Азбука веры Православная библиотека святитель Тихон (Беллавин), патриарх Московский и всея Руси Акты Святейшего Патриарха Тихона, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти

Пожертвовать

святитель Тихон (Беллавин), патриарх Московский и всея Руси

Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России

Источник

Скачать

epub pdf Оригинал: pdf49Мб

Позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти 1917–1943

Содержание

От редакции

От составителя

Вместо предисловия

В защиту патриаршества

Патриаршество и соборность

Почему необходимо восстановить патриаршество?

«... Он на себе одном нёс всю тяжесть Церкви в последние годы. Им мы живём, движемся и существуем как православные люди...

...Один он безбоязненно шёл прямым путём служения Христу...»

Из слова митрополита Сергия (Страгородского), сказанного над гробом Святейшего Патриарха Тихона

29 марта (11 апреля) 1925 г.

Посвящается светлой памяти Преосвященного Афанасия (Сахарова), епископа Ковровского

(1887–1962)

От редакции

Настоящий сборник представляет собой уникальный свод документов, большинство из которых являются бесценными свидетельствами истории Русской Православной Церкви 20 в. Но это не просто научно-исторически архив, очень часто это – потрясающие мученические акты наших новых святых мучеников, нашей истории Церкви в целом, это – бесценные материалы для житий и церковных служб новым святым, для богословия, прежде всего – для экклезиологии. Многие разделы книги читаются с захватывающим интересом, как ещё малоизвестная летопись страшных гонений, обрушившихся на Русскую Православную Церковь в 20 веке.

Собранные материалы прокомментированы составителем, снабжены предисловиями, приложениями, содержащими важные хронологические и биографические сведения, «Схему канонического преемства высшей церковной власти...» и другие дополнения.

Биографические приложения к «Схеме канонического преемства высшей церковной власти» редакцией дополнены: приведены фотографии и краткие информативные сведения о жизни ряда выдающихся иерархов и некоторых известнейших деятелей новейшей церковной истории, ряд новых документов.

В целях скорейшего обнародования уникальных и необходимых сведений, редакция добавила в Публикуемую рукопись материалы, собранные составителем в другом труде, явившемся продолжением известного словаря П. Строева «Списки иерархов и настоятелей монастырей Российския Церкви» (СПб., 1877) и осуществлённом с помощью его ученика – П.Н. Грюнберга. Это справочный список всех епархий и правивших ими архиереев, а также всех архиереев с перечнем по годам епархий, на которых они были, – в период с 1917 по 1944 гг. Труд составителя потребовал существенной компьютерной доработки, проведённой редакцией. В результате создан и публикуется обширный банк данных по епархиям и архиереям исследуемого периода.

Редакцией в сборник включены документы и сведения, поступившие в ее распоряжение после кончины составителя. В таких случаях указывается лицо, имеющее заслугу и приоритет их публикации. Большую часть таких дополнений предоставил иеромонах Дамаскин (Орловский).

Оригинал рукописи состоит из 32 машинописных тетрадок большого формата, сшитых вручную, в которые вклеены подлинные фотографии иерархов, автографы, листовки и другие документы, которые можно условно разделить на две основные категории. К первой относятся газетные и журнальные материалы, ко второй – письма и послания иерархов, многие из которых публикуются впервые. Составитель включил в сборник хранившиеся в частных собраниях копии писем, посланий и других материалов. Некоторые из них в результате многократного переписывания, возможно, содержат опечатки, разночтения, ошибки, в них часто отсутствуют библиографические данные упоминаемых редких или уникальных изданий. При подготовке настоящего издания там, где это удавалось, тексты документов выверялись по текстам источников, при этом были найдены некоторые необходимые данные о книгах и периодических изданиях. В ряде случаев мы были вынуждены приводить источники документов или цитат в неполном виде, например, название периодического издания без года и номера, заглавие книги без места издания, рукописи – без места хранения и т. п. Явные опечатки устранялись, в сомнительных случаях в квадратных скобках приводился текст, по которому воспроизводился документ. Орфография и синтаксис, как правило, выправлялись по современным требованиям. Исключение составляют выписки из «Книги Правил», сверенные с дореволюционным источником.

В оригинале все даты указаны составителем по-старому и новому стилю. В случае, если неизвестно, по какому календарю датируется событие, после даты в круглых скобках составитель ставит вопрос. Датировка по оригиналам восстанавливалась с пометами [н. ст.] или [ст. ст.].

Фамилии иерархов или других лиц монашеского звания заключены в квадратные скобки, так как в большинстве случаев они внесены составителем. Сноски и примечания, сделанные составителем, имеют помету «Сост.» В остальных случаях ссылки и примечания в квадратных скобках сделаны редакцией.

Композиция сборника имеет свои особенности. Документ, не имеющий точных указаний на число, месяц, год появления, часто помещался составителем на месте, соответствующем предположительной датировке (а не в конце соответствующего месяца или года, как это принято при публикации документов). Мы придерживались этой последовательности, предполагая, что составителю известно примерное время появления документа (что и подтверждало иногда уточнение дат). Именной указатель составлен редакцией.

Предельная точность воспроизведения документа – основной принцип, которым руководствовалась редакция. Сам текст, принадлежащий составителю, рассматривался нами тоже как документ, однако некоторые исправления вносились в тех случаях, когда в свете новой информации можно было исправить ошибки или уточнить устаревшую интерпретацию каких-либо фактов. Такие редакционные исправления в целом незначительны и ни в какой мере не снижают значения рукописи и авторский подвиг составителя – приснопамятного труженика на церковной ниве Михаила Ефимовича Губонина.

От составителя

Предлагаемый сборник является, по-видимому, одной из первых попыток подбора и приведения в систему основных актов Русской Православной Церкви недавно минувшей эпохи, в коих отражена богатая событиями первостепенного церковно-исторического значения жизнь Церкви в период с 1917 по 1943 гг.

Потребность подобного сборника давно уже ощущается церковным обществом, и эта нужда в нем, с течением времени, безусловно, будет осознана в ещё более значительной степени, однако по мере ухода людей этой эпохи собирательство подобных документов становится все затруднительнее; в недалёком будущем, несомненно, оно станет и совершенно невозможным.

Между тем неизбежно приближение времени, когда общество – и не только церковное! – с живейшим интересом обратится к изучению минувших судеб такого огромного по своему внутреннему значению и внешнему положению общественного организма, каковым является наша отечественная Церковь. Тогда в первую очередь будет обращено должное внимание на церковные памятники письменности начального периода революционного времени, ныне столь усердно замалчиваемые. В развитии нового церковно-общественного сознания пробуждение подобного интереса совершенно неизбежно; тем более досадным будет пробел в историографических материалах, порождённых церковной жизнью именно данного периода времени, особенно бурного и несравнимого по своему героизму и драматичности ни с каким другим из предшествовавших периодов истории Православной Русской Церкви за все время Её тысячелетнего существования.

И хотя Некоторые усилия к сохранению церковно-исторических актов предпринимались со стороны высшей церковной власти в виде периодически появлявшихся указов и инструкций о собирании и должном хранении на местах епархиальных архивов, но практически ими мало руководствовались в повседневной жизни, так как сами «обстоятельства времени» и условия церковной жизни тех дней неизменно сводили на нет все эти благие начинания церковного руководства. Известно, например, что многие (если не все) преосвященные епископы, нередко управлявшие тогда несколькими епархиями одновременно, наученные горьким опытом своей административной деятельности, сознательно, «страха ради иудейска», систематически предавали уничтожению все поступавшие в их руки бумаги и переписку делового (а тем более личного!) характера, коль скоро в них миновала практическая надобность.

Не упоминаем здесь о людской небрежности вообще, а в отношении к «разным бумажкам» – в особенности, которая ещё менее способствовала сохранению памятников церковной административно-деловой письменности в тот бурный период времени.

Однако при всем (мягко выражаясь) «своеобразии» тогдашней церковной обстановки (20–40-е гг.) стремление к сохранению письменных памятников текущей церковной истории не ослабевало среди некоторых представителей общества, жившего интересами Церкви, хотя и было обставлено весьма значительными трудностями бытового порядка. Тем не менее имевшие место попытки частного собирательства церковной документации так или иначе осуществлялись, чему немало способствовала остроумная практика (и это следует особо отметить и подчеркнуть), применявшаяся возглавителями Церкви тех времён, начиная со Святейшего Патриарха Тихона (в прошлом большого и опытного миссионера), заключавшаяся в систематическом и обильном размножении если не всех, то хотя бы главных актов и официальной церковной документации по основным вопросам текущего церковного домостроительства и возможно широком распространении их среди православного населения в копиях, предварительно заверенных печатью и подписями ответственных иерархов из числа членов очередной синодальной сессии. Это мероприятие, возникшее, быть может стихийно, как замена полнейшего отсутствия церковной периодической и вообще какой бы то ни было печати, столь обильной в дореволюционное время, немало помогло проникновению в широкие круги верующих основных церковных документов, которые собирались и накапливались в руках лиц, болеющих интересами Церкви, или любителей памятников церковно-исторической письменности, способствуя таким образом возникновению и росту частных собраний различной полноты и исторической ценности.

Упоминая здесь о былой церковной печати, отметим и то невероятное по-своему тяжёлому значению обстоятельство, что многомиллионная Православная Русская Церковь была насильственно лишена возможности издавать свою периодическую (хотя бы) печать начиная со второй половины 1918 г., когда окончательно были отобраны все ее полиграфические средства: прекрасные и весьма многочисленные типографии, запасы бумаги, соответствующие помещения, оборудование и проч.

И только в 1931 г., после тягостных хлопот и бесконечных проволочек со стороны представителей гражданских ведомств, наконец явилась возможность издания единственного в стране (занимающей 1/6 часть мира, – как мы любим иногда подчёркивать!) убогого и жалкого ежемесячного церковного органа: стал выходить в свет «Журнал Московской Патриархии» (1-е издание) – ограниченный в своем содержании и крайне урезанный в тираже. В 1934 г. это жалкое по внешности, но чрезвычайно ценное тогда для Церкви издание было вновь запрещено, причём 20 с лишним номеров этого журнала, вышедших за весь период его недолгого существования, уже тогда представляли собою чрезвычайную библиографическую редкость.

Ради справедливости следует отметить, что при всех своих внешних недостатках 1-е издание «Журнала Московской Патриархии» было несоизмеримо содержательнее 2-го издания того же журнала, начавшего выходить в свет с конца 1943 г., в связи с реставрацией патриаршества.

Легковесность содержания 2-го издания, длящегося уже третье десятилетие, происходит за счёт полного отсутствия публикации актов церковно-административной деятельности Патриарха и Патриаршего Священного Синода, по совершенно необъяснимой причине тщательно скрываемых от Тела Церковного – т. е. православного русского народа, ради коего, казалось бы, и осуществляется это издание. Нет никаких оснований и к тому, чтобы предполагать в этом отношении какое-либо давление со стороны гражданской власти, так или иначе допустившей и контролирующей административную деятельность высшего церковного управления.

Так называемая «официальная часть» журнала считает возможным ограничиваться воспроизведением взаимной переписки Глав автокефальных Церквей преимущественно поздравительного и комплиментарного характера, совершенно не представляющей интереса и значения в глазах православных советских читателей, ищущих прежде всего информации о духовной и административной жизни Церкви в современных условиях Её существования, а между тем единичные официальные церковные акты, просочившиеся на страницы журнала, являются величайшим исключением!

Полагаем, что сказанное ещё больше подчёркивает целесообразность частного собирательства церковной документации не только в прошлом.

Возвращаясь к теме об этих частных собраниях, следует добавить, что некоторое количество их так или иначе погибало или распылялось, но надо полагать, что иные из них сохранились в ожидании благоприятного времени для своего будущего обнародования, наряду с безусловно существующими записями и разного рода мемуарами, написанными некоторыми выдающимися деятелями Церкви, хранящимися ныне, так сказать, под спудом. Один из небольших сборников подобного рода, состоящий из полемической переписки о преемстве высшей церковной власти после удаления Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра [Полянского], был составлен Преосвященным Серафимом [Силичевым], бывшим тогда Сызранским, впоследствии исчезнувшим с церковного горизонта. Воспроизводим здесь предисловие, предписанное этому сборнику:

«27 ноября (10 декабря) 1925 г. Патриарший Местоблюститель, Высокопреосвященнейший Пётр [Полянский], митрополит Крутицкий лишён был свободы.

С устранением митрополита Петра от управления Церковью путь Православной Церкви снова стал весьма тернистым и чреватым всякими неожиданностями.

Так 8(21) декабря 1925 г. организовался так называемый Временный Высший Церковный Совет.

Появление ВВЦС вызвало горячую полемику между «семёркой» и всем остальным епископатом Православной Церкви, выразителем голоса которого был Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, Высокопреосвященнейший Сергий [Страгородский], митрополит Нижегородский.

В этой полемике прошла почти вся первая половина 1926 года.

Едва она стала утихать, как появилось известное Пермское послание митрополита Ярославского Агафангела [Преображенского].

Снова полемика, снова дискуссия в Церкви...

Дабы читатель мог объективно разобраться во всем том, что тогда в Православной Церкви происходило, его вниманию настоящим предлагаются относящиеся к тому времени документальные данные (послания, письма, телеграммы, распоряжения и т.п.).

Самое поверхностное ознакомление со всеми этими документами, во-первых свидетельствует, насколько путь Православия в то время был тернистым и тяжелым, и, во-вторых, с неотразимою силою и со всею ясностью указывает читателю, где истина, где жизнь, где истинный путь Православия»^¹

О литературе такого рода временами возникали разнообразные слухи. Например, в 20-х гг. среди московских церковников была распространена некая версия о том, что даже сам Святейший Патриарх Тихон будто бы ведёт более или менее регулярный дневник, отдельные листы которого передаются для хранения кому-то из близких ему светских лиц. К сомнительной достоверности такого слуха необходимо добавить и то: на протяжении десятилетий (!) никаких последующих подтверждений его не встретилось.

Авторами действительно существующих церковных мемуаров и разного рода записок можно назвать следующих архиереев нашего времени:

умерший в 1956 г. архиепископ Ярославский и Ростовский Димитрий [Градусов; схиархиепископ Лазарь], записки которого посвящены главным образом Великому Московскому Поместному Собору 1917–1918 гг., членом которого он состоял еще будучи мирянином В.В. Градусовым. После его кончины, как говорили, они поступили в архив Московской Патриархии. По словам покойного архипастыря, лично сказанным пишущему эти строки, в процессе писания отдельные главы записок зачитывались им Святейшему Патриарху Алексию [Симанскому], вносившему в них немало замечаний и корректив, так сказать, «смягчающего» характера;

скончавшийся в 1961 г. будучи на покое в Псково-Печерском монастыре небезызвестный митрополит бывший Саратовский и Вольский Вениамин [Федченков] (1880–1961). Помимо многих его работ, отчасти изданных в эмиграции, и позднейших, написанных уже по возвращении в Россию и здесь, конечно, не изданных и остающихся в рукописном виде, он, как говорили, написал обширные воспоминания о своей долгой кочевой жизни в Америке, Европе и т. д.; скончавшийся в 1934 г. титулярный митрополит Трифон [Туркестанов], в своё время весьма популярный в Москве святитель-проповедник. После кончины его стало известно, что он оставил свои мемуары, которых, впрочем, кажется, никто не видел, так как они попали в руки к его бывшему келейнику (принявшему затем священный сан), человеку, не склонному демонстрировать их широкой публике; дальнейшая судьба их неизвестна;

о мемуарных трудах митрополита бывшего Московского и Коломенского Макария [Невского], проживавшего в последние годы своей жизни в подмосковном Николо-Угрешском монастыре и скончавшегося после изгнания из монастыря в селе Котельниках, где тело его было первоначально погребено, затем ограблено могильными ворами, а спустя длительное время перенесено для захоронения под Успенский собор Троице-Сергиевой лавры, – узнаем из рукописного «Жизнеописания» его, составленного епископом бывшим Серпуховским Арсением [Жадановским]. Здесь говорится, между прочим, о том, что в монастырском помещении, занимавшемся тогда митрополитом, представителями новой государственной власти 20 июля (2 августа) 1918 г. производился обыск (явление, обычное в те годы), в результате которого были отобраны десять папок с документами и личный дневник митрополита за 1915, 1916 и 1917 годы с приложениями к нему;

митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий [Чуков], скончавшийся в 1955 г., бывший петроградский протоиерей и в 1922 г. одноделец приснопамятного Петроградского митрополита Вениамина [Казанского], погибшего вместе с тремя другими лицами в результате «процесса петроградских церковников». Протоиерей Н. К. Чуков тогда был также приговорён к высшей мере наказания, но по кассации отделался лишь недолгим отбыванием тюремного заключения.

Об этом много видавшем и пережившем (но, как впоследствии оказалось, очень нестойком) иерархе по интересующему нас вопросу в «Журнале Московской Патриархии» читаем следующие строки: у митрополита «...Григория [Чукова] есть хорошая привычка постоянно вести дневник. За годы его длинной жизни у него накопилось несчётное количество исписанных страниц. Часть их он успел обработать. Материалы, относящиеся к истории Русской Православной Церкви, он собрал в два тома. Таким образом, им написана история Церкви с 1918 по 1935 годы...» (Журнал Московской Патриархии. 1945. № 7).

Несомненно, писали и многие другие иерархи, и прочие духовные лица различного положения. Надо думать, что немало зафиксировано и благочестивыми мирянами, более или менее близко стоявшими к высшим церковным сферам. Кажется, довольно обильна литература такого рода и за рубежом. Как известно, там изданы воспоминания митрополита Евлогия [Георгиевского]^², протопресвитера Г.И. Шавельского и многих других. Немало и рукописного материала... Но, к сожалению, все многочисленные труды подобного рода и до сего времени остаются в неизвестности, и один Бог знает, когда настанет время их выхода в свет для свидетельства об истинной жизни нашей Церкви за последние 50–60 лет.

В двадцатых годах, в связи с полнейшей невозможностью публикации систематизированных церковно-исторических документов, несколько справедливых замечаний проникло и в печать, раскольническую (обновленческую) и даже антирелигиозную. Так, один из знатоков тогдашней церковной жизни писал в одном из украинских раскольничьих журналов по поводу известной тогда переписки о местоблюстительстве, возникшей между высшими представителями православной иерархии после кончины Святейшего Патриарха Тихона: «...мы искренно и сильно желаем, чтобы эта переписка скорее была напечатана в полном систематизированном виде, со всеми необходимыми точными датами, справками – вообще необходимо найти возможность собрать и издать печатно все бумаги, письма покойного Патриарха, его Местоблюстителей, виднейших иерархов, направлявших так или иначе за это время жизнь Церкви. Это издание составило бы ценный вклад в историческую литературу революционного времени...» (Украинский Православный благовестник. 1927. № 19/20).

В антицерковной печати один из бесчисленных авторов подобных «трудов», описывая (по-своему, конечно) церковные события тех же 20-х гг., восклицает: «...кто не помнит этого периода! Какой грамотный человек, изучая историю революции, может пройти мимо Церкви?..» (Попов М. Церковь в годы реакции и революции. М., 1931).

После приведённых благих пожеланий, оставшихся, конечно, гласом вопиющего в пустыне и не имеющих ни малейшей перспективы к реализации в будущем, нам остаётся упомянуть, наконец, о главном основании, побудившем заняться собиранием и систематизацией церковных актов нашего времени.

Дело в том, что обширнейшая так называемая «научно-атеистическая», «антирелигиозная» литература, т.е., та единственная допустимая у нас литература в которой волей-неволей говорится о Церкви, оказалась настолько сознательно лживой и далёкой хотя бы от элементарной объективности, настолько злобноизобретательной и фантастичной в своих инсинуациях по отношению ко всему религиозному и церковному (преимущественно православному), что ни один уважающий себя человек не может пользоваться ею как историческим источником, как материалом, пригодным для изучения положения и жизни Церкви в послереволюционное время. Вся эта масса якобы научной литературы настолько скомпрометирована своей беспардонной демагогией, подтасовыванием фактов и бессовестностью выдумок, что в глазах историка представляется ничем иным, как необъятной горой макулатуры, бумажного утильсырья или, в лучшем случае, памятником тому, как не следует вести «научно-атеистическую работу», чтобы не краснеть за нее в будущем пред лицом потомков.

Чтобы убедиться, что сказанное вполне соответствует действительности, достаточно взглянуть на первый попавшийся пример. Так, перевёртывая все кверху ногами и сваливая все с больной головы на здоровую, как это давно уже предусмотрено и разработано законспирированными «методистами» «научно-атеистической работы», в одном из творений подобного рода, например, сообщается: «Если взять руководящие директивы Главы Русской Церкви, этого духовного монарха, этой частички Николая 2, если посмотреть, какой была его реакция на важнейшие моменты нашей русской жизни, – отмечал П.А. Красиков, – то нетрудно увидеть, что она всегда выражалась в ударах по Советской власти, бросании палок под колеса советского станка. Начиная с воззвания Священного Собора, который выбрал этого Патриарха, и кончая самым последним патриаршим воззванием, – все эти документы пронизаны ненавистью к рабоче-крестьянскому правительству, к новому строю, создаваемому трудящимися массами. В них, в этих воззваниях, – постоянное стремление скомпрометировать и дискредитировать Советскую власть, оттолкнуть от неё беспартийные массы, заставить их противодействовать... колоссальной по трудности работе...» и т.д. (Судебные речи советских обвинителей. М., 1965. С. 74).

Или: «Только от имени Собора Тихон подписал 16 антисоветских посланий и воззваний к духовенству и верующим. К этому числу необходимо присовокупить и личные послания и воззвания, которые носили такой же злобный, контрреволюционный̆ характер. Антисоветская агитация, повсеместно развёрнутая церковниками, как справедливо отмечалось в журнале «Революция и церковь»^³ (1919. № 1. С. 7), носила далеко не случайный характер; наоборот, это была целая система, направленная к срыву завоеваний Октябрьской революции, сеть, которую искусно ткали патриаршие послания и указы из Москвы и нити которой, благодаря сохранившейся организации духовенства, расходились далеко по провинциальным углам...»

В другом месте того же «научно-атеистического» труда автор его, некий Роман Плаксин (кажется, псевдоним), упоминая о письме императрицы-матери Марии Феодоровны Романовой (вдовы Александра 3) к Тобольскому епископу-мученику Гермогену [Долганову]^⁴, написанном в самые первые дни февральской революции, пускается на следующий исторический подлог (обычный, впрочем, для «антирелигиозников»).

Приведя цитату из письма: «Владыко, ты носишь имя святого Гермогена, который̆ боролся за Русь: это предзнаменование!!! Теперь настал черед тебе спасать родину», – добавляет следующий̆ учёный̆ комментарий: «... Здесь императрица, мягко выражаясь, ошибалась, ибо Патриарх Гермоген не «боролся», а предавал Русь полякам в период польско-шведской интервенции...» [курсив наш. – Сост.]

С уверенностью можно представить этому «научно-атеистическому» наглецу и невежде, что его ожидают широкие перспективы на поприще безбожнического «просвещения» русского народа. Впрочем, самое поразительное здесь то, что все эти грязные фальшивки поощряет, размножает и распространяет государственное (!) издательство. (Плаксин Р.Ю. Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг. М., 1968).

Что же касается литературного стиля былого «научно-атеистического» и «антирелигиозного» творчества (против которого на одном из первых съездов партии выступал даже сам «всесоюзный̆ староста» М.И. Калинин), то кроме приведённых фрагментов проиллюстрируем его и следующими колоритными образцами:

... «Святой̆» Иоанн Златоуст, присяжный стряпчий, сменивший адвокатскую тогу на монашескую рясу, крупнейший помещик, видный̆ ханжа 4 столетия.

... «Святой̆» Григорий Богослов... виднейший̆ охранник константинопольского императора и подлейший̆ гаситель революционных движений своего времени.

...Для одурачивания трудового народа – в целях его экономического и политического угнетения – и Иоанн Златоуст, и Григорий Богослов – даже составили специальные мистификаторские поповские сценарии, так называемые обедни: литургию Иоанна Златоуста и Григория Богослова...» (Святой отрок Гавриил. М., Атеист, 1923).

В таком художественно-литературном «стиле» писался весь тот беспардонно «научно-атеистический» хлам, вся та мазня, которая бесстыдно преподносилась народу в качестве научной̆ и исторической̆ истины. Отметим, что теперь, по истечении полувека, «атеистические» дудки задудели по-иному, ибо лейтмотив их кошачьего концерта о контрреволюционности «церковной̆ организации» (т.е. Церкви) испарился сам собою, потому что звучал бы уж слишком «смешно» в наши дни, и по рецепту «методических» мудрецов заменён более «глубокой» проблематикой, анализ которой, впрочем, не входит в нашу задачу.

И вот, учитывая все это взятое вместе и то обстоятельство, что за прошедшие десятилетия каких-либо надежд на серьёзную публикацию накопившегося церковно-исторического архива революционного времени совершенно не прибавилось, мы сочли благовременным систематизировать, объединив в сборник все давно собранные нами церковно-исторические материалы, представляющие собой акты Святейшего Патриарха Тихона, а также позднейшую переписку о каноническом преемстве высшей церковной власти (вопрос о местоблюстительстве), памятную многим и столь болезненно нашумевшую в своё время.

Таким образом, основу содержания сборника составляют письменные акты Первосвятителей нашей Церкви того времени по вопросам каноническим, административным и общественно-патриотическим, а также акты, посвящённые решению весьма сложной (в значительной мере искусственно осложнённой и запутанной Е.А. Тучковым^⁵ и иже с ним) проблемы, – вопросу о Местоблюстительстве; точнее, каноническому правопреемству высшей церковной власти. Причём следует оговорить, что вопрос этот, внешне кажущийся чисто административным и отчасти даже честолюбиво-греховным, на самом деле, в тогдашних условиях существования Церкви далеко перерос эти свои внешние пределы, превратившись в арену борьбы за истину и внутреннюю свободу Церкви, став почвой для проявления героизма и мужества для одних и малодушия – для других. Потому, касаясь этой церковно-исторической эпохи, совершенно справедливо замечает один из позднейших её исследователей: «...большой интерес представляют документы того времени; никогда общественная физиономия того или иного деятеля не раскрывается так полно и определенно, как в эти дни…» (Краснов А. Очерки обновленческого движения Русской Православной Церкви: Рукопись. М., 1960^⁶).

И тем больше оснований для накапливания современных материалов о Церкви, что – как сказано в другом труде – «верные соборности иерархи уходят из жизни, ещё несколько лет, и их останется очень мало и очень скоро к диссертациям о протопопе Аввакуме станут прибавляться исторические исследования о митрополитах Кирилле [Смирнове], Веньямине [Казанском], Владимире [Богоявленском ] и многих тех, имена коих Ты, Господи, веси. Их стойкостью и самоотверженностью будут восторгаться... Эти последние могикане соборности уже уходят в историю, они уже целиком ушли в прошлое...» (Благовест. Периодический орган русских католиков. Париж. 1930. Январь–март^⁷).

Наш сборник, естественно, распадается на две части, хронологически и органически связанные между собою; в первую входят документы, исходившие от Святейшего Патриарха Тихона (1917–1925), а во вторую – документы и переписка (тянувшаяся годами) по вопросу о каноническом преемстве высшей церковной власти (1925–1943). В обоих частях, для большей ясности и полноты отображения общецерковной обстановки и развития церковных событий, зафиксированных приведёнными документами, помещён ещё ряд актов, происходящих хотя и из иных источников, но существенно связанных с современными им писаниями Патриарха и его преемников, и потому не только уместных среди последних, но, как полагаем, даже крайне необходимых для должного их уразумения; они составляют как бы некий фон, на котором действия упомянутых в них лиц приобретают ещё большую ясность и своё истинное тогдашнее значение и смысл.

К числу этих привнесённых актов принадлежат, например, следующие:

от 5(18) .06.1922. № 214: послания Патриаршего Заместителя митрополита Ярославского Агафангела [Преображенского] о вступлении его во временное управление Православной Русской Церковью в связи с заключением под стражу Святейшего Патриарха Тихона (практически не осуществлённое из-за ареста самого митрополита-Заместителя);

от 1923 г.: «Обвинительное заключение по делу граждан: Беллавина Василия Ивановича...» и др.;

от 12 (25) .06.1923. № 56: протокол распорядительного заседания судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда (по «делу» Святейшего Патриарха Тихона);

от 29.08(11.09).1924: покаянная речь обновленческого, так называемого «митрополита всея Белоруссии», Серафима [Мещерякова], произнесённая им всенародно в день храмового праздника в церкви Иоанна Предтечи на Земляном валу в Москве, за торжественным патриаршим служением. И ряд других.

Попутно следует оговорить и то обстоятельство, что в сборник включены некоторые (впрочем, довольно многочисленные) чисто административные текущие распоряжения Патриарха из числа достаточно обильных памятников его деятельности, каковые удалось собрать из различных официальных и неофициальных источников. Они подчас не имеют общецерковного значения и потому, строго говоря, их, быть может, не следовало бы помещать здесь наряду с ведущими актами. Однако, даже в этих сухих, чисто протокольных бумагах, не могла не отразиться общецерковная обстановка того времени, и, следовательно, в этом смысле им также нельзя отказать в известном историческом интересе и значимости хотя бы и рядом с принципиальными документами эпохи. Во всяком случае, стремясь воссоздать наиболее полную картину церковной обстановки тех дней на основе памятников письменности, составитель не счёл возможным пренебрегать ими.

Общее количество собранных и представленных здесь с различной полнотой церковных актов простирается до шестисот экземпляров; из них значительное большинство относится непосредственно к деятельности Святейшего Патриарха Тихона; они составляют в сборнике первую его часть (1917–1925). Содержанием второй, менее объёмистой части является, главным образом, многоболезненная переписка по вопросу о каноническом преемстве высшей церковной власти, принявшему (как упоминалось выше) неимоверно запутанный характер вследствие внешних условий жизни Церкви того времени, с одной стороны, а с другой – «усердия не по разуму» одних и злой воле других участников тех событий (1925–1943).

В качестве некоторого предисловия к сборнику, вводящего читателя в сферу канонических, исторических и этических понятий, характеризующих психо- логию церковников-патриархистов, коим – как это с достаточной ясностью уже подтвердило последующее время – по праву принадлежат сугубые «честь и поклонение» за их многотрудную и доблестную деятельность на Соборе 1917–1918 гг. и непоколебимую стойкость в последовавшие затем времена, составитель счёл наиболее целесообразным, вместо того чтобы своими словами повторять истины, уже ясно выраженные другими и более авторитетными лицами, предложить вниманию читателя ряд небольших статей на одну общую тему: о патриаршестве и соборности, так как именно эти два понятия стали как бы двумя новыми (вернее, обновлёнными) ипостасями Русского Православия в послереволюционную эпоху его бытия. То и другое воплощены в жизнь Собором 1917–1918 гг., и, как показало последующее время, они оказались столь жизненно необходимыми для Церкви, что одно только положительное разрешение и утверждение этих двух начал ставит этот Собор в ряд Великих Поместных Соборов, известных Вселенскому Православию, а Церкви нашей дало возможность канонически правильного внутреннего устроения и бытия в новых исторических условиях Её существования.

После всего сказанного остаётся заметить, что составитель отнюдь не ставил перед собой задачи как-либо тематически «подбирать» или – более того – «приглаживать» в каком бы то ни было определенном плане собранные документы, как подчас это склонны проделывать наши современные церковные «историки» при соприкосновении с реальными фактами недавнего прошлого Церкви.

По нашему понятию, объективная ценность всякого факта или памятника минувшего времени заключается именно в отражённом им «духе времени», который, быть может, во многих случаях покажется некоторым уже совершенно неприемлемым в наши дни и не отвечающим новому (с 1943 г.) курсу церковной жизни, обрётшему относительную, чисто внешнюю стабильность после длительной бурной эпохи и особенно после «золотого века» внутренней абсолютной свободы (1917–1925 гг.) и последовавшего затем периода нового церковного становления в неведомых дотоле исторических условиях, однако церковный и исторический смысл и значение этого, минувшего уже теперь «духа времени» от появившихся у нас новых точек зрения на те же вопросы утратиться не могут; нравится ли нам теперь, или не нравится чья-либо прошлая деятельность, с ней необходимо считаться как с реальным фактом, связывавшим в своё время непрерывную цепь деятельностей минувших с последующими, на которых (последующих) уже не могло не сказаться влияние этого очередного связующего звена, точно так же, как на нем самом неизбежно сказалось влияние звена предшествовавшего. Поэтому, имея в виду некоторые, так сказать, нежелательные (в кавычках), с нашей теперешней точки зрения, акты, вошедшие в состав сборника, все- таки, по нашему глубокому убеждению, следует оставить их на своём месте, согласившись с тем, что всякая правда, даже нежелательная, всегда лучше самой благонамеренной и, если можно так выразиться, «объективной» лжи, которая в своём конечном итоге никого в действительности не обманет, кроме своих непосредственных «творцов и зиждителей».

Итак, все церковно-здоровое, доброе и положительное, что заключено в собранных здесь письменных памятниках, или ошибочное и недолжное, что отразилось в них как результат субъективных понятий, убеждений и темперамента их создателей, уже не подлежит ничьей переработке и пересмотру, а должно лишь критически восприниматься в свете сегодняшнего церковного сознания и нового, современного отношения к тому же предмету, со старых (т. е. вечных) незыблемых церковных позиций, но обогащённых ведением всего того «нового», что по неисповедимым путям Промысла попущено было пережить русскому Православию в интересующий нас период времени.

Мудрость не должна бояться взглянуть в глаза правды, какова бы она ни была...

Наконец, следует отметить и то, что после того, как в конце 50-х гг. были всенародно вскрыты и заклеймены позором те негодные принципы и методы государственного руководства, которыми из своекорыстных побуждений оперировали некоторые ответственные в стране деятели, становится совершенно очевидным тот источник всех зол и напастей, систематически обрушивавшихся на Православную Церковь, коими в течение десятилетий наносился сознательный неисправимый вред бесконечному множеству русских людей, представляющих в своем целом отечественную Церковь. И если разнузданный произвол, расцветший махровым цветком на почве пресловутого «культа личности», беспрепятственно и цинично сметал с лица земли всех и все ему неугодное в сфере гражданской, то в церковной области все это имело место в первую очередь и по преимуществу под прикрытием универсальной формулы о непримиримости церковно-религиозной и господствующей гражданской идеологий, так или иначе уже свыше 50 лет сосуществующих в нашей стране. Таким образом, Русской Церкви более чем кому-либо следовало бы радоваться о восторжествовавшей истине. Говорим «следовало бы», так как в действительности вскрытые дефекты государственного руководства не создали, к глубочайшему сожалению, почвы для исправления и нормирования взаимоотношений Церкви и государства, что первоначально некоторым наивным людям казалось неизбежным при создавшихся условиях... Увы, здесь не только все осталось по-прежнему, но во многих отношениях прогрессирует в ещё более худшую – для Церкви – сторону.

Но, как бы то ни было, провозглашённая истина, хотя, к сожалению, и весьма печальная сама по себе, все-таки ещё раз подтвердила неложное свидетельство Священного Писания о том, что «велика есть истина и премогает» (2Езд.4:41). Отсюда же, по слову одного из наших подвижников благочестия 19 столетия, известною епископа Смоленского Иоанна [Соколова], для религиозного сознания с неизбежностью вытекает и то, что «мы не боимся за истину, и истина не боится за себя».

После всего вышесказанного все то множество грустных недоумений и болезненно-неразрешимых вопросов, которые невольно и во множестве возникают при ознакомлении с предлагаемыми документами, разрешаются сами собою, а составителя избавляют от печальной и тягостной обязанности их разъяснения, оставляя за ним лишь весьма скромную, чисто техническую задачу:

а) накопления актов по управлению Церковью Святейшим Патриархом Тихоном и позднейшей переписки, связанной с вопросом о каноническом преемстве высшей церковной власти;

б) уточнение – по возможности – датировки собранных письменных материалов и приведение этих датировок, во всех случаях, к обоим календарным стилям, что важно в отношении документов самого начала революции и до 20-х гг., в связи с бытовавшими тогда одновременно обоими календарными стилями;

в) раскрытие всех фамилий упоминаемых здесь иерархов (чего, к сожалению, в нашей былой и современной церковной печати не делается), что исключает путаницу в определении авторства того или иного акта (или действия) при одновременном наличии в составе епископата целого ряда иерархов, носящих одинаковое имя.

Главное же – повторим ещё раз, – что никакой редакционной или («хотя бы») стилистической, литературной обработке ни один документ не подвергался и все они представлены в том своём виде, в каком поступили некогда в наше собрание из самых разнообразных источников. Фальсифицировать историю – не только общественное преступление, но, рассуждая с церковных позиций, и немалый грех, ибо этим сознательно искажались бы провиденциальные минувшие пути человека в его земном движении к Вечности, правдивое отображение и изучение коих всегда назидательно и практически полезно для избежания пагубных повторных заблуждений в будущем.

И ещё два слова о возможных ошибках в тексте. К сожалению, в трудах подобного рода они почти неизбежны; стоит только представить себе все то количество рук, которыми в разных условиях переписывались, перепечатывались и через которые вообще прошли наши документы, прежде чем они попали в сборник, как совершенная неизбежность орфографических, а также стилистических и иных погрешностей и пропусков станет очевидной. Следует иметь в виду и то, что – по-видимому – в отдельных случаях некоторые акты восстанавливались на бумаге по устной передаче, безусловно не точно воспроизводившей первичный текст документа. Последние факты, конечно, единичны, но некоторые из них имеют явно фантастический облик (например, письмо Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра [Полянского], отправленное им из места заключения митрополиту Ярославскому Агафангелу

[Преображенскому], по вопросу о передаче местоблюстительских прав и обязанностей, от 9 (22).05.1926 г.).

Встречаются и явные апокрифы.

Таким образом, при всем стремлении сохранить первоначальный, действительный, не искажённый переписками текст того или иного документа, полной уверенности в этом быть, конечно, не может, и, если в будущем выявятся какие-либо погрешности в собранных у нас текстах и возможность исправления их по более достоверным, – это вызовет лишь чувство благодарности.

За возможные опечатки в тексте заранее просим у благосклонного читателя извинения.

И наконец: по установившейся доброй традиции, а главнее того, повинуясь внутреннему побуждению, приносим нашу глубочайшую, сердечную благодарность всем многочисленным лицам из епископата, клира и мирян, в своё время с готовностью содействовавшим накоплению наших материалов, вследствие чего теперь открывается возможность и будущим православным русским людям ознакомиться по документальным данным с минувшими судьбами отечественной Церкви и многотрудной деятельностью возглавлявших её архипастырей.

Отмечая с великим прискорбием, что теперь, когда пишутся эти строки, никого из них нет в живых, помянем с тёплой благодарностью хотя бы их имена: Пётр [Руднев], архиепископ Самарский; Сергий [Гришин], архиепископ Горьковский; Тихон [Шарапов], епископ Алма-Атинский; Аркадий [Остальский], епископ Лубенский; Иероним [Захаров], архиепископ Ростовский Новочеркасский; священноархимандрит Иоанн, ризничий Московского Богоявленского монастыря; священноархимандрит Сергий [Гаврилов] , секретарь Таллинского епархиального управления; схиигумен Савватий [Крутень], духовник Одесского архиерейского дома; бродяжный иеромонах Нестор [Постников], постриженик былой Ниловой пустыни [Тверская епархия]; протоиерей-композитор о. Димитрий Баянов, благочинный градских церквей Сергиева Посада; учёный археолог Григорий Афанасьевич Красноцветов, делопроизводитель Временного при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя Священного Синода; Николай Васильевич Бойцов бывший помощник инспектора Московской Духовной Семинарии; Мария Ивановна Жиго, благочестивая москвичка, и иные многие.

Заканчивая на этом краткое предуведомление благосклонного читателя, воспользуемся словами одного весьма редкого церковного издания конца 20-х гг., словами, которые, как нам кажется, вполне здесь уместны:

«Прошу прощения, если я сказал не так, как хотелось бы христианину, с ревностью пророка Илии и с праведностью Иоанна, сына Захариина. Но все же я имею дерзновение сказать: «не тщетно трудился» (Флп.2:16), – «Любочестив бо сый Владыка, приемлет последнего, яко же и первого... и последнего милует, и первому угождает... и дела приемлет, и предложение хвалит... Тому слава и держава, во веки веков. Аминь» (св. Иоанн Златоуст. «Слово во Святую и Великую неделю Пасхи»)… (Затворник А. Обновленцы по суду канонов Вселенской Православной Церкви. Уфа, 1927).

Составитель

Вместо предисловия

Восстановление патриаршества в России в 1917 году. Статьи-речи о сущности русского патриаршества и соборности. Смысл патриаршества в России

Член Собора проф. С.Н. Булгаков

Когда члены Всероссийского Церковного Собора съезжались в Москву, то лишь у немногих было определенное мнение по вопросу о патриаршестве, а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления. Бесспорно, нечто совершилось здесь, в самой атмосфере соборной: произошло новое духовное рождение, в недрах соборности церковной родилось патриаршество. Высказывалось много практических мотивов и за, и против него. Для одних зрелище событий понуждало искать в нем новый единящий центр народный, обвеянный к тому же священным преданием славного прошлого; для других, наоборот, по тем же мотивам единоличный характер церковного предстоятельства возбуждал и церковные и политические опасения. Первых патриаршество соблазняло, вторых – отталкивало по мотивам практического и, можно сказать, оппортунистского характера. Однако такой оппортунизм (или, если употребить модное философское выражение, «психологизм») при обсуждении столь важного вопроса должен быть всячески избегаем. Решение вопроса о патриаршестве не может, конечно, зависеть от того, хотим ли мы его или не хотим, ибо, очевидно, мы не можем измыслить по своей воле патриаршества, если его не дано в предании и сознании церковном, как и не можем остановить нового рождения, если оно совершается. Иначе говоря, речь идёт, прежде всего, о том, какова «онтология» патриаршества, в чем его природа. Некоторые ярые защитники его восстановления решали этот вопрос очень просто: патриаршество есть нормальный канонический строй Поместной Церкви, оно уже было в Русской Церкви и было насильственно устранено; поэтому оно должно быть восстановлено, не может не быть восстановлено, и речь идёт только об этой автоматической реставрации. Что дело, однако, не стоит так просто, свидетельствует, прежде всего, живое соборное сознание, которое долго выбаливало и переваливало это новое рождение, вместо простой исторической или канонической справки. С этой точки зрения пришлось бы, далее, признать весь синодальный период нашей Церкви, прославленный явлениями великих святых и составляющий для нас теперь исходную эпоху, не только «неканоническим», проще говоря, имеющим недостатки церковного устройства, но и прямо нецерковным, «еретическим». Но это значило бы допустить катастрофический перерыв в жизни Русской Церкви, который явился бы непоправимым. Между тем наш Синод, по каким бы там ни было мотивам, признан был восточными патриархами с ними равночестным и тоже «святейшим». И в этом смысле Русская Церковь, конечно, могла бы и теперь оставаться при синодальном строе, никакой необходимости восстановления патриаршества здесь нет, и речь может идти лишь об его возможности, которая становится действительностью только в творческом акте церковного соборного сознания. Восстанавливаемое патриаршество не есть лишь реставрация, но совершенно новый акт Русской Церкви, хотя, конечно, она и действует здесь в согласии с древним преданием. Церковные каноны, на которые обычно ссылаются, утверждают общую необходимость личного «главы» или предстоятеля Церкви (Апостольские правила 9^⁸, 34)^⁹ и устанавливают специально компетенцию пяти патриархов: римского, константинопольского, антиохийского, александрийского, иерусалимского; о русском патриаршестве в эпоху Вселенских Соборов, конечно, не могло быть и речи. Смысл канонов и церковно-исторических указаний сводится к тому, что, по мере возникновения и сплочения местных, территориальных или национальных Церквей, их иерархическая организация принимает форму патриархата, обнимавшего несколько митрополичьих округов. Так, при благоприятных исторических обстоятельствах, которыми явились одновременное возрастание Москвы и падение Византии, возникло и русское патриаршество, и Русская Церковь сознала себя патриархатом, имеющим своего предстоятеля и отца. В этом смысле патриаршество не есть, конечно, догмат Православной Церкви, каким является папство для католичества. Уже Флорентийский Собор 1439 г. определяет, что римский первосвященник должен universum orbem tenere primatum^¹⁰, а Ватиканский Собор 1870 г. приписывает ему plenam aut supremam potestatem jurisdictions in universam ecclesiam^¹¹.

Патриаршество есть исторически возникшее установление церковное, имеющее твёрдую основу в каноническом и вероучительном предании и вызываемое потребностями развивающейся жизни. Русская Церковь ныне восстановляет патриаршество по вольному движению любви церковной, но она, конечно, не могла бы сего совершить, если бы для этого не имелось достаточных оснований в её природе и учении.

Итак, что же такое патриаршество? Идёт ли речь лишь о почётном председательстве Синода, «титулярном патриархе», права которого надо предусмотрительно ограничить «конституцией», о новой должности или церковном чине? Так склонны думать многие, по формуле «первый между равными», делающие логическое ударение не над «первый», но над «равными», и первенству власти противопоставляющие безвластное первенство чести. Однако в жизни Церкви это «первенство чести» придаёт свой особый, хотя и не поддающийся точному определению, авторитет, и церковное чувство, вопреки этим конституционным теориям, склонно воспринимать патриаршество не только как должность, но и как особый священный сан, коему соответствует своя особая помазанность (в древнерусском чине поставления в патриарха к нему применялось даже новое рукоположение во епископа; теперь, конечно, такая практика оставлена). Мы не хотим прибавлять к трём степеням священства ещё четвертой, и патриарх есть, конечно, только епископ, коему, однако, вверяется особое служение – быть единоличным предстоятелем Поместной Церкви. Но вот это-то качество патриаршего сана, которое присуще ему в церковном сознании, нельзя умалить никакими параграфами конституции, хотя в то же время, рассуждая юридически, он не есть абсолютный глава Церкви, а только председатель Синода. При этом совершенно ясно, что хотя между правами этого председательствующего первоиерарха, будь он патриарх или же только митрополит, и не существует ощутительной разницы, однако авторитет того и другого будет не одинаков, хотя эти преимущества патриаршего сана и не могут быть отчётливо выражены юридически. Католичество находится в этом отношении в более выгодном положении со своим ватиканским догматом, в котором соборность приносится в жертву иерархическому авторитету (однако не нужно и здесь заходить дальше, чем следует, и утверждать, будто католичество вовсе исключает начало соборности: ведь даже догмат ватиканский, утверждающий непогрешимость всего ex cathedra^¹² высказываемого папой, ex sese, non autem ex consensu ecclesiae^¹³, был все-таки провозглашён собором sacro approbante concilio^¹⁴. Для Православия, где с равной силой утверждаются начала и соборности и иерархизма (ибо, конечно, между обоими этими началами нет антагонизма, но существует гармоническое согласие), дать юридически чёткое определение затруднительно, и важнее этой юридической анатомии здесь физиология. А она-то говорит, что, помимо церковно-канонических прав, патриарх имеет ещё особый иерархический авторитет, ибо в нем выражается живое единство Поместной Церкви. Этот авторитет связан с самим саном, а не с личными только качествами его носителя, которые способны лишь возвеличить или умалить его авторитет. В нем Поместная Церковь осознает себя органической частью Церкви Вселенской.

В этом сознании заключается, пожалуй, самое существенное и новое из того, что приходит к нам с патриархом. Мы уже сказали, что не видим в нем археологической реставрации, хотя он и связан со священным преданием церковной старины. Патриаршество восстановляется у нас теперь при иных условиях, внешних и внутренних, нежели в Московской Руси. И прежде всего, там оно соединялось с укреплением царской власти и служило её возвеличению, само терпя, быть может, ущерб от этого последнего. Царской власти принадлежали и законные права в Церкви, кроме тех, которые она узурпировала, идя путём цезарепапизма. Теперь к патриаршеству и ко всей Церкви отходит и эта власть; патриаршество является символом церковной независимости, причём ему приходится вести церковный корабль по бурным волнам среди всеобщей смуты вместо прежней безопасности в гавани государства. Но ещё важнее внутреннее различие. Московская Русь, особенно после падения Византии, была поражена болезнью религиозного национализма, а вместе с тем и провинциализма с его кичливостью. Москва осознала себя «третьим Римом» и своё местное предание стала непосредственно приравнивать вселенскому. Патриаршество тоща могло являться и лишним мотивом для такого самопревознесения. Предельным выражением религиозного национализма и провинциализма явился раскол в нашей Церкви, возникший именно на почве недостаточного различения местного и вселенского предания (я оставляю здесь вне внимания другие его мотивы). Исторической карой за это обособление Русской Церкви от вселенского сознания явилась реформа Петра, открывшая синодальный период Русской Церкви.

Пётр внёс в церковное управление протестантское начало огосударствления Церкви (cujus regio eius religio), превратив Церковь в синодальное ведомство. Вместе с тем он видоизменил и старое понимание идеи «православного царя», подменив его полицейско-бюрократическим абсолютизмом немецкого образца. Поставив Церковь под колпак государства и превратив её в синодальное ведомство, Пётр укрепил наш церковный провинциализм, с верным инстинктом лишив Церковь патриарха и заменив его Синодом, который и стал живым символом этого провинциализма. Этим вносилось в Церковь ведомственное, сословное начало, воцарялась та затхлость и бескрылость, которая так болезненно ощущается и сейчас. Европеизируя Россию через Петербург, окно в Германию, Пётр прививал России яды протестантской культуры, в то же время парализуя жизнь Церкви и преграждая путь к вселенскому её самосознанию. Результаты этого рокового пути, пройдённого нами до конца, теперь определились: они оказались одинаково гибельны и для государственной, и для церковной жизни.

Теперь мы стоим на повороте, перед неведомым будущим и страшным настоящим.

И вот в жизни Церкви ранее, чем в жизни государства, началась работа положительного строительства, и в восстановлении патриаршества полагается одна из его основ. В отличие от Московской Руси, где патриаршество все-таки являлось лишним средством национального обособления, ныне для нас оно есть орган вселенского сознания Православной Церкви, каким не мог являться провинциальный коллегиум Синода. Патриарх есть церковная вершина, возвышающаяся над местной оградой, видящая другие вершины и видимая ими. Вместе с его появлением неизбежно возникает вопрос об его соотношении с другими патриархами, следовательно, об организации власти и по всей Вселенской Церкви, о соотношении всех патриархий. И здесь мы снова вступаем на древне-каноническую почву. Ибо в канонах, действительно, ставился этот вопрос. В ту пору он обычно решался в смысле признания первенства чести за римской кафедрой, за которою непосредственно следовала константинопольская^¹⁵ (см. 3-е правило 2 Вселенского Собора, где установляется, что «константинопольский епископ имеет преимущество чести вслед за римским μετὰ τὸν τῆϛ Ῥώμηϛ ὲπίσκοπον^¹⁶. Ср. также 28-е правило 4 Вселенского Собора, где град царя и синклита признается вторым после Рима – δευτέραν μετ ὲκείνην^¹⁷. Ср. также 36-е правила Трулльского Собора, 3, 4 и 5-е правила Сардикского Собора.

После разрыва Константинополя с Римом эти отношения, очевидно, должны были определяться иначе, однако самый вопрос не может быть упразднён. И с этим стоит в связи и более общий и важный вопрос – о живом выражении этого вселенского сознания, т. е. не о Поместном только, но и о Вселенском Соборе. А потребность в последнем начинает уже намечаться: мы стоим накануне большого догматического движения, и признаки его налицо. Достаточно указать на возникший уже вопрос о смысле почитания имени Божия, в котором затрагивается самое существо Православия. Но и помимо этого, мы живём в такую эпоху, когда замкнутое, провинциальное существование Поместной Церкви становится уже невозможным, когда возникает ряд вопросов не только международного, но и междувероисповедного характера. Вопросы англиканства, старокатоличества и т. п. только отсрочиваются нами. А важнее всего, конечно, стоит вопрос об основной болезни всего христианского мира, о разделении между восточной и западной Церковью, которое не может не вызывать непрестанной боли в христианском сердце. В европейской, а вместе и русской трагедии, развёртывающейся перед нашими глазами, не осуществляется ли ныне то зло, которое было посеяно тысячу лет назад, в те недобрые дни, когда назревала последняя распря константинопольского и римского престолов? И если Провидению угодно, чтобы настал наконец исторический час, когда ощутится близость чуда – нового мира по всей Вселенской Церкви, то мы должны быть готовы, чресла наши препоясаны и светильники горящи. Вот какие всемирно-исторические перспективы открываются с той вершины, на которой мы ныне находимся, вот какие думы навевает день торжественного настолования Святейшего Патриарха всея России. В таком смысле приемлем мы совершающееся торжество.

Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. 3 Приложение 1 к Деянию 31. Пг., 1918

Примечание составителя. Автор статьи – Булгаков Сергей Николаевич, член Собора 1917–1918 гг. по избранию от Таврической епархии, член Высшего Церковного Совета при Патриархе Всероссийском; профессор Московского коммерческого института и университета; доктор политической экономии (в прошлом – марксист). Позже принимает священный сан и эмигрирует за границу; профессор Православного Богословского института в Париже; инициатор нашумевшей в своё время (особенно на Западе) доктрины о «Софии, премудрости Божией» (не получившей санкции Русской Церкви) и автор многочисленных богословских трудов, изданных за границей.

В защиту патриаршества

Член Собора Н.И. Троицкий

В одной из древнейших книг Библии изложена беседа друзей-мудрецов о многострадальном патриархе-праведнике. Когда прения собеседников затягивались, то один из друзей-собеседников даёт другому совет: «Вопроси рода первого, исследи же по роду отцев... Не сии ли научат тя и возвестят ти и от сердца изнесут словеса?» (Иов.8:8–10).

Так и нам по вопросу о патриархе полезно обращаться ко временам предков, исследовать дело в историческом его происхождении, первоначальной постановке и последующем развитии. Но к какой истории нужно обратиться? Так как у нас идёт дело не о вселенском патриархе, а собственно, о патриархе русском, то и обратимся к своей родной истории и посмотрим, почему и для чего возникло патриаршество на Руси. Дело это как будто известно всем, но выяснено оно здесь недостаточно точно и, в отношении к вопросу о восстановлении патриаршества, требует пересмотра вновь.

На вопрос о том, что было причиной – побуждением к учреждению патриаршества, историки обыкновенно и, как это известно, отвечают: разобщённость Русской Церкви от греческой после завоевания Царьграда османами, увеличение территории и созревшая независимость русского государства от всякой иноземной власти, что благоприятствовало внешней независимости и самой Церкви, т. е. её автокефальности. Этому всему и должно было соответствовать историческое появление патриаршества, долженствовавшее возвысить и украсить такую Церковь.

Но если такие обстоятельства сами собой возбуждали вопрос об автокефальности Церкви Русской и возглавлении её патриархом, то инициатива этого дела должна была бы исходить от самой же Церкви или, в частности, от её иерархии: ведь именно самой Церкви нужна была эта видимая глава – патриарх – для единения силы и украшения Церкви. Между тем дело возбудили не церковное правительство и не народ. Почему же? Может быть, потому что Церковь не могла этого сделать, так как над ней тяготел цезарепапизм? Здесь, действительно, некоторые из собеседников утверждали, что наличность такого цезарепапизма имела место в нашей древней истории ещё и до Св. Синода, до реформ Петра 1 и даже до патриаршества. Утверждение совершенно неосновательное, представляющее только недоразумение. История Древней Руси знает отдельные факты насилия над церковной властью со стороны власти государственной, но чтобы государственная власть по принципу боролась с властью церковной, с целью подчинить её себе, такого, собственно принципиального, стремления государственной власти в отношении к церковной никогда не было. Совершенно наоборот, не кто иной, как именно «царь всея Руси» первый возбудил дело об устройстве патриаршества и сам лично совершил возведение патриарха властного. Это совершенно уничтожает самую мысль о цезарепапизме в истории нашей Церкви досинодальной эпохи, что, несомненно, возвышает и авторитет Церкви того времени в отношении чистоты её Православия.

Припомним, что говорил инициатор устроения патриаршества на Руси, царь Феодор. Вот его подлинные слова; «Восточные Патриархи только имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены; наша же страна благодатью Божией все больше расширяется, и потому я хочу устроить в Москве превысочайший престол патриарший». Это желание царя поддержали бояре, особенно Годунов. «Я хочу, – говорит царь, – чтобы был патриарх, хочу, чтобы он был не только первосвятителем, но имел бы и действительную власть, а не номинальную, как восточные патриархи, нет, – чтобы престол его был превысочайшим...» Затем при самом поставлении Патриарха Иова «царь, возложив на него драгоценный крест, зелёную мантию с источниками, белый клобук с знамением креста, подал ему жезл св. Петра Митрополита и в приветственной речи повелел ему именоваться Главою епископов, Отцом отцов, Патриархом всех земель северных – по милости Божией и царской».

Спрашивается: если бы прежде, во время Грозного, имел место принципиальный цезарепапизм, то как могло появиться такое решительное желание у наследника его престола, – я хочу устроить престол патриарший, чего отнюдь не хотел столь настойчивый в исполнении своих желаний его Грозный отец? Откуда это и такая роскошь власти патриаршей? Почему царю пожелалось со своим высоким престолом царским рядом поставить патриарший престол, да ещё превысочайший? Нет, не те были истинные причины устроения патриаршества в России, какие указывает сам царь, по крайней мере – не одни эти. Нет, была иная, истинная и весьма важная причина, историческая. Возвышение церковной власти требовалось ходом исторического развития жизни русского государства и тем состоянием его, в котором оно было поставлено и оставлено царём Грозным наследнику своего престола, сыну Феодору.

В конце царствования Грозного, когда погибли последние удельные князья, Юрий Смоленский и Владимир Старицкий, было завершено объединение русских областей, составилось единое царство, но единение это ещё далеко не было прочным, – оно держалось только железной дланью такого «Самодержца всея Руси», каким был Иван 4 Васильевич, пред кем все и везде трепетали. Иначе имело себя государство по смерти Грозного царя, при его сыне, благочестивом, но слабом Феодоре. При таком государе отдельные области, как Тверь, Рязань, Смоленск, особенно недавно покорённые – Казань, Сибирь и др., с потомками – наследниками князей тех княжеств и областей, хорошо знавших о насилиях и жестокостях Грозного, и с их архиепископами и митрополитами, могли ещё думать о своей самостоятельности и отделиться от Москвы. Необходимо нужно было объединить те области и духовной властью, крепкой в церковном её средоточии, что, конечно, было весьма благодетельно и для всей Русской Церкви. А таким средоточием и был патриарший превысочайший престол в центре государства – в царствующем граде Москве. И действительно, никто другой не мог так хорошо служить этой цели, как Владыка, Святейший Патриарх всея Руси. Потому-то и царь Феодор, и Борис Годунов, особенно последний, так настаивали на избрании патриарха собственно русского, именно Иова, а не Цареградского патриарха Иеремии^¹⁸: ведь и Иеремия мог бы возглавлять Русскую Церковь и служить её интересам, но – не интересам государства, для чего был более пригоден Иов.

Годунов говорил, что «Иеремия не может быть патриархом на Москве, потому что не знает языка, ни обычаев России, не может быть наставником венценосца без толмача, коему непристойно читать в глубине души государя». Речь Годунова хитроумная. Однако нетрудно заметить, что в интимном отношении патриарха к царю толмач был, конечно, не главным препятствием. Ведь если царь и люди, ему преданные, ясно понимали, что «толмачу читать в глубине души государя не пристойно», то, без сомнения, не менее ясно они сознавали, что в глубине души царя есть многое, что патриарх Иеремия вообще – посредственно или непосредственно – не должен был знать, но не как патриарх, а как иноземец. Если же он и мог быть наблюдателем – свидетелем того, что царь предпринимает, то, по осторожному мнению царя и бояр, он должен был это ведать со стороны, из-за Москвы и на значительно далеком от неё расстоянии, – из Владимира, куда ему и предложено было переселиться... Здесь, значит, тот же Иеремия мог быть русским патриархом, хотя не знал ни языка, ни обычаев русских, почему же только не в Москве?.. Что же касается патриарха из русских, то, очевидно, царь ставил патриарха в самое близкое отношение к себе, желал иметь его как бы своим вторым «я»: патриарх непосредственно должен был «читать даже в глубине души» царя, при полной его откровенности и искренности, чтобы быть в состоянии быть верным его наставником... Такое отношение царя к патриарху, безусловно отстраняя мысль о цезарепапизме, наоборот, решительно утверждает то убеждение, что в данный момент патриарх необходимо нужен был прежде всего для самого царя и его царства.

Царь Феодор мог возлагать такие большие надежды на патриарха, потому что ему хорошо были известны заслуги и сила влияния на народ владык и древних и позднейших времён и таких, как московские святители Филипп и Макарий. И только зная это и твёрдо рассчитывая на твёрдую преданность святителей своему долгу пред царём и отечеством, Феодор произнёс знаменитые слова своей царской воли: «Я хочу устроить в Москве превысочайший престол патриарший...» – и, нисколько не страшась за будущее своего царского самодержавия, действительно поставил этот превысочайший престол рядом со своим в 1589 г. Получилась картина поистине умилительная, когда эти два трона, царский и патриарший, стали рядом в Успенском соборе: престол царя и престол патриарха – пред престолом «Царя царствующих и Вечного Первосвященника, прошедшего небеса». Так две власти верховные на земле, поддерживаемые одна другой, стали под сенью единой благодати Вседержителя Христа.

Надежды царя Феодора, возлагавшиеся им на патриарха, оправдались: это вскоре показали исторические обстоятельства. Когда наступило на Руси «лихолетие» самозванщины и происходила постоянная смена правительства, то Святейший Гермоген спас Православие; а когда избран был царём Михаил, то патриарх Филарет помогал и помог ему – царю – собрать и восстановить Московское государство из пепла и развалин, освободить народ от «воров» и мятежников...

Скажут: но патриарх Никон стремился к преобладанию даже над царём. – Да, но когда власть Никона переходила в самовластие, то он был низложен Собором и заточен в монастырь.

Скажут: царь Пётр и без патриарха создал империю. – Да, но, когда им созданные «коллегии», или своего рода «товарищества», – Сенат и Синод, – наименовали его Императором и Отцом Отечества, то народ православный назвал его Антихристом, и это, между прочим, за упразднение патриаршества...

Вот с этого-то времени и начался истинный цезарепапизм, принципиальный, проявлявшийся не в отдельных фактах насилия государственной власти над церковной, а во всех делах, когда Церковь соприкасалась с государственной властью, самодержавной до абсолютизма. И с этих пор мы видим, как и какими средствами государственная власть овладевала иерархией и подчиняла её себе.

Духовная иерархия стала параллельно гражданской и даже наподобие оной. Иерархи превратились в сановников – по степеням... Святители стали кавалерами – по степеням.,. Знаменитый Платон [Левшин], митрополит Московский, этот ученейший между иерархами своего века, муж высоких добродетелей, превосходный администратор, вынужден был носить орден Анны выше св. панагии. Но самым показательным выражением такой императорской тенденциозной милости служит возложение на святителей знаков даже воинского звания... Современник митрополита Платона, Ириней [Клементьевский, 1753–1818], архиепископ Псковский, Лифляндский и Курляндский и кавалер ордена св. Александра Невского, член Святейшего Синода и Императорской Российской Академии, возлагая на себя панагию с изображением великого князя, по-видимому, св. Александра Невского, и облачаясь в мантию, помещал на ней – на левом плече – орденскую звезду, а на правом – аксельбанты... какие у жандармов, фельдъегерей, генералов штаба, адъютантов и т. п.^¹⁹ И вот, если некогда митрополит св. Филипп [Колычев], обличая царя Грозного, говорил ему: «В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя православного», – то царь Грозный, увидав архиепископа Иринея, имел бы ещё большее право сказать ему, что в таком странном облачении он не узнает святителя Церкви Православной... Но владыке Иринею это облачение, очевидно, так нравилось, что он распорядился снять с себя в таком виде портрет и тем увековечил весьма характерный момент в своём движении, с одной стороны – вверх по лестнице кавалерственной, с другой – вниз по наклонной плоскости падения синодальной иерархии... Ничего подобного не было прежде, ни до патриархов, ни в их время. Владыки теперь, в синодальную эпоху, стали крепко держаться за эти орденские награды, а обер-прокуроры, одаряя владык этими императорскими звёздами и лентами, тем самым, как и многим другим, крепко держали их в покорности своей власти: эту власть обер-прокуроры развивали до самовластия и это самовластие доводили иногда до нелепости. Известный Мелиссино^²⁰, например, считал «нужным позаботиться об ослаблении и сокращении православных постов» или – «запретить ношение по домам церковных икон» и т. п.

Вот это-то крайнее преобладание императорской абсолютной власти над церковной и создало и давно уже крайнюю потребность в восстановлении власти церковной, независимой в своей сфере от вмешательства государства, т. е. потребность в восстановлении патриаршества.

Но, если по указанию самой истории уже необходимо восстановление патриаршества на Руси, то спрашивается: каким же должен быть патриарх в отношении к прочей иерархии, особенно – к епископам? На это уже существует ответ: в отношении к епископам патриарх должен быть «первым иерархом между равными». И это есть совершенно точное о нем понятие, и только оно придаёт ему истинно апостольский характер. Здесь, в обширных речах, некоторые собеседники несколько касались святости Церкви, многие и много до излишества говорили о соборности её, но сравнительно очень мало было сказано о её апостольстве. А между тем именно с этим её характером стоит в связи данное понятие о патриархе как «первом между равными». По этому предмету некоторые здесь прямо заявляли о своём решительном недоумении, – что «такого-де лица и представить нельзя...», что «такое-де понятие просто бессмыслица...» А нам это заявление о таком недоумении и в столь резких выражениях представляется глубоко кощунственным, если не прямо богохульным...

Нет, понятие «первый между равными» имеет для себя глубокое догматическое и историческое основание. Пред вознесением Своим на небо Спаситель, посылая учеников Своих на всемирную проповедь, повелел им: «Шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф.28:19). И мы православно исповедуем, что Лица Св. Троицы равны и равночестны, но первое именуется Отцом, и это Лицо Отца будет именоваться всегда первым из трех Лиц Св. Троицы, равных между собою. Перестановка здесь невозможна, и порядок этот останется вечнонеизменным, ибо и он основывается на истории Божественного откровения. Лицо Отца открывается первым, ибо «тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать живот вечный» (Ин.3:16). Лицо Сына открывается вторым, ибо Сын говорит о Святом Духе: «И аз умолю Отца, и иного Утешителя даст вам, да будет с вами в век» (Ин.14:1.6). Такова последовательность в откровении Триединого Божества в историческом деле устроения нашего спасения. Как же можно изменить сей порядок! И при этом порядке Лица Св. Троицы все равны: здесь нет подчинения одного Лица другому, но есть первое между равными – всегда первое между всегда равными, и при таком равенстве сии Лица никогда не могут быть смешиваемы и переставляемы. Посему-то и Спаситель, открывший тайну трех Лиц Божества, повелел возвещать её только в порядке исторического откровения, как она действительно была и пребудет открытою. Ввиду сего желалось бы нам спросить недоумевающего нашего собеседника: «Учитель Израилев, сих ли не веси?»^²¹.

Но, от Евангельской догмы переходя к апостольской истории, видим, что идея «первый между равными» встречается при самом возникновении Апостольской Церкви, – в первом сонме 12 апостолов. Находясь в пределах Кесарии Филипповой, Спаситель обратился к 12 ученикам с вопросом: «За кого вы почитаете Меня?» Из числа Его равных доселе по своему достоинству учеников выступает Симон Ионин первым и отвечает за всех: «Ты Христос, Сын Бога Живаго...»^²². В момент своего выступления Симон был совершенно равен с другими: в этот момент он даже еще не имел и знаменательного названия Кифа, или Пётр, которое было ему дано после его ответа – исповедания. Название Кифа, или Пётр, что значит «скала», есть отличие чести, а не преимущество власти. Подобные знаменательные имена давал Спаситель и другим Своим ученикам: так, апостолы Иаков и Иоанн, сыны Зеведеевы, за свою пламенную ревность к делу проповеди и обращения самарян получили название Бенейрегешь или Воанергес, что значит «сыны грома», т. е. молнии (Мк.3:14, 16–17; ср. Лк.9:54, 56 и 1Ин.4:1–3). И это наименование также было отличием их чести, а не преимуществом власти.

Когда по вознесении Господа нужно было избрать двенадцатого апостола на место Иуды, то это в высшей степени важное дело возбудил первый – Симон Пётр, и опять как первый между равными. «Став посреди учеников» (а это значит – как равный между ними), Пётр сказал: мужи братия! надо, чтобы ещё один из нас вместе с нами был свидетелем воскресения Господа и пр. (Деян.1:15, 21–22 и сл.). И ещё примечательнее: в день Пятидесятницы, по сошествии Св. Духа равно на всех апостолов, когда народ, видя чудесное событие, изумлялся и недоумевал, что это значит, то «Пётр, став с одиннадцатью» (очевидно, как первый между равными и от лица всех), воздвиг голос свой и объяснил «всему дому», т. е. народу Израилеву, что «Бог соделал Господом и Христом Иисуса Распятого». Тоща же и слушатели обратились к Петру, как к первому из сонма апостолов, с весьма важным вопросом их жизни: «Что нам делать?» Пётр снова отвечает первым: «Покайтесь, и да крестится каждый из вас» (Деян.2:14, 22–24, 35:36–38).

Наконец, и на Апостольском Соборе в Иерусалиме ап. Иаков, этот «сын грома», первого говорившего там апостола называет только «Симон», не прибавляя наименования «Пётр», как не выражающего собой преимущества его власти. Хотя ап. Пётр и указывает здесь на то, что Бог избрал его первым из среды апостолов, чтобы из уст его язычники услышали слово Евангелия и уверовали; однако, и столь уполномоченный в этом отношении к язычникам, он не желает действовать единовластно, а действует в согласии со всею Церковью. И окончательно решающее слово произнёс ап. Иаков, а не Пётр (Деян.11:1, 4–10, 15–18, 15, 7, 13–14, 19, 22–23). И это неизменно должно было так совершиться потому, что право учения, власть прощения грехов и благодать чудотворений апостолам принадлежали всем в равной степени.

Итак, и самому Христу, и апостолам, и всему народу Симон Пётр говорил как «первый между равными», или, как выражается дееписатель Лука, «став посреди учеников» или «став с одиннадцатью». И, будучи первым между равными, что же, собственно, делает Симон Пётр? Пред Христом он излагает исповедание веры апостолов; между апостолами он возбуждает и совершает дело избрания и поставления апостола; пред всем народом, в присутствии всех апостолов, он проповедует о воскресении Распятого, утверждая новый догмат – о даровании Церкви обильных даров благодати, совершает таинства покаяния и крещения новообращённых. Наконец, на Соборе Апостольском он первым произносит речь по существенному важному вопросу о принятии новообращённых из язычников в лоно Церкви Христовой с равным правом на получение благодати, какое имели обращённые из иудеев, совершавшие обрезание по закону Моисееву, иначе об отмене обрезания. И все это делает ап. Пётр не единолично и не единовластно, а вместе с другими апостолами, как имеющими с ним равные права. Но, как первый и таковой между сими ему равными, он и есть апостольский прототип всех патриархов последующих исторических времён Церкви Православной Вселенской. Таким-то именно и должен быть и высший иерарх Русской Церкви: «как первый между равными ему иерархами», первый – и в деле исповедания веры, и в управлении Церковью, и в приумножении ее членов.

Таковое, истинно апостольское патриаршество и предстанет в Русской Церкви, если патриарх её будет именно как первый между равными. Однако, говорят, трудно, даже невозможно найти идеально-совершенное лицо, которое было бы достойно столь высокого сана и достаточно по своим личным силам для столь трудной должности. Да, но в делах, касающихся области научных знаний и глубоких специальных исследований в этой области, патриарху обязана и будет помогать академическая кафедральная учёность. А чтобы патриарх непостыдно совершал свой подвиг труднейшего из всех служений, особенно в наше время, сего ради наша Всероссийская Православная Святая Церковь помолится и непрестанно будет молиться о патриархе как своем отце, да приидет на него сугубая благодать Всесвятаго Духа

Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. 3 Приложение 11 к Деянию 31. Пг, 1918

Примечание составителя. Автор статьи – Троицкий Николай Иванович, член Собора 1917–1918 гг. по избранию от Тульской епархии; магистр богословия; заведующий Тульской палатой древностей.

Патриаршество и соборность

Член Собора А.В. Васильев

Православное исповедание веры гласит о Святой, Соборной и Апостольской Церкви. Святость Церкви обусловливается верностью её апостольскому преданию и соборности. Существеннейшая же часть апостольского в Церкви предания, это – её священноначалие, не даваемое преемственно через рукоположение святительское от апостолов. Православно понимаемая соборность, по которой все стосковались и восстановления которой хотят, объединяет в себе совет и священноначалие. Прообраз соборности Триединый Бог: при равночестности Божественных Лиц в Нем есть и священноначалие. От Единого источника Начала-Отца рождается Слово-Сын исходит Дух Святый. Господь наш Иисус Христос говорит: «Аз и Отец едино есма»,^²³ «видевый Мене виде и Отца»^²⁴; но Он же сказал: «Отец Мой болий Мене есть»^²⁵ и – «снидох с небесе не да творю волю Мою, но волю пославшего Мя Отца»^²⁶. В предвечном Божием Совете о творении мира и человека участвуют все Божественные Лица; но Сын покорствует Отцу до самоуничижения, до сошествия на землю в образе человека-раба, до страданий и смерти крестной. И Дух равен Сыну и Отцу; но Сын посылает Его от Отца, и Он покорен Отцу и Сыну, нисходит на нашу грешную землю, животворит, просвещает и святит её. И весь мир, и все населяющие его Богозданные твари носят в себе, в меру большего или меньшего их совершенства, образ и подобие своего Творца.

О человеке прямо сказано в книге Бытия: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию»^²⁷ . Человек, как и его Творец, соборен и иерархичен в телесном составе, а в душевном существе – триедин. Но человек в его отдельности ещё не венец Божественного творчества. Правда, сотворив его в 6-й день, Бог почил от дел Своих; но Господь наш Иисус Христос говорит: «Отец Мой доселе делает, и Аз делаю»^²⁸. Но это Божественное делание уже не непосредственный вызов стихий и существ Божественным Словом из небытия к бытию, а зодчество из данных в первые дни стихий и сил, совершаемое при посредстве созданных тогда же разумных тварей, главным образом – человеков и ангелов. Человек не только телеснодушевное существо, но и носитель духа, доброго или злого. А мы, ученики Христовы, призваны Им, Господом нашим Иисусом Христом, к созиданию Церкви – Тела Его. «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся» (Гал.3:27), «наздани бывше на основании Апостол и Пророк, сущу краеугольну Самому Иисусу Христу, о Нем же всякое создание составляемо растёт в Церковь святую о Господе: о Нем же и вы созидаетеся в жилище Божие Духом» (Еф.2:20–22). «Каждому же из нас дана благодать по мере дара Христова» (Еф.:4:1). «И Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Христова, доколе все придём в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова2 (Еф.4:11–13).

Церковное наше священноначалие идёт и получает своё освящение и благодатную силу и власть не от избрания снизу, а сверху. «Не вы Меня избрали, – говорит Христос ученикам, – но Я вас избрал»^²⁹. И Он дал им власть учить и священнодействовать, вязать и решить, и пасти Его стадо, и от апостолов передаётся преемственно эта власть чрез святительское рукоположение доныне. По православному нашему пониманию, Церковь не только общество верующих, но – Тело Христово; тело же возглавляется единою главою, и все члены его от неё получают веления, куда им двигаться или что делать. Верховному апостолу Пётру трижды повелел Господа: «Паси агнцы (овцы) Моя»^³⁰ – и на этом камне воздвиг Он Церковь Свою и обещал, что врата адова не противостанут ей^³¹. И Церковь Христова, в православном её понимании, не бездеятельная и не оборонческая, но воинствующая, наступательная. «Дадеся Ми всяка власть на небеси и на земли. Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам; и се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века»^³², – таковы последние слова, последний завет Господа нашего Иисуса Христа апостолам и их преемникам перед вознесением Его на небо. И как всякому великому воинству необходимы единый верховный вождь и подчинённые ему вожди – военачальники в каждом самостоятельно действующем отряде, так и великое воинство Христово – Святая Вселенская Церковь, возглавляемая единым Верховным Пастыреначальником Господом Иисусом Христом, в каждой из автокефальных, самостоятельных своих частей должна иметь подчинённого только ему своего верховного пастыреначальника и вождя, в лице первоиерарха своего народа, своей области или страны.

И действительно, уже Апостольское 34-е правило предписывает «епископам каждого народа знать первого из них, яко главу». Зонара, толкуя это правило, говорит: «Как тела движутся неправильно или даже и совсем делаются бесполезными, если голова не сохраняет своей деятельности в здоровом состоянии, так и тело Церкви будет двигаться беспорядочно и неправильно, если первенствующий в нем член, занимающий место головы, не будет пользоваться подобающею ему честью. Посему настоящее правило повелевает, чтобы первенствующих епископов в каждой епархии, т.е. архиереев митрополий, прочие епископы той же епархии почитали главою и без них ничего не делали такого, что имеет отношение к общему состоянию Церкви». Это правило подтверждено и расширено правилами св. Вселенских и Поместных Соборов; и если в Апостольских правилах повеление это даётся епископам каждого народа, то правило 6 Никейского 1 Собора говорит: «Да сохраняются древние обычаи, принятые в Египте, Ливии и в Пентаполе, дабы Александрийский епископ имел власть над всеми сими, понеже и Римскому епископу сие обычно. Подобно и в Антиохии и в иных областях да сохраняются преимущества Церквей». Толкователи же этого правила 1 Вселенского Собора говорят следующее. Аристин^³³: «Каждый патриарх должен довольствоваться своими преимуществами, и никто из них не должен восхищать иной области, которая прежде и от начала не была под его властью... Но и епископы каждой области должны знать своего первого, т. е. епископа, предстоятельствующего в митрополии, и без соизволения его не избирать епископа; если же и изберут кого-либо без соизволения его, таковому не быть епископом». И Вальсамон^³⁴: «Настоящее 6-е правило и 7-е определяют, чтобы по древним обычаям почтены были честию четыре патриарха, т. е. римский, александрийский, антиохийский и иерусалимский (о константинопольском будет объяснено в других правилах), и чтобы александрийский имел преимущество над областями Египта, Ливии и Пентаполя; подобным образом антиохийский – над областями Сирии, Келесирии, Месопотамии и обеих Киликий, а иерусалимский – над областями в Палестине, Аравии и Финикии, потому что, говорит, и римский епископ имеет преимущество над западными областями. Таким образом, правила хотят, чтобы патриархи имели преимущество над митрополитами, как подчинёнными, а митрополиты, в свою очередь, над епископами, им подчинёнными, так чтобы подчинённые им епископы без них не делали ничего, превышающего их власть».

Правило 2 2 Вселенского Собора подтверждает права и преимущества тех же Церквей, а 3-е правило того же Собора постановляет: «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по Римском епископе, потому что град оный есть новый Рим».

28-е правило 4 Халкидонского Собора подтверждает правило 3 Собора 150 отец, то есть 2 Вселенского, о преимуществах св. Церкви Константинопольской, нового Рима, определяя ей быть второю по чести после Римской, а правило 9 того же Халкидонского Собора определяет, чтобы клирики не судились в светских судилищах: «Аще же на митрополита области епископ или клирик имеет неудовольствие, да обращается или к экзарху великия области, или к престолу царствующего Константинополя и перед ним да судятся».

Наконец, 37-е правило Апостольское, 19-е 4 Халкидонского, 8-е 6 Вселенских Соборов указывают: первые два не менее двух раз, последние два не менее раза в год в каждой церковной области быть собранию епископов, возлагая обязанность созвания соборов на областных митрополитов (или, что то же, на патриархов), предоставляя им назначить и место, где быть собору, и подвергая ответственности тех из митрополитов, которые пренебрегут исполнить сие не по нужде или насилию и не по какой-либо уважительной причине; такой митрополит, говорит 6-е правило 7 Вселенского Собора, подлежит епитимии по правилам.

Таков издревле установившийся, утверждённый канонами порядок управления христианскими автокефальными Церквами, соблюдаемый на всем православном Востоке и поныне: каждая самостоятельная Православная Церковь возглавляется первоиерархом, которого остальные епископы церковной области признают «яко главу», и между этими главами автокефальных Церквей первенство чести принадлежало прежде римскому епископу, а по уклонении последнего в ересь это первенство принадлежит константинопольскому патриарху, от которого и первоиерархи – митрополиты Русской Церкви получали своё посвящение и находились в некоторой зависимости, пока эта Церковь не стала вполне автокефальной, получив своего патриарха в лице Иова. И русские патриархи были достойными преемниками святителей-митрополитов киевских и московских, продолжая их дело благоустроения Церкви и государственного строительства. Между ними были такие могучие и светлые личности, как Филарет, Никон и Ермоген. Они совершали своё великое дело окормления русской церковной жизни не единолично, а с соборами подвластных им епископов и других клириков, в согласии с царской властью и в живом общении с первоиерархами других автокефальных Православных Церквей. Деспотизм Петра 1, упразднивший в Русской Церкви соборность, упразднил и патриаршество, подменив их коллегией – Синодом. И по учреждении Синода Русская Церковь до наших дней не оскудевала богато одарёнными и облагодатствованными святителями: Димитрий Ростовский, Митрофан Воронежский, Тихон Задонский, Филареты, Платоны, Иннокентии и Феофаны и множество других угодников, подвижников и светильников. Но коллегиальное устройство и порядок высшего управления церковного не давали этим богатырям духа развернуть во всю ширь их обильные дарования и принести всю ту пользу Русской Церкви, русской общественности и государственности в деле просвещения и охристианения последних, как это могло бы быть при иных условиях и укладе русской церковной жизни.

По всем приведённым выше основаниям: догматическим, каноническим и историческим, восстанавливаемая ныне в Русской Церкви соборность должна быть увенчана и восстановленным патриаршеством.

Избранный Собором, возведённый на вдовствующий два века Патриарший Престол, первосвятитель Всероссийской Церкви возглавит собою весь сонм её епископов, являя собою «конечное исполнение церковное», т. е. завершение строительства церковного. Без этого возглавления перестраиваемое ныне заново, но в духе святой старины, на соборном основании здание Всероссийской Церкви осталось бы незавершённым и неустойчивым, как неустойчивы бывают и порою рушатся выведенные хотя бы и на прочном основании стены, не увенчанные объединяющим и связующим их сводом.

Да совершит же, с Божией помощью, Священный Собор, без дальнейших колебаний и отлагательств, это, быть может, важнейшее из ожидаемых от него всем верующим русским народом деяние, и Бог благословит и дальнейшее соборное делание.

Основная задача Священного Собора – это положить начало восстановлению в жизни нашей Церкви и нашего Отечества исповедуемой нами в 9-м члене Символа веры, но в жизни пренебрежённой и подавленной соборности. Если мы исповедуем Церковь Соборною и Апостольскою, а апостол определяет её как тело Христово, как живой организм, в котором все члены находятся во взаимообщении и соподчинены друг другу, то, значит, такая соподчинённость не чужда началу соборности, и соборность не есть полное равенство одинаковых членов или частиц, а содержит в себе признание личного и иерархического начал. В одном из заседаний Отдела о высшем церковном управлении член Собора естествовед И.Ф. Иорданский в подтверждение только что высказанного мною положения дал нам картину человеческого тела, в котором из атомов слагаются ткани, из тканей органы, из органов системы органов, и все это обслуживает друг друга, соподчинено одно другому и в конце концов управляется единым жизненным центром. Таким образом, и под соборностью нельзя понимать безусловное равенство одинаковых человеческих особей, управляемых численным большинством. В соборности находит себе признание и утверждение личность с присущими ей особенностями, ставящими её в определенное соотношение к другим личностям и к целому, которого они являются частями. Соборность не отрицает власти, но требует от неё самоопределения к служению подвластным, а от последних самоопределения к добровольному ей повиновению. Итак, власть, определяющая себя как служение, по слову Иисуса Христа: первый из вас да будет всем слуга, – и подвластные, добровольно покорствующие признаваемому ими авторитету; согласие, единомыслие и единодушие, в основе которых лежат взаимные, общие друг ко другу доверение и любовь, – такова соборность. И только при ней, возможно, осуществление истинной христианской свободы и равенства и братства людей и народов. По такому началу соборности строилась в допетровские времена на Руси вся не только церковная, но и гражданская и государственная жизнь. Но настала тёмная в нашей русской жизни полоса, когда мы оторвались от корней нашей святой старины и стали искать и кланяться чужим богам. И единственно прочное творческое начало жизни, соборность была подменена коллегиальностью. Подмена эта в церковной жизни совершена Петром 1 и его сподвижником и вдохновителем Феофаном Прокоповичем^³⁵ чрез учреждение Духовного Коллегиума, получившего название Святейшего Правительствующего Синода. Скажу вкратце о том, как показала себя эта вновь заведённая коллегиальная соборность в первом же заседании Святейшего Синода. На всеподданнейшем докладе с вопросом о том, как поминать на литургии вместо упразднённого Патриарха заменивший его Коллегиум, Пётр написал: «Святейший Правительствующий Синод». Вице-президенты Синода Феодосий Яновский, архиепископ Новгородский^³⁶, и Феофан Прокопович, архиепископ Псковский, из угодливости Петру дали распространительное толкование его пометке, – в том смысле, что-де православных восточных патриархов поминать на литургии не следует. Когда же первенствующий в Синоде член, бывший местоблюститель Патриаршего Престола, митрополит Рязанский Стефан Яворский^³⁷, остался по этому делу при особом мнении, то Синод запретил своему президенту не только напечатать его мнение, но и в рукописи кому бы то ни было показывать под страхом тяжёлой перед царём ответственности – «как неполезное и зело вредное, и явно лживое, и именному указу противное, и мир церковный к смятению возбуждающее»! Вот какие мир и согласие с самого начала установились в решающей дела большинством голосов Синодальной коллегии, заменившей собою и патриарха, и соборы. Внесённые на нынешний Собор законопроекты Предсоборного Совета весь порядок церковного управления строят не на соборном основании, как утверждают объяснительные к этим законопроектам записки и защищающие их здесь на Соборе некоторые профессора, а на чисто формальном начале коллегиальности, или парламентаризма. Поэтому в проектах Предсоборного Совета патриарху вовсе не дано места; епископам оставлено только председательствование в разного рода собраниях и советах, составленных главным образом из младших клириков и мирян, действительная же власть управлять паствою и делами церковными у них отнята. Принятие этих законопроектов было бы не освобождением Русской Церкви оттого порабощения власти князя века сего, начало которому положено Духовным Регламентом Петра и Феофана, а углублением и распространением этого сатанинского дела на всю церковную жизнь.

Не удивительно поэтому, что несколько заседаний Отдела о высшем церковном управлении, да и других Отделов были посвящены выяснению сущности соборности. Необходимо столковаться и твёрдо установить это понятие, иначе мы постоянно будем сбиваться на коллегиальность, защитники которой продолжают прикрывать её именем соборности.

Между тем тут только наружное сходство в том, что и той, и другой присуща совещательность. Но соборность есть начало нравственное, духовное; коллегия же построена на начале формальном. В соборности человеческая личность и авторитет власти находят своё признание и утверждение; в коллегии авторитет упраздняется и личность исчезает. Решения выносятся безликим и безразличным большинством. Соборность призывает к взаимной любви и благоволению, к согласию и миру, к единодушию и единомыслию: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы!» Соборность призывает к пожертвованию своим частным правом, если это необходимо для пользы других, для общего блага и мира, для пользы целого. При господстве коллегиальности, или – что-то же – парламентаризма, каждая партия настаивает на своём частном праве, и большинство топчет нужды, желания и волю меньшинства. Это начало партийности, или разделения, – общее зло всего западного парламентаризма; пересаженное к нам, оно неизбежно ведёт к разладу и распаду, что мы и видим теперь в нашем несчастном отечестве, в нашем войске, и не дай Бог увидеть то же в Церкви.

В соборности стройно согласуются личноиерархическое и общественное начала. Православное понимание соборности содержит в себе понятие вселенскости, но оно – глубже, указывает на внутреннюю собранность, цельность как в отдельном человеке его душевных сил: воли, разума и чувства, так и в целом обществе и народе – на согласованность составляющих его организмов-членов. Как отдельный человек, так и целый народ – целен, здоров, когда между его частями и членами, между управляющими и управляемыми господствуют мир и взаимное благоволение и доверие, достигаемые готовностью к самоограничению и самопожертвованию.

С точки зрения истинной соборности непонятны эти споры о решающем и совещательном голосах. Каждый взятый в отдельности голос – совещательный; но если в нем прозвучала истина, верность апостольскому и святительскому преданию, то он принимается и, следовательно, становится решающим, и даже получает значение исповедания вселенской истины. А если бы 99 из ста высказали мнение и даже вынесли решающее определение, погрешающее против истины и вселенского предания, и только один голос остался им верен, то с этим одним будет Церковь, а все остальные будут уклонившимися в ересь. Примеры этому знает церковная история (Соборы Ефесский, Флорентийский).

Патриарх, возглавляющий Поместные Соборы, и постоянно действующий их исполнительный орган – Синод – не противоречат соборности, а восполняют её. И мы видим, что всюду, где патриархи – там и соборы. А у нас на Руси более 200 лет не было ни патриарха, ни соборов. Все возражающие против восстановления патриаршества, в сущности, повторяют друг друга, противопоставляя патриарха соборности. Но мы знаем, что не только в древности, но и в настоящее время в Православных восточных Церквах есть патриархи, и Церкви эти – кафолические и соборные. И 34-е Апостольское правило требует, чтобы епископы каждого народа или каждой церковной области знали первого из них. Это же правило повторено в 9-м правиле Антиохийского Собора и в правилах Вселенских (7-е 1-го, 2-е 2-го, 28-е 4-го). Тут речь идёт уже не о епископах только, как в Апостольском правиле, но и о митрополитах, а толкователи Аристин и Вальсамон называют этих епископов митрополичьих областей патриархами, причём Вальсамон заканчивает своё толкование выводом: «Таким образом, правила хотят, чтобы патриархи имели преимущество над митрополитами, а митрополиты, в свою очередь, над епископами, им подчинёнными, так, чтобы подчинённые им епископы без них не делали ничего превышающего их власть».

Этот порядок епископского священноначалия сохраняет силу канонического и до сего дня.

Указание профессора А.И. Покровского на то, что митрополичьи и патриаршеские округа возникали параллельно с политическим разрастанием и делениями Римской империи – верно; но не верен делаемый им отсюда вывод, что будто бы этот параллелизм был для Церкви явлением случайным и вызывался не церковною нуждой, а политическими соображениями. Нет: такого совпадения церковных областей с политическими делениями требовала сама жизнь, требовала общая польза. Как руководить паствою в чужой области, вне границ того государства, где живёт сам пастырь? Сопоставление Иерусалимской и Константинопольской Церквей свидетельствует лишь о том, что сан патриарха и первенство между патриархами обусловливаются не церковно-историческими только воспоминаниями, а и нуждами церковного управления и современным значением той или другой церковной области. Теми же требованиями церковной дисциплины и необходимостью сохранения единства в каждой из автокефальных Церквей вызывалось, по мере разрастания границ этих Церквей и умножения в них приходов, а затем и епископий, – разрастание церковного священноначалия вверх.

В первоначальной Церкви епархии и парикии совпадали. По мере расширения церковных областей и роста в них числа парикий, явилась необходимость, с одной стороны, дать большую самостоятельность пресвитерам, а с другой – создать наблюдающую за ними и объединяющую их власть епископов. Когда размножилось число епископий, явилась необходимость создать митрополичьи округа, архиепископии, а затем и патриархаты, с установлением в каждом из этих церковных делений первенства одного из иерархов над остальными. При одинаковости благодатных даров первосвященнического достоинства первому из иерархов каждой церковной области принадлежит некоторая дисциплинарно-распорядительная власть, право и обязанность созывать соборы и возглавлять синоды. Наши древние русские митрополиты, хотя и были в некоторой, в сущности, номинальной только, зависимости от Константинопольской Церкви, пользовались властью не меньшей, чем заменившие их потом патриархи. Весь сонм наших святых первоиерархов, святители Пётр, Алексий, Иона и Филипп были в сущности – патриархи.

Противники восстановления патриаршества в России ссылаются обычно, с одной стороны, на крутость и самовластие Никона, грозившие будто бы господством духовной власти над светскою, а с другой – на незначительность личности последнего патриарха Адриана, вмешивавшегося якобы не в своё дело, как-то: осуждавшего бритье бород Петром и т. п. мелочи. Но рассуждающие так забывают, что, сбривая бороды и рядя русских людей в немецкие парики и камзолы, Пётр вторгался в область частного быта и вкуса, куда не след вторгаться государственной власти; забывают, что этим оскорблялось человеческое достоинство русских людей, смущалась их совесть и вызывалось с их стороны сопротивление, а со стороны царя кровавые расправы. А какие неистовства проделывались при Петре и после него чуть не до наших дней над христолюбивым русским воинством: какое издевательство над личным достоинством русского человека в виде этих заимствованных у немцев муштровок, нелепых причёсок и форм; сколько напрасных человеческих жертв принесено этому извращённому вкусу, этому поклонению Петра и его преемников чужим образцам и формам! Разве это беззаконное посягательство власти на человеческую личность и народный нрав такая мелочь, что противодействие и осуждение его патриархом Адрианом заслуживают порицания? Но этот патриарх не за бороды только вступался. Он вышел с иконою к Пётру, купавшемуся в крови, со словом увещания. Этот подвиг патриарха Адриана равен по мужественной доблести подвигу св. митрополита Филиппа. Но современники этого митрополита и ближайшие их потомки лучше умели ценить нравственную доблесть, нежели вы, ученики Петра и Феофана.

С заменой патриарха Синодом за все время существования последнего такого мужественного выступления за народ, каким ознаменовали себя патриархи Ермоген и Адриан, со стороны Синода мы не видели. И не потому, чтобы между синодальными святителями не было людей доблестных и стойких, а потому, что отдельное облечённое властью лицо сознает себя ответственным за вверенное ему дело и перед своею совестью, и перед Богом, и перед судом современников и потомства; в коллегии же эта ответственность ложится на все учреждение и ни на кого в частности; вернее же сказать, её вовсе не существует.

По свидетельству Голикова^³⁸, Пётр ещё в 1714 г., созвав духовных и светских сановников, торжественно объявил им, что он хочет быть один начальником Российской Церкви и предоставляет учредить духовное собрание под именем Святейшего Синода. Это и осуществлено им изданием Духовного Регламента. В установленной им для членов Духовной коллегии присяге сказано: «Исповедую же с клятвою крайнего судию духовныя сия коллегии быти самого Всероссийского монарха, государя нашего всемилостивейшего». И Пётр грубо вмешивался в церковную жизнь. В полном собрании постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания содержится такая запись.

В день празднования Успения Пресвятой Богородицы, стоя в церкви Успения (нынешний собор св. равноапостольного князя Владимира у Тучкова моста на Петроградской стороне), Пётр посылает Святейшему Синоду указ – анафематствовать замученного им Глебова за то, что тот будто бы во время казни не пожелал причаститься Св. Тайн. У историков есть свидетельство, что, сидя на колу, Глебов причастился от случившегося там иеромонаха. Но дело не в том – отверг он или нет Св. Тайны, а в том, что Пётр считал себя вправе предать его анафеме указом, переданным Синоду только для исполнения. Таким образом, с упразднением у нас патриаршества и заменой его Синодом у нас в Церкви водворился порядок, дававший основание видеть в ней цезарепапизм, и даже хуже того: царская власть переуступила свою власть и влияние в Церкви обер-прокурору, поставленному ею между Синодом и собою. У всех нас живо стоит в памяти последний носитель обер-прокурорской власти В.Н. Львов. Каковы были его отношения к Синоду и влияние на его определения – об этом можно судить по самовольному увольнению и назначению его членов и по передаче редактирования «Церковно-Общественного Вестника»^³⁹ в руки якобы Цетроградской Духовной Академии, а в действительности отдельному лицу, состоявшейся посредством так называемого «походного» журнала Синода, подписанного двумя только членами.

При разделении Русской Церкви на митрополичьи округа нужен один первоиерарх, который бы их объединял, на ком лежала бы забота об общецерковных делах и обязанность созывать в установленные сроки Поместные Соборы, а по нужде и внеочередной Поместный Собор. Коллегия-Синод таким объединяющим центром, с таким авторитетом всем ведомой, всеми признаваемой власти, как живая личность патриарха, никогда не будет. Не в названии, конечно, сущность дела; но по примеру других автокефальных восточных Церквей русскому первосвятителю, в отличие от других митрополитов и архиепископов, наиболее приличествует носить именование патриарха.

В настоящее время при угрожающем нам распаде нашей родины, при отделении от неё, – чего не дай, конечно, Бог, но что может быть по грехам нашим, – целых областей, – тем необходимее иметь один связующий центр, живое лицо, – то, по выражению архиепископа Антония [Храповицкого], любящее сердце, которое болело бы за всю землю Русскую и за все Православное Христианство.

Опасаться каких-либо излишеств власти будущего патриарха в наше время общего бесчиния и безначалия – нет ни малейших оснований. Патриарх будет избираться Поместным Собором, и Собор сумеет выбрать священноначальника по мысли и по сердцу всему православному народу. И весь устрояемый ныне порядок церковного управления и жизни проявлению излишеств власти не даёт места. В дела отдельных епархий патриарх вмешиваться не будет. В круг его ведения войдут дела, касающиеся многих церковных областей, и всей Русской Церкви, и всего Православия.

Патриарха, как и оживления соборности, ждёт от Священного Собора весь верующий православный народ и благословит за них этот Собор.

Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. 3 Приложение 3 к Деянию 31. Пг., 1918

Примечание составителя. Автор статьи – Васильев Афанасий Васильевич, член Собора 1917–1918 гг. по избранию от Петроградской епархии; член Совета Государственного Контроля; председатель общества «Соборная Россия».

Почему необходимо восстановить патриаршество?

Член Собора профессор-архимандрит Иларион (Троицкий)

Ваше Святейшество, Архипастыри Русской Церкви, отцы и братья!

Уже много речей мы слышали о патриаршестве. Большинство говоривших здесь о патриаршестве – и за и против – рассматривали патриаршество со стороны его целесообразности и своевременности. Одни возлагали на патриаршество, может быть и преувеличенные, надежды церковного и даже политического характера; другие спешили предсказать едва ли не полное разочарование тем, кто эти надежды на патриаршество возлагал. При этом в речах той и другой стороны одинаково слышалась одна и та же нотка: можно патриаршество восстановлять, а можно и не восстановлять, смотря по тому, что полезнее и современнее. Для меня вопрос о восстановлении патриаршества стоит совершенно иначе. Мы не можем не восстановить патриаршества; мы должны его непременно восстановить, потому что патриаршество есть основной закон высшего управления каждой Поместной

Церкви. Эту истину о патриаршестве я и кладу в основу своей речи.

Мы собрались сюда вовсе не затем, чтобы произвести в Русской Церкви реформацию. Наша цель – освободить наше церковное управление от тех язв, которые явились печальным плодом двухвекового пленения Русской Церкви властью государственной. Эти язвы нашего церковного управления состоят в его уклонении от строгого соответствия строю каноническому. Церковь Божия не первый год живёт на земле. В течение целых веков своей истории она создала канонические нормы высшего управления Поместных Церквей, и эти нормы отлились в определенное церковное законодательство. По церковным законам и по церковной истории нам следует выразуметь церковное сознание и определить, чего требует это церковное сознание от высшего управления Поместной Церкви.

Патриаршество в истории было разнообразно; его исторические формы менялись в зависимости от условий места и времени. Высшее управление Поместных Церквей в своих подробностях тоже было разнообразно, и церковные законы не требуют в этом деле полнейшего однообразия. Но при всем историческом разнообразии сохраняется одно неизменное основное правило: во главе высшего управления каждой Поместной Церкви стоит первоиерарх. Это и есть основная идея патриаршества. Отрешимся на минуту от всяких исторических форм и спросим: что есть патриаршество? Оно, по существу, есть возглавление епископов Поместной Церкви первоиерархом. Вот это положение и есть основной закон высшего управления каждой Поместной Церкви. Здесь мы слышали недоумение: мы не знаем, какой и с какой властью будет Патриарх, а потому и не можем пока желать восстановления патриаршества. На это недоумение я отвечу: Патриарх будет такой, каким сделает его Собор, и власть у него будет такая, какую ему даст Собор. В этом мы вольны; в определении подробностей патриаршего управления мы свободны. Но не восстановить самого патриаршества мы не можем, мы не имеем на это права, если не желаем сомнительной славы реформаторов Церкви, если не желаем порвать с вековечным преданием Вселенской Христовой Церкви.

В прошлом собрании протоиерей Н.П. Добронравов сказал, что каноны ничего не говорят за патриаршество. Проф. Титлинов пошёл дальше и заявил, будто идея патриаршего единовластительства чужда православной восточной византийской традиции. Когда я услышал эти заявления, то, признаюсь, широко раскрыл глаза от изумления и недоумения. Какова на самом деле православная церковная традиция касательно высшего управления Поместных Церквей? Обратимся к истории и церковным канонам.

Если мы приведём себе на память самое первое время исторической жизни Церкви, то там для организации высшего управления Поместной Церкви мы ничего не найдём. Почему? А потому, что тогда ещё не было Поместных Церквей. Рассеянные по всему миру Церкви, епархии-приходы, находились, конечно, всё ещё в тесном общении друг с другом, но в первое время были самостоятельны в управлении и не были объединены в Поместные Церкви какой-либо определенной административно-церковной организацией. Поэтому напрасно стали бы мы искать в первые два века определенного образца для организации высшего управления в Русской Поместной Церкви. Такого образца там нет. Если бы кто теперь решил восстановлять церковное управление первых двух веков, то он должен бы требовать уничтожения всякого высшего управления Поместных Церквей и предоставления полной самостоятельности каждой епархии, возглавляемой епископом.

Но без организации Поместных Церквей Церковь Христова жила недолго. Христиане, жившие в той или другой провинции Римской империи и так или иначе объединённые в отношении гражданском, естественно, скоро объединились и в церковном отношении вокруг главного города провинции – митрополии. Этот процесс организации Поместных Церквей по провинциям, несомненно, начался ещё во втором веке, а в третьем веке этот процесс уже привёл к образованию определенных провинциальных митрополичьих Церквей. Порядок управления в таких Поместных Церквах уже сложился, и для 1 Вселенского Собора он был уже «древним обычаем». «Да хранятся древние обычаи, принятые в Египте, и в Ливии, и в Пентаполе, дабы александрийский епископ имел власть над всеми сими. Понеже и римскому епископу сие обычно. Но и в Антиохии и в иных областях επαρχίαῖ да сохраняются преимущества Церквей» (правило 6). Об управлении в таких древних, первых по времени, Поместных Церквах говорит и 34-е Апостольское правило. «Епископам всякого народа (разумеется народ, живущий в той или иной провинции, так как деление на провинции в Римской империи имело основу, между прочим, и этнографическую) подобает знати первого в них и признавати его, яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения; творити же каждому только то, что касается до его епархии и до мест, к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святый Дух». Здесь указано два начала высшего управления Поместной Церковью: Собор и первоиерарх. Как Соборы, так и первоиерархи в Поместных Церквах равно получили начало ещё во втором веке. Ни Собор не исключает первоиерарха, ни наоборот. Напротив, по мысли Апостольского правила, сочетанием первоиерарха и Собора в Поместной Церкви и обусловливается церковное единомыслие и в этом единомыслии прославление Пресвятой Троицы.

Об управлении Поместных митрополичьих Церквей есть целый ряд правил, определенных Соборами 15 века: Антиохийским (правила 16, 17, 18, 19, 20 и 9), Сардикийским, или Сардикским (правило 14). Все эти правила устанавливают, что во главе управления Поместной Церковью стоит Собор и митрополит с особыми лично ему принадлежащими правами первоиерарха. И никто тогда не полагал, будто существование первоиерарха противоречит началу соборности. Напротив, возглавление Поместной Церкви первоиерархом-митрополитом считали необходимым дополнением и как бы усовершением самой соборности управления. В правилах Собора Антиохийского (16, 17 и 18) есть понятие «совершенного Собора». Что же такое «совершенный Собор»? «Совершенный же Собор есть тот, на котором присутствует с прочими и Митрополит», – отвечает 16-е правило Антиохийского Собора.

Так мы видим, что в дали веков, как только начали образовываться первые Поместные Церкви, – они были в управлении возглавлены первоиерархами-митрополитами по имени главных городов и провинций-митрополий.

На митрополичьих Поместных Церквах организация Церкви не закончилась. Она продолжалась в соответствии с административными делениями Римской империи. В этой империи были административные области большие, нежели провинции-диоцезы (διοίχησις). Поместные Церкви, находившиеся в пределах одного диоцеза, скоро объединились между собой, так что Поместною Церковью стала Церковь всего диоцеза. Как только совершилось это объединение Церквей диоцеза, тотчас во главе Поместной Церкви нового типа над всеми митрополитами становится опять первоиерарх. О таких Поместных Церквах говорит 2 Вселенский Собор в правилах 2 и 6, называя первоиерархов епископами диоцеза и разграничивая пределы их церковных областей. Четвёртый Вселенский Собор именует тех же самых первоиерархов экзархами диоцеза (правила 9 и 17), а константинопольского епископа называет и архиепископом (правило 28).

Так и при новой форме Поместных Церквей сохраняется неизменно закон о возглавлении их высшего управления первоиерархом.

Следующая ступень церковной организации – патриархаты, образовавшиеся от соединения в церковном отношении нескольких диоцезов. Так, диоцезы фракийский, асийский и понтийский составили константинопольский патриархат. Во главе патриархатов, этих Поместных Церквей позднейшего типа, стали Патриархи. Византийская империя никогда не совпадала с одной Поместной Церковью; в ее пределах было несколько отдельных Церквей с Патриархами во главе. После Поместные Церкви создавались по принципу, между прочим, и национальному. В моменты подъёма национального могущества и самосознания народы устраивали себе автокефальную Церковь и возглавляли её первоиерархом. Так было, например, в Сербии в 14 веке при Стефане Душане, когда была объявлена автокефалия Сербской Церкви и поставлен Сербский Патриарх. Наша Русская Церковь получила начало как митрополия константинопольского патриархата; со средины 15 века стала автокефальной, под главенством московского митрополита, а с 1589 г. сама стала патриархатом. В настоящее время Православная Церковь состоит из 16 автокефальных Церквей и все эти Церкви – греческие, славянские, арабские, румынские – имеют во главе первоиерархов; с разными именами и с различной властью, но первоиерархи есть везде. То же и в отпавших от Церкви обществах; например, у армян, яковитов и др.

Таково свидетельство истории. Везде и всегда меняются формы высшего управления Поместных Церквей, меняются сами Поместные Церкви, но неизменно сохраняется тот закон высшего управления, по которому оно возглавляется первоиерархом. Имена и объем власти первоиерарха изменяются, но непоколебимо стоит сам принцип первоиерарха в каждой Поместной Церкви.

Печальным исключением является наша несчастная Русская Церковь со своим Синодом. Вся Вселенская Церковь Христова до 1721 г. не знала ни одной Поместной Церкви, управляемой коллегиально, без первоиерарха. Никогда и Русская Церковь не была без первоиерарха. Наше патриаршество уничтожено было Петром 1. Кому оно помешало? Соборности Церкви? Но не во время ли патриархов было особенно много у нас Соборов? Нет, не соборности и не Церкви помешало у нас патриаршество. Кому же? Вот предо мною два великих друга, две красы 17 века – Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Чтобы поссорить друзей, злые бояре нашёптывают царю: «Из-за Патриарха тебя, государя, не видно стало». И Никон, когда ушёл с московского престола, между прочим, писал: «Пусть ему, Государю, без меня просторнее будет». Эту мысль Никона и воплотил Пётр, уничтожив патриаршество. «Пусть мне, Государю, без Патриарха просторнее будет». Московскому единодержавию, преобразованному Петром в неограниченное самодержавие, помешало русское патриаршество. В столкновении с государственной властью угасло на время русское патриаршество, и во главе Русской Церкви стала неведомая всей Христовой Церкви коллегия, в которой скоро воцарился дух монарха, потому что приставленный к ней обер-прокурором какой-нибудь гусар «сонмом архиерейским, как эскадроном на учении, командовал». Учреждение коллегии было, во всяком случае, новостью в Церкви Христовой; новость эта создана была по голландско-немецким образцам и вовсе не ради пользы церковной.

Спросим мы теперь, что же это за постоянное, всегда и всюду неизменное явление в Церкви Христовой, что во главе высшего управления Поместной Церковью становится первоиерарх? Неужели это ошибка всех веков, всех Поместных Церквей, которую мы призваны исправить? Неужели все заблуждались, а истина открыта наконец только нам одним? Неужели все Поместные Церкви, устанавливая главенство первоиерархов, отталкивали от себя Христа, желали, чтобы не Христос был посреди них, а Патриарх, как представлял дело учреждения патриаршества в одном из прошлых наших собраний протоиерей Н.В. Цветков? Не слишком ли это горделивое и высокомерное отношение к преданию всей поднебесной Церкви Христовой? Не лучше ли и нам смиренно склониться пред основным законом высшего управления Поместной Церкви, как ясен этот закон из истории и из канонов?

Раздавалось возражение, в прошлом заседании из уст проф. Титлинова, будто патриаршество есть идея западная, папистическая. Ничего подобного. Папство желает главенства над всею Церковью, а Патриарх – глава Церкви Поместной. Неужели кто-нибудь здесь мечтает, что Московский Патриарх покорит под свою власть все 16 Поместных Церквей? В современной нам Православной Церкви идея папизма не может иметь никакой почвы. С другой стороны, папа управляет Церковью самовластно, sine consensu ecclesiae, без согласия Церкви Православной Первоиерарх Поместной Церкви ничего не творит без рассуждения всех её епископов. Поскольку 34-е Апостольское правило повелительно требует в каждой Поместной Церкви патриаршества, постольку оно обличает заблуждения папистов. В полемике с латинянами следует, между прочим, пользоваться и 34-м Апостольским правилом. Среди нас нет еретиков папистов, а есть много православных патриархистов. Нет ничего общего между папизмом и патриаршеством, и всякие упоминания о папизме на нашем Православном Соборе совершенно излишни и вовсе не нужны. Не папистические тенденции требуют восстановления патриаршества, а православное церковное сознание.

Я обращусь к 1917 г. По-видимому, мы приехали на Собор не в такое время, чтобы говорить о патриаршестве. Предсоборный Совет ответил на вопрос о патриаршестве очень быстро и решительно: патриаршество будто бы противоречит началу соборности, а потому его и не следует восстановлять. «Всероссийский Церковно-Общественный вестник» едва не в каждом номере печатал фельетоны и статьи против патриаршества. Даже одно из синодальных учреждений (Издательский Совет) напечатало недобросовестный листок под заглавием: «Нужен ли нам Патриарх?». Листок отвечает на этот вопрос отрицательно, а последний Синод, созванный последним обер-прокурором, по обычаю безмолвно «принял к сведению» это непозволительное издевательство над священной идеей патриаршества. Наконец, у нас господствует «революционная» охлократия, которой всегда можно сделать донос на мнимую контрреволюционность патриаршества. И что же? Несмотря ни на что, мы говорим о патриаршестве. Первый большой вопрос, который мы обсуждаем, есть вопрос о патриаршестве: мы не могли и в Отделе о высшем управлении удержаться, чтобы не говорить о патриаршестве прежде всего. Не удержались от этого и здесь, на общем собрании нашего Собора. Сердца радостно уже переживают предпразднество великого церковно-народного торжества восстановления патриаршества. Те, кто в наших собраниях возражают против патриаршества, сами в прошлый раз признались, что они берут на себя неблагодарную задачу и говорят безнадежные речи. Почему это? Откуда это? Не значит ли это, что церковное сознание, как в 34-м Апостольском правиле, так и на Московском Соборе 1917 г., говорит неизменно одно: «Епископам всякого народа, в том числе и русского, подобает знати первого в них и признавати его яко главу».

И хочется мне обратиться ко всем тем, кто почему-то считает ещё нужным возражать против патриаршества. Отцы и братья! Не нарушайте радости нашего единомыслия! Зачем вы берете на себя неблагодарную задачу? Зачем говорите безнадёжные речи? Ведь против церковного сознания боретесь вы. Бойтесь, как бы не оказаться вам богоборцами (Деян.5:39)! Мы и так уже согрешили, согрешили тем, что не восстановили патриаршества два месяца назад, когда приехали в Москву и в первый раз встретились друг с другом в Большом Успенском соборе. Разве не было кому тоща больно до слез видеть пустое патриаршее место? Разве не обидно было видеть, что Московский митрополит за всенощной под Успенье стоял где-то под подмостьями? Разве не горько было видеть на историческом патриаршем месте грязную доску, а не Патриарха? А когда мы прикладывались к святым мощам чудотворцев московских и первопрестольников российских, не слышали ли мы тогда их упрёка за то, что двести лет у нас вдовствует их первосвятительская кафедра?

Есть в Иерусалиме «стена плача». Приходят к ней старые правоверные евреи и плачут, проливая слезы о погибшей национальной свободе и о бывшей национальной славе. В Москве, в Успенском соборе, также есть русская стена плача – пустое патриаршее место. Двести лет приходят сюда православные русские люди и плачут горькими слезами о погубленной Петром церковной свободе и о былой церковной славе. Какое будет горе, если и впредь навеки останется эта наша русская стена плача! Да не будет!

Зовут Москву сердцем России. Но где же в Москве бьётся русское сердце? На бирже? В торговых рядах? На Кузнецком мосту? Оно бьётся, конечно, в Кремле. Но где в Кремле? В окружном суде? Или в солдатских казармах? Нет, в Успенском соборе. Там, у переднего правого столпадолжно биться русское православное сердце. Орёл Петровского, на западный образец устроенного самодержавия выклевал это русское православное сердце. Святотатственная рука нечестивого Петра свела Первосвятителя российского с его векового места в Успенском соборе. Поместный Собор Церкви Российской от Бога данной ему властью снова поставит Московского Патриарха на его законное, неотъемлемое место. И когда под звон московских колоколов пойдёт Святейший Патриарх на своё историческое священное место в Успенском соборе, тогда будет великая радость на земле и на небе.

Богословский Вестник^⁴⁰. 1917. Окт.–дек.

Примечание составителя: Автор статьи – архимандрит Иларион [Троицкий Владимир Иванович], член Собора 1917–1918 гг. по избранию от Московской Духовной Академии; профессор Академии; магистр богословия; впоследствии архиепископ Верейский, управляющий Московской епархией (см. в заключении 15/28 декабря 1929 г.).

* * *

Сборник целиком написан рукою Преосвященного составителя. Некоторые документы отсюда восполнили и наш сборник. – Сост.

См. Евлогий [Георгиевский], митрополит. Путь моей жизни. Париж, 1947.

Революция и церковь» – ежегодный журнал, выходил в Москве в 1919–1924 гг.

⁴

Епископ Гермоген [Долганов] арестован в апреле 1918 г., убит 16 июня 1918 г. (брошен в р. Туру с камнем на шее).

⁵

Тучков Евгений Александрович – начальник VI отделения секретного (церковного) отдела ОГПУ.

⁶

Рукопись А. Краснова (псевдоним А. Левитина) опубликована. См.: Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. Küsnacht, 1977. В дальнейшем ссылки даются по этому изданию.

⁷

Журнал «Благовест издавался в Париже в 1930–1933 гг.

⁸

По-видимому, имеется в виду правило 9 Антиохийского Поместного Собора (341 г.)

⁹

Во всех случаях ссылки на «Книгу Правил» – см. Приложение 3.

¹⁰

Во всем мире держать первенство (лат.).

¹¹

Полную или высшую власть юрисдикции (лат.).

¹²

в силу своих полномочий, буквально: с кафедры (лат.).

¹³

Сам по себе, а не с согласия Церкви (лат.)

¹⁴

С утверждения Священного Собора (лат.).

¹⁵

чья власть, того и вероисповедание (лат.).

¹⁶

В службе св. Льву Великому, папе Римскому (18 февраля [ст. ст.]), читаем, например, такие выражения: «Что тя именуем, богодухновене? Главу ли Православная Церкве Христовы... старейшину верховного собора честного» (стихира). «Петра верховного престола наследник... Петра честного преемник» (канон). –Прим. С.Н. Булгакова. после епископа Рима (греч).

¹⁷

вторым после него (греч.).

¹⁸

Иеремия 2 Транос (ск. 1595) трижды занимал константинопольский престол (1572–1579, 1580–1584, 1586–1595). Во время его третьего патриаршества Собор, созванный в Константинополе, утвердил патриаршество на Руси.

¹⁹

Сей портрет, гравированный Ив. Кульковым, приложен к сочинению «О седми изречениях, от Христа на Кресте провещанных», – две книги, переложены с иностранного на российский язык Высокопреосвященным Иринеем (бывшим тогда ещё епископом Тверским и Кашинским). 2-е изд. М, 1832. –Прим. Н.И. Троицкого,

²⁰

Мелиссино Иван Иванович в 1763–1768 гг. состоял обер-прокурором Св. Синода.

²¹

²²

²³

²⁴

²⁵

²⁶

²⁷

²⁸

²⁹

³⁰

³¹

³²

³³

Аристин Алексий (12I в.) – знаменитый канонист православной церкви

³⁴

Вальсамон Феодор, антиохийский патриарх (12–13 вв.), известный канонист православной церкви.

³⁵

Феофан (Прокопович, 1681–1736), архиепископ Псковский, вице-президент Синода, известный государственный деятель петровской эпохи, автор труда «Духовный регламент для Святейшего Синода и всего Российского Духовенства»

³⁶

Феодосий (Яновский), архиепископ Новгородский и архимандрит Александро-Невской лавры, был вице-президентом Синода в 1721 г.

³⁷

Стефан (Яворский, в миру Симеон, 1658–1722), митрополит Рязанский и Муромский. После смерти Патриарха Адриана (1700 г.) по указу Петра I исполнял церковные функции патриарха (административные отошли к царю и Монастырскому приказу). Основное сочинение – «Камень веры», составленное в защиту Православной Церкви от нападений со стороны протестантов. В 1721 г. был назначен президентом вновь учреждённого царём Синода, но в его деятельности участия практически не принимал, возражал против принципов синодального управления.

³⁸

Голиков Иван Иванович-историк, автор книги. «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам». М., 1788.

³⁹

«Всероссийский Церковно-Общественный вестник» издавался в Петрограде в 1017 г.

⁴⁰

«Богословский Вестник – ежемесячный журнал, издававшийся Московской Духовной Академией в 1892–1918 гг. (преемник «Прибавлений к творениям свв. отцов в русском переводе»).

Источник: Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти (1917-1943 г.): Сб. в 2 ч. / Сост. М.Е. Губонин. - Москва: Изд-во Православ. Свято-Тихонов. богослов. ин-та, 1994. - 1063 с.: ил. (Материалы по новейшей истории Русской Православной Церкви).

Telegram-каналы

Комментарии для сайта Cackle

Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России

Содержание

От редакции

От составителя

Вместо предисловия

В защиту патриаршества

Патриаршество и соборность

Почему необходимо восстановить патриаршество?

Вам может быть интересно: