Рабиндранат Р. Махарай
Смерть гуру

Глава 11. «И это ты!»

Когда я учился на третьем курсе колледжа, я стал все острее и острее ощущать нарастающий во мне внутренний конфликт. Мое понимание Бога как Творца, отдельного и отличного от вселенной, созданной Им, понимание, которое было частью меня даже тогда, когда я был еще маленьким мальчиком, противоречило тому, чему учил индуизм, утверждающий, что бог был всем и что творец и творение едины. Я чувствовал, что разрываюсь между этими двумя несовместимыми взглядами. То, что я ощущал во время медитации, полностью соответствовало велическому учению о Брахмане, но то, что я видел в реальной жизни, казалось совсем противоположным. В трансе я чувствовал единство со всей вселенной и ничем не отличался ни от насекомого, ни от коровы, ни от далекой звезды. Мы все были частью единого сущего. Все было Брахманом, и Брахман был всем. «И это ты!» – говорили мне веды, объясняя, что Брахман был моим истинным внутренним богом, которому я поклонялся, сидя перед зеркалом.

Мне было очень трудно снова включаться в повседневную жизнь после часов, проведенных в трансе. Это противоречие, конфликт, эта абсолютная непохожесть двух миров казалась неразрешимой. В высших формах сознания, в которые я входил при медитации, я, по-видимому, воспринимал реальность такой, какой она была на самом деле. Но этот мир радости и печали, боли и наслаждения, рождения и смерти, мир, наполненный конфликтами с тетей Ревати и настойчивыми вопросами студентов Королевского колледжа, мир, в котором были святые люди, которые дурно пахли и изрыгали проклятия, и брахмачари, которые влюблялись в молоденьких девушек, – в этом мире мне приходилось жить, и я не осмеливался признать его иллюзией, если только не назвать сумасшествие истинным просветлением. Моя религия предлагала прекрасную теорию, но мне не удавалось найти ей применение в повседневной жизни.

Настоящий конфликт заключался в двух противоположных представлениях: или Бог является всем, или то, что Он создал, существует отдельно от Него. Если есть только одна реальность, то Брахман одновременно – добро и зло, жизнь и смерть, любовь и ненависть. Но в таком случае все становилось абсурдом! Нелегко совместить здравый смысл с такими представлениями. Более того, если добро и зло – это одно и то же, то и в карме не было никакого смысла. И зачем тогда быть религиозным? Это противоречило рассудку, но Госин напоминал мне, что он тоже – часть иллюзии.

Если и рассудок был майей, как учили веды, тогда как же я мог доверять какой-либо теории или утверждению, что все – иллюзия, и лишь Брахман – реальность? И как я мог быть уверен в том, что блаженство, к которому я стремлюсь, тоже не является майей? Чтобы согласиться с тем, чему учила моя религия, мне пришлось бы отказаться от того, что говорил разум. Но как же тогда другие религии? Если все было единым, то тогда и они были бы одинаковы. Я был полностью сбит с толку.

Вся моя надежда была на йогу. Кришна в бхагавад-гите говорил, что она уничтожит все невежество и человек сможет осознать, что он – бог. Порою это внутреннее ощущение восхищало и поражало меня. Я был так близок к самосознанию, что почти мог видеть себя Брахманом. Почти, но не совсем. Я убеждал себя в том, что это так, и притворялся, что был богом, но во мне всегда был внутренний конфликт, голос, предупреждавший об опасности заблуждения. Я боролся с этим как с остатками изначального невежества и порою даже чувствовал, что был на грани победы над иллюзией. Но я не был способен преодолеть пропасть, отделявшую меня и все творение от Творца.

Я начал думать о Творце как об истинном Боге, ни в чем не похожим на многих индуистских богов, с которыми, по моему убеждению, я встречался в трансах. Во мне все более и более возрастало ощущение той разницы между ужасом, который они вселяли в меня, и чувством того, что истинный Бог должен быть любящим и добрым. Среди всех индуистских богов не было ни одного, которому можно доверять, и ни один из них не любил меня. Во мне нарастало желание познать Творца, но все чаще казалось, что мое стремление к самосознанию не приближало к Богу, а, наоборот, удаляло от него. Меня также очень беспокоило то, что, несмотря на мои попытки осознать себя Брахманом, чувство умиротворения, которого я достигал в медитации, не могло продлиться в этом мире…

– Раби Махараджа! Где тебя носит? – сказала тетя Ревати раздраженным тоном, обычным при обращении ко мне. – Я же велела тебе подмести лестницу!

Она стояла в дверях кухни и заметила меня, когда я шел из комнаты для молитв, где провел два часа в медитации. Блаженное состояние внутреннего мира, которым я так наслаждался во время короткого уединения, было прервано ее резким голосом.

Хотя такая грязная работа была немыслима для брамина, я ответил:

– Возвращайся и продолжай мести лестницу, на ней еще слишком много пыли.

Никто не смеет так говорить о нем! Ненависть, таившаяся во мне, взорвалась как вулкан. Я увидел штангу, которой раньше пользовался дедушка. Она лежала на своем месте, в одном шаге от меня. В слепой ярости, с трудом понимая, что делаю, я схватил ее за один конец, как будто это была клюшка для гольфа, и размахнулся. Когда штанга уже описывала дугу в воздухе, Кришна сделал отчаянный бросок и выбил ее из моих рук.

Штанга со страшным грохотом упала, пробив бетонную плиту. В этот момент как будто исчезли чары и вся моя нечеловеческая сила куда-то подевалась. Казалось, что я простоял целую вечность, уставившись на побледневшее лицо тети. Ее рот застыл полуоткрытым, выражая безмолвный вопль. Меня трясло. Я смотрел то на штангу, то на Кришну, который стоял рядом со мной, тяжело дыша, то снова на охваченную ужасом тетю. Потом я побежал вверх по лестнице, захлебываясь рыданиями.

Я заперся в своей комнате, упал на кровать и проплакал несколько часов, не в силах поверить в то, что произошло. Мой мир был окончательно разрушен. Я уже никогда не смогу посмотреть в глаза своей тете. И вообще ни одному живому существу. Никогда! Я был сторонником ненасилия, как Ганди, и проповедовал его среди своих молодых друзей-индуистов. Я был строгим вегетарианцем, не смог бы ни у кого отнять жизнь и всегда старался не наступать на жуков и муравьев. И вот теперь я поднял эту штангу и хотел обрушить ее на голову моей тети!

После полуночи, когда все уже спали, я тихонько вышел из своей комнаты, через кухню прокрался во внутренний дворик и нашел штангу, которая все еще лежала там, где я ее бросил. Мне было необходимо удостовериться в одной вещи. Я взял штангу обеими руками – но в этот раз уже посередине – и потянул изо всех сил. Я не смог приподнять ее даже на дюйм! Тихо всхлипывая, я пошел назад к лестнице.

Вернувшись в комнату, я снова лег на кровать, уткнул лицо в подушку и заплакал. Откуда взялась эта невообразимая сила? Просто гнев, даже самый яростный, не был способен совершить это. Неужели мной завладел один из тех духов, с которыми я встречался в медитации? Тот, кто поднял эту штангу, несомненно, был злым. Но ведь я искал единства с Брахманом. Не был ли он столь же злым, сколько и добрым? Неужели я в конце концов сам доказал это? Неужели это и было моим истинным Я — злое существо, обладавшее огромной силой, которое в один миг сбросило с себя вуаль религиозности?

Нет! Я не мог в это поверить! Я был в ужасе от того, что произошло. Но могу ли я быть уверенным, что злая сила не сможет снова когда-нибудь завладеть мною – и, возможно, с более тяжелыми последствиями?

Этот вопрос мучил меня. Кто были эти боги и духи, эти силы, которых я призывал к себе во время медитации? Были ли они добрыми, или злыми, или теми и другими, – или все было майей, и я глупо пытался придать этому хоть какой-нибудь смысл?

Я несколько дней оставался в своей комнате, отказываясь от еды. И когда я наконец решил снова взглянуть на мир – мир иллюзий, который якобы был нереальным, но доставлял мне так много бед, – я с трудом смог смотреть на него. Я почти ничего никому не говорил.

Тетя Ревати избегала меня. От нее больше не поступало никаких указаний о работе по дому. Мои утренние визиты к Ма были недолгими и неестественными.

Однако, как я и надеялся, время справилось с этим Ужасным эпизодом в моей жизни и окутало его пеленой давности. Тетя Ревати и я по-прежнему старались избегать друг друга, но когда мы встречались, я все-таки мог посмотреть на нее и даже сказать ей то, что требовалось, вполне доброжелательным тоном, и она тоже не проявляла никакого чувства обиды, по крайней мере, не показывала его открыто. Но самым ужасным было то, что я теперь с трудом мог признать себя Брахманом. Появилась глубокая внутренняя неуверенность. Я не мог понять, чем или кем же на самом деле были Брахман и многие боги, которым я поклонялся. И кто же такой я сам?

На своем пути к самосознанию я был серьезно отброшен назад.