества), который подвержен многим волнениям, по причине неразумия, легкомыслия и непостоянства. Посему и приставляем мы к детям воспитателей и учителей, и попечением восполняем недостатки природы, подобно тому, как на море они восполняются искусством кормчего. За этим возрастом следует море юности, где дуют сильные ветры, как на Егейском море, потому что тогда усиливается в нас похоть. Этот возраст особенно неудобен для исправления не только потому, что подвержен сильнейшим волнениям, но и потому, что проступки не изобличаются: ибо тогда не бывает уже учителя и воспитателя. Когда же ветры дуют сильнее, а между тем кормчий слаб, и никто нe подает помощи: то представь, сколько опасна буря! Далее наступает другой возраст мужеский, в котором предстоят человеку дела хозяйственные, жена, брак, управление домом и великое множество забот. Тогда же особенно процветает сребролюбие и зависть»¹⁷⁷.

Так «не во всякое время все страсти действу- ют в нас; но в первом возрасте», то есть детском, бывают обыкновенно большое неразумие и малодушие; во втором юношеском сильнее действует похоть; а далее, в следующем возрасте – любостяжание»¹⁷⁸.

5) «Душа в юности бывает одержима горячкой; ей тогда особенно обладает любовь к славе, к пресыщению, к сладострастным наслаждениям и и многим другим обольщениям. Когда же наступает для нее старость, тогда все эти страсти отгоняются, одни временем, другие любомудрием. Старость, ослабляя силы тела, препятствует и душе старцев предаваться страстям, хотя бы она и желала, но укрощая их, как каких-нибудь врагов, поставляет ее на месте свободном от волнений, производит в ней великую тишину... Ибо если не кто, другой, то старцы, знают, что они умрут и, без всякого сомнения стоят близко к смерти. Таким образом, когда с одной стороны возникают мирские пожелания, а с другой является ожидание судилища, укрощающее непокорность души их; то она делается более внимательною, если захочет. Но не видим ли мы, скажешь ты, стариков, которые хуже юношей? Ты указываешь мне на крайнюю порочность…: это есть крайняя порочность, когда старик страдает болезнями юношей»¹⁷⁹.

Но «старость имеет недостатки, которых не имеет юность; она имеет некоторые и из недостатков юности, но кроме того ей свойственны нeбрежность, леность, забывчивость, тупость, раздражительность»¹⁸⁰. «Сами собой приходят мне мысли, – говорит Блаж. Иероним, – слова Поэта: «лета все уносят, даже живость чувства»; и еще: «теперь сколько песнопений забыто мною! Самого голоса уже не узнает Мерис». Так, почти все совершенства, зависящие от тела, изменяются в стариках. Бдения, провождение ночей на голой земле, готовность являться всюду, усердие к принятию странников, ходатайство за бедных,… неутомимость, посещение немощных, труды в пользу нуждающихся, короче – все, что совершается при посредстве телесных сил, с расстройством тела, проходит: одна мудрость возрастает. Я не говорю, чтобы в молодых людях, имеющих несколько зрелый возраст, особенно в таких, которые снискали ведение трудом и неусыпным старанием, также святою жизнью,… мудрость оставалась без возрастания, тогда как во многих стариках она вянет; но я хочу сказать только то, что юность много должна выдержать нападений со стороны плоти, что, среди влечений к пороку и телесных похотей, она может потухать, как огонь в сырых дровах, и не в состоянии выказать своего блеска. С другой стороны, тем, которые юность свою обогатили полезными знаниями,… старость доставляет то преимущество, что они бывают, по самому возрасту, образованнее, от навыка опытнее, с течением времени глубокомысленнее, и пожинают самые зрелые плоды, давних занятий своих. Вот почему Фемистокл, этот мудрый грек, как говорят дееписатели, после ста семи лет жизни, когда увидел себя на смертном одре, сказал: жаль, что я в такую пору покидаю жизнь, когда начал быть умнее. Платон умер на восемьдесят первом году, занимаясь сочинением. Исократ же прожил девяносто девять лет, не покидая ни обязанностей наставника, ни авторского пера. Не говорю о других философах, о Пифагоре, Демокрите, Ксенократе, Зеноне, Клеанфе, которые и в самой глубокой старости отличались философским глубокомыслием. Что касается до поэтов – Омира, Гезиода, Симонида, Стесихора, каждый из них в преклонном возрасте, пред смертию, воспел лебединую, необыкновенно восхитительную песнь свою. Софокл, по чрезвычайной старости лет нерадевший о домашнем хозяйстве, когда был обвинен сыновьями в сумасшествии, прочитал только судьям недавно написанную им трагедию Эдипа, и в этом дряхлом возрасте, показал такой опыт свежести умственных сил, что из строгих судей сделал восхищенных зрителей. Неудивительно, что и Катон цензорский, красноречивейший из римлян, не стыдился в самой старости учиться греческой литературе и не отчаивался в успехе. Если верить Гомеру, то из уст Нестора, старца почти дряхлого, лилась речь слаще меда»¹⁸¹.

Но препеподобный Нил Подвижник пишет: «Не доверяй слишком старости, потому что и старики падают»¹⁸². «Вот Даниил был только двенадцати лет, и уже судил, а старцы, хотя были и в преклонных летах, но строили замысл прелюбодейства (Дан.13:14); как последним старость не приносила пользы, так первому юность нимало не вредила»¹⁸³.

А также «Апостол… заповедует: «старцам трезвенным быти» (Тит.2:2.). Ибо человека в этом возрасте многое располагает быть нетрезвенным, и во-первых…, притупление всех чувств, медлительность и неудобоподвижность… Есть, подлинно есть, и между старцами люди неистовые и нерассудительные, иные от вина, другие от скорби; ибо старость делает людей малодушными.... С летами человек охлаждается, и от того происходит сильное расположение к вину... С течением времени легче поднимаются испарения с низу в верх, и мозговые перепонки повреждаются от старости; отсюда особенно и происходит склонность к пьянству»¹⁸⁴.

«Добре глаголет Пророк Божий Иеремия: «Благо есть мужу, егда возмет ярем Господень в юности своей» (Иер.Плч.3:27), а не в старости носити уже бо силам ею естестественным изнемогшим неудобен к греходеяниям сотворится, и не он греховные страсти оставляет, но сами греховные страсти оставляют того за старость его. Таковому не многая похвала, яко не преславное делу сотворшу... Благо есть мужу, егда возмет ярем Господень в юности своей»¹⁸⁵. В этом смысле преподобный Нил подвижник говорит: «Добродетель в старости нельзя назвать добродетелью, она есть бессилие... Лучше в молодости надобно нам жить добродетельно, и в юном теле показывать старческий ум»¹⁸⁶.

«Кроме того, когда предающийся любостяжанию достигнет старости и видит, что и страсть не доставляет ему наслаждения, и приближающаяся смерть внушает страх; то представь, какие он испытывает страдания. Но не так бывает с добродетельным, напротив, тогда особенно он и радуется, и веселится, когда достигает старости; потому что его наслаждение тогда не увядает, а еще более процветает. Для прелюбодеев, развратников, корыстолюбцев, чревоугодников, старость полагает конец наслаждению; а для людей живущих добродетельно она служит к умножению наслаждений»¹⁸⁷.

Итак, всякия лета имут свои бедства: детство – слабость, невежество, учение, страх; младость – непостоянство, нерассуждение; мужество – труды, суеты, гонения, вражды, ревнования; старость – всегдашнюю немощь, лишение памяти, уничижение»¹⁸⁸. «Жизнь человеческая справедливо называется тению, сновидением, дымом и вообще тем, что тотчас исчезает... Большая часть оной проходит, когда мы неспособны бываем и чувствовать наслаждений. Дни младенчества исполнены бессмыслия, а когда склоняемся к старости, в нас мертвеет всякое чувство. Остается небольшой промежуток, который можно проводить с чувством удовольствия, да и тот не имеет чистой радости: ибо с ним соединены тысячи забот, трудностей и болезней»¹⁸⁹.

К различным, большею частью внешним обстоятельствам, имеющим влияние на душу, относятся: а) телосложение, б) воздух и пища, в) местность и время, г) богатство и бедность и д) различие пола.

а) Св. И. Златоуст замечает, что «похоть телесную, гнев и ярость многие врачи приписывают теложению и излишествам тела. Так, человека горячего и мокротного называют они похотливым; а человека, имеющего сухое телосложение раздражительным, вспыльчивым и яростным. Но никто, никогда не слыхал, чтобы врачи говорили что-нибудь о сребролюбии»¹⁹⁰.

«Бывает иногда, – пишет св. Григорий Нисский, – что ум следует и естественным стремлениям, как бы делаясь слугою. Ибо нередко управляет им естество телесное, влагая в него и чувство скорбного и вожделение увеселяющего; почему естество сие доставляет и первыя начала, производя или пожелание пищи, или вообще побуждение к какому-нибудь удовольствию; а ум, приемля таковые побуждения, по собственным своим примышлениям, доставляет телу средства к получению желаемого. «Но не со всеми бывает подобное сему, а только с имеющими более грубые расположения – с людьми, которые, поработив разум естественным побуждениям, при содействии ума отыскивая усладительное для чувств, раболепно льстят им; с более же совершенными бывает не так; ими правит ум,… естество же идет по следам правителя.»¹⁹¹

б) Преподобный Максим исповедник утверждает, что на изменение растворения телесного, на состояние в уме мыслей страстных или бесстрастных имеют влияние, между другими причинами, воздух своими переменами, и питание качеством и множеством, или удалением пищи и питии»¹⁹².

«Лакомые яства, – замечает преп. Нил Подвижник, – услаждают вкус, но питают неусыпающего червя сладострастия. Тощее чрево готовит бодрствование в молитве, пресыщенное наводит сонливость. От сухоядения мысль трезвенна; жизнь роскошная погружает ум в бездну. Молитва постящегося – птенец орла парящий; а невоздерженного, будучи тяготима пресыщением, низвергается долу. Ум постящегося – звезда, сияющая на безоблачном небе; а нетрезвого покрыть тьмою безлунной ночи. Облако скрывает лучи солнца; невоздержание в пище помрачает ум. Замаранное зеркало неясно показывает изображение находящегося пред ним предмета; и разум, притупленный пресыщением, неспособен познавать Бога. Запущенная земля производит терние, и душа чревоугодника произращает гнусные помыслы. В навозе нельзя найти благовония; ни в чревоугоднике – благовония умозрения. Око чревоугодниика высматривает пиршеств; око воздержанное ищет собраний мудрых. Душа чревоугодника начисляет дни памяти Мученников, воздержанного – подражает житию их. Робкий воин содрогается при звуке трубы, подающей знак к начатию битв, и чревоугодник при возвещении воздержания»¹⁹³.

в) «Действительно, как сказал ты, – писал преп. Исаак Сирин к Симеону Чудотворцу, – пустыня усыпляет страсти. Но от человека требуется не это одно – усыпить свои страсти, а и то, чтобы искоренить их, т.е. преодолеть их, когда будут против нас упорствовать»¹⁹⁴.

«Уединение… усыпляет в нас страсти и дает разуму досуг совершенно отсечь их от души. Как не трудно одолевать укрощенных зверей; так пожелания, гнев,… эти злые… звери в душе, если усыплены они безмолвием,… удобно преодолеваются силою разума. Поэтому пусть будет избрано такое место, каково, например, наше», – писал св. Василии великий, к Григорию Богослову, – место, свободное от общения с людьми, чтобы ничто постороннее не прерывало непрестанного упражнения... Безмолвие служит для души началом очищения, когда ни язык не произносит чего-либо человеческого, ни глаза не заняты рассматриванием доброцветности и соразмерности в телах, ни слух не расслабляет душевного напряжения слушанием песней, сложенных для удовольствия, или разговорами людей шутливых и смехотворных, что, обыкновенно, всего более ослабляет душевные силы. Ум, не рассеиваясь по внешним предметам, и не развлекаясь миром под влиянием чувств входит в самого себя, а от себя восходит к мысли о Боге»¹⁹⁵. Иные из подвижников христианских, «заключившись во мрак, – писал св. Григорий Богослов, в тесные жилища или, в расселины диких утесов, остановили вредоносность блуждающих чувств; иные, чтобы избежать зверского греха, отдали себя пустыням и дебрям,… отказавшись от общения с людьми и зная этот один мир, который у них пред глазами»¹⁹⁶.

«На что другими употребляется утро, – говорит св. Василий Великий, – на то подвижникам благочестия служит полночь; потому что ночное безмолвиее всего более дает свободу душе, когда ни глаза, ни уши не предают сердцу вредных зрелищ или слухов, но ум наедине пребывает с Богом, и как исправляет себя припониманием соделанных грехов, так предписывает себе правила, к уклонению зла и к совершению преднамеренного испрашивает содействия у Бога»¹⁹⁷. «В делах, – учит св. И. Златоуст, – во всем, что сделано и сказано нами в течение дня, будем требовать от самих себя отчета… в самый вечер, когда ляжем на постель, когда никто не беспокоит, никто не возмущает нас… Днем мы делаем многое не так, как хотим; и друзья раздражают нас, и слуги приводят в ярость, и жена огорчает и дитя причиняет скорбь, и множество житейских и общественных дел окружает нас, и мы не можем тогда остеречься, чтобы не погрешить в чем-нибудь. «Но вечером, освободившись от всего этого, оставшись с самими собою и пользуясь совершенным спокойствием, устроим… судилище, чтобы чрез этот суд нам умилостивить Бога»¹⁹⁸.

«Ум наш особенно во время ночи бывает способен к ясному созерцанию Бога и Божественных дел», – пишет преп. Филофей Синайский¹⁹⁹.

г) Блага смирения удобнее достигать бедным, нежели богатым, потому что первым, в низкой доле, сродна кротость, а последним, при богатстве, – превозношение; но можно находить и во многих богатых тот дух, который свое изобилие употребляет не к надмению гордости, а на дела благости, и свои иждивения для облегчения бедности и трудов другого поставляет в числе величайших корыстей; Всякой род и всякое состояние людей могут участвовать в сей добродетели; ибо при неравенстве по имению люди могут быть равны по расположению сердца»²⁰⁰.

«Но бедность, скажешь, производит скорби, часто вынуждает произносить богохульные слова и решаться на низкие дела. Нет, не бедность, а малодушие, – утверждает св. И. Златоуст²⁰¹. Он учит, что «ни затруднительность обстоятельств, ни перемены времени, ни угнетения сильных, ни тучи злоумышлений, ни множество несчастий, ни совокупность всех человеческих бедствий не может ни мало поколебать мужественнго, внимательного и бдительного человека; напротив, нерадивого, беспечного, не заботящегося о самом себе ничто не сделает лучшим, хотя бы употреблены были тысячи пособий»²⁰².

д) Св. Златоуст, в утешительном послании к одной вдовице, писал: «несомненно, что женский пол, по чувствительности своей, легче поражается какою бы то ни было скорбью»²⁰³.

«Она была иноплеменница, – говорил Святитель о вдовице Сарептской, – и сидонянка, и женщина, – пола слабого и во всех отношениях нуждающегося в помощи»²⁰⁴. Но он же в одной из своих бесед об Анне, матери Самуила, сказал: «Женщина настайчива и решительна, если уклонится ко злу, то совершает великие злодеяния; а если примется за добродетель, так скорее отдаст жизнь свою, нежели отстанет от своего намерения»²⁰⁵.

«В живом существе всегдашнее напряжение деятельностей производит какой-то разрыв и расторжение напрягаемых членов; а непрестанный покой тела приводит состав его в какой-то упадок и в расслабление. Если же вовремя и умеренно быть в том и другом состоянии, то сие дает естеству силу к поддержанию себя… Так переход сей, когда, тело напряжено бодрствованием, ослабляет в нем напряжение сном, на время прекращая дятельность сил чувственных… Зрение преграждается ресницами, которые опускает на глаза как бы наложенный какой свинец… Слух… как будто от наложенной какой двери на слуховые члены, успокоивается от естественной деятельности. Такое страдательное состояние есть сон, во время которого чувство в теле бездейственно, и всякое естественное движение неисполнимо»²⁰⁶.

а) «Когда душа отрешена сном от чувств, тогда по необходимости приходится ей быть и вне умственной деятельности, потому что посредством чувств в человеке происходит срастворение ума, и потому, когда чувства не действуют, по необходимости бездейственна и мысль. Доказательством служит то, что мечтающий во сне часто представляет себе неуместное и невозможное; чего не было бы, если бы душа и тогда управлялась рассудком и размышлением. Но мне кажется, – говорит св. Григорий Нисский, – что в душе покоятся превосходныйшие ея силы, – разумею умственную и чувственную деятельность, действует же во время сна одна только питательная ея часть. В ней то некие подобия бывшего на яву и отголоски произведенного чувством и мыслию, какие только отпечатлены в ней памятливою силою души, вновь, как ни есть, живописуются, если только в таковой душевной способности сохранился какой напоминающий отголосок. О сем то мечтает человек, не какою-либо неразрывною связью доводимый до собеседования с видимым, но обольщаемый смешанными и непоследовательными обманчивыми представлениями.

Но как в телесных действиях, когда каждый член производит что-нибудь особо по данной ему от природы сил, бывает некое и покоющегося члена соучастие с движимым; подобно сему, и в душе, если одна часть покоится, а другая в движении, и целое соучаствует с частию. Ибо невозможно вовсе расторгнутые естественному единству, когда какая-либо из естественных сил преобладает отчасти своею деятельностию. Но как в бодрствующих и старательных преобладает ум, чувство же прислуживает, а не отстает от них и правящая телом сила; потому что ум по мере потребности снабжает пищею, чувство приемлет доставленное, а питательная сила тела усвояет себе поданное: так и во сне извращается как-то в нас владычество этих сил, и при преобладании силы неразумной прекращается деятельность других сил, но не уничтожается совершенно. И как тогда питательная сила возбуждена сном к пищеварению, и все естество занимает собою; то и не вовсе отрешается от нея сила чувственная (ибо невозможно тому разделиться, что единожды соединилось), и не приходит в силу ее деятельность, бездействием чувствилищ останавливаемая во время сна. А как по тому же закону и ум состоит в связи с чувственною способностию души, то следует сказать, что, когда в движении сия способность, и он приходит в движение, а когда та в покое, с нею вместе покоится. Нечто подобное сему бывает обыкновенно с огнем, когда отовсюду покрыт он соломой, так что никакое дуновение не возбуждает пламени, тогда и лежащего близко к нему не поедает, и не угасает совершенно, но вместо пламени сквозь солому выходит в воздух, какой-то пар. А если подует на него что-нибудь, то дым обращается в пламень. Таким же образом и ум, во время сна закрытый бездействием чувств, и не в состоянии чрез них явит силу свою, и не угасается совершенно, но движется, как нечто дымящееся, отчасти действуя несколько, отчасти не имея возможности действовать. И как иной музыкант, налагая смычек на ослабевшие струны лиры, не по размеру выводит песнь, потому что не натянутая струна не может издать звука; но, хотя рука производит часто искусные движения, водя смычком сообразно с местным положением тонов, однако же звуков нет, а разве только при движении струн отдается какой-то глухой и нескладный звон: так, когда сном ослаблен орудный снаряд чувствилищ, или вовсе успокоивается художник, если орудие от какого-то переполнения или обременения терпит совершенное рассслабление, или действует несильно и слабо, потому что орудиие чувства не принимает в себя исскуства в точности²⁰⁷.

б) «Душа во время сна не сознает сама себя», – говорит Св. Василий Великий ²⁰⁸. Потому «кто, кроме Бога, – как учит св. Амвросий Медиоланский, – сохраняет спящего человека, который, погрузившись в сон и забыв свою крепость человеческую, так бывает чужд сам себя, что не знает, что такое он, и где находится и не может оказать сам себе нужной помощи? Итак, содействие Божие необходимо для спящих, потому что спящие не могут помогать себе. Когда мы ложимся спать, Бог Сам приемлет нас в лоно покоя и хранит нас под сению мира»²⁰⁹.

а) «В сновидениях, в следствие того, что владычественное нашей души отпечатлевает в себе образ, бываем мы зрителями городов и стран, отличающихся величием и красотою, или сверхъестественных животных, нередко же удерживаем в памяти некоторые слова, поразившие слух; между тем как, при составлении в нас стольких необыкновенных видений и слышаний, в действительности ничего мы не видим и не слывшим телесным чувством»²¹⁰. «Без сотрясения воздуха, вследствии представлений, бывающих во сне, удерживаем в памяти некоторые слова и звуки, не чрез слух приняв голос, потому что он напечатлен в самом сердце нашем»²¹¹.

«Сбивчивая память и предусмотрительность, дремлющая под какими-то наложенными покровами, представляют подобия того, что озабочивало наяву, и нередко нечто из сбывающагося. Ибо по тонкости естества душа имеет нечто большее сверх телесной дебелости, и может усматривать иное из действительно существующего. Впрочем, не может с какою-либо прямотою объяснить сказуемое, чтобы наставление о предстоящем было ясно и открыто, но бывает только непрямое и двусмысленное обьявление будущего, что рассуждающие о подобных вещах называют загадкою. Так виночерпий выжимает гроздь в чащу Фараонову, так хлебодар представлял, что несет кошницы, чем каждый занимался наяву, тем же занимающимся почитал себя в сновидении. Подобия обычных им занятий, отпечатлевшиеся в предусмотрительной способности души, подали случай по таковому пророчеству ума предугадать о том, что сбылось при времени. Если же Даниил и Иосиф и подобные им, без всякого у них смущения чувств, Божественною силою обучаемы были ведению будущего, то сие не относится к настоящему слову. Ибо никто да не вменяет сего силе сновидений»²¹².

«От чего сновидения часто бывают истинны? – читаем в вопросах св. Афанасия Александрийского к князю Антиоху. – Сие иногда происходит от Бога, часто от случая, иногда и сама душа, как существо разумное, предузнает будущее; иное же и демоны предсказывают посредством сновидений»²¹³.

б) «Мечтания сна очень часто бывают отголосками мыслей, занимавших днем»²¹⁴.

Св. Иоанн Златоуст, после разлуки, при свидании с своими слушателями, говорил им: «С нами тогда было тоже, что сказал Соломон: «аз сплю, а сердце мое бдит» (Песн.5:2); потребность сна смыкала наши веки, но сила любви вашей пробуждала от сна очи души моей: и часто казалось мне, будто я во сне беседую с вами. И в самом деле, душа обыкновенно ночью представляет то, о чем размышляет днем; это жe было тогда с нами, и не видя вас плотскими глазами, я видел вас очами любви, и не бывши с вами телом, был с вами душею»²¹⁵.

Св. Василий Великий замечает, что «страстные охотники до конских ристалищ и во сне состязаются о конях, перепрягают колесницы, переменяют возничих»²¹⁶. «Душе прирождено видеть во сне призраки многих таких вещей, которых она днем ищет и желает»²¹⁷. «От естества сония суть обычная всякому человеку, – говорит Св. Димитрий Ростовский, – от еже во уме мечтания, егда кто что видев или слышав, умом то мечтает, или егда чесого желая, или чесого бояся, долго о том помышляет, и помышлением долгим то во уме своем начертовает, тогда и во сне тоже зрит, в чесом прежде сна ум его упражнялся помышлении»²¹⁸.

в) Самое обычное видение снов есть общее для всех и состоит в представлениях разного рода и вида. Ибо, или, как сказано, в памяти у души остаются отголоски ежедневных занятий, или нередко состояние снов сообразуется с известными расположениями тела. Так жаждущему кажется, что он у источников, и нуждающемуся в пропитании, – что он на пиру, и юноше… мечтается сообразное его страсти... И многим из обучившихся врачебной науке кажется,… что по различию страданий бывают у больных и сонные видения; иные у имеющих расстроенный желудок, иные у людей с поврежденными мозговыми оболочками; иные опять у больных горячкою; не одни и те же у страдающих от желчи и от мокрот; опять иные у полнокровных и у изможденных. Из сего можно видеть; что питательная и растительная сила души имеет нечто всеянное в нее от умственной силы вследствие срастворения, и это некоторым образом уподобляется известному расположению тела, сообразно преобладающей страсти преобразуясь в сонных мечтах»²¹⁹. Потому иные увечные по телу и не имеющие в достатке даже необходимой пищи, уснувши, видят себя совершенными по телу, и красивыми, и вкушающими царскую трапезу: но это видение было сон и обман грез. Ибо такова природа снов: она какая-то хитрая и чудная, и любить увеселяться странными вещами»²²⁰.

«Овая, яже от естественного сония бывают, – пишет Св. Димитрий Ростовский, – от превозмогающего какового в человеке внутреннего растворения и влаги, или немоществование; аще в ком превозмогает холера (желчь), и бывает гневлив: тому «зрятся во сне брани, бой, огненные пламы; аще кто флегматик, то есть мокроты полн, тому во сне «зрятся воды, бездны, плавания, утопления, и от некия вредныя вещи бежание нескорое; аще в ком кровь превозмогает, тому снится мусикия, пиршества, вертограды, птицы, летания; аще кто меланхолик, то есть печальный, смутный, унылый, тому зрятся во сне вещи страшные, мертвые, гробы, мурины, демоны»²²¹.

г) «Еще составляются сновидения у многих по состоянию нравов; иныя мечтания у человека мужественного, и иныя у боязливого; иныя сновидения у невоздержного, и иныя у целомудренного, об ином грезит человек щедрый, и об ином ненасытный. И таковыя мечтания образует в душе вовсе не мысль, но неразумное расположение; о чем привыкла душа размышлять наяву, образы того составляет она в сновидениях»²²².

«С наступлением дня, – говорил преподобный Алвиан по свидетельству преподобнаго Нила, – сонные грезы для пробудившихся оказываются пустыми; представлявший себя разбогатевшим поутру ничего у себя не имеет; мечтавший, что пьет или ест, находит, что вовсе этого не делал. Кто во сне достиг начальства, накопил много денег, держал в руках серебро или спрятал его за пазуху, оказывается не имеющим всего этого. Иной во сне подвергался опасностям, а иной напастям и скорбям, иной терпел наказание, а иной был даже убит; все они встают, одни радуясь, а другие печалясь о том, что представлявшееся во сне было мечтою, а не действительностью, и радуются, как избегшие испытания зол, печалятся же, как не нашедшие у себя того, что их увеселяло. И никому нет никакого плода от таковаго мечтания, днем не оказывается имеющим у себя что-либо из того, что, как представлялось, имел у себя ночью, кроме одного воспоминания о радующих или огорчающих призраках»²²³. «Обманчив бывает ночной сон, – замечает преп. Ефрем Сирин, – он обогащает тебя найденными сокровищами, делает властелином, дает тебе высокие чины, облекает в пышные одежды, надмывает гордостью, и в мечтательных призраках представляет, как приходят и честят тебя люди. Но миновалась ночь, сон рассеялся и изчез: ты опять бодрствуешь, и все сии видения, какия представлялись тебе во сне, стали – чистая ложь»²²⁴.

«Однако же знаком того, что мы совершенно стяжали добродетель целомудрия, – говорит преп. Кассиан Римлянин, – служит то, когда душа не внимает никакому образу скверного мечтания во сне. Хотя такое движение и не почитается грехом, однако же оно показывает болезнь души и несовершенное отчуждение страсти. И посему мы должны верить, что бывающие с нами во сне скверныя мечтания суть обличения предшествовавшей лѣности и немощи нашей, когда случающееся в расслаблении снадвижение обнаруживает сокрытую в глубине души болезнь»²²⁵.

Примечание. «Умоляю тебя, – пишет св. Исаак Сирин, – с любовью, остерегаться вражеской дерзости, чтобы душу твою во время «сна не подвергнуть нелепым сновидениям, коих зловония не терпят святые Ангелы Божии»²²⁶.

С противоположной стороны, когда душа, – как замечает Св. Максим Исповедник, – начнет свое здоровье ощущать, тогда и в сновидениях начнет «видеть мечтания тонкие и несмущенные»²²⁷.

«Сон есть подобие смерти, потому что во вне прекращается всякая чувственная деятельность тела: ни зрение, ни слух, ни обоняние, ни вкус, ни осязание во время сна не действуют, как свойственно им. Напротив того, сон расслабляет телесные силы, производит даже забвение о заботах, какие бывают у человека, усыпляет страх, укрощает раздражение, отнимает силу огорчительного, и приводит в бесчувствие все бедствия, пока владеет телом»²²⁸.

«Сон есть как бы сжатие естества, образ смерти, бездействие чувств»²²⁹. «Смерть есть разлучение души от тела, разрешение естественного тех союза,… органов человеческих недействие, чувств нечувствие, жития престание»²³⁰. «Жизнь есть сопряжение души и тела, равно как смерть разлучение души с телом»²³¹.

«Тело человеческое состоит из… стихии… В сих… стихиях, как бы в… стенах, в доме тела, по примеру голубицы (Быт.8:8), заключена душа. Итак, во время смерти, когда стихии оставляют друг друга и распадаются, как бы… стены дома, улетает заключенная голубица, т.е. душа»²³².

Преподобный Нил, описывая, как один отрок убит был варварами при нападении их на монастырь горы Синайской, говорит: «душа немедленно «исторглась изв телесных сосудов, и разрешилась от уз,… будучи связана с телом крепкими узами»²³³.

«В нашей природе словесно-разумной естество крови есть союз души и тела, и когда отнимается союз, то всенеобходимо разлучается и связанное»²³⁴.

«Ни душа есть человек, но токмо душа, ни тело есть человек, но труп. И того ради естество живущих боится смерти, понеже смерть отъемлет ему бытие того, еже не быти тому, чем был; не быть (глаголю) человеку человеком»²³⁵. Оттого «есть боязнь естественная, когда душа не хочет разлучиться с телом по естественному свойству с ним и сочувствию, какое Творец вложил в душу с самаго начала. Потому-то душа естественно страшится, мучится, и не хочет смерти. Определение сей боязни таково: естественная боязнь есть соединенное со стеснением сердца усилие сохранить свое бытие»²³⁶.

«Умирающий с каким расположением духа оставляет мир сей?... Не с прискорбием ли он смотрит на все в доме своем,… из которого он невольно удаляется? Он оставляет в нем сокровища и труды свои и идет в назначенное ему место, где сказано ему будет: «Отдай отчет,… покажи, как ты исполнял данные тебе приказания»²³⁷.

«Час разлучения ввергает в печаль неусердных и слабых, когда воспоминают о своем нерадении и о недостатках усерия в протекшее время жизни своей. И тогда раскаяние ужасно мучит сердце человека, нерадевшаго здесь о своем спасении. Мучительность раскаяния его превышает самый страх смерти и разлучения... Час разлучения не печалит того, кто освободился от всего земного, но печалит смерть человека рассеяннаго; печалит грешника, печалит беспечного, печалит ленивого, который поленился делать угодное Богу; печалит многостяжательнаго, который связал душу свою попечениями мирскими… Все они печалятся в час смертный, потому что связаны мирскими попечениями»²³⁸.

«Люди иснолненные мерзостей и греховных нечистот, хотя и получившие некоторое наставление в священном учении, но сами к погибели своей выбросившие его из своего ума и увлекшіеся тлетворными похотями, когда приходят к концу здешней «жизни, уже более не почитают божественного законоположения слова Божия, как прежде, удобопрезираемым, смотря другими очами на пагубные наслаждения и святую жизнь, от которой сами безумно отпали, называя блаженною, отрешаются от здешней жизни в мучениях и с чувством только горькой необходимости, не имея в виду никакой святой надежды, по причине своей нечистой жизни»²³⁹.

«Человек, покаяние твое к последней смертной болезни отлагай…! Обыдут тебя, аки во исполнении морстем, многия волны, от единой страны друга овдовелость, чад сиротство, имений лишение, а притом и тяжкие телесные болезни, жизни пресечение, горестное души от тела разлучение; еще же предстанут душевным очесам твоим премногие и превеликие грехи твои, имиже во всей жизни твоей преогорчил Бога; предстанут же в лицах, еже бы тебе всякую тобою содеянную вещи видети. От другие же страны страшные бесовские зраки, обступившие тя лицами,… вообразят я тебе, и болезни адовы обыдут тебя; предварят тебя сети смертные!»²⁴⁰

«Велико и сокровенно таинство смерти, – говорит св. Ефрем Сирин, – и никто не может объяснить этого. Страшно и ужасно, что тогда испытывает на себе душа, но никто. Из нас не знает сего, кроме тех одних, которые предварили нас там, кроме тех одних, которые издавали сие на опыте. Не видишь ли. На кончающихся и борющихся со смертью братиях, когда сидим при них, сколько бывает тогда страшнаго? В каком они стеснении, в каком смятении? Не видишь ли, как воздыхают?... Как в смятении поражаются ужасом?... Видят, что никогда не видали, слышат от Властей, чего никогда не слыхали, терпят, чего никогда не терпели... Тогда, смотря на них, и мы трепещем, плачем, и держа их руки, лобызая, обливаем слезами,… прикладываем ухо свое, чтобы разслушать с нуждою выговариваемые слова, потом спрашиваем, говоря: «Как теперь чувствуешь себя? Не бойся. Бог человеколюбив»... Видим пред собою великое и страшное таинство смерти, и трепещем, «киваем головами своими, принимаем печальный вид, сами себя оплакиваем... Отходящий, прощаясь со всеми нами, и всех приветствуя, говорит: «Прощайте, прощайте, братия, прощайте, добрые братия; встаньте и прилежно помолитесь о мне в час сей. В далекий путь иду я теперь, – в путь, которым еще не ходил, в новую для меня страну, из которой никто не возвращался, в землю темную, где не знаю, что встретит меня… Простите, ближние мои, простите, простите. Еще не долго, и вы наконец приходите туда же, приходите скорее, настигайте нас, ожидаем вас там; ожидаем, что и вы придете к нам»... Так часто кончающийся беседует с нами предстоящими, и «внезапно язык связывается, глаза изменяются, ум превращается, уста умолкают, голос прерывается.

Когда приближаются Владычныя Силы, когда приходят страшные воинства, когда божественные изъятели повелевают душе преселиться из тела, когда, увлекая нас силою, отводят в неминуемое судилище: тогда, увидев их бедньй человек, хотя бы то был царь или властелин,… весь приходит в колебание, как от землетрясения, весь трепещет, как воробей в руках у ловца, весь оцепеневает и изумевает, видя страшные Силы, видя новые для себя и величественные зраки, видя страшные образы, видя грозныя и суровыя лица, видя чин вещей, какого не видал прежде... Все это видит тогда один, поемлемый от нас, и на нас уже не обращает внимания, но приводимый в оцепенение призывающими его Силами изумевает. Иногда же творит сам в себе молитвы шепотом, сколько позволяет язык. Из речей его и из положений, им принимаемых, мы предстоящие нередко слышим и заключаем то, что увидел он Владычныя Силы, и все в трепете ужасаемся, и подаем друг другу знаки, говоря: «Безмолствуйте и не тревожьте больше лежащаго;… молчите, не говорите с ним больше, не делайте восклицаний, чтобы не смущать, и не приводить его в смятение. Молитесь, чтобы с миром отошла душа его; просите, чтобы дано ему было место упокоения; припадите с молением, чтобы иметь ему человеколюбивых Ангелов; припадите с молением, чтобы обрести ему Судию снисходительным, молитесь, потому что в великом он теперь борении»²⁴¹.

«Выслушай Макарий, – открывал Ангел св. Макарию Александрийскому, – как души верующих и неверующих взимаются от тел; впрочем, земные вещи принимай за слабое изображение небесных. Как от земного царя посланные воины схватить кого-либо, пришед, берут его и против воли, а он поражается страхом и трепещет самого присутствия влекущих его в путь… Так, когда и ангелы посылаются взять душу…, она поражается страхом и трепещет присутствия грозных и неумолимых ангелов… Чувствует слезы и стоны окружающих, но… не может ни слова проговорить, ни дать голоса; страшится и дальности пути и перемены жизни;… беспокоится и о жизни своей в теле, плачет и о разлучении с ним, по обыкновенному к нему пристрастию. Она не имеет и того одного и единственного утешения, которое подает собственная совесть, если не сознает в себе добрых дел»²⁴².

Придет угрюмый ангел, насильно поведет и повлечет душу твою, связанную грехами, часто обращающуюся к тому, что оставляет здесь, и рыдающую безгласно, потому что уж сомкнулось орудие плача»²⁴³.

«Итак, для чего напрасно мятешься, человек? Один припадок горячки прекратить твои играния и скакания; один час разлучит с ликующими; одна ночь, и увянуть плоти твои, изнемогут ноги, «померкнут очи, умолкнет язык, оскудеет у тебя бесчинный голос,… и никто не будет стоять подле тебя, кроме невидимых теперь «бесов, которым ты услуживал. Грозный же ангел, стоя вдали, будет выжидать Владычняго мановения, чтобы, исхитив жалкую душу твою, отнести ее в уготованное ей место»²⁴⁴. «Ангел смерти великий страх поселил во мне, – говорит св. Ефрем Сирин, – от лица умирающего, в содрагание привел и душу, и тело, потому что начал отделять во мне кость от кости. Отделил член от члена и душу от спутника её – тела, совлек с неё плотяную ткань, свил ее и унес. Порвал струны на цевнице, и умолк звук её песней; с корнем вырвал древо жизни. Замкнул уста для слова, изъял свет из очей; с треском угас светильник»²⁴⁵.

«Великое дело – видеть, как душа разлучается я с телом. Велик час этой необходимой для всех минуты, когда голос изнемогает, когда язык не в состоянии чисто выговорить слово. Туда и сюда непрестанно обращаем мы взоры, и не узнаем стоящих пред нами. А если и узнаем, то не можем побеседовать с ними. Видим сетующих детей своих, и с этою скорбью отправляемся в путь. В этот час… ничто не занимает нас, кроме заботы о наших грехопадениях и о том, как предстанем Судье, что скажем в свое оправдание... Когда же размышляем о сем, внезапно предстают нам немилостивые ангелы, посланные Богом. Тогда, видя их пред собой и ужасаясь пришествии их, если окажемся неготовыми, в каком будем смятении!.. Тогда с печальным лицом обращаем к ним умилительные взоры, умоляя и вопия: «Помилуйте нас, человеколюбивые, светлые Ангелы, помилуйте!... Не разлучайте с телом меня грешного!.. Дайте мне несколько времени покаяться, воздохнуть, пролить слезы». И ангелы, слыша от нас это, скажут нам: «Жалкая душа!... Время твое уже кончилось, приспел час посещения»²⁴⁶.

«Внезапно придет один час, – поучает св. Ефрем Сирин, – и всему конец; небольшая горячка, и все обратится в тщету и суету; одна глубокая, мрачная и болезненная ночь, и человек пойдет, как подсудимый, куда поведут поемлющие его. Много тогда тебе, человек, нужно будет путеуказателей, много помощников, много молитв, много содейственников в этот час разлучения души. Велик тогда страх, велик трепет, великое таинство, велик переворот для тела, при переходе в тамошний мир. Ибо если и на земле, переходя из одной страны в другую, имеем нужду в каких-нибудь путеуказателях и руководителях, то кольми паче будут они нужны, когда переходим в беспредельность века, откуда никто не возвращался»²⁴⁷.

«Велик страх, братия, в час смерти, – продолжает св. Ефрем Сирин, – когда душа со страхом и сетованием разлучается с телом, потому что в этот час разлучения предстают душе дела её добрые и худые, какия деланы ей днем и ночью. Ангелы со тщанием поспешают исторгнуть ее из тела, а душа, видя дела свои, боится выйти из тела. И душа грешника со страхом разлучается с телом и с трепетом идет предстать бессмертному судилищу»²⁴⁸.

«Нет, – свидетельствует св. И. Златоуст, – подлинно нет человека, который бы, находясь в болезни и не имея возможности сделать что-нибудь, не беспокоился и не мучился, хотя бы он был безбожнейшим из всех. Пока мы живем здесь, сладострастная душа чуждается всего прискорбного, а когда наступает ей время разлучиться с телом, тогда великий страх овладевает ей, как бы вступающей в самое преддверие судилища. И разбойники, пока остаются в темнице, живут без страха, а когда приведут их к самой завесе (на место казни), тогда они теряются от страха. Ибо когда наступит страх смерти, то он, как огонь, пожигает все другое и заставляет душу образумиться и позаботиться о будущем»²⁴⁹.

«Или не знаете, – спрашивает св. И. Златоуст, – как возмущают душу грехи, в день кончины, как волнуют сердце?... Ибо и узник тогда наипаче скорбит, когда выводят его на суд; тогда наипаче трепещет, когда приближается к судилищу.... Посему много услышим рассказов об ужасах при последнем конце и страшных явлениях, которых самый вид нестерпим для умирающих; так что лежащие на одре с великою силою потрясают оный, и страшно взирают на предстоящих, тогда как душа силится удержаться в теле, и не хочет разлучиться с ним, ужасаясь видения приближающихся Ангелов... Какое будет наше мучение, когда увидим приближающихся Ангелов,... когда они душу повлекут и будут отторгать от тела, когда много будет она рыдать, но вотще и без пользы»²⁵⁰.

Св. Дмитрий Ростовский пишет: «Страшную вещь повествует Григорий Двоеслов в своем разговоре с Петром диаконом, в книгах 4-й, гл. 18-й. «Для многих детей, – говорит он, – затворяется вход в Царство Небесное, если они худо воспитаны. За три года перед сим, в нашем городе Риме, один известный всем человек имел сына, – ребенка лет пяти, мне кажется. Отец слишком любил своего малютку и воспитывал без всякого наказания. Беспрестанно ласкаемый, и никогда не получая выговоров, ребенок привык к сквернословию, изрыгал хулы на людей, на священные вещи, изрыгал хулы – ужасно сказать – на самое величие Божие, а отец нисколько не возбранял ему. Ты помнишь моровую язву, которая три года назад опустошала наш Рим?... В это время избалованный сын разболелся к смерти; отец держал его на лоне своем. При последнем издыхании дитяти, злые духи пришли – так свидетельствуют бывшие при кончине ребенка – пришли взять душу его. Увидевши их, малютка пришел в неизъяснимый трепет, закрывал глаза, то кричал: «Отними меня, отец, отними у них», то испуская ужасные вопли, прятал лицо за пазуху отца и хотел укрыться. Несчастный родитель, смотря на трепещущего сына, спрашивал, что он видит? «Черные люди пришли, – отвечал сын, – и хотят меня взять». Сказав это, он начал извергать срамные и богохульные слова, к которым привык… и с этими словами извергнул душу свою»²⁵¹.

«Во время смерти великий предстоит страх всем подобным мне грешникам, – пишет св. Ефрем Сирин. – Напротив того, час разлучения доставляет радость всем святым, всем праведным, всем подвижникам... Праведные, святые и подвижники веселятся в час смерти и разлучения, имея пред очами своими великий труд своего подвижничества, бдения, молитвы, посты, слезы…; душа их ликовствует, потому что по разлучении с телом своим желает войти в покой»²⁵².

«Праведный умирает в силе простоты непорочности своей, с довольным сердцем и душой, исполненной как бы тука (Иов.21–24)»²⁵³. «Несказанно и неизъяснимо удовольствие той души, которая с уверенностью разлучается с телом и скидает оное как одежду. Ибо так как она достигла уже в уповаемых благ, то оставляет его без горести; спокойно вручает себя свыше пришедшему светлому и кроткому Ангелу»²⁵⁴. «Душа, которая от любви к Богу наслаждается радостью во время разлучения с телом, парит с Ангелами мира выше всех мрачных полчищ. Она как бы окрылена духовной любовью, ибо имеет в себе всецело исполнение закона, – любовь»²⁵⁵.

«Преставляясь, радостною душою сия Давидская словеса рече: «Благословен Господь, иже не даде нас в ловитву зубом их. Душа наша, яко птица, избавися от сети ловящих: сети сокрушися, и мы избавлены быхом» (Пс.123:6–7). Та рек, предаде душу свою в руце Господа своего» – так пишет о святом Никифере, патриархе Цареградском, св. Дмитрий Ростовский».²⁵⁶

«Преподобный Онуфрий..., – как читаем у того же Святителя, – начал молиться к Богу со многими слезами и воздыханием. Преклонив же колена, и довольно помолившись, возлег на землю и последнее изрек слово: «В руце Твои, Боже, предаю дух мой». Глаголющу же ему, осиял его с небесе свет дивный, и в самом том света онаго сиянии, веселяся лицем, испустил дух свой»²⁵⁷. Преподобны Нил, подвижник Синайский, в своем сказании об избиении монахов на горе Синайской пишет: «Варвары... тех, которые старее годами,... ставят в ряд для убиения… Сперва приказывают протянут шею иерею святого места, и стоявшие около него, которых было двое, наносят ему мечами удары, не оба вдруг, но один за другим, с той и с другой стороны, поразив в затылок. Иерей не произнес жалобы на боль, не показал смущения в лице, не обнаружил и следа страдания, но только положил на себя крестное знамение, и тихо произнес устами: «Благословен Господь»! Первый удар, от затылка прошедши чрез ухо, достиг до челюсти; а второй от плеча простерся до груди. И таким образом блаженный, тихо восколебавшись, пал..., умерщвляемый...; какая-то приятность npoцветала в его теле»²⁵⁸. «Когда же варвары и многих других убив и ограбив в пустыне, ушли на довольное расстояние, а наконец и ночь дозволила нам небоязненно выйти из гор, сошли мы и занялись погребением тел. И прочих находим давно уже умершими, а святой старец еще дышал и мог с нуждою говорит. Сев около него и оплакивая постигшее нас, так провели мы целую ночь, и старец увещевал нас не смущаться такими искушениями… Подвигоположник знает, по какому суду предает подвижников противнику, уготовав светлые награды и воздаяния благодушно приемлющим удары… Ибо «яже око не виде, ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша» (1Кор.2:9), – все это, превышающее и подвиги благочестия, и чувство, и ум, уготовал Бог подвизающимся ради Его. Так и подобало великодаровитому Богу, воздаяниями превзойти труд· и венцами препобедить подвиги, даровать подвижникам то, на что не было и надежды, чего и получить не чаяли, чтобы и должную награду воздать, и воздание сие, по превосходству онаго, соделать даром благодати. Сие говорил он и лобызал окружающих его, пока доставало у него сил говорить и двигать язык. Потом он скончался»²⁵⁹.

Так «священнейшие мужи..., когда приближаются к концу здешней жизни, яснее прозирают в свой путь к нетлению, который делается к ним близок, и воспевают дары Богоначалия и преисполняются божественного веселия, уже не боясь совращения к худшему и совершенно зная, что заслуженными благами будут обладать верно и вечно… Приближающийся к концу своих подвигов исполняется святой радости и с совершенным веселием вступает на путь священного пакибытия»²⁶⁰.

Блаженный Иероним о кончине Блаженной Павлы повествует: «Наконец уже почувствовала, проницательнейшая из жен приближение своей смерти, и, когда... только последние лучи жизни трепетали еще в святой груди, Павла, как бы отходя к своим и покидая чужих, едва внятно твердила следующие стихи: «Господи! Возлюбих благолепие дому Твоего и место селения славы Твоея (Пс.25:8). Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни (Пс.83:2–3). Изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениях грешничих» (там же стр. 11). Когда после того я спросил ее, что она молчит, почему не хочет отвечать нам, не чувствует ли какого-нибудь страдания? Она отвечала на греческом языке, что не чувствует никакой скорби, но во всем испытывает мир и спокойствие. За тем она больше ничего уже нам не сказала, но, и закрывши глаза, как бы в презрение к вещам тленным, все еще, до самого исхода души, повторяла прежние стихи, впрочем, так, что едва можно было слышать, что она говорила: в то же время изображала над устами крестное знамение. Напоследок стало истощаться и дыхание и прерываться на смерть; но душа, исторгаясь из тела, казалось, превращала в хвалы Господу и самое то храпение, которым оканчивается жизнь смертных. При этом присутствовали епископы Иерусалима и других городов, священники низших степеней и бесчисленное множество левитов»²⁶¹.

«Хотя скончатися Блаженный, – преподобный Иларион Великий, – чистым умом глагола: «Изыди, душе моя, что боишися? Изыди, что смущаешься? Восемдесят лет служила еси Христу, и смерти боишися? В тех словесех предаде дух свой Богу (Ч. Минеи окт. 21.). Откуда происходит, что некоторые праведники в последние минуты жизни долго борются со смертью, тогда как некоторые грешники умирают скоро и спокойно? – Не воэможно понять всех судеб Божиих. Впрочем, по догадке скажем, что люди благочестивые часто пред смертью или во время смерти подвергаются испытанию, дабы мы, смотря на их кончину, убоялись и уцеломудрились, а может быть и для того, что, при всей святости своей, как люди, имея легкие грехи, мучением, которому подвергаются во время смерти, совершенно очищаются и непорочными отходят ко Господу»²⁶².

Примечание. «Если бы люди не были смертны, то не было б и Мучеников, так что если бы не было смерти, то не могло бы быть и мученичества... Видишь ли премудрость Божию? Величайшее из зол, верх нашего бедствия, смерть.... Бог обратил нам в честь и славу, ведя чрез нее подвижников к наградам за победоносное мученичетво»²⁶³!

«Из чуждых освящения одни неразумно думают, что перейдут в небытие, другие, что связь тел с их душами расторгается однажды и навсегда, как что-то недостойное душ в богообразной жизни и блаженнном жребии... Иные предназначают душам сопряжение с другими телами, оказывая... несправедливость к тем, какие мы носим, которыя сподвизались боголюбивым душам, но, достигши конца божественнейших подвигов, подвергаются несправедливому лишению священных воздаяний. А другие,… уклонившись к земным помышлениям, утверждали, что святейший и блаженнейший жребий, обетованный праведным душам, в жизни совершенно иной, дерзнули приписывать то, в чем сами находят для себя (низкое) наслаждение. Но из священнейших мужей никто никогда не впадет в такие и подобные им заблуждения»²⁶⁴.

а) «Тело засыпает в смерти, а душа пробуждается, припоминает свои сновидения в этом мире, стыдится их и краснеет. От внезапного изумления приходит в ужас, содрагается и трепещет, когда обнаруживается тайное; она уподобляется человеку, пробудившемуся от сна, сокрушается бесплодно-горькой печалью, что время её протекло, как сонная мечта, мучится при виде злых дел, которые окружают ее отовсюду. Как глубокая тьма, перед ней все скверные дела её, и не знает она, куда бежать, где укрыться, потому что злые дела её стоят перед ней. Тогда преступает к душе лукавый и начинает свои истязания,… издевается, ругается над ней… Приводит к ней и делает явными все гнусные дела, не оставляет сокрытым ни одного проступка, чтоб не поставить ей на вид»²⁶⁵.

«Когда душа человеческая выйдет из тела, тогда совершается при сем великое некое таинство. Ибо, если повинна она во грехах, то приходят толпы демонов, и недобрые ангелы и темные силы поемлют душу ту и берут в собственную свою область. И никто не должен удивляться сему, потому что, если душа в сей жизни, находясь в веке сем, им подчинялась и повиновалась и была их рабой, то тем паче удерживается ими и в их остается власти, когда отходит от мира. А что касается до части благой, то должен ты представить себе, что дело бывает так. При святых рабах Божиих еще ныне пребывают Ангелы, и святые духи их окружают и охраняют. И когда отходят от тела, тогда лики Ангелов приемлют души их в собственную свою область, в чистый век и таким образом приводят их ко Господу»²⁶⁶.

Душа не сама собою отходит к иной жизни, потому что это и невозможно. Если мы, переходя из города в город, имеем нужду в руководителе, то кольми паче нуждаться будет в путеводителях душа, исторгнутая из тела и преставляемая к будущей жизни. Посему-то она, отлетая от тела, часто то возникает, то ниспускается, и боится, и трепещет. Ибо, сознание грехов и всегда мучит нас, но особенно в тот час, когда предстоит нам быть отведенными на тамошние истязания и страшное судилище. Тогда похитил ли кто что-либо, или покорыстовался, или причинил вред, или враждовал кому неправедно, или другое какое-либо сделал зло, – весь этот сонм грехов возобновляется, и предстает пред очи, и мучит душу»²⁶⁷.

Итак, «если мы, ходя по земле знакомой и известной нам, и будучи облечены телом, когда совершаем путь в странах чужих, не знаем без руководителя, какою надобно идти дорогою, то каким образом душа, отделившаяся от тела и отрешившаяся от всех земных связей, может знать без путеводителя, куда ей должно идти? Между тем, из многих... доказательств всякий может легко увидеть, что душа, изшедшая из тела, не может уже здесь оставаться. Так Стефан сказал: «приими дух мой» (Деян.7:59)... Также о Патриархе Писание говорит: «и приложися к отцем своим» (Быт.25:8)... Но что и души грешников по смерти не могут здесь пребывать, послушай богача, который много о сем просил, и не получил желаемого... Из сего видно, что души по отшествии отсюда уводятся в некоторую страну,... не имея возможности возвратиться оттуда»²⁶⁸.

Изшедшие из тела души не остаются уже здесь, но тотчас отводятся, и послушай, как: «Бысть, сказано, умрети... и несену быти Ангелы» (Лк.16:22). Но туда отводятся души не только праведных, но и грешников: это видно из примера другого богача... Что же говорит ему Бог? «Безумне, в сию нощь душу твою истяжут от тебе» (Лк.12:20). Смотри..., этого отвели, как узника, а того понесли с торжеством, отнесли, как увенчанного»²⁶⁹.

«Человек... отжил свой век,... не стало его... он недвижим, бездыханен,... скончался... и... должен идти, куда поведут поемлющие его. В этот день,... как скоро придут божественные изьятели, появ душу, восходят по воздуху, гд стоят... наши злые обвинители, страшные мытники,… встречают на пути, описывают, осматривают и вычисляют грехи и рукописания сего человека, грехи юности и старости, вольные и невольные, совершенные делом, словом, помышлением. Великий там страх, великий трепет бедной душе, неописуемая нужда, какую потерпит тогда от неисчетного множества тьмами окружающих ее врагов, клевещущих на нее, чтобы не дать ей взойдти на небо, поселиться во свете живых, вступить в страну жизни. Но святые Ангелы, взяв душу, отводят ее»²⁷⁰.

«Согрешила ты, душа моя!.. Вот дни наши проходят, как тень. Еще... немного, и войдешь ты отсюда, страшными местами проходить будешь, душа моя... Страшными и ужасными в скором времени будем проходить мы;… невозможно не идти путем сим… Итак… будем трезвиться в нынешний век, чтоб, по разлучении с телом, не задержали нас князья тьмы»²⁷¹.

«Человекоубийца диавол, отец зла..., начальник в власти темныя, имеющий державу смерти, задерживающий… душу, представляя и обличая все беззакония и грехи, учиненные ей,… припоминающий все... сделанное от самой юности даже до последнего дня, в который назначено взять душу от среды живых. Какой, подумай, страх и трепет объемлет душу в тот день, когда она увидит страшных... и неистовых демонов...? Узрев их, душа возмутится, содрогнется, вострепещет и в смятении, и в ужасе будет искать себе защиты у Ангелов Божиих, но и будучи принята святыми Ангелами, и под кровом их протекая воздушное пространство и возносясь на высоту, она встретит различные мытарства, кои будут преграждать ей путь в царствие, будут останавливать я удерживать ее стремление к оному. На каждом из сих мытарств востребуются особенные грехи. Первое мытарство – грехов, совершаемых посредством уст и языка, каковы суть: ложь, божба, клятвопреступление, празднословие,... пресыщение чрева, неумеренное употребление вина, безмерный и непристойный смех, бесстыдные и срамные лобзания, любострастные песни. Но, в то же время и святые Ангелы, покровительствующие душе, воспомянут все доброе, что мы произнесли устами и языком: молитвы благодарения, псалмы, песни хвалебные и песни духовные, чтение Священнаго Писания и прочее доброе, устами и языком нашим препосланное к Богу. Второе мытарство зрения: сюда относятся всякие неблагопристойные взгляды, нескромные и наглые взоры. Третье мытарство – грехов слуха и всего того, что чрез сие чувство открывает вход в нас нечистым духам. Четвертое мытарство – обоняния благовонных мастей... свойственных... непотребным женщинам. Пятое мытарство – всех беззаконий… учиненых посредством рук. К дальнейшим мытарствам относятся прочие грехи… ненависть, зависть,... гордость,... ярость... и другие... гнусные страсти... Кратко сказать, каждая страсть души,| всякий грех подобным образом будет я иметь своих мытарей и истязателей... Предстанут и божественные Силы и сонм нечистых духов, и как первые будут представлять её добродетели, так последние – обличать её грехи... Между тем душа, стоя среди них, будет в страхе и трепеща волноваться мыслями, пока наконец… будет осуждена... или... оправдана... И если... она окажется достойной, то ее воспримут Ангелы, и тогда она уже небоязненно потечет к царствию, сопровождаемая святыми Силами»²⁷².

б) Св· Афанасий Великий пишет о святом Антоние Великом: «Однажды, пред вкушеием пищи, около девятаго часа, встав помолиться, Антоний ощущает в себе, что он восхищен умом, а что всего удивительнее, видит сам себя, будто бы он вне себя, и кто-то как бы возводит его по воздуху; в воздухе же стоят какие-то угрюмые и страшные лица, которые хотят преградить ему путь к восхождению. Поскольку же путеводители Антониевы сопротивлялись им, то требуют они отчета, не подлежит ли Антоний какой-либо ответственности перед ними, а поэтому хотят вести счет с самаго начала его рождения; но путеводители Антониевы воспрепятствовали тому, говоря: Что было от рождения его, то изгладил Господь; ведите счет с того времени, как сделался он иноком и дал обет Богу». Тогда, поскольку обвинители не могли уличить его, свободен и невозбранен сделался ему путь...

Антоний имел... и сие дарование. Во время пребывания своего на горе в уединении, если иногда, предложив сам себе какой-либо вопрос, приходил в недоумение, то, по Божию промышлению, во время молитвы бывало ему о том откровение, и блаженный, по написанному, был научаем Богом (Ис.51:13). Так однажды вел он разговор с пришедшими к нему о состоянии души по смерти и о том, где будет её местопребывание. В следующую ночь зовет его некто свыше, говоря: «Встань, Антоний, выйди и посмотри». Антоний выходит (ибо знал, кому должно повиноваться), и возведя взор, видит, что стоит кто-то высокий, безобразный и страшный, и касается главою облаков, и что восходят еще некие как бы окрыленные, и первый простирает к последним руки, и одним преграждает путь, другие же перелетают через него, и, миновав его, безбедно уже возносятся вверх; на последних великан сей скрежещет зубами; о тех же, которые падают вниз, радуется. Вдруг Антонию говорит голос: «Уразумей видимое». Тогда отверзся ум его и разумел он, что это есть прехождение душ, что стоящий великан есть враг, завидящий верным, и он подпадающих власти его удерживает, и возбраняет им идти далее, но не может задержать непокорившихся ему, потому что они проходят выше его».

«Душе, изшедшей из тела, нагло, с угрозами, предстанет враг жестокий и страшный обвинитель во грехах. Но можно видеть, как тогда боголюбивая и верующая душа, хотя бы прежде часто уязвляема была грехами, не ужасается его нападений и угроз, но паче укрепляется в Господе, воскрыляется радостью, ободряется, путеводящими ее святыми Силами, ограждается светом веры и с великим дерзновением ответствует лукавому: «Что тебе и нам, изгнанник небесный, раб лувавый! Ты не имеешь власти над нами: над нами и над всем имеет власть Христос, Сын Божий. Ему мы согрешили, Ему и ответ дадим. Залогом Его к нам милосердия и спасения своего мы имеем драгоценный крест Его. А ты, губитель, беги далее от нас: нет никакого общения между тобой и рабами Христовыми». Тогда как душа дерзновенно так говорит, дьявол обращается в бегство… не. могши противостоять имени Христову. А душа, поднявшись на высоту… в веселии переносится Ангелами Божиими в места, назначенные ей по её состоянию»²⁷³.

«И в час смерти да воззрит на меня Господь, по множеству щедрот своих; чрез верных и светоносных Ангелов грешной душе моей, вместе с вашими душами, укажет путь к покою праведных! Ибо в каком, думаете, страхе и трепете будет душа в этот час?... В каком... страхе будет душа, когда из сего мира переселится в мир будущий, и увидит то, чего никогда не видела?»²⁷⁴

«Душа, как бы покидая какой дом, исходя (из тела), поспешает к своему Владыке;... и это есть рождение... Она является в другой свет... Не с таким безмолвием следует взирать на Царя, вступающего в город, с каким на душу, оставляющую тело и отходящую с Ангелами. Представь, в каком состоянии бывает тогда душа, в каком изумлении, в каком удивлении, в какой радости»²⁷⁵.

в) «Не неверно есть и сие, – говорит св. Димитрий Ростовский, – прекраснейшая и пресветлейшая... места, высоте небесней и славе ближайшая, и челловеческим чувствам не подлежащая, во упокоение душам праведных по достойнству каждого, от всемогущего Бога суть устроена... Суть и иная... «места светлая, упокоевающая Святых души... видети есть от истории жития Святого Иоанна Златоуста, по его же кончине бысть откровение Аделфию епископу Аравитскому,... яко Иоанн Божию престолу предстоит с Херувимы и Серафимы... Аще же душа святого Иоанна Златоуста Божию престолу предстоит с Херувимы и Серафимы, а прочих Учителей души на ином некоем месте светле упокоеваемы суть: убо яве извествуется быти и инем обителем Святых, кроме самого небесного селения»²⁷⁶.

Сам Златоуст святой учит: «Когда отделится душа, которая для телесных глаз невидима, то принимается Ангелами и помещается или на лоне Авраамовом, если она верующая, или в преисподней темнице, если она грешница»²⁷⁷.

Св. Григорий Нисский пишет: «Пока возражение не будет колебать главного догмата о бытии душ после жизни во плоти, слово наше не будет спорить о месте, признавая, что собственно местное положение свойственно одним телам, а что душа, как бесплотная, по естеству не имеет никакой нужды содержаться в каких-либо местах»²⁷⁸.

а) Тело изменяется возрастанием и умалением, как бы подобно каким одеждам, переодеваемое с каждым возрастом. Остается же при всякой перемене непрелложным в самом себе отличительный вид, неутрачивающий однажды и навсегда положенных на нем природой знаков, но при всех переменах в теле оказывающий в себе собственные свои признаки... Известные видоизменения в срастворении образуют разности в отличительном виде... Отличительный вид, подобно оттиску печати, остается в душе»²⁷⁹.

«Итак поскольку душа естественной какой-то дружбой и любовью была расположена к сожителю-телу, то хранится тайно в душе какая-то дружеская связь и знакомство вследствие срастворения с свойственным, как бы от каких-то наложенных природой знаков, по которым остается в ней неслитная общительность, отличающая свою собственность... А что в душе и по отрешении от тела остаются некоторые знаки нашего соединения, сие показывает разговор во аде, из которого видно, что, хотя тела преданы были гробу, однако же в душах оставался некоторый телесный признак, и по оному Лазарь был узнан, так и богатый оказался неизвестным»²⁸⁰.

«Знаменитый жизнью и словом и опора Церкви Божией Афанасий так говорит об усопших в Господе: «Бог спасаемым даровал и сие, что они до общего воскресения могут друг с другом душевно быть вместе и веселиться в уповании Божественных даров, которые им имеют быть даны в наследие. А грешники лишены и сего утешения, ибо не могут распозновать друг друга»²⁸¹.

б) «Души помнят, как говорят Отцы, все здешнее, – и слова, и дела, и мысли, и ничто из сего забыть не могут. А что говрится в Псалме: «В той день погибнут помышления их» (Пс.145:4), то здесь разумеются заботы века сего, как то: о строении, о селах, о родителях и о всяком приобретении. Все сие, как скоро душа исходит из тела, погибает для нее, ни о чем она не помнит или не заботится; но что она сделала относительно добродетели или порока, все то помнит, и ничего из того не погибает для нее. Доставил ли кому пользу, или сам получил от кого, всегда помнит и о получившем от него пользу и о доставившем ему оную; равным образом, сам ли получил вред от кого, или другому нанес оный, всегда помнит и о нанесшем ему вред и о получившем от него; и совершенно… ничего не забывает душа, что она сделала в мире сем, но все помнит по исшествии своем из тела и еще явственнее и очевиднее, потому что освободилась от сего земного тела.

Некогда мы разговаривали с одним великим Старцем о сем, – пишет св. Авва Дорофей, – и Старец утверждал, что душа по исходе своем из тела помнит страсть и грех, который сделала и лецо участвовавшее в оном, а я говорил ему: «Нет – может быть она унесет с собою навык, сделанный ей ко греху, и о нем будет вспоминать». Мы долго спорили о сем предмете, желая узнать его, и Старец остался при своем мнении, что душа помнит и о самом виде греха, и о самом месте, и о самом лице, участвовавшем во грехе. И если сие подлинно так, то гораздо обильнейший источник будущего злосчастия мы имеем в самих себе… Что имел кто здесь, то с ним и исходит отсюда, и он то же будет иметь и там»²⁸².

в) «Когда с исходом нашим из тела перестанут действовать на нас впечатления предметов через чувства: тогда совершенно необходимо, чтобы перед нашей душой явилось добро таким, каково оно есть подлинно и свойственно душе по самой ее природе. Тогда наша душа не будет обольщаться красотой наружных цветов, потому что у нее не будет очей телесных, не будет увлекаться иными какими-либо чувственными прелестями, потому что все чувственные органы уничтожаются. Тогда останется одна духовная деятельность, невещественно и бестелесно осязающая умную красоту, – и наша природа обнимет и постигнет подлинное добро, которое не есть ни цвет, ни образ, ни размер, ни количество, но которое выше всяких образов и гаданий»²⁸³.

«У скончавшегося, как у новорожденного дитяти, открываются очи, когда он становится вне настоящей жизни, – очи души, говорю я, коими он зрит подлинную природу сущего; открывается слух, коим он слышит неизреченные глаголы, «ихже не леть есть человеку глаголати» (2Кор.12:4), как говорит Апостол; открываются уста, коими он впивает в себя чистый и невещественный дух, настроивающий те уста для голоса небесного, для слова истинного, когда почивший присоединится к пению торжествующих, к лику Святых. Равным образом у него раскрывается вкус божественный, коим он постигает, «яко благ Господь» (Пс.117:1), по словам Псалмопевца. Ему сообщается действие обоняния, коим он обоняет благоухание Христа; дается сила осязания, посредством коей душа его осязает истину и соприкасается самому Слову, как говорит Иоанн (Ин.1:1)»²⁸⁴.

г) «Души Святых наслаждаются той радостью, которая есть только часть их вечного блаженства; так же, как и скорбь, которую ощущают грешники, есть часть их вечного мучения. Так если бы царь пригласил друзей вечерять с собой, а преступникам определил наказание, то званные на вечерю веселятся уже в доме царском прежде, нежели наступит час вечери, а осужденные, находясь в темнице, мучатся еще прежде, нежели наступит час казни. Так же должно думать и о душах праведных и грешных, умерших прежде нас»²⁸⁵.

«Для меня, – говорит св. Григорий Богослов, – убедительны слова мудрых, что всякая добрая и боголюбивая душа, как скоро, по разрешении от сопряженного с ней тела, освободится отселе, приходит в состояние чувствовать и созерцать ожидающее ее благо, а по очищении, или по отложении (или еще не знаю, как выразить) того, что ее омрачало, услаждается, веселится – и радостно шествует к своему Владыке… Тогда она в видении как бы уже пожинает угатованное ей блаженство»²⁸⁶.

С другой стороны, душа…, по разлучении с телом… остается одна со страстями своими и теперь-то терпит от них мучение; непрестанно чувствует их в себе, сожигается ими, раздирается, так что не может даже и вспомнить о Боге. Ибо само сие воспоминание о Боге утешает душу, как говорится и в Псалме: «Помянух Бога и возвеселихся» (Пс.76:4); но страсти не позволяют ей сего… Когда душа выйдет из тела, предастся им на жертву и останется одна с ними – что потерпит тогда от них она несчастная! Из здешних скорбей можно, некоторым образом, заключить о будущей скорби. Ибо когда кто болет горячкой, то, что такое жжет его! Какой огонь или какие дрова производят оный пламень? Или ежели кто имеет тело черножелчное и расстроенное, то не самая ли сия расстроенность сжигает его, непрестанно беспокоит и делает для него жизнь прискорбно? То же бывает и с душой, обремененной страстями. Бедная непрестанно мучится самым худым состоянием своим. Ибо неотлучно от нее горькое воспоминание и мучительное помышление о страстях, кои непрестанно жгут ее и опаляют»²⁸⁷.

«Если кто весь и всецело оплотянел умом, всякое движение и действие души занимая исполнением желаний плоти, то, став и вне плоти, не расстанется таковой с плотскими страстями, но подобно проживавшим долго в зловонных местах, которые когда перейдут туда, где воздух свеж, не очищаются от неприятного запаха, коим запаслись в долговременное пребывание в нем: так плотолюбцам, по совершившемся переходе в жизнь невидимую и тончайшую, невозможно, конечно, не привлечь с собой сколько-нибудь плотского зловония от которого еще более тяжелым делается для них мучение, потому что душа от сего обстоятельства грубее овеществляется»²⁸⁸.

«Бывает, – говорит св. Ефрем Сирин, – что и в согрешившем, по человеколюбию Божию, благодать пребывает, пока он во плоти, но когда разлучена душа от тела, тогда благодать отступает..., душа же бывает предана лукавым духам»²⁸⁹.

Примечание 1-е. Можно ли знать, почему Бог не попускает душам умерших возвращаться к нам и открывать нам, как находятся они в той жизни? – Тогда явились бы многие заблуждения между людьми. Ибо злые духи могли бы принимать вид умерших и распространять между людьми многие ложные догматы и мнения о том, что за гробом, что было бы для нас поводом к заблуждениям и погибели»²⁹⁰.

Примечание 2-е. «Одним из видов обмана был и обман чревовещателей, о которых верили, что их чародейство может души умерших снова привлекать в здешнюю жизнь... Когда Саул дожил до отчаяния... и вошла ему в голову та мысль, что Самуил укажет ему какой-нибудь способ к спасению: тогда демон... преобразился в разные примрачные виды»²⁹¹.

«Будет, будет, воскресение, – пишет св. И. Дамаскин, – ибо праведен Бог и уповающим на Него мздовоздаятель бывает! Посему, если бы одна душа упражнялась в подвигах добродетели, то одна бы и получила венец, а если бы одна предавалась удовольствиям, то одна по справедливости была бы и наказываема. Поскольку же душа не творит ни добрых, ни злых дел без тела (т.е. вне тела), то по справедливости и душа и тело вместе получают воздаяние»²⁹². «Правосудие Божие дарует душе заслуженные воздаяния вместе с её собственным телом, как Сподвижником её и соучастником в жизни праведной, или неправедной»²⁹³.

а) «Что ныне душа собрала во внутреннюю свою сокровищницу, то и тогда откроется и явится вне тела. Дерева, когда по прошествии зимы, согреет их невидимая сила солнца и ветров, подобно одеянию, производят и откидывают из себя наружу листья, цветы и плоды… Сие служит примером, образом и подобием христианина в день воскресения»²⁹⁴.

«Чистые тела, сопряженные с освященными душами и сопутствовашие им… и сподвизавшиеся им в трудах их, свойственное себе воскресение улучат в то время, как души утвердятся в состоянии неизменности в жизни божественной: соединившись с освященными душами, с которыми в здешней составляли одно… они наследуют богообразный и нетленный, и бессмертный жребий»²⁹⁵.

б) «Не плачь о том, что может увенчать тебя – писал И. Златоуст в утешение скорби об умершем. – Рано или поздно ты увидишься с умершим, и тем радостнее будет свидание ваше, чем печальнее была разлука. И где увидитесь? – там, где никогда уже не будет разлуки»²⁹⁶.

«Да не подумает кто-либо, – изъясняет св. И. Дамаскин, – что на оном страшном собрании мы не узнаем друг друга. Подлинно, каждый узнает ближнего своего не по виду телесному, но посредством проницательного ока душевного... Иоанн Златоуст говорит даже и следующее: «мы узнаем не только тех, которые здесь были нам знакомы, но и тех увидим, которых никогда не видали. Ибо никогда не видали ни Авраама, ни Исаака, ни Иакова, ни Праотцев, ни Апостолов, ни Мучеников, узнаем их на всемирном оном ужасном собрании; скажем: «Вот Авраам, Исаак, Иаков и прочие Патриархи! Вот Петр, Павел и прочие Апостолы! Вот Давид Богоотец и лик пророков! Вот Иоанн Предтеча, первомученик Стефан сонм Святых!»

Также и глубокомысленный созерцатель Божественных тайн, Василий, в беседе к корыстолюбивым, говорит: «Ужели не представляешь себе пред очами судилище Христово, когда обнаженные тобою, ставши окрест тебя, возопиют на тебя?... Ибо куда тьг ни обратишь очи, всюду увидишь ясные изображения твоих беззаконий; здесь сирот, там вдовиц, в другом месте нищих, которых ты толкал, рабов, которых ты бил, соседей, которых оскорбил и так далее»²⁹⁷.

«Блаженный Ефрем,... о тайнах второго пришествия Христова, учит так: «Тогда, – говорит он, – дети будут обличать своих родителей в том, что они не делали добрых дел, и в оный час несчастные увидят своих знакомых, и некоторых из них приметивши поставленных одесную, пойдут прочь от них, со слезами прощаясь с ними».

«Также говорит Богослов: «…я увижу Кесария, просветившегося, прославленного, веселящегося, такого, каким ты мне представился во сне, брат возлюбленнейший!»

«Знаменитый жизнью и словом, и опора Церкви Божией Афанасий так говорит об усопших в Господе: «…на оном всемирном зрелище как деяния всех будут открыты, так и лица будут всем знакомы пока совершится последнее разлучение всех, и всякий будет отослан в то место, которое сам себе уготовал. Праведные будут с Богом и друг с другом, а грешники в местах отдаленных, хотя вместе друг с другом, но так, что не узнают друг друга. Ибо... они буду лишены и сего утешения»²⁹⁸.

«Чаем, – говорит св. Димитрий Ростовский, – чаем того времени, в неже кождо от гроба, аки от утробы матери рождением, воскресением в жизнь бессмертную произыдет, уже не яко младенец, но яко жених исходяй от чертога своего, плотию нестрадательною, ниже тлению какому подлежащею... Тогда раби Господни, изшедшии в воскресение живота, узревше себе… целых, тлению непричастных, преестествевною красотою сияющих и славою благодати Господния осияваемых..., О! Коль возрадуются великою радостию не токмо сами о себе, но и друг о друге, отец о сыне, сын о отце, мати о дщери, дщи о матери, супруг о супруге, брат о брате, сестра о сестре, сродный о сродном, ближний о ближнем, знаемый о знаемом»²⁹⁹.

«Постарайся сравниться с ним по жизни, – писал св. И. Златоуст к молодой вдовице скорбевшей о своем супруге, благочестивом Фирасие, – постарайся сравниться, – и ты, конечно, отойдешь отсюда в тот же лик, в котором и он теперь, и будешь жить вместе с ним, не пять лет, как здесь, не двадцать или сто, даже не тысячу или две, не десять тысяч или несколько десятитысячелетий, но безпредельные и бесконечные веки. Право наследовать места упокоения дается не по телесному родству, но по сходству в образе жизни. Если сходство по жизни привело и Лазаря, незнакомого Аврааму, в самые недра последнего, и открывает доступ к возлежанию с ним многим от востока и запада, то и тебя примет место упокоения, вместе с прекрасным Фирасием, если захочешь жить так же, как он жил; ты снова увидишь его тогда, но уже не в этой красоте телесной, с которой он умер, но в ином некоем блеске и сиянии, которое гораздо светлее лучей солнечных»³⁰⁰.

а) Святой Исаак Сирин, от лица подвижника, упражняющегося в изучении Божественных Писаний о будущей судьбе человечества, когда восстанет род наш из персти и обновиться тление его, говорит: «Наступит другой век, и воспоминание о первой этой твари вовсе не взойдет никому на сердце и будут… иные помышления, иные попечения. И естество человеческое… не вспомянет вовсе о сем мире и о первом образе жизни своей, потому что ум человеческий прилепится к созерцанию оного состояния»³⁰¹.

Однако же св. Димитрий Ростовский пишет: «Яко же приятая па теле язва, аще и исцелится, но знамение язвы остает; сице в душе согрешившей, и прощение от милосердия Божия получившей, аще и в Царствии небесном водворится, обаче памятствования греха в ней встанет, аки бывшия язвы знамение пред очима выну сущее. Зря бо человек явленное себе Божие неизреченное милосердие купно зрети будет и то, в час милосердствова о нем Бог, яко прости ему великий грех, и не един, но столь многие грехи. С созерцанием убо милосердия Божия, созерцатися имут человеку и та дела, ими же в жизни временной прогневал... столь преблагого Бога. И так грех содеянный, аще и прощенный и в забвение от милосердного Бога попущенный, самому содеявшему в памяти будет... Бог вся прешедшая помнит, и помнити имать во веки; и паять человеча вся своя преждесодеянная не забудет во веки, и в простившем ему Божием милосердии зрети имать бывшая прогневания... и о том в бесконечные веки начнет славити и благодарити… Бога, яко столькие и столь многие грехи и беззакония ему простил есть»³⁰².

б) «Как чувственным солнцем наслаждается каждый, соразмерно чистоте и приемлемости, силы зрения, и как от одного светильника в одном доме освящение бывает, различно, хотя свет не делится на многие светения: так в будущем веке все праведные нераздельно водворяются в одной стране, но каждый в своей мере озаряется одним мысленным солнцем, и по достоинству своему привлекает к себе радость и веселие, как бы из одного воздуха, от одного места, престола, зрелища и образа. И никто не видит меры друга своего, как высшего, так и низшего, чтобы, если увидит превосходящую благодать друга и свое лишение, не было это для него причиною печали и скорби. Да не будет сего там, где нет ни печали, ни воздыхания! Напротив того, каждый, по данной ему бдагодати, веселится внутренно в своей мере... Вне всех одно зрелище и одна страна… посреди же их разнообраие в разности воздаяний»³⁰³.

С другой стороны, «будет ли Ной или Иов, или Даниил, – говорит св. Иоанн Златоуст, – видеть ближних своих мучимыми, они не осмелятся предстать и подать руку помощи. Ибо тогда случится, что истребится и естественное сострадание, так как найдутся праведные отцы детей грешных, и добрые дети родителей порочных,– ибо зло не от природы, а от воли, – то дабы радость их была чистою и сострадание не нарушало блаженства наслаждающихся теми благами, и оно может угаснуть, так что и они вместе с Господом будут негодовать на своих единородных (как грешников)»³⁰⁴.

в) «В будущем веке, – как учит святой Кирилл Александрийский, – когда получим полный свет Богопознания, обогатимся совершеннейшим даром Святаго Духа, и скинем с себя тление и плотские страсти, мы станем служить Богу всецело, не разделяясь, как ныне, между грехом и правдою, и не возмущаясь прежними страстями, но, подобно святым ангелам, будем провождать жизнь чистую, непорочную. О святых написано, что они забудут скорбь свою, и не взойдет печаль на сердце их, а будет над главою их радость вечная, хвала и веселие: «И радость приимет я, отбеже болезнь, печаль и воздыхание» (Ис.35:10)»³⁰⁵.

г) Св. Максим Исповедник пишет: «Некоторые спрашивают: «Каково будет состояние людей, удостоившихся совершенства в Царствии Божием? Будут ли они возрастать и восходить с одной степени па другую, или постоянно будут находиться на одной и той же степени? Что думать о будущем состоянии тел и душ?» – На сии вопросы можно гадательно отвечать следующее. Пища производит двоякое действие в телесной жизни: она способствует, во-первых, к возрастанию, во-вторых, к сохранению питающихся ею. Доколе тело наше не достигло еще полного развития, дотоле мы питаемся для возрастания. Но когда тело перестает прибавляться в величине своей, тогда оно питается уже не для возрастания, а только для сохранения своего. Подобным образом и душевная пища имеет двоякое свойство. Душа питается для преспеяния в добродетелях и созерцаниях дотоле, пока... достигнет наконец в меру полного возраста Христова. В сем состоянии она уже перестает возрастать и усовершаться... и питается непосредственно некоею сверхъестественною и потому, может быть, превысшей возрастания, нетленной пищей; питается только для сохранения дарованного ей богоподобного совершенства, и для познания неизреченных сладостей сей пищи. Душа, вкушая таковую пищу, наслаждается неизменным блаженством, и делается богоподобной через общение Божественной благодати. Тогда и сама она успокаивается от всех движений ума и чувства, и вместе с собой успокаивает самое тело…, так как и тело, по мере своей приемлемости, вместе с душой приобщается Божества. Так, и в душе, и в теле просиявает только Бог»³⁰⁶.

«На вечери оной небесной, – пишет святой Тихон, епископ Воронежский, – будут ясти и пити, но без сытости; будут вечерять, но всегда с желанием. Непрестанная некая, но пресладкая алчба и жажда в них будет. Будут насыщаться небесной пищи, но всегда ее будут хотеть. Будут видеть Бога лицом к лицу и Того сладчайшим лицезрением насыщаться, но никогда не насытятся, но всегда всерадостного и пресладкого того насыщения будут желать; и чем более того будут лицезрения Божия насыщаться, тем более и более пожелают того. Божие бо лице видети есть радость паче всякой радости, утешение паче всякого утешения, сладость паче всякой сладости. Се есть пища и питие… избранных Божиих! Отсюда, как от источника приснотекущего и животворящего, река будет – непрестанное желание к зрению лица Божия, и от того непрестанная радость, веселие, утешение, наглаждение, восклицание и сердечное некое играние. И как река течет беспрерывно и непрестанно, так непрестанно и непрерывно небесной Вечери блаженство потечет. Се есть, христианин, великая Небесная Вечеря, к которой от Бога позваны мы! Се есть рай Божий, исполненный радостей и сладостей…! Се есть жизнь вечная и блаженная вечность»³⁰⁷.

а) «Тело человеческое, – пишет св. Димитрий Ростовский, – умершее и истлевшее... в первобытие свое придет, н душой своей оживотворится. В то время будет... страх душе грешной... к телу, еже соединитися с ним, отпущенной. Егда бо приступит к телу своему, узрит то не яково прежде в жизни сей бе. В жизни сей бе лепотно, доброзрачно...; а тогда будет безобразно,... скаредно,... мерзостно и ужасно... Еже узревши грешная душа, начнет ужасаться тела своего,... и гнушаться, яко мерзости нестерпимой, и трепетать, не хотяща внити в не: обаче и не хотящая внидеть. Внидет душа... в мерзостное свое тело, от него же первее разлучиться не хотяше, соединится с ним не якоже первее с купнородным своим другом, но яко с ненавидимым врагом, со смердящим... трупом»³⁰⁸.

б) После страшного суда «грешники, находясь в геенне, не видят праведных, находящихся... в Царствии, но ниже кто-нибудь узнает ближнего своего, будучи там окружен мраком»³⁰⁹.

«Рассуди же… о гибели грешных… Какая тьма падет на них!.. В какой скорби и тесноте будет дух их… С каким жалобным воплем будут они терзать себя…, отводимые в бесконечные веки!»³¹⁰

«Тогда... изгоняемые, понуждаемые... свирепыми ангелами, побегут,... все чаще и чаще обращаясь назад, чтоб видеть праведных, с которыми разлучены. И увидят ту радость и тот свет, с которыми разлучены, и горько станут плакать, и наконец сокроются, потеряв возможность видеть что-либо позади себя. И приблизятся к самому страшному месту, где опять будут разлучены и распределены на все роды мук. Тогда... с горьким рыданием скажут: «О, сколько времени погубили мы в нерадении! О, как насмеялся над нами суетный мир!... Там Бог говорил чрез Писания, и мы не внимали, здесь мы вопием, а Он отвращает от нас лицо Свое. Что пользы принес нам целый мир? Где отец, родивший нас? Где матерь, чревоболевшая нами? Где дети? Где друзья? Где богатство? Где имения?»... Тогда видя, что совершенно оставлены Богом и Святыми, с воздыханием и горькими слезами взывая, скажут: «Простите, святые и праведные, с которыми мы разлучены, простите, друзья и сродники, …простите Апостолы, …простите Пророки и Мученники Господни, прости и Ты, Владычица Богородица, много потрудившаяся в молитвах о нашем спасении, но мы сами не захотели покаяться и спастись; прости и ты, честный и животворящий Крест; прости, рай сладости;... прости горний Иерусалим.... прости царство небесное, которому не будет конца; простите все; мы не увидим уже более никого из вас, и идем на осуждение, которому не будет конца и послабления»³¹¹.

«Нестерпима геенна и мучение в ней, – говорит св. И. Златоуст, – впрочем, если представить и тысячи геенн, то все это ничего не будет стоить в сравнении с несчастьем лишиться оной блаженной славы, возненавидену быть от Христа и слышать от Него: «не вем вас» (Мф.25:12)... Лучше подвергнуться бесчисленным ударам молнии, нежели видеть кроткое лицо Господа от нас отвращающееся, и ясное Око Его не могущее взирать на нас»³¹². «Если бы даже не было геенны, то быть отвергнутым от такой светлости и отойти с бесчестием, – каким будет наказанием!!?»³¹³

«Будет посрамление… – будет великий... стыд, когда всякий узнает другого и сам будет узнан, ибо каждый посрамляемый стыдится тех, которые его узнают; тому, кто находится между незнакомыми, и сам ими не бывает узнан, тому почти никакого нет стыда, хотя бы он был и посрамлен... Все мы узнаем друг друга ясно, и тогда у каждого жившего беззаконно пред глазами будет обличение»³¹⁴.

«Кто может изъяснить оныя страшные места, оныя мучимые тела, кои для душ служат орудием столь многих и великих мучений, а сами нимало не повреждаются? Кто изъяснит тот неизъяснимый огонь, ту тьму, тех неумолимых мстителей, и другие бесчисленные муки? Но еще ужаснее то, что говорит Иоанн Златоуст: «Если бы и не протекала река огненная и не предстояли страшные ангелы, но только бы одни из человеков призывались к принятию чести и славы, а другие с бесчестием отсылались, чтобы не видели славы Божией, то наказание сим стыдом и бесчестием, и скорбь об отпадении от столиких благ не были ли бы мучением горчайшим всякой геены»³¹⁵.

Между тем, «в настоящем только веке мы можем действовать, а в будущем связуются все действенные силы души, и нельзя уже совершить что-либо доброе в очищение грехов»³¹⁶.

«Душе от Бога созданной, не иной центр (конечное место) есть, токмо Сам Бог от Него же бытие и естество имать, и в Нем же ей жить вечно. Вся бо зримая на земле любезная и желательная, аще богатство, аще слава, аще жена, аще чада, кратко рекущи: вся красная, и сладкая, и любезная мира сего... вскоре прейдут, яко сон; душе же, вечной сущей, несть где вечно упокоится, токмо в едином вечном Боге, яко в крайнем добре своем, паче всех красот, и сладостей и люблений краснейшнем, сладчайшем и любезнейшем... Яко же бо плоть, от земли сущая, в землю: сице душа, от Бога сущая, к Богу возвращается, и у Него пребывает, на то бо и создана есть от Бога, да в Боге пребудет во веки»³¹⁷.

Но ты «войди сквозь обуревающие тебя помыслы в плененный и порабощенный греху ум твой, и усмотри в глубине ума, на дне помыслов, в так называемых сокровищницах души твоей, поливающего и гнездящагося змея, который… уязвил в главнешие члены души твоей»³¹⁸. «Аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас (1Ин.1:8)... По истине, невозможно и самым святым не впасть в те малые прегрешения, которые бывают в слове, в мысли, в желании, по неведению, по забвению, по какой-нибудь крайности, по нечаянному случаю, во сне. Хотя они весьма различны от того греха, который называется грехом к смерти, однако же не могут быть безвинны и неукоризненны»³¹⁹.

А потому, мы «как изгнали добродетели и поселили в себе страсти, так должны стараться не только изгнать страсти, но и водворить добродетели... Ибо мы от природы имеем добродетели, дарованные нам от Бога, так как вместе с сотворением человека Бог всеял в него добродетели, как говорит: «сотворим человека по образу нашему п по подобию» (Быт.2:26)»³²⁰. Добродетель нам естественна и как бы прирождена, поскольку семена ее в нас неистребимы»³²¹. Подлинно «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений».

«Говорили: человек есть малый мир, состоящий из одних и тех же со вселенной стихий. Но что важного в этом, – почитать человека образом и подобием мира...? В чем же, по церковному учению, состоит человеческое величие? Не в подобии тварному миру, но в том, чтобы быть по образу естества Сотворшего... Божие слово, в кратком изречении совокупив все блага, обозначило их, сказав, что человек создан по образу Божию... Одним из числа всего необходимо есть и сие, – быть свободным… иметь самовластную… решимость, потому что добродетель есть нечто… добровольное… Всем… дарован ум, все имеют способность размышлять, наперед обдумывать, и все прочее, чем изображается Божественное естество в созданном по образу Его. Одинаково имеют сие, и явленный при первом устроении мира человек, и тот, который будет при скончании вселенной; они все равно носят в себе образ Божий»³²². Так образ Божий и подобие не в теле человеческом образуется, но в душе… Бог есть дух бесплотный, и душу человеческую создал бесплотной, Себе подобной, самовластной, разумной, бессмертной, вечности общницу, и сопряже ю плоти»³²³.

Однако же «образ и подобие Создателя Бога, душа человеческая разумная, аще и во всех человеках, кождо свою душу имущих, есть едино...: обаче не во всех единаче то образа Божия подобие собою дается. Елицы многими грехами… себе окалиша…, в тех образ Божий помрачен... и подобие... разнствует премного от подобия Божия; елицы же... добрыми делы Господу Богу своему благоподобится и благоугодить тщатся, в тех душевный образ есть светел... и подобен Создателеву своему: елико кто множае в богоугождении трудиться толико светлейший в том обра Божий, и подобнейшее Богови подобие является»³²⁴. Итак «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений».