Февраль. Книга 1

Во имя Отца и Сына и Святого Духа

Семьдесят лет тому назад, во 2-й день января 1833 года, в Саровской пустыне мирно отошел ко Господу блаженный старец иеромонах Серафим. Своею высокою истинно-христианскою подвижническою жизнью он еще у современников своих стяжал общую к себе любовь и веру в действенную силу пред Богом его святых молитв, а после его блаженной кончины память о нём, утверждаемая всё новыми и новыми знамениями милости Божией, являемыми по вере в его молитвенное предстательство пред Богом за притекающих к нему, широко распространяется в православном русском народе и с глубоким благоговением им чтится. Вся жизнь его представляет высоко поучительные образцы истинно-христианского подвижничества, пламенной веры в Бога и самоотверженной любви к ближним. Еще юношей он оставляет родительский дом в г. Курске и, никому неведомый, приходит в Саровскую обитель. Здесь он начинает жизнь свою с первых степеней послушания и смиренно проходит их, от всех приобретая любовь к себе и уважение за свою кротость и смирение. Восемь лет проходит предварительный искус в готовности его вступить на путь иноческой жизни и, 13 августа 1786 года, принимает иноческое пострижение с именем Серафима, а через два месяца поставляется в сан иеродиакона. Ограждаемый смирением, отец Серафим восходил от силы в силу в духовной жизни. Как иеродиакон, он все дни, с утра до вечера, проводил в монастыре, совершая службы, исполняя монастырские правила и послушания, а вечером удалялся в пустынную келью, проводя там ночное время в молитве и рано утром опять являясь в монастырь для исполнения своих обязанностей. 2 сентября 1793 года он рукополагается в сан иеромонаха и с вящею ревностью и усугубленною любовью продолжает подвизаться в духовной жизни. Его более не удовлетворяет, сам по себе для других тяжкий, труд иноческой жизни: молитвы, пост, послушание, нестяжательность. В нём раскрывается жажда высших и высших подвигов. Он покидает монастырское общежитие и удаляется для подвигов в одинокую пустынную келью в глухом сосновом Саровском лесу, пятнадцать лет проводит здесь в совершенном уединении, соблюдая строгий пост и непрестанно упражняясь в молитве, чтении слова Божия и телесных трудах. Подражая древним святым столпникам, он, подкрепляемый и утешаемый благодатною помощью, 1000 дней и ночей проводит, стоя на камне, с воздетыми к небу руками, повторяя молитву: «Боже, милостив буди мне грешному». Окончив отшельническую жизнь, он снова приходит в Саровскую обитель и здесь, как бы в гробе, заключается в затвор на 15 лет, при чем на первые 5 лет налагает на себя обет молчания. Весь осиянный благодатию Святого Духа чрез непрестанное молитвенное возношение ума и сердца к Богу, он неоднократно удостаивался видений из горнего мира. Созревший в духовной жизни, он, уже старец, всего себя посвящает на деятельное служение ближним. И богатые и бедные, и знатные и простые ежедневно тысячами стекались к его кельи и, падая ниц пред согбенным старцем, открывали тайны своей совести, поверяли свои скорби и нужды и принимали с искреннею любовью и благодарностью каждое его слово. Всех он встречал с любовью и радостью, называя при этом: «батюшка мой, матушка моя, радость моя». Всех благословлял, поучал, назидал; многих исповедовал; больных исцелял; многим давал лобызать висевшее у него на груди медное распятие, – его материнское благословение, или святую икону, стоявшую у него на столе, иным давал в благословение антидору или святой воды, или сухариков, другим начертывал на челе знамение креста елеем из лампады, некоторых, обнимал и лобызал с приветствием: «Христос воскресе». Духовная радость проникала старца на столько, что его никогда не видали печальным или унывающим, и это радостное настроение духа он старался передавать и другим. Из добродетелей христианских его более всего украшали кротость и незлобие, крайнее смирение и нестяжательность. Совершив своё земное поприще, чистый душою, смиренный и любвеобильный старец тихо и мирно почил о Господе, стоя на коленях пред иконою Божией Матери Умиления, с поникшею главою и руками, приложенными к персям. После его блаженного в Господе успения, память о его высоком подвижническом житии не только не ослабевает, но постоянно всё более и более возрастает и утверждается среди православного народа русского во всех его сословиях. Православный народ в глубине сердца чтит блаженного старца истинным угодником Божиим и верует, что и по отшествии своём из сего мира он не оставляет своим предстательством пред Господом всех притекающих к нему. И Господь Бог, дивный и славный во святых Своих, благоволил явить молитвенным предстательством отца Серафима многие чудесные знамения и исцеления. Вполне разделяя веру народную в святость приснопамятного старца Серафима. Святейший Синод неоднократно признавал необходимым приступить к должным распоряжениям о прославлении праведного старца.

В 1895 году преосвященным Тамбовским было представлено в Святейший Синод произведенное особою комиссией расследование о чудесных знамениях и исцелениях, явленных по молитвам отца Серафима с верою просившим его помощи. Расследование это, начатое комиссией 3 февраля 1892 года, окончено было в августе 1894 года и производилось в 28 епархиях Европейской России и Сибири. Всех случаев благодатной помощи по молитвам старца Серафима было обследовано комиссией 94, при чем большая часть их была достаточно удостоверена надлежащими свидетельскими показаниями. Но указанное число случаев благодатной помощи по молитвам старца являлось далеко не соответствующим их действительному числу: в архиве Саровской обители, по свидетельству названной комиссии, сохраняются сотни писем от разных лиц с заявлениями о полученных ими благодеяниях чрез молитвенное обращение к старцу Серафиму. Так как эти заявления оставались не только не обследованными, но и нигде не записанными, то Святейший Синод поручил преосвященному Тамбовскому предписать настоятелю Саровской пустыни собрать и записать сведения о наиболее замечательных случаях благодатной помощи по молитвам старца, не бывших доселе записанными, и на будущее время тщательно вести запись всех могущих быть новых чудесных знамений по молитвам отца Серафима. После сего преосвященным Тамбовским дважды, в начале и конце 1897 года, представлялись в Святейший Синод собрания копий письменных заявлений разных лиц о чудесных знамениях и исцелениях, совершившихся по молитвам отца Серафима. Не находя еще тогда благовременным приступать к окончательному суждению о прославлении Саровского подвижника, по поводу упомянутых представлений преосвященного Тамбовского, Святейший Синод дважды подтверждал настоятелю Саровской пустыни продолжать вести запись могущих быть новых чудесных знамений по молитвам старца. В минувшем 1902 году, 19 июля, в день рождения старца Серафима, Его Императорскому Величеству благоугодно было воспомянуть и молитвенные подвиги почившего и всенародное к памяти его усердие, и выразить желание, дабы доведено было до конца начатое уже в Святейшем Синоде дело о прославлении благоговейного старца.

Святейший Синод, рассмотрев во всей подробности и со всевозможным тщанием обстоятельства сего важного дела, нашел, что многочисленные случаи благодатной помощи по молитвам старца Серафима, обследованные надлежащим образом, не представляют никакого сомнения в своей достоверности и по свойству их принадлежат к событиям, являющим чудодейственную силу Божию, ходатайством и заступлением о. Серафима изливаемую на тех, кои с верою и молитвою прибегают в своих душевных и телесных недугах к его благодатному предстательству. Вместе с сим Синод, желая, чтобы и всечестные останки приснопамятного старца Серафима были предметом благоговейного чествования от всех притекающих к его молитвенному предстательству, поручил преосвященному митрополиту Московскому произвести их освидетельствование. 11-го января сего года митрополит Московский Владимир и епископы Тамбовский Дмитрий и Нижегородский Назарий, присоединив к себе Суздальского архимандрита Серафима и прокурора Московской Синодальной Конторы князя Ширинского-Шихматова и еще четырех духовных лиц, произвели подробное освидетельствование гроба и самых останков отца Серафима, о чём и составлен ими особый акт за собственноручною всех подписью. Посему Святейший Синод, в полном убеждении в истинности и достоверности чудес, по молитвам старца Серафима совершающихся, воздав хвалу дивному во святых Своих Господу Богу, присно благодеющему твердой в праотеческом православии Российской Державе, и ныне, во дни благословенного царствования Благочестивейшего Государя Императора Николая Александровича, как древле, благоволившему явить прославлением сего благочестия подвижника новое и великое знамение своих благодеяний к православному народу русскому, подносил Его Императорскому Величеству всеподданнейший доклад, в котором изложил следующее своё решение: 1) благоговейного старца Серафима, почивающего в Саровской пустыни, признать в лике святых, благодатию Божией прославленных, а всечестные останки его – святыми мощами и положить оные в особо уготованную усердием Его Императорского Величества гробницу для поклонения и чествования от притекающих к нему с молитвою, 2) службу преподобному отцу Серафиму составить особую, а до времени составления таковой, после дня прославления памяти его, отправлять ему службу общую преподобным, память же его праздновать как в день преставления его, 2 января, так и в день открытия святых его мощей, и 3) объявить о сем во всенародное известие от Святейшего Синода.

При докладе сем представлены были на Монаршее усмотрение подлинный акт освидетельствования всечестных останков отца Серафима и краткое описание случаев чудодейственной помощи его прибегавшим к его заступлению… На всеподданнейшем докладе о сем Святейшего Синода, Государь Император, в 26-й день января сего года, соизволил собственноручно начертать: «Прочел с чувством искренней радости и глубокого умиления».

Выслушав сии Всемилостивейшие слова, Святейший Синод, по определению, от 29 января 1903 года, постановил поручить преосвященному Антонию, митрополиту С.-Петербургскому и Ладожскому, совместно с преосвященными Тамбовским и Нижегородским, совершить, в 19-й день июля текущего года, торжественное открытие мощей преподобного отца Серафима, Саровского чудотворца.

Святейший Синод возвещает о сем благочестивым сынам православной Церкви, да купно с ним воздадут славу и благодарение Господу тако изволившему, и да приимут сие явление нового заступника и чудотворца, яко новое небесное благословение на царствование Августейшего Монарха нашего, подъемлющего неусыпные труды ко благу православного народа русского и своею Царскою любовью и попечением объемлющего всех своих верноподданных всякого звания и состояния.

* * *

В виду ожидаемого ко дню прославления и открытия святых мощей преподобного отца Серафима, Саровского чудотворца, стечения большого количества посетителей и богомольцев, признано необходимым принять меры к надлежащему устройству путей сообщения и потребных помещений. Вследствие сего, независимо от мер, принимаемых в общем порядке местного управления, Его императорскому Величеству благоугодно было: поручить архимандриту Суздальского монастыря Серафиму и прокурору Московской Синодальной Конторы князю Ширинскому-Шихматову принять заведование всеми подготовительными мерами для устройства и приведения к благополучному окончанию многосложных дел, связанных с предстоящим торжеством прославления преподобного отца Серафима.

Молоканство, переживши пору сильных возбуждений, разделившись на множество мелких согласий, в чистом виде уже почти не существует в настоящее время, существуют лишь его толки. Но и в последних, в 1899 году замечалось ослабление прежнего фанатизма и нетерпимости по отношению к православной Церкви. Так последователи наиболее видного из молоканских толков Уклеинского, по свидетельству преосвященного Таврического, оставили свою гордую отчужденность от всего православного и очень нередко стали посылать своих детей в школы и позволять им слушать уроки Закона Божия от православных священников. По замечанию преосвященного Саратовского, молокане-уклеинцы его епархии и пред миссионерами начинают понемногу оставлять свою прежнюю заносчивость и кичливость. На беседы с ними представители молокан стараются уже не выступать, а приглашенные отказываются от возражений. Принуждаемые же своими собратьями к ответам миссионерам представители молокан стараются не столько разъяснять, сколько запутывать поставленные вопросы побочными вопросами и речами.

Этою неустойчивостью молоканства объясняется и тот успех, какой в последнее время имеет штунда в этой секте. Во всех центрах молоканства, особенно же на Кавказе и в Таврической губернии, штундистская пропаганда произвела сильное брожение в молоканской среде. Везде произошли более или менее численные уклонения молокан в штунду, успевшую образовать в среде молоканства свои самостоятельные религиозные общины. Последние, постоянно увеличиваясь в своём числе и влиянии, ныне настолько давят и поглощают молоканство, что оно оказывается бессильным в борьбе со штундою и как-бы отживающим своё существование.

В таком именно положении находилось молоканство в 1899 году особенно в Бердянском уезде, Таврической губернии, где проживает до десяти тысяч молокан, поселившихся здесь еще в начале прошедшего столетия. Пропаганда штундизма велась здесь с такою настойчивостью и успехом, что представители молокан оказались вынужденными обратиться к посредству иерархии православной Церкви и просить преосвященного Таврического защитить старое молоканство от назойливого вторжения в их семьи проповедников штунды, противостоять которым они долее не в состоянии.

И хотя по существу учения староуклеинское молоканство гораздо больше удалилось от буквы и духа Евангельского учения, чем штунда, но по чувству народности, по социально-политическим воззрениям и отношениям к господствующей Церкви и православному населению старое молоканство несравненно менее вредная секта, чем штунда.

В епархиях, в коих существует хлыстовщина, эта последняя секта, будучи с одной стороны тайною и, вследствие сего, не всегда доступною наблюдению и воздействию со стороны православных миссионеров, а с другой, – являясь привлекательною своею мистическою стороною и потому легко распространяемою в простом народе, представляет собою секту серьезно опасную и вредную. Преосвященные так характеризуют последователей этой секты со стороны их скрытности и крайнего фанатизма и нетерпимости в отношении к православию. Выдавая себя за православных, хлысты всегда стараются наружно превосходить самых ревностнейших из них. Из желания скрыть свою принадлежность к хлыстовству, они любят брать на себя разные почетные должности: церковных попечителей, строителей, старость, почетных судей, а иногда даже им удается добывать от епархиальных начальств свидетельства на звание сотрудников миссионеров. К православной Церкви они относятся враждебно, почитая её еретическою, бесполезною в деле спасения. Особенно хлысты ненавидят священников и нет хульного имени, которого-бы они не прилагали к ним. В одной общине хлыстов наставники их сговорились бить священника башмаком, если он придет увещевать их, а в другой – наставник грозил «вырвать священникам все волосы за их служение идолам и вытащить их из храма». С насмешкою сектанты относятся и к православному богослужению. В храмы они ходят или только из-за притворства, или же для глумления и за богослужением ведут себя крайне непристойно: делают гримасы, поднимают глаза кверху или притворяются спящими; приложившись ко кресту, уходят от амвона к дверям, совершая вращательное движение корпусом. Из таинств православной Церкви хлысты более всего глумятся над св. Причащением. «Накрошил хлеба в щи, говорят они, вот тебе и причащение». Некоторые из них после причащения ходят в баню.

Особенным характером отличаются хлысты Донской епархии. Они не прикрываются личиною благочестия и совершенно открыто ведут пропаганду своих лжеучений среди православных, при чем фанатизм сектантов, в особенности проживающих в Хоперском и Усть-Медведицком округах, и ненависть их ко всему православному не знает пределов и доводит их часто до грубого издевательства над православными святынями.

О сродной по существу веро-нравоучения с хлыстовством и не столь многочисленной секте шелапутов имеются сведения в отчете преосвященного Екатеринославского. Число всех шелапутов в его епархии простирается до 382 человек. Как по отношению к православной Церкви, так и по отношению к местному населению, екатеринославские шелапуты ничем не отличаются от хлыстов. Они также сохраняют по практическим побуждениям общение с православною Церковью, в действительности же содержат совсем не христианские верования. Сведения об их вероучении приходится добывать большею частью от лиц, возвратившихся из шелапутства в лоно православной Церкви, так как сами сектанты своих верований не открывают. Достоверно одно, что шелапуты к православной Церкви и её учреждениям относятся не только отрицательно, но и враждебно. Все государственные и общественные повинности шелапуты выполняют беспрекословно, принимают также и присягу, хотя в душе отрицают её. Главным препятствием в борьбе с этими сектами являются крайняя скрытность и лукавство сектантов, которые обязываются грозною клятвою всячески скрывать существование своей секты и её тайны.

Мормонство, появившееся сравнительно в недавнее время в пределах Самарской и Оренбургской губерний, представляет собою смесь хлыстовства и молоканства. Из религиозных обрядов у последователей секты мормонов очень распространены хлыстовские радения, во время которых, по их учению, они так же, как и хлысты, получают «духа». Вступающие в секту приводятся пред иконою к присяге, которою они дают обет хранить тайну секты, не слушаться ни отца, ни матери и исполнять только веления «живого бога».

В начале 1899 года в дер. Даниловке, Самарской губернии, был случай самоубийства целой сектантской семьи из последователей секты мормонов из-за религиозных мотивов. Один из крестьян названной деревни, желая явить подвиг самоотвержения и приять венец мученичества, обрек себя и свою семью, состоящую из трех малолетних детей на самоубийство чрез замерзание в поле, в сугробах снега, что и сделал. Погибшие найдены были недалеко от своей деревни нагими. Одежда их лежала недалеко от них аккуратно сложенная. Нательных крестов ни на одном из трупов найдено не было. Судебно-медицинским исследованием последних установлено, что все погибшие умерли добровольно. Вскрытие трупов показало также, что умершие не употребляли пищи более суток, т. е. как бы постились пред своим подвигом.

В 1899 году в Верхотурском уезде, Пермской губернии, по донесению преосвященного Екатеринбургского, стала значительно усиливаться секта «Десного Братства», называемая также сектою «Сионской вести», «иеговистов» или «субботников». Эта секта также сравнительно недавнего происхождения. Основателем её был отставной штабс-капитан Ильин. Отвергая всё священное Писание, иеговисты признают только один Апокалипсис, называя его «книгою неба». На произвольных толкованиях Апокалипсиса они основывают своё лжеучение о происходящей во всем мире борьбе Иеговы с сатаною. На стороне последнего, по их учению, стоит и православная Церковь с её таинствами и догматически-обрядовым учением, а также и вся правительственная власть. Самих же себя они именуют иеговистами, призванными бороться с «ошуйными», т. е. православными. Борьба эта, по ожиданиям иеговистов, окончится полной их победой над всеми не принадлежащими к их секте, и наступлением для них здесь же на земле, в Иерусалиме, переустроенном «небесными людьми», тысячелетнего царства со всеми чувственными благами, всеобщим равенством и свободой. К участию в этом царстве иеговисты приготовляются, следуя двум заповедям основателя секты – о безграничной взаимопомощи и о распространении всеми мерами его лжеучения. Исполнение сектантами этих заповедей, безусловно обязательное для всех них, происходит под руководством выборного «блюстителя», в распоряжении которого находится братская касса, образующаяся от каждого вступающего в секту и из добровольных пожертвований и расходуемая на дела взаимопомощи и распространения секты. Распространение иеговистами своего лжеучения ведется весьма ревностно и чрез устную беседу и путем писанных брошюр, независимо от времени и от места – в поле, во время работы и отдыха, на заводах среди рабочих, на станциях железных дорог и т. п. Дерзость и кощунственное отношение иеговистов ко всему православному не останавливаются ни перед чем: свои сектантские рисунки, с богохульным текстом, преимущественно изображающие «блудницу», под которой ими разумеется православная Церковь, они выставляют на самых видных местах, даже на стенах храмов и часовен; изобличенные же в этом, они не мало не смущаются и, не отрицая своей виновности, заявляют, что намерены то же делать и впредь. Внутренняя жизнь сектантского общества, при отрицании ими св. таинств и начал христианской нравственности, поражает распущенностью – и плотскою и духовною. Внешняя их жизнь, при сплоченности членов секты и широко развитой взаимопомощи, поставлена лучше, чем у небогатого местного православного населения, что для сектантов является, между прочим, средством для привлечения православных в секту. Всех последователей секты иеговистов в Верхотурском уезде насчитывается до 396 человек, принадлежащих преимущественно к рабочему населению. По мнению преосвященного Екатеринбургского, распространению среди рабочего заводского населения секты иеговистов много способствует, между прочим, и то обстоятельство, что в некоторых заводах лица заводского управления принадлежность к секте не считают препятствием к занятию начальственных над рабочими должностей, вследствие чего сектанты, становясь по отношению к православным рабочим в начальственное положение, всячески вынуждают их потом к переходу в секту.

По поручению Святейшего Синода, признавшего секту иеговистов особенно вредною в церковном и государственном, отношениях, в целях пресечения дальнейшего её распространения, мною о вышеизложенном сообщено было подлежащим министрам.

По донесению преосвященного Самарского, в пределах вверенной ему епархии в 1899 году обнаружена новая секта, обязанная своим происхождением крестьянину села Александрова Гая, Новоузенского уезда, Самарской губернии, Ивану Чурикову. Названный крестьянин начал распространять о себе в народе молву, что он – единственный обладатель Христовой истины, которую он Самим Богом послан возвестить миру и что ему дан будто бы от Бога особый дар исцеления и дар пророчества. Приходившим к нему простым людям он преподавал благословение, принимал уверовавших в его святость на исповедь, разрешал от грехов и не стеснялся открыто и торжественно с молитвою и коленопреклонением приступать к исцелениям обращавшимся к нему больных. Проповедь свою Чуриков вел преимущественно в невежественной среде зажиточных пожилых вдов, устраивая в их домах собрания с богомолениями, проповедью и помазанием елеем больных. Для получения дара пророчества и дара исцелений он приглашал своих последователей к совершенному воздержанию от принятия пищи сначала в течении трех дней, а потом и долее, даже до сорока дней. Влияние личности Чурикова простиралось не только на простой народ, но даже и на лиц из среды образованного общества.

Мир Мой даю вам!

Ин.14:27

Любовь Божия излилась в сердца

наши Духом Святым.

Рим.5:5

Личные нравственные отношения Бога и человека – в своём последовательном и глубочайшем развитии – привели и приводят к необходимости для жизни человека откровения и признания религии нового завета, явления и служения Иисуса Христа, Сына Божия.

Идея нового завета – не человеческого происхождения. Если бы кто и не поверил этому, то однако, по чистой совести, не мог бы отказать ей в неземном величии и благородстве, в необъятной её широте и жизненной силе. Не много нужно строгой внимательности к себе, чтобы удержаться от такого отношения к ней, какое допускает Лев Толстой.

Евангелие в строжайшем смысле – исторический документ самого высокого достоинства. Личность и дело Иисуса Христа – факт, имеющий в истории слишком реальные и сильные последствия; и, как факт, он не подлежит колебаниям от тех или иных человеческих толкований. Понятен или непонятен вам этот факт, но он не утратит своей живоносной силы: как свет солнца не менее животворен для нас оттого, что о природе далекого светила можно рассуждать различно.

Всем известны отношения Толстого к Евангелию. По меньшей мере – они слишком странны. Он переделывает фразы Евангелия так, чтобы слова были приблизительно евангельские, а смысл их совершенно иной или прямо противоположный. Когда ему говорят, что это – подделка, он уверяет, что это – подлинное евангелие, истинное толкование его и очищение от искажений. Толстой проповедует в «новом евангелии» своё личное мировоззрение, но подбирает и переиначивает для его выражения слова евангелистов.

Зачем только понадобилось Льву Николаевичу своё смутное мировоззрение излагать приблизительно словами Евангелия? Зачем нужно было брать это божественное произведение и с неизбежной полубезграмотностью натягивать его форму на совершенно иногда чуждое или противоположное ему содержание и говорить: вот подлинный вид и смысл этого произведения? На кого рассчитан и кого имел в виду запутать подобный образ писательства? И что это такое вообще: легкомыслие, болезненность ума, или прямо-таки что-либо нравственно непозволительное? Во всяком случае что-то очень странное!

Мы глубоко уважали благородного мыслителя, напрягающего лучшие силы души своей, чтобы сознательно прийти к свету вечной правды. Заблуждения его казались нам выстраданными, с просветами глубоких нравственных проникновений в смысл и идею жизни… И вот пред нами его «новое евангелие». Слишком тяжело было верить, что это написал Лев Толстой, честный и благородный искатель истины, а не человек, ослепленный гордым фанатизмом, чуждый просветляющей любви…

Вместо ясного, потрясающего и покоряющего учения Евангелия, со страниц толстовской переделки веет духом туманного, путающегося, бесконечно повторяющегося, какого-то нео-буддистского учения. Всё лучшее, что светит здесь, – это непосредственное ясное сознание и ощущение в своём духе живой самодовлеющей силы добра и любви; это, правда, – бриллиант чистейшей воды, но он светит сквозь мрачную и душную атмосферу: он окружен неправдой, цинизмом, самомнительностью, отрицанием Бога и бессмертия, неразумным, противоречивым и уныло-гордым мировоззрением.

Чтение такой переделки было для многих из нас отрицательно полезным: когда от писания Толстого мы переходили к чистым страницам подлинного Евангелия, то дух дивной, ясной и необыкновенно простой потрясающей правды живительно освежал душу и более, чем когда-либо, становилось ясно, что мы имеем в руках книгу жизни, откровение любви Небесного Отца; мы точно освободились от кошмара и видим яркий свет весеннего дня, и каким жалким в своём гордом и больном ослеплении казалось нам произведение Толстого пред этой великой книгой!…

Дух неподкупной истины, это веяние Духа Божия чувствуется со страниц Евангелия и других апостольских писаний. Учение св. апостолов слышала Церковь из уст их; это же учение она увидала и на страницах их писаний, которые поэтому хранила она, как дрогоценнейшую святыню, дорожа йотой одной и одной чертой. Ученейшими исследователями Евангелие признано единственным удивительно точно и подлинно сохранившимся документом.¹⁰⁷ Да иначе и не могло быть: его писали, а потом его берегли и передали те, которые за него умирали, которые или своими глазами видели всё записанное или своими ушами слышали от очевидцев. Вера, любовь и благоговение Церкви хранили потом подлинность и неприкосновенность Евангелия.

Первые христиане безусловно верили апостолам, потому что они говорили «в Духе Святом», в самом чистом, следовательно, бескорыстном, разумном и ясном вдохновении, в котором ни другим лгать, ни самим обманываться невозможно, которому всякий, «кто от истины», безусловно верит. Только нелюбящему и лживому это незнакомо.

Кроме этого, в учении апостолов было покоряющее «явление духа и силы», жизнесозидающего начала: учение их приводило в гармонию и утверждало всё лучшее в душе человека, объединяло в нём силы добра и делало его «новым человеком, чистым, святым и оправданным». Вера утверждалась не спорными доказательствами, а фактами оживления душ человеческих, в чём проявлялось присутствие Божией силы и Божией премудрости, знающей, чем человек жив и имеющей могущество дать ему это.

К этому явлению Божией силы и премудрости прибавлялась сила очевидности недавних фактов, на проверку которых апостолы обращали внимание веровавших, и непосредственные чудеса и знамения, совершавшиеся силою веры. Много было этих уверяющих фактов и «знамений»; скажем об одном «знамении Ионы пророка» – о воскресении Иисуса Христа.

«Если Христос не воскрес, то тщетна вера ваша», пишет Апостол.¹⁰⁸ И всеми это хорошо сознавалось, при сомнениях и критике утверждалось, а факт был так близок и так строго мог быть проверен, когда были еще живы свидетели его: нет никакого сомнения в том, что если бы что-либо могло действительно колебать веру в этот факт, Церкви христианской не было бы. Факт её возникновения и силы, факт превращения боязливых и простых рыбарей в огненных и бесстрашных проповедников не может быть объяснен иначе, как действительностью Христова воскресения. – Проповедники понимали несравненную важность возвещаемого ими события, понимали, что в нём весь смысл и вдохновение их дела, и с восторгом сознавали его осязаемую фактичность и непререкаемость: иначе не пошли бы на страдания и смерть эти прямые, здоровые и сначала недоверчивые люди. Были, стало быть, несокрушимые основания для веры в этот близкий факт, когда многие тысячи людей меняли за исповедание Воскресшего такую реальную драгоценность, как жизнь свою. – Первых проповедников воскресения в Иерусалиме били, уговаривали и застращивали не говорить о воскресении, замять страшный обличительный факт, распускали молву о похищении тела Христа. Но ведь в руках иудеев было всё дело: все документы, свидетели, вещественные доказательства. Они так хорошо понимали важность и имели возможность сохранить тело Распятого или найти, если его украли. Если они так опасались, что «на них хотят навести кровь Того Человека», то стоило бы им официальным порядком доказать неправду проповедников и посмеяться над ними; а вместо этого, слыша уничтожающую их проповедь, видя тысячные обращения и питая кровавые замыслы, они сразу сдаются на мирные доводы Гамалиила, устрашившего их опасностью сделаться «богопротивниками», разрушителями «дела Божия».¹⁰⁹ В этом деле, очевидно, не было лжи, иначе кто бы предположил в нём возможность «Божия» дела? И никто из официальных представителей иудейства не посмел попытаться открыто поставить вопрос о действительности воскресения Христа: так всё было очевидно. «Не в углу», ведь, всё это «происходило (Деян.26:26)»!…

Не столько, впрочем, мнимая неясность исторической стороны Евангелия, сколько непреодолимая будто бы трудность признания её для разума служит основанием неверия. Действительно, разуму необходимо объяснить, понять и оправдать этот изумляющий и поражающий факт: явление Бога во плоти.

Факт – потрясающий, почти неожиданный, при обычном узком и опошленном течении мыслей иногда ошеломляющий человека недоумением и страхом. Но понимает-ли его человек или нет – факт совершился, следствия его громадны и неисчислимы, мысль, лежащая в основе его, бесконечна в своей широте и величии и доступна человеку только в последовательном живом её уяснении.

Изумляющее нас дело совершилось по изволению Божию. Все мудрейшие объяснения людей только отчасти уясняют некоторые стороны его, – его великий смысл и цель. Последние могут быть исчерпаны его последствиями, а последствия этого факта бесчисленны, глубоко животворны для совести, и влиянию его на дух человека нет конца. Переживая в себе перерождающие и оживляющие влияния этого события, человек получает доступ к уяснению идей и причин, сделавших необходимым и действительным это изумляющее дело: только в этой «живой», «опытной» области лежит пут к постепенному всё большему и большему существенному его уяснению.

Исходная и основная тема в этом уяснении указана Самим Христом. «Я пришел послужить и отдать душу Свою для искушения многих; вот Тело Моё ломимое и Кровь Моя изливаемая во оставление грехов, за жизнь мира»…

Вспомним, что врач нужен больным. Море страдания вообще и страдания от преступления и за преступление неисчерпаемо в роде человеческом. Если капля этого моря иногда невыносимо томит душу вашу любящую, то Той Любви, которая слышит каждый стон и у которой есть сила превратить его в хвалу радости, неужели можно было ничего не сделать для этого, не помочь погибающему? Неужели Отец мог не ответить на вопли и мольбы «Его человечества»? Неужели Он не сделал безусловно необходимого для истинной жизни человека дела, возможного только для Него, источника всякой жизни? Поэтому Христос понятен только тем, кто любит Отца и в ком горят искры Отчей любви.¹¹⁰

Дело, конечно, поражающее и изумительное; но оно – ответ на неотступные и безысходные мольбы и чаяния человечества. Для воззвания и подлинного развития духа человеческого это дело было необходимо. Конечно, идеалы у людей и их радости различны. Служитель мамоны часто спрашивает: что такое и зачем Бог? Он готов вычеркнуть из жизни человечества всё, что носит отблеск божественной жизни и свести всё к одному, доступному ему, знаменателю. Но разве к таким больным и уродливым натурам приноровлены природные и подлинные законы духа, всеобщие идеалы человечества? Есть люди разума и совести; если бы им не была протянута мощная рука, вводящая их в подлинную жизнь духа и успокаивающая, и питающая их томящуюся душу, то жизнь разрешилась бы для них страшным крушением их духа, разочарованного и отверженного в самых насущных своих требованиях и запросах. Явление Бога во плоти, необходимое плотоносному духу, вдохновляет и питает многие и великие его идеалы, без торжества которых нет для него его подлинной жизни. Но мы оставим эту широкую область и остановимся на указанной главной теме, – на том, что «дело Божие» есть искупление падшего.

Грех, это – смерть души. Оживить умирающую душу, изгладить преступление её и вдохновить её новою жизнью, это – задача высокая, неподъемная для человеческих сил. Бессилие задыхающегося духа, извращение и безумие умственных сил, растление чувства, дряблость или зверство воли, этот страшный трагизму положения древнего до-христианского и современного неверующего человечества, – всё это могло и может найти исцеление только в новом высшем настроении и вдохновении. Настроение же это не может родиться из тьмы страстей и лжи; нужное вдохновение неподсильно человеческому гению; оно должно быть свыше, от небесного, благодатного воздействия – от Бога.

Вопреки измышлению Льва Николаевича, мы учим, что искупление доступно только самодеятельной воле и свободной совести и ведет к большей и большей свободе и силе. Для участия в искуплении необходимо: сознание смертоносной силы своего греха, своей безусловной виновности в нём и беспомощности оправдаться своими силами и горячее стремление всех сил души к перерождению. Только при полной степени вменения себе своего преступления, только при высшем и неисходном страдании совести, усиливающейся найти живое вдохновение добра и своё очищение, понятно («отчасти») искупление.

При таком настроении кающейся совести, человеку не прощение только нужно: оно не умиротворило бы души его, раз в ней живет грех и раз содеянное неуничтожимо и не забывается самим человеком и его совестью. Возмущенная совесть всецело отдается безысходному и неутешному страданию о сделанном преступлении: для неё уже невозможна жизнь, нравственный интерес и сила которой разбиваются. Человеку нужно иметь в совести вполне удовлетворяющее её основание к безусловному и вечному забвению греха и вдохновение сильнейшими началами новой «доброй жизни».

Ему нужно нечто всеискупляющее и изглаждающее его грех и зарождающее в нём сильнейшее его греха и муки, живое вдохновение новой жизни, божественно чистого добра. Это перерождение и совершается в человеческой совести божественным воздействием – в искуплении.

Проповедью креста мы утверждаем, что Бог непосредственно принял участие в разрешении совестью падшего человека её глубокого и неисходного трагизма. Понятия о добре и зле, о грехе, виновности и правде различны в философиях и убеждениях разных людей: до полной истины и подлинных определений природы духа они еще не доходят. Не по этим понятиям, конечно, совершилось «Божие дело», а по Божественной премудрости. Что такое добро и зло, погибель и спасение, грех и святость, – Господь Бог явил нам в кресте Сына Своего. Нам явлено, что грех безусловно не имеет оснований и права на существование, он – безусловная вина разумно-свободного существа, не имеет никакого извинения и есть в высшей степени реальное явление с необходимыми смертоносными последствиями, которых ни снисходительной милостью, ни забвением, ни юридическим оправданием излечить нельзя, а для которых требуется такое же реальное, потрясающее и обновляющее совесть, врачевание.

Пораженному и осужденному в своей совести человеку Отец говорит (крестом Сына Своего), что Он изглаживает и забывает (как бы не бывшее) его грех по безграничной любви Своей к падшему и ради крестных страданий за него Его Сына. Такое только условие для мира может принять и кающаяся совесть; иного разрешения её муки не может быть: её трагизм разрешается только силою непосредственного воздействия божественного изволения, этим только потрясающим «делом Божиим», в котором сочетались и совершенная святость, и полнота вменения греха, и безусловное осуждение его, и вечное его изглаждение, божественная высота нравственных требований и не имеющая никакого предела в снисхождении любовь Божия.

Такое богатство содержания в великой жертве Агнца Божия за грехи мира. Таково, значит, состояние совести человечества, что нужно было Богочеловеку страдать с ним за его преступление, что нужно было умереть Ему, как преступнику, за грех его, чтобы иметь право пред «святостью Отца» изгладить навеки грехи «овец Своих». Иного избавления не было человеку и нет. Нравственное творчество совести нашей не могло породить идеи такого искупления: но, когда предстал пред нею факт, она сказала: да, только это! Только от факта креста Сына Божия возникает в нашей совести источник её оправдания и мира, «вечной жизни».

Во Христе кающийся имеет полноту неподъемного для него страдания о грехе и за грех; в Его кресте он видит совершенную оценку и выражение подлинного, страшного и смертоносного смысла греха, отношение к нему всесвятого Бога, полный суд и отвержение греха. Только во имя Христа, принявшего крест во искупление грешника, кающийся может освободиться от своей покаянной муки, безусловно успокоиться в своей совести и отдаться новому, созидающему его «духу жизни». И это изглаждение греха не смертностно для нравственности человека, а беспредельно живоносно, ибо это – не индифферентизм совести, а её высочайшее вдохновение святостью Божия суда, вдохновение, провозглашающее смерть и конец греху. Крестом Христовым осуждение греха выражено в ужасающей беспредельной степени; дальше в этом направлении идти некуда; присоединяясь ко кресту, совесть должна сознать свою судящую и карающую задачу оконченною и навсегда изгладить тяготивший её грех. И это – не ослабление, а укрепление нравственной силы добра в человеке: грех прощен и снят с души, но снят так, что не повторится: он снят, как страшная смерть духа; так ведь не снимается ошибка или немощь, а реальная и страшная вещь – неизвинимая вина, преступление. Так только можно снять грех с души, не губя её: иначе она будет смотреть на него как на что-то условное, скоропреходящее, не оставляющее глубокого и реального следа в духе. Беспричинного милосердия и прощения (вместо освящения и исцеления) совесть не может принять. Ей нужно до конца выстрадать грех. Страдания Христа, это – замена её беспредельных мук: они больше выражают суда и муки о грехе, чем безысходные муки кающейся совести. Чрез это они и становятся средством искупления, заглаждения греха.

В этом искуплении вся сила отрицательной деятельности совести обращается на положительное созидание нравственной жизни. Этот мир совести и созидание жизни – незаменимое благодеяние преступнику.

Нравственный, возрождающий смысл искупления хорошо понимается живым, хотя бы и простым чувством, лично поставленным пред Богом и крестом Сына Его. «Дорог нам перед иконой, в этой ризе золотой, этот ярый воск, возженный чьей, неведомо, рукой… Это – медный грош вдовицы, это – лепта бедняка, это. может быть, убийцы покаянная тоска Майков)…». Да, пусть убийца начнет ставить эти свечи, выражая мольбу и поклонение спасающему милосердию и суду Святого и Благого Бога, пусть он чувствует затишье покаянной тоски во имя страждущего за его грех Распятого Сына Божия, пусть через посредника (пастыря Церкви), облеченного властью от Иисуса Христа, ему будет объявлено, что его непростимая вина снимается и исцеляется «благодатию чрез веру», любовью споспешествуемою, – во имя Христа и искупляющей крови Его, – он спасен для жизни вечной, он успокоится в своей страждущей совести.

Таким образом, трагическое состояние преступной совести разрешается сочувствием и участием Христа Сына Божия, единством Его искупительной муки с мукой грешника. Разнообразно и постепенно, согласно разным оттенкам понятий, разным состояниям и степеням силы каждой личной совести, христианское человечество восходит больше и больше к своему искупителю и приближается к полноте освящения. «Так надлежало, говорит Он по воскресении, пострадать Христу и воскреснуть из мертвых в третий день, и проповедану быть во имя Его покаянию и прощению грехов во всех народах (Лк.24:46, 47)!»

Изглаждая грех, искупление Христово зажигает в возрождаемой совести положительную огненную силу добра, которая делает человека уже «новою тварью». Переживая со Христом и во Христе свою покаянную муку, он зажигается – от личной близости с Ним в совести – Его духом. Муки совести самые тяжелые и глубокие в человеке, касаются самой дорогой и заветной для него области; в сокровенной беспомощной муке, в самом важном деле совести такое безграничное, и потрясающее и самое нежное участие такого высочайшего и драгоценнейшего для совести Лица может вызвать во врачуемой душе, конечно, только беспредельную преданность, безгранично благоговейную и благодарную любовь. На этой почве рождается и растет вдохновение, от сознания и понимания нравственного характера совершившегося дела Божия, того духа, идей и побуждений божественной воли, какие выразились в нём. Этот характер и дух дела Божия передаются в характер и дух искупленной совести, делаясь в ней источником чистого всепобеждающего добра.¹¹¹

Человек – слабый и малый раб и сын Отца своего Небесного, бесконечно облагодетельствованный им; и, однако, силою своего злого произвольного настроения и рождающейся на почве его стихийной силы зла он часто противостоит Отцу своему, как отступник, как безумно и враждебно Ему противоборствующий. Сознательно и бессознательно, вольно и невольно он попирает самые благодетельные для него законы своей духовной, нравственной и физической жизни. Саморазлагаясь, самоубиваясь, отходя всё дальше и дальше от жизни Отца, он попадает под какое-то роковое давление и тяготение силы зла и омрачения. Даже при просветах совести и при горячих порывах к добру он делает не то, что хочет, а – что не хочет; часто он безумно и рабски, инстинктивно, как животное, во зло себе и окружающему, служит смертоносной какой-либо страсти или многим страстям, доходя почти до полной нравственной смерти, почти до совершенной невозможности стать предметом чьей-либо любви. Он любит Отца и ненавистно попирает все отношения к Нему, ищет Его и бежит от Него, верует в Него и враждебно отрицает Его, но, как больной, не хочет и не может узнать Его. Это настроение человечества, если более вдуматься в него, полно глубочайшего трагизма; оно уничтожило бы всякую религию, если бы не было установлено нового завета между Богом и человеком.

«Изволивый» разрешить для человека этот трагизм его нравственной воли, исцелить и возродить человечество, вдохновить его огнем чистейшего добра, Господь выразил этим Свою величайшую любовь к нему. Полюбить низко павшего преступника – это значит высказать ему и возбудить в нём сильнейшую (по степени любви) надежду на живущую в нём нравственную силу, способную возродить в нём прекраснейший идеал истинной человечности. Эта любовь – наилучшее для него благодеяние. В служении Сына Божия высказана призывающая и возрождающая человека Божественная любовь в необъятной степени и силе. Эта любовь не остановилась пред изумляющим, истинно Божеским средством для возрождения и вдохновения падшего: Сын Божий сделался Другом, Братом и Служителем человечества.¹¹² Такое «снисхождение» выражает настолько сильную, согревающую и поднимающую падшего любовь, что принявши её, вместивши в своё сердце, человек не может не сделаться совсем иным, несравненно лучшим. Если бы какой царь разделил заключение с преступником, чтобы ободрить его, чтобы своим присутствием и заботой помочь ему восстать от тяжелого преступления, то это нравственное геройство выразило бы необычайную восторженную его любовь к преступнику, которая не могла бы не потрясти последнего и не вдохновить его великими нравственными силами. Вот слабое подобие любви и нравственного смысла того «снисхождения» божественного, в котором Сын Божий сделался Сыном Человеческим. Это настолько нравственно поднимает человека, озаряет его жизнь таким благородством и смыслом, что для него уже не может быть существования вне идеалов «богочеловечества». Жизнь на земле Иисуса Христа, истинного Бога и Человека, была и будет для нашего духа семенем вечной жизни, безграничной полноты его нравственного содержания. Бесконечно благодетельна была эта единственная жизнь для глубочайшего и самого широкого, еще далеко не исчерпанного, развития и расцвета умственных, эстетических и нравственных сил человечества; но это – широкая тема; для нас в сей момент нужна пока только основная мысль этой беспримерной жизни: «Я пришел послужить и отдать душу за искупление многих»… Это уничижение пред падшим, эта изумляющая сила добра и нравственного величия, этот чистейший и необъятный в своих побуждениях святой подвиг любви, эта любовь высокая и в то же время просящая, взывающая, служащая падшему, для того только, чтобы сломить в нём упорство греха и увлечь его злую волю дыханием чистейшего и высочайшего добра, – всё это воистину божественно, воистину свойственно только Богу.

В искупительной крестной жертве Сына Божия выражена величайшая, страдающая, нежная и несокрушимая сила Его призыва, сила любви Отца, до такой жертвы желающего мира и жизни человека. «Мы – посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает чрез нас, от имени Христова просим: примиритесь с Богом (2Кор.5:20)!» Так только могло быть истолковано это ужасающее своим уничижением служение Сына Божия падшему и преступному «врагу» Божию. Это – необъятное, по чистоте, нравственной силе и величию, благодеяние. И когда в просветлении духа поймет грешник: «это и для меня сделалось», то не устоит он пред этим выражением любви Божией; а откликнувшись на неё, он весь уже чувствует себя всецело преданным «возлюбившему его и предавшему Себя за него (Гал.2:20). Такой призыв изумляет, и потрясает падшего, и открывает неведомые нравственные горизонты, и вдохновляет силою новой жизни. Грешный, низкий и падший человек чувствует себя вознесенным на недосягаемую высоту: свою личную жизнь и её вечную безопасность он видит как предмет сильнейшей любви и даже жертвы (самопожертвования) божественной; и стыд, и радость, и суд греху, и выход из тьмы, и новое сильнейшее вдохновение вечной жизни, – всё здесь!

По этого мало, что кающийся испытывает непосредственное воздействие Божие и перерождается в своих личных отношениях к Богу, делаясь безусловным поклонником Его жизни;¹¹³ нет, кроме этого этот единственный и несравнимый пример нравственного добра, совершенного Богом, открывает пред человеком сущность, мировой смысл, цель и абсолютное вечное достоинство добра (любви). Вот – добро, какое Он сделал, вот – любовь, какою Он любит! Такое Величие и так смирилось пред таким низко-падшим, сделало такое несравнимое благодеяние «врагу», дало ему вечную жизнь и призвало его к личному единству со Своим существом! Это дело и любовь огнем своей непосредственной нравственной красоты и величия повергают человека в поклонение тому идеалу святыни, по которому совершаются дела Божии, в нём только он видит выражение подлинного добра, осветившее и открывшее для него необъятную область нравственного развития. Поклоняясь этому добру, он его только принимает за принцип и основу своей нравственной жизни; оно увлекает его неудержимо, он безгранично возвышается от поклонения ему и сам горит теми чувствами и любовью, какие создали это добро, этот подвиг. Чрез это создается в нём почва для великой заповеди: «да любите друг друга, как Я возлюбил вас (Ин.13:34, 15:12)». Личность брата рассматривается уже очами этой Любви и в Её свете; достоинство человека – брата бесконечно возрастает: это – вечная драгоценность в очах Бога, – и преданное Искупителю сердце берет «свой крест», чтобы делать Его дело в отношении к брату своему. Понявши глубокий смысл и достоинство человеческой жизни, верующий сообразно с этим и относится к брату своему, к врагу-ли, преступнику, падшему или страждущему: властно и жизненно, как подлинная его свобода, его руководят «чувства Иисуса Христа»: «уже не он живет, а живет в нём Христос», «Бог производит в нём и хотение и действие по Своему благоволению».¹¹⁴ Вот – тот источник и та сила, какие рождали изумительные подвиги самоотреченной и восторженной деятельной любви, какую проявили только поклонники креста Христова.

Так, дело Божие, подвиг Его любви перерождает человечество, и «любовь Божия» делается достоянием человеческого сердца (Рим.5:5).

В уме и сердце поклоняющегося кресту Христову возникает всеобъединяющая гармоническая система религиозно-нравственной жизни. В ней – та любовь, которая дала благо жизни всякой самомалейшей твари в мире, та любовь, духом и силою которой живится и движется всё во вселенной, входит в сердце человека от соприкосновения с Духом Божиим. В этом личном разумно-нравственном общении (завете) с Отцом жизни мы стоим у единого начала, источника, центра, причины и смысла жизни мира.

Великая христианская система мировоззрения и жизни записана не в великих томах и фолиантах «спорных слов человеческой мудрости», а кратко и наглядно выражена в небольшом символе – изображении креста Христова. Только на это иногда достаточно взглянуть верующему, чтобы оживить в себе то, «чем он жив», что покорило Богу и низвело в его душу жизнь Духа Божия. И это вовсе, Лев Николаевич, не страшный символ казни человека, а символ искупления, символ того добра, какое сделал Бог, нагляднейшее выражение Его жертвы, навеки покорившей Ему сердца верующих.

Такой возвышенной, живоносной, безусловно чистой, ясной и истинной системы жизни и морали, как христианская, другой вам не указать: её нет и быть не может. И эта система безгранично расширяется для мудрого и коротко и ясно понятна для простого, волнуя и развивая его силы призывами и чаяниями высшего гения добра, любви и разума. В этом – залог подлинной жизни и развития человечества, этим оно живо и будет жить. Так это не шарлатанство же, Лев Николаевич!…

И в вашем сердце бьются силы и отголоски божественной любви, но они разрознены, отуманены, оскорблены в вас, перемешаны с противоположными началами и, вместо мира и света для души разрывают её и угнетают. Вы, как несчастный Эдип, поднимаете руки на то, в чём источник жизни для вас и для всех, к чему рвется, что ищет и о чём страдает ваше сердце.

Свящ. Д. Силин

(Продолжение следует).

(Вера «отцов». – «Суд над самоядцем». – «Дружба п. Никона с сатаной». – «Образ» двух церквей. «Симон и Арий». – Обличители Никонианства»)

«Зане любве истины не прияша (погибающие), во еже спастися им: и сего ради послет им Бог действо льсти, во еже веровати им лжи».

(2Сол.2:10–12)

Раскол в Русской Церкви существует уже более двух с половиной веков. Столько же времени подвизается и православная противораскольническая миссия и подвизается, особенно с 50-тых годов прошлого века, «подвигом добрым». Но, по большей части, к недоумению и прискорбию всех, кому дорого спасение заблудших, и первый и вторая «живут и движутся» точно какие параллели. Казалось бы этого давно уж не должно бы быть: раскольники – люди искренно верующие, люди жаждущие спасения, – православные миссионеры вразумляют заблудших довлеющими средствами и сердечно, – бесплодность «прения о вере» только на букве старопечатных книг с расчетом – «чья возьмет» – давно уже сознана и опытными миссионерами, хотя и на почве тех же старопечатных книг, беседы с отступниками ведутся теперь задушевно и с полною любовью к заблудшему брату, «не превозносящеюся не раздражающеюся, сорадующеюся истине, всё покрывающею и всё переносящею» (1Кор.13:4–7). Но факт налицо: раскол сам по себе, а наша миссия – сама по себе. Нет слова, обращения бывают; и нам, в нашей миссионерской практике, Господь не раз посылал радость – после нескольких бесед с отступническими начетчиками, обращать их, а с ними и многих их последователей, ко св. Церкви. Но речь – о всей отступнической массе. Масса эта по-прежнему коснеет в обрядоверстве, идет за своими слепыми вождями, боится православия. В чём же дело? Да в том, что, поверив лжи, «древлеправославные» «тамо убояшася страха, иде же не бе страх». Расколововожди понимают дух раскольнической массы и эксплуатируя последнюю в потемках раскола, ревниво оберегают её от Церкви Христовой: они стоят на китайской стене раскола и выставляют для темного, но глубоко верующего старообрядческого люда разные пугала.

I

«Китайская стена» нашего раскола, за которою существует он, как нечто исторически-ископаемое 17 века, это – «вера отцов». Мало поддается эта стена и таким увесистым стенобитным машинам, как «Толковый Апостол», «Большой Соборник», «Маргарит», «Книга Кириллова», «Книга о вере» и др. книги «божественного писания», изданные до патр. Никона. Православные миссионеры подвижнически работают, пробивают средостение между св. Церковью и расколом верными, надежными орудиями, но от средостения чаще всего – одни глухие отзвуки…

И далеко еще, кажется, то время, когда глаголемые старообрядцы, при свете истинной веры Христовой, познают веру «своих отцов», как суеверие.

В февр. 1900 г. мной были посещены с миссионерскою проповедью хутора Оренб. у. Матвеевский и Яковлевский (от Оренбурга верст 100 слишком). В первом – ревнители и стражи беспоповства, с моим приездом, распространили между «своими» слух, что «приехал антихрист со старыми книгами под щепоть подгонять». Слушаясь своего старосты (хутор сплошь раск.), матвеевцы на беседу, правда, явились. Часа четыре говорил я им «от любезных, для них книг» о погибельности беспоповства, старался всячески расшевелить их, вызвать на возражение, но… увы: они только посматривают то на книги, то на меня и посматривают так, что нет-ли де на книгах-то какой печати, а у меня – рогов, и хвоста. «Останемся в той вере, какую предали нам отцы наши», – одно только и услышал я от них.

В хуторе Яковлевском (сплошь почти беглопопов.), раскольники, прослушав меня часа 3, заявили только: «говорить от писания мы не умеем, ничего вы у нас не теряли, нечего вам и ездить сюда, – всё равно ничего не будет: как были отцы наши, так и мы». Пользуясь заявлением, стараюсь найти как-нибудь собеседников. Послышится одно: «ступай, ступай себе, откуда приехал».

В январе 1900 г. в Сакмарской станице (Орен. у) имел место такой случай. Девица К-ва из раскольничьего семейства пожелала присоединиться к православию и выйти замуж за православного казака В-ва. Сочетать свою дочь законным браком с православным хотелось и родителю её казаку К-ву. Последнего пугала только кара, которую он неминуемо должен был понести от наставников, выдав свою дочь за «никонианина». На всякий случай он идет осведомляться к наставнику Ф.И. К-ву (ныне уже покойному), примет ли он его «в общение», если дочь его выйдет замуж за православного. Наставник сказал, что за этот грех грозит «отлучение» на два года, в продолжение которых отлученный должен ежедневно класть по несколько лестовок поклонов (лестовка – 100 покл.). Убоялся казак К-в грозной епитимьи, да боязно и дочь свою губить – выдавать её насильно за раскольника (а сватали её и раскольники). Стал он искать выхода из своего затруднительного положения и скоро этот выход представился ему в виде откупа от епитимьи: в станице давно водится, что от епитимьи откупаются, – нанявши за себя читать псалтырь и каноны и класть поклоны – особых читалок. Идет казак К-в к читалкам – старым девам – «торговаться за епитимью», – спрашивает, сколько они возьмут замолить двухлетнее отлучение с поклонами по несколько лестовок в день. Читалки высчитали, что эта епитимья будет равняться сорокократному прочтению псалтири (сорокоуст) и запросили с него сорок рублей. Новое затруднение для отца несчастной невесты: чтобы откупиться от епитимьи, нужно, оказалось, продать по местным ценам двух быков, а у него всего шесть (плуг), продать двух быков от плуга – значит расстроить своё хозяйство. Посоветовавшись с близкими родными, казак К-в решился оставить свою затею и выдать дочь за раскольника, – быки будут целы. Новый жених раскольник Н-в на правах «нареченного» начинает уже «гостевать», по обычаю станицы, у своей невесты; но последняя еще надеется повенчаться с православным, в противном же случае грозит кончить жизнь петлей. После долгих испытаний ей удалось-таки присоединиться к св. Церкви и повенчаться с православным. Отцу её не пришлось и посмотреть на её бракосочетание, – он в это время сидел в карцере при станичном правлении за поведение своей дочери. Переночевав в карцерном заключении, бедный отец покинувшей раскол невесты был оштрафован вдобавок на 10 рублей – якобы за бесчестие раскольничьего жениха. Нужно думать, что в Сакмарском станичном правлении, в коем атаманствуют всегда закоренелые раскольники и в коем православные почти не имеют голоса, всё это сделано «на законном основании». От епитимьи казак К-в выходит не отделался-таки… И всё – из-за «веры отцов».

В Орском уезде есть еще такие уголки, где ревнители «древнего благочестия», если им нечаянно приходилось оскверняться «никонианскою» ложкою, тотчас бежали к ручью или колодезю и полоскали рот водой с восьмиконечного креста, – и свою икону, если пред ней хоть раз перекрестился православный, омывали св. водой и окаживали ладаном, как «олюбодействованную».

Насколько фанатично еще «стояние» раскольников за «веру отцов», может показывать такой факт. Один из раскольников хут. Сарбая (Орск. у. верст 230 от Оренбурга) Андр. Б., беседуя однажды со своими однохуторянами о перстосложении и заверяя их, что он за двуперстие готов на всякие жертвы, поднял свою десницу с двуперстным сложением и изрек с непоколебимою решимостью: «я с этим и в ад пойду». Комментарии излишни.

II

Под темным покровом раскола для стоятелей за «веру отцов» ошибочные суждения разных списателей и авторов статей старопечатных книг идут еще за догматы, и раскольничьи массы (преимущественно беспоповцы) продолжают еще ими руководствоваться, утверждаться и назидаться в «вере».

Не так еще давно один из раскольников хут. Петропавловского, Орск. у. (210 верст от Оренбурга), подстриг себе усы… С ужасом заметили «древлеправославные» эту «блудолюбнаго образа прелесть душегубителыныя помраченныя ереси» и созвали собор. Собрались старики и наставники и местные и карайгарские (50 верст от Петропавловского хут.), – всего человек до 80. «Подняли» древлепечатные книги – «Кирилову», «Потребник», «Стоглав» и пр. и стали судить «великого еретика». Ни жив, ни мертв стоит еретик пред собором велемудрых наставников. «Проклинай», – читает один из них из Потребника Иосифовского (л.л. 12 об. и 13 чина «крещения от ереси приходящим»), – «богоненавидимую блудолюбного образа прелесть душегубительныя помраченныя ереси еже остригати браду; ей же бысть начальник беззаконный Петр гугнивый, римский папа; во царех же тоя ереси начальник гноеименитый Константин Ковалин иконоборец; и в той ереси и прочии римстии папы погрязошася, и вси латинстии епископы и попове. Мнози же и мирстии человецы, ум погубивше, низпадоша в таковое прокажение лица своего губяще доброту Богом созданного им образа, ею же добротою украси Бог человека по Своему образу и по подобию. Окаянии же латыни в ереси многия впадоша и на святых иконах писанным, Божию образу и святых Его угодник, не поклоняются, ни почитают; к сим же и своего благообразия ненавидят и ругаются ему, и проказят лице подобия своего, иже Божиима рукама сотворенного и такового богоделанного благолепия не даст им диавол ни видети, но всегда поощряет их остругати брады своя и усы притинати постригалы и бритвами». Прочитан и рассказ из книги Кирилловой о введении брадобрития римским папою из-за угождения некоей жене, которую папа звал к себе на ложе (л.л. 235 и 236). Ясно было, что обыватель Петропавловского хутора уклонился в латинскую ересь и должен быть, как еретик, отлучен от Церкви. Так наставники и постановили. Виновному в латинской ереси грозило изгнание из общества и другие неприятности от фанатиков. Взмолился он «отцам благословенным» и оправдывался в своём грехе: «я, говорит, не подстригал усы, а только маленько обгрыз их». – «А, вот как!» – возопили старцы. «Еще же злейшее творят, – читает один из них продолжение того же места из Потребника, – яко и своими зубы укусывают власы брады своея и усы, самоядцем подобящеся, его же не делаху ни в древнем законе, даннем от Бога Моисею, и в новой благодати никто же того не творяще до совращения преже реченных еретиков». Спохватился «еретик» и коленопреклонно стал просить стариков о снисхождении. Но старики твердо стояли на законе и от решения покарать олатинившегося по священным канонам не отступали.¹¹⁵

III

Разные цветники и повести, плоды фантазии раскольничьих мракобесов старого времени, полные всякой нелепости, беспоповщинской массой почитаются еще чуть не за «святое писание».

Они переписываются с благоговением, распространяются с ревностью, читаются и слушаются с полною верою. А в чём назидают они раскольника? Они повествуют о том, напр., что патр. Никон, виновник книжных исправлений в русской Церкви, якобы друг сатаны, якобы он хитростью и обманом восхитил патриарший сан и всё делал по внушению диавола. В одном, напр., таковом сказании о Никоне повествуется, что он сам возложил на себя мертвую уже руку натр. Иосифа и самозвано, таким образом, стал патриархом и носителем «мертвой» благодати; в другом – рассказывается о дружеском совещании патр. Никона с сатаною – как бы истребить веру Христову на земле. Однажды, баснословится в сказании, к Никону приходить в гости его близкий друг и, не застав его дома, решает обождать в прихожей. От нечего делать он прилег отдохнуть. Вдруг, слышит он, входит Никон с кем-то в свою горницу и начинает с неизвестным о чём-то советоваться. Друг патриарха притворяется заснувшим и подслушивает, о чём идет совет. Неизвестный спрашивает Никона: «а что нас никто не услышит?» – «В прихожей мой друг, – отвечает Никон, – но он спит и не может мешать нашему совету». Желая убедиться, что друг, действительно, спит и ничего не слышит, Никон входит в прихожую и начинает колоть иглой в пятку мнимо спящему другу. Друг, притворяясь спящим, якобы «сквозь сон» бормочет: «не балуй, а то я другу моему Никону скажу». Никон убеждается и неизвестного убеждает, что друг, действительно, спит. Совет продолжается. «Теперь, – говорит неизвестный, – крест Христов будет попран, а наш вознесен». Друг в прихожей случайно заглянул в калоши патриарха и в одной из них видит восьмиконечный крест, а в другой образ Богоматери. «Теперь, Никон, – продолжает неизвестный, – крести во имя моё – сатаны». Тут только друг патриарший понял, с кем беседует Никон. «Если я стану крестить во имя твоё, прямо во имя сатаны, отвечает патриарх, то и малый ребенок догадается о нашем совете, – нет я буду крестить по-прежнему – во имя Отца и Сына и Святого Духа (при этих словах сатана грохнулся со своего седалища), только сделаю некую тайну в крещении, и тогда все будут твои». Поднялся сатана, облобызал Никона и сказал ему: «вижу теперь, друг мой, что ты премудрее меня, так и сделай». На этом совет и кончился.

Приходилось и келейнику Никона наблюдать, по сказаниям, общение своего патриарха с сатаной. Раз, говорится в раскольничьей повести о Никоне, патриарший келейник входит в Никонову горницу и видит там бездыханный труп своего владыки. В великом изумлении выбегает келейник на улицу, чтобы дать народу знать о случившемся и вдруг видит, что к покоям Никона подкатывает коляска, из неё кто-то выходит и направляется прямо в патриаршую горницу. Келейник последовал за ним. Как только приехавший вошел в горницу, Никон ожил и повел беседу. Прикативший в коляске, оказывается, никто другой, как сам сатана, – он привез из преисподней гостившую у него душу патриарха.¹¹⁶

IV

Старики и «благословенные отцы» беспоповского раскола, стоя на страже «веры отцов», нередко прибегают к средствам обороны последней однородным с пугалищными «цветниками». Года три тому назад у меня была беседа в ст. Сакмарской с «никудышниками» (в станице свыше 6 тысяч раскольников и только несколько десятков единоверцев). На беседе были сотни раскольников и человек десяток православных (единов.). Ответчиками со стороны беспоповцев были – старый казак С.Д. Мастрюков и др. старики Сакмарской станицы. В доказательствах «от книг» защитники «древней веры» были слабы. Раскольничьи слушатели злились и шумели, кто как мог. Тщась хоть чем-нибудь оборонить своё упование, Мастрюков вынимает из-за пазухи последнее своё оружие: две картины: одна напечатана серебряной краской, другая – черной. На первой изображено: по средине престол, – на нём дискос с 7 просфорами и восьмиконечный крест, около престола – двуперстие, дважды написано аллилуия и пр. «премудрые догматы» раскола. На второй – престол, – на нём дискос с 5 просфорами, четвероконечный крест, около – троеперстие, трижды аллилуия и пр. «никонианские новшества». Первая – с подписью – «истинная церковь Христова», вторая – «Церковь никонианская еретическая». «Вот ваша то церковь», презрительно ткнул Мастрюков пальцем на черную картину.

– С. Д., обращаюсь к собеседнику, какой святейший патриарх благословил печатать такие картины? В ответ – один шум и ругань.

– Ужели на престоле, на дискосе, при совершении дониконовской литургии, когда-либо было 7 просфор, а не одни частицы – св. агнца и др., спрашиваю собеседников.

Собеседники шумят и переводят разговоры на другие темы.

Отклонив последние обещанием вести по ним особые беседы (которые на другой день и велись), продолжаю вести беседу «от картин».

– Допустим, говорю, что картина с семью просфорами изображает истинную Христову Церковь, ну что же у вас то совершается литургия, хотя на семи просфорах?

Ответчикам-беспоповцам вопрос настолько был «не по нутру», что С.Д. свернул картинки и спрятал их на прежнее место. Было – уже за полночь. Беседа кончилась. На следующий день беседа велась по другим предметам. О картинах собеседники уже не вспоминали.

В апреле 1901 г. получаю от вождей сакмарского раскола письмо такого содержания: «Г. миссионер, Никита Михайлович! Неоднократно слушая беседы и указания ваши из священного Писания, мы имеем ревностное желание в послушании и приходим к убеждению от многого вразумления. В виду этого мы в предстоящий праздник – Пасху желаем быть вашими послушниками, а потому просим не откажитесь пожаловать к нам, как вам дозволит время, продолжить беседу. Остаемся в ожидании вас послушники сакмарцы: казак Иван Назин, казак Семен Мастрюков, казак Иван Климентов, казак Димитрий Завьялов, урядник Василий Тушманов, казак Степан Климентов, Матвей Правдин»… Письмо вызвано было, как потом уже я узнал, главным образом появлением в станице Саратовского начетчика спасова согласия Мошкова. Мошков смутил Сакмарцев своею проповедью о повсюдном и конечном истреблении во дни антихриста жертвы Христовой и иерархии. Держась по этому предмету другого упования¹¹⁷ и не будучи в состоянии защитить его пред спасовцем, Сакмарцы и вздумали воспользоваться помощью православного миссионера: им хотелось слышать доказательства вечности жертвы Христовой, которых они спасовцу привести были не в силах. В письменном ответе Сакмарцам мной назначены были на светлой неделе дни для беседы. Мошкову было сообщено о них, но он, к неудовольствию Сакмарцев, оставил станицу раньше срока, назначенного для беседы, пообещав приехать беседовать на Троицын день. Прибыв 7 апреля в станицу, я встретил далеко не такой прием Сакмарских раскольников, на какой мог рассчитывать, судя по их письму. Беседа все-таки состоялась. Слушателей собралось свыше 200 человек, почти все никудышники. Возражатели прежние мои собеседники (Вас. Тушканов, Н. Мастрюков, Ив. Назин и др.) в «Писании» были слабы и вели разговор больше на посторонние темы. Пришло 20 мая. К 11 часам утра я был уже в станице. Осведомляюсь: вызван ли Мошков. Оказывается, его вызывали телеграммой, но он отказался приехать. Вместо него вызван начетник крестьянин Пензенской губернии Иван Лопаткин.

Лопаткин явился на беседу во всеоружии и старопечатных книг и церковно-исторических и богословских сочинений наших православных авторов. Пробеседовав два дня, на третий (хотя беседа была назначена) Лопаткин уехал восвояси.¹¹⁸ В качестве собеседника выступил опять С.Д. Мастрюков. Доведенный до безответности «от книг»,¹¹⁹ мой старый собеседник, желая лишить меня всякого доверия со стороны слушателей старообрядцев, повел вдруг такую речь: «Никита Михайлович приехал нас учить, а вы знаете, слушатели, кто он такой? Он учитель семинарии, а семинария есть создание двух злейших еретиков – Симона и Ария (Симон + Арий = семинария – созвучие), как же мы ему будем верить?» Больше беспоповцу уж ничего не оставалось делать, как отпугнуть от меня слушателей «семинарией»…

V

Раскольничьи грамотеи, промышляющие «в отъезд», и продающие раскольникам свою дешевую по существу начитанность за дорогую цену, в критических случаях – безответности «от Писания», тоже прибегают к пугалам. В марте 1900 г. в деревню «Ключи» Оренб. у. раскольники вызвали для беседы со мной известного адвоката австрийского раскола Ив. Усова. Усов явился, как и все его товарищи по ремеслу, с большим запасом книг наших православных богословов и полемистов против раскола и произведений швецовского пера (старопечатной книги – ни одной). Беседа продолжалась двое суток.¹²⁰ К каким иногда по истине шарлатанским приемам самообороны прибегают апологеты раскола, за недостатком действительных доказательств «от Писания» правоты своего упования, можно видеть из следующего. Зашла у нас речь об еретичестве «белокриницкого устава» и лже-архиерея Оп. Швецова – о подлетнем рождении Сына Божия. Усов берет «Опыт православного догматического богословия» еп. Сильвестра и держит слово: «г. миссионеру, прежде чем обвинять нас в ереси, какой мы не содержим (Усов то слабо оправдывал Швецова, то указывал на его раскаяние 1888 г. пред собором лже-епископов в Москве), лучше бы посмотреть в свои то книги и на свою церковь: вот его церковь то действительно содержит арианскую ересь» и читает со стр. 341, 2 т. «Опыта» еп. Сильвестра: «имя Отца и Сына не есть что-либо существенное в Боге, а случайное, зависящее от Его отношений к миру по домостроительству, и было время, когда Бог не был Отцом, равно как было время, когда не было Сына», и затем с 286 стр. того же тома «Опыта»: «Слово (Бог) являлось Аврааму, Исааку, Иакову и Моисею. Являющееся Слово было Бог, но не творец всего». Вот что проповедует епископ господствующей Церкви, да еще доктор богословия, – закончил Усов свою обвинительную речь.

Беру у него книгу и читаю со страниц, где он находил ереси за преосв. Сильвестром. На стр. 286 написано: по учению Иустина (мученика философа) «являющееся Слово было Бог, но не творец всего, а иной по числу, а не по воле, потому что Оно делало только то, что сотворившему всё Богу, выше Которого нет другого Бога, угодно было, чтобы Оно делало и говорило» (Dialog cum Triph. п. 56). – «Почему вы, Ив. Гр., – спрашиваю Усова, во-первых, не дочитали слов Иустина Философа, а во-вторых – выдали их за слова преосв. Сильвестра? Отвечайте». Усов – не моя очередь говорить. Читаю со стр. 341 «Опыта» – «Тертуллиан… утверждает, что имя Отца и Сына не есть что-либо существенное в Боге, а случайное, зависящее от Его отношений к миру по домостроительству и что было время, когда не было Сына» (Advers Hermog. с. 3). «Не трудно видеть, – говорит далее от себя преосв. Сильвестр, – что во всём этом выражается не та мысль, чтобы Сын не существовал от вечности, как ипостась, а та, что, существуя от вечности в Боге, как Его внутреннее Слово, только по выхождении Своем из Бога для творения, Он открыл Себя, как Сын… Но она облечена в такую грубую и произвольную форму, которая могла годиться только для евионейского воззрения, и которою, как известно, впоследствии пользовались ариане, вкладывая в неё мысли, совершенно чуждые Тертуллиану». – Ужели у вас, Ив. Гр., обращаюсь к Усову, – хватает совести на такие проделки: прочитать два-три слова, выхваченные без всякой связи из учения Тертуллиана, и выдавать их за еретическое учение преосв. Сильвестра и православной Церкви? Так вот как вы находите в наших книгах ереси!

Усов. Еп. Сильвестр находит учение Тертуллиана правильным, – на стр. 349 и 350 он пишет: «Не трудно видеть, что учение Тертуллианово о единосущии и нераздельности Божеских лиц в общем и существенном является верным и согласным с церковною верою в божественность Св. Троицы».

Беру опять «Опыт» и читаю отвернутые Усовым страницы: непосредственно за словами, на которых остановился мой собеседник, преосв. Сильвестр пишет: «Но нельзя не заметить, что в своих частностях и подробностях оно еще не достигает той точности и определенности, какую получило в Никейский период. Хотя Сын и Дух представляются у Тертуллиана обладающими тем же божеским существом, каким обладает и Отец, но Они являются в то же время как будто не вполне равносущными сравнительно с Отцом… Этот недостаток в воззрении Тертуллиана произошел от того, что различия Божеских лиц он стал искать по преимуществу в самом существе Божием, а не в образе существования этого существа». – Каким это образом вы, Ив. Гр., – обращаюсь к собеседнику, – в этих словах преосв. Сильвестра узрели одобрение его указанному недостатку в учении Тертуллиана? Вместо ответа Усов стал переводить беседу на другие темы.

Неудача в оболгании «Опыта» еп. Сильвестра в еретичестве не вразумила, однако, моего собеседника. В дальнейшей беседе он пытается оболгать митр. Макария. Разглагольствуя о том, что п. Никон в известной «памяти» 1653 г. якобы проповедовал «непоклонническую» ересь, Усов берет 12 том «Истории русской церкви» м. Макария и со стр. 118 читает… «пред наступлением Великого поста в 1653 году Никон разослал по всем церквам московским следующую «память»: «по преданию св. Апостол и св. отец, не подобает в церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны; еще тремя персты бы есте крестились». Вот свидетельство о Никоне ваших же пастырей, врагов ваших, а «свидетельства от враг, по Златоусту, достоприятнейши суть», заключил свою речь мой собеседник. Какая совесть у разъезжих защитников раскола, можно судить потому, что Усов, так часто обзывающий православных миссионеров «бесстыжими рожами», не обнаружил никаких признаков стыда, когда ему читались с той же страницы «Истории» м. Макария слова, стоящие рядом с приведенными им: «В таком сжатом виде передает «память» протопоп Аввакум, но относительно поклонов передает неясно и не точно, конечно, не без намерения. Никон, – в чём мы убедимся впоследствии, – указывал вовсе не то, чтобы православные не клали вообще земных поклонов в церкви, а только лишь, чтобы в св. Четыредесятницу, при чтении известной молитвы св. Ефрема Сирина, не клали православные одних земных многочисленных (числом до 17) поклонов, как делалось у нас тогда, но клали бы поклоны поясные, кроме только четырех земных». От подобных фокусов Усов не удерживался и потом, и всё к своему стыду. Желая «не ударить лицом в грязь» своей «древлей» веры, он в конце беседы, уже чуть не в судорогах, вынимает из кармана засаленный помер какой-то газетки и орет что есть силы: «слушатели, вы судьи наши, послушайте, что пишут в их газетах: «Провал монастыря»: господствующая церковь отняла у нас в Ставропольской епархии монастырь и обратила в единоверческий и он провалился»… – Ив. Гр., стараясь успокоить Усова, газетками уж стали защищать свою веру-то; провалился ваш монастырь, ну и пусть бы себе, – может быть, вашему монастырю преисподняя – лучше святыни Христовой, говорите дело, – какая ересь в нашей церкви, против какого «св. Писания», каких соборов и св. отец мы учим?

Усов продолжал безобразничать и пугать старообрядцев «провалом монастыря».

В январе минувшего года в г. Троицке я имел несколько публичных бесед с начетником поморского «законно-брачного» согласия Арт. Черчимцевым, вызванным троицкими старообрядцами из г. Саратова.¹²¹ И этот защитник «древляго благочестия» нередко в минуты безответности «от книг» прибегал к таким же приемам обличения «никонианства», к каким – и Усов. Приведу два три примера. Баснословя о «никонианских» ересях, Черчимцев, напр., ссылался для подтверждения своих обвинений на св. Церковь на слова проф. П. Смирнова. «Когда, во дни патр. Никона, в тексте богослужебных книг были произведены перемены… тогда совершилось великое «отступление» от веры, по подобию того, как это случилось сначала с Западом, а потом, по его влиянию, с греками и русскими униатами. Русское православие тогда «неисцельно испроказилось» латинскими ересями и таким образом явилось богопротивное «никонианство»».

Обман был разоблачен: слова, пришедшиеся по душе раскольничьему начетнику, в «истории» Смирнова – поставлены в кавычках, как чужие. На Черчимцева это не воздействовало. И в дальнейшей беседе он продолжал «огрызать писания, непщуя избежать обличения» (Марг. л. 428). В беседе о древности «троеперстия» я сослался, между прочим, на 50 вопрос и ответ «Православного исповедания» Петра могилы. И что же слышу от собеседника: «почтенные слушатели, миссионер ссылается на «Исповедание» Петра Могилы; да ведь это «исповедание» давно уже проклято, а не благословлено, как он нам вычитывал, восточными патриархами; вот что пишется о нём в «Очерках истории зап.-русск. церкви» Чистовича: «это восточное исповедание проклято всеми восточными патриархами, как исполненное ересей латинских, лютеранских и кальвинских»; да и все то другие книги господствующей церкви странные: вот её требник искусные правила попам предписывает: «аще дитя во чреве, крестити его невозможно, аще же пожется глава, крестити можно»; вот так хорошо, – крестишь Ивана, а выйдет Татьяна!» Вот на какие книги ссылается миссионер.

Беру у начетника «Очерки» и читаю ту же страницу, какую читал и он, оказывается (что и разоблачаю пред слушателями), в «Очерках» слова: «это восточное исповедание проклято восточными патриархами»… относятся не к «Православному исповеданию» Петра Могилы, изд. 1643 г. в Киеве и одобренному в Яссах, Константинополе и Иерусалиме, а к «Восточному исповеданию», изданному неизвестным автором в Женеве в 1629 году за произведение Кирилла Лукариса; об этом именно «исповедании» в «Очерках» – на прочитанной Черч. странице и речь. Уличенный в такой явной лжи, начетник мало смутился: не впервые ему, видимо, доводится так защищать, «древлее благочестие»… Ссылка. Черчимцева на требник, где повелевается крестить единую голову показывающегося на свет младенца, оказалась настолько же добросовестною: требник этот Черч. выдал за православный, а на самом деле он униатский и издан, как прочитано мной с выходного листа, «повелением пресветлейших польских королей»; в 8 чл. Сим. веры в нём имеется католическая прибавка «и от Сына» и в конце помещена грамота папы Пиуса.

Вот они передовые-то стоятели за «веру отцов» и вот их последние средства к удержанию темного, но по существу очень религиозного старообрядческого мира от воссоединения его со св. Православною Церковью. Отверзи Господи, его «умные» очи, да «во свете Твоём узрит свет».

Н. Гринякин

I

В последнее время произошел в печати горячий религиозный спор на почве общественной, – спор о законном характере священнических поучений. В полемике приняли участие несколько священников, несколько богословов мирян, несколько даже женщин и еще несколько мирян. Так как от разных взглядов на проповедничество популярного в Петербурге священника Григория Петрова спор перешел уже на общее существенное понятие о священническом проповедничестве в православной Церкви, то предмет возбуждает внимание уже каждого искреннего члена Церкви Христовой и вызывает к более основательному спокойному его разъяснению.

Почтенный магистр богословия И.В. Преображенский в небольшой брошюре,¹²² изданной им в конце года, высказал свою неудовлетворенность антицерковными приемами и характеристическими чертами прослушанных им публичных поучений неприходского священника Григория Петрова. – «Об о. Петрове немало говорила и печать как духовная, так и светская. Позволим себе и мы, – пишет в своей брошюре г. Преображенский, – высказать наше мнение об о. Петрове и притом исключительно как о духовном ораторе. Бесспорно, о. Петров оратор выдающийся по своему красноречию. Речь его совершенно свободная, точная, образная, одушевленная, льется бурным потоком. Видимо, обилие мыслей переполняет его голову, и он спешит перелить их в умы своих слушателей. Выдающийся по красноречию о. Петров является совершенно своеобразным по содержанию своих бесед. Предмет последних – уроки нравственной жизни, Царствие Божие (которое, по его мнению, совсем не то, что Царство Небесное). Мы, по крайней мере, не слыхали ни одной его беседы догматического содержания. – Но не столько обращают на себя внимание темы, которые трактует оратор, сколько способы их раскрытия, – те пояснения и доказательства, которые при этом он употребляет. В этом отношении о. Петров, пастырь православной Церкви, стоит совершенно особняком. Никаким образцам он не следует, и даже более того, ораторствует наперекор всем образцам. – Прежде всего о. Петров не позволяет себе ссылок на какие-либо авторитеты Церкви, включительно до её отцов и учителей. Он их положительно игнорирует. – Духовные свои беседы о. Петров старается делать не только назидательными, но и интересными вообще. идеи свои он развивает, главным образом, на основании собственных наблюдений над жизнью, на исторических фактах и явлениях, на авторитете мыслителей светских, до языческих включительно, – заимствует нужные ему доказательства из литературы русской и иностранной, приводит газетные сообщения, – словом, отовсюду берет он подходящий, по его мнению, материал, из которого и строит задуманное здание, и, нужно заметить, при постройке выдерживает свой стиль до мельчайших подробностей. Одного лишь он и мельком не касается, одно только игнорирует с непобедимым упорством, – это христианскую Церковь и её историю. Для о. Петрова их как бы и совсем не существует…».¹²³

Для подтверждения характеристики бесед священника Петрова в указанном отношении г. Преображенский отмечает несколько выдающихся частностей из его бесед, а также извращений свящ. Г. Петровым учения Церкви, например об Иуде Предателе, которое Церковь основывает на словах Св. Писания.

Прочитав брошюру г. Преображенского, почтенный профессор С.-Петербургской духовной академии, А.А. Бронзов, на одной странице «Церковного Вестника» (№ 48) сделал несколько характерных выписок из означенной брошюры и высказал своё естественное удивление и возмущение антицерковным приемом и характером религиозных бесед священника Г. Петрова о Евангельских блаженствах, об апостолах и о крестных страданиях Христа Спасителя… – «Мы – пишет в заключении проф. Бронзов, – не слышали ни одной беседы о. Петрова, да и не собираемся слушать (нам приходилось его некогда «слушать» при совершенно других условиях) Поэтому о своих впечатлениях личных не говорим. Своей критики здесь не думаем предлагать. Всё, что нами сказано, извлечено исключительно из упомянутой брошюры, за которую читатели должны быть благодарны талантливому автору. Читая её, мы просто отказывались верить: ужели возможны такие, именующие себя православными, пастыри? Ужели?! Если – да, то остается только развести руками. Miracula et miranda! Но как жаль слушателей такого проповедника, по сделанному им когда-то заявлению, «готового ехать рядом с Толстым хотя бы на трубе паровоза!»¹²⁴

Такой естественный протест в церковной литературе почтенных ученых богословов против антицерковного характера вероучительных бесед священника Г. Петрова не понравился поклонникам его ораторства. И, к сожалению, одним из первых публичных в печати защитников антицерковного ораторства священника Г. Петрова объявился некий священник B.К., который, скрыв свою личность под общую церковную рясу, перенес суждение о характеристических чертах религиозных бесед священника Петрова из области духовной литературы на любимую такими лицами общественную арену гражданской ежедневной печати. И тут он вполне развязно, без сдержки цензурной, в духе ежедневной неразборчивой мирской болтовни старается колоть магистра-издателя брошюры такими мелочами, чуждыми существа предмета, как например: десятикопеечной ценою брошюры и типографским пропуском в окончании иностранного слова непроизносимой буквы, хотя это нисколько не мешает понятному прочтению слова. Затем титулует книжку г. Преображенского, говорящую без намеков, прямо, – «опытом инсинуации» какой-то, и укоряет г. Преображенского в «прокурорском вскрывании души» священника Петрова. А почтенного профессора Бронзова этот В.К. (или икс, игрек) упрекает в пристрастии к магистру издателю брошюры и еще даже в непонимании дела, о котором написал профессор, сам инсинуируя на профессора такою фразою: «очевидно (?!), секрет о пере магистра парализовал у профессора-рецензента способность видеть предметы в ясном свете»… Достается и всем интеллигентным слушателям бесед священника Петрова, которых огульно, без исключений, этот, спрятавшийся под священническую рясу, аноним обвиняет в «неверии ни в Церковь, ни в благодать таинств, ни в пресвятую Богородицу, потому что они не признают и божества Христа»…¹²⁵

Г-н Преображенский (в № 344 «С.-Пет. Вед.») еще раз указал, «Как и кого учит священник Г.С. Петров» и дал очень сдержанный и вполне удовлетворительный ответ на возражения упомянутого священника В. К. Но оставлено без ответа заключение этого, прикрывшего церковною рясою свою личность, священника, где этот малодушный защитник Г. Петрова пишет: «Судить священника пастыря в его пастырском делании вообще не подобает мирянину, а тем более высказывать укоризну священнику необдуманно (это с апреля-то до ноября – хороша необдуманность!…)¹²⁶ Над пастырем (то есть свящ. Г. Петровым) есть свой суд». – На эту тираду об общих отношениях пасомых к их пастырю следует заметить по меньшей мере то особенное обстоятельство, что священник Г. Петров не пастырь слушателей его случайных, иногда даже иноверных, и законное пастырское делание его должно быть ограничено лицами, принадлежащими к порученному его пастырству Михайловскому артиллерийскому училищу. Деятельности в этой его сфере миряне иных приходов, осуждающие антицерковный характер свящ. Г. Петрова, не касаются, как подлежащей тому отдельному суду своего начальства, за которое прячет антицерковный характер вероучительства священника Г. Петрова спрятавшийся и сам под рясу, малодушный анонимный защитник свящ. Г. Петрова. Но в том-то и дело, что свящ. Г. Петров, постоянно выходит из сферы, порученной его пастырскому деланию в артиллерийском училище, военно-учебной паствы; он идет и в место не своего пастырства, в манеж при Мраморном дворце и там, и к себе в учебное заведение привлекает и принимает лиц, пасомых другими не модными церковноприходскими пастырями. А эти-то пасомые далеко не все и не так безверны, как охарактеризовал их анонимный священник; они научены вере от своих приходских церковных пастырей во многом не так, как учит священник Г. Петров. И следовательно они даже обязаны поддерживать учение православно-церковное, которому они научены от своих церковных пастырей, хотя бы и с пререканиями и суждением не лица свящ. Г. Петрова, а антицерковного характера проповедничества его и извращения им вероучения. Это только и сделали миряне, магистр и профессор богословия, пасомые не свящ. Григ. Петровым.

Не убоялся означенного неправильного запрещения анонимного священника и г-н Петр Поляков, который прекрасно раскрыл фальшь и недостоинство для истинного христианства практиковать модный характер вероучительства священника Г. Петрова и его защитников. Так он (в № 339 С.-Пет. Вед.) пишет: «В последнее время стали нам всё чаще и чаще рекомендовать новый путь в деле святого благовестия, – именно, тот путь, о котором говорит священник В. К. и который он приписывает и популярному в столице проповеднику о. Григорию Петрову. Что же это за путь (приспособляемости)? – Он состоит в следующем. Прежде всего нужно представить себе, что эти отторгшиеся от Церкви светские индифферентны (т. е. образованные люди, высший интеллигентный класс, так как в заметке говорится, что о. Петров проповедует не простому народу) – люди наивные до последней степени, младенцы… Затем к этим младенцам надо как можно искуснее подделываться во всём: к их наклонностям, пристрастиям, обычаям, образу мышления, ораторским приемам и проч. до религиозных заблуждений включительно. Нужно проповедовать им не того Христа, Который есть, был и будет, не то христианство, которое составляет единую, истинную, спасающую Церковь вечную, – а того Христа и то христианство, которые случайно, как сумма ошибочных умозаключений, явились в богатой фантазии некоторых поэтических натур неверующей интеллигенции… И материал для проповедания нужно черпать не из того источника, который традиционно считается единственно гарантированным от лжи и заблуждений всякого рода, а из того, который соответствует данному минутному настроению общества, который считается в данный момент модным. Нужно, просто-напросто, обмануть этого воображаемого младенца – интеллигенцию, надеть перед ним маску модного оратора-проповедника и, так сказать, забавлять его до поры до времени, пока он, этот наивный малыш молокосос, «окрепнет в своём движении к Евангелию» и привыкнет доверять своему нарядившемуся «пастырю» в фокусах-покусах… – Когда наступит эта желанная пора, тогда вдруг можно будет сбросить с себя всю бутафорию и торжественно объявить: братия! это я всё шутил с вами, как с детьми, забавлял вас. Теперь начнемте взаправду: всё, что я вам хитро зломудрствовал – одна ложь, одно сплошное заблуждение. Забудемте всё это и пойдемте за истинным Христом, пойдемте к истинной Церкви, от которых мы доселе отворачивались и которых мы доселе не понимали!… И предполагается, что поклонится эта самая удивительная интеллигенция своему «пастырю» и в умилении скажет: ты пастырь наш, а мы овцы твои; веди нас, куда хочешь… «И будет едино стадо и един пастырь». – Видите, как искусно!… По моему, – заключает г. Поляков, – новый путь воссоединения интеллигенции с Церковью, предлагаемый новыми пастырями и уже некоторыми смело практикуемый, по меньшей мере путь фальшивый и недостойный истинных христиан. Святую истину надо проводить в жизнь путями святыми, а не ложными»…

Г-ну П. Полякову горячо возразила «от сердца» г-жа С.Д. Арсеньева (в № 342 С.-Петерб. Вед.) и получила от него снисходительный ответ от сердца же, да еще деловой по существу, по толкованию и применению «новыми батюшками» указанного ею текста св. Писания: «будучи свободен от всех»… – Он прекрасно разъяснил г-же Арсеньевой и защищаемым ею «новым батюшкам» «то недоразумение, которое порождает в недрах Церкви Христовой столько горя и неприятностей истинным сынам её, столько ложных путей и всяких сектантских заблуждений… И, – заключает (в № 350 С.-Петерб. Вед.) г. Поляков, – отстаивать от всяких покушений святое, никогда неизменное, Самим Господом Иисусом Христом на вечные времена установленное православие, это – долг всякого истинного честного сына Церкви»…

А между тем нашелся и еще петербургский священник при церкви св. Пантелеймона, протоиерей Н.Г. Дроздов, который еще злее анонимного священника В.К. ополчился против мирских богословов, неудовлетворенных антицерковным характером религиозных поучений священника Г. Петрова. Протоиерей Н. Дроздов, возражая против характеристики безцерковного веропроповедничества, названного г. П. Поляковым «Ложным путем», – пишет: «В № 337 С.-Петерб. Вед. сообщалось, что о. Петров допускает лишь известную приспособляемость к слушателям, возбуждая в них, поклоняющихся будто бы «неведомому Богу», интерес к истинам христианства. Стало быть, он не «шутит» со слушателями, не «подделывается к ним во всём», а только приспособлятся… Каждый пастырь, подражая высочайшим образцам, может сеять слово истины, соображаясь с почвою душ, может утолять духовный голод и жажду разнообразною пищей, применяясь к удобоваримости её в «утробах душ и сердец» слушателей. Иному он даст высокие созерцания, другому начатки учения. Одному скажет «прямо», другому в притче, в образе. И о. Петров, – если верить газетному отчету, – сказал о пути поучения только то, что он мог и должен был сказать. Он «приспособляется» к слушателям, питает их «молоком», а не твердою пищей. Придет время, даст и твердую пищу, сказавши о молоке, что оно уже для них не может быть исключительною пищей. И только»…

Да, ведь, неудовлетворенные безцерковным содержанием учительства священника Г. Петрова и не думают отвергать метода приспособления законного, церковного в научении истинам христианства. Выражают неудовлетворенность только именно безцерковностью проповедничества священника Г. Петрова, постоянно проявляемой им в упорном умолчании о Церкви Христовой, о её таинствах, св. отцах и учителях Церкви. И еще сам протоиерей Н. Дроздов тут же пишет, что особенность проповедничества священника Г. Петрова состоит в том, что он питает своих слушателей, всех и всегда, только молоком, а не твердой пищей. А если, несмотря на то, что многочисленные слушатели бесед и читатели статей его чрезвычайно разнообразны (от аристократов и людей образованных до простолюдинов) и священник Г. Петров всех их питает только молоком, а не твердою пищей, то, следовательно, по невольному признанию даже и протоиерея Н. Дроздова, священник Г. Петров в действительности «не приспособляет своего поучения к большому различию своих слушателей и читателей…

Таким образом выяснилось, что оба пастыря Церкви, защищающие священника Г. Петрова, – еще более мирских богословов разоблачили незаконность, нецерковность проповедничества священника Г. Петрова даже и в приспособлении научения истинам христианства…

«Всячески надо щадить доброе имя ближнего: оно дороже золота», – такими словами закончил протоиерей Н. Дроздов статью свою в противоречивую нелогичную защиту безцерковного характера проповедничества священника Г. Петрова. Но, несмотря на такой основной призыв, он же – прот. Дроздов, – в начале этой же статьи злобно поносит доброе и почтенное имя магистра богословия, автора вышеупом. брош., указавшей безцерковный характер поучений свящ. Г. Петрова. Он уподобляет магистра богослова «бессильному комару и злой мухе цеце, а уклоняющегося от церковности священника Г. Петрова – льву и великану»… Протоиерей Н. Дроздов настойчиво пишет, что посеиваемое брошюрою г. Преображенского, семя (т. е. порицание безцерковности веропроповедничества) «надо вырывать с корнем, пока оно не вошло в силу. Змееныша душат, не дожидаясь того времени, когда он вырастет в змею»…

И такие-то язвительные, уничижительные речи о ближнем только за несогласие с указаниями его о характере проповедничества одного лица и такое приглашение к «задушению такого змееныша» идет из уст христианского протоиерея и оглашается в печати!… Это страшное, зловещее антихристианское – знамение времени!…

Самые сильные защитники самопроизвольного безцерковного характера проповедничества «популярного» в столице «нового батюшки», не находя достаточных оснований в его деятельности для опровержения сделанных указаний о нецерковности и вредности его проповедничества, – ругают и объявляют заслуживающими задушения всякие попытки к выяснению вредности безцерковного проповедничества священником Церкви… По существу предмета они не имеют ничего для защиты вводимого в моду безцерковного вероучения и духа, которым увлекают слушателей, как будто новооткрытой лучшей новизной, будто оригинальною симпатичностью такого проповедничества, когда оно вовсе не ново, не оригинально и злововредность его для христианского общества уже давно испытана, познана и осуждена историей, как это и напоминается здесь несколько далее.

II

В итоге горячо ведомого бесцензурного спора о законном и полезном характере поучений христианских пастырей вообще и в частности петербургского священника Г. Петрова оказывается, что защитники характерных особенностей публичных поучений свящ. Г. Петрова не представили по существу предмета ничего, опровергающего указания вышеупомянутой брошюры г. Преображенского. А в декабре 1902 года на защиту своего исключительного способа проповедничества выступил и сам священник Г. Петров. По сообщениям в № 50 «Церковного Вестника» и в хронике № 337 «С.-Петербургских Ведомостей», на обычном религиозном чтении в зале Артиллерийского училища священник Г. Петров объявил целью своих чтений и бесед возбуждение интереса к истинам христианства в учащейся интеллигентной молодежи, которая мучится идеальными порывами, но служит неведомому Богу. Этою целью оправдывает он характер своих поучений, так как цель его заставляет допускать практикуемую им приспособляемость к слушателям, что он и считает самым подходящим для современною проповедника…

И вот, опять только столь обще, неопределенно, голословно, и даже вопреки действительному положению дела высказался и сам священник Г. Петров. Но самый наличный действительный состав слушателей его поучений, особенно в манеже при Мраморном дворце, фактически опровергает это декабрьское заявление священника Г. Петрова; да и ранее сам же он сообщал, что в манеже слушатели его состоят из простых людей, солдат, служителей, и проч., а в зале Артиллерийского училища – из интеллигентов разных возрастов и положений, с эффектными нарядами дам, ароматом модных духов и преобладанием французской речи, являя собою вид светских раутов¹²⁷… – Эту же «разнохарактерность толпы и дам» модных, а не только учащейся молодежи в слушателях священника Г. Петрова удостоверяют и в настоящее время посетители его поучений (22 Декабря № 350 С.-Петерб. Вед.); порученная же его пастырству «военная молодежь толпится в самых отдаленных углах залы и коридоров»…

Также не оправдывается фактически и та часть декабрьского заявления священника Г. Петрова, что (безцерковным) характером содержания своих поучений он возбуждает интерес к истинам, христианства. Слушатели его поучений свидетельствуют, что интерес этот он притупляет, заглушает безцерковным и каким-то декадентским характером этих поучений. Беспристрастные слушатели прямо называют эти поучения «банальностями и побасенками с сантиментальными цветочками» (С.-Петербургск. Ведом. 22 декабря 1902 г.) «Проповедь целиком почти состоит из сравнений более или менее удачно и красиво подобранных, но малодоказательных. Тут и немецкая живопись, и физический опыт с мышонком, задыхающимся под стеклянным колпаком, и сталактиты, и сталагмиты, и спаленная Москва и стихотворные цитаты… Когда чтение продолжается, яснее вырисовывается манера и стиль проповедника и усиливается разочарование»… (№ 350 С.-Пет. Ведом.). А вот и еще свидетельство, какой интерес к истинам христианства возбуждают поучения священника Г. Петрова. «22 Ноября (1902 г.) я была на проповеди или лекции, – не знаю, как назвать, – о. Петрова, пишет его слушательница. – И я пришла испить из этого источника, и я пришла просить духовной пищи и ушла еще более жаждущая, еще более голодная, с туманом в голове, со спутанными мыслями и с ноющим вопросом в душе: что это такое? для кого и для чего это?… – Чтобы не быть голословной, я перечислю только все пункты, все скачки мыслей проповедника… (и, подробно перечислив, слушательница пишет): Выходя с этой лекции, я чувствовала себя именно так, как глупый ребенок, которого окормили и завертели (по выражению лектора). Мне очень хотелось спросить о. Петрова: что вы сделали с нами и что вы дали нам?… Вы забросали нас картинами, именами, числами, вы перескакивали из Ханаана в Венецию, от Золя к Св. Екатерине, Илье Муромцу, от Рескина к урчанию в голодном животе… Было сказано о Горьком, Ибсене, Зудермане, Гауптмане и о Чехове с перечнем произведений… Было говорено и о Микель-Анджело и о стороже храма Спасителя в Москве; и о Марксе, и о Сенкевиче, и о Тургеневе, и о битве русских с кабардинцами, при чем лектор рекомендовал оставить народ (русский) на чтении «Русланов Лазаревичей»… «Мы, – заключает свой отчет слушательница, – утомились пестротой жизни от вечного искания новых форм, красок и звуков, мы бежали от навязываемого нам настроения, мы пришли к вам с жаждой простоты и истины, мы просили хлеба, вы дали нам камень, камень из богатой мозаики; вы слили в один, если хотите, красивый поток слов массу мыслей, взглядов, суждений, неоконченных, неразработанных, непродуманных, непрочувствованных, вы затуманили нас, утомили образами и отпустили таких же голодных, таких же усталых, какими мы пришли к вам»…¹²⁸

Вот такое-то фактическое впечатление и тяжкое влияние производит безцерковный характер своеобразных поучений священника Г. Петрова на мирян интеллигентов, в заведении не учащихся, не толпящихся в отдаленных углах и коридорах, а заседающих в зале и составляющих большинство его слушателей!…

Наконец для самой беспристрастной оценки характера и влияния безцерковного содержания религиозных поучений вообще и поучений священника Г. Петрова в частности лучше всего обратиться к истории и проверить: действительно-ли полезен и нов-ли метод безцерковного проповедничества истин христианства?… И вот, история, – эта лучшая церковная и гражданская наставница, которой компетентность должны признать всё и поклонники безцерковного характера поучений священника Г. Петрова, – авторитетно свидетельствует следующее.

В конце средних веков нашего летосчисления гуманистическое направление, широко выдвинувшее права индивидуальной личности, разойдясь с учением папской западной церкви, искало опоры своим воззрениям за пределами христианства, которое гуманисты знали только в форме папизма. Отвернувшись от злоупотреблений папской церкви, гуманисты нашли себе опору в древней языческой классической литературе и пытались выработать новые религиозные христианские воззрения, что было самою слабою стороною великой эпохи «Возрождения». Под влиянием реакции против «порчи папской церкви» выработалось крайнее увлечение Платоновой и Аристотелевой философией. Направление это сильно отразилось и на церковном проповедничестве того времени отчасти потому, что гуманисты, выходившие из небогатых классов населения, не только не отказывались принимать духовный сан, а даже искали его, чтобы иметь обеспеченное содержание и доходы, но они и в духовном сане оставались светскими людьми – и по убеждениям, и по жизни. Увлечение греческими и латинскими философами и поэтами и естествознанием было тогда на западе столь велико, что темы из Аристотеля, Овидия, Одиссеи и вообще мудрые изречения философов, поэтов и ораторов в проповедях и поучениях стали предпочитать словам св. Писания. Приспособляясь к реакционному против папской церкви духу времени, темы для проповедей охотно брали проповедники из басен Эзопа, из народных песен, например в Англии из песни об Алисе, и даже из уличных песен, и доходило до того, что проповеди принимали характер не только вообще безцерковный, а и прямо пошлый и скабрезный!… Утратив характер священной важности, проповедь подверглась мало-помалу такой порче, что стала почти не отличаться от тривиальных побасенок или от грубых сатирических и пошлых юмористических произведений худшей светской тогдашней литературы. Исключения благородного и церковного характера проповедничества стали редки… Энергический протест против означенного искажения проповеди раздался тогда от, так называемых, реформаторов до реформации… Но настоящее очищение этой порчи христианской проповеди предпринято было Лютером, который настаивал на том, что единственно законным содержанием проповеди должно быть объяснение священного Писания самим священным же Писанием. Ко времени Лютера большинство проповедников совсем забыли церковный материал проповеди и толковали истины христианства по своему разумению, а источники церковные заменили мирскими, светскими. Чем разнообразнее и шире был такой светский материал в проповеди, чем находчивее и изобретательнее в новостях был проповедник, тем слушатели считали его ученее и лучше… Но Лютер беспощадно обличал таких проповедников. Он говорил: «О! мы долго имели слепых руководителей. Священное Писание было для них закрыто, неизвестно, погребено; они предлагали свои учения, дело человеческое выдавали за Божие. Они рассказывают нам басни о Дидрихе Бернском, примешивают и Аристотеля, Платона, Сократа и других язычников, которые были против Бога… Они в церковной проповеди ищут своей славы, показывает своё искусство, но это преступно, потому что св. Писание дано для прославления Бога, а не для почести людской. Искание собственной чести проповедниками Слова Божия приносит большой вред Церкви Христовой… Тот неразумен, кто хочет в проповеди сказать всё, что взбредет ему в голову. Проповедники, стремящиеся сразу поговорить обо всем, подобны кухарке, которая, идя на рынок за провизией, останавливается поболтать с каждым знакомым ей человеком… И дошло до того, – говорил Лютер, – что в проповеди христианской стали стыдиться произносить самое имя Христа… Господи! Смилуйся над нами!…».

Но церковный взгляд Лютера не имел всеобщего и решающего значения. Реформация, обняв не только религиозную, а и все прочие стороны тогдашней жизни запада, породила множество оттенков религиозных протестов против порчи папской церкви. Всё зависело от среды, в которой развился протест. Так из ближайших приверженцев Лютера образовались секты пиитические, утверждавшие о проповеди, что для тех, кто живет в св. Писании, как у себя дома, не нужно ни риторическое ораторское искусство, ни схоластика… А в среде гуманистов развились религиозные секты с преобладанием интересов земных. Сообразно этому и в проповеди их опять стала преобладать такая безцерковность, что например в Германии в XVIII столетии многие влиятельные проповедники (как Шпальдинг, Штейнбарт 1777 г., Рейнгардт 1812 г. и прочие) прямо требовали исключения из религиозной проповеди специально христианского церковного содержания и замены его или учением о способах достижения житейского счастья и благополучия, – или философскими новыми и древними доктринами, требуя от такой религиозной проповеди художественной формы и литературно-научных знаний… – Во Франции и смежных ей странах, под влиянием республиканских кальвинистических сект, проповедовались идеи народоправства и народовластия, доходившие (особенно у монархомахов) до проповеди цареубийств, как тираноубийств!…

Вместе с тем и паписты профанировали церковную проповедь разными, чуждыми Церкви христианской светскими элементами, сказками, анекдотами; так делал это, например, в Париже особенно популярный августинский монах священник – маленький отец Андрей – (le petit père André Augustin) – в регентство Анны Австрийской и кардинала Мазарини; а также и знаменитый модный и популярный в то время придворный проповедник в Вене иеромонах Абрагам-а-Санкта клара (Ульрих Мегерле ум. в 1709 г.), которого множество тривиальных поучений производили большое впечатление и издаваемы были в Вене даже в 1867 году… – Подобный же характер проповеди практиковался римско-католическими проповедниками и в Польше, как например придворным иезуитом Скаргою. А под влиянием польским, тот же непристойный характер отражался в то время на манере даже и православных южнорусских проповедников, что приводило в справедливое негодование известного русского иерарха XVIII века Феофана Прокоповича. Он сильно восставал против непристойных проповеднических манер польских «казнодеишков» и легкомысленных южнорусских проповедников… – «В числе средств для приобретения научной знаменитости, – писал преосвященный Феофан – ученые хвастуны особенно усвоили себе манеру говорить что-нибудь удивительное, необыкновенное и неожиданное. Поэтому они выдумывают курьезные умствования, материал для коих готов был отчасти в языческих философиях и в разных хрониках, бестиариях, сказаниях о птахах, травах, рыбах и в разных легендах и анекдотах… Напр., Антоний Радивиловский делает такие приноровления и приспособления. В первом слове, на Воскресение Христово, проводя параллель и отыскивая аналогию между свойствами льва и свойствами Иисуса Христа, припоминает и рассказывает басню об осле, льве и лисице… И выходит у проповедника, что гордость нашла себе олицетворение в осле, а смирение, как христианская добродетель, в лисице. Спутником этой нелепости в проповеди были дерзкие и непристойные народные шутки, народные поговорки и другие курьезы… Чтобы пересыпать солью своё сумасбродное пустословие, такие проповедники постоянно и весьма дерзко шутят; шутками и курьезами своими оскорбляют Бога, порочат Богородицу, беспокоят ангелов, извергают хулу на святых; отказывают также множество других самых вялых и жалких острот…¹²⁹

III

Эта краткая историческая справка свидетельствует сколь не нов метод безцерковного содержания религиозной проповеди и сколь вредны результаты увлечения безцерковным приспособлением проповеди к модному духу времени… Следование и подражание характеру такого проповедничества выгодно только для проповедника, заслуживая ему похвалу от увлекаемых слушателей и мишурную славу популярности, но оно крайне не пристойно для Церкви Христовой, вредно для увлекаемых слушателей и являет собою только – знамение времени.

Поэтому-то еще апостолы Христовы предупреждали основанные ими церкви и общины христианские против лжеименного разума и против чуждых Церкви Христовой учений и приемов вероучения, – против «лжеапостолов, лукавых деятелей, принимающих вид апостолов Христовых»¹³⁰… Такие же предостережения христианам многократно делали и св. отцы Церкви. Так, например, св. Ириней, епископ лионский, по духу как бы внук Иоанна Богослова, говорит, что «в обществе, где распространяется в проповеди учение не здравое, не в духе Православной Церкви, там невозможна и правильная духовная жизнь, там члены общества подвергаются опасности онемения, омертвения»¹³¹… – И в наше-то время, после изведанной историей вредности гуманистических и всяких прочих опытов безцерковного проповедничества истин христианства, нет никаких добрых побуждений практиковать безцерковный характер религиозной проповеди и внебогослужебной и наполнять её содержание всякими «побасенками с сантиментальными цветочками» из светской всякой литературы, иностранной и русской, и газетных сообщений, с полным игнорированием истории и учения Церкви Христовой, как то делает ныне популярный в Петербурге священник Г. Петров, неответственный за правоверие его случайных слушателей. Всемирная история и литература христианской Церкви являет нам многое множество самых возвышенных и поучительных образцов всевозможных добродетелей и великих подвигов. Неиссякаемыми примерами из церковной истории можно вполне убедительно пояснять все истины христианского вероучения без помощи всяких мутных светских источников… В великой истории Церкви Христовой и в чудных произведениях её отцов и учителей, древних и новых, находится достаточная полнота и глубина неисчерпаемых сокровищ духа и жизни человека, которыми и должны наполнять содержание своих вероучительных церковных и вне-церковных бесед и поучений все истинные пастыри Церкви Христовой, которые не желают быть: знамением времени – лжеапостолами, лукавыми делателями, принимающими вид апостолов Христовых!

Ев. Воронец

«Горе вам… лицемеры!»

(Мф.23:13–30)

«Не стыдимся исповедовать Распятого».

(Кир. Иер. огл.).

«Церковь… столп и утверждение истины». (1Тим.3:15)

Проповеднические приемы о. Петрова произвели газетную полемику и разделение царства «на ся» – в духовных лицах и органах. Одни из православных богословов в проповедях о. Петрова усматривают опасность для религиозного упования его аудитории и духовного престижа пастырей св. Церкви. Другие находят вполне удовлетворительное объяснение содержания и характера этих проповедей в «приспособляемости» православного оратора-проповедника к потребностям времени и религиозному состоянию и вкусам его слушателей. «Мисс. Обозр.» первое отозвалось касательно безрелигиозного характера народных рассказов о. Петрова. И, судя по письмам, поступающим в редакцию, теперь ждут от него слова по данному вопросу.

Мы чужды той «приспособляемости», в которой знамя православия склонялось бы в угоду духу времени, пред вкусами толпы, хотя бы по-своему и просвещенной: нам дорога святая истина, в которой не совмещаются «да» и «нет». Мы, напр., не понимаем того, – какою «приспособляемостью» можно оправдать вот эти слова православного священника: «ко кресту явился один только Иоанн (Богослов). Но и он не заслуживает особой нашей похвалы»?!… Ужели слушатели о. Петрова не из тех, которые с благоговением «величают» великого апостола и наперсника Спасителя? Во имя какой «приспособляемости» объяснение о. Петровым предательства Иуды расходится с евангельскими и церковным? Евангелисты повествуют: когда «Мария, взявши фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса…, один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор»… (Ин.12:3–6) и «пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников; и с этого времени он искал удобного случая предать Его» (Мф.26:14–16). Можно ли, после этого, предательство Иуды объяснять так, как о. Петров? И Св. Церковь знает предательство Иуды – только «сребролюбием недуговавшего».

Речь апостола Павла в афинском ареопаге упоминается в апологии о. Петрова не совсем к делу. Правда, апостол языков – «бых всем вся», но – никогда в ущерб святой истине. «И став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне, по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: Неведомому Богу. Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян.17:22–23). В чём тут приспособляемость? Апостол только по истине характеризует религиозное состояние афинян. Услышав проповедь Павла об истинном Боге, воскресившем Мужа… из мертвых… одни насмехались, а другие говорили: «об этом послушаем тебя в другое время» (Деян.17:31–32). Если бы св. апостол, действительно, «приспособлялся» в своей проповеди к слушателям, чтобы не услышать от них: «послушаем тебя в другое время», так он, заметив насмешки ареопага, повел бы речь примерно в таком роде: нет, афиняне, это я пошутил на счет воскресения-то из мертвых… этого на самом деле не было и т. п. Но от великого апостола такая приспособляемость была так же далека, как небо от земли и Христос от велиара. «Итак Павел вышел из среды их» (– 33). И однако «некоторые мужи, приставши к нему, уверовали»… (– 34). Насколько ап. Павел приспособлялся… об этом можно прочитать в посл. к Гал.2:11–14. «когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием. Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?» Вот как ревностно обличал св. апостол «приспособляемость», раз она шла в ущерб Евангельскому благовестию!

Согласны, что о. Петров в своей проповеднической манере приспособляется во имя добрых целей, но вопрос в том, как эта приспособляемость отзывается на верующих сердцах истинных чад Церкви и какой имеет отклик из сектантского лагеря? Нельзя игнорировать и того, что скажут о пастырях «господствующей Церкви» «соглядающие» нас миллионы раскольников, которые и без того часто попрекают миссионеров «православными попами».

Н. Гринякин

Погорельский староста долго бился, приглашая штундистов на беседу. Они не шли. Наконец, раздосадованный, он приходит ко мне и говорит:

– Ничего не поделаешь. Нешто силой прикажете тащить?

Я сказал: – привлекать штундистов «силой» на беседу не нужно. Пойди к ним и еще раз скажи, что на беседе мы ничего дурного им не сделаем. Поговорят – и спокойно уйдут домой…

Чрез несколько времени было видно, староста подъезжал к церкви вместе с штундовым «старшим братом» Василием Андреевым. Сектанты толпой шли поодаль.

Мы сейчас же открыли беседу в храме.

Я стал говорить о молитве за умерших.

Древняя церковь молилась за усопших своих братьев. Это видно из многих мест Библии (Втор. 26 гл., Иер. 16 гл., Сир. 7 гл., Тов. 4 гл., 2Макк. гл. 12 и др.). Почему же сектанты не принимают этого благочестивого древнего обычая?

Василий Андреев грубо ответил:

– Нам нечего рассказывать про свою веру. Беседуйте со своими. Мы не будем ничего говорить.

– Почему же, Василий Андреевич, не будете? Я даю вам обещание – не стеснять вас в словах.

– Всё равно. Говорите, что хотите. Не будем беседовать.

– Как же не будете? Ведь ап. Петр пишет: «будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением». (1Пет.3:15).

Итак, вы должны мне отвечать, кротко, с благоговением.

– Кому это Апостол пишет? спросил Василий Андреев. – Ведь христианам? А вы нас обзываете сектантами, – чего же с нами рассуждать?

Я ответил:

– Рассуждаем мы с вами для того, чтобы нам, по Апостолу, «прийти в единство веры и познания Сына Божия» (Еф.4:13). И пусть вы – сектанты. Но вы веруете в слово Божие? А оно приказывает вам «дать отчет» в вашем уповании «всякому» вопрошающему. Я же «не всякий» совопросник, а поставленный на это дело «предстоятелями» Церкви…

– Ну, да что толковать! воскликнул Василий Андреев. Беседуйте со своими. Нас нечего учить: «ученого учить, только портить».

Я сказал:

– Ты очень высоко думаешь о себе, друг! Смотри, не обольщаешься-ли ты, по слову Апостола: «кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» (1Кор.8:1, 2).

– Сказано, не буду говорить! ответил Василий Андреев. Кабы мне платили за беседу по три рубля, – так и быть: я бы раскошелился. А так-то, чего зубы чесать?

– Вот что! удивился я. Ты, значит, без рубля лишний шаг боишься ступить? Так получай за нынешний вечер 2 рубля. Вот, тебе, когда ты такой жадный!

И я полез в карман за деньгами. Василий Андреев не ожидал такого оборота беседы. Ему стало стыдно. Народ негодовал…

Тогда Василий Андреев сказал:

– На что мне деньги? У меня самого их куры не клюют. Я не взял бы тысячи, чтоб защищать ваших православных…

Я ответил:

– Тебе и рубля не дадут. Мы не нуждаемся в таких защитниках, как ты.

Василий Андреев злобно принялся говорить дерзости. Неудачный разговор «про рубли», видимо, раздражил его. Я спокойно заметил.

– Раздражение, по словам Премудрого, свойственно безумным людям (Притч.17:27). Хула же на православную Церковь и дерзость сектантов свидетельствуют, что в них нет св. Духа (Рим.15:2; 1Сол.5:21). Имеющие его кротки, вежливы, терпеливы, смиренны (Гал.5:22, 23). А мы что наблюдаем в штундистах?

Однако и эти слова мои не помогли делу. Василий Андреев отказался наотрез беседовать со мной. Тогда я стал продолжать свою речь о молитвах за умерших от Нового Завета. При этом я с силой старался обнаружить пустоту штундистских возражений. – Я говорил, что на основании Mф.12:32 необходимо допустить прощение грехов после смерти. Значит молиться за мертвых нужно…

– После смерти нет покаяния. Между адом и раем пропасть великая утвердилась! выкрикнул штундист Ермил.

Я сказал:

– Верно. По притче Господней о богаче и Лазаре между раем и адом пропасть великая утвердилась (Лк.16:26). Но вы сообразите, в какое время была эта пропасть между святыми и грешниками? – На это ответ дает Лк.16:29 «у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их». Моисей и пророки были единственным законом для людей в ветхом завете. В новом мы управляемся главным образом Евангелиями и Посланиями Апостольскими. А про них в Евангелии Луки ничего не сказано. Следовательно, там и речи нет про евангельское время. Теперь нет этой непроходимой пропасти между раем и адом. Её перешел Господь наш, как учат апостолы (1Пет.3:19, 4:6; Еф.4:9; Откр.1:18). Этот переход Он открыл и для верующих в Него людей (1Пет.3:19). Поэтому молиться за мертвых в новом завете необходимо…

– Ты кончил? – спросил меня Василий Андреев.

– Кончил.

– Ну, так дай я изложу своё понятие по 4 гл. 1Сол.

И Василий Андреев зачитал эту главу, пространно её толкуя. Смысл его речи сводился к доказательству того, что, кто молится за мертвых, тот не имеет упования, что они святы. А сектанты о своих братьях уверены, что они – с Господом. Потому не молятся за них…

В ответ я сказал:

– Молитвы за умерших предполагают крепкую веру в милосердие Божие. Если бы мы не имели этой веры, мы бы не молились. С другой стороны, мы тогда только не стали бы молиться за усопших братьев, если бы были уверены, что они в своей жизни не грешили. Но эта уверенность противна слову Божию (Иак.3:2; 1Ин.1:8–10). Потому себя и братьев мы постоянно должны очищать молитвенными воздыханиями (Ср. Рим.8:26; Иак.5:16).

Наконец, молитв за умерших требует любовь христианская, которая, по учению Апостола, никогда не прекращается (1Кор.13:8). Кто перестал молиться за своих братьев – живых и мертвых, тот перестал любить их…

Василий Андреев ответил:

– Я люблю покойных братьев и стараюсь подражать вере их (Евр.13:7), чтобы также спастись.

Я сказал:

– Еще нужно доказать, что ваши покойники все спаслись. Между ними, несомненно, были грешники, вольные и невольные (Иак.3:2). Как же подражать вере этих людей? За них молиться нужно, чтобы Бог простил им грехи, а не утешать себя пустыми обольщениями…

– Нет, молиться за мертвых глупо! – отчеканил Василий Андреев.

Я сказал:

– Прем. Соломон учит нас: «разумный воздержен в словах своих, и благоразумный хладно ровен» (Притч.17:27). Ты, очевидно, не разумный и не благоразумный человек. Иначе ты не стал бы столь бранчиво выражаться. Но Господь с тобою! ответь мне из Писания, – где сказано, что молиться за мертвых ненужно?

Василий Андреев порылся в Евангелии; попробовал было что-то припомнить и сказал:

– Слово Божие ничего не говорит о поминовении усопших. В нём нет ни подходящего запрещения, ни повеления…

– Это другой разговор, – заметил я. Ты ведь выразился, что молиться за умерших «глупо». А вместо того сам оказался в глупом положении… Я же тебе уже показывал, что в ветхом завете даны твердые данные для того, чтобы мы молились за умерших.

Василий Андреев сказал:

– Ветхого завета мы не принимаем.

– Почему?

– То – сень законная…

Я возразил:

– Ап. Павел, без сомнения, понимал Евангелие лучше вас. Однако он говорил о себе: «верую всему, написанному в законе и пророках» (Деян.24:14). Почему же ты, подражая Апостолу, не веруешь древнему закону?…

Но и в новом завете есть косвенное подтверждение древней заповеди. Сказано: «молитесь друг за друга» (Иак.5:16). И нужно молиться за всех людей, живых плотию и умерших, ибо душою «у Бога все живы» (Лк.20:33), – и потому, что умершие праотцы молятся о нас (2Макк.15:14; ср. Откр. 6:10, 8:3).

– Вот и молитесь, если хотите, – сказал Василий Андреев. Мы не желаем платить за сорокоусты по 40 рублей.

– Это дело другое – разговор о плате священникам за труды. Слово Божие велит нам довольствовать во всем своих пастырей (Гал.6:6; 1Кор.9:11). Значит, достойно и праведно платить им за сорокоусты…

Василий Андреев заметил:

– Так и есть у вас, как рассказано в Маккавейских книгах: награбил чужого имущества и жертвуй за упокой родных!…

Я возразил:

– При чем тут грабеж? Разве Иуда Маккавей плохо делал, что боролся за свой народ и потом молился о погибших (2Макк.12:43)? Грабежу же не учат ни древнее, ни новое Писание. В древности, когда воины Иуды Маккавея обобрали мертвых и уже пораженных врагов, Господь призвал их к покаянию (2Макк.12:39–45). Тем более насилию над ближними, даже ради святых целей, не поучает православная Церковь…

– Хорошо! – протянул Василий Андреев.

– И даже «весьма хорошо» мы делаем, по выражению священного писателя (2Макк.12:43), молясь за умерших христиан, – сказал я. На каком же основании сектанты не молятся за упокой своих скончавшихся братьев?…

Штундисты молчали. Василий Андреев обтирался от пота. Его речи произвели на народ тяжелое впечатление. Люди видели, насколько буйны и несдержанны штундисты. Они громко делились впечатлениями от беседы. Более горячие православные прямо обзывали штундистов «каторжными».

Я ушел с беседы в угнетенном состоянии духа…

Д. Боголюбов

Разобщение духовенства с пародом, как показано, возникает и поддерживается главным образом на почве столкновения материальных интересов. К сожалению, с течением времени эти интересы всё более и более овладевают движениями жизни, направляя их в сторону узкого эгоизма и себялюбия и мелочной исключительности. Эти интересы мельчат и душу. Они вселяют в священников и в паству то недоверие друг к другу, ту вражду, на которую указывает послание епископа Антония. На почве этих материальных интересов развиваются: зависть, кляузничество, сутяжество, стяжательность и все другие пороки мелочности духа, которые доводят до «множества жалоб и судебных дел между священниками и прихожанами» (Слова послания).

Действительно, есть на что посетовать. Есть полное и глубокое основание сожалеть о том, что «отношения между священниками и прихожанами делаются всё более и более неправильными и что доверие между ними подорвано нередко до полной потери взаимной нравственной связи, до полной замены её связью чисто юридическою, в Церкви Христовой вовсе неуместною».

Дальние так идти не может. Если единственные проводники по которым идет в народ ток православия, оборваны или испорчены, то остается одно из двух: или опустить руки в бездействии и признать себя беспомощным и бессильным или же выступить со всей энергией на борьбу со злом и оживить и восстановить нравственную связь народа с носителями благодати Святого Духа.

Ведь Церковь Божия жива. Жива в русском народе и вера Христова.

Что же нужно сделать, чтобы устранить зло разъединения духовенства с народом?

В послании своём преосвящ. Антоний указал способ нравственного совершенствования священников. По словам владыки, священники должны воспитать в себе «христианское подвижничество» и «христианское учительство». Они должны возвысить в себе «нравственного человека» до сознания «добровольного подвига» внутреннего сближения с народом. Священники должны воспитывать в себе «духовную мудрость», знаемую сынами благодати и «преподанную Святым Духом православным подвижникам».

Нельзя, конечно, не согласиться с тем, что если священник воспитает свою душу в направлении, указанном в послании, то ей чужда будет житейская грязь: стяжательность, жадность, зависть и т. п.

Но вопрос вот в чём: выполнимо ли на деле это поучение владыки, может ли священник, воспитанный по типу, указанному в послании, быть другом народа, его руководителем и добрым советчиком?

Позволяем себе усомниться в этом. Священник, человек семейный, имеющий детей, едва-ли может отрешиться от тела для духа, от мелочных забот жизни для воспитания в себе подвижничества и учительства.

Да народ и едва ли поймет в священнике его подвижничество; он может счесть такого священника гордецом и чуждым жизни.

«Он горд был, не ужился с нами, он нам не гож: всё о чём-то думает, а о чём – Бог его знает. Иной раз задумается и не слышит, что ему говорят». Вот что говорят в народе о подвижниках.

Поэтому думается, что программа, преподанная преосвященным Антонием в послании, слишком высока для того, чтобы быть исполнимою для белого духовенства.

Мне кажется, что в нашем духовенстве должно воспитывать другое состояние духа, а именно: «радость жизни», ласковость постоянную, любовь и сострадание к людям. И чтобы радость эта, радость ношения в себе благодати Святого Духа, была бы постоянною в душе священника и сопутствовала бы ему во всех его делах, во всех сношениях его с прихожанами: чтобы жизнь представлялась священнику светлым праздником, а не трудным подвигом и чтобы каждый отходил от своего пастыря обласканным и успокоенным, утешенным и ободренным.

Обратимся к жизни. Чем наполняется жизнь крестьянина и помещика в деревне по окончании уборки хлеба, т. е. в осенние и зимние дни? У помещиков пьянство, игра в карты и разгул, т. е. «цыганская жизнь в лицах». У крестьянина, если не пьянство и не разгул, то «тоска», тоска самая безысходная. Эта ужасная тоска озлобляет крестьянина и гнетет его, как камень. Чтобы развлечься, он нередко безобразничает. Один крестьянин, вполне трезвый, честный и исправный работник, ни с того ни с сего избил свою молодую жену. Жена пришла ко мне жаловаться. Вызвал я крестьянина и спрашиваю: «Семен, за что ты обидел жену? Это на тебя не похоже». Он мне отвечает: «с тоски, Иван Иванович, уж очень «тоска заела»». Этот самый Семен с тоски же стал посещать собрания молокан и штундистов и к весне перешел в молоканство. И так – многие крестьяне. Они от тоски, от скуки идут на собрания сектантов, ибо там читают божественное, там пища для души, там вполне благопристойное и приятное времяпрепровождение. Это своего рода клубы. У сектантов такие собрания происходят весьма часто, а у православных их нет. И что же удивительного в том, что к весне секты молокан, хлыстов, штундистов увеличиваются всё новыми и новыми членами?

Коснувшись вопроса о причинах отступничества от церкви, не могу умолчать еще об одном обстоятельстве, по-моему, очень важном в данном случае.

Я считаю большой ошибкой мнение, будто православные Церкви должны непременно отличаться благолепием, представлять собой дорогие здания и строиться по известному архитектурному типу. Думаю, что так могут рассуждать богатые, а не мы, бедняки. Выстроить церковь стоит больших денег: нарезать землю для причта – не откуда её взять и храмы не воздвигаются. Происходит то, что жители деревень остаются совсем без духовной помощи и духовную пищу получают от молокан, штундистов и других сектантов, а в селах происходит нечто еще более удивительное, чему доказательством пусть послужит следующий случай. На первой неделе Великого поста мне пришлось остановиться в одной крупной станице на Северном Кавказе у зажиточного казака. Проснувшись утром, я попросил у хозяина чаю. Старик просил меня обождать, пока вернется сын от причастия: «все вместе, напьемся, не погнушайтесь». Вскорости приходит сын. Поздравили и сели пить чай. Отец и спрашивает: «где причащался»? Сын отвечает: «у Прохора косого». Я думал, что это православный священник, – в станице два священника Прохора и что прозвище «косой» дано одному из них для отличия, – оказалось, что нет. Этот Прохор косой – поп: «чи вин бигун, чи скакун, чи який то-сь другий». Он живет тут, по близости и очень хорошо исповедует и причащает и дешево берет: всего две копейки.

– «Да ты православный»? – спрашиваю.

– «А как же, истинно православный».¹³³

– Затем же ты пошел к какому-то Прохору косому, а не в православную церковь? Ответ меня поразил. Оказалось, что на 6000 или более жителей станицы всего одна церковь: что более 500–600 человек священник на исповедь и причастие не принимает, а время самое рабочее, так как со второй недели уже начинается весенняя пахота и обсев полей яровыми хлебами: «коли не отговелся на первой неделе, то значит год не говей». Церковь стоила 30 тысяч.

И вот идут православные люди исповедоваться и причащаться к Прошке косому, Сидору кривому и к Фоме горбатому, а мы должны с печалью смотреть на это и утешать себя тем, что вместо 10 молитвенных домов по 3 тысячи каждый, которые вместили бы пять тысяч человек, есть одна церковь в 30 тысяч рублей, великолепно устроенная на пятьсот человек. Что-ж? Помогут-ли тут миссионеры, с их спорами о происхождении священства и т. п. – судите сами.

Мне могут сказать: откуда набрать священников на множество молитвенных домов? На это я отвечу, что до тех пор, пока не растворятся шире двери для желающих воспринять дар священства, пока будет признаваться, что только семинаристы могут быть истинными носителями дара Духа Святого, до тех пор будет чувствоваться недостаток в истинных и преданных служителях Церкви. Но откройте шире двери священства, впустите людей со светским образованием, подготовив их в течение года к служению и вы получите огромный контингент убежденных священников вместе с возможностью самого строгого выбора из них вполне достойных и честных служителей алтаря. Что-же касается до материального обеспечения, то доброго, отзывчивого на нужды прихода пастыря, приход всегда накормит и даст достаточно для безбедного существования. Тогда в изобилии будет и церквей и священников и меньше причин для отступничества.

Ведь одна отрада и одно утешение для православного крестьянина в церкви и у священника. И жизнерадостный священник, истинный носитель благодати Святого Духа, простым чтением в церкви слова Божия утешит тоскующие сердца и ободрит душу прихожан радостью и святым веселием.

И мне кажется, что священнику нужно смотреть при этом на своё дело «на свой пастырский подвиг и своё пастырское учительство», как на любимое своё занятие, как на самый отрадный труд. Такого священника полюбит народ и никогда не оставит его без вознаграждения.

Народ с охотою понесет и отдаст ему то, что истратил бы на пьянство и на разгул, ибо полюбит такого священника искренно и будет ему искренно признателен за живое святое слово.

Перейдем теперь к устранению столкновения материальных интересов священника и прихожан и прежде всего остановимся на вопросе о пользовании священниками церковною землею.

Всем известно, что крестьяне у нас весьма малоземельны, – отсюда – бедны и живут впроголодь.

Поэтому весьма понятны случаи захватов ими церковной земли, увоза с полей причта снопов хлеба и случаи других нарушений владения и пользования причта землею. Отсюда с одной стороны судебные иски о земельных захватах, обвинения в кражах, а с другой месть в форме доносов, кляуз и других проявлений злобы и ненависти. Вот где причина того «множества» жалоб и судебных дел между священниками и прихожанами, на что сетует и о чём скорбит преосвященный. И мне кажется, что причина этой ненормальности может быть легко устранена воспрещением причту заниматься посевами. Дело в том, что самое занятие сельским хозяйством, как бы мелко это хозяйство ни было, требует, прежде всего, постоянного внимания и забот и, кроме того, вносит в жизнь такие столкновения с рабочими (в данном случае с прихожанами священника) на почве мелочей, что невозможно оберечься от волнений и связанной с ними раздражительности. Нужны огромное самообладание, большая выдержка, чтобы прощать мелочные обиды и оскорбления и прийти к сознанию «выгодности не судиться и не обижаться». Но этого достигнуть может лишь крупный хозяин, который может положить известный процент дохода на кражи, на утайки, на неисполнение нанятыми рабочими условий найма, на потери от естественных причин (града, засухи и проч.). Мелкий же хозяин, каким является причт, будет вечно волноваться и судиться, т. е. заниматься вздором, совершенно несоответствующим сану священства. К этому я не могу не добавить двух-трех слов о зимних наймах на летние работы. Зимою к священнику идет наниматься на летние работы бедняк, а не богатый. Бедняк же, чтобы прокормиться, нанимается часто за ту цену, которую дадут. В нынешнем году, проезжая в село, я увидел на плужной пахоте знакомого крестьянина, пахавшего плугом на паре лошадей. Я подозвал его и спросил: кому он пашет. Он ответил, что священнику; из дальнейших расспросов выяснилось, что он зимою взялся вспахать две десятины за 9 рублей, т. е. по 4 р. 50 к. за десятину. Рядом тут же другие крестьяне нанялись у помещика пахать плугом по 12 и по 14 рублей за десятину.

Скажите, какой закладчик может наживать так много и какое нужно отчаянное бессердечие, чтобы пользоваться голодом бедняка, заставляя его работать на себя за третью часть нормального вознаграждения? Все помещики практикуют этот способ найма и потом жалуются, что некоторые крестьяне не идут работать. Это – аграрная мораль. Но если священник руководится такою моралью в отношении прихожан, то дальше уже идти некуда.

А между тем отдачею внаймы земли с получением денег за год вперед причт вполне избавляется от занятий, не свойственных его положению. Отдавать участки в аренду можно дозволить «только лицам своего прихода» или целому обществу, с торгов. Цену дадут самую высокую, ибо требование на землю большое.

Мне могут возразить, что отдача земли в аренду невыгодна для причта и что гораздо выгоднее для священника самому эксплуатировать землю. На это я могу ответить, что если и получится разница в доходах, то в десятилетней сложности разница эта будет самая незначительная.

Я могу указать много примеров тому, что священники сами пришли к заключению о выгодности сдачи земли в аренду. Дело вот в чём: предположим, что средняя цена аренды земли – 12 рублей за десятину. Крестьянин, уплатив 12 рублей, тратит еще рубля 4 на обсеменение. Таким образом ему обходится посев в 16 рублей. Предположим, что арендованная земля только и дала урожаю на 16 рублей. Крестьянин не в убытке, так как он выручил аренду, выручил семена. Труд свой он не считает, так как получить с земли еще солому и мякину, т. е. зимний корм скоту, топливо и материал для починки крыш.

Теперь возьмем, что при тех же условиях священник сам посеял на десятине хлеб, и что урожай принес ему 16 рублей. За вычетом семян у него остается 12 рублей. Но так как священник производит посев и уборку хлеба нанятыми рабочими, то на плату за работу, т. е. за пахоту, за сев, за волочьбу, за косьбу, молотьбу, свозку снопов и за вейку священник должен будет отдать не только эти 12 рублей, но еще и приплатить. В этом заключается секрет, почему крупные хозяйства, обрабатывающие землю нанятым трудом, становятся с каждым годом невыгоднее и должны будут неизбежно рухнуть, уступив место мелким единицам, оперирующим личным трудом.

Из сказанного ясно, что священники не могут получить большой выгоды от того, если сами будут производить посев, но отрешившись от мелких забот хозяйственных, они выиграют в сфере нравственного воздействия на прихожан.

Затем, что касается платы за требы, то, мне кажется, следует совершению воспретить священникам требовать платы за исполнение треб, обязать их под угрозою запрещения священнослужения довольствоваться тем, что дадут. Нельзя облагать совершение тайн Божиих налогом – это стыдно и позорно. Самый грустный и самый редкий упрек заключается в словах сектантов: «у православных всё продается и всё покупается». Как может священник влиять на кулаков в селе, высасывающих народные соки, если сам он, по-видимому, как в лавочке, торгует бракосочетаниями, крещением и другими таинствами?

Прежде всего нужно иметь в виду, что никто из крестьян не отказывает священнику в уплате за требы и в огромном большинстве случаев платят добровольно такие деньги, чтобы «не обижать батюшку». Если же заплатить не могут, то просят обождать до продажи хлеба, или до получения заработанных денег, или до возвращения с отхожего промысла. Конечно, случается, что и обманывают. Без этого не обходится.

Но, во-первых, процент обманщиков самый незначительный, а во-вторых, на случай обманов можно установить, чтобы выборные от прихода на сходке разбирали дело между священником и обманщиком и определяли бы священнику вознаграждение по состоянию неисправного плательщика. Уверен, что случаи такого рода будут весьма редки; а у доброго, нестяжательного пастыря и совсем их не будет.

Я слышал мнение, что нужно установить таксу за требы. Но такса всегда вредна и несправедлива, а в деле веры и неуместна. Такса сравнивает всех: а между тем, как можно сравнить достаток помещика и крестьянина и даже в селе достаток богатого крестьянина собственника и бедняка, который перебивается с «хлеба на квас». Да и какую бы ничтожную плату ни определить в таксе, могут быть случаи, когда крестьянин не в силах уплатить её тотчас же. Что же делать в этих случаях и можно ли дозволить священнику отказать в исполнении требы потому, что за неё не получено денег по таксе? Говорят, что нужно определить жалование причту из казны. Но это только легко сказать, но не выполнить. Установить же приходский налог на землю невозможно потому, что вообще нужно, при нынешних условиях сельского хозяйства, воздерживаться от увеличения налогов, а во-вторых, потому что сектанты будут принимать все меры к тому, чтобы налога в пользу православного причта не платить, и взыскание с них такого налога будет почти насилием.

Ив. Золотухин

Москва – центр Русского государства. Сюда со всей необъятной матушки Руси текут её чада всех сословий, состояний и упований. Из Сибири доставляют в Москву звериные меха, из других мест – другой товар; а из Москвы везут мануфактуру и, в числе других товаров, «товар духовный» – беглых попов.

На этот последний случай между московскими радетелями беглопоповства и иногородними существуют особые сношения.

Сибиряки, напр., собираются в поиски за беглым попом…

Предварительно они отправляют телеграмму: «Москва. Рогожская, купцу И. Карасеву. Можно приобрести садовника? – Тарбогутай, Павлу Стефанову». Следует ответ: «имеются в виду хорошие товары, приезжайте». Простодушные сибиряки приезжают в Москву с полным кошельком, и здесь чуть не с плачем расходуют общественную сумму. Мне приходилось лично наблюдать, как старик 65 лет, Павел Стефанов, оплакивал своё горе, израсходовав 1200 р. И не приискав подходящего товара (попа).

«Теперь, поведал мне своё горе Стефанов, заняли мы у Ив. Васильев. Карасева 300 руб. на расходы: не знаем, исполнится ли наше желание?…» Я просил старика рассказать мне, где они были и каким образом приглашали к себе попов.

Тяжело вздохнув, он рассказал мне следующее.

Мы приехали в Москву, к И.В. Карасеву, еще летом (разговор шел уже зимой). И.В. пригласил к себе Николая Иван. Тюлина и отрекомендовал нам его, как человека способного и имеющего знакомство со многими Московскими попами, и, кроме того, знаемого у консисторского начальства, словом, как человека, который нам необходим для отыскания попа. Мы поблагодарили И.В. Карасева за его к нам истинно-христианское участие и отправились вместе с хваленым маклером в трактир. Н.И. приказал подать выпивочки, хорошей закуски и обед.

Мы в простоте душевной думали, что Н.И. от себя это нас угощает и уже в душе благодарили его за такую щедрость. Выпив и подзакусив изрядно, как следует москвичу, Н.И. спросил у нас, сколько мы намерены дать ему за хлопоты… Мы обещали дать 100 или 150 руб., думая, что это чересчур много. Морщится наш Н.И. И говорит: «я думал, что вы посулите не менее 1000 р., а за такую плату мне нет расчета возиться с вами и подвергать себя опасности; я больше заработаю дома, как иконописец. Если вы желаете, чтобы я хлопотал по вашему делу, то должны принять следующие условия: платить мне за каждые сутки по три руб. – на проезды как по ж. д., так и конной; содержание и другие дорожные расходы должны быть оплачиваемы вами. А когда приобретем садовника (попа), тогда мне уплатите особо – 300 руб., а если пожелаете, чтобы я проводил вас до места вашей родины, то должны дать 500 руб. И, кроме того, на обратную дорогу с расходами. Выяснив нам эти условия, он дал нам свой адрес и сказал, – пообсудите на досуге и тогда мне скажите. Он отправился. Мы тоже стали одевать свои сибирские тулупы, и уже готовы были уйти, – вдруг половой требует оплатить стол. Мы отдали около 5 руб. Заболело наше сердце: видим, что искателя попов содержать нам дорого обойдется, а будет ли толк, это еще не видно. Мы порешили поехать за Дунай: нам поручено было от общества узнать об австрийской иерархии, которая в наших краях усердно проповедуется гуслицкими мастерами, кои, кстати сказать, за одно с проповедью, некоторых понаградили дешевой монетой своей фабрикации… Прибыли мы в г. Тульчу, в Румынии. Порасспросили мы здесь о приятии митрополита Амвросия. Нас проводили в Славский скит, где были еще живы очевидцы чиноприема митрополита Амвросия. Здесь нам рассказали подробно, как митрополит Амвросий согласился уехать из Константинополя и как последовало чиноприятие митрополита по 8-му пр. 1-го вселен. собора, и как жид¹³⁴ Костюшка, будучи переводчиком митрополита, участвовал во всех тайнодействиях. Оказывается, ни отец Иероним принимал митрополита Амвросия, а мерзкий Костюшка. «Ну, какая это вера? посудите сами (говорили нам славские иноки): 8-е пр. велит принять приходящего к св. Церкви, заметьте, «приходящего», – если сам он сознает свою ересь, и придет с раскаянием, тогда его св. собор. Церковь приемлет в сущем его сане. А митрополит Амвросий пришел за деньги, за деньги он и ересей отрекся, да пожалуй, если бы ему еще прибавили к 500 червонцам, то он, наверное, и друга своего Костюшку проклял бы, или вместо Кирилла поставил бы его в наместники себе, если бы он не пожалел дать 500 червонцев тому же несребролюбивому митрополиту Амвросию. Просто, эта иерархия – одна комедия: поэтому её и зовут не Христовой, а австрийской, белокриницкой, а у нас здесь липованской. Да и сего-то названия она недостойна: сколько загубила она своею прелестью душ христианских!…»

Мы всё сие записали и потребовали подписи от иноков в удостоверение, а потом и лично побывали в Белой Кринице, чтобы проверить славских иноков. И на деле оказалось правдой то, что они нам говорили; хотя в Белой Кринице замаскировано всё и кажется более как бы подходящим под правила, однако же неправда, как бы сама по себе, невольно просвечивается сквозь темную завесу. Нам не понравилось в Белой Кринице, и мы с печалью вернулись в Москву, к Рождеству Христову. И вот, с тех пор изо дня в день всё в дороге; где мы только не побывали: и в Тверской губ., и в Рязанской, и в Тульской, и в Смоленской. Каких мы ни видели попов? Даже уши вянут слышать о них, – и пьяных и безобразных, а больше всё смертельные табакуры и табанюхи. Бывали мы у некоторых настоящих священников, хороших, кротких, и поучительных; но эти хорошие пастыри, как только замечали цель нашей поездки, то сейчас же просили нас оставить их дом, не взирая ни на какие наши обещания, хотя бедность кругом была очевидна; и мы опять рыскали повсюду, – склоняли к себе тех, кои с нами и выпивали, и соглашались. И вот теперь один старичок, Тверской губернии, обещает поступить к нам; как будто смирненький такой, но табачок понюхивает, обещает бросить».

Выслушав старика, я продолжал любопытствовать.

Скажите пожалуйста, дедушка, говорю, каким образом вы приходите к священнику и что ему предлагаете; неужели прямо приглашаете ехать к себе в Сибирь?

– Нет, – отвечает он, – не прямо. Наш маклер, Н.И. Тюлин, как это и тебе известно, занимается покупкой древностей, которыми и барышует вместе с И.В. Карасевым. И вот, он является в консисторию, приглашает в трактир консисторского столоначальника, или писаря там, не знаю. Берет справки о бедных церквах, рекомендуется при этом, что он собирает древние археологические церковные вещи: книги, иконы и др. предметы; тут же, мимоходом, узнает он о заштатных попах, или запрещенных, или безместных, записывает адреса, а потом отправляется с нами на охоту. Приезжаем в бедное село. Докладывают священнику. Просимся поночевать у него. Говорим, что у нас есть дело до священника, – нужно будет поговорить на свободе. Нас, конечно, принимают. Тут Н.И. пустит в ход всё своё красноречие…

Становится закуска, а у нас в запасе всякая выпивочка. Матушка хлопочет о самоваре, а Н.И. с батюшкой протягивают по рюмочке. Я не пью, состою у Н.И. вместо слуги. Расспрашивает сперва Н.И. о родословии батюшки, о истории сельской церкви, составе служащих при ней, а потом уж расспросит и о доходах. Здесь-то, со вздохом, бедный пастырь рассказывает о своих материальных недостатках и о бедности прихожан, здесь-же расскажет и о других ему известных бедных приходах: бывает речь и о богатых приходах, при этом оба собеседника жгут без милости табачище; я думал, что Николай Иван., как старообрядец, не курит, – куда тебе! жгет хуже еще попа. Однажды Н.И. с попом напились пьяные, а поп оказался буян: чуть меня не заставил курить, о, Господи прости!…

Ну, вот, мой милый, в такой-то приятельской беседе, ставится самоварчик матушкою, и, ради хороших гостей, сама матушка пропускает рюмочку-другую коньячку; тут уже беседа принимает семейный вид; разговор переходит на приходы старообрядцев, если они есть близко; при чем большею частью священники бедных православных церквей завидуют попам австрийским. Приходит минута завести разговор о беглых попах: при этом, если батюшка с душком, то начинают говорить о переходе митрополита Амвросия, сколько он, при переходе в раскол, получил червонцев, сколько потом получал доходу, а затем уже ведется разговор и о беглых попах. А где батюшка с матушкой откровенны, там говорили прямо о выгоде православному священнику служить у старообрядцев; ставятся на вид – огромные доходы, свобода и епископский почет попу, и – что у старообрядцев определенного прихода нет, а если хватит у попа сил, то работай хоть по всей России.

Это поле жатвы соблазняет священника, особенно матушку, – она сейчас-же насчитает, сколько платьев можно купить в год, и в какую цену, и сколько можно приберечь деньжонок на нужду. Думается, вот завтра сядем и уедем; не тут-то было, – надо получить отпуск или подать в заштат, а на сие требуются расходы… И в конце концов следует нам отказ, потому что ехать очень далеко, да и опасно. Некоторых мы выхлопотали в заштат, а они понанялись в «ранние» в Москве, а мы опять остались с носом. Расходы же идут своим чередом, да еще наш искатель попов не хочет попросту, по нашему, покушать, а говорит: «шут с вами, по мне, вы хоть хлеб с дегтем ешьте, а мне стол чтобы был в гостинице и приличный номер для ночлега». Что будешь делать? деньги порастратили, а попа всё нет. Раньше мы выбирали, чтобы был ни пьяница, ни табанюх, а теперь рады были бы хоть скудненькому какому, только был бы поп. Вот такой-то старичок сейчас и соглашается, завтра поедем за ним; будем справлять у вас, пожалуйста не отлучайтесь на этой неделе никуда».

В мае месяце, в первых числах, за Рогожской заставой, в Новой Деревне, в кельях уставщицы (читалки) Карасевой – Прасковии Терентьевны идет большая суматоха: сибиряки привезли себе попа; усердницы обмывают нового батюшку да прихорашивают. «Уж больно «попик-то паршивенький», сетуют они, где они уж такого и выкопали, целую зиму ездили искали, а нашли – и смотреть не на что: старенький, худенький, да беззубый и что он у них там станет делать! Он, наверно, «дорогой дубу даст», шушукались дородные читалочки. А старик Павел Стефанов держал себя весело, – «ну, слава Богу, добыли-таки себе попа, хоть бы оправдать себя пред обществом», сказывал он мне. Принес он записку от попечителя, И.В. Карасева, в которой предписывается о. Петру Ремизову исправить новоприобретенного батюшку. Вечерком прибыл в кельи (вроде девичьего скита) Карасева и о. Петр. О. Алексий (новый поп) выходит из конурки, как зверек оглядывается кругом, видимо чувствует себя неловко. Мы оставили его вдвоем с о. Петром, побеседовать (исповедаться), а потом облачили его в ризы, заставили читать чин – «от яковитян и ханцыцарския (?) ереси». Помазали его потом старым «миром» (маслицом), вручили ему крест и заставили делать отпуст. Отпуст о. Алексий сделал, хотя он выходил у него как-то смешно и неумело, и читалки к новообращенному от ереси попу кинулись под благословение… Окончив начало, мы, по обычаю, поздравили новоприсоединенного и пожелали ему здоровья в трудах по просвещению сибирских христиан.

На обратном пути я спросил о. Петра: как вы, батюшка, думаете о новоиспранленном, – по убеждению поступает он в старообрядчество? – «Какое может быть убеждение у такого старика, отвечает о. Петр, – он находится в безвыходном положении: пенсию получил и пропил, да прихватил еще у внучат, а им нужно вносить за учение: вот он и обрадовался случаю, – взял у сибиряков 60 руб., отдал их внукам, а чрез месяц обещал прислать еще 100 руб. Сибиряки наобещали ему целые горы золота, так как у них священника не было около 80 л., а старообрядцев – до 140 тысяч одного мужского пола; их надо всех довершать крещением, а потом венчать. Правда, дела очень много, но что он может поделать один, да еще при такой старости? Он, дай Бог, чтобы хотя год пробыл у них; немного заполучит деньжонок, да и простится с ними».

Так и случилось на самом деле…

При первом свидании, по отъезде о. Алексия в Сибирь, Н.И. Тюлин рассказывал мне, как он провожал о. новоприсоединенного в Забайкальскую область, Тарбагутайскую волость.

В средине мая, рассказывал Тюлин, мы запаслись билетом из духовной консистории – на проезд для поклонения иркутскому святителю и безбоязненно следовали на пароходе по Иртышу. О. Алексий без водочки скучал, поэтому приходилось запасаться и выдавать ему порциями. Дед Павел ничего бы… но третий сибиряк всё косо на нас поглядывал: он заметил, что о. Алексий нюхает табак. Не раз я получал замечания и от старика, а ведь я их уверил, что о. Алексий дорогой не будет нюхать, – бросит. Пришлось принять меры решительные. – Однажды, на палубе парохода сидели мы с о. Алексием, беседовали о будущем его богатстве и пр. Он замечтался и не заметил, как вынул из кармана тавлинку. Я оглянулся, – а этот косоглазый сибиряк стоить сзади и зло на нас посматривает. Хотя и досадно мне было так поступить, но другого исхода не было: я вырвал из рук попа тавлинку и бросил её в Иртыш, причем обругался так энергично, что о. Алексий струсил… Он горько заплакал, когда увидел своё сокровище потерянным навсегда и сказал: лучше бы ты в морду меня ударил, чем лишил меня такой памяти. (Тавлинка была подарена ему кем-то на память). Я старался его утешить, обещал ему золотую справить, только бы не укоряли меня наши спутники. Если же ты, увещевал я попа Алексия, паче чаяния не оставишь нюхать табак, то тебя у нас никто не примет, и нам тогда придется пешим идти обратно. Поп примирился с необходимостью и стал нюхать нашатырный спирт.

Спустя года полтора, сибиряки сообщают И.В. Карасеву, что о. Алексий просил станового пристава освободить его от раскольников, и просят приискать им другого хорошего попа. Николай Иванович ожидает их приезда, и… опять начнет выдаивать сибиряков… А там, далеко, за 7000 верст, ожидают старички и малютки прибытия из Москвы древлеправославной благодати, в лице хоть какого-нибудь батюшки – от ереси приходящего…

Бедные, простодушные старообрядцы, если дойдет до вас мой голос, прочтите мои строки, – в них одна истина: посылаемые вами ходатаи меня хорошо знают. Познав ложь и пагубность раскола, я присоединился к св. собор. апостольской Церкви. Желаю, братия моя, и вам сподобиться от Господа. Бога такой милости, какой сподобился я в г. Кронштадте.

Ф.С. Шмаков

Яко ревность Божию имут, но не по разуму.

(Рим.10:2)

И между старообрядцами есть светлые личности. Таков мой почтенный собеседник, с которым я давно знаком. Это человек выдающийся из толпы своих собратий-старообрядцев. Он хорошо начитан не только старопечатных, но и новопечатных – полемических, религиозно-нравственных и др. книг. По наружности он мало выглядывает старообрядцем, – одевается в немецкий костюм, коротко носит волосы и подстригает немного бороду. Взгляды его на старообрядчество какие-то своеобразные, равно как и на православную Церковь. Он то и другое почитает православием, в том и другом можно, по его словам, угодить Богу и спастися. «Никон патриарх, – говорит он, – хотя изменил некоторые древние обряды и обычаи, но веры православной не коснулся. Вот наши заправилы и вожди более 200 лет отыскивают в греко-российской Церкви ереси и много наврали на этот счет, но на самом деле ни одной не нашли, да и найти не могут, потому что там их нет». Усвоив себе такой взгляд на старообрядчество и православную Церковь, знакомец мой безразлично ходит на молитву и в старообрядческую часовню и в православные храмы. Часто бывая по делам торговым в Москве и проживая там иногда подолгу, он обязательно обойдет все кремлевские соборы, приложится к мощам и другим правосл. святыням; посетит храм Христа Спасителя и всегда любуется его величием и грандиозностью; любит присутствовать при архиерейском богослужении и всегда восхищается пением синодальных и чудовских певчих. Как старообрядец, он конечно, посещает, хотя и не часто, Рогожское кладбище, Апухтинку, – резиденцию своего лжеархиепископа: знаком со всеми членами Духовного Совета, с братчиками св. креста, иногда присутствует даже на их собраниях. Поэтому приятелю моему – старообрядцу хорошо известны все дела и делишки, совершающиеся в самом главном центре старообрядческого мира, разумеется, окружницкого, и он никогда не стесняется поделиться со мною своими сведениями, и много рассказывает интересного из внутренней жизни раскола, но с условием, чтобы я никогда ни одним словом не обмолвился в печати про его имя, отчество, фамилию, звание и место жительства. Заветная мечта моего почтенного собеседника заключается в том, чтобы произвести реформы или, как он выражается, учинить капитальный ремонт старообрядчества, устранить в нём вопиющие беспорядки, выместь пыль и мусор, который накопился и теперь не перестает накопляться в самом главном духовном правлении, которое он в шутку называет «нашим древлеправославным Синодом» Особенно его возмущает то, что делами духовными заправляют в австр. старообрядчестве не «смиренные епископы», а высокоумные и гордые московские купцы-богатеи, которых он называет «золотыми мешками», «кумирами, стоящими не на поле Деире, а в Москве». Архиереи же, по его словам, не что иное, как послушные орудия, рабски повинующиеся купцам-заправителям, пред которыми склоняются чуть не до земли, беспрекословно творя их волю. Только один преосвященный Арсений (Швецов), епископ нижегородский, выказывает свою архиерейскую самостоятельность и мало кланяется московским заправилам. Давно бы он был московским архиепископом, но самостоятельность его пугает современных воротил. «Что касается попов, – продолжал мой собеседник, – то они гораздо более боятся купцов-воротил, нежели своих епископов. Это в полном смысле рабы купцов и купчих. Горе тому попу, который чем-либо не угодит или прогневит кого из воротил! Суд над ним скорый, хотя и неправый. Хорошо, если переведут неугодного попа на другой, хотя и худший приход, но нередко случается, что его выбрасывают за штат, оставляют без куска хлеба. Тогда выброшенный батюшка начинает обивать пороги у того всесильного и всемогущего богатея, к которому попал в немилость, и долго иногда обивает, прося позволения предстать пред его грозные очи. Наконец, выходит разрешение – золотой мешок, сидя в кресле, в халате нараспашку, встречает провинившегося батюшку, а последний стоит около порога, кланяется чуть не до земли, со слезами умоляет «его степенство», чтобы он обратил гнев на милость. иногда такое пресмыканье попа продолжается весьма долго, месяц – два и больше. Смилуется, наконец, духовных дел вершитель, начертит из пяти-шести слов записку и вручит попу, говоря: помни, отец, и не забывай оказанной тебе милости! Искатели поповских должностей тоже прежде всего должны поклониться золотому мешку. Особенно прославился, как поставщик на поповские должности, известный коммерсант г. М-в. Его фабрики – те-же семинарии. На них ежегодно подготовляется по нескольку кандидатов на поповство, и всего более из гусляков. Духовный Совет тоже в этих делах играет важную роль». – Ну, а члены вашего «Духовного Совета» не берут взяток? – спросил я. – «Взяток не берут, – сказал собеседник – а подарочками не гнушаются. Это уже издавна установился такой обычай и считается почти каноническим правилом».

Относительно богословских познаний своих «смиренных епископов» собеседник мой так отзывался: «хотя с горечью в душе, но должен вам сознаться, что все наши смиренные и боголюбивые епископы, в своих научных познаниях, далеко стоят не на высоте своего великого сана. Не говоря уже о богословии или философии, чего от них и требовать нельзя, потому что у нас еще нет духовных семинарий и академий, даже грамоту то большая часть из них не твердо знают и имя своё иные с трудом подписывают какими-то каракулями. Также и служение совершают куда как неказисто. Конечно, при настоящих обстоятельствах многого от них нельзя и требовать. Нужны реформы и реформы. Нет у нас порядка, а всё идет как-то кувырком. Только и знают, что рассаживают по городам епископов, а по деревням – попов, а на то не обращают внимания, каковы эти древлеправославные святители и иереи».

– Как же вы думаете преобразовать своих иерархов и попов? – спросил я.

– Так и думаем, что необходимо нужно произвести самый тщательный и капитальный ремонт всего нашего духовного управления, – отвечал собеседник. Я ведь не один. У нас в Москве образовался целый кружок реформаторов. Правда, кружок этот еще не велик по числу, и нет в нём большой материальной силы, но велик он своим идеалом, силен духом. Конечно, нам предстоит борьба и борьба немалая с тем рутинерством, которое так глубоко въелось и укоренилось в наших заправилах, но при помощи Божией всё можно преодолеть и победить. Само время нам поможет.

– Мечтаете и фантазируете вы, друг мой! – сказал я. – Никогда не может осуществиться ваше заветное желание. Хотя вы природный старообрядец и близко стоите к главному центру старообрядчества, знаете всех его заправил, но не проникли в дух и сущность старообрядчества, мало знаете его основы, на которых оно создано и держится более двухсот лет. Основано и держится оно на грубости и невежестве, на непонимании самых простых истин, да еще на обрядоверии. Никакие ваши реформы, как бы они ни были полезны для старообрядчества, не будут приняты, как новшества, вредные и пагубные для староверия.

– Да ведь мы не будем касаться веры и старых обрядов, – сказал собеседник, – мы постараемся только всё упорядочить, привести в стройность как наше духовное правление, так и наше духовенство, поставив его на высоту призвания!

– Опять повторю, что всё это – мечты и мечты! Покойный И.Е. Кабанов (Ксенос), составитель «Окружного Послания», не вводил никаких реформ, не касался веры и обрядов, не изменял укоренившихся исстари порядков, которых вы намереваетесь коснуться, а желал только очистить старообрядчество от зловредных плевел, насеянных первоучителями раскола и беспоповцами. Сначала ваши «смиренные епископы» приняли предложение И.Е., – утвердили «Окружное Послание» 24 февраля 1862 г. И разослали его своим пасомым в руководство по делам веры, но это продолжалось весьма недолго. «Смиренные епископы» скоро спохватились, сознали свою ошибку и, недолго думая, уничтожили «Окружное Послание» и «яко небывшее вменили». Спрашивается: почему такой печальной участи подверглось «Окружное Послание»? Потому, что оно своим учением и разъяснением выбивало самые большие камни из фундамента, на котором создано и 200 лет держится старообрядчество. Да, ваши смиренные епископы хорошо поняли, что если держаться учения «Окружного Послания», то старообрядчество неминуемо должно рухнуть и превратиться в жалкие развалины. А вы, любезнейший, мечтаете о каких-то реформах, о капитальном переустройстве, о введении порядков в управление, об ученых архиереях и попах! Нет, друг мой, старообрядчество не может терпеть света, но бежит от него, потому что возлюбило тьму невежества, и эта тьма сделалась для него сродной стихией.

– Подождите немного и вы увидите, что и у нас скоро появится свет науки, – сказал собеседник.

– Дай Бог! Появится свет науки, а с ним откроются и глаза старообрядцев на ту святую истину, которая теперь затемняется невежеством.

Такие и подобные им беседы неоднократно происходили между нами. Знакомый мой не терял надежды на осуществление своей мечты – преобразовать старообрядчество.

Во второй половине ноября минувшего 1901 г., в воскресенье, после поздней литургии, неожиданно явился ко мне знакомый и уважаемый мною старообрядец, которого я пред тем месяца два не видал. После взаимного приветствия старообрядец сказал: «А ведь я к вам прямо из собора. Нарочито пошел посмотреть на вашего нового архиерея и послушать его служение. Ну, о. М., скажу вам – это поистине архиерей во всех отношениях! Какая «ипостасная» обстановка, какие выходы и приемы! А голос?!… чудный и никогда «ною неслыханный! Это поистине – духовная свирель! Особенно ваш новый архиерей тем мне понравился, что истово возлагает на себя крестное знамение. А ведь вы знаете, что для нас старообрядцев, это самый важный предмет. Кто бы то ни был, хотя бы сам митрополит или патриарх, – как только перекрестился кое-как, – считай всё пропало! К сожалению, нужно сказать, что многие и многие ваши сельские, да и городские священники небрежно относятся к крестному знамению, махая рукою семо и овамо. В Евангелии Господь сказал: «Горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит» (Мф.18:7). А священники, небрежно полагающие крестное знамение, великий соблазн приносят нам, старообрядцам, и тем не привлекают, а отгоняют нас от Церкви. Не перестану говорить о соблазнах! Когда я стоял вблизи архиерея, то думал: вот бы какого епископа добыть нам. Этот не мерцал бы как догорающая лампадка, а горел бы полным пламенем, разливая свет во всю храмину»!

– Зачем её дело стало, чтобы наш архиерей был и вашим?

– Да разве согласится он перейти к нам?

– Зачем же переходить ему? Он поставлен управлять Калужской епархией высшею духовною властью, утвержден Государем императором и должен оставаться на своей кафедре. Вы должны перейти под его управление, т. е. присоединиться к православию, – тогда и можете назвать его своим духовным отцом, он назовет вас своим духовным сыном. Благодарение Богу! Мы не видим из истории нашей Церкви, чтобы кто-либо из православных епископов когда-либо уклонился в раскол и сделался изменником святой веры и клятвопреступником против Церкви и Государя.

– Я не прочь от Церкви, – сказал собеседник, – всегда готов присоединиться к ней, но мне желается прежде упорядочить старообрядчество, смахнуть с него пыль, очистить от плесени и гнили, которая облегает его со всех сторон. Когда всё это, при помощи Божией, совершится, тогда старообрядцы изменят свой взгляд на греко-российскую Церковь, т. е. поймут, что она верует православно, Церковь изменит свой взгляд на старообрядчество, – признает его древле-православием: тогда-то и последует полное духовное слияние и будет едино стадо и един Пастырь. Наши вожди и наставники, но своему невежеству, думают утвердить и укрепить древле-православие старинными костюмами, сибирками и поддевками, сарафанами и платками, но время своё берет и разрушает эти мнимые твердыни. Вот я старообрядец, а по наружности выглядываю немцем. У меня во всём доме нет ни одного кафтана или поддевки, а у жены и дочери нет ни одного сарафана. Что же мы чрез костюмы-то перестали быть старообрядцами? Конечно, нет! Но ведь я не один. Нас, носящих немецкое платье, стригущих коротко волосы, подравнивающих и даже бреющих бороды, найдутся в старообрядчестве тысячи, десятки тысяч.

– С чего же вы начнете свои реформы или капитальный ремонт старообрядчества? – спросил я.

– Узнаем, – с чего начать!… Программа у нас давно выработана, – сказал старообрядец. Конечно, при настоящих отношениях правительства к старообрядцам её нельзя выполнить. Но скоро эти отношения должны измениться. Наши московские ревнители вместе с петербургскими давно уже хлопочут пред кем следует, никаких средств не жалеют, добиваясь полной свободы вероисповедания. Думаем, даже уверены, что эта свобода скоро будет дана.

– Не знаю, – какой еще нужно вам свободы вероисповедания, сказал я. Кажется, вы никем не стесняетесь в своём вероисповедании, да и не вы одни, но вообще все иноверцы, даже евреи, магометане, язычники, – и те свободно веруют и свободно исповедуют свою веру. Какой же еще вам нужно свободы?

Много нам нужно. Нам не дозволяют открывать свои учебные заведения, где бы наше молодое поколение могло научаться Закону Божию по старопечатным книгам. Благодаря такому стеснению нам негде подготовлять кандидатов на должности попов и епископов. Потому-то у нас и занимают эти саны люди необразованные, малограмотные. Нам не дозволяют строить церкви и монастыри; запрещают нашему духовенству публично, в полном облачении, совершать богослужение, и самое наше духовенство не признается духовенством, а все – как священники, так и епископы считаются простолюдинами – крестьянами, мещанами и купцами. Мы не пользуемся даже правами иноверцев, как-то: католиков, лютеран и протестантов.

– Итак, вы добиваетесь полной свободы не вероисповедания, – сказал я, – а действий, согласных своему верованию. Но это, друг мой, не одно и то же, а большая разница. Веровать каждый может по-своему. Я уже говорил вам, что на Руси очень много разноверцев, и все они свободно веруют, но действовать согласно требованиям своей веры, по собственному усмотрению, не могут; на это требуется дозволение и разрешение правительства. Коль скоро правительство усмотрит, что в ваших или иных иноверцев действиях нет чего-либо противного существующим законам, или приносящего вред Церкви, Государству и обществу, то всегда эти действия разрешаются. Самовольные же действия и поступки не разрешаются не только вам или другим иноверцам, но и православным. Вы хорошо знаете, что и православным нельзя устроить какое-либо учебное заведение, храм или монастырь без разрешения на то правительства.

– Совершенно верно! – сказал собеседник. Но мы ходатайствуем пред правительством разрешить нам действовать согласно нашей вере, не вопреки существующим законам, не по вред Церкви, Государству и обществу.

– Если так, то нет никакого сомнения, что ваше ходатайство будет уважено.

– В том-то и дело, что не очень-то уважаются наши ходатайства, – сказал собеседник. Но теперь, кажется, есть явные признаки успеха наших ходатайств.

– Какие же это признаки?

Вот какие признаки. Лучшая часть вашей интеллигенции, – люди высокообразованные, даже высокопоставленные, держат нашу сторону, пишут в газетах и журналах, чтобы дать нам свободу веровать и исповедовать по своему убеждению, – сказал собеседник. Вероятно, вы читали доклад орловского предводителя дворянства, г. Стаховича, прочитанный им пред съездом епархиальных миссионеров, бывшим в г. Орле между 16-м и 24-м сентября 1901 г. В этом докладе он предлагал съезду – возбудить ходатайство пригодным порядком о даровании всем раскольникам и сектантам свободы совести, чтобы невозбранно можно было всем веровать и исповедовать свою веру по собственному своему убеждению. Но поводу доклада г. Стаховича в некоторых номерах «Петербургских Ведомостей» были напечатаны прекрасные статьи, в которых люди ученые и высокопоставленные, даже один из ваших ученых священников, некто о. Черкасский, одобряют доклад г. Стаховича и вполне соглашаются с ним относительно свободы совести.

– Читал я доклад г. Стаховича, читал также статьи и в «Петербургских Ведомостях» и в других газетах и журналах. Не буду говорить о том, насколько верны и правдивы мнения и суждения г. Стаховича и других писателей об этом же предмете. Спрошу только: желательно ли будет вам, старообрядцам, такая свобода совести, которую проповедует г. Стахович и др.? Вот вопрос, рассмотрением и разрешением которого мы с вами займемся.

– Нечего и заниматься рассмотрением этого вопроса, – сказал собеседник. Мы искренно и с любовью приветствуем слова г. Стаховича относительно свободы совести.

– Не спешите, друг мой, с вашим приветом, – сказал я. Сначала вникните поглубже в проповедь г. Стаховича и взгляните на последствия, какие могут произойти от его свободы совести. Ведь г. Стахович предлагает даровать свободу совести не одним только вам, старообрядцам-окружникам, но вообще всем иноверцам, не исключая евреев, магометан, язычников. И всем этим иноверцам, по словам г. Стаховича, должна быть дарована не только свобода по-своему веровать и исповедовать свою веру, но и безнаказанно совращать в неё других. Как-то вы, в пылу ревности, или в шутку говорили мне: «если бы дана была нам полная свобода вероисповедания, то мы не уступили бы вам, миссионерам, а превзошли бы вас. Вас только два епархиальных миссионера на всю губернию, а мы завели-бы 20-ть миссионеров. У нас, говорите вы, средств хватит на всё. Не поскупились бы также распространить в народе целые тысячи книг и брошюр, составленных нашими современными апологетами-писателями. Тогда бы посмотрели, чья сила возьмет, ваша или наша».

– Да. всё это может быть. Если теперь, при строгости законов, у нас много есть борцов за древлеправославие, тогда, конечно, количество этих борцов увеличилось бы в несколько раз. Если и теперь сочинения наших знаменитых апологетов в большом количестве распространяются в народе, несмотря на то, что сочинения эти частью перевозятся тайно из заграницы (контрабандой), частью печатаются на Руси в тайных (подпольных) типографиях, оттискиваются на гектографе или переписываются на ремингтоне, – тогда мы открыли бы свою типографию, поставили бы скоропечатную машину, и у нас ежедневно вылетали бы целые тысячи листков и брошюрок, составленных в пользу старообрядчества. А там бы и газету свою завели!!

– Допустим, что всё это вы могли бы устроить. Но ведь и другие бы старообрядцы, с вами несогласные, как-то: противоокружники, беглопоповпы и беспоповцы – то же самое непременно бы устроили. Но этого мало. Все существующие у нас в России секты – рационалистические и мистические, пользуясь свободой совести, то же бы устроили, что и вы. Конечно, не отстали бы и евреи, магометане и язычники. И вот, по примеру вас, древлеправославных старообрядцев, все перечисленные мною секты разослали бы по святой Руси своих миссионеров, наводнили бы ими столицы, провинциальные города, села и деревни, начали бы проповедовать, каждый в отдельности, свою веру и невозбранно совращать как православных, так, конечно, и вас, старообрядцев. Скажите по чистой совести: как бы вы тогда посмотрели на такую свободу совести?

– Но этого быть не может!

– Почему же не может быть?

– Да разве правительство дозволит всем этим еретикам, евреям, магометанам и язычникам расхаживать по народу со своей душепагубной пропагандой? Нет, не может этого быть!

– По предложению г. Стаховича всё это может быть. Он говорит в своём докладе: «за проповедь перед взрослыми, за совращение сознательных людей нельзя и бесцельно карать». Следовательно, пропагандист, какой бы он ни был веры – христианской, еврейской, магометанской или языческой, может невозбранно совращать в свою веру людей взрослых и сознательных, и за это совращение не подлежит никакой каре. Что вы на это скажете?

– Что сказать, – не знаю. Но если действительно г. Стахович проповедует такую свободу совести, то обнеси Бог от такой свободы! – сказал собеседник. Ведь в самом деле может так случиться: если всем иноверцам предоставлено будет право свободно и безнаказанно совращать других, то и в наше старообрядческое общество могут нахлынуть разные лжепроповедники для совращения древле-православных христиан.

– Да, всё это может случиться. Ведь ходят же по православным ваши учители со своею проповедью, даже вторгаются в дома, всячески стараясь совратить в своё мнимодревлеправославие. Могут и в ваши дома вторгаться разных сект проповедники, как то: молокане, духоборы, воздыханцы, хлысты, скопцы, штундисты, пашковцы, новопоявившиеся толстовцы и другие, им же имя легион. Но этого мало. Могут также посетить вас еврейские раввины или цадики (святые), татарские муллы и языческие шаманы и ламы со своею проповедью и невозбранно совращать вас.

– Но этого, повторяю, правительство никогда не допустит. Иначе будет последняя лесть горше первой.

– А вы, друг мой, г. Стаховича и подобных ему писателей, проповедующих свободу совести, ставите на высокий пьедестал мудрости и гуманности, называете лучшими людьми!… Все почти они сродни графу Л.Н. Толстому, – с той лишь разницей, что граф Толстой открыто отрекся от православной Церкви, а эти тайно, даже под видом благочестия, строят ковы против Церкви. Вы говорили мне, что когда правительство дарует вам полную свободу действовать в пользу вашего древле-православия, тогда воздвигнете в Москве величественный собор, не уступающий храму Христа Спасителя (при сем прибавляли: «наши ревнители миллионов на это святое дело не пожалеют»); учредите, по примеру древних времен патриаршество, дабы поставить свою иерархию на должную высоту. Но ведь то же самое могут сделать и другие несогласные с вами, старообрядцы. У них тоже хватит миллионов на построение величественных соборов; они тоже пожелают восстановить патриаршество. Конечно, не отстанут от вас разнородные сектанты, которые тоже, быть может, рядом с вашим собором, воздвигнут свои величественные молитвенные дома. Особенно хлысты и скопцы, как люди богатые, настроят для своих радений целые палаты, тут же кстати и операционный зал для оскопления; евреи устроят свою синагогу, татары – мечеть, а язычники – кумирню, украшенную большими и малыми идолами, бурханами и бурханчиками. В вашем величественном соборе древлеправославный патриарх с епископами и архимандритами будет совершать богослужение; в то же время языческие Далай-лама, окруженный жрецами, также будет торжественно совершать служение пред своими идолами. Ведь всё это может быть при свободе совести!…

– Не отрицаю, – действительно всё это может быть, сказал собеседник.

– Вы говорили, что тогда только учредите древле-православное патриаршество, когда дана будет вам от правительства полная свобода, когда в проектируемых вами старообрядческих духовных училищах, семинариях и академиях приготовятся достойные кандидаты на высшие и низшие церковные должности; но ведь всё это, при самых благоприятных обстоятельствах не скоро может быть. Посему ваши вожаки и заправители, чтобы не откладывать этого дела в длинный ящик, не ожидая никаких разрешений и дозволений правительства, теперь же намеревались восстановить патриаршество. Вероятно вам известно, что летом 1901 г. в Нижнем Новгороде состоялся собор ваших епископов и других духовных и недуховных лиц, под председательством Арсения (Швецова), епископа Нижегородского, на котором 29 августа был избран Арсений, т. е. О.В. Швецов в патриархи града Москвы и всея России. Только один поп, Михаил Картушин. воспрепятствовал совершиться этому акту. Но ведь затея эта не оставлена, а только отложена на более благоприятное время. Быть может, скоро услышим, что Арсений Швецов не просто епископ. а уже древлеправославный Московский и всея России патриарх. Ведь у вас всё может быть.

– Да, история избрания преосвященного Арсения (Швецова) мне хорошо известна. Но я никогда не одобрял и теперь не одобряю этой преждевременной затеи. Толка из этого никакого не выйдет. Хорошо, если правительство взглянет на эту затею, как на комедию, и скажет: «пусть себе старообрядцы поиграют в патриарха и потешатся своим блаженством»! А если взглянет серьезно, как на дело, выходящее из тех рамок, в которые поставлены старообрядцы, то может случиться, что и из дарованных нам льгот нечто поурежут. Скажу вам откровенно, что наши вожаки и заправители во многом зарываются, переливают через край, забывая, что над нами есть бдительно назирающее око, от которого ничего не может ускользнуть. Чуть что случись нежелательное правительству в нашем старообрядческом мире, тотчас же набросят узду, чтобы сдержать наши неразумные порывы.

– Я вам говорил и опять повторю, сказал я, – что вы мечтаете и фантазируете. Никогда вам не поднять старообрядчество на ту степень, на которой бы вы желали его видеть. Сам Господь сказал: «Всяк сад, его же не насади Отец Мой Небесный, искоренится» (Мф.15:13). Отец ли Небесный насадил старообрядчество? Нет. Насадили его невежество, самомнение, гордость и дух противления. С самого начала своего существования оно стало расшатываться и разваливаться на части, и мало-помалу распалось и раздробилось на множество враждебных друг другу толков. Спрашивается почему? Потому, что не на твердом камени евангельского учения оно основано, а на песке человеческого мудрования. Давно ли появилась ваша так называемая австрийская иерархия? Только в 1846 году, а в 1862 году уже успела расколоться на две части, образовав из себя толки «окружницкий» и «противоокружницкий». Как ни стараются ваши вожаки паки соединить воедино распавшиеся части, но старания их и до сих пор остаются тщетными; взаимная вражда окружников и неокружников по-прежнему продолжается, и нет никаких признаков их скорого примирения Раскол но самой своей природе таков, что не может жить в союзе мира и любви, но вечно враждует. Хотя ваши современные апологеты-писатели в своих сочинениях силятся оправдать старообрядчество, но чем-же они его оправдывают? – не словом Божиим, не писаниями св. отец, даже не старопечатными книгами, а порицаниями и укоризнами на православную Церковь и на всё, что принадлежит православию. Особенно за последнее время ваши сочинители с каким-то чисто адским озлоблением стали нападать на православную Церковь, подражая злохулениям первоучителей раскола. Такое явление в высшей степени знаменательно, – оно свидетельствует, что понятия старообрядцев о православной Церкви изменяются к худшему, да и самим старообрядцам ничего не предвещает оно хорошего. Если ваши вожаки-писатели употребляют все возможные усилия удалить старообрядцев как можно дальше от православной Церкви, то с кем же они их сближают? Конечно, они думают ругательствами и хулами на православную Церковь утвердить старообрядцев в мнимом староверии, но жестоко ошибаются. Время требует от всех и каждого научного образования. Самые столпы старообрядчества волей-неволей вынуждены бывают давать детям своим современное образование, дабы они не оставались невеждами. Что же может чрез какие-нибудь десять-двадцать лет выйти из образованного молодого поколения старообрядцев? Останутся-ли они старообрядцами? Нет. Старообрядчества, как отживающего свой век, как устарелого они будут стыдиться, отвернутся от него.

Куда же они склонятся? – к православной Церкви?! Нет! – потому что воспитаны во вражде к Церкви. Это молодое поколение старообрядцев, вкусившее современного образования, будет наиболее удобною почвою для сеяния рационализма – пашковщины, толстовщины, штунды или, что еще хуже, совершенного неверия. Вот что ожидает старообрядчество, если ваши вожаки будут раздувать в нём вражду к православной Церкви.

– Я вполне с вами согласен, – сказал собеседник, что старообрядчество, само того не замечая, быстро стремится к пропасти рационализма и неверия. Я знаю в Москве многих и многих молодых людей, детей старообрядцев, которые ни во что не веруют, и это неверие с каждым годом усиливается и увеличивается: знаю также, что многие из них заражены антихристианским учением графа Л.Н. Толстого. Да, старообрядчеству грозит большая опасность, и оно само, думается, не может отвратить этой опасности.

– А вы, любезный друг, мечтаете об исправлении старообрядчества, о поднятии его на какую-то высоту, – сказал я. Разве может кто подниматься на высоту, постоянно стремясь книзу? Никакие ваши затеи относительно рассадки по всем городам епископов и учреждения в Москве патриаршества не утвердят старообрядчества. Оно само по себе развалится и превратится в ничто.

– Вот еще что меня удивляет и приводит в недоумение. Мы называем себя окружниками, разделяемся с противоокружниками, питаем друг к другу непримиримую вражду. Спрашивается: за что? – за то, что они не приняли «Окружного Послания». Но мы-то, принявшие «Окружное Послание», держимся ли его учения? Вы мне говорили, да и сам я хорошо знаю, что «Окружное Послание» давно уже отсутствует в нашем обществе. Самые главные наши вожди даже не вспоминают про него. За что же мы разделяемся с неокружниками, если отвергаем «Окружное Послание?»

– Я вам говорил и еще повторю, что раскол, по самой природе своей, не может соединяться, а способен только разделяться и распадаться на части. У всех вообще старообрядцев, как у поповцев, так и беспоповцев одно только есть общее, это – непримиримая вражда к православной Церкви. Мне, как миссионеру, нередко приходилось беседовать со старообрядцами разных толков. И что же? Все они, несмотря на свою взаимную вражду, с одинаковою яростью нападают на православную Церковь, одинаково против неё враждуют. Почему? – да потому, что прозябли и выросли из одного корня. Итак, повторяю, оставьте вы свои мечты об уврачевании старообрядчества от хронической болезни. Его уврачует только одна православная Церковь. Она есть столп и утверждение истины (1Тим.3:15), она истинная врачебница, всегда имеющая самые верные целительные средства от всех духовных недугов и болезней. Вместо того, чтобы заботиться обо всём старообрядчестве, советую вам прежде всего позаботиться о самом себе. Хотя вы близко по своим понятиям и некоторым действиям стоите к православной Церкви, но всё же не вошли еще в её спасительную ограду, не сделались её присным сыном. Вы говорите: «я во всякое время могу присоединиться к Церкви». Дай Бог, чтобы это совершилось. Но ведь временем-то не мы располагаем, а Тот, Кто создал его и положил в Своей области. Можем ли мы знать, доживем ли до завтрашнего дня? Нет. Смерть, эта нежеланная гостья, приходит к нам, не спрашивая, готовы-ли мы принять её, но поражает в тот час, когда мы и не думаем об ней. В моей родной д. Дворце, Калужского уезда, были случаи, что раскольники, желавшие перед смертью присоединиться к православию к сожалению, не могли этого исполнить. Один дальний мой родственник, И.Ф. Самохин, много лет не ходил к своему попу на исповедь и не один раз мне говорил: «я непременно присоединюсь к православной Церкви», но это «непременно» всё откладывал. Заболел он, сильно заболел. Жена, ярая раскольница, хотела было пригласить раскольника-попа для его напутствия, но он не согласился, а просил пригласить православного священника. «Никогда я не пойду за никонианским попом», – с гневом сказала фанатичка. «Издыхай, как хочешь!» – «И издохну, едва слышно проговорил умирающий, – а вашего попа не приму». Так и умер бедный без покаяния!… Другой случай. Некто П.Ф. Карнеев несколько лет собирался перейти в православную Церковь, иногда ходил на молитву в православный храм, но тоже всё откладывал своё присоединение. Однажды ехал он из Полотняного завода, упал с воза и сильно разбился. Чувствуя приближение смерти, он просил жену и дочь пригласить православного священника для напутствия, но они послали в с. Фролово за раскольническим попом А. Орантуренеевым. Так как с. Фролово отстоит от д. Дворца на девять верст, а православный храм с. Тихонова только на три версты, то больной не раз спрашивал: «почему это батюшка (т. е. православный) так долго не едет. Чувствую, что скоро умру». Его успокаивали. Наконец явился поп-раскольник, и больного насильно заставили причаститься. Когда поп удалился, то умирающий с великим трудом проговорил: «что вы со мною сделали?… ведь вы знали, что я давно уже не верую в этих австрийских попов и в их причастие. Вы думаете, что я причастие принимал… нет, – всё равно, что ложку воды хлебнул. Бог вам судья!…» Чрез несколько часов несчастный скончался. Вот, друг мой, до какого горестного положения доводит нерадение! Если ты, как сам же мне говорил, не сомневаешься в православии греко-российской Церкви, а в то же время и старообрядчество именуешь православием, то знай, что двух православий нет и быть не может. Един есть истинный Бог, едина и вера истинная, которая всех живущих в мире связывает крепким и неразрывным союзом, как связаны живые члены одного тела. А ведь вы знаете, что между православной Церковью и старообрядчеством нет никакой духовной связи.

– Буду просить и молить Господа, – заключил собеседник, – чтобы Он помог мне окончательно разорвать связь со старообрядчеством. Теперь я и сам сознаю, что мои проекты об исправлении старообрядчества – ничто иное, как несбыточные мечты. Вас же, о. М., искренно от всего моего сердца благодарю за дружеские беседы, советы и наставления. Вы многое мне открыли, что прежде было для меня закрыто.

На этом закончилась наша беседа, и старообрядец дружески простился со мною.

Калужский Епархиальный миссионер, священник

М. Дударев

В ноябрьской книжке «Журнала для всех» за прошлый год помещен на первом месте интересный и характерный этюд Ив. Бунина «Над городом». Автор вспоминает время далекого детства в родном городе, старую колокольню приходской церкви, свои путешествия с товарищами на эту колокольню и те наивные, но глубокие впечатления, какие он получал здесь от созерцания открывавшегося пред ним простора, а главным образом от благовеста. «Город, как пестрый план, лежал далеко под нами, маленький и скученный, а в сердцах у нас было то, что должны испытывать на полете ласточки». «Теперь детство кажется мне далеким сном, почти забытым, но до сих пор мне приятно думать, что хоть иногда поднимались мы над мещанским захолустьем, которое угнетало нас длинными днями и вечерами и бесконечным хождением в училище, где погибло наше детство, где наши головы забивались дикими по своей ненужности премудростями, где мы пережили столько неизгладимой скорбя и гнета в то время, когда сердце звало к истинным радостям жизни, – к мечтам о путешествиях, о героизме, о самоотверженной дружбе, о птицах, растениях и животных, о заветных книгах. Птицы любят высоту, – инстинктивно и мы стремились к ней»… На главном колоколе изображена была надпись: благовествуй земле радость велию. «Благовествовать взбирался на колокольню рыжий, кривой и злой дурачок Васька, лет восемнадцати; но даже эта жалкая фигура не мешает мне вспоминать предвечернее время весеннего дня над городом, ясное голубое небо в арках колокольни и ту могучую дрожь, которой гудела вершина колокольни вместе со всеми нами, когда, после долгих раскачиваний била, Васька, наконец, оглушал нас первым ударом, спугивал голубей со всех карнизов и уже весь отдавался любимому делу, утопая в звонком и непрерывном гудении меди. Не спуская глаз с мотающихся рук Васьки, стояли мы, охваченные восторгом пред гигантской силой звуков, замирая от захватывающей дух гордости, точно мы сами были участниками в возвышенном назначении колокола благовествовать земле радость… Как вдохновлял нас Васька и как страстно мечтал я хоть когда-нибудь побыть в его роли!…»

«Странное желание это, заканчивает автор, и теперь иногда посещает меня. Давным-давно были апрельские дни моего отрочества, будто и не со мною, а с кем-нибудь другим. Много пережил я с тех пор, много видел, скитаясь в поисках за человеческим сердцем, за поэзией человеческой жизни, и уже стал утомляться от скитаний. И отдыхая порою в городишке, где протекло мое отрочество, я часто вспоминаю эту чуть ли не единственную его радость – наши похождения на колокольню… Мне вспоминается далекое предвечернее время в апреле, когда Васька так звучно и тяжко ударял в большой колокол. И, увлекаясь воспоминаниями, я мысленно взбираюсь на колокольню и уже в свои руки беру веревку, привязанную к колокольному билу. Тяжко раскачивать его, но нужно раскачивать сильнее, чтобы с первого же удара дрогнул воздух от могучего гула и чтобы до основания затрепетала старая колокольня. А когда ответят и другие колокола, нужно всей душой отдаться своему делу, – нужно позабыться, затеряться в бурных волнах нестройных, но могучих и веселых звуков и хоть на мгновение поверить и напомнить людям, что «Бог не есть Бог мертвых, но живых!»

Этюд г. Бунина – невинная поэтическая фантазия, но в нём однако очень хорошо выражено одно из настроений нашего времени. Образованное общество наше начинает оживать к религиозной жизни и в силу этого Бог является для него Богом живых, вернее, оживающих, тогда как раньше, пока само общество жило только мечтами «о путешествиях, о героизме, о самоотверженной дружбе, о птицах, растениях и животных», а для религии было мертво, – и Бог был для него Богом мертвых. И вот, многие из тех, которые раньше пели обществу о героизме, о птицах, растениях и животных, теперь чувствуют «странное» желание взобраться на церковную колокольню, взять в свои руки веревку от колокольного била и благовествовать миру, что «Бог не есть Бог мертвых, но живых». Они забывают только, что это благовестие уже в течение девятнадцати веков разносится по земле, только мертвые не слышат его. А от этих новых звонарей-добровольцев мы слышим не благовест, а какие-то «бурные волны нестройных, но могучих и веселых звуков», – т. е. пустозвонство.

Один из таких звонарей упражняется на страницах «Вестника Европы». – Это Валер. Светлов, повесть коего «На полпути» помещена в октябрьской и ноябрьской книжках названного журнала. Как художественное произведение повесть эта ниже всякой критики и, если она, тем не менее, нашла себе место на страницах «В.Е.», то этим обязана очевидно некоторой своей идейности. А идейность её вот какова. Повесть начинается страшными цитатами из Апокалипсиса. Некто Муромский, после двадцатилетних скитаний заграницей, возвратился в свой родной город, по-видимому, Петербург. Понуря голову, идет он по улице, и вид серого неба приводит ему на память слова Откровения: «они имеют власть затворить небо, чтобы не шел дождь на землю… И имеют власть над водами, превращать их в кровь и поражать землю всякою язвою, когда только захотят». За этими столь кстати припомнившимися словами герой повести вспоминает и еще одну цитату из того же Откровения; «и увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали и моря уже нет». В сотый раз он задает себе вопрос: зачем он приехал. «Но всё было кругом печально и уныло, как будто наступил день страшного суда». «И ни в себе самом, ни вне себя он не находил ответа на этот мучивший его вопрос». Столь унылое начало повести вполне соответствует и дальнейшему её содержанию. Муромский, оказывается, вернулся просто для свидания с дочерью. Двадцать лет назад он читал лекции в духовной академии и готовился к священному сану, но впал в ересь, о чём сам рассказывает так. «Приготовляясь к лекциям, я добросовестно изучал всё, что к ним относилось и мало-помалу увлекся догматическим богословием и историей церкви. Я был страстным убежденным христианином. Я им и остался. Только изменился угол зрения и переменилось освещение. Я взглянул на учение Христа, как на проповедь нового, высшего жизнепонимания, и отверг всё мистическое, всё навязанное, всё ложно истолкованное. Свободное отношение к толкованию слов Писания у нас называется ересью, и вот мало-помалу, почти незаметно для себя, я сделался еретиком». Преподавание у еретика отняли, а тут случилось с ним и другое несчастье: жена ушла от него с офицером, покинув на его руках дочь, которой еще и года не было. «Страстный, убежденный христианин» не придумал ничего лучшего, как последовать примеру своей жены: бросил малютку дочь чуть не на произвол судьбы и укатил заграницу, так как был страстно увлечен своей идеей и ему необходимо было высказаться публично. Брошенного ребенка приютила тетка его, старая дева, сделавшая из своего дома подобие монастыря. Здесь то, в атмосфере узкого религиозного фанатизма и старческого самодурства, среди лицемерных ханжей-приживалок выросла дочь Муромского и конечно вполне пропиталась религиозным настроением и идеями своей тетушки. И вот явившийся после двадцатилетних скитаний отец начинает просвещать свою дочь такими рассуждениями, в которых Маруся, по замечанию автора, быстро усваивала самую суть. «Соединение частиц, называемых атомами, составляет человека и дает глазу наблюдателя, также состоящего из атомов, приятную комбинацию, называемую человеком. Придет день, они разъединятся с тем же индифферентизмом, с каким соединились, и человек исчезает… Бог никого не карает. Раз ты признаешь, что человек создание Божие, так как же Он может карать нас? Раз Он нас создал, то не может Он быть не удивлен, ни рассержен, видя нас такими, какими Он нас создал, и действующими согласно с теми побуждениями и мыслями, которые Он в нас вложил». «Молиться – по моему еретическому убеждению – грех. Я смотрю на молитву, как на символ недоверия к Божеству. Молиться значит просить. Просить можно человека, который не может знать ваших нужд. Молитвы или просьбы человека о том или другом не нужны Божеству, раз вы признаете Его всеведущим. Нельзя представить себе это Божество в виде какого-нибудь начальника департамента, принимающего просьбы от подчиненных и пишущего на них резолюцию: «исполнить», «отказать». Высшая сила, управляющая вселенной, лучше человека знает, что ему нужно, и быть может то, о чём мы просим, не только не полезно, а вредно».

Подобными рассуждениями во вкусе вольнодумных гимназистов пересыпана вся повесть г. Светлова. Симпатии автора явно на стороне его героя Муромского. Тетушка же и её приживалка являются в изображении г. Светлова дикими и нелепыми фанатичками, каких едва-ли где и сыскать можно в наше время.

Просто удивительно, как могут такие сочинения, как повесть г. Светлова, появляться на страницах порядочного журнала.

W.

Не подлежит ни малейшему сомнению, что мы переживаем теперь тяжелые времена. Посмотрите и повсюду заметите ужасное шатание мысли в особенности среди учащейся молодежи и нашей интеллигенции; отрицание всего дорогого, всего святого для человека, полный индифферентизм к принципам религии и этики: стремление к беззаконию и разрушению общественного строя… И это движение продолжается не год и не два, а идет непрерывной волной с 60-х годов прошлого столетия. Все меры, направленные против этого зла, в большинстве случаев оказывались или совершенно безуспешными, или мало достигающими своей цели. К счастью, в последнее время наше общество, по-видимому, как будто встрепенулось и начинает освобождаться от давящего его кошмара материалистических и социалистических теорий, влекущих за собою полный индифферентизм к вопросам этики и религии. В обществе замечается поворот в противоположную сторону, – интеллигенция понемногу начинает обнаруживать тяготение в сторону религиозно-философских и этических вопросов: формируются кружки любителей интеллигентов, посвящающих свои досуги разрешению религиозно-философских и этических проблем; выступают и писатели-публицисты и светские ученые на защиту вековечных истин, составляющих непременную потребность человеческого духа. К числу таковых деятелей принадлежит профессор доктор А. Шилтов, выпустивший в свет несколько брошюр в защиту религии и этики. Одна из его последних брошюр под заглавием: Этика и религия в среде нашей интеллигенции и учащейся молодежи – представляет собою светлое явление в нашей апологетико-публицистической литературе и заслуживает внимания читателей нашего журнала. Содержание этой брошюры в общих чертах таково.

Мировоззрение большинства нашей интеллигенции покоится на принципах материализма и пессимизма, отчасти и социализма, перенесенных к нам целиком с Запада. Одни у нас – слепые приверженцы Бюхнера, другие – Дарвина, третьи – Шопенгауэра и т. д. Самостоятельными мыслителями наша интеллигенция не может похвалиться. Большинство из нашей интеллигенции, почитав две-три книги материалистического содержания, мнят себя мудрецами и отрицают голословно всё, что не доступно их одностороннему пониманию. Увлекаясь позитивной философией, учением Шопенгауэра и Ницше, они совершенно не считают нужным познакомиться с произведениями писателей, – не говорим духовных, но и светских, – принадлежащих к иному лагерю. Они забывают, что целый ряд ученых, занимавшихся и занимающихся экспериментальными науками, является отрицателями материалистических теорий, – и что наука пришла к глубокому убеждению, что душа человека – самостоятельная субстанция, могущая функционировать в исключительных случаях и помимо мозга, что нервная система не составляет необходимого условия для психических явлений и что душа человека, составляющего венец творения, не есть агрегат мертвой материи. К сожалению, последователи материализма и пессимизма являются, в большинстве случаев, отрицателями христианства. Само собою разумеется, как этика, так и религия у них находятся на ложном пути. Прогресс науки и техники не есть еще прогресс этики. Этика человека далеко отстала в своём развитии от его интеллекта. Всему этому виною – материализм и новейший пессимизм (стр. 17). Скептицизм проник и в народ, и в учащееся юношество. Автор, желая предохранить будущее поколение от ложных и тлетворных доктрин, предлагает несколько своих соображений, как вести по пути истины наше юношество.

1. В деле воспитания нельзя положиться на одних родителей, так как религиозно-нравственное воспитание – дело слишком трудное, требующее весьма опытных руководителей. Наши школы должны прийти на помощь родителям: они должны не только учить, но и воспитывать юношество в духе религии и нравственности, чтобы приготовить для будущего честных и нравственных граждан. Главными руководителями религиозно-нравственного воспитания в школах должны быть компетентные лица с достаточной к этому подготовкой. Таковыми, по мнению автора, должны быть представители духовенства (законоучителя) и попечители учебных округов Кроме этого, при университетах необходимо организовать публичные беседы и лекции религиозно-нравственного характера По автору, предлагаемые меры имеют характер чрезвычайных, нетерпящих отлагательства мер, так как учащаяся молодежь, зараженная индифферентизмом и не имеющая моральных принципов, в деле этики и религии катится вниз по наклонной плоскости (22 стр.).

2. В числе паллиативных мер профессор Шилтов советует изъять из обращения в наших библиотеках – общественных и частных – все сочинения материалистического и пессимистического содержания. Кроме того, в помощь школе в деле воспитания должна служить и упорная борьба в печати против материализма и пессимизма (23, 26 стр.).

3. Была бы весьма желательной, как чрезвычайно полезная мера, организация у нас, по примеру С. Америки, христианских обществ молодых людей. В С. Америке нет разлада между разумом и верою, там христианские общины процветают, и в американском молодом поколении господствует религиозный дух. Кроме того, американская пресса – газеты и журналы – поддерживают сильно религиозное настроение молодого поколения (28 стр.)! Почему же и у нас нельзя устроить нечто подобное?

По мнению автора, борьбу с материализмом, религиозным индифферентизмом и отсутствием этических начал в среде учащейся молодежи должно взять на себя правительство, т. е. М.Н. Просвещения. В противном же случае, частная инициатива, по всероссийской апатии, окажется бессильною (27 стр.).

Изложенное нами в кратких чертах содержание брошюры проф. д-ра Шилтова говорит само за себя. Затронутый им вопрос принадлежит к числу тех вопросов, которые составляют предмет заботы семьи, общества, школы, государства и Церкви. Для всех интеллигентов, ревнующих о благе будущего нашего поколения, в особенности для пастырей Церкви – брошюра проф. Шилтова глубоко интересна, и с пользой может быть прочитана.

П. Козицкий

Наш русский, искони православный народ – глубоко верующий и чтущий св. Церковь и её уставы, весьма и весьма часто чувствует духовный голод и духовную жажду. Нисколько неудивительно. Широка и обильна наша матушка-Русь, а работников на ниве Божией далеко недостаточно; повсюду чувствуется большой недостаток в пище духовной, повсюду замечается недостаток в печатном слове, которое бы удовлетворяло вполне духовной жажде и алканию нашего верующего народа, ищущего в религии нравственного удовлетворения и успокоения от всех житейских бурь и невзгод. Правда, наши лавры и некоторые монастыри, а также частные книгоиздатели пошли на встречу народной нужде со своими изданиями брошюр, листков и книжиц религиозно-нравственного содержания; в особенности широкую известность приобрела себе Троицко-Сергиева лавра изданием своих листков. Но всё – не больше и не меньше, как капля в море; это – крупицы в сравнении с теми запросами, которые в последнее время стала предъявлять народная жизнь. Вполне благовременно выступила на встречу религиозно-нравственным потребностям нашего народа Московская Синодальная типография с изданием Листков. От всей души приветствуем это новое дело и считаем своим нравственным долгом остановить внимание наших читателей на издании Листков Московской Синодальной типографией

Каждый листок состоит из четырех страниц; вверху имеет очень хорошую виньетку, в средине которой красуется крест – символ нашего спасения и знамя христианства. Листки эти выпускаются сериями. Содержание этих листков многоразлично. Так 1-я серия (1–30) обнимает собою жития святых и преподобных; при этом жития исполнены не в виде поучений, а в повествовательной форме; на некоторых листках, где содержится изложение жития более или менее известного святого или преподобного, помещены славянским шрифтом кондаки или тропари, а иногда кондаки и тропари вместе. Третья серия посвящена благочестивым рассказам и нравственно-религиозным наставлениям. Так, первая беседа, – озаглавленная «А потом?», представляет из себя наставление на тему «поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши». Вторая «Из Иерихона в Иерусалим» – рассказ о благочестивом старце, посвятившем долгие годы своей жизни на служение ближним. Третья – «Не должно лгать ни в каком случае». Четвертая – «Смирение – первая добродетель». Пятая – «О любостяжании или влечении к богатству». И т. д. и т. д.

Из этого краткого перечня содержания ясно видно, что Листки трактуют о многоразличных предметах нравственного характера и по своему содержанию направлены к благим целям: к укреплению в добре и правде, в вере и благочестии нашего простого народа. Преследуя общехристианскую воспитательную цель, эти листки в то же время служат и миссионерским задачам и целям. – Иначе и быть не может. Они, насаждая в сердцах верующих благочестие и преданность св. Церкви, тем самым ограждают их от волков, приходящих в овечьей шкуре, и охраняют от религиозных заблуждений и отпадений от св. Церкви.

Распространяться еще больше о значении листков – излишне. Они сами говорят о своём значении для нашего народа, а равно и о своих достоинствах. – Не можем не упомянуть еще и о том, что листки изданы весьма изящно, на прекраснейшей веленевой бумаге и стоимость их ничтожная (100 экземпляров – 1 р. 40 к.; 50–70 к.; 25–35 к.), а потому и доступна даже для бедняка.

Пожелаем-же Листкам Московской Синодальной типографии самого широкого распространения в среде нашего простого народа. Считаем своим долгом обратить на них внимание наших сельских пастырей и содействовать распространению их в своих приходах для насаждения веры и благочестия среди своих пасомых.

П. Козицкий

В нашей противосектантской обличительной литературе вопросу об иконопочитании отводится чуть-ли не самое видное место. Ни один из прорекаемых сектантами вопросов не вызывает столько споров и недоразумений, как вопрос об иконопочитании. Наши сектоведы и обличители сектантских заблуждений пытались и пытаются разрешить этот вопрос с должной полнотой, обстоятельностью и, что самое главное, убедительностью, но их благие намерения не всегда увенчивались и увенчиваются желанным успехом. Миссионерская практика гласит нам, что многие из трудов по этому вопросу оказываются на деле не вполне убедительными и доказательными с точки зрения сектантов. В виду этого обстоятельства наша духовная печать, стоящая на страже православия, должна особенно внимательно относиться ко всем новым, выходящим в свет, произведениям в области сектанско-обличительной литературы, трактующим данный вопрос. Наш журнал, преследующий миссионерские именно цели, не может пройти молчанием и не обратить внимания наших читателей на недавно вышедшую, из-под пера священника Петра Злотникова, брошюру по вопросу об иконопочитании. Его беседа об иконопочитании, направленная не столько против нашего рационалистического сектантства, сколько лютеранства, влияния которого широкой волной разливаются в Прибалтийском крае, заслуживает к себе нашего внимания. Не касаясь её подробного содержания, мы сделаем несколько замечаний общего характера об этой брошюре.

Беседа о. Злотникова распадается на две половины. Первая половина беседы посвящена обследованию вопроса об иконопочитании на основании данных, заимствованных от Св. Писания. Автор весьма тщательно в строго логическом порядке ведет речь в защиту иконопочитания, уясняя все те места Писания, на которых основывается догмат православной Церкви о почитании св. икон, и попутно опровергая все те возражения, которые выставляются сектантами против иконопочитания. При этом автор, отдать ему честь, ведет дело защиты прорекаемого сектантами догмата, также и опровержение сектантских возражений – вполне умело и дельно, проникает в самую сущность вопроса, не уклоняется ни на десно, ни ошую от намеченной им цели и не впадает в излишнее многословие. Этот именно отдел в его беседе особенно ценен и полезен миссионерам.

Что-же касается второй половины беседы (21–34 стр.), то она значительно слабее первой. Здесь автор не столько доказывает необходимость иконопочитания, сколько увещевает заблуждающих оставить своё заблуждение по вопросу о почитании икон. И все эти увещания он выражает языком самых исповеданий православной веры. Потому-то в этом отделе назидательности и увещания – много, а убедительности и доказательств – мало!

Не можем не отметить еще и того обстоятельства, что автор разобрал далеко не все возражения, выставляемые против иконопочитания со стороны сектантов; вследствие этого, по прочтении беседы о. Злотникова получается такое впечатление, что труд этот не достаточен и затронутый в нём вопрос не исчерпан до конца. Пожелаем автору в следующей беседе недоконченная поправить.

Рассматриваемая нами брошюра написана не одинаковым языком: по местам она изложена увлекательно и живо и читается легко; по местам изложена тяжелым, неуклюжим и несколько неясным языком; впрочем, таких мест сравнительно немного. По местам попадают и опечатки. Указанные нами недочеты нисколько не умаляют достоинства труда о. Злотникова, и брошюре нашего автора, в виду её несомненной полезности, пожелаем широкого распространения – в особенности среди миссионерствующей братии.

П. Козицкий

Об отметках вероисповедания в паспортах штундистов. – Как относятся раскольники к церковно-приходским школам. – В современном расколе: перемирие Швецова с Механиковым. Действия противораскольничьей миссии и воссоединение в Макарьевском уезде.

Новейшее рационалистическое сектантство своею неустойчивостью и изменяемостью в догме о жизни создает постоянные недоумения и затруднения не только в области миссионерской практики, но и в делах административных и судебно-юридических. В последнее время штунда породила такое недоразумение в паспортном вопросе. Как известно с 1894 года, когда издан был ограничительный закон о штундистах, сектанты эти стали настойчиво стремиться под благодетельную сень закона 1879 г. о немецких баптистах. Выдавая себя за баптистов, штундисты успевали на окраинах – напр., в Таврической губернии, на Кавказе заручиться от местной власти всеми правами, какие дает упомянутый закон 1879 г. колонистам, немцам, исповедующим баптизм, т. е. устройства моленных, утверждения пресвитеров и проч. В силу такого недоразумения, не дальше, как в позапрошлом году в с. Нововасильевке, с разрешения властей, воздвигнута известным богачом Мозаевым великолепная моленная для местных штундо-баптистов. Торжество открытия моленной собрало в этот центр молоканства огромный съезд сектантов Кавказа, Дона и южных губерний, задан был пир на весь сектантский мир, сидевший за сорока столами… В паспортах штундо-баптистов местные власти уж несколько лет стали отмечать «баптистического вероисповедания».

Обстоятельство это не могло не обратить на себя внимания центральной власти. В позапрошлом году состоялось по министерству вн. дел и юстиции циркулярное разъяснение, что наши законы не знают баптизма как русской секты, что правила 1879 г. об устройстве церковного быта немцев-колонистов баптистической секты не могут быть распространяемы на русских последователей штундо-баптистической секты, а потому в паспортах этих сектантов не должна быть чинима неверная отметка «баптистического исповедания».

Между тем в Калужской губернии последователи новой штундистской общины в Козельском уезде опротестовали в съезд распоряжение местного земского начальника о том, чтобы волостное правление, при выдаче паспортов, помечало их именем «штундист».

Съезд, выходя из той мысли, что сектанты эти форменным судом духовной власти не отлучены от Церкви и не отписаны в раскол, а считаются «её заблудшими чадами», отменил изложенное распоряжение земского начальника, предписав по волости отмечать штундистов – «православного исповедания».

Против такого порядка возроптали сами православные односельчане, говоря, что не хватает еще сектантов заведомых писать православными. Дело дошло до калужской епархиальной власти, которая внесла настоящий недоуменный вопрос на бывший миссионерский съезд, прося его заключения по настоящему делу.

На съезде изложенный недоуменный вопрос подвергнуть был всестороннему обсуждению. Так свящ. Добромыслов высказал, что следовало бы штундистов в паспорте писать «сектантами», в противном случае они хвалятся, что само-де правительство теперь именует их «православными», что в народе порождает смуту в понятиях. Штундисты убеждают население, что именно они-то и есть православные христиане, т. е. последователи Христа, а православный народ – это только «крестьяне», ибо веруют кресту. Мнение о. Добромыслова разделял также и о. Нестерев, при этом присовокупляя, что если штундисту на паспорте написать «православный», то пастырь не в состоянии будет принять вовремя никаких мер для пресечения пропаганды: например, штундисту фабричному с пометкой на паспорте «православный» легко тайно распространять своё учение. Против вышеизложенного мнения высказался прот. Казанский, который опасался, что пометка в паспорте «штундист» может повести к плачевным последствиям: такого не примут некоторые на заработки, а это лишь более озлобит сектанта против Церкви; репрессивные меры к хорошему не приведут, – не будь репрессии, не было бы раскола, заметил почтенный оратор. Мысль о. Казанского о вреде репрессии в деле миссии поддержал преподаватель Калуж. семинарии И.Ф. Тихомиров: он находил, что насильственные меры против раскола в царствование императора Николая I лишь усилили раскол, да, кроме того, приходский священник не всегда компетентен определить, к какой секте принадлежит уклонившийся. Преподаватель Рязан. семинарии П.Н. Добромыслов возразил, что надпись «штундист» нельзя рассматривать как репрессию; напрасно также опасение, будто бы эта надпись лишает сектанта заработка: наоборот, на некоторых фабриках штундистам даже отдают предпочтение пред православными. Относительно же вопроса о правоспособности приходского священника правильно определить, кто «штундист», некоторые члены съезда высказались в том смысле, что священник об уклонившемся должен донести епархиальной власти, которая на основании духовного суда уже сама определяет, нужно ли считать то или другое подозреваемое священником лицо за сектанта и какого именно толка.

После продолжительных прений В.М. Скворцов подробно разъяснил, что, действительно, репрессивные меры не должны иметь места в деле православной миссии, которая обязана действовать мерами чисто-духовного просветительного воздействия, но нужно различать репрессивные меры от мер ограничения и пресечения пропаганды. Меры пресечения в отношении единичных лиц иногда бывают неизбежны для того, чтобы очистить путь для воздействия миссии на массу, ослепленную фанатизированным больным или злонамеренным главарем.

Ссылками на поразительные примеры малеванских маньяков и штундистских профессиональных агитаторов, находящихся на жаловании немцев-баптистов, руководитель съезда выяснил, в каких случаях меры пресечения желательны и возможны.

Что касается ссылок на историю раскола, где репрессии закрепили болезнь внутри народного организма на многие века, то здесь ошибочно проводить историческую параллель между расколом и новейшим сектантством. Там власть вступила в борьбу внешнею силою, против миллионной массы, из-за понятий, глубоко укоренившихся в вековом сознании массы; здесь, в сектантстве, власть идет со своими мерами на встречу массе народа православного, охраняя его мир душевный от нестерпимых кощунств и богохульства горсти народных религиозных смутьянов и проч.

Вполне соглашаясь с теми мнениями, по которым считают, что именование штундистов в паспортах «православными» может иметь соблазняющие и вообще дурные последствия для дела миссии, и что назвать сектанта его именем есть дело лишь справедливости, но не репрессии; съезд постановил просить преосвященного ходатайствовать пред кем следует, чтобы лицо, епархиальною властью, но духовному суду, признанное уклонившимся от православия, в графе паспорта «какого исповедания», обозначалось словами: «уклонившийся в сектантство».

* * *

На страницах «Миссионерского Обозрения» уже отмечалось что глава русской австрийщины Картушин, разъезжая в былое время по обширной матушке-Руси, всюду поселял в своих последователях недоверие к школам народным, а особенно к церковно-приходским. Был он с такой проповедью на Дону, был он и в Екатеринославской епархии. Прощаясь со своей паствой, Картушин везде заповедал «батюшкам» зорко следить за своими прихожанами, чтобы они отнюдь не дерзали обучать своих детей в «еретических» школах. Не известно, как отнеслись мнимые батюшки тихого Дона к распоряжению Картушина, Екатеринославские же, как сообщает нам миссион. о. Шалкинский, сами подали пример прихожанам, отдав своих детей в земскую школу. Относительно же церковно-приходской один из лжесвященников сказал своим прихожанам после службы: «если кто отдаст своё дитя в церковно-приходскую школу, того не допущу до причащения». Но угроза эта не достигла цели: как земская, так и церк.-пр. школы (напр. в с. Городище) переполнены в этом году детьми раскольников (более 160 ученик.). Такое непослушание паствы заставило призадуматься лжебатюшек и они, наконец, придумали довольно «остроумный» способ воздействия на самих учащихся: среди учеников вдруг разносится молва, что на днях в школу приедут начальники и доктор, запрут двери и будут резать ученикам руки и уши и мазать кровью лоб. И надо же случиться такому совпадению: в один день в Г… приезжают инспектор, земский начальник и доктор. Узнав об этом, ученики, пользуясь минутной отлучкой учителя во время перемены, побросали учебники, похватали шапки в охапки и с плачем бросились из школы… Возвратившемуся учителю едва удалось задержать оставшихся в школе и убедить их не верить ложным слухами.

А мнимый батюшка, распространивший такие нелепые слухи среди учеников, торжествуя победу над школою, совершал в этот день обильное возлияние в честь Бахуса у одного из своих прихожан. Там его, после долгих поисков, удалось застать одному прихожанину, у которого умирала мать.

– Так что же тебе хочется «запричастить её?», спросил лже-поп.

– Да как же, батюшка, конечно, должно закон законом!

– А ты, кажется, недалеко отсюда живешь?

– Совсем близко!

– Так иди ко мне домой, спроси у кухарки причастие и принеси сюда, а я пойду потом с тобой и причащу больную.

Так и было поступлено. И на это никто из раскольников не хочет обратить внимания.

* * *

Угнетавшая австрийский окружнический раскол полемика между еретичествующим Он. Швецовым, лже-еп. Уральским и лже-попом Вас. Механиковым по вопросу о рождении Сына Божия, разрешилась, наконец «определением» раскольнического нижегородского «собора» 1902 г. 27 июля. Как известно, Швецов в своей «истинности старообрядчествующей иерархии» (отдел I, стр. 1–9) отстаивал еретическое учение «Белокриницкого устава» о подлетнем рождении Сына Божия». Упорно и письменно, и устно он защищал эту ересь вопреки ясным и определенным словам Никео-цареградского символа о рождении Сына Божия «прежде всех век» (а не вместе с веками). Ревнители «древлей веры» обратили на него своё внимание. Швецов зашатался: то он покается пред «собором» своих лже-епископов (в Москве 1888 г.) в своём заблуждении, то «епископствовать» и защищать явную ересь. Соблазн в австрийском расколе был неминуем. Радетели и апологеты окружнического толка ухищрялись очищать и обелять своего дорогого грамотея-защитника, но… «ефиопа мыша»… Наконец один из смелых и начитанных австрийских «попов» Вас. Механиков выступил с энергичным и весьма основательным обличением еретичества Швецова. Соблазн еще увеличился. Попечители австрийщины стали мирить еретика лже-епископа с его обличителем – лже-попом. Примирение как будто было, состоялось, но какое-то двусмысленное и неопределенное. Как таковое, оно не успокоило окружнического мира, – «недоразумения и пререкания» продолжались. И вот окружники решили покончить с полемикой между Швецовым и Механиковым «соборным определением».

Вот это определение: «Вследствие возникших среди христиан (?) нежелательных пререканий чрез защиту Белокриницкого Устава епископом Арсением и критику оной священником Василием Механиковым освященный собор объявляет¹³⁵ во всеобщее сведение, что все мнения и выражения означенных писателей, несогласные со всеобщим церкви учением, находящиеся в их сочинениях по означенному вопросу, послужившие поводом к недоразумениям и пререканиям, наша святая церковь не приемлет и отвергает, – каковому определению изъявили полное повиновение и названные лица».

«Вместе с сим освященный собор заявляет, что наша старообрядческая Христова церковь всегда содержала и ныне содержит неизменно Символ православной веры и приемлет всё священное Писание, определения (sic) святых соборов и учение святых отец, которые только и признает обязательными для руководства и решения всех недоразумений и пререканий, не приемля никаких нововведений и мнений, несогласных со священным Писанием и учением святых соборов и святых отец. 27 июля 1902 года» (следуют подписи епископов).

«Определение» изумительное! Швецов содержал и проповедовал устно и письменно ересь (2 чина). Собор ведь за это его и судил? Каким же «чином» собор принял его от этой ереси, раз он изъявил «полное повиновение соборному определению» снова «возвратится вспять» и продолжает, что весьма важно, – «делению?». Равным образом, какому «чину» «собор определил» подвергнуть тех, кто считал Швецова за истинного епископа и принимал от него таинства и посвящения в церковные степени? Что, далее, «определено» сделать с швецовскими книжками, исполненными «мнениями и выражениями несогласными со всеобщим церкви учением?»

С другой стороны, Механиков православно обличал ересь, содержимую Швецовым. В чём же его «полное повиновение» «собору»? Какие «мнения и выражения» в его критике «собором» признаны «несогласными со всеобщим церкви учением»? И как он и принимавшие от него таинства очищены от «еретической скверны»? Вельми странно: один – еретик, другой – обличитель его ереси; у того и другого «собор» находит «мнения и выражения, несогласные со всеобщим церкви учением, – какие именно не указывает, – и оба «названные лица изъявляют «по означенному вопросу» (какому именно – умолчено) полное повиновение «соборному» определению» и как ни в чём ни бывало, без всякого церковного очищения от тех «мнений» еретических, продолжают «священствовать»!

«Собор» напрасно полагает, что своим «определением» он закроет еретическую язву своего лже-епископа (а за одно и «белокриницкого устава» – своего рода основания всей австрийщины) и духовные очи тех, кому дорога истинно Христова вера и спасение своей души. «Собор» в разных недоговорках и умолчаниях хитрил и лукавил в своём «определении», охраняя австрийщину от «недоразумений и пререканий». Напрасно! «Сад, его же не насади Отец Небесный, ископается» «и аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий». Австрийская же «церковь лукавнующих» не Господне создание.

* * *

Интересные сведения сообщает нам наш корреспондент Костромской свящ. Чередников о состоянии раскола и миссии в Макарьевском уезде. Всех раскольников в Макарьевском уезде, по официальным (приходских церквей) данным, значится 10–12 тысяч; но цифра эта далеко не точна: раскола здесь гораздо больше. Дело в том, что весь почти беспоповский раскол Макарьевского уезда принадлежит к «Спасову согласию» в разных его разветвлениях, и раскольники этого согласия не попадают в официальные приходские документы по статистике раскола. По документам они считаются православными, а на самом деле состоят в расколе. Все они и крестились, а многие и венчались в православной церкви, так как по своему мудрствованию эти таинства «за церковью» они признают, хотя за последнее время и они детей своих крестят у стариков и старух. Во многих приходах уезда, из числа 2–3 и больше тысяч прихожан, христианский долг исповеди и св. Причастия исполняется лишь немногими, какой-либо сотней – другой, а остальные значатся «по нерадению» не бывшими; и графа «по нерадению» скрывает много и много не только заведомых раскольников, но и ярых пропагандистов раскола. Не бывших у исповеди и св. Причастия лет 30–40 вы найдете три четверти населения. И вот эти «нерадивые», под влиянием раскольничьей пропаганды, целыми деревнями переходят в раскол. Приведу пример. Шадринский приход 5-го благочиннического округа, состоящий из нескольких тысяч душ, почти весь ушел в раскол поморского толка. Только лишь за последнее время, благодаря особому вниманию местного преосвященного и Костромского братства, обращено серьезное внимание на наш уезд.

Нельзя скрыть того, что успеху раскола у нас много содействовала разбросанность приходов и дальность расстояния между поселениями, при неудобстве путей сообщения, а также и материальная необеспеченность духовенства. Главную статью дохода местных причтов составляет и составлял раньше сбор, т. е. все причты уезда собирают по домам и прихожан и раскольников «Христа ради» всё необходимое для жизни, не исключая и дров. Таким образом, причтам приходилось, а может быть, и приходится и явных раскольников укрывать, дабы не лишиться щедрых дателей и кормителей.

Не малый соблазн для слабых в вере составляло и то обстоятельство, что «старики» весьма дешево и крестят, и венчают всех без разбору, кто бы к ним за этой нуждой не обращался. Здесь ни оглашений, ни каких-л. документов о летах брачующихся не требовалось; приезжай кто угодно – всех перевенчают. Пожил в таком браке месяц, много два, прогнал жену, бери другую, венчают и с этой. В редкой деревне вы не найдете «разжен», т. е. брошенных мужьями женщин и вступивших в новый раскольничий брак.

Насколько широко и безбоязненно шло беззаконное с духовной и противозаконное с гражданской стороны дело раскольничьих «стариков», приведу пример из своей пастырской практики.

Когда я поступил в новооткрытый приход, один из моих прихожан обратился ко мне с просьбой повенчать его сына с раскольницей. Я навел справку в той церкви, где жених был крещен и оказалось, что ему 16 лет. Конечно, я венчать отказался. И что же? Через неделю, слышу, – эта пара повенчалась у раскольничьего «старика» дер. Куркови Выделки Лукьяна Федорова. Возбудил было я дело, но без успеха. – Подобные-то обстоятельства и расплодили у нас раскол. Есть такие деревни, где лет 20–30 тому назад и в помине не было раскола, а теперь там самые злые раскольники, (например дер. Кострова, Овсянники и другие).

Грамотности в народе почти нет, – тьма и невежество поразительные. Заберется в глухую деревню какой-либо мало-мальски читающий раскольник и начнет мутить темную массу. Деревни отброшены от своих приходов иногда верст на 10–20, где узнать миссионеру или приходскому батюшке о пропаганде? Пожил зиму такой проходимец, – смутил деревню; то редко ходили в церковь, только за требой, а теперь и совсем не идут. Завелся в приходе раскол, как его отметить массой в духовных росписях, консистория и владыка заметят; никто себе и своему семейству не враг, ну и молчит причт да отмечает раскольников в графе «по нерадению», авось не узнают, а там уйдем в другой приход, пусть заместители разбираются с ними.

Но вот, когда приснопамятным отцом архимандритом Павлом дан был толчок нашей внутренней противораскольничьей миссии, когда пошли из матушки Москвы во все стороны нашего отечества труженики миссионеры, был вызван в Костромскую епархию слепец-миссионер Шашин. Не тронутая раскольничья масса зашевелилась. Â здесь Феодоровско-Сергиевское Костромское братство открыло свои действия. Появились у нас и свои миссионеры. Архипастырь наш преосвящен. Виссарион, хорошо знакомый по Москве с расколом и миссией, принял под своё покровительство юную миссию.

Благодаря проповеди миссионеров, неграмотная темная раскольничья масса начала понимать, что вожаки обманывают её, что вне св. Церкви гибель, без благодатных таинств и священства нет спасения. Раскольники начали искать выхода из своего тяжелого положения. Идти сразу в православную Церковь казалось им очень страшно, по причине приверженности их к старым обрядам.¹³⁶ Явилась нужда в единоверческом храме.

Существовавший в уезде с 50-х годов единоверческий храм удовлетворить народившуюся нужду не мог. Известный Высоковский единоверческий монастырь сделался как бы средоточием всего единоверия в уезде. Приходский единоверческий храм вне монастыря служил приходским храмом чуть-ли не для всей епархии. За 100–200 верст приезжали сюда за исполнением христианского долга все, кои поколебались в правоте раскола.

Но раскол не дремал. Поддерживаемые богачами приволжанами, вожди раскола выступили на публичные собеседования с православными миссионерами; но эти собеседования более и более убеждали народ в полнейшей несостоятельности раскола. Когда благопопечительный наш владыка вызвал, в помощь нашей юной миссии, известного своей опытностью миссионера протоиерея Крючкова, дело проповеди пошло еще с большим успехом. Присоединение раскольников к св. Церкви стало массовым.

Главный почин в деле присоединения раскольников по Макарьевскому уезду принадлежит бывшему местному раскольничьему начетчику Ф.Н. Смирнову (ныне единоверческий священник), крестьянину д. Боженок.

Принадлежа к секте «Нетовщины», Ф. Смирнов был рьяным защитником своего упования; из деревни в деревню возили его богачи-расколовожди для возражения миссионерам. Интересен рассказ этого борца раскола. «Чем больше беседовал я, говорит он, чём больше читал старопечатные книги и подыскивал места для защиты своих убеждений, тем больше приходилось сознаваться самому себе, что беда нам, что Церковь права!… Бывало напролет всю ночь просидишь за книгами, готовясь к беседе, и уйдешь на беседу с сознанием, что мы погибли!… Но как публично сознаться, когда раскольники смотрят на тебя, как на пророка! Особенно сильно поколебал мои убеждения, говорит теперь отец Феодор, миссионер И.П. Ломакин, после бесед с которым я решил бросить всё и ехать в Москву, и на месте проверить по библиотекам и музеям драгоценные «выписки Адриана Озерского». В Москве искателя истины приютили в Никольском монастыре, где он по целым дням просиживал в Хлудовской библиотеке. Побывал он и в других Московских книгохранилищах, где всегда встречал радушный привет и разъяснения от господ заведующих библиотеками. Многие любезно делали ему переводы некоторых мест из книг греческих, за что он сим «радетелям» глубоко теперь благодарен. Здесь-же в Москве Ф.Н. Смирнов встретился с отцом протоиереем Крючковым. Беседы с последним окончательно развеяли все его сомнения, и Ф.Н., наконец, решил присоединится тут-же в Москве. Но отец протоиерей посоветовал ему отложить пока своё присоединение, имея в виду, что возвратясь домой не присоединенным еще, он окажет большее влияние на местный раскол.

Смирнов так и сделал… По приезде домой, где его ожидали раскольники с особым нетерпением, думая, что теперь его защита раскола будет сильней, – он начал сначала с более близкими советоваться и говорить, что их положение гибельно и вообще около года уговаривал он своих собратьев оставить раскол и всячески обличал его неправоту. Результатом его собеседований и было то, что, через год после поездки его в Москву и бесед с о. Крючковым, несколько деревень прислали к о. Крючкову просьбу приехать к ним для бесед, а некоторые – для присоединения их к св. Церкви.

Крючков немедленно прибыл, многих присоединил к православной Церкви и произвел несколько публичных бесед.

Для удовлетворения своих религиозных потребностей присоединенные пожелали иметь вблизи единоверческую церковь. По местным условиям, оказалось необходимым устроить не одну церковь, а две, и в самых центрах пропаганды раскола, около Волги в д. Боженки, в самом гнезде беспоповщины, поддерживаемой миллионером Чернонебовым, и в д. Исидорове, (в соседстве с которой в деревушке Куркове-Выделки совершаются семью «стариками» крещения и венчания для раскольников почти всего уезда).

Таким образом, по милости Божией, и положено было начало единоверия в нашем уезде. Сильно заволновались раскольники; присоединение их наставника, а с ним и нескольких деревень, – начало, положенное для устройства единоверческих храмов, их положительно ошеломило! Посыпались упреки на Ф.Н. Смирнова, послышались разговоры, что за вновь устраиваемые единоверческие храмы с присоединенных будут взыскивать деньги. Явились недоразумения и со стороны приходских причтов, в которых присоединенные раньше числились православными, «нерадивыми» только, – что мол это наши прихожане, а не раскольники и т. п. Одним словом, повторилось то печальное недоразумение, которое хорошо охарактеризовал отец Павел Прусский в своих письмах Н.И. Субботину (смотр. «Вера и Церковь» 1902 г., январь-апрель). Но, слава Богу, всё это кончилось!…

Быстро началась постройка новых церквей, чаще стал навещать Макарьевский край протоиерей Крючков. Слово проповеди чаще стало слышаться здесь, поддерживая дух в новоприсоединенных и обличая неправоту раскола.

В октябре месяце 1901 года храмы были готовы и освящены. В один из них рукоположен был во священники сам Ф.Н. Смирнов, а в другой бывший учитель единоверческой школы из Черниговской епархии И. Чередников.

Еще не освящены были храмы, как от многих раскольничьих деревень на имя о. Крючкова стали поступать просьбы приехать побеседовать. Почти весь уезд всколыхнулся. Присоединения были массовые, – бросали раскол целыми деревнями. В следующем 1902 году устроено и освящено еще два единоверческие храма. В том же году, преимущественно трудами о. Крючкова, воссоединились с Церковью еще несколько сот раскольников; и для них разрешено устроить четыре единоверческих храма.

Раздались некоторые злонамеренные голоса, бросающие тень как на всё единоверие, так равно и на делателей и тружеников его. Владыка сам предпринял обзор всех приходов своих новых чад. Поистине апостольское было путешествие архипастыря. Еще задолго до прибытия владыки в тот или другой единоверческий приход толпы народа, преимущественно из раскольников, стояли близ храмов, в намерении «соглядати», – как мол будет православный архиерей креститься и благословлять народ.

Мудрый архипастырь предугадал намерение раскольничьей толпы и наглядно показал, что разность в обрядах не разъединяет в вере чад св. Церкви. Все новообращенные были благословлены двуперстно, утешены словом ласки и одобрены пастырским назиданием.

Все нападки недоброжелателей св. дела воссоединения заблудших на единоверие были посрамлены. Одновременно с открытием единоверческих приходов открываются при каждой церкви и церковные школы. Об успехе их говорить еще рано; скажем пока одно, что все они полны школьниками.

Вообще духовная жизнь новых приходов бьет ключом: миссионерская и школьно-просветительная деятельность в полном разгаре. Пастыри новых приходов ревностно подвизаются на своей ниве. Публичные собеседования с вожаками раскола производятся очень часто. Пропаганда расколовождей не носит уже подпольного характера. Главари раскола, видя свою несостоятельность, стали запрещать своим последователям посещать миссионерские беседы. А на вновь открытые приходы ничего не могут сказать, как лишь одно, – «ловушка!»

Полагаю в данном случае кстати отметить, к каким мерам стали прибегать вожаки раскола, озлобившись на единоверие. При д. Божанках было когда-то разрешено раскольникам иметь своё кладбище. В 1899 году раскольники устроили вокруг своего кладбища ограду, каменную сторожку и колодезь, – на сем кладбище они замыслили открыть скит. Когда раскольники д. Божанки приняли единоверие, то пожелали и кладбище своё сделать приходским, – земля под кладбищем была их собственная. И вот, пока шло ходатайство по этому предмету, случилось, что умер старик единоверец. Раскольники (местные богачи), чтобы не допустить принявшего, по их словам, антихристову веру, заперли кладбище и поставили у ворот стражу. Вся сельская полиция караулила около церкви, чтобы не понесли усопшего на это кладбище. Дело о кладбище приняло законный ход и направлено в Петербург.

М.

Из Мурома, Владимирской губ. (От нашего корреспондента)

(Судебный процесс над штундистами)

Во второй половине декабря истекшего 1902 г. сессией Владимирского окружного суда, заседавшей в нашем захолустном городке, разбиралось интересное дело по обвинению двух сектантов – крестьян Меленковского уезда Гор-ва и Аф-на, в распространении штундового лжеучения, в совращении в эту секту православных и в отправлении обвиняемыми духовных треб по обрядам секты над православными.

Настоящее дело сложное и судебная волокита тянется с 1895 г. Дважды дело назначалось к слушанию, – но раз было отложено, в другой разбирательство состоялось и обвиняемые главари секты были осуждены приговором присяжных, но по апелляционной жалобе защитника обвиненных сектантов дело было сенатом кассировано. Поводами к кассации послужили, как говорят юристы, не существенные нарушения, касавшиеся председательского резюме, духовной экспертизы и т. под. В настоящий раз председательствовал в сессии председатель Владимирского суда г. Грабар, обвинял товарищ прокурора г. Тихомиров. Защищали «евангельских христиан» (как называли себя обвиняемые) местный помощн. присяжн. повер. (магометанин) Юшинский и московский присяжный повер. г. Сахаров. Экспертизу на первом разбирательстве производил местный миссионер г. Грацианский, в настоящий раз кроме него был вызван судом редактор «Мисс. Обозр.» В.М. Скворцов. Свидетелей по делу вызывалось до 70 душ, в том числе два священника.

В Меленковском уезде издавна существует молоканство – донского и уклеинского толка. Назад тому лет 15–18 в недра молоканства проникла штунда. Первыми проповедниками и насадителями лжеучения этой секты был известный насадитель штунды на юге России и в очагах таврического молоканства сириец Яков Деляков, – посещал меленковских сектантов и Пашков. Совратив в штунду несколько сот молокан, пропагандисты принялись и за православные селения, где главными распространителями новой секты явились обвиняемые, поставленные старшими штундистами в должности пресвитеров. Всего из православия совращено до 200 душ и сектантство появилось в нескольких приходах, где ранее всё население было православным, да из молокан до 800 душ. Распространители лжеучения свою проповедь сопровождали страшными хулениями всего, что дорого и свято православному человеку.

К сожалению, местная миссия первые моменты проявления нового лжеучения просмотрела и взялась за уврачевание тяжкого недуга уже тогда, когда болезнь укоренилась и многих заразила и погубила.

Судебный процесс продолжался три дня, причем значительное время заняла экспертиза. Экспертам пришлось иметь дело с новым, не бывшим на предварительном следствии материалом: – обвиняемый лжепресвитер А-н представил суду письменное вероизложение, доказывая, что его содержит он и последователи и будто бы это вероизложение содержат также таврические сектанты, во главе с известным З. Захаровым, известные под именем «новомолокан», или молокано-штундистов. При этом Захаров сам явился в Муром на суд, в качестве не то единоверца и единомышленника обвиняемых, не то покровителя их. Эксперты просили суд дать время на исследование этого вероизложения, что заняло около 3 часов, да самое заключение, которое давал г. Скворцов, длилось около 4 часов, с перекрестными вопросами сторон.

Речи обвинителя и защиты заняли также несколько часов.

Присяжным поставлена была целая серия вопросов; на все вопросы, после часового совещания, они ответили обвинением подсудимых без всякого снисхождения, и суд приговорил распространителей секты к ссылке в Сибирь.

Обвинительный вердикт вынесен был вечером и толпа духовных детей штундовых пресвитеров терпеливо дожидалась приговора, стоя на улице, против суда, при значительном морозе. Приговор произвел на них глубокое впечатление. Кассацию Сената невежественная масса истолковала в том смысле, что-де высшая власть «не позволяет обижать духовных христиан», а потому как обвиняемые, так и сектантская темная масса ожидала лишь оправдательного вердикта.

В виду приезда в здешний край В.М. Скворцова, как специалиста по сектоведению и миссионерству, местный миссионер о. Арфеев, по окончании судебного процесса, в здании духовного училища собрал городское духовенство и некоторых священников приходов, зараженных штундизмом, для совещания о мерах духовного воздействия на отпадших. Совещание происходило под председательством соборного протоиерея. Мис. Арфеев сделал доклад о нынешнем состоянии сектантства, которое, после сенатской кассации приговора, подняло голову так, что обвиняемые в самое последнее время пред судом продолжали и даже более усиленно пропаганду лжеучения. В.М. Скворцов сделал сообщение об общем направлении дела борьбы со штундою и преподал советы о тех чисто миссионерских способах и приемах, которые считаются миссией наилучшими. По инициативе миссионера и при живом сочувствии отзывчивого просвещенного о. протоиерея предположено организовать в г. Муроме пастырский кружок, с участием местной интеллигенции, для взаимного обмена мнений по современным вопросам Церкви и миссии.

Б. М.

Чудесное обретение изображения Господа и Бога нашего Иисуса Христа, начертанного на подлинной священной Плащанице, хранящейся в городе Турине

Евангелие от Ин.20:7 свидетельствует: и «плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте». Подчеркнутая евангельская весть есть откровение лишь теперь понятное: Воскресший так же вышел из плата и пелен, как Он вошел в запертый дом, где собрались ученики Его; плат и пелены должны были нерушимо остаться на месте; поэтому особо свитый на другом месте плат есть дело рук ангельских во исполнение неисповедимой воли провидения: передать священный сверток нашему последнему времени!… Священный сверток от апостолов и затем царей Византийских перешел в 14-м столетии с востока на запад и с 1578 года хранится в Турине. В 1898 году, по случаю религиозной выставки в Турине, г-н кавалер Секондо Пиа получил разрешение фотографировать реликвию, на которой заметны были коричневые пятна, образующие, по-видимому, подобие рисунка. И, действительно, фотография обнаружила изображение Распятого!… Древняя базилика в Кадуэне, – в Дордонии хранит плащаницу, якобы подлинную; – но на ней ни малейших следов намека на изображение. – 28 месяцев тому назад молодой ученый Сорбонны стал изучать химические реакции, могущие объяснить происхождение чудесного изображения и открыл, что аммиачные пары, при действии на ткань, пропитанную раствором алоэ, – оставляют отпечаток; – при этом чудесно то, что сохранение отпечатка возможно лишь под условием, что Тело, испускавшее аммиачные пары, оставившие отпечаток на священной Плащанице, пропитанной раствором алоэ по обычаю иудейскому, – пребывало в Плащанице не долее 3-х дней!… Результат своих догадок и работ, представленных на рассмотрение академии наук, Павел Ваньон издал в сочинении под заглавием: «Le linceul du Christ» с 9-ю фотогравюрами. Такое чудесное обретение подлинной плащаницы, которая есть представление гроба Господа нашего, – ибо плат на главе Его лежал срединою, на теле Его спереди и сзади лежали половины плата, на которых сохранился отпечаток обеих сторон тела Его, – есть не только достояние святой Церкви Его, – но и достояние науки, или мудрости мира сего. Свидетельство Евангелия, при возникновении Церкви Христовой и свидетельство науки – оба эти свидетельства дают апологии христианства неотразимое значение мирового события в обретенном изображении Спасителя, которое является знамением, призывающим к единению и миру между людьми и народами.

Доктор Г. Б-н

Покушение на жизнь армянского патриарха

Недавно на жизнь армянского патриарха Орминианца, во время богослужения в храме, было сделано покушение: произведено было два выстрела, – пуля ранила патриарха в плечо, однако он имел силы и мужество закончить богослужение. Неслыханное преступление это, совершенное в христианском храме, глубоко возмутило весь мир. Юноша, покушавшийся на жизнь патриарха – аптекарский ученик третьего курса в государственной медицинской школе, по имени Агоп Гачикьян, родом из Эрзерума. Мотив преступления еще не выяснен вполне. На первом допросе Гачикьян показал, что он хотел убить патриарха из мести за то, что тот в своё время хотел его исключить из школы. Доктора надеются, что патриарха на этих днях можно будет перевезти домой, в Перу.

Высочайший дар Киевскому Религиозно Просветительному Обществу

Государь Император, по всеподданнейшему докладу министра финансов, статс-секретаря С. Ю. Витте в 27 день декабря прошлого 1902 года. Высочайше повелеть соизволил отпустить из средств государственного казначейства 30,000 рублей в пособие Киевскому обществу распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной Церкви на окончание сооружаемого обществом на углу Б. Житомирской и Владимирской улиц просветительного дома с храмом.

С января текущего года в Петербурге явилось новое оригинальное издание – журнал «Новый Путь». Журнал представляет совершенно своеобразное и необычное явление в нашей периодической прессе. Задача журнала в редакционном объявлении и в редакционной статье г. Перцова намечается так: «он должен служить тем течениям, которые возникли в обществе с пробуждением религиозной мысли». Или в другом месте: «журнал должен быть провозвестником возврата ищущей интеллигенции от утилитарного мировоззрения к новому религиозному мировоззрению». Самое появление этого журнала, независимо от его содержания, представляет крупное явление в церковной жизни. В нём мы видим новое доказательство пробудившегося религиозного голода, новое доказательство того что «душа сегодняшнего дня» веры ищет и о вере тоскует. И именно с этой стороны, как свидетельство перелома в настроении нашего интеллигентного общества, журнал заслуживает особенного внимания. Несколько лет, какое-нибудь десятилетие тому назад, появление журнала с такими задачами и целями было бы положительно немыслимо. Поэтому, конечно, можно только приветствовать и желать доброго пути народившемуся «Новому Пути».

Отношение «Нового Пути» к старым путям намечается журналом очень определенно, хотя, может быть, эта определенность слегка призрачная и обманчивая. Наша родословная, – говорит Перцов, – это Гоголь, Достоевский и Соловьев. Но известно, что и тот, и другой, и третий были люди церковного сознания. «Мы – говорит один из главных сотрудников издания – возвращающиеся». «Мы идем в Церковь и притом стоим по отношению к ней не спиной, как сектантство, а лицом к лицу». Третий из сотрудников еще раньше заявил, что, по его мнению, совершенно неизбежен и необходим возврат к Церкви (Мережковский).

Определяя так своё отношение к Церкви – «путники» надеются, что Церковь не отвергнет возвращающихся, не только не оттолкнет их, но окажет им деятельную положительную помощь и приязнь. «Они надеются, что в лоне православной Церкви религиозная реформация (?) осуществится не так, как в Европе, – придет не снизу, а сверху – не путем борьбы, а путем любви – не через одоление, а через благословение» («Новый путь» 1, 27).

Таким образом мы, по-видимому, имеем здесь дело даже не просто с философским изданием с религиозной задачей, хотя и это было бы крупным знамением времени: журнал характеризует себя как орган, проповедующий Церковь и возвращение туда блудного сына, «блуждавшего на стране». Да, по-видимому, – но я лично более склонен думать, что здесь, если угодно, «знамение» возврата, пророчество о будущем возврате в Церковь, но еще далеко не возврат. Было бы очень преждевременным смотреть на дело слишком оптимистически.

Я не имею права говорить за Церковь, однако думаю, что, конечно, Церковь не оттолкнет «возвращающихся». «Вселенская Церковь в сознании своей правоты и прямоты» конечно не станет загораживать «окольные, проселочные пути, которыми отсталые и заблудшие пробираются к посильному спасению». «Презреть голос, лепечущий о Боге, Церковь не может», – тем более не откажет она в любви своей «идущим к ней». «Мне кажется, что не должно совершенно чуждаться не принимающих верю – но употребить некоторое о них попечение по законам любви» (Св. Васил. В. 6. 257). И он считает возможным даже не пребывать от еретиков-духоборцев что бы они называли Духа Св. «Богом». Только такого возврата она не примет, не может принять. Действительный возврат в Церковь интеллигенции возможен, о нём молится Церковь – он прост и близок, но для интеллигенции, ищущей свою потерянную душу, а здесь!…

Известный проповедник о. Петров смотрит на «Новый Путь» с большою надеждою и верою. Ему кажется, что журнал выражает только жажду войти в Церковь без всяких попыток и претензий на какие бы то ни было радикальные реформы в церковном строе в организации, какие раньше выходили хотя бы из известного религиозно-философского собрания. «Что же надо сделать? – спрашивает он от имени Розанова. Чего следует желать, чтобы интеллигенция с легким и радостным сердцем пошла в широкие и светлые двери Церкви? Надо ли реформировать Церковь, вдохнуть в неё новые силы, расширить её разумение жизни?

– Нет! нет! и нет! – отвечает сам В.В. Розанов. «Надо только одного, – чтобы больше было святости на месте святом; чтобы сами члены Церкви, представители её, глубже прониклись истинно-церковным духом, отрешились от самодовольной замкнутости и сухое книжничество заменили живым служением Живому Богу. Тогда русское общество действительно вступит на «новый путь»; величие Церкви вырастет в необъятную ширь и охватит собою все сферы жизни – и литературу, и знание, и искусство, и благо народа, и радость семьи. Тогда повеет от Церкви широкой струей на интеллигенцию и теплом и жизнью; тогда растает ледяная стена между интеллигенцией и Церковью и не станет розни, а будет едино стадо и един Пастырь». Чуткий, надеющийся, страстно желающий действительного пробуждения церковного сознания в интеллигентном обществе, о. Петров вкладывает в уста Розанова только свои упования и, кажется, надеется на большее, чем должно. А о какой реформации – говорит г. Минский? Да и вся первая книжка «Нового Пути» доказывает, наоборот, что еще долго «новый» путь не встретится со старым нашим церковным путем. Мы помним, как в одном религиозном собрании один из руководителей «Нового Пути» заявил представителям церковной правды: сознайтесь, что и мы и вы не имеем истины, а только еще её ищем; сознайтесь – и будем искать её вместе. Д.С. Мережковский не говорил только, что он эту истину уже нашел, так что, после того как представители Церкви сознаются в отсутствии пути, он укажет им путь правды. Но не в этом дело. Мысль, высказанная Мережковским, красною нитью проходит и чрез всю лиловую книжку, которая лежит пред нашими глазами.

И В.В. Розанов вовсе не желает только оживления церковной жизни в её представителях. Никто не скажет, что в Церкви всё благополучно, что её представители и руководители всегда на страже своей и не спят и, если бы «Новый Путь» желал только нашего покаяния, возрождения духа церковного в руководителях Церкви, то, конечно, единение было бы недалеко.

В.В. Розанов требует от нас большего. Он нам указывает на пример Византии, которая будто постоянно каялась и меняла то, что создавала, говорит, что мы будто бы должны последовать по стопам той Церкви (старо-Византийской), которая признавала разбойничьим собором ранее признанный вселенским собором (?) разрушала целые стены в своём строении. Минский в статье о свободе совести заявляет, что они – «возвращающаяся интеллигенция – вносят в Церковь своё понимание догматов, своё прозрение религиозной истины и не могут от этого понимания отказаться». Очевидно, здесь та же мысль,¹³⁷ которая резко выражена была Д.С. Мережковским и на одном из недавних, рел.-фил. собраний: «церковные догматы, наши догматы – это кандалы, которые убивают религиозную мысль и религиозную деятельность»; старую догматику нужно заменить новой. Вот эта мысль о неустойчивости церковного сознания, необходимости догматической ломки и радикального обновления Церкви и представляет камень преткновения на «новом пути», и вместе с тем и главную причину, по которой, как мне думается, трудно слиться двум путям в один путь, ведущий к царству Божию.

Церковь считает неизменным своё догматическое религиозное содержание – и в этом её значение и сила. Именно такая Церковь, неподвижная в своих основах, непоколебимая, и нужна расшатанному человеку, как опора, на которую всегда можно опереться… «В минуту полной расшатанности человека, – пишет Случевский, когда он сокрушен в себе, а следовательно для него сокрушен и весь мир, Церковь, как внешняя изобразительница молитвы, веры в Бога, Церковь в её неподвижности от века, в текстах и речениях, замшившихся от бесконечной давности, Церковь, чуждая изменяемости – в смысле моды и развития – остающаяся незыблемою, неподвижною в верчении времени, – становится вполне необходимою. Только такую, несомненно неподвижную во времени Церковь, мне нужно, потому за такую неизменяемую в изменяемости всего могу ухватиться я утопающий»…

Собственно, понятие неизменности логически следует из понятия Церкви. Церковь определяет себя как богочеловеческий организм, в котором живет Христос и Дух Божий. Собственно, Церковь есть выражение, проявление этого Духа Божия в человеческой совести, и особенно в жизни соединенных в церковное единство верующих. Жизнь Церкви есть откровение Бога. Но, конечно, если Сын Человеческий не знал дня и часа, когда он придет, то Христос и Дух, живущий в Церкви, обладает полным ведением того, что Божие. «Божия никтоже весть, точию Дух Божий». В Церкви, как постоянном откровении Духа, дано всё содержание возможной догмы. Это не значит, конечно, что Церковь остановилась и застыла в своём развитии. «Христианство – говорит Минский – это храм не ветшающий, следовательно, никогда не перестает расти, потому что всё, переставшее расти, начинает ветшать». И мы думаем, что христианство не есть «окончательно перемытый рудничный песок, из которого извлечено – нашим сознанием, культурным разумом нашего христианского века – до последней крупицы всё золото и вся истина». Никогда так не понималась в христианской догматике неподвижность догматов, истина догматической неразвиваемости Церкви». Мы думаем, что, когда отцы Никейского собора, по нужде времени, установили истину Божественной троичности, то, по изволению Духа Божия, в это время «небо раскрылось»: общему сознанию собравшейся в Никее Церкви догмат троичности был ясен, не только как диалектическая формула, а как живая истина, как описание внутреннейшей жизни Божества. Собор, записывая истину, переживал в эту минуту и внутреннюю идею формулы, видел то, что должно открыться в конце времен, понимал догму, как «правду» божественной и их человеческой «жизни». Но эта открывшаяся сознанию Церкви истина не могла быть и не стала достоянием религиозного содержания каждого… Приподнятая, «по изволению Духа», для собора завеса снова опустилась, хотя луч света уже успел проникнуть на землю, задержался здесь. С этих пор усвоение и этой, и всякой другой истины догматики должно было быть достигнуто только длинным путем, тем самым путем, каким осуществляется заповедь: «будьте совершенны, как совершен Отец ваш». Догма осталась как формула, оболочка, в которую нужно проникнуть «живым и действительным обращением со Христом» (Сперанский) в Церкви. В тот момент, когда догма открыта, не окончился, а только начался путь религиозного развития. Я воспользуюсь одним сравнением, которое уже приводил в другом месте. Толпа слепых пришла к храму Аммона, чтобы услышать бога, говорившего в храме… Пришли, сели на ступенях храма и стали слушать.

Увы… голоса не было, и они решили, что бог ушел из храма. А дело было проще. Они сидели у запертых дверей и не слышали голоса внутри…

Мы около догмы, только у дверей храма и как часто мы говорим: неслышно там голоса Божия: буква «изжита» – иссякла. А нужна войти в дверь. Символьная догма только веха, указывающая направление. И каждый отдельный человек, каждая отдельная эпоха стоит не на одинаковой ступени в этом восхождении к познанию.

Отсюда ясно, что, хотя в Церкви не возможна новая догма, но вполне возможно религиозное догматическое развитие сознания в человеке и даже в целой эпохе – ищущей Боговедения. Поэтому-то не то смущает, что, как говорит г. Минский, возвращающиеся, «несут своё прозрение догмы», – смущает мысль, что это прозрение как будто рождается не оттуда, откуда ему суждено родиться.

Мы верим, что постижение догматов возможно только в Церкви, по самому существу догмата. «Я поверил, – пишет Л.Н. Толстой, – что истина познается общею любовью, но потом я понял, что это нелепо, потому что из любви многих рождается только великая любовь, а не истина». Едва-ли он понял «потом» больше, чем «прежде». Дело в том, что Бог, по определению христианской Церкви, есть любовь. Каждое Его свойство, выраженное в догме, есть обнаружение той же любви: везде и всегда Бог проявляется как любовь. Поэтому вполне понятно, что, как любовь, Он познается любовью, а отсюда следует и то, что познаваться Он может только Церковью, которая тоже есть любовь и по этому свойству в своём вселенском сознании есть отражение Бога, если позволительно так сказать, Его повторение. Следовательно, познание Бога возможно по мере того, как человек этически к этому приготовлен, по мере проникновения церковною жизнью. Теперь приходят «возвращающиеся» и заявляют, что у них новое прозрение догматов и они от него не могут отказаться. То, что они своё прозрение не желают даже сопоставлять с тем, которое приобрела Церковь тысячелетиями религиозного опыта, показывает, что едва ли источником этого прозрения была любовь, которая одна открывает Бога. Христианская Церковь знала учение о так называемом λογος σπερματικος, о возможности проникновения в истину Божества, даже отчасти в глубочайшие догмы христианские естественным актом углубленности в религиозные истины. Поэтому Церковь никогда и не пренебрегала религиозным знанием даже язычества, склонна была искать в нём элемента подлинного религиозного знания. Поэтому же она и теперь склонна думать, что возвращающиеся к ней сильные люди, отдавшие себя богопознанию и богоискательству, могут в самом деле быть нужными для ней трудниками на церковном пути. Но она думает, что всё же для них единственный путь к учительству – чрез ученичество, как справедливо заявил о. Петров в статье о «Новом Пути». А кажется, что эти возвращающиеся именно не хотят быть учениками. Конечно, не нашими учениками должны быть они. Ни один из так называемой учащей Церкви русской – такой у нас и нет – не считает себя учителем. Учиться можно только у Церкви, у организма общей любви и христианского согласия.

Путники, вступившие на «новый путь», начинают с осуждения старого. Старая догма для них кандалы, и они предлагают новую догму. – Но позволительно спросить, насколько знаком для них старый, осужденный ими путь? Год тому назад один светский писатель с горечью осудил старый академический способ богословствования.

«Мы – говорил он, с ревностью, достойной лучшей участи, храним догматическую скорлупу, настолько закалив, или точнее, заморозив её холодом научной рассудочности, что ищущим питательного зерна Христова доступ к нему оказывается положительно прегражденным. Вместо запрятанного нами зерна мы предлагаем скорлупу, необходимую, правда, для зерна, характерную для него, но саму по себе не утоляющую голода». (Новоселов).

Это говорилось о старом отношении к догме, как букве, данной не для усвоения, а только для хранения. И мы не протестуем, против этого горького слова. Тот, кто его сказал, знал, что в нашем богословствовании уже прокладываются тоже «новые пути», которые вернее будут путями староцерковной греческо-отеческой традиции. Он называет имена еп. Антония, Соловьева, Хомякова, Несмелова. А знают ли их «новые путники?»

Еще известный Феодор Бухарев ночами плакал и годами молясь трудился и трудясь молился о том, чтобы проникнуть, хотя немного в глубочайший жизненный смысл догматического откровения, и мы думаем, что было ему по молитве его. Новая богословская русская литература больше всего занимается тем, чтобы психологически оправдать Церковь, уяснить себе в возможной для нас здесь мере догму с её жизненной, нужной для нашего нравственного духовного сознания стороны, в этической его правде. Пусть тут не сделано ничего. Но неужели искателям нового пути не следовало справиться о том, что сделали эти «старые» искатели? Еп. Антоний, еп. Сергий, Несмелов, Бухарев, славянофилы?… Толстой говорит о себе, будто он изучил всё православное богословие; в действительности изучил он собственно только книгу преосв. Макария. У нас есть основания думать, что новые искатели не сделали и этого… «На русских богословах нет благодати, чтобы их читали – сказал один из «деятелей нового пути». Правда ли? – я знаю, что у нас не читают и тех, кого едва-ли можно назвать безблагодатным. Я лично собирал статистические справки о том, кто читает евангелие? Оказалось, что даже из тех, которые хорошо знали «исповедь» и «евангелие» Толстого, некоторые не читали совсем Христова евангелия. Не верите? Ручаюсь своим священническим словом. Неужели же «Он оказался безблагодатным».

Но пусть – трудно приглашать, чтобы нас читали те которые не хотят читать. Я хотел бы задать другого рода вопрос, который имею право предложить именно потому, что руководители «Нового Пути» говорят во имя Церкви и заявляют о своём возвращении к Церкви. Есть еще старый и забытый путь проникновения в истину догматов. Об одном – тоже религиозно-философском – собрании, (частном кружке) не помню, кто, месяц тому назад рассказывал мне такой случай. В кружке обсуждали реформу Церкви, говорили о будущем Церкви возрожденной, Новом Иерусалиме, в котором будет свобода мысли, импровизация, свободная вдохновленная молитва, пророчества. Все были возбуждены и, кажется, были близки к пророческому вдохновению. Но вот в конце концов один из присутствующих предложил: хорошо, – давайте ж теперь молиться о том, чтобы была такая Церковь. Ему собрание ответило полным молчанием. Для этого собрания это и было приговором и осуждением. Говоря об импровизации, о духе пророческом, оно совсем не знало единственного пути, «забытого пути» богопознания – проникновения во внутреннюю жизнь Божества слиянием с Ним в молитве.

Если и этот «забытый путь» не известен руководителям нового движения, так же, как и наш старый путь, то тогда их путь – ложь, они обольщают и себя и других, и движение их носит только характер красивого спектакля.

И еще одно слово… Л. Авилова в интересной сказке «Слуги счастья» рассказывает следующее. Приходит на землю Христос. Он ищет учеников Своих и не находит. Слуги Его «иерархия» ушли (Авилова повторяет Розанова) на другие пути, подменили Его Церковь и истину. Но вот приходит к Нему один человек, и заявляет, что он хочет заместить Его старых слуг, быть слугой Его – Христа – и вместо их понести в мир истину, «Мне – говорит этот маленький черненький человечек, надоело, жизнь пошла, глупа и несправедлива. Сильные – подлы и жестоки, слабые угнетены и несчастны. Я хочу быть сильнейшим из сильных. Ненависть, злоба и презрение душат меня. Я возьму их своим орудием и переверну весь мир. Я не хочу делать зла. Пусть признают мою волю: она будет благоразумна и всем будет легче дышать, чем теперь. Но чтобы достичь власти, я не остановлюсь ни пред злом, ни пред преступлением».

– «Я не знаю тебя» – сказал Одинокий.

– «Так слушай же. Я тоже не знал Тебя. Но я чувствовал, что ты не можешь быть «там с «ними», с Церковью. И я ненавидел их за их обман, за их ложь, её ловкость и успех, за всё, что подняло их над толпой и дало в их руки богатство и силу. О, как я ненавидел их! Только такая ненависть, исступленная и злая, помогала мне самому хитрить и лгать, чтобы втереться в их среду, следить, шпионить за ними. Я надеялся, что мне удастся открыть что-нибудь важное, чтобы потом уличить, произвести грандиозный скандал. И мне удалось… Я обличил их и я стал надеяться, что Ты есть, что Ты придешь и поможешь мне. Ты сказал, что тебе не нужны бессильные робкие слуги. Я силен и я смел. Прикажи мне быть Твоим слугой.

– Ты не можешь! – печально сказал Одинокий. – У тебя много силы, но твоё оружие – ненависть, а не любовь.

Христос не принял этого самозваного заместителя старых слуг, потому что им двигала только ненависть. Если кто-нибудь из кормчих «Нового Пути» узнал в этом человеке себя, своё настроение, то тогда вперед осуждено их дело. Созданное враждой и ненавистью, оно, конечно, уже не приведет ни к единению, ни к Богу. К любви не ведет вражда. Говорят, что реформаторы, носители нового прозрения догматов, хотят нашу Церковь заменить Церковью Иоанна. Для этого им нужно прочесть хотя один раз неведомые им писания великого апостола.

…Не любяй брата пребывает в смерти.¹³⁸

Иером. Михаил

Высокопреосвященный Флавиан, новоназначенный митрополит Киевский. – Несколько мыслей об «упадке духа» в духовенстве.

Именным Высочайшим указом, данным 1-го февраля сего года, Святейшему Правительствующему Синоду, член Св. Синода, архиепископ Харьковский Флавиан назначен на вдовствующую, после смерти в Бозе почившего митрополита Феогноста, Киевскую митрополичью кафедру. При чем новый митрополит Киевский удостоен Всемилостивейшего рескрипта.

Всякая перемена среди правящей иерархии составляет событие огромной важности для жизни Церкви той епархии, где эта перемена происходит, и особенно – для духовенства, в частности же для местной миссии и её деятелей. Канонические права и действующая практика ставят власть епископов, как правителей Церкви и вершителей судеб клира, столь широко и высоко, что в параллель не может идти ни одна сущая, в провинциальных сферах власть. Можно сказать, что сила, влияние, обаяние власти епископской проникают и объемлют все стороны местной церковно-общественной жизни. Так, по крайней мере, должно быть.

Нигде так ярко не может выступать личность начальника нигде земная власть после царской, не имеет, по своим правам и прерогативам, такой свободы и простора в проявлении личных свойств души и характера, – как в служебном положении наших архипастырей. И традиционные, искони присвоенные архиереям наименования «владыка» и «отец» суть не пустые слова, а реальные характерные титулы, присущие епископской власти.

Архипастыри in re являются и владыками всего положения дел и вещей в епархиях и отцами, держащими в своих мощных святительских руках счастье и благоденствие своих «подведомых». Вот почему назначение нового архиерея всегда и везде в епархиях составляет злобу дня, имеет глубокий, животрепещущий интерес для всей верующей паствы, а наипаче для местного духовенства.

Все мы, происходящие из поповичей, знаем с детства, как переживались нашими дедами и переживаются нашими отцами и братьями такие события, как назначение нового владыки.

И в настоящее время те или другие перемены в составе правящей нашей иерархии не только не потеряли, но получают и еще большее значение, и интерес, и не кастовый только и местный, но и общецерковный и даже – церковно-государственный.

В наше время замечаются пробуждение духовного сознательного интереса к Церкви и вере, рационалистическое и испытывающее отношение к догматам и жизни Церкви, критическое отношение к деятельности духовенства, притом одновременно и в верхах и внизу. С одной стороны интеллигенция, ранее безверная, только плевавшая на духовенство и игнорировавшая Церковь, теперь настойчиво предъявляет к ней свои религиозные запросы, порывисто берется за переоценку наших церковных ценностей; с другой стороны, просыпается религиозный критицизм и в народе, в лице сектантских масс и рабочих классов, которые не хотят уже удовлетворяться детскою верою и млеком учения, а требуют в церковном учительстве пищи потверже духом разумения истин веры и погуще содержанием.

Государственная власть в свою очередь вправе ожидать от православного духовенства уврачевания немощей современного общества, выражающихся в смуте умов, гражданской скорби, в какой-то тоске сердца. Эту болезнь духа и сердца современного человека нужно лечить первее всего мерами духовного же порядка, при посредстве духовных врачевателей.

Но способны ли, подготовлены ли наши духовные врачи – приходские пастыри Церкви к выполнению этих великих задач, к ответу на эти мудреные, сложные запросы нашего смутного времени – к уврачеванию немощей, к утишению бури смут и скорбей? Вот вопрос. Не больно ли само духовенство, не требует ли и оно уврачевания? Да, к сожалению, и оно больно, и именно упадком духа, – духа бодрости, энергии, инициативы, уверенности в своих силах и упованиях на одоление врагов Церкви и порядка нам говорят. Нам говорят: врачу, исцелися сам!

«Упадок духа, рабье самоуничижение» всегда характеризуют безличие, безволие, многострадальную запуганность человека. – Этот традиционный недуг и доселе еще в известной мере живет в нашем духовенстве, – его унаследовал «поп», вместе с мужиком, от времен крепостничества. Поддерживается этот недуг гнетом многих атмосфер, под давлением которых живет и действует приходское духовенство. Тут сказывается и семинарское рутинное воспитание, – мало следящее за ростом духа воспитанников. Тут – тяжкие условия одинокой, разобщенной в товариществе сослуживцев, отрешенной от культурной среды и света, – жизни пастыря в сельской трущобе, среди густого мрака народного невежества и интеллигентной ненависти, тут и материальная зависимость в насущном куске хлеба от всякого мироеда и кулака, тут и благочинническое «усмотрение» и консисторское судоустройство, и отжившая духовная следственная волокита. Словом много, много давних причин «упадка духа в духовенстве», и с уврачеванием этого недуга давно пора считаться, если хотят, чтоб духовенство было на высоте своего призвания, чтобы оно было живо и бодро в своей слишком сложной и многотрудной пастырской деятельности.

Исцелить духовенство, поднять его дух, самочувствие, влить бодрость, энергию, дать инициативу только и могут одни владыки наши, архипастыри-отцы, ибо их власть, сила и авторитет, повторяем, так высоки и велики, что им легко приподнять упавший дух, приободрить рядовое духовенство, как своим личным вдохновляющим, бодрящим отношением к сопастырям, так и требованием достодолжных отношений к духовенству от гражданских чинов и членов своей паствы. Духовенство наше гораздо более инославного даровито, чутко и отзывчиво к голосу своих архипастырей, оно скоро поймет современное положение дел и бодро пойдет, по отеческому глаголу любви своих архипастырей, на встречу современным духовным нуждам, подтянется и подбодрится.

Опять-таки из личных воспоминаний знаем, что значит для сельского захолустного, одичавшего иерея не только посидеть на владычном кресле и побеседовать, но даже постоять только у порога, посмотреть на своего владыку-отца, промолвить хотя бы несколько слов, принять благословение и выслушать его наставление.

Слова владыки, жесты, малейшие штрихи отпечатлеваются, как на воске, на сердце простого доброго пастыря, и он хранит счастливые впечатления долго-долго, пока снова, чрез много лет, не узрит благостного владыку.

Всякое действие, резолюция и распоряжение своего архипастыря сельским духовенством пережевываются, комментируются, как нечто не от мира сего исходящее. И слава Богу, что так. Это показывает, что в духовенстве сохранилась девственная почва для архипастырского воздействия и руководительства пастырями, что неприкосновенна в духовенстве дисциплина власти, облегчающая архипастырям их великий труд пасения.

«Церк. Вестн.» в своем новогоднем № отметил, как некий залог новогоднего счастья для нашего духовенства, целый ряд сообщений об отеческих отношениях к сельским пастырям епархиальных преосвященных, во время обзора церквей, напоминающих собою ту задушевность и простоту, которые были обычны в христианской Церкви, хранятся, благодарение Богу, и у нас, не затерялись в мусоре давящего, мертвящего чиновничьего бюрократизма, так стремящегося проникнуть в недра власти духовной.

Пленительный образец такой именно отеческой бодрящей простоты и доброты, любви и правды в своих отношениях к со-пастырям и пасомым являет новый киевский первосвятитель. «Пожалуйте, милости просим, садитесь, рассказывайте, что доброго у вас». Вот обычный прием и привет у нового архипастыря в отношении духовенства, для которого двери покоев открыты во весь день и вечер.

Особенно ощутительно должна отзываться перемена епархиального архиерея на делах местной миссии. Не имея в высшем церковном управлении отдельного распорядительного центра, епархиальные миссии и миссионеры всецело находятся в ведении и власти епархиальных архиереев и от их взглядов и отношений всецело зависит строй, ход и успех миссионерского дела, благополучие и служебное бытие бесправных деятелей миссии. Такое высокое и редкое назначение, как митрополита – члена Св. Синода имеет значение для миссии не местное только, епархиальное, но и общемиссионерское.

Вот почему настоящее назначение на митрополичью кафедру составляет событие, слишком важное в истории внутренней миссии, чтобы на него не отозваться нашему миссионерскому органу. И мы долгом считаем засвидетельствовать по поводу настоящего события чувства искренней радости деятелей миссии и светлых их упований на нового иерарха, как отца миссии и архистратига воинствующих мечем слова Божия.

Посвятив лучшие годы своего служения в Церкви миссионерскому подвигу на дальнем востоке, новый митрополит Киевский сам опытно изведал, а потому близко знает тяжкие «труды и болезни» деятелей миссии, а равно знает, как неизмеримо велики нужды миссионерского дела, далеко еще неорганизованного.

Живыми свидетелями чуткой отзывчивости, милостиво-доброго, воистину отеческого отношения высокопреосвященного Флавиана ко всему и всем, а наипаче же к миссионерству и миссионерам являются Пекин, Грузия, Харьков. А ныне то же счастье будет иметь и Киев, вельми радующийся и благословляющий Господа, тако изволившего о нём.

Знаменательное явление! Рука Провидения призывает высокопреосвященного Флавиана, как испытанного миссионера, принимать архиерейские кафедры, преемственно ему вверяемые, как раз в периоды какого-то особого острого брожения и бурного возбуждения среди местного сектантства, возлагая тем на нового архипастыря-миссионера тяжкое бремя – утишать бури страстей и волнений в этом вечном неспокойном мире и во взбаламученном море, какими являются все наши секты. Так в Варшаве архипастырь застал обострение среди упорствующих униатов, в Закавказье новый экзарх, архиепископ Флавиан, наследовал бремя миссионерских забот, вызванных толстовско-духоборческим движением среди закавказского сектантства и устроением нового дела миссии, призванной к жизни доблестным предшественником его, высокопреосвященным Владимиром. Любовь высокопреосвященного миссионера в Тифлисе приобрела для миссии первенца среди местного сектантства, главного молоканского начетчика X-ва, который архипастырем же и поставлен на дело служения миссии и ныне является одним из полезнейших миссионеров Закавказья.

Вступление высокопреосвященного Флавиана на Харьковскую кафедру совершилось в момент беспримерной в истории павловской сектантской катастрофы с разгромом церкви.

В неблагополучном, неспокойном состоянии застает новый митрополит Киевский и местное сектантство, дошедшее в последние годы до необузданного своеволия.

Растет и бурлит малеванство, со своим нервным помешательством и безумным бредом о новом коммуно-анархическом Царстве Божием здесь на земле. Киевская штунда глубоко пала даже и в своих-то сектантских религиозно-нравственных устоях, изверилась во всём, потеряла страх пред Богом и законом, истаскалась по судам, искляузничалась, воспитала и выделила из своей среды сектантских адвокатов, «гастролирующих по городам» с кляузами на иереев и миссионеров в судах, каков, напр. Ку-в. Присосались к Киевской народной штунде и дают ей иное направление чужеродные наросты, в лице интеллигентных членов, в роде одной полковницы, пропагандировавшей лжеучение среди детей при посредстве дневных приютов et cet.

Киевские почтенные опытные деятели миссии изнемогают в одинокой, неравной борьбе с врагами Церкви. Киев давно сделался распорядительным центром для южнорусской штунды, но в то же время, и еще недавно, он был сосредоточным миссионерским противоштундовым станом, откуда давался тон и направление относительно мер борьбы с этою гидрою, – в Киеве впервые зародилась и осуществилась счастливая мысль о местных миссионерских съездах духовенства. Киев еще в 1891 г. Московским съездом указан был как место для всероссийского съезда миссионеров.

Да послужит же святительское служение нового киевского первосвятителя-миссионера на пользу миссии и да осуществятся при его мощном содействии задушевные чаяния миссионеров.

Сообщаем краткие биографические сведения о новом митрополите.

Митрополит Флавиан, в мире Николай Городецкий, происходит из дворян. Он родился в 1840 году; среднее образование получил в Орловской гимназии; затем поступил в Московский Университет на юридический факультет. Отсюда он, до окончания полного курса, поступил в 1863 году в Московский Симонов монастырь и проходил здесь монашеское послушание в течение трех лет. В 1866 году он дал монашеский обет и был посвящен в сан иеродиакона. В том же году из Симонова монастыря он был перемещен в Казанский Спасо-Преображенский монастырь. В 1868 году он был посвящен в сан иеромонаха. В этом сане он проходил с 1868 по 1873 год служение при таврическом архиерейском доме.

Пребывание в Казани и Таврической епархии было для него поприщем миссионерской деятельности. В 1873 году иеромонах Флавиан отправился в Китай и сделан был членом Пекинской православной миссии. Чрез шесть лет, в 1879 году он был возведен в сан архимандрита и назначен начальником Пекинской православной миссии. Этот важный миссионерский пост он занимал до 1883 года, когда был уволен от этой должности по прошению.

Из Китая архимандрит Флавиан возвратился в Петербург, где был принят в число братии Александро-Невской Лавры. В 1885 году хиротонисован и назначен епископом Аксайским, викарием Донской епархии. После кратковременного служения здесь он в том же 1885 году был перемещен в Холмско-Варшавскую епархию на викариатство Люблинское. В 1891 году еп. Флавиан занял Холмско-Варшавскую кафедру после высокопреосвящ. Леонтия. Скоро высокопреосвященный Флавиан был возведен в сан архиепископа.

На Варшавской кафедре владыка Флавиан проявил энергичную и плодотворную деятельность. При нём число храмов значительно увеличилось; в Варшаве было открыто духовное училище; в храмах Варшавы были открыты вне-богослужебные собеседования. Для большего распространения и укрепления православия при нём были открыты в епархии две женские обители со школами, библиотеками и приютами для детей; при Холочинском монастыре им была открыта школа для подготовления псаломщиков; для духовенства им был устроен попечительный фонд. Духовно-учебные заведения пользовались особым вниманием владыки. При нём было капитально перестроено Холмское духовное училище и устроена церковь; перестроена была Холмская семинария, причем при ней был устроен первый в России храм во имя св. Феодосия Черниговского.

В 1898 году высокопреосвященный Флавиан был назначен экзархом Грузии и награжден бриллиантовым крестом на клобуке. Здесь владыка, между прочим, обратил внимание на миссию и восстановление древних храмов, для чего им и были исходатайствованы у Св. Синода необходимые средства.

За кратковременное служение владыка успел приобрести и в Харьковской епархии общие симпатии.

В.М. Скворцов